Омар Хайям. Лучшие афоризмы
© ООО «Издательство АСТ», 2015
Омар Хайям
Хайям (Гиясаддин Абу-ль-Фатх ибн Ибрахим Омар Нишапурский) – персидский поэт-философ, имеющий много поклонников в Европе и Америке, где существуют даже общества его имени.
По-видимому, он был сын нишапурского ткача и продавца палаток и родился около четверти XI века, если не позже. Обстоятельства его молодости и воспитания неизвестны. Общепринят рассказ о том, как около 1034 года Хайям был школьным товарищем будущего сельджукского визиря Низам Аль-Мулька и будущего основателя секты ассасинов Хасана Саббаха, как они поклялись друг другу в дружбе и как Низам Аль-Мульк, достигнув визирства у Мелик-шаха, оказал обоим товарищам протекцию. Таким образом объясняется получение Хайямом должности астронома султанской обсерватории в Мерве.
Старейшая биография Хайяма свидетельствует только, что Хайям в философских науках был равен Ибн-Сине (Авиценне), которого он читал даже перед смертью и «греческую науку» которого преподавал другим; он был прекрасным математиком-алгебраистом и астрономом, хорошо знал историю, филологию и мусульманское законоведение; его обществом дорожил султан Мелик-шах; у него просил научных объяснений знаменитый философ-скептик, прозванный «доказательство ислама», шейх Газзалий. Учеников Хайяма неприятно поражали только его резкость и желчность.
Свои философско-поэтические идеи Хайям облекал в форму рубайат (четверостиший), которая введена была в персидскую литературу незадолго до Хайяма и которой пользовался также Ибн-Сина. По содержанию рубайат Хайяма оказываются прямым продолжением рубайат Ибн-Сины, но по форме – несравненно выше: они отличаются выразительной сжатостью и художественностью, глубоким элегическим чувством, иногда метким, насмешливым остроумием. Так как во многих новейших списках попадаются рубайат, не имеющиеся в других списках, то общая совокупность их доходит до тысячи двухсот; наиболее общепринятых – около пятисот; в старейшем бодлеянском списке 1461 года их четыреста пять, но, как показано профессором Жуковским, даже в этом списке есть по меньшей мере одиннадцать рубайат, принадлежащих не Хайяму. Интерполяции объясняются тем, что диван Хайяма, преследуемый мусульманским духовенством, мог переписываться только тайно, и открытая критика текста была невозможна.
В тех рубайат, подлинность которых менее сомнительна, Хайям является глубоким мудрецом элегического настроения. Он мучится вопросами бытия; с печалью указывает, что мы, быть может, попираем ногами не землю, а истлевший мозг мудрого и гордого человека или щеку красавицы; грустно констатирует, что и рождение, и смерть каждого человека совершенно не нужны, и что над Вселенной тяготеет тупой рок; в своей горечи иногда задает укоризненные вопросы самому Богу и обвиняет Его в мировом неустройстве. То разрешение задач жизни, которое предлагает ислам, кажется Хайяму полным противоречий, а мусульманские представления о загробной жизни с Мухаммедовым раем и адом – смешными; мусульманское духовенство с его узким догматизмом и жадностью возбуждает в Хайяме желчную злобу и отвращение. Его не удовлетворяет ни одна из позитивных религий, которые в его глазах все не выше и не ниже ислама. Исход для себя Хайям, судя по иным рубайат, видит в суфийском мистицизме, причем, однако, те суфии, которые проявляют ханжество и лицемерие, ему столь же противны, как и обыкновенное исламское духовенство. Хайям проповедует уничтожение эгоизма, нравственную чистоту, тихую созерцательную жизнь пантеиста, теплую любовь ко всеобъемлющему Богу, понятому не в догматическом смысле, а в стремлении к царству вечного, светлого и прекрасного.
В полном соответствии с этими рубайат Хайяма находится биографическое сообщение, по которому Хайям почти с последним вздохом закрыл философскую книгу «Исцеление» Ибн-Сины на отделе «О едином и многом» и, произнесши молитвенную благодарность Богу за то, что Его познал, скончался.
Многие рубайат, указывая на бесцельность мира, необязательность коранских предписаний и нелогичность мусульманского рая и ада, предлагают, наоборот, исход гедонический; советуют отдаться без стеснения вину, любви и беззаботному пользованию жизнью и воспевают красоту весенней, пробуждающейся природы, которая манит к наслаждению. Рубайат этого разряда пользуются особенной любовью большинства читателей, как азиатских, так и европейских, и считаются у них за наиболее характерные для Хайяма. Кое-кто с большой натяжкой хочет их истолковать мистически.
Современные комментаторы объясняют взаимное противоречие между рубайат Хайяма тем предположением, что в них отражаются разные фазы духовного развития автора: эпикурейские рубайат могут относиться к раннему, молодому периоду жизни Хайяма. Иного мнения держится профессор Жуковский, находя, что так называемый диван Хайяма полон интерполяций из других авторов и что в восьмидесяти двух интерполированных рубайат сорок три процента отведено мрачному пессимизму, а тридцать три процента – вину, любви и наслаждениям.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
Перевод Константина Бальмонта
- Поток времен свиреп, везде угроза,
- Я уязвлен и жду все новых ран.
- В саду существ я сжавшаяся роза,
- Облито сердце кровью, как тюльпан.
- Если в лучах ты надежды – сердце ищи себе, сердце,
- Если ты в обществе друга – сердцем гляди в его сердце.
- Храм и бесчисленность храмов меньше, чем малое сердце,
- Брось же свою ты Каабу, сердцем ищи себе сердце.
- Когда я чару взял рукой и выпил светлого вина,
- Когда за чарою другой вновь чара выпита до дна,
- Огонь горит в моей груди, и как в лучах светла волна,
- Я вижу тысячи волшебств, мне вся вселенная видна.
- Этот ценный рубин – из особого здесь рудника,
- Этот жемчуг единственный светит особой печатью.
- И загадка любви непонятной полна благодатью,
- И она для разгадки особого ждет языка.
Перевод Ивана Тхоржевского
- Ты обойден наградой? Позабудь.
- Дни вереницей мчатся? Позабудь.
- Небрежен ветер: в вечной книге жизни
- Мог и не той страницей шевельнуть…
- Не станет нас. А миру – хоть бы что!
- Исчезнет след. А миру – хоть бы что!
- Нас не было, а он сиял и будет!
- Исчезнем мы… А миру – хоть бы что!
- Ночь. Брызги звезд. И все они летят,
- Как лепестки сиянья, в темный сад.
- Но сад мой пуст! А брызги золотые
- Очнулись в кубке… Сладостно кипят.
- Что там, за ветхой занавеской тьмы?
- В гаданиях запутались умы.
- Когда же с треском рухнет занавеска,
- Увидим все, как ошибались мы.
- Весна. Желанья блещут новизной.
- Сквозит аллея нежной белизной.
- Цветут деревья – чудо Моисея…
- И сладко дышит Иисус весной.
- Мир я сравнил бы с шахматной доской:
- То день, то ночь… А пешки? – мы с тобой.
- Подвигают, притиснут – и побили.
- И в темный ящик сунут на покой.
- Мир с пегой клячей можно бы сравнить,
- А этот всадник, – кем он может быть?
- «Ни в день, ни в ночь, – он ни во что не верит!»
- – А где же силы он берет, чтоб жить?
- Без хмеля и улыбок – что за жизнь?
- Без сладких звуков флейты – что за жизнь?
- Все, что на солнце видишь, – стоит мало.
- Но на пиру в огнях светла и жизнь!
- Пей! И в огонь весенней кутерьмы
- Бросай дырявый, темный плащ зимы.
- Недлинен путь земной. А время – птица.
- У птицы – крылья… Ты у края тьмы.
- Умчалась юность – беглая весна —
- К подземным царствам в ореоле сна,
- Как чудо-птица, с ласковым коварством,
- Вилась, сияла здесь – и не видна…
- Мечтанья прах! Им места в мире нет.
- А если б даже сбылся юный бред?
- Что, если б выпал снег в пустыне знойной?
- Час или два лучей – и снега нет!
- «Мир громоздит такие горы зол!
- Их вечный гнет над сердцем так тяжел!»
- Но если б ты разрыл их! Сколько чудных,
- Сияющих алмазов ты б нашел!
- Проходит жизнь – летучий караван.
- Привал недолог… Полон ли стакан?
- Красавица, ко мне! Опустит полог
- Над сонным счастьем дремлющий туман.
- В одном соблазне юном – чувствуй все!
- В одном напеве струнном – слушай все!
- Не уходи в темнеющие дали:
- Живи в короткой яркой полосе.
- Добро и зло враждуют: мир в огне.
- А что же небо? Небо – в стороне.
- Проклятия и яростные гимны
- Не долетают к синей вышине.
- Кто в чаше жизни капелькой блеснет, —
- Ты или я? Блеснет и пропадет…
- А виночерпий жизни – миллионы
- Лучистых брызг и пролил и прольет…
- Там, в голубом небесном фонаре,
- Пылает солнце: золото в костре!
- А здесь, внизу – на серой занавеске
- Проходят тени в призрачной игре.
- На блестку дней, зажатую в руке,
- Не купишь тайны где-то вдалеке.
- А тут – и ложь на волосок от правды.
- И жизнь твоя – сама на волоске.
- Хоть превзойдешь наставников умом,
- Останешься блаженным простаком.
- Наш ум, как воду, льют во все кувшины.
- Его, как дым, гоняют ветерком.
- Бог создал звезды, голубую даль,
- Но превзошел себя, создав печаль!
- Растопчет смерть волос пушистый бархат,
- Набьет землею рот… И ей не жаль.
- В венце из звезд велик Творец Земли!
- Не истощить, не перечесть вдали
- Лучистых тайн – за пазухой у Неба
- И темных сил – в карманах у Земли!
- Мгновеньями Он виден, чаще скрыт.
- За нашей жизнью пристально следит.
- Бог нашей драмой коротает вечность!