Метро 2035: Питер. Битва близнецов

Шестнадцать пуль из АК-47

и никто никуда не летит

он въехал в ущелье верхом на осле

с постом молитвой и «калашом»

чтобы сделать зарубки на чешуе

сделать зарубки на чешуе

сделать зарубки на чешуе

у него был крест из старых гвоздей

и полмешка кукурузной муки

(нет, почти мешок кукурузной муки)

у Суан-дель-Фьор он купил себе ствол

за чей-то пизженый красный корвет

ведь убить дракона не так легко

убить дракона не так легко

убить дракона не так легко.[1]

Глава 1

Капля конденсата стекает по бетонному тюбингу, вбирая по пути пыль и запах сырости, углекислый газ и частицы плесени. Крошечные отшелушившиеся кусочки человеческого эпителия. В подземельях метро слабо, вяло, ненужно трепыхается жизнь. Единицы – то, что осталось от самоуверенной массы человеческой протоплазмы, обитавшей на планете Земля. Вот уже больше десяти лет плесень здесь, в туннеле, растет и развивается, людей все меньше и меньше, а ее все больше. Слабые флуорисцентные частички поблескивают в воздухе. Это споры больших грибов.

Люди – это источник белка. Большие грибы – источник белка для источника белка.

А плесень – властитель всего. Она здесь везде: в воздухе, на стенах, в воде и даже в легких человеческих единиц.

Придет время, и плесень завладеет всем. Пока же она упорно и неуклонно развивается, растет. Сейчас она методично переваривает гриб, чувствуя приятно обжигающую ядовитую мякоть. Вот мимо гриба, сквозь световое пятно налобного фонаря, проходит чья-то нога в цветных обмотках. Желтое пятно света уносится вперед, в глубину туннеля. За ним следует, как привязанная, старуха, за которой двигается еще одно желтое пятно, прыгает старухе на спину, дрожит, отскакивает в сторону, убегает дальше по туннелю и снова возвращается.

Это пятно света принадлежит девочке шести лет. И оно такое же непоседливое.

Старуха и девочка идут вперед. В руках у них корзины, на головах фонари.

Плесень остается во мраке. Когда-нибудь и они, женщина и девочка, будут добычей плесени, одной частицы из огромного коллективного разума. Плесень оплетет губы и щеки, пальцы и руки, заползет внутрь и устроится там, как у себя дома. Но это будет еще нескоро.

С девочкой точно. Она молода и здорова, насколько можно быть здоровой, проведя всю жизнь в сырых полузатопленных подземельях. Иногда девочка кашляет. Девочка родилась в великом городе. Ленинград. Питер. Санкт-Петербург. Город Петра. Какая разница? Для нее это – неведомая страна наверху. Сказочная страна смерти и запустения, холодных каменных львов, редких чудесных вещей, что приносят сталкеры, и монстров, выходящих на охоту. Кто это, Петр? Она не знает. У девочки темные волосы и светло-карие глаза. Она одета в платьице и старую кофту, грубо связанную из разлохмаченной цветной пряжи. Две трети кофты желтые, одна голубая. Девочке нравится запах сломанного гриба и часто снятся цветные сны.

– Нэнни, смотри! – говорит девочка. Она наклоняется и поднимает черный скрюченный гриб. Он слегка светится в темноте фиолетовым. – Я нашла!

– Фу, ты. Выбрось эту гадость, – говорит старуха. Девочка стряхивает гриб с ладоней и прячет их за спину.

– И вытри руки, – добавляет старуха. – Ты что так быстро?

– Э! Не быстро, – возмущается девочка. Но еще раз быстро-быстро вытирает руки о подол платья.

– Ну-ка еще раз вытри, чтобы я видела. – Девочка нехотя подчиняется. – Вот так, молодец. И не ворчи, не ворчи. Есть хочешь? Писать?

– Нет.

Старуха вздыхает. Садится на кабельную катушку, ставит корзину и переводит дыхание. Если приглядеться, не так уж она стара. Ей лет пятьдесят. Лицо с оттиском печати усталости, все изрезано морщинами, поэтому кажется, что женщина старше. На ней красная вязаная кофта, длинная юбка, сшитая из лоскутов разных цветов. На ногах растоптанные ботинки. Цветные тканевые обмотки вокруг распухших лодыжек. Женщина морщится и трет занемевшую голень.

– Нэнни, – говорит девочка.

– Чего тебе? Ты голодная?

Девочка качает головой.

– Нет.

– А что тогда?

– Мне приснился сон…

Женщина, которую называют Нэнни, тяжело вздыхает.

– Ну вот, опять начинается!

– …про ангелов.

Нэнни морщится. Она явно слышит про сны не в первый раз.

– Только не надо про сны. Я ненавижу сны. Сны глупые. В снах ничего хорошего не бывает. – Она вдруг замирает. – Про ангелов?

Девочка качает головой. И да, и нет.

– Перед сном я молилась. Как ты меня учила, Нэнни!

Нэнни точно не чувствует себя счастливым учителем. Она чувствует себя очень усталым учителем.

– О боже.

– Я хотела увидеть маму…

Нэнни вздыхает.

– Бедная девочка, – бормочет она. Спохватывается, напускает строгий вид: – Что? Опять?! Мика! Мы же договорились!

– Но мама не пришла, – говорит Мика.

Нэнни произносит в сердцах, обращаясь к небу, а может, к потолку туннеля или плесени:

– Замолчит этот ребенок когда-нибудь или нет?! Кто-нибудь вообще видел шестилетнего ребенка, который так много говорит? За что мне это?! – Она поворачивается к девочке. – Ну что? Была там твоя мама или нет?

Мика игнорирует. В шесть лет она тоже умеет играть во взрослые игры.

– Я сильно зажмурилась и сжала кулаки, – говорит Мика. – Вот так.

Девочка прижимает руки к груди. Задирает лицо и зажмуривается – так сильно, словно от этого зависит ее жизнь. Нэнни не выдерживает:

– Скажешь ты мне или нет?! Всю душу вытянет! Что за наказание, прости господи!

Но Мику не так просто смутить:

– Я очень хотела, чтобы Бог меня услышал. – Мика на мгновение открывает левый глаз и начинает быстро говорить: – Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожа…

Это смешно. Нэнни прерывает, с сарказмом:

– И что, двести раз так?

Мика открывает глаза. Торжественно смотрит на Нэнни.

– Двести тысяч миллионов! Я просила Его послать мне ангела, – сообщает она.

Молчание. Где-то вдалеке гудит сквозняк в туннеле, завывает, словно потерявшийся во тьме путник.

Нэнни говорит устало:

– Ну зачем ты это делаешь? Я же тебе говорила, что у Бога нет помощи для людей… больше нет. – Она мелко, привычно крестится. – Единственного сына он и так нам отдал.

Мика не слушает. Она почти шепчет:

– Мне никто не ответил. Совсем никто. А потом я легла спать.

Глаза Мики широко раскрываются, словно она увидела что-то потрясающее.

Нэнни поднимает взгляд, но видит только темный потолок туннеля, заросший грязью, с потеками сырости. Где-то вдалеке гудит ветер.

– Что там? – спрашивает Нэнни.

– Небеса. Я их сразу узнала.

Нэнни, помедлив, с подозрением:

– Узнала?

Мика кротко улыбается:

– Все, как ты говорила, няня. Сначала я увидела облака… затем ворота…

– Ворота? – Нэнни против воли очарована. – Там были ворота?

– Да.

Нэнни вздыхает.

– Как я люблю ворота, – говорит она мечтательно. – Боже мой, боже мой. Они мне даже снятся иногда. Конечно, я никогда их не видела, только на картинке… Там были… знаешь, такие завитки наверху? Словно листья из бронзы? Были?

Мика кивает.

– А надпись?

– Да, конечно!

– Я знала. Знала! – Нэнни наполняется тихой радостью.

Мика продолжает:

– Надпись золотая. И там написано… большими буквами и очень красиво…

Нэнни невольно подается вперед. Глаза ее тлеют надеждой.

Напротив, в глазах девочки – скачут едва заметные насмешливые искорки.

– «Привет, Нэнни, – говорит Мика. – Это Рай».

Молчание. Где-то вдалеке капает вода и миллиарды спор плесени готовятся захватить умирающий мир. Нэнни внимательно смотрит на Мику, хмурится. Наконец говорит:

– Мика, ты меня разыгрываешь, да?

Мика хихикает. Теперь это снова чуть растерянная девочка шести лет. Маленькая и смешная.

– Может быть, совсем чуть-чуть, Нэнни.

– Скучаешь по маме?

Мика замирает. Затем улыбается – странной, словно обращенной внутрь себя улыбкой. Женщина, которую девочка зовет Нэнни, вздрагивает.

В глубине комнаты старый, растрескавшийся от сырости стол. Желтый некогда шпон выцвел и отслоился. На столе звонит древний серый телефон. Долго и тоскливо, как в старом гангстерском фильме.

Наконец Мика подходит. Секунду медлит и снимает трубку. На пластмассе остаются пятна от стертой пальцами пыли. Мика прикладывает трубку к уху, на ее лице – мучительная смесь надежды и страха.

– Алло? – говорит Мика в дырчатую мембрану. И слушает.

В трубке – тишина.

Мика неуверенно повторяет:

– Алло! Меня кто-нибудь слышит?

«Ышит… ышит… ышит», – отзывается далекое эхо.

И вдруг звучат гудки. Резкие, тревожные звуки, словно удары сердца. Кажется, они идут не из трубки, а отовсюду. Словно вся комната гудит, как телефонная мембрана.

Внезапно сквозь гудки прорезается голос. Мощный, глубокий, но словно потусторонний. Он тоже идет со всех сторон. Из стен, потолка, из старого стола и бетонного пола. Из трубки. Голос звучит механически и монотонно, словно запись древнего автоответчика:

– У меня больше нет для вас ангелов.

Мика оглядывается.

– Но…

Голос повторяет монотонно, словно автомат:

– Все мои ангелы заняты.

Мика поднимает голову и видит.

Красное безжизненное небо, как бывает на закате. Огромное поле разорванных, почерневших облаков, обугленные развалины райских врат. Бронзовые завитки оплавились, золотые буквы осыпались. В обрывках облаков застыли почерневшие трупы ангелов. Их крылья обгорели. Их лица искажены судорогами. Они мертвы.

Черные сгоревшие перья медленно кружатся в воздухе и падают вниз, сквозь облака.

Это жутко и очень красиво.

– Видишь? – говорит голос устало, совсем по-человечески. – Мне некого послать тебе на помощь, Мика. Все мои дети… вот что с ними стало. У меня больше нет для вас ангелов.

Мика говорит:

– Как печально.

Голос снова повторяет с интонациями автомата:

– Все мои ангелы заняты.

– Но мне очень нужна помощь! – говорит Мика. – Очень нужна!

Голос молчит. Гудки идут, но словно издалека, глухие и едва слышные.

– Пожалуйста, – говорит Мика безнадежно.

Голос молчит. Гудки идут.

Мика начинает кричать. Это боль и стон отчаяния:

– Хотя бы кого-нибудь! Пожалуйста!

Она останавливается, затем повторяет очень тихо:

– Пожалуйста.

Пауза. Тишина. Наконец раздается далекий гром… затихает.

Голос устало:

– Ладно, есть один…

Мика вскидывает голову:

– Правда?! Спасибо, спасибо!

Голос вздыхает.

– Но он тебе не понравится.

Тишина. В черных обугленных облаках на мгновение беззвучно вспыхивает и гаснет молния.

Когда Седой вошел, эти двое уже стояли напротив. Высокий, бритоголовый, голый по пояс – Уберфюрер. Он же Убер. Напротив – бородатый здоровый мужик в черной куртке. Мужик ухмыльнулся. «Это он зря», – подумал Седой.

– Меня часто спрашивают, почему я стал фашистом, – сказал Убер медленно. – И я отвечаю…

– Чего? – сказал человек.

Убер ударил его в лицо головой. Человек упал. Убер поднял его и врезал коленом – с оттягом. Мужик с размаху впечатался в стену. Бум! Сполз на пол, застонал. Убер посмотрел на него, склонил голову на одно плечо, на другое, как делают большие собаки. Затем пошел вперед.

На стене остался смазанный кровавый отпечаток лица. Как японский иероглиф. «Красиво», – подумал Седой.

Убер пошел к человеку. Тот начал вставать, подтянул ноги…

– Я говорю, это хороший вопрос, – сказал скинхед.

Человек поднялся – лицо залито кровью. Вытянул к Уберу руку. Скинхед резко перехватил ее, дернул человека на себя. С силой выкинул навстречу локоть. Н-на. Удар. Человек взлетел… Капли крови разлетелись по всей комнате…

В краткое мгновение Седой подумал, что есть в этом какая-то невероятная чудовищная красота. Возможно, что-то японское. Охуительное, как сад камней.

Мгновение закончилось. Человек с грохотом рухнул на землю. Застонал. Поднялся.

Упрямый.

«У людей вообще огромный ресурс прочности, – подумал Седой. – И при этом они могут сломаться от любой ерунды. От дуновения ветра. Как советский армейский «уазик».

Убер примерился и ударил. Брызнула кровь. Убер посмотрел на свои костяшки, слизнул кровь. И ударил еще раз, и еще.

– Хватит! – сказал Седой. – Ты его убьешь.

Убер поднял голову. Ноздри раздувались, лицо забрызгано кровью. Убер усмехнулся.

– Всегда можно ответить, если спрашивают вежливо, – сказал Убер. – Всегда.

Он выпрямился. Голубые глаза блестели ярко и безжалостно. Седой отступил. Его всегда поражала вот эта способность Убера мгновенно переходить из состояния покоя в состояние холодной ярости. Когда кажется, что воздух вокруг скинхеда искрит и разливается обжигающе холодным электричеством.

– Вежливость, – сказал Убер негромко. – Я люблю слово «уважение».

Он улыбнулся. Пнул лежащее тело ногой в высоком армейском ботинке.

– Потому что я, на хрен, никакой не фашист. Понял?

Убер повернулся к Седому. Тот смотрел на товарища открыто, без тени страха. С Убером только так и можно. Искренность, терпение и никакого страха. Как с детьми.

Убер дернул щекой.

– Разве я похож на фашиста?

Седой оглядел его. Внимательно и спокойно.

Напротив – забрызганное кровью лицо Убера. Ноздри раздуваются. Голубые глаза жестокие и яростные. Сейчас от Убера расходились, как излучение от реактора, волны бешенства.

Седой сказал мягко:

– Конечно, нет. Какой ты на хрен фашист?

Последняя фраза настолько резко контрастирует с образом Убера, что это смешно. Убер засмеялся.

Ладонью он стер со лба капли крови. Затем негромко запел. У него красивый, чуть хрипловатый тенор:

Седой смотрел, как Убер поет. Красный скинхед – голый по пояс, высокий, широкоплечий, жилистый, с десятками заживших и заживающих шрамов. Крепкие длинные руки свисают вдоль тела.

На плече черная татуировка: скрещенные серп и молот в лавровом венке.

Седой опустил голову и увидел разбитые в кровь костяшки на кулаках Убера. «Кто-то слишком увлекается», – подумал он.

– Вот так, – сказал Убер.

Седой оглядел место побоища, еще раз задумчиво рассмотрел стену, заляпанную кровью, отметил белый зуб в кровавой луже на полу, зацепил взглядом безжизненное тело. Хотя нет, тело еще шевелилось. Седой присел на корточки, приложил два пальца к шее страдальца. Прислушался. Кивнул, выпрямился, повернулся к Уберу. Тот рассматривал стесанные до крови костяшки кулака.

– За что ты его так? – спросил Седой. – Я пропустил начало.

Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.

– Он назвал меня фашистом, – сказал он спокойно.

– И все? – удивился Седой.

– Да.

– Точно больше ничего?

– Этого мало? – Убер поднял брови.

– Думаю, тебе нужно быть посдержаннее, – сказал Седой.

– Зачем? – удивился Убер. – Думаешь, я затем пошел в скины, чтобы быть сдержанным? Эй, чувак, стоять, сука! Готовься, сейчас я буду сдержанным.

– Большая сила – большая ответственность, – сказал Седой.

Молчание. Убер оглядел пожилого скинхеда, задумчиво почесал шрам на лбу. В глазах его появилось странное недоуменное выражение. Он переступил с ноги на ногу, покрутил головой. Казалось, эта мысль не помещается в его бритую, изуродованную шрамами упрямую голову. Но он все равно пытается ее там разместить – из уважения к Седому. Убер нахмурился.

– Ты сейчас серьезно? – спросил он.

Седой молча смотрел на него. Светло и строго, словно библейский апостол. И вдруг не выдержал, засмеялся.

– Да нет, конечно. Это ж из комикса.

– Блять, – сказал Убер. – На секунду я почти поверил.

– Но ты в следующий раз все-таки полегче. Это всего лишь слова.

– Да. – Убер кивнул. – Не стоит убивать за слова.

– Вот именно. – Седой потер лицо, потянулся. – Жрать охота! Пошли перекусим?

– Лады. А… – Убер замолчал, увидев в глазах Седова, что еще не все закончилось.

Человек поднялся. «Здоровый, – подумал Седой. – Но дура-ак».

Убер медленно повернулся.

– С-сука, – сказал человек. Выплюнул на ладонь сгусток крови и два зуба. – Ты мне… я тебя…

Он пошел вперед, набычившись. «Страшный, как пиздец».

– Чувак, спокойно.

– У-убью.

– Чувак, будем честны, это не «Вишневый сад», – сказал Убер. – Это всего лишь пиздюли. Не надо делать из этого трагедию.

Седой порадовался, что Убер говорит спокойно и насмешливо. Ни следа прежней ярости. Видимо, сегодня обойдемся без убийств. Это хорошо.

– Я твоих детей найду и расчленю, – сказал человек тихо и отчетливо. – На кусочки порежу, сука.

Убер ударил. Мгновенно, страшно и по-настоящему. Мужик подлетел и рухнул. Убер пнул его несколько раз.

Затем прыгнул сверху.

Седой только вздохнул и отступил, чтобы кровь его не забрызгала. «Убер в своем репертуаре». Мужика ему не было жалко. За некоторые слова действительно убивают. Он бы и сам убил за такое. Он вспомнил Еву – и печаль пронзила его насквозь. «Два раза бы убил».

«Только как мы будем разбираться с начальством станции? – подумал Седой. – Ох, черт. Как не вовремя».

Петербург, разрушенный Катастрофой. Вдали возвышается поврежденный купол Исаакиевского собора. Мощные стволы лиан, проросшие сквозь камень под Медным всадником. Статую оплетают голые уродливые ветви. Разбитые и сожженные ржавые останки машин на площади. Все в густо-оранжевом свете. Скоро рассвет.

Мимо статуй коней Клодта, зеленых от окисла, проходят люди в серых плащах и противогазах. За плечами у них огромные баулы. Это дальнобои, диггеры с секретным грузом.

Идущий впереди диггер напевает себе под нос.

В разрушенном войной мире мало кто знает «Holyday» Bee Gees. Легкая незамысловатая песенка. Высокий чистый голос Убера выводит:

Караван идет через мертвый город.

Петербург перед рассветом. Три часа утра. Где-то вдалеке на востоке начинает медленно нагреваться линия горизонта, как вольфрамовая нить в лампе накаливания. Рыжие отсветы пронизывают и зажигают воздух, заставляют его светиться изнутри.

Каменный лев с выщербленной пастью смотрит на Неву, по камню ползет оранжевый свет. С изуродованной выстрелами львиной головы срывается небольшая птица… нет, не птица. Это птицеящер. Он взмахивает крыльями и набирает высоту. Свист рассекаемого воздуха. Под ним проносится с огромной скоростью гладь воды.

Развалины города с высоты птичьего полета.

Эпицентр взрыва. Огромная воронка, полная воды, расстилается под крыльями птицеящера. Вода в ней удивительно спокойная, несмотря на ветреную погоду. Эта вода всегда безмятежна – и лучше бы в нее не соваться. Это знает даже крошечный птицеящер с почти отсутствующим мозгом.

Покосившиеся фонарные столбы отмечают путь. В проводах одного из них бьется под порывами ветра изодранное белое полотнище – словно знак капитуляции всего человечества. Птицеящер набирает высоту, в последний момент уворачиваясь от белого всплеска.

Мертвый канал, почти обмелевший. Бурые заросли по его берегам. Местами камни набережной вывернуты толстыми мясистыми побегами.

Пронизывающий ветер, несущий пыль и рентгены, сдувает мусор с набережных.

С высоты птицеящер видит караван диггеров, идущих очень осторожно. В авангарде трое, передвигаются они перебежками, прикрывая друг друга, – как боевая группа. Оружие, перемотанное тряпками, – старые «калаши» и дробовик. Противогазы. Капюшоны, стянутые вокруг резиновых масок. Заклеенные скотчем штаны и рукава.

Высокий диггер останавливается. Выпрямляется. Это Убер.

К нему подходит другой диггер, ниже ростом. Это Седой. Трубка его противогаза перемотана синей изолентой. Седой поворачивается, делает знак рукой остальным – стоп, передышка. Караван, состоящий из десяти человек, с облегчением останавливается. Люди сбрасывают тяжеленные баулы с плеч, садятся, пьют воду, негромко переговариваются. Они спокойны. Но в этом спокойствии чувствуется некоторая нервозность.

Вдалеке слышен странный гул. Словно тысячи лап переступают по мертвым улицам города. Далекий лай, доносящийся оттуда, сливается для диггеров в глухой белый шум.

В бинокли Седой и Убер разглядывают поток собачьих тел. От поднимающегося за горизонтом солнца собаки уже не серые, как они есть, а багрово-оранжевые. Потоки косматых тел заливают улицы Петербурга. Это собаки Павлова, как их называют в Питере. Их тысячи и тысячи.

– Красные собаки, – сказал Убер. – Прямо как в «Книге джунглей». Вроде ж не сезон, а?

– Это Гон. – Седой убрал бинокль. Сунул его в потертый пластиковый футляр и застегнул крышку.

– Да уж вижу, что Гон. Черт, не вовремя, а? Я думал, он только весной бывает…

– Надо их отвлечь, – сказал Седой. Убер огляделся. Тоже спрятал бинокль в футляр, повесил на пояс. Достал и нацепил на резиновую маску темные очки в тонкой золотой оправе. Пижон, подумал Седой. Смотрелось это… экстравагантно.

– Их надо увести на юг, юго-восток, – сказал Седой.

– Иначе не пройдем? – Убер помолчал. – Черт, а ты прав. Да, надо. «А мы пойдем на север… а мы пойдем на север», – пропел он неожиданно.

– Я пойду, – сказал Седой.

Убер покачал головой. За линзами глаз не было видно, но чувствовалось, что он усмехается. Пижонские темные очки только подчеркивали это впечатление.

– Нет, ты не пойдешь. Я пойду.

Противостояние, как в кино. Один чувак в противогазе смотрит на другого чувака в противогазе. Только у того чувака, что повыше, на маску надеты темные очки. С тонкой золотой оправой. У другого – синяя изолента на трубке.

– Только не говори, что у меня чувство вины, – сказал Убер. – И все такое. Конечно, я мог не соглашаться на это предложение. Подумаешь, повесили бы всех нас на заборе!

Седой пожал плечами.

– Ладно-ладно! – сказал Убер. – Только меня повесили бы. Одного. Но… Нам всего лишь нужно довести караван до Восстания. И все. И все долги спишутся.

Седой тяжело вздохнул и шагнул вперед. Убер заступил ему дорогу.

– В общем, я пойду, – сказал Убер. – И это не чувство вины, не думай. А суровая необходимость выпендриться.

– Это другое дело, – согласился Седой.

Убер помолчал.

– Скажешь пацанам? – спросил он.

– Ага.

Огромная долина, залитая оранжевым светом восходящего солнца. Если подняться на приличную высоту, то становится понятно, что это не скалы, а разрушенные дома.

Вдали видно огромную воронку от атомного взрыва. Птицеящер делает пару сильных взмахов крыльями и взмывает вверх. С высоты уже видно восход, тогда как внизу еще доживают последние мгновения предрассветные сумерки.

А вот и этот человеческий караван.

Птицеящер видит, как один человек отделяется от каравана и бежит. Птицеящер удивлен – человек направляется к стае собак, а не обратно. Остальные люди собираются вместе и ждут.

Птицеящер делает поворот и начинает снижение. Ему любопытно.

Человек, пригнувшись, идет к собакам. Выглядывает из-за угла, прячется.

Вот собаки почуяли его. Человек начинает греметь, пинать двери домов и мертвые машины.

Собаки – или тот, кто за ними – принимает решение. И собаки медленно, как тяжелая неповоротливая машина, поворачивают за ним. Стая набирает скорость.

В то же время караван трогается. Птицеящер видит спину бегущего человека.

Вот он прыгает – и его голова вспыхивает золотом. Птицеящер почти слепнет на мгновение. И вдруг человек спотыкается – и золотое пламя срывается с его головы и падает на землю.

Птицеящер снижается.

Собаки уже близко, он чувствует вонь их пастей, их голод. Голод того, кто за ними, кто гонит этот собачий организм вперед.

И в последний момент птицеящер выпускает острые когти и хватает с земли золотую искру.

Это очки с темными стеклами.

Птицеящер сильно бьет крыльями, очки неожиданно тяжелые. Еще удар, взмах, еще.

Одна из собак прыгает, но в последний момент птицеящер делает рывок вверх, унося добычу. И собака промахивается. Катится по земле, вскакивает. Обиженно скулит.

А потом вливается в общий поток. Собаки бегут за человеком.

Птицеящер поднимается все выше. У него есть добыча, нечто важное и яркое, что можно принести в гнездо.

А караван внизу идет, пересекая пространство улиц, где недавно были собаки.

А собаки идут за человеком. Быстро и жадно, не отступая. Человек, потерявший золотую искру, бежит.

Птицеящер сделал бы на его месте то же самое.

Оранжевая земля.

Крепкий ботинок ударяет в землю. Бух! Мелькнули шляпки гвоздей в подошве. Взметнулось облачко пыли…

В следующее мгновение ботинок взмывает вверх – и проносится всего в нескольких миллиметрах от бетонной стены. Медленный, плавный полет… Приземление, удар! Если смотреть на это с точки зрения спортивного преодоления препятствий, то слегка мешает хрип на заднем плане. С клекотом и бульканьем, словно кто-то гулко отхаркивается в противогаз.

Ноги в одинаковых ботинках приземляются – колени согнулись – миг! – и снова толчок.

Человек бежит. Преодоление препятствий, что тут сделать. Раньше, до Катастрофы, это называлось паркур. Поиск оптимального пути. Сейчас от этого зависит, переживет ли человек наступающее утро.

Человек в армейских ботинках приземляется в очередной раз. Взвилась пыль.

Удар. Прыжок.

Человек бежит огромными прыжками. С двух сторон нависают останки разрушенных зданий. Земля под ногами человека вибрирует. Кажется, за ним катится огромная волна, которая поглотит все.

Это всего лишь собаки, думает человек.

Всего лишь собаки… «Просто их до хуя».

Прыжок!

Быстрый взгляд вверх. Табличка на уцелевшем здании – полукруглая, проржавевшая по краям, гласит «ул. Тюшина». Номер «18» или «19», не разобрать. Это где-то рядом с Лиговским проспектом.

Человек бежит. На нем – армейский защитный комбез, перемотанный скотчем, чтобы не допустить попадания пыли внутрь. Теперь главное – не забежать в тупик. Когда за тобой идет стая, любой тупик будет смертельной ловушкой. Человек на мгновение оборачивается. Вздрагивает. Лучше бы он этого не делал. По улице за ним неторопливо катится темная шевелящаяся масса, вскипая и пузырясь… Масса, способная искалечить, сожрать, разорвать на части все, что попадется ей по пути.

Человек снова поворачивается, смотрит назад. В изогнутых стеклах противогаза не отражается ничего. Стекла совсем запотели.

Шумный выдох, и человек бежит дальше.

Темная пузырящаяся масса на мгновение замирает, выбрасывая из себя длинные щупальца, которые распадаются на отдельные, обросшие короткой шерстью, тела. У тел есть уши, хвост и оскаленные пасти. Изуродованные радиацией шкуры.

Это собаки Павлова. У них Гон.

А когда у собак Гон, остальные твари – даже бегунцы и гастарбайтеры – предпочитают спрятаться и не отсвечивать. И поменьше шуметь. Потому что собаки Павлова так устроены, что на любой шум у них автоматически включается рефлекс «жрать-жрать-жрать», и чем звук сильнее, тем больше они хотят жрать. Они сожрали бы и самого профессора Павлова с его колокольчиком.

Забавная штука эта постъядерная рефлексология.

Человек бежит. Если бы у него была минута, он бы сверился по старой карте Питера, что всегда носит с собой. Многое, конечно, изменилось, но хотя бы можно проверить, не потерял ли он направление. Надеюсь, думает человек, караван уже прошел до «Пушкинской». Пацаны ушли.

«Но если я сбился, я пропал».

Собака выскакивает из-за угла. Оскаленная пасть, шесть или семь глаз разного размера на острой, как у овчарки, морде.

Человек в противогазе вскидывает дробовик. Грохот. Выстрелом собаку сносит назад. Жалобный визг.

Убер передергивает затвор. Латунная гильза вылетает и падает на землю. Он на ходу нагибается, поднимает ее и засовывает в карман. Металлические гильзы можно использовать еще раз.

Убер бежит дальше.

Убер бежит по улице. Кажется, стоит преодолеть ее, и будет спасение. Станция совсем рядом… И тут Убер останавливается. В конце улицы показались сразу несколько собак. «Черт».

Убер соображает на ходу. Он с разбегу открывает дверь парадной, влетает в дом… И внезапно перед ним заканчивается земля. Бляяя!

Обрыв.

Убер с воплем летит вниз, размахивая руками. Бум! Он приземляется, катится вниз по пологому склону. Влетает в мелкую лужу. Плюх.

Молчание.

Убер поднимает голову, оглядывается. На стеклах противогаза – грязные капли.

Это огромная яма, котлован, вырытый за стенами старых зданий, от которых остались только фасады. Все остальное – мусор и развалины. Вот куда скинхед и влетел. На противоположной стороне котлована застыл ржавый экскаватор с остатками желтой окраски.

Убер стоит в огромном котловане… вдруг под скинхедом проваливается гора мешков. Он опять летит, кувыркаясь, вниз.

Убер приземляется на кучу серых мешков, падает, катится. Наконец останавливается. Перед ним чей-то выброшенный древний противогаз. Темные окуляры уставились на него. Убер смотрит несколько секунд, затем поворачивает голову.

Вдруг один из пластиковых мешков расходится по шву, и из него к лицу Убера падает человеческая рука.

Голая. Синяя.

Убер вскакивает на ноги, миг – в его руке оказывается увесистый нож. Это непальский кукри.

Скинхед готов к бою. Он оглядывается.

«Черт».

Вокруг него – десятки серых мешков. Десятки трупов. Высохшие тела. Маленькие и большие.

Их словно выпили.

Это целая гора трупов, которая тянется к одному из фасадов.

Убер стоит. Ветер дует. Трупы лежат.

Кто-то их убил. И они все без защитных костюмов. Голые.

В голове Убера поет Том Вэйтс. Хриплый ужасный голос выводит мелодию, вкручивает в нее, как лампочки в елочную гирлянду, слова:

Кто убил всех этих людей? Убер не знает. Никто не знает. Убер долго смотрит на лежащие трупы. Ветер припорошил их оранжевым песком. Том Вэйтс продолжает петь.

Где-то далеко лает собака. Убер вздрагивает, поднимает голову.

Убер начинает выбираться из котлована. Лай собак все ближе.

Выбора у скинхеда нет. Его почти загнали. Он пробегает по мосту, сворачивает в ближайший двор. Прихрамывая, пересекает двор-колодец. Тут могут быть свои монстры, но когда у тебя на хвосте стая собак, некогда думать о других.

Убер бежит. Он уже выдыхается. Хриплое, надорванное дыхание. Ничего. Человек может продержаться там, где любая собака уже сдохнет. Проверено эволюцией.

Убер оглядывается. Черт! Глаза его вспыхивают надеждой. Во дворе дома видны знакомые очертания наземного вентиляционного короба. Это часть метро.

Вот это место. Здесь, во дворе, находится вентшахта, ближайшая к «Обводному каналу».

Место выглядит заброшенным, но Убер опытным взглядом видит оставленные недавно следы. Здесь проходили диггеры. Вот рифленый отпечаток ботинка в пыли. Вот цветной фантик от конфеты. Диггеры возвращались с добычей.

Ржавый круглый короб высится здесь. Решетки забиты изнутри и снаружи досками и листами металла. Короб выглядит, как ветряная мельница из «Дон Кихота». Уберу смешно от такой ассоциации, но и до смерти страшно.

Быстрее! Вот и дверь – надежная, железная. Ее поставили уже после Катастрофы.

Убер долго стучит в дверь вентшахты, но там не открывают. Проклятье! Нужно бежать дальше – но собаки уже со всех сторон. Они заполняют переулок. Вот они появляются из арки. Одна, две, три… Убер оглядывается – с другой стороны двора тоже неторопливо бегут собаки. Поздно дергаться. Пять псов – в середине лобастый серый боксер. Видимо, собачий командир отделения. Убер стучит, долбится – дверь заперта. И вот он бессильно колотит кулаком и собирается бежать дальше. Если добраться до парадной, можно взобраться на крышу. И если повезет, забаррикадироваться где-то в доме… Но на это нет времени.

Убер отбегает от двери, достает дробовик. У него семь патронов. Что ж… один надо оставить для себя.

Как вдруг из-за двери звучит голос.

– Кто там?

Убер замер, потом бросился к двери. Закричал в щель.

Снова голос. В первый момент Убер принял его за детский:

– Что? Не слышу!

Убер прислонился к двери, задрал маску надо ртом. Заорал изо всех сил:

– Открывайте, а то меня сожрут!

Молчание. Голос за дверь замялся.

– Я не знаю… не знаю! Мне нельзя! – Убер вдруг понял, что это голос не ребенка, а молодого парня, почти подростка. – Мы сегодня… мы никого не ждали!

Так, спокойно. Нельзя его пугать.

Убер заговорил негромко и спокойно, очень убедительно:

– Парень, меня сейчас будут жрать. Ты понимаешь? Открой дверь, пожалуйста.

Заминка. «Ну же», – подумал Убер. Шебуршание. Затем:

– Пароль!

«Черт».

– Какой нахуй пароль?! – закричал Убер. – Я щас сдохну тут! Парень!

Человек за дверью озадаченно замолчал.

Собаки все ближе. Убер услышал их приближение, по затылку пробежал холодок. Он оторвался от двери, развернулся. Точно, сразу две собаки. Одна нормальная, а другая явный мутант. Они прыгнули одновременно. Убер выстрелил из дробовика. БУХ! Боже, благослови разлет картечи. Двух собак снесло одним выстрелом. Кровь, брызги.

Собаки бежали. Убер стрелял и стрелял.

Вой и визг. Убер передернул помпу, но больше патронов нет. Щелк. Пусто.

Убер скривился. Наклонился к двери.

Заговорил:

– А когда меня будут жрать, я им скажу, чтобы следующим они забрали тебя! Веришь, нет?! Веришь?!!

За дверью – молчание.

Собака прыгнула. Убер спиной почувствовал это, мгновенно повернулся. И едва успел…

В последний момент Убер сбил ее в прыжке ударом дробовика. Н-на. В следующее мгновение в его руке оказался кукри. Р-раз! Черная полоса крови.

Следующая собака сбежала вниз, оскалилась. Из пасти падают клочья пены. Собака неторопливо бежит к Уберу. Это серый боксер. «Командир отделения», – думает Убер отрешенно.

В последний момент дверь открывается.

Убер вваливается внутрь, застревает в проеме. Собака бежит за ним. В прыжке она вцепляется в рюкзак Убера.

Убер едва успевает захлопнуть дверь. Финиш.

Вентшахта. Слабый свет лампы.

Глухие мощные удары в дверь. Рычание, утробные звуки.

Убер сползает на пол, с облегчением прислоняется затылком к двери. Стягивает маску с лица – оно распаренное и мокрое. Спасен.

Корзина почти собрана. Давно Нэнни не чувствовала себя такой усталой. Впрочем, теперь усталой она чувствует себя всегда. Надо бы присесть, что ли.

Нэнни вздохнула и заговорила нараспев:

– Когда взорвались бомбы, небеса загорелись. Ангелы падали на землю обгоревшими кусками вопящей от боли плоти… И еще долгие дни на землю опускались черные перья…

Мика закрыла глаза и увидела, как медленно кружась, опускается на землю черное перо. Открыла глаза. Ого!

– Няня, что это? – спросила Мика.

Нэнни резко повернулась. Мика наклонилась над чем-то, чего няня пока не видит. Мика протянула руку… подняла.

Нэнни вздохнула, начала вставать.

– О боже. Что ты там опять нашла?

Мика повернулась.

На ладошке у нее – черное воронье перо. Грязное и старое. Она держит его, как особую драгоценность.

Нэнни замолчала.

Мика подняла голову. У нее светло-карие глаза – неожиданно красивые.

– Это перо ангела.

Глава 2

Голос за дверью принадлежал на самом деле… вот этому типу. Юра прищурился, разглядывая незнакомца. Изображение стало четче. Зрение у него давно садилось, местный врач объяснил, что это из-за недостатка витаминов и плохого освещения. И конечно… Тут Юра вздохнул… «Из-за дурной наследственности».

Незнакомец был в химзащите, но не простой, а дорогой, офицерской. Замотана скотчем на запястьях и лодыжках, везде надписи, как у сталкеров Обводного. Юра тоже раньше хотел стать сталкером. У сталкеров интересная жизнь, героическая. Но – не судьба. Родители против, да и здоровье…

Незнакомец сидел, прислонившись спиной к двери. Лицо мокрое от пота, голова выбрита налысо. Потеки грязи. На коленях скинхеда нож со следами крови. Юра вздрогнул. «Вот это ножище! Мне бы такой».

Юра помедлил, потом спросил:

– Вы сталкер?

Незнакомец не сразу понял вопрос. Он поднял голову и посмотрел на Юру. У незваного гостя – голубые глаза. Аж хочется прищуриться, настолько они яркие, словно против источника света стоишь. Юра прищурился.

– Что? – сказал гость.

– Вы сталкер?

Незнакомец задумался.

– Скорее уж диггер.

Юра помедлил. Ему не нравилось слово… какое-то… ершистое? Злое.

– Кто это?

Гость усмехнулся.

– Не важно. Спасибо, что впустил, парень. Я уж думал, меня там сожрут. Знаешь, а давай я тебе кое-что подарю… на память…

Гость тщательно вытер нож и вложил в ножны на бедре. Поднялся на ноги. Потянулся рукой назад, за спину, пошарил. Кивнул Юре:

– Помоги снять рюкзак.

«Хорошая шутка». Юра не двинулся с места. Над ним часто подшучивали, и сейчас он точно не попадется. Юра поднял брови.

Зато, помедлив, спросил:

– Какой рюкзак?

Пауза. Незнакомец остановился. Лицо удивленное.

– Что значит какой?

Гость быстро пошарил за спиной, но так и не нашел рюкзака. Только обрывки лямок. Собаки выпотрошили его рюкзак, сообразил Юра. Вот же судьба.

Незнакомец несколько секунд молчал, переваривая эту новость, затем в сердцах бросил на пол остатки рюкзака.

– Вот фак! – сказал он. И вдруг засмеялся. – Все, что нажил, сука, непосильным трудом. Три кожаных куртки, три портсигара…

Юра нахмурился. «Какой-то псих».

– Зачем вам три куртки?

Гость мотнул головой.

– Забудь.

Юра оглядел забрызганного кровью незнакомца. «Зачем он сюда пришел, к нам?» На мгновение ему показалось, что с приходом гостя в веншахте стало холоднее, словно потянуло в спину сквозняком. Юра повел лопатками.

– Вам нужно помыться, – сказал он.

Гость хмыкнул. Похоже, ему все казалось смешным. Его ярко-голубые глаза смотрели на Юру задумчиво, с иронией.

– Помыться? – протянул гость. – В последний раз такое предложила моя жена. И потом залезла ко мне в душ… Надеюсь, ты такого не повторишь. Верно?

Юра от удивления открыл рот. «Чего?!» Он показал на железную кювету со стоком и ржавую лейку от душа.

– Дезинфекция, – сказал Юра. – Положено.

– Давай, раз положено. – Гость поднялся на ноги, с сожалением натянул противогаз, застегнул химзу, встал в кювету. Юра начал одной рукой качать насос, другой держал лейку душа, а гость медленно поворачивался под струями ржавой, дурно пахнущей воды.

– О, тепленькая пошла! – обрадовался он в какой-то момент. Юра мысленно покрутил пальцем у виска. Опять эти старперы со своими шутками из прошлого. Хотя этот вроде не сильно старый.

Когда с радиактивной пылью было покончено, гость с наслаждением стащил противогаз, стряхнул воду и начал расстегивать мокрую химзу, с треском растягивая и отдирая прозрачные полосы скотча. Пока он разоблачался, Юра прислушался. За стенами вентиляционного киоска все затихло, но тревога не отпускала.

Гость засмеялся. Хлопнул Юру по плечу.

– Веди меня к своим старшим, средним, не знаю, кто здесь главный. Хотя подожди. – Он посмотрел на Юру внимательно. – Тебя как зовут, парень?

Юра открыл рот, закрыл. Как большая рыба.

– Юра, – сказал он. – Юра Лейкин.

– Дуралейкин? – переспросил гость, тут же спохватился: – Извини, брат. Извини.

Юра моргнул. От незаслуженной обиды горело в груди. Гость помедлил.

– Меня Убер, – сказал он.

Юра моргнул.

– Как?

– Уберфюрер.

Для Юры это звучало как «ключ разводной на двенадцать». Юра, подумав еще, серьезно спросил:

– Это должно что-то означать?

Человек, назвавшийся «Убером», махнул рукой:

– Ни черта это не значит. Слушай, брат Юра, а что тут…

Его прервал долгий чудовищный крик. Гость вздрогнул от неожиданности и замолчал. Юра поежился. Насколько он привычный, а все равно каждый раз мороз по коже. Бррр. И ведь все душу вынет, сволочь.

Гость насторожился, огляделся, прислушиваясь. Лицо внимательное, черты лица заострились.

Чудовищный крик то затихал, то становился громче – но все длился и длился. Это было похоже одновременно на плач ребенка и вопль боли тысячи людей. И победный крик обезумевшего от крови птеродонта.

Гость покрутил головой. Глаза холодные, прищуренные.

«Глаза убийцы», – подумал Юра. По спине пополз холодок. Но в следующее мгновение он отогнал эту мысль.

Крик оборвался. Но еще несколько секунд казалось, что он продолжает звучать – колеблется чем-то вроде эха в натянутых, как струна, нервных волокнах.

«Что, черт побери, это было?» – подумал Убер.

Он выпрямился, посмотрел на Юру. Парень заметно занервничал, отводил глаза. Убер оглядел его с интересом. Русский или белорус, может быть. Лет шестнадцать, возможно, чуть больше. Шатен, сложение довольно хлипкое, но это может пройти с возрастом. Вдруг он вообще квадратом будет. Взгляд слегка близорукий. А вот это в условиях метро редко проходит. Вид у парня недовольный. Тонкие черты лица. Несколько прыщей украшают высокий лоб. «Как тебя там? Юра, кажется? – подумал Убер. – Дуралейкин… Черт, вот же сочетание имени-фамилии. Не хочешь, а оговоришься».

Юра наконец грубо сказал:

– Чего?!

Убер почесал затылок, затем лоб. Затем опять затылок. Легкий массаж затылочной области всегда помогал ему соображать.

– Что это было? – спросил он наконец.

– Не знаю, – сказал Юра.

Убер усмехнулся. Ну, конечно, конечно…

– Серьезно?

– Да, а что? – с вызовом спросил Юра. Уши у него покраснели.

«А парень-то совсем не умеет врать».

Убер хмыкнул.

– Я же вижу, что ты врешь.

– Вру и вру, тебе-то какое дело? – сказал Юра. – Станция не твоя.

Убер засмеялся.

– Что смешного?!

– У тебя уши горят, брат Юра. Чувствуешь запах? Будь на тебе противогаз, уже резина бы оплавилась. Ладно, не хочешь, не отвечай. Ты прав, станция не моя. Да мне и неинтересно, в общем… – Убер пожал плечами.

Скинхед отвернулся, сунул «химзу» в мешок для санитарной обработки. За спиной – молчание. Убер закинул наживку и ждал. Он стянул шнурки мешка, обмотал вокруг горлышка и затянул.

Юра заговорил, нехотя и сквозь зубы, как под пыткой:

– Это туннели стонут.

Убер быстро повернулся. Поднял брови.

– Правда?

Юра кивнул.

Убер опустил мешок на пол. Задумчиво погладил кончиками пальцев шрам над бровью.

– Как трогательно, – сказал он. – Как, не побоюсь этого слова, поэтично.

Юра замолчал. Насупился и закрылся. «Ну, чтоб тебя».

– Обиделся, что ли?

Молчание. «Вот черт. Это ведь почти ребенок».

Убер заговорил серьезно и мягко:

– Извини, брат Юра. Все нормально. Это твой монастырь. И твои правила.

– Мой – что? – Парень поднял голову, в глазах плеснулось недоумение.

Убер тяжело вздохнул. «Боже, мы теряем культуру».

– Станция твоя.

Считается, что телефон Бога – белый, но Мика во сне всегда видит серый.

Она открывает дверь и входит в комнату. В комнате стоит обшарпанный деревянный стол, отделанный желтым шпоном, на столе – серый, тусклый от осевшей на нем пыли, телефон. С витым длинным проводом. Совершенно допотопный телефон.

Девочка снимает трубку. И очень осторожно прикладывает к уху. Мика однажды видела, как это делал Мэр, такое простое движение. Почти как почесать руку или нос. Нос у Мики почему-то всегда чешется.

В трубке – тишина. А потом, если прислушаться – словно где-то далеко звучат гудки.

– Алло? – говорит Мика далеким гудкам.

В трубке – тишина. И легкое электрическое гудение на грани слышимости.

Мика повторяет:

– Алло? Алло!

Тишина.

Мика, уже в отчаянии, кричит в трубку:

– Алло, меня кто-нибудь слышит?!

Тишина.

Убер прислушался. Снизу, из туннеля доносились металлические удары, далекий перестук колес. Звуки приближались.

– Что это? – Убер посмотрел на Юру. Тот пожал плечами.

– А! Это мортусы.

Скинхед закинул на плечо баул с химзой и дробовик, подошел к люку. С вентиляционными шахтами в Питере всегда засада – метро очень глубокое, до туннеля и станции вниз пятьдесят метров, а то и все сто. И спускаться обычно приходится по ветхой ржавой лестнице. Здесь метров шестьдесят, наверное.

«Ох, грехи наши тяжкие», как говаривала бабушка Убера. Откуда-то сверху капала вода.

Убер вздохнул. Ну, с богом. Потянулся и взялся ладонями за мокрый металл лестницы, встал на ступеньку, затем на следующую. Под ним была гулкая пустота. Чудовищный колодец.

«Ух, высоко».

Когда спускаешься в темноте, появляется ощущение – лестница бесконечная, внизу ад и что-то жуткое, страшное и, блин, соскользнет рука и все, отлетался. Убер усилием воли вернул себе ощущение высоты и продолжил спуск.

В какой-то момент ему снова показалось, что это будет длиться вечно. Это его, Убера, персональный ад. Он усмехнулся. Что он будет спускаться и спускаться вечно, а внизу его ждет то чудовище, что кричало. Убера передернуло. Чего только не придумаешь в темноте… Бред какой-то.

Скоро он подумал, что сдохнет. Ржавая лестница скрипела под его весом и покачивалась. Убер мерно спускался.

Лестница наконец закончилась. Убер ударился пяткой в землю, помедлил – кажется, все, и поставил на пол вторую ногу. Здесь, в тамбуре вентшахты – глубокая темнота. Скинхед вынул из поясной сумки и включил фонарь. «Хоть это у меня осталось». Щелк – и луч света вырвался в подземную темноту, осветил ржавеющую вентиляционную установку. Убер пошел вперед – вот огромный вентилятор, тоже ржавый, в слое пыли, он перекрывает туннель; левее вентилятора, в перегородке – ход. Убер пригнулся, протиснулся в узкую дверь.

Вскоре он вышел из ВШ, спустился вниз, к путевому туннелю. Луч фонаря пробежал по заросшим пылью тюбингам. Звук приближался. Действительно, вскоре из темноты туннеля выехала дрезина мортусов. Катки скрежетали по ржавым рельсам. Путевой фонарь светил тускло и слабо.

Убер вгляделся.

На прицепной платформе лежали два брезентовых свертка, по форме – человеческие тела.

Мортусы были в серых брезентовых плащах с капюшонами, закрывающими головы, в белых масках на лицах. Фонарь горел на носу дрезины, освещая неровным подрагивающим светом отрезок туннеля. Батарея у них садится, подумал скинхед. Понятно.

Дрезина медленно приближалась.

Убер почесал затылок. Потом сделал два шага и остановился на рельсах. Прикрыл глаза от света рукой. Дрезина катилась. Свет фонаря уткнулся в Убера. Высокий силуэт скинхеда бросил длинную мощную тень в глубину туннеля. Чей-то голос сказал: «Что за?..»

Скрежет тормозов. Дрезина нехотя замедлилась. Убер выпрямился. Дрезина докатилась и окончательно остановилась сантиметрах в тридцати от его ног.

Мортусов было двое. Младший держал рукоять тормоза, старший почти дремал, сидя на носу. Нахохлился, как брезентовый воробей.

– Кхм, – сказал Убер. Эхо подхватило и откашлялось вдалеке. Младший мортус смотрел на него с раздражением.

Старший поднял голову.

– Чего тебе?

Голос звучал глухо и отдаленно.

– Уважаемый, вы до станции? – сказал Убер.

Мортус глянул на него быстро, словно полоснул взглядом, нехотя кивнул:

– Да.

Убер почесал затылок. Отношения с мортусами у него всегда были своеобразные.

– А эти – не от чумы померли, случайно?

Брови мортуса поползли вверх.

– А тебе какое дело? – Мортус стянул маску с лица, с наслаждением почесал круглый нос. – От пули.

Убер развеселился.

– А, отлично!

– Что отлично? – не понял мортус. Покрутил головой.

Убер вместо ответа широко и зловеще улыбнулся, показав отсутствующий зуб в ровном белом ряду.

– Шеф, подбрось до станции. Два счетчика!

– Чего?

Дрезина скрипнула и начала тормозить. Заунывный скрежет металла, искры. Убер спрыгнул на ходу, пробежал несколько шагов. Боль пронзила левую ногу, словно внутри нее выросло электрическое дерево… О черт. Он остановился. Похоже, там, наверху, он не только расстрелял все патроны и потерял рюкзак, но и повредил ногу. Убер поморщился, растер колено. Растяжение, что ли?

– Что с тобой, парень? – спросил старший мортус.

Убер выпрямился.

– Ерунда.

– Жить будешь? – ехидно спросил второй мортус. Убер улыбнулся ему.

– Вашими молитвами. Спасибо, что подвезли, – сказал он старшему. Тот безразлично кивнул. Дрезина проехала еще два метра, замедляя ход. Мягко толкнулась в ограничитель, чуть откатилась назад. Остановилась.

Встречающие охранники из местных пялились на Убера в упор. И почему-то молчали. Убер озадачился. Дохромал до блокпоста, забрался по лестнице. Охранники смотрели равнодушно.

– Эй, дружище, – обратился к одному из них Убер. – Кто тут главный, на станции?

Охранник молчал.

– Эй, слышишь?

– Мэр. Туда, – сказал охранник.

– Платить надо?

– Тебе? – Он словно впервые увидел Убера, задержал взгляд. – Нет.

Убер кивнул.

Так, что мы имеем. Серая станция, центрального освещения нет. Несколько световых очагов – это палатки, главная улица проходит между ними. Некоторые места просто затянуты веревками, на них висят простыни – старые, ветхие, застиранные, многие заштопаны. Тоже вариант, в принципе.

«Обводный канал». Убер покачал головой. Одна из немногих станций, где он за все эти годы ни разу не побывал.

Чем ближе к станции, тем более странно он себя чувствовал. Словно она давила на мозг, сжимала виски. Как бывает с жестокого похмелья, когда кажется, голову зажали в висках, а мозг усох и после каждого неосторожного движения колышется в черепной коробке. Еще эти мортусы…

Он покрутил головой, выкинул мортусов из головы. Крик – вот что могло быть важным. Тот, что он услышал из вентшахты. Убер размял шею, хрустнуло.

«Если бы не рюкзак… – Убер хмыкнул. – Вот идиотски получилось. У тебя нет ни черта, а ты собираешься побыть героем. Нет, не в этот раз. В этот раз я буду сдержанным и… как это слово? – Убер усмехнулся. – Благоразумным, во».

Правда, теперь нужно добираться к своим, а у него нет ни одного патрона. И придется с этим как-то разбираться. «Чертова собака в одну секунду уничтожила мое финансовое благополучие». Ха-ха. Ха-ха.

Он пошел по платформе. По опыту, сейчас ему предложат что-нибудь купить.

«А вообще странно, что с меня не взяли пошлину.

Но, может, мне сегодня везет».

Он потер ногу. Колено ныло.

– Должно же хорошим людям иногда везти? – сказал Убер вслух. Прохожий покосился на него, но ничего не сказал. Ускорил шаг.

Убер помедлил и пошел дальше.

Да обычная станция, успокойся, сказал он себе.

«Что тут может случиться?»

На ладони Мики лежало перо. Черное, старое и грязное. «О боже», – подумала Нэнни. Не хватало еще заразиться и помереть тут.

Мика подняла взгляд. Глаза карие, теплые. Длинные ресницы. В глазах горит огонек.

– Это… – начала она. Нэнни раздраженно прервала:

– Да-да, я помню. Это перо ангела.

Мика кивнула. Легко и торжественно.

– Да.

«Ох уж этот ребенок, – подумала Нэнни. – Как втемяшится что в голову, не переубедить». Заговорила:

– Какой же это должен быть ангел? С черными перьями! Это какой-то совсем неправильный ангел.

«Как будто у нас есть выбор – между правильным и неправильным ангелом». Нэнни перевела взгляд на свою корзину. Вот, почти набрала. А у девчонки только половина. Все приходится делать самой, подумала она в сердцах.

– Когда он придет, – сказала Мика, – я отдам ему перо. Красивое, правда?

– Зачем ему эта ерунда?

– Как зачем? Без пера он не сможет…

– Чего? – спросила Нэнни с сарказмом. – Летать, что ли? Вот фантазерка!

Девочка словно не слышала:

– …Подняться на небо обратно.

«Ворота, – подумала Нэнни невольно. – Райские врата».

– К воротам?

Мика кивнула.

– Я так люблю ворота. – Нэнни мечтательно покачала головой. И вдруг очнулась, сообразила, что делает. «Чертова девчонка, опять меня провела». Нэнни с трудом поднялась на ноги, сердито буркнула:

– А ну, пошли быстрее!

– Нэнни? – Мика удивилась.

– Хватит уже шляться по туннелям. Обедать пора.

Итак, подвел итог Убер, шагая к станции от блокпоста. Ситуация следующая. Патронов нет, снаряжения нет, запасных фильтров нет. Рюкзаку каюк. Жрать нечего, работа будет или нет, неизвестно. Ситуация просто мечта.

Станция чужая, незнакомая, на другом конце метро. Дальше на юг – только Кладбище. «А пацаны ждут меня на “Садовой”. – Убер покачал головой. – Хотя, может, я здесь найду кого из знакомых. А если нет… Придется что-нибудь придумать, и срочно. Впрочем, бывало и хуже. Живой, здоровый, и ладно».

Ноги ступали бодро и упруго, даже колено почти перестало болеть. Все-таки хорошо быть живым, подумал Убер. Главное, держаться подальше от неприятностей, и все будет отлично. Как он обещал Седому.

Станция «Обводный канал» – пилонная, глубокого залегания, центральный зал такой же длины, как и путевые туннели. Свободного пространства хватает. Убер шел и привычно отмечал детали.

Два путевых туннеля – частично используются как ферма и жилье. А центральная часть платформы заселена, и плотно.

В конце платформы, у барельефа с фотографией, располагался небольшой рыночек. Даже отсюда Убер слышал гул голосов и радостный шум торговли.

Металлические фермы – на них висят полотнища, отделяя жилые помещения по бокам платформы, так что для главной улицы остается широкая прямая полоса. Обводный проспект прямо-таки, подумал Убер.

За световыми карнизами прятались фонари. Приглушенный электрический свет ласкал глаза. Особенно после этого моря расплавленного солнца наверху.

Людей на станции в этот час немного. Местные оглядывались на Убера, видимо, чужие сюда заглядывали не слишком часто.

Убер дошел до палатки с вывеской «Спятивший краб». «Похоже, я знаю, где у них можно пожрать и выпить, – подумал Убер. – Осталось выяснить, дают ли они кредит». Повернулся…

– Ох! – произнес детский голос.

Убер остановился.

– Смотри, куда прешь, лысый! – Недовольный женский голос.

Перед ним были двое. Пожилая женщина с усталым, недовольным лицом, в красной вязаной кофте, и маленькая девочка в желто-голубой кофточке и смешном платье. Темные волосы заплетены в косички. У женщины в руках была корзина. Корзина девочки лежала на полу, пять или шесть грибов расспытались по мрамору.

– Сорри, – сказал Убер. Кажется, он задел девочку, когда поворачивался. – Прошу прощения, о прекраснейшая. Моя вина.

Женщина смотрела на него сурово, Убер даже на мгновение смутился. Словно он когда-то с ней крутил роман, все было прекрасно, пока он однажды не сбежал ночью безо всяких объяснений. Женщины часто так смотрели на Убера. Скинхед наклонился, подобрал вылетевшие грибы, положил в корзину девочке.

Выпрямился.

– Думаю, мне стоит проследовать в заданном направлении, – сказал он. – Так?

– Иди-иди, – сказала женщина.

– Ну, я ж не червонец, чтобы всем нравиться.

Убер усмехнулся, подмигнул девочке.

Та смотрела на него пристально. «Какая странная маленькая девочка, – подумал Убер. – Взгляд, как у пассажира ”Титаника”».

– Что? – спросил Убер. Девочка смотрела на него не отрываясь. Карие глаза, длинные ресницы.

– Ты пришел, – сказала она.

Убер подождал продолжения. Но девочка, похоже, сказала все, что собиралась. Скинхед почесал затылок. «Говорит так, словно меня знает».

– Привет, странная девочка. Да, я пришел. Неужели меня здесь ждали? – Убера вдруг осенило, он внимательно вгляделся в лицо девочки. Что-то в ее чертах было знакомое, возможно, даже родное. «Неужели этот момент настал?» – подумал Убер. Как говорил один его старый друг: пора приглядываться, может, где-то уже бегают маленькие «уберы»? – Хмм. Может быть, я знаю твою маму?

Девочка покачала головой.

– Это вряд ли. Думаю, она умерла.

«Вот блин».

– Умерла? Когда?

Девочка пожала плечами:

– Не могу сказать точно. Но я очень давно ее не видела. Если десять дней означает смерть, значит, моя мама умерла три раза назад.

Убер моргнул. По затылку пробежал озноб.

– Однако. – Он сел на корточки, чтобы быть одного роста с девочкой. Но все равно оказался ее выше. – Мне очень жаль, сестренка, – произнес он мягко.

Девочка посмотрела ему в глаза.

– Найди мою маму.

Черт. Убер моргнул от неожиданности.

– Но…

Такого предложения он не ожидал. Может, она ненормальная? Убер вгляделся. Да нет, прекрасная девочка. Просто – это горе. Горе часто делает людей прямолинейными.

– Но зачем, если она умерла?

Девочка кивнула.

– Я понимаю, что она умерла. Но вдруг… – Она помедлила. – Вдруг я ошибаюсь?! Я же могу ошибаться, правда? Ведь мне всего шесть лет.

Молчание. Женщина только вздохнула. «Тридцать дней назад?» – подумал Убер. Ох, это вряд ли.

Убер сказал мягко:

– Это было бы хорошо, сестренка. Но в последнее время я мало верю в счастливые случайности.

Девочка вздохнула. Он встал и выпрямился в полный рост. Посмотрел на нее сверху вниз.

– Прости, сестренка.

Девочка задрала голову.

– Ты придешь ко мне в гости? – спросила она.

Убер помедлил. Склонил голову на плечо.

– Хмм. Хороший вопрос. Как тебя зовут, странная маленькая девочка?

Девочка засмеялась. Круглая рожица, ямочки на щеках. Симпатяга, когда не выглядит, как потерпевшая кораблекрушение.

– Мика, – сказала девочка. – А тебя?

Скинхед улыбнулся.

– Убер.

Мика задумчиво почесала короткий нос.

– Что это значит?

Убер задумался. Сначала он хотел ответить шутливо, как Юре, но передумал. Девочка по имени Мика заслуживала совершенно серьезного ответа.

– Тот, кто находится на самом верху, – сказал он наконец. – И смотрит вниз, чтобы все было в порядке.

Он буквально перевел с немецкого свое прозвище. Убер-фюрер означает «над-вождь». Можно, конечно, было бы сказать «тот, кто властвует над всеми вождями», но это было бы нескромно. Да, точно, нескромно. Когда-то Уберфюрером его прозвали злейшие враги – вкладывая в это прозвище издевку и презрение. А он сделал из этого прозвища знамя. Убер усмехнулся. Хорошие были времена.

Услышав это, Мика замерла. Глаза вдруг вспыхнули:

– Ты… я знаю, кто ты!

«Черт, что я такого сказал?»

Убер моргнул.

– Прости, мне надо идти. Пока, странная маленькая девочка.

Он махнул рукой и пошел. Дел еще непроворот.

Мика крикнула вдогонку:

– Ангел!

Женщина шикнула на девочку:

– Мика! Как не стыдно!

Убер замер. «Ангел?» Он почесал затылок, виновато усмехнулся. «Если бы». Повернулся к девочке:

– Что? Как ты меня назвала?

Мика вдруг закричала:

– Так ты придешь в гости?

Убер засмеялся. Вот женщины. Никогда не отступают.

– Хорошо.

Мика очень серьезно кивнула:

– Обещаешь?

– Да.

Женщина заворчала. Кто она ей, бабушка?

– Оставь человека в покое! Простите ее, она назойливое дитя.

Убер усмехнулся.

– Я тоже.

– Что? – Женщина недоуменно подняла брови.

– Я тоже весьма назойливое дитя. Не обращайте внимания, я шучу.

Женщина осталась стоять с открытым ртом. Убер помахал ей и девочке, повернулся, закинул баул с вещами на плечо и пошел.

Нэнни посмотрела, как он уходит, повернулась к Мике. Нахмурилась, покачала головой.

– Ты чего привязалась к этому головорезу? Он же страшный, как убийца какой-то. У меня аж мурашки по всей руке от его взгляда. Вылупит голубые глазищи и смотрит.

Мика почесала руку, затем затылок. Прикусила губу.

– Мика! – прикрикнула Нэнни.

– Он сам сказал, – произнесла Мика торжественно. Посмотрела Нэнни в глаза. – Он тот, кто смотрит сверху.

Нэнни вдруг сообразила. «О, только не это».

– О нет.

– Ангел, – сказала Мика.

Нэнни вздохнула. Зная характер Мики, можно даже не пытаться. Переубедить упрямую девчонку невозможно.

– О боже, – сказала Нэнни. – Боже, боже. Мне нужно выпить… чаю. Мика, хочешь чаю? – Она на секунду отвлеклась. – Вкусного… Когда ж это мучение закончится? За что мне это?!

Глава 3

На платформе скучал охранник. Высокий, почти одного роста с Убером. В черном полувоенном комбинезоне и кожаной байкерской куртке. Куртка крутая, оценил Убер. На пять баллов. «Мне нравится». Охранник заступил Уберу дорогу, встал, положив руки на ремень. Скинхед остановился, опустил мешок на платформу. Видимо, сегодня по-простому ничего не будет. Эх.

Охранник бесцеремонно смотрел ему в глаза. Вблизи он оказался поменьше ростом, зато крупнее телом, плотнее. Кавказский тип, горбатый нос, небритость, «я такой охуительный» в глазах.

– Стой, – сказал охранник зачем-то.

Убер спросил равнодушно:

– Я тебя знаю?

Охранник протянул руку, но Убер просто стоял, глядя на него и молча улыбаясь.

– Меня зовут Чечен, – сказал охранник гортанно.

Убер поднял брови.

– И?

Если охранник смутился, то ненадолго. Он с силой скомкал волосатыми пальцами ткань куртки на плече Убера, попытался зажать мышцу. Скинхед никак не реагировал на боль. Охранник нахмурился.

– Меня надо бояться, – сказал охранник медленно, с отчетливым акцентом. – Ты слышал про чеченцев? Мы страшные. Нас до Катастрофы все боялись.

Убер помедлил, спросил с интересом:

– Очень страшные?

Вопрос сбил охранника с толку. Он захлопал глазами.

– Э… В каком смысле?

Убер склонил голову на плечо.

– Мне надо знать. Насколько чечены страшные?

Пауза. Охранник схватился за оружие. Расстегнул кобуру с пистолетом.

– Ты че, совсем оборзел?!

Убер поднял руки. Открытыми ладонями. Показал, что безоружен.

– Тихо-тихо, – сказал он. – Подожди, друг, не заводись. Я хочу понять. Понимаешь, для самоуважения. Одно дело – бояться просто потому, что боишься. Это обидно. Совсем другое – иметь вескую причину для страха. Просто скажи – вот вы, чечены, страшные насколько: охуеть как страшные или не охуеть?

Чечен задумался. Думал он мучительно долго, Убер даже успел немного заскучать. «Вот медленный газ».

– Ну… – сказал Чечен наконец. – Охуеть как.

Убер покачал головой:

– Правда? Ты меня убедил. Я потрясен. Теперь не буду спать ночами. Буду с трудом удерживать контроль над мочевым пузырем. И конечно, много-много пиздеть – скорее всего, от нервов. Слушай, ты, вонючее чудовище…

Чечен вскинулся:

– Че сказал?!

Убер мгновенно перехватил его руку на своем плече, заломил. Безжалостно и быстро, очень профессионально. Ладонью зафиксировал локоть охранника, нажал. Чечен согнулся пополам, едва не уткнулся носом в бетон платформы. Рука его оказалась задрана вверх, пальцы дрожали от напряжения.

– Аааа! – закричал он сдавленно.

«Ну, шума нам не надо».

Убер быстро ударил его локтем под ребра, охранник упал на колени. У него перехватило дыхание, крик оборвался. Несколько секунд соперники молчали. Убер отступил на шаг и с интересом наблюдал, как Чечен пытается прийти в себя и отдышаться.

Чечен со свистом втянул воздух, поднял голову. От боли у него на глазах выступили слезы.

– Я тебя… убью, сука. Убью! Все равно убью!

Он даже не заметил, что заговорил без акцента. Скинхед поднял брови.

– Я понял.

Чечен закричал:

– Убью, с-сука, понял?!

Убер кивнул:

– Понял, понял, не нервничай.

– Ты не знаешь, с кем связался! – закричал Чечен. Он брызгал слюной, все больше распаляясь: – Я – Чечен!

«Какой ты на хрен чечен, балда? Ты кто угодно, только не чеченец. Как называется в природе, когда безобидный жук маскируется под страшного ядовитого убийцу, под хищника, чтобы его не сожрали? Забыл. Было там какое-то слово…»

Убер заговорил размеренно и успокаивающе:

– Не волнуйся, я запомнил. Ты – большой и страшный чечен, тебя надо бояться. Как скажешь. Считай, это вбито в мою подкорку. Навсегда. Просто мне сейчас некогда. Честное слово, чувак. Обещаю, я скоро вернусь и буду бояться как следует. Договорились? Мэр где? Там? – Скинхед мотнул головой в конец платформы.

– С-сука, – выдавил Чечен. В глазах стояли слезы. – Я тебя все равно достану!

Убер посмотрел ему в глаза. Чечен замолчал.

– Все? – спросил Убер.

– Да. – Тут Чечена, видимо, осенило, кто с ним великим мог так бесцеремонно обойтись. Его лицо просветлело. – Ты… ты сталкер, что ли?

– Диггер, – сказал Убер.

– А! – Он помедлил. – Это же… как сталкер?

– Почти, только с двумя «г».

Чечен захлопал глазами.

– Я смотрю, тебе все понятно, – сказал Убер. – Умище-то не скроешь. Ну, бывай, чудовище. Увидимся еще. Береги себя.

Убер закинул мешок на плечо и пошел. Чечен с ненавистью смотрел ему вслед. Потянулся к пистолету… и скривился от боли. Рука, безжалостно вывернутая Убером, болела и едва слушалась. Убер остановился, повернул голову. Чечен убрал руку от кобуры. Его трясло от злости.

Убер пошел дальше.

Кабинет мэра «Обводного» располагался в торце платформы, рядом с панно «Обводный канал, начало XX века». Скинхед постоял, разглядывая изображение, хотя уже видел его. Интересно, что бы сказали фабриканты того века о том, что сейчас происходит?

Убер прошел между рядов, на стене висел указатель. «Мэр налево». Убер развеселился. Наш мэр всегда идет налево. Сколько он себя помнил, ему всегда не хватало терпения не выеживаться перед властью. Или хотя бы держать рот на замке.

Дверь была в конце длинного прохода вдоль платформы. Серая, унылая.

Убер постучал.

– Входите, – сказали оттуда. Убер толкнул дверь, наклонил голову, чтобы не врезаться в низкую притолоку, и шагнул через порог.

Выпрямился, огляделся. На вкус скинхеда здесь всего было слишком – какие-то безделушки, статуэтки, лампы, занавески. В углу – Убер на мгновение вздрогнул, рука дернулась к ножу – чучело медведя.

В комнате было темновато. Только фонарик раскачивался под потолком, освещал желтоватым светом столешницу и руки человека над бумагами. Человек работал. Писал что-то неровным крупным почерком.

– С какой целью здесь? – спросил человек, не поднимая головы. Голос дребезжал и гудел, словно чуть расстроенная гитарная струна. Лицо его все еще было в тени. Убер прищурился.

– Случайно.

Человек поднял голову.

– Прибыли туннелем? – спросил дежурно.

– Нет. – Убер помедлил, усмехнулся. – По поверхности.

Молчание. Мэр молчал, видимо, переваривал новую для него информацию.

– Один?!

– А сколько надо? – удивился Убер.

Мэр выдвинулся вперед, на свет – и Убер наконец-то его рассмотрел.

Лет сорок пять – пятьдесят. По меркам метро – вполне солидный возраст. Правильное, но жестко-дряблое, сильно морщинистое лицо, седые пряди, седые намеки на бороду.

– Насчет поверхности – серьезно? – спросил мэр. Он слегка сутулился, как бывает у стариков, хотя стариком еще не был.

Убер пожал плечами. Хотите верьте, хотите нет.

– Тогда что ты здесь делаешь? – спросил мэр.

– Иду в обратном направлении.

– А как же мутанты?

Вместо ответа Убер выложил на стол дробовик, правда, без патронов. Затем вытащил из ножен и положил сверху кукри. По опыту он знал, что такая циничная демонстрация наглости быстрее помогает найти заказы. Мэр со странным выражением на лице разглядывал свое отражение в огромном лезвии.

– Работа какая-нибудь есть для меня? – спросил Убер. Мэр с трудом оторвал взгляд от ножа и покачал головой.

– Так я и знал, – сказал Убер. – Удача просто следует за мной по пятам. Тогда я сегодня выдвинусь отсюда… хмм, на «Звенигородскую», например? Спасибо вашей станции, пойду к другой.

– Можешь выдвинуться, – согласился мэр. Слегка улыбнулся. У него были очень светлые, выцветшие глаза с желтизной. Покрасневшие и, видимо, сильно близорукие. Усмехнулся. – Почему бы и нет? Только на «Звоне» карантин.

«Черт».

Убер помедлил.

– Бинго! И надолго?

– Два дня назад объявили.

«Блять».

– Ничего страшного. Неделя-другая…

– Это чума, – сказал мэр.

– Ч-черт. – Убер почесал затылок. – Похоже, мне придется найти себе на некоторое время занятие, а?

– Не перетрудись только. А вообще забирай с моего стола свое барахло и вали отсюда на хер.

Убер засмеялся. Спрятал кукри в ножны, закинул ремень дробовика на плечо. Мэр смотрел на него устало и раздраженно.

– И не забудь заплатить пошлину, – сказал он в спину Уберу.

Скинхед замер, повернулся в дверях.

– Так сказали, что нет пошлины.

– Это для транзитных пассажиров.

Убер вздернул брови, нахмурился.

– Какой транзит, у вас тут тупик?

– Закон есть закон, – сказал мэр. – Ничего не могу поделать. Только если не заплатишь, улетишь пинком под зад с территории станции – в течении пары часов. Прямо на свежий… кхм… воздух. А твое имущество пойдет в уплату.

– Значит, так, да?

– Да, так. А ты думал, в сказку попал?

– А как же я заплачу, если работы нет? – спокойно спросил Убер.

– Не мои проблемы, – сказал мэр.

– Тогда мне нужен кредит.

– Обойдешься.

– Ясно, – сказал Убер. Закинул на плечо баул, пошел к двери. Мэр несколько секунд смотрел в его упрямую спину, затем снова вернулся к бумагам.

– А кстати, совсем забыл. – Убер повернулся на пороге. Невинно посмотрел на главу «Обводного канала». – А зачем прибыли мортусы? Кто у вас тут умер?

Молчание.

Мэр смотрел на незваного гостя, не мигая. Лицо его потемнело. Убер даже отсюда чувствовал тяжелый жар его раздражения.

– Не уверен, что это твое дело, – сказал мэр. Открыл папку, словно занят делом, начал листать страницы.

– Скорее всего, – легко согласился Убер.

– Уверен, что не твое, – отрезал мэр. Захлопнул папку. – Вали из моего кабинета.

– Так я поинтересуюсь у мортусов, что да как, – спокойно произнес Убер. – Они ж теперь мои кореша. Че нет-то? Вдруг тут у вас кто не просто так умер, а с осложнениями. Может, и тут карантин не помешает, а?

Мэр вздрогнул.

– Угрожаешь? – спросил он.

– Бог с тобой. Договариваюсь о скидке.

Мэр поднял голову. Убер видел, как в нем борются сомнения. Жила на шее мэра едва заметно дернулась, и тот непроизвольно прижал ее ладонью. «Что они, черт возьми, скрывают?» Убер не знал, но жопой чуял – неспроста это, он задел чувствительное место. «Неужели чума добралась и сюда? Ох». Скорее всего, обычная контрабанда.

– Так что? – спросил Убер. – Я смотаюсь к мортусам? Как думаешь, ваше мэрство? Мне попиздеть лишних полчаса – делать не хуй.

Мэр медленно кивнул, отвел взгляд. «Старый говнюк», – подумал Убер. Стоп, стоп, поправил он себя. Не стоит так скоропалительно вешать ярлыки. «Не старый».

Мэр прищурился, глядя на Убера. Взял со стола очки, надел. Глаза стали огромные, беззащитные.

– Ладно, – глухо сказал он. – Подарочная акция. Сегодня без пошлины. Скажи там в столовой, тебя накормят. В кредит.

– И нальют?

– Один стакан, – буркнул мэр.

– Крепкого!

– Договорились.

– Обожаю скидки, – сообщил Убер доверительно.

Мэр посмотрел на него почти с ненавистью.

Местная столовая, она же клуб и бар, называлась «Спятивший краб». Название отличное, подумал Убер. Еще бы само заведение не подкачало. Название обязывает. Легкая сумасшедшинка была бы в тему. Это Питер, детка.

Это была большая палатка без потолка – вернее, каркас из легких труб, обтянутый по периметру тканью. Светильники по углам и над стойкой, собранной из деревянных ящиков, давали мутный желтоватый свет.

Убер вошел, остановился на пороге. Огляделся. Пять столов, стойка бармена, несколько лавок и стульев. В палатке стоял дым столбом, крик, споры, стук кружек и стаканов. Аромат сивухи забавно мешался с выдержанным запахом нестиранных носков. «Очень надеюсь, что это не запах местной еды», – подумал Убер. Сделал шаг вперед.

Начнем с выпивки, пожалуй.

Он вдруг опять почувствовал то смутное чувство беспокойства и давления, которое появилось, когда он приближался к станции. Только сейчас оно было сильней. Виски давило, голова трещала, как перед грозой. Убер помотал головой. Новое сверлящее чувство возникло в затылке, словно там что-то шевельнулось. Магнитные бури сегодня, что ли, подумал Убер в сердцах. Голова как чугунный колокол. С трещинкой.

Внезапно один из посетителей поднялся и заявил:

– Зато мэр у нас охуительный!

– Это да! – Его тут же поддержали. Вскочил следующий посетитель. Убер окинул взглядом зал, почесал лоб. Что тут происходит, а? «Видел я вашего мэра, ни черта там охуительного»…

– Наш мэр всяким мэрам мэр! – провозгласил посетитель. Лицо у него было недоуменно-восторженное.

– Точно! Верно говоришь!

«Какое забавное единодушие», – подумал Убер.

– И чем он так охуителен? – с интересом спросил Убер. Молчание. Все обернулись к наглому чужаку. – Да не-не, вы не отвлекайтесь. Вы обедайте. Жрите, как говорится, спокойно. Так чем?

Люди притихли. Переглянулись. Один местный – плотный здоровяк – начал подниматься. Вслед за ним встали еще двое, видимо, его приятели.

– А ты кто такой, чтобы здесь выебываться? – спросил толстяк, шагнув к Уберу. Двое двинулись следом, как хвостики.

Убер с интересом оглядел его, кивнул.

– А я выебываюсь вне зависимости от географии.

– Че сказал?!

Убер ударил. Толстяк схватился за горло и осел, захрипел, как при смерти. Повалился на бок. Двое рванулись на выручку, но тут же натолкнулись на безмятежный взгляд скинхеда. Убер смотрел на них с приглашением – давайте, попробуйте. «Хвостики» переглянулись и отступили.

– Вот вам моя визитка, – сказал Убер и потер ребро ладони. Толстяк начал подниматься. Убер встал, резко ударил здоровяку по ушам ладонями. Тот взвыл и упал на пол.

– С золотым обрезом. Кто-то еще хочет, чтобы я представился? – Скинхед оглядел палатку. Все молчали.

Вдруг поднялся еще один мужик – ростом с Убера, смугловатый, крепкий, битый жизнью. Нос с горбинкой, шрам на крупной челюсти. Виски с сединой, а взгляд без страха. «Так, – подумал Убер. – Этот будет посерьезней».

– Я не против, – сказал мужик.

Убер некоторое время смотрел на него, затем кивнул.

– Ну, пошли выйдем. Поговорим.

– Визитками обменяемся? – Мужик усмехнулся.

«А нормальный чувак, похоже», – решил Убер.

– Ага. Деловой завтрак, все дела.

Соперники вышли на платформу. Мужик сбросил куртку, покрутил головой, встал в боксерскую стойку. Убер размял руки, попрыгал, похрустел суставами. «Развлекаться, так на всю катушку».

– Понеслась, – сказал Убер.

В этот раз пришлось попотеть. Мужик оказался крепким и опытным в драках. Весом и комплекцией противники были один в один, так что все решали боевые навыки и выносливость.

Обмен боксерскими ударами, затем Убер вышел на силовой прием, ударил мужика по бедру кулаком, после бросил через плечо. Мужик с грохотом обрушился вниз, на бетонный пол, словно мешок с картошкой. «Отлично вышло», – подумал Убер. Всегда бы так. Мужик застонал сквозь зубы. Потом уперся руками в пол, напрягся… Убер покачал головой:

– Все, мужик, мир. Я тебе втащил, ты мне втащил. Успокойся.

– Я тебя зарэжу. Зарэжу. – Он потянулся к поясу. «Ну вот, – огорчился Убер. – А так хорошо все начиналось». На поясе у мужика висел нож в ножнах. Убер видел коричневую лаковую рукоятку.

В последний момент мужик убрал руку, сжал ее в кулак. Убер кивнул. «Другое дело».

Мужик начал подниматься. Когда он встал, Убер коротко и резко всадил несколько ударов в солнечное, в челюсть, под ребра. «Всегда работай связками», – говорил учитель Убера по рукопашке, там, в Якутске. Сто тысяч лет назад.

Мужик задохнулся и упал.

Убер помог ему сесть. Достал из кармана самокрутку, сунул мужику в зубы. Вынул зажигалку, пластиковую, одноразовую. Покрутил в пальцах. «Надо хоть нормальной зажигалкой обзавестись когда-нибудь», – подумал Убер.

Помог мужику прикурить. Тот затянулся, закашлялся.

– Тьфу, черт, – сказал мужик. – Забористые.

– Дыши глубже, – посоветовал Убер. – Ну, как тут у вас? Только честно.

Местный вздохнул, вынул сигарету изо рта, выпустил синеватый дым. Облако поплыло над платформой. Мужик выплюнул кровь, потрогал пальцами челюсть и почти весело посмотрел на Убера:

– Честно? Полная жопа. Уходи отсюда, странник, пока можешь. Нам уже поздно.

«Интересное заявление». Убер помедлил.

– Несильно я тебя?

– Да не… нормально. Жить буду.

– А зовут тебя как, жилец?

Мужик покосился на него.

– Мамед.

– А полностью?

– Мамед Нуртумбеков.

Убер почесал затылок.

– Даг, что ли?

– Я хороший даг, – почему-то разозлился мужик. Глаза сверкнули. Опять потянулся к ножу. Убер покачал головой – не надо.

Мужик опустил руку. Хорошо. Убер кивнул.

– Ага-ага, хороший. Вас, когда отпиздишь, вы все хорошие.

– Круто ты берешь… – только и сказал Мамед.

– Обиделся? Зря. Ты вроде нормальный мужик, хоть и даг. Но если бы ты нож вытащил, я бы тебя убил. Сначала бы руки переломал, а потом убил на хуй. И на трупе попрыгал. И обоссал бы еще. Но вот видишь, как все хорошо сложилось. Красота просто. Люблю, знаешь, когда никого убивать не надо. У меня такие дни – наперечет.

– Мика, иди мыть руки, – позвала Нэнни.

Девочка подняла голову, затем опустила – волосы свесились и закрыли ей лицо. Нэнни вздохнула. Все опять начинается.

Они вернулись в палатку и позавтракали. Грибы оказались невесть что, суховатые и жесткие, но все же еда. А что будем есть вечером… Нэнни вздохнула. Придется опять ходить по станции, искать какой-нибудь работы. Руки опускаются. Вот так подумаешь об этом – и хочется лечь и никогда не вставать. «А тут еще эта малявка…»

– Ты опять не слушаешься? Да что ж такое, Мика? Мы же договорились.

Мика молчала. Она разложила свои игрушки: половинка пластиковой коровы, монетка с орлом с двумя головами, камешек с красноватым пятном – камешек звали Миша, он был потомственным сибирским медведем, и черное перо со слипшимися ворсинками. Нэнни вздохнула. «Ненавижу это перо».

– Мика! Ты не слушаешься!

Девочка подняла голову:

– Я вообще не понимаю, почему я должна слушаться.

Ну вот, упрямство пошло на второй круг. Следующим этапом будет молчание. И «э!» на все вопросы или указания.

И никакие уговоры не помогут.

– Тебе нужно повзрослеть, – сказала Нэнни с тяжелым вздохом.

– Зачем мне взрослеть?! Разве взрослые делают хоть что-то интересное? Они только устают и слушаются!

– Мика!

Мика вдруг подняла голову и побледнела. Нэнни увидела ее зрачки, расширившиеся до пределов радужки. Бесконечно глубокие.

«Опять», – подумала Нэнни. Положила ложку, вздохнула. Начала подниматься.

И тут пришел далекий протяжный крик. Словно огромное умирающее животное ворочалось где-то там, в глубине туннелей. Мика закрыла лицо руками, задрожала. Нэнни привстала…

– Мика?

Крик оборвался. Девочка открыла глаза. Нет, обошлось.

– Руки помой, – сказала Нэнни сухо. – Тебе полить?

Тут, у края, были полумрак, прохлада и тишина. Самокрутка тлела, стреляла искрами. Плохой табак, подумал Убер. С бревнами, как раньше говорили. Горький дым уплывал в темноту…

– Я бы не отказался от подробностей, – сказал Убер.

Они покурили с Мамедом, сидя у края платформы. За их спиной огнями блистал «Спятивший краб», шумели голоса, звучала даже какая-то самопальная музыка. Что-то вроде дудочки выводило простенькую танцевальную мелодию. Люди начали отплясывать, топая ногами. «Интересные пироги с котятами, – отметил Убер. – А ведь за нами из палатки никто так и не вышел».

Даже чтобы посмотреть на драку.

Нет желающих посмотреть, как бьют кого-то другого, не тебя? Нет, с этой станцией явно что-то не так. «И как сказал бы Седой, это не мое дело. – Убер сжал зубы. – Надеюсь, у пацанов там все нормально».

Мамед помедлил.

– Что здесь, на станции, такого страшного? А? – спросил Убер. – И почему мне лучше валить отсюда как можно быстрее?

Мамед молчал. Хмурый, полуседой, усталый.

– Что вы тут скрываете? Я слышал крик.

Мамед дернулся. Убер кивнул. «Так я и думал».

– Ну же, колись. – Скинхед прищурился. – Кто это кричит?

– Не знаю, – сказал Мамед.

– Так. – Убер помедлил. Что Дуралейкин там, в ВШ, что этот Мамед здесь – никто не хотел говорить об этих криках. – Хорошо. Не хочешь рассказывать, не надо. Боишься?

Мамед дернулся. Вспыхнул, опять потянулся к ножу. Убер снова посмотрел ему в глаза – рука остановилась. «Да что у них за мания, сразу за нож хвататься? Менталитет, бля».

– Извини, – сказал Убер. – Я был не прав. Ты храбрый человек. Тогда поговорим о другом. Кто здесь главный?

Мамед вздохнул с облегчением, выпрямился. Этот вопрос явно был легче.

– Соловей и его банда. Они всем здесь заправляют.

– Соловей? – Убер покивал.

Хоть что-то на «Обводном канале» понятно и просто. Банда держит станцию, банде можно навалять… Ну или просто установить с ними некие жесткие границы и деловые отношения. Вон, даже с кировцами получалось, а это отморозки еще те. После смерти Саддама и развала созданного им «государства всеобщего благоденствия» бандиты как с цепи сорвались. Соловей-разбойник, значит? Убер хмыкнул.

– Очень злой человек, – сказал Мамед. – Нехороший. Подлый. Не связывайся с ним. Он всем здесь рулит… все решает. Убить может.

«Кричали-то они про мэра, а не про Соловья». Мэр – как ширма серого кардинала?

– А как же мэр? – спросил Убер.

Лучше бы он этого не говорил. Мамед вздрогнул. Глаза изменились, остекленели. Он вскочил на ноги и заорал:

– Наш мэр – лучший мэр в мире!

Его самокрутка, кувыркаясь, улетела в темноту, прощально вспыхнув красной точкой.

– Вот это пиздец, – задумчиво сказал Убер. Неторопливо поднялся на ноги, отряхнул штаны. Оглядел Мамеда.

– Наш мэр! Он! Он такой! – продолжал Мамед. На глазах выступили слезы. Этого еще не хватало… Мамед вдруг начал танцевать лезгинку. Истово, словно вопреки. Раз! Раз! Раз! Он выкрикивал:

– Мэр! Мэр! Мэр! Лучший! Мэр!

Эхо летело над платформой. И кажется, в палатках и в «Крабе» кто-то тоже твердил: «мэр, мэр, мэр» – только тише, вполголоса, одними губами. Убер огляделся. Да, похоже, так и есть. В каждой палатке, в каждом закутке звучали тихие «мэр». Интересный стереоэффект.

Довольно жутко.

Мамед танцевал. Словно дрался.

– Музыкальный народ, что ж ты хочешь, – задумчиво сказал Убер себе под нос. Посмотрел на пляшущего Мамеда. С того уже градом катился пот. – Эй! Все-все, спокойно, подземный Махмуд Эсамбаев. Остановись. Твой мэр – самый лучший в мире, уговорил. Сядь, отдохни, расслабься. Выдохни. И послушай, что я скажу… Тьфу, опять на какие-то стихи пробивает. Эй!

– Мэр! – крикнул Мамед.

– Я понял, – сказал Убер. – Не глухой. Стоять!!

Эхо от крика разлетелось над платформой. «Ять… ять».

Мамед остановился, тяжело дыша. Глаза снова стали нормальными – и будто смертельно больными. Он смотрел на Убера, полуседой, измученный, весь в испарине. Со лба катился пот, капал с густых бровей. Капля сорвалась с носа… разбилась о платформу…

– Видишь, странник? – Голос Мамеда был хриплый и надсаженный. – Уходи, пока можешь. Уходи. А мне… мне уже поздно.

Он повернулся и, пошатываясь, пошел обратно в «Краба».

Убер задумчиво потрогал лоб. Однако.

И тут снова раздался крик. Тягучий, тоскливый, мучительный. Так кричат киты на дне океана. Убер когда-то слушал записи. Совершенно инфернальный звук – звук вселенского одиночества. Прямо в животе от него леденело. Вот и тут что-то похожее.

Мамед вздрогнул, на мгновение остановился… Снова пошел как ни в чем не бывало. Исчез в дверях «Краба».

– Вот такой вот, сука, пердимонокль, – пробормотал Убер, глядя ему вслед.

– Есть хочешь? – спросила Нэнни безнадежно.

Прежде чем девочка ответила, Нэнни краем глаза заметила, что к палатке кто-то подошел. Высокий темный силуэт вырос за тонкой тканью, остановился… «Ну кто там еще?»

Мика сложила руки на груди, подняла плечи и угрюмо молчала. Она обиделась. Теперь это на полдня минимум. Нахохлилась как воробей, и даже есть не дозовешься, даже если будет умирать от голода. Мика всегда хочет есть. Нэнни вздохнула. А кто ж не хочет?

– Тук, тук, – сказали снаружи. – Дома есть кто?

Нэнни помедлила. Голос знакомый. Но не сказать, чтобы она была рада.

– Кто это? – спросила она.

– Ни за что не догадаетесь.

Ответил насмешливо-хрипловатый голос. По интонациям чувствовалось, что человек за стеной улыбается.

Мика подняла голову. Нэнни посмотрела на девочку с укором, та ответила угрюмым и неуступчивым взглядом. Фыркнула. Нэнни вздохнула. «Ох, когда же это кончится. Как я устала».

Еще этот приперся…

– Можно, – сказала она.

Полы палатки распахнулись, вошел Убер. Ему пришлось сесть на корточки, чтобы поместиться здесь. Несмотря на неудобство, скинхед с интересом огляделся. Увидел Мику, оценил ее угрюмость и обиду и поднял брови. Покивал.

– Я даже не буду спрашивать, зачем ты приперся, лысый, – сказала Нэнни.

Убер хмыкнул. Мика вдруг нарушила молчание и, словно продолжая разговор, произнесла:

– Это он.

Нэнни резко обернулась:

– Кто он?

– Ангел, которого послал мне Бог. Помнишь, я тебе рассказывала, Нэнни?

Нэнни вздохнула. Опять начинается.

– Что это за ангел такой? Господи боже, с черными перьями! Это ворона какая-то, а не ангел. – Она повернулась, оценивающе оглядела Убера с головы до ног. «А красивый мужик, хотя и лысый». – Страшный и наглый. И рожа бандитская у твоего ангела.

Убер засмеялся. Мика исподлобья посмотрела на Нэнни, затем моргнула, открыла рот… Похоже, любопытство сильнее обиды, подумала Нэнни злорадно.

– Кто такая «ворона»? – спросила Мика.

Убер удивился:

– Ворона? Ты что, никогда не видела ворон?

Мика покачала головой.

– Нет.

«Позорит меня перед людьми». Нэнни сказала с упреком:

– Ты в книжке видела!

Мика вздернула короткий нос:

– А в книжке, конечно, все настоящее? Правда? Извини, Нэнни, это тебе надо повзрослеть.

Убер захохотал, уже не сдерживаясь.

Мика нахмурилась, а затем сама начала смеяться, прикрывая ладошкой рот. Эти двое, большой и маленькая, косились друг на друга и смеялись все сильнее.

– Два сапога пара, – сказала Нэнни бессильно. – И оба на левую ногу. И эта ржет. Ты зачем вообще к нам приперся? – Она повернулась к гостю.

– А куда надо? – Убер почесал лоб, посмотрел на Нэнни, ухмыляясь. Насмешливый взгляд скинхеда раздражал женщину сильнее, чем даже несносная девчонка.

– К мэру, конечно. А то какой-то проходимец у нас будешь. Это не годится. У нас на станции все строго.

– Куда-куда ходимец? – заинтересовался скинхед.

– Прохо… мимо!

Убер рассмеялся, скаля зубы.

– У, ну вы сурово зашли… э-э… Как вас по имени-отчеству?

– Фарида Данировна, – с достоинством сказала Нэнни. Мика покосилась на нее, открыла рот… и закрыла.

– Сурово вы зашли, Фарида Данировна, – сказал Убер. – Я аж вспотел от чувства ответственности.

– Ты мне еще поиздевайся, зубоскал лысый!

– Бритый, – поправил Убер.

– Лысый!

– Бритый!

– Нэнни! – возмутилась Мика. – Перестань!

– Ничего-ничего. Пусть правду о себе услышит!

Убер засмеялся. Подмигнул девочке – так, чтобы няня не видела.

– Ну раз надо… Лысый-бритый пойдет к мэру.

Он повернулся к Нэнни, чопорно поклонился – ни дать, ни взять британский аристократ. Мика прыснула.

– До свиданья, любезная Фарида Данировна, – сказал Убер. – Позвольте выразить вам свое непременнейшее почтение.

– Никакая она не Фарида! – не выдержала Мика. – Ее имя Наталья Васильевна!

– Правда? – Убер улыбнулся.

– Да! И никакая она не любезная!

Убер засмеялся. Нэнни вздохнула:

– О боже. Что за ребенок.

Убер одним мощным и быстрым движением поднялся, вынырнул из палатки. Миг – и нет. Палатка снова стала просторной. Мика обиженно открыла рот… И тут Убер вернулся. Ухмыльнулся и опустил на пол небольшой мешок. Нэнни с Микой посмотрели друг на друга, затем на скинхеда. Нэнни открыла рот…

– А у мэра я уже побывал, – заявил Убер невозмутимо. – Вот так-то, дорогая Натали Васильевна. Можете не беспокоиться.

– И что? Выгнали? – съязвила Нэнни.

Вместо ответа Убер ухмыльнулся и начал доставать из мешка продукты. Банка тушенки, хлеб, галеты, сушеное мясо, древняя фасоль в банке, полпачки гречки. Лицо Нэнни вытягивалось все больше.

– Откуда это? – Она вдруг насторожилась.

– Мэр впечатлился моими подвигами и любезным обхождением…

– Ну да, – скептицизма в голосе Нэнни хватило бы на небольшой ледник. Вроде того, что потопил «Титаник».

– И в общем, лопайте. Мэр дал добро на мои роскошные обеды в «Спятившем крабе». Бесплатно. В смысле, в кредит. Я взял сухпаем.

– А чем отдавать будешь?

– Что-нибудь придумаю, – отмахнулся Убер.

Нэнни утянула продукты, взялась за готовку. Она запалила карбидку, подкрутила – шшш, шипение газа. И начала колдовать. «Слава богу. Хоть сегодня не придется изобретать кашу из топора».

– Ты поможешь? – спросила Мика. – Ты найдешь мою маму?

Убер вздохнул. Вместо ответа достал самокрутку и зажигалку. Он поднялся, пригнув голову, шагнул к выходу…

– Не уверен, маленькая.

Мика заступила ему дорогу:

– Подожди! Даже если ты не хочешь. Я знаю волшебное слово. Сейчас я его скажу… Пожа…

Убер выставил руку:

– Нет! Не говори!

– Почему? – удивилась Мика.

Убер смущенно погладил бритую голову:

– Думаю, я не слишком хороший выбор… Ээ, на роль спасителя.

– Почему?

Убер почесал затылок, нахмурился.

– Потому что… хмм. Почему? Допустим, я плохой человек.

Мика покачала головой. «Слабый аргумент, ангел, – мысленно съязвила Нэнни. – Подумай еще». Отвернулась, достала нож. Как эту банку вскрыть?

– Моя мама говорила: когда нет хорошего молока, обходишься тем, что под рукой.

Убер открыл рот.

– Я – молоко?

Он вдруг запрокинул голову и захохотал. У него ровные, красивые зубы, и он с удовольствием ржет как конь.

– Плохое молоко!

Мика сказала:

– Ангелы тоже бывают разные. Придешь еще раз ко мне в гости?

Убер оборвал смех, внимательно посмотрел на Мику. Голубые глаза скинхеда напротив карих девочки.

Убер ответил очень серьезно:

– Приду.

Он протянул руку. Мика очень серьезно пожала своей маленькой рукой его жесткие пальцы. Договорились.

Нэнни бросила на них взгляд искоса. Отвернулась. Помешала в кастрюльке тушенку. Вкусный запах мяса, которому уже больше двадцати лет, пополз по палатке. Убер улыбнулся.

– Хорошо пожрать, это одно из главных удовольствий культурного человека! – провозгласил он.

– Ангел? – сказала Мика, когда они уже закончили с ужином и вылизывали тарелки. Убер поднял голову, застыл с ложкой в руке. На блестящей поверхности прилипли гречинки. Смешной.

– Да?

Мика замялась, затем спросила:

– Что такое «молоко»?

Глава 4

Всю ночь ему снилось, как в затылок слепо, неловко тычется неуклюжий мокрый нос мастифа. «Пошли гулять, хозяин». У него когда-то были две собаки, бойцовские, натасканные и воспитанные. Он морщился и отталкивал нос ладонью, бок леденел от холода, словно опять заснул на склоне Ус-Хатын после праздника лета.

«Пошли гулять, хозяин».

«Отстань», – бурчал он во сне, переворачивался на другой бок. Рано еще. Спать хотелось так, что тонкая металлическая нить пронизывала насквозь сердце – и тянула, и резала изнутри. Морда снова начинала тыкаться. «Алый? Герцог?» – позвал он. Убер мучительно не мог проснуться и снова и снова отталкивал в полудреме мокрые собачьи носы.

В какой-то момент он понял, что хочет выпить. Так неумолимо, что готов бежать за глотком хоть на край света. Готов бежать и бежать, чтобы найти в холодильнике ледяной водки или глоток темного пива. Два глотка. Снимаешь пробку и – выливаешь в себя. Темнота наполняет тебя изнутри, по пробку. И наступает блаженный покой. Сияние. Он закрыл глаза и снова ушел в дрему.

Проснулся совершенно измученным. Посмотрел на Нэнни, как чужак, осунувшимися мертво-голубыми глазами. Для ночлега ему выделили койку, вторую заняли Нэнни с Микой. Девочка все еще спала, скомканное одеяло скинуто в сторону. Убер кивнул Нэнни, быстро оделся и вышел из палатки. Нэнни проводила его взглядом.

Убера вела жажда.

В «Спятившем крабе» в этот час посетителей почти не было. Свежевымытый гранитный пол блестел как серое, исцарапанное стекло. Стулья были составлены на столы ножками вверх. Только за крайним столом, в дальнем углу, сидели два каких-то мужика в фуражках. От влажного пола поднимался характерный аромат сырости.

Убер сел за стойку, собранную из деревянных инструментальных ящиков, кивнул бармену. Тот подошел, вытер стакан полотенцем, вопросительно посмотрел на Убера. Это был худой парень лет двадцати, совершенно невозмутимый, с хаотично выбритыми по свежей метрошной моде полосками в коротких волосах. Словно мазки кисти Пикассо. В левом ухе у бармена была серьга.

– Крепкого, – сказал Убер. – И запиши на мой счет.

Бармен кивнул. Поставил перед скинхедом стакан и достал бутылку. Когда он открыл пробку, в нос Убера ударил мощный сивушный аромат.

– Не ослепну? – спросил Убер недоверчиво.

Бармен пожал плечами.

– Ни один слепой к нам пока не возвращался. – Голос у него был вежливо-нейтральный.

– Вот ты тролль, – сказал Убер с уважением. Бармен налил до половины. Скинхед протянул руку и взял стакан. Не из-под виски – а классический советский граненый стакан. Сколько-то там граней, Убер забыл.

Выдохнул и залил в себя. Подождал. Главное было дождаться первой волны тепла. А дальше все пойдет только лучше и лучше. «Ты уверен?», спросил голос, подозрительно похожий на голос Седого. Возможно. Или нет. Не уверен. Возможно, все будет плохо.

Он почувствовал ее присутствие, еще когда она только вошла. Затылком. Судя по тому, как изменился ритм ее шагов, она тоже кое-что почувствовала.

– Светлана, – сказала она и села за стойку. Длинные темные волосы, лет тридцати пяти, высокая. Глаза зеленоватые. Полные бедра, крупная грудь, все как Уберу нравилось.

– Убер, – сказал он.

– Что это значит?

«Все меня об этом спрашивают».

Убер усмехнулся, поднял стакан.

– Не важно. Твое здоровье… – Он выпил. – Ты местная?

– А что?

– Замечательная станция, – сказал Убер. – Все друг друга любят, никто никого не кидает… Верно? – Он усмехнулся.

– Если ты так говоришь, конечно, – сказала она. «Хорошая женщина, – подумал Убер. – Умная».

И красивая.

– И никто даже не скажет, кто это кричит. Туннели стонут… ага-ага. Придумают же. – Убер одним глотком забросил в себя остатки сивухи. Чуть не поперхнулся, пищевод обожгло. Даже слезы выступили. «Черт. Ну и пойло». Теплая алкогольная смерть мозга.

– Это дракон, – сказала Светлана.

Пауза.

Убер медленно повернул голову.

– Что? – спросил он ровным голосом.

Внезапно она поднялась, разнузданно бросила на стойку горсть патронов от Макарова. С дробным стуком они раскатились. Светлана покачнулась, приблизила красивое лицо к Уберу – он почувствовал смешанный аромат духов и алкоголя. Холодноватый цветочный запах и торфяные дымные нотки. И еще кое-что – женское, тягучее. Убер прочистил горло. Светлана махнула бармену:

– Налей ему. Лучшего виски.

– Я не пью за счет женщин, – мягко сказал Убер. «Врешь! – откликнулся кто-то из глубины гулкого пространства головы. Из затылка. Из темной области. – Когда ты пьешь, ты пьешь за любой счет. Ты пьешь все, что горит и убивает».

– Бармен, запиши за мной, – бросил он. Бармен посмотрел на Светлану. Та кивнула. Бармен пожал плечами и что-то записал. «Мой кредит растет», – рассеяно подумал он.

Бармен налил Уберу виски. «Дороговато будет, – прикинул Убер. – Плевать».

– Это дракон, – повторила женщина.

Убер выпил.

– Ни у кого из них нет яиц, чтобы это сказать. – Светлана понизила голос. – Ты спрашивал про крик, да? Такой жуткий, что сердце убегает в пятки, такой тоскливый, что хочется пойти и утопиться в канале… Такой мерзкий, что…

– Я понял, – мягко прервал Убер.

Светлана развернулась всем телом к Уберу, наклонилась:

– Знаешь, кто кричит? Хочешь знать?

– Да. – Убер повернул голову и посмотрел ей в глаза. Так близко, что это уже можно считать сексом. Ее губы совсем рядом…

Бармен откашлялся. Светлана подняла голову, посмотрела на него.

– А ты вообще заткнись, – сказала она резко. Бармен пожал плечами, отвернулся.

Убер усмехнулся.

– Твое здоровье, странник! – Она подняла стакан. Они чокнулись, Убер отсалютовал ей стаканом.

Убер выпил. Сполох огня внутри. Мир стал… еще немного приятнее. Светлана не закусывала – как и он сам. Она наклонилась к нему, прижалась грудью к его руке. Убер почувствовал, как бьется ее сердце.

– Это дракон, – прошептала она горячо и громко. – Он здесь везде… повсюду. Вот здесь, здесь… – Она ткнула пальцем с накрашенным ногтем в одного посетителя, мужика в углу, дремавшего над стаканом. – Здесь… – Бармен удивленно замер, снова принялся вытирать стаканы. – И даже здесь.

Она показала себе на висок, низко, с хрипотцой, засмеялась.

– Проклятая ящерица! Она везде… Налей моему приятелю виски. Лучшего, – обратилась она к бармену. Тот посмотрел на нее, молча кивнул. Вытащил откуда из-за стойки бутылку виски, настоящего. Убер покачал головой, бармен убрал бутылку. Долил ему обычной сивухи, а женщине – виски.

– Твое здоровье, – сказал Убер и выпил.

– Я играла в театре. До Катастрофы. Маленький заштатный театрик. Ты не знаешь. Там был спектакль «Дракон».

– «Дракон»?

– По пьесе Шварца. Я играла Эльзу. Хорошая роль. Ты читал эту пьесу?

– Я видел фильм. С Абдуловым.

– Никто не читает книги.

– Это проблема, – сказал Убер.

– Да! Это проблема… А-а! – Она безнадежно махнула рукой. – Пьесы и раньше никто не читал. Если бы не фильм, разве кто-нибудь знал бы эту историю? А это великая пьеса! Великий автор!

– Я читаю книги, – сказал Убер.

– И знаешь, что я поняла, странник? – Она словно не слышала.

– Что же? – спросил Убер.

– Никто не хочет, чтобы дракона убили. Ни-икто.

Она пьяно пошатнулась, оступилась. Убер мгновенно поймал ее, придержал, поднял. Аккуратно поставил на ноги. Она была мягкая и горячая. От нее шел сильнейший аромат женственности. Тепло под ладонями – податливое, зовущее. Он спокойно убрал руки.

– Рыцарь, – сказала Светлана. И засмеялась. – Знаешь, как приятно снова чувствовать на себе мужские руки, странник? А?

Убер молчал. Улыбался.

– Я тебе нравлюсь, – сказала она.

– Да, – сказал Убер. В ней действительно было что-то завораживающее. Он представил ее тяжелые груди, ее, гибкую и обнаженную, лежащую на кровати.

– Просто тебе нравятся все женщины, так? – спросила она развязно. Наваждение прошло.

Убер усмехнулся. Цинизм помогает.

– Что-то вроде.

– И ты готов переспать со всеми женщинами мира? А! Готов?

– Я считаю, это моя почетная миссия. Сам папа римский благословил меня на этот крестовый поход. Так и сказал: ебите и размножайтесь.

– Идите и размножайтесь, – поправила Светлана.

– А! И это тоже, да. Всегда приходится куда-нибудь идти для этого дела.

Она пьяно и чересчур весело засмеялась. Очарование исчезло. «А ведь оно было», – подумал Убер.

– Трепло!

– Это есть, – согласился Убер. – Твое здоровье, прекраснейшая! – Он выпил, поставил стакан на стол вверх дном. Пожалуй, на сегодня хватит. Даже долбаному дракону внутри него.

– Я бы могла влюбиться в тебя, – сказала Светлана.

«Вот черт», – подумал Убер.

– Это было бы… неосторожно. – Он вдруг с удивлением понял, что с заминкой подбирает слова. Алкоголь сделал с ним то, чего безуспешно добивались многие и многие, били, пытали, угрожали, резали и стреляли… Он сделал так, что Убер заткнулся. Скинхед выпрямился. Странное сегодня было опьянение.

– Убер?

Убер покачнулся на стуле. Приятно все-таки просто поболтать. Без обязательств. «Сейчас я встану и пойду, – подумал он, но остался сидеть. – Вот сейчас встану…» И опять не получилось. Кажется, в какой-то момент он задремал.

– Убер, слышишь? – Голос Светланы. Он вскинул голову:

– Да? Что? – повернулся к ней.

– Ты знаешь, что Ада больше нет? – сказала Светлана. – А, мой лысый татуированный рыцарь?

Убер почесал затылок. Поворот сюжета ему… не понравился. Хотя тема, в принципе, интересная.

– Как нет? Почему? – Он постарался сосредоточиться.

– Это правда. Ад официально отменили перед самой войной. А потом упали атомные бомбы.

– В смысле? – Убер не понял. – Ты сейчас серьезно?

– Совершенно серьезно.

– Ада нет?

Светлана кивнула.

– Да. И уже давно.

Убер все не мог уложить этот факт в своей бритой голове. Он встал, расправил плечи. Хотелось драться и совершать подвиги. Но больше всего – что-то сказать умное. Правда, он пока не знал, что. «А уж не напился ли я», – мелькнула на мгновение слегка тревожная мысль. Но Убер ее отогнал. Ему нравилось ощущение потока, легкости. Поэтому он сел обратно и взял стакан.

– Нет, серьезно, – сказал он. – Ада – нет?

– Нет.

Он серьезно обдумал эту мысль.

– И что вместо него?

Светлана помедлила, затем понизила голос:

– Чистилище.

У нее был красивый низковатый голос. С призывными нотками.

– Правда? И кто так решил? – Убер засмеялся.

– Так решила русская православная церковь.

«Вот это поворот. Только религиозного психоза мне и не хватало».

Даже для пьяного это было… слишком.

Убер встал.

– Ух. Ох, простите, любезная. Сорвалось с языка. Все, оказывается, еще хуже, чем я думал.

Светлана ткнула ногтем ему под ребро – словно ножом. Убер не моргнул и глазом. Светлана подождала, глядя ему в лицо, затем разочарованно убрала руку. Под ребром у скинхеда ныло и пылало. Убер ждал. Он вдруг почувствовал себя недобрым и недружелюбным. Как дикое животное, скинхед среди ручных хомячков. Светлана смотрела на него, глаза светились гневом. И желанием.

Она придвинулась ближе.

– Покажи свой нож… – сказала она развязно. Положила руку ему на бедро, на ножны кукри, погладила пальцами. – Давай, вытащи его. Я хочу видеть.

Убер покачал головой.

– Нет.

– Покажи.

– Нет.

Она дала ему пощечину. Убер моргнул. Светлана резко поднялась. На ее побледневшем лице ярко пылали пятна румянца.

– Покажи, – сказала Светлана.

Убер покачал головой. Она размахнулась… Он поймал ее руку перед своим лицом. Усмехнулся.

– Нет, – произнес он.

– Мудак! – Она развернулась и ушла.

Убер посмотрел ей вслед. Похоже, праздник «День психического здоровья» – это явно не для этой станции. Бармен протирал стойку рядом с ним. Протирал и протирал. Убер поднял глаза.

– Чего?

– Женщина, с которой ты сейчас заигрывал, – сказал бармен. – Светлана… Ты ее знаешь?

– Нет, – ответил Убер резко. Ему не понравилось слово «заигрывал». – А что?

– Это жена мэра.

Убер открыл рот, подумал и закрыл. Тааак. Что здесь вообще происходит?! «Дракон здесь, во мне». Он выдохнул, дернул головой. Надо ее догнать, спросить… Он оскалился. Встал, быстро пошел к выходу. Черт, а только на ходу понимаешь, что ноги плохо слушаются. «Ну я набрался…» Он пошатнулся, чуть коленом не своротил стол. Выпрямился, постоял.

Убер остановился у выхода, постоял, наклонив голову на плечо. «Что я ей скажу? Ничего. Я здесь, чтобы избегать неприятностей? Так?!»

Он вернулся к стойке, сел на табурет. Икеевский, забавно, подумал он. Сделал знак бармену наливать. На душе словно кошки скреблись. Муторно и противно. Бармен набулькал в стакан коричневой жидкости. Нет, это уже не виски. Убер скривился от сивушного запаха, но все-таки решился. Бросил выпивку внутрь себя, как в топку. Занюхал патроном от «Макарова». Патрон пах резким, кисловатым ароматом кордита и металла. Убер поставил патрон на стойку, как игрушечного солдатика, пальцем придвинул в сторону бармена. Выпрямился, посмотрел на него.

– Слушайте, я понимаю, что я Питере… – начал он.

– Да, – сказал бармен. Достал стакан, осмотрел на просвет. Стекло с точки зрения Убера было кристально чистое.

– Я понимаю, что я под землей, на станции «Обводный канал», а это место мистическое и странное… и до войны таким было… – продолжил Убер.

– Да, – кивнул бармен. Протер стакан грязным полотенцем, поставил на стойку. Налил Уберу еще.

– Я понимаю, прошло десять лет после атомной войны, а это еще тот стресс… – Убер взял стакан.

– Еще бы, – хмыкнул бармен.

– И я понимаю, что я сижу в «Спятившем крабе» и название обязывает, но… – Убер помедлил, опрокинул в себя содержимое стакана. Словно жидкий металл проглотил. Он скривился, пережидая пожар в желудке. На мгновение прикрыл глаза, выпрямился. Посмотрел на бармена абсолютно трезвым взглядом. – Но могу я поболтать, для разнообразия, хоть с кем-то нормальным? А?

Пауза. Убер ждал.

– Ну ты и псих, – сказал бармен и отвернулся.

Убер засмеялся. И вдруг осекся.

«Фартук» бара сделан из полированного листа металла. За спиной бармена, из отражения в жестяной пластине, на Убера смотрел его искаженный брат-близнец. Пьяный, трусливый и жестокий.

К Мике и Нэнни он пришел вечером. Докурил, стоя у палатки, и затушил самокрутку, только когда горечь стала невыносимой. Вошел. Внутри его ждала Мика. Девочка стояла, уперев руки в бока. В ладошке зажата корка хлеба. Нэнни сидела и вязала из цветных нитей что-то новое. Убер пока еще ни разу не видел ее без занятия. Скинхед повернулся, сел на пол, сложив ноги по-турецки, и оказался перед девочкой. Мика смотрела строго.

– Ты ругаешься и пьешь. И часто куришь, – сказала Мика. Сузила глаза.

– Да, – согласился Убер. – Виновен по всем пунктам.

– Что?

– Я говорю: ты права, странная маленькая девочка.

Мика покачала головой. Погрызла корку. Это был какой-то местный аналог хлеба, испеченный из муки, смолотой из древних круп, вытащенных с поверхности, и мелко нарубленных сушеных грибов. Напоминал он по вкусу скорее кусок дерева, чем что-то съедобное. Но Мике нравилось.

– Ты какой-то неправильный ангел, – заключила девочка.

Убер засмеялся.

– Это точно. – Он увидел паспорт на полке, среди микиных игрушек. Потянулся, открыл. – А это кто? Красивая.

Мика перестала грызть и сказала:

– Моя мама.

– Повезло тебе, бобренок. Ты смотри, ты такая же красивая будешь. А чего она, получается, без паспорта ушла? Странно это, странно это… быть беде.

Скинхед взял паспорт и перелистал. На страницах, расписанных от руки, сине-голубая блеклая печать «Обв. Республика». МАРТА НАРТИКОЕВА. 2001 года рождения. Гражданка Обводной республики. Убер задумался, снова отлистал на начало, туда, где была фотография. Лицо его разгладилось. Затем нахмурилось. Конечно, оставалась вероятность, что мама Мики просто уехала на другую станцию, еще до карантина… Но что, если это был дракон?

Мика насупила нос.

– Почему это я бобренок?

– Красивая, да, – Убер не слыша, разглядывал фото.

«Дракон здесь. Здесь. И даже здесь. Никто не хочет убить дракона», – вспомнил он слова Светланы. И в следующий момент охнул – Мика пнула его в голень.

– Я не бобренок!

Девочка удачно попала по больной ноге. Убера согнуло.

– Ох! Ты, маленькое чудовище! – Он выпрямился. – Что ты делаешь?

– Пинаю тебя.

– Это я вижу! Но – зачем?!

Мика немного помолчала. Видимо, сама только задумалась: «А действительно, зачем?»

– А зачем ты обзываешься?

Убер насмешливо оглядел девочку, щелкнул ее по носу.

– Ты же грызешь все время.

Мика некоторое время серьезно размышляла, наморщив лоб. Затем подняла голову.

– Этот… которым ты меня обозвал… все время грызет? – спросила она.

– Да.

– У него большие зубы?

Убер усмехнулся.

– Точно.

– Это мутант?

Убер утратил дар речи. Затем расхохотался – во всю мощь легких.

– Что? – возмутилась девочка. Она подумала, обидеться или нет. Но не стала.

– Не-ет. Бобры хорошие, – сказал Убер.

Мика довольно улыбнулась.

– Хороший мутант – это хорошо, – заключила она. И тут ее озарила новая мысль: – Если я буду хорошим мутантом, ты заберешь меня с собой?

– Заберу? Я? Хмм… – Она явно застала Убера врасплох. – Зачем? И куда?

Девочка серьезно кивнула:

– Какой ты глупый. Ты, наверное, не ходил в школу ангелов. Конечно, на Небеса. Куда еще может забрать ангел?

Убер потер лоб.

– Логично.

– Но это потом. Сначала другое.

– Что другое? – Убер уже не знал, смеяться ему или плакать. Его серьезно взяли в оборот.

Мика заговорила торжественно, нараспев:

– Спаси мою маму, ангел, и я верну тебе твое перо.

Пауза.

Убер прищурился.

Продолжения не было.

«Интрига, однако», – подумал Убер.

– Мое перо? – переспросил он.

– Да.

– Мое перо, точно?

– Да.

Убер переступил с ноги на ногу. Огромный, неуклюжий по сравнению с крохотной Микой. Такой мишка-переросток.

– Ты ничего не путаешь? Перо! Зачем мне перо? – Он помедлил, покрутил головой. Кажется, шутка перешла во что-то серьезное. – Где же оно?

Мика торжественно вытянула руку, раскрыла пальцы. На грязной ладони лежало черное старое воронье перо. Мика гордо сказала:

– Вот!

Убер еле сдержался, чтобы не рассмеяться в голос.

– Хмм… – сказал он. Сделал озадаченный вид.

– Красивое, правда? – спросила Мика.

Убер вздохнул. Сказал мягко:

– Да уж. Красота такая, что аж дыхание перехватывает. Это мне, получается?

Он протянул руку, но девочка ловко спрятала перо за спину.

– Так ты спасешь мою маму? – спросила она. Скинхед почесал затылок. Что тут ответишь?

– Э-э… – начал он.

– Просто скажи: обещаю. Нет, лучше – клянусь!

Убер помолчал. «Прости, Седой. Я обещал, но я все равно вляпался в неприятности. Влез с головой». Убер выпрямился – спокойно. Когда уже влез, можно расслабиться и искать выход. Он заперт на этой станции минимум на две недели, время есть. Скинхед расправил плечи.

– Дожили. Теперь я должен совершить невозможное… и за это мне обещано перо в задницу!

Он выпрямился, повернулся к Мике, посмотрел ей в глаза:

– Ну как тут отказаться?

– Почему ты зовешь ее Нэнни? – спросил Убер.

Мика задумалась.

– Ну потому! – сказала она.

«Отличный ответ». Убер хмыкнул.

– Почему все же?

– Она же моя няня! Мне мама сказала: «Мика, это твоя няня». Нэнни – по английскому языку это «няня», – сообщила девочка доверительно. – Вот.

– По-английски, – поправила Нэнни. – Надо говорить: по-английски.

Скинхед засмеялся, подмигнул ей. Нэнни скептически покачала головой.

– Нянюшка, – сказал Убер нарочито низким, чувственным голосом. Нэнни закатила глаза, но ничего не ответила.

– Да! – Мика не уловила подвоха. – Няня!

– Марта училась в английской спецшколе, – проговорила Нэнни сухо. – Тогда, до Катастрофы.

Девушка с фотографии. Убер кивнул.

– Ага. Вот в чем фишка.

Нэнни фыркнула, вернулась к вязанию.

– Выпьем, няня, где же кружка… – пропел Убер. – Наталья Васильевна, а вы, кстати, говорите по-английски?

– Не твое дело! – отрезала Нэнни. Она опять впала в свою характерную ворчливость. Защелкала спицами.

– Забавно, – сказал Убер. – Мне на этой станции все говорят, что это не мое дело.

– А что ты? – Нэнни подняла взгляд.

– Да, ангел, что? – Мика тоже смотрела на него.

– А я переспрашиваю. – В голосе Убера появились звенящие ноты. – Я сам привык решать, мое это дело или не мое.

Он помедлил.

– А почему Марта?

– Ее родители приехали откуда-то из Прибалтики, – проворчала Нэнни. – Если тебя это интересует. Мать назвала дочку Марфа. А она захотела – Марта. Напридумывают нерусских имен, как будто хороших русских не хватает.

Убер засмеялся.

– О да.

– А ты молчи, нерусский. Ты вообще немец какой-то.

– Молчу, молчу. А Мика? Что значит?

– Полное имя Микаэла, – сказала Нэнни. – В честь Архангела Михаила. Слышал про такого?

– А он тоже нерусский? – спросил Убер. Нэнни широко распахнула глаза:

– Кто нерусский?

– Архангел Михаил, небесный полководец. Микаэль. Миша. Мишель. О! Ми-шель, ма бэль, – пропел Убер. – Та-та-та, та-та. Та-да-тата.

– Миша, это лучше.

– Это почему? – удивился Убер.

– Не знаю. Ангелы – они все русские, мне кажется. И имена у них поэтому старинные русские.

Некоторое время Убер молчал. Видимо, переваривал новые для него сведения об ангельском происхождении.

– Натали Васильевна, вы просто потрясающая женщина, – сказал он. – А всяким Уриэлям, Узиэлям, Азраэлям приготовиться на выход. Я считаю. Вот это я понимаю, серьезный подход!

– А Мика все-таки лучше всего звучит. Как-то… – Нэнни вздохнула. – По-домашнему.

– Да, неплохо, – согласился Убер. – Эй, красотка Мишель! – позвал он девочку. – Есть хочешь?

– Она всегда хочет, – сказала Нэнни.

– Я всегда хочу. Только я Мика.

– Отлично. В здоровом теле – здоровый пельмень! Я всегда так говорю. Главное, вовремя его туда запихать. Пошли пожрем. Нэнни, вы с нами?

За столиком в углу сидели знакомые люди в серых брезентовых плащах. Убер насмешливо отсалютовал им, старший мортус кивнул. Младший даже не оторвался от тарелки. С его рыжей полубороды капнул бульон. По поверхности тарелки разбежались круги.

Убер отвернулся. Они с Микой заняли стол поближе к стойке. Нэнни идти с ними отказалась, и они договорились с Микой, что принесут няне поесть в палатку.

Они заказали кашу – Мике сладкую, с персиковым вареньем, а Уберу – с пряностями, от которых начался пожар во рту. По кружке горячего чая. На десерт – по куску хлеба, посыпанного сахаром. И консервированные персики в жестяной банке – для Нэнни.

Похоже, долг Убера перед заведением становился просто астрономическим. Скинхед вздохнул. «Плевать». Он хотел взять выпить, но перед Микой постеснялся.

Они уже вовсю работали ложками, когда ситуациям изменилась. Бармен громко поставил стакан на стойку. Убер поднял взгляд – бармен посмотрел на него, задержал взгляд и безразлично отвернулся. Начал протирать стойку. Убер понял. Он увидел движение в жестяном «фартуке» за спиной бармена, а затем услышал шаги за спиной. Дыхание людей. Двое. Убер посмотрел на Мику, серьезно, с прищуром.

– Мика, – сказал Убер девочке. – Что бы сейчас ни случилось, ничего не бойся. Договорились?

Мика подумала и кивнула.

– Хорошо, ангел.

За спиной Убера встали двое.

В отражении в жестяной пластине над баром они были искаженными цветными пятнами – один желтый, другой с синевой. Убер негромко засмеялся.

– Посмотри на этого лысого урода, – сказал Желтый.

– Точно урод, – подтвердил Синий.

– Этот урод что-то хорошо питается, а?

– Нормально жрет, да.

– У меня здесь неограниченный кредит, – сказал Убер.

– Твой кредит закончился, – проговорил человек за спиной. – Фашист.

Убер улыбнулся, покачал головой. Сказал, не оборачиваясь:

– Ошибаешься. Мой кредит только начинается.

– С чего бы? – удивился Желтый. В следующую секунду он улетел. Сбил пару стульев, вцепился в стол, чтобы не упасть окончально. Глаза осоловелые, круглые от удивления и боли. Из носа медленно вытекла тонкая струйка крови. Желтая кофта задралась над тощим впалым животом.

– С прямого удара в нос, – пояснил Убер. – Веришь, нет?

– Ты! – Второй бросился в атаку. На нем была синяя спортивная ветровка с розовыми полосами. И он весил килограммов на десять меньше Убера.

Убер поставил жесткий блок локтями, затем врезал боковой удар ногой – с разворота, классный мощный удар.

«Блин, самому понравилось, – подумал Убер. Синий отлетел назад, с грохотом рухнул, покатился, опрокидывая столы и стулья. – Черт, даже сломал что-то. Вгоняют меня в долги, уроды».

Синий заканючил, застонал.

Мика строго посмотрела на Убера. Скинхед развел руками.

– Ну… ангелы так делают, – пояснил он почти смущенно. Мика нахмурилась.

Синий ныл, словно отходил на тот свет. Убер пошел к нему, насмешливо оглядел. «Да-а, просто кровавая каша, а не травма». На самом деле внешне ничего криминального. Убер хмыкнул.

– Ну-ну… Не хнычь. От хорошего маваши еще никто не умирал, – подбодрил Убер. Почесал затылок и добавил не так уверенно: – Хотя вру… умирали. Как вы там, чуваки, живые?

Скинхед встал над поверженными братьями. Те даже перестали стонать. Лежали на полу, скрючившись, что один, что другой.

– Вы кто такие, братцы-тунеядцы? – спросил Убер.

– Ты нарвался, – сказал Желтый.

– Да, ты нарвался, – сказал Синий.

Мика засмеялась. Уберу даже бить их расхотелось. Мортусы негромко засмеялись за своим столом, один что-то сказал другому.

– Вставайте и на выход. Заебали.

Синий помог Желтому подняться. Они двинулись к выходу, прихрамывая.

– Стоять, – негромко велел Убер. Его осенила новая мысль. – А убрать за собой? Стулья поднимаем, столы на место. Давай, давай, как ломать, так первые… а как убирать за собой, так мы злые пидоры и ручки у нас нежные.

Стеная и охая, они восстановили относительный порядок в заведении.

– И веселее! – командовал Убер. – Лица счастливые! Давайте, Лелек и Болек, работаем с огоньком!

Они подняли стол, расставили стулья. Сломанный отнесли в угол, сложили отдельно.

– О, у тебя молоток-гвозди есть? – спросил скинхед.

Бармен пожал плечами. Кто его знает.

– Ладно, – хмыкнул Убер. – Свободны. Вот вы унылые.

Они ушли, поддерживая друг друга. Убер закатил глаза на мгновение, фыркнул. Вернулся к стойке.

– Ущерб тоже можешь внести в мой кредит, – сказал он. Бармен кивнул.

– Это люди Соловья, – сообщил бармен невозмутимо. – Если вам интересно. Возможно, скоро вам придут делать очень больно.

Убер на мгновение помрачнел. Затем рассмеялся.

– Чувак, – сказал он. – Ты хуже ворона Эдгара По. Только не говори «неверморе», я тебя прошу.

– Никогда, – каркнул бармен.

– Что?! – Убер решил, что ослышался.

– Никогда не скажу. Я не знаю латынь.

Убер вздохнул.

– Вот ты тролль. Мика, пошли.

– Что случилось с Мартой? – спросил Убер негромко, когда Мика, разморенная обедом и эмоциями, уснула. Нэнни смотрела на него в полутьме палатки, темные глаза ее поблескивали.

– Зачем тебе? Ты уйдешь, а нам тут жить…. Или ты действительно вообразил себя ангелом, посланным с небес? – язвительно сказала она.

– Я корыстно заинтересован. Мне обещали перо. А это, как вы понимаете, Наталья Васильевна, очень серьезно. Очень.

Нэнни помолчала.

– Ну же, – сказал Убер.

– Она уехала.

Убер решил, что ослышался. Нэнни сказала это так уверенно и искренне, что он почти поверил.

– Что? – Убер помолчал. – А как же…

– Вот так.

Скинхед почесал лоб, мучительно напряг мозг. «Что-то я пропускаю…»

– Вы точно знаете, что она уехала?

– Да, она должна быть на Звоне.

Лицо Убера, видимо, стало слишком выразительным. Нэнни побледнела.

– Звенигородская на карантине, – сообщил Убер. – Чума.

– Что… – Лицо Нэнни осунулось на глазах, посерело. – Но…

– Если это так, мне жаль. Она умерла три раза назад, как сказала Мика.

– Стоп!

– Что? – Нэнни обернулась.

– Она ушла без паспорта. Значит, не собиралась уезжать со станции. – Убер размышлял вслух. – Итак, как опытный мистер Холмс хочу спросить: какие ваши доказательства? Ну что еще?

Нэнни заговорила:

– Ей обещали сделать паспорт… другой. С другим именем, не знаю. В общем, совсем другой.

– Кто? – Убер помедлил.

– Чечен, – сказала Нэнни.

Убер закаменел лицом.

– А! Этот. Он ведь не чеченец?

Нэнни фыркнула.

– Какое там! Знаем, знаем, он всем рассказывает, какие чеченцы страшные и как резали головы русским. А он такой страшный, что отрывает головы голыми руками. Но мало кто верит. Но откуда-то с Кавказа вроде бы.

– Так что с ним?

– Она ушла на встречу с ним.

– Стоп. А зачем ей уезжать, да еще тайно?

Нэнни помолчала.

– Ну же!

– Не знаю, – сказала она.

– Как часто я слышу это. – Убер усмехнулся. – Но не верю.

– Слышал крик? – спросила Нэнни. – Конечно, слышал. Нашу бедную Марту обещали дракону.

Глава 5

Убер лежал на койке, смотрел в полотняный потолок. Иногда потолок словно начинал шевелиться от сквозняка. Над станцией гулял ветер. Нэнни говорила, что это от того, что на Кладбище создают тягу, для крематориев, поэтому тянет даже отсюда. Но если это правда, над «Обводным» иной раз поднимался такой воздушный поток, что палатки начинали трепетать, словно стояли на склоне горы, на поверхности. И словно собирался ураган…

«Уходи, странник, пока можешь… нам уже поздно», – крутились в голове слова Мамеда. И тот дикий танец. Раз! Раз!

«Дракон, он везде». Светлана, жена мэра. Убер вздохнул. Почему-то неприятно вспомнился сон, и мокрые собачьи морды тычутся в затылок…

«Марту… обещали дракону». Нэнни.

– Похоже, действительно надо мне отсюда валить, – подумал Убер вслух. – Мамед прав. Но куда? Или, может, кого?

И как оставить тут Мику с Нэнни?

Насчет ухода два варианта – по поверхности и под землей. Под землей легче, конечно. Мэр сказал, что на «Звенигородской», на «Звоне», карантин. А это значит, что путь перекрыт. Но вдруг… Убер помедлил. «Я знаю о чуме только со слов мэра». Политики врут. Это часть их природы. Они думают, что своим враньем изменяют мир под себя.

Надо бы проверить.

Убер выпрямился.

Бешеной собаке семь верст не крюк.

А уж скинхеду…

На путях расположился патруль. У них огнемет, с удивлением отметил Убер. Вот это да. Солдаты были со знаками различия Большого метро и с санитарными повязками. Серьезный кордон. Командовал ими военмедик – в халате поверх военной формы. Молодой, бодрый. Когда Убер прошел мимо него, он что-то писал в блокноте – судя по мечтательному выражению лица, явно не инфузорию какую-то описывал. На кармане халата бейдж. «…емиров», прочитал Убер.

– Куда прешь?! – грубо закричал молодой солдат, увидев скинхеда. – Жизнь надоела?

Убер остановился.

– Есть такое дело, – согласился он. – А как у вас?

– Че?! – Солдат оторопел, заморгал. Скинхед мотнул головой в сторону туннеля на «Звенигородскую».

– Что там? – спросил Убер. Резкий солдат поднял автомат, навел на Убера.

– Чума, не знаешь, что ли?! Стой!

– Убери железку, а то порежешься, – процедил Убер. Он не любил, когда на него наводили оружие.

– Там Черный Санитар, парень, – тихо сказал второй стражник, постарше. – Не советую. Думаешь, нас просто так здесь поставили?

Черный Санитар. Легендарный чистильщик метро. Убер почесал лоб.

Вот невезуха. Наверху собаки Павлова, внизу чума и Черный Санитар. Куда теперь идти? К мортусам?

Значит, там действительно чума. Вернее, скоро ее там точно не будет. Как и заболевших людей. По страшным слухам, что ходят в метро, Черный Санитар сжигает всех зараженных. Из огнемета… Убер повернул голову. Вот примерно такого, как этот, на блокпосту.

– А он разве не миф? – спросил Убер.

– Сам ты миф, – начал задиристый солдат, но пожилой покачал головой.

– Там такой миф, парень, что лучше бы держаться подальше. Раз появился Черный Санитар, скоро паленым мясом запахнет на полметро. И это жуть какой запах. Эта копоть словно вьедается тебе в кожу, в одежду, в волосы, в десны – она жирная и черная. И ты фиг от нее отмоешься. Не, парень, поворачивай и иди обратно. Здесь хода нет.

Убер кивнул. Убедительно.

– Назад! – Молодой щелкнул затвором, сделал шаг к Уберу.

– Не кричите, пожалуйста, – тихо сказал военмедик, подняв голову. – Я работаю.

Собаки больше не казались красными. Зато их стало намного больше, несколько сотен, возможно. Сплошной ковер собачьих тел покрывал пространство вокруг вестибюля станции «Обводный канал». Убер разглядел, что они расположились даже на парапете.

Несколько собак лежали у перил, вдоль всей дороги, от моста к мосту. Когда Убер выглянул сквозь смотровую бойницу, собаки вдруг одновременно – все, разом – повернули головы и посмотрели на него.

Гон в самом разгаре, понял Убер. Почесал затылок в противогазе.

– Что там? – спросил дежурный. Кривой был из старых диггеров, отходивших свое на поверхности. Когда-то в молодости он потерял глаз, за что и получил свое прозвище. Сейчас вместо правой ноги и левой руки у него были уродливые культяпки, защитная химза аккуратно перевязана на месте отсутствующих конечностей веревочками – так, что получились такие подарочные пакеты. Дежурный больше не ходил в заброски, зато встречал и провожал караваны и других диггеров.

– Собаки, – сказал Убер. – Красные собаки. А мы пойдем на север…

– На север? – удивился Кривой. – Там же тоже собаки?

– Вот именно. То есть ни хрена мы никуда не пойдем. – Убер вздохнул, полез обратно. Спустился по короткой лестнице из-под потолка, где были смотровые бойницы, в основной зал вестибюля.

В ВШ-616, через которую он сюда попал, Убер побывал чуть раньше, сразу после встречи с санитарным кордоном.

«Если я достану фильтры, как мне обойти собак?»

Убер поморщился. Вопросы, бля.

– Спасибо, друг, – сказал он.

Дежурный кивнул.

– А я вот собачек люблю, – сказал Кривой неожиданно, видимо, для себя тоже. – Бывает, накатит тоска, жить невмоготу… черным-черно все. А придешь сюда, в окуляр посмотришь… а там собачки… играют. И хоть ты знаешь, что это… мутанты. Все равно, жить становится… можно.

– Да, – согласился Убер через паузу. – Собака – это дело.

– Вернулся, беглец. – Нэнни даже не удивилась. Мика радостно встала с кровати, на которой раскладывала свои сокровища. Затем вдруг вспомнила, что он сбежал. Отвернулась к стене и надулась. – А мы уж надеялись, тебя и след простыл…

Мика заворчала что-то.

Убер дернул щекой, не глядя на девочку, сказал:

– Где у вас тут можно выпить? Только не в «Крабе».

– Здесь есть вода, – сказала Нэнни.

Убер удивился.

– Я что, похож на лошадь?

Нэнни произнесла великолепно, с истинно английским презрением:

– Не слишком. Лошадь гораздо симпатичнее.

Убер улыбнулся.

– Даже если у нее восемь ног?

– Восемь ног? Что?! – Нэнни была поражена, озадаченно оглянулась.

– И все левые. – Лицо Убера было совершенно серьезным.

– Да иди ты, болтун. – Нэнни махнула рукой и снова начала вязать. Спицы так и ходили – вверх, вниз. Вверх, вниз. Петля, петля. Вот и будет скоро новая кофточка для Мики…

Мика покачала головой.

– Ты не ангел. Ты опять хочешь пить злую воду.

Скинхед подмигнул девочке.

– В точку. Не ангел. Рад, что мы наконец-то разобрались, мелкая.

Мика оглядела Убера, воскликнула:

– Ты порвал рубашку!

Убер оглядел себя. И точно.

Нэнни нелюбезно скорчила рожицу. Ох уж эти мужчины.

– Снимай, лысый, я зашью.

– Вы меня балуете, Натали Васильевна. Только я все-таки бритый.

– Лысый!

– Бритый!

– Ой, да замолчи, лысый. Давай рубаху!

Убер послушно расстегнул и снял рубаху. Повернулся.

Мика замерла, рот ее открылся…

На спине у скинхеда – шрамы от ожогов. Замысловатые, и по форме – похожие на ангельские крылья. Мика смотрела на его спину. Она смотрела так упорно и долго, что Убер обернулся.

Убер поднял брови.

– Ну что еще?

Мика убежденно сказала:

– Ты ангел. Только твои крылья совсем сгорели.

– Да уж. Это точно. Совсем сгорели. Но я постараюсь их отрастить. А знаешь, что для этого нужно?

– Что? – Мика от любопытства подалась вперед. Короткий смешной нос. «Эх ты, кнопка». Убер свирепо и широко улыбнулся. Сказал:

– Для этого нужно, чтобы в ангела поверила хотя бы одна маленькая храбрая девочка.

– Это я? Это же я! Правда?

– Посмотрим.

Сегодня Чечен чувствовал особое вдохновение.

– Чеченцы – свободолюбивый народ, – рассказывал он. – Никто и никогда не смог нас покорить.

Он выпрямился – сегодня клекочущий, гортанный голос звучал особенно хорошо. Горделиво, со сдержанным достоинством. Слушатель – молодой парнишка из станционных – завороженно внимал.

– Многие завоеватели пытались нас покорить, сделать своими рабами, – говорил Чечен. – Никогда! Чингисхан не смог! Он бросал на штурм нашей черной горы тысячи своих воинов – их звали бессмертными! Да, Гитлер! Сталин! Джеки Чан и даже сам Ганди! Никто не смог покорить Чечню. Никто!

Русские тоже много раз пробовали, а чеченцы смеялись им в лицо.

– И тогда русский царь по имени… – Чечен на мгновение споткнулся, он вдруг забыл, как звали президента того времени. «Да какая разница?» – …Иван Грозный приказал сбросить на нас атомную бомбу. Много наших людей погибло, женщины, дети. Но чеченцы стояли непоколебимо, даже когда атомный жар обдирал с наших лиц кожу. Одежда тлела на нас, оружие раскалялось, так, что невозможно было держать в руках. Но чеченцы стояли как стена. Их было триста джигитов, триста отборных храбрецов. И тогда царь Иван приказал выпустить по нам химическое оружие…

Когда будущий Чечен нашел тут футболку, он понял, что это – знак судьбы. Божественное вмешательство. Черная футболка с белой надписью «ЧЕЧНЯ». Это был словно волшебный предмет, превращающий неудачника в повелителя реальности. Чечен – его тогда звали по-другому – надел футболку и заговорил сурово и хрипло. И это работало. Его карьера поползла вверх. Всегда найдутся люди, которых можно запугать и унизить. Можно представляться большим и страшным – и люди будут тебе верить.

Сейчас Чечену для этого даже не нужна была черная футболка. Но он все равно ее бережно хранил и надевал по особым праздникам. Как талисман. Черное кольцо всевластия.

– И тогда Иван Грозный закричал: кто эти воины, что не покоряются моей железной воле? Кто эти великаны?! И сказал, что будет набирать в личную охрану только их… И платить им золотом. Но гордые чеченцы брали за службу только лучших арабских жеребцов и самых красивых русских девушек…

Чечен помедлил, испытующе посмотрел на парнишку.

– Вот ты русский?

Парнишка нехотя кивнул.

– Плохо, – сказал Чечен покровительственно. Парнишка замер. – Русские – это рабы. Рабство у тебя в крови, мне жаль, брат, э! Но это так, что поделать. У вас тысячелетие рабства, а мы чеченцы – наша кровь… она пропитана свободой… – Он воспламенился. – Свобода горит в нашей крови… как радиация! Как пламя! Мы никогда не были рабами! Никогда!

Чечен замолчал.

Глаза слушателя расширились. В них отразился вытянутый силуэт… Лысый.

– Привет, вонючее чудовище, – сказали за спиной негромко. – Как сам?

Чечен мгновенно обернулся, но – опоздал. Скинхед перехватил его руку, заломил кисть – Чечен выгнулся. Убер расстегнул ему кобуру, вытащил пистолет – ГШ-18, так себе машинка – и отбросил в сторону. Крутанул так, что Чечена скрутило от боли и он выгнулся в неудобной позе.

Убер посмотрел на парнишку. У того отвисла челюсть.

– А ты чего смотришь? – сказал Убер обыденно. – Видишь, гордый чеченский воин отказывается покориться русскому завоевателю? Беги давай.

Парнишка кивнул – поднялся и убежал. Как ветром сдуло. Убер усмехнулся.

Отпустил Чечена, тот затряс рукой, зло посмотрел на скинхеда.

– Я буду нежно звать тебя… – Убер усмехнулся. – Царь Леонид.

– Че сказал?! Сюда иди, э!

Убер шагнул к нему, Чечен отшатнулся. Глаза скинхеда смотрели холодно и жестко, на губах блуждала полуулыбка. Убер заговорил:

– А теперь скажи мне, только отвечай быстро и четко. Девушка, которая пропала… Марта, кажется? Когда ты ее видел в последний раз?

Чечен зло прошипел:

– Пошел ты!

– Ладно. – Убер пожал плечами.

Убер хлопнул ладонями по ушам охранника. С виду несильно, но очень жестоко. Тот согнулся и завопил от боли. Убер ударил еще раз, под дых. Чечен замолчал.

– Не пошел ты, а «пошел ты, русский мудак», – сказал Убер. – Ты ведь это хотел сказать? Ну-ка, повтори.

Чечен покосился на него. Темные испуганные глаза его сузились. Но он промолчал. Кажется, это безопасней, чем повторить. Чечен сглотнул. Кажется, этому лысому нужен только повод, чтобы кого-нибудь убить.

Убер насмешливо сказал:

– Ну-ну, я подожду.

Чечен попытался незаметно вынуть нож. Блеск лезвия. В последний момент Убер перехватил его кисть и – сломал. Хруст кости. Нож упал на платформу. Звяк!

Чечен закричал на одной ноте:

– Сука, сука, сука! Ааа! Сука!

Убер улыбнулся. Затем подобрал нож Чечена и небрежно отбросил в сторону. Клинок скрежетнул по бетону. И тишина.

Убер некоторое время разглядывал Чечена, затем присел перед ним на корточки. Чечен смотрел исподлобья, прижимал к себе сломанную кисть, баюкал ее. Глаза злые и обиженные.

– Некрасиво, – сказал Убер насмешливо. – Вот оно, бремя белого человека. Возишься с этими дикарями, возишься, ночей, сука, не досыпаешь, все пытаешься культуру им привить… искусство, нафиг, высоких отношений. А он чуть что – за нож хватается. «Пять быков». Стихи Николая Гумилева. Никогда не выводи меня из себя воплями боли. Договорились?

Чечен сплюнул. Выпрямился, насколько мог:

– Пошел ты.

Убер достал кукри, перед лицом Чечена оказалось сверкающее лезвие. Скинхед медленно поворачивал его, на металле играли переливы света. Чечен замер. Убер растянул губы в улыбке.

Чечен, все больше слабея, забормотал:

– Пошел ты. Пошел ты…

Убер улыбнулся, погладил себя левой рукой по выбритой голове. Скинхед смотрел на Чечена ярко-голубыми, безумными глазами.

– Ты большой и страшный, говоришь? А я очень маленький и совсем не страшный скинхед. И сейчас я буду тебя немножечко убивать.

Когда он вернулся, жена была уже в кровати.

Мэр снял и положил на табуретку очки. Переоделся в пижаму, погасил фонарь, в полной темноте на ощупь залез в кровать. Жена старательно делала вид, что спит. Это хорошо.

Он поморщился, лег подальше, к левому краю, чтобы случайно не задевать ее ни рукой, ни даже пальцем, чтобы не чувствовать этого раздражающего тепла ее тела. Хуже нет ощущения белья, нагретого ее телом. Брр. Мэр подумал об этом, и ему сразу захотелось почесаться.

Простыня была прохладная, чистая. Такая холодная, что казалась влажной. Все, как он любил.

Он лег в эту прохладу, расслабился. Жилье семьи мэра было отдельной комнатой, когда-то служебным помещением метролитена. Складом, кажется. Мэру было все равно. В темноте смутно белел потолок.

Он потянул на себя одеяло, сел, расправил его, чтобы закрыть ноги, снова лег и подтянул одеяло до подбородка. Целый ритуал.

Он закрыл глаза, вдохнул. Холодный влажный воздух прошел в него и заполнил его, как шарик. Вместе с воздухом пришел сон. Он лежал и медленно проваливался куда-то в глубину, в безвременье, без проблем и нервотрепки. Приятная теплота окутала его. От хорошо закрытых ног к голове поднималось приятное тепло. И вот когда он уже завис на тонкой границе сна, она открыла рот и заговорила.

– Ты его видел? – спросила жена, не поворачиваясь.

«Блять». Возвращение было… болезненным.

Мэр устало сказал:

– Кого видел?

– Этот нож его еще. Ты видел?

– Видел, видел, – буркнул мэр, отвернулся от нее. Натянул одеяло на левое плечо. Отвяжись. Этот жест означает «отвяжись и дай мне спокойно поспать».

– Страшилище. – Жена потянула одеяло обратно. – Слышишь? Страшилище, говорю!

Мэр поморщился. Кажется, ему все это давно обрыдло. Он дернул одеяло, безуспешно. Открытое плечо холодило. Мэр открыл и снова закрыл глаза. «Тупая сука, – подумал он. – Ну что за тупая сука».

– Спи уже, – сказал он.

Жена мэра обиделась. Голос так и задрожал от обиды:

– Я сплю.

Мэр сказал:

– Хорошо.

Некоторое время они полежали, притворяясь, что разговор закончен. Затем жена снова подняла голову. Он почувствовал это движение спиной. О нет, подумал мэр. Только не сейчас.

– Как думаешь, он к нам надолго? – спросила жена.

– О боже. Какая тебе разница?!

– Чего ты завелся? Я просто спросила.

– Спросила она… вечно она спросит не вовремя…

– Не хочешь, не отвечай. Что кричать.

Мэр открыл глаза. Он откинул одеяло, сел. Босыми ногами нащупал тапочки. Пятки на мгновение обожгло холодом от бетонного пола.

– Куда ты? – спросила она. Он почувствовал нотки сварливости в ее голосе. Такие вкручивающиеся, как сверло, в каждое слово, в каждую проклятую букву. Жжж. Жжж. Мэр почувствовал тошноту. Он вдруг понял, что уже давно ненавидит этот голос, эти интонации, ненавидит это мясистое бесформенное существо за своей спиной. Эту женщину, что подарила ему сына и до сих пор считала, что он ей по гроб жизни должен. Эта женщина никогда не наедалась. Она могла жрать его годами и столетиями. И при этом чувствовать себя обделенной и обиженной. А он все ей дал! Все! Даже сына.

Сын – вот было оружие, которым они сражались друг с другом долгие годы.

Пока в какой-то момент он, мэр и мужчина, не понял, что должен разлюбить сына, чтобы уйти от этой страшной зависимости, делавшей из него жертву и безвольную скотину. Уйти, чтобы остаться мужчиной.

Он справился с этой задачей. И теперь она не могла больше ему повредить. Не могла ранить. Не могла задеть.

Теперь он ненавидел сына. Как ненавидит узник орудие пытки – перенося на бездушную вещь чувства, направленные на палача. Нет, он просто вынул сына, как кровоточащую розовую опухоль, из сердца, и выбросил вон, в темноту туннелей. Как раковую опухоль.

– Ты слышишь? Я спросила, куда ты?! – Жена завелась.

Он различал эти обвиняющие, пилящие нотки в ее голосе. Он забыл, когда она говорила что-то ласково или хотя бы без претензии. «Возможно, она уже не умеет говорить иначе», – подумал он внезапно. Разучилась, как человек, долго пролежавший в гипсе, забывает, как ходить. Только она такой… эмоциональный обрубок. Обрубок, который уверен, что ему все должны.

Он повернулся, чтобы сказать что-то резкое. За долгие годы она так и не научилась угадывать, когда его необходимо оставить в покое. Или ей было все равно.

С трудом сдержался. «Страшилище. Сама ты страшилище». Палач в ночнушке.

– Курить я. Спи.

Поднялся и вышел за дверь.

Темнота. Покой. Станция спит, потому что так велел он, мэр. Только вдалеке видны огни дежурного по станции. Самое лучшее время.

Он задумчиво выпустил дым, посмотрел в полумрак туннеля. Ночь. Светильники работают только в паре палаток. Не забыть сказать Соловью, чтобы проверил. Свет должен быть погашен вовремя.

– Мэр? – Знакомый голос.

Мэр повернул голову. Рядом стоял Чечен. Рука на перевязи, вся забинтована, на лице багровые синяки. Мэр поднял брови. Это еще что значит?

– Лысый, су-у-ука, – пояснил Чечен.

«Опять лысый».

Мэр помолчал, забытая самокрутка тлела в пальцах. Дым медленно поднимался и свивался в призрачные драконьи хвосты.

– Что он хотел?

– Спрашивал про эту… шлюшку. Марта которая.

Сердце стукнуло и на мгновение остановилось. Мэр на секунду прикрыл глаза. Сигарета обожгла пальцы. Мэр посмотрел на свою руку, выбросил окурок в темноту. Он пролетел, как падающая звезда, и исчез в темноте, на путях…

– Что ты ему сказал?

– Ничего, – быстро ответил Чечен. Слишком быстро. Мэр молчал.

– Он знает… – заговорил Чечен, запинаясь. – Про дракона. Я сказал, что Марту забрал дракон.

– Интересно, – протянул мэр.

– Что?

Он произнес задумчиво, самому себе:

– Если я не могу его выгнать или убить, я должен его контролировать.

– Что? – не понял Чечен.

– Ничего.

Мэр задумался на мгновение, затем продолжил:

– Найди его и приведи ко мне. Скажи, для него есть хорошая работа.

Лицо Чечена вытянулось – от удивления. «Боже, какой он идиот, – подумал мэр в раздражении. Он внезапно почувствовал глухую ненависть ко всем людям, оставшимся на земле. – Почему, черт побери, никто не доделал работу, начатую атомными бомбами?! Почему?! Мы же заслужили».

– Но… он же… – начал Чечен. В его голосе появились плаксивые, ноющие нотки. Только сейчас мэр понял, что его в последнее время раздражает в телохранителе. Нет, ни тупость, это нормально. А вот то же самое, как у жены – впечатанные в каждую фразу особые нотки. У жены сварливые, у Чечена – ноющие. И никак их не убрать, потому что они даже этого не замечают. Потому что эти самые нотки и есть основа, каркас любых их слов.

Мэр разозлился.

– Поговори мне еще!

Этот здоровый дебил обиженно вскинулся:

– Он мне руку сломал!

– Правда, что ли? – Мэр негромко засмеялся.

«Выписать этому Уберу премию, что ли?»

Мэр с презрением оглядел охранника:

– Жаль, что не шею. Ну ты долбоеб. Иди быстро подрочи здоровой рукой и за дело…

Чечен заворчал. Мэр безжалостно продолжал:

– Не встает? Ну тогда просто потереби. И чтобы завтра утром этот лысый был здесь. Понял?

– Да пошел он! – Чечен побледнел. – Я его убью на хуй. Убью.

Мэр начинает кричать:

– Ты, блядь, что-то не понял?! Жопу в руки и приведи его, дебил!

Лицо Чечена побледнело, затем потемнело. Он явно собирался что-то сказать и даже открыл для этого рот. Но, подумав, закрыл. «Он все-таки далеко не такой тупой, каким иногда кажется», подумал мэр.

Мэр кивнул.

– То-то же. И скажи Соловью, что мне нужно с ним поговорить.

Лицо Чечена прояснело. «Понял, дурачок», – подумал мэр.

– Так вы его… этого урода…

– Дебил! – Мэр разозлился. Он не заметил, в какой момент опять перешел на крик: – Делай, что сказано! Думает он, пидор ебаный. Думать вообще не твоя забота! Даже близко не твоя, кретин.

По белой, слегка пожелтевшей от времени тарелке змеилась трещина. Убер посмотрел на нее, провел пальцем вдоль наметившегося разлома. Даже это красиво. Да, делали же когда-то вещи. Привет из прошлого.

Каждая такая вещь – как запись в дневнике. Никогда у меня не хватало терпения на дневник, подумал он. «Начинал, делал пару записей и забывал».

Он переступил с ноги на ногу, потрогал лоб. Там, куда ударил Мамед, до сих пор ныло. Шишка будет, ага.

«Ты какой-то неправильный ангел», – сказала Мика.

Убер хмыкнул. Да уж…

Может быть, просто ангелам не положено вести дневники?

Это бы многое объяснило. А задницу подтирать им положено?

Мэр покряхтел. Убер поднял взгляд. Надо же, задумался. Убер вернул тарелку в сухие, морщинистые руки мэра, и тот принял ее, как величайшую драгоценность.

– Это тарелка с ракетного крейсера «Варяг», – сказал мэр. – Мне ее сталкеры добыли, по специальному заказу.

Убер покачался на носках. Заложил руки за голову, зевнул и с рычанием потянулся.

– Ну, ваше мэрство, время-то идет. Говорить будем, нет?

Мэр все еще не мог оторваться от своей драгоценной тарелки. Он погладил ее по белому краю.

– Хорошая вещь?

– Очень, – буркнул Убер, чтоб отвязаться уже от тарелок. – Дальше-то что? Ты меня звал, чтобы тарелку показать? Или все-таки о чудовище вашем поговорим?

– Это дракон, – сказал мэр.

Убер пожал плечами. Дело ваше.

– Ну, хрен с ним, ваше мэрство, пусть будет дракон. Так чего с ним? Говорят, жрет? – Убер посмотрел на мэра.

Мэр кивнул.

– Жрет.

Убер почесал лоб, подождал. Продолжения не последовало.

– Лаконично, дед. Ценю твой стиль. Вообще, жрать – с драконами это бывает. А вы чего? Послушно жретесь, что ли? Взяли бы вилы, да и поддели зверушку всем миром на железные рога… В общем, замочили бы пресмыкающееся. Я-то вам зачем?

– Не все так просто.

– Дед, тебе просто коаны надо писать.

– Я пока не дед… – Он помедлил. – Слава богу. И это непросто.

Убер фыркнул.

– Ясное дело. Было бы просто, ты бы меня не позвал. Давай, ваше мэрство, колись уже. На хрена я тебе такой неформальный сдался? Вроде бы ты еще вчера говорил, что работы для меня нет и не будет?

Мэр откашлялся. Словно ему неловко было об этом говорить.

– Это древнее чудовище. Думаю, оно намного древнее, чем само метро.

– Серьезно? – Убер почесал затылок. – Что – прямо-таки окопавшийся в доисторические времена динозавр? Может, Годзилла?

Мэр снял очки и протер стекла о рубашку. У него было очень бледное лицо с лихорадочными пятнами румянца на щеках. На морщинистом лбу выступили капли пота.

– Ээ… Не думаю, что сейчас время для шуток.

– Золотые слова, – сказал Убер. – Прямо в бриллиантовом обрамлении. Папаша, завязывай трепаться и дай мне факты.

Мэр наконец вернул очки на место. Заговорил напористо, видимо, на что-то решился:

– Факты? Что ж, можно и факты. Пропадают люди. Хотя, думаю, ты это и так знаешь. Ты же об этом спрашивал у Чечена?

Убер помедлил. Вот это да.

– Много?

– Раньше – один-два человека в месяц. Никто и внимания не обращал… Сам понимаешь, кто-то приходит на станцию, кто-то уходит. У нас свободная станция. Обычное дело. А сейчас пропадают по три-четыре…

– Ну, не сильное отличие… – начал было скинхед. – А что…

– …в неделю.

Убер присвистнул.

– А кое-кто, я смотрю, вошел во вкус. Проголодался, бедолага. Это точно одно чудовище, а не целое гнездо? Мутанты с поверхности часто живут стаями и семейными группами.

Мэр заморгал быстро-быстро. Видимо, такая мысль ему до сих пор в голову не приходила.

Убер махнул рукой.

– Ладно, ваше мэрство, расслабься… Разберемся с вашим драконом. Сколько бы у него там голов не было.

Мэр поколебался.

– Еще одно…

Убер поднял брови. Мэр заторопился, перешел на какую-то скороговорку:

– Понимаете… вам, скорее всего, попробуют… помешать это сделать. Понимаете меня? Причем вполне неплохие люди… даже хорошие. Хорошие люди. Эта древняя скотина имеет что-то вроде власти над человеком. Мне сложно объяснить… но…

Убер хмыкнул.

– Псионические способности? Занятно.

«Дракон здесь. И вот здесь». Светлана – как выяснилось позже, жена мэра – тоже показывала на висок. Она одна из тех хороших людей? Убер покачал головой. Было бы… обидно.

– Понимаете, эти люди не должны помешать вам исполнить наш договор. Любой ценой. Несмотря на форс-мажоры. Другими словами… – Мэр помедлил.

Он потел все сильнее, словно оказался в бане, рубашка на животе покрылась темными пятнами. Со лба ручьем катился пот. Жарко тут, что ли? Или он наркоман со стажем?

Убер поковырял пальцем в ухе, посмотрел в потолок. Потом замычал хриплый старый блюз Тома Вэйтса. Мол, не торопитесь, ваше мэрство, время у меня есть.

Мэр наконец заговорил:

– Другими словами: мне не нужен рыцарь. Мне нужен отмороженный ублюдок и циничный наемник.

Убер пожал плечами, насмешливо оглядел потеющего мэра. Усмехнулся:

– Тогда вы его нашли. Остается вопрос цены.

– С-сколько?

Скинхед скривился.

– Питание на все время охоты. Кредит, понятно, по итогам я закрою. Итак, четыре рожка «семерки», нет, лучше пять. О! Плюс патроны для дробовика. Штук пятнадцать. Пули, картечь. Авансом.

– А это за что?! – поразился мэр.

– Это? – Убер почесал голову. – Доплата за мое чувство юмора. А то у вас тут, если честно, тоска смертная. Хоть вешайся. Вообще на станции нездоровая обстановка. Не замечали?

– Договорились. – Мэр вздохнул. Протянул руку. Ладонь мэра была сухая, ломкая и одновременно какая-то влажная – Убер мысленно поморщился. Черт. Словно дохлую рыбу пожал.

– Сейчас я выпишу накладную, – сказал мэр.

Он пошел к столу, со скрипом отодвинул стул – с металлическими ножками, сел. И начал писать.

Убер, чтобы не скучать, принялся разглядывать кабинет. В углу чучело медведя – облезлое, страшное. Видимо, сталкеры притащили из какого-нибудь пафосного магазинчика сувениров. Наверняка ведь фонит. Убер покачал головой. Двинулся дальше.

У мэра на полке – целая коллекция фарфоровых ангелочков.

Убер задумчиво разглядывал фигурки фарфоровых ангелов. Они вызывали у него странное зудящее чувство. Он не знал, чего ему хочется, – сломать их к чертовой матери или погладить по гладкому фарфоровому боку.

На полке, за ангелочками, стояла небольшая картина.

Шторм на закате. Айвазовский. Копия, конечно, подумал Убер. Настоящие полотна Айвазовского – огромные, в музее в Феодосии. Кто знает, уцелели они или нет.

Убер долго рассматривал картину. Все закончилось. Был бы сейчас жив Айвазовский, какое бы море он написал?

Светящееся в темноте?

Бурное? Спокойное? Или вот такое – когда, кажется, от ярости стихии нигде не укрыться. И немногие выжившие брошены умирать в темноте и холоде?

Искусство. Вот что практически полностью оказалось уничтожено после Катастрофы. Убер разглядывал, как преломленные водой, подсвечивают волны солнечные лучи. Невероятная красота. Увидеть бы сейчас то море. Просто посидеть на берегу. Он прикрыл глаза и почувствовал на губах йодистый запах того, мирного моря. «Мы обречены жить сожалениями, – подумал он внезапно. – Мы, старое поколение, видевшее мир до Катастрофы. Молодым… не знаю, наверное, им легче. Они могут вырваться из власти сожалений и ностальгии – и жить дальше. Строить новый мир. Мы наш, мы новый мир построим…»

Ага, убьем всех плохих монстров и заживем. И снова будет сидеть у моря, глядя, как солнце исчезает за краем мира.

– На небе, с-сука, только и разговоров, что о море, – пробормотал Убер задумчиво.

Мэр обернулся. Он закончил писать записку для каптерщика – «Выдать подателю сего…» – и расписался. Подышал на печать, хлопнул. Готово. Он смотрел на Убера:

– Что?

Убер очнулся, поднял голову.

– Да нет, ничего. Когда приступать, говорю?

– Сейчас.

– Возможно, еще мне понадобится оружие. Что-то очень мощное.

Мэр замялся.

– Это проблема? – холодно спросил Убер. – Обычно я использую свое, но в данном случае… если это достаточно крупная тварь…

– Граждане Обводной республики будут против того, чтобы я вооружал чужаков.

– А мне насрать на мнение граждан республики. Если честно. Как подозреваю, и вам тоже.

Мэр кивнул. Такое отношение он понимал.

– Хорошо. Будет тебе тяжелое оружие.

– И помощник. Оруженосец. Санчо Панса.

Мэр помедлил.

– Чего?

– Я не местный, – пояснил Убер. – Мне нужен тот, кто все здесь знает.

Мэр почесал бровь согнутым узловатым пальцем.

– Я поставлю этот вопрос… кхм… на голосование. Совет решит… выделит человека… Но я уверен…

– Что, серьезно? У вас республика? – поинтересовался Убер и вдруг засмеялся. – А ты, получается, президент?

– Мэр, – сказал тот негромко. – Всего лишь мэр. Но они все у меня – вот здесь.

Он сжал до белизны худой кулак, синие вены, светлые волоски. Оскалил желтые зубы. И Убер внезапно снова услышал те крики «Мэр! Мэр! Мэр!». Похоже, этот мэр далеко не прост и ни фига не мил.

– А вот эти… которые по вечерам орут «Мэр! Мэр! Мэр лучший!» – это кто? Благодарные жители? Лучшие люди города? Патриоты?

– Долбоебы, – сухо сказал мэр.

Это да. Убер хмыкнул.

– Не знаю, чего они там орут, – продолжил мэр. – Придурков и у нас хватает, без всяких драконов.

«Может, не стоило соглашаться? – подумал Убер внезапно. – Черт, черт». Но тут же отбросил сомнения. Сомнения мешают выполнению задачи.

– Надеюсь на вас, – сказал мэр церемонно. Убер кивнул.

Глава 6

– Убер? – произнес человек.

Шагнул навстречу. Он был ниже скинхеда ростом, но широкий, кряжистый. Убер насторожился, но человек поднял руки и улыбнулся – мол, все хорошо, я безопасен. Но почему-то Убер был уверен, что человек его ждал. Стоял где-то здесь и курил, дожидаясь, когда скинхед выйдет от мэра.

– Возможно, – сказал скинхед.

На человеке была простая куртка, брезентовая, сшитая вручную уже после Катастрофы. Неказистая, но надежная. Куртка Уберу сразу понравилась – чего нельзя сказать о том, на ком она была надета.

А еще Убер подумал, что под полой куртки наверняка окажется пистолет. И возможно, пара-тройка ножей.

– Мы раньше не встречались, – сказал человек. Убер помедлил, пожал плечами. «И что?» Он с кучей народа на земле не встречался, это же не повод, чтобы сразу лезть целоваться.

– Наверное.

– Соловьев, он же Соловей, – представился человек в крутой куртке.

Голос у него был замечательный – чистый, богатый, с великолепными светлыми обертонами тенор. Отличная, прямо звенящая дикция.

«Вот почему его так прозвали», – подумал Убер. Не только фамилия. Соловей-разбойник, ха.

– А ты Убер?

– Убер, – сказал скинхед. – Я вообще не очень понимаю, что я здесь делаю. Или что ты здесь делаешь, Соловей.

– Я помощник мэра. По общественному порядку и правосудию.

На пальце у «помощника» было крупное золотое кольцо с печаткой. Убер покачал головой.

Засмеялся.

– Что не так? – спросил Соловей. На первый звзгляд он казался спокойным и доброжелательным, искренним.

Но Убер отбросил эту мысль. Соловей выглядел умным и опасным противником.

В отличие от Чечена, Соловей прямо излучал сдержанную опасность. Словно ядерная боеголовка, экранированная свинцом. Хотя, возможно, из него получился бы неплохой союзник.

– Изучаю, – сказал Убер. – Картину движения. А что, какие-то проблемы?

Соловей улыбнулся одними губами.

– Да никаких проблем.

– Отлично, значит.

– А скажи мне, художник неместный, ты зачем моих людей обижаешь?

«А вот и главный вопрос».

– Чечена-то?

– А то ты не знаешь?

– Он такой же чеченец, как я балерина, – сказал Убер. – Или я сейчас ненароком раскрыл тебе глаза?

– Да мне плевать, – засмеялся Соловей. – Это не мой человек. Ты зачем моим людям люлей навешал, а? В «Крабе».

– Напросились.

Они посмотрели в глаза друг друга. Пауза.

– Молодой и резкий, значит. – Соловей даже не удивился.

– Ты забыл добавить: красивый и талантливый. Любимец женщин. Я проездом в вашем городе, так что не надо оваций.

Соловей прищурился. У него были серые, умные глаза. С ледком на дне.

Соловей засмеялся. Красивый смех.

– Ну ты даешь. Ладно, рад знакомству, Убер.

«Может, все не так плохо», – подумал скинхед.

– Взаимно, – сказал Убер. – Увидимся.

– Это непременно, – пообещал Соловей с легкой улыбкой. Убер снова против воли насторожился. – Непременно, говорю.

И тут Убер заподозрил, что в ледок на дне глаз Соловья наверняка вморожен не один покойник.

Мэр посмотрел на помощника, пожевал губами. В кабинете мэра было тихо и уютно. Чучело медведя темнело в углу, по вытертой шкуре плясали отсветы огня.

– Ну как он тебе?

– О нем не стоит беспокоиться, – сказал Соловей.

– Ты так думаешь? – желчно осведомился мэр. Он знал, что часто раздражен без повода, но остановить себя не мог.

– Я так думаю, – спокойно ответил помощник.

– Не слишком много на себя берешь, Соловей?

– Я вообще не врубаюсь, почему вдруг такой кипиш. Да, чужак. Да, дерзок. Да, крут. Да, начал копать. Но две-три ночи подождать… и все. Вы понимаете? Никуда он не денется.

– Дракон, – сказал мэр. Звучало убедительно.

– Да, дракон. Он доберется до лысого. Что бы этот фашист ни делал, как крут бы не был. Дракон сожрет его с потрохами и не подавится.

Чертовски убедительно. Но все-таки что-то мешало мэру успокоиться.

– И все же…

Соловей покачал головой. У него были зеленоватые глаза, словно нарисованные.

– Вы знаете, что бывает, если дракону кто-то не нравится, – произнес он.

– Это да.

Когда-то Обводный канал приобрел дурную славу как любимое место самоубийц. Кажется, сейчас легенды обрели вторую жизнь. Мэр сглотнул. Не слишком ли много… самоубийц?

– Я нанял его убить дракона, – сказал он.

Они оба знали, что дракон не понимает абстрактных размышлений. Только сильные желания, вот что важно.

– Я знаю, – спокойно отозвался Соловей.

Мэр подумал, что рано или поздно от помощника придется избавиться. Слишком уж независимым и наглым тот стал. В большую силу вошел, этого не отнять.

– Что, если…

– Пускай тратит время впустую. До дракона ему не добраться. Поверьте мне. А вот наоборот…

Соловей улыбнулся. Недобро, замороженными глазами.

– Но он мне нравится, это тип.

– Этот фашист? – удивился мэр. Сам он не понимал, как можно испытывать симпатию к этому бритоголовому. Впрочем, отморозок отморозку печень не выбьет.

– Ну и что, что фашист, – произнес Соловей невозмутимо. – Фашисты тоже люди.

Мэр захлопал глазами. Открыл рот… закрыл.

– Иди, – сказал он наконец. – И разберись с лысым.

Соловей кивнул.

«Ее забрал дракон, – сказал Чечен. – Дракон! Отпусти, больно!»

Убер остановился, вспоминая, как это было – и снова пошел. Неужели все так просто… и так страшно. Чечен сказал, что действительно отдал Марте обещанный новый паспорт – чтобы бежать с Обводного канала. И она отправилась в туннель, пешком до «Звенигородской».

И не дошла.

«Я думал, он просто брешет, – подумал Убер. – Чтобы выгородить себя».

А теперь его, Убера, наняли убить дракона.

Интересно.

– С чего начинать поиски чудовища? Этого, черт побери, дракона?

Убер почесал затылок. Нормальные герои всегда идут в обход… вернее, с чего начинают работу нормальные герои? С чего бы начал поиски Шерлок Холмс?

Правильно.

С выбора помощника. Желательно местного, знакомого с обычаями и порядками аборигенов.

– И кого же я здесь знаю? – задумчиво протянул Убер. – А?

Под землей редко менялась погода, но иногда случалось и такое. Воздух, сырой и затхлый, вдруг становился холодным, словно пронизанным тонкими, отчетливыми ледяными нитями. Осень.

Почему осень казалась таким важным временем все этим людям, что жили до Катастрофы? «Осень… унылая пора…» А на картинках в уцелевшем учебнике все красное и необычное, какая тут унылость?

Вот что всегда раздражало Юру Лейкина в школьных уроках. Школа на «Обводном канале» закончилась для него давно, но память об этом зацепилась намертво. Яркие картинки из учебника, запах пыли и подступающего сна.

Юра Лейкин помедлил, вышел из палатки. Придется сегодня идти на работу. Часовым в вентшахте его еще неделю точно не поставят. А часовым хорошо. Можно побыть в одиночестве, помечтать, почитать даже.

А работу Юра не любил. Работа никогда не заканчивалась. Подними, тащи, бросай, забей, подтяни, снова тащи. И так без конца. Лучше сидеть с автоматом у двери во внешний мир – которая никогда не откроется. Ну… до недавнего времени. А еще этот лысый…

Хотя нагоняй Юра Лейкин получил, его сняли не поэтому.

Слишком добрый, сказал начальник смены. И его глаза блеснули каким-то ледяным равнодушным огнем.

Зачем ты его пустил? Кто он? Что ему здесь надо, на станции?

– Спишь, солдат? – раздался веселый хрипловатый голос.

Юра поднял голову. Рядом стоял незнакомец, которого он пустил в ВШ. И насмешливо разглядывал его, Юру, с высоты своего почти двухметрового роста.

– Ну что, оруженосец Кашка, – непонятно сказал тот, вчерашний незнакомец. «Убер как-то там», вспомнил Юра. – Первый вопрос. Ты тунеядец или алкоголик?

– Что?! Нет! – Юра вскочил, сжал кулаки. Набычился. Еще не хватало, будет его тут пришлый обзывать.

Убер улыбнулся.

– Замечательно. Теперь второй вопрос. Хочешь поработать?

Они методично прочесали всю станцию – от блокпоста в сторону «Звенигородской» до туннелей на «Волковскую». Убер не слишком много знал о том, как ловить под землей неизвестного зверя дракона, но иногда сталкивался с мутантами, забравшимися с поверхности. Как тот Голодный Солдат на «Пролетарской». Самым сложным, как и в тот раз, оказалось проверить технические туннели. Этой технической обвязки вокруг любой станции – до хрена.

Наконец, Убер решил сделать перерыв. Он сложил вещи горкой, разлегся и устроил рюкзак под голову. Почти новый, со складов станции – спасибо мэру. «Обводный канал» не скупился на убийцу дракона. Они с Юрой пожевали на скорую руку, теперь чуть отдохнуть – и снова за работу.

– Расскажи-ка мне, брат Юра, как вы здесь живете?

Юра пожал плечами. «Нашелся тут командир», – подумал он. «Добреньким притворяется». Но от работы он не уклонялся. Это было намного интересней, чем окапывать грибные грядки или носить землю. Можно представлять себя большим и крутым начальником, сыщиком, который ведет важное расследование. Хотя искали они…

«А вдруг действительно найдем?» – Юру пробил холодный пот.

– Ну как живем… – нехотя сказал Юра. – Нормально. Как все живут. А как еще?

– Вот ты мне тогда соврал про этот крик… а я ведь помню.

Юра насупился. Затем сказал:

– Вы тогда чужой были.

– А сейчас?

– А сейчас вы… – Юра почесал затылок. – Все равно чужой.

Убер вздохнул. Мол, чужой так чужой.

– Тут же негде особо спрятаться? – спросил Убер. – На станции?

– Ну, есть санузел… мы там были сегодня. Вентшахта 616-я. Что еще?

– Шестьсот восемнадцатая, она там, ближе к «Волковской». И санузел.

Убер кивнул.

– А на «Волковской» у вас что? Кто живет?

– Никого. Там наши грибные плантации раньше были… но их крысы жрали.

– Понятно. Если кто и есть, то, скорее всего, он обитает на Волчке. Или по пути туда, в служебных коллекторах и ВШ. Как думаешь, я прав, брат Юра? Он засел где-то по пути на Кладбище? Не, ну нормальная позиция.

– Не знаю, – буркнул Юра.

– Вот ты бука, – поразился Убер, потом закинул руки за голову. Мускулистые, крепкие. Такими любого дракона можно запросто задушить. – Как ты вообще на «Обводном» оказался?

– Судьба, – сказал Юра. Он сам не понял, почему выбрал такое громкое слово.

– Хмм. Судьба. – Убер почесал нос. – Судьба, она штука такая… Не знаешь, где пронесет.

– Судьба и… родители.

Убера смутил запах. От пропахшей жильем платформы несло кислым и теплым, но здесь, в этом тупике, к запаху примешивался какой-то иной аромат. Словно запах цветов.

Что это может быть?

Скинхед присел на корточки, замер. Здесь торопиться не надо. Здесь лучше смотреть и слушать внимательно.

Итак. Туннель, тупик? Куда он ведет? Заблудиться рядом с незнакомой станцией Уберу совсем не хотелось. Доверяй инстинктам, говорил его наставник по боевым искусствам, Целестин Цюхцинский. Мистер Неоченьприятно, как прозвали его ученики. Если твои инстинкты тренированы, они лучше тебя среагируют в критической ситуации. Человек думает медленно. «…и быстрых разумом невтонов российская земля рождать…» А вот наше тело думает быстро.

Так, все-таки вперед. Убер выпрямился и пошел. Запах стал сильнее, словно сгустился. Точно, цветочный какой-то аромат. Убер приготовился к худшему. Однажды он уже встречался с гигантскими хищными орхидеями. Убер закрыл глаза. Открыл. Вперед!

Он шел, под ногами валялись ржавые банки, пустые бутылки, осколки и обрывки бумаги и металла. Что там у местных, свалка?

Убер шел. В какой-то момент он задел банку, скрежетнуло. Черт. Убер наклонился и обнаружил, что рядом с красной банкой «колы» что-то есть, белеет в слое пыли.

Он провел ладонью, аккуратно… и вздрогнул.

Рядом с банкой лежали кости – маленькие и обломанные, со следами зубов. Человеческие? Убер присвистнул. Осторожно поднял кость, осмотрел. Судя по слою пыли… это было давно.

Потом пошарил в пыли. Осторожно, как с миной, разгреб слой пепла. Еще кости.

Убер выпрямился, закинул дробовик на плечо.

Мэр оказался прав. На станции пропадают люди. И их действительно жрет какая-то тварь.

Дракон. Он попробовал слово на вкус. «Дракон. Дра-кон». Dragon. Жутенькое слово вполне… Но какое-то… слишком величественное для такого масштаба. Жрет людей в темных переулках.

Почти как мелочь по карманам тырить.

Были случаи, когда в метро забиралась чудовищная тварь, одна из тех, что водились на поверхности. Плохо закрытый вход, забывчивость диггера, оставившего незапертым люк, незамеченный до сих пор или незакрытый ход в метро – их же тысячи. И все, люди внизу сталкиваются с испуганной дикой тварью. И часто трупов бывало много.

Про один случай Убер знал точно, потому что участвовал в том деле. Тогда в метро через заклинивший люк пролез Голодный Солдат. Обычно Голодные Солдаты жестко привязаны к месту обитания, а этот оказался какой-то не такой. Шатун. И это была настоящая бойня.

Прежде чем спохватились и вызвали диггеров, Голодный Солдат убил и съел трех детей и одну женщину. А потом его погнали всем миром, и он выбрался на станцию. Убил нескольких гражданских. Диггеры вместе с самообороной станции и добровольцами загнали Солдата в тупик и добили.

В общем, с мутантами неприятностей не оберешься. Может, здесь тоже Голодный Солдат действовал? Убер покачал головой. Кто знает?

Голодные Солдаты молчаливы, никогда не кричат. А тут – крик был прямо замечательный. Убер поежился. Да уж, жизнь истребителя чудовищ – не для слабонервных.

Тогда кто это? Гастарбайтер? Они всегда действуют стаей. Блокадник – не смешите. Блокадник – это вообще диггерская легенда.

Они встретили ее в коллекторе, когда уже собирались возвращаться. Сначала Юра почувствовал резкий приторный запах, вонь фекалий мешалась с каким-то ацетоновым ароматом. И тут…

– Убер! – крикнул Юра. Он поднял фонарь. В луче света что-то мелькнуло.

На Убера кинулась крылатая тень. «Дракон!» Убер мгновенно пригнулся, рывком откатился в сторону. Звязкнул дробовик, упал на бетонный пол. Фонарь отлетел в сторону, огромное световое пятно высветило стену. Крылатая тварь рванулась за Убером. Чудовищно огромная.

– Стреляй, Юра! Стреляй! – крикнул Убер. – А, черт!

Юра увидел дробовик, протянул руку и поднул оружие к себе. Руки тряслись.

– Юра, давай! – Снова Убер. Крылатая тварь в качающемся свете фонаря набрасывалась на темный силуэт человека. Убер сражался с драконом?

От зычного мата скинхеда вяли уши.

Юра вскочил, вскинул дробовик Убера, положил палец на спусковой крючок. Тварь зашипела. Она часто била крыльями, огромная тень на стене казалась больше, чем все монстры на свете. Вот он какой, дракон. Юру окатило холодом, даже пальцы застыли. Он не чувствовал своих ног и рук, только вялое неподвижное тело… которое слишком близко к этой пасти и к этим оскаленным зубам.

«Дракон», – подумал Юра. Развернулся и побежал.

Убер вытащил из ножен кукри. Тварь дернулась к нему, расправила крылья.

Убер рубанул с оттяжкой, как двуручным мечом. Хрясь. Тварь упала. Убер подошел и ударил еще раз.

Голова твари откатилась, остановилась. Убер подошел и толкнул ее носком ботинка. Голова зашипела… Убер отскочил, взмахнул ножом.

Голова дернулась еще раз и – застыла.

– Тьфу, зараза! – сказал Убер. – Тут штанов на это дело не напасешься. Не жизнь, а полный памперс. Хочется сухой… а уж какой есть.

Он огляделся. Его фонарик все так же катался на полу, амплитуда все уменьшалась. Вслед за ним качалось световое пятно на стене туннеля. Убер подобрал фонарь, огляделся.

Тварь мертва. А Юры нет.

– Юра! – позвал Убер. – Дуралейкин!

Молчание.

– Юра, иди сюда. Бить не буду.

Через долгое мгновение парень все-таки показался из-за поворота.

– Иди, иди сюда, – повторил Убер. – Не бойся. На первый раз прощаю. В первый раз со всеми бывает.

Юра подошел, увидел тварь и побелел. «Еще в обморок упади», – подумал Убер.

– Что это? – спросил он, заикаясь.

– Ерунда, – сказал Убер. – Смотри, какой красавчик.

– Это он кричал?

– Нет. – Убер помедлил. – Эта тварь почти безобидная. Правда, слегка ядовитая. Я таких видел на «Дыбенко». Они там дают такой тварюшке укусить себя – а потом от яда ловят какие-то особые, жуткие глюки. Ей-ей, не вру.

Размером тварь была с локоть руки. Зеленовато-желтая.

Такой крошечный дракончик. С красными и синими перьями. Словно слегка ощипанный попугай – только в клюве набор мелких острых зубов.

– Она совсем… маленькая, – сказал Юра. И вдруг заплакал.

Потом закрыл лицо руками и убежал.

– Вот те раз, – хмыкнул Убер. Он озадаченно почесал затылок. – И опять с моим дробовиком!

Он встретил Юру в туннеле. Тот возвращался – медленно, шаг за шагом, и чуть не застрелил Убера, когда тот выглянул из коллектора. Юра был почти зеленый, временами его трясло. «Но все-таки вернулся», – подумал Убер. Это главное. Значит, будет работать.

Юра увидел Убера, дернулся. Встал. Затем протянул скинхеду его дробовик.

– Все нормально, парень, – сказал Убер позже. Они устроили привал. – Со всеми бывает.

– Не со всеми. – Юра вытер слезы рукой. Но они все равно катились и катились из глаз. Лицо онемело. Щеки горели от стыда. Чувство было таким острым, что хотелось умереть прямо на месте.

– Ну, не со всеми, – согласился Убер. – Что теперь, плакать от этого?

– Хочу и плачу! – отрезал Юра. – Мое дело.

Злость помогала.

– Это да. – Убер кивнул. – Мужчина сам себе хозяин. Сам пошел, сам поплакал. Сам успокоился. Ну, или застрелился.

– Чего-о?

Юра положил на ладонь блестящий квадратик. Латунный, похоже. С рельефным узором на боку. Кажется, олень в чаще.

– Что это?

– Зажигалка. – Юра удивленно посмотрел на Убера. Мол, разве непонятно?

Скинхед хмыкнул.

– Я понимаю, что это зажигалка. Откуда она у тебя? Ты ж не куришь. Почему-то мне кажется, она тебе чем-то дорога…

– Да. – Юра кивнул.

– Это память?

– Не знаю, память это или нет. – Юра говорил сегодня медленно и как-то необычно, не как всегда. – Эту зажигалку подарил мне отец.

– Круто, – сказал Убер. – Хороший подарок. Только ты ведь не куришь?

– Не курю. В этом и дело.

– Это ты к чему?

Юра Лейкин помедлил, рассеянно покрутил зажигалку в руках. Открыл, щелкнул. Снова закрыл. Щелк!

– Отец подарил мне ее и сказал: так я пойму, что стал взрослым.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Убер.

– Он сказал, что когда я начну курить, то мне потребуется зажигалка. А она у меня уже есть, значит, полдела сделано. И моя первая зажигалка и первая сигарета будут означать, что я вырос. Повзрослел. Что я теперь взрослый мужчина, который сам принимает решения. Знаешь, странно, Убер. Я не знал, что взросление зависит от этого.

– Отличная зажигалка, – сказал Убер. Юра посмотрел на него, но так и не понял, издевается скинхед или говорит серьезно.

– Наверное, – сказал Юра. Пожал плечами. – В общем, я так и не начал курить.

– Это ничего, – сказал Убер. – Я бы отказался от этой вредной привычки. У меня и так их слишком много. Могу поделиться с тобой, если надо.

Юра покачал головой. Снова щелкнул зажигалкой, откинул крышку. Положил палец на колесико. Крутанул раз, другой.

Чирк! Чирк!

– Бесполезно, – сказал Убер. – Это «Зиппо», бензин из нее выветривается очень быстро. Надо просто заправить.

– Да, – кивнул Юра. – Надо.

Чирк! Полетели искры, но пламени не было.

– Может, я никогда не стану взрослым, – печально сказал Юра.

– А ты попробуй еще раз.

Юра помедлил.

– Ну же!

Чирк! Искры полетели. Юра разочарованно поднял брови.

И тут пламя вспыхнуло. Вшшшш.

– Возможно, и не нужна никакая сигарета, – сказал Убер задумчиво.

Утром он проснулся от крика. Убер занял на ночь в палатке Мики и Нэнни пустующую койку. С Нэнни он тихо договорился, что расплачиваться будет продуктами, которые брал в кредит. Под будущее убийство дракона.

Жуткий вопль разносился над станцией, далекий, преломленный эхом. Словно шел со дна моря, с глубины.

Мика поежилась. Убер поднял голову, прислушался.

– Это и есть ваше чудовище? – спросил он. Крик все длился и длился. Сегодня что-то совсем долго, удивился Убер. Забавно, кажется, он начал привыкать. Плохо то, что по крику вычислить источник почти невозможно. Торчит в туннеле ржавая труба или выходит забранный решеткой заброшенный коллектор, оттуда идет звук, а источник его – черт знает где, может, на другом конце метро. Они вчера с Юрой хорошенько так набегались, пытаясь найти источник крика. Так и не выяснили.

Мика кивнула.

– Да. Ему больно.

Убер с удивлением посмотрел на маленькую серьезную девочку.

Мика повторила:

– Ему больно.

Убер заговорил скороговоркой, словно оправдываясь:

– Я должен встретиться с пацанами. Они ждут меня. Вместо этого я торчу здесь, изображая архангела Гавриила… – Он добавил совсем тихо, себе под нос. – Это жопа. Точно жопа.

Крик повторился. В этот раз он звучал странно, переливами – то ниже, то, наоборот, забирался почти в режущие высоты. Мика внимательно слушала. Когда наконец крик стих, она покачала головой.

Убер посмотрел на нее вопросительно.

– Что? – спросил он. Мика пожала плечами.

– Сегодня ему совсем грустно. Бедное.

Убер сказал совсем тихо, себе под нос:

– Несомненно жопа.

Убер шагнул вперед, сел перед Микой на корточки, заглянул в глаза:

– Мика! – щелкнул пальцами. – Мика! Бобренок!

Девочка подняла голову. Потребовалось несколько секунд, чтобы ее взгляд сделался осмысленным.

– Ангел, – произнесла она.

Убер заговорил мягко, убаюкивающее.

– Мика, послушай меня внимательно. Ты понимаешь, что, возможно, это чудовище… эта тоскующая тварь… – Он замялся, что для скинхеда явно непривычно. – Она…

Мика продолжила:

– …убила мою маму?

Убер закончил:

– …убила твою маму.

Они произнесли это одновременно. Посмотрели друг на друга. Молчание.

– Та-ак, – протянул Убер. – Значит, понимешь, и все равно жалеешь?

Мика выпрямилась. Заговорила тихо и негромко:

– Я думаю, моя мама где-то внутри него. И когда мама вспоминает обо мне, она поет песенку. – Девочка посмотрела на Убера. Взгляд был остановившийся и какой-то… потусторонний. – Там, внутри него. Для меня.

И Мика начала напевать что-то. Монотонно и непонятно, слов не разобрать. Словно маленький якутский шаман. Глаза Мики словно видели что-то за гранью этого мира, за пределами метро. Может, мир железных одноногих злых великанов Абаасов.

Убер – у него мороз по коже от этого взгляда. Он резко встал.

– Блять! – вырвалось у него. Убер снова присел на корточки рядом с девочкой. – Мика, ты видишь меня? Посмотри на меня. Мика!

Мика, словно в трансе, качнулась. Убер выругался, глаза у девочки стали будто стеклянные. Она качнулась вперед, назад. Как неуклонный маятник. Ленинградский метроном. Так, так. Так, так.

Мика заговорила глухим низким голосом:

– Потому что она меня любит.

«Ч-черт». Убер схватил ее за плечи, тряхнул.

– Мика!

В этот момент в палатку вошла Нэнни, увидела Мику с Убером. Нэнни подбежала, с силой оттолкнула Убера.

– Не мешай! – Она сбросила кофту, ловко и привычно подняла и уложила Мику на постель. Развязала шнурки и скинула с нее кеды. Скинхед рядом не знал, что делать. «Вот ведь». Самое страшное – когда ты большой и сильный, но не можешь помочь маленькому и слабому существу. Все твои силы, злость и боевые навыки бесполезны. Смешно. Он вспомнил свое ощущение, когда жена там, в Якутске, еще до Катастрофы, сказала ему, что беременна.

– Такое уже было?! – спросил Убер.

– Не мешай, говорю.

Убер встал.

– Твою мать… – Он повертел головой, словно память жала ему в районе шеи. – Вот же угораздило меня влезть в это дело.

Нэнни начала растирать руки и ноги девочке. Похлопала ее по щекам. И снова начала тереть ей руки. Делала она это все неторопливо, без особого старания, но методично и толково, как опытная медсестра. Словно это обычная рутина. Лицо Нэнни почти скучающее. Не сказать, чтобы она была взволнована.

Зато Убер взволнован. Он наклонился, глядя на девочку.

– Бобренок! Бобренок! – позвал Убер. – Отзовись!

Нэнни снова повторила:

– Не мешай.

Но видно было, что даже она растеряна. Привычный ритуал дал сбой. Девочка слишком долго не приходила в себя. Убер сжал зубы.

– Доктор здесь есть? – Он поднялся, опустился.

Наконец Мика пришла в себя, открыла глаза. Она села, моргнула и растерянно посмотрела на Убера.

Убер выдохнул с явным облегчением:

– Привет, Бобренок!

Ответ был строгим:

– Я не бобренок.

Убер расхохотался. Вслед за ним засмеялась Нэнни. Они хохотали вдвоем, бритый скинхед с фингалом и пожилая няня. Это почти истерический смех. Мика обиженно смотрела на обоих.

Глава 7

Они с Юрой облазили уже все коллекторы возле «Обводного». Местами забирались в такие дали, куда местные ни разу не ходили. Оказалось вокруг «Обводного канала» существует целый мир заброшенных туннелей, коллекторов, штолен и даже руддвор, где стояли и ржавели вагонетки, заполненные породой.

Юра споткнулся. Он упал на рельсы, почти лицом. Поднял руки. В первый момент он не понял, что это.

– Убер! – крикнул он. Скинхед обернулся, луч фонаря осветил его лицо.

Красная заколка в запекшейся крови. Убер поднял ее осторожно, словно хрупкую вещь, которая может сломаться от любого дуновения ветра.

Затем обернулся, посмотрел назад, в туннель.

– Убер? – спросил Юра почти шепотом. – Это то?

Скинхед посмотрел на него, лицо хмурое. Впервые Юра видел его не смеющимся и не хохмящим. Убер огляделся, с фонариком облазил все шпалы и рельсы. Измазался по уши и взмок.

Поднялся, отряхнул руки.

Затем сказал Юре:

– Пошли.

По следам запекшейся крови они нашли, откуда пришла обладательница красной заколки. Пришлось облазить чуть ли не на коленях метров сто туннеля.

Огромную лужу крови, кажется, никто даже не пытался убрать. Черная кровь засохла на шпалах – у огромной ржавой решетки. За ней начинался технический коридор. Тупик? А нет. Юра увидел, что дальше тоже была дверь. Множество древних циферблатов, краников, пыльных, заросших плесенью труб и проводов.

В луже крови были следы засохшей еды. «Не самая роскошь», – подумал Юра. Ему вдруг стало дурно.

– Ее стошнило. Скорее всего, черепно-мозговая травма. Или, может, отравление. Вот здесь она упала, – Убер показал на землю. Юру затошнило. Он отбежал подальше – и его вывернуло. Казалось, желудок пытается покинуть его тело. «Да ну тебя с твоими приключениями, лысый», – подумал он с раздражением.

– Юра, ты в порядке? – спросил Убер.

– Да. – Он вернулся, вытирая рот ладонью. Во рту стоял мерзкий вкус крови и желчи.

Убер присел на корточки, посмотрел вправо, влево. Помедлил. Посветил фонариком.

– Я думаю, это не дракон. В смысле, не мутант, не тварь, забравшаяся с поверхности. Я почти уверен, брат Юра, что мы с тобой ищем человека. Вернее, двуногую птицу без перьев, способную и любящую убивать себе подобных.

– Почему? – спросил Юра.

Убер показал на закрытую дверь. На толстую ржавую цепь, на огромный замок.

– А ты когда-нибудь видел, чтобы звери запирали за собой двери?

Следы крови вели к двери. Юра покачал головой. Больше он не воспринимал это как приключение, теперь ему просто было страшно. До потери сознания.

– Думаю, тот, кто сделал это и закрыл за собой дверь – и есть наш дракон.

– А если она там? – Юра кивнул на дверь.

– Кто?

– Ну вот эта… с заколкой, – сказал Юра.

– Марта?

Юра вдруг перестал дышать. Ему вдруг показалось, что весь мир обрушился на него. Целиком и полностью, и вздохнуть невозможно. Он поштанулся…

– Эй, парень? – Его похлопали по щекам. – Ты чего? Сомлел? Ничего, это со всеми бывает.

– Не знаешь, чье это может быть? – спросил скинхед.

Где-то он ее видел. Но сколько Убер не ломал голову, воспоминание от него ускользало. Он мысленно развернул воспоминания, как слайд-шоу из черно-белых фотографий.

– Да вот же, – сказала Нэнни внутри него. – Это наша Марта.

«Красивая. А что ж она без паспорта ходит?»

Убер мысленно опустил взгляд, рассмотрел страницу.

На черно-белой фотографии в паспорте была Марта – юная, почти девчонка. Она смотрела в камеру чуть напряженно, но обаятельно. Убер прищурился. Детали, самое главное – детали.

В ее волосах была заколка. Черная. Красное на фото чаще всего получается черным, подумал Убер рассеянно.

Та самая.

– Надо открыть дверь, – проговорил Юра. – Так?

Убер покачал головой.

– Но… почему?

– А что мы там найдем? – пожал плечами Убер. – Паспорт того, кто ее убил, адрес и чистосердечное признание? И записи видеокамер?

– Чего?

– Не важно, – сказал Убер. – Мы найдем только комнату, заляпанную кровью и… – Он помедлил. – В общем, это ничего нам не даст.

– Почему? – Юра все еще не понимал. Эх, ты, мальчик.

– Знаешь, что изменилось со времен Катастрофы? – сказал Убер.

– Ээ…

– А изменилось вот что. Нет больше анализа отпечатков пальцев, сравнения волос, зубов, группы крови или анализа почвы из-под ногтей жертвы. Нет ничего. Даже во времена Шерлока Холмса все было намного лучше. Сейчас мы откроем эту комнату – и увидим только эту комнату. Никаких улик, никакого следа. Детектив в условиях метро обречен. Но у нас с тобой все равно есть шанс поймать убийцу. Только мы не будем вскрывать для этого замок. То есть я мог бы раздобыть автоген, гидравлические кусачки, пилу по металлу… или, например, я мог бы примотать к замку гранату, выдернуть чеку и посмотреть, что будет – но это плохой вариант.

– А у тебя есть граната? – удивился Юра. Убер раздраженно отмахнулся.

– Нет у меня гранаты. Это гипотетически.

– Чего?

– О боже! – Убер помедлил. – Я говорю, мы можем найти убийцу, только не вскрывая замок…

– Как мы это тогда узнаем? – спросил Юра.

– Очень просто, – сказал Убер. Он усмехнулся. – Мы подождем.

Они провели рядом с дверью почти весь день, но никто не приходил. Пару раз мимо на скорости проезжали дрезины. Мортусы везли кого-то из дальних уголков метро.

Время тянулось. Ничего не происходило.

– Убер. – Его толкнули в плечо. – Убер, проснись! Кто-то идет.

Они уже много часов ожидали здесь, в полной темноте, у чертовой «кровавой» двери. И вот его почти уже сморил сон. Тягучий и жутковатый, словно снятый черно-белой документальной камерой.

Ему казалось, что в затылок снова толкается кто-то. Нетерпеливый, как щенок. Как сегодня утром.

Только нос у него был не собачий, мягкий и влажный. А холодный и гладкий, словно нос гадюки. Убер мучительно отмахнулся. «Иди на фиг». И продолжал дремать.

«Слава богу, можно проснуться», – подумал Убер. И наконец проснулся – разбитый и усталый.

А вот сейчас Юра растолкал Убера. Хороший у парнишки слух. Музыкальный почти. Убер сосредоточился, взял внимание, – и через некоторое время услышал. Точно. Шаги по гравию. Легкая обувь типа мокасин или кроссовок. Вдали засветился желтый фонарь, его луч бродил по стенам и потолку. Шел человек быстро. Владелец фонаря явно знал, куда направляется.

Убер подобрался, как охотничья собака.

У той самой ржавой двери луч помедлил, задрожал. «Это он», – беззвучно сказал Убер. Скинхед бесшумно поднялся и плавным бесшумным шагом направился к фонарю. Юра ждал. Пятно фонаря пробежало дальше по туннелю. Человек огляделся, луч фонаря коротко дернулся туда-сюда – видимо, человек зажал его зубами или подбородком. Огромное желтое пятно высветило решетку и тамбур за ней.

Юра сделал шаг в сторону.

Под ногой хрустнула жестяная банка. Звонкий четкий звук.

Черт! Юру облило холодом. Человек у двери вздрогнул, развернулся и – высветил вдруг рослую фигуру скинхеда. Человек развернулся и побежал в сторону «Обводного».

– Стоять, с-сука! – заорал Убер и бросился вдогонку. Юра сорвался с места и тоже побежал, стараясь не терять желтое пятно света впереди. Убер впереди иногда закрывал широкой спиной свет, и тогда Юра вздрагивал. Свой фонарь он зажечь не рискнул.

Погоня длилась и длилась, беглец все быстрее уходил. Судя по звуку дыхания, Убер нагонял.

Вот он уже совсем рядом. Скинхед догонял человека огромными прыжками.

Человек повернулся, вскинул руку. На мгновение он показался Юре знакомым.

Выстрел. Вспышка. Юра упал на землю, закрыл голову руками. Потом снова открыл. Убер пригнулся, но продолжал бежать.

Еще выстрел. Убер залег, перекатился в сторону. Он поднял дробовик, прицелился. Нажал на спуск.

Грохот. Вспышка. Юра открыл глаза, вжался в щебень.

Убер перепрыгнул в другую сторону, как огромный нетопырь. Вскинул дробовик, включил фонарь. Мощный поток света вырвался и осветил край платформы. Там кто-то кричал и шумел.

Впереди уже никого не было.

Человек исчез.

– Сбежал, – бросил Убер с досадой. Выпрямился. – С-сука.

Явно местный, юркнул куда-то и – все, нет следов, подумал Юра.

Несмотря на ярость и досаду Убера, он сам выдохнул с облегчением. Связываться с убийцей не хотелось. Убежал – и ладно. А потом Юра вспомнил, кого тот убил… И как… И ему опять стало нехорошо.

– Кто же это был? – задумчиво протянул Убер.

Получасом позже они сидели с Убером в «Крабе» и ужинали.

Убер был непривычно молчалив и ел без аппетита. Поковырялся ложкой в гречке, затем вздохнул и начал планомерно ее уничтожать – как автомат. Надо значит надо. Юра видел, что тот становится все мрачнее и мрачнее. Несколько раз Убер бросал взгляд в сторону стойки. Глаза у него при этом становились странно голодные. «Видимо, хочет выпить», подумал Юра. «А почему тогда не пьет?»

Он прожевал гречку, повернул голову. Угловой столик сегодня пустовал.

– Третий день уже на станции ошиваются, – сказал Юра. – Не знаю, чего ждут.

– Кто ждет? – равнодушно спросил Убер.

– Да мортусы.

И тут Убера словно подсветили изнутри. Он даже привстал.

– А что эти мортусы тут делали? – спросил он тихо. Юра удивленно открыл рот:

– Как что? Это же мортусы. Покойников забирали, наверное. В смысле, со станции.

Убер повернулся к парню. Он снова был жесток и собран. Юра почувствовал, как от скинхеда расходятся волны бешеной энергии.

– А где ты их видел, мортусов? – спросил Убер. – Где они вообще остановились?

– Да в тупике служебном, в сторону Звона. А есть ходят в «Краба», надо же. Я сам видел.

Убер почесал затылок. Так, мысль, так… Пошла, родная. Его вдруг озарило. Глаза засветились знакомым яростным светом.

– Ладно, Юра, на сегодня шабаш, – сказал Убер.

– Чего? Шабаш? – не понял Юра. – А, это как у ведьм? Будем жечь костер, колдовать и … – Юра покраснел. Вспомнил о всяких сексуальных оргиях и прочем магическом безобразии.

– Ну да, ведьмы так делают. Оргии, все дела. Поэтому у них ша́баш. А у нас с тобой, суровых мужиков, шаба́ш – это просто конец работы. И сегодня без оргий, извини. Давай, парень, до завтра. – Он поднялся, закинул на плечо дробовик.

– А вы куда? – Юра почему-то постоянно сбивался то на «ты», то на «вы». – Ты куда?

– К старым друзьям заскочу. – Убер усмехнулся. – Семь верст – это вообще не крюк для бешеного скинхеда.

– Так они вроде уезжают сегодня? – сказал Юра. Убер переменился в лице. – Раз обедать не пришли?..

Фонарь высветил на путях препятствие.

На пути дрезины стоял человек. Бритый налысо, высокий, широкоплечий и – очень знакомый. Стоял и не собирался уходить.

Дрезина нехотя затормозила. Искры погасли в темноте. Младший выругался себе под нос. Дрезина остановилась в двух шагах от человека.

– Опять ты, лысый? Ты не находишь, – сказал старший мортус. – Что это уже дежавю?

– Меня зовут Убер. У меня к вам дело.

Мортусы переглянулись.

– И? – спросил старший. Человек по имени Убер подошел к платформе, на которой лежали запакованные в брезент и скотч тела. Четыре тела. В брезентовой упаковке они выглядели, как близнецы.

– Разворачивай, – велел Убер.

– Что? Ты кто такой вообще?

– Прохожий, – сказал Убер.

– Так иди… мимо.

Убер взглянул на него, младший мортус замолчал.

Старший помедлил. Он был старый и опытный, и нутром чувствовал, что здесь все непросто. Он вздохнул, покачал головой. «Как эти живые нетерпеливы. То ли дело мертвые».

– Что ты хочешь узнать? – спросил он.

Они вскрыли коконы, забранные с «Обводного». К двум коконам, что везли мортусы, там добавилось еще два. Один – какой-то мужик. Убер кивнул. «Бывает». Второй…

Вернее, вторая.

Мортус расшнуровал брезентовый сверток. Откинул полу и отступил в сторону.

Убер сделал шаг, остановился. У него вдруг заледенели руки. Вот сука…

– Ты сам этого хотел, – сказал старший мортус. Скинхед медленно кивнул. – Это она?

Убер посмотрел. Затем зажмурился, потряс головой.

Выпрямился.

– Да, думаю, она.

Оказывается, он все это время надеялся, что это не так. Что она жива. Что он может вернуться к Мике, привести ее маму за руку – и «жили они долго и счастливо». Так иногда хочется побыть добрым волшебником в этом жестоком отвратительном мире.

В саване была Марта. Девушка с той фотографии. Пропавшая мама Мики. Несмотря на синяки и огромное синее пятно в половину лица, ее легко было узнать.

– Отчего… – Голос вдруг сел. Убер откашлялся. Неожиданно захотелось выпить до такой степени, что рот наполнился слюной, а желудок свело. «Спокойно», велел Убер своему дракону. «Не сейчас».

– Эй, парень, – протянул мортус. – Как же тебя взяло…

– Отчего наступила смерть? – спросил он.

Старший мортус покачал головой. Не положено рассказывать.

Убер поднял голову. Мортус отшатнулся. В голубых глазах скинхеда горело безумие. И ледяная, жуткая ярость. Такие не отступают.

«Да и мне самому интересно», – подумал старший мортус. Впервые за долгое время монотонной работы что-то шевельнулось у него в душе. Тайна. Этот бешеный голубоглазый мотивировал лучше, чем десять пинков под зад.

Чем сто.

– Кхм… посмотрим, – сказал старший мортус. – Помоги, – велел он младшему.

– Не положено… – начал тот.

– Делай, что сказал.

Тело было очищено от одежды и ритуальных повязок. На груди девушки был Y-образный надрез, грубо зашитый. Значит, ей делали вскрытие, понял Убер. Интересно-интересно.

Мортус оглядел девушку.

– Кровоподтеки, порезы. Угу-угу.

– Ее били? – спросил Убер.

Мортус кивнул.

– Да, и очень сильно. Синяки разного времени, есть даже недельные. Следы от веревки на запястьях и лодыжках. Несколько ребер сломано.

– А это? – Убер показал на жуткое синее пятно.

Мортус пожал плечами.

– Ничего не значит. После смерти часто появляются пятна. Скорее всего, она упала лицом на пол, уже мертвая. Но, может, и нет.

– Ее изнасиловали? – Голос скинхеда был холодный и ровный. Только воздух вокруг словно звенел от напряжения. Точно был насквозь пронизан электричеством.

Мортус помедлил. «Кажется, тут все может закончиться большой кровью», – подумал он. Вздохнул и заговорил:

– Кровоподтеки на внутренней поверхности бедер. Разрывы влагалища. Разрыв ануса. Ожоги на ягодицах – возможно, от сигарет. Следы порезов, некоторые загноившиеся.

Убер стиснул зубы, пошатнулся. Усилием воли удержался на ногах. «Спаси мою маму, ангел».

Дракон внутри него расправил чудовищные крылья и расхохотался.

«Убей их всех».

– Да, ее зверски изнасиловали. Много раз. Издевались.

– Она пропала месяц назад.

– Видимо, все это время ей приходилось… – Мортус попытался подобрать слово: – …несладко.

Несладко, с-сука. Убер сжал зубы – до боли. «Почему я не пришел сюда на полтора месяца раньше?! Чем я, черт побери, был таким важным занят?!» Он почувствовал ярость и бешеное, невозможное презрение к себе.

– Как она умерла?

– От удара в затылок, скорее всего. Перелом основания черепа. Возможно, когда убегала. Не знаю.

– Значит… – Он помедлил. Как же это сказать? Не спросить же напрямую о драконе. – Звериных следов нет?

Мортус задумался. Покачал головой.

– Есть несколько укусов на плече. Вот здесь. Но это явно человеческие зубы. Раньше такие укусы назывались «укусы страсти». Но сам понимаешь, это далеко не означает, что страсть – взаимная.

Убер выдохнул сквозь зубы.

Кивнул. И ушел.

– Спасибо, – крикнул он, обернувшись.

Мортусы переглянулись.

– Кажется, нам лучше поторопиться, – сказал старший мортус. – Быстрее.

– Почему?

– Потому что я так сказал.

«Иначе нам придется везти как минимум на несколько трупов больше», – подумал мортус.

– Быстрее!

Дрезина дернулась, заскрипела и покатилась, неторопливо набирая скорость. Туда, в темноту туннеля. К Кладбищу. К дому.

Маясь от непонятного смятения, он пришел в «Спятившего краба». Бармен посмотрел на него с удивлением, потянулся за бутылкой… Убер покачал головой: сегодня не надо.

– Тебе вышибала не нужен? – спросил Убер. Он не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги. – Заодно и грузчик, и мойщик посуды. Даже пару котлет приготовить могу, если надо. Ими даже можно будет кого-нибудь отравить. Ну что, берешь? Заодно часть кредита спишу.

– Обсудим, – сказал бармен.

Два часа Убер в «Крабе» отрабатывал свой долг. Носил ящики, потом помыл посуду, затем вернулся и снова начал таскать. Тяжелая работа прочищала мозги, выталкивала из головы муть и туман. Убер уже взмок, но не останавливался, работал как автомат.

Там его и нашел Кривой.

– Я смотрю, твоя карьера пошла в гору, – сказал одноногий сталкер.

– Ага, – сказал Убер, взваливая на плечи мешок. – Ты как раз наблюдаешь мой блестящий выход в стратосферу. – Он поднатужился, поднял мешок и потащил. Одноногий, однорукий, одноглазый сталкер хмыкнул и ловко перебежал на своем костыле, сел на гору мешков. Зажмурился, вдохнул.

– Как думаешь, люди часто обращаются к Богу с просьбами? – спросил он.

Убер пожал плечами. Сбросил на землю мешок, достал из кармана рубашки курево. Протянул Кривому самокрутку.

– Я нечасто. Я, сука, атеист. Остальные – видимо, постоянно. – Он дал Кривому прикурить. Китайская зажигалка уже умирала, пришлось долго трясти ее, затем чиркать, чтобы добиться огонька.

– Верно, люди постоянно. И как часто они получают ответ свыше? – Кривой выпустил дым.

Убер хмыкнул.

– Вот то-то и оно, – сказал Кривой. – Я вот думаю, люди просят-просят, но совсем не готовы.

– К чему тут готовиться? – Убер удивился.

Кривой хмыкнул.

– Правда? А что, если однажды Бог ответит?

Убер замолчал, почесал затылок. Улыбка Кривого стала шире:

– Ты об этом не подумал, верно? Никто об этом не думает. Все считают, что будут жить вечно – и вечно ныть, ныть, ныть. Просить.

– Я… я ничего не…

– Но однажды в трубке кто-то ответит.

– Бог?

– Может быть, – сказал Кривой.

– И потом он придет?

– Вряд ли он сам. Скорее, он пошлет кого-то вроде тебя.

Они еще покурили. Потом Убер плюнул, ушел в «Краба». Вернулся с бутылкой сивухи, разлил на двоих. Себе чуть-чуть, Кривому – полную. Выпили, продышали, закусили.

– Тебе легко, – сказал Кривой. Старый сталкер уже порядком захмелел. – Ты сейчас молодой и сильный. И можешь любому с легкостью дать в морду.

Убер хмыкнул. Размял кисти, костяшки щелкнули.

– Это да.

– А что будет, – продолжал старик. – Лет через десять – двадцать? Когда ты уже не будешь таким молодым и сильным? Когда твое тело начнет тебе отказывать? Что будет, если ты заболеешь или получишь рану такую, что даже не сможешь поднять руку или пройти хотя бы десять шагов, не запыхавшись? Что тогда?!

Убер засмеялся.

– Ну, тогда я буду как ты.

– Как я? – удивился Кривой.

– Давить на жалость. Ладно-ладно, извини, Кривой. Я шучу.

Бармен вышел, посмотрел на них. Вернулся обратно, не сказав ни слова. Они даже не заметили.

– Я думаю, – сказал Кривой. – Что Бог однажды устал.

– Хорошее начало. – Убер показал большой палец. – А дальше?

– Представь, у Него не осталось сил отвечать на просьбы людей. Вот в далекой комнате на облаке стоит белый телефон. А рядом сидит специальный ангел. И когда звонят люди, чтобы просить, умолять, клянчить, грозить, требовать, просто поболтать, потому что им одиноко, больно и страшно… Тогда этот ангел снимает трубку и говорит…

Убер заинтересованно придвинулся к Кривому.

– Ты пей, – сказал он.

Старый сталкер выпил и крякнул.

– И этот ангел говорит: вы позвонили на линию Бога. Этот звонок очень важен для нас. Бога сейчас нет, оставайтесь на линии. Можете оставить сообщение после звукового сигнала.

– Интересная концепция, – сказал Убер.

– Конечно, люди злятся, кричат, умоляют. Но ангел только слушает и запоминает. В этом его задача. Этого ангела зовут Автоответчик.

– Имена ангелов вообще очень клевая тема. – Убер покивал. – Ну, дальше.

– А фишка в том, что других ангелов нет. Контора закрылась. Только этот остался, потому что его не взяли на войну. Видишь ли, это самый младший ангел, единственный полезный талант которого – отличная память. Предполагается, что однажды Творцу захочется прослушать пропущенные звонки. Концепция довольно мутная, не находишь?

– И что делает этот единственный ангел?

– Однажды он не выдерживает и идет на Землю.

– Зачем? – Убер поднял брови.

– Чтобы ответить на единственный звонок. Выполнить единственную просьбу. От одного единственного человека.

– Но это же… ничего не решает?

– Верно, – сказал Кривой. – Ничего не решает. Одна просьба, один человек, одна помощь. Просто ангел больше не может слушать эти мольбы. И ничего при этом не делать.

Убер кивнул.

– Хорошая история. Хотя и без финала. Что случилось с ангелом и удалось ли ему выполнить эту просьбу?

Кривой выпил и сказал:

– Разве это важно?

– Пожалуй, нет, – сказал Убер. Он помолчал. – Твое здоровье, Кривой. Автоответчик Бога, надо же… скажешь тоже.

Палатка, утро, заботы, плохие новости. Убер посмотрел на Нэнни, та поняла, изменилась в лице. Потом собралась. «Сильная женщина».

– Мика, сбегай за водой, – сказала Нэнни. – Давай, вот тебе бутылка. Только осторожней.

Она дала ей пластиковую бутылку. Девочка повернулась, посмотрела на Убера и убежала.

Убер оглядел палатку, задержал взгляд на разложенных мотках ниток. Спицы, какой-то древний, пожелтевший чертеж. Или выкройка? «Бурда моден», прочитал Убер. Надо же. Сорок лет назад отпечатали этот журнал. Чего только на свете не бывает. Он повернулся. Нэнни стояла посреди палатки, потерянная и злая, в руках у нее было черное платье.

– Мне жаль. Ваша дочь погибла… – сказал он, но его тут же перебили:

– Мика мне не внучка!

Убер помедлил, почесал затылок. В некоторых вопросах нельзя быть слишком осторожным. Вернее, любой осторожности будет мало.

– Я думал… – начал он. – Мне жаль, – снова сказал он.

Нэнни переложила платье с одной руки на другую. Потом бросила его на койку. Для Мики великовато, подумал Убер. А для Нэнни – слишком длинное. Тогда чье оно? Убер помедлил. «Ты знаешь ответ».

– Мы… я… – заговорила Нэнни, осеклась.

Она замолчала, затем подняла голову и посмотрела на Убера в упор.

– Это ее платье. Я его сшила.

Убер переступил с ноги на ногу. Он хотел что-то сказать, но вдруг обнаружил, что его обычное остроумие куда-то делось.

Ее платье. Платье Марты. Мамы Мики.

– Больше она никуда его не наденет, – сказала Нэнни.

– Ч-черт, – сказал Убер. Вскинулся, сдержался, снова сел. Невыносимо.

Нэнни замолчала. Затем повернулась к Уберу, ткнула острым пальцем в грудь.

– Послушайте, как вас зовут? – начала она резким, высоким голосом. – Убер? Какое-то нечеловеческое имя.

– Над-человеческое, – сказал Убер. Он не хотел шутить, не время. Но вот проклятая привычка острить в любой момент…

– Так вот, Эдуард, – сказала Нэнни.

Убер хмыкнул. Открыл рот, чтобы поправить ее, но посмотрел на Нэнни и – передумал.

Нэнни вспыхнула:

– И нечего тут хмыкать! Расхмыкался он тут… Я правду говорю!

Убер помолчал.

– Я весь внимание, Фарида Дани… простите, Наталья Васильевна, – сказал он серьезно. – Весь внимание. Поверьте.

Нэнни заговорила – сначала с подозрением, что над ней издеваются, затем все больше распаляясь:

– Так слушай, лысый! Ее мать – мы с ней едва знакомы. Мы с ней едва знакомы, – повторила она, покачала головой. – Она попросила меня посидеть с девочкой, с Микой. Сказала: не успеете вы, теть Наташа, оглянуться, как я уже вернусь. Одна нога здесь, другая… – Нэнни оборвала себя, затем сказала очень серьезно: – И вот теперь я оглядываюсь уже тысячу раз, я потеряла число раз, когда оглядывалась – а ее все нет.

Нэнни замолчала. «Какое невыносимое молчание», – подумал Убер. Словно в мире не хватает воздуха.

– Почему? – спросил Убер.

Нэнни словно забыла о его существовании, начала собирать игрушки, складывать вещи, забормотала:

– Терпеть не могу эту девчонку! Никакого терпения нет на эту девчонку! Что за несчастье эта девчонка! – Она вдруг резко повернулась к Уберу. Лицо исказилось. – Бедная моя. Бедная моя. Бедная.

– Она должна была уехать на «Звенигородскую». И оттуда уже вызвать нас с Микой. Любовник Марточки бы нас привез.

– Ее собирались отдать дракону, – сказал Убер неловко. – Так мне сказали.

Нэнни отрицательно покачала головой. Нет. Все не так.

– Она должна была добраться до станции… и сообщить нам, когда устроится. А мужчина Марты бы потом привез к ней девочку. И меня. Я тоже хотела уехать. Я не верила, что все получится. А она была полна надежд. Дурочка. Дурочка. Прекрасная дурочка.

Убер помедлил.

– Кто он? – спросил хрипло.

– Как кто? – удивилась Нэнни. – Он же с тобой таскается все время. Как драный хвостик.

Убер замер, словно ему пробили под дых.

– Чего?!

– А ты и не знал, – сказала Нэнни с удивлением. – Любовник Марты – это вот этот остолоп Юрочка Лейкин, Дуралейкин. Видимо, не такой ты умный, лысый, как себе кажешься.

– Блять, – сказал Убер. Ему вдруг невероятно сильно захотелось выпить.

«У меня есть свой дракон».

– Вот поэтому я не хотела говорить… – Она понизила голос. – …при Мике.

Скинхед помедлил.

– Понимаю.

– Я думала, она там жива и счастлива, – сказала Нэнни. Она стояла, маленькая и потерянная. – И просто долго не приезжает.

Черт. Убер неловко поднялся. Постоял, согнувшись, тканевый потолок палатки выгнулся под его спиной и головой.

Затем шагнул вперед и обнял Нэнни. Крепко, до боли.

– Мне жаль, – сказал Убер. Нэнни дернулась… затихла.

– Она будет самая красивая в этом платье, – сказал Убер. – Правда. Вы выбрали самое красивое платье. Для самой красивой невесты на свете.

И тут Нэнни дрогнула и заплакала.

– Твоя мама умерла, бобренок. Теперь я точно знаю.

Мика помолчала. Лицо ее осунулось. «Почему, черт побери, я ничего не могу изменить?!» – подумал он. Убер дернул щекой.

– Мика, я…

– Ты выполнил задание, – сказала Мика. Убер вздрогнул.

Мика протянула руку.

– Вот. Обещай, что не потеряешь. – Она разжала пальцы.

Убер посмотрел. На розовой ладошке Мики лежало черное перо. Старое, грязное и почти лысое. Убер помолчал. «Чертово перо».

– Может, я лучше его тебе оставлю? – Он посмотрел в глаза девочки, понял. – Хорошо. Круто, сестра. Я сохраню его.

Он подставил ладонь. Мика аккуратно, двумя пальчиками, очень бережно положила перо в огромную жесткую ладонь скинхеда. Загнула ему пальцы один за другим, чтобы получилась «коробочка». Все надежно. Убер кивнул.

Мика смотрела на Убера без улыбки. Очень маленькая и очень усталая. Словно на плечах у нее вся тяжесть мира. Убер почувствовал угрызения совести. Мика сказала серьезно:

– Теперь ты можешь вернуться на небо, ангел. Только…

– Что только? – Убер ждал.

– Только не улетай без меня. Обещаешь? Ну, пожалуйста!

Она смотрела на него и ждала ответа. «Что мы делаем с детьми». Мы в ответе за тех, кого приручили, как говорил Маленький принц. «А может, эта девочка приручила тебя, старый чертов лис?» Убер откашлялся, сказал хрипло:

– Ну, это. Ага. Обещаю.

Он протянул руку, вертикально, как на рукопожатие:

– Договорились.

Мика покачала головой. Убер поднял брови.

– Нет?

Мика выпрямилась, посмотрела на скинхеда снизу вверх:

– Сделай пальцы вот так. И обещай. Скажи: клянусь, клянусь.

Убер улыбнулся. Все-таки пока ребенок. Скинхед сложил пальцы, как ему показали.

– Клянусь… э-э. Клянусь. В чем клясться-то? – спросил он. В этом было что-то очень серьезное. Убер даже занервничал.

Мика сказала серьезно:

– Клянись, что заберешь меня с собой в рай. На небо.

Убер поднял брови. Однако.

– Но… хмм. Это точно не то, что я обычно обещаю женщинам. А уж маленьким девочкам вроде тебя – тем более.

Мика не слушая его, сложила ладони лодочкой и стала на колени. Прямо тут, среди осколков кирпича и обломков игрушек. Мика начала говорить, и у Убера побежал холодок по спине. Маленькие девочки так не молятся. Не должны так.

– Боже еси на небеси, – говорила Мика, – да светится имя твое. Да пребудут рентгены твои с тобой, да защитишь ты нас от них.

Убер шагнул к ней, остановился. Ему вдруг стало не до шуток.

– Вот хрень, – сказал он хрипло.

Мика, прерывая молитву, сказала совсем другим голосом:

– Я просила Бога, и он послал мне тебя.

Убер почесал лоб, наклонился и посмотрел девочке в глаза. Черт, а ведь это все серьезно. Нет, это уже перебор. Он ухмыльнулся.

– Не скажу, что очень рад, когда меня посылают. Мда… А что-нибудь еще он сказал?

Мика заморгала. И словно проснулась от пророческого сна, снова стала обычной маленькой девочкой:

– Кто?

Так она была гораздо симпатичней. Убер нарочито серьезно покивал.

– Ну, мой шеф.

– Шеф? – Мика открыла рот.

«Эх ты, микроб».

Убер молча показал пальцем вверх, в потолок. Он сохранял серьезное лицо, потому что с серьезным лицом шутки получаются гораздо смешнее.

Глаза Мики широко распахнулись:

– Бог?

– Точно, – сказал Убер.

Мика серьезно задумалась, затем призналась:

– Он сказал, что ты не очень хороший ангел. Неправильный.

Убер хмыкнул. «Ну что, лысый, съел?» Детей не переиграешь.

– Это точно. Не очень хороший.

Мика кивнула.

– Но он сказал, что ты можешь стать лучше. Если постараешься, – сказала она серьезно. Убер улыбнулся, но тут же принял серьезный вид.

– Правда? – Сама серьезность.

– Если очень-очень… очень-очень-очень сильно постараешься!

Пауза.

– Блин, – сказал Убер в сердцах. – Прости, Мика, прости.

Убер не стал входить в палатку, что служила на «Обводном» столовой и баром, а расположился неподалеку. Только чтобы видеть вход. Ждать сегодня пришлось долго. Мамед появился ближе к полуночи, когда Убер уже скурил половину своего запаса табака.

– Эй, – негромко позвал Убер. Мамед обернулся – и переменился в лице.

– Я поговорить, – сказал скинхед. – Покурим?

В этот раз Мамед был гораздо пугливей и остроумней одовременно.

– Станция? А что станция? – Мамед сплюнул крошки табака. – Это уже драконий рай, садок для пойманной рыбы.

Убер повернул голову.

– А что именно здесь происходит?

– Да не могу я…

– Своими словами давай. Люди пропадают?

Мамед помедлил. Затем нехотя кивнул.

– Пропадают, значит. – Убер покивал. Помедлил, присел на корточки, провел ладонью по полу. Посмотрел на ладонь, вздрогнул. В какой-то момент ему показалось, что на граните – кровь Марты. Убер поднялся, отряхнул руки.

– Дальше, – сказал он.

В сыром воздухе медленно плыл запах плохого табака. Сизые клубы растворялись в темноте – и исчезали. Как исчезают в темноте туннелей человеческие жизни. «Без следа», подумал Убер.

– Я хочу… понять, – сказал он.

– Тоже мне, нашелся детектив! – Мамед фыркнул.

Молчание. Улетающий в темноту сизый дым.

– А ведь ты прав, – медленно сказал Убер. – Детектив из меня так себе. Только пить виски, слушать блюз и получать по морде… О, еще ходить в плаще под проливным дождем! А вести расследование – не мое, – он подумал, усмехнулся. – Но зато я умею другое… Я обожаю всех провоцировать. Это мой скилл. Моя суперсила.

– Это как?

– Просто нужно вызвать огонь на себя. И посмотреть, кто именно будет стрелять.

Мамед подумал.

– Тебя ведь убьют, – сказал он неверяще.

Убер невесело засмеялся.

– Черт, я так и знал, что есть какая-то загвоздка.

– Дракона ведь не существует? – уточнил Убер. Вместо него есть… не знаю, человек… секта. Банда. Так?

– Нет, – сказал Мамед.

– Нет? – Убер удивился. Возможно, он давно это подозревал, но просто не хотел верить. Атеистам всегда трудно в таких столкновениях.

– Ты ошибаешься, – сказал Мамед. – Дракон есть, и он рядом.

В темноте сгорали остатки прежних Уберовских сигарет. По платформе за спинами Мамеда и Убера кто-то прошел. Убер засмеялся.

– Что? – спросил Мамед.

– Я все надеялся, что это просто метафора… и что мне будет достаточно убить одного человека, чтобы все закончилось.

Убер помедлил. Что-то сегодня все идет не так, подумал он.

– Другими словами, дракон совершенно реален? – спросил Убер еще раз.

– Да. Это тварь из плоти и крови. А ты сомневался?

Убер потрогал шрам над бровью, помолчал.

– Брейк! – сказал он. – Мне нужен перерыв.

– Убер, что ты делаешь?

– Ломаю свою реальность о колено. Это не так просто, как кажется.

– Что вы хотели? – Уберу было некогда. Вызов мэра отвлекал его от поисков. – Я работаю по вашей задаче.

– Не нужно.

Убер медленно повернул голову. «А вот и первый выстрел».

– Что? – сказал он спокойно.

– Заказ отменяется. Путь свободен. Сегодня мне сообщили: станция «Звенигородская» очищена от заразы. Можешь идти, – сказал мэр. – Ну, чего ты ждешь?

Убер молчал.

– Платы?! – Мэр вскочил.

Мэр поднялся, открыл шкаф. Вытащил и бросил на стол два рожка.

– Вот твои патроны. Все как договариливались.

– А…

– Вот для дробовика. Какие у тебя? Двенадцатый?

– Да, но я… – Убер не успел договорить.

Мэр высыпал из коробки на стол пластиковые патроны. Не считая. Красные цилиндрики покатились по столу, один улетел на пол. Убер проследил за ним взглядом, поднял голову. Мэр смотрел на него с откровенной ненавистью.

– Просто уходи, – попросил мэр. – Тебе здесь не рады. Ты лишний, ты всем мешаешь.

– Девушку убили, – сказал Убер. – Вы это понимаете?

– И что? Два километра по туннелю вон туда, до «Звона» – и сто двадцать трупов, женщины, дети, старики, мужчины, собаки, кошки, кто угодно, на выбор. Есть кого пожалеть. Что тебе здесь-то надо?!

– Хотите, чтоб я ушел?

– Да.

Убер задумчиво прошелся по кабинету. На мгновение задержался перед картиной Айвазовского, затем остановился перед медведем.

– Ну что ты решил? – раздраженно спросил мэр.

Убер подмигнул медведю.

– А ты прав, – сказал он ему. – Да, меня могут поставить рядом с тобой… А ничего так будет из меня чучело… симпатичное.

– Убер, что ты творишь? – спросил мэр тихо.

Скинхед только отмахнулся.

– Не мешай, я с другом разговариваю… Ты тоже был храбрым? – спросил он у чучела медведя.

Кивнул, словно услышал ответ.

– Недостаточно храбрым? – повторил он. Пауза. Убер точно прислушивался, а медведь говорил.

– Да, согласен, – продолжал скинхед медленно. – Каким бы храбрым ты ни был, ты все равно можешь проиграть. Понимаю тебя…

– Убер! – Крик завис в воздухе.

– Спасибо, – сказал Убер медведю. – Бывай, брат.

Убер повернулся к мэру. Тот отступил, увидев его лицо. Убер покачнулся на носках.

– Думаете, я уеду? – Он жестоко рассмеялся. – Да черта с два. Я все равно найду, кто убил Марту… и очень надеюсь, что это не ты, мистер охуительный мэр.

Он дернул глазом. Мэр обмер, потянулся к ящику стола. Там точно есть оружие. Наган.

Убер ждал, улыбаясь.

Мэр убрал руку.

– Это не я. Я вообще ни при чем.

– Возможно, это не ты, – сказал скинхед. Окатил мэра голубым огнем взгляда. – Но я все равно узнаю. И мало никому не покажется. Я не херов рыцарь, если ты не понял, ваше мэрство. Я – ублюдок и циничный отморозок. Все, как ты хотел. Я блядский неправильный ангел. И методы у меня соответствующие.

Дверь хлопнула.

Мэр без сил рухнул в кресло.

– Сука, – сказал он без выражения.

Глава 8

Они встретились как в прошлый раз, на выходе из кабинета мэра. Соловей в своей неизменной куртке стоял на платформе, на главной улице Обводного, широко расставив ноги. Словно хозяин. Вождь.

– А вот и второй выстрел, – сказал Убер задумчиво. Почесал бровь, бросил взгляд влево, вправо. Нет, пока только один Соловей.

– Что? – не понял Соловей.

– Ничего.

– Я думаю, тебе лучше уехать, – мягко сказал Соловей. – И все забыть, что здесь случилось. Это будет последнее и единственное предупреждение. Только потому, что я тебя уважаю. Цени.

– Ценю.

Убер снова посмотрел на печатку на пальце Соловья. Какой-то святой. Ну конечно, конечно. Он вдруг разозлился.

– А теперь скажу, что думаю я. – Убер выпрямился. – Я думаю: нет никакого древнего чудовища. Все это чушь и вранье. Я много раз сталкивался с чудесами, одно омерзительнее другого, и всякий раз за мистикой скрывалась человеческая подлость, трусость, похоть и жестокость. Человек – вот самое страшное чудовище на земле. И под землей. И в небе. И в океане. И мать твою так, если есть над нами где-то есть Небеса, а под землей – Ад, то и там самой жуткой тварью окажутся знакомые нам двуногие… И никакой нахрен блядский дракон с этим даже рядом не валялся.

– Отличная речь, – сказал Соловей. Голос его звучал с ядовитой бодростью. – Я аж заслушался. Только в одном ты не прав, Убер. Дракон есть. Он, сука, объективная реальность. Которая жрет и жрет. И гадит, кстати, до хера и больше.

– Почему вы его не убьете?

– А зачем? – Соловей криво усмехнулся. – Мы его кормим, дракон счастлив, дракон делает всех на станции счастливыми и довольными. Все счастливы и довольны – и хорошо работают. Жизнь прекрасна.

– Кто именно его кормит? – спросил Убер.

Соловей ухмыльнулся. В глазах загорелся злой огонек.

– Как ты думаешь, почему они кричат «мэр», а не Соловей?

– Мэр! Мэр! – закричал кто-то. Соловей отмахнулся.

Убер прищурился, дернул щекой.

– Тогда почему ты сам его не убил?

– Ты все еще не понимаешь, – сказал Соловей негромко. – Дракон, он здесь.

Он поднял руку и постучал согнутым пальцем себя по виску.

– Он всегда здесь. Ты чувствуешь его присутствие каждый миг и каждую секунду. Спит дракон или нет, весел или печален, все здесь. Он словно у тебя в голове – на теплой полочке, в самой темной пещере. Где-то вот здесь, возле затылка. А уж когда дракон голоден… Ты чувствуешь его голод, как свой. До темени в глазах. Я не шучу. А уж когда он поел и доволен… Это ни с чем не сравнится. Это словно оргазм. Это словно трахнуть самого себя и кончить.

Только в сто раз сильнее. В тысячу раз.

Убер задумчиво покачался с пятки на носок, поскреб отросшими ногтями плечо. Там татуировка – скрещенные серп и молот в окружении венка из лавра. Значит, с самого начала дракон был где-то рядом – может, за той закрытой ржавой дверью. И одновременно во всех головах. В головах всех людей на этой станции… Мика тоже? Нэнни?

– Почему я не чувствую этого? – спросил Убер.

– Не знаю, – сказал Соловей. – Возможно, ты просто слишком тупой.

Убер кивнул.

– Нормальный вариант.

– Кого ты хочешь спасти, а? Этих? – Соловей сплюнул. – Пойми, им это не нужно. Они сидят на драконе. На его снах и грезах, как на наркоте.

– Знаешь, – сказал Убер. – Возможно, дело в другом. Я просто не впускал дракона. А ты взял и впустил… Возможно, ваш дракон, как те вампиры из старых фильмов.

– В смысле? – Соловей вдруг утратил свой проповедческий пыл. Отступил на шаг, потянулся к обрезу.

– Они не могут войти без приглашения. Как и дракон.

Убер присвистнул.

– А есть какие-то критерии… ну, не знаю. Самые красивые девушки и самые сильные юноши будут принесены в жертву?

В глазах Мамеда что-то мелькнуло, зрачки расширились. Он почти прошептал:

– Откуда знаешь? Про жертву?

Убер повел головой, хрустнул позвонками, расправил руки. Все оказывается хуже, чем он думал. Не случайная тварь, которая пробралась каким-то чудом в метро и устроила на «Обводном канале» себе охотничьи угодья… а целенаправленные жертвы. Жертвоприношение. Убер сплюнул. На языке был вкус крови и кисловатый, терпкий, пепла. Закурить бы…

– Так есть принцип отбора?

«Мама была красивой». Убер сжал зубы.

– Давай соберись. Я жду.

– Я не знаю. Я…

– А кто знает?

Мамед помедлил. Лицо его блестело от пота. «Ну же, в тебе почти два метра. Будь храбрым, джигит». Убер сам не ощущал этого липкого ужаса, который жив в загривках и затылках местных, но подозревал, что пока он просто плохо информирован. И потому – оптимист и храбрец.

– Дракон появился несколько лет назад, – сказал Мамед. – Все знают, что это он кричит. Но никто не скажет, все делают вид, что этого нет. Ты же слышал?

Убер усмехнулся.

– Слышал я вашего Паваротти… ага, давай дальше. Появился и?

– Теперь он жрет всех подряд.

– Как он выглядит?

– Огромный. Как вагон метро. Я сам не видел, но многие рассказывали. Нам всем рассказывают, как выглядит дракон. Чтобы мы знали и боялись. Чтобы… не знаю… чувствовали его присутствие. Могли его себе… как бы вообразить вживую.

– Расскажи мне про Марту, – попросил Убер.

– Марту?

– Марта. Мама Мики.

– А! Не знаю про нее ничего. Обычно корм дракону выбирают из числа приезжих – так проще. Если нет приезжих, то выбирают из самых красивых. Вот, смотри. Я не хотел показывать… но…

На листке, вырванном из тетради в клеточку, перед Убером выстроился неровный ряд фамилий и дат.

– Что это? – спросил Убер.

– Список последний. Все, кто исчез на «Обводном» за три месяца.

– И Марты тут нет? – сказал Убер, пробежав глазами. – А больше нет списков?

– Нет, это все. Знаешь, это и так было непросто.

– Если Марты нет в этом списке, – медленно заговорил Убер, – то где она? Почему пропала?

– Не знаю. – Мамед помедлил, пригладил короткую бороду. – Говорят, ее видели с сыном мэра.

– Выходит, дело было так. Марта попросила Нэнни посмотреть за девочкой, пока она с кем-то встречается. А секс у нее был? – внезапно озарило Убера.

– Ну у тебя вопросы. – Мамед пожал плечами. – Скорее всего. И не раз. Марта очень красивая женщина… была.

Убер подвигал челюстью.

– Значит, они где-то должны были встречаться? Понятно. А сын мэра… Я его не видел, получается. Он вообще кто?

– Как кто? – удивился Мамед. Посмотрел на Убера. – Ты же с ним теперь всегда ходишь. Юра Лейкин его сын.

Убер открыл рот. Закрыл.

– Ох, блин. Ну я и лопух, получается.

Юра Лейкин закрыл глаза. Откинулся на одеяле – старом, закопченом. От одеяла шел приятный, привычный запах усталости и немного стыдного одновременно. Чем еще заниматься под одеялом?

Он вспомнил, как смотрел на Марту – она была старше, сильно старше, и очень красивая.

Когда она исчезла, он потерял себя. Три недели – и он уже не помнит ее лица. Это самое страшное. Все забывается.

И сейчас все забудется. И уйдет эта странная ноющая боль в груди, такая, словно внутри что-то хрустнуло и осколки стекла остались. И дрожат, и задевают сердце. И дышать становится невозможно, а слезы душат и катятся, катятся.

– Юра, – произнес знакомый голос. Убер пришел. – Ты здесь?

Каморка Юры была под платформой – в одной из типовых клетушек. Жил он тут без соседей – привилегия сына мэра. И чуть ли не единственная.

Когда Убер рассказал ему то, что узнал о смерти Марты, парень побелел.

– Мой отец хороший, – сказал Юра. – Ты не должен убивать его. Пожалуйста, не надо.

Надо было сказать, что и не собирался, но Убер промолчал. Он не хотел сегодня лгать. Не больше необходимого.

– Почему ты решил, что я его убью? – спросил Убер.

– А разве нет? Ты всех убиваешь!

Убер помедлил. «А вот тебе и правда, чертов скинхед. Ты тот, кто всех убивает». На мгновение он прикрыл глаза. Открыл.

– Он послал Марту на смерть, – сказал Убер.

Юра покачал головой. Парень был бледен, как смерть. Глаза огромные, испуганные. Запутавшиеся. Провалившиеся, темные круги под глазами.

– Нет, нет! Он пытался ее спасти.

– Спасти? – Убер поднял брови.

– Ее выбрали как избранницу Дракона. Но отец… я просил его… помочь.

«Вот оно что, – подумал Убер. – Юра просил».

– И он обещал. Ее должны были отослать на другую станцию. Все было готово. Она бы поехала. Я бы потом… приехал к ней… не знаю. Но она бы была в безопасности! Я… я…

– Не уверен, что все получилось, как задумано.

– Это все Соловей! Это все он! Мой отец… он не мог… не стал бы…

Убер промолчал.

– Скажи что-нибудь, – попросил Юра жалобно.

– Избранница дракона, – медленно произнес он, чувствуя, как на языке остается медный привкус. – Вот как это здесь называли. Это означает… – Убер помедлил. – Знаешь, что такое «шаверма»?

– Еда, – сказал Юра. Руки у него затряслись так, что пистолет выпал. Слезы полились из глаз.

Убер наклонился, поднял оружие и сунул в руку Юры. Тот судорожно вцепился в холодный металл пальцами. До боли. Убер посмотрел на него сверху вниз.

– Мне жаль, парень, – сказал скинхед.

– Я… спрошу… я… не может… быть. Чтобы он меня обманул. Пожалуйста. Я хочу… спросить…

– У отца?

Юра кивнул.

– Хорошо, – сказал Убер. – Отцам надо верить. И давать второй шанс. Я так думаю.

Он почесал лоб.

– Хотя, возможно, я ошибаюсь. Мне всего тридцать три года, я же могу ошибаться? – Он помедлил. – Кто, черт побери, не ошибался в свои тридцать три?! – Он повернулся к распятию на стене. – Ты, что ли?!

Деревянный Иисус смотрел на него с состраданием.

– Вот и молчи, – сказал Убер.

Они стояли на платформе недалеко от входа в «Спятивший краб». В этот раз они не понижали голоса. Местные обходили двух мужчин и входили в клуб.

– Дальше? Что дальше?! – спросил Мамед. У него лихорадочно блестели глаза. – Что ты хочешь знать?

– А ты не торопись. Сначала давай рассказывай. С самого-самого начала. Я даже подскажу, как начать: Однажды в далекой-далекой Галактике…

– Чего?

– Я говорю: расскажи мне все.

– Ну не здесь же?

– А где? – поразился Убер. Он выпрямился, огляделся. – Неужели эти добрые люди вокруг не хотят узнать правду?! Эй, люди, вы хотите знать правду?!

На него оглядывались. Местные иногда смотрели недобро, отводили взгляды и проходили мимо.

– Дракон жрет людей! Здесь, на станции! Вы все живете за счет дракона! Слышите?!

Все разбегались.

Убер повернулся к Мамеду.

– Видишь? – сказал он спокойно. – Всем насрать. Когда говоришь слово «правда» слишком громко, тебя перестают слушать. Считают тебя сумасшедшим. А знаешь, почему? Настоящая правда не любит громких слов. Правда звучит в полный голос, когда живет в головах, а не в словах. Дракон – придурок! Мерзкий желтый червяк!

Люди уже разбегались.

– Тихо ты, болтун. – Мамед насупился. – Болтаешь языком, а меня потом кончат.

– Кто?

– Уж найдется кому.

– Сколько человек пропало? Быстро!

– Двенадцать. Думаю, двенадцать.

Убер присвистнул.

– У меня есть список пропавших, – сказал Мамед наконец. – С именами и датами. Совсем новый. Я делал записи, пытался понять…

«Получается, не я один здесь играл в детектива?» – подумал Убер. Кивнул, протянул руку. Сказал нарочито громко:

– Давай.

– Не здесь.

Убер помедлил, опустил ладонь.

– Хорошо, тогда где?

– На Волчке. Через два часа, – сказал он твердо. Убер краем глаза увидел, как мелькнула чья-то тень. Кто-то слушал их из темноты.

Когда Мамед уходил, он на мгновение обернулся, неловко дернул рукой – словно хотел махнуть на прощание. Убер остался стоять.

Глава 9

Он не пришел. Убер помедлил, настороженно огляделся по сторонам. Он ждал уже больше часа, Мамеда все не было. Скинхед проклял себя за ошибку, глупость, нерешительность. Надо было пойти с ним, подумал Убер. Может, тогда Мамед был бы жив.

Или я мертв.

Убер ждал. Возможно, что кто-то их услышал, когда они разговаривали. Или Мамед решил кинуть Убера – что было бы глупо, но возможно. Люди часто совершают ошибки.

Станция «Волковская», пилонная, сжатая землей, как под давлением. Станцию открыли за несколько лет до Катастрофы. Темно-серый гранит пола с геометрическими линиями – он и сейчас был как новый, хотя и засыпан местами мусором. Красиво. А вот потолки и стены – полосы светлой металлокерамической обшивки повылезали из пазов, обвалились или, может, листы вырвали намеренно, и за ними была серая уродивая стена, голые тюбинги, пронизанные сетью толстых, уродливых, как земляные черви, заросших пылью проводов. В общем и целом станция казалась неопрятной.

Давление ожидания стало невыносимым. Убер прислушался. Он стоял в конце правого туннеля, дальше начинался путевой отрезок, а здесь была узкая полоса платформы.

Вдали горели огни станции. Убер привычно поежился от зябкой, пронизывающей кожу и мясо до внутренностей, сырой прохлады. Он выключил фонарик и ждал в темноте. Глаза адаптировались.

Теперь он прислушивался и ждал.

– Эй, – позвали издалека. – Есть кто?

Убер молчал. Он различал в темноте фигуру человека.

Но не отвечал. Потому что голос был – не Мамеда. Совсем другой по тембру и такой, с шелковыми интонациями. Откуда я его знаю, этот голос?

– Убер, ты здесь, – спросил человек. Поднял руки вверх. – Я без оружия. Могу я подойти?

Убер помедлил.

Спокойно вытащил кукри, приготовился.

Как Мамеда, меня не возьмешь. Хотя кто знает, как погиб Мамед? Если он мертв, конечно.

«Может, все проще, Убер. Тебя наебали».

– Убер? – спросил человек.

– Подойди, – сказал Убер. – Только медленно. Руки держи выше.

Человек двинулся вперед. Руки не опускал.

– Убер, – сказал человек, он был уже совсем рядом. – Я могу включить свет?

«И твои люди, остальные, подойдут ко мне незамеченными – потому что свет сделает меня слепым?»

Убер помолчал.

Затем спросил:

– Где Мамед?

– Не знаю, – сказал человек. – На станции, наверное. Мы с ним не друзья. Ты ждешь его?

– Нет, – сказал Убер.

– Свет… я могу…

– Да.

– Я опускаю руки, о’кей?

– Давай.

Человек опустил руки, нашарил что-то на поясе. В следующий миг, в ту же секунду, когда свет вспыхнул, Убер закрыл глаза и мягко шагнул в сторону, и еще – пока человек ослеплен собственным огоньком. И опустился на колено. Кукри переместил к бедру. Одним ударом снизу вверх – и конец. Кажется, тут становится все опаснее, на «Обводном».

Свет загорелся.

– Убер, я тебя не вижу…

Убер выждал секунду и прыгнул вперед, вслепую. Он знал, где человек стоит.

Убер опрокинул человека и приставил нож к горлу. Затем открыл глаза.

– Убер! – прохрипел человек. – Не надо!

Это был Соловей.

– Зачем ты здесь? Где Мамед? – спросил Убер. Перед глазами все еще плыли яркие пятна.

– Не знаю.

– Мне чудится, – сказал Убер медленно и спокойно. Так, что Соловей замер и выпрямился. – Что меня здесь все пытаются наебать. Не делай этого, ты же умный.

– Я просто… – Соловей замолчал.

Убер внезапно увидел, как сползает с его лица эта маска, фальшивое обличье. Соловей устал притворяться.

– Мамед все? – спросил Убер.

Соловей усмехнулся. Затылок Убера заледенел. Он практически чувствовал, как кто-то… Чечен? Желтый? целится ему в затылок.

– А ты как думаешь? – спросил Соловей.

– Жаль. – Убер медленно окинул взглядом противника. – Что теперь?

– Между нами?

– Ага.

Соловей помедлил. В какой-то момент глаза его сделали едва заметное движение – но Убер заметил. Так, подумал Убер. Один человек за моим левым плечом. И наверное, двое с другой стороны. Наверное, все с оружием.

Что такого в простом списке? А?

Ведь сам дракон на «Обводном» – совсем не тайна. А вот список жертв… Как они всполошились. Мамед был прав.

– Ты, кажется, задержался здесь, – сказал Соловей.

– Это точно.

– Не пора ли тебе свалить? Или, говоря по-простому, уебать навстречу солнцу?

Убер пожал плечами.

– На Звоне карантин. Сам знаешь.

– А ты как сюда пришел, так и уходи.

Убер засмеялся.

– Правда?

– Я могу дать тебе все, что нужно. Фильтры, химзу, воду, еду, даже карту. И патроны для оружия найдутся.

Убер посерьезнел. «Даже патроны».

– Хорошее предложение. – Он кивнул. Потер висок. – Что требуется от меня?

– Уйти. И больше не мутить воду.

– А зачем тебе это, Соловей? Я не очень пока понимаю. Не проще ли меня убить? А?

Молчание.

Соловей широко улыбнулся, развел руками.

– Это от тебя зависит. А вообще… Зачем нам тебя сложности и взаимные упреки? Если мы можем договориться…

Убер внезапно выключил фонарь. Темнота ударила по глазам. Убер мгновенно пригнулся, нырнул в сторону. Выстрел, чуть запоздалый, высветил на мгновение помещение. БУХ! Ударило по ушам.

Убер прикрыл глаза. Мягко ушел в сторону. Включим стелс-режим. Так, кажется, это называется?

Мысленно он вызвал картинку, стоп-кадр, когда вспышка выстрела осветила темноту.

Соловей, лежа на полу, крикнул:

– Не стрелять! Это я! Кто там стреляет, блять?!

Он медленно поднялся. «Не хватало, чтобы меня пристрелили свои же».

Темнота. Убер исчез.

Соловей огляделся. Ничего не видно. А Убер где-то здесь был. «Мы можем сейчас всю “Волковскую” обегать, а Убера не найти». Вот ведь бритоголовая зараза.

– Убер, выходи! – крикнул Соловей. – Мы с тобой можем найти общий язык. Я знаю!

Тишина.

– Я промазал, – крикнул казах по прозвищу Йобанаджизнь.

– Ты вообще заткнись, придурок! – закричал Соловей в ярости. – Где он?

– Не знаю я.

– Дурак. Зачем ты вообще стрелял?

Тишина. Все напряженно оглядываются. Лучи фонарей рыскают вокруг.

Вдруг казах вскрикнул. Тонко, словно подвывающее. Фонарь отлетел в сторону, Все бросились туда – никого. Казах по прозвищу Йобанаджизнь, получивший это прозвище по любимому его выражению, лежал на земле.

– Черт! Куда он делся? – Соловей разозлился. – Где он?!

– Не знаю.

– Хватит валяться, блять.

Казах сел на землю, покачал головой.

– Он меня ударил и убежал. Совсем дурной. Злой человек. Йобанаджизнь.

– Вставай, дебил. Ружье твое где?

Казах огляделся.

– Нету.

– Вот придурок. Встать, я сказал!!

– Йобанаджизнь, – уныло протянул казах. И нехотя начал подниматься. Соловей ударил с оттяжкой, так, что казаха подняло над землей и откинуло назад.

Он рухнул на платформу, застонал. Уныло зашевелился, начал вставать.

– Куда, черт подери, он мог пойти? – в сердцах сказал Соловей. – Ну же! Думайте, дебилы!

– Храбрые – это мое племя, – сказал Убер негромко. – Моя кровь.

Он наклонился, закрыл Мамеду глаза. Все-таки храбрость интересная штука. Неуловимая.

Вроде бы думаешь, что ее нет и не будет в этом человеке – а потом раз, а он кремень. А ты думал, тесто.

Или наоборот.

«Прости, брат. Я пришел слишком поздно». Когда в него выстрелили, Убер в темноте выбрался в туннель и бегом, не обращая внимания на больную ногу, добрался до «Обводного». Спросил у местного, куда идти, и нашел каморку Мамеда – она была в служебном тупичке. И вот он здесь.

Убер выпрямился. Огляделся.

Мертвый «хороший даг» лежал у его ног. Солдат. Вокруг все было разгромлено, словно тут произошла битва и сход лавины заодно. Мамед бился до последнего, похоже. Кровью забрызгано все. Сломано вокруг было абсолютно все, от раскуроченного на мелкие части стула, вот его согнутая металлическая основа, в ржавчине и старой краске, вот куски фанерных частей – до последней вещи. Вокруг щепки. Кровь. Разорванная одежда и тряпки. Осколки стекла, рассыпанная земля, раздавленный цветок, рваная бумага. Мамед жил один?

Убер наклонил голову на плечо. Что они искали?

Тот самый список, что Мамед обещал Уберу. Или просто убивали его, как дикое яростное животное? Свободное животное.

Каких даже на поверхности почти не осталось.

«Иногда я думаю, что люди заслужили свою участь. Есть в этом какая-то высшая справедливость, что ли?» – подумал Убер.

Убер посмотрел на белое, безжизненное лицо Мамеда. Спокоен.

В смерти спокоен. Возможно, они что-то хотели у него узнать.

«Он ждал меня», – подумал Убер. Возможно, он оставил где-то здесь знак.

Обычно такое бывает в детективах. Убер огляделся. Люди часто живут по законам телевизора, поступают так, как читали или видели в кино. Даже спустя десять лет после конца цивилизации. Люди умеют и любят мимикрировать. Эта способность сыграла не последнюю роль в том, что человечество выжило, перебило хищников и захватило земной шар целиком. Ну, прежде чем уничтожить его на хуй.

Убер чувствовал странное раздражающее беспокойство.

Словно это он был виноват в смерти Мамеда.

А кто еще? «Неси свою ответственность, как знамя. Мы в ответе за тех, кого приручили».

Прекрасный и горький Экзюпери. Маленький принц и мир взрослых.

Убер увидел, что Мамед что-то сжимает в левой руке. Получается, после их ухода он полз – со сломанными ногами и пальцами. И дополз почти.

Убер присел на корточки, поднял фонарь, проследил направление. Желтое пятно осветило стену. Вон туда.

Убер встал. Пошел туда. Опять ныло левое колено – черт, не вовремя. Сейчас ему понадобятся все ресурсы организма.

Убер дошел до стены. Серый бетон, ржавые трубы проходят по стене, исчезают в темноте слева и справа. Что здесь может быть?

Он провел фонарем сверху вниз. И обратно. Ничего. Ржавая табличка «Не курить» висит, покосившись. Трубы, трубы. Провода – с целой гирляндой серой пыли, свисающей вниз.

Стоп. Он вернул луч фонаря к табличке. Так и есть, один болт вывернут. Убер присел, положил фонарь на пол, тот закачался.

Взять табличку двумя руками?

Почему нет.

Убер подцепил края пальцами, уперся – поднатужился… раз, два, три… И вырвал табличку из стены. Блямц!

Табличка согнулась, но осталась в его руках.

Убер поднял брови.

– Отлично, – произнес он. За табличкой была неровная черная дыра. Она уходила в стену.

Убер осторожно сунул ладонь. Нащупал и вытащил…

Что же это такое? Еще до того, как рука с добычей показалась, Убер уже знал, что там. Бутылка виски.

Отличный улов, подумал Убер. Взял бутылку, побултыхал ей в воздухе. Отлично. Только я разве это искал?

Но теплота в груди – и мерзкое, неприятное чувство – начались одновременно.

Но стоило ли это смерти?

Он покрутил бутылку в руках, стер пыль. Если пыль, значит, бутылку положили туда очень давно.

Не за последним же глотком виски полз, преодолевая чудовищную боль, Мамед?

Что он хотел мне сказать?

Убер посветил фонарем. Круглая, приземистая. Поллитра «Уайт хорс».

Белая лошадь. Так себе виски когда-то считалось. Сейчас самое то.

Убер прочитал этикетку, надеясь, что там отмечено и написано что-то, что даст ему ключ.

Но нет. Просто бутылка, просто этикетка. Сорок градусов.

Он скрутил крышку. Пробковая основа целая, а пластик практически раскрошился в руках. С хлопком Убер выдернул пробку.

Понюхал. Да, виски. Тот самый запах. Горечь и торф.

Дракон внутри него поднял голову и вдохнул.

Убер помедлил. Злость, ледяная ярость пронизывала его насквозь. Он знал, что в моменты, когда он зол, алкоголь действует как усилитель, не снимая, а наоборот, концентрируя ненависть и жестокую злость. Никакого облегчения или мягкости. Забудьте это слово. Только ебанутый хардкор.

Убер поднес бутылку к губам и сделал глоток.

Виски провалился внутрь, как в колодец. Убер прикрыл глаза, чувствуя, как напиток летит вниз в полной, чудовищной темноте… и вдруг он зажегся и медленно разгорелся, освещая Убера изнутри. Как сверхновая звезда. Убер практически почувствовал, как невидимый свет струится из его глаз, освещает все вокруг. Всю эту всемирную срань. И разруху. И человеческую ненависть, зависть и подлость. Выжигает ее, как лазерным лучом.

Убер сделал еще глоток.

Затем встал.

Кажется, он был готов. Кое с чем разобраться, йе!

Он сделал шаг. Под ногой что-то звякнуло. Убер посмотрел вниз, подсветил фонариком.

Табличка «Не курить». Он усмехнулся. Перевернул ее носком ботинка, пошел вперед…

И остановился.

Сияние в его голове стало пугающим. И кое-что непонятное вдруг сошлось в единое целое…

– Я тебе помогу, – сказал Мамед медленно. – Чувствую, я пожалею об этом.

– Скорее всего.

– Нас убьют?

– Очень может быть. Такова судьба героев – заваливать трупами амбразуры.

– Но я помогу, – сказал Мамед.

«Вот оно что».

Убер вернулся, наклонился и подобрал согнутую жестяную табличку.

Соловья никогда не учили музыке, хотя он и хотел. Он чувствовал в себе музыкальные способности, он физически, телом ощущал движение мелодии и гармонические ряды. Но нет. Никакой музыки, мелкий засранец. Соловья с детства учили бить и терпеть боль. Но чаще терпеть. А потом случилась Катастрофа, и эти знания ему пригодились.

Он не был слабым.

Но первые месяцы в метро были жестокими. Невероятно жестокими и страшными. Зверские времена. Соловей покачал головой. Люди уже забыли, а ведь царствование Саддама Кровавого принесло метро мир. Жестокий, страшный, но мир и порядок вместо первоначального хаоса. Даже сейчас, когда империя Саддама развалилась, многое из созданного им продолжает худо-бедно существовать. Например, та же санитарная служба и служба мортусов. А демократический совет Большого метро, как они себя называют, пытается управлять метро, как при Саддаме, – только, мол, по-демократически. Но сам Совет все больше напоминает собрание местных князьков и мелких тиранов. Когда одна тварь жрет другую.

Некоторые времена лучше навсегда оставить в прошлом. Не вспоминать, не чувствовать, что там пережито и потеряно.

Унижение. Насилие. Голод. Жажда. Холод. Удушье. Болезни. Война.

«Все четыре всадника Апокалипсиса прошлись по мне, с-сука». Всеми копытами, подкованными стальными отравленными шипами.

Раскаленными спицами.

«Больше никогда, – твердил себе Соловей. – Я всегда буду на вершине пищевой цепочки. Я буду рвать зубами. Я буду безжалостен и милостив одновременно. Я буду крут».

Здесь, на «Обводном», он наслаждался властью и стабильностью, прежде чем началась эта хрень с Мартой и ее дочкой. С этим дебилом, ее любовничком…

Соловей вздохнул. Марта была сладкой изнутри. Прежде чем убить, он взял ее несколько раз сам, затем приказал это сделать своим людям. Даже этому трахнутому в голову тупому казаху.

Сейчас он об этом жалел. Надо было оставить ее в живых, для себя – или убить ее сразу после, а не отдавать этим ублюдкам. Грязные, мерзкие соратнички. Соловей чувствовал себя после этого… замаранным.

«А еще у меня есть собственный дракон».

Он знал, что умеет петь и у него великолепный, уникальной красоты и диапазона голос. Возможно, если бы не война, Соловей бы сейчас пел в опере. В Большом театре, в Ла Скала – почему нет? Шелковые обертоны в собственном голосе доставляли ему удовольствие, особенно когда женщины велись на это. А они всегда велись. Или на голос, или на уверенную силу. Власть очарования.

Ложились и принимали насилие. Потому что на самом деле хотели этого. Он уверен. Иногда Соловей заходил слишком далеко, но старался держать себя в руках. Чтобы не калечить их хотя бы. Только жестокость вызывала в нем какой-то отклик, что-то, похожее на оргазм. А с тех пор как в его голове поселился дракон, Соловей стал спокойнее. Словно он больше не был одинок.

Дракона надо кормить и лелеять.

Он будет расти. Он будет тебя любить. Он твой. А ты – его.

Он его мысленно гладил, как домашнее животное. Словно ручного крокодила. Уродливого любимца, который жрет все и смертельно опасен. Но только не для него, хозяина…

Дракон растет.

А мэр, которым управляет серый кардинал Соловей, будет придатком к этой человеческой массе. Иногда Соловей чувствовал себя драконом, который находится одновременно в десятках голов, в сотне. А потом будет и в тысячах.

И только несколько человек избежали этого.

Один из них – этот приезжий.

Уберфюрер.

Чертов скинхед. Голубоглазый нацист-ариец, с-сука.

Соловей почувствовал боль, посмотрел вниз. Разжал кулаки. Ногти впились в ладони до крови, он расправил ладони, вытянул пальцы. Ладони были мокрые от крови… и возбуждения. Соловей потянул носом запах. Медный запах крови и возбуждения. Похоже, у него встал.

– Черт, – сказал кто-то. – Соловей, слышь.

– Чего?! – Соловей обернулся.

– Там кто-то ходит.

– Не ждали? – раздался из темноты знакомый насмешливый голос. – А я вернулся. Поговорим?

– Покажись, – сказал Соловей. – Или зассал?

– Ну не то, чтобы зассал, – сказал Убер. – Но где-то рядом. Ладно… Я выхожу, не стреляйте.

– Не стрелять, – велел Соловей. – Иди на свет! – крикнул он Уберу.

Лучи фонарей осветили высокую жилистую фигуру скинхеда. Он вышел вперед.

– Руки подними! – крикнул Карим.

Убер ухмыльнулся и неторопливо, почти издевательски поднял руки. Мол, все. В одной руке у него была полупустая бутылка.

– Все, все, не надо нервничать, – сказал Убер.

Соловей принюхался. Точно, от скинхеда шел мощнейший запах спиртного. С угольными и торфяными нотками. Запах нормального алкоголя, не то, что эта сивуха в «Крабе». Убер пошатнулся, мотнул головой. Снова выпрямился.

Соловей засмеялся. Ну надо же…

– Ты что, пьяный? – спросил он.

Убер усмехнулся.

– А ты как думаешь? Конечно, пьяный.

Он помахал в воздухе почти пустой бутылкой «Белой лошади».

– Я что, похож на лошадь? – спросил Убер задумчиво. Приложился к горлышку бутылки, запрокинул голову. Кадык дернулся. Убер оторвался, вытер губы, отбросил бутылку в сторону. – А похож.

– Только на пьяную, – съязвил Соловей.

– Ага. Лошадь, послушайте, лошадь… Чего вы думаете, что вы их плоше? – процитировал Убер.

– Зачем пришел? – спросил Соловей.

– Потрепаться. Я же трепло, ты знаешь. Мне попиздеть за жизнь – хлебом не корми. Стоп, кстати…

В следующую секунду Убер сделал шаг в сторону – и словно провалился в темноту. Соловей сначала не поверил своим глазам. Он опять проделал этот трюк!

– Убер, сука, не смешно! – крикнул он. В ответ – молчание.

Всеобщий хаос. Люди Соловья испуганно оглядывались.

– Где он?! – закричал Соловой.

– Я здесь. Я давно уж здесь стою, на крылечке на краю… Жду, пока, мол, ты закончишь выступлению свою, – процитировал Убер. – Леонид Филатов, «Про Федота-стрельца». – Он вышел на свет. Бутылки в руках уже не было, зато была какая-то плоская квадратная штука. Вроде листа металла.

– Убер, блять. Твои фокусы… – Соловей с трудом сдержался. – Я тебя чуть не пристрелил.

– Да не, я тут недалеко отходил. Забыл кое-что.

Соловей помедлил.

– Что? Еще накатить?

– Не! – Убер засмеялся.

«Вот псих», – подумал Соловей.

– Сейчас поймешь. – Убер поднял погнутую металлическую табличку «Не курить», показал Соловью. Перевернул лист. Вся обратная сторона была исписана мелким почерком. Точнее, исцарапана.

– Что это? – спросил Соловей ровным голосом.

– Список блюд для вашего дракона. Имена, даты. Ну ты понимаешь.

На другой стороне таблички, на металле было выцарапано мелко и ровно – целый список имен и цифр.

И последняя запись. Крупным почерком. Соловей прищурился, но прочитать отсюда не мог.

Убер зачитал, ровным и спокойным голосом:

– «Убер, во всем виноват Соловей. Убей дракона. Убей их всех». Подпись: Мамед Нуртумбеков.

Соловей дернул щекой. Дракон в его затылке зашевелился, но не проснулся. Пока.

– И что дальше? – спросил он.

– Некоторые просьбы невероятно убедительны, – сказал Убер. В следующее мгновение на него смотрели шесть стволов. – Спокойно, пацаны, я не дочитал, – повысил голос Убер. Медленно обвел взглядом людей Соловья. Те заметно нервничали. – Думаю, это важно.

– Читай уже, бля, – сказал кто-то. Голос дрожал.

«Этот сукин сын запугал моих людей».

– Соловей, пристрелить его? – спросил Карим.

– Читай, – велел Соловей. – Только без фокусов.

Убер усмехнулся, неторопливо поднял табличку и прочитал вслух.

– «Граната за бутылкой». Все.

– Что?! Какая еще гра… – И тут Соловей сообразил, бросился в сторону.

Металлический, очень громкий щелчок. Ледяной ужас пронзил Соловья насквозь.

Фонари освещали Убера, а он держал в руке гранату-лимонку. Соловей даже отсюда видел жесткие, глубокие, словно каналы на карте города, бороздки на металлическом шаре.

Убер небрежно бросил кольцо в темноту. Оно сверкнуло на краткий миг в луче фонаря и исчезло. Соловей похолодел.

– Убер, твои фокусы начинают заебывать, – крикнул Соловей. Он медленно отступал, пользуясь тем, что в темноте не виден. Соловей уже был за спинами своих людей. Если броситься на землю, может, осколками и не заденет, а из людей получится живой щит.

– Да я, сука, идеален, – сказал Убер. Он поднял руку с гранатой над головой. – Так что на хуй критику. Раз, два…

– Что ты делаешь?! – крикнул Карим.

– Считаю до пяти, – предупредил Убер. Ослепительно улыбнулся. Соловей почувствовал, как от скинхеда расходятся волны ледяной ярости. – А потом… кто не спрятался, я не виноват.

Люди Соловья заволновались, начали переглядываться. Жалкие трусливые дебилы, подумал Соловей. И сделал шаг назад.

– Не найдете кольцо, вам пиздец, – сообщил Убер. – А пока… оружие на землю, джентльмены.

Они засуетились, замялись. Задергались.

– Я жду, – сказал Убер спокойно, так, что у Соловья мороз пробежал по коже, а волосы на затылке встали дыбом. Он вдруг понял, что почти восхищается этой бритоголовой скотиной. Этим великолепным презрением к смерти. Этой ебанутой безбашенностью.

Звяк. Кто-то положил оружие. Звяк. Второй.

– Давайте, давайте, – подбодрил Убер. – Я все слышу. Диаметр разлета осколков двести метров, ага. Я-то рискну, я везучий. А вы как знаете.

Все положили оружие на платформу. Звяк, звяк, звяк. Шесть, посчитал Соловей. Сам он звякнул обрезом по камню и только. Поднялся, держа обрез в руке. Всадить бы этому уроду с двух стволов… И чтоб кровища брызнула.

– Соловей, не выделывайся, – сказал Убер. Помахал гранатой в воздухе. – А то у меня рука устала.

«Сука, как он догадался?» – Соловей наклонился и опустил обрез на платформу. Звяк. Выпрямился.

– Вот, другое дело, – сказал Убер. – А теперь колечко… Колечко, колечко, кольцо. Ну, что стоим?

– Ищите кольцо, – приказал Соловей резко. – Давайте, живо! Кто свалит, пусть пеняет на себя. Йобанаджизнь, это тебя касается в первую очередь.

– А че я-то? – Казах едва слышно застонал, заканючил.

«Если свалит, точно урою в этот раз», – подумал Соловей.

Он отступил назад. Чем дальше от Убера, тем лучше.

– Как поживаете, долбоебы? – светским тоном осведомился Убер. – Как ваше пизданутое ничего?

Люди Соловья ползали по платформе, искали кольцо. Убер наблюдал за ними, улыбаясь и дирижируя гранатой с зажатым рычагом.

– Эй, Соловей-разбойник! – крикнул Убер. – Я же знаю, ты там филонишь. Иди сюда. Поболтаем?

Соловей нехотя встал и, пересиливая себя, пошел. Надо было сразу сваливать, как только этот тип достал гранату. Или сразу его валить, еще до этого.

Он включил фонарь и пошел. Убер стоял и улыбался. Прикрыл глаза рукой от света, Соловей опустил фонарь ниже.

– Что тебе надо?

– Кое-что узнать, – сказал Убер. Почесал бровь рукой с гранатой – Соловей похолодел.

«Вот псих».

– Убер, аккуратней, – попросил Соловей не своим голосом.

– О! – Убер словно впервые увидел, что у него в руке. – Точно. Подожди секунду.

Он левой рукой пошарил в кармане и достал… Соловей не поверил своим глазам… кольцо. Вставил в запал гранаты и загнул проволоку с той стороны.

– Вот и все, – сказал Убер и радостно, хмельно улыбнулся. Соловей охуел.

– А как же кольцо?!

– У меня было запасное, – сказал Убер. Немая сцена. Люди Соловья переглянулись.

– Блять, – сказал Карим в сердцах. Начал вставать с колен. – Уфалла.

– Но было весело, признайтесь! Эй, Соловей. Сивка-Бурка, вещая каурка… Встань передо мной, как лист перед травой. Так, кажется, говорил твой тезка?

Соловей вздохнул.

– Убер, это не та сказка, придурок. Ты перепутал.

– А! Ну ладно.

Соловью один вопрос не давал покоя.

– Почему тебя не задел дракон?

– Тебе действительно интересно? Как мило.

– Убер, заебал уже.

Скинхед смотрел и улыбался.

– А ты не понял?

– Нет. – Он действительно не понимал. На его памяти дракону никто не смог сопротивляться. Пара ночей – и ты уже устроишь для дракона уютную полочку в своей голове. Холишь его и лелеешь.

– Потому что я алкоголик, – сказал Убер. – Что, не ожидал, Соловушка? Все просто. Плевать я хотел на вашего дракона, потому что у меня есть свой собственный. И он охуенно большой и злобный. И если он налезет на вашего, от вашего ни хера не останется, только долбаные кости.

В глазах Убера загорелось голубое пламя.

– И я давно научился с этим жить. Мой дракон всегда во мне, каждое мгновение, каждую секунду моей жизни. Голоса в голове, говорите? – Убер засмеялся. Теперь это совсем не было весело и забавно. Это было страшно. Соловей поежился. «Блять, похоже, я взял мало людей с собой. Этот псих… он даже меня пугает». – Я укрощаю его, чтобы не сгореть дотла.

– Но иногда я отпускаю его погулять. – Убер надвинулся на людей Соловья, расправил жилистые руки. – И кажется, сейчас самое время.

Он усмехнулся. За его спиной светильник снова заморгал – и вдруг вспыхнул ярче. Просто совпадение, подумал Соловей, отступая. Он сам не заметил, как оказался у выхода.

– Говорят, лучший способ избавиться от дракона – завести своего собственного, – сказал Убер. Щека его дернулась.

Пшых! Светильник за его спиной вспыхнул и взорвался. Чертова лампочка.

Темнота. В глазах пляшут яркие пятна от чертовой вспышки.

Соловей пригнулся, побежал назад. Где же это?! Слепо тыкаясь, нащупал на полу обрез. Его люди загомонили, закричали. Лучи фонарей заметались.

– Где он? Бля! Где этот мудак?!

Где чертов скинхед? Соловей зажмурился, досчитал до десяти. Сейчас глаза адаптируются. Открыл глаза.

И тут из темноты раздался голос Убера. Только он звучал без привычной усмешки, холодно и безжизненно.

– Вы знаете, с кем связались? – равнодушно спросил голос Убера. Холодный, как каменные львы на улицах мертвого Питера.

Кто-то выстрелил. Короткая вспышка высветила на долю мгновения сильную фигуру скинхеда, метнувшуюся в сторону, как зверь. И, блин, ослепила всех. Пуля свистнула, рикошет, искры. Кто-то закричал.

Соловей выматерился. А так все хорошо начиналось…

– Нет, вы не знаете, – произнес тот же равнодушный голос.

– Убер, блять, давай по-хорошему! – крикнул Соловей. Прицелился в темноту.

Короткий вскрик, стон.

– Сука, он меня… – зарыдал кто-то. Соловей не разобрал, кто. Хруст.

– Вы со скинами связались, бля, – произнес голос Убера.

Соловей повернулся и выстрелил на звук. Грохот. Вспышка.

Черт. Соловей увидел белое испуганное лицо Карима и за его спиной – белесое лысое чудовище. Чертов скинхед. А потом тьма опять подступила.

И Карим тонко заверещал в темноте.

– Сука, Соловей, ты меня подстрелил! – закричал он. Соловей не обратил внимания.

Он выстрелил еще раз. Крик оборвался.

Соловей раскрыл обрез, пальцами, обжигаясь, выдернул гильзы – одну за другой. Вторую еле вытащил, ее раздуло. Бросил гильзы на пол. Они с легким пластиковым стуком покатились по граниту.

Лучи фонарей плясали туда-сюда. Соловей поднял руку и выключил свой налобник.

– Соловей, тут никого. Соловей, ты здесь?

Он нащупал в кармане куртки патроны. Пластиковые гильзы, хрупкие от времени. На ощупь Соловей выделил одну – она была холоднее других. Латунная. Отлично. Латунным он почему-то больше доверял. Пластиковые гильзы за столько лет начинали крошиться.

Он вытащил патроны и вслепую перезарядил обрез. Защелкнул, взвел курки.

«Ну же, где ты, сука-скинхед?!»

– Соло… – Голос стих. В темноте хрустнуло так жутко, что по нервам пробежал разряд. Кто-то закричал от ужаса. Ссыкун, сука, подумал Соловей.

– Соловееей! – донеслось из темноты. – Идет серенький волчок, он укусит за бочок.

– Не та сказка! – закричал кто-то. Соловей выругался. Тоже мне, нашелся подражатель.

– Вырвет сердце, вырвет глаз… – монотонно продолжал Убер в темноте.

Платформа, гулкая пустая темнота. Мертвая пустая «Волковская» давила на нервы.

– Выходи, кто пидарас.

Хруст, звук удара, вскрик. Падающее тело.

– Он там! Огонь! Бей его!

«Дебилы», подумал Соловей.

Его люди опять начали стрелять. Вспышки, вспышки. Уши болели от грохота. Визг пуль. Одна пуля чиркнула по мрамору, высветив свой путь ярким росчерком. Вжж.

– Не стрелять! – крикнул голос. «Круглый, что ли?», подумал Соловей.

Стрельба стихла. Полная тишина. Мертвая. Соловей слышал отдаленное учащенное дыхание кого-то.

Соловей нагнулся и поднял табличку, посветил. Да, та самая…

Перевернул. Пробежал глазами. Замер, потом тихо засмеялся. Выключил фонарь.

На табличке – выцарапана молитва на удачу, ну чтобы бросить курить. Русским буквами, потому что арабских Мамед, похоже, не знал. Никакого второго списка. Никаких «граната спрятана за бутылкой».

– Сука, – сказал Соловей с восхищением. – И тут наебал!

Он выбросил табличку – далеко в сторону. Жестяной звук. И тут же туда кто-то выстрелил. Бух! Еще один. «Кретины», – подумал Соловей, пригибаясь.

– Где он?

Никакого «Убей дракона, убей их всех» на табличке, конечно, не было. Конечно. Соловей покачал головой. Мамед бы просто не успел нацарапать запись, прежде чем они к нему пришли. Они застали его врасплох. А дракон, сидящий у Мамеда в голове, заставил Мамеда любить своих мучителей и убийц, даже когда они его забивали его ногами и прикладами. Соловей усмехнулся. Его били ногами, руками, палками, прикладами, а он все кричал: «Мэр! Мэр!». Мээээ…. ээр.

Вот это было приятно. Эта невыносимая жестокость. Они все смеялись. Они были слегка навеселе, когда шли туда, но кровь опьяняла сильнее алкоголя. Когда человек так умирает… сильный человек. И ничего не может сделать. Это было кровавое опьянение. А они били его и смеялись – до слез.

– Что?! Ты кто? – Голос оборвался. Жуткий хруст. Что-то покатилось по платформе.

– Не надо! – И что-то мелькнуло. Оружие?

Соловей выстрелил туда, руку дернуло. Вспышка. Руки тряслись. В короткой вспышке он периферийным зрением увидел, как слева мелькнула высокая тень.

– Там! – заорал он. Выстрелы, рикошет. Глухой мат. Соловей пригнулся, матерясь. Так они сами друг друга перестреляют. Судорожно метнулся луч фонаря – и Соловей на мгновение увидел Убера.

Он повернул голову и мысленно отметил – вот где-то здесь он должен быть. Бух! Слева вспыхнуло. Пуля срикошетила о гранит… Черт, не мешайте. Соловей сосредоточился. Вот здесь он будет. Раз-два, он начал считать. В патроне с латунной гильзой не пуля, а картечь на медведя. Тут не нужна особая точность, задеть хотя бы краем, хотя бы одной из картечин. Мало все равно не покажется.

Три. Соловей мягко дожал спусковой крючок.

БУХ! Толчок в ладонь, Соловью показалось, что у него выбило кисть, настолько сильной оказалась отдача. Отпечаток света. Он прикрыл глаза. Да, точно… Темная фигура дергается. Он попал. Стон.

Шум в темноте, Соловей вскинул обрез и нажал на спуск, забыв, что уже выстрелил два раза.

Чик. Патроны кончились. Тишина.

– Не стрелять! – крикнул Соловей. – Не стрелять, блять!

Стрельба стихла.

Соловей подошел и посветил фонарем. На платформе, неловко раскинувшись, лежал Карим. Лицо татарина искажено страданием, рот открыт. Уцелевший глаз почти черный. Выстрел из обреза снес ему полчерепа. На граните растеклась безобразная черная лужа, глянцевая. В ней плавали отражения фонарей.

«Блять. Это ж я его». Соловей оскалился. От приступа ярости его затрясло. «Ненавижу. Убью».

– Соловей, – окликнули его.

– Что?! – Соловей резко повернулся.

Человек поднял фонарь и подсветил себе лицо снизу. Соловей выдохнул, опустил обрез. Это был Влад Круглов, Круглый, его заместитель.

– Этот Убер… он… – Круглый помедлил. – Короче, двоих он уделал. Карим?

– Все.

– С Каримом, получается, трое. Хвост в темноте упал на рельсы и че-то себе сломал, дебил. Синюху лысый вырубил, но не добил. Нормально, как бы, жить будет. Ну и еще у кого по мелочи…

Четверо его бойцов выбыли из игры, прикинул Соловей. А чокнутый скинхед остался. Игра продолжается.

Соловей бросил разряженный обрез на землю и закричал:

– Что за безумный мир, в котором мы живем? Какой-то лысый ублюдок бегает и убивает моих людей!!

По мертвой пустой станции прокатилось гулкое эхо. И затихло вдали.

Глава 10

– Собирайтесь, – сказал Убер. – Давайте, вам придется идти налегке. Дорога на «Звон» свободна, будете там через пару часов. Встретимся там. Поторопитесь, я вас прошу. Наталья Васильевна, слышите?!

– Я никуда не пойду, – сказала Нэнни.

Убер поднял брови. Его, словно бегового жеребца, резко остановили на полном скаку. И теперь глаза бешеные, и пена капает.

– Что?!

Мика покачала головой.

– Я не хотела отдавать тебе его… – Убер увидел ее глаза, полные слез. И вдруг – хлынуло, полилось. Слезы закапали. «Лейтесь, слезы… подумал полисмен», вспомнил он название древнего романа. Да, лейтесь.

Убер вытер ей слезы ладонью. На щеках Мики остались разводы грязи.

– Почему? – спросил Убер ласково. – Я что-то сделал не так, маленькая?

Мика подняла голову:

– Потому что тогда ты уйдешь. И оставишь меня здесь одну.

Убер выпрямился, смущенно почесал затылок. Он казался пристыженным. «Похоже, именно это он и собирался сделать», – подумала Нэнни. Интересно, какой из такого бродяги получился бы отец для Мики? Ну, уж получше родного, точно. «Оставишь одну? – Нэнни вдруг вспомнила. – А я, получается, никто. Не ангел, не ворона?» Она отложила вязанье. Было… обидно.

Мика вдруг кинулась и обняла Убера. Обхватила руками – сильно-сильно, прижалась.

– А я не хочу, чтобы ты уходил, ангел.

– Я тоже не хочу, маленькая, – сказал Убер.

– Так не уходи!

– Держи, – сказал Убер.

Он протянул Мике перо. Мика подняла голову, глаза опухшие от слез.

– Это же твое перо! – возмутилась она.

– Да, мое, – сказал Убер. – Поэтому я и даю его тебе. Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, ты знаешь, как меня позвать.

Мика серьезно кивнула. Спрятала перо в карман.

– А ты пойдешь с нами на «Звон»? – спросила она.

Убер покачал головой.

– А я останусь здесь. Пока.

– Почему? – спросила Мика прямо. Убер вздохнул, потрогал шрам над бровью.

– Потому что… здесь есть плохие люди. Очень плохие. И надо бы с ними… – Он замялся, подбирая слова. – Провести профилактическую беседу, чтобы они больше так не делали.

Мика посмотрела на него снизу вверх.

– Ты их убьешь?

Убер удивленно покачал головой:

– Ты кровожадна, странная маленькая девочка. Но ты права. Я их действительно убью.

Он схватил рюкзак, перезарядил дробовик – щелк, щелк, щелк, вставил один за другим патроны в приемник – и вышел из палатки.

Первым делом он спустился под платформу, прошел длинным коридором до комнаты Юры. Коридор выкрашен белой-синей облупившейся от времени краской. Серые двери.

Он мягко отворил дверь. Вскинул дробовик к плечу.

Убер вошел и с порога закричал:

– Юра! Юра Лейкин! Ты где? Пришло время стать героем! Слышишь, Юра?! Я пришел за тобой. Юра!

Никто не отзывался. Скинхед оглядел каморку. Неужели Юра здесь постоянно обитает?

В комнате царил жуткий беспорядок. Лампа горела у изголовья койки. На ней кто-то сидел.

– Юра, ты? – спросил Убер. Человек поднялся, повернулся. Убер опустил оружие. Это Юра.

Юра поднял автомат, направил в грудь Убера. Скинхед ухмыльнулся. Выпрямился, высокий, широкоплечий. Очень опасный.

– Ты серьезно, брат? Иди-иди, некогда мне. – Убер засмеялся, повернулся, чтобы взять с пола новый рюкзак.

– Я не трус, – зачем-то сказал Лейкин. Убер замер. Он вдруг понял, зачем Юра пришел. Конечно! Можно было догадаться.

– Конечно, нет, – сказал Убер. Он медленно повернулся. – Я никогда бы такого не подумал.

– Не трус.

Молчание. «Сейчас он выстрелит, – подумал Убер. – На чем они его поймали? На любви к отцу? Взяли на испуг?» Скинхед вдруг вспомнил странное поведение Юры в туннеле, когда они нашли ту мелкую тварь. Но ведь под пулями Юра позже держался достойно. Черт знает что эта психология!

– Страх, – сказал Убер.

– Что?

– Страх, – повторил Убер. – Вот что тебе нужно. Страх – это ценный ресурс.

Юра переспросил:

– Страх?

– Страх – это то, чем я могу оперировать. Я могу прибавить и убрать, я могу его загнать в угол и переставить в сторону. Вы раздавлены страхом, я же всегда могу отставить его в сторону. Я могу его обойти. Я могу разглядеть его и использовать, если надо.

Юра молчал. Он поднял «калаш».

– Я боюсь, – сказал он честно. – Мне сказали, что я убью тебя и все будет хорошо. Ты чужак, а мой отец…

Убер кивнул. Он держал руки на уровне плеч и старался не делать резких движенией.

– Я тоже многого боялся. Почти всего на свете, – сказал Убер. – Бояться, это нормально.

– Всего?

– Не поверишь. Там такенный список…

Юра задумался. Затем посмотрел на Убера, автомат все еще был у него в руках. Он перевел взгляд на оружие, поморгал. Опустил ствол вниз, направил в пол.

– И… и как ты с этим справился? – спросил он.

Убер пожал плечами.

– Очень просто. И очень сложно – одновременно.

– Просто?

– Никак. Я просто перестал отступать. Я никогда не отступаю. Может, не самая лучшая тактика, но для такого, как я, единственно возможная. Что они мне сделают? Все эти люди, все эти звери, мутанты, не важно кто? Всего лишь попробуют причинить мне боль. Боль можно терпеть. От боли можно кричать. Боль – это всего лишь боль. Ничего больше. Это ерунда.

– Ага. Тебе легко говорить, ты храбрый! – Юра почти кричал. Автомат в его руках опять смотрел в грудь скинхеда. Палец на крючке побелел. Одно неосторожное движение, даже взгляд… И очередь прошьет Убера насквозь. Скинхед засмеялся.

– Что?!

Убер усмехнулся, покачал головой.

Юра осекся.

– Разве не так? – спросил он неуверенно.

– Ничего подобного. Никакой храбрости. На самом деле я – жуткий трус.

Юра даже отступил на шаг – от неожиданности. «Калаш» в его руках опасно дернулся.

– Ты?!

– Я. – Убер помедлил, ухмыльнулся. – Но я такой трус, что когда я вхожу в комнату, все храбрецы вокруг, сука, бледнеют.

Юра молчал. Лицо его было мучительно искажено, автомат в руках подрагивал. Скинхед смотрел на него в упор, голубые глаза были яркие и беспощадные.

– Возможно, это единственный способ, – сказал Убер. – Стать таким страшным, чтобы твои страхи в ужасе убегали сами.

– А если… не получается?! – закричал Юра в отчаянии. – Если мне… мне все время страшно?!

– В любом случае это будет всего лишь боль, – мягко сказал Убер. – Помни это. Они не смогут сделать тебе больнее, чем ты можешь выдержать.

– Но я… как же я могу?.. Как?!

Убер жестко отрезал:

– Встань и дерись.

Долгая пауза. Кажется, Юра сейчас выстрелит. Но внезапно он опустил автомат, шагнул вперед, остановился. Казалось, что-то бродит в нем, тяжелое, страшное, распирает его изнутри.

Юра наконец заговорил. Голос был глухой, сдавленный:

– Они увели девочку. Мику.

Лицо Убера мгновенно стало белым. Словно из скинхеда выпустили всю кровь – напрочь. Он пошатнулся. Шагнул вперед, резко остановился. Глаза – глубокие, как шахтные провалы. Убер сжал кулаки. Усилием воли заставил себя успокоиться. Покрутил головой, разминая шею. Хрустнул позвонок.

Юра поднял голову.

– Я… мне жаль… я не хотел.

– Можешь помочь? – спросил Убер хрипло. Он смотрел прямо в глаза Юры Лейкина.

– Я… я постараюсь.

– Мика с няней там, – сказал Юра, вернувшись. Они стояли у входа в палатку Соловья. В отличие от крошечного жилища Нэнни, эта была просто огромная. – Соловья и его людей сейчас нет. Там один казах… но он не будет мешать. Я наставлю ружье, он даже не пикнет.

Убер подумал и протянул Юре дробовик.

– Хорошо, иди первым. Если что, кричи, я услышу. Юра?

Сын мэра обернулся. Он был белый как полотно. Руки тряслись, ствол дробовика ходил ходуном.

– Все в порядке? Ты справишься?

– Да.

Скинхед кивнул – и остался ждать. Юра исчез в глубине палатки. Скоро раздался его голос:

– Есть!

Скинхед огляделся, мягко двинулся вперед. Его движения, внешне мало изменившись, приобрели вдруг кошачью мягкость и грацию. Палатка была с несколькими комнатами. Где же все? Где Мика?

– Юра! Что здесь? – спросил он негромко.

– Все в порядке. Я здесь, – ответил глухой голос из глубины палатки. Убер вошел.

Юра стоял спиной ко входу, понурившись и сгорбившись. Убер видел его длинные волосы, неровно остриженные, лежащие на бледной шее. Все-таки ему чаще надо бывать на поверхности, подумал Убер. Сделал шаг вперед. Какое-то зудящее чувство мешало ему сосредоточиться на ближайшей цели. «Соловей, мразь, что же ты наделал?» Как все исправить, если это вообще возможно исправить?

Когда Юра обернулся и поднял голову, Убер все понял.

Скинхед сказал просто:

– Эх, Юра. Опять?

– Ангел, беги! – закричала Мика. Казах схватил девочку, зажал ей рот темно-коричневой рукой. Рядом была Нэнни, ее держал Желтый.

Убер рванулся на выход, но было уже поздно. На него набросились со всех сторон. В комнате сразу стало тесно. Куча-мала пыхтела и боролась. Убер рывком разбросал врагов в стороны, но они снова набегали, волна за волной.

Убер вырывался и брыкался, как табун диких лошадей. Но его все равно повалили на пол. Он резко дернулся, куча-мала едва не распалась…

– Прости, – сказал Юра. Он был смертельно бледный, на белом лице – красные пятна, словно от лихорадки. Он стоял и смотрел, как Убер брыкается. – Прости, Убер. Я не смог. Меня… заставили.

– Предатель! – крикнула Мика. – Трусливый трус!

Юра сгорбился.

За тонкими стенками палатки мелькали чернильные тени. Много и со всех сторон. Убера взяли в оборот. В какой-то момент бешеным, невозможным рывком ему удалось вырваться из толпы, встать… И даже пройти несколько шагов. Он бил локтями и коленями, без жалости и сантиментов. Все, как в старое доброе время, когда они месились с милицией и «космонавтами». Вот отлетел в сторону один из людей Соловья…

– Ангел! – закричала Мика. – Сзади!

Убер развернулся, резко выбросил кулак вперед. Казах покатился по земле. Свобода! Убер прыгнул, снес Желтого, рывком выскочил из палатки. Казалось, еще мгновение, и он окажется на воле – сильный и резкий. И тогда посмотрим, кто кого.

В следующий момент его ударили по затылку. Отличный профессиональный удар.

Убер прошел два шага, шатаясь. Платформа качалась под его ногами. И рухнул там, как подкошенный, лицом вниз. Взлетела пыль.

Мика закричала.

– Ангел! Ангел! – Нэнни прижала ее к себе.

– Я, блять, просил его убивать?! – заорал Соловей. – Я, блять, просил взять его живым!

Худой, тощий парень по прозвищу Викинг пожал плечами.

Присел на корточки, потрогал пульс на шее. Посмотрел на Соловья.

– Да живой он, – сказал Викинг. У него была прическа ежиком и жесткое худое лицо. – Крепкий чел. Да я и бил с толком. Я умею бить.

– Викинг профи, да, – сказал Круглый. – Соловей, чего ты завелся?

Соловей остыл. Помотал головой.

– Ладно, – сказал недовольно. – Тащите его, там разберемся. Викинг, неси свои инструменты. Ты. – Он ткнул пальцем в казаха. – Здесь сиди. И чтобы эти никуда не делись. Понял?!

Йобанаджизнь грустно кивнул.

Глава 11

– Давай, фашист, просыпайся, – сказал голос. – Открой глаза, гад!

Свет пробивался даже сквозь закрытые веки. Убер сначала подумал, что на фиг надо, сейчас какое-нибудь чувырло будет ему морду бить и задавать дурацкие вопросы – но глаза все-таки открыл.

И кажется, зря. Он сидел на стуле, голый по пояс, руки стянуты за спиной. Пятки холодило. Убер скосил глаза. «И ботинки сняли, гандоны». Он задумчиво пошелевил босыми пальцами ног, поднял голову.

– Все останется между нами, – сказал голос. Когда Убер наконец проморгался – глаза слезились от белого, обжигающего, словно неразбавленый спирт, света, то увидел перед собой двух человек в масках.

– Мы не собираемся тебя убивать, – сказал левый. Он был пониже ростом.

– Точно, пока не собираемся, – сказал правый. Он был повыше.

Убер поднял брови. Смешные все-таки животные эти люди. Куда смешнее обезьян. Интересно, в Африке кто-нибудь выжил?

– Почему? – спросил с интересом.

Левый и правый замялись.

– Ээ…

– То есть вы еще сами не определились? – вежливо поинтересовался Убер. Незаметно напряг мышцы рук. Крепко держит. Его связали не веревками, а скотчем. Умные, суки.

Люди в масках переглянулись.

– Нет. То есть да. То есть… заткнись тут вообще!

Страх убивает половину жизни, как сказал кто-то из великих. «У этих двоих сейчас точно меньше половины останется».

Убер засмеялся. Качнулся на стуле – мысленно отметил, хорошо привязали, мерзавцы. Не шелохнется. Стул тоже крепкий.

Стремительно, как в дурной оперетте, в комнату ворвался Соловей. Оба бандита выпрямились, Соловей оглядел Убера, затем повернулся к своим людям.

– Идиоты, – сказал Соловей холодно. – Маски-то вам зачем?

– Ну, мы… – сказал левый. Потом стянул с головы черную маску, ладонью пригладил волосы. «А, так это Синий, – подумал Убер. – А где Желтый, наш друган?»

Правый тоже снял маску. «А вот и Желтый», подумал Убер. Давно не виделись, придурок. Как сам?

– А вдруг он нас узнает? – сказал Желтый.

– Вы что, собираетесь оставить его в живых?! – Соловей не поверил своим ушам. – Вы совсем дебилы?

Убер присвистнул.

– Вот это поворот. А ничего, что я все слышу?

Соловей проигнорировал. Желтый и Синий начали наперебой оправдываться, но бесполезно.

– Соловей, ну чего ты… Да мы… Да вот он… – Голоса сливались в единый бубнящий поток. Убер снова аккуратно напряг мышцы, даже в глазах потемнело. Расслабил.

В комнате горела лампа, качаясь на длинном шнуре. Желтое подрагивающее пятно в центре комнаты. Убер незаметно огляделся. «Видимо, я где-то в служебных помещениях, за станцией…» Комната показалась ему знакомой. Они точно заглядывали сюда с Юрой. «Эх, Юра, что же ты…» В правом углу комнаты белел, лежа на боку, брошенный унитаз, покрытый пылью и грязью. Вот таким бы в кого-нибудь из этих тварей запустить… С размаху. В Соловья этого… Убер чуть повернул голову. Так, слева стол с конторкой, завален всяким хламом. У стола – железная бочка вроде жаровни, черные угли, рядом гора щепы, смятая бумага, железный прут. «Шашлыки они здесь делать собирались, что ли?», подумал Убер. «Жрать охота, черт».

– А это что? – спросил вдруг Соловей. Холодным безжизненным голосом.

Стол был завален едой: куски хлеба, открытые банки тушенки, какие-то пакеты, обертки, нож, грязные тарелки и даже носки. Бутылка из-под сивухи, железные кружки. Ребята ни в чем себе не отказывали. Ели и выпивали.

В жаровне высилась гора холодных углей. Сверху воткнуты два окурка.

Соловей прошелся, оглядел весь этот бардак и вдруг заорал:

– Огонь почему не развели?! А?! И место освободите, блять! Почему стол весь заставлен, как тут работать?! Что за бардак, бля?! Ни хуя как всегда не сделано!

– Пидоры, – поддержал его Убер. – Просто пидоры.

Желтый с Синим оглянулись на него. Как скинхеду показалось, с обидой в глазах. «Какие ранимые пошли бандиты, просто беда», подумал Убер со вздохом. Снова напряг мышцы. Отпустил. Старый способ, но, похоже, сейчас бесполезный. Чертов скотч. «То есть его изобрел гений, конечно…» Только этого гения никогда, видимо, не привязывали к стулу в темном подземелье, чтобы затем пытать и убить.

А Соловей тем временем бушевал.

– Какого хера я постоянно должен делать все сам?! – орал он. – Не скажешь, никто ничего не сделает! Никому на хер ничего не надо! Что, только мне это нужно?! Да мне на хер ничего не нужно! Живите, блять, сами как хотите! На хуй. На-хуй.

Желтый с Синим бросились к столу, начали торопливо сгребать все с него. Хлам полетел на пол. Бутылка опрокинулась, покатилась по столу, разливая сивуху… До Убера донесся резкий аромат сивушных масел и слегка – портянок. Синий едва успел ее поймать, но локтем снес кружку. Железная кружка упала на пол, грохнулась и отлетела к ногам Убера. Соловой закатил глаза.

– Сейчас, Соловей. Все сделаем… – бормотал Синий. Желтый молча орудовал тряпкой.

– Блять! – заорал Соловей с новой силой. Врезал Синему, тот пригнулся, втянул голову в плечи. – Не говори мне «сейчас»! Я ненавижу слово «сейчас». Будешь мне «сейчаскать», я тебя убью на хер, придурок сраный! Понял? Почему огонь не развели?!

– А жаровня для кого тут стоит?! – поддакивал Убер, радуясь. – Для других пидоров?!

– Убер, да ты хоть, блять, помолчи! – Соловей повернулся. – Без тебя тошно! Ну, никому ведь ничего блять не надо, а?! Вот как так? Если Соловей не сделает, никто ничего не сделает… Представляешь?

– И огонь разведите, уебки! – крикнул Убер.

Желтый с Синим суетились. Вокруг все летело и падало. До Соловья вдруг дошло, к кому он обращается. Он посмотрел на Убера, словно только сейчас его увидел, сплюнул и повернулся к своим.

– И железо нагрейте, – велел он уже спокойнее, только с остаточным раздражением в голосе. Словно муть на дне стакана.

– Хули железо не нагрели?! – возмутился Убер вдогонку. Соловей покосился, но только вздохнул. Желтый кинулся разводить огонь, выронил зажигалку. Руки у него не слушались. Соловей вздохнул. Желтый нагнулся, поднял зажигалку… И, вставая, треснулся головой о край стола.

– Бля!

Соловей зарычал.

– Ты уж как-нибудь наведи порядок, – попросил Убер проникновенным голосом. Соловей обернулся. – Ведь пиздец какой-то. По дурной дорожке идут ребята. Скоро, глядишь, и курить начнут…

Пауза.

– Убер, ты, сука, уникум, – сказал наконец Соловей. Взгляд у него был застывший, словно ледок пронизал уже всю глубину озера.

Убер расхохотался.

Соловей повернулся к Желтому с Синим, и те замерли, как под взглядом голодного тигра.

– Мне сейчас некогда с ним возиться, – сказал Соловей тихо и устало. – Потом с вами разберусь. Без меня его не убивать. Скоро вернется Викинг, он его подготовит.

И стремительным подергивающимся шагом вышел из комнаты. Убер посмотрел ему вслед.

Нэнни стояла, как статуя. Лицо бледное, на лбу бисеринки пота.

– Нэнни, помоги! – закричала Мика. – Мы должны ему помочь! Нэнни!

– Я… я не могу…

– Нэнни! Пожалуйста!

Она вдруг сорвалась с места и бросилась вперед. С силой толкнула казаха, сбила с ног. Йобанаджизнь покатился по полу, как мешок с гнилой картошкой.

– Мика, за мной! – Она схватила девочку за руку. Они бросились к выходу из палатки. Казах поднялся.

– Нэнни! – закричала Мика. Нэнни миновала порог и вдруг…

– Нэнни!

Блекс лезвия.

Няня вскрикнула, ноги ее подкосились. Мика по инерции пробежала еще несколько шагов, остановилась. Повернулась. Казах держал няню на руках, словно огромного ребенка.

Казах вынул нож из спины Нэнни. Лезвие было красным. Нэнни без сил опустилась на пол, скорчилась на граните. Дернулась, кровь растекалась огромной лужей…

– Йобанаджизнь, – устало сказал казах. – Что за женщин. Совсем дурной. Савсэм-савсэм дурной.

– Кто придет? – спросил Убер. – О чем он?

Сладкая парочка переглянулась, потом засмеялась. После ухода Соловья они снова осмелели. «Шакалы», подумал Убер. «Ну ничего».

Огонь развели. Угли тлели, по комнате полз запах каленого железа и дыма. Наконец Синий положил в жаровню железный прут. Убер видел, как прут медленно набирает свет, наливается яростью.

Скинхед тоже продолжал работать. Напрягал и расслаблял мышцы. Раз за разом. Затылок ныл немилосердно, во рту снова появился привкус железа и тошноты.

Через полчаса Синий с Желтым встрепенулись. Впервые они что-то заметили раньше Убера.

Дверь скрипнула. Убер слышал, как в темноте неторопливо и уверенно звучат шаги пришедшего. А у него, по ходу, шахтерские ботинки, оценил Убер. Или гриндера. Характерный такой звук.

– Явление Командора, – прокомментировал Убер. – Как сказал бы Дон Гуан – ходят тут всякие, а потом люди пропадают.

Шутка получилась так себе. Убер скривился.

– Ну что, фашист, готовься, – сказал гость. Он вышел на свет. На нем был потертый рабочий комбинезон и армейские штаны. Рукава клетчатой рубахи закатаны. Лет двадцати. Худое, острое лицо с запавшими, как каньоны, щеками. Суровая, в линию, складка губ, желваки у рта. Он был коротко стрижен, явно подготовлен и подтянут, и вполне мог бы сойти за брата Убера по скин-движению, но он был другой.

Он был здесь, чтобы пытать Убера. Викинг поставил на стол металлический лоток наподобие тех, что использовали в советское время для стерильного хирургического инструмента. Затем медленно обошел вокруг скинхеда.

– Я Викинг, – сказал парень. – Я – антифа.

– А я – анти-ля, – сказал Убер. – Нот еще много, можем побегать по октавам. Или ты о чем?

Но Викинга не так просто было смутить. Он встал перед Убером, оглядел его. Молчание.

– Я вас, фашистов, ненавижу, – сказал Викинг негромко. – Понял? Я бы вас зубами рвал, железом прижигал, щипцами давил, каждую косточку, каждый палец, чтобы вас, гнид таких, на свете больше не было.

Звучало довольно… маньячно. И устрашающе.

– Уберите этого психа, пожалуйста, – попросил Убер. Желтый и Синий засмеялись.

– Что, уже не такой крутой? – сказал Синий.

– Ни хера он не крутой, – сказал Желтый. – Викинг, задай ему!

– Готовься, фашист, – сказал Викинг. Полез за инструментами, загремел в ванночке. Потом вынул из жаровни раскаленный докрасна железный прут. Пошел к Уберу.

– Да ты сам фашист, – сказал Убер. – Не так, что ли? Ты сейчас что делаешь – убеждаешь меня добром и лаской? Перевоспитываешь личным примером? Ни-ху-я. Ты в меня раскаленным железом тыкать собрался, гуманист хренов. Фашист ты и есть. Ну, давай, убеди меня в обратном.

– Вот ты болтун, – сказал Синий.

– Ага, – сказал Желтый. – Попиздеть – это про него.

– Тот, кто пытает фашистов, – убежденно произнес Викинг, – не может быть фашистом.

Железо все ближе. Жар волнами бежал по обнаженной коже скинхеда.

– Я бы тебя разочаровал, чувак, но мне щас некогда, – сказал Убер. – Я щас орать буду. Потом поговорим. О’кей?

Раскаленный добела наконечник приблизился к плечу Убера… помедлил, словно решаясь… и вонзился. Ш-ш-ш. Ужасающая вонь горелого мяса. Вопль Убера был чудовищным, даже отдаленно похожим на крик Дракона.

Синий блевал в углу.

Убер проорался. Потом вдруг начал ржать.

– Ты чего?

– Ой, не могу!

– Чего ты? – спросил Желтый. Синий вернулся, вытирая рот. Воняло от него блевотиной.

– Чего он? – спросил Синий.

– Да я хуй его знает, – сказал Желтый. – Может, крыша поехала.

Убер лучезарно улыбнулся ему. Желтый осекся, отступил на шаг. Викинг равнодушно пошевелил кочергой в жаровне. Щелкнуло. Взвились искры.

Убер откинулся назад. Боль была невероятная, он стиснул зубы, чтобы не закричать снова.

Иногда ему, как любому человеку, становилось жаль себя. Он представил, как выглядит сейчас со стороны. Темная каморка, усыпанная битом кирпичом и мусором, вода хлюпает по углам, крысы шурудят. Из-под потолка свисает одинокая лампа на длинном шнуре. Свет качается, качается. Качается.

А он, Убер, чертов проклятый скинхед, привязанный, сидит на стуле. Весь его затылок в старых шрамах, и алеет один новый. Свежая кровь. Развороченное плечо дымится и воняет. Перед ним в лучах белого света стоят двое. Убер страшно избит. И его так жаль, он такой несчастный…

«Да ну на хер», Убер вскинул голову. «Не дождетесь».

Убер оскалился, засмеялся:

– Вы мальчики небось решили ужаснуть меня своими мазохисткими играми? Что ж… Надеюсь, вы делаете это для себя, а не для меня. Потому что меня вам не удивить. Врубаетесь? Я видел столько немецкой порнухи, что для меня ваши «жесткие» игры – так, ковыряние в песочке. Розовой пластикой лопаточой. Ферштейн, уроды?!

Викинг повернулся. Показал Уберу большой палец. Снова отвернулся.

– А теперь, – сказал Убер. – Следующая часть марлезонского балета…

Люди Соловья настороженно переглянулись.

– Теперь я буду читать вам стихи.

Викинг пожал плечами. Отвернулся, бросил прут в жаровню, загремел в ванночке инструментами. Угли потрескивали. От железного прута поднимались в полутьму искры, таяли.

Убер начал читать, размеренно и просто. Викинг ковырялся в инструментах, замер, слушая. Голос Убера звучал так, словно он рассказывает это на свободе, среди друзей и товарищей. Спокойно и проникновенно, без привычной насмешки:

– Стихотворение Николая Гумилева, называется «Пять быков». Знаете, кто такой Гумилев? Это поэт и солдат. Он был по-настоящему крутой. Однажды он побывал в Африке.

Убер заговорил. Негромко и с чувством:

– Чего это он? – спросил Синий.

– Не знаю, – сказал Желтый. Викинг застыл рядом, слушая. В его руках остывал железный прут.

– Не везет парню, – сказал Синий с сочувствием.

– Эт точно, – кивнул Желтый.

– Заткнитесь вы оба, – приказал Викинг резко. – Дайте послушать.

Двое замолчали.

И тут голос Убера начал набирать силу, зазвенел, как колокол:

Когда Убер закончил, в комнате воцарилась тишина.

Затем Викинг запрокинул голову и гулко захохотал. Желтый и Синий переглянулись.

– Ай, хорошо! – сказал он.

– Кто, говоришь, написал? – заговорил Викинг. Голос у него охрип. Убер прищурился, мотнул головой.

– Николай Гумилев.

– Я запомню. Толковый чел. Аж мурашки пошли. – Викинг встал, повел плечами. – Вот ты фашист, так и не понял, что это мог написать только настоящий антифа. Наш человек.

– Я красный скинхед вообще-то, – сказал Убер. – Редскинс! Какой блять на хер фашист?! Ты с дуба рухнул?

– Все вы, фашисты, так говорите, – сказал Викинг рассудительно. – Как запахнет жареным, все фашисты сразу становятся белыми, пушистыми и какают исключительно бабочками. Но стихи зачетные. Око за око. Справедливость. Возмездие. Все дела.

– Насчет запахнет жареным – отлично сказано. – Убер засмеялся. Лицо у него было смертельно белое, на лбу выступила испарина. Зрачки огромные от боли, так что глаза скинхеда казались глубокими, как бездна. Он повернул голову, втянул ноздрями запах от своего развороченного, обожженого плеча, засмеялся. – Уфф. Красота!

Люди Соловья переглянулись, синхронно отодвинулись подальше. В глазах мелькнул ужас.

– Ты… чего? – спросил Желтый.

– Обожаю запах напалма по утрам, – сказал скинхед.

При виде их вытянувшихся лиц Убер засмеялся. Желтого затошнило, он убежал в угол. Звуки рвоты.

Викинг кивнул.

– А ты крутой, фашист. – Он помедлил, переступил с ноги на ногу. Поднял блестящие щипцы, показал Уберу. – Продолжим?

– Ушел! – Соловьев в сердцах сплюнул, прижал обрез ладонью. – Ушел, бля! Архангел хуев. Лейкин!

– Ч-что? – Худощавый помятый Юра в испуге вытянул тонкую шею.

– Он тебя бил?

Узкие брови Юры поднялись еще выше, изогнулись страдальчески.

– Н-нет… А!

Бум! Юра упал. Затем повернулся, с трудом сел, зажав рукой половину лица. Сквозь пальцы потекла кровь. Удар рассек ему бровь.

– Теперь бил, – сказал Соловьев. – Понял?

Юра вдруг поднял голову. В его взгляде появилась необычайная решимость. Соловей отступил, удивленный. Как тигр в зоопарке, которого тяпнул тупыми зубами крошечный козленок.

Юра поднялся на ноги, встал, шатаясь. Выпрямился, оскалил окровавленные зубы:

– Нет. Больше никогда.

– Нет? – Соловей сначала не поверил. Он сделал шаг назад, застыл. – Что ты сказал?

– Я больше не хочу делать то, что ты приказываешь. Я больше не буду отступать.

– Дуралейкин, а ты не охренел, случаем?

– Это всего лишь боль. Боль можно терпеть… – Удар опрокинул его на пол. Соловей подошел и ударил ногой – точно в лицо. Юра закричал. Еще удар. Юра кричал дико, нечеловечески.

– Хватит? – спросил Соловей.

Юра барахтался на полу, весь в крови, Затем начал подниматься…

– Парень, не надо, – сказал Круглый. Голос заместителя дрогнул. Он сделал шаг к Соловью, протянул было руку… опустил.

– От боли можно кричать, – сказал Юра окровавленным ртом. Половины зубов там не было. Лицо перекошено, один глаз заплыл и сполз вниз. – Боль – это всего лишь боль. Ты убил Марту, урод.

Соловей смотрел на него, не веря. Шагнул вперед, зверея.

– Соловей, ты… – начал Круглый.

– Пошел на хуй, – отрезал Соловей с ненавистью. Круглый увидел его глаза и отошел в сторону. – Добренькие все, сука! Н-на, урод! – Он ударил. А потом еще и еще. Склонился над телом, поднял Юру за рубашку, спросил:

– Что теперь скажешь?

Глаз Юры блеснул из-под кровавой пелены. От лица мало что осталось.

– Тебе… конеф, – сказал Юра. И засмеялся. – Фтрафно?

– Ах ты! – Соловей ударил.

Соловей выпрямился. Он стоял над тем, что раньше было Юрой, тяжело дыша. Соловей оглядел себя. Он был весь забрызган кровью – с ног до головы. Он медленно повернул голову, его люди отшатывались, отводили глаза. Соловей медленно вытер рукой лицо. Костяшки разбиты до такой степени, что руки кажутся в два раза больше. Что-то было во рту, мешало. Он выплюнял это что-то… и сам отшатнулся.

Это был кусок уха. Соловей вдруг понял, что не помнит, когда сделал это. Как помутнение. Провал. И только дракон успокаивающе урчал во тьме. Дракону нравился вкус плоти…

– Соловей, ты чего? – Круглый отступил назад. – Ты его… за что?

– Тебя не спросил. Борзые все стали, как я посмотрю. Да?!

Круглый покачал головой:

– Да я что? Я ничего.

– У кого-то, блять, еще есть вопросы?!

Соловей быстро оглядел своих людей. Многие отводили взгляды, прятали глаза. Соловей сжал зубы.

Вошел Викинг. Оглядел компанию, шагнул к Соловью.

– Ты меня зачем звал… – Он остановился, увидев изуродованное тело Юры. Лицо Викинга на мгновение дрогнуло и застыло.

– Это кто? – спросил он равнодушно. Круглый скорчил мучительную гримасу, отошел в сторону.

– Я тебя не звал, – медленно сказал Соловей. – С чего ты решил?

Викиг поднял брови. Лицо невозмутимое.

– Чечен сказал.

– Что? – Соловей увидел, что вслед за Викингом входят Желток и Синюха, эти два придурка.

– А вы зачем здесь… – Он вдруг понял. Все опять пошло наперекосяк. Неужели Убер опять над ним посмеялся?!

– Где лысый?! – Желток и Синюха переглянулись. Викинг вдруг понял, засмеялся, отошел в сторону. Люди Соловья молчали.

Соловей закричал в бешенстве:

– И вся эта хуйня из-за какой-то шлюхи?! Не верю! Что встали, блядь?! Не в телевизоре. На выход, быстро! Вперед! Вперед, уебки!

Когда они ушли, Викинг нагнулся над Юрой, помедлил. Что-то привлекло его взгляд. Викинг пошарил и достал из кармана зажигалку «Зиппо». Вытер кровь рукой, отщелкнул крышку, задумчиво посмотрел. Так его и застал Синюха.

– Ты… чего? Идешь?!

– Расскажи мне о мертвой девушке, – сказал он. Синюха испуганно заморгал.

– Мы слишком часто выбираем не то, что хотели выбрать, – сказал Убер. – Понимаешь, брат? Мы выбираем про запас, мы выбираем «а что обо мне подумают», мы выбираем «этот мой выбор понравится тому-то». Жене, родителям, некой женщине… обществу, не знаю.

– Мы выбираем не себя.

Он помедлил, снова заговорил:

– А я выбираю себя. Я практик. Быть практиком и выбирать то, что нужно именно тебе – или хочешь именно ты – это, бля, лучший выбор.

Викинг покачался с носка на пятки. Ботинки у него были тяжелые, с закругленными тупыми носами. Грейдера или как их там. Рабочие ботинки. Подтяжки свисали вдоль штанин.

Кровь стекала из рассеченного лба Убера. Капала на грязную белую майку.

– Кто мы? Кто я? Что мы на самом деле выбираем, выбирая вещь? Даже самый ничтожный выбор что-то говорит о человеке. Цвет шнурков, наконец. Были бы у меня красные шнурки – кое-где это означает мою смерть. В нашем подземном мире любая мелочь может привести к смерти. Или к увечью. А кому-то просто понравятся твои шнурки, и за порогом станции тебя ждет темнота и удар чем-то тяжелым по голове. Тоже вариант. Так что, брат, решай сам. Выбирай с чувством, как говорил Крутой Эш из Армии Тьмы.

– Откуда? – заинтересовался Викинг.

– Не волнуйся, парень, тебя тогда еще на свете не было.

Стукнула дверь. Они все повернулись. Там стоял Чечен. Крутой, дерзкий, как всегда. Правая кисть в гипсе. Чечен улыбнулся.

– Смена пришла, – сказал он.

– Нэнни! – закричала девочка, бросилась к ней. Казах отошел, понурый и грустный, он вытирал нож от крови.

– Йобанаджизнь, – пробормотал он.

Она с трудом открыла глаза. Лицы было бледное, полупрозрачное.

– Холодно, девочка. Ох, как я намучилась с твоей девчонкой, Марта.

– Нэнни, это я! Я, Мика!

– Почему ты не вернулась, Марта? Она так тебя ждала.

Мика наклонилась к няне.

– Нэнни, там ворота. – Мика плакала беззвучно, слезы катились по лицу. – Видишь, ворота! Все, как ты хотела!

– Ворота, – сказала Нэнни. Тяжело открыла веки, они отяжелели, слипались, как сонные. – Ворота… я так люблю ворота…

– Видишь? Это они! Там завитки такие, бронзовые… Нэнни, не спи! видишь?!

– Да… за… витки, – повторила няня.

– И там написано… видишь? Там написано: «Привет, Нэнни».

Няня улыбнулась. Ее глаза смотрели сквозь девочку, сквозь бетонный низкий свод, сквозь сотню метров земли и камня, сквозь мертвый город… и пронизанный рентгенами воздух… и облака… почерневшие, с мертвыми ангелами… туда, где были Ворота. Туда, где был покой.

Внезапно на несколько мгновений взгляд ее стал осмысленным.

– Где тут лысый? По… позови его.

– Здесь, – сказала Мика. – Ангел тут сидит.

– Береги… ее.

– Да, – ответила Мика за ангела. – Я все сделаю, Наталья Васильевна.

– Вижу, – сказала Нэнни. Лицо ее осветилось. – Я так люблю ворота. Привет, Марта. Я так люблю твою дочку… несносная она… у тебя… у нас…

Нэнни замерла. Открытые глаза смотрели в небо, полное ангелов. Туда, где были ворота с бронзовыми листьями. Туда, где, возможно, ее ждали.

Мика заплакала. Она бросилась и обняла ее:

– Нэнни! Нэнни! Я тебя люблю! Нэнни, не умирай! Ну пожалуйста!

Наконец Мика устала. Вытащила черное перо, зажала в руках и начала качаться, баюкая его.

Казах смотрел на нее, затем отвернулся.

Чечен покачал головой, взгляд его не отрывался от привязанного к стулу Убера. Он облизнул обветренные губы. Медленно пошел вперед.

– Я сам. А вы идите. Викинг! – позвал он тощего.

– Чего?

– Тебя тоже Соловей зовет.

– Зачем? – Викинг обернулся, удивленно поднял брови. Чечен поежился. Этого психа он давно недолюбливал.

– Да я хуй знает, – сказал Чечен. – Зовет, значит, надо. Я че, спрашивать буду? Ты же его знаешь, психанет – мало не покажется.

Викинг с сожалением окинул взглядом Убера, жаровню, инструменты, разложенные на столе, на чистой белой тряпке. Неторопливо надел армейскую куртку, кивнул Уберу.

– Мои инструменты не трогать, – предупредил Чечена.

– Говно вопрос.

Убер крикнул:

– Не бросайте меня, пацаны!

Они засмеялись и вышли.

Викинг повернулся в дверях.

– Тебе бы юмористом быть, – сказал он. – Жаль, что ты ебаный блядский фашист.

И вышел. Скрипнула металлом дверь.

– Я красный! – крикнул Убер запоздало.

Они остались наедине. Чечен спокойно, с предвкушением оглядел окровавленного Убера, привязанного к стулу. Снял и повесил на стул кожаную куртку. Загипсованная правая кисть ему не слишком мешала. Подумаешь. «С левой я еще лучше бью», подумал Чечен.

– Пиздеть еще будешь? – спросил он Убера.

– А ты как думаешь?

Чечен покивал. Добродушный и улыбчивый.

– Это хорошо.

Он снял рубашку и размялся. Попрыгал, побил воздух кулаками.

– Обычно я включаю магнитофон, чтобы было не так скучно. Но он недавно сломался.

Убер мотнул головой, сплюнул. Кровь и осколок зуба. «Блять, так на вас зубов не напасешься».

– Жаль твой магнитофон, – сказал он. – Я бы послушал музыку.

– Я тоже. Но ты все равно пиздишь без продыху. – Чечен остановился, с хрустом размял пальцы, посмотрел на Убера издевательски – сверху вниз. Помогая загипсованной рукой, начал наматывать на кулак боксерский бинт. – Не думаю, что я буду скучать в этот вечер.

– О, – сказал Убер беспечно. – Время со мной летит незаметно.

Убер засмеялся – весь в крови. Чечен остановился, перевел дыхание.

Он уже запыхался его бить.

– Что ты ржешь? – спросил он у скинхеда. – Давай, хватит отлынивать, начинай пиздеть.

Чечен приблизился, посмотрел в глаза Убера, затем размахнулся и ударил. В последний момент Убер убрал голову, кулак только скользнул по скуле, содрав кожу. Убер засмеялся.

– Уфалла, – сказал Чечен в сердцах. Он согнулся, видимо, неудачно потянул мышцы во время удара.

– Ну ты же не думал, что все будет так просто? – Убер показал розовые от крови зубы. – Стой, стой! Ладно, ты хотел историю, я расскажу тебе историю… – Скинхед на мгновение задумался. – …скажем, про ангелов. Как тебе?

– Про ангелов? – Чечен даже остановился. С интересом посмотрел на Убера. Тот поднял голову.

– И про их чудесные имена. – Скинхед растянул губы в улыбке. – У вас же, мусульман, тоже есть ангелы?

– Только без богохульства. Я этого не люблю, – предупредил Чечен.

– Никакого бого… фак!

Чечен врезал ему прямой в нос. Голова Убера мотнулась назад. Брызги крови разлетелись по всей комнате.

– Для вдохновения, – пояснил он.

Глаза Убера осоловелые. Голова мотнулась обратно, из носа хлынула кровь. Убер как после нокдауна начал заваливаться влево, затем вправо. Затряс головой.

«Хорошо, что привязан», подумал он невпопад. Ха-ха-ха. Смешно.

Несколько мгновений он видел все словно со стороны. Темная комната с ободранными стенами, которые покрывают древние граффити – времен еще до Катастрофы. В комнате единственная лампа, свисающая на проводе с потолка. Лампа медленно раскачивается, световое пятно пробегает туда-обратно по грязному полу. На полу окурки и мусор. Черные пятна крови.

Убер сидит под лампой, полуголый, в крови и порезах. Он привязан к стулу, руки стянуты за спиной. Рядом стоит мучитель по прозвищу Чечен. На самом деле он то ли татарин, то ли грузин. Чечен вынимает нож из ножен, медленно обходит Убера по кругу. Словно примеряясь, с чего начать.

Лампа качается. Качается. Качается.

Убер заговорил – мягко, проникновенно. Он смотрел на Чечена и говорил.

– Понимаешь, все ангелы сделаны из света. Так уж повелось.

– Что это значит? – Чечен нахмурился. Он, похоже, вообще не любил загадок.

– Что они не из какой-нибудь дешевой хренотени.

Чечен кивнул.

– А!

Убер откинул голову, чтобы кровь не заливала глаза. Затем снова выпрямился и продолжил:

– А когда ты из сделан из света, то у тебя должно быть соответствующее имя. Нельзя быть ангелом по имени Толик. Только представь: Эм си в квадрате Толик. Равно энергия. Как-то несерьезно. Следишь за моей мыслью?

– Ну? – сказал Чечен.

– В общем, такое дело. Я тут подумал, что если бы я был настоящим ангелом, там, на небесах… меня бы звали… знаешь как? Тебе понравится.

Чечен склонил голову на плечо, оглядел Убера.

– Ну и?

– Видишь ли, у каждого ангела есть имя, – сказал Убер. – Которое отражает что-то в нем. Какую-то важную черту. Скажем, Метатрон означает Глас Божий. Абаддон – Истребление, Губитель. Это ангел-убийца, разрушитель. Селафиил – Молитва к Богу, он побуждает людей молиться. Теперь понятно?

Чечен, заинтересовавшись, опустил нож.

– Как-как? Повтори.

– Селафиил, – сказал Убер.

Чечен поднял густые брови.

– Села… Охренеть имечко. И это означает… молитва к Богу?

Убер кивнул.

– Совершенно верно. Рад, что ты следишь за ходом моей мысли, брат. Теперь я должен вернуться к началу и напомнить: если бы я был ангелом, то у меня должно было бы быть соответствующее имя…

– Да. И какое?

Убер сплевывает кровь, голос его звучит слабее.

– Меня бы звали… слышишь?

Чечен заинтригованный, наклонился, чтобы лучше слышать. В следующее мгновение Убер ударил его головой в нос. Страшный хруст. Чечен отлетел назад и упал. Нож со звоном проскользил по полу.

Убер, весь забрызганный кровью Чечена, жуткий, сказал:

– Меня бы звали: ОТЪЕБИСЬ.

– Мика, – позвал Убер. – Мика, ты где? Это я, Убер.

Тишина.

Затылок Убера заледенел. Сердце замерло так, что он испугался, что оно превратилось в стекло и сейчас от боли треснет, развалится на тысячу, миллион кусков.

– Мика!

На полу в луже крови лежало черное перо. Рядом скорчилась Нэнни. Глаза ее были открыты – и пусты. Кажется, в них отражались небеса и ворота.

Убер наклонился. Поднял перо.

Весь перевязанный, Хвост сидел за столом и закусывал. Нос у него перебит и заклеен пластырем, под глазами страшными синяки. Сломанная нога примотана бинтами к палке. На столе лежал огромный нож, кукри в ножнах. Нож того… голубоглазого фашиста…

Хвост иногда вспоминал тот момент, когда шлюха оттолкнула его на рельсы и побежала. Он открыл дверь, чтобы принести ей еду и воду – как обычно. Даже не собирался трахать, сегодня он был в благодушном настроении. А она выскользнула из цепей и ударила его палкой. Обычной палкой. Боль была страшная. Хвост ощупал шишку на голове. Даже в глазах потемнело.

Конечно, он разозлился. Это было… обидно. Возможно, он единственный относился к шлюхе как к человеку. Он пришел покормить шлюху, а она его так… Он тогда потерял самообладание, это правда. Но это все от обиды. Хвост схватил палку – она была скользкая от крови, в два шага догнал ее и ударил в затылок. Он всего лишь хотел вернуть – око за око. Наказать. Удар был совсем легким, нестрашным, почти беззвучным. Шлюха упала. Хвост иногда слышал этот звук в темноте – без всякого повода, он возникал и зудел. Звук, когда ломается шея. Звук, когда она сложилась на полу туннеля. Мерзкое смутное ощущение. Кррак.

Шлюха упала. Затем встала на четвереньки и ее начало тошнить. Хвост стоял над ней и морщился. Грязная. Он затащил ее обратно в комнату, закрыл дверь и оставил лежать. Он не помнил, оставил в тот раз воды или нет. Оставил, точно оставил. Когда он вернулся в следующий раз, шлюха была уже мертва. Глаза смотрели в потолок – застывшие. Лицо заляпано кровью. Страшная, худая.

Возможно, она умерла от обезвоживания? Хвост отогнал эту мысль. Он тогда пошел и доложил Соловью. Соловей разозлился. Впрочем, он всегда психует, когда что не по его… Можно подумать, это его, Хвоста, вина? Они держали ее почти месяц в той каморке, а ему приходилось таскаться. Носить ей воду и еду, убирать ее дерьмо… Иногда он трахал ее там, но это только по доброте. Без жестокости. Он, Хвост, совсем не жестокий человек. Ему вдруг опять стало муторно.

Хвост поднял железную кружку и выдохнул… Это надо залить водкой.

Убер вошел. Выпрямился. Голубые глаза смотрели холодно и мертвенно.

– Сука. – Хвост произнес это даже не с удивлением, а обреченно. Убер остановился на пороге, размял шею.

– Не вставай, я сегодня без чинов, – сказал Убер.

Хвост забыл про кружку, начал подниматься со стула. Убер сделал шаг, второй… Глаза Хвоста расширились. На третьем шаге Убер врезал ему кулаком в лицо. Хвост рухнул обратно на стул. Кружка улетела на пол и покатилась. Хвост мотнул головой, из уголка глаза потекла кровь. Боль была адская, но словно в другой вселенной.

Убер потер кулак.

– Да кто ты вообще такой? – спросил Хвост обреченно. – А?

– Кто я? Я… – На мгновение Убер задумался.

Убер поднял черное грязное перо. Оно в крови девочки. «Мика мертва», подумал Убер. И осознание этого накатило на него, как волна на мертвый гавайский пляж. Мики больше нет. Нет. Нет. И волна убегает обратно, оставляя на песке скелетики крабов.

Он заговорил медленно и спокойно:

– Кто я, спрашиваешь? – Он вдруг сделал шаг к Хвосту и сказал: – Я, мать твою, гребаный ангел! Я автоответчик Бога!

В следующий момент Убер ударил его головой в лицо. Хрустнуло. Хвост отлетел, с грохотом опрокинул стол, покатился по полу.

Убер закончил фразу:

– Ты со скинами связался, понял?!

Скинхед наклонился, вздернул Хвоста выше, плюхнул его на табурет. Плавным айкидошным движением оказался у него за спиной.

– Ч-что? – сказал Хвост.

Убер взял Хвоста за затылок одной ладонью, другой – за подбородок. Тот вяло трепыхался, пытался отмахнуться, встать. Бессильно махнул кулаком, попытался ударить. Убер напряг мышцы, выдохнул…

– Я… – прохрипел Хвост. – Я… не плохой… я… не…

Убер сказал негромко:

– Вот так.

Он на мгновение прикрыл глаза. «Мика, Мика». Хотелось плакать, но слез не было. Убер открыл глаза. Голубые и холодные, смерть.

– Жалости не существует, – сказал он.

Убер резко крутанул, мышцы вздулись.

Жуткий, нечеловеческий хруст.

Обмякшее, как кукла, тело Хвоста завалилось на бок, медленно упало на пол.

Глава 12

Я лежу и вижу: все меняется. Плавится под напором времени человеческая плоть, и ветшают каменные мостовые заброшенного города. Что с них взять? Все умирает.

Пресли. Пресли. Король. Убер вспомнил бархатный голос Короля, и ему вдруг захотелось танцевать. Послушать рок-н-ролльчик. Гавайи. Черт знает, что там теперь. Радиоактивный песок? Серый радиоактивный океан накатывает на радиоактивный пляж. Скелеты гавайцев в венках из засохших цветков встречают гостей.

Гавайи… какой-то там штат США. Забыл.

Убер прикрыл глаза. Вот он стоит на песке, а вокруг мертвые пальмы. «Почему я так уверен, что Гавайи мертвы? Мертвые Гавайи, мертвый Элвис». И звуки бархатного темного голоса Элвиса звучат над мертвым пляжем, полным мертвых крабов и моллюсков.

«Или кто там выжил? Интересно». Может, крабы как раз мутировали, и гигантские клешни их, полные темного яда, только и ждут путника.

Убер вдруг ясно увидел, как в серых водах покачивается округлая атомная подлодка с характерным уродливым горбом ракетного отсека за рубкой. Стратегический ракетоносец. И там люди в противогазах и оранжевых противоатомных костюмах моряков неловко вылезают из рубки. А потом эти люди, среди которых явно есть девушка – Убер опознает ее по особой пластике движений, вообще, он бы опознал женщину даже за свинцовой плитой, стоят на узкой палубе лодки и смотрят на мертвые Гавайи… Или это все-таки Куба? Точно, Куба. Залив Свиней. Теперь мертвых свиней.

За две сотни морских миль оттуда лежит мертвый солнечный Майями. Мертвые полуистлевшие сэндвичи со свининой.

Убер смотрит вдаль и видит. Он много чего видит. Свое прошлое. Черное воронье перо. Кровь. Снова кровь. Леденящий крик в темноте туннелей. Плач. И снова крики.

Удар в лицо.

Убер – только помоложе и понаглее – хотя куда наглее? – идет по туннелю, держа в одной руке горящий факел, а другой – сжимая кукри. Словно кукри, гуркский нож, нож умерших непальских гвардейцев Ее Величества, может что-то изменить в раскладе сил. Нет, в руке у него уже не нож, а черное, грязное, воронье перо…

Ты ангел.

Я не ангел.

Впрочем, почему нет.

Ты их всех убьешь?

Ты права, странная девочка. Я их всех убью.

Хотя я не ангел. Ну, по крайней мере, я так думаю. Я могу ошибаться. Но, черт побери, разве ангелы не должны помнить, что они ангелы?!

Разве нет? Это было бы…

Это было бы… Убер поворачивает голову.

«Справедливо».

Они нашли Чечена в комнате – он лежал на спине, переносица вбита в лицо. Мертвый. Рядом валялся разломанный на куски стул с прилипшими лентами скотча. Похоже, их рвали зубами. Все залито кровью.

– Ты живой, что ли? – Глаза Желтого округлились. Он поднял автомат, направил на Убера.

– Не, чувак, ты охренел. Я долго умирать буду.

Желток сказал:

– Что ты несешь?

– Божественное правосудие несу, – сказал Убер. – Для всех.

Желток засмеялся. Автомат в его руках затрясся, как в лихорадке.

– Вот ты чудила, честное слово. Эй, чувак, алле! Проснись! Ты в каком мире живешь, а? Ты вот эту срань вокруг видел? Видел? Очнись тогда. Бога нет! Бога сука нет, ясно?

– Ясно, – сказал Убер. Медленно поднял руки и пошел на бандитов.

– Да кто ты вообще такой? – спросил Синий. Поднял автомат. Убер склонил голову на плечо, с интересом посмотрел на него. И продолжал идти.

– Я? Я – Автоответчик Бога.

– В смысле? – Синий растерялся.

– Пока Бога нет, я за него.

Убер оглядел людей Соловья, прищурился.

– А где этот ваш… Викинг?

– Он не с нами, – сказал Синий.

– Нет, не с нами, – сказал Желтый.

– В каком смысле не с вами? – удивился Убер. – Как людей железом прижигать, так с вами, а как пиздиться, так не с вами?

– Да вот так. – Желток сплюнул. С презрением. – У него, сука, принципы. Представляешь?

– Принципы, – сказал Синий. – Сука.

– Принципы я уважаю, – сказал Убер. – Но что-то не совсем понятно… Как это, друзья пошли на махач, а я не пошел?

– Да он, как про эту девку узнал, че-то завелся. Чистоплюй, бля. И свалил на хер… Вон Синюхе морду разбил. Ниче, вот тебя завалим к хуям, разберемся и с ним.

– А, – сказал Убер. Медленно оглядел собравшихся. – Хорошо, что напомнили.

Ухмыльнулся. Медленно достал из ножен кукри.

– Сдавайся, Убер, – сказал Соловей устало. – Нас девять человек. У нас оружие. На что ты рассчитываешь? Опять фокус с гранатой?

– А мэр ваш говно, – сказал Убер. С какой-то даже нежностью произнес. – Слышите? Гов-но.

Молчание.

Слышен только шум дыхания девяти взрослых мужиков. И как вдалеке капает вода. В метро такой парадокс, подумал Соловей. Куда бы ни пошел, везде будет капать вода. Это закон. Но ты ее не найдешь. Даже если ты будешь умирать в этот миг от жажды.

Воды ты не найдешь, а звук останется.

Пауза.

Соловей почувствовал, как изнутри поднимается волна. «Твою мать», подумал он. Дракон проснулся.

– Мэр! – крикнул Убер. – Гов-но!

– Мэр лучший! Охуительный! Мэр!

Люди Соловья, мучительно перекосившись, роняли оружие и вытягивались по стойке «смирно» и орали:

– Мэр! Мэр! Мэр!

Блять, подумал Соловей и в следующую секунду понял, что тоже орет вместе со всеми:

– Мэр! Мэээр!

В следующий момент он увидел, как Убер двигается и бьет стоящих по пути крикунов. Они разлетаются как кегли, кто-то пытается защититься, ударить в ответ. Но скинхед неостановим. Он горит холодным яростным огнем, как сварочный электрод. От ударов непальского ножа люди падают, в воздухе словно висит завеса из капель крови… Убер весь в черной крови, с ног до головы.

Он движется к нему, Соловью.

Вот он уже рядом.

Убер ударил.

Убер видел, как Викинг вошел. На ходу тот вынул нож – не такой, как у Убера, длинный и тонкий, как стилет. Деловито перерезал глотку одному человеку Соловья, второму… «Черт», подумал Убер.

Соловей упал на пол, скрючился и завыл. Убер встал над ним, перекинул дробовик из-за спины в руки. Викинг наклонился и добил еще одного, вогнал нож, выдернул. Брызнула кровь. Викинг посмотрел на скинхеда.

– Чего пришел? – спросил Убер. Выпрямился. Дробовик он держал небрежно, но в любой момент мог вскинуть его и выстрелить.

Викинг развел руки в стороны.

– Утюг забыл выключить.

– Вот ты… шутник, – не выдержал Убер. – Ладно, в расчете. Собака ты бешеная.

Викинг невозмутимо кивнул.

– Привет, фашист.

– Я красный скинхед!

– Так я тебе и поверил.

Убер помедлил, посмотрел на Викинга.

– Тогда почему ты передумал? И зачем пришел?

Викинг пожал плечами:

– Этот мудила убил Юрку.

Убер вскинул голову. Ярко-голубые глаза словно разом выгорели.

– Что?!

– Тебе лучше не видеть, – честно сказал Викинг. Подумал и добавил: – Ухо парню откусил, гандон.

Убер дернул головой, словно от удара. Посмотрел на Викинга.

– Ты же палач? – сказал он глухо.

– Не совсем, – сказал Викинг. – Я, если что, мастер по ведению допросов. Но если понадобится… Да, пока не забыл.

Он вытащил из кармана и бросил Уберу что-то маленькое и металлическое. Убер свободной рукой поймал. Тяжелое. Повертел в пальцах.

– Зажигалка? – Он вдруг понял. – Юрина?

– Да. На память о парне.

Один из людей Соловья поднялся, зажимая живот руками, и закричал:

– Кто ты, на хер, такой вообще?! – Сквозь пальцы у него лилась кровь. – Кто ты?

Убер почесал затылок. Выпрямился во весь рост, нацелил дробовик.

– Я – автоответчик Бога. Прикинь, чувак. Бог решил все-таки прослушать ваши мольбы, произнесенные хрен знает когда.

Убер выстрелил. Грохот, вспышка. Клуб дыма. Викинг кивнул.

Человек Соловья отлетел и упал. В мертвых глазах застыла растерянность. Убер передернул помпу дробовика. Крутясь, вылетела красная пластиковая гильза. Упала на пол, покатилась…

Они с Викингом прошли по платформе, добивая людей Соловья. Убер стрелял из дробовика, Викинг работал ножом. Через несколько минут все было кончено. Все мертвы и все залито кровью. Казах Йобанаджизнь молча сидел, пока Викинг подходил к нему. Когда тот взял его за волосы, казах только грустно сказал:

– Йобанадж… – И не договорил. Нож Викинга перерезал ему глотку. Казах дернулся несколько раз, булькнул и завалился лицом вперед.

Соловей перевернулся на живот, попытался отползти. Заскреб ногами по бетону. Рывок, еще рывок. Убер смотрел, склонив голову на плечо, как это делают большие собаки.

– На самом деле добро – это хорошо отпижженое зло, – сказал Убер. – Итак, приступим. Процесс будет долгим и мучительным. Но оно того стоит… – Он шагнул к Соловью.

Убер присел перед ним на корточки, посмотрел в глаза. Голубые, с красными прожилками усталости и недосыпа. Лицо в капельках крови, жуткое, но красивое. Соловей даже на мгновение позавидовал.

– Покажи мне, где живет дракон, – сказал скинхед негромко. – Покажи, я хочу увидеть.

Соловей засмеялся. «Да неужели, блять?» Тут же закашлялся. Сгустки крови летели на пол, на ботинки Убера. Скинхед брезгливо отстранился. Соловей засмеялся.

Разбитое лицо болело, но это было здорово – снова ощущать себя тем, кто владеет ситуацией. Хозяином. Главным.

Соловей сел, поднял голову. Сплюнул сгусток крови – прямо на ботинок Убера.

– А что взамен? – сказал он. – А, лысый? Ну, давай, удиви меня.

– Я тебя отпущу.

Вскоре они были на месте. Убер оглядел знакомую ржавую решетку, поморщился. Все-таки это было здесь. Если бы он сразу послушал Юру… «Юра, Мика». Убер помотал головой. Не сейчас.

– Вот здесь он, этот дракон. – Соловей показал на закрытую комнату. Ржавая цепь, решетка, мощный замок.

– Хорошо, – сказал Убер. – Открывай.

Соловей вжал голову в плечи. Выпрямился, но Убер уже заметил.

– Что не так?

– Код только Хвост знает, – сказал он. Чуть ли не умоляюще. «Сука», подумал Убер. Вот ведь, поторопишься один раз…

Он шагнул к Соловью, тот отступил, глаза мерзкие – испуганные и злые одновременно. Убер поднял дробовик, замахнулся прикладом…

– Ты же сказал, что отпустишь?! – закричал Соловей.

Убер пожал плечами.

– Ну, я же не сказал, что сразу.

Удар. Соловей опрокинулся в гулкую беспамятную темноту. И только дракон был там рядом с ним.

– Так как все случилось? – Бармен протирал бокал.

– Все очень просто, – сказал Убер. – Жила-была молодая женщина с дочкой Микой. Красивая женщина. А станция, где они жили, была плохая, только вот сразу этого было не понять. Потому что дракон, который обитал рядом, кормился за счет людей – и внушал им благие мысли. Дракон был продвинутым хищником. А когда съедал жертву, его волны удовольствия заставляли жителей станции чувствовать себя счастливыми.

Молодая женщина встречалась с хорошим парнем. И не встречалась с плохим. Они с хорошим парнем мечтали убежать со станции, вместе с дочкой Марты, конечно. Чтобы оказаться подальше от этой станции и от этого дракона.

И тогда Плохой задумал страшную месть. Следишь за моей мыслью?

Дракон, живший на станции, требовал еды. Все чаще. И чаще. А питается он, какая загвоздка, только живой пищей.

И жители этой станции, чтобы и дальше чувствовать себя защищенными и счастливыми, начали приносить дракону жертвы. В основном это были двое – Мэр и его помощник Соловей. Они все организовали.

Соловей – тот самый плохой из сказки.

Раз в месяц жители деревни тянули жребий, кто пойдет на корм дракону.

Марта тоже тянула жребий. И выиграла – она не стала жертвой.

Но Плохой подтасовал результат. И тут Марта поняла, что бежать нужно сразу, не затягивая.

И попыталась бежать. Но Плохой был начеку. Хороший мальчик, оказавшийся сыном мэра, попросил помощи у отца, чтобы спасти возлюбленную. Тот обещал… и сдал все Плохому.

Марта пошла, чтобы бежать. И ее тайно сцапали люди Соловья.

Соловей надругался над ней. Она пыталась бежать, и он догнал и жестоко убил ее. Или, может, кто-то из его людей. А тело официально передали мортусам, чтобы замести следы.

А всем объявили, что Марту сожрал дракон. Все, как договаривались.

Только вот дракон не поверил. Он же не жрал девушку и все еще был голоден.

Чтобы успокоить чудовище, ему нужно было подсунуть еще одну жертву…

– Какую? – Бармен вдруг перестал протирать бокал и поднял взгляд.

– Я не знаю. – Убер помедлил. – Не хочу знать. Не хочу про это думать. Скажи мне, бармен, будет ли на свете когда-нибудь справедливость? А?

Сердце сжалось так, что стало трудно дышать. Убер прочистил горло.

Бармен поставил стакан на стойку, рядом с лежащим дробовиком. Открыл бутылку и налил виски.

– За счет заведения, – сказал он.

Убер взял стакан, покрутил в руках.

– Спасибо. Шестнадцать граней? Или двадцать?

– Семнадцать. Это уникальный экземпляр… Иногда.

– Что? – Убер поднял взгляд, удивленный.

– Это ответ на ваш вопрос, – сказал бармен. – Про справедливость. И мой ответ: иногда.

В какой-то момент мэр почувствовал, что в комнате кто-то есть, и поднял взгляд. Чучело медведя угрожающе скалилось из угла. В следующее мгновение от чучела отделилась тень.

Перед ним был Убер. Голый по пояс, весь в крови и синяках, один глаз заплыл. В руках – огромный нож кукри.

– Ты, – сказал мэр. Ноги ослабели.

– Каково это? – спросил Убер. Он перевернул стул, ногой толкнул мэру. Скри-ип. Тот проехал и остановился рядом с мэром.

– Что? – Мэр откашлялся. В горле пересохло. Неужели этот бритый убил и Соловья?

– Быть все время на связи с тем, кто жрет людей. Ощущать его голод. Сытость. Довольство. Кормить его собственными руками.

Тон Убера был жесткий и равнодушный. Мэр понял, что взмок. По спине протянулась ледяная полоса. Этот спокойный тон пугал больше криков и угроз. Его просто собирались убить – и никаких шансов и способов отменить эту казнь не было. Мэр сел на стул, тот жалобно скрипнул – как предчувствие. Мэр вытер лоб ладонью.

– Я… понимаешь ли… – начал он. Давай, соберись. «И начни делать то, что лучше всего умеешь – убеждать».

– Юру убили, – сказал Убер.

– Что? – Сердце стукнулось и замерло. И снова пошло. Мэр покачнулся, без сил опустился на стул. Внутри что-то разрывалось. Медленно, с чудовищным треском. Мир отдалился, стал какой-то ненастоящий.

– Что? – спросил он еще раз. Голос был слабый, почти беззвучный, но скинхед услышал.

– Твоего сына больше нет. Это правда.

– Ты его?!

– Нет. – Убер покачал головой. – А Юра был лучше тебя. Настоящий человек. Его убил твой любимчик Соловей, если тебе интересно. Тебе интересно?

– Нет, – сказал мэр. – Да. Нет.

– Это все, что ты хочешь сказать? А? Подумай.

Мэр подумал.

– Ты… ты не знаешь, что это. Каково это. Когда твой сын… твой ребенок… он делает что-то, что ведет его к гибели… что-то опасное… Неправильное. Неверное. И у тебя нет никаких сил этому помешать. Когда-нибудь ты поймешь, что я чувствовал.

– Это ты приказал Соловью убить Марту?

Мэр поднял голову.

– Нет.

– Да, – раздался голос. Убер вскинулся, повернул дробовик. Голос был женский. Из темноты на свет фонаря вышла жена мэра. Убер вздрогнул, опустил оружие. Лицо ее было плоское и безжизненное, постаревшее. Цветной халат делал тело Светланы бесформенным. Усталое бесформенное чудовище с сединой в волосах.

– Это я приказала Соловью, – сказала она.

– Ты?! – Мэр встал. Снова сел, ноги дрожали. – Зачем? Зачем?!

– Она привела бы его к гибели. Я пыталась спасти моего мальчика.

– Нашего мальчика, – сказал Мэр.

– Моего! Он только мой, он всегда только мой!

– Ты… ты понимаешь, что своими руками… – Мэр засмеялся. Это был страшный, жуткий смех. Смех обреченного. Убер поморщился.

– Во всем виноват он, – сказала Светлана. Посмотрела на скинхеда. – Ты понимаешь, что это он? Хотя бы ты на моей стороне?

– Убийцы часто сентиментальны, – заметил Убер. – И у меня сейчас довольно мерзкое чувство, что самым страшным монстром на этой станции был совсем не дракон.

Но его уже никто не слушал. У этих двоих были свои дела.

– Конечно, ты же мужчина, а мужчины всегда поддерживают мужчин.

– Да блин, – сказал Убер в сердцах. Но его опять не услышали.

Жена мэра… Светлана прошла вперед. Она больше не казалась красивой, только жуткой.

– Я бы убила всех, скормила всех вас этой твари… лишь бы мой мальчик был жив. Даже себя.

– Он ненавидел тебя, – сказал мэр. – Смирись.

– Неправда! Эта девчонка настроила его против меня! А сама… она старая-старая-старая… Я все для него делала!

– Что именно? – спросил мэр с убийственной иронией. Он словно не замечал Убера, как и женщина.

Убер покачал головой. Какой-то бред. Страшный безысходный бред. Отличный парень мертв, а эти грызутся на его могиле, тянут каждый в свою сторону безмолвный, едва остывший труп.

– Вот сука, – сказал мэр.

В следующее мгновение в руке Светланы появился пистолет. Убер вскинул дробовик, взял ее на прицел. Положил палец на спуск.

Но она не смотрела на него. А только на мэра, на своего мужа. Свое проклятие.

– Юра – мой сын. Только мой.

– Сука, – сказал мэр. – Ну, давай, стреляй. Толстая тупая сука. Юрик – мой сын. А тебя он ненавидел.

– Урод!

– Я рассказал ему, что это ты убила Марту.

– Что?!

Убер опустил дробовик. Затем мягко сделал шаг назад, уперся в стену. Блин, как отсюда слинять-то…

Светлана подняла пистолет.

– Ты хотела его только для себя, – сказал мэр. – Ревнивая тварь. Ты жрала нашего сына живьем, а когда не смогла больше жрать – ты его убила. Как я тебя ненавижу. А ведь когда-то я тебя любил. Наверное, из всего, что меня может удивить, это самое удивительное. Стреляй, ну! Ну же! Ну!!

– Знаешь, – сказала жена мэра. Она опять стала почти красивой, в своем последнем спокойствии. Спутанные волосы казались теперь короной. – А я ведь сначала хотела спасти тебе жизнь…

Убер вышел.

Пошел по платформе. Затем услышал за спиной выстрелы. Несколько подряд. Бах, бах, бах, бах. Грохот падающего тела.

Затем отдельный выстрел.

Кажется, с этим покончено. Горечь, подумал Убер. И желчь. И сожаление. Невыносимое ощущение.

Глава 13

Убер оторвался от окуляра. Красные собаки ушли. Путь чист.

– Ну что, Соловушка, готов к путешествию? – спросил он. Соловей, связанный, как мешок, смотрел на него с тихой ненавистью. На нем была химза, а противогаз Уберу было лень на него натягивать, поэтому он болтался у Соловья на поясе.

– Большой мир ждет тебя, – сказал Убер.

– Возьми нож, – сказал Убер.

Соловей смотрел, не понимая. Затем понял и рассмеялся.

– Ты серьезно? Ты даешь мне нож? Вот ты долбоеб, Убер.

Он размял руки, попрыгал. Подхватил нож с асфальта.

Они сошлись.

Убер выкинул нож вперед. Отвел руку и мгновенно вонзил нож в грудь Соловья – раз, два. Быстрый, как молния.

Звякнуло. Звяк. Звяк.

Нож отскочил.

Соловей засмеялся.

– Черт! – Убер отодвинулся, на запястье кровавая царапина. Соловей все-таки задел его.

А нечего было рот разевать, подумал Убер. У него куртка волшебная – там под тканью тонкая кольчуга, скорее всего. И ему мои удары – по фиг совершенно. Значит, надо бить в горло и по запястьям. Задача, блин, усложняется.

Противники кружили, никто не решался на атаку первым.

– Че, сука, – засмеялся Соловей. Перекинул нож в другую руку. – Не по зубам тебе попалась птичка? Я, сука, Соловей… Я тут глав…

В следующий миг кулак Убера врезался ему в челюсть, выбил два зуба и снес Соловья на землю.

– Что? Это же…

– Нечестно, – закончил за него Убер. И врезал Соловью в живот носком ботинка – со всего размаху. Н-на!

Кажется, никогда Соловей не испытывал такой жуткой вселенской боли. Невыносимо. Он даже застонать толком не мог, только зажимал живот сильнее.

– Оооо, оо!

– На воздух тебе надо, – сказал Убер. В следующее мгновение лицо Соловья обожгло, как кислотой. Убер рывком, не заботясь, содрал с его лица маску противогаза, откинул в сторону.

Соловей заорал. От боли – и от ужаса.

Задержал дыхание. Маска серым пятном пролетела над парапетом – и улетела в «Обводный канал». Соловей начал задыхаться.

Затем вдохнул. Радиоактивный воздух заполнил его легкие. Он был такой же, как обычный. Только смертельный.

Соловей закричал. И кажется, снова потерял сознание.

Убер волоком тащил его по площади мимо церкви. За шиворот. Когда Соловей спотыкался и падал, Убер поднимал его пинками и рывками. Соловей стонал, выл, но шел.

– Что ж ты, волчья сыть, спотыкаешься?! – приговаривал скинхед. Соловей вздрогнул и очнулся. И сразу все вспомнил.

Они были на поверхности.

– Убер, блять… Ты перепутал сказки!

Убер дотащил его до храма Кирилла и Мефодия.

– Пришли, – сказал Убер. Огляделся. – Да, отличное место. Жутенько, но в тему.

И тут Соловей понял, что это конец.

– Я могу еще идти, – сказал Соловей. – Честное слово. Я совсем не устал, я могу еще идти… Давай в следующем дворе. Убер! Убер, слышишь?! Там, дальше, намного лучше меня убить. Честное слово… послушай…

Скинхед молчал. В окулярах противогаза отражалась неровная небесная линия Петербурга.

Соловей попятился, упал. Снова пополз. Скинхед медленно шел за ним, неотвратимо и спокойно.

– Убер, что ты делаешь? Убер! Убер!

Он увидел в руках скинхеда армейский шприц-тюбик.

– Нет! Нет! Пожалуйста, не надо…

Скинхед вколол Соловью промедол – прямо сквозь защитный костюм. Соловей дернулся, затем – не смог удержать блаженную улыбку. Убер достал и вколол ему еще один шприц, в другое плечо. Пших. И готово.

Соловей улыбался. Эйфория. Приход. Промедол – это опиат, это хорошо. Му-у-ультики, подумал Соловей.

Убер достал красные резиновые трубки. «Что это?», подумал Соловей. Потом вспомнил, сообразил, прорвался сквозь прекрасный блаженный туман. Это те трубки, что он, Соловей, использовал, чтобы привязывать свои жертвы. И ту девчонку, Марту, тоже. Он хотел выругаться, но злости не было.

Убер достал кукри. Огромный, сверкающий. В блаженном потоке «мультиков» Соловей залюбовался отражениями в лезвии кукри. Убер покрутил головой, затем плечами. Приготовился, взял кукри за рукоять двумя руками. Как топор, подумал Соловей. Убер медленно поднял нож над головой…

С хрустом опустил. Соловей не сразу понял, что случилось. Убер снова поднял кукри, с него слетели черные капли, и снова опустил. Шмяк. Шмяк. Плюх.

Соловей повернул голову. На мостовой лежала чья-то рука. Знакомая рука. Вот кольцо-печатка на пальце…

«Это моя рука», вдруг понял он.

Убер сказал:

– Вот какая-то такая кривоватая справедливость.

Он поднял свой вещмешок и повернулся. Соловей еще не чувствовал боли, но понял, что сейчас произойдет. Его бросают здесь, на поверхности. Вот так.

– Не оставляй меня так! Прошу! Не оставляй! Лучше убей! – закричал Соловей. Наркотический туман наплывал, затуманивал зрение. Не сейчас, раздраженно отозвался Соловей. Усилием воли он отогнал эйфорическую волну, заставил себя собраться.

Убер остановился. Посмотрел через плечо на изуродованного Соловья.

– Глупости. Не будь девчонкой, – сказал он.

– Убер! УБЕР! – заорал Соловей во всю мощь легких. – БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! У меня же нет рук!!!

– Слушай, не драматизируй.

– Нет рук, с-сука!!

– Вот тут ты меня прямо заинтриговал, – сообщил Убер. Собрал вещи, сложил в рюкзак. Тщательно вытер кукри и вложил в ножны.

Соловей начал молить:

– Убей меня! Пожалуйста!

Убер хмыкнул.

– Обойдешься.

– Убер!! Сука! Будь же человеком!

Скинхед резко повернулся. Соловей сглотнул. Рот пересох – обычная побочка промедола. А может, не от этого…

– Знаешь, кто я? – сказал Убер спокойно.

Убер смотрит на Соловья сквозь стекло противогаза.

Соловей:

– Убер, пожалуйста…

– Я типа ангел господень, понял? Я гнев его… и тому подобная хрень. Так сказала одна маленькая девочка и так оно и будет. Аминь. Слушай, Соловей, ты действительно ждешь от меня милосердия?

– Убер… не надо… н-нет… пожалуйста. Только не так!

– Видишь? – Убер раскрыл ладонь. На ладони лежало грязное черное перо. – Вот оно, мое милосердие. Аз есмь всадник на коне бледном, сука.

Скинхед помолчал. Ветер подхватил перо с ладони и поднял вверх, все выше и выше. Перо, дергаясь, поднималось над городом. Возможно, туда, наверх. К воротам.

– И имя мне – долбаная Смерть, – сказал Убер.

Тишина. В темном небе над площадью кружили черные крылатые тени.

– А сейчас попробуй выжить, – сказал Убер. Повернулся и пошел. Соловей закричал, затем посмотрел на свои обрубки – и опять закричал. Он вдохнул полной грудью отравленный радиацией воздух – и вдруг, вместо того чтобы кричать, запел. Он давно не пел этой песни, великолепной неаполитанской «Сорренто». Теноры должны петь «Вернись в Сорренто», даже когда Земля останется совсем без людей:

Великолепный тенор летел над мертвой площадью, мертвым городом, мертвым дворцом, мертвыми львами…

«Вернись в Сорренто, верни меня к жизни». Что может быть лучше солнечной неаполитанской песни, звучащей над городом холодной земли и ледяной северной воды?

Соловей закончил петь. Лучше он не пел никогда.

Убер остановился.

– Браво, – сказал он. – Кажется, сегодня я слышал лучший голос на Земле.

Повернулся и пошел дальше.

За его спиной затихал крик Соловья:

– Убер, не бросай меня здесь! Я тебе скажу! Скажу! Это важно!

Убер уходил, не оборачиваясь. Какой бы ни был этот секрет, он не стоил его милосердия. Не в этом случае. Мика мертва, Мамед мертв, Нэнни и Юра тоже мертвы. А вот те, кто это сотворили, позволили и благословили, еще мертвы не все. И он это исправит.

Соловей закричал.

Он сорвал свой прекрасный голос и теперь не мог даже шептать. Только хрипеть.

Спина скинхеда исчезла вдали. Соловей вздохнул. Он все еще плавал в наркотическом тумане от обезболивающих. Мир вокруг играл яркими красками и плавился цветами. Мир вокруг был великолепен и потрясающ.

Но Соловей знал, что это ненадолго.

«Все-таки странно чувствовать себя без рук». Соловей видел, как из ран медленно сочится кровь. Видел багровую лужу. В луже отражалась колокольня храма, на ней сидели крылатые тени. Одна из теней вдруг шевельнулась, расправила крылья. «Черт». Соловей поднял голову и засмеялся. Нет уж, он просто так не сдастся.

Он подтянул под себя ноги, поднатужился. Первая попытка не удалась… со второй Соловей встал.

Он стоял, пошатываясь, безрукий и злой.

– Ну и дурак! – сказал он в спину удаляющему Уберу. А потом вдруг сжал зубы от невероятной, смертельной жалости к самому себе. – Ты так и не узнаешь, что она жива.

В следующее мгновение на него откуда-то сверху рухнула зубастая черная тень. Соловей закричал.

Через двадцать минут он был на карантинном блокпосте. В темноте его дыхание казалось чересчур громким.

– Успел! – сказал Убер, пытаясь отдышаться.

– Сворачиваемся, – пояснил пожилой солдат. – Карантин снят. Ты куда хотел? На «Звон»? Мой тебе совет – просто пройди мимо, только никуда не смотри. После Черного Санитара лучше бы тебе этого не видеть.

Младший переносил вещи на дрезину. Скоро солдаты тронутся в путь.

– Огнемет не одолжите? – сказал Убер.

– Чего-о?

– Я верну, – пообещал Убер.

– Прозвучало почти честно, – пожилой солдат усмехнулся.

– Я старался.

– Что ты… – Солдат замолчал. Убер наставил дробовик ему в лоб.

– Это… ты зря, – сказал пожилой солдат. – Парень, опомнись.

Убер передернул помпу. Щелк, вылетела стреляная гильза, покатилась, застряла между шпал.

– Не в первый раз, – сказал Убер. – Давайте обойдемся без разборок, а? Я сегодня офигительно устал. Прямо ни в сказке сказать, ни матом сформулировать. Руки!

Солдаты подняли руки.

Он поднял бак с бензином, вдел руки в лямки. Закинул на спину тяжелый, громоздкий аппарат.

«Вот что мне напоминает этот запах», понял он. Бензин в зажигалке. Взросление. «Ты становишься взрослым, когда в первый раз берешь в руки огнемет», съязвил он по привычке. И все-таки горечь не отпускала. Эх, Юра, Юра.

– Как этим пользоваться? – спросил он у пожилого.

– А тебе зачем?

– Случаи, они разные бывают.

– Я не знаю. Вот у него спроси. – Пожилой кивнул на товарища.

Убер оглядел дверь, замок, ржавую цепь. Затем закрепил гранату скотчем к решетке, продел веревку в кольцо. Медленно и аккуратно протянул веревку подальше в туннель, чтобы не прикончить себя раньше времени. Залег на рельсы и дернул.

Грохнул взрыв.

Некоторое время Убер думал, что никогда в жизни больше не будет слышать ничего, кроме этого жуткого звона.

В туннеле стояла пылевая завеса, дышать было почти нечем. Убер натянул марлевую повязку вроде той, что носили мортусы.

Он вернулся к двери. Взрыв не сорвал замок, а просто вырвал петли решетки. Убер ухватился за решетку двумя руками, расшатал ее, как гнилой зуб – и сорвал. Вернулся за огнеметом, пролез через завал и подошел ко внутренней двери. Обычная металлическая. Какие-то буквы, не разобрать из-за времени и пыли.

Он помедлил. За дверью точно что-то было. Убер достал и выложил на ладонь две вещи. Фотокарточка из паспорта – на фото молодая девушка. Зажигалка «Зиппо» с оленем на рельефе – память о Юре.

Бережно спрятал фото во внутренний карман, оставил только зажигалку.

Вдел руки в ремни огнеметного ранца, застегнул пряжку на груди. Щелкнул зажигалкой, поджег запал огнемета. Пламя светило уютно и спокойно – как дух самурая перед битвой.

Убрал зажигалку в карман. Выдохнул. Взял огнемет наперевес – и толкнул дверь.

– Дракон? – Мика удивилась. – Что такое «дракон»?

Пауза. Убер поднял брови. Все-таки дети умеют озадачить.

– Неужели вы не читали ей сказок? Натали Васильевна, что же вы!

Нэнни заворчала. Убер сказал:

– Дракон – это животное. Огромное и обычно невероятно злое, если, конечно, не из Китая явилось.

– А там драконы – добрые?

– Там драконы – всякие. Но в основном добрые. И бумажные.

– А этот…

– Этот – злой.

Мика покачала головой.

– Нет? – удивился Убер.

– Он не злой. – Мика помедлила. – Просто его таким сделали.

От чудовищной вони Убер едва не задохнулся.

Чудовище, похожее на раздутый гигантский шланг, лежало здесь. Черное с желтыми и зелеными пятнами. Коротенькие лапы.

Та гора высохших трупов – это жертвы, что приносили жители «Обводного канала» чудовищу долгие годы, понял Убер. Останки люди Соловья паковали в мешки и выбрасывали в котлован через заброшенный старый коллектор. Справа груда серых мешков. Для трупов и отходов.

Дракон был огромен. Всего-то три метра.

Этот дракон – совсем не был похож на дракона. Это всего лишь обрубок, жуткий мешок плоти, кожаный бурдюк, перевитый толстыми венами – толщиной с руку человека. Он даже был не способен передвигаться самостоятельно…

– Второе пришествие Великого Сифилиса, – сказал Убер. – Блин. Никогда еще убийство животного не выглядело настолько фаллическим! В общем, – сказал он тише: – Явно пора заканчивать читать Фрейда перед сном…

«Моя мама внутри него… она поет», – сказала Мика. Прощай, Мика. Видимо, она и была последней жертвой.

Убер направил огнемет на чудовище.

– Давай, чудовище, – сказал Убер. – Кричи в последний раз. Спой мне чертову подземную песню…

И нажал на спуск подачи бензина.

Когда в него ударила струя огня, дракон выгнулся и закричал…

Убер шел. Когда он добрался до вестибюля «Обводки», у него дрожали ноги. Лицо страшно горело. От него воняло, как от сгоревшей груды отходов.

«Я сжег дракона. Кому такое могло присниться?» – подумал он.

– Парень, ты цел? – спросил пожилой солдат. – Ты… как?

Он молча опустил огнемет на землю. Кивнул – спасибо.

– Парень?

– Дракона больше нет, – сказал Убер. И пошел. Надо было как-то отмыть эту черную жирную сажу.

Днем позже

Дрезина замедлила ход и остановилась.

– Тебя подвезти, парень? – спросили оттуда.

Убер повернул голову. Надо же, дежавю. Дрезина мортусов, опять их двое. Грузный мортус стянул белую маску вниз. Убер присвистнул. Ничего себе, старый знакомый.

Второй, молодой мортус, тоже стянул маску. Почесал начавшую отрастать рыжую бороду.

Люди покидали станцию. Шли вдоль путей, тащили на себе баулы с вещами. Дрезина проезжала мимо них, понурых, растерянных, несчастных. На «Обводном канале» скоро не останется ни одного жителя, подумал Убер. Проклятое место, проклятые воспоминания. Теперь ужас и боль умирающего дракона останется с ними навсегда.

Они шли мимо Убера, безразличные и безмолвные, словно тени в аду.

Кто такой ангел, как не тот, кто несет возмездие? Смерть и кару. Убер покачал головой. «Может, я зря приехал тогда вместе с мортусами», подумал он. Дрезина надсадно скрипела. «Никто не любит посланников смерти». Никто. «Даже я».

– Нет, – сказал Убер. Открыл глаза. – В этот раз я, пожалуй, сам. Спасибо.

– Я же говорил, он тоже верит в приметы, – обрадовался молодой. – Не такой уж он и безбашенный.

Старший мортус пожал плечами.

Убер зажал зубами сигарету, вынул зажигалку «зиппо». Чирк! Это была зажигалка с рельефным рисунком оленя на щечках. Прикурил.

Пламя осветило его измученное лицо, похожее на усталые лики святых в заброшенной, покинутой людьми церкви.

– Может, я просто… немного повзрослел? – сказал Убер. Потом засмеялся: – Да хрен там.

Мимо тлеющего огонька сигареты медленно пролетели несколько спор плесени. Плесень никуда не торопится. Плесень знает, кто в итоге будет владеть всем…

Внутри бухих часов

с кукушкой, мокрой как собака

в такси забыв пальто

о нем никто не будет плакать

и обо мне – никто

Так допивай и пошли танцевать

скажи что мы не вернемся

дождь смыл следы сигареты и, блять,

куда же теперь нам идти?!

Бармен разбил коньяк

давай лакать его и плакать

зонта не будет я

отдал его одной собаке

я сам такой же пес

Так наливай еще пять, в смысле пить,

мосты давно уже смыло

ночь так черна, и на что же нам выть

зачем вы пропи́ли луну?!

Дождь на лице, эта ночь – танцевать

твой нос холодный и мокрый

и мы с тобой будем вместе всегда

до самого

входа

в метро.[5]

Глава 1

Необычный гость

Комендант Сенной, больше известный в метро под прозвищем Тертый, подошел к столу и постучал костяшками пальцев по его выгнутой от старости, расслоившейся поверхности. Раз, два, три. Только бы ничего не случилось. Только бы… Хватит пока и той задницы, в которой Большое метро оказалось спустя месяц с лишним военных действий. Тьфу-тьфу-тьфу.

«Обстановка мрак, короче».

«Восстание» и «Маяк» потеряны безнадежно. «Достоевская» переходит из рук в руки, баррикадами забиты туннели до самого верха; мины, ловушки – живая душа не проскочит. Приморцы и веганцы схватились лоб в лоб. Веганский десант штурмовал несколько вентшахт и отдельных станций в тылу фронта. И в двух местах им даже удалось достичь успеха. Пусть и временного. Тертый поморщился.

Пора и нам сделать ответный ход. Пора-пора, порадуемся… на своем веку…

– Так он говорит правду? – Тертый повернулся к Олегу Лесину, министру обороны, ранее бывшему его заместителем.

– Думаю, да.

– Думаешь? Или знаешь?

– Это очень вероятно, – дипломатично ответил Лесин. Он всегда был по природной склонности политиком.

Тертый провел рукой по подбородку. Шершаво и царапается. Когда бриться-то? Времени совсем нет. Тут пожрать не успеваешь… А побриться все-таки надо. Небритый глава целой станции, председатель совета Большого метро, он же в просторечии «сенат» – это может вызвать настоящую панику.

– Твое предложение? – сказал он.

– Собрать совет метро, обсудить перспективы… – начал Лесин. Тертый отмахнулся.

– Издеваешься, что ли? Я же хочу, чтобы мы действовали, а не как следует, от души, поработали языками. Так. – Он помедлил, раздумывая. – Хотя… ты прав. Зови. Может, так будет даже лучше. Доступнее для мозгов господ сенаторов. Да… и приморских тоже позови.

Лесин кивнул. Поднялся и вышел. Тертый помедлил, посмотрел ему вслед. «Кажется, я влезаю в большую авантюру», – подумал он.

Сенаторы собрались в течение часа. Дольше всех не могли найти Аслана Закирова, сенатора от Азерков. Даже приморцы, холодные и высокомерные, пришли раньше него.

– Итак, – сказал Тертый. – Вы все знаете, что происходит. Веган жмет и давит. У него большой запас резервов и отлично отлаженная военная машина. Мы несем потери – даже во время Перемирия. А что будет, когда оно закончится? Мы цепляемся за каждый метр туннеля, за каждый тюбинг, но нас все равно выдавливают. Что можно сделать?

Поднялся шум.

– Морячки предлагают применить фосген, – сказал Тертый. Сенаторы очень удивились – как он и добивался.

– Что?!! – сказал за всех Аслан.

Все зашумели разом. У всех в памяти был тот ультиматум – после уничтожения атомной бомбой острова Мощный. Моряки тогда здорово всех напугали. «Уроды сраные», – подумал Тертый.

Именно тогда уцелевшие морячки заняли пустующую станцию. И пригрозили пустить в остальное метро отравляющий газ. Если тот, кто взорвал остров, не будет выдан им с потрохами… Тертый вздохнул. «Тогда мы нашли единственно правильное решение. А сейчас? Где ты, Таран, когда ты так нужен?» Таран был последней надеждой – и тогда, и сейчас. Сейчас бы он ой как пригодился.

Но Тарана больше нет. Сбежал в свой Владивосток.

Доберется ли? Через всю разрушенную войной страну? Тертый не знал. Но где-то в глубине души он надеялся, что у Тарана все получится. Такие просто не сдаются.

«Алфей». Или как там его? Тертый задумчиво проследил взглядом трещину на стене.

Сенаторы все шумели.

– Фосген – это вариант, – сказал вдруг один из сенаторов. Другие вдруг вполне одобрительно зашумели.

Вот оно. Стоит немного подождать, и любое народное собрание додумается до людоедских мер.

Тертый медленно опустил голову, оглядел господ сенаторов. Разговоры смолкли. У него пока еще хватало авторитета, чтобы удерживать совет в действенном режиме.

– Вы чокнулись? – спросил он спокойно. – Отравляющий газ в замкнутом пространстве? Как вы себе это представляете?

– Но моряки… – начал Аслан.

– К черту моряков!

Молчание.

– Тогда что делать? – спросил один из сенаторов.

Тертый оглядел собравшихся. «Мда, и с этим людьми нам придется противостоять Вегану? С этим жалкими, нерешительными, всего опасающимися и жадными людьми?»

– У нас гость, – сказал Тертый.

Сенаторы переглянулись.

– И что? – выразил Аслан общее мнение.

Начальник «Сенной» оглядел всех, наклонил голову на плечо и хмыкнул.

– Зажрались! Сейчас проснетесь. Гость очень необычный.

Он повернулся к телохранителю:

– Толя, веди гостя.

Охранник кивнул. Он был немногословный и – надежный. Рослый, крепко отлитый, такой цельный парень, голова-монолит – в такую голову, казалось, никакие ненужные мысли не проникнут, потому что в ней нет ни единой щелочки для этого. Анатолий, Толя. Это все, что о нем знали посторонние. Кто-то говорил, что Толик раньше служил в подземных войсках ФСБ. Но, скорее всего, этот кто-то ошибался. Иначе бы Тертый точно это знал.

– Есть. – Толик кивнул и вышел.

Через несколько минут дверь снова отворилась, и вошел человек. Усталым неровным шагом, подволакивая ноги. Одежда на нем была чистая и ладная, новенький армейский камуфляж, но словно с чужого плеча. Тощие, как спички, руки и ноги. Но главное – не это…

На шее у человека виднелись уродливые зеленые наросты, они шевелились от дыхания, словно мох под порывами ветра. Сенаторы начали переглядываться. Аслан Закиров поднялся, тяжело упер кулаки в столешницу. Глаза его сверкнули недобро:

– Мутант?! Здесь?!

Тертый поморщился.

– Сядь, Аслан. Я прошу.

Тертый дал сенаторам время насмотреться и перешел к делу.

– Кто вы? – обратился он к гостю. Сенаторы слушали. «А куда вы денетесь у меня, – подумал Тертый зло. – Могу еще, могу».

– Я – адаптант, – сказал человек. – Зовут меня Евгений Коврин… Женя.

– Адаптант, – повторил Тертый. – Что это значит? То есть… вы не человек?

Адаптант выпрямился. Голос зазвенел сталью:

– Я – человек.

– Человек он, – скривился Лесин. – Ихтиандр хуев.

Сенаторы засмеялись.

– Олег! – повысил голос Тертый. Он чувствовал, как из его рук чуть не выдернули руль. Иногда господ сенаторов стоит поставить на место.

– Олег, помолчи, пожалуйста, – сказал Тертый. – Или у тебя есть предложение?

– Молчу, молчу. Я вообще думал, у нас демократия…

– Демократия – это право на слово, не на пиздеж, – сказал Тертый жестко. Помощник заерзал под его взглядом. – Чуешь разницу, Олег?

– Д-да, – сказал Лесин. Он пока сдался, не рискнул пойти против Тертого в открытую. – Прошу прощения, виноват. Больше не повторится.

– Зачем вы здесь? – спросил Тертый. Он повернулся к адаптанту.

Женя кивнул.

– Я представляю восставшее «Обухово». Мы, бывшие рабы Вегана, взяли в руки оружие и восстали против империи.

Зал собрания словно взорвался. Вот это новости. Сенаторы загалдели.

Так это были не слухи! В тылу всемогущей зеленой Империи пылает пожар восстания.

– Веган прислал солдат, но мы заблокировали туннели и продолжаем сражаться. Меня отправили к вам с просьбой о помощи.

– И вы шли по поверхности? – спросил Лесин.

– Да.

– Без оружия, в одиночку?

– И без противогаза, – кивнул Женя. – Все верно. Я, как вы уже заметили… – Он показал на свои наросты. – Не совсем человек. Я адаптант. Я могу жить на поверхности без маски и защиты.

Один из сенаторов, тот самый опоздавший Аслан Закиров, заговорил:

– Мы думали, «Обухово» вымерло уже. Как давно вы бунтуете?

Гость вздохнул. Тертый едва сумел отвести взгляд от колеблющихся зеленых волокон на его шее. Гипнотизирует, черт.

– Два месяца.

Общий вздох. Старейшины переглянулись.

– Два месяца? – Тертый повел плечами. Два сенатора от Приморского Альянса молчали, но смотрели цепко, словно на допросе. Старший из них улыбался – почти не открывая рта, одними губами. Глаза при этом оставались удивительно холодными.

«Чертовы вояки. Воспитал покойный Генерал волчат», – подумал Тертый с раздражением.

– И вы еще… живы? – Тертый вдруг не смог подобрать слов. Он хотел сказать «не передохли от голода», но в последний момент передумал. Может, зеленожаброго это заденет? Как опытный политик, Тертый не видел никакой проблемы в своих словах – но ее могли увидеть другие.

Адаптант поднял голову. В упор посмотрел на сенаторов. Голоса стихли.

– Мы еще живы, – сказал он негромко. – И мы просим Большое метро о помощи.

Глава 2

Право приговоренного

– Внимание! Внимание! Великое Перемирие закончится через пять дней, – объявил репродуктор. – С этого момента объявляется режим чрезвычайного положения и вводится дополнительный комендантский час. Все по местам. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Толпа женщин, детей, подростков, стариков вздохнула. Нехотя стала расходиться. Тусклый свет фонарей – режим экономии энергии – плохо рассеивал мрак. Все вокруг казалось мрачным и зыбким, как в страшном сне. Неудивительно, что люди подавлены.

– Начинается война, – сказал Тертый. – Так?

Они с начальником разведки вышли размять ноги и оценить обстановку.

– Уже началась. – Таджик кивнул. – Правда, она, скорее, толком и не прекращалась…

Таджик доложил подробности. Оказалось, за время Великого Перемирия режим прекращения огня нарушался больше шестнадцати раз. Единичные выстрелы, отдельные стычки, случайные обстрелы и даже самые настоящие сражения – все было.

– Война изменилась, – сказал Таджик задумчиво. – Джентльмены больше на ней не выживают.

Тертый зябко укутался в ватник.

– Современная война – дело не для джентльменов. А для шакалов.

Артем по прозвищу Мимино лежал на своей койке и слушал темноту, на верхней койке Убер тихонько и мелодично насвистывал какую-то мелодию.

Блюз. Артем удивился.

– Она скучает… возле стойки… – негромко напевал Убер, – …в фартуке, с салфеточкой… Свежа на удивление… от туфелек до бус…

Артем слушал. Негромкий, высокий и чистый голос скинхеда выводил:

– …как приглашение на очень странный блюз…

В этот день Артем почувствовал себя странно – как-то не так. Гнетущее ощущение в груди, полуобморочное состояние, мрак и ужас – все это вылилось в упадок сил. Он просто сонно лежал лицом к стене и ждал худшего.

Когда загрохотали сами стены, Артем прищурился. Сердце болезненно сжалось. Какое-то чудовище глухо завыло за стеной, застонало. И вдруг словно пошло на взлет… Все ближе и выше. Артем почувствовал вибрацию, вскочил.

– Землетрясение?! – От ужаса у него заледенел затылок. Скинхед стоял рядом, слушал. Затем кивнул сам себе.

– Лифт, – сказал Убер. – Большой и мощный лифт. Просто им давно не пользовались. И он, видимо, у нас за стеной.

– Я не знал, что лифты где-то еще остались, – осторожно сказал Артем. Он, конечно, представлял, что это такое. Отец когда-то давно ему даже рассказывал о ракетах в шахтах… и что они тоже выезжают на поверхность в лифте… Ну… Чтобы взлететь в Судный день.

Убер пожал плечами.

– Вот и я не знал, – задумчиво протянул он. Почесал затылок. – Интересно.

– Я думал, это легенда, – сказал Артем. – У нас рассказывали на станции.

– Какая именно?

– Ну… что из метро есть лифт в преисподнюю… и прямо в кабинет к дьяволу.

Убер захохотал.

– Вот это был бы номер!

– Ничего смешного. – Артем даже немного обиделся. Легенда казалась ему красивой. Хотя и довольно… мрачной. А тут за стеной – лифт. Может, тот самый?

– А ты не думал, – спросил Убер, – что раз на этом лифте можно попасть к Сатане, то и Сатана в любой момент может подняться и выйти в метро, а?

Артем заморгал.

– Скажешь тоже…

Звук за стеной прекратился. Тишина. Убер с Мимино переглянулись.

– Ладно, клоун, – сказал Убер. – Харэ прохлаждаться. Вставай. Давай сначала разминку, потом поработаем над связками.

Лучшее, что с нами случается, – случается не с нами.

Убер повернулся на другой бок, потер заледеневшее плечо ладонью и выдохнул. Подтянул одеяло. От стен тянуло холодом, словно его посадили в бетонную банку жизни и все заканчивается, все, а он, Убер, так и должен остаться здесь, в темном мрачном подземелье. В темнице, куда даже нормальные люди не заглядывают… Конечно, куда им проведывать таких отпетых преступников, как он. Знаете, сказал бы он смельчаку – а лучше, конечно, смельчачке, если бы таковая нашлась: «Я ценю ваше внимание, но лучше бы вы потратили время как-то по-другому. Спасибо за визит, можете идти, но оставьте фонарь. Благодарю».

Убер чертыхнулся сквозь сон. Он даже понимал, что это сон – тяжелый, мучительный, но проснуться не мог.

Заскрипел засов. Через томительную минуту дверь щелкнула и открылась. Вот тебе раз.

Вошли два охранника, оба с автоматами. Один здоровый, другой – еще здоровее.

– Заключенный Артем, на выход, – приказал охранник. – Шевелись.

Мимино угрюмо поднялся на ноги. Накинул рубашку и застегнул пуговицы. Сложил руки за спиной, как положено, и пошел.

– Куда вы его? – спросил Убер.

– Не твое дело, – огрызнулся охранник. Другой, тот, что повыше, мотнул головой. Убер насторожился.

– На прогулку, – сказал другой. Явно врал.

Убер сел на койке. Незаметно подобрался, но автоматчики оказались опытные.

– Я тя пристрелю, – пообещал высокий автоматчик ласково. Так, что мурашки побежали по коже. – Тока дернись. Лег и стих.

– Упал и поэма, – съязвил Убер.

– Чего?!

– Не обращай внимания, сложный юмор. А когда вы этого дурачка вернете? Мне тут одному скучно.

Высокий автоматчик пожал плечами. Здоровый парень, крепкий. И видно, настороже. Знает, на что способен скинхед, но при этом спокоен, как танк «тигр».

– Обещай мне писать, – крикнул Убер вдогонку.

– Убер!

Дверь закрылась. С грохотом задвинули засов, повернули ключ. Скинхед остался в одиночестве. Отвернулся к стене.

– Вы, блин, еще свет выключите, – пробормотал Убер. Отвернулся к стене.

И тут свет погас.

– Гниды! – сказал Убер в темноте.

Через пару часов дверь опять заскрипела, начала открываться. Убер обрадовался, что Мимино вернули обратно… Но ошибся.

Сначала загорелся фонарь под потолком. Затем в камеру вошел смуглый коренастый человек. Света было многовато, глаза еще не привыкли, поэтому Убер не сразу его узнал. А когда узнал… Руки сразу зачесались его удавить.

– Прогулка по тюремному двору, Ван Гог, – насмешливо процитировал Убер речь Таджика во время последней встречи. – Спорим, это твоя любимая картина?

Бывший Таджик, ныне товарищ Ким, вздохнул.

– Убер, ты можешь хоть иногда побыть серьезным? – спросил он устало.

– Могу, но обычно это плохо заканчивается. Чего приперся?

– Скажу, – согласился Таджик. – Но давай сначала договоримся, что ты не будешь пытаться меня убить. Хотя бы минут пять.

– Ничего не могу обещать, – задумчиво произнес Убер. – Ничего личного.

Таджик прошел в камеру и уселся на стул. Внимательно оглядел койку, самого Убера, жалкий столик, жестяную тарелку с остатками баланды, ложку с дыркой, но от комментариев воздержался.

– У меня есть для тебя работа, – сообщил Таджик. – Задание.

Убер молчал. Он так и не встал с койки, только вытянулся, прикрыл глаза. «Вот сукин упрямый сын», – подумал Таджик с восхищением. Скинхед откинулся на подушку, руки заложил за голову. Таджик знал, что за две недели Убер отъелся и подкачался и теперь целыми днями, чтобы спастись от скуки, натаскивал в рукопашке мальчишку-клоуна. Таджику докладывали об этих тренировках.

«Давай сделаем вот так… И твоему противнику будет не очень приятно. Как говорил мой сенсей. Мы его так и звали за глаза: Мистер Неоченьприятно».

– Уберзадание для уберзольдата, однако, – сказал Таджик с нарочитым акцентом. Он часто пользовался этим приемом – как специалист, при желании он бы мог изобразить любой акцент из тридцати восьми вариантов. Этот акцент был говором простого парня из Ташкента. – Ты слюшаешь, да?

– Пошел ты, – сказал Убер, не открывая глаз.

– А ты все же послушай. – Акцент пропал.

– На. Хуй, – повторил скинхед раздельно.

– Всегда приятно пообщаться с тобой, Убер, – произнес Таджик холодно, с насмешливой вежливостью, своим обычным дикторским баритоном. И тотчас понял, что выбрал верный тон. Лицо Убера изменилось.

Убер выпрямился на койке, почесал затылок. Открыл глаза – ярко-голубые, жесткие.

– Еще раз меня пошлешь? – спросил Таджик с интересом.

– А смысл? Ты ж не уходишь.

Таджик хмыкнул.

– Ладно, что там у тебя? – поинтересовался скинхед.

– Подвиг, Убер. Вот что у меня. Под-виг.

– А я надеялся: сифилис. Но, кажется, ошибся. – Убер критически оглядел смершевца. – Это явно гонорея, причем головного мозга. У какого молодца тихо капает с конца… Детская загадка. Про самовар. Знаешь такую? Или у тебя детей никогда не было?

Таджик, он же товарищ Ким, всегда считал себя выдержанным человеком. Работа такая…

И вдруг – нахлынуло. В глазах потемнело.

Громкий стук. Таджик вдруг понял, что встал – когда? он не помнил – и отшвырнул стул в сторону. Бум! Тот с грохотом врезался в стену, развалился, щепки и куски штукатурки разлетелись по камере. На ровно окрашенной стене появилась безобразная белая вмятина.

Ярко-голубые глаза Убера смотрели на него, не мигая.

Некоторое время Таджик молчал. Затем проговорил тихо:

– Пошел ты на хер, Убер. Понял?

Молчание. Убер смотрел пристально.

– Во, слышу родные слова. – Скинхед откинулся на койке, заложил руки за бритую голову. Вытянул босые ноги, положил их на спинку кровати. Пятки у него были совсем черные от грязи. – Другое дело. А теперь рассказывай.

– О чем?! – Таджик никак не мог успокоиться. – О гонорее?!

Убер сел, размял шею, хрустнул позвонками. В глазах скинхеда загорелся зловещий веселый огонек.

– О подвиге, младший гэндальф Таджик. О твоем героическом на хрен походе за золотым руном. А за детей извини. Я не знал. И это… я тупой придурок иногда. Рассказывай про свое задание. Но сначала – о детях. Что там случилось?

Таджик помедлил. И Таджик рассказал.

Глава 3

Медосмотр человеков

Доктор был пожилой, но еще крепкий мужик – в некогда белом халате на голом мускулистом торсе. Черные кудрявые волосы выбивались из ворота. Лицо профессионально равнодушное.

Осмотр для Убера затянулся. «Какие-то анализы еще придумали», – в сердцах подумал скинхед. Он уже начал забывать, что совсем недавно валялся с кровавым кашлем. А сейчас он с комфортом возлежал на отдельной койке, застеленной белой простыней и полиэтиленовой пленкой. Как царь и бог. «Как Ахмет, не к ночи будь помянут». Впрочем, о мертвых или хорошо, или ни хрена. Убер выпрямился, заложил руки за голову.

На соседней койке лежал человек. Убер решил, что соседу лет шестьдесят – он и отсюда видел помятое, серое лицо. Живой хоть? И тут сосед наконец вдохнул – Убер успокоился. «Нормально тогда, че. Лежит себе».

– Снимите рубашку, – велел доктор.

Человек в белом халате покачал головой. Убрал блестящую трубку в кармашек халата. Вдел стетоскоп в уши. Послушал дыхание Убера. От холодного металлического кружка Уберу опять стало щекотно и смешно.

– Дышите, – командовал доктор. – Не дышите. Теперь покашляйте.

Убер старательно покашлял. Кхм, кхм.

«Вроде все нормально».

– Теперь опять дышите.

Убер вдохнул.

– Док, вы меня что, троллите?

Доктор не ответил. Вернулся к столу и начал заполнять страницу в общей тетради – неразборчивым, как шифровка древних майя, почерком. Тишина. Убер слышал, как шелестит карандаш по бумаге. Нервно. Иногда доктор останавливал карандаш, пару секунд медлил – и снова начинал писать.

Убер выпрямил спину, расправил плечи.

– Что, док? – спросил он. – Плохо?

– Вам сколько лет? – поинтересовался врач, не отвечая.

– Не так много, как ему. – Убер мотнул головой в сторону пожилого соседа. И осекся…

Врач поднял глаза и смотрел серьезно. Печально.

– Что-то не так, док? – Убер прищурился.

– Ему двадцать пять лет.

Убер вскинул взгляд.

– Этой развалине?! Прости, чувак.

– Эта, как вы говорите, – сказал доктор, – развалина пришла сюда на своих двоих от Обухово. И скоро пойдет туда обратно – с вами, насколько понимаю.

Убер присвистнул. Так вот оно что.

– А я могу отказаться?

Доктор посмотрел на него, но шутливый тон не принял.

– Можете, – сухо проинформировал он.

Осмотр продолжался. Доктор ощупал сильными сухими пальцами череп Убера. В какой-то момент он что-то нажал, и у скинхеда закружилась голова, словно доктор нащупал там скрытый выключатель. Убер-резет. Перезагрузка. Он усилием воли заставил себя не упасть. Вцепился руками в край койки. Доктор заметил это и кивнул.

– У вас недавно была травма головы? – спросил он.

Убер оживился.

– О, и еще какая!

– Опять шутки. – Доктор поморщился. – Впрочем, это лучше, чем слезы.

– А что, должны быть слезы? – Убер в упор посмотрел на доктора.

Доктор покачал головой, поджал губы.

– Ясно, перед нами очередной человек-кремень, – съязвил он. – Другому я бы сказал, что с таким не живут. Но вы же как-то живете?

Это было словно удар под дых. Мгновенное головокружение. Уберу показалось, что койка под ним ускользает, улетает куда-то в бесконечность. А он опрокидывается спиной назад – и падает, падает. Падает. В темноту. Врешь!

Он собрался. Усилием воли вернул мир в прежние границы, остановил вращение Земли. «Неужели ты действительно собирался жить вечно, чертова обезьяна?!» – сказал он себе. Убер упрямо вздернул подбородок. Одно дело – харкать кровью, подозревая худшее, и совсем другое – знать, что смерть-то вот она, прямо в тебе. И пинка ей не отвесишь. Чертовы эскулапы. «Вот поэтому я всегда недолюбливал докторов», – подумал Убер.

– Вы в порядке? – спросил доктор. – Вы хорошо поняли, что я сказал?

Убер закрыл глаза, медленно вдохнул, прислушался к ощущениям. Отличный глоток воздуха. Прямо офигительный.

– Знаете, док, – он открыл глаза, – после вашего осмотра я каждый вдох делаю с подозрением. Вдруг он последний? Нет, черт побери. Лучше мне было ничего не знать. Хотя стоп… – Убер закусил губу. Выпрямился. – Нет, знать – все равно лучше.

– Вы оптимист. – Доктор помолчал и добавил: – Это редкое и очень… – он улыбнулся, – …противное качество в наше время.

– Ну, сколько мне осталось? – спросил Убер. – Только честно.

– Не знаю, имею ли я право…

– Док, – просто сказал Убер. Доктор поднял голову, впервые посмотрел на него прямо и с симпатией, ответил:

– Недели две от силы. Или три. Может, месяц. Трудно сказать.

Убер помолчал. Две или три недели. Внутри все заморозилось. Убер заставил себя встряхнуться.

– Ты смотри, и тут неопределенность! – Он засмеялся. – Спасибо, док.

– Лучевая первой степени, множественные травмы головы, последствия прежних ударов и ранений… Печень не в очень хорошем состоянии, поджелудочная серьезно увеличена. Видимо, это последствия регулярного приема противорадиационных препаратов. – Доктор посмотрел на Убера. – Вы ведь диггер, правильно? Так… – Он прищурился. – И вы, видимо, серьезно выпиваете, правильно? Но самая большая проблема не это. Самая большая проблема – именно последствия облучения. Ваша кровь – уже не совсем ваша кровь. Это такой радиоактивный коктейль. Ваш кашель – это вы где-то очень неосторожно надышались радиоактивной пылью. В легких есть не очень хорошие изменения, какой-то очаг воспаления. Внутренние органы пока не отказывают, это хорошо, слава богу, но это дело времени. Я вообще не очень понимаю, почему вы до сих пор не загнулись.

Убер помедлил. Вот оно как.

– А сифилис у меня есть, док? – спросил он вдруг.

– Что? – Доктор поморгал. Лицо у него стало озадаченным. – Нет, сифилиса не обнаружено…

– Ну, слава богу. – Убер почесал лоб, затем сказал: – Ух! Аж выдохнул! Может, плохо искали? Должон быть.

Лицо доктора исказилось.

– Вы…

– Да шучу я, док, шучу, – сказал Убер серьезно. – Просто как-то… ну, не знаю… захотелось поднять вам настроение, что ли.

Лицо доктора исказилось. Словно ему зуб мудрости вырывают на скорую руку, без наркоза и грязными инструментами. Но с любовью и нежностью. Так что он одновременно испытывает жуткую боль и когнитивный диссонанс.

– Бука вы, док, – пожаловался Убер. – Ничто вас в жизни не радует!

Тертый выпрямился. Ох, до чего иногда затекает спина – именно от ощущения, что тащишь на своем горбу упирающуюся, как осел, разваливающуюся на ходу военную машину Большого метро. Тащишь, надрываешься и при этом понимаешь, что никакой награды в итоге не будет. Нет, не будет. Наслаждайся, сука, процессом.

– Ну что, как результаты? – спросил он.

Военный медик покачал головой. «Как его там зовут? Георгий… нет, Григорий Вартанян? Ну и имечко». Тертый не сдержал удивления:

– Что, оба?!

– Один мутант, другой практически ходячий мертвец, – сказал доктор холодно. – Что вы от меня хотите? Чуда?

Тертый помолчал, вздохнул.

– Да, хотелось бы чуда.

Он потер глаза. Словно песка насыпали, надо хоть пару часов в сутки спать. И не пить кофе, пожалуй.

– Совсем не дотянут?

– Я не могу дать никаких гарантий… понимаете? – сказал Вартанян.

– Понимаю. А еще я понимаю, что если Обухово падет в ближайшее время, на наше наступление Веган ответит удвоенными силами. Империя перебросит освободившиеся воинские силы на другие участки фронта. Так что это наш чуть ли не единственный вариант.

– А как же Великое Перемирие? – удивился Вартанян. – Разве это… ну, не начало переговорного процесса? Чтобы прекратить эту бессмысленную бестолковую войну?

Тертый внимательно посмотрел на доктора.

– Вы действительно в это верите, док? – спросил он.

В госпитале его навестил Таджик. Принес гостинцы, сухари, печенье и даже один ярко-оранжевый апельсин. Убер присвистнул. И книгу. Убер перелистал, засмеялся. Тоненькая книга в мягкой желтой обложке. Сонеты Шекспира в переводе Маршака. В книге от прежнего владельца осталась закладка – полоска плотного коричневого картона. Убер открыл книгу на той странице и прочитал вслух с выражением:

Не изменяйся, будь самим собой.

Ты можешь быть собой, пока живешь.

Когда же смерть разрушит образ твой…

Убер хмыкнул, весело посмотрел на Таджика.

– Я не понял, это что, намек?

– Убер, – только и сказал Таджик. – Давай серьезно. У нас много дел.

Скинхед засмеялся, отложил книгу на тумбочку.

– Уговорил, языкастый. Давай серьезно.

– Мы разрабатывали Летчика, – сказал Таджик. – А ты все испортил. Эх, Убер.

Убер помедлил. Виноватым он себя не чувствовал. Ни на йоту.

– Почему?

– У нас были данные… уверенность, что он ведет игру с веганской разведкой.

«Вот оно что. Летчик в своем стиле».

– Какая у вас интересная и насыщенная жизнь, у шпионов.

– Мы взяли его под наблюдение. – Таджик проигнорировал сарказм. – С ним несколько раз пересекался некий странный тип по кличке Зеленый Доктор. Возможно, веганец. Мы собирались брать Летчика в разработку, вербовать и запускать как двойного агента. И тут, как черт из табакерки, появился ты. И все испортил.

Убер поднял брови и сделал скорбное лицо, чтобы показать, как переживает. Но кажется, Таджик не поверил.

– Ты появился. А Летчик исчез. Теперь ты понимаешь, какие у нас к тебе претензии?

– Вот это совпадение!

– Убер, не переигрывай.

– Ладно. – Скинхед махнул рукой, засмеялся. – У вас, это у кого? У СМЕРШа?

– У нас, это у военной контрразведки Большого метро. Если тебе нравится, можешь называть нашу контору «Смерть шпионам». Так страшнее.

– Ваша контора может успокоиться, – сказал Убер. – Летчик мертв. Я его убил. Прошу прощения, что нарушил ваши далеко идущие планы.

Таджик покачал головой.

– Нет, Убер, не убил. Это мы точно знаем.

Скинхед поднял голову. Глаза блеснули.

– Что? – спросил он спокойно.

– Летчик не умер. Он исчез.

Убера вкатили на носилках, велели не шевелиться и не вставать. Сгибом руки Убер зажимал вату – у него снова брали кровь на анализ. Удивительно. Спустя двадцать лет после атомной войны кто-то еще берет кровь на анализ. В палатке был еще один человек. Он тоже лежал на койке-каталке, только к его руке тянулись две капельницы.

– Эй, ты, мумия! – позвал Убер. – Слышишь меня?

Изможденное, высохшее лицо человека дрогнуло. Веки затрепетали, словно он силится их открыть и не может. Раз!

Открыл.

– Что? – хрипло сказал человек. С усилием повернул голову, светлые, с отчетливой прозеленью глаза смотрели на Убера. Обметанные белым налетом губы с трудом шевельнулись. – Что… тебе?

– А… это ты, сосед? Живой, значит, – подвел итог Убер. – Это хорошо. Это прям отличненько, а то влом с мертвяком рядом лежать. Как тебя зовут, живой?

Сосед помедлил. С усилием сглотнул – острый кадык на шее дернулся, едва не прорвав желтоватую, больную кожу. Под бинтами Убер видел что-то зеленоватое, видимо, повязка протекла. Надо же, они до сих пор используют зеленку.

– Женя. Евгений… – сказал сосед. – Ко… врин.

– Ну чо, Женя Коврин. Будем жить, я считаю. Пойдешь со мной на «Обухово»?

– П-по… – Он закашлялся.

– Что?

– Пойду. Только… у меня… один вопрос.

– Давай, жги.

– А ты… – он повернул голову, посмотрел на Убера, – вообще кто?

– Не дотянут? – спросил Тертый.

– Мы их подкормили, конечно. Более-менее привели в форму. Витамины, глюкоза, усиленное питание. Пока Убер две недели сидел в одиночке, он отдохнул, выспался и немного отъелся.

– И?

– Ну, хронические болезни никто не отменял. И все такое.

– Что ты имеешь в виду?

Доктор вздохнул, посмотрел на Таджика.

– У него лучевая. Профессиональная болезнь сталкеров. А это, увы, не лечится в таких условиях.

Подумал и добавил:

– Это вообще не лечится.

Тертый налил доктору коньяка. Ради такого случая не жаль – настоящий, армянский. Пять звезд. Таджик покачал головой и пить отказался. Доклад доктора явно произвел на него гнетущее впечатление. Тертый с доктором чокнулись, намахнули и закусили коньяк солеными подземными грибами. Сочетание, конечно, адовое, подумал Тертый. Но зато легкий привкус яда в грибной закуске делал вкус коньяка отчетливее. Экзотичнее. Тертый выдохнул, повернулся к Таджику.

– Ну, что делать будем, Тертый? – спросил Таджик.

– Гвозди бы делать из таких людей. Не было бы ничего в мире прочнее этих гвоздей, – пробормотал Тертый. Помедлил. Снова стало прохладно, он натянул телогрейку плотнее. Даже внутреннее коньячное тепло не спасает от плохих сосудов. Руки у него постоянно мерзли, хоть что делай. – Отправляем группу. Все, как планировали.

– Что? – Таджик не поверил ушам.

Тертый выпрямился.

– А что прикажешь? Нет у нас вариантов. Эти двое дойдут и сделают, что надо. Им только цель дай достойную.

Доктор устало вздохнул.

– Эти двое, скорее всего, просто сдохнут по дороге, – сказал он.

Тертый кивнул. Он думал об этом.

– Ну, тоже вариант. Допустимые в нашем случае потери. Согласны?

Глава 4

Грязная дюжина сонетов

Комната выкрашена в блевотный зеленый цвет – до уровня пояса. Все, что выше пояса, когда-то было белым. А сейчас пожелтело, посерело от времени, и исписано похабщиной и разрисовано граффити. «ИВАН ЖИВ» – гласит одна из них. Буквы крупные, зеленые с белым. А еще тут вповалку спят люди. Это команда Убера.

Убер ухмыляется. У стены стоит лавка, там есть пустое место. Убер подходит, сдвигает мешок в сторону и ложится. Закрывает глаза. Надо дать себе десять минут отдыха. И снова в бой.

«Моя команда», – думает он в полудреме. Усталость такая, что заснуть почти невозможно. Все-таки он сегодня вымотался на славу.

– Почему я? – спросил Убер.

– Классический вопрос, – заметил Таджик. – Вообще у меня были на тебя другие планы… Но здесь не мне решать. Сейчас идет Великое Перемирие, слышал?

– Да.

– И что это значит? Как думаешь?

Убер с иронией посмотрел на Таджика.

– Что вы посылаете команду, которой официально не существует? Из военных зэков? Да где уж мне. Если мы попадем в плен, то рассчитывать можем только на себя. Потому что, по сути, действия моей команды – это прямое нарушение Перемирия. А вы все, большие люди метро, лжецы и подонки. Все правильно? Или я что-то пропустил?

Таджик смотрел на него, брови поднялись.

– Все так.

Убер пожал плечами.

– Вот что вы должны сделать, – резюмировал Таджик. – Понимаешь? Задача ясна?

Убер кивнул.

– «По ком звонит колокол», – сказал он. – Чего тут не понимать. Только там, у Хэма, кажется, все погибли. Уже не помню, давно читал.

– Типун тебе на язык. – Тертый махнул рукой. – Не накаркай.

Убер усмехнулся.

– Сколько у меня времени? Когда дедлайн?

– Через три дня, четырнадцатого декабря, силы Большого метро начнут наступление. К вам будет переброшен десант на подмогу, но вы должны оттянуть на себя силы Вегана. Чем больше, тем лучше. Чтобы растенееды были убеждены – мы будем наступать именно там. Через день-два вы получите подкрепление – к вам придет большой десант с тяжелым вооружением. Но эти два дня вам придется продержаться самим. Не знаю, как.

– «Батальоны просят огня», – сказал Убер. Тертый с досадой махнул рукой, Таджик остался невозмутим. – И снарядов вы нам дадите в обрез. Понимаю.

– Хуже, – заговорил вдруг Таджик. – Десант, что придет к тебе – тоже отвлекающий маневр. Настоящее наступление будет под землей, броском по туннелям. Мы должны смять оборону Вегана и продвинуться хотя бы до рубежа «Площади Восстания», а в идеале – и до «Площади Александра Невского» и дальше.

– Наполеоновские планы, я смотрю.

– Убер, пойми. Это большое наступление. Очень большое. Возможно, это наш последний шанс. Задействованы будут огромные силы – отряды Приморского альянса, независимых станций, отряд Оккервиля, даже моряки добавят людей, хотя у них жесткий дефицит бойцов. Даже кировцы обещали подогнать ребят со стволами для горячего дела. Но этого все равно может не хватить. Но больше такого наступления мы организовать не сможем. И если ты не оттянешь на себя хотя бы часть веганцев, наступающих ждет мясорубка. А всех нас потом, если Веган победит, грядка и регулярный полив. Ты понимаешь?

– Вот ты трепло. – Убер усмехнулся. – Не ожидал. А попроще нельзя было?

– Нет.

– Сержант! – позвал Таджик. – Саша, иди сюда.

Сержант неторопливо приблизился, остановился с видом одновременно исполнительным и независимым.

Убер окинул его взглядом. Это был тот самый здоровяк-автоматчик, что приходил к нему в камеру.

– А ты кто такой здоровый? – спросил Убер.

– Дагон. – Автоматчик пожал плечами.

– Кто?! – Похоже, даже Убера иногда можно удивить. Таджик улыбнулся.

– Дагон, – повторил он. – Бывший сержант морской пехоты. Уволен в прошлом месяце по состоянию здоровья.

– А что у тебя? – Убер повернулся к бывшему сержанту.

– Аппендицит, – сказал Дагон.

– Контузия у него, – поправил Таджик невозмутимо. – Представляешь, совершенно перестал адекватно воспринимать команды. И соответственно, выполнять.

– Дела. Ну у вас и развлечения. Ладно. – Скинхед зевнул, потянулся, как кот. – Что дальше?

Таджик выдвинул ящик стола и выложил большую стопу желтых папок со штампом «совершенно секретно» – личные дела.

– Для начала: собрать команду.

– Это что? – спросил Убер.

– Кандидаты на бессмертие.

– Еще я дам тебе Кузьмича, – сказал Таджик. Глаза смеялись.

Убер помедлил.

– Серьезно, что ли? Настоящего Кузьмича?

– А у тебя есть причины сомневаться? – уточнил Таджик.

Кузьмич – лучший военный диггер Приморского Альянса, а может, и всего Большого метро. Правда, почему-то многие считают его стариком.

Война заставит всех помолодеть. Война – дело молодых.

Убер раскрыл объятия.

– Что, Кузьмич, опять за дело? Вот борозда, вот старый конь, поехали.

– Опять твои шутки, Убер. – Диггер поморщился. Правой руки у него не было. Вместо нее было огромное разбухшее красное полено. Это полено было подвешено на перевязи к груди диггера. Убер оглядел Кузьмича, отметил руку, в лице что-то мелькнуло на долю секунды. Сожаление? Тревога? И вот он опять улыбнулся.

– Ага, я. Давно не виделись, Кузьмич. Я думал, ты уже в гробу.

– Надейся, – равнодушно сказал Кузьмич.

– Тебя, что прямо из госпиталя вытащили? Или из могилы?

Диггер вздохнул. Поднял взгляд.

– Вот теперь ты понимаешь, Убер, почему тебя никто не любит?

Убер лучезарно оскалился.

– Конечно! Я слишком красив для этого мира.

Кузьмич невольно улыбнулся, затем согнал на лицо хмурость и суровость и только тогда повернулся.

– Опять хохмы? – произнес он мрачно. С легкой ненавистью в голосе.

– Как твои дела, толстый седой хрыч? – спросил Убер. – Как жена, как дети?

Кузьмич – тощий и бледный, покрутил головой, вздохнул.

– Все бы тебе хохмить. Двое уже. Третий сынок на подходе.

– Ух. Ничего себе. Подожди. – Убер нахмурился, внимательно посмотрел на сталкера. – Так твоей жене сколько лет? А?

Кузьмич негромко рассмеялся.

– Да гоню я. Скоро поженимся, дай бог.

Убер хмыкнул.

– Вот ты жук! Развел меня, как пацана. А если серьезно?

Кузьмич ухмыльнулся. На мгновение стало видно, что этот седой хмурый почти старик совсем молод.

– Помолвка недавно была. Наташка теперь моя невеста. Годика через два приходи на свадьбу…

– Ого! Поздравляю! – Убер хлопнул его по плечу. Кузьмич поморщился, повел плечом. – Широко живешь, Кузьмич. Со вкусом. Это офигенно круто, брат Кузьмич. – Он помедлил. Теперь диггер не выглядел счастливым. – Какая-то проблема, брат Кузьмич?

– Наташка хочет, чтобы я завязал.

– С чем… А! – Убер почесал нос. – С забросками, что ли?

– Говорит, непонятно, как это на детей повлияет. Ну, сам понимаешь.

– А ты что?

– Я военный сталкер. Сейчас война. Вот с тобой пойду.

– Нет, Кузьмич. – Убер широко улыбнулся. – Не пойдешь. Извини.

Кузьмич резко вскинулся, посмотрел в невозмутимое лицо скинхеда. С ненавистью изучил его улыбку.

– Это почему это? – спросил диггер холодно. – Ты меня не возьмешь?

– Кузьмич, ты мне нужен здесь, как специалист. Незаменимый.

– Ой, пиздишь.

– Это да. – Убер вздохнул. – Но что не пойдешь, это факт. Смирись. Ты почти женатый человек и должен уметь подчиняться.

– А это что за красотка? – Убер кивнул в сторону девушки за решеткой.

Таджик покачал головой. Не стоит.

– Что?

– Даже не думай, – сказал Таджик.

– А все-таки?

– Она убила человека. Я серьезно. Там мрачная история. Бывшая балерина, занималась смешанными единоборствами, убила своего…

Но Убер из всей истории, кажется, услышал только одно.

– Бывшая балерина? – переспросил он.

– Да.

– Че, вот прям серьезно? – Даже Убера это поразило. – Балерина?

Таджик кивнул. Развел руками. Вот такое дело, мол.

– Открой камеру, – велел Таджик охраннику. Скрежет засова, поворот ключа. Дверь открылась, Убер почесал нос. Оглушительно чихнул, прокашлялся.

– Эй, балерина! – окликнул он.

Девушка нехотя повернула голову. Посмотрела на него молча. Невысокая. Короткие светлые волосы. На шее татуировка – роза.

Убер вошел в камеру, огляделся. Снова перевел взгляд на девушку.

– А ты правда балерина?

Она дернула плечом, отвернулась.

– Как насчет зачетного фуэте?

– А как насчет удара ногой в наглую морду?

– О! – Убер потер руки. – Давай, отлично!

– А как насчет пойти на хер?

– Я…

Удар был молниеносный. Убер вскинул руки, но не успел. Покатился кубарем. Поднялся на ноги, затряс головой – словно в ухо попала вода. Ух, вот это да. Выдохнул. Захохотал довольно. Девушка стояла напротив него.

– Ты чего ржешь? – спросила девушка, нахмурившись. Она встала в стойку. Убер оценивающе осмотрел ее с головы до ног. С удовольствием.

– Дело! Хорошо бьешь. Пойдешь со мной?

– На бал? – съязвила девушка. – Простите, сэр, у меня все танцы расписаны.

– Можно сделать исключение для меня. Почему нет?

– Ой, не знаю, стоит ли.

– Я красивый, – доверительно сообщил Убер.

– Фау, чуть не ослепла от этого сияния. Глаза прям болят.

Убер ухмыльнулся.

– Как тебя зовут? – спросил он. Девушка помедлила, но все же ответила:

– Не твое дело.

– Дарья Александровна Терминова, – сказал из дверей Дагон. – Двухтысячного года рождения.

– Дашка Терминатор! – Убер развеселился окончательно. – Вот это номер.

– Тебе еще врезать?! – обиделась девушка. Вскинула кулаки, приготовилась…

– А давай, – легко согласился скинхед. Встал в стойку.

Дашка сделала обманный финт ногами и ударила. В следующий миг Убер легко перехватил девушку в воздухе и швырнул в сторону. Дашка врезалась спиной в ограждение, рухнула на землю. Застонала от боли, перевернулась на спину.

– Я за равноправие и интернационализм. По морде от меня все получают одинаково, – сказал Убер, пошел к девушке. – Эй, ты как?

– В норме, – глухо проговорила Дашка. Прислонилась спиной к стене. Оскалила острые белые зубы. – Руки убрал!

Убер поднял руки вверх, пожал плечами. Пошел прочь. Дашка помедлила. Отшвырнула камешек, нехотя встала.

– Эй, лысый, – позвала она.

– Да. – Убер обернулся.

– Пока я не заинтересована. Если будет что интересное, тогда зови, я подумаю.

Убер помедлил. Голубые глаза смотрели жестко и равнодушно. Затем на мгновение потеплели. Дашка поежилась.

Убер кивнул. И пошел дальше. Загремел засов, дверь закрылась, оставляя Дашку в темноте. За решеткой скинхед обернулся, глаза в полутьме блеснули.

– Сколько же у тебя татуировок, – сказал Убер.

Девушка выпрямилась, показав отличную осанку, с вызовом спросила:

– Ты, лысый! Че-то не нравится?!

– Красиво.

Таджик повысил голос:

– Убер, ты не слушаешь. За что она сидит, по-твоему?

– За красоту, конечно.

Таджик вздохнул.

– Убер, не до шуток.

– Ладно, за что она сидит?

– Убила своего парня. Расчленила его ножом. Представляешь? Куски по мешкам разложила. И спокойненько так чаек заварила и сидит пьет. Вот женщины пошли.

– Это да. Серьезные женщины, палец в рот не клади.

– Самое забавное. Она ведь действительно балерина, самая настоящая. До Катастрофы училась в знаменитом Вагановском училище.

– Это… балетное, что ли? – спросил Убер. – Я в этом не очень разбираюсь.

– Да. Элитное, лучшее в мире. Было.

Скинхед на мгновение задумался. Потом улыбнулся.

– Дагон, – позвал Убер. Флегматичный автоматчик повернулся.

– Да?

– Хочешь повеселиться?

– Ага.

– Пошли, подыграешь мне.

Скрипнула дверь. Убер и Дагон вошли нарочито неторопливо, пряча улыбки. Дагон отошел к стене, прислонился плечом. Убер оглядел Дашку.

Та продолжала сидеть, обняв колени руками и опустив голову. Красивые колени, оценил Убер. И спина очень даже ничего.

– Дашенька, – сказал Убер ласково. Балерина вскинула голову, обожгла его взглядом темных глаз. – У меня к тебе пара вопросов.

Дашка прищурилась. Опасная девушка, подумал Убер. Но виду не подал.

– Твоего бывшего парня, – заговорил скинхед, – обнаружили разрезанным на кусочки и сложенным в мешки. Убийцу так и не нашли. Удивительное совпадение, я считаю.

– Думаешь, это я? – спросила Дашка с вызовом. Глаза бывшей балерины блеснули.

– Не имею никакого желания выяснять, – сказал Убер. – А ты, сержант?

– Ни малейшего, – подтвердил Дагон невозмутимо.

Дашка перевела взгляд с одного на другого. Оба рослые и сильные, так просто не свалишь. Убер покивал.

– Но все-таки интересно придумать какую-нибудь версию, – сказал он.

– Да, мне тоже, – согласился Дагон.

Убер повернулся к Дашке и заговорил:

– Я вообще думаю, что тебя посадили просто так. Ты невиновна, тебя подставили. А зарезала его та симпатичная блондиночка из соседнего отсека, к которой он бегал тайком от тебя. Зарезала, видимо, от счастья, что ее регулярно трахают. Это ведь мотив, как думаешь, сержант?

– Сильнейший мотив.

– От счастья люди дуреют, – наставительно изрек Убер. Поднял вверх палец.

– Согласен.

– Берут впервые в жизни нож и пластают, как заправские охотники.

– Или как балерина из Вагановского, – добавил Дагон.

Убер поднял брови.

– Отличное сравнение, сержант.

– Спасибо, Убер.

– Ненавижу вас, уроды, – выплюнула Дашка. Лицо девушки исказилось. – Свиньи!

– Кому это она? – удивился Убер.

– Вам, сэр, – сказал Дагон.

– Как трогательно, когда ты зовешь меня «сэр».

– Спасибо, сэр. Это моя работа, делать вам приятно.

– Идите на хер, дебилы! – закричала Дашка. Вскочила на ноги. – Хватит! Заткнитесь! Замолчите! Чтоб вы сдохли! Фак ю!

Убер засмеялся. Дагон многозначительно поднял бровь.

– Да, я убила этого тупого урода! – Дашка завелась. Шагнула вперед, цепь кандалов звякнула. – Разрезала на куски! Ничего вы не докажете! Ничего! Никто!

– Да мне наплевать, – сказал Убер негромко. Дашка замолчала. – Я просто ищу отчаянных людей. Ты, похоже, достаточно отчаянная.

– Для чего?

– Для одного странного задания.

Долгое время она молчала. Наконец проговорила:

– Что нужно делать?

– Так тебе интересно? – Убер улыбнулся. – Хорошо. Два условия: первое – нужно убивать веганцев. Много и часто.

– Всего-то? – Дашка рассмеялась с презрением. Убер с Дагоном переглянулись, Дагон поежился, Убер поднял бровь. – А второе?

– Второе и самое важное: делать это с удовольствием.

– Этого откуда взяли? – Убер брезгливо подцепил носком ботинка грязную тряпку, которая оказалась курткой спящего. Откинул в сторону.

Тот заворчал, закашлял, снова скорчился, подтянул колени к груди. На человеке были драные коричневые брюки и куртка на голое тело.

– За что он здесь? – спросил Убер.

Дагон открыл папку, перелистал.

– Нарушение комендантского часа, – зачитал он громко. – Подрался с патрулем.

– И все? – удивился скинхед.

– Да вроде бы… – Дагон пробежал глазами строчки. – О, сломал офицеру челюсть…

– Нормально, – оценил Убер. – Уже есть с чем работать.

– …и пытался его поджечь.

Скинхед снова подцепил носком ноги куртку. От нее шел резкий запах гари.

Тип резко развернулся. Сел на лавке.

– Ты кто? – спросил Убер.

– Конь в пальто, – ответил человек. У него была длинная, до плеч, черная с легкой сединой шевелюра. Красивый профиль с орлиным, долгим носом. Усы и борода – правда, спутанные, грязные. Глаза зато – злые и живые.

– Дашь пальто померить? – Убер насмешливо разглядывал гостя. – Эй, горец, я к тебе обращаюсь!

– Он не горец, он татарин, – негромко проинформировал Дагон из двери.

– Какая разница! – Убер отмахнулся.

– Э, не скажи. Эй, Радик! Просыпайся! – прикрикнул сержант.

– Я Айрат, – сказал негромко человек, – а не Радик. Как вы заебали.

– Нормально. Я запомню, – успокоил его Убер. – Может быть. Давно здесь сидишь?

– Не считал. Чего надо?

– Мы ищем для одного опасного дела приличного взрывника. Ты вроде бы служил в войсках Альянса?

– Было дело.

Убер помедлил, покачался с носка на пятку.

– А еще говорят, ты когда-то служил в войсках Вегана. Это тоже правда?

Айрат помедлил, лицо странное. Словно опаленное пламенем.

– Было и такое, – произнес он спокойно. Убер кивнул.

– А почему ушел?

Айрат молчал.

– Да ладно тебе, – хмыкнул Убер. – Не Родину продаешь. Мне просто интересно.

– Они не люди, – сказал Айрат. Лицо стало жестким и неприятно одержимым.

– Ты что, мутантов ненавидишь? – удивился Убер. – Вот это дела.

– Причем тут мутанты? – Айрат поднял взгляд. Тяжелый и мрачный, с какой-то жутковатой искрой. – Они такое творили… Я бы их жег и жег, уродов. Потому что даже этого будет мало.

Убер помедлил и кивнул.

– Тогда добро пожаловать ко мне в команду. Там ты будешь убивать веганцев столько, сколько хочешь…

Он повернулся, пошел. В дверях обернулся.

– Радик! Тьфу, Айрат. Извини.

Айрат улыбнулся.

– Лучше Чех. Чтобы не путаться.

– А почему Чех-то?

– Да пиво люблю.

– Кто еще?

Таджик отодвинул в сторону фотографию. На столе высилась целая пирамида из личных дел. Вторая стопка – те, кто прошел, была совсем низкой. Убер зевнул.

– Вон тех двоих тоже возьму, – сказал он. – Этого… который Ктулху… и брата его Дагона тоже. Нормальные ребята. И вот этих… Дашку и Чеха.

Таджик кивнул, что-то отметил в блокноте.

– Кого еще?

– Комара мне дашь? – внезапно спросил Убер.

Таджик поднял голову от писанины и посмотрел на скинхеда.

– И Герду? – В голосе смершевца прорезалось что-то необычное. Какие-то сильные чувства.

Убер помолчал. Потом спросил:

– А что?

– Убер, сначала подумай хорошо. То, что ты просишь – это в моей власти, – сказал Таджик. – Ты понимаешь? Я могу приказать – и их найдут и приведут. И они пойдут с тобой, хотят они того или нет. Другой вопрос…

– Какой же?

– Ты в этом уверен, Убер? Тебе действительно нужны для этого задания Комар и Герда?

Убер помолчал.

– Нет, – сказал наконец.

– Нет?

– Тогда дайте мне того мальчишку.

– Какого еще маль… стоп. – Таджик помедлил. – Ты про этого? Клоуна?

Убер ухмыльнулся.

– Ты же его угробишь. – Таджик покачал головой.

– Правда? – искренне удивился Убер. – А вы нет?

– Ну…

Артем и не подозревал, что будет скучать по соседу по камере. Но с Убером было весело, время летело незаметно, пока они болтали, делали упражнения, качали пресс и разбирали рукопашные приемы и связки. Убер стал ему практически старшим братом – братом, который «почти как отец».

Убер научил Артема многому. Как драться честно, и как – не очень. Что запрещенный прием может спасти тебе жизнь.

Диггер тот, кто выживает, рассказывал Убер. Уходит на поверхность и приносит полезное. Еду, инструменты, одежду, посуду. Консервы и крупы. Оружие и патроны.

Все. Сейчас вся жизнь метро зависит от диггеров. А диггер должен сам уметь себя спасти.

Убер тренировал Артема – как раньше старик Акопыч, светлая память.

А сейчас он попал в какой-то ад. Артема вели долго, потом допрашивали – он все рассказал и показал, но его снова отправили в камеру. Только теперь общую камеру на двадцать или больше человек. С уголовниками.

Они смотрели на него, как на таракана, залезшего на обеденный стол.

– Как в хату входишь, лопух, – лениво сказал один, с железными зубами.

Артем выпрямился. В обиду он никогда себя не давал.

– Не твое дело, зубастый.

Тот ощерился, глаза сверкнули. Другие узники пошли на Артема, он отступил назад. «Черт, что же я наделал?»

– Держи его!! – закричал зубастый.

Как Артем ни отбивался, его повалили на пол, заломили руки за спину. Мимино изо всех сил дернулся. Пнул ногой, еще раз. Кто-то отлетел.

Дверь камеры распахнулась. Все замерли. На пороге стоял высокий, бритый налысо человек и знакомо ухмылялся. Он оглядел камеру, остановил взгляд на лежащем на полу Артеме.

– Я смотрю, жизнь-то кипит. Нет-нет, вы не отвлекайтесь. Вы пиздитесь, я подожду.

– Слезь с мальчика, юный каннибал, – посоветовал Убер негромко. Мягко двинулся вперед. – Или как тебя лучше? Зверь? Зверек? Слазь, говорю!

– А то что? – Зверь оскалился. Весь в голубых татуировках, жилистый, опасный.

– Да ничего. Останешься на пацане, покалечу.

Зверь оскалился. В пасти сверкнул молнией золотой зуб. Единственный среди железных. На зубе была свежая кровь.

– Я ему еще нос откушу… – начал он. В ту же секунду страшный удар ногой снес его с Артема. Зверя бросило в стену, впечатало, он отлетел. Покатился по бетонному полу. Но тут же замотал головой, развернулся к Уберу. Оскал был – золотой и железный.

Зверь поднялся. Страшный, жуткий.

Убер с размаху ударил его головой в лицо. Резко и страшно хрустнуло. Убер прислонил Зверя к стене, ударил в зубы, еще раз. Хруст. Полетели осколки зубов.

– Ты его убил! – поразился один из узников. С виду типичный интеллигент, худой, одно стекло пластиковых очков заклеено скотчем.

– Черт. – Убер помотал рукой, костяшки были в крови. – Всю руку разодрал. Он хоть не больной, надеюсь? Не бешеный?

Заключенные смотрели на скинхеда с ужасом. Убер исследовал свой кулак, выдернул застрявший там железный зуб. Оглядел его и равнодушно выкинул. Зэки вздохнули с восхищением. Интеллигент уронил очки.

– Убийца! – сказал интеллигент. Он подобрал очки, надел на курносый нос. – Вы за это… как же так! Хладнокровное убийство! Я буду… я буду жаловаться!

Убер с некоторым удивлением посмотрел на интеллигента. Затем понял. Скинхед поднялся во весь свой немалый рост, интеллигент отшатнулся. Отступил.

– Боже мой, что я наделал! Боже мой, как теперь жить! – запричитал Убер. – Так, что ли? – Он сбросил маску, шагнул вперед – резкий, жестокий. – Да насрать на него. К стене, уроды! Ну! Ктулху, шугни их!

Рослый автоматчик навел оружие на узников. Широко и приглашающее улыбнулся.

– Какое интересное ощущение, когда курицы защищают лису от человека. Он вас жрал, вы не заметили? Хотя… о чем я спрашиваю. В сторону, слабоголовый добрячок! Как вы мне надоели со своей импотентной добротой, кто бы знал.

Интеллигент отшатнулся, отступил в сторону. Прижался к стене.

Убер наклонился и протянул руку.

– Вставай, брат клоун.

Артем перевернулся на бок. Ухватился за ладонь Убера – жесткую, сильную – и встал. «Я по сравнению с ним – пушинка».

– Блять, до сих пор мурашки по затылку, – пожаловался Убер, передернув плечами. – Я думал, он тебе ухо съест. Брр.

Артем пощупал ухо. Блин, прямо следы зубов. Сука.

– Чуть не съел, – признался он.

– Он теперь только манную кашку сможет кушать, бедолажка. Записался в вегетарианцы с первой попытки.

– Убер, сзади! – крикнул Артем. Скинхед в доли секунды повернулся.

Зверь вытащил заточку. Убер ухмыльнулся, пошел на него, расправляя руки. Зверь сделал выпад.

Убер поймал руку и воткнул заточку ему в бедро. Рукоять, обмотанная изолентой, торчала из ноги зэка. Убер ударил по ней ладонью. Зверь заорал, упал на колени. Скинхед помедлил, сделал шаг. Затем обхватил голову Зверя руками, напрягся. Артем увидел, как мгновенно прорезались рельефные мышцы предплечий. Скинхед выдохнул, втянул воздух.

Дверь камеры отворилась. Значит, за ними наблюдали.

– Убер, нет! – крикнул Таджик. Поздно.

– Жалости нет, – сказал Убер и крутанул. От жуткого, какого-то запредельного хруста у Артема пробежали по спине мурашки.

Артем вздрогнул. Лицо Убера было пугающей маской смерти. Холодное, точно застывшее в мраморе. Словно бы жизнь и его покинула. Зверь обмяк и повалился на бок.

Зверь скорчился на полу куском татуированной плоти.

Убер поднялся на ноги. Отряхнул руки.

– На выход, – мотнул головой Дагон.

– Если творишь зло, получаешь последствия, – сказал Убер. – Все это понимают? Не слышу!

– Да-а, – прогудели узники нестройно.

– Убер, что это было?! Зачем? – Таджик бушевал. Рвал и метал, но очень сдержанно, почти не повышая голоса.

Убер глазами показал на Дагона.

Таджик оглядел скинхеда, кивнул Дагону.

– Сержант, выйди, пожалуйста.

Автоматчик кивнул. Прошел мимо Убера, вышел из комнаты и аккуратно притворил за собой дверь.

– Не убивать людей, – сказал Таджик. – Такое правило. Годится?

– Ну вот, началось… – обиделся Убер. – Я что тебе, Шварц? Версия Т-800?

– Убер, я серьезно.

– Не убивать без причины. Все, я понял.

– Серьезной причины!

– Ну ты зануда, – протянул Убер. – Никогда бы не подумал.

Воцарилась тишина. Напряжение повисло в воздухе, как сигаретный дым.

– Убер, – произнес Таджик медленно и веско. – Или ты сейчас дашь мне эту серьезную причину, или все отменяется.

Молчание. Таджик ждал. Убер молчал.

– И те, кого ты выбрал, снова отправятся в камеры, – добавил Таджик. – Ты понимаешь?

– Ладно. – Убер сжал зубы. – Я поясню.

Они стояли напротив друг друга, словно враги.

– Их будет десять – двенадцать, а значит, до хера. И они все – неспособные к дисциплине индивидуальные уроды. Они пойдут за мной, если будут чувствовать, что я сильнее и безжалостнее их. Они – команда опасных долбоебов. А я – альфа-долбоеб.

– Так ты убил его… чтобы… – Таджик поднял брови.

– У тебя до хера времени, я смотрю. А у меня – нет. Лучше я убью одного урода, чем всех. Экономия времени и сил. Как тебе такая причина? Достаточно серьезно?

Таджик помолчал. Так, значит. Пожалуй, теперь он с новым ощущением смотрел на развязного скинхеда.

– Цинично, – сказал он наконец.

– Ага. Сам офигеваю.

– Кстати, Убер… я все ждал, что ты состришь на «цинично» этим «зато дешево, надежно и практично», – заметил Таджик.

Скинхед почесал затылок, засмеялся.

– Да че-то тормознул, извини.

– Твой брат сидит в одиночке? А что он такого натворил? – удивился Убер.

– Двоюродный брат, – уточнил Дагон.

Таджик из-за спины сержанта покачал головой. «Не бери его».

– Ладно, – сказал Убер. – Я подумаю.

Таджик усмехнулся и покачал головой. «Ну, как знаешь».

Военная тюрьма Большого метро располагалась в одном из служебных помещений под узлом «Сенная-Садовая». «Сколько же их тут, – подумал Убер, – этих странных забытых помещений».

– Он отличный солдат. Только безбашенный, – сказал Дагон.

– Безбашенный? Ну, это наша основная тема. – Убер помедлил, почесал лоб. – А чего он Ктулху-то?

– Ну… – Автоматчик замялся.

– Фанат Лавкрафта? Или на рожу такой страшный?

Дагон засмеялся.

– Не. Тут другая история. Брательник заснул однажды на посту. И его разбудить не могли. Так и прозвали, великий спящий. А когда проснулся, отпиздил всех, кто его будил, даже офицера. Его потом чуть не расстреляли на хуй.

– Наш человек, – оценил Убер. – А чего не расстреляли?

– Забыли, – сказал автоматчик. – Какая-то ведомость потерялась на него. И тут война началась как раз.

Глаза у Дагона были невинные и честные.

– Чудовищное совпадение, – кивнул Убер. Усмехнулся.

– Вот я про то же.

– А ты почему Дагон?

– Ну…

– Потому что тоже морпех? – догадался Убер. – Морское чудовище, все дела. Мифы Лавкрафта и так далее. Так?

Автоматчик почесал нос.

– Не… просто он мой брат. А он Ктулху.

– И?

– И все.

Скинхед озадаченно покрутил головой. Потом оглушительно заржал.

– Вот это командочка подбирается. Лига, блять, суровых постапокалиптических джентльменов. Ну что, где твой великий спящий? За мной и с песней.

Великий спящий возлежал в одиночной камере. От храпа тряслись стены. Убер заглянул в смотровую щель и покачал головой.

– Не думаю, что он мне пригодится, – сказал Убер. – На хера мне еще одна проблема с дисциплиной и гвоздь в заднице? Для этого есть я!

– Единственный и неповторимый, – кивнул Дагон. – Да. Пожалуйста, я прошу. Только поговори с ним. Он в принципе нормальный.

Убер задумался, почесал затылок. Дагон смотрел спокойно и требовательно. Ну же, что скажешь?

– Ладно, давай поболтаем. – Убер вздохнул. – Чувствую, это плохо кончится.

Дверь открылась, он шагнул внутрь.

Ктулху спал на голом полу, подстелив камуфляжный бушлат. Холод, должно быть, пронизывал его насквозь, снизу вверх, как ледяные колья. Но ему было все нипочем. Ктулху храпел так, что Убер забеспокоился о целостности своих барабанных перепонок.

Скинхед шагнул, встал в центре камеры.

– Эй, – позвал он спящего. Ктулху только перевернулся на бок и затянул новую руладу. Ох уж эти местные самородки. Гении здорового храпа.

– Встать, рядовой!!! – заорал Убер внезапно. Ктулху даже ухом не повел. – Встать, сука, проверка!

Через некоторое время скинхед наконец сдался.

– Действительно, хуй разбудишь, – пробормотал Убер. – Эй, жрать хочешь, спящий солдат?

Ктулху молчал. И выводил рулады, да такие, что музыканты позавидуют.

Убер беззвучно двинулся вперед. Вблизи рассмотрел спящего внимательнее.

Великан, оценил Убер. Спокойное лицо, мощная челюсть, заросшая щетиной, короткая стрижка, шатен. Ктулху лежал на боку, скорчившись на куртке, драные штаны и голые лодыжки. Босые пятки были черными от грязи.

Убер остановился рядом.

– Эй! – позвал еще раз. Храп был ответом.

Тогда Убер толкнул спящего ногой. Ноль внимания.

– Эй, придурок! Вставай, горячее привезли!

Еще удар, сильнее. Ноги дернулись, но Ктулху не проснулся.

– Вставай, вставай. – Убер начал пинать его ногами. Потом обернулся, засмеялся.

– Пофиг ему все. Эй, Дагон, видимо, не судьба. А его обед отдадим кому-нибудь. Обойдется.

В следующий момент Ктулху взревел. Пнул Убера в лодыжку, скинхед полетел на землю. Ударился в пол, перевернулся на четвереньки.

На него шел Ктулху. Жуткий, страшный.

– Эй, друг, потише, – попросил Убер. С молниеносной скоростью поднялся на ноги, встал в стойку.

Ктулху шел. Удар. Скинхед подловил его на замахе, нырнул под руку.

Поймал Ктулху и швырнул через бедро. Классический бросок из дзюдо. «Тяжелый, с-сука».

Ктулху полетел на землю, ушел в кувырок и на выходе врезался в стену. Бум!

Ударился не сильно.

– Это все? – спросил Убер. – Или ебнешь мне наконец по-настоящему?

Ктулху повернулся, прыгнул вперед. Для человека с такими габаритами двигался он стремительно и точно. И возможно, пока только похмелье мешало ему расправиться с наглым скинхедом.

Убер встретил его апперкотом, добавил с довеском. Рука заныла от удара.

Тело с грохотом обрушилось, своротило табуретку. Железная кружка покатилась, вода растеклась по полу.

Узник недолго полежал. И снова начал подниматься. Убер присвистнул.

– Чувак, харэ. Давай на этом остановимся. Слышишь меня?

Ктулху молча, неумолимо поднимался. Убер отступил назад, приготовился драться всерьез. Глаза узника горели белым, холодным огнем ярости. Ктулху попер вперед.

Убер ударил. Голова Ктулху мотнулась назад, но он снова набычился и пошел вперед. Улыбка его стала зловещей.

– А знаешь, – задумчиво произнес Убер. – Я, пожалуй, даже впечатлен.

Он снова встал в стойку. Ктулху шел.

– Нет, – сказал Дагон. – Не надо. Стой, говорю!

Ктулху остановился, услышав знакомый голос, заморгал. Повернул голову, увидел Дагона. Брови его поползли вверх. Потом Ктулху нахмурился.

– Здорово, братишка, – кивнул Дагон. – Первая и главная новость: тебя завтра не расстреляют, ты, тупой сраный ублюдок.

– Какая трогательная семейная встреча, – заметил Убер. Выпрямился, опустил руки. – А главное, начали с основного. Ладно, берем его, уговорил. Под твою ответственность, сержант.

– А это кто? – спросил Убер.

– Добровольцы.

Убер почесал бритый затылок. Какие нафиг к чертям добровольцы? Это же зэки.

– Так. А теперь серьезно. И откуда вы взяли этих красавцев? Из склада потерянных вещей?

Дагон замялся.

– С гауптвахты.

– Так, значит. Ктулху и брат его Дагон. Мне нужны спецы, а не черт знает кто. Вот вы у нас кто, спецназ, ВДВ?

Братья переглянулись.

– Писари мы, – сказал Ктулху смиренно. – При штабе сидим.

– А я повар, – сказал один из зэков.

– Хорошая шутка, мужик. – Убер устало вздохнул. – Отличное чувство юмора. Вокруг меня одни юмористы. А теперь серьезно, кто ты? Разведка, ОМОН, снайпер, десантура? Боевой пловец?

– Нет, вы не поняли. Я действительно повар, – сказал Пирогов. – Моя специализация – французская кухня.

Убер открыл рот, захлопал глазами.

– Ладно, Пирог. Повар нам тоже нужен. Ножом владеешь, это точно. Но ты хотя бы стрелять умеешь?

– Что не так? – спросил Убер.

Таджик вздохнул. Отложил в сторону книгу Терри Пратчетта, которую читал для отдыха мозгов, и подошел к карте.

Красная линия пересекала Питер по кратчайшему пути – по линейке. От пункта А до пункта Б.

– Это и есть твой план? – спросил Таджик недоверчиво.

– Супер, да? Сам не налюбуюсь.

Таджик помедлил.

– Убер, ты понимаешь, что вот такой… гм… простодушный дебилизм работает только в книгах?

– В книгах Терри Пратчетта?

Таджик моргнул. Усмехнулся. Глазастый этот Убер.

– То, что ты предлагаешь, – это вообще Дуглас Адамс, «Автостопом по Галактике». Пратчетт все же не настолько парадоксален. И простодушен.

– Пратчетт довольно зануден, – сказал Убер. – Этого не отнимешь.

– Э! – возмутился Таджик. – Пратчетта не трогать. То есть ты серьезно собираешься пройти вот таким путем через полгорода?

– Назовем этот план – «план-42».

– Почему сорок два? – Таджик удивился. Потом сообразил: – А! Ответ на главный вопрос жизни?

– Верно.

– Ох, чувствую, я еще пожалею, что связался с тобой. Точнее, уже жалею.

– Надо мыслить раскованно, – сказал Убер. – Слушай, Таджик! А орлов у тебя случайно нет? Чтобы до Ородруина сразу махнуть, а не тратить время на эту тягомотину? Иди туда, неси кольцо.

Таджик понял, что даже его терпение имеет конец.

– Убер, ты заебал. Если честно.

– Понял. Орлов нет. Пойдем своим ходом. И все-таки мне нужны еще люди.

Таджик кивнул.

– Люди будут.

– И второй отряд.

– Что?!

Убер повернулся – и глаза у него были насмешливые.

– А ты как думал? Нужны два каравана. Один с оружием, другой – с едой.

– Вот ты военный гений, – съязвил Таджик. – А если один из них не дойдет?

– Тогда они умрут… Или сытыми, или непобежденными.

– Этот, – показал Убер. – О-очень забавный экземпляр. Открывайте.

Дагон пожал плечами. Он, кажется, не разделял энтузиазма скинхеда.

– Откройте, – велел он охранникам. Загремели ключи, дверь отворилась.

– Я сам. – Убер пригнул голову, шагнул в низкий проем.

Обитатель камеры смотрел на него равнодушно. Узкий свет потолочной лампочки освещал его бритый череп, украшенный строчками татуировок. Насколько знал Убер, татуировки были и на руках, и на ногах.

– Какого хера надо? – огрызнулся человек. Половины зубов у него не было, он говорил, скривившись на одну сторону – отчего казалось, что он все время издевается.

– Я тебя знаю, – бросил Убер. Он стоял в тени, и человек напротив видел только его темный высокий силуэт.

– Хер ты меня знаешь. Кто здесь?!

– Я никогда не забываю тех, кто меня пытал, – сказал Убер. Выступил вперед, на свет. – Здорово, черепоглазый. Как оно?

Человек, которого Убер знал как Викинга, невольно отступил к стене.

– Ты? Блять!

– Кто тебе зубы выбил, красавчик? – спросил Убер ласково. – Неужели благодарные жители?

Викинг оскалился.

– Убивать меня пришел? Хуй тебе, а не Викинг. Сука, белая раса выше всех, а ты пидор и предатель своей расы! Тебя в аду будут ебать черти! С утра до ебанного, блять, вечера!

– Живописно, – оценил Убер. – Но немного обидно. Ты стрелять умеешь, белая раса? То, что с ножом у тебя нормально, я видел. А что с автоматом?

– Я все умею!

– Так я твоему пиздежу и поверил. – Убер покачал головой. – Готовься, придурок, скоро пойдем мочить уродов. Примерно таких же, как ты, только в «зеленом». Можешь напрячь на это дело весь свой садизм.

Глаза Викинга вспыхнули, как два яростных прожектора.

По татуировкам Викинга поверх шли уродливые кривые черно-голубые свастики, явно нанесенные непрофессиональной рукой.

Лицо Бакунина, иконы анархического движения, на плече Викинга было закрыто уродливой черной свастикой.

На затылке Викинга – кельтский крест. Вокруг надписи готическим шрифтом.

– Вот это да. – Убер провел пальцами по своему изуродованному шрамами затылку. – Впервые такое вижу. Чтобы антифашист перековался в «бона»… Фантастика. Крепко же ему досталось. Или совсем крышей поехал. Это тоже бывает, особенно после ударов арматурой.

– Так ты его возьмешь? – спросил Таджик удивленно. Викинга отвели обратно в камеру.

– Ага. – Он кивнул.

– Зачем он тебе? – спросил Таджик.

Убер подумал, пожал плечами.

– Его не жалко.

– Сколько уже?

– Со мной – девять, – сказал Убер.

В кабинете Таджика, больше похожем на кабинет учителя, стоят десятки старых глобусов. Голубая Земля, красный Марс, черный глобус созвездий. Наследие когда-то великого человечества. В кабинете холодно, в кружках парит чай.

– Девять, это хорошо. А теперь, – сказал Таджик, – я покажу тебе главного человека. Без которого вся твоя команда ничего не стоит.

– Да ну?

– Меня уже допрашивали ваши люди… – пробормотал Женя. Он опустил плечи, сгорбился. Лицо серое. – Скажу честно, я немного устал.

Таджик кивнул.

– Я понимаю, – мягко сказал он. – Что вы устали от вопросов. Приношу свои извинения. Вы нам действительно сильно помогли. Это очень важно для меня и для нашего общего дела.

Женя вздохнул. Оглядел Убера и Таджика воспаленными, покрасневшими глазами. Мох на его шее был сегодня серо-зеленого, блеклого оттенка. И едва трепетал при каждом вдохе.

– А можно без этой вашей шпионской психологии? А? Что вам от меня нужно?

Таджик посмотрел на Убера. Тот засмеялся.

– Расскажите нам об устройстве империи, – сказал Таджик. – Что такое Веган?

– Я немного… я… – Женя закашлялся. – Империя Веган – это государство подавления любой свободной мысли…

«О нет», – подумал Убер. Сейчас еще начнет цитировать «1984» Оруэлла или плакать в жилетку.

– Евгений. – Таджик покачал головой. – Пожалуйста, не надо политики. Только факты.

– Хорошо. Вот факты. Несколько социальных слоев, хотя скорее даже каст – потому что переход из касты в касту практически невозможен. Низший слой – рабы. Они задействованы во всех начинаниях Вегана. Их много, они бесправны, но могут работать, пока не сгорят или их не определят на фермы трупов.

– Фермы трупов? – спросил Убер.

Женя поморщился.

– Вы их, возможно, видели. Людей используют для выращивания агрокультур… иногда грибов, иногда кое-чего другого.

Выше идет слой простых веганцев. Это обычные люди, в принципе. Сюда входят как гражданские специалисты… вернее, входили. Сейчас, говорят, все гражданское отменено, специалистов перевели в ранг военных, Империя теперь насквозь военная машина.

Аристократы, изредка их называют Выращивающие, они же Садовники – военная элита Империи. – Женя помолчал, вздохнул. – Я мало что могу добавить, информация ограничена. Между нашими ходили слухи, что все они – это модифицированные, улучшенные люди. Не знаю, так ли это – но они все питаются особым пайком. Не тот, что выдают простым солдатам, не этот зеленый полевой брусок, нас кормили такими же… это всего лишь термически обработанная, спрессованная и обезвоженная смесь трав, овощей, чего-то там еще.

Нет. У Садовников свое питание, им доставляют каждому лично от императора.

– Императора?

– Главный Садовник, говорят у нас. Но обычно император, принцепс, сияющий, кормчий. По-разному.

– Великий Колхозник, – фыркнул Убер. И засмеялся.

Женя посмотрел на него без улыбки. Убер перестал смеяться. Адаптант продолжал:

– Говорят, именно это особое питание – то, что аристократов привязывает к Главному Садовнику. Они, безусловно, ему преданы. Это факт.

– Это… как наркотик, что ли? – спросил Убер. – Не понимаю.

– Что-то вроде. И им требуется новая доза – каждый раз. – Женя оглядел Убера и Таджика. – Вот вы посмеялись, а я говорю правду. Империя Веган – мощная и страшная машина подавления всего и вся. Отлаженная и огромная. И практически уже нечеловеческая.

– А проводники? – негромко сказал Таджик. – Я слышал, они тоже важны?

– Да. Проводники есть, их мало… но они есть. Проводники способны управлять некоторыми из мутантов с поверхности. Приручать их. Обычно они присутствуют по одному человеку в диггерских командах. И обычно с ними их питомцы. Такие команды, как выяснилось, действуют особенно эффективно.

– Помню такого, – сказал Убер. – В каждой команде? Да уж, тут никаких унитазов не напасешься…

Таджик невольно хмыкнул. Женя, не понимая, посмотрел на скинхеда. Убер махнул рукой: забудь, ерунда.

Молчание.

– Женя, – сказал Таджик наконец. – Теперь самое главное. Мы готовим отряд для похода к Обухово. И предлагаем вам войти в него.

– Да, – сказал Женя.

– Вы понимаете, что цели нашей команды несколько отличаются от того, на что вы рассчитывали? И что без вашей помощи этой миссии не будет?

Женя помедлил.

– Понимаю.

– И?

Лицо адаптанта мучительно исказилось. Он подался вперед, к Таджику.

– И мы никого… – хрипло сказал он, – не вытащим оттуда? Там много… женщины, дети… мы рассчитывали на вас…

Убер моргнул. Лицо скинхеда изменилось.

– У нас может не оказаться такой возможности, – сказал Таджик. – Не хочу вам врать, Женя. Это не приоритетная задача.

Убер наклонился вперед и заговорил:

– Слушай, Женя. Не знаю насчет задач, первая очередь или вторая. Да мне и наплевать, в сущности. Но я уверен в одном – если миссии не будет, мы точно не спасем никого. Вообще ноль по модулю. Что скажешь?

Женя помедлил. Капля пота скатилась по его белому, как полотно, лбу. Глаза глубокие – и какие-то странно беззащитные.

Зеленые наросты на его шее затрепетали.

– Да, – сказал Женя хрипло. – Я иду с вами. И будь, что будет.

Таджик переговорил по телефону, положил трубку.

– Не поверишь. Приморцы наконец подогнали людей, – сказал Таджик удивленно. – Я думал, этого уже никогда не случится.

– Кто они? – заинтересовался Убер. – Эти люди.

– Один человек.

Убер хмыкнул. Таджик показал ему личное дело.

– Вот этот. Яромир Голотов. Бывший офицер, приговорен военным трибуналом к расстрелу за самоуправство и оставление позиций.

– Ладно, пошли познакомимся с твоим Яромиром.

Его привели двое солдат с серыми нашивками «сжатого кулака». Приморцы. Блондин был закован в ручные кандалы, ноги тоже скованы длинной цепью – идти можно, бежать уже сложно. Выражение лица приморца равнодушное и слегка презрительное.

– Все в порядке? – спросил товарищ Ким. Человек в кандалах поднял взгляд. Светлые глаза. И сразу отвел.

Приморец отдал Таджику документы.

– Яромир Голотов, – прочитал он. – Место рождения: Минск, Беларусь. Лейтенант Альянса. Разжалован.

– А что он натворил?

– Убийство.

– Ну, это нормально. Это ничего, – пробормотал Убер. Таджик покосился на него.

– Он застрелил веганского офицера, – пояснил приморец.

– Ну… это бывает.

– Парламентера.

– А! – Убер посмотрел на приморца, прищурился. – А с виду не скажешь, что такой суровый. Ладно, возьму и его. Эй, приморец. Я к тебе обращаюсь!

– Чего тебе?

– Хочешь убивать веганских офицеров?

Тонкие губы Голотова изогнулись в усмешке. Убер поежился. Глаза у приморца были застывшие, как у змеи.

– Без проблем, – сказал Голотов.

– Ты зачем Кузьмича отослал? – спросил Таджик. – А?

– Кузьмич не нужен, – твердо ответил Убер. – Все.

Таджик не сдержал тяжелого вздоха. «Как с тобой невыносимо, Убер».

– Ясно с тобой. Десяти-то человек хватит?

– Хватит. Хорошо бы еще найти одного-двух, но нет времени, – сказал Убер. – Так что могу сказать, команда набрана. Можем приступать ко второй части марлезонского балета.

Таджик кивнул.

– Сначала вы пройдете по туннелям до «Звездной», затем красные выведут вас к «Купчино». Оттуда уже своим ходом до «Обухово». Все понятно?

– Да.

– Чтобы избежать вопросов и свободно передвигаться по метро, неофициально ты будешь… не знаю… майор интендантской службы, – сказал Таджик. – Я бы сделал тебя полковником, но такие, как ты, до высоких чинов не доживают. Или лучше капитаном? У тебя будет бумага и все разрешения.

– Капитан Убер. – Скинхед засмеялся. – Капитан, блин, Убер. Нет, это уже слишком. Просто Убер.

Таджик улыбнулся, но промолчал.

– Сделайте меня лейтенантом, – сказал Убер. – Этого хватит. «Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой…» Тем более что после военной кафедры я на самом деле лейтенант запаса. Служба горючего. Правда, ни государства, ни армии такой уже давно нет. Да и земли тоже.

– Я тебя могу сделать хоть адмиралом, – сказал Таджик. – Любишь море?

– Адмирал? Я не против. Адмирал цинкового таза в болотной жиже. Слушай, – скинхед загорелся, – а серьезно, хочу быть адмиралом. Адмирал Убер – звучит!

Убер встал, выпрямился. И вдруг посерьезнел:

– А какой пряник?

– Что?

– Про кнут я уже знаю. А какой пряник – для моих людей?

Таджик помедлил.

– Если они вернутся? – уточнил он, чтобы дать себе время на размышление.

– Да, если кто-то вернется.

– Амнистия, – сказал Таджик быстро. – Почти все они – люди армии. Приговоры отменят. Хотя я, если честно, к чертовой матери расстрелял бы весь этот человеческий сброд. Кстати, на тебя же тоже существует приговор – от приморского Альянса, если ты не в курсе. И в условиях военного времени – это смертный приговор.

– Грязная дюжина. – Убер засмеялся. – Надо же. Всегда мечтал нечто подобное провернуть на самом деле.

– Убер. – Таджик вздохнул. – Это, блять, серьезное задание.

– Ничего-ничего. Сейчас поплачу в колени, покатаю игрушечную машинку и займемся.

Скинхед покрутил головой, попрыгал, размялся, словно собрался боксировать. Таджик покачал головой. А казалось, вчера только скинхед собирался на тот свет…

Убера словно накачали энергией. Товарищ Ким, он же Таджик даже не удивился. Такие, как Убер, – люди действия, сложных задач, невыполнимых заданий. «Хуйня-война, прорвемся» – их жизненный принцип. Чем сложнее, тем интереснее. Правда, Убер, пожалуй, уникальный экземпляр. В коллекции человеческих типажей – один из самых интересных.

«Ну… или самых ебанутых. Что тоже верно».

Глава 5

Семь долбаных самураев

– Мы не сдадимся, – заговорил Спартак. – Женя приведет помощь.

Ноэль покачала головой. «Не думаю». Иногда вождь восставших слишком серьезно принимал на себя роль лидера – и начинал говорить при этом правильными, киношными фразами.

«Мы не сдадимся. Приведет помощь». О боже. Что это вообще такое?! До смешного.

– Возможно, будет уже поздно, – сказал Паша Яндекс. Ноэль кивнула. Спартак упрямо вздернул голову, ноздри раздувались.

Спартака когда-то звали Константин Лотош – раньше, до мятежа, сделавшего их свободными, он был одним из «гладиаторов» – спарринг-партнеров для офицерского состава Вегана. Обычно жизнь таких бойцов была короткой, рано или поздно их убивали или калечили подготовленные и натренированные аристократы. Но Спартак сумел выжить и организовать восстание.

Самый лучший день был, когда они начали убивать своих мучителей. Кровавое безумие свободы.

Ради этого мига Ноэль бы снова прошла через тот ад подготовки и чудовищного напряжения сил, что им пришлось выдержать.

– Скоро к нам придут люди, которым не все равно, – торжественно закончил Спартак свою речь. – Люди, в душах которых горит священное пламя справедливости и свободы…

– Ночевал я как-то в женском монастыре, – сказал Ктулху.

«Добровольцы» расселись в туннеле, ожидая команды выдвигаться. Курили, смеялись. Слушали байки.

– Это еще давно было, до Катастрофы, – сказал Ктулху. – Я тогда молодой совсем был, лет тринадцать. И тут она, эта монашка-красотка, входит ко мне в келью… И… И тут я просто проникся верой в божественную благодать!

– Мужик, что ты гонишь?! – возмутился Викинг. – Ты никогда не спал с монахиней!

– Да! Но это не значит, что я не пытался!

Скрипнула дверь, все замолчали и обернулись. Молчание. В дверях стоял Убер, чуть позади него, темной тенью – Дагон.

– А мораль сей басни такова… – сказал Убер, оглядел свою будущую команду. – Бог не засчитывает попытки. Только результат. Сто, двести попыток – ему все равно. Добился, удалось – молодец. А нет… ну, Ктулху хотя бы попытался трахнуть монахиню. А что сделали вы?

Грязнодюжевцы переглянулись.

Ктулху засмеялся.

– Сержант, постройте людей, – приказал Убер. Дагон кивнул. – У нас тут типа инспекции начальства…

Убер оглядел неровный строй пополнения. Нахмурился.

– Я не понял. Вы мне что, самых лучших дали?

– Да. – Таджик прищурился. Спросил с иронией: – Что-то не так?

Убер выдохнул сквозь зубы. Зло засмеялся. Добровольцы озадаченно смотрели на него.

– А попроще никого не было? – спросил скинхед.

– В смысле?

– Подозреваю, это весь слив тюремных камер, – громко сказал Убер. Строй «добровольцев» зашевелился.

Таджик вздохнул.

– Убер, ты предвзят, – сказал негромко. Но глаза товарища Кима при этом смеялись. Убер вышел вперед, оглядел строй. Бандитские морды «добровольцев» нагло пялились на будущего командира. – И это ты ведь их выбирал?

– Из того, что было. Из того, что было… Команда мечты, – возвестил Убер с восхищением. – Грязная дюжина. Ландскнехты! Солдаты фортуны. Долбоебы месяца. Придурки квартала. Неудачники года. Геморрои пятилетки.

В строю зашумели. Словно ветер пробежал по высокой траве, и скоро гроза.

– Убер! – негромко сказал Таджик. – Стой, остановись.

– Дебилоиды века! – возвестил скинхед.

В следующий миг строй сломался, на него кинулись недавние узники. Началась драка…

– Стройся, – велел Убер. Потер свежий фингал, сплюнул кровью.

Команда построилась в колонну. Кажется, без синяков никто не остался. Дашка сплюнула, Викинг вытирал разбитые в кровь губы, скалился. Ктулху дергал глазом, словно подмигивал кому-то. Чех невозмутимо щурился. Фактически только он не участвовал в потасовке. Артем Мимино, Голотов, даже безобидному Пирогу досталось, он потирал шею, а на глазу у него наливался синим фингал.

– Ну что, кретины столетия, готовы? – возвестил Убер. – Двинулись! Бегом! Шагом… арш! Сержант, проследи!

– Вперед! – заорал Дагон. – Строй держать!

– И чего ты этим добился? – спросил Таджик со вздохом. – А?

– Общая драка – она сближает, – сказал Убер уверенно.

Таджик вздохнул.

– Убер, как художник художнику… ты вообще умеешь командовать?

– Конечно! Я сын офицера, родился в воинской части!

– Э… – Таджик почесал лоб. – Тебе уже говорили, что твой треп…

– Вернее, рядом с ней. А если совсем точнее, как раз за забором. Посмотри на меня. Я создан быть лидером и полководцем.

– Ну… – Таджик посмотрел на него с сомнением.

– Ты что, не веришь?! Мне родители все рассказали, особенно мама. Я родился со шпагой в руке, с гантелей в зубах, с флагом в жо… хмм… – Убер почесал затылок и добавил тише: – Короче, для великих свершений. А теперь покажи, мальчик, кто тебя обидел. Мы вырвем ему ноги.

– Империя Веган, – сказал Таджик с подковыркой.

– Вот блин. Ну то есть… это нормально. Разберемся.

Перегоны сейчас изменились – война. Каждые сто метров стояли часовые и патрули, и у Таджика, который вел группу, проверили документы раз пять за все время. И не просто посмотрели, а внимательно изучили.

Артем с интересом смотрел в эти новые, военные лица. После вынужденного двухнедельного сидения взаперти ему все было в диковинку. Даже вот эта тень, короста усталости на серых от недосыпа лицах.

Однажды мимо них прошла колонна солдат. Они оглядывались на «грязную дюжину». Викинг заулюкал им вслед, показал средний палец.

– Встань в строй, придурок, – одернул его Дагон. Викинг нагло оскалился, но послушался.

По сравнению с солдатами группа выглядела, будто собралась на праздник. Убер, расхристанный и расслабленный, в расстегнутой гимнастерке, Дагон, спокойный и молчаливый, только он был похож здесь на кадрового военного. Его брат Ктулху – такой же огромный и надежный, но слегка нервирующий Артема, словно тело морпеха было под постоянным напряжением, как силовой кабель. Даже отсюда Артем чувствовал вибрацию внутри него. Ктухлу немного пугал.

Оружия у них почти не было.

Дашка Терминатор – Артем иногда косился на нее и тут же отводил взгляд. Ему казалось, что такой тип женщин – не сильный, не тростинка, не типаж гадалки или погибшей акробатки, его совсем не интересует. Она была коренастая, крепкая, широкие плечи, сильные мускулистые руки, гордо посаженная голова, не очень длинные, зато великолепные сильные ноги. Дашка Терминатор уже сражалась с Мимино в спарринге – и он позорно проиграл.

Несколько солдат – «мулы», как их обозвал Убер в честь легионеров Рима, тащили на себе все добро. «Обозы – зло, – цитировал Убер мертвого полководца Гая Мария. – Потащим все на себе».

«Мы скоро выйдем на поверхность, – подумал Артем. – Мой первый раз». Ему все еще не верилось. Словно он существовал с момента освобождения в туманной, хрупкой версии реальности. Одно неловкое движение, даже вопрос – и стекло хрустнет и рассыплется. И старая, грубая и жестокая реальность заполнит этот сияющий надеждой мир.

И он снова очнется в камере. Артем помотал головой. Только не это.

Убер оглядел команду и хмыкнул. Голубые глаза ярко блеснули в полутьме руддвора.

– Слушайте все. Мне, честно говоря, абсолютно похуй, если вас всех убьют. Но у нас есть задача. Которую я собираюсь выполнить, несмотря на ваши трупы.

– Возможные трупы? – поправил Ктулху.

– Невероятно возможные трупы, – согласился скинхед. – Прямо девяносто восемь процентов вероятности. А то и девяносто девять. А теперь – полчаса на отдых и за работу. Сержант, – он кивнул, – проследите.

Когда команда отправилась на свои спальные места, смершевец посмотрел на Убера.

– Что? – спросил тот.

– Ты действительно планируешь удержать их в своих руках? – спросил Таджик.

– У меня есть выбор?

– Вообще-то есть.

Пауза. Скинхед обдумал сказанное. Негромко засмеялся.

– Вот ты, сукин сын Таджик, умеешь испортить настроение, – пожаловался Убер наконец. – Только я подумал, что нахожусь в безвыходном положении, поэтому должен совершить невозможное, как ты зачем-то вселил в меня сраную надежду. Нет, уверенность! Что я же в этом и виноват! Ну куда это годится, а?

Таджик вздохнул.

– Убер, это не игрушки.

– Но это игра! Эта, например, как она… военно-стратегическая. Как с таким отрядом, собранным из человеческих отбросов, повернуть ход войны. Зов чести? Или медаль отчаяния? Забыл.

– Ты все-таки хочешь этим заняться?

– Как тебе сказать… У меня, положим, есть выбор. Прекрасно. А у них?

Таджик покачал головой.

– Сам знаешь.

– Тогда в чем вопрос? – сказал Убер спокойно.

Таджик помедлил.

– Хорошо. Готовь свою команду к выходу.

– Гастеры, – сказал Кузьмич. – Вот кто это.

– Кто?

– Мелкие, ужасно вонючие твари. Заросшие черной густой шерстью. Напоминают небольших обезьян, только с длинными, до земли, руками. Передвигаются обычно на четвереньках, но иногда встают на две ноги. Живут в норах, в комнатах – иногда до двухсот штук в одной норе. Не знаю, как там помещаются. Гадят везде и всюду. Опасны и по одиночке, но особенно опасны, когда действуют стаей. В стае безжалостны и мстительны, быстрее соображают, трусливы, но легко задавят числом. Спиной к ним лучше не поворачиваться.

– Кто-то утверждал, что видел, как гасты разводили костер и жарили на нем убитого сталкера.

– Правда?!

– По мне, это брехня, – сказал Кузьмич. – Выдумка. Иначе бы нам пришлось признать, что «гастеры» разумны. А в случае гастеров – я считаю, это чистая фантастика.

– Ого! – раздался голос. – Какие люди!

Убер остановился, оглядел диггера.

– И что ты здесь делаешь? – спросил он. Кузьмич улыбнулся.

– Сказал Наташке, что в санаторий. Иду с вами.

Скинхед тяжело вздохнул. Ох уж эти герои, блин.

– Слушай. – Убер наконец сообразил, что не давало ему покоя. – А как ты вообще оказался в нашем отряде? Здесь же одни военные преступники, всякая шваль. А не официальные солдаты. Их нет.

– Так я все еще в госпитале числюсь, – сказал Кузьмич. Поднял забинтованную руку. – Видишь?

– Ранили? – понимающе кивнул Убер.

– Да не, сломал. Тупо поскользнулся, упал – очнулся, гипс. Теперь, пока я числюсь в пациентах, могу идти с вами. Никто не хватится.

– Инвалид, которого не долечили, диггер, которого нет, команда, которой не существует. Ага-ага. Не, а че? – Убер выпрямился. – Тут только прямым ходом в легенду. Нормально придумал, я считаю. А Наташке что сказал?

Лицо Кузьмича стало напряженным, словно он зубами кирпич крошит.

– Ладно-ладно, шучу.

«Грязная дюжина» Убера выстроилась в едином строю на сером плаце руддвора. На столбах висели три фонаря, тусклый свет и огромные тени метались по площадке.

– Равняйсь! Смирно! – скомандовал Дагон. Добровольцы вытянулись.

Убер оглядел свое независимое воинство, кивнул.

– Женя, иди сюда, – позвал он.

Невысокий щуплый обуховец вышел, встал рядом с Убером.

– Женя, адаптант, – представил его Убер. – Он поведет нас на «Обухово». Женя оттуда.

– Адаптант? – переспросил Голотов. – Что это значит?

В его голосе вдруг прорезалось странное напряжение. Женя повернул голову, посмотрел на спрашивающего. Голотов усмехнулся.

– Мне не нужен противогаз, чтобы находиться на поверхности. У меня повышенная переносимость радиации – до семидесяти – ста зивертов.

Дагон присвистнул. На него покосились. Сержант выпрямился, сделал вид, что ничего не было.

– Ты понимаешь, о чем он? – шепотом спросил у него Ктулху.

– Не, просто цифра большая. Отстань.

– Семьдесят зивертов – это семьдесят смертельных доз для человека, – пояснил Женя. Теперь присвистнул Ктулху. Дагон с наслаждением дал ему подзатыльник.

– Я же говорил! – сказал он громким шепотом.

– Тихо! – велел Убер. – А ну, кто там очень умный? Заткнулись, я сказал.

– Спасибо, сержант, – сказал Женя.

– Я вообще-то командир, – притворно обиделся Убер. Добровольцы заржали.

Женя продолжал рассказывать:

– Это моя «адаптация». Наоборот, мне становится плохо там, где уровень радиации пониженный. Удивительно, но факт. Я не могу, например, долго находиться здесь, в метро. Мне нужно на поверхность. Я тут словно заперт в душном помещении и нечем дышать.

– Ты таким родился, что ли? – спросил Ктулху. Здоровенный десантник смотрел на адаптанта с усмешкой. – Эй, урод, я тебя спрашиваю!

Скулы у Жени окаменели.

Вся команда смотрела на них с интересом. Убер тоже. Он даже выбрал позицию поудобнее. Дагон покосился на него – Убер взглядом показал: не вмешивайся.

– Что ты сказал? – Голос Жени зазвенел от гнева.

– Я говорю, вас всех из какой-то пробирки достают или ты сам такой уникальный у мамки родился?

Тишина установилась гробовая. Вся «грязная дюжина» смотрела на Женю и Ктулху. Все ждали ответа адаптанта.

Артем смотрел на него, удивляясь. Он бы уже послал Ктулху куда подальше и даже бросился бы на него с кулаками. Несмотря на рост и силу сержанта, такое оскорбление спускать нельзя.

– Простите, – сказал Женя тихо. – Что… что вы имеете в виду?

Команда разочарованно загудела. Ну вот.

Убер вздохнул. Выругался про себя и дал знак Дагону. Поехали, сержант. Дагон кивнул и вышел вперед, встал сбоку от строя.

– Я смотрю, тут кто-то до хуя умный, – предупредил Дагон медленно. – Товарищ рядовой! – заорал он. – Доложите. Я смотрю, когда отжимаешься, ты информацию воспринимаешь лучше? Упор лежа принять! Раз, два! Пятьдесят раз. Пошел!

Ктулху начал отжиматься. Сильный, мощный. Неумолимый.

– Счет! – скомандовал Дагон. Он стоял, нахмурив брови.

– Раз, два, три…

– Впредь попрошу всех быть повежливее с товарищами и сильно не пиздеть, – сказал Убер. В строю хихикнули, но тут же заткнулись. Женя молчал.

– Прям стыдно на тебя смотреть, боец, – пожаловался Дагон. – Еле двигаешься.

По мнению Артема, Ктулху выглядел как огнедышащий дракон в расцвете сил и блеска, но у старшины было свое мнение.

– Я бросил курить месяц назад. Тридцать три дня назад, если совсем точно. Но глядя на тебя, я должен закурить, иначе умру от нервного потрясения. Мне нужно хоть как-то успокоить нервы. Но виноват в этом только ты, рядовой Ктулху. Щупальца подбери, спящий! Живее, резче, энергичнее! Раз-два, раз-два. Боже мой, что за развалина! Что за обсос! Я сейчас расплачусь от жалости!

– Может, не надо? – спросил Женя шепотом. Убер покачал головой. Скинхед подошел к сержанту, помолчал. Ктулху все отжимался и считал. Дагон повернулся к Уберу.

– Погоняй его так, чтобы затошнило, – сказал Убер негромко. Глаза у него были словно выгоревшие.

Дагон кивнул. Сделаем.

– А с Женей я сам переговорю, – сказал Убер. – Ох уж эти потомственные питерские интеллигенты. Все бы им извиняться… – Он вдруг замер, потом засмеялся. – А вообще это мысль… Ладно, действуй.

Кузьмич проводил инструктаж по маршруту. Он показывал ориентиры на нарисованной вручную карте. Таджик остановился рядом с Артемом, тот покосился на смершевца. Таджик был мягок и корректен, но все равно Артем всегда ощущал рядом с ним тревогу и какую-то неясную вину.

– «Еврейский мостик», – говорил Кузьмич, – это вантовый путепровод от Еврейского кладбища до кладбища девятого января. Его видно издалека. Запоминайте ориентиры. Можете зарисовать себе для памяти, это помогает.

Команду собрали на инструктаж, выдали всем блокноты. Дашка нарисовала жабу и показала Артему. Он прыснул и тут же смущенно замолчал.

– Кладбище Памяти Жертв Девятого Января, – сказал Кузьмич. Показал на карте неровный красный овал. – Теперь понятно?

– «Кровавое воскресенье», – пробормотал Убер. – И летчики.

– Что? – Артем покосился на скинхеда.

– И мертвые евреи через забор. Очень много мертвых евреев.

– Ты еще и евреев ненавидишь? – удивился Мимино.

Таджик усмехнулся, но промолчал.

– Я, в общем, довольно избирателен, – сказал Убер. – Я ненавижу исключительно весь человеческий род. Но некоторых больше.

– Например?

– Меня, – сказал Таджик невозмутимо.

– Его. – Убер мотнул головой в сторону смершевца. Артем уставился на него, рот приоткрылся.

Таджик поймал взгляд Артема и пожал плечами. «Мол, что поделаешь».

– А клоунов? – спросил Артем.

Убер дернулся, повел плечами.

– Бр-рр. Даже не напоминай! Клоунов все ненавидят. Правда, ребята?

– Помните, – сказал Убер. – Землю на кладбище – да и рядом тоже, нельзя трогать. Упаси боже копать или рыть. Кузьмич, разъясни популярно.

– Землю – не жрать! Все вкурили?!

Добровольцы заржали.

– Блядь, Кузьмич, мы в тебе потеряли подземного Цицерона, – изрек Убер. – И, надеюсь, никогда не найдем. Ты охуенный оратор. Я чуть не прослезился.

Ктулху захохотал. Дагон улыбнулся.

– Фигня это все! – Кузьмич разошелся.

– Даже я не сказал бы лучше. Спасибо, брат Кузьмич, спасибо. А теперь помолчи.

Наконец Убер выбрал время переговорить с адаптантом наедине. Они отошли к фонарю.

– Женя, я не буду учить вас этикету и прочему. Просто послушайте. В мужском коллективе что главное? Подъебки и у кого член больше.

Женя скривился.

– Вы не поняли. Это не буквально.

– И что вы предлагаете, Убер? – спросил Женя. Скинхед видел в нем звенящую, стальную нить. Такие не сдаются.

– В следующий раз вы тоже извинитесь перед ним, – сказал Убер.

– Что?! Вы… вы издеваетесь? – От волнения Женя даже перешел на «вы».

– Была такая мысль, – признался Убер. Почесал бритый затылок. – Но это не она.

– Вы же только что сказали… что мои извинения были… не к месту. И снова предлагаете!

– Правильно, – сказал Убер. – Потому что то извинение было позорным отступлением. Слабостью. Так что вы извинитесь еще раз.

– Зачем?!

– Просто надо извиниться так, чтобы он почувствовал себя ничего не стоящим куском дерьма под вашими интеллигентными подошвами. Вы понимаете? Не отступать извинением, а нападать. Без пощады. Унижайте его интеллект, давайте отпор.

– А он у него есть, этот интеллект?!

Убер засмеялся.

– Вот видишь, Женя! – Он перешел на «ты». – Похоже, ты понял фишку.

Адаптант кивнул.

Вечером их привели и запустили в оружейный склад «Сенной-Садовой».

– Оружие выбирайте по вкусу, любое, какое есть. – Таджик приглашающе махнул рукой.

Добровольцы огляделись. Комната была совершенно пустой, только несколько железных столов занимали пространство. На одном что-то лежало, прикрытое брезентом. Дашка негромко засмеялась.

– Ох, ни хуя ж себе, – сказал Ктулху потрясенно. – Это ж место моей мечты!

– Сейчас все будет, – сказал Таджик. – Эй, есть кто здесь? Завхоз!

Завхоз – маленький, суховатый старичок в очках, замотанный шалью для тепла – вышел и выложил на длинный железный стол автоматы. ППШ с деревянным прикладом и дисковым магазином, ППС – легкий, полностью металлический, со складным прикладом.

– Оружие времен Великой Отечественной, – пояснил завхоз. – Но вы не смотрите, что оно старое. Все в отличном состоянии, все рабочее. Прекрасные машинки.

– А это что? – спросил Дагон, ткнул пальцем в винтовку с прорезным, как у ППШ, кожухом ствола.

– «Света», – сказал вдруг Голотов.

– Что? – Он повернулся к приморцу.

– Самозарядная винтовка Токарева образца сорокового года. Винтовочный патрон. Отличное оружие, но требует ухода. – Он помедлил. – Я возьму.

– Отлично, – сказал Убер. – Бери. Дагон, распредели остальное.

Артему и Дашке достались пистолеты-пулеметы Судаева – легкие, железные.

Ктулху огляделся.

– Что-то совсем мелочь, – проворчал он. – Ничего помощнее нет?

– Все для тебя, брат, – сказал Дагон. Завхоз покосился, но ушел в подсобку.

Вернулся, пригибаясь от тяжести. На стол с грохотом и лязгом лег пулемет. Похож на немецкий МГ, но все же другой. Только приемник ленты такой же.

– Ручной пулемет Дегтярева образца сорок шестого года, – пояснил завхоз. – Питание ленточное, патрон винтовочный, семь шестьдесят два. Резервы армии. Пробег почти нулевой. В отличном состоянии, почти не юзаный. Только на регулярный отстрел брали.

– Класс! – Ктулху обнял пулемет, как родной.

– Все разобрались? – спросил Таджик. Команда щелкала оружием, меняла магазины.

– Я не понял, это вы этим решили нас вооружить? – Дагон поднял брови. – Этим старьем? Где вы вообще это взяли?

Таджик пожал плечами.

– Считай, это резерв на случай атаки инопланетян.

– Серьезно, что ли?

Таджик взглянул на него совершенно серьезно. Темные глаза блеснули.

– Да.

– Ты смотри, все пригодилось.

– У вас и форма есть. Вон белые маскхалаты. Вот валенки. Ватники и лыжные маски. Теплые портянки и варежки. Снегоступы и даже лыжи. Выбирайте.

– Лыжи? – Скинхед охренел окончательно. – У нас тут что, Зимняя война?!

– Финнов не завезли, простите, – съязвил завхоз.

– И наган даже. – Убер почесал затылок. – Откуда? Я и не думал, что где-то это вообще сохранилось.

– Склад вохровцев. Охрана железной дороги, – коротко ответил Таджик. – Вот вам повседневная и тренировочная форма.

На столе вдоль стены были свалены стопки вытертых бледно-зеленых гимнастерок и штанов, исподнее и ватники. Отдельной грудой лежали белые маскхалаты.

– Воротник стоечка. И при этом погоны. Это же образца сорок третьего года? – сказал Голотов.

Завхоз кивнул – кажется, с уважением.

– Это со складов, – пояснил он. – Если дальше покопаться, можно, наверное, и форму с буденовками найти. Но…

– Но что? Это уже слишком?

– Да нет, просто времени не было.

Убер усмехнулся. Повернулся к своим.

– Все, пацаны… и девчонки, одеваемся, вооружаемся. Времени мало.

Наконец вся команда облачилась в форму, обвешалась оружием. Убер критически оглядел расхристанную группу.

– Выглядим, как после разгрома в сорок первом, – сообщил он Таджику. – Только что вышли из окружения.

– Да уж.

Завхоз ушел в подсобку, долго рылся, затем вытащил и бросил на стол ворох тряпья.

Взвилась пыль. Завхоз оглушительно чихнул.

– И вам не болеть, – сказал Дагон. – Что это?

– Спасибо. Вот, разбирайте. Разгрузки образца Второй Чеченской, правда, для «калашей», но к «судаеву» тоже подходят. К диску нет, – предупредил он Дагона, взявшего ППШ. – Берите противогазную сумку. У меня этих сумок – до фига.

Сержант кивнул.

– Время на сборы – четыре часа. Всем собираться, затем спать – на это еще десять часов.

– Лучше бы сутки, – негромко произнес Убер. Таджик покачал головой.

– Не могу. Извини. Я это-то выбил еле-еле.

Убер подумал и кивнул.

– Теперь со снаряжением и обмундированием закончили, – сказал Таджик. – Итак, что у нас осталось. Груз. Вадим Петрович, покажите, пожалуйста. Все за мной.

Завхоз, понял Артем. Вот как его зовут.

Старичок провел команду в соседнее помещение. Там стояли собранные огромные баулы, двенадцать штук. Даже один лишний, подумал Артем.

– В каждом втором бауле – двести трофейных веганских сухпайков, – начал рассказывать завхоз. – Общий вес баула – около тридцати пяти килограммов.

Ктулху, как самый крупный и сильный, присвистнул. Все добровольцы покосились на него, Викинг засмеялся. Дашка смотрела невозмутимо.

– В каждом первом – оружие, – сказал завхоз. – Те же ППС, по шесть магазинов к каждому. Вон в том бауле с белой меткой – взрывчатка и детонаторы.

– Плюс каждому бойцу выдадим личное оружие с запасом патронов плюс легкое оружие, револьвер или пистолет. Гранаты по три-четыре штуки, систему выбирайте сами. Щипцы для резки проволоки. Боевой нож. Фонарь. Сигнальный пистолет – это вам. – Он протянул его Уберу. – Плюс три заряда к нему.

– А теперь самое главное. Считайте, это бонусом.

Завхоз вместе с помощником вытащили огромную бандуру, с трудом поставили на пол. Диггеры смотрели на это, окончательно офигев.

– Автоматический гранатомет с зарядами, – сказал завхоз с гордостью. – АГС-30, к нему двадцать пять гранат.

Убер присвистнул.

– А-афигеть. Так у нас вообще тяжелая артиллерия!

– Не забудьте заткнуть уши, когда будете стрелять из него – особенно в замкнутом пространстве. Это еще то ощущение, сразу говорю.

– Да мы охренеем, – сказал Дагон. – Это верно. Я эту штуку знаю, это смерть и чума на оба ваших дома. Апокалипсис, а не машинка. Очень крутая штука.

– Теперь с пищевым довольствием, – начал завхоз. Таджик поднял ладонь – завхоз замолчал. Таджик кивнул.

– Консервы мы вам не даем, – сказал он негромко. – Они тяжелые, а накормить вы сможете немногих. Только веганские сухпайки.

– Мы не загнемся там? – спросил Ктулху. – С голодухи?

– А это, при всем уважении, не моя забота, – вежливо ответил завхоз. Таджик молча улыбнулся.

Убер глазами сделал знак. Дагон нахмурился, кивнул.

– Дайте хотя бы несколько пачек сухого супа, – попросил он. – Или бульонные кубики. А то это ж жрать невозможно. Только под угрозой расстрела.

Завхоз сделал вид, что внезапно оглох. Дагон надвинулся на него, навис, как утес. Маленький завхоз поднял взгляд и с вызовом посмотрел на сержанта.

– Хорошо. Что-нибудь придумаем, – сказал наконец Таджик. Завхоз посмотрел на него и вздохнул, как приговоренный к жестокой казни. Отодвинул Дагона в сторону, тот даже поднял брови от удивления, и прошел в подсобку. Вернулся с картонным ящиком, в котором звякали консервные банки.

– Рацию я вам не даю, – сказал завхоз. – Смысла нет.

Убер с Дагоном переглянулись.

– По-доброму ты, знаешь ли, – сказал Убер. – Я прямо растрогался. А ты?

– Не любят нас здесь, – согласился Дагон.

– Радиосвязь на поверхности затруднена, вы и без меня это знаете, – огрызнулся завхоз. – Не больше километра при хороших условиях. Зачем вам вообще рация?

– В смысле? А вторая команда? Как с ней координироваться?

– Какая вторая команда? – Завхоз поднял брови. Убер вдруг понял, выругался. Повернулся к Таджику, растянул губы в неприятной улыбке.

– Можно вас на два слова, мистер Эм? – сказал он подчеркнуто вежливо.

Таджик невозмутимо кивнул.

– Пошли, покурим.

– Начальство отменило вторую команду, – сказал Таджик. – Я ничего не мог сделать. Прости, Убер. Но это факт.

Скинхед посмотрел на него пристально, подвигал челюстью. Хмыкнул.

– Похоже, вы с самого начала не собирались делать два отряда?

– Нет, почему. Был такой вариант, – протянул товарищ Ким. – Но, сам понимаешь…

– Знаешь, а Таджиком ты мне нравился, пожалуй, больше, – сказал Убер. – Ясно. Значит, и продовольствие, и оружие для «Обухово», все потащим мы, мои ребята?

– Да. И постарайтесь ничего не потерять.

– Ктулху, что у тебя? – спросил Дагон у брата.

– Они дали мне наган, представляешь? – Ктулху показал потертую кобуру из светло-коричневой кожи. Из кобуры торчала рукоять револьвера с толстым шнуром, продетым в антабку.

– Круть!

– А у тебя что?

Дагон показал.

– Тульский Токарева, – сказал Ктулху. Глаза у него загорелись. – Махнемся не глядя? Твой «ТТ» на мой наган?

– А легко, – сказал Дагон. – Держи.

Он выложил «ТТ» со звездой на рукояти, древний, еще тридцатых годов прошлого, до Катастрофы, века. Выложил вдогонку две обоймы и высыпал горсть патронов.

– Сорок штук, – сказал он.

– Ого! Нормально.

– Давай наган.

– Договор дороже денег, – согласился Ктулху. Выложил на стол кобуру с наганом. Дагон, довольный, потянулся, вытащил револьвер из кобуры. Наган был почти новый, блестящий. Дагон покрутил барабан, поднес револьвер к уху, отщелкал несколько раз, прислушиваясь.

– Офигенная штука, – сказал наконец. – Класс! А патронов сколько?

Ктулху невинно улыбнулся.

– Два.

Молчание. Дагон посмотрел на Ктулху.

– Вот ты сволочь.

Когда Таджику сообщили о ЧП, он даже глазом не моргнул. Лицо осталось невозмутимым, бесстрастным. И только внутри у него все клокотало от тревоги. «Валерьянку пора пить, вот что, – подумал Таджик. – Даже моих нервов уже не хватает на этого Убера».

Когда смершевец добежал до руддвора, прошел уже час.

– Что случилось?

Дагон засмеялся. Таджик разозлился.

– Хватит ржать, сержант. Говорите толком. Что тут у вас происходит?!

– Да вон, приморцы приходили Убера арестовывать… – Сержант опять с трудом подавил смех, выпрямился. Лицо побагровело.

– И что вы?

– Ну, мы поржали. – Дагон не выдержал и захохотал.

Таджик почувствовал смутное нарастающее беспокойство. «Поржали они». Поржали. «О, аллах милосердный, что они там натворили? За что мне это?»

– Где Убер?! – резко спросил он.

Дагон пожал плечами.

– На месте. Дурака валяет, как обычно. Слышите?

Точно. Из тупика доносился хохот Убера и его громкие насмешливые комментарии. Из-за эха слов было не разобрать, но понятно, что Убер в своем репертуаре. «Самый веселый психопат метро», – вспомнил Таджик собственное определение и покачал головой.

«Псих и его команда».

– Так, – Таджик помедлил. И тут его осенило: – А приморцы?

Таджик оглядел композицию. Как это до Катастрофы называлось? Инсталляция? Перформанс? Какая уже разница…

– А обоссал его кто? – безнадежно спросил Таджик. Он на мгновение прикрыл глаза, что удержать рвущийся изнутри ржач. Нет, начальник должен быть невозмутимым.

Лейтенант приморцев, избитый и раздетый догола, сидел, привязанный к столбу. Над ним медленно и печально покачивался на шнуре фонарь. Изредка лейтенант мычал, изо рта у него торчал кляп, сделанный из грязной тряпки. И от него шел невыносимый запах мочи.

– Ктулху. Мы не успели его остановить. – Дагон смотрел на Таджика честными глазами служаки. Прямо ел глазами начальство. Таджик вздохнул.

– Смотри, сержант, наберешься ты от Убера плохих привычек… потом переучиваться придется.

– Это не я. Честно.

– Кого ты пытаешься наебать? – риторически спросил Таджик. – Давай, опиши ситу… – Он посмотрел на сержанта. – Нет, отставить, описывать больше ничего не надо. Словами объясни, что у вас тут случилось. Человеческими, а не военными.

Оказалось, отряд приморской военной полиции пришел за Убером в руддвор. Их было человек пятнадцать, все с оружием.

– Они нам нахамили, – сказал Дагон.

Таджик вздохнул.

– Понимаю. И вы достали оружие?

– Нет, зачем? – Сержант, кажется, даже удивился. – Их же всего пятнадцать!

Таджик помедлил. Кажется, он был доволен, но не хотел этого показать.

– Ладно, что дальше? – спросил смершевец.

Избитых приморцев связали и закинули в заброшенный тупик, а их лейтенанта привязали к столбу, на котором висел фонарь. Его почти не били. А вот остальное…

– Личная инициатива сержанта Ктулху! – доложил Дагон. – Ну… такой вот он.

Таджик поморщился.

– Ладно, я пришлю своих людей. Этих приморцев заберут. И вот этого… зассанного уникума тоже. А вы… в общем, Убера ко мне, сейчас же! А вы… – Он серьезно посмотрел на Дагона. – Собирайтесь, и быстро.

Сержант помедлил и кивнул. В его глазах загорелся недобрый веселый огонек.

– Кто-то сдал нашего скинхеда приморцам, – сказал начальник СМЕРШа. – На нем же висят два смертных приговора, еще с истории с Меркуловым. Как думаешь, кто это сделал?

Таджик и Тертый посмотрели друг на друга.

– Лесин, – сказал Тертый.

Таджик кивнул.

– Лесин.

– Что будем делать?

– Ничего.

– Блядь, я думал, мы создаем элитную диверсионную группу, а это какая-то банда долбаных анархистов! – возмутился Лесин. – Гопники. Бандиты и чертовы извращенцы.

Таджик помедлил.

– Эти гопники наваляли вооруженной до зубов обученной команде военной полиции приморцев. Без всякого оружия. Просто чтобы не отдавать им Убера.

– Подумаешь. – Лесин фыркнул. – Тоже мне командир! Они ему даже не подчиняются!

– Это не так, – сказал Тертый.

Таджик кивнул.

– Что?

– Возможно, он не командир, это верно. – Таджик кивнул. – Зато он вожак. Харизматичная личность.

– Эту… харизматичную личность стоило бы расстрелять! – Лесин, разозлившись, начал ходить туда-сюда по комнате.

– Возможно, так и сделаем. Потом. Если получится. Пока же у него будет множество других возможностей умереть.

– Что это значит? – Лесин насторожился.

Тертый безмятежно улыбнулся.

– Команда Убера уже в пути.

Белый снег лежал вокруг. Почти середина декабря, если судить по календарю. Хотя, говорят, сейчас времена года сдвинулись – из-за Катастрофы, атомные взрывы сорвали Землю с ее традиционной оси, и теперь сезоны гуляют, как им вздумается, шаляй-валяй.

Запорошенные, замерзшие дома смотрели в ночь выбитыми окнами. От сияния снега под звездами все вокруг казалось праздничным и радостным. Новогодним. Ударил легкий морозец. Снег хрустел под ботинками и валенками.

«Грязная дюжина» уходила от Купчино. Сначала прошли наземный вестибюль, где коммунисты складировали вынутую из туннеля землю. В наземном вестибюле рядами стояли вагонетки с рудой, а земля уже высилась завалами и горами, затем вышли на улицу. Под сияющие холодные звезды.

Артем почувствовал головокружение.

От выдоха поднимался пар. Небо Питера было ясным и промерзшим.

– Слишком светло, – сказал Убер с досадой.

– Да, – кивнул Кузьмич.

По белом снегу, пятная его следами снегоступов, они двигались к Обухово. Нагруженные огромными баулами, диггеры шли неторопливо, слаженно, размеренно. Как Убер и сказал – по прямой, кратчайшим путем. «У нас совсем мало времени».

– Здесь часа полтора ходьбы, – объяснил Кузьмич. – Если все нормально.

Убер кивнул. «Если», – подумал Артем. И тут же мысленно три раза сплюнул через левое плечо, чтобы не сглазить. Все будет хорошо… если будет.

Улица была забиты разбитыми ржавыми машинами. Сугробы намело почти до уровня заржавленных крыш – и улица, казалось, выложена прямоугольниками разного цвета – красными, желтыми, черными, синими. Среди них, словно ледокол посреди ледовой пустыни Арктики, высился одинокий туристический автобус с открытым верхом.

Артем заглянул в стоящую под углом белую «японку». Протер перчаткой стекло, направил внутрь фонарь – и вздрогнул. За рулем сидел скелет. Часть его рассыпалась по салону, но руки продолжали сжимать рулевое колесо. Внутри снега почти не было, казалось, скелет просто куда-то едет. Просто слишком давно едет.

Артем отшатнулся. В какой-то момент в стекле отразился он сам – в резиновом противогазе старой гражданской модели. Круглые окуляры, фильтр со ржавчиной. Затем Артема подтолкнули в спину.

– Шевелись, – буркнула Дашка Терминатор. Артем обиделся, но пошел быстрее. Хруст, хруст. Он шагал, иногда проваливаясь по колено. Огромный баул оттягивал плечи. Артем терпел. У него все не выходила из головы картина – вот череп, а вот за ним возникает его, Артема, лицо в резиновой маске. Словно они одно целое. Близнецы. Темная и светлая половина человека.

Брр. Почудится же.

Дагон, идущий вперед, вдруг вскинул руку со сжатым кулаком. Знак «Внимание».

Отряд замер, остановился на полуслове.

– Чисто, – наконец сказал Дагон. Артем выдохнул. Отряд снова двинулся вперед. Шаг левой, шаг правой. Легкий отчетливый хруст снега.

Артем поднял голову.

Над замерзшим Петербургом сияли звезды. Давай, выше нос, парень, сказали звезды. Все будет хорошо.

Артем вздохнул, поправил рюкзак и пошел. Где-то вдалеке их ждало Обухово.