Обитель Апельсинового Дерева

И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.

Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время.

Откровение, 20: 1–3

1

Восток

Незнакомец вышел из моря как дух – босой, одетый в дорожные шрамы. Он, как пьяный, шел сквозь дымку, паутиной окутавшую Сейки.

Старые легенды гласили, что духи воды обречены на молчание. Языки у них ссыхались так же, как кожа, и лишь морская трава одевала их кости. Духи таились на отмелях, поджидали неосторожных, чтобы утащить их в сердце Бездны.

Тани с малолетства не пугалась этих сказок. И сейчас, сверкнув улыбкой выставленного перед собой кривого кинжала, она устремила взгляд на незнакомца в темноте.

Но от его оклика она вздрогнула.

Облака разошлись, выпустив на свободу лунный свет. Его хватило, чтобы разглядеть пришельца. И позволило ему увидеть ее.

Не дух. Чужестранец. Она его увидела – и поздно было закрывать глаза.

Он обгорел на солнце, волосы обвисли соломой, с бороды текло. Как видно, контрабандисты сбросили его в воду, посоветовав покрыть остаток пути вплавь. Ее языка он, понятно, не знал, но она его понимала достаточно, чтобы распознать просьбу о помощи. Незнакомец хотел видеть государя Сейки.

В сердце у нее грохотал зажатый в кулак гром. Заговорить она не смела: знание языка выковало бы между ними узы и выдало бы ее. Стало бы ясно, что как она оказалась свидетельницей его преступления, так и он застиг на месте преступления ее.

Ей полагалось сейчас отшельничать. Уединиться за стенами Южного дома, очищая себя для важнейшего дня своей жизни. А теперь она запятнана. Замарана так, что не отмыть. И все оттого, что захотелось до Дня Выбора еще раз окунуться в море. Ходили слухи, что великий Квирики благоволит тем, кому хватает дерзости нарушить уединение ради встречи с волнами. А он вместо благосклонности послал ей этот кошмар.

Ей всю жизнь слишком везло.

Теперь пришлось за это расплачиваться.

Она пригрозила чужаку кинжалом. Он, глядя в лицо смерти, задрожал.

В голове у нее вихрем кружились разные мысли. Одна страшнее другой. Если выдать чужака властям – откроется, что она нарушила уединение.

Тогда День Выбора вряд ли состоится. Благородный правитель мыса Хайсан – провинции Сейки – не допустит богов на землю, возможно оскверненную красной болезнью. До признания города безопасным пройдут недели, а к тому времени прибытие незнакомца объявят дурным знамением, и ее шанс стать всадницей передадут новому поколению учениц. Она лишится всего.

Донести на него Тани не могла. Не могла и оставить так. Если чужак в самом деле несет в себе красную болезнь, то, бродя на свободе, он окажется угрозой всему острову.

Оставалось одно.

Она тряпкой обмотала ему лицо, чтобы не дышал болезнью. Руки у нее тряслись. Потом увела его с черного прибрежного песка к городу, держась настолько близко, насколько хватало отваги, и упираясь в спину кинжалом. Порт мыса Хайсан никогда не спал. Тани провела чужестранца по ночным рынкам, мимо выстроенных из плавника святилищ, под гирляндами белых и голубых фонариков, развешенных ко Дню Выбора. Пленник молча разглядывал все это. Темнота скрывала его черты, но Тани еще и заставила его опустить голову, плашмя стукнув клинком по затылку. И все время старалась держаться подальше от людей. Она придумала, куда его девать.

К северной оконечности мыса лепился искусственный островок. Назывался он Орисима и для местных был своего рода диковинкой. На нем выстроили торговый пост для горстки купцов и ученых из Вольного княжества Ментендон. Кроме занимавшего другую половину мыса Лакустрина, лишь ментцам даровали позволение продолжать торговлю с Сейки, после того как остров закрылся для всего мира.

Орисима.

Вот куда она отведет чужестранца.

Освещенный факелами мост к торговому посту охранялся вооруженными часовыми. Из сейкинцев туда допускались немногие, и она к их числу не принадлежала. Был еще один путь за ограду – через причальные ворота, открывавшиеся раз в год, чтобы принять товары с ментских судов.

Тани провела чужака вдоль канала. Сама она не сумела бы протащить его на Орисиму, но знала, кто сумеет. Та женщина наверняка найдет способ укрыть его среди иноземных купцов.

У Никлайса Рооза давно не бывало гостей.

Он отмерял себе немного вина – струйку из скудного запаса, – когда в дверь постучали. Алкоголь оставался одним из немногих доступных ему в этом мире радостей, и он окунулся в аромат напитка, предвкушая первый глоток.

Тут-то его и прервали. Разумеется. Он со вздохом оторвал себя от кресла, закряхтел от острой боли в лодыжке. Только подагры ему и не хватало.

Постучали снова.

– Ох, да уймитесь вы, – проворчал Никлайс.

Он потянулся за тростью, вслушиваясь в дробный стук капель по крыше. «Сливовый дождь», – говорили сейкинцы в это время года, когда воздух был густым, как облако, а на деревьях набухали плоды. Бранясь себе под нос, Никлайс проковылял по циновкам и на палец приоткрыл дверь.

В ночи за дверью стояла женщина. Темные волосы ниспадали до пояса, одежда была украшена соляными цветами. Промокла она так, как не промокнешь под дождем.

– Доброго вечера ученому доктору Роозу, – заговорила она.

Никлайс поднял бровь:

– В этот час гости меня нисколько не радуют. Да и в любой час.

Следовало бы поклониться, но он не видел причин быть вежливым с незнакомкой.

– Откуда тебе известно мое имя?

– Мне его назвали. – Дальнейших объяснений не последовало. – Со мной твой земляк. Он останется у тебя на ночь, а я заберу его завтра на закате.

– Мой земляк…

Гостья чуть повернула голову. От ближайшего дерева отделилась тень.

– Контрабандисты доставили его в Сейки. – Женщина оглянулась через плечо. – Завтра я отведу его к вседостойному правителю.

Увидев наконец пришельца, Никлайс похолодел.

Светловолосый мужчина, промокший так же, как женщина, стоял на его пороге. Этого человека он на Орисиме никогда не видел.

В фактории проживало двадцать человек. Он каждого знал в лицо и по имени. А ментские корабли с новыми людьми придут только в конце сезона.

Этим двоим как-то удалось обойти охрану.

– Нет, – твердо взглянул на женщину Никлайс. – Святой, ты хочешь впутать меня в дела контрабандистов?

Он сделал движение, чтобы закрыть дверь:

– Я не могу укрывать нарушителей границы. Если узнают…

– На одну ночь, – прошелестела женщина.

Втиснув в щель локоть, она помешала ему закрыть дверь.

– В награду, – зашептала она так близко, что Никлайс ощутил ее дыхание, – ты получишь серебро. Сколько сможешь унести.

Никлайс Рооз заколебался.

Серебро – большой соблазн. Он раз засиделся за картами с часовыми и остался им должен по гроб жизни. До сих пор Никлайс смирял их угрозы, суля драгоценности со следующего ментского груза, хоть и знал, что для него на борту не найдется ни единого паршивого камешка.

Юная половина его души подбивала согласиться, хотя бы ради приключения. Не дав времени сказать свое слово более старой и благоразумной половине, женщина шагнула от его дверей:

– Я вернусь завтра к ночи. Смотри, чтобы его не увидели.

– Постой! – с яростью прошипел он. – Ты кто такая?

Она уже скрылась. Бросив взгляд за дверь и досадливо зарычав, Никлайс втащил перепуганного незнакомца в свой дом.

Безумие! Стоило соседям прослышать, что он укрывал нарушителя границы, его потащат к очень рассерженному старшему распорядителю, а тот не отличается милосердием.

Однако никуда не денешься.

Никлайс запер дверь. Пришелец, несмотря на жаркую ночь, дрожал на циновке. Кожа у него была оливковой, щеки обгорели, голубые глаза воспалились от соли. Просто чтобы успокоить себя, Никлайс отыскал привезенное с Ментендона одеяло и сунул мужчине, который молча его принял. Он выглядел испуганным, и не зря.

– Откуда ты? – резко спросил Никлайс.

– Прости, – хрипло ответил гость. – Не понимаю. Ты говоришь на сейкинском?

Инисский. Давненько он не слышал этого языка.

– Это, – на нем же ответил Никлайс, – был не сейкинский. Я говорил на ментском. Думал, ты тоже оттуда.

– Нет, сударь. Я из Аскалона, – робко ответил гость. – Смею ли спросить имя того, кого я должен благодарить за приют?

Настоящий инисец. Вежливость прежде всего.

– Рооз, – отрезал Никлайс. – Доктор Никлайс Рооз. Мастер-хирург. И человек, чьей жизни ты угрожаешь самим своим присутствием.

Мужчина уставился на него:

– Доктор… – Он сглотнул. – Доктор Никлайс Рооз?

– Поздравляю, парень. Твой слух не пострадал от морской воды.

Гость прерывисто вздохнул.

– Доктор Рооз, – проговорил он, – это рука судьбы. То, что рыцарь Верности направил меня к тебе из всех…

– Ко мне? – Никлайс нахмурился. – Мы знакомы?

Он силился вспомнить год, проведенный в Инисе, но был уверен, что этого человека никогда не видел. Разве что, конечно, был тогда пьян. В Инисе он частенько бывал нетрезвым.

– Нет, сударь, но я знаю твое имя от друга. – Гость вытер лицо рукавом. – Я уже думал, что сгину в море, но встреча с тобой вернула меня к жизни. Благодарение Святому.

– Твой святой здесь не в силе, – пробормотал Никлайс. – Ну и как тебя называть?

– Сульярд. Мастер Триам Сульярд к твоим услугам, сударь. Я был оруженосцем при дворе ее величества Сабран Беретнет, королевы Иниса.

Никлайс скрипнул зубами. Это имя обожгло его изнутри вспышкой раскаленной злобы.

– Оруженосец… – Он сел. – Что же, и ты, как все прочие, наскучил Сабран?

Сульярд ощетинился:

– Если ты будешь оскорблять мою королеву, я…

– Что ты сделаешь? – поверх очков взглянул на него Никлайс. – Пожалуй, тебя стоит называть Триам Дурьярд. Ты хоть представляешь, как здесь поступают с чужеземцами? Это Сабран послала тебя на чрезвычайно медленную смерть?

– Ее величество не знает, что я здесь.

Любопытно. Никлайс налил ему чашку вина.

– Вот, – ворчливо приказал он, – пей до дна.

Сульярд выпил.

– А теперь, мастер Сульярд, важный вопрос, – продолжал Никлайс. – Многие ли тебя видели?

– До берега меня заставили добираться вплавь. Я выплыл в бухту. С черным песком. – Сульярд задрожал. – Там меня нашла женщина и на острие ножа провела в город. Оставила одного в конюшне… потом пришла другая и велела идти за ней. Она провела меня к морю, и мы вместе проплыли к причалу. За причалом были ворота.

– Открытые?

– Да.

– Как видно, та женщина знается с кем-то из часовых. Попросила оставить открытыми причальные ворота.

Сульярд потер глаза. Море состарило его, но теперь Никлайс разглядел, что парень совсем молод, ему не было и двадцати.

– Доктор Рооз, – заговорил он, – я прибыл с миссией особой важности. Я должен поговорить с…

– На этом я должен тебя остановить, – оборвал Никлайс. – Не желаю знать, что тебя сюда привело.

– Однако…

– Что бы ни привело, ты явился сюда без дозволения каких-либо властей, то есть сделал огромную глупость. Если старший распорядитель тебя найдет и потащит на допрос, я хочу с чистой совестью ответить, что понятия не имею, зачем ты заявился среди ночи ко мне на порог, воображая, что тебя только и ждут в Сейки.

– Распорядитель? – заморгал Сульярд.

– Сейкинский мелкий чинуша, заведующий этой плавучей свалкой, хотя сам себя он, кажется, воображает одним из младших богов. Ты хотя бы знаешь, что это за место?

– Орисима, крайний пост Запада в торговле с Востоком. Его существование и внушило мне надежду на встречу с государем.

– Заверяю тебя, – сказал Никлайс, – что Питосу Надама ни при каких обстоятельствах не примет при дворе чужестранца. Что он наверняка сделает, если о тебе прослышит, – это отправит на казнь.

Сульярд промолчал.

Никлайс подумал, сказать ли юноше, что его спасительница собиралась прийти за ним назавтра – быть может, чтобы сдать властям. И решил воздержаться. Сульярд со страху может пуститься в бега, а податься ему некуда.

Завтра. Завтра его здесь не будет.

И тут Никлайс услышал голоса за стеной. Шаги простучали по деревянным ступеням соседних домов. У него свело живот.

– Прячься, – приказал он, схватившись за свою трость.

Сульярд нырнул за складную ширму. Никлайс трясущимися руками отворил дверь.

Несколько столетий назад первый государь Сейки, желая защитить народ от драконьей чумы, подписал Великий эдикт, закрывший остров для всех, кроме лакустринцев и ментцев. Даже когда мор пошел на спад, запрет сохранился. Любой прибывший без дозволения чужестранец предавался смерти. Как и всякий его укрыватель.

На улице не видно было часовых, зато собралась кучка соседей. Никлайс присоединился к ним.

– Во имя Галиана, что происходит? – спросил он у повара, уставившегося в одну точку над своей головой и разинувшего рот, как сачок для бабочек. – Советую впредь не носить на лице такого выражения, Харолт. Тебя могут принять за полоумного.

– Смотри, Рооз, – выдохнул тот. – Смотри!

– Лучше бы…

Он не договорил, потому что увидел. Огромная голова высилась над оградой Орисимы. Она принадлежала созданию, рожденному от сокровищ морских.

Облака пара поднимались с его чешуи из лунного камня, блестевшей, словно светившейся изнутри. На каждой чешуйке самоцветами сверкали капли. Глаза горели звездами, рога отливали ртутью под бледной луной. Гибкой лентой скользнув под мостом, это существо взвилось в небо легко и беззвучно, как бумажный змей.

Дракон. Едва он взлетел над мысом Хайсан, следом поднялись из воды другие, оставляя за собой след холодного тумана. Никлайс ладонью зажал барабан в груди.

– Что же это, – пробормотал он, – они здесь делают?

2

Запад

Конечно, он был в маске. Как все они. Только дурак не позаботится прикрыть лицо, вторгаясь в Королевскую башню, а убийца, добравшийся до личных покоев, определенно был не дурак.

В главной опочивальне за дверью крепко спала Сабран. С распущенными волосами, с тенями ресниц на щеках, королева Иниса была воплощением покоя. Сегодня рядом с ней спала Розлайн Венц.

Обе не ведали о приближении тени, явившейся, чтобы убивать.

Когда Сабран отходила ко сну, ключ от самых укромных ее покоев оставался у одной из дам опочивальни. Сейчас он был у Катриен Вити, а та прохаживалась по Роговой галерее. Рыцари-телохранители охраняли королевские покои, но дверь в большую опочивальню стерегли не всегда. Что ни говори, ключ к ней был всего один.

Никто не войдет.

В личном покое – последнем бастионе, отделявшем королевское ложе от внешнего мира, – убийца оглянулся через плечо. Рыцарь Гюлс Хит вернулся на свой пост у дверей, не ведая об угрозе, прокравшейся внутрь за время его отлучки. Не ведая об Эде, притаившейся среди потолочных балок и не спускавшей глаз с головореза, который уже достиг двери, ведущей к королеве. Пришелец беззвучно извлек из кармана ключ и вставил его в замок.

Ключ повернулся.

Он надолго застыл неподвижно. Выжидал.

Этот был куда осторожнее прежних. Когда Хита за дверью настиг один из его приступов кашля, пришелец приоткрыл дверь в опочивальню. Другой рукой он выдвинул из ножен клинок. Такой же, как у тех.

При первом его движении шевельнулась и Эда. Она бесшумно спрыгнула с балки над его головой. Ее босые ступни засветились на мраморе. Когда убийца, занося кинжал, шагнул в опочивальню, она зажала ему рот и вогнала свой клинок меж его ребер.

Головорез запрокинулся назад. Эда держала его крепко, не позволяя пролиться на себя ни единой капле крови. Когда тело замерло, она опустила его на пол и сняла подбитую шелком маску, какую носили и все прежние.

Лицо под ней было совсем юным, мальчишеским. Глаза прудиками воды уставились в потолок.

Она его не знала. Поцеловав убитого в лоб, Эда оставила его на мраморном полу.

И едва успела вернуться в тень, когда раздался крик о помощи.

Рассвет застал ее в дворцовом парке. Волосы она покрыла золотой сеткой с изумрудами.

Каждое утро проходило одинаково. В предсказуемости – безопасность. Прежде всего она зашла к почтмейстеру проверить, нет ли для нее писем. Затем прошла к воротам, полюбовалась на Аскалон, воображая, как однажды выйдет в город и пройдет его насквозь, до порта и корабля, который унесет ее домой, в Лазию. Иногда она замечала кого-то из знакомых, и они обменивались легкими поклонами. И наконец она отправлялась в трапезный дом, чтобы разделить завтрак с Маргрет и с восьми часов приступить к своим обязанностям.

Сегодня первым делом ей предстояло разыскать дворцовую прачку. Эда быстро нашла ее за главной кухней, в завитой плющом нише. Помощник конюха, как видно, пересчитывал языком веснушки на ее горле.

– Доброго утра вам обоим, – подала голос Эда.

Парочка, ахнув, шарахнулась в стороны. Конюх с дикими глазами умчался прочь, стремительно, как его лошади.

– Госпожа Дариан! – Прачка оправила юбки и, закрасневшись до корней волос, сделала книксен. – О госпожа, прошу, никому не рассказывай, не губи меня!

– Можешь не кланяться, я не из благородных. – Эда коротко улыбнулась. – Я решила на всякий случай напомнить тебе, что ты должна служить ее величеству каждый день. В последнее время ты была небрежна.

– О госпожа Дариан, признаюсь, я была рассеянна, но это от беспокойства. – Прачка заломила намозоленные руки. – Слуги шепчутся, госпожа. Говорят, третьего дня виверлинг напал на стадо у озер. Виверна! Как не испугаться, если просыпаются слуги Безымянного!

– Тем больше причин тебе быть внимательной к работе. Слуги Безымянного желали бы покончить с ее величеством, ведь ее смерть позволит их господину вернуться в мир, – сказала Эда. – Вот почему от твоего труда зависит жизнь, добрая женщина. Не забывай каждый день проверять, нет ли яда в ее постели, и следить, чтобы белье было свежим и благоуханным.

– Конечно же! Обещаю, впредь я буду внимательней.

– Нет, обещай не мне. Обещай Святому. – Эда кивнула на королевское святилище. – Ступай теперь к нему. Пожалуй, ты могла бы вымолить и прощение за свою… нескромность. Ступай туда с любовником и проси о милости. Поспеши!

Когда прачку сдуло ветром, Эда позволила себе улыбнуться. Нагнать страху на инисцев бывало даже слишком просто.

Ее улыбка скоро погасла. Виверны и в самом деле осмелели и таскали у людей скотину. Правда, уже несколько лет, как драконье племя пробуждалось от долгого сна, но такие случаи оставались редкими – а за последние месяцы повторялись уже несколько раз. Недобрый знак, что они набрались дерзости охотиться в обжитых местах.

Эда, держась в тени, пустилась в долгий путь к покоям ее величества. Она миновала королевскую библиотеку, обошла одного из разгуливавших по саду белых павлинов и вступила во внутренний дворик.

Аскалонский дворец – триумфальный взлет белого известняка – был самым большим и старым домом рода Беретнет, королевской династии Иниса. Давно стерся ущерб, нанесенный годом Горя Веков, когда драконье воинство вело войну с человеческим родом. Окна были забраны цветными стеклами всех оттенков радуги. В крепости нашло себе место святилище Добродетелей, сад с тенистыми лужайками и громадная королевская библиотека с облицованной мрамором часовой башней.

Посреди двора росла яблоня. Эда с болью в груди остановилась перед ней.

Прошло пять дней, как глухой ночью пропал из дворца Лот с благородным Китстоном Лугом. Никто не знал, где они и почему самовольно оставили двор. Сабран носила тревогу как плащ, но Эда скрывала свою за молчанием.

Она припомнила запах дыма на первом своем пиру Верности, где свела знакомство с благородным Артелотом Истоком. Двор каждую осень собирался, чтобы обменяться подарками и отпраздновать единство в странах Добродетели. Они тогда впервые узнали друг друга в лицо, хотя позже Лот рассказал, что новая камеристка давно вызывала его любопытство. Он слышал шепотки о восемнадцатилетней южанке, не благородного и не крестьянского рода, недавно обратившейся к Добродетелям Рыцарства. Посланник Эрсира представил ее королеве на глазах множества придворных.

«Я не принес вам к празднеству Нового года ни золота, ни драгоценностей, ваше величество. Вместо них я привел вам даму для вашего ближнего круга, – сказал Кассар. – Верность – величайший из всех даров».

Самой королеве едва исполнилось двадцать лет. Придворная дама без благородной крови и титула выглядела странным даром, но вежливость требовала его принять.

Праздник отмечался в честь единения, но оно имело свои границы. Никто в ту ночь не пригласил Эду на танец – никто, кроме Лота. Его – широкоплечего, на голову выше ее, чернокожего и с теплым северным выговором – знал весь двор. Наследник Златбука, где родился Святой, и близкий друг королевы Сабран.

«Госпожа Дариан, – с поклоном обратился он к ней, – если ты окажешь мне честь танцевать со мной, чтобы спасти от весьма скучной беседы с советником Эксчеквера, я буду твоим должником. Взамен… при мне фляга лучшего в Аскалоне вина, и мы разделим его поровну. Что скажешь?»

Она нуждалась в друзьях и в крепкой выпивке. И потому, хотя он и звался благородный Артелот Исток и хотя Эда была для него совсем чужой, они трижды протанцевали павану и провели остаток ночи под этой яблоней – пили и разговаривали под звездами. Она и не заметила, как расцвела их дружба.

А теперь он пропал, и тому могла быть только одна причина. Лот никогда не оставил бы двор по своей воле – не предупредив сестру и не испросив дозволения Сабран. Единственное объяснение – его вынудили.

Они с Маргрет предупреждали Лота. Говорили, что дружба с Сабран – коренившаяся в детских годах – рано или поздно станет угрозой ее брачным расчетам. Что теперь, повзрослев, он должен отдалиться от нее.

Лот никогда не прислушивался к доводам разума.

Эда стряхнула с себя задумчивость. Перейдя двор, она встала в стороне рядом с приближенными дамы Игрейн Венц, герцогини Справедливости. На их накидках была вышита ее эмблема.

Сад Солнечных Часов упивался утренним светом. Солнце заливало дорожки медом; окаймлявшие их розы таили в глубине темный румянец. Сверху смотрели статуи пяти великих королев дома Беретнет, часовыми выстроившиеся над входом в Алебастровую башню. В такие дни Сабран любила погулять здесь рука об руку с кем-либо из своих дам, но сегодня дорожки были пусты. Королева была не в настроении для прогулок после того, как у самого ее ложа нашли труп.

Эда приблизилась к Королевской башне. Увившая ее лесная лоза густо покрылась пурпурными цветами. Взойдя по длинным внутренним лестницам, Эда попала в покои ее величества.

Двенадцать рыцарей-телохранителей в золоченой броне и зеленых летних плащах охраняли дверь. Их наручи украшал цветочный узор, а почетное место на кирасах занимал герб Беретнетов. Они окинули подошедшую Эду острыми взглядами.

– Доброе утро, – проговорила она.

Узнав ее, они расступились перед личной камеристкой королевы.

Эда быстро отыскала даму Катриен Вити, племянницу герцогини Верности. В свои двадцать четыре года та была младшей и самой высокой из трех дам опочивальни, отличалась гладкой темной кожей, полными губами и тугими кудрями такого густого рыжего оттенка, что они казались почти черными.

– Госпожа Дариан, – приветствовала ее Катриен. Она, как и весь двор, по летнему времени одевалась в зеленые и желтые тона. – Ее величество еще не вставала. Нашла ли ты прачку?

– Да, сударыня. – Эда присела перед ней в реверансе. – Ее, как я поняла, отвлекли… семейные дела.

– Долг службы короне выше всех дел. – Катриен оглянулась на дверь. – Было новое вторжение. На этот раз негодяй оказался много ловчее. Он не только добрался до главной опочивальни – у него был ключ от ее дверей.

– До главной опочивальни! – Эда надеялась, что сумела изобразить изумление. – Значит, кто-то из ближнего круга изменяет ее величеству.

Катриен кивнула:

– Мы решили, что он подобрался по тайной лестнице. Она привела его прямо в личные покои, минуя рыцарей-телохранителей. А если вспомнить, что тайная лестница не открывалась лет десять… – Она вздохнула. – Сержант Портер отстранен за небрежность. С этого времени охрана не спустит глаз с дверей главной опочивальни.

Эда склонила голову:

– Какие для нас поручения на сегодня?

– Для тебя у меня особое дело. Как ты знаешь, сегодня прибывает ментский посланник Оскард утт Зидюр. Его дочь в последнее время небрежна в одежде. – Катриен поджала губы. – Благородная Трюд в первые месяцы при дворе всегда была опрятна, но теперь… подумать только, вчера она явилась на моления с листком в волосах, а за день до того забыла подпоясаться. – Катриен бросила на Эду долгий взгляд. – Я вижу, ты умеешь выглядеть подобающе своему положению. Присмотри, чтобы дама Трюд была готова к приему.

– Да, моя госпожа.

– И еще, Эда, о вторжении ни слова. Ее величество не желает сеять при дворе беспокойство.

Снова проходя между стражами, Эда резанула глазами их неподвижно застывшие лица.

Она давно знала, что душегубов пускает во дворец кто-то из приближенных королевы. А теперь этот кто-то передал им ключ, позволявший подобраться к спящей королеве Иниса.

Эда должна была узнать кто.

Род Беретнет, как большинство королевских династий, не миновали безвременные смерти. Глориан Первая выпила отравленного вина. Джиллиан Третья в первый же год правления получила удар в сердце от своего слуги. Мать самой Сабран, Розариан Четвертую, погубило платье, пропитанное ядом василиска. Как оно попало в ее гардероб, никто не знал, но подозревали измену.

А теперь убийцы подбирались к последнему отпрыску рода Беретнет. Каждое покушение подводило их чуть ближе к королеве. Один выдал себя, свалив украшавший коридор бюст. Другого заметили, когда он крался по Роговой галерее, а еще один выкрикивал проклятия и ругательства у дверей Королевской башни, пока его не схватила стража. Связи между несостоявшимися убийцами не нашли, но Эда не сомневалась: у них один хозяин. Некто, хорошо знавший дворец. Имевший возможность выкрасть ключ, сделать копию и в тот же день положить его на место. Кто-то, знавший, как открыть потайную лестницу, закрытую со смерти королевы Розариан.

Защищать Сабран было бы проще, окажись Эда в должности дамы опочивальни – доверенной приближенной королевы. Со времени своего прибытия в Инис Эда ждала случая продвинуться на это место, но почти смирилась с мыслью, что не дождется. Нетитулованная новообращенная едва ли могла претендовать на такое повышение.

Трюд она нашла в палате-«сундучке», где спали благородные фрейлины. Двенадцать кроватей стояли бок о бок. Здесь было просторнее, чем в девичьих других дворцов, но все же неудобно для девиц из знатных семей.

Младшие девушки со смехом перебрасывались подушками, но сразу присмирели, едва вошла Эда. Нужная ей фрейлина была еще в постели.

Благородная Трюд, маркесса Зидюра, была серьезной девицей с молочно-белой веснушчатой кожей и черными, как сажа, глазами. Ее прислали в Инис два года назад, пятнадцатилетней, чтобы научиться придворным манерам, прежде чем она унаследует от отца княжество Зидюр. Она держалась так настороженно, что Эде не раз приходил на ум воробышек. Трюд часто можно было найти в читальне, на лесенке у полок или листающей книги с крошащимися страницами.

– Благородная Трюд!

Эда приветствовала ее реверансом.

– Что такое? – со скукой в голосе отозвалась девушка.

Она до сих пор говорила с густым, как сливки, зидюрским выговором.

– Дама Катриен просила меня помочь тебе одеться, – сказала Эда. – С твоего позволения.

– Мне семнадцать лет, госпожа Дариан, и я как-нибудь сумею одеться сама.

Ее подружки захлебнулись воздухом.

– Боюсь, что дама Катриен другого мнения, – ровным голосом возразила Эда.

– Дама Катриен ошибается.

Новые вздохи. Эда задумалась, хватит ли в комнатушке кислорода.

– Дамы, – обратилась она к девушкам, – будьте любезны, найдите слугу и попросите принести воды для умывания.

Они вышли, не удостоив ее реверанса. Эда была выше их по положению при дворе, зато они были знатнее.

Трюд полежала еще, глядя в витражное окно, и стала вставать. Она поместилась на табурет рядом с умывальником.

– Прости меня, госпожа Дариан, – заговорила она. – Я не в духе сегодня. Последнее время сон бежит от меня. – Девушка сложила руки на коленях. – Если так желает дама Катриен, помоги мне одеться.

Она действительно выглядела усталой. Эда повесила полотенца греться у огня. Когда слуга принес воды, она встала за спиной у Трюд и собрала ее пышные кудри – длиной до пояса, густого цвета марены. Такой цвет был обычен в Вольном Ментендоне за Лебединым проливом, но редок в Инисе.

Трюд умыла лицо. Эда промыла ей волосы мыльночашницей, ополоснула дочиста и расчесала каждую кудряшку. Все это время девушка молчала.

– Здорова ли ты, моя госпожа?

– Здорова. – Трюд повертела кольцо на пальце, открыв под ним зеленый след. – Просто… мне досаждают другие фрейлины с их сплетнями. Скажи, госпожа Дариан, слышала ли ты что-нибудь о мастере Триаме Сульярде, бывшем оруженосце благородного Марка Бирчена?

Эда промокнула ей волосы согретым у огня полотном.

– Я о нем мало знаю, – сказала она. – Только что зимой он без разрешения покинул двор и что у него остались игорные долги.

– Девушки без умолку болтают о его исчезновении, выдумывают разные глупости. Я надеялась их унять.

– Сожалею, что обманула твои надежды.

Трюд взглянула на нее из-под каштановых ресниц:

– Ты тоже была фрейлиной?

– Да. – Эда отжимала полотенце. – Четыре года, после того как посланник ак-Испад представил меня ко двору.

– А потом тебя повысили. Может быть, королева Сабран и меня когда-нибудь сделает личной камеристкой, – задумчиво протянула Трюд. – Тогда мне не придется спать в этой клетке.

– Для юной девицы все – клетка. – Эда тронула ее за плечо. – Я принесу платье.

Сев у огня, Трюд принялась пальцами перебирать волосы. Эда оставила ее сохнуть.

За дверью девичья матрона, дама Олива Марчин, трубным голосом поднимала своих подопечных. Заметив Эду, она суховато поздоровалась:

– Госпожа Дариан.

Имя в ее устах прозвучало оскорблением. Эда ожидала этого от придворных. Что ни говори, она была южанка, рожденная в стране, где не признавали Добродетелей, а инисцам это внушало подозрения.

– Дама Олива, – спокойно отозвалась она. – Дама Катриен послала меня помочь благородной Трюд одеться. Можно мне взять ее платье?

– Хм… Ступай за мной. – Олива провела ее в другой коридор. Из-под ее платка выбилось седое колечко волос. – Хотела бы я, чтобы девушка поела. Она зачахнет, как цветок зимой.

– Давно она потеряла аппетит?

– С праздника начала весны. – Олива недовольно покосилась на Эду. – Придай ей достойный вид. Отец рассердится, если решит, что мы плохо кормим его дитя.

– Она не заболела?

– Я умею распознать болезнь, госпожа.

Эда незаметно улыбнулась:

– А любовную болезнь?

Олива поджала губы:

– Она фрейлина. Я не потерплю сплетен в девичьей.

– Прости, моя госпожа. Я пошутила.

– Ты камеристка королевы Сабран, а не шут при ней!

Фыркнув носом, Олива достала отглаженное под прессом платье и отдала ей. Эда с поклоном ретировалась.

В глубине души она терпеть не могла эту женщину. Четыре года в должности фрейлины были самыми несчастными в ее жизни. Несмотря на публичное обращение в Шесть Добродетелей, ее верность роду Беретнет подвергалась сомнению.

Она вспомнила, как, лежа на жесткой кровати в девичьей, она слушала болтовню соседок, обсуждавших ее южный выговор и ересь, которую Эда, должно быть, исповедовала в Эрсире. Олива никогда ни словом не останавливала их. Эда понимала, что это пройдет, но насмешки больно ранили ее гордость. Когда освободилось место личной камеристки, матрона с радостью сбыла ее с рук. Теперь Эда, вместо того чтобы танцевать для королевы, меняла ей воду для умывания и прибирала королевские покои. У нее была собственная комнатка и жалованье выше прежнего.

Трюд в девичьей уже надела свежую сорочку. Эда помогла ей с корсетом и летним подъюбником, затем одела в черное шелковое платье с рукавами-буф и кружевными вставками. Брошь со щитом ее покровителя, рыцаря Доблести, блестела у сердца. Все дети стран Добродетели в двенадцать лет выбирали себе рыцаря-покровителя.

Эда тоже носила такую брошь. Пшеничный колос, эмблему Щедрости. Она получила ее при обращении.

– Госпожа Эда, – обратилась к ней Трюд, – другие фрейлины говорят, что ты еретичка.

– Я не пропускаю молений в святилище, – ответила Эда, – в отличие от некоторых фрейлин.

Трюд всмотрелась в ее лицо.

– А Эда Дариан – твое настоящее имя? – вдруг спросила она. – По-моему, звучит не по-эрсирски.

Эда взяла в руки золотую ленточку:

– Так ты и эрсирский знаешь, благородная госпожа?

– Нет, но я читала историю этой страны.

– Чтение, – отшутилась Эда, – опасное времяпрепровождение.

Трюд остро взглянула на нее:

– Ты надо мной смеешься.

– Ничуть. В сказках великая сила.

– В каждой сказке есть зерно истины, – сказала Трюд. – Под иносказаниями они скрывают знания.

– И я надеюсь, что ты обратишь свои познания во благо. – Эда пальцами расчесала ее рыжие кудри. – Что до твоего вопроса – нет, это не настоящее мое имя.

– Я так и думала. А какое настоящее?

Отделив два локона, Эда переплела их ленточкой.

– Здесь его никто не слышал.

– Даже ее величество? – подняла брови Трюд.

– Даже она. – Эда развернула девушку лицом к себе. – Матрона озабочена твоим здоровьем. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

Трюд колебалась. Эда погладила ее по плечу как сестру:

– Ты знаешь мою тайну. Мы связаны обетом молчания. Ты что, носишь ребенка?

Трюд выпрямилась:

– Нет!

– Тогда в чем же дело?

– Это тебя не касается. Просто у меня живот не все принимает с тех пор…

– Как уехал мастер Сульярд.

Трюд вскинулась как от удара.

– Он пропал весной, – продолжала Эда. – Дама Олива говорит, что с того времени ты лишилась аппетита.

– Ты далеко заходишь в своих догадках, госпожа Дариан. Слишком далеко! – Трюд, раздувая ноздри, отстранилась от нее. – Я – Трюд утт Зидюр, потомок Ваттена, маркесса Зидюра. Одна мысль, что я могла унизиться до шашней с низкорожденным оруженосцем… – Она повернулась спиной к Эде. – Скройся с моих глаз, или я расскажу даме Оливе, что ты разносишь клевету на фрейлин.

Эда коротко улыбнулась и удалилась. Она слишком долго прожила при дворе, чтобы препираться с ребенком.

Трюд проводила ее глазами. Шагнув из коридора на солнечный свет, Эда вдохнула запах свежескошенной травы.

Одно было ясно: Трюд утт Зидюр тайно сблизилась с Триамом Сульярдом, – а Эда взяла за правило знать все тайны двора. Если Мать позволит, узнает и эту.

3

Восток

Рассвет расколол небо Сейки, как яйцо цапли. Бледный свет пролился в комнату. Впервые за восемь дней ставни были открыты.

Тани воспаленными глазами смотрела в потолок. Она провела беспокойную ночь, озноб и жар сменяли друг друга.

Больше ей в этой комнате не просыпаться. Настал День Выбора. День, которого она ждала с детства – и которым так глупо рискнула, решившись нарушить уединение. А попросив Сузу спрятать чужестранца на Орисиме, она рискнула и жизнью – своей и подруги.

Живот крутило, как мельничное колесо. Она подхватила форменную одежду, мешочек с умывальными принадлежностями и, не потревожив спящую Ишари, вышла из комнаты.

Южный дом стоял у подножия Медвежьей Челюсти – возвышавшегося над мысом Хайсан хребта. В этом и в трех других домах учения готовили смену для стражи Бурного Моря. Тани с трех лет жила в этом месте.

Ступить за порог было как шагнуть в печь для обжига. Зной опалил кожу, волосы на голове показались ей толстой шапкой. У Сейки был свой запах. Отворенный дождем аромат древесины и зелени листьев. Обычно Тани находила его успокаивающим, но сегодня ее ничто не могло утешить.

Пар от горячих источников сливался с утренним туманом. Тани скинула ночные одежды, шагнула в ближайший прудик и отскребла кожу горстью отрубей. В тени сливового дерева она оделась в платье ученицы и зачесала волосы на одну сторону, чтобы не закрывали голубого дракона, вышитого на блузе. К тому времени, как она вернулась в дом, комнаты ожили.

Она легко позавтракала чаем и бульоном. Несколько учеников, проходя, пожелали ей удачи.

Дождавшись срока, Тани первой покинула дом.

Снаружи ждали слуги с лошадьми. Они дружно поклонились. Тани уже сидела в седле, когда из дома выскочила встрепанная Ишари и тоже забралась на коня.

При виде Ишари у Тани перехватило горло. Они шесть лет делили одну комнату. А после церемонии, быть может, никогда больше не увидятся.

Они выехали за ворота, отделявшие дома учения от остального мыса Хайсан, проехали через мост, миновали бегущий с гор ручей и присоединились к ученикам из других домов. Тани поймала презрительную усмешку Турозы, своего соперника. Она выдерживала его взгляд, пока он, тронув пятками лошадь, не ускакал галопом к городу вместе со своими друзьями.

Тани в последний раз оглянулась, вбирая в память пышную зелень холмов и силуэты лиственниц на бледной синеве неба. А потом прикипела взглядом к горизонту.

Шествие медленно продвигалось по мысу Хайсан. Многие горожане проснулись пораньше, чтобы увидеть, как ученики едут к храму. Они усыпали улицу соляными цветами и толпились в переулках, вытягивая шею, чтобы разглядеть тех, кому сегодня выпадет честь избрания богами. Тани старалась сосредоточиться на тепле лошадиных боков, на перестуке копыт – лишь бы не думать о чужестранце.

Суза согласилась отвести инисца на Орисиму. Конечно, она согласилась. Она была на все готова ради Тани, как и Тани – ради нее.

Как нарочно, Суза когда-то водила знакомство с одним из часовых торгового поста, и тот рад был вернуть ее благосклонность. Причальные ворота остались открытыми, и Суза собиралась вплавь добраться до них с чужестранцем и сдать его главному орисимскому врачу, посулив заплатить ему серебром. Тот, по слухам, наделал игорных долгов.

Если нарушитель границы принес с собой красную болезнь, она останется заперта на Орисиме. Сразу после церемонии Суза анонимно донесет на него правителю Хайсана. Врача, в доме которого найдут чужого, обдерут кнутом, но, как полагала Тани, не убьют – чтобы не подвергать опасности союз с Вольным Ментендоном. Чужестранец, если пытка развяжет ему язык, может рассказать властям о двух женщинах, повстречавшихся ему ночью, но ему не дадут долго оправдываться. Меч быстро избавит остров от угрозы красной болезни.

Подумав об этом, Тани взглянула на свои ладони, где раньше всего должна была появиться сыпь. Она не касалась его кожи, но даже приближаться было смертельно опасно. Настоящее безумие. Тани никогда не простит себе, если Суза заразится.

Суза рискнула всем, чтобы этот день прошел, как мечталось Тани. Подруга не усомнилась ни в ее честности, ни в здравомыслии. Просто согласилась помочь.

Ворота Большого храма впервые за десять лет стояли отрытыми. Их охраняли две гигантские статуи драконов, разинувших пасти в вечном реве. Сорок лошадей рысью прошли между колоссами. Первый, деревянный храм сгорел дотла в Великую Скорбь, и новый выстроили из камня. Сотни фонариков голубого стекла, свисая с карнизов, изливали холодный свет. Они походили на поплавки.

Сойдя с коня, Тани впереди Ишари вошла в ворота из выброшенных морем бревен. Туроза оказался рядом с ней.

– Да улыбнется тебе сегодня великий Квирики, Тани, – заговорил он. – Какой будет позор, если ученицу твоих достоинств сплавят на Пуховый остров.

– И там можно жить достойно, – отозвалась Тани, отдавая поводья слуге.

– Не сомневаюсь, именно так ты будешь говорить себе, живя там.

– Может быть, и ты тоже, достойный Туроза.

Дернув уголком губ, он обогнал ее и присоединился к друзьям из Северного дома.

– Он бы должен держаться с тобой уважительней, – пробормотала Ишари. – Думу говорил, ты почти во всех схватках обгоняешь его в счете.

Тани промолчала. По рукам у нее бегали мурашки. Она была лучшей в своем доме, как Туроза – в своем.

Фонтан, изваянный в образе великого Квирики – первого дракона, принявшего всадника-человека, – украшал внешний двор храма. Из его пасти изливалась соленая вода. Тани умыла руки и уронила каплю себе на губы.

У воды был чистый вкус.

– Тани, – позвала ее Ишари. – Я надеюсь, все пройдет, как ты желаешь.

– И я надеюсь на то же для тебя. – Все они желали одного исхода. – Ты последняя покинула дом.

– Проспала. – Ишари тоже совершила омовение. – Ночью мне послышалось, что у нас в комнате открывались ставни. Это меня растревожило, я не сразу уснула. Ты не выходила из комнаты?

– Нет. Может, это был наш премудрый учитель.

– Да, может быть.

Они прошли в огромный внутренний двор. Солнце осветило крыши и мощеную площадку.

Длинноусый мужчина стоял на верхней ступени, держа шлем под мышкой. Лицо у него было загорелым и обветренным. В наручах и латных перчатках, в легкой кирасе поверх темной синевы кафтана и в накидке с высоким воротом из черного бархата и шитого золотом шелка, он выглядел и вельможей, и солдатом.

На миг Тани забыла свои страхи. Она снова стала девчонкой, грезящей драконами. Перед ними был достойнейший морской начальник Сейки. Глава клана Мидучи, династии драконьих всадников, объединенной не только кровью, но и целью. Тани надеялась принять это имя.

У ступеней ученики выстроились в два ряда, преклонили колени и коснулись лбом земли. Тани слышала дыхание Ишари. Никто не поднимался. Никто не шевелился.

Чешуя зашуршала по камню. В теле натянулась каждая жилка, в груди сперло дыхание. Тани подняла взгляд.

Их было восемь. Она годами молилась перед статуями драконов, изучала их, наблюдала за ними издалека, но впервые увидела так близко.

Их величина потрясала. Почти все были сейкинскими, серебристыми и стройными, гибкими, как хлыст. Невероятно длинные тела поддерживали их прекрасные головы, а четыре мускулистые лапы у каждого оканчивались тремя когтями. Длинные усы кольцами свисали от пасти и тянулись за ними, как нити бумажных змеев. Большинство их были еще молоды, быть может лет четырехсот от роду, но некоторые несли на себе шрамы Великой Скорби. Каждого покрывала чешуя и следы присосок – памятки вражды с гигантскими спрутами. Двое были четырехпалыми. Драконы империи Двенадцати Озер. Один из них был крылатым. Обычно драконы бескрылы и летают посредством особого органа на голове, называемого учеными «короной». Крылья если и вырастают у немногих, то на третьем тысячелетии жизни.

Крылатый дракон был больше всех. Тани, даже вытянувшись во весь рост, не достала бы его морды под глазами. Крылья казались хрупкими, как из паутины, но их сила способна была поднять бурю. Тани высмотрела у него под челюстью зоб. Драконы, как устрицы, способны вынашивать жемчужины, по одной за целую жизнь. Жемчужины никогда не покидают их зоба.

Рядом с лакустринцем стояла дракана, тоже лакустринская и почти не уступавшая ему в росте. В ее светлой чешуе клубилась зеленоватая дымка, как в молочном нефрите, а грива была золотистой, как речная трава.

– Добро пожаловать, – сказал воинский начальник.

Его голос звенел, как зов боевой раковины.

– Встаньте.

Они повиновались.

– Сегодня вы присягнете одной из двух жизней: жизни стражей Бурного Моря, защитников Сейки от болезни и вторжения, или жизни в познании и молитвах на Пуховом острове. Двенадцать из морской стражи будут удостоены чести стать всадниками драконов.

Всего двенадцать. Обычно бывало больше.

– Вы знаете, – продолжал морской начальник, – что уже два века не проклевывалось ни одно драконье яйцо. Нескольких драконов нас лишил флот Тигрового Глаза, продолжающий мерзкую торговлю драконьим мясом под тиранией самозваной Золотой императрицы.

Все склонили головы.

– Нам выпала честь усилить наши ряды двумя великими воинами из империи Двенадцати Озер. Я верю, что это возвещает более тесную дружбу с нашими северными союзниками.

Морской начальник склонил голову к двум лакустринским драконам. Они окажутся не так привычны к морю, как сейкинские драконы, ведь лакустринцы предпочитают реки и другие пресные воды, но драконы обеих стран сражались в Великой Скорби бок о бок, и предки у них общие.

Тани почувствовала на себе взгляд Турозы. Этот, если станет всадником, будет уверять, что его дракон величайший из всех.

– Сегодня вы узнаете свою судьбу. – Морской начальник, достав из-за лацкана свиток, развернул его. – Приступим.

Тани подтянулась.

Первая вызванная ученица вознеслась в благородные ряды стражи Бурного Моря. Морской начальник вручил ей накидку цвета летнего неба. Когда она приняла одежду, черный дракон-сейкинец заставил ее вздрогнуть, выпустив клуб дыма. Пошутил.

Думуза из Западного дома тоже попала в морскую стражу. Внучка двух всадников, она вела род не только от сейкинцев, но и от южной пустыни. Тани не отрывала взгляд, пока та, приняв новую форму, склонялась перед морским начальником и занимала место по правую руку от него.

Следующий ученик первым пополнил ряды ученых. Полученный им шелк был густого цвета шелковицы, и, когда он кланялся, плечи у него дрогнули. Тани ощутила, как по рядам учеников прошла тревожная рябь.

Туроза, само собой, вступил в стражу Бурного Моря. Ждать, пока назовут ее имя, пришлось, казалось, целую вечность.

– Достойная Тани из Южного дома.

Она выступила вперед.

Драконы рассматривали ее. Говорили, что им открыты глубочайшие тайны души, потому что люди состоят из воды, а все воды принадлежат им.

А вдруг они увидят, что она натворила?

Тани сосредоточилась на плитах у себя под ногами. Морской начальник, когда она встала перед ним, молча смотрел на нее, казалось, не один год. Все ее силы ушли на то, чтобы удержаться на ногах.

Наконец он достал голубой плащ. Тани выдохнула, слезы облегчения защипали ей глаза.

– Благодаря способностям и наклонностям, – заговорил он, – ты заслужила место в благородных рядах стражи Бурного Моря и должна поклясться идти по пути дракона до последнего вздоха. – Морской начальник склонился к ней. – Твои учителя прекрасно о тебе отзывались. Ты будешь ценным приобретением для моей стражи.

Тани низко склонилась:

– Это честь для меня, великий.

Морской начальник склонил голову.

Тани встала в ряд с четырьмя другими учениками справа от него. Она оцепенела от счастья, кровь в ней шумела, как волна по прибрежной гальке. Когда вперед вышел следующий кандидат, Туроза шепнул ей на ухо:

– Итак, нам с тобой вместе проходить водяные испытания. – Его дыхание пахло молоком. – Это хорошо.

– Я буду рада сразиться с таким искусным воином, как ты, достойный Туроза, – хладнокровно ответила Тани.

– Я вижу тебя насквозь, деревенщина. Вижу, что у тебя на сердце. То же, что и у меня. Честолюбие. – Он помолчал, пока следующий юноша отходил на другую сторону. – Разница в том, что такое я, а что – ты.

Тани мельком взглянула на него:

– Кем бы я ни была, мы с тобой стоим наравне, достойный Туроза.

От его смешка у нее похолодел загривок.

– Достойная Ишари из Южного дома.

Ишари медленно взошла по ступеням. Когда она встала перед ним, морской начальник вручил ей сверток красного шелка.

– По своим способностям и наклонностям, – проговорил он, – ты причислена к благородным рядам ученых и должна поклясться посвятить себя поиску новых знаний до последнего вздоха.

Ишари вздрогнула при этих словах, однако приняла сверток и склонилась.

– Благодарю, великий, – пробормотала она.

Тани смотрела, как Ишари отходит налево.

Та, должно быть, в смятении. Но все же она может преуспеть на Пуховом острове, а со временем вернуться в Сейки мастером-наставником.

– Жаль, – бросил Туроза. – Она ведь была тебе подруга?

Тани прикусила язык.

Следующей в их ряд встала первая ученица Восточного дома. Онрен была невысокой и коренастой, сквозь ее темный загар проступали веснушки. Густые волосы, падавшие ей на плечи, высохли от соленой воды и секлись. Губы она темнила кровью раковин.

– Тани, – сказала она, встав рядом, – поздравляю.

– И я тебя, Онрен.

Из всех учеников только они не пропустили ни одного рассвета без купания, и от этого между ними выросло что-то вроде дружбы. Тани не сомневалась, что и Онрен знала о слухах и тоже выбиралась окунуться в море перед церемонией.

От этой мысли ей стало не по себе. Мыс Хайсан изобиловал бухточками, но судьба вывела чужестранца прямо к ней.

Онрен опустила глаза на свой сверток шелка. Она, как и Тани, была из бедной семьи.

– Они чудесные, – шепнула она, поглядывая на драконов. – Надеюсь, я попаду в число двенадцати.

– Не маловата ли ты для дракона, малютка Онрен? – протянул Туроза. – Разве что на хвосте примостишься.

Онрен оглянулась на него через плечо.

– Слышу твой голос. Мы знакомы? – Едва он открыл рот, она сказала: – Можешь не отвечать. Вижу, что ты дурак, а с дураками я знакомства не вожу.

Тани скрыла улыбку за волосами. В кои-то веки Турозе заткнули рот.

Когда последний ученик получил свой плащ, оба ряда развернулись лицом к морскому начальнику. Ишари, со следами слез на щеках, не поднимала глаз от свертка в руках.

– Вы уже не дети. Перед вами открыты все дороги. – Морской начальник обернулся направо. – Четверо из морских стражей выступили выше ожиданий: Туроза из Северного дома, Онрен из Восточного дома, Тани из Южного дома и Думуза из Западного дома. Повернитесь лицом к старейшим, чтобы они узнали ваши имена и лица.

Они повиновались. Тани, вместе с тремя другими шагнув вперед, снова коснулась лбом пола.

– Поднимитесь, – сказал один из драконов.

От его голоса содрогнулась земля. Он был таким глубоким и низким, что Тани не сразу поняла.

Четверо послушно выпрямили спины. Самый большой из сейкинцев опустил голову, чтобы глаза пришлись вровень с их лицами. Между его зубами мелькнул длинный язык.

Мощно толкнувшись лапами, он вдруг взлетел в воздух. Все ученики попадали ничком, стоять остался один морской начальник. Он раскатисто хохотал.

Млечно-зеленая лакустринская дракана показала зубы в усмешке. Тани почудилось, что она проваливается в бурные водовороты ее глаз.

Дракана вместе со всеми родичами поднялась над городскими крышами. Плоть – это вода. Когда дымка божественного дождя пролилась с их чешуй, промочив людей на земле, сейкинец вздыбился, вдохнул и выдохнул могучий порыв ветра.

Все гонги храма отозвались ему.

Никлайс проснулся с пересохшим ртом и ужасающей головной болью, как просыпался тысячу раз. Он поморгал и протер уголок глаза костяшкой пальца.

Звон колоколов.

Вот что его разбудило.

Он пробыл на этом острове шесть лет, а звон слышал впервые. Подняв трость, он встал, налегая на палку так, что задрожали руки.

Должно быть, тревога. Пришли за Сульярдом, схватят их обоих.

Никлайс в отчаянии завертелся на месте. Оставалась одна надежда – уверять, что пришелец спрятался в доме без его ведома.

Он выглянул из-за ширмы. Сульярд крепко спал лицом к стене. Этот хоть умрет спокойно.

Солнце слишком расщедрилось на свет. Рядом с домиком Никлайса сидел под сливовым деревом его помощник Муст и его сейкинская супруга Паная.

– Муст! – крикнул Никлайс. – Что за шум такой?

Тот только рукой махнул. Никлайс, выбранившись, сунул ноги в сандалии и, отгоняя чувство, что идет навстречу гибели, вышел к ним.

– Доброго тебе дня, достойная Паная, – с поклоном поздоровался он на сейкинском.

– Премудрый Никлайс… – В уголках глаз у нее пролегли морщинки. Она одевалась в светлые тона, одежда по голубому тону была расписана белыми цветами, рукава и ворот вышиты серебром. – Тебя разбудили гонги?

– Да. Смею спросить, что они означают?

– Звонят в честь Дня Выбора, – объяснила сейкинка. – Старшие ученики домов учения закончили курс и переходят в ряды ученых или стражи Бурного Моря.

Стало быть, иноземцы тут ни при чем. Никлайс все еще обливался потом. Он достал платок, утер лицо.

– Здоров ли ты, Рооз? – спросил Муст, прикрывая глаза от солнца.

– Ты же знаешь, как я ненавижу здешнее лето. – Никлайс запихнул платок в карман. – День Выбора проходит каждый год, так? – спросил он у Панаи. – Но я впервые слышу звон.

Теперь колокола сменились барабанным боем. Пьянящие звуки веселого праздника.

– А… – еще шире улыбнулась Паная. – Но сегодняшний День Выбора особенный.

– Вот как?

– Разве не знаешь, Рооз? – хихикнул Муст. – Ты ведь прожил здесь дольше меня.

– Этого Никлайсу могли не сказать, – мягко вступилась Паная. – Видишь ли, Никлайс, после Великой Скорби было решено, что раз в пятьдесят лет несколько сейкинских драконов станут принимать всадников-людей, чтобы мы всегда были готовы сражаться заодно. Тем, кто сегодня избран в стражу Бурного Моря, выпадет этот шанс, и теперь им предстоят водяные испытания, чтобы решить, кто будет всадником.

– Понятно. – Никлайс так заинтересовался, что на время забыл о страхе за Сульярда. – И они на своих конях будут, полагаю, сражаться с пиратами и контрабандистами?

– Не на «конях», Никлайс. Драконы – не лошади.

– Прости, достойная. Неудачно выбрал слово.

Паная кивнула. Ее рука поднялась к висевшей на шее фигурке дракона.

В странах Добродетели подобная вещица была бы уничтожена: там больше не видели разницы между древними драконами Востока и более молодым племенем огнедышащих змеев, ужаснувших когда-то мир. Те и другие считались злом. Дверь на Восток была закрыта так давно, что его обычаи забылись или толковались ошибочно.

Никлайс и сам так думал, пока не попал на Орисиму. В день изгнания из Ментендона он наполовину верил, что уезжает в страну, народ которой в рабстве у созданий, равных злобой Безымянному.

Как ему было страшно в тот день! В Менте каждый ребенок, едва научившийся говорить, знал историю Безымянного. И самого Никлайса милая матушка до слез пугала описаниями отца и главы всех огнедышащих – того, кто, вырвавшись из горы Ужаса, сеял хаос и опустошения, пока рыцарь Галиан Беретнет, спасая человеческий род, не нанес ему тяжелую рану. И тысячу лет спустя его образ населял кошмары.

Прогремевшие по мосту Орисимы подковы оторвали Никлайса от воспоминаний.

Солдаты.

Нутро у него обратилось в воду. Это за ним… но теперь, когда час настал, он вместо страха нашел в себе особую легкость. Если это случится сегодня – пусть так. А не то все равно смерть от рук часовых за игорные долги.

«Святой, – взмолился он, – дай мне не обмочиться перед концом».

Под доспехами солдаты носили красное. Их командир – приглядный собой и ретивый служака – не называл своего имени обитателям Орисимы. Он был на голову выше Никлайса и всегда носил полный доспех.

Спешившись, он зашагал к дому, где жил Никлайс. Начальника окружали часовые, не снимавшие рук с рукоятей мечей.

– Рооз! – Кулак в латной перчатке ударил в дверь. – Рооз, открывай, или я ее выломаю!

– Не нужно ничего ломать, достойный, – окликнул его Муст. – Ученый доктор Рооз здесь.

Тот развернулся на каблуках и, сверкнув темными глазами, направился к ним:

– Рооз.

Никлайс и хотел бы верить, что никто никогда не обращался к нему так пренебрежительно, но это была ложь.

– Можешь звать меня хотя бы и Никлайсом, достойный старший распорядитель, – заговорил он, с трудом натянув на лицо улыбку. – Мы так давно знако…

– Помолчи, – отрезал чиновник. Никлайс захлопнул рот. – Мои часовые нашли причальные ворота открытыми. Рядом видели пиратский корабль. Если кто-то из вас укрывает нарушителей границы или контрабандный товар, признайтесь сразу, и да смилуется над вами дракон.

Паная с Мустом молчали. В душе Никлайса вспыхнула короткая, но яростная битва. В его доме Сульярду негде было спрятаться. Не лучше ли объявить о нем самому?

Решиться он не успел, потому что распорядитель дал знак часовым:

– Обыскать дома.

Никлайс перестал дышать.

На Сейки водилась птица, кричавшая, как начинающий плакать младенец. Для Никлайса она стала мучительным символом всей его орисимской жизни. Писк, так и не переходящий в плач. Ожидание удара, который все медлит. Пока часовые обшаривали дома, эта несчастная птица раскричалась, и, кроме нее, Никлайс ничего не слышал.

Часовые вышли наружу с пустыми руками.

– Здесь никого, – крикнул один.

Все силы Никлайса ушли на то, чтобы не дать подогнуться коленям. Старший распорядитель долго смотрел на него с непроницаемым лицом, затем отошел на соседнюю улицу.

А птица все кричала: ик-ик-ик…

4

Запад

Где-то в Аскалонском дворце черные стрелки на циферблате молочного стекла подползали к полудню.

Зал собраний, где ждали ментцев, был полон: так происходило, когда в Инис являлись иноземные посланники. Распахнутые окна впускали внутрь пахнущий цветочным нектаром ветерок. Но разогнать духоту он был не в силах. Лбы блестели от пота, всюду колыхались перья вееров, и казалось, зал полон порхающих птиц. Эда стояла в толпе с другими личными камеристками, слева от Маргрет Исток. По другую сторону ковра собрались фрейлины. Трюд утт Зидюр поправляла ожерелье. Эда никак не могла понять, отчего бы жителям Запада не отказаться летом от многослойной одежды.

По гулкому залу прошел ропот. Сабран Девятая озирала подданных с высоты своего мраморного трона.

Королева Иниса была копией своей матери, и ее матери, и долгих поколений предков. Необычайное сходство. У нее, как у всех предшественниц, были черные волосы и сияющие зеленые глаза, словно расщеплявшие солнечный свет. Говорили, что, пока живет ее род, Безымянный не воспрянет ото сна.

Сабран холодно окинула подданных взглядом, ни на ком не задерживаясь. Она едва достигла двадцати восьми лет, но в глазах ее скрывалась мудрость женщины много старше.

Сегодня она воплощала собой богатство королев Иниса. Платье из черного атласа, в уважение ментской моды, до талии открывало корсаж, бледный, как ее кожа, и блиставший серебром и мелким жемчугом. Алмазный венец подтверждал ее королевское достоинство.

Трубачи возвестили появление ментцев. Сабран шепнула что-то даме Арбелле Гленн, виконтессе Сют, и та, улыбнувшись, накрыла ее ладонь своей покрытой старческими пятнами рукой.

Первыми вошли знаменосцы. Они несли серебряного лебедя Ментендона на черном поле, с Истинным Мечом между крылами.

За ними шли слуги и охрана, переводчики и чиновники. И последним в зал порывисто шагнул Оскард, герцог Зидюр, в сопровождении постоянного ментского посланника. Зидюр был тучен, борода и волосы рыжие до красноты, как и кончик его носа. В отличие от дочери, у него были серые глаза рода Ваттен.

– Королева, – торжественно поклонился он, – какая честь вновь быть принятым при вашем дворе.

– Добро пожаловать, герцог, – ответила Сабран. Голос ее звучал низко и властно. Она протянула Зидюру руку, и тот, взойдя на ступени, поцеловал коронационное кольцо. – Наше сердце воспрянуло с вашим возвращением в Инис. Легок ли был ваш путь?

Это «наше» все еще резало Эде слух. Перед людьми Сабран говорила не только от своего имени, но и за своего предка, Святого.

– Увы, королева, – мрачно отозвался Зидюр, – в Холмах нас атаковала взрослая виверна. Мои лучники ее сбили, но, если бы не их бдительность, мы умылись бы кровью.

Ропот. Эда видела, как волна тревоги прошла по залу.

– Опять, – шепнула ей Маргрет. – Две виверны за считаные дни.

– Нас весьма печалит эта весть, – обратилась к посланнику Сабран. – Отряд наших странствующих рыцарей проводит вас обратно до Гнездовья. Ваш обратный путь будет безопаснее.

– Благодарю, ваше величество.

– Теперь же ты, верно, желаешь увидеть дочь. – Сабран нашла взглядом фрейлину. – Выйди вперед, дитя.

Трюд, ступив на ковер, присела в реверансе. Когда она поднялась, отец обнял ее:

– Дочь моя. – Он взял ее за руку, улыбка едва не расколола его лицо. – Ты просто сияешь! А как выросла! Скажи, хорошо ли обращаются с тобой в Инисе?

– Много лучше, чем я заслуживаю, отец, – ответила Трюд.

– Отчего ты так говоришь?

– Это столь великий двор… – Она обвела рукой сводчатые потолки. – Иногда я чувствую себя такой маленькой и тусклой, будто мне никогда не сравняться даже с этими великолепными потолками.

По залу пробежали смешки.

– Остроумно, – шепнула Линора Эде. – Не правда ли?

Эда закрыла глаза. Что за люди!

– Чепуха, – обратилась Сабран к Зидюру. – Твоя дочь любима при дворе. Она станет достойной супругой любому, кого изберет ее сердце.

Трюд с улыбкой потупила взгляд. Зидюр хихикнул:

– Ах, ваше величество, боюсь, Трюд слишком любит свободу, чтобы избрать себе спутника так рано, сколько бы я ни мечтал о внуках. От глубины души благодарю вас за заботу о моей дочери.

– Не благодари. – Сабран обхватила подлокотники трона. – Мы всегда рады принимать при дворе наших друзей из стран Добродетели. Однако нам любопытно, что теперь привело вас из Ментендона.

– Герцог Зидюр прибыл с предложением, королева, – подал голос постоянный ментский посланник. – И мы надеемся, что это предложение вас заинтересует.

– В самом деле, – откашлялся Зидюр, – его высочество Обрехт Второй, великий князь Вольного Ментендона, давно восхищается вашим величеством. Он наслышан о вашей отваге, красоте и неколебимой приверженности Шести Добродетелям. Теперь, после погребения покойного двоюродного деда, он желает укрепить союз наших стран.

– Каким же образом князь намерен выковать такой союз? – осведомилась Сабран.

– Посредством брака, ваше величество.

Все глаза обратились к трону.

Время до рождения наследницы рода Беретнет всегда было ненадежным. В их роду рождались лишь дочери – одна дочь у каждой королевы. Подданные видели в том доказательство их святости.

От каждой королевы Иниса ожидали брака и рождения наследницы при первой возможности, дабы ее смерть не оставила страну без правительницы. Подобное было чревато гражданской войной в любом государстве, но, согласно верованиям инисцев, конец дома Беретнет неизбежно привел бы к пробуждению Безымянного и опустошению мира.

И все же Сабран до сих пор отвергала все предложения.

Королева откинулась на троне, вглядываясь в лицо Зидюра. Ее лицо, как обычно, ничего не выдавало.

– Мой милый Оскард, – заговорила она. – Твое предложение нам льстит, но, как нам помнится, ты женат?

Двор разразился смехом. Беспокойное ожидание Зидюра теперь разрешилось улыбкой.

– Царственная дама, – ответил он, отсмеявшись, – твоей руки ищет мой повелитель.

– Продолжай, – с тенью улыбки повелела Сабран.

Виверны были забыты. Зидюр, расхрабрившись, сделал шаг вперед.

– Сударыня, – сказал он, – как вам известно, королева Сабран Седьмая вступила в брак с моим далеким предком Хайнриком Ваттеном, наместником Ментендона, находившегося тогда под властью иноземцев. Однако, с тех пор как род Льевелин сместил Ваттенов, наши страны связывала только общая вера.

Невозмутимость, с которой слушала посланника Сабран, ни разу не перешла ни в скуку, ни в презрение.

– Князь Обрехт помнит, что предложение его покойного двоюродного деда было отвергнуто вашим величеством, как и… гм, королевой-матерью? – Зидюр откашлялся. – Но мой повелитель полагает, что может предложить вам супружество иного сорта. Также он видит множество преимуществ от обновленного союза Иниса с Ментендоном. Мы – единственная страна, поддерживающая торговлю с Востоком, а теперь, когда Искалин впал во грех, князь полагает необходимым союз, который свяжет наши веры.

Последнее заявление было принято не без ропота. Еще недавно лежавший к югу Искалин принадлежал к странам Добродетели. Пока не принял нового бога – Безымянного.

– Великий князь предлагает вам знак своей любви, если ваше величество соизволит его принять. Он знает, как вы любите перлы моря Солнечных Бликов.

Посланник щелкнул пальцами. Ментский слуга приблизился к трону с бархатной подушечкой в руках и преклонил колени. На подушечке лежала открытая раковина, в которой сияла зеленоватым отблеском большая, как вишня, черная жемчужина. Так отливает под солнцем булатная сталь.

– Это лучшая из его солнечных жемчужин, выловленных у побережья Сейки, – пояснил Зидюр. – Она стоит дороже корабля, доставившего ее через Бездну.

Сабран склонилась вперед. Слуга поднял подушечку выше.

– Верно, что нам по душе солнечный жемчуг и что мы им дорожим, – сказала королева. – И я с радостью приму этот дар. Но это не означает согласия на брак.

– Разумеется, ваше величество. Дар от друга из страны Добродетели, не более.

– Прекрасно.

Королева нашла взглядом даму Розлайн Венц, старшую из благородных камеристок, одетую в изумрудный шелк с рюшами из плетеного кружева. Воротник скрепляла брошь в виде двойного кубка – такие носили все, избравшие покровителем рыцаря Справедливости, однако позолота на ее броши говорила, что в жилах Розлайн течет кровь этого рыцаря. По незаметному знаку Розлайн одна из камеристок поспешила унести подушечку.

– Как бы ни тронул нас этот дар, твой повелитель должен знать о нашем отношении к еретическим обычаям Востока, – сказала Сабран. – Мы не желаем говорить на их языке.

– Несомненно, – согласился Зидюр. – И все же наш повелитель верит, что красота жемчужины не потускнеет от ее происхождения.

– Быть может, он прав. – Сабран снова откинулась на троне. – Мы слышали, что его высочество, пока не стал великим князем, готовился к должности священнослужителя. Расскажи нам о других его… достоинствах.

Шепотки в зале.

– Князь Обрехт, моя госпожа, умен и добр и наделен большой проницательностью в политических делах, – начал Зидюр. – Ему тридцать четыре года, рыжий цвет его волос мягче, чем у меня. Он прекрасно играет на лютне и танцует без устали.

– С кем, хотелось бы знать?

– Чаще всего со своими благородными сестрами, ваше величество. С княжной Льети, княжной Эрмуной и княжной Бетрис. Всем им не терпится увидеть вас.

– Часто ли он молится?

– Трижды в день. Он более всего предан рыцарю Щедрости, своему покровителю.

– А есть ли у него хоть один недостаток, Оскард?

– Ах, ваше величество, у каждого из нас, смертных, есть недостатки – кроме вас, конечно. Единственный недостаток моего господина – что он изнуряет себя заботами о своем народе.

Сабран вновь стала серьезной.

– В этом, – сказала она, – он уже един с нами.

Шепотки разбежались по залу, как огонь.

– Ты тронул нашу душу. Мы обдумаем предложение вашего князя.

Раздались осторожные рукоплескания.

– Наш Совет Добродетелей займется этим делом далее. Пока же вы окажете нам честь, если со своими спутниками присоединитесь к нам на пиру.

Зидюр отвесил еще один поклон:

– Это честь для нас, ваше величество.

Двор с поклонами и реверансами стал расходиться. Сабран спустилась по ступеням в сопровождении дам опочивальни. За ними шли фрейлины.

Эда понимала, что Сабран ни за что не выйдет за Рыжего князя. Она имела обыкновение нанизывать женихов как рыбу на кукан, принимая дары и лесть, но не уступая своей руки.

Когда придворные разошлись, Эда с другими камеристками вышла через другую дверь. Светловолосая и румяная Линора Пэйлинг, одна из четырнадцати детей графа и графини Пэйлингова холма, была большой любительницей сплетен. Эда считала эту девицу невыносимой.

А вот Маргрет Исток давно уже стала ей любимой подругой. Три года назад вступив в ближний двор, она сдружилась с Эдой так же быстро, как брат Лот, который был шестью годами старше. Эда скоро обнаружила, что у них с Маргрет сходное чувство юмора, обе умеют угадывать чужие мысли по лицу и держатся одних взглядов на большинство придворных.

– Сегодня нам надо поспешить с работой, – сказала Маргрет. – Сабран ожидает, что мы покажемся на пиру.

Маргрет очень походила на своего брата: та же кожа черного дерева и сильные черты лица. Со времени исчезновения Лота прошла неделя, а веки у нее до сих пор были припухшими.

– Предложение! – заговорила Линора, едва они отошли по коридору туда, где их не могли слышать. – Да еще от князя Обрехта! Я думала, он слишком благочестив для брака.

– Никакое благочестие не помешает браку с королевой Иниса, – возразила Эда. – Это она слишком благочестива для замужества.

– Но стране нужна принцесса!

– Линора, – сдерживаясь, проговорила Маргрет, – поскромнее, прошу тебя.

– Но ведь нужна же!

– Королеве Сабран нет еще и тридцати. Времени достаточно.

Эда поняла, что о подосланных убийцах они не слышали, не то Линора выглядела бы серьезнее. Впрочем, судя по ее виду, она никогда не забивала себе голову. Для нее любая трагедия была лишь поводом для сплетен.

– Говорят, великий князь несметно богат, – вновь затрещала она. Маргрет вздохнула. – И путь к торговле с Востоком нам был бы выгоден. Только подумать: солнечный жемчуг, прекрасное серебро, пряности, самоцветы…

– Королева Сабран презирает Восток, как следовало бы и нам, – напомнила Эда. – Они змеепоклонники.

– Да ведь Инис не станет сам вести с ними торговлю, глупенькая. Мы купим все это у ментцев.

Даже такой обмен выглядел нечистым. Ментцы торговали с Востоком, а Восток обожествлял змеев.

– Меня тревожат его связи, – заметила Маргрет. – Князь в свое время был обручен с донматой Маросой. А она теперь – наследница драконьего царства.

– Ну, та помолвка давно разорвана. К тому же, – встряхнув волосами, добавила Линора, – едва ли она ему так уж нравилась. Он должен был распознать, что у нее злая душа.

У дверей личных покоев Эда обернулась к спутницам.

– Сударыни, – сказала она, – я сегодня сделаю все сама. Идите пируйте.

– Без тебя? – нахмурилась Маргрет.

– Одной камеристки никто не хватится, – улыбнулась Эда. – Ступайте обе. Угоститесь хорошенько.

– Благослови тебя рыцарь Щедрости! – Линора уже спешила по коридору. – Ты такая добрая!

Маргрет хотела пойти за ней, но Эда поймала ее за локоть.

– От Лота ничего не слышно? – тихо спросила она.

– Пока ничего. – Маргрет коснулась ее плеча. – Но что-то происходит. На этот вечер меня вызвал Ночной Ястреб.

Сейтон Комб. Глава разведки. Его все звали Ночным Ястребом, потому что когтил своих жертв под покровом тьмы. Недовольные, алчущие власти, позволявшие себе вольности с королевой – он умел устранить любые помехи.

– Думаешь, он что-то знает? – спросила Эда.

– Вечером станет ясно.

Пожав ей руку, Маргрет поспешила за Линорой.

Маргрет Исток всегда страдала в одиночестве. Ни с кем не делилась своей ношей, даже с ближайшими друзьями.

Эда и думать не думала попасть в их число. Прибыв в Инис, она твердо решила ни с кем не сближаться, чтобы не выдать ненароком своей тайны. Но ей, выросшей в дружном сообществе, очень недоставало подруг и бесед. Рядом с ней с рождения была Йонду – сестра во всем, только не по крови, и, оставшись без нее, Эда почувствовала себя сиротой. Вот почему, когда брат и сестра Исток предложили ей дружбу, она уступила и не пожалела об этом.

Эда еще увидится с Йонду, когда ее наконец отзовут домой, но тогда ей будет не хватать Маргрет и Лота. Впрочем, если обитель будет молчать, как сейчас, этот день настанет не скоро.

Большая опочивальня Аскалонского дворца была высокой, со светлыми стенами, мраморными полами и огромной кроватью под балдахином. Покрывало и валики подушек крыты желтовато-белой парчой, простыни – из тончайшего ментского полотна, занавеси двойные, легкие и тяжелые – их задергивали по желанию Сабран.

В изножье кровати ждала плетеная корзина, и ночной горшок в шкафчике отсутствовал. Как видно, королевская прачка вернулась к работе.

В спешной подготовке к визиту ментцев смену белья отложили на потом. Приоткрыв балконную дверь, чтобы выпустить застойную духоту, Эда сняла простыни и покрывала, прощупала руками пуховую перину, проверяя, не зашиты ли в нее клинки или флаконы с ядом.

Она и без помощи Маргрет с Линорой управилась быстро. Пока фрейлины веселились на пиру, девичья пустовала. Самое время разобраться в связи Трюд утт Зидюр с пропавшим оруженосцем Триамом Сульярдом. Эде надо было знать обо всем, что происходит при этом дворе, от кухни до трона. Без этого она не смогла бы защищать королеву.

Трюд знатного рода, наследница целого состояния. Интересоваться безродным оруженосцем ей никак не следовало. Однако, когда Эда намекнула на ее с ним связь, девушка всполошилась, как застигнутая над желудем дубовая мышь.

Эда знала, как пахнут секреты. От Трюд, как духами, веяло тайной.

Закончив с опочивальней, она оставила постель проветриться и отправилась к зданию, где располагалась девичья. Олива Марчин, конечно, пировала со всем двором, но оставила вместо себя соглядатая. Эда на цыпочках поднялась по лестнице и шагнула через порог.

– Эт-кто? – прокаркали сверху. – Кто идет?

Она замерла. Никто другой ее бы не услышал, но у этого сторожа был острый слух.

– Куда лезешь?! Кто тут?

– Ах ты, курица, – прошипела Эда.

По позвоночнику у нее скатилась капля пота. Подобрав юбки, она вытащила из ножен на голени кинжал.

Птица сидела на насесте над дверью. При виде Эды она склонила голову набок.

– Куда лезешь? – повторила она грозно. – Дурная девица. Пошла вон!

– Слушай хорошенько, милый. – Эда показала кинжал, заставив птицу нахохлиться. – Ты, может, воображаешь себя важной особой, но рано или поздно ее величеству захочется пирога с голубятиной. И вряд ли она заметит разницу, если вместо голубя я запеку тебя.

По правде сказать, птица была красива. Радужный пересмешник. В его оперении соседствовали голубой, зеленый и шафрановый цвета, и головка была ярко-розовой. Жаль было бы зажарить такого.

– Плати, – заявил сторож, клацнув коготком.

Эта птичка, в бытность Эды фрейлиной, пособничала множеству запретных свиданий. Эда спрятала кинжал и, поджав губы, открыла шелковый мешочек на поясе:

– Вот. – Она опустила на блюдечко три цуката. – Остальное получишь, если будешь умницей.

Пересмешник не ответил – он уже долбил сласти клювом.

Дверь в комнату не запиралась. Предполагалось, что юным девицам скрывать нечего. Шторы были опущены, огонь погашен, кровати застланы.

Здесь было всего одно место, где хитрая девчонка могла спрятать свои тайные сокровища.

Эда отвернула ковер и поддела кинжалом половицу. Под ней в пыли лежала блестящая дубовая шкатулка с резной крышкой. Эда поставила ее себе на колени.

Внутри скрывались вещицы, которые Олива отобрала бы не задумываясь. Толстая книга с золотыми алхимическими знаками. Перо и чернильница. Кусочки пергамента. Деревянная подвеска. И стопка писем, перевязанных ленточкой.

Эда развернула одно. Рыхлая бумага помялась и истерлась. Судя по расплывшейся дате, письмо было написано прошлым летом.

На разгадку шифра ушла минута. Он был чуть сложнее того, что обычно применялся для любовной переписки придворных, но Эду с детства учили разгадывать такие головоломки.

«Это тебе, – неровным почерком писал отправитель письма. – Я купил в „Альбатросе“. Надевай иногда и вспоминай меня. Я скоро еще напишу».

Эда взяла другое послание, написанное на более плотной бумаге. Писано годом раньше.

«Прости мою смелость, госпожа, но я думаю только о тебе». И еще одно: «Любимая! Встретимся под часовой башней после молений».

Недолго пришлось искать, чтобы понять: Трюд с Сульярдом завели роман и удовлетворили свои желания. Обычное дело – лунный свет на воде. Но одна фраза заставила Эду задуматься.

«Наше предприятие потрясет мир. Это наш долг перед богом».

Молодые влюбленные не назовут свою страсть «предприятием» (разве что их поэтичность сильно уступает их влюбленности). «Пора обдумать план действий, любимая».

Эда листала нежные признания и загадки, пока не добралась до даты начала весны, когда пропал Сульярд. Буквы в письме расплывались.

Прости меня. Я должен уехать. Я встретил в Гнездовье моряка, и он сделал мне предложение, от которого я не мог отказаться. Я помню, что мы собирались отправиться вместе, но так будет лучше, сердце мое. Ты могла бы помочь на своем месте, при дворе. Когда я пришлю весть об успехе, убеди ее в необходимости союза с Востоком. Она должна осознать опасность. Сожги это письмо. Пусть никто не узнает о нашем деле, пока оно не будет сделано. Когда-нибудь о нас сложат легенды, Трюд.

Гнездовье. Самый большой инисский порт, главные ворота на большую землю. Итак, Сульярд уплыл морем.

Под половицей скрывалось еще кое-что. Тонкая, переплетенная в кожу книжица. Эда проследила пальцем заглавие, написанное, несомненно, восточным письмом.

Этой книги Трюд не нашла бы ни в одной инисской библиотеке. А если бы книгу обнаружили у нее, она никак не отделалась бы выговором.

– Идут! – каркнул пересмешник.

Внизу хлопнула дверь. Эда спрятала книгу и письма под плащ, а шкатулку вернула в тайник.

Шаги гулко отдавались по половицам. Она поставила на место дощечку. Проходя мимо насеста, высыпала на блюдечко остатки цукатов.

– Ни слова, – шепнула она сторожу, – не то я пущу твои разноцветные перышки на писчие перья.

Пересмешник недовольно закудахтал вслед выпрыгнувшей в окно Эде.

Они лежали бок о бок под яблоней во дворе – как часто бывало в летний зной. Рядом стояла фляга вина с большой кухни и блюдо с острым сыром и свежим хлебом. Эда рассказывала ему, какую шутку разыграли фрейлины с почтенной Оливой Марчин, и он смеялся до колик. Она как рассказчица совмещала в себе достоинства поэта и шута.

Солнце выманило к ней на нос веснушки. Ее черные волосы рассыпались по траве. Сквозь солнечный блеск она видела над собой башню с часами, и цветные стекла окон, и яблоки на ветвях. Все было хорошо.

– Мой господин…

Воспоминание рассыпалось вдребезги. Лот поднял глаза на беззубого трактирщика.

Зал таверны был полон селян. Где-то неподалеку лютнист воспевал красоту королевы Сабран. Еще несколько дней назад он выезжал с ней на охоту. Теперь между ними пролегли долгие лиги, и певец сочинял о ней сказки. Лот знал одно: он ступил на дорогу, почти наверняка ведущую к смерти, а вытолкнула его на эту дорогу нежданная ненависть герцогов Духа.

Как неожиданно рухнула его жизнь!

Трактирщик поставил перед ним поднос с двумя мисками похлебки, грубо порезанным сыром и караваем ячменного хлеба:

– Чем еще услужить вам, мой господин?

– Ничего не нужно, – ответил Лот. – Спасибо.

Трактирщик низко поклонился. Едва ли ему каждый день приходилось принимать благородных сыновей ярлов.

Сидевший напротив добрый друг, благородный Китстон Луг, вонзил зубы в краюху.

– Ох, ради… – Он сплюнул крошки. – Сухой, как молитвенник. Осмелюсь ли я попробовать сыр?

Лот отхлебнул меда, мечтая о чем-нибудь холодном.

– Если в твоих владениях так гнусно кормят, – сказал он, – жалуйся своему благородному отцу.

Кит фыркнул:

– Да, ему как раз по вкусу безвкусная пища.

– Радуйся и такой. Едва ли на корабле будут кормить лучше.

– Знаю-знаю. Я – балованный придворный любезник, привык спать на пуховых перинах, крутить любовь со знатными девицами и питаться одними сластями. Двор меня испортил. Так сказал отец, когда я, знаешь ли, подался в поэты. – Кит опасливо отломил кусочек сыра. – К слову, надо бы все это описать – в пасторали, пожалуй. Разве мой народ не очарователен?

– О да, – буркнул Лот.

Сегодня ему не удавалось разыгрывать легкость духа. Кит, дотянувшись через стол, ухватил его за плечо.

– Останься со мной, Артелот, – сказал он.

Лот хмыкнул.

– Возница не называл имени капитана?

– Харма, помнится.

– Уж не Харло ли?

Лот пожал плечами.

– Ох, Лот, как же ты не слышал о Гиане Харло. Пират! Каждый аскалонец…

– Я уж наверняка не каждый аскалонец. – Лот потер себе переносицу. – Будь добр, просвети меня: что за негодяй повезет нас в Искалин?

– Легендарный негодяй, – приглушенным тоном заговорил Кит. – Харло мальчишкой явился в Инис с далеких берегов. В девять лет поступил на флот, а к восемнадцати командовал кораблем – и немножко пиратствовал, как многие подающие надежды моряки.

Кит налил им в кружки еще меда.

– Этот человек исплавал все моря на свете, даже те, которым картографы еще не дали имен. Говорят, к тридцати он грабежами скопил богатства на зависть герцогам Духа.

Лот снова выпил. Он чувствовал, что до отплытия им понадобится новый кувшин.

– Хотел бы я знать, Кит, – спросил он. – Отчего столь прославленный нарушитель закона везет нас в Искалин?

– Может быть, он единственный из капитанов, кто на это решится. Этот человек не знает страха, – ответил Кит. – Знаешь, королева Розариан ему благоволила.

Мать Сабран. Лот, наконец заинтересовавшись, поднял голову:

– Правда?

– Правда. Говорят, он был в нее влюблен.

– Надеюсь, ты не намекаешь, что королева Розариан изменяла принцу Вилстану?

– Артелот, мой угрюмый северянин, разве я сказал, что она отвечала на его любовь? – хладнокровно возразил Кит. – Однако он был ей настолько по душе, что она вручила ему самый большой, крытый броней корабль своего флота, а он дал ему имя «Роза вечности». Себя он преспокойно именует корсаром.

– Ах корсаром… – Лот чуть слышно хмыкнул. – Многие хотели бы носить это звание.

– За последние два года его люди захватили несколько искалинских кораблей. Сомневаюсь, что нас ждет добрый прием.

– Сдается мне, искалинцы теперь мало кого встречают по-доброму.

Они помолчали. Кит ел. Лот смотрел в окно.

Все случилось глухой ночью. Люди со значками крылатой книги – знаком герцога Вежливости Сейтона Комба – вошли в его покои и приказали следовать за ними. Не успел Лот оглянуться, как оказался в карете вместе с Китом, которого тоже вывели из дома под покровом тьмы и предъявили письмо, объясняющее такое обращение:

Благородный Артелот Исток!

Ты с этого дня – постоянный посланник Иниса в драконьем царстве Искалин. Искалин извещен о твоем приезде.

Проясни судьбу прежнего посланника, герцога Умеренности. Следи за двором Веталда. Прежде всего выясни, что они готовят и не имеют ли намерений вторгнуться в Инис. За королеву и страну!

Записку тут же выдернули у него из рук и унесли – вероятно, чтобы сжечь.

Лот не мог понять одного: почему? Ради чего из всех придворных в Искалин посылают его? Да, Инису нужно было знать, что затевается в Карскаро, но из него какой соглядатай?

Пес отчаяния сидел у него на плечах, но Лот не мог себе позволить согнуться под его тяжестью. Он был не один.

– Кит… Прости меня. Тебе пришлось сопутствовать мне в изгнании, а я оказался плохим спутником.

– И не думай извиняться. Я всегда был не против приключений. – Кит двумя руками пригладил свои светлые кудри. – Но раз уж ты наконец открыл рот, надо бы обсудить наше… положение.

– Не надо. Не сейчас, Кит. Все решено.

– Не думай, что приказ о твоем изгнании отдала королева Сабран, – твердо заявил Кит. – Говорю тебе, она о нем знать не знала. Комб ее уверит, что ты покинул двор своей волей, но она не так уж доверяет своему главному шпиону. Ты должен открыть ей правду, – настаивал Кит. – Напиши ей. Открой их замыслы, и…

– Комб прочтет письмо раньше ее, – оборвал его Лот.

– А зашифровать ты не сумеешь?

– Ночной Ястреб разгадает любой шифр. Сабран потому и поставила его возглавлять разведку.

– Тогда напиши своим родным. Попроси их о помощи.

– Получить аудиенцию у Сабран они могут только через Комба. И даже если получат, – добавил Лот, – для нас уже будет поздно. Мы к тому времени окажемся в Карскаро.

– Должны же они знать, куда ты подевался. – Кит покачал головой. – Святой, я начинаю думать, что тебе хотелось уехать!

– Если герцоги Духа считают, что я лучше других сумею разузнать, что назревает в Искалине, быть может, так и есть.

– Оставь, Лот. Ты сам знаешь, из-за чего это вышло. Тебя все предупреждали.

Лот, насупившись, ждал продолжения. Кит со вздохом допил кружку и склонился поближе к нему.

– Королева Сабран еще не замужем, – забормотал он. Лот напрягся. – Если герцоги Духа подбирают ей иноземного супруга, твое присутствие рядом… ну, оно осложнило бы дело.

– Ты же знаешь, мы с Сабран никогда…

– Не важно, что знаю я, важно, что видит свет, – возразил Кит. – Позволь прибегнуть к небольшой аллегории. Искусство. Произведение искусства рождается не одним великим деянием, а из множества малых. Читая мою поэму, ты не замечаешь, сколько недель я над ней трудился: обдумывал, вычеркивал слова, с отвращением сжигал целые листы. Видишь ты то, что я хотел тебе показать. Такова и политика.

Лот наморщил лоб.

– Герцогам Духа, чтобы обеспечить наследницу, нужен определенный образ инисского двора и его законной королевы, – продолжил Кит. – Коль скоро они решили, что твоя близкая дружба с Сабран портит картину – отпугивает иноземных женихов, – понятно, почему из тебя решили сделать дипломата. Им нужно тебя убрать… замалевать на холсте.

Новое молчание. Лот переплел свои украшенные кольцами пальцы и прижался к ним лбом.

Какой он был дурак!

– Но если моя догадка верна, есть и хорошая новость: нам позволят без шума вернуться ко двору после замужества королевы Сабран. Нам бы продержаться несколько недель, найти, если сумеем, злополучного принца Вилстана и потом любыми средствами вернуться в Инис. Комб нам мешать не станет. После того, как он своего добьется.

– Ты забыл: вернувшись, мы сможем разоблачить перед Сабран его интригу. Он должен был это учесть. Нас и к дворцовым воротам не подпустят.

– А мы заранее напишем его милости. Сговоримся. Пообещаем молчать, если он оставит нас в покое.

– Я об этом молчать не стану, – отрезал Лот. – Саб должна знать о махинациях Совета Добродетелей за ее спиной. И Комб знает, что я ей расскажу. Поверь мне, Кит: он рассчитывает, что мы навсегда останемся в Карскаро. Чтобы служить ему глазами при самом опасном дворе Запада.

– Да провались он. Мы сумеем вернуться домой, – сказал Кит. – Разве Святой не обещал это каждому из нас?

Лот осушил свою кружку.

– Каким ты бываешь мудрым, друг мой. – Он добавил, вздохнув: – Могу себе представить, что сейчас на душе у Маргрет. Как бы ей не пришлось стать наследницей Златбука.

– Мег ни к чему туманить этой мыслью блеск своего ума. Златбуку не понадобится новая наследница: ты и оглянуться не успеешь, как мы снова будем в Инисе. Да, порученное нам дело не сулит долгой жизни… – Кит снова стал легкомысленным шутником, – но как знать. Мы еще можем вернуться князьями целого мира.

– Вот уж не думал, что ты когда-нибудь окажешься тверже меня духом. – Лот потянул носом. – Давай-ка будить возницу. Мы слишком долго здесь мешкали.

5

Восток

Новобранцам стражи Бурного Моря позволили провести последние часы на мысе Хайсан по своему усмотрению. Почти все собрались прощаться с друзьями. В девятом часу ночи их должны были ждать паланкины в столицу.

Ученые уже отбыли на Пуховый остров. Ишари не показалась на палубе, чтобы взглянуть, как скрываются берега Сейки.

Они дружили много лет. Тани ухаживала за Ишари, когда та чуть не умерла от горячки. Ишари заменила ей сестру: когда у Тани показалась первая кровь – научила делать затычки из бумаги. А теперь неизвестно, удастся ли им еще увидеться. Если бы Ишари усерднее училась – больше отдавалась упражнениям, – они вместе могли стать всадницами.

Но сейчас мысли Тани обратились к другой подруге. Она, пряча лицо, пробиралась сквозь бурлящий Хайсан, где танцоры и барабанщики праздновали День Выбора. Мимо промчались ребятишки, со смехом тянувшие за собой разукрашенных бумажных змеев.

Народ вывалил на улицы. Все утирали лица полотняными салфетками. Огибая торговцев разными мелочами, Тани вдыхала ароматы благовоний, запах дождя на потной коже и душок свежевыловленной рыбы. Она слушала звон молоточков чеканщиков, крики торговцев и восторженные ахи собравшихся послушать крошечную желтую птичку.

Тани, быть может, последний раз видела мыс Хайсан, где располагался единственный знакомый ей город.

Ученикам было небезопасно приходить сюда. Все здесь грозило соблазнами, сбивало с пути. Бордели и таверны, азартные игры, петушиные бои и вербовщики с пиратских кораблей. Тани иногда думалось, не нарочно ли дома учения поставили так близко к этим местам, чтобы испытать крепость их воли.

Добравшись до гостиницы, она выдохнула. Часовых не было.

– Простите! – крикнула Тани сквозь решетку.

К воротам вышла крошечная девчушка. Увидев эмблему стражи Бурного Моря на новой накидке Тани, она упала на колени и коснулась руками лба.

– Я ищу достойную Сузу, – мягко сказала ей Тани. – Не позовешь ли ее?

Та умчалась в дом.

Никто еще не кланялся Тани, как она. Тани родилась в нищей деревушке Ампики на южной оконечности Сейки, в рыбацкой семье. Однажды в морозный зимний день вспыхнувший в лесу пожар поглотил едва ли не все дома их селения.

Тани не помнила своих родителей. Она уцелела только потому, что погналась за бабочкой, которая вылетела из дома и увела ее к морю. Большинство сирот и найденышей попадало в пехоту, но святая женщина увидела в бабочке посланницу богов и объявила, что Тани надо учить на всадницу.

Суза вышла к воротам, в белых, богато расшитых шелках. Волосы она свободно распустила по плечам.

– Тани! – Она отодвинула створку ворот. – Нам надо поговорить.

Девушка знала эту ее морщинку между бровями.

Они спрятались в переулке за домом, и Суза, достав свой зонт, укрыла их обеих.

– Он пропал.

Тани облизнула губы:

– Чужестранец?

– Да. – Суза опасливо оглядывалась. Она и вправду тревожилась. – На рынке болтали: у берегов мыса Хайсан видели пиратский корабль. Часовые весь город обшарили в поисках контрабанды, но ушли ни с чем.

– И на Орисиме искали? – поняла Тани.

Суза кивнула.

– И нашли его?

– Нет. А ведь на Орисиме негде укрыться. – Суза выглянула на улицу. В ее глазах отразился свет фонариков. – Должно быть, он сбежал, пока часовые отвлеклись.

– Перейти мост незаметно для часовых невозможно. Он должен быть там.

– Тот, кто умеет так хорошо прятаться, должно быть, сродни призракам. – Суза крепче сжала ручку зонта. – Как ты думаешь, Тани, надо ли рассказать о нем достойному правителю?

Тот же вопрос задавала себе Тани со времени церемонии.

– Я сказала Роозу, что мы его заберем, но… может, если он спрячется на Орисиме, то сумеет избежать меча и скрыться на следующем ментендонском корабле, – продолжала Суза. – Выдаст себя за законного поселенца. Он не старше нас, Тани, и мог оказаться здесь не по своей воле. Не хочется мне обрекать его на смерть.

– Так давай и не будем. Пусть себе выбирается сам.

– А красная болезнь?

– У него никаких признаков. И если он еще на Орисиме – а ничего другого и представить нельзя, – болезнь далеко не пойдет. – Тани тихо добавила: – Слишком опасно и дальше иметь с ним дело. Ты нашла ему безопасное место. Что с ним будет дальше – ему решать.

– А если его найдут, он о нас не расскажет? – шепнула Суза.

– Кто же ему поверит?

Суза глубоко вздохнула и опустила плечи. С головы до ног оглядела подругу:

– Вижу, мы не зря так рисковали. – В ее глазах засветилась улыбка. – День Выбора прошел, как тебе мечталось?

Рассказ давно уже рвался у Тани с языка.

– Даже лучше. Драконы такие прекрасные, – сказала она. – Ты их видела?

– Нет. Проспала, – вздохнула Суза. – Сколько в этом году будет всадников?

– Двенадцать. Достойный Вечный император прислал в помощь нашим двух могучих воинов.

– Никогда не видела лакустринских драконов. Они не похожи на наших?

– Тела у них тяжелее, и пальцев на один больше. Счастливчик тот, кто станет всадником одного из них. – Тани забилась дальше под зонт подруги. – Я должна стать всадницей, Суза. Мне стыдно, что я так этого хочу, ведь мне и так посчастливилось в жизни, но…

– Ты ведь мечтала об этом еще ребенком. Ты честолюбива, Тани. Незачем этого стыдиться. – Суза помолчала. – Тебе страшно?

– Конечно.

– Это хорошо. Страх заставит тебя драться. Туроза, кем бы ни была его мать, – мелкий паршивец. Не позволяй ему взять над тобой верх. – Тани сердито глянула на подругу, но тут же улыбнулась. – А теперь тебе надо спешить. Помни, как бы далеко от мыса Хайсан ты ни залетела, я всегда буду тебе подругой.

– И я тебе.

Обе вздрогнули, когда ворота гостиницы отворились.

– Суза, – позвала девочка. – Заходи уже.

Та бросила взгляд на дом:

– Мне надо идти. – Она снова взглянула на Тани, помедлила. – Тебе позволят мне писать?

– Должны. – Тани не слышала, чтобы кто-то из простых горожан поддерживал дружбу с морскими стражниками, но молилась, чтобы им позволили стать исключением. – Прошу тебя, Суза, будь осторожна.

– Как же иначе. – Ее улыбка дрогнула. – Ты не будешь слишком обо мне скучать. Когда взовьешься за облака, мы тут внизу все покажемся тебе очень маленькими.

– Где бы я ни была, – сказала Тани, – я с тобой.

Суза рискнула всем ради чужой мечты. Таких друзей встречаешь раз в жизни. Иным такие и вовсе не встречаются.

Между ними теснились воспоминания, и лица девушек были влажны не только от дождя. Быть может, Тани доведется вернуться на мыс Хайсан, чтобы охранять восточное побережье, или Суза сумеет ее навестить, но сейчас они ничего не знали наверняка. Их пути расходились и, если дракон не пожелает иного, – навсегда.

– Если что случится – если кто-то назовет твое имя в связи с чужестранцем, – поспеши в Гинуру, – тихо сказала Тани. – Найди меня, Суза. Я всегда за тебя заступлюсь.

Никлайс Рооз в своей тесной орисимской мастерской поднес сосуд к мерцающей лампе. Грязный ярлычок на нем гласил: «Почковидная руда». Лучшим способом выбросить Сульярда из головы было обратиться к великому деланию.

Нельзя сказать, что он многого достиг в нем или в других делах. Ему вечно недоставало ингредиентов, и алхимическая посуда была не моложе его возрастом, но Никлайс решил сделать еще одну попытку, прежде чем выписывать новые припасы. Правитель мыса Хайсан был доброжелателен к нему, но эта щедрость сдерживалась волей государя, казалось знавшего обо всем, что творилось в Сейки.

Государь был существом почти мифическим. Его род пришел к власти после гибели императорской семьи Нойзикен во время Великой Скорби. Никлайс только и знал о нем, что этот человек живет в Гинурском замке. Орисимская наместница ежегодно отправлялась туда в закрытом паланкине, чтобы выплатить дань, принести дары от Ментендона и получить ответные подарки.

Никлайса – единственного на торговом посту – никогда не приглашали ее сопровождать. Ментские друзья держались с ним вежливо, но все же, в отличие от других, Никлайс был здесь в изгнании. А тот факт, что причины изгнания никто не знал, не добавлял любви к нему.

Бывало, ему хотелось сорвать с себя маску – просто чтобы посмотреть на их лица. Признаться, что он – алхимик, обещавший юной королеве Иниса эликсир жизни, который сделает для нее ненужными брак и рождение наследницы. Что это он промотал деньги Беретнетов за годы безнадежных опытов и разгул.

Как бы они ужаснулись! Как возмутились бы его презрением к добродетели. Разве могли они знать, что девять лет назад, в Инисе, пылая болью и гневом, он в тайнике души хранил верность алхимии. Очищение, растворение, возгонка – единственные его божества в прошлом и будущем. Никто не догадывался, что, потея над тиглем в упрямой надежде отыскать средство хранить вечную молодость тела, он пытался также расплавить клинок горя, застрявший в его боку. Тот же клинок в конце концов увел его от реторт искать забвения и утешения в вине.

Ни в том ни в другом он не достиг успеха. И Сабран Беретнет заставила его за это поплатиться.

Не жизнью. Леоварт говорил, что он должен быть благодарен за «милость» ее великозлобности. Нет, Сабран не лишила его головы – но остального лишила. И вот он заперт на краю света, среди общего презрения.

Пусть себе соседи шепчутся. Если опыт удастся, все они потянутся к его дверям за эликсиром. Прикусив зубами язык, Никлайс вылил обедненную руду в тигель.

С тем же успехом он мог сыпануть туда пушечного пороха. Жидкость мигом вскипела, выплеснулась на стол, изрыгая тучи зловонного дыма.

Обескураженный алхимик заглянул в тигель. Ничего, кроме черного как смола осадка. Он со вздохом протер очки от копоти. То, что у него получилось, больше походило не на эликсир жизни, а на содержимое ночного горшка.

Итак, почковидная руда не годится. Впрочем, этот красно-бурый порошок мог и не быть почковидной рудой. Паная закупила его для Никлайса у торговца, а торговцы не славятся честностью.

Безымянный побери все это! Он бы отступился от создания эликсира, да вот не было у него другого способа бежать с этого острова на Запад.

Конечно, он не собирался отдавать эликсир Сабран Беретнет. Чтоб ей повеситься! Но любой другой правитель, узнав, что Никлайс добился успеха, постарался бы вернуть его в Ментендон и на всю жизнь обеспечил бы богатством и роскошью. А уж Никлайс бы позаботился, чтобы Сабран узнала, на что он способен, а когда явилась бы к нему, умоляя о глотке вечности, не было бы для него ничего слаще, чем отказать ей.

Однако до этого счастливого дня было еще далеко. Добыть бы дорогостоящие субстанции, с помощью которых пытались продлить себе жизнь давно скончавшиеся лакустринские правители: золото, аурипигмент, редкие растения. Правда, большинство тех правителей в стремлении к вечной жизни только травили себя, но была надежда, что их рецепты эликсира для него станут искрой вдохновения.

Пора писать Леоварту и просить, чтобы снова задобрил государя лестными письмами. Только князь способен уговорить властителя отдать свое золото в переплавку.

Никлайс допил холодный чай, мечтая о чем-нибудь покрепче. Наместница Орисимы отлучила его от пивных и ограничила двумя чашами вина в неделю. У него который месяц дрожали руки.

Они тряслись и сейчас, но не от тяги к забвению. Никлайс так и не нашел ни следа Триама Сульярда.

В городе снова зазвонили. Должно быть, морская стража отбывает в столицу. Остальных учеников сплавили на Пуховый остров – гористый клочок земли в море Солнечных Бликов, где хранилась вся мудрость и знания о племени драконов. Никлайс несколько раз писал правителю Хайсана с просьбой о допуске на этот остров и все время получал отказ. Пуховый остров был не для иноземцев.

А ведь в драконах мог таиться ответ к его задаче. Они жили тысячелетиями. Наверняка нечто в их телах дает возможность обновления. Эти существа не всегда были такими, как теперь. В легендах Востока драконы обладали мистическими способностями – могли менять облик, порождать сновидения. Этих способностей они не проявляли с окончания Великой Скорби. В ту ночь небо пересекла комета, и огнедышащие всего мира впали в непробудный сон, а восточные драконы стали сильнее, чем были в прошлые века.

Теперь их сила снова убывала. И все же они жили и жили – эликсир во плоти.

Не то чтобы эта теория много сулила Никлайсу. Скорее наоборот, заводила его в тупик. Для островитян их драконы были святы. И потому торговля любой субстанцией из их тел каралась особенно медленной и мучительной смертью. На такое решались только пираты.

Скрипя зубами от бившейся в висках боли, Никлайс захромал из мастерской. Шагнул на циновки и ахнул.

У огня сидел Триам Сульярд. Мокрый насквозь.

– Клянусь гульфиком Святого… – опешил Никлайс. – Сульярд!

Юнец с болью взглянул на него:

– Не следует всуе поминать интимные части Святого.

– Придержи язык! – рявкнул Никлайс. Сердце у него колотилось. – Скажу тебе, ты везунчик. Если нашел способ выбраться отсюда – говори сразу.

– Я пробовал выбраться, – сказал Сульярд. – Сумел обойти стражников и выскользнуть из дома, но у ворот стояли другие. Я влез в воду и прятался под мостом, пока не ушли восточные рыцари.

– Здешний начальник – не рыцарь, дурачок, – с досадой буркнул Никлайс. – Святой, зачем ты только вернулся! Чем я провинился, что ты ставишь под угрозу то, что осталось от моей жизни? – Он помолчал. – На этот вопрос, собственно, можешь не отвечать.

Сульярд молчал. Никлайс, чуть не оттолкнув его, принялся разводить огонь.

– Доктор Рооз, – помолчав, заговорил Сульярд, – почему Орисиму так строго охраняют?

– Потому что чужестранцам под страхом смерти запрещено ступать на землю Сейки. А сейкинцам, в свой черед, запрещено ее покидать. – Никлайс подвесил чайник над очагом. – Здесь нас терпят ради торговли и клочков ментской науки, и еще чтобы государь хотя бы смутно представлял себе жизнь по ту сторону Бездны, но нам нельзя ни выйти за пределы Орисимы, ни обсуждать нашу ересь с сейкинцами.

– Ересь – это Шесть Добродетелей?

– Именно так. И еще они, что вполне понятно, подозревают иноземцев в распространении драконьей чумы – здесь ее называют красной болезнью. Если бы ты потрудился что-нибудь узнать, прежде чем сюда заявиться…

– Но должны же они выслушать нашу просьбу о помощи, – убежденно ответил Сульярд. – На самом деле, пока прятался, я подумал, что мог бы позволить им меня найти и пусть доставят в столицу.

Он как будто не заметил, с каким ужасом воззрился на него Никлайс.

– Я должен переговорить с их государем, доктор Рооз. Когда ты услышишь, с чем я…

– Я уже сказал, – бросил ему Никлайс, – мне твое дело не интересно, мастер Сульярд.

– Но Добродетелям грозит опасность! Миру грозит опасность! – упорствовал Сульярд. – Королева Сабран нуждается в нашей помощи.

– Что, она в ужасной опасности? – с тайной надеждой спросил Никлайс. – Ее жизнь под угрозой?

– Да, доктор Рооз. И я знаю способ ее спасти.

Богатейшая женщина Запада, почитаемая в трех государствах, нуждается в помощи оруженосца!

– Очаровательно, – протяжно вздохнул Никлайс. – Так и быть, Сульярд, я тебя выслушаю. Посвяти меня в свой замысел спасения королевы Сабран от этой загадочной напасти.

– Надо заключить договор с Востоком, – решительно заговорил Сульярд. – Пусть государь Сейки пришлет на помощь ее величеству своих драконов. Я намерен склонить его к этому. Он должен помочь Добродетелям прикончить драконье племя, пока они еще не проснулись до конца. Пока не…

– Постой, – перебил Никлайс. – Ты хочешь сказать, что задумал… союз между Инисом и Сейки?

– Не только между Инисом и Сейки, доктор Рооз. Между странами Добродетели и Востоком.

Никлайс дал его словам время кристаллизоваться. У него дергался уголок рта. И, видя, что Сульярд остается серьезным, как священнослужитель, Никлайс, запрокинув голову, расхохотался.

– О, это чудесно. Великолепно! – объявил он. Сульярд вытаращил глаза. – Ох, Сульярд. Мне здесь так не хватает веселья. Благодарю тебя.

– Это не шутка, доктор Рооз, – вознегодовал Сульярд.

– Как же не шутка, милый мальчик? Ты решил, что для отмены Великого эдикта, действовавшего пять столетий закона, достаточно будет хорошенько попросить? Как же ты молод, в самом деле! – Никлайс снова захихикал. – И кто же способствует тебе в этом славном предприятии?

Сульярд помрачнел.

– Я понимаю, что ты смеешься надо мной, почтенный, – заявил он, – но не смей смеяться над моей дамой. За нее, которой имени я не назову, я готов умереть тысячу раз. Она – свет моей жизни, дыхание в моей груди, солнце мо…

– Да-да, вполне достаточно. Она не пожелала отправиться с тобой на Сейки?

– Мы думали отплыть вместе. Но зимой я, навещая мать в Гнездовье, познакомился с одним моряком. Он предложил мне место на судне, идущем на Сейки. – Юноша понурился. – Я послал весточку моей возлюбленной во дворце… молюсь, чтобы она поняла. Чтобы простила меня.

Давненько изгнанник не слышал придворных сплетен. О замучившей его скуке можно судить по тому, с какой готовностью он поддержал разговор. Никлайс налил две чашки чая и сел на циновку, вытянув перед собой больную ногу.

– Эта дама, как я понял, твоя нареченная.

– Супруга. – Улыбка тронула растрескавшиеся губы юноши. – Мы приняли обеты.

– Сабран, надо полагать, благословила ваш союз?

Сульярд вспыхнул:

– Мы… не просили дозволения ее величества. Об этом никто не знает.

Мальчишка оказался отважнее, чем выглядел. За тайные браки Сабран наказывала сурово. В этом она отличалась от покойной королевы-матери: та любила добрую любовную историю.

– Должно быть, твоя дама не из высокопоставленных, если тебе пришлось тайно на ней жениться? – протянул Никлайс.

– Нет! Моя дама благородного происхождения. Она слаще лучшего меда, прекрасна, как осенняя…

– О Святой, хватит! У меня голова разболелась. – (Достойно удивления, как Сабран терпела рядом этого юнца и не приказала вырвать ему язык.) – Сколько тебе, собственно говоря, лет, Сульярд?

– Восемнадцать.

– Взрослый человек, стало быть. Достаточно взрослый, чтобы понимать, что не все мечты сбываются, и особенно мечты, зачатые на пуховом ложе любви. Если здешний начальник тебя найдет – доставят тебя к правителю Хайсана. А не к государю. – Никлайс пригубил чай. – Поверю тебе на минуту, Сульярд. Если ты узнал о грозящей Сабран опасности – столь серьезной, что понадобилась помощь Сейки, в чем я сомневаюсь, – почему не сказал ей?

Сульярд смутился.

– Ее величество не доверяет Востоку – себе на беду, – наконец объяснил он, – а больше нам негде искать помощи. Даже узнав об угрозе – а она о ней скоро узнает, – она из гордости не обратится за помощью к Востоку. Если бы только мне поговорить о ней с государем, – Трюд не сомневалась, что он поймет…

Трюд.

Чашка в руке у Никлайса заходила ходуном.

– Трюд, – прошептал он. – Не… Трюд утт Зидюр? Дочь благородного Оскарда?

Сульярд окаменел.

– Доктор Рооз, – непослушным языком выговорил он наконец, – это должно остаться в тайне.

Не совладав с собой, Никлайс снова расхохотался. На этот раз в его смехе звучали нотки безумия.

– Да уж, – вскричал он, – достойный ты супруг, мастер Сульярд. Сначала вступаешь в тайный брак с Трюд утт Зидюр, не заботясь о ее добром имени. Потом ты ее бросаешь и наконец ненароком выбалтываешь ее имя человеку, отлично знающему ее семью. – Никлайс утер глаза рукавом. Сульярд, казалось, готов был лишиться чувств. – О, ты достоин ее любви! Что еще ты мне расскажешь? Что ты и ребенком ее наградил?

– Нет-нет! – Сульярд подполз к нему. – Молю тебя, доктор Рооз, сохрани в тайне нашу вину. Да, я недостоин ее любви, но… я так ее люблю! У меня болит душа.

Никлайс с отвращением пнул его ногой. Его трясло при мысли, что Трюд выбрала в супруги этого инисского молокососа.

– Ее я не выдам, можешь не сомневаться, – процедил он, заставив Сульярда расплакаться еще пуще. – Она наследница герцогства Зидюр, в ней кровь Ваттена. Будем молиться, чтобы однажды она нашла себе не такого бесхребетного супруга. – Никлайс сел прямо. – К тому же, даже если бы я написал князю, что Трюд тайно вступила в неравный брак, кораблю нужна не одна неделя, чтобы донести письмо через Бездну. К тому времени она позабудет о твоем существовании.

Сульярд сквозь слезы пробормотал:

– Князь Леоварт умер.

Великий князь Ментендона. Единственный, кто пытался помочь Никлайсу на Орисиме.

– Это, несомненно, объясняет, почему он не отвечал на мои письма. – Никлайс поднес чашку к губам. – Когда?

– Менее года назад, доктор Рооз. Виверна испепелила его охотничий домик.

Никлайс ощутил боль потери. Наместница Орисимы, конечно, знала, но предпочла не сообщать Никлайсу о смерти князя.

– Понимаю, – проговорил он. – Кто теперь правит Ментендоном?

– Князь Обрехт.

Обрехт. Никлайс помнил его замкнутым юношей, мало чем интересовавшимся, кроме молитвенника. Когда потница унесла его дядю Эдварта, он был уже совершеннолетним, однако было решено, что власть пока примет Леоварт – дядя того же Эдварта, чтобы дать пример мягкосердечному Обрехту. Разумеется, заняв трон, Леоварт нашел предлог на нем и остаться.

Теперь Обрехт занял свое законное место. Чтобы держать в руках Ментендон, ему понадобится железная воля.

Никлайс отбросил мысли о родине, пока они не затянули его с головой. Сульярд все смотрел на него. Лицо юнца покрывали красные пятна.

– Сульярд, – сказал ему Никлайс, – отправляйся домой. Дождись ментских купцов, спрячься на судне. Возвращайся к Трюд и беги с ней в Млечную лагуну или… куда там в наше время сбегают любовники. – Сульярд открыл рот, хотел что-то сказать, но Никлайс оборвал его: – Поверь мне. Здесь ты ничего не добьешься, кроме собственной смерти.

– Но мое дело…

– Не всякому удается свершить свое великое деяние.

Сульярд умолк. Никлайс, сняв очки, протирал их о рукав.

– Я не питаю любви к твоей королеве. Сказать по правде, я ее глубоко презираю, – сказал он, заставив Сульярда вздрогнуть, – но и Сабран едва ли захочет, чтобы за нее отдал жизнь восемнадцатилетний оруженосец. – Голос Никлайса дрогнул. – Я прошу тебя спасаться, Сульярд. И сказать от меня Трюд, чтобы не вмешивалась больше в дела, которые ее погубят.

Сульярд потупил взгляд.

– Прости, доктор Рооз, но я не могу, – сказал он. – Я должен остаться.

Никлайс устало взглянул на него:

– Зачем?

– Я найду средство представить свое дело государю… но тебя я больше вмешивать не хочу.

– Одно то, что ты в моем доме, впутало меня достаточно, чтобы лишиться головы.

На это Сульярд не ответил, только крепче стиснул челюсти. Никлайс поджал губы.

– Ты, как видно, человек благочестивый, мастер Сульярд, – заметил он. – Советую тебе: молись. Молись, чтобы часовые обходили мой дом, пока не прибудут ментские суда, и чтобы к тому времени ты взялся за ум. Если мы останемся живы в ближайшие несколько дней, я, пожалуй, и сам снова стану молиться.

6

Запад

Когда королеве Иниса случалось – а случалось нередко – обойти трапезную, она ужинала в личных покоях. В тот вечер Эда и Линора были приглашены преломить с ней хлеб – честь, обычно доступная лишь трем дамам опочивальни.

Маргрет опять донимала головная боль. Она говорила в такие дни: череп раскалывается. Обычно Маргрет не позволяла недомоганию помешать ее обычным обязанностям, но сейчас, должно быть, ее замучила еще и тревога за Лота.

В личных покоях, вопреки летней жаре, трещал огонь. С Эдой пока никто не заговаривал.

Иногда ей казалось, что дамы чуют ее тайну. Как будто догадываются, что прислуживать королеве – не главное ее дело при дворе.

Как будто они знали об обители.

– Что ты скажешь о его глазах, Роз?

Сабран держала в руках портрет-миниатюру. Женщины уже рассмотрели его и обсудили со всех сторон. Теперь Розлайн Венц снова взяла и тщательно изучила изображение.

Первая дама личных покоев, признанная наследница герцогини Справедливости была всего шестью днями старше Сабран. Волосы у нее были густые и темные, как патока. Бледная, с глазами синего стекла, всегда одетая по моде, она едва ли не всю жизнь провела при королеве. Ее мать состояла в той же должности при Розариан.

– Приемлемы, ваше величество, – заключила Розлайн. – Добрые.

– Я нахожу, что они несколько близко поставлены, – задумчиво протянула Сабран. – Напоминают мне мышь-соню.

Линора деликатно захихикала.

– Лучше мышь, чем иной, более шумный зверь, – заметила королеве Розлайн. – Он должен помнить свое место, если обвенчается с вами. Ведь он не из потомков Святого.

Сабран похлопала ее по ладони:

– Как это ты всегда так рассудительна?

– Я слушаю вас, ваше величество.

– Но не свою бабку, в данном случае. – Сабран взглянула на даму. – Госпожа Игрейн полагает, что Ментендон разорит Инис. И что Льевелину не следовало бы торговать с Сейки. Она предупредила, что выскажет эти мысли на следующем собрании Совета Добродетелей.

– Моя благородная бабушка тревожится за вас. Отсюда и ее излишняя предосторожность. – Розлайн присела рядом с королевой. – Я знаю, что она предпочла бы вождя Аскрдала. Тот богат и благочестив. Надежный кандидат. Понимаю я и ее опасения относительно Льевелина.

– Но?..

Розлайн позволила себе слабую улыбку:

– Я полагаю, что подобает дать шанс Рыжему князю.

– Согласна. – Катриен, вытянувшись на козетке, листала книгу стихов. – Долг Совета Добродетелей – предостерегать вас, а вашим дамам в таких делах подобает вас ободрять.

Сидевшая рядом с Эдой Линора жадно впитывала в себя каждое слово.

– Госпожа Дариан, – неожиданно произнесла Сабран, – а ты какого мнения о наружности князя Обрехта?

Все взгляды обратились к Эде. Та медленно отложила нож.

– Вы спрашиваете моего мнения, королева?

– Если здесь нет другой госпожи Дариан.

Никто не засмеялся. Все молчали, пока Розлайн передавала миниатюру Эде.

Та всмотрелась в портрет Рыжего князя. Высокие скулы. Блестящие рыжие волосы. Мощный лоб над темными глазами, резко выделяющимися на бледном лице. Складка рта несколько сурова, но лицо приятное.

Впрочем, портреты умеют лгать и часто это делают. Художник мог ему польстить.

– Он недурен собой, – заключила Эда.

– Невелика похвала. – Сабран отхлебнула из кубка. – Ты судишь строже других моих дам, госпожа Дариан. Что же, мужчины Эрсира привлекательнее этого князя?

– Они другие, ваше величество. – Помедлив, Эда добавила: – Меньше напоминают сонь.

Королева с неподвижным лицом взглянула не нее. На миг Эда испугалась, что зашла слишком далеко. Потрясенный взгляд Катриен только подтверждал ее опасения.

– У тебя не только легкие ноги, но и проворный язык. – Королева Иниса откинулась в кресле. – Мы редко говорили со времени, когда ты прибыла ко двору. Это было давно… прошло шесть лет, кажется?

– Восемь, ваше величество.

Розлайн послала ей предостерегающий взгляд. Потомков Святого не поправляют.

– Конечно. Восемь, – только и сказала Сабран. – Скажи, посланник ак-Испад тебе пишет?

– Нечасто, госпожа. Его превосходительство занят другими делами.

– Например, ересью.

Эда опустила взгляд:

– Посланник – верный последователь Певца Зари, королева.

– А ты, конечно, оставила эту веру, – закончила Сабран, и Эда склонила голову. – Дама Арбелла рассказывала, что ты часто молишься в святилище.

Каким образом Арбелла Гленн извещала Сабран о подобных вещах, оставалось тайной, поскольку она, казалось, никогда не открывала рта.

– Шесть Добродетелей – прекрасная вера, королева, – сказала Эда, – и невозможно не уверовать, когда среди нас ходит истинный потомок Святого.

Конечно, она лгала. Ее истинная вера – вера Матери – пылала с прежней силой.

– В Эрсире, должно быть, рассказывают о моих предках? – спросила Сабран. – Особенно о Деве.

– Да, моя госпожа. На Юге ее помнят как самую праведную и самоотверженную женщину тех времен.

Кроме того, Клеолинду Онйеню помнили на Юге как величайшую воительницу своего времени, но этому в Инисе ни за что бы не поверили. Здесь считали, что она нуждалась в спасителе.

Для Эды Клеолинда была не Девой. Она была Матерью.

– Если верить даме Оливе, госпожа Дариан – прирожденная сказительница, – вставила Розлайн, бросив на Эду холодный взгляд. – Не поведаешь ли нам историю Святого и Девы, как ее рассказывают на Юге?

Эда чуяла ловушку. Инисцы не слишком одобряли новый взгляд на старые истории, тем более на эту, самую для них священную. Розлайн ожидала, что она оступится.

– Эту историю, сударыня, – отозвалась Эда, – нельзя поведать лучше, чем излагают ее в святилище. Так или иначе, мы услышим ее завт…

– Мы выслушаем ее сейчас, – перебила Сабран. – Ныне, когда змеи зашевелились, этот рассказ успокоит моих дам.

Потрескивал огонь. Глядя на Сабран, Эда ощущала странное притяжение, словно что-то связывало ее с королевой. Наконец она поднялась, подвинула свое кресло к очагу – на место сказительницы.

– Как пожелаете. – Она разгладила юбки. – С чего же мне начать?

– С рождения Безымянного, – сказала Сабран. – Как великий враг вышел из горы Ужаса.

Дамы жались друг к другу, Катриен взяла за руку свою королеву. Эда вздохнула, смиряя внутреннее волнение. Если выложить истинную историю, ее наверняка ждет костер.

Придется пересказать то, что она каждый день слышала в святилище. Урезанную версию.

Ополовиненную.

– В глубинах этого мира пылает Огненное Чрево, – начала она. – Более тысячи лет назад магма в нем слилась, породив зверя неслыханной величины – как кузнечный горн рождает меч. Молоком ему служило пламя Чрева, жажда его была неутолима. Он пил, пока сердце его не стало огненной печью.

Катриен задрожала.

– Скоро это создание, этот змей уже не умещался во Чреве. Он жаждал расправить крылья, подаренные ему пламенем. Прорвавшись наверх, он разбил вершину горы Ужаса, что стоит в Ментендоне, и с ним наружу вырвался поток жидкого огня. Алые молнии били с вершины горы. Тьма пала на город Гултага, и все его жители задохнулись в пагубном дыму.

Змей жаждал покорить себе все, что видел. Он полетел в Лазию, где правил великим царством род Онйеню, и опустился вблизи его стольного города Юкала. – Эда промочила горло глотком эля. – Это чудовище несло с собой страшную чуму, невиданную прежде людьми. Она зажигала в больных самую кровь, сводя их с ума. Чтобы умиротворить змея, народ Юкалы посылал ему баранов и быков. Но Безымянный был ненасытен. Он алкал самого сладкого мяса – человечины. И вот каждый день люди бросали жребий и выбирали одного в жертву.

В покоях стояла тишина.

– В Лазии тогда правил Селину, глава рода Онйеню. В некий день жертвой была избрана его дочь, принцесса Клеолинда. – Ее имя Эда произнесла тихо, благоговейно. – Отец ее предлагал своим подданным золото и драгоценности, умоляя выбрать другого, но они были тверды. И Клеолинда с достоинством выступила вперед, потому что видела, что это справедливо.

В то утро к Юкале подъехал рыцарь с островов Иниса. Острова в то время были истерзаны войной и суевериями, вожди соперничали между собой, а жители их дрожали под тенью ведьмы – но жили там и множество добрых людей, присягнувших Добродетелям Рыцарства. Тот рыцарь, – сказала Эда, – был Галиан Беретнет.

Обманщик.

Этим именем его теперь называли во многих краях Лазии, но Сабран об этом не подозревала.

– Галиан слышал о нависшем над Лазией ужасе и желал предложить Селину свою службу. При нем был меч небывалой красоты, звавшийся Аскалон. Приблизившись к окраинам Юкалы, он увидел в тени деревьев плачущую деву и спросил, отчего она в таком отчаянии. «Добрый рыцарь, – отвечала Клеолинда, – у тебя доброе сердце, но ради собственного спасения предоставь меня моим молитвам, ибо змей скоро явится за моей жизнью».

Эде тошно было говорить так о Матери, будто та была какой-то плаксивой девкой.

– Рыцарь, – заспешила она, – был тронут ее слезами. «Милая дама, – сказал он, – я скорее погружу меч в собственное сердце, нежели увижу, как оросит землю твоя кровь. Если твой народ отдаст души Добродетелям Рыцарства, а ты вручишь мне свою руку для брака, я изгоню смертоносное чудовище из этих земель». Так он обещал.

Эда помолчала, переводя дыхание. И тут она почувствовала во рту вкус, которого не ждала.

Вкус правды.

– Клеолинда, оскорбленная этими условиями, велела рыцарю удалиться, – услышала она свой голос, – но Галиан не пожелал отступить. Решившись завоевать себе славу, он…

– Нет, – перебила Сабран. – Клеолинда согласилась на его условия и приняла с благодарностью.

– Таким я слышала этот рассказ на Юге. – Эда подняла бровь, хотя сердце у нее запнулось. – Дама Розлайн просила меня…

– А теперь твоя королева приказывает иное. Досказывай, как рассказывают священники.

– Да, моя госпожа.

Сабран кивком позволила ей продолжать.

– Сражаясь с Безымянным, – заговорила Эда, – Галиан был тяжело ранен. Тем не менее с доблестью превыше доблести всех людей он нашел в себе силы вонзить в чудовище свой меч. Безымянный, истекая кровью и слабея, уполз в пещеры, ведущие обратно к Огненному Чреву, где и остается по сей день.

Она слишком остро ощущала на себе взгляд Сабран.

– Галиан же вернулся с принцессой на острова Иниса, собирая по пути Святой Рыцарский Союз. Он был коронован королем Иниса – новое имя для новой эпохи – и первым своим законом объявил Добродетели Рыцарства истинной и единственной религией страны. Он выстроил город Аскалон, назвав его по имени меча, ранившего Безымянного, и там отпраздновали его венчание с королевой Клеолиндой. Через год королева родила дочь. А король Галиан, Святой, поклялся народу, что, пока в Инисе правят его потомки, Безымянный не вернется.

Складная история. В Инисе ее пересказывали снова и снова. Но полной она не была.

Инисцы не знали, что не Галиан, а Клеолинда изгнала Безымянного.

И ничего не знали об апельсиновом дереве.

– Пятьсот лет спустя, – уже тише заговорила Эда, – Устье горы Ужаса вновь раскрылось, выпустив других змеев. Первыми из него вышли пять верховных драконов Запада, высшие западники – величайшие и самые жесткие из драконьего племени, под водительством Фиридела, более всех преданного Безымянному. Вышли за ними и их слуги-виверны, и каждая зажгла свое пламя от одного из высших западников. Виверны гнездились в горах и пещерах и совокуплялись с пернатыми, порождая кокатрисов, с гадами, порождая василисков и амфиптер, и с быками, рожая офитавров, и с волками, рождая жакули. Все эти мерзостные союзы породили драконье воинство.

Фиридел жаждал исполнить то, с чем не совладал Безымянный, – покорить человеческий род. Более года он обрушивал на мир мощь драконьего воинства. Многие великие государства рухнули в тот год, и он был назван Горем Веков. Однако Инис, под властью Глориан Третьей, еще держался, когда над миром прошла комета и змеи вдруг впали в вечный сон, положив конец ужасу и кровопролитию. И по сей день Безымянный остается в гробнице под миром, скованный священной кровью Беретнетов.

Тишина.

Эда, сложив руки на коленях, в упор взглянула на Сабран. Холодное лицо королевы осталось непроницаемым.

– Дама Олива права, – наконец заговорила Сабран. – У тебя язык сказительницы – но сдается мне, что ты слышала слишком много сказок и слишком мало правды. Повелеваю тебе внимательно слушать священнослужителей. – Сабран отставила кубок. – Я устала. Доброй ночи, дамы.

Эда поднялась, как и Линора. С реверансами обе удалились.

– Ее величество недовольна, – резко заметила Линора, когда королева уже не могла их слышать. – Твой рассказ поначалу был так хорош. Чего ради ты вздумала сказать, что Дева отвергла Святого? Ни один священнослужитель такого не говорил. Что за мысль!

– Если ее величество недовольна, я сожалею.

– Теперь она едва ли снова позовет нас с ней ужинать, – фыркнула Линора. – Тебе следовало хотя бы извиниться! И пожалуй, почаще молиться рыцарю Вежливости.

К счастью, Линора не пожелала затягивать разговор. Эда рассталась с ней у своих дверей.

Внутри она зажгла несколько огарков. Комнатка была мала, зато принадлежала ей.

Эда расшнуровала рукава и сняла корсаж. Избавившись от него, она сбросила юбку с фижмами, а следом и нижние и наконец-то избавилась от корсета.

Ночь была еще молода. Эда подсела к столику для письма. В его ящике лежала книга, которую она позаимствовала у Трюд утт Зидюр. Восточного письма Эда читать не умела, но на страницах были пометки ментского печатника. Выпустили ее, как видно, до Горя Веков, когда в стране Добродетели еще дозволялись сочинения с Востока. Трюд, завороженная землями, где змеи были кумирами людей, оказывалась истинной еретичкой.

В конце книги на вкладном листке Эда нашла имя, написанное округлым почерком и свежими чернилами.

Никлайс.

Расчесывая волосы, Эда рассуждала. Для Ментендона это имя было довольно обычным, однако, прибыв ко двору, она застала здесь некоего Никлайса Рооза. Он превзошел анатомию в Бригстадском университете и, по слухам, занимался алхимией. Ей он запомнился веселым пузанчиком, достаточно добродушным, чтобы заметить Эду, которую другие не желали замечать. Позже какие-то неурядицы заставили его покинуть Инис, но какого рода были эти неурядицы – хранилось в строгой тайне.

Эда помолчала, прислушиваясь к своему телу. В прошлый раз убийца едва не побил ее, добравшись до большой опочивальни. Дрожь сторожков она почувствовала слишком поздно.

Ее сиден ослабел. Год за годом она с его помощью устанавливала сторожки, сберегавшие Сабран, но теперь он затухал, как свеча, когда догорает фитиль. Сиден, дар апельсинового дерева, – магия огня, дерева и земли. Безмозглые инисцы называли его колдовством. Их представления о магии порождались страхом перед неведомым.

Маргрет однажды объяснила Эде, отчего инисцы так боятся магии. Согласно древней легенде, которую до сих пор рассказывали детям на севере, здесь обитала некая Лесная хозяйка. Имя ее затерялось в веках, но вот страх перед ее чарами и ее жестокостью пропитал инисцев до костей и переходил из поколения в поколение. Даже Маргрет, весьма благоразумная в большинстве случаев, о ней говорила с неохотой.

Эда подняла ладонь. Собрала силу, и золотистый свет брызнул из кончиков пальцев. В Лазии, вблизи апельсинового дерева, сиден сиял в ее жилах, как расплавленное стекло.

А потом обитель послала ее сюда, охранять Сабран. Если годы и расстояние совсем угасят ее силу, Сабран останется без защиты. Чтобы этого не случилось, пришлось бы спать с ней рядом, но на ложе королевы допускались только дамы опочивальни. Эде до звания фаворитки было далеко.

За ужином, за рассказом ее решимость дала трещину. Она годами училась этой игре, повторяла инисскую ложь и твердила их молитвы, но самой пересказывать искалеченную легенду оказалось труднее. И хотя ее нечаянная дерзость повредила надеждам на продвижение при дворе, Эда не в силах была по-настоящему о ней сожалеть.

Зажав под мышкой книгу и письма, Эда взобралась на спинку кресла и нажала на потолочную дощечку, сдвинув панель в сторону. Она уложила находки в то же углубление, где прятала свой лук. В бытность фрейлиной Эда зарывала его в землю у того дворца, куда переезжал двор, но сейчас была уверена, что ее тайника не обнаружит даже Ночной Ястреб.

Приготовившись ко сну, она села к столу и написала послание Кассару. Условным шифром поведала о новом покушении на Сабран и о том, как она его предотвратила.

Кассар обещал отвечать ей на письма, но ни разу не ответил. Ни разу за все эти восемь лет.

Эда сложила письмо. Главный почтмейстер прочтет его по поручению Ночного Ястреба, но найдет лишь обычные любезности. Кассар узнает правду.

В дверь постучали.

– Госпожа Дариан?

Эда накинула на плечи халат и отодвинула засов. За дверью стояла женщина со значком крылатой книги – служительница Сейтона Комба.

– Да?

– Госпожа Дариан, добрый вечер. Меня послали известить тебя, что главный секретарь желает тебя видеть завтра в половине десятого утра. Я провожу тебя в Алебастровую башню.

– Только меня?

– Дам Катриен и Маргрет допросили сегодня.

Пальцы Эды стиснули дверную ручку.

– Так это допрос?

– Думаю, да.

Другой рукой Эда плотнее стянула халат на груди.

– Хорошо, – сказала она. – У тебя все?

– Да. Доброй ночи, госпожа.

– Доброй ночи.

Когда служительница ушла и в коридоре воцарилась темнота, Эда закрыла дверь и прижалась к ней лбом.

В эту ночь ей будет не до сна.

«Роза вечности» покачивалась на воде, взволнованной восточным ветром. Этот корабль должен был унести их за море, в Искалин.

– Хороша, – объявил Кит, подходя. – Будь я сам кораблем, я бы на ней женился.

Лот не мог с ним не согласиться. «Розу вечности» покрывали боевые шрамы, но она была красива – и огромна. Он, даже посещая с Сабран военный флот, ни разу не видывал таких громад, как этот одетый в броню корабль-воин. Сто восемь орудий, устрашающий таран, восемнадцать парусов, украшенных эмблемами Истинного Меча – гербом страны Добродетели. Герб утверждал принадлежность корабля Инису, так что любые действия его команды, какими бы сомнительными ни выглядели, считались одобренными монархией.

Любовно отполированная фигура Розариан Четвертой глядела на них с форштевня. Черные волосы, белая кожа. Глаза зеленые, как морское стекло. Тело сходилось в позолоченный хвост.

Лот тепло вспоминал королеву Розариан в годы до ее смерти. Королева-мать, как ее теперь называли, часто смотрела, как они с Сабран и Розлайн играли в саду. Она была мягче Сабран, легко смеялась и позволяла себе забавы, до которых никогда не снисходила ее дочь.

– Красива, что правда, то правда, – отозвался Гедрор Плам – судовой квартирмейстер, малорослый лазиец. – Хотя и вполовину не так хороша, как дама, от которой капитан получил этот дар.

– Ах да. – Кит снял шляпу перед носовой фигурой корабля. – Да покоится она вечно на руках Святого.

Плам цокнул языком:

– Королева Розариан была морская душа. Ей бы покоиться в объятиях моря.

– Красиво сказано, клянусь Святым. А что, морской народ, к слову, и вправду существует? Видали их в плаваниях через Бездну?

– Не видал. Гринд, гигантских спрутов, китов насмотрелся, но от морской девы и колпачка не видел.

Кит увял.

В перечеркнутом полосами облаков небе кружили чайки. Порт Гнездовье, как всегда, был готов к худшему. Причалы гремели под шагами солдат с дальнобойными мушкетами. На берегу угрюмо выстроились во много рядов баллисты, пушки с цепными ядрами, рядом были сложены камни для метания. На сторожевых вышках обосновались лучники, в готовности засветить маяки при первом хлопке крыльев или при виде вражеских кораблей.

Выше по берегу стоял оживленный городок. Гнездовье получило свое название за то, что примостилось на двух больших скальных полках, соединенных от берега до верхней точки утесов длинной и «пьяной» лестницей. Здания гнездились на них, как птицы на ветках. Кита этот причудливый вид позабавил (Святой, архитектор, должно быть, с головой нырнул в чашу с вином!), но у Лота на душе было неспокойно. Ему казалось, что один хороший шквал может сдуть городок в море.

И все же он упивался его видом, впитывая в память. Быть может, он последний раз видит Инис – единственную страну, какую знал в жизни.

Гиана Харло они нашли в каюте, погруженного в составление письма. Любимец королевы-матери оказался не совсем таков, как представлялся Лоту. Он был чисто выбрит, с накрахмаленными манжетами, но под изящной внешностью угадывалась острая сталь. И челюсти у него смыкались, как челюсти капкана.

Капитан поднял взгляд, когда они вошли. Его дочерна загорелое лицо было изрыто оспой.

– Гедрор. – Грива отливающих оловом волос блеснула на солнце. – Это, как я понимаю, наши… гости.

Выговор у него был отчетливо инисский, но Кит помнил, что Харло родом с далеких берегов. По слухам, он происходил из народа Карментума – процветавшей некогда на юге республики, павшей в Горе Веков. Выжившие рассеялись по всему свету.

– Они самые, – устало вымолвил Плам. – Благородный Артелот Исток и благородный Китстон Луг.

– Кит, – немедленно поправил последний.

Харло отложил перо.

– Добро пожаловать на борт «Розы вечности», мои господа, – с холодком произнес он.

– Спасибо, капитан Харло, что так срочно нашли нам каюты, – сказал Лот. – У нас дело чрезвычайной важности.

– И чрезвычайной секретности, как мне сообщили. Удивительно, что для него не нашлось другого исполнителя, кроме наследника Златбука. – Харло присмотрелся к Лоту. – Мы отплываем в искалинский порт Перунта в сумерках. Моя команда не привыкла, чтобы вельможи путались под ногами, так что всем нам будет удобнее, если вы, пока остаетесь с нами, посидите в своих каютах.

– Да, – протянул Кит, – хорошая мысль.

– У меня таких полно, – заверил капитан. – Кто-нибудь из вас бывал раньше в Искалине?

Когда оба покачали головой, он спросил:

– Который из вас прогневал главного секретаря?

Лот скорее угадал, чем увидел, как Кит ткнул в его сторону большим пальцем.

– Благородный Артелот. – Харло хрипло рассмеялся. – А с виду такой паинька. Видно, ты так раздосадовал его милость, что он предпочел бы не видеть тебя среди живых. – Капитан откинулся в кресле. – Вам обоим, конечно, известно, что дом Веталда открыто объявил себя вассалом драконьего племени.

Лот вздрогнул. Сознание, что всего за несколько лет целая страна могла сменить почитание Святого на поклонение его врагу, потрясло все страны Добродетели.

– И все повиновались? – спросил он.

– Люди поступают, как велит их король, но им больно. От портовых грузчиков мы слышали, что весь Искалин охватила чума. – Харло вновь взялся за перо. – Кстати, о чуме, мои люди не станут провожать вас на берег. В Перунту доберетесь шлюпкой.

Кит проглотил слюну:

– А дальше?

– Вас встретит посланец, который и доставит в Карскаро. Двор, несомненно, свободен от болезни: знатные господа, когда приходит такая беда, могут позволить себе роскошь запереться в крепости. Однако, – добавил Харло, – постарайтесь никого не касаться. Чаще всего зараза передается с кожи на кожу.

– Откуда это известно? – спросил его Лот. – Драконьей чумы не видели сотни лет.

– Я интересуюсь всем, что помогает выжить, благородный Артелот. И тебе советую обзавестись такой же любознательностью. – Капитан встал. – Мастер Плам, готовь корабль. Позаботимся доставить благородных господ в целости, даже если на берегу их ждет смерть.

7

Запад

В Аскалонском дворце мало было башен выше Алебастровой. Винтовая лестница вела наверх, в палату Совета, круглую и полную воздуха, с раздвинутыми прозрачными шторами на окнах.

Эду ввели в нее, когда часы на башне прозвонили половину десятого. С утра она надела одно из своих лучших платьев со скромным плоеным воротником и единственным своим ожерельем.

Со стены на нее смотрел портрет Святого. Рыцарь Галиан Беретнет, прямой предок Сабран. Он вздымал зажатый в руке Аскалон – Истинный Меч, тезку столицы.

На взгляд Эды, он смотрелся болван болваном.

Совет Добродетелей сочетал в себе три части. Самыми могущественными были герцоги Духа: каждый из них вел род от рыцарей Святого Союза, собранного Галианом Беретнетом, и каждый был хранителем одной из Шести Добродетелей Рыцарства. За ними шли ярлы провинций, главы благородных домов, управлявших шестью областями Иниса, и рыцари-бакалавры, происходившие из простых семей.

Сегодня за столом Совета, занимавшим большую часть камеры, собрались всего четверо.

Дама Ашер ударила о пол своим жезлом.

– Госпожа Эда Дариан, – оповестила она, – из ординарной прислуги личных покоев ее величества.

Королева Иниса сидела во главе стола. Ее губы были накрашены в цвет крови.

– Госпожа Дариан, – кивнула она.

– Ваше величество. – Эда почтительно присела. – Ваши милости.

– Садитесь.

Занимая предложенное место, Эда поймала взгляд капитана рыцарей-телохранителей Тариана Куделя: он со своего поста у дверей ободрил ее улыбкой. Кудель, как почти вся королевская стража, был высок, крепок телом и при дворе не имел недостатка в воздыхательницах. С самого приезда Маргрет капитан был влюблен в нее, и Маргрет, насколько знала Эда, отвечала на его чувство, но между ними стояла разница в положении.

– Госпожа Дариан, – заговорил, подняв брови, Сейтон Комб. Герцог Вежливости сидел по левую руку от королевы. Он был не только ее главным секретарем, но и главой разведывательной службы. – Ты нездорова?

– Простите, мой господин?

– Тени под глазами.

– Я вполне здорова, ваша милость. Лишь немного утомлена волнениями от визита ментцев.

Комб мерил ее взглядом над ободком своей чаши. Главный секретарь, приближавшийся к шестому десятку, бледный как смерть, с безгубым ртом над аккуратной бородкой, являл собой грозную фигуру. Поговаривали, что, если заговор против королевы Сабран проклюнется утром, к полудню он насадит его на вертел. Какая жалость, что хозяин наемных убийц до сих пор избегал его когтей.

– В самом деле. Непредвиденный визит, хотя и приятный, – слегка улыбнувшись, проговорил Комб. Он бывал сдержан в выражении любых чувств. – Мы опросили уже многих домочадцев ее величества, но приближенных дам сочли за лучшее оставить напоследок, ведь вы были так заняты ментским визитом.

Эда выдержала его взгляд. Пусть язык тайн был родным для Комба, ее тайны он не знал.

Герцогиня Справедливости, дама Игрейн Венц, сидела по другую сторону от Комба. В малолетство Сабран, после смерти королевы Розариан, она обладала наибольшим влиянием на юную королеву, и, как видно, именно ее рука выковала из Сабран образец добродетели.

– Однако, раз уж госпожа Дариан здесь, – улыбнувшись Эде, сказала она, – не начать ли нам?

Лепкой лица и лазурными глазами Венц походила на свою внучку Розлайн – только ее завитые на висках волосы давным-давно обратились в серебро. Годы прорезали тонкие складки у ее губ, почти таких же бледных, как кожа лица.

– В самом деле, – согласилась Нельда Штиль. Герцогиня Доблести была полной женщиной с темно-коричневой кожей и темными кудрями. На ее шее блестело рубиновое колье. – Госпожа Дариан, позапрошлой ночью на пороге большой опочивальни найден мертвый мужчина. Он держал в руках кинжал, изготовленный в Искалине.

Кинжал левой руки – могла бы добавить Эда. Такие использовали на поединках вместо щита, для обороны и перехвата ударов, но этот кинжал мог и лишать жизни. Каждый убийца имел при себе такое оружие.

– По-видимому, он намеревался убить ее величество, – продолжала Штиль, – но сам был убит.

– Ужасно, – пробормотал герцог Щедрости. Девяностолетний Ришард Эллер даже летом кутался в меха.

К тому же, сколько могла заметить Эда, он был ханжа и дурак. Она совладала со своим лицом:

– Еще один убийца?

– Да, – морща лоб, ответила ей Штиль. – Ты, конечно, уже слышала, что за последний год это не первый случай. Из девяти покушавшихся проникнуть в Аскалонский дворец убийц пятеро были убиты прежде, чем их могли задержать.

– Как ни странно, – задумчиво протянул Комб, – но самым разумным выглядит заключение, что негодяя убил кто-то из приближенных королевы.

– Благородное деяние, – отозвалась Эда.

Венц фыркнула:

– Едва ли, любезная. Этот «защитник», кто бы он ни был, сам убийца, и его следует разоблачить. – Ее голос стал визгливым от злобы. – Этот человек, как и убийца с кинжалом, невидимкой вторгся в королевские покои, каким-то образом обойдя рыцарей-телохранителей. Он совершил убийство и оставил труп там, где его могла найти ее величество. Уж не намеревался ли он насмерть перепугать нашу королеву?

– А мне представляется, ваша милость, что кто-то хотел помешать насмерть заколоть нашу королеву.

Сабран шевельнула бровью.

– Рыцарь Справедливости хмурится на всякое кровопролитие, госпожа Дариан, – сказала Венц. – Если бы тот, кто убивает головорезов, объявился перед нами, мы могли бы его и простить, но таинственность говорит о его зловещих намерениях. Мы узнаем, о ком идет речь.

– И мы рассчитываем на помощь свидетелей. Произошло это позапрошлой ночью около полуночи, – подхватил Комб. – Скажи, госпожа, ты не видела или не слышала чего-либо подозрительного?

– Ничего не припоминается, ваша милость.

Сабран не сводила с нее взгляда. От ее пристального внимания у Эды разгорелась кожа под плоеным воротником.

– Госпожа Дариан, – продолжал Комб, – ты показала себя преданной слугой двора. Я искренне верю, что дама, подаренная королеве посланником ак-Испадом, безупречна. Тем не менее я должен предупредить тебя, что молчание сейчас равняется измене. Известно ли тебе что бы то ни было об этом убийце? Слышала ли ты, как кто-либо выражал неприязнь к ее величеству или симпатию к драконьему царству Искалин?

– Нет, ваша милость, – ответила Эда, – а если бы услышала хоть шепот, я принесла бы его к вашим дверям.

Комб переглянулся с Сабран.

– Хорошего дня, госпожа, – пожелала королева. – Вернись к своим обязанностям.

Эда сделала реверанс и вышла. Кудель закрыл за ней дверь.

Здесь не было стражников: они ждали у основания башни. Эда позаботилась, чтобы ее шаги к лестнице были слышны издалека, но, сделав несколько шагов, остановилась.

Слух у нее был острее обычного. Следствие обитающей в ее крови магии.

– …Выглядит правдивой, – говорила Венц, – но я слышала, что она балуется запретными искусствами.

– Что за чушь! – отозвался Комб. – Неужто вы верите басням об алхимии и колдовстве?

– Мне, как герцогине Справедливости, подобает учитывать все вероятности, Сейтон. Все мы, конечно, понимаем, что эти убийцы – затея Искалина: им, как никому, хотелось бы видеть ее величество мертвой, – но необходимо откопать и этого «защитника», столь ловкого в искусстве убийства. Мне было бы весьма любопытно узнать, где он обучился… этому искусству.

– Госпожа Дариан всегда прилежно служила мне, Игрейн, – сказала Сабран. – Если у тебя нет доказательств ее участия, может быть, двинемся дальше?

– Как прикажете, ваше величество.

Эда наконец перевела дух.

Ее тайне ничто не грозило. Никто не видел, как она той ночью прокралась в королевские покои. Невидимость входила в число ее талантов, ведь пламя умеет рождать и тени.

Шум снизу. Железные шаги по ступеням. Это совершали обход рыцари-телохранители.

Чтобы подслушивать дальше, ей требовалось более укромное место. Эда быстро спустилась этажом ниже и проскользнула на галерею.

– …Одного с вами возраста, по всем словам весьма приятен и умен и суверен одной из стран Добродетели. – Это говорил Комб. – Вы знаете, ваше величество, что последние пять королев Беретнет избирали консортов из Иниса. Межгосударственных браков не случалось более двух столетий.

– Вы, как видно, сожалеете об этом, ваша милость? – заметила Сабран. – Неужто в вас так мало веры в обаяние инисских мужчин, что вас удивляет выбор моих предков?

Смешки.

– Я сам инисский мужчина и потому не могу согласиться с такой оценкой, – отшутился Комб, – но времена меняются. Межгосударственные союзы необходимы. Теперь, когда Искалин предал истинную веру, мы должны показать миру, что три оставшиеся страны, присягнувшие Святому, верны союзу и ни в коем случае не поддерживают Искалин в его заблуждении, будто Безымянный возвращается.

– Их заблуждение несет опасность, – добавила Венц. – Восточники почитают змеев. Союз с драконьими землями может показаться им соблазнительным.

– Думаю, здесь ты не права, Игрейн, – сказала Штиль. – Я не слышала, чтобы восточники изжили свой страх перед драконьей чумой.

– Ее когда-то страшился и Искалин.

– Одно несомненно, – прервал их Комб. – Нам никак нельзя выказывать слабость. Ваш брак с Льевелином, королева, показал бы всем, что кольчуга Добродетели прочна, как никогда.

– Рыжий князь ведет торговлю со змеепоклонниками, – возразила Сабран. – Даже неявное поощрение такой торговли было бы неразумно. Особенно теперь. Ты не согласна, Игрейн?

Слушая ее, Эда не сдержала улыбки. Королева уже нашла довод против нового поклонника.

– Хотя долг Беретнет – обеспечить страну наследницей при первой возможности, но я соглашусь с вами, ваше величество. Мудрое замечание, – едва ли не с материнской лаской отозвалась Игрейн. – Льевелин недостоин правнучки Святого. Его торговля с Сейки позорит все страны Добродетели. Проявив терпимость к подобной ереси, мы поощрим тех, кто питает любовь к Безымянному. Не будем забывать также, что Льевелин был обручен с донматой Маросой, ныне наследницей драконьих земель. Привязанность между ними могла сохраниться.

Мимо балкона прошел рыцарь-телохранитель. Эда плашмя прижалась к стене.

– Эта помолвка была разорвана, как только Искалин изменил вере, – пренебрежительно напомнил Комб. – Что до торговли с Востоком, дом Льевелин не поддерживал бы сношений с Сейки, не будь это необходимо. Да, Ваттены привели Ментендон к вере, но они же разорили его. Если мы предложим им выгодные условия союза с Инисом, а на горизонте замаячит бракосочетание правителей, возможно, с этой торговлей будет покончено.

– Мой милый Сейтон, ментцы покоряются не нужде, но жадности. Они в восторге от монополии на торговлю с Востоком. Кроме того, мы едва ли сможем поддерживать их до бесконечности, – сказала Венц. – Нет, о Льевелине и говорить не стоит. Намного больше даст союз – к которому я давно пытаюсь склонить ваше величество – с вождем вождей Аскрдалом. Нам нельзя ослаблять связей с Хротом.

– Ему семьдесят лет, – с отчаянием в голосе напомнила Штиль.

– А разве Глориан Защитница не обвенчалась с Гумой Веталдой, когда тому было семьдесят четыре? – пискнул Эллер.

– Истинно, обвенчалась и родила здоровое дитя, – с удовольствием подтвердила Венц. – Аскрдал принесет с собой опыт и мудрость, какими не располагает Льевелин, князь молодого государства.

Помолчав, Сабран спросила:

– А других претендентов нет?

Последовало долгое молчание.

– Слухи о вашей близости с благородным Артелотом разошлись широко, – неверным голосом отозвался Эллер. – Кое-кто полагает, что вы могли тайно обвенча…

– Избавьте меня, ваша милость, от беспочвенных сплетен. И от разговоров о благородном Артелоте, – оборвала Сабран. – Он покинул двор без причин и уведомлений. Не желаю о нем слышать.

Новое натянутое молчание.

– Ваше величество, – заговорил наконец Комб, – мои осведомители сообщают, что Артелот взошел на борт направляющегося в Искалин корабля в сопровождении благородного Китстона Луга. Он, по-видимому, узнал о моем намерении послать кого-нибудь на поиски вашего благородного отца… и счел себя одного пригодным для дела, так близко касающегося вашего величества.

Искалин.

На один ужасный миг Эда лишилась возможности шевельнуться или вдохнуть.

Лот.

– Быть может, это к лучшему, – продолжал в полной тишине Комб. – Отсутствие благородного Артелота позволит улечься слухам о связи между вами – а нам давно пора узнать, что происходит в Искалине. И жив ли ваш благородный отец принц Вилстан.

Комб лгал. Лот никак не мог ни проникнуть в его замысел послать в Искалин лазутчика, ни решиться отправиться туда самому. Сама мысль об этом нелепа. Не только потому, что Лот не был столь безрассудным, но и потому, что Ночной Ястреб никому не позволил бы узнать о своих планах.

Это его интрига.

– Что-то здесь не так, – вымолвила наконец Сабран. – Такое безрассудство не похоже на Лота. И тем более мне трудно поверить, что никто из вас не предугадал его намерений. Разве вы не мои советники? Разве у вас нет глаз во всех уголках моего двора?

Новое молчание было плотным, как марципан.

– Два года назад я просила вас, Сейтон, послать кого-нибудь за моим отцом, – уже мягче заговорила королева. – Вы ответили, что риск слишком велик.

– Боюсь, что так и было, ваше величество. Теперь же я считаю, что мы должны узнать правду любой ценой.

– Но не ценой жизни благородного Артелота. – Голос королевы звенел. – Вы пошлете за ним своих людей. Чтобы вернуть его в Инис. Остановите его, Сейтон.

– Простите, королева, но он теперь уже в драконьих землях. Невозможно послать за ним кого-либо, не выдав дому Веталда, что он прибыл без официальных полномочий, – о чем там и без того могут догадываться. Мы только увеличим опасность для него.

Эда сглотнула ком в горле. Комб не просто услал Лота от двора, но и загнал его туда, где влияние Сабран ничтожно. Она ничего не сможет исправить. Только не теперь, когда Искалин стал непредсказуемым врагом, способным в любой миг разорвать хрупкий мир.

– Ваше величество, – вмешалась Штиль, – я понимаю, что это известие причиняет вам боль, однако мы должны принять окончательное решение относительно предложения Ментендона.

– Ее величество уже решила против Льевелина, – вставила Венц. – Аскрдал – единственный…

– Я вынуждена настоять на продолжении обсуждения, Игрейн. За Льевелином есть множество преимуществ, и я не позволю так отмахнуться от его кандидатуры, – резко возразила Штиль. – Это тонкий вопрос, королева. Простите меня, но вы должны обзавестись преемницей, и поскорее, дабы успокоить свой народ и укрепить трон для следующего поколения. Нужда в этом была бы не столь насущной, если бы не эти покушения на вашу жизнь. Если бы у вас была дочь…

– Благодарю за заботу, ваша милость, – бросила Сабран, – но я, еще не забыв зрелище трупа у моего ложа, не готова обсуждать зачатие на нем дочери. – Ножки кресла проскребли по полу, следом задвигались и четыре другие. – Даму Линору можете опросить без меня.

– Королева… – начал Комб.

– Я собираюсь к завтраку. Доброго утра.

Эда вернулась на лестницу и уже спускалась по ней к тому времени, как открылась дверь палаты Совета. На дорожку от башни она ступила с жестоко бьющимся сердцем.

Маргрет придет в отчаяние, когда узнает. Ее брат слишком простодушен и мягок, чтобы служить соглядатаем при дворе Веталда.

Он в этом мире долго не протянет.

В Королевской башне вели утренний танец домочадцы королевы. Грумы и служанки мелькали из комнаты в комнату. Из личной кухни тянуло поднимающимся хлебом. Постаравшись проглотить горечь, Эда протолкалась мимо палаты приемов, где, как всегда, теснились ожидавшие королеву просители.

Приблизившись к опочивальне, Эда ощутила свои сторожки. Они были разбросаны по всему дворцу, как капканы. В первый свой год при дворе Эда была вся одним больным нервом, не спала ночами от их звона при каждом движении, но мало-помалу научилась различать искры, которые они посылали в нее, и раскладывать их, как костяшки на счетах. Приучила себя отмечать только тех, кто оказывался не на своем месте. Или появившихся при дворе незнакомцев.

В опочивальне Маргрет снимала постель, а Розлайн Венц вытряхивала холстины. У Сабран подходило время кровотечения – ежемесячное напоминание, что в лоне еще не растет наследница.

Эда взялась помогать Маргрет. Ей надо было рассказать той про Лота, но с этим приходилось ждать, пока они останутся наедине.

– Госпожа Дариан, – нарушила молчание Розлайн.

Эда выпрямилась:

– Сударыня?

– Дама Катриен с утра больна. – Теперь первая дама ловко нацепляла полотно на шелковый поясок. – Ты вместо нее отведаешь завтрак ее величества.

Маргрет нахмурилась.

– Конечно, – хладнокровно согласилась Эда.

Это было наказание за вчерашнее отступление в легенде. Дамы опочивальни, отведывая пищу королевы, получали вознаграждение за риск, но камеристке доставалась лишь опасность и никакой благодарности.

Однако Эда увидела в этом свой шанс.

На пути к королевскому солярию ей представилась еще одна возможность. Трюд утт Зидюр шла следом за двумя другими фрейлинами. Обгоняя девушку, Эда поймала ее за плечо и, оттянув в сторону, выдохнула в ухо:

– Найди меня завтра после молений, не то я позабочусь, чтобы твои письма попали к ее величеству.

Другие фрейлины обернулись, и Трюд заулыбалась, словно услышала от Эды какую-то шутку. Хитрая лисичка!

– Где? – спросила она, не переставая улыбаться.

– На тайной лестнице.

Они разошлись.

Королевский солярий был тихой гаванью. Он тремя сторонами выдавался над стенами Королевской башни, открывая несравненный вид на столичный Аскалон и вьющуюся по городу реку. Над городскими улицами поднимались каменные колонны и столбы дыма из труб. Около двухсот тысяч душ звали столицу своим домом.

Эда редко выходила в город. Приближенным королевы не к лицу торговаться на рынках и на цыпочках перебираться через сточные канавы.

На залитом солнцем полу играли тени. Сидящая за столом королева виделась одиноким силуэтом, ее рыцари-телохранители стояли у дверей. Их протазаны скрестились перед Эдой.

– Госпожа, – обратился к ней один, – сегодня не ты прислуживаешь за трапезой ее величества.

Она не успела ничего объяснить, потому что Сабран окликнула:

– Кто там?

– Госпожа Эда Дариан, ваше величество. Ваша камеристка.

После короткого молчания проследовало:

– Впустите.

Рыцари немедленно расступились. Эда, не стуча каблучками, приблизилась к королеве, сделала реверанс:

– Доброе утро, ваше величество.

Сабран уже снова смотрела в молитвенник в финифтяном переплете.

– Я ждала Катри.

– Дама Катриен нездорова.

– Она провела ночь со мной. Я знала бы, если бы она заболела.

– Так сказала дама Розлайн, – ответила Эда. – Если позволите, сегодня я отведаю вашу трапезу.

Не дождавшись ответа, Эда села. Так близко к Сабран, что уловила запах ее саше с корнем ириса и гвоздикой. Инисцы верили, что эти ароматы предохраняют от болезни.

Некоторое время они молчали. Грудь Сабран поднималась и опускалась ровно, но складка рта выдавала гнев.

– Королева, – заговорила Эда, – я, может быть, слишком смела, но, как мне кажется, вы сегодня не в духе.

– Действительно слишком смела. Твое дело – проверять, нет ли яда в моей пище, а не обсуждать мое настроение.

– Простите меня.

– Я слишком много прощаю. – Сабран захлопнула книгу. – Ты, видно, не уделяешь внимания даме-воительнице – рыцарю Вежливости, госпожа Дариан. Может быть, твое обращение не истинно? Может быть, ты оставляешь моему предку пустые церемонии, а втайне держишься своей ложной веры?

Эда не пробыла с ней и минуты, а уже ступила на зыбкую почву.

– Ваше величество, – осторожно сказала она, – королева Клеолинда, ваша праматерь, была наследной принцессой Лазии.

– Об этом мне нет нужды напоминать. Ты считаешь меня полоумной?

– Я не думала вас оскорблять, ваше величество, – сказала Эда. Сабран отодвинула молитвенник в сторону. – Клеолинда была благородна и добра душой. Не ее вина, что она с рождения ничего не ведала о Шести Добродетелях. Быть может, я наивна, но, чем наказывать, нам следовало бы жалеть невежественных и вести их к свету.

– В самом деле, – сухо бросила Сабран. – К свету костра.

– Если вы, моя госпожа, пожелаете отправить меня на костер, я должна принести извинения, – отозвалась Эда. – Говорят, что из эрсирцев выходит плохая растопка. Мы, как наши пески, слишком прокалились на солнце, чтобы гореть.

Королева взглянула на нее. Ее взгляд нашел брошь на платье Эды.

– Ты выбрала покровителем рыцаря Щедрости.

Эда коснулась броши.

– Да, – сказала она. – Я, как одна из ваших приближенных, отдаю вам свою верность. Чтобы отдавать, нужна щедрость.

– Щедрость. Как и у Льевелина. – Сабран будто беседовала сама с собой. – Как бы не оказалось, что ты отдашь больше, чем иные. Сперва Роз вздумала завести ребенка, и вот она слишком утомлена, чтобы служить мне, затем Арбелла не может со мной погулять, а теперь Катри изображает больную. Мне каждый день напоминают, что никто из них не взывает к покровительству Щедрости.

Эда видела, что Сабран в гневе, но ей понадобилось немало самообладания, чтобы не опрокинуть чашу вина на голову королеве. Дамы опочивальни многим жертвовали, чтобы служить ей круглые сутки. Они пробовали ее пищу и примеряли ее платья, рискуя жизнью. Катриен, одна из самых желанных для кавалеров придворных дам, едва ли могла надеяться на супружество. Что до семидесятилетней Арбеллы, та служила еще матери Сабран и до сих пор не знала отдыха.

От необходимости отвечать Эду избавило появление завтрака. Среди подававших его фрейлин была и Трюд утт Зидюр, но она не пожелала встретиться с Эдой взглядом.

Эду смущали многие инисские обычаи, но утренняя королевская трапеза была среди них самой нелепой. Прежде всего королеве наливали вино по ее выбору – а затем подавали не одно, не два, а восемнадцать блюд. Тончайшие ломтики темного мяса, растертую в пасту смородину. Булочки с черным ментским медом, яблочным повидлом, маслом или перепелиными яйцами. Соленая рыба из Лимбера. Лесная земляника на сливочном снегу.

Сабран, как всегда, выбрала лишь золотистую булочку, указав на нее кивком.

Тишина. Трюд засмотрелась в окно. Одна из подруг-фрейлин, всполошившись, толкнула ее локтем в бок. Опомнившись, Трюд лопаточкой подхватила хлебец и с реверансом переложила на тарелку королевы. Другая девица подала завиток сладкого масла.

Пришла очередь отведывательницы. Трюд с хитрой улыбочкой вручила Эде нож с костяной ручкой.

Первым делом Эда пригубила вина. Затем сняла пробу с масла. Ни там ни там не было посторонних привкусов. Наконец она отрезала ломтик булочки и тронула его кончиком языка. От капли «вдовицы» защипало бы нёбо, дипсас высушил бы язык, а «пыль вечности» – редчайший из ядов – придавал всякой пище липкое послевкусие.

Но в булочке не было ничего, кроме плотного хлеба. Эда поставила блюда перед королевой и отдала нож для проб Трюд, которая вытерла его и обернула салфеткой.

– Оставьте нас, – приказала Сабран.

Девицы переглянулись. Обычно королева желала, чтобы фрейлины за едой развлекали ее шутками или сплетнями. Однако они послушно откланялись. Эда поднялась последней.

– Не ты.

Она села на место.

Солнце все ярче заливало светом королевский солярий. Блики плясали на кувшине с шиповниковым вином.

– Юная Трюд в последнее время стала рассеянна, – заметила Сабран, глядя на дверь. – Быть может, нездорова, как и Катри? Подобную волну недомоганий ожидаешь при дворе, скорее, зимой.

– Это, несомненно, шиповниковый насморк, моя госпожа, не более того. Что до благородной Трюд, она, думается, тоскует по дому, – сказала Эда. – Или… молодые фрейлины часто страдают любовной болезнью.

– Ты сама не так стара, чтобы говорить такое. Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть, королева.

– Стало быть, немногим моложе меня. А ты не страдаешь любовной болезнью, столь обычной у юных служанок?

В других устах это могло бы прозвучать насмешкой, но глаза Сабран были холодны, как камни ее ожерелья.

– Боюсь, инисцам трудно полюбить того, кто был ранее привержен иной вере, – с заминкой отозвалась Эда.

Сабран задала не пустой вопрос. Ухаживание в Инисе считалось государственным делом.

– Чепуха, – сказала королева. Солнце блестело в ее волосах. – Как я поняла, ты близка с благородным Артелотом. Он говорил мне, что на каждом пиру Верности вы с ним обменивались подарками.

– Да, моя госпожа, – признала Эда, – мы близкие друзья. Его отлучка из города меня огорчает.

– Он вернется. – Сабран бросила на нее оценивающий взгляд. – Он за тобой ухаживал?

– Нет, – не кривя душой, ответила Эда. – Я считаю благородного Артелота любимым другом и не желаю большего. А если бы и желала, особа моего положения не годится в нареченные будущему ярлу Златбука.

– В самом деле. Посланник ак-Испад говорил, что ты низкой крови. – Сабран сделала глоток вина. – Итак, ты не влюблена.

Женщина, так легко оскорбляющая нижестоящих, должна быть податлива на лесть.

– Нет, моя госпожа, – сказала Эда. – Я здесь не для того, чтобы тратить время на поиски супруга. Я здесь, чтобы служить милостивой королеве Иниса. Этого более чем достаточно.

Сабран не улыбнулась, но ее суровый взгляд смягчился.

– Не хочешь ли завтра погулять со мной в личном саду? – предложила она. – То есть если дама Арбелла не поправится.

– Если таково ваше желание, ваше величество, – ответила Эда.

В отведенной им каюте едва хватало места на две койки. Дюжий ментец подал ужин: солонину, по рыбешке размером с большой палец на каждого и немало повидавший хлеб, о который запросто можно было обломать зубы. Кит, управившись с половиной своей порции мяса, сбежал на палубу.

Лот сдался, осилив полкуска хлеба. Рядом с дворцовыми угощениями эта снедь и близко не лежала, но сейчас это тревожило его меньше всего. Комб отправил его на гибель, и за что?

В одиночестве можно было поразмыслить.

Лот и раньше знал, что у Ночного Ястреба люди, случается, пропадают. Те, в ком он видел угрозу дому Беретнет – оттого ли, что они вели себя недостойно своего положения или притязали на власть больше, чем им причиталось.

Лот и до предупреждений Маргрет и Эды знал о слухах. Придворные шептались, что он соблазнил Сабран, об их тайном венчании. Теперь, когда герцоги Духа искали ей партию за границей, такие шепотки, даже самые беспочвенные, могли стать помехой. Лот стал проблемой, и Комб ее решил.

Наверняка нашелся бы способ послать весточку Сабран. Однако сейчас следовало заняться более насущным делом. Обдумать, как шпионить в Карскаро.

Лот, потирая переносицу, вспоминал все, что знал о принце Вилстане Чекане.

Сабран ребенком не была близка с отцом. Подтянутый и бородатый, вояка по всем повадкам, Чекан, на взгляд Лота, воплощал идеал своего предка, рыцаря Умеренности. Принц-консорт никогда не выдавал своих чувств, хотя явно дорожил семьей и позволял самым близким друзьям его дочери, Лоту и Розлайн, почувствовать, что и они входят в эту семью.

После коронации Сабран их отношения переменились. Отец и дочь часто вместе читали в королевской библиотеке, и отец давал королеве советы в делах правления. Смерть королевы Розариан оставила пустоту в жизни обоих, и в этой пустоте они наконец сдружились – но Чекану этого всегда было мало. Розариан была его путеводной звездой, и без нее он чувствовал себя потерянным в пустыне инисского двора. Он попросил Сабран дать ему место постоянного посланника в Искалине и с тех пор удовлетворялся этим местом, а ей писал по письму на каждое время года. Сабран всегда ждала этих писем из Карскаро, где правил своим веселым двором Веталда. Лот догадывался, что Чекану легче было похоронить свое горе вдали от дома, который он делил когда-то с Розариан.

Последнее его письмо было не похоже на прежние. Он почти прямо извещал Сабран, что считает дом Веталда причастным к убийству Розариан. И больше никто в Инисе не получал вестей от герцога Умеренности, а потом голубь принес из Карскаро известие, что Искалин назвал Безымянного своим богом и повелителем.

Лот собирался выяснить, что происходит в городе. Что вызвало раскол со странами Добродетели и что сталось с Чеканом. Если Искалин, как опасалась Сабран, готовился объявить дому Беретнет войну, любые сведения оказались бы бесценны.

Он утер лоб. Кит на палубе, пожалуй, изжарится, как кролик. Кстати говоря, Кит ушел уже давно.

Лот со вздохом поднялся. В двери не было замка, но он решил, что пиратам ни к чему его дорожный сундук с одеждой и прочими вещами. Вещи собрали, как видно, люди Комба, пока Лот тихо ужинал в личных покоях с Сабран и Розлайн.

Наверху оказалось прохладнее. Бриз поднял легкую рябь. Моряки, сновавшие по палубе, ревели песню, но смысла ее Лот не разобрал за скороговоркой морских словечек. Что бы ни говорил Харло, поднявшегося на ют Лота никто и не заметил.

Лебединый пролив отделял королевство Инис от большого материка, где располагались страны Запада и Юга. Через Пепельное море с него даже в разгар лета приносило жестокие ветра.

Кита Лот застал перевесившимся через борт и утиравшим рвоту с подбородка.

– Добрый тебе вечер, почтенный, – хлопнул его по плечу Лот. – Никак ты попробовал пиратского винца?

Кит был бледен, как лилия.

– Артелот, – вымолвил он, – кажется мне, знаешь ли, нехорошо.

– Тебе бы воды попить.

– Не рискнул попросить. Все время, что я тут, наверху, они ревут без умолку.

– Моряки всегда поют за работой, – глуховато прозвучало у них за спиной.

Лот вскинулся. Неподалеку стояла, опершись на планшир, женщина в черной широкополой шляпе.

– Рабочие песни, – она бросила Киту винный мех, – помогают швабрам скоротать время.

Кит вывернул затычку.

– Ты сказала «швабрам», госпожа?

– Тем, кто швабрит палубу.

По виду и выговору эта корсарка была родом из Искалина. Темно-оливковая кожа, веснушки сквозь загар. Волосы как ячменное пиво. Глаза прозрачного янтаря тонко обведены черной тушью, а левый еще и подчеркнут шрамом. Среди пиратов она выглядела особенно представительной, отличаясь даже блеском сапог и чистотой камзола. На боку у нее висела рапира.

– На вашем месте я бы вернулась в каюту до темноты, – посоветовала она. – Моряки в большинстве недолюбливают господских отпрысков. Плам держит их в руках, но, когда он ложится спать, засыпают и их хорошие манеры.

– Мне кажется, мы незнакомы, госпожа, – напомнил Кит.

Ее улыбка стала заметнее.

– А что навело тебя на мысль, будто я ищу знакомства, сударь мой?

– Но ведь ты заговорила первая.

– Может быть, от скуки.

– Надеюсь, мы тебя развлечем. – Он с обычной пышностью поклонился. – Я Китстон Луг, придворный поэт. Будущий ярл Медового Ручья, к огорчению моего отца. Счастлив знакомством.

– Я Артелот Исток, – склонил голову Лот. – Наследник графской четы Златбука.

Женщина подняла бровь:

– Эстина Мелаго. Наследница собственной седой головы, боцман на «Розе вечности».

Лицо Кита ясно говорило, что имя ему знакомо. Лот предпочел не расспрашивать.

– Итак, – сказала Мелаго, – вы направляетесь в Карскаро.

– Ты оттуда родом, госпожа? – осведомился Лот.

– Нет. Из Вазувы.

Лот выждал, пока она пила из стеклянной бутылки.

– Госпожа, – сказал он, – я подумал, не скажешь ли ты нам, чего ожидать при дворе короля Сигосо. Мы почти ничего не знаем о событиях в Искалине за последние два года.

– Я знаю не больше вашего. Бежала из Искалина, и не я одна, в тот день, когда дом Веталда присягнул на верность Безымянному.

Снова подал голос Кит:

– И многие из беглецов подались в пираты?

– В корсары, с твоего позволения. – Мелаго кивнула на герб. – Нет. Большей частью изгнанники отправились в Ментендон и Эрсир, чтобы, кто как сумеет, начать жизнь сначала. Но выбраться удалось не всем.

– Значит, не весь народ Искалина склонился перед Безымянным? – спросил ее Лот. – Они просто боятся своего короля и не могут выбраться из страны?

– Очень может быть. Теперь из нее никто не выходит, да и входят очень немногие. Карскаро еще принимает иноземных послов, чему вы сами свидетельство, а вот жители страны, по всему, что я знаю, могли уже вымереть от чумы. – Ветер сдул ей на глаза завиток волос. – Если сумеете вернуться, расскажете мне, на что теперь похож Карскаро. Я слышала, до того как отправили голубей, там случился большой пожар. Когда-то столицу окружали лавандовые поля, но все они выгорели.

Лоту от этих слов стало еще больше не по себе.

– Признаться, – продолжала Мелаго, – мне любопытно, зачем ваша королева отправила вас в эту змеиную яму. Я думала, благородный Артелот ее любимец.

– Нас отправила не королева Сабран, – уточнил Кит, – а кошмарный Сейтон Комб. – Кит вздохнул. – Он, знаешь ли, никогда не любил моих стихов. Так ненавидеть поэзию может только бездушная оболочка человека.

– Ах, Ночной Ястреб, – хихикнула Мелаго. – Вашей королеве к лицу такая птица.

Лот застыл:

– Как это надо понимать?

– Святой! – Кит явно заинтересовался. – К пиратству еще и ересь! Ты намекаешь, что наша королева – ведьма?

– Корсары не пираты. И говори потише. – Мелаго оглянулась через плечо. – Поймите меня правильно, господа. Я лично ничего не имею против королевы Сабран, но родилась в суеверных краях, а в Беретнетах в самом деле есть некая странность. У каждой королевы только по одному ребенку, всегда дочери, и между ними такое сходство… не знаю. Похоже на колдовство, на взгляд…

– Тень!

Мелаго развернулась. Крик донесся с «вороньего гнезда».

– Опять виверна, – выдохнула она. – Извиняюсь.

Она принялась карабкаться по вантам. Кит подбежал поближе:

– Виверна? Никогда их не видел.

– И незачем нам их видеть, – вмешался Лот. По плечам у него бегали мурашки. – Нам здесь не место, Кит. Идем вниз, пока…

– Подожди. – Кит заслонил глаза от света. Ветер трепал его кудри. – Лот, ты видишь?

Лот скосил глаза к горизонту. Низкое красное солнце почти ослепило его.

Мелаго, цепляясь за выбленки, поднесла к глазам подзорную трубу:

– Чтоб мне… – Она опустила трубу и подняла снова. – Плам, это… глазам не верю!

– Что там? – крикнул ей квартирмейстер. – Эстина!

– Это… высший западник! – хрипло отозвалась она. – Высший западник!

Ее слова упали как искра на трут. Порядок на палубе развалился. Лот почувствовал, как каменеют у него ноги.

– Готовьте гарпуны, цепные ядра, – крикнула морячка из Ментендона. – Ждите пожара. Не задевать его, если не нападет.

Лота, когда он увидел, холод пробрал до мозга костей. Он не чувствовал ни рук, ни лица.

Этого быть не могло. Но это было.

Змей. Чудовищный четвероногий змей почти двухсот стоп в длину от рыла до кончика хвоста.

Это уже не мелкая виверна, грабящая стада. Этой породы не видели веками, с последних дней Горя Веков. Самые могущественные из драконьего племени. Высшие западники, самые большие и беспощадные из драконов, ужас змеиного рода.

И один из них пробудился.

Зверь скользил над кораблем. Когда он прошел прямо над головами, Лот почуял его внутренний жар, смрад дыма и извести.

Медвежий капкан пасти. Раскаленные угли глаз. Они вписались в его память. Он еще ребенком слышал сказки о таких, находил страшные картинки в бестиариях – но даже самые мучительные кошмары не вселяли в душу подобного ужаса.

– Не трогать! – крикнула ментка. – Выжидать!

Лот прижался спиной к мачте.

Невозможно было отрицать свидетельство собственных глаз. Это существо, окрасься его чешуя красным, было точным подобием Безымянного.

Команда суетилась, как мураши в залитом водой муравейнике, но змею, как видно, было не до них. Он пронесся над Лебединым проливом. Лот видел бьющийся в нем огонь, волнами проходивший от глотки до брюха. Его шипастый хвост оканчивался грозным бичом.

Чтобы не упасть, Лот ухватился за планшир. В ушах у него звенело. Рядом дрожал, стоя в золотистой луже, молоденький моряк.

Из своей каюты показался Харло. Он смотрел вслед удалявшемуся западнику.

– Впору молиться о спасении, господа мои, – тихо проговорил он. – Фиридел, правое крыло Безымянного, пробудился от спячки.

8

Восток

Сульярд храпел. Еще одно доказательство, что Трюд сглупила, связавшись с ним. Впрочем, спать Никлайсу не пришлось бы, даже если бы парень заткнулся, потому что налетел тайфун.

От грохота за стеной ржали лошади. Сульярд, которого сморила первая же чаша вина, все проспал.

Никлайс, тоже не вполне трезвый, лежал поверх покрывала. Они с Сульярдом провели вечер за игрой в карты и рассказами. Сульярд поведал мрачную сказку про Небывалую королеву, а Никлайс выбрал более духоподъемную волшебную историю про Карбункул и Скальда.

Юнец ему по-прежнему не нравился, но Никлайс счел, что его долг перед Трюд – сберечь ее тайного супруга. И долг перед Яннартом.

Ян…

Тиски печали сжали ему сердце. Он закрыл глаза и вернулся в то осеннее утро, когда они впервые повстречались в розовом саду Бригстадского дворца, при полном надежд дворе недавно коронованного Эдварта Второго.

В свои двадцать еще носивший титул маркиза Зидюра Яннарт был высок и поражал взгляд величественной рыжей гривой, падавшей ему до пояса. Никлайса в те дни отличала редкая среди ментцев шевелюра цвета светлого каштана, скорее золотистая, нежели медная.

Она в тот день и привлекла к нему Яннарта. «Розовое золото» – так назвал он этот цвет. И спросил у Никлайса позволения написать его портрет, увековечив этот оттенок для потомства, а Никлайс, как любой юный придворный любезник, был только рад ему услужить.

Рыжие волосы и розовый сад. С них все началось.

Они не расставались всю осень, провели ее за мольбертом, музыкой и смехом. И даже когда портрет был готов, они остались неразлучными, как сиамские близнецы.

Никлайс никогда прежде не любил. Яннарт первым увлекся им настолько, чтобы затеять историю с портретом, но очень скоро и Никлайс пожалел, что не умеет рисовать и не в силах запечатлеть темноты этих ресниц, и отблеска солнца в волосах, и изящества рук на клавишах клавесина. Он засматривался на его шелковые губы, на изгиб шеи, там, где она сходится с нижней челюстью; он смотрел, как в этой колыбели жизни пульсирует кровь. Он во всех восхитительных подробностях воображал, как выглядят эти глаза в утреннем свете, когда сон еще тяжелит им веки. Изысканный темный янтарь, подобный меду черных пчел.

Никлайс жил, чтобы слышать этот голос, глубокий и певучий. О, он мог бы сочинить балладу о его звучании и о том, как он поднимался к высотам страсти, когда разговор касался искусства или истории. Эти темы воспламеняли Яннарта и приманивали людей к теплу его пламени. Одними словами Яннарт умел придать красоту самому скучному предмету и воскресить из праха цивилизации. Для Никлайса он был подобен солнечному лучу, освещавшему каждую грань его мира.

Никлайс знал, что надежды нет. Как-никак Яннарт был маркиз, наследник княжества, ближайший друг князя Эдварта, а Никлайс – безродным выскочкой из Розентуна.

И все же Яннарт его увидел. Увидел и не отвел глаз.

За стенами во́лны снова ударили в ограду. Никлайс перевернулся на бок – у него ныло все тело.

– Ян, – тихо прошептал он, – когда мы успели состариться?

Ментского корабля можно было ожидать со дня на день, а когда корабельщики повернут к дому, мальчишка будет с ними. Еще несколько дней – и Никлайс избавится от этого живого напоминания о Трюд, Яннарте и забытом Святым инисском дворе. Он снова вернется к возне с растворами на краю мира, забытый изгнанник.

Наконец он задремал, прижав к груди подушку. А когда проснулся, было еще темно, но волоски у него на загривке тревожно дыбились.

Никлайс сел, всматриваясь в темноту.

– Сульярд!

Нет ответа. В темноте что-то двигалось.

– Сульярд, это ты?

Когда вспышка молнии придала объем силуэту, он уставился в открывшееся ему лицо.

– Достойный господин… – прохрипел Никлайс, но его уже стащили с постели.

Двое часовых проволокли его к двери. Обезумев от ужаса, Никлайс как-то умудрился подхватить с пола свою трость и со всей силы размахнулся. Трость хлыстом ударила по чьей-то щеке. Одно мгновение успев порадоваться своей меткости и потрясению на лице врага, он получил удар железной дубинкой.

Такой боли он никогда еще не испытывал. Нижняя губа треснула, как перезрелый плод. Все зубы задрожали в своих гнездах. От меднистого привкуса во рту взбунтовался желудок.

Часовой вновь поднял дубинку и нанес ему страшный удар по колену.

С криком «Пощады!» Никлайс вскинул руки, выронил трость. Кожаный сапог переломил ее пополам. Удары посыпались со всех сторон – по спине, по лицу. Он упал на циновки, слабыми звуками выражая покорность и раскаяние. Кругом разносили вдребезги его дом.

Из мастерской слышался звон бьющегося стекла. Его приборы! Ему никогда не накопить на новые!

– Прошу вас… – Кровь стекала у него по подбородку. – Достойные часовые, прошу вас, вы не понимаете. Этот труд…

Не слушая мольбы, они вытолкнули его в бурю. На Никлайсе была только ночная рубаха. Ноги его подогнулись, и пленника потащили, как мешок с мукой. Несколько ментцев, заработавшихся до ночи, показались из своих жилищ.

– Доктор Рооз, – окликнул один из них, – что случилось?

Никлайс захлебнулся воздухом.

– Кто это? – Его голос потерялся в раскате грома. – Муст, – глухо крикнул он, – Муст, помоги мне, лисоволосый дурень.

Ладонь зажала ему окровавленный рот. Теперь он услышал Сульярда, плачущего где-то в темноте.

– Никлайс!

Он поднял глаза, ожидая увидеть Муста, но в схватку бросилась Паная. Она растолкала часовых и встала над Никлайсом, подобно рыцарю Доблести.

– Если он арестован, – заговорила она, – где приказ от достойного правителя Хайсана?

Никлайс готов был расцеловать ее. Старший распорядитель стоял поодаль, наблюдая, как его часовые разносят дом.

– Вернись к себе, – не глядя, приказал он Панае.

– Ученый доктор Рооз заслуживает почтения. Если вы причините ему вред, великий князь Ментендона об этом узнает.

– У Рыжего князя здесь нет власти.

Паная расправила плечи. Никлайсу оставалось только благоговейно наблюдать, как женщина в ночных одеждах противостоит мужчине в доспехах.

– Ментцы, пока живут здесь, находятся под защитой вседостойного государя, – говорила она. – Что скажет он, услышав, что вы пролили кровь на Орисиме?

На это начальник шагнул к ней.

– Может быть, скажет, что я слишком милостив, – проговорил он глухим от презрения голосом, – потому что этот лжец укрывал в своем доме нарушителя границы.

Паная умолкла, и легко было заметить, как она потрясена.

– Паная, – шепнул ей Никлайс, когда начальник зашагал прочь, – я могу объяснить.

– Никлайс… – выдохнула она. – О Никлайс, ты нарушил Великий эдикт.

В лодыжке у него забилась боль.

– Куда они меня уведут?

Паная бросила опасливый взгляд в сторону оравшего на своих часовых начальника.

– К достойному правителю Хайсана. Они будут проверять тебя на красную болезнь, – зашептала она на ментском. И вдруг напряглась. – Ты к нему прикасался?

Никлайс отчаянно пытался вспомнить.

– Нет, – ответил он, – к обнаженной коже – нет.

– Обязательно скажи им об этом. Поклянись своим Святым, – сказала она. – Если тебя заподозрят в обмане, то всеми средствами постараются добиться истины.

– Пыткой? – На лице у него бусинами проступил пот. – Только не пытки! Ты ведь не о пытках говоришь?

– Довольно, – гаркнул распорядитель. – Уведите предателя!

И часовые потащили его, как тушу к колоде мясника.

– Мне нужен адвокат! – прокричал Никлайс. – Проклятье, должен же на этом забытом Святым острове найтись, чтоб его, адвокат! – Не добившись ответа, он отчаянно крикнул Панае: – Скажи Мусту, пусть починит мои приборы. Продолжайте работу!

Она только беспомощно глядела на него.

– И сохраните мои книги! Ради любви Святого, сбереги мои книги, Паная!

9

Запад

– Наверное, такие прогулки в Эрсире не в обычае? Мешает нестерпимая жара?

Они прогуливались по саду королевы. Раньше Эда в нем не бывала. Этот приятный уголок предназначался для Сабран, ее самых приближенных дам и Совета Добродетелей.

Дама Арбелла Гленн так и не встала с постели. Придворные шептались без умолку. Если она умрет, понадобится новая дама опочивальни. И другие высокородные камеристки заранее старались выказать перед Сабран свой ум и таланты.

Несомненно, потому-то Линора и рассердилась так, увидев, как Эда проявила свое искусство сказительницы. Боялась, что кто-то со стороны урежет ее шансы.

– Зимой – нет. А летом мы носим просторные шелковые одежды, которые защищают от зноя, – ответила Эда. – Я, когда жила в Румелабаре у его превосходительства, часто читала, сидя у пруда в его поместье. Дорожки там затенялись деревьями сладких лимонов, а воздух охлаждали фонтаны. Мирное было время.

По правде сказать, Эда всего раз побывала там. Детство она провела в обители.

– Понимаю. – Сабран держала в руках расписной веер. – А молилась ты Певцу Зари.

– Да, моя госпожа. В Доме Молчания.

Они прошли в уголок сада, где пышно цвели сливы. Двенадцать рыцарей-телохранителей следовали за ними в отдалении.

За последние несколько часов Эда увидела, что под наружным всезнанием королева Иниса скрывала весьма ограниченные представления о мире. Запертая в стенах своих дворцов, она познавала земли вне Иниса по деревянным глобусам, письмам послов и иноземных правителей. Сабран бегло говорила на ментском и хроти, и в истории стран Добродетели наставники ее просветили, но о прочем она знала не много. Эда чувствовала, какого труда стоило королеве удержаться от расспросов о Юге.

Эрсир не исповедовал Шести Добродетелей. Как и граничащие с ним земли Лазии, хоть эта страна и занимала важное место в легенде об основании Иниса.

Явившись к инисскому двору, Эда публично обратилась к Шести Добродетелям. Однажды весенним вечером она, стоя в королевском святилище, присягнула на верность дому Беретнет и получила шпоры и перевязь, причитавшиеся последователям Галиана. За это ей было обещано место в Халгалланте – небесном чертоге Святого. Она сказала святителю, что до прибытия в Инис держалась веры в Певца Зари, у которого в Эрсире было больше всего последователей. Никто в том не усомнился.

Эда никогда не веровала в Певца Зари. Эрсирка по крови, она родилась не в Эрсире и бывала в нем нечасто. Истинная ее вера была известна только в обители.

– Его превосходительство говорил мне, что твоя мать не из Эрсира, – припомнила Сабран.

– Нет. Она родилась в Лазии.

– Как ее звали?

– Зала.

– Я сочувствую твоей потере.

– Благодарю, моя госпожа, – отозвалась Эда. – Это было давно.

При всех различиях между ними обе знали, что значит потерять мать.

Когда часы на башне пробили одиннадцать, Сабран остановилась у своего птичника. Она открыла дверцу, и на запястье ей выпрыгнула крошечная зеленая птаха.

– Это птица из Лазии, – сказала Сабран. Солнце играло в изумрудах ее ожерелья. – Там родилась святая Дева, от которой идет мой род.

– Вы бывали в Лазии, королева? – спросила Эда.

– Нет. Я никогда не ступала ногой за пределы стран Добродетели.

Эда поймала себя на знакомой вспышке досады. Чистейшее лицемерие со стороны инисцев – вести свою главную легенду из Лазии и притом обзывать ее народ еретиками.

– Конечно, – сказала она вслух.

Сабран бросила на нее взгляд. Достала из мешочка на поясе и высыпала себе на ладонь несколько зернышек.

– В Инисе эту птичку называют любовником, – сказала она. Птаха у нее на запястье весело чирикала. – Они выбирают одного спутника на всю жизнь и узнают его песню даже много лет спустя. Вот почему птички любовники святы для рыцаря Верности. Они воплощают желанное для каждой души единение в супружестве.

– Я их хорошо знаю, – сказала Эда. Птичка клевала зерна. – На юге их называют персиколицыми пересмешниками.

– Персиколицыми?

– Персик – это сладкий оранжевый плод с косточкой внутри, моя госпожа. Он произрастает в Эрсире и кое-где на Востоке.

Сабран любовалась клюющей птичкой.

– Поговорим о Востоке, – предложила она, возвращая птицу на жердочку.

Солнце жарило, как печка, но королева как будто и не думала уйти под крышу. Они продолжали прогулку по дорожкам среди вишневых деревьев.

– Чувствуешь запах дыма, госпожа? – спросила Сабран. – В городе зажгли костры. Этим утром на площади Мариан сожгут двух певцов рока. Ты это одобряешь?

В Инисе числилось два рода еретиков. Немногие здесь и там держались древней веры Иниса, поклонялись природе, как делали их предки до основания дома Беретнет, когда рыцарство было еще юным, а страна жила под тенью Лесной хозяйки. Таких принуждали отречься или заключали в тюрьму.

Были и другие, пророчившие возвращение Безымянного. За последние два года такие певцы рока стекались в Инис из Искалина и, сколько успевали, проповедовали в городах. Таких по приказу герцогини Справедливости сжигали.

– Жестокая смерть, – сказала Эда.

– Они хотели бы видеть в огне весь Инис. Хотели бы, чтобы мы раскрыли объятия Безымянному, приняли его как бога. Дама Игрейн говорит, что мы должны поступать с нашими врагами так, как они хотели бы поступить с нами.

– И Святой тоже так говорит, королева? – сдержанно спросила Эда. – Я не так хорошо наставлена в Шести Добродетелях, как вы.

– Рыцарь Доблести велит защищать нашу веру.

– И все же вы приняли дар от Обрехта, князя Ментендонского, который торгует с Востоком. Он даже вручил вам восточные жемчужины, – заметила Эда. – Кое-кто мог бы сказать, что он поддерживает ересь своими деньгами.

Ей бы следовало прикусить язык. Сабран наградила собеседницу ледяным взглядом.

– Я не принадлежу к святителям, и не мое дело объяснять тебе тонкости Шести Добродетелей, – сказала она. – Если ты желаешь обсудить эти сложности, госпожа Дариан, советую поискать собеседников в другом месте. Например, в моей Невидимой башне, с прочими, кто сомневается в моем праве судить – исходящем, напомню, от самого Святого. – Сабран отвернулась от нее. – Доброго утра.

Она ушла в сопровождении своих рыцарей-телохранителей, оставив Эду одну под деревьями.

Когда королева скрылась из виду, Эда прошла через лужайку к фонтану и села на краю, проклиная себя. От жары она утратила рассудок.

Плеснув воды себе в лицо, Эда напилась из ладоней под взглядом статуи Карнелиан Первой, Цветка Аскалона и четвертой королевы рода Беретнет. Правящей династии Иниса скоро должно было исполниться тысяча шесть лет.

Эда закрыла глаза, позволив струйкам воды стекать по шее. Она восемь лет провела при дворе Сабран Девятой. И за все это время ни словом не позволила себе уколоть ее. А теперь стала подобна ехидне, не способной удержать язык свой за зубами. Что-то подмывало ее нарочно задевать инисскую королеву.

Это «что-то» надо было вырубить с корнем, не то при этом дворе ее проглотят и не заметят.

Все ее дела в тот день проходили как в тумане. В теплую погоду еще труднее было исполнять поручения. Даже Линора притихла, ее золотые волосы увлажнил пот, а Розлайн Венц целый день все яростнее обмахивалась веером.

После ужина Эда с другими женщинами пришла на молитву в святилище Добродетелей. Королева-мать приказала вставить в его окна синее стекло, от которого зал казался подводным храмом.

В святилище стояла одна статуя по правую сторону от алтаря. Галиан, сложивший ладони на рукояти Аскалона.

Слева осталось только подножие в память о женщине, которую в Инисе помнили как королеву Клеолинду или Деву.

Инисцы не сохранили записей о наружности Клеолинды. Все изображения, если и существовали, были уничтожены после ее смерти, и ни один инисский скульптор даже не пытался создать подобие первой королевы рода Беретнет. Многие объясняли это тем, что король Галиан не мог видеть образа женщины, ушедшей от него с ложа роженицы.

Даже в обители сохранились лишь немногие рассказы о Матери. Так многое было уничтожено или утрачено.

И пока другие молились, молилась и Эда:

«Мать, молю тебя, направь меня в этой стране Обманщика. Мать, взываю к тебе, позволь мне держаться с достоинством в присутствии этой женщины, притязающей на родство с тобой, ведь я клялась ее охранять. Мать, умоляю, дай мне отвагу, достойную моего плаща».

Сабран поднялась и коснулась рукой статуи своего предка. Когда она со своими дамами выходила из святилища, Эда заметила среди фрейлин Трюд. Та смотрела прямо перед собой, но сложенные руки были сжаты чуть сильнее, чем принято.

Когда легла ночь и все ее обязанности в Королевской башне были исполнены, Эда спустилась по тайной лестнице к причалу, на который выгружали с барж доставленные из города товары, и стала ждать в нише с колодцем.

Трюд утт Зидюр пришла в плаще с капюшоном.

– Мне запрещено после наступления темноты выходить из «сундучка» без сопровождения. – Трюд убрала под капюшон выбившийся рыжий локон. – Если дама Олива заметит, что меня нет…

– Ты не раз встречалась с любовником, сударыня, и, надо думать, – добавила Эда, – без сопровождения.

Темные глаза смотрели на нее из-под головного убора.

– Чего ты хочешь?

– Хочу знать, что задумали вы с Сульярдом. В письмах упоминается какое-то «предприятие».

– Это не твоя забота.

– Так позволь мне порассуждать. Того, что я видела, довольно, чтобы понять, как ты интересовалась Востоком. Думается мне, вы с Сульярдом решили вместе пересечь Бездну с какой-то дурной целью, но он отправился без тебя. Я ошибаюсь?

– Ошибаешься. Если уж ты влезла в это дело, так знай правду, – едва ли не со скукой проговорила Трюд. – Триам отправился в Млечную лагуну. Мы решили жить как супруги там, где ни королева Сабран, ни мой отец не сумеют разрушить наш брак.

– Не лги мне, сударыня. При дворе ты показываешь лик невинности, но, я думаю, у тебя есть и другой.

Причальные ворота открылись. Девушки забились в глубину ниши, пережидая, пока пройдет насвистывающий стражник с факелом. Он ушел вверх по лестнице, не заметив женщин.

– Мне нужно вернуться в девичью, – еле слышно выдохнула Трюд. – Мне еще надо найти шестнадцать цукатов для этой мерзкой птицы. Он развоняется, если я слишком задержусь.

– Тогда говори, что вы с Сульярдом затевали?

– А если не скажу? – со смешком возразила Трюд. – Что ты тогда будешь делать, госпожа Дариан?

– Возможно, сообщу главному секретарю, что подозреваю тебя в заговоре против ее величества. Не забывай, детка, у меня твои письма. А могут, – добавила Эда, – найтись и другие средства тебя разговорить.

Трюд настороженно смотрела на нее.

– Не подобают такие речи придворной даме, – сказала она тихо. – Кто ты? Отчего так интересуешься тайнами инисского двора? – На лице девушки внезапно мелькнула подозрительность. – Или ты из осведомителей Комба? Я слышала, что он не брезгует самыми подлыми шпионами.

– С тебя довольно знать, что я считаю своим делом защиту ее величества.

– Ты камеристка, а не рыцарь-телохранитель. Тебе мало дела – менять простыни?

Эда шагнула к ней ближе. Она на полголовы возвышалась над Трюд, рука которой уже потянулась к кинжалу на поясе.

– Быть может, я и не рыцарь, – сказала Эда, – но, прибыв к этому двору, я поклялась защищать королеву Сабран от врагов.

– И я так же клялась, – горячо ответила Трюд. – Я ей не враг – как и люди Востока. Они не меньше нашего ненавидят Безымянного. Благородные создания, которым они поклоняются, ни в чем не подобны змеям. – Трюд подтянулась, став выше ростом. – Драконье племя пробуждается, Эда. Скоро они восстанут – Безымянный и его слуги, – и гнев их будет ужасен. И в сражении с ними нам нужна будет помощь. Помощь с Востока.

Эду пробрал озноб.

– Ты задумала военный союз с Востоком, – пробормотала она. – Задумала призвать их змеев как подмогу против пробуждающихся западников. – (Трюд все смотрела на нее блестящими глазами.) – Дура. Упрямая дура. Когда королева узнает, что ты связалась со змеями…

– Они – не змеи! Они драконы, а это добрейшие создания. Я видела картинки, читала о них в книгах.

– В восточных книгах!

– Да! Их драконы – от воды и воздуха, а не от огня. Мы так давно разошлись с Востоком, что забыли об этой разнице. – Заметив недоверие во взгляде Эды, Трюд попробовала зайти с другой стороны. – Ты тоже чужестранка в этой стране, так послушай меня. Что, если инисцы заблуждаются и не непрерывность рода Беретнет сдерживает мощь Безымянного?

– Дитя, что ты лепечешь?

– Ты сама знаешь: что-то меняется. Драконье племя просыпается. Искалин отпал от Добродетели – и это только начало. – Она понизила голос. – Безымянный возвращается. И я думаю, что он вернется скоро.

Эда на миг онемела.

«Что, если не непрерывность рода Беретнет сдерживает мощь Безымянного?»

Как эта девица из страны Добродетели додумалась до столь еретической мысли?

Конечно, она вполне может оказаться права. И настоятельница говорила об этом Эде, когда, отправляя в Инис, объясняла, почему считает нужным послать одну из сестер для охраны королевы Сабран.

«Возможно, дом Беретнет и его потомство защищают нас от Безымянного, а возможно, и нет. Доказательств нет в обоих случаях. Так же как нет доказательств в пользу происхождения королев Беретнет от Матери. Если это так, их кровь священна и ее до́лжно защищать. – Эда и сейчас видела настоятельницу яснее весенней воды. – В этом и беда с легендами, дитя. Невозможно взвесить, сколько в них истины».

Потому Эду и послали в Инис. Защищать Сабран на случай, если мифы не лгут и ее наследница предотвратит пробуждение врага.

– И вы решили подготовить нас к его… второму пришествию, – с деланой насмешкой проговорила Эда.

Трюд вздернула подбородок.

– Да! На Востоке рядом с людьми живет множество драконов. Они не подчиняются Безымянному, – сказала она. – Когда он вернется, нам для победы над ним понадобятся восточные драконы. Мы должны вместе предотвратить повторение Горя Веков. Мы с Триамом не допустим гибели рода человеческого. Может, мы малы и молоды, но за свою веру мы потрясем мир.

Права она или нет, но убежденность горела в этой девушке факелом.

– Откуда такая уверенность, что Безымянный придет? – спросила Эда. – Разве дети стран Добродетели не рождаются с верой, что королева Сабран сковывает его цепями?

Трюд выпрямилась.

– Я люблю королеву Сабран, – сказала она, – но только незрелое дитя верит на слово любым сказкам. В Инисе верят слепо, а у нас, в Ментендоне, ценят доказательства.

– И у тебя есть доказательства возвращения Безымянного? Или одни догадки?

– Не догадки. Гипотезы.

– Каковы бы ни были твои гипотезы, твой замысел еретичен.

– Не тебе говорить мне о ереси, – огрызнулась Трюд. – Не ты ли поклонялась Певцу Зари?

– Мы здесь не о моей вере говорим. – Эда помолчала. – Итак, Сульярд сбежал. Бросился на Восток, лелея безумный замысел союза для спасения королевы без ее ведома. – Эда присела на кромку колодца. – Твой любовник погибнет.

– Нет. Сейкинцы выслушают…

– Он – не официальный посол Иниса. С чего бы они стали слушать?

– Триам их убедит. Он, как никто, умеет высказать душу. А убедившись в истинности угрозы, правители Востока обратятся к Сабран. И она увидит, что союз необходим.

Девочку ослепила страсть. Сульярда казнят, стоит ему ступить на землю Востока, а Сабран скорее отрежет себе нос, чем заключит союз со змеелюбами, даже если бы ее удалось убедить, что Безымянный может восстать, пока она дышит.

– Север слаб, – рубила свое Трюд, – а Юг слишком горд, чтобы иметь дело со странами Добродетели. – Щеки ее разгорелись, соперничая с пламенем волос. – Ты смеешь осуждать меня за то, что я искала помощи?

Эда заглянула ей в глаза.

– Ты, пожалуй, воображаешь, что одна стремишься спасти мир, – сказала она, – но ты и понятия не имеешь, на чем стоишь. Как и все вы. – Видя, как сошлись брови Трюд, она продолжала: – Сульярд обратился к тебе за помощью. Чем ты помогла его побегу? Какие составила планы?

Трюд молчала.

– Если ты хоть чем-то ему помогла, это была измена.

– Ни слова больше не скажу. – Трюд отстранилась от нее. – Ступай к даме Оливе, если хочешь. Только сперва объясни ей, что ты делала в девичьей.

Она хотела уйти, но Эда поймала ее за запястье:

– В книге ты записала имя. «Никлайс». Думаю, ты имела в виду Никлайса Рооза, анатома. – Трюд замотала головой, но в ее глазах Эда увидела признание. – При чем тут Рооз?

Ответить Трюд не успела, потому что налетел ветер.

Вздрогнула каждая ветвь на каждом дереве. Смолкли все птицы в птичнике. Все замерло. Отпустив Трюд, Эда выступила из ниши.

В городе палили пушки. Щелкали, как каштаны на огне, мушкеты. За спиной у Эды замерла у колодца Трюд.

– Что это? – спросила она.

Эда вздохнула, чувствуя, как стучит кровь. В пальцах и ладонях звенело. Давно она не ощущала этого в своем теле. Впервые за многие годы в ней воспламенился сиден.

Что-то близилось. То, что продвинулось так далеко, должно было прорвать береговую оборону. Или уничтожить ее.

Вспышка, подобная солнцу, прорвала облака, опалила жаром глаза и губы, и над внешней стеной дворца пронесся змей. Он сжег лучников и мушкетеров, в щепки разбил ряд катапульт. Трюд осела на землю.

Эда по одному только размеру узнала его. Высший западник. Чудовище от клыков до плети хвоста, ощетинившейся смертоносными шипами. Покрытое боевыми шрамами брюхо было бурым, как ржавчина, а остальная туша черна, как смола. Выпущенные со сторожевых башен стрелы скользили по его чешуе.

Стрелы были бессильны. И мушкеты. Это ведь не просто один из змеев, даже не просто высший западник. Этого создания не видел на своем веку никто из ныне живущих, но имя его Эда знала.

Фиридел.

Он, называвший себя правым крылом Безымянного. Фиридел, вскормивший и возглавивший драконье воинство, чтобы в Горе Веков поставить на колени род человеческий.

Он проснулся.

Зверь кружил над Аскалонским дворцом, его тень ложилась на сады и лужайки. Эде стало дурно, кровь у нее горела: запах чудовища воспламенил сиден в ее жилах.

Длинный лук, спрятанный в ее комнате, был недоступен. Годы без событий притупили ее бдительность.

Фиридел опустился на Невидимую башню. Его хвост обвил стены змеиными витками, а когти нашли опору на шпиле. Посыпавшаяся вниз черепица заставила разбежаться стоявших внизу.

Голову его венчали два беспощадных рога. Глаза пылали из темноты колодцами магмы.

– Королева Сабран.

Небо отозвалось на его голос. Должно быть, эти слова услышала половина Аскалона.

– Семя Защитницы. – С башни посыпались новые осколки камня. Стрелы отскакивали от его брони. – Выходи, предстань пред своим древним врагом или смотри, как будет гореть твой город.

Сабран не ответит на этот вызов. Кто-нибудь ее удержит. Совет Добродетелей вышлет представителя для переговоров.

Фиридел оскалил блестевшие металлом зубы. Эде не был виден верхний балкон высокой Алебастровой башни, но ее обострившийся слух различил второй голос.

– Я здесь, чудовище.

Эда похолодела.

Дура! Круглая дура! Показавшись, Сабран подписала себе смертный приговор.

Из всех окон звенели крики. Слуги и придворные высовывались наружу, чтобы увидеть обосновавшееся среди них зло. Другие беспорядочной толпой бежали из дворцовых ворот. Эда кинулась к лестнице.

– Так ты проснулся, Фиридел, – пренебрежительно проговорила Сабран. – Чего ты хочешь от меня?

– Я явился предупредить тебя, королева Инисская. Близится время выбирать, на какой ты стороне. – Шипение змея покрыло кожу Эды мурашками. – Мое племя зашевелилось в пещерах. Мой брат Камот уже встал на крыло, и скоро за ним последует сестра Гелвеза. Еще до исхода этого года пробудятся все наши сторонники. Драконье войско возродится.

– Будь проклят с твоими предупреждениями! – ударила в ответ Сабран. – Я не боюсь тебя, ящерица. Твои угрозы невесомы, как дым.

Их слова отдавались в голове Эды грохотом грома. Исходящие от Фиридела миазмы жерновами перемалывали все ее чувства.

– Мой повелитель шевелится в Бездне, – мелькая языком, говорил змей. – Тысячелетие на исходе. Твой род был величайшим нашим врагом прежде, Сабран Беретнет, в дни, что вы зовете Горем Веков.

– Тогда моя праматерь показала вам, чего стоят инисцы, а теперь покажу я, – отрезала Сабран. – Ты говоришь о тысячелетии, змей. Что за ложь несет твой раздвоенный язык?

В ее голосе звенела обнаженная сталь.

– Это ты скоро изведаешь сама. – Змей вытянул шею, приблизив голову к другой башне. – Один раз я предлагаю тебе присягнуть на верность моему повелителю и назвать себя плотской королевой Иниса. – В его глазах ревело пламя. – Иди же ныне за мной. Отдайся. Сделай верный выбор, как сделал его Искалин. Воспротивься – и ты сгоришь.

Эда взглянула на часовую башню. До лука ей не добраться, но оставалось другое.

– Твоя ложь не найдет опоры в сердцах инисцев. Я – не Сигосо. Мой народ знает, что твоему повелителю не проснуться, пока жива кровь Святого. И если ты ждешь, что я когда-нибудь назову эту страну драконьим королевством, тебя ждет горькое разочарование, червь.

– Ты уверяешь, что страну защищает твоя кровь, – произнес Фиридел, – и, однако, ты решилась выйти ко мне. – В темноте его пасти краснели раскаленные зубы. – Или ты не страшишься моего пламени?

– Святой защитит меня.

Даже самый опьяненный верой дурень не поверил бы, что рыцарь Галиан Беретнет протянет руку из своего небесного чертога, чтобы защитить от этого пламенеющего брюха.

– Ты говоришь с тем, кому известно, как слаба плоть. В первый день Горя я сразил Сабран Честолюбивую. Твой Святой, – Фиридел выпустил клуб дыма, – ее не спас. Склонись передо мной – и я избавлю тебя от такого конца. Откажись – и ты теперь же разделишь ее судьбу.

Если Сабран и ответила, Эда не слыхала. Ветер свистел в ее ушах, когда она ворвалась в сад Солнечных Часов. Лучники пускали в змея стрелу за стрелой, но ни одна не пробила его чешуи.

Сабран станет дразнить Фиридела, пока он ее не спалит. Тупица, как видно, взаправду верит в защиту своего жалкого Святого.

Эда промчалась мимо Алебастровой башни. Сверху дождем сыпались обломки, перед ней упал мертвым один из стражей. Проклиная тяжесть своих юбок, она добежала до королевской библиотеки, распахнула дверь и, виляя между полками, отыскала вход в часовую башню.

Она сбросила плащ, расстегнула пояс. Вверх по винтовой лестнице, все выше и выше.

За стеной Фиридел все насмехался над Сабран. Эда остановилась на колокольне, где в арки окон с воем врывался ветер, и окинула взглядом небывалое зрелище.

Королева Иниса стояла на верхнем балконе Алебастровой башни. Та возвышалась недалеко к северо-востоку от Невидимой башни, на которой готовился убивать Фиридел. Змей против королевы. В ее руке был церемониальный меч, представлявший Истинный Меч Аскалон.

Бессильное оружие.

– Покинь этот город, никому не причиняя вреда, – выкрикнула Сабран, – или, клянусь кровью Святого, которая во мне, ты познаешь поражение страшнее всех, какие наносил род Беретнет твоему племени. – Фиридел снова оскалился, но Сабран отважилась и на следующий шаг. – Прежде чем покинуть этот мир, я увижу твой род поверженным, навеки замурованным в горных пропастях.

Фиридел вздыбился и расправил крылья. Против этого левиафана королева Инисская казалась меньше куклы.

И все же она не отступила.

В глазах змея горела жажда крови. Они разгорелись так же жарко, как огонь в его брюхе. Эда поняла, что на решение у нее остался один миг.

Ветряной щит. Другого выбора не было. Такие защиты расходовали много сидена, а у нее так мало осталось, но, может быть, если она отдаст все до последнего, это спасет Сабран.

Эда протянула руки к Алебастровой башне, выбросила свой сиден наружу и обвила им инисскую королеву.

Едва Фиридел дал волю своему пламени, Эда сорвала цепи с дремавшей в ней силы. Пламя столкнулось с древним камнем. Сабран скрылась в дыму и вспышке. Эда смутно отметила появление ворвавшейся на колокольню Трюд, но скрываться было поздно.

Все ее чувства сомкнулись на Сабран. Она ощущала, как натягиваются защитные пряди, окружившие королеву, как огонь борется с ними за власть, и боль пронизывала ее тело, из которого созданная защита вытягивала остатки сидена. Пот насквозь промочил корсет. Выброшенные вперед руки тряслись от усилия.

Когда Фиридел сомкнул челюсти, упала тишина. Черные клубы, медленно расходясь, вились вокруг башни. Эда ждала с готовым лопнуть, как барабан, сердцем, пока не увидела в дыму маленькую фигурку.

Сабран Беретнет осталась невредима.

– Теперь моя очередь предупреждать. Предупреждаю именем моего предка, – задыхаясь, проговорила она, – что, если ты пойдешь войной на страны Добродетели, его священная кровь потушит твой огонь. И навсегда.

Фиридел не замечал ее. Сейчас его занимало иное. Он смотрел на почерневший камень и чистый круг, в котором стояла Сабран.

Безупречный круг.

Ноздри его полыхнули. Зрачки сошлись в узкие щели. Он не в первый раз видел щит. Эда застыла статуей, пока его жестокий взгляд искал ее, и Сабран тоже стояла неподвижно. Когда взгляд змея упал на колокольню, он раздул ноздри, и Эда поняла, что враг уловил ее запах. Она выступила из тени и встала под часовым циферблатом.

Фиридел показал зубы. Все шипы на его спине вздыбились, протяжное шипение сорвалось с языка. Эда, выдержав его взгляд, потянула из ножен кинжал и через разделявшую их пустоту нацелила на него острие.

– Я здесь, – тихо сказала она. – Я здесь.

Высший западник ответил ей гневным ревом. Толкнувшись задними лапами, он сорвался с Невидимой башни, сбив этим движением кусок шпиля и большую часть восточной стены. Эда отскочила за колонну, когда огненный шар разбился о часовую башню.

Барабанные удары крыльев затихли вдали. Эда снова вышла к балюстраде. Сабран все стояла на балконе в светлом кругу камня. Меч выпал из ее руки. Она не глядела на часовую башню и не замечала взгляда Эды. Когда к ней выбежал Комб, королева упала ему на руки, и он унес ее в глубину Алебастровой башни.

– Что ты сделала? – прозвучал за спиной у Эды дрожащий голос. – Я видела. Что это ты сделала?

Эда опустилась на пол колокольни. Голова моталась, ее била крупная дрожь.

Сила крови иссякла. Кости казались пустыми, с тела будто содрали кожу. Ей нужно было дерево, хотя бы вкус его плода на языке. Апельсиновое дерево спасло бы ее.

– Ты ведьма! – Трюд, бледная как пепел, пятилась от нее. – Ведьма! Ты колдовала. Я видела…

– Ты ничего не видела.

– Это была аэромантия, – шептала Трюд. – Теперь я знаю твою тайну, и воняет она похуже моей. Посмотрим, достанешь ли ты Триама с костра.

Трюд кинулась к лестнице. Эда метнула свой нож.

Даже в таком состоянии она не промахнулась. Трюд, придушенно ахнув, замерла, приколотая к дверному косяку за край плаща. Освободиться не успела, потому что Эда уже стояла перед ней.

– Мой долг – разить слуг Безымянного. Убиваю я также и тех, кто угрожает дому Беретнет, – проговорила она. – Если ты задумала обвинить меня в колдовстве перед Советом Добродетелей, советую поискать доказательств – и поспеши, пока я не сделала куколок, твою и твоего любовника, и не пронзила им сердца. Ты думаешь, если Триам Сульярд на Востоке, я до него не дотянусь?

Трюд с трудом втягивала воздух сквозь зубы.

– Тронь его хоть пальцем, – прошептала она, – и я увижу, как ты горишь на площади Мариан.

– Огонь не имеет надо мной власти.

Эда выдернула нож. Трюд сползла по стене, едва дыша и зажимая рукой горло.

Эда отвернулась к двери. Она часто и тяжело дышала, в ушах у нее стоял звон.

Она сумела сделать еще шаг и упала.

10

Восток

Гинура оказалась не совсем такой, как представлялось Тани. Четырнадцать лет она на все лады рисовала себе столицу. Вдохновленное рассказами ученых наставников воображение вплетало в грезы замки, чайные домики, прогулочные лодки.

Воображение ее не обмануло. Храмы были больше всех, виденных на мысе Хайсан, улицы блестели, как песок на солнце, по каналам плыли цветочные лепестки. И все же где больше народу – там больше шума и толкотни. Воздух был густым от дыма жаровен. Волы тянули телеги с товаром, между зданиями пробегали или скакали верхом гонцы, бродячие собаки подбирали объедки, а здесь и там орали в толпе пьяные.

И в какой толпе! Тани считала мыс Хайсан многолюдным, но в Гинуре теснились сотни тысяч народу, и она впервые в жизни осознала, как мало знает мир.

Паланкины уносили учеников в глубину города. Листопадные деревья оказались яркими, как в слышанных Тани рассказах, и маслянисто желтели летней листвой, а уличные музыканты восхитили бы Сузу. Тани высмотрела на крышах двух снежных обезьян. Торговцы воспевали шелка, жесть и морской виноград с северного побережья.

Люди отворачивали лица от проплывающих вдоль каналов и по мостам паланкинов, словно недостойны были взглянуть на морскую стражу. Были среди них рыболюди: этим презрительным прозвищем простолюдины мыса Хайсан наградили придворных щеголей, одевавшихся так, словно они только что вышли из моря. По слухам, кое-кто даже соскребал чешую с радужных рыб, чтобы зачесать ее себе в волосы.

При виде Гинурского замка у Тани захватило дух. Крыши цвета выбеленного солнцем коралла, стены – как раковина каракатицы. Он строился по подобию дворца Множества Жемчужин, куда каждый год удалялись для спячки сейкинские драконы: говорили, что он стоит мостом между морем и небесами.

Когда-то драконы были в полной силе и не нуждались в сезоне покоя.

Процессия остановилась перед гинурской военной школой, где предстоял последний отбор морских стражей. Это было старейшее и самое уважаемое учебное заведение своего рода: в нем жили и продолжали совершенствоваться в военном искусстве новобранцы. Здесь Тани предстояло показать себя достойной клана Мидучи. Здесь ей придется проявить искусство, которое она оттачивала с детских лет.

Над головами раскатился гром. Когда Тани выходила из паланкина, занемевшие от долгого сидения ноги подогнулись. Туроза засмеялся, но слуга подхватил девушку:

– Я вас держу, достойная госпожа.

– Спасибо, – сказала Тани.

Видя, что она удержится сама, слуга развернул над ней зонтик.

Первые капли дождя промочили ей сапоги по пути к воротам; Тани вместе с другими упивалась величием их серебряной отделки и выбеленного морем дерева. Под карнизом, словно укрывшись от бури, теснились резные изваяния великих воинов сейкинской истории. Тани высмотрела среди них вечнодостойную государыню Думаи и первого государя. Героев своего детства.

В зале, где они сняли сапоги, новичков ждала женщина. Ее волосы были уложены в гладкую прическу.

– Добро пожаловать в Гинуру, – ровно проговорила она. – Утро отводится вам, чтобы умыться и отдохнуть в своих комнатах. В полдень начнутся водяные испытания. В этот раз на вас будет смотреть достойный морской начальник и те, кто может стать вашими родичами.

Клан Мидучи! Тани внутренне затрепетала.

Женщина провела их в глубину школы, через двор, по крытым галереям. Каждому из морских стражей отвели маленькую комнату. Тани попала наверх вместе с тремя другими первыми учениками. Окно выходило во двор, где бурлил под ливнем бассейн с рыбками.

Ее дорожная одежда воняла. Последний раз в придорожной гостинице останавливались три дня назад.

За загородкой обнаружилась кипарисовая ванна. Воду покрывала пленка благовоний и лепестки. Укрывшись распущенными волосами, Тани погрузилась в воду и вернулась мыслями на мыс Хайсан. К Сузе.

С ней все будет хорошо. Суза, как кошка, всегда приземлялась на лапы. Когда они были помладше и Тани чаще выбиралась в город, подружка воровала для нее поджаренные корневища лотоса и соленые сливы, а если ее замечали, лисичкой юркала прочь. Укрывшись в каком-нибудь уголке и до отвала набив животы, девочки смеялись до упаду. Тани всего раз видела Сузу испуганной – при первой их встрече.

Зима тогда выдалась долгая и суровая. Однажды морозным вечером Тани упросила собравшегося за дровами наставника взять ее на хайсанский рынок. Пока наставник торговался, Тани отошла, чтобы погреть руки над миской горячих углей.

Тогда она и услышала хохот и зовущий на помощь срывающийся голос. В соседнем переулке уличные мальчишки валяли по снегу девочку. Тани с криком обнажила свой деревянный меч. Она и в одиннадцать лет умела с ним обращаться.

Мальчишки мыса Хайсан были закаленными бойцами. Один, целя в глаз, ткнул своим клинком ей в скулу, оставив на ней шрам в форме рыболовного крючка.

Они колотили Сузу – изголодавшуюся сироту – за то, что она съела кусок мяса с алтаря. Распугав мальчишек, Тани обратилась за помощью к своему наставнику. Десятилетней Сузе поздно было начинать обучение на стража, но ее скоро удочерил мягкосердечный хозяин гостиницы. С тех пор они с Тани дружили. В шутку говорили, что они могли бы быть сестрами, ведь Суза тоже не знала своих родителей.

«Морские сестрички, – сказала как-то Суза. – Две жемчужинки из одной раковины».

Тани вылезла из ванны.

Как она изменилась с того снежного дня! Случись это сегодня, она могла бы решить, что ученице морской стражи не пристало связываться с уличными сорванцами. И возможно, сочла бы, что девочка заслужила побои за кражу приношения у божества. С некоторого времени она начала понимать, какой счастливый случай подарил ей надежду попасть в драконьи всадники. Тогда-то ее сердце и стало покрываться жесткой коркой, как днище корабля – ракушками.

И все же в ней оставалось кое-что от маленькой Тани. Та часть ее и спрятала вышедшего из моря человека.

Если она оплошает в первый день, второй попытки не будет. Тани вытерлась полотенцем, вдела руки в лежавшую на кровати простую рубаху и уснула.

Когда проснулась, за окном еще висел дождевой туман, но сквозь тучи пробивались лучи бледного света. Кожа у нее высохла, спокойствие и ясность вернулись в мысли.

Вскоре появились слуги. Тани с детства одевалась сама, но у нее хватило благоразумия не противиться их помощи.

Первое испытание проходило в павильоне посреди двора. Там ждал их морской начальник. Морские стражники расселись на расставленных ярусами деревянных скамьях. Драконы были уже здесь, следили за собравшимися с крыш. Тани постаралась не глазеть на них.

– Приветствую вас на первом из водяных испытаний. Вы много дней провели в дороге, но у стражи Бурного Моря мало бывает времени на отдых, – крикнул им морской начальник. – Сегодня вы покажете свое обращение с алебардами. Пусть начнут два ученика, о которых ученые наставники отзывались с наибольшей похвалой. Достойная Онрен из Восточного дома и достойная Тани из Южного дома – посмотрим, кто из вас возьмет верх.

Тани поднялась. Когда она ступила с нижнего ряда на плиты пола, ей подали алебарду – легкое древковое оружие с рукоятью из белого дуба и изогнутым стальным клинком на конце. Сняв лакированный чехол ножен, она погладила клинок пальцем.

В Южном доме и клинки были деревянными. Теперь ей наконец дали в руки сталь. Когда и Онрен получила оружие, девушки шагнули друг к другу.

Онрен широко улыбалась. Тани стерла с лица всякое выражение, хотя ладони у нее стали влажными. Сердце билось пойманной бабочкой.

«Вода в тебе холодна, – сказал ей однажды наставник. – Взяв в руки оружие, ты становишься безликим призраком. Ты ничего не выдаешь».

Они поклонились. Спокойствие разлилось в ее душе, как ложится тишина в сумерках.

– Начинайте, – сказал морской начальник.

Онрен одним прыжком сократила разделявшее их расстояние. Тани двумя руками крутнула алебарду, и клинки столкнулись. Онрен испустила крик – громкий крик.

Тани не издала ни звука.

Онрен разомкнула клинки и шагнула назад, нацелив алебарду в грудь Тани. Та выжидала следующего ее движения. Онрен наверняка не зря назвали первой ученицей Восточного дома.

Словно подслушав ее мысли, противница принялась вращать алебарду, прокручивая ее за спиной, через плечо и из руки в руку. Она двигалась как горная кошка, гибкая и смертоносная. Тани, следя за ней, крепче сжала древко.

Онрен предпочитала одну сторону. Она избегала опираться всем весом на левое колено. Тани вспомнила, что в детстве ее лягнула в ногу лошадь.

Тани шагнула вперед, высоко занося алебарду. Онрен двинулась ей навстречу. Обе ускорили движение. Один, два, три раза ударились клинки. Онрен при каждом ударе невнятно, но угрожающе вскрикивала. Тани отвечала молчанием.

Четыре, пять, шесть. Тани била сверху и снизу, не только клинком, но и древком.

Семь, восемь, девять.

Встречая падавший сверху вниз удар, она провернула алебарду, отбив оружие противницы и оставив ее без защиты. Онрен едва успела встретить ее следующий удар, зато, когда снова замахнулась, над ухом Тани просвистел ветер. Вскинув руку к голове, она ожидала увидеть на пальцах кровь, но они остались чистыми.

Заминка обошлась ей дорого. Онрен обрушила на Тани вихрь размашистых ударов, дав волю своей немалой силе. Они сражались за честь, за славу, за мечты, которые питали с малолетства. Тани стиснула зубы, вращая алебардой, пот промочил ей рубаху, волосы липли к шее. Кто-то из драконов фыркнул.

От этого напоминания об их присутствии Тани преисполнилась решимости. Для победы в этой схватке ей придется принять удар.

Она позволила Онрен отбить в сторону свою державшую древко руку, оставив синяк на плече. Боль проникла глубоко. Онрен нацелила свое оружие как острогу. Тани отскочила, далеко уклонившись в сторону, и, когда Онрен занесла руку для решающего удара, перекатилась и со всей силы ударила по ее слабому колену. Древко щелкнуло по кости.

Онрен, задохнувшись, повалилась на мокрые плиты. У нее подломилось колено. Не дав противнице подняться, Тани чиркнула лезвием ей по плечу.

– Вставай! – воскликнул морской начальник. – Хорошая схватка. Тани из Южного дома, победа за тобой.

Зрители забили в ладоши. Тани отдала слуге оружие и протянула руку Онрен:

– Я сделала тебе больно?

Онрен не отказалась от ее помощи.

– Ну, – отдуваясь, ответила она, – по-моему, ты мне сломала коленную чашечку.

Сзади на них налетело облачко соленого ветра. Зеленая лакустринка улыбалась Тани с крыши, обнажив в усмешке все зубы. И Тани впервые улыбнулась в ответ.

Она, как издалека, услышала, что Онрен говорит что-то еще.

– Прости. – Голова у нее кружилась от радости. – Что ты сказала?

– Просто заметила, что и за таким нежным личиком может скрываться яростный воин. – Они поклонились друг другу, а потом Онрен кивнула на ряды, где еще рукоплескали ученики. – Присмотрись к Турозе. Он знает, что его ждет бой.

Тани проследила за ее взглядом. Туроза никогда еще не выглядел таким злым – и таким решительным.

11

Запад

– Вот. – Эстина Мелаго обвела рукой земли перед ними. – Наслаждайтесь видом искалинского драконьего нужника.

– Нет уж, спасибо. – Кит приложился к переходившей из рук в руки бутылке. – По мне, пусть лучше смерть станет для меня сюрпризом.

Лот смотрел в подзорную трубу. Даже сегодня, через день после встречи с высшим западником, руки его подрагивали.

Фиридел. Правое крыло Безымянного. Верховный вождь драконьего воинства. Если пробудился он, – конечно, и других западников недолго ждать. А в них черпали силу другие змеи. Если погибал высший западник, выгорал и огонь в происходивших от него вивернах.

Сам Безымянный вернуться не мог – не мог, пока стоит дом Беретнет, – но и без него его слуги способны опустошить землю. Тому свидетельство – Горе Веков.

Для их пробуждения должна быть причина. Они впали в спячку в конце Горя Веков, в ту ночь, когда небо пересекла комета. Ученые веками гадали, когда и по какой причине они могут пробудиться, но ответа никто не нашел. Мало-помалу все поверили, что этого не случится никогда. Что змеи обратились в живые окаменелости.

Лот обратил внимание на зрелище, которое открывала ему подзорная труба. Луна наполовину прикрыла свой глаз, и они плыли по водам, темным, как его мысли. Виднелось только гнездо огоньков на месте Перунты. Города, полного драконьей чумы.

Эта болезнь впервые пришла от Безымянного, чье дыхание, как говорили, несло в себе медленный яд. Высшие западники принесли с собой новую, более страшную ее вспышку. Они и виверны распространяли чуму, как крысы разносят мор. После окончания Горя Веков болезнь оставалась лишь в отдельных очагах, но ее признаки Лот изучил по книгам.

Начиналось с покраснения ладоней. Потом выступала чешуйчатая сыпь. Она расползалась по телу, и пораженный болезнью начинал испытывать боль в суставах; его мучили лихорадка и видения. Несчастных, которым доводилось пережить эту стадию, охватывал пожар в крови. Тогда они делались опаснее всего: если их не удерживать, носились с воплями, словно охваченные огнем, и каждый, чьей кожи они касались, тоже заболевал. Обычно такие умирали в считаные дни, хотя известны были и прожившие дольше.

От этой чумы не было лекарства. И никакой защиты.

Лот резко сложил трубу и отдал ее Мелаго.

– Ну вот, как видно, и все, – сказал он.

– Не теряй надежды, благородный Артелот. – Взгляд ее был устремлен вдаль. – Не думаю, что вы найдете драконью чуму при дворе. В тяжелые времена больше всего страдают те, кого вы зовете простолюдинами.

Плам и Харло вышли на нос – в руке капитан держал глиняную трубку.

– Да-да, господа мои, – заговорил он. – Мы были счастливы вашим обществом, но ничто не длится вечно.

Кит наконец осознал, что им грозило. То ли опьянев от вина, то ли обезумев, он умоляюще сложил руки:

– Капитан Харло, возьми нас в свою команду! – Его глаза лихорадочно блестели. – Сейтону не обязательно об этом знать. Наши семьи богаты.

– Что? – зашипел Лот. – Кит…

– Пусть говорит. – Капитан Харло взмахнул своей трубкой. – Продолжай, благородный Китстон.

– У меня есть земли в Холмах, хорошие земли. Спаси нас, и они будут твоими, – продолжал Кит.

– У моих ног лежат все моря. Земли мне ни к чему, – возразил Харло. – А нужны мне моряки.

– Под твоим руководством мы наверняка станем выдающимися моряками. В моем роду, знаешь ли, было немало картографов. – Он беззастенчиво лгал. – А Артелоту случалось плавать по озеру Баярд.

Харло рассматривал их своими темными глазами.

– Нет, – твердо вмешался Лот. – Капитан, благородный Китстон встревожен предстоящим делом, но долг призывает нас в Искалин. Чтобы добиться справедливости.

Сморщившись, как засохшее яблоко, Кит дернул его за полу камзола, отвел в сторону.

– Артелот, – зашептал он, – я же хочу нас вытащить. Потому что там… – он развернул Лота к огонькам вдалеке, – нет никакой справедливости. Ночной Ястреб отправил нас обоих на смерть из-за грошовой сплетни.

– Даже если Комб изгнал меня ради своих тайных целей, я, раз уж стою на границе Искалина, хочу узнать, что случилось с принцем Вилстаном. – Лот положил руку на плечо другу. – Если хочешь вернуться, Кит, я не стану думать о тебе хуже. Не тебя наказывали.

Кит с досадой поглядел на него.

– Ох, Лот… – уже мягче сказал он. – Ты ведь не Святой.

– Зато с яйцами, – вставила Мелаго.

– На благочестивые разговоры нет времени, – отрезал Харло, – а вот по части яиц я соглашусь с Эстиной, благородный Артелот. Если ты считаешь, что годен для морской жизни, только скажи, и я впишу тебя в команду.

– Правда? – моргнул Кит.

Харло остался невозмутим. Видя, что Лот молчит, поэт вздохнул.

– Так я и думал. – Харло взмахнул своей трубкой. – Ну и проваливайте с моего корабля.

Пираты заржали. Мелаго, поджав губы, поманила за собой Лота и Кита. Когда Кит развернулся к ней, Лот поймал его за руку.

– Кит, – пробормотал он, – не упускай случая, оставайся. Ты для Комба не угроза, не то что я. Тебе можно будет вернуться в Инис.

Кит с улыбкой покачал головой:

– Оставь, Артелот. Той малостью благочестия, что во мне есть, я обязан тебе. И хотя у меня другой покровитель, я знаю, что рыцарь Верности не велит бросать друзей.

Лот хотел возразить, но обнаружил, что улыбается в ответ. И они рука об руку последовали за Мелаго.

С «Розы вечности» они спустились по веревочному трапу. Их начищенные сапоги скользили на выбленках. Когда оба устроились в гребной шлюпке, где уже ждали их сундуки, к ним присоединилась Мелаго.

– Передай весла, благородный Артелот. – Когда Лот исполнил приказ, она свистнула. – До скорого, капитан. Не уходи без меня.

– Ни за что, Эстина. – Харло свесился через борт. – Прощайте, мои господа.

– Ароматные шарики держите при себе, благородные, – добавил Плам. – Чтобы вам ничего такого не словить.

Моряки взревели от хохота, а Мелаго оттолкнулась от борта «Розы».

– Вы их не слушайте. Они все намочат штаны, предложи им сделать то, на что вы решились. – Мелаго оглянулась через плечо. – Как ты додумался предложить свою службу пиратам, сударь Китстон? Мы, знаешь ли, живем не так, как в песнях поется. В них не говорится про дерьмо и цингу.

– По вдохновению, полагаю, – с наигранной обидой ответил ей Кит. – Я выбрал покровителем рыцаря Вежливости, госпожа. Вежливость велит поэтам делать мир прекраснее, а как я могу, не повидав его?

– На этот вопрос без хорошей выпивки не ответишь.

Когда они приблизились к берегу, Лот, достав платок, зажал себе нос. Гнилостный аромат Перунты складывался из уксуса, рыбы и едкого дыма. Кит не переставал улыбаться, но глаза у него слезились.

– Бодрит, – выдавил он.

Мелаго не улыбалась.

– Ароматные шарики не потеряйте, – посоветовала она. – Хоть какое-то утешение.

– А нет ли средств защитить себя? – спросил Лот.

– Разве что попробуйте не дышать. Говорят, чума носится повсюду, а как она передается – никто точно не знает. Кое-кто пытается защититься вуалями или масками.

– А больше нечем?

– О, торговцы вам чего только не предложат. Зеркала, чтобы отражать болезнетворные испарения. Несчетно настоев и микстур – но с тем же успехом можете глотать свое золото. Лучший способ – избавлять заразившихся от мучений. – Она отвела лодку от подводного камня. – Думаю, вы оба не много видели смертей.

– Это предположение меня оскорбляет, – с обиженным видом ответил Кит. – Я видел любимую старушку-тетушку на смертном ложе.

– Да, и полагаю, ее обрядили в красное платье для встречи со Святым. И обмыли дочиста, как вылизанного котенка, и надушили розмарином. – Видя, как беспомощно скривился Кит, она добавила: – Не видал ты смерти, мой господин. Видел только маску, которой ее прикрывают.

Дальше они плыли в молчании. Когда отмель позволила идти вброд, Мелаго положила весла:

– Ближе не подойду. – Она кивнула на город. – А вы отправляйтесь в таверну «Виноградная лоза». Кто-нибудь вас оттуда заберет. – Эстина носком сапога подтолкнула Кита. – Ну, валяйте. Я корсар, а не нянька при младенцах.

Лот поднялся:

– Прими наши благодарности, госпожа Мелаго. Мы не забудем твоей доброты.

– Забудьте уж, пожалуйста. Мне такая репутация ни к чему.

Они вылезли из лодки, вытащили сундуки. Когда оба, промокнув насквозь, оказались на песке, Мелаго уже гребла обратно к «Розе вечности», заливисто распевая искалинскую песенку.

Харло взял бы их обоих. Они могли бы повидать места, которым еще не дали имен, океаны, по которым еще не проложил пути ни один купец. Лот мог бы со временем встать на мостике собственного корабля – только он был не из таких и таким никогда не станет.

– Не самое величественное прибытие. – Кит, пыхтя, свалил с плеч сундук. – Как нам искать эту таверну?

– Ну… доверимся чутью, – неуверенно предложил Лот. – Простолюдинам оно помогает.

– Артелот, нам с тобой придворная жизнь отбила всякое чутье.

Лот не нашел что возразить.

Они медленно продвигались по городу. Сундуки были тяжелы, а ни карты, ни компаса у них не было.

Перунту когда-то называли прекраснейшим портом Запада. Забитые грязью, золой и помоями, усеянные рыбьими костями, улицы смотрелись не так, как представлялось Лоту. На мертвых птицах кишели черви. Выгребные ямы были переполнены. На одной неосвещенной площади им попались руины святилища. До Сабран доходили слухи, что король Сигосо казнил не отрекшихся от Святого священнослужителей, но она не хотела им верить.

Лот, стараясь не дышать, перешагивал ручьи помоев. Он старался не отбиваться далеко от Кита. Вокруг теснился народ, прикрывавший лица вуалями или обрывками тряпья.

Первый чумной дом они увидели на следующей улице. Окна забиты досками, на дубовой двери нарисованы красные крылья. Над ними мелом выведена надпись на искалинском.

– «Пожалейте сей дом, ибо мы прокляты», – прочел Кит.

Лот покосился на него:

– Ты читаешь на искалинском?

– Понимаю, ты поражен, – серьезно ответствовал Кит. – Что ни говори, мои познания в инисском и дар стихосложения, казалось бы, не оставляют в моем черепе места иным языкам, однако…

– Кит!

– Мне Мелаго сказала, как переводится.

Темнота сбивала их с толку. В Перунте мало кто зажигал свечи, хотя на самых широких улицах дымились жаровни. Самоуверенно расхаживая по городу, Лот с Китом натолкнулись в конце концов на таверну, где их должен был ждать эскорт из Карскаро. Вывеска изображала спелую гроздь черного винограда, совсем неуместного в этой выгребной яме.

Снаружи ждала карета. При виде ее железных бортов Лот ужаснулся и тут же задумался, какая лошадь сумеет стронуть ее с места. А потом увидел какая.

К нему обернулась огромная волчья голова; с тяжелой зубастой челюсти свисала нитка слюны.

Зверь был больше медведя ростом. Его толстая шея переходила в змеиное туловище, опиравшееся на мощные лапы или поддерживаемое парой кожистых крыльев. Второе чудище рядом с ним было покрыто серой шерстью. Глаза у них были одинаковые. Угли из Огненного Чрева.

Жакули.

Потомство виверны и волка.

– Стой смирно, – прошептал Кит. – В бестиариях говорится, что они атакуют при внезапном движении.

Один из жакули зарычал. Лоту хотелось осенить себя знаком меча, но он не смел шевельнуться.

Сколько же драконьего племени пробудилось в Искалине?

Погонщиком был искалинец с сальными волосами.

– Полагаю, благородные Артелот и Китстон? – обратился он к инисцам.

Кит ответил невнятным мычанием. Погонщик сдвинул рычаг, развернув лесенку в несколько ступеней.

– Сундуки оставьте, – буркнул он. – Залезайте.

Они послушались.

В карете их ждала женщина в тяжелом багровом платье и вуали из плотного черного кружева. Она носила длинные бархатные перчатки с оборками у локтя. На поясе висел филигранный ароматический шар.

– Благородный Артелот, благородный Китстон, – тихо приветствовала она их. Сквозь вуаль Лот различал только ее темные глаза. – Добро пожаловать в Перунту. Я Приесса Йеларигас, первая дама опочивальни ее сиятельства донматы Маросы в драконьем царстве Искалин.

Она была здорова. У пораженного чумой не могло быть столь нежного голоса.

– Благодарю, что встретила нас, моя госпожа. – Лот сумел овладеть своим голосом. Кит вслед за ним втиснулся в карету. – Для нас честь быть принятыми ко двору короля Сигосо.

– Принять вас – честь для его величества.

Снаружи щелкнул кнут, карета рывком сдвинулась с места.

– Признаться, я удивлен, что ее сиятельство послала навстречу нам столь высокопоставленную даму, – заметил Лот. – Ведь этот город полон больных.

– Если Безымянный желает отдать мою жизнь чуме, да будет так, – невозмутимо ответила она.

Лот стиснул зубы. Подумать только: еще недавно эти люди клялись в верности Сабран и Добродетелям.

– Вам привычнее, чтобы карету тянули лошади, мои господа, – продолжала дама Приесса. – Но с ними мы ехали бы через Искалин много дней. Жакули легконоги и не знают устали.

Она сложила руки на коленях. Ее пальцы поверх перчаток украшали несколько золотых колец.

– Вам надо отдохнуть, – сказала она. – Как бы быстро мы ни ехали – путь неблизкий, мои господа.

Лот попытался улыбнуться:

– Я предпочел бы любоваться видами.

– Как пожелаете.

На самом деле в темноте за окном ничего не было видно, но он не смог бы уснуть в такой близости от змеелюбки.

Здесь драконьи земли. Надо подняться с шелковой подушки благородства и открыть в себе шпиона. Надо закалиться для встречи с опасностями. И Лот, сидя рядом с задремавшим Китом, старался прямо держать голову, одной силой воли удерживал открытыми веки и приносил обеты Святому.

Он примет тот путь, на который его толкнули. Он станет искать принца Вилстана. Он постарается вернуть своей королеве отца. И найти дорогу домой.

Он не знал, спала ли Приесса Йеларигас или всю ночь следила за ним.

В волосах у нее был дым. Она чуяла запах.

– О Добродетели! Где вы ее нашли?

– Представь себе, на колокольне.

Шаги.

– Святой, это же госпожа Дариан! Немедля сообщите ее величеству. И врача сюда.

Язык углем жег рот. Как только незнакомцы ее выпустили, она окунулась в лихорадочный сон.

Она снова была ребенком, пряталась от солнца в тени дерева. Плоды висели над головой – высоко, не дотянуться, а Йонду звала ее: «Иди сюда, Эда, иди посмотри!»

Потом настоятельница поднесла чашу к ее губам, сказав, что в ней кровь Матери. У питья был вкус солнца, и смеха, и молитвы. Потом она вот так горела несколько дней, горела, пока огонь не выплавил из нее неведение. В тот день Эда родилась заново.

Когда она очнулась, знакомая женщина, стоя у постели, наливала воды из кувшина в миску.

– Мег!

Маргрет обернулась так поспешно, что едва не сшибла кувшин:

– Эда! – Рассмеявшись от облегчения, она наклонилась, поцеловала ее в лоб. – Ох, слава Святому. Ты не первый день без чувств. Врачи говорили о малярии, потом о потнице, потом о чуме…

– Сабран… – прохрипела Эда. – Мег, она цела?

– Прежде надо разобраться, цела ли ты. – Мег пощупала ей щеки, шею. – Что-нибудь болит? Врача привести?

– Не надо врача. Со мной все прекрасно. – Эда облизнула губы. – У тебя есть попить?

– Конечно.

Мег наполнила чашку и поднесла ей к губам. Эда проглотила немного эля.

– Тебя нашли на колокольне, – сказала Маргрет. – Что ты там делала?

Эда мысленно соединила обрывки лжи.

– В библиотеке свернула не туда. Дверь в часовую башню была открыта, и я решила посмотреть. Вот и оказалась там, когда прилетел зверь. Должно быть… это от его ужасного дыма у меня приключилась горячка. – Не дав Маргрет ничего больше спросить, она сказала: – А теперь скажи мне, как Сабран.

– Сабран я никогда еще не видела такой бодрой, и весь Инис знает, что Фиридел не сумел коснуться ее своим пламенем.

– Где теперь змей?

Маргрет вернула чашку на столик у кровати и смочила в миске с водой кусок материи.

– Скрылся. – Она наморщила лоб. – Никто не погиб, но несколько складов он поджег. По словам капитана Куделя, город на грани. Сабран выслала глашатаев уверить жителей, что они под ее защитой, но никто не может поверить в пробуждение высшего западника.

– Этого следовало ожидать, – сказала Эда. – Создания поменьше зашевелились не вчера.

– Да, но не высшие. К счастью, в городе почти никто не догадывается, что они видели правое крыло Безымянного. Все гобелены с его изображениями спрятаны тут, у нас. – Маргрет отжала тряпку. – И его, и его адских родичей.

– Он сказал, что Камот уже проснулся. – Эда сделала еще глоток эля. – И Гелвезу недолго ждать.

– Хорошо хоть остальные давно мертвы. И конечно, сам Безымянный не вернется. Не вернется, пока жива кровь Беретнета.

Эда хотела приподняться, но руки у нее задрожали, и она снова упала на подушки. Маргрет, отойдя к дверям, сказала что-то слуге и вернулась.

– Мег, – обратилась к ней Эда, пока подруга утирала ей лоб. – Я знаю, что с Лотом.

Маргрет замерла:

– Он тебе писал?

– Нет. – Эда бросила взгляд на дверь. – Я подслушала разговор герцогов Духа с Сабран. Комб уверяет, будто Лот отправился на разведку в Карскаро – разузнать, что там творится и поискать Вилстана Чекана. Сказал, будто Лот отбыл без разрешения… но мы обе, я думаю, понимаем, как было дело.

Маргрет медленно села. Рука ее потянулась к животу.

– Спаси, Святой, моего брата, – пробормотала она. – Какой из него шпион. Комб приговорил его к смерти.

Спустилось молчание, только птицы звенели за окном.

– Я ему говорила, Эда, – сказала наконец Маргрет. – Говорила, что дружба с королевой не то что с кем другим и чтобы он остерегся. Но разве Лот послушает. – Она грустно, сухо улыбнулась. – Брат всех людей считает такими же хорошими, как он сам.

Эда хотела бы найти слова утешения, но они замирали на языке. Слишком велика была грозившая Лоту опасность.

– Знаю. Я тоже его предупреждала. – Она взяла подругу за руку. – Может, он еще сумеет найти путь домой.

– Я знаю, в Карскаро он долго не протянет.

– Ты можешь подать Комбу прошение, чтобы вернул его. Ты ведь не кто-нибудь, а Маргрет Исток.

– А Комб – герцог Вежливости. Мне никогда не сравняться с ним ни в богатстве, ни во влиянии.

– А рассказать Сабран нельзя? – спросила Эда. – Она и сама с подозрением отнеслась к этой истории.

– Я не могу обвинить ни Комба, ни других без доказательств заговора. Если он сказал Саб, что Лот сам решил уехать, а я не смогу представить доказательств обратного, она тоже ничего не сможет исправить.

Эда понимала, что Маргрет права. Она сильнее сжала ее руку, и Маргрет с трудом выдохнула.

В дверь постучали. Маргрет, отворив, тихо переговорила с кем-то за дверью. Эда теперь, когда ее сиден замер, не различала слов.

Подруга вернулась с чашкой.

– Гоголь-моголь, – сказала она. – Таллис для тебя приготовила. Такая добрая девочка.

Горячий гоголь-моголь, такой приторный, что лип к нёбу, считался в Инисе средством от всех недугов. У Эды не хватало сил удержать чашку за ручки, и она позволила Маргрет с ложечки кормить ее кошмарным варевом.

Опять постучали. На этот раз Маргрет, открыв дверь, присела в реверансе.

– Оставь нас ненадолго, Мег.

Эда узнала голос. Мег, бросив на нее короткий взгляд, вышла.

На каменный пол ступила королева Иниса. На ней было платье для верховой езды, темно-зеленое, как остролист.

– Кликните, если в нас будет нужда, ваше величество, – проговорил грубый голос снаружи.

– Не думаю, что прикованная к постели женщина так уж угрожает моей особе, рыцарь Гюлс, но благодарю тебя.

Дверь закрылась. Эда кое-как села, остро чувствуя пропитанную потом сорочку и кислый вкус во рту.

– Эда… – начала королева, оглядывая ее с головы до ног. Щеки у нее разгорелись после охоты. – Вижу, ты наконец пришла в себя. Тебя слишком долго не видели в моих покоях.

– Простите меня, ваше величество.

– Нам не хватало твоей щедрости. Я бы заглянула к тебе раньше, но лекари опасались, что у тебя потная лихорадка. – В глазах у королевы вспыхнуло солнце. – Тебя нашли на колокольне в день пришествия змея. Я хотела бы знать, как это случилось.

– Королева?

– Тебя обнаружил королевский библиотекарь. Дама Олива Марчин говорит, что придворные и слуги иногда используют эту башню для… свиданий.

– У меня нет любовника, королева.

– Я не потерплю разврата при дворе. Признайся, и да будет милостив к тебе рыцарь Вежливости.

Эда чувствовала, что скормить королеве историю о случайной ошибке не сумеет.

– Я вышла на колокольню… чтобы попробовать отвлечь зверя от вашего величества. – Хотела бы она произнести эти слова более убедительно. – Но я напрасно боялась за вас.

Вот что осталось от истины, когда от нее отсекли главное.

– Верю, что посланник ак-Испад не просил бы меня принять ко двору особу вольных нравов, – заключила Сабран, – но чтобы я больше не слышала, что ты бываешь на колокольне.

– Конечно, моя госпожа.

Королева подошла к открытому окну, оперлась ладонью на подоконник и выглянула во двор.

– Королева, – заговорила Эда, – смею ли я спросить, зачем вы вышли к змею. – Из окна плыл ласковый ветерок. – Если бы Фиридел вас сразил, пропало бы все.

Сабран ответила не сразу.

– Он угрожал моему народу, – пробормотала она наконец. – Я вышла, не успев обдумать, как можно поступить иначе. – Она оглянулась на Эду. – Мне докладывали о тебе и другое. Дама Трюд утт Зидюр рассказывает моим приближенным, что ты колдунья.

Будь проклята эта рыжая задира! Эда готова была восхититься ее упрямством: девчонка даже проклятия не побоялась.

– Моя госпожа, я ничего не знаю о колдовстве, – сказала она, влив в свой голос толику презрения.

Настоятельница не слишком одобряла слово «колдовство».

– Охотно верю, – отозвалась Сабран, – однако юная Трюд вбила себе в голову, что это ты защитила меня от Фиридела. Она уверяет, будто видела, как ты, стоя на колокольне, наводила на меня чары.

На сей раз Эда промолчала. На это обвинение отвечать было нечего.

– Конечно, – продолжала королева, – она лгунья.

Эда не смела открыть рот.

– Змея отвратил Святой. Он выставил свой небесный щит, защитив меня от огня. Объяснять это колдовством – почти измена, – холодно заключила Сабран. – Я даже подумывала отправить ее в Невидимую башню.

Напряжение, отхлынув, уступило место облегченному смеху, бурлившему в Эде и угрожавшему хлынуть через край.

– Она так молода, ваше величество, – сказала Эда, загнав смех внутрь. – Молодость неразлучна с глупостью.

– Достаточно взрослая для клеветы, – напомнила Сабран. – Ты не жаждешь мести?

– Мне больше по вкусу милосердие. Оно не мешает спать по ночам.

Эти холодные, как камень, глаза пронзили ее насквозь.

– Ты, пожалуй, хочешь сказать, что и мне следует чаще обращаться к милосердию?

Эда была слишком слаба, чтобы пугаться взглядов.

– Нет. Я просто сомневаюсь, что дама Трюд намеревалась оскорбить ваше величество. Скорее, она затаила обиду на меня за то, что я получила желанное ей место.

Сабран вздернула подбородок.

– Через три дня приступишь к своим обязанностям. До тех пор я распоряжусь, чтобы тобой занимался королевский лекарь, – объявила она. Эда подняла брови. – Ты нужна мне здоровой, – объяснила Сабран, уже собираясь уходить. – Когда объявят известие, мне нужны будут рядом все мои дамы.

– Известие, моя госпожа?

Сабран снова повернулась к ней, и Эда заметила, как напряглись ее плечи.

– Известие, – сказала она, – о моей помолвке с Обрехтом Льевелином, великим князем Вольного Ментендона.

12

Восток

Водяные испытания тянулись как долгий сон. Горожане почти все укрылись по домам от избивавшей западное побережье Сейки бури, но морским стражам полагалось выдерживать и не такое ненастье.

– Дождь – вода, и мы тоже. – Морской начальник, расхаживая вдоль рядов, перекрикивал гром. Волосы облепили его голову, дождевые капли стекали с кончика носа. – Тому, кто отступит перед пустяковой непогодой, не ездить на драконах, не охранять моря, и таким здесь не место. – Он повысил голос. – Вы отступите перед водой?

– Нет, достойный морской начальник! – заорали ученики.

С Тани уже текло ручьем. Хорошо хоть дождь был теплым.

Луки и огнестрельное оружие дались ей легко, даже в такой ливень Тани сохранила острый глаз и твердую руку. Думуза показала себя лучшей с луком – она могла стрелять и вслепую, – но Тани стала второй. И никто, даже Думуза, не превзошел ее с пистолетом, хотя морской стражник из Западного дома не так уж отстал. Его звали Канперу, он был старше всех и выше ростом; о его подбородок можно было точить меч, а ладони легко обхватили бы древесный ствол.

Дальше состязались в стрельбе с седла. Каждому надо было поразить шесть подвешенных к стропилам вееров. Думуза с коня стреляла не так ловко, как пешей, и сбила только пять. Онрен лошадей не любила: она все испытание скрипела зубами и, в конце концов не справившись с конем, дала три промаха. А вот Тани раз за разом била в цель – пока ее лошадь не споткнулась перед последним выстрелом, заставив промахнуться и уступить первое место Турозе.

Они верхами возвращались к конюшням.

– Не повезло тебе, худородная, – бросил ей Туроза, соскальзывая с седла. – Полагаю, это в крови. Может быть, и достойный морской начальник однажды поймет, что драконьими всадниками рождаются, а не становятся.

Тани, отдавая свою лошадь конюху, стиснула зубы. Шкура лошади потемнела от дождя и пота.

– Не слушай его, Тани, – сказала, спешиваясь, Думуза. Ее мокрые кудряшки обвисли по плечам. – Во всех нас одна и та же вода.

Туроза скривил губы, однако отошел. Тани поклонилась Думузе.

– У тебя большой талант, достойная, – сказала она. – Хотела бы и я стать когда-нибудь такой искусной лучницей.

Думуза поклонилась в ответ:

– Я надеюсь когда-нибудь сравняться с тобой в мастерстве с пистолетами, достойная Тани.

Они вместе ушли из конюшен. Тани и раньше случалось разговаривать с Думузой, но теперь, оставшись с ней наедине, она с трудом подбирала слова. Ей не раз приходилось гадать, как это – расти в Гинуре, в клане Мидучи, которому принадлежат три поколения твоей семьи.

Добравшись до зала упражнений, они сели рядом, и Тани принялась протирать стрелы от грязи. Молчаливый Канперу вернулся раньше их и налаживал пружинный затвор с серебряной накладкой.

Все погрузились в работу, когда в зал вошла Онрен.

– Так плохо я еще не стреляла, – объявила она.

Девушка откинула волосы, чтобы текло на спину, а не в лицо.

– Пойду в храм, помолюсь великому Квирики, чтобы вода смыла всех лошадей. Они сроду меня не терпят.

– Спокойнее. – Думуза не поднимала глаз от своего лука. – У тебя еще будет время показать Мидучи свое искусство.

– Тебе легко говорить. Ты по крови Мидучи. Вы все рано или поздно попадаете во всадники.

– Я вполне могу оказаться первой, кто не попадет.

– Можешь, – согласилась Онрен, – но очень вряд ли.

У нее на колене еще держалась опухоль после поединка. Ей звание всадницы давалось нелегко.

Канперу повесил свой лук на стену. Выходя, он бросил на Онрен загадочный взгляд через плечо.

– Я слышала, достойный Канперу частенько бывает в таверне у овощного рынка, – шепнула Думуза Онрен, когда молодой человек уже не мог их слышать. – Проводит там каждый вечер.

– Что с того?

– Подумала, не сходить ли и нам? Когда станем всадниками, нам всем подолгу жить вместе. Надо бы сойтись поближе. Ты не согласна?

Онрен улыбнулась:

– Думу, ты хочешь отвлечь меня от занятий, чтобы я тебя не обошла?

– Ты прекрасно знаешь, что обгонишь меня во всем, кроме стрельбы. – Думуза еще раз осмотрела лук. – Пойдем! Мне нужно на час-другой отсюда выбраться.

– Вот скажу достойному морскому начальнику, что ты на меня плохо влияешь. – Онрен встала и потянулась. – Пойдешь, Тани?

Тани не сразу поняла, что обе смотрят на нее и ждут ответа.

Они не шутили. Посреди водяных испытаний собрались в таверну.

– Спасибо, – медленно проговорила она. – Но я должна остаться, позаниматься перед следующим испытанием. – Тани помолчала. – Разве тебе не надо тоже готовиться перед завтрашним, Онрен?

Та фыркнула:

– Я двенадцать лет готовилась. Прошлая ночь за подготовкой мне сегодня не очень-то помогла. Нет, сегодня мне нужнее крепкая выпивка. И может быть, крепкий… – Она покосилась на Думузу, и, хотя у обеих губы дрожали от усилия сдержать смех, девушки прыснули.

Они лишились рассудка! Разве можно в такое время отвлекаться?

– Надеюсь, вы хорошо проведете время, – сказала им, вставая, Тани. – Доброй ночи.

– Доброй ночи, Тани, – пожелала Онрен. Ее улыбка погасла, на лбу пролегла морщинка. – Постарайся выспаться, хорошо?

– Конечно.

Тани прошла через зал, повесила на стену свой лук. Туроза, который пришел с друзьями отрабатывать бой без оружия, поймав ее взгляд, ударил кулаком по ладони.

Сырой ветер продувал коридоры – он веял теплом, как от горячей похлебки. Стуча сапогами по гладкому полу, Тани шагала через школу.

Она смыла с себя пот и в одиночестве поработала с мечом в своей комнате. Когда рука наконец устала, ее начал глодать червячок дурных мыслей. С чего бы это ее лошадь споткнулась на испытании? А что, если Туроза ей назло что-то подстроил?

Кончилось тем, что Тани отправилась в конюшни. Занимавшийся подковами кузнец уверил, что с лошадью все в порядке. Земля была мокрая, животное вполне могло поскользнуться.

«Не дай этому маленькому паршивцу Турозе тебя обогнать», – сказала Суза, но ее голос донесся очень издалека.

Остаток вечера Тани провела в тренировочном зале, истыкав чучело метательными ножами. Только убедившись, что бьет в глаз без промаха, она вернулась к себе, зажгла масляный светильник и принялась за первое письмо Сузе.

Пока испытания оправдывают мои страхи. Сегодня у меня поскользнулась лошадь, и мне это дорого обошлось.

Я выжимаю себя упражнениями досуха, и все равно кто-нибудь выступает не хуже меня, не доводя себя до бессонницы. Они пьют, курят, смеются вместе, а я только и могу, что оттачивать свое мастерство. За четырнадцать лет вода во мне не стала такой, как надо, и мне страшно, Суза.

Здесь эти четырнадцать лет ничего не значат. Нас судят сегодняшним днем, а не вчерашним.

Она отдала письмо слуге для отсылки на мыс Хайсан и, улегшись на постель, стала вслушиваться в звуки своего дыхания. За окном ухала сова. Очень скоро Тани молча встала и сунула ноги в сапоги.

У нее еще были силы поработать немного.

Правитель мыса Хайсан был строен и ладно подбит, как карточная колода, а жил он в ярком особнячке посреди города. Он, в отличие от орисимского распорядителя, умел улыбаться. У него были седые волосы, добродушное лицо, и, по слухам, он был мягок к мелким преступникам.

Какая жалость, что Никлайса, нарушившего главный закон Сейки, при всем желании к таковым не причислишь.

– Итак, – говорил правитель, – чужестранца привела к твоим дверям женщина.

– Да, – подтвердил Никлайс. Слова с трудом проталкивались сквозь сухое горло. – Да, именно так, достойный правитель. Я как раз наслаждался чашей вашего замечательного сейкинского вина, когда они пришли.

Его несколько дней продержали взаперти. Он потерял счет времени. Когда солдаты наконец вывели его из камеры, Никлайс чуть не лишился чувств, решив, что его ведут прямиком к плахе. Вместо этого заключенного предъявили врачу, который осмотрел его ладони и глаза. Потом солдаты дали ему чистую одежду и препроводили к самому могущественному чиновнику этой области Сейки.

– И ты приютил его в своем доме, – продолжал правитель. – Ты принял его за законного поселенца?

Никлайс прокашлялся:

– Я… э-э, нет. Я на Орисиме всех знаю. Но та женщина мне угрожала. – Он постарался показать, как пугает его это воспоминание. – Она… приставила кинжал мне к горлу, и она с-сказала, что, если я не впущу чужестранца, она меня убьет.

Паная советовала ему отвечать правдиво, но всякая хорошая история нуждается в щепотке приправ.

Двое пехотинцев пристально следили за ним. Железные шлемы прикрывали им головы и шеи, красные шнуры креплений проходили под подбородком. Они дружно раздвинули штору, впустив еще двоих солдат, которые вели третьего человека.

– Эта женщина? – спросил правитель.

Волосы у нее рассыпались по плечам. Один глаз заплыл. Судя по разбитой губе левого солдата, она яростно отбивалась. Великодушие требовало уверять, что он ее впервые видит.

– Да, – признал Никлайс.

Она взглянула на него с ненавистью.

– Да, – эхом повторил правитель. – Она – музыкантка из хайсанского театра. Вседостойный государь допустил, чтобы некоторые сейкинские артисты в иные дни развлекали орисимцев приятными беседами. – Он поднял бровь. – Ты принимал таких гостей?

Никлайс с трудом улыбнулся в ответ:

– Мне, в целом, хватает собственного общества.

– Вот и хорошо, – выплюнула в его сторону женщина. – Сам себя и приласкай, сребролюбивый лгун.

Стражница, хлестнув ее тыльной стороной ладони, прикрикнула:

– Молчать!

Никлайс поежился. Женщина осела на пол, вобрала голову в плечи и прикрыла щеку ладонью.

– Благодарю за подтверждение, что это та самая женщина. – Правитель притянул к себе лакированную шкатулку с письменным прибором. – Она не сказала, как попала с чужестранцем на остров? Тебе это известно?

Никлайс сглотнул. Слюна была густой, как каша.

Провались эта честность. Нельзя было выдать Трюд, как бы далека она ни была.

– Нет, – солгал он. – Она не рассказывала.

Правитель взглянул на него поверх очков. У него были мешки под маленькими темными глазками.

– Ученый доктор Рооз, – заговорил он, разводя в воде палочку туши, – из уважения к твоим познаниям буду откровенен. Если ты ничего больше не сможешь мне сказать, эту женщину будут пытать.

Женщина задрожала.

– Не в нашем обычае применять такие средства, кроме как в очень серьезных обстоятельствах. По нашим сведениям, она состоит в заговоре, угрожающем всему Сейки. Если она провела на Орисиму чужестранца, то наверняка знает, откуда тот прибыл. Следовательно, она либо в союзе с контрабандистами, что карается смертью… либо выгораживает кого-то, кто пока остался неизвестным. – Правитель выбрал в шкатулке кисть. – Если ее использовали, вседостойный государь, возможно, будет милостив. Ты уверен, что ничего более не знаешь о цели прибытия этого Сульярда и о том, кто помогал ему пробраться сюда?

Никлайс опустил взгляд на женщину. Один темный глаз таращился на него сквозь спутанные волосы.

– Уверен.

Выговорив это, он задохнулся, словно от нового удара дубинкой.

– Отведите ее в тюрьму, – приказал правитель.

Когда солдаты потащили женщину прочь, та ахнула от ужаса. Никлайс только теперь рассмотрел, как она молода. Не старше Трюд.

Яннарту было бы стыдно за него. Никлайс понурил голову, проникшись отвращением к собственной шкуре.

– Благодарю, ученый доктор Рооз, – сказал правитель. – Я подозревал, как обстоит дело, но нуждался в твоем подтверждении.

Когда шаги в коридоре затихли, правитель еще несколько минут просидел, склонившись над письмом. Никлайс не смел нарушить молчания.

– Ты прекрасно говоришь по-сейкински. Как я понимаю, ты на Орисиме преподаешь анатомию, – наконец заговорил правитель, заставив Никлайса вздрогнуть от неожиданности. – Как ты находишь наших учеников?

Женщина, как видно, была забыта.

– Я столько же учу их, сколько учусь у них, – не покривив душой, сказал Никлайс, и правитель улыбнулся. Никлайс, воспользовавшись случаем, добавил: – Однако мне не хватает ингредиентов, которыми обещал обеспечить меня вечнодостойный великий князь Ментендона. И боюсь также, что достойный распорядитель Орисимы уничтожил мои приборы.

– Достойный распорядитель, возможно… переусердствовал. – Правитель отложил кисть. – Пока не закрыто это дело, тебе нельзя будет вернуться на Орисиму. Нельзя допустить разговоров, что чужестранец может пробраться за ее стены, и еще мы должны проверить торговый пост на следы красной болезни. Боюсь, мне придется на время расследования поместить тебя под домашний арест в Гинуре.

Никлайс выпучил глаза. Он не мог поверить своему счастью. Вместо пытки ему дарят свободу.

– В Гинуре… – повторил он.

– На несколько недель. Лучше устранить тебя из этого дела.

Никлайс чуял, что вопрос здесь дипломатический. Он укрывал нарушителя. Сейкинца его положения за такое преступление предали бы смерти, но казнь ментского поселенца подкосила бы хрупкий союз с домом Льевелин.

– Да. – Он, как умел, изобразил недовольство. – Да, достойный правитель, конечно. Я понимаю.

– К твоему возвращению, да исполнятся мои молитвы, все будет решено. В благодарность за содействие я позабочусь, чтобы ты получил нужные ингредиенты, – продолжал правитель, – но о случившемся ты должен молчать. – Он послал Никлайсу пронзительный взгляд. – Если тебя это устраивает, ученый доктор Рооз.

– В полной мере. Я благодарен за вашу доброту. – Никлайс помялся. – А этот мальчик, Сульярд?

– Нарушитель границы в тюрьме. Мы ждали, не проявятся ли у него признаки красной болезни, – сказал правитель. – Если он не откроет, кто помог ему добраться до Сейки, его тоже будут пытать.

Никлайс облизал губы:

– Возможно, я сумею вам помочь. – Он сам не понимал, с какой стати добровольно впутывается еще глубже. – Я ведь тоже из страны Добродетелей и, вероятно, сумею убедить Сульярда, что благоразумнее признаться, – если мне позволят до отъезда повидать его.

Правитель задумался.

– Я не одобряю пролития крови там, где этого можно избежать, – согласился он. – Тем временем я должен уведомить об этом злосчастном происшествии государя. – Правитель снова взялся за письмо. – Доброго отдыха тебе этой ночью, ученый доктор Рооз.

13

Восток

Следующее испытание было с ножами. И за ним, как обычно, наблюдал морской начальник и несколько незнакомцев в голубых одеждах. Тоже из клана Мидучи – те, кто прошел свои испытания лет пятьдесят назад. Те, в чьем наследии получит долю и Тани, если тело ее не подведет.

Глаза кололо, как будто в глазницах были рыбы-ежи. Рука, поднимающая очередной нож, казалась скользкой и неуклюжей. Она выступила лучше всех учеников, кроме Турозы, который прославился в Северном доме искусством метателя ножей.

Онрен торопливо вошла в зал, когда закончил броски не давший ни единого промаха Туроза. Волосы она не причесала и не убрала. Морской начальник поднял брови, но она только поклонилась ему и подошла к ножам. Следом появился Канперу. Брови морского начальника поднялись еще выше. Онрен взяла нож, встала в позицию и через весь зал бросила его в первое чучело.

Она ни разу не промахнулась.

– Превосходно, – заметил морской начальник. – Но в другой раз не опаздывай, достойная Онрен.

– Да, достойный начальник.

В ту же ночь слуги разбудили молодых морских стражников и прямо в ночных одеждах препроводили их к паланкинам. Погрузившись в свой, Тани до мяса обгрызла ногти.

Вышли они из паланкинов у большого родникового озера в лесу. По его поверхности звенели дождевые капли.

– Страже Бурного Моря нередко приходится просыпаться среди ночи, чтобы отвести угрозу от Сейки. И плавать мы должны лучше рыб, на случай если на время лишимся своего корабля или дракона, – сказал морской начальник. – В этом озере разбросаны восемь солнечных жемчужин. Тот, кто вернет одну из них, даст мне повод продвинуть его выше рангом.

Туроза уже раздевался. Тани медленно стянула ночные одежды и до пояса зашла в воду.

Двадцать шесть морских стражников и всего восемь жемчужин. Нелегко будет отыскать их в темноте.

Она закрыла глаза и отпустила на свободу мысли. Услышав приказ морского начальника, скользнула в озеро.

Вода облекла ее. Чистая, сладкая вода холодила кожу. Волосы колыхались вокруг морской травой – Тани разворачивалась, высматривая блеск зеленоватого серебра.

Онрен почти без плеска погрузилась в воду. Она нырнула, подхватила свое сокровище и по той же изящной дуге скользнула вверх.

Онрен плавала как дракон. В решимости оказаться следующей, Тани ушла на глубину. Она рассудила, что течение от родника должно отнести жемчужины к западу. Повернув, она тихо поплыла вдоль дна, работая только ногами, а руками просеивая ил.

К тому времени, как пальцы подцепили крошечную бусинку, у нее давило грудь. Тани всплыла почти одновременно с Турозой, который, движением головы отбросив со лба волосы, напоказ поднял свою жемчужину.

– Солнечный жемчуг. Его носили избранные богами, – сказал он. – Когда-то в нем видели символ прошлого, символ истории. – Он, как ножом, блеснул улыбкой. – А теперь им так часто украшают себя простолюдинки, что цена его сравнялась с грязью.

Тани взглянула ему в глаза:

– Ты хорошо плаваешь, достойный Туроза.

Она его насмешила.

– О селяночка… Я выставлю тебя такой дурой, что клан Мидучи никогда больше не допустит худородных замарашек в свою среду.

Он поплыл к берегу. Тани пропустила его вперед. Ходили слухи, что на последнем испытании первым ученикам предстоит сойтись между собой. С Онрен Тани уже сражалась. Ее противником будет либо Туроза, либо Думуза.

Если первый – он все сделает, чтобы ее сломить.

Никлайс провел тревожную ночь в доме правителя на мысе Хайсан. Постель здесь была куда роскошнее, чем привычная ему на Орисиме, зато не давал покоя колотивший по черепице дождь. К тому же было невыносимо влажно – обычное дело для сейкинского лета.

Где-то перед рассветом он встал с отсыревших простыней и отодвинул ширму от окна. Дул теплый и густой, как гоголь-моголь, ветерок, зато можно было увидеть звезды. И поразмыслить.

Образованные люди не верят в призраков. Бредни, будто бы души мертвых живут в элементе под названием «эфир», – чистый вздор. Но в его ушах стоял шепот, в котором он, без сомнений, узнавал голос Яннарта, и этот голос говорил: то, что ты сделал с музыканткой, – преступление.

Призраки – это голоса, которые оставляют после себя умершие. Эхо слишком рано ушедших душ.

Яннарт солгал бы ради спасения девушки. С другой стороны, Яннарт умел лгать. Он чуть не всю жизнь играл роль. Тридцать лет лгал Трюд. И Оскарду.

И Алейдин, конечно.

Никлайс задрожал. Холодок разошелся у него из-под ложечки при воспоминании о ее взгляде над могилой. Она знала давно. Знала и молчала.

«Не ее вина, что мое сердце принадлежит тебе», – сказал ему однажды Яннарт, и сказал правду. Их, как многих отпрысков благородных семей, связали, не спросив. Помолвку скрепили в день, когда Яннарту исполнилось девятнадцать, – за год до встречи с Никлайсом.

У него не хватило духу присутствовать на венчании. Узел, стянувший их судьбы, терзал его. Появись он при дворе немного раньше, они могли бы стать супругами.

Никлайс фыркнул. Кто бы позволил маркизу Зидюру связать судьбу с нищим ничтожеством из Розентуна! Алейдин тоже была простого рода, зато в ее отданной супругу руке было полно драгоценностей. Никлайс же после окончания университета мог принести в семью одни долги.

Алейдин теперь уже почти шестьдесят. В ее каштановые волосы, должно быть, вплелось серебро, губы обрамлены морщинами. Оскарду не меньше сорока. Святой, как летят годы!

Ветер ничуть не остудил его. Сдавшись, Никлайс задвинул ширму и вернулся в постель.

Тепло липкой жижей обливало кожу. Он приказывал себе уснуть, но мысли не желали утихомириться.

К утру буря и не подумала улечься. Никлайс смотрел, как дождь заливает дворы. Слуги принесли ему бобовый творог, жареного гольца и ячменный чай.

К полудню слуга сообщил, что правитель удовлетворит его просьбу. Никлайс может посетить Сульярда в тюрьме и вытянуть из мальчишки все, что сумеет. Слуги нашли ему и новую трость из крепкого и легкого дерева. Никлайс выпросил у них немного воды: ее принесли в тыкве-горлянке.

В сумерках закрытый паланкин доставил его к тюрьме. Надежно скрытый внутри, Никлайс подглядывал сквозь шторки.

Он за семь лет и шагу не сделал по мысу Хайсан. До него доносились музыка и голоса, виднелись огоньки – как упавшие на землю звезды, – а ему так хотелось пройти по этим таинственным для него улицам. Его мир сжимали в кулаке высокие стены.

Свет фонарей открывал ему шумный город. На Орисиме кругом все напоминало о Ментендоне. Здесь же все говорило, как далеко он от дома. Ни одно западное поселение не пахло кедром и пропитавшими все благовониями. Ни в одном западном поселении не торговали чернилами каракатицы и светящимися поплавками для рыбалки.

И конечно, ни один западный город не платил дани драконам. Здесь повсюду были знаки их присутствия. На каждом углу торговали амулетами, суля удачу и благоволение владык моря и дождей. Чуть не на каждой улице красовалось святилище из принесенных морем бревен и бассейн с соленой водой.

Паланкин остановился перед зданием тюрьмы. Едва отперли дверцы, Никлайс вылез наружу и прихлопнул комара на щеке. Двое часовых поторопили его войти в ворота.

Первое, что его поразило, – запах мочи и дерьма, от которого заслезились глаза. Никлайс рукавом прикрыл рот и нос. Когда проходили площадку для казней, у него ослабели ноги. На кольях были выставлены полусгнившие головы с распухшими, как жирные личинки, языками.

Сульярда прятали под землей. Он лежал пластом в своей камере, прикрытый только тряпицей на бедрах. Часовые, раздобрившись, оставили Никлайсу светильник и вышли.

Их шаги заглохли в непроглядной темноте. Никлайс встал на колени и ухватился за прут деревянной решетки.

– Сульярд! – Он постучал тростью по полу. – Оживи.

Никакого ответа. Никлайс просунул трость сквозь решетку и основательно ткнул пленника. Тот шевельнулся.

– Трюд, – пробормотал он.

– Жаль тебя разочаровывать, но это Рооз.

Молчание.

– Доктор Рооз… – Сульярд развернулся. – Я думал – снится.

– Хорошо бы так.

Мальчишка был совсем плох. Лицо распухло, как хлеб в печи, на лбу чернели знаки: «Нарушитель границы». На спине и бедрах засохла кровь.

Сульярда не защищало покровительство заморского князя. В былые времена Никлайс был бы потрясен такой жестокостью, но страны Добродетели, выжимая из пленников правду, применяли и более изощренные средства.

– Сульярд, – попросил Никлайс, – скажи, что ты рассказал допросчикам.

– Одну правду. – Сульярд закашлялся. – Что я приплыл молить их государя о помощи.

– Не о том. О том, как добрался до Орисимы. – Никлайс прижался к решетке. – О второй женщине – первой, которую ты увидел, еще на берегу. Ты о ней говорил?

– Нет.

Никлайсу ужасно хотелось ухватить этого тупицу за глотку. Вместо этого он открыл тыкву-горлянку:

– Попей. – Он просунул сосуд между прутьями. – Та, первая, вместо того чтобы выдать, отвела тебя в квартал театров. Ее преступление привело тебя на Орисиму. Ты наверняка мог бы ее описать: лицо, одежду, что-нибудь. Помоги себе, Сульярд.

Выпачканная кровью рука протянулась к тыкве.

– У нее были длинные темные волосы и шрам на левой скуле. Как рыболовный крючок. – Сульярд стал пить. – По-моему… моего возраста или моложе. В блузе из черного шелка с вышитым голубым драконом.

– Скажи об этом на допросе, – настойчиво посоветовал Никлайс. – Спасай свою жизнь. Помоги им ее разыскать, и над тобой, может быть, смилуются.

– Я умолял их меня выслушать, – как в горячке, забормотал Сульярд. – Говорил, что я от ее величества, что я ее посланник, что мой корабль потерпел крушение. Никто не стал слушать.

– Даже будь ты настоящим посланником – а всякому видно, что это не так, – тебе бы не были здесь рады. – Никлайс оглянулся через плечо. Скоро за ним должны были вернуться часовые. – Теперь слушай внимательно, Сульярд. Правитель мыса Хайсан отсылает меня на время расследования этого дела в столицу. Давай я доставлю твое послание.

На глазах у юнца выступили слезы.

– Ты сделаешь это для меня, доктор Рооз?

– Если ты побольше расскажешь о том, что задумал. Объясни, с чего ты взял, что Сабран нужен союз с Сейки?

Он понятия не имел, сумеет ли сдержать слово, но ему нужно было уяснить, как оказался здесь мальчик. Что они с Трюд затевали.

– Спасибо тебе. – Сульярд дотянулся через решетку, пожал Никлайсу руку. – Спасибо тебе, доктор Рооз. Это рыцарь Верности благословляет меня твоей дружбой.

– Я думаю, – сухо бросил Никлайс.

Он ждал. Сульярд, сжимая ему руку, понизил голос до чуть слышного шепота.

– Мы с Трюд… – начал он. – Мы полагаем, что Безымянный очень скоро проснется. Что не непрерывность рода Беретнет держит его в заключении. Что он в любом случае вернется, потому и зашевелились его слуги. Они отвечают на его зов.

У юнца дрожали губы. Догадку, что Безымянного сдерживает не дом Беретнет, в странах Добродетели назвали бы государственной изменой.

– Что навело вас на эту мысль? – спросил Никлайс. – Какой певец рока вас напугал, мальчик?

– Не певец рока. Книги. Твои книги, доктор Рооз.

– Мои?

– Да. После тебя остались книги по алхимии, – шептал Сульярд. – Мы с Трюд и думали разыскать тебя на Орисиме. Меня привел к тебе рыцарь Верности. Разве ты не видишь в этом руку небес?

– Нет, не вижу, кочан ты безмозглый.

– Но…

– Ты и вправду вообразил, что правители Востока примут ваше безумное предложение лучше, чем Сабран? – презрительно усмехнулся Никлайс. – Ты вздумал пересечь Бездну и рискнуть своей головой… полистав несколько книг по алхимии? Алхимики десятилетиями, если не целую жизнь, разгадывают смысл этих книг. И не всем удается разгадать.

Он почти жалел этого дурачка. Молодой, опьянен любовью. Мальчишка, верно, вообразил себя Вулфом Гленном или Антором Долом – романтическими героями инисских легенд – и ради своей возлюбленной ринулся навстречу опасности.

– Прошу тебя, доктор Рооз, умоляю, послушай меня! Трюд поняла эти книги. Она, как древние алхимики, уверена, что в мире поддерживается природное равновесие. – Сульярда было уже не унять. – Она верит в твои труды и уверена, что нашла способ применить их к нашему миру. К нашей истории.

«Природное равновесие». Сульярд ссылался на слова с Румелабарской скрижали скрижалей – слова, на столетия околдовавшие алхимиков.

– Мальчик, – сквозь зубы процедил Никлайс, – никто в мире не понимает этой злосчастной надписи. Одни догадки да глупые домыслы.

– Я тоже не сразу поверил. Я спорил. Но когда увидел страсть Трюд… – Сульярд крепче сжал пальцы. – Она мне все объяснила. Когда огнедышащие змеи лишились пламени и впали в долгий сон, усилились драконы Востока. Они снова теряют силу – и пробуждается драконье племя. Как ты не понимаешь? Это замкнутый круг.

Никлайс снова взглянул на дрожащего мальчика. Не Сульярд задумал это посольство.

Трюд. Это Трюд. Ее душа, ее разум – вот на какой почве это выросло. Как она стала похожа на своего деда. Убившая его мания живет в крови внучки.

– Оба вы дураки, – хрипло сказал Никлайс.

– Нет.

– Да. – Голос у него треснул. – Зная, что драконы теряют силу, с чего вы вздумали искать у них помощи?

– Потому что они все равно сильнее нас, доктор Рооз. И с ними у нас больше надежды, чем в одиночку. Если есть надежда на победу…

– Сульярд, – совсем тихо проговорил Никлайс, – остановись. Государь не станет этого слушать. Так же как и Сабран.

– Я хотел попытаться. Рыцарь Доблести учит нас возвышать свой голос, когда другие в страхе молчат. – Сульярд помотал головой, стряхивая слезы. – Надежда обманула нас, доктор Рооз?

Никлайс вдруг обессилел. Этого мальчика ждет напрасная смерть вдали от дома. Оставалось одно. Лгать.

– Они в самом деле торгуют с Ментендоном. Может быть, и выслушают. – Никлайс потрепал юношу по вцепившейся в его ладонь грязной руке. – Прости старику его цинизм, Сульярд. Я вижу твою страсть. Я убежден в твоей искренности. Я попрошу аудиенции у государя и представлю ему твое дело.

Сульярд приподнялся на локтях:

– Доктор Рооз… – Голос у него перехватило. – А они тебя не убьют?

– Рискну. Сейкинцы уважают мои познания в анатомии, и живу я здесь на законных основаниях, – сказал Никлайс. – Позволь мне попытаться. Полагаю, в худшем случае меня высмеют.

Слезы наполнили покрасневшие глаза Сульярда.

– Не знаю, как благодарить тебя.

– Я скажу как. – Никлайс сжал ему плечо. – Хотя бы попробуй спасти себя. Когда за тобой придут, расскажи им о женщине на берегу. Поклянись мне, что расскажешь.

Сульярд сглотнул:

– Клянусь. – Он поцеловал Никлайсу руку. – Благослови тебя Святой, доктор Рооз. Тебе уготовано место за его большим столом рядом с рыцарем Доблести.

– Пусть оставит его себе, – буркнул себе под нос Никлайс. Он не мог вообразить худшей пытки, чем веки вечные пировать в кругу бородатых вояк.

Что до Святого, для спасения этого мальчика тому пришлось бы уничтожить плоды своих трудов.

Никлайс услышал шаги часового и отстранился. Сульярд опустился щекой на пол.

– Спасибо тебе, доктор Рооз. Ты дал мне надежду.

– Счастья тебе, Триам Дурак, – тихо проговорил Никлайс и дал вывести себя обратно под дождь.

У ворот ждал другой паланкин. Этот был куда скромнее того, в котором его доставили правителю, и держали его новые носильщики. Одна из их четверки поклонилась.

– Ученый доктор Рооз, – сказала она, – нам приказано вернуть тебя к достойному правителю Хайсана, чтобы ты доложил ему, что сумел узнать. После этого мы доставим тебя в Гинуру.

Никлайс кивнул. Он пропитался усталостью до костей. Правителю он скажет только, что мальчик готов опознать вторую помогавшую ему женщину. И больше вмешиваться не станет.

Залезая в паланкин, Никлайс гадал, увидит ли еще Триама Сульярда. Ради Трюд он наделся, что да.

Ради себя – предпочел бы больше его не видеть.

14

Запад

Герольды разнесли весть о королевской помолвке по Инису, а вскоре после того Обрехт Льевелин сообщил, что готовится к отплытию вместе со свитой, доходившей до восьми сотен человек. Начались приготовления – вихрь дел, какого Эда еще не видела.

Из Лугового края и Холмов баржами доставляли съестные припасы. Семейство Луг прислало бочки вина со своих виноградников. Во дворец переселились «сверхурочные камеристки» – их приглашали по особым случаям, таким как важные юбилеи и святые праздники. Для королевы и ее дам шили новые платья. Каждый уголок Аскалонского дворца начистили до блеска – вплоть до последнего подсвечника. Впервые казалось, что королева Сабран всерьез относится к помолвке. Волнение во дворце разгоралось лесным пожаром.

Эда всеми силами старалась сохранять спокойствие. Она была еще измучена лихорадкой, однако королевский лекарь лично одобрил ее возвращение к своим обязанностям. Еще одно доказательство, что инисские врачи мало смыслят в своем деле.

Хорошо хоть, что Трюд утт Зидюр присмирела. Разговоров о колдовстве Эда больше не слышала.

Пока ей ничто не угрожало.

При дворе в любое время года жило около тысячи человек, а теперь, проходя по комнатам с охапкой цветов и серебряного шитья, Эда встречала все больше и больше народу. День ото дня она высматривала золотые знамена Эрсира и человека, который должен был явиться под ними в обличье посланника от короля Джантара и королевы Саимы. Она ждала Кассара ак-Испада, того, кто привез ее в Инис.

Первыми прибыли гости со всех концов Инисского королевства. Среди них выделялись ярлы с семьями. Однажды, выйдя на галерею, Эда заметила за поворотом благородного Ранульфа Хита Младшего, кузена покойной королевы Розариан. Он углубился в беседу с дамой Игрейн Венц. Эда, как не раз поступала при дворе, остановилась послушать.

– А как твой супруг, сударь? – спрашивала Венц.

– Горько жалеет, что его нет здесь, ваша милость, но он скоро присоединится к нам, – отвечал Хит. Его смуглую кожу усеивали веснушки, в бороде блестели седые нити. – Как я счастлив, что и ее величество скоро познает радость, которую я обрел в супружестве.

– Будем надеяться. Герцог Вежливости полагает, что этот союз укрепит звенья Кольчуги Добродетелей, – отозвалась Венц, – но прав ли он, будет видно со временем.

– Надеюсь, несравненное чутье его не обманывает, – хихикнул Хит, – учитывая его… особую роль.

– О, кое-что упускает из виду даже Сейтон, – заметила Венц, и на лице ее мелькнула улыбка – редкое зрелище. – Например, как поредели его волосы. Даже ястребу не увидеть собственного затылка. – (Хит проглотил смешок.) – Конечно, все мы молимся, чтобы ее величество вскоре подарила нам дочь.

– А, но она еще молода, ваша милость, как и Льевелин. Дайте им время прежде узнать друг друга.

Эда не могла с ним не согласиться. Казалось, никому в Инисе нет дела, отличат ли Сабран с Льевелином друг друга от фаршированного каплуна, лишь бы они повенчались.

– Скорое рождение наследницы – вопрос жизни и смерти, – словно подслушав ее мысли, сказала Венц. – Ее величество сознает свой долг в этом отношении.

– Что ж, никто лучше вас не наставит королеву в осознании долга.

– Ты слишком добр. Она всегда была моей гордостью и радостью. Увы, – продолжала Венц, – теперь она слушает не только моих советов. Наша юная королева решилась идти собственным путем.

– Это наша общая судьба, ваша милость.

Они разошлись. Эда едва успела посторониться, чтобы герцогиня Справедливости не налетела на нее, выступив из-за угла.

– Госпожа Дариан! – Венц опомнилась. – Доброе утро, милочка.

Эда ответила реверансом:

– Ваша милость.

Венц, кивнув ей, покинула галерею. Эда ушла в противоположную сторону.

Вольно было Венц подшучивать над Комбом, но в действительности Ночной Ястреб ничего не упускал. Эде не верилось, что он до сих пор не нашел хозяина наемных убийц.

Она замедлила шаг, наткнувшись на новую мысль. Ей впервые пришло в голову, что за покушениями мог стоять сам Комб. У него для этого были все возможности. Он мог незаметно провести людей во дворец, так же как выметал из него других. Он же занимался и допросом выживших убийц. И избавлялся от них.

У Комба не было причин желать смерти Сабран. Он был из потомков Святого Союза, его власть зависела от дома Беретнет… но что, если он надеялся приобрести еще больше власти после падения королевы? Если Сабран умрет бездетной, народ одолеют страхи перед пришествием Безымянного. Волна смятения могла бы вознести Ночного Ястреба.

Однако до сих пор ни один убийца не справился со своей работой. Здесь Эда не видела его руки. Да и не верилось ей, что он осмелится обезглавить Инис, лишив его дома Беретнет. Повелитель шпионов действовал иначе – он ничего не оставлял на волю случая.

И тут, на полпути к саду Солнечных Часов, ее осенило.

Что, если покушения и не задумывались удачными?

Она мысленно перебирала обстоятельства каждого. Все головорезы так или иначе выдавали себя. Даже последний не спешил убивать. Тянул время.

В этом, пожалуй, угадывался Комб. Если он имел в виду не убить Сабран, а подчинить ее. Напомнить, что она смертна и необходим наследник. Напугать так, чтобы она приняла Льевелина. Это укладывалось в его обычай устраивать придворную жизнь по своему усмотрению.

А вот Эда оказалась для него неожиданностью. Она останавливала головорезов, не позволяла им подобраться настолько близко, чтобы напугать Сабран. Должно быть, потому он и дал последнему ключ от потайной лестницы. С ним убийца сумел пробраться до самого порога главной опочивальни.

Эда позволила себе улыбнуться. Неудивительно, что Комбу так хотелось отыскать безымянного защитника. Если ее догадка верна, она убивала его наемников.

Конечно, все это домыслы. Доказательств не было, как не было и доказательств, что Лота удалил Комб. Но нутром Эда чуяла, что стоит на верном пути.

Брак с Льевелином казался делом решенным. Комб мог быть доволен. Если новых убийц не появится, значит чутье ее не обмануло, и Сабран в безопасности, пока не станет снова противоречить Комбу. А уж тогда Ночной Ястреб опять расправит над троном свои темные крылья.

Эда намеревалась их подрезать. Ей бы только найти доказательства – и удобный случай.

Стекались все новые гости. Семьи герцогов Духа. Странствующие рыцари, которые боролись с мелкими преступлениями по всему Инису и иной раз добывали себе славу. Священнослужители в ризах с подобранными рукавами. Бароны и баронеты. Мэры и члены магистратов.

Скоро начали прибывать долгожданные посланцы Хрота. Король Раунус из дома Храустр прислал на помолвку высокородных свидетелей. Сабран приняла их с неподдельной теплотой. Скоро по всему дворцу зазвенели песни и смех северян.

В недавние времена среди гостей оказались бы и искалинцы. Эда хорошо помнила последний визит представителей дома Веталда, когда донмата Мароса прибыла на празднование тысячелетия правления Беретнетов. Их отсутствие напоминало о том, как ненадежно будущее.

В день прибытия в Аскалонский дворец Обрехта Льевелина в палате приемов толпились важнейшие из придворных и гостей двора. Совет Добродетелей собрался почти в полном составе. Арбелла Гленн оправилась от болезни – к немалому сожалению честолюбивых дам – и стояла сейчас справа от трона.

Арбелла и в лучшие времена выглядела хрупкой. Глаза у нее слезились, пальцы были искалечены вышивальной иглой. А сегодня Эда не сомневалась, что ей рано было вставать. Правда, старая дама улыбалась королеве с материнской гордостью, но крылась в ней какая-то тихая грусть.

Вообще же зал гудел как улей. Сабран ожидала нареченного, стоя перед троном в окружении шести герцогов Духа, блиставших отделкой плащей и ливрейных воротников. Сама она оделась в простое платье из багряного бархата с атласом, достойно оттенявшее водопад ее черных как ночь волос. Ни оборок, ни драгоценностей. Эда разглядывала ее со своего места среди других камеристок.

В таком наряде Сабран была прекрасна, как никогда. Инисцы, как видно, верили, что ее красота – в богатых одеждах, но богатство лишь скрывало красоту королевы.

Сабран перехватила ее взгляд. Эда отвела глаза.

– Где же твои родители? – обратилась она к стоявшей справа Маргрет.

– Сослались на папино нездоровье, но я думаю, мама просто не желает видеть Комба, – прикрываясь павлиньим веером, ответила Маргрет. – Он в письме уверял маму, что Лот своей волей отправился в Карскаро. Она наверняка заподозрила иное.

Дама Аннес Исток состояла когда-то при опочивальне королевы Розариан.

– Ей ли не знать дворцовых интриг?

– Она знает лучше многих. Я вижу, хозяйки Медового Ручья тоже нет. – Маргрет покачала головой. – Бедный Кит.

Ярл Медового Ручья стоял вместе с другими членами Совета Добродетелей. Его как будто не тревожило отсутствие сына, на которого он походил во всем, за исключением не знавшего улыбки рта.

Фанфары возвестили прибытие князя. Казалось, даже драпировки зала приемов задрожали от нетерпеливого ожидания. Эда бросила взгляд на Комба: тот улыбался, как кот, прижавший лапой мышь.

От этого омерзительного зрелища у нее ребра свело. Даже если за убийцами стоял не он. Комб отправил Лота навстречу смертельной опасности, лишь бы расчистить путь этому браку, – а ведь в тех слухах не было ни грана истины. Чтоб ему сгнить заживо!

Знаменосцы и трубачи торжественно вступили в зал. Все вытянули шею, спеша разглядеть будущего принца-консорта. Линора Пэйлинг привстала на цыпочки и обмахивалась веером с таким усердием, словно ей грозил обморок. Даже Эда позволила себе уступить любопытству.

Сабран расправила плечи. Под гром фанфар вошел князь Вольного княжества Ментендон.

Такие сильные руки и широкие плечи Эда ожидала бы увидеть у закаленного подвигами рыцаря. Чисто выбритый, ростом превосходивший даже Сабран, Льевелин ничуть не походил на мышь-соню. Его волнистые волосы в луче света заблестели медью. Плащ он перебросил через плечо, а поверх светлого дублета с длинными рукавами надел черный колет.

– Ох, какой красавец! – выдохнула Линора.

Достигнув ступеней трона, Льевелин преклонил колени перед своей нареченной:

– Ваше величество.

Ее лицо застыло маской.

– Ваше королевское высочество. – Сабран протянула ему руку. – Добро пожаловать в королевство Инис.

Он поцеловал коронационное кольцо.

– Королева, – сказал он, – я уже очарован вашим городом и безмерно восхищен оказанным мне приемом. Предстать перед вами – величайшая честь.

Князь говорил негромко. Эду удивила его сдержанность. Обычно женихи, стоило им открыть рот, заваливали Сабран грудами неумеренных восхвалений, а Льевелин только устремил взгляд темных глаз на королеву Иниса – опору их общей веры.

Сабран, слушавшая его подняв брови, отняла руку.

– Герцоги Духа, потомки Святого Союза, – представила она.

Герцоги поклонились Льевелину, и тот еще ниже склонился в ответ.

– Мы ждали вас с нетерпением, ваше королевское высочество, – доброжелательно проговорил Комб. – И давно предвкушали эту встречу.

– Подымитесь, – проговорила Сабран. – Прошу.

Льевелин повиновался. Последовало короткое молчание: будущие супруги мерили друг друга взглядами.

– Как мы понимаем, ваше высочество и прежде бывали в Аскалоне, – заговорила Сабран.

– Да, ваше величество, при бракосочетании ваших родителей. Мне тогда было всего два года, но моя мать, которая тоже была там, часто рассказывала, как прекрасна была в тот день королева Розариан и как все молились о скором рождении дочери, столь же нежной и стойкой, как она. Такой вы и стали. Известие о том, как вы усмирили правое крыло Безымянного, лишь подтверждает все, что я знал о вашей силе.

Сабран не улыбнулась, но глаза у нее сияли.

– Мы ожидали встречи с вашими благородными сестрами.

– Они скоро будут здесь, ваше величество. Княжна Эрмуна нездорова, и сестры не хотели ее оставлять.

– Об этом мы сожалеем. – Сабран вновь протянула руку, на сей раз посланнику. – Добро пожаловать, Оскард.

– Королева. – Посланник склонился, чтобы поцеловать ее кольцо. – Осмелюсь представить мою мать, даму Алейдин утт Зидюр, вдовствующую герцогиню Зидюра.

Вдовствующая герцогиня присела в реверансе:

– Ваше величество. – Она производила впечатление, эта женщина с роскошными медными волосами и прикрытыми тяжелыми веками глазами. Оливковую кожу ее лица прорезали «вороньи лапки» морщин. – Какая честь!

– Добро пожаловать в Аскалон, ваша милость. И вам, – обратилась Сабран к кому-то, стоявшему за спиной герцогини, – ваше превосходительство.

Когда Льевелин отступил в сторону, Эда едва не задохнулась. Посланник, стоявший за спинами Зидюров, блистал золотым головным убором и расшитым атласным плащом, крашенным сочной синевой живокости. За ним выстроились делегации Эрсира и Лазии.

– Королева! – склонился перед ней Кассар ак-Испад. Многие обернулись взглянуть на этого огромного, как гора, человека с чалмой на голове и пышной черной бородой. – Как давно я здесь не был.

Он здесь!

Вернулся, спустя столько лет.

– Давно, – согласилась Сабран. – Мы уже думали, что его высочайшее величество не пришлет своих представителей.

– Мой повелитель не мог так оскорбить ваше величество. Король Джантар посылает свои поздравления с помолвкой, как и верховная правительница Кагудо, чьи посланцы повстречались с нами в Гнездовье.

Кагудо, правительница Лазии, принадлежала к старейшему в изведанном мире королевскому роду. Она по прямой линии происходила от Селину Верного Слову, то есть была в кровном родстве с Матерью. Эда никогда с ней не встречалась, но правительница часто писала настоятельнице.

– Нам посчастливилось, – продолжал Кассар. – Князь Обрехт причалил, когда мы сходили на берег, и оставшуюся часть пути я мог наслаждаться его обществом.

– Мы надеемся наслаждаться обществом князя Обрехта в обозримом будущем, – сказала Сабран.

Кое-кто из фрейлин захихикал, прикрываясь веерами. Льевелин снова улыбнулся.

Слушая дальнейшие любезности, Сабран не сводила глаз со своего нареченного, а тот – с нее. Кассар нашел глазами Эду и незаметно кивнул ей, прежде чем отвести взгляд.

В заключение приема Сабран пригласила гостей на поле полюбоваться турниром на копьях. Соперники должны были состязаться на глазах тысячи горожан. Те, вне себя от восторга при виде королевы, провозглашали хвалу победительнице высшего западника. В их глазах она была новым воплощением Глориан Защитницы.

– Привет Сабран Горделивой! – восклицали они. – Да здравствует дом Беретнет!

Восторженный шум усилился, когда Льевелин занял место рядом с ней в королевской ложе.

– Защити нас, королева!

– Королева, твоя отвага вдохновляет нас!

Эда нашла себе место на скамьях под навесом, рядом с другими придворными дамами, и не спускала глаз с толпы, высматривая, не мелькнут ли в рядах арбалет или пистолет. Сиден почти угас, однако при ней оставались ножи, готовые сразить убийц.

Кассар сидел с краю королевской ложи. Ждал, когда Сабран найдет время переговорить с ним.

– Святой, я думала, этим церемониям не будет конца!

Маргрет приняла у пажа бокал клубничного вина. Между тем начались поединки. Двое странствующих рыцарей опустили забрала.

– Кажется мне, Сабран пришелся по душе Рыжий князь. Она постаралась скрыть, но, по-моему, была сражена.

– А уж Льевелин – без сомнения, – рассеянно добавила Эда.

Комб присутствовал в королевской ложе. Эда сверлила его взглядом, силясь понять, смотрит он на Сабран как на свою королеву или как на пешку в игре.

Маргрет проследила за ее взглядом.

– Знаю, – тихо сказала она. – Убийство сошло ему с рук. – Она пригубила вино. – И его прихвостней я не выношу. Подстрекатели!

– Сабран не может не знать, – пробормотала Эда. – Что же она не придумает способа от него отделаться?

– Хоть мне и больно это признать, его соглядатаи нужны Инису. А если Саб отставит его без очень веских причин, прочие вельможи засомневаются и в надежности своего положения. Сейчас, когда над нами висит угроза от Искалина, Сабран не может допустить недовольства среди приближенных. – Маргрет поморщилась, пережидая рев зрителей, когда рыцари преломили копья. – Что ни говори, знати и прежде случалось бунтовать.

Эда кивнула:

– Мятеж Тернового Холма.

– Ну да. Теперь хоть есть законы, уменьшающие опасность повторения. Прежде люди Комба щеголяли бы в его цветах, словно их верность принадлежит в первую очередь ему, а не королеве. Теперь они могут себе позволить только его значки. – Маргрет поджала губы. – Не нравится мне, знаешь ли, что символ его добродетели – книга. Книги слишком хороши для такого, как он.

Соперники снова развернулись навстречу друг другу. Игрейн Венц, беседовавшая с одним из баронов, теперь перешла в ложу и села позади Сабран с Льевелином. Склонившись вперед, она что-то сказала королеве, которая ответила ей улыбкой.

– Я слышала, Игрейн против этого брака, – заметила Маргрет. – Хоть и рада надеждам на наследницу. – Она подняла бровь. – Игрейн, пока Саб была ребенком, всю власть держала в руках, хоть и негласно. Вторая мать королеве. И притом, если верить слухам, предпочла бы обвенчать ее со стариком, стоящим одной ногой в могиле.

– Она еще может добиться своего, – сказала Эда.

Маргрет повернулась к ней:

– Думаешь, Саб переменит мнение о Рыжем князе?

– Пока у нее на пальце нет кольца, я скажу, что все возможно.

– Двор научил тебя цинизму, Эда Дариан. А вдруг нам предстоит увидеть любовь, соперничающую с романом Розариан Первой и рыцаря Антора Дола? – Маргрет взяла подругу под руку. – Ты, верно, рада спустя столько лет увидеть посланника ак-Испада?

– Ты не представляешь как, – улыбнулась ей Эда.

Турнир продолжался несколько часов. Эда все это время провела с Маргрет под навесом и не спускала взгляда с рядов зрителей. Наконец объявили победителя – нынешнего герцога Умеренности Леманда Чекана. Вручив своему кузену кольцо в награду, Сабран поспешила укрыться от зноя.

В пять часов Эда в личных покоях слушала, как Сабран играет на вёрджинеле. Розлайн перешептывалась с Катриен, бедняжка Арбелла мучилась с вышивкой, а Эда делала вид, что углубилась в молитвенник.

Королева со времени ее болезни оказывала Эде внимание больше обычного. Несколько раз ее приглашали играть в карты и слушать, как приближенные дамы вводят Сабран в курс придворных дел. Эда отметила, что им случается расхваливать тех или иных людей и советовать Сабран проявить к ним бо́льшую благосклонность. Будь Эда королевой Эрсирской, если за такими советами не скрывался подкуп.

– Эда.

Она подняла голову:

– Королева?

– Подойди ко мне.

Сабран похлопала по табуретке. Когда Эда села, Сабран доверительно склонилась к ней:

– Видно, Рыжий князь не так схож с мышью, как мы думали. Что ты о нем скажешь?

Эда чувствовала на себе внимательный взгляд Розлайн.

– Он кажется любезным и благородным, моя госпожа. Если он и мышь, – шутливо добавила она, – можно не сомневаться, что он князь среди мышей.

Сабран засмеялась. Эде редко доводилось слышать ее смех. Он, как золотая жила в породе, нечасто прорывался наружу.

– В самом деле. Хотя будет ли он хорошим консортом, еще не известно. – Ее пальцы порхали над клавишами вёрджинела. – Конечно, я еще не обвенчана. Помолвку всегда можно разорвать.

– Вы поступите, как сочтете нужным. Кругом всегда хватает голосов, подсказывающих вам, как быть и что делать, но корону носите вы, – сказала Эда. – Пусть его высочество покажет, что достоин места рядом с вами. Он должен заслужить эту честь – высшую честь.

Сабран изучала ее лицо.

– Говоришь ты красиво, – произнесла она. – Хотела бы я знать, что ты думаешь.

– Я говорю откровенно, моя госпожа. Всякий правитель страдает от пристрастности и обмана, скрытых зачастую под маской любезности, – сказала Эда. – Но мне хотелось бы верить, что мои слова идут от души.

– Мы все говорим с ее величеством от души, – огрызнулась Розлайн. Глаза ее блестели от злости. – Ты намекаешь, госпожа Дариан, что любезность – это лицемерие? А ведь рыцарь Вежливости…

– Роз, – оборвала Сабран, – я обращалась не к тебе.

Розлайн ошеломленно умолкла.

В повисшей натянутой паузе в покои вошел один из рыцарей-телохранителей.

– Королева, – поклонился он, – его превосходительство посланник ак-Испад спрашивает, не могли бы вы на небольшое время отпустить госпожу Дариан. Если вы не против, он будет ждать ее на террасе Ткачей Мира.

Сабран перекинула волну волос на одно плечо.

– Думаю, я сумею без нее обойтись. Ты свободна, Эда, только вернись ко времени молений.

– Да, моя госпожа. – Эда поспешно поднялась. – Благодарю.

Покидая личные покои, она постаралась не встречаться взглядом с другими дамами. Не хотелось бы наживать в лице Розлайн Венц врага, если без этого можно обойтись.

Выйдя из Королевской башни, Эда поднялась на южный бастион дворца, на террасу Ткачей Мира, выходившую к реке Лимбер.

Сердце у нее звенело, как пчелка. Впервые за восемь лет поговорить с человеком из обители! И не с кем-нибудь – с Кассаром, который ее вырастил!

Вечернее солнце обратило реку в расплавленное золото. Эда перешла мост и шагнула на плиточный пол террасы. Кассар ждал ее у балюстрады. Он обернулся на звук ее шагов и улыбнулся, а Эда пошла к нему, как дитя к отцу.

– Кассар.

Она спрятала лицо у него на груди. Его руки обняли ее плечи.

– Эдаз. – Кассар поцеловал ее в макушку. – Ну вот, свет моих очей, я здесь.

– Как давно я не слышала этого имени, – глухо сказала она на селини. – Ради любви Матери, Кассар, я думала, ты меня совсем забросил.

– Ни за что! Ты же знаешь, мне оставлять тебя здесь – как вырвать ребро из своего бока. – Они отошли к лиственному балдахину под кустами шиповника и жимолости. – Посиди со мной.

Должно быть, Кассар нарочно освободил террасу для разговора наедине. Эда присела к столу, где на блюдах горками лежали высушенные на солнце эрсирские плоды, и Кассар налил ей бокал светлого румелабарского вина.

– Я для тебя вез его через моря, – сказал он. – Подумалось, что тебя порадует маленькое напоминание о доме.

– За восемь лет легко можно забыть, что Юг существует на свете. – Она пристально смотрела на посланника. – У меня нет слов. Ты ни на одно письмо не ответил!

Его улыбка растаяла.

– Прости мне долгое молчание, Эдаз. – Кассар вздохнул. – Я бы написал, но настоятельница сочла, что тебя лучше оставить в покое, дать время погрузиться в обычаи инисцев.

Эде и хотелось бы рассердиться, но этот человек держал ее, маленькую, на коленях и учил читать, так что радость встречи перевесила обиду.

– Тебе было поручено охранять Сабран, – продолжал Кассар, – и за то, что она жива-здорова, Мать может гордиться тобой. Наверняка это было непросто. – Он помолчал. – Те убийцы, что за ней охотятся… Ты писала, что при них были искалинские клинки.

– Да. Дуэльные кинжалы, изготовленные, уточню, в Карскаро.

– Дуэльные кинжалы, – повторил Кассар. – Не слишком подходящее оружие для убийцы.

– И я так подумала. Это оружие для обороны.

– Хм… – Кассар погладил бороду, как обычно в задумчивости. – Может быть, все так просто и есть: король Сигосо нанимает инисских подданных, чтобы убить ненавистную ему королеву… или эти клинки, как тухлая рыба, забивают след истинных заговорщиков.

– Думаю, скорее второе. Замешан кто-то из придворных, – сказала Эда. – Такие клинки можно найти на черном рынке. И кто-то впустил убийцу в Королевскую башню.

– А ты не догадываешься, кто из приближенных мог бы желать Сабран смерти?

– Никто. Все они верят, что она – оковы для Безымянного. – Эда отпила вина. – Ты всегда советовал мне полагаться на чутье.

– Всегда.

– Тогда скажу, что с этими покушениями на Сабран что-то у меня не складывается. Дело не только в оружии. Серьезной выглядела только последняя попытка. Остальные ломились очертя голову. Словно напрашивались, чтобы их поймали.

– Возможно, просто неумехи? Отчаянные глупцы, каких можно купить за гроши?

– Возможно. А возможно, так и было задумано, – сказала она. – Кассар, помнишь благородного Артелота?

– Конечно, – кивнул он. – Я удивился, не увидев его рядом с Сабран.

– Его здесь нет. Комб сослал его в Искалин – за то, что слишком сблизился с королевой, и чтобы расчистить путь ее браку с Льевелином.

Кассар поднял бровь.

– Слухи, – пробормотал он, – дошли даже ко мне в Румелабар.

Эда кивнула:

– Комб сознательно послал Лота на смерть. И теперь, боюсь, Ночной Ястреб снова двигает фигуры на доске. Вынудив Сабран испугаться за свою жизнь, он подтолкнул ее к Льевелину.

– Чтобы она как можно скорее зачала наследницу, – задумчиво подхватил Кассар. – Это, если правда, пожалуй, хорошая новость. Сабран ничего не грозит. Она поступит так, как ему хочется.

– А если однажды не поступит?

– Не думаю, чтобы он зашел дальше этого. Без нее его власть растает.

– Не уверена, что он так думает. И полагаю, Сабран должна узнать о его интригах.

Кассар встревожился.

– Ты не должна высказывать ей свои подозрения, Эдаз. Пока нет доказательств, – сказал он. – Комб – человек могущественный и найдет способ с тобой расправиться.

– Я промолчу. Пока мне остается только наблюдать. – Она поймала его взгляд. – Кассар, мои сторожки слабеют.

– Знаю. – Он понизил голос. – Услышав, что Сабран изгнала из города пробудившегося Фиридела, мы сразу поняли, как было дело. И поняли, что ты выжгла свой сиден без остатка. Ты слишком долго живешь вдали от дерева. Ты как корень, любовь моя. Если не пьешь, то увядаешь.

– Это ничего. Может, я сумею получить место дамы опочивальни, – сказала Эда. – Тогда смогу защитить ее своим клинком.

– Нет, Эдаз.

Кассар накрыл ее ладонь своей. На серебряном перстне, украшавшем его указательный палец, сиял вырезанный из лунного камня цветок апельсина. Символ того, чему оба они были верны.

– Дитя, – тихо сказал он, – настоятельница умерла. Она, ты ведь знаешь, была стара и отошла в мире.

Это известие причинило боль, но не удивило. В самом деле, настоятельница казалась дряхлой, кожа ее была морщинистой и узловатой, как ствол оливы.

– Когда?

– Три месяца назад.

– Да вольется ее огонь в свет дерева, – сказала Эда. – Кто принял ее мантию?

– Красные девы выбрали Миту Йеданью, мунгуну, – ответил Кассар. – Помнишь ее?

– Да, конечно. – Эда помнила немного – только то, что Мита была молчаливой и серьезной. Мунгуной называли признанную наследницу настоятельницы, хотя случалось, что красные девы, сочтя мунгуну недостойной этого места, выбирали другую. – Желаю ей успеха. Она уже выбрала мунгуну для себя?

– Почти все сестры уверены, что ею будет Найруй, но Мита пока не решила.

Эда кивнула. Кассар склонился к ней. В меркнувшем свете заката Эда заметила морщины у его губ и глаз. Как он постарел за время, что они не виделись!

– В мире что-то меняется, Эдаз, – сказал он. – Ты наверняка чувствуешь. Зашевелились спящие змеи, а теперь и высшие западники. Настоятельница боится, что это первые шаги к пробуждению Безымянного.

Эда дала этим словам время улечься в своей душе.

– Не вы одни этого боитесь, – сказала она. – Одна фрейлина, Трюд утт Зидюр, послала гонца в Сейки.

– Юная наследница Зидюра? – нахмурился Кассар. – Отчего ей вздумалось затевать переговоры с Востоком?

– Девчонка вбила себе в голову, что их змеи защитят нас от Безымянного. Она верит в его возвращение – все равно, устоит ли дом Беретнет или падет.

Кассар с присвистом выдохнул сквозь зубы:

– Что навело ее на такую мысль?

– То, что драконы зашевелились. И собственные фантазии, полагаю. – Эда налила им обоим еще вина. – Фиридел что-то такое сказал Сабран. «Тысячелетие на исходе». И еще сказал, что его повелитель зашевелился в Бездне.

Океан, зияющий от края до края света. Черные воды, куда не в силах проникнуть солнечный свет. Бескрайняя тьма, вечно страшащая мореплавателей.

– Воистину зловещие слова. – Кассар принял у нее чашу. – Фиридел, значит, как и дама Трюд, и настоятельница, верит, что Безымянному предстоит вернуться.

– Мать победила его больше тысячи лет назад, – напомнила Эда. – Разве не так? Если бы змей говорил об этом сроке, Безымянный бы уже восстал.

Кассар задумчиво смаковал вино.

– Хотел бы я знать, – проговорил он, – не связана ли эта угроза с безвестными годами Матери.

О «безвестных годах» знали все сестры. Вскоре после победы над Безымянным и основания обители Мать ушла, не сказав, по какому делу, и погибла в пути. В обитель вернули ее тело. Кто его прислал, осталось неизвестным.

Немногие среди сестер верили, что мать уходила к своему рыцарю, Галиану Беретнету, и родила от него дитя, положив начало дому Беретнет. На этой легенде, не слишком популярной в обители, стояли страны Добродетели – она и привела Эду в Инис.

– Каким образом? – спросила Эда.

– Ну, – сказал Кассар, – сестры в большинстве верят, что Мать пыталась защитить обитель от некой угрозы. – Он плотно сжал губы. – Я напишу настоятельнице, передам ей слова Фиридела. Быть может, она сумеет разгадать загадку.

Оба помолчали. Спустились сумерки, и в окнах дворца замерцали свечи.

– Мне скоро идти, – пробормотала Эда. – Молиться Обманщику.

– Прежде поешь немного. – Кассар подвинул к ней блюдо с фруктами. – У тебя усталый вид.

– Да, – усмехнулась Эда, – в одиночку отгонять западника оказалось довольно утомительно.

Она выбирала с блюда сладкие, как сахар, финики и вишни. Вкус жизни, не забытый за столько лет.

– Любовь моя, – заговорил Кассар, – прости, но, пока ты не ушла, я должен сказать кое-что еще. Про Йонду.

Эда подняла взгляд.

Йонду. Наставница и любимая подруга. Внутри у нее что-то перевернулось.

– Кассар, что?..

– В прошлом году настоятельница решила возобновить поиски Аскалона. Зашевелилось драконье племя, и она сочла, что следует все силы направить на возвращение меча, поразившего Безымянного. Йонду начала поиски в Инисе.

– В Инисе… – У Эды сжалось в груди. – Она бы, конечно, навестила меня.

– Ей приказано было не приближаться ко двору. Не отвлекать тебя от твоего дела.

Эда закрыла глаза. Йонду была упряма, но никогда не нарушила бы прямого приказа настоятельницы.

– Последние вести о ней дошли из Перунты, – продолжал Кассар. – Видимо, она возвращалась домой.

– Когда?

– В конце зимы. Аскалон она не нашла, но писала нам, что вынесла из Иниса предмет чрезвычайной важности и срочно нуждается в охране. Мы послали сестер на поиски, но те не нашли ни следа. Я опасаюсь худшего.

Эда резко встала и подошла к балюстраде. Сладость фруктов вдруг склеила ей рот.

Вспомнилось, как Йонду учила ее подчинять полыхавший в крови дикий огонь. Учила держать меч и натягивать лук. Учила, как вскрыть змея от зоба до хвоста. Йонду, любимая подруга, вместе с Кассаром сделала из Эды ту, кем она стала.

– Может, она еще жива. – Голос у нее стал хриплым.

– Сестры продолжают поиски. Мы не отступимся, – сказал Кассар, – но кто-то должен занять ее место среди красных дев. Вот что велела передать тебе Мита Йеданья, наша новая настоятельница. Она приказывает тебе вернуться, Эдаз. Надеть плащ цвета крови. Ты будешь нам нужна.

Дрожь пронизала Эду от кожи под волосами до основания позвоночника – холод и ожог сразу.

Сбываются все мечты! Стать красной девой, будущей победительницей дракона, мечтала каждая рожденная в обители девочка.

И все же…

– Значит, – сказала Эда, – новой настоятельнице нет дела, что станется с Сабран.

Кассар встал рядом с ней у балюстрады.

– Новая настоятельница больше прежней сомневается в претензиях Беретнетов, – признал он, – но без защиты она Сабран не оставит. Я привез с собой в Инис одну из младших сестер и собираюсь представить ее королеве Сабран вместо тебя. Скажу, что один из твоих родственников при смерти и ты должна вернуться в Эрсир.

– Покажется подозрительным.

– Выбора нет. – Он взглянул на нее. – Ты – Эдаз ак-Нара из дев Клеолинды. Тебе не следует более оставаться при этом кощунственном дворе.

Ее имя. Как давно оно не звучало. Пока Эда осмысливала сказанное, лицо Кассара стянуло тревогой.

– Эдаз, – вздохнул он, – не говори мне, что хочешь остаться. Или ты привязалась к Сабран?

– Нет, конечно, – возразила Эда. – Она надменна и избалованна – но, какая ни есть, остается, хотя бы и самая малая, вероятность, что она – прямой потомок Матери. И что важнее, если она погибнет, рухнет страна, обладающая самым могучим флотом Запада, – а от этого никому не будет добра. Ее нужно сберечь.

– Мы и сбережем. Прибывшая со мной сестра весьма искусна – а перед тобой теперь лежит иная дорога. – Он опустил руку ей на плечо. – Пора тебе вернуться домой.

Ей предлагали вернуться к апельсиновому дереву. Говорить на родном языке, молиться перед истинным образом Матери, не опасаясь костра на площади Мариан.

Но Эда годы потратила на изучение Иниса: его обычаев, веры, хитросплетений придворных интриг. Эти знания не должны пропасть даром.

– Кассар, – заговорила Эда, – я хотела бы уехать с тобой, но меня отзывают как раз тогда, когда Сабран начала мне доверять. Все эти годы пропадут зря. Как ты думаешь, можно ли убедить новую настоятельницу дать мне еще немного времени?

– Сколько?

– Пока королевский дом не обзаведется преемницей. – Эда повернулась к нему лицом. – Позволь мне охранять ее, пока она выносит дочь. Потом я вернусь домой.

Кассар раздумывал, стянув губы в тонкую линию, затерявшуюся в гуще бороды.

– Попробую, – согласился он. – Я постараюсь, любовь моя. Но если настоятельница откажет, придется тебе подчиниться.

Эда поцеловала его в щеку:

– Ты слишком добр ко мне.

– Слишком добрым к тебе быть невозможно. – Он сжал ее плечо. – Но следи за собой, Эда. Не отвлекайся. Ты служишь Матери, а не этой инисской королеве.

Эда обвела взглядом городские башни:

– Да подскажет нам Мать, что теперь делать.

15

Запад

Карскаро.

Столица драконьего царства Искалин.

Город стоял высоко в горах на обширном плато. Он врезался в Веретенный хребет, снежную горную цепь, отделявшую Искалин от Эрсира.

Лот глядел в окно продвигавшейся по горной дороге кареты. Он всю жизнь слушал рассказы о Карскаро, но и не думал, что увидит его наяву.

Искалин стал вторым звеном в Кольчуге Добродетелей, когда король Исалрико Четвертый обвенчался с королевой Глориан Второй. Из любви к нареченной он отрекся от старого бога своей страны и принес клятву верности Святому. В те дни Карскаро славился карнавалами, музыкой и растущими прямо на улицах красными грушами.

Теперь иное. С тех пор как порвал со Святым и принял своим богом Безымянного, Искалин всеми средствами пытался ослабить страны Добродетели.

С рассветом над Великим Искалинским плато потянулись светлые пряди облаков. В былые времена эти равнины укрывал лавандовый ковер, и ветер доносил в город запах цветов.

Лот пожалел, что не видел этого зрелища. Все, что осталось от полей, – выгоревшие пустоши.

– Сколько душ живет в Карскаро? – обратился он к Приессе, просто чтобы отвлечься.

– Пятьдесят тысяч или около того. Наша столица невелика, – ответила она. – По прибытии вас проведут в комнаты на посольской галерее. Ее сиятельство примет ваши верительные грамоты при первой возможности.

– А увидим ли мы короля Сигосо?

– Его величество нездоров.

– Сожалею.

Лот прижался лбом к окну, разглядывая город среди гор. Скоро он окажется в самом сердце тайны, окружившей Искалин.

Глаз его уловил смутное движение. Лот потянулся к защелке окна, чтобы лучше видеть небо, но рука в перчатке захлопнула раму.

– Что это было? – обеспокоенно спросил Лот.

– Кокатрис. – Приесса сложила руки на коленях. – Вам лучше не удаляться от дворца, благородный Артелот. В этих горах живет много потомков драконов.

Кокатрис. Отродье птицы и виверны.

– Они не вредят горожанам?

– Если голодны, они хватают все, что движется, кроме уже пораженных чумой. Мы их подкармливаем.

– Как?

Ответа не последовало.

Карета тяжело пошла вверх. Сидевший напротив Кит встрепенулся и принялся протирать глаза. На губах его сразу заиграла улыбка, но Лот видел, что другу страшно.

К тому времени, как показались ворота Антианы, настала ночь. Колоссальная, как давшее ей имя божество, арка из зеленого и черного гранита была единственным въездом в город. Вблизи Лот рассмотрел в свете факелов фигуры под ее сводом:

– Кто это там?

Кит догадался первым:

– Ты бы не смотрел, Артелот. – Он выпрямился на сиденье. – Если не хочешь, чтобы этот день снился тебе по ночам.

Он опоздал с предупреждением. Лот уже видел мужчин и женщин, за руки прикованных к воротам. Кое-кто выглядел уже мертвым или полумертвым, но были и живые, в крови, натягивавшие цепи.

– Вот как мы их кормим, благородный Артелот, – проговорила Приесса. – Предателями и изменниками.

В этот кошмарный миг Лоту показалось, что он прямо сейчас, в карете, расстанется с завтраком.

– Понимаю. – Рот ему заливала слюна. – Хорошо.

Рука просилась очертить знак меча, но здесь это означало бы смерть.

Перед подъехавшей каретой ворота Антианы открылись. Их сторожили не менее шести виверн. Эти звери были меньше своих повелителей-западников и имели только по две ноги, но глаза их опаляли тем же пламенем. Лот, проезжая их, отвернулся.

Он попал в кошмар. В Искалине оживали бестиарии и старые сказки.

Посреди города возвышался замок из вулканической породы и стекла. Должно быть, дворец Спасения, твердыня дома Веталда. Гора, на которой он стоял, была самой низкой в Веретенном хребте, но и ее вершина скрывалась в затянувшем плато дыму.

Дворец был страшен, но добила Лота река лавы. Она разветвлялась на шесть потоков, обходивших или пронизывавших Карскаро, после чего сливалась в единое озеро и водопадом спускалась по склону ниже, застывая вулканическим стеклом.

Лавовые потоки появились в Карскаро десять лет назад. Искалинцы не сразу сумели пробить каналы для этих красных рек. В Аскалоне теперь шептались, что Святой послал лаву в предостережение искалинцам, – предупреждая, что настанет день, когда Безымянный станет лжебожеством их страны.

Улицы обвивали здания крысиными хвостами. Теперь Лот увидел, что их соединяли высокие каменные мосты. Вокруг прилавков под красными навесами теснились горожане в тяжелых одеждах. Многие закрывали лица вуалями. Повсюду были заметны укрепления против чумы: от амулетов на дверях до масок со стеклянными глазами и длинными клювами, – и все же попадались жилища, отмеченные красными надписями.

Карета подвезла их к огромным дверям дворца Спасения, перед которыми выстроились в ряд слуги. Над аркой дверей свивались вырезанные в натуральную величину дракониды. Все это походило на горловину Огненного Чрева.

Лот, шагнув на землю, протянул занемевшую руку даме, но Приесса ее отклонила. Глупо было и предлагать. Мелаго ведь советовала ни к кому не приближаться.

Жакули заворчали вслед уходившим от кареты гостям. Лот в ногу с Китом прошел в вестибюль с люстрами под высокими сводами. Он готов был поклясться, что свечи горели красным огнем.

Приесса скрылась за боковой дверцей. Лот с Китом недоуменно переглянулись.

По сторонам лестницы стояли две жаровни. Слуга зажег от одной из них свой факел. Он провел инисцев по пустынным коридорам с перекрытыми перегородками ответвлениями, по крутой неровной лестнице, от которой у Лота еще сильнее закружилась голова, мимо масляных портретов прежних монархов Веталда и, наконец, в галерею со сводчатым потолком. Указав на одну дверь, затем на вторую, он вручил каждому по ключу.

– Нельзя ли нам… – начал Кит, но слуга уже скрылся за ковром, – …поесть?

– Завтра поедим, – ответил ему Лот. Слова в этом коридоре отдавались эхом. – Как ты думаешь, кто здесь еще есть?

– Я плохо разбираюсь в иноземных посольствах, но надо полагать, мы встретим кого-нибудь из ментцев. – Кит потер забурчавший живот. – На их пальцы натыкаешься в любом пироге.

Он был прав. Поговаривали, что нет в мире такого места, куда бы не добрались ментцы.

– Встретимся здесь в полдень, – сказал Лот. – Надо обсудить, что делать.

Кит, хлопнув его по спине, вошел в комнату. Лот открыл своим ключом другую.

Взгляд его не сразу освоился в полной теней опочивальне. Искалин, хоть и присягнул Безымянному, явно не жалел расходов на содержание послов. В западной стене темнело девять окон, из которых одно было поменьше других. При ближайшем рассмотрении это оказалась дверь на закрытый балкон.

Северный конец комнаты занимала кровать под балдахином. Рядом стоял чугунный подсвечник. Свечи из отливающего перламутром воска и вправду горели красным. Настоящим красным огнем. Рядом поставили его сундук. На южном конце, отодвинув бархатный занавес, Лот обнаружил каменную ванну, до краев полную горячей водой.

Из-за множества окон ему чудилось, будто в комнату заглядывает весь Искалин. Лот закрыл шторы и затушил большую часть свечей. Гаснувшие выпускали напоследок облачко черного дыма.

Он погрузился в воду и лежал в ней долго. Когда утихла боль в ноющем теле, нашел кусок оливкового мыла и принялся отмывать пепел с волос.

Вилстан Чекан, расследуя убийство своей возлюбленной королевы Розариан, мог жить в этой самой комнате. Быть может, он видел отсюда, как горят лавандовые поля и как улетают голуби с вестью, что Кольчуга Добродетелей лишилась одного звена.

Лот сполоснул голову. Если смерть королевы Розариан подстроили из Карскаро, те же люди могли добиваться и смерти Сабран. Чтобы убрать ее прежде, чем королева подарит Добродетелям наследницу. Чтобы возродить Безымянного.

Лот встал из ванны весь в мурашках и дотянулся до сложенного рядом полотенца. Побрился он своим кинжалом, оставив клочок волос на подбородке и немного над верхней губой. Бреясь, он думал об Эде.

Пока Эда с ней, он не опасался за Сабран. Едва он впервые увидел в пиршественном зале эту женщину с ореховой кожей и внимательными глазами, с достойной королевы осанкой, ему стало тепло. Это внутреннее тепло ничуть не напоминало огненное дыхание змеев – оно было мягким и золотистым, как первый свет летнего утра.

Маргрет целый год уговаривала его взять Эду в жены. Она была красива, она его смешила, и с ней можно было говорить часами. Лот отмахивался от сестры – не только потому, что будущий ярл Златбука не мог взять невесту простого рода, но и потому, что Маргрет прекрасно знала: Эду, как и Сабран, Лот любил так же, как ее. Как сестру.

Он еще не испытал всепоглощающей любви супружества. Тридцать лет – более чем зрелый возраст для брака, и он мечтал почтить рыцаря Верности этим самым священным из всех союзов.

Теперь едва ли доживет до такого случая.

На кровати была разложена шелковая ночная рубашка, но Лот надел свою, помятую в дороге, и вышел на балкончик.

Воздух был прохладен. Лот оперся на перила. Под ним раскинулся Карскаро – от отвесных обрывов до края плато. Свечение лавы окрашивало стены домов. На глазах у Лота сверху спикировал черный силуэт и стал пить из огненной реки.

В полночь Лот вскарабкался на ложе и до груди натянул одеяло.

Во сне ему приснилось, что простыни отравлены.

Около полудня Кит нашел его сидящим у стола в тени балкона и разглядывающим плато внизу.

– Добрая встреча, сударь мой, – приветствовал друга Лот.

– Да, сударь мой, какой прекрасный день в стране зла и смерти! – Кит принес с собой подносик. – Хоть здесь и поклоняются Безымянному, но каковы кровати! Я никогда так сладко не спал.

Кит не умел говорить серьезно, и Лот невольно улыбнулся его выходке даже в такой обстановке:

– Где ты нашел еду?

– На новом месте я прежде всего ищу кухню. Со слугами объяснялся знаками, пока не поняли, что я умираю с голоду. – Кит поставил поднос на стол. – Надеюсь, потом нам принесут что-нибудь посытнее.

На подносе горкой лежали фрукты и обжаренные орехи, стоял кувшин сладкого вина из вяленого винограда и два кубка.

– Напрасно ты бродишь здесь один, Кит, – упрекнул Лот.

– Мое брюхо не могло ждать. – Взглянув на лицо друга, Кит вздохнул. – Ладно, больше не буду.

Солнце алело открытой раной, окрасив небо во все оттенки розового. Над плато поднимался бледный туман. Ничего подобного Лот еще не видывал. Навес укрывал их от палящего зноя, и все же на ключицах у обоих ожерельями блестели бусинки пота.

Должно быть, здесь было несказанно красиво, пока не сгорели лавандовые поля. Лот попробовал представить, как гуляет летом по открытым галереям, вдыхая благоуханный ветер.

Какое зло, какие страхи овладели королем Сигосо, чтобы так отравить эти прекрасные места?

– Ну, – заговорил Кит, дожевывая горсть миндаля, – как будем держаться с донматой?

– Самым любезным образом. Для нее мы – постоянные посланники Иниса. Навряд ли она сочтет подозрительными наши расспросы о судьбе предшественника.

– Если они что-то сотворили с Чеканом, она солжет.

– Попросим предъявить доказательства, что он жив.

– У принцесс не требуют доказательств. Их слово – закон. – Кит очистил кроваво-красный апельсин. – Мы теперь шпионы, Лот. Брось уже прислушиваться к своей доверчивой натуре.

– Что же тогда делать?

– Вращаться при дворе, изображая порядочных послов, и узнавать все, что можно. Здесь могут оказаться и послы других стран. Кто-нибудь что-нибудь да знает. – Он солнечно улыбнулся Лоту. – А если ничто другое не поможет, я приударю за донматой Маросой, так что она откроет мне душу.

Лот покачал головой:

– Негодник!

По Карскаро прокатился рокот. Кит подхватил свой кубок, не дав вину пролиться.

– Это что? – ахнул он.

– Землетрясение, – ответил, тоже встревоженный, Лот. – Отец рассказывал, что у огненных гор так бывает.

Искалинцы не стали бы строить здесь город, если бы подобные явления угрожали стереть его с лица земли. Решив об этом не думать, Лот выпил вина. Ему все представлялся Карскаро, каким он был когда-то. Кит, мыча себе под нос, достал перо и перочинный ножик.

– Поэзия? – спросил его Лот.

– Вдохновение заставляет себя ждать. Мой опыт говорит, что ужас редко ходит рука об руку с творчеством. – Кит принялся очинять перо. – Нет, это для письма, одной даме.

Лот поцокал языком:

– Не могу понять, почему ты не высказал Катри свои чувства.

– Потому, что хотя я и в жизни очарователен, но на письме истинный Антор Дол. – Кит усмехнулся. – Как по-твоему, письма здесь нынче посылают с голубями или с василисками?

– Скорее, с кокатрисами. Они проворнее, хоть и не убивают взглядом. – Лот поглядел, как друг достает из мешочка на поясе чернильницу. – Сам понимаешь, все наши письма Комб отправит в огонь.

– Да я о нем и не думаю. Дама Катриен никогда не прочтет этого письма? Пусть так, – легкомысленно отозвался Кит. – Но когда сердце полно до краев, чувства должны выплеснуться наружу. Мои вытекают на страницу, куда же еще.

В комнате за дверью балкона раздался стук. Бросив взгляд на Кита и проверив свой кинжал, Лот пошел открывать.

За дверью стоял слуга в черном дублете и таких же штанах.

– Благородный Артелот… – Он держал в руке шар с благовониями. – Я должен известить тебя, что ее сиятельство донмата Мароса примет тебя в свой черед. Теперь же ты и благородный Китстон должны посетить врача, чтобы проверить, не принесли ли вы к дверям ее сиятельства какой болезни.

– Сейчас?

– Да, мой господин.

Лоту меньше всего хотелось, чтобы в него тыкал пальцами драконолюбивый лекарь, но выбора, видимо, не было.

– Тогда, – сказал он, – веди, прошу тебя.

16

Восток

Последние водяные испытания окутались для нее туманом. Ночь, когда им велели плыть против течения по быстрой реке. Поединок с сетями. Проверка знания сигналов для связи с другими всадниками. Иногда между испытаниями проходил день, иногда много дней. Но незаметно для Тани подошло последнее.

Полночь опять застала ее в зале упражнений – Тани смазывала свой меч гвоздичным маслом. Запах масла приставал к пальцам. Плечи ныли, шея гнулась не лучше древесного пня.

Этот меч завтра принесет ей решающую победу или поражение. В плоскости клинка Тани видела свои красные от недосыпа глаза.

С карнизов школы текло стеной. Возвращаясь к себе, Тани услышала приглушенный смех.

Дверь маленького балкона стояла открытой. Тани заглянула за перила. Во дворе, засаженном грушевыми деревьями, сидели Онрен с Канперу: головы склонились над игральной доской, пальцы переплелись.

– Тани.

Она вздрогнула. Думуза выглянула из своей комнаты, одетая в блузу с короткими рукавами, с трубкой в руке. Она вышла на балкон к Тани и проследила, куда та смотрит.

– Не надо им завидовать, – сказала Думуза после долгого молчания.

– Я не…

– Тише. Я тоже завидую иногда. Как им легко все дается. Особенно Онрен.

Тани занавесила лицо волосами.

– Она побеждает, – вырвалось у нее, – почти без… – Слова застревали в горле. – Почти без…

– Она побеждает потому, что доверяет своему искусству. Ты же, сдается мне, боишься, что стоит тебе ослабить хватку – и твое просочится у тебя между пальцами, – ответила Думуза. – Я родилась дочерью всадников. Это великая удача, и я все пыталась доказать, что ее достойна. В шестнадцать лет я все забросила, кроме учения. Не выходила в город. Не рисовала. Упражнялась, пока не выбилась в первые ученики. Я забыла, как владеть мастерством. Вместо того – мастерство овладело мной. Целиком.

Тани стало зябко.

– Но… – Она запнулась. – По тебе не скажешь…

Думуза пыхнула дымом.

– Я однажды смекнула, – сказала она, – что, если мне посчастливится стать всадницей, я должна буду ответить на зов, едва Сейки позовет. И дней на подготовку тогда не будет. Вспомни, Тани, вовсе не нужно беспрерывно точить меч, чтобы он был остер.

– Знаю.

Думуза взглянула на нее:

– Тогда кончай точить. И иди спать.

Последнее испытание состоялось в павильоне. Тани рано позавтракала и нашла себе место на скамьях.

Онрен подсела к ней на рассвете. Обе вслушивались в далекое громыхание бури.

– Так что, – спросила Онрен, – ты готова?

Тани кивнула, потом помотала головой.

– И у меня так же. – Онрен обернулась лицом к стене дождя. – Ты будешь всадницей, Тани. Мидучи судят по результатам всех испытаний, а ты достаточно себя показала.

– Это – важнее всех, – пробормотала Тани. – Меч будет нашим главным оружием. Если мы не сумеем выиграть поединка в школе…

– Все мы знаем, как хорошо ты владеешь клинком. Все у тебя получится.

Тани зажала ладони между колен.

Ручейком стали стекаться остальные. Когда все собрались, из здания школы показался морской начальник. Слуга, привставая на цыпочки, держал над ним зонт.

– Ваше последнее испытание – бой на мечах, – сказал морской начальник. – Первая – достойная Тани из Южного дома.

Она встала.

– Достойная Тани, – продолжал он, – сегодня ты встретишься с достойным Турозой из Северного дома.

Туроза без промедления поднялся со скамьи.

– До первой крови.

Они разошлись по разным концам павильона и обнажили поданные им мечи. Сцепившись взглядами, шагнули навстречу друг другу.

Она ему покажет, на что способна худородная замарашка!

Поклоны их были натянутыми и неглубокими. Тани двумя руками сжимала меч. Она ничего не видела, кроме Турозы: его мокрых волос, его раздутых ноздрей.

Морской начальник выкрикнул приказ, и Тани ринулась на противника. Меч зазвенел о меч. Туроза придвинулся к ней так близко, что она чувствовала на лице его дыхание, чуяла пропитавший рубаху пот.

– Когда я стану командовать всадниками, – прошипел он, – ни одна крестьянка больше не сядет на дракона. – Мечи зазвенели. – Скоро ты вернешься в лачугу, из которой тебя вытащили.

Тани сделала выпад. Туроза отбил клинок, едва не разрезавший ему запястье.

– Напомни-ка, – проговорил он так тихо, что слышно было только им двоим, – откуда ты родом? – Он отвел в сторону ее меч. – Или вашим мусорным кучам и имен не дают?

Если он думает взбесить ее, оскорбляя семью, которой Тани не помнила, ему придется ждать тысячу лет.

Туроза ударил. Тани парировала, и поединок начался всерьез.

Здесь был не танец с деревянными мечами. И не урок, не отработка приемов. В конечном счете схватка с соперником вышла стремительной и беспощадной – так рвут зуб.

В ее мире ничего не осталось, кроме свиста ветра и металла. Туроза высоко подпрыгнул. Тани ударила снизу вверх, отбив рубящий удар, и он приземлился на корточки. Он тут же вновь насел на нее, не дав вздохнуть: меч мелькал, как рыба в воде. Она отбивала все удары до обманного финта, вместо которого он нанес удар кулаком в подбородок. А потом жестоким пинком в живот сбил Тани на землю.

Такой трюк она должна была разглядеть за много лиг. Это изнеможение ее погубило. Сквозь дождевые капли на ресницах Тани видела невозмутимо наблюдающего за схваткой морского начальника.

– Вот так, девка, – ухмыльнулся Туроза. – Валяйся на земле. Там твое место.

Тани, как пленник, ожидающий казни, склонила голову. Туроза оглядывал ее, словно решая, куда нанести порез, чтобы было побольнее. Он сделал еще один шаг – теперь она могла до него дотянуться.

Рывком вскинув голову, она выбросила ноги, заставив Турозу подпрыгнуть, чтобы избежать удара. Перекатившись по земле, легко вскочила на ноги, не выпустив меча. Первый удар Туроза отвел, но она застала его врасплох. Она видела растерянность в его глазах. Он уже не так ловко переступал ногами по мокрой земле, и когда ее клинок снова устремился к нему – он запоздал с ответом.

Лезвие коснулось его подбородка мягко, как стебелек травы.

Мигом позже клинок Турозы вспорол ей плечо. Тани ахнула, отшатнувшись, скаля зубы и брызгая слюной.

Морские стражи вытягивали шею, чтобы лучше видеть. Тани, тяжело дыша, всматривалась в лицо противника.

Если она не вскрыла ему кожу, бой проигран.

По начерченной ею линии медленно набухали рубиновые капельки. Дрожащий, взмокший Туроза коснулся подбородка пальцем и взглянул на пятно, яркое, как цветок айвы.

Первая кровь.

– Достойная Тани из Южного дома, – объявил морской начальник, – победа за тобой.

Она еще не слышала слов слаще.

Когда она кланялась Турозе, кровь сочилась из ее плеча расплавленной медью. Бледное лицо Турозы густо налилось гневом. Он попался на трюк – на уловку, какой никого не одурачишь, – потому что ожидал от нее слабости. И теперь, глядя ему в лицо, Тани знала, что никогда больше он не назовет ее деревенской девкой. Потому что, назвав так, он бы признал, что деревенщина способна не только рыться в земле.

Он мог спасти лицо, только признав ее равной.

Под расколотым молниями небом сын всадника поклонился ей низко, как еще не кланялся.

17

Запад

Очищенные от подозрения на чуму, Лот и Кит через несколько дней после прибытия были представлены донмате Маросе. Прошедшие дни они провели в своих комнатах: выйти из них мешали часовые на галерее. Лот до сих пор содрогался при воспоминании о королевском лекаре, ставившем пиявки на такие места, где пиявкам совсем не место.

И вот Лот с Китом вступили в похожий на пещеру тронный зал дворца Спасения. Его затопили придворные и вельможи, однако принца Вилстана не было и следа.

Донмата Мароса, наследная принцесса драконьего царства Искалин, восседала на троне из вулканического стекла под парадным балдахином. Голову ее облекала огромная рогатая маска из железа, выкованная наподобие головы высшего западника. Должно быть, этот головной убор страшно тяготил женщину.

– Святой! – чуть слышно шепнул Кит Лоту. – Она носит харю Фиридела.

Охрана в черно-золотых доспехах выстроилась перед троном. На балдахине красовался новый герб дома Веталда – два черных змея, держащие сломанный меч.

Не какой-нибудь меч – Аскалон. Символ стран Добродетели.

Фрейлины откинули предохранявшие от чумы вуали, державшиеся на маленьких, но нарядных венчиках. Приесса Йеларигас сидела справа от трона. Лот узнал ее бледную веснушчатую кожу, глубоко запавшие глаза и гордую посадку головы.

Тихий шум голосов смолк, когда они остановились перед троном.

– Сиятельная, – провозгласил дворецкий, – я представляю вам двух благородных инисцев. Перед вами Артелот Исток, сын владетелей Златбука, и Китстон Луг, сын владетелей Медового Ручья, – посланники королевства Инисского.

За тишиной, охватившей тронный зал, последовало шуршание шепотков. Лот преклонил колено и склонил голову.

– Ваше сиятельство, – произнес он, – благодарим, что вы приняли нас при дворе.

Шепотки унялись, когда донмата подняла руку.

– Благородный Артелот и благородный Китстон. – Ее голос странным эхом отдавался под маской. – Мой возлюбленный отец и я приветствуем вас в драконьем царстве Искалин. Примите искренние извинения за задержку с аудиенцией – но я была занята другими делами.

– Вам нет нужды извиняться, сиятельная, – только и сказал Лот. – Ваше право принять нас, когда вам угодно. – Он прокашлялся. – Если соизволите, благородный Китстон передаст вам наши верительные грамоты.

– Конечно.

Приесса кивнула слуге, который взял у Кита грамоты.

– Получив направленное моему отцу письмо герцога Вежливости, мы возрадовались желанию Иниса укрепить дипломатические связи с Искалином, – продолжала донмата. – Нам ненавистна мысль, что королева Сабран могла бы разорвать нашу долговечную дружбу из-за… религиозных разногласий.

Религиозные разногласия!

– К слову о Сабран, мы так давно не получали от нее известий, – добавила донмата. – Скажите, она еще не родила?

У Лота под глазом дернулся мускул. Ссылаться на дружбу с Сабран, сидя под этим кощунственным гербом… отвратительно!

– Ее величество не обвенчана, моя госпожа, – ответил Кит.

– Но скоро будет. – Донмата положила ладони на подлокотники трона. Видя, что оба молчат, она продолжила: – Как видно, до вас еще не дошло радостное известие, мои господа. Сабран недавно обещалась Обрехту Льевелину, великому князю Вольного Ментендона. Моему прежнему нареченному.

Лоту оставалось только таращить на нее глаза.

Он, конечно, знал, что рано или поздно Сабран выберет себе супруга – королеве иначе нельзя, – но всегда полагал, что это будет человек Хрота, второго по силе среди стран Добродетели. А она предпочла Обрехта Льевелина, внучатого племянника покойного князя Леоварта, искавшего руки Сабран, невзирая на огромную разницу в возрасте.

– К моему прискорбию, – заметила донмата, – я не приглашена на церемонию бракосочетания. – Она склонилась вперед. – У вас на лице тревога, благородный Артелот. Скажите мне, что вы думаете. Разве Рыжий князь не достоин разделить ложе вашей госпожи?

– Сердце королевы Сабран – ее личное дело, моя госпожа, – отрезал Лот. – И здесь не место о нем рассуждать.

От прокатившихся по залу смешков у него зазвенело в позвоночнике. Донмата за своей страшной маской от души поддержала веселье.

– Сердце ее величества – ее личное дело, но не ее ложе. Говорят ведь, что в день, когда прервется род Беретнет, Безымянный вернется к нам. Если Сабран не желает этого, разумно ли ей… открывать свое государство для князя Обрехта?

Новые смешки.

– Я молюсь, чтобы род Беретнет продолжился до конца времен, – заговорил Лот, не успев обдумать вырвавшиеся слова, – потому что он стоит между нами и хаосом.

Стражники одним плавным движением обнажили рапиры. Смех замер.

– Остерегитесь, благородный Артелот, – посоветовала донмата. – Не говорите слов, в которых могут увидеть оскорбление Безымянному. – По ее знаку стражники убрали оружие. – А знаете, до меня доходили слухи, что принцем-консортом станете вы. Или вы оказались недостаточно высокородным для любви королевы? – Не дав ему возразить, она хлопнула в ладоши. – Не будем об этом. Здесь, в Искалине, мы не оставим вас в одиночестве. Музыканты! Сыграйте «Тридцать шагов». Дама Приесса будет танцевать с благородным Артелотом.

Приесса тотчас ступила на мраморный пол. Лот, совладав с собой, подошел к ней.

Танец тридцати шагов разучивали при многих дворах. В Инисе он был запрещен Лиллиан Пятой, которая сочла его непозволительно вольным, но ее преемницы оказались снисходительней. Так или иначе, большинство придворных его знали.

Под бодрый наигрыш музыкантов Приесса сделала реверанс, а Лот поклонился партнерше, после чего оба, повернувшись лицом к донмате, взялись за руки.

Поначалу он чувствовал себя скованным. Дама Приесса оказалась легка на ногу. Лот прошел вокруг нее, ни разу не позволив каблукам коснуться пола.

Она повторила его движение. Они отплясывали и скакали то бок о бок, то лицом к лицу, а потом музыка пошла на взлет, и Лот, подхватив свою партнершу за талию, оторвал ее от земли. Он подхватывал ее снова и снова, пока не заныли руки, а на лбу и на загривке не проступил пот.

Лот слышал прерывистое дыхание у Приессы. Завиток ее темных волос выбился на лоб, когда они закружились, с каждым шагом замедляя движение, и наконец остановились рука об руку снова лицом к донмате Маросе.

Что-то хрустнуло у них между ладонями. Лот не решился посмотреть, что она сунула ему в руку. Донмата вместе со своим двором била в ладоши.

– Вы утомились, благородный Артелот, – донесся из-за маски ее голос. – Что, дама Приесса тяжела для вас?

– Думается, искалинские наряды весят больше ваших дам, сиятельная, – тяжело дыша, ответил Лот.

– О нет, мой господин. Сами дамы, и господа тоже. Сердца наши тяжелы от скорби, что Безымянный еще не вернулся, чтобы направить нас. – Донмата встала. – Долгой вам и покойной ночи. – Ее шлем наклонился. – Если у вас нет больше ко мне вопросов.

Лот до боли остро ощущал записку в своей ладони, но упустить шанс не мог.

– Единственный, ваше сиятельство. – Он прокашлялся. – При вашем дворе есть еще один постоянный посланник, много лет служивший здесь королеве Сабран. Вилстан Чекан, герцог Умеренности. Я хотел спросить, где во дворце располагаются его покои, чтобы поговорить с ним.

Все застыли в молчании.

– Посланник Чекан, – проговорила наконец донмата. – В этом вопросе мы с вами, Артелот, в равном неведении. Его милость несколько недель назад покинул двор, направившись в Корвугар.

– В Корвугар, – повторил Лот. Так назывался порт на юге Искалина. – Зачем?

– Он сказал, что его призывают дела, природу которых открыть не захотел. Я удивляюсь, что он не написал Сабран.

– И я удивляюсь, ваше сиятельство. Признаться, – добавил Лот, – мне трудно в это поверить.

– Надеюсь, благородный Артелот, – проговорила донмата, – вы не обвиняете меня во лжи?

Придворные придвинулись к нему. Как псы, почуявшие запах крови. Кит схватил Лота за плечо, и тот закрыл глаза.

Чтобы узнать правду, они должны выжить при этом дворе, а чтобы выжить – надо подыгрывать.

– Нет, ваше сиятельство, – произнес Лот. – Конечно же нет. Простите меня.

Ничего более не сказав, донмата Мароса вместе со своими дамами выплыла из зала.

Придворные роптали. Лот, сжав зубы, развернулся спиной к строю охраны и шагнул к двери. Кит поспешил за ним.

– Как тебе за такое язык не вырвали, – бормотал он. – Святой, что на тебя нашло, дружище, – ты обвинил принцессу во лжи прямо в ее тронном зале?

– Я такого не перевариваю, Кит. Кощунство. Обман. Открытое презрение к Инису.

– Нельзя было им показывать, что ты попался на подначку. Твой покровитель – рыцарь Верности. Ты хоть изобрази приверженность этой добродетели. – Кит, поймав его за плечо, заставил остановиться. – Послушай меня, Артелот. Мертвые мы для Иниса бесполезны.

У него на лице блестел пот, на горле явственно билась жилка. Лот впервые видел друга таким взволнованным.

– Тебе покровительствует рыцарь Вежливости, Кит, – вздохнул он. – Да поможет она мне скрыть свои мысли.

– Даже с ее помощью это будет непросто.

Кит подошел к окну галереи.

– Я всю жизнь скрывал гнев на отца, – тихо сказал он. – Я научился улыбаться его насмешкам над моими стихами. И когда он звал меня неженкой и молокососом. И когда проклинал судьбу, не давшую ему других наследников, и мою бедную мать, не родившую их. – Кит вздохнул. – Ты мне в этом помогал, Лот. Пока существовал человек, с которым я мог быть самим собой, я находил в себе силы быть с ним другим.

– Знаю, – пробормотал Лот. – И обещаю отныне и впредь только тебе показывать свое настоящее лицо.

– Вот и хорошо. – Кит с улыбкой повернулся к нему. – Верь в лучшее, как всегда верил, и мы до него доживем. Королева Сабран скоро обвенчается. Наше изгнание не будет долгим. – Он хлопнул Лота по плечу. – А сейчас позволь мне раздобыть для нас ужин.

Они разошлись. Лот, только надежно заперев за собой дверь комнаты, взглянул на кусочек пергамента, вложенный ему в ладонь Приессой Йеларигас.

Личное святилище, в три часа. Дверь рядом с библиотечной. Приходи один.

Личное святилище. Теперь, когда дом Веталда отвернулся от Шести Добродетелей, его, верно, оставили пылиться в запустении.

Это могло быть ловушкой. Может, и принц Вилстан получил такую записку, после чего и пропал. Лот потер лоб ладонью. Да пребудет с ним рыцарь Доблести. Он услышит, что хочет ему сказать дама Приесса.

Кит вернулся в одиннадцать с ягненком в винном соусе, куском пряного сыра и оливковым хлебом с чесноком. Друзья устроились поесть на балконе, глядя на мерцающие внизу факелы Карскаро.

– Чего бы я не заплатил отведывателю пищи, – сказал Лот, принимаясь за еду.

– По мне, вкус превосходный, – ответил Кит, набив рот хлебом, с которого капало масло, и утирая губы. – Так вот, надо полагать, что принц Вилстан не загорает на солнышке в Корвугаре. Только полоумный отправится в Корвугар. Там одни могилы да вороны.

– Думаешь, его милость умер?

– Боюсь, что так.

– Надо узнать наверняка. – Оглянувшись на дверь, Лот понизил голос. – Приесса за танцем передала мне записку, назначила встречу этой ночью. Может быть, у нее найдется, что мне сказать.

– Или найдется ножик, который она решила познакомить с твоей спиной, – поднял бровь Кит. – Постой. Ты что, пойдешь?

– Если у тебя нет других идей – придется. И заранее отвечаю на твой вопрос: она велела прийти одному.

Кит хлебнул вина и поморщился:

– Рыцарь Доблести да одолжит тебе свой меч, дружище.

Где-то в горах прозвучал боевой клич виверны. Лота пробрал смертный холод.

– Так вот. – Кит откашлялся. – Обрехт Льевелин. Бывший нареченный нашей змееглавой донматы.

– Да-да. – Лот обвел взглядом плато. – Льевелин представляется мне пристойным выбором. Я слыхал, что он добр и добродетелен. Из него может получиться отличный супруг для Сабран.

– Бесспорно, только придется ей обойтись при венчании без лучшего друга рядом.

Лот кивнул, углубившись в воспоминания. Они с Сабран давно обещали быть дружками друг у друга на свадьбах. А ему придется пропустить венчание – и от этой мысли нож словно еще раз повернули в ране.

Кит, заглянув ему в лицо, театрально вздохнул:

– Нам обоим есть о чем пожалеть. Я торжественно поклялся самому себе, что на свадьбе королевы Сабран приглашу Катри Вити на танец и признаюсь, что это я шесть лет посылал ей стихотворные признания в любви. А теперь и не узнаю, хватило бы у меня отваги?

Продолжая ужин, Лот позволил Киту отвлекать себя от тяжких дум легкой болтовней. Какое счастье, что друг с ним в этом путешествии: без него Лот бы уже сошел с ума.

В полночь дворец затих: искалинцы отходили ко сну. Кит вернулся к себе, взяв с Лота слово, что, возвращаясь со свидания, тот постучит к нему в дверь.

В Карскаро колокол на башне отбивал каждый час. В три Лот встал и вложил в ножны на поясе кинжал. Сняв с подсвечника горевшую красным свечу, он вышел на колоннаду.

Библиотека Исалрико скрывалась в сердце дворца Спасения. Подходя к ее входу, Лот едва не пропустил ответвлявшийся влево коридор. Добравшись по нему до двери, он нашел ключ уже в замке и вступил в темноту дворцового святилища.

Огонек его свечи выхватил из темноты своды потолка. По полу были разбросаны молитвенники и разбитые статуи. Среди обломков лежал портрет королевы Розариан с искромсанным до неузнаваемости лицом. Сразу видно, что Добродетели загнали сюда и заперли на замок.

Под витражным окном в дальней стене стояла женщина. Свеча в ее руках горела обычным пламенем. Приблизившись, на расстояние вытянутой руки, Лот нарушил молчание:

– Дама Приесса?

– Нет, благородный Артелот. – Она откинула капюшон. – Перед тобой принцесса Запада.

Светлый огонек ее свечи озарил лицо. Коричневая кожа, тяжелые темные брови. Орлиный нос. Черные, как бархат, волосы спускались ниже локтей, яркие янтарные глаза светились, как прозрачный топаз. Фамильные глаза дома Веталда.

– Донмата! – вырвалось у Лота.

Она встретила его взгляд.

Единственная наследница короля Сигосо и покойной царицы Сагар. Он только раз видел Маросу Веталду, когда та приезжала в Инис на тысячелетие Аскалона. Тогда она была обручена с Обрехтом Льевелином.

– Не понимаю. – Он сглотнул. – Почему вы переоделись собственной фрейлиной?

– Приесса – единственная, кому я доверяю. Она одолжила мне ливрею, позволяющую неузнанной пройти по дворцу.

– И это вы подобрали нас в Перунте?

– Нет. Там была Приесса. – Лот хотел заговорить, но она приложила к губам обтянутый перчаткой палец. – Слушай внимательно, Артелот. Искалин не просто поклоняется Безымянному. Нами правят драконы. Настоящий властитель Карскаро – Фиридел, и у него повсюду глаза и уши. Вот почему я так встретила вас в тронном зале. Все это было напоказ.

– Но…

– Вы ищете герцога Умеренности. Чекана много месяцев как нет в живых. Я, во имя Добродетелей, послала его с поручением, и… он не вернулся.

– Во имя Добродетелей? – уставился на нее Лот. – Чего же ты ждешь от меня, сиятельная?

– Помощи, благородный Артелот. Я прошу сделать для меня то, чего не сумел сделать Вилстан Чекан.

Лето было на исходе. Ветер дул холодом, дни сокращались. Маргрет показала Эде стайку божьих коровок, устроивших гнездо на полке со свитками в личной библиотеке, и обе поняли, что близится время спускаться вниз по реке.

На следующий день Сабран объявила о переезде двора в Вересковый дворец – старейший из королевских апартаментов Иниса. Выстроенный при Мариан Второй, он раскинулся на окраине Аскалона, а за ним лежали обширные охотничьи угодья Честенского леса. Двор всегда перебирался туда осенью, но в преддверии бракосочетания, для которого готовили дворцовое святилище, переезд состоялся раньше обычного.

Переезд всякий раз переворачивал дворец вверх дном: собрать, сложить, упаковать… Эда с Маргрет и Линорой ехала в одной из множества карет. Их имущество везли следом в сундуках.

Сабран с Льевелином занимали карету с позолоченными колесами. Пока процессия одолевала Путь Беретнета – широкий проезд через столицу, – народ Аскалона махал руками и криками приветствовал свою королеву и будущего принца-консорта.

Вересковый был удобнее Аскалонского дворца. Окна из желтоватого «лесного» стекла, клетчатый узор медовой каменной плитки в коридорах, стены из отменно хранившего тепло черного базальта… Эде здесь нравилось.

На третий день после прибытия она танцевала в освещенном свечами зале приемов: королева велела камеристкам и фрейлинам повеселиться, пока она с дамами опочивальни будет играть в карты.

Музыканты исполняли тихий скрипичный концерт. Эда прихлебывала подогретое вино. Странное дело, она готова была пожалеть, что не осталась с королевой. Королевские покои манили ее книжными полками, камином, вёрджинелом, на котором наигрывала Сабран. Ее музыка с каждым днем становилась все печальнее, смех сменялся молчанием.

Эда оглядела зал. За ней наблюдал Ночной Ястреб, Сейтон Комб.

Эда отвернулась, словно бы не заметив его, однако Комб подошел сам. Словно тень проползла по солнечному пятну.

– Госпожа Дариан… – Под его воротником виднелась подвеска в виде книги хороших манер. – Добрый вечер.

Эда ответила легким реверансом и надела на лицо маску равнодушия. Она могла проглотить свою ненависть, но улыбок Комб от нее не дождется.

– Добрый вечер, ваша милость.

Последовало долгое молчание. Комб изучал ее своими необыкновенными серыми глазами.

– У меня, – заговорил он, – такое чувство, что ты, госпожа Дариан, дурно обо мне думаешь.

– Я слишком редко о вас думаю, чтобы мое мнение сложилось, ваша милость.

У него дернулся уголок губ.

– Хороший удар.

Эда не стала извиняться.

Паж поднес им вина, но Комб жестом отказался.

– Вы не пьете, ваша милость? – вежливо спросила Эда, в то же время представляя, как распинает его на одной из его дыб.

– Никогда. Мои глаза и уши должны быть открыты, чтобы не упустить угрозы короне. Хмельное же их запечатывает. – Комб понизил голос. – Думаешь ли ты обо мне или нет, я хочу заверить, что во мне ты при дворе имеешь друга. Что бы ни нашептывали о тебе другие, я вижу, как дорожит твоим советом ее величество. Как и моими советами.

– Вы очень любезны.

– Это не любезность, а правда. – Он вежливо откланялся. – Прошу прощения.

Комб отошел, раздвигая толпу и оставив Эду теряться в догадках. Он ничего не делал без особой цели. Если заговорил с ней, может быть, нуждается в осведомителе. Может быть, рассчитывает, что она выжмет из Кассара сведения об Эрсире и передаст ему.

Только через мой труп, стервятник!

Обрехт Льевелин занимал одно из кресел на возвышении. Если Сабран скрывалась в своих покоях, то ее нареченный всегда был среди подданных, и его рвение льстило инисцам. Сейчас он беседовал с недавно прибывшими из Зидюра сестрами.

Принцессам-близняшкам, Эрмуне и Бетрис, исполнилось двадцать три года. Они вечно смеялись каким-то секретам, ведомым лишь тем, кто с материнского лона рос вместе.

Принцесса Льети, старшая из сестер и признанная наследница, была полугодом старше Сабран. Она напоминала брата: такая же высокая и яркая, кожа – розы в сливках, и спадающие до бедер густые багряные волосы. Разрезы на рукавах ее платьев открывали подкладку из золотистого шелка, запястье обхватывали шесть парчовых манжет, каждый для своей Добродетели. Инисские фрейлины в подражание ей уже обвязывали рукава лентами.

– Госпожа Дариан?

Обернувшись, Эда низко склонилась в реверансе:

– Ваша милость.

Рядом с ней стояла Алейдин Телдан утт Кантмаркт, вдовствующая герцогиня Зидюра и бабка Трюд. В ее ушах висели рубины величиной с монету.

– Мне весьма любопытно с тобой познакомиться, – мягким, медовым голосом заговорила Алейдин. – По словам посланника ак-Испада, ты – его гордость и радость. Воплощение добродетели.

– Его превосходительство слишком добр.

– И королева Сабран хорошо о тебе отзывалась. Мне приятно видеть, что обращенная может жить здесь в мире. – Ее взгляд устремился к местам на возвышении. – Мы в Ментендоне мыслим свободнее. Надеюсь, наше влияние смягчит принятое в этой стране отношение к сомневающимся и инакомыслящим.

Эда снова пригубила вино.

– Смею ли спросить, как вы познакомились с его превосходительством, ваша милость? – спросила она, сворачивая разговор в не столь опасное русло.

– Мы встречались в Бригстаде много лет назад. Он дружил с моим супругом, покойным князем Зидюра, – ответила вдовствующая герцогиня. – Его превосходительство присутствовал на погребении Яннарта.

– Мои соболезнования.

– Благодарю. Князь был добрым человеком и нежным отцом Оскарду. Трюд пошла в него. – Она нашла глазами внучку, увлеченную беседой с Кассаром, и ее лицо вдруг стянуло печалью. – Прости, госпожа Дариан…

– Посидите со мной, ваша милость. – Эда подвела ее к кушетке. – Дитя, принеси вина благородной даме, – обратилась она к пажу, и тот бросился исполнять ее просьбу.

– Спасибо. – Герцогиня погладила по руке присевшую рядом Эду. – Все хорошо. – Она взяла у пажа чашу с вином. – Так о чем я… Трюд. Трюд – истинная копия Яннарта. И его любовь к книгам и языкам она тоже унаследовала. У него в библиотеке скопилось столько карт и манускриптов, что я после его смерти не знала, что с ними делать. Конечно, немалую их часть он оставил Никлайсу.

Снова это имя…

– То есть доктору Никлайсу Роозу?

– Да. Он был большим другом Яннарту. – Герцогиня помолчала. – И мне. Хотя об этом он мог и не знать.

– Я застала его здесь в мой первый год при дворе. Жаль, что он уехал.

– Не по своей воле. – Вдовая герцогиня склонилась ближе, так что Эда ощутила запах розмарина из ее серебряного с золотом саше. – Я не всякому бы это сказала, госпожа… но посланник ак-Испад – мой старый друг, а он, как видно, доверяет тебе. – Герцогиня раскрыла веер, заслонив им губы. – Никлайс изгнан за то, что не сумел приготовить королеве Сабран эликсир жизни.

Эда постаралась не измениться в лице:

– Ее величество просила его об этом?

– О да. Он прибыл в Инис к ее девятнадцатому дню рождения, вскоре после кончины Яннарта, и предложил ей услуги алхимика.

– В обмен на покровительство, как я понимаю.

– Именно так.

Воду жизни искали многие властительные особы. Игра на страхе смерти должна быть выгодным дельцем, а при дворе давно ходили слухи, что Сабран боится родов. Рооз выбрал юную королеву своей жертвой, ослепив ее учеными познаниями. Шарлатан.

– Никлайс не мошенник, – сказала, словно угадав ее мысли, герцогиня. – Он действительно верил, что сможет приготовить для нее эликсир. Он десятилетия бредил этим открытием. – В ее голос вкралась нотка печали. – Ее величество отвела ему превосходные помещения для жилья и работы в Аскалонском дворце – однако, насколько я знаю, он погряз в выпивке и азартных играх. И платил за них из королевского пенсиона. – Алейдин помолчала, пока паж подливал ей вина. – Через два года Сабран решила, что Никлайс ее обкрадывает. Она изгнала его из Иниса, потребовав, чтобы ни одна из стран Добродетели не давала ему убежища. Покойный князь Леоварт счел за лучшее отправить его на Орисиму.

Торговый пост.

– Как я понимаю, ее величество до сих пор не смягчилась к изгнаннику.

– Нет. Он провел там уже семь лет.

– Семь? – Эда подняла брови.

Насколько она знала, Орисимой назывался крошечный остров (если этот клочок земли заслуживал такого названия), прилепившийся к сейкинскому порту мыса Хайсан. За семь лет там недолго сойти с ума.

– Да, – взглянув на ее лицо, подтвердила княгиня. – Я просила князя Обрехта вернуть его домой, но тот не соглашается, пока Рооза не простит ее величество.

– А вы… не думаете, что он заслуживает изгнания, ваша милость? – осмелилась спросить Эда.

Ответ последовал не сразу.

– Я полагаю, что он достаточно наказан. Никлайс – хороший человек. Не скорби он так глубоко по Яннарту, он бы, думаю, не повел себя так. Он хотел забыться.

Эда вспомнила имя в еретической книжонке Трюд. «Никлайс». На задумала ли девица использовать Рооза для своих замыслов?

– Ваша внучка, полагаю, тоже знакома с доктором Роозом?

– О да. Никлайс был для нее, маленькой, как дядя. – Помолчав немного, вдовствующая герцогиня добавила: – Кажется, ты имеешь некоторое влияние на ее величество. Она, должно быть, высоко ценит мнение своих приближенных.

Теперь Эда поняла, почему столь знатная дама решила с ней заговорить.

– Телдан Кантмарктский преуспел в коммерции, – тихо проговорила герцогиня. – Если ты замолвишь слово за Никлайса, я сумею сделать тебя богатой, госпожа Дариан.

Вот так, верно, было и с Розлайн, и с Катриен. Тихая просьба, подслащенная обещаниями, шепоток в ухо Сабран. Эда только не могла понять, отчего то же случилось с ней.

– Я не принадлежу к дамам ее опочивальни, – возразила она. – У меня нет доступа к уху ее величества.

– Думаю, ты слишком скромна, – улыбнулась герцогиня. – Не далее как этим утром я видела вас с ней в Тонущих садах.

Эда, чтобы выиграть время, отпила вина.

Ей нельзя было впутываться в подобные интриги. Глупо вступаться за человека, презираемого Сабран, едва королева начала выказывать к ней интерес.

– Я не смогу вам помочь, ваша милость, – сказала Эда. – Дамы Розлайн или Катриен были бы вам более полезны. – Она сделала реверанс. – Простите, меня призывают мои обязанности.

Не дав высокородной собеседнице времени настоять на своем, Эда направилась к дверям.

Королевская опочивальня здесь сильно уступала в размерах покоям в Аскалонском дворце. Потолок ее был низок, стены отделаны темным морщинистым дубом, а постель окружена бордовыми занавесями. Эда пришла рано, но застала Маргрет уже в комнате.

– Эда… – сказала Маргрет. Говорила она глухо из-за одолевавшей половину двора простуды. – Ты испортила мне сюрприз. Я надеялась к твоему приходу застлать постель.

– Чтобы дать мне время на пустые беседы с почти незнакомыми вельможами?

– И потанцевать. Ты же всегда любила танцы.

– А теперь при виде Ночного Ястреба у меня желчь разливается.

Маргрет, с отвращением пробурчав что-то, встала. В руке у нее было письмо.

– Из дома? – спросила Эда.

– Да. Мама пишет, что папа не первую неделю зовет меня к себе. Вроде бы хочет сказать что-то важное, но как тут уедешь?

– Сабран бы тебя отпустила.

– Знаю, но мама настаивает, чтобы я осталась здесь. Пишет, что папа, скорее всего, не понимает, что говорит, и что мой долг быть здесь… хотя, по правде сказать, кажется мне, она хочет, чтобы я пожила за нее. – Маргрет со вздохом спрятала письмо за корсаж. – Понимаешь… я по глупости думала, что почтмейстер принесет что-то от Лота.

– Может, он и писал. – Эда помогла ей снять бумазейное покрывало. – Комб перехватывает все письма.

– Так я напишу, пожалуй, в письме, какая он гнусная ищейка, – пробормотала Маргрет.

Эда улыбнулась.

– Я бы приплатила, чтобы посмотреть на его лицо. И кстати, – уже тише добавила она, – мне тоже только что предлагали заплатить. За прошение к королеве.

Маргрет подняла брови:

– Чье прошение?

– Вдовствующей герцогини Зидюра. Она просила замолвить слово за Никлайса Рооза.

– Бесполезно. Лот говорил, что Сабран страстно ненавидит этого человека. – Маргрет оглянулась на дверь. – Будь осторожна, Эда. Роз и Катри она это спускает, но Сабран не дура. Она видит, когда ей льют мед в уши.

– Я и не собиралась играть в эти игры. – Эда тронула подругу за плечо. – Думаю, Мег, с Лотом все будет хорошо. Он теперь узнал, что мир не так безопасен, как ему казалось.

Маргрет фыркнула:

– Ты льстишь его сообразительности. Лот доверится всякому, кто ему улыбнется.

– Знаю. – Эда, взяв ее за плечи, развернула к двери. – А теперь ступай выпей вина и потанцуй. Ручаюсь, капитан Кудель рад будет тебя видеть.

– Капитан Кудель?

– Да, доблестный капитан Кудель.

У Маргрет, когда она уходила, чуточку ярче блестели глаза.

Линоры не было видно. Она, конечно, еще плясала. Эда одна приготовила опочивальню. Здесь, не то что в Аскалонском дворце, было два выхода. Большая дверь – для королевы и малая – для ее супруга.

С объявления помолвки на жизнь Сабран никто не покушался, но Эда понимала, что это лишь до времени. Она прощупала матрас, заглянула под кровать и за шторы, проверила все стены за коврами и каждую половицу. Третьего, потайного входа здесь наверняка не было, и все же ее покалывало ощущение, будто она что-то упустила. Хорошо хоть Кассар наложил на порог новые сторожки, сильнее ее прежних. Он недавно отведал плод.

Эда взбила подушечки и перебрала шкаф. Она наполняла грелку горячими углями, когда в комнату вошла Сабран. Выпрямившись, Эда приветствовала ее реверансом:

– Королева.

Сабран из-под век оглядела ее с головы до пят. На королеве поверх ночного платья была накидка без рукавов, перевязанная по талии синим кушаком. Эда впервые видела ее такой раздетой.

– Простите, – заговорила она, заполняя тишину. – Я ждала вас позже.

– Я плохо сплю в последнее время. Доктор Бурн советовал постараться отходить ко сну в десять часов – чтобы успокоить мысли, или что-то в этом роде, – ответила Сабран. – Ты не знаешь средства от бессонницы, Эда?

– А сейчас вы что-то принимаете, моя госпожа?

– Сонную водицу. В холодные ночи – гоголь-моголь.

Сонной водицей в Инисе называли настой кошачьей травы. Он обладал лечебными свойствами, но от бессоницы, как видно, не помогал.

– Я бы посоветовала лаванду, топинамбур и отваренный в молоке корень мыльночашницы, – сказала Эда. – С ложкой розовой воды.

– Розовой воды?

– Да, моя госпожа. В Эрсире говорят, что запах розы навевает сладкие сны.

Сабран медленно развязала кушак.

– Испытаю твое средство. Другие не действуют, – сказала она. – Когда появится Катри, можешь сказать ей, чтобы принесла.

Кивнув, Эда подошла взять у нее пояс. Вокруг глаз у Сабран виднелись темные круги.

– Ваше величество что-то тревожит? – Она помогла ей снять накидку. – Лишает сна?

Вопрос был задан из вежливости, ответа она не ждала. И удивилась, услышав:

– Змей. – Глаза Сабран вспыхнули. – Он сказал: тысячелетний срок на исходе. С тех пор как мой предок победил Безымянного, прошло чуть больше тысячи лет.

На лбу у нее пролегла морщинка. Сейчас, в ночном уборе, без знаков королевского достоинства, она казалась беззащитной, как была бы перед наемным убийцей, проберись тот в ее спальню.

Так вот что не давало спать королеве Иниса!

– Языки змей раздвоены, чтобы лгать. – Эда повесила накидку на спинку кресла. – Фиридел еще слаб после спячки, еще не вошел в полную силу. Он боится союза Беретнетов с Льевелинами. И говорит загадками, чтобы посеять в вас сомнения.

– Ему это удалось. – Сабран опустилась на кровать. – Как видно, мой долг перед Инисом – вступить в брак.

На это Эда не нашла приемлемого ответа.

– Вы не желаете брака, моя госпожа? – спросила она наконец.

– Мне все равно.

Сабран обладала властью во всем, но не в этом. Чтобы зачать законного наследника, она должна была вступить в брак.

Здесь нужна была Розлайн или Катриен. Они бы утишили ее страхи, причесывая на ночь. Они бы нашли что сказать, сумели бы подготовить ее к неизбежному союзу с князем Обрехтом.

– Ты видишь сны, Эда?

Вопрос застал ее врасплох, но Эда совладала с собой.

– Мне снится детство, – ответила она, – и все виденное днем, сотканное в новый узор.

– Хотелось бы и мне так. Мне снятся… ужасные вещи, – пробормотала Сабран. – Я не рассказывала своим дамам, чтобы они не испугались за меня, но… тебе я расскажу, Эда Дариан, если хочешь. Ты крепче других.

– Конечно.

Она свернулась на коврике у огня, поближе к Сабран, сидевшей прямо как палка.

– Мне снится приют в тени лесов, – начала королева, – и солнечные пятна на траве. Вход заплетен пурпурными цветами – думаю, цветами сабры.

Они растут у края света. Говорят, их нектар сияет, как звездный свет. Здесь, на дальнем севере, они – лишь легенда.

Все там прекрасно и радует слух. Чарующе поют птицы, веет теплом, но на тропинке под моими ногами самоцветами краснеют капли крови.

Эда кивнула, показывая, что слушает. В ее сознании металась какая-то мысль.

– В конце тропинки я вижу большой камень, – продолжала Сабран, – и протягиваю к нему руку, только она кажется мне чужой рукой. Камень раздается надвое, а в нем… – Голос у нее сорвался. – В нем…

Камеристке не подобает касаться королевы. Но Эда, взглянув на осунувшееся лицо Сабран, взяла ее руку и сжала между ладонями:

– Я здесь, моя госпожа.

Сабран устремила на нее взгляд. Прошла минута. Медленно другая рука Сабран поднялась и накрыла их сплетенные пальцы.

– Из расщелины хлещет кровь. Мои руки, живот – все в крови. Я прохожу сквозь камень в круг стоячих камней, какие встречаются здесь, на севере. И вокруг меня повсюду кости. Маленькие кости. – Она закрыла глаза, губы ее дрожали. – Я слышу страшный смех и понимаю, что смеюсь я. И тогда я просыпаюсь.

Эда глаз не сводила с Сабран. Королева сказала правду: Розлайн и Катриен перепугались бы.

– Этого нет. – Эда крепче сжала руки. – Ничего этого на самом деле нет.

– У нас рассказывают сказку про ведьму. – Сабран слишком далеко ушла в воспоминания, чтобы услышать ее. – Она воровала детей и уводила их в лес. Ты ее знаешь, Эда?

Помедлив, Эда ответила:

– Лесная хозяйка.

– Тебе, наверное, как и мне, рассказал Артелот.

– Маргрет.

Сабран рассеянно кивнула:

– Ее всем детям на севере рассказывают, чтобы не заходили в дебри – ее жилище. Она много древнее моего предка, но мой народ страшится ее до сих пор. – Кожа над воротом ее сорочки подернулась мурашками. – Мне мать рассказывала сказки о море, а не о суше. Я никогда не верила в Лесную хозяйку. А теперь боюсь, что она жила на самом деле и еще жива, еще колдует надо мной.

Эда молчала.

– Это только один из снов, – продолжала Сабран. – В другие ночи мне снится, что я рожаю. Этот сон я вижу с тех пор, как уронила первую кровь. Я умираю, а моя дочь рвется из меня. Я чувствую, как она разрывает мое тело – как нож рвет шелк. А у меня между ногами, готовый ее проглотить, – Безымянный.

Впервые за восемь прожитых при дворе лет Эда увидела на веках Сабран капельки слез.

– Кровь все течет, горячая, как железо в горне. Она заливает мне бедра, склеивает их. Я понимаю, что раздавлю свое дитя, но если я дам ей вздохнуть… она упадет в пасть зверя.

Сабран закрыла глаза, а когда открыла – глаза были сухи.

– Этот кошмар больше всего меня мучит.

Тяжесть короны давила ее.

– Сновидения дотягиваются далеко в наше прошлое, – тихо заговорила Эда. – Артелот рассказал вам сказку о Лесной хозяйке, и теперь она преследует вас. Разуму случается бродить странными путями.

– Я бы с тобой согласилась, – уставившись в пустоту, проговорила Сабран, – только эти сны начались задолго до того, как благородный Артелот поделился со мной той историей.

Лот говорил Эде, что Сабран не спит без свечи. Теперь она знала почему.

– Ты сама видишь, Эда, – говорила королева. – Я не сплю не только из страха перед чудовищами у порога, но и страшась чудовищ, порожденных моим разумом. Тех, что живут во мне.

Эда еще крепче сжала ее руку.

– Вы – королева Иниса, – сказала она. – Вы всегда знали, что когда-нибудь вам предстоит носить корону. – (Сабран вглядывалась в ее лицо.) – Вы боитесь за свой народ, но не можете выказать страх на людях. При свете дня вы носите такую тяжелую броню, что на ночь сил не хватает. Ночью вы – лишь плоть. А даже королевская плоть подвержена страху.

Сабран ее слушала. Зрачки ее расширились так, что вытеснили зелень глаз.

– В темноте мы наги. Такие, какие мы есть. Ночью наши страхи являются нам полнее всего, ведь у нас нет сил им противостоять, – продолжала Эда. – Они всеми средствами пробираются в вас. Бывает, что ночь берет верх, – но никогда не верьте, что вы и есть ночь.

Кажется, королева осмыслила ее слова. Взглянула на их сплетенные ладони и медленно согнула зажатый в руке Эды большой палец.

– И опять ты хорошо говоришь, – сказала она. – Мне нравятся твои слова, Эда Дариан.

Эда глядела ей в глаза. Ей представились два самоцвета, падающие наземь, разбитые изнутри. Такие глаза были у Сабран Беретнет.

У самого порога прозвучали шаги. Эда встала и успела сложить руки перед грудью, когда вошла Катриен. Она поддерживала даму Арбеллу Гленн, почти бестелесную в просторной ночной сорочке. Сабран протянула руки к старейшей из дам своей опочивальни.

– Белла, – позвала она. – Иди ко мне. Я хотела поговорить с тобой о приготовлениях к свадьбе.

Арбелла, улыбнувшись, заковыляла к своей королеве, и та взяла ее за руку. С увлажнившимися глазами, с безмятежным лицом. Арбелла погладила черные волосы Сабран за ухом, словно приласкала дочь.

– Белла, – пробормотала Сабран, – не плачь. Я этого не вынесу.

Эда выскользнула за дверь.

Когда Сабран и Арбелла легли, Эда рассказала Катриен, какие нужны отвары, и дама гардероба, хоть и слушала недоверчиво, послала за ними. Лекарство дали отведывателю, после чего поднесли королеве, а Эда заняла свой ночной пост.

Калайба.

Это имя носила Лесная хозяйка в Лазии. Откуда бы инисцам знать, что давний ужас лесных дебрей существовал во плоти, только очень далеко от них? И что вход в ее логово стерегли цветы сабры?

Сабран никогда не видала Приюта Вечности. И если видела его во сне – это неспроста.

Проходил час за часом. Эда замерла у дверей, улавливая каждое движение тени и лунного луча.

Сиден позволял ей затеряться в темноте. Каким бы искусным ни был убийца – у него этого дара нет. Если у дверей королевы появится еще один – Эда его увидит.

К часу ночи пришла тоже дежурившая этой ночью Розлайн Венц со свечой в руке.

– Госпожа Дариан, – позвала она.

– Дама Розлайн.

Обе помолчали.

– Не думай, что я не вижу твоих хитростей, – нарушила молчание Розлайн. – Я отлично вижу, чем ты занимаешься. И дама Катриен видит.

– Не знаю, чем я не угодила вам, моя…

– Не считай меня дурой. Я вижу, как ты подбираешься к королеве. Вижу, как втираешься ей в доверие. – Глаза у нее были темными, как сапфиры в полумраке. – Трюд называет тебя колдуньей. Не думаю, что она придумала подобное обвинение на пустом месте.

– Я молила о милости нашей дамы в ее святилище. Я приняла шпоры и перевязь. Я отреклась от ложной веры в Певца Зари, – возразила Эда. – Рыцарь Верности велит нам принять обращенных как родных. Быть может, ты плохо слушала его, моя госпожа.

– Я веду род от рыцаря Справедливости. Помни, с кем ты говоришь, госпожа Дариан.

И снова между ними зазвенело молчание.

– Если она тебе действительно дорога, – уже мягче заговорила Розлайн, – я не стану досадовать на твое возвышение. Я, не то что многие в Инисе, ничего не имею против обращенных. В глазах Святого мы все равны. Но если ты ищешь лишь подарков и богатства, я позабочусь, чтобы тебя от нее оторвали.

– Я не ищу ни даров, ни богатств. Просто служу Святому, сколько хватает сил, – сказала Эда. – Нельзя ли нам договориться так, чтобы от нее больше не отрывали друзей?

Розлайн отвела глаза.

– Я знаю, что ты нравилась Лоту, – сказала она, и Эда увидела, как трудно ей дались эти слова. – Это вынуждает меня не думать о тебе плохо. – И еще с большим усилием она договорила: – Прости мою недоверчивость. Тяжело видеть, как ее окружают пауки, только и думающие взобраться…

В королевской опочивальне закричали. Эда развернулась лицом к двери, сердце у нее заколотилось.

Она не ощущала движения сторожков. Ни один убийца не мог войти в эти двери.

Розлайн круглыми глазами, приоткрыв рот, смотрела на нее. Эда выхватила из-за пояса ключ и взбежала по ступеням.

– Скорей, Эда, открывай! – выкрикнула Розлайн. – Капитан Кудель! Гюлс!

Эда повернула ключ и толкнула дверь. В камине догорал огонь.

– Эда… – На кровати шевельнулась тень. – Эда, Роз, пожалуйста, разбудите Арбеллу. – У Сабран тряслись руки; убранные на ночь волосы рассыпались. – Я проснулась, потянулась к ее руке, а она такая холодная… – Сабран всхлипнула. – Ох, ради Святого, скажите, что она не…

Капитан Кудель с рыцарем Гюлсом Хитом появились в дверях с мечами наголо.

– Ради Святого, Розлайн, она ранена? – выкрикнул Гюлс.

Розлайн уже спешила утешить королеву, а Эда, обойдя ложе, склонилась над укрытой одеялом хрупкой фигуркой. Еще не коснувшись пальцами жилки на горле, она знала. Страшная тишина наполнила опочивальню, когда Эда выпрямилась.

– Увы, ваше величество, – сказала она.

Мужчины склонили головы. Розлайн плакала, зажимая ладонью рот.

– Она не увидела моей свадьбы, – слабо проговорила Сабран. По ее щеке катилась слеза. – А я ей обещала.

18

Восток

Дорога до Гинуры вышла ужасной. Никлайс целыми днями трясся в душном паланкине, где ему оставалось только дремать или высматривать в щели деревянных штор клочки окрестных видов.

Столица располагалась к северу от Медвежьей Челюсти – горного хребта, возвышавшегося над мысом Хайсан. Торговый путь из портового города пробивался сквозь хребет и выходил к перекрестку дорог.

Никлайс с первого своего дня в Сейки мечтал о посещении Гинуры. В те времена он был благодарен судьбе, забросившей его в почти неизвестные людям Запада места.

Рооз вспомнил день вызова в Бригстадский дворец, где Леоварт обрушил на него известие о приказе Сабран – отказать ему в убежище в любой стране Добродетели. Никлайс-то думал, что ее гнев уляжется после долгого допроса, которому Сейтон Комб подверг алхимика в Невидимой башне, требуя отчета за растраченные деньги рода Беретнет. Наивный, он думал, что изгнание будет кратким.

И только спустя год понял, что домишко на краю света станет его последним пристанищем. С того времени он уже не мечтал об открытиях, а только о доме. Но сейчас в нем пробуждалось давнее любопытство.

В первую ночь они остановились в гостинице у подножия холмов – там он искупался в горячем источнике. Глядя на далекие огни мыса Хайсан и на уголек, обозначивший Орисиму, Никлайс впервые за без малого семь лет начал дышать свободно.

Это чувство удержалось недолго. На следующее утро носильщики принялись ворчать на лупоглазого ментца, которого приходится тащить на север, – а ведь шпион плюющего на драконов князя наверняка так и дышит красной болезнью. В ответ тоже кое-что было сказано, и после того тряска стала невыносимой. К тому же носильщики затянули песню про наглеца, которого все терпеть не могли и оставили на обочине на корм горным кошкам.

– Да-да, очень смешно! – рявкнул по-сейкински Никлайс. – А не спеть ли мне про четверку носильщиков, которые свалились со скалы в реку, да так и не вынырнули?

Он только насмешил их.

После этой стычки все пошло не так. У паланкина отломилась ручка (великий Квирики, смой этого лупоглазого!), и пришлось ждать плотника для починки. Когда снова пустились в путь, носильщики, смягчившись, дали Никлайсу поспать.

Заслышав голоса, он приоткрыл веки. Носильщики напевали колыбельную времен Великой Скорби.

Такие колыбельные пели и в Ментендоне. Никлайс откопал в памяти времена, когда еще сидел у матери на коленях, слушая ее воркование, пока отец допивался до припадков ярости, заставлявших семью трястись в страхе перед его ремнем. По счастью, однажды он допился до того, что свалился с обрыва, избавив их от страхов.

Настало спокойное время. Пока Хельчен Рооз не убедила себя, что из ее сына вырастет священнослужитель, который замолит многочисленные грехи своего отца. Об этом она молилась каждый день. Никлайс же вместо того стал в ее глазах угрюмым себялюбцем, то вскрывавшим мертвые тела, то, как колдун какой-нибудь, возившимся с растворами и притом не просыхавшим от вина. (Этот образ, должен был признать Никлайс, имел под собой основания.) Для его матери наука была величайшим из грехов, анафемой добродетели.

Конечно же, она немедленно написала ему, прослышав о его внезапной дружбе с маркизом Зидюром и принцем Эдвартом: требовала приглашения ко двору, как будто не было тех лет, когда она терзала его из-за каждого жизненного шага. Они с Яннартом забавлялись, придумывая все новые способы уничтожать ее письма.

Вспомнив об этом, он впервые за последние дни улыбнулся. Стрекот насекомых в лесу вновь навеял ему сон.

Прошло еще два мучительных дня, когда он умирал от жары, скуки и тесноты, прежде чем паланкин остановился. Стук по крыше выдернул его из дремоты.

– Выходи.

Дверь отодвинули, впустив вспышку солнечного света. Ослепленный Никлайс вылез из паланкина прямо в лужу:

– Галиан и его перевязь!..

Один из носильщиков сунул ему трость. Потом они взвалили носилки на плечи и повернули обратно к дороге.

– Погодите немного, – крикнул вслед Никлайс. – Я сказал, погодите, чтоб вас! Куда мне идти?

Единственным ответом ему был хохот. Выругавшись, Никлайс оперся на трость и поплелся к западным воротам города. Пока добрался, подол его плаща промок, а по лицу стекал пот. Он ожидал увидеть солдат, но охраны не было. Солнце припекало ему макушку. Никлайс вступил в древнюю столицу Сейки.

Гинурский замок смотрелся левиафаном. Белостенные здания высились на холме посреди города. Один друг рассказывал Никлайсу, что дорожки в его садах выложены крошкой морских раковин, а во рву с соленой водой искрятся прозрачные, как стекло, рыбы.

Он миновал шумный рынок на окраине, – кажется, эта часть города называлась предместьем Морского Дна. Вымощенные камнем улицы пестрели зонтами из промасленной бумаги, веерами и шляпами. Здесь, вблизи двора, одевались в более прохладные, чем на мысе Хайсан, тона: зеленый, голубой, серебристый, – а навощенные волосы укладывали в причудливые прически, украшая блестками морского стекла, соляными цветами и раковинами каури. Одежды из блестящей, скользкой на ощупь ткани на солнце при каждом движении отливали бликами. Никлайсу смутно вспомнилось, что в Гинуре верх щегольства – выглядеть так, словно ты только что из моря. Иные модники даже ресницы себе смазывали маслом.

На шеях висели ожерелья из ветвистых кораллов или стальных бляшек, похожих на рыбью чешую. Жемчуг, как знак избранности богами, не дозволялся простым горожанам, хотя, по слухам, неправильные жемчужины без ядра часто растирали в порошок и продавали за большие деньги.

В тени клена две женщины перебрасывались воланом из перьев. Солнце блестело на каналах, купцы и рыбаки сгружали товар с изящных кипарисовых лодок. С трудом верилось, что большая часть этого города выгорела в Великую Скорбь пять веков назад.

Понемногу беспокойство заставило Никлайса забыть об окружающих чудесах. Носильщики, поглоти их Огненное Чрево, вместе со всеми его вещами уволокли и письмо от правителя. Так что его могли счесть чужестранцем, а явиться в Гинурский замок с объяснениями было небезопасно. Часовые, пожалуй, примут его за подосланного убийцу.

Но и другого выхода он не видел. На улицах Никлайс бросался в глаза и ловил со всех сторон подозрительные взгляды.

– Доктор Рооз?

Его окликнули по-ментски. Никлайс обернулся.

Увидев, кто его зовет, он просиял. Сквозь толпу пробирался тонкокостный мужчина в очках с черепаховой оправой. Короткие черные волосы на висках тронула седина.

– Доктор Мояка! – обрадованно вскричал Никлайс. – О Эйзару, какая чудесная встреча!

Ему наконец-то повезло. Эйзару был одаренным хирургом. Он год проучился у Никлайса на Орисиме. Они с дочерью Пуруме в числе первых записались на его уроки анатомии, и Никлайс никогда в жизни не видал столь жадных до учения людей. Мояки, в свою очередь, обучали его сейкинской медицине. Знакомство с ними стало светлым пятном в сумрачной жизни изгнанника.

Эйзару вырвался из толпы, и оба, сперва поклонившись друг другу, обнялись. Видя, что чужестранец не один, прохожие занялись своими делами.

– Друг мой, – все так же на ментском тепло говорил Эйзару. – А я как раз думал тебе написать. Что привело тебя в Гинуру?

– Различные неприятные обстоятельства, постигшие меня на Орисиме, – по-сейкински ответил Никлайс. – Достойный правитель Хайсана решил отослать меня сюда под домашний арест.

– Те, кто тебя доставил, не должны были бросать тебя посреди улицы. Ты прибыл в паланкине?

– Увы.

– А-а. Среди носильщиков много дурного народа, – поморщился Эйзару. – Прошу пожаловать ко мне в дом, пока кто-нибудь не задался вопросом, что ты здесь делаешь. Я извещу достойную правительницу Гинуры.

– Ты слишком добр.

Эйзару провел Никлайса через мост на широкую улицу, тянувшуюся прямо к башенным воротам Гинурского замка. В островках тени играли музыканты; уличные торговцы предлагали свежих моллюсков и морской виноград.

Никлайс и не мечтал увидеть когда-нибудь знаменитые листопадные деревья Гинуры. Их ветви сплетались над улицей в естественные беседки и по летнему времени ослепляли яркой желтизной.

Эйзару жил у шелкового рынка в скромном доме, задами выходившем на один из каналов гинурского водного кружева. Он десять лет как овдовел, но дочь, разделявшая его страсть к медицине, осталась жить с отцом. Над наружной стеной склонялись дождевые цветы, а сад изобиловал полынью, пурпурнолистной мятой и другими лекарственными травами.

Открыла им Пуруме. Короткохвостый кот терся у ее ног.

– Никлайс! – Пуруме улыбнулась и тут же поклонилась.

Она выбрала себе такие же очки, как у отца, но кожу ей солнце затемнило сильнее отцовской, а волосы, перевязанные полоской ткани, у корней еще сохраняли черный цвет.

– Входи, прошу. Какая нежданная радость!

Никлайс поклонился в ответ:

– Прошу простить за беспокойство, Пуруме. Для меня это тоже неожиданность.

– Ты с почетом принимал нас на Орисиме. Мы всегда тебе рады. – Она окинула быстрым взглядом его выпачканную в пути одежду и хмыкнула. – Однако тебе нужно переодеться.

– Не спорю!

Пройдя в дом, Эйзару отправил двух слуг к колодцу.

– Отдохни пока, – обратился он к Никлайсу. – После такого пути может случиться солнечный удар. Я сейчас же отправлюсь в замок Белой Реки и попрошу приема у достойной правительницы. А потом можно будет поесть.

Никлайс облегченно вздохнул:

– Это было бы чудесно.

Когда вернувшиеся с водой слуги наполнили бадью, Никлайс избавился от грязной одежды и смыл с себя пыль и пот. Холодная вода была ему за счастье.

Будь он проклят, если еще когда-нибудь сядет в паланкин. Обратно на Орисиму пусть его хоть волоком волокут.

Вернувшись к жизни, он оделся в летнее платье, оставленное слугами в гостевой комнате. На балконе его ждала чашка чая. Никлайс выпил его в тени, любуясь скользящими по каналу лодками. Годы заточения на Орисиме представлялись далекими, как никогда.

– Ученый доктор Рооз.

Он очнулся от блаженного забытья. На балкон вышла служанка.

– Ученый доктор Мояка вернулся, – сказала она, – и просит вас к себе.

– Спасибо.

Внизу его ждал Эйзару.

– Никлайс. – В его улыбке блеснуло озорство. – Я переговорил с достойной правительницей. Она согласилась с моей просьбой оставить тебя на время пребывания в городе у нас с Пуруме.

Никлайс не поверил своему счастью:

– Ох, Эйзару! – Быть может, сделали свое дело жара и усталость, только эта новость вызвала у него на глазах слезы. – Ты уверен, что я вас не затрудню?

– Нет, конечно! – Эйзару поманил его в соседнюю комнату. – А теперь сюда. Ты, верно, умираешь с голоду.

Слуги как могли боролись с жарой: открыли все двери, заслонили проемы ширмами от солнца и поставили на стол миски со льдом. Никлайс вместе с Пуруме и Эйзару, поджав ноги, опустился на пол, и они закусили мраморной говядиной с овощными соленьями, рыбой аю, морской капустой и обжаренными водорослями в чашечках, искрившихся блестками икры. За едой поделились событиями, случившимися с последней встречи.

Давно Никлайсу не выпадало удовольствия побеседовать с единомышленниками. Эйзару продолжал медицинскую практику, только теперь добавил к сейкинским средствам ментские. Пуруме тем временем трудилась над травяным настоем, навевавшим такой глубокий сон, что хирург мог безболезненно удалять опухоли из тела пациента.

– Я называю его «цветочный сон», – рассказывала она, – потому что последним добавила в состав цветок с южных гор.

– Она целыми днями бродила по горам, чтобы отыскать весной этот цветок, – с гордостью за дочь улыбнулся Эйзару.

– Это произведет переворот в науке, – заметил потрясенный Никлайс. – Позволит изучить внутреннее устройство живых тел. В Ментендоне нам позволяли резать только трупы. – Сердце у него застучало. – Пуруме, ты должна опубликовать свое открытие. Подумай, какой переворот в анатомии!

– Я бы опубликовала, – устало улыбнулась она, – если бы не одна загвоздка, Никлайс. Огненная туча.

– Огненная туча?

– Запрещенное вещество. Алхимики готовят его из желчи огнедышащих, – объяснил Эйзару. – Желчь контрабандой провозят на Восток южные пираты: после обработки ее помещают в керамический шар со щепоткой пороха. Поджигают фитиль, шар взрывается и выпускает дым, густой и черный как смола. Дракон, вдохнув такой дым, засыпает на много дней. Тогда пираты могут резать его на куски и торговать ими.

– Злодейство, – сказала Пуруме.

Никлайс покачал головой:

– Но при чем тут цветок сна?

– Если власти заподозрят, что мое средство может применяться для подобных целей, мне запретят исследования. А может быть, и медицинскую практику.

Никлайс лишился дара речи.

– Это очень грустно, – тяжело уронил Эйзару. – Скажи, Никлайс, переводятся ли в Ментендоне сейкинские труды по медицине? Быть может, Пуруме могла бы опубликовать свое открытие у вас?

Никлайс вздохнул:

– Сомневаюсь. Разве что положение дел сильно переменилось за годы моего отсутствия. В определенных кругах ходят по рукам списки, но корона их не одобряет. Страны Добродетели не терпят ереси, а заодно и науки еретиков.

Пуруме покачала головой. Когда Никлайс накладывал себе на тарелку свежих устриц, в дверях появился молодой человек, весь в росинках пота от зноя.

– Ученый доктор Рооз, – отдуваясь, заговорил он, – меня прислала достойная правительница Гинуры.

Никлайс приготовился к худшему. Должно быть, она изменила свое решение и не позволит ему здесь остаться.

– Она просила уведомить тебя, – сказал посыльный, – что ты должен быть готов к аудиенции в Гинурском замке, когда то будет угодно вседостойному государю.

Никлайс поднял брови:

– Вседостойный государь желает видеть меня? Ты вполне уверен?

– Да.

Посыльный откланялся.

– Итак, тебя примут при дворе. – Эйзару хихикнул. – Приготовься. Говорят, Гинурский замок подобен клумбе морских цветов. Радует взор, но все, к чему ни прикоснешься, обладает ядовитым стрекалом.

– Жду не дождусь, – сказал Никлайс, но между бровями его пролегла складка. – Хотел бы я знать, зачем он хочет меня видеть.

– Вседостойный государь любит послушать ментских переселенцев. Иногда попросит спеть или рассказать легенду твоей страны. Или спросит, над чем ты работаешь, – сказал Эйзару. – Не о чем беспокоиться, Никлайс, право.

– А до тех пор ты свободен, – напомнила Пуруме, и глаза ее заблестели. – Давай мы покажем тебе город, раз уж тебя выпустили дальше Орисимы. Побываем в театре, поговорим о медицине, увидим дракона в полете – для тебя все, что угодно.

Никлайс чуть не плакал от благодарности.

– Воистину, друзья мои, – сказал он. – Лучше и быть не может.

19

Запад

Лот вслед за донматой Маросой углубился в новый коридор. Факел обжигал ему глаза, тесно сходящиеся стены запотели.

Через несколько дней после прошлой встречи донмата вызвала его в затемненный солярий. И теперь они шли по сплетению туннелей, по которым хитроумная система медных труб проводила воду горячих источников в спальни. Проход закончился винтовой лестницей. Донмата стала подниматься по ней.

– Куда ты меня ведешь? – напряженно спросил Лот.

– Мы сейчас увидим того, кто подстроил убийство королевы Розариан.

Его державшая факел рука вспотела.

– К слову, я хочу извиниться, что вынудила тебя танцевать с Приессой, – добавила донмата. – Не было другого способа передать тебе записку.

– А нельзя было отдать ее в карете? – пробормотал он.

– Нельзя. Ее обыскали перед выходом из дворца, к тому же возницей, чтобы не дать ей бежать, посадили драконьего соглядатая. Никому не дозволено надолго отлучаться из Карскаро.

Донмата вынула из пояса ключ. Пройдя с ней за дверь, Лот закашлялся от пыли в комнате, освещенной только его факелом. Мебель здесь пропахла болезнью и гнилью. К этим запахам примешивался острый запашок уксуса.

Донмата, сняв вуаль, набросила ее на кресло. Лот вместе с ней подошел к постели под балдахином и, едва смея дышать, выше поднял факел.

В постели сидел человек с повязкой на глазах. Лот разглядел восковую кожу, черные как уголь губы и каштановые волосы, спадавшие на ворот багровой ночной сорочки. Истощенные руки сковывала цепь. От наручников расходились красные линии вен.

– Что это? – пробормотал Лот. – Убийца?

Донмата сложила руки на груди. Она сжала челюсти, лицо ничего не выражало.

– Благородный Артелот, – заговорила она, – перед тобой мой отец и повелитель, Сигосо Третий из дома Веталда. Плотский король драконьего царства Искалин. Или того, что от него осталось.

Лот, не веря глазам, смотрел на больного.

Он и до измены Искалина не видел короля Сигосо. На портретах тот всегда изображался крепким и красивым, хотя и холодным мужчиной с янтарными глазами рода Веталда. Сабран несколько раз приглашала его к себе, но Сигосо каждый раз предпочитал прислать своих представителей.

– Плотский король – марионетка змеев. Фиридел рассчитывает превратить в таких всех властителей этого мира. – Донмата обошла постель. – У отца редкая форма драконьей чумы. Она… каким-то образом связывает его с Фириделом. Позволяет тому видеть и слышать происходящее во дворце.

– То есть и сейчас?..

– Спокойствие. Я добавила в его вечернюю трапезу снотворное, – сказала она. – Невозможно проделывать такое часто, чтобы не вызвать подозрений Фиридела, но сейчас змей не может его использовать. Это ненадолго.

При звуках ее голоса Сигосо зашевелился.

– Я и не догадывался, что змеи на такое способны, – захлебнулся Лот. – Управлять чужим телом…

– Когда умирает высший западник, гаснет и пламя служивших ему виверн и их потомства. Может быть, эта связь такого же рода.

– Давно он так?

– Два года.

Болезнь началась, когда Искалин изменил союзу Добродетели.

– Как это случилось?

– Прежде ты должен выслушать правду, – остановила Лота донмата. – Отец помнит достаточно, чтобы тебе рассказать.

– Мароса, – прокаркал король. – Марос-с-са.

Лот съежился от этого голоса. Как будто в горле Сигосо скрывалось гнездо гремучих змей.

– Где ты, дочь? – очень тихо заговорил он. – Или я должен сам идти за тобой?

Донмата невозмутимо повернулась к отцу и принялась снимать повязку. Ее руки до локтя покрывали бархатные перчатки, но Лот не смел вдохнуть, видя ее так близко к больному и страшась, что Сигосо прокусит бархат насквозь или дотянется до ее лица. Когда повязка была снята, Сигосо оскалил зубы. Глаза его утратили цвет топаза, став серыми, как пепелище. И такими же пустыми.

– Надеюсь, ты хорошо спал, отец, – по-инисски заговорила донмата.

– Мне снилась часовая башня и женщина с огнем внутри. Мне снилось, что она – мой враг. – Сигосо уставился на Лота, сгибая и разгибая скованные руки. – Кто это?

– Артелот Исток, наследник Златбука. Наш новый инисский посланник. – Донмата выжала из себя улыбку. – Я подумала, не расскажешь ли ты ему, как умерла королева Розариан.

Сигосо дышал как кузнечные мехи. Его взгляд метался от лица к лицу – так охотник выбирает добычу.

– Я покончил с Розариан.

Он с таким наслаждением раскатил на языке ее имя, что Лота пробрал холод.

– Зачем? – спросила донмата.

– Эта грязная потаскуха отвергла мою руку. Царственную руку. – Сигосо сплюнул, на шее у него вздулись жилы. – Она предпочла валяться с пиратами и мелкими дворянчиками, чем слить свою кровь с кровью Веталда… – У него на губах показалась слюна. – Дочь, я в огне.

Бросив взгляд на Лота, донмата отошла к ночному столику, где стояла миска с водой и лежала материя. Смочив ткань, дочь положила компресс отцу на лоб.

– Я велел сшить ей платье, – продолжал Сигосо. – Платье такой красоты, чтобы тщеславная шлюха не устояла перед искушением. Я велел пропитать его ядом василиска, купленным у богатого торговца, и послать в Инис, чтобы спрятать среди ее одежды.

Лот не мог сдержать дрожь.

– Кто его спрятал? – прошептал он. – Кто спрятал платье?

– Он говорит только со мной, – шепнула донмата. – Отец, кто спрятал платье?

– Наш друг во дворце.

– Во дворце… – эхом повторил Лот. – Ради Святого, кто?

Донмата повторила его вопрос. Сигосо захихикал, но смешок перешел в кашель.

– Чашник, – произнес он.

Лот опешил. Должность чашника несколько веков как упразднили.

Платье подложили в королевский гардероб. Дамой гардероба была в то время Арбелла Гленн, а она никогда не причинила бы зла своей королеве.

– Надеюсь, – сказал Сигосо, – от нее осталось что хоронить. У василисков такой сильный яд… – Он закашлялся смехом. – Он и кости разъедает.

При этих словах Лот вытащил из ножен кинжал.

– Прости отца. – Донмата бездушно разглядывала плотского короля. – Я сказала бы, что он не в себе, только боюсь, он всегда был таков.

Лот в отвращении подступил к кровати.

– Рыцарь Доблести обращает к тебе спину, Сигосо Веталда, – вздрагивающим голосом проговорил он. – Ее рука принадлежала только ей, и она вправе была отдать ее кому пожелает. Поглоти тебя Огненное Чрево!

Сигосо улыбнулся.

– Я в нем, – сказал он, – и здесь рай.

Серый цвет его глаз замерцал, в нем загорелись красные искры, похожие на угли.

– Фиридел! – Донмата схватила со столика чашу. – Выпей, отец. Это уймет боль.

Она прижала чашу к его губам. Не сводя глаз с Лота, Сигосо выпил. Лот, пораженный услышанным, позволил донмате вывести себя за дверь.

Его мать, Аннес Исток, была рядом, когда умирала королева-мать. Теперь Лот понимал, почему ни она, ни Сабран ни словом не обмолвились ему про тот день, когда Розариан облекли в это прекрасное платье. И почему Арбелла Гленн, любившая королеву как родное дитя, с тех пор онемела.

Лот опустился на ступени. Он вздрогнул, заметив, что за спиной у него стоит донмата.

– Зачем вы заставили меня это слушать? – спросил он. – Почему не рассказали сами?

– Чтобы ты увидел и услышал правду, – ответила она, – и передал ее Сабран. Для этого ты должен был поверить – чтобы не покинул Искалин с мыслью, что в нем остались еще тайны.

Донмата села ступенью выше его, так что их головы пришлись вровень. На коленях у нее лежал шелковый узелок.

– Он нас слышит? – спросил ее Лот.

– Нет. Он снова уснул, – сказала она. – Молюсь, чтобы Фиридел не понял, что я его изгоняла. Пусть думает, что отец умирает. Полагаю, так оно и есть. – Она подняла голову. – Я не сомневаюсь, что змей намерен поставить меня на его место. Сделать марионеткой, чтобы править через меня.

– А Фириделу нет дела, что вы так его держите – скованным и в темной комнате?

– Фиридел понимает, что отец в нынешнем своем состоянии не выглядит… царственно, ведь его тело гниет, хоть и продолжает дышать, – сухо ответила донмата, – но по приказу я должна выводить его из комнаты. Чтобы наш господин и повелитель мог заглянуть в любое помещение дворца. Чтобы распоряжаться Советом. Чтобы убедиться, что мы не замышляем бунта. И не позволить нам призвать помощь.

– Если ты убьешь отца, Фиридел узнает, – сообразил Лот. – И накажет тебя.

– В последний раз, когда я воспротивилась ему, он отправил одну из моих дам к воротам Антианы. – Ее лицо застыло. – Мне пришлось смотреть, как дракониды разорвали ее в клочья.

Некоторое время оба молчали и не шевелились.

– Со смерти королевы Розариан прошло четырнадцать лет, – заговорил Лот. – Тогда… драконы еще не управляли Сигосо.

– Не всякое зло исходит от змеев.

Донмата развернулась к нему лицом, прислонилась к стене.

– У меня сохранилось немного детских воспоминаний об отце. Только его холодный взгляд, – тихо заговорила она. – Мне было двенадцать, когда мать среди ночи вошла в мою спальню. Их брак никогда не был легким, но в ту ночь она казалась испуганной. И сердитой. Она сказала, что мы отправляемся к ее брату, королю Джантару в Рауку. Мы оделись слугами и украдкой выбрались из дворца.

Конечно, стража нас остановила. Нас заперли в своих спальнях и не позволяли говорить между собой. Я никогда в жизни столько не плакала. Мама подкупила стражника, чтобы передал мне письмо, просила быть сильной. – Донмата коснулась висевшего на груди, выложенного изумрудами медальона. – Через неделю пришел отец и сказал, что она умерла. Двору объявили, что она лишила себя жизни от стыда за попытку покинуть своего повелителя… но я знала правду. Она бы никогда не оставила меня с ним одну.

– Мне жаль ее, – сказал Лот.

– Не так, как жалела я. – Ее лицо застыло маской отвращения. – Искалин такого не заслужил, но мой отец получил по заслугам. Он заслужил, чтобы его тело прогнило так же, как давно прогнила душа.

Сагар Таумаргам и Розариан Беретнет, обе убиты рукой одного владыки. А Инис между тем считал его другом в Добродетели.

– Я хотела открыть Сабран правду. Хотела попросить помощи, чтобы прислали войска… но этот дворец – темница. Совет целиком подпал под власть Фиридела, страшится его прогневить. У всех в городе семьи, которые погибнут, если мы вызовем его гнев.

Лот рукавом утер проступивший на лбу пот.

– Сабран была мне подругой. Князь Обрехт долгое время считался моим нареченным, – продолжала донмата. – Знаю, сейчас они дурно думают обо мне.

Лота ужалило раскаяние.

– Прости нас, – пробормотал он. – Мы не должны были допускать мысли…

– Вы не могли знать, что Фиридел пробудился. И что все мы под его крылом.

– Расскажи, как пал Карскаро. Помоги мне понять.

Донмата выдохнула через нос.

– Два года назад Веретенный хребет содрогнулся, – сказала она. – В горе Фрума пробудился Фиридел, уснувший там после Горя Веков. Мы оказались у самого его порога – готовая добыча.

Первыми сгорели лавандовые поля. Черный дым задушил вечерние сумерки. – Она покачала головой. – Все произошло так быстро. Змеи окружили Карскаро, не дав стражам добраться до древних укреплений. Фиридела не видели много веков. Он грозил сжечь все, если отец не явится к нему с данью.

– И он явился?

– В первый раз он послал подмену, но Фиридел учуял обман. Он сжег двойника, и отцу пришлось выйти, – сказала она. – Фиридел забрал его в горы. В ту ночь город погрузился в хаос. Люди решили, что настало второе Горе Веков, – да так оно и было. – Глаза Донматы потемнели от жестокой печали. – Здесь правил ужас. Тысячи пытались бежать, но единственным выходом были ворота Антианы, а их сторожили змеи. – Она закусила губу. – Отец вернулся с рассветом. Люди, увидев своего короля целым и невредимым, не знали, что и думать. Он сказал, что они станут первыми свидетелями рождения мира драконов – если будут покорны.

Вернувшись в стены дворца, отец приказал своему Совету присягнуть на верность Безымянному. Советники, слишком ошеломленные, чтобы спорить, разослали эту весть по всему свету. Они не смели спорить, когда он приказывал срыть укрепления. И когда сжег голубятни со всеми птицами. Я пыталась собрать силы для ответного удара – тщетно. Большего я не могла сделать, не поплатившись жизнью.

– Но в других частях страны не знали правды, – вставил Лот.

– Карскаро в ту ночь стал крепостью. Ни одна весть не пробилась наружу. – Она запрокинула голову, коснувшись затылком стены. – Змеи после пробуждения слабы. Фиридел год оставался в горе Фрума, копил силы. У меня на глазах он, руками отца, превращал мою страну в подножие своей власти. Я видела, как он уничтожает Шесть Добродетелей. Я видела, как проснулась и распространялась среди моего народа чума. И мой дом стал моей тюрьмой.

И тут Артелот Исток сделал то самое, от чего предостерегал его Гиан Харло.

Он взял Донмату Маросу за руку.

На ней были бархатные перчатки. Все равно опасность была велика, но Лот сделал это, не задумываясь.

– Ты – воплощение отваги, – сказал он, – а друзья из стран Добродетели тебя предали.

Донмата, сдвинув брови, взглянула на их руки. Лот задумался: когда ее касались в последний раз?

– Скажи, чем я могу помочь, – попросил он.

Она медленно накрыла его руку своей.

– Ты мог бы вернуться в спальню, – сказала она, подняв к нему взгляд, – и коснуться моего отца обнаженной ладонью.

Он понял не сразу.

– Ты хочешь… чтобы я заразился?

– Я объясню, – сказала она, – но, если ты согласишься, я дам тебе шанс бежать из Карскаро.

– Ты сказала, что город стал крепостью.

– Моей матери был известен выход. – Она опустила руку на узелок у себя на коленях. – Я прошу тебя перебраться через Веретенный хребет и доставить это эрсирскому посланнику Кассару ак-Испаду. Ты можешь доверить это только ему.

Она говорила о человеке, который вырастил Эду и восемь лет назад представил ее ко двору. Лот выпустил руку донматы, позволив ей развернуть шелк. Внутри была железная шкатулка, покрытая символами.

– Весной близ Перунты схватили женщину, которая искала корабль в Лазию. Ее пытали много дней, но не заставили говорить. Когда отцу показали бывший при ней красный плащ, Фиридел пришел в ярость. Он приказал, чтобы она умерла в мучениях.

Лот не знал, хватит ли у него сил дослушать до конца.

– В ту ночь я пробралась к ней. – Донмата прикрыла глаза. – Сперва я думала, что они вырвали ей язык, но, когда я напоила ее вином, она сказала, что ее зовут Йонду. Сказала, чтобы я, если мне дороги жизни людей, доставила ее шкатулку Кассару ак-Испаду. – Донмата помолчала. – Я сама убила Йонду. Фириделу сказала, что та умерла от ран. Так лучше, чем у ворот.

Лот сглотнул.

– Ее шкатулка была заперта, – продолжала донмата. – Открыть ее не сумели и понемногу забыли о ней. Мне нетрудно было ее выкрасть. Уверена, в ней что-то необходимое для нашей борьбы, а посланник ак-Испад знает больше меня.

Она пальцами обводила узор на крышке.

– Он, скорее всего, в Румелабаре. Тебе, чтобы попасть в Эрсир, минуя охраняемую границу, придется перевалить через Веретенный хребет. Теперь там обитает драконье племя, и безопаснее прийти туда зараженным, чтобы змеи, учуяв тебя, не нападали, – продолжала она. – Йонду поклялась, что посланник знает средство от чумы. Если доберешься до него вовремя, может быть, выживешь и сумеешь все рассказать.

Лот понял.

– Ты посылала принца Вилстана, – сказал он. – Или пыталась послать.

– Я все сделала так же. Показала ему отца и позволила из его собственных уст услышать, как умерла Розариан. А потом дала ему эту шкатулку. Но Чекан выжидал случая бежать и рассказать дочери, что здесь происходит. Он заверил меня, – сказала донмата, – что отдался чуме. Поняв, что это не так, я поспешила за ним. Он оставил шкатулку в тайном ходе под горами. Ясно, что он и не думал исполнять мое поручение… но мне трудно винить его за надежду вернуться к Сабран.

– Где он теперь? – тихо спросил Лот.

– Я нашла его недалеко от выхода из туннеля, – сказала она. – Амфиптера.

Лот обхватил руками лоб.

Амфиптеры были злобными родичами драконов, но лишенными лап и крыльев. Зато их мощные челюсти позволяли трясти жертву, как куклу, пока та не лишится сил.

– Я бы сохранила его останки, но едва решилась приблизиться – на меня напали. Я прочитала молитвы, как должно.

– Спасибо тебе.

– Я, вопреки видимости, верна Святому. А он теперь нуждается в нас, благородный Артелот. – Донмата тронула его за локоть. – Ты исполнишь мою просьбу?

Он сглотнул:

– А как же Китстон?

– Он может остаться здесь. Я за ним присмотрю. Или уйти с тобой – но тогда ему тоже придется заразиться.

Сам рыцарь Верности не мог бы ожидать от него такого. Кит и так слишком много сделал ради их дружбы.

– Фиридел будет видеть моими глазами? – спросил Лот.

– Нет. Твоя чума будет обычного рода, – ответила она. – Я проверяла.

Он предпочел не спрашивать как.

– Во дворце наверняка есть и другие сохранившие верность Святому. Почему не послать кого-нибудь из слуг?

– Я верю одной Приессе, а ее исчезновение вызовет тревогу. Я бы пошла сама, – добавила она, – но не могу оставить свой народ без сохранившей здравый рассудок Веталды. Пусть я бессильна их спасти, но должна остаться и, чем сумею, подрывать власть Фиридела.

Лот был несправедлив к донмате Маросе. Та была истинной слугой Добродетели, запертой в пустой скорлупе любимого когда-то дома.

– Меня уже не спасти, мой господин, – сказала она, глядя ему в глаза, – но для стран Добродетели есть надежда. То, что случилось здесь, в Искалине, не должно повториться.

Лот отвел взгляд от огненных опалов ее глаз и нащупал значок на своем дублете. Лот не сомневался, как поступила бы рыцарь Верности, будь она сейчас здесь.

– Если ты согласен, – сказала донмата, – я отведу тебя обратно к плотскому королю, и ты коснешься его руками. Потом я покажу тебе выход из Искалина. – Она встала. – А если отказываешься, готовься прожить в Карскаро долго, благородный Артелот Исток.

20

Восток

Морские стражники праздновали окончание испытаний за пиршественным столом, а Тани в это время без сил лежала в постели. Она не выходила из комнаты после боя с Турозой. Врач промыл и зашил ей плечо, но любое движение утомляло раненую, а боль все не унималась.

Завтра ей предстояло узнать, станет ли она всадницей.

Тани до крови изгрызла ноготь на мизинце. И только чтобы найти для рук менее болезненное занятие, открыла свою книгу «Воспоминания о Великой Скорби». Эту книгу подарил ей один из наставников на пятнадцатый день рождения. Тани давно в нее не заглядывала, но сейчас надеялась отвлечься, разглядывая рисунки.

Близился двенадцатый час, за стенами завели громкую песню древесные цикады, а она все не спала – зачиталась.

Одна картинка изображала больную красной болезнью сейкинку. У нее были багровые ладони и глаза. На другой странице Тани увидела огнедышащих. Пятнадцатилетнюю Тани пугали их нетопырьи крылья, да и теперь по коже пошли мурашки. Следующая картинка: народ Гинуры собрался на берегу, чтобы видеть великую битву. В волнах бились и извивались драконы. Их пасти хватали демонов, заливавших мыс Хайсан огнем.

Последняя иллюстрация изображала комету, явившуюся в последнюю ночь Великой Скорби, – Фонарь Квирики, – роняющую в море слезы метеоров. Крылатые демоны бежали от нее, а истинные драконы восставали из волн, нарисованных ярким серебром и синью.

Стук вывел ее из задумчивости. Тани, преодолевая боль, встала на ноги. За дверью она увидела Онрен, в темно-зеленом плаще, с соляными цветами в волосах. Онрен держала в руках поднос:

– Я принесла тебе ужин.

Тани посторонилась:

– Заходи.

Она вернулась в постель. Свеча у нее догорала, удлиняя тени. Онрен поставила поднос, на котором обнаружился маленький пир. Нежные ломтики морского карася, рулетики бобовой пасты, соленье из морской капусты на ароматных хлебцах и кувшин пряного вина с чашей.

– Достойный морской начальник дал нам испробовать знаменитого, выдержанного в море вина, – коротко улыбнулась Онрен. – Я бы сберегла тебе немного, но оно кончилось, не добравшись до стола. Здесь не такая редкость, – она наполнила чашку из кувшина, – но и оно может смягчить боль.

– Спасибо тебе, – сказала Тани. – Ты добра, что вспомнила обо мне, но я никогда не любила вина. Выпей сама.

– Испытания окончены, Тани. Ты уж расслабься. Хотя… я, пожалуй, не прочь. – Онрен, подогнув колени, опустилась на циновки. – Нам тебя недоставало на пиру.

– Я устала.

– Я так и думала, что ты это скажешь. Не в обиду, вид у тебя, будто не спала много лет. А ты заслужила отдых. – Онрен подняла чашу. – Ты показала этому ублюдку. Может, поймет наконец, что не так уж он выше презираемых им простолюдинов.

– Мы теперь не простолюдины. – Тани всмотрелась в лицо подруги. – Ты, мне кажется, встревожена?

– Думаю, я сегодня лишилась надежды стать всадницей. Канперу дерется не хуже, чем… – Она глотнула вина. – Ну…

Значит, Онрен сражалась с Канперу. Тани увели к врачу до окончания поединков.

– В другие дни ты превзошла всех, – сказала она. – Достойный морской начальник рассудит нас по справедливости.

– Почем ты знаешь?

– Он ведь всадник.

– Завтра всадником станет и Туроза, а он сколько лет задевал всех, кто вышел из простого рода. Я слышала, он однажды избил слугу, который недостаточно низко ему поклонился. Любого из нас за такое изгнали бы из домов учения… но кровь еще имеет силу.

– Ты же не думаешь, что он только потому станет всадником.

– Ручаюсь всем, что у меня есть, – так и будет.

Стало тихо. Тани ковыряла бобовую пасту.

– Я однажды, в шестнадцать лет, получила нагоняй за то, что в городе ввязалась в игру, – сказала Онрен. – Игра – позор, и потому меня отстранили от занятий и сказали, что я должна заслужить право вернуться в Восточный дом. Я чуть не три месяца чистила отхожие места. А Турозе можно чуть не убить слугу и через несколько дней снова держать в руках меч.

– Наши ученые наставники знают, что делают, – возразила Тани. – Они понимают истинную цену справедливости.

– Все дело в том, что он – внук всадника, а я – нет. И по той же причине меня завтра могут отвергнуть, а его – нет.

– Не по той, – отрезала Тани.

Слова сорвались с языка, как вырывается из рук скользкая рыбина.

Онрен подняла брови. Между ними повисло тяжелое молчание. Тани боролась с собой.

– Давай, Тани, говори, что думаешь, – настороженно улыбнулась Онрен. – Мы ведь как-никак подруги.

Поздно было отказываться от своих слов. Испытания, чужестранец, изнеможение и чувство вины – все рвалось наружу, как пузыри в кипящей воде, и Тани уже не могла сдержаться.

– Ты, видно, думаешь, что если завтра не станешь всадницей, то не по своей вине, – услышала она собственные слова. – Я все время, что мы здесь, трудилась день и ночь. А ты была непочтительна. Ты опаздывала на испытания на глазах у Мидучи. Ты вместо того, чтобы готовиться, проводила ночи в таверне, а потом удивлялась, почему уступила противнику. А вдруг это и есть причина, почему ты не станешь всадницей?

Онрен больше не улыбалась.

– Так, – коротко проговорила она. – Ты считаешь, что я недостойна. Потому что… бывала в таверне. – Онрен помолчала. – Или потому, что бывала в таверне и все равно побила тебя в метании ножей?

Тани напряглась.

– У тебя в то утро были красные глаза, – напомнила Онрен. – Они до сих пор красные. Ты упражнялась всю ночь.

– Конечно.

– И ты меня презираешь за то, что я вела себя иначе. – Онрен покачала головой. – Во всем необходимо равновесие, Тани, – и оно не равно непочтительности. Пред нами шанс, определяющий жизнь, его нельзя промотать.

– Я это знаю, – холодно сказала Тани. – И надеюсь только, что ты тоже.

На эти слова Онрен натянуто улыбнулась, но Тани увидела обиду в ее глазах.

– Ну, – сказала Онрен, вставая, – в таком случае мне лучше уйти. Не хочу тянуть тебя с собой на дно.

Гнев, захлестнувший Тани, так же быстро отступил. Она замерла, прижав ладони к столешнице и силясь проглотить привкус стыда. Наконец она поднялась и поклонилась.

– Я должна извиниться, достойная Онрен, – пробормотала Тани. – Нельзя было всего этого говорить. Это непростительно.

Помедлив, Онрен смягчилась:

– Прощаю. От души. – Она вздохнула. – Я беспокоилась за тебя, Тани. – (Тани опустила глаза.) – Ты всегда усердно трудилась, но за время испытаний… ты как будто за что-то себя казнила, Тани. За что?

При этих ее словах Тани показалось, что Суза снова рядом с ней. Доброе лицо, открытая душа. На минуту ее настигло искушение рассказать Онрен все. Быть может, та бы поняла.

– Нет же, – сказала она в конце концов. – Просто я боялась. И устала. – Она снова опустилась на тюфяк. – Завтра мне станет лучше. Когда узнаю свою судьбу.

Теперь Онрен рассмеялась:

– Ох, Тани, ты так говоришь, будто тебе тюрьма грозит.

Тани поежилась, но сумела улыбнуться.

– Я тебя оставлю. Нам обеим нужен отдых. – Онрен допила вино. – Доброй ночи, Тани.

– Доброй ночи.

Как только Онрен ушла, Тани потушила масляный светильник и забралась под одеяло. Боль и изнеможение наконец одолели ее, погрузив в сон без сновидений.

Она проснулась в золотистом сиянии. Поначалу ей не верилось, что в комнате может быть так светло. Как будто она целую вечность провела в темноте.

Тани раздвинула шторы. Солнце блестело на крышах Гинуры, которые еще поливала полоса дождя.

Солнечный ливень. Добрая примета.

Скоро слуги принесут ее новую форму. Если на спине накидки будет серебряный дракон, она останется в морской страже среди командиров флота.

Если золотой – она избрана богами.

Тани прошлась по комнате, зажгла благовония на алтаре для последней молитвы. Она просила прощения за нанесенную Онрен обиду и еще – за то, что сделала в ночь перед церемонией. Если великий Квирики отпустит ей вину, она всю жизнь посвятит доказательству, что достойна этого.

Слуги пришли, когда день приближался к вечеру. Тани постояла, зажмурившись, прежде чем обернуться к ним.

Одежда из водяного шелка, синяя, как сапфир. И на спине накидки дракон, вышитый золотой нитью.

Новые помощницы уложили ей волосы по-военному. Так заметнее стал шрам на щеке, а плечо еще ныло, зато глаза у нее блестели, как непросохшая тушь.

Когда солнце распрощалось с землей, Тани вышла из паланкина на светлый песок Гинурской бухты. Избрание всегда совершалось в конце дня, потому что с ним кончалась прежняя жизнь. На Тани были новые кожаные сапоги с широким каблуком, удобным для стремян.

На дымном пурпуре неба загорелась ночная радуга, окрасив горизонт в яркие оттенки красного. На обрыве собирался народ: ждали знамений от великого Квирики и смотрели, как идут к воде двенадцать новых драконьих всадников.

Туроза был среди них. Как и остальные, кто состоял в родстве со всадниками. Тани пристроилась за Онрен, которая улыбнулась ей. Она заслужила место в клане Мидучи.

В прошлый раз, как Тани выходила на берег, из темноты, подобно проклятию, показался чужак. Но внутреннее течение, которое с колыбели до этого дня влекло ее вперед, сегодня было на удивление тихо и неподвижно.

Сейкинские драконы ждали их в море – легкие и прекрасные. Солнце и радуга подожгли волны, плескавшиеся об их тела. Воинов-лакустринцев еще ждали. И Тани, ступив на песок с другими избранниками богов, невольно искала их взглядом на горизонте.

Вызванный первым Канперу склонился перед морским начальником, и тот обвил его шею нитью солнечного жемчуга. Он вручил Канперу шлем и мягкое седло. Затем морской начальник выдал ему маску, защищавшую лицо от стихии, и закаленный в соленой воде меч в перламутровых ножнах – изделие лучших оружейников Сейки.

Канперу закрепил ремень шлема под подбородком, взял под мышку седло и вошел в море. Когда вода достигла пояса, он поднял правую руку ладонью вперед.

Голубовато-серая дракана вытянула шею, разглядывая его подобными полной луне глазами. Когда она пригнула голову, Канперу уцепился пальцами за ее гриву и, сторонясь шипов, взобрался на спину. Едва он закрепил седло, как его дракана с протяжным криком нырнула, забрызгав всех стоявших на берегу.

Онрен следующей подошла к воде – ее щеки округлились от улыбки. Не успела она поднять руку, как величайший из драконов – громадный сейкинец с черной гривой и чешуями, как кованое серебро, – скользнул к берегу. Онрен было напряглась, но, едва коснувшись его, успокоилась и, как по трапу, полезла по его шее.

– Достойная Мидучи Тани, – выкликнул морской начальник. – Выйди вперед.

Онрен уже опустила на лицо маску. Ее дракон, пригнув голову, плыл от берега.

Тани поклонилась и позволила морскому начальнику застегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье – знак избранности. Она приняла шлем, седло и, последним, меч в ножнах. Меч сразу показался ей продолжением руки. Тани закрепила его на поясе и вошла в воду.

Теплая соленая вода обвила ей икры. Дыхание прервалось. Тани протянула руку. Опустила голову. Закрыла глаза. Рука ее была тверда, хотя всадница дрожала всем телом.

Холодная чешуя коснулась ее пальцев. Она не смела смотреть. Надо. Когда Тани взглянула, на нее взирали большие, как огни фейерверка, глаза лакустринской драканы.

21

Запад

Лот в последний раз покинул свои покои во дворце Спасения глухой ночью.

В нем поселилась драконья чума. Он ее чувствовал. Одно прикосновение к изрезанному шрамами лбу плотского короля, покалывание в пальцах – и внутри его перевернулась склянка песочных часов. Очень скоро частицы рассудка потекут у него между пальцами.

На плече у него висел кожаный мешок с дорожными принадлежностями для путешествия через горы. Меч и кинжал он, повесив на пояс, скрыл под зимним плащом.

Кит вслед за ним спускался по винтовой лестнице.

– Надеюсь, что это хорошая мысль, Артелот, – сказал он.

– Это ее полная противоположность.

– Лучше бы мы выбрали пиратство.

– Не спорю.

Они вступали в чрево Карскаро. Донмата Мароса рассказала, как добраться до потайной лестницы из дворцового святилища, которая теперь сужалась под их ногами с каждой ступенью. Лот утирал со лба холодный пот. Он умолял Кита остаться, но друг твердо решил идти с ним.

Спустя целую вечность они ступили на ровный пол. Лот поднял факел.

Донмата Мароса ждала у подножия лестницы, пряча лицо в тени капюшона. За ней в стене раскрывалась большая трещина.

– Где мы? – спросил Лот.

– Это забытый тайный ход. Для бегства в случае осады, вероятно, – объяснила она. – По нему мы с мамой собирались бежать.

– Почему вы не послали через него гонца с известием?

– Я пыталась. – Она опустила капюшон. – Благородный Китстон, ты успел заразиться?

Кит поклонился:

– Да, ваше сиятельство. Полагаю, я успешно зачумлен.

– Хорошо. – Ее взгляд перескочил на Лота. – Я посылала одну из своих дам. Тогда я еще не знала, сколько драконов в горах.

Продолжать было излишне.

Донмата достала из-за спины два одинаковых посоха с железными крючьями наверху:

– Для горных троп. Они помогут вам держать равновесие.

Мужчины взяли посохи. Лоту она отдала еще и тяжелый мешок с железной шкатулкой.

– Не отрекись от возложенного на тебя дела, благородный Артелот. – Ее глаза в свете факелов блестели драгоценными камнями. – Я верю в твой успех. Ты сделаешь это для меня. И для Добродетели.

С этим словами она отступила в сторону.

– Мы пришлем помощь, – тихо сказал Лот. – Постарайся, чтобы твой отец прожил как можно дольше. Если он умрет, спрячься от Фиридела. Исполнив твое поручение, мы расскажем правителям стран Добродетели, что здесь происходит. Ты не погибнешь здесь в одиночестве.

Донмата Мароса наконец улыбнулась – чуть заметно. Как будто разучилась это делать.

– У тебя доброе сердце, Артелот, – промолвила она. – Если доберешься в Инис, пожелай от меня Сабран и Обрехту всего лучшего.

– Передам. – Он склонился перед ней. – До свидания, ваше сиятельство.

– До свидания, мои господа.

Несколько мгновений друзья не могли оторвать от нее взгляда. Лот еще ниже склонил голову и шагнул в проход.

– Пусть рыцарь Доблести поддержит тебя в эти темные времена, – сказал Маросе Кит.

– И тебя, благородный Китстон.

Эхо ее шагов стихало. Лоту вдруг стало горько, что нельзя взять ее с собой; Мароса Веталда, донмата Искалина, осталась пленницей в своей крепости.

В проходе стояла непроглядная темнота. Ток воздуха, как манящая к себе рука, увлекал Лота вперед. Раз он оступился на неровном полу и факелом чуть не выжег себе глаз. Кругом блестело вулканическое стекло с пористыми шишками пемзы. Стекло, отражая свет факела, отбрасывало тысячи бликов.

Казалось, они шли много часов, изредка сворачивая, но большей частью по прямой. Посохи отбивали ритм.

Когда Кит закашлялся, Лот напрягся всем телом.

– Тише, – попросил он. – Не хотелось бы разбудить тех, кто здесь живет.

– Как же не кашлять, когда кашляется? – возразил Кит. – Да и не живет здесь никто.

– Скажешь, эти туннели не похожи на ходы древоточца?

– Да брось ты сам себя запугивать! Представь, что это очередное приключение.

– Никогда не рвался к приключениям, – устало ответил Лот. – Мне и первое ни к чему. Сидеть бы сейчас в Вересковом дворце с чашей горячего вина и думать, как поведу к алтарю мою королеву.

– И я бы не прочь оказаться рядом с Катри Вити, но, увы, нельзя получить все сразу.

Лот улыбнулся:

– Я рад, что ты со мной, Кит.

– Еще бы!

Этот ход наводил Лота на мысли о Безымянном – как тот рвался сквозь землю в верхний мир. Мать часто рассказывала маленькому Лоту эту историю, говоря на разные голоса, чтобы то напугать, то рассмешить сына.

Он сделал еще шаг. Земля под ногой отозвалась гулко, как брюхо гиганта.

Лот замер, сжимая древко факела. Пламя его забилось под порывом налетевшего из туннеля холодного ветра.

– Землетрясение? – пробормотал Кит. Не дождавшись ответа друга, повторил с тревогой: – Лот, это землетрясение?

– Тсс. Не знаю.

От нового рокота, громче прежнего, казалось, накренилась земля. Лота качнуло. Едва он утвердился на ногах, как ощутил страшную дрожь – сперва слабую, как от испуга, а потом все более и более жестокую, от которой застучали зубы.

– Землетрясение! – выкрикнул он. – Беги, Кит. Беги, друг! Бежим!

Железная шкатулка колотила его по спине. Они неслись сквозь мрак, отчаянно высматривая проблеск света впереди. Казалось, бьется в судорогах земная кора.

– Лот, – в страхе выкрикнул Кит, – мой факел… погас!

Лот, задыхаясь, развернулся на каблуках, всмотрелся в темноту. Друг далеко отстал от него.

– Кит! – Он бросился обратно. – Шевели ногами, парень, скорее. Держи на мой голос.

Треск. Как тонкий лед под ногами. Мелкие камешки застучали по его плечам. Лот вскинул руки над головой, словно потолок туннеля хлынул ему на голову.

Он долго ждал смерти. Покинутый рыцарем Доблести, скулил, как ребенок. Темнота слепила его. Скала давила. Со звоном билось стекло. Он заходился кашлем от мерзкого вкуса пыли.

А потом все вдруг кончилось.

– Кит! – взревел он. – Кит!

Захлебываясь воздухом, он поднял свой факел – чудо, он еще горел – и протянул его туда, где последний раз слышал голос Кита. Камни и обломки вулканического стекла заполняли туннель.

– Китстон!

Он не мог умереть. Не смел умереть! Лот накинулся на стену обломков, раз за разом бился в нее плечом, колотил посохом, в кровь разбил кулаки. Когда стена наконец подалась, он голыми руками принялся разгребать щебень, а воздух, как старый мед, липкой массой застревал в горле.

Пальцы его сомкнулись на обмякшей ладони. Лот, напрягая все силы, разбрасывал камни.

И вот наконец Кит. В хорошо знакомых ему глазах не осталось смеха. Губы, что так легко улыбались, больше не улыбнутся. На шее у него висела табличка – пара к той, что Кит подарил Лоту на последнем пиру дружества. Остальное тело скрывалось под камнями. Только кровь сочилась из-под обломков.

Жестокое рыдание скрутило все его тело. Щеки были мокры от пота и слез, костяшки пальцев ободраны в кровь. Во рту стоял вкус железа.

– Прости меня, – глухо проговорил Лот. – Прости меня, Китстон Луг.

22

Запад

Бракосочетание Сабран Девятой с Обрехтом Вторым состоялось на переломе лета к осени. Согласно обычаю, обеты приносились в полночь на новую луну, потому что это час полной темноты, которая нужнее всего супружеству.

И час был темен. Никогда еще в истории Беретнетов брак не заключался так скоро после похорон.

Главное святилище Верескового дворца, как и большинство других, было круглым, в форме щитов первых инисских рыцарей. После Горя Веков, когда крыша здания провалилась, Розариан Вторая велела застеклить арки красным стеклом в память о пролитой крови.

За прошедшие века пол проломили три осины; их раскинувшиеся над проходом ветви уже окрасились золотом и умброй. Под ними на церемонию собралось шесть сотен человек, включая Премилостивый орден священнослужителей.

Когда королева Иниса появилась в южных дверях, свидетели смолкли. Ее гладко зачесанные волосы блестели черным деревом и были увиты белыми цветами. Вырез платья прикрывал кружевной воротник. Венец золотой филиграни украшали граненые рубины, отражавшие свет множества свечей.

Запел хор, высоко вздымая звучные голоса. Сабран сделала шаг и остановилась.

Со своего места среди свеченосцев Эда видела, что королева приросла к месту, не отводя взгляда от возвышения. Розлайн, подружка невесты, сжала ей локоть.

– Саб! – шепнула она.

Сабран подтянулась. Немногие могли разглядеть в сумраке святилища, как застыли ее прямые плечи и как она дрожит – может быть, от холода.

Еще мгновение – и Сабран продолжила свой путь.

Сейтон Комб следил за ней с места, отведенного герцогам Духа и их семействам. Свеча выдала, как дрогнули в довольной усмешке уголки его губ.

Ради этой ночи он послал Лота на смерть. Лота, который должен был стоять сейчас рядом с Сабран. По инисскому обычаю супругов отдавали друг другу их ближайшие друзья.

Игрейн Венц оставалась непроницаемой. Эда догадывалась, что для нее происходящее – и победа и поражение. Она желала наследницу, но не от этого отца. К тому же отныне Сабран уже не была бедной сироткой, по малолетству нуждающейся в ее руководстве.

Рыжий князь вошел в святилище с другой стороны. Его отдавала старшая сестра. Плащ на нем был тех же цветов, что у нареченной, отделан багряным шелком и горностаем, а на дублете блестели золотые застежки. Он, как и Сабран, надел перчатки с раструбами, чтобы привлекать взгляды в продолжение церемонии. Позолоченный серебряный венец свидетельствовал о его княжеском достоинстве.

Сабран торжественно подошла к нему. На ее венчальное одеяние стоило посмотреть. Темно-багряное, как вишневое вино, с расшитым золотом и жемчугами черным лифом. Своих дам, включая и Эду, она одела наоборот – в черные платья с красными корсажами.

Пара сошлась на умбоне щита под золотым балдахином, державшимся на резных столбиках. Свидетели обступили их кругом. Теперь Сабран была ярко освещена, и Льевелин, увидев ее так близко, сглотнул слюну.

Сабран подала руку Розлайн, Льевелин переплел пальцы со старшей сестрой, и все четверо преклонили колени на особых подушечках. Остальные расступились. Задувая свою свечу, Эда нашла взглядом в толпе лицо Кассара.

Архиерей Инисский воздел руки с узловатыми пальцами. Лицо его было так бледно, что на висках просвечивали голубые жилки. На груди ризы блестел серебром знак Истинного Меча.

– Друзья! – заговорил он в тишине. – Мы сошлись здесь, в этой укрытой от мира гавани, чтобы засвидетельствовать союз двух душ в святом супружестве. Они, подобно Деве и Святому, объединяют души свои и плоть ради сохранения Добродетели. Супружество – великий долг, ибо сам Инис стоит на любви Галиана, рыцаря Иниса, и девы Клеолинды из еретической Лазии.

Недолго пришлось ждать, пока они обвинят Мать в ереси! Эда незаметно переглянулась со стоявшим напротив Кассаром.

Архиерей, откашлявшись, открыл молитвенник в серебряном переплете и прочел историю рыцаря Верности, первым вступившего в Святой Союз. Эда слушала невнимательно. Она не сводила глаз с неподвижной Сабран. Льевелин тоже смотрел на нее.

По окончании чтения Розлайн и Льети, исполнившие свой долг дружек, отошли от царственной четы. Розлайн встала рядом со своим супругом, Калидором Штилем, и тот привлек ее к себе. Розлайн все смотрела на Сабран, а та, в свою очередь, провожала взглядом подругу, оставившую ее под балдахином с полузнакомым мужчиной.

– Начнем же, – архиерей кивнул Льевелину.

Князь снял перчатку с левой ладони и протянул руку:

– Сабран Девятая из дома Беретнет, королева Инисская. Твой нареченный протягивает тебе руку. Примешь ли ты ее для верного супружества до конца дней?

Улыбка Льевелина тронула морщинками уголки его глаз. В темноте трудно было понять, улыбнулась ли в ответ Сабран, принимая от священнослужителя кольцо с узлом любви.

– Друг мой, – сказала она, – я приму.

Она замолчала, стиснув челюсти, и Эде было видно, как слабо вздымается ее грудь.

– Обрехт Льевелин, – продолжала Сабран, – ныне я принимаю тебя как супруга. – Кольцо скользнуло ей на палец. Золото, металл власти. – Мой друг, я разделю с тобой ложе и буду верной спутницей во всех делах. – Она помолчала. – Я клянусь любить тебя всей душой, защищать своим мечом и не отдавать своей благосклонности никому другому. Таков мой обет.

Архиерей кивнул. Теперь левую перчатку сняла Сабран.

– Обрехт Второй из дома Льевелин, князь Вольного княжества Ментендон, – прозвучало в святилище, – твоя нареченная протягивает тебе руку. Примешь ли ты ее для верного супружества до конца дней?

– Друг мой, – сказал Льевелин, – я приму.

Когда он принял кольцо Сабран от святителя, ее рука заметно вздрогнула. Сейчас она еще могла разорвать помолвку, которая миг спустя превратится в законный брак. Эда покосилась на Розлайн, не сводившую застывшего взгляда со своей королевы. Ее губы слабо шевелились, шепча слова ободрения. Или молитвы.

Сабран подняла глаза на Льевелина и, помедлив, слабо кивнула. Он бережно, как бабочку, взял ее левую руку и надел кольцо. Оно блеснуло на пальце.

– Сабран Беретнет, – произнес он, – ныне я принимаю тебя как супругу. Мой друг, я разделю с тобой ложе и буду верным спутником во всех делах. – Он пожал ей руку. – Я клянусь любить тебя всей душой, защищать своим мечом и не отдавать своей благосклонности никому другому. Таков мой обет.

Их взгляды сомкнулись в мгновении тишины. Затем архиерей раскинул руки, словно задумал обнять всех свидетелей, и мгновение распалось.

– Ныне объявляю эти две души едиными в святом супружестве в глазах Святого, – провозгласил он, – а через него перед всеми добродетельными.

Ликующие крики сотрясли святилище. Всеобщий восторг был так шумен, что грозил снова обрушить крышу. Эда окинула взглядом места для герцогов Духа. Нельда Штиль и Леманд Чекан казались довольными. Венц вытянулась прямо как скипетр, губы ее сошлись в тонкую черту, но она постукивала кончиками пальцев по ладони, обозначая аплодисменты. Стоявший позади всех Ночной Ястреб сиял улыбками.

Обычно новобрачные целовались после принесения обетов, но для королевских особ это считалось неподобающим. Сабран просто взяла Льевелина под руку, и они вместе спустились с возвышения. Эда заметила, что королева Инисская, хоть и осунулась, улыбалась своим подданным.

Эда переглянулась с Маргрет, а та тронула за плечо заплаканную Линору. Втроем они призраками выскользнули за дверь.

В королевской опочивальне они постелили постель и проверили каждый уголок. Под люстрой поместили бронзовую фигурку рыцаря Верности. Эда зажгла свечи на каминной полке, задернула занавеси и, встав на колени, принялась разводить огонь. Архиерей требовал, чтобы в опочивальне было тепло. Молитвенник на столике у кровати был раскрыт на истории рыцаря Верности. На нем лежало красное яблоко – символ плодородия, как за работой объяснила Эде Линора.

– Это старый языческий обычай, – сказала она, – но он так нравился Карнелиан Второй, что она упросила орден священнослужителей включить его в канон.

Эда утерла лоб. Не иначе святитель полагал, будто наследников выпекают как хлебы.

– Надо принести им попить. – Маргрет, тронув Эду за плечо, вышла.

Линора наполнила углями две грелки, хмыкнула раз-другой и сунула их под одеяло.

– Линора, – обратилась к ней Эда. – Иди празднуй. Я тут закончу.

– О, как ты добра, Эда.

Когда Линора ушла, Эда проверила, хорошо ли закреплена люстра. Опочивальня весь день простояла запертой и под охраной; ключ был только у Розлайн, но она никому при этом дворе не доверяла.

Хорошенько поразмыслив, разумно ли так поступать, Эда достала срезанную под вечер розу и положила ее под подушку на правой стороне постели. На этой подушке был вышит герб Беретнетов.

Пусть она хоть сегодня видит сладкие сны.

Сторожок зазвенел знакомыми шагами. В дверях возникла тень, и Розлайн Венц, выпятив подбородок, осмотрела комнату.

Из ее уложенной в форме сердца прически выбилась прядь волос. Опочивальню она обозревала так, будто впервые сюда попала, а не спала невесть сколько раз рядом со своей королевой.

– Моя госпожа, – присела в реверансе Эда, – здорова ли ты?

– Да. – Розлайн выдохнула носом. – Королева требует тебя к себе, Эда.

Этого она не ожидала:

– Разве ее разоблачают не дамы опочивальни?..

– Я сказала, – отрезала Розлайн, – она спрашивала тебя. А здесь ты, как я вижу, закончила.

Бросив последний взгляд на обстановку, Розлайн удалилась в коридор, и Эда вышла вслед за ней.

– Камеристкам, как ты знаешь, не дозволено касаться королевской особы, но сегодня я об этом забуду. Поскольку это необходимо.

– Конечно.

Квадратная, с лепным потолком уборная, где умывалась и одевалась Сабран, была самой тесной из королевских покоев. Занавеси в ней уже задернули.

Сабран босая стояла у огня и, засмотревшись на пламя, снимала серьги. Платье, сослужившее свою службу, наверняка было уже заперто в королевской гардеробной. Катриен снимала с ее талии валики-накладки.

Эда, подойдя к королеве и убрав в сторону ее волосы, занялась застежкой ожерелья.

– Эда, – заговорила Сабран, – понравилась тебе церемония?

– Да, ваше величество. Вы были великолепны.

– А сейчас уже нет?

Это была шутка, но Эда уловила в голосе Сабран тень беспокойства:

– Вы всегда прекрасны, моя госпожа. – Эда справилась с крючком и вытянула расстегнувшееся ожерелье. – Но в моих глазах… сейчас как никогда.

Сабран оглянулась на нее.

– А князь Обрехт, – спросила она, – согласится с тобой?

– Если нет, значит его королевское высочество безумен или дурак.

Они посмотрели друг другу в глаза и отвернулись, потому что в комнату вошла Розлайн.

– Эда, – распорядилась она, – ночное платье.

– Да, сударыня.

Пока Эда наполняла плоскую жаровню, чтобы согреть одежду, Сабран подняла руки, позволив Розлайн через голову стянуть с себя нижнюю рубашку. Две дамы опочивальни подвели свою королеву к лохани и вымыли ее с головы до кончиков ног. Эда, расправляя ночной убор, взглянула на нее.

Сейчас, лишившись рамы торжественных нарядов, Сабран уже не напоминала статую богини, будь то истинной или ложной. Она выглядела смертной. По-прежнему величественной, но и грациозной, мягкой.

Фигура – песочные часы. Округлые бедра, узкая талия и полные груди с аппетитными сосками. Длинные, сильные от верховой езды ноги. При виде тени между ними Эду пробрал холодок.

Она заставила себя сосредоточиться на деле. Инисцы стыдились наготы. Эда несколько лет не видела обнаженного тела, кроме своего.

– Роз, – спросила Сабран, – это больно?

Розлайн вытирала ее чистым холстом.

– Бывает немножко, поначалу, – сказала она, – но не долго. Да и то необязательно, если его королевское высочество будет… внимателен.

Сабран смотрела и, казалось, не видела комнаты. Она повертела на пальце кольцо с узлом любви.

– А если я не смогу зачать?

В тишине, вставшей после этого вопроса, было бы слышно даже дыхание мыши.

– Сабран, – ласково сказала Катриен, взяв ее за руку, – ты сможешь, конечно.

Эда молчала. Этот разговор был для самых близких, но ей никто не приказал выйти.

– Моя бабка не зачинала много лет, – пробормотала Сабран. – Высшие западники встали на крыло. Искалин меня предал. Если Фиридел с Сигосо вторгнутся в Инис, а наследницы не будет…

– Будет. Королева Джиллиан родила прекрасную дочь, твою благородную мать. И ты довольно скоро тоже станешь матерью. – Розлайн уткнулась подбородком в плечо Сабран. – Когда закончится, полежи немножко неподвижно и спи на спине.

Сабран припала к ней.

– Если бы здесь был Лот! – проговорила она. – Это он должен был меня отдавать. Я ему обещала. – Теперь, когда смыли пудру, стали заметнее темные, как синяки, круги у нее под глазами. – А теперь он… пропал. Где-то в Карскаро. И мне до него не дотянуться.

– С Лотом ничего плохого не случится. Я верю, что он скоро будет дома. – Розлайн крепче прижала ее к себе. – И вернется он с вестями о твоем благородном отце.

– Еще одно исчезнувшее лицо. Лот, отец… и еще Белла. Верная Белла, служившая трем королевам. – Сабран закрыла глаза. – Дурная примета – смерть так близко к этому дню. И на постели, где…

– Сабран, – не дала ей договорить Розлайн, – сегодня твоя брачная ночь. Гони эти темные мысли, чтобы они не осквернили семени.

Эда высыпала угли из грелки обратно в камин. Она гадала, понимают ли инисцы что-то в деторождении, или их врачи орудуют наугад.

С приближением урочного часа королева стала молчалива. Розлайн нашептывала ей на ухо советы, а Катриен вычесывала из ее волос последние лепестки.

Они одели королеву в ночное платье и подбитую мехом накидку. Катриен высвободила из-за ворота ее волосы.

– Эда, – сказала Сабран, уже повернувшись к двери, – а как это делается в Эрсире?

На лбу у нее пролегла морщинка. Такая же появлялась, когда королева рассказывала о своих кошмарах. Эда поймала себя на том, что ей хочется разгладить эту складку.

– Примерно так же, моя госпожа, – сказала она.

Сабран кивнула.

Где-то за стеной свистнул, взвиваясь в небо, фейерверк. В городе начали праздновать.

Они вывели ее из уборной. Сабран дрожала, но голову держала высоко.

Королева не вправе выказывать страх.

Приблизившись к дверям королевской опочивальни, Розлайн и Катриен теснее прижались к своей королеве. Рыцарь Тариан Кудель и двое из его отряда телохранителей, охранявшие дверь, преклонили колени.

– Ваше величество, – заговорил Кудель, – вежливость не позволяет мне охранять ваши покои в эту брачную ночь. Я доверяю вашу защиту супругу и дамам опочивальни.

Сабран коснулась ладонью его головы.

– Добрый рыцарь, – сказала она, – рыцарь Доблести улыбается тебе.

Поднявшись, рыцари склонились перед королевой. Когда они ушли, Катриен, взяв у Эды ключ, отперла дверь.

В изножье кровати стоял, бормоча молитвы, архиерей. Обрехт Льевелин со своими ближними ждал у дальней стены. Ворот его отделанной черной тесьмой ночной рубахи был развязан, открывая ключицы.

– Ваше величество, – выговорил он. В свете камина глаза его были как чернильные колодцы.

Сабран еле заметно кивнула ему:

– Ваше королевское высочество.

Архиерей начертил в воздухе знак меча:

– Святой, благослови это ложе. Да принесет оно плод от его бессмертной лозы. – Он закрыл молитвенник. – Теперь же пристало друзьям удалиться, чтобы эти новые друзья могли познать друг друга. Святой, что видит нас и в темноте, пошлет нам всем добрую ночь.

– Видит нас и в темноте, – отозвалось эхо. Эда не повторила этих слов за другими.

Дамы и мужчины поклонились. Когда Розлайн выпрямилась, Сабран шепнула:

– Роз!

Та взглянула ей в глаза. Незаметно для мужчин она до белизны пальцев стиснула руку Сабран.

Катриен увела подругу. Эда тоже вышла в коридор, и за ней приближенные князя. От дверей она оглянулась на королеву, и взгляды их соприкоснулись.

Она впервые увидела Сабран Беретнет без маски – юной и хрупкой женщиной, несущей на плечах тысячелетнее наследство, королевой, чья власть абсолютна лишь постольку, поскольку она в состоянии родить дочь. Глупость, живущая в Эде, уговаривала взять королеву за руку и вывести из душной комнаты, но для этого не хватило отваги. Эда, как и другие, оставила Сабран одну.

Маргрет и Линора ждали их. Пять женщин собрались в темноте.

– Как она на вид? – тихо спросила Маргрет.

Розлайн разгладила подол платья:

– Не знаю. – Она расхаживала взад-вперед. – Впервые в жизни не могу понять.

– Волноваться естественно, – шепотом сказала Катриен. – Каково тебе было с Кэлом?

– С Кэлом было иначе. Нас обручили детьми. Он мне не был чужим, – возразила Розлайн, – и от плода нашего союза не зависела судьба народа.

Они несли свое бдение, ловя каждый звук из опочивальни. Через четверть часа Катриен припала к двери ухом:

– Он рассказывает про Бригстад.

– Пусть поговорят, – понизив голос, сказала Эда. – Они совсем не знают друг друга.

– Но что мы будем делать, если союз не осуществится?

– Сабран этого не допустит, – глядя в пустоту, проговорила Розлайн. – Она знает свой долг.

Ожидание продолжалось. Линора задремала, опустившись на пол. Наконец стоявшая как статуя Розлайн снова заходила по коридору.

– А если… – она ломала пальцы, – если он – чудовище?

Катриен шагнула к ней:

– Роз…

– Знаешь, мать рассказывала мне, что к Сабран Девятой супруг был жесток. Пил, изменял, говорил злые слова. Она никому не рассказывала, даже своим дамам. А потом, однажды ночью, – Розлайн прижала ладонь к животу, – презренный негодяй ее ударил! Разбил скулу и сломал запястье.

– И был за то казнен. – Катриен привлекла ее к себе. – Ну, послушай. Ничего с Саб не случится. Я видела, каков Льевелин с сестрами. У него сердце ягненка.

– С виду он, может, и ягненок, – вставила Эда, – но под мягкой шкуркой часто таятся чудища. Они умеют притворяться. – Эда посмотрела в глаза женщинам. – Мы будем ее беречь. Будем настороже. Помните, у нас под юбками скрыты клинки.

Розлайн задержала на ней взгляд и медленно кивнула. Почти сразу кивнула ей и Катриен. Эда видела: они ради Сабран готовы на все. Отнять жизнь или отдать свою. На все.

По истечении часа что-то переменилось в королевской опочивальне. Встрепенувшаяся Линора зажала рот ладонью.

Эда шагнула к двери. Звук доносился глухо, но она расслышала достаточно, чтобы понять, что там происходит. Когда все окончилось, она кивнула дамам опочивальни:

– Сабран исполнила свой долг.

Утром, в десятом часу, Льевелин вышел из королевской опочивальни. Едва за ним закрылась малая дверь, дамы бросились к своей королеве.

Сабран лежала, скомкав простыни на груди. Она или Льевелин раздвинули шторы, но ненастное небо давало скудный свет.

Королева через плечо глянула на вошедших. Розлайн кинулась к ней:

– Все хорошо, королева?

– Да, – устало отозвалась Сабран. – Кажется, да, Роз.

Роз припала губами к ее руке.

Сабран поднялась, и Катриен тут же подала ей ночное платье. Эда с Маргрет и Линорой занялись постелью, а две дамы опочивальни отвели свою королеву к креслу у огня.

– Сегодня я не буду выходить. – Сабран заправила прядь волос за ухо. – Мне хочется ягод.

– Линора, – сказала Катриен, – принеси ее величеству черники и груш. И чашку гоголь-моголя, будь добра.

Линора с обиженным видом пошла выполнять поручение. Едва дверь закрылась, Розлайн встала на колени, расправляя королеве юбки:

– Ох, Саб, я так… – Она покачала головой. – Хорошо ли справился его королевское высочество?

– Превосходно, – сказала Сабран.

– Правда?

– Правда. Ощущение было странное, но его королевское высочество был… внимателен. – Она коснулась ладонью живота. – Может, я уже понесла.

Беременность с первой ночи была маловероятна, но инисцы плохо представляли себе тело и его работу.

– Надо ждать обычного срока, – заметила всегда осторожная Розлайн. – Если кровотечения не будет, значит ребенок есть.

– Не обязательно, – вставила Эда. Когда Сабран и обе дамы оглянулись на нее, она присела в реверансе. – Тело иногда обманывает, королева. Это называется «ложная беременность». – (Маргрет кивнула, соглашаясь.) – Трудно судить, пока дитя не зашевелится.

– Но мы, конечно, – добавила Катриен, – все верим, что у вас очень скоро будет ребенок.

Сабран вцепилась в ручки кресла.

– Значит, я должна буду снова возлечь с Обрехтом, – сказала она. – Пока не буду уверена.

– Дитя придет, когда приспеет время. – Розлайн поцеловала ее в лоб. – А пока надо думать о том, чтобы ваш брак был счастливым. Может быть, вам с князем Обрехтом устроить медовый месяц? Замок Баярд особенно хорош в это время года.

– Мне нельзя покидать столицу, – возразила Сабран. – Нельзя, пока в небе высшие западники.

– Не будем о них. – Розлайн пригладила ей волосы. – Не сегодня.

Маргрет не смолчала.

– Если уж искать новую тему для беседы, – заговорила она с озорной искоркой в глазах, – не расскажешь ли про свою брачную ночь, Роз?

Катриен смутилась, а Розлайн слабо улыбнулась на понимающий кивок Сабран.

Линора с фруктами вернулась, когда Розлайн описывала свой брак с Калидором. Когда постель была застлана, все они перебрались в уборную, где Сабран подсела к лохани. Она молчала, пока Катриен промывала мыльночашницей ее волосы и подавала розовой воды для полоскания рта. Маргрет по ее просьбе играла на вёрджинеле.

– Госпожа Дариан, – сказала Катриен, – будь добра, помоги ополоснуть волосы ее величеству. Мне нужно отлучиться к камергеру.

– Конечно.

Катриен вышла, прихватив корзину. Эда между тем присоединилась к Розлайн у лохани.

Она полила из кувшина, смыв сладко пахнущую пену. Когда Эда потянулась за полотенцем, Сабран поймала ее за запястье.

Эда замерла. Простой камеристке не позволено касаться королевы, и в этот раз она не ждала, что Розлайн спустит ей такое.

– Роза чудесно пахла, госпожа Дариан.

Сабран за пальцы потянула ее к себе. Эда, решив, что она хочет что-то шепнуть, подставила ухо, но Сабран вместо того поцеловала ее в щеку.

Губы у нее были мягче лебединого пуха. По всему телу у Эды побежали мурашки, и ей нелегко было сдержать выдох полной грудью.

– Спасибо тебе, – сказала Сабран. – Это был щедрый подарок.

Эда покосилась на оторопевшую Розлайн:

– Я рада, моя госпожа.

Земля за окном была окутана туманом. По запотевшим стеклам уборной сползали капельки. Королева выпрямилась в кресле, как на троне.

– Роз, – сказала она, – когда вернется Катри, пусть снова сходит к камергеру. И скажет ему, что госпожа Эда Дариан повышена до звания дамы опочивальни.

Подумай, что за путь перед ней,

Какие капканы алчные

Она расставляет сама себе,

В неведенье или с умыслом…

Марион Ангус

23

Юг

Крюк посоха вцепился в лед. Артелот Исток пригибал голову против ревущего ветра с Веретенного хребта. Пальцы под перчатками покраснели, словно он окунул их в вино. На плече Лот нес тушу горного барана.

Слезы замерзали на щеках не первый день, но теперь холод проник внутрь. Боль, с которой давался каждый шаг, мешала подолгу задумываться о Ките. Милостив Святой.

Спустилась ночь. Борода у него застыла в инее. Лот перебрался через лавовый поток, изливавшийся из расщелины, и заполз в пещеру, где провалился в зыбкую дремоту. Собравшись с силами, он заставил себя сложить запасенные дрова и растопку. Ударил огнивом и раздул огонек. Потом, преодолев себя, принялся свежевать барана. В первый раз разделывая добычу, на третью ночь пути, он выворачивался наизнанку и рыдал до хрипоты. Теперь руки привычно делали необходимую для выживания работу.

Закончив, он смастерил вертел. Поначалу Лот боялся, что змеи, увидев костер, слетятся, как мотыльки на свечу, но этого не случилось.

Он оттер руки о снег у входа в пещеру, потом чистым снегом засыпал кровь, заглушив запах. Вернувшись в укрытие, впился зубами в баранину, молясь, чтобы рыцарь Вежливости смотрел сейчас в другую сторону. Наевшись до отвала и отделив оставшиеся съедобные части, Лот закопал тушу и снова спрятал руки под перчатками. При виде собственных красных пальцев его трясло.

Сыпь уже распространилась на спину, – во всяком случае, так казалось Лоту. Он не знал, действительно ли кожа зудит, или это игра воображения. Донмата Мароса не сказала, сколько у него времени, – конечно, чтобы он не считал дней в пути.

Продрогнув, Лот вернулся к огню и пристроил голову на мешок. Отдохнуть несколько часов – и снова в путь.

Лежа, завернутый в плащ, он проверил, не потерялся ли висевший на шнурке вокруг шеи компас. Донмата советовала, выйдя в пустыню, двигаться на юго-восток. Ему предстояло добраться до эрсирской столицы Рауки и пристать к каравану на Румелабар, где жил в своем огромном поместье Кассар ак-Испад. Там выросла и его воспитанница Эда.

Путешествие ожидалось тяжелое, а ему, чтобы не разделить судьбу других зараженных, следовало спешить. Карты в его дорожном мешке не было, зато Лот обнаружил в нем кошелек золотых и серебряных солнц. На каждой монете было выбито изображение эрсирского короля Джантара Великолепного.

Лот спрятал компас под рубаху. Лоб его обжигала лихорадка. С тех пор как покраснели ладони, он всякий раз просыпался мокрым от пота. Во сне видел Кита, залитого кровавым стеклом, застрявшего между этим и следующим миром. Еще ему снилась Сабран в родах: она умирала, а он был бессилен этому помешать. И еще, невесть почему, снилась донмата Мароса, танцующая в Аскалоне, еще не покоренная, еще свободная от власти марионетки, в которую превратился ее отец.

Лота разбудил шорох у входа в пещеру. Огонь догорел, угли подернулись пеплом, но их света еще хватало, чтобы показать Лоту чудовищного гостя.

Белый, как кость, плюмаж и розовые чешуйчатые лапы. Три когтя на каждой. Мясистый гребень над клювом. Лот впервые видел такое жуткое, неестественное существо. Он воззвал к рыцарю Доблести, но нашел в себе только бездну ужаса.

Кокатрис.

В глубине его глотки заклекотало, затряслись сережки под клювом. Глаза казались кровавыми мозолями на голове. Затаившись в тени, Лот разглядел его разорванное, окровавленное крыло и грязь на оперении. Узкий язык со скрежетом облизал раненое место.

Обмякшими от страха пальцами Лот укрепил на груди пряжки дорожного мешка и нашарил посох. Пока кокатрис вылизывал раны, Лот выполз из укрытия и, держась у самой стены, прокрался к устью пещеры.

Кокатрис вскинул голову, оглушительно каркнул и привстал на лапах. Метнувшись вперед, Лот перепрыгнул через его хвост и побежал, как никогда еще не бегал, вниз по скользкому ледяному склону. Слепой от спешки, он не удержался на ногах и покатился, вцепившись в мешок, как в руку Святого.

Когти впились ему в плечи. Лот закричал, чувствуя, как, опрокинувшись, уходит из-под него земля. Меч выпал из руки, но посох он еще сжимал кончиками пальцев.

Хлопая крыльями, кокатрис уходил вверх, за расщелину. Тело его кренилось на сторону поврежденного крыла. Лот бился и лягался, пока сквозь туман паники не сообразил, что только кокатрис удерживает его от смертельного падения. Тогда он заставил себя обмякнуть в цепких лапах, и зверь испустил торжествующий визг.

Твердая земля встала им навстречу. Едва когти ослабили хватку, Лот вырвался и перекатился. От удара у него звенели все кости.

Змей унес его на невысокую вершину. Задыхающийся Лот оттолкнулся от земли и взялся за посох. Он не раз выезжал с Сабран на конную охоту, а вот быть дичью ему прежде не доводилось.

Чешуйчатый белый хвост ударил его под дых. Отшатнувшись, Лот ушиб голову о выступ скалы, в животе от удара все перевернулось, но посоха он не выпустил.

Если уж все равно умирать, он прихватит с собой это чудовище.

Преодолевая тошноту, он занес посох. Кокатрис топнул лапой, встопорщил растрепанные перья и обрушился на него. Лот метнул посох, как дротик. Уклоняясь, кокатрис припал к земле, и последнее оружие кануло в трещину.

Второй удар хвостом отбросил Лота на край пропасти. Кокатрис налетел на него, влажно щелкая клювом. Цокали когти. Лот сжался в комок и до боли в деснах стиснул зубы. Теплая влага промочила ему штаны.

Большая лапа наступила на спину. Клюв разорвал плащ. Лот, захлебнувшись рыданием, искал в себе крупицы света. Первым пришло воспоминание о дне, когда родилась Маргрет: какая она была милая, большеглазая, с крошечными ручонками. И еще танцы с Эдой на пирах дружества. И охота с Сабран от темна до темна. И Кит, читающий ему свои стихи в королевской библиотеке.

Раздался новый звук, и прижимавшая его к земле лапа исчезла. Лот приоткрыл глаза. Кокатрис шатался, как пьяный гигант. На него напала другая тварь, не пернатая и не чешуйчатая, а мохнатая. Драконье отродье каркало, визжало и било хвостом, но все втуне – новый враг порвал ему глотку.

Кокатрис свалился залитой кровью тушей. Победитель, зарычав, столкнул труп в ущелье.

Теперь, когда он стоял смирно, Лот рассмотрел своего спасителя. Телом похожий на мангуста, с загнутым хвостом, в темно-бурой шкуре, светлевшей к лапам и морде, – он был огромен, ростом с белого медведя. Усы у него потемнели от крови.

Ихневмон. Исконный враг змеиного племени. Эти звери были героями многих инисских легенд, но Лот и думать не думал, что они еще существуют на свете.

Святой встретил такое создание по пути из Лазии в Инис. Ихневмон понес на спине Деву, когда у той не стало сил идти дальше.

Ихневмон облизнул кровь с зубов. А потом взглянул на Лота и снова оскалил их.

Глаза у него были круглые, янтарные, как у волка, в ободках черной кожи. На конце хвоста белели полоски. На морду налипли обрывки перьев. Зверь невероятно легко для своего роста подступил к Лоту и обнюхал его плащ.

Лот опасливо протянул руку. Ткнувшись носом в перчатку, ихневмон заворчал. Должно быть, учуял чуму, запах вековой вражды. Лот замер, почувствовав горячее влажное дыхание на своей щеке. Наконец ихневмон подогнул передние лапы и взлаял.

– Что, друг? – спросил Лот. – Чего ты от меня хочешь?

Он мог бы поклясться, что его спаситель вздохнул. И ткнулся мордой под мышку.

– Нет. Я зачумлен, – слабо, устало проговорил Лот. – Не приближайся ко мне.

Ему вспомнилось, что никто не рассказывал о заразившихся драконьей чумой животных. От меха зверя шло тепло – мягкое живое тепло, а не опаляющее дыхание змея.

Воспрянув к жизни, Лот вскинул мешок на плечи, ухватился за густой мех и взобрался на спину ихневмону.

– Мне бы нужно в Рауку, – сказал он. – Если ты знаешь дорогу…

Ихневмон снова взлаял и понесся вниз по склону. Он летел прыжками, быстро, как ветер, а Лот у него на спине бормотал благодарственную молитву Святому и Деве. Он больше не сомневался, что это они наставили его на путь, и готов был идти по нему до самого горького конца.

К рассвету ихневмон остановился на большом утесе. Лот чуял запах пропеченной солнцем земли и аромат цветов. Под ними лежали пыльные предгорья Веретенного хребта, а дальше, на сколько видел глаз, расстилалась пустыня – золотая под солнцем пыль. Ее можно было принять за знойное марево, но Лот знал, что она настоящая.

Вопреки всякой надежде он увидел пустыню Беспокойных Грез.

24

Запад

В ранней осени была горькая сладость. Эда ожидала от Кассара ответа: позволила ли ей настоятельница задержаться в Инисе, – но известий от него не было.

По мере того как подступившие холода заставляли сменить летние одежды на меховые, красные и коричневые плащи, двор влюблялся в принца-консорта. Поражая всех и каждого, Обрехт с Сабран завели обыкновение любоваться маскарадами и представлениями в зале приемов. Такие забавы случались и раньше, но королева несколько лет не участвовала в них, сделав исключение только для праздника в честь помолвки. Теперь она созвала шутов и смеялась над их выходками. Она просила фрейлин танцевать для нее. Случалось, она брала супруга за руку, и они улыбались друг другу, словно были одни в целом мире.

Эда наблюдала все это вблизи. Она теперь редко покидала королеву.

Вскоре после женитьбы Сабран увидела кровь у себя на простыне. Это вызвало припадок ярости, от которого Розлайн ломала руки, а остальной двор попрятался по углам. Даже князь Обрехт в тот день сбежал на охоту в Честенский лес.

По мнению Эды, этого следовало ожидать. Сабран – королева, от роду приученная, что весь мир немедля исполняет любые ее пожелания, – все же не в силах была приказать собственному телу понести плод.

– Сегодня с утра мне безумно захотелось вишен, – сказала ей однажды утром Сабран. – Как ты думаешь, к чему бы это?

– Вишни давно отошли, моя госпожа, – ответила Эда. – Быть может, вы скучаете по летнему изобилию?

Королева сдержалась и промолчала. Эда продолжала чистить ее плащ.

Она не одобряла подобных пустых гаданий. Катриен с Розлайн говорили Сабран то, что королеве хотелось слышать, Эда же считала своим долгом сообщать то, что ей следовало знать. Сабран никогда не отличалась терпением. Вскоре она стала уклоняться от ночей с супругом, до рассвета засиживаясь за картами со своими дамами. Днем она бывала усталой и капризной. Катриен пожаловалась Розлайн, что при таком настроении ее чрево не захочет принять, – слышавшей это Эде захотелось так дать болтунье по голове, чтоб у нее зубы повылетали.

У королевы хватало и других забот помимо зачатия наследницы. Оборона Ментендона от змеев уже потребовала непредвиденных расходов. Принесенное Льевелином приданое быстро иссякло.

Эду теперь посвящали в такие дела. В тайные знания для самых ближних. Она знала, что Сабран иногда долгими часами лежит в постели, не в силах подняться под тяжестью наследственной тоски. Знала, что на левом бедре у королевы шрам: в двенадцать лет Сабран упала с дерева. И знала, что она не только надеется на беременность, но и боится ее больше всего на свете.

Сабран называла Вересковый дворец своим гнездышком, но пока что он больше походил на клетку. В его коридорах, по углам, бродили слухи. Сами стены, казалось, затаили дыхание в ожидании новостей.

Слухи задевали и Эду. Безродная обращенная язычница, возвысившаяся до дамы опочивальни… кто бы сумел удержать придворных от сплетен о причинах такого возвышения? Эда сама не знала, почему Сабран из множества благородных дам своего двора выбрала ее. Линора не жалела для нее кислых взглядов, но Эду они мало заботили. Она за прошедшие годы смирилась с коровьей тупостью придворных дам.

Однажды утром, одевшись по-осеннему, Эда вышла погулять, пока не проснулась Сабран. Теперь, чтобы урвать часок на раздумья, ей приходилось подниматься с жаворонками. Почти все время она проводила с королевой, получив к ней почти неограниченный доступ.

Рассвет был ясный, морозный, во дворе замка царила блаженная тишина. Ворковали только голуби в голубятне. Эда, кутая лицо в меховой воротник, миновала статую Глориан Третьей, отстоявшей Инис в Горе Веков. Скульптор изобразил ее конной, в доспехе, едва не лопавшемся на округлившемся животе, с подъятым мечом в руке.

Глориан стала королевой, когда Фиридел погубил ее родителей. Война застала людей врасплох, но Глориан Защитница показала, что выкована из крепкого металла. Она, не забывая об обороне Иниса, сочеталась браком с пожилым герцогом Корвугарским и обручила свое не рожденное еще дитя с Хайнриком Ваттеном из Ментендона. Новорожденную дочь она в первый же день вынесла на поле битвы, чтобы показать войскам: надежда есть. Эда не взялась бы судить, безумие то было или мужество.

Ее история была не единственной. И другие королевы жертвовали собой ради Иниса. Наследие этих женщин несла на своих плечах Сабран Беретнет.

Эда свернула направо по усыпанной щебнем дорожке между розовыми кустами. В конце ее, стеной отгораживая дворцовые сады, поднимался Честенский лес – древний, как сам Инис.

Здесь располагались заглубленные в землю теплицы со стеклянной кровлей на чугунной раме. Вступая в их влажное тепло, Эда спугнула с крыши красногрудку.

В прудике плавали самоцветные лилии. Отыскав осенние крокусы, Эда присела и сняла с пояса ножницы. В обители женщины, желавшие зачать, пили настойку шафрана.

– Госпожа Дариан.

Она вздрогнула и подняла голову. Рядом стоял Обрехт Льевелин, в парчовом плаще с лисьим воротником.

– Ваше королевское высочество. – Разогнувшись, Эда присела в реверансе, спрятала крокусы под плащ. – Простите, я вас не увидела.

– Напротив, это я извиняюсь, что потревожил. Не думал, что кто-то еще встает в такую рань.

– Не всегда, но я люблю свет, когда солнце еще не встало.

– А я люблю тишину. Двор – такое шумное место.

– Что, придворная жизнь в Бригстаде так отличается?

– Может быть, и нет. Любой дворец полон глаз и сплетен, но здесь шепотки… Ну, мне не пристало жаловаться. – Он с трудом улыбнулся. – Смею спросить, чем ты занималась?

Эда остерегалась подобного любопытства, но Льевелин, на ее взгляд, был чужд коварства.

– Вы, конечно, знаете, что ее величество мучат ночные страхи, – ответила она. – Я искала лаванду, чтобы истереть в порошок и положить ей под подушку.

– Лаванду?

– Она дарит спокойный сон.

Обрехт кивнул.

– Наверное, стоит поискать в аптечном огороде, – посоветовал он. – Ты позволишь пойти с тобой?

Она удивилась, но отказать было невозможно.

– Да, конечно, ваше высочество.

Они вышли из теплицы, когда над горизонтом показался верхний краешек солнца. Эда гадала, должна ли она поддерживать беседу, хотя Льевелин, казалось, довольствовался морозной красотой утра и молча шел с ней рядом. Королевская стража следовала за ними в отдалении.

– Это правда, ее величество плохо спит, – заговорил он наконец. – Ее тяготит долг.

– И вас, должно быть, тоже.

– Да, но мне проще. Выносить нашу дочь предстоит Сабран. Сабран даст ей жизнь. – Он с натянутой улыбкой указал на Честенский лес. – Скажи мне, госпожа Дариан, что говорят сказки? Ходила ли среди этих деревьев Лесная хозяйка?

Эду пробрал озноб.

– Это очень старая легенда, князь. Признаться, я удивляюсь, что вы ее слышали.

– Мне рассказал один из новых инисских служителей. Я просил его посвятить меня в легенды и обычаи страны. У нас, в Ментендоне, конечно, есть наши лесные эльфы, красные волки и тому подобное… но сказка о ведьме – похитительнице детей представляется уж слишком кровавой.

– В Инисе когда-то лилось много крови.

– Верно. Благодарение Святому, это в прошлом.

Эда смотрела на стену леса.

– Сколько я знаю, Лесная хозяйка никогда здесь не бывала, – сказала она. – Ее дебри лежали к северу, у Златбука, где родился Святой. Люди в них бывают только во время весеннего паломничества.

– А… – Князь хмыкнул. – Какое облегчение. Я побаивался, что однажды, выглянув из окна, увижу ее на опушке.

– Бояться нечего, принц.

Вскоре они подошли к аптечному огороду. Он занимал двор у главной кухни, где уже растопили печи.

– Уступи мне эту честь, – попросил Льевелин.

Эда сняла с пояса ножницы:

– Конечно.

– Спасибо.

Они встали на колени у посадок лаванды, и Льевелин, по-мальчишечьи улыбнувшись, стянул перчатки. Верно, руки у него соскучились по работе. Слуги внутренних покоев делали за него все: подавали пищу, мыли волосы…

– Ваше королевское высочество, – заговорила Эда, – простите мое невежество, но кто правит Ментендоном в ваше отсутствие?

– Княжна Льети – наместница, пока я в Инисе. Я, конечно, надеюсь, что мы с Сабран со временем устроим так, чтобы я мог проводить дома больше времени. Тогда я смогу быть и консортом, и правителем. – Обрехт протянул стебелек между пальцами. – Моя сестра – стихийная сила, и все же я за нее опасаюсь. Ментендон – хрупкое государство, и наш княжеский дом еще молод.

Пока он говорил, Эда вглядывалась в его лицо. Обрехт смотрел на кольцо с узлом любви.

– Это королевство не менее хрупко, князь, – сказала она.

– Да, я начинаю это понимать.

Нарезав лаванды, он передал растения ей. Эда, встав, отряхнула юбки, но Льевелин, казалось, не спешил уходить.

– Как я понял, ты родилась в Эрсире? – спросил он.

– Да, ваше высочество. Я в дальнем родстве с Кассаром ак-Испадом, посланником при дворе Джантара и его супруги Саимы, и росла под его опекой.

Эту ложь она повторяла восемь лет. Теперь она давалась легко.

– А-а, – протянул Обрехт. – Стало быть, в Румелабаре.

– Да.

Князь снова надел перчатки. Взглянув через его плечо, Эда заметила ожидающую у входа в сад охрану.

– Госпожа Дариан, – негромко сказал князь, – я рад, что столкнулся с тобой нынче утром, потому что мне нужен совет по личному делу, если ты в нем не откажешь.

– В каком качестве, принц?

– Как дама опочивальни. – Он откашлялся. – Я хотел бы вывести ее величество на улицы, раздать народу Аскалона милостыню, а к лету пойти и дальше того. Как я понял, она никогда не объезжала свои владения. Прежде чем заговаривать об этом с ней… я подумал, не известна ли тебе причина?

Князь ищет ее совета. Какие перемены!

– Ее величество не выходит к своему народу со времени коронации, – объяснила Эда. – Из-за… королевы Розариан.

Льевелин нахмурился.

– Я знаю о жестоком убийстве королевы-матери, – сказал он, – но ведь это случилось в ее дворце, а не на улицах.

Эда вгляделась в его честное лицо. Что-то в нем располагало к искренности.

– В Аскалоне есть неразумные, опьяненные тем же злом, что осквернило Искалин: они жаждут возвращения Безымянного, – сказала она. – Ради этого они не откажутся покончить с родом Беретнет. Иным из таких удавалось проникнуть в Аскалонский дворец. Убийцы…

Льевелин помолчал.

– Об этом я не знал. – Его тревога заставила Эду задуматься, много ли рассказывала ему Сабран. – Им близко удалось к ней подобраться?

– Близко. Последний приходил летом, но я не сомневаюсь, что их хозяин не оставил замыслов против ее величества.

У князя окаменели челюсти.

– Понятно, – пробормотал он. – Я, конечно, не хочу подвергать ее величество опасности. А все же… для народов Добродетели она – светоч надежды. Теперь, после возвращения западников, людям необходимо напомнить, что она их любит, верна им. Тем более если придется поднимать налоги ради новых кораблей и оружия.

Он говорил серьезно.

– Князь, – ответила Эда, – умоляю, прежде чем высказывать ее величеству эту мысль, дождитесь дочери. С принцессой к простым людям придет и утешение, и уверенность.

– Увы, ребенка не вызовешь к жизни одной силой желания. Наследницы, может быть, придется ждать долго, госпожа Дариан. – Льевелин фыркнул носом. – Мне, как ее супругу, полагалось бы знать ее лучше всех, но ведь в моей нареченной кровь Святого? Кому из смертных под силу ее познать?

– Вам, – сказала Эда. – Я не видела, чтобы она смотрела на кого-нибудь так, как смотрит на вас.

– Даже на Артелота Истока?

Она похолодела при этом имени:

– Князь?

– До меня дошли слухи. Шепчутся о любовной связи, – не слишком уверенно объяснил Льевелин. – Я просил руки королевы Сабран вопреки этим слухам, но иногда задумываюсь…

Он закашлялся, и вид у него был смущенный и растерянный.

– Артелот очень дорог ее величеству, – признала Эда. – Они друзья детства и любят друг друга как брат и сестра. Вот и все. – Она не отводила взгляда. – Каким бы слухам вы ни поверили.

Его лицо снова смягчилось улыбкой.

– Глупо было обращать внимание на сплетни. Обо мне, конечно, тоже болтают, – признал он. – Сейтон Комб сказал, что благородный Артелот теперь в Искалине. Он, видно, очень отважен, если так смело шагнул навстречу опасности.

– Да, ваше высочество, – тихо ответила Эда, – он такой.

Новую минуту молчания пронизала птичья песенка.

– Спасибо тебе, госпожа Дариан. Твой совет – щедрый дар. – Льевелин коснулся броши со знаком своего покровителя – такой же, как у нее. – Я понимаю, почему ее величество так тебя ценит.

Эда ответила реверансом:

– Вы слишком добры, ваше королевское высочество. Как и ее величество.

Он, любезно поклонившись, отошел.

Да. Обрехт Льевелин – не мышь-соня. Он честолюбив, хочет перемен и, как видно, разделяет любовь ментцев к риску. Эда молилась, чтобы князь прислушался к ее совету. Для Сабран безумие показываться на улицах, когда ее жизнь под угрозой.

Когда Эда вернулась в королевские покои, королева собиралась на охоту. Эде, у которой своей быстрой лошади не было, выделили племенного жеребца с королевских конюшен.

Трюд утт Зидюр, занявшая место камеристки, тоже была среди охотников. Столкнувшись с ней, Эда подняла брови. Девушка равнодушно отвернулась и взобралась в седло гнедого коня.

Должно быть, она разуверилась в своем любовнике. Если бы получила от Сульярда письмо, не ходила бы с такой кислой миной.

Сабран не любила псовой охоты. Ей нравилось убивать чисто или не убивать совсем. Когда охотники въехали в Честенский лес, Эда вдруг разгорелась азартом. Ей был приятен ветер в волосах. Пальцы рвались к тетиве лука.

Ей приходилось сдерживать себя. Слишком много удачных попаданий вызвало бы вопросы: где она выучилась так метко стрелять. Эда поначалу приотстала, наблюдая за другими.

Розлайн, уверявшая, что обожает соколиную охоту, оказалась никудышной лучницей. Через час она заскучала. Трюд утт Зидюр подстрелила тетерева. Среди придворных дам лучшим стрелком была Маргрет – как и Лот, заядлая охотница, – но никто не мог превзойти королеву. Та скакала через лес так, что не всякий мог за ней угнаться. И к полудню настреляла порядочно кроликов.

Эда, высмотрев за деревьями оленя, едва не проехала мимо. Благоразумнее было бы уступить трофей королеве, но, может быть, один меткий выстрел не вызовет подозрений?

Стрела полетела. Олень рухнул наземь. Первой к нему подскакала Маргрет на своем мерине.

– Саб! – окликнула она.

Эда рысью выехала на прогалину следом за королевой. Стрела попала оленю в глаз.

Точно как она целила. За Эдой подъехала Трюд утт Зидюр. Она надулась, осматривая добычу.

– На обед у нас будет оленина. – Щеки Сабран разгорелись от холода. – А мне казалось, тебе нечасто приходилось охотиться, Эда.

Эда склонила голову:

– Бывают врожденные умения, ваше величество.

Сабран улыбнулась. Эда поймала себя на том, что улыбается в ответ.

– Посмотрим, как у нас с другими «врожденными» искусствами, – поворотив коня, предложила Сабран. – Ну-ка, дамы, скачем до дворца. Победительнице кошелек!

Дамы с криками ринулись за королевой, оставив доезжачих подбирать добычу.

Вылетев из леса, охота загрохотала по лугу. Вскоре Эда пошла голова в голову с королевой, и обе задыхались от смеха, не в силах вырваться вперед. Волосы Сабран развевались по ветру, глаза блестели – сейчас она выглядела почти беззаботной, – и впервые за годы Эда ощутила, что и с ее плеч свалился груз. Слетел, как пушинка с головки одуванчика.

Сабран до конца дня оставалась в добром духе. К вечеру она отпустила своих дам, чтобы заняться государственными делами в библиотеке.

Эде достались в наследство комнаты Арбеллы Гленн – ближе к покоям королевы, чем прежнее ее жилье. Две смежные комнаты с деревянными панелями и коврами на стенах, кровать под балдахином. Окна с частым переплетом выходили во двор.

Слуги уже растопили камин. Эда сняла платье для верховой езды и куском ткани стерла с себя пот.

В восемь часов в дверь постучали. Пришла хорошенькая кухарочка Таллис.

– Твой ужин, госпожа Дариан, – с реверансом проговорила она. Сколько бы Эда ни уговаривала ее быть без церемоний, девочка стояла на своем. – Хлеб вкусный, горячий. Говорят, наступают страшные морозы.

– Спасибо, Таллис. – Эда взяла у нее тарелку. – Скажи, детка, как твои родители?

– С мамой не слишком хорошо, – призналась Таллис. – Она сломала руку и долго не могла работать, а хозяин земли такой суровый. Я послала ей все свое жалованье, но… у кухарки оно не очень большое. Я не жалуюсь, госпожа, – поспешно добавила девочка. – Мне очень посчастливилось здесь служить. Просто месяц выдался трудный.

Эда раскрыла кошелек:

– Вот. – Она вложила в руку Таллис несколько монет. – Хватит заплатить за дом и землю до конца зимы.

Таллис уставилась на деньги:

– Ох, госпожа Дариан. Я не могу…

– Прошу тебя. Я порядочно скопила, а тратить почти не на что. К тому же разве не тому учит нас рыцарь Щедрости?

Таллис закивала.

– Спасибо, – дрожащими губами выговорила она.

Когда девочка ушла, Эда села к столу ужинать. Свежий хлеб, эль со сливками и сдобренное свежим шалфеем жаркое.

Что-то стукнуло ей в окно.

Из-за стекла смотрел желтым глазом песчаный орел. Оперение, желтое, как миндальное масло, к кончикам крыльев темнело до каштанового. Эда поспешно открыла окно:

– Сарсун!

Он запрыгнул внутрь и склонил голову. Эда подушечками пальцев пригладила его взъерошенные перья.

– Давно я тебя не видела, друг мой, – сказала она на селини. – Вижу, ты не попался Ночному Ястребу. – (Орел заклекотал.) – Тише! Не то попадешь на голубятню к этим глупым птахам.

Сарсун толкнулся головой ей в ладонь. Эда, улыбаясь, гладила его по крыльям, пока птица не выставила вперед одну лапу. Тогда Эд бережно сняла прикрепленный к ней свиток. Сарсун перелетел к ней на кровать.

– Разумеется, устраивайся с удобствами.

Орел, не слушая, чистил перья.

Свитка не вскрывали. Конных гонцов и почтовых голубей Комб мог перехватить, но Сарсун оказался для него слишком умен. Эда прочла шифрованное послание.

Настоятельница позволила тебе остаться в Инисе, пока королева не родит. Узнав о рождении наследницы, я за тобой приеду.

И тогда уже не спорь.

Кассар ее уговорил!

Эду снова накрыла слабость. Она уронила письмо в огонь. Забралась под одеяло, и Сарсун втиснулся ей под мышку, как птенец под крыло. Эда одним пальцем погладила ему голову.

Письмо и обрадовало и опечалило ее. Эде на блюдечке подносили возможность вернуться домой – а она своей волей осталась там, откуда много лет мечтала сбежать. С другой стороны, годы, проведенные при дворе, не пропадут даром. Она присмотрит за Сабран до рождения наследницы.

В конце концов, не так важно, сколько ждать. Носить красный плащ – ее судьба. И этого ничто не изменит.

Эде вспомнилась холодная рука Сабран на ее ладони. Во сне она увидела у своих губ красную, как кровь, розу.

Одевшись, Эда с рассветом направилась к королевским покоям – готовиться к празднику начала осени. Сарсун улетел ночью. Перед ним был долгий путь.

Миновав рыцарей-телохранителей, Эда застала Сабран уже на ногах. Королева оделась в шелковое платье цвета каштана с златоткаными рукавами, волосы украсила сеткой с топазами.

– Королева, – поклонилась ей Эда, – я не знала, что вы уже встали.

– Меня разбудили птицы. – Сабран отложила книгу. – Иди сюда, посиди со мной.

Эда села рядом с ней на кушетку.

– Хорошо, что ты пришла, – заговорила Сабран. – Я скажу тебе один секрет, пока не начался пир. – Застенчивая улыбка выдала, в чем дело, еще до того, как ее ладонь легла на живот. – Я ношу ребенка.

Первой в Эде проснулась осторожность.

– Вы уверены, королева?

– Более чем уверена. Время месячных давно прошло.

Наконец!

– Чудесно, моя госпожа, – тепло сказала ей Эда. – Поздравляю. Я так рада за вас и князя Обрехта.

– Спасибо.

Опустив взгляд на свой живот, Сабран перестала улыбаться. Эда увидела морщинку между ее бровями.

– Никому не говори, – опомнившись, сказала королева. – Даже Обрехт еще не знает. Только Мег, герцоги Духа и дамы опочивальни. Мои советники согласились, что объявить лучше, когда это станет заметно.

– А когда вы скажете его королевскому высочеству?

– Скоро. Я хочу его удивить.

– Только смотрите, чтобы ему было куда сесть, когда он это услышит.

Сабран снова заулыбалась:

– Непременно. Надо беречь мою мышку-соню.

Ребенок упрочит его положение при дворе, подумалось Эде. Князь будет счастливейшим среди людей.

В десять часов Льевелин встретил королеву у дверей пиршественного зала. Земля блестела инеем. Принц-консорт надел толстый кафтан на волчьем меху, в котором выглядел еще тяжеловесней обыкновенного. Он поклонился Сабран, а она при всех обняла его за шею и поцеловала.

Эда напряглась, глядя, как Льевелин обнимает супругу и прижимает ее к себе.

Фрейлины защебетали. Когда пара наконец разделилась, Льевелин с улыбкой поцеловал Сабран в лоб.

– Доброе утро, ваше величество, – сказал он, и супруги под руку вошли в зал. Сабран склонилась на плечо князю, так что их плащи слились в одно целое.

– Эда, – окликнула ее Маргрет, – ты здорова?

Она кивнула. Боль в груди уже притупилась, но оставила после себя безымянную тень.

Придворные поднялись навстречу вступившей в зал королевской чете. Сабран с Льевелином прошли к верхнему столу, где сели вместе с герцогами Духа, а приближенные дамы разошлись по длинным столам ниже. Эда впервые видела герцогов Духа такими довольными. Игрейн Венц улыбалась, а Сейтон Комб, обычно смотревший туча тучей, только что не потирал руки.

Пир был пышным. Текло рекой черное вино, густое, крепкое и сладкое, а Льевелину поднесли огромный, пропитанный ромом фруктовый торт – любимое с детства лакомство, – воссозданный по знаменитому ментскому рецепту.

Столы ломились от плодов осени, разложенных на золоченых медных блюдах. Белые павлины с клювами в сусальном золоте, обжаренные в меду и луковом соусе и снова зашитые в перья, чтобы выглядеть как живые. Чернослив в розовом сиропе. Половинки ягод в багровом мармеладе. Черничный пирог с тонкой корочкой и крошечные тарталетки с олениной. Эда с Маргрет сочувственно поддакивали Катриен, оплакивавшей утрату тайного поклонника – никто больше не присылал ей любовных писем.

– Сабран вам сказала? – понизив голос, спросила Катриен. – Она хотела, чтобы вы обе знали.

– Да. Благодарение милостивой Деве, – ответила Маргрет. – Я уж думала, умру от злости, если еще кто-нибудь отметит, как прекрасно выглядит в последнее время ее величество.

Эда оглянулась, не подслушивает ли кто.

– Катриен, – очень тихо спросила она, – ты вполне уверена, что срок у Сабран прошел?

– Да. Не изводи себя, Эда. – Катриен отхлебнула ежевичного вина. – Ее величеству скоро пора будет собирать двор для принцессы.

– Святой! Это всполошит наших клуш больше, чем смерть бедняжки Арбеллы, – сухо заметила Маргрет.

– Двор? – удивилась Эда. – Разве младенцу нужен свой двор?

– А как же? Королеве некогда растить ребенка. Ну, – поправилась Катриен, – Карнелиан Третья, если вспомнить, сама нянчила дочь, но так редко бывает. Принцессе нужны кормилицы, няньки, наставники и тому подобное.

– Сколько же при ней будет состоять народу?

– Сотни две.

Эде такой двор представлялся излишеством. А впрочем, Инис был полон излишеств.

– Скажите, – опять полюбопытствовала Эда, – а что, если ее величество родит мальчика?

Катриен тряхнула головой.

– Думается, это все равно, – задумчиво протянула она, – только в истории Беретнетов такого никогда не бывало. Ясно, что Святой определил для нашего острова правление королев.

Когда блюда наконец опустели и начались разговоры, мажордом ударил посохом в пол:

– Ее величество королева Сабран!

Льевелин, поднявшись, подал супруге руку. Приняв ее, Сабран встала, и двор поднялся вместе с ней.

– Мы, – сказала королева, – рады приветствовать двор на празднике начала осени. Пришло время жатвы, более всех любезное рыцарю Щедрости. С этого дня к Инису понемногу подступает зима – время года, ненавистное змеям, потому что огонь в них поддерживается зноем.

Рукоплескания.

– Сегодня, – продолжала Сабран, – у нас есть еще один повод для радости. В этом году мы отметим праздник Щедрости выездом в Аскалон.

Гул голосов взлетел до потолочных балок. Сейтон Комб поперхнулся горячим вином.

– В продолжение выезда, – решительно продолжала Сабран, – мы помолимся в святилище нашей Девы, раздадим милостыню бедным и утешим тех, чье добро и жилища пострадали от налета Фиридела. Показавшись народу, мы напомним, что едины под Истинным Мечом и никакому высшему западнику не сломить наш дух.

Эда взглянула на Льевелина. Тот отвел взгляд.

Ее совет пропал даром. Надо было покрепче вбить его в эту медную башку.

Он глупец, и Сабран тоже. Коронованные глупцы.

– На этом все. – Королева села на место. – А теперь, полагаю, следующая перемена.

Зал ликовал. Поспешно вошли слуги с новыми кушаньями, и пирующие забыли обо всех заботах.

Эда больше не притронулась к еде. Она не обладала пророческим даром, но тут и дурак бы понял, что дело кончится кровью.

25

Восток

Никлайс Рооз, так бесславно прибывший в Гинуру, в доме Мояки стал почетным гостем. Пока государь не удостоил его приема, он был свободен в своих действиях, лишь бы при нем был провожатый из сейкинцев. К счастью, эту роль охотно взяли на себя Эйзару с Пуруме.

Они втроем влились в заполнившую улицы толпу, праздновавшую окончание лета и первые дни осени. Ради этого дня – согласно общему мнению, самого живописного из посвященных деревьям праздников – в Гинуру стекалось множество жителей страны. Торговцы готовили на жаровнях мелкую рыбешку, отваривали в бульоне ломтики тыквы, раздавали чашки с чаем и горячим вином, чтобы разогнать холод. Горожане ели прямо на улицах, увенчанные золотыми листьями, которые, крутясь, как семена кленов, слетали с ветвей. А когда опадал последний лист, становились видны новые, красные, как утренняя заря, распускавшиеся за одну ночь.

Никлайсу каждый день дарил новые радости жизни. Друзья водили его гулять по берегу. Ему показали Скорбящего Сироту – величайший вулкан Востока, одиноким зубом торчавший в устье бухты. В подзорную трубу они высматривали в море дельфинов.

И Никлайс медленно, опасливо позволял себе помечтать о будущем в этом городе. Вдруг сейкинские власти забудут о его существовании? Быть может, если он будет хорошо себя вести, они позволят ему дожить годы изгнания за пределами Орисимы? Он цеплялся за соломинку надежды, как утопающий моряк за обломок судна.

Паная прислала ему с Орисимы книги и записку от Муста с горячими приветами от орисимских друзей и пожеланиями скорейшего возвращения. Быть может, это и растрогало бы Никлайса, да только он никого из них не числил друзьями и не интересовался их приветами – ни горячими, ни иного сорта. Теперь, вкусив свободы, он даже думать не мог о возвращении на Орисиму, к тем же двум десяткам лиц и опостылевшей решетке улиц.

У причальных ворот пришвартовался ментский корабль «Кристьена», доставивший письма с родины. Никлайс получил две весточки.

Первое послание было запечатано печатью дома Льевелин. Торопливо и неуклюже вскрыв его, он прочел несколько строк, написанных четким и ровным почерком:

Из Бригстада в Вольном Ментендоне

через Остендюрскую портовую службу,

конец зимы 1005 года о. э.

Сударь,

из записей, оставшихся от моего двоюродного деда, я понял, что Вы пребываете в изгнании на торговом посту Орисима и обращались к дому Льевелин с прошением о помиловании. Пересмотрев Ваше дело, я с сожалением заключил, что не могу позволить Вам вернуться в Ментендон. Ваше поведение сильно прогневило королеву Сабран, и пригласить Вас ко двору означало бы снова распалить ее гнев.

Если Вы сумеете умилостивить королеву Сабран, я с радостью пересмотрю это неприятное решение.

Ваш слуга

Обрехт Второй, князь Вольного княжества Ментендон, эрцгерцог Бригстадский, хранитель Добродетелей, защитник независимости Ментендона и так далее…

Никлайс скомкал письмо. Должно быть, у князя имелись политические причины остерегаться недовольства Сабран. Он, по крайней мере, был любезен и выказал готовность вернуться к делу, если Никлайс сумеет задобрить Ее Злобность. Или сам Льевелин ее уговорит. Он тоже может соблазниться эликсиром жизни. Никлайс с заколотившимся сердцем вскрыл второе письмо. Это было написано больше года назад.

Из Аскалона в королевстве Инис

через таможню Зидюра,

начало лета 1004 о. э.

Дражайший дядя Никлайс,

прости, что давно не писала. Придворные обязанности отнимают все время и редко позволяют выходить без провожатой. Инисский двор глубоко озабочен времяпрепровождением своих молодых дам! Молюсь, чтобы это письмо успело в Остендюр до следующего корабля на восток.

Я очень прошу, пошли мне весточку о своих занятиях на Орисиме. Я между тем то и дело вспоминаю книги, которые ты мне оставил, – они сейчас в Шелковом дворце. У меня есть теория, и уверена, что значение некоего предмета осталось незамеченным. Не напишешь ли ты все, что знаешь о Румелабарской скрижали? Нашел ли ты ответ на ее загадку?

Со всей любовью, Трюд(Примечание для таможни Зидюра: буду благодарна, если вы не промедлите с передачей этого письма портовым властям Остендюра. С наилучшими пожеланиями, ваша маркесса.)

Никлайс перечитал написанное с полуулыбкой, с горящими глазами.

Он должен был получить письмо задолго до появления Сульярда. Она бы предупредила, чтобы ждал мальчика, да только глава шпионского ведомства Сейтон Комб видел насквозь любые шифры.

На ее прежние письма Никлайс отвечал, но подозревал, что ответы сгорели в печке. Изгнанникам не позволено писать на родину. Да если бы он и сумел с ней связаться, порадовать было бы нечем.

В тот вечер Пуруме с Эйзару увели его на реку высматривать ночных цапель. На следующий день Никлайс предпочел засесть у себя в комнате. Он нянчил разболевшуюся от волнения голову и думал о Сульярде.

Стыдно, пожалуй, наслаждаться жизнью, пока мальчишка гниет в тюрьме, тем более что юнец верит: Никлайс продолжает его дело. Дело, начавшееся с неразгаданной загадки и опасной страсти, унаследованной Трюд от Яннарта.

Страсть к истине. Эта загадка теперь не шла у Никлайса из головы. В полдень он попросил у слуги письменный прибор и записал слова, просто чтобы иметь их перед глазами:

Никлайс вспомнил университет, где впервые узнал об этой загадке. Ее прочли на скрижали Румелабара, найденной много столетий назад в горах у одноименного города.

Эрсирские рудокопы отрыли в этих горах подземный храм. На потолке были вырезаны звезды, на полу – пылающие деревья. Вместо алтаря стояла глыба звездного камня, и на ней знаками первой южной цивилизации были выбиты слова, пленившие умы ученых со всего света.

Никлайс подчеркнул одну часть загадки, задумавшись над ее смыслом.

Огонь восходит из земли.

Возможно, змеи. Рассказывали, что Безымянный и его последователи вышли из Огненного Чрева в ядре мира.

Он подчеркнул вторую фразу.

Свет нисходит с неба.

Метеоритный дождь. Тот, что покончил с Горем Веков, ослабил змеев и дал силу восточным драконам.

Угроза исходит от нарушения равновесия. Эта теория уподобляла вселенную коромыслу весов, на которых уравновешены огонь и свет звезд. Избыток любого из двух заставит весы склониться.

Угасание вселенной.

Ближе всего мир подошел к нему с появлением Безымянного и прочих. Возможно ли, что некое склонение мировых весов создало этих огненных зверей?

Солнце безжалостно било его в макушку. Никлайс понял, что задремывает. Когда Эйзару разбудил его, алхимик лежал щекой на своем пергаменте, а голова была тяжела, как мешок проса.

– Добрый вечер, друг мой, – усмехнулся Эйзару. – Ты работал?

– Эйзару! – Никлайс прочистил горло и сел прямо. – Нет-нет. Так, пустяки.

– Оно и видно. Ну, – продолжал Эйзару, – если ты закончил, не выйдешь ли со мной в город? Рыбаки вернулись с уловом серебряного краба из Бескрайнего моря, а он быстро расходится на рынке. Ты непременно должен его попробовать до возвращения на Орисиму.

– Я надеюсь никогда не возвращаться на Орисиму.

Друг замялся.

– Эйзару, – насторожился Никлайс, – что такое?

Эйзару достал из-за пазухи и, поджав губы, передал Никлайсу свиток. Печать была сломана, но Никлайс узнал герб орисимской наместницы.

– Сегодня получил, – объяснил Эйзару. – После аудиенции у вседостойного государя ты возвращаешься на Орисиму. За тобой пришлют паланкин.

Свиток стал вдруг тяжелее камня. Все равно что смертный приговор.

– Не отчаивайся, Никлайс. – Эйзару тронул его за плечо. – Достойная королева Сабран смягчится. А пока мы с Пуруме будем навещать тебя на Орисиме.

Никлайсу нелегко было проглотить разочарование. В горле словно шипастый ком застрял.

– Восхитительно. – Он выдавил улыбку. – Идем же тогда. Надо любоваться городом, пока можно.

Пуруме не могла оторваться от пациента со сложным переломом, так что Эйзару, одевшись, увел на рыбный рынок одного Никлайса. Море в тот день хлестало город колючим ветром, туманившим очки, а взгляды прохожих представлялись обозленному Никлайсу подозрительнее обычного. Хозяйка платяной лавки вызверилась на него, буркнув: «Разносчик болезни!»

Никлайс от расстройства даже не ответил. Эйзару строго взглянул на женщину сквозь очки, и та отвернулась.

Отвлекшийся на мгновение Никлайс наступил на ногу в сапоге.

Он услышал резкий вздох. Эйзару подхватил друга, а вот молоденькой сейкинке с отдавленной ногой посчастливилось меньше. Она сбила локтем вазу с прилавка, и та разбилась о камни мостовой.

– Прости меня, достойная госпожа, – низко поклонился ей Никлайс. – Я был невнимателен.

Торговец угрюмо разглядывал осколки своей вазы. Женщина медленно обернулась к Никлайсу.

Ее черные волосы были собраны в узел на макушке. Одета она была в складчатые штаны, шелковую блузу цвета темного моря и бархатную накидку. На боку висел меч. Рассмотрев оттенок блузы, Никлайс помимо воли разинул рот. Водяной шелк, если он не ошибся. Название вводило в заблуждение – ткань делалась не из шелка, а из волос. Из гривы драконов, если быть точнее. Такая ткань отталкивала воду не хуже масла.

Женщина шагнула к Никлайсу. Ее угловатое лицо носило следы солнечных поцелуев, губы обветрились. Горло украшал солнечный жемчуг.

Но в краткие мгновения встречи их взглядов в память Никлайсу врезался шрам. Он рассекал ей левую скулу, изгибаясь к уголку глаза. Точь-в-точь рыболовный крючок.

– Чужестранец, – пробормотала женщина.

Никлайс заметил, как притихла окружавшая их толпа. У него закололо в затылке. Чувствовалось, что его неуклюжесть граничит с преступлением.

– Достойный горожанин, что делает этот человек в Гинуре? – обратилась женщина к Эйзару. – Его место на Орсиме с прочими ментцами.

– Достойная Мидучи, – поклонился Эйзару. – Мы смиренно извиняемся, что прервали твой день. Это – ученый доктор Рооз, анатом из Вольного Ментендона. Он прибыл, чтобы предстать перед вседостойным государем.

Женщина хлестнула обоих взглядом. Ее воспаленные глаза говорили о тревожных ночах.

– Как тебя зовут? – спросила она Эйзару.

– Мояка Эйзару, достойная Мидучи.

– Не выпускай этого человека из виду, достойный Мояка. Он не должен расхаживать без присмотра.

– Понимаю.

Она швырнула Никлайсу последний взгляд и резко отвернулась. На спине у нее Никлайс увидел золотого дракона.

Сульярд рассказывал, что у встреченной на берегу женщины была такая же эмблема, только голубая.

Святой, это она!

Эйзару заплатил торговцу за ущерб и потянул Никлайса в мощеный переулок.

– Кто это была, Эйзару? – на ментском спросил его Никлайс.

– Достойная Тани. Она из Мидучи. Всадник великой Наиматун из Глубоких Снегов. – Эйзару промокал шею платком. – Надо было мне ниже поклониться.

– Я верну тебе деньги за вазу. Э-э… когда-нибудь.

– Какие-то несколько монет, Никлайс. Знания, полученные от тебя на Орисиме, стоят много больше.

Никлайс решил, что Эйзару, насколько то доступно человеку, близок к совершенству.

Они поспели на рыбный рынок в самое время. Серебряные крабы лились из соломенных ловушек, сверкая, словно рыцари в стальной броне. В давке Никлайс чуть не потерял Эйзару, но его друг победно растолкал народ и выбрался на свободу с очками набекрень.

Домой они вернулись перед закатом. Никлайс сослался на головную боль и удалился к себе в комнату, где сел у светильника и потер наморщенный лоб.

Он всегда гордился своим мозгом, но в последнее время не задавал ему работы. Пора было это исправить.

Тани Мидучи, без сомнения, та женщина, которую Сульярд встретил на берегу. Ее выдал шрам. Это она в ту роковую ночь провела чужестранца на мыс Хайсан и подкинула его музыкантше, которая теперь томится в тюрьме. Или уже лишилась головы.

Куцехвостый кот вспрыгнул ему на колени и замурлыкал. Никлайс рассеянно почесал зверька между ушами.

Великий эдикт требовал без промедления сдавать нарушителей границы властям. Так должна была поступить и Мидучи. Почему она вместо этого подбила подругу спрятать его на торговом посту?

Найдя ответ, Никлайс испустил такое громкое «Ха!», что испуганный кот свалился с его коленей.

Колокола!

На следующий день звонили колокола – возвещали церемонию, открывавшую Мидучи путь в драконьи всадники. Если бы накануне на мысе Хайсан обнаружили чужестранца, порт бы, конечно, закрыли, чтобы проверить на красную болезнь. Мидучи спрятала Сульярда на Орисиме – на отрезанном от города островке, – чтобы не нарушить церемонию. Честолюбие для нее выше закона.

Никлайс взвешивал свои шансы.

Сульярд согласился рассказать на допросе о женщине со шрамом в форме крючка. Может быть, и рассказал, но никто не мог знать, что она – Мидучи. Да никто и не поверил бы слову нарушителя границы. А вот Никлайс защищен соглашением между Сейки и Ментендоном. Оно уже раз избавило его от наказания, может защитить и теперь.

Еще есть возможность спасти Сульярда. Если он наберется храбрости перед государем и при свидетелях обвинит Мидучи, дому Надама придется, чтобы не рисковать торговым соглашением, предпринять какие-то действия.

Никлайс потер лоб. Он не сомневался: есть способ обернуть обстоятельства в свою пользу. Знать бы только какой?

К ночи вернулась домой усталая, с покрасневшими глазами Пуруме, и тогда слуга подал серебряного краба со свежими овощами и отваренным с каштанами рисом. Рассыпчатое белое мясо было превыше всяких похвал, но Никлайс слишком углубился в размышления, чтобы оценить лакомство. После еды Пуруме ушла, а Никлайс остался за столом с Эйзару.

– Друг мой, – начал он, – прости мне, если мой вопрос выдает невежество.

– Только невежда не задает вопросов.

Никлайс прокашлялся.

– Эта всадница, благородная Тани, – начал он. – Насколько я могу судить, всадников у вас почитают почти наравне с драконами. Это так?

Его друг долго обдумывал ответ.

– Они не боги, – сказал он. – В их честь не возводят храмов – но они в почете. Вседостойный государь, как тебе известно, ведет род от всадника, сражавшегося в Великой Скорби. Драконы видят в людях-всадниках равных себе, а это великая честь.

– Учитывая все это, – стараясь держаться небрежного тона, спросил Никлайс, – как бы ты поступил, узнав, что кто-то из них совершил преступление?

– Если бы я был в этом целиком и полностью уверен, то сообщил бы их командиру, достойному морскому начальнику в замке Соляных Цветов. – Эйзару склонил голову к плечу. – Почему ты спрашиваешь, друг мой? Ты думаешь, кто-то из них действительно совершил преступление?

Никлайс затаил улыбку.

– Нет, Эйзару, это вопрос умозрительный. – Он переменил тему: – Я слышал, что ров Гинурского замка полон прозрачных, как стекло, рыб. И когда они светятся ночью, их можно видеть насквозь, до костей. Скажи, правда ли это?

Он любил отложить хорошую мысль на сладкое.

Тани нашла уступ для ноги и, с силой толкнувшись, потянулась к нависающему карнизу. Под ней билось о камни море.

Она одолела полпути вверх по вулканическому останцу, поднимавшемуся над морем в устье Гинурской бухты. Гора называлась Скорбящий Сирота, потому что стояла на отшибе, как ребенок, потерявший родителей в кораблекрушении. Едва одна рука ее коснулась камня, как вторая соскользнула по морскому мху.

У Тани похолодело в животе. На миг показалось: она сорвется и переломает себе кости, но ей удалось рвануться вверх, зацепиться за карниз. Тани, как клещами, впилась в него. Последним огромным усилием она подтянулась и, тяжело отдуваясь, легла животом на камень. Лезть сюда без перчаток было безрассудством, но она хотела доказать себе, что сможет.

Мысли вернулись к встреченному на улице ментцу – как он на нее таращился. Как будто узнал. Конечно, этого быть не могло, Тани видела его впервые. Но что его так потрясло?

Он был крупный мужчина. Широкие плечи и грудь, заметное брюшко. Глаза как гвоздики, веки приспущены от возраста, а лицо бесцветное, как бы примятое. В седых волосах еще проблескивала медь. Морщины у губ напоминали, что его рот когда-то умел смеяться. И круглые очки.

Рооз.

Имя наконец всплыло в памяти.

Рооз. Это имя шепнула ей Суза, но разговор был таким коротким, что ночь унесла его из головы.

Этот человек спрятал у себя незнакомца.

Он не должен был оказаться в Гинуре. Если только его доставили для допроса о событиях той ночи. От этой мысли у Тани сперло в груди. А припомнив его проницательный взгляд, она задрожала всем телом.

Стиснув зубы, девушка потянулась к следующему уступу. Даже если Рооз что-то знал о ней или Сузе, доказательств у него не было. А чужестранца наверняка уже нет в живых.

Добравшись до вершины, она встала. Ладони были в крови. Водяной шелк ее одежды работал как оперение морской птицы: встряхнулась – и уже сухая.

Дракана ждала ее в своем убежище. Настоящее ее имя человеку было не выговорить, так что для Тани она звалась Наиматун. Наиматун вылупилась давным-давно в озере Глубоких Снегов и носила на себе бесчисленные шрамы Великой Скорби. Тани каждую ночь взбиралась к ней и сидела до восхода. Это было похоже на непрекращающийся сон.

Разговор поначалу не складывался. Наиматун не желала слышать почтительных обращений, приличествующих божеству. Они как родные, оговорила она. Как сестры. Иначе им не взлететь вместе. Дракон и всадник – одна душа на двоих.

Тани это правило давалось с трудом. Она всю жизнь обращалась к старшим с величайшим почтением, а тут богиня просила говорить с ней как с подружкой. Понемногу, урывками Тани рассказала Наиматун о своем детстве в Ампики, о пожаре, который унес ее родителей, о годах учения в Южном доме. Наиматун терпеливо слушала.

Сейчас, над океаном, только что проглотившим солнце, Тани босиком подошла к дракане, уложившей голову себе на шею. В такой позе она напоминала Тани спящую утку.

Встав рядом с ней на колени, Тани плашмя прижала ладони к чешуе. Драконы слышат иначе, чем люди. Прикосновение помогает им воспринимать вибрации голоса.

– Добрый вечер, Наиматун.

– Тани… – Наиматун приоткрыла один глаз. – Присядь ко мне.

Голос ее гудел, как боевая раковина, как песня кита, как рокот дальней бури, и слова выкатывались гладко, будто обкатанные морем стеклышки. Этот голос наводил на Тани сон.

Она села, прислонилась к вечно влажной чешуе. Дивная прохлада. Наиматун принюхалась:

– Ты поранилась.

У нее еще кровоточили ладони. Тани сжала кулаки.

– Чуть-чуть, – сказала она. – В спешке забыла перчатки.

– Некуда спешить, маленькая. Ночь только народилась. – Булькающий вздох прошел по всему телу драканы. – Я подумала, не поговорить ли нам о звездах.

Тани подняла глаза к небу, где загорались серебряные глазки:

– О звездах, Наиматун?

– Да. Вам в домах учения преподавали науку звезд?

– Немного. Наставники в Южном доме называли нам имена созвездий и учили находить по ним путь. – Тани помолчала. – В деревне, где я родилась, говорили, что звезды – это души людей, бежавших от Безымянного. Они взобрались по лестнице и укрылись на небесах в ожидании дня, когда последний огнедышащий мертвым упадет в море.

– Простой народ порой бывает мудрее ученых. – Наиматун взглянула на девушку. – Ты теперь моя всадница, Тани. И вправе разделить знания моего рода.

Никто из наставников не предупредил ее, что так случится.

– Принять их будет честью для меня.

Наиматун обратила взгляд к небу. Глаза ее загорелись ярче, словно отразили луну.

– Звездный свет, – сказала она, – вот что нас породило. Все драконы Востока родом с неба.

Тани, слушая дракану, любовалась ее блестящими рогами, шипастой бахромой под подбородком и гребнем, синим, как свежий кровоподтек. Гребень и позволял ей летать.

Наиматун заметила ее взгляд.

– Эта часть моего тела отмечает место, которым мои предки, упав со звезд, ударились головой о морское дно, – сказала она.

– Я думала… – Тани облизнула губы. – Прости меня, Наиматун, но я думала, что драконы рождаются из яиц.

Она знала это наверняка. Из перламутровых яиц, гладких, как лак, отливающих серебром… Они могут веками пролежать в воде, прежде чем выпустить из себя извивающегося змейкой новорожденного дракона. Но у Тани задрожал голос, потому что она противоречила дракону.

– Теперь – да, – согласилась Наиматун. – Но так было не всегда. – Она снова подняла голову к небу. – Наши предки явились с кометы, которую вы называете Фонарем Квирики, когда людей еще не было. Она пролила в воду свой свет, и из той воды вышел род драконов.

Тани уставилась на нее:

– Но, Наиматун, как же комета могла создать дракона?

– После нее осталось вещество. Расплавленный звездный свет падал в моря и озера. А как из того вещества возникли драконы – это мне неведомо. Комета явилась из небесного мира, а я в него еще не перешла. Во время прохождения кометы, – продолжила Наиматун, – мы в полной силе. Мы откладываем яйца, и они проклевываются, и мы обретаем все дары, которыми обладали когда-то наши предки. Но мало-помалу наша сила слабеет. И для ее возвращения нам надо ждать нового прихода кометы.

– И нет другого способа восстановить ваши силы?

Наиматун обратила к ней луны своих глаз. Тани под ее взглядом почувствовала себя очень маленькой.

– Не все драконы делятся этим знанием со своими всадниками, Мидучи Тани, – пророкотала дракана, – но я подарю тебе и его.

– Спасибо тебе!

Тани пробрала дрожь. Наверняка никто из живущих не удостоился от богов таких откровений.

– Комета, покончившая с Великой Скорбью, и до того много раз приходила в этот мир, – сказала Наиматун. – Когда-то, много лун тому назад, она обронила две небесные жемчужины, исполненные ее силы. Твердые осколки самой себя. Рядом с ними мы оставались в силе дольше, чем бывало прежде. Но жемчужины утрачены почти тысячу лет назад.

Уловив ее грусть, Тани погладила шею драканы. Чешуя, хоть и блестела, как рыбья, была изрезана шрамами от когтей и рогов.

– Как же потеряли такую драгоценность? – спросила она.

Наиматун тихо засвистала сквозь зубы.

– Почти тысячу лет с их помощью люди стянули море над Безымянным, – сказала она. – Так он был побежден. С тех пор две жемчужины выпали из истории мира, как будто их и не было.

Тани покачала головой.

– Люди… – повторила она и вспомнила западную легенду. – Того человека звали Беретнет?

– Нет. То была женщина с Востока.

Они помолчали. Вода капала со скалы над их головами.

– В старину мы обладали многими силами, Тани, – снова заговорила Наиматун. – Мы меняли кожу, как змеи. Меняли облик. Ты слышала сейкинскую легенду о Квирики и Снежной деве?

– Да. – Этот рассказ Тани не раз слышала в Южном доме. Одна из древнейших сейкинских сказок.

Давным-давно, впервые поднявшись из вод, драконы моря Солнечных Бликов договорились между собой подружиться с детьми плоти, чьи костры они видели на берегу. Драконы в знак добрых намерений принесли им в дар золотую рыбу – но робкие, недоверчивые островитяне забросали драконов копьями, и те с грустью вернулись в морские глубины, чтобы не показываться целый век.

Только одна девушка, видевшая явление драконов, тосковала по ним. Она что ни день уходила в большой лес и пела там песню печали по прекрасным созданиям, так ненадолго приходившим на остров. Сказка, как обычно в старинных историях, не называла ее по имени. Говорилось просто о Снежной деве.

Однажды в ненастное утро Снежная дева нашла в ручье раненую птицу. Она вправила ей крыло и стала кормить каплями молока. За год птица окрепла от ее забот, и дева унесла ее на скалу, чтобы та могла улететь.

Тогда-то птица и превратилась в великого старейшину Квирики: он получил рану в море и обернулся птицей, чтобы спастись. Снежная дева исполнилась радости. Доволен был и великий Квирики, потому что узнал, что в детях плоти скрывается доброта.

В благодарность за заботу великий Квирики сделал для Снежной девы трон из собственного рога – его назвали Радужным троном – и создал ей из морской пены прекрасного супруга, принца ночных бликов. Дева стала первой императрицей Сейки, и с великим Квирики летала над островом, наставляя людей полюбить драконов и больше не вредить им. Ее род правил Сейки до гибели последних наследников в Великой Скорби, когда первый государь взялся за оружие, чтобы отомстить за них.

– Эта сказка правдива. Квирики в самом деле принимал облик птицы. В те времена мы умели принимать разное обличье, – сказала Наиматун. – Мы умели изменять свой рост, навевать видения и сны – такова была наша сила. Теперь ее нет.

Тани вслушивалась в голос моря под утесом. Она виделась себе морской раковиной, из которой рвется рев. Когда веки у нее отяжелели, Наиматун взглянула на засыпающую девушку:

– Ты чем-то встревожена.

Тани поежилась.

– Нет, – сказала она. – Я просто думала, какая я счастливица. Исполнились все мои желания.

Наиматун зарокотала, выдула из ноздрей облачко пара.

– Мне ты можешь сказать все.

Тани не смела встретить ее взгляд. Каждая частица ее тела требовала не лгать божеству, но правду о чужестранце она сказать не могла. За такое преступление дракана отвергнет ее.

Ей легче было бы умереть.

– Я знаю, – только и сказала Тани.

Зрачки в глазах драканы разрослись в темные пруды. Тани видела в них свое лицо.

– Я отнесла бы тебя обратно в замок, – сказала Наиматун, – но сегодня мне нужен отдых.

– Я понимаю.

Глухое рычание прокатилось по телу Наиматун. Она заговорила, словно про себя:

– Он зашевелился. На Запад легла тяжелая тень.

– Кто зашевелился?

Дракана закрыла глаза и снова опустила голову себе на шею.

– Останься со мной до рассвета, Тани.

– Конечно.

Девушка легла рядом. Наиматун придвинулась и обвила ее кольцами.

– Спи, – сказала она. – Звезды посторожат наш сон.

Ее тело защищало от ветра. Засыпая, прильнув к дракане, убаюканная биением ее сердца, Тани чувствовала себя удивительно – словно вернулась в материнское лоно.

И еще ей почудилось, будто что-то смыкается вокруг нее. Как сеть вокруг бьющейся рыбы.

26

Запад

Весть о выходе королевы в город разнеслась по Инису от Горелой бухты до туманного берега Утесов. Сабран впервые после коронации должна была показаться народу столицы, и столица готовилась к встрече. Эда оглянуться не успела, как день настал.

Одеваясь, она скрыла на себе клинки. Два длинных – спрятала под юбками, еще один – сунула за лиф и четвертый – в сапог. Оставить на виду можно было только нарядный кинжальчик, какие носили все дамы опочивальни.

В пять часов Эда встретилась с Катриен в королевских покоях и вместе с ней отправилась будить Сабран и Розлайн.

Для первого после коронации выхода к народу дамы должны были представить свою королеву не просто красавицей. Она должна была выглядеть божественно. Ее одели в синий, как полночь, бархат, опоясали сердоликовым пояском, накинули на плечи палантин из меха бодмина, в котором она ярко выделялась среди одетой в отливающий бронзой атлас и коричневые меха свиты. Такой она воскрешала воспоминания о королеве Розариан, любившей синий цвет.

На ее корсаже блестела брошь в форме меча. Во всех странах Добродетели одна Сабран избрала покровителем самого Святого. Розлайн, украсившая свои волосы янтарем и стеклянными клюковками, взялась выбрать драгоценности для королевы. Эда занялась прической. Придерживая Сабран за плечо, она разбирала зубьями гребня волну черных волос, пропуская между пальцами гладкие локоны.

Сабран стояла как изваяние. Глаза у нее воспалились от бессонницы.

Эда старалась не причинять боли. Сабран откидывала голову, подчиняясь ее прикосновениям. С каждым движением гладившего волосы гребня плечи королевы расслаблялись, разжимались сцепленные зубы. Трудясь над прической, Эда касалась кончиками пальцев кожи у нее за ухом.

– Ты сегодня очень красива, Эда, – сказала Сабран.

Она впервые заговорила с тех пор, как встала с постели.

– Ваше величество так добры, – отозвалась Эда, трудясь над упрямым узелком. – Вам не терпится побывать в городе?

Сабран ответила не сразу. Эда все занималась ее прической.

– Я рада увидеть свой народ, – наконец ответила Сабран. – Отец всегда советовал мне бывать среди людей, но… я не могла.

Она, должно быть, вспомнила мать. Вот причина, по которой она четырнадцать лет видела только блеск дворцовых покоев.

– Мне хотелось бы сказать им, что я ношу дитя. – Сабран коснулась расшитого самоцветами корсажа. – Но королевский врач советовал подождать, пока дочь не начнет шевелиться.

– Им хочется увидеть вас. С животом или без, – сказала Эда. – Во всяком случае, их можно будет известить через считаные недели. И подумайте, как они обрадуются этой вести!

Королева всмотрелась в ее лицо. И вдруг, совсем неожиданно, взяла за руку.

– Скажи, Эда, – спросила она, – как у тебя всегда получается найти слова, чтобы меня утешить?

Ответить Эда не успела, потому что подошла Розлайн. Эда посторонилась, и рука Сабран выскользнула из ее руки, но призрак ее остался на ладони. Тонкие косточки и раковинки костяшек.

Сабран позволила дамам отвести себя к умывальнику. Катриен принялась помадить ей губы, а Эда, отделив шесть прядей волос, уложила их розеткой на затылке, оставив остальные спадать свободной волной. Последним надели серебряный венец.

Королева взглянула на себя в зеркало. Розлайн поправила ей венец.

– Последний штрих, – сказала она, надевая на Сабран ожерелье. Сапфиры в нем чередовались с жемчужинами, а подвеска изображала морского конька. – Помните?

– Конечно. – Сабран задумчиво погладила подвеску. – Мне его мать подарила.

Розлайн коснулась ее плеча:

– Да будет она с вами и сейчас. Она бы так вами гордилась!

Королева Иниса еще немного задержалась перед зеркалом. Наконец вздохнула и отвернулась.

– Как я выгляжу, дамы? – спросила она с улыбкой.

Катриен подоткнула под венец несколько волосков и кивнула:

– Кровь Святого, ваше величество!

К десяти часам небо слепило синевой. Свита проводила Сабран к воротам Верескового дворца, где ее ждал Обрехт Льевелин с герцогами Шести Добродетелей. На губах Сейтона Комба играла обычная благосклонная улыбка. У Эды руки чесались ее стереть.

Выглядит таким самодовольным, а в деле с убийцами нисколько не продвинулся. Как, впрочем, и сама Эда. При всем желании заняться розыском придворные обязанности оставляли ей мало времени.

Если убийца готовит новый удар, он будет нанесен сегодня.

Пока Сабран усаживали в карету, Игрейн Венц протянула руку своей внучке.

– Розлайн, – с улыбкой проговорила она, – чудесно выглядишь. Ты мой свет, детка.

– О бабушка, вы слишком великодушны. – Розлайн, присев в книксене, чмокнула ее в щеку. – Хорошего дня.

– Только и остается, что надеяться на хороший день, – проворчал Ришард Эллер. – Не нравится мне, что королева выходит к простонародью.

– Все будет хорошо, – успокоил того Комб. Его брошь – книга этикета – блестела под солнцем. – Ее величество и его королевское высочество под надежной защитой. Не так ли, капитан Тариан?

– Сегодня она надежна, как никогда, – изящно поклонился в ответ Кудель.

– Хм, – без особой уверенности отозвался Эллер. – Очень хорошо, Тариан.

Эда с Розлайн и Катриен ехали в одной карете. Когда она выкатилась из ворот в город, Эда засмотрелась в окно.

Аскалон был первой и единственной инисской столицей. Его мощенные булыжником улицы вместили сегодня тысячи людей со всех краев – из стран Добродетели, и не только. До возвращения Галиана на острова их занимали вечно воюющие между собой вожди и князьки. Галиан объединил всех под властью короны. Своей короны.

Выстроенная им и названная именем меча столица была когда-то, если верить рассказам, сказочным городом. Теперь воровства и грязи в нем было не меньше, чем в любом другом.

Большая часть домов строилась из камня. После Горя Веков, когда город пылал пожарами, соломенные крыши запретили законом. Сохранили, ради их красоты, лишь несколько деревянных зданий, выстроенных по замыслу Розариан Второй. Их темные деревянные каркасы четко выделялись на побеленных стенах.

Богатые кварталы были воистину богаты. Королевский мог похвастать полусотней золотых дел мастеров, а среброкузнецов было вдвое больше. На улице Оружейников мастера изобретали новое оружие для обороны Иниса. На Граверном острове аллея Колокольного Звона досталась поэтам и драматургам, а Медный переулок – книготорговцам. Товары со всех краев света продавались на большом рынке площади Олевейр. Блестела лазийская медь, керамика, золотые украшения. Живописные картины, инкрустация, глазурованная посуда из Ментендона. Редкое «клюквенное» стекло стародавней Безмятежной республики Карментум, курильницы для благовоний и небесные камни из Эрсира.

В бедных кварталах, вроде Телятни и Выселок, которые сегодня собиралась посетить Сабран, жизнь была не так прекрасна. Здесь стояли халупы, бордели, притворяющиеся гостиницами, чтобы уйти от указа о благонравии, и питейные дома, где пересчитывал краденые монеты разбойный люд.

Десятки тысяч инисцев высыпали на улицы в ожидании королевского выезда. Эда не могла смотреть на них спокойно. На бракосочетании убийцы не появлялись, но она была уверена: угроза не миновала.

Королевский кортеж остановился перед святилищем Девы, где, по верованиям инисцев, нашла последний приют Клеолинда (Эда знала, что это не так). Здание святилища было высочайшим в Аскалоне, даже выше Алебастровой башни, и его светлый камень сиял на солнце.

Эда вышла из кареты на свет. Она давно не ступала на улицы Аскалона, но они были ей хорошо знакомы. Прежде чем Кассар представил ее королеве, она месяц потратила, изучая каждую жилку города, чтобы найти дорогу, если доведется бежать из дворца.

Зеваки, жаждавшие внимания правителей, столпились у ступеней святилища. Они усыпали мостовую королевскими цветами и царственными лилиями. Пока из карет вылезали фрейлины и знатные камеристки во главе с Оливой Марчин, Эда занималась толпой.

– Не вижу Трюд, – заметила она Катриен.

– У нее разболелась голова, – поджала губы Катриен. – Выбрала же день!

К ним подошла Маргрет.

– Я ждала, что соберется много народу, – проговорила она, выдыхая пар, – но, Святой! По-моему, здесь весь город. – Она кивнула на королевскую карету. – А вот и они.

Эда подобралась.

Льевелина толпа встретила так, словно к ним вернулся сам Святой. Тот, не смущаясь, приветственно помахал рукой и протянул ее Сабран, которая важно выступила наружу.

Рев толпы еще усилился, так что Эда всей кожей ощущала звук. Он мешал дышать и сдавливал внутренности. Она чувствовала, как дрожит от волнения стоявшая рядом Катриен, как Маргрет таращит глаза на инисцев, падающих на колени перед своей королевой. Слетали с голов шляпы, лились слезы, а крики готовы были оторвать от земли святилище Девы. Сабран застыла, как пораженная молнией. Эда видела, что она упивается происходящим. Королева пряталась во дворце с тех пор, как надела корону, и успела забыть, что значит она для своего народа. Живое воплощение надежды. Щит и спасение.

Сабран быстро опомнилась. Махать не стала, но улыбнулась и подала руку Льевелину. Они постояли еще немного, позволяя подданным любоваться собой.

Капитан Кудель первым двинулся с места, опустив руку на корзинчатую гарду меча. Рыцари-телохранители и еще триста стражей, расставленных по намеченному пути, приготовились защищать чету шествующих через город правителей.

Эда, следуя за Сабран, вглядывалась в толпу: ее взгляд метался от лица к лицу, от руки к руке. Хороший убийца не упустит такого удобного случая.

Внутри святилище Девы было не менее величественно, чем снаружи. Своды потолков, трилистники высоких окон, бросающих на молящихся острые пурпурные лучи света. Стража осталась снаружи.

Сабран с Льевелином прошли к гробнице. Глыба мрамора стояла в нише за алтарем. Предполагалось, что в склепе под ней покоятся нетленные мощи Девы. Ее изображения не было.

Королевская чета, преклонив колени на подушечках перед гробницей, склонила головы. Выждав время, Льевелин отступил назад, позволяя Сабран помолиться в одиночестве. Дамы опочивальни преклонили колени по обе стороны от нее.

– Блаженная Дева, – обратилась к надгробию Сабран. – Я – Сабран Девятая. Я ношу корону, я правлю королевством и день ото дня радею о славе дома Беретнет. Я взыскую твоей доброты, твоей отваги и твоей стойкости.

Сабран закрыла глаза, и голос ее стал призрачным, как дыхание.

– Признаюсь, – говорила она, – что мало похожа на тебя. Я бывала нетерпеливой и надменной. Я пренебрегала своим долгом перед страной, отказываясь подарить моему народу принцессу, а вместо того в заблуждении искала средства продлить свою жизнь.

Эда взглянула на нее. Королева сняла перчатку с меховым отворотом и коснулась мрамора ладонью.

Она молилась пустой гробнице:

– Вот о чем я прошу тебя, как твое любящее дитя. Позволь мне до срока доносить дочь. Пусть она будет здоровой и крепкой. Позволь мне принести надежду странам Добродетели. Ради этого я сделаю все. Я умру, чтобы дать жизнь дочери. Я всем пожертвую – только не допусти, чтобы мой род прервался на мне.

Голос ее был тверд, но лицо кричало о смертельной усталости. Поколебавшись, Эда протянула к ней руку. Сначала Сабран напряглась. Но всего миг спустя их пальцы переплелись, и Сабран сжала руку Эды как талисман.

Преступно внушать женщине страх, что она хуже, чем есть.

Когда Сабран встала, поднялись и ее дамы. Эда собралась с силами. Предстояла самая опасная часть пути. Сабран с Льевелином должны были раздать аскалонским беднякам кошельки с золотом. Сходя по ступеням святилища, Сабран держалась поближе к супругу.

Дальше предстояло идти пешком. Они двинулись по Пути Беретнета в окружении охраны. С середины площади Мариан кто-то выкрикнул: «Награди ее ребенком, а не то возвращайся в свой Ментендон!» Льевелин остался невозмутим, но Сабран стиснула челюсти. Когда городская стража утащила крикуна, она взяла Льевелина за руку.

До Королевского края, в который упирался на севере Путь Беретнета, предстояло пройти богатый квартал Приречной Пущи, улицы которого утопали в тени вечнозеленых растений, и возвышающийся над торговыми лавками театр Карнелиан. Шум голосов гремел в густом от восторгов воздухе.

Сабран задержалась полюбоваться выложенными на прилавок тканями, и тут что-то толкнуло Эду оглянуться на пекарню по другую сторону улицы. Там, на балконе третьего этажа, стоял человек, обвязавший себе рот и нос тряпкой. Эда увидела, как он поднял руку.

Блеснул на солнце пистолет.

– Смерть дому Беретнет! – выкрикнул стрелок.

Время словно замедлилось. Сабран вскинула голову на невнятный испуганный вскрик, а Эда уже действовала. Она сбила ее с ног и, обхватив за пояс, потянула за собой на мостовую в тот самый миг, когда мир расколол удар выстрела. Над толпой взвились вопли, опрокинулся наземь старик, принявший предназначенную королеве пулю. Эда сильно ударилась бедром, одной рукой обнимая уцепившуюся за нее королеву, другой – защищая ее живот. Подняв на ноги, она передала Сабран Льевелину, который тут же заслонил супругу от стрелка.

– Королева! – взревел Кудель. – Все мечи к королеве!

– Там, наверху, – указала Эда. – Убейте его!

Стрелок уже перескочил на соседний балкон. Кудель прицелился из арбалета, но выстрел ударил на дюйм мимо. Тихо ругаясь, капитан перезаряжал оружие.

Эда встала перед Сабран. Льевелин, вытянув из ножен широкий меч, загораживал ее с другой стороны. Приближенные дамы окружили свою королеву. Провожая глазами убийцу – тот уже антилопой скакал по крышам, – Эда похолодела. Ее взгляд упал на другую сторону улицы.

Эти не носили бархатных личин, под которыми прятались подосланные во дворец головорезы. Вместо них они напялили чумные маски, защищавшие лица лекарей в год Горя Веков. Пока первый из них, прорвавшись сквозь толпу, мчался к королевской свите, Эда выдернула из-за пояса кинжал. Он ударил убийцу в горло.

Толпа развалилась. В сумятице второй атакующий оказался совсем рядом.

– В дыру дом Беретнет! – выкрикнул он прямо в лицо Сабран и повалился, наткнувшись на меч телохранителя. – Слава Безымянному!

– Бог Горы! – раздалось вблизи. – Придет его власть!

Певцы рока. Кудель, отбросив арбалет, взялся за меч и срубил ближайшего к себе. Галантного рыцаря сменил боец, не зря отобранный для защиты инисской королевы. Следующую убийцу остановили, а лицо Куделя обратило ее в бегство. Мушкетный выстрел разбросал кишки беглянки по булыжнику.

Эда искала в этом хаосе Ночного Ястреба, но слишком много было кругом паники, слишком много тел. Сабран приросла к месту, отрешенно глядя перед собой. Пылающее изваяние.

Сверхъестественное спокойствие снизошло на Эду. Обнажая второй клинок, она уже не помнила, что дамы опочивальни не обучены науке боя. Эда отбросила плащ тайны, скрывавший ее все эти годы. Она знала свой долг. Свою задачу. Сохранить жизнь Сабран.

Ее звал танец боя. Так было с ней в первую охоту на василиска. Она, как раздутое ветром пламя, вращая клинками, налетела на первую волну убийц, и те, кто был вокруг нее, упали мертвыми.

Она оттянула себя от края пропасти. Кудель, с брызгами крови на лице, таращился на нее. От вопля у Эды кружилась голова. Линора. Она заскулила, умоляя двух сваливших ее наземь певцов рока. Эда с Куделем бросились к ней одновременно, но нож уже вспорол горло, брызнула кровь, и спасать стало некого.

Эда стиснула зубы и отступила обратно к Сабран. Та прикипела взглядом к струе крови, толчками выливавшейся из Линоры. Рыцари-телохранители окружили свою королеву, но и сами оказались в окружении – им грозили со всех сторон. Еще один в маске прорвал цепь защитников – Розлайн с невиданной в ней яростью ткнула кинжалом ему в бедро. Из-за маски раздался крик.

– Безымянный восстанет, – проговорил задыхающийся голос. – Мы верны клятве. – Глазницы маски затянул туман. – Смерть Беретнет!

Розлайн бесстрашно нацелила клинок ему в горло, но убийца ударил ее кулаком в лоб, так что хрустнула шея. Гневно вскрикнула Сабран. Эда, выбравшись из схватки, подбежала к ней – убийца в это время замахнулся на Льевелина, едва успевшего парировать удар мечом.

Завязалась скоротечная, яростная схватка. Льевелин был сильнее, и в каждом его движении сказывались годы выучки. Он покончил с врагом одним жестоким ударом.

Сабран отступила от трупа. Ее супруг взглянул на свой меч и сглотнул. С клинка капала кровь.

– Ваше величество, королевское высочество, за мной! – От сражающихся отделился рыцарь-телохранитель. Медные пластины его доспехов стали краснее, чем были. – Я знаю здесь безопасное место. Капитан Кудель приказал увести вас туда. Идемте сейчас же.

Эда уставила на него острие одного из ножей. Вне дворца телохранители носили шлемы, и голос звучал искаженно.

– Ни шагу дальше, – сказала она. – Кто ты?

– Гранц Спини.

– Сними шлем.

– Спокойно, госпожа Дариан. Я узнаю голос, – остановил ее Льевелин. – Снимать шлем ему опасно.

– Роз… – Сабран потянулась к своей даме. – Обрехт, пожалуйста, возьми ее на руки.

Эда искала глазами Маргрет и Катриен, но не могла найти. Льевелин поднял Розлайн и шагнул за рыцарем Спини, который уводил Сабран. На все корки браня князя за доверчивость, Эда бросилась следом. И другие рыцари-телохранители пытались пробиться к королеве, но врагов было слишком много.

Кто сумел собрать такую свору?

Она нагнала Сабран с Льевелином у поворота, по которому Спини уводил их с Пути Беретнета. Он увлек их через заросший кладбищенский сад к руинам святилища в Колчанном переулке. Своих царственных подопечных он впустил внутрь, но подоспевшей Эде загородил дорогу:

– Найди остальных дам, госпожа.

– Я буду с королевой, рыцарь, – отрезала Эда, – или тебя с ней не будет.

Спини не двинулся с места. Эда крепче сжала рукояти ножей.

– Эда, – позвала Сабран. – Эда, где ты?

Рыцарь еще миг простоял истуканом, потом отступил. Пропустив Эду, он вложил меч в ножны и задвинул дверной засов. Когда рыцарь снял шлем, она убедилась, что под ним скрывалось раскрасневшееся лицо Гранца Спини. Тот взглянул на нее с большой неприязнью.

Внутри святилище заросло почти как кладбищенский сад. Бурьян лез в разбитые окна. Розлайн лежала на алтаре с закрытыми глазами, но еще дышала. Сабран, укрыв даму своим плащом, стояла рядом, с виду вполне владея собой, и держала ее бессильную руку. Льевелин расхаживал взад-вперед со сведенным судорогой лицом.

– Бедняги, что остались снаружи. Линора… – На щеке у князя была кровь. – Сабран, я должен вернуться, помочь капитану Куделю. Останься здесь с Гранцем и госпожой Дариан.

Сабран кинулась к нему, сжала его руки:

– Нет! Я приказываю тебе остаться.

– Мой меч не хуже других, – уговаривал ее Льевелин. – Моя охрана…

– Мои телохранители тоже остались там, – перебила его Сабран, – но, если мы погибнем, усилия наших защитников пропадут зря. Им придется думать не только о себе, но и о нас.

Льевелин взял ее лицо в ладони.

– Милая, – сказал он, – ничего со мной не случится.

Сейчас Эда впервые увидела, как глубоко он любит Сабран, – и была потрясена.

– Проклятье, ты мой супруг! Ты получил мое ложе. Мое тело. Мое… мое сердце! – обрушилась на него Сабран. Лицо ее осунулось, голос прерывался. – И ты не оставишь нашу дочь без отца, Обрехт Льевелин. Ты не оставишь нас тебя оплакивать.

Он разом переменился в лице. В глазах засветилась надежда.

– Правда?

Не отпуская его взгляда, Сабран нашла ладонь князя и положила себе на живот.

– Правда, – очень тихо сказала она.

Льевелин прерывисто вздохнул. Улыбка растянула его губы. Он погладил щеку королевы одним пальцем.

– Я счастливейший из принцев, – прошептал он. – И наша дочь, клянусь, будет самой любимой из принцесс. – Выдохнув, князь прижал Сабран к груди. – Моя королева. Счастье мое. Я буду любить вас обеих так, чтобы заслужить это счастье.

– Ты и так заслужил. – Сабран поцеловала его в щеку, куда дотянулась. – Разве ты не носишь кольцо с моим узлом любви?

Она уткнулась подбородком ему в плечо, ладонями погладила по спине и крепко зажмурилась, когда он тронул губами ее висок. Если между ними и было недоверие, оно ушло. Пропало, как сбитое пламя, – когда их тела сомкнулись воедино.

В дверь застучали кулаками.

– Королева! – услышали они. – Ваше величество, это Катриен и Маргрет. Впустите нас, пожалуйста.

– Катри, Мег… – Сабран поспешно разжала объятия. – Впусти их, – прикрикнула она на Спини. – Поспеши, рыцарь!

Эда опоздала распознать уловку. За дверью была не Катриен Вити. Кто-то подделывался под ее голос.

– Нет! – приказала она. – Стой!

– Как ты смеешь противоречить моему слову, – накинулась на нее Сабран. – Кто тебе позволил?..

Она пылала от гнева, но Эда не дрогнула:

– Ваше величество, это не Катриен.

– Я, кажется, узнаю голос. – Сабран кивнула Спини. – Впусти моих дам. Не медли.

Он был ее рыцарем. Он повиновался.

Эда не теряла времени. Когда в открывшуюся дверь ворвался убийца, ее нож уже рассекал воздух. Мужчина в маске ловко уклонился от летящей смерти, выстрелил в Спини и тут же навел пистолет на Эду.

Доспех рыцаря зазвенел по каменному полу. Пуля попала Спини между глаз.

– Ни с места, эрсирка, – прозвучало из-под маски. Ствол пистолета дымился. – Брось нож.

– Чтобы ты убил королеву Инисскую? – Эда и не думала слушаться. – Скорее я приняла бы твою пулю в сердце, только, думаю, нет у тебя больше пуль, не то все мы были бы уже мертвы.

Убийца молчал.

– Кто тебя подослал? – Сабран расправила плечи. – Кто замыслил покончить с родом Святого?

– Чашник не желает вам зла, ваше величество, – вы только прислушайтесь к голосу разума. Если вы уведете Инис с ложного пути…

Чашник…

– Этот путь, – продолжал голос, заглушенный маской чумного доктора, – ведет Инис ко злу.

Видя, что ствол разворачивается к супругам, Эда метнула последний нож. Он вонзился в сердце убийцы одновременно с грянувшим выстрелом.

Сабран вздрогнула. Эда, метнувшись к ней, замирая от страха, ощупала ее корсаж, но крови не было. Платье осталось чистым. А вот стоявший шагом дальше Обрехт Льевелин припал на одно колено. Его ладони зажимали расползавшееся темное пятно на дублете.

– Сабран, – выговорил он.

Она обернулась.

– Нет, – вырвалось у нее с хриплым дыханием. – Обрехт…

Эда будто из дальнего далека смотрела, как королева Иниса подбегает к супругу, укладывает его на пол рядом с собой, как повторяет его имя, в то время как кровь его сердца впитывается в ткань ее платья. Она прижимала его к себе, упрашивала остаться, но он уже уходил. Она склонилась над ним, обняла его голову. И он замер.

– Обрехт.

Ее губы задрожали, она подняла полные слез глаза:

– Эда. Эда, спаси его, прошу…

Эде было не до того. Дверь снова распахнулась, и новый головорез ввалился в святилище. Эда мигом завладела мечом погибшего рыцаря и прижала убийцу к стене.

– Сними маску, – велела она, – или, даю слово, я срежу ее вместе с лицом.

Руки в перчатках обнажили бледное лицо. Трюд утт Зидюр не сводила глаз с безжизненного тела князя.

– Я совсем не хотела его смерти, – зашептала она. – Я хотела только помочь вам, ваше величество. Чтобы вы выслушали…

27

Восток

Никлайс Рооз строил козни. Затевал такую опасную и наглую интригу, что с трудом верил, мог ли выдумать такое он – вечный трус.

Он решил приготовить эликсир и купить за него возвращение на Запад, даже ценой жизни. А затея вполне могла стоить жизни. Чтобы навсегда вырваться с Орисимы и вдохнуть новую жизнь в свои труды, приходилось рисковать. Ему требовалось то, что запрещал закон Востока.

Ему нужна была драконья кровь, чтобы узнать, каким образом обновляются тела богов.

К счастью, он точно знал, с чего начать.

Слуги все были на кухне, трудились над обедом.

– Чем мы можем быть полезны, премудрый доктор Рооз? – спросил один, когда Никлайс показался в дверях.

– Мне нужно передать послание. – Не дав себе растерять жалкие крупицы храбрости, он протянул письмо. – Его нужно до заката вручить достойной госпоже Тани в замке Соляных Цветов. Не отнесете ли его гонцам?

– Да, ученый доктор Рооз. Будет сделано.

– И не говорите, кто его послал, – тихо добавил Рооз.

Взявшая письмо служанка с сомнением, но согласилась. Он дал ей деньги, чтобы заплатить гонцу, и девушка ушла.

Оставалось только ждать.

Хорошо, что ожидание оставило время для книг. Эйзару был на рынке, Пуруме занималась пациентами, а Никлайс в своей комнате устроился рядом с мурлычущим котом и углубился в «Цену золота» – свой любимый алхимический труд. Том был основательно зачитан.

К вечеру, когда он добрался до новой главы, из книги вылетел обрезок тонкого шелка.

У Никлайса перехватило дыхание. Отобрав обрывок у любопытствующего кота, он разгладил шелк на колене. Сколько лет он не позволял себе оглядываться на величайшую тайну своей жизни!

Почти все книги и документы достались ему от Яннарта, уступившего Никлайсу половину своей библиотеки заодно с армиллярной сферой, лакустринскими огненными часами и другими диковинками. В собрании Яннарта было много прекрасных томов: иллюстрированных рукописей, редких трактатов, миниатюрных молитвенников… но ничто не захватило Никлайса так, как этот клочок шелка. Не потому, что текст на нем был написан на неизвестном языке, и не потому, что по всем признакам запись была очень древней, – а потому, что, пытаясь разгадать ее загадку, Яннарт встретил свою смерть.

Его вдова Алейдин отдала записку Трюд, которая, горюя по деду, жадно цеплялась за его вещи. Девочка год хранила обрывок у себя в сундучке.

Как раз перед отъездом Никлайса в Инис Трюд пришла в его бригстадский дом. На ней был плоеный воротничок, и волосы – волосы Яннарта – кудрями спадали на плечи.

«Дядя Никлайс, – серьезно сказала она. – Я знаю, ты скоро уезжаешь. Мой благородный дед умер с этой запиской в руке. Я пробовала разобрать, что там сказано, но в нашей школе этому не учили. – Она протянула ему шелк на ладони перчатки. – Папа говорит, что ты очень умный. Я думаю, ты сможешь понять, что здесь написано».

«Запись твоя, детка, – сказал он, хотя руки чесались схватить шелк. – Твоя благородная бабушка отдала ее тебе».

«Мне кажется, она предназначалась тебе. Я хочу ее тебе отдать. Ты только напиши мне и расскажи, что там, когда разберешься».

Никлайсу нечем было ее порадовать. По письму и материалу бесспорным представлялось происхождение записи с древнего Востока, и Яннарт при жизни не сумел узнать большего. Шли годы, а Никлайс так и не знал, почему его возлюбленный, умирая, сжимал эту записку.

Сейчас он заботливо сложил ткань и убрал в подаренный Эйзару резной ящичек. Потом вытер глаза, глубоко вздохнул и снова взялся за «Цену золота».

В тот вечер, поужинав с Эйзару и Пуруме, Никлайс только сделал вид, что ложится спать. В час ночи он выбрался из своей комнаты и надел вместо своей шляпы шляпу Эйзару. А потом тихо выскользнул в темноту.

Дорогу к берегу он знал. Обходя часовых, быстро, склонив голову и опираясь на трость, миновал ночной рынок.

Не было луны, которая могла бы его выдать. На берегу – никого, кроме нее.

Тани Мидучи ждала его у озерца на утесе. Поля шляпы скрывали тенью ее лицо. Никлайс сел поодаль:

– Ты делаешь мне честь своим присутствием, госпожа Тани.

Она ответила, помедлив:

– Ты говоришь на сейкинском?

– Конечно.

– Чего ты хочешь?

– Услуги.

– Я тебе ничего не должна, – тихо и холодно прозвучал ее голос. – Я могла бы тебя убить.

– Я ждал угроз и потому оставил доктору Мояке записку о твоем преступлении. – Он, разумеется, лгал, но она этого знать не могла. – Сейчас его домочадцы спят – но, если я не успею сжечь записки, о твоих делах узнают все. Сомневаюсь, что морской начальник оставит тебя среди всадников – тебя, кто едва не впустила на Сейки красную болезнь.

– Ты не представляешь, на что я готова, чтобы остаться всадницей.

Никлайс захихикал.

– Ты оставила невинного мужчину и девушку умирать в загаженной тюрьме, лишь бы не сорвалась важная для тебя церемония, – напомнил он. – Нет, Тани, я оцениваю тебя по достоинству. Мне кажется, я очень хорошо тебя понимаю.

Она долго молчала. Потом…

– Ты сказал «девушку»?

Конечно, откуда ей было знать.

– Не думаю, что ты жалеешь о бедняге Сульярде, – сказал Никлайс, – но твою подружку из театра тоже схватили. Страшно подумать, что с ней сделают, чтобы вытянуть у нее твое имя.

– Ты лжешь!

Никлайс видел, как она сжала губы. Только губы и были ему видны.

– Я предлагаю честную сделку, – сказал он. – Я сейчас уйду и ни слова не скажу о твоей связи с Сульярдом. А ты за молчание принесешь мне кровь и чешую своего дракона.

Она рванулась, как встающая на крыло птица. У горла Никлайса вдруг оказался острый клинок.

– Кровь, – прошипела Тани, – и чешую?

Рука у нее дрожала. Инстинкт требовал от Никлайса вырываться, но он усилием воли остался на месте.

– Ты требуешь, чтобы я искалечила дракона. Осквернила плоть бога, – говорила всадница. Теперь он видел ее глаза, и они резали острее ножа. – Потерей головы ты не отделаешься. Власти сожгут тебя заживо. Вода в тебе грязна, ее не очистишь.

– Любопытно, а сожгут ли тебя за твои преступления? Укрывательство нарушителя границ. Презрение к морскому запрету. Угроза для всего Сейки.

Никлайс скрипнул зубами, потому что лезвие укусило его за горло.

– Сульярд подтвердит мои слова. Боюсь, он тебя хорошо запомнил, даже шрамы рассмотрел. Его, конечно, слушать не станут, но если я добавляю свой голос…

Теперь задрожала она.

– Да, – сказала драконья всадница. – Ты вымогатель. – Она отвела клинок. – И это не ради спасения Сульярда. Ты наживаешься на чужих страданиях. Ты – слуга Безымянного.

– О, все гораздо скучнее, благородная Тани, – отозвался Никлайс. – Я просто одинокий старик, желающий выбраться с этого острова, чтобы умереть на родине. – Теплая влага стекала ему на воротник. – Я понимаю: того, что мне нужно, сразу не добудешь. Я буду ждать на этом же берегу на четвертый день от сегодня, в сумерках. Если не придешь, советую тебе со всех ног бежать из Гинуры.

Он низко поклонился и оставил ее одну под звездами.

Солнце сочилось кровью из раны. Тани сидела на утесе над Гинурской бухтой, глядя, как разбиваются белыми хрусталиками волны под ней.

Рассеченное Турозой плечо наливалось болью. Тани пила прихваченное на кухне вино, и оно прожигало ее от нёба до груди.

Истекали последние часы, когда она могла называться Тани из клана Мидучи. Всего несколько дней, как она получила новое имя, – и уже отбирают.

Тани обвела пальцем шрам на щеке – тот самый, что запомнился Сульярду. Она получила его, спасая Сузу. У нее был и другой шрам – глубокая отметина на боку. Где Тани ее получила, она не помнила.

Она думала о погибающей в тюрьме Сузе. Потом подумала о том, чего требовал от нее Рооз, и внутри у нее словно забилась выброшенная на песок рыбина.

Обезобразить хотя бы изображение дракона – преступление, и оно карается смертью. Похитить кровь и броню бога – не просто преступление. Пираты усыпляли драконов огненной тучей, затаскивали их на захваченные галеоны и обдирали, чтобы продать на темном рынке в Кавонтае все, что можно, от зубов до скрытых под чешуей пузырей. На Востоке не было преступления страшнее, и люди запомнили, как прошлые государи наказывали таких преступников жестокими публичными казнями.

Она не пойдет на такую жестокость. Наиматун пережила столько сражений Великой Скорби, носит на себе столько шрамов – Тани не станет ее уродовать. То, для чего этому человеку понадобилась священная кровь, наверняка не сулило добра Сейки.

Но и рисковать жизнью Сузы она не могла – пока еще оставалась надежда спасти подругу.

Тани запустила пальцы себе в волосы, потянула по старой детской привычке. Наставники за такое шлепали ее по рукам.

Нет. Она не уступит Роозу. Она пойдет к морскому начальнику и во всем признается. Она поплатится утратой Наиматун и места среди всадников. Поплатится утратой всего, чего добивалась с детских лет, и, может быть, сумеет спасти от меча единственную подругу.

– Тани.

Она подняла глаза.

Наиматун парила у края утеса. Ее голубой гребень налился светом.

– Великая Наиматун! – выдохнула Тани.

Дракана склонила голову. Ветер сносил ее, как бумажного змея. Тани сложила перед собой руки, коснулась земли лбом.

– Ты этой ночью не пришла на Скорбящего Сироту, – сказала Наиматун.

– Прости меня. – Коснуться ее тела Тани не могла, поэтому, произнося слова, обозначала их знаками. – Я не могу больше с тобой видеться. Поверь, великая Наиматун, мне жаль.

Голос у нее надломился, как гнилая палка.

– Мне нужно к достойному морскому начальнику. Сделать признание.

– Полетай со мной, Тани. Поговорим о том, что тебя тревожит.

– Я не хотела бы бесчестить тебя.

– А ослушаться меня хочешь, дитя плоти?

В ее глазах сверкнул голубой огонь, полная пасть зубов не советовала спорить. Тани не могла ослушаться богиню. Она была сосудом воды, а все воды принадлежали им.

Держаться на спине дракона без седла было опасно, но можно. Встав, Тани шагнула к обрыву. Мурашки пробежали у нее по бокам, когда Наиматун, склонив голову, позволила всаднице ухватиться за гриву, закинуть ногу на драконью шею и опуститься верхом. Наиматун отлетела от замка – и резко ушла вниз.

Дрожь восторга пронизала рушащуюся навстречу морю Тани. Восторженный ужас перехватил дыхание. Сердце ее, словно рыбу на леске, тянули к горлу.

Навстречу им взметнулся каменистый хребет. Ветер выл в ушах. У самой поверхности воды Тани инстинктивно пригнула голову.

Толчок едва не сбил ее с драконьей спины. Вода залила рот и нос. Бедра ныли и пальцы сводило от усилия держаться на спине плывущей Наиматун, а та изящно, как дельфин-гринда, работала хвостом и лапами. Плечо Тани вспыхнуло целительной болью, какую зажигает только морская вода.

Пузыри всплывали вокруг, как морские луны. Наиматун вместе с Тани вынырнула на поверхность.

– Вверх, – спросила она, – или вниз?

– Вверх.

Чешуя и мышцы под ней изогнулись. Тани крепче схватилась за мокрую гладкую гриву. Одним могучим прыжком Наиматун взметнулась над бухтой, обливая дождем ее воды.

Тани обернулась. Гинура осталась уже далеко позади. Она напоминала картину, похожую, но не настоящую, – мир, парящий на грани моря. Тани ощутила себя живой, действительно живой, словно только сейчас научилась дышать. Здесь она уже не была Тани из клана Мидучи, и никем другим. Она была безликой тенью в темноте. Дыханием ветра над морем.

Такой, должно быть, приходит смерть. Самоцветные черепахи явятся проводить ее душу во дворец Множества Жемчужин, а тело ее отдадут волнам. И останется от него только пена.

Нет, так было бы, если бы не ее преступление. Только всадникам дано покоиться со своими драконами. А ей предстоит вечно скитаться над океаном.

В крови тяжело колыхалось опьянение. Ресницы трепетали, а Наиматун взмывала все выше, распевая древнюю песнь. Дыхание человека и дыхание дракона застывало облаком.

Смыкалась ночь. Тани зарылась в гриву Наиматун, и ветер не мог до нее добраться. Над ними сияли бесчисленные звезды – ни одно облачко не замутило хрустального неба. Глаза нерожденных драконов. Заснув, Тани увидела их во сне: войско, спускающееся с неба, чтобы отогнать тень. Себя она видела маленькой, как семечко, но ее надежды вырастали раскидистым деревом.

Тани зашевелилась. Ей было тепло и покойно, легонько ныли виски.

Она так глубоко провалилась в сон, что проснуться сумела не сразу. А когда вспомнила все, кожа снова похолодела, и тогда Тани поняла, что лежит на камне.

Она перевернулась и села. В темноте едва виднелись очертания ее дракона.

– Где мы, Наиматун?

Чешуя зашуршала по камню.

– Где-то, – пророкотала дракана. – Нигде.

Они были в выбитой приливами пещере. Снаружи плескалась вода. Разбиваясь о камни, она освещалась голубоватыми отблесками и гасла, как крошечные светящиеся каракатицы, вынесенные морем на пляж мыса Хайсан.

– Расскажи, – сказала Наиматун, – чем ты нас обесчестила.

Тани обхватила руками колени. Если в ней и осталось сколько-то отваги, ее не хватило, чтобы второй раз противоречить дракону.

Она говорила тихо. Ни о чем не умолчала. Пока она выкладывала все, что началось с вывалившегося на берег чужестранца, Наиматун не издала ни звука. Тани, склонившись до земли, стала ждать ее приговора.

– Поднимись, – вымолвила Наиматун.

Тани повиновалась.

– То, что случилось, не бесчестит меня, – сказала Наиматун. – Это бесчестит мир.

Тани понурилась. Она дала себе слово больше не плакать.

– Я знаю, что мне нет прощения, великая Наиматун. – Тани смотрела на носки своих сапог, но подбородок у нее дрожал. – Утром я пойду к достойному морскому начальнику. Ты можешь в-выбрать другого всадника.

– Нет, дитя плоти. Ты моя всадница, ты клялась мне перед морем. И ты верно сказала, что тебе нет прощения, – добавила Наиматун, – но только потому, что за тобой нет преступления.

Тани уставилась на нее:

– Было преступление! – Голос у нее вздрагивал. – Я нарушила уединение. Я спрятала чужестранца. Я преступила Великий эдикт.

– Нет, – прошелестело в пещере. – Запад или Восток, Север или Юг – огню все равно. Угроза исходит снизу, а не издалека. – Дракана распростерлась на земле, чтобы заглянуть в глаза Тани. – Ты спрятала мальчика. Спасла его от меча.

– Я не по доброте, – выговорила Тани. – Я потому это сделала… – У нее свело живот. – Потому что хотела, чтобы жизнь моя текла гладко. И боялась, что он ее разрушит.

– Это меня огорчает. Это тебя бесчестит. Но это можно простить. – Наиматун еще ниже опустила голову, так что глаза их пришлись почти вровень. – Скажи мне, маленькая сестра, что понадобилось инисскому мальчику в Сейки?

– Он хотел видеть вседостойного государя. – Тани облизнула губы. – Он, кажется, ради этого готов был на все.

– Тогда государь должен его увидеть. Император Двенадцати Озер тоже должен выслушать его слово, – сказала дракана. Зубцы у нее на спине отвердели. – Земля под морем содрогается. Он зашевелился.

Тани не посмела спросить, о ком она говорит.

– Что мне делать, Наиматун?

– Не так спрашиваешь. Спроси: что нам делать.

28

Юг

Эрсирская столица Раука была величайшим из городов Юга. Пробираясь в путанице ее стесненных высокими стенами улочек, Лот целиком отдался зрению, слуху, обонянию. Радужные горы пряностей, благоухающие на всю улицу цветники, высокие, украшенные синей смальтой башни, чтобы ловить ветер, – все было для него внове.

Занятые своими делами горожане удостаивали идущего рядом с ним ихневмона разве что беглого взгляда. Должно быть, в Эрсире они были не так редки, как в северных краях. Этот ихневмон, вопреки легендам, по-человечески не говорил.

Лот сторонился людей. Не обращая внимания на жару, он по горло укутался в плащ, но все равно, стоило кому-нибудь оказаться слишком близко, – его душила паника.

Дворец Слоновой Кости – резиденция дома Таумаргам – безликим божеством высился над городом. Над ним кружили скалистые голуби, почтовые гонцы горожан. Купола сияли золотом, серебром и бронзой ярче отраженного ими солнца, а стрельчатые окна, прорезая белые, без пятнышка, стены, превращали белизну в кружевной узор.

Кассар ак-Испад служил посланником от дома Таумаргам. Лот собирался идти ко дворцу, но его ихневмон был другого мнения. Он вывел Лота к рыночным рядам, где воздух был сладок, как пудинг.

– Совершенно не понимаю, что ты придумал, – растрескавшимися губами проговорил Лот. Он был уверен, что зверь его понимает. – Нельзя ли воды попить, а, почтенный?

С тем же успехом Лот мог придержать язык. Когда они оказались перед прилавком с седельными флягами, полными прозрачной водой, Лот не вытерпел. Он нашарил в мешке кошель с монетами. Ихневмон, оглянувшись через плечо, заворчал.

– Пожалуйста, – устало проговорил Лот.

Ихневмон фыркнул, но сел по-собачьи. Лот указал торговцу на самую маленькую бутыль из радужного стекла. Торговец ответил на своем языке.

– Я не говорю по-эрсирски, уважаемый, – горестно признался Лот на инисском.

– А, ты из Иниса! Прошу простить. – От улыбки в уголках глаз торговца собрались морщинки. У него была обычная для эрсирцев золотистая кожа и темные волосы. – Она стоит восемь солнц.

Лот заколебался. Он всегда жил в богатстве и не выучился торговаться.

– По-моему… дороговато, – пробормотал он, памятуя о своих небогатых запасах.

– Моя семья – лучшие стеклодувы Рауки. Не могу же я, друг мой, пятнать наше доброе имя, продавая свое искусство по дешевке.

– Ладно. – Лот утер лоб. Было слишком жарко, чтобы спорить. – Я видел, здесь люди закрывают лицо тканью. Где я могу купить такую повязку?

– Так ты ехал без паржи? Да тебе повезло, что не ослеп в песках. – Поцокав языком, торговец развернул квадратный кусок белой материи. – Вот. Это будет в придачу.

– Ты слишком добр.

Лот протянул руку, постаравшись сдержать ее дрожь. Он так боялся, как бы чума не просочилась сквозь перчатку, что едва не выронил ткань. До глаз обвязавшись паржей, он вручил эрсирцу горсть монет из кошелька.

– Да сияет над тобой заря, – пожелал тот.

– И над тобой, – неловко ответил Лот. – Ты и так мне помог, но нельзя ли попросить большего? Я ищу в Эрсире его превосходительство Кассара ак-Испада, посланника при короле Джантаре и королеве Саиме. Найду я его во дворце Слоновой Кости?

– Ха! Если найдешь, почитай себя счастливчиком. Его превосходительство вечно в разъездах, – хмыкнул торговец. – Но в это время года, если его и можно застать, так в его поместье в Румелабаре. – Он отдал Лоту фляжку. – Караван уходит от Голубиного дворца на рассвете.

– Оттуда и письмо можно послать?

– Отчего же нельзя?

– Спасибо тебе и доброго дня, почтенный.

Лот отошел и в три больших глотка осушил фляжку. Отдуваясь, утер губы.

– Голубиный дворец… – обратился он к ихневмону. – Красиво звучит. Отведешь меня туда, друг?

Ихневмон провел его по самому большому помещению рынка: здесь на прилавках были разложены мешочки с сухими лепестками роз, стояли мисочки с сахарными помадками и подавали свежезаваренный сапфировый чай. Когда они вышли оттуда, солнце склонялось к горизонту, а на улицах загорались фонарики из цветного стекла.

Не заметить Голубиный дворец было невозможно. Выложенное квадратной розовой плиткой здание окружала стена, по четырем углам ее торчали башенки с голубятнями в форме пчелиных ульев. Лот быстро выяснил, что с ближайшей отправлялись письма на Запад. Он вошел в прохладный улей, где гнездились в нишах тысячи почтовых голубей.

В ночь перед уходом из Карскаро Лот написал письмо Маргрет. И сейчас ему пришло в голову, как доставить его в обход Комба. Голубятник, приняв у него письмо вместе с монетой, обещал отправить на рассвете.

Еле живой от усталости, Лот позволил ихневмону вывести себя к зданию с такими же кружевными окнами, как в большом дворце. Встретившая его эрсирка не говорила на инисском, но, вдоволь поразмахивав руками и чуть не порвав щеки улыбками, Лот сумел втолковать, что хотел бы остановиться на одну ночь.

Ихневмон остался снаружи. Лот, привстав на цыпочки, почесал его между ушами.

– Дождись меня, друг мой, – тихо попросил он. – Меня ждет новая пустыня, и я бы много отдал за такого спутника, как ты.

Ответом ему было ворчание. Последнее, что он увидел, – хвост скрывшегося в переулке ихневмона.

У входа в этот переулок стояла женщина. Она оперлась о колонну и сложила руки на груди. Лицо ее закрывала бронзовая маска. На женщине были широкие шаровары, заправленные в сапожки с открытыми носками, и парчовый плащ длиной до бедер. Лот, смутившись под ее взглядом, развернулся и ушел в гостиницу.

Наверху он нашел комнатку с окном во двор, где у пруда росли лимонные деревья. От маслянистого аромата желтых плодов кружилась голова. Перед ним была незнакомая постель, устеленная валиками и рытым шелком, и у Лота было одно желание – уснуть.

Вместо этого он опустился на колени под окном и заплакал о Китстоне Луге.

Когда на рыдания не осталось сил, Святой послал ему забытье. Лот проснулся среди ночи с заплывшими глазами, болью во всем теле и властно требовавшим внимания мочевым пузырем. Облегчившись, он ощупью нашел дорогу к себе в комнату.

От мыслей о Ките у него разрывалась грудь. Горе заполонило его целиком, не оставив места светлым мыслям.

За окном возвращались на насест голуби. Свечами мерцали золотые купола дворца Слоновой Кости. Над ними разворачивалось звездное небо.

Это был уже не Запад. Эта страна хранила верность не Святому, а ложному пророку. Эда признавалась, что в детстве вера в Певца Зари представлялась ей прекрасной, но на Лота она нагоняла дрожь. Он вообразить не мог, как жить без утешения и опоры Шести Добродетелей. И радовался за Эду, которая, попав к инисскому двору, обратилась в истинную веру.

Ветер студил ему кожу. Лоту страшно хотелось вымыться, но он боялся отравить воду чумой. Простыни он собирался сжечь утром, заплатив хозяйке за потерю.

Спина горела огнем. Руки покрылись чешуей, и только перчатки пока спасали его от подозрений. Лот молился, чтобы у ак-Испада и вправду нашлось средство от болезни.

Ихневмона послал ему сам рыцарь Верности. Значит, ему суждена не такая смерь.

Лот снова уснул и не видел снов. Потом проснулся.

Его неудержимо трясло. В теле бушевала лихорадка, но Лот был уверен, что разбудило его что-то другое. Он пошарил в поисках меча, потом вспомнил, что меча нет.

– Кто тут? – Лот чувствовал вкус соли на губах. – Эда?

В лунном свете шевельнулась тень. Над ним склонилась бронзовая маска, и стало совсем темно.

29

Восток

Столицу опять поливал дождь. Тани стояла на коленях перед столиком в своих личных комнатах замка Соляных Цветов.

Наиматун, выслушав ее признание, отнесла Тани в замок и оставила там. Дракана обещала вернуться на мыс Хайсан за Сульярдом. Петицию человека, находящегося под защитой богов, при дворе выслушают. И еще Наиматун собиралась приказать тотчас освободить из тюрьмы Сузу. На рассвете они с Тани договорились встретиться на берегу и вместе отправиться к морскому начальнику, чтобы все ему рассказать.

Тани пыталась съесть ужин, но у нее тряслись руки. Почти всех драконьих всадников отозвали на помощь страже Бурного Моря у южных прибрежных поселений. Рыбаков мощью в сто кораблей атаковал флот Тигрового Глаза, и пираты хозяйничали там без удержу.

Тани попросила чая. Его принесла одна из ее личных служанок, которая осталась поблизости на случай, если понадобится еще что-нибудь подать.

О спальне, какую отвели ей во внутренних помещениях замка, Тани и мечтать не могла: коробчатый потолок, благоухающие циновки. Нарядно расписанные стены сияли золотой фольгой, и мягчайшая из постелей готова была обнять девушку.

Среди всей этой роскоши она не могла ни есть, ни спать.

Руки все еще дрожали, когда Тани допивала чай. Если бы только уснуть, к ее пробуждению Наиматун уже была бы здесь.

Тани успела сделать один шаг к кровати, когда пол накренился и по замку прокатился гром. Ее отбросило к стене. От силы толчка ноги ушли из-под нее, и Тани растянулась на циновках.

Мигнул светильник. В комнату вбежали трое слуг. Одна упала рядом с ней на колени, двое других, подхватив госпожу под локти, подняли на ноги. Опершись на одну, Тани задохнулась от боли в лодыжке, и ее поспешно перенесли на кровать.

– Госпожа Тани, ты ранена?

– Растяжение, – сказала Тани, – не более того.

– Мы принесем что-нибудь от боли, – сказала младшая служанка. – Подожди здесь, достойная Мидучи.

Все трое вышли.

В открытое окно долетали издалека крики смятения. В Сейки бывали землетрясения, но последнее случилось давным-давно.

Служанка принесла миску со льдом. Тани, завернув его в тряпку, приложила лед к уже вспухшей лодыжке. От падения снова разгорелась боль в плече и в боку, на месте старого шрама.

Когда льдинки растаяли, она задула светильник и легла, постаравшись поудобнее устроить израненное тело. Шрам разболелся, не давая повернуться на бок. Даже засыпая, Тани чувствовала в нем биение, словно второе сердце.

Ее вырвал из сна стук в дверь. На миг Тани почудилось, что она снова в Южном доме и проспала урок.

– Госпожа Тани.

Голос был ей незнаком.

Боль в боку снова разбушевалась. Тани встала с осоловевшими глазами, стараясь не растревожить лодыжку.

За дверью ее ждали шестеро солдат в масках. Все они были в зеленой форме пехоты.

Их появление в замке Соляных Цветов было событием из ряда вон выходящим.

– Сейчас глухая ночь! – Тани старалась говорить властно. – Кто призывает меня, достойный воин?

– Достойная правительница Гинуры.

Высшая из областных чиновников. И главная судья Сейки, уполномоченная разбирать дела особ высокого ранга.

Тани ощутила вдруг всю кровь в своих жилах. Земля ушла из-под ног, в голове замелькали ужасные догадки, среди которых первой явилась мысль, не обратился ли Рооз к властям. Пожалуй, лучше всего было держаться смирно и разыграть невинность. Если сейчас пуститься в бега, это сочтут признанием вины.

Скоро вернется Наиматун. Что бы ни случилось, куда бы ее ни увели, ее дракон придет за ней.

– Прекрасно.

Солдат расслабился:

– Благодарю, госпожа Тани. Мы пришлем твоих слуг, чтобы помогли одеться.

Слуги принесли ей форму. Накинули на плечи плащ и повязали на пояс голубой шарф. Едва они, закончив, повернулись к двери, Тани выхватила из-под подушки и спрятала в рукаве клинок.

У ворот ее ждал паланкин. Тани замялась. Внутренний голос громко предупреждал не входить внутрь.

– Госпожа Тани, – обратился к ней один из солдат, – нельзя не ответить на приглашение достойной правительницы.

Ее глаз уловил движение. В замок возвращались Онрен с Канперу. При виде Тани оба шагнули к ней.

– Как член клана Мидучи, – ответила солдату осмелевшая Тани, – я, полагаю, могу поступить, как сочту нужным.

Взгляд солдата метался за прорезями маски.

Онрен и Канперу были уже рядом.

– Достойная Тани, – заговорил Канперу, – что-то случилось?

Его голос звенел как извлекаемый из ножен клинок. Перед лицом еще двух всадников солдаты замялись.

– Эти солдаты уводят меня в замок Белой Реки, достойный Канперу, – ответила Тани. – И не могут объяснить, зачем меня вызвали.

Канперу, насупив брови, взглянул на командира. Молодой всадник был на голову выше любого из солдат.

– По какому праву вы без предупреждения вызываете драконью всадницу? – спросил он. – Госпожа Тани – избранница богов, а вы уводите ее из замка будто какую-нибудь воровку.

– Достойный морской начальник извещен, господин Канперу.

Онрен вздернула брови:

– Вот как? Я непременно проверю, когда он вернется.

Солдаты промолчали. Бросив на них суровый взгляд, Онрен отвела Тани в сторону.

– Беспокоиться не о чем, – тихо сказала она. – Наверняка какое-то пустяковое дело. Я слышала, что достойная правительница любит показывать власть даже и над кланом Мидучи. – Она помолчала. – Тани, ты плохо выглядишь.

Тани сглотнула.

– Если я не вернусь к рассвету, – сказала она, – скажешь великой Наиматун, где я?

– Конечно, – улыбнулась Онрен. – В любом случае все скоро выяснится. Завтра увидимся.

Тани кивнула и постаралась улыбнуться в ответ. Онрен смотрела, как она залезает в паланкин. И как покидает замок.

Она – драконья всадница. Бояться нечего.

Пока пехотинцы проносили ее по улицам, мимо вечернего рынка, под листопадными деревьями, опять начался дождь. Из переполненных людьми таверн слышался смех. И только когда позади остался Имперский театр, Тани сообразила, что направляются они не к замку Белой Реки, где жила достойная правительница. Ее несли к южной окраине города.

Страх стиснул ей грудь. Тани хотела отодвинуть дверцу паланкина, но, оказалось, ее заперли снаружи.

– Не та дорога! – окликнула она. – Куда вы меня несете?

Ответа не было.

– Я Мидучи. Я – всадница великой Наиматун из Глубоких Снегов. – Голос у нее сорвался. – Как вы смеете так со мной обращаться?

В ответ она услышала лишь шум шагов.

Когда паланкин наконец остановился и Тани узнала место, внутри у нее все оборвалось. Дверцу отперли, отодвинули.

– Достойная Мидучи, – сказал один из солдат, – прошу следовать за мной.

– Вы посмели… – прошептала Тани. – Вы посмели привезти меня сюда?

Гнусный запах бил ей в ноздри, обостряя страх. Она упустила шанс бежать. Даже драконья всадница не смогла бы справиться со здешней стражей, тем более без меча. Да и в любом случае ей некуда было податься. Тани выбралась из паланкина и пошла, вздернув подбородок, на каждом шагу ощущая толчки боли в боку, стиснув кулаки.

Ее не могли доставить сюда, чтобы убить. Без суда – не могли. И без Наиматун. Она, избранная богами, под надежной защитой.

Проходя под конвоем по тюремному двору, Тани услышала жужжание насекомых и подняла взгляд. Три отрубленные головы, раздутые гниением, смотрели с ворот на улицу.

Тани уставилась на самую свежую. Пучок заскорузлых от крови волос, разбухший мертвый язык. Черты уже смазались, и все же она узнала. Сульярд. Она пыталась овладеть собой, но спинной хребет у нее окостенел, живот скрутило, а рот наполнился сухим песком.

Ей рассказывали, что в далеком Инисе, откуда явился этот водяной дух, на казнь собирались толпы зрителей. Не то в Сейки. Мало кто в городе знал, что на тюремном дворе поставили на колени над канавой семнадцатилетнюю женщину, ожидавшую конца со связанными за спиной руками. Длинные волосы начисто сбрили с ее головы.

Солдаты подвели Тани к заключенной и заставили остановиться. Что-то говорил чиновник, но она не разбирала слов за гулом крови в ушах. Женщина подняла голову на звук шагов, и Тани пожалела об этом, потому что узнала ее.

– Нет, – надтреснутым голосом сказала Тани. – Нет. Я приказываю вам прекратить.

Суза ответила на ее взгляд. Надежда блеснула в ее глазах, но ее затопило горе.

– Я избрана богами! – выкрикнула Тани в лицо палачу. – Она под моей защитой. Великая Наиматун за такое обрушит небо вам на головы! – С тем же успехом она могла бы кричать на камень. – Это не она! Это я! Я виновата!

Суза качнула головой, губы у нее дрожали. Капли дождя висели на ресницах.

– Тани, – глухо попросила она, – отвернись.

– Суза…

Рыдания забили ее горло. Это ошибка, остановитесь! Чужие пальцы впились ей в плечи, когда она забилась, уже не владея собой, и все новые руки хватали ее. Перестаньте! Перед глазами стояло одно: маленькая Суза, с короной снежинок в волосах, улыбается взявшей ее за руку Тани.

Палач опустил меч. Голова скатилась в канаву, у Тани подогнулись колени.

Я всегда за тебя заступлюсь…

Не найдя драконьей всадницы на берегу в условленное время, Никлайс великодушно решил, что ее задержало неотложное дело, и удобно устроился у озерца в скалах. Он прихватил с собой мешок с частью своих книг и свитков, в том числе полученный от Трюд отрывок, который и изучал теперь при свете кованого фонаря.

Полная луна стояла высоко над заливом в окружении звезд. Ее лучи выкрасили берег в белый цвет. Не песок, а снег.

Прошел час, за ним другой, и ему уже некуда было деться от правды.

Госпожа Тани не попалась на пустые угрозы.

Далекий горизонт уже предвещал рассвет. Никлайс щелкнул крышкой карманных часов. Вот и конец его надеждам вернуться в Остендюр со свежезаваренным жизненным эликсиром.

Пуруме с Эйзару ужаснулись бы, знай они, чего он потребовал от драконьей всадницы. Он теперь был ничем не лучше пирата, но ведь проклятый эликсир для него – единственный путь на родину. Единственный способ договориться с королевскими домами за Бездной.

Рооз вздохнул. Он мог бы спасти Сульярда, рассказав государю о Тани Мидучи и ее преступлении против Сейки. Он так бы сразу и поступил, будь он лучше, чем был.

Никлайс уже шел по песку и вдруг замер. На миг показалось, что кто-то стирает с неба звезды. Присмотревшись и различив отблеск света, он похолодел.

Что-то спускалось на него.

Что-то громадное.

Оно двигалось в воздухе, словно тонуло в воде. Светящаяся изнутри зелень, прорезанная шрамами. Шарообразный орган, придавивший голову и мерцающий голубым болотным огнем. То же сияние пробивалось сквозь чешую.

Лакустринский дракон. Никлайс жадно взирал, как он опускается у берега, как пульсирует его свет под чешуей.

Над песком поднималось изрытое ветрами скальное плечо. Никлайс, не сводя взгляда с дракона, попятился за валун. Дракон поворачивал голову, словно чего-то искал.

Приникнув к земле, Никлайс задул свой фонарь. Змей, видел он, извиваясь, скользит в воде все ближе к его убежищу. Потом тот заговорил:

– Тани.

Его тяжелые передние лапы разгребали воду. Всего несколько шагов пройти по воде, и Никлайс мог бы коснуться его чешуи. Вот он, ключ к заветному открытию, – протяни руку и хватай. Никлайс, съежившись за скалой, вытянул шею, чтобы лучше видеть. Зверь повел глазами по кругу.

– Тани, мальчик мертв, – сказал он на сейкинском. – И твоя подруга тоже. – Он оскалил зубы. – Тани, где ты?

Так это ее зверь! Дракон принюхался, широко раздувая ноздри. И тут Никлайс ощутил у горла холод клинка, а рот зажала чужая ладонь. Он сдавленно замычал.

Голова дракона обратились к пруду в скалах.

Никлайс задрожал. Он не ощущал ни своего тела, ни биения сердца, ни дыхания, зато в мельчайших подробностях мог бы описать клинок у горла. Кривой клинок. И с таким острым лезвием, что сдвинься оно на долю дюйма – и жизнь Рооза выплеснется на песок.

В ночи раздалось шипение. И еще раз.

И еще.

Дракон взревел. Зазвенели по камню чешуи – как меч звенит о меч.

Черный дым затянул пляж. Он пах едко: жженым волосом, известью. И порохом. Огненная туча! Никлайса рывком вздернули на ноги – и толкнули в клуб удушающего дыма. Тащивший его человек был с головы до ног закутан в материю. Песок под ногами стал скользким, ноги не слушались.

– Постой, – пропыхтел Никлайс своему мучителю. – Стой, чтоб тебя…

Хлестнувший из дыма хвост с чудовищной силой ударил его под дых. Никлайса отбросило на песок, там он и остался в полубеспамятстве, ловя воздух, с повисшими на одном ухе очками.

Голова, опьяненная черным дымом, плыла. Дым забивался в ноздри и облаком выходил обратно.

Скорбный звук – словно крик гибнущего кита. Потрясший землю удар. Ему привиделся Яннарт, босиком ступающий по песку со слабой улыбкой на губах. «Ян», – выдохнул Никлайс, но тот пропал.

Песок продавили обутые в сапоги ноги.

– Назови причину, – произнес кто-то на сейкинском, – почему бы мне тебя не выпотрошить.

Перед глазами возник нож с костяной рукоятью.

– Что ты можешь предложить флоту Тигрового Глаза?

Никлайс хотел заговорить, но язык словно пчелы искусали.

– Алхимик, – беззвучно сказал он. – Я алхимик. Пощади меня.

Кто-то поднял его мешок. Время раскололось вдребезги, когда покрытые шрамами руки принялись рыться в книгах и свитках. Потом рукоять ножа ударила его в висок, и темная волна смыла все заботы.

30

Запад

Трюд утт Зидюр содержали в Невидимой башне. Она, под угрозой дыбы, созналась во множестве преступлений. Узнав о предстоящем королевском выезде, она сошлась с актерской труппой «Слуги правды», из так называемых бесхозных актеров, не имеющих знатных покровителей, – власти видели в них обычных бродяг. Трюд обещала им за помощь свое заступничество и деньги для семей.

Подстроенное нападение должно было убедить Сабран, что ей грозит смертельная опасность как со стороны Искалина, так и от Безымянного. Трюд рассчитывала на этом основании подать королеве петицию об открытии переговоров с Востоком.

Не надо было большого ума, чтобы сообразить, что случилось дальше. В спектакль внедрились подлинные ненавистники дома Беретнет. Одна из них – Бесс Дика, чей дом в Королевском конце оказался набит памфлетами певцов рока, – и убила Льевелина. В свалке погибли несколько невинных «слуг правды», а еще многие из городской стражи, двое рыцарей-телохранителей и Линора Пэйлинг, за которой уже прибыли убитые горем родители.

Быть может, Трюд и не хотела никому смерти, но ее добрые намерения пропали втуне.

Эда уже написала о случившемся Кассару. Настоятельницу не могло обрадовать, что Сабран с не рожденной еще дочерью оказалась так близко к смерти.

Вересковый дворец оделся в серую траурную парчу. Сабран замкнулась в личных покоях. Тело Льевелина торжественно возложили в святилище Девы, в ожидании судна, которому предстояло доставить князя на родину. Его сестра Льети готовилась к коронации, а принцесса Эрмуна становилась ее наследницей.

Незадолго до дня, когда должны были увезти Льевелина, Эда вошла в королевские покои. Раннее утро обычно бывало тихим временем, но сегодня она спиной чувствовала напряжение.

На глазах у Тариана Куделя она лишила жизни четверых. Капитан теперь точно знал, что она обучена бою. Едва ли кто-то, кроме него, разобрался в подробностях кровавой схватки, а Кудель, как стало ясно, никому не доложил о ее ловкости в обращении с оружием, но все-таки Эда старалась держаться незаметно.

Для дамы опочивальни это было легче сказать, чем исполнить. Особенно если королева тоже видела, как она убивает.

– Эда!

Обернувшись, Эда увидела запыхавшуюся Маргрет, которая схватила ее за локоть.

– Лот! – шепнула ей подруга. – Он прислал письмо.

– Что?

– Идем со мной, скорее.

С часто забившимся сердцем Эда вошла за ней в пустующую комнату.

– Как ему удалось обойти Комба? – спросила она.

– Он написал драматургу, которому покровительствует мама. А тот сумел передать мне, когда посещал Аскалон. – Маргрет достала из-под платья смятую записку. – Смотри!

Почерк Эда узнала сразу. У нее воспрянуло сердце при виде этих строк.

Дражайшая М., многого сказать не могу, боюсь, что письмо перехватят. В Карскаро все не так, как выглядит. Кит погиб, и я боюсь за Снежинку. Берегись Чашника!

– Погиб благородный Китстон… – тихо проговорила Эда. – Как же так?

Маргрет сглотнула:

– Молюсь, чтобы это оказалось ошибкой, но… Кит на все бы пошел ради моего брата. – Она коснулась штемпеля. – Эда, письмо отправлено из Голубиного дворца.

– Из Рауки, – ошеломленно подхватила Эда. – Он покинул Карскаро.

– Если не бежал из него. Может быть, тогда Кита и… – Маргрет указала пальцем на последнюю строку. – Смотри. Ты ведь рассказывала, что убийца Льевелина поминала чашника?

– Да-да. – Эда перечитала письмо. – Снежинка – это, надо думать, Сабран.

– Да. Лот в детстве называл ее принцессой-снежинкой, – кивнула Маргрет. – Но мне, хоть убей, не разобраться в этой сети интриг. При королеве нет должности чашника.

– Лота посылали искать принца Вилстана. Вилстан расследовал убийство королевы Розариан, – тихо-тихо проговорила Эда. – Нет ли тут связи?

– Может быть. – На лбу у Маргрет выступили бусинки пота. – Ох, Эда, мне так хочется сказать Сабран, что он жив, но тогда Комб проведает, каким путем дошло известие. И боюсь, закроет для Лота эту дверь.

– Сабран оплакивает Льевелина. Не внушай ей неверной надежды на возвращение друга. – Эда пожала подруге руку. – Чашника оставь мне. Я их из-под земли достану.

Маргрет, глубоко вздохнув, кивнула ей.

– И еще новое письмо от папы, – сказала она. – Мама говорит, он очень волнуется. Все повторяет, что должен сообщить наследнику Златбука что-то чрезвычайно важное. Если Лот не вернется…

– Ты думаешь, у него помутился разум?

– Может быть. Мама уверена, что я не должна ему потакать. Я скоро вернусь домой, но еще не сейчас. – Маргрет спрятала письмо в складках юбки. – Мне пора. Может, встретимся за ужином.

– Да.

Они разошлись.

Лот страшно рисковал, посылая это письмо. Эда решила запомнить его предупреждение. В городе Сабран оказалась на пороге гибели, но больше это не повторится.

Не повторится, пока она на посту.

Сабран тяжело носила ребенка. Розлайн поднималась с жаворонками, чтобы придержать ей волосы, пока королеву тошнило в ночной горшок. В иные ночи Катриен спала рядом с ними на приставной кровати.

О ребенке до сих пор знала лишь горстка людей. Не время было сообщать в первые дни траура.

Королева каждый день выходила из королевской опочивальни, где провела свою брачную ночь, все более изнуренной. Что ни день делались мрачнее тени у нее под глазами. И когда она заговаривала, что случалось нечасто, то была резка и немногословна.

Так что, когда однажды вечером она заговорила тихим, но своим голосом, Катриен едва не выронила вышивку.

– Эда, – сказала королева Иниса, – ты сегодня будешь спать со мной.

В девять часов дамы опочивальни разоблачили королеву, и впервые Эда тоже переоделась в ночное платье. Розлайн отвела ее в сторону.

– Всю ночь должен гореть свет, – предупредила она. – Сабран страшно просыпаться в темноте. Мне проще было держать зажженную свечу у кровати.

Эда кивнула:

– Я не забуду.

– Хорошо.

Розлайн, казалось, хотела что-то добавить, но сдержалась. Все подготовив в опочивальне, она собрала остальных дам и заперла за ними дверь.

Сабран уже улеглась. Эда устроилась рядом и натянула на себя одеяло.

Они долго молчали. Катриен умела поддержать королеву в добром настроении, а Розлайн – дать ей добрый совет. Эда гадала, какова будет ее роль. Может быть, слушать.

Или говорить правду. Может быть, это было для Сабран дороже всего.

Эда много лет спала одна. Она слишком остро ощущала соседство Сабран. Взмахи черных, как сажа, ресниц. Тепло кожи. Движение груди.

– Мне в последнее время часто снятся кошмары, – нарушил тишину ее голос. – Твое лекарство помогало, но доктор Бурн не велел ничего принимать, пока я ношу ребенка. Даже сонной воды.

– Не хочу спорить с доктором Бурном, – ответила Эда, – однако можно ведь подмешивать розовую воду в притирания. Они смягчат кожу и притом отгонят кошмары.

Сабран, покивав, положила ладонь себе на живот.

– Завтра попрошу. А сегодня, может быть, твое присутствие не даст кошмарам разгуляться, Эда. Даже если розы не справляются.

Волосы у нее были распущены и занавесками расходились на плечах.

– Я тебя так и не поблагодарила. За все, что ты совершила в Колчанном, – продолжала она. – Даже сквозь боль я видела, как хорошо ты за меня сражалась. – Она взглянула на Эду. – Это ведь ты убивала тех убийц? Ты стерегла меня ночами?

Лицо ее было непроницаемым. Эде хотелось, как она заранее решила, говорить правду – но слишком велик был риск. Если дойдет до Комба, ее вынудят покинуть двор.

– Нет, моя госпожа, – сказала она. – Те, может быть, сумели бы спасти принца Обрехта, чего не сумела я.

– Тебе и не полагалось защищать принца, – возразила Сабран. Ее наполовину затененный профиль выглядел золотым. – Смерть Обрехта – моя вина. Ты говорила мне не открывать.

– Убийцы добрались бы до него не в тот день, так в другой, – сказала Эда. – Кто-то хорошо заплатил Бесс Дике за смерть принца Обрехта. Его судьба была решена.

– Может быть, и так, но мне следовало тебя послушать. Ты никогда меня не обманывала. Я не могу попросить прощения у Обрехта, но… у тебя прошу, Эда Дариан.

Нелегко было выдержать ее взгляд. Знала бы Сабран, как обманывала ее Эда.

– Я не в обиде, – сказала она.

Сабран выдохнула носом. Впервые за много лет Эду кольнуло раскаяние за ложь.

– Трюд утт Зидюр придется поплатиться за измену, невзирая на ее молодость, – снова заговорила Сабран. – По справедливости я должна требовать от княжны Льети вынести ей смертный приговор. Хотя ты, Эда, пожалуй, хотела бы от меня милосердия. Ведь тебе так по нраву его вкус.

– Поступай с ней, как сочтешь нужным.

По правде сказать, Эда не желала девушке смерти. Та была опасной дурой, и ее глупость обошлась во много жизней, но ей ведь всего семнадцать. Есть время загладить вину.

Переждав новую паузу, королева повернулась к Эде лицом. Вблизи Эда различала широкие черные кольца, окружавшие ее радужку, – темные на фоне яркой зелени.

– Эда, – сказала Сабран, – я не могу говорить об этом с Роз и Катри, но тебе скажу. Я чувствую, ты не осудишь меня. Ты… поймешь.

Эда переплела ее пальцы своими:

– Со мной всегда можно говорить свободно.

Сабран придвинулась к ней. Рука ее была тонка и холодна, пальцы голы, без украшений. Кольцо с узлом любви она похоронила в Тонущих садах, отметив место для памятника.

– Ты, до того как я приняла Обрехта супругом, спрашивала, хочу ли я венчаться, – еле слышно проговорила она. – Теперь признаюсь, тебе одной: не хотела. И… все еще не хочу.

Это откровение повисло между ними. Разговор был опасный. Перед угрозой вторжения герцоги Духа должны были торопить Сабран с новым супружеством, хотя бы она и носила в своем теле наследницу.

– Никогда не думала, что скажу это вслух. – Сабран выдохнула что-то похожее на смешок. – Знаю, что Инис ждет война. Знаю, что в мире пробуждается драконье племя. Знаю, что моя рука упрочит любой из заключенных нами союзов и что святое супружество и в прошлом приводило иные страны к Добродетели.

Эда кивнула:

– Но?..

– Я боюсь.

– Чего?

Сабран долго молчала. Одна рука ее лежала на животе, а другую держала Эда.

– Обрехт был ко мне добр. Нежен и добр, – сказала она наконец сдавленным голосом, – но, когда он входил в меня, даже если я находила в том удовольствие, казалось… – Она закрыла глаза. – Казалось, мое тело становится не совсем моим. Оно… и теперь так.

Ее взгляд скользнул к не слишком заметному холмику, натягивавшему тонкий бархат ночной сорочки.

– Союзы всегда выковывались браками королей, – сказала она. – Да, у Иниса сильнейший на Западе флот, но нам недостает обученной пехоты. Населения у нас мало. В случае вторжения нам потребуется вся возможная поддержка… но ведь каждое государство Добродетелей сочтет своим долгом в первую очередь защищать от Фиридела собственные рубежи. А вот в брачный договор включили бы условия помощи. Гарантии военного союза.

Эда все молчала.

– Я никогда не питала особой склонности к браку, Эда. К такому, какой приходится заключать особам королевской крови, – не по любви, а из страха остаться без поддержки, – тихо продолжала Сабран. – Но откажись я, меня осудил бы весь мир. Из гордости отказалась повенчать свою страну с другой. Из себялюбия отказала дочери в отце, который любил бы ее и после моей гибели. Вот что все увидят во мне. Кто встанет на защиту такой правительницы?

– Те, кто зовут ее Сабран Горделивой. Те, кто видел ее победу над Фириделом.

– Об этом деле быстро забудут, когда горизонт затмят вражеские корабли, – ответила Сабран. – Моя кровь не отразит армии Искалина. – Веки у нее тяжелели. – Я не жду от тебя слов утешения, Эда. Ты дала мне выговориться, пусть даже это трусливые слова. Дева даровала мне дитя, о котором я молила, а я только и способна… дрожать.

В камине ревело пламя, но кожа у нее пошла мурашками.

– В той стране, откуда я родом, – сказала Эда, – мы не зовем это трусостью.

Сабран взглянула на нее:

– Ты только что лишилась супруга. Ты носишь его дитя. Ясно, что ты чувствуешь себя беззащитной. – Эда пожала ей руку. – Выносить ребенка не всегда бывает просто. Это, сдается мне, самая замалчиваемая в мире тайна. Мы говорим об этом так, будто бы нет ничего слаще, но правда не так проста. Никто в открытую не говорит о трудностях. О неудобствах. О сомнениях. И вот ты, испытывая тяжесть своего положения, думаешь, будто ты в этом одинока. И винишь себя.

При этих словах Сабран сглотнула.

– Твой страх естествен. – Эда не отпускала ее взгляда. – Никому не позволяй убедить себя в обратном.

Впервые после покушения королева Иниса улыбнулась.

– Эда, – сказала она, – даже не знаю, что бы я без тебя делала.

31

Восток

Замок Белой Реки назвали так не по реке, а по окружавшему его рву, выложенному белой ракушечной крошкой. За ним стоял извечный лес Птицы-плакальщицы, а еще дальше – угрюмый и неприступный пик Тего. Каждому ученику хотелось добраться до его вершины, где, по слухам, на достойных нисходил дух великого Квирики.

Тани, одна из всех учеников Южного дома, добралась до вершины. Окоченев до полусмерти, страдая от горной болезни, она проползла по последнему взлету, пачкая снег кровавой рвотой.

В тот последний час она не была человеком. От нее остался бумажный фонарик, тонкая, порванная ветром оболочка мерцающего огонька души. Но когда подниматься стало некуда и она, подняв глаза, не увидела ничего, кроме грозной красоты неба, Тани нашла в себе силы встать. И знала, что великий Квирики с ней, в ней.

Сейчас то чувство было далеко, как никогда. Она снова стала изорванным в клочья фонарем, в котором едва теплилась жизнь.

Тани плохо помнила, долго ли ее продержали в тюрьме. Время обернулось бездонным прудом. Она лежала, зажав ладонями уши, чтобы не слышать моря.

Затем чужие руки загрузили ее в паланкин. Теперь ее пронесли мимо кордегардии в комнату с высокими потолками, с изображениями Великой Скорби на стенах и дальше – на крытый балкон.

Там ждала ее правительница Гинуры. Под накидкой на ней было темно-зеленое платье.

– Госпожа Тани, – заговорила она.

Тани поклонилась и преклонила колени на циновке. Почтительное обращение уже звучало как эхо иной жизни.

Снаружи кричал печальник. Рассказывали, что его «ик-ик-ик» капризного ребенка свело с ума императрицу. Тани подумалось, не свихнется ли и она, если подольше послушает эту птицу.

А может быть, она уже лишилась ума.

– Несколько дней назад, – начала правительница, – один заключенный обвинил тебя в серьезном преступлении. Контрабандисты провезли его из Ментендона в Сейки. Согласно Великому эдикту, он предан смерти.

Голова на воротах, заскорузлые от крови волосы…

– Тот пленник рассказал хайсанскому судье, что, когда он выплыл на берег, его подобрала женщина. Он описал знак на ее одежде. И шрам.

Тани зажала потные ладони между бедрами.

– Скажи мне, – продолжала правительница, – зачем ученице с безупречным прошлым, поднявшейся из ничтожества до редчайшей удачи – стать избранницей богов, – так рисковать всем, включая безопасность каждого жителя нашего острова?

Тани далеко не сразу обрела голос. Она обронила его в залитую кровью канаву.

– У нас шептались, что нарушившие уединение вознаграждаются. Я хотела хоть раз показать себя бесстрашной. Рискнуть. – Она сама себя не узнавала. – Он… вышел из моря.

– Почему ты не доложила властям?

– Я думала, отменят церемонию. Думала, закроют порт, не пригласят в него богов. И я никогда не стану всадницей.

Как жалко это прозвучало. Какое себялюбие и глупость. Она рассказывала об этом Наиматун, и дракана ее поняла. Теперь же Тани раздавил стыд.

– Мне почудилось в нем послание. Знак богов. – Она едва могла говорить. – Мне слишком везло. Всю жизнь великий Квирики был ко мне слишком добр. Я каждый день ждала, что его благосклонность иссякнет. Когда появился чужак, поняла, что это время пришло. Но я оказалась не готова. Я должна была… оторвать его от себя. Спрятать его, пока я не добьюсь того, чего хотела.

Она ничего не видела, кроме собственных рук с обкусанными до мяса ногтями, со светлыми пятнышками шрамов.

– Великий Квирики к тебе действительно благоволил, госпожа Тани, – едва ли не с жалостью ответила правительница. – И сделай ты в ту ночь иной выбор, его благосклонность осталась бы с тобой.

Птица за окном: ик-ик-ик… Безутешный ребенок.

– Суза была невиновна, достойная правительница, – тихо сказала Тани. – Я ее заставила мне помочь.

– Нет. Мы допросили часового, которого она убедила открыть им вход на Орисиму. Ее соучастие было добровольным. Верность тебе она ставила выше Сейки. – Правительница выдохнула через нос. – Мне известно, что дракана просила ее помиловать. К сожалению, я узнала об этом слишком поздно.

– Наиматун, – прошептала Тани. – Где она?

– Это приводит меня ко второму, еще более серьезному делу. Перед рассветом в Гинурской бухте высадились охотники.

– Охотники?

– Из флота Тигрового Глаза. Великую Наиматун из Глубоких Снегов… захватили.

Тани почудилось, что у нее крошатся кости. Она слышала собственное дыхание, громкое, как шум бури.

– Стража Бурного Моря сделает все возможное для ее спасения, но нашим богам редко удается избежать бойни, ожидающей их в Кавонтае. – Правительница на миг стиснула зубы. – Мне больно говорить это, однако, скорее всего, великая Наиматун для нас потеряна.

Живот наполнился ядом. Тани не хотела представлять, как страдает теперь Наиматун. От этой невыносимой мысли все плыло перед глазами и дрожали губы.

Она обречена, и ничего не осталось. Терять больше некого. Хорошо бы напоследок унести с собой часть порчи, поселившейся в Сейки.

– Был еще один соучастник, – тихо сказала Тани. – Рооз. Врач с Орисимы. Он вымогатель. Угрожал меня выдать. Велел добыть ему для работы драконью чешую и кровь. В нем нет ни крупицы совести. – Глазам было горячо. – Он, верно, помогал им захватить великую Наиматун. Пусть он больше не вредит драконам. Пусть предстанет перед правосудием.

Правительница какое-то время вглядывалась в нее.

– Рооз числится пропавшим, – наконец сказала она. Тани вскинулась. – Он, по словам его друзей, ушел ночью на берег. Мы думаем, что он покинул остров.

Тани стала бить дрожь.

– Я ошиблась. – Больше ей нечего было сказать. – Ужасно ошиблась.

– Да.

Между ними встало молчание.

– По справедливости тебя следовало бы казнить, – сказала правительница. – Из-за твоего самолюбия и жадности мог погибнуть Сейки. Однако из почтения к великой Наиматун и ради того, чем ты могла бы стать, я сегодня буду милосердна. Ты доживешь свои дни на Пуховом острове. Научись там достойно служить великому Квирики.

Тани встала и поклонилась, после чего солдаты увели ее обратно к паланкину. Она ждала от себя, что станет умолять, плакать, просить прощения, но теперь ей было все равно.

32

Юг

На сводчатом потолке играли отблески воды. Воздух был прохладен, но не до мурашек. Все это Лот заметил почти сразу, как очнулся и понял, что раздет донага.

Он лежал на тканом ковре. Справа плескался четырехугольный прудик, а слева в выбитой в скале нише трепетал огонек масляного светильника.

В спину внезапно вцепилась боль. Он перевернулся на живот, стошнил, а потом его накрыло.

Огонь в крови.

Для Иниса это был далекий кошмар. Страшная сказка, чтобы скоротать темную ночь у очага. Теперь Лот знал, с чем столкнулся мир в Горе Веков. И понимал, перед чем запер свои двери Восток.

Самая кровь его превратилась в кипящее масло. Он окунулся в кипящий котел и вопил из его темноты, и она отзывалась воплем. Где-то внутри раскололся улей, и рой злых пчел жалил его внутренности, зажигая их огнем. От жара трескались кости, слезы лавой текли по щекам, и во всем мире у него осталось одно желание – умереть.

Мелькнуло воспоминание. Сквозь багровый туман он понял, что должен добраться до виденного рядом пруда, чтобы залить внутренний огонь. Он начал приподниматься, двигаясь так, словно под ним были горящие угли, но холодная рука осенила его лоб.

– Не надо. – Голос… голос как солнечный свет. – Кто ты?

У него запеклись губы.

– Артелот Исток, – выговорил он. – Прошу, держись подальше. У меня чума.

– Где ты раздобыл железную шкатулку?

– От донматы Маросы. – Его пробрала дрожь. – Прошу…

Он заплакал от страха, но рядом скоро появился кто-то еще, поднес к губам кувшин. Лот выпил.

Второй раз он очнулся в кровати, хотя по-прежнему совершенно голый – и в той же подземной камере, что и прежде.

Он долго не решался шевельнуться. Боли не было, и с рук сошла краснота.

Лот осенил грудь знаком меча. Святой в своей милости счел его достойным пощады.

Он долго лежал неподвижно, ожидая звука шагов или голосов. Наконец поднялся на дрожащие ноги, слабый до головокружения. Кто-то смазал мазью оставленные кокатрисом синяки. Даже память о мучениях иссушала силы, однако, раз какие-то добрые души вылечили и приютили его, надо принять подобающий для встречи с ними вид.

Он окунулся в пруд. Усталые подошвы ног блаженствовали на мозаичном полу.

О том, что было после прибытия в Рауку, Лот ничего не помнил. Смутно привиделся ему рынок, ощущение движения, потом гостиница. А затем пустота.

Он зарос неприятно густой бородой, но ничего похожего на бритву не нашел. Освежившись, Лот встал из воды и натянул халат, оставленный ему у кровати.

Лот вздрогнул, увидев ее. Женщину в зеленом плаще, со светильником в ладони. Кожа ее была темно-коричневой, как и глаза, а волосы вились у лица спиралями.

– Ты должен пойти со мной.

По-инисски она говорила с лазийским выговором. Лот встряхнулся:

– Кто ты, госпожа?

– Кассар ак-Испад приглашает тебя к своему столу.

Стало быть, посланник каким-то образом разыскал его. У Лота было много вопросов, но он не осмелился расспрашивать эту женщину, смотревшую на него спокойным немигающим взглядом.

Он прошел за ней по туннелям, вырубленным в розоватом камне и освещенным, за отсутствием окон, масляными лампадами. Как видно, это и было жилище посланника, хотя оно вовсе не походило на места, которые описывала Эда, вспоминая детство. Ни открытых галерей, ни потрясающего вида на горы Саррас. Только попадались кое-где ниши с бронзовыми статуэтками женщины с мечом и шаром в руках.

Проводница остановилась у арки, занавешенной прозрачной шторой.

– Туда, – сказала она.

И ушла, унося с собой свет.

За занавесью была маленькая комната с низким потолком. За столом сидел рослый эрсирец. Голова его была обмотана серебряной тканью. Он поднял взгляд на вошедшего Лота.

Кассар ак-Испад.

– Благородный Артелот… – Посланник указал на второе сиденье. – Садись, прошу. Ты, должно быть, очень устал.

Стол был завален плодами. Лот сел напротив.

– Посланник ак-Испад… – хрипловато заговорил он. – Тебя ли я должен благодарить за спасение жизни?

– Я заступался за тебя, – был ответ, – но нет. Здесь не мои владения, и лечил тебя не я. Однако, согласно духу эрсирского гостеприимства, ты можешь звать меня Кассаром.

Голос его звучал иначе, чем помнилось Лоту. Кассар ак-Испад, знакомый ему по инисскому двору, был полон веселья, а не пугающего спокойствия.

– Ты большой счастливец, если сидишь за этим столом, – продолжал Кассар. – Немногие из искавших обители дожили до того, чтобы ее увидеть.

Эрсирец налил Лоту чашу светлого вина.

– Обитель, почтенный посланник? – спросил озадаченный Лот.

– Ты в обители Апельсинового Дерева, благородный Артелот. В Лазии.

В Лазии… не может быть.

– Я был в Рауке. – Голос Лота резал слух ему самому. – Как же это вышло?

– Ихневмоны, – Кассар налил и себе, – давние союзники обители.

Лот вытаращил глаза.

– Аралак нашел тебя в горах. – Посланник поставил чашу. – И призвал за тобой одну из сестер.

Обитель. Сестры.

– Аралак, – повторил Лот.

– Ихневмон.

Кассар пригубил вино. Лот только теперь заметил, что рядом, искоса глядя на него, сидит песчаный орел. Эда много говорила об уме этих птиц.

– У тебя озадаченный вид, благородный Артелот, – как бы невзначай заметил Кассар. – Я объясню. Но для этого придется сперва рассказать одну историю.

Более странного приветствия мир еще не слышал.

– Ты знаешь историю Девы и Святого. Знаешь, как рыцарь избавил принцессу от дракона и унес ее в свое заморское королевство. Знаешь, что они основали великий город и жили долго и счастливо. – Кассар улыбнулся. – Все, что ты знаешь, – ложь.

В комнате стало так тихо, что Лот расслышал, как орел ерошит перья.

– Ты последователь Певца Зари, почтенный, – наконец заговорил он, – но я прошу тебя не богохульствовать в моем присутствии.

– Богохульники – Беретнеты. Они лжецы.

Ошеломленный Лот молчал. Он знал, что Кассар ак-Испад – неверующий, но эти слова его поразили.

– Когда Безымянный явился на Юг, к городу Юкала, – говорил между тем Кассар, – верховный правитель Селину пытался умиротворить его, устроив лотерею смерти. Даже детей приносили в жертву, если им выпадал жребий. Его единственная дочь, принцесса Клеолинда, клялась отцу, что сумеет убить зверя, но Селину запретил попытку. Клеолинде пришлось смотреть, как страдает ее народ. Однако настал день, когда в жертву выбрали ее.

– Так рассказывают священнослужители, – согласился Лот.

– Помолчи, и узнаешь кое-что новое. – Кассар выбрал из миски лиловый плод. – В день, когда Клеолинде предстояло умереть, к городу подъехал рыцарь с Запада. При нем был меч по имени Аскалон.

– Именно так…

– Цыц, не то я отрежу тебе язык.

Лот закрыл рот.

– Сей доблестный рыцарь, – источая презрение, продолжал Кассар, – обещал убить Безымянного своим волшебным мечом. Но выставил два условия. Первое – что Клеолинда станет его невестой и с ним вернется в Инис как его царственная супруга. Второе – что ее народ обратится к Шести Добродетелям – рыцарскому кодексу, который он задумал превратить в религию, сделав себя ее божеством. Новоявленная вера.

Невыносимо было слушать, как о Святом говорят словно о бродячем безумце. «Новоявленная вера» – это надо же! К тому времени кодекс Шести Добродетелей блюло все инисское рыцарство. Лот открыл было рот, вспомнил предостережение и снова закрыл его.

– Как ни напуганы были лазийцы, – говорил Кассар, – обращаться в новую веру они не хотели. Клеолинда так и сказала рыцарю, отвергнув оба его условия. Но обуянный жадностью и похотью Галиан все же сразился со зверем.

Лот чуть не задохнулся:

– В его сердце не было похоти! Его любовь к принцессе Клеолинде была чиста.

– Постарайся не раздражаться, благородный Лот. Галиан Обманщик был чудовищем. Жадным до власти, самовлюбленным чудовищем. Лазия представлялась ему полем, с которого он хотел собрать жатву: невесту королевской крови и восторженных поклонников основанной им религии – все к собственной выгоде. Он хотел сделаться богом и объединить Иниску под своей короной. – Кассар, словно не замечая, как ерзает Лот, налил себе еще вина. – Конечно же, ваш дражайший рыцарь быстро свалился от пустяковой раны и намочил штаны. А отважная Клеолинда взяла его меч.

Она преследовала Безымянного до его логова в глубине Лазийской пущи. Немногие дерзали проникнуть в это бескрайнее и неизведанное море деревьев. Идя по следу зверя, она попала в большую долину. В той долине росло апельсиновое дерево невиданной высоты и несказанной красоты.

Безымянный по-змеиному обернулся вокруг его ствола. Они сражались по всей долине, и, хотя Клеолинда была могучей воительницей, зверь опалил ее. В агонии она доползла до дерева. Безымянный уже торжествовал победу и разинул пасть, чтобы сжечь ее дотла, – но под сенью ветвей огонь не сумел ее коснуться.

Пока Клеолинда дивилась такому чуду, дерево уронило один из своих плодов. Съев его, она исцелилась, и не просто исцелилась – изменилась. Она слышала шепот земли. Пляску ветра. Она возродилась живым пламенем. Она снова сразилась со зверем и после тяжелой борьбы вонзила Аскалон под одну из его чешуй. Тяжелораненый Безымянный уполз прочь. Тогда Клеолинда возвратилась в Юкалу и изгнала рыцаря Галиана Беретнета из своей земли, вернув ему меч, чтобы он не вздумал за ним возвращаться. Галиан бежал на острова Иниски, где рассказал лживую историю, и там его признали королем…

Лот ударил кулаком по столу. Возмущенно вскрикнул песчаный орел.

– Я не стану сидеть здесь и слушать, как ты чернишь мою веру, – тихо заговорил Лот. – Клеолинда отправилась с ним в Инис, и королевы рода Беретнет – ее потомки.

– Клеолинда отказалась от всего, чем владела, – словно не услышав, проговорил Кассар, – и со своими девами вернулась в Лазийскую пущу. Здесь она основала обитель Апельсинового Дерева для тех женщин, кого дерево сочтет достойными его плодов. Здесь, благородный Артелот, живет магия.

Колдовство!

– Цель обители – уничтожение змеев и защита Юга от власти драконьего племени. Глава ее – настоятельница, любимая дочь Матери. И эта дама, благородный Артелот, боюсь, подозревает тебя в убийстве одной из ее дочерей. – Откинувшись назад, он пристально взглянул на моргающего Лота. – При тебе была железная шкатулка, которая до того хранилась у женщины по имени Йонду.

– Я не убийца, – уверил его Лот. – Йонду захватили в Искалине. Перед смертью она доверила шкатулку искалинской донмате, а та передала мне. – Опершись на спинку кресла, Лот встал. – Она умоляла доставить шкатулку тебе. Ты ее получил, – безнадежно проговорил он. – А я должен покинуть это место.

– Так Йонду погибла… Сядь, благородный Артелот, – холодно проговорил Кассар. – Ты останешься здесь.

– Чтобы ты и дальше оскорблял мою веру?

– Потому что отыскавший обитель больше не покидает ее стен.

Лот похолодел.

– Мне тяжело говорить тебе об этом, благородный Артелот. Я знаком с твоей благородной матерью, и мне больно сознавать, что она больше не увидит сына… но уйти ты не можешь. Чужаков отсюда не отпускают. Слишком велика опасность, что они расскажут кому-то об обители.

– Ты… – Лот покачал головой. – Невозможно. Это безумие.

– Здесь неплохо живется. Без таких удобств, к которым ты привык в Инисе, – признал Кассар, – но здесь, скрытым от глаз мира, ты проживешь безопасно.

– Я наследник Златбука. Я друг королевы Сабран Девятой. Надо мной нельзя так насмехаться! – Лот налетел спиной на стену. – Эда всегда говорила, что ты большой шутник. Если это шутка, почтенный посланник, пора об этом сказать.

– Ах. – Кассар вздохнул. – Эдаз. Она рассказывала мне о вашей дружбе.

Не Эда – Эдаз. Солнце на щеках. Ее тайны. Сомнительная история ее детства. Нет, не может этого быть! Эда обратилась к Шести Добродетелям. Она дважды на дню молилась в святилище. Она не могла, не могла быть еретичкой, поклонницей запретных искусств.

– Женщина, которую ты знал как Эду Дариан, – подделка, Артелот. Это я ее выдумал. Настоящее ее имя – Эдаз дю Зала ак-Нара, и она одна из сестер обители. Я по приказу прошлой настоятельницы внедрил ее в Инис для защиты Сабран Девятой.

– Нет.

Эда, с которой он делил флягу вина и танцевал на праздниках еще восемнадцатилетним юнцом. Эда, женщина, на которой отец советовал ему жениться.

Эда Дариан.

– Она маг. Из самых одаренных, – продолжал Кассар. – Она вернется сюда, как только Сабран родит дитя.

Каждое его слово глубже вгоняло кинжал предательства. Лот не мог больше терпеть. Оттолкнув дверную занавеску, он вывалился в туннель, чтобы тут же столкнуться с женщиной в белом. И тогда Лот заметил, что она держит в ладони не масляный светильник.

Она держала в руке огонь.

– Мать хранит тебя, Артелот, – улыбнулась ему эта женщина. – Усни.

33

Восток

Они заперлись в верхней комнате Бригстадского дворца, где часто уединялись при отлучках великого князя. Стены в коврах, запотевшее от каминного жара окно. Здесь рожали княгини. Под звездным куполом.

В другие ночи они сбегали в Старый квартал, в комнату гостиницы «Солнце в славе», которую оставил за собой Яннарт, зная о скромности хозяев. Здесь укрывались многие любовники, бежавшие от закона рыцаря Верности. Одни, как Яннарт, были связаны супружеством не по своему выбору. Другие были невенчаны. Кто-то влюбился в человека намного выше или ниже по положению. У всех них была любовь, за которую в странах Добродетели приходилось дорого платить.

В тот день Эдварт вместе с половиной двора, дочерью и племянником отбыл в летнюю резиденцию Невестина леса. Яннарт обещал вскоре присоединиться к охоте на легендарного Сангинского волка, рыскавшего по северным краям Ментендона.

Никлайс так и не понял, знал ли Эдварт о его связи с Яннартом. Если бы дело обнаружилось, великому князю пришлось бы изгнать Яннарта – ближайшего своего друга – как нарушителя обета рыцарю Верности.

В камине развалилось полено. Сидевший рядом Яннарт корпел над своими манускриптами, разбросав их веером по ковру. Он два года как забросил живопись ради страсти к прошлому. Яна всегда сокрушали бедствия, губившие знания о Горе Веков: пожары библиотек, обветшание архивов, невозвратимая утрата старинных изданий, – и теперь, когда его сын Оскард взял на себя часть обязанностей, Яннарт наконец вырвал время, чтобы заштопать кое-какие дыры в истории.

Никлайс голым лежал на кровати, разглядывая нарисованные звезды. Кто-то не пожалел трудов, чтобы в точности воспроизвести настоящее небо.

– Что такое?

Яннарт и не глядя чувствовал: что-то не так. Никлайс издал глубокий вздох:

– Виверна на окраине столицы должна бы даже тебе подпортить настроение.

За три дня до того двое парней, сунувшись в пещеру к западу от Бригстада, наткнулись на спящую виверну. Ни для кого не было тайной, что драконье племя после Горя Веков уснуло по всему свету и тварей, если хорошенько поискать, можно найти в любой стране.

По закону Вольного Ментендона обнаруженных зверей полагалось под страхом смерти оставлять в покое. Все боялись, что один разбуженный растревожит и остальных, – но тем двоим закон был не писан. Вообразив себя отважными рыцарями, они обнажили мечи и попытались убить чудовище. Недовольный столь грубым пробуждением, зверь сожрал обоих и в ярости выполз из своей пещеры. Еще неспособное изрыгать огонь, полусонное чудище умудрилось тем не менее растерзать нескольких окрестных жителей, пока не нашелся храбрец, всадивший стрелу ему в сердце.

– Клай, – ответил Яннарт, – там сваляли дурака двое самоуверенных мальчишек. Эд позаботится, чтобы такое не повторилось.

– Что, герцоги по наивности своей не подозревают, сколько на свете самоуверенных дураков? – Никлайс налил себе черного вина. – Неподалеку от Розентуна, знаешь ли, есть заброшенная копь. Дети болтали, что там, прежде чем уснуть, оставила кладку золотых яиц кокатриса. Одна моя знакомая девчонка сломала спину в попытке до нее добраться. И еще мальчишка заблудился в темноте. Его так и не нашли. Самоуверенные дураки – оба.

– Удивляюсь, как это я за столько лет еще не все узнал о твоем детстве, – насмешливо шевельнул бровью Яннарт. – А ты не искал золотую кладку?

Никлайс фыркнул:

– Что за мысль! Ну, я раз-другой подкрадывался ко входу, но твой возлюбленный еще мальчишкой был записным трусом. Я слишком боялся смерти, чтобы ее искать.

– Ну, мне твоя мягкотелость только в радость. Признаться, я и сам боюсь смерти.

– Напомню, что ты двумя годами меня старше, так что арифметика смерти против тебя.

Яннарт улыбнулся:

– Не будем говорить о смерти, когда нам еще жить и жить.

Он встал, позволив Никлайсу упиваться мощными линиями своего тела, вылепленного годами учебных поединков. В сорок семь лет Ян так же поражал взгляд, как в день их первой встречи. Волосы длиной до пояса с возрастом потемнели до оттенка густого граната и серебрились у корней. Никлайс и по сию пору не понимал, как ему удалось столько лет удерживать сердце этого мужчины.

– В скором времени я намерен утащить тебя в Млечную лагуну, где мы забудем и имена, и титулы. – Яннарт поднялся на кровать, опираясь ладонями, склонился над Никлайсом и поцеловал его. – Впрочем, ты задал себе такую гонку, что можешь умереть раньше меня. Вот если бы ты бросил изменять мне с винным погребом Эда…

Рука его потянулась к бокалу.

– У тебя – твои пыльные тома. У меня – вино. – Никлайс, хихикнув, отвел бокал. – Мы же договорились.

– Понятно. – Яннарт играючи пытался отбить вино. – И когда же это мы договаривались?

– Сегодня. Может, ты спал.

Сдавшись, Яннарт перевернулся так, чтобы лежать рядом. Никлайсу пришлось подавить укол раскаяния.

Они не раз за эти годы ссорились из-за его слабости к вину. Никлайс сократил возлияния настолько, чтобы избегать многочасовых провалов в памяти, какие случались в юности, но стоило надолго отказаться от чаши – руки у него начинали дрожать. Яннарт, как видно, устал с ним спорить. Но огорчения любящего человека причиняли Никлайсу боль.

Черное вино было ему утешением. Его густая сладость заполняла пустоту, открывавшуюся при каждом взгляде на собственный палец, лишенный узла любви. И притупляла боль от жизни во лжи.

– Ты думаешь, Млечная лагуна существует? – пробормотал он.

Уголок мудрости и сонного покоя. Пристанище влюбленных.

Яннарт пальцем нарисовал колечко вокруг его пупа.

– Думаю – да, – сказал он. – Я собрал достаточно сведений о ее существовании до Горя Веков. Эд слышал, что последние потомки дома Нерафрисса знают, где она лежит, но открывают путь только достойным.

– Значит, я опять мимо. Отправляйся лучше один.

– Так просто ты от меня не уйдешь, Никлайс Рооз. – Яннарт придвинулся ближе, так что они соприкоснулись носами. – Даже если не найдем Млечной лагуны, выберем другое место.

– Где?

– Где-нибудь на Юге. Где угодно, лишь бы рыцарь Верности не имел над ним власти, – ответил Яннарт. – За Вратами Унгулуса есть не отмеченные на картах острова. А может, и континенты.

– Я не путешественник.

– Но можешь им стать, Клай. Ты можешь быть кем угодно и даже не думай, что не можешь. – Яннарт прижал ему скулу подушечкой большого пальца. – Если бы я боялся греха, никогда не поцеловал бы губ, которые жаждал целовать. Губ мужчины с розовым золотом волос, чье происхождение, согласно закону давно мертвого рыцаря, сделало его недостойным моей любви.

Никлайс не хотел засматриваться как дурак в его серые ваттеновские глаза. Сколько лет прошло, а от взгляда на этого мужчину у него все еще перехватывало дыхание.

– А как же Алейдин?

Он старался, чтобы в вопросе прозвучало любопытство, а не обида. Яннарту нелегко приходилось: столько десятилетий разрываться между супругой и любовником с риском предстать перед судом. Никлайс был избавлен от этих забот. Он не женился, да его никто и не уговаривал.

– С Алли ничего не случится, – отмахнулся Яннарт, но на лбу его пролегла морщинка. – Она станет вдовствующей герцогиней Зидюра, ведь богатства и знатности у нее хватает и без меня.

Алейдин была дорога Яннарту. Пусть он никогда не любил ее как супругу, за тридцать лет брака между ними выросла тесная дружба. Алейдин занималась его делами, заботилась о его ребенке, вместе с ним правила Зидюром и при всем том беззаветно его любила.

Никлайс был уверен, что после побега Яннарт будет по ней скучать. Будет скучать по созданной вдвоем с ней семье – хотя и держался взгляда, что отдал супружеству свою молодость. А теперь хотел прожить остаток лет с любимым человеком.

Никлайс потянулся к его руке – той, на которой Яннарт носил кольцо с узлом любви.

– Давай поскорее уедем, – легко произнес он, желая отвлечь любимого. – От этой игры в прятки я состарюсь раньше времени.

– Старость тебе к лицу, мой золотой лис. – Яннарт поцеловал его. – Мы уедем. Обещаю.

– Когда?

– Мне хочется еще несколько лет провести с Трюд. Чтобы у нее остались воспоминания о дедушке.

Девочке едва исполнился год, но она уже теперь зажимала в кулачок страницы поднесенной Яннартом книги и решительно оттопыривала нижнюю губку. И волосы у нее были в деда.

– Лжец, – сказал Никлайс. – Ты хочешь увериться, что ей передался твой дар живописца, раз уж Оскард никакой художник.

Яннарт сочно расхохотался:

– Может, и так.

Они еще полежали, переплетя пальцы. Солнце заливало комнату золотом.

Скоро они останутся вдвоем. Никлайс твердил это себе день за днем и год за годом. Еще год, может быть, два, пока Трюд не подрастет немножко. А потом они оставят Добродетели за спиной.

Когда Никлайс повернулся к нему, Яннарт улыбался – той озорной улыбкой, которая трогала лишь уголок его губ. Теперь, с возрастом, от улыбки на щеке ложились морщины, но почему-то он делался от этого только краше. Никлайс провел линии по белому холсту живота, заставив тело Яннарта выгнуться и приникнуть теснее. И хотя они знали друг друга наизусть, сила объятий казалась ему новой.

К сумеркам их сплетенные тела лежали у камина, скользкие от пота, с отяжелевшими веками. Яннарт пальцами расчесывал Никлайсу волосы.

– Клай, – прошептал он, – мне надо на время уехать.

Никлайс поднял взгляд:

– Что?

– Ты спрашивал, чем я весь день занимаюсь у себя в кабинете, – сказал Яннарт. – Несколько недель назад мне достался обрывок текста – в наследство от тети, которая сорок лет была наместницей Орисимы.

Никлайс вздохнул. Яннарт в погоне за тайной становился настырен, как ворон на трупе, – не успокоится, пока дочиста не обклюет каждую косточку. Если Никлайс не мог жить без алхимии и вина, то Яннарт – без раскопанных старых знаний.

– Рассказывай же, – как мог легко попросил он.

– Тому отрывку много веков. Я его в руки боюсь брать, как бы не рассыпался. Тетя, судя по записям в дневнике, получила рукопись от человека, который якобы вынес ее из глубин Востока и не хотел возвращать обратно.

– Как таинственно! – Никлайс пристроил голову ему на плечо. – И при чем тут твой отъезд?

– Я не могу прочесть текста. Придется ехать в Остендюрский университет, искать знатоков языка. Мне кажется, это древний сейкинский, но знаки какие-то странные. Одни больше, другие меньше, и расположены необычно. – Его взгляд стал рассеянным. – В нем скрыто тайное послание, Клай. Я чую в нем важную часть истории. Важнее всего, что я изучал прежде. Я должен понять. Я слышал, есть библиотека, где мне помогут.

– И где же это? – спросил Никлайс. – Я думал, все документы с Востока хранятся в Остендюре.

– Это… довольно уединенное место. В нескольких милях от Вилгастрома.

– Ах, от Вилгастрома? Увлекательно. – В этом сонном городке на реке Линт наверняка не водилось виверн. – Ну, ты возвращайся поскорее. Стоит тебе уехать, Эд норовит втянуть меня в охоты, турниры и прочие занятия, требующие бесед с придворными.

Яннарт крепче прижался к нему:

– Переживешь. – Его улыбка погасла, и всего на миг глаза потемнели. – Я никогда не покину тебя без причины, Клай. Клянусь.

– Я припомню тебе клятву, Зидюр.

Никлайс провалился в пространство между сном и явью. Когда он шевельнулся, из уголка глаза выдавилась слеза.

На лицо падала дождевая пыль. Он лежал в гребной лодке, качался, как младенец в колыбели. Темные фигуры теснились над ним, перебрасывались словами, а глотку ему обжигала страшная жажда.

В глубине сознания колыхались туманные воспоминания. Его тащили чьи-то руки. В рот впихивали еду, едва не задушив при этом. Рот и нос завязали тряпкой.

Он ухватился за борт лодки и сблевал. Зеленые волны плескались вокруг – прозрачные, как закаленное стекло.

– Святой… – Во рту было сухо. – Воды, – сказал он на сейкинском. – Пожалуйста.

Никто ему не ответил.

Смеркалось. Или светало. Небо в синяках туч, но солнце оставило на нем медовое пятнышко, след пальца. Никлайс сморгнул с глаз дождевую воду и увидел над лодкой огненные паруса, подсвеченные десятками фонарей.

Джонка – как в империи Двенадцати Озер. Корабль-призрак в морском тумане. Один из похитителей шлепнул его ладонью по голове и гаркнул что-то по-лакустрински.

– Ладно, – пробормотал Никлайс. – Ладно.

Его подняли по трапу, подтягивая за руки на веревке и покалывая сзади кинжалом. При виде корабля он разинул рот и забыл о сонливости.

Девятимачтовый галеон с окованным железом корпусом, почти вдвое больше длины высшего западника. Такого колоссального корабля Никлайс не видывал даже в инисских водах. Он ступил босой ногой на деревянную перекладину и полез вверх под глумливые выкрики.

Он, конечно, попал к пиратам. Судя по нефритовой зелени волн, они были в море Солнечных Бликов, перетекавшем в Бездну, отделяющую Восток от Запада. Это море Никлайс пересек, когда много лет назад плыл на Сейки.

В этом море ему и умирать. Пираты не славятся милосердием, как и мягкостью в обращении с заложниками. Чудо, что ему до сих пор не перерезали глотку.

По палубе его тоже провели на веревке. Мужчины и женщины кругом были с Востока, с горсткой замешавшихся среди них южан. Несколько пиратов пригвоздили Никлайса подозрительными взглядами, остальные его не замечали. У многих на лбу были выколоты сейкинские слова. Убийство, воровство, поджог, богохульство – преступления, за которые их покарали.

Никлайса привязали к мачте и забыли о нем. Он пытался устроиться поудобнее, размышляя над своим злосчастьем. Такой корабль – один из самых больших на свете – наверняка принадлежит флоту Тигрового Глаза: его пираты промышляют, сбывая на черном рынке снадобья из драконьих тел. И как все пираты, не чураются и других преступлений.

Они забрали все его имущество, в том числе текст, погубивший Яннарта, – отрывок, который не должен был вернуться на Восток. Это было последнее, что осталось от него Никлайсу, а он, проклятая душа, не уберег. Он готов был плакать при этой мысли, но ведь следовало убедить пиратов, что этот старик им пригодится. А рыдая от страха, он едва ли добьется нужного впечатления.

Казалось, к нему много месяцев никто не подходил. А когда подошли, уже вставало солнце.

Перед ним, скрестив руки на груди, стояла лакустринка. Губы выкрашены черным, веки припорошены золотой пудрой, жесткие волосы высоко взбиты и заколоты лаковыми шпильками. Меч с золотыми накладками висел у нее на боку. Лицо обветрено, кожа дубленая.

Рядом с ней стояли шестеро пиратов, среди них – усатый великан-сепулец, у которого татуировки на голых плечах не оставили ни клочка нетронутой кожи. Картинки были тонкими и подробными. Огромный тигр перекусывал пополам дракона, и кровь воронкой стекала в море у его лап. Против сердца у него красовалась жемчужина.

Капитан – а это, несомненно, была она – носила янтарные серьги, кафтан из черного водяного шелка и сапоги на деревянных каблуках. Недостающую правую руку она заменила резной деревянной – с ладонью, локтем и противостоящим большим пальцем. Деревянная рука крепилась клеткой на плече и ремнями к груди. Никлайс не поверил бы, что от нее много проку в пылу боя, и все же это было замечательное изобретение, подобных которым он не видел на Западе.

Женщина оценила Никлайса и ушла в толпу расступавшихся перед ней пиратов. Великан раскрутил веревки и потащил пленника по палубе к ее каюте, украшенной мечами и кровавыми флагами.

В углу стояли двое. Плотная женщина со смуглой конопатой кожей и мужчина – одни кости, зато на две головы выше ее. Этот выглядел откровенно дряхлым. Рваная накидка из красного шелка спускалась ему ниже колен.

Пиратка расположилась на троне, приняла от старика трубку из дерева с бронзой и затянулась дымом. Поразглядывав Никлайса сквозь голубоватую дымку, она обратилась к нему на лакустринском. Голос у нее был низкий, речь размеренная.

– Мои пираты редко берут заложников, – перевела на сейкинский женщина, – если только у нас нет недостатка в матросах. – Она подняла бровь на Никлайса. – Ты – особый случай.

У него хватило ума не заговаривать без разрешения, однако голову Никлайс склонил. Переводчица ждала, пока капитанша продолжит речь.

– Тебя нашли на гинурском берегу с некими документами, – заговорила переводчица. – Среди них была часть древнего манускрипта. Как он к тебе попал?

Никлайс низко поклонился.

– Достойная госпожа, – обратился он к лакустринской капитанше, – он был завещан мне близким другом и передан после его смерти. Я взял его с собой, отправляясь на Сейки из Вольного Ментендона, в надежде найти в нем смысл.

Сказанное им было переведено на лакустринский.

– Нашел? – услышал он.

– Пока нет.

Ее глаза были как осколки вулканического стекла.

– Ты хранил этот документ десятилетиями, носил при себе как талисман, а говоришь, будто ничего о нем не знаешь? Любопытно, – проговорила переводчица, выслушав лакустринку. – Может быть, побои сделают тебя правдивее. Тот, кто блюет кровью, порой выблевывает вместе с ней секреты.

У него взмокла от пота спина.

– Прошу тебя, – взмолился Никлайс. – Это правда. Смилуйся.

Она тихо рассмеялась, отвечая.

– Я стала повелительницей пиратов не через милости к рыжим лжецам, – перевела уроженка Лазии.

Повелительница пиратов…

Она не просто капитан пиратского корабля. Она – грозная королева моря Солнечных Бликов, захватившая мириады кораблей, властительница хаоса, командующая сорока тысячами пиратов. Золотая императрица, враг всякого порядка, когтями пробившая путь от нищеты к созданию собственного государства на волнах – государства вне власти драконов.

– Вседостойная Золотая императрица! – Никлайс простерся перед ней. – Прости, что не выказал должного почтения. Я не знал, кто ты. – Колени его кричали криком, но он не отрывал лба от пола. – Позволь мне плавать с тобой. Я послужу тебе своим искусством анатома, знаниями и верностью. Я сделаю все, что скажешь. Только пощади мою жизнь.

Золотая императрица снова взялась за трубку.

– Я спросила бы твое имя, если бы заметила в тебе наличие хребта, – бросила она. – А так мы будем звать тебя Морской Луной.

Пираты у дверей разразились хохотом. Никлайс скривился. Морская луна – так сейкинцы назвали медузу. Бесхребетная мякоть, живущая милостью течений.

– Ты назвался анатомом, – обратилась к Никлайсу переводчица, то и дело прерываясь, чтобы выслушать капитана. – Мне как раз нужен корабельный врач. Прошлая вообразила себя искусной отравительницей. Хотела сквитаться за разорение кучи мусора, которую называла своей деревней, подкинула мне в вино золотого шелковичного червя. – Золотая императрица снова затянулась из трубки и выдохнула завиток дыма. – Она убедилась, что морская вода убивает не хуже яда.

Никлайс сглотнул.

– Я не разбрасываюсь тем, что может пригодиться. Докажи свое умение, – сказала ему императрица, – тогда, может статься, и поговорим.

– Спасибо тебе! – Его голос треснул. – Спасибо, вседостойная. За милость.

– Это не из милости, Морская Луна. Это для дела. – Она свободно откинулась в кресле и заговорила снова. – Помни о верности, – перевела лазийка. – Второго шанса во флоте Тигрового Глаза не дают.

– Я понимаю. – Никлайс набрался храбрости. – Вседостойная Золотая императрица, смею ли задать еще вопрос? – (Она взглянула на него.) – Где теперь дракон, захваченный на берегу?

– В трюме, – услышал он переводчицу. – Пьян огненной тучей. Но ненадолго. – Она резанула его взглядом. – Мы скоро еще побеседуем, Морская Луна. А пока тебя ждет первый пациент.

34

Запад

После официального объявления, что королева Сабран носит дитя, инисцы забыли о трауре и вывалили на улицы праздновать. Князь Обрехт умер, но, оставив им наследницу, выкупил защиту от Безымянного еще одному поколению.

По обычаю, королева должна была задержаться в Вересковом дворце на полгода, но никто не роптал, когда Сабран приказала двору до конца беременности вернуться в Аскалонский дворец. В зимней резиденции даже коридоры были забиты воспоминаниями о принце-консорте, и все понимали, что Сабран нужно переменить атмосферу.

Ей сшили новые платья для изменившейся фигуры. Впервые за десятки лет проветрили родильные покои. По дворцу бабочками порхали веселые голоса. Придворные за каждой трапезой подымали чаши за королеву. Смех звенел светло и громко, как колокольчики.

Никто не замечал того, что видели дамы опочивальни. Как ее день и ночь терзает тошнота. Как беспощадно наступает слабость. Как она лежит ночами без сна, растревоженная переменами в своем теле.

Наступало, как наедине сказала приближенным дамам Розлайн, самое опасное время беременности. Сабран нельзя было напрягаться. Ни охот, ни быстрой ходьбы, ни грустных мыслей. Придворные все должны были постараться, чтобы она была спокойна и в хорошем расположении духа.

Жизнь ребенка считалась важнее жизни матери, поскольку женщины дома Беретнет никогда не беременели второй раз. Неудивительно, что Сабран замкнулась в себе. На ложе роженицы ее не защищала божественная власть, а это ложе с каждым днем становилось ближе.

Ей не приходилось напоминать о грозящей опасности, однако герцоги Духа считали нужным твердить о ней каждый день.

– Необходимо определить образ действий. Искалин в любой день может начать вторжение, – сказала ей однажды утром Игрейн Венц. – После визита Фиридела нашу береговую оборону усилили, как ты приказала, но этого мало. Нам сообщили, что плотский король строит в бухте Медузы новый флот. Около пятидесяти кораблей уже готовы.

Сабран после короткой паузы отозвалась:

– Флот вторжения.

Под глазами у нее полукругами лежали тени.

– Боюсь, что так, королева, – уже мягче проговорила Венц. – И так же считает твой кузен, адмирал.

Герцогиня Справедливости явилась к завтраку. Она стояла в луче солнечного света, в котором блестела брошь ее покровителя.

– Мы немедленно начнем переговоры с Хротом, – говорила она. – Волчьи плащи вселят страх в Сигосо. Чтобы укрепить надежды на помощь, мы, конечно, заявим, что королева приняла наконец давнее предложение вождя Аскрдала. Когда Раунус услышит…

– Я не приму предложения Аскрдала, – перебила Сабран. – Раунус – наш союзник в Добродетели и мой дальний родич. Посмотрим, сколько войск он предложит нам, прежде чем делать ему предложения.

Катриен потянула носом воздух. Сабран нечасто перебивала Игрейн Венц.

Ту слова королевы тоже как будто застали врасплох. Тем не менее она улыбнулась:

– Понимаю, это нелегко после недавней гибели принца Обрехта. Но ты ведь не забыла того, что я сказала тебе в день перед коронацией. Как меч нуждается в смазке, так верность – в укреплении уз. Лучше бы ты была Раунусу не дальней родственницей, а близкой и любимой. Тебе придется снова обвенчаться.

Сабран смотрела в окно:

– Не вижу нужды.

На сей раз Венц сжала челюсти. Взглядом указала на Катриен, потом на Эду.

– Королева, – рассудительным тоном сказала она, – пожалуй, этот разговор лучше продолжить наедине.

– Почему же, Игрейн? – ровно ответила Сабран.

– Это сложный дипломатический вопрос. – Выдержав из деликатности паузу, она обратилась к дамам: – Благородная Катриен, госпожа Дариан, я хотела бы остаться вдвоем с королевой Сабран.

Эда ответила реверансом и готова была выйти, как и Катриен, но Сабран их остановила:

– Нет, Эда, Катри, останьтесь здесь.

Помедлив, обе вернулись на прежние места. Сабран подтянулась в кресле и опустила ладони на подлокотники.

– Что бы ваша милость ни желала сказать об этом деле, – обратилась она к Венц, – это будет сказано при моих дамах. В этих покоях я не выкажу им недоверия.

Эда переглянулась с Катриен. Венц вновь выдавила улыбку.

– Что касается короля Раунуса, – продолжала она, – нам необходимо подтверждение, что его величество намерен защищать Инис. Я немедленно отправлю в Элдинг посланника Стербена, но его позиция в переговорах была бы сильнее, если бы он привез весть о вашем согласии.

Тут Сабран положила ладонь себе на живот.

– Игрейн, – тихо сказала она, – ты долго требовала от меня наследницы. Напоминала о моем долге. Ради него я не приму нового супруга и даже думать о нем не буду, пока ношу ребенка, чтобы тяготы сватовства не повредили моей дочери. – Ее взгляд стал пронзительным. – Предложите Раунусу что-нибудь другое. И поглядим, что он предложит в ответ.

Сильный ход. Вздумай Игрейн возражать, выказала бы пренебрежение к благополучию наследницы.

– Королева… – в ее голосе прорезалось разочарование, – мое дело – лишь советовать. Выбор и ответственность за него – на тебе.

Венц откланялась и покинула покои. Сабран без всякого выражения глядела ей вслед.

– Она пережимает, – тихо сказала королева, когда дверь закрылась. – В молодости я не замечала. Слишком почитала ее, чтобы заметить, как она ненавидит малейшее возражение.

– Просто ее милость уверена, что ей лучше знать, – заступилась Катриен. – А силой воли она поспорит с вашей.

– Моя воля не всегда была такой. Когда-то я была в ее руках расплавленным стеклом – придавай какую хочешь форму. Сдается мне, принятая мной форма ей не по нраву.

– Не глупи. – Катриен присела на ручку ее трона. – Пусть ее милость день-другой упивается кислым вином. Пройдет – обошлось ведь, когда ты выбрала князя Обрехта. – Она нежно-нежно потрепала Сабран по животу. – Сейчас ты думай только об этом.

Через два дня в Гнездовье зажгли сигнальный маяк, предупреждая об угрозе побережью. Сабран, даже не сменив ночное платье, приняла своего родича Леманда Чекана.

– Королева, с прискорбием сообщаю, что в Лебедином проливе утром видели «Антиану», – сказал он. – Они не предприняли враждебных действий, однако ясно, что дом Веталда прощупывает нашу береговую оборону. Я, как адмирал, приказал вашему флоту усилить наблюдение с берега – но, кузина, я умоляю вас обратиться к королю Раунусу за помощью. Нам очень нужны его корабли для охраны восточного берега.

– Посланник Стербен уже выехал в Элдинг. Кроме того, я запросила у княгини Льети корабли-бомбы в обмен на дополнительную защиту ее границ с Искалином, – ответила Сабран. – Если плотский король снова вздумает пробовать на вкус наши берега, прошу напомнить ему, почему инисский флот называется величайшим в мире.

– Да, королева.

– Кроме того, ты направишь в бухту Медузы десант. Ожидаю, что ты лично отберешь тех, кто неоспоримо предан Инису. – Глаза ее были твердыми, как изумруды. – Пусть его флот запылает.

Ее кузен задумался:

– Вылазка на территорию драконов может вызвать вооруженный ответ.

– Рыцарь Доблести велит не страшиться риска ради защиты Добродетелей, ваша милость. Не вижу, почему я должна дожидаться кровопролития, чтобы приступить к защите острова, – сказала Сабран. – Предупредим Сигосо. Если он задумал играть с огнем, ему и гореть в нем.

Чекан поклонился:

– Будет сделано, королева.

Он прошествовал за дверь, и двое рыцарей-телохранителей закрыли ее за спиной адмирала.

– Если Искалин затевает войну, я составлю ему партию, но надо успеть подготовиться, – пробормотала Сабран. – Если Раунус не проявит великодушия, мне, быть может, судьба заключить этот брак с вождем Аскрдалом. Ради Иниса.

Брак с человеком, который годится ей в прадеды. Даже привычная блюсти этикет Катриен наморщила нос. Сабран сложила руки на животе.

– Ну-ну. – Эда опустила ладонь ей на плечо. – Выйди подыши воздухом, пока снег не смяли.

– О да, – с облегчением подхватила Катриен. – Можно набрать черемши и цветов ежевики. И знаешь, Сабран, Мег видела на днях миленького ежика. Пока не подожгли костров из палой листвы, не помочь ли слугам выпугнуть бедняжку?

Сабран кивнула, но с застывшим, как маска, лицом. Эда видела, что душой она сама на костре и ждет, пока чья-то рука запалит огонь.

Вскоре после оповещения о наследнице Эда сидела в личных покоях, вышивая розы на шапочке для младенца. Сабран, запомнившая, как розы помогли ей против кошмаров, хотела видеть их на всей одежде дочери с первых дней ее жизни.

Королева лежала на кушетке, прикрывшись стеганым одеялом. После покушения в Аскалоне она похудела, отчего еще заметнее стал живот.

– Я ничего не чувствую, – сказала Сабран. – Почему она не толкается?

– Это естественно, королева. – Розлайн подшивала край одеяльца. Катриен трудилась над другим краем. – Ты только на пятом или шестом месяце почувствуешь, как она шевелится.

Сабран все ощупывала пальцами холмик живота.

– Пожалуй, – сказала она, – я уже знаю, как ее назову.

Первая дама вскинула голову так стремительно, что рисковала вывихнуть шею. Забыв об одеяльце, они с Катриен кинулись к кушетке, сели рядом с Сабран. Только Эда осталась на месте.

– Это прекрасно, Саб. – Катриен улыбнулась, накрыв ладонью ее руку. – Какое ты выбрала имя?

В роду Беретнет переходили от королевы к королеве пять имен, из которых самыми употребительными были Сабран и Мариан.

– Сильван. По Сильвану-у-Реки, где погиб ее благородный отец, – сказала королева.

Этого имени в истории не было.

Розлайн взволнованно переглянулась с Катриен.

– Сабран, – заговорила Розлайн, – это будет нарушение традиции. Не думаю, что это понравится твоему народу.

– Разве я не королева?

– Над суеверием нет власти.

Сабран холодным взглядом смотрела в окно:

– Катри?

– Я с ней согласна, ваше величество. Не надо, чтобы над головой ребенка висела тень смерти.

– А ты, Эда?

Эде хотелось ее поддержать. Она имела право назвать свое дитя как захочет, однако… в Инисе не любили перемен.

– Я согласна. – Эда проколола шелк иглой. – Сильван – красивое имя, королева, но оно может навеять твоей дочери печаль. Лучше назвать ее именем одной из царственных предков.

Сабран как будто утомил спор. Она повернулась на бок, опустила щеку на подушку.

– Тогда Глориан.

Прекрасное имя! После смерти Глориан Защитницы его не носила ни одна принцесса.

Катриен с Розлайн одобрили.

– Ее королевское высочество принцесса Глориан, – провозгласила Катриен, подражая мажордому. – Сразу подошло. Как оно ободрит и вдохновит твоих подданных!

Розлайн солидно кивнула:

– Давно пора было возродить это великолепное имя.

Сабран смотрела в потолок как в бездонную пропасть.

Слухи за несколько дней просочились в столицу. На день рождения принцессы наметили праздники, а орден священнослужителей предсказал королеве Глориан Четвертой могущество, которое приведет Инис к золотому веку.

Эда смотрела на все это устало и отстраненно. Настоятельница скоро отзовет ее домой. Частью души она стремилась к сестрам, чтобы вместе с ними воздавать хвалу Матери. Другая часть только и думала, как бы остаться.

Ей надо было кое-что закончить до отъезда. Однажды вечером, когда все дамы были заняты, а Сабран отдыхала, Эда пробралась в Невидимую башню, где содержалась Трюд утт Зидюр.

Стражники бдили, но Эда и без сидена умела обходить запреты. Она добралась до верха башни, когда часы пробили одиннадцать.

Маркесса Зидюра, в одних посеревших нижних юбках, превратилась в тень былой красавицы. Ее кудри развились и отяжелели от грязи, кости скул грозили порвать кожу. От ее лодыжки к стене вилась цепь.

– Госпожа Дариан… – Взгляд ее остался острым по-прежнему. – Пришла поглумиться?

Она плакала, увидев убитого принца. Теперь, как видно, ее печаль поостыла.

– Вежливость не позволяет, – ответила Дариан, – а судить тебя может только рыцарь Справедливости.

– Ты не знаешь Святого, еретичка!

– Громко сказано, изменница. – Эда отметила взглядом промокшую от мочи солому. – По тебе не скажешь, что боишься.

– Чего мне бояться?

– Ты в ответе за смерть принца-консорта. Это государственная измена.

– Ты еще узнаешь, что ментские граждане здесь под особой защитой, – возразила Трюд. – Может быть, в Бригстаде княгиня поставит меня перед судом, но казнить не казнит. Я, что ни говори, еще так молода.

Губы у нее растрескались. Эда достала из-за лифа флягу, и Трюд, запрокинув голову, стала пить.

– Я пришла спросить, – сказала Эда, – чего ты хотела добиться?

Трюд проглотила эль.

– Сама знаешь. – Она утерла губы. – Я не стану повторять.

– Ты хотела, чтобы Сабран испугалась за свою жизнь. Хотела, чтобы она почувствовала: впереди слишком много сражений, чтобы воевать в одиночку. Вообразила, что это заставит ее искать помощи на Востоке, – проговорила Эда. – А душегубов в Аскалонский дворец тоже ты подсылала?

– Душегубов?

Ей, фрейлине, могли о том и не рассказывать.

– Кто-то и раньше пытался ее убить? – настаивала Трюд.

Эда кивнула.

– Ты знаешь, кто этот чашник, о котором говорила убийца?

– Нет. Я уже сказала Ночному Ястребу. – Трюд отвела взгляд. – Он говорит, что добудет из меня его имя, так или иначе.

Эда почувствовала, что верит в ее неведение. При всех своих недостатках девица, по всему видно, хотела спасти Инис.

– Безымянный восстанет, как восстали его слуги, – заговорила Трюд. – Ни королева в Инисе, ни солнце в небе не помешают ему восстать. – Эда заметила, что цепь до крови натерла ей лодыжку. – Ты колдунья. Еретичка. Ты веришь, что только дом Беретнет сковывает зверя?

Эда заткнула флягу пробкой и села.

– Я не колдунья, – сказала она. – Я маг. То, чем я владею, ты могла бы назвать магией.

– Магии не существует.

– Существует, – ответила Эда, – и зовется она «сиден». С ним я защитила Сабран от Фиридела. Быть может, это убедит тебя, что мы на одной стороне, хотя и расходимся в средствах. И хотя твое мракобесие и глупость убили принца.

– Я вовсе не желала ему смерти. Это был розыгрыш. Все испортили безголовые чужаки. – Трюд душераздирающе закашлялась. – А все же смерть принца Обрехта открыла путь к союзу с Востоком. Сабран теперь может выйти за восточного правителя – Вечного императора Двенадцати Озер, к примеру. Отдать ему руку и получить войско, которое перебьет всех змеев.

Эда зашлась смехом:

– Она скорее выпьет яд, чем разделит ложе со змеелюбом.

– Погоди, пока в Инисе покажется Безымянный. Тогда народ увидит, что дом Беретнет стоит на лжи. Кое-кто уже теперь так думает, – сказала Трюд. – Они видели высшего западника. Видят, как осмелел Искалин. Сигосо знает правду.

Эда снова поднесла фляжку к губам девушки.

– Ты многим рискнула ради этой… своей веры, – проговорила она, пока Трюд глотала. – Уверена, это не просто суеверие. Скажи мне, что заронило семя.

Трюд напряглась. Ушла в себя, так что Эде долго казалось: она не ответит.

– Я скажу тебе, – наконец ответила девушка, – только потому, что знаю: изменницу никто не станет слушать. Может, это и в тебя заронит семя. – Девушка охватила колени руками. – Ты из Румелабара. Наверняка слышала про знаменитую каменную скрижаль, открытую в его копях.

– Слышала, – сказала Эда. – Ею интересуются алхимики.

– Я о ней первый раз прочитала в библиотеке Никлайса Рооза, любимого друга моего деда. Когда его изгнали, большую часть книг он доверил мне. – Трюд откинулась назад. – Румелабарская скрижаль говорит о равновесии огня и звездного света. Никто еще не сумел ее истолковать. Алхимики и мудрецы думали, что речь о символическом равновесии между мирским и мистическим или между гневом и умеренностью, человеческим и божественным, – а я думаю, что эти слова надо понимать буквально.

– Ты думаешь, – повторила Эда. – Ты, стало быть, умнее алхимиков, которые веками ломали над ней головы?

– Может, и не умнее, – признала Трюд, – хотя история знает множество так называемых мудрецов, которые только запутывали дело. Нет, не умнее… зато решительнее.

– И на что же ты решилась?

– Я отправилась в Гултагу.

Этот город, лежавший когда-то в тени горы Ужаса, засыпало пеплом.

– Дед говорил нам, что собирается в Вилгастром, – продолжала Трюд, – но он скончался от драконьей чумы, которой заразился в Гултаге. Отец рассказал мне правду, когда мне исполнилось пятнадцать. Я сама поехала в Погребенный город. Чтобы узнать, что привлекло туда деда.

Все полагали, что прежний герцог Зидюрский умер от оспы. Родным наверняка приказали так говорить, чтобы не распространять паники.

– Гултагу никогда не раскапывали, но сквозь слой туфа можно пробиться к руинам, – сказала Трюд. – Некоторые древние надписи уцелели. Я нашла, что изучал мой дед.

– Ты отправилась в Гултагу, зная, что там обитает драконья чума? Ты сумасшедшая, детка.

– Потому меня и отослали в Инис. Учиться умеренности, но ты сама видишь, госпожа Дариан, ее рыцарь мне не покровительствует. – Трюд улыбнулась. – Мой рыцарь – Доблести.

Эда ждала.

– Среди моих предков была наместница Орисимы. Из ее дневников я узнала, что комета прошла над морем Солнечных Бликов точно в тот час, когда пали огнедышащие, положив конец Горю Веков. – Глаза у Трюд загорелись. – Мой дед немного знал древний язык Гултаги. Он перевел некоторые астрономические труды. Они открыли, что та комета, Косматая звезда, каждый раз вызывает своим появлением сильный звездопад.

– И о чем это говорит, скажи на милость?

– По-моему, тут есть связь с Румелабарской скрижалью. Я думаю, комета должна сдерживать подземный огонь, – сказала Трюд. – Со временем он разгорается, и тогда его остужает звездопад. Пока он не разгорелся слишком сильно.

– Сейчас он набирает силу. Где же твоя комета?

– В том-то и дело. Я верю, что в какой-то момент что-то нарушило цикл. Сейчас огонь разгорается слишком сильно и слишком скоро. Слишком быстро, так что комета не успеет его затушить.

– Ты веришь, – с досадой повторила Эда.

– Как иные верят в богов. Часто с меньшими основаниями, – напомнила Трюд. – В Горе Веков нам посчастливилось. Явление Косматой звезды совпало с восстанием драконьего воинства. Тогда она нас спасла – но, пока она вернется снова, человеческий род погибнет. – Трюд схватила Эду за руку, глаза ее сверкали. – Огонь разгорается – как в прошлый раз, когда в этом мире родился Безымянный. Он поглотит всех нас.

Ее лицо отвердело от уверенности в своих словах, она же заставила ее стиснуть челюсти.

– Вот, – торжествующе закончила Трюд, – почему я верю в его возвращение. И почему думаю, что дом Беретнет тут ни при чем.

Их взгляды надолго сомкнулись. Эда высвободила руку.

– Я хотела бы пожалеть тебя, девочка, – сказала она, – но сердце мое холодно. Ты выудила из вод истории несколько осколков и сложила из них картину, которая придает смысл гибели твоего предка, – но твоя вера не делает ее истиной.

– Это моя истина.

– Многим пришлось умереть за твою истину, госпожа Трюд. Надеюсь, – добавила Эда, – что ты сумеешь с ней жить.

Знобкий сквозняк влетел в бойницу. Трюд отвернулась от холода, стала растирать себе плечи.

– Ступай к королеве Сабран, Эда. Оставь меня с моей верой, а я оставлю тебя с твоей, – сказала она. – Скоро мы увидим, кто прав.

Возвращаясь в Королевскую башню, Эда искала в памяти точные слова скрижали Румелабара. Первые две строки улетучились, но остальное она вспомнила:

Загадка. Из тех бессмыслиц, над которыми от нечего делать бьются алхимики. Девица, заскучав от бездельной жизни, прицепила к словам собственные домыслы.

И все же они не шли у нее из головы. Что ни говори, огонь и вправду восходил из земли – через змеев и через апельсиновое дерево. Маги, съевшие его плод, становились сосудами для этого пламени.

Что, если южане прежних времен знали некую истину, затерявшуюся в истории?

Сомнение отбрасывало тень на ее мысли. Если в самом деле есть некая связь между деревом, кометой и Безымянным, в обители должны о ней знать. Но столько сведений затерялось в веках, столько записей погибло…

Эда отбросила эти мысли при входе в королевские покои. Она больше не хотела думать о девушке в башне.

Королева Иниса сидела на кровати в главной опочивальне, баюкая в руках чашку с миндальным молоком. Эда, сев у огня, чтобы расчесать волосы, ощутила взгляд Сабран как острие ножа.

– Ты встала на их сторону.

Эда застыла:

– Моя госпожа?

– Ты согласилась с Роз и Катри насчет имени.

Тому спору пошел не первый день. И все это время она лелеяла обиду.

– Я хотела, чтобы ребенку досталось что-то от отца, – сказала Сабран. – Может, и мрачное, но это место, где мы в последний раз были вместе. Где он узнал, что у него будет дочь. Где поклялся, что она станет самой любимой принцессой на свете.

Укол совести…

– Я хотела бы вас поддержать, – сказала Эда, – но, по-моему, госпожа Розлайн права: не стоит ломать традицию. Я и сейчас так думаю. – Она распутала прядь волос. – Простите меня, королева.

Сабран, вздохнув, похлопала рядом с собой по кровати:

– Иди сюда. Ночь холодная.

Эда, кивнув, встала. Аскалонский дворец держал тепло хуже Верескового. Она задула огонь, оставив только две свечи, и забралась под одеяла.

– Ты сама не своя. – Сабран всмотрелась в ее лицо. – Что тебя тревожит, Эда?

Девочка с набитой опасными мыслями головой.

– Ничего, кроме разговоров о вторжении, – ответила Эда. – Времена ненадежные.

– Времена измен. Сигосо изменил не только Святому, но и роду человеческому. – Сабран сжала чашку, словно горло врага. – Инис пережил Горе Веков, но едва-едва. Сгорали дотла целые деревни, пылали города. Население сократилось вдесятеро, и даже спустя много столетий я не могу собрать таких армий, как прежде. – У нее под скулами вздулись желваки. – Мне нельзя сейчас об этом думать. Я должна… родить Глориан. Пусть даже все три высших западника поведут свои войска на мое королевство, Безымянного с ними не будет.

Ее ночная рубашка задралась, обнажив живот, словно чтобы ребенку легче было дышать. На боках виднелись голубые жилки.

– Я молилась Деве, просила ее наполнить мое чрево. – Сабран перевела дыхание. – Из меня не будет хорошей королевы. И хорошей матери. Сегодня, в первый раз, я… я почти возненавидела ее.

– Деву?

– Что ты! Дева делает что до́лжно. – Одна бледная ладонь легла на холмик живота. – Я возненавидела… свое неродившееся дитя. Ни в чем не виноватое. – Голос у нее зазвенел. – Люди уже видят в ней будущую королеву, Эда. Говорят о ее красоте и величии. Я этого не ожидала. Все так внезапно. Едва она родится, я стану не нужна.

– Королева, – мягко возразила Эда, – это не так.

– Не так? – Сабран очертила ладонью свой живот. – Глориан быстро станет взрослой, и от меня рано или поздно станут ждать отречения в ее пользу. Когда мир сочтет меня старой.

– Не все королевы рода Беретнет отрекались. Трон ваш, пока вы его желаете.

– Слишком долго оставлять его за собой считалось жадностью. Даже Глориан Защитница отреклась, как ни любили ее в народе.

– Может быть, когда дочь станет взрослой, вы уже будете готовы отказаться от трона. Ради тихой жизни.

– Может быть. А может быть, и нет. Останусь ли я жить или умру в родах, меня отбросят. Как яичную скорлупу.

– Сабран…

Не успев понять, что делает, Эда коснулась ладонью ее щеки. Сабран взглянула на ее руку, замерла.

– Найдутся дураки и лизоблюды, – сказала Эда, – которые забудут тебя, чтобы пресмыкаться перед новорожденной. Пусть их. Увидь их такими, как есть. – Она не выпускала взгляда Сабран. – Говорю тебе, бояться – естественно, но не позволяй страхам одолеть тебя. Слишком многое от тебя зависит.

Кожа под ее ладонью была прохладной и мягкой, как лепесток. Теплое дыхание ласкало ей запястье.

– Будь рядом со мной, когда я буду рожать. И впредь, – попросила Сабран. – Ты должна остаться со мной навсегда, Эда Дариан.

Кассар вернется за ней через полгода…

– Я останусь с тобой, сколько можно будет, – ответила Эда.

Большего она обещать не могла.

Сабран, ответив на ее слова кивком и вздохом, придвинулась ближе, опустила голову ей на плечо. Эда не шевелилась, позволяя себе привыкнуть к ее близости, к очертаниям ее тела.

От кожи Сабран шел холодок. От волос веяло сладким ароматом мыльночашницы, округлость живота прилегала к бедру. Эда, предчувствуя, что во сне станет толкаться с младенцем, развернулась так, чтобы Сабран лежала к ней спиной и тела вписались друг в друга, как желудь в шапочку. Сабран, нашарив руку Эды, положила ее себе на живот. Эда повыше натянула на обеих одеяло. Вскоре королева крепко уснула.

Пальцы ее разжались, но и так Эда ощущала в их кончиках биение крови. Она представила, что сказала бы настоятельница, увидев их сейчас. Несомненно, облила бы презрением. Дело сестер обители – разить змеев, а она тут утешает опечаленную женщину по имени Беретнет.

Что-то в ней менялось. Открывало лепестки крошечное, как бутон розы, чувство.

Она и не думала никогда питать к этой женщине что-то иное, чем равнодушие. А теперь не сомневалась, что ей тяжело будет уйти от нее, когда вернется Кассар. Сабран, как никогда, нужен друг. Розлайн и Катриен станут заниматься только новорожденной. На много месяцев все их разговоры сведутся к ее одеяльцам, колыбелькам, кормилицам. Сабран трудно будет пережить это время. Сейчас она солнце для своего двора, а тогда уйдет в тень ребенка.

Эда уснула щекой в озере черных волос. А когда проснулась, Сабран рядом с ней не шевелилась.

В виске бил барабан. Сиден в ней дремал, но остались инстинкты.

Что-то было неладно.

Огонь в камине затух, свечи догорали. Эда встала, чтобы поправить фитили.

– Нет, – чуть слышно шепнула Сабран. – Кровь.

Судя по мучительно исказившемуся лицу, Сабран видела сон. И снилась ей, как видно, Лесная хозяйка.

Калайба была не из обычных магов. Из того немногого, что слышала о ней Эда, было ясно, что она обладала неизвестными в обители талантами, и в том числе – бессмертием. Может быть, умела и навевать сны. Но с какой стати Калайбе мучить инисскую королеву?

Эда подошла к ней, погладила по спине. Сабран была вся мокрая. Рубашка прилипла к коже, волосы к лицу. Со сжавшимся сердцем Эда пощупала ей лоб, ожидая лихорадочного жара, но кожа оказалась холодной как лед. С губ ее срывались бессвязные слова.

– Тсс. – Эда дотянулась до кубка с молоком и поднесла ей к губам. – Выпей, Сабран.

Та сделала глоток, забелив себе губы, и снова утонула в подушках, извиваясь, как схваченный за шкирку котенок. Как будто пыталась выбраться из кошмара. Эда села с ней рядом и гладила по влажным волосам, пока Сабран не затихла.

Может быть, оттого, что она была такой холодной, Эда сразу заметила, когда кожа ее разгорелась.

Что-то происходило.

Эду учили сохранять спокойствие. Когда Сабран улеглась смирно, она губкой стерла с нее пот и поправила одеяла так, что ночи было открыто только лицо. Поднять тревогу она не могла, не выдав своих талантов.

Оставалось только ждать.

Первым предупреждением для нее стали крики с наружных стен дворца. Эда мгновенно оказалась на ногах.

– Сабран, скорее! – Она обхватила королеву руками. – Сейчас же идем со мной.

Веки ее дрогнули и открылись.

– Эда? Что такое?

Эда подняла ее на ноги, помогла найти ночные туфли и халат.

– Сейчас же спускайся в винный погреб.

В двери повернулся ключ. Вошел капитан Кудель с арбалетом в руках.

– Королева, – неловко поклонился он, – приближается стая драконов с высшим западником во главе. Наши войска готовы, но мы должны сейчас же тебя вывести, пока они не проломили стену.

– Стая… – повторила Сабран.

– Да.

Эда видела, что Сабран колеблется. Эта женщина вышла навстречу Фириделу.

Прятаться было не в ее натуре.

– Ваше величество, – поторопил Кудель, – прошу вас. Ваша безопасность превыше всего.

Сабран кивнула:

– Хорошо.

Эда завернула ее в самое толстое одеяло. В дверях появилась Розлайн, огарок в ее руках освещал лицо.

– Сабран, – заговорила она, – поспеши. Надо спешить.

Бросив последний загадочный взгляд на Эду, Сабран позволила Куделю и поддерживающему ее за пояс Хиту увести себя. Эда, дождавшись, пока главная опочивальня опустеет, бросилась бегом.

У себя в комнате она переоделась, накинула плащ с капюшоном и схватила свой лук. Даже с этим оружием целить надо было точно. Редкое место на теле западника можно было пробить стрелой.

Стрелы были огромные. Взяв их, Эда защитила руку кожаным браслетом. Двенадцать лет прошло с тех пор, как она сражалась со змеем без помощи сидена, но из всех жителей этого города у нее больше других было надежды отогнать высшего западника.

Нужна была выгодная точка для стрельбы. С крыши Сердоликового дома, где жили многие из придворных, открывался хороший обзор.

Лестница для слуг на третьем этаже сходилась с главной лестницей Королевской башни. Эда слышала, как спускаются по ней рыцари-телохранители.

Она ускорила шаг. Витки лестницы быстро разматывались перед ней. Легконогая, невидимая для стражи, она пробежала по краю сада Солнечных Часов и, высоко подпрыгнув, ухватилась за глухой проем на северном фасаде Сердоликового дома. Каждое украшение на стене служило ей опорой.

Жестокий ветер трепал ей волосы. Эда каждую ночь со своего прибытия в Инис трудилась, поддерживая тело в той же силе, что в Лазии, но испытывать себя ей не приходилось много месяцев. К тому времени, как она подтянулась на крышу, у нее все болело.

Рыцари-телохранители с придворными дамами, выбежав из Королевской башни, сгрудились, защищая свою королеву и прикрывавшего ее собой Гюлса Хита. Все вместе они побежали через сад Солнечных Часов.

Когда процессия преодолела половину пути, Эда увидела то, что еще год назад было немыслимо.

К Аскалонскому дворцу, вопя, как вороны над мертвечиной, неслись виверны.

Таких она еще не видела. Не мутноглазые твари, отупевшие от долгого сна и высматривающие скотину. Это уже война! Мало того что этим вивернам хватило наглости объявиться в столице, так они еще собрались в стаю.

Эда выдохнула облачко пара. Высший западник еще не показался, но ветер донес гнусный смрад, наподобие испарений огненной горы. Эда вытянула из колчана стрелу.

Эти стрелы изобрела Мать. Достаточно длинные, чтобы пронзить любую драконью броню, они ковались из металла горы Ужаса и замерзали при малейшем прикосновении льда или снега.

Пальцы Эды погладили лук. Внутренний двор заполнился вонью извести, а под ее ногами таял снег.

Ритм крыльев она узнала на слух. Он звучал шагами гиганта.

От каждого взмаха содрогалась земля. Барабан неотступного горя. Смерть на крыльях ветра.

Высший западник разорвал ночь. Ростом почти как Фиридел, в белой, как кость, чешуе, он грохнулся рядом с часовой башней и сокрушительным ударом хвоста разметал по двору стражников. Другие бросились к нему с мечами и протазанами. Гигантский зверь, опустившись перед залом пиршеств, не давал Куделю и его рыцарям пробиться ко входу в погреба.

После явления Фиридела часть орудий на стенах замка поставили на катки, позволяющие разворачивать их и бить в упор. Теперь по пришельцу ударили каменными ядрами. Два попали ему в грудь, одно в бедро – с силой, которая переломала бы кости виверне, – но высшего западника нападение только распалило. Он хлестнул хвостом по стенам, снеся пытавшихся зарядить гарпунное орудие стражников. Их крики почти сразу смолкли.

Эда провела стрелой по снегу, придавая ей ледяную твердость, и наложила на тетиву. Йонду у нее на глазах одним метким выстрелом свалила виверну, но здесь был высший западник, а в ее руках теперь не хватало силы до конца натянуть тетиву. Она размякла за годы, когда не делала работы тяжелей вышивания. А без силы и без сидена надежды у нее было мало.

Эда перестала дышать. Она спустила тетиву, и стрела со звонким щелчком помчалась к змею. В последний момент тот сдвинулся, и стрела прошла у самого бока. Мельком Эда отметила, что Кудель в северо-западном уголке сада Солнечных Часов торопит свою подопечную в укрытие Мраморной галереи.

Уже нельзя было отступить к Королевской башне, не показав себя змею. Они попали в ловушку. Если Эда сумеет отвлечь змея, а они не промедлят, может быть, успеют проскользнуть мимо и прорваться к погребам.

Вторая стрела мигом оказалась в ее руках, легла на тетиву. На сей раз Эда нацелила ее в уязвимую часть морды. Стрела ударила в веко левого глаза.

Щель зрачка сузилась, и высший западник развернул к ней голову. Теперь его занимала только Эда.

Она заледенила третью стрелу.

Скорей же, Кудель!

– Змей, – заговорила она на селини, – я – Эдаз дю Зала ак-Нара, из дев Клеолинды. Во мне священное пламя. Оставь в покое этот город, или я увижу твое падение.

Рыцари-телохранители добрались до конца Мраморной галереи. Змей разглядывал Эду зелеными, как ивовый лист, глазами. Она впервые видела у дракона глаза такого цвета.

– Магичка, – ответил ей зверь на том же языке. – Твой огонь иссяк. Безымянный близко.

Его голос скрежетал по дворцу, как мельничный жернов. Эда не дрогнула.

– Спроси Фиридела, иссяк ли мой огонь, – отозвалась она.

Змей зашипел.

Обычно драконье племя легко удавалось отвлечь. Но не этого. Его взгляд метнулся к показавшимся из галереи рыцарям-телохранителям. Их выдал отблеск драконьего пламени на медных пластинах брони.

– Сабран.

Эда похолодела до костей. Змей произнес это имя мягко. Словно окликал знакомую.

Мягкости хватило ненадолго. Оскалив зубы, змей вскинул голову и заговорил на языке драконов. Виверны обрушили сверху огненный дождь, и рыцари-телохранители в ужасе раздались. Половина отступила в галерею, другая бросилась к залу пиршеств. Кудель был среди последних. Как и Маргрет. И бесстрашный рыцарь Гюлс Хит. Эда видела, как он, высоко подняв щит, поддерживает Сабран рукой с мечом. Та скорчилась, обхватив свой живот.

Змей разинул пасть. Мраморная галерея расплавилась в его огненном дыхании, сварив укрывшихся в ней рыцарей.

Эда спустила тетиву. Беспощадная стрела вспорола пространство между девой и змеем.

Она нашла свою цель.

Предсмертный вой оглушил ее. Эда била, как учила ее Йонду, в то место под крылом, где броня была тоньше всего. Кровь хлынула на чешую и запузырилась вокруг ледяного древка.

Один зеленый глаз прожег Эду. Она чувствовала, как впечатывается в этот глаз. В память зверя.

А потом… Взлетая, истекающий кровью, разъяренный, змей взмахнул шипастым хвостом – и преддверие Невидимой башни, уже ослабленное тяжестью Фиридела, рухнуло во двор. А с ним и украшавшие карниз статуи великих королев. Эда успела увидеть, как каменная глыба сбивает Гюлса Хита, и Сабран падает с его рук, а потом обоих скрыло облако пыли.

Тишина, словно мир затаил дыхание. Тишина звенела тайной, которой нельзя высказать вслух.

Эда тенью соскользнула с крыши и побежала, как не бегала никогда в жизни.

Сабран.

Она свернулась, как оброненное птицей перо, рядом с телом рыцаря. Глаза закрыты. Дышит. Едва дышит. Когда Эда подхватила королеву Иниса на руки, по ее рубашке, зажатой между бедрами, уже расплывалась темнота.

Каменная голова Глориан Защитницы смотрела, как ее правнучка истекает кровью.

35

Восток

Учитывая обстоятельства, первая его операция на борту «Погони» – флагмана флота Тигрового Глаза – прошла лучше, чем ожидал Никлайс. Рооза привели к лакустринцу, обожженному бахромчатой светящейся медузой, редко встречавшейся в этих водах. Бедняга вопил от боли, а нога у него выглядела так, словно с нее содрали кожу.

К счастью для Никлайса, Эйзару однажды рассказывал ему, как лечить ожог такой медузы. Никлайс собрал нужные ингредиенты, и, смотрите-ка, пират избавлен от боли, хоть и остался калекой на всю жизнь. В скором времени снова будет грабить и убивать.

Золотая императрица, получив известие, что сейкинцы для возвращения дракона выслали стражу Бурного Моря, приказала своему флоту рассыпаться в разные стороны. «Погоне» предстояло пройти по краю Бездны, выйти в море Инда и выгрузить запретный груз в беззаконном Кавонтае. Восточные драконы боялись Бездны и по возможности обходили ее.

Никлайс дрожал под дождем на выделенных ему для сна трех футах палубы. В полусне он пытался вспомнить, бывало ли ему когда-нибудь хуже, чем сейчас.

Вот так он теперь и будет жить. Лучше бы благодарил судьбу за свой домик на Орисиме. Он вдруг затосковал по просевшему камину с крючком для котелка, по белью, которое оставил проветриться на солнце, по темным стенам и плетеным циновкам. Все это было чужим, но хоть крыша над головой имелась.

Перед ним остановилась пара ног в сапогах. Никлайс свернулся клубком, ожидая нового пинка.

– Тут сам бог разрыдается. Ты бы видел себя сейчас!

Над ним, подбоченившись, стояла переводчица. В шали и перчатках, к бессильной зависти Никлайса. Облако черных волос с мраморными прожилками седины вилось у ее щек тугими кудряшками. Шелковая лента не позволяла им упасть на глаза.

– Вижу, ты еще не просолился, рыжий сморчок, – заметила женщина.

Никлайс захлопал глазами. Она безупречно говорила на его языке. Мало кто, кроме ментцев, владел ментским.

– Не знаю, полезет ли в тебя ужин, но решила все же принести. – Она, улыбаясь до ушей, вручила ему миску. – Золотая императрица велела передать, что ты отныне ее корабельный врач. Должен быть в любое время готов лечить ее моряков.

– Значит, с медузой это была проверка, – мрачно заключил он.

– Боюсь, что так. – Она, склонившись, поцеловала его в щеку. – Я Лая Йидаге. Добро пожаловать на «Погоню».

– Никлайс Рооз. Я хотел бы приветствовать тебя более достойно, милая госпожа. – Он скосился на еду в миске. Рис с кусочками розоватого мяса. – Святой! Это что, сырой угорь?

– Скажи спасибо, что не извивается. Последнему заложнику пришлось откусывать ему голову. Это, понятно, до того, как он сам лишился головы. – Лая втиснулась с ним рядом. – Вылечи еще несколько пиратов – и того гляди получишь вареного. И уголок для сна поуютнее этого.

– Ты же понимаешь, что я их, скорее, прикончу. У меня степень анатома, а врач я никакой.

– Советую и впредь это скрывать. – Она набросила на него полу плаща. – Вот так будет теплее.

– Спасибо. – Никлайс закутался и устало улыбнулся женщине. – Умоляю, помоги отвлечься от этой, скажем так, трапезы. Расскажи, как ты попала к ужасной императрице.

Пока он вылавливал чистые зернышки из перемешанного с кровью риса, она стала рассказывать.

Лая родилась в прекрасном городе Куменга, прославленном академиями, солнечным вином и теплыми водами. Она с детства рвалась познавать мир, и отец, сам исследователь, поддерживал ее интерес и обучил нескольким языкам.

– Он однажды уплыл на Восток, решившись стать первым за столетия южанином, ступившим на его берега, – сказала Лая. – Понятно, назад он не вернулся. Никто не возвращается. Много лет спустя я заплатила пиратам моря Карментум, чтоб доставили меня через Бездну, – хотела его отыскать.

По ее щекам стекал дождь.

– Нас обстрелял корабль этого флота. Всех, кроме меня, перебили, а я взмолилась о пощаде на лакустринском. Капитан удивился и отослал меня к Золотой императрице, а она оставила при себе переводчицей. Под угрозой меча.

– Давно ты ей служишь?

– Слишком давно, – вздохнула Лая.

– Должно быть, хотела бы вернуться на Юг?

– Конечно, – сказала она, – но я не такая дура, чтобы пытаться бежать. Я ничего не понимаю в навигации, рыжий сморчок, а Бездна широка.

Она говорила дело.

– Как ты считаешь, госпожа Йидаге…

– Лая.

– Лая. Как ты считаешь, Золотая императрица позволит мне спуститься к дракону в трюме?

Лая вздернула бровь:

– А это еще зачем, скажи на милость?

Никлайс колебался.

Надежнее было бы смолчать. Что ни говори, многие боялись алхимии или презирали ее – но ему подумалось, что Лаю, после стольких лет на пиратском корабле, запугать не так просто.

– Я алхимик, – тихо шепнул он. – Не из великих – в сущности, любитель, но в последние десять лет я работаю над эликсиром бессмертия.

Брови ее поползли еще выше.

– До сих пор я не добился успеха, в основном из-за недоступности необходимых ингредиентов. Зная, что змеи Востока живут много веков, я надеялся… изучить того, что сейчас внизу. До прибытия в Кавонтай.

– Пока его не распродали по частям, – кивнула Лая. – В другое время я бы посоветовала об этом и не заикаться.

– Но?..

– Но Золотая императрица горячо интересуется бессмертием. Твоя алхимия поднимет тебе цену в ее глазах. – Лая склонилась ближе к нему, так что облачка их дыхания слились в одно. – Этот корабль неспроста называется «Погоней», Никлайс. Слыхал про шелковичное дерево?

Никлайс наморщил лоб:

– Какое-то определенное дерево?

– Есть полузабытая восточная легенда. Скорее миф, чем история. – Лая откинулась на планшир. – Рассказывают, что много веков назад островом Комориду правила одна колдунья. К ней слетались белые вороны и черные голубки, потому что она была матерью для всех отверженных.

Эту сказку рассказывают от лица женщины, изгнанной народом Гинуры. Услышав о Комориду, где принимают всех, она решает любыми средствами добраться туда. В конце концов ей это удается, и она встречает сказочную колдунью, получившую силу от шелковичного дерева. Источника вечной жизни.

Тут сердце у него застучало как барабан.

– Легенда сохранилась, – продолжала Лая, – но никому и никогда не удавалось найти Комориду. Свиток с рассказом о нем веками хранился на Пуховом острове. Кто-то, выкрав его из священных архивов, отдал Золотой императрице… но скоро стало ясно, что текст не полон. Не хватает, как она думает, самой важной части.

Никлайса словно молнией обожгло.

«Тете он достался от человека, который вынес его с Востока и не хотел возвращать обратно».

– Да. Она получила его от тебя. – Лая улыбнулась при виде его ошеломленного лица. – Последний кусочек головоломки.

Головоломка… Загадка Яннарта.

В брюхе корабля раздался рокот. «Погоня» накренилась, толкнув Никлайса на Лаю.

– Это буря? – спросил он не своим, тонким голосом.

– Ш-ш-ш.

Новый звук прозвучал эхом прошлого. Лая, насупившись, встала. Никлайс, растерев онемевшие ноги, последовал ее примеру.

Золотая императрица стояла на юте.

Они подступили к порогу Бездны, которой страшились даже драконы, – к морю, где зеленые волны сменялись черными. И на поверхности воды не было даже ряби.

В этом невероятном море отражалась каждая звезда, каждое созвездие, каждая космическая складка и завиток. Словно небесный свод раздвоился, а их корабль призраком завис между мирами. Море обратилось в зеркало, чтобы небесам было куда посмотреться.

– Ты такое уже видела? – робко спросил Никлайс.

Лая покачала головой:

– Так не бывает.

Ни единая волна не разбивалась о борта. Корабли застыли, словно стояли на суше. Команда «Погони» встревоженно молчала, и Никлайс Рооз притих, завороженный видением двойной вселенной. Мир равновесия, о котором говорилось в Румелабарской скрижали.

«То, что внизу, до́лжно уравновесить тем, что наверху, и в этом точность вселенной».

Слова, не понятные никому из живущих. Слова, ради которых Трюд утт Зидюр, отпрыск Яннарта, послала своего любовника за море с тщетной мольбой о помощи.

С дальних кораблей флота донеслись разноязыкие крики. Никлайс отшатнулся от взметнувшихся над палубой горячих брызг, промочивших ему волосы. Минутного спокойствия как не бывало.

Вода у бортов пузырилась. Лая вцепилась ему в плечо. Она оттащила Никлайса к ближайшей мачте, ухватилась за канаты.

– Лая, – крикнул ей Никлайс, – что это?

– Не знаю. Держись!

Никлайс, задыхаясь, сморгнул с глаз соленую воду. И вскрикнул, когда вода вскипела ключом, заливая шлюпки и смывая пиратов с палуб. Их вопли затерялись в грохоте, который он поначалу принял за гром.

А потом с волной, вздыбившейся выше бортов «Погони», явился он. В раскаленной огненной чешуе. Никлайс, не веря своим глазам, уставился на хвост с грозными шипами, на крылья, способные перекрыть мостом реку Баген. В рокоте волн и вое ветра высший западник пронесся над флотом с победным криком.

– Повелитель, – взывал он. – Скоро. Скоро. Скоро.

36

Запад

Соловьи разучились петь. Эда лежала на краю приставной кровати, вслушиваясь в дыхание Сабран. Не один раз со дня явления змея она тонула в кошмарах из-за того, что случилось той ночью. Вот она несет Сабран к королевскому врачу. Вот страшный шип, который он извлек из ее живота. Хлынувшая волной кровь. Что-то, завернув в простыню, уносят прочь. Сабран замерла на кровати, как на погребальных носилках.

В окно главной опочивальни влетел ветерок. Эда перевернулась.

Она сама проследила, чтобы доктор Бурн с помощниками прокипятили все, чему предстояло коснуться Сабран, но этого оказалось мало. Началось воспаление. Раненую била лихорадка, много дней она провела на грани жизни и смерти – но еще боролась. Она боролась за жизнь, как Глориан Защитница.

В конце концов Сабран, срывая ногти, выползла на край могилы, истощенная душой и телом. Когда у нее начался жар, королевский врач заключил, что извлеченная из ее тела колючка прилетела от высшего западника. Боясь чумы, он послал за коллегой из Ментендона, разбиравшейся в драконьей анатомии. Та вынесла приговор, повторить который не поворачивался язык.

Королева Иниса избежала чумы, но ей больше никогда не родить живого ребенка.

В комнату снова ворвался сквозняк. Эда, поднявшись, затворила окно.

Полночное небо испещрили звезды. Под ними мерцал огоньками факелов Аскалон. Кто-то в городе не спал, молясь о защите от врага, прозванного в народе Белым Змеем.

Там не знали того, что ужасало герцогов Духа и дам опочивальни. Кроме королевского врача, самая опасная в мире тайна была доверена только им.

Род Беретнет прервется на Сабран Девятой.

Эда поправила свечной фитиль и зажгла свечу заново от угля в камине. После пришествия Белого Змея Сабран еще больше стала бояться темноты.

Собранные по всему миру отрывочные свидетельства прошлого сходились в том, что высших западников было всего пять. Их изображения сохранились в пещерах Ментендона и в бестиариях, созданных после Горя Веков.

Согласно этим свидетельствам, зеленых глаз не было ни у одного из пяти.

– Эда…

Она оглянулась через плечо. Увидела сквозь прозрачные занавеси силуэт привставшей на кровати Сабран.

– Королева?

– Открой окно.

Эда поставила свечу на каминную полку:

– Ты простудишься.

– Хоть я и бесплодна, – огрызнулась Сабран, – но, пока дышу, я твоя королева. Делай что велено.

– Ты еще не поправилась. Если погибнешь от простуды, главный секретарь снимет с меня голову.

– Проклятая упрямица! Если не будешь слушаться, твоя сучья голова достанется мне.

– Мне не жалко. Много ли с нее проку, после того как она распрощается с шеей?

Сабран развернулась к ней:

– Я тебя убью. – У нее на шее вздулись жилы. – Презираю вас всех, вороны крикливые. Все вы только и думаете, что́ бы у меня выклевать. Пенсионы, поместья, наследницу… – Голос у нее сорвался. – Будьте вы все прокляты. Лучше броситься с Алебастровой башни, чем глотать вашу жалость.

– Хватит! – прикрикнула Эда. – Ты не маленькая. Прекрати скулить.

– Открой окно.

– Встань и открой сама.

Сабран тихо, угрюмо рассмеялась:

– Я могла бы тебя сжечь за такую наглость.

– Если это поднимет тебя с постели, я стану плясать на костре.

Башенные часы отбили два удара. Сабран снова упала на подушки.

– Я должна была умереть в родах, – прошептала она. – Должна была дать жизнь Глориан. И отдать свою.

Ее груди еще много дней после потери сочились молоком, и живот сохранил округлость. Она стремилась к здоровью, а тело не желало, чтобы рана затянулась.

Эда зажгла еще две свечи. У нее грудь разрывалась от жалости к Сабран, но нельзя было потакать этим припадкам ненависти к себе. Потомки Беретнета страдали недугом, который в Инисе называли головной скорбью, – приступами тоски, у которой не всегда имелись явные корни. Карнелиан Пятую прозвали Печальной Голубкой, и при дворе шептались, что она утопилась в реке. Комб поручил дамам опочивальни проследить, чтобы Сабран не пошла той же дорогой.

Если бы подлететь мотыльком к окну камеры Совета… Кто-то из герцогов Духа наверняка требовал утаить правду. Подушечки под одеждой. Безродный младенец с черными волосами и нефритовыми глазами. Кто-то мог и одобрить эту мысль, но в целом для Совета невыносимо было склониться перед кем-то, кроме Беретнетов.

– Я была уверена… – Сабран зажала в кулаки свои волосы. – Я знаю, Святой меня любил. Я изгнала Фиридела. Почему он теперь от меня отвернулся?

Эду глодало чувство вины. Ее защита обернулась обманом.

– Королева, – сказала она, – ты не должна терять веру. Не годится терзать себя…

Ее прервал новый безрадостный смешок.

– Ты совсем как Роз. Мне вторая Роз не нужна. – Сабран крепче стиснула кулаки. – Скажешь, я должна думать о чем-нибудь светлом? Так говорит Роз. Ну, о чем мне подумать, Эда? О мертвом супруге, о бесплодном чреве, о том, что Безымянный неизбежно придет?

Эда заставила себя, встав на колени, заняться камином.

Сабран в эти дни говорила мало, но каждое ее слово отзывалось для кого-то обидой. Она бранила Розлайн за молчание. Она донимала приносивших ей еду фрейлин. Она довела до слез девочку-пажа, прогнав ее с глаз.

– Я стану последней из Беретнетов. Я погубила свой род. – Сабран комкала в кулаках простыни. – Это из-за меня. Я слишком долго оттягивала рождение ребенка. Пыталась обойтись без него.

Голос ее был тих, почти неслышен.

Эда подошла к королеве. Отодвинула занавесь и села на край ложа. Сабран полусидела, баюкая израненное лоно.

– Я только о себе думала. Я хотела… – Сабран потянула носом. – Я просила Никлайса Рооза изготовить для меня эликсир, который сохранил бы мне молодость, чтобы не пришлось рожать. А когда он не сумел, – шепнула она, – я изгнала его на Восток.

– Сабран…

– Я обратилась спиной к рыцарю Щедрости, который был так добр ко мне. Ничего не пожелала отдать в ответ.

– Прекрати, – твердо сказала Эда. – Ты несла тяжелую ношу, и несла ее стойко.

– Это божественное призвание. – Щеки Сабран блестели от слез. – Больше тысячи лет правления одного рода. Тридцать шесть женщин дома Беретнет вынашивали для Иниса дочерей. Почему я не сумела? – Она зажала живот ладонью. – Почему так вышло?

В ответ Эда бережно взяла ее за подбородок.

– Тут нет твоей вины, – сказала она. – Запомни, Сабран. Твоя совесть чиста.

Сабран отпрянула от прикосновения.

– Совет Добродетелей испытает все средства, но мой народ не так глуп, – заговорила она. – Правда выйдет наружу. Лишившись основания, Добродетели рухнут. Погибнет вера в Святого. Опустеют святилища.

Ее пророчество отдавало правдой. Эда и сама знала, каким смятением обернется падение Добродетелей. Отчасти потому ее сюда и прислали. Ради сохранения порядка.

Она не справилась.

– Мне нет места в небесном чертоге, – говорила Сабран. – Когда я лягу гнить в земле, все герцоги Духа, наследники Святого Союза, предъявят права на мой трон. – У нее вырвался безрадостный вздох-смешок. – Может быть, они даже не станут ждать моей смерти, чтобы затеять междоусобицу. Они верят, что в моих силах связать Безымянного, но теперь эта сила кончится с моей смертью.

– Значит, им выгодно тебя беречь, – попыталась утешить ее Эда. – Выиграть время на подготовку.

– Сберечь – возможно, но не оставить на троне. Кое-кто уже сейчас наверняка задается вопросом, не пора ли действовать. Выбрать нового правителя, пока не вернулся нам на погибель Фиридел. – Голос Сабран звучал гулко и пусто. – Они спросят себя, много ли правды в легенде, на которой стоит моя власть. Я и сама не знаю. – Ее ладонь снова скользнула к животу. – Я доказала, что есмь лишь плоть.

Эда покачала головой.

– Они заставят меня выбрать среди них преемника. И даже если я соглашусь, другие могут оспорить мой выбор, – говорила Сабран. – Знать страны встанет под знамена кто одного претендента, кто другого. Инис расколется. Когда он ослабеет, вернется драконье воинство. И за него встанет Искалин. – Она закрыла глаза. – Я не могу этого видеть, Эда. Не могу смотреть, как гибнет королевство.

Королева, конечно, с самого начала страшилась такого исхода.

– Она была такой… хрупкой, Глориан… – хрипло выдохнула Сабран. – Как жилки листа, когда зелень его покинула. – Она уставилась в пустоту. – Они не хотели мне показывать, но я видела.

Будь на месте Эды другая дама, стала бы уверять, что дитя теперь в небесном чертоге. Розлайн нарисовала бы картину счастливого черноволосого дитяти на руках Галиана Беретнета в зале Халгалланта.

Эда промолчала. Такая картина не уймет ее горя. Рано.

Она нащупала ледяную руку и стала греть ее в ладонях. Дрожащая на просторном ложе Сабран больше походила на потерявшегося ребенка, чем на королеву.

– Эда, в том сундуке лежит кошель с золотом. Ступай в город, на черный рынок. Там продают яд «вдовица».

Эда перестала дышать.

– Не будь дурой, – прошептала она.

– Ты смела назвать Беретнет дурой!

– Как же иначе, если ты говоришь как дура.

– Об этом, – сказала Сабран, – тебя просит не твоя королева, а кающаяся грешница.

Лицо у нее осунулось, подбородок задрожал.

– Я не могу жить, зная, что мой народ обречен гибели от Безымянного или во внутренних распрях. Мне уже не знать мира с собой. – Она снова взяла Эду за руку. – Я думала, ты поймешь. Думала, поможешь мне.

– Я понимаю лучше, чем ты думаешь. – Эда накрыла ладонью ее щеку, заглянула в глаза. – Ты не виновата. Пусть ты королева, но все же только человек.

Улыбка Сабран разорвала ей сердце.

– Это и значит – быть королевой, Эда, – сказала она. – Мое тело и государство – одно.

– Значит, нельзя убить тело ради государства. – Эда не отпускала ее взгляда. – Так что нет, Сабран Беретнет. Я не дам тебе яда. Ни теперь. Никогда.

Эти слова вырвались из уголка души, который она пыталась держать под замком. Который хотела бы вовсе отсечь.

Такого лица Эда еще не видела у Сабран. Пропала тоска, оставив настороженное, любопытное внимание. Эда различала каждую зеленую точку в ее глазах, каждую ресницу, пойманное в зрачки отражение свечи. Отблеск огня плясал на ее плечах. Когда Эда потянулась к нему пальцами, Сабран припала к ее руке.

– Эда, – сказала она, – побудь со мной.

Ее голос был почти не слышен, но Эда ощутила каждое слово всем телом. Их губы сблизились. Дыхание стало прерывистым. Эда не смела шевельнуться из страха разбить этот миг. Ее кожа сделалась нежной и жаждала прикосновений Сабран.

Сабран взяла ее лицо в ладони. В ее взгляде был вопрос и страх перед ответом.

Черные волосы коснулись ее ключицы, и тогда Эда вспомнила настоятельницу, апельсиновое дерево. Она задумалась, что сказал бы Кассар, узнав, как поет ее кровь о самозванке, молящейся пустой могиле Матери. Об отродье Галиана Обманщика. Сабран притянула ее ближе, и Эда поцеловала королеву Иниса, как целовала бы любовника.

Ее тело обратилось в стеклянную нить. В едва открывшийся миру цветок. Когда Сабран губами открыла ей губы, Эда задохнулась от остроты понимания, что этого она хотела много месяцев. Лежа рядом с Сабран. Выслушивая ее тайны. Пряча розу ей под подушку. Это открытие потрясло ее до глубины души, но и воспламенило тоже.

Они замерли. Губы, едва соприкоснувшись, медлили.

Сердце забилось, переполнившись. Поначалу она не смела дышать – даже легчайшее дыхание могло разделить их, – но вот Сабран обняла ее, надтреснутым голосом выговорила ее имя. Эда ощутила, что трепет сердца снова принадлежит ей. Мягкий и частый трепет бабочки.

Она заблудилась, и нашла себя, и блуждала где-то – все разом. Ее пальцы, ведомые инстинктом, запоминали карту кожи Сабран. Они проследили шрам вверх по бедру, нашли путь среди волосков, пробрались под разбухшие груди.

Сабран отодвинулась, чтобы видеть ее. Перед Эдой мелькнуло освещенное свечами лицо – гладкий лоб, темные, решительные глаза, – а потом они снова сблизились, и горячий, небывалый поцелуй создавал мир и рождал вспышки звезд на губах. Они превратились в соты, полные секретов, в сложный и хрупкий лабиринт. Эда задрожала, приветствуя ночь всей кожей.

Она ощутила, как волна мурашек прошла по телу Сабран. Рубашка соскользнула с ее плеч и ниже, задержалась на бедрах, позволив Эде провести пальцем по позвоночнику и обнять ладонями изгиб талии. Она целовала шею и кожу за ушком, а Сабран выдыхала ее имя, запрокинув голову. Открывшуюся впадинку под горлом заполнил молоком лунный свет.

Молчание главной опочивальни было бескрайним. Бескрайним, как ночь со всеми ее звездами. Эда слышала каждый шорох шелка, каждое касание руки на ткани или коже. Они страшились дышать, предчувствуя стук в дверь, звук ключа в замке, свет факелов, что обнажат их союз. От них разгорелся бы пожар скандала и неминуемо опалил бы обеих.

Но Эда звала огонь другом и готова была броситься в самый жар ради Сабран Беретнет, за одну только ночь с нею. Пусть себе приходят с мечами и факелами.

Пусть.

Потом они лежали в лучах кровавой луны. Королева Иниса впервые за четырнадцать лет уснула без свечи.

Эда смотрела на балдахин. Теперь она знала одно, и это одно вытеснило из головы все остальное.

Чего бы ни требовала обитель, она не сможет оставить Сабран.

Королева шевельнулась в глубоком сне, и Эда вдохнула ее запах. Мыльночашница и сирень, сплетенная с гвоздичным ароматом помады. Эда замечталась о побеге в Млечную лагуну – сказочное место, где ее никогда не отыщет ее имя.

Несбыточная мечта.

Главную опочивальню пронизал косой луч. Эда не сразу ощутила переплетенное с ней тело Сабран. Черное озеро волос на подушке. Кожа к коже, кожа к коже. Луч солнца еще не добрался до кровати, но уже согревал. Она ни о чем не жалела. Смятение было, и птичьи крылья в животе, но не было желания повернуть время вспять.

Потом в дверь постучали, и словно тень прошла по солнцу.

– Ваше величество?

– Катриен?

Сабран подняла голову. Взглянула сначала на Эду из-под тяжелых век, потом уже на дверь.

– Что там, Катри? – глухо со сна спросила она.

– Я хотела спросить, не примете ли вы с утра ванну. Ночь была такая холодная.

Девушка уже второй день пыталась выманить королеву из постели.

– Пусть нальют ванну, – сказала Сабран. – Эда постучит, когда я буду готова.

– Да, моя госпожа.

Шаги удалились. Сабран медленно повернулась к ней, и Эда наткнулась на ее сомневающийся взгляд. Теперь, при солнце, они оценивали друг друга будто при первой встрече.

– Эда, – тихо сказала Сабран, – ты не обязана и дальше со мной спать. – Она взяла ее за руку. – Долг дамы опочивальни не подразумевает того, что мы сделали ночью.

Эда подняла брови:

– Ты думаешь, я это по обязанности?

Сабран подтянула колени к груди, отвела глаза. Обиженная Эда вылезла из постели.

– Вы ошибаетесь, ваше величество.

Одернув ночную рубашку, она взяла с кресла стеганый халат:

– Вам пора вставать. Катри ждет.

Сабран смотрела в окно. Солнце осветило ее глаза бледной зеленью берилла.

– Королева едва ли в силах различить, что идет от почтения к ней, а что от души. – Сабран ловила ее взгляд. – Скажи мне правду, Эда: ты сама захотела быть со мной этой ночью или из чувства долга, из почтения к моему званию?

Ее волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Эда смягчилась.

– Глупая, – сказала она. – Меня никто бы не заставил – ни ты, ни другие. Разве я не всегда была честна с тобой?

На это Сабран улыбнулась.

– Даже слишком, – сказала она. – Ты одна такая.

Эда склонилась, чтобы поцеловать ее в лоб, но Сабран поймала ее лицо в ладони и прижалась к губам губами. Когда они наконец прервали поцелуй, Сабран улыбнулась настоящей улыбкой, редкой, как роза в пустыне.

– Идем. – Эда накинула ей на плечи халат. – Я бы хотела сегодня вывести тебя на солнышко.

В то утро придворная жизнь снова оживилась. Сабран вызвала к себе в личные покои герцогов Духа. Она хотела показать им, что, даже избитая телом и душой, королева еще вполне жива. Сабран распорядилась вербовкой новых солдат, наемников, увеличила награды изобретателям в надежде, что те создадут более мощное оружие. Когда вернутся высшие западники, Инис будет готов огрызнуться.

Насколько могла судить Эда, вопрос о преемнике герцоги пока не поднимали, но это было лишь делом времени. Совет не мог забыть обо всем, что сулило будущее: предстоящая война с Искалином, два высших западника, готовые пробудиться и объединить драконье воинство. Без наследника и надежды на него неизбежным было явление Безымянного.

Эда вернулась к своим обязанностям. Но ночи ее принадлежали Сабран. Их тайна плескалась в ней, как вино. Укрывшись за занавесками балдахина, они забывали обо всем.

Сабран в личных покоях играла на вёрджинеле. Она еще была слаба для других дел, и ей почти нечем было занять себя. Доктор Бурн утверждал, что ей по меньшей мере год нельзя охотиться.

Эда слушала. Рядом, поглощенные шитьем, молчали Розлайн и Катриен. Они вышивали королевские инициалы на салфетках, чтобы раздавать их по городу, воодушевляя народ.

– Королева.

Все обернулись на голос. В дверях стоял один из рыцарей-телохранителей, Марк Бирчен, в медных латах.

– Добрый вечер, рыцарь, – отозвалась Сабран.

– Герцогиня Доблести просит ее принять, королева. Государственные бумаги требуют вашей подписи.

– Конечно.

Сабран встала. При этом чуть не упала и ухватилась за вёрджинел.

– Королева, – бросился к ней рыцарь, но стоявшая рядом Эда уже поддержала Сабран.

Розлайн с Катриен подскочили к королеве.

– Сабран, ты нездорова? – Розлайн пощупала ей лоб. – Позволь, я приведу доктора Бурна.

– Спокойно. – Сабран, положив руку себе на пояс, перевела дыхание. – Дамы, оставьте меня одну – подписать бумаги для ее милости, но будьте готовы к одиннадцати вернуться и помочь мне раздеться.

Розлайн поджала губы.

– Я тогда и доктора Бурна приведу, – сказала она. – Пожалуйста, Сабран, позволь ему тебя осмотреть.

Сабран кивнула. Выходя, Эда оглянулась и встретилась с ней глазами. Она ощутила этот взгляд до самой глубины.

В обычные дни палата приемов бывала забита придворными, ожидавшими выхода Сабран для подачи прошений. Теперь, с тех пор как Сабран замкнулась в своих покоях, здесь было тихо. Розлайн отправилась навестить бабушку, а Катриен – ужинать со всем двором. Эда, которая не успела проголодаться и не знала, чем отвлечься от тревоги за Сабран, выбрала себе столик в королевской библиотеке.

В наползающей темноте она впервые за этот день задумалась, что ей делать.

Кассар должен знать правду. Если Сабран верно предсказала, что ждет Инис, Эде необходимо остаться и защитить ее, а объяснить это Кассару нужно при встрече. После долгих колебаний она зажгла свечу, обмакнула перо в чернила и стала писать:

Из Аскалона в королевстве Инис

через таможню Зидюра,

конец осени 1005 года о. э.

Ваше превосходительство,

Я очень давно не получала от Вас известий. Вы, конечно, заняты усердными трудами на службе короля Джантара и королевы Саимы. Скоро ли Вы снова посетите Инис?

Ваш преданный друг и покорнейшая подопечная,

Эда Дариан

Она адресовала письмо посланнику ак-Испаду. Любезное напоминание от воспитанницы.

Контора главного почтмейстера прилегала к библиотеке. Эда застала помещение пустым. Она опустила письмо в щель для неразобранных писем, добавив несколько монет на пересылку крылатой почтой. Если Комб не усмотрит в нем подозрительных слов, одна птица доставит письмо в Зидюр, другая – в почтовую контору Бригстада. Оттуда ее перешлют в Голубиный дворец и, наконец, с гонцом отправят через пустыню.

Кассар получит ее призыв в середине зимы. Настоятельница будет недовольна, но, когда узнает об опасности, поймет.

Из королевской библиотеки Эда вышла уже в темноте и в дверях столкнулась с Тарианом Куделем.

– Госпожа Дариан, – поклонился тот, – добрый вечер. Я надеялся застать тебя здесь.

– Капитан Кудель, – также наклонила голову Эда. – Как поживаешь?

– Недурно, – ответил он, но между бровями у него наметилась озабоченная морщинка. – Прости за беспокойство, Эда, но благородный Сейтон Комб просил проводить тебя к нему.

– Благородный Сейтон? – Сердце у нее зачастило. – Ее величество ждет меня к одиннадцати в королевские покои.

– Ее величество уже отошла ко сну. Так распорядился доктор Бурн. – Кудель послал ей горестный взгляд. – И… ну, боюсь, что это не просьба.

Разумеется. Ночной Ястреб не просит, а приказывает.

– Прекрасно, – вымучила улыбку Эда. – Веди.

37

Запад

Главный секретарь имел прекрасно устроенный кабинет этажом ниже палаты Совета. Некоторые называли его комнату «логовом», хотя она могла разочаровать своей обыденностью. Слабое подобие роскоши, к которой наверняка привык Комб в доме своих предков – замке Градлон.

В ведущем к кабинету коридоре выстроились люди Комба. Каждый носил брошь рыцаря Вежливости, дополненную крылышками – знаком, что они служат ее потомку.

– Госпожа Эда Дариан, ваша милость, – поклонился Кудель. – Дама опочивальни.

Эда низко присела в реверансе.

– Благодарю, капитан Тариан. – Комб что-то писал, сидя за столом. – Ты свободен.

Кудель закрыл за собой дверь. Комб, взглянув на Эду, снял очки.

Молчание длилось, пока не затрещали дрова в камине.

– Госпожа Дариан, – заговорил Комб, – я с сожалением уведомляю, что королева Сабран более не нуждается в ваших услугах дамы опочивальни. Ее мажордом официально отстраняет вас от высшего двора и отзывает связанные с должностью привилегии.

У нее мурашки пробежали по затылку.

– Ваша милость, – ответила Эда, – не знаю, чем я провинилась перед ее величеством.

Комб выдавил из себя улыбку.

– Полно, госпожа Дариан, – сказал он. – Я все вижу. И твой ум, и ненависть ко мне. Ты знаешь, почему здесь оказалась. – Не услышав ответа, он продолжал: – Нынче вечером я получил доклад. Что ты прошлой ночью в главной опочивальне была… неподобающе раздета. Как и ее величество.

У Эды похолодели ноги, но самообладания она не утратила.

– Чей доклад? – спросила она.

– У меня глаза повсюду. Даже в королевских покоях, – ответил Комб. – Один из рыцарей-телохранителей, при всей преданности ее величеству… отчитывается передо мной.

Эда закрыла глаза. Опьяненная Сабран, она забыла об осторожности.

– Скажи мне, Комб, – сказала она, – какое тебе теперь дело до ее ложа?

– Такое, что на ее ложе держится государство. Или не держится. Ее ложе, госпожа Дариан, одно отделяет Инис от хаоса.

Эда взглядом заставила его объясниться.

– Ее величество должна вступить в новый брак. Чтобы создалось впечатление, что она думает о зачатии наследницы для спасения Иниса, – продолжал Комб. – Это поможет ей купить еще несколько лет на троне. А потому она не может себе позволить любовниц из числа своих дам.

– Надо думать, ты и благородного Артелота так вызвал, – сказала Эда. – Глухой ночью, пока Сабран спит.

– Лично не вызывал. У меня, по счастью, хватает верных людей, которые действуют от моего лица. Тем не менее, – с усмешкой добавил Комб, – о моих ночных делах много говорят. Я знаю, как зовут меня при дворе.

– Имя тебе подходит.

По правую руку от него светились угли камина, оставляя в тени другую половину лица.

– Я за время службы главным секретарем избавил двор от нескольких человек. Моя предшественница платила тем, кого не желала видеть, но я не такой мот. Я предпочитаю использовать своих изгнанников. Они становятся моими лазутчиками, и, если добудут нужные мне сведения, я готов даже пригласить их обратно. При благоприятствующих всем нам обстоятельствах. – Комб прищелкнул подагрическими пальцами. – Так что каждая паутинка моей сети шепчет мне кое-что.

– Твоей паутине уже случалось лгать. Я телесно познала Сабран, – сказала Эда. – Но не Лот.

Она еще не кончила говорить, а в уме уже высчитывала, как будет выпутываться. Надо было известить Сабран.

– Благородный Артелот – иное дело, – отметил Комб. – Он был человек добродетельный. Близкий друг ее величества. Впервые мне было больно исполнить свое решение.

– Прости, но я не нахожу в себе сочувствия.

– О, сочувствия я не жду, госпожа. Мы, потаенные кинжалы королей – мастера дыбы, крысоловы, соглядатаи и палачи, – редко его встречаем.

– Но при всем при том, – напомнила Эда, – ты потомок рыцаря Вежливости. Странное сочетание.

– Нисколько. Мои тайные труды позволяют двору сохранять наружную вежливость. – Комб всмотрелся в ее лицо. – Я не кривил душой, говоря с тобой за танцем. Я был тебе другом. Я восхищен твоим умением подниматься вверх, не топча других, и тем, как ты держалась… но ты преступила черту, которой переступать нельзя. С ней – нельзя. – На миг он показался Эде почти печальным. – Мне жаль, что это так.

– Оторвешь меня от нее – она узнает. И найдет способ избавиться от тебя.

– Ради нее самой надеюсь, что ты ошибаешься, госпожа Дариан. Боюсь, ты не до конца понимаешь, насколько ненадежна ее власть с тех пор, как пропала надежда на наследника. – Комб взглянул ей в глаза. – Сейчас я нужен ей как никогда. Я ей верен, потому что ценю ее достоинства правительницы и ради наследия ее рода, но не все рыцари Духа готовы поддержать ее трон. После того как она стала негодной для главной обязанности королевы Беретнет.

Эда удержала невозмутимую маску на лице, но в груди у нее бил барабан войны.

– Кто?

– О, я могу предположить, кто выступит первым. И намерен в будущем оставаться ее щитом, – ответил Комб. – Ты, как ни печально, не входишь в мои расчеты. Ты им угрожаешь.

«Возможно, они даже не станут ждать моей смерти, чтобы затеять междоусобицу».

– Штарт, – повысив голос, позвал Комб. – Войди.

Дверь открылась, вошел один из его приближенных.

– Будь так добр, проводи госпожу Дариан до кареты.

– Да, ваша милость.

Слуга взял Эду за плечо. Едва он развернул ее к двери, Комб произнес:

– Постой, Штарт. Я передумал. – И с неподвижным лицом добавил: – Убей ее.

Эда окаменела. Подручный Комба без промедления ухватил ее за волосы и потянул, открывая горло клинку.

В ее руках полыхнуло жаром. Эда схватила державшую ее руку, и после короткой схватки, в которой переплелись их руки и ноги, слуга оказался на полу, крича от боли в вывихнутом плече.

– Вот как! – тихо сказал Комб.

Подручный тяжело дышал, держась за плечо. Эда взглянула на свои ладони. В ответ на угрозу наружу вырвались остатки ее сидена, глубоко скрытый запас.

– Не так давно дама Трюд распространяла слухи о твоем колдовстве. – Комб любовался свечением ее пальцев. – Я, разумеется, пропустил их мимо ушей. Ревность молодой фрейлины, не более того. Затем мне сообщили о твоем… на удивление искусном обращении с клинком при покушении.

– Я училась защищать королеву Сабран, – отозвалась Эда, сохраняя наружное спокойствие, хотя кровь билась у нее в жилах.

– Вижу, – фыркнул Комб. – Ты и есть тот ночной сторож.

Она выдала себя. Уже ничего не исправить.

– Я не верю в колдовство, госпожа Дариан. Возможно, в твоих руках плоды алхимии. Однако я уверен, что ты явилась сюда вовсе не из желания послужить королеве Сабран. Скорее, посланник ак-Испад оставил тебя шпионить. Тем больше у меня причин отослать тебя от двора.

Эда шагнула к нему. Ночной Ястреб не дрогнул, не шевельнулся.

– Я гадала, – тихо проговорила Эда, – не ты ли Чашник. Не ты ли подсылал к ней тех душегубов… чтобы страхом толкнуть на брак с Льевелином? Не потому ли ты хочешь избавиться от меня, ее защитницы? В конце концов, кто такой чашник, как не доверенный слуга государя, способный в любое время отравить вино?

Комб отвесил ей тяжелую улыбку.

– Как легко тебе возложить вину за все зло к моему порогу, – пробормотал он. – Чашник где-то близко, госпожа Дариан. В этом я не сомневаюсь. Но я – всего лишь Ночной Ястреб. – Он сел прямо. – Карета ждет тебя у дворцовых ворот.

– И куда она меня увезет?

– Туда, где я смогу не спускать с тебя глаз. Пока не увижу, как легли кости, – добавил он. – Тебе известен величайший секрет стран Добродетели. Сболтнув два слова, ты поставишь Инис на колени.

– И ты решил запереть меня, чтобы молчала. – Эда запнулась. – Или избавиться от меня еще надежнее?

У него дрогнул уголок губ.

– Ты делаешь мне больно. Вежливость не допускает убийств.

Он запрет ее где-нибудь, где не найдут ни Сабран, ни обитель. Нельзя садиться в эту карету, не то она никогда больше не увидит света дня.

На этот раз ее держала не одна пара рук. Когда Эду выводили, свет на ее пальцах уже угас.

Она не собиралась позволять Комбу посадить себя под замок. Или воткнуть кинжал в спину. У выхода из Алебастровой башни Эда, спрятав руки под плащом, распустила шнурки рукавов. Люди Комба вели ее к воротам.

Со стремительностью змеиного выпада она выдернула руки из рукавов платья. Схватить ее не успели: Эда перелетела через ближайшую стену в личный сад королевы. Вслед ей неслись удивленные восклицания.

Сердце колотилось о ребра. Над ней было открытое окно. Гладкие стены Королевской башни не позволяли к нему взобраться, но по стенам вился плющ, способный выдержать ее вес. Эда поставила ногу на узловатую лозу.

Ветер сдувал волосы ей в лицо. Лоза угрожающе поскрипывала. Тонкая ветка обломилась у нее под пальцами. В животе все оборвалось, но Эда успела найти другой зацеп и продолжала подъем. Наконец она проскользнула в окно и беззвучно встала на пол.

Выскочить в пустой коридор. Подняться к королевским покоям. У входа в темный зал приемов выстроились вооруженные люди в коротких черных плащах. На каждом плаще был вышит двойной кубок герцогини Справедливости.

– Я хочу видеть королеву, – задыхаясь, выговорила Эда. – Немедленно.

– Ее величество в постели, госпожа Дариан, и уже началась ночная вахта.

– Тогда даму Розлайн.

– Двери главной опочивальни заперты, – резко ответили ей, – и не откроются до утра.

– Я должна увидеть королеву! – в досаде воскликнула Эда. – По делу чрезвычайной важности.

Стражи переглянулись. Наконец один из них взял свечу и, не скрывая недовольства, ушел в темноту.

У Эды зашлось сердце. Она с трудом переводила дыхание. Едва ли она сама знала, что скажет Сабран. Лишь бы предупредить ее о делах Комба.

К ней вышла заспанная Розлайн, в ночном халате. Из ее прически выбилось несколько прядей.

– Эда, – сердито вопросила она, – что такое стряслось?

– Мне нужно видеть Сабран.

Розлайн, сжав зубы, отвела ее в сторону.

– У ее величества жар, – мрачно сказала она. – Доктор Бурн говорит, что отдых в постели ей поможет, но моя бабушка поставила дополнительную охрану до времени, когда она поправится. Я буду за ней ухаживать.

– Непременно передай ей. – Эда схватила даму за руку. – Розлайн, Комб отправляет меня в изгнание. Ты должна…

– Госпожа Дариан!

Розлайн вздрогнула. В конце коридора показались воины со знаком крылатой книги – их привели двое рыцарей-телохранителей.

– Хватайте ее! – выкрикнул Марк Бирчен. – Эда Дариан, ты арестована. Взять ее сейчас же!

Эда метнулась к ближайшей двери и вылетела на балкон.

– Эда! – с ужасом крикнула ей вслед Розлайн. – Рыцарь Марк, что это значит?

С балкона на балкон Эда добралась до другой открытой двери. Она вслепую неслась по коридорам, пока не ударилась в дверь королевской кухни, где в уголке жевала горчичный пирожок кухарка Таллис. Она ахнула при виде ворвавшейся в дверь Эды.

– Госпожа Дариан, – с ужасом забормотала девочка, – госпожа, я просто…

Эда прижала палец к губам.

– Таллис, – спросила она, – отсюда есть выход?

Кухарка тотчас кивнула. Она за руку провела Эду к скрытой за занавеской дверце.

– Вот, на лестницу для слуг, – зашептала она. – Ты совсем уходишь, госпожа?

– Пока да, – ответила Эда.

– Почему?

– Не могу рассказать, детка. – Эда заглянула ей в глаза. – Никому не говори, что меня видела. Дай честное слово благородной дамы, Таллис.

Таллис сглотнула слюну:

– Обещаю.

Шаги за дверью. Эда шмыгнула на лестницу, и Таллис задвинула за ней засов.

Эда поспешно сбежала вниз. Для бегства ей понадобится лошадь и другое платье. Раздобыть их можно было лишь у одного человека.

Маргрет Исток сидела у себя в одном халате. При виде Эды она ахнула:

– Что это… – Маргрет вскочила. – Эда?

Та закрыла дверь:

– Мег, некогда объяснять. Мне надо…

Она не успела договорить, как по двери ударил металл – кулак в латной перчатке.

– Благородная Маргрет. – Стук. – Маргрет, это Джоан Дол, рыцарь-телохранитель. – Опять стук. – У меня неотложное дело, моя госпожа. Открой дверь.

Маргрет подтолкнула Эду к разостланной кровати. Эда забилась под нее, укрывшись за подзором простыни. Она слышала шаги Маргрет по плитам пола.

– Прости, Джоан, я спала, – протяжно и сипло проговорила та. – Что-то случилось?

– Маргрет, главный секретарь приказал задержать госпожу Дариан. Ты ее не видела?

– Эду? – Маргрет, словно сраженная неожиданностью, опустилась на кровать. – Не может быть. На каком основании?

Она играла убедительно. Ошеломленное недоверие ясно слышалось в ее голосе.

– Я не вправе сказать большего. – По комнате прозвенели латные башмаки. – Если увидишь госпожу Дариан, немедленно поднимай тревогу.

– Будь уверена.

Рыцарь-телохранитель вышла. Дверь за ней закрылась. Маргрет, прежде чем вытащить Эду из-под кровати, задвинула засов и задернула занавесь.

– Эда, – зашептала она, – что за кашу ты заварила?

– Слишком близко сошлась с Сабран. Точно как Лот.

– Нет! – уставилась на нее Маргрет. – Ты же при этом дворе каждый шаг выверяла, Эда…

– Знаю. Прости. – Эда задула свечи и осторожно выглянула из-за занавесок. Двор был полон стражи и оруженосцев при мечах. – Мег, мне нужна помощь. Надо возвращаться в Эрсир, не то Комб меня убьет.

– Не посмеет.

– Ему нельзя выпускать меня живой из дворца. Раз он знает… – Эда в упор взглянула на подругу. – Ты услышишь обо мне кое-что, что заставит тебя во мне усомниться, но знай, что я люблю королеву. И уверена, что ей грозит большая опасность.

– От Чашника?

– И от собственного Совета. Думаю, герцоги Духа намерены выступить против нее, – сказала Эда. – И Комб замешан, я уверена. Позаботься о Сабран, Мег. Не оставляй ее одну.

Маргрет всмотрелась в ее лицо:

– Пока ты не вернешься?

Эда видела надежду в ее взгляде. Что бы она ни пообещала сейчас подруге, неизвестно, сумеет ли исполнить.

– Пока я не вернусь, – сказала она наконец.

Эти слова заметно ободрили Маргрет. Она с решительным видом направилась к своему шкафу и выложила на кровать шерстяной плащ, рубашку с оборками и дорожное платье.

– В твоем наряде далеко не убежишь, – сказала она. – Хорошо, что мы одного роста.

Эда сбросила верхнее платье и переоделась, благодаря Мать, пославшую ей Маргрет Исток. Застегнув ей плащ и подняв капюшон, Маргрет провела Эду к двери.

– Внизу висит портрет дамы Дорат Луг. За ним скрыта лестница к кордегардии. От нее кружным путем через личный сад доберешься до конюшни. Возьми Отважного.

Этот конь был ее гордостью и радостью души.

– Мег, – сказала Эда, сжимая ей руку, – узнают, что ты мне помогла.

– Ну и пусть. – Она сунула Эде в руку шелковый кошелек. – Вот. Хватит на проезд до Зидюра.

– Я не забуду твоей доброты, Маргрет.

Маргрет обняла ее так крепко, что Эда задохнулась.

– Понимаю, надежды мало, – глухо сказала она, – но если в пути встретишь Лота…

– Знаю.

– Я люблю тебя как сестру, Эда Дариан. Мы обязательно встретимся. – Мег крепко поцеловала ее в щеку. – Да будет с тобой Святой.

Эда в ответ погладила ее по плечу.

– Я не знаю Святого, – сказала она и договорила, глядя в изумленные глаза подруги, – но твое благословение принимаю, Мег.

Она вышла, быстро прошагала по коридорам, сбежала по лестнице и свернула за угол, при этом ей удалось не попасться на глаза стражникам. Отыскав портрет, Эда спустилась по скрытой за ним лесенке в проход, заканчивавшийся стеной с окном. В него она и протиснулась в темноту.

В королевских конюшнях было темно. Отважный – подарок отца на двадцатилетие Маргрет – был предметом зависти для всех наездников при дворе. Он на восемнадцать пядей поднимал голову над полом денника. Эда погладила рукой в перчатке его вычищенную до блеска гнедую шкуру с кровавым отливом.

Она заседлала фыркающего коня. По слухам, Отважный был самым быстрым из лошадей в дворцовой конюшне.

Эда поставила ногу в стремя, поднялась в седло и щелкнула поводьями. Отважный мигом развернулся в деннике и вылетел в открытую дверь. Эда охнуть не успела, как они очутились за воротами, и теперь уж ее было не поймать. Вслед им полетели стрелы. Отважный заржал, но Эда зашептала ему на селини, уговаривая бежать быстрей.

Когда лучники остались позади, Эда оглянулась на дворец, десять лет бывший ей и тюрьмой, и домом. Там она встретила Лота и Маргрет – нежданных друзей. Там в ней выросла любовь к семени Обманщика.

Стражники гнались за ней. Но они ловили призрака, потому что Эды Дариан больше не существовало на свете.

Она ехала по слякоти шесть дней и ночей, останавливаясь только покормить и напоить Отважного. Как бы ей ни хотелось спать, гостиницы были слишком опасны. Южанка сразу привлекла бы в них любопытные взгляды, к тому же ей надо было опередить глашатаев. Те, если Комб настоял на своем, уже разносили по стране известие о ее побеге.

Эда свернула с ведущей к побрежью Южной дороги, ехала по сельским проселкам и напрямик через поля. На четвертый день вновь пошел снег. Путь ее лежал по богатым землям Холмов, принадлежавшим хозяевам Медового Ручья и Сладкозвучного поместья, в городок Воронья Роща. Напоив Отважного и наполнив фляги, Эда под покровом темноты вернулась на большую дорогу.

Она пыталась думать о чем угодно, только не о Сабран, но даже самая быстрая скачка не могла отогнать опасных мыслей. Сейчас, больная, королева была беззащитна, как никогда.

Направляя мерина через поля, Эда проклинала свою глупость. Инисский двор размягчил ей душу.

О случившемся между ними нельзя было рассказать настоятельнице. Хорошо, если поймет хотя бы Кассар. Эда и сама себя плохо понимала. Знала только, что не может бросить Сабран на милость герцогов Духа.

Когда пробился первый свет, на горизонте уже темнело море. Кто не знал, подумал бы, что земля обрывается отвесно прямо в волны. На первый взгляд никому бы в голову не пришло, что между сушей и морем притулился город.

Сегодня его выдавал дым. Густой темный дым, клубами поднимавшийся в небо.

Эда долго смотрела туда. Это уже не дым из труб. Она подъехала к обрыву и сверху присмотрелась к крышам.

– Идем, Отважный, – пробормотала она, спешиваясь. И подвела его к первой ступени вниз.

В Гнездовье пришла беда. Мостовую заливала кровь. Маслянистый ветер пах горелой костью и опаленным мясом. Выжившие плакали над останками любимых или растерянно стояли на улицах. На Эду никто не обращал внимания.

Перед развалинами пекарни сидела черноволосая женщина.

– Эй, – обратилась к ней Эда. – Что здесь стряслось?

Женщина задрожала.

– Налетели ночью. Слуги высших западников, – зашептала она. – Их отогнали военными машинами, но прежде они успели… вот это. – Слеза скатилась ей на подбородок. – Года не пройдет, как жди нового Горя Веков.

– Пока слово за мной, не бывать этому, – прошептала Эда тихо, чтобы не услышала женщина.

Она по лестнице свела Отважного на берег. На песке лежали разбитые катапульты и мангонели. Здесь и там были разбросаны трупы: солдаты и змеи, и после смерти сцепившиеся в вечной битве. Кокатрисы и василиски уродливо корчились, языки свисали из клювов, а глаза им уже выклевали чайки. Эда пошла рядом со своим конем.

– Тише, – шептала она, утешая вздрагивающего мерина. – Тише, Отважный. Мертвые уснули на песке.

Судя по всему, драконье отродье, атаковавшее город, перебили артиллерией и мечом. Сабран скоро об этом доложат. Хорошо, что королева рассредоточила корабли по всем портам Иниса, не то ее флот сгорел бы целиком.

Эда подошла к воде. Ветер сдул с головы ее капюшон, остудил потный лоб. Гавань Гнездовья всегда была полна судов, но ни одно не избежало пожара. Даже уцелевшим требовалась починка до выхода в море. Не пострадала только одна гребная шлюпка.

– Заблудилась, а?

Эда не раздумывая выхватила нож и развернулась, готовясь к броску. Женщина подняла руки:

– Спокойно. – Ее лицо скрывала широкополая шляпа. – Спокойно.

– Ты кто, искалинка?

– Эстина Мелаго. С «Розы вечности». – Женщина вздернула бровь. – Ты малость опоздала к отплытию, а?

– Вижу. Это, как я понимаю, твоя лодка?

– Моя.

– Возьмешь меня? – Эда вложила нож в ножны. – Мне нужно в Зидюр.

Мелаго оглядела ее с головы до пят:

– Как тебя называть?

– Мег.

– Мег… – улыбнулась женщина, показывая, что не требует правды. – Судя по грязи на плаще, ты скакала не один день. И, судя по лицу, почти не спала.

– Поскачешь, когда за твоей головой охотится Ночной Ястреб.

Мелаго ухмыльнулась, показав щербину между зубами:

– Опять враг Ночного Ястреба. Пора ему брать нас на жалованье.

– Ты о чем?

– Да так… – Мелаго махнула рукой в открытое море. – Корабль там. Обычно я беру монету за безопасный проезд, но, когда в небе столько змеев, мы, пожалуй, должны быть добрее друг к другу.

– Сладкие речи для пиратки.

– Я пиратствую больше по необходимости, а не по желанию, Мег. – Мелаго смотрела на серые волны. – Лошадь придется оставить.

– Лошадь, – отрезала Эда, – будет со мной.

– Не вынуждай меня тебя бросить, Мег. Порт закрыт. – Увидев, как она гладит Отважного, Мелаго вздохнула, скрестив руки на груди. – Придется подвести корабль к берегу. Капитан потребует платы, не за тебя, так за него.

Эда бросила ей кошелек. На Юге инисские монеты будут ей ни к чему.

– Я не прошу милостыни, пиратка, – сказала она.

Путь до Ментендона был недолог. Эда легла на койку, пыталась уснуть. Когда это удавалось, ее донимали беспокойные сновидения о Сабран и безликом Чашнике. Когда не удавалось, она бродила по палубе, разглядывала хрусталики звезд над парусами, позволяя им успокоить душу.

Капитан, которого звали Гиан Харло, вышел из своей каюты покурить трубку. По слухам, этого человека любила королева-мать. Темные глаза, суровая складка губ, оспины на лбу и на щеках. Его словно вытесал из скалы морской ветер.

Их взгляды встретились, и Харло кивнул. Эда ответила ему.

С первым светом на пепельном горизонте показалась клякса Зидюра. Здесь провела детство Трюд, здесь она выносила свои опасные замыслы. И здесь звезды предсказали смерть Обрехта Льевелина.

Эстина Мелаго подошла к стоявшей на баке Эде.

– Осторожнее там, – посоветовала она. – До Эрсира скакать и скакать, а в этих горах водятся змеи.

– Змеев я не боюсь. – Эда кивнула ей. – Спасибо тебе, Мелаго. Прощай.

– Прощай, Мег. – Мелаго опустила поля шляпы и отвернулась. – Счастливо добраться.

Порт Зидюр, зажатый с запада морем, а с востока рекой Балрон, напоминал наконечник стрелы. Северную его часть рассекали каналы, над ними ровными рядами стояли изящные здания. Эда всего раз проезжала через город, направляясь с Кассаром в Инис. Дома здесь строились по ментской традиции, с циферблатами часов на фронтонах. Над центром города поднимались кружевные шпили портового святилища.

Теперь ей долго не видать святилищ.

Сев в седло, она направила Отважного мимо рынков и книжных лавок к соляному тракту, который приведет ее в столицу. Через несколько дней она будет в Бригстаде, а оттуда прямой путь в Эрсир – подальше от двора, который она так долго морочила. От Запада.

И от Сабран.

Засохли все лавровые деревья,

Грозя созвездьям, блещут метеоры…[2]

Уильям Шекспир

38

Восток

Каждое утро громогласно звонил гонг. Заслышав его, ученые Пухового острова сворачивали свои постели и тянулись к купальне. Омывшись, они шли к совместной трапезе, а потом, пока не проснулись старцы, проводили час в самопознании и размышлениях. Этот час дня она любила больше всего.

Она стояла на коленях перед образом великого Квирики. Вода стекала по стенам пещеры и падала в пруд. Только светильник отгораживал ее от темноты.

Эта статуя великого Древнего была не похожа на другие, перед которыми она молилась в Южном доме. Части его тела напоминали о некоторых обличьях, которые Квирики принимал при жизни: оленьи рога, птичьи когти, змеиный хвост.

Звон железной ноги по камню не сразу дошел до сознания Тани. Поднявшись, она увидела у входа в грот старца Вару.

– Ученая Тани, – поклонился он. – Прости, что прервал твои размышления.

Она ответила поклоном.

Почти все обитатели Крыльчатого дома считали старца Вару чудаком. Тощий, с темной дубленой кожей, с пучками морщин у глаз, он всегда находил для нее улыбку и доброе слово. Главной его обязанностью было хранение архивов и управление ими, но, когда надо, он занимался и лечением.

– Не окажешь ли мне честь зайти нынче утром ко мне в хранилище? – спросил он. – Кто-нибудь заменит тебя в обычных делах. И прошу тебя, – добавил он, – не спеши.

Тани засомневалась:

– Меня не допускают к архивам.

– Ну а сегодня допустят.

Он ушел, не дав ей ответить. Тани снова медленно опустилась на колени.

Только в этом гроте ей удавалось забыться. Скала за водопадом была, как сотами, изрыта пещерками, в которых находилось место для всех сейкинцев с этого конца острова.

Она погасила ароматическую палочку и поклонилась статуе. В ответ блеснули глаза из драгоценных камней.

На верхней ступени Тани встретил дневной свет. Небо было желтоватым, как небеленый шелк. Тани осторожно выбирала опору для босых ног.

Одинокий, скалистый Пуховый остров лежал далеко от всего на свете. Его каменные утесы и вечная шапка облаков грозили дерзнувшим приблизиться судам. На прибрежных камнях грелись змеи. Здесь обитали люди из всех восточных стран – и кости великого Квирики, который, согласно легенде, нашел покой на дне разделявшей остров расщелины. Рассказывали, что его кости и рождают окутывающий остров туман, потому что драконы даже после смерти притягивают к себе воду. Вот почему на Сейки так сыро.

Сейки…

Наветренный дом стоял на северном мысе Пера, а малый, Крыльчатый дом, где жила Тани, – высоко на склоне потухшего вулкана, среди леса. Сразу за ним начинались ледяные пещеры в потоках древней лавы. От скита к скиту приходилось добираться по шаткому мостику над Молчаливой расщелиной.

Других поселений на острове не было. Одни ученые посреди бескрайнего моря.

Дома-скиты складывали познания как головоломку. Каждый новый фрагмент нарастал на постижении предыдущих. В стенах Крыльчатого дома Тани прежде всего узнала, что есть огонь и вода. Огонь, стихия крылатых демонов, постоянно требует пищи. Он – стихия войны, алчности и мести: вечно голодный, ненасытный.

Воде для существования не нужен ни уголь, ни растопка. Она образуется повсюду. Она питает плоть и землю и ничего не просит взамен. Вот почему драконы Востока, повелители дождя, озер и морей, всегда торжествуют над огнедышащими. Они останутся и тогда, когда океан поглотит мир вместе с человеческим родом.

Зимородок выхватил из воды уклейку. В листве деревьев вздыхал холодный ветер. Скоро Осенний дракон задремлет, а Зимний проснется в двенадцатом озере.

Ступив на крытую дорожку, чтобы вернуться к скиту, Тани натянула на голову полотняный капюшон. Она, покидая Гинуру, коротко остригла волосы – ровно до ключиц. Тани Мидучи носила длинные волосы. Оставшийся от нее призрак их лишился.

Обычно она, закончив размышления, подметала пол, помогала в сборе лесных плодов, сметала листву с надгробий или кормила кур. На Пуховом острове не было слуг, ученые делили будничные обязанности между собой, причем большая часть доставалась молодым и сильным. Странно, что старец Вара пригласил ее в архив, где хранились важнейшие документы.

Попав на Пуховый остров, она много дней пролежала в своей комнате. Ни крошки не брала в рот и ни слова не говорила. В Гинуре у нее отобрали оружие, вот и приходилось рвать себя изнутри. У нее осталось одно желание: до последнего вздоха оплакивать свою мечту.

К подобию жизни вернул ее старец Вара. Он уговорил ослабевшую от голода Тани выбраться на солнышко. Вара показывал ей незнакомые цветы. На следующий день он сам приготовил ей еду, и она поела, чтобы его не огорчать.

Другие ученые прозвали ее Призраком Крыльчатого дома. Она ела, работала, читала, как все, но взгляд ее был устремлен в другой мир, в котором Суза была еще жива.

Сойдя с дорожки, она повернула к архиву. В него допускались только старцы. Тани уже подходила к крыльцу, когда Пуховый остров зарокотал. Затрясся. Она упала наземь, закрыла руками голову. Скит дребезжал от подземных толчков, и Тани тоже со свистом выдохнула сквозь зубы от резкой боли.

Узелок в боку кололо, как ножом. Боль была холодной – словно к коже приложили льдинку. Словно внутри что-то застыло. С каждой волной боли на глаза у нее наворачивались слезы.

Как видно, она лишилась чувств. Ее привел в себя тихий голос:

– Тани. – Сухая, как бумага, ладонь легла ей на плечо. – Ученая Тани, ты можешь ответить?

«Да», – хотела сказать она, но не сумела издать ни звука.

Землетрясение прекратилось. Но не боль. Старец Вара подхватил ее на костлявые руки. Стыдно, когда тебя носят на руках как ребенка, но боль отняла у нее все силы.

Вара отнес ее во дворик за архивом и посадил на каменную скамью у пруда с рыбками. На столе рядом стоял чугунный чайничек.

– Я хотел сегодня позвать тебя на прогулку по утесу, – сказал старец, – но вижу, тебе нужен отдых. В другой раз. – Он налил обоим чая. – У тебя что-то болит?

За ребра ей словно льда натолкали.

– Старая рана. Пустяки, старец Вара, – сипло ответила она. – Часто стали повторяться землетрясения.

– Да. Мир словно вздумал сменить облик, как драконы в старину.

Тани вспомнился разговор с великой Наиматун. Пока она пыталась выровнять дыхание, Вара подсел к ней.

– Землетрясения меня пугают, – признался он. – Когда я еще жил на Сейки, мы с матерью при подземных толчках забивались в свою хижину и рассказывали друг другу сказки, чтобы отогнать страх.

Тани попыталась улыбнуться:

– Не помню, было ли так у нас с матерью.

Под эти слова земля снова вздрогнула.

– Ну, – предложил Вара, – я мог бы что-нибудь рассказать тебе вместо матери. Поддержать традицию.

– Расскажи, конечно.

Он подал ей исходящую паром чашку. Тани молча взяла.

– Во времена Великой Скорби в империю Двенадцати Озер прилетел огнедышащий, который вырвал жемчужину из горла Весенней драканы, несущей цветение и ласковые дожди. Крылатые демоны без ума от сокровищ, а сокровища драгоценней драконьей жемчужины не бывает на свете. Весенняя дракана, хоть и страдала от тяжелой раны, запретила преследовать врага, боясь, что пострадают и другие, – но одна девочка решилась пуститься в погоню. Маленькая и проворная в свои двенадцать лет, она была так легка на ногу, что братья прозвали ее Девочка-тень.

Пока Весенняя дракана горевала по своей жемчужине, на землю спустилась небывалая зима. Мороз обжигал кожу, но Девочка-тень босиком дошла до гор, где копил груды сокровищ огнедышащий. Зверь был на охоте, и она пробралась в его пещеру, выкрала жемчужину Весенней драканы.

Ноша была тяжела. Жемчужины даже самых малых драконов вырастают иногда с человеческую голову.

Едва она коснулась жемчужины, вернулся огнедышащий. Он в гневе залязгал зубами на воровку, дерзнувшую проникнуть в его логово, – и вырвал у нее из бедра кусок мяса. Девочка нырнула в реку, и течение унесло ее от пещеры. Она спаслась и спасла жемчужину, но, когда выбралась из воды, некому было зашить ей рану, потому что народ при виде крови решил, будто она страдает красной болезнью, и разбежался.

Тани сквозь струйки пара следила за лицом старца:

– Что же с ней сталось?

– Она умерла у ног Весенней драканы. И когда снова распустились цветы, а солнце растопило снег, Весенняя дракана объявила, что река, по которой плыла Девочка-тень, будет носить ее имя – имя ребенка, вернувшего жемчужину ее души. Говорят, ее призрак и теперь скитается по тем берегам, оберегая путников.

Тани впервые слышала рассказ о такой отваге простого человека.

– Кое-кто находит эту историю грустной. Другие видят в ней прекрасный пример самоотверженности, – сказал Вара.

Новый толчок сотряс землю, и что-то внутри Тани отозвалось ему. Она не хотела показывать, что ей больно, но у Вары был острый глаз.

– Тани, – попросил он, – можно мне осмотреть твою старую рану?

Тани приподняла полу блузы, показав ему шрам. При дневном свете он выглядел еще заметнее.

– Можно? – попросил Вара.

Дождавшись ее кивка, тронул шрам пальцем и нахмурился:

– Под ним опухоль.

Она была твердой, как камешек.

– Мой учитель сказал, это у меня с детства, – объяснила Тани. – Еще до того, как я попала в дом учения.

– Значит, ты не спрашивала у врачей, нельзя ли тут помочь?

Она, мотнув головой, прикрыла шрам.

– Мне кажется, его надо вскрыть, – решительно заявил старец. – Позволь, я пошлю за сейкинским врачом, который нас лечит. Обычно такие наросты безобидны, но, бывает, иные выедают тело изнутри. Мы, дитя, не позволим тебе умереть напрасно, как Девочке-тени.

– Она умерла не напрасно, – глядя в пустоту, ответила Тани. – Ценой жизни она вернула радость дракону и тем спасла мир. Можно ли достойнее распорядиться жизнью?

39

Юг

Караван в сорок душ тянулся по пустыне. В слабых лучах закатного солнца блестел песок.

Эдаз ак-Нара со своего верблюда смотрела, как багровеет небо. Лицо у нее стало совсем темным от загара, обрезанные до плеч волосы были укрыты белой паржей.

Караван, к которому она пристала в Голубином дворце, направлялся в Бурлу – к граничившему с Румелабаром участку пустыни. Бурла принадлежала племенам нурамов. Путь каравана уже пересекался с их торговцами – те поделились припасами и предупредили, что змеи стали показываться за границами солончаков: им, конечно, придали смелости слухи о появлении на Востоке еще одного высшего западника.

Эда по пути в Рауку задержалась в погребенном городе. Колыбель змеиного племени, гора Ужаса и теперь была так же ужасна – обломком меча вонзалась в небо. Раз или два, прогуливаясь между разбитыми колоннами, Эда замечала у ее вершины мелькание крыльев. Виверны слетались к своему истоку.

Под горой лежали останки великой в старину Гултаги. То немногое, что осталось на поверхности, не позволяло угадать, какое чудо схоронил под собой пепел. Где-то под ним встретил свой конец искатель знаний Яннарт утт Зидюр.

Эда подумывала, не пойти ли по его следам в надежде больше узнать о Косматой звезде – комете, уравновесившей мир. Она поискала проходов под окаменевший пепел. Через много часов, уже готовая отступиться, увидела туннель, в который можно было пробраться ползком. Ход оказался забит обвалом.

В поисках ее было мало смысла. Она даже языка Гултаги не знала – но в ушах у Эды еще звучало пророчество Трюд.

Она надеялась, что возвращение на Юг вернет ее к жизни. И в самом деле, первые шаги по пустыне Беспокойных Грез показались ей возрождением. Надежно устроив Отважного в Хармуре, она одна пересекла пролегшие до Рауки пески. При виде знакомого города силы вернулись к ней, но их скоро выдули стегавшие Бурлу ветры.

Ее кожа забыла ласку пустыни. Сейчас Эда ничем не отличалась от других пропыленных путников, а воспоминания превратились в миражи. Еще немного – и она готова была забыть, что когда-то носила тонкие шелка и драгоценности при дворе западной королевы. Что была на свете Эда Дариан.

Мимо ее верблюда шмыгнул скорпион. Другие путники пели, чтобы скоротать время. Эда молча слушала. Она целую вечность не слышала песен на эрсирском.

До Румелабара было еще так далеко. Каравану еще много недель предстояло воевать с зимней Бурлой, где ночной холод был едва ли не опаснее солнца. Эда гадала, получил ли Кассар известие о ее изгнании из Иниса: она отправила письмо из Эрсира с посольскими депешами.

– Остановимся в нурамском стане, – прокричал караванщик. – Идет буря.

Известие передали от человека к человеку. Эда в досаде дернула повод. Ей некогда было пережидать пустынные бури.

– Эдаз.

Она развернулась на зов. С ней поравнялся другой верблюд. Рагаб, опытный гонец, вез на юг мешок с почтой.

– Песчаная буря, – устало проговорил он. – Кажется, этому пути не будет конца.

Эда была рада такому спутнику: Рагаб был кладезем увлекательных рассказов о путешествиях и, по его словам, чуть не сто раз пересекал пустыню. Он пережил нападение на деревню василиска, который убил его семью, а самого ослепил на один глаз и изранил все тело. Другие смотрели на гонца с жалостью.

Эду попутчики тоже жалели. Она слышала, как шептались, что она – блуждающий дух в теле женщины, не может прибиться ни к одному, ни к другому миру. Только Рагаб не сторонился ее.

– Я забыла, как сурова Бурла, – ответила ему Эда. – И как пустынна.

– Ты бывала здесь прежде?

– Дважды.

– Когда привыкнешь к ней, как я, научишься видеть красоту и в пустыне. Хотя из всех пустынь Эрсира, – добавил он, – для меня всегда останется лучшей пустыня Беспокойных Грез. Ребенком я любил сказку о том, как она получила свое имя.

– Очень грустная сказка.

– А по мне, красивая. О любви.

Эда сняла притороченную к седлу флягу.

– Давно я ее не слышала. – Она вытащила пробку. – Не расскажешь ли?

– Если хочешь, – согласился Рагаб. – До становища еще далеко.

Она угостила гонца из своей фляги, потом отпила сама. Рагаб откашлялся:

– Жил некогда король, любимый своим народом. Он правил из голубого хрустального дворца в Рауке. Была у него невеста, царевна-бабочка, и он любил ее больше всего на свете, но королева умерла молодой, и он жестоко страдал по ней. Править стали за него его визири, а сам он заперся в темницу своего горя среди презираемого им богатства. Ни драгоценности, ни деньги не могли вернуть ему потерянную любовь. И прозвали его Печальным королем.

Однажды ночью он впервые за год встал с постели, чтобы взглянуть на красную луну. Он выглянул из окна и не поверил глазам. В дворцовом саду стояла его царевна в том самом платье, в котором с ним венчалась, и звала его за собой в пески. Глаза ее смеялись, и в руках ее была роза, подаренная им при первой встрече. Король, решив, что ему это снится, вышел из дворца и ушел из города в пустыню – без воды и пищи, раздетый, босой. Он брел и брел, следуя за далекой тенью. Холод обвевал его кожу, жажда истощала силы, оборотни шли по его следам, но он твердил себе: «Это сон, это всего лишь сон». Он шел за любимой, желая догнать ее и всего одну ночь провести еще вместе, прежде чем проснуться в одинокой постели.

Эда помнила, как кончалась эта сказка. Ее пробрала дрожь.

– Конечно же, – продолжал Рагаб, – Печальный король вовсе не спал, а гнался за миражом. Его обманула пустыня. Он умер там, и пески занесли его кости. А пустыня получила с тех пор свое имя. – Он потрепал по шее фыркнувшего верблюда. – Любовь и страх творят с душой странные вещи. Они искажают разум. Они приносят сны, после которых мы просыпаемся в соленой влаге, задыхаясь, как перед смертью, – такие мы называем беспокойными грезами, и отогнать их может только запах розы.

Эда вся покрылась мурашками, вспомнив цветок, спрятанный под подушкой.

Караван достиг становища, когда край бури уже поднялся над горизонтом. Путников поспешно провели в большой шатер, где Эда вместе с Рагабом устроились на подушках, а гостеприимные нурамы обнесли всех мясом и хлебом. Пустили по кругу и кальян, от которого Эда отказалась. А вот Рагаб принял с удовольствием.

– Сегодня я буду спать крепко. – Он втянул благовонный дым. – Как пройдет буря, мы, по моему расчету, за три дня доберемся до оазиса, а оттуда еще день пути до Бурлы. Перед нами дальняя дорога.

Эда смотрела на луну.

– Долго ли длятся эти бури? – спросила она Рагаба.

Тот покачал головой:

– Трудно сказать. Бывает, считаные минуты или час, а бывает и дольше.

Эда разломила круглую лепешку, а нурамка поднесла обоим сладкий розовый чай. Даже пустыня обернулась против нее! У Эды пятки горели бросить караван и пуститься вскачь к Кассару – но она была не похожа на Печального короля. Страх не лишил ее рассудка. Она не так возгордилась, чтобы вообразить, будто сумеет пересечь Бурлу в одиночку.

Пока остальные слушали историю Хрустального вора из Драясты, Эда собралась спать. Она отряхнула с одежды песок и пожевала мягкую веточку, чтобы очистить зубы, а потом забралась в палатку и нашла себе место за занавеской.

Летом нурамы спали под звездами, но сейчас, в разгар зимы, укрывались в шатрах. Кочевники и их гости один за другим тянулись под кров и гасили масляные светильники.

Эда укрылась суконным одеялом. В темной палатке она мысленно перенеслась к Сабран и всем телом затосковала по ее прикосновениям. Потом Мать смилостивилась и погрузила ее в сон без сновидений.

Разбудил ее тяжелый удар.

Эда распахнула глаза. Палатка дрожала, но сквозь шум ветра она расслышала движение за стенкой. Уверенные шаги. Вытянув из тюка кинжал, Эда шагнула в темную пустыню.

Кругом бушевал песок. Эда закрыла рот паржей. Рассмотрев силуэт, она подняла кинжал, решив, что западный ветер принес с гор виверну, – но тут пришелец во всем своем величии вступил в круг света от догорающего костра.

Она улыбнулась.

Парспа была последней из известных людям хавизов. Эти белые, с бронзой на кончиках крыльев птицы вырастали не меньше виверн, в браке с которыми породили кокатрисов. Кассар, большой любитель птиц, нашел однажды яйцо и принес в обитель. Вылупившаяся из яйца Парспа только его и слушалась. Эда, собрав свое имущество, взобралась птице на спину, и скоро лагерь остался позади.

Восходящее солнце светило им в спину. Когда сквозь песок пробились солончаковые кедры, Эда поняла, что родина близко, а потом под ними разом открылась вся Лазия.

Ее страна была царством рыжих пустынь и скалистых пиков, тайных пещер и гремящих водопадов, золотых пляжей и пенного прибоя моря Халасса. Большая часть страны была засушливой, как в Эрсире, но протекали по Лазии и большие реки, вдоль которых земля зеленела. Глядя на каменистую равнину внизу, Эда чувствовала, как отступает наконец тоска по дому. Сколько бы стран она ни перевидала, эта всегда оставалась для нее самой прекрасной.

Парспа уже проносилась над руинами Юкалы. Сколько раз Эда с Йонду сбегали сюда в детстве в поисках старинных вещиц времен Матери.

Парспа свернула к Лазийской пуще. Этот огромный и древний лес питала река Минара. В лесу укрывалась обитель. К тому времени, как поднялось солнце, Парспа уже пролетала над деревьями, и по плотному балдахину крон скользила ее тень.

Наконец птица спустилась на одну из редких в лесу полян. Эда соскользнула с ее спины.

– Спасибо, друг мой, – сказала она на селини. – Отсюда я знаю дорогу.

Птица беззвучно взлетела.

Эда быстро шла по лесу, ощущая себя маленькой, как зеленый листок. Баньяны оплетали толстые стволы. Ее усталые ноги вспомнили бы дорогу, даже если бы разум ошибся. Устье пещеры было где-то здесь, защищенное скрытыми в гуще листвы мощными сторожками. Оно проведет в глубину горы, в лабиринт тайных ходов.

Шепот в крови. Эда обернулась. В озерце света стояла женщина с большим животом, вскоре ожидавшая ребенка.

– Найруй, – узнала Эда.

– Эдаз, – отозвалась женщина. – С возвращением!

Маслянистый свет лился в частые переплеты сводчатых окон, пробитых прямо в камне. Эда поняла, что лежит на низкой кровати, под головой шелковая подушка. Подошвы у нее горели после долгого пути.

Приглушенный рев заставил ее приподняться на постели. Тяжело дыша, она потянулась за мечом.

– Эдаз. – Мозолистые руки перехватили ее ладонь. – Тише, Эдаз.

Она уставилась в возникшее перед ней бородатое лицо. Темные глаза с приподнятыми, как у нее, уголками.

– Кассар, – зашептала она. – Кассар, это?..

– Да. – Он целовал ее руки. – Ты дома, милая.

Она уткнулась ему в грудь. Промочила ему рубаху влагой с ресниц.

– Ты прошла долгий путь. – Его ладонь погладила ее припорошенные песком волосы. – Если бы написала до отъезда из Аскалона, я бы раньше послал к тебе Парспу.

Эда ухватилась за его плечо.

– Не успела, Кассар, – сказала она. – Ты должен знать. Сабран в опасности, – думаю, герцоги Духа будут оспаривать у нее трон.

– Инисские дела нас больше не касаются. Скоро с тобой поговорит настоятельница.

Она снова уснула. Когда проснулась, небо светилось красным, как остывающие угли. В Лазии большую часть года было тепло, но вечерний ветер приносил прохладу. Поднявшись, Эда завернулась в парчовый халат и вышла на балкон. И увидела его.

Апельсиновое дерево.

Оно тянулось к небу из самого сердца Лазийской пущи – больше и прекраснее, чем ей помнилось. В ветвях и на траве белели цветы. Кругом раскинулась Долина Крови – здесь Мать поразила Безымянного. Эда перевела дух. Она дома.

Пещеры обители в эту долину не выходили. Только эти двенадцать солнечных комнат имели счастье смотреть на нее. Настоятельница оказала Эде честь, когда отвела ей одну из них для отдыха. Обычно эти комнаты оставляли для молитв и рожениц.

С высоты три тысячи локтей непрерывным потоком рушилась вода. Ее рев и слышала Эда. Саяти ак-Нара в насмешку над трусостью Обманщика назвала этот водопад «Слезы Галиана». Глубоко внизу воды Минары, пробившись через долину, питали корни дерева.

Взгляд Эды заблудился в лабиринте его ветвей. Здесь и там сияли среди листвы плоды. У Эды пересохло во рту. Никакой напиток не мог бы унять жажды, которая забилась в ней от их вида.

Вернувшись в комнату, она прижалась лбом к прохладному розоватому камню стены.

Дома!

От басовитого ворчания у нее приподнялись волоски на загривке. Обернувшись, Эда увидела в дверях взрослого ихневмона:

– Аралак?

– Эдаз. – Его густой голос скрежетал, будто камень о камень. – В последний раз я видел тебя щенком.

Ей не верилось, что он так вырос. А был когда-то крошечным, умещался у нее на коленях. Теперь, мощный и широкогрудый, он был на голову выше ее.

– И ты тоже. – Улыбка смягчила лицо Эды. – Ты весь день меня сторожил?

– Три дня.

Ее улыбка погасла.

– Три, – пробормотала она. – Я и не знала, как ослабела.

– Ты слишком долго прожила вдали от дерева.

Аралак, мягко ступая лапами, подошел к ней, ткнулся носом в ладонь. Эда хихикнула, когда шершавый язык облизал ей щеки. Вспомнился писклявый комочек меха – одни глаза да любопытный нос – и как он спотыкался о собственный длинный хвост.

Одна из сестер нашла осиротевшего детеныша в Эрсире и принесла в обитель, где поручила их с Йонду заботам. Они выкармливали его молоком и кусочками змеиного мяса.

– Тебе надо искупаться. – Аралак лизнул ей пальцы. – Пахнешь верблюдом.

Эда поцокала языком:

– Вот спасибо! Ты и сам, знаешь ли, основательно благоухаешь.

Прихватив стоявший у кровати светильник, Эда пошла за ним. Аралак провел ее по туннелям и вверх по ступеням. Они разминулись с двумя лазийцами – сыновьями Саяти, служившими сестрам. Оба почтительно кивнули Эде.

В купальне Аралак подтолкнул ее носом:

– Иди. А потом слуга отведет тебя к настоятельнице. – Золотистые глаза глянули на нее мрачно. – С ней ходи обережно, дочь Залы.

Он ушел, помахивая хвостом. Проводив его взглядом, Эда шагнула в освещенную свечами купальню.

Эта комната, как и солнечные, располагалась на открытой стороне обители. Ветерок сдувал с воды пар, и он тянулся нитями морского тумана. Поставив на пол светильник и сбросив одежду, Эда спустилась в бассейн. Каждый шаг в воду уносил песок, грязь и пот, возвращая телу гладкость и обновляя его.

Она оттерла кожу мылом из золы. Вымыла из волос весь песок и отдалась теплу, гнавшему из костей усталость.

«Ходи обережно…»

Ихневмон не стал бы пугать ее зря. Настоятельница захочет узнать, отчего она так старалась задержаться в Инисе.

«Останься со мной, Эда Дариан…»

– Сестра.

Она обернулась. В дверях стоял один из сыновей Саяти.

– Настоятельница приглашает тебя отужинать с ней, – сказал он. – Одежда для тебя готова.

– Спасибо.

Вернувшись к себе, она неспешно оделась. Одежда – не форменная – соответствовала ее новому рангу претендентки. Оставив обитель послушницей, Эда выполнила задание обители и могла претендовать теперь на звание красной девы. Достойна ли она этой чести, могла решить только настоятельница.

Начала она с пелерины из морского шелка – сверкавшая золотом ткань накрыла ее до пупка. За ней последовала белая вышитая юбка. Стеклянный браслет украсил руку – руку меча, на шее повисли деревянные бусы. Влажные волосы она оставила свободными.

Новая настоятельница не видела ее с семнадцати лет. Наливая себе вина для храбрости, Эда наткнулась взглядом на свое отражение в плоскости столового ножа.

Полные губы. Глаза цвета дубового меда, над ними низкие прямые брови. Нос тонкий в переносице, расширяется к кончику. Все это было ей знакомо. Но Эда только сейчас заметила, как изменила ее зрелость. Яснее обозначились скулы, сошла детская пухлость. Появилась в ней и жесткость от того голода, что знаком только воительницам обители.

Такой она всегда мечтала вырасти. Словно вытесанной из камня.

– Ты готова, сестра?

Посланный вернулся. Эда оправила платье.

– Да, – сказала она. – Веди меня к ней.

Основав обитель Апельсинового Дерева, Клеолинда Онйеню отказалась от жизни принцессы и вместе со своими девами укрылась в Долине Крови. Свое пристанище они назвали в пику Галиану. Как раз в то время его рыцари на Инисских островах приносили обеты заложить святые обители. И в Юкале Галиан намеревался основать первую на Юге обитель.

– Я заложу обитель иного рода, – сказала Клеолинда, – и ее сада не осквернит ни один лживый рыцарь.

Мать сама стала первой настоятельницей. Ее сменила Саяти ак-Нара, от которой числили свой род многие братья и сестры обители, в том числе и Эда. Со смертью каждой настоятельницы красные девы выбирали новую.

Настоятельница сидела за столом с Кассаром. При виде Эды поднялась, взяла ее за руки:

– Милая дочь. – Она поцеловала Эду в щеку. – С возвращением в Лазию!

Эда ответила на поцелуй:

– Да не угаснет в тебе пламя Матери, настоятельница.

– И в тебе.

Светло-карие глаза вобрали ее в себя, отметили перемены, после чего старшая вернулась на свое место.

Мита Йеданья, в недавнем прошлом мунгуна – признанная наследница, была, должно быть, на пятом десятке. Фигурой она напоминала двуручный меч – была широка в плечах и долговяза. У нее, как у Эды, в предках числились и лазийцы, и эрсирцы и кожа была цвета обласканного волной песка. Черные волосы, уже с проблесками серебра, заколоты деревянной шпилькой.

Со своего насеста приветственно закурлыкал Сарсун. Кассар уже наполовину разобрался с ягнятиной в бульоне из йогуша. Он оторвался от еды, чтобы улыбнуться Эде. Та села с ним рядом, и сын Саяти поставил перед ней миску вареных земляных орехов.

По всему столу красовались блюда с кушаньями. Белый сыр, медовые галеты, пальмовые плоды и абрикосы, горячие лепешки с нутом, рис с луком и мелкими помидорами, вяленная на солнце рыба, отварные моллюски, полоски красных бананов с пряностями. Эда без малого десять лет скучала по таким лакомствам.

– Нас покидала девочка, а вернулась женщина, – заговорила настоятельница, пока сын Саяти наполнял Эде тарелку до краев. – Не хочу тебя торопить, но нам нужно знать, при каких обстоятельствах ты оставила Инис. Кассар говорил об изгнании.

– Я бежала, спасаясь от ареста.

– Что случилось, дочь?

Эда налила себе из кувшина с финиковым вином, выигрывая минуту на размышление.

Она начала с Трюд утт Зидюр и ее связи с оруженосцем. Рассказала о заморском путешествии Триама Сульярда. Напомнила о Румелабарской скрижали и изложила теорию, выведенную из нее Трюд. Теорию космического равновесия – между огнем и звездами.

– Возможно, это не пустое, настоятельница, – задумчиво вставил Кассар. – В самом деле, бывают времена изобильные, когда дерево дает вдоволь плодов – как теперь, – и времена, когда оно приносит меньше. Мы помним два таких скудных времени. Одно выпало сразу после Горя Веков. Теория космического равновесия могла бы это объяснить.

Настоятельница, как видно, задумалась, но мыслей своих вслух не высказала.

– Продолжай, Эдаз, – произнесла она.

Эда послушалась. Рассказала им о бракосочетании, об убийце и о ребенке, которому не суждено было родиться. О герцогах Духа и о намеках Комба относительно их интриг против Сабран.

Кое о чем она, разумеется, умолчала.

– Теперь, раз она не сможет зачать, законность ее правления под угрозой. Во дворце есть по меньшей мере один человек – этот Чашник, – который добивается ее смерти или хочет запугать, – закончила Эда. – Если мы не пошлем туда еще сестер, я уверена: герцоги Духа выступят против ее власти. Они знают ее тайну, а значит, держат ее в руках. Могут шантажировать. Или просто сместить.

– Гражданская война… – Настоятельница поджала губы. – Я предупреждала прежнюю настоятельницу, что рано или поздно это случится, но она не хотела слушать. – Мита отрезала себе ломтик душистой дыни. – Мы не станем больше вмешиваться в дела Иниса.

Эда подумала, что ослышалась:

– Настоятельница, смею ли спросить, как это понимать?

– Именно так, как я сказала. Обитель больше не станет заниматься Инисом.

Ошеломленная Эда оглянулась на Кассара, но тот вдруг с головой ушел в трапезу.

– Настоятельница… – Она с трудом овладела голосом. – Ты что же, хочешь оставить страны Добродетели на произвол судьбы?

Ответа не было.

– Слух, что Сабран не способна выносить дочь, обернется не только распрями в Инисе, но и опасным расколом в вере этих стран. За разных герцогов Духа выступят разные партии. На трон могут посягнуть даже ярлы провинций. Певцы рока хлынут в города. А Фиридел, воспользовавшись общим смятением, возьмет власть.

Настоятельница окунула пальцы в блюдо с водой, смыла кровь дыни.

– Эдаз, – заговорила она, – обитель Апельсинового Дерева – передовой отряд в войне со змеями. Так было тысячу лет. – Мита заглянула Эде в глаза. – Мы существуем не для того, чтобы поддерживать рушащиеся троны. Или участвовать в чужеземных войнах. Мы не политики, не телохранители и не наемники. Мы – сосуды святого пламени.

Эда ждала продолжения.

– Кассар верно сказал: в обители сохранились записи о скудных временах. Если наши ученые не ошибаются, такое время скоро наступит опять. И по всей вероятности, в это время нам придется столкнуться с драконьим воинством. Если не с самим Безымянным, – продолжала настоятельница. – Мы должны быть готовы к жесточайшей со времен Горя Веков битве. А значит, сосредоточить все силы на Юге, сохранить все, что возможно. Мы обязаны выстоять бурю.

– Конечно, но ведь…

– Поэтому, – оборвала ее настоятельница, – я не отправлю ни одной сестры в горнило гражданской войны среди стран Добродетели ради спасения королевы, уже потерявшей корону. Я не подвергну их опасности быть казненными за ересь. Их, чье дело – охотиться за высшими западниками. И поддерживать наших старых друзей – правителей Юга.

– Настоятельница, – с досадой возразила Эда, – разве цель обители – не защита всего человечества?

– Через победу над злом, которое несут миру драконы.

– Чтобы победить это зло, мир должен сохранить устойчивость. Обитель – передний край борьбы со змеями, но в одиночку нам не победить, – настойчиво напомнила Эда. – У Добродетелей большая военная и морская сила. Чтобы те страны не рассыпались, не уничтожили себя изнутри, есть один путь – сохранить Сабран Беретнет жизнь и трон…

– Довольно!

Эда умолкла. Повисшая в комнате тишина продолжалась, казалось, не один час.

– У тебя сильная воля, Эдаз. Как у Залы, – уже мягче заговорила настоятельница. – Я уважаю решение покойной настоятельницы поместить тебя в Инис. Она верила, что это угодно Матери… но я думаю иначе. Сейчас пришло время готовиться. Время заботиться о своем и собирать силы для войны. – Она покачала головой. – Не желаю видеть, как ты снова твердишь мерзкие аскалонские молитвы.

– Значит, все было зря. Я годами перестилала простыни, – жестко проговорила Эда, – и все зря.

От взгляда настоятельницы у нее похолодело сердце. Кассар откашлялся:

– Еще вина, настоятельница?

Та в ответ коротко кивнула, и он налил вина.

– Это было не зря. – Настоятельница остановила Кассара, когда чаша наполнилась почти до краев. – Моя предшественница допускала, что претензии Беретнетов не лживы и что их королев стоит оберегать, – но независимо от того, верно ли это, ты сама сказала, что Сабран – последняя в их роду. Добродетели падут, сейчас или в скором будущем, как только станет известно, что она бесплодна.

– А обитель даже не попытается смягчить падение? – Эда все еще не могла этого проглотить. – По-твоему, мы должны сидеть сложа руки, когда полмира скатывается в хаос?

– Не нам менять естественный ход истории. – Настоятельница подняла чашу. – Сейчас мы должны обратиться на Юг, Эдаз. К нашей цели.

Эда окаменела.

Она думала о Лоте и Маргрет, о невинных детях, таких как Таллис, о Сабран – одинокой, покинутой в своей башне. Все пропало.

Прежняя настоятельница не допустила бы такого равнодушия. Та верила, что Мать задумывала обитель для защиты и поддержки людей во всех краях света.

– Фиридел уже восстал, – обратилась настоятельница к сцепившей зубы Эде. – Видели и его родичей, Гелвезу и Камота: первую – на Востоке, второго – здесь, на Юге. Ты поведала нам о белом змее, – надо полагать, это новая сила, но в союзе с теми. Мы, чтобы затушить огонь драконьего воинства, должны управиться со всеми четырьмя.

Кассар покивал.

– Где на Юге видели Камота? – спросила Эда, переждав первые рвавшиеся с языка слова.

– Последний раз – у Врат Унгулуса.

Настоятельница промокнула салфеткой уголки губ. Сын Саяти забрал у нее тарелку.

– Эдаз, – сказала она, – ты выполнила важное для обители задание. Пора тебе, дочь, принять плащ красной девы. Не сомневаюсь, ты будешь одной из лучших воительниц.

Мита Йеданья во всем была резка и прямолинейна. Исполнение заветной мечты она подала Эде как яблоко на тарелочке. Все годы в Инисе только и вели ее к этому плащу. Но уж слишком нарочито было выбрано время – и это царапнуло Эду. Настоятельница нашла, чем ее утихомирить. Будто сунула ребенку погремушку.

– Спасибо, – сказала Эда. – Это честь для меня.

Они с Кассаром молча занялись едой. Эда отхлебнула темного вина.

– Настоятельница, – наконец заговорила она, – не могу не спросить, что с Йонду? Она так и не вернулась в Лазию?

Настоятельница отвела взгляд, мрачно поджала губы, а Кассар покачал головой:

– Нет, милая. – Он накрыл ладонью ее руку. – Йонду теперь с Матерью.

Что-то умерло в душе у Эды. Она была уверена, уверена, что Йонду сумеет вернуться в обитель. Твердая, неукротимая, бесстрашная Йонду. Наставница, сестра, верная подруга.

– Ты точно знаешь? – тихо спросила она.

– Да.

Под ложечкой расцвела резкая боль. Эда закрыла глаза, вообразила эту боль огнем свечи и задула его.

Потом. Она позволит горю разгореться, когда окажется в своей комнате, – а здесь ему нечем дышать.

– Она погибла недаром, – продолжал Кассар. – Она искала меч Галиана Обманщика. В Инисе она не нашла Аскалона, зато нашла другое.

Сарсун стукнул когтем по жердочке насеста. Эда, оглушенная известием, тупо уставилась на стоявший рядом с ним предмет.

На шкатулку.

– Мы не знаем, как она открывается, – сказал, вставая, Кассар. – Загадка не допускает нас к ее секретам.

Эда медленно подошла и провела пальцем по значкам на крышке. Простой глаз видел в них обычное украшение, она же узнала селини – древний язык Юга. Вычурные буквы переплетались, затрудняя чтение.

– Вы, конечно, все ножи в обители перепробовали? – спросила Эда.

– Конечно.

– Тогда, может, речь идет об Аскалоне.

– Клинок Аскалона, согласно легенде, был серебряным. – Кассар беспомощно развел руками. – Сыновья Саяти ищут разгадку в архивах.

– Будем молиться, чтобы ее нашли, – добавила настоятельница. – Йонду пошла на смерть, чтобы доставить нам эту шкатулку, значит верила, что мы сумеем ее открыть. Она была до конца верна делу.

Мита снова взглянула на Эду:

– А теперь, Эдаз, ступай, вкуси от дерева. За восемь лет твой огонь наверняка иссяк. – Она помолчала. – Хочешь, я пошлю с тобой кого-нибудь из сестер?

– Нет, – сказала Эда, – я пойду одна.

Вечер сменился ночью. Эда начала спуск под звездами, горевшими над Долиной Крови.

Тысяча ступеней привела ее на дно лощины. Босые ноги утопали в траве и глинистой почве. Она чуть помедлила, вдыхая в себя ночь, и уронила наземь одежду.

Белые лепестки устилали долину, как редкий в Лазии снег. Высокое апельсиновое дерево раскинуло ветви, как ладони. С каждым шагом к нему у Эды все сильнее теснило горло. Чтобы вернуться сюда, к истоку своей силы, она прошла полмира.

Ночь словно обняла опустившуюся на колени женщину. Она погрузила пальцы в дерн. Слезы облегчения хлынули из глаз, а воздух при вдохе рвал горло, как нож. Она забыла все, что знала. Сабран Беретнет словно не бывало на свете. Осталось одно лишь дерево. Даритель огня. Единственная цель, смысл жизни. И дерево взывало к ней, чтобы восемь лет спустя снова наполнить все ее тело солнечным светом.

Где-то рядом наверняка затаилась, наблюдая, настоятельница или кто-то из красных дев. Они должны убедиться, что Эда по-прежнему достойна быть среди них. А решить это могло только дерево.

Эда раскрыла ладонь и стала ждать, как колос ждет дождя.

«Наполни меня снова своим огнем! – Она удержала мольбу в сердце. – Позволь служить тебе!»

Ночь стала небывало тихой. И тогда, медленно, словно тонул в воде, с высоты упал золотой плод.

Эда поймала его на ладони. Захлебнувшись рыданием, впилась зубами в его мякоть.

Так чувствует себя умирающий, когда возвращается жизнь. Кровь дерева растекалась по языку, ласкала саднящее горло. Жилы обращались в золото. Потушив прежнее пламя, плод тотчас зажег в ней другой огонь, сделав всю ее одним пылающим факелом. От жара она раскололась, как глиняная фигурка, и всем телом воззвала к миру.

И мир вокруг нее отозвался.

40

Юг

Дождь занавесил от глаз море Солнечных Бликов. До вечера было еще далеко, но флот Тигрового Глаза уже зажег фонари.

Лая Йидаге широко шагала по палубе «Погони». Дрожащий в мокром плаще Никлайс, спеша за ней, невольно поглядывал в набухшее синяком небо – не первую неделю поглядывал.

Пробудилась Гелвеза Мучительница. У него не шло из головы, как она адским видением пронеслась над кораблями.

Никлайс повидал довольно ее изображений, чтобы узнать с первого взгляда. Горящие огнем чешуи, золотые шипы: она казалась раскаленным углем, пылающим, словно ее только что изрыгнула гора Ужаса.

Итак, она вернулась и в любую минуту могла показаться снова, дотла сжечь «Погоню». Одно хорошо: это была бы быстрая смерть – не то что мучительная гибель, какой грозили пираты, если пленник им не угодит. Никлайс прожил на галеоне не одну неделю и, хотя язык его уцелел и руки ему не отрубили, пребывал в постоянном страхе.

Взгляд Рооза метнулся к горизонту. Восемь дней их преследовали бронированные корабли сейкинцев, но, как и предсказывала Золотая императрица, в бой не ввязывались. Теперь «Погоня» вернулась на восточный курс, направляясь к Кавонтаю, где пираты собирались продать лакустринского дракона. Никлайс то и дело задумывался, как они обойдутся с ним.

Дождь залил ему очки. Он попытался протереть стекла, не преуспел и заторопился вдогонку за Лаей.

Золотая императрица вызвала обоих к себе в каюту, где холод разгонялся печуркой. Она стояла у торца стола, в теплом кафтане и шапке из выдры.

– Морская Луна, – произнесла она, – садись-ка.

Никлайс, с тех пор как чуть ума не лишился от страха перед Гелвезой, едва ли хоть раз раскрывал рот, но теперь у него вырвалось:

– Ты говоришь по-сейкински, достойная госпожа?

– Говорю я на твоем поганом сейкинском. – Она смотрела в стол, на котором была начерчена подробная карта восточных стран. – Я что, дура, по-твоему?

– Ну, гм… нет. Но, видя при тебе переводчицу, я решил…

– Я держу переводчицу, чтобы заложники считали меня дурой. Скажешь, Йидаге плохо справляется?

– Нет-нет, – струсил Никлайс. – Нет, вседостойная Золотая императрица. Прекрасно справляется.

– Стало быть, ты принял меня за дуру.

Он, не найдя слов, умолк. И наконец удостоился взгляда капитана.

– Сядь.

Никлайс сел. Золотая императрица, не сводя с него взгляда, вытащила из-за пояса нож для еды и принялась чистить им дюймовые ногти с черной каймой под каждым.

– Я тридцать лет провела в открытом море, – заговорила она. – Повидала всяких заложников, от рыбаков до вице-королей. И умею различить, кого надо пытать, кого убить, а кто и без кровопролития выдаст все секреты и отдаст все, что имеет. – Она перевернула нож острием к нему. – До того как попасться в руки пиратам, я держала бордель в Ксоту. Я знаю людей лучше, чем они сами себя знают. Разбираюсь в женщинах. И мужчин знаю с головы до корня. Умею их оценить чуть не с первого взгляда.

Никлайс проглотил слюну.

– Нельзя ли корень оставить в покое… – Он натянуто улыбнулся. – Мой, хоть и сохлый, мне еще дорог.

Золотая императрица ответила ему лающим смешком.

– Весельчак ты, Морская Луна, – сказала она. – Твои соотечественники из-за Бездны вечно смеются. Не диво, что при дворе у них столько шутов. – Она сверлила его черными глазами. – Я тебя вижу. Знаю, чего ты хочешь, и хрен твой тут ни при чем. А при чем дракон, захваченный нами в Гинуре.

Никлайс счел за лучшее отмолчаться. Не стоит шутить с сумасшедшей, когда она при оружии.

– Тебе что от него нужно? – спросила императрица. – Слюна на духи для любовницы? Мозг для остановки кровотечений?

– Хоть что-то. – Никлайс прокашлялся. – Я, видишь ли, алхимик, вседостойная Золотая императрица.

– Алхимик…

Сказано это было так, что Никлайс вспыхнул.

– Да, – с чувством заявил он. – Мастер своего дела. Я изучал его в университете.

– А мне показалось, ты учился анатомии. Потому я и дала тебе работу. Оставила в живых.

– О да, – поспешно подтвердил Никлайс. – Я анатом – и превосходный. Уверяю, гигант в своем деле, но алхимия – моя страсть. Я много лет искал тайну вечной жизни. И хотя приготовить эликсир мне пока не удалось, полагаю, что восточные драконы будут мне полезны. Их тела не стареют тысячелетиями, и если бы я сумел воспроизвести…

Он оборвал себя, ожидая ее отклика. Императрица не сводила с него глаз.

– Так-так, – сказала она. – Ты хочешь меня уверить, что мозги у тебя не так раскисли, как хребет. Конечно, проще всего было бы вскрыть тебе череп и проверить.

Никлайс не смел подать голос.

– Думаю, мы сговоримся, Морская Луна. Пожалуй, ты из тех, с кем можно иметь дело. – Золотая императрица запустила руку себе под плащ. – Ты говорил, что получил это от друга. Расскажи подробней.

Она достала знакомый ему старинный лист. Ее рука в перчатке держала последнее, что осталось от Яннарта.

– Я хочу знать, – сказала она, – кто тебе его отдал. – Не услышав ответа, она поднесла лоскут к огню печи. – Отвечай!

– Любовь моей жизни, – выговорил, сдерживая заходящееся сердце, Никлайс. – Яннарт, герцог Зидюрский.

– Ты знаешь, что это?

– Нет. Знаю только, что он завещал это мне.

– Почему?

– Хотел бы я знать.

Золотая императрица прищурилась.

– Прошу тебя, – хрипло прошептал Никлайс. – Этот обрывок – все, что мне от него осталось. Больше ничего.

Она вздернула уголок губ. Опустила листок на стол. Опустила так бережно, что Никлайс понял: пиратка ни за что не сожгла бы рукопись.

«Дурак, – сказал он себе. – Выдал свое слабое место».

– Это, – заговорила Золотая императрица, – отрывок текста, давным-давно записанного на Востоке. В нем говорится об источнике вечной жизни – шелковичном дереве. – Она постучала по листку пальцем. – Я много лет искала недостающую часть. Думала узнать, как до него добраться, но здесь не сказано, где находится дерево. Это просто дополнение к известному мне рассказу.

– Разве это не… легенда, вседостойная Золотая императрица?

– В каждой легенде скрывается правда. Мне ли не знать, – ответила она. – Одни рассказывают, будто я съела сердце тигрицы и оттого обезумела. Другие – что я водяной дух. Истина в том, что я презираю так называемых богов Востока. Отсюда все слухи, что ходят обо мне. – Она ткнула пальцем в запись. – Не думаю, чтобы то дерево действительно выросло из костей королевы, как здесь говорится. Зато не сомневаюсь, что в нем действительно скрыт ключ к вечной жизни. Так что, как видишь, тебе не нужна ни кровь, ни чешуя дракона.

Никлайс сглотнул.

Золотая императрица оценивающе всматривалась в него. Он только теперь заметил, что ее деревянная рука в зарубках по всей длине. Она сделала знак Лае, и та вытащила из-под кресла-трона позолоченную деревянную шкатулку.

– Вот что я предлагаю. Если разгадаешь загадку и приведешь нас к тому шелковичному дереву, – сказала Золотая императрица, – я дам тебе самому испить эликсира вечной жизни. Ты получишь долю в нашей добыче.

Лая поднесла Никлайсу шкатулку и откинула крышку. Внутри, на мягкой подложке, лежала маленькая книжица. Ее переплет украшало шелковичное дерево с золотыми листьями. Никлайс благоговейно взял ее в руки.

Эту книгу мечтал увидеть Яннарт.

– Я перебрала все возможные толкования каждого сейкинского слова, но нашла в них только сказку, – говорила Золотая императрица. – Может быть, ментский ум откроет новый взгляд. Или твой возлюбленный оставил тебе некое послание, которого ты еще не расслышал. Ответ дашь к рассвету четвертого дня, а то как бы не обнаружилось, что мне надоел новый корабельный врач. То, что мне надоело, не задерживается в этом мире надолго.

Никлайс, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу, тронул переплет большим пальцем.

– Да, вседостойная Золотая императрица, – пробормотал он.

Лая увела его из капитанской каюты.

Воздух снаружи был жестким и холодным.

– Ну, – тяжело уронил Никлайс, – подозреваю, наше знакомство надолго не затянется, Лая.

Она нахмурилась:

– Ты отказываешься от надежды?

– Эту загадку не решить за три дня, Лая. Я не успел бы и за триста.

Лая взяла его за плечо, сжала, вынуждая замолчать.

– Этот Яннарт – твой любимый, – сказала она, в упор глядя на него. – Ты думаешь, он бы сдался или держался до конца?

– Не хочу я держаться! Как ты не понимаешь? Будьте вы прокляты, почему никто на свете не понимает? Что, никто, кроме меня, не имел дела с призраками? – Его голос задрожал от ярости. – Все, что я делал – чем был… все, что я есть, – это из-за него. Он был до меня. Я без него никто. Я устал жить без него. Он бросил меня ради этой книги, и, видит Святой, как я на него злился. Злился каждый день, каждую минуту. – Голос у него словно треснул. – У вас, в Лазии, верят ведь в жизнь после смерти?

Лая всмотрелась в его лицо.

– Да, кое-кто верит. В Сад богов, – признала она. – Может, он ждет тебя там или за Большим столом вашего Святого. Или его вовсе нигде нет. Что бы с ним ни стало, ты-то еще здесь. И это что-то значит. – Она тронула его щеку жесткой ладонью. – Призрак с тобой, Никлайс, но сам ты не призрак.

Сколько лет никто не касался его лица, не смотрел на него с сочувствием!

– Доброй ночи, – сказал он. – И спасибо тебе, Лая.

Он ушел.

Вернувшись на свой клочок палубы, Никлайс лег на бок и прижал к губам кулак. Он бежал из Ментендона. Бежал с Запада. Но как бы далеко он ни убежал, призрак оставался с ним.

Поздно. Горе свело его с ума. Он уже много лет сумасшедший. Он утратил рассудок в ту ночь, когда нашел мертвого Яннарта в комнате «Солнца в славе», где давно свили гнездышко влюбленные.

Он уже не первую неделю ждал возвращения Яннарта, но того никто не видел. Не найдя его при дворе и получив от Алейдин известие, что герцога нет в Зидюре, Никлайс отправился в единственное место, где тот мог оказаться.

Первым его встретил запах уксуса. Перед комнатой врач в чумной маске выводила на двери красные крылья. А когда Никлайс, оттолкнув ее, ворвался в комнату, Яннарт лежал как спящий, сложив руки на груди.

Яннарт обманул всех, кого любил. Библиотека, где он искал разгадку, располагалась не в Вилгастроме, а в уничтоженной извержением горы Ужаса Гултаге. Он, конечно, надеялся, что в руинах не опасно, но должен был сознавать риск. Солгал семье, солгал человеку, которого любил. И все ради того, чтобы заштопать одну из дыр в исторической науке.

В давно вымерших переходах Гултаги спала виверна. Ему хватило одного укуса.

Лекарства не существовало. Яннарт это знал и решил уйти, пока не загорелась кровь в жилах и не выгорела дотла душа. Он раздобыл на темном рынке яд под названием «пыль вечности». Этот яд дарил тихую смерть.

Никлайс дрожал. Он видел это как наяву, как на подробно выписанной картине. Яннарт на кровати – на их кровати. В одной руке – медальон, подаренный Никлайсом после первого поцелуя, и этот обрывок шелка в медальоне. В другой – пустой флакон.

Врач с помощью хозяина гостиницы и еще четверых едва удержали Никлайса. Он выл, не желая верить, глотая слезы, чуя сладкий запах яда.

– Дурак! – орал он. – Только о себе и думаешь, дурак. Я тебя ждал! Тридцать лет…

Была ли у влюбленных надежда добраться до Млечной лагуны, или это были пустые мечты?

Он сжал голову руками. Со смертью Яннарта он лишился половины самого себя. Той половины, ради которой стоило жить. Никлайс закрыл глаза. Голова болела, грудь сжималась, и, чутко задремав, он увидел комнату в башне Бригстадского дворца.

«Там скрыто послание, Клай».

Вкус черного вина на языке.

«Я чую, что в нем – важная часть истории».

Он ощущал кожей тепло огня. Он видел звезды, составленные художником в созвездия, как будто их любовное гнездышко было открыто небесам.

«Буквы кажутся мне странными. Одни больше, другие меньше, и расположены необычно».

Никлайс разлепил веки.

– Ян, – выдохнул он. – Ох, Ян, твой золотой лис еще не утратил хитрости.

41

Юг

Эда лежала в устроенном на постели гнездышке. Ее тело блестело от пота, кровь была горячей, сердце билось часто.

Так бывало и раньше. Лихорадка. Она восемь лет прожила в тумане, притупившем все чувства, а теперь этот туман выжигало солнце. Каждое дуновение ветерка гладило ее кожу, словно пальцами.

Хрустально звенел водопад. Эда слышала в лесу голоса медоуказчиков, пересмешников и нектарниц. Чуяла запах ихневмона и белых орхидей и аромат апельсинового дерева.

Ей недоставало Сабран. Кожа стала такой чувствительной, что даже воспоминание о королеве становилось пыткой. Эда заложила руку между бедрами и вообразила прохладные прикосновения ее рук, ее шелковистые губы, сладкие, как вино. Она прогнулась в пояснице и снова опустилась на кровать.

А потом лежала тихо и горела.

Теперь, должно быть, близился рассвет. Еще один день одиночества для Сабран, окруженной инисскими волками. Маргрет не всесильна, не сумеет защитить. Ум у нее быстрый, но она не воительница.

Должен быть способ убедить настоятельницу, что инисский трон нуждается в поддержке.

Слуги оставили на тумбочке у кровати блюдо с плодами и нож. Какое-то время тело Эды будет сжигать столько пищи, что хватило б на трех взрослых мужчин. Она взяла с блюда гранат.

Когда стала срезать цветок, неловкая от лихорадки рука сорвалась. Лезвие зацепило левое запястье, из ранки выступила кровь. Капля стекла к локтю.

Эда долго, задумчиво смотрела на нее. Потом набросила на плечи халат и щелчком пальцев зажгла масляный светильник.

В голове зародилась догадка.

В переходах в эту ночь было тихо. На пути к трапезной она вдруг замерла перед одной из дверей.

Эда помнила, как они носились по этим коридорам с Йонду, как повизгивал у них на руках Аралак. Как она боялась этого места, зная, что здесь испустила последний вздох ее родительница.

Зала дю Донья ак-Нара – бывшая мунгуной до Миты Йеданьи. За этой дверью она умерла.

Многие сестры обители попали в легенды, но у Залы легендарные подвиги вошли в привычку. В девятнадцать лет, на втором месяце беременности, она отозвалась на призыв юной Сагар Таумаргам, будущей королевы Искалина, а тогда – эрсирской принцессы. Племя нурамов ненароком разбудило в горах пару виверн. Зала, спасая одолеваемых зверями кочевников, столкнулась не с двумя, а с шестью чудовищами и, вопреки вероятности, справилась с ними в одиночку. А потом отряхнулась от пыли и пешком отправилась на Заринский базар ради любимых розовых помадок.

Эда родилась полгода спустя, до срока. «Ты была такой маленькой, на ладони умещалась, – посмеиваясь, рассказывал ей Кассар, – зато вопила, милая моя, так, что горы рушились». Сестрам не полагалось слишком глубоко привязываться к своим детям, потому что вся обитель была единой семьей, однако Зала часто совала Эде медовые печенья и, пока никто не видит, прижимала к себе.

– Моя Эда, – шептала она, вдыхая младенческий запах ее волос. – Моя вечерняя звезда. Если завтра погаснет солнце, твой огонь осветит мир.

Вспомнив ее, Эда затосковала по объятиям. Ей было шесть лет, когда Зала скончалась в своей постели.

Эда тронула дверь ладонью и прошла дальше.

«Да вольется твое пламя в огонь дерева».

В трапезной было темно и тихо. Только Сарсун дремал, спрятав голову на груди. Едва Эда шагнула внутрь, он встрепенулся.

– Ш-ш!

Сарсун взъерошил перья.

Эда поставила светильник рядом с его жердочкой. Орел, словно угадав ее намерения, спрыгнул вниз, чтобы внимательно исследовать загадочную шкатулку. Эда держала в руке нож. Когда она поднесла клинок к своей ладони, Сарсун тихонько заухал. Она быстрым движением разрезала кожу – довольно, чтобы щедро хлынула кровь, – и поднесла ладонь к крышке.

«Заперт в соленом дыму, нож золотой подойдет к нему…»

– Саяти ак-Нара сказала когда-то, что в крови магов течет золото, понимаешь? – обратилась Эда к Сарсуну. – Золотым нож делает пущенная им кровь.

Она ни за что бы не поверила, что птица способна так явственно выразить сомнение.

– Сама знаю. Это не настоящее золото.

Сарсун склонил головку.

Выгравированные на крышке буквы наполнялись, словно их выложили рубинами. Эда ждала. Когда кровь натекла в бороздки последнего слова, шкатулка треснула пополам. Эда отпрянула, а Сарсун запрыгнул на свою жердочку – шкатулка раскрывалась на глазах, как раскрывается ночной цветок.

Ключ.

Эда взяла его с атласной подушечки. Длиной он был с ее указательный палец, головка – как цветок с пятью лепестками. Цветок апельсина. Символ обители.

– А ты не верил! – упрекнула она Сарсуна.

Тот клюнул ее рукав, перелетел к двери, сел там на притолоку и уставился на нее.

– Да?

Он блеснул бусинками глаз и взлетел.

Эда скользнула за ним к узкой дверце и дальше, по ступенькам винтовой лестницы. Она смутно помнила эти места. Кто-то приводил сюда маленькую Эду.

Внизу лестницы она оказалась в сводчатой комнате без окон.

Перед ней стояла Мать.

Эда поднесла светильник ближе к изваянию. То была не робкая Дева инисской легенды, а Мать, какой она была в жизни. Обрезанные под корень волосы, топор в одной руке и меч в другой. И одета она была для боя, как одевались воины дома Онйеню. Защитница, боец, прирожденный вождь – вот кем была настоящая Клеолинда Лазийская, дочь Селину Верного Слову. Между ее ступнями стояла статуэтка Вашту – лазийской богини огня.

Гробница Клеолинды в святилище Девы была пуста. Ее кости покоились здесь, в любимой ею стране, в каменном гробу под статуей. Надгробные изображения чаще всего лежали навзничь, но не это. Эда тронула рукой топор и оглянулась на Сарсуна:

– Ну?

Орел нахохлился. Эда ниже опустила светильник, ища то, ради чего он привел ее сюда.

Гроб стоял на пьедестале. На передней его поверхности она увидела замочную скважину в квадратной накладке. Когда Сарсун нетерпеливо застучал когтем, Эда опустилась на колени и вставила в скважину ключ.

Он повернулся, и затылок у нее покрылся испариной. Глубоко вздохнув, Эда потянула ключ на себя. Из-под гроба выдвинулся тайник. А в нем стояла еще одна железная шкатулка. Повернув задвижку в форме апельсинового цветка, Эда открыла и ее.

Перед ней была жемчужина. Белая, как перламутр или туман, заключенный в хрустальную капельку.

Сарсун зачирикал. Рядом с жемчужиной лежал свиток величиной с ее мизинец, но Эда его почти не замечала. Зачарованная пляшущими в жемчужине отсветами, она потянулась, чтобы взять ее.

И едва коснулась, у нее вырвался вопль. Сарсун тоже вскрикнул, видя, как Эда падает к ногам Матери, – ее пальцы словно примерзли к жемчужине. Последнее, что она слышала, был шорох его крыльев.

– Вот, милая.

Кассар поднес ей чашку, до краев полную орхидеевыми сливками. Эда взяла ее. Аралак растянулся поперек ее кровати, опустив голову на лапы.

Жемчужина лежала на столе. К ней никто не прикасался с тех пор, как разбуженный Сарсуном Кассар нашел и отнес в постель бесчувственную Эду. Пальцы ее освободились только после пробуждения.

Сейчас она держала в руках перевод скрытого в шкатулке свитка. Печать на нем уже была взломана. На хрупкой, непривычно блестящей бумаге ученые прочли послание на древнем сейкинском, дополненное несколькими словами на селини.

Привет достойной Саяти, возлюбленной сестре достойной и премудрой Клеолинды. Сегодня, в третий день весны двенадцатого года правления вседостойной императрицы Мокво, мы с Клеолиндой связали Безымянного двумя священными жемчужинами. Уничтожить его мы не сумели, потому что его огненное сердце не пронзить мечом. Он останется связанным одну тысячу лет, и ни одним восходом более.

С прискорбием посылаю тебе останки нашей любимой подруги и ее отливную жемчужину, чтобы хранилась до его возвращения. Другую ты найдешь на Комориду – я прилагаю звездную карту, которая укажет путь твоим потомкам. Против врага им придется использовать и меч, и жемчужины. Жемчужины повинуются тому из магов, кто их коснется, и выбирают нового только с его смертью.

Я молюсь, чтобы наши дети, рожденные через столетия, добровольно приняли на себя это бремя.

Я, Непоро, королева Комориду

– Все эти годы предупреждение покоилось рядом с Матерью. Истина была прямо у нас под ногами, – тонким скрежещущим голосом проговорила настоятельница. – Зачем эта сестра так старалась его скрыть? Зачем она спрятала ключ в гробнице, да еще, подумать только, в Инисе?

– Может быть, чтобы его уберечь, – заметил Кассар. – От Калайбы.

Молчание звенело как колокол.

– Не называй этого имени, – очень тихо произнесла настоятельница. – Здесь – не называй, Кассар.

Тот покорно склонил голову.

– Я уверен, – сказал он, – что сестра хотела бы оставить нам больше, но ее записи хранились в архивах. До потопа.

Настоятельница в красной накидке расхаживала от стены к стене.

– В шкатулке нет звездной карты. – Она погладила свое золотое ожерелье. – Наши ученые пытаются извлечь из письма что-то еще. Однако… мы и так многое узнали. Если этой Непоро Коморидской можно верить, Мать не сумела пронзить сердце Безымянного. В свои «потерянные годы» она сумела каким-то образом его связать, но не предотвратила его нового пробуждения.

«Тысячу лет, и ни одним восходом более».

Вовсе не Сабран связывала его.

– Безымянный восстанет, и очень скоро, – больше самой себе говорила настоятельница. – Однако по этой записи мы можем точно установить, в какой день. Тысяча лет от третьего дня весны на двенадцатый год правления императрицы Мокво в Сейки… – Она шагнула к двери. – Надо вызвать наших ученых. Уточнить, когда правила Мокво. И об этих жемчужинах могли сохраниться какие-нибудь сказания.

Эда соображала с трудом. Она так мерзла, словно ее только что вытянули из Пепельного моря.

Кассар это заметил:

– Поспи еще, Эдаз. – Он поцеловал ее в макушку. – И не трогай пока жемчужины.

– Я хоть и сую нос куда не следует, – буркнула Эда, – но не такая дура.

Когда Кассар ушел, Эда прижалась к теплому мохнатому боку Аралака. Мысли ее тонули в вязкой трясине.

– Эдаз, – позвал Аралак.

– Да?

– В другой раз не ходи в темноту за глупыми птицами.

Она увидела во сне Йонду в темной комнате. Услышала крик подруги, с которой рвал кожу раскаленный докрасна коготь. Аралак разбудил ее, толкнув носом.

– Приснилось, – проворчал он.

Щеки у нее были мокрыми от слез. Аралак придвинулся к ней, и Эда зарылась в его мех.

Рассказывали, что в недрах Искалинского дворца скрыты пыточные камеры. Должно быть, там Йонду и встретила свою смерть. А Эда в то время блистала при дворе Иниса, получала жалованье и увешивалась драгоценностями. Это горе останется с ней до конца ее дней.

Жемчужина больше не сверкала. Опасливо поглядывая на нее, Эда пила оставленный возле кровати сапфировый чай.

В комнату влетела настоятельница.

– В архивах ничего нет об этой Непоро Коморидской, – без церемоний начала она. – И об этой жемчужине. Не знаю, что в ней за магия, но для нас она чужая. – Настоятельница бросила взгляд на стол. – В ней что-то… неизвестное. Опасное.

Эда отставила чашку.

– Тебе будет неприятно это услышать, настоятельница, – проговорила она, – но Калайба может знать.

И снова настоятельница окаменела при этом имени. Недовольно покатала желваки на скулах.

– Инисская ведьма выковала Аскалон. Меч, полный силы. И эта жемчужина могла быть создана ею, – продолжала Эда. – Калайба ходила по земле задолго до того, как сделала первый вздох Мать.

– Это верно. Захаживала она и в коридоры обители. И убила твою родительницу.

– И все же она знает многое, неизвестное нам.

– Неужто десять лет в Инисе помутили твой разум? – резко спросила настоятельница. – Нельзя доверять ведьме!

– Безымянный, возможно, уже близко, – не сдавалась Эда. – Мы, сестры обители, для того и существуем, чтобы его победить. Если для этого придется вступить в переговоры с менее опасным врагом, да будет так.

Настоятельница взглянула на нее:

– Я тебе уже говорила, Эдаз. Сейчас наша цель – защита Юга. А не целого мира.

– Так позволь мне защитить Юг.

Фыркнув носом, настоятельница облокотилась на балюстраду.

– Есть и еще одна причина для сближения с Калайбой, – добавила Эда. – Сабран часто снился Приют Вечности. Она, конечно, не знала, что это он, но рассказывала мне, что видела ворота с цветами сабры и страшное место за воротами. Хотелось бы мне знать, зачем ведьма преследует инисскую королеву.

Настоятельница долго простояла у окна, неподвижная, как столбик балюстрады.

– Тебе не придется звать Калайбу сюда, – сказала Эда. – Позволь, я к ней схожу. Могу взять с собой Аралака.

Настоятельница поджала губы.

– Что ж, иди, – решила она. – Хотя сомневаюсь, что она сможет или захочет тебе ответить. Изгнание ее озлобило. – Прихватив куском ткани, Мита взяла в руки жемчужину. – Это я сохраню здесь.

В душе Эды шевельнулось беспокойство.

– Ее сила может мне понадобиться. Калайба сильна, мне с ней никогда не сравняться.

– Нет. Я не допущу, чтобы это попало к ней в руки. – Настоятельница опустила жемчужину в висевший на поясе мешочек. – Оружие у тебя будет. Калайба сильна – никто не спорит, – но она много лет не вкушала от дерева. Я верю в тебя, Эдаз ак-Нара.

42

Восток

На кончике носа дрожала капелька пота. Обмакнув кисточку, Никлайс подставил сложенную чашкой ладонь, чтобы не посадить кляксу на свой шедевр. Лая подсунула ему на стол кружку с бульоном.

– Ужасно не хочется мешать, рыжий старикашка, но ты сколько часов уже не ел, – сказала она. – Если клюнешь носом, конец твоей карте, капитан даже плюнуть на нее не успеет.

– Эта «моя карта», Лая, – ключ к бессмертию.

– По мне, похоже на бред сумасшедшего.

– У всех алхимиков безумие в крови. Без него, добрая госпожа, мы бы ничего не добились.

Он, кажется, целую жизнь горбился над столом, перерисовывая большие и малые значки из «Сказания о Комориду» на большой шелковый свиток, – а буквы обычной величины оставлял без внимания. Если эти старания впустую, к рассвету он, скорее всего, будет на дне морском.

Никлайс догадался, вспомнив звездный свод Бригстадского дворца. Поначалу пробовал расположить отличающиеся по величине буквы по кругу, как водилось у ментских астрономов, но вышла бессмыслица. Падар – покрытый наколками штурман-сепулец, – немного поломавшись, показал ему свои звездные карты – прямоугольные. После этого Никлайс переводил каждую страницу записи в нарисованную на шелке рамку, сохраняя при этом тот же порядок, что в книге.

Он был уверен, что, заполнив рамки большими и малыми буквами, получит карту определенной части восточного небосвода. И подозревал, что величина буквы указывает на яркость соответствующей звезды: чем больше буква, тем ярче.

Где-то под ним снова забился змей, и все на столе затряслось.

– Проклятущая тварь. – Он отметил расположение очередной буквы. – Никак не уймется.

– Ему недостает поклонения верующих.

Лая натягивала шелк, чтобы ему было удобнее. И всматривалась в его лицо.

– Никлайс, – тихо спросила она, – как умер Яннарт?

Горло перехватила привычная боль, но сейчас, занятому работой, ему легче далось ее проглотить.

– От чумы.

– Сожалею.

– Не так, как я.

Никлайс ни одной душе не говорил о Яннарте. Как можно? Никто ведь не должен был знать об их близости. У него и теперь дрожала каждая жилка, хотя Лая не принадлежала ни к одному королевскому двору стран Добродетели, да и привык он ей доверять. Она не выдаст его тайны.

– Тебе бы он понравился. И ты ему тоже, – хрипло проговорил он. – Яннарт был сам не свой до чужих языков. Особенно древних и вымерших. Он был влюблен в познание.

– Разве не все вы, ментцы, в него влюблены? – улыбнулась Лая.

– К большому неудовольствию наших кузенов по Добродетели. Им никак не понять, как можно усомниться в основаниях принятой нами веры, хотя она держится на одной кровной линии, ничем особо не выдающейся, а в этом нет большого…

Дверь распахнулась, впустив внутрь порыв ветра. Пока они спешили прижать к столу разлетающиеся страницы, в каюту вступила Золотая императрица, а за ней по пятам – перемазанный кровью Падар и Гонра – принцесса моря Солнечных Бликов и капитан «Белой вороны». Лая уверяла Никлайса, что под ее редкостной красотой скрывается не менее редкая кровожадность. Клеймо у нее на лбу оставалось для них неразгаданной тайной: знаки означали просто «Любовь».

Никлайс не поднимал головы. Золотая императрица взяла себе чашу вина.

– Надеюсь, ты заканчиваешь, Морская Луна.

– Да, вседостойная Золотая императрица, – бодро отозвался Никлайс. – Еще немного, и я буду знать, где стоит то дерево.

Ему трудно было сосредоточиться: Падар и Гонра дышали в затылок. Перерисовав последний знак, он легонько подул, просушивая чернила. Золотая императрица перенесла свою чашу с вином на стол (Никлайс всей душой взмолился, чтобы не пролилось) и принялась изучать свое творение:

– Это что?

Никлайс поклонился ей:

– Вседостойная Золотая императрица, я полагаю, что буквы «Сказания о Комориду» обозначают звезды – древнейшие путеводители. Если они совпадут с нашими звездными картами, то, думаю, приведут тебя к шелковичному дереву.

Императрица уставилась на него из-под своего странного головного убора, затенявшего ей лоб.

– Йидаге? – обратилась она к Лае. – Ты знаешь старый сейкинский?

– Немного, вседостойная капитан.

– Прочти.

– Не думаю, что они должны складываться в слова, – нерешительно вставил Никлайс. – Хотя…

– Вот и не думай, Морская Луна, – оборвала Золотая императрица. – Я устала от мыслителей. Ну, читай, Йидаге.

Никлайс прикусил язык. Палец Лаи проследил ряды букв.

– Никлайс… – Она наморщила лоб. – По-моему, они все же складываются в слова. И что-то значат.

Его выдержки как не бывало.

– Да? – Никлайс поправил очки. – И что же они говорят?

– «Путь отверженных, – вслух прочитала Лая, – начинается в девятом часу ночи. Приливная жемчужина…» – Она прищурилась. – Да: «Приливная жемчужина посажена в землю Комориду. От глаза Сороки иди на юг и к звезде Сновидений и ищи под…» – Добравшись до последней буквы в последней рамке, она выдохнула: – Ох… Тут обозначено шелковичное дерево!

– Звездные карты! – задохнулся Никлайс. – Со звездными картами узор совпадает?

Золотая императрица только взглянула на Падара, и тот развернул на столе свои карты. Присмотревшись к ним, он взял еще не просохшую кисть и принялся чертить линии между знаками. Никлайс вздрогнул было, но быстро сообразил, что́ у него получается.

Созвездия!

Сердце ударило, как топор по дереву. Падар, закончив, отложил кисточку и задумался.

– Ты что-то понимаешь, Падар? – спросила Золотая императрица.

– Понимаю… – Штурман неторопливо кивнул. – Да. В каждой рамке – небо для своего времени года.

– А здесь? – Никлайс указал на последнюю. – Как у вас зовется это созвездие?

Золотая императрица переглянулась с кривившим губы штурманом.

– На сейкинском, – сказала она, – оно называется Сорока. Знак «шелковичного дерева» обозначает ее глаз.

«От глаза Сороки иди на юг и к звезде Сновидений и ищи под шелковичным деревом».

– Да. – Падар обошел стол с другой стороны. – Книга обозначила для нас неподвижную точку. Другие созвездия сдвигаются каждой ночью, поэтому начинать прокладку курса можно, только оказавшись прямо под глазом Сороки в девятую ночь нужного времени года.

– А именно? – не удержался Никлайс.

– В конце зимы. Оттуда надо держать в направлении между звездой Сновидений и Южной звездой.

Молчание наполнилось предвкушением успеха, Золотая императрица улыбнулась. Никлайс явственно ощутил, как дрожат у него колени – от усталости или от внезапного облегчения после многих дней в страхе.

Яннарт из могилы указал им курс. Без него Золотая императрица никогда бы не нашла дороги.

Никлайс снова засомневался. Может быть, он не должен был указывать ей путь? Кто-то не пожалел усилий, скрывая это знание от людей Востока, а он вручил разгадку отверженным даже среди них.

– Йидаге, ты что-то говорила о жемчуге? – У Гонры заблестели глаза. – Приливная жемчужина?

Лая покачала головой:

– Сдается мне, это поэтическое описание семени. Косточки, из которой выросло дерево.

– Или сокровища, – дополнил Падар, отвечая Гонре таким же алчным взглядом. – Зарытого там клада.

– Падар, – распорядилась Золотая императрица, – прикажи команде готовиться к величайшей в их жизни охоте. Мы зайдем в Кавонтай, пополним запас провианта, а оттуда поплывем к шелковичному дереву. Гонра, предупреди команды на «Черной голубке» и «Белой вороне». Перед нами долгий путь.

Двое тотчас вышли.

– Гм… – откашлялся Никлайс. – Ты довольна моим ответом, вседостойная?

– Пока да, – изрекла Золотая императрица, – но, если мы ничего не найдем под звездами Сороки, я вспомню, кто нас обманул.

– Я не собираюсь тебя обманывать.

– Надеюсь!

Запустив руку под стол, пиратка протянула ему палку, на вид из кедра.

– У меня в команде все вооружены. Вот тебе и трость, и оружие, – сказала она. – Осторожней с ней.

Никлайс взял палку. Она показалась легкой, но чувствовалось, что ею можно нанести сокрушительный удар.

– Спасибо, – поклонился он, – вседостойная.

– Вечная жизнь впереди, – продолжала она, – но если тебе все еще охота увидеть дракона или получить от него кусок, ступай. Может, услышишь от него что-то про жемчужину из «Сказания о Комориду» или о самом острове, – добавила императрица. – Отведи его, Йидаге.

Они покинули каюту. Едва дверь за ними закрылась, Лая обхватила Никлайса за шею – обняла. Он уткнулся носом ей в плечо, а бусинки ее ожерелья врезались ему в грудь, но Никлайс вдруг вместе с ней расхохотался во все горло и хохотал, пока не зашелся кашлем.

По лицу у него текли слезы. Он был пьян от восторга – избавления от опасности и обретенной разгадки. Сколько лет на Орисиме он впустую бился над тайной эликсира, а здесь раскопал к нему дорогу. Закончил то, что начал Яннарт.

Сердце не умещалось у него в груди. Лая взяла его голову в ладони, подбодрила улыбкой:

– Ты гений, Морская Луна! Блестяще, просто блестяще!

Все пираты высыпали на палубу. Падар рычал приказы на лакустринском. В ясном небе горели звезды, манили за горизонт.

– Не гений, – признался Никлайс, чувствуя, как подгибаются колени. – Просто чокнутый. Но везучий. – Он потрепал ее по плечу. – Спасибо тебе, Лая. За помощь и за веру в меня. Может, мы вместе отведаем плод бессмертия.

Ее взгляд стал настороженным.

– Может быть. – Стерев с лица улыбку, женщина толкнула его между лопатками, направляя сквозь сутолоку на палубе. – Пошли. Пора тебе получить заслуженную награду.

В самом глубоком трюме «Погони» лежал от носа до хвоста обмотанный цепями лакустринский дракон. На морском берегу Никлайс дивился его величию. Сейчас зверь выглядел жалким.

Лая задержалась в тени.

– Мне надо наверх, – сказала она. – Обойдешься без меня?

Он оперся на новую трость:

– Конечно. Животное ведь связано. – Во рту у него было сухо. – Ты иди.

Бросив еще один взгляд на дракона, Лая достала из-за пазухи нож в ножнах:

– Дарю. – Она протянула оружие рукоятью вперед. – На всякий случай.

Никлайс взял подарок. В Ментендоне он носил меч, но прибегал к нему только в учебных поединках с Эдвартом, который в считаные секунды обезоруживал противника. Не слушая благодарностей, Лая полезла вверх по трапу.

Дракон не шевелился. Вокруг его рогов струилась спутанная грива. Морда была шире и мощнее, чем змеиные головы огнедышащих, да к тому же и наряднее, с живописной бахромой.

Лая назвала зверя Наиматун. Происхождение имени было ему неизвестно.

Никлайс подошел, держась подальше от головы. Нижняя челюсть спящего зверя отвисла, открыв зубы в локоть длиной.

Вздувающийся на макушке купол дремал. Паная рассказывала о нем Никлайсу в ту ночь, когда он впервые увидел дракона. Этот купол, освещаясь изнутри, взывал к небесному измерению, поднимая драконов к звездам. Им, в отличие от огнедышащих змеев, для полета не требовались крылья.

Никлайс неделями искал этому объяснение. Месяцами. Возможно, купол, наподобие магнитного камня, притягивал частицы воздуха или ядра далеких миров. Или легкие, полые кости драконов позволяли им парить на потоках воздуха. Алхимик в нем строил гипотезы. А вот с точки зрения анатома объяснения этому не было. По сути – чистая магия.

Пока Никлайс разглядывал зверя, тот приоткрыл веки, заставив ученого попятиться. В глазах этого существа виднелась целая вселенная знаний: льды, космос, созвездия – и не было ничего человеческого. Большие, как щиты, зрачки окаймляло голубое сияние.

Они долго разглядывали друг друга: человек Запада и дракон Востока. Никлайс поймал себя на желании преклонить колени, но только крепче сжал свою трость.

– Ты.

Не голос, а прохладное дуновение. Ветер в парусах.

– Это ты выторговывал мою чешую и кровь. – За зубами мелькнул темно-синий язык. – Ты Рооз.

Зверь говорил на сейкинском. Растягивал слова, как тени в косом луче.

– Я. – Никлайс откашлялся. – А ты – великая Наиматун. Или, – добавил он, – не такая уж великая.

Дракон следил за движением его губ. По словам Панаи, они на суше слышали, как человек под водой.

– Тот, кто носит цепи, в тысячу раз более велик, чем тот, кто их накладывает, – проговорила Наиматун. – Цепи – оружие труса. – Голос ее заполнил гулкий трюм. – Где Тани?

– На Сейки, надо думать. Я ее почти и не знаю.

– Знал достаточно, чтобы ей угрожать. Чтобы вынуждать на выгодные тебе поступки.

– Наш мир – мир убийц, животное. А я всего лишь торговался, – возразил Никлайс. – Мне для работы нужны были твоя кровь и чешуя – чтобы раскрыть секрет твоего бессмертия. Я хотел дать людям шанс уцелеть в мире, которым правят гиганты.

– В Великую Скорбь мы пытались вас защитить. – Она на миг прикрыла глаза, и кругом стало темнее. – Многие из нас погибли. Но мы делали что могли.

– Может, твои родичи и не так жестоки, как драконье воинство, – согласился Никлайс, – но все равно вы требуете, чтобы люди поклонялись вам и молили вас о дождях для своих посевов. Как будто сам человек – не достойное преклонения чудо?

Дракон фыркнул, выпустив из ноздрей облачко пара.

И тогда Никлайс решился. Пусть у него не осталось алхимических приборов, пусть он и так на пути к источнику вечной жизни, а все же возьмет то, к чему его так долго не допускали.

Он положил трость и вытащил из ножен полученный от Лаи нож. С лакированной рукоятью, заточенный по одному краю. Отыскав целый участок между шрамами, он тронул бок дракона ладонью.

Кожа оказалась гладкой и холодной, как у рыбы. Встав на колени, Никлайс ножом поддел чешую, обнажив под ней серебристую плоть.

– Вы не созданы для вечной жизни.

Никлайс смерил дракану уничтожающим взглядом.

– Я, как алхимик, не могу с этим согласиться, – сказал он. – Я, знаешь ли, не признаю ничего невозможного. Даже если не отыщу эликсира жизни в твоем теле, Золотая императрица сейчас направляется к острову под правой ногой Сороки. Там мы найдем шелковичное дерево и зарытую под ним жемчужину.

Видимый ему глаз округлился.

– Жемчужину… – Дракану пробрала дрожь. – Ты говоришь о небесном жемчуге.

– Жемчуг, – повторил Никлайс. – Да. О приливной жемчужине. – Он понизил голос. – Ты о ней что-то знаешь?

Наиматун молчала. Никлайс повернул клинок, отделяя чешуйку, – дракана дернулась в цепях.

– Я ничего тебе не скажу, – сказала она, – кроме того что они не должны попасть в руки пиратам, сын Ментендона.

«По словам тети, она получила ее от человека, который просил унести рукопись подальше от Востока и никогда туда не возвращать». Голос Яннарта прозвучал в памяти и закружился в нем кончиком раскрученного кнута. «Никогда не возвращать».

– Я не жду, что ты откажешься от своей цели. Поздно, – проговорила дракана. – Но не допусти, чтобы жемчужины попали в руки людей, которые с их помощью уничтожат даже то немногое, что осталось от мира. Вода в тебе застоялась, Рооз, но ее еще можно очистить.

Никлайс, дрожа, стиснул рукоять ножа.

Застоялась!

Дракон сказал правду. Вокруг него все застыло. Его жизнь остановилась, как останавливаются упавшие в воду часы, с тех пор как Сабран Беретнет сослала его на Орисиму. С тех пор Никлайс не раскрыл ни одной тайны. Ни тайны вечной жизни. Ни загадки смерти Яннарта.

Он – алхимик, открыватель тайн. Он не желает снова протухнуть.

– Хватит! – прошипел он и сорвал ножом чешую.

43

Юг

Оружейник снабдил Эду монбоновым луком, железным мечом и топором – на металле были выгравированы молитвы на сейкинском – и узким кинжалом с деревянной рукоятью. Вместо оливково-зеленого детского плаща она теперь одевалась в белое платье претендентки – символ расцвета женственности. Кассар, вместе с Сарсуном вышедший ее проводить, положил ладони ей на плечи.

– Зала гордилась бы тобой, – сказал он. – Скоро носить тебе красный плащ.

– Если вернусь живой.

– Вернешься. Калайба страшна, но не так сильна теперь, как бывало. Она двадцать лет не ступала ногой в обитель и не ела от апельсинового дерева, так что сидена в ней не осталось.

– В ней была и другая магия.

– Я верю в твою победу, милая. А если окажется слишком опасно – возвращайся. – Он потрепал по спине стоявшего рядом ихневмона. – Верни мне ее целой и невредимой, Аралак.

– Я тебе не глупая птица, – проворчал Аралак. – Ихневмон не подведет маленькую сестру.

Сарсун негодующе каркнул.

Изгнанная из обители Калайба бежала в места, называвшиеся Приютом Вечности. Рассказывали, что она наложила на этот лес отводящее глаза заклятие. Как это делается, никто не знал.

К рассвету Эда с Аралаком вышли из Долины Крови в лесную чащу. Ихневмон мог бы обогнать коня, а то и охотничьего леопарда, каких держали когда-то в Лазии. Эда только голову пригибала, когда он продирался сквозь лианы, подныривал под корни и перепрыгивал многочисленные ручейки, которыми разбегалась Минара.

Он утомился только к закату, и тогда они остановились на ночлег в пещере за водопадом. Аралак сбежал поохотиться, а Эда окунулась в прохладный пруд под струями. Возвращаясь к пещере, она вспоминала времена, когда Калайба еще жила в обители.

Эде она запомнилась рыжей женщиной с бездонными темными глазами. Она пришла в обитель, когда Эде было два года, и уверяла, что не раз бывала здесь в прежние века, – поскольку объявляла себя еще и бессмертной. Сиден ее исходил не из плодов апельсина, а от боярышника, выросшего когда-то на инисском острове Нурта.

Настоятельница приняла гостью радушно. Сестры прозвали ее: одни – Сестрой Боярышник, а другие – Погремушкой – в зависимости от того, поверили ее рассказам или нет. Почти все они сторонились Калайбы, поскольку та обладала жутковатыми талантами. Таких не дает ни одно дерево.

Однажды, наткнувшись на Эду, игравшую с Йонду на солнцепеке, она улыбнулась им так, что Эда прониклась к ней полным доверием. «Кем бы вы стали, сестрички, – спросила она девочек, – если бы могли стать кем захотите?»

«Птицей, – ответила Йонду, – чтобы летать куда захочу».

«И я, – согласилась Эда, во всем подражавшая Йонду. – Я могла бы с воздуха сражать змеев, как Мать когда-то».

«Смотрите», – сказала Калайба.

С этого места воспоминания туманились, и все же Эда не сомневалась, что пальцы Калайбы вытянулись, превращаясь в перья. Одно наверняка: она заворожила Эду и Йонду, и обе с тех пор верили, что Калайба – самая святая из дев.

Причины ее изгнания вслух не объявлялись, однако поговаривали, что это она отравила спящую Залу. Быть может, тогда настоятельница и распознала в ней Лесную хозяйку, кровожадное пугало инисских легенд.

Пока Эда чистила меч, сквозь падающие струи пробился Аралак. Он был мрачен:

– Дура ты, что согласилась идти. Инисская ведьма пустит тебя на мясо.

– Я слыхала, что Калайба любит поиграть со своими жертвами. – Эда протерла клинок полой плаща. – К тому же, как всякая ведьма, она любопытна. Захочет узнать, зачем я пришла.

– Она заморочит тебя ложью.

– Или станет кичиться своими познаниями. Знает-то она немало. – Эда со страдальческим вздохом потянулась за луком. – Пожалуй, надо и мне раздобыть ужин.

Ихневмон, рыкнув, скрылся за водопадом, и тогда Эда позволила себе улыбнуться. Он ей что-нибудь добудет. Ихневмоны, при всей своей сварливости, верные создания.

Она собрала выброшенные водой прутики и развела в пещере огонь. Вернувшись второй раз, Аралак бросил к ее ногам пеструю рыбину.

– Только потому, что ты кормила меня щенком, – буркнул он и свернулся в тени.

– Спасибо тебе, Аралак.

Он только сердито хмыкнул.

Завернув рыбу в широкий лист, Эда пристроила ее над огнем. Пока готовилась еда, южный ветер унес ее мысли в Инис. Сабран теперь, должно быть, спит, и рядом с ней Розлайн или Катриен. Наверное, у нее жар. А может, уже поправилась. Могла уже выбрать другую даму опочивальни, а скорее, выбрали за нее. Сейчас герцоги Духа подбираются к трону и наверняка приставят к ней женщину из своей родни, чтобы доносила обо всем.

Что они рассказали королеве Иниса об Эде? Конечно, что она – колдунья и изменница. Другое дело, поверит ли им Сабран. Она бы не смирилась – но что она может против герцогов Духа, когда тем известна ее тайна, когда одно их слово может погубить королеву?

Будет ли Сабран доверять ей по-прежнему? Эда едва ли заслуживала ее доверия. Они делили ложе, но Эда ей так и не сказала, кто она такая. Сабран даже настоящего имени ее не знала.

Скоро проснется Аралак. Эда лежала с ним рядом, со стороны водопада, чтобы брызги холодили кожу, и пыталась отдохнуть. Встреча с Калайбой потребует от нее напряжения всех сил ума. Когда Аралак зашевелился, она собрала оружие и снова взобралась ему на спину.

Они до полудня двигались через лес. Когда вышли к Минаре, Эда заслонила глаза от солнца. Эта река, быстрая и глубокая, не прощала ошибок. На отмели Аралак прыгал с камня на камень, а когда это стало невозможно – пустился вплавь. Эда цеплялась за его шерсть.

На том берегу их встретил теплый дождик, прилепивший ей кудри ко лбу и к шее. Когда Аралак снова углубился в лес, Эда съела несколько плодов хурмы. Остановились они, только когда солнце стало спускаться к горизонту.

– Приют близко. – Ихневмон принюхался. – Если через час не вернешься, я пойду за тобой.

– Прекрасно.

Эда соскользнула с его спины.

– Не забывай, Эдаз, – сказал Аралак. – Все, что ты там увидишь, – морок.

– Знаю. – Она защитила руку наручем. – До скорой встречи.

Дверь заменяла свитая из ветвей и переплетенная цветами арка. Цветы были оттенка грозовой тучи.

«Мне снился тенистый уголок леса с солнечными пятнами в траве. Ворота заплетены лиловыми цветами – по-моему, цветами сабры».

Эда подняла руку, впервые за годы извлекла волшебный огонь. Он, хлынув из пальцев, поджег цветы, открыв скрытые под мороком шипы.

Она сжала пальцы. Синее волшебное пламя, если горит достаточно долго, расплетает чары, но ей приходилось сдерживать себя – беречь силы для защиты. В последний раз оглянувшись на Аралака, Эда топором прорубила проход в шипастых ветвях и невредимой выбралась на поляну.

Она попала в Сад богов. С первого шага накатил запах зелени, густой и вязкий – хоть катай на языке. Золотистые блики пестрили глубокую, до щиколоток, траву.

Деревья теснились вокруг. Между ними бродило эхо голосов – одновременно далеких и близких, пляшущих в журчании воды.

Слышала она их или это тоже чары?

Ей открылся большой родниковый пруд. Эда невольно свернула к нему. С каждым шагом голоса среди деревьев звучали громче, а голова кружилась, как лопасти ветряка. Голоса пели на незнакомом языке, но в песне угадывались старинные инисские слова. Старее старого. Древние, как терновые дебри.

У Эды вспотела сжимавшая топорище ладонь. Голоса воспевали обряд забытых веков. Вглядываясь в сплетение ветвей, Эда заставляла себя вообразить их омытыми кровью и вспомнить, что песня заманивает ее в ловушку.

«В конце тропинки я вижу большой камень и протягиваю к нему руку, только она кажется мне чужой рукой». Эда обернулась. Так и есть. Каменная глыба почти в ее рост сторожила вход в пещеру. «Камень раскалывается надвое, а внутри…»

– Привет.

Эда подняла глаза. На ветке над ней сидел мальчуган.

– Привет, – повторил он на селини. Тонкий, нежный голосок. – Ты пришла поиграть со мной?

– Я пришла к Лесной хозяйке, – сказала Эда. – Не позовешь ли ее, дитя?

Мальчик мелодично рассмеялся и пропал в мгновение ока.

Что-то толкнуло Эду обернуться к пруду. При виде всколыхнувшейся глади на затылке у нее проступил пот.

Когда над водой показалась голова, Эда перевела дыхание. На берег вышла женщина: нагая, с глазами как ягоды терна.

– Эдаз дю Зала ак-Нара, – кивнула, выходя на поляну, Калайба. – Сколько лет прошло!

Инисская ведьма. Лесная хозяйка. Голос ее был глубоким и чистым, как ее пруд, с непривычным выговором. Похоже, но немного иначе говорили в Инисе северяне.

– Калайба, – отозвалась Эда.

– Последний раз я видела тебя не старше шести. А теперь ты взрослая женщина, – заметила Калайба. – Как летит время. Легко забыть о нем, когда годы не оставляют следа на твоем теле.

Эда теперь явственно вспомнила это лицо с высокими скулами и полной верхней губой. Загорелая кожа, длинные, стройные ноги и руки. Темно-рыжие волосы волнами спадали на грудь. Никто, глядя на эту женщину, не дал бы ей больше двадцати пяти. Красавица, хотя была в ней и та жесткая худоба, которую Эда отметила в собственном отражении.

– Последней меня навещала одна из ваших сестер: приходила за моей головой, потому что Мита Йеданья вздумала наказать меня за чужое преступление. Должно быть, и ты пришла за тем же, – рассуждала Калайба. – Я бы посоветовала тебе даже не пытаться, да только сестры обители, пока меня с ними не было, стали слишком горды.

– Я не собираюсь тебе вредить.

– Зачем же ты пришла, миленькая волшебница?

– За знанием.

Калайба застыла с каменным лицом. Вода струилась по ее животу и бедрам.

– Я только что вернулась из Иниса, – пояснила Эда. – Прошлая настоятельница посылала меня служить их королеве. В Аскалоне я наслушалась о могуществе Лесной хозяйки.

– Лесная хозяйка… – Калайба прикрыла глаза и вздохнула, как будто уловив сочный аромат этого имени. – Ох, давно, очень давно меня так не называли.

– В Инисе до сих пор боятся тебя и почитают.

– Неудивительно. Странное дело, я редко бывала в дебрях даже в детстве, – сказала ведьма. – Селяне обходили тот лес из страха передо мной, а я по многу лет не навещала родных дебрей. Они слишком долго не догадывались, что мой дом там, где растет боярышник.

– Люди страшатся дебрей, помня о тебе. Через чащу ведет всего одна дорога, и те, кто по ней проходит, рассказывают потом об огоньках мертвецов и жутких воплях. Надо думать, там сохранились остатки твоей магии?

Калайба усмехнулась.

– Мита Йеданья отозвала меня в Лазию, но я рада буду предложить свой меч более могущественной волшебнице. – Эда шагнула к Калайбе. – Я предлагаю стать твоей ученицей, Хозяйка. Хочу узнать всю правду о магии.

Она сама слышала трепет в своем голосе. Если сумела без малого десять лет дурачить инисский двор, обведет вокруг пальца и ведьму.

– Мне это лестно, – сказала Калайба, – но ты, конечно, могла бы узнать правду и от настоятельницы.

– Мита Йеданья – не то что ее предшественница. Ее взгляд обращен во внутрь, – сказала Эда. – А мой – нет.

Это, во всяком случае, было правдой.

– Сестра, которая видит дальше собственного носа? Диковинка реже серебряного меда, скажу я тебе, – съязвила Калайба. – А тебя не пугают сказки, которые обо мне рассказывают у меня на родине, Эдаз ак-Нара? В них я – похитительница детей, злая карга, убийца. Пугало древних легенд.

– Страшилки, чтобы дети смирно сидели дома. Непонятное меня не пугает.

– А с чего ты взяла, что достойна силы, которой я владею столько веков?

– Недостойна, госпожа, – ответила Эда. – Но под твоим руководством, быть может, стану достойной. Если ты удостоишь меня своей мудрости.

Калайба поразмыслила, оценивая ее, как волк – ягненка.

– Скажи мне, – попросила она, – как там Сабран?

Эда едва не вздрогнула от того, как прозвучало у нее это имя: так произносят имена очень близких людей.

– Королева Иниса благополучна.

– Ты просишь правды, а на устах у тебя ложь.

Эда всмотрелась в ее лицо, отмеченное теперь проницательной усмешкой. Лицо – книга, написанная на забытом, непонятном языке.

– Королева Иниса в опасности, – призналась она.

– Уже лучше. – Калайба склонила голову к плечу. – Если предложение твое искренне, будь любезна, отложи свое оружие. Когда я жила в Иниске, гость, вступая на порог с оружием, наносил хозяину серьезное оскорбление. – Ее взгляд скользнул по арке с шипами. – Тем более – за порог.

– Прости. Я не хотела тебя оскорбить.

Калайба ответила непроницаемым взглядом. Эда с чувством, что подписывает себе смертный приговор, сложила свое оружие на траву.

– Вот так. Теперь ты мне доверилась, – едва ли не с нежностью проговорила Калайба. – И я в ответ не причиню тебе вреда.

– Благодарю, госпожа.

Они еще постояли лицом к лицу, разделенные половиной поляны.

У Калайбы не было никаких причин для откровенности. Эда это понимала – понимала и ведьма.

– Ты сказала, что хочешь правды, но правда сплетается из множества нитей, – промолвила она. – Тебе известно, что я владею магией – сиденом, как и ты, – вернее, владела, пока старая настоятельница не отказала мне в плодах апельсинового дерева. Все потому, что Мита Йеданья уверила ее, будто я отравила родившую тебя мать. – Ведьма усмехнулась. – Как будто я могла унизиться до отравления.

Стало быть, ее изгнание – дело рук Миты. Последняя настоятельница была добра, но легко поддавалась влиянию приближенных, и в том числе – своей мунгуны.

– Я от первой крови. Я, первая и последняя, вкусила ягоду боярышника, и он даровал мне вечную жизнь. Но конечно, – добавила Калайба, – ты пришла не любопытствовать о моем сидене, ведь сиден тебе хорошо известен. Ты хочешь знать, в чем источник другой моей силы – той, что не понятна никому из сестер. Силы снов и иллюзий. Силы Аскалона, моего гильдестеррона.

Звезда Войны. Поэтическое наименование меча. Эда встречала это выражение и прежде, в инисских молитвенниках, но теперь слово задело в ней некую струну, и та отозвалась пониманием, как музыкальной нотой.

«Огонь восходит из земли, свет нисходит с неба».

Свет с неба…

Гильдестеррон.

И еще – Аскалон. Еще одно слово из древнего языка Инисских островов. Искаженное «астра» – звезда и еще «лан» – сила. Это объяснил Эде Лот.

Звезда Силы.

– Я в Инисе… наткнулась на запись с Румелабарской скрижали. В ней говорится о равновесии между огнем и звездным светом. – Эда еще не договорила, когда ей пришло в голову объяснение, показавшееся сейчас более здравым. – Деревья сидена даруют магический огонь. Мне подумалось, что твоя сила – другая твоя сила – исходит с неба. От Косматой звезды.

Лицо Калайбы было не из тех, что подвластны потрясению, но Эда заметила, как метнулся ее взгляд.

– Неплохо. О, просто отлично. – У ведьмы вырвался мелодичный смешок. – Я думала, это знание не выпускают с Востока. Каким образом волшебница прослышала о Косматой звезде?

– Я побывала в Гултаге.

Эти самые слова произносила Трюд утт Зидюр. Действовала девушка по-дурацки, но в чутье ей не откажешь.

– Умно и отважно – пробраться в погребенный город. – Калайба разглядывала гостью. – Я буду рада твоему обществу в своем приюте – раз уж меня лишили общества сестер обители. А поскольку большая часть правды тебе уже известна… не вижу, почему бы не досказать остального. Все равно ты не сможешь обернуть этого знания против меня. До следующей Эры Звездного Света тебе не дожить.

– Я буду бережно хранить это знание.

– Не сомневаюсь. Конечно, – задумчиво добавила Калайба, – для понимания моей магии тебе нужно узнать о происхождении сидена и двух ветвей магии, а Мита в этом мало понимает. Она держит своих дочерей в потемках – они, как в одеяла, зарываются в потрепанные книги. Вы все насквозь пропитались невежеством. Мое знание – истинное знание – дорого стоит.

Подошло время сделать следующий ход в игре.

– Иной бы назвал его бесценным, – согласилась Эда.

– Я за него заплатила. И тебе придется.

Калайба наконец приблизилась к ней. В ее волосах блестели капли воды.

– Я возьму с тебя поцелуй, – шепнула она в самое ухо. – Столько лет я была одинока. Один твой поцелуй, милая Эдаз, – и знание будет твоим.

От ее кожи пахло металлом.

– Госпожа, – спросила Эда, – как я узнаю, правду ли ты сказала?

– А Мите Йеданье ты задавала этот вопрос или ей верила без условий? – Не дождавшись ответа, Калайба продолжала: – Я даю тебе слово, что скажу правду. Во времена моей молодости слово равнялось клятве. Это было давно, но я все еще почитаю старый обычай.

Выбора не было. Эда скрепя сердце наклонилась к ведьме и поцеловала ее в холодную щеку.

– Ну вот, – сказала Калайба. У нее и дыхание было ледяным. – Цена уплачена.

Эда поспешно отстранилась. И загнала поглубже всплывшее вдруг воспоминание о Сабран.

– Есть две ветви магии, – начала Калайба. Солнце высветило золотые нити и жемчуг в ее волосах. – Сестры обители, как тебе известно, используют сиден – магию земли. Она исходит из ядра мира и передается через деревья. Съевший плод такого дерева получает магию в свое распоряжение. Когда-то на земле было не меньше трех деревьев сидена: апельсиновое, боярышник и шелковица, – но теперь, сколько я знаю, осталось всего одно.

Однако у сидена, дорогая Эдаз, есть природный противовес. Небесная магия, иначе «стеррен» – свет звезд. Эта магия холодна и нелегко дается в руки, она изящна и тонка. Она позволяет наводить иллюзии, управлять водами… и даже менять облик. Но овладеть ею много труднее.

Эде уже не приходилось насильно изображать любопытство.

– Косматая звезда при своем прохождении оставляет след серебристой жидкости. Она называется звездной падью, – рассказывала Калайба. – В этой звездной пади живет стеррен – точно так же как в плодах живет сиден.

– Должно быть, он очень редок.

– Невероятно редок. Метеориты не падали с окончания Горя Веков – а тот звездопад, пойми, Эдаз, и покончил с Горем Веков. На Востоке об этом знают, хотя не понимают причины. Там верят, что комету послал их драконий бог Квирики, – улыбнулась Калайба. – Тот метеоритный дождь завершил эру власти сидена и загнал в спячку созданных из него огнедышащих змеев.

– И тогда в силу вошел стеррен, – подсказала Эда.

– На время, – согласилась Калайба. – Две ветви магии уравновешены. Каждая из них сдерживает другую. Если одна усиливается, другая убывает. За Эрой Огня последует Эра Звездного Света. В настоящее время сиден намного сильнее, а стеррен в тени. Но когда станут падать метеоры… стеррен снова разгорится.

Весь мир насмехался над зачарованными скрижалью алхимиками, а они веками ходили вплотную к истине.

Да, это была истина. Эда чуяла это нутром и сердцем. Одной Калайбе она бы не поверила, но ее объяснение стало нитью, на которую нанизались все бусины. Косматая звезда. Румелабарская скрижаль. Падение змеев в Горе Веков. Удивительный дар стоявшей перед ней женщины.

Все это было связано. Все росло из одного корня: огонь снизу, свет сверху. На этой двойственности стоял мир.

– Румелабарская скрижаль говорит о равновесии, – напомнила Эда. – Но еще и о том, что случается, когда равновесие нарушено.

– «Избыток одного воспламеняет другое, и в этом угасание вселенной», – на память повторила Калайба. – Мрачное пророчество. Но в чем – или в ком – угасание вселенной?

Эда покачала головой. Она почти не сомневалась в ответе, но сочла за лучшее разыграть дурочку. Чтобы не насторожить ведьму.

– Ох, Эдаз, а так хорошо начинала! Впрочем, – продолжила Калайба, – ты еще молода. Не стоит слишком строго тебя судить.

Она отвернулась, прижимая ладонью правый бок. Кожа на нем была такой же гладкой и чистой, как на всем теле, но движение выдавало боль.

– У тебя болит, госпожа? – спросила Эда.

Калайба не ответила.

– Давным-давно космическое равновесие было… нарушено, – только и сказала она. Эде в ее глазах почудился отблеск чего-то ужасного. Тень ненависти. – Стеррен в мире слишком усилился, и огонь, что у нас под ногами, ответил на это рождением чудовища. Ужасного творения сидена.

Угасание вселенной…

– Безымянный, – сказала Эда.

– И те, кто пришел за ним. Они – дети нарушенного равновесия. Дети хаоса. – Калайба присела на камень. – Сменявшие друг друга настоятельницы давно видели связь между деревом и змеями, но не признавались в этом даже самим себе. В Эру Огня – в нынешнюю эру – маги в силах даже создавать драконье пламя… но, конечно, использовать его для них запретно.

Все сестры знали, что могут извлекать змеиный огонь, но не учились этому.

– Твои иллюзии питаются стерреном, – пробормотала Эда, – поэтому сиден их выжигает.

– Сиден и стеррен при определенных обстоятельствах уничтожают друг друга, – признала Калайба, – но в то же время они притягиваются. Оба вида магии более всего тянутся к своему подобию, но и к другому виду тоже. – В ее темных глазах загорелось любопытство. – Ну, разгадай-ка еще одну загадку. Если апельсиновое дерево – естественный канал для сидена, что служит таким для стеррена?

Эда задумалась:

– Может быть, драконы Востока?

По тому немногому, что она о них знала, эти существа были связаны с водой. Она отвечала наугад, но Калайба улыбнулась:

– Умница. Они рождены стерреном. Когда приходит Косматая звезда, они обретают силу наводить сновидения, менять облик и сплетать иллюзии.

Словно в подтверждение своих слов, ведьма провела ладонью вдоль своего тела. И вот на ней уже инисское платье из коричневого бархата, с украшенным жемчугом и сердоликовыми бляшками поясом. В волосах расцвели самоцветные лилии. Была ли иллюзией ее прежняя нагота или это?

– Давным-давно я своим огнем придала форму собранной мною звездной пади. – Калайба лениво расчесывала пальцами волосы. – И создала самое удивительное на свете оружие.

– Аскалон.

– Меч из стеррена, выкованный сиденом. Идеальное единство. И когда я увидела его – меч, созданный из слез кометы, – то поняла, что я непростая волшебница. – У нее дрогнули губы. – В обители меня за мои способности прозвали ведьмой, но мне больше по нраву «чародейка». Мило звучит.

Эда уже узнала больше, чем просила, но надо было спросить еще и о жемчужине.

– Госпожа, – заговорила она, – твои таланты воистину удивительны. А еще что-нибудь ты создавала из стеррена?

– Никогда. Я хотела, чтобы в мире не было ничего подобного Аскалону. Его я подарила величайшему рыцарю своего времени. Конечно, – добавила она, – это не значит, что других таких предметов не было… но те сделаны не моими руками. И они, если и существуют, давно затерялись.

Велико было искушение рассказать ей о жемчужине, но лучше было оставить Калайбу в неведении, чтобы той не пришло в голову завладеть сокровищем.

– Больше всего на свете я хотела бы увидеть тот меч. О нем говорит весь Инис, – сказала Эда. – Ты мне его покажешь, госпожа?

Калайба тихо хихикнула:

– Будь он у меня, я, право, была бы счастлива. Я искала Аскалон много веков, но Галиан хорошо его спрятал.

– И не оставил подсказки, где искать?

– Известно только, что он отдал меч в руки тех, кто жизнь отдаст, лишь бы утаить его от меня. – Улыбка ее погасла. – Королевы Иниса тоже его искали, он ведь для них святыня… но и они не найдут. Если не нашла я, не найдет никто.

В обители все знали, что Аскалон выковала для Галиана Беретнета Калайба. Еще одна причина для недоверия многих сестер. Колдунья и рыцарь родились в одну эпоху, и оба жили в Златбуке или в его окрестностях, но, помимо этих скудных сведений, никто не знал, что их связывало.

– Королева Сабран видела этот Приют Вечности во сне, – сказала Эда. – Она мне рассказывала, когда я при ней состояла. Только ты, госпожа, умеешь навевать сны. Это ты ей насылала?

– За это знание, – ответила Калайба, – придется заплатить дороже.

Ведьма соскользнула с валуна, на котором сидела. Снова нагая, она придвинулась к Эде, а камень под ней преобразился в цветочное ложе. Цветы пахли сливками и медом.

– Иди ко мне. – Калайба разгладила лепестки ладонью. – Иди возляг со мной в моем доме, и я пропою тебе о сновидениях.

– Госпожа, – возразила Эда, – как бы мне ни хотелось тебе угодить и доказать свою верность, но сердце мое принадлежит другой.

– Неужели тайна сонных чар не стоит одной ночи? Я целые века не знала нежных прикосновений любви. – Калайба провела пальцем вниз по животу, остановившись чуть выше того места, где сходились бедра. – Однако… верность заслуживает восхищения. Я приму от тебя иной дар. В обмен на все, что знаю о звездах с их дарами.

– Я все отдам.

– Меня двадцать лет не подпускают к апельсиновому дереву. Раз попробовав его огня, маг нуждается в нем еще и еще. Эта жажда сжигает меня изнутри. Мне бы очень хотелось вернуть горевшее во мне пламя. – Калайба не отпускала ее взгляда. – Принеси мне апельсин – и станешь моей наследницей. Поклянись мне, Эдаз дю Зала ак-Нара. Поклянись, что принесешь мне желанный дар.

– Госпожа, – сказала Эда, – я клянусь Матерью.

– Так о жемчужинах она ничего не сказала? – переспросила настоятельница. – Кроме того что не она их создала?

Эда стояла перед ней в открытой солнцу комнате.

– Да, настоятельница, – подтвердила она. – Ее творение – один Аскалон. Я промолчала о жемчужинах, опасаясь, что она станет их искать.

– Хорошо.

Кассар был угрюм. Настоятельница опустила ладонь на перила балкона, так что ее кольцо с лунным камнем блеснуло на солнце.

– Две ветви магии. Впервые об этом слышу. – Она вздохнула. – И мне это не нравится. Ведьма от природы лжива. Ее не зря прозвали Погремушкой.

– Она могла приукрасить истину, – заметил Кассар. – Но как она ни кровожадна, ни холодна, лжи я за ней не припомню. В Иниске ее времени клятвопреступников карали очень жестоко.

– Ты забыл, Кассар, что о Зале она солгала. Уверяла, будто отравление – не ее рук дело, а ведь только чужой для обители человек мог отравить сестру.

Кассар опустил глаза.

– Эти жемчужины – наверняка из стеррена, – сказала Эда. – Пусть даже не Калайба их создала. В них не наша магия. Значит, та, другая. – (Настоятельница неохотно кивнула.) – Я поклялась принести ей плод. Станет она меня преследовать, если не принесу?

– Думаю, поскупится растрачивать магию на охоту за тобой. И в любом случае здесь ты под защитой. – Настоятельница взглянула на заходящее солнце. – Другим сестрам ничего не рассказывай. Теперь нам следует поинтересоваться этой… Непоро.

– Она была с Востока, – тихо заметила Эда. – Что доказывает: для Матери мир не сводился к Югу.

– Эти разговоры мне надоели, Эда.

Эда прикусила язык. Кассар украдкой переглянулся с ней.

– Если верить Непоро, нам для победы над врагом понадобится и Аскалон, и жемчужины. – Настоятельница потерла себе висок. – Оставь меня, Эдаз. Мне нужно… поразмыслить, что делать.

Эда склонила голову и вышла.

Она нашла Аралака похрапывающим в изножье ее кровати – устал от долгого бега. Присев с ним рядом, Эда потрепала шелковистое ухо. Он, не просыпаясь, дернул ушами.

Голова у Эды полна была огнем и звездами. Безымянный вернется, а у настоятельницы из трех нужных для победы только одно оружие. Угроза для стран Добродетели растет с каждым часом, и положение Сабран все опаснее. А Сигосо Веталда тем временем строит в бухте Медузы флот вторжения. Занятый внутренними сварами, Запад не сумеет дать ему отпор.

Эда теснее прижалась к Аралаку и закрыла глаза. Нужно так или иначе придумать, чем ей помочь.

– Эдаз.

В дверях стояла женщина. Тугие кудряшки, вьющиеся над темным лицом и падающие на желтоватые глаза.

– Найруй… – Эда встала.

В детстве они не ладили. Найруй вечно ревновала Йонду к настоятельнице, а Эда, любившая Йонду как кровную сестру, принимала ее ревность слишком близко к сердцу. Однако теперь Эда горячо пожала ей руки, поцеловала в щеку.

– Рада тебя видеть, – сказал она. – Ты прославишь этот плащ.

– А ты прославила всех нас, так долго защищая Сабран. Признаться, я посмеивалась, когда тебя сослали к этому нелепому двору, но я тогда была молодой и глупой, – усмехнулась Найруй. – Теперь я понимаю, что все мы по-своему служим Матери.

– Я вижу, ты даже сейчас ей служишь, – ответила на ее улыбку Эда. – У тебя, должно быть, подходит срок.

– Жду со дня на день. – Найруй коснулась живота ладонью. – Я пришла подготовить тебя к посвящению в красные девы.

Эда почувствовала, как еще шире расплываются в улыбке губы.

– Этой ночью?

– Да, этой. – Найруй захихикала. – Или ты, изгнавшая Фиридела, думала, что с посвящением станут тянуть?

Она подвела Эду к стулу. Вошел мальчик с подносом, поставил его и, пятясь, скрылся за дверью.

Эда сложила руки на коленях. В животе у нее трепетала крылышками целая стайка птиц.

На эту ночь она забудет, что узнала от Калайбы. Забудет обо всем, что происходит за стенами обители. Эда, сколько себя помнила, знала, что ее судьба – стать красной девой.

Мечта сбылась. Она хотела упиться ею допьяна.

– Это тебе. – Найруй вручила ей чашу. – От настоятельницы.

Эда пригубила напиток:

– Мать, что это?

Волна сладостного аромата растекалась по языку.

– Солнечное вино. Из Каменги. Настоятельница его бережет, – ответила Найруй. – Тусто, что служит на кухне, давал мне иногда попробовать. Он и тебе уделит глоточек, если скажешь, что ты от меня. Ты только настоятельнице не проговорись.

– Ни за что!

Эда сделала еще глоток. Какой тонкий вкус! Найруй, взяв кувшин, стала поливать ей волосы водой.

– Эдаз, – сказала она, – я хочу принести тебе мои соболезнования. Мы с Йонду не во всем сходились, но я ее очень уважала.

– Спасибо, – тихо откликнулась Эда и покачала головой, разгоняя грусть. – Ну а теперь, Найруй, рассказывай, что случилось за эти восемь лет.

– Расскажу, – Найруй постукивала гребешком по ладони, – если пообещаешь мне поведать все тайны инисского двора. – Она потянулась за чашей с маслом. – Говорят, жить там – что плясать на угольях. Будто бы придворные лезут друг у друга по головам, пробиваясь поближе к королеве. Что при дворе Сабран Девятой больше интриг, чем в Румелабаре небесных камней.

Эда взглянула в окно. Уже загорались звезды.

– Право, – сказала она, – тебе такое и не снилось.

Занимаясь волосами Эды, Найруй рассказывала о неуклонном пробуждении змеев в южных странах и о тяжких трудах красных дев, изо дня в день противостоящих угрозе. Король Джантар и верховная правительница Кагудо (властители других стран ничего не знали об обители) просили присылать в свои города и дворцы все новых сестер. И уже появилась мысль обучать для борьбы со змеями мужское население обители, занимавшееся обычно домашними делами.

Эда взамен живописала причуды инисской жизни. Мелочную вражду между придворными любезниками и поэтами. Свою службу фрейлиной под властью Оливы Марчин. Лекарей, прописывавших мышиный помет от лихорадки и пиявок от мигрени. Завтрак из восемнадцати блюд, ежеутренне подававшийся Сабран, которой и одного было много.

– А Сабран? – спросила Найруй. – Она и правда такая капризница, как говорят? Я слыхала: она за одно утро успевает побывать бодрой, как военный парад, грустной, как вдовица, и злой как дикая кошка.

Эда долго медлила с ответом.

– Правда, – наконец сказала она.

Роза под подушкой. Руки на клавишах вёрджинела. Смех всадницы, затеявшей скачку наперегонки после охоты.

– Наверное, следует ожидать капризов от женщины, рожденной, чтобы занять такой трон и такой ценой. – Найруй похлопала себя по круглому животу. – Это и так нелегко, а если нагрузить вдобавок судьбами народа…

Близился час церемонии. Эда позволила еще трем женщинам, кроме Найруй, помочь ей с торжественным одеянием. Сестры, уложив ей волосы, украсили их венком апельсиновых цветов. На руки надели браслеты из золота с хрусталем. Наконец Найруй обняла ее за плечи:

– Готова?

Эда кивнула. Она всю жизнь тренировалась.

– Я тебе завидую, – призналась Найруй. – Следующая задача, которую готовит для тебя настоятельница, – это просто…

– Задача? – оглянулась на нее Эда. – Какая?

Найруй махнула рукой:

– Большего сказать не могу. Скоро сама узнаешь. – Она взяла Эду под руку. – Идем.

Ее провели к могиле Матери. Склеп освещался ста двадцатью свечами – по одной за каждого, принесенного в жертву Безымянному, пока Клеолинда наконец не покончила с его кровавой властью.

Перед статуей ждала настоятельница. Все свободные от дел сестры собрались, чтобы увидеть, как отсутствовавшая чуть не десятилетие дочь Залы становится красной девой.

В обители не тратили много времени на обряды. Клеолинда не желала для своих дев помпезности и церемонности королевских дворов. Главной была близость между ними. Сестры собрались в поддержку и хвалу сестре. В склепе, тесном, как женское лоно, под взглядом Матери, Эда, как никогда, ощутила свою связь с ней.

Кассар стоял по левую руку от настоятельницы. И смотрел на Эду с отцовской гордостью.

Она преклонила колени.

– Эдаз дю Зала ак-Нара, – заговорила настоятельница. Голос ее отдавался эхом. – Ты верно и без сомнений служила Матери. Мы приветствуем тебя как сестру и подругу, принимая в ряды красных дев.

– Я – Эдаз дю Зала ак-Нара, – отвечала ей Эда, – обновляю клятву верности Матери, принесенную мной, когда я была ребенком.

– Да сохранит она твой меч острым, а плащ красным как кровь, – хором произнесли сестры. – И да устрашится Безымянный твоего света…

По обычаю плащ подносила новой сестре мать-родительница. Залы не было с ними, и плащ на плечи Эде набросил Кассар. Он застегнул фибулу у впадинки между ключицами и погладил Эду по щеке. Эда улыбнулась ему в ответ.

Она протянула правую руку. Настоятельница надела на палец серебряное кольцо, украшенное цветком о пяти лепестках из лунного камня. Это кольцо всю жизнь виделось ей на собственном пальце.

– Выйди же в мир, – сказала настоятельница, – и прегради дорогу беспощадному пламени. Отныне и навеки.

Эда плотнее завернулась в плащ. Никто не сумел бы подделать цвет этой парчи. Плащи окрашивались драконьей кровью.

Настоятельница протянула ей ладони и под рукоплескания сестер подняла на ноги. Когда она разворачивала новую красную деву лицом к сестрам, взгляд Эды случайно упал на сынов Саяти. И выхватил среди них знакомое лицо.

Выше ее ростом. Длинные сильные руки и ноги. Густой черный цвет кожи. Он поднял голову, подставив лицо свету.

Не может быть. Это Калайба помутила ей зрение. Он умер. Пропал. Не может его здесь быть!

И все же… все же он был здесь.

Лот.

44

Юг

Эда! Она таращилась на него, как на привидение.

Лот не первый месяц как во сне бродил по здешним коридорам. Подозревал, что ему что-то подмешивают в еду, чтобы не вспоминал, кем он был. Лот уже начал забывать ее лицо – лицо далекой подруги.

А она тут, в красном плаще, с цветами в волосах. И выглядит… цельной, наполненной, новой, как разгорающийся огонь. Словно долго чахла без воды, а теперь расцвела.

Эда отвела взгляд. Будто от незнакомца. Настоятельница – глава здешней секты – вывела ее из склепа. Лота при виде Эды обожгла мысль о предательстве, но теперь по ее загоревшимся на миг глазам, по приоткрывшимся губам он понял, что для Эды их встреча – не меньшая неожиданность.

Как бы то ни было, она по-прежнему Эда Дариан, его друг. Надо как-то к ней пробраться.

Пока не забыл и об этом.

Эда застала Кассара в постели, читающим при свете свечи, с очками на носу. Он поднял взгляд навстречу ворвавшейся, как буря, воспитаннице.

– Что здесь делает благородный Артелот?

Она и не думала понизить голос.

Кассар насупился:

– Эдаз, остынь.

Негодующе каркнул разбуженный Сарсун.

– Ночной Ястреб посылал Лота в Карскаро, – холодно заговорила Эда. – Как он оказался здесь?

Кассар протяжно выдохнул:

– Это он доставил сюда таинственную шкатулку. Получил ее от донматы Маросы. – Он снял очки. – Она отправила его искать меня. После разговора с Йонду.

– Донмата нам союзница?

– Очевидно, так. – Кассар запахнул халат и завязал пояс. – Благородному Артелоту не следовало сегодня спускаться в склеп.

– Так ты нарочно его ко мне не подпускал?

Обман – это всегда обидно, но сейчас Эде стало особенно больно, потому что ложь исходила от него.

– Я знал, что тебе это не понравится, – пробормотал Кассар. – Хотел после посвящения сообщить помягче. Ты же знаешь: чужак, обнаруживший обитель, не может ее покинуть.

– У него семья! Нельзя же так просто…

– Можно. Ради обители. – Кассар медленно поднялся с постели. – Если его отпустить, он расскажет Сабран.

– Этого можно не опасаться. Ночной Ястреб ни за что не позволит ему вернуться ко двору, – возразила Эда.

– Эдаз, послушай меня. Артелот Исток поклоняется Обманщику. Даже если он был к тебе добр, то понять тебя не мог. Ты еще скажи, что неравнодушна к Сабран Беретнет…

– А если и так?

Кассар впился глазами в ее лицо. Губы в глубине бороды сошлись в прямую черту.

– Ты слышала инисских богохульников, – сказал он. – Ты знаешь, что они сотворили с историей Матери.

– Ты сам велел мне с ней сблизиться. А теперь удивляешься, что я послушалась? – отбивалась Эда. – Ты на столько лет оставил меня при этом дворе без всякой защиты. Я там была чужой. Обращенной еретичкой. Если бы не нашла, на кого опереться, кто помог бы продержаться…

– Знаю. И до конца дней не прощу себе этого. – Он ласково тронул ее за плечо. – Ты устала. И сердишься. Давай продолжим разговор утром.

Она готова была огрызнуться, но это же был Кассар: он помогал сынам Саяти ее растить, он до упаду смешил маленькую Эду, он присматривал за ней после смерти Залы.

– Найруй сказала, что настоятельница приготовила для меня новое задание, – сказала Эда. – А какое – не сказала.

Кассар потер пальцем переносицу. Эда, подбоченившись, ждала ответа.

– Ты почти девять лет прикрывала Сабран от Фиридела вдали от Лазии. Такие прочные узы с деревом – протянувшиеся сквозь время и расстояние – встречаются редко. Очень редко. – Кассар вновь опустился на кровать. – Настоятельница хочет ими воспользоваться. Послать тебя в земли за Вратами Унгулуса.

У нее запнулось сердце.

– Зачем?

– Одна сестра, побывавшая в Драястре, принесла оттуда слух, что Гелвеза во времена Горя Веков отложила яйцо. Пираты искали его в Эрии, – объяснил Кассар. – Настоятельница хочет, чтобы ты его нашла и уничтожила. Не дав проклюнуться новому чудовищу.

– Унгулус. – Эда не чувствовала ни рук, ни ног. – Это на много лет.

– Да.

Врата Унгулуса считались краем изведанного мира. За ними лежал не нанесенный ни на какие карты южный континент. Редкие первопроходцы, вернувшись оттуда, рассказывали о бесконечной пустыне, названной Эрия: блестящие солончаки, беспощадное солнце и ни капли воды. До другого края если кто и добрался, то не вернулся назад с рассказами.

– В Драястре всегда хватало пустых слухов. – Эда медленно подошла к балкону. – Мать, чем я заслужила новое изгнание?!

– Дело это важное, – ответил Кассар. – Но мне чудится, она выбрала тебя не только за стойкость, но и чтобы напомнить о существовании южных стран.

– То есть она сомневается в моей верности?

– Нет, – еще мягче сказал Кассар. – Просто считает, что такое путешествие пойдет тебе на пользу. Даст время вспомнить о своем предназначении и очиститься от скверны.

Настоятельница хотела загнать ее подальше от стран Добродетели, от хаоса, который в них разразится. И надеялась, что, вернувшись, Эда станет думать о Юге, и ни о чем другом.

– Есть другой выбор.

Эда оглянулась через плечо:

– Выкладывай.

– Ты могла бы обещать ей ребенка. – Кассар выдержал ее взгляд. – Обители нужны новые воины. Настоятельница верит, что твое дитя непременно унаследует такую же связь с деревом. Сделай так, и она вместо тебя отправит на юг Найруй, как только та родит.

У нее челюсти заныли от усилия сдержать безрадостный смех.

– Для меня, – сказала Эда, – это не выбор.

Она шагнула за порог комнаты.

– Эдаз! – крикнул вслед Кассар, но она не оглянулась. – Куда ты?

– Пойду к ней.

– Нет! – Он мигом очутился в коридоре и загородил ей дорогу. – Эдаз, посмотри на меня. Все уже решено. Поссоришься с ней – она еще дольше не позволит тебе вернуться.

– Я не ребенок, которого отсылают подумать о своем поведении. Я…

– Что такое?

Эда обернулась. В конце коридора стояла завернутая в лиловый, как слива, шелк настоятельница.

– Настоятельница, – шагнула к ней Эда, – я умоляю не посылать меня за Унгулус.

– Это уже решено. Мы давно подозревали там гнездо высшего западника, – ответила настоятельница. – Туда можно отправить только сестру, способную жить без плодов. Я верю, что ты не откажешь мне, дочь. Ты еще раз послужишь Матери.

– Не такой службы ждет от меня Мать.

– Ты не согласишься ни на что, кроме новой поездки в Инис. Ты оставила там свое сердце. За Вратами Унгулуса ты вспомнишь, кто ты есть.

– Я и так знаю, кто я! – рявкнула Эда. – Не знаю только, как это, пока меня не было, мы здесь разучились видеть дальше носа.

Наступившее молчание показало, что она слишком далеко зашла.

Настоятельница долго разглядывала ее, застыв, как бронзовое изваяние.

– Еще раз откажешься исполнять свой долг, – наконец заговорила она, – и мне придется снова лишить тебя плаща.

Эда не находила слов. Ее насквозь пробрал холод.

Настоятельница скрылась за дверью своей комнаты. Кассар, уходя, послал дрожащей Эде горестный взгляд.

Такое древнее и такое тайное общество требует тщательного управления. Теперь Эдаз дю Зала ак-Нара знала, каково чувствовать, что тобой руководят.

Как возвращалась к себе, она не запомнила. Шагнула на свой балкон, вцепилась в перила. Апельсиновое дерево было прекрасно, как всегда. Внушало трепет своим совершенством.

Настоятельница не помешает падению Иниса. Растерзанные внутренними распрями, страны Добродетели станут легкой добычей плотского короля и драконьего воинства. Этого Эда допустить не могла.

На тумбочке у ее кровати еще осталось солнечное вино. Она допила все, что осталось, – лишь бы унять яростную дрожь. Осушила чашу и отчего-то засмотрелась на нее. Повертела в руках, оживляя мелькнувшее воспоминание.

Двойной кубок. Древний символ рыцаря Справедливости. И ее потомков.

Род Венц.

Потомки рыцаря Справедливости. Они взвешивают чаши вины и невиновности, поддержки и противостояния, добродетели и порока. Верные слуги короны.

Чашники?

Игрейн Венц никогда не одобряла Обрехта Льевелина. Ее люди в ночь, когда бежала Эда, заняли Королевскую башню – якобы для защиты Сабран.

Эда сжала перила. Лот прислал из Карскаро единственное предупреждение. «Берегись Чашника». Он искал пропавшего принца Вилстана – того, кто заподозрил руку Веталды в убийстве королевы Розариан.

Не Венц ли избавилась от Розариан Беретнет, оставив править Инисом ребенка?

Королеву-ребенка, нуждающуюся в направляющей руке. Такую юную, что Венц могла лепить из нее что хотела.

Поразмыслив, Эда решила, что догадка верна. Ее так ослепляла ненависть к Комбу, так хотелось видеть в нем причину всех бед Иниса, что она упустила самое очевидное объяснение.

«Как просто, – сказал тогда Комб, – сложить вину за все зло к моему порогу».

Если это все Венц, тогда и Розлайн замешана. Быть может, ее верность королеве погибла вместе с ребенком. Возможно, все семейство Венц метит на место Сабран.

А Королевская башня в их руках.

Эда заметалась в темноте. Даже во влажной духоте Лазийской пущи у нее стучали зубы.

Если Эда вернется в Инис, в обители ее проклянут: забудут ее имя, вынесут смертный приговор.

Но не возвратиться в Инис – значит бросить на произвол судьбы все страны Добродетели. Изменить всему, что Эда считала добром, что воплощала для нее обитель. Ее верность принадлежит Матери, а не Мите Йеданье.

Надо следовать огню своей души. Огню, который подарило ей дерево.

От мысли о неизбежном у нее разрывалось сердце. Губы стали солоны. Слезы стекали по щекам и срывались крупными каплями. Она здесь родилась. Здесь она своя. Всю жизнь она мечтала только о красном плаще. О том, с которым предстоит расстаться.

Оставив его, она продолжит труд Матери. Закончит начатое Йонду.

Аскалон. Без этого меча нет надежды на победу над Безымянным. Его искали красные девы. Его искала Калайба. Тщетно.

Но у них не было приливной жемчужины.

Ветви магии притягиваются друг к другу, как и к своему подобию.

Жемчужина, несомненно, из стеррена. Аскалон должен ей отозваться, а жемчужина, в свою очередь, отзовется только Эде.

Эда с болью в горле взглянула на дерево. Упала на колени и стала молиться, чтобы ее решение не оказалось ошибкой.

Аралак отыскал ее утром, когда в жемчужно-голубом небе уже горело солнце.

– Эдаз.

Она обратила на него воспаленные от бессонницы глаза. Его язык наждаком прошелся по щеке.

– Друг мой, – сказала Эда, – мне нужна твоя помощь. – Она обняла ладонями его голову. – Помнишь, как я выкармливала тебя щенком? Как о тебе заботилась?

В его янтарных глазах словно солнце вспыхнуло.

– Да.

Он, конечно, помнил. Ихневмоны не забывают вскормившей их руки.

– Среди сынов Саяти есть один человек. Его зовут Артелот.

– Да. Это я его сюда принес.

– Ты хорошо сделал, что спас его. – Она проглотила комок в горле. – Прошу тебя, когда зайдет солнце, выведи его из обители к устью пещеры в лесу.

– Ты уходишь.

– Так надо.

У него раздулись ноздри.

– Будет погоня.

– Потому мне и нужна твоя помощь. – Она погладила ему уши. – Узнай, где настоятельница держит жемчужину, что унесла из моей комнаты.

– Дура. – Он толкнул ее носом в лоб. – Без дерева ты увянешь. Как все сестры.

– Значит, увяну. Лучше так, чем бездействовать.

Он фыркнул, проворчал:

– Мита носит жемчужину на себе. Она вся ею пропахла. Морем.

Эда закрыла глаза:

– Я что-нибудь придумаю.

45

Восток

Морская волна залила берега Пухового острова. Часы, когда дрожь земли не давала читать, Тани коротала со старцем Варой.

Вара, конечно, свое занятие не бросал. Он бы и среди конца света нашел способ не расстаться с книгой.

Когда отхлынула вода, настала пугающая тишина. Все лесные птицы лишились голоса. Тогда ученые принялись разбираться, что натворило землетрясение. Из людей почти никто не пострадал, только двоих толчком сбросило с обрыва. Море не вернуло их тел – зато день спустя выбросило на берег другое.

Тело дракона.

Тани вместе со старцем вышла перед закатом взглянуть на безжизненного бога. На железной ноге Вара с трудом одолевал ступени, поэтому спускались они очень долго, но он твердо решился идти, а Тани не захотела его оставлять.

Они нашли скорчившуюся на песке молодую сейкинскую дракану с раскрывшейся в смерти пастью. Птицы уже исклевали ее блестящую чешую, и кости окутывал туман. Тани, увидев это, задрожала и отвернулась, сломленная горем. Она впервые видела труп дракона. Ничего ужаснее быть не могло. Они было решили, что юную богиню растерзали в Кавонтае и сбросили в море останки, – Тани помертвела при мысли о великой Наиматун, – но тело оказалось нетронутым: все чешуи, зубы и когти на месте.

Боги не тонут. Они с водой – едины. В конце концов старцы пришли к выводу, что дракана сварилась. Убита вскипевшим морем.

Нельзя было и представить ничего более противоестественного. И более зловещего знамения.

Даже собравшись все вместе, ученые не сумели бы сдвинуть тело дракона. Ее оставили таять на берегу. Со временем от тела должны были остаться только радужные кости.

Когда прибыл врач, Тани с тремя молодыми учеными в молчании сметали опавшие листья. За работой некоторые вздрагивали, глотая слезы. Смерть дракона потрясла всех.

– Ученая Тани, – позвал Вара.

Она тенью двинулась за ним по коридорам.

– Наконец дождались врача. Я просил осмотреть твой бок, – сказал старец. – Доктор Мояка – знаток сейкинской и ментской медицины.

Тани застыла.

Мояка! Имя было ей знакомо.

Обернувшись к ней, старец Вара вздернул бровь:

– Ученая Тани, ты чем-то расстроена?

– Не хочу я видеть этого врача. Прошу тебя, премудрый старец Вара. Доктор Мояка… – Тани затошнило. – Он знаком с тем, кто угрожал мне. Угрожал моему дракону.

Она, как наяву, увидела стоящего на берегу Рооза. С какой безжалостной усмешкой он объяснял, что ей придется покалечить дракона, чтобы не потерять все! Мояка впустил это чудовище в свой дом.

– Я знаю, что в последние дни на Сейки ты видела много горя, Тани, – мягко сказал Вара. – И знаю, как трудно отпустить прошлое. Но здесь, на Пуховом острове, нам иначе нельзя.

Тани уставилась на его морщинистое лицо.

– Что ты знаешь? – прошептала она.

– Все.

– Кто еще знает?

– Кроме меня, только высший старец.

При этих словах она почувствовала себя голой. Надеялась в глубине души, что правительница Гинуры никому не расскажет о причине ее ссылки.

– Если ты твердо решила не встречаться с доктором Моякой, – сказал старец Вара, – подтверди, и я отведу тебя в твою комнату.

Видеть доктора Мояку ей совсем не хотелось, но не стоило и огорчать старца своим ребячеством.

– Я с ним встречусь, – выговорила Тани.

– С ней, – поправил Вара.

В лечебнице, у булькающего фонтанчика, их ожидала крепкая сейкинка. Ее Тани видела впервые, но эта женщина была в явном родстве со знакомым ей по Гинуре доктором Моякой.

– Добрый день, достойная ученая, – поклонилась она. – Мне сказали, что у тебя рана на боку.

– Старая рана, – объяснил старец Вара, видя, что Тани, поклонившись, молчит. – Эта опухоль у нее с детства.

– Понятно. – Мояка похлопала по циновке с разостланным одеялом и подголовником. – Пожалуйста, достойная, подними блузу и ляг.

Тани послушалась.

– Скажи, Пуруме, – обратился к врачу старец Вара, – ты не слышала, дошла ли волна до Сейки?

– Я бы рада ответить, но к тому времени меня уже не было на мысе Хайсан. Судну, на котором я плыла, пришлось задержаться у Трех Братьев – потому я и опоздала.

Тани понадобилась вся сила воли, чтобы не дернуться от прикосновения. Шишка на боку всегда была чувствительной.

– А, вот она. – Мояка очертила опухоль пальцами. – Сколько ты прожила лет, достойная ученая?

– Девятнадцать, – тихо ответила Тани.

– И всю жизнь с этим ходила?

– С детства. Мой премудрый учитель говорил, что там было сломано ребро.

– Болит?

– Иногда.

– Хм… – Мояка кончиками пальцев прощупала опухоль. – На ощупь я бы сказала, там костная шпора – это совершенно не опасно, – но все же мне бы хотелось сделать маленький надрез. Просто проверить. – Она раскрыла кожаную сумку. – Дать тебе что-нибудь от боли?

Прежняя Тани отказалась бы, но здесь ей все время хотелось перестать чувствовать, забыться.

Одна из младших ученых принесла из пещеры завернутый в шерсть лед. Мояка приготовила снадобье и дала Тани выпить его через трубочку. Пар обжег ей горло. А когда дошел до груди, кровь наполнилась темным уютным покоем, и тело стало легким, как пух, и бесчувственным, как камень, проваливаясь вниз и оставляя наверху все мысли.

Испарился стыд. Впервые за много дней Тани легко вздохнула.

Мояка приложила ей лед к боку, а когда кожа потеряла чувствительность, достала инструмент, промыла его в кипящей воде и надрезала опухоль с краю. Издалека дошел отзвук, тень боли. Тани прижала ладони к циновке.

– Ты в порядке, дитя? – спросил старец Вара.

Тани видела трех старцев. Она кивнула, и мир кивнул вместе с ней. Мояка расширила края надреза:

– Здесь… – Она поморгала. – Странно. Очень странно.

Тани хотела поднять голову, но шея показалась тонкой, как травинка. Старец Вара придержал ее за плечо:

– Что там, Пуруме?

– Точно не скажу, пока не удалю, – озадаченно отозвалась та, – но похоже… ну, похоже на…

Оглушительный грохот снаружи прервал ее объяснения.

– Опять землетрясение, – сказал Вара. Голос его донесся словно издалека.

– Не похоже на землетрясение. – Мояка замерла. – Спаси нас, великий Квирики!

Окно осветилось вспышкой. Пол задрожал, кто-то выкрикнул: «Пожар!» Потом тот же голос душераздирающе завопил, но крик тут же оборвался.

– Огнедышащие! – Старец Вара был уже на ногах. – Скорей, Тани, укроемся в Молчаливой расщелине.

Огнедышащие. На Востоке их не видели много веков…

Вара закинул ее руку на костлявое плечо и поднял Тани с циновки. Она шаталась. Голова шла кругом, но она заставила себя шевелиться. Босая, не чувствуя ног, она прошла со старцем и доктором Моякой по коридорам и через дверь трапезной выбралась во двор. Остальные уже бежали к лесу.

Запах дождя смешался с чадом пожара. Старец Вара махнул рукой на мост.

– Туда. За ним пещера – жди меня в ней. Вниз спустимся вместе, – сказал он. – Нам с доктором надо проверить, не остался ли кто. – Он подтолкнул Тани. – Вперед! Скорей!

– Рану зажми! – крикнула вслед доктор Мояка.

Она видела все как из-под воды. Бежала все быстрей, а казалось – бредет вброд.

От моста был виден Крыльчатый дом. Тани уже ступила на настил, когда на нее упала тень. Сердце ударилось в спину. Она хотела ускорить шаг, но, одурманенная снадобьем, спотыкалась, а из разреза при каждом движении сильнее сочилась кровь. Боль билась в подбитую ватой броню, которой облекло ее лекарство.

Мост вел за Молчаливую расщелину у водопадов Квирики. Старцы уже торопили спешащую на ту сторону кучку учеников. Тани, зажав бок ладонью, ковыляла за ними.

Под мостом открывалась смертоносная пропасть до самого дна лощины. Оттуда сквозь туман поднимались вершины деревьев.

Сверху снова упала тень. Тани хотела закричать, предупредить, но язык был как вата. Сбоку в мост ударило пламя. И почти вслед за ним шипастый хвост выбил щепки из бревен. Дерево застонало и расселось под ногами. Тани вцепилась в перила. На ее стороне сооружение удержалось, а вот дальняя сорвалась и провисла: еще один огнедышащий разбил опору, державшую его на краю. Безликие силуэты с криками соскальзывали в пустоту.

Пламя одинаково терзало дерево и плоть. Еще один пролет моста развалился, как прогоревшее полено. В крыльях врагов завывал ветер.

Между Тани и основанием моста зияла дыра. Она бросилась еще быстрей, не замечая стекающей по бедру крови, потому что огнедышащий разворачивался для новой атаки.

Тани преодолела пролом одним прыжком, на той стороне упала, порвав кожу, как мокрую бумагу. Всхлипнув от боли, Тани схватилась за бок – и шишка, которую она носила под кожей столько лет, выскользнула из лопнувшего шва ей в ладонь.

Тани взглянула. Жемчужина. Скользкая от крови, не больше каштана. Как заключенная в камень звезда.

Некогда было дивиться чуду. Огнедышащие слетались стаей. Слабея от боли, Тани зажала жемчужину в кулаке. Когда, с каждым шагом теряя силы, сползала с моста, что-то, проломив крышу, рухнуло прямо перед ней.

Тани оказалась лицом к лицу с кошмаром.

И с виду, и по запаху он словно вылетел из жерла вулкана. Черная угольная чешуя. Дождь с шипением испарялся с его боков. Большая часть веса приходилась на задние лапы, сгибы крыльев топорщились страшными шипами – а сами крылья! Крылья нетопыря. Сзади хлестал ящерный хвост. Даже опустив голову, чтобы рвать жертву зубами, он был выше Тани ростом.

Она задрожала под его горящим взглядом. Ни меча, ни алебарды… Даже кинжала у нее не было, чтобы попытаться ткнуть в глаз. Раньше она стала бы молиться, но какой бог услышит обесчещенную всадницу?

Огнедышащий воинственно рявкнул. В горле у него мерцали искры, и Тани отстраненно подумала, что пришла ее смерть. Вара найдет ее дымящиеся останки, на том все и кончится.

Смерь ее не пугала. Всадники на драконах каждый день рисковали собой, и Тани с детских лет готовила себя к опасностям, ожидающим ее в клане Мидучи. Еще час назад она встретила бы такой конец с радостью. Лучше так, чем догнивать в позоре.

Но когда внутреннее чувство приказало ей поднять жемчужину – до последнего сражаться тем оружием, что есть в руках, – Тани повиновалась.

Шарик полыхнул на протянутой к врагу ладони холодным, ослепительным светом, прорвавшимся изнутри.

Она держала в руке восходящую луну.

Огнедышащий с воем отпрянул от этого сияния. Зрачки у него стали как щели. Вскинув крыло, заслоняя морду, он хрипло закаркал, подобно приветствующей сумерки вороне.

Небо отозвалось ему многоголосым эхом. Эти отклики проняли Тани до дна души.

Она, не опуская жемчужины, шагнула вперед. Бросив на нее последний ненавидящий взгляд, огнедышащий с ревом взмыл в небо, ветром сдув волосы с лица Тани. Он развернулся к морю, и сородичи, устремившись за ним, скрылись в ночи.

Тани выдохнула.

Дальняя сторона моста в туче золы валилась в расселину. У Тани заслезились глаза. Тяжело дыша, она поползла обратно к дому. В черепе еще звенело, как после колокольного звона. Пола блузы набрякла красным.

Крыша лечебницы провалилась. Тани искала сумку на мокрых циновках, а нашла в углу. На дне обнаружился моток шовных нитей и кривая игла.

Лопнул какой-то сосуд: едва Тани отвела зажимавшую рану ладонь, кровь так и хлынула.

Она неуклюжими пальцами вдела нить в иглу. Как могла, очистила разрез, хотя на краях все равно осталась грязь. От одного прикосновения у нее темнело в глазах. Перед глазами поплыло, во рту пересохло. Тогда Тани еще раз пошарила в лекарских принадлежностях и отыскала янтарный пузырек.

Худшее было впереди. Ей бы продержаться еще немного. Наиматун и Суза страдали за нее. Теперь пришла ее очередь.

Игла проткнула кожу.

46

Юг

Кухня пряталась за водопадом прямо под солнечными комнатами. В детстве Эда с Йонду часто пробирались сюда, чтобы стянуть у главного повара Тусто розовых помадок.

В кухне бегали солнечные зайчики и всегда пахло пряностями. Слуги готовили к ужину рис с изюмом, резали зеленый лук, мариновали в лимонном соке курицу.

Лот помогал Тусто расставлять блюда с фруктами. Веки у него отяжелели.

Сонный корень. Хотят, чтобы он все забыл.

– Добрый вечер, сестра, – поздоровался седовласый повар.

Эда улыбнулась ему, стараясь не коситься на Лота.

– Ты меня помнишь, Тусто?

– Как не помнить, сестра, – с улыбкой ответил он. – Помню, сколько раз ты таскала у меня лакомства.

Глаза у него были светло-желтыми, как масло земляного ореха. Может быть, глаза Найруй – от него.

– Я с тех пор выросла. И теперь прошу о другом. – Эда, понизив голос, придвинулась поближе. – Найруй говорила, ты дашь мне попробовать солнечного вина, что держит для себя настоятельница.

– Хм… – Тусто вытер полотенцем покрытые старческими пятнами руки. – Разве что маленькую чарочку. Считай, сыновья Саяти поздравляют тебя с возвращением. Занесу к тебе в комнату, когда пойду к настоятельнице.

– Спасибо!

Лот смотрел на нее как на незнакомку. Эде трудно далось не встречаться с ним взглядом.

Выходя, она заметила у дверей кувшины с травами и пряностями. Убедившись, что Тусто не до нее, Эда нашла нужный кувшин и, щедро зачерпнув порошка, высыпала его в мешочек на поясе.

И еще прихватила медовое печеньице. Теперь ей долго таких не пробовать.

Остаток дня она провела как положено прилежной красной деве, собирающейся в дальний путь. Она под бдительным присмотром серебряной девы упражнялась в стрельбе из лука. Ни одна стрела не ушла мимо цели. Между выстрелами Эда сохраняла спокойный вид, не спеша накладывала стрелы на тетиву. Одна бусинка пота на лбу могла ее выдать.

Вернувшись к себе, она не нашла в комнате седельных сумок и оружия. Должно быть, унес Аралак.

Ее охватил холод. Вот и все.

Возврата не будет.

Она набрала в грудь воздуха, превращая спинной хребет в сталь. Мать не сидела бы сложа руки, когда горит целый мир. Топча в себе последние угольки сомнения, Эда переоделась в халат и устроилась на постели с книгой в руках. За окном гас дневной свет.

Лот с Аралаком, наверное, уже ждут ее. Когда стало совсем темно, в дверь постучали, и она отозвалась:

– Войдите.

Вошел мужчина с круглым подносом. На нем стояли две чашки и кувшин.

– Тусто сказал, ты хотела отведать солнечного вина, сестра.

– Да. – Эда указала ему на тумбочку. – Оставь здесь. И еще, будь добр, открой дверь.

Он, как и ожидалось, занес ей вино по пути к настоятельнице. Вся ее слабая надежда была на то, что он поступит, как ей было надо.

Слуга поставил поднос. Эда невозмутимо перевернула книжную страницу. Едва он пошаркал к балконной двери, она вытащила из рукава мешочек с сонным корнем и проворно высыпала порошок в одну из чашек. К тому времени как мужчина обернулся, она уже держала другую чашку в руке, а мешочек успела спрятать. Он взял поднос и вышел.

Ворвавшийся в окно сквозняк задул светильник. Эда оделась в дорожное платье и сапоги, в которых еще остался песок Бурлы. Настоятельница должна была уже допить отравленное вино.

Единственный не убранный в дорожный мешок нож она спрятала в ножны на бедре. Уверившись, что за дверью никого, надвинула на глаза капюшон и слилась с темнотой.

Настоятельница спала в верхней комнате, у самого гребня водопада: отсюда ей бывали видны разгоравшиеся над Долиной Крови рассветы. Эда задержалась у сводчатой арки. Дверь за ней охраняли две красные девы.

Теперь ей предстояла хитрая проделка. В обители этому древнему искусству больше не учили. Йонду называла его «растопкой». Засветить самый маленький огонек, какой только возможен в живом теле, – только-только чтобы прервать дыхание. Тут требовалась ловкость рук.

Легчайшим движением пальцев Эда зажгла по свечке в каждой из женщин.

Давным-давно ни одна сестра не обращалась против своих. Сухой жар в горле застал дев врасплох. Изо рта и ноздрей у каждой потекли струйки дыма, выпустили черные щупальца, пронизавшие разум и поглотившие чувства. Эда беззвучно прошла мимо осевших наземь сестер, прислушалась у двери. Все тихо.

В комнате в щели штор пробивались иголочки лунного света. Эда остановилась в глубокой тени.

Настоятельница лежала в постели за занавесями балдахина. Чашка стояла рядом. Эда с глухо бьющимся сердцем подкралась ближе, заглянула внутрь.

Пустая.

Взгляд ее скользнул на спящую. На самом кончике завитка упавших на глаза волос дрожала капелька пота.

Она не сразу нашла жемчужину. Настоятельница вмазала ее в мягкую глину и подвесила на шнурке на шею.

– Ты меня за дуру принимаешь.

Холод пронзил Эду, как воткнувшееся в живот копье. Настоятельница перевернулась на спину:

– Я так и чувствовала, что не стоит сегодня пить вино. Мать подсказала. – Она накрыла жемчужину ладонью, сжала пальцы. – Полагаю, этот… бунт – не твоя вина. Инис не мог не отравить тебя.

Эда скрипнула зубами.

– Ты задумала вернуться туда. Защищать самозванку, – продолжала настоятельница. – В тебе говорит кровь твоей матери. Зала вечно готова была растрачивать наши небесконечные силы на защиту всего рода человеческого. Она нашептывала прежней настоятельнице, что мы должны защищать все престолы – даже Восток, где поклоняются морским змеям. Где их объявили богами! Точно как требовал от нас Безымянный. О да… Зала и их готова была защищать.

Что-то в ее голосе поразило Эду. Ненависть?

– Мать любила Юг, – продолжала настоятельница. – Она спасала от Безымянного страны Юга, и я клялась защищать Юг во имя ее. Зала же добивалась, чтобы мы раскрыли объятия всему миру – и тем самым подставили живот его мечам.

«Все потому, что Мита Йеданья убедила ее, что я отравила твою родительницу, – с насмешливой улыбкой проговорила Калайба. – Как будто я могла унизиться до отравления!»

Мита изгнала ведьму и не допускала ее возвращения. Да, так просто свалить все на чужачку…

– Залу убила не ведьма… – Эда сжала в руке рукоять ножа. – А ты!

Ее до костей пробрал холод. Настоятельница подняла брови:

– Что тебе в голову пришло, Эдаз?

– Тебе ненавистно было желание Залы защищать весь мир, а не только Юг. Тебе ненавистно было ее влияние. Ты знала, что оно еще усилится, когда Залу назовут настоятельницей.

Всю кожу у нее стянуло мурашками.

– Чтобы удержать власть над обителью… тебе пришлось от нее избавиться.

– Я это сделала ради Матери.

Признание, прямолинейное, как она сама.

– Убийца, – прошептала Эда. – Ты убила сестру.

Медовые сладости. Теплые объятия. Смутные воспоминания о Зале нахлынули на нее, и под веками стало горячо.

– Чтобы сберечь сестер и обеспечить Югу необходимую защиту, я была готова на все. – Настоятельница села, испустив усталый вздох. – Я подарила ей тихую смерть. Почти все сами обвинили Калайбу – я и рта не успела раскрыть. Ее присутствие здесь было оскорблением Матери: она любила Обманщика, она выковала для него меч. Она – проклятье обители.

Эда ее почти не слышала. Впервые в жизни она ощутила в крови драконий огонь. Ярость разгоралась под ложечкой, и рев ее пламени заглушал все звуки.

– Жемчужина. Отдай ее, и я уйду с миром, – словно издалека услышала она собственный голос. – С ее помощью я найду Аскалон. Позволь мне закончить начатое Йонду, сохранить единство стран Добродетели, и я промолчу о твоем преступлении.

– Кто-то получит жемчужину, – услышала она в ответ, – но не ты!

Уклониться от стремительного, змеиного выпада было невозможно. Белый взблеск хлестнул ее по горлу. Эда отшатнулась, зажимая густую струю хлынувшей крови.

Настоятельница сорвала вспоротую ударом занавесь. Клинок в ее руке окрасился алым.

– Она не ответит другому до моей смерти. – Эда взглянула на свои окровавленные пальцы. – Ты убьешь дочь, как убила родительницу?

– Я не отдам дара Матери в руки, готовые так просто его выбросить, – холодно ответила Мита. – Жемчужина останется под ее костями, пока народам Юга угрожает Безымянный. Ее силы не растратят на бессмысленную защиту западной самозванки.

Она плавным движением подняла нож – как поднимается мелодия в песне.

– Нет, Эдаз, не будет этого.

Эда взглянула в ее полные решимости глаза. Сомкнула пальцы на рукояти клинка:

– Мы обе служим Матери, Мита. Посмотрим, кого из нас она предпочтет.

Лунный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Лот беспокойно мерил шагами поляну, утирал пот рукавом, дрожал, как в лихорадке.

Ихневмон вывел его сюда через лабиринт коридоров. Лот и понять не успел, что его спасают, как уже дышал густым воздухом леса. Понемногу отходило действие зелья, которым его подпаивали.

Сейчас ихневмон лежал, свернувшись на валуне, уставив взгляд на устье пещеры. Лот застегнул на нем вынесенное из обители седло. К нему были заранее привязаны матерчатые мешки и дорожные фляги.

– Где же она?

Его не услышали. Лот утер верхнюю губу и забормотал молитву, обращенную к рыцарю Доблести.

Еще помнил. Этого из него не выкурили: Святой всегда с ним, в сердце. Тусто предупредил, что драться бесполезно, поэтому Лот молился и ждал спасения. Оно пришло в облике женщины, которую он знал как Эду Дариан.

Она вернет его в Инис. Лот верил в нее, как верил в рыцаря Верности.

Ихневмон поднялся наконец, заворчал. Спрыгнул в борозду между древесными корнями и вернулся с измученной Эдой. Она обнимала его за шею, а на плече несла еще один мешок. Лот кинулся к ней:

– Эда!

На ее коже блестела кровь и пот, волосы облепили плечи.

– Лот, – сказала она, – надо сейчас же уходить.

– Посади ее на меня, инисский мужчина.

Низкий голос до полусмерти перепугал Лота. А когда он понял, кто говорит, то разинул рот:

– Ты разговариваешь!

– Да. – Волчьи глаза ихневмона уперлись в Эду. – У тебя кровь.

– Перестанет. Надо уходить.

– Очень скоро сестры обители пойдут за тобой. Кони медлительны. Глупы. Никто не догонит ихневмона, кроме другого ихневмона.

Она зарылась лицом в его шерсть:

– Они убьют тебя, если поймают. Останься здесь, Аралак. Пожалуйста.

– Нет. – Он дернул ухом. – Куда ты, туда и я.

Ихневмон подогнул передние лапы. Эда подняла взгляд на Лота.

– Лот, – спросила она, – ты мне еще веришь?

Он сглотнул.

– Не знаю, верю ли той, кто ты есть, – признался он, – но той, кем была, верю.

– Тогда уезжай со мной… – она накрыла ладонью его щеку, – и, если я потеряю сознание, держи на северо-запад, к Корвугару. – От ее пальцев у него на щеке остался кровавый след. – Любой ценой, Лот, сбереги от них это. Даже если меня придется бросить.

Она сжимала в руке подвеску со шнурком. Круглую белую жемчужину.

– Что это? – пробормотал Лот.

Эда только мотнула головой.

Лот, собравшись с силами, поднял ее в седло. Влез сам, обнял Эду за плечи и прижал ее к груди, другой рукой цепляясь за ихневмона.

– Держись за меня, – шепнул он ей в ухо. – Я дотяну нас до Корвугара. Ты же меня вытянула.

47

Юг

Аралак несся сквозь чащу. Лот полагал, что знаком с его бегом после Веретенного хребта, но теперь ему оставалось только держаться: ихневмон перелетал через сплетения корней, скользил между деревьями и брошенным камешком скакал по воде, ни разу не замедлив бега.

Когда Аралак, вырвавшись из гущи леса, помчал их на север, Лот задремал. Сновидения перенесли его сперва в проклятые подземелья Искалина, где остался Кит, а потом еще дальше, в свое поместье, в комнату с картами, где домашний учитель рассказывал Лоту и сидевшей рядом Маргрет об истории Лазии. Маргрет всегда была прилежной ученицей и хотела все узнать о своей древней южной прародине.

Лот уже не чаял снова увидеть сестру. Но теперь, пожалуй, надежда вернулась.

Вставало и садилось солнце, лапы мягко стучали по земле. Он проснулся оттого, что ихневмон вдруг встал.

Лот протер запорошенные песком глаза. Далеко перед ними протянулось озеро – сапфировый мазок под небесами. На мелком месте купались слоны. За озером поднимались скалистые пики, часовые Нзены – сплошь из красно-бурой спекшейся глины. Величайшая из этих вершин, гора Диндару, отличалась почти безупречной симметрией.

К полудню они достигли ее предгорий. Аралак по крутой тропе поднимался к ближайшему пику. Когда от подъема задрожали мышцы бедер, Лот решился взглянуть вниз.

Перед ними лежала Нзена. Столица Лазии, как в колыбели, устроилась меж Господних Клинков, в окружении отвесных стен из песчаника. Горы – круче и выше их мир не знал – застилали тенью ее улицы. Мимо города протянулась большая дорога – несомненно, торговый путь в Эрсир.

Между рядами финиковых пальм и высоких можжевельников блестели городские улицы. Лот высмотрел нзенскую Золотую библиотеку: песчаник для нее брали из развалин Юкалы, связанной с храмом Сновидца пешеходной тропой. Над всеми зданиями возвышался дворец Великого Онйеню, где жила верховная правительница Кагудо с семьей. Река Лас двумя рукавами обнимала его священный сад.

Аралак вынюхал в скалах расщелину, где можно было укрыться от непогоды.

– Зачем мы остановились? – Лот утер потное лицо. – Эда велела спешить прямо в Корвугар.

Аралак подогнул передние лапы, чтобы Лоту удобнее было слезть.

– Ее порезали клинком, смазанным слюной ледяной пиявки. Эта слюна не дает свернуться крови, – сказал он. – В Нзене найдется лекарство.

Лот снял Эду с седла.

– Сколько тебя ждать?

Ихневмон не ответил. Лизнул Эду в лоб и скрылся.

Когда Эда всплыла из мира теней, солнце уже садилось. Голова у нее была как трижды перемешанный котел с варевом. Она смутно сознавала, что находится в пещере, но как сюда попала – не помнила.

Рука первым делом дернулась к ключицам. Нащупав между ними отливную жемчужину, она снова задышала.

Возвращение жемчужины обошлось Эде дорого. Она запомнила сталь клинка и жжение покрывавшей его мерзости, прежде чем удалось дотянуться до сокровища. Полыхавшие на пальцах огни подожгли настоятельнице постель, но Эда уже перевалилась через балюстраду балкона. Она мягко, по-кошачьи, упала на карниз перед кухней. К счастью, там оказалось пусто, некому было задержать беглянку. Из последних сил она дотащилась к Лоту с Аралаком.

Мита за то, что сделала с Залой, заслуживала жестокой смерти, но Эда не хотела ее казнить. Она не опустится до убийства сестры.

Горячий язык смахнул упавшую на лоб прядь. Эда увидела перед своим носом морду Аралака.

– Где? – хрипло выдавила она.

– В Господних Клинках.

– Нет! – Она села, проглотив стон от боли под ложечкой. – Ты медлишь. Дурень треклятый. Красные девы…

– А иначе ты бы до смерти истекла кровью. – Аралак носом указал на припарку у нее на животе. – Ты нам не сказала, что настоятельница отравила клинок.

– Я и не знала.

А следовало знать. Настоятельница добивалась ее смерти, но сама убить не могла – боялась навлечь подозрения. Лучше было изнурить Эду потерей крови, а потом рассказать красным девам, что новообретенная сестра оказалась предательницей, и приказать ее убить. У самой Миты руки остались бы чистыми.

Эда приподняла припарку. Рана болела, но кашица из цветов сабры уже вытянула из нее яд.

– Аралак, – заговорила она, переходя на инисский, – ты знаешь, как охотятся красные девы. – Рядом с Лотом на язык сами шли слова его речи. – Задерживаться нельзя было ни ради чего.

– У Кагудо есть запас противоядий. Ихневмоны не позволяют маленьким сестрам умирать.

Эда заставила себя подышать и успокоиться. Вряд ли красные девы уже обыскивали скалы Господних Клинков.

– Скоро надо двигаться дальше. – Аралак покосился на Лота. – Я проверю, безопасно ли.

После его ухода между ними встало молчание.

– Ты сердишься, Лот? – наконец спросила Эда.

Он смотрел на столицу. На улицах Нзены горели факелы: внизу словно угли светились.

– Должен бы, – пробормотал он. – Ты столько наврала. О своем имени. О цели появления в Инисе. О своем обращении.

– Наши веры неразрывно связаны. Обе противостоят Безымянному.

– Ты никогда не верила в Святого. Нет, – поправился он, – верила. Но считала его алчным скотом, силой навязавшим стране свою веру.

– И потребовавшим руки Клеолинды за будущую победу над чудовищем. Да.

– Как ты можешь такое говорить, Эда, после того как восхваляла его в святилище?

– Мне пришлось, чтобы спасти свою жизнь. – Видя, что Лот по-прежнему отводит от нее взгляд, она добавила: – Признаю, я из тех, кого вы называете колдуньями, но магия – не зло. Все зависит от того, кто и зачем ее применяет.

Он решился бросить на нее унылый взгляд:

– И что ты умеешь?

– Могу отвести огненное дыхание змея. Неподвластна драконьей чуме. Могу возводить защиту. Быстро залечиваю свои раны. Умею становиться тенью среди теней. И заставляю металл петь песню смерти, как ни один рыцарь.

– А сама создавать огонь умеешь?

– Да. – Она протянула к нему ладонь и вызвала на ней дрожащий огонек.

– Природный огонь.

Во второй раз пламя расцвело серебром.

– Волшебный огонь, снимающий чары.

На третий раз огонь окрасился красным, а от его жара Лота пробил пот.

– Змеев огонь.

Лот опасливо осенил себя знаком меча. Эда сомкнула пальцы, покончив с кощунственным зрелищем.

– Лот, – сказала она, – нам надо решить, можно ли сохранить нашу дружбу. И ради спасения мира мы оба должны остаться друзьями Сабран.

– О чем ты говоришь?

– Ты еще многого не знаешь. – Это было слабо сказано! – Сабран понесла дитя от Обрехта Льевелина, верховного князя Ментендона. Его убили. Я потом расскажу, – оговорилась она в ответ на его ошеломленный взгляд. – Вскоре после того в Аскалон прилетел высший западник. Его прозвали Белым Змеем. – Эда помолчала. – Сабран недоносила ребенка.

– Святой, – вырвалось у Лота. – Саб! – Лицо его стянуло печалью. – Жаль, меня там не было!

– И мне жаль, – согласилась Эда и помолчала. – Больше детей у нее не будет, Лот. Род Беретнет прервется. Пробуждаются змеи. Искалин, по сути, объявил войну, а скоро восстанет и Безымянный. Я в этом уверена.

Лота совсем сник:

– Безымянный…

– Да. Он придет, – сказала Эда, – хотя не из-за Сабран. Она и была ни при чем. Ни королева в Инисе, ни солнце в небе не помешают ему восстать.

На лбу у него проступил пот.

– Я, мне кажется, знаю способ победить Безымянного, но прежде надо обезопасить страны Добродетели. Раздираемые междоусобицами, они станут легкой добычей драконьего воинства с плотским королем. – Эда крепче прижала к животу припарку. – Кое-кто из герцогов Духа много лет злоупотреблял своей властью. Теперь, зная, что Сабран бесплодна, они попытаются ее подчинить или даже сместить.

– Святой! – ахнул Лот.

– Ты предупреждал Мег против Чашника. Ты знаешь, кто это?

– Нет. Сигосо называл его только так.

– Я сперва решила, что речь о Ночном Ястребе, – сказала Эда, – а теперь почти уверена, что это Игрейн Венц. Двойная чаша – ее герб.

– Дама Игрейн? А Саб ее любит… – поразился Лот. – Чашник в союзе с Сигосо убил королеву Розариан. Зачем бы Венц это делать?

– Не знаю, – честно призналась Эда. – Но она склоняла Сабран выйти за вождя Аскрдала. Сабран предпочла Льевелина, и Льевелина убили. И еще те душегубы…

– Это ты их убивала?

– Да, – рассеянно ответила погруженная в раздумья Эда, – но теперь мне думается, для убийства ли их подсылали. Или Венц и хотела, чтобы их перехватили. Каждое вторжение во дворец нагоняло на Сабран ужас. За отказ от долга деторождения ее карали неотступным страхом смерти.

– А королева-мать?

– При дворе давно поговаривали, что королева Розариан, еще повенчанная с принцем Вилстаном, приняла на ложе Гиана Харло, – напомнила Эда. – Супружеская измена – против заветов рыцаря Верности. Может быть, Венц любит… послушных королев?

Лот только зубы стиснул.

– Так ты предлагаешь нам выступить против Венц, – подытожил он. – Защитить Сабран.

– Да. А потом предстоит встретиться с гораздо более древним врагом. – Эда бросила взгляд на отверстие пещеры. – Возможно, Аскалон в Инисе. Если найдем его, то сумеем ослабить Безымянного.

Где-то над их укрытием крикнула птица. Лот протянул Эде тыкву-горлянку.

– Эда, – спросил он, заглядывая ей в глаза, – ты же не веришь в Шесть Добродетелей. Почему рискуешь собой ради Сабран?

Эда стала пить.

Она сама давно задавала себе тот же вопрос. Ее чувства напоминали цветение дерева. Бутон исподволь наливается соком – и вот уже на его месте неувядающий цветок.

Эда долго молчала, прежде чем ответить:

– Однажды я поняла, что ее от роду кормили с ложечки сказками. Она иного не знала. И все же я видела, что вопреки всему в ней осталось что-то свое. Эта частица, малая поначалу, выкована в огне ее собственной силы и не смиряется с клеткой. И я поняла… Эта часть ее – чистая сталь. Эта часть – и есть она сама. – Эда удержала его взгляд. – Когда придет срок, она станет такой королевой, какая нужна Инису.

Лот сел с ней рядом. Тронул Эду за локоть, и та подняла на него глаза.

– Я рад, что мы нашли друг друга, Эда Дариан. – Он помолчал. – Эдаз ак-Нара.

Эда опустила голову ему на плечо. Он со вздохом обнял ее за плечи.

Вернувшийся Аралак напугал обоих.

– В небе большая птица, – сказал ихневмон. – Красные девы близко.

Лот тут же поднялся. Эда, охваченная странным спокойствием, взяла свой лук и стрелы.

– Аралак, нам через Пожарища в Искалин, – сказала она. – До Корвугара не останавливайся.

Лот сел в седло. Эда подала ему плащ, устроилась перед ним, и Лот накрыл одним плащом обоих.

Аралак, где шагом, где съезжая по осыпи, спустился к подножию горы и прокрался из ее тени на свет, откуда им открылось озеро. Над головами беззвучно кружила Парспа.

Сгущающаяся темнота скрыла их бегство. Они двигались на восток по ту сторону Господних Клинков. Когда кончились скалы, Аралак пустился бегом, уже не думая прятаться.

Выжженные пустоши Лазии, на которых стоял когда-то город Йотенья, занимали северную часть страны. В Горе Веков эти земли выгорели до земли, но молодая трава вернулась на них, и потом из пепла поднялись и редкие деревья с листьями-крыльями.

Местность начинала меняться. Аралак набирал скорость, и вскоре им показалось, будто он летит над желтыми травами. Эда цеплялась за его шерсть. Живот у нее еще ныл, но она не дремала, оставаясь начеку. Другие ихневмоны наверняка уже взяли их след.

Над ними свивались звездные спирали, угольки горели в золе небес. Совсем не те, что в ночном небе Иниса.

Из земли пробивалось все больше деревьев. Ветер сушил ей глаза. За спиной дрожал Лот. Эда плотнее натянула плащ, прикрыла ему руки и позволила себе размечтаться о корабле, который унесет их из Корвугара.

Стрела просвистела впритирку к боку Аралака. Эда обернулась, оценивая угрозу.

Шесть всадниц. Красные языки пламени на спинах ихневмонов. На белом ехала Найруй.

Аралак, заворчав, до предела ускорил бег. Ну вот… Эда, собрав силы, выпустила полы плаща, ухватилась за плечи Лота и перебралась к нему за спину, лицом назад.

Оставалась надежда подранить ихневмона. Аралак считался хорошим бегуном в своем племени, но Белый был быстрее. Накладывая стрелу, Эда вспомнила, как молодая Найруй хвастала, что на нем мигом перелетит Лазийскую пущу.

Она дала себе время приладиться к движениям Аралака. Прочувствовав ритм его шагов, подняла лук. Лот завел руки за спину, придержал ее за колени – боялся, что упадет.

Ее стрела прямо и точно прошла над травой. Белый перепрыгнул ее в последний момент. Второй выстрел сорвался, потому что Аралаку пришлось огибать труп дикой собаки.

Уйти от погони не получалось. Нельзя было и принять бой. С двумя магичками они бы справились, может быть, даже с тремя, но против шести красных дев… и притом что Эда ранена. Лот против них слишком медлителен, а Аралака порвут в клочья другие ихневмоны. В третий раз натягивая тетиву, Эда воззвала к Матери.

Стрела пронзила переднюю лапу ихневмона. Тот рухнул, увлекая за собой всадницу.

Осталось пять. Эда готовила следующий выстрел, когда стрела воткнулась ей в ногу. У нее вырвался придушенный крик.

– Эда!

Еще немного – и другая стрела найдет Аралака. А тогда им всем конец.

Найруй пришпорила своего ихневмона. Она была совсем близко: Эда видела ее желтые глаза и жесткую линию рта. В глазах не было ненависти. Только холодная чистая решимость. Взгляд охотницы, настигающей жертву. Найруй подняла лук, прицелилась в Аралака.

И тут по Пожарищу хлестнуло пламя.

Эда почти ослепла. Вспыхнули деревья вокруг. Она еще искала глазами источник огня, когда Лот невнятно вскрикнул. Над ними метались тени – крылатые, хлещущие узкими хвостами.

Мелкие виверны. Должно быть, залетели со Змеиной пустоши – изголодались по мясу за столетия спячки. Эда, не раздумывая, послала стрелу в глаз ближайшей из них. Зверь с леденящим криком рухнул в траву, едва не на головы красным девам. Тем пришлось разделиться.

Три задержались, чтобы отогнать виверн, а Найруй и еще одна продолжили погоню. Аралак запнулся, когда над ним, щелкнув пастью, пронесся тощий, как скелет, змей. Эда извернулась: сердце у нее подступило к горлу от страха. Стрела царапнула бок ихневмона.

– Ты справишься, – на селини обратилась к нему Эда. – Беги, Аралак. Не медли.

Еще одна виверна, закувыркавшись, врезалась в ствол дерева прямо перед ними. Возмущенно загудели толстые корни. Аралак обогнул препятствие и полетел дальше. В ноздри ударил запах извести от бьющегося в агонии чудовища.

Одна всадница настигала их. Ее ихневмон был черным, как пантера, с клыками, как ножи.

Этой виверны не заметил никто. Хлынувшее сверху пламя залило красную деву, подожгло ей плащ. Женщина покатилась по земле, сбивая огонь. Стена пламени мчалась по траве, нагоняя Аралака. Эда выбросила руку навстречу.

Она выставила сторожок как щит против палицы. Закричал обожженный Лот. Виверна, подавившись собственным огнем, ушла в сторону. Красных дев разметало, вокруг каждой смыкали круги беспощадные охотники. Эда огляделась, нашла глазами Найруй.

Белый ихневмон лежал мертвым. Виверна разинула измазанную его кровью пасть, надвигаясь на женщину. Эда, не задумываясь, наложила на тетиву последнюю стрелу.

Она попала в сердце виверне.

Лот втащил ее в седло. Эда еще успела увидеть, как Найруй, зажимая ладонью живот, смотрит им вслед, а потом Аралак стремглав метнулся в темноту под деревьями.

От ее волос пахло паленым. Лот снова завернул Эду в плащ. Ихневмон уже унес их далеко вперед, но она еще видела огоньки, горевшие на Пожарище, как глаза Безымянного. Эда уронила голову и больше ничего не помнила.

Она очнулась, услышав, как Лот зовет ее по имени. Ни травы, ни деревьев, ни огней. Кругом стояли дома из кораллового известняка. На коньках крыш сидели вороны. И было тихо. Совершенно тихо.

Из этого города на чумных кораблях отплыло больше трупов, чем осталось в нем живых. В гавани стоял однопалубный кораблик с бесцветными парусами и носовой фигурой – расправившей крылья морской птицей. Безмолвная гавань на самом краю западных стран. Рассвет медленно заливал небо розовым, а впереди лежали черные морские воды.

Корвугар.

48

Юг

Лес Пухового острова наконец погас. Тяжелые дождевые капли потушили ветви, исходившие теперь тошнотворным желтым дымом. Девочка-тень покинула место своего изгнания и погрузила пальцы в землю.

Комета, покончившая с Великой Скорбью, и до того много раз являлась в мир. Однажды, много лун назад, она оставила после себя две жемчужины, напитанные ее силой. Твердые осколки самой себя.

Тани подняла на ладони жемчужину, которую так долго носила в своем теле, защищая и питая собой, и дождь омыл ее дочиста. Грязь и вода стекали к ногам девушки.

С ними наши предки управляли волнами. С ними мы сохраняли силу дольше, чем могли раньше.

Жемчужина сияла в чашечке ладоней. Внутри ее темнела синева, глубокая, как Бездна.

Они почти тысячу лет как потеряны.

Не потеряны.

Спрятаны.

Тани прижала жемчужину к сердцу. Стоя в оке бури, где в далеком прошлом приносились нерушимые обеты перед лицом богов, она поклялась.

До смертного дня она будет искать великую Наиматун, освободит ее от плена и принесет ей в дар эту жемчужину. Пусть даже на это уйдет вся ее жизнь, она вернет дракону украденную драгоценность.

Вдохни напиток звездно-лунный,

Упейся словом золотым…

Ли Цинчжао

49

Запад

Лот стоял на палубе «Птицы-правды», с тяжелым сердцем глядя на приближающийся Инис.

Уныние. Вот первое слово, что приходило на ум при виде его сумрачных берегов. Казалось, они никогда не знали ласки солнца, не слышали радостной песни. Судно шло к Альбатросову Гнезду – самому западному поселению, занятому раньше торговлей с Искалином. От него, если не жалеть лошадей и не встретиться с разбойниками, можно было за четыре или пять дней добраться до Аскалона.

Эда стояла рядом. Уже теперь Лот замечал, как понемногу утекает из нее жизнь, бившая ключом в Лазии.

«Птица-правда» на пути в Инис миновала бухту Медузы. Ее охраняли стоявшие на рейде корабли, но в подзорную трубу виден был набирающий силу флот драконьего воинства.

Скоро король Сигосо начнет вторжение. Пора и Инису подготовиться к отпору.

Эда ничего не сказала при виде флота. Только обратила к заякоренным сторожевикам открытую ладонь – и на их мачтах взревел родившийся из ничего пожар. Эда с неподвижным лицом смотрела, как он уничтожает корабли, и в ее глазах метались красноватые отблески.

Пронизывающий ветер возвратил Лота к настоящему и заставил втянуть голову в воротник плаща.

– Инис. – Изо рта шел густой белый пар. – Я уж не думал его увидеть.

Эда тронула его за плечо.

– Мег не теряла надежды тебя вернуть, – сказала она. – И Сабран тоже.

Чуть помедлив, Лот накрыл ее руку своей.

С начала пути между ними стояла стена. Лоту рядом с Эдой было не по себе, а она не пыталась его разговорить. Прежняя теплота возвращалась медленно. В промозглой корабельной каюте они рассказывали друг другу, что произошло с каждым за эти месяцы.

Веры старались не касаться. В этом им, наверное, никогда было не сойтись. Но пока что обоих связывало желание спасти страны Добродетели.

Лот свободной рукой поскреб подбородок. Борода его не радовала, но Эда сказала, что в Аскалоне им придется скрывать свою внешность, ведь оба они – изгнанники.

– Жаль, что нельзя было сжечь все те корабли, – заговорила Эда, разглядывая приближавшийся порт. – Приходится беречь сиден. Неизвестно, сколько лет мне теперь не вкушать от дерева.

– Ты сожгла пять, – утешил Лот. – Пятью меньше осталось у Сигосо.

Она кивнула.

На пальце у нее поблескивал лунный камень. Он видел такие кольца у сестер обители.

– В каждом из нас живут свои тени, – сказал он. – Я примирился с твоими. – Коснувшись ее кольца, Лот добавил: – Надеюсь, и ты мои потерпишь.

Она с усталой улыбкой переплела его пальцы своими:

– С радостью.

Вскоре ветер донес до них запах рыбы и гниющих водорослей. «Птица-правда» не без труда причалила, и усталые пассажиры потянулись на сходни. Лот подал Эде руку. Она в несколько дней избавилась от хромоты, хотя та стрела пробила ей бедро насквозь. Лоту приходилось видеть, как от более легких ран плакали странствующие рыцари.

Аралаку предстояло сойти с корабля последним, когда все разойдутся. Эда собиралась выбрать подходящее время и тогда позвать его.

С длинного причала они прошли к домам поселка. Увидев подвешенные к дверным притолокам мешочки, Лот задержал шаг. Эда тоже взглянула на них:

– Не знаешь, с чем это?

– Сухие цветы и ягоды боярышника. Обычай времен задолго до основания Аскалона. Отгоняют от дома всякое зло и порчу. – Лот облизнул губы. – Я, сколько себя помню, не видел, чтобы их вешали.

Вязкая грязь налипала им на сапоги. Скоро вокруг не найти было дома без подвешенного мешочка с боярышником.

– Говоришь, старинный обычай? – задумчиво спросила Эда. – А какую веру исповедовали в Инисе до Шести Добродетелей?

– Официальной религии тогда не было, но по немногим сохранившимся летописям простонародье поклонялось священному боярышнику.

Эда замкнулась в угрюмом молчании. Они выбрались на мостовую главной улицы через стену из дикого камня.

Единственная в поселке конюшня уступила им двух хилых лошаденок. Ехали рядом. В полупромерзших полях, где бродили промокшие овцы, дождь колотил им по спинам. По болотам, где разбойники встречались редко, решили ехать и ночью. К рассвету Лот натер себе седлом мозоли, но держался и не задремывал.

Ехавшая впереди Эда вела лошадь легким галопом. Казалось, она вся вылеплена из нетерпения.

Лот гадал, права ли она в своих догадках. Неужели инисским двором правила из-за трона Игрейн Венц? Изводила Сабран до последней жилки? Нагоняла страх перед темнотой? За каждый грех отбирала кого-то из любимых? От таких мыслей в животе у него горело. Сабран в малолетстве вечно оглядывалась на Игрейн, доверяла ей.

Он пришпорил лошадь, догнал Эду. Проезжали сожженную деревню, где над святилищем еще курился едкий дым. Несчастные дурни крыли свои дома соломой.

– Змеи, – пробормотал Лот.

Эда откинула растрепанные ветром волосы.

– Ясно, что высшие западники велели своим слугам запугать Сабран. Должно быть, ждут повелителя, чтобы начать настоящую войну. На сей раз он сам возглавит воинство. Развяжут второе Горе Веков.

К закату они нашли захолустную гостиничку у Кошачьей реки. Лот к тому времени едва держался в седле. Устроив лошадей в конюшне, они, дрожащие и промокшие до нитки, ввалились в зал.

Эда, не откидывая капюшона, пошла искать хозяина. Лота тянуло остаться у потрескивающего огня, но нельзя было – могли узнать.

Взяв у возвратившейся Эды свечу и ключи, Лот ушел наверх. Им отвели тесную, полную сквозняков клетушку, но и такая была лучше жалкой каюты на «Птице-правде».

Хмурая Эда принесла ужин.

– Что-то не так? – спросил Лот.

– Наслушалась внизу разговоров. Сабран не видели со времени публичного выезда с Льевелином, – ответила она. – Насколько известно народу, она еще носит ребенка… но без новых известий, да при вторжениях драконов подданные беспокоятся.

– Ты говорила, выкидыш у нее случился почти на шестом месяце. Если бы носила, сейчас бы лежала в родильной палате, – сказал Лот. – Идеальное объяснение ее отсутствия.

– Да. Может, она на то и ссылается, но едва ли предатели из Совета позволят ей править и дальше. – Эда, поставив ужин, повесила плащ на стул – сохнуть. – Сабран это предвидела. Ей грозит смерть, Лот.

– Все равно она – живой потомок Святого. Никто не поддержит мятежа какого-нибудь герцога Духа, пока она жива.

– Ой, боюсь, что поддержат. Узнав, что от нее не приходится ждать наследницы, в народе решат, что и за пришествие Безымянного в ответе Сабран. – Эда села к столу. – Этот шрам у нее на животе и то, что он означает, в глазах многих лишают ее права на власть.

– Все равно она – Беретнет.

– И последняя в своем роду, – отрезала Эда.

Хозяин снабдил их двумя мисками жирного варева и краюхой черствого хлеба. Лот заталкивал в себя еду, запивая элем.

– Пойду умоюсь, – сказала Эда.

Когда она ушла, Лот растянулся на тюфяке и стал слушать дождь.

Игрейн Венц не шла у него из головы. Он с детства привык на нее полагаться. Суровая, но добрая, она внушала детям уверенность, что все будет хорошо.

Хотя он знал, что все четыре года своего регентства она не давала Сабран покоя. И даже до того Венц требовала от маленькой принцессы самообладания, совершенства, безраздельной преданности долгу. В те годы к Сабран не допускали детей, кроме Розлайн и Лота, и то только под бдительным присмотром Венц. Принц Вилстан числился хранителем престола, но ему, погруженному в траур, было не до воспитания дочери. Этим занялась Венц.

И ему вспомнился один случай. Еще жива была королева-мать.

Было морозное утро. Двенадцатилетняя Сабран лепила снежки на опушке Честенского леса. Руки в перчатках, щеки разгорелись. Оба хохотали до колик. Потом они взобрались на заснеженный дуб, устроились на узловатой ветке, весьма озаботив тем рыцарей-телохранителей.

Они залезли почти на вершину. С такой высоты виден был Вересковый дворец. И королева Розариан в его окне – разъяренная даже с виду, со скомканным письмом в руке.

Рядом, заложив руки за спину, стояла Игрейн Венц. Розариан в ярости вылетела за дверь. Лоту это потому так ярко запомнилось, что минуту спустя Сабран свалилась с дерева.

Эда вернулась не скоро, с еще мокрыми от речной воды волосами. Стянув сапоги, она легла на второй тюфяк.

– Эда, – спросил ее Лот, – ты жалеешь, что покинула обитель?

Она уставилась в потолок:

– Я не покинула. Все, что я делаю, я делаю ради Матери. Во славу ее имени. – Эда закрыла глаза. – Но я надеюсь – и молюсь, – чтобы однажды мой путь снова свернул на юг.

Лот, мучаясь от боли в ее голосе, протянул руку. Большим пальцем осторожно погладил ей щеку.

– Я рад, – сказал он, – что пока он ведет на запад.

Она ответила на его улыбку:

– Лот, как же я по тебе соскучилась!

Назавтра они еще до восхода были в седлах. Метель замедляла ход коней, а в сумерках их окружили разбойники.

В одиночку Лот бы не отбился, но яростный отпор Эды заставил их отступить.

Думать о ночлеге не приходилось. Не успели бегущие разбойники скрыться из виду, Эда вновь вскочила в седло, а Лоту оставалось только гнать следом. У Вороньей Рощи они свернули к северо-востоку, вскачь добрались до Южной дороги и, пряча лица, влились в текущий к Аскалону поток фургонов, вьючного скота и повозок. Наконец, к совиной заре, они добрались до места.

Лот придержал коня. В вечернем небе чернели шпили Аскалона. Даже залитый дождем, этот город был светочем его сердца.

Они проехали по Пути Беретнета. Свежий снег, выстеливший улицу, еще не успели истоптать ногами. Лот и в тумане видел, как выщерблена Невидимая башня. С трудом верилось, что на ней побывал сам Фиридел.

Лот чувствовал запах реки Лимбер. Слышал колокола святилища Девы.

– Хочу проехать мимо дворца, – сказала ему Эда. – Посмотрим, насколько усилили охрану.

Лот кивнул.

Каждый городской квартал начинался своими воротами. Ближайший ко дворцу, Королевский, отличался самыми богатыми – высокими, с позолотой, украшенный ликами прежних королев. Пока они подъезжали, улицы, обычно к сумеркам наполнявшиеся спешащими на молебен горожанами, словно вымерли.

Лот остановил коня. На снегу у ворот темнели пятна. Он поднял голову и остолбенел, разглядев две насаженные на пики отрубленные головы.

Одну было не узнать. Почти голый череп. Другую обмазали смолой, но и она не спасла лицо от тления. Уши и нос отгнили. Мухи на бледной коже.

Он узнал только по волосам. Длинные рыжие волосы стекали струями крови.

– Трюд, – выдохнула Эда.

Лот не мог оторвать взгляда. Зимний ветер раскачивал рыжие волосы.

Давным-давно, сидя у огня с Сабран и Розлайн, они слушали рассказы Арбеллы Гленн о Сабран Пятой – единственной в роду Беретнет тиранше, украсившей все дворцовые ворота головами тех, кто не сумел ей угодить. Ни одна королева не смела будить ее призрак, подражая тем деяниям.

– Едем! – Эда развернула лошадь. – За мной.

Они проехали к воротам Южного Стана, заселенного ткачами и торговцами шелком. Быстро добравшись до «Свечи и розы» – лучшей из городских гостиниц, – поручили лошадей конюху. Сойдя с коня, Лот скрючился вдвое. К горлу подступила рвота.

– Лот… – Эда подтолкнула его к двери. – Скорее же! Я знакома с хозяйкой. Здесь безопасно.

Лот забыл, что значит слово «безопасно». В горле стояла вонь падали.

Слуга провел их во двор и постучал. Открыла румяная женщина в пухлом дублете. При виде Эды брови у нее полезли на лоб.

– Ну, – проговорила она, опомнившись, – заходите же.

Хозяйка провела их к себе. И, едва закрыв дверь, обняла Эду.

– Милая, как давно тебя не было, – сказала она. – Девицей клянусь, тебе нечего делать на улицах.

– Иначе нельзя было. – Эда выбралась из ее объятий. – Наш общий друг сказал, что в нужде я найду у тебя убежище.

– Верно сказал. – Женщина поклонилась Лоту. – Благородный Артелот, добро пожаловать в «Свечу и розу».

Лот вытер губы.

– Благодарим за приют, добрая женщина.

– Нам нужна комната, – сказала Эда. – Устроишь?

– Устрою. Но вы, верно, только въехали в Аскалон? – Когда оба кивнули, она взяла со стола пергаментный свиток. – Гляньте вот.

Эда развернула документ. Лот читал, заглядывая ей через плечо.

Именем королевы Сабран, ее милость герцогиня Справедливости объявляет награду восемнадцать тысяч корон за поимку Эды Дариан, низкорожденной южанки под личиной дамы. Обвиняется в колдовстве, ереси и измене ее величеству. Взять живой. Курчавые черные волосы, очень темные глаза. Видевший ее обязан немедленно известить городскую стражу.

– Глашатаи каждый день повторяют твое имя и описание, – сказала хозяйка. – Тем, кто видел вас во дворе, я доверяю, но больше ни с кем не заговаривайте. И постарайтесь как можно скорее выбраться из города. – Она вздрогнула. – Во дворце что-то неладно. Девочку объявили изменницей, но я не верю, что королева Сабран могла казнить такую молоденькую.

Эда вернула ей объявление.

– Там две головы, – сказала она. – Кто была вторая?

– Бесс Дика. Ее прозвали Злая Бесс.

Лоту это имя ничего не говорило, но Эда кивнула.

– Из города нам уходить нельзя, – сказала она. – У нас важное дело.

Хозяйка шумно выдохнула:

– Ну, раз вы готовы рискнуть… Я клялась посланнику помогать тебе, чем только смогу. – Она взяла свечу. – Идемте.

Женщина провела их по черной лестнице. Из общего зала внизу доносились музыка и смех. Отперев дверь, хозяйка отдала Эде ключ:

– Велю принести ваши вещи.

– Спасибо. Я этого не забуду, и его превосходительство тоже. – Эда пожала ей руку. – Еще нам понадобится одежда. И оружие, если сумеешь достать.

– Конечно.

Лот, забрав у хозяйки свечу, вошел в комнату. Эда заперла дверь на засов. Тесная каморка с одной кроватью, но в очаге гудел огонь, а над водой в медной ванне курился пар.

– Бесс Дика – та торговка, что застрелила Льевелина. – Эда сглотнула слюну. – Это Венц.

– Зачем ей было убивать Трюд?

– Чтобы молчала. Никто, кроме Трюд, Сабран и меня, не знал, что Бесс работала на человека по имени Чашник. И еще Комб, – вспомнила она. – Венц заметает следы. Моя голова, не сбеги я из дворца, тоже рано или поздно оказалась бы на пике. – Эда расхаживала по комнате. – Венц не могла бы казнить Трюд без ведома Сабран. Смертные приговоры подписывает королева.

– Не обязательно. Действительна и подпись герцогов Справедливости, – поправил Лот. – Но только в том случае, когда королева не в состоянии подписать собственноручно.

Осознав, что это значит, оба тяжко понурились.

– Надо попасть во дворец. Сегодня же ночью, – второпях запинаясь, проговорила Эда. – Придется мне кое с кем переговорить. Это в другом квартале.

– Эда, нельзя. Если весь город ищет…

– Я умею отводить глаза. – Эда снова надвинула капюшон. – Запри за мной дверь. Когда вернусь – обдумаем, что делать. – По пути к двери она задержалась, чмокнула его в щеку. – За меня не бойся, друг.

И скрылась.

Лот, раздевшись, залез в ванну. В памяти застряли две головы над воротами. Незнакомое будущее Иниса. Иниса без королевы.

Он, сколько мог, отгонял сон, но дни скачки по морозу взяли свое. Провалившись в лихорадочное забытье, он увидел не отрубленные головы, а донмату Маросу. Она вышла к нему нагая, с пеплом в глазах, и поцелуй ее отдавал полынью. «Ты меня бросил, – выдохнула она. – Оставил на смерть. Как своего друга».

Стук в дверь выдернул его из бреда.

– Лот…

Он нашарил ключ, открыл. Втянул Эду в комнату.

– Я нашла средство, – сказала она. – Проберемся с речниками.

Баржи и паромы каждый день перевозили через реку Лимбер людей и грузы.

– У тебя и среди них друзья?

– Один друг, – уточнила Эда. – Он должен доставить к потайной лестнице груз вина для Зимнего пира. И согласился взять нас. Так мы попадем внутрь.

– А потом?

– Я найду Сабран. – Эда взглянула ему в глаза. – Если хочешь – останься, я пойду одна.

– Нет, – возразил Лот, – пойдем вместе.

Под купеческой одеждой они спрятали целый арсенал. Быстро добрались до квартала Рыбачье Предмостье и по ступенчатому спуску Дельфиньей улицы вышли к набережной. Сбоку к ступеням прижималась таверна «Седой Грималкин», в которой грелись после дня на воде речники.

Таверна смотрела на восточную стену Аскалонского дворца. Лот держался за Эдой. Их дорожные сапоги с хрустом давили речные ракушки.

Лот еще не бывал в этой части города. Рыбачье Предмостье славилось как воровской квартал.

Эда подошла к стоявшему перед таверной мужчине:

– Друг мой, добрая встреча.

– Госпожа. – Мужчина выглядел облезлым, как крыса, но глаза смотрели востро. – Ты не передумала плыть с нами?

Эда покачала головой:

– Если возьмешь.

– Сказал же – возьму. – Он покосился на таверну. – Ждите у баржи. Надо выудить ребят из винной реки.

Нужная им баржа была уже нагружена винными бочками. Лот подошел к воде, стал смотреть, как загораются свечи в окнах Королевской башни. В покоях королевы готовились ко сну.

– Скажи, – попросил Лот, когда Эда спустилась к нему, – отчего это друзья посланника ак-Испада такие сговорчивые?

– Хозяйке гостиницы он платит пенсион. А за этого речника заплатил игорный долг, – объяснила она. – Он их называет друзьями обители.

Капитан выгнал своих помощников из таверны. Когда те окончательно управились с погрузкой баржи, Лот с Эдой взошли на борт и отыскали себе место на скамье.

Эда достала берет и тщательно убрала под него кудряшки. Речники взялись за весла.

Лимбер был широкой и быстрой рекой. До пристани добрались не быстро.

Потайная лестница вела к калитке в дворцовой стене: через нее королевское семейство могло при нужде незаметно покинуть дворец. Сабран никогда не каталась на своей прогулочной барже, а вот ее мать то и дело выезжала на реку, махала оттуда народу, полоскала пальцы в воде. Шептались, что по этой же лестнице Розариан выбиралась на свидания с Гианом Харло.

Лот уже не знал, верить ли слухам. Все его убеждения смялись и истрепались. Может быть, все, что он думал об этом дворе, было ложью.

Или испытанием его веры.

Они вместе с речниками поднялись по ступеням. За стеной дорогу им преградили трое странствующих рыцарей. Эда утянула Лота в нишу по левую руку и заставила укрыться за стенкой колодца.

– Доброго вам вечера, – заговорил один из рыцарей. – Вино привезли?

– Точнехонько, господа, – заломил шапку капитан. – Шестьдесят бочек.

– Катите на главную кухню. Но прежде покажите лица. Всем откинуть капюшоны и снять шапки.

Речники повиновались.

– Хорошо. Ступайте, – кивнул рыцарь.

Матросы принялись выгружать бочонки. Эда шагнула к выходу из ниши – и отшатнулась.

По ступеням к ней спускался рыцарь. Он осветил факелом их тайник.

– А тут что? – Пламя придвинулось ближе. – Нарушаем заветы рыцаря Верности?

И тут рыцарь разглядел Лота, увидел Эду и разинул рот за нащечниками шлема, чтобы поднять тревогу.

Нож перерезал ему горло. Когда хлынула кровь, Эда столкнула тело в колодец.

Через три удара сердца они услышали удар о дно.

50

Запад

Она надеялась во дворце обойтись без убийств. Будь у нее чуть больше времени, этого человека можно было бы «растопить».

Эда подняла и уронила в колодец факел. И вытерла нож от крови.

– Иди, найди Мег и спрячься у нее, – тихо сказала она. – А я во дворце осмотрюсь.

Лот оторопело уставился на нее. Эда подтолкнула его вверх по ступеням:

– Поторопись. Когда найдут тело, все вокруг обыщут.

Лот ушел.

Эда сначала шла за ним, потом свернула в сторону. Пересекла двор с яблоней и прижалась к беленой стене у главной кухни. Пропустила мимо себя стражу и скользнула в коридор, который вел к королевскому святилищу.

У его узкой двери стояли еще двое рыцарей – в черных накидках поверх лат, с протазанами в руках.

Обоих она растопила. Из ноздрей у них потянулся дымок. Помоги Мать, чтобы в голове у сторожей все перепуталось и они не сумели потом доложить о случившемся.

Оказавшись внутри, Эда укрылась за колонной и вгляделась в подкрашенную витражными стеклами темноту. На молебен, как всегда, собралось множество придворных. Под сводами звенели их голоса.

Сабран она не увидела. И Маргрет тоже.

Наблюдая за ведущим хор священнослужителем, Эда отметила, как расположились молящиеся. Обычно те, соблюдая завет дружества, теснились друг к другу на скамьях. А сегодня здесь сразу выделялись разные партии. Люди герцогини с базелардами, в ее цветах. Черный с красноватым отливом, и на накидках – значки двойного кубка.

«Прежде люди Комба щеголяли бы в его цветах, – сказала однажды Маргрет. – Будто не королеве служат…»

– А сейчас, – произнес архиерей, закончив хвалебный гимн, – мы помолимся рыцарю Щедрости за ее величество, которая в этот святой час молится в уединении. Помолимся за принцессу в ее лоне – нашу будущую королеву. И возблагодарим ее милость герцогиню Справедливости, что без устали бдит над ними обеими.

Эда покинула святилище так же бесшумно, как вошла. Насмотрелась.

От святилища недалеко было до дверей Сердоликового дома. Лот ускользнул от наряда охранников со значками герцогини Справедливости и открыл незапертую дверь.

Он взбежал по винтовой лестнице до знакомого коридора, украшенного портретами дам опочивальни, служивших покойным королевам. В конце теперь появился новый портрет – дамы Арбеллы Гленн.

У первой двери направо он прислушался. За ней было тихо. Повернув ручку, Лот шагнул через порог.

В комнате горели свечи. Сестра склонилась над книгой. Встрепенувшись на звук открывшейся двери, она вскочила на ноги:

– Во имя Вежливости!.. – Маргрет ухватилась за столбик балдахина, испуганно блеснула глазами. – Убирайся, негодяй, не то сердце вырежу! Что привело тебя к моим дверям?

– Братский долг. – Лот откинул капюшон. – И ужас перед твоим страшным гневом, если бы я промедлил лишнюю минуту.

Книга выпала у нее из рук, глаза налились слезами. Она бросилась к нему, обхватила за шею:

– Лот! – Ее трясло от слез. – Лот…

Лот, сам чуть не плача, привлек к себе сестру. Только обнимая ее, он почувствовал, что вернулся домой.

– Я впрямь готова тебе сердце вырезать, Артелот Исток. Бросил одну на целые месяцы, потом вваливаешься бродяга бродягой… – Маргрет взяла его лицо в ладони. Ее щеки были мокрыми от слез. – И что это у тебя на лице?

– За мое отсутствие пусть отвечает Ночной Ястреб. А вот за бороду он не в ответе. – Лот поцеловал ее в лоб. – Я тебе потом все расскажу, Мег. Эда здесь.

– Эда! – Ее глаза сверкнули и сразу погасли. – Нет… Здесь слишком опасно для вас обоих…

– Где Саб?

– В королевских покоях, надо полагать. – Одной рукой держа его за плечо, она другой принялась утирать глаза. – Говорят, будто не выходит по причине беременности. К ней допускают только Розлайн, а дверь стерегут люди Венц.

– А что же Комб?

– Ночной Ястреб несколько дней как улетел. Штиль с Чеканом тоже. Не знаю только, по своей ли воле.

– А другие герцоги Духа?

– Похоже, все стоят за Венц. – Маргрет кивнула за окно. – Заметил, что наверху нет света?

Лот кивнул: он хорошо понимал, что это значит.

– Сабран не может спать в темноте.

– Вот-вот. – Маргрет задула свечи. – Только подумать, что ей предстоит рожать в этой унылой клетке…

– Мег…

Она обернулась.

– Принцессы Глориан не будет, – тихо сказал ей Лот. – Саб потеряла ребенка. И больше не понесет.

Маргрет окаменела.

– Как? – спросила она наконец.

– Ее… ранили в живот. Когда прилетал Белый Змей.

Сестра ощупью нашла за собой стул:

– Тогда все объясняется. – Она села. – Венц решила занять трон, не дожидаясь смерти Сабран.

У нее дрожали руки. Лот подошел, сел рядом, давая ей время освоиться с новой мыслью.

– Безымянный вернется. – Маргрет перевела дыхание, овладела собой. – Раз так – ничего не остается, как готовиться к встрече.

– Да, – произнес кто-то, – а разделенный Инис встретить его не сумеет.

Лот успел до половины обнажить меч, прежде чем разглядел в дверях Эду. Маргрет, облегченно всхлипнув, бросилась к ней. Они обнялись как сестры.

– Это мне, должно быть, снится, – уткнувшись Эде в плечо, заговорила Маргрет. – Ты вернулась.

– Ты же мне сказала тогда, что мы еще встретимся. – Эда сильнее прижала ее к себе. – Могла ли я выставить тебя обманщицей?

– Ты мне многое должна объяснить. Но не сейчас. – Маргрет отстранилась. – Эда, Сабран в Королевской башне.

Эда задвинула за собой засов:

– Рассказывай все.

Маргрет слово в слово повторила свой рассказ. Эда слушала, застыв, как статуя.

– Надо пробиться к ней, – сказала она наконец.

– Втроем мы далеко не уйдем, – буркнул Лот.

– А что с рыцарями-телохранителями?

Эти были верными стражами королевы. Лот не догадался о них спросить.

– Капитана Куделя которую неделю не видно, – тихо ответила Маргрет. – Остальные иногда охраняют башню снаружи.

– Разве их долг – не защита ее величества? – спросила Эда.

– Откуда им знать, что герцогиня Справедливости желает ей зла? Думают, что королеве нужен покой.

– Значит, надо известить их, что Сабран удерживают насильно. Рыцари-телохранители – грозная сила. Если хоть половина их отряда нас поддержит, мы потушим мятеж, – сказала Эда. – Постараемся найти Куделя. Его могли запереть в кордегардии.

– Можно пройти тайным ходом – тем, что я тебе показывала, – предложила Маргрет.

– Хорошо. – Эда двинулась к двери.

– Погоди. – Маргрет обратилась к Лоту. – Одолжи мне оружие, брат. Без него с меня проку, как от костра в леднике.

Лот безропотно отдал ей свой базелард.

Прихватив свечу, Маргрет провела их по отделанному деревом коридору. Остановилась перед женским портретом, запустила пальцы за раму и потянула, открыв проход. Эда, спустившись в него, подала подруге руку. Лот закрыл за ними потайную дверь.

Сквозняк задул свечу. Они остались в темноте. Лоту слышно было только дыхание. Потом Эда щелкнула пальцами, выбив, как искру огнивом, серебристо-голубой огонек. Когда она подхватила его на ладонь, Лот переглянулся с сестрой.

– Не всякого огня надо бояться, – заметила Эда.

Маргрет, как видно, совладала с собой:

– Хорошо бы ты к рассвету научила Венц бояться твоего.

Они спустились на лестничный пролет до другой двери. Толкнув, Эда приоткрыла щелку.

– Никого, – шепнула она. – В которую дверь, Мег?

– В ближайшую, – без заминки ответила Маргрет. Заметив, что брат вздернул бровь, она наступила ему на ногу.

Выйдя в неосвещенный проход, Эда попробовала дверь. Заперто.

– Капитан Кудель? – тихо позвала она. И, не услышав ответа, постучала. – Рыцарь Тариан!

Изнутри, помедлив, отозвались:

– Кто идет?

– Тариан! – Маргрет прижалась к двери. – Тариан, это Мег.

– Мег… – Послышалось сдавленное ругательство. – Мег, уходи. Венц меня заперла.

Она поцокала языком:

– Если заперла, надо тебя вытаскивать, а ты меня гонишь, дурачок.

Лот осмотрел коридор. Отвори кто-нибудь дверь кордегардии – спрятаться им было бы негде.

Эда встала на колени перед дверью. Она пошевелила пальцами, и огонек с них перебрался ей в ладонь. Присмотревшись к замочной скважине, она другой рукой вытащила из кудрей булавку и вставила ее в замок. Щелчок, и Маргрет осторожно, чтобы не скрипнули петли, открыла дверь.

За ней стоял рыцарь Кудель, в узких штанах и рубахе. Все свечи у него прогорели до коротких огарков. Капитан первым делом шагнул к Маргрет, погладил ее по щеке:

– Маргрет, тебе нельзя… – Заметив Лота, он запнулся и поклонился уже по-военному. – Святой! Благородный Артелот. Не знал, что ты вернулся. И… госпожа Дариан?

– Капитан Кудель, – Эда выше подняла свой огонек, – хочешь меня арестовать?

Кудель сглотнул:

– Я гадал, уж не Лесная ли ты хозяйка собственной персоной. Люди главного секретаря столько наговорили о твоем колдовстве.

– Спокойно, Тариан. – Маргрет тронула его за плечо. – Я еще сама не все понимаю, но Эда – мой друг. Она, рискуя собой, вернулась нам помогать. И вернула мне Лота.

Одного ее взгляда хватило, чтобы Кудель смягчился.

– В ту ночь Комб отдал приказ о твоем аресте, – сказал он Эде. – Значит, он в союзе с Венц?

– Этого не знаю. Конечно, Ястреб не чист на руку, но это не значит, что он нам враг. – Эда закрыла дверь. – Мы подозреваем, что ее величество удерживают против воли. И времени, чтобы ее выручить, осталось в обрез.

– Я уже пробовал, – сказал Кудель. – И за свои старания жду опалы.

– Что тут было?

– Распространился слух, что ты в союзе с Сигосо и вернулась к нему, но после того, как сходным образом пропал Артелот, я почуял интригу с целью оставить ее величество без защиты.

– Дальше, – попросила Эда.

– С явления Белого Змея ее величество не показывалась из Королевской башни, а в ее окнах не было света. Мы с Джоан Дол потребовали допуска в главную опочивальню, хотели убедиться, что с ней все хорошо. Венц приказала разоружить нас за неповиновение, – с горечью проговорил он. – И теперь я здесь пленник.

– А другие рыцари-телохранители? – спросила Маргрет.

– Трое, кто возмутился, тоже здесь.

– Это ненадолго, – посулила Эда. – Если мы выступим этой ночью, с кем придется иметь дело?

– Венц держит здесь тридцать шесть человек из своей охраны, а при оружии, я бы сказал, окажется половина.

Рыцари-телохранители были лучшими воинами королевства: в отряд отбирали самых искусных. С горсткой лакеев они должны были справиться без труда.

– А остальных ты считаешь верными? – спросила Эда.

– Не сомневаюсь. Наша верность принадлежит только ее величеству.

– Хорошо, – кивнула она. – Ты займись Венц. Если управимся с ней, ее прихвостни сложат оружие.

Они тихо выбрались из камеры. Эда вскрыла замки еще трех дверей, и Кудель шепотом изложил своим рыцарям план. Теперь с ними были Джоан Дол, Сюзан Тач и Марк Бирчен.

– Оружейную охраняет всего несколько человек. – Эда вручила Куделю один из своих клинков. – Берите оружие, а вот доспехи я бы не советовала. В них вы медлительнее. И шумнее.

Кудель взял клинок:

– А ты что будешь делать?

– Найду ее величество.

– Ее наверняка окружают подручные Венц, – напомнил Кудель. – Последний раз, как я был в Королевской башне, они были расставлены на всех площадках.

– Я с ними разберусь.

Кудель покачал головой:

– Не знаю, Эда, то ли ты выжила из ума, то ли сама рыцарь Доблести во плоти.

– Возьми меня с собой, – сказал Лот. – Я помогу.

– Если ты думаешь, что горстка изменников меня остановит, – немедленно услышал он в ответ, – то серьезно заблуждаешься. – И она добавила уже мягче: – Я справлюсь сама.

Лот не ожидал такого твердого ответа. Но он видел, как Эда свалила змея. С изменниками тоже справится.

– Тогда я иду с тобой, рыцарь Кудель, – сказал он.

Тот кивнул:

– Сражаться с тобой плечом к плечу – честь для меня, благородный Артелот.

– И я тоже с вами, – вмешалась Маргрет. – Если возьмете.

– Возьму, благородная Маргрет, – улыбнулся Кудель. – Куда же я без тебя.

Они засмотрелись друг другу в глаза чуть дольше необходимого. Лот, откашлявшись, заставил рыцаря отвести взгляд.

– А я говорю – тебя схватят еще у дверей, – обратилась к Эде рыцарь Джоан.

– Ты уверена? – Эда скрестила руки на груди. – Если кто-то желает повернуть назад, так и скажите. Трусов нам не надо.

– Нас вместе столько же, сколько было у Святого, – твердо сказала Маргрет. – Если тех семерых хватило, чтобы основать религию, то уж мы всемером, от души надеюсь, управимся с сосунками в ливреях.

Эда взбиралась на Королевскую башню по лестнице плюща. Добравшись до окон кухни, она оттолкнулась от стены и ухватилась за подоконник. Надломившийся еще в ее прошлое путешествие, стебель оборвался под ногой и улетел на крышу теплицы далеко внизу.

Эда подтянулась в окно и упала внутрь на четвереньки. Где-то во дворе зазвонил гонг. Как видно, нашли тело в колодце.

Куделю поднявшаяся тревога только на руку. В суматохе он со своими рыцарями легко добудет оружие. А вот Эде этот звон не сулил добра. Он поднимет с постели всех охранников Королевской башни.

Сейчас ее от Сабран отделяло всего несколько комнат.

В галерее Королевской Крови было пусто. Эда шагала мимо портретов рода Беретнет. Зеленые глаза нарисованных женщин словно провожали ее до самой лестницы. Все различие между ними – прическа, ямочка на щеке, твердый абрис подбородка, а в остальном королевы были похожи, как родные сестры.

Сиден звенел в ней, обостряя слух. Этажом выше стучали приближающиеся шаги. К тому времени как охрана промчалась вниз по лестнице, Эда надежно укрылась за шпалерой.

Гонг вызвал их из королевских покоев. Теперь у нее был шанс добраться до Сабран.

В коридоре, где она дежурила в бытность дамой опочивальни, Эда задержалась, потому что услышала голоса внизу.

– В Королевскую башню! – Это кричал Кудель. – Рыцари-телохранители! Наши мечи за королеву!

Их заметили слишком рано. Эда бросилась к окну, выглянула.

Бритвенно обострившееся зрение позволяло различить мельчайшие подробности боя. Люди Игрейн скрестили клинки с рыцарями в саду Солнечных Часов. Эда видела Лота, в его руках сверкал меч. Маргрет стояла с ним спина к спине.

Пламя рвалось на свободу. Впервые с детских лет Эда вызвала горсть драконьего огня, красного, как восходящее солнце, и швырнула его в сад, в гущу изменников. Разразилась паника. Пока все вертели головами, высматривая источник огня – конечно, змея в небе, – Лот сбил своего противника ударом локтя. Эда видела, как застыло его лицо, вздулись желваки на шее, сжались кулаки.

– Люди королевы, – воззвал он, – слушайте меня!

Шум уже разбудил весь дворец. Повсюду распахивались окна.

– Я – Артелот Исток, изгнанный из Иниса за верность короне. – Лот шагнул на середину сада и взревел, перекрывая лязг клинков: – Игрейн Венц обратилась против королевы. Она одевает стражу в свои цвета, вооружает свою свиту. Она плюет на рыцаря Верности, позволяя своим лакеям заводить собачьи свары при дворе. Это измена!

Лот словно заново родился.

– Во имя верности и веры призываю вас: вставайте за свою королеву! – кричал он. – Помогите нам пробиться к Королевской башне и защитить ее.

Из окон полетели гневные крики:

– Ты! Что ты здесь делаешь?

Эда обернулась. Позади стояли двенадцать человек со значками чаши.

– Это она, – гаркнул один, и все накинулись на нее. – Эда Дариан, бросай оружие!

Растопить всех было ей не под силу. Что ж, кровь так кровь.

Она уже держала в каждой руке по мечу. Высоко подпрыгнув, по-кошачьи приземлилась между ними, рубя пальцы и сухожилия, взрезая животы, как карманник взрезает кошельки. Смерть налетела на них как пустынная буря.

Клинки ее окрасились в цвет плаща, которому присягала Эда. И когда все враги легли к ее ногам, она подняла взгляд, чувствуя на губах вкус железа, с кровавыми перчатками на руках.

Дама Игрейн Венц стояла в конце коридора между двумя странствующими рыцарями.

– Довольно, ваша милость. – Эда вложила клинки в ножны. – Довольно.

Венц невозмутимо оглядела побоище:

– Госпожа Дариан… – Она шевельнула бровью. – Кровью, милая моя, никогда ничего не добьешься.

– Красиво звучит, – отозвалась Эда, – в устах той, чьи руки в крови.

Венц не дрогнула.

– Давно ли ты назначила себя в судьи королевам? – Эда шагнула навстречу ей. – Давно ли караешь их за каждое уклонение с пути, который ты сочла добродетельным?

– Ты бредишь, госпожа Дариан.

– Убийство против заветов твоих предков. А ты… ты судила королев и нашла их несовершенными. Королева Розариан приняла любовника вне брачного ложа и запятнала себя в твоих глазах. – Эда помолчала. – Розариан погибла из-за тебя.

Эта стрела была выпущена в темноте, наугад. Однако Венц улыбнулась – и Эда перестала сомневаться.

– Королеву Розариан, – произнесла герцогиня Справедливости, – устранил Сигосо Веталда.

– С твоего одобрения. Ты помогала ему изнутри. Он стал козлом отпущения и орудием в твоих руках, – сказала Эда. – Полагаю, когда все прошло гладко, ты поняла свою силу. Ты надеялась вылепить дочь более послушной королевой, чем была ее мать. Добивалась, чтобы Сабран зависела от твоих советов и видела в тебе замену матери. – Эда отразила ее усмешку такой же. – Но у Сабран, как видишь, есть своя воля.

– Я наследница Лорейн Венц, рыцаря Справедливости, – размеренно заговорила Венц. – Она надзирает, чтобы великий поединок жизни велся честно, взвешивает чаши вины и невиновности, карает недостойных и отдает праведным победу над грешными. Она, превыше всех возлюбленная Святым, оставила заветы, которые я храню всю жизнь.

Ее глаза пылали.

– Сабран Беретнет, – голос ее стал тих, – погубила династию. Она – яловая корова. Незаконнорожденная. Она не истинная наследница Галиана Беретнета. Корона должна принадлежать роду Венц, во славу Святого.

– Святой бы не потерпел тирана на инисском престоле, – прозвучал голос за спиной Эды.

За ее плечом появился рыцарь Кудель с дюжиной королевских телохранителей. Они окружили Венц с ее охраной.

– Игрейн Венц, – провозгласил Кудель, – ты арестована по подозрению в государственной измене. Мы отведем тебя в Невидимую башню.

– У тебя нет права на арест без приказа ее величества, – ответила Венц, – или моего приказа. – Она смотрела прямо перед собой, словно никто из них не стоил ее взгляда. – Кто ты такой, что обнажаешь меч на святую кровь?

Кудель стиснул зубы.

– Ступай, – сказал он Эде. – Найди ее величество.

Эду уговаривать не приходилось. Она забрала свой меч и бросилась в конец коридора.

– Или сейчас – мирная смена власти, или война, едва правда выйдет на свет, – крикнула ей вслед Венц. Эда остановилась. – А она выйдет, госпожа Дариан. Праведные всегда торжествуют… в конечном счете.

Эда, сжав зубы, пошла от нее прочь.

Едва скрывшись из виду, она перешла на бег. Оставляя за собой след кровавых капель, она бежала по знакомой наизусть дороге.

В зале приемов огня не было. Холодно и темно.

Волшебный огонек осветил ей дорогу. Свернув за угол, Эда оказалась перед главной опочивальней. Сколько раз она входила ночами в эту дверь, за которой ждала ее Сабран.

В темноте что-то шевельнулось. Эда застыла на месте. Огонек в ее руке зыбко осветил свернувшуюся под дверью фигурку. Глаза синего стекла за занавесью темных волос.

Розлайн.

– Прочь! – В ее руке дрожал нож. – Тронешь ее – я тебе горло перережу, бабушка. Даю слово…

– Это я, Розлайн. Эда.

Первая дама личных покоев наконец рассмотрела ее в темноте за огоньком:

– Эда. – Она не опускала нож, тяжело дышала. – Я не верила слухам о твоем колдовстве… но, видно, ты и вправду Лесная хозяйка.

– Я в сравнении с ней, уверяю, очень скромная ведьма.

Эда присела с ней рядом, дотянулась до ее правой ладони. Розлайн дернулась от прикосновения. Три пальца на этой руке были уродливо вывернуты, над колечком с узлом любви торчала кость.

– Это твоя бабушка сделала? – тихо спросила ее Эда. – Или ты с ней в союзе?

Розлайн горько рассмеялась:

– Святой! Эда…

– Ты росла в тени королевы. Тебя могли воспитать в ненависти к ней.

– Я не в ее тени – я ее тень. И это, – отрезала Розлайн, – мое почетное право.

Эда всмотрелась, но на заплаканном лице не увидела фальши.

– Иди к ней, я посторожу, – сказала Розлайн. – Если бабушка вернется…

– Твоя бабушка под арестом.

Розлайн со всхлипом выдохнула. Эда пожала ей плечо. А потом встала и впервые за целую вечность шагнула к двери опочивальни. Каждая жилка в ее теле натянулась струной.

За дверью разверзлась зловещая темнота. Эда отпустила огонек с ладони плавать по воздуху, как болотный огонь, и в его неверном мерцании разглядела тень в изножье кровати:

– Сабран.

Тень шевельнулась.

– Оставь меня, – хрипло шепнула она. – Я молюсь.

Эда была уже рядом, подняла Сабран голову. Та, дрожа, отпрянула.

– Сабран… – У Эды сорвался голос. – Сабран, посмотри на меня.

Когда та подняла лицо, у Эды перехватило дыхание. Впалые серые щеки, космы волос: Сабран Беретнет выглядела сейчас не королевой, а покойницей. Глаза, прежде немного выпуклые, теперь провалились, от ночной рубахи шел запах давно не мытого тела.

– Эда… – Пальцы потянулись к ее лицу. Эда прижала к щеке ее ледяную ладонь. – Нет, это опять сон. Ты пришла меня мучить. – Сабран отвернулась. – Оставь меня в покое.

Эда уставилась на нее. А потом рассмеялась впервые за много недель – смехом, который прорастал из самой глубины живота.

– Ах ты, упрямая дурочка. – Она задыхалась от смеха. – Я ради тебя прошла насквозь и Юг, и Запад, Сабран Беретнет, а как ты меня встречаешь?

Сабран снова взглянула на нее, всмотрелась, и ее лицо прояснилось, а из глаз полились слезы.

– Эда, – сказала она, сорвавшись на всхлип, и тогда Эда обняла ее, притянула поближе к себе, жалея, что не хватает рук. Сабран котенком свернулась у нее на груди.

От нее совсем ничего не осталось. Эда стянула с постели покрывало, завернула ее. Объясниться можно будет позже. И отомстить тоже. Пока ей хотелось только согреть и защитить.

– Она убила Трюд утт Зидюр. – Сабран едва говорила, так ее трясло. – И заперла от меня моих рыцарей. Игрейн. Я хотела… пыталась…

– Тсс. – Эда крепко поцеловала ее в лоб. – Я здесь. И Лот здесь. Все будет хорошо.

51

Восток

Уже рассвело, и старец Вара во дворе Крыльчатого дома смазывал маслом свою железную ногу. Тани подошла. От холода у нее покраснели костяшки на руках.

– Доброе утро, старец Вара. – Она поставила перед ним поднос. – Я подумала, что ты не откажешься позавтракать.

– Тани, – устало улыбнулся он, – как ты добра. Моим старым костям не помешает согреться.

Она села рядом:

– Ее часто надо смазывать?

– В сырую погоду каждый день, не то проступит ржавчина. – Вара похлопал по железу. – Кузнец, который ее смастерил, умер, так что мне нельзя ее потерять.

Тани уже научилась распознавать его настроения. После атаки огнедышащих страх стал постоянным обитателем Пухового острова, но тревога, написанная на лице старца, была новой.

– Что-то стряслось?

Вара покосился на нее.

– Премудрая доктор Мояка, вернувшись на Сейки, написала мне письмо, – сказал он. – Стража Бурного Моря подозревает, что флот Тигрового Глаза взял заложником дракона. Его, кажется, решили оставить в живых… чтобы обеспечить себе свободный выход в любые воды. Злая выдумка – использовать наших богов как рычаг.

Тани застыла.

– Ходят слухи, что Золотая императрица ищет сказочное шелковичное дерево, – продолжал Вара. – На затерянном острове Комориду.

– А о том драконе еще что-нибудь известно? – настойчиво спросила Тани. – Тебе называли его имя?

– Тани, мне горько огорчать тебя, но… – Старец Вара вздохнул. – Это великая Наиматун.

Тани с болью проглотила слюну:

– Она еще жива?

– Если слухи не лгут. – Вара занялся чайником. – Ты сама знаешь, Тани, драконам тяжело без воды. Даже если еще жива, великая Наиматун скоро покинет этот мир.

Она оплакала своего дракона. А теперь появилась, пусть крохотная, надежда, что Наиматун выжила.

– Надо надеяться, что стража Бурного Моря сумеет ее освободить. Я в этом уверен. – Вара налил чая им обоим. – Прошу, поговорим о другом. Ты ведь пришла о чем-то спросить?

Тани с усилием оттолкнула Наиматун на дно памяти, но мир продолжал вращаться в ее глазах.

– Я, – выдавила она, – хотела спросить разрешения зайти в архив. Хотелось бы почитать о небесных жемчужинах.

Старец Вара нахмурился:

– Это знание – тайное из тайных. Оно известно только старейшим.

– Мне великая Наиматун рассказала.

– Ах так. – Вара взял чашку. – Ну, если хочешь – почему нет? О небесном жемчуге – среди людей иногда говорят еще о приливной и отливной жемчужинах – известно мало, но то немногое, что есть, можешь изучить. – Он кивнул на север. – Тебе нужны записи правления вечнодостойной императрицы Мокво, они хранятся в Наветренном доме. Я напишу, чтобы тебя пропустили в архив.

– Спасибо тебе, старец Вара.

Тани тепло оделась в дорогу. Стеганый кафтан поверх обычной одежды, шарф, прикрывающий голову и лицо, подбитые мехом сапоги, которые ей выдали на зиму. Вместе со свитком для старшего ученого Наветренного дома старец Вара вручил ей мешочек с едой.

Путь предстоял долгий, да еще по холоду. Надо было спуститься в Молчаливую расщелину, выбраться по скалам на другую сторону и еще час идти до тепла Наветренного дома. К тому времени как она вышла на тропу, с неба падали снежные хлопья.

С этой стороны спуск был один – по растрескавшимся скалам у водопадов Квирики. Сердце, пока она карабкалась по камням, колотилось до дурноты. Только подумать, что Наиматун сейчас, может быть, сражается за свою жизнь в трюме у этих мясников!

И конечно, небесная жемчужина – если это она была зашита в Тани, как шов на ткани.

Эта жемчужина, конечно, освободит дракану.

На дно расселины Тани спустилась перед полуднем. Сложенные из плавника ворота отмечали вход в самое священное для жителей Востока место. Тани умыла руки в соленой воде и шагнула под арку на мощенную камнем тропу. Из Молчаливой расщелины за туманом не видно было неба. И даже вершины кедров тонули в серой мгле.

Здесь было не совсем тихо. То и дело шелестели листья, словно их тревожило чье-то дыхание.

Цепочка фонарей вела ее мимо могил ученых, старцев и вождей драконобоязненного Востока, просивших упокоить их кости рядом с великим старейшиной. На самых древних каменных плитах надписи стерлись, оставив лежащих под ними безымянными.

Старец Вара советовал ей не думать о прошлом. Но, проходя этой дорогой, Тани не могла не вспомнить о Сузе. Тела казненных оставляли гнить без погребения, кости разметывали по земле.

Голова в канаве, тело вскрыто, как бутылка. У Тани темнело в глазах.

Почти целый день ушел у нее на то, чтобы пересечь кладбище и взобраться по скальной стене. Мыс Пера – протянутая рука островка – показался вдали, когда небо уже залиловело и только над горизонтом слабо светилось.

Перед Наветренным домом, смотревшим на мыс, крошечными солнышками висели финики. На пороге Тани встретил лакустринец с обритой головой, назвавший себя костепевцем. Эти ученые целые дни проводили в Молчаливой расщелине, заботились о могилах верных и пели хвалу костям великого Квирики.

– Достойная ученая, – поклонился он одновременно с Тани, – добро пожаловать в Наветренный дом.

– Благодарю тебя, премудрый костепевец.

Она сняла и убрала сапоги. Костепевец провел ее в теплый скит, к разгонявшей холод угольной печурке.

– Итак, – спросил он, – что я могу для тебя сделать?

– При мне письмо от премудрого старца Вары. – Она достала свиток. – Он просит допустить меня в архив.

Молодой человек, подняв брови, взял письмо.

– Мы должны уважать желания премудрого старца Вары, – сказал он. – Но ты, верно, устала с дороги? Хочешь сейчас же пройти в архив или отдохнешь в гостевых комнатах до утра?

– Сейчас же, – ответила Тани, – если ты не откажешь меня проводить.

– Насколько мы знаем, Пуховый остров, единственный на Востоке, остался не тронут Великой Скорбью, – говорил ей на ходу ученый. – Сюда, ради их сохранности, присылали множество старинных записей. Увы, теперь, когда нас обнаружили проснувшиеся огнедышащие, эти манускрипты снова под угрозой.

– Что-то погибло при нападении?

– Всего горстка, – успокоил он. – Наш архив разделен по царствиям. Ты знаешь, которое тебе нужно?

– Вечнодостойной императрицы Мокво.

– А, да… таинственная фигура. Говорили, что она лелеяла честолюбивые замыслы привести весь Восток под руку Радужного трона. А лицом была так прекрасна, что даже бабочки плакали от зависти. – От улыбки у молодого ученого показались ямочки на щеках. – Там, где не в силах пролить свет истины история, сами собой возникают легенды.

Тани вслед за ним спустилась по лестнице в туннель.

Круглый свод архива часовым стоял в пещере за скитом, у самой высившейся над ним горы. В нишах скрывались изваяния высших ученых старцев былых времен.

С потолка мириадами слезинок свисали на паутинках нитей голубые фонарики.

– Мы опасаемся заходить сюда с открытым огнем, – объяснил костепевец. – К счастью, у нас есть свои светильники.

– Что это? – спросила засмотревшаяся Тани.

– Лунные капли. Яйца светляков. – Он повернулся к архиву. – Все наши манускрипты обработаны жиром с драконовых грив и просушены в ледяных пещерах. Ученая Ишари в ските пропитывала маслом новые поступления, когда напали огнедышащие.

– Ученая Ишари, – повторила Тани. У нее свело живот. – Она… в ските?

– Увы, премудрая ученая пострадала, пытаясь спасти манускрипты. Она умерла в мучениях.

Так говорить о смерти мог только костепевец – смиренно и спокойно. Тани проглотила пепел раскаяния. Ишари выпало всего девятнадцать лет жизни, и большую их часть она готовилась к тому, в чем ей было отказано.

Костепевец отворил дверь архива:

– Вот рукописи времен вечнодостойной императрицы Мокво. – Их было немного. – Я бы попросил тебя как можно меньше касаться их. В скит возвращайся, когда захочешь.

– Спасибо.

Он поклонился и оставил ее одну. Тани в холодном голубом свечении собрала охапку свитков. Под мерцающими лунными каплями развернула первый и стала читать, стараясь не думать об Ишари.

Это было дипломатическое послание из города Тысячи Цветов. Тани бегло говорила на лакустринском, но от перевода старинного храмового письма у нее разболелись виски.

Мы обращаемся к Непоро, самопровозглашенной королеве Комориду, чье имя слышим впервые, с благодарностью за посольство с данью. Мы приветствуем сей знак внимания, однако твои претензии на землю в Бескрайнем океане могут оскорбить нашего соседа Сейки, с народом которого нас объединяет преклонение перед родом драконов. Мы сожалеем, что не имеем возможности признать тебя Царствующей Королевой, пока дом Нойзикен не рассмотрит этого дела. Пока же мы присваиваем тебе титул Госпожи Комориду и Друга Лакустрина. Мы надеемся, что ты будешь мирно править своим народом и выкажешь почтение и повиновение как нам, так и Сейки.

Комориду. Тани впервые слышала это название. Как и имя его правительницы Непоро.

Она развернула другой свиток. Этот был писан древним сейкинским, буквы на нем расплывались, но разобрать она все же сумела. Как видно, писавший обращался к самой вечнодостойной Нойзикен Мокво.

Властительница, я снова обращаюсь к тебе. Непоро в печали, потому что ее подруга, колдунья из-за моря, умерла. С ней вдвоем, посредством описанных мною в последнем докладе двух предметов – отливной и приливной жемчужин, – они вызвали великое смятение в Бездне на третий день весны. Тело лазийской колдуньи будет возвращено в ее земли, и Непоро посылает двенадцать своих подданных сопровождать его, а также белый самоцвет, который колдунья обыкновенно носила на груди. Поскольку святейший великий Квирики в милости своей посылает нам такой шанс, я готов действовать по твоему слову.

Остальные записи касались дворцовых дел. Тани корпела над ними, пока морщинка между бровями не заныла, как прорезанная ножом.

Она чуть не уснула в мерцающей пещере, заново перебирая записи, убеждаясь, что ничего не упустила, перепроверяя свой перевод. С отяжелевшими веками она ввалилась в гостевые комнаты, где ее ждал горячий чайник. Там она долго лежала на постели, уставившись в темноту.

Пора было ей открыть свою тайну. Выпустить на свободу запертую в ней силу.

«Великое смятение в Бездне».

Какое смятение, каким образом?

52

Запад

– Если вы так и будете молчать, – сказала королева Иниса, – мы здесь долго просидим.

Лот с Эдой переглянулись. Эда сидела по ту сторону стола, в светлой рубахе и брюках, с откинутыми назад волосами.

Все происходило в палате Совета на самом верху Алебастровой башни. В окно лился ясный утренний свет. За пять часов, всего-навсего вымывшись и одевшись, королева оправилась от удара не хуже любого воина.

Освобождение Сабран стало их первой ночной победой. Люди Венц, узнав, что герцогиня Справедливости арестована за измену, в большинстве сложили оружие. Рыцари-телохранители вместе с дворцовой стражей до рассвета вылавливали последних предателей, не позволяя им бежать из дворца.

Нельда Штиль, Леманд Чекан и Ночной Ястреб с раннего утра явились во дворец, каждый со своим отрядом. Все они якобы спешили спасти королеву от Венц, но Сабран приказала и их запереть до расследования дела об измене.

Эда по кусочкам собрала картину событий. В ночь, когда ей пришлось оставить Инис, Сабран слегла с лихорадкой. Через несколько дней она как будто оправилась, но только себе на беду. Венц, взявшая на себя заботы по ее лечению, неделя за неделей за дверями главной опочивальни навязывала королеве документ под названием «Клятва отречения». Своей подписью Сабран должна была уступить трон семейству Венц – с минуты, когда просохнут чернила, до скончания времен. В случае отказа Венц угрожала разглашением ее бесплодия – или смертью.

Сабран держалась. Несмотря на то, что от слабости не могла даже есть сама. Тем более Венц держала ее в темноте.

– Вижу, и приказ развязать вам языки не поможет, – сказала она сейчас. – Вы их проглотили.

Эда вертела в руках чашу с элем. Она впервые за несколько часов отодвинулась от Сабран больше чем на локоть.

– С чего начать? – сдержанно спросила Эда.

– Начать, госпожа Дариан, можешь с признания, кто ты есть. Мне сказали – ведьма, – пояснила Сабран. – И еще сказали, будто ты бросила мой двор, чтобы отдать свою верность плотскому королю.

– И ты поверила в такую чушь?

– Я не знала, чему верить. А теперь ты ко мне вернулась: вся в крови и навалив за собой груду тел выше конского седла. Хороша придворная дама!

Эда пальцем растирала себе висок. Наконец она взглянула королеве в лицо.

– Меня, – сказала она, – зовут Эдаз дю Зала ак-Нара. – Голос ее звучал ровно, но глаза выдавали внутреннюю борьбу. – И я была приставлена к тебе Кассаром ак-Испадом как телохранительница.

– А что навело его превосходительство на мысль, что ты защитишь меня лучше моих рыцарей?

– Я магичка. Владею ветвью магии, которая называется «сиден». Его источник – то апельсиновое дерево, которое защитило в Лазии Клеолинду Онйеню, когда та победила Безымянного.

– Волшебное апельсиновое дерево, – усмехнулась Сабран. – Ты еще расскажи про поющие груши.

– Королева Иниса смеется над тем, чего не понимает?

Лот переводил взгляд с одной на другую. В его бытность при дворе Эда почти не открывала рта при Сабран. А теперь дерзнула высмеивать верховную правительницу.

– Может быть, ты, благородный Артелот, – обратилась к нему Сабран, – объяснишь мне, как ты оставил двор? И как встретил в пути госпожу Дариан? Она, как видно, не в своем уме.

Эда фыркнула себе в кубок. Лот дотянулся через стол и налил эля из кувшина.

– Сейтон Комб сослал нас с Китом в Карскаро. Счел, что я стою на пути к твоему браку, – сказал он. – Во дворце Спасения мы познакомились с донматой Маросой, у которой нашлось для нас дело. А дальше, боюсь, мой рассказ станет еще неправдоподобней.

Он рассказал ей все. О признании плотского короля в покушении на королеву-мать. О загадочном Чашнике, тоже замаравшем руки в этом убийстве. Рассказал о гибели Кита и о таинственной шкатулке, которую пронес через пустыню, и как был пленником в обители, и о дерзком побеге в Инис на «Птице-правде».

Эда вставляла слово-другое. Дополнила и расширила его рассказ, добавив о своем изгнании и о посещении вымершей Гултаги. О Косматой звезде и Румелабарской скрижали. Подробно описала основание обители, и свою веру, и зачем ее отправили в Инис. Сабран выслушала, стиснув зубы.

– Если не Клеолинда родила Сабран Первую, – заговорила она, – а я не говорю, будто поверила тебе, Эда, – кто тогда была ее мать? Кто была первая инисская королева?

– Не знаю.

Сабран вздернула бровь.

– В Лазии я еще кое-что узнала о Румелабарской скрижали, – продолжала Эда. – Ради разгадки ее тайны я побывала у инисской ведьмы Калайбы. – Она покосилась на Лота. – Здесь ее знают как Лесную хозяйку. Это она выковала для Галиана Беретнета Аскалон.

На борту корабля Эда об этом не упоминала.

– Лесная хозяйка существует на самом деле? – изумился Лот.

– Да.

Он сглотнул.

– И по твоим словам, это она сделала Истинный Меч, – сказала Сабран. – Ужас дебрей…

– Она самая, – не смутилась Эда. – Аскалон выкован силами сидена и стеррена – звездной магии, исходящей из вещества, оставленного Косматой звездой. Эти две ветви силы и описывает Румелабарская скрижаль. Когда возрастает одна, другая убывает.

Сабран укрылась за личиной безразличия, которую так часто носила в палате приемов.

– Одним словом, – с натугой подытожила она, – ты считаешь моего предка – благословенного Святого – жадным до власти, похотливым мерзавцем, пытавшимся навязать стране свою веру, получившим свой меч от Лесной хозяйки и не совладавшим с Безымянным?

– И укравшим славу за победу у принцессы Клеолинды, да.

– И ты считаешь меня семенем такого человека.

– Прекраснейшие розы растут из уродливых семян.

– Что бы ты для меня ни сделала, это не дает тебе права кощунствовать мне в лицо.

– Ты, значит, хотела бы слышать от своего нового Совета Добродетелей только то, что тебе будет приятно? – Эда подняла кубок. – Прекрасно, ваше величество. Лот сойдет за герцога Лести, а я буду герцогиней Обмана.

– Хватит! – рявкнула Сабран.

– Спокойно, – вмешался Лот. – Прошу вас.

Обе замолчали.

– Нам нельзя ссориться. Сейчас нам необходимо единство. Перед тем… – пересохшими губами закончил он, – что нас ждет.

– А что нас ждет?

Лот хотел ответить, но слова не шли с языка. Он поглядел на Эду.

– Сабран, – тихо сказала та, – Безымянный вернется.

Сабран надолго ушла в себя. Медленно поднялась, направилась к балкону, встала в дверях, так что первый свет обтекал ее с боков.

– Это правда, – наконец нарушила молчание Эда. – Меня убедило письмо от этой Непоро в обитель. Клеолинда вместе с ней связали Безымянного – но только на тысячу лет. И ни одним восходом больше. А тысяча лет на исходе.

Сабран облокотилась на перила. Ветер шевелил пряди ее волос.

– Итак, – сказала она, – все – как предсказывал мой предок. Когда иссякнет род Беретнет, Безымянный вернется.

– Ты тут совсем ни при чем, – возразила Эда, – и твои предки тоже. Галиан, скорее всего, хотел укрепить новообретенную власть, стать божеством в глазах народа. И по уши накормил своей ложью потомков.

Сабран промолчала.

Лоту стало больно за нее. Короны – выкованные в золоте страны.

– Безымянный был связан на третий день весны в двадцатый год правления сейкинской императрицы Мокво, – сказала Эда. – Только я не знаю, когда правила Мокво. Попроси княгиню Льети найти даты. Она – эрцгерцогиня Остендюрская, а в Остендюре хранятся все сведения по Востоку. – Видя, что Сабран все молчит, Эда вздохнула. – Понимаю, для тебя это ересь. Но если ты любишь женщину, которую вы знаете как Деву, если ты хоть немного почитаешь ее, – ты это сделаешь.

Сабран вздернула подбородок:

– А если узнаем дату? Что дальше?

Эда вытащила из-за воротника бледную жемчужину, унесенную из обители:

– Их называют звездным жемчугом. – Эда положила сокровище на стол. – К ней есть пара. Обе созданы из стеррена. Вторая, скорее всего, на Востоке. Легенда говорит, что нам понадобятся обе.

Королева через плечо взглянула на стол.

Солнце зажгло отливную жемчужину. Лота рядом с ней охватило прохладное спокойствие – чувство, противоположное тому, которое всегда исходило от Эды. Та представлялась ему живым солнечным пламенем. А здесь был звездный свет.

– Клеолинда, ранив Безымянного, по-видимому, отправилась на Восток, – рассказывала Эда. – Там она повстречалась с Непоро Коморидской, и они вместе сумели с помощью двух жемчужин связать Безымянного в Бездне. – Она коснулась жемчужины пальцем. – Нам придется повторить сделанное тысячу лет назад – только на этот раз мы должны довести дело до конца. А для этого нужен еще и Аскалон.

Сабран смотрела вдаль:

– Все королевы Беретнет искали Истинный Меч – и всегда тщетно.

– У них не было жемчужины, которая призвала бы этот меч. – Эда снова повесила жемчужину на шею. – Калайба сказала, что Галиан собирался оставить его у тех, кто сбережет его даже ценой жизни. Мы знаем, что у него были верные рыцари, но кто приходит на ум первым?

– Эдриг Арондинский, – назвал Лот. – Святой еще до посвящения в рыцари был его оруженосцем. И видел в нем отца.

– Где он жил?

Лот улыбнулся:

– Собственно говоря, он – один из основателей рода Исток.

Эда подняла брови.

– Златбук, – сказала она. – Пожалуй, оттуда и начну поиски. С тобой и Мег, если составите мне компанию. В любом случае ваш отец давно хотел с ней поговорить.

– Ты действительно надеешься найти его в Златбуке?

– Для начала место не хуже других.

Лот покосился на Сабран:

– Кому-то из нас надо будет остаться. С тобой может отправиться Мег.

Сабран наконец обернулась к ним.

– Правдива твоя легенда или нет, – сказала она, – мне ничего не остается, как довериться тебе, Эда. – Лицо ее застыло. – Восстает наш общий враг. Так утверждают обе наши веры. Я решила, что мы будем бороться. Я поведу Инис к победе, как вела его Глориан Защитница.

– Я верю, ты справишься, – сказала Эда.

Сабран вернулась на место.

– Сегодня ни один корабль не уходит на север, – сказала она, – так что я бы хотела видеть тебя на Зимнем пиру. Тебя тоже, Лот.

Тот насупился:

– Пир не отменен?

– По-моему, сейчас он нужен как никогда. Все должно быть уже готово.

– Люди увидят тебя без ребенка. – Лот замялся. – Ты скажешь им, что бесплодна?

Сабран опустила взгляд на свой живот.

– Бесплодна, – повторила она. – Надо бы подобрать другое слово. С этим я чувствую себя полем без посевов. Пустошью, с которой никакого проку.

Она была права. Жестоко говорить так о человеке.

– Прости меня, – пробормотал Лот.

Сабран кивнула:

– Я объявлю двору, что потеряла ребенка, но оставлю им надежду, что сумею зачать другого.

Такое известие, опечалив подданных, оставляло им луч света.

– Эда, – сказала Сабран, – я хочу причислить тебя к рыцарям-бакалаврам.

– Мне не нужны титулы.

– Ты его примешь, потому что иначе тебе слишком опасно будет при дворе. Венц всем объявила, что ты ведьма. Посвятив тебя в рыцари, я покажу, что не сомневаюсь в твоей верности.

– Я тоже так думаю, – поддержал Лот.

Эда выразила согласие небрежным кивком:

– Я, стало быть, кавалерственная дама.

Их троих надолго разделило молчание. Союзники, они словно стояли сейчас на стеклянном полу – из осколков веры и наследия предков.

– Пойду предупрежу Маргрет, чтобы собиралась в путь. – Эда встала. – Да, и еще, Сабран: я больше не стану одеваться по придворной моде. Намучилась, пытаясь защитить тебя в длинной юбке.

Она вышла, не дожидаясь позволения. Сабран со странным лицом глядела ей вслед.

– Все хорошо? – тихо спросил ее Лот.

– Теперь, когда ты вернулся, – да.

Оба улыбнулись, и Сабран накрыла его руку своей. Холодной, как всегда, с подкрашенными сиреневым лаком ногтями. Лот вечно дразнил ее этим в детстве. «Принцесса-снежинка».

– Я еще не поблагодарила за свое спасение, – сказала она. – Ты, как я поняла, поднял весь двор на мою защиту.

Лот пожал ей ладонь:

– Ты – моя королева. И друг.

– Я, услышав, что ты уехал, с ума сходила… Понимала, что своей волей ты бы меня не бросил, но доказательств не было. Я в собственном дворце оказалась бессильна.

– Знаю.

Она снова пожала ему руку:

– Я пока доверю тебе обязанности герцога Справедливости. Разберись, действительно ли Комб, Чекан и Штиль вернулись мне помогать.

– Это серьезное обязательство. Его следовало бы возложить на потомка святой крови, – заметил Лот. – Кто-нибудь из ярлов провинций справился бы лучше.

– Я только тебе доверяю. – Сабран подтолкнула к нему через стол лист пергамента. – Вот «Клятва отречения», которую навязывала мне Венц. Стоило мне подписать, трон достался бы ее семье.

Лот прочел. В горло словно песку насыпали, когда он взял в руки печать с оттиском двойного кубка.

– Я от боли и жара почти не понимала, что со мной происходит. Мне было ни до чего, лишь бы выжить. И все же я раз слышала, как Венц спорит с Розлайн: внушает, что клятва отречения сделает ее со временем королевой, а за ней и ее дочь и что противиться этому неблагодарно с ее стороны. А Роз… Роз сказала, что скорее умрет, чем отберет у меня трон.

Лот улыбнулся. Он от Роз другого и не ждал.

– В ночь перед вашим появлением, – продолжала Сабран, – я проснулась от удушья. Венц накрыла мне лицо подушкой. Она шептала, что я недостойная, как и моя мать. Что мой род отравлен. Что есть правосудие даже для Беретнетов. – Рука ее сама собой потянулась к губам. – Роз, оттаскивая ее от меня, сломала себе палец.

Сколько напрасной боли!

– Венц должна умереть, – сказала Сабран. – Эллера и Вити, не воспротивившихся ей, я сошлю по своим замкам ожидать моей милости. Их герцогства передам наследникам. – Королева отставила чашу. – Вот что я тебе скажу. Какой бы святой ни была в ней кровь, Венц за свои деяния должна сгореть.

Прежде Лот возмутился бы таким жестоким приговором, но Венц не заслуживала жалости.

– Одно время я сама готова была поверить, что должна уступить трон, – продолжала Сабран. – Венц ведь желала государству добра. – Она перевела дыхание. – Но перед угрозой драконьего воинства единство важнее всего. Я буду крепко держаться за свой трон – и будь что будет.

Сейчас никто не усомнился бы в ее королевском достоинстве.

– Лот… – уже тише сказала Сабран. – Ты был с Эдой в этой… обители Апельсинового Дерева. Ты видел ее настоящей. – Она заглянула ему в глаза. – Ты ей по-прежнему доверяешь?

Лот налил им обоим вина.

– Обитель заставила меня усомниться в устоях мира, – признался он, – но Эде я все равно доверяю. Она спасла мне жизнь с большой опасностью для себя. – Он подал Сабран чашу. – Она хочет тебя спасти, Сабран. По-моему, этого она хочет больше всего на свете.

В ее лице что-то переменилось.

– Мне надо написать Льети, – сказала Сабран. – Тебя ждут твои покои, но смотри не опаздывай на пир. – Она взглянула на него, и Лот увидел в ее глазах отблеск прежней Сабран. – С возвращением тебя, благородный Артелот!

На самом верху Невидимой башни, в камере, где провела последние дни Трюд утт Зидюр, молилась Игрейн Венц. Свет в ее тюрьму вливался только сквозь прорезь бойницы. Когда вошел Лот, она не подняла склоненной головы и не разжала сложенных рук.

– Дама Игрейн, – позвал Лот.

Она не шевельнулась.

– С твоего позволения, я пришел задать несколько вопросов.

– Я отвечу за то, что сделала, – сказала Венц, – только в Халгалланте.

– Небесного чертога тебе не видать, – тихо ответил Лот, – так что давай начнем здесь.

53

Запад

Зимний пир начался в шесть часов в пиршественном зале Аскалонского дворца. За пиром, как всегда, предполагалась музыка с танцами для ближнего двора – в палате приемов.

Когда на башне зазвонили часы, Эда изучала свое отражение в зеркале. Она надела платье самого светлого голубого шелка, с серебряным парчовым корсажем и рюшами из белого прорезного кружева.

Еще разок в придворном наряде. Сестры, узнав, что она приняла рыцарское звание от королевы Иниса, окончательно сочтут ее изменницей. Но ей, чтобы здесь выжить, ничего другого не оставалось.

В дверь, постучав, вошла Маргрет, в желтоватом бархате с серебряной накидкой. Голову она накрыла платком с жемчужной вышивкой.

– Я только что от Сабран, – сказала Маргрет. – Скоро стану дамой опочивальни. – Она поставила свечу. – Мне подумалось, тебе не захочется одной идти на пир.

– Правильно тебе подумалось. Как всегда. – Эда поймала ее взгляд в зеркале. – Мег, что тебе Лот про меня рассказал?

– Все. – Маргрет обняла ее за плечи. – Ты же знаешь, я выбрала покровителем рыцаря Доблести. По-моему, доблесть в том, чтобы не закрывать глаз и думать своим умом. Если ты ведьма, то ведьмы, пожалуй, не так уж злы. – Она посерьезнела. – А теперь вопрос. Хочешь, я буду называть тебя Эдаз?

– Не хочу, но спасибо, что спросила, – растроганно отвечала Эда. – Зови меня Эдой, я ведь зову тебя Мег.

– Отлично. – Маргрет взяла ее под руку. – Тогда давай я заново представлю тебя ко двору, Эда.

В саду Солнечных Часов лежали длинные тени. Отовсюду сходились придворные, привлеченные огнями за цветными окнами пиршественного зала. Когда подруги вошли, дворецкий провозгласил:

– Благородная Маргрет Исток и госпожа Эда Дариан!

Старое имя. Поддельное имя.

В зале стало почти совсем тихо. Сотни глаз обратились к ведьме. Маргрет крепче сжала локоть Эды.

Лот один сидел за верхним столом по левую руку от трона. Он поманил их к себе.

Они прошли между рядами столов. Когда Маргрет заняла место по другую сторону трона, Эда села с ней рядом. Она никогда еще не ела за верхним столом: он предназначался для королевы, герцогов Духа и двух почетных гостей. В прежние времена такими почетными гостями оказывались обычно Лот и Розлайн.

– Видала я погосты веселее этого, – заметила Маргрет. – Лот, ты говорил с Розлайн?

Лот подпер кулаком щеку и обернулся к ним, прикрывая губы:

– Как же. После того, как костоправ разобрался с ее рукой. – Он понизил голос. – Как видно, чутье тебя не обмануло, Эда. Венц вообразила себя судьей королев.

Эду это известие не обрадовало.

– Не знаю, с каких пор она так обезумела, – продолжал Лот, – но еще при жизни королевы Розариан одна из ее дам уведомила Венц, что у той появился любовник, капитан Гиан Харло. Венц сочла Розариан… распутницей, недостойной королевского трона. И наказывала ее как могла. А потом решила, что та неисправима.

Эда по лицу Лота видела, как трудно ему такое проглотить. Он слишком долго верил в тонкое обращение придворных. А теперь искусно разложенные листья сдуло ветром, открыв челюсти капкана.

– Она предупреждала королеву Розариан, – наморщив лоб, говорил Лот, – но та не отказалась от Харло. Даже… – он бросил взгляд на дверь, – даже после рождения Саб.

Маргрет вздернула брови:

– Значит, Сабран могла быть его дочерью?

– Если Венц не лжет. А я думаю, не лжет. Она, как заговорила, очертя голову кинулась выкладывать все подробности своего… предприятия.

Еще одна тайна, которую предстояло хранить. Еще одна трещинка в мраморном троне.

– Когда Сабран достигла возраста деторождения, – сказал Лот, – Венц связалась с королем Сигосо. Знала, что он давно затаил злобу на отказавшую ему Розариан, так что они вместе составили заговор – а вина за убийство, по расчету Венц, должна была пасть на Искалин.

– И она воображает себя добродетельной? – фыркнула Маргрет. – После убийства Беретнет?

– Жадных до власти благочестие порой обращает в чудовищ, – заметила Эда. – Они любое учение извращают так, чтобы оправдывать свои поступки.

Она такое уже видела. Мита, казня Залу, верила, что служит Матери.

– Потом Венц стала ждать, – рассказывал Лот. – Ждала, вырастет ли Сабран более благочестивой, чем была ее мать. Когда Саб отказалась рожать, Венц увидела в этом бунт. Она нанимала людей для вооруженного вторжения в Королевскую башню, надеялась напугать королеву. Ты, Эда, правильно догадалась. Она и рассчитывала, что тех головорезов перехватят. Обещала расплатиться с их семьями.

– И внедрилась в спектакль Трюд, чтобы убить Льевелина? – (Лот, отвечая Маргрет, кивнул.) – Но зачем?

– Льевелин вел торговлю с Сейки. Так она мне объяснила. И еще сказала, что он разорял Инис, – хотя, по правде сказать, думаю, она не могла простить, что Сабран пренебрегла ее советом в выборе супруга. Что ушла из-под ее влияния.

– Правда, Саб, как видно, прислушивалась к Льевелину, – признала Маргрет. – По его просьбе она впервые за четырнадцать лет показалась из дворца.

– Вот именно. Многогрешный выскочка приобрел слишком много власти. Он свое дело сделал, наделил Сабран потомством, так пусть умрет. – Лот покачал головой. – Узнав от врачей, что Сабран никогда больше не зачать, Венц увидела в том доказательство, что она – порченое семя, что дом Беретнет больше недостоин служить Святому. И решила, что трон должен перейти наконец к единственно достойным потомкам Святого Союза. К ее наследникам.

– Такого признания должно хватить для приговора, – сказала Эда.

Лот мрачно усмехнулся:

– Полагаю, хватит.

В эту минуту мажордом ударил посохом о пол:

– Ее величество королева Сабран!

Двор замолк, поднимаясь на ноги. Когда Сабран в сопровождении серебряных рыцарей-телохранителей вступила в сияние свечей, зал дружно вздохнул.

Никогда еще Эда не видела ее такой величественно одинокой. Обычно королева входила в зал вместе со своими дамами, или с Сейтоном Комбом, или с другими важными особами.

Сабран не напудрила лица. Из драгоценностей на ней было лишь одно коронационное кольцо. Платье черного бархата, с траурно-серым лифом и рукавами. И каждому с первого взгляда было видно, что ребенка нет.

По залу забегали растерянные шепотки. По обычаю королева при своем первом выходе после уединения в покоях выносила завернутую в пеленки дочь.

Лот встал, позволяя Сабран пройти к трону. Королева опустилась на сиденье под взглядами своего двора.

– Госпожа Лидден, – твердым голосом произнесла она, – не споешь ли ты нам?

Рыцари-телохранители заняли свои места за верхним столом. Кудель не снимал руки с рукояти меча. Дворцовые музыканты начали игру, и Жиллет Лидден запела.

С главной кухни вынесли серебряные блюда, расставили на столах все угощения, какие мог предложить зимний Инис. «Лебединый» пирог, павлины, жареный гусь, запеченная оленина в густом чесночном соусе, посыпанный миндальной стружкой и серебристыми листьями налим, белая капуста, пастернак в меду, обжаренные в масле мидии с красным винным уксусом. Понемногу за столами вновь завязывались разговоры, но никто, казалось, не мог оторвать глаз от королевы.

Паж наполнил их кубки ледяным хротским вином. Эда взяла несколько мидий и кусочек гусятины. За едой она искоса поглядывала на Сабран.

Она узнавала выражение на ее лице. Хрупкость под маской силы. Когда Сабран подносила к губам кубок, одна только Эда замечала, как дрожит ее рука.

Сладкие печенья, засахаренные сливы, груши с пряностями и смородиновый пирог, рожки со снежным кремом и яблочные тартинки среди прочих лакомств последовали за главными блюдами. Когда Сабран поднялась и мажордом призвал к молчанию, снова упала мертвая тишина.

Сабран начала не сразу. Она строго и прямо застыла, сложив руки на талии.

– Добрые люди, – заговорила королева, – мы знаем, что в последние дни двор в беспокойстве, что наше отсутствие встревожило вас. – Она произносила слова негромко, но каким-то образом заставляла себя услышать. – При этом дворе нашлись люди, составившие заговор с целью разбить дух верности, издавна связующий народы Добродетели.

Она ничем не выдала боли. Словно каменная.

– Вас, несомненно, поразит известие, что во время нашей недавней болезни мы были заперты в Королевской башне одной из наших же советниц, покушавшейся на данную нам Святым власть. – Зал зароптал. – Эта советница воспользовалась нашим отсутствием в своих честолюбивых целях, стремясь похитить наш трон. И это потомок святой крови!

Слова королевы проняли Эду до глубины души, и она не сомневалась – остальных тоже. Они били как волна, никого не минуя.

– Из-за ее деяний нам приходится опечалить вас известием… – ее ладони легли на живот, – что от испытанного в Королевской башне мы… потеряли возлюбленную дочь, которую носили в себе.

Молчание длилось. И длилось.

И длилось.

А потом одна фрейлина всхлипнула, и ее всхлип отозвался ударом грома. Зал взорвался.

Сабран не шевельнулась, не изменилась в лице. Гости кричали, требуя мести виновным, и мажордом тщетно стучал посохом, призывая к тишине, пока Сабран не подняла руку.

Гомон мгновенно стих.

– Времена ненадежные, – заговорила Сабран, – и мы не можем позволить себе отдаться горю. Тень пала на наше государство. Пробуждается драконье племя, и на их крыльях летит ветер страха. Мы видим этот страх на каждом лице. Мы видим его даже на своем.

Эда наблюдала за толпой. Каждый услышал эти слова. Намекнув на свою уязвимость – открыв малую трещинку в своей броне, – королева всем показала, что она с ними.

– Но в такие времена мы должны как никогда полагаться на Святого, – продолжала Сабран. – Он открывает объятия устрашившимся. Он заслоняет нас своим щитом. И его любовь, как меч в его руке, дает нам силу. Пока крепка великая кольчуга Добродетели, мы непобедимы.

Мы намерены любовью восстановить то, что разрушила алчность. Сегодня, на Зимнем пиру, мы прощаем всех, кто, торопясь услужить своей госпоже, в поспешности и страхе забыл о службе своей королеве. Их минует казнь. Они познают милость.

Но женщине, которая их использовала, нет прощения. Ее жажда власти, ее злоупотребление силой подчинило других ее воле. – Многие закивали. – Она опозорила святую кровь. Она презрела избранную ею добродетель: в своем лицемерии, в своей злобе Игрейн Венц забыла о справедливости.

При этом имени за столами заволновались.

– Игрейн Венц своими поступками обесчестила рыцаря Справедливости. И потому я ожидаю, что ее признают виновной в государственной измене. – Сабран очертила знак меча, и весь двор отразил ее движение. – Все герцоги Духа вскоре будут допрошены. Мы горячо надеемся, что прочие окажутся невиновными, но мы склоним голову перед доказательствами.

От каждого ее слова расходились круги, словно от брошенного в озеро камня. Королева Иниса не умела создавать иллюзии, но голос и осанка в эту ночь наделили ее другими чарами.

– Мы стоим перед вами с любовью. С надеждой. И с отказом покориться. Мы отвергаем тех, кто пытается отвратить нас от всего, что нам дорого. Отвергаем драконью ненависть. Мы встретим ветер страха и, клянусь Святым, обратим его против наших врагов. – Сабран шагнула к краю возвышения, и все взгляды последовали за ней. – У нас пока нет наследницы, ибо дочь наша теперь на руках Святого, – но ваша королева еще вполне жива. И я стану биться за вас, как билась за свой народ Глориан Защитница. И будь что будет.

Теперь ропот выражал согласие. Люди кивали, восклицали: «Сабран – наша королева!»

У Сабран были золотые уста.

– Мы докажем всему миру, – продолжала она, – что никакому змею не устрашить народ Добродетели.

– Добродетель! – эхом отозвался зал. – За Добродетель!

Теперь все повскакивали с мест. Все глаза горели. Пальцы сжимали кубки как мечи.

Она из глубин ужаса подняла их к высотам восторга.

– А теперь, с той стойкостью, что не покидала нас тысячу лет, – воскликнула Сабран, – мы славим Зимний пир и ждем весну, время перемен. Время сладости и время щедрости. Все, что принесет весна, мы, не скупясь, отдадим вам. – Она схватила со стола и высоко подняла свой кубок. – За Добродетель!

– За Добродетель! – гремел в ответ зал. – ЗА ДОБРОДЕТЕЛЬ!

Голоса взлетели, как в песне, под самые своды дворца.

Празднество затянулось до поздней ночи. Хотя и за стенами развели костры, придворные с радостью собирались в палате приемов, где в огромном, как пещера, камине ревел огонь и сидела на своем мраморном троне Сабран. Эда с Маргрет стояли в уголке.

Попивая подогретое вино, Эда выхватила взглядом промельк красного. Рука ее метнулась к ножу на поясе.

– Эда, – тронула ее за локоть Маргрет, – что такое?

Красное платье. Всего-навсего красное платье. Сестры, как видно, выжидают, но рано или поздно они придут за ней.

– Ничего. Прости, – пробормотала Эда. – О чем ты говорила?

– Скажи, что случилось!

– Ничего такого, во что бы тебе стоило впутаться, Мег.

– И не собиралась я впутываться. Хотя, – признала Маргрет, – при дворе никак нельзя совсем ни во что не впутаться, не то и поговорить было бы не о чем.

Эда улыбнулась:

– Готова к завтрашней поездке в Златбук?

– О да. Корабль отходит с рассветом. – Помолчав, Мег добавила: – Эда, ты, наверное, не могла вернуть Отважного?

В ее глазах все же была надежда.

– Он остался в Эрсире, в семье, которой я доверяю, у Хармарского прохода, – ответила Эда. – Нельзя было вести его в пустыню. Но он к тебе вернется, обещаю.

– Спасибо.

Кто-то подошел к Маргрет, тронул ее за плечо. Катриен Вити в сером, как облако, шелку. Венчик в ее волосах украшали оправленные в серебро жемчужины.

– Катри! – Маргрет обняла ее. – Как ты, Катри?

– Бывало хуже. – Поцеловав Мег в щеку, Катриен повернулась к Эде. – Ох, Эда, как я рада, что ты вернулась!

– Катриен… – Эда осмотрела ее с головы до ног. Под глазом – не сошедший еще синяк, челюсть припухла. – Что с тобой стряслось?

– Пыталась пробиться к Сабран. – Она осторожно тронула след удара. – Венц заперла меня в моей комнате. А это сделали ее люди, когда я стала отбиваться.

Маргрет покачала головой:

– Окажись такая тиранша на троне…

– Слава Деве, что не окажется.

Сабран, увлеченно беседовавшая с Лотом, теперь встала, и в палате стало тихо. Пришло время наградить тех, кто отличился верностью королеве.

Церемония была краткой, но впечатляющей. Прежде всего Маргрет официально объявили дамой опочивальни, а рыцарям-телохранителям королева принесла благодарность за неизменную преданность короне. Тех, кто пришел им на помощь, одарили землями и драгоценностями, а затем прозвучало:

– Госпожа Эда Дариан!

Эда под шепотки, под огнем взглядов выступила вперед.

– Милостью Шести Добродетелей, – зачитал мажордом, – ее величеству угодно назвать тебя дамой Эдаз ак-Нарой, виконтессой Нурты. И ввести в Совет Добродетелей.

Палата приемов зазвенела недовольными голосами. «Виконтесса» в Инисе была почетным титулом, предназначенным для возвышения женщин, не принадлежавших к благородным или святым родам. Никогда еще этого титула не удостаивали чужеземных подданных.

Сабран приняла у Лота церемониальный меч. Эда застыла, когда клинок плашмя коснулся ее плечей. Этот второй титул только увеличит глубину ее предательства в глазах сестер – но, наверное, ей нужно было подняться на такую высоту, чтобы выйти из тени колдовства.

– Поднимись, дама Эдаз, – сказала Сабран.

Эда, встав, взглянула ей в глаза.

– Благодарю, – коротко присев в реверансе, произнесла она, – ваше величество.

Она взяла у мажордома письменный патент и под шепотки «дама Эдаз!» вернулась к Маргрет.

Госпожи Дариан больше не было.

Осталось воздать последнюю награду. Капитан Тариан Кудель – такого же простого рода, как и Эда, – за свою отвагу также получил новый титул. Он стал виконтом Морве.

– А теперь, виконт, – заметила Сабран, когда Кудель получил свою долю почестей, – ты, как мы полагаем, достаточно знатен для брака с дочерью ярла провинции. Скажи, у тебя никого нет на уме?

Кудель сглотнул. У него был вид человека, которому нечего больше желать от жизни.

– Да, – выговорил он. – Есть, ваше величество. Только я бы хотел сперва поговорить с той дамой наедине. Чтобы увериться в расположении ее сердца.

Маргрет, наблюдавшая эту сцену с поджатыми губами, шевельнула бровью.

– Ты уже довольно разговаривал, благородный Тариан, – заметила она. – Пора бы перейти к делу.

Кругом рассмеялись. Кудель тоже хихикнул вместе с Маргрет. Отблески свечей плясали в ее глазах, превращая ее в едва явившуюся ко двору юную девицу. Пройдя через комнату, Маргрет протянула ему обе руки.

– Ваше величество, – заговорил Кудель, – если соизволите вы и рыцарь Верности, я возьму эту женщину в спутницы моих будущих дней. – Он глядел на Маргрет, как смотрят на восход после многих лет в темноте. – Дабы я мог любить ее так, как она заслуживает.

Маргрет оглянулась в сторону трона. У нее вздрогнуло горло, но Сабран уже склонила голову.

– Мы даем согласие, – произнесла она, – и даем его с радостью.

Палату приемов захлестнуло веселье. Эда с радостью отметила, что Лот бил в ладоши не хуже других.

– А теперь, – сказала Сабран, – думаю, пора потанцевать. – Она кивнула оркестру. – Сыграйте павану моря.

На сей раз рукоплескания прозвучали громом. Кудель что-то шепнул Маргрет, та улыбнулась в ответ и поцеловала его в щеку. Когда пары заняли места, Лот, встав со своего места, склонился перед Эдой:

– Виконтесса, не откажете ли мне честь танцевать со мной?

– Окажу, благородный Артелот. – Она подала ему руку и позволила вывести себя на середину. – Как тебе эта пара? – спросила Эда, перехватив его взгляд на Маргрет.

– Прекрасная пара. Кудель – хороший человек.

Павана моря поначалу звучала сдержанно. Начиналась как тихий день над океаном и оживлялась с каждой волной музыки. Танец считался сложным, но Эда с Лотом были опытными танцорами.

– Известие долетит к моим родителям раньше вас, – заметил Лот, двигаясь в такт с другими парами. – Маму особенно раздосадует, что сам я еще не обручен.

– Думаю, она забудет об этом за радостью, что ты живой, – возразила Эда. – К тому же ты ведь не обязательно вообще захочешь жениться.

– От ярла Златбука этого ждут. Да я и сам всегда хотел. – Лот взглянул на нее с высоты своего роста. – А ты?

– Я?.. – Эда скользнула вправо, и Лот вслед за ней. – Ты спрашиваешь, хотела бы я иметь супруга?

– Вернуться домой тебе нельзя. Наверное, ты могла бы… остаться здесь. С кем-нибудь… – Он мягко взглянул на нее. – Или у тебя уже кто-то есть?

У нее сжалось в груди.

Танец на миг разделил их, чтобы втянуть в водоворот других пар. Когда они снова встретились, Лот сказал:

– Венц мне рассказала. Она, наверное, узнала от Ночного Ястреба.

Об этом опасно было говорить вслух. И он это понимал.

– Надеюсь, ты не потому от меня это скрывала, что думала, я тебя стану осуждать, – бормотал Лот. Они оба кружились на месте. – Ты мне лучший друг. Я желаю тебе счастья.

– Даже если оно оскорбляет рыцаря Верности? – подняла бровь Эда. – Мы ведь не обручены.

– Я бы так и подумал, – признался он, – теперь вижу, что это не главное.

Эда улыбнулась:

– Ты и вправду переменился. – Они снова сплели пальцы под убыстряющуюся мелодию паваны. – Не хочется мне обременять тебя тревогами за нас обеих. Ты и так слишком заботлив.

– Я такой, – согласился он, – но было бы еще тяжелее сознавать, что друг не хочет открыть мне свое сердце. – Лот пожал ей руку. – Я здесь, если тебе нужен. Всегда.

– И я.

К концу танца Эда задумалась, доведется ли им снова беззаботно полежать под яблоней, пить вино из одной фляги, говорить до рассвета обо всем, что было пережито. Она на это надеялась. Лот поклонился ей, улыбчиво щурясь, и она ответила реверансом. Потом отвернулась, думая потихоньку ускользнуть к себе, – и обнаружила, что ее ждет Сабран.

Эда смотрела, как она идет по освободившемуся пространству. Смотрел и весь двор.

– Сыграйте танец свечей, – сказала Сабран.

На этот раз придворные ответили радостными восклицаниями. За время, которое Эда прожила при дворе, королева ни разу не танцевала прилюдно. Лот когда-то рассказал ей по секрету, что Сабран перестала это делать со дня смерти матери.

Многим при дворе не случалось видеть танца, о котором попросила королева, но старшие из слуг, заставшие Розариан, уже принялись снимать свечи с подсвечников. Скоро их примеру последовали остальные. Одну свечу вручили Сабран, другую – Эде. Лот, оказавшийся достаточно близко, чтобы его втянули в затею, протянул руку Катриен.

Оркестр заиграл трогательный мотив, Жиллет Лидден стала подпевать. Трое мужчин подхватили.

Эда низко присела перед Сабран, та ответила. Даже от этих легких движений свечи замигали.

Они пошли по кругу. Свечи держали в правой руке, левую каждый протянул за пояс другому, держа ладонь близко, но не прикасаясь. Шесть оборотов, глаза в глаза, прежде чем музыка призвала их сменить партнеров. Эда покружила вокруг Катриен и возвратилась к Сабран.

Та великолепно танцевала. Каждый шаг был выверен и мягок, как бархат. Если она много лет не показывала свои умения двору, значит упражнялась наедине с собой. Каждая подняла свечу над головой, опять опустила. Сабран скользящим шагом приблизилась, они снова закружились. Эда повернула голову, едва не соприкоснувшись с ней лбами, задев плечо, прежде чем разделиться вновь. Где-то в этом движении Эда потеряла дыхание.

Они никогда еще не бывали так близки на людях. Ее запах, недолговечное тепло – невидимая другим пытка. Эда покружила вокруг Лота, а потом их пальцы снова сплелись.

Казалось, это длилось целую вечность. Она заблудилась среди призрачных голосов, в переливах флейт, арфы, шаума, рядом с полускрытой в тенях Сабран.

И не сразу заметила, что танец кончился. Ее мир замер задолго до того. После завороженного молчания двор взорвался аплодисментами. Сабран, накрыв свечу чашечкой ладони, задула ее:

– Мы удаляемся ко сну. – (Фрейлина взяла у королевы свечу, снова набросила на ее плечи плащ.) – Остальных прошу не прерывать веселья. Доброго вечера.

– Доброго вечера, ваше величество!

Двор проводил королеву поклонами и реверансами. У дверей в личные покои Сабран через плечо оглянулась на Эду.

Этот взгляд звал. Эда дунула на свечу, отдала ее слуге.

Корсет стал ей тесен. Сладкая боль расцветала в животе. Она еще немного задержалась в толпе, посмотрела, как Лот с Маргрет отплясывают гальярду, а потом выплеснула опивки в огонь и покинула палату приемов. Рыцари-телохранители посторонились, пропуская ее.

В личных покоях было темно и холодно. Эда прошла их насквозь, вспоминая звучавшую здесь музыку вёрджинела, и открыла дверь опочивальни.

Сабран ждала у огня. Сейчас на ней был только тугой корсет и сорочка.

– Не думай, – сказала она. – Я на тебя гневаюсь!

Эда остановилась на пороге.

– Я делилась с тобой всеми тайнами, Эда. – Ее голос был еле слышен. – Ты видела меня ночную. Настоящую. – Сабран помолчала. – Это ты прогнала Фиридела.

– Я.

Сабран закрыла глаза:

– Все в моей жизни было ненастоящим. Даже попытки отнять жизнь оказались спектаклем, задуманным, чтобы напугать и подчинить. А ты, Эда… я думала, ты другая. Я назвала Комба лжецом, когда он сказал, что ты не то, чем кажешься. А теперь гадаю: не разыграла ли ты и то, что было между нами. Ради дела.

Эда искала правильные слова.

– Отвечай мне, – дрогнувшим голосом приказала Сабран. – Я – твоя королева.

– Может, ты и королева, но не моя. Я – не твоя подданная, Сабран.

Эда шагнула через порог и захлопнула дверь:

– Именно поэтому можешь не сомневаться: между нами все настоящее.

Сабран смотрела в огонь.

– Я открылась тебе, сколько можно было, – глядя на нее, продолжала Эда. – Еще бы два слова, ты послала бы меня на казнь.

– По-твоему, я тиран?

– По-моему, ты – самодовольная дуреха с тупой, как булыжник, головой. И я не променяю тебя на целый мир.

Сабран наконец повернулась к ней.

– Скажи, Эдаз ак-Нара, – тихо спросила она, – я совсем дура, если все еще хочу тебя?

Эда шагнула к ней:

– Не больше, чем я, – что люблю тебя, как люблю.

Она потянулась к Сабран, убрала ей за ухо прядь волос. Сабран смотрела ей в глаза.

Они постояли лицом к лицу, едва касаясь друг друга. Наконец Сабран взяла Эду за руки и положила их себе на талию. Эда, погладив ее по бокам, принялась расстегивать корсет. Сабран следила за ней. Эде хотелось бы продлить танец свечи, упиться долгим восхождением к близости, но ее тяга была слишком сильна. Пальцы подцепляли петли, один за другим вытягивали крючки, и вот уже корсет раскрылся, упал, оставив Сабран в сорочке. Эда спустила с ее плеч шелковые бретельки и положила ладони на бедра.

Сабран стояла нагая в полутьме. Эда впивала в себя ее тело, волосы, светящиеся изнутри глаза.

Разделявшее их пространство исчезло. Теперь крючки расстегивала Сабран. Эда, закрыв глаза, позволила ей раздевать себя.

Они обнялись, как супруги в первую ночь. Когда Сабран коснулась губами кожи за ушной раковиной, Эда склонила голову ей на плечо. Руки Сабран скользнули по ее спине.

Эда опустила ее на постель. Жадные губы припали к ее губам. Сабран выдохнула ее имя. Казалось, с прошлого раза прошли века.

Они сплетались среди меховых покрывал и накидок, задыхались, горели. Эда, дрожа от предвкушения, заново до мелочей узнавала женщину, оставленную ею за спиной. Ее скулы и чуть вздернутый нос. Ее гладкий лоб. Колонну шеи и ямочку в ее основании. Двойную ложбинку у основания спины, словно проведенную кончиками пальцев. Сабран отомкнула ее губы своими, и Эда целовала ее, словно больше ей ничего не оставалось на этой земле. Словно своими объятиями они могли сдержать приход Безымянного.

Языки их танцевали павану в такт с бедрами. Эда, пригнув голову, касалась губами тонких косточек ключиц, розовых бутонов груди. Она целовала ей живот, с которого сошли наконец синяки. Остался один след истины – шов под пупком.

Сабран баюкала в ладонях ее лицо. Эда заглядывала в глаза, которые преследовали ее в пути, которые звали и сейчас. Пальцами она проследила шрам на внутренней стороне бедра, нашла росу там, где оно встречалось с другим.

Потом Сабран поймала ее запястья и с озорной улыбкой повернула ее на спину. Ее волосы затмили огоньки свечей. Ладони Эды, обогнув талию, сомкнулись на спине и затянули Сабран в лощину между ногами. Желание горело в ней огнем. Сабран подхватила ее под ягодицы, легко поцеловала каждую грудь.

Конечно, это беспокойная греза. Эда за обладание этой женщиной готова была отдаться на милость пустыни.

Сабран двигалась все ниже. Эда прикрыла глаза, дыхание сперло у нее в груди. Она всеми доступными ей чувствами принимала сияние ощущений. Огненная кожа. Мыльночашница и гвоздика. К тому времени как пальцы погладили ей пупок, Эда вся натянулась, дрожала, блестела от пота. И ее тело выгнулось навстречу мягким губам, исследующим тайны ее бедер.

Каждая жилка в ней была струной вёрджинела, тоскующей по пальцам музыканта. Все ее чувства стягивались к центру, в котором была Сабран Беретнет, и каждое прикосновение отзывалось в костях.

– Я не твоя королева, – защекотал ей кожу шепот Сабран, – но я твоя. – (Эда пальцами расчесала темноту ее волос.) – И ты еще узнаешь, что я тоже умею отдавать.

Они уснули не раньше, чем стали неподъемно тяжелы веки и насытилось их желание. Перед рассветом их разбудила дробь дождя по стеклу, и они снова нашли друг друга в розовом свете углей.

Потом они лежали, слившись под одеялами.

– Ты должна остаться моей дамой опочивальни, – прошептала Сабран. – Ради этого. Ради нас.

Эда уставилась в каменную резьбу потолка.

– Я могу сыграть роль виконтессы Нурты, – сказала она. – Но это всегда останется лишь ролью.

– Знаю. – Сабран смотрела в темноту. – Я влюбилась в роль, которую ты играла.

Эда не хотела принимать эти слова близко к сердцу, но Сабран всегда умела к нему пробиться.

Кассар вылепил Эду Дариан, и она так слилась с подделкой, что обманула всех. Сейчас ей впервые стали понятны глубина предательства и смятение, которого не могла не чувствовать Сабран.

Та взяла Эду за руку, провела пальцем по пальцу. По пальцу с кольцом из лунного камня:

– Раньше ты такого не носила.

Эда почти засыпала.

– Это символ обители, – сказала она. – Кольцо драконоборцев.

– Ты, значит, уже убивала драконов?

– Очень давно. Я помогла сестре Йонду убить виверну, проснувшуюся в Господних Клинках.

– Сколько же тебе было?

– Пятнадцать.

Сабран рассматривала кольцо.

– Я долго не могла поверить в твой рассказ о Галиане и Клеолинде. Я всю жизнь молилась им обоим, – тихо проговорила она. – Если правдива твоя история, я их обоих не знала.

Эда обняла ее, прижала к себе.

– Ты поверила? – спросила она. – Ты же знаешь, доказательств у меня нет.

– Знаю. – Сабран ткнулась в нее носом. – Мне понадобится время, чтобы это принять… но я не замыкаю разум перед мыслью, что Галиан Беретнет был лишь человеком из плоти и крови.

Она задышала тише. Эда даже подумала, что уснула. Потом Сабран пробормотала:

– Я боюсь войны, которой жаждет Фиридел. – Она сплела с ней пальцы. – И тени Безымянного.

Эда другой рукой погладила ее по волосам.

– Скоро я обращусь к народу. Люди должны узнать, что я встану против драконьего воинства и что есть способ раз и навсегда покончить с этой угрозой. Если ты отыщешь Истинный Меч, я покажу его людям. Чтобы воодушевить их. – Сабран подняла голову. – Ты мечтаешь победить Безымянного. А если победишь, что будешь делать дальше?

Эда опустила веки. Она очень старалась не задаваться этим вопросом.

– Обитель основали, чтобы сдержать Безымянного, – сказала она. – Если я его свяжу… пожалуй, вольна буду делать что хочу.

Странное молчание легло между ними. Они долго лежали в тишине, пока Сабран, шевельнувшись, не повернулась к ней спиной.

– Сабран… – Эда не потянулась за ней. – Что случилось?

– Жарко.

Ее голос звенел броней. Эда, лицом к ее спине, постаралась уснуть. Она не имела права выспрашивать.

Когда она проснулась, еще не рассвело. Сабран лежала тихо, как мертвая.

Осторожно, чтобы не разбудить, Эда встала с постели и оделась. Сабран шевельнулась, когда она поцеловала ее в макушку. Надо было сказать, что уходит, но Сабран и спящая выглядела усталой. Теперь, по крайней мере, она оставалась в безопасности, среди любящих ее людей.

Из главной опочивальни Эда вернулась к себе, вымылась и оделась. Маргрет в конюшне, одетая для поездки верхом, в шляпе со страусиным пером, седлала сонную кобылку. Когда она улыбнулась, Эда обняла подругу.

– Как я за тебя рада, Маргрет Исток! – Чмокнув ее в щеку, Эда поправилась: – Будущая виконтесса Морве.

– Жаль, что его не сочли меня достойным, пока не произвели в виконты, но такова жизнь. – Маргрет, чуть отстранившись, схватила ее за руку. – Эда, будешь моей подружкой?

– Благодарю за честь. А теперь едем, обрадуем твоих родителей.

Маргрет вздохнула. Ее отец не всякий раз узнавал собственных детей.

– Да-да, мама будет вне себя от радости. – Мег разгладила полы светлого дублета. – Как, по-твоему, я выгляжу?

– По-моему, как благородная Маргрет Исток, образец моды!

– Это хорошо, – выдохнула Маргрет. – А то мне казалось, в этой шляпе я похожа на деревенскую дурочку.

Они проехали по тихим улицам, пересекли Лимбер по мосту Петиций, украшенному изваяниями всех инисских королев. Если не задержаться в пути, к десяти часам они должны были добраться в Летний порт, от которого отходили суда в северные провинции Иниса.

– После вашего с Сабран вчерашнего танца начали болтать всякое, – заметила Маргрет. – Пошли слухи, что она выбрала тебя в любовницы.

– А если бы и так, что бы ты сказала?

– Что вы с ней вольны делать, что вам угодно.

Маргрет можно было доверять. Видит Мать, как ей хотелось с кем-нибудь поговорить о своих чувствах к Сабран, – и все же что-то заставляло ее таиться.

– При дворе слухи – не новость, – только и сказала Эда. – Лучше расскажи, как думаешь одеться на венчание. Думаю, тебе желтое будет к лицу. Что скажешь?

Дворы Аскалонского дворца затянуло утренним туманом. Ветер надул дождевую морось и за ночь заморозил ее, покрыл дорожки матовым стеклом и обвесил сосульками все подоконники.

Лот стоял в развалинах Мраморной галереи, где погибла королева Розариан. Призрачная красота виделась ему в камнях, свечным воском стекавших наземь.

Природный огонь не мог их так оплавить. Только то пламя, которое изрыгала гора Ужаса.

– Здесь я лишилась дочери.

Он оглянулся через плечо. Сабран стояла невдалеке, лицо под меховой шапкой разгорелось от холода. Поодаль ждали рыцари-телохранители, все в серебристых зимних доспехах.

– Я назвала ее Глориан. Величайшее из имен моих предков. Три королевы, носившие его, были великими правительницами. – Ее глаза смотрели в прошлое. – Я часто гадала, какой она станет. Будет ли имя тяготой для нее, или она превзойдет тех, других.

– Думаю, она стала бы бесстрашной и доброй, как ее мать.

Сабран устало улыбнулась:

– Тебе понравился бы Обрехт. – Она подошла, встала рядом. – Он был добрый и честный. Как ты.

– Жаль, что я его не узнал, – отозвался Лот.

Они посмотрели, как встает солнце. Где-то в садах защебетал жаворонок.

– Сегодня утром я молилась за благородного Китстона. – Сабран положила руку ему на плечо, и Лот притянул ее ближе. – Эда не верит в небесный рыцарский чертог, ожидающий нас после смерти. Может, она и права – но я все равно надеюсь и буду надеяться, что есть жизнь после этой жизни. И что он обрел ее.

– Я тоже не могу не надеяться. – Лот пожал ей руку. – Спасибо тебе, Сабран. От души.

– Я знаю, у тебя еще не прошла боль от его гибели, – сказала Сабран, – и это правильно, но пусть она не замутит твой рассудок.

– Понимаю. – Лот вздохнул. – Надо мне зайти к Комбу.

– Я буду в своей библиотеке. Запустила государственные дела, надо заняться.

– Тогда у тебя впереди день в трудах.

– Вот уж правда. – С усталой улыбкой Сабран отвернулась к Королевской башне. – Доброго тебе дня, Артелот.

– Доброго дня, ваше величество.

Как бы то ни было, а хорошо было вернуться ко двору.

В Невидимой башне завернутый в одеяло Сейтон Комб воспаленными глазами читал молитвенник. Он дрожал – и неудивительно. В окнах этой башни не было стекол.

– Благородный Артелот, – приветствовал его Ночной Ястреб, когда тюремщик ввел Лота в камеру. – Рад твоему возвращению.

– Хотел бы ответить вам столь же теплыми чувствами, ваша милость.

– О, я не жду теплых чувств, сударь. У меня имелись веские причины отослать тебя, но тебе они не понравятся.

Лот с невозмутимым видом уселся.

– Пока что королева Сабран доверила мне расследовать попытку узурпации трона, – сказал он. – Мне бы хотелось услышать, что вам известно о Венц.

Комб выпрямился. Лоту всегда бывало не по себе под взглядом этих глаз.

– Когда болезнь приковала королеву к ложу, – начал Ночной Ястреб, – я поначалу не заподозрил, что о ней дурно заботятся. Она сама согласилась не выходить из Королевской башни, чтобы не узнали о выкидыше, а дама Розлайн добровольно осталась с ней на время болезни. Затем, вскоре после того, как госпожа Дариан покинула столицу…

– Бежала, – уточнил Лот. – Спасая жизнь. У вас стало обыкновением изгонять друзей королевы, ваша милость.

– Я взял за обыкновение ее защищать, мой господин.

– Неудачно.

В ответ Комб протяжно вздохнул:

– Да. – Он потер синяки под глазами. – Да, благородный Артелот, это верно.

Лот невольно посочувствовал ему.

– Продолжайте, – сказал он.

Комб немного помедлил.

– Ко мне обратился доктор Бурн, – сказал Сейтон, возвращаясь к рассказу. – Ему приказали покинуть Королевскую башню. Он признался, что опасается: королеву не столько лечат, сколько стерегут. К ней допускались только дама Игрейн и дама Розлайн. Игрейн… давно меня беспокоила. Мне не по душе ее довольно беспощадная разновидность добродетели. – Комб медленно вычерчивал пальцем круги на своем виске. – Я рассказал ей о сообщении одного из своих соглядатаев. Что дама Нурты, как ее теперь следует называть, плотски познала королеву. Ее взгляд странно изменился. Она бросила что-то относительно королевы Розариан и ее… брачных привычек.

Лот сжал зубы.

– У меня начала складываться картина, и она мне не понравилась, – продолжал Комб. – Я чувствовал, что Игрейн опьянила власть избранной ею добродетели. И что она задумала сменить королеву на другую.

– На Розлайн.

Комб кивнул:

– Розлайн – будущая глава рода Венц. Я сам пытался войти в покои королевы, но меня остановили стражники, заявив, что королева слишком слаба для приемов. Я ушел без возражений, но в ту же ночь, гм… побеседовал с секретарем Игрейн.

Герцогиня умна. Она ничего не хранила у себя в кабинете. Но секретарь под нажимом выдал документы, относящиеся к ее доходам и расходам. – Комб мрачно усмехнулся. – Я обнаружил постоянные поступления из герцогства Аскрдал. Крупную выплату из Карскаро после смерти королевы Розариан. Наряды и драгоценности для подкупа. Немало крон из ее сундуков перешли к купцу по имени Там Аткин. Я выяснил, что тот – сводный брат Бесс Дики, застрелившей Льевелина.

– Заговор существует больше десятилетия, – подытожил Лот, – а вы ничего не знали. – Он скривил губы. – У ястребов острый глаз. Я бы, скорее, прозвал вас Ночным Кротом. Шарите в темноте на ощупь…

Комб невесело хмыкнул, но смешок перешел в кашель.

– Я этого заслужил, – сипло признал он. – Видишь ли, благородный Артелот, у меня были глаза повсюду, но на святую кровь я их закрывал. Я был заранее уверен в верности других герцогов Духа. Потому и не следил за ними.

Его еще сильнее затрясло.

– Я получил свидетельство против Игрейн, – сказал Комб, – но действовать приходилось осторожно. Она, видишь ли, укрепилась в Королевской башне, и любое резкое движение против нее могло угрожать ее величеству. Обсудив это с госпожой Нельдой и благородным Лемандом, мы решили, что лучше всего будет разъехаться по своим владениям, собрать вассалов и затоптать искру переворота. К счастью, вы нас опередили, не то крови могло пролиться гораздо больше.

Лот молчал, обдумывая услышанное. Он не любил этого человека, но слова его звучали правдиво.

– Я понимаю, что Игрейн перехватила власть тотчас после изгнания дамы Нурты, отчего я, изгнавший ее, выгляжу сообщником, – говорил между тем Комб. – Но Святой свидетель, я не сделал ничего, неподобающего честному человеку. И ничего, недостойного места, которое занимаю при королеве Иниса. – Его взгляд оставался твердым. – Даже если она – последняя из Беретнетов, она все же Беретнет. И я постараюсь, чтобы она еще долго правила страной.

Лот смотрел на человека, изгнавшего его в лапы смерти. Эти глаза говорили об искренности, но Лот уже не был тем доверчивым мальчиком, каким его отослали из Аскалона. Он слишком многое повидал.

– Вы готовы выступить против Венц, – спросил он наконец, – и передать имеющиеся у вас доказательства?

– Готов.

– И переслать деньги владетелям Медового Ручья? – Лот не отпускал его взгляда. – За потерю единственного наследника, Китстона Луга. Любимого сына. И лучшего из друзей, какие жили на свете.

– Да, конечно. – Комб склонил голову. – Да направит твою руку рыцарь Справедливости, благородный Артелот. – Молюсь, чтобы ты оказался милосерднее ее потомка.

54

Восток

Закат превратил хрустальные воды моря Солнечных Бликов в прозрачный рубин. Никлайс Рооз, стоя на носу «Погони», смотрел, как вздымаются и опадают волны.

Движение было ему приятно. «Погоня» несколько недель простояла в иссохшем Кавонтае, где презиравшие морской закон пираты и торговцы завели процветающий черный рынок. Команда загрузила в трюмы провизию и пресную воду для обратного пути и пороха с прочими боеприпасами в количестве, достаточном, чтобы сровнять с землей целый город.

Наиматун они так и не продали. Золотая императрица решила оставить ее заложницей на случай встречи со стражей Бурного Моря.

Никлайс нащупал под рубашкой склянку с кровью и срезанной чешуей. Он каждую ночь доставал эту чешую с мыслью исследовать, но стоило его пальцам коснуться гладкой пластинки, в памяти вставал взгляд драканы, когда он срезал с тела ее панцирь.

Он поднял глаза, заслышав шорох. «Погоня» шла под белыми парусами чумного корабля: их нарочно закупили, чтобы облегчить проход через море Солнечных Бликов. Тем не менее на Востоке все знали этот корабль, и он скоро привлек мстительный взгляд Сейки. Когда ему навстречу вышли стражи Бурного Моря и драконьи всадники, императрица выслала гребную шлюпку с кратким предупреждением. Она, если ее корабль будет поврежден хоть на вершок или если она заметит преследователей, выпотрошит великую Наиматун, как рыбу. В доказательство, что дракана еще на борту, она прислала ее зуб.

И драконы, и корабли отступились. Что им еще оставалось? Впрочем, скорее всего, они держались следом, хотя и в отдалении.

– Вот ты где.

Никлайс обернулся. Рядом стояла Лая Йидаге.

– Вид у тебя задумчивый, – заметила она.

– Алхимикам пристало размышлять, милая госпожа.

Хорошо хоть они больше не стояли на месте. С каждой новой звездой, встававшей над головами, путь близился к концу.

– Я навещала змеюку. – Лая теплее закуталась в шаль. – По-моему, она умирает.

– Ее не кормят?

– У нее чешуя сохнет. Матросы поливают ее морской водой из ведра, но ей бы целиком окунуться.

Над палубой свистел ветер. Никлайс почти не замечал его укусов. В толстом плаще ему было тепло, как медведю в своей шкуре. Золотая императрица одарила его теплой одеждой, назвав своим мастером составов, – это звание причиталось придворным алхимикам в империи Двенадцати Озер.

– Никлайс, – выдохнула Лая. – Мне кажется, нам с тобой надо обдумать, что делать.

– Зачем?

– Затем, что, если в конце пути не окажется шелковичного дерева, Золотая императрица снимет с тебя голову.

Никлайс проглотил слюну:

– А если окажется?

– Ну, тогда ты, может, и останешься жив. Но я уже по горло сыта этим флотом. Полжизни просаливалась, но умирать в соленой воде не собираюсь. – Она взглянула на Никлайса. – Я хочу домой. А ты?

Он ответил не сразу.

Слово «дом» так давно ничего не значило. Он носил имя Рооз по Розентуну – сонному городку над Ваттеном, – но там его уже никто не помнил. Никого не осталось, кроме матери, а та его презирала.

Трюд, пожалуй, не все равно, жив он или умер, – подумалось Никлайсу. Знать бы, как она. Все бьется за союз с Востоком или тихо оплакивает любовника?

Очень долго домом Никлайсу был ментский двор, где ему благоволил правитель, где он полюбил, – но его князь теперь умер, его дом развалился, память свелась к статуям и портретам. А его пребывание в Инисе иначе как катастрофой не назовешь.

По большому счету, домом для него всегда был Яннарт.

– Яннарт ради него погиб. – Никлайс облизал губы. – Ради этого дерева. Я не могу уйти, не узнав его тайны.

– Ты – мастер составов. Тебе, конечно, позволят изучить дерево жизни, – пробормотала Лая. – Если мы найдем эликсир, Золотая императрица, полагаю, пойдет на север, к городу Тысячи Цветов. Постарается продать его дому Лаксенг в обмен на снятие морского запрета. В этом городе можно сбежать с корабля и пешком добраться в Кавонтай. Ты мог бы прихватить с собой образчики эликсира.

– Пешком… – Он постарался не слишком кривиться. – Если мы, как ни странно, переживем это путешествие, куда двинемся дальше?

– В Кавонтае бывают эрсирские контрабандисты, действующие в море Карментум. Их можно упросить перевезти нас через Бездну. Мои родные им заплатят.

За Никлайса платить было некому.

– И за тебя тоже, – добавила Лая, увидев его лицо. – Я об этом позабочусь.

– Ты так добра. – Он помолчал. – А что будем делать, если в конце пути нет шелковичного дерева?

Как она на него посмотрела…

– Если нет, – тихо сказала Лая, – бросайся в море, Никлайс. Оно будет милостивее ее мести.

Он сглотнул:

– Да, я так и думал.

– Что-нибудь мы найдем, – смягчилась Лая. – Твой Яннарт верил в эту легенду. Я верю, что он присматривает за тобой, Никлайс. И доведет домой.

Домой.

Какому правителю ни отдать эликсир, любой защитит его от гнева Сабран. Хорошо бы поселиться в Бригстаде. Снять домишко в Старом квартале, зарабатывать на жизнь, обучая юнцов алхимии. Он мог бы немного утешиться в тамошних библиотеках, читать лекции в университете. А если не там, тогда в Хроте.

И еще надо будет найти Трюд. Он заменит ей деда, и Яннарт будет ими гордиться.

«Погоня» выходила в глубокие воды. Никлайс стоял рядом с Лаей, глядя, как проступают звезды. Что бы ни ждало их в конце пути, так или иначе он будет свободен.

55

Запад

«Цвет Аскалона» – пассажирское судно, ходившее вдоль восточного побережья Иниса, в полдень причалило в старинном торговом городе Калибурн-Приморский. Эда с Маргрет верхами двинулись через Луга вдоль замерзшего Вьюна.

На севере уже выпал снег и покрыл поля, как разглаженные ножом сливки. Простолюдины снимали перед ними шапки и криками приветствовали Маргрет, а та в ответ улыбалась и махала им. Родись она старшей в семье, стала бы прекрасной графиней Златбука.

Отвернув от реки, они ехали по колено в снегу. В разгар зимы никто не работал на промерзших полях, но Эда все же прятала лицо под капюшоном.

Семейство Исток расположилось в большом поместье под названием Круча. От него была всего миля до Златбука, где родился Галиан Беретнет. От селения остались одни руины, но из стран Добродетели к нему тянулись паломники. Лежало оно в тени дебрей, отделявших Луговой край от Озерного.

Через час скачки, от которой огнем разгорелись лица, Маргрет придержала лошадь на гребне холма. Эда увидела под собой белый парк. Над ним высился суровый и величественный дом Кручи, с большими эркерами, с высокими куполами крыши.

– Ну вот, прибыли, – объявила Маргрет. – Хочешь, поедем прямо в Златбук?

– Не сразу, – возразила Эда. – Если Галиан спрятал Аскалон в этих местах, он, по-моему, должен был предупредить хозяев земли. Меч ведь был для него дороже всего – символ дома Беретнет.

– И ты думаешь, моя семья столько веков хранила его секрет от королев?

– Возможно.

Маргрет нахмурилась:

– Святой однажды бывал в Круче – в год, когда родилась принцесса Сабран. Если есть сведения, что он оставил здесь меч, папа должен знать. Он жизнь положил, собирая все, что можно, о наших владениях.

Владетель Кларент Исток занемог довольно давно. Умелый ездок, он упал однажды с коня и от удара головой, как говорили в Инисе, «помутился рассудком».

– Тогда едем. Нечего время терять, – предложила Маргрет и озорно блеснула глазами. – Наперегонки, дама Нурты?

Эда в ответ щелкнула поводьями. Ее конь, галопом пустившийся с холма, спугнул с поляны стадо оленей. Маргрет выкрикнула вслед нечто весьма непочтительное. Эда рассмеялась – ветер сдул с ее головы капюшон.

До проезжей дороги она доскакала чуть впереди Маргрет. Слуги с эмблемами Истоков заступами разгребали снег.

– Госпожа Маргрет! – поклонился ей хрупкий, как тростинка, человек с острой бородкой. – Добро пожаловать домой, моя госпожа.

– И тебе доброго дня, мастер Брук. – Маргрет спешилась. – Это Эдаз ак-Нара, виконтесса Нурты. Будь добр, предупреди о нас графиню.

– Конечно-конечно! – Заметив Эду, слуга опять поклонился. – Госпожа Нурты, добро пожаловать в Кручу.

Эда заставила себя ответить кивком, хоть и не привыкла еще к этому титулу.

Она отдала повод конюшему. Маргрет провела ее в открытые двери дома.

Прихожую украшал портрет во всю стену. Чернокожий мужчина со строгим взглядом, в обтягивающем дублете, в плаще и узких рейтузах, какие в Инисе носили несколько веков назад.

– Благородный Ротарт Исток, – мимоходом пояснила Маргрет. – Персонаж одной из инисских трагедий. Его полюбила Карнелиан Третья, а он был уже обвенчан. А это… – она кивнула на другой портрет, – первая Маргрет Исток, моя тезка. Она возглавила наше войско при мятеже Тернового Холма.

Эда подняла брови:

– Воистину виконт Морве женится на представительнице знатного рода.

– Да, бедняжка, – устало кивнула Маргрет. – Мама уж не даст ему об этом забыть.

Мастер Брук провел их по запутанному лабиринту отделанных деревянными панелями коридоров с великолепными дубовыми дверями. И все это для двух человек и их прислуги!

Дама Аннес Исток читала в больших покоях. И без того рослая, она еще носила высокий аттифет, добавлявший ей несколько дюймов. На смуглой коже не было морщин, но в витках волос блестели седые нити.

– Что там, мастер Брук? – Подняв взгляд, она сняла с носа очки. – Святой! Маргрет!

Та сделала книксен:

– До святости еще далеко, мама, но дай срок…

– Ох, детка…

Дама Аннес, раскрыв объятия, кинулась к дочери. Она говорила с южным выговором, которого не было у ее детей.

– Я только нынче утром узнала, что ты обручилась с виконтом Морве, – сказала она. – Надо бы задать тебе трепку, чтобы знала, как соглашаться без разрешения, но раз королева Сабран одобрила… – Дама сияла. – О, ему на редкость посчастливилось с тобой, дорогая!

– Спасибо, мама.

– Да, так я уже заказала тебе на платье лучший атлас. Насыщенный голубой будет тебе очень к лицу. Мой поставщик в Зеленях заказывает ткани из Кантмаркта. И конечно, аттифет с жемчугом и сапфирами, и венчаться непременно в святилище Калибурна-Приморского, как я. Самое милое место.

– Ну, мама, я вижу, с моим венчанием все устроено. – Маргрет поцеловала ее в щеку. – Мама, ты помнишь госпожу Эду Дариан. Она теперь дама Эдаз ак-Нара, виконтесса Нурты. И моя лучшая подруга. Эда, позволь представить мою мать, графиню Златбука.

Эда ответила реверансом. Она раз или два видела даму Аннес при дворе, когда та навещала детей, но так бегло, что встречи не отложились в памяти.

– Дама Эдаз, – несколько натянуто приветствовала ее графиня. – Не прошло недели, как глашатаи объявляли, что ты разыскиваешься как еретичка.

– Им платили изменники, моя госпожа, – ответила Эда. – Ее величество их слов не подтвердила.

– Гм… – Дама Аннес оглядела ее с головы до пят. – Кларент, знаешь ли, всегда был уверен, что ты выйдешь за моего сына. Надеюсь, между вами не было ничего непристойного, хотя, пожалуй, теперь ты – подходящая супруга для будущего графа Златбука.

Эда не успела подобрать достойный ответ, как графиня уже хлопнула в ладоши:

– Брук! Готовьте ужин!

– Да, моя госпожа, – отозвались издалека.

– Мама, – остановила ее Маргрет. – Мы не дождемся ужина. Нам надо с тобой поговорить о…

– Глупости, Маргрет. Если ты намерена одарить виконта Морве наследником, тебе надо набрать тела.

Эде показалось, что Маргрет сейчас умрет от смущения. Хозяйка дома покинула их, спеша распорядиться насчет трапезы.

Они остались в больших покоях вдвоем. Эда подошла к фонарю окна, выходившего на парк с оленями.

– Прекрасный дом, – сказала она.

– Да. Я ужасно по нему скучала. – Маргрет пробежала пальцами по клавишам вёрджинела. – Извиняюсь за маму. Она… немного простодушна, но хочет только добра.

– Как все матери.

– И то верно, – улыбнулась Маргрет. – Идем, надо нам переодеться.

Она провела Эду по новым коридорам и лестницам в гостевую комнату восточного флигеля. Эда стянула с себя дорожный наряд. Умываясь в тазике, она краем глаза заметила что-то мелькнувшее за окном. Но когда подошла ближе, ничего не увидела.

Эда стала дергаться по пустякам. Знала, что сестры рано или поздно объявятся – чтобы заставить ее молчать или принудить вернуться в Лазию.

Встряхнувшись, Эда проверила, под рукой ли кинжалы, и привела в порядок растрепавшуюся прическу. Маргрет встретила ее за дверью, и они вместе вышли в гостиную, где уже восседала дама Аннес. Слуги как раз наполняли чаши деликатесом здешних мест – грушевым сидром. Вслед за тем внесли сочное рагу из дичи и хлеб с хрустящей корочкой.

– А теперь выкладывайте придворные новости, – велела дама Аннес. – Такая жалость, что королева Сабран лишилась дитяти.

Ее рука потянулась к животу. Эда знала, что графиня тоже недоносила девочку, которая могла бы стать старшей сестрой Маргрет.

– Теперь ее величество благополучна, мама, – сказала Маргрет. – Теперь, когда задержали тех, кто готовил переворот.

– Переворот… – повторила графиня. – Кто же его готовил?

– Венц.

– Игрейн? – опешила дама Аннес. Она медленно отложила столовый нож. – Святой, не могу поверить!

– Мама, – мягко сказала Маргрет, – она и убийство королевы Розариан подстроила. В заговоре с Сигосо Веталдой.

На это дама Аннес только тяжело вздохнула. На ее лице отразилось волнение.

– Я знала, что Сигосо затаил обиду. Он так настойчиво ее домогался… – В голосе графини звенела горечь. – И знала, что Розариан с Игрейн не ладят, – о причинах лучше умолчим. Но чтобы Игрейн добивалась смерти своей королевы, да таким способом!..

Эда задумалась, могла ли Аннес Исток, бывшая тогда дамой опочивальни, знать о связи Розариан с Харло. И подозревать, что принцесса – незаконнорожденная.

– Сожалею, мама. – Маргрет взяла мать за руку. – Венц больше никому не причинит вреда.

Дама Аннес заставила себя кивнуть:

– Мы, по крайней мере, о ней забудем. – Она промокнула глаза платком. – Жаль только, что Арбелла не узнала. Она всегда винила себя.

Некоторое время они ели молча.

– Как себя чувствует граф, моя госпожа? – осведомилась Эда.

– Боюсь, без перемен. Иногда он здесь, иногда в прошлом, а порой его вовсе нигде нет.

– Он все спрашивает обо мне, мама?

– Да, каждый день, – устало ответила дама Аннес. – Ты к нему поднимешься?

Маргрет через стол переглянулась с Эдой:

– Конечно, мама. Непременно.

Дама Аннес гордилась собой как хозяйкой дома. А потому Эда с Маргрет чуть не два часа провели за обеденным столом. Тепло камина просушило им одежду. Из кухни все несли согревающие кушанья. Разговор вращался вокруг будущей свадьбы, а вскоре дама Аннес перешла к советам, касающимся брачной ночи («Ты должна настроиться на разочарование, милая, потому что обычно они дают куда меньше, чем обещают!»). Маргрет отвечала матери вымученной улыбкой, которую Эда столько раз видела на ее лице при дворе.

– Мама, – сказала она, когда ей наконец удалось вставить слово, – я рассказывала Эде легенду о посещении Кручи Святым.

Дама Аннес промыла рот глотком сидра.

– Интересуешься историей, дама Эдаз?

– Немного, моя госпожа.

– Ну, – покивала графиня, – записи говорят, что Святой три дня провел в Круче после того, как скончалась в родах королева Клеолинда. Наша семья издавна принадлежала к друзьям и союзникам Галиана. Кое-кто утверждает, что только нам он и доверял, даже больше, чем своему Святому Союзу.

Эда с Маргрет переглянулись.

Когда трапеза наконец завершилась, дама Аннес отпустила гостей. Маргрет, взяв свечу, повела Эду наверх.

– Святой! – говорила она. – Прости, Эда. Она столько лет ждала свадьбы детей, чтобы все устроить, а Лот ее в этом плане разочаровал.

– Ничего. Она так о тебе заботится.

У покрытой богатой резьбой двери в северное крыло Маргрет задержалась:

– А если… – Она покрутила кольцо на среднем пальце. – Если папа меня не вспомнит?

Эда погладила ее по руке:

– Он о тебе спрашивал.

Маргрет перевела дыхание, отдала Эде свечу и открыла дверь.

В комнате можно было задохнуться от жары. Благородный Кларент Исток дремал в глубоком кресле, укутав плечи пледом. Кожа у него была темно-коричневой, волосы цвета соли, а выступающий острый подбородок явно унаследовал Лот. Ноги у него, с тех пор как Эда видела его в прошлый раз, совсем иссохли.

– Кто здесь? – вскинулся он. – Аннес?

Маргрет прошла прямо к отцу, взяла его лицо в ладони:

– Папа. Папа, это Маргрет.

Он разлепил веки:

– Мег… – Его рука потянулась к ее плечу. – Мег, в самом деле ты?

– Да. – Она глухо засмеялась. – Да, папа, это я. Извини, что так надолго тебя покинула. – Она поцеловала ему руку. – Прости меня.

Он пальцем приподнял ей подбородок:

– Маргрет, ты мое дитя. Я все грехи тебе простил со дня твоего рождения.

Маргрет обняла его, прижалась лицом к плечу. Граф Кларент твердой рукой погладил ей волосы. Его лицо было совершенно безмятежным. Эда, никогда не знавшая своего родителя, вдруг пожалела об этом.

– Папа, – заговорила Маргрет, выпрямляясь, – ты помнишь Эду?

Темные глаза оглядели Эду из-под тяжелых век. Такие же добрые, как ей помнилось.

– Эда, – сипловато проговорил он. – Надо же, Эда Дариан!

Граф протянул к ней руку, и Эда поцеловала кольцо с печатью.

– Как я рад тебя видеть, дитя. Ты еще не вышла за моего сына?

Знал ли он об изгнании Лота?