Танцующие на каблуках

«– Это древняя легенда. Вы – вилисы, невесты, не дожившие до своей свадьбы, до своего счастья. И вот в этих подвенечных платьях вас опустили в могилы. Вот там, наверху, там идет жизнь. Там живут. Там поют, любят. ЛЮБЯТ! А вы лежите в тесных и сырых гробах. На вас давит земля. Ночью вы поднимаетесь из могил и убиваете одиноких путников. Только мужчин. Всех. Без пощады. Получить подобие той любви, которой вы не успели насладиться там в жизни.

А ты Мирта. Ты не простая вилиса. Ты предводительница. Это ты поднимаешь своих подруг на смертное игрище. Ты обрекаешь мужчин на смерть. Наказать! Отомстить! За себя и за всех будущих вилис, и за всех тех, кого каждый день убивают мужчины: ложью, предательством, эгоизмом. И когда на ваше кладбище приходят лесничий и граф, которые лишили рассудка и жизни чистую и невинную девочку, разве они могут топтать безнаказанно землю, которая на вас давит? Пусть эта деревенская дура Жизель что-то лопочет о любви и пытается защитить Альберта. Разве он достоин жизни?

– Нет. Не достоин!

– Вот! А теперь станцуй это, потому что говорить ты не умеешь!..»

Из сериала «Вилисы»

Глава 1

– Это девочка Виринеи? Студия «Вилисы»? – мужской пренебрежительный и преисполненный цинизма голос прорвался сквозь музыку. – Что они на этом-то соревновании забыли?

Поклонский ни перед кем не испытывал пиететов, не стеснялся в выражениях и в лоб высказывал все, что думает, считая это своей фишкой. Впрочем, резкими высказываниями и взглядом свысока он смущал только юных танцовщиц, наивно подходивших за советом и рекомендациями. Остальные обитатели мира полдэнс давно привыкли к его выходкам, так же как и к обезьяньему гримасничанью на фотографиях. Впрочем, именно этим он поднимал накал эмоциональности на соревнованиях. А еще сумасшедшей динамикой во время судейских выступлений, не всегда пристойными жестами и низким гонораром. Поэтому судить его звали регулярно.

– Наверняка ее. Этих девочек видно сразу, – звонко согласился женский голос с нотками металла, тоже не заботясь, что будет услышан. – Знаменитая рука Виринеи сразу чувствуется.

Виринея сидела через ряд от судей и слышала каждое слово. Она улыбнулась с явным превосходством и самодовольством. Арину Зиновьеву, обладательницу металлического голоса, она хорошо знала.

– Не только рука. – поправила она про себя – Еще силы, энергия, мастерство, время, деньги, в конце концов.

– Ну, очевидно же, что не начинашка. Ну, откуда у нее такие берутся? Сколько эта девочка танцует? – говоря, Поклонский почти сполз под стол, ноги расставил так широко, как у простого мужика растяжки не хватит.

Если согласиться с психологами, которые объясняют эту позу у мужчин, как демонстрацию размера яиц, то Поклонский желал внушить окружающим, что они у него слоновьих размеров.

– Танцует, – согласился звонкий насмешливый голос, принадлежавшей совсем юной девушке. Лицо казалось Виринее знакомым, но в судьях она видела ее впервые. – Два месяца и танцует. Без спортивного и хореографического прошлого. Программа категории «Начинающие».

Девушка радовалась, улыбалась, восхищенно смотрела на сцену и старательно заносила результаты в таблицу.

Нет, она не была поклонницей Виринеи и ее студии, просто еще по молодости не успела нацепить на себя вальяжный всезнающий и циничный вид.

– Говорят, девочки Виринеи репетируют по три раза в день, – восхищалась молоденькая барышня.

– Они не репетируют, – хмыкнула Зиновьева, – они рождаются на стрипах и с пилоном в руках.

– Чтобы задницей вертеть, не надо репетировать, – добавил Поклонский.

– Чтобы ТАК вертеть задницей, надо не репетировать, надо пахать! – Зиновьева смерила Поклонского презрительным взглядом.

– Надо перевести ее в любители. – фыркнул Поклонский. – Кто еще от Виринеи?

– Ну, кто же тебе скажет? – фыркнула обладательница металлического голоса. – Но гарантирую, по три штуки в каждой категории, и сколько не крути – все призовые возьмут.

– Я не дам, – Поклонский сложил руки на груди.

– Только орал бы потише, – зашипела на него соседка по судейскому креслу. – Она наверняка где-то здесь.

Но разворачиваться и оглядывать зал девушка не стала.

Виринея закатила глаза. Вздохнула глубоко и спокойно. Сосредоточилась на сцене.

Изящная красавица в ярком красно-оранжевом костюме, гибкая, стройная, легкая взлетела на пилон. Позади нее на большом экране полыхало пламя, снопы искр будто настоящие врывались в темноту зала. Острые колючие лучи софитов расчерчивали сцену и толпу зрителей, превращая девушку в искру страсти, разгорающуюся, пылающую, воспламеняющую все вокруг.

Музыка завораживала, окружала, вела за собой. По телу пробежала дрожь. Взгляд неотрывно следил за девочкой.

Виринея наверняка знала, что стоит за этой легкостью, грацией, волшебством. Сколько сил требуется сейчас, какое бесстрашие и преданность понадобились, чтобы выйти на сцену. Боевое крещение. Первая сцена. Рождение жар-птицы.

Виринея сосредоточенно следила за ученицей, за воспитанницей, как называла их она сама. Она посылала свои силы и энергию в это изящное сильное тело. Прикрыв глаза, она видела флюиды, которые исходили от нее, светились, пересекая сцену, и впитывались в смуглую кожу танцовщицы. Та была неподражаема. Великолепна. Победительница. Виринея растила только таких. Лучших.

Со сцены лился чистый секс. В каждом взмахе головы, в каждом движении тела. Виринея кожей чувствовала мужское возбуждение, наэлектризовавшее зал. Виринея прикрыла глаза и брезгливо улыбнулась.

Вдруг она нахмурилась, по лицу прокатило раздражение, негодование. Она тихо и спокойно поднялась, осторожно пройдя по ряду перед стульями, вышла.

Глава 2

Он отлично знал, как его загорелое, подтянутое, в меру подкаченное тело смотрится на белых шелковых простынях. Дикий отдавал себе отчет и даже делал немалую ставку на то, что вся картина походила на сцену из какого-нибудь романтического фильма. Когда главный герой брутальный и харизматичный в перерыве между спасением мира и более мелкими подвигами отдыхает и отдаётся страсти со случайной красавицей. Девушкам такое очень нравилось. Это настраивало их на легкий героизм и самоотверженность, которую они могли проявить, щедро даря свою любовь спасителю.

Случайная красавица отпила шампанского из бокала, расположенного на низком стеклянном столике и пошла в ванную. Стройное молодое тело, призывно виляя бедрами, скрылось за дверью. Дикий вальяжно потянулся, прислушиваясь к ощущениям, к желаниям. Еще раз? Или можно выпроваживать? Случайная красавица, кстати, была весьма недурна во всех смыслах, можно в ресторан сводить. Он как раз проголодался. К тому же она вовсе не случайная, а тщательно выбранная. Танцовщица. Дикий питал к ним особую страсть. Грациозные, гибкие, великолепные тела. Сила мышц под бархатной кожей. Он обожал чувствовать, как напрягаются железные мышцы под его рукой, и при этом получал тактильное удовольствие от прикосновения к гладкой шикарной коже. Кайфовал от выгнутой спины, бедер, расчерченных линиями мышц, натянутых носочков.

Дикий признавал у себя слабость самолюбования. Он вообще признавал все свои слабости, любил их, холил и лелеял. А еще он чувствовал себя мальчишкой. Легкомысленным, беспечным, беззаботным. Он так и не обзавелся семьей и детьми в свои почти сорок. Впрочем, о том, что через каких-нибудь пару лет ему сорок, он тоже не задумывался. Вся жизнь у него еще впереди, красивая, легкая, полная удовольствий. Наверное, поэтому он питал страсть к красоте и стилю во всем: в интерьере квартиры, в одежде и внешности, в местах, и развлечениях.

Юная барышня, действительно, наблюдала за ним из-за мутного стекла ванной комнаты. Денис был как раз таким мужчиной, о котором можно только мечтать. Богатый красавец на дорогой машине, в хорошей квартире. Она прикидывала, затянутся ли их отношения дольше одного раза. А! Неважно. – наконец, решила она. – В конце концов, чувства, что она испытывала сейчас, и эмоции принадлежали только ей. За ними она и пришла сюда.

Через бронированную дверь, ведущую в подъезд, мужчины и девушки видно не было. Но запах страсти, удовольствия и предательства не знал преград. На лестничной клетке, среди кадок с цветами и панелей из искусственного камня полыхали другие страсти. Крупные слезы катились по щекам. Беззвучные рыдания сотрясали хрупкое тело. Закушенная до крови ладонь пропускала жалобные всхлипы.

– Ты знаешь, что делать, – спокойно произнес уверенный знакомый голос, и рука опустилась на плечо. – Он заслужил. Как никто.

Ей хотелось свернуться комочком, спрятаться у подруги на груди и рыдать. Рыдать долго и самозабвенно, пока слезы не вытекут все, пока вместе с ними тело не покинет боль, пока не высохнут глаза, пока не охладеют чувства.

Она не могла плакать. Не могла кричать, не могла пошевелиться. Тоненькая, словно стебелек, побелевшими пальцами она схватилась за перила подъездной лестницы. Она не верила, что это все происходит с ней.

На плечо надавили, напоминая, что ей следует сделать. От этого не уйти. Ей придётся выбрать. Но она не могла выбрать. Не могла сделать. Она стояла неподвижно, словно статуя, и ждала, когда кончатся все времена, когда ее развеет ветер.

– Иди. Я подожду тебя.

– Я не могу, – она не узнала свой голос. – Не могу.

– Можешь. Это твое предназначение. – ответом ей стала уверенность тяжелее каменной плиты. – Он не первый.

– Не первый, – согласилась девушка, и в мертвом взгляде под длинной черной челкой появилась безумная искра безысходности. – Единственный.

– Не дури! – ее раздраженно торопили. – Иди. Меня ждут.

– Нет, не пойду. Не могу, – уверенность нарастала, превращаясь в спокойную обреченность.

– Ты знаешь цену. Ты хочешь заплатить за его жизнь?

– Угу, – легко согласилась девушка, вдруг улыбнувшись.

– Девчонки! – рука соскользнула с плеча. В голосе послышалось разочарование и усталость.

Глава 3

Лекс едва заметно прищурил глаза и чуть прибавил газу, въезжая на Президентский мост. Авто дрогнуло на металлическом соединителе асфальта и устремилось вперед чуть быстрее.

Граница. Черта. За ней простирался Город. Большой Город. Длинный мост через залив, создающий впечатление, что город стоит на острове. Хорошо, полуострове. Лекс специально сделал крюк в пятьдесят километров, чтобы проехать по нему, чтобы наполниться эмоциями и чувствами, которые он предвкушал при возвращении. Он возвращался в Большой Город, в, наверное, родной Город после долгих лет скитаний по свету. Лекс так и не определился, где у него родина, где у него дом. Слишком много разъездов выпало на его долю. Командировка длиною в семнадцать лет.

Он ясно осознавал, что возвращался совсем другим, сильным и взрослым, а еще, как ему казалось, победителем. Он точно не знал, где и кого он победил, но себя не обмануть. Он так чувствовал. К тому же, у него был самый главный трофей современности. Нет, не шкура убитого льва. – Лекс хохотнул вслух, представив на заднем сидении его новенького мерса траченную молью добычу, которую он притащил из Африки, провезя через чертову уйму таможен и границ. Он оставил ее на стене квартиры. Новые хозяева оценят. А вот тонкая картонка пятьдесят пять на восемьдесят пять миллиметров с названием самого надежного и большого банка страны. Самый верный трофей, который высоко ценится в наше время. Что-то будоражащее и звенящее трепетало в груди, будто вынимало из его тела душу и тащило вперед быстрее. Какое-то предчувствие. Лекс еще прибавил газу и резко выдохнул, избавляясь от непонятного настроения.

Примерно с такими же мыслями он покидал этот город много лет назад, старательно избавляясь от ощущения бегства. В старой раздолбанной девятке и с парой сотен в кармане.

Сразу после похорон матери, так и не зайдя в кафе, где ее поминали. Просто сел в машину и уехал. Будто стук заколачиваемых в гроб гвоздей стал выстрелом старта, спусковым механизмом. Тогда тоже будоражило и потряхивало предвкушение. Ожидание перемен, охоты, возможно на него самого, и большого куша, если удачно сложится его охота. Он не оборачивался. Что он оставлял?

Вечно пьяного отчима и пару друзей. Первый полностью стерся из памяти, он не вспоминал его ни разу, как покинул город. Друзья ждали его и сейчас. Егерь и Дикий.

Лекс получил сполна и приключений, и денег. Он возвращался.

Теперь все будет совсем иначе. Высотки большого города надвигались на него, запугивая, указывая на его мелкость и незначительность, проверяя на прочность. Лекс снова хохотнул. Не на того напали. Мост кончился, он въехал в город. Телефон сразу оповестил о сообщениях. Егерь и Дикий почти одновременно скинули адрес бара, где ждали его вечером. Да, вечером они встретятся в баре. Лекс хотел развлечений, хотел выпивки и девочек, красивых молодых и разных. Цивилизация. Разнообразие. Как же он скучал по удовольствиям Большого Города последний год в своей жестокой и любимой тайге.

Удивительно, как они умудрились сохранить дружбу сквозь столько лет, невзирая на совершенно по-разному сложившиеся жизни. Вопреки географии, времени и интересам.

Они ждали встречи с ним не меньше, чем он. Они обещали ему зрелищ, разврата и реки высококачественного алкоголя.

Пришло сообщение от риелтора. Тот скинул еще один вариант квартиры и напоминал о времени просмотра. Лекс мельком просмотрел фотографии, хотя уже определился с вариантом.

Он жил в разных местах и в самых безумных интерьерах. Футуристический отель с круглой кроватью, шкафами-тетраэдрами, мокрыми стенами и коврами из настоящего мха. Кажется, в Японии. Пробуждение в окружении ярких красных простыней под черным глянцевым движущимся потолком повергало в состояние легкого безумия. В восточном отеле – в окружении мозаики, золота и мрамора, где гостеприимство возведено в ранг культа.

В бараке с одним туалетом на три здания и клопами размером с крысу. Где каждое утро проверка на прочность, где помойкой, именуемой кофе, запиваешь горсть антибиотиков и молишься, чтобы распухший укус не загнил.

В палаточном городке, оснащенном по стандартам американских военных, но с размахом и щедростью русских бизнесменов. Эргономичном обиталище, с пластиковыми складными туалетами и душевыми, с освещением, питающемся солнечным светом и водоснабжающей системой, пополняющей запасы из воздуха.

А последний год Лекс провел в бревенчатой, заваленной землей и прошлогодней палой листвой землянке с окнами, наполовину вросшими в землю. Единственной его, не бесполезной бытовой заботой было, чтобы грязь во время дождя не затопила его лежанку.

В общем, сейчас он хотел простора, высоты и комфорта каждой клеточкой своего тела. Он намеревался разбудить в себе сибарита, запрятанного под влиянием обстоятельств глубоко внутрь.

Риелтор сразу учуял в Лексе платежеспособного клиента, поэтому на него посыпались самые интересные варианты. Да, стоило признать профессионализм конторы и лично специалиста Сергея. Предложенные варианты предвосхищали пожелания Лекса. Сергей будто в хрустальный шар глядел.

В той квартире, которую мужчина собирался посмотреть первой, его сразу зацепил этаж и высота окон. Лекс признал квартиру своей. Оставалось познакомиться.

– Немного необычный вариант: небольшая студия в элитке, пентхаус с панорамными окнами. Площадь всего пятьдесят метров. Квартира получилась перепланировкой соседней – трех из одной. Но зато: закрытый двор, консьерж, подземная парковка, все плюсы элитного жилого комплекса за приемлемую цену, плюс вид из панорамных окон, – речитативом произнес риелтор в аудиосообщении, комментируя фото.

Цена отнюдь не была приемлемой. За панорамность и вид накинули прилично, но Лекс ее хотел. И он мог ее себе позволить. Карточка жгла карман и в ценах, даже по ценам миллионника он мог позволить себе практически все.

– Если она не потребует ремонта и сразу можно будет въехать, другие даже смотреть не стану, – решил мужчина.

Лекс вглядывался в проплывающую мимо картину, желая щемящего чувства ностальгии. Силился узнать улицы и дома. Памятники, хотя бы массивные скульптуры должны остаться на тех же местах, они десятилетиями или даже столетиями не покидают своих пьедесталов. Но мозг фиксировал мало совпадений, смутных, размытых.

– Наверное, район новый, – решил Лекс, сдерживая разочарование.

Его новый мерс, приобретенный по случаю переезда в Большой Город, катил по совершенно незнакомым улицам. Хмурые лица, озабоченные собственными делами повышенной важности, сливались в сплошной поток. Гул транспорта, звон телефонов и гомон голосов накрыли непроницаемым куполом. В нем можно было стать тонкой звенящей нотой и затеряться в общем фоне. Город стал чужим. Лекс не узнавал проспектов и домов. Пару раз не успел перестроиться в потоке, проехал не туда. Пришлось останавливаться и включать навигатор. Надо же, как все изменилось.

Он отключил кондиционер и опустил стекла. Глубоко втянул терпкий летний воздух большого города. Запах остался прежним. Все города, как и все женщины, пахнут по-разному. Этот запах он впитал с детства, он засел глубоко на церебруме головного мозга. Такое не стирается.

В каждом населенном пункте, не взирая на его размер, Лекс заводил женщину, чтобы сохранить в памяти запах. Иногда это оказывались не самые приятные впечатления – хмыкнул Лекс. Но яркие и запоминающиеся.

Здесь, в Большом городе, знакомом и незнакомом одновременно, мужчина предвкушал совершенно другое. У него будет шикарный выбор, незабываемые впечатления по вкусу, запаху и ощущениям на коже. Этот город станет узнаваем по разнообразию запахов и многообразию женских тел.

Мышцы в паху подтянулись. Лекс поегозил в кресле, снимая напряжение ткани джинсов, и нажал педаль газа. Он следил за навигатором, вливался в поток городских машин и вдыхал пыльный, прогретый, разный и восхитительный запах Большого города.

Мужчина свернул с широкого проспекта, попал в узкий проулок между старинных особняков, отреставрированных и завешанных историческими досками. Свернул еще раз, оказавшись позади новеньких высоток. Пахнуло помойкой, кисловатой и раздражающей. И это тоже было признаком большого города, не самым приятным, но обязательным. Лекс притормозил, подробнее рассматривая карту навигатора.

Краем глаза заметил движение, полускрытое мусорным баком. Сначала показалось, что ветер треплет бумажку. Тяжело прогретый воздух дребезжал. Неподвижное марево – ни дуновения ветерка, ни шевеления листьев.

Лекс присмотрелся, и к горлу подкатила тошнота. Это крыса теребила кроваво-серое месиво. Вывернутый наизнанку комок шерсти подрагивал. Мужчина отчетливо видел розоватые лысоватые лапки, обедающего грызуна, впившиеся в чужую плоть. Показалось, что слышит хруст и чавканье. Крыса ела мышь. Употребление себе подобной особенно покоробило. Тошнота опустилась в желудок и снова поползла к горлу. С трудом сглотнув, Лекс подавил ощущение.

– Обычный животный прием пищи, – сказал он себе. Когда-то у него были пираньи, и он кормил их кусочками мяса, внимательно отслеживая, какая и сколько съела, педантично следя за достаточностью рациона каждой.

А у соседа обитал кот. Обычный домашний кот, но очень крупных размеров. Чтобы ленивая толстая животина не растеряла навыки охоты, и без разницы, что домашнему коту, не часто слазившему с дивана, эти навыки даром не нужны, сосед откармливал любимца мышами. То есть приобретал мышей в зоомагазине, с совершенно противоположной продаже целью. Не самому же отлавливать?

Лекс многократно заставал кота за трапезой. Хрустело и чавкало премерзко, но называлось это «любимец обедает». Впрочем, многие рафинированные обитатели дома только от одной новости, куда приятель таскает мышей, падали в обморок и грозили привлечь Гринпис. А вот тесть соседа, охотник, не находил в зрелище и акте питания ничего особенного. Поедание отбивной людьми считал абсолютным аналогом.

До дома с предполагаемой квартирой Лекса оставалось триста метров, вещал навигатор, а его окружало плотное кольцо домов. Здесь и речи не может быть о виде на залив.

– Похоже, риелтор соврал, – хмыкнул Лекс, выворачивая руль в нужном направлении.

Дальше его мысли не пошли. Он никогда не принимал решения заранее, не имея на руках всех вводных, полной информации. Давно убедился на опыте и усвоил – вестись на первое впечатление, на первые всхлипы кажимости, мнение общественности и проблеск подозрений выйдет себе дороже. Часто впечатления обманчивы, нагружены чужими комплексами и эмоциями и крайне далеки от реальности. Сначала надо разобраться.

Через обещанные триста метров тесно, в одну полосу, проскользнув между домов, он уперся в шлагбаум.

«Если вы гость ЖК „Виджет“, наберите номер 3454 с вашего мобильного, для Вас откроют шлагбаум».

Лекс хмыкнул: ну, собственником себя считать рано. Видимо, для них предназначался въезд под электрическими рольставнями, расположенный справа. Он набрал короткий номер. Припарковался на полупустой парковке. Обойдя дом, он натолкнулся на активного, улыбчивого молодого человека с тщательно уложенными волосами.

– Гель? Его сейчас еще используют? – хмыкнул Лекс, вскользь рассматривая блестящую шевелюру.

Очки без диоптрий и пиджак со слегка большими плечами, чем было бы по размеру. Да и вообще, в пиджаке сегодня слишком жарко. Юноша явно хотел казаться габаритнее, старше и серьезнее.

– Алексей? – уточнил юноша и тут же протянул руку. – Сергей.

Если не считать двух мамочек с колясками на детской площадке, то вся территория дома оказалась совершенно пуста. Мужчины возраста Лекса, готовые оплачивать квартиры в этом доме, явно должны были с остервенением трудиться. Так что у Сергея почти не было шансов ошибиться в том, кто перед ним.

Лекс коротко кивнул и предпочел побыстрее оказаться в прохладе подъезда. Он хоть и оделся соответственно погоде, но прямые солнечные лучи душили. К тому же Лекс не любил чувство потения.

– Как добрались? Вы только с дороги? – проявлял вежливость риелтор.

– Нормально, я хорошо переношу путешествия за рулем, – в тон ему ответил потенциальный покупатель, оглядывая вылизанный, стильно отделанный самыми современными материалами подъезд. Искусственный камень глубокого фиолетового цвета с мерцающими серебряными прожилками. Цветы в одинаковых кадках, расставленные рукой опытного флориста, консьержа, чинно и деловито высиживающего в застекленном кубике, приветливо и дежурно улыбнувшегося гостям.

– Как я уже говорил, дом элитный со всеми плюсами: видеонаблюдение, консьерж, подземная парковка, закрытая территория, профессиональное и обильное озеленение, спортзал, по необходимости услуги горничной, – перечислял риелтор. – Два лифта плюс грузовой…

Они как раз заняли одну из просторных кабинок.

– То есть сюрприза в виде подъема пешком не будет, к тому же в доме индивидуальный генератор.

Лекс кивал. Он опять поймал себя на каком-то ощущении предвкушения. Словно гончая на охоте, ожидающая, что из-за кустов сейчас выскочит лиса и начнется охота. Он медленно, не торопясь, делал шаг за шагом и ощущение нарастало.

Он почти потерял нить повествования Сергея, да и смысл тоже, сосредоточенный на своих ощущениях. От голоса, озвучившего остановку лифта «двадцать шестой этаж», принадлежавшего какому-то ангелу, приглашавшему на небеса, по коже пробежали мурашки. Даже дверь лифта показалась светящимися воротами в резиденцию Господа. Что с ним? Неужели он так волнуется из-за квартиры? Что за не покидающее его чувство, что сейчас что-то случится.

Сердце громко билось, а дыхание участилось. Лекс замер, задержал воздух в груди и успокоился усилием воли. Ничего выдающегося в его жизни не происходило. И что это на него нашло?

Квартира и впрямь оказалась бесподобной. Стильная и очень удобная, эргономичная, как говорят специалисты из области интерьеров. Пространство точно создавал дизайнер. Темно-зеленые насыщенные травяные оттенки удачно перекликались с темным серым камнем и деревом. Яркая, похоже, вручную разрисованная стена за изголовьем просторной кровати. Тоже растительный рисунок в зеленых тонах.

– Как видите, пространство абсолютно жилое, вся мебель и техника остаются и даже посуда и кое-что из текстиля, – озвучивал Сергей. – Подождите, не открывайте шторы, я продемонстрирую вам сложное освещение.

Риелтор поиграл кнопочками на пульте и комнату озарили разномастные светильники.

– Подсветка пола в стиле спа-концепции, рассеянный свет того самого оттенка и интенсивности, который дает возможность дойти до нужного объекта в темноте и не оступиться, но при этом не воздействует на мозг пробуждающе. То есть, встав ночью по надобности, по глазам не резанет, вы не проснетесь полностью, но сделаете, что хотели и уснете крепким сном.

Лекс выказал восторг. Освещение удивляло.

Квартира обладала набором всех необходимых функций для комфортной жизни одного человека. Вещевой шкаф оказался удачно спрятанным в нише и тоже весьма удобным и просторным. Лекс ходил по жилищу, представляя, как будет здесь жить, примеряя пространство на себя.

– Кухня маленькая, но современно оснащенная. Готовить для семьи не получится, но для одного человека что-то разогреть, сварить кофе – вполне.

Лекс шагнул к окну, спеша, наконец, раскрыть портьеры, но взгляд поймал собственное отражение в стене.

Эта стена стеклянная? – Лекс провел по гладкой поверхности рукой.

– Да, и она… это стена ванной, – Сергей почему-то смутился.

Лекс зашел в ванную и восхищенно причмокнул.

– Ого!

Через стену открывался вид на всю квартиру. Никакого чувства уединения. Или наоборот, уединение и комфорт по всей квартире. Расширенное личное пространство. И самое примечательное – стена прозрачна в обе стороны, а не как в некоторых туалетах Европы. То есть из спальной ванная виднелась в полном объеме. Квартира планировалась, как пространство для одного.

– Согласен, впечатляет, – кивнул риелтор. – Особенность квартиры. Так сказать, чтобы можно было отлучиться по туалетным делам и приглядывать за яичницей на плите.

Лекс засмеялся, не то от восторга, не то от удивления. Пожалуй, даже восхищаясь смелостью хозяина квартиры.

– Тут не за яичницей приглядывать можно, тут в окно с унитаза смотреть, – хмыкнул Лекс.

– Кроме того, в ванной комнате каждый сантиметр пространства устроен продуманно и грамотно. Столешница из обработанного дерева, большое зеркало. Ящики для белья и стиральная машинка спрятаны за панель, в доме, кстати, есть прачечная. Душевая перегородка из безопасного стекла, многофункциональная душевая стойка: тропический ливень, туман, закрученная струя, даже цветотерапия.

Лекс вышел из ванной, прошел к окну и широким жестом, наконец, раздвинул шторы.

В глаза ударил свет. Золотое сияние ослепило. Блеск воды на солнце затмевал глаза.

– Вид, – прошептал риэлтор за спиной, точно дьявол, искушающий грехом. – Как я вам и обещал.

Сквозь золото проступил мост с непрекращающимся потоком машин. Крыши домов. Силуэты людей едва угадывались внизу. Мерцающие блики воды.

– Я беру эту квартиру, – у Лекса появилось чувство, что он заполучил желанную игрушку в магазине.

– Если внесете предоплату сегодня, то сразу получите ключи, – Сергей сменил тон дьявола на деловой и безразличный. – Я объяснил Вашу ситуацию хозяйке, она не против. Нет никакого смысла тратить деньги в гостинице. Въезжайте сразу сюда.

– Хозяйка? Здесь жила женщина? – Лекс снова удивился. – Интерьер очень мужской.

– Да, взрослая женщина за пятьдесят. Говорит, это квартира ее мечты. Она дизайнер по свету. Все придумывала здесь сама.

– И что заставляет ее продать квартиру своей мечты? – Лекс не мог оторвать взгляда от вида за окном.

– Замужество. Она выходит замуж за иностранца и уезжает, – Сергей выговорил каждое слово отдельно. Он ждал решения Лекса. Лекс считал дело решенным.

После пары звонков, десятка подписей и одной оплаты в приложении приличная сумма перекочевала на карту взрослой женщины за пятьдесят, а связка ключей в руки Лекса.

– Поздравляю с удачной покупкой. О времени сделки в регпалате сообщу.

Сергей исчез, тихонько притворив за собой дверь.

Лекс, как завороженный, замер у окна. Казалось, город выставился перед ним словно в витрине, красовался и желал понравиться. Сверкал рябью воды, привлекал внимание гудками машин, рисовал узоры улиц. Лекс одобряюще улыбнулся. Да, Город ему нравился.

Он с трудом оторвался от зрелища, возвращаясь к делам. Надо спуститься за сумкой, переставить машину на парковочное место под номером квартиры, потом принять душ и где-то пообедать.

Он не привык быть бездельником с утра до вечера. Мозг, обеспокоенный праздностью, то и дело вскидывался, заставлял вспоминать не забыл ли что-нибудь, не пропустил ли какие-то важные дела.

Нет, Лексу еще почти два месяца гулять, наслаждаться свободой и беззаботной жизнью. Филиал, который он приехал возглавить, будет готов к открытию только к сентябрю. Тогда и предстоит водоворот дел. Налаживание производства и сотрудничества, договора и поиск людей. Он специально приехал раньше, чтобы дать перезагрузку мозгу и передышку организму, который не видел настоящего отдыха уже года три.

Лексу предстояла совсем друга работа. Не поиск и разработка хоть и уникальных, но бездушных кимберлитовых трубок, где медведи и волки более частые гости в лагере, чем люди. Здесь его ждал совсем другой зоопарк. Хихикающие и гримасничающие мартышки, медленные и коварные питоны, вальяжные и уверенные львы, сильные и наглые кабаны. А уж каким зверем предстанет партнер или сотрудник он будет определять на месте. Мужчина готов к сражению. Он и не такое видел. Лекс пребывал в уверенности, что и в асфальтовых джунглях он окажется конкурентным, изворотливым и прозорливым. Именно за эти качества его и послали руководить процессами на месте. Проверенный неурядицами, сложностями и даже рейдерскими захватами, он на хорошем счету. Владельцы ему доверяли и даже звали в компаньоны на небольшую, но реальную долю. Лекс отказался. Уже пару лет он чувствовал, что созрел для нового рывка. Случай представился.

По новым космическим технологиям они собираются производить суперстойкое покрытие с добавлением алмазной муки. Практически любая поверхность превращается в вечную, не стираемую, гладкую и не деформируемую под температурой. В общем, космические технологии в деле. Но это пока в проекте. Лекс и прибыл покорять космос, как говорили про его сверх задачи в Большом Городе.

Ресторанчик с хорошей едой нашелся неподалеку. Лекс просто прошел вперед к заливу по неширокой улице, минуя как раз те два здания, что располагались перед теперь уже его домом, но в силу своей малоэтажности не закрывали обзор. Уютное в стиле лаунж строение с деревянными балками и каменными плитками в декоре, с панорамными окнами и летней верандой, выходящими на залив, с деревьями в кадках и ящиками цветов. Если устремить взгляд выше потока машин, летящего мимо, можно расслабляться, глядя на водную гладь и набережную. Владелец или управляющий, вышел навстречу Лексу, едва тот ступил на ступеньку ресторана. Толстяк быстро тараторил на итальянском, собственно под этим национальным брендом выступало заведение, хотя Лекс не сомневался, что родина гостеприимного хозяина солнечная Армения.

Лекс и оглядеться не успел, как оказался за небольшим столиком в окружении благоухающих цветов и с меню в руках. Цыпленок Парминьяно, целый таз салата и панини составили Лексу наивкуснейшую компанию.

Мужчина чувствовал себя котом, объевшимся сливок и развалившемся на солнце. Светило давно перевалило за полдень и, не ослабевая стараний, накалило воздух и все предметы вокруг. Асфальт, бетон, стекла и автомобили сами превратились в грелки и активно отапливали пространство. Гости ресторана не спешили покидать ловушку зеленой террасы и приятной прохлады тени. Появлялось желание еще что-нибудь съесть или выпить, лишь бы не выходить в пекло.

Лекс не любил сладкое и пока еще не хотел алкоголя, точнее берег желудок и голову для вечера, но хозяин уговорил его на джелато. Знаменитый итальянский десерт из мороженого.

Он не уловил, как стремительно перешел от ленивого ковыряния ложечкой до облизывания остатков с донышка тарелки.

– О! Что мои глаза видят! – заголосил толстяк на ломанном русском. – Я рад одновременно и огорчен. Огорчен, потому что можно подумать, это была самая последняя еда в моем ресторане! Ресторан без еды! Позор на весь город! Но нет же! На кухне полно самой разной еды и повара приготовят самые изысканные блюда по первому требованию! Нет! Не надо облизывать тарелки. Сейчас же появится на столе любой Ваш каприз.

Толстяк активно жестикулировал и менял одну гримасу на другую. Изображая то огорчение, то радость, то недоумение. Смущенный Лекс старался улыбаться широко и непринужденно, сохраняя лицо и делая вид, что тоже веселится. Практически все столики веранды занимали гости, несмотря на промежуточное время, обед уже был давно, ужинать еще рановато. Многие посетители видели конфуз Лекса и добродушно улыбались.

– И я рад. Несказанно рад, что лично лицезрел эту сцену, потому что она свидетельствует о вкусе моих блюд! Повторить? – хитро предложил Джованни. Лекс и не подозревал, что взгляд взрослого человека может быть таким лукавым и веселым.

– Да, – выдохнул мужчина с улыбкой. – И еще панини.

Довольный толстяк чмокнул сложенные в щепотку пухлые пальчики и укатился под сень кафе.

Лекс ждал заказ и прикидывал, что еще успеет сделать до встречи с друзьями. Наверное, ему следовало зайти в какой-то хозяйственный магазин и купить что-то для обустройства быта. Но лень и обжорство окончательно сморили, он мечтал о сне. Часа на два.

Мужчина не запомнил, как снова вернулся в свою квартиру, как рухнул на кровать. Когда проснулся, солнечный диск почти потонул в реке. И город зажег свои собственные светила – ослепительные, разноцветные, танцующие – ночные огни. Нет ничего ярче, призывнее и обманчивее, чем ночная иллюминация города. Эффектные, затмевающие все, обещающие неслыханные развлечения и райские наслаждения, они влекут, манят и обманывают, словно мираж в пустыне. Лекс смутно помнил, что такое жизнь ночного города. И он снова поймал себя на чувстве, что появилось еще утром. Волнение, предвкушение, ожидание. Нет, это был не Большой Город, и даже не квартира, что-то другое.

Он взлохматил волосы и потряс головой. Не то для того, чтобы окончательно стряхнуть сон и взбодриться, а может, чтобы обрести реальность и избавится от навязчивых мыслей.

Душ, свежая футболка и джинсы. Все. Он готов развлекаться. Немного пришлось покопаться в интернете для поиска такси. Ну, не на собственной же машине ехать к водопаду алкоголя.

Глава 4

Лекс не любил чужие машины, особенно безликие такси. Пространства, в которых хозяином являлся другой человек, которые хранили чужие запахи, чужие отпечатки. Как там сообщают следователи? Обнаружены потожировые… Вот Лекс не хотел их обнаруживать. И уж тем более на себе.

Он сел на пассажирское сиденье, стараясь как можно меньше дотрагиваться до инородного пространства. Чувствовал себя скованно, назвал адрес бара.

Перед лобовым стеклом потянулись густо освещенные проспекты, потоки автомобилей, размытые пятна фонарей, потом темные переулки, отблески окон и вывесок. Таксист рассуждал о преимуществах митсубиси перед корветом – ни тебе мешок картошки загрузить, ни навоза.

Лекс с ухмылкой вспомнил, что таксисты обычно ворчат на пассажиров, дескать, те слишком разговорчивы, стремятся выговориться и оставить в салоне такси свои проблемы и негативные эмоции. От этого труженики извоза устают неимоверно, требуют повышенной оплаты за услуги психолога и молоко за вредность.

На деле Лекс припоминал лишь пару таксистов, которые бы стремились к молчанию. Большинство несут содержимое своих мыслей в массы, даже если массы вообще не в теме и не проявляют признаков жизни.

Когда машина остановилась, Лекс не сразу понял, что пришло время выходить. Слишком темным оказался переулок, неоновая вывеска вещала «Сток» и дрожала разноцветной змейкой рисующий бокал для мартини. Казалось, сейчас она мигнет и погаснет.

– Приехали, – подтолкнул таксист к решению.

В двери бара постоянно кто-то заходил. Из-за какого-нибудь угла появлялся мужчина или парочка девиц и, пройдя несколько шагов, исчезали в зеве распахнутых дверей.

– Подпольный какой-то, – буркнул Лекс, по старинке рассчитавшись наличкой. Внести карточку в онлайн-приложение он не успел и, скорее всего, делать этого не станет.

– Один из самых крутых в городе, – покосился на него водитель. – Сюда без протекции и не попадешь. Надеюсь, у вас есть проходной пароль?

Таксист хмыкнул и свернул купюру, выданную пассажиром. Мысль дать клиенту сдачу его даже не посетила. Лекс тоже подозрительно покосился на водителя, удивило, что человек, минут тридцать рассуждавший о гоночных машинах с точки зрения грузоподъемности мешков с навозом, знает слово «протекция».

– Сейчас мода такая – пить вино на скотобойне, – продолжил таксист, деловито оглядывая публику, скрытую темным переулком, не ловит ли кто такси. – Избалованные все стали, рафинированных удовольствий хотят. Инсталляции, перфомансы… Конфетка уже не восхищает, а вот говно, завернутое в 3D-бумажку, – да, это писки-восторги… Потом становится многолюдно, развлечение входит в разряд массовых, представление для плебса и таким образом теряет свою привлекательность. Желающие удовольствий для избранных отправятся искать новую скотобойню и новый сорт вина.

Лекс нашарил ручку на двери. Мозг окончательно завис, слушая экзистенциальные излияния таксиста, будто ему гадали на хрустальном шаре, и провидец вдруг заорал голосом ушедшего на тот свет.

– Ну и денек, – встряхнулся он, наконец, справившись с ощущениями. Через секунду он уже забыл о философствующем таксисте, его, как бабочку к фонарю, повлекло в сияющий проем бара. В ярком золотом портале один за другим исчезали люди. Такие же бабочки, как он.

– Вас кто-то ожидает? – вежливо, но непреклонно поинтересовался у него секьюрити. Прекрасно удавшаяся попытка заставить Кинг-Конга выглядеть, как Джеймс Бонд. Лекс едва вступил из темени ночи в зарево золотого света. Он щурился. Глаза не сразу привыкли к новому освещению, хотя в клубе царил полумрак и какие-то непонятные блестки кружили перед глазами. Представитель службы безопасности проступал из золота стеной.

– Меня Егерь пригласил, Егор Константинович Хромов, возможно, он уже здесь, – сообщил Лекс, борясь с желанием потереть глаза.

– Проходите, – громила потерял к нему интерес и сосредоточился на следующем госте.

Лекс медленно, рассматривая все вокруг, пошел вперед. Диваны, столики, крутящиеся сцены с шестами и без, красивые девочки, извивающиеся под музыку, расслабленные и довольные гости. Все сверкает и блестит. Ничего сверхособенного он в баре не нашел. Ну, может быть, кроме площади. Помещение казалось большим и просторным, вопреки ожиданиям, внушенным вывеской. Скорее ночной клуб, не бар. И атмосфера удивительно расслабляющая, дарящая ощущение беззаботной рыбки, плавающей в золотой воде. Блестки и блики кружили в воздухи, в глазах ослепительно сияли и медленно таяли точки. Во всяком случае, никакого трэша и хоррора, никаких распитий алкоголя на скотобойне, как обещал ему таксист.

Даже кровавый цвет в интерьере не присутствовал.

– Мы вас очень ждали, рады, – улыбнулась девушка, стремительно вышедшая на встречу. Она открыто улыбалась, будто и правда он осчастливил ее своим присутствием, только его она и ждала. – Для вас заказан столик, но ваших друзей пока нет, возможно, вам захочется посидеть сначала за стойкой бара, – предложила администратор. Она сияюще улыбалась, отличалась необыкновенной красотой даже в простом черном платье, и появлялось устойчивое ощущение, что ему здесь рады. Несказанно рады.

– Да, пожалуй, за стойку, – согласился Лекс, теряя чувство реальности.

– Осмотритесь, для вас открыты все залы, – не переставала улыбаться девушка.

Он практически не заметил, как она поставила ему на руку печать краской, видимой только в лучах ультрафиолета.

Лекс решил осмотреть клуб позже, возможно, с «экскурсоводами» Егерем и Диким, а пока оказался за ближайшей стойкой.

– Текилы? – сорвал бармен у него с языка.

Лекс коротко кивнул. Действительно, удивительное заведение, может, они тут мысли читают?

Перед ним, как по волшебству (рук бармена он не заметил), возник шот и крошечная тарелочка с лаймом и солью.

Лекс выпил. Приятное тепло потекло по телу. Ребята опаздывали. Лекс желал наслаждаться жизнью. Еще шот и, развернувшись на стуле, он принялся рассматривать девочек. Пока без каких-либо планов. Чисто эстетическое удовольствие. До чего хороши!

Таких идеальных тел и лиц, казалось, просто не может существовать. И при этом они все разные. Никаких нарисованных бровей, обколотых губ, вставленных грудей и скул. Абсолютно естественная красота, разная, как сама природа.

– За приватом вон к тому парню в красном, – шепнул бармен, проследив за взглядом Лекса, и выставил еще один шот. – У нас свободные нравы и почти любые капризы.

– То, что нужно, – кивнул Лекс.

В общем-то, он не был свихнувшимся на женщинах самцом. Не чувствовал вкуса к охоте, не горел победой, он вообще воспринимал все не так. Обычно у него были стабильные отношения с одной женщиной. Ему нравились эксперименты с женским телом, он кайфовал от удовольствия, которое дарил. Для подобного наслаждения потребуется время. Тут случайным перепихоном не отделаться. Девушку нужно узнать, привыкнуть и желать, изучить реакции тела и кожи, настроиться на вкус и ритм. Лекс считал себя ценителем, он мешал в один омут эстетическое и тактильное удовольствие, сексуальную эйфорию.

Но сейчас мужчина не узнавал себя, он, как Винни-Пух на пасеке, хотел всего и побольше. Наверное, сказывалась энергетика Большого Города, обещавшая все удовольствия разом и вселенский разврат. Здесь было, где разгуляться. Сегодня ночью он точно не останется один. А может быть, и вдвоем не останется.

Забавная мысль закралась в голову и щекотала нос соблазном.

– Но какого черта эти оболтусы тянут? Опаздывать и сразу вдвоем. – Лекса немного покоробило, что они не спешили на встречу с ним. Поле стольких лет и дикого желания встретиться.

Они не потеряли связь. И хотя за эти семнадцать лет они виделись всего несколько раз и никогда втроем, дружба ценна по-прежнему. Егерь однажды даже приезжал к нему в Сибирь. Шокировано кутался в ворох одежды, закрывал шарфом все лицо, матерился и грозился посадить Лекса за любое вымышленное преступление, если отморозит яйца.

С Диким они пили и гуляли в Париже.

– Засранный голубями и вонючий, – сделал вывод друг. – Никакого желания влюбляться.

Впрочем, они столько коньяка выпили, что шансов даже на просто секс не было. Повезло, что не угодили в полицию.

Почти все их встречи оказались случайными, кратковременными и между делом. Сейчас все пойдет по-другому. Дружба, наконец-то, получит статус «реал». Они долго ждали. Трое, сплетённые одной нитью разбитых коленок и синяков, первых поцелуев, первого секса и первого убийства.

Он, как сейчас, помнил день, когда покидал город. Ребята не отговаривали. Бесполезно. Всего лишь по-детски поклялись навсегда остаться друзьями. Клятву исполнили. Хотя жизнь у всех сложилась по-разному.

Дикий (Денис Маратович Блатт) занимал приличный пост в компании своего отца. Если не правая рука, то левая. Полномочия первого заместителя и советчика оттяпал старший брат Макс. Он образу бизнесмена соответствовал больше. Серьезный, ответственный, жесткий и предприимчивый.

Дикий и легкомысленней, и проще, и мягче брата. Человек-радуга, человек-праздник. Красивый, спортивный, мужественный. С волосами цвета воронова крыла и серыми ясными смеющимися глазами. Его не портил даже шрам через щеку, полученный ещё совсем пацаненком в середине 90-х. Его постоянные любовные приключения вряд ли положительно сказались бы на образе управленца большой компанией. Никакой стабильности и уверенности он пообещать не мог.

В общем, ни Егерь, ни Лекс так и не поняли, чем в компании занимается Дикий. Зам по общим вопросам, называл он себя.

С Егерем (Егором Константиновичем Хромовым) наоборот, все слишком серьезно. Полковник ФСБ. Следователь по особо важным делам.

Государственная безопасность. Уже лет пять работающий исключительно по специальным заданиям. Сам он шутил, что гриф «секретно» получают такие же дела, как и дела про дворника Васю, в пылу пьянки прибившего сожительницу Маню, только в лице Мани и Васи депутаты и дочки послов.

Внешность Егеря говорила сама за себя: широкоплечий, мускулистый, напористый, будто сдерживающий свою силу. Тигр, готовый к прыжку. Впечатление не сгладить ни классическому пиджаку, ни форме. Массивный волевой подбородок, жесткий, цепкий и ледяной взгляд. Под таким становится настолько неуютно, что цвет глаз уже не играет никакого значения. Среди его коллег ходили легенды, что одного этого взгляда достаточно, чтобы преступники начинали исповедоваться во всех своих грехах.

Лекс еще успел застать их свадьбу с Веркой. Поспешную, малолетнюю, по залету. А вот развод он пропустил. Впрочем, гостей на это событие и не зовут.

Он сам? Алексей Анатольевич Лесовский. Коммерческая служба безопасности. Обеспечение корпоративной защиты на всех уровнях. Пошатался по всему земному шару. Китай, США, Сомали, Африка, Бейрут… Чего только не было в его биографии! Служба безопасности добычи кимберлита иногда расследовала такие задачки, что мозги приходилось напрягать, как бицепсы под штангой, а засекреченность похлеще Егеря. Вот только леса, джунгли и пустыни настоящие, не городские. Он никогда не задумывался, какое впечатление производит внешне на людей, что его видят впервые. В нем не было ни яркости и помпезности Дикого, ни ураганов, разрывающих Егеря. А что было в нем?

Мысли Лекса скакали друг за другом. Он то вспоминал молодость, то останавливал взгляд на какой-нибудь стройной оголенной фигурке. Еще один шот текилы. Где черти носят этих двоих?

Мурашки по коже пошли еще до того, как он понял отчего. Его накрыло волной, тяжелой и тягучей, парализовав движения, сдавив дыхание. Она. На небольшой вертящейся сцене по центру комнаты танцевала девушка. Еще не танцевала, пока сделала несколько шагов на высоченных шпильках вокруг шеста. Но от одного взмаха волосами, от легкого движения плечом и бедрами по залу поплыли флюиды. Токи предвкушения и обещания чуда. Лекс подался вперед, словно обезьянка, парализованная танцем удава, не в силах оторвать взгляда от хрупкой фигурки. Он и не пытался.

Короткое белое платье, в какой-то смешной цветочек, маки, кажется, будто живое обнимало стан. Часть живота и спины с правого бока голые. Платье казалось детским, нарочито лишенным сексуальности. Но великолепие женского тела не могла бы скрыть и роба. В каждом движении, в каждом па, в каждом трюке импульс чистого секса и желания. Она скользила спиной по пилону, раздвигая ноги, и Лекс сглотнул полный рот слюней. Фантазия уже подарила ощущение шелковистости ее кожи под пальцами и языком. Девушка взвилась по шесту верх, будто сила тяжести на нее не действовала. Словно за спиной порхали невидимые крылья. Она летала вокруг хромированной палки. На одно мгновение распахивая ноги, загорелые и стройные, длинные и сильные. На секунду открывались очень-очень маленькие шортики. Сердце подпрыгнуло к горлу и бешено застучало, готовое выскочить. По телу разливались волны удовольствия. Копна пепельно-медовых волос, словно пожар, металась за белым платьем в цветочек. Лексу нестерпимо хотелось подойти ближе, но пошевелиться он не мог. На сцене кружил ураган и его засасывало в воронку. Джинсы на мужчине топорщились, грозя разорваться. Но совладать с собой он не мог. Танцовщица прильнула волной к шесту, резкий выпад бедром, жесткое приземление на каблуки. У Лекса комната плыла перед глазами, четкой и вообще существующей, в его реальности оставалась только девушка на шесте.

Сухость во рту. Резкий и удушливый сладкий запах, Лекс, не оборачиваясь и не сводя взгляда со сцены, потянулся за стаканом, услышал приглушенный звон разбитого стекла. Его вело и кружило в ее танце, он поймал взгляд танцовщицы. На него одного, прямо в глаза и глубже, вовнутрь. Его поразило молнией. Глаза синие? Нет, фиолетовые, с адскими огоньками. Нет, не бывает фиолетовых глаз. Глаза танцовщицы становились больше и туманнее, поплыли красными пятнами маков на белом платье. Вокруг плясал цветной хаос. Музыка сменилась. Потекла ровно и ненавязчиво. Сцена опустела. Вернулся зал ночного клуба.

Лекс сглотнул и порывисто вздохнул. В паху налилась пятикилограммовая гиря не иначе. Он даже опустил взгляд, проверяя, не кончил ли он в штаны. При всем желании Лекс еще долго не сможет встать. Впрочем, ноги его не слушались даже чтобы развернуться к стойке. О походе в туалет речь не шла. У его ног сотрудник с логотипом бара на футболке буднично сметал осколки стакана в совок. Он поднял взгляд на Лекса и понимающе улыбнулся.

– Первый раз, бывает.

Лекс окинул взглядом мужчин в зале. В странноватой позе, ссутулившись и держа руку внизу живота, с безумным отсутствующим взглядом сидели все. Бармен вложил в руку стакан с выпивкой. По запаху – виски.

– За наш счет, – на губах бармена играла понимающая улыбка.

Лекс выпил залпом. Отпускало. Почти. Так казалось. Лекс шарил по залу взглядом. Он искал девушку. Не могла же она испариться?

– Чувствуешь, что тебя только что трахнули? Так оно и есть… – уборщик хохотнул и удалился.

Лексу казалось, что его вывернули наружу из его шкуры, протрясли и запихнули обратно.

Его одолевал целый вихрь ощущения. Он будто прислушивался к чужому человеку, не к себе. Что-то произошло. На смену удовольствию, удивлению, эйфории, пришло едва заметное беспокойство, закравшееся ему в душу. Желудок сжался, предвидя опасность. Лекс мотнул головой и жестом велел бармену налить еще. Сегодня он какой-то мнительный. Не похожий на себя. Прислушивается к ощущениям, пытается разглядеть знаки.

– Как ее зовут? – спросил он у бармена.

Тот захохотал, взгляд стал сочувствующим:

– Лика.

На барной стойке телефон зажег экран. Егерь. Сообщение содержало лишь адрес. Приезжай.

Лексу стало как-то неприятно. Мурашки побежали по спине. Во рту появился привкус горечи. Подобное сообщение ничего хорошего не предвещало. Но дозваниваться он не стал. Выпил еще шот и вызвал такси.

На улице с него спали все наваждения. Люди разговаривали и суетились, машины шелестели шинами по асфальту. Обволакивал прелый, душный ночной воздух города. Жизнь не замирала ни на миг. Лишь где-то в глубине сознания девушка в белом платьице продолжила крутиться на шесте, будоража кровь.

Глава 5

По адресу, скинутому Егерем, оказался жилой дом. Новый, с парковкой и закрытым двором. Взгляд упал на две полицейские машины. Водители мирно курили и разговаривали. Еще бээмвэ. Без мигалки. Ни у одной из машин не горели проблесковые маячки. Но беспокойство уверенно зашевелилось в желудке. Лекс попытался глубоко вздохнуть, не получилось. Костяшки пальцев ломило, как в момент предчувствия беды. Ледяная испарина покрыла лоб.

Навскидку квартира должна расположиться этаже на шестом или седьмом. Точно, седьмом. Лекс угадал.

Дверь широко распахнута, суетились люди. Какая-то тетка в стеганом халате заламывала руки и всхлипывала. Немолодая бабенка с хорошей фигурой, затянутой в спортивный костюм, курила и закусывала губу.

– Хороший же мужик, – кинула она в никуда, когда Лекс проходил мимо, и зацепилась оценивающим взглядом за него.

– Сюда нельзя, – гавкнула на него жопастая тетка в форменной юбке и рубашке. Полиция работает! Не видите, что ли? – Здесь совершено…

– Он ко мне, – на пороге возник Егерь. Лекс узнал его сразу, несмотря на картинку, слегка не совпавшую со скайпом.

– Вы, Егор Константинович, выходите за рамки, – недовольно буркнула тетка, но посторонилась, пропуская Лекса. – Все-таки идут следственные мероприятия, тут улики…

– Пусть идут, – не глядя на нее, буркнул Егерь. Он обнял друга и, ничего больше не говоря, повел его в темные внутренности квартиры.

– На улице полицейские машины, но мигалки не включены… – зачем-то сказал Лекс. Будто цепляясь за эту деталь, как за спасительную соломинку. Ведь если полицейские машины не трубят об опасности, полыхая мигалками, значит, все в порядке, ничего не случилось. Внутри Лекса все похолодело. Он чувствовал, как дрожь подбирается к рукам, горлу и коленям.

– Это в кино показывают тучи полицейских машин, сирены, проблесковые. Ну, или в Америке так. У нас иллюминацию только если очень нужно светят. И так весь двор все знает. Журналисты, небось, уже по клавишам долбят, сенсацию добыли.

Лекс протиснулся сквозь столпившихся людей, следом за Егерем. Что он тут делает? Что они тут делают? Где Дикий? Они должны сидеть в шикарном клубе, получать удовольствие от девочек, музыки и выпивки. Он пролез между двух пузатых полицейских, обсуждавших с какого пива меньше болит голова – с темного или со светлого. От них разило потом и пивом, видимо тем, от которого меньше болит голова. Лекс поморщился, резко оказавшись на ярком свету. Спина Егеря отодвинулась в сторону.

– Что это? Труп? – Лекс нахмурился. Он вообще ничего не понимал. Странное место выбрал Егерь для встречи.

– Строго говоря, два, – Егерь облокотился на стену и кивнул в сторону кровати.

Глаза Лекса еще не привыкли к свету. Большая, ярко освещенная и светлая по интерьеру спальня с минимальным количеством мебели, так что огромная кровать представилась сценой. На кипенно-белых шелковых простынях, развалившись поперек, словно на отдыхе лежало тело обнаженного мужчины. Лишь голова как-то неестественно скатилась в ложбинку между двух подушек, раскиданных по кровати.

– Трупа два, один здесь, другой в кухне, – уточнила молоденькая барышня в прозрачной маске, опущенной на лицо и белом халате, поверх джинсов. Она внимательно изучала Лекса почти бесцветными голубыми глазами, лукаво улыбалась, перебирая в руках инструменты, щипчики, кисточку, пробирку.

В другой ситуации Лекс непременно бы заметил, что она хорошенькая и флиртует с ним, но сейчас он оторопело смотрел на труп. Мускулистое обнаженное мужское тело, выставившее на показ смятые половые органы, нестерпимо резануло по глазам. Зрелище поражало каким-то неприличием. Не обнаженкой, а всей сценой. Беспорядок на кровати, скомканное у спинки одеяло, раскиданные подушки. Будто они не вовремя зашли и помешали людям сексом заниматься. Лекс невольно отвел взгляд и усилием воли заставил себя снова взглянуть на тело. Он рассеянно отмечал идеальный, явно из солярия, загар, приглушающий даже трупную синеву, гладкий торс и ноги. Эпиляция. Ого! Мужик с эпиляцией тела. Рядом с кроватью валялись дорогие брендовые трусы и часы. Хмыкнул, вспомнив дурацкую песенку: «По утрам, надев трусы, не забудьте…» Егерь смотрел выжидающе и спокойно.

Взгляд Лекса упорно обходил лицо, прикрытое полудлинными разметавшимися волосами цвета вороного крыла. Лекс сделал пару шагов, обходя кровать, чтобы рассмотреть лицо мужчины.

– Твою мать! Это Дикий! – Лекс отшатнулся, потом дернулся вперед. – Какого черта?!

Он захлебнулся словами или криком, закашлялся. Снова рванул к другу, колени подкашивались. Егерь схватил его за плечо, потянул на себя, не дав рухнуть на колени. Вся краска сошла с лица Лекса.

– Как? Что случилось? Почему? – не своим голосом произнес он.

Егерь смотрел в сторону. Лекс скользил взглядом по квартире и по людям. Почти все были или в полицейской форме, или в медицинских костюмах. Полиция и эксперты работали на месте преступления. Это место преступления? Дикого убили? Он страшился взглянуть еще раз на тело друга. Он не видел крови. Простыни ослепляли белизной.

Дикий просто лежал, будто прилег отдохнуть. Лекс вырвался из рук Егеря и принялся расхаживать по квартире. Он не находил себе места, не мог остановиться, успокоиться, замереть. На него смотрели с любопытством и сочувствием.

Лекс вспомнил, что метаться по месту преступления нельзя. Он затаптывает улики. Мужчина замер. Вопрошающе уставился на Егеря, но натолкнулся на совершенно пустой и холодный взгляд. Друг кому-то махнул рукой. Помещение почти опустело. Полиция покидала место преступления, на месте оставались только эксперты-криминалисты. Лекс, наконец, взглянул на Дикого еще раз. Присел на корточки рядом. Густые волосы спадали на лицо. Осторожно, не касаясь тела, Лекс отодвинул их. На губах друга застыла улыбка. Без сомнений тело было безжизненным, мертвым, но улыбка. Она просто сияла, обнажая белые зубы. Он еще ни разу в жизни не видел улыбающийся труп. А тут эйфория, блаженство.

– Он что? Умер от счастья? – Лекс и не заметил, как высказался вслух.

– Эту версию мы рассматриваем, – цинично заметил Егерь. – Все, пакуйте.

– Твою ж мать, – брякнул Лекс и пошел на кухню. Ему срочно нужно выпить. Он отказывался смотреть на то, как его друга пакуют в пакет.

– Какого! Да что это?

– Стой! – кинул в след Егерь.

Лекс замер в проеме двери, ведущей в кухню. Его пошатнуло от ужаса и красоты зрелища. Он до белизны костяшек вцепился в косяки.

Егерь уже видел то, от чего Лекс застыл, словно пораженная жена Лотта.

На сетке, растянутой между ажурной перегородкой, фальш-стенкой, отгораживающей кухню от мини спортзала, и опорой шведской стенки (кухней Дикий почти не пользовался, а вот за формой следил с тщанием модели) висела оплетённая веревками обнаженная девушка. Мертвая обнаженная девушка. Ноги сдвинуты вместе, слегка согнуты и обвязаны плотно, словно катушка ниток. Переплетенные красивыми узлами и дорожками, веревки проходили через живот, наподобие бюстгальтера оплетали грудь, оставляя ее голой, опутывали шею. Тело неестественно луком выгибалось назад, руки связаны и заведены за спину. Темные волосы девушки падали вниз, прикрывая лицо. Но Лекс рассмотрел выражение лица. Панику, ужас, страх.

Эксперты уже работали над тем, чтобы снять труп, но Лекс успел оценить смертельную эстетику неестественной красоты. Картина будила какие-то низменные чувства, возбуждала сексуальностью, поражала красотой, восхищала сложностью. От осознания этого вспыхивал стыд и чувство вины.

Молоденькая судмедэксперт, недавно флиртовавшая с ним, молча подала ему стакан. Водка. Очень хорошая водка. Дикий пил только водку и всегда самую дорогую.

Происходящее казалось странным, жутким и несуразным. Что за дурацкие обстоятельства смерти. Счастливый труп и связанная девчонка. Он одним махом выпил водку и, облокотившись на стену, огляделся.

Стильная, просторная, без лишней мебели квартира. Дикий жил роскошно и стильно. Он весь был в своей квартире. Изысканный минимализм с неброским стильным шиком. Комфорт и роскошь в одном флаконе. Лекс только сейчас заметил на полу белые цветы. Крупная, крупная сирень. Белые зонтики с большими нежными лепестками. Лекс уловил свежий цветочный аромат. Наверное, преступник или полиция уронили вазу с цветами и те разлетелись по комнате. Но ни разбитого стекла, ни воды он не нашел. И стебельков не видно, только цветы.

– Пойдем, выйдем на воздух. Здесь больше делать нечего, – услышал Лекс глухой голос Егеря и словно робот потопал за ним. У самой двери он присел на корточки и подобрал белый цветок. Оторопело повертел его между пальцев. Вдохнул запах сирени.

– Или вторая жертва принесла, или убийца, – прокомментировал Егерь. – У Дикого аллергия на цветы.

Лекс кивнул. Он совсем об этом забыл. Его слегка замутило. Ощущая запах сирени, он сложил цветок в карман джинсов.

Глава 6

Едва над круглым подиумом мерк свет, и раздавались первые вкрадчивые звуки, по телу Евгения Викторовича пробегали мурашки. По толстому, неповоротливому липкому телу. В складке под животом и на спине мгновенно увлажнялось, ручейки пота текли вниз, пачкая рубашку. Евгений Викторович тонул в поту и презрении к себе, но трепет и восторженное предвкушение наслаждения глушили все. Каждый раз он безошибочно определял, когда она выйдет на сцену. Именно она. Его Диана. Даже когда она меняла программу и музыку. Он знал о ее выходе, по теплой волне счастья, что накатывала на него, предвещая неземное удовольствие.

Медленно-медленно, вытягивая каждое движение, наслаждаясь собственной красотой и сексуальностью, темноволосая, коротко стриженая Диана змеей извивалась вокруг пилона. Белоснежная фарфоровая кожа, покрытая золотыми блестками, мерцала в луче света, а легкая улыбка играла на влажных приоткрытых губах.

Евгений Викторович таял. Растекался по креслу, не в силах оторвать от своей любимицы взгляда. Впрочем, он и не собирался. Ровно три раза в неделю он приходил в этот крутой и пафосный бар только за одним: чтобы вот так вот умирать от наслаждения в протертом озабоченными задницами кресле и стремглав унестись в туалет, едва темень вновь поглотит изящную фигурку. Стремглав – громко сказано. Грузное неповоротливое тело на ватных, еле шевелящихся ногах, неимоверным усилием воли докатывалось до заветной кабинки, едва справляясь с тошнотой, обуревавшей Евгения Викторовича от неприязни к себе и стараясь не кончить в трусы. Иногда это с ним случалось, до кабинки он не добегал.

Тогда он не смел показаться Диане на глаза, он позорно сбегал, но, когда ему сопутствовала удача, он просил провести его в комнату привата и давал девушке щедрые чаевые. Подходя близко к ней, он старался запомнить, сохранить в себе ее запах, ее взгляд, ощущения, возникающие рядом.

Приват он не заказывал никогда. Такого ангела, как его Диана хотелось оберегать от любых невзгод и неприятностей, радовать, баловать словно ребенка. Даже от мысли, что он заставит ее делать что-то унизительное и грязное, его начинало тошнить. К горлу подкатывал ком, и руки тряслись в бессильной злобе. Да, танец за деньги для такого жирного, потного и противного борова как он, он считал унижением. А Евгений Викторович не мог представить и малейшего насилия над ней. Разве такая девочка, красавица, неземное создание захочет радовать его? Если только за деньги? Он не хотел, чтобы она была с ним за деньги. Именно она.

Снять всегда можно кого-то другого. Безликого, необязательно даже похожего. Иллюзия, что с ним Диана все равно не складывалась, даже если выбрать девушку с короткой стрижкой, похожим телом. Не то. Диана – это набор чувств. Не просто темные короткие волосы, белая кожа и гибкость змеи. Сегодня он, например, легонько коснулся ее руки. Его до дрожи окатило волной удовольствия. В груди скрутился пылающий шар, который лучиками долго и помаленьку отдавал ему тепло. Оно грело, заставляло улыбаться.

На удивление, Диана была с ним добра. Ни разу он не заметил на ее лице пренебрежения или презрения, малейшей брезгливости. Наоборот, она щедро улыбалась, смотрела восторженными и благодарными глазами, подходила близко, почти касалась. Он отстранялся сам. Боялся разрушить хрупкое счастье. Вдруг, то, что есть, исчезнет, а то, что придет вместо него, будет не таким прекрасным, или вместо его счастья, предвкушения, чистого удовольствия не придет ничего.

Девушки подглядывали из соседней комнаты и похихикивали. За серебряной шторкой располагалась гримерка. В их глазах он видел брезгливость, жалость, неприязнь. Он на них не смотрел. Евгений Дмитриевич спешно ретировался из комнаты привата, чувствуя, как в паху снова набухает. С другими девушками у него никогда не получалось дважды, строго говоря вообще не каждый раз. Но Диана. Просто глядя на нее, он улетал на вершину блаженства. Этих ощущений хватало на всю ночь и еще следующий день. Потом он вернется сюда.

– Расцвела, покраснела будто девочка-целочка. Неужели вправду нравится этот жирдяй? Да ладно! Такой же, как и прочие рожи! – фыркнула Лейла – темноволосая, кареглазая и полноватая девица, глядя, как Диана вернулась к своему зеркалу в гримерной и беззаботно, не глядя, кинула в сумочку крупную сумму денег, только что полученную от поклонника.

– И ты отличать от стенки мужика будешь, если тебе ни за что столько бабок отстегивать станут, – скорчила презрительную физиономию Надя, приятельница и напарница Лейлы.

– Он милый и всегда такой смущенный, – улыбнулась Диана, пожав плечами.

– Просто хочет, чтобы ты дала на шару, – фыркнула Лейла. В глазах читалась откровенная зависть.

– Ничего он не хочет, – пожала плечами Диана, не обращая внимание на завистниц. Она ответила на сообщение в смартфоне, потом взглянула на себя в зеркало. – Влюблен по-честному. Искренен, – немного замявшись добавила. – Мне так кажется.

Девицы захохотали.

– В чистенькую любовь веришь? В стрип-баре? – засмеялись девушки. – Он толстый мерзкий боров, потный и противный, как объевшийся слизень, который того гляди лопнет и запачкает все вокруг.

– Лейла, ты сама противная и жутко воняешь, когда потеешь, – изменив тон на стальной, парировала Диана, не отрывая взгляда от своего отражения. Она провела расческой по волосам.

– Она завидует, – вмешалась Аня, маленькая и спортивная блондинка, глядя на Диану через зеркало и не переставая натягивать на себя комбинезон под змеиную кожу. – Ей, чтобы лишнюю купюру получить, приходится сиськами обо всех мужиков в зале потереться, а ты три раза в неделю получаешь ее недельный заработок, просто выходя на сцену.

Завистницы скуксились и закусили губы. Хамить в ответ не стали.

Блондинка изогнулась, ловко застегнула длинную молнию. Комбинезон обтянул ее словно вторая кожа тонкой, полупрозрачной тканью. Прорези и дыры в нужных местах почти незаметно переходили в обнаженное тело. У Ани акробатический номер, здесь на одних руках далеко не уедешь. Без оголенных частей тела и открытых кусков кожи не станцуешь. Комбинезон просвечивал ее собственную кожу, блестел, переливался даже в простом и мутном свете гримерки, казалось, она вся словно змейка. Голые бока, подмышки, рукава не доходили до локтя, под коленками тоже обнажено. Розовато-зеленый цвет костюма выгодно оттенял и волосы танцовщицы, и демонстрировал все прелести фигуры.

В зеркале возникла третья пара глаз. Повилика. Все три девушки пристально смотрели друг на друга, будто разговаривали мысленно.

По глазам можно прочитать много, но, увы, разговаривать между собой они не умели.

Лицо Повилики сохраняло безмятежное спокойствие. Она плавно прикрыла глаза, покачала головой и склонилась к Диане так близко, что волосы упали той на лицо.

– Виринея все равно узнает. Ты не скроешь его. Мы работаем не за деньги – одними губами прошептала она.

Диана нахмурилась, закусила губу. Повилика чувствовала, как подруга цепенеет от страха. В зеркале черные волосы Дианы смешались с пепельными прядями Повилики. Вместе они отливали фиолетовым и синим. Диана тряхнула головой и улыбнулась. Получилось неуверенно.

– Во-первых, деньги тоже нужны, я не святым духом питаюсь, у танцовщиц крайне дорогая жизнь, сами знаете. Во-вторых, он меня не предал. За что ему мстить? Он со мной заботлив, аккуратен, нежен. Даже приват не заказывает, – Диана злилась, раздражалась. Понятно, что она искала оправдание.

Повилика и Аня только помотали головой.

– Мне его жалко, – призналась Диана. – Он безобидный, несчастный какой-то… Вообще не такой, как все остальные мужики. И относится так… как будто меня…

Говорила она едва слышно. Кроме них троих никто не слышал. Диана смотрела на подруг и ожидала от них поддержки.

– Любит? – Аня и Повилика договорили за нее хором. Недоверчиво переглянулись. Поморщились, будто произнесенное слово коробило неприличием.

Диана пожала плечами:

– У меня чувство, будто он любит, и любовь эта мучает его, тяготит, заставляет страдать.

– Любовь всегда заставляет страдать! Ты забыла? – фыркнула Аня.

– И напомню, что в последний раз, когда ты мечтала о любви, ты легла в могилу, – напомнила Повилика, состроив высокомерную и мстительную физиономию. Девушки засмеялись, догадавшись, кого она изобразила.

Повилика никогда не была жестокой. Не напоминала подругам в циничной манере о том, что у них на кону и каким правилам они все подчиняются. Ей казалось, это делает ее более живой и человечной. Но взгляд Дианы ей не нравился. Испуганный, ускользающий. Девушка желала сбежать и спрятаться. Повилика даже не могла сформулировать то, что уловила, что ее обеспокоило в Диане, но в воздухе витало предчувствие опасности.

– Ты знаешь цену! Готова заплатить? – продолжила Аня. Вот уж кто всегда расставляет все точки по своим местам. Надавит и уточнит ответ.

К их разговору прислушивались. Исподтишка, делая вид, что заняты своими делами, но очень внимательно прислушивались. Всегда относились настороженно. Другие девочки чувствовали, что их связывает не просто дружба, а и какой-то секрет. А что может привлекать больше, чем чужая тайна? Даже если она совсем тебя ни касается?

В каком бы клубе они не танцевали, на какое бы соревнование не подавали заявку, вокруг них всегда устанавливалась напряженная подозрительная атмосфера. Стена, отгораживающая от всех остальных, и вместе с тем, порождающая болезненный интерес, притягивающий к ним. Неконтролируемое желание знать, почему танцуют легко и улыбаясь, почему пот не заляпывает одежду и не смывает грим, а лишь увлажняет кожу придавая чувственности и яркости. Почему мужчины завороженно не сводят взгляды и, теряя волю, исполняют любые желания. Почему во взгляде спокойствие и улыбка и такое редкое для стрип-бара достоинство. Будто они вместе со всеми валяются в грязи, но не пачкаются. Поднимаются чистенькие и румяные, как после душа, и легкой походкой отправляются по своим секретным делам.

Иногда эта зависть вызывала приступы агрессии. Но в последний миг истерия затухала, ознобом сотрясая плечи. Руки с когтями, уже готовые вцепиться в противницу опускались, и смущенная соперница убегала, что называется, поджав хвост, в недоумении, что же такое на нее нашло.

Впрочем, чаще всего враждебность ограничивалась словесной перепалкой. Девочки привыкли. Почти не замечали. Держались обособленно, яростно храня свою тайну.

В дверях уже пару минут стоял арт-директор. Ане пора на сцену. Но подруги не сводили взгляда друг с друга, не замечая его.

– Нет, конечно, – закатила глаза Диана, к ней вернулся ее спокойный, слегка высокомерный вид. – Зря обо мне беспокоитесь. Я все держу под контролем. И все равно его жалко. Он искренний и такой… робкий. Подожду еще немного…

Диана радостно засмеялась, подруги поддержали ее улыбкой.

– Ну чего замерли? Вы разговаривать сюда пришли? – арт-директор Лёнечка, суетливый коротышка с лицом, изъеденным акне, ворвался в их круг и верещал, будто гей в женской бане. – Твой выход. Тащи свою задницу на сцену!

Аня взлохматила ему прилизанные гелем волосы и выбежала. Лёнечка последовал за ней с жутко довольной физиономией, прилизывая свои волосенки обратно.

– Девочка-припевочка, – прошипела Лейла вслед.

– Теперь руки в липком дерьме, обязательно гробанется с шеста, – вторила ей Надя, надевая зеленый парик. Конечно, она предварительно убедилась, что арт-директор вышел. – Лишь бы не блеванула от того, что до этой жабы дотронулась.

– Такие не падают, – зло прошипела Лейла. – И ты же не ублевалась, когда под ним ноги раздвигала, чтобы сюда попасть. Или зад подставляла?

– А ты, можно подумать… – взвилась Надя, но закончить не успела, вернулся Ленчик.

– Лейла, если ты не придешь в форму, то со следующего месяца ищи новый клуб. Контракт продолжен не будет. У нас работают только идеальные тела.

– Я худею! – Лейла возмущенно заверещала, состроила наивную физиономию маленькой девочки. Но на Лёнчика подобные фокусы не производили никакого эффекта. Он, не отрываясь, что-то проверял в своем планшете.

– Лейла, мне пофиг, я все сказал. Мне нужен факт, не процесс, – Лёнечка поднял на нее брезгливый взгляд. – Не жри пирожные, если ты от них толстеешь, вчера ты чуть с аллегры не слетела! Простейший элемент для тебя, просто жопа стала нереально толстой. У тебя вся морда в прыщах. Мы брали на работу фарфоровую белую куколку, а у тебя красные пятна от солнца по всему телу.

Возражений про фототип и усилия, прилагаемые девушкой для возвращения в форму, он не слушал, переключился на Повилику.

– Где твоя подружка? Вчера она не пришла, сегодня опять нет. Ее смена через полчаса. Вряд ли она появится в костюме и макияже, – он бросил взгляд на пустующее гримерное место и свободное зеркало. – За ней закреплена восьмая сцена. Три выхода.

Повилика не сразу сообразила, о ком он говорит. Все, кого хотя бы приблизительно можно назвать ее подружками, были на месте.

– Точно, Вики нет, – Диана тоже оглядела пустующее место. Светильники горели, но девочки всегда включают все столики, чтобы в комнате стало хоть немного светлее. Диана уже искала номер девушки в мобильнике.

Повилика улыбнулась Лёнчику, беспечно и лучезарно, насколько смогла. Вика, собственно, не была ей подругой, но в клуб ее привела она по просьбе Ольги. Сразу знала, что Вика особа легкомысленная, ветреная, наверняка необязательная, но, во-первых, не могла отказать Ольге, во-вторых, этими качествами славятся все танцовщицы. Да и вообще, Лёнчик не слепой, у Вики на лбу все написано. Легкость и обаяние девочки мгновенно очаровали арт-директора, Повилике даже казалось, что Лёнчик немного влюблен в красавицу.

– У меня еще один выход, – успокоила она арт-директора, – Потом я ее заменю. Мало ли что у молодой красивой девушки может случиться? Может быть, влюбилась без памяти и упала в пучину страсти, может, еще что-то… – Повилика вальяжно облокотилась на плечо мужчины, сильно присев на одну ногу, чтобы суетливый коротышка не чувствовал себя ущербным рядом с ней. Женщины, Лёнечку вниманием не баловали, и он обожал, когда девочки до него дотрагиваются. Повилика погладила его по руке.

Лёнечка вышел.

– Она не берет трубку, – сообщила Диана. – Я могу выйти на сцену один раз.

– Езжай, – отмахнулась Повилика. – Ты же говорила, что у тебя свидание. Сама оттанцую.

– Учись, Лейла, – высокомерно и нарочито громко начала Надя, – потрись о нашего жабрика сиськами и сразу получишь, что захочешь. Станешь в его глазах красавицей и продолжишь жрать пирожные и засыпать по пьяни на пляже.

– Вы когда-нибудь отравитесь собственным ядом, – хмыкнула Диана.

– Уж лучше я клуб поменяю, чем до жабрика дотронусь, еще прыщами облепит.

Засмеялись все. Надя хохотала нарочито громко.

– Видимо, не только дотронулась, иначе откуда у тебя вылезли прыщи на жопе?

Лейла вспыхнула, потом побледнела. Она промолчала, лишь злобно сжала губы в узкую полоску.

Лейла тоже собиралась уходить и, смыв весь макияж, превратилась в обычную женщину. Ничего интересного в ее внешности не нашлось. Глаза с восточным разрезом слишком узкие и маленькие без размашистых стрелок. Кожа тусклая и неровная. Нос слишком большой даже для пухлого нерельефного лица. Она натянула короткие джинсовые шорты и крепдешиновую кофточку прозрачную, сквозь которую просвечивал бюстгальтер.

– Последняя попытка привлечь мужчину, – без сочувствия подумала Повилика. Она уже не припоминала, у какого стилиста она это прочитала, но правило врезалось в память и потом многократно нашло подтверждение в жизни. Прозрачные черные кофточки, демонстрирующие нижнее белье, носят женщины, от которых попахивает отчаянием и безнадежностью устроить свою личную жизнь.

Не в рамках клуба Повилика Лейлу встречала дважды. Однажды в ночном клубе на Хэллоуине в обтягивающих штанах и на шпильках, изображающей ведьму и размахивающей тросточкой с кисточкой на конце, намекающей на соответствующие утехи в постели. Они с подругой самозабвенно изображали оргию, призывно поглядывая на окружающих мужчин. Степень алкогольного опьянения не позволила Лейле узнать Повилику. Второй раз просто на улице – Повилика выходила из магазинчика, Лейла сидела на скамейке с почти подростками, одним из которых являлась ее дочь. Развязно курила и плевалась, пытаясь сойти за «свою» в слишком молодой для нее компании. Повилика помахала ей издалека, похожий жест получила в ответ.

– Ленка марафон онлайн затеяла? Слышала? – хихикнула Диана. Она яростно водила толстой кистью по лицу, придавая щекам почти ярмарочный румянец. – Раскрепощение и психология эротического танца.

– Ой, хорошо, что хоть чем-то занялась. Она из всех клубов ушла. Почти не танцует. – Повилика отвела взгляд в сторону. Появилось острое желание сбежать из этого плохо освещенного подземелья. Захотелось потанцевать где-то на просторе, почувствовать под ногами песок или мелкую гальку, запах моря. Она даже взглянула на дверь, будто прикидывая, потянет ли прорыв мимо пузатого охранника. Тот охранял вход в гримерку в основном, чтобы не пускать посторонних, не оплативших волшебное зрелище. Девочки проходили туда-сюда беспрепятственно, их перемещения никто не контролировал. Повилика пожалела, что вызвалась заменить Вику.

– Ну да, она же не хочет работать в клубе. И последний ее, Володя, кажется, запал мужик крепко. Он денег ей оставил уйму… – Диана окинула себя взглядом в зеркале и довольно улыбнулась.

– Да, она от жены его увела с тремя детьми, – Повилика ленилась вспоминать подробности этой истории. Она перебирала костюмы на вешалке. Наверное, вот этот синий, искрящийся с шифоновым шлейфом.

– Что там уводить? Он третий раз женат и третий раз на любовнице, – Диана говорила без эмоций. Сухо, будто на автомате, по всей видимости, мысли ее витали не здесь. – Это не увела, это позаимствовала переходящий приз. Увести там можно только капитал.

– Его она и увела. Причем не от жен и любовниц, а от маман, – Повилика переоделась, не заходя за ширму. Она не видела в ней смысла. Они на сцену выходят полуобнаженные, на репетиции танцуют в топе и шортиках, больше напоминающих трусики. Зачем ей ширма?

– Главное, Ленке досталась весьма, весьма кругленькая сумма. Ленке надолго хватит.

– Ленке надолго никаких денег не хватит, – улыбнулась Повилика. Они все тратили деньги, не считая, но большей транжирки, чем Ленка, она не встречала.

– Слушай, – Диана уже взяла свою сумочку и развернулась к подруге, опершись одной ногой на кресло. – Мужик легко отделался. Он же жив остался. Считай, откупился.

– Пока овощ, в реабилитационной клинике лежит. Сразу все жены и любовницы испарились, – Повилика поглядывала на дверь, ожидая команды Лёнчика. Он руководил всеми шестью сценами, включая главную, плюс двумя площадками на балконах. Все это хозяйство являлось одним представлением. Девочки танцевали не по очереди, а по его сложному и прекрасному художественному замыслу. Согласно ему же, выстраивалось освещение, подбиралась музыка. На репетициях он превращался в сущего тирана, заставляя репетировать до изнеможения и тошноты.

– Бябяшки! – орал он на них словно на маленьких детей в садике. И хуже этого детского обзывательства не было ничего, потому что означало оно, что он недоволен, и сейчас будет еще один прогон, и еще один, и так до полного его удовлетворения.

И сколько бы девочки не жаловались и не ворчали, что готовы удовлетворить его любым другим способом, танцевали столько, сколько, его величество арт-директор повелевал.

– Все равно легко отделался. Кобель. Самый настоящий. Ленка – молодец… А мужик, может, научится чему, если оклемается. – Диана подошла чмокнуть Повилику в щечку. – Ты же не дуешься, что я ухожу. Ну, не помогаю заменить Вику?

Повилика улыбнулась и помотала головой:

– Я же сама вызвалась.

У входа Диана обернулась и снова приблизилась вплотную к подруге. Она зашептала прямо в ухо:

– Вот как она это делает? Как оставляет их в живых. Останавливает поток за долю секунды до конца?

– Опыт, – пожала плечами Повилика. Она видела, как девочки в гримерке напряглись, стараясь расслышать их разговор.

– Я старше нее, – закатила глаза Диана. – Получается, опытнее. Но так не могу.

У Повилики было предположение о том, что происходит. Скорее всего, Ленка не была вовлечена в процесс. Просто обращалась к энергии, как к деньгам в кошельке, как к еде на тарелке, забирала крупные купюры и оставляла мелочевку. Выбирала самое вкусное и пренебрегала остальным. На рассаду, как говорила ее бабушка, как часто произносила сама Ленка. А еще Повилика подозревала то, о чем никогда не скажет вслух. Произнести подобное означало перевернуть весь смысл их жизни, опровергнуть само существование. Она даже думала об этом с оглядкой. Но, по всей видимости, месть для Ленки перестала существовать. Призрак мести перестал жаждать этой самой мести. Признать немыслимо. Вслух не произнести. Лучше не думать.

Она точно знала, Ленка не единственная так могла. Но практически единственная, кто мог найти предлог, чтобы не дать повода Виринее потребовать исполнения своего предназначения. Могла выставить свой пацифизм, как месть. Виринея недовольно опускала ресницы, дергала подбородком, но терпела. Взносы Ленкиных ухажеров на студию составляли безумные суммы.

– Ты знаешь? Я вижу, знаешь! – Диана не унималась, пристально вглядывалась в глаза Повилики, уперлась лбом в лоб и вертела головой, словно пыталась ее забодать. – Ты мне скажешь? Скажешь?

Повилика рассмеялась и кивнула.

– Не здесь же.

Она рассчитывала, что Диана забудет этот разговор. У нее новое увлечение, требующее много усилий. Роман с братом бывшего возлюбленного. Возлюбленный скоропостижно покинул этот мир, и Диане приходилось не только пылать страстью к новому поклоннику, но и одновременно печалиться об уходе предыдущего. Девушка ходила по тонкой грани, внушая любовь и одновременно развевая подозрение о меркантильности своей увлеченности. Кажется, именно это ее возбуждало и одновременно заставляло ярче пылать.

Диана многозначительно задержала на Повилике взгляд и упорхнула. Повилика пошла на сцену. У каждой из них, даже у них, были свои неврозы. Поговаривали, что есть барышня, которая спит в гробу. Вот что это? Желание всегда помнить кто она? Зачем она здесь? Заземление?

Зазвучали первые звуки ее песни, Повилика шагнула в золотое марево. Лавандовая молния шариком, спутанной в комок, ниткой собралась в сердце, сейчас она ударит, пронизывая ее тело и шест.

Повилика давно стерла эту грань. Линию между танцами за деньги и для удовольствия, между сценой стрип-бара, соревнованиями и танцполом ночного клуба. Для нее не существовало стыда, высокомерия или страха. За свою гордость и честь она и вовсе не беспокоилась. Редкому мужчине суждено причинить ей боль или навредить. Когда танцевала, она забывала про роль, которую отводили ей те или иные стены. Зачем это? Она может позволить себе танцевать в удовольствие. Для себя. Быть собой. Такой, как она себя видит.

На сцене соревнования она не чувствовала, что ее судят. Она даже не помнила, что в конце бывают оценки, медали и грамоты. Оценивающие взгляды жюри едва мерцали для нее из мрака зала. Восторженные взгляды зрителей сияли чуть ярче, особенно мужские. Дополнительная светомузыка. Искры энергии, которыми она пренебрегала. Повилика танцевала, меняя пилоны или на одном. Статика и динамика. Чистый, абсолютный кайф движения.

На танцполе она вообще двигалась в коконе хаоса, сворачивая его из всего, что вокруг. Взгляды кружились хороводом, вплетаясь в мрак клуба, в нити света, в энергию музыки. Она не боялась завистливых, ядовито оценивающих женщин, не смущалась откровенной мужской похоти. Она извивалась в путанице чужих чувств, ощущая только себя, свою пластику, изгибы тела, радость и свободу движения.

В стрип-баре Повилика не чувствовала себя товаром, выставленным на витрину. Не ощущала висящего на ней ценника. Не окидывала зал деловым взглядом, прикидывая вечернюю выручку. Она вообще взимала плату другой монетой. Двигаясь под музыку, она ощущала натяжение и вибрацию собственных мышц, россыпь волос по спине, лавандовую молнию электричества по телу от каблука до сердца и по руке к шесту. Конечно, Повилика видела жадные алчущие мужские взгляды, чувствовала их жар, впитывала кожей желание. От этого под внутри растекалась сила. Эйфория и легкость наполняли тело, позволяя скользить, не касаясь пола. Чистый, абсолютный кайф танца.

Повилика не охотница и не жертва. Она танцовщица. Она вилиса. Призрак идеального движения, который сам по себе магия.

Глава 7

В изысканный и пафосный бар «Сток» ехать уже никто не собирался. Они сидели в ближайшем кабаке, похожем не то на средневековый трактир, не то на музей при металлоприёмнике. По всей видимости, владелец так представлял себе стиль лаунж. Деревянные столы, со старательно выбитыми щелями и покрытые темным лаком. Такие же стулья и барная стойка. На потолочных балках расположились древние железные утюги, печатные машинки, серпы и топоры. Оставалось надеяться, что антураж закреплен и не рухнут на голову. Среди бутылок современного, разного по цене алкоголя, стояли запыленные антуражные бутылки якобы с ромом и глиняные крынки. Стены украшали шкуры, головы и древнее колюще-режущее оружие.

Лекс сосредоточенно пытался принять данность. Ему казалось, если он напряжет в организме какую-то мышцу, некий нерв, то надрыв погасит накрывающие его чувства, у него получится смириться, перестать захлебываться от паники и боли, которые он никак не мог выпустить наружу и заглушить тоже не мог. Не получалось.

Егерь, напротив, казался расслабленным и спокойным. Только взгляд, пылающий яростной лихорадкой и злостью, выдавал, что под жестоким контролем бушует ураган. Если отпустить контроль, ураган вырвется и снесет все в округе.

Они оба завязли в трясине боли и чувства вины. Казалось, что они должны были сделать что-то по-другому, тогда все было бы иначе. Но что? Какую работу над ошибками произвести. Как добыть такую возможность? Тонкой струйкой в эту лужу чувства вины стекались все сожаления, испытанные за жизнь.

Лекс почти не помнил мать. Он помнил это дурацкое чувство вины, за то, что это он ее погубил. Она была странной беспомощной женщиной. Учительница начальных классов, убежденная, что всегда можно сделать работу над ошибками. Он до дрожи в руках изумлялся ее поведению. Безысходному принятию любой ситуации и убежденности, что потом, когда все закончится, можно будет исправить ошибки, сделать домашнюю работу, переписать набело. Еще в младших классах она велела ему одолжить покататься велосипед совершенно чужому мальчишке, будто не понимала, что он уедет с их двора, и велосипед больше не найдешь. Он сопротивлялся, но она смотрела спокойно и приказывающе. А потом так же спокойно заверяла Лекса, что мальчик заигрался и еще вернется. И уже ночью, уложив всхлипывающего сына в кровать, уточнила: «Значит, мальчишке велосипед нужнее чем тебе. В следующий раз поступим по-другому». Но следующего раза не было. И велосипеда у него еще очень долго не было. Его вообще не бывает. Этого следующего раза. Второго шанса.

Он еще подростком научился не ждать от матери решений и действий, вообще ни от кого не ждать. Лекс наверняка знал, что она не поможет. Не кинется защищать, когда обижают, не найдет выхода и не добудет, когда очень надо, не поможет с выбором, когда тебя несет не в ту сторону. Будет бесконечно рассуждать о временных трудностях, которые непременно должны закончиться и обязательно сделают нас сильнее. В чем выражалась ее сила он так и не узнал. Потому что трудностей в ее жизни хватало.

Он помнил, как она приносила таблетку за таблеткой отцу, когда надо было вызывать скорую, боялась побеспокоить врачей, ведь за ночь их вызывали уже дважды. Она постеснялась позвать соседей снести носилки с отцом, и мужчина уже с инфарктом спускался по лестнице сам, потому что две тетки со скорой отказались его нести. До скорой он не дошел. Те же соседи, которых все-таки пришлось побеспокоить, заносили мертвое тело обратно в квартиру. Она будто и не поняла, что его не стало навсегда. Будто готовилась сделать работу над ошибками, ждала возможность исправить. Она тихо и жалобно бубнила какие-то прописные книжные истины о том, что забирают лучших, что там, на небе, хорошо, а мучаемся мы здесь на земле. Она ждала. Она всегда была учительницей и на работе, и дома. А он, Лекс, всегда находился в классе и всегда с невыученными уроками.

Живой женщиной и чувствующей матерью он видел ее только однажды. После прогулки с его псом Рексом, овчаркой-переростком, забракованным в питомнике, но безумно любимым Лексом. Она не взяла его за ошейник, заходя в подъезд, тот заскочил в лифт первым и двери закрылись. Мать осталась с поводком – толстым хлопковым ремнем и деревянной ручкой на петле. Она на первом этаже, а лифт поехал вверх. Поводок потянулся к потолку. Исход казался очевидным. Когда петля с массивной ручкой упрется в двери лифта под потолком, там, в лифте, Рекс сначала прижмется мордой к полу, пытаясь бороться с натяжением, потом взвизгнет, потом псине оторвет голову.

Позже со слезами на глазах, представляя этот момент снова и снова, преодолевая прошлый страх, Лекс понимал, самый очевидной реакцией матери должно было стать – выпустить ручку из рук и удивленно ждать произошедшего. Она не умела прогнозировать ситуацию, не могла оценить последствий. Живое существо умирает навсегда. Без возврата. Без возможности исправить.

Но тогда у матери непонятно откуда взялись силы. Неизвестно какие гормоны ее оглушили, сколько адреналина жахнуло в кровь, и что придало ей практически исполинской силы, но она смогла оторвать поводок. Зацепила за какой-то выпирающий болтик на дверце лифта и перетерла. Разодрала его, оторвав петлю и ручку. Веревка уползла вверх, исчезла за дверями лифта, мать зарыдала, не замечая окровавленных пальцев, Рекс перепуганный, но живой доехал до верхнего этажа.

Мать еще весь вечер рыдала на кухне. Лекс с мокрыми глазами сидел рядом. Рекс, не понимая причины и давным-давно не помня о лифте, терся к ногам огорченных хозяев.

– Я не понимала, что он умрет, – шептала мама, размазывая слезы по своему лицу и мокрыми горячими ладонями тряся сына за предплечье. На руке Лекса оставались розовые пятна – кровь, разбавленная слезами. – Просто что-то на меня нашло. Кто-то вложил силы и… мысль… осознание… как будто, если я не порву эту веревку, больше вообще ничего не будет… Нельзя исправить, нельзя изменить. – Тогда она не была учительницей, она была живой женщиной в панике.

Да. Иногда ничего больше не будет.

Лекс потом тер этот ремень и натягивал до боли в руках, но разорвать не смог. Он рыдал в своей кровати от страха за почти случившееся, злился на себя, что сам бы не смог справиться и погубил бы Рекса и дрожал от безысходности, осознав, что смерть – это навсегда.

Сейчас он не мог принять смерть Дикого. Ему, как матери, верилось, что можно что-то исправить. Отмотать назад и встретиться не вечером в баре, а сразу, как он приехал в город. Или еще лучше он бы мог приехать на день раньше, он же собирался. Это бы вообще кардинально изменило все. Все сложилось бы иначе.

Но работа над ошибками была невозможна. В жизни она вообще редко случается.

– Почему он? За что? И еще эта девица в веревках. Почему такая странная смерть? – Лекс задавал вопрос за вопросом после долгого молчания, пока они глушили стакан за стаканом и разговор не шел. Егерь молчал. Они пили. Потом еще. – Что-то по работе?

– Вряд ли, слишком странное убийство. Но эту версию отработаем – кивнул Егерь. – Для заказного убийства слишком заморочено. Пистолет с глушаком – самая рабочая версия для убийства, связанного с бизнесом. Ну, еще в ДТП по-прежнему убивать модно.

Лекс кивнул. Он и сам не представлял, что бы кто-то заказал убийство в такой форме. Больше уж походило на заморочки какого-то маньяка. Но какого лешего маньяку понадобился Дикий? Лекс точно помнил из учебников по криминалистике – маньяки не только сами с психическими отклонениями, они и жертв выбирают не совсем с нормальной психикой или с какой-то сложной судьбой. Дикий никак не вписывался в клиническую картину.

– Его домработница обнаружила. Вернулась за кольцом. С утра забыла… Она его и увидела. В больницу увезли… – Егерь вздохнул.

– Что-то уже есть предварительно? – Лекс не мог унять нервные движения. Держа стакан, в котором остался только лед, он коротко и ритмично покачивался в кресле.

– На теле Дикого нет никаких следов, – Егерь сидел спокойно, словно каменное изваяние, смотрел в стакан. Там тоже бултыхался лед. Он разлил им еще по порции виски. – Ни выстрела, ни следов веревки, его не ударили, не задушили. Кожные покровы ровные. Отравление, тоже, маловероятно.

– И что же это? – Лекс оторопело уставился на Егеря. Он, как и друг, ни на секунду не сомневался – Дикого убили. Все, что он видел в квартире, говорило об этом.

– Пока эксперты предполагают сердечный приступ, – Егерь дернул плечами, будто хотел скинуть тяжесть этого дня и вздохнул, подавив зевок.

– Ты хочешь сказать, он увидел эту связанную девку и умер? Причем с абсолютно счастливым выражением лица? – Лекс ощущал, что несет полную околесицу.

– Я хочу сказать, что ни хрена не понимаю. И даже предварительной версии, даже мыслей, самых диких и отвязных у меня нет, – раздраженно кинул Егерь. Лекс понимал, бесит его не он – Лекс. Друг злится на себя.

– Девица опознана, сумка с документами на месте, деньги и карточки не взяли. Наталья Сергеевна Демидова. Студентка медицинского университета, последний курс. Нормальная семья. Познакомились в баре. Поехали к нему. Секс. На девушке тоже нет никаких посторонних следов. Только Дикого. И в квартире чисто. Домработница тщательно убиралась незадолго до этого. В квартире были Дикий, Демидова и убийца. Есть еще две пары отпечатков. Но, во-первых, непонятно, когда они оставлены, а во-вторых, в нашей картотеке они не числятся.

Оба знали, алкоголь ничего не заглушит. О предстоящих последствиях даже думать не хотелось. Егерь уже сообщил отцу Дикого. Наверняка с утра на семью обрушатся журналисты. Марат – крупный бизнесмен. Почти две трети предприятий страны по изготовке и переработке полиэтилена принадлежит ему. А тут такая дикая смерть при извращённых обстоятельствах. Пресса этого не пропустит.

– Мои ребята копают, что-нибудь найдем. С девчонки начнем. Если по Дикому брать, то самая рабочая версия – это из-за отцовского бизнеса, но она несостоятельна.

Лекс удивился, что Егерь выговорил это слово. У него у самого уже заплетался язык. Он мог только, как умная собачка Соня, кивать, преданно глядя в глаза.

– Дело отдадут тебе? Дикий твой друг, – прошедшее время у Лекса не сложилось. Он не смог произнести «был». Не применялось прошедшее время к Дикому. – Какая-нибудь профессиональная этика, личная заинтересованность? Не откажут?

– Возьму. Всех подключу, кого понадобится. Это дело буду вести я, – голос Егеря звучал глухо и без эмоций. Он все решил. Других вариантов не рассматривал. – В крайнем случае, Марат надавит.

Дело Дикого должно быть раскрыто, доведено до конца, и кто бы не являлся убийцей, он будет наказан. Сквозь болото, мутное и тягучее, что затянуло мозг Лекса от половины бутылки виски, выплыла мысль. На что готов Егерь, чтобы убийца Дикого получил заслуженное? Готов ли переступить закон? Что для него закон сейчас? В системе Егерь работал долго, почти всю свою жизнь. Так или иначе обладал полномочиями и тайными знаниями сверх тех, что полагались ему по штату и должности. Лекс знал, что у друга были проблемы с неконтролируемых агрессий. Насколько он позволит себе выйти за рамки?

Отца Дикого, Марата Николаевича Блатта, Лекс помнил хорошо. Дикий гордился им, говорил о нем много, постоянно. Настоящий мужик, истинный лидер. Они все хотели бы такого отца. Да чего уж там, мальчишками они все мечтали быть Маратом Николаевичем. Тот всегда имел крепкие и хорошо скрываемые связи в высших кругах. Поговаривали, чуть ли не президентское окружение. Именно они помогли вытащить тогда Дикого из кровавого месива, которое закрутилось вокруг них.

Интересно, как часто Егерь вспоминает их юность? Или не вспоминает вовсе, стараясь забыть, как стараются забыть дурной, стыдный поступок?

Закончив Академию МВД, трое юных, амбициозных и ретивых парня мечтали о расследованиях, мнили себя Шерлоками Холмсами и Пуаро, но времена им попались не те. Расследовать можно было только кражу кошелька у старушки. Все крупные дела вели наверх. А про вышестоящих, как про покойников, – или хорошо, или ничего. Порочная, неистребимая круговая порука сворачивала людей в гигантские клубки. При малейшей попытке потянуть за одну ниточку требовалось распутать все. А как распутать? Этого трогать нельзя, он за собой еще троих потянет, а те еще десятерых. Пол страны не посадишь, столько места нет. Да и замена так быстро не подходит.

Где они нашли этот отряд зачистки? По чьей рекомендации? Никто толком не помнил. Но тогда им представлялось, что это будет секретный отряд «Альфа» на службе государства, двухлетняя служба в котором, подарит «майора» и хорошую должность в органах.

Все трое, не глядя, подписали контракт с туманными и непонятными обязанностями. За такую перспективу можно хоть что! Хоть мусор грести!

Вот им и предстояло грести мусор. Если бы они знали какой. Вместо лупы и курительной трубки у них появились пистолет Макарова, Стечкина и десантный нож. А на выезд еще и автомат полагался, безномерной.

Лекса передернуло и затошнило, как и всегда на этих воспоминаниях. Много лет он гнал их от себя. Просто не думал. Просто не вспоминал. Даже научную теорию нашел на этот счет.

Чтобы мозг привык к чему-то новому – работе, физической активности, успеху, выигрышу в лотерею, надо усиленно и постоянно об этом думать, развивать проект в мыслях, представлять, как двигаешься навстречу событию, получаешь желаемое, живешь этим, ощущаешь, что уже все достигнуто, все сбылось. Мозг реальность от мыслей не отличает. Он перестроится, нервные клетки отрастят специальные отростки, которые знают нужную реальность, и эта реальность действительно наступит. Появиться новая жизнь. Лекс верил и в обратный эффект. Если не думать, не крутить в мозгах и мыслях какое-то событие, то нервная клетка уничтожит отростки с памятью за ненадобностью и событие сотрётся, исчезнет, хотя бы из ощущений и ночных кошмаров.

– Он был как горностай, – тишину нарушил Егерь. – Дикий горностай.

Лекс вынырнул из своих мыслей и непонимающе уставился на друга. Возможно, он уже настолько пьян, что совсем ничего не соображает. Наверное, пропустил часть разговора.

– Знаешь, этот зверек, он белого цвета. Весь в шелковом длинном белом меху. Красивый, мордочка умная, глазки живые, любознательные. Бегает, прыгает. Живет в снегах. Дикий и хищный, – язык Егеря не заплетался, мысли и слова не путались. А Лекс по-прежнему не понимал, о чем он.

Хотя бутылку они выпили на равных, Лекс ощущал себя в коконе опьянения. Плохо соображал, тяжело двигался, слабо реагировал. Вот только каждая мысль о Диком все равно причиняла нестерпимую боль. Здесь алкоголь был бессилен. Лекс слушал друга, глядя на него в упор, и изо все сил стараясь понять, что тот говорит.

– Так вот, этот зверек ловит хорька или зайца, что он там жрет? И ест. Ты представляешь процесс? Живое существо раздирает острыми зубами другое живое существо. Клыки впиваются в еще теплую плоть. Кровь брызжет во все стороны. Мясо рвется в клочки, пережёвывается и исчезает в хищной пасти милого пушистого зверька. Акт жизни и смерти одновременно, – Егерь сверлил Лекса безумным взглядом, пытаясь выяснить, достаточно ли явственно друг представляет картину.

Лекс глубоко вздохнул, пытаясь справиться с рвотным позывом.

– И знаешь, что?

Лекс дернул головой, подтверждая желание знать. Он и представить не мог, чем еще его удивит Егерь.

– Горностай никогда не пачкается в крови. Убивает, разрывает, жует, поглощает. Кровавое действо. Но он никогда не пачкает свою белую шкурку. Чистым выбирается из лужи крови на белый снег, – Егерь выдержал паузу. – Вот Дикий был таким. Выбирался чистым из любого кровавого ада, из любой передряги. Без кошмаров и призраков, без воспоминаний и бессонных ночей, с целой нетронутой собственной душой.

Лекс понял. Егерь был прав.

Из кровавой лужи зачисток они выбрались живыми все трое. Разной ценой. Но живыми и свободными. И только Дикий сохранил совесть, которая не терзала, вкус к жизни, который остался таким же ярким как в детстве, и спокойный сон. Выбрался почти непорочным, не испачкал души, замарав руки по локоть.

Это называлось просто «задание». Тех, кого нужно было оставить в живых, показывали на фото. Одного или двоих. Остальных надо уложить на месте.

Ликвидировать.

В масках, бронежилетах их везли в машине или автобусе с наглухо закрытыми окнами. Иногда в вертолете. Они врывались в обозначенные здания или подвалы и через несколько минут выводили из кровавого месива пару заказанных людей для допроса и следствия. Кто? Зачем? Вопросов не задавали.

Обычная бандитская группировка, но с федеральной крышей. С разрешением на любые действия. Разрешением на отстрел. С заданием. На службе.

В учебке ребята слушали про подобные операции, как сценарий ужастика. Делали важный вид, показывая, что ничего особенного в этом нет. Хмыкали, называя это просто работой. Простых людей не убирают. Тех, у кого еще с девяностых руки по локоть в крови. Они это заслужили.

Со временем боец привыкал. Границы стирались и рамки дозволенного размывались, хорошо-плохо уже не было таким конкретным. Когда служение Родине переходило в отстрел неугодных системе лиц, когда ты в роли судьи и карателя. Ощущение вседозволенности быстро подменяет реальность.

И вот уже на тему смерти отпускаются скабрезные шуточки, а фотографии с бутафорскими отрубленными головами, муляжами трупов, служащих мишенью при обучении, кажутся прикольными. А еще, они сами кажутся себе крутыми парнями, искушенными и опытными, почти вершителями судеб.

Лекс забежал в подвал, воняющий плесенью и мочой, еще до конца не представляя, что его ждет. Новичков было двое, он и Егерь. Дикий уже бывал, но впечатлениями не делился. На Лекса спустилась другая реальность. Словно в шутере он шел в темноте, ожидая нападения врага. Только выстрелы, крики, кровь и застывшие мертвые лица были настоящие. А запах страха и паники навсегда врезались в память, застрял в носу.

Из того подвала Лекс вышел трясущимся, на негнущихся ногах. Чистый воздух полоснул по легким словно спирт по горлу и еще неделю отдавал, кровью, плесенью и мочой. Его драло и выворачивало наружу в ближайшем сугробе. Дикий принес воды. Больше никто не подходил. Понимающе давали время прийти в себя и потом не стыдиться своей реакции. Такая была почти у всех.

В себя Лекс так и не пришел. С той зачистки в нем прочно поселился страх. Ужас, что он услышит команду «задание» и свою фамилию в списке. Он, как сомнамбула, ходил по базе, в зал на тренировки, боялся об этом говорить даже с Егерем и Диким.

А потом ужас победил инстинкт самосохранения, и он написал заявление об увольнении.

– У тебя контракт, – заглянул Егерь через плечо друга. Лекс даже не слышал, как тот вошел в туалет, который использовали только технички. Он уже битый час писал на подоконнике заявление за заявлением и, разорвав на клочки, выкидывал бумажки. Его трясло крупной дрожью, а взгляд метался словно загнанный зверек.

– Я на такое не подписывался, – еле выговорил он. Зубы выбивали чечетку. Воняло хлоркой и бессилием.

– Неустойка в этом контракте – твоя жизнь, – уже тогда Егерь умел смотреть своим стальным взглядом, от которого все внутри замирало. Неужели ты думаешь, сможешь просто уйти? После всего, что ты здесь узнал.

– Я никому не скажу. Сбегу подальше. К черту на рога. У нас страна огромная, ну, не кинутся же искать? Меня одного? – грудь сжимало так, что дыхание замирало, воздух просто не мог просочиться.

– Может, и не кинутся, – Егерь пожал плечами, усаживаясь на подоконник. – Знаешь любимую шутку нашего майора?

Лекс знал, но Егерь повторил:

«– Молодой человек, а где вы работаете?

– В очень крупном предприятии, с офисами и представительствами по всей стране, даже в самых глухих и отдаленных деревнях.

– Банк?

– МВД».

Никто не засмеялся.

– Зачем искать? Просто встретят в другом филиале, – поставил точку Егерь.

Лекс настырно сопел.

– У тебя здесь мать и отчим, – давил друг. – Подумай. Пожалей.

– Только мать, – отрезал Лекс и смыл в унитаз обрывки листков. Плохо впитывающая воду бумага закружилась в водовороте. Вот так и его кружило и мутило, когда он надевал на себя броник и проверял оружие.

А потом этот мальчишка. Лекс уже не хотел вспоминать, перед ним всполохами маячил бар и повзрослевший Егерь со стаканом, но даже смерть Дикого не могла вырвать из паутины воспоминаний.

– Я до сих пор помню лицо того пацана. Отчима не помню, а его помню, – одними губами прошептал Лекс, и Егерь сразу понял, о чем он.

Их опять везли. Вертолет, автобус, выгрузка. План места они получили только на месте. Там целая армия. Живым брать только одного.

«Можно сильно потрепанным» – хохотнул майор.

Вопреки инструкциям армия оказалась оравой подростков, почти детей. Без оружия. Какие-то арматуры, биты, заточки против огнестрельного. По факту – бойня. Но молодые, почти подростки, верящие в то, чего не понимали, сражающиеся за свои фантазии. Накрученные взрослыми хитрыми дядьками, они бились на смерть, даже получив пулю, еще бежали с железными палками на людей в камуфляже.

– Сзади, – заорал Егерь, которого Лекс узнал бы и в парандже. Дикий уже дернул пистолетом в его сторону, но Лекс успел обернуться сам и выстрелил сразу несколько раз. Еще пару раз попали в нападающего Дикий и Егерь. Пацан оседал к его ногам, арматура проскользнула в его ладонях и звонко брякнулась на бетонный пол. Из горла хлюпнула кровь и потекла по подбородку. Не верящие в смерть глаза смотрели в упор на Лекса. Лекс как в киноленте увидел жизнь того пацана. Потрепанные спортивки и кеды. Футбол с такими же ребятами как он на вытоптанном пыльном поле со столбиками вместо ворот. Тащит пакеты до дома, забрав их у замученной бытом и безденежьем мамки. Злость и бессилие на папку-алкаша. И улыбку на веснушчатом лице, которую уже никогда никто не увидит. Обычный пацан.

Лексу дали больничный на две недели. А потом он просто сел в поезд безбилетником и оказался у бабкиной сестры в деревне. Двести километров от города, три дома с покосившейся крышей, захудалый магазин, почтовое отделение в соседнем селе и участковый, один на восемь населенных пунктов, который до этой деревни доходил раз в два месяца. Нет, не он, почтальонка принесла телеграмму от Егеря. Его ждали на похороны матери.

Ее не убили, зверски и мучительно, как ему представлялось на верхней полке поезда по дороге обратно. До нее вообще никто не дотронулся. Ей просто показали фотографии Алексея. Ее любимого и ненаглядного, правильного и послушного, который даже в столь тяжёлые для страны времена служащего в органах. Собственно, чем он занимался в органах ей и рассказали. Фотографии с бутафорскими трупами, автоматом, с ножом в крови. Она взглянула, тихо осела на стуле, майор подхватил, не дав ей упасть на пол.

Про то, что он сбежал, идет внутренне расследование, и она может помочь его найти мать уже не слышала.

В гробу она лежала бледная и маленькая. Практически такой, как была при жизни, только глаза закрыты и лоб ледяной. Отчим едва держался на ногах. Его постоянно загораживали собутыльники и соседи. Наверное, боялись, что Лекс его убьет.

Лекс не рыдал и не жалел, он навсегда сохранил в душе комок вины. За спиной стояли Дикий и Егерь. Они не осуждали, не жалели и помочь ничем не могли.

Хлопок автомобильной двери отрубил завывания соседок «на кого ж ты нас покинула», «какая молодая угасла» и старую жизнь. Лекс покидал город, не представляя, какая у него будет новая. Лишь бы другая. Покидал с похорон. Вернулся на похороны.

Оба мужика налакались в зюзю. До того прекрасного состояния, когда горе и вообще все эмоции глушит не алкоголь, а сосредоточенность на сохранении тела в вертикальном положении. И по возможности правильная расстановка звуков в членораздельную речь. Завтра с утра жизнь покажется не мила, подсказывал опыт.

Егерь даже смутно помнил, что на утро ему предстоит не только совещание со своей командой по делу, развод обязанностей и поручений, но и борьба с начальством за это самое дело, и уже предвкушал ту горсть таблеток, которую он выпьет сейчас и с утра, чтобы хотя бы мозг функционировал полноценно. Бог с ним с уверенным и бравым видом. Мысль о третьей бутылке вискаря он отмел. Просто больше не лезло. Слабак. Возраст.

Лекса явно несло поговорить. Видимо, алкоголь плюс утрата прихлопнули его на странный, не свойственный ему эффект. Воспоминания. Ностальгию. Перед глазами плыли картинки его детства. Дикий и Егерь в шортах и драных штанах. Неудачное падение с забора. Гонки на велосипедах. Футбол на пыльном поле старой школы. Штабик на дереве. Разбитые коленки и фингал под глазом. Не то Лизка, не то Люська с голубыми глазами и светлыми косами, по длине которых считавшаяся главной красавицей двора. Первый стакан водки, героически удержанный внутри, первый секс. Вот тут он не помнил ни имени, ни лица.

Воспоминания раздирали изнутри. Но даже ослабленный виски контроль не позволили вылить слезливо-сопливое настроение на Егеря. Нет, он не боялся осуждения друга, а переживал, что они выпьют еще одну бутылку, и завтра с утра Егерь окажется не боеспособен. А Егерь должен работать и найти убийцу Дикого.

Самым простым, что пришло в голову Лекса, оказалось снять девочку и вместо секса, на который он вряд ли был способен, замучить ее рассказами об их детстве и дружбе. Какое-то время идея представлялась хорошей и всерьез планировалась к исполнению. Ну ладно, он оплатит по двойному тарифу.

Встретившись взглядами друг с другом, они горько ухмыльнулись почти одинаково и почти одновременно. Егерь велел бармену вызвать два такси.

Глава 8

Андрею Васильевичу казалось он сходит с ума. Вокруг мерещился мягкий силиконовый кокон, в который не проникают люди, события, даже звуки и запахи. Жизнь шла без него, в стороне, по накатанной. Он откладывал все, что мог отложить. Он перенес все, что мог перенести. Он с удивлением обнаруживал встречи в своем календаре и не помнил, как назначал их. Он забывал, как подписал документы и о чем они. Людей видел туманно и расплывчато. Коллеги, подчинённые, партнеры. Он то и дело поглядывал на часы и на календарь. Он ждал. Ждал ответов на свои вопросы.

Мягкое кресло роскошного кабинета ласково приняло его в объятия вместе со стаканом хорошего виски. С четвертым стаканом за сегодня. А еще даже не было полудня.

Он обводил знакомую комнату с дорогим деловым дизайном пустым взглядом и без особой необходимости припоминал на работе он или дома. Если попытка не удавалась сразу, он оставлял ее. Кто-нибудь, секретарь или помощник, придет и расскажет, что там в его деловом календаре, где его ждут и по какому поводу. Водитель отвезет туда, куда ему надо ехать.

Кабинеты были похожи как две капли воды. Домашний и рабочий. Одинаковые стены, шторы, мебель и ковер. Вплоть до статуэток и пресс-папье.

Пресс-папье – дурацкое слово. Кажется, жутко старомодное и теперь им никто не пользуется. Впрочем, как и предметом. Андрей Васильевич так и не смог вспомнить его назначения.

А между кабинетами разницы не было, может, немного в расположении бумаг и канцелярских принадлежностей на столе. Ну, еще шкаф с книгами: на работе – мировая и русская классика из редких коллекций с дорогими обложками, дома – тома по праву, словари и прочие рабочие материалы или наоборот, этого он тоже не помнил. Когда он задумал подобный финт с обстановкой в кабинетах, ему казалось это будет интересно и необычно.

«Подарит ощущение бесконечного времени» – сказала Лиза, радуясь всему нестандартному. В ее комнате на стене висели часы. Двенадцать одинаковых циферблатов, показывающих время с разницей в час. Она называла их «Моя бесконечность».

А у него своя бесконечность. Единое рабочее пространство. Деловое, помогающее собраться и сосредоточиться. У него даже было какое-то похожее на разумное объяснение, якобы это не просто экстравагантная выходка. Что-то наподобие: «не будет необходимости переключаться, постоянная рабочая атмосфера».

Сейчас кабинеты играли с ним злую шутку. Он терялся в реальности, забывал, где находится. Ну, и виски тоже помогало его дурачить.

Он наливал стакан за стаканом, уже не разбавляя льдом, и как молитву твердил «Егор справится. Егор раскопает».

Серьезный мужик. Нереально прозорливый опытный и умный. Именно так его рекомендовали. По очень особым делам. На хорошем счету в ФСБ. Расследует секретные дела и дела государственного масштаба.

В государственных масштабах Андрей Васильевич решал и сам. Может, закон какой принять, снять, назначить, да хоть государственный переворот учинить. За деньгами дело тоже не стоит. Весь этот серый и дурацкий городишко можно купить и продать несколько раз. Наверное, еще что-то может. У него всегда было ощущение всемогущества. Было, пока… Пока не столкнулся со смертью.

«Егор справится, Егор раскопает».

Год назад он собственными руками положил в гроб единственное и любимое дитя. Девочку Лизу. Свет в окне, смысл жизни, надежду, счастье и любовь.

Он до сих пор помнит под пальцами теплый шелк ее волос и мягкий бархат внутренней подкладки гроба.

Он не верил. Когда касался ледяного лба, когда закрывали крышку, когда гроб опустили в яму.

Она не могла умереть. Это противоестественно. Невозможно. В ней столько жизни, столько тепла и радости. Смерть просто не могла победить.

Дурацкая случайность. Глупое стечение обстоятельств. Сколько раз он говорил, чтобы она не связывалась с этими плебейками!

Лиза пошла ночевать к подруге. В замшелый периферийный район, в старую, полвека не ремонтированную хрущевку. Что-то они там учили. Что можно учить в крошечной двенадцатиметровой комнате вдвоем? Чокнутая соседка с развитым Альцгеймером забыла выключить газ. Громыхнул взрыв. Старая маразматичка всего лишь сломала позвоночник и ногу в двух местах, отлетев под древний дубовый стол. А вот девочки в соседней квартире погибли обе. Вторую он даже не помнит. Она совсем не важна. Кажется, его помощник выдал чек на похороны. А вот Лиза… Его счастье, его свет, его смысл. Сколько раз он говорил, что не нужны ей подруги из народа. Пусть их было не много. Ценник ее жизни разводил ее с так называемыми «детьми из простых семей» естественным образом. Но те, что были – пустой мусор. Совсем ей не нужны. У его Лизы такие перспективы! Такое будущее!

Андрей Васильевич как в ярком высокобюджетном фильме с известными актерами видел будущее своей дочери.

Перспективный молодой юрист по международному праву. Квартиры во всех престижных уголках земли, такие, как она любила – светлые, солнечные, в старинных домах, но с новейшими технологиями. Штуки четыре Андрей Васильевич уже приобрел. В двух его девочка даже побывала – жила, когда училась за границей.

Она красивая, деловая, занятая и счастливая…

Мужчина улыбался, довольный нарисованным будущим дочери. Потом улыбка померкла.

И какая-то полоумная старуха перечеркнула все его планы. Сгубила юную красивую жизнь, в которую он столько вложил. Сгубила все его надежды.

Он не верил.

Как в бреду, он прожил восемь месяцев. И когда в его персональный ад стали попадать люди, снова стала проникать жизнь. Нет не настоящая жизнь, не возможность на то, что еще что-то будет, не надежда на что-то хорошее, не планы на грядущее, а вкус еды, запахи, дела, которые он словно сомнамбула, словно деревянный буратино выполнял каждый день.

Тогда его жизнь перевернулась еще раз.

И теперь уже возврат был невозможен.

«Егор справится, Егор раскопает».

Однажды в толпе, безостановочно бегущей мимо высоток бизнес-центра, садясь в свою машину, он увидел ее. Свою Лизу. Нет, ему не померещилось, не обознался. Его Лиза быстро шла в толпе, уставившись сама в себя, в наушниках и со спортивной сумкой в руках. Даже кроссовки на ней были ее. Синие, потрепанные и любимые, с которыми она никак не могла расстаться. Они покупали их вместе во Франции, лет пять назад.

Андрей Васильевич кинулся в толпу, за ним рванули телохранители. Люди испугались вооруженных охранников, заподозрили что-то неладное и кинулись врассыпную. На мгновение ему показалось, что она видела его. Ее голубой прозрачный взгляд остановился на нем и скользнул мимо. Девушка поспешила дальше. Паникующая толпа мешала Андрею Васильевичу. Он отталкивал кого-то, споткнулся о самокат. Он бежал за дочерью, но она удалялась. Ее спина исчезала за силуэтами, а люди мешались под ногами, он сбил с ног какую-то тетку с авоськой, перевернул коляску с ребенком. Его служба безопасности потом улаживала инциденты. Но главное и самое ужасное, он не догнал девочку. Видела она его или все-таки нет? Ему показалось?

После этого случая безутешный отец потерял покой. Он не ошибся. Нет. Она жива. Такое вполне могло случиться. Его воображение рисовало ему тысячу возможных сценариев. И потерю памяти, и похищение, и летаргический сон.

Эксгумация засела в его голове как огромная заноза. Вскрыть могилу, раскопать, своими глазами увидеть тело или то, что от него осталось.

– Мало что там осталось. Слишком много времени прошло, – пугал специалист по эксгумации. – Могилу никто не вскрывал. Нетронутая. Экспертиза подтвердила.

– А если подкопали со стороны, из соседней и вытащили? – с паникой и безумием в глазах предположил Андрей Васильевич.

Только его высокое положение спасло от вызова психиатрической службы.

Они правы, – твердил Андрей Васильевич себе. – Что за бред! Она была мертва. Он держал ее бездыханное обожжённое тело на руках. Обожжённое до неузнаваемости, но абсолютно точно ее. Это была она.

Эксгумации он все-таки добился. Накануне процедуры в странном, похожем на дурной сон порыве он явился на кладбище. Могила утопала в цветах. По его распоряжению каждую неделю сюда привозили венки из живых лилий, корзины роз и букеты пионов. И всю зиму тоже. Его девочка любила цветы.

Андрей Васильевич долго сидел на скамеечке возле надгробия. Он всматривался в портрет на мраморе. Слезы ручьями лились по лицу. Что же такое происходит? На холмике, обведенном мраморной цветочницей, вырос куст сирени, белой с огромными лепестками. Она расточала аромат и вытесняла привезенные цветы. И до мужчины вдруг совершенно ясно дошло. Лизы там нет. Он не мог объяснить, как такое возможно. Не мог даже сам себе признаться, что поверил в колдовство, в мистику, во что угодно, хоть в куклы Вуду. Но Лизы там не было.

– Здесь уже искать-то некого, – раздался скрипучий старческий голос за спиной. Будто в подтверждении версии с колдовством. Бабулька, закутанная в черное, с клюкой и ветхой корзинкой, словно ворона, присевшая на забор, опиралась на невысокую ограду. Охрана кинулась к нему, он жестом остановил их. На бабульку он глядел словно завороженный. Откуда она знает, что Лизы там нет?

Гостья мелко трясла головой и укоризненно смотрела на мужчину:

– Искать-то надо не тут уж.

– А где? – Андрей Васильевич не узнал собственного голоса. – Где мне ее искать?

– Тело ее уже рассыпалось прахом, – продолжила старушка сердобольным голосом, обрадованная, что ее слушают. – В том воля Всевышнего, тело бренно и слабо.

Андрей Васильевич слушал, словно завороженный, смотрел на старушку, как на посланника свыше, вестника небес или ада. Он не двигался, почти не дышал, ждал, что ему откроют истину и все в его голове сложится, все встанет на свои места. Он, наконец-то, узнает Тайну.

– Тело бренно. А душа ее на небе. У Господа нашего в садах. Господь наш всемогущий защитник нам, да Дева Мария, заступница наша, – вестница снова посмотрела на Андрея Васильевича пронизывающим насквозь взглядом. – А как с небесами разговаривать-то ведаешь?

Андрей Васильевич тряхнул головой, потом отрицательно помотал гривой. Все мысли в голове перепутались. Старушка грустно тяжело вздохнула.

– Не ищи здесь ничего, нет здесь ни души, ни тела. В храм ступай, проси Господа Бога за девочку свою. Поди-ж ты и отмолишь душу ее.

Андрей Васильевич дрожал, словно облитый ледяной водой кутенок. На эксгумацию он не пошел. Ответ он знал и так. Лизиных останков в могиле не обнаружено. Как такое могло произойти, никто не сказал. Следователи и руководство кладбища недоуменно пожимало плечами.

В кабинете стало невыносимо жарко. По лбу струился пот. Рубашка прилипла к телу. Можно было позвать кого-нибудь, закрыть окно, которое он открыл, чтобы глотнуть свежего, не обработанного кондиционером воздуха, из которого распространялась духота. Но Андрей Васильевич не желал никого видеть. В одиночестве он спокойно погружался в свои мысли и страдания. Он как бесконечную пытку растягивал свои ожидания, свои надежды. Смаковал боль неизвестности. Остро чувствовал, что пока нет знаний, все еще может случиться, как ему хочется. Лиза может оказаться жива. А между тем, неизвестность мучала сильнее всего.

Егор копал уже давно. Копал яростно, старательно, с остервенением коршуна, треплющего добычу. Он обещал ему сделать все возможное и невозможное. Но информации по-прежнему было мало. За каждую крупицу новостей Андрей Васильевич был готов платить, выдавать должности, исполнять любые желания. Но пока ничего. Андрей Васильевич питал себя болью и надеждой.

Егор обязательно раскопает.

Глава 9

Змеи с женскими телами, обнажённые по пояс с призывно покачивающимися грудями плотно окружали его. Густо напомаженные рты что-то шипели, человеческие, раздвоенные, будто перерезанные лезвиями языки трепетали. Они извивались, соблазняли, окружали. Егерь, озираясь и приняв стойку, будто дикий зверь перед прорывом искал выход из змеиного хоровода. Выхода не было. Кольцо становилось плотнее. Он уже чувствовал ледяные скользкие прикосновения кожи, острые, словно канцелярские кнопки, царапающие касания грудей. Приторно-сладкий удушливый запах обволакивал ватным коконом, душил и разъедал легкие. Он поскользнулся в луже крови. Своей крови. Она сочилась из царапин на теле, текла изо рта, струилась по обнаженному телу, ногам. Егерь не упал, удержал равновесие и выпрямился. Самая толстая, самая большая змея возвышалась над ним, нависла, раскрыла кожистый капюшон за спиной. Егерь принял боевую стойку. Пара расквашенных носов остановит скользких красоток. Егерь открыл глаза.

Раньше крови не было. И голым он не был. Или был?

– Видеть себя голым во сне к позору – с ехидными интонациями своей бабки прошептал он. И добавил. – А кровь к болезни.

Этот сон он видел уже с полгода. По мнению психотерапевта, повторяющийся сон – явный признак затяжной и глубокой депрессии. Впрочем, этим он с мозгоправом не поделился, а других признаков дотошная девица не нашла и молча, хоть и с недовольным видом, выписала разрешение на работу. В заключении значилось: «Не имеет. Устойчив. Годен».

Хрень бы он был, а не следователь, если бы не смог обойти сопливую девчонку, закончившую университет психологии и претендующую на беспрепятственное прохождение в души и мысли взрослых мужиков, видевших живьем то, о чем даже в ее учебниках не пишут.

Чувство безумного хоровода осталось. Его окружали. По телу расползался страх. Липкий, настойчивый, непоколебимый, как горячий воздух удушливым днем.

– Позор и болезнь, – прошептал Егерь.

Услугами служебного психолога он пользоваться отказался. Все чудеса и особенности психики мгновенно окажутся в его деле. Если он пойдет к стороннему специалисту – то же самое. Все они одним миром мазанные. Поэтому Егерь погуглил.

По всем признакам у него появились панические атаки. Из лечения рекомендовались: спокойствие, отсутствие стресса, правильное питание, физическая активность, никакого алкоголя и кофе. А главное – хороший специалист.

Ага, все это идеально вписывалось в жизнь следователя. Через знакомых знакомых и никак не связанных с полицией и госбезопасностью людей нашел врача, за умеренную сумму выписавшего ему снотворное. Теперь он, по крайней мере, спал. Иногда. Но чаще ему казалось, что он глотает конфетки, плацебо, поскольку, выпив сразу три, мог запросто просидеть на балконе всю ночь, куря сигарету за сигаретой. Больше двух бокалов за ночь он себе не разрешал. Панические атаки скрыть можно, а вот алкоголизм сразу станет заметным. В этом вопросе его коллеги опытны. Бухают тайно или явно почти все.

Если уж пить, то публично, размашисто, ничего не скрывая. Это понятно, всем близко и вопросов не вызывает. Пьющий в однеху и по ночам следак – это подозрительно, это будит разные мысли. Это слабость. А Егерь слыл железным, у него не могло быть слабостей.

После убийства преступника у него не было посттравматического синдрома. Банальный случай, встречающийся в работе практически любого опера. Пришлось пристрелить обезумевшего, напавшего на него наркомана. Тот выхватил пистолет из рук зазевавшегося полицейского и нацелился на Егеря, замешкался, сразу не хватило сил нажать на курок. Слишком обдолбался. А у Егеря хватило. Молниеносно.

Егерь был прав. Даже служебного расследования не было. Вот только психотерапевт приклеился, словно банный лист ко лбу.

Егерь показательно и терпеливо сдал все тесты. Даже комиссию прошел. Не виновен. Здоров. Отличные рекомендации в послужном списке. Еще бы! Егерь готовился к беседе с психологами, словно к выпускному экзамену. Все, что только смог, в интернете раскопал. Споил и разговорил Левку из соседнего отдела, тот посещал кабинет психолога регулярно. За шесть шотов текилы тот охотно поделился всем, что там происходит. Левка почти гордился клеймом психически неустойчивого следака. Его не выгоняли за профнепригодность, но и дел при этом не поручали. Егерю этот вариант не подходил. Убийство какого-то нарика не могло оказать существенного действия на его психику, он и не такое видел.

Но Егерь знал, куда копают уважаемые психотерапевты. На профессиональном языке это называлось превышение полномочий и неконтролируемый гнев. И вот это уже было хорошей причиной отстранения, а то и увольнения по причине профессиональной непригодности. Егерю следовало насторожиться, остановиться, подумать. Может быть, под него кто-то копает? Враги? У него их предостаточно за годы службы накопилось. Вот, чтобы с реальной жаждой устранения? Может быть, и такие были. Вступили в сговор с настырной девочкой-психологом, может, подкупили и стараются.

На комиссии он был идеален, безупречен. И даже если девчонка что-то и заподозрила, удивляясь его выверенным и идеально правильным ответам, предъявить ему ничего не смогла. Но она не уймётся.

Ох уж эти девчонки. Молодые специалисты. Юные светлые головы. Большие темные проблемы.

Теперь все молодые девочки мгновенно возвращали его мысли к Лизе Долгополовой и к ее отцу, никак не желавшему угомониться и поверить в смерть дочери. Дурацкое бытовое дело, но благодаря деньгам и власти Андрея Васильевича дело свалили на него. Ладно, «хорошо попросили». Полковник Веденцев лично попросил «отнестись со всей ответственностью». Учился он с этим Долгополовым вместе или в армии был Егерь уже не помнит. Копать там, собственно, нечего. Умерла. Егерь поморщился, понимая, что это дело висит на нем и вот-вот прижмет, словно могильная плита. Надо было срочно что-то делать. Но срочно он собирался что-то делать совсем с другим делом.

Протянув руку, он коснулся телефона. Часы показали четыре двадцать. Он проспал почти четыре часа. Маловато для восстановления сил, тем более после обильного возлияния. Но Егор точно понимал, больше он не заснет. Кроме легкой головной боли и вкуса во рту, будто ночевал отряд пионеров и все по очереди затушили костер, особых последствий он не почувствовал. Пара таблеток, еще пара витаминов. Несколько упражнений на кольцах, подвешенных к потолку, выход на прямых руках, переворот, разбудили его окончательно. Контрастный душ и его сознание сольётся с человеческой формой.

Егерь долго стоял под упругими струями воды. Менял режимы и температуру, закрывал глаза. Намного дольше, чем обычно, будто хотел взять сил у воды.

Когда он вышел из ванной с покрасневшей кожей и разливающейся по телу бодростью, на телефон уже начали поступать сообщения. Его команда работала. Значит, можно ехать в офис. Он уже привык называть Управление ФСБ светским, не вызывающим вопросов словом.

Когда он вошел в кабинет, Ромик сидел в своем кресле и перебирал огромную стопку папок. Он запивал зевки кофе – двойной эспрессо в стакане для американо. Как только сердце выдерживало? Ноут Вероники светил голубоватым светом на мрачную серую стену, самой ее не было.

– Привет, шеф, – с порога начал Ромик, – нас блокируют. Меня не пустили в архив.

– Может, еще рано? Шести нет.

– Неа. Мышь там, не пускает, говорит приказ. Правда, чей, мне не сказала. Вас требует.

– Твою мать! – выругался Егерь. Он уже понимал, ему не хотят давать дело Дикого. Первые палки в колеса. Впрочем, он это предвидел.

– Привет, шеф, – вошла Вероника. Пахнуло ментолом. Она ходила чистить зубы. Значит, ночь провела здесь. Для нее это обычное дело, а в нижнем ящике стола она хранила целый склад одноразовых зубных щеток, крошечных шампуней, запас бумажных полотенец и прочих гостиничных прелестей.

Егерь лично проводил внушение уборщице, что Веронике можно все. После того как та вымыла голову в раковине туалета и расплескала по полу воду. В душевую, предназначенную для отряда быстрого реагирования, девушка упорно ходить отказывалась.

– Меня заблочили. Архивы, картотеки, почти все, – девушка хихикнула, будто радовалась трудностям. – Могу взломать. Там защита на уровне средней школы.

– Нет, погоди пока.

Ромик подал ему бумагу с официальным запросом на ведение дела. Вот за что он их и ценил. Единый коллективный разум. Себя он, разумеется, считал центром этого мозга.

Шеф достал из сейфа именную печать, широко расписался. Хлебнул кофе, принесенного Вероникой, из автомата. Мерзкое пойло. Что они туда засовывают? Но иногда ему был нужен просто кофеин в убойной дозе и плевать в какой форме. В голове бил колокол. Мысли метались с одного на другое.

Самому идти к главному на ковер? К восьми придет уже? Может, от давления голова болит? Цитрамон понижает давление, корвалол повышает. Или наоборот? Какая нахрен разница, он понятия не имеет, какое у него давление.

– Я кое-что успел нарыть, и Вероника копнула, – Ромик держал в руках распечатку. – Это не все дело, конечно, да и качество распечатки не фонтан.

– Ого! Успели? Молодцы! Огонь! – Егерь взял протянутые ему листки. Он перелистал их. Копии фотографий из квартиры Дикого. Качество было не таким уж и плохим. Нормальные фото, только распечатанные на обычном лазерном принтере. Черно-белые картинки. На сетке, растянутой между спортивным снарядом и декоративной стенкой на кухне, висела связанная обнаженная девушка, раскидав веревочные крылья, словно бабочка в ловушке. В мертвом мужчине Егерь узнал Дикого и дернул уголком губ. Он не привыкнет.

– Девушка – Наталья Сергеевна Демидова, 25 лет, студентка медицинского университета, из хорошей семьи, из очень хорошей семьи. На месте нет ничего. – Ромик сделал многозначительную паузу и выдал Егерю вторую пачку. Вероника не сводила с них взгляда.

Егерь округлил глаза, не сразу решаясь взять бумаги в руку.

– Да ладно!

Качество снимков похуже, видимо, перепечатывали несколько раз. Но то же – обнаженная связанная девушка, распластавшая веревочные крылья между стояком батареи и барной стойкой. Мертвый мужчина на кровати с возмутительно счастливым лицом. Даже на мутных ксерокопиях с невозможно счастливым лицом.

– Симонов Юрий Леонидович, бизнесмен, 47 лет. Девушка, Земская Алина Владимировна, стриптизерша, приезжая. И тоже никаких следов. Работали, видимо, в перчатках и комбинезоне, – быстро пояснил Ромик.

– Внешность у девушек разная и род занятий, – вставила Вероника. – Но схожесть убийств очевидна.

– И вы, сразу решили, что маньяк и серия? – Егерь взглянул на ребят укоризненно, но почувствовал, что получилось неуверенно. По всей видимости, они правы – маньяк и серия. Только этого им не хватало. Дикого убил маньяк? Егеря замутило. Он ощущал, как напрягаются мышцы на лице. Сводит скулы, деревенеет шея. Такого оборота он точно не ждал.

– Девушки связаны одинаково, – рассуждала Вероника, развалившись в своем кресле.

– А мужики одинаково счастливы, – добавил Ромик. – Получается, серия.

– Ну, вроде как да, – Егерь задумчиво кивал. – Первое дело кто ведет?

– Закрыто. Убийство произошло полгода назад, – Ромик копался в своих записях, – быстро закрыли, меньше, чем за месяц.

– Как будто за ними собака гналась, – вскинула брови Вероника.

– И, по всей видимости, не одна, – задумчиво произнес Егерь. – Чтобы дело подобного состава довели до конца за какой-то месяц? Это следователю надо такой хер к жопе подогнать, что он ни спать, ни есть не сможет. Убийцу нашли?

Ромик и Вероника переглянулись.

– Несчастный случай, – пожали они плечами хором.

– Да ладно?

– Ага, – Вероника улыбалась самой ехидной своей улыбкой. – Ну, типа занимались сексом в извращенной форме и что-то пошло не так.

– Что пошло не так? – уточнил Егерь.

– Ну, Юрия Леонидовича внезапно или от перенапряжения хватил инфаркт, а девушка повисела-повисела, стала дергаться и задушилась.

Егерь заржал в голос. Ребята поддержали.

– Как у вас весело, – на пороге стоял полковник Веденцев – непосредственный начальник Егеря. – Прям не отдел расследования преступлений, а клуб веселых и находчивых.

– Доброе утро, товарищ полковник, – хором поздоровались Ромик и Вероника. И снова прыснули.

Егерь тоже продолжал улыбаться:

– Здравия желаю.

– Пошли ко мне, – полковник качал головой, глядя на них словно на малых детей. Хмыкнул и скрылся за дверью.

Егерь подмигнул ребятам и вышел следом.

– Из-за тебя поднялся ни свет, ни заря, – ворчал Веденцев, плотно затворяя дверь за Егором.

Полковник лукавил. Он часто приходил рано, может, чтобы поработать без помех, может, чтобы сделать несколько звонков без лишних ушей. Хотя, кому звонить в пять утра? Ну, или просто старческая бессонница. Говорят, с возрастом начинаешь высыпаться с меньшего количества часов.

– Говорить будем, пока уши любопытные спят, – Дмитрий Юрьевич нервничал. Сел за просторный стол, протер чистую пустую поверхность ладонями.

Егерь понимал, настроение у полковника благожелательное, он не злится. Вот только на душе тяжело, неприятные решения, которые ему предстоит принять, его угнетали.

На бумагу, что Егерь положил перед ним на стол, он даже не взглянул. Встал и принялся ходить по кабинету.

– Сочувствую тебе. Соболезную. Знаю, Денис был близким твоим другом. Братом. Мне очень жаль. И парень он был хороший. Отца жалко – сына потерял.

Егерь кивнул. У Веденского самого было двое детей, и сын как раз примерно их возраста. Видимо, он примерил горе на себя, потому что вздыхал тяжело и мотал большой тяжелой головой.

– Мы сделаем все возможное. Преступника найдем. И с девушкой выясним, и с ним. Если Дениса действительно убили, – тут слова у полковника кончились, а взгляд уперся в суровый сверлящий взгляд Егора. – Мы сделаем! Егор! Работать будет наш отдел, не ты! – повысил голос Веденцев.

Он нервничал, крик сорвался на фальцет. Полковник закашлялся. Выпил воды из граненного казенного графина. Такой, пожалуй, остался только у него в кабинете. Он всю дорогу на работу готовился к этому разговору. Боялся вот этого самого взгляда Егора. Теперь смотрел на парня, а для Веденцева Егор со всеми его железными и холодящими нутро взглядами все равно был мальчишкой. Преступники боялись стальных суровых глаз, направленных в самую глубь, видящих самую суть. Коллеги восхищались, злились, завидовали и слагали легенды. А Веденцев видел мальчишку – смелого, резкого, пылкого и преданного делу. Безумно редкое сочетание в их время.

И во взгляде мальчишки безошибочно прочитал упертость, упрямство. Егор не отступит и не свернет. Иначе зачем все это? Кто он вообще, если не сможет даже убийцу самого близкого друга найти?

– Да, Егор, мы сделаем, – уже спокойно продолжил полковник, вставая и подходя к окну. – Я назначу Крайнова. Он хороший следак. Ответственный.

– У Крайнова чугунная жопа, он давно погряз в документах. Сидит у себя в кабинете, пузо отрастил, – безлико проговорил Егерь.

– У него отличная команда, не хуже твоей, – полковник снова взглянул на Егеря, встретил тот же взгляд и тяжело вздохнул.

– Ты не можешь вести это дело! Денис был твоим другом, у тебя предвзятое, личное отношение. Это помешает тебе. По уставу не положено. В любой… момент твое горе может взять над тобой верх…

Полковник нес чушь, которую положено говорить в этом случае. Он с трудом вспоминал, что там по этому поводу написано в уставе. В любом другом случае, с кем-то другим, не Егерем он бы и вовсе ограничился формальным отказом, заранее пресекая возражения и сопротивление. Но Егерь не сдастся, он пойдет напролом, в этом Веденцев не сомневался. И любой исход этого пролома выйдет боком и ему самому, и Егору.

Доводы не подбирались.

– Черт бы тебя побрал! Тьфу, – выругался полковник, расстёгивая верхнюю пуговицу кителя и присаживаясь на собственный стол.

– Ты же каждому, кто окажется хоть чуть замешан в деле, хоть кроху информации имеет, начнешь носы плющить и руки ломать! – сокрушенно выпалил Веденцев. – Или вовсе палить из табельного оружия.

– У меня есть и не табельное, чистое, – буркнул Егерь.

– Вот! Ты даже не споришь!

– Разве я недостаточно продемонстрировал на службе профессионализм и хладнокровие? Не заслужил доверия? Хоть раз как-то подвел вас?

– Нет, Егор, ни разу. Заслужил. Продемонстрировал, – согласился полковник, и в его голосе зазвучали отеческие нотки. Вот это уже напрягло Егеря. Значит, его тоже ждал сюрприз. – Вот только мы с тобой оба знаем, сколько жалоб на тебя и рапортов я прикрыл, сложив под свою и под ту самую чугунную жопу Крайнова, кстати, тоже. Не дал хода, потерял и забыл. Однажды эта бомба рванет и разнесет наши… к чертям собачим. В каждой жалобе! В каждой, превышение полномочий, немотивированная агрессия, мать ее, и… и.

– Физическое воздействие, – подсказал Егерь.

– Угу, – согласился Веденцев. Он быстро обошел стол, резко дернул ящик стола и кинул на стол листок.

– Вот! Почитай! Вчера пришло. Ты отрезал ухо допрашиваемому! Отрезал, Егор! Ухо!

– Это было месяц назад, – фыркнул Егор. – Что-то они долго пишут. Там малолетний ублюдок нападал на невинных старушек, отнимал последнее! Хрен с ним – отнимал! Он бил их с садизмом и жестокостью, чтобы они не могли его вспомнить!

– Это вообще было не твое дело! Его районные ведут! Ты, как папка, в детский сад разбираться ходишь?

– Да! Хожу! На следователя Никонова уже папашка ублюдка наехал, хачик стремный. На мать напали, дочку поцарапали по лицу. Ей тринадцать лет, она только с мальчиками встречаться начала! Это давление на расследование, – защищался Егерь. – И ухо этот чмошник при задержании повредил, через забор драпал, а ручки слабенькие, жопка хиленькая, никакого пресса, силенок только на старушек хватало, об торчащую доску башкой саданулся, ухо порвал.

– Угу, – кивнул товарищ подполковник, – а при допросе тобой оно само совсем отвалилось.

Егор кивнул и закусил губу, сдерживая улыбку.

– Тебя там вообще быть не должно было! Не твое дело, не твой район!

– Мне нужны были записи с камеры слежения. По этому поводу есть запрос, отчет, – на самом деле Егерь врал. Он понятия не имел ни про запрос, ни про отчет. Но Ромик обычно аккуратно вел их документацию.

– Есть, конечно. У тебя хорошие сотрудники. Веронику скоро повышать будем.

Егерь быстро закивал, радуясь переводу разговора в другое русло. Еще немного в этом направлении и можно будет снова вернуться к своим баранам, то есть к делу Дикого.

Но полковник тоже был не прост.

– А неделю назад ты зачем отпинал студента Социального института, политехнического факультета, Сабирзянова Аделя… хрен его не помню какойтовича?

– Этого вообще никто не пинал.

– Егор! – полковник выложил на стол еще один лист. – Там даже видео есть!

– Чертовы блогеры и стримеры! Бложат без стыда и совести, – выругался Егор. Сейчас он чувствовал себя мальчишкой перед Веденцевым. – Дмитрий Юрьевич, этот урод подстрекал болельщиков. Они и так неадекватные! А там совсем сопли. Ни мозгов, ни тормозов. А он на них оттачивал средства влияния на толпу. Эта толпа маленьких мамонтят снесла оцепление, они затоптали курсантов военного училища. Там два летальных исхода и никаких доказательств на него. Этот гадёныш лыбился и считал себя великим демиургом.

– Кем?

– Тем, кто правит миром. – Егор снова посуровел.

– Ну, до правления миром ему, конечно, далековато, – вздохнул Полковник. – Но перелом ключицы, перелом тазобедренного сустава, сотрясение мозга и множественные ушибы мягких тканей. Егор?

– Его мозг не мешало совсем вытрясти. Я его три квартала гнал.

– Еще дальше гнать было надо, на пустырь, в безлюдное место. И бить без свидетелей. Ты знаешь, что был захват квартиры снимавшего видео и чистка в интернете?

– Программеры явно не перерабатывают, – буркнул Егор. – Поработают, жопы не отвалятся.

– И ты хочешь, чтобы я отдал тебе дело твоего Дениса? Сколько в нем добавится трупов? После этого дела мне тебя придется увольнять? Или посадить? – полковник разошелся не на шутку. В здании начинали хлопать двери. Люди приходили на службу. – Тебе подполковника в тридцать лет дали! Неслыханно, но заслуженно. За такое, как с «космонавтом», можно и побольше наград выдать. Каждый день новый труп падал. На улицах убивали. Ты жизнью рисковал. Тебя в пример ставят, как идеальный образ следователя.

– Холодная голова, железное сердце и чистые руки… – пробурчал Егор.

– Горячее сердце, – автоматически поправил Дмитрий Юрьевич. – Это про чекистов, не про следователей.

Полковник сбился. Воодушевленность сошла на нет. Он налил себе еще воды, устало сел в кресло. Егерь видел перед собой старого уставшего человека. Мундир и прилагающиеся к нему обязанности давили непосильным грузом. Холодная голова и пламенное сердце страстно желали отдыха. А чистых рук у них вообще не бывает.

– Садись, чего встал как на ковре, – небрежно махнул полковник, но вместо этого тот положил перед ним два листка бумаги.

– Это с убийства Дениса, – начал объяснять Егор, но в комнате зазвонил телефон.

Звонок дребезжал ржаво, раздражающе, как из пластикового аппарата советских времен. Егерь невольно поискал взглядом пузатый телефон старого образца. Звонил новый, стационарный, но уже электронный. А вот мелодия на нем стояла, навевающая ностальгию.

Веденцев оторопело смотрел на звонящий телефон, потом вскинул взгляд на настенные часы и на Егора. Они оба догадывались, по какому вопросу звонили.

– Неужели уже успел найти заступников? За ночь?

– Не успел еще, – спокойно отозвался Егор. – Но волна радости и превосходства наползала на него.

– Не радуйся так откровенно, – полковник снял трубку. – Может, наоборот, звонят предупредить, чтобы дело ни в коем случае к тебе не попало.

Подобное было маловероятно, но улыбка с губ Егеря сползла, и теперь уже начальник довольно улыбался.

– Полковник Веденцев слушает.

Егор опустил голову и отошел в дальний угол кабинета, демонстрируя, что не слушает. Если бы полковник хотел, то выставил его одним взглядом.

Дмитрий Юрьевич Веденцев, начальник отделения Управления ФСБ по особо секретным расследованиям преподавал у Егеря, Лекса и Дикого в институте. Его байки про расследования, изощренные умы преступников, страдания и спасения несчастных беспомощных жертв и сам образ следователя без страха и упрека, послужили основной мотивацией пойти в следователи.

Когда Егор прошел все круги ада, именно полковник Веденцев позвал к себе в отдел. В захудалое отделение на краю города, но в какой-то степени это спасло ему жизнь. Система методично принялась уничтожать тех, кто активно участвовал в ее становлении. Подчищала следы. Переписывала историю. И Егерь был в ее списке.

Как Лекс, бежать он не мог, слишком поздно, охота уже началась. Влиятельного отца, как у Дикого, у него не было. Марат Николаевич предлагал помощь, но гарантий дать не мог. Какие в то время гарантии? Он увяз в системе по самую шею.

Уйти под честное слово, не писать мемуары? Мемуары интересуют только журналистов. До сих пор нет-нет да всплывают скандальные рассказы свидетелей кровавых девяностых, секретных и запутанных двухтысячных, лицемерных и лживых две тысячи десятых.

Егерь тогда вписался, работал, остался в системе. В том качестве, к которому стремился всегда, в совсем другом масштабе. Мелкие кражи, насилие, грабежи. В анамнезе его послужного списка чего только не было.

Сюда, в Управление ФСБ, его тоже привел Веденцев. Каждый начальник окружает себя своими людьми. Егору повезло случиться таковым.

К тому моменту Егерь имел «подполковника» и репутацию несговорчивого, резкого, плохо уживающегося с руководством, много требующим от подчиненных и слишком самостоятельного следака. А еще провел целый список дел – частных государственных. Это когда полномочия и выходы нужны государственного масштаба, а вот тишина и конфиденциальность должны быть сохранены в частном порядке, абсолютные. Да и следы, если что, приходилось чистить и запутывать не редко.

В две тысячи двенадцатом он раскрыл дело маньяка «Космонавта», от которого уже выли федеральные следственные органы, бандиты переоделись в бронежилеты, а уважаемые коронованные воры сидели по своим коттеджам, защищая их, словно крепости. Поговаривали, даже итальянской мафии, невесть как заблудившейся в России, коснулось.

Каждый день на улицах города, в самых публичных и видимых местах находили труп. Способ убийства разнился: где ножиком всласть потыкали, где очередью автоматной прошли, где траванули, то есть логики и сходств никаких. Абсолютная непредсказуемость. Общим оставалось одно – подпись на теле или рядом «За дело». И дело находилось. Все убитые оказывались бандитами, убийцами, преступниками. Причем в некоторых случаях СМИ легко и восторженно объявляло, за какие грехи понес наказание убитый. А иногда жертва принадлежала к правительственным кругам, бизнесу, причем большому и международному, или общественным деятелям. Тогда мифы разрастались как ржавчина в сырости. В преступлениях обличали людей, которых обличать совсем нельзя. Потому что занимаемые ими должности и посты предполагали эти самые горячие сердца и чистые руки. А тем, кто с ними работал и ставил на должности, приходилось объясняться и оправдываться.

Пресса гудела, напряжение в народе по накалу превосходило выборы и Новый год. Бандиты ополчились друг на друга. Все вместе они косили на федералов и подозревали кого-то вообще чужого, объявившего массовый отстрел виновных. Говорили только об этих убийствах. Причем одни боялись оказаться в списке маньяка, вторые жаждали, чтобы это список стал как можно шире и «очистил» общество, третьи охотились за «космонавтом» и терпели поражение за поражением.

«Космонавтом» прозвали за то, что не принадлежал ни к какой группировке, не работал ни на какое предприятие и службу, не подчинялся ни бандитам, ни полиции.

Легенды и небылицы про народного защитника и «санитара леса» росли и множились. Того гляди найдутся последователи и желающие отнести его на руках в цари.

Егеря поставили на дело после неудач трех следователей, старших и опытных. Один погиб, так же выброшенный на центральной площади с надписью кровью, двое других уволились из органов. Егеря тоже должны были «убрать». Но он убрал «космонавта».

Вместе со званием «подполковника» он получил жизнь – главное, за что боролся. И, как позже обнаружилось, размытые границы дозволенного.

Вот эти размытые границы до сих пор служат ему плохим подспорьем. Он так и не научился думать перед тем, как бить по роже, причем, не всегда преступника, пистолет наставляет чаще, чем здоровается, и вскрывает замки до того, как Ромик узнает, что им нужен ордер на обыск.

– Понял. До свидания, – закончил разговор Веденцев. – Пляши, – обратился он к Егору. – Ты, как всегда, получишь то, что хочешь. Хотя не знаю, чему ты тут будешь радоваться.

Из факса, кряхтя, поползла бумага.

Полковник чесал переносицу. Потом подвинул к себе запрос Егеря на дело и подписал.

– Дело Дениса Маратовича Блатта твое. Работай. – Голос полковника звучал растерянно, очевидно, мысли метались из стороны в сторону. Он, наконец, рассмотрел те два листка, которые Егор положил перед ним.

В гробовом молчании факс доскрежетал и полковник его оторвал.

– Хорошая у тебя команда, Егор. Умная, резкая и без тормозов. Как ты сам, – полковник Веденцев тяжело вздохнул. – Значит, откопали уже?

Егор кивнул.

– Ну, что ж. Оба дела твои. Удачи тебе, – он опять тяжело вздохнул и протянул Егору факс.

На листе размазано пестрели номер дела и координаты какого-то человека. «Симонов Георгий Леонидович» прочитал Егор.

Он почти подпрыгивал от радости, в голове играла веселая песенка. Подключился кто-то неведомый и вуаля – он уже сегодня получил дело. А готовился к долгой войне. Минимум на неделю, учитывая всю бюрократию. За это время Крайнов затоптал бы все следы. Появилось смутное ощущение, что радуется он рано, Егор отогнал его, как назойливую муху.

– Отчет мне. Гриф «Особо секретно». Ну, да сам все знаешь. А… – вспомнил он и ткнул пальцем в факс. – Это координаты очень заинтересованного лица. Добродетеля. Брат убитого мужика из первого дела. Ну, если это действительно убийство. Позвони, съезди. Тебя ждут.

Пожелание Егерь странным не нашел. Естественно, он посетит родственников жертв.

– И вот еще что, – Егерь обнаружил на лице полковника смущение, растерянность и беспокойство. Ну, не из-за того же переживает старый полковник, что дело досталось Егерю. Наверняка он готовился к такому исходу. Что-то другое. Что могло привести опытного и уже давно ничего не боящегося человека в такое замешательство?

Дмитрий Юрьевич достал из стола листок, упакованный в прозрачный файл.

– Это направление к психологу. Инициирована комиссия о твоей профпригодности…

– Еще одна? Я уже прошел, – возразил Егерь.

– На этот раз все очень серьезно. Они копают не по одному делу и не по целесообразности действий. Они расследуют и оценивают картину всего твоего послужного списка. И у них есть полномочия принять решение о твоем увольнении из органов и заключении…

– В тюрьму? – договорил Егерь.

– В психиатрическое отделение тюрьмы. – просто закончил Веденцев. – Отнесись серьезно.

Егерь кивнул.

Ни одной психиатрической комиссии он не позволит испортить себе настроение. К своим он шел с добычей, с радостной рожей. Упругой походкой. Народ неспешно подтягивался в Управление. Почти все знали о смерти его друга и радость, брызжущая из Егора, встречала удивление.

– Дело наше, – Егерь потряс рулончиком, в который свернул все бумажки, что забрал со стола Веденцева. Бумажный символ власти.

– Это круто, потому что мы тут немного ковырнули. Инфу глянуть хотели, но следы замести не успели, – проворковала Вероника с видом напрудившего посреди комнаты котенка. – Эти придурки червя за мной пустили, не успела фильтрануть.

Егерь ничего не понимал в ее хакерском сленге и, на его взгляд, Ромик тоже, но вид, что разбирается во всем, парень делал существенно лучше. Егерь же сразу ощутил, что его выражение лица приобретает недоуменный придурковатый вид. Но и это его не расстроило.

– Инфа-то хоть стоящая? – подмигнул Егерь.

– Сами смотрите, – Ромик достал из принтера свежеотпечатанные листы и протянул шефу.

Глава 10

Евгений Викторович уже с час пытался сосредоточиться на документах. Секретарша Танечка третий раз приносила кофе и третий раз уносила едва отпитую чашку. В голове прочно засела мысль избавить любимицу, «любимой» мужчина даже в мыслях не осмеливался ее назвать, от работы в ночном клубе. Он твердо решил, что Диана заслуживает лучшей жизни. Ее будущую прекрасную жизнь, ту самую, которую он ей подарит, он сейчас и пытался себе представить во всех деталях. Поэтому в голову больше ничего не помещалось. Какая уж там новая сеть логистики. В конечном итоге он подписал документы, почти не глядя на расписанную в деталях схему, доверившись своему заму.

Танечка унесла документы, а Евгений Викторович спокойно и легко сосредоточился на приятном. Он снимет ей квартиру, впоследствии, разумеется, приобретет. Машину. Наверняка девушка захочет красную. Все девочки хотят красную. Может быть, она не умеет водить? Эту мысль Евгений Викторович отмел. Сейчас все девушки умеют водить. Научится, ничего особенного. Он будет выдавать ей какую-то сумму каждый месяц. Ну, не будет же он унижать ее, заставляя спрашивать у него деньги на каждую мелочь.

Евгению Викторовичу грезились картинки его будущей счастливой жизни. Он на дорогом курорте, за бортом яхты плещется лазоревое море, в бокале искриться коктейль, Диана счастливая и смеющаяся. Прием, организованный его партнерами. Дорогой отель, яркие огни и зеркала повсюду, за столиками сидят мужчины в строгих костюмах и дамы в вечерних платьях. Оркестр на маленькой сцене играет ненавязчивый медленный джаз. Разумеется, его Диана самая красивая, в золотом обтягивающем платье на тонких бретельках. Смотрит на него счастливыми восторженными глазами.

Это ничего, что он слегка себя обманывал, представляясь себе несколько стройнее, ловчее и привлекательнее. Это же его мечты. В мечтах он мог позволить себе все. В жизни приходилось быть логичнее, серьезнее, осмотрительнее.

– Евгений Викторович, вам машину подавать? – в кабинет заглянула секретарша. Танечке давно стукнуло сорок, но она принадлежала к типу женщин, вечных девочек, поэтому отчество к ней никак не приклеивалось, да и должность диктовала уменьшительно-ласкательное обращение. – Вы в пансионат поедете?

– Сегодня? – настроение у Евгения Викторовича сразу испортилось.

Танечка сочувствующе кивнула.

– Да, поеду. Но с этого раза запланируй только один визит в неделю.

Танечка кивнула и добавила:

– Детектив подъедет к четырем часам.

– Я вернусь.

Евгений Викторович почувствовал себя воодушевленным и уверенным. Он занятой деловой человек, вполне достаточно, что он оплачивает пансионат, самый дорогой и шикарный, он не обязан в ущерб своим делам выкраивать время на визиты. В конце концов, гостей у матери хватало. Она явно не скучает. Да и программа развлечений крайне обширная. Отчеты о ее жизни приходили ему регулярно.

В кабинете Евгения Викторовича электронный термометр показывал стабильные девятнадцать градусов. Во всем офисе чуть больше. Как все полные люди он тяжело переносил жару. Но на улице его ждали городские, удушливые плюс тридцать, поэтому он снял пиджак, захватил только небольшую сумку, оставив планшет здесь. Все равно еще вернется.

Водитель Дима уже ожидал его у входа в здание, заранее охладив салон автомобиля.

– В пансионат? – уточнил он.

– Да, пожалуйста.

Евгений Викторович отвел на визит к матери два часа вместе с дорогой. Он глубоко вздохнул и сжал челюсти, собираясь с силами на общение с «единственно важной женщиной» в своей жизни. Дай бог ему терпения и спокойствия. Впрочем, бог давал. С каждым разом все больше и больше. Возможно, все-таки не бог, а регулярное общение с психотерапевтом и существенно сниженная из-за полуобездвиженной жизни и возраста агрессия матери. Сегодня он осмелился изменить график посещений аж на один раз в неделю. Немыслимый для него поступок еще два года назад.

Мама вырастила его одна. Отказывала себе во всем. «Всем», естественно, являлась личная жизнь. Естественной платой со стороны сына она считала отсутствие личной жизни у него. Договор по этому поводу был заключен без желания Евгения Викторовича во времена агуканья из колыбели.

– Я и представить не могла, что буду водить тебе чужих мужчин! Твоя психика не вынесла бы этого! Непонятно, что бы из тебя выросло! – этим «мужчин» мать демонстрировала, что святое материнство стоит на противоположной стороне от «вождения мужчин в дом».

Из диагноза психотерапевта Евгений Викторович точно знал, что его психика не вынесла чрезмерного присутствия матери в своей жизни. С чужими мужчинами в ее жизни, возможно, все было бы проще. К тому же своего мужчину, то есть отца, он не знал и вполне допускал на этом месте «чужого».

– Женщин в жизни может быть много! А мать у тебя одна! – регулярно напоминала мать, разумеется, подразумевая, что в его жизни женщин не будет совсем.

Первая девочка, одноклассница, приведенная в гости в возрасте пятнадцати лет, убедила Евгения Викторовича, что мама не шутит.

Так что до своих сорока пяти Евгений Викторович имел великолепную возможность учиться, развиваться, приобретать профессию и строить бизнес, не отвлекаясь на любовь, семью и женщин вообще. Исключение составляла его мать, словно коршун следившая за «стерильностью» личной жизни сына. Она переезжала с ним из квартиры в квартиру, в зависимости от роста благосостояния. В конечном итоге они вдвоем занимали двухэтажные двести пятьдесят метров, соблюдавшиеся в абсолютной чистоте и порядке. Про тайную квартиру, однокомнатную в спальном районе, мать так и не узнала. Но туда в основном захаживали проститутки. На остальных женщин у Евгения Викторовича не то что бы не было желания, а так и не появилось навыка строить с ними отношения.

А потом в его жизни случилась Диана. А еще чуть позже скандал с матерью, которая, оказывается, наняла детектива, чтобы следить за его жизнью.

– Я посвятила свою жизнь святому материнству не для того, чтобы какая-то потаскушка испортила тебе жизнь и репутацию! Ее жизнь дешевле, чем твой ремень на брюках. Немедленно прекрати ЭТО, пока ЭТО не сделала я! – истерично заламывала руки мать, но металлические нотки приказа никогда не исчезали из ее голоса.

Евгению хотелось сказать, что ему жизнь испортила она. Поэтому в сорок пять у него нет ни жены, ни детей. Если жизнь Дианы дешевле стоимости его ремня, то сколько стоит ее, материна жизнь? И как вообще жизнь человека можно оценивать. Но проскочить преграду внутренней цензуры смогли лишь:

– Нет в материнстве ничего святого. Материнство и материнство. Все рожают. Даже кошки.

Этого хватило. Мать зашлась в припадке. Евгений Викторович оторопело следил за истерикой, безудержными рыданиями, конвульсиями, наверное, он так же спокойно лицезрел бы и смерть, но домработница Елена Константиновна вызвала скорую.

Мужчина смотрел на суетящихся людей в медицинской форме, чувствовал запах лекарств, как сквозь туман услышал «инсульт».

Он не сомневался, мать довела себя сама. Переиграла. Собиралась слегка его пугнуть, подобное она уже проделывала, но получилось так, как получилось.

Евгений Викторович не испытывал ни малейшего чувства вины, но к психологу все-таки решил сходить. Вот с его-то одобрения он разместил мать в пансионате. После перенесенного инсульта ей требовался постоянный и тщательный уход. Две тысячи долларов в месяц подарили ему ощущение свободы. Левая часть тела матери практически ничего не чувствовала, речь вернулась в искаженном варианте, она передвигалась на инвалидной коляске, больше напоминающий космический корабль функционалом и маневренностью. И неплохо так передвигалась по личному домику, оборудованному для удобства передвижения на коляске, личной территории с бассейном, туда тоже можно было скатиться на коляске в окружении двух нянечек, находящихся с ней неусыпно, повара, лечащего врача и прочего персонала, организовывающего ее досуг. Поток визитеров не иссякал. Еще бы! Все подруги желали провести день на природе возле бассейна, с приемом пищи уровня ресторана и назвать это «поддержала больную подругу». Кроме того, она принимала какие-то полезные ванны, подвергалась разным видам массажа и лечению на всевозможных современных аппаратах.

Поток претензий и упреков в адрес сына только увеличился, несмотря на то, что давался ей непросто. Но Евгений Викторович привык. Переживания по этому поводу атрофировались. Если вас трамвай задавит, вы, конечно, вскрикнете. Раз задавит, два задавит, а потом привыкнете. Он привык. Просто терпел сорок минут выделенного на визит времени и возвращался к своей жизни.

Своя жизнь, освободившись от оккупации матери, заиграла новыми красками и перспективами.

Он счел символичным и нанял того же детектива, услугами которого пользовалась мать. За конкретную и без ужимок озвученную сумму он сообщил, как долго и с каким результатом он следил за Евгением Викторовичем, и тот остался доволен. Служба безопасности получила выговор и претерпела реформу. А детектив, Подгорный Иван Анатольевич, получил новое задание. Ценное и корректное – «Диана».

Мысль о том, что он следит за женщиной, с которой собирается пусть и специфическим образом, но все-таки связать свою жизнь, его несколько коробила. Но, во-первых, служба безопасности в любом случае будет ее проверять. Эти правила он установил сам. Они касались всех. А во-вторых, ему хотелось почувствовать причастность к ее жизни. Не только представлять какой она человек, а знать.

Иван Анатольевич и в его случае оказался высокопрофессионален. К обещанному сроку был готов отчет.

– Девушка живет одна. В деле есть адрес, все координаты, – комментировал он.

Евгений Викторович отметил престижный район и дорогую квартиру.

– Танцует в клубе, на вечеринках, как танцевальная поддержка, репетирует в студии «Вилисы». Это ее единственная профессиональная занятость.

Евгений Викторович готовился к худшему. Содержанка, эскортница, проститутка. Он выдохнул и прибодрился. Не сомневался, от детектива это не укрылось.

– Мужчина у нее есть. Вот – Атанян Раис. Из большого влиятельного клана. Отношения только завязались, сексуальной связи между ними пока нет. Ходят в рестораны, катаются на яхте. Все их совместные перемещения в отчете тоже есть.

Евгений Викторович мельком просмотрел фотографии. Неприятно для себя обнаружил, что мужчина настоящий брутальный красавец. Загорелый, практически всегда одетый в белую рубашку, расстегнутую на несколько пуговиц. Красуется, выставляет напоказ мощную подкаченную грудь. Раис Атанян явно усердно занимался в спортзале. Диана смотрела на него сияющим взглядом, взглядом, предназначенным для Евгения Викторовича. Огорчаться по этому поводу он не стал. На него она будет смотреть любящим взглядом. Он окружит ее такой любовью, щедростью и заботой, что по-другому и не может быть. Евгений Викторович готовился завоевать красавицу. Букеты, большие мягкие игрушки, пакеты из дорогих бутиков. Ну, это все понятно. Банально. Он будет удивлять ее и поражать.

– Кроме того, он уже дважды переводил на ее счет довольно крупные суммы, – уточнил Иван Анатольевич.

– Какого порядка?

Детектив достал из дела листок и положил ближе к заказчику.

– Действительно внушительно, – признал Евгений Викторович. – Вполне подъёмно.

Он и сам планировал большие траты, не в сумме дело.

– А почему он переводит ей столько денег, и вы говорите, между ними нет секса? Может быть, это не любовные отношения?

– Именно так я и подумал, поэтому продолжил и углубил свое расследование, – на лице детектива не читалось совершенно никаких эмоций. Он спокойно и бесстрастно излагал факты. Строго и по делу. Никаких оценивающих суждений. – Диана была возлюбленной его старшего брата Радифа. У Раиса Атаняна их шесть. Старший был вместо отца. Опора всей семье, основоположник и руководитель бизнеса. Про него я тоже собрал справку, посмотрите. Их с Дианой связывали длительные отношения, он перечислял ей приблизительно такие же суммы денег. Дарил дорогие подарки. Он умер полгода назад. Инфаркт. Умер при неординарных обстоятельствах, – детектив даже корректной паузы не сделал. Просто излагал сведения. – Смерть произошла во время полового акта с Дианой.

Мать умершего и нынешнего ухажеров Дианы убеждена, что погубила его девушка. Она публично проявляла к ней агрессию, грозила расправой, карой господней. Дианы не было на похоронах, ее не пропустила охрана.

– И теперь за ней ухаживает младший сын? – Евгений Викторович справился с легким шоком.

– Да, и по этому поводу с матерью у него случаются регулярные ссоры. Но самое интересное, что за Дианой следят, – предвидя вопрос заказчика, уточнил, – следят по заказу матери.

– Возможно, охраняют Раиса? – Евгений Викторович рассчитывал, что жизнь Дианы окажется несколько проще. Трудной, может быть грустной. И он, как принц на белом коне. Все явилось иначе.

– Пока трудно сказать. Но мать – женщина с сильным характером, волевая, способна на резкие решения, – Иван Анатольевич прямо и открыто смотрел на обеспокоенного мужчину. По всей видимости, ответ должен был прочитаться во взгляде.

– Вы думаете, она способна причинить вред Диане?

– У меня нет прямых доказательств, но уверен, она будет защищать сына самоотверженней львицы. Да и Раис, похоже, не только влюблен в девушку, он хочет что-то от нее узнать. О смерти брата.

Евгений Викторович кивнул.

– В отчете есть отрывки разговоров Раиса и его матери в основном. Но удалось немного прослушать службу слежки.

Заказчик задумчиво кивал, погруженный в себя.

– Хорошо. Спасибо большое, – Евгений Викторович протянул детективу плотный конверт. – Мы продолжаем.

– Приятно с вами работать, – Иван Анатольевич удалился с легкой довольной улыбкой.

Хозяин кабинета минут десять сидел в раздумьях, глядя на раскрытую папку перед собой. Потом приступил к изучению. Эти материалы его интересовали необыкновенно. До позднего вечера в офисе горел свет. Все сотрудники здания покинули рабочие места. Даже преданная секретарша Танечка ушла. Ни разу за все время работы не уходила она раньше своего босса.

Евгений Викторович никак не мог оторваться от отчета и своих размышлений.

М: …Оставь ее, она Радифа погубила и тебя сгубит. Ненасытная ведьма она… Она силу мужскую пьет… Не ходи к ней, Раис…

Р: …Не пудри мне голову, мама, своим колдовством. Еще бабу Агыду позови, чтобы на кофе погадала. Мне конкретные факты нужны. Она признается. И тогда понесет свое наказание.

М: …Не признается. Не ты должен наказывать ее. Не твое это дело. Да и не сможешь ты ей ничего сделать. Не одна она. Много их и друг за дружку они горой стоят. Ты себя погубишь. Я не перенесу этого. Не ходи, сынок. Умоляю, не ходи.

Р: …Если она погубила Радифа, то она за это ответит…

М: …Она погубила, я знаю, сердцем чую. Видела. Только нельзя ее трогать. Проклятие на того мужчину падет, который ей вред причинить захочет.

Р: …Ай, мама. Глупости все это.

Мама Раиса и Радифа Евгению Викторовичу не нравилась. Совсем не нравилась. Жесткое узкое лицо с проницательным и решительным взглядом. В уголках тонких и поджатых губ притаились месть и ярость. И не было на ее лице места смирению и спокойствию. Черное длинное платье скрывало статную и прямую, с воинской осанкой старуху, а черный платок, будто приклеенный, лежал на голове. С ней постоянно ходили два амбала в черных костюмах и очках.

– Тоже мне матрица.

Чего уж боялась старая женщина неизвестно, но охрана даже двигалась с ней в одном ритме.

Интуиция – не абстрактное чувство, не Фэн-шуй и философские рассуждения. Интуиция – не что иное, как мгновенно принятое решение на основе знаний и личного опыта. Поэтому интуиции следует доверять. И она отчетливо поведала Евгению Викторовичу, что во всей этой путанице есть что-то странное и опасное. В сердце Евгения Викторовича поселилось назойливое беспокойство. Он не сомневался, над его Дианой повисла угроза. В колдовство, проклятия и ведьм мужчина, как разумный и образованный человек, не верил. Да и старая ведьма собирается действовать не через заклинания и куклу Вуду. Это наверняка.

– Надо будет самому поглядеть на эту слежку, – решил Евгений Викторович.

Глава 11

Егерь с трудом остановил глаза, поползшие на лоб. Он гордился своим умением держать удар, но тут не просто удар, тут молотом по башке, как по наковальне.

– Шесть мужчин, во всяком случае, столько я нашел, умерли за последний год. Все от инфаркта и с неимоверным выражением счастья на лице, – голосом диктора вещал Ромик.

Егерь перевернул один из листов, разложенных юношей перед ним на столе. Осторожно, будто бумажка могла его укусить. Пусто. Листочки, были всего лишь распечаткой отказа при подаче заявления.

Егерь не очень любил электронный документооборот: ни тебе на столе разложить, ни взглядом по-человечески окинуть, ни к стене прикрепить, чтобы нюансы разглядеть, детали обнаружить, на какую-то мысль натолкнуться.

– Еще битрикс мне на голову взвалите, – вопил он на свою продвинутую и современную команду. – В жопу по жучку себе засуньте и пусть в црм отражается.

Ребята усвоили раз и навсегда – выводить из себя шефа – плохая идея.

Теперь они печатали все документы, снимали ксерокопии и прикрепляли в папки и на стену.

Егерь перевернул еще пару листов уже спокойнее.

– И что, к каждому мужику девка в веревках прилагается?

– А? Не, – помотал головой Ромик. – Только мужики. Дела не возбуждали. За отсутствием состава. Инфаркты.

– Угу! – Егерь бегло посмотрел на листочки. Разный возраст, разная внешность.

– Общего только то, что мужики не бедные, – угадал Ромик направление мыслей шефа. – Бизнесмены, чиновники, руководители. Заявления, как правило, родственники писали.

– Вы на лица их посмотрите, – буркнула Вероника.

– Да посмотрел уже, – ухмыльнулся Егерь. – Абсолютно счастливые рожи. Не знаю, что должно в жизни случиться, чтобы так сиять. А эти при смерти кайфуют.

– Умерли от счастья? – Ромик сам смотрел восторженными счастливыми глазами. Но он-то понятно, сиял, потому что интересные факты раскопал, не за умерших радовался. – В общем, согласно судмедэкспертизе, умерли они от инфаркта, но, согласитесь, какие-то нетривиальные случаи. Люди умирают с безумной эйфорией на лице, и даже смертельна судорога не искажает черт.

– И сколько таких?

– Мы нашли шесть за последний год, исключая Дениса Маратовича и Юрия Леонидовича.

– Занимайся, – коротко бросил Егерь Ромику, тот отвесил книксен. – Возможно, что-то и к нашему делу… делам пришьётся. – В офис к Дикому и к отцу я сам поеду. Наталья Демидова тоже тебе.

Сам он принялся набирать номер с факса. Вопреки ожиданиям, соединение прошло без секретарш, напрямую.

– Я вас жду, Егор Константинович. У меня к вам очень важный разговор, – проговорил удивительно спокойный и доброжелательный голос.

Договорились через три часа. Егерь как раз успевал забрать первое дело. Он сам хотел поговорить со следователем Нефедовым А. С., который вел расследование. После того дела А. С. из ФСБ перевели в районный отдел милиции, правда начальником. Но очень смахивало на убирание с глаз долой. Разжалование. А может, и нет. Стечение обстоятельств? Мало ли какая у человека линия жизни. Мог квартиру купить в другом районе? Детей в садик водить неудобно. Люди часто живут сначала своей жизнью, а потом служебной. Егерь завидовал этим людям. У него так и не получилось.

В архиве, как он и предполагал, все прошло гладко. Старая бабуленция, Нора Павловна, хоть и знала Егеря лет десять, тщательно проверила документы, несколько раз сверила живую личность с напечатанной в удостоверении, сняла и снова надела очки с толстенными линзами. Егор наверняка не ошибался, предполагая, что она старалась казаться существенно старее, намного беспомощнее и гораздо больше пораженной Альцгеймером, чем все это было на самом деле. Проще говоря, Нора Павловна прикидывалась. Преданность архивному делу она доказала и умом, и телом. Серая пыльная мышь, которой она себя выставляла, не только переезжала со своими томами несколько раз, не потеряв при этом ни листочка. Говорят, во время пожара она проявила ярый героизм, он же – полное отсутствие инстинкта самосохранения, и вытащила большую часть архива сама. Ломилась в горящее здание раз за разом, выволакивала кипы и гигантские штабеля, которые потом взрослому мужику поднять было не под силу. Может быть, и сама бы сгорела с остатками. Но пожарники остановили ее подвиг, заперев в кабине пожарной машины. Дотошная, преданная делу, служительница пыльных папок днями и ночами работала после этого над восстановлением. И, как слышал Егор, утраченных дел очень мало, единицы.

После семи или восьми подписей в разных журналах, ладно отпечатки не сняла, Егерю достался здоровенный том с кирпич толщиной и маленькая флешка. Что там такого накопали? Столько информации было по делу и потом пришли к выводу, что инфаркт и несчастный случай? Дело становилось все страннее и удивительнее.

К бывшему следователю Егерь ехал сюрпризом, без предупреждения. С одной стороны, мог не застать, с другой – не давал возможности сбежать, если Нефедов пожелает избежать разговора.

В районном отделении, отремонтированном по самым современным казенным признакам – бежевый пластик, антивандальные скамейки, информационный щит с портретами «Их разыскивает полиция», встретили его не шибко доброжелательно. Впрочем, он к таким приветствиям привык. Во-первых, визит из Центрального управления ФСБ – это часто писец, который подкрался незаметно и непонятно чем обернется. Никогда достоверно нельзя сказать: проверка, наблюдение, провокация или дружеский визит.

Во-вторых, за ним по-прежнему тянулся шлейф того нашумевшего на весь город дела с «космонавтом». Егора опасались. Он тогда побочно много чего на кого раскопал. Для старших коллег стал живым компроматом на них. Бочкой с бомбой, на которой они сидели. Для младших, не заставших тех времен, почти мистической фигурой, медузой Горгоной, один взгляд которой просверливал насквозь, сразу вскрывал все тайны и секреты, заставлял каменеть по необходимости, и одновременно человеком, обладающим редкостными преференциями от власти.

В отделе препятствий оказывать в отделе и не подумали или не решились тормозить. Сразу выпроводили к начальнику. Он здесь главный, пусть и отдувается.

Кудрявый, словно Иванушка из сказки, начальник отделения милиции Советского района Нефедов Александр Сергеевич, голубоглазый, румяный и дородный, радостно приветствовал Егора, выскочил из-за стола пожимать руку, велел подать чаю.

Егор отметил искреннюю радость и баночку с супом на тумбочке. Ранний обед или поздний завтрак. Стало быть, у бывшего следователя как минимум есть тот, кто эти баночки ему готовит. Он вообще походил на счастливого, довольного жизнью человека. Редкий кадр в их профессии.

– Дело открыли снова? – ничуть не расстроился Александр Сергеевич. Очевидно, он считал, что тогда он сделал все, что мог, совесть его чиста, а сейчас и вовсе дело его не касается. – Новые улики обнаружились или брат давит?

– Появилось еще одно убийство. Похожее. – Егерь не сразу поймал себя на мысли, что говорит об убийстве Дикого, а не девушки. Он поправился. – Два убийства. Похожим образом связанная девушка и молодой мужчина с инфарктом.

Александр Сергеевич сел в свое кресло, стал грустным.

– Это, получается, серийный маньяк, что ли? – Егерь прям видел, как под шапкой кудрей шевелятся извилины. Он, кажется, начал понимать почему Нефедова из ФСБ поперли. По нему же, как по открытой книге, читать можно. Все, что он думает и что чувствует. Открытый и наивный, как лапоть. – Не может такого быть. Об этом только в книжках пишут. Никто того мужчину не убивал. Там и ран-то никаких не было на теле. Инфаркт, как инфаркт. Если бы от президента не позвонили, дело бы вообще только по девушке шло. А Юрия еще и убийцей сделали, по неосторожности.

Егор внимательно и молчаливо слушал. Одобряюще кивал головой, давая человеку рассказать самому. Впрочем, Нефедов и не собирался что-либо скрывать.

– Мы тогда за месяц всю его жизнь раскопали до пятого колена. Расписание каждого дня знали, даже на какие страницы он заходил в соцсетях. Всех любовниц и их шавок и даже любовниц шавок любовниц выявили. Всех, с кем он на улице случайно столкнулся! Не убивал его никто, – бывший следователь нервничал. Не из-за возобновления дела. Он свято верил, что расследование провел как положено, согласно инструкциям. Сделал все, что мог. А Егерь теперь хоть до Америки землю рой, ничего он больше не найдет.

Нервничал Нефедов, потому что подобные преступления не укладывались в его картину мира. Такого не должно быть и все тут. Вот как дочка Егора никогда не верила в Деда Мороза, даже совсем малышкой, вот так и Нефедов не верил в маньяков.

Как его такого в органы-то занесло?

– А есть что-то, что не дает вам покоя? – Егерь постарался смягчить тон и выражение лица. Хотя бы показаться дружелюбным. – Какая-то деталь, которая так и не сошлась. Вертелась у Вас в голове и не сложилась с делом?

Бывший следователь опустил глаза и на молодецких щеках вспыхнул румянец. Такая деталь была. Егерь не промахнулся.

Бывший следователь раздраженно вздохнул и обиженно запыхтел:

– Сейчас такие сексуальные развлечения пошли, что респектабельных людей можно с маньяками спутать. Оттенков всяких насмотрелись и с ума сходят. У него ожоги на груди были парафиновые, тоже в кино было каком-то, на руках следы от наручников. Вот я и решил, что всякими извращениями они занимались. Такие занятия ни к чему хорошему не приводят. Ненормально это. Занимались, занимались и дозанимались. И других версий вообще никаких не было. Вот стерильно все, – Нефедов А. С. вертел в руках карандаш. – На меня тогда давили со всех сторон. На голове просто сидели. На ковер каждый день. Полковник красный вокруг кресла бегает: или его удар хватит, или меня убьёт. Даже посадить угрожал. Я все, что мог, по-честному накопал. И даже кучу всего, что к делу особого отношения не имеет. Его братец тогда много нового про покойного узнал. Сразу видно было, сюрпризы его огорчили.

Нефедов успокоился, он еще раз пережил тот страшный месяц и снова пришел к выводу, что все сделал правильно.

– Мне звание дали. Раньше времени, – по-детски похвастался он, кивая на подполковничьи звездочки. И даже ближе к дому перевели. И работа спокойнее.

Егерь понимающе и поддерживающе улыбнулся. Понятно, что нынешнюю должность Нефедов считал заслуженной наградой. Не ладилась, видимо, у него беспокойная работа следователя по особо важным.

Егерь все понимал. Даже сочувствовал. Если вышестоящее начальство наваливается, это прессинг мало кому под силу.

– Но и что вас до сих пор беспокоит? – Егерь мягко направил разговор в нужное русло.

– Да я все это дело до сих пор в кошмарах вижу, особенно красную морду начальника, – надулся русский богатырь на страже спокойствия Советского района.

– И?

– У него лицо было очень довольное, – пожал плечами Нефедов. – Вот прям счастливое.

И хотя речь до этого шла о красной морде начальника, Егерь сразу понял, что говорит Александр Сергеевич о покойном Юрии Леонидовиче Симонове.

– Как будто он в рай попал и, еще умирая, это знал. Предвкушал и радовался. – Нефедов смотрел насуплено выжидающе. Будто прикидывал, посчитал его гость странным или нет. – Вот и получается несостыковка: если он девицу эту связывал и его инфаркт хватил, то чего ему радоваться? А если связывал, и она случайно погибла, по неосторожности, то тем более, напуган быть должен, паниковать. А у него рожа довольная! Там даже на фото видно. Вы забрали уже дело из архива?

Егерь кивнул, соглашаясь и с тем, и с другим. Он встал и покинул богатыря, оставив его и дальше нести спокойную охранную службу в небольшом районе.

Глава 11

Егерь сел в машину. Где расположен офис Симонова Георгия он приблизительно знал, только номер здания собирался уточнить на навигаторе. Экран телефона продемонстрировал пропущенный от Долгополова Андрея Васильевича. Егерь смахнул, отложив звонок на потом. Долго подобная стратегия не прокатит. Безусловно, он перезвонит, а вот что с этим делом делать?

Егерь махнул головой, будто стряхивая тяжелые мысли и раскрыл дело Симонова Юрия Леонидовича и Земской Алины Владимировны на пассажирском сидении. С фотографий на него глядел довольно симпатичный мужчина. Небольшие лучики в уголках серьезных глаз. Фигура явно когда-то была спортивной, но немного оплыла, округлился животик. Тщательно уложенные волосы, дорогой костюм, галстук. Егерь почти почувствовал запах качественного парфюма: Клив Кристиан или Серж Лютен. Хорошая профессиональная студийная фотография. Человек явно заморочился: оделся хорошо, оплатил фотографа, студию. Как сейчас говорят: «Жизнь – ничто, имидж – все».

Дальше прилагалось еще много красивых фотографий, студийных и просто удачных кадров: на фоне природы и дорогих машин, из путешествий, в обнимку с красивыми молодыми барышнями, с разными, более десятка. Встречались даже смешные фото – в пижаме и мохнатых тапках. В общем, хорошо мужчина к фотографам относился. И к женщинам.

Интересно, у самого Егора найдётся хоть одна приличная фотография? Или только рабочая из личного дела?

Его бывшая жена Верка всегда зло шутила, когда он выходил из объектива ее телефона.

– Вот прибьют тебя на твоей дурацкой работе, а у меня даже фотографии нормальной на памятник не будет. Имей в виду, пришпилю на мраморную плиту из школьного альбома, где ты с ершом на башке и прыщами.

Егерь как-то отшучивался, а сейчас подумал, что на памятнике у него будет официальное фото из личного дела, суровый взгляд и хмурый лоб. Дурацкая у него была фотография в личном деле.

Егерь еще полистал толстенный том, на три четверти посвящённый умершему от инфаркта. Нефедов сказал правду: он раскопал чуть ли не всю жизнь злополучной жертвы. Егерь помотал головой, обреченно усмехнулся, перебирая листок за листком. Они утонут в пустых и ненужных подробностях быта и бизнеса. Смеющееся, серьезное, строящее рожицы лицо покойника смотрело на него из самых разных интерьеров и со всех ракурсов. Даже распечатки с камер видеонаблюдений улиц была.

Чтобы раскопать среди этой горы мусора что-то, за что они смогут зацепиться, придется постараться. На девушку у него уже не осталось времени, его ждал родственник Юрия Леонидовича.

Он повернул ключи в замке зажигания и выжал сцепление. Раньше Егерь получал удовольствие за рулем. Ловил кайф от красивых маневров, плавного переключения передач и ровного набора и скидывания скорости. Именно поэтому он до сих пор ездил на механике, отказываясь переходить на автомат, робот или вариатор. Но последнее время вкус к вождению пропал, авто действительно превратилось в средство передвижения. Машина почти тронулась, Егерь оторопело обнаружил неожиданно шагнувшую перед ним девушку. Она вскинула руки, пытаясь удержать равновесие, и рухнула вниз, исчезнув за капотом.

Егеря кинуло в жар. Он не мог ее сбить! Машина успела сдвинуться едва ли на пару сантиметров. Скорости вообще никакой. И еще одно – она жутко походила на Лизу Долгополову. Ту самую девицу, что он разыскивал. Егерь поднял ручник, глубоко выдохнул, успокаиваясь. Дурацкая шутка зрения, напоминание, что у него обязательства. Каким бы бессмысленным это дело не казалось, но он согласился, взялся за него. Теперь на него рассчитывают, ждут.

– Чертова девка! – он точно не знал, к кому обращается – к Лизе или той, что рухнула к нему под колеса. Наверное, к обоим. Да и он хорош – уже, что вокруг происходит, не замечает.

Егор вышел их машины, решив, что по всем остальным делам будет сегодня ездить на водителе. Серега же дрыхнет на парковке офиса без дела. Какого черта тогда он строит из себя свободного и независимого рейнджера?

Девушка оказалась вовсе не похожа на Лизу. Коротко стриженая жгучая брюнетка. Да и возраст за тридцать. Что ему померещилось похожего?

Она сидела на попе и шарила по асфальту рукой. Наткнулась на очки.

– Господи, какое счастье, что не разбились, – пробормотала она, поднимая голову и радостно улыбаясь Егору.

Тот присел, чтобы помочь ей подняться. Подобрал сумку, собрал вещи.

– Вы сильно ушиблись?

– Я вообще не ушиблась, только чувствую себя абсолютной коровой на льду, – она стряхнула несуществующую грязь со светлой льняной юбки. – К счастью, кроме самолюбия ничего не пострадало. Даже очки. Было бы безумно жалко. Я купила их лишь вчера.

Егор хотел что-то вставить, начать извиняться, ведь она пострадала из-за него. Дотронулся он до нее бампером или просто испугал. Но девушка тараторила без остановки.

– Вы меня простите, ради бога, я, наверное, вас испугала, – она пылко приложила руки к груди, потом к лицу.

– Это вы простите, я не посмотрел внимательно, – все-таки умудрился вставить Егерь.

– Да вы не сбили меня, я поскользнулась, – она снова засмеялась и что-то поправила на асфальте носком туфли. – Как в комедийном фильме – на банановой шкурке.

Егерь тоже разглядел желтый раздавленный ошметок и засмеялся. Девушка казалась обворожительной.

– Давайте я вас подвезу, – предложил он. Времени до встречи у него оставалось совсем немного, еще доехать через все пробки, но ему очень хотелось, чтобы она еще немного смотрела на него ясными карими глазами и смеялась.

– А меня некуда подвозить, я живу в этом доме, – она махнула рукой в сторону. Лукавые карие глаза прищурились за изящными модными очками. – Но с вами я бы уехала на край света.

– Решено, – вдруг Егерь расплылся в совершенно особенной, редкой для него улыбке, которая говорила, что он хочет понравиться. – Сегодня вечером уезжаем на край света.

– Тогда вам нужно точно знать откуда меня забирать, – приняла игру девушка, – И, наверное, как меня зовут.

Он засмеялся:

– Обязательно.

– Анастасия, – девушка вытащила из кармашка сумочки кусочек картона и протянула его Егерю. – Там есть телефон.

Егерь прочитал «инженер-архитектор». С ума сойти! Неужели им заинтересовалась приличная девушка? Не проститутка, не жена жертвы или подруга убийцы, не воровка, не наркоманка или мошенница. И, по всей видимости, не с целью добиться освобождения, убить его или хотя бы поцарапать.

Свою визитку со всеми регалиями, рабочим телефоном и адресом, который навевает мысли о пыточных подземельях, он давать не хотел.

Девушка, скорее всего, рассудила, что у него их нет, и предусмотрительно протянула свою вторую визитку обратной стороной к Егерю. Он написал свой телефон и имя.

– Егор. Очень приятно. Жду путешествия на край света, – девушка снова засмеялась и пошла прочь.

Егор сел в авто и еще раз пообещал себе, что по рабочим делам теперь ездит на машине с водителем. Его мозг одновременно не справляется с вождением и мыслями. А еще он поймал себя на том, что улыбается. Какая-то необыкновенная радость накатила на него от мысли, что его ждут, чтобы укатить на край света.

Как он и думал, офис Симонова Георгия Леонидовича расположился в самом центре города. В целом комплексе высотных офисных зданий. Вычурный и не вписывающийся в исторический центр, будто иноземный космический корабль плюхнулся среди средневековых построек, развалился на части, и пока не нашлось возможностей его починить, его обживают. Но одного было не отнять – за десять километров от комплекса разносится аромат пафоса, власти и очень больших денег. Самые крутые компании снимают здесь самые дорогие офисы.

Сто тридцать уровней охраны, проверка авто, проверка личности, бесконечная сверка документов, и все он прошел беспрепятственно. Его заранее включили в списки.

Поднимаясь в стеклянном лифте на двадцать шестой этаж, у него в голове крутились совсем не рабочие мысли. Лифт несся вверх между двух непрерывных зеленых столбов. Растения менялись по форме и виду, переплетались друг с другом, выстреливали яркими цветами. Без сомнений, подвесную клумбу вокруг лифта растянули из живых цветов: влажных, ухоженных, ярко-зеленых. Егерю не давал покоя вопрос, как они обслуживают эту систему. Неужели садовник или, как он там модно называется, управляющий ландшафтом раз в три дня ползет по некой тайной лестнице вверх и поливает, опрыскивает, снимает пожухлую листву?

– За деньги действительно можно купить практически все, – едва слышно прошептал Егерь.

Если бы он был чуть менее опытным или видел в этой жизни чуть меньше, то он искренне бы в это верил, но, увы – перед смертью все равны.

Безумно богатые, наделенные немыслимой властью люди в дорогих костюмах и часах стоимостью с его квартиру, точно также, как и простые смертные, трясутся, как трусливые кролики, потому что старуха в черном балахоне и с клюкой зашла к ним в гости. Он видел это много раз. Как хладнокровный, циничный и абсолютно безэмоциональный Господин Случай бьет в лоб именно туда, куда ему угодно, не считаясь с регалиями и званиями, обходя службу безопасности, кодированные двери и личную охрану. И вдруг оказывается, все деньги мира, должность и власть не могут вернуть ребенка, жену или отца. И как не выставляй на обозрение огромные яйца, обязательно найдется кто-то, кто выкатит еще крупнее.

Пройдя еще пару постов службы безопасности, Егеря встретила юбочка на ножках. Улыбчивая и вежливая, будто только его она и ждала всю жизнь. Девушка повела мужчину по роскошному коридору. Явно работал хороший дизайнер, скорее всего европейский. Результат восхищал, даже не слишком разбиравшегося во всех этих штучках следователя. Крупные картины с тонкой рамкой и видами на улочки, призывно убегающими вдаль и уползающими между уютных домиков. Живые зеленые панно из мха. Мокрые стены, кажется, это так называлось: когда по стеклу или зеркалу стекает вода и расслабляющее журчит в камушках у ног. Островки с креслами и столиками. В общем, интерьер получился красивый, изысканный, мягкий и очень, очень дорогой.

– Прошу, – юбочка на ножках распахнула перед ним дверь, и Егерь оказался в приемной, здесь ему тоже радушно улыбались.

– Георгий Леонидович ожидает вас, проходите, – оповестила секретарша, неожиданно оказавшаяся взрослой женщиной. Стильная прическа из седых волос, отлично сидящий костюм на теле, которому позавидуют молоденькие девочки, и умный прозорливый взгляд.

Егерь даже растерялся. Лет пятьдесят, прикинул он, умна, хороша собой и очень профессиональна. Подобные женщины его завораживали. Он поймал себя на том, что смотрит на нее почти с благоговением. Ужасно хотелось сделать ей что-нибудь приятное. Но слова, как назло, не складывались в комплимент, а в то, что складывались, казалось слишком банальным для такой женщины.

Размышления Егеря прервались шоком. Пройдя в кабинет Георгия Леонидовича, он замер на пороге. Ему потребовалось все самообладание, чтобы сохранить челюсть на месте и не открыть рот. Перед ним сидел потерпевший из дела. Покойник, умерший от инфаркта, и похороненный полгода назад.

– Я рад, что вы нашли время заехать ко мне. Постараюсь не отнимать у вас много времени, – прозвучал довольно низкий и спокойный голос. Егеря удивило полное отсутствие понукающих интонаций, свойственных могущественным людям. Корректная вежливость, даже благодарность за одолжение. – Я все-таки хочу сам объяснить, почему я считаю, что брата убили.

«Брата». Точно, он же знал, что они братья. Теперь понятно, что братья-близнецы.

– Егор Константинович, я вам очень соболезную. Знаю, во втором деле погибший – ваш друг. Очень близкий. Наверное, как мне Гера. Соболезную.

– И я тоже уверен, что Дениса убили, – добавил Егерь.

Брат кивнул.

Кабинет руководителя соответствовал заявленным в коридоре стилю и роскоши. В дорогих черных и приглушенных зеленых цветах. Просторно и просто. Большой стол, отделанный черным металлом, за спиной легкие конструкции стеллажей до потолка, панорамные окна, прикрытые темными жалюзи со стилизованным цветочным принтом. Пара напольных инсталляций: одна напоминала водопад за стеклом, вторая панно из зелени по стене до потолка. Егерь предположил, что место свое они занимали не из-за красоты, больше из функционала: увлажнять, освежать воздух, снабжать кислородом. Место для бесед – отдельная зона. По всей видимости, хозяин кабинета частенько предпочитал беседовать, не давя на гостя из-за стола руководителя. Три комфортных мягких кресла и стол нормальной высоты, а не низкий кофейный, к которому так неудобно тянуться за чашкой. Георгий Леонидович перешел к одному из кресел и жестом пригласил гостя.

Почти неслышно в кабинет вошла секретарь. Беззвучно, не совершая даже колебаний воздуха, поставила по чашке эспрессо пред Егерем и шефом. Очень хорошего кофе. Егерь с удовольствием втянул носом аромат.

– Я благодарен вам, Ваша протекция помогла мне взять оба этих дела для расследования, – все-таки решил поблагодарить Егор. Хоть и был убежден, что в любом случае заполучил бы дело Дикого. От хлопот его избавили.

Георгий Леонидович кивнул, принимая благодарность и, не теряя времени, начал:

– Возможно, это прозвучит странно, но с моим братом у нас была ментальная, интуитивная, почти мистическая связь. Да, я знаю, все братья и сестры-близнецы говорят что-то подобное. Но у нас действительно особый случай. Мы не просто братья-близнецы, нас растили, как одного человека.

Егерь слушал внимательно. Изо всех сил старался понять, что не дает покоя человеку, похоронившему брата и получившему ответ, почему тот умер.

– У отца была навязчивая идея, что наследник должен быть один. Он работал в советские времена в гособеспечении министерства, все нажитое прятал в матрас и между половиц. В основном это были золотые изделия и драгоценные камни. Своеобразный сундук с сокровищами. – Георгий Леонидович рассказывал семейную, интимную историю, не все бизнесмены его уровня захотят делиться такими подробностями. Но голос мужчины звучал ровно и спокойно, как у человека, определившегося и не отступавшего от цели.

– Делить свое сокровище он не желал. Мы у него единственные и очень поздние дети от третьей супруги, существенно моложе него. С головой у отца было не в порядке. К психологам тогда не ходили, – Георгий Леонидович сделал небольшую паузу. – Безусловно, на нас это сказалось. И вы даже не представляете, какое количество специалистов мы с Герой прошли. Сколько терапий вынесли. Я понимаю, это сложно представить, но у нас не просто было все одинаковое – игрушки, одежда, обувь. Мы должны были вести себя как один мальчик. Стоять, держать руки, кивать головой. Если хоть что-то отличалось, родители делали вид, что нас нет в комнате. Они не разговаривали с нами, если мы заговаривали с ними оба сразу. Не замечали, если мы не стояли перед ними одинаково. Если один из нас порезал палец, чтобы ему намазали его зеленкой, необходимо было плакать обоим. Мы научились жить одной жизнью. Чувствовать друг друга без слов. Даже на расстоянии. У нас появлялись царапины в одном месте, мы били одни и те же коленки, мы дрались и получали фингал под один и тот же глаз.

Егерь понимающе кивал. Рассказ впечатлял. Его служебный опыт подбрасывал ему самые разные чудеса, извращения и болезни человеческой психики. Не все они оказывались милыми и здоровыми. Подобного еще не встречалось.

– Со временем связь только усиливалась, будто вместо умершего отца за нас взялось какое-то провидение или жизнь поверила, что мы один человек. Однажды Гера попал в автокатастрофу, меня мучали фантомные боли от перелома ноги, а потом я чувствовал тяжесть в бедре от штифта, который ему вставили. Мы построили аналогичные бизнесы, которые переживали одни и те же кризисы в практически одно и то же время. Нас обворовывали одновременно, склады сгорели в одну ночь, – несмотря на то, что события, о которых рассказывал Георгий Леонидович, были не самыми радужными, он улыбался. В них для него застыла общая жизнь с братом. Ценная жизнь, которой больше нет. О брате остались лишь воспоминания.

– Гера? Вы называете Юрия Леонидовича Герой, – Егерь понял почти сразу и решил уточнить. – А вы Георгий и родители вас называли…

– Тоже Герой, – закончил собеседник, почти просияв. Егерь его понимал. Значит, появлялась надежда. В важном деле появится понимающий человек. Возможно, будет и результат.

– Понимаю, звучит как мистика или психологическое заболевание, – Георгий Леонидович хмыкнул и закатил глаза. – Ну да, как звучит, так, по сути, и было. Заболевание и не одно. Мы с этим жили.

Мужчина вновь стал серьезным:

– В день, когда его убили, в момент, когда он умирал, я испытал нереальное счастье. Такая эйфория, ничего подобного я никогда не чувствовал. А потом пришло осознание, что этот кайф в меня вливают и вливают, я уже не могу больше, захлёбываюсь, а мне дают и дают. И он умер, – собеседник Егеря помедлил, подыскивая слова, вспоминая то, что описывал. – А я почему-то нет. Хотя накрыло такое странное чувство, что умер. Я даже, помню, осматривал кабинет, отмечая, что после смерти, наверное, должно быть все по-другому, а не как на работе. Выходил за дверь, просил Ирину Артемовну кофе принести, позвонил кому-то. Юрия обнаружил я, вы, наверное, знаете. Кинулся к нему домой, потом на квартиру, куда он женщин водил. Пока через все пробки проехал…

Егерь слегка склонил голову, размышляя над историей.

– Давайте, скажу другими словами. Понимаю, что тяжело понять, похоже на бред сумасшедшего. Мне тоже сложно объяснить, – Георгий продолжил. – Перед тем как он умер, его кто-то чем-то накачивал. Это доставляло ему удовольствие. Неземное. Гера осознавал, что умирает от этого и не мог остановить. Не хотел останавливать. Я сначала подумал, что наркотики. Ждал, скажут, он умер от передоза. Хотя наркотой мы никогда не баловались. И в крови наркотиков не обнаружили. Там и алкоголя-то не было. Он с девушкой был, когда Герка трах… занимался сексом, он не пил. Говорил, что алкоголь притупляет чувства и ощущения. Да и физически он уже не тянул процесс, если выпивал. Женщины – да, это был его… наш наркотик, – хозяин кабинета легко и просто раскрывал самые интимные секреты, будто признавался, что чистит зубы по утрам не мятной пастой, а содой. – Так что я ума не приложу, что за удовольствие такое, которым его накачали. Его перенаполнили кайфом, и именно этого не выдержало сердце. Это сделали намеренно. Его убили. Найдите убийцу.

В кабинете повисло молчание.

– Георгий Юрьевич, а вы после смерти брата ждали смерти? – Егерь ждал, что этот вопрос мужчина поднимет сам. Если с ними происходили одинаковые события, наверняка и смерти они ждали одновременной.

– Ждал, конечно, – согласился собеседник. Он немного помолчал и даже край губы закусил. – Даже экспериментировал. Травку покурил. Кокса нюхнул. Все такого же кайфа ждал и потом еще напился до блевоты. Башка чуть не треснула. Какой к черту кайф? Еще сразу с двумя девушками был. Знаете, такие профессионалки, эротический массаж, специальные техники влагалищем… Круто, но совсем не то. Что такое дали брату, что он умер от удовольствия?

Егерь не смог сдержать улыбку. Георгий Леонидович тоже улыбнулся, не смущаясь, скорее неизбежно констатируя пороки.

– Только не говорите, что мы ищем преступника, потому что вы хотите еще раз испытать то же удовольствие? – Егерь провоцирующее вскинул брови. – И даже готовы заплатить своей жизнью.

– Нет, конечно. Но вы не представляете, что это был за кайф, – хозяин кабинета засмеялся. – В первую очередь я хочу возмездия за смерть брата. И я уже принял тот факт, что в смерти, как и при рождении, мы все-таки два человека, а не один. И дальше мне предстоит прожить кусок только своей жизни.

Они еще помолчали.

– Я смог объяснить? – Егерь видел, для Георгия Леонидовича очень важно, чтобы его поняли и, главное, поверили. По всей видимости, предыдущий следователь по этому делу счел мужчину сумасшедшим. Егерь верил. Но охарактеризовать что это – мистика, психосоматика, вера, он не мог.

– Я окажу вам любую помощь. Все, что только возможно. Вы получите любые ресурсы, разрешения, средства, доступы. Я сам расскажу все, что потребуется. Не стесняйтесь, задавайте любые вопросы. Я отвечу.

– Ни разу в жизни меня не подозревали в стеснении. Обычно просят придержать коней и вести себя корректно, – улыбнулся Егерь. И они оба засмеялись.

– Найдите, кто это был. Мне обязательно нужно знать, – он еще немного подумал и признался. – Я полгода в могиле. Мне такие сны снятся, что я засыпать боюсь. Уже в реальности пространство гроба возникает. Ощущение. Я не там, но и не здесь. Мне нужно знать, как и что там произошло. Кто это был, и каким способом Геру убили.

Егерь задумчиво покачал головой. Он размышлял. Рассказ и вправду походил на бред сумасшедшего и к делу как улику не пришьешь, но Егерь верил Георгию Леонидовичу Симонову.

– И еще один момент. Очень важный, – хозяин кабинета стал серьезным, почти суровым. – Часто бывает так, что преступника нельзя наказать по закону. У нас закон очень разный для всех. Разные бывают обстоятельства и разные преступники.

Они опять помолчали, глядя прямо друг другу в глаза. Каждый думал о своих случаях, которые не предусматривал закон. Они снова понимали друг друга.

– Как бы дело не обернулось, я хочу знать, кто реальный убийца моего брата. Обещайте, что вы назовете мне имя, кому бы оно не принадлежало.

Егор подумал над его просьбой. Он проигнорировал слово «обещайте». Не попадался он на эти ловушки. Никаких обязательств, никаких обещаний. Он всегда принимает решения на тот момент, когда его надо принять, исходя из тех обстоятельств и данных, что у него на руках.

– Пока у меня нет к вам вопросов. Возможно, я еще приеду. Спасибо, что поделились своими мыслями. Думаю, они помогут в расследовании. И… Я сделаю даже невозможное. Если у вашего брата и Дениса будет один убийца, у него не будет шансов остаться безнаказанным.

Они пристально посмотрели друг другу в глаза, подтверждая обоюдное решение.

Егерь покинул стильный офис и его наполовину закопанного в землю хозяина.

– Каким неземным удовольствием накачивали мужчин, что они умирали от счастья? – эта мысль не давала Егерю покоя. Желудок требовал еды. Но следователь хотел поделиться мыслями со своей опергруппой. И раз уж ему выписали любые преференции, какие он только пожелает, точнее, какие ему только понадобятся. У него есть идея. Веденцев давно предлагал ему в группу еще одного человека. Теперь есть кандидатура.

Глава 12

Картинки не успевали загрузиться, Виринея нажимала кнопку «Заказать». Три самых ходовых размера и пару цветов. Зачем ей картинка? Она и за унифицированными цифрами артикула видела, какие там туфли, цвет, модель, высота платформы и каблука.

В ее студии девочки танцевали только в профессиональной обуви. Самой лучшей. Самой дорогой. Сразу. Никаких попробовать, присмотреться, подумать. Между двумя самыми лучшими брендами пусть и выбирают. В чем больше понравится – в Презир или в Хилс.

Профессиональную танцевальную обувь для студии Виринея заказывала регулярно, сразу несколько размеров и цветов. Первую пару новенькой она всегда дарила – традиция, ритуал. Девочки смущались, краснели, приходили в полный восторг. Смотрели на нее преданно и с благодарностью. «Как фея Золушке» – шептали они.

– Танцуйте в желании, – отвечала наставница.

И только Виринея знала, что, подарив туфли, дает не возможность танцевать, а покупает каблуками душу. Душу, которая отныне принадлежит танцам и ей.

Виринея сразу ставила девочек на «тройки», не меньше. В первый раз девочки пугались платформы почти в десять сантиметров и каблука в двадцать. Виринея обожала эти первые неуклюжие шаги вокруг шеста с белеющими, крепко сжимающими хром, пальцами, дрожащие лодыжки и страх в глазах.

Каждый раз, наблюдая за этой робкой поступью вокруг пилона, она давала себе клятву, что у этой девочки, у ее девочки, больше никогда не будет страха ни в глазах, ни в сердце. Что из загнанного пугливого зверька она непременно вырастит жар-птицу – красивую, грациозную и очень сильную. Она давала им силу, знания и бесстрашие. Дарила яркое оперение и острые зубки.

Впрочем, иногда зубки подбирались и к ней. Виринея нежно улыбнулась и гордо вскинула подбородок. Какие у нее девочки! Особенные! Ее девочки!

Она ощущала их, как хоровод искр вокруг себя. Чувствовала их судьбы, видела их жизни. Хитросплетения чувств и эмоций таяли в воздухе, стекались к ней, подтверждая власть над ними, давая ей самой силу и красоту. Виринее казалось, что вокруг нее обвиваются сотни, тысячи шелковых ниточек, и она отцепляет одну или несколько, переплетает их, спутывает, завязывает замысловатые узелки, создавая новую жизнь, судьбу так же, как она создает хореографию танца. Всем в их жизни руководит она. С самого начала.

Когда приходила начинашка, Виринея подстраивала, чтобы она застала репетицию кого-то из ее опытных или лучше звездных учениц. Чтобы танец запал в душу не только красивой картинкой на сцене, которую видят все, которая нравится, восхищает, завораживает, а чтобы и обратная сторона, невидимая зрителю, представала перед девочкой сразу: лужи пота, стертые до кровавых мозолей руки, сбитые в туфлях ноги, коленки в ссадинах и синяки по всему телу. Жертва, которой оплачивается легкий, красивый и впечатляющий танец. Чтобы сразу и навсегда уяснили, что назначенную цену придётся оплатить. Осознали стоимость танца. Представили, сколько потребуется времени, сил и труда.

Путь в жар-птицы долгий и сложный.

Возможно, для непосвящённых она слишком строгий тренер. Так оно и есть. Виринея не терпела любительства, сомнений и компромиссов. То умение танцевать, которое давала она, давало власть, красоту, молодость и радость, но взамен требовало душу, жизнь, время и абсолютную преданность. Подчас забирало все.

Корзина в интернет-магазине уже демонстрировала безумную сумму и по количеству каблуков тянула на оптовую поставку. Виринея добавила еще пять пар для предстоящего шоу – бежевые, однотонные, матовые. С бежевыми наколенниками будут отлично смотреться и сделают ноги бесконечными. Потом подумала и заменила туфли на ботильоны. На фоне обуви помассивнее фигурки танцовщиц смотрятся еще изящнее и легче.

Она задумала грандиозное шоу. Настолько великолепное и одиозное, что еще сама не представляла размах и массовость представления. Все будет сложно и очень красиво. Она возбужденно вздохнула, одновременно предвкушая предстоящую работу и само событие. Вдруг нахмурилась. Какое-то неведомое ей сомнение и страх закрались в душу. Уже не первый раз она ловила себя на этом чувстве и никак не могла взять в толк, откуда берётся это беспокойство.

Виринея обладала немыслимой силой, властью и деньгами. Поддерживалась железобетонной стенкой и опорой из ее девочек. Что может не получиться? Что ей грозит? О чем она может беспокоиться?

Но она видела тревожные сны. Нет, не сны – видения. Ей мерещились тени. Тени наяву, через которые просвечивала жизнь. Тени, которых быть не должно. Просто не могло быть. Они водили вокруг нее хоровод, увлекали в танец, который она не желала танцевать, стояли за спиной, принимали участие в ее разговорах, в ее событиях. Невидимые для всех и не покидающие ее. Коробили ее душу своей реакцией, комментариями на ее слова. Строили гримасы, высказывая свое мнение! Кто их вообще спрашивает, есть ли у них мнение! Развеянный призрак не может больше являться живым. А ей? Почему является ей? Да еще все вместе? Почему? Она все сделала правильно. Каждая знала цену. Каждая ее заплатила.

Виринея, словно обиженный маленький ребенок, надула губы и всхлипнула носом.

– И нечего теперь окружать меня, – прошипела она в сердцах. К счастью, ее никто не услышал. В этом зале студии она одна. Снизу до нее доносилась журчащая музыка, пение птиц. В основной студии шло занятие по растяжке. Лиана сажала девушек на шпагат. Виринея не слышала их, но она знала, что красавицы кряхтят, охают, ахают и смеются. Там же внизу по соседству тренили две ее звезды, ставили парный номер на соревнование. Еще в трех залах тоже занимались. Студия «Вилисы» работала практически круглые сутки. И залы всегда наполнялись, а на групповые занятия стояла очередь. Только здесь, в небольшом зале всего с двумя золотыми пилонами, тренировались редко. Здесь Виринея могла остаться одна.

Она закрыла крышку ноута и облокотилась на зеркальную стену позади себя.

Как же она устала. Это чувство все чаще и чаще посещало ее. Уже не редко она хотела лечь на пол, вытянуться в струнку, ощутить, как все нервы, мышцы и сухожилия вытягиваются в ее теле. Наверное, хотела заснуть. С прямой спиной и вытянутыми носками. Откуда у нее эти земные, примитивные томления в мышцах, стягивание сухожилий, усталость костей. У нее, танцующей, словно дышащей, поднимающей танцевать, ведущей за собой.

Может быть, ее путь конечен? Впервые Виринея без содрогания допустила эту мысль. Она устала, иссякла, измотана и должна уйти. А кто будет вместо нее? Нет! Такого быть не может. Никто не может ее заменить! Невозможно.

Она замотала головой, отгоняя страшную, мерзкую, недопустимую мысль.

Вся ее жизнь здесь. В студии! В девочках. В танцах. Жизнь?

Виринея растянулась на полу на спине, натянула носки, распрямила позвоночник. Как сквозь туман услышала скрип каблука по паркету, ногой отодвигая туфли. Она смотрела вверх на зеркальный потолок и видела размноженное отражение своей темной, закутанной в черный балахон фигуры в зеркальных стенах. На нее будто положили стеклянную прозрачную плиту, которая придавила ее, обездвижила, не разрешала подняться. Стеклянное надгробие. Призраки в белых одеждах кружились над ней, танцевали, смеялись. Им было хорошо без нее.

А ей? Кто поднимет ее из ледяной и стеклянной могилы.

Виринея изо всех сил дернулась и встала. Почти подпрыгнула и, словно кошка на все четыре лапы, приземлилась на пол.

Она точно слышала звон разбитого стекла. Прозрачный могильный камень, как и всегда, рассыпался на мириады осколков. Виринея поднялась, вытянулась, расправила плечи, вскинула подбородок. Она огляделась вокруг, удостоверившись в реальности.

Легко, двумя пальцами, подцепила ремешки стрипов и вышла из зала. Холод мраморных ступенек проник в нее через босые ноги. Остановившись перед дверью большой студии, она улыбнулась, прислушиваясь к стайке шумных и смешливых девушек, переодевающихся после занятия. В соседнем зале шла фотоссесия.

– Я подкидываю и отбегаю…

– Носки натяни, улыбайся…

– Мне ногу по пилону натяните… Все, держусь, отбегай…

Виринея беззвучно рассмеялась. Залог хороших фотоснимков – понимающий фотограф и надежные подруги, которые закинут задницу даже в тот трюк, который не делаешь. Красиво полежать у пилона это тоже серьезный навык.

Виринея вздохнула, на мгновение прикрыла глаза.

Она хозяйка самой знаменитой, самой большой и лучшей студии танцев «Вилисы». Она – Виринея. Она – главная Вилиса. Единственная. Недостижимая. Сейчас придут ее девочки на репетицию.

Глава 13

В офисе Егеря ждала совершенно обалдевшая группа. Его ребята подозрительно косились то на шефа, то на стопку документов на его столе. Даже водитель Серега переполз из служебного автомобиля в офис. А машину он покидал только в условиях крайней необходимости. В случае осады, например. Служебное авто считал бункером для укрытия в случае опасности и одновременно капсулой, способной доставить команду и шефа куда нужно. А значит, над ее готовностью надо работать неустанно. Смотрелся он взъерошенным, ошарашенным воробьем, проснувшимся не на своей жердочке.

– Что у нас? – Егерь плюхнул дело Юрия Симонова на стол и взял бумаги. – Да ладно, – он сдержанно вскинул бровь.

К мысли, что у него расширенные полномочия по делу он уже привык, но что бы так мгновенно? На гербовых, глянцевых плотных листах Егору выдавали полномочия, которые годились для расследования преступления уровня государственных интересов. Может быть, убийства президента или премьера.

Неограниченное количество ресурсов, людей и материальной базы. Он засмеялся. Ребята непонимающе переглянулись.

Страницы пестрели такими словами и преференциями, половины из которых можно было трактовать, как угодно. Ох уж эти округлые фразы, неоднозначные смыслы и подвешенный над головой меч, который вручат, одержи он победу, и которым срубят голову в случае неудачи.

Играем по-серьезному. Ни шагу назад. Егеря наполнило чувством, знакомым с молодости. Азартом, возбуждением и страхом одновременно. Когда идешь по тонкой грани. Когда или он, или его. Это будоражило нервы, заставляло кровь закипать. Он давно и плотно сидел на опасности расследования. Притупленный инстинкт самосохранения. Зависимость. Желание и исступление. Пришлось засунуть руку в карман и придержать эрегированный член.

– У нас неограниченная материальная база! – в голос захохотал он, и только очень чуткое ухо могло расслышать настороженность и просыпающийся охотничий инстинкт. – Серега, тебе ничего отремонтировать не надо? Выбирайте кабак, на представительские спишу.

Команда неуверенно поддержала смешками. Однозначно они понимали только одно, за такие преференции и спрос будет по полной.

Похоже, брат Юрия Леонидовича немного лишканул, не рассчитал. Отказать ему не могли, оставить недовольным тоже.

Егор еще раз хмыкнул и перешел к делам.

– Что у тебя по родителям Натальи Демидовой? – первым в поле зрение попал Ромик.

Мужчина принялся искать нужный листок. Серега покрутил головой, понял, что ничего больше не произойдет. В кабак, если что, его тоже позовут. Он медленно, озираясь и оборачиваясь, вдруг уловит еще что-нибудь, отправился к себе в машину. Дрыхнуть на заднем сидении гораздо сподручнее, чем на жестком стуле. А диван, стоявший в офисе, все равно займет шеф.

– Они в шоке. Семья приличная, потомственные врачи, медицинская элита. У Натальи, по мнению матери, случился профессиональный кризис. Девочка засомневалась, что готова к этой профессии. Испугалась тяжелой учебы и так далее. Отец ругается, орет на жену. Вроде как она виновата, что дочь отбилась от рук. Последние полгода Наталья ушла из дома и жила по подругам. Родители этих подруг не знают, мать назвала пару имен, но это не девочки «из хороших семей, знакомые с детства». В общем, Наталья пошла танцевать вместо того, чтобы корпеть над учебниками и резать трупы в анатомичке. Папа недоволен.

– Ночной клуб? Стриптиз? – уточнил Егерь.

– Нет, просто танцевальная студия, – беззаботно улыбался Ромик. – Но, по мнению отца, до проституции недалеко оставалось.

– А как реагируют, что она таким образом погибла?

– В шоке, не верят и… стыдятся они, – Ромик закатил глаза. – Журналистка встречу назначить пыталась, поговорить о девочке, и как они такое вырастили. Мужик телефон разбил. Хотя хирург, собой владеет.

– Чертовы стримеры и блогеры, – Егерь подумал, что интернет сейчас захлестнет волной домыслов и злорадства. И Наталью из знаменитой хорошей семьи, которую крайне приятно повалять в грязи, и семейство Дикого в покое оставят не скоро. Бизнесмены, воротилы, вседозволенность. Наверняка и ему, Егерю, перепадет. Но ему не привыкать. Чего уж? В столе под замком лежало направление к психологу. По неконтролируемой агрессии, наверняка, пройдутся. В общем, тем для обсуждения достаточно и блогерам, и журналистам. Хорошие дела он расследует. Все есть: и кровь, и тайна, и большие деньги. А главное, целый ворох репутаций, которые испортить так и чешутся язык и руки.

Егерь вернулся к расследованию:

– Ром, давай дальше. Подруг ищи, в студию съезди. Еще что-нибудь?

– Ну, счастливых покойников искать непросто. Какие эмоции испытывал усопший, обычно не описывают ни врачи, ни патологоанатомы, – хихикнул Ромик. – Да и инфаркт никого в наше время не удивляет, даже если он в довольно молодом возрасте произошел. На их расследование заявлений не пишут. Фактически, я ищу тупо по фото трупов. Перебирая дела, которые есть в электронной картотеке. Фильтрую по полу и возрасту.

Он взял в руки листок сверху распечатанной пачки. Еще были небольшие картинки, такие они обычно лепили на доску. Фото или какая-то минимальная информация. Он предложил их Егерю. Тот пошел к доске, снял с нее портрет Лизы и ее отца. С этим он будет разбираться позже. Они начинали новое дело. Важное дело.

– Так, шесть человек, по смерти которых были составлены заявления, – резюмировал Ромик. – Я ничего подозрительного тоже не нашел. Так что неудивительно, что расследования не возбуждались, отписывались «за отсутствием состава». Инфаркт, как инфаркт. Патологоанатомы все подтвердили. Есть только один интересный момент. И то я пока не уверен, проверять надо. В основном я смотрел страницы в соц. сетях.

Егерь вскинул брови.

Ромик не имел привычки томить, тем более знал, что это жутко раздражает шефа.

– На момент смерти у всех в любовницах были танцовщицы. Танцовщицы на пилоне. Это такая палка хромовая…

– Ромик, я знаю, что такое пилон, – оборвал Егерь, хотя редко так делал. Если человек высказывается, то прерывать плохая идея. – Что, прям повально все стриптизерши?

– Почему сразу стрипухи? – неожиданно, и Егерю показалось, что чуть обиженно вмешалась Вероника. Сленговое название стриптизерш полоснуло по слуху. – Сейчас это очень популярное направление фитнеса. Красиво, интересно и хорошая физическая активность. А пол арт – вообще спорт, это больше гимнастика, чем эротический танец, с таким в клубе очень редко выступают. Вы представляете, какая там физическая подготовка? Образ, хореография, костюм. Целое представление, а не просто девушка вышла попой покрутить.

Егерь снисходительно улыбнулся, как бы говоря, что шест он и в Африке шест, а девушки всегда выходят попой покрутить. Вероника вспыхнула:

– В танцах на шесте есть два основных направления и много делений на школы и виды хореографии, – затараторила девушка. Глаза блестели, грудь вздымалась. Егерь задел, и Веронику понесло. – Первое – это пол арт, похож на гимнастику, большое количество трюков, иногда безумно сложных, на грани человеческих способностей. И в большинство, между прочим, мужчины не могут выйти физиологически. Девочки проявляют чудеса выносливости и гибкости. Танцуют босиком, в спортивных шортах и топе обычно, но тоже может быть женственным и простора для фантазии много. Второе условное направление – экзотический танец. Там уже эротика, сексуальность и грация. Чистый танец. Танцуют на каблуках и высоких платформах. Ничуть не легче на самом деле, и трюки тоже есть, стойки и переходы. Выносливость нужна и сила. Не надо полденсеров путать с девочками, которые рукой за пилон подержались и в трусики денежку собирают. Шаблонное мышление, развешивание ярлыков. Для оценки творчества слишком узко и непрофессионально…

Егерь не ожидал такого отчета. Чем это он так ее встряхнул? Из пофигистки Вероники эмоции били через край. Возмущение, убеждение, воинствующий материализм. Егерь диву давался, Ромик восторженно и подобострастно кивал. Видимо, за шаблонность мышления он отгреб чуть раньше. В общем-то, его кругозора хватало на то, чтобы и самому разбираться в тех нюансах, что рассказала Вероника. Он, безусловно, не спец в танцах, но красивые танцующие барышни нравились и ему. Когда-то в юности у него даже была возлюбленная из хореографического училища. Так что он отличал кудепье от гранд батмана. Егерь покивал головой, соглашаясь с Вероникой. Хотя его так и подначивало поспорить, поизображать неврубающегося дурачка, поубеждать, что шест – это фаллический символ, и направление изначально вышло из стриптиза. Но даже его внутренний бес не решился сейчас подкалывать девчонку. Одна искра и будет взрыв. Снесет к чертям весь отдел. К тому же его ждал Лекс.

– Хорошо, а вот эти вот шесть возлюбленных наших счастливчиков, они кто?

– Я пока не знаю, – легко признался Ромик. – Я их соцстраницы отсмотрел, там почти у каждого присутствуют фотки девочек в шпагате, в стойке на руках, заголенные попы у шестов. В общем, хвастались мужики своими девками.

– Конечно, хвастались, – фыркнула Вероника. – Красивая, сексуальная, гибкая и непременно даст, раздвинув ноги в шпагат. Самая банальная сексуальная мужская фантазия.

Егерь захохотал в голос. Даст в шпагате – в этом было что-то извращенное.

– Давай, копай дальше, – дал одобрение Егерь. – Девчонок надо найти. Алиби спустя столько времени с них не спросишь. Придумаем что-нибудь. Расспроси, посмотри, как себя поведут.

Ромик кивнул.

Егерь коротко изложил то, что он узнал с утра. Прямо сказать – расследование шло не слишком бойко. Ни одной мало-мальски реальной линии даже не мелькнуло. Егерь положил дело Юрия Леонидовича и Земской на стол Вероники. Это означало, что разбираться в нем ей.

– Отдели зерна от плевел. Что у тебя есть по первому?

– Я в процессе, – девушка нырнула за крышку ноутбука. – Пока не очень.

– Своди процесс к версиям и зацепкам. Ты следователь, не полерина. Работай головой, не ногами.

Лишь мельком заметив ее удивленный взгляд на его брошенный, как бы случайно, термин танцевального направления, который она только что защищала с пеной у рта, он оставил команду работать.

Жутко довольный собой, что в очередной раз смог удивить своих ребят, вогнать в размышления, он упругой походкой топал в машину. Их шеф не так прост, как кажется, и не так уж хорошо им известен.

Коллеги недоуменно здоровались, глазели вслед, старались определить, что же происходит. В ближайшее время ожидалось, что самое хмурое мрачное небо опустится на офис Управления Федеральной службы безопасности. Следователь по особо важным делам Егор Константинович Хромов потерял друга, практически брата, при жутких и странных обстоятельствах. Коллеги готовились переносить его суровый взгляд, ставший и вовсе тяжелее асфальтного катка. А Егерь чуть ли не вприпрыжку скачет по коридорам.

Егерь коротко назвал адрес ресторана, разбудив Серегу, хлопнувшей дверью. Встреча с Лексом. Он собирался воплотить в реальность шальную мысль, раз уж ему выдали почти безграничные полномочия, и дело, которое он расследовал, вызывало такой интерес. Вот он и воспользуется этими самыми полномочиями.

Глава 14

Лекс спал беспокойно. Даже ведро выпитого накануне алкоголя не успокоило мечущийся ум и тело. Он видел сумбурные, бессвязные отрывки событий, искаженных беспамятством мира Морфея. Дикого в крови и синяках, хотя его тело было без ран. Веревки, обвивающие, словно змеи. Крылья, мечущиеся и трепещущие. Адские пляски обнаженных девиц и фиолетовые глаза. Странные фиолетовые глаза с искрой света в зрачке.

– Да, утро вечера мудренее, – прошептал Лекс сказочную присказку, открыв глаза и обнаружив себя в постели своей новой квартиры с панорамными окнами.

Совсем по-другому он планировал и представлял свой приезд в Большой Город и уж точно вчерашний вечер. Он планировал и ожидал, но жизнь внесла свои коррективы. Жизнь всегда все расставляет на свои места.

Голова едва поднялась с подушки, тело ощущалось чужим, ватным, плохо контролируемым. Излишки возлияния еще никому не приносили пользы. До ванной он еле дополз. Холодный душ бодрил. Он понажимал какие-то сенсорные кнопочки, обещающие массажный эффект воды. Упругие струи иголками ударяли в тело, обжигая напором и холодом. Он максимально убавил температуру, прислушиваясь как немеет кожа, как холод пробирается внутрь.

Лекс выключил воду. Он ухмыльнулся в очередной раз, упершись взглядом в стеклянную стену. Да, квартира для одного, уединения в ванной не добиться.

Лекс наслаждался видом города и ждал, когда капли на теле обсохнут сами. Вчера на пьяную голову он не смог разобраться даже с пультом управления кондиционером, всю ночь тот работал, как проклятый, и чтобы избавиться от холода, мужчина открыл окно.

Его одолевало какое-то странное чувство превосходства, наблюдая, как у его ног спешит, бежит, работает город. Ему не надо никуда торопиться. Он чувствовал себя хозяином жизни. Очень хорошей и обеспеченной жизни. Настолько, что еще два месяца праздности, фактически безделья и всех удовольствий. Он обратил внимание на колесо обозрения справа за мостом в парке аттракционов. Лекс довольно хмыкнул: да, он обязательно покатается на колесе обозрения. Хороший вид открывался с любой высотки. Оглядеть город можно, просто поднявшись на последний этаж. Вроде как смысла у аттракциона особого не было. Но праздность детского развлечения манила. Как желание, которое он загадал еще ребенком и сейчас исполнил. Да, он обязательно сходит.

Лекс одевался, по ходу отправляя сообщения помощнику, занимавшемуся открытием офиса и подготовкой лаборатории, еще руководителю из Сибири, интересовавшемуся, как он устроился.

Чат с Диким быстро опустился по истории вниз, ушел с экрана и теперь уже перестал маячить постоянным напоминанием о случившемся.

Смерть Дикого никуда не делась. Коварным шипом засела в груди. Едва он припоминал о ней, пронзала все его тело. Боль захлестывала, стирала все, кроме себя, нагнетала, усиливалась, Лекс усилием воли отодвигал ее, ждал, когда утихнет. Потом снова укол.

Почему Дикий погиб при таких странных обстоятельствах? Такие смерти случаются с маргиналами, с антисоциальными элементами, извращенцами. Им нет доступа в элитные ЖК, под охрану и с видом на залив.

И еще: почему это произошло практически за мгновение до того, как они должны были встретиться? Лекс еще раз посмотрел статус друга, выставленный накануне. Сутки еще не истекли.

Он как-то рассеяно подумал о страницах в соцсетях Дикого и тысячи людей, которые умерли или погибли. Куда девались их аккаунты? Продолжали висеть? Быть просматриваемыми? Входить в число чьих-то подписчиков и друзей? Фото профиля превращалось в фото надгробия. Современные социальные сети – гимн равенству и универсальности: жизнь и смерть на одном поле, дом и кладбище по одной ссылке.

У Лекса внутри появилась пустота. Чтобы не провалиться в нее, он откинул грустные мысли, переключился на работу.

Позавтракать, встретиться с помощником, посмотреть помещения, обед с Егерем, клуб. Он собирался наведаться в тот бар вечером. Возможно, это и было не совсем уместно, учитывая обстоятельства, но он желал видеть девушку в белом платье. Желал ее. От одной мысли о ней в паху тяжелело, а в голове мутнело. И еще придется навестить отца и брата Дикого. Пока Лекс не мог представить, что будет говорить и как соболезновать. Понятно, что простые, принятые в обществе людей слова здесь не годились. А передать свою боль он был не в состоянии.

Дела он уладил быстро. Помощник оказался добросовестным, старательным и пунктуальным малым. В назначенный ресторан явился немного раньше срока, Лекс как раз доедал яичницу с ветчиной. Все порученные ему вопросы решил, картинки помещений подготовил хорошие. Лекс сразу отмел два из четырех вариантов. Так что осмотр офисного помещения и производства оказались быстрыми. Передвигались они в кондиционированной машине, невыносимая жара не успела облепить тело липким потом и высосать все силы.

Офис оказался современным и благоустроенным. Служба безопасности, парковка. А лабораторию Лекс выбрал ближе к окраине города, но в старом районе – тихом, зеленом и довольно приятном, без суеты камазов, газелей и спецтехники.

К обеду Лекс хоть и провернул ворох дел, но не ощущал себя ни уставшим, ни измотанным жарой.

В ресторан к Егерю он вошел уверенным и довольным собой. Тот сидел с лукавым, выжидающим, словно хищник перед прыжком видом. Это немного обескуражило. Но привидение смерти быстро влезло в их компанию, и помрачнели оба. Полдня он не вспоминал о смерти Дикого. Был слишком занят. Теперь его тень встала рядом немым укором.

– Отец Дикого звонил, – начал друг без приветствия. – Хочет получить тело для захоронения, а следственные мероприятия, экспертиза только начались. Дело необычное, затянется.

– Насколько я помню, Марат – нормальный серьезный мужик. В успехе следствия заинтересован не меньше тебя, тоже хочет убийцу сына найти. Должен понять, – предположил Лекс.

Егерь коротко кивнул.

– Но он крупный бизнесмен и ему надо сохранить лицо. Пресса взбеленилась, как девственница на порнокартинку. Они чистят интернет, охрану увеличили. Но если тело Дикого долго будут мурыжить и таскать по лабораториям и моргам, такого напридумывают, что Стивен Кинг и Лавкрафт позавидуют. Марат хочет тишины и достойного погребения. Это понятно…

Лекс ободряюще улыбнулся и философски вскинул брови. Егерю придется выкручиваться, искать компромисс. Не впервой, справится.

– А ты знаешь, есть уже какие-то версии? По какому следу идут? – Лекс не сомневался, Егерь будет держать руку на пульсе. Возможно, даже поведет собственное расследование, вопреки запретам. Дело неординарное, трудное. Ему самому в голову приходили самые фантастические версии. Ничего правдоподобного.

– Дело Дикого веду я и моя команда, – голос Егеря прозвучал ровно, но Лекс сразу уловил победные нотки.

– Да ладно! – Лекс радостно сверкнул глазами на друга и пару раз глухо хлопнул в ладоши. – Тебе отдали дело Дикого? А личная заинтересованность? Внутренняя безопасность, профессиональная этика? Или для вашего управления ничто не указ?

– Хорошие люди вмешались, – Егерь откровенно гордился собой. – Влиятельные и заинтересованные. На самом деле неожиданно и вовремя. Я сам еще никого подключить не успел. Но у нас вообще заворачивается лихо. Мне преференций выдали почти на что угодно. Таких полномочий и доступа у меня не было даже когда я «Космонавта» ловил.

Лекс хорошо помнил про то большое дело. И хоть был уже не в городе, даже он тогда чувствовал панику со стороны и бандитов, и властей. События трясли всю страну. А еще трясло самого Егеря и его с Диким впридачу. Натянутые нити нервов. У кого сдадут первым. Одним трупом в любом случае станет больше. Чьим? Убийцы или полицейского?

Егерь вытащил из кармана фотографии и постучал стопкой о край стола. Они еще не сделали заказ, лишь мелком взглянули на меню. Егерь видимо прикидывал, что разумнее переварить первым: еду или информацию.

Вышколенный официант мгновенно возник возле столика.

– Ред лейбл дабл, – Егерь начал с виски. – Стейк ангус, салат с помидорами и огурцами.

Официант кивнул и обратил все свое внимание на Лекса.

Тот тоже выбрал стейк и какой-то зеленый на вид салат.

– А что предпочтете из напитков?

– Свежевыжатый яблочный сок, – Лекс вернул юноше меню. Он никогда не пил за рулем.

Однажды по молодости они перебрали все втроем: Дикий, Егерь и он. Пара каких-то девчонок. Старая девятка отца Дикого с раздолбанными стойками и драными сиденьями. Лекс за рулем, пьяный почти до бесчувствия. Петляя между деревьев, не различая колеи, он вывозил всех с купания у озера. Сам Дикий блевал, свесившись в открытую дверь, в пяти сантиметрах от заднего колеса и мелькающих мимо пеньков и деревьев. Лекс вывез. Вывез удачно, если не считать пары царапин от кустов на боках машины, Дикого оставшегося при своей голове и степени опьянения, при которой он не различал скоростей и сильно преувеличивал количество предметов перед капотом. Но протрезвев и осознав, что друг мог запросто оставить свою голову на любом пеньке, дереве или кочке его трясло от прошлого страха. Трясло как никогда в жизни. Тогда он твердо решил, что удача, предназначенная на езду по пьяни, была израсходована за всю жизнь. Алкоголь и руль он больше не совмещает.

– Не пьешь за рулем? – понимающе улыбнулся Егерь. – Все по-прежнему. И мне надо было свой случай, что бы израсходовать удачу на алкоголь за рулем.

Лекс знал и про этот случай. Пьяный Егерь за рулем вылетел с моста, пробив брешь в перилах. Сам не получил и царапины, жена Верка тоже отделалась испугом и сотрясением мозга, которого, по словам мужа у нее не было. Так что это как-то не отложилось на совести Егеря. Он потом долго шутил, что сотрясение бы было, если бы был мозг, а так пустой коробкой потрясли. А вот их дочери Кате досталось по полной. Переломы двух ребер и конечностей в нескольких местах. В общей сложности семь штук. Девочку собрали по частям. Собрали на винтах. Только аппаратов Елизарова (был в то время такой агрегат из камеры пыток) у восьмилетней девчонки стояло три штуки. Она полгода жила с адской болью и красными от слез глазами. У нее не было угрозы жизни, но ее маленькое хрупкое тело терзала постоянная боль. Егерь поседел. Не пил. Не разрешал себе глушить боль алкоголем, в то время, когда Катя скукоживалась в своем персональном аду. Верка сыпала проклятья, вспомнила такие грехи и проступки мужа, которых даже не было. Винила только его, хотя к друзьям они ехали с договором, что за рулем будет она. Но женщина забылась, намешала шампанского с водкой. Впрочем, Егерь тоже винил только себя.

– У Кати все хорошо? – Лекс как-то по-другому собирался расспрашивать о жизни. Но из-за случившегося все скомкалось. И получалось невпопад. К тому же Егерь все еще теребил фотографии, которые достал из кармана.

– Да, она у меня умница и красавица. Ну, носом буратиньим в мать пошла, а в остальном картинка, – взгляд друга лучился любовью, когда он начал рассказывать про дочь.

– Да брось ты! Верка симпатичная баба, – Лекс снисходительно улыбнулся. Он помнил их свадьбу. Влюбленного, как кота, Егора и худенькую глазастую Верку.

– Ну да, в том-то и дело, что баба, – Егерь закатил глаза. – Молодящаяся бабенка с поехавшей крышей. После тридцатника переклинило, что девочка. Рядится, как сексуально озабоченный подросток, делает вид, что дочери и племянникам подружка. Тьфу, не хочу про нее. А Катька приедет на следующей неделе. Ты офигеешь, какая она стала. Переводчица. На английском французском и, кажется, испанском шпарит, как на своих родных. Впрочем, они ей роднее русского. Пол лета с друзьями по Европе колесят. Вот соизволит навестить старого отца. Она у меня самостоятельная очень.

Лекс порадовался за друга. Говоря про дочь, тот расцветал.

Егерь глотнул виски из поставленного перед ним стакана и, ухмыльнувшись, принялся раскладывать перед Лексом фотографии.

– Это Юрий Леонидович Симонов, убит в собственной квартире.

Лекс внимательно рассмотрел мрачные фото. На кровати с черными простынями распластался мужчина, очевидно, мертвый. Рубашка распахнута на волосатом дрябловатом для его возраста животе. Лекс отметил хорошую прическу, дорогую рубашку и безумно счастливое выражение лица. Он не успел произнести повисшие на языке слова, Егерь добавил вторую фотографию. По куску бордовых с золотом обоев стало очевидно – обе фотографии из одного помещения. Мертвая девушка, живописно перевязанная веревкой, с раскинутыми в стороны руками, подвешенная на сетке между стояком батареи и барной стойкой. Вокруг рук разметались веревочные крылья. Разные ракурсы, крупные планы. Крепление и узлы похожее на то, что они видели в квартире Дикого.

– Земская Алина Владимировна, стриптизерша клуба «Захер», двадцать семь. Иногородняя.

– Это второе? Сегодня, получается? – убийство очень походило на убийство Дикого. В голове всплывали какие-то обрывки книг и фильмов. Серия? Маньяк? Что-то коробящее было в том, что Дикого убил маньяк. Не мужское, что ли…

Лекса переполняли странные непонятные чувства, слегка знобило.

– Нет. Полгода назад убиты. Мои дело нашли с утра. Дикий – это второе преступление, – фото в руках Егора еще не закончились, но выкладывать он их не спешил. – Как раз брат этого Юрия вписался, крупный бизнесмен, политик, видимо, хорошие связи. Мне готовы все, что угодно расследовать отдать, лишь бы с ним не портить отношения.

Лекс покачал головой.

– Полгода разница. Дело толщиной сантиметров тридцать, не поднять. Там такого нарасследовали – вникать страшно. Мусора полно. А еще они братья-близнецы, там с детства психические отклонения – родители постарались. В общем, Георгий убежден, что Юрия накачали чем-то типа наркотика, он в момент смерти брата ощущал эту же эйфорию и восторг. Думал, установят, что обдолбался, но в крови чисто.

– А по Дикому еще нет экспертизы, – не спросил, констатировал Лекс. Слишком мало прошло времени.

Егерь выложил еще шесть фотографий на стол. Все разного качества. Пара и вовсе черно-белых. На всех изображены мертвые и жутко счастливые мужчины.

– Все трупы? Да ладно? – Лекс оторопел. По спине побежали мурашки. Он представил, что сейчас перед ним окажется шесть мертвых девушек экстравагантно связанных. Его замутило.

Официант принес еду. Лекс собрал фотографии в стопку и, пока перед ним ставили тарелки, перебрал одно фото за другим.

– Девушек нет, – Егерь слегка усмехнулся, заметив, как Лекс облегчённо выдохнул. – По экспертизе они умерли от инфаркта, что именно сделало их такими счастливыми неизвестно. Дела не открывали «за отсутствием состава». Родственники писали заявления, в основном матери, но никаких следов не обнаружено. Кроме нереально счастливых морд, докопаться не к чему. А их как улику к делу не пришьешь. Но с нашими делами как-то перекликаются.

Лекс положил стопочку фото на угол стола, покрутил в руках нож с вилкой. Подцепил кусочек авокадо. Задумчиво покатал во рту тающую мякоть.

– То есть умерших от неземного счастья мужиков может быть не двое и не шестеро, а намного больше? – он вопросительно посмотрел Егерю в глаза.

Егерь также многозначительно кивнул.

– Кто-то изводит мужской род почем зря и, видимо, оправдывает свои действия доставлением неземного удовольствия.

– Оснований предполагать подобное особо нет. По факту это инфаркты.

– Не хило у вас тут мужиков херачат, – не удержался Лекс. – Прям, как сусликов. Суслики в природе вообще крайне ценный ресурс. Мужики, видимо, тоже.

– Почему сусликов? – удивился Егерь.

Это была смешная шутка, но сейчас у Лекса получился научно-публицистический рассказ.

– Суслики – это пищевая база для лисы, волка, коршуна, совы, – поведал Лекс. – То есть суслику все равно от кого бегать, его все едят. За сусликом очередь стоит. С одной стороны, он маленький, слабенький, все время прячется и бежит. Корм. За что его уважать? А с другой стороны – жутко ценный ресурс. Без него все хищники с голодухи сдохнут. Хищников полным-полно, а суслик один, и на всех его не хватает.

Егерь шутку не оценил. Лекс и не ждал. Он забыл, как рассказывать ее так, чтобы было смешно. Да и вывод оказался грустным. Одним из таких ценных сусликов оказался их друг. Следующим вполне мог стать любой из них.

Несмотря на жестокую историю в фотографиях, аппетит не испортился. Они с удовольствием съели по здоровому куску мяса.

Мраморной была говядина или не очень, травяного откорма или зернового, Лекс не разбирался. К названиям и сортам относился как к простенькому заклинанию, которое надо произнести специально обученному человеку, то есть официанту, чтобы принесли вкусную еду. Он вообще привык к нормальным продуктам, их естественный вкус его не удивлял. Он как к должному относился к молоку и сметане, в которых не приходилось сомневаться и проверять на дополнительные и чуждые им ингредиенты и научные способы изготовления. И мясо для него в норме то, которое еще вчера хрюкало или мычало, свободно паслось и жевало травку, а не склеивалось из кусков соевым клеем и не употребляло муки из себе подобных.

В глубинке с качественными продуктами дела обстоят совсем иначе, чем в больших городах. Она не называется так красиво, как «фермерские продукты» или «экопродукты», но зато она почти везде вкусная и натуральная. Еда и еда. А вот жуткие печеньки, с составом похожим на таблицу Менделеева, как раз большая редкость. Это еще привезти надо, логистика – вещь сложная и бескомпромиссная – либо влезло, либо нет. На место в грузе или поклаже претендует масса полезных и нужных вещей.

Еда с тарелок исчезала. Вместе с ней мужчины переваривали мысли.

– Как ты сморишь на то, чтобы подключиться к делу? – наконец предложил Егерь. Эта мысль у него возникла еще утром, плотно засела, и после того как ему выдали ресурсы, ограниченные лишь его фантазией, и сформировалась в конкретное предложение. Не дождавшись, пока Лекс осознает, что ему предложили, Егерь накидывал плюшек:

– Временную корочку для отвода глаз я тебе выдам, полномочия кое-какие, что тебе понадобится еще? Пропуска к нам и в архив.

Лекс перестал жевать и теперь сосредоточенно думал. Молчал. Егерь не сомневался, что друг согласится, а сейчас вдруг забеспокоился. Лекс всегда был самым «правильным» из них. Принципиальным. Да, его лихо потаскало по миру и на его счету немало расследований корпоративных хищений, шпионажа, афер и финансовых подстав. Да, среди его расследований встречались убийства, иногда извращенные и жестоко яркие. Когда люди борются за власть и деньги, они редко страдают щепетильностью. Но, возможно, Лекс сочтет недопустимым для себя расследовать убийство друга. В его работе всегда существовали рамки этики, корпоративных правил безопасности и законодательные ограничения. Сейчас все представлялось совсем иным. О тактичности, порядочности речь не шла. Возможно, и о законе не идет, печально подумал Егерь, а вслух добавил:

– Ты сам сказал, что особо не занят и времени полно. А мы бы не отказались от свежего взгляда со стороны. Ты недавно в городе, твой опыт и методы совсем иные, нежели у нас, и, наверняка, окажутся полезны. Плюс чутье и компетенции…

Лекс вскинул на друга лукавый взгляд. Не то удивлялся предложению, не то канцелярски-формальным уговорам Егеря. А Лекса не надо было уговаривать. Он и сам искал, как подкатить к Егерю с просьбой, чтобы хотя бы частично быть в курсе расследования. Эта мысль возникла у него в кабаке, где они заливали горе утраты вискарем, и теперь грызла, словно червяк. Он чувствовал, что должен непременно знать, участвовать, если понадобится – помогать, чем сможет. Найти маньяка, убившего Дикого. Если он приехал не для того, чтобы встретиться с ним, значит, он должен найти убийцу. Ему позарез нужна уверенность, что он сделал все, что мог. Отомстил, если так можно сказать. А тут такая оказия. Нет, его не надо уговаривать. Дар речи пропал от неожиданности. Лекс прикидывал, какую занять позицию в расследовании.

– Никаких планерок и отчетов, только тебе в устной форме, – еще немножечко набил себе цену Лекс.

– Не вопрос, – улыбнулся Егерь.

– Оружие дашь? – добавил Лекс, лукаво улыбаясь.

– Зачем тебе? – захохотал друг. – Хорошо, будет и оружие! Что-то по делам тебе на электронку пришлют. За основной частью придется прийти к нам. Заодно с моими познакомишься. Они у меня крутые! – Егерь гордился своей командой.

– Так и не привык к электронному документообороту? – не удержался Лекс.

– Мне одно это ваше слово «документооборот» мозг взрывает, – Егерь ничуть не смутился. – Я веду расследование нескольких убийств! Улики, детали, моменты. Все должно быть наглядно, перед глазами. Всегда есть шанс заметить то, что было упущено в самом начале. С ноутбуком подмышкой, что ли ходить и картинки без конца просматривать? Что можно на экране увидеть? Сортировку по папочкам? Счастливую рожу в папочку сложить? Или ощущения брата Юрия Симонова заархивировать?

– Да, согласен я с тобой. Сам всегда наглядные распечатки делаю и схемы от руки рисую, – пошел на попятную Лекс. Вздрагиваю я при одной мысли, что придётся к вам в Управление прийти, все КПП преодолеть, – хохотнул и изобразил страх Лекс. – Потом хоть все выходят?

– Выходят все, – хохотнул Егерь, – Вопрос, куда после нас отправляются и с какой охраной.

Он вновь стал серьёзным.

– Тебя никогда не арестовывали и не допрашивали, легенды о страшных застенках и пыточных подвалах – плод твоей фантазии, – Егерь закатил глаза: это не только буйная фантазия друга, но и восприятие его самого. Он по-прежнему ощущает, что работает в карательных органах. Органах, которые прикрывшись именем государства, используют любые методы.

– У тебя сейчас действительно большие полномочия, – признал Лекс. – Высоко летаешь.

– Больно будет падать, если что, – хмыкнул Егерь. – Впрочем, я уже отбил все, чем можно удариться.

Егерь хотел еще поинтересоваться, как идут дела в работе у Лекса, но он ничего не понимал ни в бриллиантах, ни в покрытии, ни, собственно, в бизнесе. Да и слишком искусственно это будет выглядеть, надуманно, данью вежливости.

– Жаль, что вчера не получилось в баре посидеть, – Егерь вертел в руках опустевший стакан. Официант тут же принял этот жест к исполнению. Егерь отказался. – Мы готовились к твоему приезду. Дикий там завсегдатай. И жаль, что не получится уже втроем.

Чтобы пелена сожалений и скорби снова не повисла над ними, Лекс продолжил тему в другом направлении.

– Я посидел, немного успел, место оценил, – при одном упоминании по коже прокатили мурашки, а за шиворотом вспотело, хотя в ресторане кондиционеры работали на износ. – Впечатления получил необыкновенные… а без приглашения туда можно попасть или как вообще? Потом Лекс понял, что Егерь может понять его слова неоднозначно, и поправил:

– Мне по делу, не развлекаться. Пока Дикого… – понятно, что развлекаться до похорон Дикого не хотелось, и без Дикого тоже.

– Можно. Я тебе визитку одну дам, – Егерь полез в бумажник. – С ней без проблем пропустят. Потом привыкнут к твоей физии. Там очень профессиональная охрана с хорошей памятью и чутьем. Все бывшие оперы.

Картонка перекочевала из портмоне в руку Лекса.

– А что за дела? – Егерь смотрел выжидающе и внимательно. От такого взгляда не отвертишься. Лекс помнил этот цепкий, холодный, пытливый взгляд темно-серых миндалевидных глаз. Взгляд, под тяжестью которого подозреваемых прорывало, и они начинали рассказывать ему о своих преступлениях, как на духу. Взгляд вгрызался в самое нутро, сжимал душу, словно бультерьер челюсти, и выматывал, будя беспокойство и страх, пока его обладатель не получал все, что ему нужно. Взгляд, который не позволил Лексу соврать и сейчас, хотя у него на душе теплело и легчало от того, что Егерь со своим взглядом рядом с ним, на одной с ним стороне жизни.

– Там вчера одна девчонка танцевала, – слегка замявшись произнес Лекс. – У меня аж челюсть на полу была. Мурашки до сих пор.

– Ты запал на танцовщицу? Ты, желающий два месяца разврата, в первый же день запал на девку? – Егерь хохотал в голос. – Что-то ты быстро сошел с дистанции. Хоть имя ее помнишь? В том баре девочек, как бутылок на витрине. И постоянные есть, и случайные, приглашенные.

– Так танцует только она, – буркнул уязвленный Лекс. – Ликой зовут, но это не точно, может быть, псевдоним сценический.

Егерь смотрел выжидающе и задумчиво. Размышлял.

– Что? Реально круто танцует?

Лекс с блаженной улыбкой закатил глаза:

– Божественно.

– Тогда тебе надо не в бар. Тебе надо в студию танцев, – Егерь хитро и снисходительно улыбался.

– С этой гомосячиной я завязал в третьем классе, – напомнил Лекс. – Когда пошел с тобой на бокс.

– Вот там-то тебе и выбили все мозги. Причем, нам всем троим выбили, да так основательно, что потом еще втроем в группу реагирования пошли, – грубо хохотнул Егерь.

Они оба хорошо помнили, как Егор привел Лекса в боксерский зал первый раз. Надоело бить морды местной шпане за друга. Хотел показать, что можно и самому. Лекс вдохнул запах пота, силы, настоящих мужиков и, главное, бесстрашия. Наверное, поэтому у него хватило мужества в этот же вечер попереть против матери. Он собрал все свои сценические костюмы (по велению маман он занимался бальными танцами), отметая в воображении ее зареванное лицо и обидчивый укор, которые его ожидают, как последствия содеянного, и сжег гору шелка и пайеток в мусорном контейнере.

Смело и непреклонно выдержал скандал, порку и слезы. Сначала за то, что воспротивился и наотрез отказался идти танцевать, затем еще один заход из слез, ругани и ремня за то, что уничтожил довольно приличную сумму денег, которую можно было выручить с продажи этих самых сценических костюмов, и третьим этапом мать отлупила его уже по почти не чувствующей ничего заднице за то, что в мусорном баке оказалась кипа полиэтиленовых пакетов с фотоплёнкой, и устроенный им костер, в котором должна была сгореть его старая жизнь и зародиться новая, вонял и дымил на весь двор.

На этом фоне тихий жалобный скулеж партнерши по танцам прошел почти незаметно. Ее можно было понять: она – девочка, ей хотелось танцевать. А у него болел зад от ремня. А чуть позже саднили кулаки и коленки, ребра и ноги покрывались синяками. Но Лекс научился драться, вырос и всех обидчиков с тех пор лупил сам.

– Соображай, следователь! Если тебе нужна танцовщица, где ты будешь ее искать?

Лекс состроил физиономию активного мыслительного процесса. А действительно, где у нас танцуют?

– На танцплощадке? – выпалил он, цыкнул языком и исправился. – В клубе? Ночном?

– Какая танцплощадка? Они вымерли вместе с мамонтами, – хохотнул Егерь. – Пошли.

Они расплатились, оставив внушительные чаевые. Погрузились в авто Лекса. Навигатор Егерь не одобрял. И если Серега и пользовался им, то без шефа. Лексом в роли водителя Егерь тоже командовал сам – направо, налево, там развернись. Лекс, разговаривая с другом, ведя машину, еще пытался рассматривать окрестности. Позади, словно приклеенная, следовала служебная машина Егеря. Водителю надо было отдать должное, он будто бы знал маневры Лекса наперед.

Они приехали в спальный район. Миновали арку, очутившись в жилищном комплексе «Счастливая жизнь», как вещала табличка. Явно элитный. Многоэтажек мало, дома стильные и красивые, окна большие, террасы и кафе с респектабельной публикой.

Трехэтажное здание, у которого они припарковались, на первом этаже приглашало в магазин с экопродуктами и элитным алкоголем. Корзинки аппетитного муляжа в сене, бутылки мутного стекла и хрустальные шарики украшали огромные витрины. Изысканно и просто. Лекс любил большие витрины, панорамные окна. Не только красиво и дорого, еще и признак безопасности. Он немало времени провел в районах и даже в странах, где окна стараются делать маленькими, с решетками. В таких не разглядеть дорогой техники и ценных предметов, а стало быть, не появится желания за ними полезть. В маленькие окна не залезть, разбив камнем, не спалить помещение, попав бутылкой с зажигательной смесью в окно. Окна из гигантских стекол – красивая визитная карточка легкомыслия, праздности и безопасности.

Второй этаж красовался еще больше. Потолки выше и окна тоже. Стекло блестело золотом, тонким покрытием, от солнца или лишних глаз. Бело-фиолетовые гирлянды. В тех же цветах фигурная вывеска. Световой короб с названием «Студия танцев „Вилисы“». Рядом с надписью красовалась девушка в изящном па и на высоченных каблуках, и чуть пониже перечислялись направления. Бесполезный для Лекса набор слов. Третий этаж напоминал стилизованную башню, узкую и главенствующую над всем зданием, без вывесок. Но золотые окна и фиолетовые гирлянды обозначали его принадлежность к студии танцев.

В огромных окнах мелькали тени, доносилась музыка. Егерь повел его в соседнее здание. Они поднялись на третий этаж по отделанной мрамором, украшенной цветами в горшках, лестнице. Сразу понятно, дом жил в достатке и спокойствии. Егерь пикнул электронным ключом, и они вышли на балкон. Лекс оторопело замер, перед ним, словно сцена, раскинулся зал, завешенный зеркалами по трем стенам и утыканный шестами. Десять полуобнаженных девушек с разной степенью остервенения штурмовали хромированную трубу.

Некоторые романтично кружились, кто-то выписывал гимнастические номера наверху, другие, изгибаясь, ползали вокруг и задирали ноги.

Лекс ошарашенно пялился на извивающееся, кружащееся и выписывающее кульбиты месиво из гибких полуобнаженных тел. Он, словно бандерлог, застыл, опьянённый танцем Каа. Наверное, и вид у него был дебиловатый: с открытым ртом, выпученными глазами, хорошо, если без высунутого языка, как у тех мартышек. Вот только сделать он ничего с собой не мог.

– Если красотка была так хороша, как ты рассказываешь, то она точно из этой студии. Это лучшая студия и лучшие танцовщицы, – спокойным голосом ценителя произнес Егерь. – Ну и лучший вид на нее, найденный твоим другом, – мужчина развел руками жестом фокусника, предлагающего оценить зрелище. – Ладно, вид нашел Дикий. И на девок из этой студии он ездил пялиться, как мальчишка.

– Точно, он же по танцовщицам с ума сходил, – рассеянно вспомнил Лекс. От окон студии он не мог оторвать взгляда.

– Да, но ключи сделал я, – Егерь ждал похвалы и заслуженных дифирамбов, Лексу оказалось не до этого.

Зрелище действительно захватывало. Все больше и больше. Эмоции и ощущения наслаивались одно на другое. Он чувствовал себя вуайеристом, тайно подглядывающим за купальщицами. Будто он вторгался в чужие сексуальные тайны. Видел то, что смотреть стыдно, неприлично. Рисковал быть застуканным. Обнаружить свой тайный грех. И одновременно он ощущал себя восторженным зрителем, которому артисты являют чудеса представления нереального, восхитительного, захватывающего. Он видел и сцену, и репетицию. Лицо и изнанку. Оборотную сторону легкого и воздушного порхания вокруг шеста. То, что скрывалось за легкостью и кажущейся простотой. Секрет, который невидно уже в сложенном танце, спрятано от посторонних глаз. Как умытая актриса в гримерке, на лице которой видны следы усталости, старости и сожалений. Будто он разоблачал секреты мастерства, разрушая чужое волшебство.

Все чувства разом наполнили его. Лекс не мог оторвать взгляда от стройных извивающихся фигурок, и одновременно его заливало смущение. Будто он бесстыже влез во что-то сокровенное и неприличное, лицезрел чью-то тайну. Словно школьник на показе порнофильма, трепетал от манящего зрелища и страха, что застукают.

– В клубе «Сток» танцуют профессионалки. На общих занятиях здесь они бывают редко, – продолжал посвящать в тайну Егерь. Будто взрослый наставник учит сосунка неписаным правилам.

Лекс заметил, что друг сам не сводит взгляда с окон студии, хотя держался вальяжно и спокойно.

– На сайте студии посмотри расписание групповых занятий, остальное время здесь репетируют те, кто тебе нужен. Ставят программы, готовятся к соревнованиям, иногда просто танцуют, – Егерь замешкался, будто размышлял говорить или не говорить. – Они другие. И танцуют по-другому. Они танцуют, так… так, будто просто живут в танце. Всегда танцуют. Ты сразу поймешь, когда увидишь. Твою барышню искать надо здесь. В баре «Сток» она может раз в неделю танцевать, а может раз в месяц. Не будешь же ты за стойкой все вечера просиживать? Хотя тоже нормально.

Егор рассмеялся.

– Каждый день заканчивать таким расслабоном – бар будет доволен выручкой. Главное, самому не спиться.

– Они видят, что за ними наблюдают? – Лекс хоть и не мог оторвать от окон взгляда, поймал себя на мысли, что из чувства неловкости пытается повернуться, сделать вид, что здесь он совсем не за этим и вообще покурить вышел. Он следил за девчонками одним взглядом, развернувшись всем телом к Егерю и сильно скашивая в сторону глаза. Того гляди косоглазие разовьётся.

– Что, чувствуешь себя вуайеристом?

– Есть немного, – признался Лекс.

– Я думаю, они не видят, заняты танцами. Они знают наверняка. Студию специально открыли здесь. Среди домов, среди окон. Чтобы от этих шестов, пилонов, как они называются, нельзя было оторвать взор, – взгляд Егеря хоть и продолжал витать вокруг танцующих девочек, стал отсутствующим.

– Зачем? – Лекс не понял. Он точно знал, что женщины бывают крайне стеснительны и вряд ли пожелают выставляться на всеобщее обозрение, особенно когда только начинают тренироваться, когда неуклюжи и еще ничего не получается.

Егерь будто прочитал его мысли:

– Говорю же, эти другие, они без стыда, без комплексов, без страха. Они всегда на сцене и… им будто наплевать на всех, на осуждение, на зависть, на насмешки. В этом есть что-то магическое и завораживающее. Та, что открывала эту школу танцев, явно имела представление о том, что делает и умысел ее оправдал себя.

Егор посмотрел на друга с сочувствием.

– Здесь словно медом намазано, все мужики района от окон не отходят. Даже квартиры с «видом на студию» продаются дороже. В местном отделе стопка заяв лежит на них, – он скорчил недовольную физиономию, – «разврат, непотребство, совращение, закройте». И при этом стоит очередь на абонементы из женщин и девушек всех возрастов, желающих приобщиться к этому самому разврату и непотребству. Как будто сам факт принадлежности к этой студии танцев на шесте сделает их красивыми, грациозными и желанными. Ну и чтоб мужья и хахали на них тоже смотрели. А цены здесь самые высокие в городе. Убойные просто. Студия вообще овеяна мифами, легендами и слухами. Твою красоту ты точно найдешь здесь.

Лекс восхищенно взглянул на друга, наконец, оторвав от девушек взгляд. Егерь кинул взгляд на часы.

– Мне пора. Если вечером с тобой не будет связи, я заберу твое окаменевшее от счастья тело с этого балкона, – он отдал другу электронный ключ. – Дубликат себе сделай.

Глава 14

Водитель ждал Егора Константиновича на улице. Терпеливая и вездесущая тень. Без лишних вопросов и объяснений следующая за хозяином. Сообразительный, но в меру пофигистичный паренек Сережа. Егор не сомневался, что отчет о его передвижениях, разговорах и делах он пишет, как того и требует его должность, исправно и регулярно. Как и не сомневался, что лишнего в эти отчеты не попадает.

Выбрал его Егерь сам. Из молодых оперов в районном отделе, так сказать учеников. Так он называл ребят, которые пришли в отдел, когда он уже был при должности, знаниях и опыте. Он свободно и открыто делился всем, что знает. Подсказывал, что слушать, что делать, кого обходить стороной, а с кем быть крайне осторожным. Учил держать язык за зубами и не попадать в ловушки госслужбы. У кого хватало мозгов, те быстро поднимались, числились на хорошем счету и питали к наставнику трепетную преданность. Сережа как раз из их числа. Не пыльная работа – возить следователя по очень особым и важным делам за максимальную зарплату опера и еще иметь разные плюшки в виде госипотеки почти без процентов, ссуд, что не надо возвращать, хорошую больницы, если вдруг что и многое другое.

– В офис едем, – утвердительно сообщил Сережа, с едва заметной ноткой вопроса.

Так он обозначал место, куда везет шефа. На их языке это означало, что если он угадал, то от шефа не требуется каких-либо указаний, можно и дальше сидеть в своих мыслях, не отвлекаясь на разговоры. А если нет, шеф поправит.

Сережа угадывал часто. Егор Константинович это ценил.

Машина уверенно катила по городу. Проспекты сменялись улочками и снова проспектами. Окно крутило калейдоскоп торговых центров, кафе, офисных зданий и жилых кварталов. Редкие, узнаваемые памятники свидетельствовали о направлении. Да, Сережа сказал – в офис.

Егерь крепко засел в паутине своих мыслей. Последнее время он легко отрешался от мира, бесконечно раскладывая в своей голове мозаику преступных эпизодов. Что-то в этом деле было такое… едва уловимое… как будто все лежит на виду, а он ходит, как слепой крот, мимо и не видит.

Он расследовал два дела, но чутье подсказывало, если потянуть за ниточку, то вытянется целая гирлянда. А ниточка никак не находилась. Ничего. В таком деле главное терпение.

Он опять вспомнил о девушке Лизе и ее сбрендившем важном отце.

За свою карьеру ему много раз приходилось вскидывать книксены в угоду начальства. В их службе не увильнуть, от индивидуальных расследований для частного лица, злоупотребляющего положением. Обычно он относился к подобным издержкам спокойно. Считал их некой данью в пользу высших сил, которые и дают ему власть и возможности. Но в деле девушки Лизы было что-то раздражающее и неприятное.

Он уже несколько раз подумывал перепоручить его кому-нибудь. В целом дело решалось просто. Надо было, как следует тряхануть работников кладбища, наверняка выйдешь на «расхитителя гробниц». Егерь поморщился от брезгливости и презрения. Но ничего не поделаешь, подобный заработок существовал. Отслеживали «богатенький труп» и вскрывали могилу с целью обобрать. Извращенцы золотыми зубами не брезговали. А тут на девчонке целое состояние в могилу положили. Егерь видел фотографии с похорон. Лиза словно елка новогодняя украшениями сверкала, все дорогие, брендовые. И платье на ней стоимостью четыре тысячи евро, как подсказал ему специалист.

Был еще один вариант. Тело выкрали для кого-то магического обряда. И таких некрофилов хватает. Егерь еще раз подумал и принял для себя решение. Да, не очень профессиональное, не вполне корректное, но единственно возможное в этой ситуации. Надо найти кого-то и перепоручить расследование. Кого-то надежного, профессионального и опытного. А главное, того, кто не будет болтать.

Он сам не сможет заниматься сразу всем. А убийца Дикого для него первичен. Вот она личная заинтересованность. Не профессиональное деление следствий на важные и не очень. Егерь улыбнулся. В голове сразу всплыл укоряющий образ полковника Веденцева. Надо будет зайти к нему, рассказать о счастливых трупах.

И его мысли снова вернулись к убитым мужчинам с невероятным блаженством на лице. Может ли человек, умирая, испытывать удовольствие? Если не понимает, что умирает? Эйфория настолько велика, что умирает, не заметив смерти? Или умирает и все равно считает это счастьем?

Шесть человек. Убитых одним способом, если это все-таки убийства. Серия.

– Глупость это и сопли родственников, – буркнул участковый района. Откуда Ромик забирал сразу три дела. – Я в соседнем районе работал, в Знаменском, там таких инфарктников по три штуки на неделе. И у всех один маньяк – паленый алкоголь из соседнего киоска. Его как не закрывай, все равно из-под полы продают, и люди сами эту отраву покупают. Знают и покупают. Никто не заставляет. Если человек хочет сдохнуть, он найдет способ, – философствовал юный сотрудник с двумя скромными звездочками на погонах.

Егерь и сам был знаком не понаслышке с этим простым, даже всенародным массовым убийцей. Имя ему алкоголизм. Вот только тех, кого хватал инфаркт по пьяни, в получении несказанного удовольствия не заподозришь. Лица умерших скукоживает гримаса боли и страха, лицо отекает до неузнаваемости, расцветает синюшными пятнами.

– Видно «особо важным» заняться нечем, раз эти дела берете. Нет там никаких преступлений. Родственники просто богатые и деловые. Бухают богатые, также, как и бедные. Только вытрезвители для них специальные, роскошные и называется красиво «нервное истощение».

Ромик доложил, что лейтенант выглядел обиженным и попросил потом дела в архив вернуть.

Егерь понимал литеху. Делами заинтересовались «особо важные» и «уполномоченные». А значит, что-то в этих делах есть для них нужного. А он, простофиля, не разглядел. Вдруг теперь что-то выплывет? Потом проблем не оберешься.

Егерю подсказывало чутье. С этими шестью трупами что-то не чисто. Придет время, и нужная деталь выплывет, и появится хвостик ниточки, за который можно будет потянуть.

Они подъехали к зданию Центрального управления ФСБ. Сергей не снижал скорости, будто им дальше. Кованые ворота начали раздвигаться, водитель свернул и проскочил во двор. Так он развлекался, демонстрировал мастерство и важность одновременно. Он не снижает скорости, охранник узнает машину и начинает открывать ворота, Серега проскальзывает в открытые двери впритирку, по-прежнему не снижая скорости.

Просторное здание занимал целый штат опытных следователей и оперативных работников. Почти всемогущих, умеющих не только найти и раскопать, главное, способных скрыть, замять и замести следы, если вдруг раскопали что-то ненужное. Частные расследования для высокопоставленных лиц случались не часто. Но и тогда предпочитали обращаться сюда, к людям в погонах, а не к модному, но плохо контролируемому частному детективу. Любой из этого здания понимает на кого работает. Государственная безопасность, трактуемая как сохранение чести государства, на самом деле представляла соблюдение интересов отдельных его представителей. К почти безграничным возможностям прилагались жесткие рамки.

Глава 15

Ощущение счастья и удовольствия пришли раньше, чем осознание пробуждения. Лекс, словно кот, потянулся и, почти смеясь, скомкал подушку. Выспавшийся, довольный, в предвкушении светлого и прекрасного, голышом протопал в ванную.

Упругие струи били по мужественному загорелому телу, и улыбка не сходила с губ. Он подмурлыкивал что-то веселое, вытираясь полотенцем, пританцовывал, выходя из ванной комнаты, чувствовал себя звездой, надевая светлые джинсы и футболку.

Абсолютное счастье не отпускало его, когда он вскользь просмотрел фотографии из дела Дикого, которые ему прислали. Ни мертвая девушка, ни черный застегнутый пакет не согнали улыбки с лица. Что-то защемило, но счастье снова залило его с головой. Чтобы представлять полную картину, ему все равно придется поехать в офис Егеря. Пропуск ему уже заказали. А пока его цель – завтрак и принтер.

Лекс привык работать в любых условиях. Приемная антенна на палатке, ноутбук на пеньке, факс, развешанный на березе. Подходило все. Лишь бы работало. Обычно он укладывался в минимум гаджетов. Часто довольствовался одним телефоном.

Итальянское кафе неподалеку, что уже доставило ему массу приятных гастрономических удовольствий, уже открылось и даже гостей с утра оказалось довольно много. В больших городах люди желали тратить время на работу, на дела важные и доставляющие удовольствия.

Уборка жилищ, готовка, прочие бытовые заботы легко выносились на аутсорсинг. Зачем тратить время и силы на ненавистную уборку, если за умеренную плату специально обученный человек сделает это быстрее и качественнее. А хороший ресторан избавит от вопросов с готовкой и продуктовыми магазинами.

Кстати, к Лексу еще вчера заглянула доброжелательная и по-деловому серьезная женщина в униформе. Она корректно и, не отнимая лишнего времени, согласовала с ним график уборки его квартиры и необходимость прочих услуг. Лекс даже растерялся от грамотного и спланированного подхода. Смена постельного белья, стирка, глажка одежды, список предлагаемых услуг оказался весьма обширен и предвосхищающий любые потребности. Лекс пока ограничился минимальным набором, но чувствовал, что в скорости пересмотрит свой быт.

Ресторан, как яркий и удачный пример того, что готовить должен тот, кому это нравится, кто умеет и хочет это делать. Судя по наполняемости заведения, получалось у него великолепно. Лекс уже заметил, что за завтраком каждый день собираются одни и те же люди, что и за ужином. Импозантный итальянец ненавязчиво кружил между столиков, улыбаясь гостям и подчеркивая атмосферу домашности и уюта.

Лекс заказал большой сытный завтрак из яичницы (без нее он чувствовал себя голодным весь день) домашних колбасок и овощей. И, конечно, самый большой кофе, который только возможен.

Он еще раз прикинул, будет ли он брать личного водителя. С самого детства Лекс болел машинками. Всеми подряд. Водил самозабвенно и с большим удовольствием. Абсолютно все. Судьба предоставила ему щедрые возможности, и он перебрал массу производителей и брендов вплоть до газ-66 и мазератти, здесь он невольно сдержал смешок. Да, он определился, и предпочтение теперь отдавал мерседесам. Будет ли ему комфортно с водителем?

Его Повилика водила просто супер агрегат – мерседес смарт. Такого опыта у него еще не было. Ни с машиной, ни с девушкой. Он просиял, раз шестой или седьмой за сегодняшнее утро, поймав себя, что все его помыслы мгновенно перескакивают на удивительную, самую прекрасную и особенную девушку, с которой он познакомился вчера. Егерь оказался прав: самые крутые и красивые танцовщицы танцуют в студии «Вилисы», к окнам которой он его привел.

Лекс не превратился в каменное изваяние, как пророчил ему Егерь, хотя признавал, что в какой-то момент ощутил, что прирастает к перилам, не в силах оторвать взгляд, всеми мыслями и взглядом устремляясь в зал с зеркалами. Лекс проторчал там почти три часа, разглядывая каждую танцующую фигурку. Бесконечные па, взмахи ногами, выпады, кружения и полеты. У Лекса туман плыл в голове, и сердце колотилось от завораживающего зрелища. Он почти дрожал от переполнявших его ощущений и паниковал, что просмотрит ее, пропустит.

Вдруг начинал сомневаться, запомнил ли ее лицо? Была ли она на самом деле и не нарисовало ли это нереальное существо его фантазия, а его воображение сыграло с ним злую шутку. Может быть, он придумал то восхитительное чувство, что испытал, глядя на ее танец, придумал красоту? Даже закрадывалась мысль, что ему что-то подмешали в текилу, чтобы иллюзиями и нафантазированной девушкой привязать к бару. На что только люди не идут ради наживы.

Но едва она мелькнула в панораме окна, едва плюхнула спортивную сумку на скамейку, еще только разминалась, вертела руками и ногами, наклонилась, чтобы застегнуть ботинки на высоченном каблуке, Лекс мгновенно ее узнал. И больше его взгляд, душа и мозг не принадлежали ему. Остались лишь бешеное биение сердца и мурашки по коже.

Лекс ни черта не понимал в танцах. Три года детства мать насиловала его шагами, дорожками, вилянием бедер и шелковыми рубашкам. Едва он спалил свое хореографическое прошлое, он напрочь забыл о существовании танцев в мире. Мозг просто заблокировал все, что с этим связано, чтобы не дай бог танцы не пролезли в его жизнь и не сделали его снова тем хлюпиком.

Память избирательно стерлась, не оставив даже слабых воспоминаний.

То, что вытворяла девушка на шесте, никаким образом не ставилось в один ряд ни с замурованными детскими комплексами, ни вообще с чем-либо им виденным.

Настоящее колдовство! Она летала, она парила в воздухе, едва касалась ножкой пола, словно бабочка крылышком касалась цветка. Ни гравитация, ни давление, ни усталость, ни одна другая природная сила над ней, не властвовали.

Лекс растекся по окну студии. Он весь превратился во взгляд и следил только за ней. Он не чувствовал своего тела, все его чувства улетели в студию танцев. Он явственно слышал музыку и чувствовал легкий зеленый и горьковатый запах. Он настолько растворился в ее танце, что упустил момент, когда она прекратила танцевать и исчезла из виду. Лекс не сразу сообразил, что у девушки закончилась тренировка, и она покинула студию. Он кинулся по ступеням вниз, чтобы застать, когда та выйдет из здания. С ума сойти, он заблудился в подъезде! Между тремя лестничными пролетами и парой дверей.

Лекс так торопился, что вылетел из подъезда и, не глядя по сторонам, сиганул через дорогу. К счастью, она проходила внутри двора, мужик на мазде двигался медленно и успел затормозить. Видимо, ошалевшие, ничего не замечающие вокруг себя мужики здесь встречались не редко. Водитель мазды даже не ругался, лишь покачал головой.

По инерции Лекс влетел в распахнутые стеклянные двери и почти сбил девушку с ног. Перед ней стеклянные двери как раз разъехались, не глядя перед собой, девушка шагнула и оказалась в объятиях мужчины.

Она вздрогнула от неожиданности и подняла взгляд от телефона. Лекс задохнулся от горьковато-зеленого запаха цветов с примесью сладковатого запаха пота и прикосновения к разгоряченному женскому телу.

– Осторожнее, – мягко засмеялась она, ничуть не рассердившись. – На пути может оказаться очень жесткая стеклянная дверь. Они здесь немного тормозят открываться.

– Моя голова с удовольствием готова расшибиться об стенку, лишь бы не нанести увечье вам. Подобного я ни за что себе не прощу, – сморозил Лекс какую-то глупость раньше, чем успел подумать.

Вообще он славился тем, что за словом в карман не лез и с девушками знакомился легко и приятно.

Но под спокойным, слегка насмешливым взглядом немыслимых фиолетовых глаз, с ума сойти, они действительно фиолетовые, он растерялся. Все слова, которые он когда-либо произносил, чтобы произвести впечатление на девиц, казались глупыми, пустыми и недостаточно выразительными сейчас.

Лекс понимал, что смущен. Вот уж чувство, которого он не испытывал давно.

– Как тебя зовут? – просто выпалил он.

Она засмеялась:

– Повилика.

– Это настоящее имя?

– Конечно, – она заливисто хохотала. Лекс не понимал, что так ее смешило. Но точно знал, смех – это хорошо. Это залог успеха. Он готов побыть клоуном.

– Хочешь есть? – Лекс даже не заметил, что они стояли рядом с раздвижными дверями и те никак не могли закрыться. Датчики пикали и, реагируя на их тела, не пускали двери друг к другу.

– Очень, – кивнула она. Лекс так и не выпустил ее из объятий. Его руки до сих пор лежали у нее на плечах.

– Ребята, от дверей отойдите, – вежливо попросил подошедший охранник. – Пикают и не закрываются.

Они засмеялись и вышли из здания. Лекс не хотел отходить от Повилики. Она не вырывалась, он продолжил ее обнимать. Легко, едва касаясь. Они переместились налево от входа, на парковку.

– Тогда пошли есть, – предложил Лекс.

Он не сомневался, она согласится. Он даже уловил легкое движение головы вверх, после которого должен был последовать кивок. Она собиралась согласиться.

Он уже представил ее рядом с собой в машине, напротив за столиком в ресторане. Интересно, что она любит? Но она задержала взгляд на небе или на окне, слегка нахмурилась.

– Не в этот раз, – произнесла она, отстраняясь от него. – У меня другие планы. К сожалению.

У нее совершенно точно испортилось настроение. Внезапно. Почему? Лекс оторопело покосился в сторону, он не понял отчего.

Он уже готовился кинуться в атаку. Убеждать, что еда будет великолепна, а его компания почти незаметна. Но она легонько коснулась его руки и умопомрачительно улыбнулась.

– Поедим и погуляем, – произнесла она, и это не было похоже на обещание. На констатацию факта. – Только в следующий раз.

И прежде чем Лекс успел что-то сказать, спросить телефон, всучить свой, Повилика накинула на плечо спортивную сумку и быстро пошла прочь. Он услышал пиканье брелока. Он в оцепенении смотрел, как она открыла дверь мерседеса смарта оранжевого цвета, как закинула сумку на переднее сиденье, собственно там только и было два передних сиденья, и укатила с парковки раньше, чем он опомнился.

Лекс почесал затылок. Только что состоялось самое необычное знакомство в его жизни. Впрочем, и девушка оказалась под стать, необыкновенной. Он посмотрел наверх. Чистое лазоревое небо, ни одного облачка, ни единой птички, ни даже мошки, что могли бы ее смутить. Панорамные окна студии отсюда отсвечивали абсолютным глухим зеркальным полотном. То есть никого за ними она видеть не могла. Да, необычное знакомство. Он так и не понял успешное оно или провальное. Он сомневался: может быть, он ей не понравился?

Если не щадить себя, то Лекс походил на полного идиота. Косноязычен, несообразителен и придурковат. Собственно, нравиться ему было нечем. Более отвратительно, чем сейчас, он с девушками не знакомился. Пленить Повилику он мог только тем, что его дебилизм ее рассмешил. Может быть, все-таки вспомнила о срочных делах? Она же пообещала, что пойдет с ним обедать… Лекс снова довольно разулыбался. Да, пообещала.

Хорошее настроение к нему снова вернулось.

Довольный, словно кот перед миской сметаны, он уселся в машину. На сердце сделалось легко и прекрасно. Необыкновенно радостно и хорошо. И только сейчас, врубив кондишник и слегка охладив перегретый мозг, до него дошло, что это не только самое необычное знакомство в его жизни, но и самое неэффективное. Ни телефона, ни адреса красавицы у него по-прежнему нет.

Ничего – легко согласился он. Я знаю, где она танцует. Он не сомневался, здесь она бывала не реже, чем дома. А он готов часами просиживать перед окнами этой студии, ожидая Повилику. Он нашел ее один раз, встретит и еще раз.

Он попал. Лекс это понимал.

Глава 16

Как Егерь и предполагал, с делом Симонова и Дикого на него давили. Держали руку на пульсе. Полковник Веденцев требовал постоянного подробного рассказа о том, что они делают и что собираются предпринять. Заходил по два раза на дню. Отчет, составленный Ромиком, тот обозвал «писулькой». Настаивал на личном докладе.

– Что мы собираемся предпринять? Что предпринять, – бубнил про себя Егерь. Не понимающий, раздраженный и раздосадованный. Со всех сторон на него смотрели с явным ожиданием – сядет он в лужу или в очередной раз раскроет преступление с шиком. Под этими настороженными стерегущими взглядами он чувствовал себя мышью в лабиринте. Сплошное давление.

У Дикого оказалось столько знакомых девиц, что бросать на них одного Ромика стало бы издевательством. Даже Лексу досталось. Они обзванивали, опрашивали, читали переписку в мессенджерах и соцсетях. Все оказалось пустым. Пустым и утомительным. Все до единой барышни несли полную ерунду. Да, они знали, что он нестерпимый бабник, но именно она изъяла его из оборота, именно с ней у него случились искренние чувства и предстоял головокружительный роман, который, скорее всего, закончился бы серьезными отношениями или даже браком. Вот как так Дикий это проворачивал для Егеря и Лекса осталось тайной.

На гибель Дениса реагировали по-разному. Но ни одна не вызывала подозрений. Все обладали алиби и полным отсутствием мотива.

Лекс, как и ожидал Егерь, оказался крайне полезен делу. Открытый и улыбчивый, он вызывал у девиц больше симпатии, нежели суровый Егерь, поэтому ответы получал легче и быстрее.

– Все милые и обаятельные, – ворчал Егерь, пока Серега заезжал на парковку бизнес центра, где расположился офис ЗАО «РИМИНИ», владельцем и директором которого являлся Марат Николаевич Блатт. – А мне расхлебывай.

Ворчал он зря. Кому, как не ему, нужно было встретиться с отцом Дикого и родным братом Максом. Он целенаправленно договорился встретиться в офисе, не дома. В официальных условиях люди проявляют больше сдержанности. Егор не сразу понял, что боится увидеть Марата Николаевича. Боится обнаружить в сильном, волевом и уверенном человеке следы надлома, которые внесло горе. Боится посмотреть в глаза и увидеть тоску, безграничную печаль, панику, цепляющуюся за любого близкого человека, лишь бы не опрокинуться в безысходность, в отчаяние.

Егор не успел перешагнуть порога здания, свыкнуться с температурой, остервенело поддерживаемой кондиционерами. Плюс девятнадцать, не выше, после пекла улицы, зашкаливающего под тридцать восемь. Не успел предъявить удостоверение секьюрити, к нему кинулся молоденький мальчик в деловом костюме и начищенных ботинках. Тщательно причесанный, с понимающим и серьезным взором.

– Егор Константинович, вас ожидают. Здравствуйте, меня Андреем зовут. Пойдемте, я вас провожу к Марату Николаевичу, – затараторил он, смутив пылкостью и Егеря, и охрану. Документы у него они так и не посмотрели.

Андрей бодро вышагивал по коридору чуть впереди гостя, иногда оборачиваясь к нему и знаками приглашая пройти дальше. Ответственно человек подошел к исполнению поручения.

Егерь понимал, что в это тяжелое для их руководства время все сотрудники взвинчены беспредельно, нервы натянуты, словно тетива на арбалете, и не настолько страшно получить болт в задницу, как еще чем-то обеспокоить отца и брата убитых горем.

Марат держался. Как всегда безукоризненно одетый и причесанный. Спокойный и уверенный. Лишь взгляд изменился. По-мальчишески любознательный обычно, сейчас безразлично и вскользь взирал вокруг. Но он был рад видеть друга своего сына. Очень рад. Как будто Егерь мог вернуть Дикого. Может, и мог. В воспоминаниях, которые всплывали, глядя на него. Воспоминания. Это все, что им теперь осталось. У Егеря внутри все сжалось. Он обнял человека, которого часто представлял и своим отцом. Потом Макса. Старший брат, правая рука. Тот старался быть под стать своему отцу. И явно переживал, что не соответствует. Его движения стали более порывистыми, руки, которые он не вынимал из карманов пиджака, слегка дрожали. От Егеря не укрылись красные, бегающие по сторонам глаза. На него навалилось в двойном объеме. Кроме смерти брата, еще и беспокойство за отца. Первый инфаркт у Марата был с год назад. Тогда они очень удачно выкарабкались. Сейчас все ходили по краю обрыва.

– Что-то уже есть? – спросил Марат.

Егерь покачал головой и с трудом проглотил ком, подкативший к горлу. Голос прозвучал глухо:

– Найду. Из ада вытащу.

После недолгой паузы он продолжил:

– Какие мысли у вас? Что-то странное? Новое? Не свойственное Дикому. Может, в фирме что-то происходит? Вам могли за что-то мстить, запугивать?

– Нет. Я хорошо подумал. Все взвесил. Нет, Егор, это не бизнес убийство, – с готовностью отреагировал Макс. – Дело в том… – Макс закатил глаза, – это не афишируемая информация. Даже ты наверняка не в курсе.

Егерь насторожился.

– Денис не имел отношения к фирме. Он не работал здесь. Никогда. Не вел никаких направлений и даже появлялся редко, может, раз в три месяца или реже. За ним уже несколько лет даже кабинета не числится.

Егерь внимательно слушал. Макс кивнул и продолжил.

– У него не было ни желания заниматься бизнесом, ни… ни… желания учиться этим заниматься. Дело отца он перенимать не хотел. Поэтому, если бы нашей корпорации хотели навредить, то не через него. Подкосить его смертью отца тоже бессмысленно, он начал переводить все дела на меня после инфаркта. Собирался отойти от дел. Скорее бы уж удар пришелся по мне.

Егор тоже об этом думал. В отличие от младшего брата у Макса семья и двое детей. Старший слоняется по миру, занимается, кажется, программированием, катается на серфе. Любимый сын, любимый внук, будущий наследник. А главное, заказать его убийство проще простого.

– Сейчас мы не боремся ни за какой контракт, не начинаем ничего нового, даже объемов не наращиваем. В общем, тишь и благодать. Не за что мстить и выводить компанию из равновесия.

– Из-за моей болезни мы и так сокращаем долю на рынке, – уточнил Марат Николаевич, он взглянул на Егора и снова принялся блуждать взглядом по кабинету. Он сидел в кресле как простой посетитель. Сейчас не складывалось впечатление, что он здесь хозяин. – Мы из двух стран ушли. Скорее уж передел идет между нашими конкурентами, и если кого-то и убивать, то среди них.

– Я не очень понимаю в бизнесе, – Егерю тяжело давалась формулировка. – Если скандал удешевит ваши акции? Дениса убили довольно странным неприглядным способом. Здесь и секс намешан, и возможность, что он убийца, и вообще много дерьма можно наковырять. Я не смотрел интернет и СМИ, но там наверняка грязь рекой льется.

– Наш отдел информационной безопасности отрабатывает это направление. Мы успеваем блокировать практически все. Акции особо не пострадали, да и скупать их никто не кинулся. В общем, нет, такой тенденции не наблюдается.

Егерь помотал головой, будто спящий слон.

– А чем тогда занимался Дикий? Он же чем-то занимался? – Егерь чувствовал себя обескураженным. У Дениса были тайны? Этого добра у всех хватает. Но от него? И так, чтобы за столько лет дружбы и плотного общения он ничего не заподозрил?

– Он создавал какие-то проекты, фантастические, сказочные, – Макс улыбнулся. – Спонсировал конкурс красоты, устраивал бои в грязи, открывал лаунж-бары. Дикий был мечтателем, сам знаешь.

Егерь кивнул. Он видел те, самые женские бои в грязи и ходил на какую-то пенную вечеринку. Но он даже не подозревал, что устроителем был Дикий.

– Еще десять лет назад отец организовал для него фонд. Туда перечисляются его деньги, как… как… представителя нашей семьи. У нас у всех есть фонды. Очень удобно и прозорливо, – Макс восхищенно взглянул на отца, но тот пустым взглядом взирал в окно. В руке он держал забытый бокал с водкой, лед таял. – Сразу потратить все деньги возможности нет, есть только ежемесячные выплаты в пределах установленного лимита. Фонд позволял Денису быть обеспеченным человеком, иметь ту жизнь, которую он хотел, и гарантировал, что он не профукает все деньги на свои прожекты. Единственное требование, которое ему выдвигалось и являлось обязательным, это сохранять секретность. То есть мы все делали вид, что он работает в нашей компании, числится в директорах по общим вопросам, а про то, что он участвует в сомнительных проектах никто не должен знать.

Макс то и дело замирал на Егере взглядом, старался прочитать о чем тот думает, какое впечатление на следователя и друга произвели новости. Егерь молчал. Кивал, задавал короткие вопросы. Ничего не выдавало его чувств. Впрочем, как всегда. Впрочем, он и сам еще не знал, что он по этому поводу думает.

– Денис справлялся со своей задачей, – вставил Марат. – Он не доставлял проблем, не втягивал нас в скандалы, не отягощал неловкими ситуациями. Денис был хорошим сыном.

Егор кивнул и отвел взгляд от Марата, делая вид, что не заметил покрасневших глаз и глухого голоса.

– Насколько мне известно, он действовал через подставное лицо. Почти всегда через одно и то же – Рустема Сахибулина, – Макс протянул Егерю кусочек картона. – У нас с ним тоже есть совместные дела, но никаких пересечений.

Егерь залпом допил виски и встал.

– Егор, – Егерь догадался, что захочет Марат. – Когда мы сможем забрать Дениса?

– Я постараюсь ускорить процесс, – пообещал Егерь. – Идет экспертиза.

– Мы понимаем. Главное сейчас – расследование, ни в коем случае не хотим мешать следствию. Экспертиза должна быть проведена самым качественным образом. Да, если тебе понадобятся какие-то ресурсы, любые, Егор. Деньги, команда программистов, знакомства и связи, помещения… Не знаю, все, что угодно, мы поможем всем.

Егерь кивнул. Помощь на него сыпалась со всех сторон. Того гляди засыплет и придавит.

– Но как только будет возможно, мы хотим получить тело Дениса без лишних задержек.

Егор заметил, как Марат Николаевич вздрогнул на это «тело Дениса».

Он кивнул:

– Разумеется.

Они еще раз обнялись и сочувствующе друг другу покивали.

– У Алексея все хорошо? – уточнил Марат Николаевич.

– Да, насколько это может быть.

– Пусть заезжает. Я очень хочу его видеть.

Егерь спустился вниз, Макс проводил его. В костюме и рубашке с длинным рукавом он не выходил на улицу. По Егору бегали холодные мурашки, он изрядно подмерз.

– Как Марат справляется? Сердце в порядке?

– Мы все контролируем. Он под постоянным наблюдением врача. Держится.

Макс немного помолчал, Егерь не спешил, явно видел, что брат Дикого собирается с мыслями.

– Я бы не хотел, чтобы это стало известно отцу. У него и так проблемы с сердцем… – Макс дождался, когда Егерь подтвердит его просьбу кивком. – По поводу дел Дениса. Я не всегда был в курсе, от отца и вовсе держалось в тайне. Для него то, чем нравилось заниматься Денису – разврат и грязь. Я про ночные клубы со свободными нравами и дополнительными услугами, про вечеринки, которые он устраивал, конкурсы красоты, сам понимаешь какие. Отбор актрис для порнофильмов и частных вечеринок. Я еще буду разбираться с его документами, возможно, что-то конкретное выясню. Но мне кажется копать надо именно там. Тянуло Дениса в грязь. Вот и расправа стала грязной и противной. Вот… – Макс протянул Егору пару листков, сложенных в четверо. – Это то, что я пока нашел. Но почти все, как Денис называл, «проекты» из этого списка завершенные.

Егор кивнул.

– Мы проверим. Спасибо.

Егор вышел. Его сразу облепило липким и противным потом. На лбу собрались крошечные капельки, они образовывали ручейки и текли по лицу. Рубашка приклеилась к телу. Егерю стало настолько противно, что мысли переключились только на то, чтобы быстрее добежать до машины. Серега как назло не подъехал, стоял в дальнем углу парковки под деревом. Заснул, что ли?

Егерь уже одолел половину заасфальтированной разгоряченной сковородки, когда машина сорвалась с места и подъехала к нему.

– В офис, – оповестил Сергей.

Егор удобно устроился на заднем сидении и погрузился в раздумья.

В кабинете оказалась только Вероника. Она звонко стучала по клавишам. Подняла на шефа туманный взор и сразу снова утонула в ноутбуке. Видя ее отсутствующий взгляд, ему иногда казалось, что она сама превращается в цифровой код, словно в известном фильме «Матрица», и вся уплывает в интернет и лавирует между струящимися столбиками, скачущими числами, рябящими в глазах символами.

Он окинул взором кабинет. Для начала уселся за свой стол и принялся внимательно изучать дело Юрия Симонова. Вероника отработала отлично. Новая папка стала раз в шесть меньше.

Сама Вероника не обращала на него внимания. Каждый занимался своей работой. Его ребята привыкли, что шеф рядом и в то же время отгораживается от них невидимой стеной задумчивости. Изучает или составляет бумаги за столом, вальяжно развалившись на диване с чашкой кофе, размышляет. Иногда раскладывает фотографии или карточки с мыслями на придиванном столике или стоит, словно истукан, перед доской с магнитиками и материалами по делу.

Вообще у него был свой кабинет. Строгий и дорогой, как и полагалось по регалиям занятости и важности. С гигантским, словно трон, кожаным креслом, столом, на котором можно играть если не в футбол, то точно в теннис. Со всеми необходимыми для пафоса и значимости атрибутами. Мраморными и малахитовыми статуэтками, диваном на бронзовых ножках, мохнатым ковром и канцелярским набором из дерева ценных пород. Триколор и портреты самых главных на стене не оставляли сомнений куда вы пришли. Но Егерь не любил свой кабинет. Он лишал его умственных способностей и полнил. Как бы смешно это не звучало, но едва он присаживался в кожаное кресло, начинал чувствовать себя толстым и неповоротливым телом и умом, чиновником, а не сыскарем. К тому же кабинет располагался дальше по коридору, и это совсем неудобно для того, чтобы держать руку на пульсе расследования. Расположить диван в их кабинете и работать здесь, было комфортнее и продуктивнее.

Стильный и современный диван, ничуть не напоминающий казенную и архаичную мебель подобных учреждений, настраивал на рабочий лад. Он чувствовал себя свободно, легко впадал в размышления, расхаживая между ним и магнитной доской, он ощущал себя хищником, выслеживающим добычу. Внешне спокойный, расслабленный и даже вальяжный. А внутри идет исследование, выстраивание логических цепочек, преследование добычи. Цепкий взгляд, острый ум, холодный нос. Егерь улыбнулся собственной шутке.

Впрочем, чаще всего вид у него был депрессивно-отрешенный. Все психологи подтверждают, что человек, находящийся в раздумьях, похож на свою оболочку, из которой все вышли и забыли погасить свет. Тело неподвижно, взгляд отсутствующий, дебиловатый, угнетенный.

Но даже в таком малопривлекательном виде Егерь не боялся предстать перед своими подчинёнными. Каким они его только не видели, и это был, честно сказать, не самый ужасающий вариант.

Вероника слегка подняла брови, заметив телодвижение шефа. Практически единственная женщина на оперативно-сыскной работе. И уж точно самая красивая. Обычно в учреждениях этого формата работают те, кто долго служил отечеству разными способами, старательно шел вверх, дружил с кем надо, лизал где положено. Отточил в своем организме невосприимчивость, беспринципность, не брезгливость и гибкую мораль. Исключением были они. Его Вероника и Ромик.

Веронику он подобрал в реабилитационном центре для сотрудников МВД, отделении неизлечимой патологии. Молодая, строптивая, злая на весь мир. Преимущественно на мужскую его часть. Взгляд прожигал насквозь, а руки тряслись от ненависти и седалитиков.

Не мудрено. Господь бог и мама с папой наградили Веронику интеллектом вундеркинда, сообразительностью и жаждой освоения нового. Добавьте к этому хорошее образование и ярое наивное желание бороться с кибер-преступниками. Сразу вырисовывается прекрасная карьера. И все бы сложилось именно так, если бы в придачу ей не досталась еще и внешность куклы Барби: ясные и синие глаза, копна светлых волос и аккуратный носик. Фигурка – мечта модели и всех современных девиц. Все, что нужно плоско и в кубиках, все, что хотелось бы, округло и аппетитно. Неудивительно, что всем, даже просто проходящим мимо мужикам, ее хотелось неимоверно. Плохо контролируемо и весьма устойчиво.

Мысли тонули в декольте, а предложения сыпались одно непристойнее другого. Это позже, повзрослев и хлебнув вдосталь, она вникла в особенности мужской нестабильной психики и удостоверилась, что даже от самого задохлика мужского пола можно огрести, если ему немного посопутствует удача и какой-то подручный увесистый инструмент.

А тогда, в институте МВД, педагогу, забывшему свой педагогический долг, она ответила уж очень резко, высокомерно и необдуманно. Может, была и права. Ибо нечего злоупотреблять своим положением. К тому же она интеллигентная девочка, воспитанная в знаменитой династии ученых, где никогда не путали «надевать» и «одевать», суп за обедом наливали из супницы и подавали три комплекта столовых приборов. А он – плохо владеющий русским языком чуркобес, приехавший с бескрайних периферийных просторов нашей Родины и зацепившийся за порчу психики подрастающего молодняка своими звериными стайными повадками. Капитан стерпел обиду, но злобу затаил, и после элитного обучения юная хакерша отправилась ловить пиратов виртуального мира в самую глухую провинцию, в которую ее только можно было запихнуть по распределению. Договор есть договор, даже если он подписан еще до обучения, и на словах обещали совсем другие дали.

Вероника не спасовала, когда рвала отношения со своей семьей, идя учиться «ментом поганым» вместо «светила медицинского», не попросила помощи у отца и сейчас. Лишь слегка сжала губы, готовясь отработать в полях два контрактных года.

В отделении верхнезажопинского отделения милиции, в котором ей выпало работать, компьютеров было целых два. Один в сельском магазине – абак – он же счеты. На втором лежала кружевная салфетка, связанная супругой начальника, и стоял кактус. С момента постановки на баланс его трижды роняли, шесть раз стирали с него пыль и ни разу не включали.

Вероника опять сжала губы и решила воспринимать казус судьбы, как продолжение обучения. Два года не так много. Жизнь – она в сети. Реальность не так важна.

Но неважная реальность накатила на девушку уже через шесть месяцев.

В отделении ее возненавидели все. Холодную, циничную и недоступную. «Больно умную» по деревенским понятиям и «шибко гордую». Мужики хотели и ненавидели, бабы ревновали и ненавидели. Через полгода вирус ненависти распространился на весь район. Она мышкой сидела в своем кабинете, больше напоминавшем конуру, и строчила отчеты за всех. Словно заключенный ставила крестики на календаре, выставленном на рабочий стол в ноутбуке. А ненависть, словно нашествие саранчи, росла в геометрической прогрессии, вздыбилась стеной, окружила и сжималась кольцом вокруг. Недобрые взгляды и агрессивное шушуканье сопровождало ее до магазина и домой, в комнату, которую она снимала у вдовы.

А еще через месяц, как раз под Новый год, орава перепивших мужиков не сладила с собой и решила наказать строптивую городскую зазнайку. За что наказать внятного ответа не нашлось, да и спрашивать бы не пришлось, если бы почти замёрзшую насмерть и растерзанную девчонку не нашла в сугробе местная ведьма. За каким чертом она потащилась в лес в морозную зимнюю ночь, следствие умолчало, как и о многих фактах и уликах преступления. «Групповое изнасилование, множественные синяки и раны» – сухо вещало уголовное дело в тонкой, как декабрьский календарь, папке. Свидетелей и виновных не найдено. Кого опрашивать то? Медведей, что ли?

Две недели Вероника провела между бессознанием и безумием. Едва она приходила в себя, взгляд лишь на миг приобретал осознанность, устремлялся в реальность, потом подключалась память, и девочку начинало трясти в истерике. Тело била крупная дрожь, пот градом струился по коже, перемешиваясь со слезами и слюнями, рыдания раздирали грудь. Потом организм полностью истощался и вновь впадал в обморок.

– Она не хочет жить, – констатировал сельский доктор антинаучный диагноз и вколол очередную дозу анальгина. Больше у него ничего не было. – Медицина бессильна.

И лишь местная ведунья не сдавалась.

– Ты бы от такого еще под кустом сдох! – кидала она на фельдшера недобрый взгляд, и тот выходил из палаты. Не спорил.

С Аглаей никто не спорил. Не стоило настраивать против себя последнюю инстанцию в медицине и первую перед неведомыми силами.

Она – старая, трясущаяся ведьма с лицом цвета дубовой коры и такими же морщинами отпаивала жену доктора вонючими снадобьями, когда та истекала кровью в родах. А он, врач, ничего не мог сделать.

Она, согнутая в три погибели, с трясущимися руками и клюкой, хоть раз да вырывала у костлявой с косой половину местного населения. А может, и отправляла на тот свет одним взглядом. А иначе как расценить смерть лесоруба Дмитрия, которого накрыло поваленным им самим деревом. Ровно на третий день, как он отрубил голову бабкиному коту – мяукал громко. Дмитрий с похмела не разобрал.

Всякое про Аглаю говорили, но связываться никто не решался.

Она поила Веронику отварами, обтирала настоями и что-то монотонно твердила над головой.

– Перерождается она, – спокойно твердила бабуля. – Много вы духтора тюхаете в бабьей душе. Переродится. Как бабочка из кокона.

И кокон открылся. Однажды ледяным звенящим январским утром Вероника открыла глаза. Слегка сжала губы и прищурила глаза. Встала с постели и ушла из больницы. Начальник местной полиции заранее подготовил ей документы об отличном прохождении службы, о неоценимом содействии, о бесценном опыте и великолепные рекомендации.

Дальнейшая ее служба проходила уже в информационном отделе ФСБ РФ. Среди лучших и всемогущих. Обеспечение безопасности в сфере информационных технологий, кибервойны с оппонентами государства, защита критической инфраструктуры РФ. В своей стихии Вероника распускала хвост, словно экзотическая рыбка в большом аквариуме среди таких же экзотических рыбок, резвилась и красовалась. Ее заслуги оценили по достоинству, даже чересчур. Молодой и симпатичный начальник в колючей и резкой девчонке разглядел необозримые таланты, далеко идущие перспективы и тайну, которую страстно желал разгадать. А поэтому принялся ухаживать всеми доступными способами. И стоит заметить, ухаживал весьма достойно, искренне рассчитывая на взаимность. То есть намерения были, что ни на есть самые серьезные, но его невесте они совсем не понравились. Точнее, дочке полковника ФСБ, считавшей себя его невестой. Толстозадая бабенка, обременённая трехлетним ребенком, и без каких-либо шансов выйти замуж в связи с алкоголизмом и скандальным характером, кинулась на Веронику с канцелярским ножом. Кинулась неожиданно, подло, из-за спины, густо дыша перегаром. По горлу, конечно, не попала, такие мифы только кино плодит. Чтобы реально перерезать горло человеку канцелярским ножом надо долго и старательно учиться. Но лезвием по лицу прошлась основательно. Кровь хлестала во все стороны. Скандал замяли.

И никто толком и не понял, как Вероника не прошла комиссию на профпригодность, благодаря услужливым врачам обнаружила в себе аутоагрессию, экзогенный психоз и галлюцинации. Отправилась восстанавливать психику в реабилитационный диспансер и полностью выпала из жизни. Выхода из психиатрического стационара не предусматривалось.

Вот такую ее и встретил Егерь: заколотую галоперидолом и седалитом, пускающую слюни, монотонно раскачивающуюся в кровати, голую, едва обернутую замызганным одеялом.

В составе какой-то комиссии он посетил психиатрическую клинику, сопровождая генерала, баллотировавшегося в Думу. Хватило одного только взгляда необыкновенно ясных, совсем нетронутых ни медикаментами, ни безумием глаз. Он не просто зацепил Егора, взгляд полоснул, словно казацкой шашкой. Егерь вздрогнул и даже потрогал плечо, не сочится ли из того кровь.

Следователь перестал поглядывать на часы, с нетерпением ожидая конца неприятного визита, и отправился прямиком в кабинет главного врача. Тот возглавлял заведение едва ли полгода, поэтому не был в курсе кулуарных игр невест и не видел никаких причин скрывать что-то от высокопоставленного человека в погонах.

– Наверное, когнитивный диссонанс несовпадения виртуального и реального мира. Очень распространенный диагноз у работающих с компьютером, – стараясь казаться умным, вставил врач, обнаружив непонятный диагноз и неадекватное лечение. – Мир с этими компьютерами совсем с ума сошел.

Егерь его не слушал. Через две недели частного расследования он знал про девочку все. А еще через неделю перевел ее в частную клинику своего приятеля. И Вероника стремительно пошла на поправку. Выздоравливала, как выздоравливает молодой и сильный организм, который яростно хочет жить.

Егерь сделал ей новые документы, подправил биографию и взял в команду. Теперь у него был специалист, который на просторах интернета мог отыскать любой байт в стогу терабайтов, проникнуть в любую систему, подключиться хоть к светофору и заставить его выдавать чеки.

Она выискивала ему такие данные, что Егерю частенько казалось, что если бы не ее увлечение сыскной работой, то она вполне могла вскрыть систему безопасности какого-нибудь банка, перевести себе внушительную сумму денег и укатить на Мальдивы.

Мужики поуспокоились. Во-первых, шрам через все лицо все-таки в первую очередь шокировал. И чтобы разглядеть на каком идеальном и красивом лице он находится, надо было иметь смелость на него смотреть. Во-вторых, Вероника уже нахлебалась мужского внимания и прятала тело под бесформенные и бесцветные балахоны. По мнению Егеря, действия совершенно бесполезные. Даже в мешке из-под картошки ее фигурку спрятать было непросто. Но мужики оказались глуповато недалекими и, как дети на погремушку, реагировали исключительно на обтягивающее, яркое и открытое, так что разглядывать Веронику не спешили. Именно то, что она хотела. Девушка отгородила себя от всего мира крышкой ноутбука и выглядывала оттуда не часто. Плюс авторитет Егеря. Бури эмоций улеглись.

Егеря устраивало такое положение вещей.

Сам он частенько наблюдал за ней, исключительно из эстетического удовольствия. Какие грациозные и мягкие у нее движения, аппетитные округлости, на которых иногда натягивалась ткань ее бесформенных одежд. Легкие, невероятно нежные подрагивания ресниц, сопровождающие острый, нацеленный в виртуальность взгляд. Она блуждала по сайтам, шифровала и взламывала коды, меняла айпи-адреса и протоколы. И все эти непонятные слова и понятия, окружали ее флером власти и неведомого разврата, на который Егерь имел силы не купиться.

Девушка вытаскивала такое, что иногда ее ноутбук представлялся Егерю шляпой волшебника, а в руках у Ники он старался разглядеть волшебную палочку. Так наверняка окажется и в этот раз. А пока Егерь и сам углубился в раскопки. Через четыре часа непрерывной работы у него слезились глаза и булькало в животе от кофе. А! Еще экспрессивно стучало в голове от цоканья Ники по клавиатуре. До дрожи правого глаза. При всей любви к ней.

Про Алину Земскую, стриптизершу из бара «Захер», тоже раскопали всю ее подноготную. Впрочем, ничего особенного там не нашлось. Приехала с Украины, училась, отчислили, работала танцовщицей, стриптизершей. Проституцией, кстати, не занималась. В порно фильмах не снималась. Моделью – да, работала, весьма откровенной. Егерь полюбовался фотографиями с полуобнаженной девицей. С Юрием познакомилась в день смерти в баре. Есть молодой человек с железобетонным алиби, поскольку диджей в ночном клубе и в тот вечер как раз работал на глазах у сотни человек. Кто мог ее так перевязать – понятия не имел. Подружки рассказывали, что девушка была мила, открыта и дружелюбна. Какие могут быть враги у стриптизерши? Ну, костюм порезать, косметику испортить, деньги можно украсть. Но чтобы убивать?

У Юрия тоже никаких подозрительных связей, порочных страстей или греховных увлечений не нашлось. К девушкам он относился прекрасно. Щедрый был мужик, подарки дарил, денег давал. Длительные отношения заводил редко. Женат и вовсе был на своей компании. Профессионалками не брезговал. Впрочем, вызывал всегда из одного и того же «салона», где зарекомендовал себя благонадежным и достойным клиентом. Хозяйка давала руку на отсечение, что ни одна из барышень не жаловалась на какие-либо извращения. Егерь еще раз просмотрел список денежных переводов за последние восемь месяцев до смерти: больше всего досталось Тамаре Захаровой. Разговор с ней был в записи, по телефону. Барышня уехала работать в Стамбул, в шоу. Уехала в день смерти Юрия Симонова, но не видела его неделю перед отъездом. Полное алиби на этот день у нее есть. Скоро собиралась возвращаться.

В целом все складывалось очень ладненько. Юрий имел сердечно-сосудистые заболевания, о чем имелось заключение врача, и даже соблюдал диету, которую ему назначили. Так что, причинив юной любовнице вред, в целом мог испытать шок и получить инфаркт.

У Юрия и Алины был секс незадолго до смерти. Связанная девушка не подвергалась насилию: ни синяков, ни ссадин не обнаружено, только от веревок. Никаких следов второго мужчины ни в ней, ни на ней тоже нет. На веревках нет потожировых Юрия и кого-то другого тоже нет. Есть частицы чего-то химического, похожего на удобрение. Но встречается это химическое соединение в целом ряде удобрений.

Связывали барышню, очевидно, в перчатках, возможно, до этого в них работали в саду.

А дальше сами собой вылезали несостыковки.

Зачем перчатки надевать Юрию? Если это он связывал и убил Алину по неосторожности.

Еще один момент, который тоже не вязался с версией следствия: у Алины в уголках губ есть небольшие ссадины, ранки. Видимо ее связывали с кляпом во рту, а потом вытащили? Если его вставлял Юрий, то где этот кляп, среди улик нет. Значит, забрали с собой? Значит, был убийца. У девушки, убитой в квартире Дикого, тоже были ссадины в уголках рта.

Никто из соседей ничего не видел и не слышал, пока не прибежал брат и не поднял панику. Идти по следам спустя полгода – это все равно, что ковырять вилкой растаявшее мороженое. Есть две камеры уличного слежения, но в их обзор попало огромное количество народа. И это улица. Люди совершенно посторонние, проходящие мимо.

Лица. Нереально счастливые лица. С такими лицами от инфаркта не умирают. В крови Юрия Симонова и Алины, кстати, тоже, кроме небольшой дозы алкоголя, ничего особенного не обнаружено. Может быть, что-то найдут в крови Дикого. Насколько Егерь знал, друг не употреблял ничего, кроме хорошей водки. Травку курили в детстве, но даже тогда, во времена экспериментов, Дикий как-то сразу отошел. Не понравилось.

Егерь достал зажигалку из кармана, пощелкал ей, снова положил в карман. В очередной раз он бросал курить, и в очередной раз попытка не увенчается успехом, он уже знал, что купит сигареты, как только выйдет из здания. В это раз он продержался три недели.

Они с Вероникой оба околели в кондиционированном помещении. Поставили сплит-систему на минимум, а сейчас настолько погрузились в дела, что даже не понимали от чего по коже бегут мурашки, а носы покраснели.

– Вы опыты на себе, что ли ставите «как живется трупам в морге?» – поежился вошедший с пачкой бумажек Ромик.

Егерь и Ника не сразу его поняли и глупо разулыбались только тогда, когда в распахнутое молодым человеком окно повалил жаркий прелый вечерний воздух, пахнущий раскаленным асфальтом, выхлопными газами и пылью.

– Строго говоря, трупам в морге не живется, – закатила глаза Вероника. – Лежится – да, точно лежится прохладней, чем нам живется.

Ромик выложил на стол диктофон: маленький, электронный, по функционалу почти смартфон. Словно горох рассыпал по столу три пары миниатюрных наушников. Юноше нравились гаджеты и разные электронные прибамбасы. У него на каждый случай жизни находился в кармане какой-нибудь приборчик. Про существование половины из них Егерь никогда не слышал.

– К утру будет отчет по четверым, – пообещал Ромик. Он снимал опросы и показания на диктофон. Что бы потом можно было еще раз прослушать все внимательно и уловить что-то упущенное в первую беседу. Егерю симпатизировала эта педантичность, граничащая с дотошностью. – А вот еще трое позже.

Лекс и Вероника встрепенулись. Крючок зацепил.

– Четверо и трое? – Егерь уставился на Ромика. Вероника выглянула из-за ноута и, сложив брови домиком, ждала рассказа. Коллега явно что-то накопал.

Тот хитро улыбнулся, провокация удалась. Он поднял длинный палец пианиста, прося минутку, и скрылся за дверью. Шеф и Вероника переглянулись. Юноша явно требовал особого внимания.

Ромик вернулся со стаканом отвратительного кофе из автомата и, сморщившись от первого глотка, поведал:

– Там вообще картина – огонь! Докопаться всерьез не до чего, но совпадений, как в детском пазле – крупно и в кубик.

Шеф вскинул брови, демонстрируя потерю терпения.

– В общем, у четверых в любовницах действительно танцовщицы. Очевидцы романов, опрашивал друзей и в двух случаях мамаш. Все, как под копирку, твердят о съехавших, просто сбрендивших от любви крышах. Безумные подарки, цветы с залезанием в окно, полеты на воздушном шаре и прочие безумства, прекрасные для юных пылких существ и странноватые для взрослых пузатых мужиков, – Ромик расхаживал по кабинету и размахивал руками, словно фокусник, отвлекающий внимание и готовящий хитрое чудо. – Мамаши, кстати, настаивают, что это девки довели их сыновей до цугундера, причем в прямом смысле, то есть затрахали насмерть.

Вероника хохотнула.

– К слову сказать, скорую в двух случаях как раз вызвали любовницы. Впрочем, скорая трупам ни к чему. Была констатирована смерть.

– Девиц надо допросить, в идеале найти врачей, – сразу добавил Егерь.

– Займусь, – кивнул Ромик и продолжил. – Самое интересное, что на красавице Арине Левиной, студентке пятого курса филологического университета, в академическом отпуске уже третий раз, танцовщице и забыл, как там это называется, ну типа лице какой-то там одежды для пол дэнс.

– Амбасадор это называется, – вставила Ника.

– Да! Так вот у рыжей красотки Арины недавно и второй любовник отошел в мир иной таким же способом. Обоих унес инфаркт. И вроде ничего особенного на первый взгляд, тем более обоим под полтинник, никакой физухи на вид и явный лишний вес, возраст и одышка. Но я успел кабанчиком метнуться к маман того, кого у нас в списке нет. Та безутешна. Постоянно пересматривает фото ненаглядного сына и видео с похорон. Флешку я скопировал, завтра ребята вытащат кадры, но и на телефоне разглядите.

Ромик аккуратно положил свой смартфон с раскрытой фотографией на стол Егерю. Вероника, словно тень, возникла у шефа за спиной.

– Нормально, – присвистнула девушка. – Я бы тоже хотела знать, как так барышня осчастливливает мужиков, что порог в вечность они переступают в абсолютном кайфе.

Фото не отличалось качеством, но никаких сомнений. Второй любовник Арины Левиной, кем бы она там не была, умер от счастья.

– Допросить, – коротко бросил Егерь.

– Понятно, – пожал плечами Ромик. – Только сами понимаете, нечего девчонке предъявить. Никаких следов убийства. Инфаркт, без вариантов. А «затрахала» к делу не пришьёшь.

Егерь все знал. Все понимал. Но преступник рано или поздно оговорится, или оступится. Тем более, здесь совсем молоденькая девчонка. Что-то же она с ними делает? И главное, мотив? Зачем ей смерти возлюбленных?

– Мотивы у девушек есть? Хоть какая-то причина убивать? Наследство? Долг, чтобы не отдавать?

– Нет. Ничего, – пожал плечами Ромик. – Даже наоборот. Пока у них эти любовники были, они денег давали, подарки покупали. А тут потеря. Ну, не убивают же из желания расстаться?

В кабинете повисла тишина.

– Может, мстят за что-то? – предположила Вероника с отсутствующим взглядом. Ее мысли явно где-то витали, не в самом приятном месте. Глаза полуприкрыты, нижние веки подрагивают, губы сжаты.

Если девушки обладали хотя бы половиной ее эмоций, то предположение имело смысл проверить.

Шеф взглянул коротко и пристально на Ромика, тот вскинул руку в книксене.

Вероника ухмыльнулась и пошла за свой стол с каким-то печальным гордым видом. Шеф и Ромик тоже углубились в свои дела.

За окном закат окрашивал небо в розовый цвет, пылающий диск солнца покатился за крыши домов, но в сравнении с блеском и огнями Большого Города это не казалось таким уж значимым. Не закат солнца выходил на сцену, скорее уж город включал иллюминацию.

Егерю предстояла еще одна встреча. В баре на окраине города, подальше от глаз коллег. Он нашел частного детектива – бывшего опера, который точно удержит язык за зубами. Он поручит ему дело Лизы. Раскапывать там особо нечего. Но к ее отцу и Веденцеву, который лично попросил провести это дело, надо прийти с конкретными фактами.

«Собралась. Жду отъезда на край света». Егерь прочитал сообщение и сначала решил, что ему оно пришло по ошибке. Но номер оказался занесен в его записную книжку, и следователь вспомнил очаровательную девушку Настю, которую он чуть не сбил машиной.

Он очень хотел придумать остроумный ответ, а еще позвонить, а еще лучше заехать. Не так часто его ожидали интересные и молодые девушки без криминалистических и профессиональных интересов. Он еще продолжал держать в руках смартфон с открытым окном мессенджера, когда из пачки документов на столе вылез уголок листочка голубого цвета. Направление в комиссию на профпригодность.

– Вот черт! – выругался Егерь. – Черт бы их всех побрал с их отвалившимися ушами и побоями.

В комиссии на профпригодность, куда его приглашали, тоже заседала девушка, возможно, молодая красивая и, возможно, не в единственном числе. Но туда ему совсем не хотелось. Поэтому он переложил предательски вылезший из стола листок поглубже и забыл. И о Насте он тоже забыл.

Глава 17

Повилика вытерла шею полотенцем. В целом она довольна: трюк, который она тренит неделю, наконец-то, начал выходить. Еще немного подчистить, графичнее замирать и техничнее заходить. Она выключила запись видео на смартфоне. Отсматривать запись с трюком и со всем танцем будет позже. Сейчас по телу растекалась усталость, мышцы и весь скелет медленно приходили в нормальное для них положение. Еще немного и движения станут замедленными и угловатыми от изнеможения. Если она сядет на пол рассматривать то, что сняла, до душа придется ползти.

Верно этот трюк называют «суперболь». Повилика толком не понимала, что у нее сейчас болит сильнее – растянутая спина или лодыжка. Продвинутая версия «супермена», когда пилонистка прогибается спиной к пилону, но хватается не за него, а за подтянутую сзади лодыжку, сгибаясь в кольцо. Девушка потерла позвоночник чуть повыше поясницы, пытаясь предугадать: синяк будет или растяжение. В этой «суперболи» и растянутая спина нужна, и сильные плечи, и, главное, терпимость к боли. Повилика только что все прочувствовала на себе.

Как не крути, а тело было живым. Разум не соглашался с этим, пытался доказать ей, что она некий абстрактный образ танца, эфемерное создание, которому чужды земные чувства. Но она чувствовала. Ощущала боль в мышцах, позвоночнике, сухожилиях. На теле появлялись синяки и мозоли. Она натирала ладони и ноги. Уставала. Безумно уставала. Так, что казалось не сможет доползти до дома, свернётся калачиком вокруг пилона и заснет. Повилика холила и лелеяла свои синяки и боль. Упивалась ими, старалась прочувствовать все до самых незначительных нот. Словно мазохистка получала удовольствие от растяжений и ломоты. Это позволяло ощущать себя живой и теплой. Настоящей.

Признаться в этом она могла только себе самой. Только через боль и усталость она чувствовала жизнь. Будто это чувство привязывало ее к реальности, к земле, к свету, ко дню и ночи. Причисляло к живым. Она не бесплотный призрак, не тень, не миф. Пока она чувствует боль, видит, как ее тело меняется, она жива.

Повилика погрузилась в себя, глядя на свое отражение в зеркале и не видя его. Вздрогнула, заметив в комнате темную тень. Виринея, как всегда закутанная в сложные балахоны из черной ткани, смотрела на нее, не мигая и в упор. Словно кошка, выслеживающая добычу. Острый коготь напряжения и тревоги царапнул девушку. У Виринеи никогда ничего не происходило просто так. Если ты вызвала подобный взгляд, есть о чем задуматься.

– Привет, – улыбнулась Повилика. В ответ получила едва заметный кивок.

– Смотреть на тебя нестерпимое удовольствие, – мягко, по-кошачьи вкрадчиво промурлыкала Виринея. – Восхищает до боли.

Повилика улыбнулась и присела в шутливом легком реверансе. Виринея часто делала странные комплименты. Набор слов понимался сложно, но вот интонации не обманывали никогда. Она гордилась. Она восхищалась. Она была очень довольна. Если Повилика теряла уверенность, слишком сложно накручивала программу, придумывала слишком хитрую связку, которую никак не могла оттанцевать, одной этой интонации хватало, чтобы воспарить, напитаться силами и энергией. Чтобы раз за разом, снова и снова штурмовать пилон.

Повилика уже забыла про тот взгляд. Она чувствовала себя примерной ученицей великого мэтра. Лучшей ученицей.

– Посмотришь?

– С удовольствием, моя дорогая, – черная тень проплыла мимо девушки и села прямо на пол к зеркалу. Виринея замерла с широко раскрытыми глазами, вся превратившись во внимание.

Повилика отбросила полотенце и наклонилась к стереосистеме, включить музыку. Немного помедлила, собираясь с последними крупицами силы.

Виринея выглядела немного осунувшейся, усталой. Под глазами пролегли тени, волосы собраны в простой хвост, на вид не чесанный пару дней. Даже одежда сидела как-то иначе. Ее легкие широкие одежды обычно струились по ее телу, будто полупрозрачное многослойное облако танцевало вокруг нее, подчеркивая легкость, гибкость фигуры и сложность личности. Сейчас она как-то зябко куталась в черную ткань, будто хотела отгородиться или исчезнуть под ней. Но это было едва заметно очень внимательному взгляду, хорошо и давно знавшему Виринею. Предводительница все равно выглядела великолепно. Она была величественно красива и торжественно грациозна. Повилика прикинула, на сколько лет хозяйка студии выглядела.

Стройная, гибкая, сильная. Такая фигура могла принадлежать юной девушке, причем весьма спортивной и щедро наделённой красотой от природы. На лице не разглядеть ни одной морщинки. Кожа чистая и гладкая, будто дорогой фарфор. Губы ярко очерченные, ясные темные глубокие глаза в обрамлении густых ресниц. Придраться не к чему. Все атрибуты внешней молодости и красоты. Но при общем взгляде на все вместе она никак не тянула на молоденькую девицу. Что ее выдавало? Взгляд?

В юности не смотрят так внимательно, проницательно и понимающе, не видят глубоко и самую суть.

Одна знакомая стриптизёрша как-то буркнула про более старшую коллегу, только что вышедшую из клиники хорошего и дорогого пластического хирурга:

– Ни одно техобслуживание не скроет опыт во взгляде. Хоть вся перетянись.

Вот и Виринею выдавали мудрость, опыт и знания. Они делали из безумно красивой молодой девушки женщину без возраста. Еще более молодую и красивую.

На сколько выглядит сама Повилика? Какие опыт и знания читаются в ее взгляде?

Повилика кружилась вокруг пилона, взлетала вверх, змеей сползала вниз. Несколько невероятно сложных трюков. Русский шпагат на каблуках, райская птица, радуга Марченко. «Суперболь» она пропустила, до чистоты его еще надо отработать.

Повилике нравилось танцевать для Виринеи. Она уже не помнила, когда та последний раз приходила к ней на репетицию, но очень хорошо помнила время, когда они постоянно, подолгу тренировались вдвоем. Когда Виринея подбирала ей музыку, они экспериментировали с разными стилями и темпами. Девушки танцевали дуэтом и ставили на двоих номера. Повилика и сейчас почувствовала то единение в танце, которое вдохновляло и давало уникальные бесконечные силы. Хотя преподавательница не танцевала, а только сидела в зрителях.

– Ты совершенна, – тихо произнесла Виринея. – Безумно хороша, девочка моя.

Повилика растаяла в улыбке.

– Абсолютно идеально. Мне нечего добавить.

Повилика расстегнула молнии на ботинках, скинула их, пошевелила пальцами, снимая онемение.

Сразу хотелось стянуть промокшие от пота шорты и топ, пройти в душ, но Повилика заставила себя растянуться. После такой интенсивной тренировки мышцы и сухожилия пару дней могут гудеть, и молочная кислота будет рассасываться дольше, если не растянуться. Девушка села на пол и легла вперед.

– Ты очень сильная. Сейчас как никогда.

Повилика насторожилась. Она хорошо понимала, о чем говорит предводительница и предполагала, о чем скажет дальше.

– Как и всем нам, силу мне дает танец, – Повилика постаралась улыбнуться непринужденно.

– Мне кажется, ты давно не использовала силу по назначению, – Виринея смотрела на ученицу по-детски вопрошающе. – Уверенна, ты помнишь, для чего нам даётся эта сила. И помнишь о своем высшем предназначении.

– Конечно, Виринея, я все помню, – устало согласилась Повилика.

Виринее легко давались эти игры с улыбками, наивными вопросами, детским непониманием. Жертва начинала сопротивляться, отнекиваться, придумывать оправдания, Виринея направляла, уточняла, изящно вскидывала бровки. Жертва сама загоняла себя в ловушку противоречий, не замечая, как такое случилось. Повилика слишком хорошо знала Виринею, чтобы попасться на удочку. Предводительнице игра всегда доставляла удовольствие. Но нет, не в этот раз. Повилика не захотела играть. Победительницей ей все равно не бывать.

– Я не чувствую необходимости. Да и не до этого мне сейчас. Я ставлю новую программу к соревнованию, танцую в двух клубах, еще шоу… – Повилика вспоминала, чем она еще занимается, но оказалось больше ничем.

– Танцы – это прекрасно, моя золотая девочка, но они лишь средство. Наша цель – это месть.

Слово прозвучало звонко, словно удар хлыста. Повилика вздрогнула и покорно кивнула, укоряя себя за то, что за столько лет так и не научилась давать отпор Виринее, хотя бы защищаться. Как робкая школьница соглашалась и терпела. Что-то было в Виринее категоричное, решительное, безапелляционное, не допускающее никаких споров и возражений. Но они столько лет дружат.

– Да, точно, месть, – согласилась Повилика вслух и покорно опустила глаза. Она закончила растяжку. Подошла забрать полотенце и туфли. Ей очень хотелось сбежать.

Стремительно и незаметно черная тень скользнула с пола к девушке и, схватив ее за руку, вывернула ладонью наружу, обнаружив мозоль.

– Мне кажется, у идеального призрака танца не бывает изъянов? И ты устаешь? Мне не показалось? – Виринея вскинула изящные брови. И уперлась в ученицу взглядом, который кого-то другого уже поставил бы на колени. Но не Повилику. Она выдержала тяжелый взгляд Виринеи и забрала руку.

– Твои новенькие ведут себя неосмотрительно. Слишком большое число мужчин вызовет подозрение. Кому-то приходится быть осторожной, – спокойно произнесла Повилика. Хотя на это спокойствие и ровный, не дрожащий голос израсходовала всю свою решительность и силу. Казалось, даже позвоночник стало тяжело держать ровно. Виринея приняла отпор, отвела взгляд в сторону. И Повилика закончила:

– Ты поднимаешь их слишком много. Они не понимают, что творят, считают себя неуязвимыми. Последнее время просто обезумели.

– Я разберусь с этим, – Виринея выпрямилась перед зеркалом, отряхнула одежду. И тут же ее лицо снова озарила лучезарная нежная улыбка. – Ты – само совершенство, – она умильно посмотрела на Повилику. – Твоей силой грех не пользоваться. Тебе нужна свежесть обновления. Эмоции, азарт. Ты снова почувствуешь себя прекрасно. Вспомни, как это бывает. По-моему, вчера у студии с тобой знакомился идеальный кандидат.

Она улыбнулась еще раз и вышла из студии.

Повилика вздохнула и побрела в душ, еле волоча ноги. Ей казалось, она вся согнулась от истощения и бессилия.

И только когда упругие горячие струи принялись расчерчивать на ее теле мокрые узоры, шум воды, наконец, заглушил голос Виринеи в ушах. Вода смыла беспокойство. Она почувствовала себя лучше.

Конечно, она понимала, это на время. Беспокойство вернётся. Виринея не оставит ее в покое. Если она посчитала, что Повилика должна воспользоваться своими чарами и способностями, чтобы восполнить силы и удовлетворить высшее свое предназначение, она будет пристально за ней следить. Никуда не денешься. Высшее предназначение? Месть? Чувствовала ли Повилика эту жажду мести? Ощущала ли свое высшее предназначение? И какое предназначение она ощущала?

А сама Виринея? Действительно ли в ней все еще кипел огонь мести, или просто хорошо вжилась в роль.

Как звали того молодого мужчину? Алексей? Лекс, как он представился.

Повилика невольно улыбнулась и немного задержала дыхание. Он понравился ей. Это следовало признать. Даже очень понравился.

Чувствовала она эту бесспорную жажду мести или нет, а Виринея права. Ей нужны новые силы. Обновление. Энергия и эта пресловутая человеческая молодость. И секс. Почему бы не Лекс? В конце концов, с ним это будет приятно.

Хорошо отжав волосы в полотенце (она не любила фен) и замотав тяжелые пряди в пучок, надела платье еще на влажное тело. Даже не взглянув на себя в зеркало, Повилика покинула студию.

– Я! Я сделала флаг! – из малого зала к Повилике выбежала совсем юная и худенькая девочка. – Напрыгала!

Повилика вместе с ней радостно засмеялась, обняла и закружилась.

– Какая ты умница! Талантлива и способная!

Девчонка убежала. Повилика посмотрела на закрывшуюся за ней дверь зала.

Пресловутый «флаг». Каждая начинающая пилонистка с остервенением штурмует пилон, чтобы поднять «флаг» с пола. Махом, потом на силе. Что-то в этом элементе есть волшебное и определяющее. До того, как сделала «флаг» – начинашка, после – любительница. Отсечка, дальше ты «настоящая» пилонистка. Переходишь на сложные элементы, с важным видом можешь рассуждать о хореографии и сложности связок.

Повилика улыбнулась. Девочку она едва узнала. Как оформилась и расцвела, окруженная любовью и заботой Виринеи. Танцует, явно чувствует себя счастливой. Арина.

Три месяца назад Виринея стояла на монастырском кладбище в какой-то захолустной деревне в трёхстах километрах от города и ждала, когда простой деревянный гроб опустят в могилу.

Священник читал нескончаемые молитвы, мать рыдала, какие-то деревенские бабки самозабвенно и деланно всхрюкивали. Молоденькая девочка с белым венком на волосах бездыханная, неподвижная, почти прозрачная в гробу выглядела живой.

Слишком оказалась красивой для этого мира. Красота от сатаны. Мать, религиозная фанатичка, не давала жить. Заперла в черный балахон, чтобы никто не смотрел, не дала получить документы, потому что бумаги «от дьявола», не пустила учиться. Бесконечно изгоняла из дочери беса, смиряла дух, обращала к богу. Вооружившись поддержкой священника, и вовсе решила запереть чадо в монастырь. Матери виделись героические заслуги перед всевышним, она сражалась с дьяволом за свое дитя, она несла крест и упивалась своей несчастной долей. Батюшка оберегал паству. В монастыре не хватает рабочей силы. Деревенские загоняли красивую девчонку, как беспомощного зверька. Насмешки, плевки, побои. Сколько могла, Арина сопротивлялась, потом легла на узкой монастырской койке и перестала слышать, видеть, есть и пить. Отказалась жить. Через неделю она умерла.

Как Виринея не снесла своей ненавистью и жаждой мести всю деревню, Повилика не знала. По всей видимости, это предстоит сделать Арине самой.

– Вырастет жар-птица, – прошептала Повилика одними губами и уловила в своих мыслях интонации Виринеи.

Она тряхнула головой, возвращаясь к своим мыслям. Было еще что-то, что не укрылось от внимательного взгляда Повилики, но пока не сформировалось в мысль. Виринея очень обеспокоена, почти печальна, возможно, даже напугана. Напуганная Виринея – это что-то выдающееся! Из ряда вон выходящее. Тут и самим в пору пугаться.

– Что же тревожит нашу предводительницу? – закусила губу девушка. – Уж точно не я.

Засовывая спортивную сумку и стрипы в багажник, она затылком ощущала взгляд Виринеи. Беспокойный взгляд.

Глава 18

Ночные кошмары давно стали его обычными спутниками. Иногда он просыпался в холодном поту, с мурашками по коже и в ознобе. Бывало с пылающей жаром кожей, с пересушенным ртом и языком, задыхаясь. Но всегда с металлическим вкусом крови во рту, с ощущением липкой крови на руках. Он лихорадочно вытирал руки об одеяло, ему даже мерещились бурые пятна.

Сегодня победил он. Он убил чудовище. Гигантскую змею, копошащуюся сразу множеством женских тел и голов, с одним общим хвостом вместо ног. Обезображенные жуткие лица. Шипящий, нападающий хоровод дьяволиц. Чтобы превратить извивающуюся гадину в кровавое месиво, у него отросли клыки и когти, он хрипел и рычал. Он перерубал одно тело, на его месте отрастало два. Он вгрызался в теплую плоть, хлюпая горячей красной жижей. Она булькала в горле и пенилась на клыках, стекала на подбородок. Он захлебывался и рычал.

Монстр рухнул к его ногам множеством окровавленных женских тел. Красивых, хрупких и беззащитных. С женских лиц, ставших прекрасными и невинными, на него смотрели мертвые пустые глаза. Кровь, темная, густая и горячая, заливала его лапищи и грудь. Он победно зарычал. Он – чудовище. Он убил всех этих женщин. Чтобы убить чудовище, надо самому стать чудовищем.

С рыком и хрипом Егерь проснулся в своей кровати в своей квартире. Щели между жалюзи пропускали бледно-розовый свет. Рассвет только занимался.

На руках не было крови, хотя пальцы судорожно сжимались. Сколько он проспал? Возможно, удалось три или четыре часа.

Чтобы убить чудовище, надо самому стать чудовищем, – пробормотал Егерь. Сердце колотилось, словно после безумной пляски. Он посидел пару секунд, принимая реальность, прислушиваясь к своему телу, и потащился в ванную.

Вода смоет остатки кошмара, усталость, которая не отпускала его уже несколько месяцев, возможно, даже тяжелые мысли.

Он уже давно не искал смысла в своих снах. Однажды он рассказывал их психотерапевту онлайн. Обезличенный анализ от специалиста с сотней тысяч лайков. Такого сюрреализма и психоделики наслушался, дня три хохотал. И страхи детские приплела, и борьбу с комплексами и даже обиды на женщин своего рода, ну то есть по линии матери. Кстати, три дня его кошмары к нему не являлись. Видимо опасались, что он будет над ними ржать.

Под душем он стоял как всегда долго. Сконцентрировано чувствовал кожей каждую жесткую струйку, потом поток воды в целом, потом снова каждую струйку в отдельности. Это упражнение на чувствительность, сосредоточенность и, наверное, даже на мышление, собирало его в единое целое, в один организм. После такого душа он был в состоянии вынести еще один день. В прошлом году он вел дело. Опрашивая кого-то в салоне с премиальной сантехникой, он как раз застал презентацию, у них это называется обучение, по спа-зоне какого-то чертовски дорогого производителя.

Дизайнер спикер оказалась безумно хороша в своей свободе, граничащей с пофигизмом. Спокойная, циничная и уверенная. Для Егеря дизайнеры всегда были каким-то отдельным видом людей. Как искусственно выведенная порода кошек или собак, которые не проходили природного отбора, не участвовали в эволюции. Изначально заведены и существуют только для ублажения своих хозяев. Красивые, конечно, но в целом совершенно бесполезные.

А тут представительница этого вида рядом и у него паника, потому что он не узнает себя. Стройная, спортивная, загорелая тем загаром, что получен под мягким солнцем южных стран, а не в искусственном солярии. Лет сорок, но возраст выдавали лишь лучики из уголков нахальных глаз и бесстрашие, с которым она отвечала людям на провокационные вопросы. Впрочем, из нее самой провокация плескалась через край. Без бюстгальтера, в простой черной майке-алкоголичке, купленной будто в соседнем супермаркете. В широких белых брюках, от которых за километр несло французскими кутюрье, в босоножках на высоченной шпильке с парой тонюсеньких золотых ремешков на подъеме. На таких даже просто стоять можно, держась за что-то брутальное, а она порхала по мраморному полу и вещала о концепции и энергетике биде, унитазов и ванн, жестикулируя бумажным стаканчиком с крышечкой. Как Егерь узнал позже, не с кофе. С красным сухим, какого-то там сорта винограда и года урожая.

– Мы о чем говорим? О функционале? С этими вопросами к горшкам за десять штук евро не ходят. В этом плане все идеально – не чиркнет, – она не стеснялась в выражениях, Егерь не сводил глаз. Зачем он сидит на дизайнерском стульчике в заднем ряду в месте, в которое уже забыл, зачем приперся.

– Если заказчик готов выложить за туалет и мокрую зону пару лямов, вы продаете не поход в туалет.

…Смотрим – каждая струйка сворачивается в спираль, отшелушивая и мягко массажируя руки…

…Встали с кровати ночью. Пошли в туалет. Не нужно врубать лампочку Ильича в сто пятьдесят ватт, ударяя нежный сонный организм электрошоком. Мягкая, приглушенная подсветка специально разработанной и протестированной интенсивности ползет за вами. Словно пушистый солнечный зайчик следует, указывает путь, все видно, но мозг не просыпается до конца. Все дела сделали, ни один угол не сшибли и не проснулись. Организм полностью не вышел из сна, легко заснете снова.

…Биде выдерживает триста кило.

– Зачем столько?

– Чтобы на этом биде можно было бесстрашно отодрать бабу и не бояться, что оно рухнет со стены. У людей с такими деньгами, которым вы это все будете продавать, бывают разные сексуальные фантазии…

Егерь до сих пор помнил ее бархатный голос и наглый взгляд. А еще неделю сумасшедшего секса, и как память – вот эта вот душевая стойка с восемнадцатью специальными режимами.

– Расслабит, соберет из осколков, развеет тяжелые мысли, настроит на нужные – обещала она. Егерь поверил. Душевая стойка работала.

Без пятнадцати шесть Егерь спустился к подъезду. Сергей на боевом коне ждал. Ни разу водитель не опоздал.

Вчера его забитое мыслями о трупах, связанных девушках и радостных лицах мертвецов до бесчувственности тело Сергей сгрузил у этого подъезда. Сегодня забрал. Машина Егеря стояла как всегда на парковке. Будто сама прибежала. Сергей перегнал. Он все успевал, все умел. Егерь уставился в окно. Город еще не наполнился машинами и людьми. Сегодня снова будет невыносимо жарко. Асфальт и бетон не успели охладиться за ночь и уже начали вбирать в себя температуру, накаляться. Но пока город хранил следы утренней уборки и влажной отмытости. Люди, спешившие по утренним делам, несли отпечаток душа, свежей бритости, ухоженных, только что уложенных причесок, бодрых ног в ботиках и на шпильках.

Водители пока еще не гудели раздраженно, не спешили и не матерились в окна. Ранее утро, это особенное время дня. Время для тех, кто пока доволен жизнью и не торопится.

Егерь с удовольствием откинулся на сиденье. Нет, не заснет, но несколько минут с закрытыми глазами тоже неплохо. Говорят, мозг все равно отдыхает.

На парковке уже битком стояли машины. Его коллеги тоже являлись ни свет, ни заря. Последнее время здание вообще гудело, словно улей. Усиленно работали все. Почему-то летом обострялась преступность. Видимо, потому что людям нужно было идти в отпуск, соответственно дела перераспределялись между меньшим количеством сотрудников. А еще всплески криминальности случались по весне и осенью. Тут понятно. Преступники – люди не с вполне нормальной психикой, а обострения случаются в межсезонье. В общем, не было у них покоя круглый год.

– Егор Константинович, всего пару вопросов, – Егерю перегородил путь молодой человек в поросячьей розовой футболке и джинсовых шортах. Тонкие очки без диоптрий прикрывали наглый с вызовом взгляд. Светлая холеная кожа, губы, еще не утратившие детскую припухлость, и копна дурацких кудряшек. Такой хороший мамин мальчик, который только что закончил журналистику, еще ничего толком не видел и не понимает, но глубоко убежден, что очень умный, и успех ждет наглых.

Егерь мгновенно понял, что перед ним журналист. Чутье у него на них было. Столько крови выпили, что за полкилометра определять научился. Мальчик застал Егеря врасплох, тот остановился.

– Каким образом вы получили на расследование дело, ведение которого противоречит профессиональной этике?

– Понятия не имею, о чем вы, – сурово и холодно буркнул Егерь. – Но комментариев не будет в интересах следствия.

– Знали ли вы о порочных и аморальных увлечениях Вашего друга Дениса Блатта? Возможно, принимали в них участие? – не унимался журналист.

Егерь метнул на мальчика яростный взгляд. Не вспыхнув от него мгновенно, любой нормальный человек бы ретировался с пути следователя. Но у журналиста, видимо, напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения. Егерь глубоко вздохнул:

– Пошел на хрен отсюда!

– Компания Марата Блатта тщательно блокирует любую информацию, связанную с младшим наследником. Подскажите, до этого были случаи, повлекшие за собой нанесение увечий девушкам? Удавалось скрыть? Для Дениса это был способ ощутить вседозволенность? Имелись ли у него, а может быть, у вас психические отклонения? Вы дружили с детства?

Лицо Егеря приняло устойчивый багровый цвет, глаза расширились, ноздри раздувались, но мальчик, видимо, долго готовился, остановиться не мог. Он упорно шагал к пропасти.

– Почему в процессе порочных сексуальных игр погиб сам Денис? – журналист начал повторяться. – Что-то пошло не так? Что произошло? Вам досталось это дело, потому что вы точно знаете, что случилось, и именно вам сподручнее будет скрыть факты?

Мальчику в нос прилетел кулак. Жесткий, увесистый, хороший такой кулак. Егерь не сразу понял, что это его кулак.

Очки чиркнули в сторону. Журналист рухнул на задницу, вцепился руками в свой нос, по лицу текла кровь.

– Это нападение на представителя прессы – совсем другим голосом заскулил юноша. Он скукожился на залитом солнцем асфальте. – Вам вменяют неконтролируемую агрессию… я буду жаловаться…

– Кто его пропустил? Как он здесь оказался? – орал Егерь. – Охрана!

К ним уже бежали с КПП двое крепких парней в темных одинаковых костюмах. Сержант в полицейской форме застыл в дверях домика перед шлагбаумом. Серега бежал из машины, бросив ее еще не припаркованную.

– Я все напишу! Вот как было, так и напишу, – скулил представитель прессы.

– Тогда я тебе еще и руку сломаю, – пообещал Егерь, уже мертвенно спокойно.

– У него извещение на допрос было, Егор Константинович, – взволнованно объясняли ребята из службы безопасности, – Мы и пропустили…

Егерь махнул им рукой, кивнул Сереге, останавливая водителя, и шагнул в чрево здания.

В кабинет он зашел почти успокоившись. Разбитый нос журналиста его вообще не волновал. Дураком пацан оказался. Даже доказательств у него не будет, что это Егерь ему двинул. Лучше бы уж, где на улице его перехватывал, под камерами или при свидетелях.

В целом, что у СМИ пройдет обострение, он ожидал. Но как-то неожиданно вышел из себя. В общем-то, не собирался. Но так получилось. Может, действительно неконтролируемая агрессия? Да пошел он. На представителя государственной власти хвост задирать. Представитель прессы, мать его…

– Я нашла шибариста, – произнесла Вероника, не отрываясь от монитора и не разглядев настроение шефа.

Все мысли, кроме расследования, мгновенно покинули его голову, а лицо приблизилось к натуральному цвету. Новость ошеломила.

Егерь не ожидал увидеть Веронику, хотя вот так с ходу ни разу не мог припомнить ситуации, когда он оказывался на работе раньше нее. Даже если он не предупреждал, что будет рано утром, не назначал совещаний и планерок, заезжал почти под вечер, они оба – Вероника и Ромик всегда оказывались на работе вместе с ним. Плюс-минус десять минут. Егерь не сомневался, что через пару минут войдет Ромик, и тут же услышал шаркающие шаги в коридоре. Он обернулся махнуть ему рукой.

Так и есть. Юноша вошел, вынимая из ушей наушники, и поставил стакан кофе на стол.

– Хай, – небрежно бросил он. Помятый и сонный Ромик был неисправимым ночным жителем. Не просто посетителем, а обитателем ночных клубов, баров и авто тус. Егерь никогда не понимал, как он держался на ногах после ночи, проведенной в кутерьме музыки и буйной движухи. Видимо, ночная жизнь впитывалась в него своим неугомонным хаосом, долбящими басами, пищащими сиренами, светомузыкой огней, пустым трепом случайных людей, визжащими шинами и запахом кальянов и дыма. Впитывалась и давала силы. По утрам у Ромика в глазах угасали огоньки стробоскопов и меркли, исчезали, словно призраки, танцующие силуэты, и вместо них приходила безысходность. Будто он знал, что каждую ночь разменивает на безудержное веселье не просто сон, он разменивает жизнь. Сокращает ее, как шагреневую шкурку.

Когда-нибудь ночные клубы сведут его с ума, поглотят всего, строго потребовав по счету. А пока он был молод, спонтанен и неудержим.

Через час Ромик перестраивался на работу опера. Бодрый, сообразительный, шебутной.

В общем, та еще чокнутая птичка. Примерно так он и выглядел. Взъерошенный, зевающий, с красными глазами и явно пока плохо соображающий.

Егерь не представлял, как его сотрудник живет без отдыха. Но он точно знал, что на помощь ему не приходят ни наркотики, ни таблетки. Больше Егеря ничего не интересовало. Нечего лезть в то, что тебя никак не касается.

Правда, Ромик висел под финансовым расследованием за несовпадение расходов и доходов. Вот здесь у Егеря был точный ответ, его снова ничего не беспокоило и дело так и лежало открытым уже несколько лет.

Ромика ему привели. За руку. Дания Ибатулловна. Личность одиозная, в жизни Егеря очень значительная. Она красной линией, толстой и тяжелой, как и она сама, прошла через всю жизнь Егора. В институте она преподавала криминалистику и уже тогда выглядела пенсионеркой. Необъятно толстая, мягкая и округлая, но с удивительным цепким, жестким взглядом, существующим будто отдельно от нее. Под этим взглядом он усвоил много жизненных уроков, тонкостей человеческих отношений и негласных правил. Посмотрев на своего ученика один раз, она навсегда превращала его в своего человека. И он уже никогда ни в чем не смел ей отказать или ослушаться. Безгранично широкий круг «своих» расходился по всем управляющим и карательным органам. Проще говоря, «свои» у нее были везде.

Егерь стал «своим» сразу. В дальнейшем «своих» Дании он встречал регулярно. Иногда они помогали, молча и конкретно. Когда из замшелого отдела милиции его перевели в ФСБ, Егерь точно не знал, кто именно постарался. Дело чьего-то племянника временно потерялось, не дошло, задержалось, и под перевод попал Егор, который в связи с отсутствием связей, родственников и нужной фамилии, в общем-то, был никому не нужен.

Кто-то из «своих» пускал за Егором соглядатаев или охрану, как посмотреть. Но в теле знаменитого «космонавта» нашли на две пули больше, чем выпустил Егор, и именно они, выпущенные непонятно откуда, оказались первыми и скорее всего, спасли жизнь.

В общем, не было у Егеря выхода, когда Дания Ибатулловна сама явилась в его кабинет и, словно кутенка, за ухо перетащила через порог щуплого парнишку в драных джинсах и татуировках.

Дания прикидывалась робкой просительницей перед вышестоящим начальством. Егерь смеялся и прикидывал, сколько же ей все-таки лет. Она ничуть не изменилась с тех пор, как на него пал ее взгляд. Все та же крашенная в рыжий цвет старуха, от которой исходили неимоверная сила и ощущение, что ты проходишь урок, сдаешь экзамен.

– Возьми оболтуса к себе. Пропадет, – закончила она свою просительную речь и снова посмотрела на него своим змеиным парализующим взглядом.

Егерь уже взял. Пацаненок пялился по стенам, не то прикидывая, что здесь можно стащить, не то старался продемонстрировать, что ему нет никакого дела до них обоих.

Кроме прочих достоинств, у Дании Ибатулловны было чутье на людей, которые способны к их работе. Она вообще в людях не ошибалась. Никогда. Егерь ей верил. Раз она привела этого балбеса ему, значит, он станет недостающим звеном в его команде. Тогда Егор только вступил в должность и набирал отдел.

Ибатулловна плохого кандидата не приведет – утешал себя он, рассматривая послужной список Ромика. Романа Романовича Романова. Ромика Треугольника, Ромика Ромбика и прочее. А резюме впечатляло.

Детдомовец. Оба родителя живы, здоровы и даже из приличных семей. Просто отказались от отпрыска. Не вынесли сложностей его характера. Это что же за сложности в восемь лет? Но они отрубили для ребенка возможность усыновления. Детей из детдомов и так разбирали не часто, а при живых родителях это и вовсе невозможно.

Еще по малолетке попался на краже, разбое, снова краже. Наркоман с убойным стажем. Чуть ли не с детского сада. Егерь невольно вытаращил глаза на паренька. Он должен был подохнуть уже раз десять. С таких наркотиков, которые побывали в его организме, не слазят. А этот умудрился. И на вид казался весьма здоровым.

– Он очень талантлив и более преданного человека у тебя не будет. Пса преданней не будет, – сверлила Дания Егора взглядом.

– С такой биографией и в госбезопасность, – качал головой Егор. Да, он не откажет «своей» Ибатулловне, но что за проблему он вешал у себя над головой?

Егерь уже несколько раз взглянул на будущего сотрудника, но даже взгляда не смог поймать. Казалось, ему все равно, и это не его судьба решалась в кабинете.

– Почистим мы ему биографию, – не пообещала – констатировала факт Дания.

– Чай будешь? – спросил Егерь и, не дожидаясь ответа, отдал распоряжение по телефону. – Что же у него за таланты? – размышлял Егерь и, как заклинание, твердил – Ибатулловна плохого не приведет. Он очень на это надеялся. Ромик остался у него в отделе.

И таланты нашлись в скорости. Детдомовец, наркоман, бомж и псих. Субтильно сложенный, словно недокормленный подросток, с бледным болезненным лицом и безумным с поволокой взглядом он пользовался удивительным и странным успехом у женщин. Особенно у взрослых. Наверное, они его жалели, словно больного кутенка, и рьяно кидались помогать и компенсировать все те невзгоды, которые на паренька свалила несправедливая жизнь. А по виду на него свалились все беды и напасти, которые жизнь только могла придумать.

Егерь знал, что у женщин выделяется какой-то специфический гормон на мужчин, внешне напоминающих пупсика: невысокого роста, с короткими ручками, ножками и непременно пузатеньких. Гормон вызывает желание любить, ухаживать, кормить и миловать. Ничего они с собой поделать не могут. Обожают они деток, а тут полная подмена внешности. Да, именно поэтому маленькие толстенькие мужчины частенько пользуются успехом у женщин и вполне могут обскакать мускулистого здоровенного мачо.

Ромик же не годился ни в те, ни в другие представители мужского рода, скорее, он был больным и плешивым кутенком. Возможно, сильно потрепанным, прошедшим все круги ада ангелом. В его облике действительно обозначалось что-то иконописное, изящное, с надломом. Волнистые длинные волосы усиливали эффект. Огромные черные глаза, непропорциональные на бледном, узком лице у представительниц женского пола вызывали неудержимое желание биться за его жизнь, счастье и благополучие, в том числе финансовое. Биться с обществом, несправедливостью этого мира и чудищем, сидящем в нем самом.

Егерь знал это чудище. Имя ему наркотики. Не бывает бывших курильщиков, алкоголиков и наркоманов. Избитая истина, под которой мало кто знает, что скрывается.

Неведомо, каким способом Ромик сам или при сильном содействии Дании Ибатулловны, но перестал их принимать. Перестал принимать настолько, чтобы мозг успел освободиться от ядовитого опьянения и осознать, что уже умер. Осознать, что уже никогда не будет свободен, легок и подвижен. Никогда не сможет учиться, впитывать информацию, как это положено здоровому человеку, никогда не проживет той жизни, которая у него могла бы быть, никогда… никогда… никогда… Безысходность, безвыходность и беспомощность.

И чтобы как можно дольше оставаться в сознании, чтобы дать организму возможность выживать и дальше, мозг Ромика каждый день принимал мучительное решение оставаться чистым.

На этом решении все и держалось. И Ромик, и Егерь знали: если положить перед парнем дозу, он сорвётся и уже никогда не вернётся назад.

Так что Егерь не сомневался, Ромик остается чистым уже несколько лет. Но отчаяние, безысходность и страх должны чем-то компенсироваться. Мозгу нужна передышка, чтобы не свихнуться и не сойти в повороте.

Кто-то уходит в религию, в благотворительность, иногда в собственных детей. Егерь даже встречал самозабвенное служение женщине. Ромика захлестывали ночные загулы и работа оперуполномоченным в отделе расследований. С ночными загулами все понятно, безудержно, бесконтрольно на грани безумия, вылет из реальности, отключка мозга. Почему служба в его отделе, Егерь не понимал. Или предпочитал не думать об этом. Главное, Ромик полностью оправдал обещания, выданные за него Данией – соображал, был предан и мог выведать абсолютно любую информацию у особей женского пола, а подчас и мужского.

Кроме службы отечеству, бездна обреченности, расплёсканная на дне темных глаз Ромика, которая, как омут, притягивала женщин бальзаковского возраста, позволяла молодому человеку (несмотря на возраст, мужчиной его назвать не поворачивался язык) очень неплохо жить.

По информации Егеря, Ромик жил в большой трешке, не в центре, но в очень неплохом районе, ездил на Порше стоимостью в пять миллионов, причем менял аппарат уже трижды, ровно один раз в год, правда незаметно, на такую же модель и цвет. Он катался заграницу: коротко, на два-три дня, но исключительно в дорогие и шикарные гостиницы. Почти всегда не один. Одевался исключительно в дорогих бутиках и в качестве игрушек имел все гаджеты, которые только можно купить за деньги и даже некоторые, которые можно купить за очень большие деньги и под заказ. Например, жучки для прослушки, стоящие на вооружении у армии США. И если возникала необходимость, Егерь предпочитал его, а не услуги положенной по штату спецслужбы.

Ромик был незаменимым сотрудником.

– Шибари – вещь редкая. Без консультации мастера этого искусства нам не обойтись, – продолжила Ника. – Даже если у нас прям маньяк-маньяк, с отклонениями и больной психикой, этому искусству он где-то учился, что-то хотел сказать убийствами. Надо попробовать выяснить, что может означать его послание.

Егерь знал, что такое шибари, хотя лично не сталкивался. Что толкает людей на занятие подобным «искусством» особо не размышлял, но подозревал, что с психикой там в любом случае нелады. И те пара знакомых, которые самозабвенно об этом рассказывали, участвовали в каких-то там вечеринках и перевязывали друг друга затейливыми узлами, эту его теорию подтверждали. Странности людские границ, как известно, не имеют. Егерь по долгу службы научился принимать все, как данность. Интересовался ими исключительно в рамках расследования.

– Ты хочешь сказать, что в девушках зашифровано какое-то послание? – Егерь склонил голову на бок, размышляя.

– Вполне возможно, – кивнула Вероника. – Они связаны и убиты идентичным образом. Возможно, какие-то тонкости есть, которые нам незаметны, непонятны. Ну, как в букетах. Когда составляют, есть свой язык. Роза, вот это обозначает, а незабудка – то. И получается послание. Возможно, и здесь что-то похожее есть.

– Азбуку Морзе знаю. Очень все понятно и конкретно, – хмыкнул Егерь.

– В любом случае, думаю, нам будет полезно с ним поговорить. Вчера я не смогла договориться, а сегодня повезло.

Егерь сдержался, не стал интересоваться, неужели из желающих связаться стоит очередь такая длинная, что время расписано наперед. Возникло острое желание взглянуть на этого спеца самому.

Он не удержался и состроил благоговейную гримасу:

– Это непременно. Когда еще представится возможность получить консультацию по столь щепетильному и узкоспециализированному вопросу.

Ника, конечно же, видела его гримасу. Он не раз сталкивался с тем, что угол зрения женщины гораздо шире, чем у мужчин. Тебе кажется, она едва повела взглядом, а она осмотрела свою прическу сзади. Ника демонстрировала эту особенность в полной мере. Она обозревала всю комнату, не отрывая взгляда от компьютера.

Но Вероника не обратила на ёрничество внимания, продолжила:

– Я сравнила фото Натальи Демидовой и Алины Земской с примерами вязания шибари, которое нашла в интернете. Интересный вид искусства, довольно закрытое общество. Научиться можно только у мастера. В свободном доступе примитивная и поверхностная информация. Я не могу уверенно заявить, но у нашего спеца-убийцы точно есть особенное видение, сдается мне, он все-таки что-то хотел сказать…

– А поточнее? – почти хором произнесли Егерь и Ромик.

Они оба сразу стали серьезными. Девушка не просто цеплялась за картинку, у нее сложилась версия.

– Думаю, гораздо лучше это расскажет специалист по шибари. Кстати, он ждет нас через час, а по дороге пробки, – невинно хлопнула ресницами девушка. Теперь она пользовалась своим превосходством и старалась еще больше накалить эмоции. – Потом у него сессия, он уйдет вязать часа на три.

– Можно я с вами? – Ромик состряпал жалобную физиономию. Прям точную копию голодного несчастного щеночка, которому невозможно отказать в косточке. – Просто послушаю по дороге. И в машине посижу, мешать не буду. Незаметен, беззвучен, бездыхан…

– Это уж слишком, – гоготнул шеф.

Предвидя следующее замечание шефа, Ромик добавил:

– С отчетом в машине разберусь, он тряхнул бумагой.

Ситуация внезапно подняла Егерю настроение. Он любил своих ребят. Ценил вовлеченность, профессионализм и полную отдачу.

– Айда, – скомандовал он, и они гуськом, с загадочным видом вышли из кабинета, будто отправились на спецзадание.

Серега покатил их по заполненным машинами и людьми улицам города. Жара не спадала. Асфальт уже раскалился, превратив город в вафельницу, равномерно прожаривающую с двух сторон. Машина, охлажденная заботливым водителем, казалась капсулой иноземного корабля, пространством для избранных, скользившим мимо изнемогающих и задыхающихся тел простых смертных.

На Нику сразу уставились любопытные взгляды. Она обещала поделиться соображениями. И даже Серега, чувствуя настроение всей группы, явно оттопырил уши назад.

– Ну, там достаточно сложные узлы, значит, вязал профи. Вообще, непростое это дело – шибари. Учиться надо… Долго… Ну, это… – она подбирала слова, как часто происходило, когда у нее было какое-то образное понимание, не опирающиеся на факты, и она пыталась рассказать, как можно логичнее, чтобы ее подозрения выглядели слаженной разумной системой, а не чувствами и догадками. – Шибари – жутко замороченное дело. Надо очень сильно любить вот это вот все, прям наслаждение получать, чтобы потратить уйму времени, научиться, совершенствовать мастерство. Можно сказать, что это должно быть делом всей жизни. Там просто так с видео на ютюбе не подкатишь, по картинкам не переплетешь. Девочек подвесили на такой паутине или на крыльях. Что еще больше усложняет процесс и увеличивает время. Крылья скорее всего сплели заранее и принесли. Значит, готовились. Возможно, предполагали, куда можно подвесить в конкретной квартире. Просто так на потолок не прицепишь. Секс у девушек был только со второй жертвой, – она замялась, стараясь не акцентироваться на моменте, что одна из условных «вторых» жертв – друг шефа.

Ромик открыл было рот, но Ника остановила его одним взглядом.

– Да, можно изнасиловать и не оставить следов, я в курсе, но это не наш случай. Судмедэксперты не нашли ни следов химии, ни травм… Я уверена, что и результаты экспертизы ничего не дадут. Не трахал наш маньяк этих девок. Там и поза такая… такая… не подлезешь к влагалищу.

Ромик опять открыл рот.

– Можно сначала трахнуть, потом связать, – снова опередила Ника.

Егерь млел от этих моментов. Когда его ребята вели диалог невербально, угадывая мысли друг друга, он чувствовал себя господом богом, умиленно наблюдающим за своими талантливыми детьми.

– Можно, но тогда вообще весь смысл шибари теряется. Изнасиловать, а потом связывать? Когда психи с сексуальным сдвигом, тогда акт секса главный, к нему готовятся. А тут это плетение очень важно. Это центральное явление, это послание.

Ромик откинулся на сидения, признавая иссякнувшие мысли и поражение.

– Нет, девушек вязали не для секса, – покачала головой Ника. Там чистая эстетика, красота, изящество. У маньяка есть смысл. Он что-то хочет сказать. И у этих шибари настроение какое-то легкое, что ли. Это при том, что там очень жесткая фиксация идет и неравномерная. Они бабочки в паутине или птицы в клетке, а он ловец или, может, коллекционер… не знаю. Это неточно… – пожала плечами девушка. – Это послание…

– Очень загадочно, – буркнул Ромик.

Егерь улыбался, кивал, зацепил взглядом изображение в окне и оторопело уставился на улицу.

Серега привез их в самый центр и припарковался на свободной парковке. Удивляло и то, что место, обозначенное табличкой «для гостей дома Толстого, 6» оказалось не занято каким-нибудь быдлом на здоровой дорогой тачке, которому на все наплевать, и дом, перед которым они остановились.

Особняк семнадцатого века. Егерь знал этот район. Здесь тщательно хранили историческую преемственность. С администрацией города заключались очень требовательные договора, за исполнением которых строго следили. Приобретая здесь недвижимость, владелец брал на себя обязанность не просто сделать ремонт и содержать в чистоте, он должен был отреставрировать культурное наследие, возродить тот исторический облик, что был у него изначально, и все это строго хранить в соответствующем виде. А это часто непомерно трудное удовольствие и не только по деньгам, а еще по времени и по расходу нервных клеток.

Мало того, вся лепнина, штукатурки, натуральные отделочные камни изготавливались на заказ, привозились из малоизвестных далей и стоили непомерных денег. На специалистов, которые были в состоянии работать со статуями, редкими материалами и прочими хитростями, тоже стола очередь, и если к спеху, то приходилось перекупать по двойной-тройной цене. Ну, и самым главным и замороченным оказывалась историческая консультация. Чтобы пройти комиссию по соответствию здания историческому облику и не иметь претензий со стороны администрации, требовался паспорт здания, подписанный кем-то из архитектурных историков, со всеми их званиями, регалиями и наградами.

Профессия эта редкая, в целом мало востребованная, а, следовательно, и символически оплачиваемая. То есть работа науки ради, а не для материальных выгод.

Но как только на пороге захудалой квартирки возникал представитель владельца исторического особняка, тот самый работающий на благо науки проявлял чудеса счета и предприимчивости. Мгновенно складывал стоимость особняка, авто, часов, запонок и секретарши, стремительно прикидывал перспективы и выставлял цену за консультацию, окупающую все это для себя.

Если до этого он составлял конкуренцию только книжной пыли, то теперь превращался в ценного востребованного специалиста, обладающего редкими историческими знаниями, оцениваемыми на вес золота, причем царского и чистого, но великодушно соглашался взять долларами. Часто включая в счет не только свои знания, но и моральные муки за то, что он испытывал всю свою предыдущую жизнь, не обладая домом, запонками и секретаршей.

И помимо всего перечисленного, работа предполагала бесконечную возню с какими-то каталогами и чертежами, постоянными и обязательными переделками, сопровождалась истериками и капризами, что невозможно работать в окружении сплошных идиотов. Причем эти претензии лились ото всех специалистов.

В целом все дома в этом районе соответствовали эпохе и, несмотря на вычурность архитектуры того времени, были похожи друг на друга. Все очень похожи. Но только не это здание, перед которым они припарковались. Тот, кто смог построить это чудо архитектуры, обладал неординарной смелостью и изощренной фантазией. И это в семнадцатом веке! Явно кто-то известный, жутко богатый, располагающий преференциями от власти и скандальной репутацией.

На первый взгляд все чинно благородно, ничего особенного – чистенький, отштукатуренный комок кубиков, отороченный лепниной. Распространенный стиль того времени. Но если приглядеться к изящным гипсовым кружевам, которые обвивали дом довольно широкой лентой, а на углах свисали тяжелыми гроздьями, то зрелище шокировало. Первым побуждением было стыдливо отвести глаза и поморгать, не веря в увиденное. Лишь со второго раза детали представали в полной красе: черти, волы, горгульи, переплетаясь в какой-то нереальной сумасшедшей адской оргии, являли миру из кучи малы своих тел лапы, рычащие челюсти, оскаленные морды, извивающиеся хвосты и напряженные половые органы. Нет, ему не показалось – на него в упор смотрели эрегированные члены и расхлябанные влагалища.

Егерь никогда не задумывался, как выглядят половые органы у чудовищ, но в представлении архитектора, чья похабная выходка дошла к нам через века, они, видимо, имели вид человеческих.

Вероника, вышедшая следом за ним из машины, ухмыльнулась и покачала головой. Девушка отвела взгляд, делая вид, что ничего ее не удивляет, но исподтишка поглядывала. Ромик пялился с нескрываемым интересом, хихикая и гримасничая. Надо будет попросить Нику выяснить историю этого строения, – решил для себя Егор. Для общего развития.

Их ждали. По-гостиничному улыбчивая и услужливая барышня открыла дверь, едва они нажали на звонок, и повела в глубь дома.

Внутри старинный особняк оказался весьма современным, оформленным с хорошим вкусом и крайне функциональным. В темно-фиолетовых тонах, стиль лаунж, если Егерь правильно идентифицировал расслабляющий, диванный и мягкий интерьер, с акцентами на кованых стеллажах и приглушенных лампах.

И хотя подобный интерьер призван дарить спокойствие и отдых, Егерь чувствовал себя неуютно. Будто он ни чином, ни манерами не соответствовал пафосности этого дома. Будто он оказался на званом вечере в королевской резиденции или посольстве и не знает какой ложкой-вилкой есть. Для прожжённого опера, которого с младых ногтей обучали, что на любом мероприятии, в любой среде он представитель власти, подобное чувство явилось новинкой.

Вероника безразлично поглядывала по сторонам, чавкала жвачкой, по виду ее совершенно ничего не смущало. Хотя Егор хорошо знал девушку, в качестве защиты в непонятных или некомфортных ситуациях она сразу отгораживалась за маской наглости, почти грубости, нарочитой развязности, часто хамства.

– Олег Сергеевич, – представился мужчина, поднимаясь им навстречу из разлапистого кресла. Высокий, изысканно ухоженный, с длинными волосами, собранными в хвост. Белая рубашка из тяжелого шелка, расстёгнутая на груди, придавала ему небрежности с долей безразличия к тому, кто, что о нем подумает. А темные брюки с высоким немодным поясом делали его похожим на графа или герцога.

Жестом он пригласил гостей присаживаться. Предложил кофе, чая или коньяку. Егерь вдруг забив на правила и твердую гербовую корочку, выбрал алкоголь. Его выбор никак не отразился на выражениях лиц присутствующих, и он с удовольствием принял из рук молодого человека, принесшего поднос с напитками, приземистый бокал с ароматной жидкостью.

Вероника разложила перед специалистом фотографии, тот внимательно их рассмотрел, одну за другой поднимая со столика и возвращая на то же место. Егор не смог однозначно определить, заинтересовали они его, удивили или он просто демонстрирует вежливость и содействие следствию.

Некоторое время висела пауза.

– Что вы, собственно, хотите узнать у меня? – Олег Сергеевич поднял спокойный взгляд на Егора.

– Что вы по этому поводу думаете? – быстро откликнулся тот, понимая, что вопрос слишком общий и абстрактный.

– Ну, – хозяин дома пожал плечами. – Искусная вязка. Много авторских узлов. Вязал не новичок. Чувствуется даже некий стиль. Я бы сказал мастерство, особенное.

Профессионал шибари помялся и продолжил:

– Эти девушки мертвы. Удушение. Позволю себе предположить, что скорее всего, они удушили себя сами.

Он повел пальцем по одной из фото.

– Вот видите, эта веревка отдельна от остальных и это открытый узел, не зафиксированный. Жертва трепыхалась и затянула петлю у себя на шее сама. Но вам, очевидно, известна причина смерти. Ну и кто-то этот открытый узел на них завязал. По всей видимости, ждал, когда жертвы задохнуться.

Егерь нахмурился. Во-первых, его о подобной детали они сами ни за что бы не догадались. А во-вторых, удушились сами. Так можно дойти и до отсутствия состава преступления. Сочтя смерть самоубийством. Не дергались бы и не задохнулись.

Его вдруг накрыло волной злости и презрения. Этот пресыщенный сибарит, строивший из себя принца, мастера каких-то немыслимых удовольствий, не доступных простым людям. Настолько заевшийся, что нормальных радостей ему уже было мало. Он считал, что ему по праву его богатства, возможно, происхождению, можно больше, чем остальным. Дорогой коньяк, роскошный интерьер, прислугу и одежду от кутюр.

– Скажите, что вас привлекает в этом занятии? Зачем вы этим занимаетесь? – жестко спросил Егерь. – Без извращений не стоит?

Краем взгляда он заметил, как Вероника вздрогнула. Девушку поразила реакция шефа. Вряд ли она переживала, что о них подумает этот франт, скорее, хотела угадать, что так вывело из себя Егора.

Она не раз становилась свидетельницей его бесед и допросов. Ее шеф являл людям ледяной взгляд, всезнающее безразличие и хищную запертую силу, которую в случае чего грозил выпустить и накрыть собеседника с головой. Веронику трясло и рвало на пепелище, которое осталось от восьми расчленённых собственной матерью детей. Свихнувшаяся фанатичка, как конструктор складывала части своих отпрысков по горкам, для экспертизы. А Егор Константинович задавал вопросы, не меняясь в лице.

Спокойно осматривал умершую от страха и боли десятилетнюю девочку, до смерти изнасилованную двумя сбежавшими уголовниками. Да мало ли? Всего и не упомнишь. А тут перед ними не преступник, не убийца, даже не свидетель. А губы Егеря сжаты в узкую полоску, глаза прищурены, во взгляде колючий лед. Вероника поежилась, сочувствуя хозяину дома, который, казалось, должен был обледенеть и рассыпаться на мелкие осколки под таким взором.

Но Олег Сергеевич звонко, по-мальчишески заливисто захохотал:

– Вы о шибари? У Вас обывательское представление об этом искусстве, – по-доброму, ничуть не разозлившись и даже не обратив на оскорбление внимания, проговорил он. – Вы просто не в теме.

– Просветите, – сухо бросил Егерь. Это был одновременно и вопрос, и констатация факта.

Олег Сергеевич легко кивнул и поменял позу в кресле. Он сидел, все так же вальяжно раскинувшись, но немного подался вперед и облокотился на широкий подлокотник, что означало некоторую заинтересованность в предстоящей беседе.

Егерь догадывался, не их персоны вызвали любопытство. Олегу Сергеевичу просто крайне интересна тема шибари, как специалисту, влюбленному в свое дело. Он с превеликим удовольствием будет о ней вещать, любому желающему слушать.

– Ну, поверхностную информацию о происхождении шибари, вы, наверняка, прочитали в интернете. На этом я не буду заострять ваше внимание. Скажу только, что излишняя информативность, которая свойственна современному социуму, часто ему самому и вредит. Все необычное становиться модным, стильным, престижным для упоминания. Шибари в том числе. Большинство обывателей, которые не утруждают себя глубоким погружением в тему, судят о шибари из художественной литературы или по картинкам интернета. Считают, что это такая разновидность сексуального извращения, отклонение от здоровой нормы. Шибари, как бандаж дисциплина, входит в одну из практик, скрывающихся под аббревиатурой БДСМ. Что тоже не придаёт ей ни условной здравости, ни доброго имени.

– Глупое, непрофессиональное мнение, – звонко и неожиданно вставила Вероника, – большая часть непосвящённых даже не в курсе, что за БДСМ скрываются три практики, а не две.

В Егере взметнулся ворох чувств. Он даже не сразу смог сепарировать одно от другого. С его подчиненной что-то явно творилось. Она сияла, взгляд увлажнился и… Откуда она знает про БДСМ? Он был абсолютно убежден, что она гнала от себя все, что связано с мужчинами, сексом и вообще полами.

– В смысле три практики? – произнес Егерь вслух, не успев отфильтровать слова. Мысли в его голове гудели, словно пчелы в улье, и он никак не мог поймать нужную.

– Ну, если расшифровывать строго, то получиться БДДССМ, то есть бандаж дисциплинейшен, доминейшен сабмишен и садомазо, – тоном отличницы пропела Вероника под одобрительным взглядом Олега Сергеевича.

А Егор почувствовал себя конкретным лохом. Вокруг него все просвещённые, современные и, как сейчас модно говорить, продвинутые. А он стоит ушами хлопает.

Кроме того, Егеря бесил восхищенный взгляд Вероники, устремленный на мастера шибари. Очевидно, он ревновал. До этого момента все восхищенные взгляды девушки предназначались ему, ее шефу. Как самому крутому профессионалу в единственной области, как он думал, которая интересовала Веронику.

– Все верно, – похвалил Олег Сергеевич. – Если слегка погрузиться в тему, то бандаж дисциплина – это искусство, чистое творчество. Ничуть не уступающее балету, например, или опере. Высокая эстетика и мастерство. Очень психологичное искусство, для которого необходима тонкость восприятия. Идет погружение в собственный мир, в эмоции, которые до подобного опыта нам даже не представляются. Находясь связанным, абсолютно беспомощным, не принадлежащем себе самому, у человека снимаются все ограничения. Он может позволить себе чувствовать все что угодно, он же сейчас не отвечает за себя. И открываются удивительные ощущения, непредсказуемые, поражающие и восхищающие. У всех разные. Их можно открыто выказывать и получать от них удовольствие. Не стыдиться. Ты же не можешь владеть собой. Твои эмоции выворачивают наизнанку. Бандаж – это даже не всегда про секс. Саб…

– Саб, сабмишен, подчиняющийся, тот, кого связывают, – шепнула Вероника шефу, не сводя взгляда с мэтра.

– Саб может быть полностью одет и связан в позе, в которой до половых органов невозможно добраться, – голос говорившего звучал размеренно и завораживающе. – А вот садомазо, подчинение и доминирование, все эти плетки, боль и стоп-слова – это уже отклонение. Не возьмусь судить, поскольку нет для меня тяжелее греха, чем осуждение, но ставить две оставшиеся практики в один ряд с шибари не стоит.

Олег Сергеевич повесил паузу. Егерю казалось, что он в театре, а хозяин дома актер, а как он где-то слышал, чем больше актер, тем больше пауза. Олег Сергеевич оказался актером с большой буквы.

– Естественно, обыватели, не разбирающиеся в теме, все гребут под одну гребенку. Извращенный секс – это всего лишь лейбл, приклеенный на искусство шибари, и совершенно не соответствующий действительности. Люди часто судят о вещах, в которых не разбираются, употребляют в ход слова, значения которых им неизвестны. Повесить ярлык, причислить кого-то к извращенцам и тем самым возвысить себя хотя бы в своих глазах – это так по-человечески, – философски заключил Олег Сергеевич.

Потом его глаза вдруг засветились мальчишеским задором.

– Впрочем, есть и обратный эффект. Многие желают на скорую руку обучиться шибари, в том числе для «для красивых фоточек». Они убеждены, что это причислит их к избранной касте, к чему-то избранному, таинственному, элитному и крутому. Вот для меня это самое большое извращение.

Хозяин дома весело улыбнулся.

– Впрочем, я приветствую фото и видеосъемки, на мой взгляд, это естественное желание – запечатлеть ускользающую, зафиксированную, но динамичную красоту шибари.

Про фоточки Егерь и сам любил частенько пошутить, поэтому невольно улыбнулся.

– Шибари обросло комком мифов и домыслов. Ну, и грязи вылили немало на просторах интернета, – рассказчик потягивал коньяк, время от времени омывая напитком стенки бокала. Жест получался удивительно изящный и непринужденный.

Егерь невольно задумался, сколько надо выпить дорого коньяка, чтобы так аристократично выглядеть при его употреблении. Или наоборот, быть аристократом и поэтому так непринужденно употреблять напиток.

– Шибари – это чистое творчество, дарящее радость и творцу, и произведению искусства, если так, можно сказать. Ты не просто мастер в каком-то искусстве, ты творец, ты сама природа. Сродни оплетению куколки, из которой потом выпорхнет бабочка. Прекрасная, яркая, живая. Благодаря тебе, тот кого ты связываешь откроет себя заново. Испытает то, что больше ни при каких условиях почувствовать не сможет.

Егерь хмыкнул, подумав, что без невроза здесь все-таки не обошлось. Всех-то тянет примерить на себя роль Господа бога.

– Изначально это был способ связывания врагов. Не искусство, а исключительно техническое умение. Узлы должны быть быстро завязывающиеся и быстро развязывающиеся. Открытый узел опять-таки. Чтобы враг не трепыхался, не пытался сбежать. Некоторым врагам необходимо было оказать особое уважение. Потом стала нарастать эстетика, отвлеченность от функционала, и шибари возвысилось в ранг искусства. Именно от изысканности и красоты пошла сексуальность. Шибари зародилось в Японии. Правильнее, кстати, произносить сибари, но это произношение не прижилось. Японцам свойственно все процессы доводить до совершенства, до высшего уровня мастерства и филигранности. Гейши, например, – женщины, приравненные к живому предмету искусства. Война, как искусство. Шибари тоже искусство вязания. Это потом уже европейцы сделали из этого сексуальную утеху. Впрочем, на мой взгляд, прекрасная идея.

Он немного помолчал и добавил:

– Чтобы понять насколько сложное, утонченное и яркое удовольствие дарит бандаж в сексе – это надо пробовать. Говорить об этом бессмысленно.

– Хорошо зафиксированная женщина не нуждается в дополнительной стимуляции, – с одухотворенным лицом произнесла Вероника, и Егеря опять кольнула ревность. Его подчиненная смотрела на Олега Сергеевича восхищенными сияющими глазами, как на мастера и гения. Того гляди разденется и предложит себя связать.

Взгляд, который обычно предназначался ему, направленный на другого мужчину, Егору вообще не нравился.

– О, вижу, вы экспериментировали, – мягко и одобряюще улыбнулся шибарист.

Егерь почти физически ощутил, как между этими двумя устанавливается невидимая нить взаимопонимания, интереса, интимности. Он оказался здесь лишним. Что это такое вообще происходит? Это Вероника взирает на особь мужского пола старше пяти лет с восхищением, восторгом, почти обожанием? Та самая Вероника, которая, казалось, для мужчин определила только одну разновидность взглядов – холодность, презрение, жалость и полное безразличие. Это ЕГО Вероника? И, в конце концов, с кем она экспериментировала шибари? – вопрос плотно засел у Егеря в голове. По его представлениям ни одного мужика она к себе ближе, чем на два метра не подпускала. Разумеется, кроме него самого. Ее шефа. Сильного уверенного, надёжного и авторитетного. Еще его кольнула мысль, что он не все знает о своей команде. Вот это уже совсем ни в какие рамки не лезло. Егерь пообещал себе в ближайшее время заполнить найденные пробелы.

– У ваших жертв, кстати, как раз сексуальная составляющая отсутствует, – хозяин дома разрушил иллюзию близости, вновь взял в руки фотографии.

Вероника смутилась и спряталась за крышку ноутбука. Шибарист проявлял к ней интереса не более, чем в рамках вежливости. А вот хмурый взгляд шефа, направленный в глубь себя, не обещал ничего хорошего.

– Эксперты еще не дали окончательного заключения, – Егерь тряхнул головой, отгоняя нерабочие мысли и возвращаясь к расследованию. – Но, по всей видимости, изнасилования не было.

– Посмотрите сами, ноги жестко зафиксированы вместе, просто физически нельзя овладеть девушками. И знаете, что еще… – Олег Сергеевич даже прищурился, вглядываясь в фотографии. – У вашего преступника какие-то проблемы с ногами. Ну, то есть с головой, конечно, но его посыл, если он есть, а мне кажется, у любого маньяка он есть, тем более у вас ведь серия…

Егерь открыл было рот, чтобы возразить и напомнить про тайну следствия, несвоевременность выводов, но тут же закрыл. Сейчас информация даже не подтвержденная, даже в виде догадок была существенно важнее его самоутверждения, подчеркивания, что это он здесь специалист по трупам.

– Вот видите, специфическое плетение по позвоночнику, переходящее в ноги и даже ступни зафиксированы жестко. Это не совсем классическое шибари. Много авторских разработок. Вот такого узла я не встречал и вот такого тоже. А я, поверьте, видел, очень многое и разбираюсь…

– Вы лучший в этой области, – опять восторженно обронила Вероника и снова спряталась за ноут. Девушку несло. Сдерживать себя у нее не получалось.

– Вы знаете человека, который мог бы их… так связать? – Егерь поставил стакан на столик.

– Нет. Об этом я подумал сразу, как увидел плетения. Мне неизвестен ни человек сделавший это, ни тот, у кого учился ваш… ваш мастер. К сожалению, здесь ничем помочь не могу. – Олег Сергеевич пожал плечами и снова улыбнулся. Сложив в стопку фотографии, протянул их Веронике.

– Школ и мастеров очень много. Если человеку нравится этим заниматься, и он глубоко изучает процесс, а здесь, очевидно, так и есть, то могут быть очень неординарные находки, личные узлы, иногда их используют как визитную карточку. Подобное почти невозможно отследить. Достойный, честный мастер не будет использовать без разрешения авторский узел, но встречается всякое. Одно могу сказать с уверенностью – тот, кто вязал этих женщин, явно заморочен на позвоночнике и ногах, и я не знаю кто это. Единственное, могу назвать вам несколько имен профессионалов в этой области, возможно, они видели что-то подобное и помогут вам.

– Тоже мне, ортопед, – буркнул Егерь и кивнул Веронике, чтобы та записала имена и координаты.

Хозяин дома легко улыбнулся, непринуждённо развел руками, однозначно давая понять, что больше он ничем не может помочь, и разговор окончен.

– Меня ожидает модель, – уточнил он. – А дом в вашем распоряжении. Обед, отдых, у меня очень хорошее спа.

Егерь удивился воодушевлению, мелькнувшему в глазах у его напарницы. Он просто дурел от разительных перемен, творившихся с девушкой. Странно, что она сразу явилась в дом к этому мастеру не в короткой юбке и на каблуках. Из ее привычной оболочки в виде широких замызганных джинсов, мешковатого старого свитера цвета, который уже не помнил, что в юности был голубым, из колючего ледяного взгляда и манер нахрапистой хамки лезла самая настоящая соблазнительница. Мягкая покладистая кошечка с наивным взглядом девочки, требующей обучения, защиты и одобрения.

– Благодарю за помощь, – сухо бросил Егерь, не удостоив Веронику взглядом.

Ну не всерьез же она подумала, что они сейчас засядут в бассейн, поедая пирожные.

Ее разочарование он чувствовал, как дуло пистолета, упертое себе в затылок, пока они шли к машине.

– Обалдеть! – только и возмущался Егор.

– Ну, и кого мы ищем? – сразу же спросил Ромик, едва дверь закрылась.

Вероника, вновь превратившаяся в сотрудницу спецотдела уголовных дел, сухо и небрежно поведала сведения, что они раздобыли.

– Что же, девчонки сами убились? Сами себя задушили? – Ромику, как и Егерю, эта идея не понравилась.

– Нет, не сами. Убийца завязал этот узел и хладнокровно взирал, как они умирают. В любом случае у нас на руках два убийства, совершенные одним и тем же человеком. Он специалист шибари, помешан на ногах, ну и… наверное, будет третье… если мы не успеем остановить этого маньяка, – резюмировала Вероника.

Егерь потерял нить разговора…

– Почему он не связал мужчин? В шибари же все равно кого вязать?

Первым делом у него возникло желание вернуться к их мастеру шибари. Что-то в этом доме все-таки было манящее и привлекающее. Его вот тоже тянуло. Но он остановил себя. Олег Сергеевич сейчас вяжет очередную куколку, собираясь выпустить оттуда бабочку.

– Между ними должно быть, что-то общее, – резюмировал Ромик. – Ну, по какому-то принципу он их убивает.

– Это общее и есть, – хмыкнула Вероника, просто мы этого не видим.

– Что у нас есть по последним двадцати четырем часам из их жизни? – Егерь задумчиво смотрел в окно. Сергей вез обратно в офис.

Ни одной реальной зацепки. Скоро на них навалятся со всех сторон, требуя результатов расследования. Требуя предоставить убийцу. А у них ничего.

– Первая жертва – стриптизерша. До утра работала в клубе, потом дома до двух часов дня. Ходила на массаж и встречалась с клиентом. Постоянник. Раз в неделю. На время убийства у него алиби. Вечером в клубе ее снял Юрий Симонов. На работу к одиннадцати ночи она не вернулась, – речитативом принялся читать Ромик. Некоторые слова он заглатывал, обозначая, что нет ничего интересного и важного. – В деле это уже есть, но в клуб я заезжал, девочки повторяют то же самое. К извращениям Алина Земская склонна не была, даже предложение сниматься в порнофильме отвергала. Проституцией толком не занималась тоже. Пара клиентов, новых особо не искала. Хотя девочки говорят, предложений полно было. Ничего особенного в ее жизни не происходило. Дочка у нее с мамой в Белоруссии живут. Привезти сюда мечтала. Для подруг смерть Алины, да еще подобным образом крайне удивительна. Ну, для матери с дочерью вообще трагедия – Алина была кормилицей.

Егерь одобряюще кивнул. Ромик продолжил.

– Второе дело. Наталья Демидова. Родители – известные врачи. Папа очень жесткий, властный, консервативный. Девушка взбунтовалась, учиться перестала, преподаватели и однокурсники давно ее не видели. Чем занимается, не знают. Жених, обозначенный родителями, давно не жених и не видел ее уже почти месяц. Из дома сбежала. Живет у подруги на даче. Взрослая женщина, бухгалтер, двое детей. Что Демидову убили, не знала. Она с Натальей в студию танцев ходит. Говорит, что просто пожалела девочку. В телефоне море фоточек. В основном с танцами. Кстати, на шесте. Еще у Натальи подруга близкая есть с детства, сегодня поговорю. По переписке в вотсапе непонятно о чем они говорят, и старые аудиозаписи восстановить не удалось. В баре, где Демидова познакомилась с Денисом, она была пару раз. Бармен запомнил. Но уходила всегда одна. Только в этот раз с Денисом.

Две девушки и вправду не имели ничего общего. Возраст разный. Первая жертва – стриптизерша за тридцать, вторая – совсем девчонка – двадцать три, нерадивая студентка. Пепельная длинноволосая блондинка и жгучая брюнетка.

Сергей привычно завернул во двор, Егор мельком взглянул на мобильный. Неотвеченное сообщение от брата Дикого с максимально вежливым напоминанием о выдаче тела. Пропущенный из их офиса, по всей видимости, о том же.

Да, этим он займётся срочно. Заедет к Семену Рафаиловичу сам. Сегодня.

Глава 19

Лекс уже с час неподвижной статуей сидел, уставившись в экран мака.

На полу валялись стикеры с короткими записями и фотографии жертв. Некоторые детали места преступления очень крупным форматом, некоторые части фотографий увеличены и обработаны для ясности и четкости картинки. Узлы, переплетения, лицо мертвого Дикого. Лекс то и дело возвращался к нему, рассматривал снова и снова. О чем он подумал в последний момент? Почему на лице такое счастье? Он распечатывал материалы в обычном копицентре. Девушка со скучающим видом запустила принтер, ввела сумму в терминал. Лекс ожидал комментарии или вопросы. На фотографиях, требующих распечатки, трупы во всех подробностях. Но барышня не изменилась в лице. Казалось, она не видела, что распечатывает. Полуприкрытые веки с разноцветными ресницами не дрогнули в удивлении или ужасе, челюсти продолжили ритмично жевать жвачку. Лекс до сих пор чувствовал аромат ментола от листочков. Что же ей приносят распечатывать студенты (поблизости располагался архитектурный ВУЗ и, кажется, медицинский колледж), что впечатлительность атрофировалась?

В голове водили хоровод схемы из событий, фотографий, вопросов и ответов. Как отдельные планеты, убийства и диалоги кружили в его голове, пока не выстраивались в единую вселенную. Хаос. А потом все планеты встанут на нужные орбиты, картинка сложится, вселенная заживет своей жизнью и откроет ему все секреты по запросу. Он верил, так и будет. Потому что создатель этой системы он сам.

Егерь имел ресурсы, он и его команда копали сразу по всем возможным направлениям. Делали запросы, посылали официальные рассылки, им не смели отказать. Лекс не имел таких возможностей, он работал по-другому. Зато мог не следовать правилам. Следственная группа в первую очередь сосредоточились на девушках. Алина Земская и Наталья Демидова – жертвы очевидные. Смерть через удушение. Дикий и Юрий Симонов – совсем другая тема. Даже сам факт убийства под вопросом.

Но Лекс соглашался с Егерем и братом Симонова, мужчин убили. Он не верил в совпадение. Две одинаковые случайности? Юрий связал девушку, по неосторожности удушил и умер с перепугу, и через полгода Дикий повторяет тот же опыт? Бред.

В убийстве было что-то, на что они не обратили внимания. Не заметили. Лекс до ряби в глазах рассматривал картины преступления. Он должен обратить внимание. Заметить. У маньяка должна быть идея. Пусть извращенная, болезненная, уродливая, с патологией, но замысел должен быть. Принцип.

Мужская смерть от счастья. Возможно, жертвоприношение. Он подробно изучал мифы и легенды всех народов мира и, что удивительно, у всех присутствовали сюжеты, когда мужчина оплачивает смертью, отдает жизнь за ночь любви какой-нибудь несравненной красавицы, культовой женщины. Обожествление женской красоты, нестерпимого желания и жажды обладания женским телом, воспетое в веках. Даже если допустить, что Дикий и Юрий испытали столь неземное удовольствие, что готовы были за него умереть, но почему красавица-то мертва? Это уже смахивает на массовое жертвоприношение во имя любви или чего-то еще. Связаться сами девушки не могли. Дикий и Юрий шибари не увлекались. Лекс не сомневался, подобным опытом Денис-то непременно поделился с друзьями. Он всегда рассказывал такие мелкие и интимные подробности своих сексуальных приключений, что они рекомендовали ему попробовать себя на поприще эротической литературы. Ни дома, ни в офисе, ни в ноутбуке, ни в машине, ни у Дикого, ни у Юрия не обнаружены ни картинки шибари, ни веревки, ничего, хотя бы издали намекающее, что он имел подобное увлечение. Значит, вязал кто-то другой. Тот, кто пришел. И ушел. Убил мужчин? Убил девушек? Или оставил задыхаться?

А еще тело девушки, хоть стройное, надо было как-то поднять. Значит, скорее всего, это был мужчина и довольно сильный.

Ребята Егеря проверят всех входивших и выходивших из подъезда Дикого, за период, когда могло произойти убийство. По отчетам консьержа никого постороннего не входило. Камеры видеонаблюдения развешивал какой-то рукожоп. Направлены, так, что вообще ничего не видно: тени на стенах, потолок.

Ну, и самая главная тайна: как все-таки убили мужчин? Егерь позвонит, когда будет заключение от эксперта по Дикому. По Юрию-то нет ничего, кроме «инфаркта». Следов на телах нет. Никаких. Егерь нашел еще несколько похожих умерших счастливчиков. Там тоже инфаркты. Они раз за разом проворачивали в голове одни и те же факты. Новых не прибавлялось.

Лекс чиркнул себе в блокнот: выяснить, кто были любовниками стриптизёрши и кто был в любовниках у студентки. Наверняка, среди них есть живые. Стоили ли девицы в постели того, что бы за ночь любви можно было отдать жизнь? Были ли так восхитительно хороши, что в их объятиях можно умереть от счастья?

После обеда он собирался заехать в офис Егеря. У Егеря сейчас было то, о чем он, о чем они все трое мечтали, будучи мальчишками. Секретные дела, государственные тайны, окрашенные властью, силой, званием и удостоверением. Но Лекс признавал: для того, через что ради этого прошел Егор, у него самого маленькие яйца. Только Егор мог погреметь стальным набором.

Лекс довольно улыбнулся, припомнив, как Егерь представил его ребятам, как он участвовал в их планерке. Чувствовал себя крутым следаком. Ненадолго его детские мечты сбылись.

Он до сих пор не верил, что Егерь смог привлечь его к расследованию. Не представлял, какие силы должны повлиять, чтобы такое стало возможно. Ему даже корочку дали, временную, но вполне настоящую.

У Лекса, как у мальчишки, волна радости поднималась внутри и захлестывала, кажется, даже уши краснели.

Сразу и гордость за то, что его знания и опыт кажутся Егерю достойными, чтобы участвовать в расследовании. И возможность участвовать в розыске убийцы Дикого. Причастность к мести. Участие в наказании.

Главное, Лекс в деле.

Почти незаметным движением пальца он гладил колесико мышки. Бездумно скроллил ленту поисковика. Иногда переходил по ссылке и снова спускал страницу вниз. Он уже толком не помнил, с какого запроса начал. Тематика немного изменилась, сейчас выползали истории с заголовками «Смерть от любви» «Удовольствие от смерти» «Смертельное удовольствие» и все в таком ключе.

Сначала он прокрутил вниз, не остановив на картинке взгляда. Даже успел перейти по ссылке и замер, вспоминая, что только что видел и не показалось ли ему. Сознание вполне могло подкинуть мираж. Уж очень Лексу хотелось найти какую-нибудь зацепку.

Он осторожно, аккуратными выверенными движениями откатился назад. Нет, ему не показалось.

Словно мертвая бабочка, застрявшая в паутине и уже наполовину оплетенная пауком, перед ним висела девушка. Незнакомая девушка.

Заметка в какой-то небольшой газете пригорода Большого Города. Убийство по неосторожности. Кто-то практиковал шибари, неудачно. Модель погибла. Убийца не скрывался. Местный наркоман. Больше в газете не было никакой информации. Сплошные сопли, эмоции и словоблудие.

Лекс записал себе в блокнот все, что смог найти ценного. Место убийства, дату, имя жертвы и убийцы. Убийство совершили одиннадцать месяцев назад. Значит, первым вполне могло быть оно. Лексу нужно в архив.

Он отправил фотографию из газеты Егерю и сразу стал набирать его номер.

Глава 20

«Исключительный случай». С этих слов Егерь начинал, когда требовал выполнить работу вне очереди и максимально срочно. Предлагал оставить все остальные дела и заняться только его.

С этими словами он наезжал на отдел программирования, когда отдавал распоряжение найти в интернете что-то не конкретное или зачистить гигантский объем информации. От этих слов вздрагивали судмедэксперты и баллисты.

С этими же словами он готовился переступить порог лаборатории Семена Рафаиловича Кикотя, главного эксперта криминалиста центрального района и самого крутого специалиста по вскрытию трупов и раскрытию их тайн.

Про него говорили, что ту самую иголку, которую необходимо найти в стогу сена он найдет по микроследам металла, осторожно вытащит пинцетом и даже соломинки не коснётся.

В общем-то, правильно говорили. Егор знал немало дел, где именно профессионализм, чутье и дотошность Семена Рафаиловича оказывались решающим фактором, поворачивающим расследование совсем по другим рельсам. Именно он находил деталь, которую не замечал больше ни один эксперт, именно ему взбредало в голову или, как он выражался, «кололо в толстый зад настойчивым шилом» проверить то, что, казалось, вообще не имело к делу никакого отношения.

Хитрый и умный еврей вот уже тридцать лет работал над совершенно особенными трупами. Ходили слухи, что он вскрывал такие высокопоставленные власти и знал настолько страшные подробности, что давно наковырял себе на бессмертие.

Произнести заготовленную фразу Егерь не успел. Семен Рафаилович его опередил.

– Егор, я рад тебя видеть и днем, и ночью, – он даже взгляда не поднял. Специалист безошибочно узнавал пожаловавших к нему в кабинет по шагам, скрипу двери и первому вздоху. – Рад даже тогда, когда ты приходишь не по мою душу, а из интереса к трупам. Хотя твоего визита по свою голову я бы не желал.

Из пузатенького лысеющего и всегда улыбающегося прищуренными глазами мужичка, сидящего на столе, болтающего ножками и пристально разглядывающего два листа бумаги, лился нарочитый не то еврейский, не то одесский акцент и витиеватые комплименты.

Егерь точно знал, Семен Рафаилович учился в местном Меде. Всю жизнь проработал по местным моргам и комиссиям. Кроме как от мамы, ныне покойной Юдифи Давыдовны, иврита ни от кого не слышал. Русским языком владел в совершенстве, классиков знал почище преподавателей литературы, да и в знании истории Государства Российского обскачет иного специалиста с научными регалиями. В общем, не было у него никакого акцента, и слов он не коверкал. Но в подражании еврейской или уж скорее одесской речи он лелеял свою преданность, родине, которую никогда не видел. Играл придуманную и выбранную им роль.

На вопрос, почему он не уехал на историческую родину, как многие его родственники, отвечал, что евреи по-другому сложены изнутри и там он останется без профессии.

– Но душа того трупа, по которую ты пришел, уж в небесах, а за экспертизой тела ты пришел рановато. Послезавтра, мой друг. Послезавтра.

Егерь тяжело вздохнул, тоже облокотился на стол рядом, предварительно поставив между ними бутылку хорошего коньяка, привлекающего не ценником и даже не столько выдержкой, а знанием любимого бренда патологоанатома. Их сиятельство питали особую любовь к Курвуазье. Скромно и со вкусом.

Семен Рафаилович улыбнулся, потискал бутылку в руках, шмыгнул носом. Посмотрел на Егеря и снова на бутылку, выпятил пухлые губы.

Специалист спрыгнул со стола и, не спеша, подошел к высокому шкафчику, ничем не примечательному на первый взгляд и не отличающемуся от всей остальной медицинской мебели.

Егерь успел заметить встроенный холодильник за бесчувственной пластиковой дверью и шеренгу из бутылок. Он довольно улыбнулся. Любимым напитком специалиста, кроме него, уважали не часто, хоть и заходили с подарками.

На столе рядом с Егерем возникли две бутылки – принесенный им коньяк и виски – теперь уже комплимент гостю, лед, аккуратно порезанный лимончик, копченая и слабосоленая рыбка.

В кабинет, пахнущий формалином, хлоркой и спиртом, потянулась атмосфера дружественности и понимания.

– Знаю я, за чем ты пришел. Ждал. Все дела отодвинул, только твоим делом и занимаюсь, – он хотел сказать еще что-то, потом передумал и закрыл рот. Они выпили, не чокаясь. Оба понимали, за что пьют. Семен Рафаилович исподлобья уставился на Егора. – Соболезную я тебе. Знаю. Помню. Брат он тебе был. И парень хороший. Не должно такого происходить.

Они немного помолчали.

– Отец? Мать?

– Отец, – просто произнес Егерь.

– Похороны хочет?

Егор кивнул.

– Послезавтра с документами отправлю и разрешение подпишу. Но сам понимаешь.

Егор снова кивнул. Роль у него сегодня была такая – соглашаться.

– А что думаешь сам? – понятно, что завтра Семен Рафаилович напишет отчет и все изложит как положено, согласно регламенту. Но мнение у него уже наверняка есть. Вот только сможет ли Егор вытащить его из старого хитрого лиса, никогда себя не подставляющего.

– А я, Егорушка, не думаю. Мне не положено. Это ваша работа, – принялся кокетничать патологоанатом, но как-то вяло, неуверенно, без азарта. Видимо, заранее решил, что все равно сдастся. – Я все в отчете напишу.

– Мы в детском саду в один горшок ходили.

– Отчет напишу хороший, постараюсь, – упирался патологоанатом.

– И по очереди на дискотеку в одних кедах.

– Егор! Ты давишь! Нагло и по-хамски! – они еще разлили и выпили.

– Алексей в город приехал. А Дениса живым не застал.

Семен Рафаилович вздохнул и взъерошил оставшиеся волосы.

– Если честно, то я даже не знаю, как это в отчете написать. Странная штука получается. У Дениса в крови убойная доза окситоцина. Гормона счастья. И сердечный приступ, который фактически является причиной смерти, спровоцирован именно этим гормоном. Сердце не выдержало эйфории.

– И что же его так обрадовало? – Егор не мог понять, удивлен он ответом или нет.

– Не знаю, что твоего друга так осчастливило. Но мы говорим о безумном счастье, истеричном, об эйфории. Именно от переизбытка такой радости сердце и разорвало. Заметь, не дофамина, не серотонина, даже не эндорфина, а самого дорогого гормона – окситоцина. Он человеческим организмом вырабатывается сложно, при участии целого ряда элементов и совпадении условий. Я в крови у покойника такого никогда не встречал. Впрочем, смерть – это стресс. У покойников гормонов счастья не ищут. А у Дениса переизбыток нераспадающегося окситоцина, он мне маркеры по нескольким ядам перекрыл. Вообще полный коктейль всех четырех гормонов счастья. Но дофамин, серотонин и эндорфин быстро распадаются даже у живых. А у Дениса что-то замедлило распад, какая-то индивидуальная реакция: окситоцина убойная доза, остальные присутствуют.

– Ему могли ввести этот гормон искусственно? Укол, еда, таблетки? – Егор лихорадочно соображал. – Такое возможно?

– Ну, гипотетически возможно. Но в желудке чисто – алкоголь, стейк, трава. Там даже следов нет гормонов счастья. Только в крови. И внешних повреждений нет. Никаких. Ни укола, ни пореза… Ничего… Денис удивительно ухоженный парень. Эпиляция по всему телу. Все чисто. Ни единого следа насилия. – Семен Рафаилович пристально смотрел на Егора, тот так же смотрел на него. На самом деле оба находились в раздумьях.

– То есть, Дикому не делали укола, не подливали в бокал, не давали таблеток…

– Не царапали и не заставляли нюхать, – закончил патологоанатом. – Эти гормоны выработал его собственный организм. Сам. Ощутив неподдельное счастье. Выработал совершенно убойную, невозможную дозу и сам же этого не пережил.

– Так бывает?

– Как мы видим, бывает, – он опять взъерошил волосы и пожал плечами.

– То есть сердечный приступ от счастья?

– Ну да. С девушкой все проще и очевиднее. И уточняю, предварительно! Удушье. Кровоподтёки от верёвок, ссадины. Что-то получено еще при жизни, видимо, вязали, она сопротивлялась, остальные уже при смерти, пока она висела. Следов насилия как таковых нет. Ее не били, не насиловали. Секс у нее был только с Денисом. И время смерти у них разное. Денис умер раньше на два часа.

– А покойнику можно сделать такой анализ? На гормоны счастья?

– Можно. Денису же…

– Если проведу эксгумацию…

– Сколько твоему покойнику дней? – Семен Рафаилович насторожился.

– Полгода, – произнёс Егерь и осекся, понимая, что несет чушь.

– Это останки, Егор, называется, не покойник. Посвежее труп надо, – специалист по трупам даже не смеялся над Егором. Понимал, что дело получается сложное, странное, и следователь в полной растерянности.

Егор вынул из кармана пачку фото, поискал нужное, передал патологоанатому.

– Егор, я не физиономист, я не могу определить, от какого гормона твой покойник так счастлив, – прокомментировал Семен Рафилович фото брата-близнеца. – Но я тебя понимаю, счастливые покойники – вещь крайне редкая.

– Кроме Дениса и вот этого Симонова, у нас еще шесть счастливых трупов, – произнес Егор без эмоций.

– Лихо! – согласился Семен Данилович. – Но мне все равно нужно целое тело.

Они кивнули друг другу. По всей видимости, оба не сомневались. Тело будет.

– Спасибо, Семен Данилович, – потух Егерь. – Выручил, как всегда.

Патологоанатом понимал, что особого света на дело не пролил и постарался хотя бы чем-нибудь утешить.

– Парня отец завтра получит. А девушку я еще оставлю, как положено.

Егор кивнул и даже выдавил из себя благодарную улыбку.

Духота и солнцепек на улице вывели из комы раздумий. Прохлада морга, запахи хлорки, формалина и дорогого коньяка остались за тяжелой, металлической дверью. Егор вступил в раскаленную камеру города, в которой дышать и вовсе невозможно. Он сунул смартфон в карман и ускорил шаг, спеша скрыться в прохладном салоне авто. Только вдохнув охлаждённый воздух и ощутив приятные мурашки по коже, он набрал Веронику.

– Отправь по моргам запрос. Что-то типа: «Если встретится счастливый труп с причиной смерти „инфаркт“, срочно сообщить и доставить в институт анатомии к Семену Рафаиловичу». – Он слышал, нет, просто знал, что у Вероники в голове закопошился целый рой вопросов. – Только напиши корректно, чтобы потом в интернете не придумывали, что мы бессердечные циники и только трупов и дожидаемся.

– Принято, – отозвалась девушка.

Организм выработал смертельную дозу гормона счастья. И сам же ее не выдержал. Звучало, как извращенная фантазия графомана, нацеленного на любовный роман.

Егерь открыл сообщение от Лекса.

– Да чтоб их всех! – выругался он. – Да какого хрена вообще.

Набрать номер друга он не успел, тот позвонил сам.

– Дело Дикого может быть третьим, не вторым, – глухо донеслось до Егора. Лекс держал телефон ухом. – Я к вам еду.

– Давно?

– Одиннадцать месяцев, но там посадили убийцу.

– Тоже еду. – у Егеря еще не было никакой реакции. – Отбой.

Неужели третье дело? По Егерю побежали мерзкие липкие мурашки. Маньяк орудует целый год, а они даже не в курсе.

Серега чувствовал обстановку, настроение шефа и постепенно выжимал педаль газа в коврик, ускоряясь, лихо лавируя между обезумевшими от жары машинами. Егор усилием воли остановил монотонное и ритмичное дёрганье ногой.

Чтобы отвлечься, он все-таки заставил себя позвонить отцу Дикого. В некотором смысле он с хорошей новостью.

Когда Егерь вошел офис, у Вероники и Ромика только дым из ушей не шел. Они с остервенением отбивали клавиши. Ника на ноуте, Ромик на телефоне. Факс выплевывал бесконечный рулон. Лекс одновременно разворачивал и рассматривал бумагу и заглядывал Веронике за спину.

– Шеф, реально, похоже, третье нарисовалось, – Ромик ухмылялся. Парень положил трубку на стол. – Все. Я все собрал. Надо ехать в архив Котельничего.

Лекс протянул бумажку Егерю, у того глаза на лоб лезли. Он осторожно потянул рулон, раскрывая текст. Лекс еще добавил листок и еще.

– Черт! – выругался Егерь. – Черт! Черт!

Со всех картинок, распечатанных на цветном принтере, на черно-белом, на гладких листах термопечати факса, к нему грозилась выпорхнуть мертвая женщина на верёвочных крыльях. Не надо быть великим мастером шибари в дорогой шёлковой рубашке, чтобы понять, что связана она была в точности так, как и две известные им жертвы.

Предвидя вопрос Егеря, Ромик отчитался:

– Кабирова Фаина Ринатовна, 1971 года рождения. Проживала в поселке городского типа Котельничий. Убита через удушение веревкой. Одиннадцать месяцев назад. Убийца Захаров Евгений Иванович. Отбывает наказание в СИЗО 452, в ожидании этапирования в колонию общего режима ИК 717.

– Мужчина? Вторая жертва?

– А второй жертвы нет. Кабирова найдена на складе, арендованном на ее имя. В полном одиночестве. Нашел охранник, – дополнил Ромик.

– Из родственников – мать. Живет в том же Котельничем. Инвалид, – добавила Вероника.

– Захаров Евгений вину признал полностью. Убийство совершил в наркотическом опьянении. Раскаялся, содействовал следствию, получил шесть лет, – закончил Лекс, кидая рулончик факса на стол Егеря.

– Огонь, – поставил точку руководитель группы. – Значит, в тот раз, глядя на эту сногсшибательную красоту, от счастья никто не умер?

– Нет, – с дурацки радостным видом кивнула команда и Лекс тоже.

– Но клиент явно наш, – хмыкнул Ромик.

У психологов есть мнение, что человеку для сохранения интереса к любому процессу и жизни вообще, для развития личности и мозга нужно постоянное усложнение. Мало пить кофе по утрам, непременно надо переходить от бумажного стаканчика в безымянном ларьке по ходу движения к известному фаст-фуду, затем избавляться от вкуса бумаги и клея, отдав предпочтение кофе в кофейне из хорошей посуды, а там глядишь и во вкусах блендов начнешь разбираться. Все постепенно. Эволюционируя и развиваясь. Если не вперед, то назад. Не развитие, значит, деградация.

Деградация Егерю не грозила. Усложнения падали на них раньше, чем они успевали расправиться с предыдущими.

Первый эпизод отличался от двух последующих, но Егерь соглашался с Ромиком. Клиент наш. Такие птички в веревках просто так не запутываются.

– Посмотри еще. Сколько можно лажаться? – строго распорядился Егерь, демонстрируя раздраженность. – Сколько еще трупов, связанных редкими мастерами великого искусства шибари висит в архивах наших органов?

– Уже, – кивнул Ромик, отвлекая гнев шефа на себя от спрятавшейся за крышку макбука Ники. – Нет. Все точно. Голову даю на отсечение. Три эпизода. Первое, второе и третье.

Ромик прикрепил на магнитную доску фото первой убитой и последней найденной женщины в сетях, сдвинув остальные картинки в сторону. Получилось три столбика.

– Я съезжу в Котельничий, – предложил Лекс, нарушая молчание. – Если никто не против?

– В эту дыру? Да на здоровье! – фыркнул Ромик.

– Давай, – согласился Егерь. – Корочка у тебя есть. Заодно с матерью поговори, может, с соседями какими. Городок маленький.

Он нахмурился, что-то прикидывая, и почти с хором они с Лексом произнесли:

– Где сидит виновный? Наркоман.

– Которого обвинили в убийстве Фаины Кабировой? – уточнила Вероника и уже вовсю звонко колошматила по клавишам. – СИЗО 452, это недалеко от города. Сапул. Его еще не отправили в Свердловскую область. Номер заключенного четыреста девять шестьдесят один. Отправка назначена на сентябрь.

– А это волшебное место далеко? – поинтересовался Лекс. Что-то он не припоминал такой тюрьмы.

– Туда я съезжу, – хмыкнул Егерь. – Тебе не по пути, к сожалению.

Лекс развел руками.

Егерь не любил строить теории, пока на руках не было всех фактов, но три женщины, сплетенные одинаковым способом, это был очень большой и весомый факт.

Лекс почти прочитал мысли:

– Почему нет второй жертвы? Нет мужчины умершего от инфаркта?

– Наркоман оказался покрепче здоровьем и его буйная извращенная фантазия не впечатлилась, увидев мертвую девушку в сетях? – предположил Ромик.

– Если верить нашему мастеру шибари, то случайным образом по ролику в ютубе или прочим интернет-руководствам таким сложным образом, как у нас, девушек не свяжешь. Там налицо опыт, мастерство, высокая квалификация. Если Фаину связал и убил наркоман, он под стражей, значит, двух остальных связал кто-то другой?

– Или Захаров сидит не за свое преступление? – предположил Лекс.

– Но он сознался, – уточнила Вероника.

– Будем выяснять, – со вздохом подытожил Егерь и перешел дальше. – Тело Дениса завтра выдадут отцу. У него в крови нашли убойный коктейль из гормонов счастья. Окситоцин, серотонин, еще эти…

– Дофамин и эндорфин, – подсказал Ромик. – А такое возможно? Ему вкололи как дозу? Дозу счастья?

Егерь коротко рассказал, что узнал у патологоанатома.

– Выработал сам? – присвистнул Лекс. – То есть организм отключил инстинкт самосохранения и сам себя убил счастьем.

– Ну, как-то так, – хмыкнул Егерь.

– Если даже предположить, что мы не знаем, ну, не видим пока способа убийства Дениса Блатта, – Вероника с любопытством уставилась на шефа, потом на Лекса. – Почему в первом эпизоде нет мертвого мужчины?

Егерь вскинул брови. Очевидный вопрос.

– Ну, в целом тут понятно, – Лекс прищурился, вспоминая, посмотрел в окно. Вид из кабинета Егеря открывался на другое крыло здания, на окна, загороженные жалюзи. В целях безопасности никаких открытых пространств. Снаружи дизайн здания тоже планировали согласно требованиям безопасности. Стену расчерчивали проемы, больше похожие на узкие бойницы. Так сразу окна в них не разберешь. Закрытые внешней отделкой из секций, похожих на соты или клетки со скошенными краями, что тоже усложняло доступ. Располагались за ними коридоры, а кабинеты выходили во внутренний двор. Так что снайпер мог целиться хоть с воздушного шара, хоть с парашюта, стрелять просто не во что.

– Помнишь, какие бывают маньяки? – Лекс слегка улыбался. И Егерь почувствовал на себе его превосходство. – По типам психических расстройств?

– Мне как-то больше попадались жестокие убийцы, осознанные и нацеленные, нежели психические больные, – раздраженно буркнул Егерь.

– Один из типов – это маньяк, который заигрывает с теми, кто их ищет. Оставляет послание, изначально загадывает загадки, ждет, как ты будешь распутывать клубки. Психоз – это почти всегда демонстрация.

– Да, они больны, это мучает их, и они даже ждут, что их остановят, прекратят страдания, – предположила Вероника, – где-то я подобное читала.

– Все верно! Они у тебя молодцы! – похвалил Лекс. – Похожий тип, возможно подтип. Маньяк-интроверт, можно сказать. Очень интересный тип.

– Нам, как всегда, достанется самое интересное, – радостно прихрюкнул Ромик.

– Усложнение, – почти одними губами произнес Егерь.

– Это как раз настолько болезненный и непреодолимый психоз, что маньяк себя не контролирует. Тоже есть послание, причина, если так можно сказать, по которой он убивает жертв. Убивает, потому что иначе не может. Признаки и форма убийства говорят о конкретных вещах. Но, во-первых, эта логика понятна ему одному. То есть там нет как таковой загадки. Там есть срыв. Он следует своему ритуалу, собирается что-то другое сделать, но не может, срывается и убивает. Не загадки нам загадывает, а не может иначе.

– И какими чертами обладает этот тип маньяка? – уж, что Егерь помнил, так это то, что все учебники по криминалистике написаны в формате «если – то».

Если есть характеристика психа, значит, есть и отличительные черты характера.

– Места обитания? Привычки? – пытал он Лекса.

– Я криминалистику вместе с тобой в спортзале прогуливал, – фыркнул Лекс. – Да и боксерская груша способствовала закреплению совсем других знаний. Так уж выезжаю на хорошей памяти. Специалиста надо.

Ни от Егеря, ни от Лекса не укрылся вздох разочарования ребят. Специалист – это долго, а крючок любопытства уже повешен.

– Покопайся в памяти! – смеялся Егерь. Уж он-то хорошо знал Лекса. Если бы тому совсем нечего было сказать, он бы и не начал этот рассказ, сразу бы к психологу-криминалисту пошел. – Я тебя жалел, бил в пол силы, а значит, все мозги выбить не мог.

– Раздвоение личности, некоторые различия в форме убийств, он же не контролирует себя, не осознает, значит, полностью все условия соблюсти не успевает. Особенно в начале, когда проходит становление, психоз не расцвел еще полным цветом. Маньяк не сразу определяется со стилем…

– Точно. Как раз, как у нас, – не удержался Ромик.

Лекс кивнул ему немного преувеличено и закончил:

– Ну, и он не остановится, пока его не остановить принудительно.

– Вот это вообще круто, – вздохнул Егерь.

– Надо уточнить, но для него убийство – это как обострение. Живет нормальной жизнью, что-то в нем копится, что побуждает его убить, потом убийство и затишье. Ремиссия. Потом снова цикл.

– Ну, значит еще к психологам. Но сначала я в тюрьму, – решил Егерь. – Вероника, подготовь документы.

Девушка кивнула.

– Я в Котельничий, – Лекс собрал со стола ключи от машины. Послышалось негромкое пиликание. Он завел авто, чтобы охладить салон к своему приходу. Аномальная жара, накрывшая город, быстро всем привила несвойственные привычки.

– Ника, Лексу тоже. Запрос на архив отправь в район.

Девушка кивнула:

– Уже.

Егерь и Лекс вышли из кабинета. Серега дрых в машине.

– Хорошо вы тут пристроились, уютно. Никакой казенщины. Красивый дорогой офис, – оценил Лекс.

– Во многих кабинетах стоят бюсты, висят флаги. Привычка.

Ни у Лекса, ни у Егеря не шло из головы одно и то же. Лекс покачал головой:

– Ты можешь представить, что надо испытать, чтобы выработать, выплеснуть столько гормонов, чтобы не выдержало сердце? Может, все-таки вкололи. Прямиком в кровь.

– Нет. Иосиф не нашел уколов, царапин, ничего. Уверен, что гормоны Дикий выработал сам.

– Угу.

Они разошлись по машинам.

Егерь взглянул на экран телефона. Пропущенный от отца Лизы. Придется перезвонить. Он сморщился от презрения к себе. Докатился. Перепоручил свое задание. Пользуется услугами частного детектива. Интересно, тому уже есть что сказать? Егерь принялся искать номер, понимая, что сейчас будет врать.

Глава 21

Повилика всегда спала днем. Немного ночью и днем. Получалось два промежутка деятельности в сутках. Ложное ощущение, что дней в два раза больше, чем есть на самом деле. Не очень удобно, но когда-то же она должна была спать?

Большинство ее подруг, ложась за полночь, спали до обеда. Но она любила раннее утро и не желала его пропускать. Поэтому, возвращаясь домой ночью, она спала несколько часов, а с восходом просыпалась. Любовалась розовым, малиновым или оранжевым рассветом. Ей нравилось медленно поднимающееся солнце над заливом, вода, меняющая свои цвета, блеск мелких волн. Ей казалось это временем очищения, обновления, обнуления. Просыпалось солнце, новый день, город. Пространство и даже воздух окрашивались в свежие цвета, умывались.

Она успевала сделать легкую тренировку, больше похожую на общую физическую подготовку, нежели танцы. Зарядка давно вошла в привычку, дарила силы и энергию на весь день, будто напоминала телу, что оно сильное, гибкое и стройное. Потом, Повилика завтракала в кафе, едва то открывалось. Она оказывалась первой и единственной посетительницей. Спокойно и терпеливо дожидалась, когда кафе заполнится бизнесменами и менеджерами, решающими дела за завтраком. Нет, утро она никак не хотела пропускать.

Ночь. Ночь она любила еще больше. По сути, Повилика была ночным жителем. Танцы на пилоне вообще существовали, чтобы танцевать их ночью в свете ослепительных стробоскопов и софитов. Когда мир вокруг превращается в безумный яркий и цветной хаос. Когда каждая ночь, как отдельная маленькая жизнь. Жизнь, состоящая из безудержного веселья, легкости, красоты, соблазнения, вечного праздника.

Она порхала вокруг шеста, напитывалась энергией ночи и страсти, постепенно ощущая, как умирает от усталости. Тогда, начинала замечать, как красивая картинка заменяется неприглядной реальностью. Красивых и уверенных людей алкоголь размазывает в клоунов и тошнотворных лицемеров. Видела, как стрелки ползут по кружевным чулкам, как тушь растекается по лицу и заметны царапины на каблуках. Хаос, веселье, блеск и убогость. Нет, она не могла такого пропустить.

Так что для восстановления сил у нее оставался день. Несколько часов в обед, когда она отключала телефон, плотно зашторивала двойные портьеры, укладывалась в свежую, хрустящую чистым бельем постель и погружалась в сон.

Она не ставила будильник.

Казалось, от ее движения ветки ломались впереди нее до того, как она касалась их. Будто она превратилась в собственную тень. Шла за собой настоящей и не видела себя. Только поломанные ветки. Из них сочилась кровь. Иногда брызгала в разные стороны. Заливала белые лепестки сирени. Капала на землю. Впитывалась в каменные бортики цветочниц, в надгробия, в кресты и вылепленные из камня статуи.

Она еще не видела, но точно знала, что там впереди есть статуя. Мраморная, розоватая, с золотыми и прозрачными прожилками, словно паутинкой расчертившими каменный лик. Статуя, у подножия которой разрыта могила. Все существо Повилики сжималось от ужаса и жаждало сбежать. Но девушка не могла противостоять ведущей ее силе. Она шла вперед. Надежда, которую дарили непроходимо густые заросли сирени, надежда, что она не пройдет, не сможет преодолеть плотную и колкую преграду, ветки не пропустят ее, надежда таяла с каждым шагом. Кусты раздвигались, ветки обламывались, цветы осыпались, преграда исчезала, она шла по могилам, наступая на рыхлые холмики и чувствуя тепло, которого не было. Не могло быть. Эти могилы пусты. Она узнавала изваяния и портреты. Хозяек могил там нет. Не может быть. Впереди уже виднелась статуя. Еще несколько шагов, и Повилика остановилась перед ней, словно перед зеркалом. Она стояла неподвижно, но точно знала, если поднимет руку – та тоже поведет рукой, обернётся – статуя зашевелится. Пришло время меняться местами. Под ней разверзалась земля. Черная пустая могила.

– Нет, не пришло, – шептала Повилика и открывала глаза.

Она просыпалась не в горячке и не в холодном поту. В оцепенении. В неподвижности. Будто легла в ту могилу, что распахивала ей объятия во сне. В узкую и тесную, не дающую пошевелиться. Она ощущала холод сырой земли, которого ничего нет холоднее, потому что проникает прямиком в сердце, леденит душу. Она чувствовала запах мха и плесени, что ползли по камню.

Она всегда просыпалась в могиле. С чувством отчаяния и смирения. Повилика никогда из нее не выберется. Это плата за то, кто она есть. Она не сопротивлялась. Принимала. Была благодарна.

Повилика поднималась с белых, пахнущих жасмином простыней, и начинала вторую часть своего дня.

Ольга выглядела по-настоящему озабоченной. Бледная и осунувшаяся, под глазами пролегли тени. Волосы в небрежном пучке, без макияжа, в туфлях на шпильке и в слишком открытом не по времени суток платье. Что еще больше подчеркивало ее озабоченность и усталость.

Повилика и сама не часто заморачивалась с внешним видом. Но волосы чистые и расчесанные, а широкие брюки хорошо смотрятся в любой ситуации. Ну, а умению держать хорошее лицо при любой игре она научилась в совершенстве. Учителя ей достались, что надо.

– Вика пропала. В клуб не выходит неделю почти. Никто не видел ее… – Ольга пила вторую чашку эспрессо. Сэндвич с индейкой лежал нетронутый. Повилика осторожно рисовала ложкой на пенке капучино. Вообще она не любила молочную пенку. И выбирала американо со сливками. Чтобы молоко налили сверху из крошечного молочника, и напиток получился гладкий, однородный.

Всегда ворчала, какая глупость взбивать молоко и выкладывать на нормальный кофе этот безвкусный неприятный слой пузырьков, который и придумали-то затем, чтобы не дать образоваться молочной пенке, как в кастрюльке при кипячении молока. Противной, неэстетичной пленке. Когда, по-хорошему, нужно выдержать правильную температуру напитка и пленки не будет и пузырьки не понадобятся. Но эта кофейня составляла исключение. Здесь варили какой-то особенный кофе. Здесь Повилике нравилось все – бленд, консистенция, аромат и, что немыслимо, пенка. Сначала она съедала ее ложкой, только потом принималась за напиток.

Они сидели у распахнутого настежь огромного окна, в зале вместо кондиционеров работали потолочные вентиляторы, создавая вихри воздуха. От этого трепетали волосы, платья и салфетки на столах. Ветерок приятно целовал в щеки, а цветы благоухали.

– Да брось. Пара дней. Это не повод волноваться, – отмахнулась Повилика. – Может, укатила с каким-нибудь красавчиком проветриться, отдохнуть.

С Ольгой они дружили давно, часто обедали вместе, однажды даже программу ставили в паре. А вот с Викой дружба не сложилась, хотя они работали в одном клубе. Но то, что Повилика видела в юной девушке, Ольга подтверждала своими рассказами. Вика – натура страстная, легкомысленная, быстро увлекалась, еще быстрее остывала. К жизни относилась просто, сложности пропускала мимо себя. Мужчины ей нравились. Искренне и самозабвенно. Причем всякие и совершенно неожиданные. А еще больше она упивалась собой. Собой разной. Той, которой она становилась с каждым мужчиной. То она встречалась с серьёзным политиком, никаких лишних эмоций и чувств, изображала из себя леди и курила сигарету с длинным мундштуком. Затем соблазнялась обширными мускулами фитнес-инструктора. Носила исключительно спортивную одежду и ела пп-еду. Потом падала в объятия безбашенного байкера, переодевалась в косуху и тяжелые ботинки, начинала распознавать качество бензина по запаху. Мужчинами Вика восхищалась, поклонялась им, шла, словно на поводке, в любые дали с совершенно влюбленным и безумным видом. Впрочем, возвращалась так же легко и быстро. Сильной, новой и обновленной, будто и не произошло ничего. Перешагнула и шла дальше за новым мужчиной.

Наверняка Ольга знала о приключениях подруги больше.

– Объявится со дня на день, – Повилика улыбнулась как можно мягче.

– Нет, что-то случилось, – Ольга отвела взгляд в сторону, закусила губу. – Последнее время у нее был постоянный мужчина. Вика влюбилась по-настоящему. Это серьезные и долгие отношения.

Повилика перестала есть пенку с капучино ложкой.

– И сколько это? Долгие и серьезные отношения для Вики?

– Зря смеешься, – обиделась Ольга. – Три месяца – это очень долго для Вики. И она реально влюбилась, – девушка сделала долгую многозначительную паузу, в упор, выразительно посмотрела на Повилику своими грустными, чуть раскосыми глазами, – Полюбила.

Повилика замерла.

Этого слова они боялись больше, чем сухой лес костра. Для них это означало неминуемую смерть. Больше, чем смерть. Пустоту. Темноту. Вечность. Неприкаянность.

– Ее как подменили. Своя жизнь замерла, остановилась. Везде только он! Все вокруг него. Похудела, глазищи на пол лица стали, руки тряслись… – у Ольги у самой тряслись руки и губы тоже. – Танцевать перестала. В клубе и на репетициях только для него танцевала.

– Да, я в «Стоке» заменяла ее дважды, а до этого она болела… – задумчиво произнесла Повилика.

Девушки молчала. В общем, каждая из них могла оказаться в такой ситуации. Они все прыгали по камушкам, притулившимся в стремительном потоке ледяной реки. Поскользнёшься или оступишься – накроет с головой, и уже не выберешься, захлебнёшься, утонешь.

Любовь – самая большая ловушка для них. И в то же время самое сладкое, самое желанное чувство. Испытать, почувствовать, вспыхнуть, но не сгореть – хождение по лезвию, индивидуальный наркотик для каждой.

– Виринея знала? – и тут же ответила сама. – Конечно, знала. Она всегда знает. Думаешь, Вика разоблачена?

– Я не знаю. Я подумать боюсь. Я всегда гнала от себя мысли об этом. – Ольга бегала взглядом из стороны в сторону и мысли тоже скакали с одного на другое. – Считала, если не думаешь, то этого как бы и нет. Я не могу поверить, что Вика заплатила… Цена непомерна…

– А кто этот мужчина? Ты знаешь? Если она заплатила за его жизнь, он должен быть жив. Возможно, даже знает что-то?

– Я не знаю, кто он. Вроде в баре познакомились, не рассказала она. Поговори с Виринеей, – во взгляде Ольги появилась мольба. – Ты практически единственная, кого она по-настоящему любит. К тебе она привязана. Ты близка ей.

– На самом деле Виринея очень любит всех девочек, – Повилика точно знала, о чем говорила, – И строга она, подчас жестока, потому что защищает нас… От вот этого всего…

– Знаю я, – выдохнула Ольга. – Плохо только защищает. Регина, между прочим, в СИЗО!

Повилика отмахнулась:

– Уверенна, это ненадолго. Регина сама виновата. Совсем обезумела. Зачем она на своего Олега с ножом кидалась? Не могла по-другому разделаться?

Повилика хорошо помнила эту историю. Дурацкую и несуразную. Обнаружив своего возлюбленного в кровати с какой-то девицей, Регина кинулась на него с кухонным ножом, хотя могла легко, и не вызывая никаких подозрений, подарить ему счастье смерти. Все равно ножом не убила. Бред. Чушь. Глупость. Виринея была в ярости! Регина оказалась в зале суда.

Ольга и Повилика посмотрели друг на друга в упор. Засмеялись.

– Виринея вытащит ее. Просто дает время осознать и раскаяться. Воспитывает. – Повилика закатила глаза.

Ольга кивала.

– А Вика?

– У Виринеи я спрошу. А ты не расстраивайся раньше времени, – Повилика не могла смотреть, как подруга убивается. Сама она знала только одно средство: не страдать от привязанности к другому человеку, не мучаться от беспокойства и не сходить с ума от волнения. Не подпускать никого близко к своей душе, не открывать своего сердца. Особенно мужчинам. Впрочем, Ольга страдала не по мужчине. Она привязалась к молоденькой и легкомысленной девочке. Нашла в ней теплоту, доверие, близость, казавшиеся безопасными только на первый взгляд.

Повилика задумчиво посмотрела на цветы в горшке, которыми обильно украсили интерьер кафе. По сути, Ольга попала в ту же ловушку, в которую каждая из них страшилась попасть с мужчиной. С любовью. Так или иначе, любовь – это всегда зависимость. И не важно, какого пола будет любимое существо. Нельзя познать свободу сердца и счастье единения с любимым.

О секрете Ольги Повилика знала давно. Подруга не говорила. Догадалась сама. Ольгу не интересуют мужчины. Ни в каком смысле. Да, Повилика еще помнит ее головокружительные романы, яркие и незабываемые. Влюбленные взгляды мужчин, сумасбродные поступки, любовные жертвы, принесенные на алтарь поклонения Ольге. Жестокие предательства. Ледяную и заслуженную месть. Силу, льющую через край. А потом романы стали случаться реже, страсти поутихли, мужчины стали безликим фоном, идущим по жизни Ольги. Девочки. Повилика знала, что женская нежность, терпение и хрупкость стали для Ольги утешением, радостью и спокойствием.

Нежные руки, бережные ласки, осторожное удовольствие. Повилика не осуждала. Даже признавала, в этом что-то было. Желание спрятаться от невзгод и предательства в себе подобной, в той, что понимает и утешает.

Но, по сути, та же привязка, та же эмоциональная зависимость, та же опасность. Повилика едва сдержала улыбку. Виринея тоже знала. Не могла не знать. Почему до сих пор ничего не предприняла? Скорее всего, не знает, что с этим делать.

Повилика представила недоуменное лицо Виринеи и закусила губу, чтобы не засмеяться.

– Диана вчера в Люксоре выступала, мне с утра их менеджер звонил, тоже пригласил к ним поработать, – Ольга рассеянно складывала салфетку в самолетик. – Так себе клуб, но, может, отвлекусь.

– Там ни одной профессиональной танцовщицы, просто молоденькие девочки в трусиках вокруг пилона ходят, наклоняются, изгибаются. А танцовщицу первый раз пригласили, – Повилика засмеялась. – В общем, они с Дианкой договорились, что она оттанцовывает один номер в определенное время с пятницы по воскресенье. И все. Свободна. Ну, та согласилась. Позавчера первый раз танцевала. Вышла, все, как положено, нормальный постановочный номер, в своем костюме красном еще. Все трюки отфигачила. Выложилась по полной. Мужики в зале обалдели. Там же полуголые девушки только вокруг шеста ходят, спинку выгибают и себя по попе гладят. Там не танцуют.

– В Люксоре выпивка рекой льётся, – пожала плечами Ольга, – На том и стоят. Я поэтому и сомневаюсь, идти или нет.

– Диана говорит, там арт-директор поменялся. У него совсем другие планы.

Ольга пожала плечами и кивнула, желая услышать продолжение истории Повилики.

Повилика едва сдерживала смех:

– В общем, Диана деньги забрала и свалила. В зал пошли их девочки.

– Ага, Люксор кятс, – Ольга смеялась. – Видела я их. Губы, сиськи и даже жопы наращённые.

– Ну да. Они вокруг пилона ходят, спинки выгибают, трусики под деньги подставляют, а мужики орут: «Типа давай, на пилон лезь! Станцуй! Станцуй!» и денег за обычное хождение в трусики не кладут.

Девушки засмеялись.

– В общем, орут, скандалят, пару столов перевернуть успели и несколько морд набить. Девчонки на Диану надулись, с претензиями. Но ты же знаешь ее. Она сразу охрану себе ставит. За нее есть, кому заступиться. Этот ее ухажер, Раис? В общем, ораву своих ребят пригнал, они Диану охранять теперь будут. А клубу и очень хорошо, больше выручка, – Повилика допила кофе и подозвала официанта.

– Арт-директор похож на адеквата, – согласилась Ольга. – Только он, по-моему, голубенький.

– Диана говорит, что да, – Повилика заказала чайник чая и сэндвич с форелью, очаровательно улыбаясь официанту. – Но он хочет все там поменять.

– Видимо, поэтому они решили танцовщицу на постоянку взять, – Ольга, наконец, решила заняться своим сэндвичем. – А ты к ним не хочешь? – и тут же осеклась. – Хотя из «Стока» уходить только ненормальная будет, а второй клуб тебе слишком большая нагрузка.

– Сейчас соревнование и потом еще это шоу. Нет, мне «Стока» за глаза хватает, – согласилась Повилика.

– Точно, еще шоу, – вспомнила Ольга. – Вика им прям бредила, хотя у нее там не очень большая роль. А я, скорее всего, и вовсе откажусь.

– Это еще зачем? – Повилика удивленно уставилась на подругу.

– У Виринеи наверняка будет сверхсложная хореография, – Ольга замялась. – Я в пару трюков пока выйти не могу. В складку Феликс и в Джанейро. Спина болит.

Повилика улыбнулась и помотала головой из стороны в сторону.

– Виринея тебе этого не спустит. Отказаться от ее шоу?

– У каждой танцовщицы бывают такие времена, когда она не делает того или иного трюка, – Ольга больше убеждала себя, чем Повилику.

– Танцовщица, может, и не делает, – хмыкнула подруга. – Только мы-то не просто танцовщицы. Ты Виринее расскажи, что у тебя спина болит. Знаешь, что она скажет?

– Конечно, знаю. Но я не могу! Вот не могу и все. Мне по-настоящему надо, чтобы сначала эмоции и чувства, а потом реальная жажда мести. Я, как она, не умею просто так, потому что «все сволочи от рождения». Потому что не все…

Повилика сочувственно поглядела на Ольгу. Как она при всем ее цинизме и рассудительности умудрилась сохранить такую наивность?

– Как-то нечестно все получается, – Ольга возмущенно запихнула в рот последний кусочек бутерброда. – Скажи, а Виринея может разоблачить любую из нас? – Ольга запнулась, натолкнувшись на удивленный взгляд Повилики. – Ну, вот захочет и разоблачит? Так?

Повилика помолчала. Она точно не знала возможностей Виринеи. Иногда ей казалось, что она ничем особенным от них всех не отличается. Иногда думала, что предводительница способна практически на магию. Во всяком случае, Виринея частенько проявляла мистическую прозорливость и буквально колдовскую догадливость. Понятно, что она всеми способами поддерживала свой образ всезнающим и всемогущем, почти устрашающим. На доброте, мягкости и любви власть не удержишь.

– Нет, конечно. Просто так не может, – Повилика сильно лукавила, лишь бы успокоить Ольгу. – Там такой же непростой механизм, как и с мужчинами.

Повилика помолчала, придумывая, как осторожнее и корректнее озвучить мысль.

– Во-первых, такую цену требовать она не в праве, даже если ви… одна из нас не хочет забирать силы полностью. Только если мужчина действительно предал. Несомненно и открыто. И согласие нужно очевидное, явное и как осознание того, что она платит за жизнь мужчины.

– Значит, Вика согласилась сама, – вздохнула Ольга.

– Мы еще не знаем, что произошло. Даже не уверенны, что Вика… Вика умерла… – рассеянно произнесла Повилика.

Теперь ей самой не давала покоя мысль, каковы границы возможностей Виринеи. Многие девочки ее откровенно боялись. Да и у нее самой возникло какое-то неуловимое напряжение с главной, неприятная недосказанность. Она явно почувствовала, как в последнее время что-то изменилось. Раньше Повилика была уверенна, Виринея нервничает из-за соревнований, из-за отбора в шоу. Но, сейчас, за нервозностью предводительницы скрывалось что-то другое.

– Это тяжело объяснить. Я чувствую, – Ольга тяжело вздохнула и отвела взгляд.

Это как раз Повилика понимала. Все самое ужасное мы сначала чувствуем. И только когда на нас сваливаются неприятности, когда ситуация заходит в тупик, когда нельзя ничего исправить и изменить, мы вспоминаем, что когда-то там в ретроспективе все чувствовали.

– Отвлекись. Перестань об этом постоянно думать. На соревнования зарегистрируйся. По-моему, ты давно уже не выходила на сцену.

– Я каждый день на сцене.

– Я про настоящую. Прими участие в соревнованиях. «Дэнс Атол» – меня вот занесло, – Повилика смеялась. – Я даже программу новую ставлю. И такое удовольствие получаю, давно так не танцевала. Организаторы номинацию «Ведьмы на пилоне» назвали.

Ольга сморщила носик:

– Я во всех этих клубах завязла. Среди похотливых пьяных рож. Уже не помню, когда на соревновании последний раз выступала.

– Тебе необязательно это делать. Уровень твоего мастерства позволяет танцевать в любом клубе и вообще танцевать, где ты хочешь. А уж с твоими природными способностями вообще делать все, что пожелаешь.

– Это не природные способности. Это дары, купленные непомерной ценой, обменянные на свободу.

– Не нагнетай, Оль. Сегодня же уходи из своих дешёвых баров! – Повилика накрыла своей рукой руку подруги. – В первое время Виринея настаивает, чтобы девочки работали в мерзких, низкопошибных барах. Понятно почему: чтобы новенькие на собственной шкурке почувствовали, что мужики гнусные, грязные и порочные скоты. Я готова понять, что иногда стоит обновить это впечатление, если вдруг несет на розовые сопли. Но тебе совершенно необязательно постоянно вариться в этом дерьме и упиваться грязью. Скоро начнутся активные репетиции шоу, и Вика прискачет, как миленькая.

– Меня эта грязь и не трогает. У меня мужики, скорее, жалость вызывают и брезгливость. – Ольга по-прежнему пребывала в прострации. Ее мысли витали не здесь. – Но, может, ты и права, надо сменить обстановку.

– И деятельность, – добавила Повилика. – С этим шоу девчонки совсем с ума посходили. За оставшиеся партии почти дерутся. По студиям танцев и клубам такие легенды и мифы ходят. Я четыре разных сценария слышала, как пересказывают. И ни один не соответствует действительности. И стрекоз придумали, и бабочек, и даже космонавтов! – девушка хохотала. Ольга тоже улыбалась. – Виринея в жюри Атола сядет. От нее специальная номинация будет и приз. Сразу все решили, якобы она отбирает себе танцовщиц для шоу. Придумали какие-то критерии по росту, весу, объемам талии и бедер. Еще по исполнению трюков. Якобы только те, кто радугу Марченко делает, ей походят…

– Вот тогда я ей вообще не подхожу, – засмеялась Ольга.

Повилика отмахнулась от сарказма подруги.

– Куда ни придешь, все только об этом и говорят. Меня почти с пристрастием пытают. Что будет, да как? Иногда просто до безумия доходит. С последнего соревнования, его Виринея судила, девочку прям со сцены увезли. В обморок упала. Отравление таблетками для похудания. Хотела в какие-то параметры влезть строгие, якобы Виринея только с идеальной талией и бедрами в шоу берет. Из студии Либерти, кажется. Теперь в больнице лежит. Хорошо хоть откачали.

Ольга ахнула и помотала головой.

– Вот дурехи! Виринея – мастер пиара или маркетинга, я точно не разбираюсь в этих штучках. Но из события фейерверк какой-то устроила. Как будто это самое главное событие года! И организаторам Атола перепало. У них взнос втрое больше обычного, и все равно из желающих очередь стоит. Они даже денег Виринее предложили для поддержания слухов, что на соревнованиях она отбор в шоу ведет.

– Зачем ей столько денег? Ей хахали девочек заносят пачками! К ней спонсоры в двери ломятся, – прошипела Ольга зло. – Виринея превратилась в ненасытное чудовище. Служит только самой себе. Ее великая философия и правила только для нас. Сама она делает все, что хочет. Загребает деньги, силы, жизни… Я уже несколько раз слышала, что девочки пропадают! Вика не единственная! Ты сама знаешь, нас ведь никто искать не будет. Если только мы сами…

Повилика хотела возразить. Виринея, может быть, и строгая учительница, обозленная и ожесточенная на мужчин женщина, но одно у нее не отнять: своих девочек, своих учениц она по-настоящему любит и готова ради них на все. Сколько раз она помогала, вытаскивала из неприятностей, спасала и поддерживала. Нет. Ольга несправедлива. Но спорить с подругой Повилика не стала. Сейчас она слишком переживает за Вику. На нее смотреть страшно. Совсем потерялась из-за беспокойства. Надо было такому случиться, что Ольга привязалась к сумасбродной девчонке. Да еще так серьезно. Интересно, Вика догадывается, что скрывается за симпатией Ольги? Что это за увлечение? А может быть, ее страсть взаимна? Вика вполне способна ответить Ольге. Повилика представила два гибких, стройных тела на широкой кровати. Возбуждающий свет красной лампы. Светло-розовые руки белокожей Ольги, скользящие по пурпурным ягодицам Вики. Нежно, ласково, прерывисто, взахлеб. По коже побежали мурашки. Повилика прогнала от себя эротические образы, оставившие легкое возбуждение и тепло внизу живота.

Надо будет найти эту девчонку, решила Повилика.

– Я поговорю с Виринеей, – пообещала она подруге. – Но я уверенна, что с Викой все в порядке. Оль, всегда случается самое простое, самое очевидное. Вика где-нибудь кутит с каким-нибудь красавчиком, – Повилика погладила подругу по руке.

Изящная на вид рука с тонкими пальцами и неожиданно грубой и жёсткой ладонью. Так было почти у всех танцовщиц на шесте. У Повилики самой на правой руке зияла желтоватая мозолька.

– Любимая, – говорила она своей маникюрше. – Я ею за пилон держусь.

Повилика еще раз попробовала перевести разговор на предстоящее шоу:

– Виринея пока держит все в секрете. Даже девочки, которые уже знают, что участвуют, точно не знают, что будут танцевать. Но я случайно видела ее ноут. Декорации сногсшибательные. Виринея сама себя превзошла. Это даже декорациями не поворачивается язык назвать. Особое пространство. Пилоны, летающие в воздухе! Что-то немыслимое!

– Викино место она отдаст кому-то другому? Легко заменит. А Вика так хотела танцевать, – Ольга, по всей видимости, ни о чем больше думать не могла.

– Уверенна, Виринея не пожелает лишиться танцовщицы. И Вика не захочет пропустить ни одну из репетиций, – Повилика насколько могла, вложила в голос уверенность. – Слушай… я только вспомнила. Твоя Вика зарегистрировалась на соревнование. Первый раз в номинации звезды.

По вскинутым бровям и резко проясненному взгляду догадалась, что Ольга этого не знала.

– Вот видишь! Беспокоиться нечего. Во-первых, Вика не все тебе рассказывала, а значит, и другие секреты у нее есть. А во-вторых, объявится еще раньше. Выступать.

Ольга покивала. Нет, она не успокоилась, не перестала волноваться. Но в руки себя могла взять.

– Скажи, когда у самой Виринеи был мужчина? Ты вообще хоть раз видела рядом с ней мужчину?

Вопрос застал Повилику врасплох.

– Конечно, – рассеянно произнесла Повилика, но пример, который она хотела привести, никак не шел в голову. – Скульптор, он ходил за ней, как ослик за морковкой… И запечатлел ее в полный рост, не то в мраморе, не то в слоновой кости.

Ольга пожала плечами.

– Это год назад было или больше, – она тяжело вздохнула. Понимая, что надоела подруге своим нытьем, решила поговорить о танцах, впрочем, без особого энтузиазма. – Какой номер готовишь на соревнования? Мне кажется, тебе можно выходить в мешке из-под картошки и танцевать. Просто танцевать. Это будет самым прекрасным зрелищем.

Повилика засмеялась.

– Это отличная идея, у меня всегда беда с костюмом и образом… Осталась пара дней, а мне не подходит ни один из костюмов, что я сшила на заказ.

– Как всегда. Не помню, чтобы ты хоть раз вышла в том, что готовила, – засмеялась Ольга. Шьешь на заказ по пять штук, а танцуешь потом в том, что под руку подвернётся!

– Главное, чтобы в этот раз не подвернулся мешок из-под картошки…

Глава 22

Даже повязывая галстук и надевая пиджак в жуткую жару, никак не отпускавшую город и уже напоминающую адово пекло, Лекс не верил, что ему предстояло встретиться с Денисом на кладбище. Церемония предстояла мега помпезная и суперофициальная. О чем Егерь предупредил его трижды и даже уточнил на всякий случай:

– Пиджак, галстук, скорбный вид.

– Ты даже не представляешь, на каких похоронах я только не бывал! Может, я и прибыл сюда непосредственно из Сибири, но тебе и не снилось на каком высоком уровне проходят там встречи. Там тоже меряются белизной визитки, – напомнил Лекс известный фильм.

– А сравнивают с эталонным котом тети Аси? – хохотнул Егерь, намекая на утомительную тетку из рекламы, шарахавшуюся по гостям с котом и требующую тщательно отбеливать белье.

Они почти смеялись, но радости в глазах не было. Похороны Дикого сознание пока воспринимало как фарс. Потеря еще не ощущалась в полную силу.

Так часто бывает. Когда человек живет с тобой рядом, он уходит из жизни и его отсутствие чувствуется каждый день по многу раз. Не пришел, не позвонил, любимая чашка всегда чистая, не мешает разбросанная обувь в прихожей. Боль острее, ты живешь в ней, ощущаешь постоянно. И привыкаешь. Быстрее привыкаешь. Приходит смирение, что близкий и любимый ушел навсегда.

Когда присутствие в жизни не постоянно, незримо, когда бытовые мелочи не напоминают об утрате, когда не было ежедневных встреч, уход близкого не так заметен, не принимается мгновенно, тоска не ощущается ежеминутно. По-прежнему кажется, что где-то там он все еще ходит, ест, спит и по-прежнему живет. В любой момент можно позвонить и встретиться, поговорить, ощутить тепло и поддержку. Разрыв связи и принятие смерти проходит дольше. Может быть, не так остро больно, не так истерически невыносимо, но зато долго и выматывающе. Егерю и Лексу предстояло пройти именно такое испытание.

Кондиционеры шпарили вовсю. Пока квартира и вся инфраструктура дома полностью оправдывали ту сумму, что Лекс за это заплатил. Комфорт и удовольствие окружали его незримой заботливой вуалью. Истосковавшийся по цивилизации мужчина очень это ценил. Ему нравилось здороваться с консьержем и техническими работниками. Улыбаться соседям, открывать двери карточками и парковать авто на отведённое ему место в подземном гараже.

Лекс включил минимальную температуру в системе климат-контроля и, не торопясь, давая салону как следует охладиться, прежде чем машина попадет в пекло, покатил к выезду. Еще не было и десяти, а солнце уже палило вовсю, прогревая асфальтовые джунгли до дребезжания воздуха.

Он не чувствовал жары, он ее видел. На взмыленных и уставших лицах прохожих, в раздражительности водителей, управлявших готовыми закипеть авто, в попрятавшихся кошках и собаках, на звенящей подсыхающей листве.

Старое Юнусовское кладбище, на котором должна была состояться и церемония прощания, и само захоронение, Лекс припоминал смутно. Во времена его юности оно считалось заброшенным и закрытым. Потом там нашлось с десяток захороненных знаменитостей, личностей ценных для истории и культуры. Кладбище принялись активно восстанавливать. Сейчас престижнее места захоронения не было, несмотря на то, что само кладбище находилось довольно далеко. Лекс миновал гудящий город, и дорога принялась вилять через лес. Казалось, асфальтовая полоса должна была упереться во что-то деревенское, пестро ухоженное и пронизывающее горькими впечатлениями, но еще на подъезде он ощутил, что такое престижное и модное кладбище. Пафосность зашкаливала. Сплошь премиальные машины: Лексусы, Порше, Крузаки, и даже пара Мазератти.

Лекс горько усмехнулся. Говорят, крыса, ежик и белка – это одно и то же животное. Но хвост делает белку очаровашкой, ежика милым букой, и обоих положительными героями датских книжек и мультиков, а крысу мерзким существом.

В округе города достаточно кладбищ, в больших городах люди мрут – штабелям укладывай. Те, что пока открыты, приблизительно одинаковые по удаленности, то есть, по сути, в любом случае ехать к чертям собачим за город.

Но кто-то умный придумал культового покойничка, древнюю статую, и вот уже площадка для захоронения стала престижной, очень дорогой и очередь из желающих упокоиться значительно длиннее соседней усыпальницы. А соответственно и ценник. Лекс присвистнул, выкручивая руль к обочине. Перед воротами и внутри он разглядел с десяток групп провожающих в последний путь. Выходя из своей машины, он замедлил ход, растерявшись. Никого из тех, кто пришел на похороны к Дикому, он, скорее всего, не знает. Возможно, вспомнит отца или брата, но разве разглядишь их в толпе. Не подходить же к каждой группе, выясняя, «кого хороним»? Он медленно шел ко входу на кладбище, разглядывая людей, стараясь найти хоть кого-то знакомого. Какого лешего Егерь опаздывает?

– Леша? Алексей! – от группы людей отделилась стройная фигурка, затянутая в черное облегающее платье чуть ниже колен. Черные смоляные волосы, темные очки под густой прямой челкой. Легкая неустойчивость на высоких шпильках. Что-то знакомое мелькнуло в памяти. – Лекс Лесовский? Своим глазам не поверила, когда тебя увидела! Не знала, что ты в городе!

Прежде, чем Лекс сообразил, девушка повисла у него на шее. Точно, Алка Филатова. Одноклассница. Он приобнял знакомую и приспустил темные очки на кончик носа.

– Все также стройна и хороша, – лучезарно улыбнулся он своей бывшей пассии. Класса с восьмого по одиннадцатый, не считая мелких романов. – Время над тобой не властно.

– Властно, властно, – засмеялась женщина, тоже снимая черные очки. На них осуждающе обернулись несколько человек из соседней группы родственников усопших. – Но я активно веду неравный бой со старостью.

– И ты явно его выигрываешь! – любезно заметил Лекс.

Она отмахнулась.

– Ты тоже хорош. Не полысел, не потолстел, и по виду все в ажуре. Она окинула его оценивающе-восхищенным взглядом. Лекс даже заметил в ее глазах мелькающие цифры – суммы стоимости его шмоток.

Алка ничуть не изменилась, почему-то порадовался он. Все также красива, весела и меркантильна. Впрочем, для красивой женщины Лекс находил последнее качество вполне себе уместным.

– Я неделю в городе, по делам приехал. Представляешь, не застал Дениса буквально на несколько часов.

Алла взяла его под руку, свободной ладонью она легонько похлопала его по руке. Теперь они были идеально похожи на горюющих по однокласснику друзьях. Медленно, печально и торжественно они приближались к довольно обширной группе собравшихся и беседовавших приглушенными голосами людей. К своему удивлению Лекс многих узнавал: несколько одноклассников, брата Дикого, видимо с супругой, отца. Он отметил, что Марат Николаевич очень достойно постарел. Да, седина и морщины его не обошли, но по-прежнему статный, осанистый и спортивно-подтянутый мужчина величественно взирал на окружающих свысока, хотя и не был выше всех ростом.

Лекс оставил Аллу в кругу удивленных одноклассников и, предварив все их расспросы жестом, первым делом пошел к отцу Дикого.

Тот радушно обнял его и на мгновение задержал в объятиях. Лекс заметил, как едва заметно дрожат у мужчины руки.

– Я очень рад тебя видеть. Господь забрал у меня сына, но вернул второго, блудного, – Марат попытался улыбнутся, но получилось очень печально.

– Немного я его не застал, – Лекс вздохнул. – Немыслимо. Как так могло случиться? До сих пор в голове не укладывается.

– Егор во всем разберется. Даже если нельзя будет наказать по закону, я решу это сам. – Уверенность и безапелляционность даже пугала. По всей видимости, он допускал, что убийцами Дикого могут быть очень высокопоставленные люди. Возможно, подозревал кого-то из своих врагов.

– Ты должен заехать ко мне, – Марат Николаевич не стал уточнять ни зачем, ни почему. Впрочем, Лекс и сам понимал, что отец его друга интересуется им искренне не из вежливого любопытства.

Лекс коротко кивнул и слегка улыбнулся женщине, стоявшей рядом. Молодой, очень симпатичной, даже красивой, но не яркой красотой, а такой спокойной миловидностью. Она покусывала губы, теребила платок и с беспокойством поглядывала на Марата Николаевича.

Последняя супруга, догадался Лекс. Мать Дикого умерла давно, они еще в школе учились. Мачеха у Дикого появилась чуть больше года спустя, продержалась почти до их выпускного, потом Лекс припоминал еще одну спутницу жизни, видимо, и та не оказалась на всю жизнь.

Те, которых помнил Лекс, были яркие красотки с большими финансовыми амбициями. Кажется, обеим постоянно не хватало лимита на банковской карте, а вот присутствие супруга в жизни, наоборот, было избыточным. Пара ершистых подростков – Дикого и его старшего брата – и вовсе считалось огромным изъяном, не искупаемым никаким деньгами. Лекс надеялся, что с этой женщиной Марат, наконец, обрел счастье. Беспокойство о муже в ее глазах читалось искреннее.

– Он ждал тебя, – подошедший сзади мужчина похлопал его по плечу. Брат Дикого, Макс. Они скупо и порывисто обнялись. Макс стал точной копией отца. Полудлинные, уже начинающие седеть волосы, тот же волевой подбородок и прищур серых глаз. Макс перенял от отца манеры и даже привычку одеваться. Безупречный костюм и рубашка на запонках. Вот только взгляд у Марата Николаевича лучился достоинством, снисходительностью и какой-то таинственностью, будто он знает про эту жизнь что-то неизвестное никому. А взгляд Макса колол холодом и жесткостью.

– Мы все очень рады, что ты вернулся, – тихо произнесла супруга Макса, Людмила. Хрупкая маленькая женщина без возраста. Лекс помнил ее совсем молоденькой девочкой, еще девушкой Макса. С тех пор она родила троих детей и на вид ничуть не изменилась. Если только в манере одеваться. Драные джинсы сменила на строгие длинные платья, бижутерию – на семейные драгоценности.

Лекс обнял ее за хрупкие плечи, его окутало цветочным ароматом и теплом.

– Немыслимо, – в который раз произнес Лекс. – Я не могу поверить до сих пор. Никогда не прощу себе, что не выехал на день раньше. Я собирался.

– Да брось. Такого никто не мог предвидеть, – они молча смотрели друг другу в глаза, потом отвели взгляды.

Лекс чувствовал, как его накрывает волной нестерпимой утраты. Безысходной, отчаянной и горькой. В груди сжался комок. Он сверлил взглядом носки своих начищенных ботинок.

Вовремя появившийся распорядитель похорон получил одобрение Макса и пригласил всех последовать в зал номер шесть для прощальной церемонии.

Макс и Лекс шли рядом вместе с толпой. Лекс уловил краем глаза подошедшего Егеря. Тот здоровался со знакомыми, выражал соболезнования отцу. Сдержанный, слегка отстраненный, уверенный. «Он всегда на службе» – подумал Лекс. Образ опытного, прожжённого следака очень подходил другу. Лекс и не представлял его другим.

– Я знаю, что ты неформально помогаешь Егерю. Я рад, что вы оба ищете убийцу. Это правильно, – слегка склонившись к Лексу, тихо проговорил Макс. – Я уже говорил Егору. И еще кое-что проверил. Мне неприятно это признавать… но мой брат имел не очень чистоплотные делишки. Он инвестировал большую сумму в клуб «Город ангелов». Наверное, знаешь: «Все виды развлечений под одной крышей». И развлечения планировались… девочки, танцы, музыка, возможно, наркотики, – Макс осуждающе цыкнул языком. – Разврат и вседозволенность. Я нашел договор, где он вступает в долю и прописана сумма. Скорее всего, на бумаге сумма существенно меньше.

– Договор с Рустемом Сахибовым?

– Да, вторая половина клуба его. За ним много чего водится, вплоть до торговли людьми. Отец поэтому не захотел с ним работать. Дорожит своей репутацией. А Дениса понесло. Не могу сказать, насколько он сам представлял всю мерзость этого «проекта». И что планировалось делать за стенами этого клуба. Может быть, действительно не в курсе был. Я когда узнал, у нас у самих все кипело, и разруливать надо было. Отец после инфаркта. Сейчас жалею, что не навел справок, не отговорил его ввязываться. В общем Денис дела с Рустемом вел. Он здесь, кстати. Он подобными вещами давно занимается. Из-за нашего бизнеса в такой форме не убивают, пристрелили бы или на машине сбили. А вот в бизнесе Сахибова извращений полно. И кастрируют, и внутренности вынимают, и наркотой до смерти закалывают, и черт знает, что еще.

– Я понял тебя, – Лекс кивнул. Сахибова он видел среди группы одноклассников. Поговорит.

К ним уже подошел Егерь. Сотрудники ООО «Последний путь» вывезли красивый, строго и достойно украшенный гроб. В зале наступила абсолютная тишина. Лекс почему-то подумал, что уместны бы были женские всхлипы, но тишину ничего не нарушило.

Денис лежал в гробу бледный и будто залитый воском. Лекс не узнавал в этом теле своего друга.

Распорядитель вежливо и тактично распоряжался. Предоставил слово по очередности важности, потом всем желающим. Красивые слова сожалений, воспоминаний, прощаний и печали лились нескончаемым потоком.

Лекс и сам что-то говорил. Слушал Егеря и почти прослезился на речи Макса. В конце был нескончаемый сонм девиц, каждая выставляла свои отношения с ним особенными чувствами, которые невозможно разорвать смертью.

Когда похожих речей перевалило за десяток, распорядитель корректно и вежливо свернул излияния. Рыдающие красотки в черных обтягивающих платьицах, одинаковые, словно из-под ксерокса, потоптались на месте, сбились в растерянную кучку и зарыдали друг у друга на плече.

– Денис – неисправимый бабник. Этого у него не отнять. Девки вешались на него гроздьями, – не очень заботясь о конфиденциальности, шепнул ему Макс.

Предстояло торжественное погребение. Пришлось покинуть спасительный тент, выйти под палящие лучи солнца. Траурная процессия ползла за катафалком, изнемогая от солнца. Горе, в сравнении с жарой, мучало уже не так сильно. Тело мгновенно покрылось потом, рубашка намокла, на лбу выступила испарина. Траурный костюм, словно скафандр из полиэтилена, облепил Лекса, не давая свободно двигаться и дышать. Некоторые дамы предусмотрительно захватили черные широкополые шляпы, но сейчас самое удобное оказалось – это обмахиваться ими, словно веерами, поскольку под черным покровом голова потела, превращая прически в мокрые крысиные хвостики.

Лекс видел смерть, если не во всех, то во многих ее проявлениях. Были в его жизни периоды, когда он сам ходил на волоске от смерти, и человеческая жизнь имела меньшую ценность, нежели горсть мелких купюр. И на похоронах он присутствовал неоднократно. А вот чувство, что в жизни ничего больше не будет по-прежнему, его терзало впервые. Казалось, это только начало. А дальше предстоит что-то еще более невообразимое, то, что перевернет жизнь совсем в другую сторону.

Вереница родственников, друзей и знакомых проходила мимо могилы и кидала горстями землю. Рыхлые мелкие комочки глухо ударялись о лакированную крышку гроба, будто дробь из тирного ружья.

– Ну, давай! Прицелься, задержи дыхание, спускай, – прошептал над ухом Дикий.

Лоб Лекса покрывался испариной, ладони, вцепившиеся в пистолет, тоже вспотели, сердце колотило так, что удары отдавали по всему телу.

Дикий учил Лекса стрелять. Сам обладал природной меткостью и хладнокровием. Как по банкам стрелял по кошкам, собакам и людям тоже. Удивительное качество для жизнерадостного миролюбивого и по-мальчишески улыбчивого молодого человека.

– Не думай, как о живом существе. Мишень. Точка, – шептал Дикий, стоя у него за спиной.

– Не думай, как о живом… – одними губами повторил Лекс.

Он с силой сжал в руке горсть земли. Достаточно влажная, выкопанная с глубины, она спрессовалась в плотный комок и глухо ударилась о крышку гроба, так и оставшись комком. Перед глазами мужчины поплыло зарево из белых лепестков, они трепетали в воздухе и падали в могилу, в нос ударил резкий цветочный запах. Так пахло в квартире Дикого. Так для него теперь пахла смерть. Он поискал глазами, откуда взялся этот вихрь белых лепестков. В нескольких шагах от могилы стояла девушка, неподвижная, словно статуя, с букетом белой сирени в руках. С него слегка осыпались лепестки. В первый момент он подумал, что она в белом платье. Это совсем не удивило его. Не резануло неприличием по глазам. Но в голове пронеслась мысль, как странно, что организаторы допустили подобный казус у гроба. Белое платье возмутило бы присутствующих, оскорбило бы. Странно и удивительно. Но угол зрения немного сместился, и все вернулось на свои места: платье, как и положено ситуации, черное, вот только ткань настолько легкая и тонкая, что вся бликовала на солнце, становясь светлой. Лекс не мог оторвать взгляда от гостьи. Она не прошла в очередь кидающих в могилу землю. Она ни с кем не разговаривала, никого не искала взглядом. Она стояла недвижимо, словно неживая. Лицо не отражало чувств, даже глаза не моргали. Красивые широко распахнутые глаза, слишком большие для ее маленького личика. Он будто внимательно и настороженно наблюдали за чем-то важным и происходящим не здесь. Идеальная осанка и тонкая изящная фигурка с прорисованными мышцами, угадывающимися даже под тканью платья, без сомнений выдавали в ней спортсменку. Нет, слишком изящная и величественная. Скорее танцовщица. Она танцовщица. Лепестки сирени так и сыпались к ее ногам. Вокруг уже налетело порядочно белых капелек, а букет все также остался пышным.

Почему облетают цветы? За сегодняшнее утро ветер не шелохнул ни одного листочка на дереве, ни одного волоска на голове. Жара и духота, словно гигантское желе, шлепнулись на город, и все движения сделались вязкими и тяжелыми. Как лепестки с букета девушки долетели до могилы? Лекс дернулся в ее сторону. Кто она? Кто ее пригласил? Откуда она знала Дикого? Он не помнил ее фотографии в деле среди тех, кого опрашивал Ромик, и ее точно не было среди девиц, которых опрашивал он сам.

Тут он заметил жесткий настороженный взгляд Егеря, направленный на эту же девушку. Лексу очень не понравился этот взгляд. Даже под пиджаком он уловил как напряженно тело друга, будто пантера, готовая к прыжку. Что так не понравилось Егерю в девушке? О чем он думал? Тут Лекса кто-то схватил за руку, Лекс вздрогнул от неожиданности, с трудом вернул к себе в память образ Аллы, еще труднее впустил в себя звук ее голоса. Мимо него проходили люди. Целая толпа. Кто-то задел его, извинился. Что-то говорила Алла, еще кто-то. Макс остановился рядом, Лекс не расслышал, что он произнес. Кажется, распорядитель похорон настойчиво приглашал в зал для поминальной службы.

Когда у Лекса снова появилась возможность взглянуть на то место, где стояла странная гостья, она исчезла.

Лекс глухо выругался, надо было сразу подойти к девушке. Он не мог понять, по какой причине, но она всколыхнула в нем тревогу и настороженность. То же самое, видимо, чувствовал Егерь, когда смотрел на нее.

– Но не призрак же она, – Лекс дошел до того места, где совсем недавно стояла юная красавица. Галлюцинациями он никогда не страдал. Даже когда они в тайге укурились какими-то грибами, все рассказывали небылицы и вели себя странно, Лексу эффекта не выпало, кроме дурацкого надоедливого тумана в голове. Он и приятелям не верил, говорил, что придуриваются.

Он огляделся. Девушка исчезла. Но куда она могла уйти? Забетонированные дорожки, расползающиеся от ворот и административных зданий в начале кладбища к первым рядам могил, все просматривались. Он бы сразу ее заметил. Может быть, дальше? В другую сторону кладбище ползло со склона, довольно резко уходило вниз. И деревья там становились чаще, практически превращались в лес. Наверное, с той стороны есть еще один выход с кладбища. Лекс, не раздумывая, пошел в глубь кладбища. Она не могла уйти далеко. Не убежала же? Зачем? Он быстро шел по бетонным дорожкам, не оглядываясь и почти забыв про похороны. Дорожки превратились в тропинки, а потом и вовсе в заросшие травой бороздки между могил. Памятники стали проще, древние кресты и покосившиеся плиты. А потом и вовсе пошли неухоженные забытые могилы. Лекс зашел далеко, в заброшенную часть кладбища. Вряд ли девушка пошла сюда. Древние, ветвистые, поросшие мхом деревья спускали ветви до земли, обросли кустами. Из высокой травы торчали кресты и надгробия, на которых уже не читались имена и стерлись портреты. Густые, темные раскидистые кроны охранников тишины и покоя переплетались, полностью закрывая небо. Пахло мхом и сыростью. Холод и влажность проникли под одежду. По телу побежали мурашки. Лекс прищурился, вглядываясь в темноту. Он замедлил шаг, остановился. Нет, сюда девушка уйти не могла. И непонятно, где здесь выход. По ощущениям, сюда давно не ступала нога человека. Лекс удивленно подумал, какой контраст являло это кладбище. Его элитная, вылизанная и дорогая часть и эта – заброшенная, старая, заросшая. Он уже собирался повернуть обратно, как между деревьев мелькнуло белое платье.

– Девушка! – позвал Лекс, но его голос как будто не прозвучал вслух. Он почти бежал между могил, не разбирая земли под ногами. Белое платье мелькало впереди. Лекс задел куст белой сирени, лепестки белым обезумевшим вихрем посыпались на него. Его оглушил запах. Травянистый, чуть сладковатый и вязко густой. Еще один куст и еще. Лепестки осыпались на мужчину, словно кружили в вихре, застилая пеленой глаза. Ветки загораживали путь, хлестали по лицу. Лекс оторопело остановился. Замер, ожидая, когда лепестки осядут на землю. Почти не дышал. Вокруг него возвышались заросли из сирени. Белой, с необычайно крупными лепестками, с одурманивающим запахом. Толстые ветки, густо заросшие белоснежными гроздьями, переплетались между собой, образуя сплошную стену. Словно тени, он видел каменные кресты и памятники, увязшие в цветочной чаще. Кресты похожие друг на друга. Пышно украшенные каменными ангелочками и завитушками, некоторые облупившиеся, потрескавшиеся, некоторые совсем новые и блестящие, из черного или малахитового камня. От зарослей исходила тревога и опасность, проникала внутрь, разбегалась мурашками по телу. Лекс попятился. Наткнулся на каменный крест. Елизавета Долгополова 2002–2021 год. Совсем юная девушка. И умерла всего год назад. Почему она похоронена здесь? Надгробный камень из дорогого мрамора сиял новизной и чистотой, но по этим зарослям явно никто не ходил годами. Лекс, словно упрямая лошадь, помотал головой, стряхивая наваждение.

– Алексей! Ты куда пропал? – из забытья и лабиринта путаных мыслей Лекса вывел громкий голос Аллы. Он развернулся и пошел обратно.

Он стряхнул брюки и пиджак. Алла с вытаращенными глазами стояла на краю последней бетонной плиты.

– Ты куда убежал-то? – она удивленно выпучила глаза и ежилась от сырости и холода.

– Долго рассказывать, – отрезал Лекс тоном, не терпящим возражений и дальнейших расспросов.

Алла, как женщина опытная, лояльная к мужчинам и умеющая промолчать, когда это нужно, легко улыбнулась и взяла друга под руку.

– Пойдем же, – мягко проворковала она. – Еще поминки.

Лекс рассеянно кивнул. Он точно знал, что девушки, за которой он гнался, там не будет. Она рассеялась, словно призрак. Лекса мучали сожаления и тревога.

Алла вела его по дорожке из бетонных кубиков и рассказывала, как она последний раз рыдала на плече у Дениса, после не то второго, не то третьего развода. Как он трепетно ее утешал и поддерживал. Лекс тоже поддакивал и поддерживал общими фразами, иногда легонько похлопывал ее по руке. Он не представлял Дикого в роли жилетки или утешителя. Дикий помогал. Конкретно и по-мужски. Решал проблему, давал денег. Если это было в его интересах или приносило какое-то удовольствие. Но вот утирать женские сопли и смотреть преданными по-собачьи глазами, это вряд ли. Впрочем, женские слезы для мужской психики – вещь убойная, приводящая в растерянность, панику и ступор. Поймать рыданиями в ловушку можно любого мужика.

Алка и в школе слыла натурой эмоциональной, артистичной, склонной к истерии и трагизму. Впрочем, она сильно смягчала свои страдания индивидуальным восприятием ситуации. Проще говоря, она видела утешения себя любимой, поддержку, сочувствие и помощь практически во всем, в чем хотела увидеть. Просто восхитительная черта. Сильно облегчающая жизнь. Так что Лекс не сильно задумывался, каким способом ее поддерживал Дикий.

На короткое время они слились с другой компанией, только что похоронившей своего покойника и разошлись, войдя, в отделанный мрамором, холл ресторана. Шустрая девица-администратор быстро рассортировывала всех по нужным залам. Тактично, вежливо, профессионально. Никаких сомнений: все поминающие окажутся в нужном помещении.

Поминки проводили по европейскому принципу. Оказавшись под работающими на полную силу кондиционерами, Лекс почти дрожал от удовольствия, и шведский стол в качестве поминального на него уже не произвел большого впечатления. Без приличной дозы прохлады организм просто отказывался воспринимать еду.

Торжественно-печальный зал гудел голосами. В более комфортных температурных условиях люди оказались способнее на сочувствие и скорбь. Постепенно взгляды устремлялись на стол.

Из традиционных блюд, полагавшихся на поминках по православному обычаю, подавали кутью с воткнутым в нее ажурным блинчиком порционно, в красивой крошечной фарфоровой креманке. Лекс усмехнулся. Все можно сделать изящно и стильно, если очень захотеть и хорошо заплатить. Стол ломился от изысков. Красная и черная икра, закуски с форелью и креветками, конина и оленина. Все замысловато сервировано и красиво подано. Если гости и не будут долго помнить усопшего, то наверняка запомнят поминки по нему. Не самый плохой вариант.

В проводивших Дикого в последний путь все активнее просыпались физиологические потребности есть и пить. На некоторое время стихли даже разговоры и печальные вздохи. Народ активно работал челюстями. Запить жару, стресс и печаль тоже было чем. За миниатюрной барной стойкой работал бармен. По требованию выдавался алкоголь. Ничего искристого и праздничного, суровый вискарь, глубокомысленный коньяк, светлая водка, изысканный портвейн для дам.

Лекс безразлично отметил, что желающих залить горе оказалось немало.

Его незапланированная спутница размашисто жахнула коньяку и поморщилась. Не то, чтобы он собирался активно общаться с одноклассниками, но переговорить кое с кем хотел. Придумывать вежливый повод покинуть не умолкающую женщину не пришлось. Рустем подошел сам. Алла понимающе оставила мужчин наедине.

Они с Егерем отмели убийство из-за бизнеса отца Дикого. Но и подозрения Макса у Лекса не нашли отклика. Версия, что некий заказной убийца работает столь странным и вызывающим способом, путает следы еще одной жертвой, связанной девицей, растянутой на сетке, представлялась какой-то уж фантастической. К тому же, если Дикого и Юрия Симонова могли заказать из-за каких-то интересов, то в деле Фаины не было трупа мужчины. Она и какой-то там наркоман. Представить эти смерти заказной расправой – смешно. Но Рустем мог что-то знать, что-то подозревать. Они плотно общались с Диким, вели дела. Какие бы методы заработка Рустем не использовал, наверняка ему есть, что сказать о Денисе.

– Денис просто сиял от счастья с тех пор как узнал, что ты возвращаешься в город, – Рустем дернул стаканом в сторону стакана Лекса, будто желая чокнуться, остановился. Не то вспомнил, что на похоронах не чокаются, не то не понравился сок в стакане собеседника. – Почти подпрыгивал от радости и все время строил грандиозные планы.

– Я тоже предвкушал не такую встречу, – как можно мягче, стараясь не спугнуть назревший разговор, улыбнулся Лекс. – А какие планы?

– Хотел позвать в соучредители клуба «Город греха». Я хоть и совладелец, а проект полностью Дикого. Он имел видение, разрабатывал концепцию и все остальное, – на лице Рустема отражались печаль и сожаление. Похоже, искренние.

– Видимо, готовил сюрприз. Мне он не успел рассказать, – Лекс пожал плечами.

– Без него проект бессмыслен. Скорее всего, сверну, – Рустем помолчал и добавил. – Если среди версий убийства есть конкуренция в нашем бизнесе или какие-то разделы денег, то это точно ложный след. – Мне невыгодна его смерть, сплошные убытки. Я один не потяну то, что он задумал, слишком сложный проект. И я хочу сказать… – Рустем явно подбирал слова. – Словом, убийство Дикого – оно странное и какое-то извращенное. Я даже с некоторыми ребятами говорил, никто не слышал, чтобы такое специально по заказу устраивали. Но если Егерю будет нужна какая-то помощь, я готов вписаться. Я хочу, чтобы убийцу Дениса нашли. Сам я к Егерю не пойду, а ты передай.

Лекс коротко кивнул:

– Егерь землю перевернет, сам знаешь. Со временем он стал только настырнее и жестче.

Они грустно друг другу улыбнулись. Не то выражая печаль по умершему другу, не то признавая, что всех жизнь изменила в сторону упрямства и жесткости. По-другому жить не получается.

– Ничего еще неизвестно? Есть какие-то версии? Я знаю, что тайна следствия и все такое… Но ты наверняка в курсе? Егерь от тебя даже служебных секретов держать не станет, – Рустема мучало любопытство. Впрочем, убийство интересовало всех.

В нем было все: кровь, секс, загадка, даже какая-то мистика. Лекс мог только предположить, на какие кнопки надавил отец покойного, чтобы журналисты не рвали на части всех, кто имел к Денису хоть малейшее отношение. Поэтому даже в прессу просочилось минимум информации. Скупой и официальной.

– Расследование только началось. О каких-то подозрениях говорить еще рано. Но Егерь копает во всех направлениях. Убийцу Дикого он не упустит. Дело слишком странное. Девушка эта в паутине, спровоцированный сердечный приступ…

– Я тут думал. Много думал. Спать не мог. Если это не из-за бизнеса…

Лекс сразу поверил Рустему, он, действительно, не один день рассуждал над этим. А еще сразу сообразил, что именно за тем, что сейчас скажет, Рустем к нему и подошел. Поделиться, что надумал теми самыми бессонными ночами, о которых говорил. Лекс замер, превратившись в слух и внимание.

– Это все из-за девок, – Рустем закатил глаза. – Я сто раз говорил ему: когда-нибудь красотки разорвут его на части. Они, конечно, тупые бабы. В конечном счете, все до единой – тупые бабы. Но один раз и незаряженное ружье стреляет.

– У тебя есть какое-то конкретное предположение? – Лекс осторожно пошел в наступление.

– Не знаю. Нет у меня ничего конкретного, – Рустем недолго поразмыслил. – Было бы, я бы уже к Егерю пришел. Но… Знаешь… есть ощущение, – он посмотрел Лексу прямо в глаза, прикидывая, стоит ли ему доверять. Но кому если не ему? Егерь был следаком, жестким, конкретным, черствым. Егор всегда таким был. А Лекс самый терпеливый, лояльный, спокойный из друзей, понятный ему, Рустему, и тем близкий. Если и говорить про тонкие материи, то с ним.

Лекс молчал, терпеливо ждал, когда Рустем прикинет, что называется, «хрен к носу», что стоит рассказать о своих ощущениях.

– Нет у меня на руках ни фактов и каких-то четких причин, но, знаешь, иногда видишь человека впервые и понимаешь, это сплошная проблема, тихий омут: тронешь, и такие черти полезут, что на том свете не укроешься.

Пока Лексу ничего не было понятно, и он молча слушал, превратившись в сплошное внимание и молясь про себя, чтобы к ним никто не подошел и не отвлек. Но народ вокруг выпил, расслабился, справился со стрессом погребения себе подобного и, если не обращать внимания на траурные одежды, казалось, неплохо проводил время.

– Вот у него такая девка была. Омут с чертями. Одна из последних. Точно не скажу, сколько она у него была, но для Дикого очень долго. Я даже подумал, может, он, в конце концов, остановился. Может, чем черт не шутит – женится, – Рустем теребил в руке бокал, виски в котором давно закончился, и оставшиеся кубики льда гремели по стеклу. – У нее взгляд был совершенно чумной. Она никого, кроме Дениса, не видела. Я даже толком описать не смогу, но ощущение было, будто у нее внутри пожар пылает, выжигает ее изнутри и иногда вырывается наружу. Мне мерещилось пламя в глазах и потом – раз – и снова спокойный взгляд, и влюбленная улыбка. Что-то сумасшедшее в той девчонке было. Она смотрела на Дикого просто безумными любящими глазами, будто кроме него никого в мире больше нет и… и… – Рустем пытался описать что-то небывалое, то, чего он никогда до этого не встречал, поэтому и слова хотел подобрать для этого особенные, они требовали времени. – Она будто на плаху шла за ним, на смерть. Там такая обреченность пылала. Даже у тех девчонок, кого в секс-рабыни продают, таких взглядов не бывает… – он осекся. – Я такого никогда не видел.

Он немного помолчал, видимо, прикидывая, много ли наговорил лишнего. Пристально посмотрел на Лекса, оценивая, как тот отнёсся к рассказу. Криво улыбнулся.

На Лекса рассказ произвел впечатление. Если Рустем разглядел в очередной пассии Дикого подобные мистические страсти, на это точно следовало обратить внимания. Рустем женщин считает не просто «вторым полом», вторым сортом, наверное, он их и за людей-то особо не держит. Товар, тело, прислуга – примерно в этой парадигме для него существовали женщины. И каким бы бизнесом он не занимался, Рустем – серьезный мужик, хваткий бизнесмен, за ним идут люди. Он начинал в непростые времена и много навидался. Его удивить непросто. Если его разбирали подобные подозрения, надо проверить.

Рядом с Диким всегда кружили красотки. У него даже не было определенного типа внешности, который ему нравился. Просто красавицы, ну совсем последнее время он зависал от танцовщиц. Лекс даже слышал от него какую-то там теорию про то, что женское тело красиво исключительно в движении.

А Егерь ржал от вдруг появившегося ранжирования танцев на примитивные и сложные. Лекс тоже слушал с улыбкой, хохот сдерживал, но всерьез не отнёсся. Название танцевальных направлений он сейчас не припомнит, в памяти отложилось только, что деление шло не совсем по сексуальному признаку. Тверк, где представительницы прекрасного пола активно виляют задом, Дикий лажал самозабвенно.

Понятно, что в особо обширных скоплениях красоток с совершенно разным темпераментом искры летали частенько. Рустем прав, Дикий часто на пороховой бочке сиживал, особенно, если крутил одновременно с несколькими.

– Как девушку звали? Где работала? Училась? – взгляд Лекса стал пытливым и настойчивым.

– В клубе она работала, танцовщица, но приличная, не шалава. Танцевала только. В нормальном костюме и с хореографией. И клуб престижный, для непростых людей – «Сток». Звали Викой. Хрупкая брюнетка, с длиннющими волосами и глазищами на пол лица.

Лекс кивнул. В их пространство уже влезли подвыпивший Стас и Влад. Друзьями Дикого их назвать было сложно, но вот на хвост к нему поразвлечься на халяву, они присаживались регулярно.

Дикий их слегка презирал, но, бывало, таскал за собой, как свиту. Рустем просто отошел, не заботясь о том, что о нем подумают, даже не взглянув на парней. Он быстро пожал Лексу руку, и тот фактически по губам прочитал:

– Найдите убийцу.

Он имел в виду его и Егеря. Лекс знал, что найдут.

От Влада и Стаса он отделывался общими фразами и шуточкам. Едва перекинувшись парой слов, он оставил их и устремился к Егерю. Впрочем, те не обиделись, отправились к бару за новой порцией выпивки. Лекс уже заметил насторожившихся охранников. Ребят вот-вот корректно выведут с мероприятия.

– Давай вечером пересечемся, – с ходу предложил Егерь. – Есть мысли. У тебя?

– Тоже есть. Вы девчонок Дикого опрашивали?

– Ромик работает. Скинет. Там как собеседование в театральное училище. Сто человек на место.

– Наш друг вел активную личную жизнь, – пожал плечами Лекс.

– Мне даже нравилось, что он такой отвязный кобель. Что сохранил жажду к жизни, и грязь к нему не прилипла, – Егерь поставил недопитый сок на поднос проходящего мимо официанта. Лекс четко расслышал зависть в голосе друга и уж точно не к количеству девок. – Очень нравилось, пока не пришлось составлять список из его баб для допроса.

Народ уже начал расходиться. Алла подошла попрощаться. Сунула в нагрудный карман визитку. Лекс улыбнулся самой мягкой и очаровательной из своих улыбок, разглядывая красный картонный квадратик, весь испещренный золотыми завитушками. Из информации на нем значилось лишь имя, телефон и аккаунт в соцсети.

Лекс обещал позвонить.

Жара на улице накрыла колпаком. Дышать стало тяжело, воздух вибрировал перед глазами, рубашка вновь увлажнилась и прилипла к коже. Лекс ускорил шаг и быстро оказался в машине в объятиях климат-контроля.

Он гнал по шоссе к городу. Он знал, что будет делать. Ту девушку со странными пылающими глазами он найдет. Клуб «Сток» – это хорошая отправная точка. Странное стечение обстоятельств. Повилика тоже работала в клубе «Сток». Вот, кого он безумно хотел увидеть. Повилику. Хотя бы как зритель из зала, хотя бы через стекло хореографической студии. Он спешил, будто воздух в его легких был на исходе, а она являлась спасительным запасом кислорода.

Глава 23

Лекс ждал Егеря уже с час. Где того мотало вместо обещанного «пересечемся», оставалось загадкой. Трубку он не брал, на сообщения не отвечал.

Лекс третий раз просмотрел отчет Ромика о допрошенных подружках Дикого и дважды услышал, что они одинаковые, как под копирку, и ничего интересного из себя не представляют. В целом их было двенадцать человек. Тринадцатая ожидалась в управлении, сама изъявила желание прийти сюда. И Ромик с удовольствием уступал честь допроса Тины, по паспорту Татьяны Николаевны Вилковой. Если Егерь не появится в ближайшие полчаса, Лекс побеседует, банально от скуки.

Все барышни однотипно твердили, что их отношения с Денисом являли собой особенное скопление чувств, фонтан искр, сияние эмоций. Вот-вот должно было произойти сакральное слияние душ или сердец в виде брака или хотя бы совместного проживания. Они даже под копирку произнесли одну и ту же фразу.

– Знаете, как это бывает: да, до него у тебя была целая жизнь, и у него тоже есть прошлое, но вот один взгляд, птички-звездочки вокруг, и дальше у вас точно будет одна жизнь на двоих, – видимо, кто-то в соцсетях высказался подобным образом.

Лекс хмыкнул, подумав: да, непременно с Диким у них вполне могла бы быть одна жизнь на двоих или на троих, или вообще толпой.

Только никакой Вики в списке опрошенных не оказалось. И по описанию, выданному Рустемом, внешность ни одной из девушек не подходила. Ромик пожимал плечами. В телефоне контакта «Вика» не было. И домработница о подобной девушке не рассказывала.

Егерь не объявился. Лекс уже начинал волноваться. Утешало одно, он отсутствовал с Серегой и служебной машиной, соответственно. Если бы что-то случилось, водитель бы непременно сообщил. Свой телефон он оставил в офисе, и теперь тот беспрестанно зудел в ящике стола Ромика. Сереге названивала супруга.

Зато пришла Тина. Не очень юная, не шибко красивая на вкус Лекса, но ухоженная, со всеми атрибутами современной красоты – обколотыми губами, татуированными бровями, наращенными ресницами, зубами, блистающими винирами, и вставленной грудью. Сразу, не дожидаясь вопросов, объявила, изящно и отрепетировано, жестикулируя холеными руками с длинными когтями.

– У нас было три свидания, все в дорогих гостиницах, я получила колье с бриллиантами, сертификат в Спа-салон на приличную сумму и некоторую сумму деньгами. У меня дешёвых мужиков не бывает, вообще. Денис был щедр. Мой вариант. Длительные отношения я не планировала, он тоже. Я про него много знаю. Он не из тех, кто женится, да и я замуж не напрашиваюсь вообще никогда. Я это называю «провести время с удовольствием и выгодой».

Удивить Лекса цинизмом и честолюбием не получилось. Подобное времяпровождение со всеми вытекающими отсюда условиями не удивляло, не поражало, вообще никак не впечатляло.

– А какую выгоду получил Денис? – уточнил Лекс.

– Отсутствие проблем. Вообще, – спокойно объяснила Тина. – Я не устраиваю сцен ревности, скандалов и вообще никаких сложностей. У меня не болит голова, и вообще я не гружу своими проблемами. Весела и привлекательна.

– Хорошо, – Лекс пожал плечами. Он признавал, в некоторых ситуациях это действительно выгода.

– Где вы с Денисом познакомились?

– По рекомендации. Ходили слухи, что он будет очень крутой клуб открывать. Разные развлечения: и бассейн, и танцы, и просто общение… разное. Вы понимаете.

Лекс понимал.

– Для очень обеспеченных мужчин. И девочек нужно будет много. Отбирает Денис. Ну, я и попросила одного знакомого, – она немного подумала и уточнила. – Сашу из бара «Мята» меня с ним познакомить.

– Собеседование прошло удачно? – Лекса Тина совсем не интересовала.

– Я не подошла. Он хотел девочек, типа целочек. Ну, как бы милых, невинных и приличных с виду. Концепция у него была какая-то особенная. Типа мужчина – охотник, и девочки в клубе будут вызывать желание охотиться. Покупать вообще неинтересно.

Лекс покивал головой. Он почти физически ощущал, как по нему шарит профессионально оценивающий взгляд. Складывает дорогую одежду, часы и обувь, вычитает из этого должность, которую Лекс представил, прикидывает, пускать ли в ход обаяние и что с этого можно получить.

– Я не в претензии. С Денисом интересно было. Жаль, что умер… погиб… убили. Я бы еще встретилась.

Лекс уточнил, когда Тина видела любовника последний раз. Услышав дату месячной давности, подписал ей пропуск.

Егерь позвонил. Голос дребезжал от гнева. Вероника и Ромик вскинули головы, настороженно прислушиваясь к воплям шефа. Слов они не слышали, но флюиды ярости выплескивались из трубки Лекса и заполнили кабинет. Они договорились встретиться в ресторане. Что-то явно высосало из Егора много сил, и тому требовалось подкрепление в виде мяса и алкоголя в качестве лечебных средств, а соответственно в больших количествах.

Лекс почти смеялся, сбрасывая звонок. Команда Егеря не сводила с него встревоженных и растерянных взглядов. Лекс решил, что с его стороны будет слишком большой жестокостью, если он оставит их в неведении.

– Нашего шефа каким-то мистическим способом затащили в психологическую службу ФСБ, удерживали силой, заставили пройти тесты, интервью, даже какие-то процедуры. Почти госпитализировали с серьезными психическими отклонениями, спас и вызволил его Серега.

По мнению Лекса, ситуация складывалась комичная. Но ребята не смеялись. Комиссия на профпригодность, которую их шеф обходил, обманывал, а чаще всего банально игнорировал почти год, все-таки одолела его и, видимо, победила. Шеф и так пребывал не в духе, а теперь и вовсе начнет рвать и метать. Тут всем достанется.

Лекс пожал плечами и отправился в клуб «Сток». До встречи с Егерем он планировал убить сразу двух зайцев. Выяснить контакты, а, может, и побеседовать с Викой и, главное, увидеть Повилику. От предвкушения встречи по телу раскатилась приятная теплая волна.

Когда Лекс входил в ресторан «Еда и вино», радости в его глазах сильно поуменьшилось. Оглядев Егеря, остервенело пилящего здоровенный кусок мяса и свирепо поглядывающего по сторонам, он без приветствий плюхнулся на противоположный стул. Официант мышонком возник рядом, принял незатейливый заказ, в точности повторяющий меню Егеря, и сбежал. Надо отдать должное сервису заведения. Несмотря на то, что Лекс заказал собственную бутылку виски, второй стакан к открытой бутылке Егора появился мгновенно. Друг плеснул янтарной жидкости в бокал и понимающе уточнил:

– Бабы?

– Они, – буркнул Лекс и выпил. Алкоголь приятно и успокаивающе потек по пищеводу в желудок. Теперь мужчина готов был рассказывать о своих результатах.

Хвастать, впрочем, особо было нечем. Огорчило его отсутствие Повилики в баре. «Не ее смена» – понимающе прищёлкнул языком бармен. У Лекса от этих слов все внутри оборвалось. Бармен поставил перед ним стакан. Подмигнул. Лекс и сам понимал, что сидит на этой девчонке, как на наркотике. Она не выходит из его головы, у него портится настроение и все валится из рук. Он подсел. А она? Она, похоже, живет своей прекрасной и без него жизнью. Это еще больше огорчило Лекса. Но этой реальной причины он Егерю пока открывать не хотел, поэтому начал с работы. Рассказал про любовниц Дикого и про Вику.

– Есть такая? В клубе? Нашел? – Егерь интенсивно работал челюстями. Монотонное жевание и приятные вкусовые ощущения успокаивали не только голод, но и нервы.

– Есть. Точнее была. Больше не работает. Перестала появляться, без предупреждения, поэтому уволена. У меня есть телефон, он отключен и адрес квартиры, где она жила.

– Угу. Бабы. Вертихвостки, – буркнул Егерь, разливая еще алкоголя.

Его история оказалась занятнее. Впечатленный похоронами Дикого, Егерь решил обзавестись родной душой. Звучало не просто странно в устах Егора, звучало как признание в преступлении.

– Кроме этой дурацкой работы у меня никого нет. Правильно эта истеричка Верка говорила – сдохну, меня и хоронить некому будет.

– Она говорила, что фотографии на памятник у тебя приличной нет, – напомнил Лекс. – Про похороны не говорила.

– Дохрена она всего говорила, особенно, когда я уходил.

Лекс не спорил. Верка, насколько он помнил, за языком не шибко следила и по всем фронтам у нее Егор виноватым выходил.

– А тут она сообщение присылает…

– Верка? – удивился Лекс.

– Да на кой мне черт эта дебилка. Мы с ней уже лет шесть не общаемся. Я номер-то заблокировал. Катьке не разрешаю ее даже упоминать. Нечего мое время тратить на разговоры о ней.

Лекс кивнул. В голове появились первые завесы тумана. Он пьянел.

– Я с девушкой познакомился случайно, чуть не задавил.

– А-а. Помню. Рассказывал. Архитектор.

– Да какой она нахрен архитектор! – рявкнул Егерь. Лекс безразлично отметил, что на них оборачиваются добропорядочные посетители ресторана. Егор вздохнул и продолжил. – Написал, поехал к ней. Цветы купил. Думал, с работы заберу, в кабаке, каком захочет, посидим. Поговорим на любые темы, кроме нашей, бл… дурацкой работы. Она попросила зайти, помочь какой-то стол передвинуть. Ну, на двери здания что-то про архитектурное бюро написано было, на шестой этаж я на лифте поднялся. На двери только номер.

– И что?

– Она председатель комиссии на профпригодность! «Наш разговор записывается и будет использован в оценке вашего психологического портрета», – писклявым голосом передразнил Егерь.

– Просто повернуться и уйти не догадался? – уточнил Лекс, макая кусок мяса в соус.

– Не догадался, – буркнул Егерь.

– Орал?

– Орал.

– Сломал что-нибудь?

– Стул. Но он случайно, сам сломался.

С Егерем подобное случалось регулярно. Предметы интерьера в его присутствии случайно и самостоятельно ломались, а также носы, ребра и конечности.

– Девка жива? – Лекс кивнул на поцарапанные костяшки пальцев правой руки.

– Жива. Это об стенку.

– Вот и славно, – миролюбиво вздохнул Лекс и разлил ещё по порции виски.

– Они меня увольнять будут, – Егерь опрокинул стакан в себя. – Ты бы слышал, что несут: «непризнавание авторитетов», «неконтролируемый гнев», «неуправляемые действия». Не-не-не.

– Будут, не значит смогут.

– Угу.

Вечером Лекс сидел перед неработающим экраном телевизора, вертя пульт в руках. Он отвык от телевизора. В тех далях, куда его заносило, зачастую его просто не было. Да и ничего любопытного в трафике вещания федеральных и даже кабельных каналов он давно не находил. А какие-то интересные видео, передачи, давно смотрел онлайн.

Вот и сейчас предпочел смартфон. Полистав новости, потыкав оповещения, проверив почту, Лекс замер. Он давно уже взрослый, самостоятельный и ничего не боящийся мужчина, чтобы обманывать самого себя. Внутри все переворачивалось, беспокойно копошилось и выплескивалось наружу тревожными мелкими действиями. Он хотел видеть Повилику. Вот и все ответы на вопросы. Он не застал ее в клубе и сейчас не находил себе места. Решение на его взгляд пришло очевидное.

За несколько минут он восстановил аккаунт в соцсети. Никаких секретов. Под своим именем – Алексей Лесовский Лекс. Он ничего не скрывал, но и ничего не вел. Даже на аватарке не было фото. В новостной ленте сразу выплыл Дикий. Счастливый, улыбающийся, нахальный. Вот уж кто любил покрасоваться. Друг выставлял фотографии чуть ли не каждый день. Из ресторанов, клубов, путешествий. Макбук и небрежно лежащую на клавиатуре руку в часах за несколько тысяч долларов, имитация рабочего дня. Чашки эспрессо в самых дорогих ресторанах и кофейнях города. Профессиональные фотосессии. Лекс вглядывался в фото и невольно улыбался. Везде радостный, беззаботный, счастливый. Вот с таким счастливым лицом он и умер. Символично.

Удивительно, но в аккаунте Дикого не засветилась ни одна барышня. От слова совсем. Даже случайных фото в обнимку с красотками ни одной. Имидж одинокого, не принадлежащего никому, свободного.

Лекс задумался, как найти Повилику? Он потратил больше часа, просматривая фотографии по хэштегам и геотегам. По имени, по студии танцев «Вилисы», по ночному клубу. Ничего. Удивительно скрытная девушка. Или он хреновый сыскарь. Одно единственное фото, сделанное профессиональным фотографом, явно в студии «Вилисы» на золотом пилоне. Профессиональная фотосессия. Сам фотограф именовал серию «Ведьмы на пилоне», трюк назывался «кокон». Повиснув лишь на одной ноге, девушка сильно прогибалась назад и держалась за вторую ногу. Лица не видно, но Лекс узнал свою ненаглядную. Фото перекочевало в мобильник Лекса.

Часы показывали полночь. Лекс открыл еще один профиль. Долго искать не пришлось. Вера, бывшая жена Егеря давно на него подписалась.

С экрана на него взглянула длинноносая женщина с натянутой улыбкой. Лекс, даже не сразу нашел сходство. Нет, она не настолько изменилась. Такая же маленькая и худенькая, что называется «маленькая сучка, до старости щенок», глазастая и улыбчивая. Изменения, которые шокировали Лекса, не сразу бросались в глаза. Он рассматривал одну фотографию за другой. Да, фигуру она сохранила. Всегда была худой, худой и осталась. Длинноногая и длиннорукая, без ярко выраженной талии. Правда, теперь возраст сыграл с ней злую шутку, худоба стала дрябловатой и слегка сутулой. Шикарных волос у нее никогда не было, но если раньше игривая челка озорно спускалась на ясные глаза, то теперь пучок желтой соломы все больше собран в хвостик.

Лекс увидел и то, о чем говорил Егерь. Драные джинсы, кофточки, просвечивающие бюстгальтер, кепка. Молодящаяся бабенка с обреченным, голодным взглядом. На фотографиях ее сопровождали два парня молодых, с нарочито модными прическами, выдающими не городское происхождение. «Меня часто спрашивают, кто эти два красавчика» гласила подпись. Лекс сочувствующе улыбнулся. Уж точно не любовники. Однажды, ему объясняла бухгалтер их партнеров – красивая, статная баба, всегда строго одетая и еще более строго себя ведущая:

– Нет ничего смешнее и жалостливее, чем взрослая женщина, делающая вид, что она еще о-го-го, скачущая в шортиках и восторгающаяся, что ее тискают друзья сына. Нет уж, не желаю вызывать жалось и презрение. Пусть за мной ухаживают взрослые мужчины. Все по возрасту.

Еще пара фотографий в студии танцев, за подписью «Тот спорт, что я для себя определила» смешная, несуразная Верка коряво и топорно выхаживала вокруг шеста.

– До чего сейчас модное направление, – хихикнул Лекс. Все хотят сексуальности и грации. Впрочем, увлечение не задержалось в жизни женщины. Для сексуальности, грации и порхания нужен другой склад характера.

Зато появился кот. Толстый и рыжий. У Егеря была аллергия на шерсть. Верка тискала его, кормила и целовала. Везде: морду, лапы, белое пузо. Лекс хмыкнул и вспомнил дурацкий анекдот: «Вы еще минет ему, мама, сделайте».

Впрочем, психологи утверждают, что коты часто заменяют женщинам мужчин, в том плане, что на них сливается нерастраченные любовь и нежность. Он промотал дальше. Фото их с Егерем дочери он так и не нашел. Лекс вышел из программы, не в силах больше созерцать это печальное зрелище: разбитная бабенка с обреченностью наладить личную жизнь, делающая вид, что у нее все супер. Он не мог помочь, и ему было неприятно жалеть. Жалость – дурацкое чувство. Жалеют дворняжку, жалеют птичку с подбитой лапкой, а жалеть взрослую женщину неловко.

Глава 24

Лекс катил по идеальной дороге, две полосы в каждую сторону, с отбойником и ухоженной обочиной. Даже удивительно, что в то захолустье, куда он ехал, проложили такую отличную трассу.

В эту сторону город никогда не славился хорошей дорогой. Во всяком случае, Лекс так запомнил. Тут не располагались предприятия, не проходили важные логистические пути, и не жили родители чиновников. Пара забытых богом деревушек. Леса и болота, которые слишком дорого осушать.

Не только город, но и окрестности изменились до неузнаваемости. Лекс вдруг осознал, он вернулся не в хорошо знакомый город своего детства. Он вернулся к своим друзьям, к своим детским страхам, старым комплексам и детским бедам, которые до сих пор не забыл. А город? Это совсем другой город. Новый. Незнакомый.

Впрочем, стоило признать, изменения произошли к лучшему. Жизнь приобрела яркость, комфорт, совсем другой вкус.

Оказалось, важность имели люди, к которым он ехал. А не город. Тот город он потерял еще тогда, в юности, хотел потерять и потерял. Сейчас было бы слишком ужасно вернуться в тот серый, грустный город, наполненный страхами, тревогами и тоской. Где люди жили в ожидании неприятных известий, боялись выходить на улицу, опасались говорить с другими людьми.

Лекс улыбнулся, осознав простую истину: самое важное в нашей жизни – это наши близкие, люди, которые нас окружают.

– А дорога отличная, – сказал он сам себе.

Хоть и едет он в ужасное захолустье. Сейчас он быстро слетает в Котельничий и обернётся еще засветло. В городе его ждали близкие люди. Друг Егерь и Повилика. Он очень хотел, чтобы девушка стала для него близкой.

Удовольствие превышать скорость и радоваться комфортной езде длилось недолго. Хорошая трасса закончилась резко, и Лекс еле удержал машину на дороге. Сбросив скорость почти до двадцати километров в час, он, хохоча, пополз, объезжая ямы. Вот это уже больше походило на реальность. И очень похоже на жизнь. Пейзаж тоже сменился.

Новые жилые комплексы с красивыми дорогими стильными домиками, просвечивающие через ровные и веселые посадки, закончились. Поплелся обычный пейзаж. Двух-, трехэтажные бетонные дома, обшарпанные и серые, деревянные с забитыми окнами. Разномастные палисадники, осколки асфальта в пыли, старухи, торгующие яблоками у дороги, чумазые дети с совочками, строящие куличики, и даже собаки какие-то плешивые и несчастные.

Машина еле двигалась. Лекс старался не оставить колеса в трещинах и колдобинах. Менять здесь колесо, выходить на солнцепек совсем не хотелось.

Котельничий оказался похож на дымящий завод, который вот-вот закроют, последние рабочие его покинут, и он останется на милость природы, которая в максимально быстрые сроки постарается стереть его с лица земли.

Разруха, пыль и пустота. Рядом с ветхой хрущёвкой ютился барак с наполовину разрушенной крышей. Возле подъездов играли дети, сидели бабки, на крыше росли деревья, разламывая корнями стены. Сгоревшие и брошенные машины почти на каждом углу. Пара супермаркетов с яркой вывеской, словно новогодняя гирлянда на картонной самодельной елке.

Навигатор привел к зданию, по форме и виду, скорее, напоминающим детский сад. Не слишком аккуратная отделка пластиковыми панелями, новые окна, полицейские машины во дворе и табличка, вещающая о том, что это и есть правоохранительные органы всея Котельничего.

Лекса ждали. Едва он перешагнул порог, молодой лейтенант, суетливый и прыщавый, кинулся к нему чуть ли не с распростёртыми объятиями. Очевидно, приказано проявлять содействие.

Дело уже доставили из архива, впрочем, здесь это всего лишь кладовая в подвале, заполненная бумагой и пылью. Начальник отделения тоже улыбался и радовался непонятно чему.

– Кто вел дело? Багаутдинов Д. Р. С ним поговорить можно?

– После этого дела его в другой район перевели, с повышением. Но адресок мы вам сейчас дадим.

Лекс кивнул. Начать он решил с матери погибшей. В деле ее адрес нашелся. Лекс попрощался с представителями правоохранительных органов Котельничего. Даже улыбнулся на прощание, давая понять, что запрос из центра удовлетворен полностью, все довольны. Можно перестать содействовать.

Навигатор плутал долго. Сначала он вел по дворам и закоулкам, так откровенно врал про дорогу, что Лекс уже приготовился воспользоваться старым методом – расспросами аборигенов. Но сначала надо было хотя бы выехать на второстепенную дорогу со дворов. А у него даже возможности развернуться не было. Он ехал по узкой дорожке, возможно, вообще не предназначенной для автомобиля.

Ехал-ехал, вдруг дома расступились, перед ним вырос памятник Ленину, клумба и огораживающие всю композицию железные цепочки, прикрепленные на противотанковые ежи.

Лекс заржал в голос. Он выехал на центральную площадь. В любом маленьком городишке статуя вождя пролетариата и три дорожки между деревьев по кругу – это центр жизни. Ларек с кофе и пяток мамочек, гуляющих с колясками, подтвердили его версию.

Лексу все-таки пришлось корячиться задом тем же путем, что он приехал. Проклиная навигатор, который, оповестив, что «вы едете незапланированным путем» отключился, предложив, обновить маршрут и карту. Мамочки с колясками откровенно высказывали Лексу то, что он сам думал про навигатор.

Солнце покинуло зенит и явно намекало, что время идет своим чередом. Вечер наступит по плану, даже если он не совпадает с намерениями Лекса. И у того есть очень реальные шансы оказаться на раздолбанной дороге в ночной мгле. И если перспектива не нравится – шевели задницей.

Еще немного поплутав короткими путями и посылаемый местными жителями, он нашел улицу Карла Маркса, дом шесть. Полуразрушенный барак. Старухи у подъезда с агрессивными и осуждающими взглядами. Опасаясь нападения, Лекс все-таки пошел задавать вопросы. Как можно шире и любезнее улыбнувшись, он попросил указать, где бы ему найти Евлампию Макаровну Котову.

– А чего ее искать? – тут же вцепились в информационный повод соседки, – Дома она. Вона. Этаж второй. Направо. Дверь открыта. Стешка еще продукты ей не принесла. Идите, – разрешили они.

– Спокойно, значит, тут у вас, – участливо заметил Лекс. – В городе с открытыми дверями не сидят.

– А чего у нас брать? Чего бояться-то? Убивать, ежели придут, так за картонной дверью не укроешься. Этим дверям, как и домам, лет, сколько Ленину, только их не бальзамировали, – прыснули бабки.

– А у Евки и подавно брать нечего. Она уж все, что могла, в барахолку снесла. Саму только осталось вынести.

– Давно уж пора.

У Лекса желания развивать тему тяжелого житья в глубинке желания не возникло. Он сердечно поблагодарил бабулек, исключительно из соображений оставить о себе хорошее впечатление, и шагнул в устрашающее чрево подъезда.

В разгоряченное на жаре тело сразу вцепился холод, не приятная прохлада, которую организовывает кондиционер, а могильная стынь заброшенного подвала. Запах мочи и плесени залез в нос, с жадностью впитывался в одежду и волосы. Просевшие деревянные ступени скрипели под ногами. Некоторые и вовсе отсутствовали. Потолок местами подпирали деревянные шесты, такие же старые и гнилые, как весь дом.

Лекс видел разные дома, и жить пришлось по-всякому. Даже землянка в его опыте была. Но встретить подобную нищету и разруху в ста километрах от блеска и богатства города он не ожидал. Он, морщась, представил какой надо обладать безнадежностью и смирением, чтобы здесь жить.

На втором этаже дверей оказалось шесть штук, и это только в правом крыле. Лекс по очереди толкнул первые три. Одна открылась, распахнув перед мужчиной темную, душную дыру.

Глаза Лекса уже попривыкли к темноте в подъезде. Но квартира зияла сплошной теменью. Ни одно очертание предмета не видно.

– Евлампия Макаровна, добрый день! – как можно дружелюбнее завопил он. Только не хватало напугать старушку. – Я следователь из…

– И че ты орешь, следователь? – донеслось откуда-то из-под ног Лекса. Заскрипело, блеснули спицы колес.

От него удалялась коляска или что-то наподобие. Потом неподалеку шаркнула ткань, и небольшой коридор, а за ним замызганную и обветшалую комнату осветил тусклый свет из немытого много лет окна.

– Я-то по своей норе и вслепую углов не задеваю. А солнце из окна жарит, будто из Африки прикатило, – пробубнила хозяйка жилища. – Подсоби-ка! Тряпку сдерни. Стешка повесит потом.

Лекс шагнул к окну. Тряпка, изображающая занавеску, не гнулась от грязи и засаленности. От нее несло мочой, экскрементами и тухлой водой. Лекса замутило. Стараясь не дышать и не касаться, он снял штору с гвоздя, вколоченного прямо в деревянную раму.

– Я хотел поговорить о вашей дочери. Фаине Кабировой, – Лекс никак не мог избавиться от настороженности. Хозяйка квартиры почти не смотрела на него. Неторопливо и обреченно взяла со стола грязную банку, попила и поставила обратно. Она медленно передвигалась в коляске вокруг Лекса и при этом едва на него взглянула. Будто паучиха, кружила вокруг попавшей в ее паутину мухи. Лекс напрягся и не сводил с нее глаз, будто и в самом деле ожидал, что она сейчас кинется на него с топором.

На людоедку она действительно оказалась похожа. Тусклый свет падал на лицо, будто грубо и неаккуратно вырубленное из дерева, шокирующее каким-то уродством. Бородавки с волосками, шамкающий беззубый рот. Цвет халата определить уже не было возможности, как и расцветку ночной рубашки, что торчала в прорехи между заколотыми булавками полами халата. На ногах не то валенки, не то сваленные и затоптанные носки. Женщина сидела в инвалидной коляске изрядно потрёпанной и поцарапанной, но очень современной, управляемой с панели в подлокотнике.

– А чего о ней говорить. Черви уж поди сожрали. Сколько прошло?

– Одиннадцать месяцев, – зачем-то ответил Лекс.

– Могила осела, надо на кладбище сходить, – для себя заметила старуха.

– Ваша дочь была убита необычным способом…

– Моя дочь была дура! – выплюнула старуха. – Жизнь прожила, как шалава, и сдохла, как шлюха. Голой и поруганной.

– Вам ее совсем не жалко? – Лекс собирался задавать другие вопросы, но то, что он видел перед собой, не оставило альтернативы.

– Жалеть живых надо, а мертвых жалеть нечего. Меня жалко должно быть. Я вложила в нее всю жизнь. Растила одна. Когда ее отец, кобелина, сбежал, я побоялась ей другого мужика привести. Свою личную жизнь не наладила.

– Разве она не была балериной? Росла и училась в интернате балетного училища?

– Я деньги для этого училища зарабатывала, все до копейки ей посылала, думала, она большой артисткой станет, балериной, – мать не смутило замечание Лекса. – А она всех кобелей собрала. Скакала по жизни, как коза блядливая. Ни замуж не вышла, ни мужика приличного не захомутала, ни котенка, ни ребенка, ни денег. Пошастала по всему свету, а под старость на мою голову навалилась. Только заботы от нее было с гулькину письку. Шалава и есть шалава. С Женькой этим связалась. Наркоман он конченый. – Она тяжело дышал, будто слова давались тяжело. Воспоминания всколыхнули в ней боль, разочарование и претензии к дочери.

– Скажите, ваша дочь любила Евгения? Их связывали сексуальные отношения?

– Моя дочь никого не любила. Она не умела. Человек, который не уважает и не любит свою мать, не почитает и не заботится, не может любить. Любовь к матери – это основное чувство, первое. С него все начинается. У нее не было. Психологический урод она. – Евлампия назидательно погрозила пальцем. – А отношения? Давала она всем! Невелика ценность.

– Фаина погибла при весьма странных обстоятельствах. Связанная веревками специфическим образом. Это такое искусство, шибари называется. Она рассказывала вам о подобном увлечении? Может быть, какие-то фотографии показывала?

– Мужики! Это было ее единственное увлечение! Все подряд. Без разбору. – Евлампия как-то неприятно изрыгала из себя звуки. Хлюпающие, резкие. Будто она хотела не просто громко высказаться, оскорбить или задеть собеседника. А старалась нанести ему удар, не могла физически из-за инвалидного кресла, но в слова вкладывала всю злобу, всю ненависть и к дочери и, видимо, ко всему миру в целом. – Могла за доктора замуж выйти. Уж как я ее молила. Хороший человек, образованный, вежливый. За ней, шалавой, ухаживал красиво. Цветы дарил. Глазами смотрел масляными. Она уж потрепанная была, потасканная. Где бы еще такое счастье встретила. Приличную жизнь начать могла. А ей все невдомек. Может быть, он и меня бы вылечил. Он походил-походил да и перестал.

Лекс оглядел комнату, насколько позволяла грязь и полутьма. Квартира вся состояла из этой комнаты, служившей и спальней, и кухней и оказалась весьма пустовата. Диван, пару ящиков кухонного гарнитура, газовая плита с отломанной дверкой духовки, холодильник, обмотанный веревкой. Дверь в ванную и туалет, завешенная клеенкой. Все старое, грязное, неприятное. Запах немытого тела, канализации и лекарств. Более яркие пятна на обоях в некоторых местах вещали, что вот здесь вот стоял шкаф, а здесь, видимо, висел ковер. Три маленьких квадратика десять на пятнадцать, прикрепленные к стене иголками. Девочка лет шести в костюме снегурочки или снежинки с новогодним подарком в руках, обнимающая полноватую женщину, недовольную и хмурую. В чертах лица с трудом узнавались Фаина и Ева. Потом взрослая девушка, балерина, кажется, в костюме дриады из балета «Дон Кихот». И совсем уже взрослая женщина, полуоткрытый рот, наглый взгляд, копна крашеных в рыжий цвет волос. Лекс незаметно сделал фото телефоном. Впрочем, Евлампия Макаровна не обращала на него никакого внимания. Она погрузилась не то в воспоминания, не то в болезненную полудрему.

О жизни дочери Евлампия ничего не знала, да и, очевидно, знать не хотела. На произошедшее она смотрела через лупу своих обид и претензий.

Лекс повернул к двери и нос к носу столкнулся с только что переступившей порог женщиной. Рослая, почти с него, не полная, но очень крепкая. Седые волосы гладко зачесаны в пучок. В простом платье, немного выцветшем, но чистом. От нее вообще исходила какая-то необыкновенная чистота, как от выстиранного белья на веревке. Чистота и спокойствие. Обнаружив Лекса в квартире, в которую добровольно полезет лишь помойная муха, она не выказала удивления, лишь легонько приподняла бровь.

– Я следователь, Алексей Анатольевич Лесовский, задавал вопросы о дочери Евлампии Макаровны, Фаине – пояснил он. А вы, наверное, Стеша? Степанида? – Лекс смущенно улыбнулся, скорее всего, он ошибся с именем.

– Стефания. Родители постарались усложнить мне жизнь именем.

– Вы приносите продукты для Евлампии Макаровны. Мне соседки у подъезда доложили.

– И мне бабоньки наши уже все доложили, – усмехнулась Стефания. Она прошла в комнату, поставила тряпочную сумку на стол, выложила оттуда несколько пакетов и банок. Быстро, громко и четко произнесла текст, который, видимо, произносит раз в день.

– Картошка жареная, ешь, пока не остыла, молоко, творог на завтрак, сахар. Не клади больше двух ложек. Не пойму я, на чем ты жиреешь. Скоро из коляски не вылезешь. Завтра приду.

Старуха не удосужилась произнести даже спасибо.

Лекс топтался на пороге, он ждал Стефанию. Если кто-то и расскажет про Фаину что-то дельное, то это она. По крайней мере, именно она казалась здесь самым вменяемым человеком.

Женщина, видимо, поняла, что ее ждут и хотят поговорить, и снова не выказала удивления. Они вместе вышли в подъезд.

– Вы не обращайте внимания, Ева не злая и не вредная. Это маска у нее такая, роль. От жизни ей досталось, вот и решила, что огрызаться на всех – самое оно будет. Чтобы от нее подальше держались. Одна она. Инвалиду в семье-то не просто, а уж одной и подавно. Я каждый день ей продукты покупаю, еду готовую приношу, мою раз в две недели. В квартире только прибраться некогда. Своих спиногрызов трое…

– Вы удивительная женщина, ухаживаете за посторонним человеком. Редкая доброта в наше время, – искренне восхитился Лекс.

– А, какая тут доброта? Что-ж сдохнуть теперь человеку? Кто-то же должен. А посторонний… Так я всю жизнь в этой деревне живу, и она здесь живет. Какие же мы посторонние? Я своего сына меньше видела в жизни, чем Еву. Мои и ее родители на старой фабрике работали, мы в один садик ходили, в одну школу. Дети в одной песочнице играли.

– Ева… Она не была близка с дочерью? – на улице пахнуло хоть и душным жарким воздухом, но без посторонних запахов. Лекс вдохнул поглубже. Они прошли мимо скамеечки с изваяниями, насторожившими уши и любопытно вытаращившими на них глаза. Лекс отводил Стефанию подальше от местного информбюро к своей машине.

– Не были. Чуралась ее дочка. Не ухаживала и почти не ходила. Правда, пока жива была, денег мне давала исправно, как зарплату, чтобы кормила я ее, одежду покупала, лекарства, все, что потребуется. – У Лекса возникло чувство, что она все время отчитывается. И если он спросит, она мгновенно предъявит ворох чеков и приходно-расходную книгу.

– Да, Файку можно понять. Тяжелый Ева человек. А на дочку свою, после того как та в поселок к нам вернулась, взъелась за все ее грехи, за свои и даже за отцовские. Проклятия сыпала, стоило той порог переступить. Тяжело такое выносить. А уж когда Фаина доктора того отшила, который из города приезжал и ухаживал красиво, с цветами всегда, с подарками, Евлампия вообще с ума сошла.

– Вы знаете, что за доктор? Имя? Может быть, в какой больнице он работает?

– Нет, не знаю. К Файке много мужиков ездило. Только все с оглядкой, пробегут из машины в подъезд с опущенной головой, вроде как хотели, чтобы их не заметил никто. А этот много раз приезжал. Он и Еву осматривал, говорил, что на ноги ее поднять можно, только она сама не хочет. Невропатолог, наверное. Ну, раз по позвоночнику, да по ногам. У Фаины у самой со спиной проблемы были. Балерина же бывшая.

– Фаина встречалась с Евгением? Их связывали сексуальные отношения? Вы, наверное, знаете обстоятельства смерти женщины…

– Видела я фотографию, в интернете потом про эти веревки читала. – Стеша задумалась и немного нахмурила лоб. – Не знаю. Я про такое в нашей деревне никогда не слышала. Чего Файка могла из города привезти – одному богу известно. А Женька парень действительно был способный. Я, когда про эти веревки читала, подумала сразу, что там какой-никакой, а талант нужен, способности, тяга к творчеству, что ли. Красиво, конечно, это все. Но и страшно. А Женька как раз такой. Он в школе и рисовал, и лепил из глины и пластилина, по дереву резал, у меня до сих пор поварешки есть, которые он мне подарил, с резными ручками. И спортом занимался. А потом наркоманом стал. Ну, и все под наклон пошло. Думаю я, он такое сплести мог. Сейчас в интернете всему учат. Моя средняя даже курсы маникюра закончила через интернет и диплом прислали. Чему уж по телевизору научить могут, не знаю.

– Фаина жила отдельно от матери? Вы были у нее в гостях? Как Фаина зарабатывала на жизнь?

– Квартиру я вам ее покажу. Она до сих пор не продалась. То понятно, кому она здесь нужна? Вещи ценные все вынесли и продали, что можно. Деньги Евлампии нужны, сами видели. А зарабатывала? Мужиками и зарабатывала. Чего уж тут. Да хорошо, видно, зарабатывала. Были у нее деньги. И тратить она любила. Было, что тратить.

Женщина пошарила в сумке, достала ключ с брелоком в виде крошечных пуант.

– Синицына сорок пять, квартира двенадцать, – объявила она, передавая ключи Лексу.

– А вы со мной не пойдете?

– Нет, не пойду. Дел у меня полно еще. Вы, когда все посмотрите, что хотите, ключи в почтовый ящик бросьте, я заберу потом.

– Вас подвезти?

– А куда тут везти? Три улицы, десять домов, – она пожала плечами и смиренно посмотрела на Лекса. – Рядом я живу и в садик за внучкой по пути.

Женщина ушла. Лекс покрутил в руках ключи:

– Синицына так Синицына, – буркнул он сам себе. На улице день уверенно сменялся сумерками. Причем приносил прохладу, желанную и снимающую усталость. Прохладу, которую в городе сжирали раскаленные асфальт и бетон. Разбитая дорога в свете фар ему светила в любом случае. Можно не торопиться. Он сел в машину, набрал нужный адрес на навигаторе. Можно и пешком дойти, но потом не хотелось возвращаться к машине.

Дом сорок пять оказался вполне приличной пятиэтажкой, не хрущёвкой, каким-то другим, новым, свежим проектом. Встречались неплохие и не очень старые машины. Детская площадка сияла яркими красками, даже пара клумб нашлась. Публика во дворе тоже отличалась. Пара вполне солидных мужчин только что припарковались и покидали авто. Молодая женщина вытащила из багажника пакеты с продуктами. Старушки явно следили за внуками на игровой площадке, а не просто сидели на скамеечке, осуждая всех, кто пройдет мимо. Дети в пластиковой песочнице кидались песком, похожим на песок, не на грязь.

На Лекса никто не обратил внимания. Он поднялся на третий этаж, открыл дорогую металлическую дверь. Воздух на него пахнул спертый, наполненный индийскими благовониями, здесь давно не проветривали.

Лекс предпочел включить свет, раззанавешивать окна, плотно прикрытые тяжелыми, не пропускающими свет портьерами, не хотелось. Только одна комната и кухня. Мебель частично вынесена, но сразу бросалось в глаза – обстановка схожа с борделем. Так как его обычно представляют в фильмах и описывают в книжках. Темные обои, кисточки и толстая бахрома в драпировках на дверях, окнах и над кроватью. Самой кровати, кстати, весьма большой, не было, но балдахин все еще висел.

Картины в ажурных рамах, составленные в углу. Снять шокирующую непристойность сняли, но выкинуть не решились. Лекс перебрал одну за другой. Они демонстрировали хозяйку жилища во всей красе и в самых разных обликах. В балетных пачках и пуантах, в коктейльных платьях на каблуках и обнаженной в самых развязных позах. Иногда даже с самыми интимными частями тела, весьма откровенно выставленными на передний план. Стили и манеры картин сильно различались, очевидно, художники и фотографы разные. Их оказалось немало – желающих запечатлеть первичные и вторичные половые признаки прекрасной балерины.

Сфера деятельности бывшей балерины сомнений не оставляла. Все в квартире было заточено на ублажение посетителей. Множество ламп и абажуров, которые позволяли регулировать свет, аромат благовоний, он не выветрился до сих пор, им пропитались шторы и обои, оставшаяся мебель.

В коробках, сложенных в углу, Лекс обнаружил одежду, ворох эротического белья и целый ящик сексуальных игрушек. Чуть ли не весь ассортимент интим-магазина. От фаллоимитаторов всех цветов и калибров, до плеток и наручников, причем настоящих, металлических. Лекс ухмыльнулся. Пластиковые игрушки из секс-шопа не выдерживали более одного применения, ломались. Фаина использовала настоящие, видимо, игрушка была востребованной. Масла, лубриканты и прочие прелести тоже имелись в избытке.

Ничего, представляющего интерес, Лекс больше не нашел. Записную книжку и мобильный телефон женщины, видимо, забрала полиция, когда начинала расследование и, возможно, фото и распечатки есть в деле. Компьютера или планшета у нее не было. Лекс нашел еще коробку с документами – квитанции на квартиру, документы на кредитную карту и дебетовую, сервисные книжки на технику. Медицинская карта. Болела она в основном неврологическими заболеваниями. Растяжения, переломы, протрузии, грыжи в позвоночнике, еще что-то в бедре. Бывшая балерина, профессиональные заболевания. За последние два года записи врача-терапевта и невропатолога отсутствовали, а вот анализы были. Диски с МРТ, снимки шеи и позвоночника. Направления на эти анализы и рецепты, оказались написаны очень интересным, округлым с завитушками почерком, мелким, но разборчивым, не свойственным врачам. Кое-где буквы были смазаны. Чернильная ручка? Ими еще кто-то пишет? В карте нашлась фотография, распечатанная из автомата. В торговых центрах такие встречались. Мгновенная распечатка из кабинки. Пять фоток. Фаина, гримасничающая и кривляющаяся с мужчиной. Лицо не вышло ни на одной фотографии, то он закрыл его рукой, то просто отвернулся, то спрятался за женщину. Выглядело все, как дурачество, но Лекс не сомневался, это сделано специально.

Лекс забрал всю папку, даже если при расследовании он не найдет в ней ничего ценного, здесь она точно никому не нужна.

В машину мужчина сел, когда уже совсем стемнело. От Котельничего до города навигатор предлагал несколько путей. Лекс выбрал самый длинный по километражу, но самый короткий по времени, предположив, что это означает возможность развить хорошую скорость, а, следовательно, и нормальное асфальтное покрытие. Мужчина отметил отрезки пути на карте и нажал газ.

Сначала все так и было, как он предполагал. Он стремительно преодолел большой кусок пути, с хорошей скоростью и практически не встретив встречных машин и попуток. И едва он представил, что уже совсем скоро будет сытно и вкусно ужинать в итальянском ресторане, как фары выхватывали белый гравий. Асфальт закончился. Машина со свистом затормозила. Лекс чертыхался и хохотал.

– Верно говорят: лучшая дорога – известная дорога.

Асфальт закончился, пошел проселок. Навигатор, как это регулярно с ним случается, переобулся, перерассчитал время. Теперь он обещал трассу через десять километров, не больше. Дорожка сузилась до пролеска. Одна машина пролезала легко, а вот со встречкой будет разъехаться проблематично. За окнами возвышались деревья, черными кронами упираясь в небо. Кусты топорщились с обочины лапами чудовищ, будто собираясь схватить машину и утащить в нору. Иногда ветки хлестали по боку авто. Лекс не думал о царапинах, все свое внимание он сосредоточил на дороге. Петлять, объезжая рытвины и кочки приходилось похлеще зайца, запутывающего следы.

Он выключил систему климат-контроля и открыл окна. Хотелось натуральной прохлады, успокаивающей и ласкающей после жары и пыли каменных джунглей, после сухого кондиционированного воздуха помещений. Ночной лесной воздух прокрался в окно. Пахнуло сыростью, сырой землей и чем-то сладковатым. Воздух будто разделялся на два потока: один, прохладный и приятный витал вокруг, второй, подземельный, замогильный, леденящий выделялся из него тонкой струйкой и пронизывал тело насквозь. Неприятные мурашки поползли по телу. Он ехал медленно и на свет панелей успевали залететь бабочки и мошкара. Они пищали и жужжали. Раздражая, садились на руки и лицо. Из леса доносилось уханье, скрип, какое-то зловещее шлепанье листвы. Звуки незнакомые, непривычные, поэтому пугающие. За ним не то следили, не то выжидали, что он сделает.

Лекс чувствовал напряжение, ежился, раздражался. Ночная природа оказалась совсем не такой приятной, как он ожидал. Ничего спокойного и умиротворяющего.

А раньше звуки тайги или леса, журчание реки или накрапывание дождя нравились ему, расслабляли. Скорее всего, он успел разбаловаться искусственными оранжерейными условиями, отвык. Раньше он спокойно жил под открытым небом.

Впереди неожиданно возникло поваленное дерево, с него метнулось что-то белое. Лекс резко вжал педаль в пол. Даже на его крошечной скорости, машина дернулась, а он впечатался грудью в руль. Он понял, что не выжал сцепление. Растерялся. Его мерседес заглох.

– О, господи, человек! – прошептал он. Он отчетливо различил женскую фигуру, закутанную в белый балахон, которая рухнула с поваленного дерева перед самым капотом. Столкновения не было. В ствол он не врезался, и об бампер ничего не стукнулось.

Он сидел неподвижно, до побелевших пальцев вцепившись в руль. Сердце глухо ухало в груди, холодный пот выступил на спине. Во рту пересохло. Он не хотел выходить из машины. Немыслимо, но он боялся. Будто его специально выманивали. А он замер перед последним шагом в ловушку. Вокруг машины стало непроницаемо темно. Тьма проникла в салон машины. Ему стало тяжело дышать. Окоченевшими от напряжения пальцами он свернул рычаг на заднюю передачу.

– Я уж думала здесь вообще ни одной машины не появится, – звонкий писклявый голосок разрезал тишину, рассеял мрак.

Хлопнула дверь, на сиденье плюхнулась девица. Лекса кинуло в жар, видимо, он выглядел совершено безумно, девица улыбнулась и уточнила:

– Я напрямки через лес пошла и заблудилась. Здесь где-то остановка есть. Но пока блуждала, стемнело, автобуса и след простыл, – девушка поставила между ногами небольшую спортивную сумку.

Лекс приходил в себя. Он оглядел попутчицу. Белый балахон с высоким разрезом спереди открыл наглые голые ноги в коротких белых шортах и кроссовках. Внизу был поддет топ или бюстгальтер, открывающий живот. Крашеная блондинка с длиннющими волосами, спадающими на лицо. Бледная ровная кожа с ярким румянцем, будто лихорадочным. Аккуратный вздернутый носик. Чтобы сойти за невероятную красотку, ей не хватало красивых глаз. На ее лице сидели две неприятные черных пуговки, казавшиеся инородными и странными.

– Заводи, – скомандовала она. – По обочине объезжай, там пролезешь.

Лекс уже полностью взял себя в руки. Осторожно проехал между спилом на поваленном дереве и пеньком. Рассеянно подумав, что возможно дерево повалили не просто так, а, чтобы здесь нельзя было проехать. Но дорога вроде стала ровнее, хотя по-прежнему тянулась гравийка. Машина медленно катила в сторону города.

Девчонка болтала без умолку. Про какую-то бабку, к которой она ездила, про жуткую деревню, покрытую мхом и пылью. Про местных мужиков, пожирающих ее взглядом и явно имеющих неприличные намерения.

При этом девушка, которую звали Милей, то слегка сдвигала, то снова широко раздвигала колени, демонстрируя туго обтянутый шортами лобок, задевала Лекса рукой, время от времени шлепала по коленке. От нее исходил сладковатый удушливый запах. И даже не имеющий никаких намерений по отношению к подростку, а для Лекса она больше казалась именно им, нежели половозрелой девушкой, Лекс чувствовал напряжение в паху.

– Ну и денек сегодня. Жара с ума сводит. Я спеклась вся. Кажись, прожарилась насквозь, в ледяной воде бы искупалась, – девчонка заегозила, выгнулась вперед, приподнимаясь на сиденье, и стащила через голову балахон. Запихнув снятое одеяние в сумку, она осталась почти голой. Очевидно, без нижнего белья. Или эти самые шорты можно с натяжкой считать бельем. Топ, тонкий и тоже сильно натянутый на небольшой девичьей груди. Сквозь ткань темнели и торчали соски.

– Здесь озерцо есть, совсем рядом, – она повела руками вдоль своего полуголого тела. – Можем искупнуться.

– Ты заблудилась, – напомнил Лекс, изо всех сил стараясь не впиваться взглядом в ее прелести. – А сейчас вдвоем пойдем блуждать в поисках озера? Ночью? В лесу?

– Так по журчанию воды найдем, – она продолжала гладить себя, провела руками от коленей до живота. Голос стал тише, мягче.

Лекс поерзал, ослабляя натяжение брюк.

– Сидела бы ты спокойно, – буркнул он. Намерения девчонки сомнений не оставляли, но Лекс не интересовался малолетками, хоть и признавал – эта их ранняя необузданная сексуальность часто казалась заманчивой.

Девчонка засмеялась, глухо и проникающе внутрь. Оглушающе. Она вскинула длинные ноги и просунула их Лексу на колени под руль. Мужчина нажал на тормоз.

– Перестань. Ты – малявка и мне это неинтересно, – он положил руку на ручку двери, собираясь открыть ее и выйти из машины.

– А мне кажется, очень интересно, – она уперлась пяткой в пах Лексу, сильно прижала эрегированный член.

Лекс разозлился, он уже готов был выкинуть девчонку на трассе. Не умеет себя вести – пусть идет пешком или ждет любителя малолеток. Но открыв дверь, выйти не успел.

Девушка извернулась, тряхнула волосами и скользнула Лексу на колени, усевшись верхом, задом к рулю.

Лекса обволокло сладким запахом, шелком волос, теплотой женского тела. Он инстинктивно обхватил ее за талию или она положила его руки на себя. Он все еще смутно собирался покинуть машину, снять ее с себя, но силы покинули его. Слабость сковала движения, мутная пелена заволокла глаза, ясными остались только маленькие черные раскосые глаза девушки. На Лекса накатывали странные волны удовольствия. Удовольствие и эйфория, сильные, до страха, до паники. Наглые женские руки скользили по его лицу, шее, груди, к ремню на брюках. Все темнело. Восторг переполнял мужчину, нега расплывалась по телу. Он дрожал, не в состоянии вынести наслаждение. Черная пропасть принимал его в себя, он нёсся навстречу смерти. Невероятный кайф. Лекс улыбался, чувствуя себя счастливым. Безумно счастливым. Смертельно…

– Эй, очнись! – резкий шлепок разрезал его забытье. Не столько ощущение, хотя щеку жгло, звук. Резкий, жесткий.

Лекс дернулся, подскочил в кресле, шибанулся головой об подголовник.

– Твою… Черт… – он потер затылок. – Повилика?

Он остолбенел. Не соображал, где он и что происходит. Рядом с ним сидела девушка его грез.

– Лекс? – засмеялась она. – Вот так встреча.

Он оторопело оглядывался по сторонам. Они сидели в его машине, криво припаркованной на обочине, практически носом в кювет. Двери нараспашку. Повилика развернулась к нему полубоком и, улыбаясь, терпеливо ждала, пока он придет в себя.

За высокими деревьями мелькали огни. Деревня или маленький город. Он точно не помнил, где останавливался.

– Как я тут оказался? Она привезла? Я отключился, видимо. И где она? – Лекс и сам понимал, что вопросы задает дурацкие, никак не способствующие пониманию ситуации. У него ужасно болела голова. Каждая мысль требовала неимоверного напряжения и причиняла нестерпимую боль.

Повилика лишь вскинула изящную бровь и ждала, когда он придет в себя. Конечно, она не понимала, о чем это он.

– Тут девушка была? Миля. Ты ее видела? Она ушла в лес? – Лекс хотел что-то объяснить, но не получалось. Слова и мысли не совпадали. Он оглядел салон машины, ища следы пребывания попутчицы.

– Девушка? – Повилика удивилась. – Не видела. – Она засмеялась и уронила лицо в ладони. – Только не говори, что снял проститутку на трассе!

– Какую проститутку? На какой…

– Документы, деньги? – спокойно и по-деловому уточнила девушка. – Проверь, может, ограбили?

– Никого я не снимал, – возмутился Лекс. – Я подвозил девчонку, совсем сопливую, лет шестнадцать. Чумную и нахальную. Она ко мне приставать начала, потом мне стало плохо.

– Точно не проститутка? – настаивала Повилика. – Может, тебя чем-то опоили или ну, запахом одурманили?

– Не знаю, проститутка она или нет, – надулся Лекс. – Я не снимал ее, она сама в машину залезла. От бабки, сказала, едет, в лесу заблудилась, автобус ждала…

– Красная шапочка, – Повилика заливисто смеялась. Лекс и сам понимал, что звучит и смешно, и странно, и неубедительно. Под насмешливым и настойчивым взглядом Повилики он проверил бумажник в заднем кармане, обернулся на заднее сидение, его сумка лежала там, на месте.

– Красная шапочка шла к бабушке, а не от нее, – обиженно поправил Лекс. – И на волка не нападала. Это волк…

– Может, девушка привиделась? – Повилика откровенно хихикала над ним и не собиралась останавливаться. – Хоть красивая была?

– Говорю же, малолетка какая-то, – Лекс постарался напустить на себя серьезный вид. – И не показалось мне. Я не псих с галлюцинациями.

– Ну, не знаю, – протянула девушка. – Такая жара стоит. Тепловой удар, всякое может привидеться.

– Я хорошо жару переношу и вообще климатически устойчив, – буркнул Лекс.

Он пришел в себя. Разглядел впереди мелькавшие фонари машин, доносились звуки трассы. Густой лес по обочинам казался не таким уж и густым. Город явно недалеко.

Лекс развернулся к Повилике. Как удивительно и чудесно, что она сидела рядом с ним в машине. Чумазая какая-то. Он только сейчас заметил, на виске и на щеке девушки грязь и царапина.

– У тебя кровь? – рассеянно произнес Лекс. Он потянулся через нее к бардачку и достал влажные салфетки. По ходу еще обнаружил содранную коленку и разорванное с боку платье. Наверное, тоже грязное, но на черной ткани не видно.

– Ерунда, – она отмахнулась и вытерла салфеткой лицо. – Смешно рассказать, лазила на дерево за котенком. Подруга боится высоты.

Лекс вглядывался в лицо девушки, и теперь у него не осталось сомнений. Она вела себя странно, улыбалась натянуто, мысли будто витали где-то. Явно тревожится о чем-то.

Он завел мотор.

– Подожди, я на машине, – она легонько коснулась его руки на рычаге. Он только сейчас разглядел на другой стороне дороги ее Смарт.

– А как ты здесь оказалась?

– От подруги ехала, она неопределенно махнула назад. Смотрю, по дороге машина виляет, я почти проехала, но краем глаза увидела, что ты в кювет едешь. Ну, я тогда не знала, что это ты. Я испугалась, что человеку плохо стало. А здесь темно и машин мало, даже помощь никто не вызовет, вот и свернула следом. Прибежала, а здесь ты и тебе действительно плохо, – она рассказывала ровным тихим голосом, без эмоций. Лишь подкрепила свой рассказ улыбкой.

– Тогда мне повезло, ты меня спасла, – ответил он. – Почти как котенка.

Была Миля или нет, сейчас уже не имело никакого значения, главное, что Повилика сидела рядом с ним и улыбалась.

– Котенка по-настоящему. А тебя если только от обморока, съездив тебе по физии, – они засмеялись. – Если еще понадобится – зови. Это мое тайное призвание – бить мужчин. Я пойду, – она открыла дверь.

– Подожди! – Лекс вскрикнул слишком громко и поспешно, девушка вздрогнула. – Прости, испугал. Боюсь, что и в этот раз сбежишь, а у меня даже телефона твоего нет.

Повилика опустила глаза, молчала, но из машины не вышла.

– Ты обещала мне ужин, обед, завтрак… – напомнил Лекс.

– Ого! Когда это я успела столько наобещать? – она все время смеялась. Но Лекс не обижался. У него не было ощущения, что смеётся она над ним.

– Я приглашаю тебя в ресторан, – официальным тоном пригласил Лекс.

– Хорошо, – согласилась Повилика. – В Капрезе. Завтра в шесть.

– Ранний ужин? После шести ты не ешь? – Лекс решил, что его очередь подкалывать.

– Ем я круглосуточно. Я с девяти работаю.

– Значит, у меня три часа, – лукаво улыбнулся Лекс. Ему безумно хотелось дотронуться до нее. До щеки или хотя бы погладить по руке. Но он сдержался.

– У тебя ужин. Пока ужин.

Девушка многозначительно улыбнулась и выпорхнула из машины. Лекс проследил, как она перебежала дорогу и села свою рыжую колесницу. Легка и грациозна. В черном широком сарафане. Он бы бесконечно наблюдал, как она ходит, встает, садится, отбрасывает волосы с лица и улыбается. Еще бы она улыбалась только ему.

По дороге домой мысли мужчины метались. С Повилики на Милю. Если у него действительно случился тепловой удар, то он принял какую-то очень странную форму. Лекс хорошо помнил имя, запах, даже тяжесть ее тела ощущал, помнил, как останавливал машину. И город тогда едва виднелся полоской огней в темноте за лесом. И дорога была гравийная. А очнулся почти в городе, и Повилика сказала, что он один был за рулем и отключился, едва не угодив в кювет. Куда делась Миля?

Как удачно он встретил Повилику. И даже назначил ей свидание. Надо придумать что-нибудь особенное, куда пригласить ее после ресторана. Настолько особенное и привлекательное, но, в то же время, приличное, чтобы она не смогла отказать.

Он чувствовал усталость, мышцы немели, особенно задница. Странно признавать, но у него жутко болела поясница, и неприятно ощущались кости таза. Забытое из молодости чувство, когда переусердствовал в постели. Что-то в истории с этой Милей не сходилось. Даже если она ему пригрезилась, он что, в полубессознательном состоянии проехал от того проселка до города? Хотя не понаслышке знал, что усталость на дороге творит с водителем забавные и смертельные трюки.

Как-то они с приятелем гнали машину из Владика. Времена были неспокойные. Выматывающее нервное мероприятие. Подлянки и подставы ждали со всех сторон. От адреналина колбасило так, что, почти падая от усталости, они оба не могли заснуть. Машину купили удачно, теперь надо было быстро сваливать, без остановок. Энергетик пили как воду. Вели по очереди, но спать получалось плохо, беспокойно, да и неудобно на переднем сидении. С красными безумными глазами они оба, как две чумные совы, пялились на дорогу. Один, вцепившись в руль, второй просто не в силах отвести взгляд от трассы.

– Песок! Песок! Объезжай! – завопил приятель и замахал рукой в сторону, указывая направления объезда.

– Какой песок? Лекс видел пустую дорогу, но она петляла, будто тропинка в лесу, ведущая к Бабе Яге. Перед лобовым стеклом парили огромные совы и на дорогу выбегали лоси, от которых он увиливал, едва не вылетая с обочины.

Каким чудом они тогда доехали, он до сих пор не понимал, но усвоил навсегда. С дорогой шутки плохи.

Но Миля-то ему не на дороге пригрезилась, не наперерез машины бегала. В его памяти она сидела рядом с ним, живая, настоящая и приставучая.

Повилика удивительная девушка. Кинулась его спасать. Думая об этом, он умильно и радостно улыбался. Думала, что ему плохо стало за рулем. Его сознание услужливо опускало подробность, в которой Повилика кинулась спасать человека, попавшего в беду. Это же он оказался тем человеком.

А завтра он ее увидит. Какие у нее удивительные глаза, сине-серые, наверное, но иногда они казались фиолетовыми. Потрясающе. Лекс никогда не встречал таких красивых глаз.

Путешествие до Котельничего его вымотало, выжало, словно половую тряпку. Он и не помнил толком, как дополз до кровати. Не помнил, как принимал душ, заснул в полотенце, так и не поев. Сквозь сон уже подумал, как удивительно, что он так сильно устал. Почему? Силы будто утекли куда-то. И эта ломота костей и мышц. Будто он несколько часов без передышки трахал несколько девок подряд.

Глава 25

Повилику била крупная дрожь, на лбу выступили капли пота, под ложечкой разрастался плотный удушливый ком. Она провела руками по лицу и волосам, пряди стали мокрыми. По коже бегали мурашки.

В таком состоянии ей не стоило выходить из дома. Сначала следует успокоиться, взять себя в руки. В своей квартире она совершенно одна, ей нечего бояться, сюда никто не придет. Все утихнет, встанет на свои места.

Повилика изо всех сил старалась в это поверить. Убедить себя.

Словно белка в колесе, она нарезала круги по квартире, не в силах унять дрожь, успокоить мысли, не в состоянии танцевать. Два часа назад она надела стрипы, включила музыку. Верное средство на все времена. Танцуя, она расслаблялась и успокаивалась. Или наоборот, собиралась и сосредотачивалась. Танцами она прогоняла беспокойные и дурные мысли, поднимала себе настроение. Выписывая па, Повилика принимала нужные решения и вообще жизнь, такой как она есть.

В этот раз у нее не получилось. Первый раз ее универсальный метод не сработал. Девушка спотыкалась, ушиблась коленкой, не попадала в такт музыке. Тело не слушалось. Вместо гармонии и кайфа от движения, приходило чувство неуклюжести, несуразности, разлада. Она будто забыла, как надо двигаться, само тело не помнило, что делать. Мозг крепко захватил над телом власть.

Злая и раздраженная она рухнула на кровать. Каблуки чиркнули по полу, взгляд уставился в потолок.

Что за чертовщина происходит? И что делает Виринея? Может быть, не знает? Нет. Быть такого не могло. Повилика подобного не допускала даже в мыслях. Виринея всегда знает, что происходит с ее девочками. Повилика не припоминала и раза, когда Виринею удавалось провести всерьез. Если девочки и вытворяли что-то против правил, что-то из ряда вон выходящее, то это происходило с ее молчаливого согласия. Но она всегда ЗНАЛА!

Повилика не была знакома с Милей. Не видела в студии. Не встречала в клубах и барах. Новенькая. Виринея подняла Милю совсем недавно.

И что это новенькая Миля вытворяет? Кем себя считает? Напасть на мужчину без причины и без повода? Отнять жизнь просто так? Они что? Разбойники с большой дороги? Куда смотрит Виринея? Что вообще происходит?

Эти обвинения и вопросы Повилика собиралась выставить перед предводительницей и подругой, словно кубики. На каждый из них Повилика получит ответ.

Вот только это не все. Еще источник тревоги и неожиданности она обнаружила в себе. Больше всего девушку беспокоила она сама. Это следовало признать. Лгать самой себе Повилика не умела. То, что происходило с ней, с Повиликой. Пугало. Заставляло ходить по кругу, снова и снова возвращаться к произошедшему.

Повилика прислушивалась к себе, на мгновение сосредотачивалась на своих ощущениях и тут же сбегала, струсив, как пугливая собачонка. Она словно крышку приоткрывала на бочке со взрывчаткой. Чуть-чуть, еще чуть-чуть. Панически боялась выпустить терзавшие ее мысли.

С глубоким выдохом крышка открылась. Ощущения возникли на кончиках пальцев. Колкие, жесткие, холодные. Она чувствовала, как под пальцами ломается стекло, осколки превращаются в белые цветы и разлетаются прочь.

Повилика хорошо помнила это ощущение. Вчера она почувствовала то же самое. Вот только она не понимает, что это.

Ну, допустим, она могла почувствовать Алексея. Такое с ней уже случалось. Почти всегда она быстро и легко настраивалась на мужчину. К тому же рядом кружилась эта Миля. Одна из них. Виринея часто повторяла, что они единое целое, сестры, осколки единой вселенной. Повилика увидела, угадала направление, почувствовала путь. Ладно. Такое возможно.

У Повилики затекали ноги в дурацкой позе, в которой она лежала. Спиной на кровати, широко раскинув руки над головой и свесив ноги в туфлях на пол. Надо было перевернуться, освободиться от каблуков, но девушка боялась спугнуть смелость, которую так долго собирала, чтобы разобраться в себе.

Милю и Лекса она застала вовремя. Эта маленькая пиявка уже присосалась к мужчине. К мужчине, которого Повилика считала своим. Хорошо, ладно, молодая, глупая, неопытная девчонка могла и не понять, что позарилась на чужое.

Но он ничего ей не сделал! Не соблазнял, не домогался, не пытался овладеть или хотя бы прикоснуться. Повилика различила четко. Он не проявил интереса к Миле. А она попыталась его убить.

Она спросит у Виринеи. Обязательно спросит, почему ее призраки танца и мести учиняют беспредел. Мстят за то, что не совершено!

Но то, о чем она не расскажет предводительнице, это как осознала, что может уничтожить девушку. Уничтожить такую же, как она. Разоблачить.

Скинув с Лекса девчонку и прижав ее всем телом к земле, Повилика почувствовала ее слабой, хрупкой податливой, несущественной. Девчонка визжала, царапалась, извивалась. Не вырывалась, не защищалась – она нападала! Дралась в яростном порыве, самозабвенно и насмерть. Но Повилика не ощущала ее атаки. Будто невидимая стена огораживала ее от порыва агрессии. Наоборот, Повилика постигала свою силу, власть и право. Осознавала беспомощность, бессмысленность девочки, бесполезность ее нападок.

Повилика явственно ощутила, как хрупкая сущность девочки рассыпалась под ее пальцами, словно осколки стекла, превращаясь в белые цветы. Она кожей чувствовала их прикосновения к своей коже.

Миля вопила от страха и боли, беззвучно для леса и мужчины в машине и оглушающе для Повилики.

Повилика испугалась своей силы и власти, на мгновение отпрянула и снова почувствовала могущество. Удивленная и переполненная непониманием – как такое возможно? Откуда это взялось? Что это?

Будто силач на арене цирка, готовящийся поднять штангу с рекордным, огромным весом и внезапно обнаружившим, что штанга надувная.

Она выпустила Милю и та перепуганная, ошарашенная, словно мелкий обезумевший от страха зверек, удрала в лес. Повилика еще долго смотрела на свои руки, озиралась вокруг себя, сосредотачивалась на ощущениях. Она никогда не испытывала подобного. Новые чувства и возможности ошеломили, восхищали, дарили чувство полета. Что это?

Тогда она взяла себя в руки, помогла Лексу очнуться, рассказала свою версию случившегося, даже толком не поняв, поверил он или нет. Слишком взволнованна была тем, что происходило с ней самой. И вот уже всю ночь и половину дня металась по своей квартире в совершенном смятении чувств.

Только сейчас до нее дошло, что Виринея наверняка знает, что происходит что-то неладное. Наверное, чувствует и ее смятение, и страх Мили. А значит, тянуть дальше не имело смысла. Виринея все знает и ждет ее.

Повилика поднялась на кровати. На нее вдруг накатило удивительное спокойствие, приятное и обволакивающее после всей этой безумной ночи. Она сняла туфли и свернулась калачиком поперек своей кровати. Через два часа она проснется и отправится в студию танцев за ответами на свои вопросы.

Виринея ждала. В верхнем зале, где всего два пилона, золотых и сияющих. В своей башне, как называла сама владелица студии этот зал. Гремела музыка, тяжелая и динамичная, агрессивно и нагло проникающая внутрь. Музыка не свойственная Виринее и так удивительно на нее похожая. Басы заглушал смех девчонок, доносящихся из двух нижних залов. В одном тренили пол арт, кажется, с Аней. Со звуком «гыть» штурмовали пилон. Во втором две девочки отрабатывали номер на соревнование. Еще в одном шла растяжка.

Повилика сразу прошла по лестнице вверх. Бесшумно и мягко, словно кошка.

Порог она переступила под спокойным, доброжелательным взглядом Виринеи. Поставила сумку на скамеечку. Предводительница, одетая лишь в нижнее белье и ботинки для экзотического танца на пилоне, медленно, не в такт музыке ходила вокруг шеста. Легонько, словно пантера переступала, слегка вела в сторону бедрами, поворачивалась, примеряла пространство на себя.

Повилика мгновение любовалась ее восхитительным спортивным телом. Она вдруг осознала, что давным-давно не видела подругу полуобнаженной. Уже и не припоминала, когда та танцевала не в своих балахонах. Можно было бы предположить, что Виринея скрывает отпечатки старости на теле. Нет. Возраст – это то, чего у них не существовало. Он никогда не озвучивался, никогда не беспокоил, но опыт, жизненный опыт и существенные физические нагрузки накладывали свои следы на их тела и лица. Виринея обычно выглядела женщиной без возраста. Глядя ей в лицо, могло показаться, что ей и двадцать пять и хорошо за сорок, ухоженные спортивные сорок. Тело восхищало грацией, легкостью и растяжкой. Старость? Не про нее.

Сейчас Виринея выглядела девчонкой, молодой, открытой и свежей. Повилика невольно улыбнулась. Под светлой, почти белой кожей играли мускулы. Длинные, стройные ноги в белых ботинках казались бесконечными. В Виринее дремала неимоверная сила. Но и Повилика не из числа слабых. Черные, как сама ночь, волосы предводительницы шелковой пеленой укрывали плечи, скользили по шее и спине.

Повилика вскинула руки вверх, стягивая узкое белое платье, оставшись в бюстгальтере и трусиках, застегнула ботинки, пожалела, что не надела наколенники, но переодеваться не стала. Глядя на Виринею в упор, открытым сияющим взглядом стянула резинку с густых волос, будто ведьма, распуская волосы и затевая колдовство. В прядях запутался рыже-розовый всполох заходящего в окнах солнца. Повилика взялась за второй пилон. Лавандовая молния пробежала по руке, обвила живот, спустилась по ноге и ушла в каблук двадцати сантиметровой высоты. Первый шаг они сделали одновременно.

Виринея поймала ритм, кружилась и летала вокруг шеста, расчерчивающего золотыми искрами ее светлое тело. Повилика вертелась, обползала и взвивалась вверх по шесту, и золотые блики рассыпались по ее смуглой коже.

Две копны волос темная и пепельная метались вокруг изящных плеч и гибких спин. Два взгляда искрили, встречаясь в зеркалах. Виринея вела. Жестко и агрессивно, она диктовала рисунок, хореографию и темп. Повилика не отставала. Огонь кипел в ее крови, она как никогда чувствовала себя сильной, красивой и не желала уступать.

Виринея кидала вызов, она прогибалась в аишу, ложилась в жар-птицу и уходила в радугу Марченко. Повилика, словно крылья, распахивала ноги в русском шпагате, извивалась в коконе. Виринея выпрыгнула рыбкой и проскользила на коленях до пилона Повилики. Перекинувшись через стойку, зацепившись за пилон выше Повилики, она поднялась, выдернула штырёк, переводя пилон в динамический режим. Облет, флаг и, перевернувшись, Виринея повисла в журавлике над Повиликой, протягивая к ней руки. Повилика лишь мгновенье сомневалась, потом откинулась назад, полностью доверившись Виринее, держась за нее, не за пилон. И не задумываясь, что если та вдруг отпустит, то Повилика полетит с пилона вниз головой. Они то сражались, то отдавались друг другу в танце, шли вровень, предугадывая движения и рисунок хореографии. Две ведьмы ворожили вокруг своих шестов в безумном, красивом и захватывающем танце. Две змеи обвивали одна другую, сходясь между пилонов, две волны энергии, безумной силы, сталкивались и рассыпались брызгами. Девушки упругими выпадами, изгибаясь, по-кошачьи ловко и грациозно, оказывались у разных шестов. Взлетали вверх и облетали свои владения. Взгляд Виринеи полыхал безумием, Повилика вдыхала жар. Захваченная музыкой, распалённая соперничеством и увлеченная тандемом, она перехватила первенство и сама задавала ритм и узор. Музыка казалась бесконечной, уже третий или четвертый трек выводил мелодию, подбивая ее басами. Виринея менялась, отставала, она угасала. Повилика не понимала, просто не подозревала, что она! Виринея! Может устать танцевать. Это невозможно, противоестественно. Как если водопад устанет падать, как если солнце устанет сиять. Повилика настолько затанцевалась, что не сразу заметила перемены. Спустившись в «уголке», переменив кисть на локоть, зависнув в «звезде», она обернулась вокруг золотого шеста в ронде и замерла. Виринея сидела спиной к зеркалу, тупо пустым взглядом уставившись в окно, через которое за их сражением наблюдали восторженные зрители из местных домов и молодая луна. Повилика остановилась и медленно пошла к предводительнице. Она села напротив, проскользив спиной по пилону, сняла ботинки и мокрые носки, пошевелила пальцами, разминая их.

Виринея резко бросилась вперед, схватилась за каблук и швырнула ботинок в громыхающую стереосистему. Ее крик, переполненный отчаянием, непониманием и разочарованием потонул в последнем визге музыки.

– Это мои любимые, кстати, – заметила Повилика, проследив за полетом. – Приносящие удачу.

– Тебе не нужна удача, – сипло произнесла Виринея.

Повилика смотрела на подругу сквозь опущенные ресницы. И могла поручиться, что под ее глазами пролегли тени, от глаз расползались лучики морщин, а носогубные складки очерчены резче, чем всегда.

Усталость и возраст танцевали танго на ее лице. Виринея ненавидела танго. Как и все парные танцы. Она не верила в пары. Не верила в партнерство мужчины и женщины. Только в соблазнение. Только в превосходство. Только в использование.

Виринея чувствовала себя загнанной в ловушку. Усталость, безысходность, непонимание придавили ее огромной тяжелой каменной глыбой. Она бы умерла, лежа под этой глыбой, словно под могильным камнем, но и этого ей не дано. Может быть, даже станет легче, если она разделит эту боль с кем-то другим. Расскажет просто, как есть. Объяснит. Не плетя паутину лжи, на которую и времени-то уже не было. Впрочем, время было, только она его упустила. Повилика сидела молча. Она не сомневалась, что Виринея заговорит. Торопиться уже некуда. Ясный даже ночью небосклон залепили звезды. Душная городская ночь распласталась по домам и улицам, стучала в окна, торопила людей. В башне хозяйки студии «Вилисы» плясала светомузыка.

– Танец – это не просто ручкой так и ножкой эдак, – глухо, без интонаций начала Виринея. – Не заученные движения в правильно выстроенной очередности. Даже не выносливость, грация и гибкость. Само собой, что большинство людей просто физиологически не осилят нагрузку. Но на пределе возможностей, в формате перегрузок и физического напряжения работают во многих профессиях. Танец не поставить в один ряд с просто тяжелой физической нагрузкой.

Повилике казалось, Виринея бредит. Предводительница несла какие-то прописные истины, которые они заучили давным-давно, но она не перебивала. Спокойно наблюдала за ее экзальтированным, вдруг ожившим и посвежевшим лицом. Ждала.

– Танец – это магия, очень особенная магия. Магия всемогущая и сильная. Можно вызвать интерес, покорить или захватить в плен, можно очаровать, привязать к себе, поставить на колени, подарить несказанное удовольствие, наградить и вдохновить. Какое волшебство сотворить ты решаешь сама. – Виринея зябко поежилась, обхватила себя руками. Разгоряченное танцами тело остывало, но в зале было жарко. Здесь редко включали кондиционеры, Виринея их не любила. Поэтому жара раскалённого города входила в распахнутые окна, как домой, и хозяйничала, как хотела.

Девушка проползла пару шагов по полу и подтянула к себе свою тунику, накинула на плечи. Будто тонкий шифон мог спасти от озноба, в котором ее трясло.

– В мире нет ничего красивее и соблазнительнее танцующего женского тела. Танцуя, женщина может получить все, что только захочет. Не только внимание, любовь, страсть, подарки и богатства. Душу! Жизнь!

Виринея в упор уставилась на Повилику, та легко улыбнулась и кивнула, думая совсем о другом. Какая же Виринея редкая красавица. Нереальная. Кто? Жизнь? Природа? Творец? Создали такую красоту. Восхитительное великолепие Виринеи сияло в боли и печали, в беспомощности и огорчении. Даже озлобленной, желающей причинить боль, даже убивающей она будет прекрасна. И это не магия танца.

Виринея сидела неподвижно. Крепкое, хорошо сложенное тело и идеальные, словно выточенные из мрамора, черты лица, большие темные глаза. Сейчас она ссутулилась, волосы растрепались, глаза устало и медленно моргали. Она завораживала силой, внутренней энергией. И невольно перед такой силой и волей хотелось преклониться.

– Каждой из вас я подарила эту магию, эту силу и отдала часть себя. Ты знаешь, что проснуться может не каждая? Знаешь, почему среди нас зачастую оказывается девочки, которые до этого не танцевали? Никогда не задавалась вопросом, почему начинают учиться танцевать, только оказавшись среди нас? Хотя по логике проще пробудить ту, которая уже может танцевать.

Повилика широко распахнула глаза и улыбнулась. Как же так, она действительно никогда не интересовалась, почему и как такое происходит. А ведь должна была, это же странно. Виринея засмеялась. Повилика вторила ей, и ответ пришел к ней сам. Она настолько доверяла Виринее, настолько полагалась на нее, что просто не думала ни о чем. Глубоко убежденная, что Виринея позаботится обо всем.

– Потому что у таких, как мы, должна быть танцующая душа. Душа, способная творить магию, и она необязательно танцевала в теле. Но затанцует, когда я ее пробужу.

Повилика понимала, куда клонит подруга.

– Да, избранность предопределена. Но только я могла подарить ее, пробудив. Только я ощущаю магию разбуженной мной девочки. Только я несу ответственность и тяжесть бремени избранности. Я несу груз контроля.

Повилика, наконец, поняла, догадалась, что Виринея, как предводительница, получает взамен тяжести этого бремени. Она вспомнила ощущение власти и силы, которое почувствовала, прижимая Милю к земле. Но вслух сказать об этом побоялась.

– Только представь, сколько мне нужно силы, воли и энергии, чтобы держать это в себе? – Виринея замолчала. Казалось, она отдыхает, готовится к чему-то тяжелому. Повилика ждала, молчала, боялась спугнуть. Наконец, Виринея снова заговорила:

– Это началось в прошлом году… Я точно не понимаю природу происходящего и я не знаю, что послужило причиной этому, и вообще есть ли эта причина, – предводительница говорила тихо, едва слышно, запрокинув голову и прикрыв глаза. Будто она испытывала нестерпимую боль, и ей нужно было отключить некоторые функции организма, чтобы он оказался способен отдать больше сил на преодоление этой боли. На разговор. – Я очень тяжело и медленно получаю энергию из привычных источников. Иногда не получается совсем. На танец уходит больше сил, я устаю, получаю растяжения и мышечные напряжения, невралгию. Боль. Меня постоянно преследует боль. Я стала долго восстанавливаться. И я начала стареть.

Повилика вздохнула, едва сдержав раздражение. В этом была вся Виринея. Жизнь вертелась вокруг нее. Ее чувства, изменения, ее переживания и мучения. Она важнее всего. А то, что ее девочки нападают на ни в чем не повинных людей большой роли, не играло. Повилика смотрела на Виринею внимательно, изучающе и бесстрастно. Идеал, само совершенство, идол. Она действительно сильно поблекла. Выглядела измотанной, слабой и стареющей.

– С каждым разом мне нужно все больше и больше сил, – продолжала она. – Можно сказать, концентрат. А его не так просто добыть, – она улыбнулась. Шутка над собой вышла кривой и неудачной.

– Почему Миля напала на Лекса? – Повилика не собиралась отступать и снова повернула разговор в нужное ей русло. То, что с их предводительницей творится что-то неладное, она уже поняла.

– У меня нет сил контролировать, что происходит, – Виринея закатила глаза, будто удивляясь, как Повилика еще не догадалась сама. – Начинашки всегда пробуют свои силы, устанавливают границы возможного, уточняют можно или нельзя, получится или нет. Приглядывать за ними и направлять по нужному пути – нужно огромное количество сил, энергии и времени. Я сейчас не могу.

– Расскажи девочкам. Нам. Тем, кто все понимает, поддерживает тебя и может помочь, – Повилика готова была и сама заняться новенькими. Не очень представляла, как и что нужно делать, но она бы стала помогать, поделись Виринея с ней своей бедой.

Виринея рассмеялась. Тихо, устало и раскатисто. Она закатила глаза и снисходительно улыбнулась девушке.

– Моя дорогая девочка. Повилика. Как же я счастлива, что ты до сих пор сохранила в себе наивную и открытую девочку. Я не могу поделиться этим ни с кем. Даже с тобой не стала. Это моя слабость. Моя уязвимость. Мое бессилие. Если хоть кто-то узнает об этом, будут знать все. Если узнают все, то бороться придется не только с начинашками, со всеми. Здесь никаких сил не хватит. Если богу пустить кровь, то все узнают, что он смертен.

Конечно, Повилика понимала, о чем Виринея говорит. В ее памяти мгновенно всплыли множество взглядов, устремлённых на Виринею. Взглядов, наполненных неприятием, завистью, страхом, даже ненавистью. Море случайно оброненных слов: злая, жестокая, несправедливая, ненасытная. И это говорили они. Ее девочки. Ее ученицы. Что же говорить о чужих?

– Теперь такие, как Миля, только что очнувшиеся, предоставлены сами себе? Делают, что хотят? Теперь все могут делать, что хотят? – открывшаяся истина всколыхнула в Повилике вихрь мыслей, и с языка она соскользнула раньше, чем девушка успела подумать.

Виринея снова тихо засмеялась, и теперь Повилике показалось зло.

– Злобная и ненасытная Виринея держит всех в ежовых рукавицах.

Фраза была произнесена так тихо, что прозвучала словно эхо тех многих слов, что Повилика уже слышала. Очень тихо. Настолько, что Повилика не взялась бы утверждать, что слышала ее на самом деле.

– Нет, моя дорогая, вы не можете и никогда уже не сможете, – взгляд Виринеи светился лукавством и превосходством. Такая Виринея больше походила на себя и была хорошо знакома. – Ваши границы установлены, утверждены и смешаны с кровью, волей и сознанием. Вам уже сложно что-то поменять. Вы привыкли, вы срослись со своими привычками. А вот молоденькие дурочки не понимают, что тем самым роют себе могилу.

Виринея засмеялась собственной шутке. В их случае, рыть себе могилу действительно был парадокс.

– Ты разоблачаешь их? – тяжелый вопрос, Повилика к нему готовилась. Понадобилось немало сил и смелости, чтобы озвучить его. Они старались вообще об этом не говорить.

– Если успеваю, если могу выследить, если есть на это время и силы, – голос Виринеи звучал жестче, звонче и в то же время спокойно. – Сама знаешь, сколько на мне лежит ответственности. Соревнование, шоу, занятия.

– И много таких, как Миля? – Повилика как-то растерялась. Говорить об изменениях в себе она уже точно не собиралась. В ее сердце закралось подозрение. Что-то поменялось в ее отношении к Виринее. Она чувствовала, что не должна рассказывать ей о своих внезапно открывшихся способностях. Она чувствовала опасность. Повилика подумает об этом позже и наедине с собой.

– Понятия не имею, – отмахнулась Виринея. Она уже совсем превратилась в строгую, нетерпимую руководительницу. – Как только у меня появится время, я с этим разберусь.

– Она напала на мужчину! У нее не было причины! Так нельзя! Она уже не призрак мести, не танцовщица, она убийца! – пылко выкрикнула Повилика. – Они все убийцы! Ты должна остановить это!

– Дорогая моя! Несколько мужчин в рамках большого города это капля в море. Ничего страшного или непоправимого не случится. А в некоторых случаях это практически чистка общества. Ой! – Виринея заливисто засмеялась. – Ты вспомни народное помешательство в Страсбурге. Массовые пляски. Эпидемия танца. Люди просто выходили на улицы и танцевали. Не останавливаясь, словно безумные, до полного изнеможения. Ученые и психологи до сих пор не могут найти этому явлению объяснения. Уж сколько тогда мужиков полегло. И ничего. Жизнь продолжается. Вот и сейчас я не вижу повода для беспокойства. – Виринея расстегнула ботинки, поднялась с пола, просунула руки в рукава своей черной накидки. Полуголая, окутанная черным облаком она пошла к двери, демонстрируя, что разговор закончен. – Ну а потом, та смерть, что им уготована, в целом заслуженна, – она изящно пожала плечиками, лукаво вскинула брови. – Каждый мужчина совершил в своей жизни достаточно поступков, достаточно предательств, лжи, обмана, чтобы заслужить смерть. И такая смерть, которую им даруют, она не наказание, она, скорее, награда. – Виринея улыбалась снисходительно, по-доброму, свысока. Разговаривала с Повиликой, словно с неразумным ребенком. Обычно Повилике нравился этот тон. Она принимала его за заботу о себе, за беспокойство. Ей нравилось чувствовать себя маленькой девочкой, о которой есть, кому печься и тревожиться. Как же она ошибалась. Виринея не защищала, не опекала. Она держала в неведении, ограничивала, контролировала. А заботилась она о том, чтобы Повилика никуда не лезла и ни во что не вмешивалась. Беспокоилась и вовсе только о себе.

– Моя дорогая, у тебя большой выбор мужчин, – мурлыкала предводительница. Она уже полностью взяла себя в руки, спина выпрямилась, на лице играла легкая уверенная улыбка. – Слишком большой, чтобы переживать, что Миля пыталась забрать одного из них. Ты слишком опытна и умна, я даже на миг не допускаю мысль, что ты способна по-настоящему привязаться к мужчине. Фу! Ну же! Не бери это в голову. Чуть позже я все улажу. А у тебя репетиция! Девочка моя дорогая, этот зал в твоем распоряжении. Понимаю, что нужно много времени и сил на ту сложную хореографию, что тебе поставили, но она того стоит. Ты будешь восхитительна.

Повилика ошарашенно кивала. Она пришла к Виринее за ответами, а в итоге вопросов стало еще больше.

– Ты же не боишься высоты? Сейчас не боишься?

Повилика покачала головой.

Нет, не боится, она давно ничего не боится.

– Оставляю тебя, танцуй!

Дверь за Виринеей закрылась. Повилика подошла к окну и уставилась на белый фарфоровый диск луны, висящий над крышами домов. Словно софит в ночном клубе, луна распускала серебряные лучи по темному небу.

Как Виринея может так спокойно относиться к безумиям, что творят девчонки? Пара десятков мужчин в рамках города с миллионом жителей действительно ничто?

Ничто. Слово глухим эхом блуждало в голове. Может, и не так уж много? Виринея, возможно, права. Наверное, не так уж страшно. Виринея знает, что делает.

Повилика даже самой себе не могла ответить, что беспокоило ее больше. Безумие юных девочек, поверивших в свое всемогущество? Безразличие Виринеи? Или все-таки Лекс? Что-то он всколыхнул в ее сердце. Пробудил непонятные, давно забытые чувства.

Она прикрыла глаза, стараясь вспомнить его прикосновения, ощутить запах, она улыбалась, отдаваясь приятным ощущениям. Как продолжение всплыл инцидент с Милей. Нахалка, сидящая верхом на коленях, где Повилика собиралась оказаться сама. Алые губы, налитые предвкушением силы и власти, тонкие белые пальцы на гладко выбритых щеках… В Повилике, как тогда, вспыхнуло пламя ярости, оно за пару мгновений выжгло девушку изнутри и вырвалось наружу. Повилика дрогнула, изогнулась, будто из нее что-то вылетело. Зал огласил щелчок – звонкий, хлесткий и громкий. Стекло, отгораживающее Повилику от улицы, треснуло, и стремительные лучи трещины поползли в разные стороны. Девушка отскочила назад. Стекло устояло, не разбилось, и осколки не поскакали по полу, золотая тонировка удержала осколки в раме.

Повилика медленно отступила на шаг, потом еще. Дыхание успокоилось, буря утихла. Она надела наколенники и ботинки. Сначала танец, потом все остальное. Повилика взялась правой рукой за пилон, почувствовала лавандовую молнию и прикрыла от удовольствия глаза. Ударила музыка.

Нет, танец – это не ручкой так, не ножкой эдак. Танец – это особенная жизнь, это другое биение сердца, это сила и удовольствие, лекарство и награда. Это религия.

Глава 26

Ночь для Лекса прошла мгновенно. Закрыл глаза – открыл глаза. Разбудил его звонок Егеря. Судя по голосу, у того тоже выдалась тяжелая ночка.

– Что в Котельничем? – начал он без приветствий и предисловий.

– Что в Котельничем? – переспросил Лекс еще не проснувшись. – Там кого-то убили?

– Ну да, Фаину Кабирову, – теперь некоторое непонимание чувствовалось в голосе Егеря.

– Так ее одиннадцать месяцев назад убили, – Лекс отодрал голову от подушки, он изо всех сил старался понять, о чем они говорят.

– Лекс, мать твою! Ты еще спишь, что ли? Ты вчера был в Котельничем! Забрал дело из архива, с матерью и с соседями поговорить смог?

Раздражённый голос Егеря залез в ухо, молотком тюкнул прямо в мозг, и Лекс окончательно проснулся.

– А! – вспомнил он, но чувствовал себя отвратительно, будто его высосали через трубочку. Он понимал, что ему надо рассказать о том, что он вчера разузнал. В трубке висела пауза. Егерь ждал. Лекс не мог собраться с мыслями. Слова не складывались.

– Твою мать, Лекс! Ты что, бухал всю ночь? – Егерь потерял терпение и надежду получить какую-то конкретику по телефону и сдался, – К обеду в офис подтягивайся. Отбой.

Лекс вырубился снова. И проспал еще два часа, прежде чем смог сползти с кровати.

Что его так вынесло, он понять не мог.

Контрастный душ и просто безумных размеров завтрак в ресторанчике внизу. Еще очень хотелось выпить, но, во-первых, ему предстояло сесть за руль, а во-вторых, он точно знал, что, несмотря на иллюзию энергии и мнимый прилив сил, алкоголь сил как раз лишает, превращает в безвольную размазню. Кофеин, впрочем, тоже больше самообман, чем тонус, но от двух чашек эспрессо он отказаться не смог.

Сев в машину, он вновь вернулся к вчерашнему вечеру. Просто невозможно странному и дурацкому. За свою жизнь он немало чудил, по пьяни и просто на дурную голову:

«– Здравствуйте, я Алексей, и я украл из зоопарка енота.

– Вы ошиблись дверью, у нас клуб анонимных алкоголиков.

– А вы думаете, я трезвым енота воровал?»

Очень смешно, пока не превращается в реальность.

На заднем сидении папка с делом Фаины Кабировой лежала, как он ее вчера оставил, и его сумка. На коврике пассажирского сидения засохшая грязь. С босоножек Повилики или кроссовок Мили? Он слишком хорошо и подробно помнил нахальную попутчицу, чтобы считать ее миражом. Лекс внимательно осмотрел сидение и стянул с подголовника волос. Длинный крашеный волос.

– Есть! – он довольно улыбнулся. Девушки с такими длинными волосами, как его мифическая Миля, всегда оставляют за собой следы из осыпавшихся волос. Однажды он встречался с обладательницей безумно длинных осветленных волос. Так вот ему приходилось собирать ее волосы валиком для чистки одежды… впрочем, сейчас это не важно. Важно, что мифическая Миля оказалась совсем не мифической. Отлично, у него нет галлюцинаций. Искать ее? Заявить в полицию? Она ничего у него не украла.

Все равно в этой ситуации было что-то странным, настораживающим. Как в шкатулке с двойным дном. Он открыл крышку, выгреб все безделушки, но самого главного не видит.

Повилика не застала Милю. Видела, как его машина, виляя, съехала на обочину. Значит, он не помнит, как девушка ушла, как он ехал к городу. Что-то здесь не сходилось, но он не мог понять что. Как удачно он встретился с Повиликой. Сейчас быстро к Егерю и вечером у него свидание. Теплая волна предвкушения разлилась по телу. Он повернул ключ зажигания.

Егерь сидел в кабинете психиатра в кресле для пациентов. Осторожно поглядывал по сторонам и старательно сосредотачивался на чувствах, которые испытывает.

Спокойствие? Уверенность? Беспокойство? Глубокое уютное кресло с подставкой для ног. Больше хотелось свернуться калачиком и поспать, нежели делиться сокровенными мыслями и чувствами с человеком, сидящим за большим тяжелым столом.

Врач не располагал к себе или у Егеря в принципе не оказалось склонности к откровению. Возможно, дело в том, что он представляет себя пациентом, не являясь им по-настоящему. Он никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не допускал возможности, что окажется под микроскопом целителя душ и голов, тщательно рассматривающим его и время от времени восклицающим:

– Посмотрите, какой удивительный невроз! Наверняка он вырос из детских комплексов и нереализованности! О! А вот это уже страх. Прекрасно, прекрасно, до когнитивного диссонанса совсем недалеко, а там и панические атаки подтянутся.

Себя Егерь видел непременно маленьким, голым, в суетливой панике бегающим по стеклу микроскопа в жалкой попытке спрятаться и прикрыть гениталии.

Решительно он не доверял психотерапевтам, а поэтому роль пациента к себе применить не мог. Чувствовал он себя следователем по особо важным делам, который сам вызывает настороженность и опасения.

Егерь перестал притворяться пациентом и принялся размышлять, насколько профессия накладывает отпечаток на личность и внешность человека. Перед ним сидел типичный «маньяк Алешенька», вот иначе никак не представить. Лысый, с прищуренными глазками и миленькой премиленькой улыбочкой. Подозрительный, очевидно думающий про оппонента какие-то гадости, намекающий, что знает он и видит гораздо больше, чем человек ему рассказывает.

Беркутов Андрей Всеволодович, профессор медицинских наук, глава кафедры психиатрии, академик какой-то там известной международной академии, практикующий, признанный, выдающийся эксперт в психопатологии. Иначе говоря – самый, что ни на есть крутой специалист по маньякам. Внешне именно маньяком и выглядел. Скорее всего, он это прекрасно осознавал и старательно усугублял впечатление.

Андрей Всеволодович то нервно вздрагивал, то, наоборот, замирал, словно прислушивался к внутреннему голосу, а может, и не к одному.

Он внимательно рассматривал фотографии, которые ему дал Егерь, хотя у специалиста они были, и Егерь не сомневался, заключение готово. На специалисте просто написано было, что все отчеты и заключения он делает точно в срок. Тщательно планирует свое время и строго эти планы соблюдает.

Даже ненастоящим пациентом оперуполномоченному в кресле, истертом невротизированными задницами, не нравилось. Поэтому покряхтев и поёрзав немного, Егор встал и прошелся по кабинету.

Андрей Всеволодович даже взгляда на него не бросил. Понятно, его интересовали только психи. Он являлся очень большим профессионалом. А соответственно и в пациентах у него оказывались сплошь значительные и крупные психи. Великие в своих болезнях или в должностях.

– А знаете, – он скосил губы в бок, размышляя и сняв узкие очки в тонкой оправе, – это очень любопытный случай.

Егерь мог поручиться, любой маньяк – случай любопытный в своем роде. Как забавная редкая зверушка.

– Чем интересен наш случай?

– Ваш, так называемый маньяк, абсолютно адаптивен, совершенно нормален. Я долго размышлял, не поверите – даже уточнял у коллег, и наше мнение оказалось единогласным.

Он взял со стола листок из папки нежно сиреневого цвета в мультяшных розовых и желтых цветочках. Егерь покосился на папку и быстро отвел взгляд. Взрослый мужик, светило науки, руководитель кафедры, ежедневно составляющий психологические портреты на преступников, частенько кровавых и жестоких убийц, пользовался детскими канцелярскими товарами. Не просто детскими, девчачьими. Егерь не желал это видеть. В этом был что-то ненормальное. Бесстыдное и откровенное. Как чужая неприличная тайна.

От специалиста по головам неловкость Егеря не укрылась.

– А… папка, – догадался он. – Не моя, конечно. Дочери. Я абсолютно нормален в рамках шкалы Йеля Брауна. Спокоен, уверен, даже не с очень высоким коэффициентом депрессивности и он неожиданно замолчал, видимо, передумал отчитываться, но все-таки продолжил. – Занимался этим делом дома вечером, закончились файлы, пришлось позаимствовать папку у ребенка.

– Мне нет дела… – пробурчал Егерь, недовольный тем, что не смог скрыть свои наблюдения.

Андрей Всеволодович едва заметно кивнул, считая инцидент исчерпанным.

– Так, возвращаясь к нашему маньяку, вот, что мы имеем. Убийства, которые он совершает, не демонстративны, не несут назидательной или какой-либо другой показательной функции. Это, скорее, эксперименты… неудачно закончившиеся исследования, возможно, опыты.

– Может быть, вы тоже считаете, что девушки убились сами? А маньяк ни при чем? – не удержался Егерь. Но психиатр не дрогнул. Рассуждал он с точки зрения науки, а та, как известно, приемлела любые варианты.

– Не совсем. Но он, скорее, создал условия. Знаете, он как бы поставил девушек в определённые обстоятельства, в которых они должны были поступи тем или иным способом, которые, в общем-то, смерть не предполагали, но сложилось все иначе. Уверен, наш объект огорчен этим обстоятельством, глубоко переживает, хотел бы другого исхода…

Егерю казалось, он бесполезно тратит время. Еще больше запутывается и забивает свою голову мусором. Из той галиматьи, что нес специалист по психам, ничего дельного извлечь было нельзя. Какие такие условия, в которые жертв ставит маньяк? Но тут вдруг…

– Эксперимент? Неудавшийся эксперимент? – Егерь уставился на Андрея Всеволодовича. – Он будет продолжать, пока у него не получится? Эксперимент? Опыт должен завершиться успехом?

– Конечно! Обязательно должен случиться успех. – Беркутов радостно по-мальчишески улыбался: Егор, хоть и был прямолинейным, жестко и рублено скроенным опером, но его понимал.

Егерь, расхаживал по кабинету, осознавая, что еще им предстоит.

– Он не остановится? И…

– Все верно, он не просто не остановится, он совершает свои убийства не для вас, не для нас.

Егерь понял, что такого особенного в их клиенте. Если маньяку-убийце и можно было добавить еще какую-то более ужасную черту, то это она и была. Он не остановится. Не собирается, не планирует. Он ставит бесконечный эксперимент. Поглощен своей безумной затеей. И девушки для него – лабораторные мышки. Суслик – очень ценный ресурс, вспомнил Егерь.

– Патология убийцы – тяжелое бремя, – продолжал рассуждать Андрей Всеволодович, спокойно, размеренно и что-то отмечая в блокноте. – Носитель не выбирал своей участи. Не определял для себя этот путь. Это не профессия. Это боль, которая с ним постоянно. Его терзают неземные, нестерпимые муки. Он горит в пламени сомнений и постоянного напряжения. Вынужден контролировать зверя, который рвется из него. Когда носителю патологии, условно называемому маньяком, становится совсем невтерпеж, его ад прорывается наружу, начинает съедать не только его, но и вмешивается в жизнь окружающих. Начинает представлять угрозу. Муки усиливаются, приумножаются, наслаиваются под действием разных внешних факторов. Этот ком увеличивается, растет. Часто больной жаждет, чтобы его остановили и его муки прекратились. Поэтому серия убийств, как правило, ведет к логическому своему завершению.

Психотерапевт сделал паузу. Не то впал в задумчивость сам, не то давал возможность поразмышлять Егерю. Тот, пристроившись на спинке дивана, пытался осознать, что поведал ему специалист по мозгам.

Когда он ловил первого своего маньяка, который по сути таковым и не являлся, Дания ему сказала.

– Знаешь в чем суть, Егор? – она наливала чай в граненый стакан в серебряном старинном подстаканнике. Он знал, это ее родовое сокровище, от прапрадеда. Настоящее серебро хорошей пробы. Мастер, что его сделал, изготавливал посуду для царей. Как его уберегли в революцию – неизвестно, но для Дании он был одновременно и семейной реликвией, и напоминанием о том, что первое впечатление часто бывает обманчивым. На первый взгляд, это бюджетная, отжившая себя вещь, встречающаяся в поездах, в старых государственных учреждениях и на барахолках. А на деле – ценный объект и с точки зрения ювелирного искусства, и с позиции музейного экспоната. Много раз у нее пытались выкупить этот подстаканник и даже украсть.

– А суть, мой охотник, в том, что маньяк умрет. Умрет в любом случае. Он уже встал на дорожку, ведущую в могилу. Но твой долг поймать его до того, как он укокошит немереное количество жертв и погибнет самостоятельно. Что позволит тебе, во-первых, предать правосудию его, во-вторых, стать героем самому, в-третьих, спасти некоторое количество невинных жизней.

Однажды он уже спасал жертв из бесконечного списка. У Космонавта не было стопа. Он не планировал останавливаться. Трупы сыпались, как конфетти из хлопушки. Обезумевший, остервенелый, добровольно вставший на путь вникуда. Словно загнанный ожесточенный зверь, которому уже нечего терять, и поэтому он ничего не боится, он отстреливал бандитов, продажных ментов, зажравшихся чиновников с черным прошлым. Егерь шел по следу убийцы и за ним по дорожке на тот свет. Пресса гудела. Космонавт метил в народные герои. Егерю светила бесславная смерть, вне зависимости от исхода его охоты. Он числился в списке у всех: и у невинных жертв, которых спасал, и которые невинностью отличались только в момент рождения, и у Космонавта. Егерь взял убийцу. А Дания Ибатулловна помогла выкрутиться и надеть лавровый венок на нужную ей голову. Ему повезло, что голова подвернулась его, а венок не терновый.

Да и не маньяком Космонавт был. Логика, психика и мотивация нормального человека, уставшего, замученного, не видящего смысла так жить. Маньяком его сделали посмертно, чтобы не возвести в «народные мстители».

Теперь он выслеживает ученого, ставящего бесконечный эксперимент. Список снова без ограничений. Считают ли лабораторных мышей? Сможет ли он найти убийцу до того, как появится еще одна жертва?

– Ну, и отсюда вытекает ряд подробностей, – вздохнул Андрей Всеволодович. Егерь тоже очнулся от воспоминаний и весь превратился во внимание. – Все хм… мероприятие он планирует в трезвом уме и твердой памяти. То есть логика, мотивация, стратегия и все детали совершаются адекватным, контролирующим себя человеком.

– Ну, то есть у него хватает мозгов подчистить следы и не оставить улик? – Егерь догадался, куда ведет психотерапевт.

– Абсолютно верно, – обрадовался тот. – Он не планирует убийства изначально. Он планирует что-то другое.

– Эксперимент? – Егерь улыбнулся.

– Да. Возможно даже, он спасает девушек от чего-то или оберегает, или пытается повернуть на какой-то другой путь. А потом случается смерть. И он очень огорчается. Испытывает шок. Вот здесь как раз возможна частичная или полная потеря памяти. То есть после убийства он совершенно не помнит, что жертва мертва.

– Удобно. И, наверное, никаких угрызений совести, – хмыкнул Егерь.

– Здесь не могу сказать. Поскольку возможны два варианта, – весело пояснил психотерапевт. – В таких случаях вырисовывается крайне интересная клиническая картина. Вариант первый: совершив преступление и обнаружив сожаления, вину, какие угодно отрицательные эмоции по этому поводу, преступник может отрицать содеянное, не принимать на свой счет, возможно, считать, что это совершил не он, а кто-то другой. А во втором случае это может усугубить его психоз, и он с еще большими усилиями примется доказывать, что эксперимент может стать успешным, надо только попытаться еще раз и…

– Еще раз… – пасмурно завершил Егерь.

– Абсолютно верно.

– Так что наш маньяк… ну, или ваш маньяк, – Андрей Всеволодович необычайно веселился. – Скорее всего, живет нормальной, добропорядочной жизнью. Скорее всего, хороший семьянин, нежный муж, заботливый отец и старательный работник. Он не считает себя убийцей. Он и не собирался никого убивать. Он не боится, что его найдут. Возможно, даже не думает, что разыскивают. Он проводил эксперимент, ни в каких смертях не виновен.

– А если его эксперимент закончится успехом? Если у него получится осуществить то, что он задумывает? Он перестанет убивать?

Андрей Всеволодович задумчиво медленно покивал головой.

– Скорее всего, нет. Он продолжит, так сказать, теперь уже применяя и подтверждая положительный опыт.

– И это тоже интересный клинический случай, – не удержался Егерь.

– Абсолютно верно, – легко согласился специалист. На этом Андрей Всеволодович закончил. Он замолчал и внимательно, мило-мило улыбаясь, смотрел на гостя. Очевидно, сейчас он посмотрит на часы, намекая, что Егерю пора.

– Последний вопрос.

– Весь внимание, – милая улыбка не сходила с уст специалиста.

– А зачем он убивает мужчин? Ведь если он в адеквате, совершать убийство не собирается? И смерть девушек для него неожиданность? Как сюда вписывается смерть мужчин?

– Никак, – просто сказал Андрей Всеволодович. – Если этих мужчин и убили, то не наш пациент. Если я не ошибаюсь, девушки погибают позже часа на два-три, не меньше?

Егерь кивнул.

– Мужчин убивает не он. Они не участвуют в его эксперименте.

– Тогда что там происходит?

– Этого я не могу сказать. Это, скорее вопрос, к вам, – психотерапевт миленько-премиленько улыбнулся.

Егерь задумчиво покачал головой, он встал со своей жердочки из кожзама.

– Могу только сказать, что психически больному человеку тяжело скрывать свою болезнь. И в его настоящей жизни нет-нет да проскальзывают какие-то моменты, детали, оговорки, – ободряюще добавил Андрей Всеволодович. Егерь еще раз кивнул. Очевидно, это была попытка поддержки. Философские рассуждения от специалиста по маньякам.

Егерь вышел из здания института в странном состоянии. Психологический портрет, выданный Беркутовым Андреем Владиславовичем, не предполагал никакой конкретики. Это не фоторобот. Его по отделениям милиции и патрульным постам не разошлешь. Но одна крайне ценная мысль.

Их маньяк очень даже адекватен. Он выбирает не случайную жертву. Он выслеживает ее, возможно, знакомится. Семьянин? Сотрудник? Отец семейства? Вот его-то они и будут искать.

Глава 27

Ромик Дело Фаины Кабировой изучал тщательно. Иногда перечитывал строчки по нескольку раз. Возвращался назад и снова перечитывал. А потом дело Алины и Натальи. И еще раз по кругу.

Ну, должно быть что-то общее в этих трех делах. Даже самая нестандартная, самая больная психика, самая извращенная все равно имеет некую логику. Только надо ее найти.

Про Фаину в деле ничего особенного не собрали. Обвиняемым сразу назначили Евгения Захарова, это и была единственная линия расследования. А когда получили признание, и вовсе канитель разводить не стали. Виновного стремительно осудили и посадили.

Про Алину, наоборот, много известно такого, что не нужно, что затуманивало взор излишними деталями. Про Наталью Демидову они продолжали выяснять подробности. Но ничего особенного не нашли. С ней Денис познакомился в вечер смерти, и даже телефона в записной книжке смартфона еще не было, а может, и не планировалось. Ромик сам беседовал с родителями Натальи. Тех трясло от горя. Отец, казалось, пребывал где-то не здесь. Мать до побеления пальцев сжимала платок и до крови кусала губы. Наталья Сергеевна Демидова, студентка Медицинского университета. Училась плохо, врачом стать передумала еще на первом курсе, но отец настоял на том, что она должна закончить ВУЗ. Она отлынивала, как могла, дважды уходила в академический отпуск. Один раз долго и тяжело болела пневмонией, другой раз просто отказывалась ходить на занятия, игнорируя ругань отца. Часто сбегала из дома, ночевала у подруг.

– Она была хорошей девочкой. Все ее подруги из семей наших друзей. Я всегда знала, где она находится, и что у нее все в порядке. Да, Сергей консервативен и категоричен. Сами понимаете – хирург в шестом поколении. Мои дед и прадед тоже были врачами. Нужно продолжение в профессии, а Наточка не хотела связывать свое будущее с медициной. Ни в какую. Даже в обморок пыталась упасть при виде крови. Ее не исключали из университета только из уважения к фамилии. Елена Николаевна рассказывала, будто для себя. Проигрывала в голове бесконечное число сценариев и не обнаруживала той точки, в которой все пошло не так. Поэтому мысли ее скакали с одного события на другое, не находили себе успокоения.

– А с чем хотела? – с понимающей открытой улыбкой, производящей неизгладимое впечатление на дам в возрасте, поинтересовался Ромик.

– Что хотела? – не поняла мать, будто вынырнув из омута размышлений и воспоминаний. Она уставилась на следователя мутным взглядом.

– Чем она хотела заниматься, если не медициной?

– Она еще не определилась толком, – выдавила из себя Елена Николаевна. И Ромик сразу понял, что это больная тема. Толстая вздутая мозоль. – Ей очень нравилось в спорте. Но тренера говорили, что перспектив у нее нет, и она сама бросила гимнастику. К тому ж возраст уже был не для олимпийских медалей. Но она не могла определиться чем, каким видом спорта заняться. Понимаете, нам не очень нравилась идея тренерства. Нет, не маленьких гимнасток. А тренерства в фитнес-клубе. Она металась, не могла определиться. Пробовала направления…

– Не направление это! – вдруг зашипел Сергей Станиславович. – Бесстыдство и разврат. Она что, курица, что ли, на палке в трусах крутиться.

Ромик мгновенно догадался, о чем речь. Улыбку он сдержал.

– Ваша дочь танцевала на пилоне?

– Да, но не в каком-то ночном клубе, не подумайте, она занималась в танцевальном зале вместе с обычными женщинами. Там даже замужние ходят дамы и взрослые, – Елена Николаевна кинула на мужа едва заметный укоризненный взгляд.

– Конечно, я понимаю, – снова обезоруживающе улыбнулся Ромик. – Сейчас это очень популярное направление и действительно считается спортом. Даже соревнования есть.

– Да какие могут быть соревнования? В чем соревноваться? Кто дольше жопой провиляет?

– Сережа! – взмолилась супруга.

Тот нервно вскочил, прошелся по комнате.

– Стриптиз! Это называется стриптиз! Вещи надо называть своими именами! А за стриптизом и до проституции недалеко! – Сергей Владиславович удивительно быстро взял себя в руки. Сел на диван снова. Елена Николаевна пожала плечами.

– У Натальи было много подруг? – Ромик зашел с другой стороны.

– Да, но не очень близких. С детства они только с Яночкой дружили. Вместе в школе, потом вместе в медицинском. Мы семьями дружим. С родителями хорошо знакомы и с родителями родителей.

К Яночке Ромик собирался сегодня. Очень занятая оказалась девочка, буквально каждая минута расписана. Ромик даже пригрозил, что вызовет повесткой. Та рассмеялась. Сказала, что повестка, может, и лучше, будет официальный повод отлынить от занятий.

Когда Ромик зашел в кафе, где Яночка согласилась встретиться, несмотря на глубокий вечер, пространство, больше похожее на коворкинг, нежели на общепит, гудело рабочей атмосферой.

Маленькая и худенькая девушка с короткой черной стрижкой отсоединилась от компании студентов. Ромик успел заметить в центре стола, между чашек, плакат с конкретной расчлененкой. Медики. Здесь как раз поблизости располагался университет. За соседним столом у двух парней на ноутах тоже пестрило что-то красное в синих прожилках, и у пары в углу примерно то же самое. Врачи учатся круглосуточно и всю жизнь, вспомнил он слова кого-то из патологоанатомов, изучающих природные яды на последнем десятке перед пенсией.

– Вы Роман? – спросила девушка и тут же добавила, ничуть не сомневаясь в своем предположении. – Яна.

Порывистая, улыбчивая, совсем субтильная. Она произвела на Ромика впечатление. Молоденьким девушкам это удавалось редко, что было еще более странным. Он невольно вытянулся и поправил член рукой, засунутой в карман. Ткань на джинсах предательски натянулась. Он кивнул и жестом пригласил ее за свободный столик. На мгновение он забыл, по какой причине эта девочка улыбается ему. Впрочем, на нее сам Ромик впечатления не произвел. Она вообще всегда улыбалась. Сангвиник. Припомнил юноша этот психотип человека. Время от времени он пытался начать разбираться в людях по науке, покупал в очередной раз книги Пола Экмана или Фексиуса, читал, понимал, что не в состоянии это применить на практике, бросал. Интуитивно у него получалось как-то лучше. Потом книжка кому-то дарилась. Спустя время Ромик снова заходил на круг изучения психологии, разделов кинесики, профайлинга, и все шло как обычно.

В общем, он на Яночку впечатления не произвел. От кофе она отказалась, от чая тоже. Его заигрывания, начатые «как это вы меня узнали?» проигнорировала, сразу раскрыв тайну:

– Здесь все из Меда, одни и те же люди каждый день, – она внимательно уставилась на него, слегка приподняла брови и ожидала вопросы.

Ромик шмыгнул носом, скрывая свое разочарование, и выставил перед ней крошечный диктофон.

– Вы дружили с Натальей Демидовой с детства. Хорошо ее знали? Подруги не разлей вода? Или так думают только родители?

– Дружили. Не разлей вода по первый курс включительно. Потом стали видеться реже. Общение в основном перешло в онлайн.

Ромик вскинул бровь, уточняя вопрос.

Яночка, по всей видимости, была настроена по-деловому. В своем плотном графике следователю отвела не более четверти часа, отвечала охотно, ничего не скрывала и желала поскорее это закончить.

– Просто обе были очень заняты. И я, и она. А занятия и графики разные. Первый курс еще встречались на занятиях. Потом разные специализации выбрали. Я сразу знала, хирургом буду. А она не могла никак определиться куда. Потом и вовсе ушла в академку. Вернулась на второй, а я уже на третьем курсе. Но мы постоянно переписывались. Вы, наверное, по ее распечатке из вотсапа посмотрели. Мы просто постоянно переписывались.

Ромик кивнул. Незадолго до смерти Наталья почистила телефон. Сохранилось не много.

– Ну, вот так по привычке общались, а на деле общего почти ничего не осталось. У меня практика, работа в больнице, учеба. Она не знает, как от этого Меда отвертеться. Не хотела на врача учиться. С родителями постоянно ссорилась. Из дома уходила.

– Уходила к вам?

– Нет. Один раз только как-то. Я с родителями живу, а те с ее родителями дружат. У нас всю жизнь ключи от квартир друг друга. Это и не уход, по сути. У нее новые подруги были, взрослее и живут одни. Из студии.

Вы этих подруг знали?

– Некоторых видела раз или два, про большинство слышала только от нее.

– А мужчины? Какие у Натальи были мужчины?

– Да особо никаких не было. Она не хотела постоянных отношений.

– Случайные связи?

– Не совсем. Понимаете, она, когда стала заниматься танцами на шесте, очень сильно изменилась. – Яночка задумалась на секунду, обдумывая, как донести мысль. На лбу мелькнула хмурая складка и тут же разгладилась. – Она же гимнасткой была. Сильная, спортивная, стройная, шпагаты продольные, поперечные, мостики и все такое у нее отличные. Она и пошла-то сначала в пол арт, это который как гимнастика, спортивный. Ну, там на шесте в шортах и топе заниматься. У нее там все просто превосходно получалось. Она заболела этими танцами. А вот потом стала заниматься экзотом. Это который на каблуках.

Яночка словно отвечала урок, слегка жестикулировала, как бы раскладывая информацию, которую вещала следователю по полочкам. Необыкновенно очаровательная девушка.

– Вот как только на каблуки встала, так разум совсем и потеряла. Только о танцах разговаривать и могла. Мне все время какие-то ролики со звездами пол экзотик присылала. Трюки изучала, костюмы придумывала. В общем, вся ушла в танцы. Занятия совсем запустила, только в студии танцев и торчала. Она тренировалась до изнеможения.

Ромик не перебивал. В общем-то, Яна рассказывала все, что его интересовало и без вопросов. Даже немного больше. А от ее детской наивности в интонациях, от простоты житейской мудрости он просто балдел. Прерывать не хотелось.

– В Меде ее пригрозили отчислить. Это понятно, она полгода вообще не ходила. Отец как-то договорился, ее в академку опять отправили. А она только танцует. Над техникой работает и над сексуальностью. Натка считала, что ей не хватает сексуальности. Ну, то есть на пилоне она смотрится как спортсменка, не как танцовщица. Говорила, что танцует под счет, не под музыку. Даже рыдала ночами, что не может с этим совладать. И чтобы добиться этой пластичности, сексуальности и замедленности, она что только не делала. Мотало ее из стороны в сторону. Она и на стрип ходила, и на приват, и на медитативные танцы.

Яночка снова нахмурилась, и, подумав, что Ромику надо объяснить, что все это такое, уточнила:

– Это тоже такие направления в танцах. Развивают женственность и сексуальность. Это все в студиях танцев преподают. Ну как бы стриптиз, но учатся среди девочек, приват танцуют, но друг для друга, и на занятиях тоже одни девочки. Причем половина замужние и взрослые. Уж не знаю, что так всех после тридцати пяти переклинивает, но на таких занятиях полно взрослых женщин.

– Я знаю и про стрип, и про пол дэнс, – не удержался Ромик.

– Хорошо. – Яночка не смутилась. Главное, по всей видимости, для нее обоюдное понимание вопроса. – В общем, Натка осталась результатом недовольна. И тогда она решила, что сексуальность ей мужчины добавят. Ну, типа она опыта наберётся, и в ней почувствуется вот эта вот сексуальность, которую она так хотела. И в танцах она проявится. Вы понимаете, она красивая была девчонка, только упрямая очень. На нее всегда мальчики внимание обращали. В школе и в институте, и потом. Только она как-то к ним относилась странно.

– Странно это как? Что вы под этим подразумеваете? – Ромику очень импонировало, что Яночка вся углубилась в рассказ о подруге. Так восхитительно-трогательна и рассудительна.

– Ну, как-то под галочку, – девушка немного помолчала. – Как будто у нее был список, как правильно. Например, она девственности лишилась с Олегом. Это старшеклассник, на два года нас старше. На нашем выпускном. Ну, то есть она его пригласила, он тогда школу уже закончил. Я ее спрашиваю, ты его любишь? Она говорит: «Нет, но не девочкой же я в институт пойду. А он подходящий кандидат. У него машина и номер в хорошей гостинице снимет. Ну и красавчик. Если телегония существует, и я все-таки надумаю детей иметь, то такие гены не помешают».

Ромик не стал спрашивать, но решил уточнить, что такое телегония.

– Вот. И потом у нее мальчики тоже были, но не всерьез. А дольше всех длились отношения с теми, кто вел себя правильно.

– Правильно? – снова направил мысль Ромик.

– Цветы не меньше, чем раз в неделю, дверь открывал, секс два раза в неделю, простыни чистые если дома, но лучше в гостинице, в субботу в ресторан. Ну, у нее целый список был и все под галочку. Как будто она не чувствовала к ним ничего.

Яночка подумала немного.

– Натка к ним действительно ничего не чувствовала. Не переживала никогда, расставалась, если ей не написали, не звонили или даже изменяли. Расставалась и все. Вот из-за танцев она плакала, если сил не хватало или не получалось что-то, а из-за парней никогда. «Пришло время расстаться» – просто говорила она.

Ромик кивнул, демонстрируя, что все понимает.

– Так вот, она думала, что у нее так, ну, под галочку и без эмоций, потому что она спортсменка. Дисциплинированная, правильная, организованная. И ей не хватает спонтанности и неожиданности.

– И как она решила их обрести? – Ромик восхищался женской целеустремленностью и изобретательностью. Всегда восхищался. Он вообще считал, что женщины лучше мужчин. Сильнее, выносливее, приспосабливаемее и умнее. Они – основной вид на планете Земля. Нужный и правильный. А мужчины побочный, нужный лишь в узкой области деторождения. Ну, и экспериментальное поле для эволюции. Если получилось на мужике – хорошо, полезно, будем женщинам прикручивать. Не получилось – женщинам не надо. Мужчины – расходный материал. Иногда он вообще думал, что случайный и ошибочно завезенный на планету вид. Мужчина и женщина – не один вид. Ученые вроде уже доказали. Это как кошечка и собачка. Лев и тигр. Потомство совместное могут иметь, но психика, физиология, мировоззрение разные. От рождения разные, генетически передаются, не воспитанием.

– Ну, она стала вести «неорганизованный» образ жизни, как она это называла. – Яна немного смущалась. Понятно, она подругу не одобряла. – Ната перестала ставить будильник, перестала планировать. Собиралась пойти работать танцовщицей в какой-нибудь бар, чтобы вечером работать, а днем спать, ну это как бы спонтанно очень. И с мужчинами стала знакомиться в опасных местах, там, где нет никаких гарантий. То есть до этого это были или друзья семьи, или знакомые какие-то из компаний дружеских, ну то есть она про них обычно все знала. Кто родители, где работает или учится, какая машина, и что собирается делать. Ну и, конечно, женат – не женат, есть ли дети. А тут ее понесло с мужчинами знакомиться по ночным клубам и барам.

Видимо, Денис и попал как раз в разряд таких случайных спонтанных мужчин, – отметил для себя Ромик.

– Ната училась быть роковой и сексуальной, – закончила Яночка. Высказавшись, девушка явно испытала облегчение.

– То есть постоянных мужчин у нее на данный момент не было?

– Тот Олег, старшеклассник который, он так и ходил за ней. Она его все время отшивала и считала их отношения дружескими. Но он не по дружбе с ней. Он охранял ее, что ли. Не знаю, как объяснить.

Ромик подумал, что объяснения он уже нашел у самого Олега. В командировке он, уже месяц.

– Скажите, Яна. А шибари? Среди увлечений Натальи такое было? Может, для опыта какого или для фотосессии?

– Нет, я никогда от нее слышала. Я долго думала, даже ленту нашу в вотсапе пересматривала, она никогда ни о чем подобном не говорила.

– А вы сами знаете, что это?

– Я образованная и хорошо развитая. В интернете можно вообще все, что угодно, узнать, – немного высокомерно, с легкой обидой заявила Яна. – И потом, после… после… когда с Наташей это случилось, я изучала вопрос.

– К какому выводу пришли? – Ромик внимательно, понимающе и почти преданно смотрел на девушку, стараясь не спугнуть. Натальи уже не было в живых. А юные барышни бывали крайне непредсказуемы. Яна откровенничала, по ощущению Ромика, довольно искренне. – Может быть, у Натальи все-таки могли быть от Вас секреты? Какие-то знакомые? Компания, которую она стыдилась или, может быть, боялась показывать?

– Нет. Вряд ли, – Яна уверенно покачала головой. – Нет, не в том дело, что я была ей так близка, и мы были прям супероткровенны. Просто Наталья она… она была… легкая. Открытая. А я очень занятая и сосредоточенная на себе. Она сама всегда говорила, что со мной можно делиться любыми секретами и точно знать, что они никуда не уплывут, потому что я не интересуюсь ничем, кроме трупов. – Яна хихикнула, не то вспоминая шутку подруги, не то предположив, как это высказывание могло послышаться со стороны. – Ну, она имела в виду, что я пропадаю в анатомичке.

– Я понял, – Ромик тоже поддержал девушку улыбкой. Он отметил про себя, что он буквально мозги себе свернул, придумывая, как произвести на Яночку впечатление. Но девушка не замечала. – Вы удивительно увлечены медициной, я уже понял, – он произнес это, практически автоматически включив флирт, видимо, не сразу похоронил в себе надежду на более близкое знакомство с девушкой. И тут же пожалел об этом, вдруг Яночка отвлечется или испугается, и нить разговора потеряется. Но девушка, к счастью, вернулась к строго обозначенной теме сама.

– Да. Я действительно ничем особо больше не интересуюсь, если только не для общего кругозора. А потом мы с Натой с детства вместе и давно проверили на доверие наши отношения. То есть наши с ней секреты и даже просто разговоры никогда не выходили за рамки нас самих. Даже в подростковом возрасте умели отвертеться от допросов родителей и не выдать друг друга.

– Но у такой образованной и развитой девушки, как вы, наверняка есть своя версия, почему и кто убил Наталью.

Яна замолчала, она размышляла. Вряд ли над тем, какая у нее версия убийства, скорее над тем, стоит ли озвучивать свои домыслы следователю. А Ромик молчал, прикидывая, подтолкнет или спугнет подружку, если напомнит, что, по сути, она ничем не рискует.

– Я могу выключить диктофон, – предложил Ромик.

Ход оказался удачным, Яночка восприняла его, как вызов ее смелости и сообразительности, на крючок клюнула.

– Не надо. Я всего лишь здраво рассуждаю. У меня нет ни улик, ни каких-либо фактов. Но у меня есть такая теория, ну как бы психологическая. Подобное многие коучи и психологи, кстати, говорят, что все всегда просто. А мы, то есть, человеческая натура, в своих фантазиях все усложняет, придумывает тридцать три яруса хитросплетений и сама запутывается. А в жизни, в реальной жизни все просто, – она говорила по-взрослому серьезно. Ромик не мог представить каким она станет врачом, хирургом, но он точно знал, что какому-то придурку обязательно повезет. Почему придурку? По его мнению, здесь тоже все было просто. Ромик абсолютно соглашался с народной мудростью. Лучшие экземпляры женского пола, вот такие особенные, которые и умные, и мудрые, и красивые, и деятельные, обязательно достаются мудакам.

– И что же просто здесь?

– Все по ее запросу. – Яночка немного волновалась, щеки порозовели. Она не пыталась рассмотреть в лице собеседника, понял он или нет, что она имеет в виду, пояснила сразу. – Не в смысле получила по заслугам. А в смысле она хотела эксперимента. Открыть в себе что-то новое. И судьба ей это подкинула. Она хотела спонтанности, чего-то необычного, сексуального, какого-то неожиданного опыта. Вот и попала на случайного человека, который ей и предложил этот опыт. Я думаю, вот тот мужчина, который умер, с которым она пошла из бара, он ей предложил побыть моделью в шибари. Только это очень сложное искусство, и ему надо долго учиться. А учиться долго никто не любит. Он, наверное, не очень опытным оказался, не очень умелый. А Натка, она, когда решила, идет до конца. Тормозов у нее нет. Поэтому так печально все и закончилось. Он связал ее неправильно, где-то что-то не рассчитал, она задохнулась. А его инфаркт хватил от того, что он ее убил.

– От страха случился инфаркт? – уточнил Ромик.

– Да, это на самом деле распространенный случай. Мужчины очень подвержены страхам. Знаете, чаще всего от чего умирают мужчины, доставленные в больницу с инфарктом?

– От чего? – Она говорила таким таинственным голосом, что Ромику показалось, она сейчас откроет врачебную тайну.

– От второго инфаркта. Их доставляют в реанимацию. Без сознания. Они приходят в себя. Очень пугаются происходящего вокруг – белые стены, яркие лампы, кровати с людьми, которые не шевелятся и покрыты белыми простынями. Они не понимают, умерли или живы. Если живы, то где находятся? В общем, пугаются безумно. Их ослабленное первым приступом сердце получает второй инфаркт. Согласно обстоятельствам – «умер от инфаркта в реанимации», от того с чем привезли.

Ромик задумчиво покивал. Он тоже не был высокого мнения о мужчинах. И с Яной согласен: больше всего мужчины боятся непонятного и самого страха.

Ромик положил перед Яной визитку.

– Спасибо большое. Вы нам очень помогли. Если что-то вспомните или возникнут какие-то еще мысли, теории, даже на ваш взгляд незначительные или фантастические – звоните, не стесняйтесь.

– Хорошо, – легко согласилась Яна. – Только вряд ли у меня возникнут какие-то мысли. Мне даже думать об этом некогда будет. У меня три смены на неделе, и проект начинается.

– Сейчас же лето? Вы учитесь все лето?

– Формально в Меде каникулы, но врачи всегда учатся, а студенты-медики работают во время учебы.

Она немного подумала и пояснила:

– Вы не подумайте, что я такая сухая и мне все равно, что Натка умерла.

– Я не подумал, – перебил Ромик. – Чтобы пережить горе, надо меньше о нем думать. Вы все правильно делаете.

– Да, – кивнула Яночка. – Спасибо.

Она попрощалась и вернулась к своей компании медиков, тут же включилась в разговор, что-то прочертила на плакате, застучала по клавишам ноутбука. Выбежала на секунду поговорить с ним и снова погрузилась в пучину великой медицины.

Ромику она напомнила маленького игривого тюленя в зоопарке, который на минутку выныривает за рыбкой и сразу уходит в бассейн резвиться.

Ромик выключил диктофон, допил холодный чай и вышел из кафе. Значит, шибари Наталья не увлекалась. Да и в квартиру с первым встречным отправлялась нерегулярно. Версию, якобы она сама привела кого-то с собой для подобного опыта, отметаем. Ромик понимал, что у них нет рабочей версии. Ни одной. Восторгов от Егора Константиновича ждать не стоит.

Обычно Ромик радовался, когда с ним случалась неудача. Во всяком случае, отчаянно пытался это делать. Как-то он прочитал про подобный метод в какой-то умной книжке. И ему понравилось. Он старался практиковать. В свою жизнь он внедрил опыт на свой лад. Любая жизненная ситуация – это набор из неудачных вариантов решения и удачных. Когда с вами случается неудача, это уменьшает выбор неудач и увеличивает распределение удач. Тем самым приближая вас к успеху.

Ромику такая философия сильно облегчала жизнь и помогала не унывать. Вот только сейчас он не мог сказать, работала она или нет. Потому что у них даже из неудач выборки не было. Лабиринт какой-то. Да, где-то в центре запрятан единственный верный вариант, но они плутают, как кутята, в темноте и никак не выйдут туда. Все стены совершенно одинаковые, нет точек, в которых выясняется, что идут они правильно или неправильно, нет подсказок и нет камушков, которые указывают хотя бы, где они уже топтались. А те хлебные крошки, что они разбрасывают, мгновенно сжирают птицы.

– Океюшки, тогда по-другому, – Ромик поднажал на газ.

Его претенциозная Киа Стингер ярко-голубого цвета, словно молния, сорвалась и зарычала. Когда стрелка спидометра перевалила за сотню, и для лавирования в плотном городском потоке ему потребовалась вся его сосредоточенность, он улыбнулся облегченно, блаженно, ощущая, как мысли об убийстве, вообще все мысли покидают голову. Вождение авто на самых экстремальных скоростях, которые только можно осилить в городе, и в максимальной сосредоточенности дарили ему пустоту в голове и свободу. Его способ медитации. Он полностью откинулся на сиденье, плотно прижимая все тело к спинке, и прищурился. До цели он доедет с пустой головой, хорошим настроением и убойной дозой адреналина в крови. Самая удачная форма для нового взгляда на проблему, для размышлений.

В офисе все были в полном составе. И даже этот Лекс, друг Егеря. Прикольный чувак. Ромика завораживали неординарные люди, отличные от всех остальных, имеющие смелость быть какими они хотят, жить, как они хотят. По Лексу подобное сразу читалось.

Хотя Ромик ничего толком про него не знал. Егерь представил скупо и сухо. Работали вместе в самом начале оперативно-следственной деятельности. Чутье, опыт, знания.

– Океюшки, – они принимали слово шефа как аксиому, как форму молитвы. Раз сказал, что будет работать с ними в опергруппе, прекрасно.

Но они с Никой не смогли побороть любопытства. Та, когда копает инфу в интернете, как цунами, сносит любые коды и пароли. А сейчас у них еще и супердоступ ко всем архивам и материалам.

В сослуживцах Егора Константиновича они Алексея Анатольевича Лесовского не нашли. Древний архив, скорее всего, подчистили. Тогда много кому биографии переписывали и грубо заметали следы. Учились – да, вместе. А вот дальше мужик поколесил будь здоров: и по Дальнему востоку, и по Сибири, и по загранке, и три года в Штатах работал. Послужной список у него тоже пестрый, как хвост павлина: частная разведка, служба безопасности огромных стратегических промышленных предприятий, расследование экономических преступлений, разведывательные группы, противостояние рейдерским захватам. Они с Вероникой только поцокали языками от восторга и зависти на такой опыт. В дело он включился со всем рвением, это понятно: Денис Маратович Блатт – Дикий и его близкий друг.

Мыслил он совсем иначе и действовал легко, его мысли и рассуждения, будто шелковые нитки, распущенные с катушки, замирали в воздухе. Лекс улыбался, легко соглашался со всем, задавал множество наводящих вопросов и как-то само собой все приходили к его версии. Так же легко и ненавязчиво оказывалось, что он прав.

Через его согласие и улыбку проступала железная воля, стержень характера, уверенно проложенная жизненная дорога. Его мнение без сомнений казалось истиной, его предложения воспринимались распоряжениями.

– У меня есть кое-что, но то, что выставлено на обозрение в социальные сети нужно делить на два, а то и на пять, – Вероника развернула к ним свой ноут.

Ромику показалось, что она ждала только его, чтобы огласить информацию.

Они хоть и подкалывали друг друга, часто с издевкой, иногда совсем не по-доброму, привязаны были друг к другу нежно. В обоих чувствовался поломанный механизм, который каждый чинил, как мог, подчас смешными средствами – гонками на авто, дурацкой одеждой, методами из книжек по лечению душевных ран и саморазвитию, уходом из реального мира в онлайн. Получалось странно, неказисто, походило на сломанную ветку, перемотанную скотчем. Но иногда работало, и жизнь продолжалась.

И он, и Вероника часто проявляли общность. Припасали какую-то интересную, визуально яркую информацию до момента, пока второй не появится в офисе. Как и в этот раз.

Вероника ждала Ромика, и едва тот переступил порог, развернула монитор к коллегам. Когда все собрались у ее монитора и сосредоточено на него уставились, принялась нажимать на пробел.

Одна картинка сменяла другую. Любительские и размытые, профессиональные отретушированные без малейших изъянов и просто щелкнутые на мобильник фотографии бесконечной чередой поплыли по экрану. Каждая демонстрировала девушек, реже молодых мужчин, обвязанных веревками. Иногда расписанных красками, иногда в крови, может, конечно, в краске, но явно имитировавшей кровь. Фоны тоже пестрели разнообразием: однородные, студийные и в натуре, под мостами, в руинах, на водоемах и на фоне индустриального пейзажа.

– Это все работы художника Артика. Работы – в смысле он фотограф-художник. То есть он запечатлел это.

– А вязал кто? – у Лекса уже в глазах рябило от этих витиевато сплетенных веревок, полуоткрытых красных губ, кляпов и изогнутых тел.

Яркие психоделические сны ему сегодня обеспечены.

– Мастера, насколько я понимаю, разные, многие под псевдонимами и даже под несколькими, модели тоже разные. А еще он устраивает тусы, фестивали свободы, – вещала Вероника, и в голосе явно звучал смех. – Некоторые показушные, снимают на камеру, выкладывают в сеть, но!

Вероника подняла палец вверх и состряпала серьезную высокомерную физиономию.

– Бывают и закрытые вечеринки. О них только говорят. Информации никакой нет, контента нет, имена участников и место прохождения держатся в большом секрете. Реально, сеть чистят, я ни крошки не нашла. В общем, сплошные слухи и тайны Мадридского двора. Хотя, может, действительно только слухи, ну, чтобы создать иллюзию тайны и приобщённости к чему-то особенному, недоступному для простых смертных. Сказки для пиара. Ну, потому что я вообще ничего не нашла. Так не бывает. – Вероника обиженно надула губы. Неудач она не признавала.

– Бывает, – отрезал Егерь. – Если участники высокопоставленные и богатые, ничего никуда не просочится. Проследят.

Вероника поморщилась. Они с шефом обладали совершенно противоположными мнениями по поводу секретности.

Егерь не сомневался, что для сильных и властных мира сего подключат нужные силы и знания, соблюдут все стадии секретности так, что комар носа не подточит. И она, высокомерная всезнайка, ничего не найдет, потому что просто ничего нет.

Вероника не верила в дезинфекцию сети. Она времен, когда еще не было электронных каталогов, баз данных и архивов не застала. Как жили и работали только с бумажными документами и картонными папками не представляла. Вероника свято верила во всемирную информационную помойку – Интернет. И… И в людскую натуру, которая никогда не откажет себе в фоточке, видео, стриме и прочих, оставляющих следы, деяниях. Обязательно найдётся охранник, уборщик, случайный прохожий, заблудившийся ребенок или мышь с камерой между ушей, запущенная ради прикола.

Спор на эту тему случался много раз, примеров и в ту, и в другую сторону приводилось бесчисленное множество. Сейчас возобновлять этот бесконечный диалог никто не стал, слишком увлекательной казалась находка Вероники.

Егерь тяжело вздохнул:

– Не знаю, кто устраивает, возможно, Артик, а может, и не он один. Но оргии, где все валяются в дерьме, совокупляются в масках и называют это творческим порывом и освобождением, сейчас необыкновенно модны. Даже есть какое-то психологическое объяснение, что людям, в руках которых сосредоточено слишком большое количество власти и денег, такой расслабон благотворно влияет на психику. Ну как бы нормальные методы – спорт, отдых, секс их уже не штырят.

– О! Вы знакомы с его религией? – делано наивно захлопала ресницами Вероника и засмеялась. – Сам Артик называет это религией.

Егерь на нее покосился, соображая, что он сказал не так.

– Надеюсь, хоть не участвовал? – хохотнул Лекс. Егерь тут же наградил его убийственным взглядом.

Ромик невинно опустил глаза, отказываясь участвовать в шутке. Впрочем, с лица не сходила улыбка.

– Ну, мог бы освободиться от напряжения, мне кажется, – радовался Лекс, – тебе не помешает немножечко творческой свободы в рамках следственного эксперимента, например.

– Вот вы, умники, и поедите к нему освобождаться творчески! – гавкнул Егерь.

Вероника сразу стала серьезной и продемонстрировала еще несколько картинок и кусочки видео:

– Вот это вот мне показалось очень интересным. Здесь работа очень совпадает с фотографиями преступлений. Та же сеть, те же узлы, ну кроме ног. Но ноги, по сути, это не совсем узлы шибари, просто намотка, похожая на кокон. И я нашла бэкстейдж. Даже два. Качество очень плохое, снимали Артика, ну как работает он, и студию. Мастер, который делал вязку, попал вскользь, но все равно видно – девушка запустила видео еще раз, нажала на паузу, не попала, запустила еще раз, потом набрала цифрами время.

– Вот, это он. В расстегнутой рубашке с коротким рукавом и во втором видео… – девушка запустила еще один ролик. Здесь качество оказалось получше, но мастера снимали со спины. Это было интервью с девушкой, выступающей в роли модели.

– Видео довольно старые, но здесь явно наши узлы. Думаю, с Артика надо трясти имя этого мастера.

– Да, качество конечно не ахти, тут черты лица-то не различаются, – Лекс прищурился и еще раз запустил видео. – Студия одна. Вот, смотрите. Опускают фон разного цвета, но это одна студия. Одинаковые окна и батареи.

Все многозначительно закивали.

– У Артика собственная студия, несколько локаций, по всей видимости, это она, – потыкав по клавиатуре, сообщила Вероника. – Адрес у меня есть. Он, кстати, совпадает с адресом его дома.

В кабинете повисло молчание.

– Я отдам видео нашим специалистам, может быть, они смогут улучшить качество и вытащить какие-то детали, – Вероника кивнула. У нее все.

К Артику Егерь все-таки решил ехать сам.

– Тряхануть его надо существенно, но аккуратно. У этого засранца много высокопоставленных друзей, – Егерь отвлекся на молодого лейтенанта, принесшего отчет судмедэксперта. Распечатал конверт. Отдал Лексу. – Гаденыш наверняка отпираться будет, сразу имя мастера не назовет.

– Пошли, чего сидишь? Умничать будешь перед художником.

Вероника серьезно кивнула, захлопнула крышку ноута и, вытянувшись в струнку, потопала за Егерем.

Ромик засел за бумаги. Три стопки документов. Ромик минут десять гипнотизировал их взглядом, и Лекс, занявший диван Егеря, не мог оторвать от этого процесса взгляда. Ему казалось, что папки сейчас, словно змеи, взметнутся и откроются на каком-то нужном месте. Но чуда не случилось. Ромик принялся их листать собственноручно. Лекс тоже погрузился в отчет.

Глава 28

Серега уверенно лавировал между машин. Вероника о чем-то беззаботно с ним болтала. Кажется, о преимуществах механической коробки передач перед автоматом и роботом. Егор подумал об Артике. Не любил он этих гениев от искусства.

Егерь не сомневался, что человек, называющий себя творцом, обязательно имеет какой-нибудь прибабах. Причем количество свихнувшихся тараканов в голове прямо пропорционально гению, которого в себе ощущает владелец зверинца. Маленькие гении встречаются редко. Ну, какой же художник признает себя слегка талантливым? Все сплошь – титаны искусства, божества не от мира сего, обладатели сложносочиненных психик и непросто организованных мировоззрений. В общем, в логове художника Егерь предвкушал тот еще цирк.

Знакомство с человеком прекрасно, а вот встреча с его тараканами – это совсем другое мероприятие. Тем более тараканами той породы, которую разводил Артик. Художник эпатировал: смело, вычурно, раздражающе. По сведениям Егеря, это хорошо оплачивалось. Подъезжая к зданию, которое одновременно являлось и его жилищем, и студией, сразу становилось ясно – денег в здание вложено немало.

Южный район города, не центр, но на хорошем счету. Старые дома перемешивались с новостройками, построенными по одному проекту: дизайнерскому, имеющему какую-то концепцию, оформленную газонами и клумбами в современном стиле. Здание, нужное им, стояло отдельно – огромный белый куб посреди зеленой зоны, состоящей из низкорослых растений и кустарников, постриженных специальным образом так, что создавалось впечатление, будто куб плавает на поверхности зеленого моря. Зелень красиво возвышалась полушариями – большими и мелкими, имитировала волны и всплески. Здание старое, советских времен и, по всей видимости, с номенклатурно-административным прошлым. Примитивная форма куба, точнее, параллелепипеда, опоясанная странными бетонными лентами. Высокие узкие окна, напоминающие бойницы. Сделать из безликого строения, напоминающего скорее тюрьму, чем художественную студию, то, что Вероника и Егерь лицезрели, нужно было приложить немало труда, фантазии и еще больше денег. Футуристическое инородное для планеты Земля здание, похожее на иноземный корабль или экзотическую пирамиду.

– Художник, творец, – пожала плечами Вероника. В голосе девушки явно чувствовалась насмешка. Искусством она считала Шишкина, Айвазовского, Микеланджело, но не вот это вот, что перед ними предстало.

– Ага, он, – подхватил тему Егерь.

Перед воротами они остановились. На кажущейся легкости и воздушности заграждения Егерь разглядел все способы и степени защиты, какие только можно купить в современном мире за деньги. Самая последняя модель «умного дома» со звуковыми сигналами, датчиками движения и видеокамерами. Плюс под увитым зеленью забором высотой метров шесть плотное полотно из колючей проволоки. Электронный глазок поерзал, разглядывая их с Вероникой удостоверения, и вежливый безликий голос сообщил, что господин Артик принимает гостей исключительно по предварительной записи, но прошуршав глазком еще, все-таки впустили.

Серега уверенно довез их до парковки, которая находилась поодаль от белого здания, и Егерь с Вероникой отправились по одной из дорожек из белого камня.

В дом они попали через скрытую в стене дверь. Если бы ее не открыли заранее, оказалось бы несколько глупо, гости уперлись бы носом в белую стену, никак не выдающую дверь. Ни ручек, ни ступенек, ни ковриков, вещающих о гостеприимстве, не наблюдалось. Несколько дорожек из белого камня просто заканчивались в разных местах у белых стен.

Внутри дом оказался довольно обычным, особенно в сравнении с его наружностью. Простое функциональное пространство: камень, дерево, стекло. Никаких посторонних вещей. Удобная и практичная мебель.

Взрослая женщина со строгим взглядом и опрятным пучком волос на голове проводила их в просторную комнату сразу за прихожей, видимо, зал или приемную. Пара диванов, пять кресел, ковер, статуэтки и напольные вазы с живыми цветами. Особенным предстало лишь освещение, плавно меняющее интенсивность и расцветку. Женщина предложила им чая или кофе, едва дослушав отказ, ушла.

Хозяин творческого пространства вышел почти сразу. Он явно еще недавно спал, хотя время перевалило за обед.

Егерь никогда не комплексовал по поводу своего роста. Метр восемьдесят пять в любом случае считались очень приличным ростом для мужчины. Но художник Артик на целую голову, не меньше, превышал следователя. И габаритностью телосложения существенно превосходил. Не толстый и пузатый, наоборот, под трикотажным широким домашним костюмом отчетливо проступали мышцы. Просто нереально большой: Артик обладал широкими плечами, массивными руками, бычьей шеей. Он походил на великана, который немного сутулился, стараясь поместиться в пространство реального мира.

Егерь отметил мокрые, видимо, причесался мокрой расческой, волосы, красные глаза и одутловатое рыхлое лицо. Черты лица ничем не напоминали человека искусства. Слишком грубые, крупные, жестко очерченные. Будто лицо художника небрежно топором или ломом вырубили из камня. А заторможенностью Артик немного напоминал лошадь.

– Тяжелая ночь? – провокационно начал Егерь.

– Творческая жизнь, – не повелся Артик. – За вдохновение платится немалая цена.

Видимо, крепкий алкоголь, перегарный запах которого явно ощущался, тоже входил в стоимость.

– В связи с чем удостоен чести? – скучающе закатил глаза художник. Он явно демонстрировал скуку и безразличие и желал поскорее отделаться от навязчивых гостей.

Егерь коротко кивнул Веронике, и та выложила перед Артиком фотографии убитых девушек. Следователь с удовольствием отметил, что она выбрала самые красивые, самые эстетичные. Не в контексте дела об убийстве они выглядели даже художественно, во всяком случае, стильно.

Егерь вспомнил, как одна немолодая секретарша, работающая в какой-то галерее, учила его разбираться в современном искусстве. Она была необыкновенно хороша в постели, обладала чувством юмора и еще одним необыкновенным качеством, которое сделало их добрыми друзьями даже после того, как их недолгие сексуальные отношения сошли на нет. Она умела выводить из сложных, запутанных и непонятных жизненных ситуаций истины. Она облекала их в короткие, легко воспринимаемые фразы, которые настойчиво вклинивались мыслью в мозг и навыком в жизнь.

– Если ты смотришь на кусок дерьма, которое окружающие именуют произведением искусства, и ни хрена не понимаешь, почему этот кусок дерьма произведение искусства, то говори, что это стильно и концептуально – в случае, если хочешь доставить удовольствие обладателю или художнику, ну или сойти за своего.

– А если не хочу?

– Тогда можешь сказать, что это кусок дерьма.

Фото из дела об убийстве можно смело признать стильными и концептуальными. Ну или, по сути, куском дерьма, которое они расхлёбывали. Все, как в современном искусстве и положено.

– Слабый фотограф. Фото лишены жизни и воздуха. А здесь бы не помешало больше воздуха, крылья… хороший размах. Да и ракурс нужен другой, интересный… – скучающе заключил специалист от искусства. – Халтура.

– Эти фотографии из дела об убийстве, – спокойно пояснила Вероника. – Возможно, в них нет жизни, потому что девушки мертвы?

– Печально, – кивнул Артик без малейшего сочувствия.

– Аналогичные фото есть и у вас, – Егерь смотрел на художника сверлящим ледяным взглядом. Сколько нужно нагромоздить на свое поведение фальшивого и напускного, насколько можно срастись с ролью циничного бесчувственного человека, чтобы на деле таким и стать?

– Не аналогичные, совсем не аналогичные, – фыркнул Артик. И его лохмы, вода на которых уже высохла, колыхнулись, словно грива, делая его еще больше похожим на лошадь. – Я создаю произведения искусства. Фотография – это взгляд. Откуда этот взгляд отправлен, зависит все. Именно точка зрения отражает то, что мы видим, а дальше формирует наше отношение к тому, что мы видим – Артик широко жестикулировал и раздраженно морщил нос.

Егерь почти злорадствовал, он попал в больную точку. Злопыхатели Артика регулярно указывали ему надуманность его гения и преувеличения значимости фотографии, как вида искусства.

Каким бы раскрученным и скандальным он не был, а, как и все фотохудожники, вел неравный бой за доказательство гениальности своего творчества. За оправдание своего существования.

– Мои фотографии – это точка зрения, это мысль, которая читается с того угла зрения, который я открываю. В каждом кадре я веду диалог…

– Слишком сложно, – перебил Егерь. – Объясните нам, людям далеким от искусства, откуда берутся модели? Кто те мастера? – последнее слово следователь произнес с нажимом, будто заставлял себя озвучить то, чего вовсе не думал. – Мастера, что готовят для вас, так сказать, экспозицию, на которую вы будете смотреть под разными углами и транслировать нам ваш взгляд и вашу мысль. Как вы выбираете, что будете фотографировать? Вот эти вот сцены, которые у вас отображены на ваших фотографиях, они изготавливаются у вас в студии?

– Это сложный творческий процесс, его не так просто объяснить, – Артик опять напустил на себя презрительный высокомерный вид. – Творческий процесс нельзя загнать в табличку и под галочку. Особое прозрение, экстаз, какие-то мысли в голове и ощущения на кончиках пальцев. Чаще всего вот в этой области, – Артик поводил скрюченными в подобие чаши пальцами чуть левее затылка. – Концентрируется в комок, в вихрь, а потом я выплескиваю это всеми доступными мне средствами.

Вероника хихикнула, Егерь еле удерживал брови, ползущие на лоб в гримасе удивления и презрения. Но Артик и бровью не повел:

– Дальше я делаю эскизы, текстом записываю мысли, описание, иногда выбираю ткани. Этот процесс он кипит и замирает, потом развеивается и выплывает снова. Я ощущаю это, как вынашивание ребенка. Это квинтэссенция творчества, зарождение произведения искусства. Жизнь мне способствует, подкидывает людей, необходимых для реализации моего произведения, для его рождения. Моделей, мастеров, как вы выразились, думаю, да, так можно обобщить. Осветитель у меня постоянный. Декоратор тоже. Потом идет коллективная работа: все играют, как единый оркестр, которым я руковожу. Тонкие настройки, индивидуальные инструкции, чтобы все чувствовали единение, порыв. Я создаю мир, уникальный в своем роде, исключительный, и когда он оживает, я выбираю точку, из которой буду на него смотреть, из которой покажу его миру. Иногда несколько.

– Очень красиво звучит. Где мы можем найти координаты всех ваших моделей и мастеров. Вы ведете картотеку?

– Нигде не найдете. Во-первых, не веду, я уже объяснил – творчество не терпит организованности. Гениальные идеи рождаются из хаоса. В этом хаосе я и живу. Во-вторых, я вам ее не дам, – он мелко замахал гривой и тут же исправился, – Не дал бы, если бы она у меня и была. Потому что это строго конфиденциальные сведения. Мало кто из осуществляющих творческий процесс пожелает, чтобы его таскали в полицию или посещали со всякими вопросами. Я не работаю с плебеями. У меня исключительно нобили в сотрудничестве. А для них творчество, как правило, хобби, в случае обнародования которого их репутация пострадает. Так что – нет!

– Телефоны? Емаилы? Соцсети? – упорно перечислял Егерь. – На ваших фото встречаются одни и те же люди, стало быть, совместные создания миров случались не единожды. Как вы с ними связываетесь?

– Никак. Я же объясняю, когда зарождается шедевр, мир сам подбрасывает мне нужных людей, я встречаюсь с ними случайно: в кафе, в театре, в библиотеке.

– Какую постановку вы смотрели в театре последний раз, и когда это было? – голос Егеря стал жёстким и глухим, словно рычание бультерьера. Ничего хорошего оппоненту это не предвещало.

Артик явно потерялся:

– Я что, являюсь подозреваемым? Вы меня будто допрашиваете? «Кармен» – балет на прошлой неделе, кажется, в четверг.

– Где?

– В Театре современной драматургии. Необычная такая постановка…

– Мы проверим. – Егерь кивнул Веронике, та что-то забила в ноутбук, громко стуча клавишами.

– А в чем меня, собственно, подозревают? Мне нужно позвать адвоката?

– Пока нет необходимости, – спокойно уточнил Егерь. – Но предоставить нам координаты тех, с кем вы работаете, вам все равно придется.

– Нет, – отрезал Артик.

– Что вы делали вечером с восемнадцати до двадцати двух часов пятнадцатого июня? – Егерь и Артик стояли друг напротив друга, словно два гипнотизирующих друг друга орангутанга, слегка ссутулившись и подавшись вперед верхней частью туловища. Казалось, мгновение, искра, и они кинутся друг на друга.

– Мне надо свериться с ежедневником, но обычно в это время я творю в своей студии. Делаю наброски или описание к ним.

– Значит, ежедневник у вас все-таки имеется? И записи вы ведете. Не в абсолютном хаосе пребываете?

– Я еще и дневник веду! С третьего класса! И на заборе мелом писал! – рычал художник. – Я творческий человек! У меня все спонтанно и неожиданно. Как вдохновение накроет, так и творю.

– Вдохновение ваше нас как раз не интересует. Только координаты тех, с кем вы работаете. На ваших картинах изображены женщины в крови, связанные и с перерезанными горлом и животами. Мы можем осмотреть вашу студию?

– Не можете!

– Вы проводите реальные порнографические оргии с участием несовершеннолетних! – Вероника видела, шеф свирепеет. – На ваших фотографиях изображены сцены насилия, избиений и убийств. Есть большие сомнения, все ли остались живы в процессе вашего творчества.

– А что? Кто-то написал заявление в полицию? – Артик смотрел насмешливо, свысока. – Внутренняя кухня моего творчества не может быть обнародована. Иначе произведения потеряют ценность. Я продаю тайну и смерть, секс и вседозволенность.

– Иначе говоря, вы не гнушаетесь ничем? Какое угодно дерьмо сфотографируете, лишь бы купили? – подколол Егерь.

– Вне сомнений, – Артик скорчил презрительную мину. – Нарисовать и сфотографировать нет никаких проблем, а вот продать! Иди, попробуй! Тем более искусство в голодной стране! – он почти рычал, злился, от этого стала улавливаться легкая картавость. – Думаете, просто продавать картинки людям, которые по уши в долгах и страхе за будущее? Я творю для очень узкого круга. Капризного и избалованного. Я постоянно на пике эпатажа, на гребне моды, я создаю эту моду! Я пользуюсь всем, из чего можно вытянуть деньги. А лучше всего продаётся секс, смерть и тайна! Я изображаю все! БДСМ во всех его проявлениях, бойни, лужи крови, раздирание плоти – все, что вызовет бурю эмоций, любые чувства: страх, брезгливость, осуждение, восторг, все, что угодно, лишь бы не безразличие!

– Нам необходимы списки ваших мастеров, тех кто специализируются на шибари… – Егерь не договорил.

– Хрен вам, а не мастера. У вас на меня ничего нет. Я фотохудожник, часто пользуюсь фотошопом. Картинка и есть картинка!

– Вы испытываете неприязнь к женщинам? – Егерь чувствовал, как к презрению, которое его переполняло при одном взгляде на этого говнюка, добавлялась злость. Ярость разрасталась комком в животе, накалялась, жгла, расширялась в шаровую молнию, разматывалась, словно клубок обжигающих нитей.

Вероника сжалась и немного отодвинулась.

– Я поклоняюсь женщинам! На моих фотографиях они запечатлены королевами, богинями, ведьмами, призраками, безумно красивыми, отвратительно уродливыми и вообще во всех своих ипостасях. Дающие жизнь и обрекающие на смерть.

– Альфа и омега в одном лице, – прошептала Вероника за спиной у Егеря.

– Именно! – Артик ткнул в девушку крупным, корявым, совсем не эстетичным пальцем и тоже попятился от наступающего на него следователя. – Женщина – сложное необыкновенное существо, внутри которого идет постоянный суд, непрекращающейся выбор. Извечный вопрос: что она делает, производя потомство на свет? Дает жизнь? Или все-таки обрекает на смерть, рожая существо, обреченное умереть? Это основа моего перманентного хаоса, муки создателя и кризисы. Благодатное поприще для создания шедевров.

Артик уперся задом в мраморный стол и от неожиданности покачнулся. Егерь в ту же секунду воспользовался неустойчивостью художника, толкнул назад и прижал его гениталии коленкой к камню. Ко лбу художника приклеилось дуло пистолета.

– А какие муки создателя тебя, урода, мучают, когда ты притаскиваешь на свои порно оргии малолетних девочек? – зарычал следователь.

Артик скукоживался от боли и трепыхался перед Егерем, будто игрушка йо-йо на резинке. Упасть спиной на стол ему не позволяла растяжка и яйца, прижатые к столу, держаться над столом не хватало физической формы, слабый пресс и нависающий над ним разъяренный мужчина, приставивший пистолет к его взмокшему лбу.

– А-а-а! Ой-йой! – скулил верзила, внезапно превратившийся в суетливого и трепыхающегося человечка. – Вам это с рук не сойдет. Я вас лейтенантом сделаю. Я вас погон лишу!

– Сначала ты своих яиц лишишься! Говорят, кастратов вдохновение чаще посещает!

– У нас все добровольно! Я никого не заставляю! Они за это деньги получают! – скулил художник.

– Если тебя наркотой нашпиговать, как рождественскую утку, ты и на свинью залезешь! – Егерь сильнее надавил коленом. Вероника поморщилась. Она уже видела жалобу «…обширная гематома в области гениталий…». Наверное, он даже писать несколько дней не сможет.

– Мне нужны имена и координаты всех мастеров, что вяжут для тебя шибари!

– Нет! – сиплый голос Артика взвился под потолок. – Лучше остаться без яиц, чем с перерезанным горлом! Если я хоть про кого-то что-то скажу, меня через час прирежут!

В комнату вбежало два бугая. Егерь еще спиной почувствовал службу охраны и отпустил великого творца в то же мгновение, как распахнулась дверь.

Артик сложился пополам, держась за пах:

– Меня десять раз убьют, пока вы сюда добежите! – заорал он на мужиков в пиджаках, схвативших Егеря под обе руки и согнувших его пополам. – Раньше его хватать надо было.

Перед Вероникой два мужика кланяющиеся в пояс, утыкались носом друг в друга. Одного гнула служба безопасности, другой никак не мог разогнуться от боли.

– Хорошая у меня работа, – думала девушка. – Интересная.

Охранники подозрительно косились на нее, скромно стоявшую рядом, с ноутбуком в обнимку, но ничего не предпринимали. Во-первых, рук у них хватило только на Егеря, во-вторых, Вероника не проявляла ни агрессии, ни даже попыток спасти шефа.

– Твои мастера убивают девчонок! – шипел Егерь. – И как только я его найду, я любой ценой, даже если это будет моим последним делом, докажу, что психику они повредили у тебя на оргиях, и ты непосредственный соучастник, организатор и вдохновитель. Ты сядешь! И всю оставшуюся жизнь будешь творить на зоне. А там тебя быстро научат, что твоя задница хоть и арт объект, но и для прочих процессов сгодится!

– Мечтать не вредно! – фыркнул Артик. И хоть руки от паха оторвать он до сих пор не мог, а на лице все еще дергались судороги боли, он взял себя в руки. – Проводите господина следователя на выход. И без ордера больше никогда не пускайте. И даже не докладывайте мне, что он приблизился к воротам!

– Ты – вонючий ублюдок. И мы не договорили!

– Приятно было познакомиться, – кривлялся Артик. – Еще приятнее будет больше никогда не встретиться!

– Найди мне повод для обыска! – замогильным голосом распорядился шеф, когда они плюхнулись в машину.

«А луну с неба вместо фонаря в офисе не повесить?» – хотелось спросить Веронике. Но оказаться под прицелом ярости Егеря она не решилась. Ей даже пистолет к виску приставлять не придется, она, скорее всего, вспыхнет и сгорит от одного его взгляда.

– Я постараюсь, – буркнула девушка, как можно нейтральнее.

– Все равно что. Можешь сама пофотошопить, лишь бы ордер дали.

Вероника кивнула.

Глава 29

Дом утопал в зелени. Двухэтажный просторный особняк в шелестящем зеленом плену. Он строил дом для нее. Любое ее желание выполнялось мгновенно и беспрекословно. Она важно, совсем по-взрослому руководила стройкой и отделкой. Архитекторы и дизайнеры сменяли один другого, возмущаясь взбалмошностью пятнадцатилетней девчонки. Она городила один стиль на другой, нарушала все правила пропорций и пренебрегала нормами строительства. Лиза тогда видела себя архитектором, это был ее первый и последний проект. Итог оказался ярко демонстративным. Чтобы сказать новое слово в архитектуре, надо долго и тщательно учиться. Ей не понравилось. А вот Андрею Васильевичу понравилось очень. Исполняя Лизочкины капризы, он чувствовал себя волшебником. Как наяву перед ним всплывали восторженные глаза и улыбка.

Над интерьером работал профессионал, Лиза скучала, но интерьер получился первоклассным.

Андрей Васильевич бродил по дому, словно зомби в поисках людей. Он не сомневался, что прислуга здесь, но старается как можно реже попадаться под его суровый и потерянный взгляд. Только личный помощник Марсель: воинская закалка, терпение и выдержка католического священника, исполнительность пилигрима. Он всегда незримо рядом, готовый к поручениям и распоряжениям. Без Лизы дом умер.

Андрей Васильевич не заметил, как оказался рядом со спальней дочери. Он не заходил туда с похорон. В комнате ничего не изменилось. Только поселилась идеальная стерильная чистота, она напоминала – здесь больше никто не живет.

Строго говоря, «спальня» – сильно упрощенно: просторные апартаменты из четырех комнат с личным туалетом и личной ванной комнатой, тоже весьма внушительными. Еще гардероб, тоже размером с комнату.

Каждый год здесь делали ремонт. Его Лизочка – натура изменчивая, динамичная, менялась, выбирала, пробовала. Он припоминал, как пространство рябило от розового всех оттенков и картинок принцесс. Девчачья мебель, зеркала в витиеватых рамах, кровать под балдахином. Потом эпопея черного и черепов, он даже консультировался с психологом. Оказалось, какое-то модное молодёжно-подростковое течение, ему пообещали, что пройдет. Прошло. Потом работали профессиональные дизайнеры и слова пошли модные, креативные, обозначающие стили и направления. Андрей Васильевич вообще ничего не представлял, когда она сыпала «модерн, концепция, лофт, минимализм и организация пространства». Но голос дочери звучал самой прекрасной и радующей слух музыкой.

Одна из комнат являлась чистым рабочим кабинетом: большой и в то же время простой стол, целая стена из стеллажей с книгами, полок с бумажками и учебниками, два кресла, будто она принимала здесь посетителей, и передвижной столик, одинаково подходящий как самостоятельно рабочий и как приставка к основному столу. Кроме ее ноутбука, целых три больших профессиональных монитора. Он с трудом вспомнил, что она говорила про удобство работы с документами на трех рабочих столах и сохранность глаз.

Андрей Васильевич открыл ноутбук. У него появилось ощущение, что он вторгается в частное пространство, подглядывает за дочкой в ванной или проверяет ее телефон. Но сейчас это смущение и угрызения совести вдыхали в него жизнь.

Пароля не оказалось. На рабочем столе появилась фотография дочери на фоне океана. Лучезарная, просто ослепляющая улыбка и смеющиеся глаза. Эту фотографию сделал он сам – в прошлом году они вместе ездили на Мальдивы. Сердце защемило. Он несколько раз сглотнул, прежде чем снова смог дышать.

Андрей Васильевич бесцельно блуждал по папкам и каталогам. Он ничего не искал, ничего не смотрел. У него экран-то и тот плыл перед глазами.

Большая часть папок называлась на английском языке. Лиза владела им свободно. Вела переписку и, как он знал, уже курировала какие-то дела с иностранными компаниями. Его успешная умная девочка.

Картинки выплыли внезапно. Андрей Васильевич даже не сразу понял, что крупные изображения – результат специфической настройки папки.

Странные какие-то картинки: полуголые девицы на шесте. Вниз головой, каблучищи высоченные, ноги, призывно разведенные в стороны. Порнография какая-то. Его Лиза таким не интересовалась. Как это только сюда попало? Неужели на ее ноутбуке не стояло никаких антивирусных программ.

– О, Господи, не может быть! – вырвалось у Андрея Васильевича вслух. Это не девицы на шесте и не прорехи в системе безопасности компьютера. Это его Лиза.

Со всех фото на него смотрела его дочь Лиза. На всех фото он любовался ее полуобнажёнными прелестями.

Вспотевшей рукой он крутил колёсико мышки, щурился, всматриваясь в картинки, краснел, тяжело дышал, пот выступил на лбу.

Фотографий оказалось множество: снятые на мобильные устройства и камеру профессионального фотографа.

Андрей Васильевич нашел и видео: его Лизы и других девушек, очень красивых, развратных и выделывающих на шесте такое, что, казалось, противоречит законам физики. Лиза танцевала на шесте. ЕГО ЛИЗА танцевала на шесте. Это не укладывалось в голове. Когда он нашел видео, снятое мобильником поверх голов: полумрачный зал, и на освещенной маленькой круглой сцене его дочь в очень откровенном наряде, в соблазнительно открывающих всю попу блестящих крохотных трусиках и бюсте извивалась вокруг пилона, его замутило. У него тряслись руки, по красному распаленному лицу текли капли не то пота, не то слез. Он усилием воли оторвался от экрана и, словно сомнамбула, побрел по комнатам. Он держался рукой за стену, хватался за мебель, прижимал ладонь к сердцу, но оно не болело. Нет, его не сразил ни инфаркт, ни инсульт. Он лихорадочно бегал взглядом по месту обитания его дочери и искал подтверждения, что его находка ложь. Привиделось. Показалось. Он легко готов был поверить в обман зрения. Во что угодно.

Когда его ошарашенная, потная и скорчившаяся от терзавших его чувств физиономия отразилась в зеркале, он встал как вкопанный. Это был спортзал. Он стоял посередине мини спортзала, организованного его дочерью. Самая дальняя комната ее владений. Он никогда сюда не заходил. Мозг отказывался исполнять приказы, но он вспомнил. Эта комната была гардеробной, поэтому Андрей Васильевич никогда сюда не заходил. Сейчас здесь расположился спортзал, точнее, студия танцев: две стены зеркал от пола до потолка, хореографический станок, коврик, кубики, гантели, подушки. И главное, шест. Он, как на чудище, покосился на хромированную палку, будто не веря в ее существование. Прямо здесь, дома, она тренировалась, училась этому развратному ремеслу.

Андрей Васильевич уже не отделял горе от разочарования, панику от непонимания, страх от удивления. Все слилось в единую шаровую молнию, спиралью разворачивающуюся в его груди. Он кинулся по всем комнатам, где обитала Лиза, переворачивая все на своем пути. Открывал ящики, выворачивал все наружу, озирался, силился вспомнить, как все выглядело раньше. Раньше это когда? Он так редко здесь бывал, охраняя частное пространство Лизы.

Спальня точно стала меньше, она что-то переделала. Он раздвинул зеркальные двери купе. Гардеробная. Все верно, где-то же она должна расположиться, если ее вытеснили из спортзала.

Андрей Васильевич в беспамятстве, в неконтролируемом безумии переворачивал полки, открывал ящики, рассыпал коробки. Он не знал, что ищет. Он нашел. Открыв большой короб из ротанга, он обнаружил несколько аляповатых костюмов, если так можно назвать трусы и майки. Три пары сильно потрескавшихся облезлых туфель на высоченных каблуках и платформе.

Безумная активная деятельность вдруг сменилась апатией и отупением. Он смотрел и не понимал, как это могло здесь оказаться? Его Лиза не такая! Он шарахнулся из гардероба, выронив каблуки. Добежал до письменного стола, захлопнул ноут дочери и, держа подальше от себя на вытянутых руках, будто какую-то заразу, вылетел из комнаты. В своем кабинете он положил ноут на пол, будто ожидал взрыва. Замер у окна, прислушиваясь, как грохочущее в ушах сердце затихает и замедляет ритм. Он взял себя в руки. Невозмутимость в любых ситуациях. Умение держать удар. То, чем он гордился, то, что помогало ему выжить в бизнесе и в политике. То, что так тяжело давалось сейчас.

Он вслепую набрал телефон Егеря.

Глава 30

Повилика зашла в ресторан, опоздав ровно на три минуты. Стоит ли упоминать, что Лекс ждал ее уже полчаса. Он почувствовал ее присутствие, едва она вошла в дверь. Ее силуэт загораживали вазы с цветами, ажурные перегородки, другие гости, но он точно знал, это она. Лекс не помнил, когда так волновался в последний раз. Он смотрел, как девушка в летнем желтом платье шла между столиков, она улыбалась администратору, провожающему ее к Лексу, официанту, приветствующему ее. И улыбка светилась такой искренностью, открытостью, будто она и вправду им всем очень радовалась.

– Наверное, банально будет сообщить тебе, что выглядишь ты великолепно? Но удержаться от восхищения очень сложно, – Лекс поднялся из кресла, приветствуя девушку.

– Нет, не банально! – засмеялась Повилика, – Я же не надела банальное красное платье!

– От тебя захватывает дух! Вот-вот перестану дышать, любуюсь тобой, – восторженно выпалил Лекс.

– Очень красиво! – Повилика снова засмеялась.

Она заказала карпаччо из телятины и рваное мясо с трюфельным соусом. Вино выбирал Лекс. Повилика лишь уточнила, что предпочитает красное сухое.

Лекс быстро выбрал себе кусок мяса и сосредоточился на вине из сорта винограда Санджовезе с защищенным географическим наименованием. Ей должно понравиться.

Повилика оценила. Светлые и розовые блики от бокала играли на ее нежном лице. Лекс чувствовал себя счастливым. Они болтали и смеялись, будто знакомы сто лет. Она так же, как и он, любила гулять вдоль моря больше, чем купаться, гонять на машине и пробовать разные авто, но неоспоримым преимуществом пользовался ее мерседес смарт. А еще она ненавидела зиму и холода.

Когда он рассказал, что несколько лет прожил в Сибири и больше года на Аляске, она дернула плечами.

– Брр! Даже представить себе не могу. Сразу по коже бегут мурашки. Сбегаю от зимы, как только представляется возможность.

– Зима вдали от грязных городов обладает некоторым очарованием. Чистотой, белоснежностью, свежестью, – улыбался Лекс.

– Отлично, сопли замерзнут идеально прозрачной льдинкой, – хохотала она. – Нет. Не хочу.

Лекса очаровывало все: как она смеётся, как шутит, как ест. Казалось, и он очень надеялся, что не ошибается, но с ним она вела себя естественно, чувствовала себя свободно и непринужденно.

Они просидели за столиком долго. По ощущениям несколько часов, она не следила за временем, Лекс тем более.

Он наверняка знал, если время в обществе человека растягивается, выписывает восьмерки бесконечности, значит, людям вместе очень хорошо.

– … Аттракцион «Тюльпан», которым Егерь и Дикий собирались проверять собственную вестибулярную систему и мою за компанию, как бы я не сопротивлялся. Повезло, аттракцион не работал. – Лекс рассказывал историю из детства. Повилика хохотала. – Но сдаваться они и не собирались. Выбор пал на колесо обозрения. Заранее купили билеты на десять кругов. Отец Дикого понятия не имел, на какую экзекуцию дает деньги. Не шибко трезвый смотритель аттракциона сосредоточился только на совпадении кругов и посетителей.

– Так там же скорости совсем разные, «тюльпан» же быстро крутится, а колесо нет. Наверное, можно кататься и кататься. Медленно и красиво, – она слегка порозовела, смеясь. – Им бы на пилон. В какой-нибудь «райской птице» зависли вниз головой и кружились. Быстро бы выяснили, у кого вестибулярный аппарат сильнее.

– Пилонов в России тогда не было, во всяком случае, в том возрасте мы о них не подозревали. Тогда космонавтами мечтали быть. Почему в центр полетов должны были взять только одного из нас мне непонятно. В общем, мы все втроем взгромоздились в корзину колеса обозрения и покатили. На третьем круге уже скучали, на пятом откровенно зевали, на седьмом на город опустились сумерки, и мы свернулись калачиком на сиденьях, – Лекс едва сдерживал смех.

– На десятом? – лукаво вскинула брови Повилика.

– Десятого мы не помним. Возможно, его и не было. Потому что мы заснули, а смотритель аттракциона нас забыл.

– Серьезно?

– Ага. Видимо не разглядел за ограждениями, а что мы сели на аттракцион запамятовал. Работа у него скучная, пузырек с самогоном бездонный.

– О, боже! – Повилика всплеснула руками. – Как же вам, должно быть, было страшно! Мне ужасно жаль тех мальчишек!

– Не то слово. Мы на помощь-то звать боялись! В милицию отведут, еще и от родителей влетит. Мы замерзли, тряслись, словно кутята! Тело все затекло, на высоте лишний раз пошевелиться страшно. Ладно, не хватило мозгов по спицам и этим лучам железным, что от центра к краям расходятся, спуститься. Наверняка бы расшиблись.

– С ума сойти! – Повилика смотрела на Лекса во все глаза. – Ну вы и балбесы!

– Охранник обалдел утром, когда нас спустил. Решил, что мы ночью туда залезли по этим кругам. Орал, с палкой за нами гонялся. Грозил в милицию сдать. Хорошо, нас трое, мы в разные стороны разбежались, как тараканы, он не поймал. До следующего лета носа в парк не казали.

– Ну и кто из вас был признан настоящим космонавтом?

– Ночь в хлипкой люльке на высоте примерно трех девятиэтажек подвела к мысли, что никто из нас не пригоден к полетам в космос. К тому же первопроходцы уже летали, и даже по луне ходили, а значит, делать там больше нечего, мероприятие так себе, скучное и неинтересное.

– Очень разумные выводы, – Повилика допила вино. – Я бы тоже не пошла в космонавты. Кстати, я, наверное, единственный человек в мире, который никогда не катался на колесе обозрения.

– Серьезно? Ни разу? Даже в детстве?

– Не-а, – честно призналась девушка. – Даже не знаю почему.

– Пошли! – Лекс позвал официанта рассчитаться. – Это нужно срочно исправить. В новом парке самое высокое колесо обозрения в России, не помню, сколько метров, но мы сейчас его покорим.

Он готовился к сопротивлению. Ни одна девушка не упустит возможности пококетничать, но Повилика только прикусила губу и с любопытством и предвкушением смотрела на Лекса. Повилика с головой кидалась в любую авантюру.

Через пятнадцать минут такси подвезло их к высоким воротам, по которым скакали гипсовые мартышки, извивались питоны и рычали львы. Вывеска гласила «Большой парк аттракционов „Джуманджи“».

– Кажется, в Джуманджи что-то пошло не так? – хихикнула Повилика.

– Кончилось все нормально, – пообещал Лекс.

С последнего раза, как Лекс катался на колесе обозрения, многое поменялось. И сам аппарат радовал новизной, блеском, отсутствием скрипа и ржавчины. Люльки предлагались на выбор: закрытые, застекленные или открытые с яркими надежными бортиками из акрилата. В качестве смотрителя вежливые, энергичные добры молодцы в форменных красных футболках, которые и в кабинку под белы рученьки препроводят, и легких горячительных напитков предложат.

Лекс приобрел бутылку хорошего просеко, укомплектованную двумя стеклянными фужерами. Цена ничуть не смущала, восхищал сервис.

– Мне, наверное, достаточно, мне же в клуб еще, – Повилика грациозно приземлилась в креслице и легонько повертелась в нем, обозревая окрестности.

Лекс не стал настаивать. Они медленно поплыли вверх.

Мужчина болтал без умолку, показывая то одну достопримечательность, которую он помнил из детства, то другую.

– Вот это вообще древнее здание… – он повернулся к девушке и замер на полуслове.

С ней творилось что-то неладное. Загорелая, золотая кожа Повилики побледнела до синевы, губы дрожали, на лбу выступила испарина. Она крепко, до белизны, сцепила пальцы.

– Господи, что с тобой? Тебе плохо? – Лекс перепугался не на шутку. – Тошнит? Болит что-то?

– Лекс, мне стыдно признать, – она заикалась и смотрела на пол кабинки, поднимая взгляд на мужчину лишь на мгновение. – Я боюсь.

– И ничего не болит?

– Нет.

– Не бойся, моя золотая. Все будет хорошо, – он соскользнул на пол перед ней, обнял за колени. – Современный надежный механизм. Для проверки здесь провозили слоников. Один такой в джинсовых шортах при тебе вылез из нашей кабинки живой и невредимый.

Повилика смеялась, запрокидывая голову назад, по щекам текли слезы.

Лекс не мог вспомнить, что делать с паническими атаками и ужасно корил себя за придуманное развлечение.

– Дыши глубоко и медленно, – он гладил ее по ледяным рукам, покрытым испариной.

– Давай выпьем, – выдохнула она, почти справившись с дрожью в голосе.

– Обязательно, – Лекс мгновенно открыл бутылку и, словно заправский официант, налил бокал до краев.

Он протянул его Повилике. Она спешила. Быстро запрокинула стакан, залпом отхлебнула. Газированное вино ударило в нос, и она чихнула, подавилась, закашлялась. Лекс уже достал из сумки пачку бумажных платочков.

– Я теряю навыки, засмеялась она, – прижимая салфетку к носу. – А ведь могла шампанское даже из бутылки выпить. Мы как-то с Ольгой гуляли по городу от клуба к клубу, по две бутылки слопали из горла. Еще спорили, у кого первого из носа брызнет.

– Ну, тут надо больше навыков, чем для полета в космос.

Повилика выдохнула, он протянул ей вновь наполненный бокал, налил себе. Они чокнулись. Руки у девушки больше не тряслись, но во взгляде по-прежнему читался страх, и по сторонам она старалась не смотреть. Лекс и не настаивал. Да и Повилика интересовала его гораздо больше, нежели вид на город с высоты птичьего полета. Он так и просидел перед ней на коленках, гладя ее по руке, подливая просеко и отвлекая разговорами от положения кабинки.

– Следующий раз морально подготовлюсь и, вероятно, смогу рассмотреть что-то сверху, – виновато улыбнулась она, когда до земли оставалось меньше четверти круга. – Вот уж не подозревала, что у меня есть страх высоты. Мне казалось, я от него избавилась. На воздушном шаре меня тоже накрывала паника, но после этого я все высотки в округе облазила, даже по парапету на крыше гуляла. Решила, что от страхов свободна.

– Ты летала на воздушном шаре? – Лекс вернулся в свое кресло.

– Да, в Турции, – Повилика почему-то смутилась. – В Каппадокии. Тоже толком не помню ничего. Тряслась от страха, вцепившись в край корзины.

– Парапет крыши – это совсем экстрим, – Лекс поморщился. – Должно быть, инстинкт самосохранения ты здорово загнала под лавку.

– Если бы только инстинкт самосохранения, – Повилика закатила глаза. – Не буду сразу рассказывать обо всех безрассудствах и глупостях, что я вытворяла, чтобы тебя не пугать.

– Я видел, как ты летаешь вокруг пилона, и вот это вот все вниз головой, – засмеялся Лекс. – Так что смирился, что встречаюсь с девушкой, которая гораздо бесстрашнее меня.

– Да-а-а, – протянула Повилика. Их кабинка плавно подбиралась к выходу, и она совсем успокоилась. – Колесо обозрения бесстрашие ярко продемонстрировало.

– Это совсем ничего не значит, – отмахнулся Лекс. – Вполне возможно и не страх высоты вовсе, а какой-нибудь страх потерять почву под ногами. На крыше же не боишься находиться, а вот в неустойчивом сомнительном предмете…

– Тогда я не теми методами лечу свои страхи, – Повилика пожала плечами и засмеялась. – И теперь даже не знаю, что делать.

– Ну, может быть, не надо избавляться от страхов, пусть останется милой и очаровательной особенностью?

– Надо, – уверенно заявила Повилика и очень серьезно добавила: – Я не хочу бояться. Ничего.

– Отлично, – легко согласился Лекс. – Я найду метод. Обещаю.

– Я на тебя рассчитываю, – согласилась девушка.

– Прости меня, пожалуйста. С этим колесом обозрения… Я не хотел, чтобы так получилось.

– Ты-то в чем виноват? Это я оказалась трусихой? Позор! Пилонистка боится высоты! – и без лукавства уточнила: – Готов искупить вину?

– Любым способом, – мгновенно согласился Лекс. Они шли по асфальтированной дорожке к выходу из парка. Негласно решив, что аттракционов на сегодня достаточно.

– Мороженное! Три штуки!

– Хоть ведро!

Они неспешно миновали парк и пошли вдоль набережной. Повилика в деле демонстрировала свое обещание и уплетала одно мороженное за другим. Она смеялась, рассказывала смешные случаи из своей танцевальной жизни, расспрашивала Лекса о его деле, о друзьях. Искренне огорчилась, узнав о смерти Дикого.

– Ужасно терять близких людей. Их так немного в нашей жизни и пустоту потом ничем не восполнить.

– Посторонись! – завопили позади них, и треньканье велосипедного звонка заглушило вопль.

Лекс быстро обнял Повилику за плечи и отодвинул в сторону с дорожки. Сзади их нагонял велосипедист, явно не от большого ума ехавший по тротуару для пешеходов вместо проезжей части дороги. Они подходили к мосту, и поребрик стал слишком высоким, чтобы двухколесный транспорт с него спрыгнул.

– Благодарю-ю-ю! – донеслось им от просвистевшего мимо велогонщика.

– Вот засранец! – засмеялась Повилика. И поправила, чтобы Лекс не понял неоднозначно. – Засранец на двух колесах! На дороге места мало?

Лекс добродушно улыбнулся. Он закусил губу, но смех все равно прорвался при одном только взгляде на Повилику. Третье мороженное, подтаявшее, пока дожидалось своей очереди, практически целиком размазалось по платью ниже талии, большим жирным пятном. Оставшаяся масса стекала с рук.

– Пачку носовых платочков я извел на колесе обозрения, – честно признался Лекс, безуспешно сдерживая смех. – А ты почему его к… э… животу прижимала?

Повилика хохотала. Пятно расположилось в странной области и навевало весьма неоднозначные мысли.

– Я его ловила. Оно падало, и я его поймала, – она потрясла руками, стряхивая остатки сладкой жижи. Впрочем, ситуацию это не улучшило.

– Я бы с удовольствием купил тебе еще мороженное и даже не одно, – Лекс уже не сдерживался. Уж слишком смешно и беспомощно она выглядела.

– Очень смешно!

– Честно! Очень.

– Расстегни, – она подставила Лексу бедро, на котором болталась крошечная сумочка на цепочке, – там есть влажные салфетки.

Лекс осторожно расстегнул миниатюрный конвертик. Кроме телефона, ключей и пачки салфеток там ничего не было, собственно больше ничего бы и не влезло. Оторвав клапан с хрустящей упаковки, он захохотал в голос, даже не пытаясь себя сдержать.

– Почему ты говоришь о них во множественном числе? – он помахал перед девушкой ароматным кусочком ткани. – Это не салфеткИ, это салфеткА, она одна.

Повилика закатила глаза, смеясь.

– Вот же… – она протерла руки, что никак не спасло ситуацию.

– Если бы ты испачкала физиономию, я бы с удовольствием помог тебе облизаться, ну там, где ты сама не достанешь – Лекс с трудом выговаривал слова, никак не мог остановить смех. – Но руки и платье облизывать отказываюсь, мне кажется, наши отношения еще не дошли до такой степени близости.

– Если бы я измазала морду, я бы сама облизалась и достала бы везде, – хохотала Повилика.

– Не сомневаюсь, мороженым ты не поделишься, это я уже понял.

– Мне в клуб через час, представляю, что про меня подумает охрана и администратор, если вообще пустят в таком виде. Придётся пробираться через черный ход.

– Я живу недалеко, вон в том доме, – Лекс указал на свою высотку. – Умоешься, застираем платье, посушим феном, не знаю, могу одолжить тебе свою рубашку, как раз сойдет за платье.

Повилика лукаво склонила голову на бок и прищурилась.

– Что? – Лекс выпучил возмущенные глаза. – Я спасаю твою репутацию! У тебя пятно неизвестной этиологии в очень интимном месте! Про тебя тяжело подумать что-то хорошее!

– Это мороженое!

– Ну, будешь рассказывать об этом таксисту, если тебя туда пустят, охране клуба, администратору… а я обещаю не приставать, гарантирую безопасность, ручаюсь за сговорчивость консьержки, точно пропустит. Я договорюсь! – он подмигнул. Поделюсь теплой водой и стиральным порошком.

– Хорошо! – остановила она его. – Пойдем.

Повилика стремительно пошла в направлении дома, который показывал Лекс.

– Эх, зря пообещал не приставать, – с деланным сожалением пробубнил он громко, что бы она расслышала.

– Уже обещал, – напомнила Повилика, не оборачиваясь. А про себя подумала: «Это я обещаю тебе безопасность и пока не буду приставать».

Улыбка не сходила с ее губ. До чего же он ей нравился.

Он сдержал обещание, консьержка едва на них взглянула.

– Если я до чего-нибудь дотронусь, то приклеюсь, – проворчала Повилика в лифте. Мороженое на ее руках и платье подсыхали.

Порог квартиры она переступала вкрадчиво и осторожно, словно кошка. Лекс не мог оторвать он нее взгляда. Из-под опущенных ресниц она рассматривала его жилище. Лекс не раз слышал миф о том, что жилье может раскрыть тайные тайны и секретные секреты своего хозяина. Поведать такое, что самые близкие люди не знают. Повилика наверняка тоже об этом слышала и сейчас пытается прочесть его характер по мебели и цвету обоев.

Может быть, это и не соответствовало действительности, но ему нравилось думать, что она им интересуется.

Как же хороша! Он не уставал ей восхищаться. Непосредственная, открытая и в то же время таинственная. Казалось, она вся здесь на ладони: с мыслями, легко читаемыми по лицу, с нехитрыми желаниями, но одновременно она опускала ресницы, загадочно улыбалась и тщательно хранила какой-то секрет. Он весь вечер любовался ей и никак не мог налюбоваться. Он испытывал эстетическое удовольствие, просто глядя на нее. Наверное, ценители искусства, которые часами любуются статуями или картинами, испытывают похожее наслаждение.

– Ха. Вот это совсем не смешно! Как так? – Повилика зашла в ванную и обнаружила прозрачную стену. – Она с одной стороны прозрачная? Я видела что-то подобное во Франции, в одном баре… А! Нет с двух сторон! – девушка смеялась звонко и по-детски весело.

– Да, она обычная стеклянная. Совершенно обычное стекло – засмеялся Лекс.

– Но как-то же она закрывается? Или нет? – Повилика изучала косяки в ванной, рассматривала стены в поисках выключателя. Но никакого механизма, закрывающего стенку, не нашла.

– Нет, не закрывается, – смеялся Лекс. – Эту квартиру для одного человека проектировали. Я приобретал уже в готовом виде.

– Потрясающе! То есть в гордом одиночестве даже не пописать? Признавайся, ты специально! – она по-детски обиженно надула губы и легонько толкнула его локтем в живот. От одного ее прикосновения его пронзила молния. Единственным порывом сейчас было сгрести ее в охапку и крепко прижать к себе. С трудом, но он удержался.

– Я про нее забыл. Честно! Абсолютно честно забыл! – Лекс поднял руки, демонстрируя свою капитуляцию. – Я даже месяца не живу в этой квартире, только приехал в город. Сам-то еще не привык к ней, – отстраняя от нее руки подальше, он боролся с желанием ее обнять. – Иногда взгляну с унитаза и пугаюсь.

– Ну, уж точно все гости возмущаются! – Повилика прошла в ванную, включила воду и вымыла руки.

– Здесь еще не было гостей, – Лекс проследовал за ней. Повилика с сомнением на него посмотрела. Он протянул ей свою футболку.

– Я не буду подглядывать. Клянусь! – заверил он. – Я отвернусь! Мне будет трудно! Нестерпимо трудно, – он улыбался. От ее лукавой улыбки и недоверчивого взгляда по телу растекалось тепло. Ему действительно будет очень трудно. – Но я обещаю не поворачиваться и даже не косить взглядом.

– Я на сцене танцую более обнаженной, чем собираюсь оказаться в твоей ванной, – Повилика еще раз засмеялась и, вытолкнув его из ванной, закрыла дверь.

Лекс улыбнулся. Потом настроение вдруг испортилось. Его уколола мысль, что ее, Повилику, полуобнаженной видели другие мужчины. Это была ревность. Редкое чувство для него.

Боковым зрением он видел всполох снимаемого платья, ее плавные движения, она включила воду.

Лекс нажал на кнопку чайника и достал две чашки. Еда в его квартире не водилась. Он не ел дома.

Мужчина не слышал, как она выключила воду, не заметил, когда вышла. Высококачественные и дорогие материалы отделки, двери, петли и ручки, смесители сохраняли практически абсолютную тишину. Неслышно открывались и закрывались. Даже фен, которым она сушила платье, он не слышал. Она снова надела свое платье. Слегка влажное спереди.

– Это те убитые девушки? – Повилика опустилась на колени перед низким столиком, на котором лежала пачка фотографий из трех дел об убийстве. Большая часть из них сразу перекочевала на стенд в кабинете Егеря, но и дома у Лекса остались.

Лекс сначала метнулся отобрать фотографии, которые медленно перебирала Повилика. Даже не потому, что они из расследования и нужно соблюдать тайну следствия. Он хотел защитить ее от ужаса, которые они вселяли. Убийства извращенные и чудовищные. А Повилика такая нежная, такая тонкая, ему хотелось оберегать ее, огораживать от жестокости этого мира. Но она уже рассматривала фотографии. Ее лицо изменилось, голос слегка дрогнул, когда она произнесла:

– Очень красиво. Непостижимо жестоко и безумно красиво.

Лекс тоже опустился на пол и замер. Он растерялся. Не знал, что сделать. Не вырывать же у нее фотографии силой?

– Это твой друг? – она безошибочно выбрала из стопки фото Дикого. Лекс кивнул.

Она внимательно вглядывалась в его фото. В замершее навсегда, безмятежное, необыкновенно счастливое лицо. Фотография в ее руке задрожала. Лекс огорчился, восприняв это, как сочувствие ему. Меньше всего он хотел, чтобы она переживала из-за его бед, волновалась за него. Он ценил ее поддержку, но омрачать их отношения в самом начале не лучшая идея. Повилика держала в одной руке фото Дениса и ее лицо менялось. Черты обострились, стали жёстче. Она тяжело вздохнула и принялась перебирать фотографии девушек, внимательно рассматривала, особенно фото крупным планом. Фото ног. Когда Лекс протянул руку за фотографиями, Повилика, вдруг, резко поднялась. Будто очнулась от чего-то.

– Эти девушки экзотницы? Танцовщицы на шесте?

– Нет, то есть не знаю, – Лекс не ожидал подобного вопроса. – Одна балерина, другая… гимнастка… – Лекс пытался вспомнить, но голову занимали только мысли о Повилике. Что-то изменилось в ней резко, существенно, и он не понимал, что.

– Ноги зафиксированы, как в стрипе. – Она говорила, но до Лекса доходил только звук голоса, не смысл сказанных слов. Видя, что он не понимает, о чем она, девушка принялась объяснять. Протянула ему две фотографии, те, на которых были изображены крупным планом ноги Натальи Демидовой и Фаины Кабировой, плотно привязанные веревками. – Вот видишь, ступни не вытянуты, не флекс, не сапогом, не по-разному, случайно. У всех девушек ноги перевязаны, будто они на каблуках, на конкретных каблуках, высотой в десять сантиметров. Это высота профессиональной обуви для танцев, стрипов.

– Но они же там разные все, тройки и единички… – Лекс пытался вспомнить, что Повилика ему уже рассказывала про танцы и эту обувь.

– Высота платформы разная, в дюймах. И соответственно каблук тоже. А разница между каблуком и платформой всегда одна. Десять сантиметров. Танцовщица всегда стоит на каблуке десять сантиметров, остальное – платформа, – спокойно и терпеливо объясняла девушка.

Лекс поморщился. Он тяжело понимал то, о чем она говорит, но чувствовал, что Повилика уловила важную деталь.

– Надеюсь, это ты меня лишаешь разума, а не я тупой по жизни, – оправдываясь, пошутил он.

До Лекса дошло. Действительно, ведь даже шибарист сказал, и они все сразу заметили, что ноги девушек выбиваются по стилю из общей картины плетения. Просто перемотаны. И перемотаны одинаково. Вот и общая черта.

– Зачем ему танцовщицы?

– Ну, этого я не знаю, – Повилика печально улыбнулась. – Следователь здесь ты. Она покрутила в пальцах засохший зонтик сирени, вытащив его из-под фотографий. Тот самый, который Лекс захватил из квартиры Дикого.

Лекс пожал плечами.

Девушка легонько коснулась губами его губ, на Лекса пахнуло жасмином и еще каким-то свежим горьковатым цветком. Она провела рукой по щеке Лекса и пошла к двери. Того, что засохшая сирень перекочевала к ней в сумку, он не заметил.

– Ты куда? Подожди… – под конец вечера Лекс растерялся. В голове кружил целый хоровод мыслей. С расследования он перескакивал на Повилику, потом обратно, нужно еще Егерю позвонить. Мысли метались. Лекс нестерпимо тупил.

– У меня работа. Внизу ждет такси, – напомнила она, и, прежде, чем он возразил, выскользнула за дверь. Через пару минут пришло сообщение.

– Спасибо за вечер! – И смайлик, посылающий ему поцелуй.

Лекс постоял перед окном пару минут, собираясь с мыслями. Сообщение и смайл – это добрый знак. И теперь у него есть ее телефон. Может, и стоило остановиться на этом. Пока. Но Лекса несло. Она едва ушла, а он уже нестерпимо хотел ее видеть. Сегодня она работала в баре «Сток». Отказать себе в удовольствии посмотреть, как она танцует, он не мог. Ну, немножечко, издалека, не подходя. Только еще раз посмотрит на нее и все. Но сначала один звонок.

Как всегда, ни «привет», ни «как дела», сухое и четкое «да».

– Они танцуют на пилоне, – выпалил Лекс, тоже не распыляясь на подходы и приседания. – Точнее, не так. Они танцуют на каблуках. На стрипах.

После недолгого молчания:

– Кто?

– Все три жертвы, – пояснил Лекс. – Маньяк сдвинут на ногах. На ногах девушек, танцующих на каблуках.

Лекс коротко изложил суть.

– Ты думаешь, это общая черта? – после долгого молчания проговорил Егерь. – Надо проверить. Фаина балерина, но давно на пенсии. Чем она занималась последнее время? Ну, с Земской понятно, стриптизерша. На стрипах танцевала.

– А Демидова танцевала в студии танцев. И тоже на стрипах, – напомнил Лекс. Он слышал, как Егерь думает.

– Дикому нравились танцовщицы, – медленно проговорил он.

– Да, – согласился Лекс и положил трубку. Им обоим надо было подумать.

Лекс назвал таксисту адрес бара. Он только посмотрит, выпьет бокал и вернётся спать в свою кровать – пообещал он себе. А еще он надеялся, что бар окажется достаточно большим, темным, заполненным народом, и Повилика его не заметит.

Глава 31

Ромик копался в папках. Он что-то выписывал на листочек, по-детски слюнявя ручку, словно карандаш, отчего губы давно посинели, что-то наговаривал басистым шёпотом на диктофон. Он прятался за активной работой, за деятельным сознанием, как за ширмой, сквозь которую не проникало унылое настроение шефа. Хуже уныния Егеря не было ничего. Уж лучше бы метал молнии и ругательства, крушил мебель и предметы интерьера. Но выпало депрессивное смирение. Явление редкое. Лучшим решением было бы убежать, как Вероника, но Ромик прозевал момент и теперь отгораживался папками, суетливой деятельностью и просто плотно сжатыми губами. Перетерпеть.

Шеф отправлялся в СИЗО. Никто из его коллег не знал точно, почему заведение для осужденных за преступления отзывалось таким выморенным психологическим состоянием у Егеря. Но они могли только поддержать, сделав вид, что ничего не происходит.

Ромик бросил на закрывшуюся за шефом дверь обеспокоенный взгляд и посочувствовал Сереге. На того ложится основная нагрузка.

Серега не обладал сложно организованной натурой и не подозревал о доставшейся ему участи. В независимости от настроений шефа он считал своей обязанностью заботиться, обеспечивать уют и комфорт во время езды, а для психологической поддержки возил в бардачке фляжечку с коньячком. Закуски вот только не было. По такой жаре даже сальцо расплавится и сдохнет, о каких-либо кулинарных изысках и вовсе речь не шла. Поэтому Серега обрадовался, получив команду заехать за какой-нибудь едой. Теперь закусить будет чем. А про тюрьму он уже знал. Ну, тюрьма и тюрьма. Чего тут переживать-то?

Егерь уже бывал в СИЗО 452. Давно, лет пять назад. Угнетающее примитивное серое строение, обмотанное, словно кругами ада, колючей проволокой, шипами и поводками овчарок. Ненависть, злоба и обреченность, как бетонные плиты ложились на плечи, едва машина проезжала первый КПП. И вывозил ты оттуда эти же злобу, ненависть и обреченность и потом долго, по камушку, стряхивал с себя.

По отчетам, которые им регулярно выдавали на планерках, он смутно припоминал, что там провели ремонт, большую часть охраны заменили какой-то автоматической системой, камеры сделали малочисленными и еще что-то, он уже не помнил. Не так уж и важно. Он не сомневался, что никаким ремонтом, никакими автоматическими системами не прикрыть ярость и безнадегу, что прочно засели в этом заведении.

Отчего Егеря так выносила тюрьма, почему так коробила и пугала, он точно не знал. Многие следователи спокойно переносят подобные визиты. Ну да, приятного мало, но не в обморок же падать? Егерь деревенел, окружал себя оболочкой непроницаемого кокона и стоял на страже каждого миллиметра этих границ, чтобы ничего не просочилось.

Он воспринимал тюрьму, как конечную точку, как итог работы их системы. Его работы. Она клеймила недостойностью нахождения в обществе, ставила штампик изоляции.

Егерь подстерегал, доказывал и ловил, чтобы отделить преступника от нормальных людей. И он осознавал, предполагал, нет, знал наверняка, что грань, деление на преступников и честных граждан условная. Все может сложиться иначе, стоит только по-другому провести черту. Егерь, как никто, знал, что возможность оказаться там есть у каждого, вообще у каждого. Он и сам ходил под следствием, даже под двумя, и оба за причинение тяжелых увечий. Возможность присмотреть камеру и себе. Впрочем, надолго она ему не понадобится.

От подобных дурацких мыслей по спине бегали мурашки размером с крысу.

Егерь не любил есть в машине. Серега еще больше не любил, когда едят в его стерильной и вылизанной машине, но они с каким-то остервенением заглотили по целой пицце и еще по коробке с лапшой плюс тройной наполнитель. Как сообщники молча и спешно уничтожали еду, будто готовились к какому-то изматывающему испытанию, которое отнимет у них массу сил.

Серега и Егерь заржали, когда столкнулись лбами над коробкой с пиццей, потому что у обоих потек сыр. Серега отложил кусок и преданно посмотрел на Егеря.

– Вы же не отбывать туда едете, – спокойно напомнил он. – Поговорите с кем надо, и я отвезу вас обратно.

Серега не понимал, что за эмоции наполняли его шефа, но он ясно видел, что эта поездка давалась ему непросто. В любой другой ситуации он посчитал бы недопустимым лезть со своей поддержкой. Но сейчас, ему казалось, Егерю понадобится каждая крупинка сил. Серега готов отдать. Он сам потом пиццей заест, а шефу должно полегчать. И Егерю легчало.

– Поверьте, Егор Константинович, я вывезу вас оттуда и доставлю домой, даже если за нами будет гнаться весь гарнизон.

Егерь заржал, вытер физиономию влажной салфеткой и похлопал парня по плечу.

– Нам еще рано туда. Прорыв пока не понадобится.

Коробки и пакеты оказались на помойке, машина плавно покатила по разгоряченному асфальту. Жара отказывалась сбавлять обороты, будто боролась за одной ей известную чистоту генофонда. Те, кто не выдержат, сдохнут. Егерь облокотился на спинку сидения и постарался расслабиться, прогнать назойливые мысли. Может быть, даже посплю, подумал он, незаметно погружаясь в сон. Спал следователь крепко, поэтому не заметил ни плохой дороги, ни выжженных полей, ни темных мрачных лесов, трещащих от зноя.

Глаза Егерь открыл, когда замолчал двигатель машины.

По ощущениям он всего лишь моргнул. Закрыл глаза в городе, открыл перед каменной стеной Соколовского РОО.

– Приехали, – сообщил Серега.

Машину обыскали и пустили внутрь. Скучающие охранники, зевающие собаки, автоматы наперевес и стрелки в точках обзора. По Егерю бегали мурашки. Под ногами хлюпала грязь: даже в эту жуткую жару двор наполняла каша из глины. Специально они, что ли, воду лили? Пропуск Вероника заказала только на Егора Константиновича, но Серега вышел следом и хмуро побрел за шефом. Всем своим видом выказывая, что он не останется в машине, не покинет шефа и даже обсуждать ничего не собирается. Егерь ждал, что их остановят, разгорится спор, придется звать администрацию, но охранникам оказалось безразлично. Оба мужчины пошли по бесконечным туннелям и коридорам.

Заключенный Евгений Захаров № 65456 ждал следователя по особо важным делам в комнате для допроса. По всей видимости, привели давно, лишь бы следователь лишнего по РОО не шастал. Егерь и не собирался. Только поговорить с заключенным.

Щуплый, худенький старый мальчик. На фото он выглядел лучше, уж точно здоровее. Совсем скоро он окажется в больничном изоляторе. Егерю хватило одного взгляда, чтобы понять, что убить Кабирову он не мог и сделать из нее куколку шибари тоже. Банально не хватило бы сил. В сравнении с жертвой юноша был, как мышонок рядом с толстой откормленной кошкой.

Егор видел фото Фаины Кабировой из числа последних и те, где она уже висела на крыльях из веревок. Хрупкость балерины она давно утратила. Да, статная, гибкая и грациозная. Но уже оплывшая, пополневшая и существенно потяжелевшая.

Егор представился, Женя молча кивнул, назвал номер. Он не понимал, зачем Егор здесь, но не спорил. Он теперь вообще никогда не спорил, не сопротивлялся, не возражал. Делал, что скажут, говорил, что спросят и старательно пытался не попадаться никому на глаза. Во взгляде так очевидно сквозила сломленность, смирение и болезнь, что Егерю стало не по себе.

– Евгений, за что вы отбываете срок?

– За намеренное причинение вреда здоровью, повлекшему смерь, статья… – оттарабанил Женя.

– А ты действительно ее убил? – прервал Егерь.

– Да. Она умерла, – он подумал немного и уточнил. – Я видел ее мертвой.

– А зачем ты ее убил?

– Я не хотел, но в порыве, в безумии, – Женя явно подзабыл слова, которые рассказывал в процессе следствия. Слова, которые ему подсказали.

– Скажи, почему такой сложный способ убийства? Вы ведь готовились? Долго плели эту паутину, продумывали детали.

Женя молчал долго. Егерь не мешал. Он сидел уже шесть месяцев, ему предстояло сидеть всю оставшуюся жизнь. С пучком его заболеваний умрет он в тюрьме. У него должна быть причина, по которой с ним это случилось. Хотя бы для себя самого.

– Я долго думал. Я ведь любил Фаину. Не как женщину, конечно, как творческую личность. Она была особенной: понимающей, тонко чувствующей, сложно организованной. Мы хотели сделать с ней творческое пространство. Такое универсальное и свободное. Для танца, для фотографии, для музыки… Она сняла помещение, самое подходящее, что нашлось в нашем городе. И мы уже начали творить.

Он поежился и в то же время блаженно улыбнулся. На его лице читались радость, предвкушение, надежда на что-то волшебное, потом лицо заволокли печаль и грусть.

– Фаина танцевала, она так танцевала, по-особенному, в разных стилях и направлениях. Она неузнаваемо менялась в танце. Она умела танцем говорить, рассказывать истории, она пела танцем. Такой талант бывает только от бога. Ее отметили. Я фотографировал, старался поймать мгновение, особенное движение, эмоцию. У нее было необыкновенно эмоциональное лицо. Иногда я любовался и забывал запечатлеть. Чтобы фотографировать ее, надо быть тоже очень-очень талантливым. Мне, конечно, не хватало способностей и знаний.

Женя рассказывал про танцы Фаины каким-то экзальтированным, потрясенным голосом, с необыкновенно просветленным лицом. Как о лучшем, что случилось с ним в жизни.

– Понимаете, она была… как слово на воде, – за всю беседу юноша первый раз взглянул Егерю в глаза. – Проводили такие эксперименты. На воду, простую чистую воду произносили разные слова, красивые и нежные, ругательные и со злобой и в это же мгновение быстро замораживали, очень быстро, за одну секунду.

Егерь кивнул, не потому что он слышал о подобном опыте, просто увлеченность Жени завораживала, вела за собой.

– И вот, рисунок во льде получался разный, он менял свой вид в зависимости от того, что за слова произносились над водой. Красивый и симметричный, жесткий, колючий или вообще хаотичный. Фотографировать танец – это как замораживать слова в воде. Женщина танцует, она испытывает гамму чувств, ее разрывают эмоции, она дарит самые разные чувства тому, кто на нее смотрит, и фотообъектив на одну секунду улавливает что-то необычное, особенное и щелкает. В статичном снимке получается картинка, которая передает одно мгновение и целое море событий и чувств. У Фаины все мгновения ее жизни и танца были прекрасны, я не успевал за ней. Вы не представляете насколько эта женщина особенная. Она видела мой талант, а я его нет. Она верила в меня, а я в себя нет. Чтобы успевать за ней, мне нужна была стимуляция. Тогда я становился быстрее, умнее, тоньше чувствовал, больше понимал.

– Наркотики? – безэмоционально спросил Егерь.

– Да, – просто ответил Женя и воодушевленно продолжил. – Мы с ней творили. Ей, правда, не нравилось, что я принимаю, и я планировал вскоре завязать. У меня бы обязательно получилось. Она в меня верила, я бы смог. Надо было только найти себя.

Егерь внимательно слушал. Паренек был под наркотой, он не помнит, как все случилось. Он рассказывает о Фаине и ни слова о том дне, когда произошло убийство.

– А вы давно увлекаетесь шибари? У вас получилась очень сложная и талантливая работа. Да, она повлекла за собой смерть, но получилась выдающаяся вещь. Настоящее произведение искусства.

– Да, – Женя воодушевился. – Вы видели? Я был потрясен. Вы видели фотографии? Она, как бабочка, пойманная в сеть. Я ловец бабочек. Фаина такая красивая, неземная, неживая и в то же время теплая и прекрасная. Я бесконечно долго любовался на нее. Стоял перед великим произведением искусства и не мог оторвать взгляд.

– Сколько вы там стояли?

Женя не слышал вопроса следователя, он углубился в себя.

– Несколько часов, три или пять. Я не помню. Мне стало плохо, передозировка. До сих пор, закрыв глаза, я вижу эту картину. Мне не верится, что я смог сотворить что-то настолько прекрасное. Я поймал танцующую бабочку в сети. Танцующая Фаина замерла навсегда.

– То есть, вы сотворили свое произведение искусства, связали Фаину, долго ею любовались, потом вам стало плохо, а очнулись вы тогда, когда прибыла полиция?

– Да, примерно так. Я под наркотой был, не помню точно, – Женя быстро и мелко моргал. Он смущался. По всей видимости, наверняка он ничего не помнил.

– Вы видели свое произведение искусства, связанную Фаину Кабирову, висящей на стене? Не на фото? На стене? – напирал Егерь.

– Не помню. Я в беспамятстве был. Мне сказали в больнице…

– Твою мать! – выругался Егерь. – Почему на суде вы сказали, что это вы связали ее и убили? Вы не помните этого, почему тогда сказали?

– А кто же это сделал? Если не я? Там больше никого не было. Она верила в меня, я сотворил что-то по-настоящему прекрасное. Первый раз в жизни!

– Вы давно увлекаетесь шибари? У кого-то учились?

– Нет, не учился. Фотографии только видел. Это было вдохновение на адреналине, на эндорфинах.

– На чиле, на расслабоне, – пробубнил Егерь дурацкую модную фразочку современных подростков.

– Вам не жаль? В этих сетях, в которые вы поймали бабочку, она задохнулась и умерла, – Егерь больше следил за эмоциями Жени, нежели придавал важности его словам. Все, что ему было нужно, он уже узнал.

– Я никогда не понимал, когда говорили, что искусство требует жертв, но я остро осознал, что это такое. Для того, чтобы состоялось наше творение, чтобы мы реализовались с Фаиной как творцы, принесена немалая жертва. Но мы сотворили великое произведение искусства, я понял, что действительно гений. Понимаете, я сплел ту красоту, поймал бабочку, это мог сделать только мой внутренний гений, ведь я веревки в руках никогда не держал, я только лобзиком… Жертва стоила того. Наше произведение стоило того. Если бы у Фаины была такая возможность, думаю, она бы сказала то же самое.

– Как вам здесь? – Егерь оглядел помещение и снова уставился на Женю.

– Нормально, – удивительно весело отозвался заключенный. – В камере нас немного, и я много работаю лобзиком, мне нравится. Скоро отправка на зону… Главное, я знаю, что гений и свое главное произведение искусства я сотворил. То, к чему идут всю жизнь, я достиг. Вы знаете, не многим гениям после того, как они сотворили свое сакральное произведение искусства, удавалась выжить. Это нормально, так предусмотрела природа. Когда человек, простой и бренный, претендует на славу великого создателя, его надо быстро уничтожить. Природа – самый главный, самый лучший творец. Не терпит конкуренции. Поэтому она уничтожает любого, кто оспаривает ее первенство. Я остался жив, значит, еще зачем-то нужен. Возможно, тюрьма – это мое спасение. Здесь я уже ничего гениального не сотворю, поэтому неинтересен, не нужен, даже тратить силы на мое уничтожение нет смысла. А людям смогу принести пользу. Во многих домах будут стоять вытачанные мной балясины, резные кружева и крохи моего таланта принесут радость людям.

Егерь выходил из СИЗО еще более пасмурным, чем вошел туда. Вся наша жизнь – это сплошная иллюзия, и каждый придумывает себе свою собственную историю. Он, Егерь, следователь по особо важным делам, видел отбывающего срок наркомана за убийство, которого тот не совершал. Он видел поломанную судьбу, незаслуженную кару, недоработку и халатность системы. Он видел убитую женщину и маньяка, который разгуливал на свободе, присматривая следующую жертву.

Женя видел произведение искусства, подтвердившее его гениальность, он видел единение с творцом – счастье, которое ему довелось познать. Женя чувствовал радость, озарение и свободу творчества. И даже в завершении своего пути таким способом углядел спокойное принятие, возможность принести людям пользу.

Одно было очевидно – Фаину он не убивал.

– Давай в следственное управление Соколовска заедем, – отдал распоряжение Егор. Насупленный водитель кивнул, потыкал экран телефона, настраивая навигатор. Сереге в тюрьме не понравилось. Он держался изо всех сил, виду не показывал, но не понравилось. Он счастлив был убраться восвояси.

А это даже не тюрьма еще, хмыкнул про себя Егерь, он тоже выдохнул, удаляясь от ворот СИЗО.

Егерь толком не мог назвать причину, по которой потащился в Соколовск. Круг в почти пятьдесят километров. Но Егерь хотел поставить точку в этом вопросе. Увидеть глаза человека, засадившего невиновного. Ну, и еще немного поспать. Похоже, машина на него действует, как хорошее снотворное. Оказывается, в машине он неплохо спит. Спокойно, без кошмаров, вообще без снов. Может, использовать Серегу, словно качающую люльку няньку. Егерь не сомневался, водитель не откажет.

Как Егерь нырнул в объятия Морфея, он снова не заметил. И к собственному удивлению легко открыл глаза, едва Сергей заглушил двигатель. Следователь усмехнулся и зевнул.

Когда его супруга Верка еще только была беременна Катькой, а у них в гостях еще собирались большие компании друзей, не распуганных суровостью его характера и беспокойством работы, в гости к ним пришла одна из ее подруг, недавно ставшая матерью во второй раз. Справилась о необходимости помощи на кухне, получила отрицательный ответ и, выяснив, что до прихода остальных гостей еще чуть больше часа, поинтересовалась: «Я тогда вздремну часок?»

Приятельница ушла в комнату, заснула и ровно через час, без будильников и дополнительных приглашений вернулась.

– Как? – удивился Егерь, у которого уже тогда вырисовывались проблемы со сном. – Заснула на час и встала?

– А я за чем легла, то и делаю, – улыбнулась девушка.

В машине у Егеря, похоже, тоже так получалось. Он даже чувствовал себя отдохнувшим, жизнь буквально возвращалась в него. Еще на обратном пути поспит, и можно будет считать полноценным отдыхом.

Серега протянул ему стаканчик с горячим черным чаем:

– Три пакетика сахара, могу коньяку подлить.

– Идея – огонь, – одобрил шеф. – Сейчас зайду минут на десять и нальешь.

Сообщение Вероники уже мигало тусклым белым огоньком на мобильнике. Имя и фамилия следователя, что вел дело Фаины.

– Багаутдинов Ринат Дамирович, – сухо и жестко озвучил Егерь лейтенанту за пластиковой перегородкой, демонстрируя корочку.

– Восемнадцатый кабинет, – спешно отрапортовали ему. Птица столичная при полномочиях, пускай Багаутдинов сам разбирается, по его душу пожаловали.

Багаутдинов Д. Р. кушали. Маленький, щупленький и головастый мужчинка дожидался сигнала микроволновки. С залысинами на лбу и с большим носом на непропорциональной голове он походил на гоблина. Суетливые мелкие бегающие глазки с неприязнью смотрели на вошедшего. Он презрительно скуксился и уже открыл рот, чтобы выдворить посетителя, но Егерь по-хозяйски расположился на потертом кожаном диване и, сложив ногу на ногу, продемонстрировал корочку.

– В деле Фаины Кабировой обнаружены новые обстоятельства, дело отправлено на дорасследование. Вы к работе не привлекаетесь. Но вполне возможно, будет возбуждено внутреннее расследование о халатности, ненадлежащем исполнении или несоответствии должности. – спокойно и монотонно вещал Егерь голосом, лишенным каких-либо эмоций. Он получал мстительное удовольствие, видя калейдоскоп эмоций, сменяющих одни на другие на лице капитана Багаутдинова. Непонимание, возмущение, страх, паника, ненависть. Страха больше всего. Прекрасно. – Однако, – Егерь тяжело вздохнул, – у меня есть вопросы.

Егерь сделал небольшую паузу и продолжил:

– Почему Захарову не была проведена экспертиза его психического состояния?

– У меня каждую неделю дело. Я не понимаю, о чем вы говорите, – недовольно буркнул Багаутдинов. Помогать следствию он не собирался. Ошибки и притянутые за уши улики уже плыли в глазах районного капитана, и Егерь лицезрел неприкрытые тревогу, сомнения и боязнь за собственную шкуру.

– То есть девушек на веревках у вас каждую неделю растягивают? Традиционно и буднично.

– Нет, конечно, – согласился Багаутдинов. – То дело, где девушку переплели веревками и задушили, я помню.

– И, наверное, что зовут, ее Фаина Кабирова тоже припоминаете, тем более была она вашей возлюбленной. Эту скабрёзную подробность ему подсказала Вероника, перерывшая всю сеть и нашедшая сплетни в каком-то чате. За точность информации она не ручалась, но Егерь проверочно ткнул и попал в цель.

– Ну, не возлюбленной уж. Так, перепихнулись пару раз. Я вообще женат и с детьми.

– Тем более, – Егерь сверлил Багаутдинова ледяным, не обещающим ничего хорошего взглядом.

– Вы наверняка забрали дело из архива? Там есть вся информация. Расследование проведено должным образом. Виновный во всем признался, был суд, назначено наказание.

– Виновный – это тот, кого вы посадили?

– Он обнаружен в помещении вместе с трупом, по всей комнате его следы, он не отрицал, – Багаутдинов нервничал, защищался.

– На веревке следы были? Под ногтями Захарова потожировые, микрочастицы кожи Кабировой?

– Нет. Не помню. Смотрите в деле, раз взяли на доследование. Он мог их стереть!

– Аккуратно вымыть руки перед тем, как вырубиться от передоза?

– Какие там могли открыться еще детали и обстоятельства? Там все очевидно! – Багаутдиов забыл про свою давно пропикавшую еду в микроволновке и уселся за свой стол. Стараясь скрыть тревожность, он перекладывал листы и папки с места на место, вытаскивал ручки из карандашницы, засовывал обратно.

– А там еще два убийства, совершенные таким же способом, – связанная мертвая девушка, крылья из веревок, шибари.

– И вы думаете, что тут у нас начал орудовать маньяк? Другого захолустья выбрать не мог?

Егору вдруг стало неинтересно, скучно. Перехотелось прижимать Багаутдтнова к ногтю, демонстрировать свое всемогущество. Хотя Ринат Дамирович человек был противный. Службу свою видел, как подъем по лестнице, где ступеньками представляются жизни и головы, неважно, свои или чужие, главное, ведущие вверх. Дело должно быть закрыто, галочка поставлена, звездочка получена. Очень захотелось покинуть этот кабинет. И не пачкаться. Из микроволновки неприятно потягивало тушеной капустой. Егеря замутило, хотя, скорее, от хозяина кабинета. Его всегда мутило, когда служитель закона выписывал себе преференции на вершителя судеб.

Сон на заднем сидении машины и капелька коньячка вдруг стали невыразимо привлекательны. Егерь поднялся, расправил уставшие плечи и проговорил:

– Когда вы обнаружили труп Фаины, Евгений все еще стоял перед ней? Он разглядывал содеянное своими руками? Любовался?

– Ничего он не разглядывал. Он валялся в наркотической коме, без сознания. В луже рвоты и собственного дерьма. Мы и не заметили его сразу. Комок исколотой плоти на замызганном полу, закрытый газетами и каким-то мусором. Он подыхал. Поэтому и фотографий нет. Мои ребята его сразу в больницу поволокли. Фаину мы тогда уже сняли, да и не мог он ничего в том состоянии видеть. Ему повезло, что мы нашли его и довезли до больницы. Там склад огромный и захламленный всяким дерьмом. Он должен быть благодарен, его откачали. Еще бы минут десять не нашли, и он бы сдох, как последняя собака в грязи.

– Получается, Фаину в веревках он видел только на фотографиях?

– Когда сам вот ту хрень сотворил и потом ширялся, не знаю, что он видел. А я ему фото уж в больнице показывал. Он сразу признался, что это он сотворил. Еще восхищался, что он гениален. Урод.

Егерь кивнул и пошел к выходу.

– Вы посадили не того человека, – все-таки кинул он напоследок.

– Любого нарика есть за что засадить, так или иначе, – Багаутдинов не желал признавать свою вину. Хуже – он считал себя вправе наказывать.

Егор внимательно на него посмотрел и усмехнулся.

– Возможно. Но закрыв дело таким образом, вы дали возможность ускользнуть настоящему преступнику. И впоследствии совершить еще преступления. Четыре трупа на вашей совести.

– Почему четыре? – искренне удивился Багаутдинов. – Если еще два дела.

Егерь не удостоил его ответом, вышел.

Вот это вот он ненавидел больше всего. Сама система, в которой они работали, коверкала психику похлеще, чем камера пыток. Постоянное искушение всемогуществом, вседозволенностью, силой власти и с другой стороны давлением еще большей силы и власти. Не многие выдерживали этот прессинг с двух сторон. Ощущение, что ты раб и бог в одном лице. У большинства вырабатывалось какое-то подобие собственной морали. Что можно, а что нельзя. На базе этой морали каждый раз совершается выбор и, главное, поддерживается слепая вера в систему. Но встречались и те, кого вывихивало, они выписывали себе преференции судейского и карательного органов, право судить и наказывать.

Егеря начинало мутить. Злость и презрение вонючим фонтаном поднимались изнутри. Таким представителем системы был этот Багаутдинов, выдавший сам себе благословление на вынесение приговора за проступки, которые не имели непосредственного отношения к следствию, к преступлению. В его глазах наркоман – зло. Он наказал зло, закрыл дело и получит очередное звание. Он герой. Эту логику не свернуть никому. Объяснять. Взывать. Внушать. Бисер перед свиньями.

Серега, как преданный Санчо Панса, ждал у авто. Все обещания исполнил. Заветная фляжечка с хорошим армянским коньячком скрасить шефу дорогу в офис.

Приятное тепло разлилось по языку и внутренностям. Егерь выдохнул крепкие пары. Посидел, уставившись в окно и прислушиваясь к ощущениям. Алкоголь не брал его. В сон не клонило. Почему Женя остался жив? Возможно, убийца не заметил его. Поглощенный сложносочинённым убийством Фаины, не разглядел комок плоти, корчащийся в углу. Маловероятно. Даже в самой страшной наркотической агонии Женя наверняка шевелился, издавал какие-то звуки. К тому же маньяк наверняка выслеживал свою жертву, ждал удобного момента. Он не мог не знать, что жертва не одна. Не посчитал нужным заморачиваться, что с ним будет? Достаточно того, что наркоман не свидетель? Думал, что он умрет? Может быть, сам вколол ему дозу, которая должна была стать роковой. И еще один интересный нюанс: все мужчины умерли от счастья. Считал ли маньяк наркотики счастьем? Наркоман Женя умирал от счастья и эйфории?

Глава 32

Вероника отправила фото по вотсапу Ромику. Получила в ответ восхищенные смайлы – аплодисменты, огонь, рукопожатие.

Шеф оказался более скуп на эмоции. Он окинул ее работу сухим, безэмоциональным взглядом и едва заметно кивнул. Она хорошо знала этот взгляд. Он не сулил ничего хорошего тому, на кого был направлен, даже если виновный находился за десятки километров отсюда и понятия не имел, что готовится буря. Обладатель беспощадного пустого взгляда пойдет напролом, и поломанных веток, а скорее всего костей никто уже не посчитает. Вероника не завидовала Артику. Почти жалела.

Через полчаса у них будет ордер на обыск и команда спецназа для погрома в доме и мастерской художника.

Вероника хорошо поработала. Подделать фото и даже видео с бэкстейджа фотосъемок не проблема, а вот подделать так тонко, чтобы потом откатить назад, дескать, это не наша жертва, сильно похожа, но не она. Обознались. Тут ей пришлось потрудиться. Егерь заведомо шел на обман. Не сомневался, адвокаты Артика понабегут со скоростью просачивания через пробки города. Но этого времени им должно хватить. Веронике должно хватить. А пока перед второй частью Марлезонского балета она наблюдала, как Ромик деловито отправился в раздевалку спецназа. Вероника закатила глаза. Боец из него вышел бы сомнительный, но группа захвата никогда против него не возражала, хоть и относилась с осторожностью, как к душевно больному. Осторожно принимала в свои ряды, делала вид, что он один из них. Вероника не сомневалась, что кому-то из реальных бойцов – дежурному невезунчику поручали за Ромиком присматривать. Что не говори, а авторитет Егеря беспрекословен и непререкаем. Но эти реалии обладали и обратной стороной медали. Вероника чувствовала, как их сторонились, как разговоры замолкали при ее или Ромика появлении. Звездная команда. Что ж тут скажешь? Самые сложные дела и, соответственно, слава, особое отношение, преференции.

Только мало кто понимал, что больше никому и не под силу раскрыть то, что раскрывал Егерь. Осторожно развязать ниточки, распутать клубки, найти виновных и обойти знаковых. И еще меньше кто знал, что каждый раз у Егеря под ответ собственная шкурка, каждый раз, цена – собственная голова.

Вероника прикидывала, желает ли она лицезреть, как стадо мамонтов растопчут великое творение художника, замотают произведение искусства оградительной лентой и снимут отпечатки пальцев с его музы. Подобное представление она видела не раз. Особого удовольствия не испытывала. Но дорога до управления сокращала ее время на вскрытие ноута Артика, поэтому она собрала все необходимое и пошла в машину к Сереге. Шеф тоже поехал с ними. Он не торопился.

Командовал захватом капитан Калашников, простой и безотказный, как автомат, чью фамилию он носил. Егерь появится уже в конце – картинно, как на сцене. Властный, ожесточенный, всесильный и спокойный. Вероника всхлипнула в предвкушении и покосилась на шефа.

Тот что-то безостановочно набирал в телефоне. Редкая для него деятельность. У Егеря не было соцсетей, он почти не пользовался мессенджерами, даже IT-шники из службы безопасности, проводя по нему расследование, остались без работы. Только слежку вести. По старинке. Редкие и короткие звонки демонстрировали у него наличие самого современного и дорогого гаджета, обильным функционалом которого он не пользовался.

Лицо Егеря демонстрировало явное недовольство, раздражение и немного чувство вины. Вероника хорошо знала, чувство вины – это самая болезненная точка у ее шефа. Тяжело достижима, но самая болезненная. Попав в воронку чувства вины, можно было оказаться сразу и на позиции остро ненавидимого и на положении того, кто будет Егором манипулировать и все равно окажется во врагах. Вероника и представить не могла, что повергло Егеря в это состояние.

Они подъехали как раз вовремя. Группа захвата уже прошла. Вяло и скучающе эксперты-криминалисты выгружали чемоданчики с оборудованием. Егерь пружинисто выпрыгнул из машины и пошел к дому.

Прикованный наручниками к батарее Артик истерил на полу.

– Он брыкался, – просто сообщил Калашников, потирая локоть. – Сильный урод. Пришлось приковать. Втроем еле угомонили.

Артик походил на разъярённого быка. Взгляд великого художника современности зиял кровью и метал молнии. Из уголка губ сочилась кровь, по скуле ползла ссадина.

– По морде ему все-таки заехали, – удовлетворенно заметил Егерь.

– Ты ответишь за это капитан, – шипел художник.

– Полковник, – автоматически поправил Калашников, хотя всплеск ненависти предназначался Егерю.

– А станет капитаном, – Артик сплюнул кровь на пол.

– Стану-стану, – довольно согласился Егерь. – С удовольствием стану, как только ты стаешь каплуном в тюряге.

– И не мечтай! – рычал связанный хозяин дома. – За меня не просто заступятся, за меня с тебя погоны снимут, в асфальт закатают…

Калашников покосился на Артика и хмыкнул. Перепалка его никак не касалась. Он спокойным ясным взором воззрился на Егеря и отчитался:

– В доме еще прислуга – трое и две голые девицы в его кровати. Под наркотой. Берем всех?

Егерю Калашников нравился. По-военному строгий, в меру жесткий, правильный, действующий в рамках приказа. Казалось, у него не было ни сомнений, ни оценок. Приказ отдан – исполняй.

– Всех, – Егерь впервые смягчил взгляд и почувствовал, как зверь внутри сворачивается в комок, утихает.

Рядом с таким человеком, как Калашников, все становилось проще, вставало на свои места и сильно уменьшалось в важности.

– Слушай, там такое, – рядом с Егором возникла девушка в медицинской форме. Большинство криминалистов предпочитали полиэтиленовые покрытия на обычную одежду. На месте переодеваться быстрее, стирать и чистить ничего не надо. Но Инночка носила медицинские брюки и короткий халатик. Может быть, подчеркивала принадлежность к исследовательской области: пробирочки, кисточки, ватные палочки, сложные химические составы – это вам не с автоматом в бронике бегать. То ли просто демонстрировала тонкую изящную фигурку, стройную и подтянутую вопреки годам, приталенным халатиком и брючками, визуально удлиняющими ноги. Инночке перевалило за сорок, хороша она была необыкновенно, и медицинский костюм, действительно, это подчеркивал.

Егерь прошел за криминалистом и остановился на пороге ярко освещенной комнаты. Глаза не сразу привыкли к свету, но вонь резанула по носу и даже отложилась привкусом на языке.

– Ё…! Срань господня! – выругался Егор. – Что тут творилось-то?

Комната, казалось, вымазана грязью с потолка до пола. При подробном рассмотрении и небольших размышлениях, даже не шибко внюхиваясь, становилось очевидно, что вымазана…

– Кровь и говно? – ошарашено предположил Егор.

– Еще сперма, несколько видов алкоголя и наркотиков – услужливо добавил педантичный Андрей Николаевич, второй эксперт, запаковывая ватную палочку в пакет и приклеивая бирку.

Яркое выбеленное солнце заливало помещение через узкие и длинные окна. Жалюзи блэкаут специалисты сдвинули в сторону. Грязь казалась какой-то инородной и оскорбительной в веселом солнечном свете. Посреди комнаты возвышался помост, покрытый некогда белой тканью, еще несколько более низких лож, тоже покрытых грязными тряпками, расположились по кругу. Шесть штук. Кое-где на полу имелись какие-то иероглифы или пентаграммы. Егерь дал указание сфотографировать. На что получил непонимающий взгляд фотографа. Дескать, он – профи и сам все знает. Нашлось и несколько ножей в крови.

Егерь прошелся по комнате, стараясь не вляпаться в особенно крупные лужи. Надо же было устроить облаву сразу после оргии. Надеюсь, его церберы притащатся быстро и заберут все, что они тут нароют. Он и в мыслях не собирался отнимать время у криминалистов на разбор этого дерьма. Вот Артик придурок. Выдал бы имя одного-единственного извращенца и дело с концом. Можешь и дальше спариваться со скотом, бухать и нюхать кокс. А теперь что? Исследовать всю эту грязь? Еще найдешь чего? Мало ли кто из высокопоставленных чиновников играет в «черные мессы», мнит себя дьяволом и омолаживается, трахая девственниц.

– Вот-вот, – без тени юмора прокомментировал Андрей Николаевич. – А нам в этом дерьме еще несколько часов возиться.

– А мне потом по нему отчет изучать, – хихикнул Егерь. – возможно, не одну неделю. Оргии обычно многолюдны.

Егерь вышел и, старательно делая вид, что никуда не торопится, а лишь прохаживается по дому, изрядно потрепанному спецназом, отправился на поиски ноутбука Артика. Егерь ни на мгновение не сомневался, Артик щепетильно и аккуратно вел учет всех, с кем работает: моделей, художников-мастеров, тех, кто раскрашивает тела, тех, кто связывает, причесывает, делает макияж и одевает. Наверняка у него целая команда осветителей, декораторов и бог знает кого еще.

Чем ярче и охотнее творческий человек демонстрировал свою спонтанность, свободу от рамок и стихийность творческих процессов, тем скрупулёзнее ведет учет, подсчет и отчет. Однажды они брали подпольную порностудию. У владельца обнаружилась учетная система, которой позавидует Центробанк. Структурированная и упорядоченная база режиссёров, сценаристов, актеров, гримеров с подробными описаниями талантов, достоинств, недостатков и особенностей работы, подкрепленная такими фото, что Егерь открыл для себя порно с принципиально другой стороны.

По кабинету Артика, обставленному весьма традиционно, в стиле кабинетов советских ученных или старых библиотек, блуждал скучающий молодец с автоматом. Он поприветствовал Егеря и замер у окна. Егерь окинул беглым взглядом тяжелую мебель из красного дерева или чего-то похожего. Провел рукой по мягкой зеленой обивке кресел. Включил-выключил торшер. Тонкий серебристый ноут он зацепил взглядом еще от двери. У него даже ладони слегка вспотели. Вот уж он не ожидал, что все окажется так легко.

– Здесь еще криминалисты не были? – деловито уточнил он у парня.

– Нет. Жду, – отрапортовал тот.

– Хорошо, – Егерь легким движением взял со стола металлическую книжечку вместе с какой-то папкой, повернувшись спиной к спецназовцу. На стол вернулась только папка, а ноут утонул в сумке, ради этого взятой из офиса. Егерь направился к машине, в которой его ждала Вероника.

За Артика заступятся, в этом Егерь не сомневался и даже очень рассчитывал. Вероника хоть и виртуозно, но картинку все-таки подделала. При беглом, не очень внимательном взгляде на видео складывалось абсолютно точное впечатление: и Алина Земская, и Наталья Демидова были моделями Артика, причем связанными шибари.

Любую подделку можно обнаружить. И их в том числе. Но к этому моменту Вероника уже разберет ноут Артика на винтики, платы и отдельные гигабайты. База будет у них.

Егерь подумал, что за те сведения, которая хранит изящная электронная книжечка, которую он собирался передать в руки своей помощницы, найдутся желающие хорошо заплатить, сильно подпортить жизнь и, возможно, убить. Компроматов там можно обнаружить на целую лавину, которая, в случае если ей умело воспользоваться, накроет много сильных мира сего, опрокинув их с вершин в пропасть, а то и посадив в тюрьму.

По словам Вероники, ей хватит пары часов. Но у нее точно будет больше.

До машины он шел быстро, ровно настолько, чтобы нельзя было заподозрить, что он спешит. Сотрудница вцепилась в суперсовременное средство IT-технологий цепкими проворными пальчиками. Максимально сосредоточенно и молча Серега повел авто к управлению.

В кабинете их ждали еще два специалиста, выбранных Вероникой из отдела программирования. Серьезные и ответственные настолько, насколько могут быть ответственными программисты.

Под стук пальцев по клавишам Егерь вышел из кабинета. Он поймал себя на том, что считает. Ведет обратный отсчет. Налил в бумажный стаканчик отвратительного пойла, которое автомат именует кофе. Поболтал с проходящим мимо Левкиным. Более загруженного человека в управлении не было, но у него всегда находилось время на болтовню. В том числе пожаловаться на загруженность. Вернулся к себе в кабинет. Долго просматривал и перелистывал дело Юрия Симонова, так и не уловив ничего нового и вообще смысла. Дождался, когда кофе остынет полностью. Вылил его в цветок. Пришла Вероника. Вернула ноутбук. Чуть более двух часов.

– Все скопировали, дальше на своем разберу, – отчиталась девушка. – Там и паролей-то толком не стояло. Был бы ноут в сети, и так бы хакнула. Он никак не защищается. Будто он ничего не…

– … не боится, – договорил за нее Егор. Артик не только был уверен в своей безопасности, он не сомневался, что за информацию в его ноутбуке кого угодно растерзают на части. К тому же он просто не ожидал, что на его дом устроят облаву.

Егор переоценил покровителей художника. Рабочий день подошел к концу, а в его кабинет так никто и не ворвался. Они спокойно пили с Лексом кофе. Нормальный, привезенный им из кофейни. Кофе, в котором различались вкусы бленда, обжарки, насыщенность и аромат высоты на которой росли зерна.

В интернете все-таки появилась статья про Дениса, его отца и семью в целом. Отдел безопасности ЗАО «Римини» облажался и пропустил удар.

Все семейство изрядно облили грязью. Денис представал извращенцем и сутенёром. Ему вменяли и долю в публичных домах, завуалированных под бары и ночные клубы, и агентство эскорта, скрывающееся под брачным агентством. Фотографии демонстрировали счастливого и веселого Дикого в обнимку с целым ворохом девиц. Где только накопали.

– Марат получит удар по бизнесу. У них там контракт какой-то важный, с японцами наметился. – печально заметил Егерь.

Статья пестрела высказываниями: «Эксцентричные увлечения миллионеров приводят к извращенной смерти», «За деньги можно купить секс, но нельзя купить жизнь». Понятно, журналисты раскрашивали деталями, обличали, добавляли скабрезностей. Юрия Симонова тоже упоминали. В том же самом ключе.

Егеря и от них мутило.

Лекс относился к публикации проще и спокойнее. Часто в ход и не такое идет.

– В корпорации Марата тоже не дети работают. Методы и инструменты контратаки найдут. Справятся.

Егор коротко кивнул.

– Как только найдем убийцу, и у Симонова, и у Марата будет возможность обелить брата и сына. Рассказать правильную версию убийства.

Егор не сомневался, что убийцу найдут, вот только окажется ли реальная история преступления обеляющей? Почему-то Лексу казалось, что правда тоже предстанет горькой пилюлей, сложной в проглатывании.

Егор почти забыл про ноут, улику номер 786. Видимо, Артик переоценил свою значимость. И его покровители не спешили его спасать. Они допили с Лексом кофе, и Егор уже решил сам занести ноут в кабинет Веденцева (все равно за ним прибегут к начальнику), как дверь размашисто распахнулась, ударилась об стену и отскочила обратно, едва не шибанув пузатого краснолицего коротышку в светлом дорогом костюме, обливающегося потом. Лоснящийся лоб спасла рука полковника Веденцева, вскинувшись над головой резкого гостя и остановив дверь. Крупный, высокий и статный полковник возвышался за колобком, словно гора. Егерь и Лекс как по команде выпучили глаза и открыли рты. Это сколько же усилий нужно было вложить в пинок, чтобы с такой скоростью распахнуть дверь, чуть не убившись самому. Веденцев окинул их суровым взглядом, они смиренно опустили взгляды.

– Вы незаконно… Вы поплатитесь… – видимо, коротышка забыл возгласы и угрозы от страха, который испытал, почти получив здоровой железякой в лоб.

Судя по всему, к ним, наконец-то, пожаловал адвокат Артика, а у защитников от беспредела полиции с таким ценником, как правило, хорошо подвешен язык. Но этот, видимо, стрессанул, растерялся.

Он то и дело поглаживал лоб, в который должна была прилететь дверь. Хотя, скорее всего, та шибанула бы по пузу, далеко выступающему вперед.

Егор вскинулся в книксен, едва сдерживая смех, и молча подвинул ноутбук к адвокату. Тот вцепился в него, словно в щит и, погрозив пальцем в никуда, убежал, едва попрощавшись с полковником Веденцевым.

– Жалобу напишут! – без интонаций сообщил начальник.

– Наверняка! – отозвался Егор.

– Все успели?

– Угу.

– Ну, расследуй, расследуй, – Веденцев вышел.

Лекс и Егерь заржали будто подростки.

– Артика не допросили? Выпустят? – уточнил Лекс.

– Конечно, – Егерь встал, оправил рубашку. – Есть хочу, пошли куда-нибудь. Плевать на этого свободного художника. Вероника уже все забрала.

– Не. У меня свидание, – довольная физиономия Лекса не оставляла сомнений, его не соблазнить ни стейком, ни виски, ни всеми райскими кущами.

Глава 33

Обыск в доме и студии Артика получил статус «незаконного», адвокаты художника размножились согласно уплаченным гонорарам и накинулись на управление похлеще пираний на кусок мяса. Вишенкой на торте стало явление трех почти одинаковых внешне тетенек в стерильных унифицированных костюмах и улыбках. Уполномоченные Антоном Ивановичем Толкановым по паспорту, Артиком, по сути. Они четко и стремительно вычистили все пробы и собранные для исследования материалы.

Веденцев матерился и героически защищал своих сотрудников. Артик с пеной у рта и экспрессивной жестикуляцией рассказывал о притеснениях, которые он претерпел от произвола ФСБ. Но народным героем и гонимым художником у него стать не получилось. Его покровители, на которых он самозабвенно рассчитывал, заинтересованные в сохранении тишины и конфиденциальности, мгновенно заткнули его ищущий справедливости и скандала рот и замяли дело.

Егерь ни на миг не сомневался в подобном исходе, поэтому спокойно ждал, когда Вероника найдет нужную ему информацию.

Младший оперуполномоченный отдела по борьбе с организованной преступностью не смыкала глаз вторые сутки. Без перерыва на сон и еду осматривала архив с ноутбука Артика.

– Он – профессиональный фотограф, значит, работает с профессиональными программами. Они очень много весят, и фотографии тоже. Это гигантские объемы памяти. – рассуждала Вероника, и Егерь, как всегда, не понимал и половины терминов, которые она произносила. За последнюю неделю она как-то переменилась. Похудела, осунулась, в то же время приобрела какую-то уверенность, плавность в движениях. И силу. Она будто разрывала пространство своим телом. Вскинутый подбородок и ровная спина. Лихорадочно блестящие глаза. Егерь не мог не заметить этих перемен. Он не понимал их причину, но подумал на увлеченность работой.

– Я боялась, что где-то есть второй комп, облака или хотя бы архивный жесткий диск, – Вероника и сейчас не отрывала взгляда от экрана. Но раз она начала объяснять, разговаривать, это означало, она заканчивает.

– Так! – Вероника, наконец, очнулась из виртуального забытья. – Никакого второго компа нет. И выносного диска тоже. Этот Артик, хоть и напускает на себя тень жутко свободного художника, творящего в хаосе, а крайне продвинутый чувак оказался. И дисциплинированный. Всю инфу хранит на облаке. Все-таки выходит в интернет иногда. Реально терабайты картинок и видео. По-хорошему бы, конечно, отсмотреть все, но это надо помощников и уйму времени.

Егерь открыл было рот, но Вероника, опередив, кивнула:

– Я посажу за это ребят из IT-отдела. Имена в списках Артика, модели, мастера, художники, все, с кем он работает, они засекречены. Даже не засекречены, а как ники записаны, логины. Многие я установила, можно определить реальные имена, но часто нет. Ну, или опять, на это надо время. А пока я нашла очень интересное видео.

Вероника развернула ноутбук к шефу:

– Это опять бэкстейдж со съемок. Фото как раз те, где встречается наш узел шибари.

На видео, довольно темном и затуманенном сценическим дымом, мужские руки переплетали веревки вокруг женского тела. Камера в основном давала приближенный ракурс. Мужчина в белой распахнутой рубашке с оголенным довольно внушительным животом, руки сильные и удивительно проворные, несмотря на пальцы колбаски.

– Здесь четыре ника: Артик, модель, ее проверила, ничего необычного, к тому же последние десять месяцев живет в Европе. Реальная модель, по подиуму ходит. Связаться попытаемся. Третий ник – это визажист-парикмахер, она часто работает с Артиком, но строго ограниченно по времени. Очень дорогие услуги у тети. В общем, она тогда причесала, накрасила девушку и свалила. Мужика того не видела.

Егерь терпеливо слушал. Самую сладкую информацию Вероника припасла напоследок. Она всегда так делала. Почти все так делают.

– Этого мужика я нашла в интернете по нику @sotiras, но ни на одном фото, ни на одном видео нет лица. – Вероника продемонстрировала еще несколько фотографий в других студиях: везде часть живота, руки и веревки. – Этот узел встречается. Он всегда работает в белой рубашке и широких белых брюках. На ютюб-канале у него море подписчиков, но, проанализировав комменты, я не нашла тех, кто бы его знал лично. В общем, пока конкретики нет. У него тату есть под сиськой, пробую по ней, она довольно неординарная, – Вероника хмыкнула.

– И что это? – Егерь повертел головой в разные стороны, меняя ракурс взгляда. – Сердечко, что ли?

– Это тазовые кости человека, скорее всего женщины, – Вероника улыбалась, едва сдерживала смех. – Но это не точно. Различия мужского и женского скелета не так существенны, чтобы отразить это в татуировке.

– Точно маньяк, – хмыкнул Егерь. – Хорошо. Ищи.

– И еще его ник, хэштег, который он использует.

– Сатир – это же мифическое животное, толстенькое с хвостом?

– Сатир – да, лесное божество в греческой мифологии, только пишется по-другому. В общем, я погуглила. Думаю, это «спасатель».

– В смысле?

– Если с греческого перевести на английское написание, приемлемое сетью, компьютерами, то его ник означает «спасатель».

Егерь покивал головой. Всемирная сеть – настоящая помойка, как в ней Вероника что-то разыскивала, он не представлял. Но возлагал на девушку большие надежды. Кроме дурацкой татуировки и многозначительного ника у них пока ничего не было.

Глава 34

Лекс осмотрел добротную железную дверь квартиры без номера.

Ему, наконец, удалось раздобыть ключи от жилища Виктории – загадочной девушки, которая судя по наводке Рустема страстно любила Дикого. Телефон, который ему дали в клубе, не отвечал. Вообще был отключен с пятнадцатого июня. Как раз со дня убийства Дикого. И картой банковской Виктория Буглаг не пользовалась с этого самого дня. Дважды он дежурил у подъезда, поздно ночью и рано утром. Ничего. Вики не было. Опрос соседей тоже ничего не дал.

– Да, вроде живет тут какая-то девушка, – пожимали они плечами. – Вроде темненькая. Съемная квартира, там всегда кто-то живет.

Пришлось искать хозяйку квартиры. Он даже объяснить толком не успел, кто он и зачем. Едва корочкой, выданной Егерем, перед ее носом взмахнул, как она выдала ему запасную пару ключей. И про жиличку свою, Вику, все рассказала еще до того, как он расспрашивать стал. Она яро демонстрировала открытость и послушание закону, содействие следствию всеми известными ей способами. Лекс не сомневался – непослушание она продемонстрировала, когда взимала плату с жильцов и не платила налогов. Никаких проблем себе не желала.

– Вертихвостка она. Мужиков вокруг нее пропасть была. Богатые, красивые, на все для нее готовые. Что называется, не родись счастливой, а родись красивой. Правда, сюда она особо никого не водила, мне соседки все докладывают. Я про своих жиличек все знаю.

Лекс хмыкнул, ему соседи ничего не доложили. Возможно, не у тех спрашивал.

Яркая представительница тетки на низком ходу. Не полная, но бесформенно обрюзгшая, в дешёвеньком платье в цветочек, с огненно-рыжими кудельками. К молодым красавицам у нее классовая ненависть, это очевидно. Благодаря красоте им, конечно, достаётся все на блюдечке, только ресницами взмахни и сразу очередь выстраивается из желающих желания исполнять.

– Платила она исправно и даже вперед, вот сейчас у нее еще три месяца оплачено. И в квартире всегда порядок, чисто. К ней уборщица ходила. Красивые-то всегда бездельницы, – тетя закатила глаза, изрекая еще одну истину сомнительной правдивости. – Первое время я ходила, проверяла, а потом перестала. Так-то она хорошая жиличка, чего беспокоить? А она натворила чего? Или свидетельница?

– Тайна следствия, – Лекс улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на какую только был способен, и тут же стал серьезным.

Хозяйка квартиры супер серьезно кивнула и все-таки поборола любопытство:

– Я с вами не пойду. У подъезда подожду. А лучше в магазин зайду, вон тот, на углу, – ключи перекочевали в руку Лекса, тот сохранил важность и серьезность.

Лекс не успел зайти в подъезд на первом этаже, как в окно высунулась приятного вида бабулька. С седыми, аккуратно зачесанными в ракушку волосами и добрыми лучистыми глазами.

– Зайди-ка ко мне, сынок. Уж не думала, что встречу. Ты, когда прошлый раз приходил, я в поликлинике была, – она поманила рукой и снова исчезла в окне.

Лекс и не думал сопротивляться. Едва он прошел по лестнице, дверь справа слегка приоткрылась. На Лекса пахнуло сладкой сдобой и молоком. У него аж под ложечкой засосало, хотя он недавно ел и совсем не испытывал голода. Он осторожно переступил порог. Квартира светилась чистотой и светом, хоть и стандартная трехкомнатная Ленинградского проекта, с простым и аккуратным ремонтом. Из комнаты справа к нему выехала девчушка лет трех на пластиковом розовом велосипеде, загадочно засмеялась и покатила в соседнюю комнату.

– Проходи, чего застыл? – добродушно пожурила хозяйка. – Обувку не снимай. Так иди.

Она усадила Лекса за стол на просторной чисто убранной и очень яркой кухне. Веселые рыжие обои в горошек, деревянный гарнитур.

– Вот, пробу снимай. Леська уже отведала, Димка скоро придет, – она поставила перед гостем целое блюдо с пирогами. – Это с капустой, с яйцом, это с яблоком.

Лекс уже открыл рот отказаться, как бабулька тем же тоном, что рекламировала свои пирожки, заявила:

– Пропала она пятнадцатого июня. Это день, когда в «магните» скидки. Точно. Пятнадцатое июня. Из дома ушла и больше не пришла. У меня окна во двор выходит. Я точно знаю.

Пятнадцатое июня, день убийства Дикого.

Видя, как ошарашенный Лекс потянулся за пирожком, не сводя с радушной хозяйки взгляда, уточнила:

– Ты ж про Викину душу пришел? Вика из сорок шестой квартиры? А ты из полиции?

Лекс кивнул. Он потянулся за удостоверением, она остановила его. Подвинула поближе чашку с молоком. Лекс отхлебнул, закусил пирожком, тот действительно оказался восхитительным по вкусу.

– Может, очень поздно вернулась? Возможно, вы уже легли? – Лекс старался быть приветливым, но и серьезным одновременно, сохраняя образ полицейского. С пирожком во рту это получалось сложно.

– Ну, мне все видно и с кровати. Вика часто поздно возвращалась, бывало и вовсе под утро, я всегда ее вижу. Иногда она даже рукой мне махала, зная, что я не сплю…

– Не спите? – удивился Лекс. Он в ужасе представил, что любопытство и контроль за двором настолько захватил пожилую женщину, что она бодрствует в ущерб здоровью.

– Вот доживешь до моих годков и сам узнаешь, что такое стариковский сон. – И поинтересовалась. – Вкусно?

– Очень! – честно причмокнул Лекс и взял еще пирожок.

– Вот и внучок мой Димка все время требует: «Пеки пирожки, бабулечка». Спортсмен он. Режим у него. Питание. А мои пирожки они отдельно. Сами по себе. Да и Вика на них захаживала. Пару раз. Хорошая девушка. Вежливая, открытая, смешная. А что мужиков вокруг нее водоворотом, так молодая, красивая. Я вот в молодости тоже красотка была, – она кокетливо заправила за ухо завиток.

– Вы и сейчас – глаз не отвести. А за пирожки я готов жениться.

Она звонко засмеялась. Прикатил розовый велосипед. Припарковав транспорт, девчушка деловито залезла на стул и принялась натягивать на себя слюнявчик.

Лекс улыбнулся. По-мальчишески прижал руку к груди, поклонился, тряхнув волосами.

– Вы найдите ее. Негоже, когда люди пропадают. А она одна на свете была. Сирота. Найти надо.

Лекс достал свой телефон и показал женщине фото Дикого.

– Привозил он Вику. Часто. На ночь оставался разок, – тщательно рассмотрев фото, сообщила соседка.

Лекс кивнул и, поблагодарив, отправился в квартиру Виктории.

Надо отдать должное: хозяйка Елена Николаевна сдавала очень хорошую квартиру. Может быть, раньше сама в ней жила или специально для аренды делала. Но и отделка сделана из дорогих, добротных материалов, и интерьер оказался дизайнерским, продуманным и качественным.

Комната одна, но по-модному зонированная деревянной резной панелью на спальню и подобие гостиной, с парой кресел, столиком и телевизором. Последний Виктория явно не смотрела. Кабель отсутствовал, только шнур подключающий телевизор к ноутбуку.

Кровать большая и с дорогим высоким матрасом. Покрывало валялось в кресле, видимо, уборкой кровати девушка не заморачивалась. Но квартира сияла чистотой. Кухня так просто девственной стерильностью: ни жиринок на плите, ни крошек на панели. Плита новая. Вика сама не готовила. Пара чашек в раковине и ведро для мусора, стоящее просто в углу, чтобы даже не приходилось открывать ящик. Пакеты от заказанной еды, пустые контейнеры. По логотипам и надписям – еда из ресторанов, никакого фастфуда.

Когда Лекс раздвинул тяжелые двери гигантского шкафа – купе с полностью зеркальными дверями, на него практически вывалился гардероб. Самый разнообразный: от кожанок и тяжелых сапог, до абсолютно романтических кружевных платьев. Нижнее белье занимало целых два ящика. И целое море спортивной одежды. Лекс безошибочно узнал направление – Вика танцевала на пилоне. Особая слабость Дениса. Женщин он любил разных. Даже типажа составить определённого не получится, но на танцовщицах зависал особенно. Такие задерживались у него в любовницах на месяцы.

– Там не просто стройное тело, – с азартно блестящими глазами рассказывал Дикий, там бархатная кожа и железные мышцы под ней, сила пантеры или тигрицы, и ласки, которые сметают мощью. Вы вообще когда-нибудь брали женщин в шпагате? – Дикий явно испытывал чувство превосходства над Лексом и Егерем, те ржали.

– Наверняка не все танцовщицы обладают красотой и шелковой кожей, – провоцировал Егерь.

– Крокодилов у меня не было, – фыркал Дикий. – Ты же видишь, что клеишь!

– У спортсменок тоже крепкие мышцы, – смеясь, добавлял Лекс. – Гимнастки, например, или метательницы ядра. Думаю, тебе бы очень понравился сексуальный эксперимент с метательницей ядра.

– Или метательницы копья, – подкалывал Егерь. – Еще керлингистки.

– А эти чем хороши? – оторопело спрашивал Дикий.

– Ну, такие ритмичные микродвижения, – Егерь и Лекс заливались хохотом.

– Идите вы! – обижался Дикий. – Не надо мне спортсменок. Угловатые они. Несуразные и грубые.

Даже версия чем танцовщицы на пилоне были привлекательнее, чем просто танцовщицы, балерины, скажем, или в стиле контемп у Дикого была. Но в целом, он признавал, что вообще танцовщицы – это круто.

Вика танцевала на пилоне. Туфли, ботильоны и сапоги на огромных каблуках, сетчатые маечки, брючки с разрезами, топы и шортики, даже трусики, которые пилонистки называли мини шортиками, любовно и аккуратно висели на плечиках. Лекс усмехнулся. Если платья и кофты для улицы висели по два или по три на одной вешалке, то одежда для танцев такому богохульству не подвергалась. Каждый предмет занимал собственные плечики.

Лекс бродил по квартире, открывал ящики, рассматривал вещи. Над кроватью висела большая картина. Да, портрет. Но столь художественный и стильный, что вполне мог быть картиной, просто украшающей интерьер. В каком элементе на картине застыла танцовщица, он не знал, но гибкость и грация поражали. Казалось, она вот-вот слетит со своего золотого пилона и запорхает по комнате. Как можно было одновременно изогнуться назад, касаясь макушкой бедра, раскрыть шпагат, непонятно чем держаться за золотую палку и при этом так счастливо и беззаботно улыбаться, как Вика, Лекс не представлял.

Обыска и экспертизы здесь не проводили, но кроме того, что хозяйки жилища нет уже пару недель, и свидетельства соседки о ее пропаже в день гибели Дикого, ничего особенного Лекс не обнаружил.

Вот только цветок. Единственное растение в квартире Вики. Куст сирени в большом напольном горшке, цветущий огромными белыми цветками и сводящий с ума ароматом. Этот запах он ощущал с самого начала, как зашел сюда. Лекс, конечно, знал, что разновидностей сирени много, особенно в южных краях. Самых разных оттенков и размеров кусты растут в палисадниках, садах и просто на улице. Но такая большая встречалась ему только два раза: в квартире убитого Дикого и на кладбище.

Огромные цветки. Огромные тяжелые грозди. Лекс смял одну в руке, поморщившись. По нему пробежала волна мурашек, через ладонь внутрь тонкой струйкой потек холод. Тяжелый, влажный, замогильный. Лепестки на ощупь казались плотными, шелковыми, но не цветочными, а… он не сразу понял на что похожи. Не может быть… На человеческую кожу. Лекс дернулся, желая отойти от цветка, но его не отпускало. Он, как окаменевший, стоял неподвижно и ощущал, что теперь уже тепло его тела выходит из него через ладонь.

Лекс собрал все силы, отодвинулся, ощущая слабость и тошноту. Он почти выбежал из квартиры. Удушливый запах прилип к рукам, волосам одежде. Наверное, у него аллергия на эти цветы.

Он отдал ключи хозяйке. Предварив все ее вопросы «секретами следствия». Понятно, ее интересовало, может ли она сдать квартиру прямо сейчас и получить двойную выгоду, раз уж девушка пропала. Лекс запретил даже входить.

Пусть Егерь решет, как поступить, нужно ли посылать сюда экспертов. А у него есть несколько вопросов к хозяйке студии танцев «Вилисы». Каким-то необыкновенным стечением обстоятельств, но именно туда многое сходилось. Золотые пилоны и кусок логотипа сквозь фиолетовый дым на портрете в квартире Вики. Студия где танцевала Повилика. Он не отдавал себе отчета, но специально выбрал время, в которое вероятнее всего можно было застать девушку там. Вечером. А пока его ждал Егерь в Управлении. Два пропущенных звонка и три сообщения. Друг явно в нетерпении.

Лекс нашел всю команду в сборе. На диване Егеря развалился сгусток розового с шикарными ногами. Розовая маечка, яркая до ряби в глазах, розовая юбка с разрезом, откровенно демонстрирующая кожаные розовые шортики, даже кроссовки и носочки будто сшиты из шкурки, содранной с пони из мультика.

– Арина Николаевна, два ваших любовника скончались от сердечного приступа в процессе полового акта, – Егерь напустил на себя самый свирепый вид. Ника и Ромик изо всех сил изображали серьезность.

– Неа, кончили!

– Что?

– Сначала кончили, а потом скончались, – уточнила Арина Николаевна. – Я всегда довожу до конца. Гарантирую.

– Вы не считаете это убийством? – без обиняков, сверля ледяным взглядом выпалил Егерь.

– С чего это? Я девка – огонь! Самая офигенная! Супер секси пушка! – Арина ничуть не смутилась. Очевидно, взгляд Егеря не производил на нее никакого впечатления или она умело скрывала страх и беспокойство за наивностью во взгляде и поведением развратной девчонки. Она мотала расставленными коленками в разные стороны. – А то, что у них сердечко слабенькое, я-то тут причем? Главное, кошель внушительный.

– То есть вы не скрываете, что были с Андреем Никоновым и Игнатом Колюжным из меркантильных соображений? – Лекс понимал, что Егор просто пытается надавить, может, запугать, чтобы девчонка хоть что-то сболтнула, за что можно зацепиться. Но Арина оказалась непробиваема.

– Вы шутите? Вы их видели? – девушка закатила глаза и громко заливисто расхохоталась. – Это два старых извращенца! На дряблых сиськах седые волосы лезут, и мошна давно посинела, а все туда же – в секс-гиганты! Да им не одна проститутка уже помочь не могла! Не стоит, а если встанет, то не кончают! У них такие извращения в фантазиях, что самая жесткая порнуха нервно курит в углу! Им кроме меня вообще никто помочь не мог. А со мной они улетали.

Арина Николаевна подалась вперед, наклонилась, почти улегшись животом на бедра, демонстрируя небольшие, но аппетитные груди, разумеется, без бюстгальтера.

– Давайте-ка я вам кое-что объясню, – наивное, почти детское лицо стало жёстким, каменным, взгляд презрительным. – Это ублюдки, каких представить трудно. Чтобы свою пипиську раскочегарить и хоть как-то спустить, они в таких оргиях участвовали, что Калигула от зависти в гробу переворачивается. Его извращенная фантазия на такое не сподобилась.

– Образованная какая барышня, – тихо шепнул Лекс Веронике. Слушая Арину Николаевну, он оперся на стол Вероники и сложил на груди руки.

– Угу, – едва слышно подтвердила девушка. Лекс задержал взгляд на бледном, неподвижном лице сотрудницы отдела расследований. Поморщился. С той явно творилось что-то неладное.

– Они и девственниц покупали несовершеннолетних, и в реальных изнасилованиях участвовали. И по три девки у них разом сосали. Если бы вы таких, как они, вообще сажали, то они бы в тюрьме давно сдохли.

– У вас есть конкретные доказательства их преступлений? Имена тех, кто подобные… мероприятия организовывает? – голос Егеря звенел холодом.

– Наверное, и у вас есть, – засмеялась Арина Николаевна. – Так что я сама доброта, милосердие и сострадание. Сколько девок спасла? Не счесть! Жопой поведу, наклонюсь, в шпагат плюхнусь и все – они в экстазе. Так, как со мной, они, может, даже в молодости не летали. Я свою цену отрабатываю по полной! Так что вешать на меня нечего. Кайфанули дяди напоследок, а мир потерял парочку ублюдков.

– То есть вы признаете, что умышлено довели их до смерти?

– Ага, признаюсь и в том, что я убила Кеннеди, – девчонка опять захохотала.

На лице Егеря играли желваки. У них ничего не было на эту девчонку. Ромик и Ника переглядывались, в глазах Ники пылал огонь, Лекс мог поклясться, она считала Арину Николаевну почти героем, а умерших мужиков заслужившими свою участь, даже если бы очаровашка в розовом их собственноручно прирезала.

– И последний вопрос. Почему у них такие счастливые лица? Умерли от инфаркта и радовались этому?

– А чего тут непонятного? Кайфовали так, что не заметили, как сдохли, – по-хамски фыркнула Арина.

Простое объяснение, ничего не объясняющее. Егерь подписал пропуск. Она собрала ноги и вальяжно, не торопясь, встала, прошлась по кабинету. По очереди обвела взглядом всех присутствующих:

– Чао, мальчики! – послала она Егерю воздушный поцелуй и, подмигнув Веронике, обронила, – Суперская фигура, зря прячешь.

Арина вильнула бедрами, легонько хлопнула Лекса по заднице, проходя мимо, и покинула кабинет сыщиков.

– Она шлепнула меня! – заржал Лекс, Вероника и Ромик хихикнули. Егерь нахмурил брови еще сильнее.

– Мужики мрут, как суслики, а у нас ни одной зацепки, – зло уронил он.

– Ну, у нас и доказательств особо нет, что мужики мрут не по природным причинам, – напомнил Ромик. Лезть под руку разъярённому шефу, может, и не стоило, но команда Егеря привыкла высказываться открыто.

Ни Вероника, ни Ромик не могли взять в толк, отчего Егеря несет по этим счастливым трупам. Особой связи между ними и их делом не наблюдалось. Обиженным бабами Егерь не слыл. Прецедентов не замечено. Ну, только если ту психологиню взять, которая вцепилась в него и по комиссиям таскает, так она, скорее, из профессиональных соображений, борец за психологическое и эмоциональное здоровье в органах. Ничего личного. Так что роль народного мстителя за обиженные мужские особи ему не подходила.

– Она не скрывает, что затрахала их, только это не способ убийства.

– Затрахала – не изнасиловала, – уточнила Вероника тихо. – В отличие от их действий. Невинных жертв не пострадало.

Лекс, наблюдавший со стороны за девушкой, отчетливо видел, она восхищается Ариной.

Егерь сопел на весь кабинет.

– Я уловил, – Егерь даже не улыбнулся. – Ты хочешь сказать, что это не девица убийца, а мужики кобели и извращенцы, заслужившие смерть?

– Я хочу сказать, что они не так беспомощны и невинны, как хочется представить жертву убийцы. Иногда люди вполне себе заслуживают наказания и не так уж важно, каким способом оно их настигнет.

Егерь и Лекс воззрились друг на друга. Они думали об одном: Дикий тоже заслуживал наказания? И кара настигла его?

Он открывал элитный клуб знакомств, отбирал девушек, кто знает, какие развлечения планировались в его заведении? Да и по сердцам девок он покуролесил изрядно. Использовал, врал, бросал. Они уже не помнили имени той десятиклассницы, которую сняли с крыши еще в далекие студенческие годы Дикого. Получалось, он тоже заслужил наказание? И его настигла кара?

– Мы не вправе выносить приговор. Мы ведем следствие, – жестко выдал Егерь.

Вероника опустила глаза.

Дискуссию прервал Ромик:

– У меня тут нарисовалось кое-что. Это почти теория, особо без фактов, но, – Ромик многозначительно поднял палец, глядя в свои бумажки, раскладывая их рядом, меняя местами. – Я взял за основу, что ноги у всех убитых девушек закреплены, как в туфлях. Как нам подсказал Алексей.

Ромик показал на Лекса рукой и снова не поднял головы от своих записей. Говорил он медленно, мыслительный процесс шел во всех направлениях.

– Во-первых, все наши три красавицы действительно танцевали на каблуках. На этих самых стрипах. Земская стриптизёршей в клубе, Демидова в студии танцев и балериной в ночном клубе работала, еще когда здесь в городе жила, по формату фактически бордель. Приват она танцевала. Ну, это когда для одного мужика танцует и раздевается полностью, и продолжение по договоренности. В общем, я сначала пробивал магазины с профессиональной обувью. Тут все мимо оказалось. В основном все торгуют одной маркой Плизир, она американская, реже Хайхилс, еще есть маленькие производства под заказ. Заказывают через интернет. Очень редко есть в магазинах в наличие. В общем, Земская и Демидова заказывали в разных магазинах, с балериной не знаю, но извращенец-продавец пролетает.

Ромика слушали внимательно. Он вещал с самым серьезным видом, помахивал тонким фломастером между пальцев, явно нашел что-то важное.

– Потом мне в глаза кинулась интересная штука. В фотографиях из телефона Земской есть список анализов и лекарств. Ну, МРТ позвоночника, кальций, витамины Д и Б, еще что-то. Вот, смотрите, – Ромик продемонстрировал фотографию. Листок пошел по рукам. – Видите, там заляпано чем-то. Та бумажка, что она сфотографировала, намокла и чернила расплылись. Сильно расплылись.

– Записи чернильной ручкой сделаны? – догадался Лекс.

– Ага, самой настоящей, с пером! – обрадовался Ромик. – Если фото повертеть и внимательно посмотреть, то вроде как даже желобок, продавленный пером, видно. Но это не точно и это я потом разглядел.

Егерь принялся вертеть фото под разными углами. Хмурился, поджимал губы.

– А потом Алексей привез медицинскую карту Фаины Кабировой. И там есть похожий список анализов и лекарств. Тоже с позвоночником связано и с невралгией. И надпись сделана чернильной ручкой. Я послюнявил…

– Это улика, вообще-то, – гавкнул Егерь.

– Ну, формально нет, Алексей бумажки из квартиры свистнул… взял на время уже после обыска. Как улики я их только потом оформил. В общем, отдал я их графологу, эксперту. Тот дал заключение, что это ручка Паркер, модель действительно чернильная, перьевая. С Кабировой непонятно, у нее в деле нет ничего почти. В местную больницу я звонил, она там не наблюдалась. На снимках и расшифровках стоит печать коммерческой поликлиники, но там она тоже не наблюдалась у врача, только анализы делала и снимки. А вот дальше интересно. Земская два раза в неделю ходила на иголки и массаж. К некоему Карскому Николаю Уеловичу. В деле есть беседа с ним. Там ничего особенного. Я поговорил с родителями Демидовой. Та же бывшая гимнастка – два перелома, смещение, еще что-то. Лечил ее семейный врач. А как на пилон пошла, так стала посещать остеопата. По мнению отца, мракобеса и мошенника. У нее в мобильнике забит адрес в картах. И это Московская 141. Адрес Карского Николая Уеловича.

Про него я выяснил, что работал он медбратом в анатомичке нашей центральной и потом в процедурном кабинете семнадцатой поликлиники. Поговорил я там с некой бабой Аней, которая лет сорок в поликлинике полы моет. Она говорит, что хороший он был парень, сердобольный, особенно с девушками. И ручка у него была какая-то особенная, отец на выпускной в медколледже подарил, так он только ей писал. Записей двадцатилетней давности, разумеется, не нашлось. Но есть имя, адрес и подозрения.

– Это его папаша Уелом был? – переспросил Егерь.

– Именно, – подтвердил Ромик и сразу продолжил. – А! Еще фото есть. В интернете нашел. Он свой кабинет массажа рекламировал.

Вероника никак не отреагировала на смешное отчество. Девушка явно витала в собственных мыслях. На Ромика не реагировала. Тот хлопнул ладонью по ее столу, она вздрогнула.

– Ау! Ты где? Красота моя? – Ромик тут продолжил свой рассказ. – В общем, связь с двумя жертвами очевидна.

– Его фото надо показать соседкам в Котельничем, – предложил Лекс. Понимая, что ему за этим и ехать, согласился сразу. – Съезжу.

– А к Уеловичу? Поедешь со мной? – Егерь обратился к Лексу. Снисходительно и вальяжно. – Или у тебя лямур полным ходом и другие планы? Могу взять Веронику.

Девушка вынырнула из забытья и вскинула на Лекса умоляющий взгляд. У нее! У нее были планы на вечер. Безмолвная просьба осталась незамеченной за крышкой ноутбука. Но к счастью, Лекс согласился и так.

– Конечно, поеду. Мы же не с ночёвкой туда.

– Ну, как пойдет. Как я понимаю, если мы по адресу, то у вас найдётся много общего. Этот Уелович тоже предпочитает стриптизерш, – Егерь понимал, что он зло и неудачно острит, но признаться самому себе, в чем причина, не хотел.

– Танцовщиц, – Лекс не обиделся, – Не стриптизерш. Причем конкретная и одна. Яркая тенденция вырисовывалась только у Дикого.

Вероника выдохнула и снова уткнулась в монитор. Она забыла, что искала в виртуальном мире. В раскрытой вкладке крутилось видео с танцами на пилоне. Танцующая на каблуках завораживала легкостью и грацией. Вероника представляла себя на ее месте. Когда-нибудь… Сегодня Вероника ждала вечера.

Глава 35

Вероника не злилась на шефа. Никогда не злилась. Он был мужчиной. Мужчины всегда делают, что хотят. То, что могут себе позволить согласно деньгам, власти и совести, которая у них есть. Точнее, нет. Совестью мужские особи, по мнению Вероники, не обременялись. По всей видимости, на уровне генов. А также желанием понять другого человека, страхом причинить боль, обидеть, оскорбить или унизить. Это данность. Уж такими они рождались.

Это осознание давно перестало ее пугать, удивлять или возмущать. Она могла бы отгородиться от этого мира, созданного мужчинами и по мужским правилам. Но ей не хотелось уходить в онлайн, не хотелось становиться затворницей, коробила мысль, что по чужой воле она признает поражение и сбежит.

Она рассматривала мир, как простенькую математическую модель «хищник-жертва». Еще в универе Вероника училась описывать эту модель языком программирования. Мужчины и женщины не являются полами одного генома. Они не один вид. Не крокодильчик-мальчик и крокодильчик-девочка. Не бычок и коровка. Мужчина и женщина, как кошечка и собачка. Да, у обоих четыре лапки, два ушка и умильная мордочка, если постараться, но это два разных вида животных. И, соответственно, две разных модели поведения. Мужчины эгоистичны, бесчувственны, грубы и считают себя пупом земли. Женщины в силу слабости, природой заложенных обязанностей и многовекового порабощения – слабы, безропотны, жертвенны.

Но Вероника знала наверняка, в любой программе есть погрешность, в любую программу вкрадывается баг или вирус.

Этот мир несовершенен в точности так же, как и его создатель. Мужчина. Поэтому роли и функции распределяются несправедливо и неравномерно. Реальность допускает много вариантов.

Женщины надевают на себя шкурку собачки, обманывают, вводят в заблуждения и приспосабливаются. Иногда даже встречаются крупные особи из кошечек, заметно крупнее некоторых особей собак. Очень по-природному. В конце концов, мейн-куны крупнее чихуахуа и запросто загонят собачонку под диван.

Вероника не тянула на большую и сильную собаку. Но легко шла по жизни со своей теорией. Она позволяла ей вставать по утрам, смотреть на этот мужской мир спокойным надменным взглядом и не желать его покинуть. А главное, заставляла желать перемен, желать мести!

И недавно случилось удивительное: Вероника буквально утонула в глазах одной девушки, в ее уверенности, силе, власти над мужчиной. Девушка была не просто красавицей, в ней присутствовало что-то другое, иное, не от этого слабого и глупого мира, что-то сверх. Самая настоящая кошка, которой нет равных среди собак. Танцовщица на пилоне. А потом еще одна. И та же легкость, и абсолютное счастье во взгляде, а еще пофигизм. Над ней распластался купол, который охранял и защищал, давал власть. То, что вытворяла она с умами и сердцами мужчин, казалось чем-то невозможным. Нет, это была не кошечка и не собачка – жар-птица.

Вероника словно кончиками пальцев дотронулась до зеркала, и они провалились в стеклянную гладь. Она не видела, что там. Сердце сжималось от страха, предвкушения, любопытства. Вероника замерла, боясь шагнуть за зеркальную поверхность, и не могла отойти.

Девушка знала, где искать. Она пошарила в интернете. Мир пол дэнс заворожил. Вероника испытала страх и благоговение. Она еще не знала, что надо делать. Она только чувствовала божье проведение. Едва осязала руку, ведущую ее.

Собрав всю волю воедино и дрожа от возбуждения, она переступила порог студии танцев на пилоне «Вилисы».

Блики огромных зеркал, блеск золотых пилонов окружили ее ослепляющим хороводом. Ноздрями она уловила запах парфюма, пота и секса. Кожей почувствовала восторг, беззаботность, уверенность и силу. Девчонки приветливо улыбались. Искренне и радостно. От группы отделилась фигура в черном и направилась к Веронике.

Приветливая, невероятно красивая девушка, она не шла, она плыла, слегка раскачивая бедрами. Вероника не могла представить, как можно ходить на таких здоровенных шпильках.

– Вы хотите заниматься?

Вероника расслышала только звук голоса, слов она не разобрала. Она видела, что девушка в черном ее внимательно рассматривает, что-то считывает с ее лица с любопытством и легким удивлением. Вероника вдруг почувствовала себя увереннее и спокойнее.

Она шла сюда с корочкой наготове, с запланированными вопросами, с фотографиями жертв.

А теперь она видела, как ее вопросы и удостоверение здесь неуместны и странны. Но мысли путались, руки вспотели, голос дрожал. Нет, она пришла сюда не танцевать. Конечно, не танцевать. Все эти глупости не для нее. Она следователь. Вероника собрала всю свою волю в кулак и продемонстрировала хозяйке студии, девушке в черных балахонах, жертв всех трех преступлений.

Виринея – так представилась хозяйка студии. Недолго рассматривала фото. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Убитые ее не привели в ужас, не вызвали жалости, даже удивления. Вероника показала фото мужчин, умерших с невероятно счастливыми лицами.

– Нет, эти девушки не из моей студии. Я их не знаю, – ответила Виринея и вопросительно смотрела на Веронику. – И мужчин не знаю.

Веронике надо было что-то сказать или уходить, но она не могла оторвать взгляда от девочек, танцующих на пилонах. Вживую они выглядели еще более поражающими. Человеческое тело не может сделать такое. Природой просто не предусмотрено, чтоб ноги так раздвигались, а тело извивалось, но Вероника видела это вживую. При этом она замечала, что кожа там, где прикасается и цепляется за пилон, краснеет, она видела синяки и ушибы, она видела мурашки на коже и капли пота по всему телу. Девочки были живыми. Это завораживало еще больше.

– Вам нравится? Я вижу, что вам нравится! – Виринея доверительно улыбалась. Она радовалась этому моменту.

– Как это может не нравиться? Они волшебницы, такое вытворять! – честно восхитилась оперуполномоченная.

Виринея негромко рассмеялась и уточнила:

– Ведьмы. Ведьмы на пилоне.

– Да-а-а, – протянула Вероника. Она слышала это выражение. Оно соответствовало истине.

– Два шага много, один и облет…

– Тогда я не успею развернуться…

– А ты успей… – продолжали репетировать девчонки, не обращая внимания на Веронику. Взмокшие, красные, восхитительные.

– Давайте, попробуйте, – Виринея взяла Веронику за руку и потянула.

По девушке пробежали мурашки, дыхание замерло, сердце забилось чаще.

– Я… я, – она пыталась найти повод отказаться, но слишком отчетливо осознавала, что именно за этим сюда пришла, больше всего на свете хочет дотронуться до шеста.

Вероника и опомниться не успела, как уже стояла разутая посреди зала, а Виринея поставила перед ней ярко красные туфли на невероятно высокой платформе и каблуке.

– Я даже встать на них не смогу, – задохнулась Вероника. – Это невозможно.

– Еще как возможно! – смеялась Виринея. – У вас талант, поверьте. Я никогда не ошибаюсь.

Она помогла Веронике застегнуть застежки. Та закатала джинсы и завязала широкую футболку узлом.

– Держись за пилон, так, отлично, – Виринея улыбалась по-доброму, светло и радостно. Казалось, только этого счастья она ждала всю жизнь – научить Веронику нескольким па вокруг золотого шеста.

Девушки прекратили репетировать и тоже собрались вокруг Вероники.

– Не бойся! Это здорово! Тебе понравится!

Она не боялась. Страх, сомнения, волнения, вообще все чувства вдруг улетели куда-то. Как будто золотой шест втек в нее струйкой и растворил их. Осталось только здесь и сейчас. И не было ничего важнее.

Вероника сделала пару шагов, повторяя за Виринеей, развернулась, невысоко взмахнула ногой.

Виринея хвалила. Девочки радовались. Вероника сияла.

Время исчезло. Мир сжался до этой комнаты. Его заполнил блеск шестов, сияние зеркал и калейдоскоп ее отражений. Она танцевала. Она танцевала! Ножки переступали по паркету, а душа кружилась под потолком, счастливая, красивая и довольная. Возможно, душа бы взмыла в небо и больше не вернулась, но она не могла покинуть танцующее и грациозное тело.

– Ты умница! У тебя прекрасно получается, – задорно, как девчонка, смеялась раскрасневшаяся Виринея. – Талант! Я же говорила!

Вероника не могла определить, сколько хозяйке студии лет. Никаких признаков возраста и в то же время умный, внимательный взгляд, который не мог принадлежать молоденькой девочке.

– Если ты до этого не стояла на каблуках, то действительно талант, – почти хором подтвердили девочки.

– Это тебе! – словно фея-крестная Виринея держала перед Вероникой туфли, в которых та только что танцевала. Девушка уже нацепила свои разношенные кроссовки, ощутив, как ее с небес спихнули на землю.

– Как это? – Вероника не поняла. Ее вертел стремительный вихрь эмоций и событий, девушка не успевала осознавать, что происходит. Ее переполняли ощущения и чувства, неведомые до этого момента. Среди них остро выделялось желание танцевать.

– Это туфли. Подарок тебе. Для следующей тренировки пригодятся, – хитро улыбалась Виринея. – В чем-то же ты должна танцевать. Иногда танцуют и в носочках, но это совсем не то. И в моей студии танцуют только в качественной, профессиональной обуви.

– Вот, смотри! К ней подскочила одна из девочек и сунула под нос смартфон. Рядом столпились остальные. В окошке смартфона танцевала Вероника. Она не сразу себя узнала. Казалось это какая-то мультяшка, нарисованная и невероятная. Поверить, что это она и вовсе было тяжело. Вероника смотрела, как заколдованная.

– Это невозможно, – одними губами шептала она.

– У тебя действительно талант, – восхищались девочки. – Для первой тренировки очень круто! Ты просто рождена танцевать.

Вероника почувствовала, как заливается краской. Нет, ей не верилось. Но так хотелось, чтобы это оказалось правдой.

– Талант. Безусловно, – подтвердила Виринея.

Веронике улыбались девочки. За нее радовались. Искренне и тепло. Вероника задыхалась от счастья.

По ступенькам вниз она спускалась с туфлями, расписанием и абонементом в студию танцев. К слову сказать, цена абонемента на месяц превышал стоимость премиального фитнес клуба на год, но девушку это не беспокоило. Главное, она вернётся сюда завтра.

Глава 36

– Прямых улик у нас нет, – сожалел Егерь. Они с Лексом шли по жестко заасфальтированной улице между бетонными монолитными высотками, уходящими в звенящие выцветшие от жары небеса. Куцые саженцы с парой вялых листиков, запечатанные в каменные клумбы и раскалённые металлические контейнеры для мусора. Убогий унифицированный район бюджетных новостроек, похожих на ульи, выстроенные в ряды. Природа никогда не создает жесткие геометрические линии, а человек прилагает неимоверные усилия, чтобы засунуть себя в квадраты, ромбы, безликие кубики. Потом сам мучается, страдает, впадает в депрессию и не понимает, что просто опять пошел против природы.

Егерь старался не бывать в таких районах. Его угнетали эти одинаковые скворечники, пристроенные друг к другу. Настолько высокие, что расстояние между ними скрадывалось, и, казалось, они стоят впритык, окна к окнам. А люди в них живут, спешащие, занятые, зашоренные, не замечающие ничего вокруг настолько, что не разглядят даже голую девку в окне напротив.

Жара все никак не спадала. Егерь уже не помнил, когда подобная аномалия терзала город. Но раскаленный диск солнца не висел на небе. Солнце закатилось куда-то вверх, потому что ни одного облака, где оно могло спрятаться, на небосклоне просто не было, отчего все заволокло рассеянным белым выгоревшем светом и накрыло непереносимой духотой. Асфальт и бетон работали, как пластины в гигантской батарее. Набрав тепло за долгие дни зноя, они отдавали его, накаляя все вокруг.

На Лекса район не произвел вообще никакого впечатления. Он бодро вышагивал рядом с Егором, непринужденно улыбался и рассуждал о деле. Ну, может быть, шел чуть быстрее, чем обычно. Жара гнала в тень подъезда.

– Карский – какой-никакой врач. Ромик сказал, что у него медицинское образование, и он даже некоторое время практиковал. Часто в остеопаты идут вообще из массажистов или фитнес-тренеров. Поэтому врачи их мракобесами считают.

Егор рассеянно кивнул. Зря он захотел пройтись между этих домов. Теперь приходилось сосредоточенно бороться с неприязнью, которая одолела его в этом районе, раздражением и подавленностью. А все это очень некстати. Он вспомнил про таблетки, которые держал в сумке. Но достать и проглотить незаметно от Лекса не получится.

Он искоса посмотрел на друга. Тот почти сиял. От негативных эмоций и депрессивных вторжений в психику его защищала влюбленность. Измененное сознание подставляло свою картинку реальности – цветущую, прекрасную и радужную. Егерь завидовал.

Его смартфон зафиксировал два пропущенных от Анастасии, председателя комиссии, чтоб их всех, на профессиональную пригодность.

«Вот зараза! Еще звонит ему» – зло подумал он. И глубоко вздохнул, стараясь сдержать гнев. Хочет оповестить, что его признали профнепригодным? Да пошла она!

Да уж. Ему изменённое любовью сознание не светит. Если только, как Дикому, вплеснут в кровь с последующим инфарктом.

Егерь горько усмехнулся, осознав, что, может быть, и не отказался от вот такой вот дозы счастья напоследок. Он постарался сосредоточиться на человеке, к которому они шли, пока ярость не перешла в паническую атаку.

– Ты ведешь к тому, что коктейль счастья Дикому вполне мог вколоть Карский?

– Главное, что он смог бы его смешать, – Лекс окинул взглядом подъездную дверь и нажал на кнопки домофона. Отозвался женский голос, тихий и робкий. Некоторое время женщина размышляла, стоит ли верить людям, представившимся следователями. Потом раздалось пиликанье.

Та же длительная процедура их ждала у двери квартиры. Сначала их разглядывали в глазок, Егерь предусмотрительно сунул в него удостоверение. Потом едва слышный голос из-за двери уточнил кто они, и только после долгой паузы им открыли.

Женщина оказалась маленькой, хрупкой, несмотря на дурманящую жару, закутанная в плед. Может быть, они ее разбудили? Серые, безликие глаза лишь один раз поднялись на вошедших мужчин.

– Нам нужно увидеть Карского Николая Уеловича, – Егор еще раз продемонстрировал удостоверение.

– Он работает, – сообщила женщина. – Вы же без записи?

– Мы из следственного отдела, – голос Егеря стал жестче. – Можем вызвать господина Карского повесткой, тогда это отнимет еще больше его рабочего и не только времени.

– Я спрошу… – согласилась женщина. – Проходите. Она пригласила их на кухню.

Квартира оказалась на удивление просторной. По всей видимости, ее спланировали из двух или, может быть, даже трех квартир. Кухня, куда они прошли, поражала размером, метров тридцать, наверное, и хоть тонула в полумраке из-за зашторенных занавесок, но сияла чистотой. Не только вымыто-вычищенной, но и стилистической. Никаких лишних предметов, все в едином цвете. Чистые пустые поверхности, блеск матовых стекол, до хруста выглаженная скатерть на большом круглом столе. Уютные мягкие диваны.

– Когда ты уже научишься быть расторопнее, – раздалось раздраженное бурчание. – Приглашай. И не умирай на ходу! Я прошу тебя, не будь сонной мухой.

Дверь в глубине квартиры хлопнула. Женщина появилась снова.

– А Николай Уелович вас примет у себя. Проходите, пожалуйста, – робкая улыбка жертвы мелькнула на ее лице. Она старалась быть расторопной.

Практически в полной темноте Лекс и Егерь прошли по коридору квартиры. Интерьер разглядеть не удалось. Слишком темно. Но простор и широта площадей по-прежнему удивляли.

По глазам рубанул яркий свет. От неожиданности гости зажмурились.

– Проходите. Присаживайтесь, – пригласил их голос, обладателя которого получилось рассмотреть не сразу. – Оксана иногда невообразимо глупа и медлительна. У нее сложное невротическое состояние и большая доза промазина, помноженная на мелипрамин, купирующие заболевание, несколько уносит ее из реальности. Доктор запахнул на себе короткий белый врачебный халат, перевязал длинный пояс под обширным животом. Лекс заметил черное пятно – татуировку на дряблой и обвислой сиське остеопата. Рисунка он не разглядел.

Комната являла собой кабинет. Письменный стол под дуб с резными краями, целая стена книжных стеллажей, заполненных медицинской литературой, светящийся стенд для просмотра снимков, пара кресел и диван.

Из этой комнаты вела еще одна дверь. По всей видимости, в массажный кабинет. Все-таки квартиру перепланировали из нескольких.

– Вы следователи? Чем могу быть полезен? – Карский держался уверенно спокойно, демонстрировал активное желание помогать. – Я берусь за любые нарушения двигательного аппарата, но специализируюсь на спине, позвоночнике.

Здесь он явно переигрывал, если бы Егерю или Лексу требовалась помощь остеопата, вряд ли бы они пришли на прием вдвоем.

– Мы по делу. По уголовному, – сухо уточнил Егор, продемонстрировал корочку. Мастер массажа и вправления костного аппарата едва на нее взглянул и продемонстрировал еще большую заинтересованность.

Егор по очереди, пристально всматриваясь в реакцию врача, выложил на стол фотографии убитых женщин. Фаины, Алины и Натальи. Затем мужчин.

Лекс тоже не сводил взгляда с Карского. Тот слегка дернулся, мотнул головой. Отрицание. Испуг. Реакцию вполне можно списать на ужас, испытанный им при взгляде на мертвых людей.

– Они же мертвы? Все? Боже! – он всплеснул руками. Какой кошмар! Совсем молодые! И таким странным способом.

Карский лепетал быстро-быстро, не то действительно был впечатлен, не то старался скрыть активный мыслительный процесс.

На лбу у него выступили капельки пота, хотя в кабинете остервенело работал кондиционер в отличие от всей остальной квартиры, и по коже то и дело пробегали зябкие мурашки. Доктор нетрадиционной медицины перебирал фотографии. Несколько раз просмотрел каждую.

– Все девушки являются вашими пациентками, – обронил Егерь.

– Я даже растерялся, – Карский мелко замотал головой, – Не рассмотрел лиц, такие странные позы и смерть… С детства боюсь трупов…

– Вы работали в морге, – спокойно напомнил Лекс.

– Старался справиться со страхом, – не растерялся остеопат. – Не получилось.

– А вы рассмотрите лица, – посоветовал Егерь. – Внимательно. Не торопясь.

– У меня достаточно большой поток пациентов, и в основном я вижу их со спины, – доктор еще раз посмотрел фотографии. Но Лекс сразу заметил, взгляд его едва скользнул по карточкам. Доктор уже все разглядел и знал, кого видит на фото.

– Да. Вот эту девочку я помню, Наталья, фамилию надо уточнить. Она дочь врачей. На нее есть полная история болезни и все координаты, здесь я точно смогу вам помочь.

Вот эту девушку тоже припоминаю, но не уверен. Могу поручить Сане перебрать картотеку, если она действительно была моей пациенткой, то помощница ее найдет.

– Была? Вы хотите сказать, что у вас она давно не была? – уточнил Егерь выжидающе. – Девушку убили более полугода назад.

– Я хочу сказать, что вижу, что она мертва и теперь уже точно «была». Не только моей пациенткой, но и вообще на этом свете, – не поддался на провокацию Уелович. – А вот это Фаина. Ко мне она приходила очень, очень давно. Кажется, она вообще уехала из города. Я запомнил, поскольку очень интересный случай. Ей явно была остро необходима моя помощь, но она ею так и не воспользовалась.

– То есть?

– Она верила в таблетки и физическую активность. Точнее, физическое убийство организма. Ей жизненно был необходим массаж, вправление позвоночника, но она неконтролируемыми дозами, коробками пила противовоспалительные, миорелаксанты и обезболивающие. И самое ужасное – нагружала и нагружала себя все большими физическими экзерсисами. Балеринам подобное свойственно. Понимаете, они очень хорошо переносят боль. Привыкают с детства. Поэтому заставить их лежать в постели или на вытяжке, хорошо зафиксированной, и терпеливо давать полное расслабление организму сложно. Поэтому в фазу инвалидности они переходят сразу из фазы активности без периода лечения.

– А Фаина усугубила свое состояние, перейдя из балерин в стриптизерши. Так сказать, сменила пуанты на каблуки. Вместо заслуженной пенсии, которую балерины получают достаточно рано. Вместо покоя. Вам это не нравилось?

– Не мое дело оценивать действия пациента с точки зрения нравственности – Карский поджал губы. – Но танцевать на каблуках? Ходить. Ходить! Губительно для позвоночника. А уж танцевать! Это убийство для ног и позвоночника.

Карский разволновался. Покраснел. У него изменилась речь. Каждая согласная давалась с каким-то запинанием.

Он поправил штаны. Лекс сдержал поплывшие вверх брови. Не может быть! Говоря о танцовщицах на каблуках, он несколько раз поправил ширинку на штанах. У него встал! Вот тебе и номер.

Лекс посмотрел на Егеря, не смог определить заметил тот или нет. Рубаха на груди Карского распахнулась и продемонстрировала неопрятную висящую грудь с редкими толстыми седыми волосками и татуировкой. Какое-то бесформенное пятно, наподобие кляксы или паука.

– Где вы находились пятнадцатого июня с семи до девяти вечера? – спросил Егерь.

– Вы шутите? Вы подозреваете меня в убийстве девушки? – слюни брызнули в разные стороны.

– Пока нет, – процедил Егерь. – Пока интересуюсь вашим алиби.

Возмущенно дыша, Карский полистал настольный планер:

– Это пятница. Я был в фитнес-клубе, – он смотрел на гостей с видом оскорблённого праведника. Ноздри раздувались, губы сжались в узкую полоску. – Это премиальный фитнес-клуб. Вход по картам гостя, выход тоже. Мое посещение подтвердит их компьютер.

– Вы жестко планируете свое время? – Егерь разговаривал спокойно, никоим образом, не показывая, что возмущение остеопата производят на него какое-то впечатление.

– Да, я аккуратен. Даже педантичен. У меня очень плотный рабочий график. Поэтому я постоянно все планирую и очень редко отступаю от своих планов.

– Великолепно, – мягко и вкрадчиво восхитился Егерь. – Тогда уточните свое местоположение восьмого ноября прошлого года.

Карский тряхнул головой, выказывая свое максимальное возмущение. Чеканя шаг, прошел к ящику стеллажа и вынул оттуда толстую книжечку в переплете из искусственной кожи. Нервно полистал ее и сообщил:

– Это тоже пятница, и я был в фитнес-клубе. В том же «Дим фит». Будьте добры проверить. Я являюсь его постоянным клиентом уже в течение четырех лет. Хожу стабильно четыре раза в неделю.

– Непременно проверим, – дружелюбно согласился Егор. – У меня осталось буквально пара вопросов.

– Да уж. Поторопитесь. Вы и так отняли большое количество моего времени. У меня идет прием пациента и его релаксирующий сеанс заканчивается, мне надо вернуться в кабинет.

– Скажите, вы практикуете шибари? – Егерь смотрел в упор.

– Нет, – быстро ответил Карский, не задумавшись ни на секунду, будто ждал этого вопроса.

– То есть, вы знаете, что это?

– Знаю. У меня широкий кругозор. И нет, не практикую. Все мое время уходит на медицинское образование, на освоение новых методик. Я занятой человек, на ерунду время не трачу.

На пороге комнаты Егерь и Лекс переглянулись. Впрочем, они больше почувствовали взгляды друг друга в коридоре, погруженном в полумрак.

Словно привидение, рядом с ними стояла Сана и терпеливо ждала, когда сможет проводить их к выходу.

– Я могу попросить у вас воды? – неожиданно спросил Лекс, и женщина повела их снова в кухню.

– Николай Уелович много работает? Вам, наверное, тяжело постоянно встречать его пациентов? Еще и по дому ему помогаете, раз он ведет прием на дому? – посочувствовал Лекс, наблюдая, как женщина спокойно и монотонно открыла кухонный шкаф, достала стакан и налила в него воды из маленького краника на раковине. Очистительный фильтр стоял под раковиной.

– Я привыкла, – призналась женщина. Он уже много лет работает дома. Даже специально по его потребностям квартиру приобретали и переоборудовали. Это очень удобно. Мне так нравится гораздо больше. Я уже много лет работаю с мужем. Так у меня есть возможность не покидать квартиру, не разрываться между домом и работой.

– Вы супруга Николая Уеловича? – уточнил Егерь. – Он представил вас как помощницу.

– Так я и есть помощница уже более двадцати лет, и супруга почти столько же, – лицо женщины озарила счастливая жертвенная улыбка. Она явно гордилась длительностью брака.

Лекс самозабвенно выдул поданный ему стакан воды.

– А вас не беспокоят чужие люди, приходящие в Вашу квартиру?

– Меня ничего не беспокоит, – заверила женщина. – Сейчас ничего. А вот когда моего мужа окружают посторонние люди где-то там, где я не контролирую, кто к нему приходит, меня это очень-очень беспокоило. Особенно, если это нахальные женщины, ведущие охоту на чужих мужей.

Егерь и Лекс одновременно кивнули. Разговор был окончен.

На улице Лекс задумчиво покачал головой. Серега ждал их около подъезда, будто догадался, что обратно им гулять не захочется.

– Ты видел на руках у нее следы от веревок?

– Да. Но даже под пытками, она не признается ни в чем, что может навредить мужу, – Егерь плюхнулся на заднее сидение. Лекс сел рядом.

– Он что-то скрывает. И у него встал, когда разговор зашел о танцовщицах, – Лекс приподнял брови.

– Ну, это вообще сексуальная тема, – уклончиво заметил Егерь. – Многих возбуждает.

– Ну, вот чтобы прям поговорили и встал? То есть до этого про секс говорили – тишина и спокойствие, а на танцы сразу эрекция?

Егерь пожал плечами, улыбаясь. Он чувствовал невозможную усталость. Дело вымотало его. Они бились над ним днем и ночью, но ни на шаг не продвинулись.

– И татуировка у него странная… – продолжил Лекс. – На том самом месте, где и у мужика, что плетет шибари, которое Вероника нашла. Только вроде другая татуировка.

– Угу…

Они замолчали, погруженные в свои мысли. Серега подозрительно и обеспокоенно поглядывал в зеркало заднего вида. Что там случилось у этого недодоктора, что на лицах взрослых мужчин печать недоумения и задумчивости. До конторы доехали в полной тишине.

Лекса вдруг осенило:

– Татуировка скрывает другую татуировку.

Егерь не сразу его понял.

– Рисунок непонятный – паук или клякса. Черное пятно закрашенное. Потому что под ним другая наколка. А место, как раз то, что на видео.

Лекс уже завел свою машину, он спешил в студию танцев. А потом еще на свидание с Повиликой. Мог не уложиться по времени. И его разрывало: подняться в офис, отсмотреть видео еще раз или ехать.

Егерь понимающе хмыкнул.

– Беги, Казанова, по своим танцовщицам. Я сам с Вероникой посмотрю видео, – великодушно пожелал он. Лекс расслабился. По-дружески толкнул его кулаком в плечо и сел в свою машину. Егерь проводил задумчивым взглядом отъезжающую машину и пошел в офис.

К его удивлению Вероники на рабочем месте не оказалось. Егерь настолько удивился, что сразу не понял, огорчило это его или обрадовало. В жизни девушки появилось что-то еще, кроме работы? Ну, она имеет право. Рабочее время уже закончилось.

Надеюсь, это не шибари? При одной мысли, что полуобнаженную Веронику обвязывает веревками этот хлыщ из дома с пиписьками, Егеря залила ревность. Он отогнал от себя крамольную мысль и плюхнулся на диван.

Ромик стучал по клавиатуре. Писал отчеты. Звук не услаждал слух мелодичной чечеткой, как это получалось у Вероники, но зато вся административная бумажная работа будет выполнена.

Глава 37

Лекс волновался, подъезжая к студи танцев. Еще на повороте он заметил рыжий всполох. Машина Повилики стояла на парковке. Он ее увидит. С ней он чувствовал себя мальчишкой. Волновался перед свиданием, постоянно гадал, достаточно ли он остроумен и в то же время не перебарщивает ли? Хорош ли он собой, вкусно ли от него пахнет, и прочая дребедень, которая приходила в голову только влюблённому мужчине.

Репетиция шла полным ходом. Гремела музыка, три девушки танцевали. Четвертая внимательно за ними следила. Время от времени что-то поправляя. Лекс каменным истуканом застыл на пороге. Он не мог оторвать взгляда от Повилики, которая огненным пламенем высветилась едва попала в поле его зрения. Она на него не обратила совершенно никакого внимания. Пришлось дожидаться, когда закончится музыка.

– Добрый вечер. Могу я поговорить с владелицей студии? – прозвучало в глухой тишине, воцарившейся на мгновение.

На него непонимающе уставились четыре пары глаз. Лекс не принадлежал к робким представителям мужского пола, но сейчас почувствовал себя неуютно, неуместно, ощутил, что вот-вот зальется краской.

Повилика смотрела сквозь него. Он вдруг понял, его ненаглядная Повилика смотрела мимо него. Ну не могла же она его не узнать? Лекс нахмурился и забыл, зачем пришел.

Стройная, гибкая фигура, на высоченных каблуках, окутанная одеждой, словно черным облаком, непринуждённо улыбаясь, пошла в его сторону. Он смотрел на приближающуюся черноволосую красавицу и его мысли путались. Почему Повилика не узнала его? Или зачем она делает вид, что впервые видит его?

– Продолжаем, мои дорогие. Ольга, ты не успеваешь за Ликой и Дианой, – через плечо кинула девушка и, подойдя к Лексу, оказалась чуть выше него ростом.

Даже понимая, что это преимущество ей подарили платформа и каблуки, Лексу все равно стало некомфортно. В нем чуть больше метра восемьдесят. Редкие девушки возвышаются над ним.

– Вы хотите позаниматься? В группе или аренда зала? – расплываясь в радушной улыбке, поинтересовалась девушка. – Я Виринея, хозяйка «Вилис».

– Алексей Лесовский, – представился Лекс, демонстрируя корочку. – Я хочу поговорить о Виктории Буглаг.

Демонстрируя удостоверение, Лекс чувствовал себя немного аферистом. Хотя Егерь предупредил, что удостоверение самое настоящее, просто временное и числится как не на официальном сотруднике, что в самом удостоверении указано лишь номером статьи, позволяющей подобный документ выдать.

Или дело было все-таки в том, что Виринея смотрела на него, словно на недоразумение, которое случилось у нее на пороге.

И все-таки, почему Повилика ведет себя как чужая?

– Я веду следствие. Виктория Буглаг не выходит на связь, не появляется в квартире по месту жительства, не пользовалась банковской картой с пятнадцатого июня. Она танцевала в вашей студии. Когда она была здесь последний раз?

– Виктория Буглаг? Вика? – уточнила одна из девушек с заколотыми в высокий хвост волосами, сделав несколько шагов в сторону Лекса. – Она пропала?

Взгляд Виринеи изменился. Она стояла лицом к Лексу, и это видел только он. Но блондинка опустила взгляд и вернулась к своему пилону.

– Да, Виктория. Вы давно ее видели? – на Лекса взгляд не произвел впечатления, он собирался продолжить разговор на эту тему. – Почему вы думаете, что она пропала?

– Не видела давно, с месяц, – буркнула девушка со светлыми волосами, едва взглянув на Лекса. – А пропала?

– Мы все… Все, кто знаком с Викой, постоянно переживаем, что с ней может случиться что-то неприятное, – спокойно перебила хозяйка студии. Она приложила руку к груди и вздохнула. – Наша Вика – натура легкомысленная, доверчивая, открытая и очень увлекающаяся. К сожалению, часто доверяет не тем мужчинам.

– «Не тем» это каким? – Лекс прямо и вопрошающе уставился на Виринею.

– Простите, не могли бы вы вернуться ко входу, – вежливо попросила Виринея, ничуть не смутившись и не изменившись в лице. – У нас не ходят в уличной обуви.

Лекс кивнул и вернулся на коврик, постеленный перед дверью.

Девушка, что заговорила о Виктории, принялась с остервенением репетировать. Даже не слишком разбирающийся в танцах Лекс понимал, что она взволнована, злится, возможно, растеряна. Ее движения стали рваными, резкими лишенными плавности.

Остальные занялись тем же. Повилика забралась на самый верх и красиво откинулась назад, падая, но в последний момент цепляясь за хромовую палку ступней. Лекс силился оторвать от нее взгляд. Не мог. Почему она не обращает на него внимания? Почему она даже не смотрит на него?

– Виктории нравились несерьезные, не настроенные на долгие отношения, не планирующие заботиться о женщине, легко дающие обещания и никогда их не выполняющие, – все так же спокойно продолжила хозяйка студии. Она доверительно улыбнулась. – Знаете, как маленьким хорошим девочкам нравятся хулиганы, вот так и Викторию привлекали рокеры, байкеры, стритрейсеры. Конечно, мы за нее переживаем.

Виринея загородила Лекса от девушек или, наоборот, перегородила ему подходы к ним. Во всяком случае, он чувствовал себя зажатым в уголке у самой входной двери.

– Периодически Вика исчезала. Пропускала репетиции, не звонила, не предупреждала. Мы привыкли к таким исчезновениям. Не беспокоились. Обычно это означает, что в ее жизни появилось новое увлечение.

Виринея говорила спокойно, приглушенно и очень-очень вежливо. Демонстрировала желание помочь и желание избавиться от посетителя. Еще она не желала, чтобы в их разговоре участвовали девушки. Хозяйка студии грациозно всплескивала руками, переходила с одной ноги на другую. Черный прозрачный балахон, словно приведение, маячил перед Лексом. Взгляд упирался то в полуоголённую грудь, то в едва прикрытый живот, а внимательный, умный и пронзительный взгляд миндалевидных черных глаз неотрывно за ним следил. Он будто проникал в самый центр него и угадывал то, что он сейчас чувствовал. От чего Лексу становилось еще неуютнее.

– Но такой образ жизни, однажды… может привести к печальному концу. Вы думаете, с ней что-то случилось?

– Да. Такое возможно. Во всяком случае, мужчина с которым она встречалась, убит при очень необычных обстоятельствах, – Лекс показал фотографии с места убийства Дикого.

– Но это не Виктория, – Виринея продолжала улыбаться. Мило, терпимо и очень понимающе. – Как это ужасно, когда погибает молодая и красивая женщина. Хотя определенная эстетика в этом есть. – Виринея изящно наклонила голову и выпятила губки, рассматривая фото.

– Да. Это Наталья Демидова. А вот мужчина – тот самый, с которым Виктория встречалась последние месяцы… В его убийстве вы не находите ничего особенного? Эстетики?

– Если этот мужчина убит с какой-то другой женщиной, а я так понимаю, они вместе не кино смотрели, вряд ли это мужчина Виктории, – насмешливо подколола девушка, смерив Лекса взглядом. – А эстетики? Я вообще не нахожу эстетики в мужских телах. Убитых, живых, прыгающих, бегающих, каких угодно.

Виринея выдержала недолгую паузу и уточнила:

– Надеюсь, вы не подозреваете Викторию в убийстве этих двоих? И не думаете, что хрупкая маленькая девушка способна вот так вот связать и подвесить человека? Убитую девицу как минимум надо было поднять. И еще как-то справиться с мужчиной. Вряд ли он беспомощно взирал на убийцу.

В голосе звучала насмешка. Похоже, Виринея вообще не допускала разумных и адекватных действий от особей мужского пола.

– Детали преступления и расследования я вынужден сохранить в тайне, – Лекс воспользовался отмазкой, которую всегда используют следователи, когда не хотят отвечать на какой-то вопрос или бывают пойманы на очевидном несовпадении. – Но по ряду достоверно установленных улик у нас есть причина утверждать, что Виктория была на месте преступления. Была не одна, так что ей могли помогать. А еще я точно знаю, что пилонистки очень сильные, несмотря на свою видимую хрупкость.

Виринея заливисто захохотала.

– Викторию я видела последний раз на соревновании по пол дэнсу, пятнадцатого июня, в обед, часа в три. Она не выступала, но пришла поддержать девочек из нашей школы. Возможно, была до конца соревнования, но я этого не видела.

Лекс достал еще фотографии мужчин, умерших от счастья.

– В их убийствах тоже подозревают Вику? – наивно и просто уточнила Виринея.

– Нет. Но девушки, которые встречались с этими мужчинами, занимаются в вашей студии, – Лекс глянул на экран мобильного и назвал четыре имени. – Странное совпадение, не находите?

– Нет, не нахожу. Наоборот, считаю закономерным. – микромышцы на лице Виринеи изменили свое положение. Она напряглась, это очевидно. Но какие чувства испытывала, Лекс определить не мог. Держала удар хозяйка студии великолепно, ничего не скажешь. – Давайте, я вам кое-что объясню. – Лекс мелко закивал, выказывая желание слушать. – В моей студии занимается огромное количество девочек. «Вилисы» – самая большая студия, самая лучшая, идеально оборудованная: свет, пилоны, все спортивные снаряды, какие только могут понадобиться для занятий на пилоне и растяжки. Практически все самые лучшие танцовщицы занимаются здесь: индивидуально, в группах, ведут занятия. А что такое великолепная танцовщица?

Лекс пожал плечами и вскинул брови, ожидая ответа:

– Та, что очень красиво танцует? – он все время старался выглянуть из-за плеча хозяйки студии. Жаждал разглядеть Повилику. Но Виринея будто заранее знала, в какую сторону он подвинется, и двигалась в унисон с ним на мгновение раньше, отгораживая его от зала стройным телом, закутанным в обширный балахон, и перегораживала Лексу вид. Повилику он видел только под потолком. Она ни разу на него не взглянула.

– Да, но не только. Танцовщица – это по факту красавица. Нет ничего краше танцующего женского тела, желаннее, загадочнее, удивительнее и восхитительнее. – Виринея смотрела на него открытым ясным взором. Следила за его реакцией, согласен ли Лекс с ней. А Лекс не спорил. Так оно и было. – За такой женщиной всегда идет вереница мужчин. За нее постоянно идет борьба, и остаются самые конкурентные самцы. Те, кто выдержал бой. А уж как они сами выдерживают нагрузку в виде танцовщицы рядом, это другой вопрос. Не каждому такое счастье по плечу. Мужчины вообще склонны переоценивать свои силы, возможности и способности. Поэтому регулярно попадают впросак, терпят неудачи. А танцующие девочки всегда окружены вниманием, сплетнями и скандалами.

Виринея говорила пылко, зажигательно, эмоционально, патетично и очень привлекательно. В какой-то момент Лекс заметил, что она создала в его голове яркую и запоминающуюся картинку, а главное, отвлекающую. Он не сразу вспомнил, на какой вопрос она отвечает. Хозяйка студии ловко манипулировала и уводила от темы.

– А потом, насколько я понимаю, мужчины те, что вы мне показали, не убиты? – Виринея вернулась к своему первоначальному образу. Милой, внимательной и страстно желающей помочь. Предвидя его вопрос, уточнила. – Фотографии не из уголовных дел. Нет номеров. На телах ни крови, ни следов насилия. Даже вон довольны по виду. Значит, умерли от инфаркта, инсульта или еще чего-то подобного. Ну, то есть своей смертью?

Лекс молча кивнул. Действительно, ни по одному из этих случаев не ведётся расследования убийства.

– Не выдержали нагрузки, – Виринея понимающе и презрительно кивала. – С мужчинами такое часто случается. Уверен, что мачо, а на деле уже давно… Не компетентен.

– Угу, угу, – Лекс кивал головой.

– У вас есть еще вопросы, господин следователь? Мне нужно продолжить репетицию. Время в студии жестко расписано.

– К вам у меня больше нет вопросов. Но я бы с удовольствием выпил воды и, если вы не против, поговорил бы с девушками.

Виринея возмущенно приоткрыла рот и вскинула брови. Лекс опередил ее возражения.

– Пару минут. Я не отвлеку их надолго.

– Хорошо, – неохотно согласилась хозяйка студии. – Пара минут.

Выторгованные вопросы ничего не принесли Лексу. Девушки отвечали односложно и полностью подтвердили слова предводительницы. Вика ветрена и непредсказуема. Часто пропадала. В клубе, где работает, не появляется давно. Позже пятнадцатого ее никто не видел. Повилика разговаривала с ним так же легко и улыбаясь, как и подруги. И по-прежнему делала вид, что впервые его видит. Впрочем, от него не укрылся настороженный и внимательный взгляд Виринеи, направленный на них. Она подала Лексу стаканчик с водой. Не обычный прозрачный, одноразовый, и даже не бумажный, а дорогой, из прозрачного пластика. В своей студии она не экономила ни на чем.

– Я благодарю вас за беседу, – закончил Лекс и в последний раз кинул взгляд на Повилику.

– Виринея, – Уже схватившись за ручку двери, Лекс повернулся к выпроваживающей его хозяйке студии. – Вы видели Викторию пятнадцатого июня, днем?

– Все верно.

– А вы сами? Где вы были весь тот день?

К удивлению Лекса, Виринея не возмутилась, не закричала, как он смеет и с чего вдруг стал ее подозревать, она сохранила абсолютное спокойствие.

– Я судила это соревнование. И весь день провела в Биг-Арена-Холл на площадке, где проходило соревнование. На глазах у сотен человек. Освободилась поздно, к одиннадцати, и поехала домой.

Лекс кивнул и толкнул дверь. Даже через весь зал он заметил, как окаменели плечи Повилики. Что произвело на нее впечатление?

Лекс замешкался, выходя, и практически ему на руки упала совсем юная девушка. Кругленькое, гладенькое личико с высоким лбом и острым подбородком, волосами, заколотыми в хвостик, показалось Лексу очень знакомым.

– О, простите! – она переливисто засмеялась. – Обычно мужчины падают к моим ногам, когда я танцую. От восторга. Я сама в объятия падать не спешу.

Лекс тоже засмеялся от неприкрытого и по-детски наивного флирта.

– Мне понравилось, признался он. Обещаю ловить каждый раз, как только у вас будет желание упасть.

Он точно где-то видел эту девушку.

Смешливая красавица высвободилась из объятий Лекса и прошла в зал, послав Лексу воздушный поцелуй за спиной Виринеи. Та теряла терпение.

– Лиза, переодевайся. Господин следователь, всего доброго.

К удовольствию хозяйки, Лекс, наконец, покинул ее самую большую и лучшую студию.

Он задумчиво сидел за рулем заведённой машины. Кондиционер шпарил вовсю, охлаждая пространство. На пассажирском сидении лежал пакет с пластмассовым стаканчиком – бесценный носитель отпечатков.

Виринея точно что-то скрывала. Почему Повилика вела себя так странно? Нет ничего краше танцующего женского тела. Где он видел эту барышню Лизу?

Мысли сплетались в клубок. У него в машине закончилась вода. Он распутает этот клубок. Вытянет по ниточке. Это его не беспокоило. А вот поведение Повилики очень огорчало. Лекс терялся в догадках, что это было. Самым страшным предположением казалось, что она не замечала его, потому что больше не собиралась с ним встречаться. Он раз за разом перемотал в голове каждый разговор с нею, взгляд, все мелочи. Что он сделал не так? Ну да, он не всегда вел себя непринужденно и остроумно. Иногда откровенно тупил. Но он чувствовал, что она искренне заинтересована им. Повилика смеялась над его шутками, флиртовала и давала обещания увидеться еще.

Он вышел из машины и отправился в продуктовый магазин. Обычно в машине он держал упаковку воды, чтобы не бегать за каждой бутылкой.

– Вероника? – Лекс удивился, встретив девушку на выходе из магазина. Сотрудники Егеря обычно дневали и ночевали на работе. А тут еще и солнце не село.

Девушка встрепенулась, дернулась, будто первым ее порывом было сбежать. Лекс удивленно отметил, что она испугалась.

– А, Алексей… Вы тут как? Живете недалеко? – Явно усилием воли она выдавила из себя улыбку.

– Нет. В студию «Вилисы» заезжал. Расскажу завтра.

– М-м, – поддакнула она и попятилась. Отчаянно хочет уйти, догадался Лекс. – А я… за вином в магазин. Одноклассница в гости приедет. До завтра.

Девушка шмыгнула за автоматические двери магазина. Врала Вероника плохо. Но Лекс не придал этому значения. В конце концов, у людей должна быть личная жизнь, что бы там Егерь не говорил. Дай ему волю, он всех своей работой уморит.

Глава 38

Повилика сняла ботильоны и небрежно кинула их в спортивную сумку. Тренировку она начинала одна, поэтому переодевалась здесь, в зале, не в раздевалке. Последний прогон она не запомнила вообще. Накосячила буквально везде, даже там, где, казалось, и хореографии никакой не было, пара шагов, но она все равно умудрилась ступить не с той ноги. Как досада и ярость захлестывают Ольгу на соседнем пилоне, она чувствовала, не глядя на нее. Оля с силой закручивала пилон, тот даже выгибался. Она втыкала каблуки в паркет, оставляя следы в бесценном зале Виринеи, и дрожала до судорог, едва сдерживая рыдания.

Виринея и сама стояла с приклеенной улыбкой, практически не смотрела на девочек и только нервно теребила свои балахоны. Воздух в зале звенел. Казалось, сейчас поднимется буря и обрушит им на головы потолок. Только Лиза, пришедшая репетировать свой сольник, что-то щебетала без умолку, едва закончилась их музыка.

Виринея слушала ее с ласковой улыбкой, обронив девочкам:

– На сегодня достаточно. Вы хорошо потрудились. Я благодарна вам.

– … И если я зависну на эти четыре счета, мне кажется, будет очень эффектно, – лепетала Лиза.

– Очень хорошая идея, надо попробовать, – глухо похвалила Виринея. Она не слышала девушки.

Ольга и Диана ушли в раздевалку, Повилика разделась донага и отправилась за ними, едва прикрывшись тонким льняным полотенцем. Сумку взяла с собой, чтобы сюда не возвращаться. На пороге она оглянулась.

Виринея смотрела на нее в упор. Повилика застыла на пороге зала. Нет. Не может быть! Что это был за взгляд! Повилика задрожала. Замогильный холод тонкими нитями пополз по ее разгоряченному танцами телу. Виринея отдавала ей приказ. Вот так просто. Одним взглядом.

Повилика не смогла провести старую ведьму: в приходившем сейчас следователе, та узнала мужчину Повилики, хотя видела его издалека и однажды. Может быть, не узнала, а почувствовала. Повилике не хотелось гадать. Возможности Виринеи занимали ее меньше всего.

Девушку поразило насколько легко и шутя Виринея желала избавиться от Лекса. Она просто велела Повилике максимально быстро осуществить это. Словно просила купить для нее шоколадку в магазине. Не допускала и мысли о непокорности. И Повилика действительно не могла ослушаться. Словно под гипнозом, она выполнит любой ее приказ. Осознание этого ошеломило девушку. Словно куполом накрыло паникой. Окаменевшая, с сердцем, стучащим в ушах, голая, полотенце сползло к коленям из трясущихся рук, она застыла на пороге зала.

Зачем Виринее смерть Лекса? Чем он испугал ее? Что узнал про их неуязвимую, недосягаемую предводительницу? Повилика не слышала всего разговора, но Виринея боялась. Совершенно точно боялась. Настолько, что решилась прижать Повилику, с которой всегда была терпима и аккуратна. Прижать чистой властью.

Повилика вырвалась из оков паники и попятилась к двери. Нет. Не сейчас. Ей нужно подумать.

Виринея совершила преступление по их непреложным, не нарушаемым законам, разоблачив Вику. Перевернула весь смысл их существования себе в угоду. Прекрасно отдавая отчет, что делает. И знала, что Повилике все известно. Но, похоже, Виринею это не беспокоило. А вот смерти Лекса, каким-то образом наступившим ей на хвост, она желала немедленно. Смерти, которая опять противоречила их законам. Правилам, которые Виринея старательно внушает всем девочкам. Вдалбливает, убеждает, возводит в святыню и угрожает карой небесной при несоблюдении. Нерушимые правила, которые с легкостью нарушала сама без тени смущения, без сожалений.

Повилика не верила себе. Не верила тому, что сейчас прочитала в глазах предводительницы. Не соглашалась принять это существо, которое стояло перед ней. Это не могла быть Виринея. Это кто-то другой.

Ольгу и Диану она нашла в душе. У самого входа Повилика встала в лужу горячей воды. Все три кабинки лились на полную мощность. Струи кипятка оглушающе барабанили по плитке, растекаясь по всему полу. Вода не успевала стекать в сток. Клубы пара окутали помещение, придав девушкам схожесть с призраками.

Призраками они и были.

Ольга голая, ссутулившаяся и уставшая сидела на каменной скамейке, прислонившись спиной к стене. Мертвым и неподвижным взглядом смотрела перед собой. Диана, сложив ноги домиком и скрестив в лодыжках, сидела в углу скамейки, она перебирала свои короткие черные волосы, зачесывая пальцами то в одну сторону, то в другую. Злая и непонимающая. «Но хоть не опустошённая» – подумала Повилика.

Она прошлепала по воде босыми ногами и выключила краны. Один за другим. Стало тише. Но поток воды все еще громко булькал, утекая в слив. Пар оседал на коже девушек и струйками стекал вниз согласно гравитации, расчерчивая сеточку на коже. Щекотно, но Повилика не обращала внимания, хотя всегда боялась щекотки. Она встала напротив Ольги. Та подняла на нее взгляд.

– Ты знала, – глухо проговорила она.

– Совсем недавно узнала и не от Виринеи. Уже ничего нельзя было сделать, – призналась Повилика.

Она судорожно соображала, что можно рассказать Ольге, а что лучше скрыть. Но получалось плохо. В голове кружилось слишком много мыслей, девушка не успевала переключаться.

А зачем она это делает? Выгораживает Виринею? Может быть, все рассказать девочкам как есть? В конце концов, это важно для них всех. Но Повилика сама еще не представляла картинку полностью. Не понимала, что происходит. Поселить в их головах свои домыслы, чтобы они тоже мучились и сомневались, как она. Повилика точно знала, нет ничего тяжелее сомнений.

– Как это случилось? – Ольга, не моргая, смотрела на подругу.

Повилика понимала, что Ольга ничего толком не знает. Наверное, лучше ей сейчас ничего не говорить. В конце концов, Вика действительно сделала этот выбор. Так ли уж важно, как именно он был осуществлен.

– Вика заплатила своей жизнью за жизнь своего возлюбленного. Такое с нами бывает, – просто рассказала Повилика. – Деталей и я не знаю. Знаю только, что это была очень красивая сирень. С волшебным ароматом.

Повилика вытащила из маленького кармашка спортивной сумки засохший зонтик сирени. Тот самый, что забрала из квартиры Лекса.

Ольга зарыдала.

Диана уронила лицо в ладони и тут же подняла взгляд на Повилику, пригладив мокрые волосы назад.

– Как она могла выбрать это? Почему? Как вообще можно выбрать такое?

Повилика пожала плечами. Она знала, что иногда они делают подобный выбор. Она сама боялась его, как бабочка огня. Она шарахалась от этого огня во тьму. В холод. В одиночество. Куда угодно, лишь бы не оказаться перед выбором.

– Это, детка, называется любовь, – Повилика горько усмехнулась. – Волшебное удивительное чувство, которое возносит тебя на небеса от счастья, окутывает теплом, дарит радость и чувство полета. То самое чувство, которое убивает смертных и бессмертных, которому подвластны все: и рабы, и короли, боги и самые ничтожные людишки. Об него разбиваются надежды, иллюзии, мечты и жизни.

Наверное, эта красивая фраза была вычитана Повиликой в какой-то старой книжке, потому что ей она принадлежать не могла. Повилика так не чувствовала. Она любви боялась, как дорожки, ведущей на костер.

– У нас не может быть любви! Мы созданы не для этого. Призраки мести! Разве нет? – шипела Диана.

– Все так. Но и с нами это случается, – Повилика пожала плечами и пошла в душ. Выносить их горькие вопрошающие взгляды у нее больше не было сил. И больше нечего им сказать.

Повилика не будет выполнять приказ Виринеи. Так же, как и Вика хотела спасти Дениса, она тоже собиралась спасти Лекса. Конечно, не ценой своей жизни и уж точно у нее, у Повилики, не любовь. Даже стоя под струями воды, девушка затрясла головой, не желая признавать, что тоже попала ловушку.

Нет, у нее не любовь. Нет, конечно. Просто она соблюдает правила. Она верна их законам, даже если для Виринеи они ничего не значат.

Лекс не предал ее. Он не заслуживает смерти. Во всяком случае, пока. Наоборот, он пылок, осторожен, нежен и очень бережен с ней.

Он заботился, радовал, удивлял и ужасно смешил. Повилика невольно заулыбалась, вспомнив о мужчине. Она не позволит Виринее вот так вот, ради прихоти или осуществления ее планов, убить ни в чем не повинного человека. Даже если он мужчина. Она не Виринея, она не превратится в жестокую, ненавидящую всех фурию.

Девочки больше не разговаривали. В раздевалке царило мертвенное молчание, лишь едва слышно гудели кондиционер и фен. Повилика сушила волосы, долго и тщательно укладывала. Красила глаза. Надела платье, кайфуя от прикосновения нежного шелка к своему телу.

Подруги, не отрывая взглядов, следили за ее сборами. Она шла к мужчине. Тщательно собиралась и вылизывалась, словно кошка.

Короткие волосы Дианы высохли сами. Она надела футболку и открытые джинсовые шорты, накинула сумку на плечо и ждала. Наверное, Ольгу, чтобы увести ее отсюда. Ольга рассеянно возилась, платье не хотело налезать на мокрое тело, с волос ручьями текла вода.

– Тебе никогда не приходило в голову, что так не должно быть? Это неправильно, – тихо спросила Диана.

– Мы все согласились на эту цену. Вика сама выбрала свою участь, – ровным голосом ответила Повилика. – Ты делаешь другой выбор. Каждый раз.

– Она маленькая и глупенькая. Она не понимала, что творит, – Ольга снова зарыдала. – Виринея обещала нас защищать! Она не должна была позволять Вике этого делать.

– Оль, никто из нас не маленький и не глупенький. Мы все знаем, что хотим получить от мужчины и чем рискуем, когда приближаемся слишком близко. Ни с тобой, ни со мной, ни с Дианой подобного не случилось. Это самостоятельное решение каждой из нас. Всё своей рукой.

– Ты ведь старше нас всех. Одна из первых. И с Виринеей давно. Скажи, ты много раз видела это? Ну, то, что с Викой?

Повилика помолчала, будя в себе не самые приятные воспоминания.

– Да, много раз. На деле мы оказываемся обычными женщинами. Тоже хотим любви, тепла и близости. Боимся одиночества и желаем почувствовать себя живыми. Только платим в конечном итоге по-другому, – Повилика замерла перед зеркалом с расческой. Заинтересованный и внимательный взгляд Дианы она видела в отражении. Они редко обсуждали эту тему. Боялись. Будто если произнести вслух, накаркают, ужасное непременно случится. – У нас все происходит, как у всех. То же измененное сознание, тот же всплеск гормонов, только сильнее и острее. Наверное, потому что в могилу нас кладут уже с этой жаждой любви и тепла. Со страстным желанием долюбить. Тепло, близость, нежность, любовь для нас, как откушенный пирожок. Вкусили, испытали наслаждение, но не наелись, голодны. Доесть бы, но никогда не знаешь, какой из кусочков станет ядовитым и погубит. Поэтому у нас все происходит быстрее и ярче. Мы приходим с другой целью, с иным предназначением и, предав его, наказание получаем соответствующее. Нельзя немножечко попробовать и убежать, нельзя пройти по грани. Не получится погреться в лучах любви и остаться собой. Если ты ступишь на эту дорожку, то понесет, засосет, погубит.

– Как не засосало тебя? – вопрос прозвучал робко. Почти без вопрошающей интонации.

Повилика поняла, в них не пылала ненависть даже к Виринее. Не горела ярость, не бушевали чувства, взывающие к мести. Они боялись, очень боялись за себя, потому что не знали оружия против любви.

– Я не желаю любви. Не хочу нежности и тепла. Любовь – удел слабых, не цельных. Я самодостаточна и едина. Мне не нужен полет. Я летаю на пилоне. И не желаю иного. Да, я много раз видела лепестки белой сирени, которую небрежно разносит ветер. Я точно знаю, это всерьез и навсегда. Я не теряю голову. Не подхожу близко. – Повилика кинула в сумку расческу.

Они посмотрели друг на друга долгими печальными взглядами. Она соврала. На этот вопрос просто не существовало ответа. Повилика вышла из раздевалки.

Виринея не выходила у нее из головы. Она уже точно решила, что не будет охранять ее своим молчанием. И подчиняться ее диким распоряжениям тоже не станет.

Повилика разберется во всем сама, а потом… Потом девочки узнают правду. Виринея за все ответит.

Разговаривать с самой Виринеей не имело никакого смысла. Повилика и так чувствовала опасность, исходившую от их предводительницы. Когда она рассказывала ей про обезумевшую Милю, она не обратила внимания на резкое слово «концентрат», даже не подумала, что оно означает. Теперь она точно знала: Миля и Вика послужили таким концентратом для Виринеи. Наверняка кто-то еще. И кого из них еще Виринея планирует сделать этим «концентратом»?

Повилика поежилась, мурашки разбегались по всему телу неприятной липкой волной. Климат-контроль в машине она отключила, а в открытые окна врывался жаркий душный ветер, обдувая, лаская и трепля свежеуложенные волосы.

Виринея перешагнула черту и ушла далеко за нее. Оглянувшись, черты не увидать, и не вернуться назад. А дорога ведет в пропасть.

Если Виринея почувствует угрозу от нее, от Повилики – близкой подруги, сестры, любимой ученицы, она избавится и от нее. Виринеей руководила паника, а та плохой советчик.

Пока Повилику охраняло ее молчание, а вот Лекса не охраняло ничего. Виринея ясно дала понять, он должен умереть в самое ближайшее время.

Мысли прыгали в голове у девушки и никак не хотели выстраиваться в логическую цепочку. Она знала только одно средство, чтобы прояснить голову и освободить ее от ненужных мыслей. Танцы. А еще она хотела видеть Лекса.

Еще по пути домой она вызвала к подъезду такси. Сейчас машина ждала ее. Она припарковала Смарт. Повилика лукаво улыбнулась, открывая дверь такси. Она кинула взгляд на окна своей квартиры. Пожалуй, сегодня, можно пригласить гостей.

Девушка шла по проходу между столиков в ресторане. Он смотрел на нее. Она читала в его глазах радость, восторг, желание. Она шла к нему. Это упоительное чувство наполняло ее счастьем. Лекс – очень красивый мужчина. Не только гармоничными чертами лица и хорошо сложенной фигурой. Он красив по-настоящему, по-мужски. Умением принимать решения, напрямую идти к тому, что хочет, искренностью и открытостью, которую может позволить себе только сильный человек. Красив острым умом, щедростью и чувством юмора.

Он очень-очень нравился Повилике. Нравился до легкого головокружения. Она чувствовала, как закипает кровь. Редкое ощущение, учитывая, что она не касается пилона. Она напомнила себе, что не теряет голову и присела за столик.

Целый вечер Повилика грелась в лучах его любящих глаз, смеялась шуткам, пила какое-то изысканное вино с такими нотками и каким-то там послевкусием, которое он для нее выбирал. Она чувствовала его желание, острое и пряное, подмешанное к восхищению и гордости за то, что она с ним.

Повилику подкупала искренность и открытость. Она не могла хитрить и лукавить в ответ. За что ему мстить? Его хотелось наградить!

Она понимала, он удивлен и раздосадован ее странной, как он подумал, реакцией в студии танцев. Рассказать, что оберегала его? Нет. К тому же затея все равно провалилась. И теперь она снова оберегала их.

– Виринея очень трепетно относится к сторонним отношениям во время подготовки к выступлениям, – Повилика первая заговорила на эту тему, не дожидаясь, когда он спросит.

– К сторонним отношениям? – Лекс засмеялся. – Вот уж не думал, что это можно так назвать!

– Именно так называется любое общение, кроме отношений с пилоном, – Повилика тоже засмеялась. – Еще закатывает глаза и гнусаво произносит: «Я не допущу, чтобы ваши чуЙства мешали танцам».

– Строгая она у вас, – Лекс смотрел на Повилику, не отрываясь, мягким восторженным и околдовывающим взглядом. И ему было совершенно все равно, как там у Виринеи. Главное, что здесь у них.

– Эти шоу и соревнования для нее очень важны. Большая часть ее жизни. Самая важная часть. Виринея относится к ним серьёзно и такого же отношения требует от нас. «Если ты не готова посвятить всю себя танцам, иди в тренажерный зал» – говорит она. Туда можно ходить, как хобби.

– У вас с ней какой-то контракт?

– Да, у нас с ней контракт, – Повилика сглотнула и запила комок, возникший в горле, вином. Словно молния в нее ударило осознание, что из себя представляет ее жизнь.

Повилику накрыло волной неприязни. Она вдруг ощутила эту безысходность, эту бесконечную игру по правилам, вечные кошки-мышки. Только танцы были в ее жизни настоящими. Лавандовая молния от каблука до сердца. Все остальное – иллюзии, миф, вечный компромисс.

– Пойдем отсюда, – позвала она Лекса и положила свою ладонь на его руку.

Он тут же позвал официанта. Она заказала такси.

В машине, устроившись на заднем сидении близко-близко к нему, она ткнулась лбом ему в плечо. Он не спрашивал, куда они едут. Она изо всех сил пыталась впитать в себя его тепло, что бы оно растворило холод, запах сырой и давящей, тяжелой земли. За окном кондиционированного салона авто пылало солнце. Ярко-алый диск тянул время, не желая садиться за горизонт. Выжаривал город. Но никакому солнцу не согреть ее, ни одному огню не растопить лед внутри нее.

Только любовь мужчины, чистая сила любви грела, обжигала и губила. Повилика чувствовала, как эта любовь наполняет ее. Мягко и настойчиво. Кому она подписывает приговор, позволяя этой любви войти в себя, позволяя жить. Себе? Ему?

Лекс улыбался, гладил ее по плечам, держал за руку и ласкал волосы. Этим было все сказано. Все обозначено. Даже поднимаясь в лифте, она просто стояла, прижавшись к нему, скрыв лицо у него на груди, чтобы он не заметил ее страха, ее боли.

В квартиру Повилики он заходил, как в храм. Лекс, правда, не очень-то верил в Бога. Церкви посещал исключительно из любопытства к архитектуре и внутреннему убранству. Поэтому пиететов особых не испытывал, перешагивая порог культовых заведений. Сейчас его пронзало ощущение, что он получил доступ в святилище, в место обитания божества.

Если допустить, что интерьер отражает сущность характера его хозяина. Лекс хмыкнул. Что общего между ним и взрослой корпулентной тетей, чей интерьер его буквально околдовал и мгновенно сделал жилье родным?

Квартира Повилики ошеломила. Она была такой же необычной, как и сама девушка, как мысли, которыми она делилась с ним, как машина, которую водила, как вся ее жизнь, которую она немного для него приоткрыла.

Она была напрочь лишена кухни, если не считать крошечной столешницы с двумя конфорками и подвесного ящика над ней. Еще меньше, чем у него. Впрочем, он слабо представлял Повилику у плиты. Роль кухарки, пекущей пирожки для своих детей, роль матери, роль уборщицы, домохозяйки вообще никак с ней не вязалась. Он подумал о ее возрасте. Внешне она казалась совсем юной девушкой. Но поражала интеллектом, кругозором, мудростью мыслей, такое в двадцать с хвостиком не встречается. Ей точно больше, но спрашивать он не будет. Его даже посетила крамольная мысль пробить ее по базе, попросить Веронику, та наверняка раскопает паспортные данные. Но тут же со стыдом отмел эту мысль. Он не будет покушаться на частную территорию своей возлюбленной. Сама все расскажет в нужное время, если захочет.

– Еду у меня не найти, если только высохшую еще при революции мышь, – хихикнула девушка. – Хотя тогда еще не был построен этот дом, и мышь в него могут только подкинуть.

– После того куска мяса, с которым ты, вообще-то, обещала мне помочь, в меня даже реликтовая мышь царских времен не влезет, – отозвался Лекс. – Но я могу заварить для тебя чай, если у тебя есть чайник.

– Есть, наверное, – Повилика открыла ящик, достала какой-то пакетик с засохшими лепестками, на запах оказался, чай. Она, смеясь, достала стеклянный чайник. Лекс налил в чайник воды из тоненького краника, встроенного в столешницу. Нажал кнопку.

Насколько он разбирался в мебели и технике, интерьер у девушки хоть и казался простым, даже аскетичным, но точно был очень дорогим. Танцовщицы хорошо зарабатывают, – решил он, не желая думать о том, кто мог оплатить эти брендовые и дизайнерские изыски.

Его взгляд уперся в картину на стене – Повилика на фоне золотого огненного зарева в ярком, словно пожар, крошечном платье на высоченных красных каблуках. Она просто стояла, красиво изогнувшись, и лукаво смотрела на Лекса. От этого взгляда по мужчине пробежали мурашки, и теплая волна возбуждения прошла по телу. Он осмотрелся. Никогда Лекс не встречал такого странного обустройства квартиры. Просторная студия с высокими потолками и полом на разных уровнях. Функциональное и сложное пространство. Чуть выше уровня входа находилась гостиная с диваном, креслом и столиком, отгороженная деревянной панелью от прихожей и крошечной кухни, расположенной еще чуть выше. Припылено-синие цвета, дерево.

На самый высокий уровень вели ступени со скрытыми в них ящиками. Там спальня, догадался Лекс. Его удивление достигло предела, когда он увидел спальню. Она тонула в полумраке, окна, уходящие на первый уровень, закрывали плотные шторы блэкаут. Синие стены с мерцающими золотыми искрами, зеркальная стена, которая, по всей видимости, раздвигалась и скрывала за собой гардеробную. Огромная кровать с мягкой спинкой, разобранная, обнажающая шелковое лавандовое белье. Повилика, как и Лекс, не любила заправлять кровать. Девушка повела какими-то роликами около выключателя, и стена напротив кровати засветилась мягким зеленым светом. Только сейчас Лекс понял, он состояла из стеклянных кубиков вся, от пола до потолка, в каждом находилась лента, которая, согласно заданной программе, меняла свет. Стена переливалась всеми цветами радуги. Медленно, под музыку, которая теперь лилась отовсюду. Розовые, фиолетовые полосы сменялись синими и зелеными, отражались в соседней зеркальной стене.

– Пилона нет? – уточнил Лекс.

– Здесь, нет. Потанцевать можно и так, на нормальную тренировку нужно пространство. Здесь нет столько. А я хотела квартиру с этим видом, – Повилика легонько толкнула Лекса на мягкую скамеечку, стоявшую в ногах у кровати, и встала перед ним.

– Здесь есть еще и вид? – сипло пролепетал Лекс.

– Да, здесь есть вид.

Она взмахнула гривой волос, подарив ему взгляд, полный обещаний. У Лекса перехватило дыхание. Медленно, томно, растворяясь в музыке, она подошла к стене из разноцветных стеклянных кубиков. Повела бедрами, изогнулась волной, закинула руки над головой. Лекс, не отрываясь и не моргая, следил за тонким изящным силуэтом. Его сердце замерло и выдавало толчок, только тогда, когда казалось, что сейчас он уже умрет. Повилика приподняла подол платья, виляя бедрами, извивалась всем телом. Он ловил каждое ее движение. Он хотел ее, как безумный.

Лекс бывал на стриптизе и пару раз заказывал приват. Красивое женское тело, плавные движения, призывные улыбки – крайне эстетичное зрелище. Занятно. Ему понравилось, но любителем и ценителем он не стал. С Повиликой все оказалось совсем иначе. Он следил за ней не только взглядом. Его душа и сердце двигались с ней в унисон. Ему неимоверно сильно хотелось прикоснуться к ней, сорвать платье, которое то оголяло ее бедра, то прикрывало. Овладеть ею. Но смотреть на нее он тоже хотел. Чтобы она бесконечно долго танцевала, дразнила, заигрывала и дарила эту сладкую муку нестерпимого желания.

Платье упало к ногам. Там же оказался ее лифчик. Первое прикосновение его руки к ее коже обожгло. Запах вскружил голову. Она стащила с него футболку. Прижалась всем телом. Он скользил руками по ее голой коже, стараясь захватить как можно больше. Лекса одолела бесконтрольная жадность. Она вся его. Он кайфовал от обладания ею и от ее красоты. Она стонала и дрожала в его руках, от его откровенных ласк. Золотая, загорелая кожа стала влажной, упругой. Он провел языком по позвоночнику к уху и почувствовал, как она прижимает к нему ягодицы. Когда он вошел в нее, она ахнула и замерла, Лекс не сдержал рык.

Повилика неистово отдавалась, извивалась под ним, плавилась от удовольствия. Лекс балдел от ее жажды, восторга и наслаждения, которое ей дарил.

Время исчезло. Весь мир растворился за панорамными окнами ее квартиры, прикрытыми шторами блэкаут.

Глава 38

Утром Лекса распирало от удовольствия и счастья. Область паха горела, это тоже приводило в восторг. Он брал ее трижды. Дарил удовольствие бесконечно: руками, языком, членом, не уставая и кайфуя. Подобных сексуальных подвигов он за собой давно не припоминал, несмотря на то, что пребывал в хорошей спортивной форме. Почти не сомкнув ночью глаз, он чувствовал себя парящим и великим. И все ему подвластно, и все получится.

Владелец ресторана, где он завтракал, лукаво подмигнул ему и пожелал всех ночей, таких же беспокойных.

Лекс и правда пребывал в возбужденно-взволнованном состоянии и улыбался без причины. В его мыслях Повилика до сих пор танцевала и отдавалась ему. Исступлённо и восторженно. Мягкие разноцветные блики от стеклянной стены раскрашивали пятнами ее восхитительное тело.

Действительно, нет ничего красивее, чем танцующая женщина. Она какое-то отдельное существо. Третий вид. Изысканный, возвышенный, неземной и не поддающийся анализу, только слепому любованию, упоительному и подсаживающему на себя, словно наркотик. Лекс превращался в поклонника танцовщиц на пилоне, почитателя танцующих на каблуках.

Мужчина бездумно листал новости на смартфоне, силясь вспомнить, какие дела он планировал на сегодня. Все совершенно вылетело из головы. Вдруг в контекстной рекламе, во всплывающем окне он увидел рекламу похоронного агентства. Видимо, зацепил, когда искал адрес кладбища. Лекс впал в ступор. На видео рука мастера выбивала красивое личико из мраморной глыбы. Цветы виньетки, изящная надпись.

Он вспомнил, где видел девушку Лизу, заигрывающую с ним в студии «Вилисы». Личико этой юной барышни смотрело на него с куска холодного мрамора на кладбище во время похорон Дикого. Статуя на могиле в окружении сирени.

Не может быть! Лекс отложил телефон в сторону. Если он видел лицо Лизы высеченным на могильном камне, значит, она там похоронена, это ее могила. Но и в студии точно была она. Живая, настоящая и совершенно точно она. Лекс обладал прекрасной памятью на лица. Увиденный им однажды человек врезался в память и оставался там навсегда. Лекс гордился этим качеством, называя его профессиональным, но на самом деле оно было врожденным. Сейчас он и на секунду не сомневался. Оба лица, живое и мраморное, это одна девушка. С ума сойти! Он вспомнил еще одно. Третье лицо. На фото из другого дела, которое вел Егерь. Друг показывал ему фотографию и Лекс тогда подумал, что точно видел ее. Подробностей мужчина не помнил, но, Егор искал эту девчонку. Точно. Там важный и влиятельный отец, не то чиновник, не то бизнесмен. Егерь ворчал, что чувствует себя частной ищейкой. Отец не верит, что дочь умерла. Похоже, он оказался прав. С этой новостью Лекс отправился в офис Центрального Управления ФСБ.

По всей видимости, с сенсационными новостями Лекса опередили. Сержант на КПП на удостоверение Лекса взглянул и с усмешкой кивнул в сторону лестницы. Дескать, беги, у вас там сейчас убийство произойдет, сами как раз и раскроете.

Ор Егеря доносился и на первый этаж. В коридоре никого не оказалось, сотрудники соседних отделов тщательно прикрыли свои двери. Никто не желал становиться свидетелем разгона, который старший оперуполномоченный по особо важным делам устраивал своим сотрудникам.

Лекс дождался паузы и толкнул дверь.

– Вот какого хрена вас туда понесло? Конспираторы хреновы. Макиавелли хреновы! – Егерь повторялся, значит, орал давно и словарный запас иссяк. Хотя громкость не пострадала от усердия.

На него сразу уставилось три пары глаз. Две умоляюще и обещающие все, что угодно за спасение. Третья раздраженно.

– А ты чего лыбишься с утра? – гавкнул Егерь вместо приветствия. – С какого на хрен утра, обед на носу!

– И я рад тебя видеть, – спокойно ответил Лекс. Его все еще захлестывала эйфория, и ярость друга почему-то забавляла. Если верить его тетке из Верхнеурюпинска, которую он видел один раз в жизни, счастье – очень энергетически затратное состояние, и человеческое сердце не может выдерживать его долго, надорвётся. Она знала, о чем говорила, она работала кардиохирургом. В общем, с Лексом вот-вот должен был случиться этот надрыв. Счастье его не отпускало со вчерашнего дня. Так что вникал в ситуацию он с довольным лицом.

Праведный гнев руководителя Вероника и Ромик заслужили несанкционированной инициативой.

Придумав себе роли супругов, они посетили остеопата Карского. Вероника жаловалась на боли в позвоночнике, невропатологов, которые не в состоянии оказать ей никакой помощи и обещанные печальные перспективы. Между делом сообщила, что танцует на пилоне и даже уточнила высоту каблука.

– Он разбирается в стрипах! Вот с чего нормальному мужику известны такие подробности? – защищалась Вероника. – «Я говорю каблук двадцать сантиметров», а он мне такой сразу: «Это очень большая разница между платформой в десять сантиметров». И что-то там жуткое с моим позвоночником происходит. «А если вы еще и ногу подвернете и упадете со своих троек, то связки уже никогда не восстановятся». Он знает, что такое «тройки»!

– Ну, и я знаю, – буркнул Лекс. – В дюймах это. По платформе.

Вероника открыла рот и закрыла, вовремя сдержавшись. За нее договорил Егерь.

– Ты спишь с танцовщицей. Вот и знаешь. И рожа довольная тоже поэтому.

– Завидуй молча! – не повелся Лекс и едва сдержался, чтобы не показать Егору язык.

– Я не отрицаю, что Карский врет. Да, ведет себя странно и его надо проверять, – Егор снова перекинулся на Веронику с Ромиком. – Но если он что-то почувствует… Заподозрит, что мы под него копаем, он подчистит хвосты так, что мы и соринки не найдем. Вы могли его спугнуть!

Ромик и Вероника соглашались. Об этом они не подумали. Но все-таки они сходили не впустую.

– Оксана Леопольдовна, она же супруга, очень довольна нынешним рабочим расписанием и распорядком дня своего Николеньки. Серая мышка истерично ревнива. Жаловалась, что раньше он и на дом выезжал, и в кабинете больничном принимал, а там творились всякие непотребства, – Ромик делился добытыми знаниями. Лекс с Егерем переглянулись. Ромик обладал ярко выраженным талантом разбалтывать бабушек, тетушек и прочих возрастных элементов женского пола. При них серая мышь строила из себя партизанку, и вытащить из нее даже пару слов не получилось бы, хоть виселицей грози. Впрочем, Лекс с Егерем явились, как представители власти, а Ромик привел красавицу жену, за которой нужен глаз да глаз. О чем тетя ему и сообщила. – За красавицами надо тщательно следить. Чтобы они свою семью не развалили и чужой не навредили. Они от природы блядливы. Ага, прям так и сказала. Говорит, это правильно, что вы со своей супругой вместе ходите даже к врачу. И вообще, старайтесь, чтобы она побольше дома сидела и никуда не выходила. Женщинам очень полезно для сохранения благочестивого образа жизни находиться в одиночестве. Тогда они и мужу рады, каждый его знак внимания – на вес золота, да хоть бы и слово какое – все в радость. И по сторонам не смотрят, потому что сторон этих нет, – ржал Ромик. – Я сначала думал, что это Карский Николенька у них тиран, а оказалось жена его в ежовых рукавицах держит. Она мне показала, что у нее телефон есть, и она за супругом тщательно следит. А второй телефон, с которого сигнал идет, у него в спортивной сумке лежит, и она всегда точно знает, что он в тренажерном зале, а не где-то по бабам шляется. Рекомендовала мне поступить таким же образом. Очень простой и действенный метод.

– Я проверила фитнес-клуб. Карский Николай Уелович посещает его четыре раз в неделю. Проводит там около четырех часов. Является вип-клиентом с самой дорогой клубной картой. Никаких неприятных прецедентов с данным клиентом не случалось, то есть он на хорошем счету, – вставила Вероника. – В дни наших преступлений и вовремя, когда их совершили, он действительно был в фитнес-клубе. Так что алиби у него есть.

– Странно как-то, – почти хором произнесли Лекс и Егерь.

– Четыре раза в неделю – это такой интенсив, а он толстый и рыхлый. – Лекс хмыкнул. Еще у Карского в квартире он отметил, что тот еле передвигается и тяжело дышит.

– Ну, он мне показал, как надо приседать, опираясь на стол, чтобы уменьшить нагрузку на позвоночник, – Вероника встала и продемонстрировала. Она оперлась рукой на стол и медленно присела на корточки. Когда она сама ахнула и тяжело встала, Ромик вскинул брови:

– А ты-то чего корячишься? У тебя же нет лишнего веса?

– Я вчера в спортзале перетренила, с непривычки мышцы болят.

– А-а-а! – Ромик скорчил понимающую физиономию, но получилась она все равно высокомерной. – Спортом решила заняться?

– Не молодею, надо форму поддерживать. И тебе рекомендую.

Субтильный, узкоплечий Ромик, похожий на подростка, фыркнул.

– Я наведаюсь в спортзал, – предложил Лекс. – С тренерами поговорю. Если Карский такой давний и регулярный клиент, его тренеры должны в лицо знать. Послушаю, что скажут.

– И татуировка у него на груди действительно скрывает за собой какую-то другую. – Вероника сидела на краешке своего стола и потягивала сначала одну ногу, потом вторую. Довольно морщилась. – Это вполне могут быть те кости с бэкстейджа, которые поверх заделаны кляксой. Я прям близко смотрела, пятно пятном. Я ему говорю, дескать, я погорячилась, и типа сделала банальную бабочку на интимном месте, а теперь хочу, чтобы не видно было. А сводить надо несколько сеансов. Он посоветовал сверху сделать что-то оригинальное.

Егерь слушал внимательно. Хмурился, щурился, но хоть орать перестал, и ребята выкладывали все, стараясь обелить себя в глазах шефа.

– Карский, когда мою лодыжку смотрел, задрожал весь, испариной покрылся, – Вероника брезгливо поморщилась.

– Ага, у него такой стояк был! – радостно подтвердил Ромик. – Хоть бы меня постеснялся.

– А чего ему тебя стесняться? – фыркнула Вероника. – Это не контролируется вообще-то. Должен знать.

– Я там, как твой муж был, – Ромик послал девушке убийственный взгляд. – Уелович весь потом покрылся и дышал, как паровоз.

– А еще он куда-то на ноге нажал и у меня какие-то мышцы напряглись, а какие-то расслабились. Он сказал, что это гипертонус, который в спину откликается. А уж когда я сказала, что танцую на шесте и на каблуках, по нему такие мурашки побежали. Аж затрясло всего. Он так долго мою ногу ощупывал, что я думала, пока в штаны не кончит, не отпустит. Меня чуть не вырвало.

Вероника изобразила приступ тошноты, мужики заржали.

– Его жена убеждена, что в их квартире он под присмотром, и ничего неблагочестивого, – Ромик молитвенно сложил ладошки, – не происходит. Я спросил у нее про следы на руках. Она сказала, что это следы от браслетов. Типа она к украшениям не привыкла и кожа чувствительная. А на днях надела, и вон что из этого получилось.

– Там ничего и не происходит. Извращенец он, – буркнула Вероника, но никто на ее замечание не отреагировал.

– У него пациентов не много на самом деле. Мне его жена-сподвижница Оксана рассказала, что денег им отец дает. Ее отец. Поэтому он нас и принял очень быстро, окошек свободных полно. – Ромик прикусил губу. – Ну, потому что я, когда записывал Веронику, сразу сказал «жена ногу на танцах подвернула и боли стали нестерпимые». В общем, его трясти надо, – предложил Ромик.

– У нас на него ничего нет. Сплошные мелочи. Даже если на запястьях жены реальные следы от веревок, это еще не шибари. Может он ее просто связывает? Мало ли у кого какие сексуальные потехи. Надо что-то посущественнее.

– Попробую телефон покопать. Он должен был иметь какую-то связь со своими жертвами, кроме как с пациентками. Скорее всего, с Фаиной… – поджала губы Вероника.

– Я съезжу показать его фото матери или соседке, его должны были видеть в поселке, если он был у Фаины. Мать сказала, что у женщины жених был, врач, с серьезными намерениями, что-то мне подсказывает, что это наш Карский.

– Ну, и он пишет чернильной ручкой, – Вероника махнула в сторону Ромика, и тот достал рецепт, выписанный Веронике.

Все озадаченно оглядели исписанный листочек.

– Почерк похож на те два образца, – согласился Егерь.

– Угу, отдам экспертам, – кивнул Ромик.

– Слушай, я вчера девчонку видел в студии танцев, – Лекс слегка понизил голос, больше показывая, что разговор к их делу не относится, чем секретничая от Вероники и Ромика.

– Я гляжу, ты плотно присел на танцовщиц, – Егор не шутил, просто заметил.

– Ты с детективом работаешь, забыл, как фамилия, брутальный такой, из бывших, вы девчонку ищите какую-то… тоже не помню, как зовут…

– Ну, ищем, – Егерь передвинул какую-то папку на столе, потом повертел ее в руках, будто прикидывал, что с ней сделать. Снова положил на стол. – Елизавету Долгополову ищем, похороненную год назад. Отец не верит в смерть. Она ему на улицах мерещится. А ОН же депутат! Так что все фантазии принимаем за чистую монету. Меня уже трясет от ее имени. Веденцев мне с ним такую свинью подложил. Личная просьба. – Одно упоминание о девчонке и ее папашке раздражало Егеря. – Черт, перезвонить надо. Депутат что-то в компе нашел у своей дочурки, Веронику придется послать. Еще детектив этот, Гавриличев, раскопал, дескать, не мерещится отцу, и девчонка реально по улицам ходит. Он в камерах внешнего наблюдения ее нашел. Вот, думаю, может массовое. Заразное. Инфекция такая – вера в призраки и слежение за ними, – Егерь презрительно закатил глаза и состряпал циничную ухмылку.

– Точно, Лиза, – Лекс даже просиял. Виринея ее Лизой назвала. – Тогда меня в заразившиеся записывай. Потому что эта Лиза в студии «Вилисы» танцует.

Егерь, не мигая, уставился на друга. Не отрывая взгляда, достал из папки на столе фото девушки, положил перед Лексом. Тот взглянул:

– Ага, она. Точно. Ну, может веснушек побольше, – Лекс радостно помахал фотографией. – Даже родинка на ключице.

Егерь побледнел, он выдернул фото из рук Лекса и уставился на фото, будто видел его впервые.

– У нее нет сестры-близнеца, отец об этом не говорил. Единственный ребенок, – бубнил Егор.

– Не близнец точно. Георгий и Юрий – они похожи. Аидка и Альбинка тоже похожи друг на друга, – перечислял Лекс. Последние были их одноклассницами. – Ты и сам помнишь, не точные копии. С первого взгляда – да, могут произвести впечатление, что одинаковые, а вообще, сразу видно, что только похожи, не один человек.

Егерь согласился. Близнецы-двойняшки отличались друг от друга.

– А это одна и та же девочка. И зовут ее Лизой. А еще я видел ее могилу…

Лекс рассказал про могилу с ее профилем из мрамора.

Егерь смотрел в одну точку, мускулы на лице казались каменными.

– Какая сирень? Почему заброшенный участок. Я не помню, где она похоронена, на каком кладбище, судя по деньгам отца, то вполне может быть Юнусовское, но точно не у забора и не в дебрях. Не в старой части, – Егор хмурился. Он еще не понял, как относиться к такому повороту событий.

– Вероника, наших айтишников пошли к Андрею Васильевичу, телефон скинул. Там ноут надо посмотреть. Пусть съездят.

Егерь уже понял, что ему и самому придётся съездить в гости к депутату. Как это оказалось некстати.

– Еще эта папка, – Лекс видел, что Егерь раздражен, недоволен, у него слегка подрагивали руки и по коже бегали мурашки.

– Что за папка? Давай посмотрю, – дружелюбно предложил Лекс.

– Это у Артика эксперты нарыли. Дельного ничего нет, я уверен. Да и нелегальные сведения вроде как даже использовать нельзя, но и выкинуть рука не поднимается.

– Ты совсем сбросил Артика со счетов? Думаешь, он ни при чем?

– Наверняка. Он слишком публичен и эпатажен, чтобы быть причастным к убийствам. Алиби у него железобетонное и на Дикого, и на Георгия, а в те дали, где жила Фаина, он просто не поедет. Мужик зарабатывает бабки. Он и не скрывает. Да, методы лишены морали, совести, но за это не сажают. Нам от него только тех, с кем он работает по шибари, надо было и моделей. Вероника все вытащила.

– Я посмотрю, – Лекс протянул руку за папкой.

– Валяй, окажешь мне услугу.

– Обедать поедешь? – позвал Лекс. Ему еще нужно было съездить к управляющему и проведать офис. Он так погрузился в дело Дикого, что забыл: у него есть основная работа. Ему повезло, что управляющий оказался дельным и ответственным, почти все заботы взял на себя.

– Может, позже где-то перекушу. Не хочу сейчас. Лекс заметил, что на висках у Егора выступил пот. Капли объединились и тонкой струйкой потекли по щеке. В помещении работал кондиционер, температура не превышала двадцати градусов.

Лекс настороженно нахмурился. Симптомы, разбирающие Егора, говорили только об одном. Или он употреблял антидепрессанты в больших объемах, или запивал эти объемы алкоголем. Он еще раз пристально оглядел друга. То, что он видел, ему не нравилось.

Со своими делами Лекс расправился быстро. Помещение под офис и производство ему понравились. Он прошелся по гулким пустым комнатам, под ногами хрустели мусор и стекла, Виталий показал распечатки дизайнеров. Лекс остался доволен. Они обсудили, сколько понадобится сотрудников, Виталий рекомендовал проверенное ЭйчАр агентство. Подготовка шла по плану. Вечером он настрочит отчет в центральный, Борисычу, и все. У него снова полно свободного времени.

Все складывалось, как нельзя лучше, только жара по-прежнему испытывала на прочность. Голова была тяжелой, казалось, мозг закипает от температуры, на мысли и движения требуется больше усилий.

До Котельничего он доехал почти стремительно. И даже дорога в этот раз показалась не такой раздолбанной. К матери Фаины идти смысла не имело. У подъезда, как незыблемая неусыпная охрана сидели соседки. Ухажёра Фаины они узнали мгновенно. У всех троих и сомнений не возникло, что это «единственный приличный» мужик, который шастал к балерине.

– Могла бы замуж за него выйти. Евка тогда говорила, что он предложение Файке делал, только она яйца ему крутила. И не давала, и не гнала.

– Дура все-таки Файка. А Евка права. Столько нормальных шансов прохлопала. Жила бы при нормальном мужике в свое удовольствие. А ей только бы ногами дрыгать.

– Для того, чтобы нормальную бабью жизнь прожить, надо две вещи уметь, – деловито поведала толстая и в широком сарафане тетка, похожая на куклу, которую сажают на чайник. – Готовить и рожать. Тогда проживешь королевой.

– То верно, – согласились подруги. – Но Файка не умела ни того, ни другого. Только ноги задирала.

– Или раздвигала, – сплетницы хором засмеялись.

– Никак не уймётесь, – покачала головой, подошедшая Стеша. Как и прошлый раз, она принесла сумку с продуктами.

В фотографии Карского она тоже узнала поклонника Фаины. Только сразу заявила:

– Он любовником Фаины не был. Ни разу у нее не оставался. И ухаживал красиво. Всегда цветы привозил, нежно так за руку водил. В «Звездочке» они всегда сидели. Это ресторан наш, который сейчас лаунжем кличут. Она этого Николая даже с матерью познакомила. Та все время говорила, что ей надо дать ему как следует, со всеми там его прибамбасами, и замуж за него выходить. – Поведала Стеша. – Только он не звал ее замуж. Мне кажется, у него вообще жена была в городе.

Лекс улыбнулся прозорливости мудрой женщины и покивал головой, чтобы она дальше продолжала.

– Он вообще странный был, зря Ева ждала, что он на Фаине женится.

– Чем он был странный?

– Он все время ее по ногам гладил и очень так странно по рукам. Запястье разгибал и сгибал, будто на перелом проверял, а когда они сидели в ресторане там или в парке на скамейке, он ее ноги себе на коленки складывал и гладил. Странный на самом деле был мужик.

Лекс поблагодарил. Он очень надеялся, что, хотя бы на обыск квартиры Карского он накопал.

Глава 39

Повилика не верила сама себе. Шесть девушек исчезли бесследно за последние полгода. Разоблачены, заплатив за любовь. За всю свою жизнь она не припоминала такой безумной жертвенности во имя любви. Вот чтобы повально красавиц косила страсть. Источник этого безумия исходил из Виринеи.

Предводительницу пора останавливать. Другого выхода у нее нет. Ей придется рассказать девочкам. Виринея – та, что возглавляла их, та, что оберегала, защищала и учила, та, что была справедливой и заботливой наставницей, превратилась в чудовище. В ожесточенную убийцу. Та, что всегда должна быть на их стороне, стала врагом. Повилика дрожала и не могла поверить, что это действительно с ними происходит.

Вика, Алла, Наталья, Татьяна, Настя – это только некоторые из тех, кого Виринея уложила в могилу. Только те несколько человек, которых Повилика разыскала. Еще Миля.

Повилика стояла на кладбище в центре зарослей белой сирени и чувствовала вокруг себя могильный холод. Давно она здесь не была. Зачем бывать там, где никого нет? Нет памяти, нет тел, нет чувств. Повилика пошла дальше, стала пробираться все глубже и глубже. Слезы ручьями струились по щекам и уходили в землю. Гибкие жадные ветки обвивали ее тело, она раздирала руками жесткие кусты, царапала кожу до крови, капли впитывались в кору и тут же распускались пышными белоснежными цветами. Повилика слабела, ее мутило, и в голове стоял туман. Она шла по настоящему кладбищу. Кладбищу, хранившему тела. По тверди, запиравшей души навечно в тесную жуткую клетку. Тяжелая сырая земля, запах смерти и безысходности давили на загнанных в ловушку девушек. Терзали и мучали. Разве можно стерпеть такое? Разве можно такое простить? Разве можно оставить безнаказанным? Шаровой молнией в Повилике зарождалась ненависть, боль, месть. В ней поднимался ураган, который не вынесет ни одно существо, живое или мертвое. Смысл ее жизни – это месть. Месть мужчине. Виновному. Сейчас виновник был иным.

Она уже знала, кому достанется шаровая молния, что огненной спиралью разворачивается у нее внутри.

Она, не отрываясь, смотрела на каменное изваяние. Надгробие, возвышающееся над холмом, заросшим травой и белыми цветами. На светло-розовый лик из мутного кварца. Ледяной, равнодушный, вечно прекрасный. Она смотрела на свое лицо. В свои глаза. Под ногами расходилась земля. Валуны чернозема, перемешанные с травой, расползлись, приглашая. Повилика выдохнула и ступила в могилу.

Ровная, тонкая и натянутая, словно струнка, она лежала в сырой яме с открытыми глазами и прислушивалась к себе. Над ней колыхались кроны деревьев, ее посыпало лепестками, в нее текла сила, из нее уходил страх. Источник и западня.

Позже, смыв с себя грязь, кровь и слезы, угомонив разум и тело, она сидела в кафе и ждала подруг. Жара по-прежнему накрывала город липкой ладонью. Но солнце спряталось за серое пасмурное небо, раскалило его, словно батарею, и странный, невыносимо яркий и давящий свет залил город. Температура поднялась до тридцати восьми. В воздухе витало ощущение грозы. Бури, которая снесет все на своем пути, перемешает, превратит в хаос.

Чувство ожидания уже поселилось в Повилике и росло вместе с шаровой молнией.

Администратор ресторана трижды уточнил, действительно ли она хочет присесть за столик на веранде. От жары и духоты не спасали ни деревья в кадках, ни тенты, ни даже фонтан, выставленный на деревянный настил. Великолепная терраса, занавешенная шелковыми шторами и кашпо с цветами, пустовала. Гости предпочитали жаться ближе к кондиционерам, за панорамные окна. Сейчас посетители напоминали пугливых обезьянок в клетке. Перед Повиликой открывался вид на перекресток дорог. Они точно будут здесь одни. Сразу после меню и целого кувшина воды со льдом официант принес вентилятор. Повилика одарила его благодарной улыбкой. Девушка никогда не задумывалась, но почти все мужчины с ней любезны и предупредительны. Вряд ли это бонус, который от природы достается привлекательным женщинам. Может быть, ее улыбчивость и приветливость? Или она невольно, по привычке распускает вокруг себя флюиды соблазнительности? Ворожит?

Повилика не волновалась. Но пока не знала точно, как расскажет. Не представляла, какие подберет слова, чтобы поведать такое. Но одна она не справится с Виринеей. Да и решение одной принимать не хотелось.

Ольга пришла первая. Она улыбалась, обняла Повилику, похвалила меню и причёску официанта. Повилика внятно слышала в голосе надломленность. Она не думала, что Ольга так привязана в Вике.

Марину им тоже не пришлось ждать. Они видели, как она легкой походкой на высоченных шпильках, в развивающемся, словно факел на ветру, оранжевом платье с открытой спиной, пересекала перекресток. На нее оборачивались мужчины в возрасте от двенадцати до девяносто девяти лет, замирали с открытым ртом и забывали, куда шли. Машины простаивали на перекресте еще один светофор, пока сзади не начинали гудеть те, кто не видел огненное шествие. Повилика и Ольга с легкими улыбками на губах любовались волшебным зрелищем. Магия. В кафе она вспорхнула, как бабочка на цветок, и в кругу замершего восторга плюхнулась на плетеное кресло.

– Никогда больше не надену босоножки на каблуках в такую жару. Нога скользит, все, до единого, ремешки режут. Фу.

Повилика не сомневалась: в следующий раз на ней будут такие же каблуки на трех веревочках.

Девушки наслаждались лимонадом. Марина предпочла десерт сразу, а мясо собиралась съесть позже, когда они все соберутся.

– Мой желудок и мой аппетит, что хочу, то и ем, – фыркнула она на удивленный взгляд Ольги. Девушки засмеялись. Ольга тоже заказала десерт.

– А почему бы нет?

– Когда, да? – подхватила Повилика, но ей сладкого не хотелось. Эта безумная жара напрочь отбила у нее аппетит. Даже из еды она предпочитала легкую белую рыбу и овощи.

– Меня мать всю жизнь шпыняла: ешь с хлебом, доедай, не порть мороженым аппетит, сладкое после супа, – продолжала ворчать Маринка. – Все! Делаю, ЧЁ хочу!

Обычно они не обсуждали прошлые жизни. Родителей, друзей, учителей, собак. Многие и вовсе не помнили или делали вид, что не помнят, но только не Марина. Она всегда прекрасно уживалась со своим прошлым, настоящим и будущим.

– Хорошо. Не доедай, – разрешила ей Повилика.

– Диана, как всегда, опаздывает, – Ольга не осуждала, просто подметила. – Ни разу не припомню, что бы она пришла вовремя.

– Она просто живет без временных рамок, – засмеялась Повилика. – Вон, как Марина без пищевых.

Марина шутку не поддержала, и Повилика сразу почувствовала, что здесь что-то не ладно. Ольга тоже замолчала. Она стала крайне чувствительна после смерти Вики. Наверное, на них на всех это сказалось каким-то вирусным образом. Они стали раздражены и подозрительны.

– Ладно! Ладно, я скажу! – призналась Марина. – Все равно все секреты рано или поздно выплывают наружу.

Ольга и Повилика молча, медленно и выразительно кивнули.

– Ну, она решила натравить на Виринею своего поклонника. Ну как бы заказать. Сказала, раз мы бездействуем, она сама ее остановит. Виринея, какая бы сильная, мудрая, предусмотрительная не была, она в любом случае смертна. От простой пули или ножа погибнет любая!

Как всегда, прямо, без пиететов и тактичности выложила Марина.

Повилика подавилась лимонадом. У Ольги глаза ползли на лоб.

Вот так новости!

Марина пожала плечами:

– Помнишь, у нее был Радиф. Страстный такой, неуравновешенный, на все ради нее готовый. Чуть что, за кинжал хватался. Она даже смеялась, что он почти покорил ее своей страстью. Такой сильный мужчина.

– Этот сильный мужчина лежит на Троекуровом кладбище, – напомнила Ольга. Никакая сила не способна выдержать нашу Дину.

– Она сказала, что это вынужденная мера. Он никак не желал расставаться. Ее вынудили его неуемная энергия и активность. Он же преследовал ее. Грозился убить. Ревновал.

– Восточным мужчинам это свойственно, чего она ждала-то? – Ольга возмущалась. – Не надо было связываться. Все же сама знала.

– Это все неважно. Главное, она говорила, что он как бы бандит. Ну, настоящий. Наемный убийца, что ли. И вся семья у него такая. Там четыре брата. Или даже больше. Она снова с одним из них встречается. И все занимаются этим. Ну, и она решила Виринею заказать.

Он из асинской диаспоры! – завопила Ольга. – Там у мужиков вообще тормозов нет, она с ума сошла! Вика встречалась с таким, так со всеми своими чарами еле отделалась. Уезжала из Города почти на год! И я помню Диану в то время, когда у нее этот Радиф был. Она же реально боялась. Я даже ей предлагала к Виринее обратиться. Он же ее преследовал. Проходу не давал.

– Ну, она решила, что это все несущественная побочка. Сейчас, главное от Виринеи избавиться. А потом она разберется. С братом же справилась.

– Эта «побочка» за ней следила, – Повилика вдруг вспомнила черный Гелендваген, тонированный в бетон, который дежурил у кафе. От него веяло страхом, ненавистью, жаждой мести. – И кажется мне, за Диной они следили не из любви и ревности.

– Ну, я ей говорила, что, возможно, брат Радифа не любовью к ней пылает, а жаждой мести. Они же ее сначала обвиняли. Там бабка, которая, кстати, совсем не старая, а мать этого Радифа оказалась. Она на похоронах имя Дианы шептала и ее фотографию в могилу Радифа положила.

– Ты откуда знаешь? – хором ахнули Ольга и Повилика. – Дианы на похоронах не было!

– Зато там Лена была, ну, ее парень на тот момент какие-то дела с этими асинцами вел, и они ходили на похороны. Она сама видела фотографию Дианы в руках у карги. Диана знает!

Повилика нахмурилась. Диана задумала явную глупость. Когда они тот джип видели, даже Диана сначала испугалась. А потом отшучивалась, что это кортеж из ее поклонников. Не похоже на поклонников. Совсем не похоже.

– Не может быть! – Ольга уставилась на что-то по ту сторону улицы.

Девушки обернулись. Здоровенный Гелендваген с тонированными стеклами припарковался, пренебрегая правилами дорожного движения.

– Диана считает, что у нее все под контролем, – сообщила Марина, ее взгляд тоже был прикован к черному джипу. – Я отговаривала, как могла.

– Виринея увидит ловушку. Ее не проведешь. Диана не первая, кто покушается на нее с желанием занять ее место, – отмахнулась Ольга. Она тоже смотрела на черное авто.

– С чего ты взяла, что Диане нужно место предводительницы? – это уже было что-то новенькое. Изначально речь шла только о недопустимых проступках предводительницы.

– А чем еще ей насолила Виринея? – Марина тоже была согласна с Ольгой.

Девушки продолжали разговаривать, но все трое, не отрываясь, следили за машиной, припаркованной на той стороне.

– Диана ненавидит подчиняться правилам. А Виринея продемонстрировала, что на ее месте можно им не подчиняться, – пожала плечами Марина.

– Тогда соберутся другие четыре девушки и будут планировать то, что собирается сделать она, – фыркнула Ольга, оглядев подруг.

– Я тоже, положа руку на сердце, не откажусь от ее места. Как его получить? Достойная ощутит ее силу и способности? – Марина спокойно рассуждала на тему, о которой все и подумать боялись.

Но главное, они все действительно не знали, что будет, если Виринеи не станет?

Марина беззаботно продолжила:

– Я вполне достойна. Все соревнования уже выиграла. Моя школа тоже успешна. Отчётник, который мы готовим, практически такое же шоу, как у нее. Во всяком случае, я готова увеличить масштаб и размах. Изначально просто побоялась ревности Виринеи.

Повилика улыбнулась. Вот из-за этого «побоялась» и недостойна. Кто уверен, тому не ведом страх. Такие, как Диана и Марина, встречались и раньше. У Виринеи есть способы борьбы с ними. Она не боялась соперниц.

– Виринея слишком пристально следит. Слишком много чего не позволяет. Ограничивает, искусственно стопорит развитие…

Крик Ольги, словно стремительная птица, взмыл вверх. Раздался глухой удар, визг тормозов, скрежет металла, возгласы Марины и Повилики утонули в криках других людей.

Диана, закрыв руками голову и слегка присев, стояла среди перекрестка. Рядом с ней, буквально в шаге, белый Лексус носом протаранил черный Рендж Ровер. Если бы водитель Лексуса не проворонил красный светофор и не подрезал Рендж Ровер, тот сбил бы Диану и еще пару человек на переходе.

Люди бежали к водителям столкнувшихся авто. Диана поежилась, зябко потерла плечи, и, быстро заморгав, пошла к подругам.

– Ты правильно сказала, – Ольгу трясло крупной дрожью. – Виринея все знает. Видит. Не позволит.

– Это не Виринея. Диана осталась жива именно потому, что аварию подстроила не Виринея. – Повилика слегка махнула рукой в сторону Гелендвагена, который спешно отъезжал прочь. – Это те самые «поклонники» подстроили. Диану спасла случайность – водитель Лексуса, пропустивший светофор.

Никто из девочек, и даже Диана, не видели, как водитель Лексуса, грузный, вспотевший, невзирая на климат-контроль, мужчина бросил последний взгляд на хрупкую фигурку на пешеходном переходе и навсегда медленно закрыл глаза. «Оторвался тромб от резкого и сильного толчка» позже установят врачи в графе «причина смерти» под именем Евгения Викторовича. Диана так и не узнает о смерти своего поклонника, спасшего ей жизнь, подставив свою машину под аварию. Не поинтересуется, почему он больше не приходит на нее смотреть.

Тяжело дыша, с трясущимися руками Диана села за столик. Четыре девушки смотрели друг на друга.

Они слышали смех Виринеи. Заливистый, словно трубочки музыки ветра, звонкий и притягательный, как у молодой девчонки. Предводительницы здесь не было, но ее тень всегда присутствовала за их спинами. За спинами четырех трясущихся от страха, негодования и сомнений котят. Беспомощные и растерянные. Как, должно быть, это смешно. Особенно для Виринеи.

Каждая из них почувствовала близость к смерти, почти тактильно ощутила границы. Очень кстати. Они ступали на путь, по которому могут и не дойти.

– Обратно дороги не будет, – предупредила Повилика. – Рискуем все. Виринея не простит такого. Или мы, или она.

Уйти не захотела ни одна из них. Трусих среди них отродясь не было.

Рассказ Повилике дался тяжело. Она осторожно подбирала слова и вслух произносила усилием.

– Скорее всего, часть девочек действительно выбрала смерть во имя любви, но их возлюбленные тоже мертвы, – объясняла Повилика. – Но есть девочки, которые не собирались платить собой за любовь. Они ее не испытывали. Но они тоже заняли свои могилы. Я нашла не так уж и много, несколько случаев. Вика, например. Она сама согласилась на ту цену, которую мы платим. И Дикий, Денис Блатт. Он ее предал. Они с Виринеей застали его с другой девушкой. Вот только он тоже мертв, его убила Виринея. После того, как разоблачила Вику.

– То есть Вика разоблачена? – девочки предпочитали это округлое, непонятное слово. Но побывав на кладбище, Повилика поняла: это смерть, настоящая смерть. Навсегда. Навечно. Без возврата. – Вика разоблачена впустую? Жертва напрасна?

– Да. – Повилика говорила прямо. Она больше не боялась слов. Не боялась имен. Не боялась вообще ничего. Она ступила на этот путь и она дойдет до конца, каким бы он ни был. – Виринея не остановится. Она теряет силу, теряет власть. Причин она сама не знает. Я тоже не понимаю. Но, чтобы удержать ее, Виринея не остановится ни перед чем.

В глазах подруг читался ужас. Каждую раздирал такой букет чувств, что, казалось, их всех четверых сейчас разорвет на маленькие кусочки. Какие бы причины ненавидеть Виринею не руководили каждой из них, они все считали предводительницу чем-то незыблемым, вездесущим, постоянным, основой жизни. И всерьез представить жизни без нее не могли.

– Значит, нам нужно остановить ее самим, – Повилика обрадовалась, что озвучила это Марина, а ей самой не пришлось этого делать. – Она нарушила все наши сакральные законы. Предала нас! Она заслуживает разоблачения. Заслуживает смерти.

Диана и Ольга кивнули. Их глаза лихорадочно блестели.

– Идет дележ власти, – подумала про себя Повилика. Почему-то эта мысль ее обрадовала. Возможно, потому что она знала исход.

– Виринею не так просто убить, – пожала плечами Ольга. – Она сильнее каждой из нас. Наша предводительница. У нас у каждой есть связь с ней. И мы точно не знаем, чем обернётся разрыв этой связи. Возможно, мы все погибнем вместе с ней.

Ольгу власть и место Виринеи не интересовало, ее интересовала месть. Ольга беззаветно любила Вику. Странной и невозможной для них любовью. Хотя на фоне ненависти к мужчине очень даже логично и предполагаемо развернуться к женщине.

Повилика рассказала единственную возможность избавиться от Виринеи. Она с замиранием сердца ждала, что подруги спросят, откуда ей стало известно. Опасалась, что ее ложь прозвучит неубедительно и они догадаются. Но, поглощенные собой, своими чувствами и переживаниями, каждая планировала свою игру.

Подозрений не возникло. Вопросов не прозвучало.

Глава 40

– На ордер тянет, – согласился Егерь. Он прикинул, что получить его может по звонку, но решил заодно заглянуть к полковнику Веденцеву и направился к двери. – Она молодец! – кинул он вошедшему Лексу и кивнул на Веронику. С нами поедешь?

– Вообще без вариантов, молодец. Поеду. Куда?

Егерь только махнул рукой на сотрудников и вышел.

Вероника сияла. Егерь не скупился на похвалу, особенно когда его команда это заслуживала. Впрочем, на люли он тоже не скупился. И его золотая команда регулярно их отгребала.

Лексу не потребовалось выспрашивать, что такого радостного и воодушевляющего случилось, Вероника с Ромиком наперебой кинулись рассказывать сами.

– У этого остеопата нет алиби на момент двух убийств, – выпалила Вероника. – Я проверила его мобильный, по вышкам. Там довольно большой диапазон и радиус нахождения, но все равно понятно, что его мобильный во время убийства Дениса Блатта находился не в фитнес-клубе. В фитнес-клубе довольно свободная система посещений.

– Да. Вообще бардак, – хихикнул Ромик. – Ты приходишь, отдаешь абонемент, они проводят твою карточку через систему фиксирования, выдают ключ от ящичка. Ты идешь заниматься. Потом возвращаешь ключ и забираешь абонемент. Сотрудников интересует только два вопроса: что ты посещаешь зал в рамках выкупленного абонемента, а у Карского он полный, то есть посещать он может клуб круглосуточно, а еще они пасут, чтобы по абонементу владельца пришел именно он, а не кто-то из родственников или друзей.

– Ну, то есть сверяют фото и лицо гостя, – уточнила Вероника.

– Клуб большой, на ресепшене полно народу, – домыслил Лекс. – Кто приходит, кто выходит, кто пришел узнать об абонементе, дополнительных услугах…

– Точно, – восхищенно согласился Ромик. – А у них еще есть детский клуб, родители на ресепшене ждут своих чад с занятий, массажный кабинет и салон красоты. Короче, не протолкнуться.

– То есть Карский получал ключ и уходил, потом возвращался. И менял ключ на абонемент.

– Ага. Классно, да? Скорее всего он знает про телефон, подкинутый ему женой в спортивную сумку и оставляет ее в фитнес-клубе. А вот его телефон показывает совсем другое.

– Да, ходил он далеко. Согласно данным из фитнес-клуба у него четыре-пять часов было.

– За такое время можно половину девок города поубивать.

– Оба раза он находился в радиусе квартиры Дениса. То есть наш Карский был рядом. Да, и алиби, таким образом, у него нет, если он, конечно, не предоставит какое-то другое. Егор Константинович хочет под этой причиной обыскать квартиру.

– Здорово, – это было реальное продвижение в деле.

В киношных захватах преступников и обыске квартир показывают яркое и захватывающее действие: орава мужиков в брониках и с автоматами вбегают в подъезд, спускаются с крыши на веревках, проламываются из соседней квартиры, активно, на все лады вопя, что это арест, всем лечь на пол. Кладут на этот самый пол, невзирая на его чистоту и гигиеничность, мордой вниз, руки за головой. Дальше виновных одевают в наручники и с самыми серьезными лицами, сосредоточенность которых угадывается даже под черной спецназовской маской, выводят из логова.

Может быть, так действительно и случается, но Лексу со зрелищностью в этот раз не повезло. Впрочем, с юности он сохранил неприязнь к бронику и автомату и дежавю боялся больше скуки.

Егерь спокойно поднялся по лестнице в сопровождении бойца. Еще пара спецназовцев все-таки была, и даже выжидающие позиции выше этажом и ниже они заняли.

Лекс сильно сомневался, что преступник комплекции Карского окажет сопротивление. С этой самой комплекцией вообще что-то не вязалось. У Лекса в голове все время крутилась мысль, но ему что-то мешало уловить ее, что-то он забыл, на что-то не обратил внимание. Мысль навязчивой мухой зудела, Лекс раздражался.

Оксана совершенно спокойно, с совершенно каменной физиономией ознакомилась с ордером на обыск. Ее волнение выдавали лишь слегка дрожащие губы. Мужик в маске и с автоматом, казалось, не смутил. А вот рассказ Егеря о том, что ее благоверный оставлял аппарат слежения в фитнес-клубе и покидал его, привело в ужас. Фантазия женщины нарисовала необозримые возможности для встреч с развратными девицами, нахальными и собирающимися разрушить чужие семьи.

– П-проходите, – пригласила она, как будто бумага, которую она только что держала в руках, требовала приглашения.

Тишину квартиры нарушили открывающиеся шкафы и хлопающие двери. Карский вышел недовольный и возмущённый из своего кабинета. Негодование хозяина предназначалось супруге, не соблюдающей тишину во время его работы. Но слова не успели сорваться с губ. Безапелляционно отодвинув его самого, в кабинет прошли посторонние и нахальные люди, принялись открывать шкафы и ящики, лазить по вещам. Ошеломленный остеопат заходился в возмущении. Он покраснел, плевался слюнями, пытаясь выдать возмущенную тираду, но, кроме суетливого бега по квартире и покрасневшей физиономии, у него ничего не сложилось.

Раздался визг. Возмущенная пациентка, голая и перепуганная, выбежала из массажного кабинета, стараясь прикрыться одноразовой простыней. С большим успехом можно было бы задействовать бумагу.

Оксана стремительно, словно змея, кинулась на женщину, и раньше, чем Егерь и все остальные сообразили, что сейчас произойдет, несколько раз сильно щипнула пациентку. Женщина орала. На коже мгновенно возникли красные пятна, которые станут внушительными синяками.

– Почему она без трусов? На какую область ты делал массаж? – все, что в Оксане кипело, кинулось на Карского. Она проворно и резво кружилась вокруг супруга, щипалась и царапалась. Женщина мельтешила перед глазами, уловить ее движения оказалось крайне сложно. Карский дергался, вскрикивал, защищаться не успевал.

Егерь неторопливо отдал распоряжение разнять. Хотя зрелище казалось занимательным.

– Я так понимаю, ордер на арест вас уже не очень интересует? – невозмутимо предположил Егерь. С оцарапанного лица Карского тонкой струйкой текла кровь со лба по шее.

Оксана тяжело дышала и плевалась оскорблениями.

– Интересует, еще как интересует, – шипел остеопат.

Лекс без особого интереса прогулялся по квартире. Работали эксперты. Он здесь совершенно бесполезен. В квартире Карского растения располагались повсюду. На подоконниках, в специальных стеллажах и подставках. В основном орхидеи. Всех цветов и разновидностей.

– Николай разводит, – предугадала его расспросы Оксана. – Уже несколько лет. Даже на выставки ездит. Мне даже дотрагиваться не велит.

Женщина мелкими глотками пила прозрачную жидкость из стакана. Пахло лекарством. Она перестала тяжело дышать и довольно безразлично взирала на погром в своей квартире.

Лекс уперся взглядом в огромный куст сирени. Белые сияющие грозди крупных цветов. Крепкий, дурманящий запах.

– Это сирень, – произнес он, и Оксана решила, что он задает вопрос ей.

– Да. Сирень. Недавно у нас появилась, – от Лекса не укрылись раздражение, обида, даже страх в голосе женщины.

Оксана внимательно посмотрела на цветок, протянула к нему руку, но так и не дотронулась, будто тот ядовитый.

– Недавно у нас появилась. Я его боюсь, если честно, – Оксана допила лекарство. – Он как будто живой.

Лекс попросил у экспертов взять на анализы образцы удобрений. Всех, которые найдут. У них уже была какая-то химия с мест преступления. Слабая улика. Но все возможно.

Лексу и Егерю показалось, Карский даже с желанием отправился с ними, по всей видимости, не хотел остаться с женой наедине.

Лекс смотрел, как остеопат с трудом спускается по лестнице. Рукой он опирался на перила. Руки у него были сильные, на них он распределял большую часть веса. И опять назойливая муха навязчивых мыслей затеребила Лекса.

Массаж и вытяжка, вправление суставов требуют много силы. Массажисты славились своими мощными руками. Но все остальное тело остеопата осталось рыхлым, грузным, тяжелым. Карский имел много лишнего веса. Почему он толстый?

Лекса осенило. Наверное, прозрение отразилось у него на лице, но Егерь наблюдал за погрузкой остеопата в машину.

Лекс вытащил у него из рук папку с документами. Тот не сопротивлялся. Он помахал ордером, демонстрируя, что именно из нее берет.

Егор нахмурился, он не понимал, что происходит и зачем Лексу уже отработанный документ.

– Ты куда? – рассеяно спросил он.

– Верну. Позвоню, – коротко уточнил Лекс. Действовать следовало быстро.

Хорошо, что на задержание Лекс поехал на своей машине. Его предположение требовало немедленной проверки.

Вероника сообщением прислала адрес фитнес-клуба, едва он попросил. Лекс построил путь в навигаторе, чтобы не терять времени.

Вот, то, что не давало Лексу покоя с самого начала. Остеопат впечатлял лишним весом. И при этом человек постоянно ссылался на тренировки в фитнес-клубе. Сколько раз он туда ходил? Четыре? Пять раз в неделю? Как он умудрился при активном режиме тренировок сохранить такую комплекцию? Они уже выяснили, что его не было там во время убийства Дикого. Но что он там делал четыре года? По четыре раза в неделю?

Лекс знал полным-полно людей, которые худели постоянно. К лету, к Новому году, ко дню рождения. Вообще, всегда. Но они, как правило, рассчитывали на магию приобретения этого самого абонемента в фитнес-клуб. Предполагалось, система действует так: покупаешь клубную карту, кладешь ее на полку в красный угол дома, окружаешь иконами и свечами. Все. Похудение пошло. За время действия абонемента человек теряет от двух до пяти килограммов в месяц и приобретает тонус мышц.

Счастливчиков, у кого система сработала, Лекс не знал. Танцы с бубном и убийство мышей на кладбище в полнолуние, насколько он знал, тоже не помогали.

А Карский реально проводил много времени в фитнес-клубе. Вип абонемент. Что-то же он делал в этом клубе? Его должны знать в лицо. Администраторы, тренера. Вот с ними он и собирался поговорить.

К Лексу отнеслись внимательно, тактично, со всем желанием помочь. Весь персонал проходил обучение этике общения с клиентом, корочка следователя так вообще творила чудеса. В ордере на обыск, выписанном не на них, даже разглядывать ничего не стали.

– Я даже не знаю, с кем вам предложить поговорить, – смешалась молодая спортивного вида директор клуба. У нас редко кто так долго работает. Я сама здесь два месяца.

Она улыбалась до ушей. Мыслительный процесс на лице не читался.

– Аля, а Олег же давно работает? – обратилась она к девочке на ресепшене, заполняющей какие-то документы.

– Марина долго работает, года три, Арсен, больше трех лет, и Арина йогу ведет, – Аля на миг подняла лицо от бумаг, дрессированно улыбнулась и снова занялась своими делами.

– Вот, – молодая женщина посмотрела на Лекса преданным взглядом, выполнившей задание псины.

– Вы можете меня проводить к ним?

После недолгих выяснений графиков работы перечисленных тренеров, директор повела его в зал.

Лекс шел по коридору фитнес-клуба премиум класса. Стилизованные фирменные цвета, двери раздевалок, огромные залы с тренажерами и для групповых занятий, бодрая музыка. Демонстрация настойчивости и трудолюбия. Выставка комплексов и достижений. Активно потеющий муравейник.

Арсена, трудящегося в тренажерном зале, можно было ожидать через полчаса. У него персональная тренировка. Лекс скрыл разочарование, на мужчину он все-таки рассчитывал больше. Вряд-ли остеопат ходил на пилатес.

– Сейчас здесь только девочки, – директор познакомила тренеров со следователем и корректно удалилась.

– Наш любимый извращенец, – хихикнула Марина, едва Лекс продемонстрировал фотографию.

– То есть? – улыбнулся Лекс.

– Ну, мы его так называем, – смеялась девушка. – Некоторые дамы даже хотели пожаловаться на него, но он безобидный.

– Ты говорила, что он стащил у тебя туфлю, – вставила Арина, которая вела йогу.

– Ну, может, он, а может, не он, – пожала плечами Марина. – Я веду танцевальные направления – взрослые и детские: стрип, боди-балет, гимнастику. Он за нами подглядывает. Пойдемте.

Она провела их к залу, где сейчас шла тренировка для беременных женщин. Три тетеньки с животиками скакали на резиновых шарах.

– Видите, вон скамейка, – под углом от стеклянных окон-стен зала стояла скамейка, перед ней стеллаж с гантелями. – Он никогда не занимается, по-моему, вообще. Он приходит каждое занятие, когда у меня стрип и наблюдает за нами. Иногда даже не делает вид, что гантели выбирает. Просто смотрит с разинутым ртом. Даже слюни пускает. Вот мы и прозвали его «Наш любимый извращенец». А туфлю?

Марина закатила глаза:

– Скорее всего, это шутка. Здесь работал Егор инструктором в зале. Ну, он пошутил, что видел мою туфлю у этого мужика в шкафчике. Ну, типа он на нее…

– Мастурбирует, – подсказал Лекс.

– Да, – согласилась Марина. – Но Егор сам-то извращенец.

– А мужик этот ваш, действительно, странный, – вмешалась Арина. – Я ни разу не видела, чтобы он хоть чем-то занимался. Только по фитнес-клубу ходит. Мне кажется, он просто на женщин смотрит.

В отличие от девушек, Лекс в безобидность остеопата не верил. А уж когда выяснилось, что он четыре года платит деньги за аренду одного и того же шкафчика, Лекс почти физически ощутил, что на верном пути.

Директор открытию шкафчика не сопротивлялась. При одной мысли, что в подвластном ей заведении появятся бойцы спецназа и проведут захват, она предчувствовала обморок. Буйная женская фантазия.

– Впрочем, захват будет, – решил Лекс, едва взглянув за распахнутую дверку ящика в раздевалке. – Хоть и не столь яркий.

Егерь ткнул в зеленую трубку на экране телефона. Уже полтора часа остеопат ломал комедию, изображая из себя доблестного борца с болезнями, на которого вероломно напали злобные полицейские. Егерь жаждал услышать хоть какие-то новости. Куда запропастился Лекс, и что взбрело ему в голову?

– Да, Лекс.

За время недолгого молчания, что царило в кабинете Егеря, его взгляд из усталого и раздраженного превращался в хищный.

Первой изменения в настроении шефа заметила Вероника. Остеопат, вальяжно развалившийся на стуле, все еще продолжал взирать на служителей закона высокомерно и презрительно.

– Высылаю, – холодно и спокойно произнес Егерь и скинул звонок.

Ромик и Вероника переглянулись.

Говорят, вся человеческая жизнь – это либо комедия, если ты смотришь на событие со стороны, либо трагедия; в этом случае ты непосредственно в событии участвуешь.

Вот сейчас комедия, разыгранная Карским Николаем Уеловичем, свернет на трагические рельсы.

– Наверное, на этом мы закончим? – высокомерно предложил остеопат. – Я так понимаю, что кроме отвлечения меня от работы, ваш обыск ничего не принес.

– Обыск Вашей квартиры действительно ничего не принес. А вот ваш шкафчик в фитнес-клубе оказался крайне для нас интересным. Или лучше говорить логово? – голос Егеря стал ледяным и звенящим. Одним звуковым фоном он вводил в транс. Изменилась мимика и манера двигаться.

Когда шеф превращался в хищника на охоте, Вероника сразу напрягалась. Казалось, человеческая часть в нем исчезала, на смену приходил зверь и принимался гнать свою жертву, пока та не упадет замертво. Не ловил – загонял.

Ромик, наоборот, испытывал возбуждение, азартно принимал стойку, для него начиналось самое интересное. Вероника закатывала на это глаза и сжимала губы.

Карский Николай Уелович тоже менялся на глазах. Лицо, еще секунду назад с напыщенной ухмылкой, с высокомерно задранным носом и одной надменно вздернутой бровью, буквально сползло с остеопата, вместо него осталась белая пустая маска с холодными каплями пота на висках.

– Ордер на арест мы получим с минуты на минуту, естественно у вас есть возможность позвонить, кому вы пожелаете.

За окном раздался грохот. Будто небо треснуло, как арбуз. Ливень заколотил по окну и по карнизу с такой силой, что заглушил разговор в комнате. Гроза, нараставшая последние несколько дней, наконец, разразилась.

Егерь встал и выключил кондиционер, распахнул окно. Шум воды стал еще громче.

Остеопат был у них в руках. Егерь не сомневался, сейчас из него водопадом польются признания. Нет ничего более жалкого и трусливого, чем преступник, пойманный и прижатый к ногтю. Егерь подождет.

Одного Егерь не ожидал. Признание остеопата и ему принесет множество сюрпризов.

Глава 41

Вязкое состояние полудремы. Оно облепляло Повилику, словно темное влажное облако. Девушка не спала и не бодрствовала. Осознавала и видела все, что происходит вокруг, но какая-то непонятная пелена накрывала ее, прижимала, сковывала, не давала выбраться и стряхнуть наваждение.

По лобовому стеклу нещадно лупил дождь. Сплошной поток воды размывал огни домов и витрины магазинов, фигуры спасающихся от стихии людей. Щетки не успевали счищать воду и лишь беспомощно барахтались в луже, но Повилика не находила в себе сил повернуть рычаг, чтобы прекратить их агонию. Она ненавидела это состояние. Едва влипала в него, словно муха в паутину, как перед ней начинали ползти призраки прошлого. Обрывками картинок, являлись все ее прошлые жизни. Она как наяву видела костры до небес и снопы искр, расчерчивающих ночное небо. Чувствовала гладкие круглые бусины, побрякивающие на теле, легкие прикосновения кожаной бахромы. Мышцы легонько дернулись, вспоминая дикие несуразные движения.

Она почувствовала запах пудры, услышала торжественные звуки скрипки и арфы. Шелк и муар скользнули по коленям. Нет, конечно, на ней были джинсы и водолазка. Никакого шелка. Лишь мокрый хлопок.

В своих видениях она всегда видела танцы. Тело вспоминало даже хореографию. Куда вертеть головой, в какую сторону вскидывать ножки и вести рукой. А вот лиц она не видела. Никогда. Будто их и не было вовсе. Как ни силилась, а не могла вспомнить ни одной черты.

Она не запоминала их. Ни выверенных и загнанных в ловушку, ни случайных. Того, чья вина подняла ее из могилы, она не помнила совсем. Вереница лиц давно перестала быть местью. Никакой злобы или обиды. Ничего. Просто безликий ресурс. Помнит ли тигрица в морду каждую, съеденную ею антилопу? Считает ли птичка зернышки, что клюет, личностями? Вряд ли.

Вот и Повилика не помнила. Оттанцевала. Ее личное понятие, личная терапия. Оттанцевать можно все. Обиды, горе, печали, просто плохое настроение и мелкие распри.

В танце она забывала обо всем. Мир отодвигался. Со всеми своими невзгодами и ядом. Впрочем, с радостями тоже. Танцы невидимой, но прочной, бронированной стеной, защищали ее от всего.

Она часто встречала такую особенность танцев.

Карина, уже взрослая, лет за сорок, танцевала у Виринеи в студии. Спокойная и уверенная на первый взгляд. Три года, проведенные в клинике для умалишенных, казалось, не оставили на ней следа.

– Оставили, – спокойно рассуждала она. – Просто я все оттанцевала.

Ее бросил муж. Ярко и неожиданно. Привел в их квартиру беременную любовницу. Выставил за дверь с небольшой дорожной сумкой.

Мир рухнул. Жизнь закончилась. Ее просто выкинули куда-то на помойку. Развод прошел электронно. Ей просто пришло сообщение из приложения Госуслуг, что ее 17 лет брака закончились. Квартира, оказалась, давно принадлежит свекрови. Она никто. Без поддержки и без работы. С навыками заботы о семье, которой теперь не было. Неделя у не слишком близкой подруги, три ночи на вокзале. Трясущиеся руки, пустой взгляд и полное непонимание – как так? Положение спасла дочь, оказавшись злобной падчерицей. Пятнадцатилетняя девочка надела на себя абсолютно непроницаемый панцирь бесчувственности и принялась изводить мачеху совершенно зверскими способами. Никто и представить не мог, что нежная, спокойная и ранимая девочка, владеющая тремя языками, занимающаяся балетом и живописью, окажется способной на подобное. Даже она сама она не подозревала. Но безвыходность заставляет людей совершать немыслимые поступки: запугивать, подкладывая змей в кровать и тарантулов в шкаф, мертвых мышей в кастрюли, размазывать по полу кровь и фекалии, включать трассовую музыку на заставляющую сходить с ума громкость и травить, добавляя в еду лошадиные дозы снотворного и транквилизаторов. Против дочери оружия у отца не нашлось. И отвезя молодую жену в больницу на сохранение беременности, бывший супруг приобрёл для Карины крошечную хрущевку на окраине города.

По крайней мере, не вокзал. Теперь женщине требовалось очень много сил, которые полностью уходили на проезд: из дома, который организм не принимал как свой, до работы, на которой трясло и тошнило. Вечером обратно. Утром снова на работу. Она бесконечно ехала по обочине жизни в старом дряхлом автобусе, потом в троллейбусе, затем в вонючей полусломанной маршрутке. В психушке под успокоительным ей казалось, что она уже в гробу. Только закопали раньше, чем она окончательно умерла, и теперь она ждет, когда умрет. Она видела какие-то чужие лица, они склонялись над ней. Что-то говорили. Иногда чувствовала иголку, царапавшую по вене, тогда накрывала тьма бесчувственности с привкусом лекарства.

Повилика знала это чувство могилы. Она до сих пор ощущала его кожей. Запах сырой земли и страха. После такого, если рождаются заново, то совсем другим человеком.

Карина родилась. Нашла другую работу, поменяла квартиру и пошла на танцы, чтобы просто чем-то занять себя вечерами. Оказалось, есть целый мир. Он яркий, шебутной и вкусный. Есть другие женщины. И удивительно, после пережитого предательства, но мужчины! Они смеются, танцуют, ходят в рестораны и ездят к морю. Они ненавидят начальство и коллег, воюют со свекровями и воспитывают детей. Шьют костюмы для танцев и покупают правильную обувь.

И этот мир теперь был у нее. И в нем помещалось огромное количество людей, а не только ее бывший и дочь. В мире были фламенко, танец живота, боди-балет и, наконец, полдэнс.

Однажды коснувшись пилона, от ладони до пятки пробежала лавандовая молния. Эта тонкая изящная ниточка привязала Карину к шесту навсегда.

– Я оттанцевала, – легко пожимала она плечами. – Все оттанцевала: обиды, злость, неосуществленные надежды, страхи, упущенные возможности. Каждый раз, как я касалась прохладного хрома, я словно ластиком подтирала ненужные мысли и чувства. Стерла все. Каждое движение тела высвобождало душу. Оно начинало по-другому дышать, по-другому чувствовать.

Повилика замерла в раздевалке с джинсами в руках, слушая Карину.

– Конечно, я все помню, – мягко улыбнулась молодая женщина за сорок. Ее гладкое, спокойное, светящееся лицо никак не вязалось с возрастом. А сильная, стройная фигурка скорее принадлежала молоденькой девушке. – Память нельзя стереть. Но обиды, убивающие душу чувства, травящие меня мысли вытерлись, словно старая траченая молью шаль.

Тогда Повилика поняла, что произошло с ней самой. И хоть истина слетела с губ вовсе не избранной и не особенной, но как нельзя лучше выражала суть. Нельзя сохранить себя призраком мести. Нельзя хранить в себе обиды, злость, ярость и даже банальное плохое настроение, если ты танцуешь. Танцы – это совершенно особенная субстанция, которая вытеснит из твоего сердца все ненужное.

– А, по мнению танца, не нужно все, кроме него, – хихикнула Повилика, наконец стряхнув с себя тяжесть забытья.

Она заглушила машину, слегка царапнув длинными ногтями пластиковую панель. Щетки, наконец, перестали метаться. Девушка открыла дверь и шагнула под дождь. С гостевой парковки до крыши подъезда пять шагов, не более. Но когда Лекс распахнул дверь квартиры, на дверной коврик с Повилики натекла лужа.

Перед глазами метнулся образ мокрого прохладного тела, которое он высвобождает из одежек, согревает дыханием, старается, как можно больше желанного тела захватить руками и губами. Образ, выстрелил в него, словно из пистолета.

С жалким хлюпом она оказалась в его объятиях. Его футболка и шорты сразу намокли и по коже побежали мурашки. Его одновременно жгла страсть, и холодило мокрое женское тело. Они ничего не говорили. Лекс раздевал ее, почти раздирая тонкую ткань рубашки. Мокрые джинсы поддавались тяжелее. Они притормозили его, иначе он овладел бы ей на пороге. Повилика прижималась к нему с такой силой, что, казалось, хотела впитаться. Освобожденное от мокрой и холодной одежды тело распалилось и жгло Лекса, словно раскаленная от температуры спираль. Он стонал от желания и боли, не мог выпустить ее из объятий. Повилика опрокинулась назад, сползла по нему и распласталась на ковре, на коленях откинувшись лопатками и головой назад. Она была истерически красива. Совершенна. Это тело было не просто хорошо сложено, загорело и приятно на ощупь. Оно двигалось так, что завораживало. От самого легкого вздоха менялись изгибы и текстура кожи. Мышцы меняли напряжение, словно у пантеры на охоте.

Лекс не мог оторвать взгляда от ее тела. Все его желания сосредоточились на нем. Девушка развела колени. Глухо зарычав, Лекс рухнул на нее и впился губами в лобок, гладкий и влажный. Девушка застонала, Лекс спустился чуть ниже. Нежная жаркая плоть под губами и языком растекалась удовольствием по его телу. Он накрыл руками ее грудь и сильно сжал соски. Повилика вздрогнула, током ударило Лекса. Мужчина ласкал ее, сильно, почти грубо. Его обуревала какая-то непонятная жадность. Она вся была в его руках, и ему было ее мало. Он не заметил, как она извернулась, одним точным движением подалась к нему круглыми ягодицами, и он уже был в ней.

Лекс застонал. По телу расплывалось удовольствие. Он резкими движениями проникал внутрь, овладевая нежным и сильным телом, становясь с ним единым целым. Повилика двигалась слаженно с его страстью, их тела чувствовали друг друга, наслаждались.

Никогда еще Лекса не накрывало таким упоительным чувством единения с женщиной. Никогда еще он не балансировал на грани иступленного безумного удовольствия, почти теряя сознание.

Они лежали довольные и утомленные на смятых простынях. Впрочем, утомился, пожалуй, только Лекс. Повилика высвободилась из влажного полотенца, и, совершенно обнаженная, без грамма стеснения, ничуть не уставшая, ворочалась у него под боком.

– Мне нравится такая ванная, – хихикнула она, лежа на животе и болтая ногами – стенка бесподобна. Может быть, и себе такую сделаю.

Лекс положил руку ей на бедро и медленно, чувствуя каждый сантиметр ее шелковой кожи, провел вверх до поясницы. Он получал удовольствие и смотря на нее, и прикасаясь. Он почувствовал, как желание вновь просыпается в нем.

Его внезапно осенила мысль, что у нее есть своя отдельная жизнь, о которой он ничего не знает. Целая жизнь, в которой его нет. А ему нестерпимо хотелось быть. Он вдруг захотел знать про нее все. Он желал стать к ней ближе.

Что она хочет? Какую еду любит? Какую музыку слушает? Читает? Мечтает? Что она делает днем? А утром? Сколько ложечек сахара кладет в чай?

Лекса не просто разбирало любопытство. Он хотел стать частью ее жизни. Важной частью.

Подобные чувства ему были совсем не свойственны, и он не припоминал чтобы хоть раз испытывал что-то похожее. Он несколько раз влюблялся. Но всегда воспринимал объект своих эмоций, как отдельного человека, осознавая, что это ненадолго. Получал удовольствие, проводя вместе время, занимаясь сексом, даря подарки, вместе смеялся и радовался. А потом, потом все сходило на нет. В настоящую любовь или, по крайней мере, в то, что под ней подразумевают, он не верил. Считал, что люди придумывают какую-то непомерную тягу к другому, следуют ролям, определенным обществом, боятся признаться себе и окружающим, что все ненадолго, уж точно не навсегда.

А уж если обрастают ипотекой, машинами, детьми и собакой, то все это, как гвозди в гроб. Путь назад заказан. А сейчас он хотел, чтобы Повилика осталась с ним навсегда. Будто он долго блуждал и, наконец, нашел. Он хотел засыпать с ней и просыпаться, строить планы на будущее. Его испугало это новое чувство, но он не вздрогнул и не ударился в панику. Он, словно утопающий, погружался на дно, осознавая, что это неизбежно, неизлечимо, навсегда. Он тонул и улыбался.

Они заказали еду с доставкой. Лекс изумленно и восторженно отметил, что девушка и не вспомнила про калории, не кокетничала с меню, не прикидывалась нимфой, жующей салатные листья и солнечную энергию. Не делила еду на «мужскую» и «женскую». Заказала здоровенный кусок мяса и сыр. Эта мелочь привела Лекса в странный детский восторг.

Впрочем, с солнечным светом возникли бы проблемы. За окном продолжал хлестать дождь, и ветер только усилился. Лекс страстно желал, чтобы гроза стала естественно преградой, не давшей Повилике уйти. И они остались в уютном гнездышке, словно на краю света, недосягаемы для всех. Она шастала по его квартире голая, смеялась, копалась в мокрых пакетах с едой, поглощала мясо, сидя на столе, играла с розой, которую он тайком включил в заказ, ласкалась к нему, как кошка. Лекс млел и пребывал в странной эйфории.

Он балдел от этой девчонки и не хотел ее отпускать. Лекс водил нежным цветком по ее коже, наблюдая, как по гибкому телу Повилики разбегаются мурашки наслаждения. Он овладевал ей и никак не мог насытиться. И уже едва шевелясь от усталости и неги, разливающейся по телу и расслабляющей тело почти до обездвиженности, все еще хотел ее.

Они заснули поперек кровати. Повилика свернулась комочком, а Лекс сложил на нее руку и ногу, подминая под себя, будто желал удостовериться, что она наверняка не выберется из-под него, а значит, не уйдет.

Но она ушла. Исчезла. Он не заметил, как. Странная совершенно несвойственная ему бесчувственность. Обычно он настораживался от шуршания крыльев комара. А тут… Девушка выскользнула из его объятий, а он и ухом не повел. Проснулся один. Словно очнулся от колдовства. В сердце закралось дурацкое до мурашек и противное до тошноты чувство, что ему все приснилось. Затаив в сердце страх, он искал вокруг подтверждение ее присутствия. Облегченно выдохнул, найдя повсюду множество следов бурной ночи. Простыни и его руки хранили ее запах – едва уловимый аромат горьковатой травы и жасмина. Пятерня с тонкими изящными пальчиками на прозрачной стене ванной комнаты. Она подышала на стекло и приложила ладонь. Дыхание испарилось, а вот едва заметный отпечаток остался. Волосы на его расческе. Длинные, пепельные с едва заметной рыжиной.

Она не его фантазия. А значит, он увидит ее снова.

Глава 42

На следующем своем допросе Карский шмыгал носом, дрожал и быстро мигал покрасневшими глазами.

– Я спасал их, – тихо бормотал он.

Егерь даже не велел надеть на него наручники. Не видел смысла. Остеопат не сопротивлялся, не скрывал, не выворачивался. Карский сломался и принимал свою судьбу. А еще он сильно боялся. Суда и тюрьмы. Словно несчастный, вымокший под дождем толстый воробей, он сидел на стуле и переминался с одной ягодицы на другую, подыскивая более удобное положение. Все оказалось просто и скучно. Перед ним на столе Егеря лежали улики, по всем правилам упакованные в полиэтиленовые пакеты: фотографии, сделанные на мобильник с места преступления и распечатанные на обычном принтере; заколка для волос, принадлежащая Алине, с ее отпечатками и потожировыми; браслет Натальи; еще несколько предметов из числа женских украшений и одежды, хозяйки которых пока не найдены. И пустой пакет от ключа. В комнате, которая числилась на отце супруги Карского и открывалась потертым железным ключом, сейчас орудовали эксперты. Егерю уже позвонили и в общих чертах описали, что в ней обнаружено. Занятия шибари Карскому отрицать смысла не имело.

В тридцатиметровой комнате общежития удобно расположились человеческие манекены, обвязанные веревками, километры этих самых веревок, камера со штативом. Стены заклеивали фотографии связанных девушек и почти законченные крылья, ожидавшие свою очередную жертву.

– Я их спасал. Вы не представляете, как влияют туфли на высоком каблуке на состояние позвоночника. Ради мимолетной власти, которую оказывает красота на мужчин, девушки рисковали своим здоровьем. Уничтожали сами себя. У Фаины во всех позвонках наблюдались протрузии, смещения, она перенесла три компрессионных перелома. Ей ходить-то можно с ограничениями, а она танцевала на шпильках.

Николай Уелович распалился, покраснел, вспотел. Он искренне верил в то, что сотворил благо.

– Каждую из них я избавил от немощи, инвалидности, мучительной смерти. Я не собирался убивать, я спасал.

– Они мертвы, – напомнил Егерь.

– У них не получилось. В момент осознания неминуемой смерти в человеческом организме активируются все системы. Человек становится практически суперсуществом. Выделяются огромные дозы гормонов, ферментов, мозг работает в ускоренном и ресурсном формате. Я помещал девушек в такие условия и давал им возможность использовать их временные суперспособности в благих целях. Я связывал их определенным образом, я долго тренировал это плетение. Там все рассчитано. Под влиянием силы тяжести, вытяжения веревками и активизацией всех систем организма они должны были излечиваться. Позвоночник распрямлялся, ахилы расслаблялись и, главное, менялось сознание. После этой процедуры девушки должны были осознать, что надо беречь свой скелет, свой организм. Я оставлял им возможность – открытый узел. Если бы их позвоночник распрямился, удлинился до нормального состояния под действием стрессовой ситуации, то он бы просто спал с их ног. Но всякий раз девушки держались за свою красоту даже ценой жизни, не хотели меняться. Поэтому у них не получалось, – в вытаращенных глазах остеопата читалось явное желание понимания. Но среди следственной группы оно не находилось.

Ромик едва скрывал презрение, Вероника жалость. Человек был откровенно болен. Егерь опасался, что тюремная больница заменит ему реальное заключение, хотя еще неизвестно, что хуже. Лекс просто хмурился.

– Хорошо. – Егерь старался говорить спокойно. – Фаина – ваше первое убийство?

– Спасение, – уточнил Карский. – Да, Фаина моя первая бабочка.

– Она сама согласилась на эксперимент? Как вы оказались на складе?

– В том помещении, где я ее связывал?

– Да. Расскажите, как вы запускаете бабочек?

– Мы пришли туда вместе. Она искала мальчика, наркомана. Я как раз приехал к ней. Волновалась за него. Он украл у нее ключ от этого помещения. Она снимала его для каких-то съемок, планировала там что-то открыть. Так как было уже поздно, она попросила меня пойти с ней. Запасной ключ Фаина взяла у охранника, меня он не видел. Мы обошли здание, зашли через ее дверь. Она была, кстати, открыта. Я понял, что это идеальное время для полета. Вколол ей успокоительное – трамадол. Это изобретение одного моего однокурсника: смешивает несколько лекарств и фенобарбитал; это парализует человека, он не может кричать, сопротивляться, но понимает, что происходит. Фаина впала в беспамятство. Я вязал. Естественно, я был в комбинезоне для плавания под водой, в перчатках и специальной маске. Все возил с собой в машине. И крылья. Я давно искал удобный момент для опыта. Я очень старался, но она не захотела жить здоровой. Она предпочла умереть, как бабочка. Бабочка-однодневка – красивая и с очень короткой жизнью. Я горевал. Я ушел.

– А наркоман? Евгений… Вы вкололи ему дозу наркотиков, чтобы он ничего не помнил?

– Я не видел его. Мне про него рассказывала Фаина. Она находила его талантливым, что-то там планировала с ним.

– А то, что его обвинили в убийстве Фаины, вы знали?

– Да, я прочитал в интернете. Я был очень огорчен, что мой эксперимент не удался. И Фаина погибла. Невыносимое горе.

– Хорошо, как вы действовали с Алиной?

Она была моей пациенткой. Ей не могли помочь традиционные методы. Я готовился к своему эксперименту. Сплел для нее прекрасные крылья. Долго следил. Тогда в баре она пошла с мужчиной. Мне показалось, это подходящий случай.

– Вы собирались вколоть ему ваше «фирменное» успокоительное? Как вы собирались обезвреживать мужчину?

– Да-да, успокоительное. После него он бы не помнил того, что произошло, не вспомнил бы меня… Следов я не оставляю. Комбинезоны для обертывания – восхитительное изобретение медицины и косметологии, – Карский расценил вопрос, как понимание, он мелко тряс головой. – Мне не важно, что мои заслуги по спасению достались бы ему, главное – катарсис, который должен был произойти с бабочкой.

Егерь кивал, медленно и едва заметно.

– Но меня ждал сюрприз. За этим мужчиной следили. Когда они приехали к нему с Алиной, там появилась еще одна девушка. Она зашла и вышла где-то через полчаса. Я думал, что уже ничего не получится, но за ней никто не закрыл дверь. Я зашел. Алина пребывала в шоке. Ничего не соображала. Даже успокоительного не потребовалось. Совсем безвольная была. Я принялся готовить ее к полету.

– А мужчина? Юрий Симонов? Как вы его убили? – сухо спросил Егерь.

– Никак. Он был уже мертв. Поэтому Алина и пребывала в шоке и ужасе. Его убила та девушка. Я потом про них узнал. Позже. Тогда это первая моя встреча с ними случилась. Она мантис. Я встречал таких, но никогда не подхожу к ним близко. Они способны на все.

– Так, вот отсюда поподробнее, – Егерь встал с дивана и присел на свой стол.

– Я не знаю точно, кто они. Я называю их мантис.

– Богомол? Самки богомола? – уточнила Вероника, уже пробившая слово в интернете.

– Да. Они имеют над мужчинами невозможную власть. В них влюбляются, их боготворят, на них молятся. А они убивают мужчин. Убивают мужчин, которые летят на их блеск и красоту. Я не знаю, чем они заплатили за свое здоровье, но у них не бывает больного позвоночника. Никогда. Хотя они все танцуют на высоких каблуках и со спиной вытворяют страшные вещи. Исполняют такие трюки, что нормальная костная система не выдержала бы. Но они живут и танцуют. Я не подхожу к ним близко, но тогда я понял, что они очень удобный способ прикрытия. Не нужно успокоительное. Тело остается чистым, без проколов. Идеальным. Мужчин буквально парализует от них. Я не знаю, как они это делают, но их не замечают охранники, их пропускают везде, и потом не помнят портье и консьержи. Они внушают мужчинам те чувства, которые хотят. Проходя следом за мантис, тебя никто не заметит. Они отводят глаза.

Лекс и Егерь переглянулись. Камеры внутреннего и внешнего наблюдения, действительно, ничего не дали, и консьерж в доме Дикого ничего не видел.

– Итак, я начал ее вязать, – Карский решил продолжить свой рассказ. Лекс подумал, что в некотором роде остеопат испытывает облегчение. Его эксперименты закончены, и не надо признавать, что они неудачные. Теперь они прерванные. – Все шло очень хорошо. Мне казалось, вот на этот раз получится. Я так надеялся, так рассчитывал…

– Но что-то пошло не так? – задумчиво уточнил Егерь.

– Да. Она не смогла. Очнулась, впала в панику и задохнулась. Я испытал разочарование, горе, обиду. Мой способ идеален. Моя методика обязательно должна была сработать. Но что-то они делали не так.

– С Натальей? Дальше, – лаконично бросил Егерь.

– Я усовершенствовал вязку, я проверил все еще раз. И еще много раз. Пришел к выводу, что не все девушки хотят выбраться из ада боли. Стать полноценными и здоровыми. На следующий эксперимент я подготовил двух кандидаток. Обе из моих пациенток: одна – Наталья Демидова, вторая – Татьяна Дугина, взрослее, должна была научиться ценить жизнь и ощутить, что танцами на каблуках губит свой организм, разменивает жизнь, идет к инвалидности. К тому же, у нее маленькая дочь, есть ради чего жить. Татьяна подходила больше, но следя в тот день за Натальей, я наткнулся на мантис. Она следила за мужчиной, с которым Наталья разговаривала в баре. Это очень удачный случай решил я. Сам Бог на моей стороне. Мужчину обезвредят за меня. – Карский рассказывал очень воодушевленно. Казалось, он не замечал озабоченных мрачных взглядов, направленных на него. – Я увидел в этом провидение. Эксперимент удастся.

– И вы все четверо отправились в квартиру к Денису Блатту, – будто для себя, заметил Егерь.

– Да, но я сразу не смог попасть в подъезд. Дом оказался охраняемый. Там сидел консьерж. А девушка, мантис, она никак не решалась зайти или ждала чего-то. Я тоже ждал. Потом мы зашли. Консьерж даже внимания на нас не обратил. Точнее на девушку. Но и на меня тоже. Я не знаю, как они это делают. Она, словно призрак, прошла мимо. В этот раз с мантис что-то творилось, она вела себя странно. Никак не заходила к мужчине. А потом появилась еще одна девушка. Они о чем-то разговаривали, первая плакала. Я сидел между этажами, там есть такой закуток, с трубами. Все очень долго тянулось и с моего места не очень хорошо просматривалось.

– Как девушки выглядели? – спросил Егерь.

– Очень красивые. Обе темноволосые. Первая, за которой пришел я, все время плакала. Вторая – повыше ростом, высокомерная, холодная и очень белокожая. Как фарфоровая статуэтка.

Егерь кивнул и снова посмотрел на остеопата:

– Продолжайте.

– Они зашли обе, дверь им открыл мужчина. Я ждал. Когда дверь открылась в следующий раз, я услышал шаги по лестнице. Девушки ушли. Мне показалось, что шаги только одного человека, но решил, что ошибся. У меня не очень хороший слух. Дверь снова оказалась открыта. Мужчина лежал на кровати. Мертвый. Наталья пребывала в оцепенении. Я принялся готовить бабочку в полет.

– И она тоже не взлетела? – уточнил Лекс.

– Она очнулась еще раньше, чем Алина. Я еще не успел довязать, стала дергаться и… и… задохнулась, – Карский был искренне огорчен. Егерь сверлил его суровым взглядом. – Я довязал ее… Мне показалось, так будет правильно. Надо было все-таки выбирать Татьяну.

– Теперь Ваши эксперименты закончены, – зло напомнил Егерь. – Вы сможете опознать женщин, которых называете мантис? – по голосу друга Лекс не мог угадать, верит Егерь в этих самок богомола или нет.

– А их смогли опознать консьержи? Охранники? Хоть кто-то их видел? – Николай Карский улыбался. – Я всегда очень осторожен. Из лапок мантис еще никто не выбирался. Я смог воспользоваться их способностями. Это большая удача. Я рассказал о них вам. Ищите сами.

Лекс порылся в интернете и нашел фото Виринеи. Как владелица самой известной и большой студии, она являлась довольно известной и публичной личностью.

– Нет, я не могу точно сказать, – Карский отчаянно мотал головой. – Когда они того хотят, их нельзя не запомнить.

– В том-то и дело, что их никто, кроме вас не видел. И на месте преступления, получается, были только вы… – напомнил Егерь.

– А для меня есть разница, за сколько убийств меня будут судить? И главное, если мужчин убил я, то, как я это сделал? – Карский не улыбался, хотя казалось, должен испытывать чувство превосходства. – Ваша экспертиза установила, как умерли мужчины?

В кабинете повисла тишина.

Глава 43

Егерь молча глушил виски. От куска мяса, которое источало умопомрачительный аромат, он отрезал только небольшой кусок. Стриплойн на добрый килограмм. Лексу тоже еда не лезла в горло. Он хотел сохранить голову свежей и соображающей. Переизбыток алкоголя не поспособствует этому. В то же время мечущиеся мысли, перескакивающие с одной на другую, следовало немного притормозить. Иначе он никогда не поймет, что происходит. Он заказал вина. Егерь даже не взглянул на бутылку.

В школе, когда они делали первые шаги на поприще алкоголизма, у них троих была такая теория: если клетки мозга сравнить со стадом мамонта, то стадо мамонтов бежит со скоростью самого медленного и самого слабого мамонта. Соответственно, мозг работает со скоростью самой медленной и слабой клетки. Алкоголь убивает мозговые клетки. Лёгкий алкоголь убьет самые слабые клетки и, соответственно, стадо побежит быстрее. Мозг начнет работать быстрее. Тут главное – не перебить всех мамонтов, вогнав мозг в полную отключку. В юности у них такого не получилось ни разу.

Лекс надеялся, что стал взрослее и сдержаннее.

– Я, конечно, засажу его за оба убийства, – хрипло начал Егерь уже не первый раз.

– Ему хватит и одного. Точнее трех. Сидеть Карскому пожизненно, и вряд ли в тюрьме ему представится возможность творить искусство шибари, – подтвердил Лекс. – Я не специалист в этой области, но нравы на зоне иные.

– Но убийцу Дикого мы не знаем.

Этот факт висел над ними, как топор. Бред, что остеопат нес про мантис – самок богомола, пришить к делу не получалось. На теле Дикого и Юрия не было повреждений. Жуткий коктейль счастья, что умертвил их, нельзя выпить из бокала, во всяком случае, следов распада химических гормонов не обнаружено. И не было способа убийства.

– Ты веришь в магию? – этот вопрос так или иначе должен был прозвучать. То, о чем говорил Карский, нельзя было назвать по-другому.

– Ну, во что-то мистическое, во всяком случае, верю. В провидение… Не знаю… – неуверенно размышлял Лекс. – Верю ли я в то, что рассказал остеопат? Наверное, да… Но мистику к делу не пришьешь. Нам нужны улики.

Егерь кивнул. Подступиться вообще было не к чему. Даже у Карского не было имен. Бабочки – его пациентки. А мантис… Первая подвернулась случайно. Во второй раз он захотел воспользоваться их способностями. Даже если они оба – и Лекс, и Егерь верят в то, что остеопат рассказал, свидетельство психически нездорового убийцы не шибко дорого стоит. У Юрия, по всей видимости, была Захарова. Но она в Турции. Дениса убили Вика и Виринея. Но как доказать?

– Все следы сводятся в твою любимую студию «Вилисы», – Егерь кинул на стол сложенный листок бумаги и налил себе еще.

Лекс взял бумажку не сразу. Ему показалось, что Егерю потребовалось большое усилие, чтобы показать этот листок ему. Что в нем? Он смотрел на друга. По тому градом катился пот, глаза налились кровью, губы побелели. Егерь мешал таблетки и алкоголь. Без сомнений.

Ксерокопия с отчета экспертов. Отпечатки Виринеи, принесенные Лексом на пластиковом стакане из студии, совпали с одними из неопределенных отпечатков в квартире Дикого.

– Виринея была у Дикого? – вырвалось у Лекса.

– Да, была. Но хороший адвокат ее махом отмажет… – Егерь, не отрываясь, уставился на Лекса. Не его разглядывал. Подбирал слова. – Как ты думаешь, что привязывает человека к этому миру? Что держит в жизни? Какие следы человек оставляет на этой планете?

– Не знаю, – Лекс хмыкнул. Не нравилась ему философия Егеря. Вот сразу не нравилась. – Это совершенно три разных вопроса. Ответы разные.

– Я два дня думаю. Попробуй и ты, – хмуро предложил следователь.

– Оставляет следы соей работы. То, что создал. Держат и привязывают, наверное, любимые, родные, кого-то дети, – пространно рассуждал Лекс. Куда клонит Егерь, он не понимал.

– Если обобщить, то мы – это наши связи с людьми, – Егерь явно разглядывал официантку. Молоденькую и очень аппетитную. – Скажи, Лекс, у тебя много связей?

– Куда ты ведешь? – у Лекса кончилось терпение.

– Ну? – Егеря так не возьмешь. Упрямее его Лекс не знал людей. Если ему вздумалось поиграть в психологические изыскания, не увильнуть.

– Вы с Диким, ну он был. Близких не много. В центральном офисе у меня есть друзья, есть коллеги. По работе полно приятелей и коллег. По миру раскидано. Влад в Сингапуре, Андрюха в Токио, – Лексу не нравилась эта ревизия своей жизни.

– Баб десятка три наберешь? – хихикнул Егерь.

– Наберу, – кивнул Лекс. – И одна очень особенная.

– Угу, из студии «Вилисы», – Егерь печально покивал головой. – Еще?

– Мать была, отчим. Одногруппники, одноклассники, в садик я ходил… Куда ведешь?

– А она не ходила, – Егерь улыбался. – Никуда не ходила. Ни в садик, ни в школу, нет родителей и нет прошлого. Вот вроде все в порядке с документами. На нее ООО открыто, и даже налоги она платит. Счет очень приличный имеет. Богатая женщина. Путешествовала прилично. Даже двух усыновленных девочек имеет. Но связей нет.

– Кто? Про кого ты? – Лекс поймал себя на том, что волнуется, что-то предчувствует.

– Виринея, владелица студии «Вилисы», – буркнул Егерь. – Человек без прошлого. Вероника не нашла ничего из ее детства. Ни школы, ни одноклассников, ни садика, ни родителей. У нее только девочки танцовщицы. Усыновлённые две девчонки и те, танцуют в ее студии. Одна индианка, вторая афганка. И они там все такие. Все.

– Все? – сердце Лекса стучало гулко и медленно. Он знал, чье имя боится услышать.

– Помнишь то чудо розовое, которое тебя за зад щипнуло? И еще Ромик двух нашел, которые встречались с умершими счастливыми мужиками. Вика эта пропавшая. Была? Нет? Исчезла и все. Никто не знает куда. И спрашивать не у кого. Кроме студии танцев «Вилисы» у нее никаких связей. Ни родителей, ни одноклассников. Никого. Женщины без прошлого. Вероника ищет еще. Но… Я даже сформулировать не могу. Кто они?

– Как-то неконкретно все… – проговорил Лекс.

– Именно. И предъявлять нечего. Кто эти девки? Я отловлю всех до одной и сам вытрясу из каждой, кто она, и как убивают мужиков? – Егерь хлопнул по столу кулаком.

– С чего ты взял, что это они убивают? – напомнил Лекс.

– Сегодня ночью в эту блядскую пилонную студию выйдет опергруппа с экспертами. Они соберут там все волоски, все отпечатки, каждый ноготок, каждую капельку пота. Прогонят по всем базам, по всем убийствам. Где-то же эти сучки оставили следы. Только одно маленькое совпадение. Самое крошечное. Я вцеплюсь им в горло с остер– охер– остервенением бультерьера и не выпущу, пока они все не будут мертвы. Потому что, как я понимаю, тюрьма им не страшна. И выберутся они из любых заточений. А Виринею эту я уже сегодня прижму к ногтю. Она расскажет мне все, как миленькая.

Лекс кивнул, пожал плечами. В мыслях и действиях Егеря было что-то похожее на происходящее. Много нитей вело в студию «Вилисы». Но чтобы вот прям вся студия убийцы? И зачем им это? Какой в этом смысл?

Одно он точно знал. Отчетливо видел перед собой. Егерь вышел на охоту. Он не отступит. Не сойдет с тропы. Пока не раскопает, не выследит, не поймает. Все до единой девочки понесут наказание, если окажутся виновны. Лихорадочный блеск в глазах Егерю подарил не алкоголь. Жажду преследования он разжег сам.

А еще была Повилика. Об этом он боялся думать. Да и подумать не знал что. У него слегка задрожали руки. Какая правда обрушится на него после этой облавы на студию «Вилисы»? Отпечатки пальцев Повилики там тоже будут.

Егерь прикончил две бутылки вискаря. Почти невменяемого Серега увез его домой.

Глава 44

Лекс вызвал такси, оставив машину на парковке бара. Домой он не пошел. Он перебежал почти пустую ночью дорогу, перемахнув через ограждение, и пошел вдоль парапета. Справа от него возвышался, полыхающий вывесками, горящий окнами и огнями город, слева чернела река, отблескивая огнями города. Короткие волосы трепал речной ветер.

Окруженный полыхающей темнотой, он признался себе, что панически боится среди этих самок богомола найти свою Повилику. Он тормозил себя, не думал о ее прошлом. Конечно, в ее жизни были другие мужчины. Все, что было до него, его не касается. Но если она убийца?

У каждой убийцы есть мотивация к убийству. Есть причина, основание, хотя бы крошечный повод. Пусть такой сумасшедший, нелепый и дикий, как у маньяка. Плохо представляемый и непонятный как у тех, кто устраивает массовые расстрелы, но все равно есть. Какой мотив может быть у них? Они все скопом маньячки? Группой с ума не сходят. Это не вирус. Или вирус?

Ни одна из жертв не была ограблена. Никакого финансового интереса. Скорее уж, потери в лице богатого любовника. За что-то наказывают? За что?

– Черт! Что за отстрел женихов!? – крикнул Лекс в пустоту мирно плескающейся тьмы. Ответом ему послужило тявканье собак.

Он не заметил, как дошел до самой набережной. Яркий свет из окон ресторанов, фонарей и водопадов огоньков, музыка, гул голосов оглушили его и ослепили.

Люди веселились, гуляли, смеялись. Дети резвились между газонов и фонтанов, несмотря на поздний час. Лекс не вписывался в массовый загул.

Он истуканом замер посреди безудержного веселья. Мужчина поборол в себе желание выпить что-нибудь крепкое. Он дошел до стоянки такси и вернулся домой под возмущенный рассказ о саморезе в новой резине. На этот раз поднялся в квартиру.

Возможно, если бы он вместе с Егерем употребил целую бутылку виски, то сиганул бы на кладбище сейчас, ночью. Но стадо мамонтов еще бежало. Поэтому он оставил поездку на утро.

Ему потребовались четыре часа, двенадцать чашек кофе и Вероника, напуганная его замогильным голосом и готовая работать ночью. Он велел выписать из всех дел, что у них были, имена всех девушек, танцующих на каблуках. Отдельным списком шли те, кого нашла Вероника, и кто взялся из ниоткуда.

Разглядывая карту, он уже клевал носом. Вот Котельничий, из которого он ехал. Дорога, которую он счел тогда короткой, оказалась сильно удалена от поселков и вообще хоть каких-то населенных пунктов. Миля никак не могла дойти ни от какой бабушки. Никаких автобусных станций. Пешком через лес ей бы пришлось пройти по меньшей мере километров восемь. Только кладбище. То самое, на котором он видел могилу Лизы Долгополовой, заросли сирени, то самое, где похоронен Дикий.

Лекса знобило. Свернувшись в комок, он забылся тяжелым беспокойным сном. Когда зазвонил будильник, мужчина с трудом разодрал глаза. По ощущениям он сомкнул их мгновенье назад. На телефоне мигало четыре пропущенных. Два от Повилики и два от Егеря. Лекс почистил зубы, из зеркала в ванной на него взирал хмурый взгляд на помятом лице. В глубине покрасневших глаз плескался страх.

Лекс заказал пиццу на вынос в итальянском ресторане и спустился к машине. Егор позвонил еще дважды, пока он выруливал из городского потока на полупустую трассу и с каким-то остервенением поглощал пиццу кусок за куском.

По лобовому стеклу долбили огромные ледяные капли, растекались кляксами. Гроза, которая собиралась уже неделю, прорезалась, теперь не могла остановиться. К вечеру наверняка разойдется во всю мощь. Даже до полудня еще было далеко, но серое небо, облепленное темно фиолетовыми тучами, спустилось низко к земле и казалось, что вечереет.

Возле кладбища под зонтами толпились три кучки людей. Ничего не поделать, люди мрут круглосуточно и круглогодично, невзирая на погодные условия.

Лекс не стал копаться в багажнике в поисках зонта. Все равно он намокнет и перепачкает кроссовки. Его путь лежал дальше бетонированных дорожек.

Кое-кто из провожающих в последний путь поглядел на него с недоумением, быстро превратившимся в сочувствие.

Так уж принято среди человеческих особей: горе оправдывает любое странное поведение.

По каменным, аккуратно выложенным и залитым водой дорожкам Лекс топал четко и уверенно, видя цель, вбивая в землю каждый шаг. На размытых глиняных тропках притормозил, стал осторожнее. Сесть задницей в грязь не хотелось.

Сирень цвела и благоухала. Запах мокрых цветов окутал раньше, чем он дошел до заросших могил. Ветер трепал деревья и хлестал дождем, Лекс будто попал в стиральную машинку. И теперь его нещадно крутило в водовороте и лупило, тем, что стиралось вместе с ним: ветвями, листьями, водой. Он оцарапал руку до крови, и разбавленная водой кровь, впиталась в футболку. По лицу хлестнула ветка, защипало, на губах появился солоноватый привкус крови. Его не пускали. Растительность оплетала тело и руки, мешала, задерживала. Лекс пробирался внутрь, раздирая густые сильные кусты, обламывая хрусткие отростки. Завывание ветра смешалось с криками: визгливыми и коробящими, шипящими и пугающими, жалостливыми и угрожающими, пробирающимися внутрь, холодящими, вызывающими дрожь. Запах сирени дурманил, облепливал, не смывался ливнем и мешал дышать. Лекс кашлял, глотал воздух и не мог наполнить легкие. Он упал на колени, почти носом уткнувшись в омытое дождем каменное изваяние Лизы Долгополовой. Он протер окровавленной рукой белый мрамор, по каменному лицу девушки потекли розовые струи. С трудом он поднялся и, еле передвигая ногами, пошел дальше, вглядываясь в лица статуй, тщательно читая имена на надгробиях и напрягая память. Они все были здесь. Миля Зиновьева, он узнал лицо, наглый взгляд пустых каменных глаз и даже острые ключицы. Вика Буглаг в зеленом мраморе, спокойная и будто опустившая взгляд. На могиле белым пламенем горела сирень.

Путь Лексу преграждала сплошная стена из жестких ветвей, его крепко держали, на каждый шаг требовались все его усилия.

Диана Зарецкая и Ольга Афанасьева. Лекс не понимал, почему в одну кучу смешаны могилы тех, кто жив и тех, кого нет.

– Остановись, – прогромыхал смешанный с громом голос позади него.

– Не оборачиваться, – прошептал Лекс себе, понимая, что слабость во всем теле у него от потери крови. Мелкие уколы и царапины, испещрившие его тело, сочились алой жидкостью. – Никого нет.

– Обернись, – громко окликнули еще раз. Лекс узнал голос. Ветки словно взбеленились. Они стегали мужчину, рассекая кожу и одежду. Лекс прикрыл локтем лицо и сломал ветку, которую смог поймать. Воздух пронзил оглушающий визг. Его толкнули под колени, и он рухнул в размытую водой яму. Осознав, что упал в разрытую могилу, он с трудом поднялся и принялся карабкаться наверх. Глина скользила под руками и ногами, он цеплялся за торчавшие из земли корни, те извивались, Лекс обдирал руки. Он вылез и поднял взгляд на надгробие. Виринея. Ему не потребовалось разбирать почти стершееся имя на камне, этот надменный взгляд, эти идеальные изгибы плеч, статность спины он узнал бы, даже если они будут вылеплены из песка. Виринее принадлежала пустая могила, разрытая.

Лекс стоял на четвереньках и не мог отдышаться. Перед ним возник подол белого платья, не тронутого грязью. Белизна и яркость шокирующе удивляли. Мокрое платье облепило фигуру, но кожа под тканью была совсем белой и не просвечивала живым телом. Лекс поднял голову. Виринея улыбалась. Он улыбнулся в ответ, осознавая, что ей совсем не идет белый цвет. Он делал ее похожей на труп. Она подняла руку, сверкнул нож, залитый водой.

– Остановись! – прозвучало такое тихое и спокойное, что заглушило шум дождя и грохот грозы.

Лекс мог бы узнать этот голос среди хора женских голосов, но повернуться в ту сторону не нашел сил.

Виринея захохотала. Громко, заливисто, истерично.

– Вы не посмеете! Вы не сможете! У вас не хватит сил!

– Виринея, ты сама подписала себе приговор. Ты во всем виновата сама, – голос Повилики звучал тихо и печально, но Лекс слышал звенящие интонации боли. – Эту могилу раскопала ты сама.

Лекс наконец-то повернулся в сторону говоривших. Еще четыре фигуры в одинаковых белых платьях. Мокрые девушки с безумными пылающими глазами. Трех он знал.

– Я в нее не лягу! Не вы меня поднимали, не вам меня и закапывать, – визжала Виринея. В голосе звучал откровенный страх. – Вы предательницы! Вы заплатите за свое вероломство.

Она изогнулась всем телом и ударила Лекса ножом. Лекс дернулся, лезвие пришлось по руке, рассекло кожу и мышцу, он рукой толкнул женщину в бедро и подсек ногой. Виринея рухнула на землю. Лекс отполз в сторону. Развернулся и еще попятился. Вихрь из белых цветов, земли, листьев и воды поднимался перед ним вверх. Он смутно видел за пеленой женские силуэты. Мужчина подался вперед, его откинуло волной. Он уперся спиной в ледяной мокрый камень. Взглянув в лицо изваянию из розового кварца, он узнал любимые черты.

Гул смерча нарастал, тени метались, Лекс до рези в глазах всматривался в вихрь, но разглядеть ничего не мог. Вода, земля, листья, кровь завернулись в смертельную воронку. Его мутило, голова кружилась, глаза закрывались, силы оставляли его. Розовый кварц был таким теплым.

В себя его привел хлёсткий шлепок по щеке. Сознание вернулось.

– Пойдем, – мокрая, грязная Повилика поднялась с корточек и протянула ему руку. Рана на плече болела, Лекс потер рукой и наткнулся на повязку. Из белого платья Повилики был выдран клок. Оно уже не сияло белизной. Заляпанное кровью и грязью, как и его одежда, походило на тряпку.

Лекс нашел в себе силы и встал. Они пошли прочь. Дождь все еще лупил по листьям и надгробиям, но ветки сирени, сильно потрёпанные после бури, не мешали им. Лекс обернулся на могилу Виринеи, над той возвышался холмик, стремительно прорастали кусты сирени, казалось, холм дышит. Лекс помотал головой и отвел взгляд.

Что Повилика дрожит так, что трясутся руки, стучит зубами и размазывает по лицу беспрестанно льющиеся слезы, он заметил только в машине. По белому платью и коже в мурашках, растеклись кровавые разводы, но ран Лекс не видел. После него самого машину придется чистить химчисткой. Они молча сидели в машине. По стеклам лупил дождь, стало совсем пасмурно. Лекс повернул ключ зажигания, и панель продемонстрировала время. Четыре часа дня. Повилика молчала. Он не знал, что спросить. Лекс повел машину к городу. Они ехали в полном молчании. Повилика почти перестала плакать, только всхлипывала. Потом успокоилась, лицо высохло. Он остановился возле ее дома. Она тяжело вздохнула и ровным голосом произнесла.

– Мы – вилисы. Невесты, не дожившие до своей свадьбы. Не дожившие до своего счастья. Каждую из нас погубил мужчина своей ложью, предательством, жестокостью, лицемерием. Виринея подняла нас для мести. Это единственный смысл нашей жизни. Раз за разом доказывать, что мужчины бессердечны, черствы, испорчены, и мстить за это.

– Вот все сплошь сволочи? – уточнил Лекс.

– Практически, – пожала плечами Повилика. – Невинных жертв не было.

– Вы убиваете? – как ни старался Лекс, а голос у него дрогнул.

– Мы забираем силу, не всегда до смерти, это каждая решает сама, в зависимости от боли, которую испытала, от порочности мужчины, много от чего. Легенда и миф, окружающий нас, это одно. Реальная жизнь вносит свои коррективы.

У Лекса в голове кипели вопросы, но каждый звучал как что-то фантастическое, и он не мог сформулировать ни одного.

– Дикого убила одна из вас? – Лекс боялся правды.

– Да. Он встречался с Викой. Она полюбила. Действительно его полюбила и очень сильно. А он ее предал. С той девушкой, которая висела на крыльях…

– Наталья Демидова.

– Да. Наверное, с кем-то еще. Он твой друг, но ему не знакомы любовь, преданность, честь. Во всяком случае, по отношению к женщине. Но Вика очень его любила и готова была заплатить за его жизнь своей. – Повилика не смотрела на Лекса, она смотрела перед собой на залитое водой лобовое стекло. – Если вилиса полюбит и не сможет наказать обманувшего ее любимого, ее ждет разоблачение. Она снова ложится в могилу. Навсегда. Обрекает себя на вечную муку. На вековые страдания. Лежать, каждую минуту осознавая, что жизнь продолжается. Люди поют, танцуют, смеются, любят, а она навсегда заключена в могилу. На нее давит земля.

По коже Лекса побежали мурашки. Хотелось броситься раскапывать могилы, но он понимал, все не так просто.

– Вика заплатила своей жизнью, тем подобием жизни, которое у нас есть, за жизнь Дениса, но Виринея его все равно убила. За это… – Повилика осеклась.

– Симонова Юрия? – продолжил Лекс.

– Девушку зовут Тамара. Они встречались недолго. Он предал, она отомстила.

– Почему у мужчин такие счастливые лица? Они счастливы, что умирают?

Повилика глухо рассмеялась:

– Они умирают от счастья. Напоследок вилиса дарит неземное блаженство, невозможное удовольствие, человеческие сердца такого не выдерживают. Особенно маленькие, сухие, не вместительные мужские сердца, – проколола Повилика.

– Виринея мертва?

– Да, так, как может умереть вилиса.

Повилика вздохнула, пригладила волосы.

– Лекс, это не только моя тайна. И я уверенна, ты понимаешь, что, раскрыв ее, ты рискуешь своей жизнью. И моей.

– Сегодня я должен был умереть? – уточнил Лекс.

– Да, такое было возможно. По законам вилис тебя не за что убивать, – она помолчала. Лексу казалось, она смертельно устала. – Но Виринея решила иначе. Виринеи нет. Завтра соревнование… Шоу…

– Вам просто не до меня, – хмыкнул Лекс.

Повилика улыбнулась. Она легко поцеловала его в щеку и вышла из машины под проливной дождь. Лекс завел машину и, развернувшись, через двойную сплошную погнал в следственный отдел.

Глава 45

Повилика закрыла дверь на все замки, будто ждала, что кто-то рискнет к ней вломиться. Ванна наполнялась горячей водой, над поверхностью клубился пар. По коже побежали мурашки удовольствия. Повилика легла в воду и закрыла глаза.

Перед глазами все еще кружил хоровод из белых лепестков, воды, грязи, крови и призраков. Холод смерти, сырость и тяжесть сырой земли, страх безнадежности впитались в ее кожу, проникли внутрь. Она отогреется в ванной. А потом в объятиях Лекса. Чтобы унять дрожь и растопить ледяной ужас, она готова взойти на костер.

Развоплотить Виринею оказалось гораздо проще, чем они думали. Сейчас Повилика ощутила, что Виринея умерла еще тогда, когда они вчетвером решили, что им она больше не предводительница.

В ушах Повилики звенели слова.

– Ты не спасаешь девочек от меня. Не восстанавливаешь справедливость. И даже не желаешь занять мое место, – Виринея шептала ей на ухо, сцепившись и крепко обнимая ее. – Ты спасешь его! Предательница не я! Предательница ты!

Повилика до сих пор ощущала ее ледяные пальцы на своей коже, острые ногти с идеальным маникюром, царапающие грудь. – Но помни, моя девочка, ты живешь только как призрак мести. Ты не живая женщина. Не любимая. Ты призрак мести. Другой жизни у тебя не будет. Не может быть.

Повилика тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Нет, она точно не сделает ее ошибок.

Пусть она совершит промахи и неудачи, но свои, не чужие. Все будет по-другому, не так, как у Виринеи. И даже если исход ждет тот же, главное все будет иначе. Не повтор. Другая версия.

Виринея легла в могилу, но не унесла с собой страх. Четыре призрака стояли на краю ямы, смотрели, как земля сходится над головой могущественной и самой главной вилисы и замирали от ужаса. В какой-то момент им показалось, что с ней, с Виринеей, уйдет все. Надежды, планы, танцы, музыка, солнце, вся их жизнь, они сами. Земля успокоилась. Очнулись и они. С кладбища они удирали, словно ошпаренные кошки. Словно можно зацепиться подолом за ветку, поскользнуться и грохнуться в свою могилу. Будто Виринея встрепенется и затащит с собой. Повилика засмеялась.

Девушка ушла под воду, ощущая, как горячая вода обхватывает каждый миллиметр ее тела, окутывает, согревает. Под водой открыла глаза. Приоткрыла губы, выпустив на поверхность несколько пузырьков.

Завтра. Все решится завтра. Она чувствовала нетерпение и беспокойство подруг. Как же будоражит борьба за власть. Но решать не им. Власть будет дана проведением. Высшими силами. И Повилика почти наверняка знала кому.

Глава 46

Сержант на КПП вскинул одну бровь и хмыкнул.

– Ваша группа в боях, что ли участвует? Раненые подтягиваются?

Лекс только сейчас осознал, как он выглядит. Но на переодевания у него не было ни сил, ни времени. Мокрый насквозь, в хлюпающих кроссовках, разодранной футболке, в глине и крови. Тряпка, перевязывающая плечо, намокла и пропиталась кровью.

Впрочем, группа Егора Константиновича Хромова оказалась ему под стать. Ромик по-детски шипел и визжал, сидя на столе голый по пояс. Вероника поливала его из флакончика перекисью водорода и заклеивала пластырем. Глубокие царапины на груди и на лице. Синяк на виске раздулся, переливался фиолетовым и наверняка сползет под глаз.

– Лучше бы тебе, конечно, к врачу, – советовала Вероника. – Я так себе медсестра, и рука у меня тяжелая.

Приблизительно так же выглядел Егерь. Но на нем еще зияло множество мелких колотых ран. Он пил коньяк прямо из бутылки. Свирепый взгляд отбивал желание перевязывать его раны.

– По тебе что, танк ездил? – он едва окинул друга тяжелым взглядом. Дождь размыл кровь и грязь у него по одежде, но по розовым пятнам однозначно угадывалось, что это не кетчуп.

– Если бы только один, – честно признался Лекс. – Кто вас так?

Егерь выдохнул воздух, звук сильно походил на рык.

– Лиза Долгополова, – хихикнула Вероника. – Арестовывали они ее.

Лекс вскинул брови.

– Их отделала девчонка? Одна? Двоих?

– Четверых, – Вероника не могла сдержать ехидной улыбки. Она явно радовалась за Лизу. – Двое в больнице. Она зеркало на них уронила.

– Угу, – теперь было понятно откуда мелкие колотые раны у Егеря.

– Пятерых. Строго говоря, уделала она пятерых. Просто повезло только четверым, – Егерь положил перед Лексом фото толстого мужика, навзничь разлёгшегося в кресле. На мертвом лице застыло счастливое выражение.

– Отец, – Егерь предугадал вопрос друга. – Она убила отца. И сбежала.

– Завтра соревнование по полдэнсу, она не пропустит, – Лекс рассматривал фото. В голове звучал голос Повилики. «…Каждую из нас погубил мужчина, своей ложью, предательством, жестокостью, лицемерием…»

– В студии танцев чисто. Ничего. Ни одного отпечатка наманикюренного нежного пальчика, – глухо сообщил уже пьяный Егерь.

Лекс подумал, что пальчики у пилонисток отнюдь не нежные. Впрочем, жесткая грубая кожа, мозоли и потертости их не портили. Наоборот, ласк, объятий, прикосновений, желалось еще больше. И синяки их украшали. Мысли о Повилике он отогнал от себя, хоть и не без труда. Один ее образ перед глазами, и в душе сразу теплело, по лицу ползла улыбка, а в брюках становилось тесно.

– Пилоны обрабатывают спиртом, – предположил Лекс, чтобы утешить Егеря. Уж очень он рассчитывал на эту экспертизу. – У Виринеи чистым, неразбавленным спиртом, чтобы не скользили, и магнезию стирают, – он с трудом выдавил из себя ее имя. Сейчас она представлялась ему тем свирепым, окровавленным монстром, беспощадным, отупело жаждущим смерти. Он не видел в ней больше красивой изящной девушки, зябко кутавшейся в черные балахоны.

– Пилоны? – вскипел Егерь и даже приподнялся в своем кресле. Впрочем, сразу плюхнулся обратно, злость и алкоголь делали его беспомощным. – Хорошо, пилоны они обрабатывают спиртом. А стены? А зеркала? Туфли, в которых танцуют? Там целая гора каблуков. И ни на одном нет даже капельки пота. Они что, бесплотные создания? Не потеют, не пахнут, не пукают? – это уж совсем здесь было ни при чем. Но Егеря несло, а тормозить его, значит, добровольно лезть под асфальтный каток. – Даже на потолке никаких следов нет. Даже следов таджиков, что им зеркала на потолок вешали, нет! – орать Егерь мог в свое удовольствие. – Эти девки не призраки! Они из крови и плоти. Только студию помыли. Не просто помыли! Отпидорили спиртом и хлоркой. Там даже на ручке входной двери следов нет!

– Они призраки, – тихо произнес Лекс. – Призраки мести.

– Только ты не сходи с ума, я тебя умаляю, – Егерь упал на спинку кресла, махнув на Лекса рукой. Должно было получиться пренебрежительно и вальяжно, но вышло куцо и смешно. Егерь состроил презрительную физиономию и снова облокотился на стол, улегшись на локти. – Про эту чушь я сегодня уже слышал. Вон! – Егор махнул головой на Ромика, притихшего за столом. Он сидел в одном наушнике, по-прежнему полуголый, хотя Вероника уже закончила его перевязывать. Юноша разбирал какие-то бумаги и делал вид, что его здесь нет. Вероника полностью сползла под стол, а оставшаяся на поверхности голова прикрывалась крышкой ноута. Если смотреть с определенного ракурса, то ее не было видно вообще.

В общем, понятно. Шеф бушевал. Они не лезли на рожон.

Егерь открыл ящик и достал цветную листовку. Лекс повертел ее в руках. Программка балета. На первой страннице согнутой пополам картинки значилось «Жизель. А. Адан. Балет в двух актах». Девушка в воздушном белом платье застыла в причудливом па.

Лекс никогда особенно не любил балет. До встречи с Повиликой он вообще с осторожностью относился к танцам, боясь встрепенуть свое детское прошлое. И балерины ему не нравились. На его взгляд они, как и гейши, были бессмысленным концептуальным художественным произведением, созданным чисто для эстетики. А значит, лишенным жизни и сексуальности. Сейчас и вовсе по коже побежали мурашки.

Конечно, он помнил сюжет Жизели. Даже легенду знает, которая лежала в основе этой истории.

– Ну, по сути, много общего с нашей реальностью, – признался Лекс.

– Два билета, – Егор потряс бумажками. – Сегодня. Составишь мне пару? Современное нетрадиционное прочтение.

– Я уже начитался. У нас тоже нетрадиционное прочтение, – ухмыльнулся Лекс и плеснул себе коньяку в бумажный стаканчик из-под кофе.

Под стул, на котором он сидел, натекла лужа. Одежда стала противно теплой, тело в мокрой одежде чесалось, резко прорезалась саднящая боль от ран. За окном продолжал колотить дождь. Лекс почему-то подумал про мокрое сидение в машине, но ее придется оставить здесь, он выдул уже грамм двести коньяка. Впрочем, в такси его таким, скорее всего, не пустят. Можно ли здесь во что-то переодеться? Пофиг, двойная цена решит любой вопрос.

Лекс брезгливо отодрал от груди футболку, и она тут же прилипла обратно.

– Они действительно вилисы… – пока Лекс рассказывал, Егерь трезвел. Когда Лекс дошел до кладбища, и вовсе убрал остатки коньяка в стол.

– Дикого убила Виринея?

– Да. Она мертва. Так, как может умереть вилиса. Лежит в могиле.

– Раскопать и посадить?

Лекс горько улыбнулся и помотал головой. Егерь не верил в мистические формы смерти, не верил в развоплощения, не верил в поднятия из могил. Тюрьма. Это понятно, применимо. Можно еще застрелить, повесить и прочие кровавые сценарии.

– Юрия?

– Девушку зовут Тамара Захарова. Она есть в свидетелях, которые числятся по делу. Любовница. Вилиса. Она мстила ему за измену. Все справедливо.

Егерь только взглянул в сторону Ромика, и тот сразу кинулся к папке с делом Симонова, через минуту фото и мини досье на девушку уже лежало на столе между Лексом и Егерем.

Егерь кивал, уперев взгляд в стол, словно уставший сонный слон.

– И ни одну из них мы не поймаем?

– Скорее всего, нет. Они почти не оставляют следов. Им есть, кому помогать. Они никогда не бросают друг друга. Придется бороться сразу со всеми, с целым кланом, группой, – Лекс вызвал такси, приписав в строке, что в грязной мокрой одежде и оплатит по тройному тарифу. Машина нашлась сразу.

– А еще за ними встанет орава соблазненных мужчин. Адвокаты, юристы, свидетели, клянущиеся, что они были с ними, – добавил Егерь, разъясняя уже больше сам себе. – Но они смертны? Пистолет? Нож? ДТП?

– Да. Так. Да. Завтра соревнование. В Биг-Твин-Арене, – Лекс невыносимо устал. Глаза буквально смыкались. – Я заберу машину завтра?

Егор кивнул.

– К Георгию поеду.

Глава 47

Лекс почти не помнил, как добрался до дома. Как принимал душ и клеил пластырь. Он вообще сомневался, что сделал это сам. Но проснулся в своей кровати, не в крови и не в грязи. Его удивило, что он смог уснуть. Видимо, организм настолько истощился событиями, что сработал инстинкт самосохранения, и алкоголь, конечно.

Лекс точно не мог объяснить себе, зачем он идет на соревнование по полдэнсу «Плеяда старс экзотик», но путь, словно мигающая вывеска, горел в его голове.

– Остались только столики на верхнем ярусе, – сообщила улыбчивая девушка за стойкой на входе. – Оттуда самый лучший вид.

Лекс кивнул. За верхний ярус оказалась еще и самая высокая цена. Помниться за вип ложу на концерт Элтона Джона он отдал меньше. Зал сиял: люстрами, зеркалами, огнями, ожиданием выступающих и возбуждением болеющих. У Лекса пестрило и блестело в глазах. Толпа взволнованных и увлеченных одним делом людей завораживала. Зал буквально лихорадило. Лекс взглянул на небольшой подиум, предназначенный для судей. Одной таблички не хватало. Место Виринеи пока пустовало.

Он сел за свой столик. Не дождавшись официанта, открыл шампанское, предназначенное за покупку этого столика. Справа за сценой, за формальной полупрозрачной, прикрытой синей занавесью кулисой, яростно о чем-то спорила кучка людей. Лекс догадывался, о чем. Музыка и ведущий в серебряном костюме с бабочкой, как могли, развлекали гостей.

Собравшиеся узнали историю полдэнса, о великих звездах танцев, об авторских элементах. Наконец, ведущий приложил руку к уху и провозгласил:

– И у нас первый судейский выход!

Дальше следовали многочисленные регалии, заслуги, победы в соревнованиях. Еще до того, как прозвучало имя, Лекс гордо улыбнулся и вскинул подбородок. Повилика вышла на сцену. Его Повилика.

Золотой комбинезон тесно обтягивал идеальное тело. Высоченные каблуки царапнули пол. Рука плавно легла на хромированный шест. Лекс мог поклясться, он видел лавандовую молнию. Копна волос взметнулась вверх, девушка сделала первый шаг.

Лекс, не отрываясь, следил за Повиликой. Чувствуя, что тоже навсегда прикован к пилону, только не лавандовой молнией, а женщиной. Любимой.

Прикованных навсегда к длинноногим красавицам, выходящим на сцену, было много. Не отводя глаз, за девушками следили восторженные мужчины, готовые в любую минуту аплодировать, восхищаться, поддерживать, отдать силу.

Повилика спустилась со сцены, гордо и величаво села в кресло судьи. Короны на ее голове видно не было. Но она сияла на ее пепельных волосах. Новая предводительница вилис улыбалась ярче софитов на сцене.

Пару часов Лекс увлеченно смотрел выступления. Он участвовал, переживал, оценивал, одобрял. Теперь это и его мир.

Допив бутылку шампанского, он спустился вниз. Размышляя, подходить ли к Повилике, поздравлять или не мешать и отложить праздник до завтра, Лекс задержался в проходе.

– Вычеркни у ведущего Тамару Захарову. И у судей. – услышал он шепот девочки, у которой покупал билет.

Лекс подался назад, чтобы расслышать подробнее.

Администратор, с планшетом что-то написала на своем листочке и вскинула на девушку глаза.

– А что объявить? Почему она снята с соревнования? Из Турции, что ли, не прилетела? Не выпустили?

– Прилетела. И она убита. Представляешь, сегодня ночью застрелена в своей квартире. Не говори ничего, просто пропусти. Не будем же мы на соревнованиях об убийстве сообщать.

– Как убита? – ахнул администратор. – Кто ее?

– Откуда я знаю? Я что, полиция?

Девушки разошлись. Лекс пошел к выходу.

Георгий не церемонился и не выжидал. Реакция почти мгновенна. Да и действовал быстро. Да, вилисы смертны. Лекс вспомнил выражение лица Егеря.

Глава 48

Вероника миновала бронированную дверь с кодом, известным лишь сотрудникам Центрального управления Федеральной службы безопасности. Словно теплый нож сквозь масло, прошла через пропускной пункт службы безопасности. На губах Вероники играла легкая, едва заметная улыбка. Она наполняла ее облик сиянием, воздушностью и необыкновенной статью. И если до этого ее идеальная фигурка и кукольная внешность скрывалась от мужских взглядов под бесформенными балахонами и за хмурыми взглядами, то сейчас она шла по коридору управления будто голая. Мужики в форме замирали на месте, забывали слова, что вот только готовились произнести, теряли мысль и ощущение реальности. Многие не узнавали в ней сотрудницу команды Егора Константиновича и переспрашивали у собеседника кто это? Теряя контроль, некоторые ощущали острое желание подойти, познакомиться поближе, хотя бы на мгновение ощутить на себе ее взгляд, почувствовать запах. Может, повезет и назначить свидание. Мужские фантазии фонтанировали в космос, но тела оставались неподвижны. Невероятный магнетизм, исходивший от девушки, притягивал к себе, но и тормозил, не давая подступиться, окружая аурой недоступности и делая еще более желанной.

Вероника не надела ни платья, ни каблуков, которые больше подходили к данной ситуации, не хотела торопиться и размазывать возрождение во времени. Не сейчас. Главное событие впереди. Гусеница только оборачивалась шелковой нитью, и появление бабочки еще предстояло. Тогда она предстанет в полной красе. Не сейчас и не здесь. Но нереально красивая бабочка в ней уже чувствовалась. Поэтому никакая толстовка и кеды не могли спрятать высокомерного, властвующего над мужскими сердцами и умами, взгляда.

Три кофейных стаканчика в картонной подставке проплыли вместе с ней по коридору и исчезли за железной дверью. Егерь не поднял взгляда. Она опоздала минут на пять. Он никогда не был ценителем пунктуальности у команды и предоставлял им полную свободу. Но это было до тех пор, пока не пришел раньше Вероники. До сегодняшнего дня. Атмосфера раздражения и злости висела в кабинете. Как и всегда за последнее время.

Девчонки-танцовщицы свели его с ума. Не в силах придумать, как поймать и наказать преступниц, убивших его друга, шеф превратился в злобное, презрительное и нервное существо. В какой-то степени Вероника его успокоит.

Шеф демонстрировал девушке свое безразличие. Возможно, молчанием и равнодушием наказывал за опоздание. Ромик хмуро молчал, уткнувшись в бумаги, и лишь молча кивнул коллеге. Вероника вытащила одни из стаканов и поставила на стол рядом с Егерем.

Он медленно поднял глаза и, не сводя с нее тяжелого взгляда, открыл клапан на крышке стакана. Вероника легко и просто улыбнулась. Она уже извлекла второй стакан и подала его Ромику. Тот, исподлобья и прячась за бумаги, следил за хмурым шефом и сияющей Вероникой.

– Ты так лыбишься, словно накопала что-то новое. – тяжело проговорил шеф. – Хорошо бы, если ты что-то существенное накопала.

– Очень существенное, особенно сейчас, – согласилась Вероника. Она поставила оставшийся стакан в подставке на свой стол и снова пошла к шефу. – В общем-то, кардинально меняющее дело.

Прежде, чем Ромик сообразил, что сейчас произойдет, уже все произошло. А у Егеря и мыслей возникнуть не успело.

Вероника, которая никогда не носила табельного оружия, которая на стрельбища ездила, как на плаху, а зачеты получала по договоренности Егеря. Вероника, которая боялась, как огня, любого оружия и даже не приближалась к уликам, если в них встречалось огнестрельное оружие. Вероника, которая работала только с фотографиями, резким движением достала из-за резинки штанов пистолет и в упор три раза выстрелила в Егеря. Он даже не успел изменить взгляд на удивленный. Вероника, по-прежнему улыбаясь легкой завораживающей улыбкой, прошла к дивану и спокойно села. Ромик не дышал. Он не испугался, не вздрогнул и не понимал, как такое могло произойти.

Через три дня на Юнусовском кладбище моросил серый дождь, и пестрело от полицейской формы. Лекс не слышал слов, не приносил соболезнований, не замечал слез. Три дня он прожил как в вакууме. Он просто не верил. Тонкая теплая рука Повилики не давала ему полностью потерять реальность. Словно через стену, он слушал поминальные речи, смотрел на коллег и откуда-то взявшихся родных Егеря.

На фотографии тот был в форме. Серьезным, угрюмым, на службе.

Лекс не пошел на поминки. Просто не смог. Он сидел на пассажирском сидении, уговаривая себя, что через месяц он откроет производство, офис, встретит директоров из головного и учредителей. Его жизнь продолжается. В ней есть все: дело и женщина.

Повилика с беспокойством поглядывала на Лекса и вела машину в город. Город, лишившийся двух его самых значимых связей. Город, ставший чужим.

Узкая, словно шкаф, и абсолютно серая камера. Ее разместили в одиночке. Не хотели, чтобы другие заключённые убили полицейского до суда, но остро желали максимально усложнить ей жизнь. Они не знали, что делают ей огромное одолжение. Камера походила на гроб. Темная, сырая, холодная. Вероника неподвижно лежала на узкой койке, не моргая, смотрела в потолок и представляла, как ее закапывают в землю в этом вот гробу. Она слышала чужие далекие смеющиеся мужские голоса. Голоса лживые, предающие, причиняющие боль, убивающие и продолжающие жить своей жизнью дальше. Она чувствовала, как земля падает на крышку ее гроба. Как леденящая тьма могилы наполняет ее жаждой мести. Наполняет ненавистью. Безумным потоком, силы которого хватит на века. Коллеги и друзья Егеря не оставят ее живой, она не сомневалась. Она очень на это рассчитывала. Когда в камере раздался легкий щелчок, она не вздрогнула. Лишь едва заметно улыбнулась. Она не боялась умереть. Она уже умерла. Вероника, словно гусеница в коконе, ждала своего часа. Она чувствовала, как у нее проклевываются цветные, яркие, легкие крылья, которые ей предстояло распахнуть и взлететь. Пистолет с глушителем. Отличный выбор.

Вероника открыла глаза. Вокруг нее кружился вихрь из лепестков сирени. Ей предстоял вечный танец.