Не было нам покоя

Посвящается моей матери

1. Джонас

Всю дорогу до нового дома Джонасу Лейку казалось, словно в горле у него нервно бьют крыльями мотыльки. Отец сказал, что он может выбрать себе спальню в «Лэмплайт-Инн». Их было три, к каждой примыкала собственная ванная. Отец прислал Джонасу фотографии комнат в надежде вызвать у него энтузиазм.

Мама сказала:

– Он старается как может. Постарайся и ты.

Джонас отвечал короткими, но вежливыми сообщениями: «Круто», «Выглядит здорово», «Я подумаю».

Мама села за руль своего «Фольксваген Джетта». В багажнике лежал чемодан с одеждой Джонаса; ноутбук он положил в рюкзак. А все другие вещи оставил в своей комнате в доме мамы.

– Все твое будет ждать тебя дома, – сказала она. – Это по-прежнему твой дом.

Впрочем, вещей оставалось совсем немного: телевизор да постеры с видеоиграми, которые он сто раз срывал со стен и приклеивал обратно. Джонас понятия не имел, когда он вернется домой насовсем.

С этих пор ему предстояло чувствовать себя как в гостях в любом доме. Чем ближе они подъезжали к «Лэмплайт», тем дальше оставляли позади города-близнецы. Магазины по сторонам дороги сменились кукурузными полями; поток машин редел, пока они не остались на шоссе одни. Музыку по радио то и дело прерывали помехи, и Джонас задумался. Дом – это место, которое ты любишь? Или место, где ты живешь? И что происходит, когда эти два места не совпадают?

– Ну что ж, местная архитектура – это бездна своеобразия, – сказала мама.

К их чести, дома и правда были не такими одинаковыми и скучными, как жилые комплексы, которые они проехали раньше.

– Ага, – сказал Джонас. – Вроде того.

Когда они оказались на круговом проезде у «Лэмплайт-Инн», то увидели, что и у этого дома есть характер. Массивный коттедж с каменным сараем-каретником, увитым диким виноградом. Серые, зеленые и кремовые стены дома покрывал слой плесени (ее зелень была гораздо темнее). Узорная резьба на коньках крыши кое-где потрескалась, а где-то и совсем отсутствовала.

Дом выглядел славно и явно нуждался в заботе. Джонасу это понравилось. Отец уже объяснил ему, что когда-то здесь жила одна семья, потом из здания сделали постоялый двор, потом его забросили, а теперь дому возвращали жилой вид. Хотя над воротами по-прежнему красовалась вывеска – деревянный овал с вырезанной на нем старинной масляной лампой[1], – постояльцев гостиница больше не принимала. Это был частный дом. Более или менее.

Несколько жильцов все же остались, и они помогали с уборкой и другими делами по дому.

Мэтт Лейк вышел из дома и остановился на парадном крыльце. Сразу за ним показалась и его девушка, Ческа. Меньше года назад отец сообщил Джонасу, что они с Ческой решили съехаться. Мэтт ни разу не предложил познакомить Джонаса с ней, а Джонас и не просил. Родители развелись, когда он был еще маленьким, и он не думал, что ему когда-нибудь придется жить с отцом. Так что Ческа была ему совершенно безразлична. Теперь, увидев ее вживую, он осознал, что отец живет своей собственной жизнью и Джонасу в ней не место.

Мэтт представил всех друг другу. Речь его была торопливой, словно он выпил слишком много кофе. Мало того, он умудрился неловко пожать Джонасу руку, словно они не были знакомы. Ческа жизнерадостно поприветствовала Джонаса и его мать.

Обе женщины были стройными брюнетками с оливковой кожей. Шикарные женщины, однако шик Чески был особого рода. Сара Лейк предпочитала изящные лодочки, а Франческа Амато ходила босой. Сара носила юбку-карандаш и блузки ярких, естественных тонов. На Ческе было короткое платье-футболка в цветочек. Такое короткое, что Джонас отвел глаза, стараясь перестать таращиться на ее ноги.

Ческа небрежно зачесала волосы и подвела глаза черными стрелками. Отец рядом с ней смотрелся неуместно, словно ходячая реклама одежды для садоводов.

Джонас погрузился в свои мысли; звуки разговора превратились в фоновый шум. Затем, без дальнейших церемоний, мама вернулась к «Фольксвагену», съехала с подъездной дороги на шоссе и исчезла из его новой жизни.

Мэтт с Ческой провели Джонасу экскурсию по дому. Внутри затхло пахло сырой древесиной и старыми обоями. Джонас застывал у каждой двери ровно настолько, чтобы это промедление можно было принять за искренний интерес.

Ческа работала в магазине антиквариата, и в доме было немало необычных украшений. Растения по сторонам главной лестницы росли из голов фарфоровых кукол; у гостиной на страже стояла белая лошадка-качалка.

Джонас выбрал себе комнату, которая, по его мнению, представляла наименьший интерес для остальных: она лучше всего подходила для мальчика, который тоже никому не нужен. Грязно-зеленые обои отставали от стен по углам. С потолка свисала клетка, забитая разноцветными птичьими чучелами. Ческа украсила стены рисунками насекомых в рамках, которые она вырвала из какого-то старого учебника.

Мэтт с Ческой удалились, оставив его разбирать вещи и затворив за собой дверь. Закрываться на щеколду Джонасу не пришлось: искривленная рама держала дверь крепко.

Чемодан остался стоять посреди комнаты, а Джонас рухнул на кровать. Снизу чучела птиц казались просто круглыми разноцветными мячиками и напоминали систему крохотных планет.

Странно думать, что его отец живет в таком доме. Мэтт Лейк был тихоней. Джонасу нравилась громкая музыка: рэп и рок, от которых в груди разгоралось пламя. Мэтт слушал записи белого шума с названиями вроде «Бормочущий ручей» и «Летняя гроза». Он собирал огромные пазлы, которые – когда он еще жил с Сарой и Джонасом – захватывали половину стола в гостиной. Он ежедневно чистил зубы ниткой. Мэтт знал, как пользоваться секстантом, но скрутить сигарету? Это вряд ли. А вот Ческа, наверно, умела крутить самокрутки.

В ящик тумбочки, куда в работающих гостиницах обычно клали Библию, Ческа положила полное собрание работ Иеронима Босха. Джонас часами листал описания к картинам, и в его памяти не осталось от них ровным счетом ничего: попадая ему в мозг, слова увядали, точно сад, высаженный на стеклянном холме.

В «Лэмплайт» было семь спален. Та, в которой остановился Джонас, и еще две, которые он не выбрал. Там сейчас никто не жил. Ческа с Мэттом делили самую большую комнату, и у Джонаса не было никакого желания ее осматривать. Были еще двое постояльцев, которые помогали с уборкой, ремонтом, платой за коммуналку и налогами на недвижимость – так они оплачивали аренду. У обоих было по комнате. Первая, Одри, работала парикмахером и была с ног до головы покрыта татуировками. Познакомившись с Джонасом, она тут же обняла его. Джонас, ласковый и податливый не больше бродячей кошки, объятиям совершенно не обрадовался. Вторая, пожилая взъерошенная танцовщица по имени Диана, была явно старше Сары с Мэттом, но не настолько старой, чтобы казаться Джонасу бабушкой.

Итак, оставалась еще одна комната – с еще одной обитательницей. Джонас знал, что у Чески была дочь, его ровесница. По крайней мере, так сказал Мэтт. Ческа казалась на несколько лет младше Мэтта, так что вряд ли ее дочь могла идти в одиннадцатый класс. Мэтт, пытаясь успокоить Джонаса, сказал, что Ноэми Амато «расскажет ему, что к чему», словно сам Джонас не знал, что такое старшая школа.

Комната Ноэми была напротив его. Когда он только приехал, дверь в нее была закрыта, но теперь Джонас заметил, что ее приотворили. Джонас утрамбовал свою громадную застенчивость в небольшой комок и спрятал поглубже в мысли. Ему изо всех сил хотелось найти союзника своих лет. Джонас не был уверен, что приоткрытая дверь означает приглашение войти, поэтому он постучал. Его взгляд упал на резную дверную ручку в форме лебедя из белого металла. Он подумал, что, наверное, живущий за дверью человек мягок и деликатен. Как перышко. Как балет.

Джонас ни разу не видел лебедей вживую и ничего не знал об их дурном нраве.

– Да? – раздался голос изнутри.

Джонас зашел в комнату.

О человеке можно многое сказать по тому, какими вещами он себя окружает. Пазлы и звездные карты Мэтта. Искусно стриженные кусты в саду Сары. Возрожденные к жизни старые игрушки Чески. Комната Ноэми была покрашена наполовину: темно-фиолетовая краска доходила до середины стен, где внезапно обрывалась небрежными мазками, словно кто-то охладел к цвету, не успев закончить ремонт. Комнату то тут, то там пересекали ряды бельевых веревок, на которых висели фотографии. Портреты девочек в простых белых платьях на фоне природы; причудливые изображения, на которых тонкие руки и ноги призрачно таяли в тумане; волосы парили над головами, словно девушки скользили под водой. В одном углу комнаты стоял безлицый манекен с надетым на голову черепом оленя.

Джонасу раньше не случалось заходить в девичьи спальни, и он понятия не имел, как им полагается выглядеть. Может, и не было никаких правил?

В седьмом классе он две недели «встречался» с Мелани Нельсон. За все это время они ни разу не разговаривали и даже не смотрели друг на друга. В итоге она его бросила. Сказала, что он какой-то слишком незаметный. Он не виделся с Мелани за пределами школы и, уж конечно, не бывал у нее в комнате.

В девятом классе он полтора месяца встречался с Эбби Пирс. В тот раз все было серьезнее: они ходили вместе в кино и другие общественные места, где вокруг были люди. Однажды она прислала ему свои фотографии в новом купальнике, где на фоне он видел ее комнату: пробковая доска, завешанная открытками от друзей, на которых он ничего не мог разглядеть. Впрочем, интересовало его на этих фотографиях нечто совершенно другое.

В прошлом году он встречался с Кэти Симмс. Четыре месяца – настоящий рекорд! Джонас однажды зашел к ней домой перед школьным балом, но ему пришлось прождать в гостиной, пока она не спустилась с лестницы в расшитом блестками платье. Они пропустили бал, вместо этого отправившись на вечеринку у Эммы Литтл. Вечеринка проходила в подвале, так что и там жилые комнаты он не разглядел. Они с Кэти напились легкого пива и целовались на диване, пока ее рот не стал напоминать на ощупь сырую курятину. Он понятия не имел, что было у Кэти в комнате.

У Ноэми по центру спальни стояла кровать с балдахином. Она задернула белесые полупрозрачные занавески, сквозь которые едва заметно, как сквозь мутный кварц, виднелся ее тонкий силуэт. Интересно, подумал Джонас, надо ли ему подойти ближе? Хочет ли она, чтобы он подошел? Он ничего не знал об этом человеке, бок о бок с которым ему предстояло жить, есть и ходить в школу. Вероятно, ей нравился фиолетовый цвет, хотя и не очень сильно. Может, она увлекалась фотографией и не стеснялась собственных странностей. Джонасу показалось, что она не такая дружелюбная и открытая, как ее мать.

– Я сын Мэтта, – обратился он к постели. – Джонас. Моя комната напротив твоей.

Занавески раздвинулись, открывая маленький, угловатый полумесяц лица, похожего на лицо Чески. Оливковый тон кожи и бездна веснушек, словно темные капли на асфальте в начале летней грозы. Владелица лица не улыбнулась, не привстала его поприветствовать. Откинув длинные волосы с глаз, она внимательно изучала его, будто он был новым пятном плесени на стене у двери. Тяжелый взгляд, закрытая поза.

Джонас почувствовал, что вторгся на чужую территорию.

Она сказала «привет» и продолжила молчать. Джонасу показалось, что ему никогда не будет места в ее жизни. Что бы он ни делал, он будет ей мешать.

– Крутой у вас дом, – сказал он.

– Мама будет рада это услышать. – Она скривила губы в улыбке, и на ее щеке появилась ямочка.

Губы у нее полные, слегка бантиком. Наверное, мягкие. Наверное, на ощупь не похожи на сырую курятину. Темно-каштановые кудрявые волосы.

Джонас стоял в дверях, не зная, куда деть руки. Сложил их на груди. Нет, странно как-то. Он что, всегда так складывает руки? Одну на другую? Куда бы их пристроить… Собственное тело показалось незнакомым, почти враждебным: пустыня, в которой негде укрыться. Он болезненно ощущал напряжение каждой мышцы.

– Тебе что-то нужно? – спросила Ноэми.

У нее был низкий, хрипловатый голос. Джонасу стало интересно: она всегда так разговаривает или, может, простыла? Вид у нее был здоровый, но ему не с чем было сравнить. Так или иначе, тембр ему понравился.

– Нет, – ответил он. – Просто зашел поздороваться.

– Ну, тогда спокойной ночи. – Она отпустила занавески и скрылась из вида.

Ошибиться было невозможно: ему приказали убраться из комнаты.

Мэтт пригласил Джонаса поужинать вдвоем в кафе «У Хильды». Мэтта тут знали: официантка назвала его по имени и, не спросив, что он будет заказывать, справилась о здоровье Чески. Отец взял со стойки у кассы туристическую брошюру и, как только они уселись, пододвинул ее через стол к Джонасу.

Шивери был маленьким городком на южном краю Миннесоты. Вернее, даже не городком, а «поселением без статуса муниципального образования». Это значило, что школьники из Шивери ездили учиться в соседний город, Гэлэкси.

Джонас полистал брошюру, пока ел (он заказал себе то, что обычно едят на завтрак). Ему стало даже как-то неловко, что Шивери надеялся чем-то привлечь туристов. Здесь была фабрика попкорна, которая поставляла в местный кинотеатр свой полный ассортимент. Да, кинотеатр тут был всего один, на семьдесят пять человек, вместо кресел зрителей сажали на старые диваны разных форм и расцветок. Еще Шивери мог похвастаться магазином для мастерских, где Мэтт Лейк закупал половину своих материалов, и хозяйственным, откуда поступала вторая половина. Отец Джонаса окончил философский факультет, но теперь делал двери и мебель на заказ.

Согласно туристической брошюре, больше всего Шивери славился люпинами: эти цветы всех оттенков розового и фиолетового заполонили собой город и вытеснили все прочие дикие растения. На кассе продавались открытки с изображением целого поля люпинов.

Наконец, была тут и река: она рассекала Шивери надвое и затопляла приречные долины «практически всегда». Это были слова Мэтта, а не брошюры. По берегам реки выстроились в ряд магазины с витринами в полный рост и прилипчивыми водорослями, что цеплялись за стекло после каждого дождя. Мэтт слышал, что однажды работникам почты пришлось развозить письма на каноэ. Джонас бы подумал, что отец слегка приукрасил события, но это было совсем не в духе Мэтта… если только Ческа не заразила его фантазерством.

– Звучит неправдоподобно, – сказал Джонас. – Ты сам-то в это веришь?

– Вот тебе еще нечто странное, во что я точно верю, – ответил Мэтт. – Несколько месяцев назад, уже после того, как я сюда переехал, так что это не слухи, один местный мальчуган утонул посреди леса, недалеко от «Лэмплайт».

Джонас нахмурился:

– А что, река туда дотекает?

– Нет. Поэтому и странно. – Мэтт разрезал свой гамбургер без булочки на аккуратные квадратные кусочки. – Десять тысяч озер, и все же он умудрился утонуть там, где и луж-то не бывает.

Джонас подергал кольцо в губе.

– Это какая-то загадка? Или задача на креативное мышление, что-то вроде той, про разбившийся самолет, когда спрашивают, где похоронили выживших? Не помню, как там дальше…

– Может, и так. Но это правда случилось.

Джонас пожал плечами.

– Сдаюсь. Не знаю, как такое решить. Как утопленник оказался в лесу?

Мэтт провел пальцами по пепельным волосам.

– Как там его звали… Миллер вроде. А по имени не помню. Может, Логан?

Отец не шутил. Джонас хотел было достать телефон и погуглить: «Миллер Шивери Миннесота утонул». Однако он не знал, как Мэтт относится к телефонам за едой. У Сары правила были просты: никаких телефонов. Это был первый на его памяти долгий разговор с отцом, поэтому Джонас решил не рисковать. Впрочем, беседа все равно не клеилась: Мэтт спросил, какие у него хобби (никаких), и ко времени возвращения в «Лэмплайт» Джонас уже забыл про загадку, которая не была загадкой.

2. Ноэми

Ноэми не знала никого, кого бы выгнали из школы. Когда Мэтт сообщил ей, что именно по этой причине его сын переедет к ним, в ее голове сложился образ Джонаса Лейка – задиры и бунтаря. Ей не нужна была причина, чтобы относиться к нему с неприязнью (незнакомцы ей в принципе не нравились), но эта яркая деталь сделала задачу еще проще. Она представляла его похожим на Гэтана Келли. Сам Гэтан только каким-то чудом удерживался в школе, и это значило, что Джонас был еще хуже. Настоящий кошмар. Любой другой бы забеспокоился от перспективы такого соседства, но только не Ноэми. Она не боялась шестнадцатилетнего мальчишку, и ей было безразлично, сколько зубов он выбил в драках. Ноэми решила, что будет обращаться с ним как можно холоднее, чтобы ему не пришло в голову, что он тоже может называть «Лэмплайт» своим домом.

Однако Джонас оказался тощим и долговязым: такой вряд ли смог бы кого-то побить. На своего бледного очкарика-отца он тоже не был похож, но что-то общее в их манере она заметила, пока Джонас смиренно стоял у ее двери, нервно перебирая пальцами и зардевшись от смущения. От того, что он не показался ей неприятным, Ноэми невзлюбила его еще сильнее. Пирсинг губы, который, наверное, должен был придать Джонасу опасный вид, со своей задачей не справлялся.

Мало-помалу Ноэми смирилась с существованием Мэтта: он радовал ее маму. Однако Джонас свалился к ним как снег на голову, и все из-за собственного ребячливого поведения. Ну уж нет, такого она прощать не собирается.

– А я все равно хочу с ним познакомиться, – сказала Лайл.

Ноэми и ее лучшая подруга Лайла Андерсон сидели на каменной скамье перед магазином коктейлей на берегу. Девочки каждый раз заказывали одно и то же: клубнично-банановый смузи с йогуртом для Лайл и клубничный с киви без йогурта для Ноэми. Они болтали о том о сем, не касаясь лишь смерти Миллера. Обычно сплетничали о людях, которые им не нравились.

В последние выходные перед началом учебного года таким человеком стал новый сосед Ноэми.

Лайл заткнула пальцем трубочку и подняла из стакана небольшую пирамидку розовой гущи.

– Не верю, чтобы такой миляга, как Мэтт, мог воспитать плохого сына. Откуда нам знать, почему он надавал по черепу какому-то парню? Может, мне напомнить тебе, как ты в первом классе поставила фингал Гэтану Келли? Может, и Джонаса выгнали за что-то такое.

– Может, мне напомнить тебе, что Гэтан Келли – грязный извращенец, который распускает руки? За одно это его стоило бы избить.

Во время перемены он стал дразнить Лайл за белобрысые брови и ткнул пальцем ей в лоб. Ноэми не выдержала и вмазала кулаком под его собственную, темную, бровь. Она не раз видела, как он вытаскивал стулья из-под других мальчишек и лепил жвачку в косы девочкам. По отношению к Лайл она такого допустить не могла.

– Я тебя не осуждаю. Мне нравится вспоминать, как ты вырубила его одним ударом.

– А Мэтт жует громко, – сказала Ноэми.

– Да, ты уже говорила.

– Ты знаешь, как я ненавижу эти звуки ртом. – Ноэми сжала стакан, и крышка слетела с него с легким хлопком. – Мэтт мне нравится, но все равно не могу сидеть рядом, когда он ест. Очень бесит, особенно когда живешь с человеком в одном доме. Может, Джонас и нормальный, но у него точно есть бесячие привычки.

– Да ты просто ищешь повод, чтобы к нему плохо относиться.

Лайл шумно втянула смузи и осклабилась во весь рот.

– Очень по-взрослому.

– Блин! – Лайл прижала ладонь ко рту. – Холодный! – пробормотала она сквозь пальцы. – Зубы свело.

– Так тебе и надо.

– А ты переживаешь, что он фильтр для воды забудет наполнить на ночь или что?

Лайл села, поджав под себя ноги. Сквозь огромные дыры на джинсах торчали острые коленки.

– Меня ты постоянно ругаешь за «энергичное жевание». Значит ли это, что ты меня ненавидишь?

Ноэми шумно цыкнула.

– Про ненависть я и не говорила. Я просто не настроена дружить с Джонасом.

– Это я уже слышала.

Лайл выудила телефон из голенища своего сапога и начала листать галерею.

– А теперь о важном. Я тут подумала, а не покрасить ли мне волосы.

Она повернула экран и показала Ноэми фотографии девушки с локонами цвета травы.

– Они у тебя светлые. Думаю, получится.

– Это я и сама знаю. – Лайл, закатив глаза, взбила платиново-светлую челку. – Просто хотела посоветоваться на случай, если ты планируешь фотосессию и новый цвет к ней не подойдет.

В десятом классе Ноэми обнаружила в себе страсть к фотографированию. Одна из учительниц заметила ее талант и одолжила ей профессиональную камеру, гораздо дороже тех, что могли бы себе позволить Ноэми с Ческой.

В основном она фотографировала пейзажи, делала автопортреты и портреты Лайл и Эмберлин Миллер. Было у нее и несколько снимков Чески. Девушки совершали набеги на гардероб Чески и часами торчали в комиссионном, выбирая наряды. Ноэми красила и причесывала подруг сама, но всегда с ними советовалась. Когда Ноэми в конце года принесла фотоаппарат учительнице обратно, учительница сказала, что может одолжить его на целое лето.

– Тебе не нужно мое разрешение, чтобы красить собственные волосы, Лайл.

– Ну да. Не, я знаю. Но подумала, вдруг будет выбиваться на фоне пейзажей, поэтому и спросила.

– Да нет, будет нормально. Сама покрасишь?

– Собиралась попросить свою стильную подругу, которая во всем этом разбирается.

– Эмберлин?

– Не угадала.

В стакане Ноэми плескался один сок, испещренный клубничными семенами.

– Но если серьезно, поможешь мне покраситься?

– Конечно. Но давай у тебя? Мне до смерти надоело дома.

– Тогда завтра! – пропела Лайл.

Внезапно полил дождь. Лайл заспешила к своему «Шевроле», но Ноэми не успела ее догнать: у нее под ногами пробежал рыжий кот и спрятался под скамейкой, на которой подруги только что сидели.

В «Лэмплайт» жили два кота: пятнистый Розенкранц и полосатый серый Гильденстерн. Лишь они двое могли соперничать с Лайл за звание лучших друзей Ноэми. Не обращая внимания на ливень – это был грибной дождик, который все равно вот-вот должен был прекратиться, – Ноэми низко склонилась и заглянула под скамейку.

– Ты что делаешь? – позвала Лайл.

Высунувшись из окна машины, она держала над головой пластиковый стаканчик, словно тот мог защитить ее от капель.

Взгляд кота застыл на прыгающих кудряшках Ноэми. Зрачки расширились. Розенкранц с Гильденстерном обожали играть с ее волосами, и она привыкла к тому, что коты то и дело вцеплялись ей в локоны. Она потрясла головой, и завитки затанцевали.

Ноэми хотелось зарыться носом во влажный золотисто-рыжий мех и вдохнуть запах животного. Что-то в нем было знакомое… Мех напоминал ей волосы Линка. Если бы у Линка были темные волосы, как у нее самой, это было бы совсем другое дело. Этот цвет был повсюду: земля в терракотовых горшках «Лэмплайта», ветви кизила на газоне, влажные от росы, темный лак для дерева, что хранился в каретнике, и то, как этот лак выглядел на панелях белого дуба. А вот цвет волос Линка попадался редко, поэтому сложно было его не заметить. Лиса, перебегающая дорогу ранним утром. Белесый налет на сушеной моркови.

Даже после смерти Линк не переставал писать Ноэми. Сообщения приходили с другого номера – не с того же, что при его жизни. Номер высвечивался как «Неизвестный».

Впервые это случилось в июне, вскоре после похорон, на которые она не пошла. Гэтан Келли пришел в школу с выбритым на виске бранным словом. Может, Гэтан так оплакивал смерть друга? Ноэми это казалось очень странным. Она стояла в толпе других учеников и наблюдала, как двое учителей волокут его в кабинет директора, где он орал пьяным голосом про то, что в уставе школы нигде не говорится, какие слова позволено выбривать ученикам на голове. У Гэтана были и другие друзья, но Линк был самым близким – и единственным, кто мог его хоть как-то успокоить. Ноэми подумала, что без Линка Гэтан может пуститься во все тяжкие.

Именно тогда пришло первое сообщение, словно Линк следил за тем, что происходит в школе.

НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР

Приглядывай за Гэтаном.

Ноэми огляделась, пытаясь понять, у кого из окружающих в руках телефон.

Кто это?

Я бы и его попросил за тобой приглядывать, но он и так это делает.

Ваш номер заблокирован. Кто это?

Я скучаю по тебе.

Почему она подумала про Линка? Конечно же, это был не он. Однако она про него подумала.

Перестань меня разыгрывать.

Когда ответа не последовало, Ноэми испытала разочарование.

На уроке искусств ее отчитали за то, что она сидела в телефоне. Ноэми ничего не могла с собой поделать: она то и дело заглядывала в экран, все читала и перечитывала эти несколько сообщений. По дороге домой в школьном автобусе она опять спросила (хотя новых сообщений не было с восьми утра):

Ты кто?

Линк.

Она прижала палец к экрану рядом с его именем и таращилась на буквы, пока они не потеряли всякий смысл. Кто-то хотел, чтобы она поверила, будто ей пишет Линк. Вряд ли у этого кого-то был доступ к его телефону. Если хочешь притвориться Линком, писать с его номера было бы куда логичнее, не так ли? Значит, это не его сестра Эмберлин. Такое было вполне в духе Гэтана, но, когда пришло первое сообщение, его уводили к директору.

Нет, я серьезно. Кто ты?

Прости.

Кто бы ей ни писал, это был дебильный поступок, и она так и сказала.

Это ужасная шутка. Чего ты хочешь?

Меня убили.

Ты хочешь сказать, что это я виновата в смерти Линка?

Я бы никогда такого не сказал.

Ноэми допросила полиция, хотя они с матерью уехали в Миннеаполис на художественный фестиваль в те выходные, когда умер Линк. Когда копы рассказали ей, что случилось, она в буквальном смысле слова рухнула на колени. Совсем как в кино. До этого Ноэми не верила, что чувства могут захватить ее настолько, что ноги откажутся ее слушаться.

Автобус подъехал к ее остановке, и она вышла. Вместо того чтобы пойти домой, Ноэми пересекла поле и направилась к лесу. Она не перестала ходить в лес даже после того, как там умер Линк, хотя ее прогулки туда стали реже и короче.

Тогда кто в этом виноват?

Сложно объяснить.

Ноэми загуглила «Сообщения с незнакомых номеров», но чем дальше отходила она от дороги, тем слабее становилась сеть, а потом и вовсе заглохла.

Держись подальше от этого леса.

Она остановилась.

Где ты?

И здесь, и не здесь. Я не знаю.

Ноэми развернулась и побежала обратно к дороге, думая с облегчением, как хорошо, что она сегодня надела удобную обувь. Очутившись дома, она прошла в розовый сад, опустилась на колени и положила телефон в землю. По краю трубки осторожно проползла гусеница, но, когда он загудел, так же медленно удалилась.

Прости меня.

Я хотел, чтобы ты знала, что я рядом. Мне кажется, ты на меня злишься.

Я даже не знаю, кто ты!

Сердце колотилось о ребра, и кожу покалывали тревожные иглы.

Я утонул в озере.

Ноэми побежала в дом. Мэтт мыл кисти в раковине, Одри сидела в гостиной и смотрела телевизор. Не обращая внимания на их приветствия, Ноэми взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь спальни. Было еще светло, но она зажгла свет и задернула прозрачные занавески на окнах. Очутившись за сеткой балдахина, она снова посмотрела на экран. Еще одно сообщение.

В озере в лесу.

В лесу нет никакого озера.

Не притворяйся.

Может, Линк кому-то рассказал про их невозможное озеро? Однажды оно просто появилось из ниоткуда, и маяк там тоже был. Иногда оно простиралось вдаль, точно океан, и тогда на другой стороне не было видно деревьев. Он пообещал, что будет держать озеро в тайне, но Ноэми могла представить, как он случайно проговаривается Эмберлин или Гэтану. И все же сообщение отправил не Гэтан…

Это Эмберлин Миллер?

Нет.

Гэтан Келли?

Это Линк.

Линк умер.

Ага.

Можешь мне позвонить?

Нет.

Линк бы мне не отказал.

Прости.

Но иногда я тебе отказывал.

Все выходные Ноэми старательно избегала Джонаса. Утром накануне новой четверти она зашла на кухню и обнаружила, что сын Мэтта Лейка пьет молоко прямо из коробки. Джонас стоял перед холодильником в трениках и белой футболке с круглым вырезом.

На его лице отразилось удивление, но отнюдь не стыд, который она ожидала увидеть: как-никак, его только что застукали за пусканием слюней в общую еду.

Он поздоровался.

– Вообще-то это молоко пьют все в доме, – ответила она.

Джонас вытер рот запястьем и с искренним любопытством поглядел на упаковку, словно выискивая слова: «НЕ ПИТЬ ИЗ ГОРЛА».

– Ты права. Прости. Я привык жить с мамой, а она не пьет молоко.

Ноэми как раз подумывала, не пригласить ли его поехать в школу вместе с ней и Лайл. Теперь об этом не могло быть и речи. Она фыркнула и принялась шумно стучать дверцами кухонных шкафов, потом включила на полную мощность кран, давая Джонасу понять, что по его милости ей придется есть овсянку на воде.

Собираясь следующим утром в школу, она утешала себя мыслью, что Джонасу придется ехать на автобусе, а значит, встать и выйти из дома ему надо намного раньше. Направляясь вниз, она заглянула к нему в комнату. Розенкранц лежал поверх стопки футболок на кровати. Ну и предатель. Она разбудила спящего кота и позвала, а потом подняла с покрывала и чисто из принципа отнесла в коридор.

В такую рань не спал только Мэтт, хотя ему-то как раз не нужно было вставать по будильнику: он работал из дома и сам выбирал, когда начинать.

– Привет школьникам. На автобус не опоздала?

Он приподнял брови над кружкой с изображением Лувра, которую Ческа купила сто лет назад, когда проводила семестр за границей.

– Права дают в шестнадцать, так что меня отвезет Лайл.

– А, точно.

Он поставил кружку на подставку и повозил ею по поверхности стола, который сам когда-то сделал.

– Видимо, Джонас был не в курсе, – задумчиво сказал он. – Ушел на автобус совсем недавно. А мог бы прокатиться с вами.

Ноэми, избегая его взгляда, склонилась над низким кухонным шкафчиком, чтобы достать оттуда тостер.

– Зато со всеми познакомится по пути.

– И то правда. Кстати… ты не знаешь, за что просит прощения наше молоко?

– Что?

Ноэми выпрямилась, так и не найдя тостер.

На столе перед Мэттом рядом с полупустой миской стояла упаковка хлопьев и пакет молока.

– Нет, не это. – Он кивнул на стол. – В столе стоит еще одно, вот оно-то и извиняется.

Ноэми потянула за стальную ручку. Да, так и есть: на верхней полке стояла свежая упаковка двухпроцентного молока, точь-в-точь как оскверненная Джонасом, только свежее. На упаковке значилось фломастером: «Я Чистое, Честное Слово! Прости!»

Каждое слово начиналось с большой буквы, словно это был газетный заголовок. Рядом с восклицательным знаком красовался улыбающийся смайлик. Ноэми не знала почерк Джонаса, но это было и не нужно.

– Понятия не имею. Наверное, это Диана. Ты знаешь, она любит все одушевлять.

Нет уж, это молоко Ноэми пить не станет. Джонас поступил правильно, купив новую пачку, но это-то ей почему-то и не нравилось. Выходило, словно это она была неправа.

Школьный год только начался, и поэтому даже ребята с машинами приехали в школу достаточно рано, чтобы догнать пассажиров автобуса в спортзале. Там обычно ждали, когда приедут все автобусы, учеников пересчитывают, а потом отпускают в классную комнату. Обычно водители подгадывали так, чтобы им не приходилось ждать в зале. К следующей неделе они с Лайл тоже будут так поступать. Но сегодня они приехали раньше необходимого и выслушали все полагающиеся комплименты свежеокрашенным волосам Лайл и украшениям Ноэми ручной работы (собранным из деталей от старых Барби).

Она провела Лайл к скамье всего в двух рядах за Джонасом. Они уселись рядом с Тайлером Олсеном, который с прошлого года начал ежедневно носить рубашку с галстуком. Увидев их, он просиял и убрал с их пути гитару.

– Привет, Тайлер, – поздоровалась Лайл.

– Привет. Эй, Ноэми, отличная юбка.

– А, спасибо.

На ней была узорчатая юбка и черный топик, надетый в честь ее упорной борьбы (или, как говорили в школьной администрации, бунта) против школьной формы.

Краем глаза Ноэми заметила широкоплечую фигуру Гэтана Келли. Он сидел в ряду между ними и Джонасом.

Гэтан повернулся на звук ее голоса и окинул ее нарочито похотливым взглядом. С прошлой весны, когда он побрился наголо, волосы у Гэтана сильно отросли. Теперь они спадали темными роскошными волнами, и Гэтан забросил их на сторону – то ли от лени, то ли, наоборот, изо всех сил пытаясь выглядеть небрежно.

Рядом с Гэтаном сидел его прыщавый одноклассник ростом пониже. Стив Уортон. По его лицу расплылось такое же сладострастное выражение, и Ноэми недовольно вздохнула.

– Симпатично, – наконец огласил свой приговор Гэтан.

– Звучит гадко, – ответила Ноэми.

У нее промелькнула мысль, что в присутствии Линка Гэтан бы такое не говорил. Однако не успела она ощутить, что Линка здесь нет, как поняла, что это неправда. Неодобрение друга никогда не останавливало Гэтана от грубостей. Он считался роковым красавцем, но у Ноэми он вызывал лишь раздражение. Иногда она притворялась, что они незнакомы, и пыталась взглянуть на него свежим взглядом, фокусируясь на отдельных чертах. Но это не помогало.

– Кстати, – сказала она, обращаясь к Лайл, – вон там, перед Гэтаном, сидит Джонас.

– Осквернитель молока, – сообщила Лайл Тайлеру, который понятия не имел, о чем она говорит: – Темные волосы, синяя футболка?

Ноэми кивнула.

Уже разошлись слухи про новое прибавление к Шивери, «Лэмплайт» и районной школе Гэлэкси. Услышав, что Ноэми указывает на своего прославленного соседа, Гэтан над самым ухом Джонаса выпалил: «Вот этот чувак?»

Джонас обернулся на него через плечо.

– Я это не тебе, парень.

– А.

Джонас снова уткнулся в игру на телефоне.

Если что-то и могло заставить Ноэми встать на сторону Джонаса, то это был Гэтан. Пока Лайл с Тайлером трепались про то, как они провели лето, Ноэми посматривала на Гэтана с его дружком. Они развлекались тем, что зажигали и гасили спички прямо за спиной у Джонаса. Гэтан поднес горящую спичку к его уху, и сидящий рядом с Джонасом девятиклассник отодвинулся от огня.

Тайлер Олсен рассказывал, как они с семьей съездили в Йеллоустон, и Ноэми оборвала его на полуслове:

– Лайл, мне нужна твоя бутылка с водой.

Подруга без лишних расспросов протянула ей бутылку.

Осторожно пробравшись на соседний ряд, Ноэми набрала в рот воды и села рядом с Гэтаном. Он широко заулыбался, показывая белоснежные зубы. Ноэми представила, как он сидит в кресле у зубного с этим стоматологическим слюнявчиком на груди и ему чистят зубной налет. Мысль ее развлекла.

– Чем обязаны такой честью? – спросил он.

– Дай спичку.

– Зачем?

Не дожидаясь ответа, Стив передал ей спичку.

Она нахмурилась, глядя на одинокую палочку в ладони.

– Коробок мне тоже нужен.

Он уже протянул руку, но Гэтан перехватил коробок. Ноэми сжала бутылку Лайл, и бурный поток плеснулся Гэтану на руки, вымочив спички и колени его джинсов. Она собиралась отвернуть крышку и кинуть коробок прямо в бутылку, но так тоже было ничего.

– Какого хрена? – Гэтан отряхнул руки и швырнул мокрый коробок на пол. – Ну ты и зануда.

– Это всего лишь вода. Не умрешь. А в будущем постарайся не жечь спички рядом с чужими головами.

Тайлер хмыкнул у них за спиной, и Гэтан обратил на него свой ледяной взор.

– Что-то ты слишком веселый для чувака в костюме страхового агента.

Тайлер пожал плечами.

– Жаль, что не кофе. – Ноэми кивнула на бутылку.

– Да отвали ты.

Она встала и беззвучно прошептала «прости» в сторону Лайл. Джонас ничего не сказал, даже не развернулся, но она поймала его взгляд искоса.

Хотя телефон не вибрировал в сумке, Ноэми все равно решила посмотреть: вдруг таинственный собеседник решил прокомментировать случившееся. Нет, ничего. Ни одного сообщения с той последней переписки, еще до приезда Джонаса.

Она положила телефон обратно во внутренний карман сумки до того, как Лайл, Тайлер или остальные что-нибудь заметят. Физруки позвали всех в классную комнату. Джонас дожидался ее внизу у трибун, и она не стала возражать, когда он пошел рядом.

Наводнение

Воду в кулаке не удержать.

Мне снилось, что вода стала сочиться из земли перед нашим домом. Она ползла все ближе, пока не превратилась в озеро. Мама вышла на улицу с ведром в руках. Она наполнила его водой, но вылить ее было некуда, кроме как обратно в волны, что плескались у ее ног. Она так и сделала, словно распределить озеро по-новому значило спасти газон. Наконец, опустив ведро, мама зачерпнула воды горстями и плеснула себе в карманы.

Но даже во сне воду в кулаке не удержать. Она потекла у нее между пальцами, дождем падая на складки хлопковой юбки. Я наблюдала за мамой из окна комнаты и услышала, как за спиной в ванной что-то плеснулось о сухой борт ванны на львиных лапах. Я отошла от окна и пошла на звук.

Ванная должна была быть белой, но вместо этого стены были синими – прямо как в детстве. Из сливного отверстия ванны усами наружу вылез морской лев. Маленький, серый, он извивался, словно слизняк на садовой дорожке. Я помню, что подумала: надо же, как странно. Не то, что он родился из водопроводных труб, а что он появился так далеко от океана.

3. Джонас

Джонаса и Ноэми определили в одну и ту же классную комнату, но посадили в разные ряды. Ноэми положила на парту раскрытый учебник, но, вместо того чтобы читать, целый урок проболтала с девушкой в клетчатом пиджаке и с каре цвета песто. Джонас не мог припомнить, чтобы кто-то на его памяти надевал в школу такие высокие шпильки, как Ноэми. Однако на ней они смотрелись органично. На каблуки она нанизала по маленькому игрушечному скунсу, и было похоже, будто у нее на ногах крошечные сиденья с карусели.

Оказалось, она учится в классе для продвинутых учеников, поэтому Джонас не видел ее все оставшееся утро. Он провел день в окружении обычных, непродвинутых учеников, которых новенький совершенно не заинтересовал. На каждом уроке Джонасу выдавали еще один учебник, и в итоге ему пришлось сходить отнести эту гору книг в шкафчик. По пути оттуда в кабинет литературы он заметил парня, который с утра жег спички за его спиной. Джонас спрятался в туалете: не хотелось снова с ним встречаться. Вода в раковине отдавала серой, но Джонас все равно умылся и пригладил пальцами волосы, чтобы не выбивались из-за ушей.

Предыдущий учебный год закончился для Джонаса кроваво, но он совсем не напрашивался на неприятности. Обычно он пытался, чтобы его не замечали вовсе – так не попадешь в беду, – но иногда люди вроде этого парня со спичками ему мешали. Когда беда сама его находила, Джонас держался до последнего. К сожалению, чем дольше он держался, тем больше нарастало напряжение.

Прошлой весной он не выдержал, и потоки гнева прорвались наружу, залив одноклассника, точно гейзер. Теперь у Джонаса не осталось сил; он чувствовал себя полузасохшим, тинистым болотом, но тычка в спину или спички за спиной могло оказаться достаточно, чтобы вода забурлила снова.

Кто знает, от чего всплывут на поверхность воспоминания, которые Джонас пытался затолкать как можно глубже? В первом классе на уроке математики одноклассник приклеил его ботинки к полу… потом один «друг» подложил ему в бутерброд дохлого кузнечика. Интересно, видят ли его новые домочадцы и одноклассники эту очевидную, жалкую истину: Джонас все еще был чувствительным, изнеженным маленьким мальчиком, который не знал, как вести себя с людьми.

Учитель литературы отчитал Джонаса за то, что тот вошел в класс после звонка, Джонас ничего не ответил. Их рассадили по маленьким группам, чтобы они обсудили прочитанные летом книги: по счастливой случайности именно эти книги Джонас уже читал в своей старой школе. Он наблюдал, как люди вокруг него разбиваются на пары и он остается одиноким островком в океане неловкости. Кто-то похлопал его по плечу. Джонас развернулся и увидел смуглого парня в очках в черной оправе. Парень казался ему смутно знакомым: они уже виделись утром в спортзале.

– Ты ведь Джонас? – спросил он.

– Ага.

– Я Тайлер Олсен. Ты живешь с Ноэми Амато, так?

Он произнес ее имя в два слога: Но-ми.

– Ноэми? Ага. Наши родители съехались.

– Здорово. Ноэми крутая.

Тайлер показал на пухлого бородатого парня в желтой футболке: тот как раз садился за его парту.

– А это Брайан Ковальски.

– Хей.

– Рад знакомству. – Джонас кивнул Брайану и развернулся обратно к Тайлеру. – А вы с Ноэми дружите?

– Не сказать чтобы… Ну, мы вроде как приятели. В смысле она меня не ненавидит. – Он поднял большие пальцы. – Так что там мы должны сейчас обсуждать?

– Крах «Американской мечты», – предложил Брайан. – Почему-то из всего списка литературы народу зашла именно эта.

– Нет, ну вы посмотрите на него, – закатил глаза Тайлер.

Джонасу показалось, что он пропустил часть разговора.

– А ты летнюю программу прочел?

– Нет, но в старой школе мы уже это проходили.

– А, ну отлично. Я почитал, ну и вроде ничего так.

– Ага.

– Ага, – согласился Брайан.

– Ну что ж, раз мы достигли консенсуса, перейдем к другим вопросам. Как тебе Шивери?

Джонасу было нечего сказать про Шивери, но он не собирался признаваться в этом человеку, который тут родился и вырос.

– Ну, ничего. Эм… Дом, где живет Ноэми, очень интересный… Я не то чтобы успел везде побывать. Тут везде пахнет попкорном. Необычно. Отец отвел меня поужинать в «У Хильди».

– У Хильды.

– А, ну да.

– Там отличные блины, – ответил Тайлер.

Джонас ничего отличного в блинах не заметил.

– А Брайан живет здесь.

– В Гэлэкси, – пояснил Брайан. – Не в школе.

– Ага. Но многие из нашей школы живут в Шивери.

– Папа сказал, что один из учеников утонул в прошлом году в Шивери? В лесу, что-то такое?

Он просто пытался поддержать беседу, и общих тем было очень мало. Все, что Джонас знал о Шивери, он почерпнул из туристической брошюры.

– Ага. – Тайлер дернул заусенец. – Ноэми тебе рассказала?

– Не, мы особо пока не разговаривали. Она почти не бывает дома.

– А, понятно. – Тайлер кивнул, явно довольный услышанным.

Джонас развернулся к Брайану.

– Эм, ну, он вроде как должен был окончить школу в этом году… – неуверенно начал Брайан и посмотрел на Тайлера.

Тайлер распахнул глаза, словно давая понять, что он ничего не знает.

– Его сестра учится вместе с нами, – продолжал Брайан. – Ну, сам-то я из Гэлэкси, так что Тайлер, наверное, лучше знает.

– Да нет, честно говоря, – ответил Тайлер.

– Так вот, мне тоже известно только со школьных слухов.

Хотя урок только-только начался, Брайан посмотрел на часы.

– Выглядело это все подозрительно… Но в итоге вроде решили, что он как-то утонул в луже… Тогда шел дождь. Тут часто дожди.

– Хм, и правда странно. Он был пьяный?

– Не думаю, – сказал Брайан.

– Нет, – ответил Тайлер с ним в унисон.

Брайан продолжил:

– Полиция говорит, это не самоубийство, но многие так не считают. С ним тогда рассталась подружка или что-то вроде того.

– Какая подружка? Все это чушь, – сказал Тайлер. – Так как насчет Гэтсби? Великий он или нет? Давайте обсудим.

И они обсудили. Вернее, послушали монолог Брайана. Тайлер делал заметки ужасным почерком, а Джонас изредка вставлял комментарии, когда слова Брайана напоминали ему что-то из того, что он смутно помнил о книге. Но по большей части он сидел в телефоне, стараясь быть незаметным.

ШИВЕРИ, МИННЕСОТА: ПОЛИЦИЯ СЧИТАЕТ СМЕРТЬ ПОДРОСТКА «НЕСЧАСТНЫМ СЛУЧАЕМ»

Ученик старшей школы, семнадцатилетний Линкольн Миллер, погиб по трагической случайности. Тело обнаружил Гаррет Браунинг, 69 лет, когда утром 20 мая выгуливал в лесу собаку. Вскрытие показало, что смерть была вызвана асфиксией при утоплении. Следствие рассматривало версию убийства, однако патологоанатом опроверг наличие признаков борьбы или внешних травм. Сосновые иглы, найденные в желудке и легких погибшего, указывают, что подросток умер там же, где был найден. При токсикологическом исследовании следов наркотического или алкогольного опьянения не обнаружено. Мы попросили прокомментировать ситуацию Марка Галлагера, шефа полиции. Вот что он ответил: «Вполне возможно утонуть в водоеме глубиной в пять сантиметров. Мы подозреваем, что умерший захлебнулся в луже дождевой воды, упав в обморок или приняв горизонтальное положение вследствие усталости».

Семья Миллера подтвердила, что их сын, ученик одиннадцатого класса районной школы Гэлэкси, осенью собирался поступать в университет. «Иногда подростки при мыслях об окончании школы и дальнейшей судьбе испытывают непереносимый стресс и измождение, – сообщила мать погибшего, Кэтрин Миллер, 42 года. – Мы можем считать, что в такой усталости нет ничего страшного, но если ваш ребенок упадет в обморок и рядом не будет никого, кто мог бы помочь, то может случиться самое ужасное». Миллеры надеются, что их трагедия обратит внимание других родителей на здоровье собственных детей. Оценки важны, но благополучие школьников гораздо важнее.

Впервые за все время их совместного существования на земле Мэтт Лейк собрал Джонасу обед в школу. Обед состоял из яблока сорта «ред делишес» и бутерброда с неизвестными характеристиками (какой-то сыр и какая-то колбаса) в бумажном пакете. Мэтт забыл положить напиток, и Джонас купил в автомате апельсиновую газировку. К счастью, мест в столовой было куда больше, чем учеников, и Джонасу не пришлось спрашивать незнакомцев, можно ли сесть за их стол. Он сел в самом конце длинного ряда, который тянулся через весь зал. Вроде не пришлось есть в одиночестве, но при этом люди были достаточно далеко, чтобы он не посягал на их территорию. Хотя Джонас и не был против обедать один в комнате, полной незнакомцев.

Однако оказалось, что Ноэми была против смотреть на человека, что обедает один в полной незнакомцев комнате. Она материализовалась у его стола с металлическим контейнером со Спящей красавицей на крышке. Почему-то в ее руках контейнер не казался ребячеством. Джонас смутился, внезапно осознав, что в уголках рта остались крошки от бутерброда.

– Джонас, хочешь пообедать с нами? – Она указала на стол вдали.

Окруженные пустыми стульями, им махали две девушки.

– Эмм…

Он переводил взгляд с Ноэми на ее подруг и обратно.

– Можешь отказаться. Но во второй раз я тебя вряд ли позову.

Она улыбалась, но голос ее звучал серьезно.

– Ладно.

Он прошествовал за ней следом и сел рядом, как раз напротив незнакомой девушки. Второй была зеленоволосая из их класса.

– Это Джонас. Он выглядит робким, так что давайте с ним повежливее.

Джонас не был уверен, что он робкий. В этом слове была какая-то мягкость. Однако Ноэми сказала, что он лишь так выглядит, и с этим было не поспорить.

– Джонас, это моя подруга Лайл, сокращенно от «Лайла». Ты часто будешь видеть ее у нас в гостях. Она постоянно торчит у меня.

– Что ж, Джонас, привет, – поздоровалась девушка с зелеными волосами.

Она была одета во все черное – помимо пиджака – и оставляла кровавые разводы помады на трубочке для молока.

– На День труда меня не позвали, потому что решили держать тебя в секрете.

Ноэми проигнорировала ее слова и жестом указала на вторую девушку.

– А это Эмберлин. Пишется слитно.

– Рада познакомиться. Ты на биологию в этом году ходишь? – спросила она. – Если да, то вести у тебя наверняка будет мой папа.

На Эмберлин были простая футболка и джинсы, как и на большинстве людей в кафетерии, но именно поэтому она выделялась на фоне подруг. Волосы у нее были ярко-красные, и она завязала их в косы на макушке, чем напомнила Джонасу веселую крестьянку.

Слева от него Ноэми снимала крышку с контейнера своими клубничного цвета ногтями и наконец добралась до второго, пластикового. Лайл хлопнула ее по руке.

– Подожди! Мы же еще не угадали.

– Ладно.

Лайл посмотрела на Эмберлин, которая с нарочитой задумчивостью потирала подбородок.

– Олень, – сказала Эмберлин. Приложив указательные пальцы к вискам, она слегка покрутила их, улыбаясь. – Маленькие такие милые рожки. Нет?

– А я думаю, тигр. А, нет! Тигр уже был. Белка, – сказала Лайл. – Ты ведь еще не делала белок из арахисового масла? Какое упущение!

– Выбери животное, Джонас.

Ноэми наблюдала за ним беспристрастным взглядом. В ее глазах зелень прорывалась через карие радужки.

Джонас понятия не имел, о чем она. Его разум наполнился образами деревьев и мха.

– Куница? – спросил он.

Впрочем, вопрос его касался скорее не куницы, а того, что вообще происходило.

– Куница? Вау. Отличный выбор, – сообщила Ноэми остальным. – По-моему, я слышу это впервые. Никто так еще не отвечал.

Крышка открылась, и взорам предстал обед Ноэми. Бутерброд из хлеба с обрезанными корками в форме мордочки енота с красными глазками, носом и ушками из ломтиков клубники. Рядом с ним лежала стопка зеленых сердечек из киви.

– Предполагалось, что это барсук, – всплеснула руками Ноэми. – Выходит, что куница – это почти правильный ответ. Они из одного семейства.

– Наверное, долго такое готовить, – заметил Джонас.

Ноэми пожала плечами, а потом резко шлепнула Лайл по руке: та успела схватить кусок киви и положить его себе в рот.

Они втроем усердно старались втянуть Джонаса в разговор: Лайл задавала вопросы, Эмберлин рассказывала, кто есть кто и что к чему, а Ноэми делилась своими ценными (и чаще негативными) мнениями об окружающих.

Утренний парень со спичками присел на корточки на стул рядом с Джонасом и, опершись на стол, склонился в его сторону. Весь временный оптимизм Джонаса как ветром сдуло. Все развернулись посмотреть на пришедшего, а Джонас молча прикидывал, насколько тот опасен. Из положения сидя сложно было понять, кто из них выше. Сам Джонас был довольно рослым, но худощавым, а этот чувак весь состоял из мышц и выглядел так, словно сможет одной рукой оторвать Джонасу голову. Парень будто нарочно отрезал рукава футболки Misfits, чтобы показать бицепсы.

– Что, заблудился? – не удостоив пришельца взглядом, спросила Ноэми.

– Ты сидишь на моем месте, – ответил тот Джонасу.

Одну ногу он подложил под себя, а вторую втиснул между столом и собственным телом.

– А ты что, стул подписал? – спросила Лайл, так высоко приподняв брови, что они исчезли за челкой.

– Я сидел тут в прошлом году.

Его ярко-синие глаза блестели, как светодиоды в голове у робота.

– И еще обпердел его целиком. Прям ежедневно пускал газы.

Ноэми изящным жестом положила сэндвич обратно в контейнер и резко развернулась к нему. Джонас откинулся на спинку стула, чтобы ей было видно другого парня.

– Повзрослей уже, а. Во-первых, Гэтан, ты сидел вот здесь. – Она показала на свободное место рядом с Эмберлин. – А во-вторых, никто из присутствующих тебя не приглашал, поэтому я вообще не понимаю, с чего ты захотел к нам присоединиться.

– Кто-то сегодня не в настроении. Я бы решил, что у тебя месячные, но ты всегда такая…

Гэтан встал. Ноэми смотрела на него, ощетинясь.

– Ну и говнюк же ты. Тебе не пора идти продавать героин в туалете или чем ты там занимаешься? – резко спросила она.

Гэтан ничего не ответил. Лениво взяв под козырек, он не спеша направился к людному столу на другом конце кафетерия.

– Ненавижу его.

Лайл кивнула, соглашаясь.

– Воздержусь от комментариев, – отозвалась Эмберлин.

– А вы что, встречались раньше или чего? – непонимающе спросил Джонас.

Ноэми рассмеялась сердитым безрадостным смехом.

– Не надо так шутить. Тут вообще-то люди едят.

– Ничего, у меня крепкий желудок, – встряла Лайл, тыча в сторону Ноэми вилкой с насаженной на нее картофелиной.

Ноэми вонзила деревянную вилку в ломтик клубники.

– В прошлом году с нами сидел друг Гэтана, поэтому мы терпели эту занозу в заднице.

– Странно, что у вас вообще есть общие друзья.

Она бросила быстрый взгляд на соседок по столу. Лайл в ответ широко распахнула глаза, а Эмберлин сосредоточила внимание на ломтиках яблока.

– У нас нет общих друзей.

Ноэми поерзала на стуле. Что-то в ней незаметно поменялось.

Джонас вспомнил вспыльчивого пятнистого кота из «Лэмплайта». Сидит-сидит с вальяжным видом, а хвост-то подергивается. По Ноэми было не так заметно, но от ее спокойного тона и равнодушного выражения лица так и разило неестественностью.

– Был один человек, который сидел с нами, несмотря на свой ужасный вкус в друзьях. В прошлом году.

Она говорила негромко и развернулась к Джонасу, словно не желая, чтобы их разговор слышали. Он и сам едва разобрал ее слова.

– Эмберлин, а когда начинается хоккей?

Эмберлин моргнула и пробормотала в ответ что-то невнятное, явно не поняв стремительной смены темы. Джонас воспользовался заминкой, чтобы продолжить расспросы.

– Ваш друг… он окончил школу?

Запнувшись на середине вопроса, он перешел на шепот. Джонасу никогда не удавалось хорошо считывать атмосферу в комнате. Он вечно предполагал худшее: наверное, он сказал что-то не так… наверное, все его презирают. В данном случае худшим было бы, если бы их друг не выпустился из школы, если бы с ним случилось что-нибудь ужасное. Джонас перевел взгляд с лиц вокруг на скомканный бумажный пакет на столе. Он вспомнил историю про мальчика в лесу и замер.

Но было уже слишком поздно: к несчастью, произошел тот редкий случай, когда его худшие опасения оправдались. Ноэми ощетинилась и промолчала.

– Он умер в прошлом году, – осторожно ответила Лайл.

– Ох. Мне очень жаль.

Джонас почувствовал нервную дрожь. Никому не хотелось говорить на эту тему, но он не знал, как перевести разговор на что-нибудь другое, и помощи ни от кого не последовало.

Наконец, прерывая бесконечное молчание, заговорила Эмберлин:

– Может, ты слышал про парня, который утонул в лесу рядом с гостиницей.

Она прикусила губу. Ее слова не прозвучали вопросом, скорее, неоконченная фраза, после которой он должен был подтвердить, что история ему знакома.

– Несчастный случай, – ответил он.

Его слова тоже прозвучали незаданным вопросом.

– Да, люди так говорят, – проговорила Ноэми.

– А ты так не думаешь? – спросил Джонас.

Он почувствовал в ее реплике приглашение к разговору… И ему не терпелось разрешить свои сомнения.

– Я слышал, что была версия самоубийства?

Лайл затолкала в рот целый ломоть хлеба, самоустраняясь от разговора. Эмберлин, от природы розовощекая, побледнела как полотно.

Если бы только в жизни было как в видеоиграх. Джонас бы перезагрузился, повторил разговор и выбрал другие реплики.

– Слышал, говоришь? – спросила Ноэми.

– Ну, ребята на уроке литературы говорили… – Он пожал плечами, надеясь, что на этом его перестанут расспрашивать.

Ну, одни думают одно, другие другое, конец разговора.

Однако девушки склонились к нему ближе – не потому, что он раскрыл им глаза на какие-то новые сведения. Нет, им было интересно узнать, какую еще ложь распространяют про их друга.

Джонас вспомнил Брайана с Тайлером. То, как они мялись в нерешительности… как ему показалось, что они тоже не верят слухам. Ему захотелось объяснить, что слышал не досужие сплетни, что ребята пытались рассказать новенькому, что произошло, представив все версии событий.

– Не переживай, – сказала Ноэми. – Ты не виноват в том, что говорят тебе другие. Тем более что ты новенький.

Она внимательно вглядывалась в его лицо, словно ожидая, что он что-то пояснит, словно брала на слабо.

– Что тебе сказали? – спросила Эмберлин прямо, но прозвучало это почему-то менее грозно, чем успокоительные слова Ноэми.

– Ну, только что с ним вроде как рассталась девушка, ну и он, знаете…

– Что? – с лица Ноэми словно упала маска. – Кто это сказал?

Она положила вилку на стол и сжала руки в кулаки. Точеная челюсть напряглась и застыла.

– Это неправда.

Эмберлин с Лайл не успели ни подтвердить, ни опровергнуть слух.

– Тайлер Олсен рассказал мне, но он не имел в виду, что… – начал было Джонас.

– Тайлер? – чуть не прокричала Ноэми прямо ему в ухо.

Если бы в столовой не стоял такой гвалт, они бы точно привлекли к себе внимание. Джонас даже удивился, что Тайлер не очутился рядом, призванный звуками собственного имени.

– Мне очень сложно поверить, что Тайлер Олсен внезапно стал сплетничать, – жестко, обвиняюще проговорила Ноэми.

– Он не сплетничал, – пояснил Джонас. – Даже наоборот. Про девушку сказал другой парень, как там его… Брайан, фамилию не помню. Просто сказал, что так считают некоторые.

– Какой еще Брайан?

– Я не знаю. Такой полный. С бородой. – Джонас начал подозревать, что подставил Брайана. – Простите. Я не знал, что вы дружили с, эммм, с ним.

Он забыл имя утонувшего парня и чуть не назвал его «мертвый чувак».

– Не надо мне было вообще спрашивать.

– Ничего страшного, – почти убедительно сказала Ноэми. – Не ты о нем заговорил. И откуда тебе было знать. Линк был братом Эмберлин.

У Джонаса скрутило живот, и по телу пробежала жаркая волна.

– Черт, мне очень жаль.

– Ноэми, все в порядке, правда, – сказала Эмберлин и повернулась к Джонасу. – Не переживай.

– Ну, так или иначе. – Ноэми закрыла контейнер, хотя не доела добрую половину бутерброда. – Я украшаю десерты в кондитерской, так что, видимо, привыкла делать всякие красивые штуки на обед. Тебе тоже когда-нибудь сделаю.

Джонас не сразу понял, что так Ноэми закончила разговор. Она встала. Хотя они были знакомы без году неделю, у Джонаса успело сложиться четкое представление о ней как о человеке, который не разбрасывается добротой и дружелюбием.

– Спасибо. Буду рад помочь.

Произнеся последнюю фразу, он понял, что сказал это искренне.

– Пойду поговорю с мисс Грин перед уроком, покажу ей, что не уронила фотоаппарат с моста.

Она закинула рюкзак на плечо.

– Увидимся на истории, Лайл. Ребят, если хотите, можем подвезти вас домой после уроков. Ну, до скорого.

И Ноэми заспешила к выходу, не оглядываясь.

Как только за ней закрылась дверь, Джонас повернулся к девушкам.

– Мне так жаль, – начал он. – Я и понятия не имел. Эмберлин, я бы никогда…

– Да правда, Джонас, все хорошо, – сказала Эмберлин и слегка натужно рассмеялась. – Я, если честно, больше за тебя переживаю. Влип в такой разговор, да еще и в первый день в новой школе. Откуда тебе было знать! Мы все это понимаем. Ты, главное, не слишком огорчайся.

– Ноэми подумала, я нарочно об этом заговорил?

– Неееееее, – потрясла головой Эмберлин. – Я думаю, это из-за меня она ушла раньше.

– Ничего не из-за тебя, – возразила Лайл.

– Ну, я не так выразилась. В общем, не думаю, что ты обидел Ноэми или что-то такое. Наверное, она просто не знает, что сказать, когда я рядом. Меня ты, кстати, тоже не обидел.

– Ноэми с Линком не встречались, – добавила Лайл.

– А, ага.

Само то, что она посчитала нужным это пояснить, сильно напрягло Джонаса. Он не знал, насколько серьезно оступился. Но потом подумал, уж насколько он плохо знает Ноэми, все равно сомнений не было: если бы он ее обидел, она бы точно ему сказала.

– Думаю, некоторые считали, что они встречаются, потому что Линк не делал тайны из того, что влюблен в нее.

Лайл посмотрела на Эмберлин, и та ободряюще кивнула.

– Но они правда не были парой, и ей сейчас странно про все это думать.

– Особенно если учесть, что мы еще дружим, – добавила Эмберлин. – Мы стараемся вообще про это не говорить.

Отец Джонаса рассказал историю про утопленника по фамилии Миллер, словно это была захватывающая сказка с привидениями. Как Мэтт мог не знать, что с этим парнем дружила девушка, что жила с ним под одной крышей? Что Ноэми оставалась подругой его сестры и что Джонас наверняка с ней познакомится?

В общем и целом первый обед в новой школе прошел настолько ужасно, что хуже было бы только есть в туалете в полном одиночестве.

4. Эмберлин

Первый обед в одиннадцатом классе прошел на удивление неплохо. По крайней мере, Эмберлин обедала не в одиночестве. Семь лет назад, когда Гэтан вернулся в школу после смерти брата, другие пятиклассники, которые обычно сидели в столовой с ним рядом, стали его избегать. Просто не знали, что ему сказать. Один только Линк остался за его столом. Эмберлин с Линком еще учились в младших классах, когда старший брат Гэтана застрелился на заднем дворе. Их родители пошли на похороны Элайджи Келли; сами Линк с Эмберлин остались дома. Кейт и Бен Миллер посчитали, что их детям еще слишком рано посещать такие мероприятия, поэтому, пока они сами стояли на службе в церкви, брат с сестрой гостили у соседей. Мама с папой вернулись их забрать и обнаружили, что дети играют во дворе в подковы. На фоне роскошного газона родители Эмберлин напомнили ей две могильные плиты, и это навело ее на другую мысль, которую она позволила себе тем утром забыть: умер кто-то, кого она знала.

На поминках – туда Линка с Эмберлин пустили – Эмберлин пошла вслед за братом искать Гэтана. Они зашли к нему в комнату; Гэтана там не было. Строго говоря, жил он в подвале. К приходу гостей подвал вычистили, и теперь люди в черных костюмах и юбках угощались там крошечными кусочками размороженной пиццы.

А вот у Элайджи в комнате гостей не было. Конечно, вещи его еще не раздали. Тогда Эмберлин не знала, что мама Гэтана оставит комнату его брата нетронутой, даже если это значило, что сам Гэтан так и будет спать в подвале. Элайджа был на несколько лет старше Гэтана, и его комната показалась Эмберлин очень стильной. Раньше она не бывала в спальнях у подростков. Элайджа держал свою комнату в чистоте, полки были заставлены книгами. У него даже был стол для домашней работы.

Линк отодвинул дверцу шкафа и нашел внутри Гэтана. Тот сидел, вжав голову в колени и сцепив руки на затылке. Он поднял на Миллеров взгляд голубых глаз-прожекторов, но не сказал ни слова. Линк присел с ним рядом.

– Оставишь нас на минутку? – спросил он Эмберлин, шагнул в шкаф и задвинул дверцу.

Она склонилась и заглянула в шкаф сквозь щель в двери, но мальчики просто молча сидели внутри, и она оставила их в покое. Из других детей на поминках были только одноклассники Элайджи, и они казались ей огромными и старыми, как настоящие взрослые. Даже их скорбь была какой-то взрослой, тусклой. Они окружили ее, как огромные деревья в старом лесу. Она стояла рядом с родителями, пока они обменивались с другими приглушенными репликами, избегая обсуждать смерть Элайджи. Вместо этого все говорили о том, как он был молод и сколько всего не успел сделать. Она уже понимала, что такое смерть и самоубийство, но глубокое отчаяние, толкнувшее его на такой поступок, было ей неизвестно. Она чувствовала странное чувство вины за пропасть, что отделяла ее от мальчика, которого они пришли оплакать.

Первыми настоящими похоронами стали для Эмберлин похороны Линка. Так как до этого ее опыт ограничивался одними поминками, то у нее в голове сложился образ похорон, которые она почерпнула из фильмов. Там одетые в черное люди собирались на ярко-зеленом газоне кладбища, и гроб опускали в землю. Они кидали на крышку цветы и пригоршни земли. Камера постепенно отдалялась от сцены. Светило яркое солнце – либо дождь лил как из ведра, и тогда все прятались под черными зонтами.

В реальности же похороны Линка проходили в помещении, потому что его кремировали, а прах поместили в маленькую урну с желто-рыжим узором в виде солнца. Пришли одноклассники, которые до этого не общались ни с Эмберлин, ни с ее братом. А вот Ноэми осталась дома. Ческа Амато сопровождала Лайл с родителями.

На похоронах все спрашивали, где Ноэми, причем спрашивали Лайл, а не Ческу. Эмберлин ничего не сказала, а вот ее подруги свое мнение высказали. Брианна сочла ее отсутствие «подозрительным», а Карли – «оскорбительным». Это было первым, что они сказали ей на церемонии. Может, им казалось, что если говорить о чем-то обыденном, то можно притвориться, что жизнь идет своим чередом. А может – что было гораздо хуже, – даже на похоронах Линка их больше всего интересовали мелочные, злобные сплетни.

Эмберлин пожала плечами и, пока они увлеченно шушукались, ускользнула с их глаз. Хотя с Ноэми их объединяли и ежедневные поездки на автобусе, и общая школа, и Линк, Эмберлин считала ее холодной, отстраненной и непонятной. Однако ей самой ужасно не нравилось, когда другие поспешно судили о людях, и она старалась давать людям второй шанс. Может, Ноэми не пришла, потому что ей было слишком грустно. Это бы Эмберлин поняла. Ей и самой не очень хотелось приходить на похороны.

Гэтан стоял рядом с мистером Миллером, как и его дети, – точно был одним из них. Всю долгую, бесконечно долгую церемонию он злобно таращился на Лайл. Гэтан застыл в своей позе, словно горгулья, что сидели по краям крыши собора, у водостоков. Миллеры оба расплакались, Лайл тоже и несколько каких-то незнакомцев. Но Эмберлин не плакала. Нос у нее покраснел и чесался, но слез не было.

Как только служба закончилась, Гэтан спросил у Лайл:

– А Ноэми где черти носят?

– Она не смогла прийти.

– Чего это?

– Я… Ну, я не знаю. Может, плохо себя чувствовала.

– Мне тоже не очень хотелось идти, – ответил он.

Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не слышал. Эмберлин отступила на шаг, чтобы Гэтан ее не заметил.

– Ну и ничего страшного. Линку бы все это тоже не понравилось. Он бы сказал, лучше бы его смыли в унитаз. Хотя жалко, что она не пришла.

Гэтан шмыгнул носом, и на секунду Эмберлин показалось, что он расплачется – это стало бы самым ужасным, что она видела за день. Но вместо этого он отошел в сторону и вышел из похоронного зала.

– Наверное, он прав, – еле слышно сказала Эмберлин.

Лайл вздрогнула, услышав ее голос. На ней было простое черное платье-рубашка, и Эмберлин задумалась, видела ли ее вообще когда-нибудь не в брюках.

– Мы с родителями разговаривали об этом… знаешь, есть служба, которая запускает твой прах в космос. Думаю, Линку бы понравилось. Но это довольно дорого, так что… – Эмберлин подняла взгляд на лампочку в потолке, и постепенно мышцы ее лица расслабились.

– Хочешь пойти прогуляться? – спросила Лайл.

– Да!

Они дошли до конца квартала и уселись на цементную тумбу на парковке у собачьей парикмахерской. Люди вносили собак внутрь и выносили оттуда. Отрезок земли между зданием и парковкой был усыпан колотым белым камнем; девочки выбрали по одному и принялись рисовать на асфальте. Собственные имена, сердечки, спиральки – всякие легкие узоры, потому что рисовать из них всех умел толком только Линк.

Потом Эмберлин написала имя Линка и обвела в прямоугольную рамку, такую жирную, что израсходовала на это почти весь свой мелок.

Всего за неделю до смерти Линк сходил с Ноэми на выпускной бал. Строго говоря, Ноэми отказалась с ним идти, но вместо этого согласилась на антивыпускную вечеринку в лесу.

Эмберлин заметила, что между ними мелькают невидимые искры. Она спросила его, встречаются ли они, но он ничего не ответил.

Она видела, как он старается. Линк купил новый галстук – вернее, относительно новый, потому что он раздобыл его в секонд-хенде, где брал почти всю свою одежду. Пиджак он позволить себе не мог, но вместо этого нашел крутые подтяжки. С брюками пришлось повозиться: сложно было найти что-то подходящее на его высокий рост. Он купил те, которые смотрелись лучше остальных, и Эмберлин подшила штанины так, чтобы их укороченная длина казалась задумкой. Оставалось только надеяться, что Ноэми не станет смотреть на его ноги. Эмберлин помогла ему собрать еду для пикника. Ее брат радостно улыбался; он со смехом запустил кусок авокадо в ее медного цвета волосы.

Линк купил маленький букетик ярко-розовых тюльпанов, потому что заметил, что у Ноэми есть наряды этого оттенка. На большее денег у него не было: он спустил все накопления на угощения для пикника. Гвоздики были дешевле, но Эмберлин запретила ему покупать гвоздики.

Он твердо решил не курить в тот день, но еще до заката вернулся, пропахнув сигаретным дымом и с развязанным галстуком. Эмберлин спросила его, как все прошло; в ответ он лишь помотал головой и ушел наверх к себе в комнату.

Эмберлин была уверена, что Ноэми его отвергла. Может, ей надо было злиться на девушку, которая разбила сердце ее брата, но она и представить не могла, каково это – причинить боль дорогому человеку, а потом ни разу с ним не поговорить, потому что он умер.

Когда она подумала обо всем этом, ей стало понятно, почему Ноэми не захотела прийти на похороны. Вдобавок смерть Линка была трагической случайностью. Злиться было не на кого и некого было винить в своей боли, кроме злосчастных обстоятельств. Эмберлин держала свою скорбь внутри, и эта скорбь заполняла ее.

5. Ноэми

После школы Лайл отвезла Ноэми с Джонасом обратно в Шивери. Ноэми, не спрашиваясь, села рядом с ней. Джонас молчаливо смотрел в окно с заднего сиденья. Лайл всегда следовала примеру Ноэми, а сейчас ее подруга не мешала пассажиру предаваться собственным мыслям. Так что они ехали молча. Лайл не очень любила тишину и включила кассету The Clash. Они проехали поле с люпинами, а это значило, что вот-вот покажется узкая подъездная дорожка к «Лэмплайту». Лайл уже сворачивала на старое шоссе у гостиницы, когда Ноэми наконец заговорила:

– Может, завезем Джонаса и еще прокатимся? Я хочу тебе кое-что показать.

Она смотрела прямо перед собой, словно сама вела машину.

– Ладно. А что это?

– Тут дело не в том, что, а в том, где. – Ноэми теребила в руках фотоаппарат, который так и не вернулся в школьный кабинет.

– Звучит интересно. И слегка зловеще.

– Я не могу тебе рассказать, пока с нами Джонас.

Ноэми была не из тех, кто предпочитает вежливость честности. Она поймала взгляд Джонаса в зеркале заднего вида. Он внимательно смотрел на нее и не смутился, когда она это заметила.

– Я не буду шпионить, – мягко, не оправдываясь сказал он.

– Я об этом и не переживаю, – ответила Ноэми. – Я вообще ни о чем не переживаю. Просто это кое-что личное, и, мне кажется, Лайл поймет, почему это для меня важно. А тебе будет скучно.

– Дома мне будет скучнее, так что об этом можешь не переживать. А если хочешь, чтобы люди не совали нос в твои дела, не надо так таинственно сообщать о том, что ты куда-то собираешься.

Ноэми развернулась к нему.

– Ого, да ты вспыльчивый. Мы поедем в лес. Ничего интересного. Там я фотографирую. Просто в этот раз мы зайдем подальше.

– Я бы посмотрел, как ты фотографируешь.

– Я не буду сегодня фотографировать.

– Нам нужно поболтать по-девичьи, – сказала Лайл.

Это прозвучало нелепо, но Ноэми была уверена, что Лайл так хотела его утешить.

– Ладно, ладно.

Джонас выбрался из машины и пожелал им повеселиться. Похоже, искренне. Поблагодарил за поездку. Лайл дождалась, пока он зайдет в дом, и лишь потом отъехала. Ноэми его почти не знала, но ей все равно было немного стыдно смотреть, как он плетется к дому в одиночестве. Подростком и так быть нелегко, а уж новеньким – тем более.

– На вид он вежливый, – сказала ей Лайл. – Сложно поверить, что его выгнали из школы из-за драки.

– Выбил кому-то зубы, – пояснила Ноэми. – Думаю, у него была на то причина. Он и правда кажется вежливым. Таким даже агрессивно милым. Как полуостывший чай.

Лайл фыркнула и съехала на шоссе.

– Даже комплименты у тебя звучат как критика.

– Ладно, – только и ответила Ноэми, и этого было достаточно.

Она подняла стекло, чтобы не перекрикивать шум ветра.

– Даже как-то стыдно ненавидеть такого милягу.

– Тебе нечего стыдиться. Как он посмел быть милым?

Они припарковались на пятачке травы у поля с люпинами.

– А почему мы не пошли пешком? – спросила Лайл, словно обращаясь к себе. – Сказала бы… Сама я как-то не подумала.

– На самом деле даже хорошо, что на обратном пути мы сможем укрыться в машине.

Рука Лайл застыла на защелке ремня.

– Что-то ты странно себя ведешь. Мы тут одни. Просто скажи, что происходит. Если ты не хочешь фотографировать, то зачем мы приехали?

Ноэми отвернулась, обмотала фотоаппарат ремнем и спрятала его под своим сиденьем. Она никогда не смотрела людям в глаза подолгу – и Лайл не была исключением.

– Если я скажу тебе, прозвучит дико. Лучше показать.

Все лето, когда ей писали с незнакомого номера, Ноэми притворялась, что Линк еще жив. Разумом она понимала, что это не так, но в уголке сознания теплилась надежда, и Ноэми позволила этой надежде быть. Может, он сидит сейчас где-то на краю вселенной, держит сотовый телефон, печатает пальцами из плоти и костей. Нервы передают сигналы, по венам бежит кровь.

Она никому не рассказывала про эти сообщения. Люди бы подумали, что она не может смириться с трагедией и придумывает небылицы. А если бы она показала им сообщения – маме или Лайл, без разницы, – они бы сказали, что ее жестоко разыгрывают. И она больше не смогла бы отвечать, не чувствуя себя наивной дурочкой.

Незнакомец, казалось, понимал, что надо держать их переписку в тайне. Однажды она расспросила его об этом.

Кому еще ты писал?

Никому. А что?

Просто интересно, смог бы кто-нибудь еще понять?

А почему нет?

Не думаю, что кто-нибудь другой это выдержит.

Или поверит.

И Ноэми, и Неизвестный думали, что другим не понять их переписку. Она не знала, что это значило для Линка: он всегда был загадочным, даже при жизни. Но для нее эта тайна возвращала его к жизни, и рассказать Лайл или кому-нибудь еще значило услышать, что это невозможно. Если начать вдумываться и исследовать, то окажется, что она все выдумала; это было все равно что посветить фонариком на тень.

Вернуться в школу после летних каникул значило встретиться лицом к лицу с фактом, что Линка там больше нет. Кто-то другой занял его шкафчик, его парту на французском, его стул за обедом. Она не могла больше отрицать его смерть, потому что она приветствовала Ноэми за каждым поворотом. Сообщения от «Линка» противоречили его отсутствию. Кто-то еще должен был увидеть невозможное и подтвердить, что оно существует не только в ее воображении. Ей придется показать Лайл озеро.

Ноэми заставила Лайл закрыть глаза и повела ее за руку, другой ладонью прикрывая подруге глаза, чтобы та не подсматривала.

Лучше Лайл в лесу ориентировалась только Ноэми. Они все детство играли тут вместе. Ноэми тогда носила длиннющее черное платье, и его подол волочился по земле, собирая сосновые иголки и перья дроздов. Иногда она подбирала из-под деревьев совиный помет и мышиные косточки. Дома она мыла и сушила крошечные скелеты, а вернувшись, развешивала их на ветвях на нитке. Лайл, нацепив венок из золотой фольги, становилась принцем и отправлялась в лес на краю королевства, чтобы прогнать оттуда Ноэми-колдунью. Она резиновым мечом сбивала с деревьев кроны из мышиных костей. Лайл твердо знала, что в лесу нет водоема, где мог бы утонуть Линк. Увидев, как неожиданно появилось там огромное озеро, она поймет, как это важно.

– Открой глаза.

Оно простиралось у них перед глазами – такое громадное, что не видно было деревьев на другом берегу. Всего в нескольких шагах от них лодка с веслами ритмично билась о каменный причал, выросший из травы. На плоских боках лодки красовались геометрические узоры из старинного дерева.

– Какого черта? Как давно оно тут? Как мы его пропустили?

Они не заходили далеко в лес. Наверняка они уже бывали на этом самом месте: делали фотографии, играли в «Выгони ведьму».

– Я думаю, Линк утонул здесь.

Невозможность его смерти ошарашила весь город. Если бы полиция выудила его из озера размером с океан, в гибели Линка не было бы ничего загадочного. Но тайна плескалась у них перед глазами.

– Ты думаешь, кто-то вынул его из воды?

– Или озеро переместилось. Не знаю. Иногда его сложно найти. Если Линк ходил один, то никогда не находил его. Только когда мы были вместе. А потом, наверное, нашел.

Ноэми прикусила губу и перевела взгляд на водную гладь.

– Так что не ходи сюда без меня.

– А то меня схватит исчезающее озеро? Что-то я не понимаю. Ты когда успела стать суеверной?

Лайл шагнула к кромке воды и глянула вниз. В темном отражении ее лица плавали мелкие рыбешки; голову заполнила галька.

Сколько она себя помнила, Ноэми отказывалась загадывать желания, задувая свечи на день рождения. Из-за нее все первоклашки перестали верить в Санта-Клауса. Она фотографировала сказки, но сама в них не верила.

Она небрежно махнула рукой.

– Я верю в то, чему есть доказательства. Я вижу это озеро. Слышу его. Не знаю, почему полиция его не нашла, но оно тут, у нас под носом.

Она ждала, что Лайл начнет спорить, но сказать той было нечего.

– Первым я привела сюда Линка. Это было наше тайное место, только для нас двоих. Теперь я показываю его тебе.

– Почему?

– Когда мы вернулись в школу, все стало напоминать о нем… – Она на цыпочках подобралась к воде и слегка толкнула лодку носком. – Летом было лучше. Я не чувствовала, что его нет. А в школе… не знаю. Там пустота в тех местах, где должен быть он. Весной было легче, Гэтана либо не пускали в школу, либо он сам пропускал уроки. Мистера Миллера заменили, и до конца года оставалось совсем немного. А теперь вернулись все, кто его любил, и мне кажется, я что-то от них скрываю. Мне надо было кому-то рассказать. А кому еще рассказать, как не тебе.

– Значит, Эмберлин не знает?

– Конечно, нет! Что бы я ей сказала? «Хочешь услышать мою ничем не доказанную теорию о том, как твоего брата убили в волшебном озере?»

– Ну, не совсем так, конечно…

У Эмберлин было куда больше причин узнать о существовании загадочного озера, чем у Лайл, но Ноэми не хотела, чтобы еще кто-то утонул, потому что она рассказала им про озеро. Надо сначала разобраться, что тут к чему, а потом уже сообщать сестре Линка. Этот лес… Ноэми раньше думала, что хорошо его знает. Но потом океан прокрался между деревьями и изменил их, сделал странными и чуждыми. Он словно был той деталью из сна, которая дает тебе понять, что ты спишь.

Бумажная лодка

Я опустилась на колени на берегу озера. Была ночь. Призрак луны подсвечивал облака сзади: эти огромные синие фонари помогали мне видеть во тьме, точно кошке. В траве лежал лист бумаги, такой огромный, что я могла бы лечь на него, раскинуть руки в стороны и все равно не достать до краев. Я сложила из него лодку, вминая складки голыми лодыжками. Лодка получилась крепкая. Я толкнула ее в воду и прыгнула внутрь.

От озерной воды дно моей лодки совсем вымокло и стало прозрачным; белый лист подо мной почернел. Но почему-то вода не просочилась сквозь бумагу и мои ноги совершенно не намокли. Лодка не размякла.

Мою прозрачнодонную лодку отнесло далеко от берега – так далеко, что я больше не видела деревьев. В воде отражались облака над головой. Стеклянная вода, стеклянное небо. Я опустила палец за борт, и по озеру пошла рябь. Небо надо мной раскололось, повторяя узор; оно пошло трещинами, словно замерзшая лужа ранней весной. Лодка остановилась. Вода вокруг меня застыла. Моя бумажная лодочка замерзла посреди бескрайнего озера.

Что-то подо мной – по другую сторону прозрачного дна – медленно обретало форму. Под комком из водорослей и морских уточек появлялось нечто, похожее на лицо. Мне было плохо видно. Я прижала ладонь с растопыренными пальцами ко дну лодки. Между большим и указательным открылся глаз: глаз тюленя, глаз лошади, черный, точно глаз созвездия Малого Коня.

6. Джонас

Мэтт Лейк почти все время проводил дома: работал в каретнике. Это значило, что Джонас оставался в доме совсем один, не считая котов, Розенкранца и Гильденстерна. Ноэми с Лайл вечно уходили шляться по лесу. Вот и отлично. В доме жили шесть человек, и, хотя спален было на одну больше, все равно Джонасу казалось, что людей как-то многовато. Он понимал, что так практичнее, но ему жаль было расстаться со своим одиночеством. Хотя жильцы ему очень даже нравились.

Диана вечно настаивала, чтобы пауков не убивали, а выносили из дома и выпускали на траву. Одри, после целого дня на ногах в салоне, готовила ужин каждый вечер, когда была дома (альтернатива куда более заманчивая, чем «стряпня» Мэтта: он постоянно предлагал всем на ужин хлопья).

Джонас не мог пожаловаться на своих дружелюбных, щедрых соседей, но все равно их присутствие его утомляло: он привык куда более экономно расходовать свое время и энергию.

Единственным, кто его не напрягал, была – несмотря на всю свою ершистость – Ноэми. А может, и благодаря ей. Когда она возвращалась после своих загадочных вылазок с Лайл, то редко удостаивала соседей даже коротким приветствием. Если Джонас был дома один, она и вовсе его будто не замечала.

Предоставленный самому себе, Джонас нередко заходил в комнату девочки, которая не ждала от него общения тогда, когда ему хотелось стать невидимкой. Он не знал, почему Ноэми заметила его присутствие тогда за обедом. У него было на этот счет несколько теорий: во-первых, у него был слишком жалкий вид. Во-вторых, она его пожалела после того, как Гэтан Келли чуть не поджег ему волосы. В-третьих, он отвлек ее, заняв пустой стул ее мертвого парня. Последнее он допускал умом, но не сердцем. Окажись он на ее месте, чего бы он хотел: чтобы кто-то сел на этот стул или чтобы стул навеки остался пустовать? Он не знал, что бы выбрал. Джонас не рассматривал вещи Ноэми, кроме тех, что были на виду. Больше всего его заинтересовали фотографии. Приподнимая их, он читал названия, даты и имена моделей, написанные маркером на обратной стороне. До последнего лета почти все фотографии были сделаны в лесу. Часто на них попадалась Лайл, хотя на одной Джонас бы ее не узнал, если бы не надпись.

Прозрачно-белая ткань обволакивала Лайл, словно коконом. Девушка невесомо парила на фоне дерева с изъеденной червями корой. На ней то ли совсем не было белья, то ли было нечто незаметное, телесного цвета – и от этого присутствие Джонаса в комнате казалось еще более возмутительным. Сквозь ткань у лица Лайл он разглядел несколько прядок волос: тогда они еще были платиновые, а не зеленые. Черты лица размыты, лишь краснеют ярко губы. Она напоминала ленту, что застряла в ветвях дерева и почему-то начала превращаться в человека: лишь часть лица вокруг губ успела проявиться со всей яркостью.

«Сон: Куколка», значилось на обратной стороне.

Менее сюрреалистичный портрет: лицо Ноэми крупным планом. Голая древесная ветвь растопырила пальцы у нее над головой; тонкие кудряшки тянулись вверх и обвивались вокруг древесных побегов. Ноэми что-то сделала со своими веснушками, закрасила их то ли тональным кремом, то ли фотошопом: остался лишь завиток из пятнышек на одной стороне лица. Он вился из уголка глаза по щеке, словно хвост от кометы. Размытый фон и запутавшаяся в волосах ветка создавали впечатление, что фото сделали зимой, хотя плечи Ноэми были обнажены и по одному из них сбегали веснушки.

И тут его осенило. Девочки снимались полуобнаженными в лесу у «Лэмплайт». Разумеется, поэтому они его и не приглашали с собой. Джонас нашел лишь одно фото с изображением парня, куда более прямолинейное, чем остальные. Кадр не висел на стене; он лежал, позабытый, на столе. Серо-голубой глаз выглядывал из-за фотографии с Гильденстерном, который смотрел на дождь сквозь оконное стекло.

Джонас осторожно вытянул карточку из-под кошачьего снимка, беспокоясь, что Ноэми заметит, что ее тщательно организованный хаос потревожили.

Человек на фотографии не был обнажен. На нем был угольно-черный свитер на молнии; поистрепавшийся капюшон над головой казался темным нимбом. Длинные – длиннее, чем у Джонаса, – светлые рыжеватые волосы мальчика обрамляли острые углы лица и спускались до линии челюсти. Нахмуренные брови приподняты, словно его напугал щелчок затвора. На обратной стороне фото тем же почерком значилось (на сей раз зеленым маркером): Линк. И все.

Джонаса удивило, что Линк выглядел совершенно обычно. Мелочная неуверенность в себе покалывала ему легкие. Чем больше он об этом думал, тем больше ему хотелось, чтобы мертвый парень был больше похож на Гэтана: по тому было сразу видно, за что им можно восхищаться. Но Линк… Что бы ни выделяло его из толпы, оно было невидимым. Наверное, что-то такое, что надо почувствовать или понять. И все же единственное, что было известно о нем Джонасу, – это то, что он утонул и что все считали это странным.

Джонас сглотнул слюну. Он не понимал, почему его так тревожит тень, которую бросил этот погибший мальчик на его новую жизнь. Линк Миллер даже не жил в «Лэмплайт». Джонас не занял его место. Какая разница, кто что думал о мертвом парне.

Никакой разницы.

Совершенно никакой.

Один парень покидает город; другой приезжает. Это вовсе не значит, что новому обязательно занимать место прежнего. Мэтт даже не знал, как зовут Линка. У Джонаса нет никаких причин соревноваться с Линком за чье-то внимание.

Да и если честно, Джонас и раньше никогда не чувствовал себя на своем месте. И ему необязательно было искать свое место в Шивери лишь потому, что он сюда переехал. Если бы город был пазлом, Джонас бы все равно был деталью из какого-то совершенно другого набора, частью космического пейзажа посреди люпинового поля. И так было всегда. Он положил фото обратно на стол, прикрыл кошачьим портретом и вернулся в комнату, которая принадлежала ему, но не совсем.

7. Эмберлин

Лайл отвезла Эмберлин на площадку в общественном парке Гэлэкси. Вместо деревянного настила или резинового покрытия земля тут была заасфальтирована. Все там было сделано в морской тематике: пиратский корабль с горками вместо трапов. Пружинистые качели в форме морских коньков. Огромный деревянный кит, которому можно залезть в брюхо, с поцарапанным перископом в дыхале. В теплые летние дни дети бегали по фонтанам в плавках и купальниках. Сегодня было слишком холодно для таких забав, и, хотя вода продолжала неслышно обрызгивать тротуары, в парке никого не было. Куда-то делись все дети, которые обычно приходили сюда после школы.

Эмберлин принесла с собой два скейтборда: когда они с Линком еще были в средней школе, родители подарили им эти скейты на Рождество.

Они с Лайл не проводили время вдвоем с самых похорон. Эмберлин почти ни с кем не виделась за все лето. Ее звали – не старые друзья, а Лайл и иногда даже Ноэми, – но она почти всегда отказывалась идти. На несколько месяцев после смерти Линка Эмберлин превратилась в зажатый нерв, и, хотя никто ей об этом не говорил, все видели ее такой. Слабую, пульсирующую болью. Потом постепенно боль стихла, и Эмберлин потихоньку примирилась со своей новой жизнью. И теперь, когда Лайл пригласила ее в парк, Эмберлин согласилась и не стала переживать, что будет вести себя слишком уныло и что Лайл пожалеет, что позвала ее. Хорошо, что они пойдут только вдвоем: если Эмберлин разрыдается посреди детской площадки, Лайл не будет ее осуждать.

– Наколенники обязательно надевать? – спросила Лайл, подозрительно разглядывая защитное снаряжение в руках Эмберлин.

– Да, и напульсники тоже. То есть необязательно, но лучше надень.

Они взяли скейты, и Лайл стала неуверенно, но настойчиво копировать движения Эмберлин. Эмберлин придерживала ее за локти, направляя вперед. Несмотря на прохладную погоду, кожа Лайл была теплой на ощупь. Эмберлин оттолкнула свой скейт в сторону и провела Лайл на скейте по покатому склону холма от края площадки до дренажной канавы, куда сливалась вода из фонтанов.

– Надо будет купить тебе обувь для скейта, – размышляла вслух Эмберлин.

– А эта почему не подходит?

Лайл надела свои единственные кроссовки, черно-белые All Star. За пределами спортзала Эмберлин ни разу не видела Лайл в чем-то, кроме берцев.

– Они не очень прочные. То есть ничего, годятся, но, если будешь регулярно кататься на скейте, порвешь их в клочья. У Converse есть обувь для скейта, но я их не пробовала. Надень-ка вот эти.

Эмберлин стащила с ног свои грязные сиреневые Vans и осталась стоять на тротуаре в одних носках. Большой палец на левой ноге проглядывал сквозь дырку.

– У тебя ноги замерзнут. Давай поменяемся. – Лайл принялась расшнуровывать свои кроссовки.

Эмберлин натянула обувь подруги, хотя та была ей маловата. Подошвами она почувствовала углубления, которые продавили в кроссовках чужие ноги. Обувь Лайл была еще теплее, чем ее кожа, и Эмберлин на какое-то время забылась, ощупывая стельки пальцами ног. Хотя кроссовки изрядно давили, она показала Лайл, как подпрыгивать на скейте. Для этого она использовала покатый бок игрушечного осьминога и прыгнула, оттолкнувшись от щупальца. Ее движения были плавными и грациозными, словно у фигуристки. Лайл наблюдала за ней, примостившись на бугристой оранжевой голове осьминога.

– Кажется, собирается дождь, – объявила она сверху. – В дождь лучше не кататься?

– Да, лучше не надо.

Они подхватили скейты и пошли к машине Лайл; первые капли шлепались на разноцветный металл детской площадки. Когда Эмберлин уселась в машину, дождь зарядил вовсю. Девочки стянули кроссовки, но переобуваться не стали и остались сидеть в носках. Лайл вставила ключи в зажигание, но уезжать не спешила. Вместо этого она отодвинула сиденье назад и сложила ноги на руле. Эмберлин дернула за рычаг внизу своего сиденья, и, слегка посопротивлявшись, кресло с громким стоном откинулось назад до предела.

Она выбрала каплю на стекле и стала следить за ней взглядом. Интересно, получится ли у нее доползти до нижнего края, не встретив по пути другие капли? Нет: на полдороге она слилась с другой, и они покатились вместе, оставляя за собой толстую неровную линию.

Не сказать чтобы в их местности слишком часто шел дождь. Время от времени, конечно, шел. И его хватило, чтобы утопить брата. Эмберлин даже не помнила ту майскую грозу, в которую погиб Линк. В Шивери редко бывали грозы; и еще реже случались ураганы, от которых падали деревья, засыпая улицы ветвями, и небо окрашивалось в зеленый. Ничего особенного в штормах Шивери не было. Кроме одного-единственного, который убил Линка.

Когда его нашли, он лежал, прислонившись к дереву, полуодетый. Ботинки, штаны и пиджак валялись рядом. С ним не было ничего, кроме кошелька, зажигалки, пачки сигарет и маленькой упаковки лакомства для кошек, которым он кормил семью енотов на заднем дворе. Ни записки. Ни следов на теле, которые бы намекали на вмешательство человека или животного. Просто оказался не в том месте не в то время. Когда местность – когда природа – убивает человека, она не оставляет следов убийства. У природы нет отпечатков пальцев.

– А Линк тоже катался на скейте? – спросила Лайл, нарушая молчание и выводя Эмберлин из задумчивости.

Люди редко спрашивали про Линка. Они обсуждали его, когда Эмберлин не было рядом, но больше всего их интересовала его необычная смерть, а не его собственная необычность. И им было неловко спрашивать у нее напрямую. Иногда она этому радовалась. Прожить несколько часов без навязчивых мыслей о Линке было для нее большим достижением.

Однако случались дни, когда ей хотелось поговорить о нем с кем угодно, кто согласится слушать. Говорить, пока не охрипнет. Но все хотели услышать про таинственное утопление. Их не волновало, что в шестом классе он взял в библиотеке книгу про коров или что перед сном считал не овец, а роботов. Они прыгали в реку, и их проводку тут же коротило. Никто не хотел слышать, что он хорошо рисовал, но смотреть больше любил на скульптуры. Ему нравилось обходить статуи со всех сторон и внимательно их разглядывать.

– Нет, – ответила Эмберлин. – Не катался.

– Хммм… – Лайл поводила пальцем по нижней губе, скатывая помаду в катышки. – Если выбирать из вас двоих, я бы подумала, что это он скейтер.

– Это потому, что он одевался как пацан, на которого орут владельцы магазинов за то, что он хулиганит на парковке.

Эмберлин повернула ноги к приборной панели и почувствовала сквозь носки прохладу стекла.

– Но я и себя скейтером не считаю, если честно. Я не то чтобы серьезно этим занимаюсь, не то что некоторые. Мне больше нравятся коньки.

– Ты поэтому играешь в хоккей?

– Ну наверное. То есть отчасти. Кататься на коньках и играть в хоккей – это далеко не одно и то же, но мне нравится, что хоккей такой быстрый. Прочищает мозги.

– Может, я как-нибудь схожу на твою игру.

Лайл улыбнулась смущенной, напряженной улыбкой и положила голову на руль, точно на подушку. Ее лицо по-прежнему было обращено к Эмберлин.

– Ну, для моральной поддержки.

– Было бы здорово, – ответила Эмберлин. – И уж если ты предлагаешь моральную поддержку, можно попросить тебя кое о чем?

Когда Лайл довезла ее до дома, они с Эмберлин прошли в гараж. Места там хватало только для одной машины, остальное пространство было завалено всякой всячиной. Родители парковали машины на подъездной аллее, прямо перед машиной Лайл.

Они вместе подняли дверь гаража, и она осталась висеть под потолком, омываемая дождевыми потоками. Даже без машины внутри гараж густо пах резиной зимних шин и бензином из газонокосилки. Полы были страшно грязные, покрытые жирными пятнами и мертвыми пауками, однако, почувствовав запах гаража, Эмберлин испытала странное желание прижаться языком к цементу и втянуть в себя этот восхитительно-мерзкий аромат.

Гараж ломился от коробок с праздничными украшениями, разными инструментами, излишками еды из кладовки, игрушками, к которым Эмберлин не прикасалась с двенадцати лет, картонками и бутылками на переработку и другими разностями.

У стены стоял велосипед Линка; шины сдулись уже несколько лет назад. Надувной бассейн кто-то неопрятной грудой втиснул на металлическую полку.

– Может, закрыть дверь? – спросила Лайл.

– Не, а то станет совсем душно.

Линк то и дело таскал в гараж принадлежности для граффити, и родители благоразумно делали вид, что не замечают их. Поначалу находки Линка хранились в синем пластиковом ящике для молока, но вскоре они стали расползаться по гаражу. Эмберлин казалось, что брат и не пытался как-то организовать свои запасы. В основном груда состояла из баллончиков краски, но были тут и маркеры, и наполнители для маркеров, и кисточки, и ручки, и растворитель, и перчатки, и маски, и краска по металлу, и разные крышечки, и еще несколько предметов непонятного назначения.

Обычно в это время года отец донимал Линка требованиями расчистить место в гараже хотя бы для еще одной машины, чтобы ее можно было укрыть от снега. Однако сейчас уже подступал октябрь, а на запасах старой краски только собиралась пыль. Не заглядывая в гараж, родители Эмберлин избавляли себя от решений, какие химикаты оставить, какие выбросить. Так им не нужно было избавляться ни от чего, что напоминало им о Линке. Банки заржавеют, а краска засохнет, так и не дождавшись, что ее используют.

Никто не просил Эмберлин разгребать братовы запасы, но надо было что-то сделать до того, как настанут холода и краски придут в негодность. Его комиксы, футболки, его огромный робот из разноцветных пластмассовых деталек… все, в чем жила память о нем, дремало в комнате Линка, которую семья превратила в музей. Но угол в гараже беречь было необязательно. Банки с краской – это всего лишь банки с краской. Линк больше не придет сюда за баллоном, чтобы раскрасить стену у свалки за хозяйственным магазином. А из Миллеров никто, кроме него, и понятия не имел, что делать со всем этим богатством.

Лайл достала из упаковки новый одноразовый респиратор, а Эмберлин натянула старый пластиковый, в котором Линк напоминал ей двуногого муравья. Респиратор оказался тяжелым, и ее голова клонилась вперед; от дыхания нагревалось лицо, и Эмберлин ощущала себя как в постапокалиптическом фильме. Вместе они оторвали полоску картона от разломанной коробки, стоявшей у мусорки, и принесли ее к гаражу.

Эмберлин не то чтобы разбиралась в аэрозольных красках, но банки все лето проторчали в гараже, а значит, ими вряд ли можно было пользоваться. Девушки потрясли банки (изнутри раздавались звуки, как будто кто-то пересыпал сухой горох), потом стали брызгать краской на полоску картона. В некоторых ничего не осталось, другие загустели. Найдя несколько полупустых банок, девушки пшикали ими на картон, пока внутри ничего не осталось. На полоске остался хаос разноцветных кругов. Какие-то контейнеры подтекали; на одном виднелся ярко-синий отпечаток пальца Линка.

Лайл продолжала разделять банки в два ряда: одни на выброс, другие отдать в класс ИЗО. Эмберлин тем временем замерла, приложив большой палец к отпечатку, который оставил ее брат. Лайл остановилась рассмотреть свои ногти. Их, как и кончики пальцев, усыпали пятнышки ярко-розовой краски. Она склонилась вперед и вытянула руку наружу. Ее ладонь распустилась под дождем, точно цветок шафрана. Однако, сколько она ни крутила рукой, краска не смывалась.

Эмберлин вспомнила рисунки Линка на автозаправке, и за ларьком с хот-догами, и еще тот, другой, под мостом, и в городской аллее. Интересно, сколько дождей они выдержат? Может, цивилизация рухнет, а граффити Линка так и останутся яркими пятнами на ее развалинах?

8. Джонас

После школы Ноэми работала в кондитерской «Колибри». Там она украшала капкейки цветами из масляного крема, и получалось так правдоподобно, что даже пчелы могли обмануться издалека. В первый раз Джонас навестил ее там через неделю после начала занятий в школе. Притворился, что хочет купить капкейк (на самом деле он думал, что это еда исключительно для дней рождения). За высокими деревянными столами безымянные подростки потягивали кофе и болтали, забросив раскрытые учебники. Когда он вошел, над дверью прозвенел колокольчик, и глаза его соседки быстро метнулись в его сторону, но она тут же вернулась к работе. Усевшись на высокий табурет у бокового прилавка, Джонас выудил из рюкзака учебник по тригонометрии.

– Заказы обычно делают за кассой, – сказала Ноэми.

– Да, конечно. Я просто хотел узнать, что ты порекомендуешь.

– Не знаю. Я их не ем, только украшаю.

Она поудобнее взялась за кондитерский мешок с кремом кораллового цвета.

– Ты, наверное, любишь готовить.

Ноэми одарила его непонимающим взглядом. На ней была вересково-серая футболка с эмблемой магазина на спине. Волосы она стянула узлом за ухом, и от этого почему-то ее грива казалась еще более необузданной. Сотрудники здесь не носили ни кепок, ни сеток для волос. Видимо, в Миннесоте какие-то особенно нестрогие правила гигиены, подумал Джонас.

– Ну, твои симпатичные бутерброды… – объясняясь, пробормотал Джонас. – И даже если ты не любишь капкейки, все равно устроилась сюда работать. Это о чем-то говорит.

– Да нет, я не то чтобы их не люблю. – Она искоса взглянула на кассиршу. – Просто что угодно надоест, когда возишься с этим по четыре часа в день. Но готовить я не люблю. Мне нравится эстетическая сторона дела. Вот, посмотри.

Она наклонила к нему поднос с капкейками, и Джонас подивился запутанным узорам из разноцветных кремовых цветов. Работа была очень тонкой, хотя руки Ноэми двигались быстро и она, казалось, не уделяет ей особого внимания.

– Мне хотелось устроиться куда-то, где можно заниматься творчеством, но именно готовить еду у меня терпения не хватает. Украшать – другое дело.

– Многие пекари бы на тебя обиделись. Вкусно готовить – это тоже творчество.

– Я и не спорю. Просто у меня это не очень получается. А ты готовишь?

– Я размораживаю, – признался Джонас.

– И я.

Неделю за неделей Джонас приходил навестить Ноэми. Она тайком угощала его всей выпечкой, в которой не было клубники (сама она очень любила клубнику, а у Джонаса была на нее аллергия). Поначалу он, как ребенок, радовался сладостям, но вскоре стал переживать, что весь этот сахар скажется на его здоровье. Однако за последнее время он сделал столько домашних заданий, сколько не делал за всю жизнь. Ему было стыдно, когда он просил Ноэми объяснить ему задачу по физике или исправить его сочинения, но очень нравилось, когда она в свободные минуты перевешивалась через прилавок, чтобы поболтать. Она была так близко, что сквозь пятнышко сиреневого крема на ее щеке он мог разглядеть веснушки. От Ноэми пахло сахаром и ягодами.

По вечерам они шли вместе домой из пекарни, и тыльные стороны их ладоней соприкасались, точно ветроловки. Ни он, ни она не просили прощения за эти случайные прикосновения. Она сурово отчитывала его за очевидные и неочевидные промахи и потешалась над тиграми из риса с ветчиной, которые он готовил на обед (тигры больше напоминали коров и разваливались на части). Ноэми была из тех, кому все удавалось с первой попытки, но она не ждала того же от окружающих. Джонас почему-то стал исключением. Он научился находить галактики в ее веснушках. Он приглашал ее смотреть вместе сериалы, и когда она уставала сидеть, то растягивалась на диване и перевешивала ноги через его колени.

Он начал провожать ее на работу. Она никогда его не приглашала, и он сам не предлагал. Просто стал ходить за ней следом. Когда Лайл отвозила их домой после школы, Ноэми переодевалась в свою футболку с колибри, мини-юбку и каблуки – или еще что-нибудь непрактичное. Потом Джонас шел с ней в центр города, и, когда они доходили до кондитерской, ее сотрудники приветствовали их: «Привет, Ноэми. Привет, тень Ноэми». Она тайком закатывала глаза, и он не обижался на поддразнивания.

Однажды, когда он потягивал воду из термоса для кофе и страдал над домашкой по математике, один посетитель обошел очередь к кассе и обратился к Ноэми.

– Эм, простите, мисс…

Ноэми оторвалась от работы с явным отвращением на лице.

– Я с клиентами не общаюсь.

– Разве? Я вот буквально только что видел, как вы разговаривали с новеньким. Или это потому, что у него такой грустный вид?

Обычно Джонас не обращал внимания, когда кто-то пытался до него докопаться, но у всего был разумный предел. И Гэтан Келли подошел к этому пределу опасно близко. Парень ухмыльнулся ему, потом перегнулся через прилавок и погрузил палец в цветок, который только-только закончила рисовать Ноэми.

– Серьезно? – сжав челюсти, пробормотала она.

– Я ведь теперь могу его забрать? – Гэтан с угрожающим видом ткнул в капкейк. – Да? Нет?

Ноэми, кипя от ярости, молча смотрела на него. Он подхватил с подноса испорченный капкейк и запихал его себе в рот.

– Блин. Банановый, фу, – не прожевав, пожаловался он.

– Теперь иди заплати.

– Я думал, ты не общаешься с клиентами. Какая тебе разница?

К неудовольствию Джонаса, Гэтан уселся рядом с ним. Положив голову на кулак, он пробормотал что-то, что Джонас не расслышал. Однако Ноэми это сильно разозлило.

Она выругалась. Менеджер Вера (женщина средних лет; единственная сотрудница кондитерской старше двадцати) прислушалась. Оторвав бариста от кофемашины, она пересадила ее за кассу и отвела Ноэми в кухню поговорить.

– Наверно, это я виноват, – без тени раскаяния заметил Гэтан.

– Да, наверное, – пробормотал Джонас.

Он резко перевернул страницу, не дочитав предыдущей.

– Знаешь, если ты на что-то надеешься, то зря.

Джонас не знал, о чем говорил Гэтан. Он пристально вглядывался в страницу, словно ожидая, что найдет там ответ.

– Ты не в ее вкусе, – добавил Гэтан.

И что это значит? Что ее не устраивает? Что он тощий? С пирсингом? Плохо учится? Какая разница; Джонаса это не волновало. Его волновало другое: что, по мнению Гэтана, он на что-то рассчитывал.

– Ноэми не нравятся парни, – пожал плечами Гэтан.

Джонаса это ужасно расстроило, и еще больше его расстроило собственное огорчение. Ее предпочтения его совершенно не касались. И все же мысль о том, что она не рассматривает его в романтическом, в сексуальном смысле, вызвала у него тошноту, словно у него в животе поселился рой ос. И в груди тоже. Кровь превратилась в потоки взбешенных насекомых.

А потом он вспомнил, что она встречалась с другом Гэтана. Ну, или что-то в этом духе. Он ничего не знал о личной жизни Ноэми и не узнает, если она сама не захочет ему рассказать. Ему не хотелось быть одним из тех парней – тех, которые начинают беситься, когда кто-то посягает на девушку, на которую у них самих нет никаких прав, – он ненавидел Гэтана за то, что это бешенство их объединяло. Джонас решил не великодушничать.

– Что, раз ты ей не нравишься, то думаешь, ее вообще не интересуют мужчины? – спросил Джонас.

Лицо Гэтана резко посуровело. Джонаса охватила уверенность, что сейчас ему второй раз за год сломают нос.

– Ты вообще ни черта не знаешь. Я просто предупреждаю.

– Ах да, очень щедро, спасибо за совет.

Джонас попытался вернуться к домашней работе, но тут Гэтан врезал ему по уху. Вернее, скорее постучал, но задел хрящ уха, и тот болезненно согнулся. Гэтан не успел ударить Джонаса снова, а Джонас не успел удушить его от ярости. Ноэми яростно выбежала из кухни, промаршировала мимо кассы и направилась к двери. Она стянула футболку и распустила пучок. Резинка для волос упала на пол. Под униформой у нее было что-то вроде черного лифчика с уймой переплетающихся ремешков. Джонас понятия не имел, для чего они все нужны. Он собрал вещи и протолкнулся мимо Гэтана. Наклонился, чтобы подобрать ее резинку, и чуть не упал, когда рюкзак сполз у него с плеча и плюхнулся на землю. Вернув себе равновесие, он помчался наружу следом за Ноэми. Она явно была в бешенстве, но Гэтана развеселил вид матери, которая оттянула ребенка на обочину, чтобы его не затоптала бешеная девица. Лишь потом женщина одарила полураздетую Ноэми неодобрительным взглядом.

– Тебя уволили? – спросил он, поравнявшись с ней.

– Меня отправили домой до завтра.

Она остановилась, недоверчиво глядя на него, словно не понимая, как он оказался рядом. Джонас перевесил рюкзак на другое плечо и стянул худи. Когда он протянул ей кофту, Ноэми неодобрительно наморщила нос, но все равно надела ее. И снова зашагала по направлению к дому.

– Вообще-то это топ, – сказала она несколько минут спустя, когда они миновали магазины и свернули на тропинку до «Лэмплайт».

Джонас не сразу понял, что она имела в виду этот свой лифчик. Он окинул взглядом ее стройную фигуру, но удержался от того, чтобы ее разглядывать.

– Прости, если смутила тебя.

– Нет, совсем нет.

– А мне самой немного неловко.

Ноэми наконец замедлила шаг и опустила плечи.

– Не за то, что я выбежала из магазина. Наверное, неприятно, что меня вот так вышвырнули у всех на глазах. Но мне не стыдно, что я разозлилась. Ну, может, не надо было этого показывать. Но он нагрубил тебе, а я ничего не сделала. Ты-то как, в порядке?

– Да все хорошо. Честно, мне пофиг, что там говорит про меня Гэтан Келли. Я даже не прислушивался. У него вроде вообще со всеми проблемы, да? Ну, значит, пусть сам и разбирается.

Она остановилась, сжавшись в темно-синем коконе его свитера. Худи было ей велико; пальцы едва показывались из рукавов. С коротких ногтей облез почти весь розовый лак. Ее выглядывающие из худи пальцы напоминали Джонасу подземных обитателей, которые осторожно обследуют камни по краям пещеры.

Джонас внезапно увидел, как обтрепались рукава худи: он иногда пожевывал их, отвлекаясь на уроке. Вот бы она этого не заметила.

– Жаль, что я не умею так думать. Иногда меня захватывает момент, – сказала она. – И мне хочется, чтобы все знали, что я думаю. Будто зажигаю спичку, но потом я вспоминаю обо всем, что сгорит в пожаре, и мне уже жаль, что я это начала.

– Тебя наказали за то, что ты за себя вступилась. Мне нравится, что ты не даешь себя в обиду.

Напористая и неприветливая, она казалась такой уверенной в себе. Джонас думал раньше, что его привлекают именно эти черты, но просветы в ее броне нравились ему еще больше. Так он мог лучше ее понять.

– Не даю в обиду? Люди сказали бы, что я стерва.

– Ну а я думаю, незачем притворяться, что тебя устраивает всякое говно. Ты же не робот.

Она напрягла губы, сдерживая улыбку.

– Ты очень внимательный, Джонас.

Он не знал, искренне ли она это заметила. Однако если он сказал что-то правильно, то пусть его считают внимательным, он не против.

– Я гораздо строже сужу людей, – продолжила она. – А тебе вроде как все равно. Это восхищает.

– Ну, я стараюсь.

Он знал, что слишком много молчит, что болтается на задворках разговора, прислушиваясь к чужим словам и делая вид, что задумался о чем-то своем. Если бы ему не было все равно, он бы все время злился. Он знал, что травят обычно тех, кто больше всех реагирует. Может, поэтому Гэтан и прицепился к Ноэми. Хотя это он виноват, а не она. Джонас однажды потерял контроль над собой и до полусмерти избил одноклассника, которого почти не знал. То, что описала сейчас Ноэми, этот пожар, который она не могла потушить… ему было знакомо это чувство.

Ноэми в тот вечер пропустила ужин и не появилась из комнаты до тех пор, пока все не ушли спать. Джонас лежал, читая «Макбета» к уроку литературы. Крошечный ночник на тумбочке освещал комнату теплым тусклым светом, а на потолке висела тень от птичьих чучел.

Сквозь расщелину в коридорной тьме, которую он создал своей приоткрытой дверью, Джонас увидел Ноэми. Она появилась из спальни, но шагов он не слышал: к тому времени он уже всунул в уши беруши, как делал каждую ночь. Без каблуков и вычурных нарядов она казалась младше: босая, в мешковатой футболке и хлопковых шортах, она вышла во тьму, держа за шнурки пару рабочих ботинок. Если бы они жили в другом доме, Джонас бы решил, что она направилась в туалет, но в «Лэмплайте» в каждой спальне была ванная.

Она постояла, склонив голову к плечу и легко покачиваясь, точно тюльпан под весенним ветерком. Казалось, она прислушивается – наверное, пытается понять, заснули ли взрослые, – а потом повернулась к его двери. Джонас стремительно опустил глаза в книгу, надеясь, что она не заметила, как он подглядывает.

Он дочитал до конца страницы, но мозг не впитал ровным счетом ничего: слова впечатывались в радужку, не производя никакого эффекта. Затем он рискнул посмотреть в коридор. Ноэми уже исчезла.

Джонас на цыпочках спустился по лестнице, ожидая увидеть, как удаляется от дома свет фар машины Лайл, но увидел лишь, как Ноэми шагнула за порог на газон.

Он не знал, последовать ли за ней. Ему было хорошо известно, каково это – когда у тебя плохой день и хочется побыть одному. Но сегодня, когда она сбежала с работы и он пошел следом, ему удалось помочь ей, немного успокоить то, что грызло Ноэми. Он нашел пару шлепок – сношенных и удобных… наверное, Дианины, – и натянул их на ноги. Шлепки были ему малы, так что его пятки зависли над подошвами. Хотя дни еще стояли по-летнему теплые, по ночам было прохладно, и вскоре его ноги занемели от хлеставшей кожу холодной мокрой травы. Джонас медленно пошлепал за Ноэми. Он шепотом прокричал ее имя. Даже без берушей (он убрал их в карман пижамы) ему было сложно оценить громкость собственного голоса. Услышала ли она? Он переживал, что Ноэми ходит во сне, и не был уверен, было ли в обычаях лунатиков надевать обувь перед тем, как выйти из дома.

Телефон он не взял; на нем была лишь футболка да фланелевые штаны, промокшие до лодыжек. Он чуть не потерял из виду Ноэми, с ее темной одеждой и темными волосами, и тут внезапно она показалась на поле люпинов, которое он видел в брошюре.

Каким-то непонятным образом между изгибом стопы Джонаса и шлепкой попала лягушка. Он вздрогнул, ощутив кожей ее гладкую, странную спину. Мальчик с лягушкой прыгнули в разные стороны. Джонас пригляделся, выискивая поляну. Ноэми исчезла. Он подбежал к месту, где видел ее в последний раз. Неловко подпрыгивая, он молился, чтобы не раздавить еще какую-нибудь тварь. Тонкий серп луны почти не давал света, но наконец Джонас увидел силуэт девушки: мазок черноты на фоне иссиня-зеленой линии деревьев на краю леса. Теперь они отошли от дома, и он рискнул позвать ее вслух. Однако голос его не слушался: выкрик получился слишком писклявым и хриплым, и Джонас споткнулся на последнем слоге. Под кронами деревьев следить за Ноэми стало еще сложнее: листва скрадывала почти весь тусклый небесный свет. Прислушиваясь к шагам Ноэми, Джонас слышал шелест и шорох каждого ночного животного, и скоро его стеной обступили вздохи травы и скрежет деревьев. Сверчки оглушительно стрекотали со всех сторон. У Джонаса разболелась голова. Он снова надел беруши, пытаясь изгнать звуки. Перестав прислушиваться к шагам Ноэми, он взамен сосредоточился на том, чтобы следовать за ней по пятам, стараясь не упускать из виду.

Потом деревья расступились.

Джонас стоял на берегу озера, бескрайнего, точно пучина памяти.

Ноэми схватила его за запястье и оттащила обратно за деревья, яростно за что-то отчитывая. Он видел лишь ее спину и поэтому плохо понимал, о чем она говорит. Наверное, это и к лучшему, решил он.

Наконец, дойдя до люпинов, они остановились. Ноэми отпустила его руку и резко развернулась к нему лицом. Покачав неодобрительно головой, она снова схватила его под локоть и опять яростно зашагала к дому.

Однако она отвела его не в дом, а в пустую двухэтажную конюшню на краю их участка. Шумно захлопнув ворота, она ткнула пальцем в лестницу, что вела на второй этаж. Джонас повиновался. Он залез по лестнице и подождал, когда Ноэми последует за ним.

Стены конюшни украшали лошадиные фигурки из папье-маше. Они не висели на стенах, а как бы проходили сквозь них: из древесины показывались головы и передние копыта, словно единороги и кобылы скакали сквозь измерения. Помещение освещала гирлянда из крошечных фонариков: они свисали с потолка, и каждый был украшен цветком из оберточной бумаги. Джонас представил, как Ноэми складывает бумажные цветочки один за другим. В центре на толстых грубых веревках висела подвесная кровать с грудой белых простыней. Вряд ли Ноэми сама повесила ее тут. Может, это его мебельщик-отец смастерил спальню для чужого ребенка? Джонас почувствовал легкий дымок ревности в грудной клетке.

– Слушай сюда.

Он повернулся к ней лицом, и она мягко толкнула его к кровати. Он пошатнулся и повалился на нее спиной. Матрас закачался, и Джонас наклонился вперед, чуть не упав на пол.

Ноэми остановила кровать, зажав коленями ногу Джонаса.

– Ты должен меня послушать.

– Я слушаю, – он вынул беруши.

– Ты сделал нечто очень опасное. Тебе нельзя ходить в лес одному.

– Я не был один. Ты была там.

Это она пошла в лес одна, а не он.

Она со вздохом присела рядом. Он остановил качнувшуюся кровать, поставив ноги на деревянный пол.

– То, что мы живем вместе, не дает тебе права следить за мной и совать нос в мои дела.

– А что ты делала?

– Это не важно.

Ноэми, сжав челюсти, злобно смотрела перед собой. Если бы она повернулась к нему, Джонас был почти уверен, что ее взгляд обратил бы его в камень.

– Я не пытался за тобой шпионить.

Джонас только сейчас понял, как это могло выглядеть со стороны. Теперь ему казалось, что он подглядел за чем-то еще более сокровенным, чем если бы из кустов наблюдал за фотосессией с Лайл.

– Я думал, ты спишь. Или…

Или расстроена. Или что я могу помочь. Что мы можем подружиться. Все возможности, которые казались ему такими реальными, когда он покинул «Лэмплайт», теперь виделись нелепыми. Он чувствовал прилипшие к горлу слова. До чего глупо было предполагать, что он может понять ее чувства. Они почти друг друга не знали.

– Или что-то в этом роде, – наконец закончил он.

Верхняя губа Ноэми изогнулась пологим холмом. Джонас прикусил свою губу, царапнув дыру, в которой с утра опять окажется кольцо. В средней школе пацаны вечно дразнили его за «девчачьи губы», ярко-алые и словно прокушенные змеей губы. Они думали, что Джонас красится помадой, но яркий рот был у него от природы. Зимой губы у него то и дело трескались, а летом он казался похожим на малыша, который постоянно грызет вишневые леденцы.

– Мой друг, Линкольн… Брат Эмберлин… Его тело нашли в том лесу. Ты ведь помнишь.

– Да.

Как бы он мог забыть?

– Иногда я хожу туда. Долго не ходила, но теперь мне нормально. Ну, то есть не совсем нормально, но терпимо. Я выросла в этих местах и хорошо знаю лес. Но мне было бы спокойнее, если бы мои друзья не ходили туда в одиночку. Я не пытаюсь тебя контролировать. Я просто не хочу, чтобы кто-то еще пострадал… – Она склонила голову набок, подбирая слова. – Когда я увидела тебя, я испугалась.

Джонас кивнул. Ноэми и Лайл считали его другом? Он вырос в постоянном окружении и теперь сомневался, что вообще может завести новых друзей. А друзья из старой… Поначалу они совсем друг друга не знали, а потом наверняка был какой-то переходный период, когда они были знакомыми, но не дружили. Однако это все было так давно, что Джонас уже и не помнил. Теперь он осознавал лишь, что прежние дружбы увядают: расстояние и обстоятельства потихоньку отгрызали кусочки от того, что до переезда в Шивери казалось ему нерушимой глыбой.

– Ты теперь живешь здесь и можешь ходить куда вздумается. Мне просто хотелось объяснить тебе, почему я волнуюсь. Если тебе интересно, я сама могу тебя сводить в лес. Днем. Если захочешь вернуться к озеру, просто скажи, и мы пойдем вместе.

– Понятно.

Он понимал, но лишь отчасти. Он не вполне верил ее словам о том, что она беспокоится о его безопасности, но понимал, что прогулки в лес были для нее чем-то вроде посещения кладбища. Ему не хотелось нарушать ее уединение в такие сокровенные моменты.

– Я прибралась в конюшне, чтобы ходить сюда отдохнуть от других. – Она головой обвела чердак. – Ненавижу то, что дома постоянно толпа.

Он хотел расспросить ее про водоем. Про статьи в газетах, где говорилось, что его нашли за много километров от ближайших рек и озер. Но, как обычно, он слишком долго собирался с духом, и теперь она перевела разговор на другое.

– Сюда тоже без меня не ходи. Не потому, что тут опасно. Но это моя комната, и я тебя не приглашаю.

Джонас склонился ближе и примирительно толкнул ее в плечо. Она ответила тем же, а потом встала и направилась к лестнице. Когда он вернулся к себе, то первым делом принял душ. Смыл с ног грязь и траву, выудил из волос листья. На полу душевой сбились в кучку маленькие кусочки леса; здесь они казались незначительными. Съежилось и озеро: Джонас уже начал сомневаться, действительно ли видел его в лесу.

Может, это лунный свет залил лесную поляну и ему показалось, что это океан? Иначе почему Ноэми ничего не рассказала ни полиции, ни Эмберлин? Зачем держать в тайне озеро, где утонул Линк?

Джонас обмылком мятного мыла написал имена всех новых знакомых на стенке душевой кабины. Потом нарисовал вокруг имен целый лес из палочек.

9. Ноэми

Когда Ноэми вернулась к себе, ее ждало сообщение.

Кто этот парень с крючковатым носом?

Кто? – ответила Ноэми, хотя она прекрасно знала, кого имеет в виду Неизвестный.

У Джонаса были тонкие, острые черты лица. Линия челюсти, скулы, переносица – одновременно утонченные и выразительные. Однако если смотреть анфас, то нос действительно слегка кривился на сторону, словно его сломали и он неправильно сросся. На взгляд Ноэми, это Джонаса совсем не портило. У него было хорошее лицо. Темные, задумчивые глаза. И очень милые губы, хотя пирсинг ему совершенно не шел.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Он теперь живет с вами?

Если ты знаешь, то зачем спрашиваешь?

Линк был не из ревнивых, и Ноэми еще больше засомневалась, что это он ей пишет. Да и к чему ревновать? Ноэми не признавалась, каким милым, каким очаровательным казался ей Джонас – это было бы жестоко. Так или иначе, Неизвестному, похоже, было видно все. Может, он видел ее насквозь и заметил, что в глубине души ей больше нравится работа теперь, когда Джонас сопровождает ее в «Колибри» после школы.

Линк всегда витал в облаках. Он прекрасно рисовал, но учителя его за это ругали: он вечно черкал что-то на уроках. Его длинные ноги не влезали в пространство под партой, поэтому он устраивал их в ряду между партами, точно крылья летучей мыши. Даже учитель рисования как-то выгнал его с урока за то, что он принес найденный где-то крысиный скелет и хотел сделать из него поделку. Если бы что-то такое выкинул Гэтан, он бы сделал это из духа противоречия и желания побунтовать, однако намерения Линка были чисты.

До того, как они начали проводить время вместе, Ноэми иногда натыкалась на него, когда он с баллоном краски в руке что-то чертил на стенах заброшенной заправки. Он превращал трущобы в холсты, но живопись его была своеобразной. Линк рисовал унитазы, бегущие по кирпичным стенам на куриных ногах, и иссиня-черных растянутых людей, блюющих радугами.

Впервые Линк пригласил ее на свидание, когда они, сидя в школьном автобусе, ждали отправления домой. Она оканчивала девятый класс, а Линк – десятый. Лайл уже уехала (ей нужно было в другой район), и Ноэми села вместе с Линком и Гэтаном. Гэтан вслух придумывал обидные клички для восьмиклассников, и Линк отвлекал его, рисуя в блокноте всякие непристойности. Обычно из школы автобус ехал полупустой, и она садилась, прислонившись спиной к окну, и читала. Однажды Линк с Гэтаном сели позади нее, и Гэтан принялся колотить коленом по спинке ее сиденья. Линк только успел присесть, как тут же снова вскочил и пересел к ней. Его тощие километровые ноги были буквально повсюду.

Ноэми выпрямилась; край окна впился ей в ключицу. Она подвинулась и поджала ноги, чтобы ему было не так неудобно. Каждый день он являлся в школу в одном и том же наряде: холщовая куртка поверх черного худи, выцветшего от времени (но точно не от стирки). Он снял капюшон, и по-лисьему рыжие волосы рассыпались вокруг лица. Глаза у Линка были светлее, чем у сестры: у нее карие, а у него синевато-серые, как вода в канаве.

– Что читаешь? – спросил он.

– Книгу.

Гэтан фыркнул.

– Сборник сказок из магазина, где работает мама. Ему уже целый век. Сборнику, не магазину, – пояснила она. – Книга интересная, но на ощупь страницы мне не нравятся. Я недавно нашла между страницами мертвого жука.

– А ты когда-нибудь нюхала кошачью мочу?

– Ч-что?

– Запах такой, что затхлые книги по сравнению с ним цветочками покажутся. Хотя насчет столетних я не уверен.

– Блин, чувак, – раздался голос с заднего сиденья.

– Я тут видел в интернете фотографии… – продолжил Линк. – Старые монашеские рукописи. На них находили и кошачью мочу, и отпечатки лапок, и дохлых мышей. Один монах написал что-то вроде: «Сраная кошка!» Ну, на старофранцузском написал или что-то такое.

– Ле сраная кошка.

– Неправильно. Разумеется, – сообщила Ноэми Гэлану в проем между спинкой сиденья и окном.

– Я тут начал коллекционировать записки. – Линк раскрыл передний карман рюкзака.

Молния, наверное, сломалась, потому что держалась на булавках. Внутри лежала неровная стопка бумаг: кое-какие листы желтые и линованные, другие белые и поменьше. Некоторые надорваны.

– Вот, посмотри. Эта моя любимая, пока что.

На бумажке полустертым карандашом значилось: «Твоя жизнь прекрасна».

– Нашел ее в ящике стола в библиотеке. Больше там ничего не было. Я думаю, круто было бы найти книгу с жуком внутри, ну или с кошачьим отпечатком. Вроде как добавляет что-то к сюжету.

– Если хочешь, могу помочиться на твои книги, – предложил Гэтан.

– Спасибо огромное.

Линк предложил пройтись до ее дома пешком, и, когда Ноэми сказала, что прогулка от школы до ее района в Шивери займет час, он просто согласился. Ему и в голову не пришло, что так она ему отказывает. Увидев его неколебимость, Ноэми согласилась. Линк не обернулся, а вот Ноэми – да. Эмберлин бешено жестикулировала; Гэтан смотрел, разинув рот. Широко улыбнувшись ему и показав средний палец, Ноэми вышла из автобуса.

Иногда она сомневалась, слушает ли вообще Линк то, что говорят другие. Это не было похоже на то, как взрослые слушают детей вполуха. Разум Линка проводил странные параллели, и его безумные ассоциации выливались в целые разговоры. Если его спрашивали, голоден ли он, он мог ответить историей о том, как увидел по телевизору питона, пожирающего козу.

Несмотря на все его чудачества, Ноэми никогда не бесилась на Линкольна Миллера, слишком уж он был добрым, покладистым, терпеливым и добродушным. Ни разу не случалось, чтобы она на него огрызнулась, а потом пожалела об этом. Когда ей хотелось побыть одной, Линк не мешал ее одиночеству. Он подружился с семьей осиротевших енотов на заднем дворе и кормил их макаронами с сыром. Иногда он курил, и почему-то Ноэми не была против запаха дыма, когда им пах Линк и табак смешивался с его собственным ароматом из пота и зимнего воздуха. Даже летом кожа Линка казалась прохладной. В июле, в каникулы между девятым и десятым классами, они с Гэтаном и Линком пошли в кино смотреть «Синий бархат». Проводить время с Линком обычно значило проводить время и с Гэтаном. Похоже, из них троих это бесило одну Ноэми. На этот раз Гэтан привел подружку – она уже выпустилась из школы, – и, когда они все вместе сели в машину Гэтана, Ноэми пришлось сидеть у Линка между ног. В кино они опоздали, и места остались только в передних рядах перед самым экраном. Гэтан с девушкой сели прямо за их спинами и постоянно пинали стул Ноэми, хихикали, целовались и так раздражали окружающих, что Ноэми стало неловко быть с ними в одной компании. Так или иначе, они с Линком ушли на середине фильма. Провожая ее домой, он старался идти медленно, чтобы не обгонять ее своими великанскими шагами. Когда он заметил на середине дороги черепаху и понес ее на обочину, Ноэми остановила машины и ругалась с водителями. Единственный раз Ноэми видела Линка в ярости: он разозлился на Гэтана. Кто-то оставил вазу с кораллово-розовыми пионами на крыльце «Лэмплайта» накануне Валентинова дня. Открытки отправитель не оставил, но несколько дней назад он напрямую спросил ее в сообщении, какие цветы она любит.

Когда Гэтан отвозил их в своем пикапе в школу, Ноэми спросила Линка, от него ли был букет. Он удивленно ответил, что на цветы ему не хватило бы денег.

А потом его лицо порозовело, и на бледных щеках проступил румянец, как у сестры.

– Блин, ты должен был сказать «да», чувак, – сказал Гэтан.

Краска исчезла с лица Линка, сменившись холодной, бледной злобой. По рту пробежала тень, подобная темному разводу на белоснежном мраморе. Гэтан, не отрываясь, смотрел на дорогу и вопреки обыкновению молчал. Линк тоже ничего не говорил; воздух же буквально гудел от напряжения. На школьной парковке Линк стремительно выбежал из машины. Мало кто мог стоять рядом с пикапом и заслонять собой дверь, но у долговязого Линка это получалось.

Он резко вдохнул воздух, словно собираясь что-то сказать. Потом развернулся и быстро зашагал к школе, не дожидаясь друзей. На его месте Ноэми бы обрушила ураган ярости на друга, который осмелился отправить от ее имени романтический подарок. Все в округе бы узнали, как она относится к таким жестам. Гэтан бы пустил в ход кулаки. Однако молчаливое неодобрение Линка оказалось еще страшнее. Отстегнувшись и переместившись к двери, Ноэми оглянулась на Гэтана. Он сидел, отвернувшись от нее и уставившись на побелевшие костяшки пальцев, сжимающих руль. Машина уже остановилась, и мотор заглох, но он не разжимал рук.

– Прости, – сказал он. – Я думал, это поможет.

– Передо мной не надо извиняться. Но его можно было бы хоть предупредить.

– А я предупредил! – почти закричал он, но затем поправил себя, уже тише. – Предупредил. Вернее, я предложил, а он отказался. Но я все равно решил отправить цветы. Думал, что все будет в порядке.

– Я знаю, что ты хотел помочь, – сказала она.

Давно уже Ноэми не испытывала к Гэтану ничего, помимо раздражения.

– Уверена, что и он тоже знает. Но дарить цветы на Валентинов день – это совсем не его стиль.

– Но они тебе хоть понравились?

– Да, нормальные цветы. Но дело не в этом. Где ты вообще нашел пионы в Миннесоте? В феврале?

– Купил. На деньги с героина! – Он сказал это с таким энтузиазмом, что Ноэми так и не поняла, шутил он или нет.

– Ладно, забудь, что я спросила.

Проехавший мимо школьный автобус на мгновение скрыл его из вида, но она наконец нагнала Линка внутри, в коридоре перед спортзалом. Она позвала его, и он поприветствовал Ноэми, словно увидел впервые за утро, словно ничего не случилось.

Линк с Ноэми сели вместе с Лайл и Эмберлин; Гэтан предпочел компанию своих криминальных дружков. Потом Линк проводил Ноэми до шкафчика.

Она не знала, как он сумел открыть замок. Ее бы не удивило, если бы он подобрал шифр. Внутри лежал подарок от Линка, и она сразу поняла, что это от него. Простой материал: цветная бумага, которую легко было раздобыть в комнате ИЗО. Книги на дне шкафчика стали подлеском, на котором выросла бумажная диорама из деревьев: вырезанная вручную листва, сложенные из оригами крошечные кролики и белки. Загнутые хвостики, узкие ушки. Один-единственный еж с иголками из бумажных конусов. Ноэми не знала, каким чудом длинные пальцы Линка умудрились не раздавить хрупкие пирамидки.

– Если хочешь, остальные книги можешь сложить у меня, – нагнувшись к ней, сказал Линк.

Он поднял руку всю в порезах от бумаги и пластырях со Спайдерменом и помахал пальцами.

Ноэми прижала к груди учебник химии, как никогда не прижмет самого Линка. За все время, что они были знакомы, они почти не касались друг друга. Единственным исключением стал выпускной, на который они оба не пошли. Он пригласил ее и облегченно улыбнулся, когда она сказала, что не хочет идти. Вместо этого они нарядились и ушли в лес. Там они танцевали. Ее каблуки застревали в грязи, и она сбросила туфли. Ей пришлось стоять на цыпочках, иначе она бы так и смотрела ему весь вечер в грудь. Ноэми была среднего роста, но Линк все равно был выше на добрых тридцать сантиметров, и держать его за плечи было не очень удобно. Она прижалась ладонями к его рубашке из секонд-хенда, чуть-чуть ниже ключиц. Ветер над водой играл для них негромкую мелодию, словно звуки скрипки доносились с места, где иногда стоял маяк. Настали сумерки, и светлячки заискрились между деревьями, словно рождались и умирали звезды. Потом их прогнал дождь. Линк с Ноэми спрятались под кронами и стали дожидаться, когда он пройдет. Дождь закончился так же стремительно, как начался, и солнце еще не успело скрыться за горизонтом.

Через неделю Линк умер.

Маяк

Мне приснилось, что в лесу за «Лэмплайтом» было озеро. Из воды поднимался бетонный маяк в форме человеческого торса с длинными конечностями из центра – то ли крылья, то ли плавники. На месте головы комнату с лампой венчала крыша из ртутно-синего стекла. У озера не было берегов: я стояла на стыке воды и травы. Между пальцами ног поднималась влажная грязь. Я не могла понять, утро было или вечер: листва, трава и вода начинали сереть. Вокруг маяка росли березы и клены, такие высокие, что я могла бы спрятаться в складках их коры, как какой-нибудь жук. Маяк моргал своим глазом на воду, очерчивая взглядом дугу. Рассеянный свет по краям луча осветил темные фигуры между деревьями: ростом с людей, но безликие, отстраненные. Они исчезали на свету и появлялись в тенях. Все наблюдало за мной.

10. Эмберлин

На Хеллоуин Эмберлин пришла к Андерсонам с костюмом, что свешивался у нее с локтя в мешке для одежды. Помахав с крыльца, она проследила взглядом за отцовской «Субару Аутбэк», пока машина не скрылась на дальнем конце подъездной аллеи. Лайл, которая собиралась нарядиться Дэвидом Боуи (в роли короля гоблинов Джарета), попросила Эмберлин помочь ей с макияжем. Обычно таким занималась Ноэми, но сейчас почему-то Лайл потребовалась именно Эмберлин. Просьба привела ее в полный восторг – аж мурашки побежали, – и она просмотрела столько обучающих видео, что в жизни бы не подумала, что может.

Сама Эмберлин не собиралась ничего придумывать, но пока Лайл обсуждала с ней собственные планы, заразила подругу энтузиазмом. В прошлом году Эмберлин особо не напрягалась и заявилась в «Лэмплайт» в остроконечной ведьминской шляпе, добытой по дешевке в супермаркете. На сей раз Эмберлин расстегнула мешок, и оттуда с шуршанием заструилась блестящая юбка из тафты, переливаясь сине-фиолетовым в лампах комнаты Лайл. Подругам пришлось поломать голову и обегать все магазины праздничных товаров и комиссионные, пока они не придумали: Эмберлин пойдет в винтажном выпускном платье, куда они добавили детали с костюма оборотня. Так она будет Красавицей и Чудовищем в одном лице.

Лайл сидела на краю кровати, пока Эмберлин прорисовывала ей впалые щеки.

– Я знаю, что это плохая идея, – сказала Лайл. – Но я купила банку смываемого аэрозоля для волос. Надеюсь, закрасит зелень.

– Ничего, как-нибудь разберемся. А теперь, пожалуйста, посиди спокойно.

Лайл никогда не красилась, за исключением своей фирменной ярко-алой помады, однако даже ей макияж бы удался лучше. Эмберлин старалась красить внимательно и аккуратно, но руки у нее дрожали, и линии выходили неровными. Когда Эмберлин красила ей ресницы, Лайл держала глаза раскрытыми, хотя огромная черная палка то и дело норовила попасть ей в глаз. Прокрашивая брови Лайл, Эмберлин оперлась ладонью подруге на лоб.

– Сколько тебе было, когда ты перестала собирать конфеты на Хеллоуин? – спросила Лайл.

– Думаю, где-то в средней школе… – Она пригладила брови Лайл ногтями. – Я три года подряд носила один и тот же костюм: стандартное розовое платье принцессы. В первый год оно было мне страшно велико, но к концу я до него доросла. Правда, тогда весь подол уже был в дырках от того, что я его волочила по асфальту.

– А мне приходилось брать с собой Паркера каждый год с тех пор, как родители разрешили нам ходить одним. Думаю, тогда я и разлюбила эту традицию.

Лайл наморщила нос, не подозревая, как ей повезло: у нее был брат, из-за которого она могла беситься.

– А то я бы до сих пор ходила. Паркер-то ходит с друзьями.

Эмберлин оставила лицо Лайл в покое. Повозив кисточкой по теням, она рассеянно вытерла ее о тыльную сторону запястья, оставив на нем жирную серую полоску.

– Я никогда не ходила за конфетами с Линком, – сказала она. – Их забирал старший брат Гэтана, а когда он умер, они стали ходить одни. А меня только мама брала, когда я была совсем маленькой.

– Я вечно забываю, что у Гэтана был брат.

– Ну, Элайджа был гораздо старше, так что вряд ли ты его часто видела. Даже Линк его почти не помнит. Почти не помнил.

Эмберлин закатила глаза, словно это было нелепой оговоркой. Что, конечно, было не так.

– А сейчас вы с Гэтаном часто видитесь?

– Только в школе. – Эмберлин покачала головой. – Теперь, без Линка, он почти к нам не приходит, хотя иногда помогает по дому. Сгребает листья в кучу, все такое.

– А в лес ты ходишь? Мы уже давно не фотографировались, так что я не знаю… – Лайл замолчала, оставив мысль незаконченной.

У Эмберлин сложилось ощущение, будто подруга собиралась договорить, но не понимала, к чему она ведет.

– Нет, я туда не возвращалась. Конечно, я прохожу мимо по пути в «Лэмплайт», но зачем туда ходить, если мы не фотографируемся. Не то чтобы я избегала леса. А с другой стороны… Когда я смотрю на него, чувства у меня не самые приятные.

Она положила кисточку на комод Лайл и, взяв себя за прядь рыжих волос, протянула руку от корней к кончикам, раз за разом, словно пыталась выбраться из комнаты по канату собственной шевелюры.

– Конечно, я вспоминаю, что там случилось. Или что могло случиться.

До смерти Линка они несколько раз позировали для фотографий в лесу. Эмберлин хранила один кадр на телефоне: они с Лайл на рассвете. Девушек почти не было видно на фоне леса. Нужно было приглядеться, чтобы увидеть две фигуры в черных вуалях, накинутых на оленьи рога, что Ноэми смастерила из веток и гипса. Смотря на фото, Эмберлин могла только догадываться, кто из них кто: лица были так размыты, что могли принадлежать кому угодно, а из-за рогов казалось, что обе девушки одинакового роста, хотя Эмберлин была сантиметров на пятнадцать выше. Ноэми запретила им двигаться и разговаривать друг с другом, и они то завывали, точно призраки, то тихо хихикали из-под рогов. Теперь, когда Эмберлин не различала их на фото, ей казалось очень странным, что одной из этих мрачных фигур была она сама.

– А жаль, – продолжила Эмберлин. – Весело тогда было.

– Если захочешь вернуться, – предложила Лайл. – Я бы пошла с тобой. Не обязательно фотографироваться. Можем просто сходить вдвоем, и ты как следует подумаешь, что чувствуешь насчет этого места.

– А что, хорошая мысль. – Она встретилась взглядами с Лайл. – Скажи, очень странно будет, если мы пойдем без Ноэми?

– Нет, – ответила та, но голос ее звучал неуверенно.

Лайл во время уроков постоянно рисовала на коже. Этим она слегка напоминала Эмберлин Линка, который целыми днями красил ногти фломастером. Однако Линк делал это от нервов, а Лайл проявляла больше терпения. Она была в продвинутых классах почти по всем предметам, поэтому Эмберлин могла наблюдать за ней только во время испанского, на который они ходили вместе. В прошлую пятницу Лайл черными чернилами написала L♥VE на пальцах левой руки. Символы еще виднелись, посеревшие и размытые настолько, что сердце на среднем пальце больше напоминало слезинку.

Эмберлин зашла в лес бок о бок с подругой. Под ногами шелестела листва цветов заката. Эмберлин знала, что Лайл предпочитает большие наушники (она вечно носила их вокруг шеи), сегодня Лайл перешла на наушники-капли, чтобы они могли слушать музыку одновременно. В основном Лайл слушала музыку, которую написали задолго до ее рождения. Прямо сейчас в правом ухе Лайл и левом ухе Эмберлин играла Love → Building on Fire. Они шагали в ногу, и шнур между ними ни разу не натянулся. Заходящее солнце отражалось на синем атласе дешевого платья Эмберлин, словно оно было из воды. Тихий, спокойный цвет, но такой поразительный на фоне теплых тонов осени и заката.

– Тебе очень идет синий, – сказала Лайл.

Эмберлин подняла взгляд и увидела, что Лайл смотрит на ее лиф. Внезапно Эмберлин отчетливо почувствовала, что живет в теле, и приобняла себя за пояс одной рукой, положив пальцы вдоль ребер. Ее голый локоть коснулся мягкого изгиба руки Лайл, и остальное тело Эмберлин перестало существовать.

Она не знала, чего ждать от этого возвращения в лес.

Та же лужа, что и пять месяцев назад, пряди золотисто-рыжих волос Линка плавают на поверхности… Линии огненной листвы очерчивают положение, в котором он умер, уткнувшись в землю лицом.

Раньше Эмберлин любила проводить время среди деревьев в компании Лайл и Ноэми. С Лайл вдвоем они еще сюда не приходили. Что с ней было не так, раз она была рада снова оказаться здесь? Почему радовалась обществу Лайл? Разве ей не полагалось думать про Линка? Ее мысли заплутали в лабиринте образов. Она бы могла взять Лайл за руку. Эмберлин вызвала в памяти синие потрескавшиеся губы Линка. Буквы на коже Лайл. Линк стал горсткой пыли на каминной полке. Мир пылал осенними красками. Мир тонул в океане глубиной в десять сантиметров.

Лайл остановилась и вынула наушник.

– Не уверена, куда теперь, – сказала она, оглядываясь в поисках знаков, которых, как знала Эмберлин, не существовало.

Конечно, не осталось ничего, что указывало бы на место смерти Линка. Может, и хорошо, что лес казался нетронутым, таким же, как на фотографиях Ноэми. А что они, собственно, искали? Выросший из ниоткуда могильный камень? Линк не оставил никакого следа в лесу. Деревья поглотили память о нем.

– Не волнуйся, – сказала Эмберлин. – Я и не думала, что мы найдем то самое место, где… Место Линка. Я рада, что мы пришли. Наверное, это и к лучшему, что мы не знаем, под каким именно деревом его нашли. Так лес останется чем-то большим, чем просто местом, где он умер.

– Правда? – Лайл с неуверенным выражением на лице кивнула, словно обнадеживая себя. – Ну хорошо. Я просто думала… может, мы найдем воду, ну, или что-то в этом духе. Что-то, что даст тебе какие-то ответы. Когда я приходила сюда раньше, я увидела кое-что, что может тебе помочь. Но я не знаю это место так хорошо, как Ноэми. Если тебе понравилось просто бродить, я рада. Жаль, что не могу больше ничем помочь.

Лайл что, надеялась разгадать загадку, которая не под силу даже полиции? Найти дыру в земле, в которой полгода назад плескалась вода? Пусть ее надежды были наивными, Эмберлин улыбнулась: как мило со стороны Лайл попытаться ей помочь, как-то ее утешить. Ее глаза искали что-то, что принесет Эмберлин покой, ее ноги пытались пройти по прежним следам… Представив, как Лайл стоит на этом самом месте, думая о ней, переживая о ней, пытаясь найти выход, Эмберлин лишилась силы воли. Ей захотелось обнять хрупкую подругу и прижать к себе так крепко, чтобы между ними ничто, ничто не смогло встать. У нее в кулаке заиграла другая песня: теперь из наушника, сквозь мышцы и кости, доносилось Please, please, please.

А потом поверх музыки раздался голос Ноэми.

– Что вы тут делаете?

Ее присутствие удивило Эмберлин, но она не беспокоилась, пока не увидела Лайл. Та застыла, словно ее застукали за поеданием конфет перед ужином. Ноэми с Джонасом тоже были в костюмах. Ноэми стала зубной феей из кошмаров: вся усыпанная блестками, залитая искусственной кровью и с кусками эмали, торчащей из уголков рта. На Джонасе была обычная одежда и ободок с кошачьими ушами, который он у кого-то одолжил. Он был расслаблен, голова слегка наклонена, руки в карманах джинсов. Казалось, новоприбывшие его совсем не потревожили.

– Я хотела показать Эмберлин то, что ты показала мне, – сказала Лайл.

Она сложила руки домиком и нервно перебирала пальцами.

– А что здесь делает Джонас?

«То, что ты показала мне». Это звучало куда более определенно, чем «мы найдем воду… ну, или что-то в этом духе». Похоже, она надеялась привести Эмберлин в какое-то конкретное место; обычно Лайл говорила куда более прямо.

– Ну хорошо, – сказала Ноэми. – Тогда пойдем вместе, что ли.

На ней было пастельное платье, как у балерины. Полупрозрачную юбку в пятнах крови она искусно разорвала, и теперь Ноэми скручивала один из лохмотьев раскрашенными в синий пальцами. Она не злилась – она нервничала.

Ноэми быстро направилась в глубь леса, даже на огромных платформах обгоняя остальных. Она крепко схватила Джонаса за запястье и потянула следом, и ему удалось взять ее за руку. Ноэми часто обращалась с людьми, как с бродячими животными: скудно, точно лакомства, раздавала похвалу, а если вам что-то не нравилось, вы могли пойти поискать удачи где-то еще. Каждое ее решение становилось приказом для людей, которые ей нравились. Всех остальных она просто игнорировала – ровно до того момента, как они начинали ее раздражать. Эмберлин была покладистой от природы, поэтому колючки Ноэми ее не особо ранили, но Джонасу-то приходилось жить с ней в одном доме.

– Меня меньше удивляет, что он в нее втюрился, – прошептала Лайл, – чем то, что она его этим не пытает.

– А что мы вообще ищем? – спросила Эмберлин.

Обычно она была не прочь посплетничать, но сейчас личная жизнь Ноэми ее не сильно волновала.

– Я думала, мы пришли сюда из-за Линка.

– Да, прости. Конечно. Но тебе нужно будет увидеть своими глазами, чтобы поверить. Я не хотела рассказывать, потому что не уверена, что могу найти это место сама. Думала, что если расскажу, а показать не смогу, то получится только хуже. Но надеюсь, когда ты увидишь…

Они уперлись в спину Джонаса, не заметив, как он и Ноэми остановились. Как оказалось, Лайл искала не канаву и не лужу.

Эмберлин не так хорошо знала лес, как подруги. Они наснимали много фотографий без нее – и еще раньше, когда страсть к фотографии не успела захватить Ноэми целиком, играли тут детьми. Но Эмберлин думала, что ориентируется там достаточно хорошо, чтобы знать, что случилось с братом. Никто бы не стал убивать Линка. Все сошлись на том, что это было не убийство и не суицид, а просто несчастный случай. Содержимое его легких и желудка говорило о том, что он не плавал в каких-то других местах перед тем, как очутиться здесь. В полиции сказали, что он задохнулся в мелкой луже после дождя. И Эмберлин, как и все остальные, приняла эту версию на веру, хотя она и казалась совершенно неправдоподобной. Хотя, может, и не все поверили в эту историю.

Как давно Лайл знала про это озеро? Оно раскинулось у них перед глазами, такое огромное, что Эмберлин не видела деревьев на другом берегу. Линка нашли в грязи, а не вытащили из воды. И сегодня тут тоже воды быть было не должно. Когда в последний раз шел дождь? Уж точно не на этой неделе. Оказалось, даже Линк знал этот лес лучше, чем Эмберлин.

Это место принадлежало всем, кроме нее.

Джонас склонился, чтобы разглядеть лодку, привязанную к каменному причалу у кромки воды. Лодка билась о камень, словно приветствуя их, словно пытаясь сказать Эмберлин, что у них с Линком тоже есть от нее секреты.

– А лодка была здесь, когда мы приходили той ночью? – спросил Джонас. – Я не заметил.

Эмберлин, к своей радости, увидела, что Лайл тоже выглядит обиженной. Однако ни та, ни другая не спросили вслух, почему Ноэми привела сюда Джонаса раньше, чем родную сестру Линка. Лайл прикрыла глаза ладонью от солнца и вгляделась в невероятную даль.

– Наверное. Было темно, – ответила Ноэми, а потом позвала: – Лайл.

Не получив никакого подтверждения, что ее слушают, Ноэми показала вдаль, за воду.

– А вот этого и ты тоже не видела.

Там, посреди неведомого озера, которое, казалось размерами было больше, чем скрывавший его лес, виднелся маяк. Отсюда он казался крошечным серым обломком, но Эмберлин могла его разглядеть. Озеро окаймляли дубы выше мамонтовых деревьев в Калифорнии – тех самых, через которые могла проехать машина. Дубы, казалось, достигали небес, и на их фоне маяк казался совсем маленьким. Ветви же на деревьях искривлялись под странными углами, накрывая посетителей тенью.

– Надо же, листва на них еще зеленая, – пробормотала Лайл.

– И тебя удивляет только это? – Ноэми принялась обмахиваться «волшебной палочкой» в форме треснувшего зуба.

День и так был теплый, но теперь стало прямо жарко.

– А ты доплывала на лодке до маяка? – спросил Джонас.

– Нет.

– Почему?

– Я подумала, что неразумно плыть одной.

Ноэми швырнула камешек в воду, и он, вместо того чтобы отскочить от воды, сразу исчез в глубине.

А вот Линк бы, наверное, поплыл не раздумывая. Ноэми не сказала, что она вообще не бывала у маяка, только что не плавала туда одна. Эмберлин легко могла представить, как ее брат с Ноэми гребут к маяку вместе. Он бы рассказал сестре о таком. Хотя, с другой стороны, это же был Линк. Если бы он нашел на заднем дворе вулкан, наполненный резиновыми уточками, то ему бы и в голову не пришло с кем-то этим поделиться, если у него не спросят.

– Ты хотела, чтобы мы поплыли вместе? – спросила Лайл.

Она тоже любила приключения и, если никто ее не отговорит, вполне может сесть в эту лодку.

– Разумеется, нет. – Ноэми протиснулась мимо Джонаса, встала на колени перед лодкой и принялась тянуть за канаты.

– Я не понимаю, – сказала наконец Эмберлин.

Больше ей ничего в голову не приходило.

– Я боялась, что если попытаюсь привести вас сюда, то больше не найду озера, – ответила Ноэми. – Я пыталась привести полицию, но озеро вроде как исчезло. Оно очень капризное, и я не хотела вас обнадеживать, а потом прийти и не найти его.

Она оттолкнула лодку от берега. Та заскользила по воде, взбивая поверхность крошечными прозрачными волнами.

– Значит, Линк утонул здесь? – спросила Эмберлин. – И что ты имеешь в виду – исчезло? Высохло, что ли?

Спросив, она тут же пожалела о своем вопросе.

Это озеро не было похоже на болото. Лодка, маяк… размеры котловины. Она чувствовала себя ребенком, который ломает голову над загадкой взрослых; иногда, общаясь с Линком, она ощущала что-то похожее. В детстве он любил так подбирать слова, чтобы все казалось шуткой. Например, говорил: «Сегодня мы на подножном корму», подразумевая, что на ужин будет вчерашняя еда. Эмберлин сначала долго пыталась его разоблачить, а потом узнала, что он вовсе не пытался ее обмануть. Сегодня она подумала, что Лайл тщетно пытается найти место, где он утонул, но вот они стоят на том самом месте, и из всех них одна Эмберлин не знала, что сюда легко попасть. Ноэми наблюдала за лодкой, что успела отплыть от берега на несколько метров.

– Я не знаю. Полицейские сказали, что я вру. Я пыталась им показать, но сама не смогла найти. Пока они не ушли. Я сказала, что давно сюда не приходила и что пруд, наверное, казался мне куда больше в детстве, что я плохо помнила детали…

Все молчали, и Эмберлин чувствовала, что друзья ждут от нее какой-то реакции. Что она должна взорваться. Развалиться на части. Но она не злилась; она даже не чувствовала, будто ее предали. Она скорее напоминала себе высохшую канаву с узорами растрескавшейся земли.

– Ты приходила сюда с Линком?

Эмберлин не хотела, чтобы ее вопрос звучал обвинением, и надеялась, что у нее получилось. Слова вырвались из ее горла тихими, с оттенком испуга – именно так, как она себя ощущала.

– Ага. – Ноэми кивнула. – Несколько раз. Тут, конечно, очень странно, но я не думала, что мы здесь в опасности. Место не казалось мне зловещим, пока не умер Линк. Прости, Эмбер. Я бы не привела его в этот лес, если бы хоть на секунду подумала, что…

Она назвала ее кратким именем, которым до нее звал ее только Линк. Ноэми никогда бы не сделала такого просто так. Наверное, Линк разговаривал о ней с Ноэми. Эмберлин была не против, что Ноэми так ее назвала. В этих звуках словно жил Линк.

– Ты не виновата. – Эмберлин подошла к ней и положила руку на плечо.

Ноэми посмотрела на руку, словно это был упавший на плечо листок – словно ее коснулось что-то чуждое.

– Линк мог о себе позаботиться. Он умел плавать. Я не знаю, почему полиция не нашла такое громадное озеро.

– Я тоже его не нашла, – сказала Лайл.

– Но у тебя не было причин думать, что Линку опасно о нем знать. И о нас тоже особо не беспокойся. То, что случилось с Линком, было несчастным случаем, но если ты переживаешь, то мы обещаем не приходить сюда поодиночке.

Эмберлин посмотрела на Лайл с Джонасом, ожидая, что они подтвердят ее слова.

– Это не ты должна меня успокаивать, – пробормотала Ноэми так тихо, что больше никто ее не расслышал.

– Если тут так опасно, то и тебе не стоит ходить одной, – сказал Джонас.

Он не отчитывал Ноэми, просто беспокоился. Эмберлин стало интересно, как они ведут себя наедине. Может, Ноэми меньше думает про Линка, когда рядом Джонас?

– Джонас прошел за мной сюда несколько недель назад, – объяснила Ноэми. – Поэтому мы сегодня и вернулись на это место. Он без конца донимал меня вопросами и еще притворялся, что ему не так уж и интересно.

Джонас засунул руки в передний карман худи и зарделся. У него была оливковая кожа и тонкие черты, как и у Ноэми. Они казались одной из тех парочек, которые были похожи на родственников.

– Для Ноэми закон не писан, – сказала Лайл.

– Тут не опасно, если умеешь плавать, – возразила она.

– Но Эмберлин сказала, что Линк тоже умел.

– Да, но… я не знаю. У вас нет такого странного чувства, ребят? Словно за вами наблюдают?

Ноэми бросила быстрый взгляд в сторону деревьев, словно ожидая увидеть кого-то на краю поляны. Эмберлин проследила за ее взглядом, но не увидела никого, даже белки.

Озеро ее пугало, но как-то иначе: ей не казалось, что за ними следят. И дело было не только в том, что тут умер Линк. Ей казалось, что они вторглись на чужую территорию, просто не знали, на чью именно. Кто-то построил маяк. Внешние стены башни уже наполовину разрушились, и все же, судя по всему, маяка тут еще не было, когда Ноэми впервые показала озеро Лайл. Здание постепенно дряхлело на одиноком острове, и добраться до него можно было лишь на лодке, которую Ноэми только что оттолкнула от берега. Эмберлин было интересно, что же таится на маяке. Но одновременно не хотелось даже подходить близко.

– А ты знаешь, когда появился маяк? – спросила она.

– Когда-то в прошлом году. Не могу сказать точно. И он не все время там: я никогда не знаю, будет он на месте или нет.

Лайл так высоко подняла брови, что они скрылись за пышной гоблинской челкой. Да, подумала Эмберлин, я тоже ощущаю себя как-то так.

– Если Линк пошел один, – сказала Лайл, – мы никогда не узнаем, что случилось, но жаль, что тебе снятся все эти кошмары про лес. Может, поэтому тебе тут страшно. И Эмберлин тоже, наверное, тяжело. – Лайл слабо ей улыбнулась. – Может, у нас получится посмотреть на это место свежим взглядом. Придем все вместе, группой. Проверим, что все умеют плавать. Гэтан вроде работает спасателем в бассейне?

– Давайте оставим это между нами. И уж тем более не будем говорить Гэтану. Он нарочно нас утопит. И мне нравятся мои сны, – сказала Ноэми. – Поэтому я их и фотографирую.

– А тут ты тоже что-нибудь снимала? – спросила Эмберлин.

– Нет. На озере – нет. Мне кажется, оно стесняется. Если я иду с фотоаппаратом, то никогда его не нахожу. Но иногда я все-таки проверяю, на всякий случай.

– Может, у нас получится создать об этом озере воспоминания получше? – предложила Эмберлин. – Поснимаем еще кадров, теперь у воды…

– И тебе это будет нормально? – спросила Лайл.

Эмберлин кивнула.

– Я умею плавать. – Джонас провел пальцем по нижней губе и дернул себя за угол рта без пирсинга.

У Ноэми завибрировал телефон. Эмберлин удивилась: она никогда не могла поймать сигнал даже на окраине леса. Лайл с Джонасом наблюдали за Ноэми, пока она читала сообщение. Чехол у нее был розовый, с заячьими ушками. Она сердито нахмурилась на него, и это было бы даже забавно, если бы Эмберлин была в смешливом настроении.

– Не думаю, что оно согласится, – сказала Ноэми. – Озеро, я имею в виду.

Она убрала телефон обратно в сумку.

– Вообще зря мы сюда пришли. Давайте держаться первоначального плана: никто не будет приходить сюда без остальных. Если вы не против.

Ноэми обвела всех взглядом, но глаза ее задержались на Эмберлин, и та кивнула.

Вместе они побрели в «Лэмплайт». Когда они дошли до люпинового поля, разговор перешел на то, какие конфеты кому нравятся. Ноэми любила мятные, Лайл – лакричные. Джонас отличался всеядностью, и ему уже досталось на прошлой неделе за то, что он тайком подъел запасы сникерсов, которые предназначались для праздника. Эмберлин сказала, что ей нравятся карамельные тянучки и молчала до самого дома, пока не пришла пора выбирать фильм. На самом деле она даже не любила карамель. Больше всего ей нравился «Кит-Кат»: то, как аккуратно выглядят все эти слои вафель и как ровно ломаются и делятся на равные кусочки.

Это Линку нравились карамельные тянучки. У Линка был ужасный вкус в конфетах: вишневая пастила, острые коричные подушечки, ириски с арахисовым маслом. Эмберлин захотелось пойти от дома к дому, собирая клубничные леденцы и медовые тянучки, которые дети обычно выбрасывали. Она бы даже съела их, медленно растворяя во рту и пытаясь понять, почему они так нравились брату. Но делать этого она, разумеется, не станет.

Вместо этого она усядется на диван в гостиной «Лэмплайта», застынет рядом с Лайл в своем бальном платье и будет думать про воду. Про озеро, которое не смогли найти ни полиция, ни Лайл, а вот Ноэми смогла. И Линк тоже.

Линк был из тех, кто не верил в магию и всегда пытался докопаться до того, как она работает. Эмберлин тоже не верила, но ей не было нужно во всем разбираться. В конце концов, огонь обожжет, знаешь ты про его свойства или нет. Если они с братом ходили на выступление фокусника, который читал мысли, ни он, ни она не верили, что тот и правда на это способен. Но Линк потом целый день пытался разгадать трюк, а Эмберлин было достаточно знать, что объяснение существует. Неудивительно, что Линк вернулся на озеро один. Сама же Эмберлин уже смирилась с тем, что не поймет этой загадки. Она была так же бессмысленна, как смерть Линка и как необходимость продолжать жить без него, примириться с потерей. Миллеры должны были как-то выстроить свою жизнь вокруг этой пустоты, словно размер семьи не имел значения. Не важно, появлялось ли озеро только после дождя или его было просто сложно найти – не важно, было ли оно проклятым океаном, который существовал только в присутствии определенных людей, как упавшее дерево в лесу. Важно лишь, что ни один из ответов не вернет ей Линка.

11. Ноэми

Ты привела их? – спросил Неизвестный.

Она не знала, как это работает. У него не было телефона, не было голоса, не было тела. Он спросил ее, и слова высветились на экране – без имени, без номера.

Неизвестный. Он все еще был Неизвестным. Он сказал, как его зовут, но она ему почти не поверила.

Она прочла сообщение, но не ответила.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Там безопасно?

Ответь мне.

Может, это была просьба, но больше походило на требование, и Ноэми закатила глаза к небу.

Откуда появляется озеро?

Она написала. Отправила сообщение. Он его получил. Он наполнял собой воздух, которым она дышала, и каждый электросигнал, что проходил через этот воздух. Он знал ее слова, не видя и не слыша их, – ведь ни глаз, ни ушей у него не было.

Это часть леса.

Да, это я поняла. Спасибо за ценную информацию.

Линк всегда говорил загадками, но после его смерти ее это стало бесить.

Я не знаю.

Линк – или кто бы это ни был – не хотел, чтобы она ходила в лес. И не хотел, чтобы туда ходил Гэтан, но не мог ему этого сказать, потому что тогда Гэтан бы точно пошел, срубил все деревья и сжег, даже если бы оказался после этого в тюрьме.

Он не хотел, чтобы туда ходила Эмберлин, но с ней он тоже не мог поговорить. Это все он рассказал Ноэми.

Моя сестра раскладывает все в голове по полочкам и не задумывается ни о чем слишком долго, если ей не напоминать.

Или задумывается, но хорошо это прячет.

Я никогда не мог разобраться.

Будет безопаснее, если вы туда не вернетесь.

Все вы.

Но Ноэми видела сны. И уж в них-то озеро точно не было безопасным. И она делала из снов искусство. Она делала что хотела – и, как обычно, хотела она не того же самого, что Линк.

Впервые Ноэми повела Линка в лес за домом еще до того, как начала фотографировать и вести дневник снов. До бескрайнего океана, который иногда был на месте, а иногда исчезал. Лес был просто собранием деревьев, местом обитания животных. Ноэми ходила в девятый класс.

Все в школьном автобусе уже выяснили, что Гэтан жил с Миллерами большую часть недели. Почти каждое утро он садился на автобус и сходил с него на одной остановке с Линком и Эмберлин. Когда автобус подбирал его у его собственного дома, Гэтан не приносил с собой в школу обед и вместо этого воровал еду с чужих подносов, делая вид, что делает это смеха ради, а не по необходимости. Ни у кого не хватало духу спросить, почему Миллеры взяли его под крыло, но одноклассники прислушивались к случайным шепоткам и постепенно догадались.

У Гэтана с Элайджей были разные отцы, и миссис Келли любила только папу Элайджи. После того как Элайджа умер, второй муж оставил ее. И ее, и Гэтана. Гэтан шутил, что даже его собственный отец больше любил Элайджу, хотя брат родился от другого мужчины. Шутки выходили не смешными, и, когда Гэтан улыбался, Ноэми видела на его лице трещину, проходившую у него внутри.

Похороны Элайджи Келли вышли очень дорогими. Оставшись без отца Гэтана, миссис Келли тянула семью одна, пока у нее не появился бойфренд. Ноэми знала про него больше многих: Линк рассказал ей, что это был младший брат папы Элайджи, который тоже умер. Парни называли его «дядя отчим», хотя они с миссис Келли и не были женаты. Линк признался, что побаивается дядю отчима; боялся его и Гэтан, хотя не признавался. Ноэми терпеть не могла Гэтана, потому что он издевался над другими, но дядя отчим был еще хуже. Когда Линк рассказал ей про ожоги от сигарет на руках Гэтана, она пришла в ярость.

– Я расскажу маме, и она вызовет полицию.

– Не надо. Пожалуйста.

Ноэми знала, что взрослым полагалось о таком рассказывать. Это повторяли в каждом фильме, в каждом сериале про насилие над детьми. Им самим тоже что-то такое говорили в шестом классе на уроке ОБЖ.

Но в жизни все было сложнее. Если правительство заберет Гэтана из дома, куда он отправится? Линк спросил это у Ноэми, и она не нашлась, что ответить. Может, переедет к Миллерам?

– Может, – сказал Линк. – Не знаю. Но знаю, что мои родители бы поступили так же, как твоя мама. И я могу их понять… – Он дернул за веревку своего худи, затягивая ворот. – Но, мне кажется, Гэт нам этого не простит.

Однажды, когда Гэтан пропустил уроки и не отвечал на сообщения Линка, Ноэми придумала план: надо было пойти к нему домой и потребовать его отпустить. Гэтан учился в классе на год старше, но на французский они с Ноэми ходили вместе, и она могла сказать, что его помощь очень нужна для какого-то группового проекта. Линк не будет показываться: дядя отчим знал, что они с Гэтаном друзья. Ноэми подумала, что Гэтана вряд ли отпустят, если будет просить Линк.

Линку было пятнадцать, и он был под два метра ростом, но Ноэми почувствовала, с каким облегчением он согласился не встречаться с дядей отчимом лицом к лицу. Он спрятался за деревом в конце аллеи и наблюдал, как Ноэми подошла к дверям дома Келли. Дядя отчим заполнил собой весь дверной проем, но Ноэми не сдавалась и настаивала, что Гэтан просто обязан пойти с ней и помочь с несуществующим проектом по французскому.

Дядя отчим повернулся лицом внутрь и заорал:

– Отпусти пацана! У него уроки!

Ноэми ждала, заткнув большие пальцы за лямки рюкзака и молча созерцая газон. Дядя отчим тем временем созерцал макушку ее кудрявой головы. Затем он коснулся ее волос, провел ладонью по волнистым локонам и неслышно что-то пробормотал. Она застыла, как дикий зверь, и горячее прерывистое дыхание замерло у нее в горле. Несмотря на высокие каблуки и пышную шевелюру, рядом с дядей отчимом она казалась крошечной. Она поймала взгляд Линка из-за дерева, и он шагнул из-за дерева на белый клевер газона. Однако дядя отчим его не заметил: Гэтан появился в дверях, сгорбившись и моргая. Он был ниже Линка, но выглядел куда мощнее. Увидев Ноэми, он выпрямился, сбросил руку отчима с ее волос, словно отмахиваясь от паутины. Линк спрятался обратно за дерево. Гэтан прошагал до конца подъездной аллеи, приобнимая Ноэми за плечо и яростно сверкая глазами.

Ноэми отвела их в лес за домом и вывернула содержимое рюкзака на траву. Внутри оказалась целая прорва разной еды: консервированные персики, крекеры с арахисовым маслом, конфеты. Гэтан фыркнул, разглядывая набор продовольствия. Будто маленький ребенок собрал рюкзак, сбегая из дома, сказал тогда он. Однако, несмотря на деланое неудовольствие, Гэтан съел все до последнего орешка, и Ноэми с Линком даже не пришлось притворяться, что они собирались разделить еду на троих. Гэтан пихал персики в рот, и по его подбородку тек сладкий сироп. Ноэми обычно критиковала его ужасные застольные манеры, но на сей раз просто отвернулась и ничего не сказала. Когда на траве остались одни пустые обертки, Гэтан молча лег на землю, не поблагодарив друзей, и положил голову на пустой рюкзак Ноэми. Теперь ее ногу от его головы отделяла лишь тонкая холщовая ткань. Гэтан почти сразу заснул, и они вдвоем молча сидели рядом, наблюдая, как ветер шелестит листвой и божьи коровки карабкаются по их пальцам.

Гэтан придвинул голову ближе к ее коленям, и Ноэми засомневалась, действительно ли он заснул. Она откинула темные волосы с его лба.

– Во сне он кажется таким маленьким, – сказала она.

На лбу над бровью у него была ссадина шириной с пряжку ремня. Смахивая волосы со лба, Ноэми случайно задела ссадину пальцами. Он поморщился, и она отдернула руку. Однако Гэтан поймал ее за запястье и приложил пальцы обратно к своему лбу. На секунду он забыл, что с ними был Линк.

Существо приливов

Мне приснилось существо, живущее на дне озера. Сон начался с того, что я вышла из леса на берег. Во сне до этого момента не было ничего: я родилась в лесу.

Небо изогнуло спину. Его брюшко было раскрашено во все цвета ночи. Луна потянула за поверхность воды, и прилив соскользнул, словно простыня с кровати. То ли луна, то ли маяк осветили небольшой участок на краю воды, чтобы мне было лучше видно. Моя тень в отражении озера рассеялась, открыв завиток тьмы. Я увидела лицо – не свое собственное. Отдельное, обособленное присутствие.

Шея существа, серая, как озерная вода при свете дня, потянулась ко мне. Лицо на длинном конце шеи венком окаймляли волосы. Я подумала, что это лошадь, но лицо повернулось каким-то другим углом или как-то изменилось и стало больше походить на человеческое. Не знаю, что изменилось – то ли черты, то ли мое восприятие. На коже росли ряска и водоросли, а может, они и были участками кожи. Существо было соткано из озера и леса. Рот открылся, но вместо слов полилась вода.

Я развернулась к деревьям, собираясь уходить, но потом вспомнила, что идти мне некуда. Луна меня забыла. Она отвернулась, обратив взор на рогатые тени, прячущиеся между деревьями. Одна из теней направилась ко мне. Я поняла, что это существо из воды, но одновременно с этим и не оно. И еще кто-то, кого я знала гораздо лучше? – как все существа из снов, оно было больше, чем кто-то один. Я почти узнала его, но у него не было лица. И рогов, в отличие от его спутников, у него тоже не было. Там, где должна была быть голова, висело облако. Ночь капала с его пальцев, превращаясь в реки; его тело обратилось в плоть, за исключением рук от локтей. Оно было очень высоким. Тьма застыла, как высыхает краска: не на руках, но в форме рук. Руки были вырезаны: отрицательное пространство, зазоры между снами, пустота. Однако остальное тело было твердым. Ноги, грудная клетка – все, за исключением облачной головы.

– Это ты меня сделала? – спросило существо. – Я что, сплю?

12. Джонас

Мама Джонаса приехала в Шивери, чтобы сводить его на обед к «Хильде». Кафе тогда ремонтировали: массивные кабины по углам сменились белыми столами и стульями, и стены пахли свежей краской.

– Похоже, пытаются придать современный вид, – сказал Джонас.

– Милое местечко.

Ни разу за весь обед она не напомнила ему, почему он здесь оказался.

– Я бы хотела заглянуть в дом, когда буду отвозить тебя обратно. Как думаешь, Франческа не будет против?

– Мам, это абсолютно нормальный дом.

– Ох, я не сомневаюсь. Мне просто любопытно. Мы теперь редко видимся, но я хочу быть частью твоей жизни. Особенно теперь. Разговоры по телефону – это совсем не то.

Диана и Одри работали по субботам, чему Джонас был рад: мама говорила, что ей не нравится, что в доме живут посторонние. Мэтт строгал дверь в своей мастерской, а Ческа с Ноэми сидели в гостиной и играли в «Скрабл».

– Ничего, если я покажу маме дом?

Ческа поднялась с места:

– Да, конечно.

– Рада вас видеть.

Сара развернулась к Ноэми:

– А ты, наверное, Ноэми? Джонас много про тебя рассказывал.

Джонас не замечал, как часто говорит про Ноэми, пока мама этого не сказала. Он еще не признался ей, что влюбился в девушку, которая живет в метре от его спальни, но по ее тону было заметно, что она знает.

– Наверное, врал нещадно, – пошутила Ноэми.

Джонас провел маму по дому, и она с вежливым любопытством заглянула в каждую комнату, куда была открыта дверь.

– Наверное, сложно прибираться в таком большом доме, – задумчиво сказала она.

– Ну, каждый убирает свою комнату, а общие пространства мы чистим по очереди.

– Да что ты говоришь! Дома у меня не получалось заставить тебя убираться.

Они спустились с третьего этажа обратно на второй.

– У Франчески очень интересный вкус.

– Ну, наверное.

– Как думаешь, мы можем посмотреть на фотографии Ноэми? Или Номи? Как правильно?

– Друзья называют ее «Номи». Думаю, кто-то сказал неправильно, и оно прижилось.

Оказывается, он и правда рассказал маме больше, чем собирался.

– Можете зайти, – прозвучал снизу голос Ноэми.

Джонас не заметил, что она поднимается по лестнице и наверняка слышала их разговор. Ноэми появилась из-за перил и жестом пригласила их пройти.

Сложив руки на груди, Джонас наблюдал, как мама идет по тропинке из фотографий на стене Ноэми. Сара никогда не унижала его перед другими нарочно, как иногда делают другие родители.

– А Джонас есть на этих фотографиях?

Нарочно – нет, а вот случайно…

– Нет, его нет. – Ноэми перегнулась через изножье кровати.

Выражение на ее лице совершенно не изменилось, словно она не заметила ничего странного в вопросе. А может, в нем и не было ничего странного.

– Что ж, ты очень талантлива, – добавила Сара.

– Спасибо.

– Джонас сказал, ты фотографируешь свои сны?

– Да, в основном. – Ноэми показала на лежащий на тумбочке блокнот. – Я стараюсь записывать, пока не забыла, и потом воссоздаю самое интересное на фотографиях. Позируют мне подруги.

Джонас раньше не замечал, чтобы она писала в блокноте. Интересно, делилась ли она снами с Лайл и Эмберлин или просто говорила им, как встать для фотографии и что сделать?

– Хочешь как-нибудь сняться, Джонас?

– Слушай, тебе необязательно…

Ему очень хотелось.

– Было бы здорово, – сказала Ноэми.

После отъезда Сары на Джонаса накатила грусть. Одиночество, которое он испытывал в день, когда переехал в Шивери, нахлынуло с новой силой. А потом Ноэми взяла его за руку и отвела в лес, и в нем расцвело что-то, чему он не знал имени.

Она объяснила ему, что они будут снимать, – во всяком случае, объяснила его роль. Погода стояла идеальная, потому что было не холодно, но собирались тучи. Мрачное небо – как раз то, что нужно, пояснила она.

– А что, если начнется дождь?

– Тогда пойдем домой.

На этот раз Ноэми не повела его к озеру. Джонас вспомнил, как Эмберлин говорила, что было бы здорово посмотреть на озеро иначе, пофотографироваться там, но он ничего не сказал. Она повела его на маленькую полянку, где деревья стояли нагие и серые; листья уже покинули их и лежали на земле сухим бурым ковром. У озера деревья вздымались, точно небоскребы, и с каждой секундой становились все выше. Верхушки снизу казались совсем крошечными. А здесь, задрав голову, Джонас увидел, где они кончаются: там проступало небо, всего на пару тонов светлее дубов. Похоже, дождь вот-вот прольется на землю, и Джонас молчаливо взмолился, чтобы тучи повременили. Перед выходом Ноэми набросала образ из сна, который должен был воплотить Джонас. Его всегда восхищало, как художники умудряются перенести в реальность то, что до этого существовало исключительно в их мыслях. Он сам едва мог нарисовать вазу с фруктами, даже когда рисовал с натуры. Человек из ее снов был обнажен по пояс; у него были темные руки, а голову скрывали облака.

– Если не хочешь, рубашку можешь не снимать, – сказала Ноэми. – Если закатать рукава, будет нормально.

Но Джонас сам вызвался снять и худи, и футболку, чтобы было больше похоже. Ему хотелось стать частью ее воображения, насколько она сама ему это позволит. Но теперь, когда они стояли в лесу, он смутился – а мужчинам не полагалось тревожиться по поводу своего внешнего вида. Если он будет выглядеть нервничающим, она может понять. У него свело плечи, и он от души пожалел, что Ноэми не попросила позировать кого-то более привлекательного.

Однажды на физкультуре одиннадцатиклассники бегали вокруг стадиона, а десятиклассники играли в хоккей с мячом. Гэтан Келли приподнял край футболки, чтобы вытереть пот с лица, и обнажил кубики пресса на радость хихикающим одноклассницам. Джонас увидел, как Гэтан опустил футболку и снова пустился бежать. Раскинув руки в стороны, он прокричал: «Давай, Ноэми, сфотографируй меня!» Все глаза обратились на нее: красная как рак, она изо всех сил сжимала в руках клюшку. Может, ей стоило попросить Гэтана.

Когда Джонас снял футболку и обнажил плоское, ничем не примечательное тело, Ноэми не выказала никакого разочарования. Он сложил руки на животе, пытаясь прикрыть полоску волос от пупка: этой детали на наброске Ноэми не было. Джонас понятия не имел, что думают девушки про растительность (или ее отсутствие) на мужском теле. Однажды в бассейне – они праздновали чей-то день рождения – девушка посмотрела на его ноги и сказала: «У тебя типа вообще нет волос. Блин, мне бы такое тело». Ему было неприятно думать, что женщина мечтает о его теле, ну, в этом смысле.

– Ты замерз?

– Нет. В смысле, немножко, но ничего страшного. – Он попытался расслабить руки. – Прости, я знаю, что не очень фотогеничный.

– Мне тоже не нравится, как я получаюсь на фотографиях. Думаю, почти никому не нравится. Постарайся не волноваться. Позировать не надо, ничего сложного я тебя не попрошу.

– Дело не в позе. Просто фигура у меня не то чтобы модельная.

Джонас вымученно улыбнулся. Притворившись, что чешется, он пальцем проверил, достаточно ли упругая кожа у него на животе.

– А? Не прибедняйся. У тебя симпатичное тело, Джонас.

Ноэми посмотрела на него сквозь объектив, потом опустила камеру и проверила настройки.

Тревога покинула его, будто гелий вылетел из спущенного шарика.

– Ну не знаю. Но спасибо на добром слове.

Ответ получился все равно самоуничижительный, но Джонас поверил в то, что она говорила искренне. Ноэми просто так комплиментами не разбрасывалась. Если она говорила что-то хорошее, то и правда так думала.

– Может, наденешь футболку? – предложила она снова. – Так тоже годится, правда.

– Да я несерьезно, – сказал он. – Мне хорошо, честное слово.

Ему хотелось сфотографироваться. Но еще хотелось меньше переживать о своей внешности.

Она опустила фотоаппарат, и он закачался у нее на шее. Она подошла к нему. Джонас не привык, что на него обращают внимание, да еще и так долго. Ноэми оценивала свет, расположение деревьев и все остальное, ориентируясь на Джонаса.

Она опустила кисточку в темно-синюю краску и принялась наносить ее на руки Джонаса. Большую часть заработка из кондитерской она тратила на художественные принадлежности, и Джонас надеялся, что она не израсходует сегодня краску впустую. Придерживая его за бицепс одной рукой, другой она намазала ему предплечье прохладной краской. Она зачесала волосы на сторону, и теперь, когда повернулась боком, Джонас мог разглядеть ее в профиль. Однажды в сентябре Ноэми надела мешковатую майку с широкими прорезями для рук, и, когда она двигалась, ему было видно ее ребра и край лифчика. Мэтт подловил его взгляд, когда он таращился на нее в кухне, и долго смотрел на сына непонятным взглядом. Теперь на ней был плащ, который больше напоминал платье. С каждым движением бегунок молнии плясал и звякал. Потянувшись к его второй руке, Ноэми повернулась к нему лицом, и вот тогда Джонас ее поцеловал. Он поцеловал ее, потому что иногда ему не спалось ночами и он был почти уверен, что слышит ее сны. Он поцеловал ее, потому что она носила маску и ему нравилось то, что было под ней. Он поцеловал ее, потому что она просила задать побольше по французскому и ей было наплевать, что остальные ее за это ненавидят. Он поцеловал ее, потому что она никого не боялась, но испытывала страх перед маяком. Он поцеловал ее, потому что был возбужден, потому что смутился, потому что не знал, как рассказать ей о своих чувствах словами. Он поцеловал ее, потому что чувствовал себя важным и настоящим рядом с ней и ему хотелось, чтобы она тоже так себя чувствовала, но другого способа он не видел. Он поцеловал ее по миллиарду других причин, о которых в тот момент он не думал.

Единственное, что он понимал, – это то, что ему хотелось ее поцеловать, и он думал, что она тоже этого хочет.

Ноэми резко отстранилась. Джонас оставил темный отпечаток ладони на ее правой скуле и еще немного на шее, где держал ее лицо рукой. Она широко распахнула глаза и приложила пальцы к нижней губе. Сначала ему показалось, что так она смакует прикосновение его губ. Потом он подумал, что оцарапал ее кольцом в губе. Он не успел ничего сказать: ее лицо словно обратилось в камень. У нее были широкие темные брови, и, когда она злилась, они придавали ей суровый вид.

– Зачем ты это сделал? Это серьезно, Джонас. Я честно привела тебя сюда, чтобы фотографировать.

Он провел пальцами по волосам и остановился, приложив ладонь к макушке. Он ошибся. Ему показалось, что с него вот-вот облезет вся кожа, обнажая саднящую душу.

– Прости меня, – сказал он.

Зачем он вообще ее поцеловал? А люди разве спрашивают друг друга, когда хотят поцеловаться? Его раньше никто не спрашивал. Как он допустил такую оплошность? Теперь она и видеть его не захочет, и ее можно понять.

– Ладно, ничего. – Она сделала шаг назад. – Хочешь пойдем домой?

– Нет.

Да.

– Нет, я хочу помочь.

Ему хотелось исчезнуть, но если он откажется сейчас, то какой вывод она сделает? Твои фотографии ничего для меня не значат. Я пришел сюда лишь по одной причине, и ты лишила меня того, чего я хотел.

Все это было неправдой.

– Прости меня, – начал он снова. – Я это, хм, я просто совершенно не разбираюсь в таких вещах. Как оказалось.

Вторую руку она красила, отойдя на шаг назад, и больше не поддерживала его руку. К тому времени, как она закончила, у него ныли мышцы. Потом Ноэми запустила бледную, иссиня-белесую дымовую шашку; в метре от Джонаса появилось облако.

– Подойди так, чтобы дым слегка скрывал твое лицо, – сказала она. – Ничего, если будет немного видно голову. Я потом подретуширую.

– У тебя что, есть запас дымовых шашек?

– Ага. Еще и разноцветных.

Пока она фотографировала, они оба молчали. Изредка Ноэми давала ему указания, но на этом все. К его облегчению, из-за чего он почувствовал стыд, погода вскоре вмешалась в их планы. Небеса разверзлись, и часть неловкости смыло водой. Морось быстро перешла в потоп, и они побежали к «Лэмплайту», но все равно промокли до нитки.

13. Ноэми

Громче всего дождь стучал на третьем этаже, поэтому Ноэми туда и направилась. Она переоделась в сухое и прошествовала по коридору в одну из двух пустых комнат. Там в камине размещалась целая коллекция белых свечей: они были расставлены по каминной полке и в самой топке тоже. Она закрыла дверь, чтобы Розенкранц с Гильденстерном не забежали и не подожгли дом. Потом зажгла одну за другой свечи, выключила лампу и забралась под одеяла. Там она лежала в полутьме, не до конца понимая, что только что произошло, чего она хочет – или не хочет, – вообще ничего не понимая.

– Ты в порядке? – спросил Неизвестный.

– Да, – ответила она вслух.

Джонас позвал ее из коридора. Он просунул голову в дверь; за головой последовало все остальное. Он успел смыть краску, переоделся в футболку с логотипом Nerv и серые домашние штаны.

Наверное, не стоило ему говорить, что у него симпатичное тело, каким бы неуверенным он ни выглядел. Не потому, что она так не думала, просто похоже, что слова прозвучали не так, как она рассчитывала. Джонас был стройным и подтянутым. У него были сильные плечи, узкие бедра и приятное лицо. Но она не смотрела на него так, как ему, судя по всему, показалось. Ей нравилось его тело, но оно не вызывало желания приложиться к нему ртом или почувствовать, как оно потеет рядом с ней. По какой-то причине ей не хотелось его целовать.

– Я хотел извиниться, – сказал Джонас.

– Ты уже извинился. Правда, все хорошо.

– Ты сказала, чтобы я вел себя серьезно, но я серьезно хотел помочь тебе с фотографиями. И ты мне серьезно нравишься. – Он положил руки в карманы штанов. – Не хочу, чтобы ты подумала, что мне от тебя нужно только что-то физическое. Я не просто так тебя поцеловал. Так что вот. Просто хотел, чтобы ты знала. Надеюсь, мы можем остаться друзьями. Буду очень рад, если ты еще меня пофотографируешь, и обещаю, что не буду отвлекаться.

– Конечно, мы друзья. – Она подвинулась на кровати и жестом пригласила его сесть рядом.

Он поразмышлял мгновение, а потом все же уселся на кровать, прислонившись спиной к изголовью.

– Ты общаешься с друзьями из старой школы? – спросила она.

– У меня их не то чтобы было много… Когда я сюда переехал, они почти совсем перестали мне писать. Ну, как говорят, с глаз долой – из сердца вон.

Ноэми хотелось разузнать побольше о том, каково это – быть Джонасом. У нее были к нему вопросы, но она боялась спросить что-нибудь не то.

– Прости, – снова повторил он. – Опять я перевел разговор на себя.

– А вот и нет. Я сама тебя спросила. И вообще, ты переехал в новый город, в дом с незнакомыми людьми. Пошел в новую школу. От меня не убудет, если я хоть что-то о тебе узнаю.

– Хммм.

Она прижалась лицом к его плечу, положила руку ему на грудь и ласково поцеловала его сквозь хлопок футболки.

– Ты мне правда нравишься, Джонас.

– Что?

Он всем телом развернулся, чтобы посмотреть на нее. На его лице читалось смятение.

– Ты мне нравишься.

– Я думал, что не так расслышал.

Ноэми поцеловала его в щеку и приблизила к нему лицо. Он таращился на нее во все глаза.

– Мне сложно объяснить. Ты мне нравишься, и я сама не знаю, чего так завелась, когда ты меня поцеловал. Наверное, я просто не знала, на что именно ты надеешься.

Так было объяснить проще всего, и она не совсем понимала, правду говорит или нет.

– То есть я тебе нравлюсь как друг.

Он произнес эти слова не как вопрос, но голос его все равно звучал неуверенно.

Раз он сам сказал эти слова, ей было легче продолжить.

– Я не целую людей, которые нравятся мне как друзья. Даже в щеку. Ты мне нравишься по-другому. Я хочу быть рядом с тобой. Мне нравится держать тебя за руку, бороться с тобой, сидеть, соприкасаясь ногами, когда мы смотрим фильмы. Может, тебе это не кажется слишком захватывающим, но мне очень даже. Больше, чем поцелуи. Когда я вижу тебя, мое сердце бьется быстрее и мне приходится напоминать себе, что надо дышать.

Ноэми переживала, что говорит как совершенный ребенок, но Джонас кивнул. Он отодвинул в сторону ее локон и поглаживал щеку Ноэми, совсем не так, как трогал ее раньше, – смущенно, растерянно.

– Ты мне тоже нравишься, – ответил он. – Очень.

Он обхватил ее руками, и она удобно устроилась в его объятиях. Его лицо в ожидании нависало над ней. Она повернула лицо к нему щекой, и он поцеловал ее в щеку, как сделала она сама раньше. Она провела руками по его спине. Он развернулся так, что она оказалась под ним, приподнял волосы с ее шеи и уткнулся головой в ложбинку между головой и плечом. Сердце застучало у нее в горле. Он выдохнул.

Джонас медленно подвинулся. Они оба все еще были полностью одеты. Ноэми не знала, делают ли так другие люди: соприкасаются разными частями тела через одежду. Может, это первый шаг к сексу? Спросить ей было некого. Она лежала, отвернув лицо, чтобы он не смог поцеловать ее в губы, и почти не двигалась, лишь пробегала пальцами по волосам на его затылке.

– Так нормально? – спросил он.

– Если бы было плохо, я бы сказала.

– Скажи, если мне надо остановиться или что-то делать по-другому.

Она кивнула.

Если он и желал большего, то держал это при себе. Казалось, он готов принять все, что она захочет ему дать, но ей самой бы хватило просто сидеть рядом. Значило ли это, что сейчас они занимались тем, чем занимались, исключительно ради него? Ей не хотелось просто терпеть происходящее. Джонас опять остановился и расслабленно затих. Он крепко сжал ее в объятиях, и она ответила тем же. Склонив голову вперед, она потерлась об него носом: ее тонкий, изящный, весь в веснушках, и его кривоватый.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, – сказал он.

– Мне хорошо, – улыбнулась она.

14. Эмберлин

Тем утром Гэтан пришел в гости помочь Бену расчистить снег на участке и в качестве платы принял только разрешение вздремнуть в кровати Линка. Иногда он спал в его комнате, хотя теперь, когда Линка не было, это случалось очень редко. Эмберлин подозревала, что у себя дома Гэтан почти не ночует. Спускаясь по ступенькам, чтобы пригласить его на зимний праздник, она размышляла: а где же он на самом деле спит? Конечно, оставалась возможность ночевать у подружек, но, насколько она знала, все девушки Гэтана еще жили с родителями, да и он с прошлого года вроде ни с кем не встречался. До этого он успел заслужить славу ужасного бойфренда, который вдобавок меняет девушек как перчатки. Он проявлял интерес к какой-нибудь однокласснице, а потом исчезал, как только они переспят. Когда они высказывали свое недовольство, он прикидывался, что ничего не понимает. Эмберлин была влюблена в него раньше, и тогда девичий плач о его холодности звучал музыкой для ее ушей. Но чем старше она становилась, тем менее романтичным и загадочным казалось ей его поведение. Теперь ее больше привлекала разумная, надежная сторона его личности, хотя показывал он эту сторону куда реже.

Гэтан, босиком, но полностью одетый, лежал на кровати Линка и читал. Он задвинул жалюзи, но оставил гореть ночник.

– Что делаешь? – спросила Эмберлин.

– Читаю комиксы Линка. Нашел между книгами. – Он бросил на нее быстрый взгляд и приподнялся на локте.

– Можно посмотреть?

– Валяй.

Он пролистал незаконченный комикс и протянул ей. На обложке было мало цветов: двое подростков стояли на мосту зимой. Даже со спины она знала, кто это такие: один высокий, рыжий и другая миниатюрная, с длинными кудрями. Даже в своих самых смелых фантазиях Линк не осмеливался поставить Ноэми так близко, чтобы они соприкасались плечами: между фигурами было расстояние в пару миллиметров, и что-то в их позах говорило, что эти миллиметры могли быть километрами и ничего бы не изменилось. «Шивери», – гласил заголовок.

– Так где, говоришь, ты это нашел? – спросила Эмберлин.

Гэтан кивнул на книжную полку:

– Странновато, конечно, ведь он его не закончил.

Эмберлин быстро пролистала страницы. Чем дальше, тем меньше на них было красок, потом побледнели чернила, затем они сменились карандашом, и ближе к концу персонажи и вовсе напоминали призраков. Линк начал закрашивать комикс до того, как закончил сюжет, и финал остался открытым. На последних страницах от людей остались лишь отдельные черты: изгиб подбородка, недорисованная кисть руки, очертания фигуры.

– Почему он не оставил комикс на столе, раз еще работал над ним? – спросила Эмберлин. – Как думаешь, может, он пытался его спрятать?

– Ну, тут много автобиографического. За исключением того, что у нас у всех есть сверхспособности. – Гэтан тихо выдохнул со смехом. – Может, ему было неловко показывать, пока не закончит.

«Неловко». Это слово совсем не подходило Линку. В восьмом классе он нарисовал целый графический роман под названием «Старшая школа накануне конца света». Там было про людей, застрявших в чистилище. Никого из знакомых он там не нарисовал, но все равно дал почитать Эмберлин. Пока она читала, он ничего не говорил, с интересом наблюдая за ее реакцией. По этим незаконченным комиксам было заметно, как улучшился его стиль – и все же он держал свое творчество в тайне. Интересно, что подразумевал Гэтан, когда сказал, что «у нас у всех» были сверхспособности? Что, и у нее, Эмберлин тоже? Может, Линк бы показал ей и этот комикс, когда закончил, – а может, и нет. В его отсутствие она не знала, может ли принять такое решение за него.

– Посвящается Ноэми, – невыразительным голосом заметил Гэтан.

Эмберлин осторожно раскрыла вторую страницу. Да, так и есть. Почерком ее брата там было выведено: «Для Ноэми». Может, и читать это тоже должна только она. Эмберлин подумала: а вдруг этот комикс был последним, что написал Линк? Последним, над чем он работал? Последним, к чему прикоснулся перед смертью – до воды, до трав, до сброшенных с ног ботинок. Надо отнести комикс Ноэми, но Эмберлин не знала, что ей при этом сказать. Вот, это твое. Я не знаю, что это и почему оно существует. Я думаю, что вообще ничего не знаю.

– Ты закончил читать?

– Нет, – ответил Гэтан. – Ты думаешь, не стоило начинать?

– Не знаю. Ничего, если я пока возьму это себе?

– Это твой брат, – уклончиво ответил Гэтан.

Как Эмберлин понимала теперь, статус сестры не давал ей никаких особых прав, и все же она запихнула стопку страниц под мышку. Гэтан, поджав губы, наблюдал, как комикс ускользает от него. Пожав плечами, он уставился в экран телефона.

Эмберлин никогда не знала, о чем говорить с Гэтаном. Ее мозг всегда отключался, когда она общалась с красивыми парнями, а Гэтан был красивее всех. Казалось, небеса послали своего самого прекрасного ангела, чтобы он стал пловцом. Он вел себя с ней мило, но, когда Линк уходил в соседнюю комнату, разговор у них не клеился. Разговаривая с Гэтаном, она чувствовала себя как в детстве, когда ее дяди и тети притворялись, что им очень интересно слушать ее рассказы про «Моего маленького пони», но думали они при этом о чем-то другом. Теперь, когда не стало Линка, Эмберлин понятия не имела, что делать с хмурым парнем в собственном доме. Она могла рассказать ему, что Линк утонул в озере, которое, судя по всему, не пряталось только от Ноэми. Гэтан бы ей не поверил. Или пошел искать озеро и ничего не нашел. Даже Лайл, которая знала лес гораздо лучше Эмберлин, не смогла его найти без помощи Ноэми. Для Гэтана история с озером будет звучать как полная чушь, как россказни маленькой девчонки, которая хочет добиться его внимания. Наверное, все, что она говорила, звучало для него так.

– Ну что же, – сказала она наконец. – Я просто хотела спросить, хочешь ли ты пойти на зимний праздник.

Каждый год в Шивери проводили праздник зимнего солнцестояния, хотя кое-кто из местных называл его «козьим праздником». Козы были неофициальным символом Шивери: их печатали на всех сувенирах, что предназначались для редких туристов. Районная школа Гэлэкси сделала козу символом своих спортивных команд, и на хоккейных матчах в перерыве между периодами трехметровая улыбчивая коза в синей форме наворачивала круги по льду. Многие местные держали коз (что можно было объяснить обилием ферм), и почти ни один праздник не обходился без этих животных. С особым энтузиазмом жители Шивери любовались на коз в праздник зимнего солнцестояния. Лайл считала, что дело тут в скандинавских йольских козах, которые каждый декабрь возили в санях Деда Рождество, однако Ноэми возражала, что йольская коза – это языческий символ.

С козами или без коз, праздник зимы занимал особое место в сердцах обитателей Шивери; отметить его приходили даже горожане соседнего Гэлэкси. Для всех праздник значил разное. Кто-то ассоциировал его с Рождеством, другие считали, что это просто повод порадоваться зиме. Те, кто зиму недолюбливал, пользовались возможностью попросить – бога, богов, природу, судьбу, случай, кого угодно, – чтобы их избавили от суровых морозов. Менее суеверные прощались с ушедшей осенью. Как бы то ни было, праздник зимнего солнцестояния созывал всех в центр Шивери отмечать самую длинную ночь в году.

Гэтан приподнялся на локте.

– А с кем ты пойдешь?

– С папой. Мама будет красить ванную внизу.

Кейт Миллер в последнее время только и делала, что красила стены. Началось все с того, как она решила закрасить граффити (черный маркер на белых стенах) в комнате Линка после его смерти. Эмберлин считала, что новый цвет стен – серый градиент, как в перистых облаках, – выглядит ужасно уныло. Затем ремонт выполз из комнаты в коридор, пробрался в спальню родителей, потом в их гардеробную. Кейт едва осознавала, что делает, и могла целыми днями возить роликом по одному и тому же месту, тщательно закрашивая углы, выравнивая линии у плинтусов. Она была слишком занята, чтобы идти на праздник: надо было покрасить туалет в цвет морской волны. Эмберлин сразу сказала, что цвет напоминает ей о кабинете педиатра.

Линк любил этот праздник. От мысли о том, чтобы остаться дома, Эмберлин захотелось свернуться клубочком на дне одной из банок с краской.

– А кто еще пойдет, знаешь? – спросил Гэтан.

– Да вроде все. Я пойду с Ноэми и Лайл. Может, Джонас тоже будет с нами.

Гэтан закатил глаза.

– Что, Джонас до сих пор не нашел друзей?

– Я думаю, нашел, и это мы. Он милый. Не знаю, почему он тебе так не нравится.

Гэтан отвлекся от телефона и откинулся на спину, глядя в потолок. Его ролики Кейт еще не достали. С потолка свисали щупальца из папье-маше: когда-то Линк прикрепил их на кнопки и бечевку.

– Он мне не то чтобы не нравится. У меня вообще нет о нем мнения. Просто не знал, что вы с ним дружите. Думал, что он тупо живет у Ноэми.

– Ну а мы люди дружелюбные, – сказала она.

– Ты – да. Лайл – возможно. Амато – выдра подколодная.

– Ты чего взъелся, Гэтан?

Он ухмыльнулся, пожимая плечами, вернее, вжал плечи в матрас, так как лежал на спине.

– Значит, не пойдешь?

– Не-а. Я больше часа ворочал сугробы. Вот еще не хватало таскать за собой огромную козищу. Так я никогда не отдохну и не наберусь сил.

«Огромной козищей» он назвал рогатую скульптуру козы из веток и соломы этажа в два высотой. Человек из администрации Шивери, который отвечал за ее появление, решил, что будет хорошей идеей поместить козу на сани в конце Кинг-стрит. Целая толпа людей в унисон тянула два каната, чтобы перетащить истукана в центр города, где затем зажигали на ней гирлянду из лампочек.

Когда они рассказали это Джонасу в школе, он спросил, что они делают с санями, когда нет снега. И ему сказали сущую правду: на праздник зимнего солнцестояния снег идет всегда.

Этот год не стал исключением: когда Миллеры добрались-таки до праздника тем вечером, улица вся была в следах от снегоступов. Бен вызвался помочь в ларьке с горячим сидром: там хозяйничала престарелая брюзга по имени миссис Фишер, администраторша из школы Гэлэкси. Отец сказал Эмберлин, чтобы она пошла поискать друзей. В детстве она ходила на праздник с другими друзьями: это были Брианна и Карли. Потом, когда Линк стал проводить много времени с Ноэми, для Эмберлин тоже все изменилось. Брианна с Карли не хотели расширять свой круг, и она осталась одна. Эмберлин стала подсаживаться за обедом к брату и его друзьям и наконец подружилась с Ноэми и Лайл – и это спустя много лет, когда они учились в одном классе и едва помнили имена друг друга. Когда Линк умер, Брианна с Карли пришли на похороны, но после этого не предприняли никаких попыток возобновить дружбу с Эмберлин – а ей тогда очень были нужны люди. И на помощь пришла Лайл. В ее присутствии Эмберлин всегда чувствовала, что ей рады.

Она нашла подругу у торговых рядов. Школьники из продвинутого класса по изобразительным искусствам продавали козьи рога и маски; вокруг их стола толпились люди. Целых два ряда занимали каучуковые ободки с оленьими рогами, которые смастерил Брайан Ковальски. Ноэми же принесла всего несколько козьих масок, но цены на них были куда выше. Лучше всего продавались ободки с козьими ушами из фетра: Джейд Труэлл и Анна Ванг просили за них совсем смешные деньги. В прошлом году хитом стали поделки Линка. Он мастерил маски из бумаги, но они были такими яркими, такой тонкой работы – и совершенно уникальными. Эмберлин забыла свою дома, где она осталась висеть на ножке кровати: белая, с тонкой бумажной бородкой и пятнышком пунцовой краски на носу.

Казалось, мелочь, но Эмберлин страшно расстроилась, что пришла на праздник без нее.

– Эмберлин! – позвала Лайл.

На ней была бело-золотая маска, которую она купила в прошлом году.

– А ты видела маленьких козочек, которые играют в снегу? Боженьки мои! – затараторила она, подбежала к Эмберлин и положила ладони ей на руки, в последний момент уклоняясь от объятий.

– Нет, не видела. А они останутся после перетягивания саней? Собралась уже половина школы, так что, наверное, скоро начнут.

– Может. С другой стороны, может им это вредно. Эй, я взяла кое-что для тебя.

Лайл прогарцевала обратно к столу и натянула коричневый рогатый ободок на голову Эмберлин в косах.

– Спасибо. Представляешь, я забыла взять маску, которую Линк подарил мне в прошлом году.

– Ох. Черт.

Лайл схватилась за края своей серой шапки и натянула ее на брови, словно пытаясь спрятать лицо.

– Маска очень крутая! Ну и, конечно, много для тебя значит. Мне очень жаль.

Она прикусила изнутри щеку, и ее рот стал напоминать красную запятую.

– Можем быстро забежать к тебе за маской. Ты ведь совсем близко живешь.

– Да ничего страшного. – Эмберлин постучала по кончику рога. – Этот ободок отлично подойдет.

Рука об руку они побежали на противоположный конец Кинг-стрит. Легкие Эмберлин разогрелись от усилий. На девочках были варежки: без них тянуть канат было совершенно невозможно, сразу обожжешь руки. Откуда-то из-за козы раздался свисток, и дети побросали снежки. Тащить козу было куда интереснее, чем играть в снежную крепость. Даже малыши, которые едва доставали до каната, вызвались помочь. За Эмберлин встала женская хоккейная команда, а Лайл – впереди. С криком «Ухнем!» все рванули канат. Когда коза заняла свой пост в центре города, небеса начали темнеть, и улица зажглась рождественскими огнями. Коза ожила.

Лайл с Эмберлин побрели сквозь толпу в поисках Бена Миллера: Лайл он нравился больше остальных школьных учителей, и, в отличие от многих других школьников, она не стала его сторониться, когда умер его сын. Однако девочки никак не могли найти ларек с сидром. Вместо этого они постоянно натыкались на другой, с горячим шоколадом. Кто-то из них пошутил, что они попали в «невидимую воронку Сумеречной Зоны» – Линк бы шутку точно оценил.

– Ты уверена, что не хочешь остаться на ночь? – спросила Лайл.

– Уверена. Я ничего с собой не взяла.

– Можем зайти за зубной щеткой.

– Да нет, не надо.

Традиция гласила, что самую долгую ночь в году нужно провести бодрствуя, даже если бодрствование происходило в пижаме и под одеялом. Эмберлин бы с радостью дождалась рассвета вместе с Лайл, но тогда ее родители останутся дома одни, и даже если Кейт была «слишком занята» своим бесконечным ремонтом, было как-то странно проводить солнцестояние вне дома.

Эмберлин отправила отцу сообщение: «Ты где?» Ненадолго отвлекшись от поисков Бена, они с Лайл проследовали за людским потоком к реке. Несколько человек вырезали лодочки изо льда: в основном плоские и угловатые, словно приплюснутые пяти- угольники или бриллианты. На дно лодочек люди помещали маленькие соевые свечки. Тихо сияли оранжевые языки огня.

Воздух еще недостаточно остыл, чтобы заморозить реку, и ледяные суденышки караваном пустились по течению. У всех лодок были сине-фиолетовые края, а центр лучился теплым, ярким пламенем. Лента из огоньков на реке казалась Эмберлин осколками северного сияния. Девушки не стали вырезать собственные лодки и вместо этого остановились полюбоваться чужими.

– Как ты? – спросила Лайл. – Я знаю, что это всегда нелегко, но в праздники…

– Конечно, я скучаю по нему, – шмыгнула носом Эмберлин.

На глаза ей набежали слезы, но она не могла понять, то ли это от холода, то ли от того, что она превратилась в огромную лужу, которая вот-вот грозила расплескаться.

– Мы не то чтобы были как-то очень близки, но все же дружили, знаешь? Я понимаю, что так не бывает, и мне все равно грустно, что я не знала и не понимала его целиком.

Они постояли в тишине несколько секунд. Потом она продолжила:

– Мы не вырезали лодок.

– Это как-то слишком уж сложно. Если бы в прошлом году я не надела варежки, то отрезала бы себе палец.

Лайл показала на огоньки в реке.

– Похоже на метеоритный дождь. Давай выберем одну и загадаем желание. Если не отводить от свечки взгляда, пока она не скроется из вида, желание должно сбыться.

Эмберлин накрутила на палец кончик рыжей косы.

– А ты вообще суеверная?

– Не-а. Но на всякий случай все равно загадываю желание, когда задуваю свечи на торте или вижу падающую звезду.

Эмберлин тоже не была суеверной, но все равно выбрала наугад лодку и смотрела на нее, пока та плыла по течению. И хотя Эмберлин не отрывала от нее взгляда, свет с лодки смешался с другими огоньками, и она потеряла ее из вида. Ну и ничего: желание она все равно не загадала. У нее была мечта, но сбыться ей не суждено.

Самый длинный день

Мне приснился праздник, который отмечал весь город. Что-то вроде солнцестояния, но во сне уже наступила весна и стоял день. Жители Шивери надели маски и бродили по городу под дождем, не боясь промокнуть. Зонтов ни у кого не было, и никто не перебегал от одного магазина к другому, прячась под козырьками.

Я наблюдала за ними из окна своей комнаты в «Лэмплайте». Когда я бодрствую, «Лэмплайт» находится далеко от центра, но во сне он как-то сузился и втиснулся между двумя зданиями на Кинг-стрит. Я хотела пойти на улицу под дождь, хотя никого не узнавала в толпе и у меня не было маски. Незнакомцы в масках загородили лестницу в моем доме и не обращали внимания, когда я пыталась протиснуться сквозь толпу. Они так громко разговаривали, что я не могла разобрать слов; вместо них я слышала лишь бессмысленное гудение улья. Со своего места на лестнице я увидела, что передняя дверь открыта, но дойти до нее не могла. Слишком много людей на пути. Я поднялась обратно, пока меня не отрезала от комнаты толпа.

Когда я вернулась в комнату, окно было распахнуто настежь. На подоконнике сидел Линк Миллер. На нем тоже была маска: она отливала серебром и закрывала только его глаза. С кончиков по-лисьему рыжих волос стекала вода. Я знала, что это не дождь: мое сердце превратилось в микроскоп, способный отличить одну каплю воды от другой. Он взял меня за руку и прыгнул в окно. Я прыгнула с ним. Хотя мы были на втором этаже, приземлились мы очень мягко, словно земля все это время была у нас под ногами.

Мы с Линком пошли по улице. Все эти незнакомцы таращились на нас, и по тому, как они изучали Линка, я поняла: они знают, кто он. Он вернулся из мира мертвых, и это больше не было тайной. Никто не думал, что это странно. На мне было измазанное барвинком платье, которое с каждым шагом шелестело, как потоки воды. Где-то в полете между окном и землей я тоже обрела маску, и она прятала мои глаза. Дождь замер, пропуская нас, и я не промокла, в отличие от всех остальных.

15. Ноэми

В феврале Джонас впервые признался Ноэми в любви – и сделал это при помощи рук. Они сидели на ее кровати и вроде как делали домашнюю работу, но вместо этого постоянно отвлекались на глупую игру: писали буквы друг у друга на спине и угадывали, кто что написал. Джонас вывел пальцами слово «люблю», и хотя она правильно угадала слово, но все равно не поняла, что он только что сделал.

Вместо того чтобы повернуться спиной, он написал слово заново. И теперь добавил еще одно.

– Не разобрала, – сказала она.

– Второе было «всегда».

Джонас обошел кровать и сел к ней лицом. Склонившись ближе, он обнял ее и нащупал руками ее ладони. Мягко, осторожно он вывел в воздухе ее пальцами: «Я», и «Л-Ю-Б-Л-Ю», и «Т-Е-Б-Я». Написанные по буквам слова походили на фразу, какой заканчиваешь письмо. Если Джонас хотел от нее ответа, то она не знала, что ему сказать. Даже если бы они говорили, это бы не помогло. Ноэми боялась мысли о том, что ему потребуется от нее, если они продолжат играть в любовников. Она продолжила игру, словно они и не прерывались. Под его плечом она написала «сводный брат». Даже если их родители так и не поженятся, потому что Ческа «не верила в это все», слова все равно помогут оттолкнуть его: она сможет притвориться, что он для нее всего лишь родственник, что она думала о нем только в этом смысле.

Джонас так тяжко вздохнул, что Ноэми увидела, как дыхание волной прокатилось по его телу. Он склонил голову, и темные волнистые волосы накрыли глаза. В ее словах была резкость, которой она не желала, и, пока он не успел ничего сказать, она прислонилась к нему всем телом, и они вместе упали на кровать. Она поцеловала его, хотя терпеть этого не могла. Так она просила прощения на своем языке. Ноэми позволила Джонасу поцеловать себя и не стала отворачивать голову. Поначалу поцелуи были робкими, но в них было столько нужды, что каждый новый поцелуй становился все глубже. Они были глубоки, как ночное небо, как озерное дно.

Она ценила его честность, его покладистую натуру. Он предполагал, что все так же искренни, как и он сам, и относился ко всему серьезно. Когда Ноэми говорила что-то про сводных братьев, он верил, что она и правда считает его братом, а не бунтует, напуганная тем, как стремительно сокращается между ними расстояние.

Ноэми начала понимать, что он несчастлив: он постоянно извинялся, пытался загладить несуществующие оплошности, настаивал, что все в порядке. Она хотела защитить его от всего жестокого – даже от своих собственных резкостей, и от этого становилась мягче в его присутствии. Она была рада, что он ей не сводный брат. Она не могла точно назвать, кто он ей, но знала, что он становится для нее кем-то особенным.

Прижав ухо к его груди, она прислушалась к гулу его сердца. Похоже на стрекозу. Впервые в жизни Ноэми услышала, как чужое тело трудится, поддерживая в своем обладателе жизнь. Джонас был ей любопытен. Она изучала всякие мелочи, которые казались ей занятными: то, как изгибался его нос в сломанном месте; то, как Джонас тихо икал, наевшись риса; то, как он пальцами приглаживал волосы за ушами.

Она положила голову ему на живот. Оттуда раздались звуки аквариума. Приложив ладонь к уху, она слушала волны в его теле. Он тоже искал биение ее сердца. Он говорил, ему нравилось, как оно звучит у него в голове. Он дышал ей на грудь, прижимал ее к себе, клал руку в ложбинку у нее на талии. Когда они ложились и она сбрасывала каблуки, то вспоминала, насколько он ее выше. Их ноги переплетались, и ей казалось, будто ее поместили в какой-то большой сосуд.

Через неделю, на День святого Валентина, они сходили в кино два раза подряд: сначала на «Нечто» (ее выбор), а потом на «Акиру» (его). Оказалось, вместе эти фильмы смотрятся отлично. Сидя на диване и прижимаясь щекой к плечу Джонаса, пока его голова покоилась на ее макушке, Ноэми подумала, что теперь ей так удобно с ним рядом, что его тело вполне могло быть продолжением ее собственного.

Ночью, когда все уже спали, мысли не давали Ноэми заснуть. Она выбралась из кровати и зашагала по комнате, размышляя, каким может быть завтрашний день… и послезавтрашний… а потом еще следующий и все дни за ними, если во всех них будет Джонас. Ее тело запросило пространства и воздуха, и она вышла из комнаты, потом из дома и пошла в лес.

Она нашла озеро, и раз оно было и она была одна, ей казалось, будто кто-то специально ее ждал. Здесь ее не касался февральский холод, и, сняв шерстяную кофту, она перебросила ее через руку. Маяк казался ближе к лесу и освещал берег со всей силой искусственного солнца.

Спиной к свету стояла высоченная фигура в капюшоне. Лицо ее скрывала тьма.

Ноэми заслонила глаза от света и шагнула ближе. Она шла к воде, пока не очутилась в паре метров от незнакомца. Каждая клетка в ее теле дрожала. Она узнала острый подбородок, копну волос, рыжеватую прядь у подбородка, но глаза оставались в тени.

– Линк?

У человека были губы Линка, но не его улыбка. Губы распахнулись, потом закрылись опять. Ноэми посмотрела на телефон, надеясь, что Неизвестный заговорит от его имени. Телефон ловил связь так глубоко в лесу крайне редко – а когда она появлялась, почти сразу пропадала. Но на сей раз телефон засветился.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Нет.

Ноэми часто говорила с Линком через приложение, которое позволяло пользователям создавать анимированные миленькие аватары, похожие на владельцев. Приложение отображало ее собственное имя как «Ноэми», но Линка там звали «Лэтан». Гэтан установил приложение ему на телефон, и так как он практически жил у Миллеров (и они же платили за его телефон), то он часто прикладывал руку к сообщениям Линка. Хотя у аватара были рыжие волосы и кофта с капюшоном, только Гэтан удосуживался менять выражения на его лице.

Получив короткое и резкое сообщение, Ноэми догадалась, кто его написал. Гэтан не пользовался приложением с тех пор, как умер Линк. И тогда ей внезапно начал писать Неизвестный.

Что «нет»? – набрала Ноэми, но отправила не Неизвестному, а «Лэтану» через мессенджер.

Может, так она обхитрит Гэтана, и он ей ответит, признается, что все это время ее разыгрывал.

Фигура не двигалась, однако Ноэми была уверена, что, кто бы это ни был, он за ней наблюдает. Слишком высокий даже для Гэтана. Она знала только одного человека с таким огромным ростом. Она перевела взгляд с телефона на незнакомца и обратно на экран, ожидая, что кто-нибудь ей напишет и что-то объяснит. Вверху экрана появился красный прямоугольник: связь не обнаружена. Приложение безуспешно пыталось отправить ее сообщение.

Однако Неизвестный ей ответил.

Нет, это не я.

Тогда почему эта фигура так его напоминала? Ноэми склонила голову набок, пытаясь получше разглядеть Линкоподобного, не подходя ближе. Наверное, это сон, а сны ее не пугали. Но даже в этом случае осторожность не повредит.

Линкоподобный снова открыл рот, но на этот раз произнес одно слово. Совсем не длинное. Существо позвало ее по имени. «Ноэми». Голос сказал его в три слога.

Фигура стала приближаться. Ноэми отшатнулась, но недостаточно быстро. Фигура в капюшоне уже стояла так близко, что могла ее коснуться. Что бы это ни было, от него пахло потом, сигаретами и землей. Лицо… лицо могло бы принадлежать Линку. Она не до конца была уверена, что это не он. Ноэми попыталась вспомнить его лицо. Из каких частей оно состояло? Всего несколько секунд назад она была уверена, что у существа его подбородок, его нос. Ноэми искала глаза. Она протянула руку к капюшону, и существо ей позволило его откинуть. Линкоподобный неподвижно стоял, когда капюшон упал ему на плечи. Она была готова увидеть что-то из того, что встречала во сне: облако или маску. Но лицо было вполне человеческим. Сине-серые глаза, точно вода в канаве. Светлые ресницы. Острые скулы. Эти черты не явились из сна про Линкольна Миллера.

Это были его собственные черты.

Ноэми силилась поверить, что человек перед ней был лишь видением в образе Линка. Нет, это был он. Он выглядел как Линк, пах как Линк. А на ощупь? Ноэми почти не касалась Линка при жизни.

Этот невозможный Линк заключил ее в объятия и прижал к себе. Ее лицо уперлось ему в грудную клетку.

– Это не похоже на сон, – глухо проговорила она.

– Ты не спишь.

– Но если я не сплю, значит, у меня галлюцинация. Это ничуть не лучше.

Она просунула руку ему между футболкой и свитером, положила ладонь на пояс. Пальцы правой руки нащупали позвонки. В левой руке завибрировал телефон.

Наконец Ноэми убрала руку и сделала шаг назад. Линк смотрел на нее безо всякого выражения. При жизни Линк постоянно витал в облаках, и Ноэми думала, что от этого он кажется отстраненным. Сейчас это его свойство проявлялось сильнее прежнего. Стоявший перед ней Линк, казалось, не замечал даже самого себя. Он выглядел, пах и звучал, как ему и полагалось, но что-то все же было не так. Прикосновения тоже ничего ей не подсказали. Но она знала, что права, – так же, как знала во сне, что на дне озера живет существо, как-то связанное с приливами.

– Прости, – сказал он. – Ты не любишь обниматься.

– Но если это не сон, то кто же ты?

Линк посмотрел себе на руки, точно и сам не был уверен.

– Призрак? – спросила Ноэми.

– Призрак, – мягко отозвался он, словно пробуя эту мысль на вкус. – Каково бы это было?

– Я не верю в призраков, – сказала она. – Люди придумали их, потому что боятся смерти. Люди не хотят отпускать любимых. Не хотят думать, что, когда сами умрут, перестанут чувствовать. Поэтому они убеждают себя, что, даже когда их тела перестанут работать, души останутся на месте. Ну, или сознание, как ни назови. Остатки жизненной силы, гремящие цепями, проходящие сквозь стены. Тебя не существует. Тебя больше нет. Твоя семья тебя похоронила. Нет… – Ноэми потрясла головой. – Тебя сожгли. Была служба и все такое.

Она резко ткнула его в плечо тремя пальцами. Плечо дернулось назад от силы прикосновения.

– Сожгли, – повторил Линк и обнял себя за плечи.

– Что это за хрень! Кто мне написывает, притворяясь Линком?

Линк смотрел на телефон, словно не до конца понимая, на что глядит. Тот снова завибрировал у нее в руке, и она включила экран.

Это не я.

Это не Линк.

Тебе надо уйти.

Ноэми.

Пожалуйста.

Уходи.

УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ.

УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ.

УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ

УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ

УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ

УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ

УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ УХОДИ

УХОДИУХОДИУХОДИУХОДИУХОДИУХОДИ

Сердце у нее колотилось, но она не двигалась, пытаясь казаться спокойной.

– Мне надо идти. Завтра в школу.

– Ты вернешься?

– Да.

Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос или подбородка, но потом передумал.

Ноэми заспешила обратно к деревьям. Она обернулась. Линк стоял, где она оставила его, и наблюдал.

Она пошла быстрее и, как только он скрылся из вида, пустилась бежать. Легкие у нее горели, сердце гудело. Никто ее не преследовал, но она чувствовала тяжесть его глаз: они дождем пробегали по ее плечам. Чем дальше она бежала, тем чернее становилась ночь. Когда Ноэми вырвалась из леса, от теплого света маяка не осталось и следа. Люпины, хоть и подернулись инеем, почему-то продолжали расти и в феврале. Затвердевшие лепестки разбивались о ее стремительно уносящиеся лодыжки.

Неизвестный перестал писать, но теперь, когда снова появилась связь, телефон уведомил ее, что ей ответил «Лэтан». Ее сообщение наконец было доставлено, и кто-то под ним ответил.

ЛЭТАН: Что «Что нет»?

НОЭМИ: Кто это?

ЛЭТАН: Опра.

НОЭМИ: Гэтан?

ЛЭТАН: Да. Кто ж еще?

НОЭМИ: Это ты писал мне с неизвестного номера?

ЛЭТАН: Я не знаю твой номер. Ты о чем?

НОЭМИ: Кто-нибудь писал тебе со скрытого номера? С неизвестного? Говорил что-ни- будь странное?

ЛЭТАН: Нет. Какое такое странное? Кто-то тебе пишет?

НОЭМИ: Ага.

ЛЭТАН: Почему ты думаешь, что это я?

Крошечный рыжеволосый аватар пожал плечами.

НОЭМИ: Я так не думаю. Просто проверяю.

ЛЭТАН: Все в порядке?

Ноэми так разгорячилась от бега, что еще не успела надеть кофту. Теперь она почувствовала зимний холод и снова утеплилась. Когда Гэтан переписывался с ней, она не чувствовала насмешливой неискренности, что всегда сквозила в его голосе. Но даже сейчас – Ноэми слишком хорошо его знала – ей было сложно поверить, что он искренне обеспокоен.

НОЭМИ: Все в порядке.

ЛЭТАН: Что этот человек тебе говорил?

НОЭМИ: Я сейчас не дома.

ЛЭТАН: Что?

НОЭМИ: Не волнуйся. Я пишу тебе, чтобы убедиться, что не сплю. Я сейчас иду домой из леса. Первое сообщение я отправила тебе оттуда. Там было очень странно, и если у меня не будет письменных доказательств, что я сейчас не дома, то с утра я точно подумаю, что мне это приснилось. Если наша беседа утром будет на месте, то я буду знать, что это правда случилось.

ЛЭТАН: Что за херня происходит? Ты где?

ЛЭТАН: Что случилось?

ЛЭТАН: Сейчас четыре утра. Какого черта ты делаешь в лесу? Что за письменные доказательства?

НОЭМИ: Я иногда туда хожу.

ЛЭТАН: Ты одна?

НОЭМИ: Я почти дома. Я одна. Я просто хотела доказать себе, что это не сон. Я читала где-то, что во сне читать невозможно, но я не знаю, правда ли это. Так или иначе, с утра я узнаю, спала или нет.

ЛЭТАН: Что происходит? Ты меня пугаешь.

НОЭМИ: Не переживай, Гэтан. Я пишу тебе, потому что знаю, что тебе будет наплевать. Прости, что разбудила.

ЛЭТАН: Мне наплевать?

ЛЭТАН: Иди на хрен.

ЛЭТАН: Что. Случилось?

ЛЭТАН: Ноэми?

ЛЭТАН: Ты где? Я заберу тебя. Позвони.

Он отправил ей свой номер, но Ноэми отключила телефон. Она не ожидала, что Гэтан вообще ей ответит и уж тем более – что забеспокоится. Наверное, надо было просто сохранить напоминалку в телефоне, но хорошо, что ей кто-то отвечал в реальном времени. Разговаривая с Гэтаном, Ноэми была уверена, что не спит. Это было мелочно и эгоистично, но от мысли, что о ней кто-то беспокоится – пусть даже этим кем-то был Гэтан Келли, – она чувствовала себя в большей безопасности.

Когда Ноэми вернулась в «Лэмплайт», все еще спали. Ее не было больше часа, но ей казалось, что намного меньше. Потом взойдет солнце, и ей надо будет вставать и собираться в школу. Вместо того чтобы вернуться к себе в кровать, она на цыпочках прошла в комнату Джонаса и закрыла за собой дверь.

– Джонас, – прошептала она.

Ноэми мягко потрясла его за плечо, и Джонас задышал тише. Он что-то простонал и пошевелился под одеялом.

– Ты не спишь?

– Мррр.

– Джонас.

– Ноэми?

Он подвинулся, уступая ей место. Она сбросила кофту на пол, стянула с ног туфли, подтянула ноги на кровать и зарылась под одеяло рядом с ним.

– А что, если другие проснутся? – спросил он, обнимая ее.

Телефон Ноэми бесполезным темным коробком лежал в кармане кофты на полу. Все, что случилось ночью, больше не имело значения.

– Ты не спишь? – спросила она.

– Сплю, – сказав это, он тут же провалился обратно в сон.

Ее большой палец лежал в твердой, плоской выемке под его грудной клеткой. Однажды Джонас умрет. Наверное, было время, когда Ноэми не знала о смерти, но она его не помнила. Сложно было представить конец собственного существования, гораздо легче вообразить, что когда-то она умрет для Джонаса. Может, он будет смутно припоминать ее, когда задумается о годах в старшей школе, но минуты вроде этой будут потеряны. Она была уверена, что сама будет помнить это мгновение – ее большой палец у него на груди, его запястье под ее спиной – и не только потому, что это было утро, когда она увидела, потрогала и услышала мертвого человека. Нет, дело было в живом человеке, которого она сейчас касалась, который позволил себе заснуть в ее объятиях. Она закрыла глаза, и эта секунда просочилась ей в память. Сама того не желая, Ноэми тоже заснула. Она проснулась от звуков будильника на телефоне Джонаса: громкий, как иерихонская труба, он орал так, что трясся весь дом. Не успел Джонас протереть глаза и понять, какой сегодня день, как она скатилась с кровати и прокралась по коридору обратно к себе в комнату. Никто не знал, что они с Джонасом… ну, что они вот это все. Если бы Ческа узнала, что ее дочь проснулась в комнате Джонаса Лейка, то навыдумывала бы разных небылиц и вытурнула бы его из «Лэмплайта».

Чистя зубы в собственной ванной, Ноэми включила телефон и положила его заряжаться. Ее поприветствовал поток брани от «Лэтана», но с незнакомого номера сообщений больше не было.

Когда она спустилась завтракать, то, как обычно, встретила в кухне одного Мэтта. Она поджаривала в тостере черничную вафлю, когда появился Джонас. Они молча посмотрели друг на друга, ощущая странное тепло. Мэтт поднялся налить себе еще кофе, и в дверь постучали.

– Лайл? – спросил Мэтт.

– Надеюсь, что нет, – ответила Ноэми. – Еще слишком рано.

К тому же Лайл никогда не стучалась.

Мэтт ушел открыть дверь, и Ноэми услышала, как он с кем-то говорит, хотя слов разобрать не могла. Через несколько секунд Мэтт вернулся.

– Ноэми, один твой друг хочет тебя повидать.

Джонас приподнял бровь, и Ноэми пожала плечами.

Прислонившись к колонне, снаружи стоял Гэтан Келли.

– Что ты тут делаешь?

– Ты не отвечала на сообщения. – Он выпрямился и отошел от столба. Лицо у него было непривычно серьезное. – Просто хотел проверить, что ты не лежишь где-то мертвая в канаве.

– Я же сказала, что все хорошо. Прости, что устроила вчера драму. Это была странная ночь, и мне хотелось сохранить о ней память.

Выходя наружу, Ноэми не захватила с собой куртку. Утро стояло морозное, и в свободном свитере ей быстро стало холодно. Она обхватила себя за плечи.

– Может, расскажешь, что вообще случилось? Это имеет какое-то отношение к Линку?

– Почему ты так думаешь?

– А откуда мне знать? Пошла в лес… пишешь в мессенджер впервые за год, спрашиваешь, кто писал с моего аккаунта… А у кого еще был пароль, кроме меня и Линка? Какие остаются варианты?

Что-то скрипнуло у нее за спиной. Стройная фигура Джонаса появилась в дверном проеме.

– Все хорошо? – спросил он.

– А ты кто, ее мамочка?

– Да, все хорошо. Я сейчас вернусь.

В неловком молчании Ноэми и Гэтан ждали, пока Джонас зайдет обратно в дом.

– Этот чувак в тебя влюблен. Странно, наверное, жить с ним в одном доме?

– Нет. Мы с Джонасом друзья. Он не делал ничего странного.

– Пока не делал.

– Чего ты хочешь, Гэтан?

Он вздохнул.

– Чего я хочу? Да не знаю. Ничего, наверное.

– Увидимся в школе.

Он шагнул с крыльца и зашагал прочь. Однако через несколько шагов остановился, развернулся и сказал:

– Можешь писать мне, когда захочешь.

Его пикап отъехал от дома, и Ноэми сказала в пустоту:

– Странно это как-то.

Когда она вернулась, Джонас бросил на нее выразительный взгляд. Ноэми знала, что он ждет, когда она расскажет ему, что их заклятый враг делал у них на пороге в семь утра.

– Это твой кавалер на Валентинов день? – спросил Мэтт.

– Вот уж точно нет.

– А как у тебя на личном фронте, Джонас? Я заметил, что ты тоже куда-то ходил вчера вечером.

Джонас запихнул в рот целый маффин и даже не попытался ответить.

– Что ж, я рад, что у тебя появляются друзья. – Мэтт вернулся к чтению новостей с планшета.

Джонас проглотил свой маффин.

– Чего он хотел?

– Честно, я не уверена… – Ноэми накладывала еду, избегая смотреть на Джонаса. – Это друг Линка Миллера, – пояснила она Мэтту. – Ну, того парня, что умер в прошлом году. Я живу рядом с местом, где его нашли, и Гэтан иногда расспрашивает меня об этом всем. Не знаю, почему сегодня он не смог дождаться школы.

Джонас собрал крошки на тарелке в горку.

– Да уж, грустно, – сказал Мэтт. – И что ты на это все отвечаешь?

– Да почти ничего.

Ноэми слегка кривила душой, но в последней фразе не соврала. Никто не говорил с ним про Линка – точно так же, как и про брата, которого Гэтан потерял десять лет назад. А что бы случилось, если бы вместо вопроса «Что ты хочешь?» (она спросила это, чтобы Гэтан поскорее убрался) Ноэми поинтересовалась, как у него дела?

Может, он бы даже рассказал.

16. Неизвестный

Когда я впервые узнал об озере, Ноэми не собиралась брать меня с собой. Мы с Гэтом бросали друг другу пивные бутылки и разбивали их бейсбольными битами на улице перед ее домом. Пустые бутылки закончились, так что Гэтан взялся опустошить еще одну. Он украл три ящика из холодильника в гараже, где их хранил его отчим. Украл, хотя знал, что потом его изобьют до кровавых соплей. Я думал об этом, пока он напивался. На тротуаре блестели острые осколки янтарного стекла. Я покатал их подошвой ботинка, чтобы они стали поменьше и потусклее. Я вспомнил время, когда помогал лучшему другу вытаскивать осколки разбитой бутылки из кожи. Ему было очень стыдно, и мне тоже. Я тер глаза запястьем, чтобы на его спину не падали слезы. Гэт не плакал, так какое право рыдать было у меня?

Полупустая бутылка просвистела у меня над головой, и несколько капель пива приземлились мне на голову. Бутылка разбилась в паре метров за моей спиной, совсем рядом с удивленной Ноэми, которая застыла на ходу. Конечно, Гэтан швырнул бутылку просто потому, что Ноэми проходила мимо.

Он широко заулыбался. Увидев, как оскалилась Ноэми, он осклабился еще сильнее. Ударив себя кулаком в грудь, он рыгнул и поднял вверх указательный и средний пальцы. Гэтан всегда вел себя так, чтобы как можно больше выбесить окружающих. Его домашние предпочитали, чтобы его было не видно и не слышно, и наказывали, когда он слишком шумел, наводил беспорядок или в принципе обращал на себя внимание. Может, поэтому он был такой буйный. В присутствии Ноэми все становилось в десять раз хуже.

Она неодобрительно посмотрела на меня, хотя знала, что это не я швырнул бутылку. Но какая разница! Я тусовался с Гэтаном и разбивал стекло посреди улицы. Я был рядом всякий раз, как он говорил какую-нибудь гадость или вел себя безрассудно. Я тоже был не сахар. В тот момент я ненавидел его всей душой.

– Когда-нибудь на вас вызовут наряд полиции.

– Чего ты ворчишь, как бабка тысячелетняя. – Гэтан любил оскорблять Ноэми и выглядел при этом совершенно счастливым. Ему нравилось притворяться отвратительным типом. – Да расслабься. Ничьи шины не пострадают от крохотусенького осколка. Преступление есть, а жертв – нет.

– Ты серьезно? За всю историю существования шин их ни разу не повредили осколки стекла?

– Ну ты и нытик, – отмахнулся он.

Ноэми зашагала прочь. Я положил биту на землю и последовал за ней. Гэт рассмеялся, но я его не слушал. Она, словно бездомного щенка, повела меня за собой. Мы направились в лес. Озера там еще не было – то ли пряталось от нас, то ли еще не родилось. Мы искали камни и строили из них пирамиды на лесной земле. Мои были поменьше; они вились друг за другом спиралью. Свою она строила в центре моей спирали, серую, массивную.

– Ты веришь в пришельцев? – спросил я ее.

Она наклонила голову.

– Сейчас ты расскажешь мне, что тебя похищали инопланетяне?

– Нет.

– Ну что ж. В исследованной части космоса галактик бесчисленное множество, и в каждой миллиарды звезд. Даже если мы никогда не встретимся с обитателями других планет, это не значит, что их нет. Так что да, я, наверное, верю в пришельцев. А почему ты спросил?

– Я не верю в бога, – признался я. – Во всяком случае, в том смысле, в котором обычно о нем говорят. Но иногда я думаю, что бог может быть явлением относительным. Например, если жизнь на земле – это эксперимент внеземной расы, то они ведь будут для нас богами, так? Даже если они смертные. Даже если не всеведущие.

– То есть если пришельцы вывели наш вид в лаборатории?

– Или управляли нашей эволюцией.

– Это ты на уроках естествознания почерпнул? Линк, ты просто что-то с чем-то. А с Гэтаном ты обо всем этом разговариваешь?

Я выдавил из себя тихий смешок. Однажды я попытался утешить Гэтана и сказал, что люблю думать про другую реальность, в которой Элайджа был жив. В такой ярости я его раньше не видел. Казалось, ему была приятнее даже мысль о том, что его брат пошел на корм червям.

– Если ты думаешь о «боге» просто как о создателе, тогда конечно, – сказала Ноэми. – Но тогда ты был бы богом каждой картины, которую нарисовал. Хотя, конечно, твои картины не мыслят. Плохой пример. Наши родители были бы нашими богами. Наши телефоны и компьютеры должны были бы нас боготворить. – Она выбрала плоский камень и положила его на верхушку пирамиды. – Я не верю в разумный замысел. Только не в нашей вселенной. И если нас правда создали пришельцы, то они не будут для меня богами.

Даже не соглашаясь со мной, Ноэми внимательно меня слушала. С большинством людей я привык держать свои внезапные мысли при себе и притворялся, что их у меня нет.

Ноэми собрала маленькую горку из веток. Осторожно ступая по линии моей спирали, она прошла к башне, которую соорудила в центре. Там она принялась разламывать тонкие ветви на куски.

– Иногда мне снится, что в лесу есть озеро с маяком в центре. – Она стала раскладывать палочки по своей пирамиде. – А может, я видела его только раз, но мне показалось, что сон повторяется. Все там казалось таким знакомым. С тобой такое случалось?

– Может быть. Я обычно не помню снов.

– Я думаю, мне надо начать их записывать. Ну так вот, в этом сне я всегда знаю, как пройти к озеру, хотя оно каждый раз возникает в другой части леса. А сам лес во сне такой огромный. Мне во сне известно, что только я одна могу найти озеро, но мне это не кажется странным. Я не думаю, как же это возможно. Во сне я знаю, что уже приходила туда раньше. Что мне повезло, что я запомнила дорогу. Что мне повезло иметь такое место. Видишь?

Ноэми показала на спираль, пальцами повторяя в воздухе ее очертания, пока не дошла до башни в центре. С маленькой хижиной из веток, которую она соорудила на верхушке, пирамида и правда была похожа на маяк, окруженный волнами.

Позже озеро появилось из ниоткуда, словно кто-то услышал рассказ Ноэми и увидел, как я безотчетно помог ей нарисовать воду вокруг ее маяка. Я никогда не боялся озера. Каждый раз, ныряя в воду, я мог выплыть обратно на поверхность, и мир ждал меня снаружи. У озер не бывает крышек, которые захлопываются, когда ты оказываешься под водой. Маяк поднялся постепенно – не в смысле выстроился камень за камнем, а как-то прояснился в нашем зрении, словно всегда был там, но скрывался за дымкой тумана или яркими лучами солнца.

Незадолго до моей смерти мы стали складывать морских чудовищ из белой растворимой бумаги. Они напоминали морских драконов и лодки с лошадиными головами: тела-черпаки, вытянутые морды, заостренные уши. Наши чудища напоминали мне ледяные лодочки с праздника солнцестояния: они тоже растворялись в воде. Мы зашли в воду и смотрели, как они тонут. Ноэми фотографировала. В следующий раз нас ждала лодка. Словно все затонувшие фигурки из бумаги собрались под водой вместе и преобразились в нечто, что выдержит нас обоих. Я забрался внутрь и протянул руку Ноэми. Она шагнула в лодку, не дотронувшись до моих пальцев. Я начал грести по направлению к маяку.

Было тепло, но озеро замерзло, не успели мы проплыть и половину пути. Когда мы отчаливали, я не видел никакого льда – а теперь мы наткнулись на целый пласт. Каждый сантиметр воды от носа лодки до маяка стал плоским и затвердел. За нашими спинами плескалась вода, и мы повернули назад. Может, озеро передумало нас приглашать. А может, ему не понравилось, что я поплыл вместе с Ноэми.

Через несколько дней после антивыпускного я впервые нашел озеро самостоятельно. Лодки там не было – даже причала не было, – но все равно мне показалось, что озеро хочет со мной помириться. Я подумал, оно хочет мне сказать, что не такой уж я чужак, даже если приглашать на маяк оно меня не собирается. Я надеялся, что оно делает это не из жалости. Когда я погрузил пальцы в воду, волны были теплыми, точно летним днем.

Я снял ботинки, брюки, свитер и скользнул в воду. Мир погрузился в синий мрак. Я не видел дна, если оно вообще существовало. Мое тело было тяжелее воды. Мое тело было словно из стали. Я нырнул и проплыл целую вечность, но дна все равно не было. Я ждал, когда вода остановится, когда начнет выталкивать меня наверх. Сквозь поверхность пробивались лучи солнца, напоминая, что чем дальше я от него уплываю, тем сложнее будет вернуться. У моей головы роились пузырьки азотистого дыхания. Я дотронулся до чего-то неведомого – рыба? Камень? Растение? Земля?

Оно коснулось меня в ответ. Я отдернул руку и повернулся к поверхности.

Каменный палец вцепился мне в пятку. Солнце казалось так далеко – гораздо дальше, чем я помнил, словно я скользнул в какую-то дыру и очутился на дальнем краю солнечной системы. Оно было похоже на далекую, холодную звезду. Я потянулся к ней. О, если бы можно было ухватиться за луч света, вскарабкаться по нему из пучины неизвестности. Поверхность озера покрылась льдом – вернее, чем-то похожим на лед. Стекло. На ощупь оно не было холодным. По стенкам моей трахеи заструилась расплавленная боль. Я застрял под одной из ледяных лодочек с праздника солнцестояния. Когда я успел стать таким маленьким?

То, чего я коснулся у дна, последовало за мной. Странная рука схватила меня за голень. Прикосновение было крепким, жестким, как кандалы. Оно тянуло меня вниз, но я тянулся к поверхности, царапая ногтями стеклянную крышку озера. Я видел сквозь нее свет, но добраться до него не мог. Мне хотелось рассыпаться на молекулы и собраться заново по другую сторону, но я дал поверхности ускользнуть от меня. Нет. Я правда старался. Я боролся с тем, что меня держало. Кожа у него была похожа на останки кораблекрушения: ржавчина, моллюски… Злобное, как морской еж, жесткое, как закостеневший коралл. Руки тащили меня со всей силой океана. В глазах у меня помутилось. Я забыл, что не могу дышать водой. Вода проникла внутрь. Она захватила мои легкие, и я умер.

Мое тело оставили на сухой травянистой земле, голову заткнули под бугрящийся корень дерева. Тело бледнело и увядало, ожидая, что его обнаружат. Но как же я мог видеть, как мог помнить и существовать, когда не заполнял собой пространства? Но каким-то образом я все-таки помнил. Что бы от меня ни осталось, оно ощущало себя Линком. Бестелесный, но все-таки я. Смерть не научила меня ничему, кроме того, что я одновременно и бренная оболочка, и нет. Утонувший подросток Шредингера. Клетки, составлявшие тело Линкольна Миллера, прохудились и умерли на лесной земле. Бактерии начали пробираться в его – в мои – органы, а потом тело обнаружили и вернули родным для кремации. Калории из моего тела уплывут в космос, ничем не изменив планету, на которой я когда-то жил.

И чем же я был сейчас?

17. Джонас

В марте многие обитатели Шивери переодевались в футболки с шортами, хотя по сторонам дороги еще высились сугробы. Джонас в число таких жителей не входил: ему были непривычны ветры, продувавшие все открытые пространства. Однажды днем, когда столбик термометра таки перебрался через ноль, Ноэми попросила Джонаса пойти посидеть с ней у озера. Джонас удивился: ему казалось, она избегала того места с тех пор, как его увидела Эмберлин.

– Я помогу тебе с французским, – сказала Ноэми.

Он пожаловался на холод, и она нацепила ему на голову пару огромных пушисто-серых наушников.

Когда они дошли до края озера, лодка была на месте: ждала, привязанная к пристани. Джонас положил рюкзак в траву, а Ноэми опустила свой на деревянное дно лодки.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Хочу попытаться доплыть до маяка.

Джонас не стал спрашивать зачем. Место казалось странным, любопытным, и, когда он впервые увидел маяк, ему тоже смутно захотелось туда попасть. Теперь лодка вернулась на свое место. Ее не просто прибило волной: кто-то привязал ее к причалу. От ее вида у Джонаса по ногам пробежали мурашки.

– Я думал, ты говорила, что плыть на лодке – это не лучшая мысль?

– Ну… – Ноэми осторожно ступила внутрь и уселась на одну из скамеек. – Мы однажды с Линком попытались, но до острова не добрались. Мне не хочется, чтобы кто-то еще застрял посередине озера, но одной мне не страшно.

Она показала на узел каната.

– Отвяжешь меня?

– Ты не поплывешь одна.

Она вздохнула, но ничего не сказала. Джонас продолжил:

– Путь далекий. Ты не сможешь грести сама всю дорогу. Будем по очереди.

– Тебе лучше остаться на берегу – на случай если что-нибудь случится.

Джонас, не отрывая от Ноэми взгляда, бросил свой рюкзак в лодку. Он с гулким стуком упал у ног Ноэми.

– На случай если что-нибудь случится? Ты точно не поплывешь одна. Если что-нибудь случится, нам лучше быть вместе. Вспомни любой ужастик.

Он не собирался оставаться на берегу и ждать. Ей что, все равно, рядом он или нет?

Несмотря на свои размеры, озеро было совсем тихим. Джонас ничего не видел под поверхностью воды: небо отражалось в нем с такой ясностью, что, опуская весла, Джонас взбивал ими пуховые облака. Он словно месил веслами зеркало. Раньше Джонасу ни разу не приходилось грести, но получалось у него неплохо, особенно для парня, который не любил ходить в спортзал. По дороге на парковку он каждый день проходил мимо комнаты с тренажерами, где Гэтан Келли и подобные ему упражнялись на тренажерах для гребли.

Руки, наверное, завтра разболятся, но сегодня они работали как полагается. Джонас никогда особо не заботился о том, чтобы выглядеть мужественно – во всяком случае, не задумывался об этом. Он несколько стыдился своих губ, своего тела, своей неспособности отрастить бороду. Ноэми не стеснялась своих суждений и вела себя решительно – что он сам делал редко, но это ему в ней и нравилось. И все же теперь лодку двигала его физическая сила, а Ноэми сидела напротив, кидая на него взгляды тайком. Это утоляло внутренний голод Джонаса, о существовании которого он раньше и не подозревал.

Он хотел быть сильным ради нее. Очень ли это было смехотворно? С другой стороны, его сила никак не вынуждала ее быть слабой. Джонас ненадолго перестал грести, склонился вперед и поцеловал Ноэми в широкую, мягкую бровь. Она не была против поцелуев, только если не в губы. Когда она попросилась за весла, они проплыли три четверти пути до острова, но Джонас все равно поменялся с ней местами и позволил ей грести.

На острове с маяком не было пристани, так что они выбрались из лодки и протащили ее на покатый берег. Фундамент и стены маяка были из камня, а вверху он заканчивался маленькой деревянной хижиной. Маяк выглядел совершенно обычно, если забыть, что кто-то вообще построил его в крошечном лесу на юге Миннесоты. Вблизи маяк не показался Джонасу ни зловещим, ни пугающим. Просто печальный, даже какой-то одинокий. Если судить по высоте маяка, его должно было быть видно далеко за пределами леса, но, как Джонас уже заметил в прошлый раз, деревья вокруг озера были такие громадные, что скрывали даже маяк. Ноэми стояла и смотрела, но не на маяк, что высился перед ними, а назад, на воду, по которой они только что приплыли.

– Когда мы с Линком попытались сюда добраться, вода на полпути замерзла. Но только впереди – так что мы смогли вернуться. Но на этот раз у нас получилось. Я не была уверена, что мы сможем.

– Может, вы не видели с причала, что озеро уже наполовину замерзло?

– Я так и подумала, но лед начался как-то очень уж внезапно.

Джонас знал, что Ноэми не верила в магию и сказки, но рядом с озером она вела себя как-то иначе. Что-то ее постоянно отвлекало.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, а что?

Она зашагала к маяку, ожидая, что он последует за ней.

– Не знаю. Ты просто как-то притихла. Как и в прошлый раз, когда мы приходили с Эмберлин и Лайл. Тебе тяжело здесь находиться? Из-за Линка?

– Ну, с Эмберлин было совсем как-то неловко.

Из-за ее спины и с наушниками на голове он едва слышал, что она говорила. Он снял наушники и оставил их болтаться на шее.

– Но я бы не сказала, что мне тяжело. Может, странновато. – Она повернулась к Джонасу, сжав челюсти. – Это место похоже на загадку, и, наверное, мне сложно удержаться, чтобы ее не разгадывать. Это не значит, что я расстроилась или что мне тяжело. Вот так… – Она жестом обвела свое лицо. – Так я выгляжу, когда думаю. Меня вечно спрашивают, что случилось. Я выгляжу сердитой, когда не разговариваю?

– Нет, я не это имел в виду. Наверное, просто беспокоюсь из-за пустяков.

Иногда Ноэми казалась ему такой же загадкой, какой она сама считала озеро.

Они подошли к двери. Когда-то ее покрасили в зеленый – а может, она сама приобрела такой оттенок от влаги и холода. Ручки на двери не было.

Ноэми постучала: три медленных удара. Дверь заметно пошевелилась под ее костяшками.

– А может… – Она прижала пальцы к двери и сильно толкнула.

Дверь приоткрылась.

– Нам, наверное, лучше не заходить.

– Ты что, шутишь? Мы не затем сюда пришли, чтобы торчать снаружи. – Она приподняла волосы и скрутила в хвост. – Но, может, ты отчасти и прав. Можешь остаться сторожить снаружи.

– Я хотел сказать, а вдруг мы зашли на чужую территорию?

– Надо было взять Лайл. Я думала, из вас двоих она больше осторожничает, а ты любишь приключения.

– Потому что меня выгнали из школы? Да, логично. Но ты и сама вечно где-то шляешься.

– Не бойся, – поддразнила она. – Я тебя в обиду не дам.

Ноэми толкнула дверь сильнее.

– Эй! – пропела она темноте внутри.

Хижину освещал только свет, льющийся через дверь. Не было ни окон, ни лампы – хотя Джонас заметил каменный камин и ему показалось, что раньше здесь кто-то жил. Из мебели были пара стульев, стол и кровать, хранившие очертание деревьев, из которых были сделаны. Словно деревья сами выросли в форме мебели. Маяк изнутри напоминал Джонасу заброшенную и завешенную паутиной нору хоббита. Кто бы тут ни жил, освещал он помещение исключительно при помощи свечей: можно было разглядеть пятна воска на столе и каминной полке. На полу лежал огромный пушистый ковер. Джонас пригляделся к внутренней стороне двери, через которую они вошли.

– А вот и ручка.

Он прикоснулся к слоновой кости. Ручка напоминала бумажного журавлика, но на месте клюва был череп какого-то животного.

– Мрачновато.

– Правда? Я думал, тебе такое как раз нравится. Может, тут жил какой-нибудь отшельник или художник со странностями.

– Что-то здесь не так…

Ноэми задержалась взглядом на дверной ручке, потом оглядела комнату.

– Еще странно, что нет прохода в башню. Что за черт?!

– Может, башня только для красоты.

– Тогда очень жаль.

Ноэми оттащила узловатый стул из дальнего угла ко входу.

– Поставь его в дверном проеме. Лучше не рисковать.

– Хочешь еще тут походить?

– Да. Надо приглядеться.

Джонас помог ей подпереть дверь стулом и проследовал за Ноэми обратно в комнату. Он вгляделся в деревянные панели на стенах, надеясь отыскать еще одну ручку без двери.

– Так почему ты не позвала Лайл?

– Не знаю. Они с Эмберлин в последнее время постоянно вместе. Мы как-то немного отдалились друг от друга, что ли. Я ей еще не рассказала, что мы с тобой… ну, вот это все. Но я думаю, она знает.

Ноэми подошла к камину.

– Слышишь?

– А? Хочешь поменять тему?

– Нет. – Она подняла руку, призывая его замолчать. – Словно тихая музыка.

– Пение?

– Нет вроде. Скрипка, наверное? Что-то из струнных.

Джонас наклонил голову, прислушиваюсь.

– Нет не слышу. У тебя уши, как у летучей мыши.

Ноэми опустилась на колени на пушистый бурый ковер и отогнула угол. Там, в полу, был люк: простой деревянный прямоугольник с ручкой в неглубокой выемке.

– Хоть ручка есть.

Она подняла крышку люка за металлическое кольцо, и они вместе заглянули в темную дыру.

– Я думала, нам придется карабкаться вверх, а не вниз. Тут есть стремянка.

Джонас видел лишь первые несколько ступеней, но было похоже, что лестница стоит абсолютно вертикально.

– Мне правда кажется, что не надо туда идти. Ты все еще слышишь музыку?

– Определенно, – кивнула Ноэми и принялась спускаться по лестнице. – Она раздается снизу.

– Значит, там кто-то есть.

Воображение услужливо подкинуло ему образ: серийный убийца, весь в крови, наигрывает скрипичный концерт на человеческом туловище. Однако Ноэми ничто не смущало. Джонас наблюдал, как скрывается в темноте ее кудрявая макушка. Он позвал ее по имени, но она никак не отреагировала. Тихо выругавшись, он осторожно поставил ногу на ступеньку и проследовал за Ноэми вниз.

– Ноэми? Ты уже на дне?

Снизу ему в лицо ударил резкий луч холодного света. Джонас опустил лицо и увидел Ноэми: ее глаза освещал горящий экран телефона. Когда он спустился почти до самой земли, Ноэми положила руку ему на талию и не отпускала, пока его ноги не коснулись пола.

Джонас тоже включил фонарик на телефоне и осмотрелся, насколько это было возможно. Когда глаза привыкли к темноте, он понял, что они находятся в маленькой каменной комнате. Помещение было узким, но тянулось довольно далеко, и там, в конце, мерцал зеленоватый огонек. Джонас посветил фонариком на стены.

– Тоннель.

– Вроде того. – Ноэми взяла его за запястье и опустила луч на землю. – Подземный канал.

У них под ногами каменный пол сменялся узкой канавкой мутно-зеленой воды.

На воде покачивалась лодка – совсем как та, на которой они приплыли на остров.

– Какого, блин, хрена? – Джонас подергал фонариком, и свет заплясал на стенах. – Мы что, под озером? Что эта лодка тут делает? Какого хрена?

– А ты думал, что жизнь в маленьких городках слишком скучная.

– Блин, так странно.

Ноэми приложила палец к губам:

– Необязательно делиться впечатлениями. Давай потише. Мы пойдем в сторону музыки, и мне кажется, будет лучше, если нас не заметят.

Она медленно шагнула в лодку.

– Ты вообще о чем? – возмутился он. – Ноэми, музыка лжет. Надо остановиться, пока нас не заметили. Может, там в конце туннеля маньяк, который пожирает лица. Не хочу, чтобы по моей биографии сняли фильм про зомби.

– Я уже сказала, что тебе необязательно идти со мной. Отвяжи меня. – Она пристально смотрела на него с сиденья между веслами, но он не двинулся с места. – Кого бы ты выбрал на свою роль в ужастике?

– Наверное, кого-нибудь, кто ну вот вообще на меня не похож. Кровавое убийство с пожиранием лиц в Миннесоте, в главных ролях две супермодели. Они играют подростков, которым маньяк отгрыз лица в подземном туннеле. Основано на реальных событиях.

– Значит, ты со мной?

– Черт. Да. Подвинься, пожалуйста.

Джонас отвязал лодку, но на этот раз гребла Ноэми. Тоннель был совсем узким: весла скребли по бортам каждый раз, как она толкала их вперед. Джонас изо всех сил прислушивался, пытаясь различить музыку.

– Что не так? – спросила она.

– Ты по-прежнему слышишь музыку?

Она замерла. Лодка медленно остановилась; вода плескалась все тише, пока звук ее тихих поцелуев не исчез совсем. И тогда Джонас услышал: там, из дальнего конца туннеля, откуда лился зеленоватый свет, тихо раздавались звуки скрипки. Он развернулся на звук.

– Теперь я хорошо его слышу.

Голос Ноэми звучал откуда-то издалека. Лодка сильно качнулась, и Джонас, повернувшись, увидел, как Ноэми прыгает в воду. Она оставила телефон и рюкзак в лодке и неуклюже брела по пояс в мутной воде, как астронавт в невесомости.

– Что ты делаешь? – спросил Джонас.

Он потянулся к ней, инстинктивно зная, что надо затащить ее обратно в лодку. Что-то с его головой было не так; какое-то существо прогрызало себе путь внутрь. Музыка стала громче и заглушала его собственные мысли. Она что, у него внутри? Или ему кажется? Череп заполнился каким-то туманом. Два расплавленных пальца прижались к его глазницам. Джонас попробовал пошевелить руками, но замер, точно в полусне. Руки его не слушали. Когда он наконец заставил их двигаться, они беспомощно захлопали, словно между кожей и костями не осталось ни единой мышцы.

Ему нужны были беруши; так он смог бы сосредоточиться – они всегда помогали ему, когда он хотел заснуть, поучиться или не слышать чужих разговоров. Потом он вспомнил, что у него на шее висят пушистые наушники Ноэми. Лучше, чем ничего. Собрав последние силы и сражаясь с гравитацией, он кое-как натянул наушники на голову и нырнул в океан тишины.

Ноэми исчезла. Сколько он просидел так один в лодке? Джонас шепотом позвал ее по имени, но кричать не решился: кто знает, что находится впереди. Подобрав весла, он изо всех сил стал грести в сторону зеленого свечения. Чтобы не отвлекаться, Джонас сосредоточился на скрипе, с которым весла царапали древесину лодки. Руки его не слушались, но Джонас как-то сумел привязать лодку к столбику на крошечной пристани. Дверная арка вела в огромное помещение; такое большое, что он не видел его целиком, пока не шагнул внутрь. Он стоял под куполом. Окна в потолке, все в разводах водорослей, напоминали пчелиный улей. Сквозь стекла и толщу воды сочился бледный зеленый свет. Ноэми стояла в центре залы, повернувшись к нему спиной. Рядом с ней никого не было. Откуда же доносилась музыка?

– Ноэми?

Она не пошевелилась. Ее застывшая статуя казалась частью интерьера. С безжизненно опущенных рук стекала вода, образуя на полу лужу. Вода медленно ползла по полу, испещренному большими темными пятнами, похожими на поверхность луны.

Джонас медленно подошел ближе и опять позвал ее. Она снова не ответила. Ноэми продолжала смотреть на изогнутую стену с окнами прямо перед собой. Рядом на полу валялась скрипка. Совсем ветхая, и струны на смычке все разболтались. В залу можно было войти только с той стороны, откуда пришел Джонас. Музыканту некуда было скрыться.

– Кто играл на скрипке? – спросил он.

Наконец Ноэми повернула голову и посмотрела на него. Сквозь него. Он осторожно протянул к ней руку и медленно повернул к себе. Встретившись с ним взглядом, она моргнула, и дымка тумана пропала из ее глаз.

Она тихо произнесла его имя: он увидел шевеление губ, но звуков не расслышал. Заметив, что стоит в луже, Ноэми сделала шаг в сторону; на сухом полу остались свежие серые отпечатки. Она наклонилась за скрипкой и сказала что-то, чего Джонас опять не услышал. По его коже побежали мурашки.

– Ты как? Может, пойдем обратно? – спросил он.

Она сжала пальцы, разжала их. Оглядела себя, пытаясь понять, все ли с ней в порядке.

– Я вся промокла, – сказала она, заметив, что ее одежда от груди и ниже потемнела от воды и вокруг хлюпающих ботинок собирается новая лужа. – Я что, выпала из лодки?

– Выпала? Нет, ты выпрыгнула.

Ноэми уронила скрипку, и даже сквозь наушники звук оглушил Джонаса. Он приобнял Ноэми за плечо и прижал к себе. Они направились обратно на пристань. Затхлая вода с ее одежды расплывалась по его собственной. Когда он не решался последовать за Ноэми, она пошутила, что не даст его в обиду. Она была так уверена в себе, что он пошел с ней и в лодку, и в маяк, и в глубокую, темную дыру в земле. Она была так уверена, что он чувствовал себя в безопасности. Но теперь ее дрожь, ее полупрозрачная хрупкость пугала Джонаса: он боялся, что, если они не успеют вовремя выбраться на землю, вся эта зала – и озеро, и лес, и все вокруг – обрушится на их головы. Пустота комнаты росла и ширилась у них за спиной. На этот раз Джонас сел за весла и смотрел прямо перед собой; Ноэми, спиной к нему, созерцала комнату, которую они оставляли позади. Ее распахнутые глаза с огромными зрачками в темноте напомнили ему взгляды Розенкранца и Гильденстерна.

Руки Джонаса устало молили его о пощаде, но он снова и снова напрягал мышцы, толкая лодку по воде.

– Может, мне пойти в школьную команду по гребле?

Наконец лодка ударилась о камень причала. На этот раз они не стали ее привязывать. Ноэми взобралась по стремянке, и Джонас последовал сразу за ней. Когда они вернулись на поверхность, то немедленно захлопнули люк, и Джонас ногой пихнул ковер сверху. Дверь, подпираемая стулом, все еще была распахнута. Ноэми отодвинула стул. Наконец они ступили на траву. До конца закрыть дверь у них не получилось, и они оставили небольшую щель.

– Ох, слава богу. Лодка на месте. – Джонас склонился над суденышком, уперевшись руками в колени, и попытался отдышаться.

Он был так рад увидеть бледный бок лодки.

– Слава богу, – повторил он.

Они гребли по очереди и так же по очереди оглядывались на остров. Дверь была неподвижна. Никто не вышел из нее – во всяком случае, они никого не увидели. Очутившись на твердой земле, они собрали вещи и пустились бегом от озера. Лишь когда деревья скрыли воду и маяк с глаз, Джонас легонько постучал Ноэми по локтю, и она замедлила бег. Она подняла на него взгляд, и он понял, что должен что-то сказать.

– Как ты? – спросил он.

– Ничего, – она кивнула. – Меня вырубило ненадолго. Спасибо, что не запаниковал.

Он коснулся ее волос и прижал кудри, ощущая под ладонью ее шею. Она откинула голову назад и облегченно сомкнула веки. Когда Ноэми открыла глаза, от ее сонливости не осталось и следа. Ветер холодил ему кожу. Ноэми, должно быть, умирает от холода. Вспомнив, какая слепая паника охватила его, когда Ноэми скользнула в воду с лодки, Джонас обнял ее за талию и крепко прижал к себе, загораживая руками от мира и стараясь избавить от всего холода, всей сырости, всего, что могло ей навредить там, под озером, и что еще пропитывало ее тело. Она зарылась в него, словно он был грудой одеял. По дороге в «Лэмплайт» он не отрывал рук от ее спины, и она ему позволила.

– Ты никого не видела в той комнате, когда пришла туда? – спросил он, когда они наконец вышли из леса.

– Ни души. – Ноэми покачала головой. – Я помню, как сидела в лодке, вокруг играла музыка… А потом стало тихо, и моя одежда промокла, и мы стоим в пустом зале.

Она сложила руки на груди и пнула камень в траве, но он слишком глубоко сидел в земле и не поддался.

– Наверное, я была немножко не в себе.

Услышав ее слова, Джонас почувствовал, что его отпустила тревога, о которой он и не подозревал. Пока они шли по полю с люпинами, он решил ничего не спрашивать про Линка, про лес, про все, что случилось на острове. Надо было сосредоточиться на реальности.

18. Ноэми

Ноэми уже случалось слышать скрипку в лесу, но это произошло лишь однажды, и она списала звуки на игру воображения. Они с Линком пропустили выпускной. Он купил букетик ярко-розовых тюльпанов – хотя после того случая на Валентинов день знал, что больше всего она любила другие цветы. Ческа с Мэттом – и Одри с Дианой – были дома, когда он зашел за ней. Ноэми невольно улыбнулась и взяла букет. Она не позволила матери их фотографировать, потому что они не шли на выпускной, но Ческа, не обращая внимания на протесты дочери, все равно сделала пару кадров на телефон.

Они прошли через поле с люпинами. На Ноэми было платье-костюм с вырезом в форме сердечка, а Линк облачился в закатанные до лодыжек брюки: так он пытался скрыть, что штаны были ему коротки. В лесу она сбросила туфли и босой прошлась между древесными корнями. Они уселись вдвоем на каменную пристань и опустили ноги в воду. Линк приготовил угощение – запеченный сладкий картофель с начинкой из авокадо. Ноэми принесла три капкейка, которые она украсила фигурками енотов – в честь енотьей семьи, которую усыновил Линк. Пока они танцевали, Ноэми пыталась понять, как Линк умудрился принести сюда колонки. Однако он отрицал, что вообще слышит звуки скрипки. В Шивери почти не водились светлячки, но сейчас они поблескивали в траве, хотя темнота еще не наступила. Потом полил дождь, и они укрылись под деревьями.

– Эй, Ноэми?

– А?

– Кто мы?

– Звездная пыль, наверное.

Конечно, она нарочно пыталась увести разговор в сторону, но с Линком никогда нельзя было знать наверняка: может, он спрашивал и в буквальном смысле. Она надеялась, что он замнет тему.

– Нет, я имею в виду, ты и я – мы кто? – спросил он еще раз. – Ну, как пара? Или не пара. Ты мне очень нравишься, но я не уверен, как ты сама ко мне относишься.

– Мне нравится как сейчас, – сказала она.

– Ладно, но я не знаю, что это значит. Это я и спрашиваю.

Их глаза встретились. Он опустил взгляд на ее губы, словно собирался поцеловать ее, и она не знала, как остановить время, чтобы остановить его.

– Мы друзья.

– И все?

– Я не хочу ничего больше.

Она нахмурилась. На самом деле она не знала, чего хочет, но сказать так значило еще больше его запутать.

Она хотела, чтобы все осталось как есть. Ей хотелось наслаждаться его восхищением, не предлагая ничего взамен. Ей хотелось всегда чувствовать себя так, как когда она натыкалась на Линка в неожиданном месте: что она не одна, что она в безопасности. Ей хотелось открывать дверь шкафчика и видеть лес, который создал для нее кто-то хороший, кто постоянно думал о ней, и чтобы у него колотилось сердце и сжималось горло. Ей хотелось дать ему взамен то, что ему нужно, но она не могла. Линк был прекрасным человеком, и, если бы она ответила ему взаимностью, может, она была бы сейчас счастливее? Но разве известно, как бы тогда все было? Все чувства, которые он вызывал в ней, были скорее про нее, чем про него: крошечный идеал, отраженный в грозовой туче его глаз.

– Ладно, – сказал он наконец.

– Я надеюсь, мы можем остаться друзьями.

– Конечно. Я хочу с тобой дружить. Но мне пора.

– Тебе пора? Прямо сейчас?

– Да. Я не злюсь. Я правда счастлив, что мы дружим.

Ноэми сложила руки на груди:

– Что-то непохоже.

– Ну, прямо сейчас мне хреново. Думаю, если я останусь, лучше не станет. Мне просто надо побыть одному. Могу проводить тебя домой.

– Я знаю дорогу.

Он ушел, не оглядываясь. Развязал галстук, зажег сигарету и исчез между деревьями. Ноэми дошла до дома в одиночестве. Одри спросила, как прошел «выпускной». Ноэми ответила, что все было прекрасно, и убежала наверх. Оказавшись в своей комнате, она задернула шторы и рухнула на кровать. С Линком все будет в порядке. Он как-нибудь смирится, рано или поздно влюбится в кого-то еще, и его чувства к Ноэми сотрутся из истории его жизни. Она верила в это.

И на самом деле так и должно было случиться.

19. Джонас

Джонас не понимал, почему Ноэми отказывалась его целовать. Они встречались уже несколько месяцев, но в такие моменты тело ее деревенело и она отворачивалась. Он надеялся, к этому времени они уже займутся сексом, но до этого было как до луны. Он боялся потерять ее, и поэтому он ни на чем не настаивал. Но потом сомнения просто не оставили ему выбора: его голова превратилась в пещеру размышлений.

– Я тебе нравлюсь? – спросил он наконец.

Они сидели на чердаке конюшни. За окном опять шел снег, и ветер стучал огромными деревянными воротами. Однако на улице уже было тепло, и снег, упав на землю, сразу таял. Незадолго до этого они пошли в кафе у реки выпить мятного горячего шоколада. Сидя у окна, они наблюдали, как ломается на реке лед и уплывает по течению, словно маленькие белые баржи, груженные сахаром. Теперь же они расположились на подвесной кровати Ноэми, и она учила его играть в карты.

– Я не мазохистка. Разве я стала бы проводить с тобой столько времени, если бы ты мне не нравился?

Она вытащила карту, внимательно посмотрела на нее и перевела взгляд на Джонаса.

– Конечно же, ты мне нравишься.

– Мне иногда так не кажется.

– В смысле?

Она положила карты на белый плед рубашкой кверху, чтобы он не подглядел. Джонас сглотнул. В горле у него черешневой косточкой застыло смущение.

– Иногда мне кажется, что я для тебя просто близкий друг.

– Нет. – Она заговорила голосом, каким обычно спрашивала, кто еще сделал домашку по литературе. – Вернее, конечно. Ты мой близкий друг, но еще ты мне нравишься. Романтически.

Она отчетливо и монотонно проговорила последнее слово.

– Я делаю с тобой такое, чего не делаю с другими друзьями. И вообще ни с кем больше.

Он знал, о чем она. Когда никого не было дома, они ложились вместе в кровать, и он обнимал ее. Они раздевались до белья и прижимались друг к другу, пока у него не сводило все внутренности. Он целовал ее в шею; она целовала его в живот. Когда он признавался ей в любви, она даже целовала его в губы. Если в кино не хватало мест, она сидела у него на коленях. Она забирала с работы бракованные кексы и кормила его рот в рот. Он делал домашку в ее ванной, пока она задерживала дыхание под водой. Ее пена для ванн пахла розовым деревом, черной смородиной или бергамотом. Но она совершенно его не хотела. Нет, правда. Не так, как он хотел ее.

Джонас никогда еще не занимался сексом. Судя по ее словам, Ноэми тоже была неопытной, но он боялся расспрашивать. Он знал, что, если бы она спросила его, он бы страшно смутился. Может, она была не готова к физической близости после смерти Линка. А может, просто не была готова, мало ли почему. А вот Джонас был готов. Он был так готов, что ему хотелось наброситься на нее, дать ей все, что у него было.

– Мне просто хочется убедиться, – сказал он.

Пододвинувшись ближе, он задел коленом колоду карт.

Джонас поцеловал ее. Зубы Ноэми клацнули о кольцо у него в губе. Она отодвинулась назад и приобняла его за шею. Ему нравилось, как ее волосы обвивались вокруг его пальцев. Ее локоны рассыпались по подушке, точно облачными барашками окаймляя голову. Огромные глаза Ноэми смотрели куда-то мимо него – куда-то за его плечо, за балки на потолке.

Джонас прикоснулся к узкой красной полоске, которую мороз оставил на ее нижней губе. Провел большим пальцем по нежной коже вокруг трещинки. Он успел запомнить каждую веснушку на ее лице, а скоро он будет знать их и на всем ее теле.

Джонас наблюдал за Ноэми, даже когда она этого не замечала. Больше всего из школьных уроков он любил французский, потому что они ходили на него вместе. Даже живя с ней под одной крышей, он каждый раз чувствовал раскаты грома в сердце, когда видел ее. В школе ее считали злюкой. Она исправляла чужие ошибки. У нее было свое мнение по любому вопросу, и она спорила по мелочам. Легко раздражалась и никогда не могла этого скрыть, как ни старалась. Люди спрашивали Джонаса, почему она такая хмурая. Ей говорили, чтобы она больше улыбалась. Наверное, они не замечали, что она всегда обращала внимание на ребят, которые ели в одиночестве и которых не звали в групповые проекты. Она собирала таких одиночек под свое крыло. Сама она любила работать одна, но терпеть не могла, когда других исключали из коллектива. Она давала отпор хулиганам, даже когда дразнили не ее. Во время уроков она читала, рисовала или игралась с фотоаппаратом, но если ее спрашивали, то всегда знала правильный ответ. Учителям ни разу не удалось ее подловить. Ее команда всегда побеждала на викторинах, и она прекрасно говорила по-французски. Гэтан Келли думал, что испортит ей оценку, если вызовется танцевать с ней на уроке бальных танцев, но вместо этого сам получил высший балл. Пусть Ноэми и говорила учителям балета, что они лишь тратят понапрасну ее время, это не помешало ей идеально следовать их указаниям.

Когда она обнажила перед Джонасом свое сердце, он понял, как ему повезло. Он сам, который всегда мечтал стать невидимкой, стал надеяться, что Ноэми увидит в нем все лучшее. Но еще ему было важно – гораздо важнее, чем он признавал, – чтобы она его желала. Может, у нее был любимый типаж и Джонас просто был не в ее вкусе. Он стал выискивать изображения Линка Миллера – у нее в комнате, в соцсетях. Линк явно не любил сидеть в интернете, и Джонас углубился в старые записи Эмберлин.

Линк был высоким. Очень высоким. Самым высоким в школе. Но вряд ли же дело в этом?

Сколько вообще было людей такого роста? Джонас тоже был не коротышкой, но его рост едва доходил до метра восьмидесяти. Линк был худощавым. Джонас тоже. У Линка были волосы подлиннее. Джонас тоже может отрастить шевелюру. Ноэми называла Джонаса «хорошеньким». Звучало не слишком обнадеживающе, но она успокоила его, что это звучит ничуть не хуже, чем «привлекательный» или «сексуальный». Линк был… угловатый. Какой-то геометричный. Джонас не мог себе представить, чтобы кто-то назвал Линка «хорошеньким». Может, Джонас тоже перерастет свою смазливость. Может, Ноэми со временем начнет смотреть на него иначе.

А может, в руках Линка она тоже увядала.

Может, она просто не была готова.

– Ты очень красивая, – сказал он ей. – Сексуальная.

– Ладно, – недоверчиво ответила она, словно подозревая его во лжи. – Давай обойдемся без сальностей.

– Это не сальности.

– Спасибо за комплимент, – сказала она. – Ты так сказал это… ну, с придыханием. Звучит как-то нелепо. Необязательно преувеличивать.

Джонас отпрянул назад, балансируя на икрах. Он подумал, что если спросит ее о том, о чем хотел, то расплачется в середине предложения и она станет над ним смеяться. Ты не считаешь меня привлекательным? И каждый раз, глядя на него, она будет смеяться снова.

– Прости, – сказала она. – Ты мне нравишься. Просто будь собой.

– Но я так и делаю! Я сказал то, что думал. Ты сексуальная. Я считаю тебя сексуальной. Ты привлекаешь меня не только физически, но и физически тоже. Не думаю, что желать физической близости с человеком, который тебе дорог, – это что-то грязное.

– Нет, – сказала она. – Я тоже так не думаю.

– Но ты ничего такого ко мне не чувствуешь?

– Мне нравится смотреть на тебя. Нравится быть с тобой.

– А ты когда-нибудь думаешь о том, чтобы заняться со мной сексом? Ну, или поцеловаться хотя бы? Хоть что-нибудь, кроме того, чтобы держаться за руки?

– Я вообще не думаю о сексе.

– Ладно.

Джонас сел перед ней на колени. Ноэми выпрямилась, откинув голову на железное изголовье. Кровать качнулась.

– Я не хочу на тебя наседать, – сказал он. – Можем подождать. Думаю, мне просто хотелось убедиться, что дело не во мне. Иногда мне кажется, я знаю, что ты чувствуешь, а потом начинаю переживать. Может, это правда у меня какие-то проблемы.

– Нет, с тобой все хорошо. Нет никаких проблем. Я люблю смотреть на тебя больше, чем на всех остальных. Мне нравится быть рядом и трогать тебя. Но я не думаю, что вообще когда-нибудь буду готова.

– Это из-за Линка? Я не тороплюсь. Я просто… Мне интересно, захочешь ли ты вообще когда-нибудь чего-то со мной. Хоть когда-нибудь.

Ноэми сердито сдвинула челюсть, расправила брови.

– Дело не в Линке. У нас с ним ничего такого не было. И он не имеет отношения к тому, что я чувствую к тебе.

– Я думал…

– Я ни с кем не целовалась до того раза, как ты поцеловал меня в лесу.

Она ногтями выдергивала нитки из вышивки на пледе.

Джонас не знал, что сказать. Все, что он думал, оказалось неверным. Конечно, она тоже могла смущаться, испытывать неуверенность. Расстояние между ними сокращалось и одновременно росло.

– Мне не нравится целоваться, – сказала она. – Но я разрешаю тебе себя целовать, потому что ты мне нравишься. Потому что я тебя люблю.

Последние три слова раскололи его напополам. Снег закончился. Джонас будто чувствовал, хотя не видел и не слышал, что происходит снаружи. Он видел лишь теплое сияние лампы на коже человека, которого он любил. Но он чувствовал, будто снаружи, за стенами конюшни, мир походил на проволоку накаливания. Мир потрескивал и пускал искры. Внутри у Джонаса все органы, которых он тоже не видел и не слышал, сияли и потрескивали в унисон со вселенной.

– Я тоже тебя люблю.

– Есть вещи, – сказала она, – которые я позволю тебе сделать, но это будет только для тебя. Меня это все не волнует. Не думаю, что я вообще когда-то всего этого захочу. Я думала, что к нынешнему времени мне уже захочется, но нет. Пока нет. Я не знаю. Может, когда-нибудь это изменится, но я чувствую… я уверена, что нет.

– Я помогу тебе разобраться, что тебе нравится, а что нет.

– Какое великодушие, – она закатила глаза.

– Я говорю это не для того, чтобы забраться к тебе в трусики.

– Я их не ношу.

– Я серьезно. Я думаю, что если мы любим друг друга, то сможем пойти на компромиссы. Я не буду просить о том, что тебе не нравится. Мы вместе можем понять, что устраивает нас обоих. Правда. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы тебе было хорошо. Я не хочу, чтобы ты делала что-то только ради меня.

Ноэми принялась складывать карты и убирать их в коробку.

– Это ты сейчас так говоришь, – сказала она. – Рано или поздно тебе захочется какого-нибудь секса, и если ты не сможешь смириться, что я пойду на это только ради тебя, то в итоге останешься одиноким и неудовлетворенным.

– Но ты сказала, что не знаешь. Может, потом тебе тоже захочется.

– И я правда не знаю. Мне кажется, что не захочу. Это я тоже сказала.

– Мы молоды. Я не против подождать.

Ноэми встала.

– Может, тебе придется ждать очень долго.

Почему все внезапно так изменилось? Почему все стало неправильно? Она только что сказала, что любит его, но тут же от него ускользнула.

– Я думаю, мне легче прямо сейчас сказать тебе, что мне приятно, а что нет. – Ее голос задрожал.

Она потерла глаза тыльной стороной запястья. На маленькой картонной коробочке у нее в руке расцвело влажное пятнышко.

– Что такое? – пробормотал Джонас.

– Я рада, что мы поговорили, Джонас. Я так хочу быть с тобой. – Она раскраснелась, и глаза у нее блестели.

О чем поговорили?!

– Потом, когда бы ты устал ждать, а я все еще хотела быть с тобой, было бы намного сложнее. На свете много девушек, которые… я не знаю. Есть много девушек, которым ты будешь нравиться не меньше, чем мне, и которые захотят тебя целовать.

Он не понимал, что она пыталась ему сказать.

– Я не хочу, чтобы ты шел на компромиссы.

– Все идут на компромиссы, – сказал он и услышал, как резко прозвучал его голос. Он постарался говорить мягче. – Что за любовь без них?

– Как ты правильно сказал, мы молоды. У тебя много времени, чтобы найти кого-нибудь, кто идеально тебе подойдет.

– Но ты – это все, чего я хочу. Почему ты ведешь себя, будто я предъявляю тебе ультиматум? Ты думаешь, что знаешь, чего захочешь в будущем, но я при этом не знаю, чего захочу? Ты не можешь решать за меня, что мне нужно. Это несправедливо.

– Прости. Я просто не хочу, чтобы мы друг друга возненавидели. И я не хочу тебя удерживать.

Ноэми стала спускаться с лестницы.

– Удерживать от чего? Ноэми? Что происходит? Ты со мной расстаешься?

Она не остановилась. Ноэми спустилась с лестницы, и ее лицо скрылось из вида. Ему пришлось прислушаться, чтобы услышать, как она его зовет.

– Мы и не были вместе.

Ноэми распахнула ворота конюшни навстречу ветру. Она не смотрела на него, и он не видел ее губ. Только макушку. Может, она и попросила прощения, но ветер заглушил ее слова.

Иссеченное сердце

Мне приснилось, что я разрезала свое сердце на столько кусков, что некоторые из них были полупрозрачными. Сначала я достала его из горла. Я почувствовала нитку на языке, потянула за нее, и тянула до тех пор, пока сердце не выпало у меня изо рта, красное и влажное. Я взяла нож для мяса, почти такой же широкий, как и само сердце. С каждым ломтиком от него отваливались самые мягкие части. Когда я нарезала его, то начала рыть норы. Я копала землю руками – и в лесу, и на цветочном поле, и в розовом саду за домом, и во дворе. На дно каждой ямки я клала по ломтику сердца, а потом засыпала землей. Я зарыла все кусочки, кроме сердцевины.

Она была самой жесткой: как оливковая косточка, только рубинового цвета. Я попыталась разрезать ее на кусочки поменьше, но она была такой твердой, что осколки ножа разлетелись по грязи серебристыми осколками. Ломтики моего сердца начали просыпаться в земле. До меня еле слышно доносились их звуки, но я видела, как дрожат корни деревьев там, где я закопала куски своего сердца. Мне нужно было найти, куда спрятать последний кусок, чтобы остальные затихли.

Я пошла через лес, пока не нашла озеро.

– Мне нужно спрятать последний кусок своего сердца, – сказала я воде.

– Спрятать от чего? – Голос раздался у меня из-за плеча.

Я не поворачивалась. Вода капала в траву у меня за спиной.

– Ото всех. Но последний кусок – это сердцевина. Его нужно спрятать лучше прочих. Там живет Джонас. Я не хочу, чтобы он когда-нибудь завладел всем моим сердцем, поэтому этот кусок нужно держать подальше от остальных.

– Понятно.

Я вытянула кулак над водой.

– Что на дне?

– Ничего, – сказал голос. – Ничего и никогда.

И я разжала кулак.

20. Эмберлин

На Лайл был ее обычный наряд: черные джинсы, футболка с логотипом какой-то группы, фланелевая куртка, красная помада. Корни волос отросли, и теперь волосы были трех цветов: светлые у самой кожи, платиновые посередине и зеленые на кончиках.

Она переплела пальцы с пальцами Эмберлин, и вместе они пошли между деревьями. Незнакомая песня лилась Эмберлин в правое ухо, точно церковный хор.

– Мы будем идти, пока не дойдем до воды, – сказала Лайл.

На Хеллоуин они вчетвером согласились не ходить сюда без остальных, и до настоящего момента Эмберлин сдерживала это обещание. Она ведь сама это и предложила. Впрочем, было несложно: все ее время занимали школа и хоккей, да и зимняя погода не располагала к лесным прогулкам. Но теперь настал апрель, и снег наконец растаял. Почти год прошел со смерти Линка, и Шивери напоминал ей о последних днях его жизни. Однако теперь она немного больше понимала и его жизнь, и смерть.

Она переживала, что ей придется долго уговаривать Лайл составить ей компанию: Ноэми с Джонасом не интересовались ничем, кроме друг друга, и собраться всем вместе казалось совсем невероятным. Однако оказалось, что Лайл вовсе не против; нужно было только ее спросить.

Лайл задела носком черного ботинка древесный корень. Эмберлин не сразу это заметила, пока не почувствовала, как переместился вес у нее в руке и они вместе накренились над землей. Лайл отпустила ее пальцы, но было уже поздно, и Эмберлин рухнула на нее сверху.

– Ты как? – спросила Эмберлин.

На ней были черные легинсы с сетчатыми вставками, и влажная грязь просочилась в сетку над коленом. Заструившись по коже, она остановилась где-то у лодыжки.

Лайл рассмеялась. Она была такая смешливая. Высокие раскаты ее голоса напоминали мелодичный звон колокольчиков.

– Все хорошо, – ответила Лайл.

Она села и прислонилась спиной к стволу дерева.

– Прости, пожалуйста. Я такая неуклюжая. Ты сама как?

– Ничего, только намокла немного.

Эмберлин закатала штанины, и грязь потоком вылилась ей на кроссовки. Она села рядом с Лайл: дерево было огромным, и они легко поместились рядом. Она подняла голову и посмотрела вверх, где узкие ветви разрезали небо на куски.

– Совсем не похоже на апрель. Все эти листья на земле…

– Я помню, что в детстве мы находили вьюнки в стволах деревьев. Синие, розовые, сиреневые… – Лайл сдвинулась пониже и склонила голову Эмберлин на плечо.

– Звучит здорово, – ответила та. – Я никогда не видела дикие вьюнки. Только на оградах и почтовых ящиках. Папа как-то посадил синие у крыльца, и Линк оплел ими кованые столбики перил, просто смеха ради. Мы не знали, что это ползучие растения. Мало-помалу они захватили все крыльцо. Настоящая магия.

– Ноэми вставляла их в волосы, – сказала Лайл. – У нее такие кудри, что цветы даже не выпадали. А из моих еще как.

– А как у вас вообще сейчас?

Эмберлин вытянула ладонь над землей и почувствовала исходящую от нее прохладу. И дрожь: дрожь руки, дрожь травы.

– В смысле?

– Ну, вы вообще видитесь? Или ты на нее за что-то злишься? Я очень благодарна, что ты пришла сюда со мной, но все равно немножко странно, что ты согласилась пойти без Ноэми. Ты же знаешь, ей бы это не понравилось.

– И что? Нам не нужно ее разрешение, что бы она там ни думала.

– Да, но обычно ты бы не стала ее злить. На Хеллоуин ты притворилась, что видишь мой костюм впервые, чтобы она не узнала, что мы купили его вместе. Не хотела ее обижать. Это мы тоже оставим в тайне?

– Мне все равно. Она-то без меня прекрасно обходится. Мы не обязаны друг перед другом отчитываться.

Лайл щелкнула по крошечной бледной поганке. Шляпка слетела и приземлилась в полуметре от них в траве.

– Вы с ней спали?

– Мы с Ноэми? – Лайл подняла голову с плеча Эмберлин и сощурилась на нее.

Радужки у нее были той синевы, которой бывают только глаза: что-то среднее между синим и всеми остальными цветами в мире.

– А с кем еще?

Лайл потрясла головой:

– Мы с ней как сестры. Я удивлена, что ты вообще спросила. Что, со стороны похоже, будто я в нее влюблена?

– Я не знаю. Мне нравится думать, что я хорошо разбираюсь в людях, но иногда, наверное, я слишком присматриваюсь, и мне начинает казаться всякое.

– Я люблю ее, но не в этом смысле. А ты когда-нибудь была влюблена?

– Нет, вообще никогда. Я собираюсь стать бешеной бабкой с сорока кошками. Хотя лучше выбрать животное поменьше. С сорока хомяками?

– Я считаю, достойная жизненная цель. – Лайл встала и отряхнула траву с зада.

– А ты была влюблена? – спросила Эмберлин.

– Не в Ноэми.

– А в кого? Я их знаю?

– Хм.

Лайл улыбнулась, но затем быстро сжала губы – убрала улыбку, точно это была тайная записка, которую надо было сжечь после прочтения. Зубы у нее были прямые и белые. Ни мазка помады, но Лайл все равно провела по ним языком, растягивая кожу между носом и ртом.

– А бегаешь ты так же быстро, как ездишь на скейте? – спросила Лайл.

– Ну, не медленно.

– Давай тогда посмотрим, кто быстрее добежит до воды.

Эмберлин еще не успела встать, а Лайл уже убежала. Эмберлин неспешно поднялась и завязала шнурки. Потянулась, подняв руки и вытянув шею. И пошла в сторону, где скрылась Лайл.

Догонять Лайл было совсем не сложно. Эмберлин не надо было напрягаться, чтобы держаться поблизости. Иногда она скрывалась из вида, петляла между деревьями, но Эмберлин сразу замечала ее клетчатую куртку или желто-зеленые волосы за деревом. Лайл была самым шумным, самым неловким бегуном на всю Миннесоту.

Казалось, она переломала все ветки в округе, прошелестела всеми листьями. Каждый шаг сопровождался двойным шорохом, словно нетерпеливые пальцы барабанили по столу. Лайл бежала впереди, но ее ритмичное дыхание сбивалось и растягивалось, и вот уже Эмберлин слышала его сзади; вот у нее в ухе раздался хрип; вот прядь волос выбилась из хвоста. Они остановились, когда увидели блеск воды. Даже если они нашли озеро по чистой случайности, Эмберлин показалось, будто брат посвятил ее в какой-то свой секрет.

Лайл согнулась пополам и уперла руки в колени. Дыхание у нее прерывалось.

– Ну я… и… развалина.

Теперь они стояли неподвижно, но лес у них за спиной гремел, словно что-то неслось сквозь ветви. Не ветер. Что-то тяжелое, у чего был вес, мускулы и свободная воля.

Эмберлин обернулась и увидела оленя. Или так ей показалось. Ей никогда не попадались такие бледные олени. Он резко вырисовывался на фоне деревьев, словно лунный свет прорезал ночную тьму. Не говоря ни слова, она положила руку на спину Лайл и кивнула по направлению новоприбывшего. Девушки наблюдали, как оно движется. Шерсть с него свисала клоками. Чем ближе оно подходило, тем яснее видела Эмберлин сплетение волокнистых шерстинок. Один-единственный рог торчал из виска, а вторая сторона головы была гладкой, как у молодой оленихи. Эмберлин ничего не знала про оленей, но одинокий рог показался ей странным; вдобавок его окружали какие-то шишки, словно новые рога росли до того, как отвалился старый. Это напомнило Эмберлин фотографии белого грибка, который цеплялся к насекомым и превращал их в зомби.

Когда полуолень появился из леса и встал перед ними на озерном берегу, Эмберлин и Лайл сделали осторожный шаг назад. Это был не олень. У него было мускулистое тело, длинная морда и широкие ноздри. Спутанная белая грива. Существо было лошадью с рогом из белой березовой ветви. Тело, казалось, тоже было из дерева: с каждым шагом – даже по траве – слышался треск дерева.

Лайл ущипнула Эмберлин за руку и оттащила ее в сторону, с пути существа. Оно едва заметило их – блеснули озерной глубиной два темных глаза, – и лошадь проскакала мимо девушек к озеру.

С гривы и хвоста тек неизбывный поток воды. Серые копыта оставляли в земле глубокие лужи. Красные водоросли липли к грудной клетке, обвиваясь вокруг ребер. На спине кишели пресноводные моллюски. Эмберлин склонилась к лужице от копыта и увидела в ней серебристую рыбку.

Лошадь зашла в воду и уверенно направилась дальше и глубже. Озеро забиралось ей на спину, и шерсть, белесая шерсть мутно запенилась, как речной прибой. Наконец, когда над поверхностью осталась лишь голова, рог стал казаться девушкам беспарусной мачтой на тонущем корабле. Он разрезал гладь воды, пока лошадь совсем не скрылась из виду. Когда голова исчезла под водой, не поднялось ни пузырька, лишь на пару секунд на водной глади осталась рябь в виде буквы V.

21. Джонас

Джонас продолжал за обедом садиться вместе с Ноэми и ее подругами. Они ездили в школу на одном автобусе. Ноэми обращалась с ним, словно они еще дружили, но вела себя заметно осторожнее. Внимательнее. Вдумчивее. Они больше не оставались наедине. Даже дома он почти ее не видел, если рядом не было Лайл и Эмберлин. Однажды он наткнулся на нее, когда она сидела в шезлонге в гостиной. Набросив одеяло на спинку так, что оно спадало на пол волнами, Ноэми приютилась внутри.

Зашторившись от вечернего солнца, она включила лампу с абажуром из цветного стекла. Джонас встал на колени, поднял край одеяла и обнаружил, что она сидит под ним, поджав ноги к груди и вставив в уши наушники с узором из единорогов.

– Я тебя разбудил? – спросил он, хотя увидел, как она быстро закрыла сообщение на телефоне.

Наверное, писала что-нибудь Лайл.

– Нет. Я не спала. Просто пыталась расслабиться.

– А, вот как. – Он опустил завесу одеяла и присоединился к ней в ее норе.

– Мне беспокойно.

– Из-за чего?

– Не из-за чего.

Ноэми сняла наушники и сжала крошечного резинового единорога в ладони.

– Мне просто иногда бывает тревожно. Напряженно. Безо всякой причины. Я слышу, как стучит мой пульс и вены завязываются в узлы.

– Музыка помогает?

– Нет. Это белый шум. – Она включила экран телефона и показала ему плей-лист.

Кошачье мурлыканье, дождь по крыше.

Джонас боялся, что скажет что-нибудь не то. Что она вспомнит, что их отношения сломаны. Отшвырнет одеяло, пойдет наверх, закроется в спальне, оттолкнет его. Он словно держал в руках куколку бабочки: это мгновение было таким тонким и хрупким, что сквозь него виднелись все возможные исходы этого разговора.

– Мурлыканье меня расслабляет. Жаль, что я не могу уменьшиться и лечь спать на Розенкранца или Гильденстерна. Остается только слушать, как они мурчат.

– А другие звуки тебя расслабляют?

– Да, в основном вода.

Это было чем-то очевидным? Или, наоборот, необычным?

– Но есть и другое, от чего становится лучше. Приглушенный свет. Еще хорошо забиться куда-нибудь в угол.

– Папа иногда слушает белый шум, когда собирает пазлы, – сказал Джонас, удивляясь этому внезапному пересечению во вкусах отца и Ноэми.

– А тебя что расслабляет? – спросила она. – Или ты всегда так невозмутим, как кажешься?

– Наверное, я ничего такого для себя не делаю. Мне тоже нравится приглушенный свет, но естественный. Например, как во время дождя.

Она пальцем очертила в воздухе траекторию невидимой капли дождя. Ему захотелось прикоснуться кончиками пальцев к ее руке.

– Мне нравится, каким серым становится свет. И еще нравятся прохладные простыни. Думаю, если бы я лег в свежезаправленную постель, когда идет дождь, меня бы это очень успокоило.

Он поскреб ногтями о бархатную ткань шезлонга, и от его прикосновений на темно-малиновой поверхности осталась светлая дорожка.

– И еще стук сердца. Когда не слушаешь его, а чувствуешь.

– Меня это как раз напрягает. – Ноэми потрясла головой, и кудряшка упала ей на лицо. – Ненавижу, когда мне так тревожно, что я чувствую пульс в голове. Словно все мое тело превращается в биение сердца.

А он как раз думал про ее пульс. Он скучал по прикосновениям ее тела. Хотел снова почувствовать, как сердце, легкие и кровь стараются поддержать жизнь в дорогом ему человеке. Самое важное в Ноэми было неосязаемым, но он был благодарен осязаемым частям за то, что они не давали ей умереть, делали из нее нечто, что он мог обнять, позволяли ему выразить телом то, для чего не подходили слова. Но те же органы, что вдыхали в нее жизнь, делали ее смертной. Случалось ли Ноэми приложить голову к его груди и слушать стук сердца? А если так, подумала ли она, как легко было бы это сердце остановить? Как невозможно было заставить его колотиться вечно?

Джонас положил пальцы ей на запястье, где мог почувствовать, как стремительно бежит кровь по ее венам. Он представил себе узкий, быстрый ручей. Прозрачная кровь бежит вдоль берегов тела, а сердце – это маяк. Сердце и сосуды Ноэми звенели, плескались. Ее мозг стал тучей, искрящей далекими пурпурными молниями. Они разветвлялись и вибрировали, пока ее рука не дернулась рядом с его рукой и не разжала ладонь: там лежал наушник, вливавший шум дождя ей в кровоток. Она произнесла его имя. Джонас его не расслышал, но запомнил, как оно выглядит у нее на губах. Ноэми была натурой страстной, колючей и раздражительной, но Джонасу нравилось, как сильно ее все волновало, как каждый день ее жизни взрывался разноцветными шутихами, что бы она ни делала. Видеть ее притихшей, раздавленной было куда тяжелее. Он не знал, о чем она думает – ему бы пришлось об том спросить. Однако иногда Ноэми слишком тяжело давалось препарирование собственных эмоций.

Он все равно спросил:

– Все хорошо? Я могу чем-то помочь?

– Нет. – Ноэми покачала головой и, повернувшись, улеглась на спину.

Она расправила ноги, и ее стопы исчезли под дальним краем одеяла. Она смотрела куда-то в сторону, но не отдернула руку от его пальцев.

– Все будет в порядке. Пройдет.

Она выдавила из себя улыбку, и единственная ямочка потянула щеку.

Обычно, когда Джонас заставал Ноэми в одиночестве, она редактировала фотографии или изучала сайты университетов. Лига Плюща и все такое… С его оценками он мог только мечтать об этих колледжах. Она рисовала сложные многоцветные схемы, сопоставляя разные варианты. Все ждали, что она выберет творческую профессию, пойдет учиться на фотографа, но он знал, что ее больше интересовали экология и биология. У нее был второй дневник, с которым она ходила в лес и записывала туда виды деревьев, которые попадались ей на пути. Она читала «Сельскохозяйственный альманах» и сама делала наброски растений и животных – правда, сопровождая их подписями, где она перечисляла их фантастические свойства.

Джонас невольно отметил, что колледжи она выбирала исключительно на побережье. Однажды он спросил, не хочет ли она учиться поближе к дому, и она с обжигающей холодностью сказала ему, чтобы он не лез не в свое дело. Несмотря на то что случилось в конюшне под фигурками лошадей из папье-маше, его все равно сильно задело, что он совершенно не вписывался в ее планы на будущее. Даже как друг. Что ей было не важно, что она уедет учиться за тридевять земель и, возможно, покинет континент.

Разве любовь должна причинять такую боль? Каждый раз, как он думал про Ноэми, ему в горло словно врезался острый каблук.

Порой по вечерам Джонас оставался в гостиной с Одри, и они вместе смотрели детективное шоу про сверхъестественные явления. События там развивались по предсказуемому сценарию: в первой части двое мужчин слегка за тридцать рассказывали зрителям про здание, в котором, по преданию, водились привидения: обычно это был заброшенный дом, фабрика, больница, школа или церковь. Когда-то давно в этом здании отец, работник, доктор, школьник или священник убил и расчленил топором, мясницким ножом, мачете, бензопилой или штыком кого-то из семьи, сотрудников, пациентов, учителей или монахинь. Потом эта парочка оставалась в этом здании на ночь, где они успевали заснять мигающие лампочки, хлопающие двери, внезапно включающееся радио, странные стоны или скрипучие половицы. Джонас, как и Ноэми, верил, что все признаки загробного присутствия легко объяснялись совпадением или игрой воображения. Однако, в отличие от Ноэми, ему хватало терпения смотреть серии до конца.

Одри тем временем не сомневалась, что сериал отображал вполне реальные встречи с потусторонним. Сидя в кресле и положив ноги в тапочках на оттоманку, она усердно вязала спицами (или крючком – Джонас, честно говоря, не замечал разницы).

– Вы с Ноэми поругались?

– В смысле?

Джонас, избегая смотреть ей в глаза, с усиленным вниманием уставился в телевизор.

– Просто вы раньше отлично ладили. А теперь я почти не вижу вас вместе.

– Она занята. С тех пор как стало теплее, она каждый день выходит на пробежки. Ноэми любит бегать одна, так что дома ее почти не бывает.

На самом деле Джонас однажды спросил, можно ли побежать с ней, хотя и не понимал, как кто-то может добровольно бегать.

Ноэми, разумеется, отказала – и он, разумеется, воспринял отказ на свой счет.

– Ну что ж, звучит логично, – сказала Одри.

На руке у нее была татуировка с летящими в зеркало птицами. С каждым ее движением птицы словно махали крыльями.

– А вообще, как тебе школа?

– Ничего. Что ты вяжешь?

– Детское одеяльце. Одна из моих сотрудниц ждет ребенка. – Она улыбнулась и поправила очки. – Но не думай, что я не заметила, как ты сменил тему разговора. Если Ноэми занята, хорошо бы тебе найти новых друзей. Я в восторге от твоей компании, но у тебя должны быть запасные варианты. Не все же вечера проводить со мной у телевизора.

– А мне нравится смотреть с тобой сериалы. – Джонас набрал подушек, сложил их на подлокотник дивана и прижался к ним плечом.

Он проснулся много позже на диване. Странно, что он вообще заснул. Во рту у него пересохло, глаза щипало. Кто-то убавил громкость, и Джонас почти не слышал, что говорили по телевизору. Комнату освещала только маленькая лампа на столе. Экран сообщил Джонасу, что сейчас три утра, и он выключил сначала его, потом лампу и на ощупь отправился наверх.

Сквозь окно на лестнице прохладный лунный луч бил в коридор на втором этаже, но Джонас оставил его позади, проходя к себе в комнату. Его лодыжка наткнулась на что-то мягкое, и когда Джонас протянул руку вниз, то почувствовал пушистое, рокочущее тельце Розенкранца или Гильденстерна. Он поднял кота на руки… Судя по тому, что кот не замер в ужасе, это был Гильденстерн… и прижал его к груди. Внезапно кот ощетинился, тихо зарычал и, не успел Джонас понять, что его так взволновало, запустил когти ему в футболку.

Джонас слегка наклонился, чтобы опустить кота на землю, и, как только лапки Гильденстерна коснулись пола, он помчался прочь и исчез в дали коридора.

Темнота перед Джонасом сгустилась, а потом, моргнув, ступила вперед сгустком черноты. У нее появились очертания. Джонас ждал, пока наваждение исчезнет, растворится в окружающей ночи. Однако тень развернулась и стала походить на стоящего человека. Она высилась, пока не переросла Джонаса. От стены отделилась голова в чем-то вроде капюшона. Джонас прислонился к стене, надеясь, что видит игру света и тени и под другим углом она исчезнет. Тень не исчезла.

Фигура – человек – подвинулась. Прошла доля секунды, пока огромная фигура поворачивалась в сторону, но Джонасу показалось, что миновала целая вечность. Голова слегка наклонилась вперед, и, хотя глаза оставались во тьме, Джонас разглядел нижнюю половину острого, бледного лица и прямой рот. Губы дернулись и разомкнулись, но, если фигура что-то произнесла или вздохнула, Джонас этого не расслышал. Затем половина лица исчезла из вида, и сгорбленная фигура прошествовала сквозь закрытую дверь в комнату Ноэми.

Джонас не раздумывая последовал за ней. Лебедь дверной ручки показался ему странным на ощупь. Он распахнул дверь. Поводив рукой по стене, он нащупал выключатель, он позвал ее по имени, он обвел взглядом комнату, выискивая фигуру во тьме.

Он еще не успел найти свет, когда Ноэми включила ночник у кровати.

– Джонас, что это такое?

Они были одни в комнате. Сквозь раздвинутые занавески кровати он увидел россыпь кудрей вокруг ее головы. Она тыльной стороной ладони отвела волосы от глаз и, рассерженно прищурясь, смотрела прямо на него.

– Я увидел кое-что в коридоре.

Не обращая внимания на ее протесты, он подошел к шкафу и распахнул двери. Никого. Ноэми уже уселась в кровати, сонно протирая глаза и, словно смирившись с происходящим, позволила ему искать дальше. Джонас встал на колени у кровати и заглянул вниз. Ничего, кроме кошачьих игрушек. Он проверил ванную. Пульс бешено стучал ему в виски, когда он отдернул занавеску у ванны с львиными лапами. Многоножка спешила скрыться в отверстии слива. Ноэми их очень боялась, поэтому Джонас, морщась от отвращения, придавил членистоногое салфеткой. Джонас ненавидел убивать насекомых. Он представлял, как они при этом вопят, но люди не слышат, потому что звуки слишком высокие или слишком тихие для наших ушей. Он смыл многоножку в унитаз и вернулся обратно в спальню, красный от смущения.

– Может, тебе приснился кошмар, – с мягким нетерпением предположила Ноэми.

– Да. Извини.

Он молча ушел, и она погасила свет прежде, чем он оказался в своей комнате.

22. Эмберлин

Парк за фабрикой попкорна кишел бродячими кошками, которые наверняка приходились друг другу родственниками: у большинства одинаково изгибался хвост и были длиннющие верхние клыки. В центре парка, в розовом саду, стояла окруженная скамейками безголовая статуя основателя компании, Николая Несса. По слухам, пару лет назад Линк приклеил маску Бэтмена к лицу статуи, но с тех пор торнадо успело снести ей голову. Эмберлин так и не успела на нее поглядеть. Если верить Ноэми, теперь голова хранилась за задним сиденьем Гэтанова джипа.

– Бедный старина Николай, – сказала Лайл. – С головой он казался таким веселым – ну, как будто он был рубахой-парнем, которого прокляли, и он с тех пор живет в статуе.

Она оторвала головку ириса и заткнула ее Эмберлин за ухо.

– У тебя не проколоты уши? – Лайл провела пальцем за мочкой уха Эмберлин.

– Не-а. Я всю жизнь занимаюсь спортом, а с сережками это не очень удобно.

Лайл распласталась поперек скамейки, где сидела Эмберлин, и положила голову ей на колени. Ноги Эмберлин напряглись, и, как она ни старалась, бедра не собирались расслабляться на деревянных досках. Пальцы ее ног в балетках едва доставали до гравийной дорожки. Лайл отращивала волосы, и теперь они были спереди длиннее: ей нравилось шумно выдыхать, поднимая челку в воздух.

– Ты что-нибудь говорила Ноэми про ту лошадь? – спросила Эмберлин.

– Нет, – вдохнула Лайл. – Я собиралась, но теперь думаю, что это надо было видеть своими глазами. Я пыталась рассказать брату, когда пришла домой, и он попросил отсыпать ему моей наркоты. А ведь Ноэми не такая доверчивая, как Паркер.

– Ты думаешь, она не поверит нам, хотя сама была на озере, видела маяк и все такое?

– Она придумает какое-нибудь разумное объяснение тому, что мы увидели. Ноэми не доверяет тому, что видели другие.

Эмберлин не могла винить Ноэми. Если бы ей рассказали про древесную лошадь, гуляющую под водой, она бы тоже отнеслась к этому скептично. Даже увидев ее своими глазами, она продолжала сомневаться, а не дорисовало ли воображение каких-то деталей.

Они с Лайл обошли парк, связанные наушниками Лайл и звуками The Cure. Мимо них прошел старичок со скачущим кроликом на поводке. Лайл спросила, можно ли его погладить, и девушки по очереди подержали кролика на руках.

– А у тебя были домашние животные? – спросила Лайл, когда они вернули кролика владельцу и продолжили прогулку.

Они держались за руки, и она приподняла руку Эмберлин, чтобы покрутиться под ней, словно они танцевали.

– Когда я была маленькой, родители взяли домой борзую. Но он умер несколько лет назад.

– Как его знали?

– Дарвин. Имя выбрал папа. Мы разговаривали о том, чтобы взять кого-нибудь еще, когда Дарвин умрет, но пока что не собрались.

Теперь Эмберлин до смерти хотелось собаку, но она переживала, что родители решат, будто она хочет заменить ей брата.

– Я думаю, они вообще завели животное, чтобы Линк перестал подкармливать диких зверей, но трюк не сработал.

– Жаль, что Дарвин умер. Наша Дейзи тоже стареет, и мне страшно подумать, что однажды надо будет вести ее к ветеринару в последний раз.

Они остановились у плакучей ивы. Ее ветви доставали до земли, и дерево казалось зеленым шаром из листьев.

– Такие крутые деревья. – Лайл отодвинула ветку и подержала ее, пропуская Эмберлин внутрь. – Как живые крепости.

Эмберлин, нагнувшись, прошла между ветвями. Они зашумели, когда Лайл последовала за ней. Дерево было достаточно высоким, чтобы они могли не переживать, что волосы запутаются в кроне, но они все равно опустились на колени в траву. Сквозь листву пробивались иголки солнечного света, и Эмберлин показалось, что они сидят внутри звездного шара. Ей нравилось это темное уединение.

Они сидели так близко, что соприкасались коленями. Лайл взяла Эмберлин за запястья и большими пальцами потерла ей руки. Лайл была такой жизнерадостной, такой общительной; ей ничего не стоило подойти к незнакомым людям и спросить, можно ли погладить их питомца. Без нее Эмберлин бы так и простояла, с улыбкой разглядывая кролика издалека и надеясь, что хозяин сам ее подзовет. Но, казалось, даже Лайл сейчас нервничала. Руки у нее вспотели, пальцы дрожали. Эмберлин склонилась вперед, оторвав ягодицы от пяток. Словно стремясь удержать ее от падения, Лайл схватила подругу за талию, и они поцеловались. Вначале она почувствовала восковую пленку помады Лайл, но потом она раскрыла рот и почувствовала мягкий, нежный лепесток губы Лайл. Прохладные пальцы Лайл опустились ниже и взяли ее за бедра.

– Ты в порядке? – спросила Эмберлин.

– Ага. А ты?

Эмберлин кивнула. Лайл закрыла глаза и придвинулась ближе. Наконец, Эмберлин расслабилась, откинулась назад, и ее волосы разметались по траве. Она почувствовал, как свежая влажная почва пропитывает спину ее футболки.

Она не знала, надо ли издавать какие-то звуки, но чувствовала, что ей не хватает дыхания. Услышав, как Лайл хватает ртом воздух, она задышала тяжелее.

23. Ноэми

Они собирались сходить в кино втроем: Ноэми, Лайл и Эмберлин. Впервые за несколько недель они строили планы, чтобы провести время вместе. Это была идея Лайл. Но потом Эмберлин сказала что-то Джонасу, предполагая, что его тоже пригласили. Когда Джонас сообщил, что тоже пойдет, Ноэми притворилась, что ее это не удивляет и не беспокоит. Больше всего ей хотелось рассказать подругам, что она чувствует, и поступить так, как она бы сделала в прошлом: настоять, чтобы Лайл с Эмберлин отменили планы с Джонасом и они втроем взбунтовались против его постоянного присутствия. Отчасти Ноэми надоело видеть себя мелочной и бесцеремонной, но еще больше ей не хотелось объяснять другим, как ранит ее то, что Джонас вполне смирился с их разрывом и не испытывал в ее присутствии никакого дискомфорта. Что ему было все равно, проводить время с ней одной или с ними вместе. Так что она написала кое-кому еще.

ТАЙЛЕР

Что ты делаешь в субботу вечером?

Мы с Брайаном идем поплавать в бассейн.

Рад, что ты написала. Я давно собирался спросить тебя кое о чем, но вдруг ты подумаешь, что это странно.

Раньше тебя это не останавливало.

Ты когда-нибудь играла в ДнД?[2]

Вроде нет.

А хочешь? Брат Брайана приехал домой на выходные. Он может нас поводить.

А ничего, что я понятия не имею, на что соглашаюсь?

Ничего страшного. Брайан сказал, что подберет тебя.

Ноэми славилась неумением проигрывать. Одри наотрез отказывалась играть с ней в «Скрабл». Но групповые игры давались ей немного легче. Зимой они с Эмберлин, Лайл и Джонасом сходили на квест. Пока Лайл впустую тратила время, знакомя остальных с четырьмя незнакомцами, которых присоединили к их группе, Ноэми сразу взялась решать загадки и распределять задания. Потом ей было стыдно, но ведь они прошли квест. Может, ей будет легче вести себя вежливо, если она ничего не будет знать про игру, на которую идет?

Кстати, я думаю тоже пойти поплавать. Давайте увидимся в бассейне и поедем к тебе вместе?

Отличный план!

ЛАЙЛ

Я забыла, что в эти выходные Тайлер с Брайаном учат меня играть в ДнД. Мне придется пропустить фильм, но, может, встретимся завтра втроем?

Все в порядке? Мы можем отменить!

Ты расстроилась, что Джонас тоже пойдет?

Мне все равно, что делает Джонас. Все хорошо.

Ну ладно, раз ты уверена.

Не испорть там игру.

Джонас жил в соседней комнате, но Ноэми ничего ему не сказала. Она надела купальник – бикини с лифчиком, не самый практичный выбор – под футболку с юбкой, сложила в сумку банное полотенце и чистое белье.

Бассейн располагался в центре, и до него можно было дойти пешком, но Ноэми была не в настроении. Диана согласилась ее отвезти и, хотя ехать туда было меньше пяти минут, успела засыпать Ноэми вопросами.

– Так ты идешь совсем одна? – прочирикала Диана.

Ее сережки, похожие на миниатюрные Сатурны, вращались вокруг седеющих прядей.

– Я постоянно плаваю одна. Плавать вообще хорошо в одиночестве.

– Жаль, что ты перестала танцевать, – сказала Диана. – У тебя так элегантно получалось.

– Я была ребенком, – сказала Ноэми.

На коврике в машине лежал журнал. Она отпихнула его ногой к двери.

– Насколько элегантно я могла тогда танцевать? В танцах слишком много демонстративности. Не хочу, чтобы люди на меня смотрели.

– И когда ты успела стать такой скромницей?

Ноэми сказала Диане, что забирать ее не надо, и проследила взглядом, как коричневый седан выехал с парковки и вернулся на дорогу. В субботу вечером бассейн обычно пустовал, если там не проводили уроки плавания. Тайлер плавал по одной из трех огороженных дорожек, а Брайан, ни разу даже не окунувшись, играл неподалеку в консоль.

В мелкой части бассейна вокруг инструктора столпилась группка беременных женщин.

И, конечно, не обошлось без спасателя.

Как только она вошла, Гэтан слез с высокого кресла, но Ноэми сделала вид, что не заметила его. Она стянула с себя одежду и как можно скорее погрузилась в воду: он не успел даже дойти до ее края бассейна. Ноэми поспешно скрутила волосы в нелепый пучок и на цыпочках побрела по дну, направляясь к центру бассейна. Вода уже доходила ей до носа.

– Мы закрываемся через час, – сказал Гэтан. – Вернее, через полтора, но через час все должны выйти из бассейна.

Ноэми согласно кивнула и вольным стилем поплыла к глубокому краю бассейна, где ждал Тайлер.

Они поплавали вместе. Она слышала, как он плещется рядом. Открыв глаза под водой, она нарочно отстала от него, посмотрела, как распускаются за ним букеты пузырьков, и потом, перевернувшись на спину, быстро догнала Тайлера. Гэтан встал рядом с Брайаном, и они, не глядя друг на друга, вели о чем-то неловкую беседу. Ноэми старалась не обращать на него внимания, но все равно чувствовала на себе его взгляд. Она изо всех сил сосредоточилась на своих движениях.

Тайлер отставал от нее на полбассейна, когда она шумно выдохнула, погрузилась под воду и пальцами ног дотронулась до плитки на дне. Задержав дыхание, она стала думать об озере в лесу. О том, как долго Линк пробыл под водой. Каково ему было. Когда она очутилась на поверхности, Тайлер уже вылез из воды и направлялся к трамплину для прыжков.

– А ты умеешь задерживать дыхание, – сказал он.

– Ну да, вроде того. – Ноэми положила ладони на бортики и подтянулась на руках.

Она уселась, свесив ноги в воду, и стала выжимать волосы.

– Так это… – Большие пальцы его ног согнулись за краем доски. – Ты собираешься на выпускной?

За ее спиной мягко раздались шаги по мокрому полу.

– Нет, – ответила она.

Она почувствовала, что сейчас что-то случится – как надвигающийся дождь, – и пожалела, что закончила плавать.

– Я не очень люблю всю эту шумиху. Лучше посижу дома с мамой.

– А, ну я…

Она могла бы предупредить Тайлера, когда увидела, как Гэтан тянется через трамплин из-за его спины. Но не стала. Вместо этого она смотрела, как он столкнул Тайлера и тот с громким шлепком приземлился на воду. Она поморщилась. Лицо Гэтана растянула его привычная коварная ухмылка, но, увидев Ноэми, он приложил ладонь ко рту и как-то даже смущенно пожал плечом.

Тайлер с кашлем появился на поверхности. Вытирая глаза одной рукой, другой он греб к бортику.

– Тебя что, наняли топить людей?

Может, Тайлер собирался пригласить ее на выпускной, а может, и нет. Может, он хотел позвать ее просто как подругу. Тайлер был симпатичный и добрый, и, может, если бы она дослушала его слова о танцах, она бы перестала убиваться из-за Джонаса, но именно по этой причине она впервые в жизни почувствовала благодарность к Гэтану за то, что он был такой скотиной. Тайлер Олсен заслуживал большего, чем ее попытки забыть Джонаса. Она совсем не хотела создавать ложное впечатление ни у Линка, ни у Джонаса о том, каких отношений хочет, но почему-то они оба все равно поняли ее неправильно. И теперь Ноэми испытывала иррациональный страх, что то же самое случится с еще одним из ее друзей.

Гэтан рассмеялся, стянул с себя майку спасателя и швырнул ее поверх стопки досок для плавания. Он нырнул на дорожку с другой стороны от Ноэми и быстро пустился вперед. Ноэми подозревала, что он подзуживает ее посоревноваться, и они оба знали, что он ее обгонит, поэтому она встала, завернулась в полотенце и пошла присесть на скамейке рядом с Брайаном. Он достал телефон и начал объяснять ей систему рас и классов в ДнД. Интересно, подумала она, успеет ли она за один вечер придумать себе персонажа? Хватит ли у других терпения ее ждать?

Было почти восемь вечера. Солнце начинало садиться, и небо за рядом окон засияло оранжевым. Гэтан вылавливал из бассейна забытые нарукавники, а его напарник – мужчина постарше, которого Ноэми не знала, – помогал беременным подняться по лестнице и пройти в раздевалку. Тайлер промокнул волосы разноцветным полотенцем с узором из фламинго – он явно принес его из дома.

– Ну что, в душ? Встретимся у главного входа в восемь пятнадцать?

Брайан кивнул, но Ноэми засомневалась. Она не была уверена, что играть с ней будет другим в радость: у нее заканчивались силы, и она вряд ли сможет симулировать энтузиазм. Если она не сможет отвлечься и станет думать про Джонаса, лучше ей пойти домой, а не навязываться посторонним людям. Оставался небольшой шанс, что Тайлер захочет договорить про выпускной, и ей не хотелось рисковать.

– Знаете что, – начала она. – Как-то я устала сегодня. Пойду, наверное, домой.

– Ты уверена? – спросил Тайлер.

– Ага.

– Тебя подвезти? – предложил Брайан.

– Не, я позвоню маме. Или пойду пешком. Еще совсем светло, и вы прождете меня целую вечность, пока я буду вымывать хлорку из волос. Не хочу вас задерживать.

– Ну ладно, – сказал Тайлер. – Решай сама. Если за тобой не приедут, напиши, и мы вернемся за тобой.

– Кстати, приглашение еще в силе.

Ноэми сомневалась, что Брайану было так уж важно, присоединится она к ним или нет, но с его стороны было мило притвориться. Она поблагодарила их, и они ушли в мужскую раздевалку.

В женской наверняка столько народа, что ей придется ждать очереди в душ. Перед Ноэми стоял выбор: неловко переминаться, ожидая, пока группа голых людей закончит мыться, или остаться на бортике и дождаться, когда Гэтан выгонит ее из бассейна. Она проверила телефон: Джонас спрашивал, все ли было хорошо. И еще одно сообщение от Неизвестного: он сообщал ей, что знает о ее проблемах. Проигнорировав их обоих, она убрала телефон обратно в сумку.

– Миленький чехол, – сказал Гэтан.

Он стоял к ней вплотную. Ноэми не заметила, как он подошел.

– Ушки вот эти.

– Ага.

– Ты можешь потусить тут. Я всегда остаюсь поплавать, когда расходятся люди, но я выключу свет, если ты не против.

Он приложил ладонь к груди и выбил какой-то ритм.

– Я оставлю свет в бассейне. Можно тусить здесь до смены Робби. Он тут работает ночным сторожем.

– Ладно.

– Тебе ничего?

– Ага, а что?

– Просто спросил.

Он перешел на другую сторону бассейна и направился в комнату для спасателей, протянул руку за дверь, и свет в зале погас. Теперь ее освещали только огни на дне бассейна; вода светилась электрическим аквамарином. Гэтан скользнул внутрь, и, пока он плыл под водой, мир Ноэми погрузился в почти идеальную тишину, которую нарушал только плеск воды о плитку. Она смотрела, как он двигается: темное пятно в синеве, а потом осторожно пошла по мокрому кафелю, чтобы встать с ним вровень, когда он поднимется на поверхность.

– Можно взять аквапалку? – спросила она.

– Конечно.

Она выбрала из груды одну фиолетовую и уронила ее в воду с глухим шлепком. Ноэми села на бортик и опустилась в бассейн ногами вперед. На секунду она задержалась под водой, отталкиваясь руками, чтобы погрузиться глубже. Дома ей нравилось принимать ванны, заполняя их ароматическими бомбочками. Гуще всего раствор был в центре, и потом он потихоньку расплывался. На фоне белого фарфора ее старой ванны цвета казались невероятно яркими; мутная вода сияла. Потом она любила погрузиться в воду с головой, прислушиваясь к оглушительной тишине. Она казалась себе живым трупом.

Ее руки задели что-то в воде, и она с усилием открыла глаза. Глазные яблоки жгла хлорка. Она немного забылась, и на секунду ей почудилось, что она увидит похожее на тюленя серое существо из снов. Но, конечно, это был всего лишь Гэтан. Он как-то умудрялся ухмыляться даже под водой, и глаза у него были почти такие же синие, как вода. Он развернулся и сделал сальто назад. Его поспешные движения пустили волну пузырьков по ее ногам.

Когда он выпрямился, Ноэми положила руки ему на плечи и подпрыгнула над водой. Усилий почти не понадобилось: она словно парила в космосе. Гэтан последовал за ней, и, когда они отдышались, он тряхнул головой, как собака, и капли с его волос окатили ее волной брызг. Ноэми потянулась к аквапалке и зажала ее между ног, как лошадку-качалку. Та держала ее на волнах безо всяких усилий. Гэтан, устав плавать, лежал на воде в позе морской звезды.

– Так это… – сказал он. – Ты вроде сказала Тайлеру, что устала. Но теперь плаваешь тут. Ты его избегаешь?

– Никого я не избегаю.

Она сложила руку лодочкой, провела по воде и плеснула пригоршней ему на грудь.

– Общаться – это не то же самое, что плавать. Думаю, физические усилия даются мне легче.

– Я вроде как спас тебя от приглашения на выпускной.

Гэтан принял вертикальное положение и схватился за конец аквапалки, чтобы не уйти под воду.

– Сомнительная гипотеза.

– Ты какая-то сегодня загадочная.

– Такое уж у меня настроение. А ты сам пойдешь на выпускной?

Он склонил голову набок, словно размышляя, но жест был насмешливо-преувеличенным.

– Не-а. Я уже ходил в прошлом году.

– А я думала, тебе только дай повод покутить.

– Ну, в прошлом году так и было. – Отпустив аквапалку, он снова лег на спину, и ей больше не было видно его лица. – Прямо по полной программе: пригласил девушку, остался после официальной части, напился в сопли…

– Мои поздравления.

– Было неплохо, но ничего особенного. Как обычные выходные, только еще и влетели мне в копеечку.

– А как же костюм?

– Ах да, точно. Если бы я собрался в этом году, то мне бы хотелось чего-то более, ну, личного. Мне бы хотелось пойти с кем-нибудь, кто мне небезразличен. И провести это время только вдвоем.

Она невольно рассмеялась коротким смехом. Ее отрывистое «ха» эхом прокатилось по просторному залу.

– Смейся, смейся. – Гэтан подплыл к бортику и просунул ногу под ступеньку лестницы, чтобы отдохнуть.

– Ну, чтобы план сработал, нужно сначала найти кого-то, кто тебе небезразличен.

– А ты жестокая. – Он в притворной агонии приложил руку к сердцу.

– Прости. Не хотела тебя обидеть. Просто это сложно представить.

– Да ладно? Почему же?

Она попыталась придумать, что ответить, чтобы это не прозвучало слишком жестоко. Что-то в тоне Гэтана подсказало ей, что он спрашивает серьезно – что он заслуживал ответа одновременно честного и тактичного. Но у Ноэми такого не было.

– Просто я не знаю тебя с этой стороны. Наверное, ты прав. Я не знаю, какой ты в отношениях, как ведешь себя с теми, кого не ненавидишь. Конечно, наверняка есть люди, которые тебе важны. В романтическом смысле или нет, не важно.

– Отношения – это, конечно, сильно сказано. Но я тебя понял. Вообще-то я много кого не ненавижу… и я веду себя с ними хорошо. Например, Линк… – Он загнул большой палец и замолчал, притворяясь, что пытается вспомнить кого-то еще. – Ну да ладно. Как бы то ни было, а в душе я романтик.

– Как ты думаешь, ты бы смог продолжать любить девушку и хотеть с ней встречаться, если бы она не стала заниматься с тобой сексом?

– Это еще что за вопросы такие?

Он нахмурил брови. В неясном свете они казались темнее обычного.

– Такое происходит постоянно. Каждый день. Не все чувства взаимны, Ноэми.

– Нет, я не об этом. – Она вынула из-под ног аквапалку, подплыла к лестнице и схватилась за бортик. – Я имею в виду, если у нее тоже есть к тебе чувства. Романтические. Но вот с физическим желанием беда. Например, если девушка соглашается на секс, но только ради тебя, потому что сама она ничего такого не хочет и ей это не нравится. Не потому, что с тобой плохо. Просто сама она… ну, не знаю. Просто не хочется и не нужно.

Гэтан так пристально на нее посмотрел, что она отвела взгляд. Он взвесил ее слова и задумчиво хмыкнул.

– Я постоянно занимаюсь сексом с людьми, которых не люблю, – сказал он наконец. – Многие так делают. Было бы здорово, если бы эти два факта совпадали, так что мне было бы важно, если бы мы иногда спали вместе. Если бы человек, которого я люблю, хотел быть со мной. Наверное.

Он почесал над ухом, и одинокая капля скатилась по его бакенбардам на подбородок.

– Но вообще ты же спрашиваешь, устроило бы меня, если бы кто-то любил меня в романтическом смысле, но не в сексуальном? Ну да. То есть если можно заниматься сексом без любви, то почему не наоборот? Секс без эмоций – это весело, но я бы обменял его на то, чтобы меня любил нужный мне человек. Ну, может, это только я такой.

– И ты бы продолжал ее любить, если бы ей секс нравился меньше, чем другие виды близости? Если бы она пошла на компромисс просто потому, что тебе было это важно? Или если бы соглашалась реже, чем тебе бы хотелось?

– Ну да. То есть я вообще не очень понимаю, в чем проблема. В идеале, конечно, нам обоим нравится секс, но мало кому нравится все то же самое, что и их партнеру. Вы с Линком об этом говорили, да?

Ноэми покачала головой, разжала пальцы и отплыла недалеко от лестницы.

– Ну, как тебе сказать. Немножко говорили в интернете. Но лично нет.

Пока он был жив, они иногда рассуждали о любви в мессенджере, в самых расплывчатых фразах.

– Мне не хотелось отношений с Линком. Без обид. Я знаю, как вы были близки, и не хочу, чтобы ты подумал, словно я наговариваю на него. Но нам лучше было быть друзьями.

Она не стала дожидаться, пока он ответит, и быстро поплыла к мелкому краю, шумно шлепая ногами по воде, чтобы не слышать его слов.

Пока Ноэми стояла по грудь в воде, выжимая распущенные волосы, Гэтан подплыл к ней. Она беспокойно наблюдала, как он приближается. Ей не хотелось, чтобы он расспрашивал ее про Линка. Встав на ноги, он принялся гонять волны ладонью. На секунду Гэтан поднял глаза к потолку.

– Так это, ты знаешь, в какой университет хочешь подаваться?

– Я составляю список. А ты?

– Ну… – Он улыбнулся.

Она знала его достаточно, чтобы понять: в этой улыбке не было никакой надежды.

– Мне скоро выпускаться из школы. Судьба моя предрешена. Оценки средние. Финансовое положение устрашающее. Карьерные цели… неопределенные. Пойду на год в техникум и попытаюсь понять, что делать дальше.

– Очень ответственный подход.

– Только не делай вид, что не считаешь техникум уделом неудачников.

– Если бы я так думала, то сообщила бы тебе.

Гэтан поднял руки, сдаваясь на ее милость.

– Прости. Не хотел тебя рассердить.

– Впервые в жизни.

– Думаю, что не хочу закончить, как мой так называемый отчим. От тяжелой физической работы приходить домой совершенно несчастным.

– Но высшее образование тут ни при чем. Он ведь работает подрядчиком?

– Ага.

– Есть множество причин, по которым твоего отчима можно назвать плохим человеком, но работа в их число не входит. Папа Джонаса много лет работал подрядчиком, и он ужасно милый. Моя мама работает продавщицей. Мои соседки – косметолог и учительница танцев. Нет ничего плохого в работе, для которой не нужно высшее образование. Все мои домочадцы работают на таких работах, чтобы мы могли жить в «Лэмплайте».

– Ты права. – Он пожал плечами. – Может, я могу позволить себе быть снобом, потому что все равно закончу грузчиком.

– Кто бы знал, что ты сноб! – воскликнула она.

– И кто бы знал, что ты нет!

Гэтан продолжал водить рукой по воде, и Ноэми заметила темное пятнышко на внутренней стороне его предплечья. Сквозь мельтешение рук она не могла как следует его разглядеть и показала на пятно пальцем.

– Что это?

Он с непонимающим взглядом перевел взгляд на руку.

– А, это? Татуировка. Неделю назад набил.

– А ничего, что ты плаваешь со свежей татуировкой?

– Да вроде уже зажило…

Он подошел ближе, вытянув руку вперед, чтобы ей было лучше видно. Это было очертание дерева. Простой рисунок черными чернилами. Поначалу ей показалось, что дерево – это как-то слишком сентиментально для Гэтана. Изображение напоминало иллюстрацию из старинных текстов по ботанике. Синие вены беззащитно проступали сквозь кожу. У него было узкое запястье, длинные пальцы, и, сколько бы Гэтан ни тягал железо, мышцы не могли скрыть, что от природы он был стройным и хрупким.

– А ты помнишь, как спасла меня и отвела в лес? – спросил он.

– Вряд ли это можно так назвать. Это Линк сказал мне, что тебя не выпускают из дома.

Он задумчиво посмотрел на татуировку. Дерево проступало сквозь белесые шрамы, похожие на годовые круги на коже.

– А это что? – спросила она, указывая на сыпь.

Он так резко дернулся, что случайно влетел в нее. Она почувствовала его кожу под пальцами – всего на секунду, ей едва хватило времени ощутить, что он не сделан из камня.

– Вот только не надо причитать. Я больше этим не занимаюсь.

Он вымученно улыбнулся, отмахиваясь, и опустил руку в воду. Она поняла, что он хотел ей сказать. Пристально вглядываясь в его лицо, она пыталась угадать, что ей сказать в ответ. Он закатил глаза.

– Да мелочи все это.

Вот Лайл бы нашлась, что сказать. Ноэми же терялась в ситуациях, где требовалась нежность или точность. Она умела читать лекции и приказывать, но ухаживать за садом или лечить раны она бы не смогла. Она хотела стать морским биологом, но, хотя она собиралась изучать живых существ, у нее не получалось сохранить в живых даже кактус. Даже отношения.

– Кто это сделал? – спросила она.

– Никто. Я сам.

– Это из-за Линка?

– Это из-за меня. Это старые шрамы. Больше я такого не делаю. Для этого татуировка и нужна: скрыть их, потому что там мне больше не больно. Больше никто меня не обидит, даже я сам.

– Гэт, – она обхватила себя за плечи.

Внезапно воздух в бассейне показался ей холодным.

– Не смотри на меня так. Не надо меня жалеть. – Он повел плечами и расслабил мышцы. Это далось ему нелегко. – Все в порядке. Я хожу в спортзал. Я бегаю. Теперь никто не запрет меня на двадцать восемь часов в обоссанном чулане, потому что я смогу выбить дверь ногой. И дома я почти не появляюсь. Иногда до сих пор остаюсь у Миллеров.

– А с отцом ты когда-нибудь разговариваешь?

– Нет. Он свалил к херам. А ты со своим говоришь? Тебе вообще рассказали, кто он такой?

Гэтан никогда всерьез не спрашивал Ноэми об отце. Когда они были маленькими, он иногда дразнил ее, строя догадки, кем мог быть ее папа. Все это прекратилось, когда умер его брат и ушел отец.

– Нет. Но я сделала этот тест на ДНК, который определяет национальность и помогает найти родственников.

– Да ладно? – Он приподнял бровь.

– Ну, ничего особенного я не узнала. Мои предки в основном из Средиземноморья, но конкретно мало что понятно.

– Не французы? – спросил он.

– Меньше одного процента, так что нет. Все, что я узнала, вполне можно объяснить маминой стороной семьи. Так что, если она не сделает такой же тест, я не смогу понять, какие из моих генов принадлежат отцу. А ее очень сложно уговорить. Она переживает насчет всего такого, считает, что какая-то сомнительная организация заберет у нее ДНК и клонирует, словно она какой-то персонаж из «Людей Икс». Живых родственников тест мне не нашел. Наверное, папа живет где-то за океаном, и я думаю, что вряд ли он тоже делал анализ ДНК. Но знаешь что странно? Мне не очень-то и интересно. Я не то чтобы хочу узнать, что он за человек. Разве что в том смысле, насколько мы похожи. Он тоже вспыльчивый? Тревожный? Сколько во мне унаследованного от предков, а сколько своих собственных странностей? Не знаю, почему я вообще об этом тебе рассказываю.

– Все хорошо. Я своего отца едва помню. Не могу сказать, что жалею, что мы вообще знакомы, но все равно очень грустно, что он меня знал и решил уйти. Я не держу на него зла. Вот мама осталась, и ее я ненавижу куда больше.

– Гэтан, мне так жаль.

– Да ладно… – Он сложил руки лодочкой и пустил в ее сторону струю воды. – Все в порядке. Татуировку я подарил себе на день рождения.

– Да, точно! Я раньше думала, что ты шутишь, когда говорил, что родился на первое апреля. С прошедшим тебя. Как отметил? Ну, помимо татуировки.

– Спасибо. Да никак не отметил. Но, в общем, да, восемнадцать. Могу переехать и жить один, но мне придется платить за колледж, так что… не знаю.

– Можешь пожить в «Лэмплайте».

Ноэми едва могла поверить, что сказала это – ей и в голову не приходило предложить ему такое, пока слова сами не сорвались у нее с языка.

– Я и так постоянно торчу у Миллеров, но им я хотя бы нравлюсь.

– Моей маме тоже. И у нас есть свободные комнаты. Если тебе это диковато, можешь платить аренду. Не ты первый, не ты последний.

– Спасибо за предложение. Лучше бы ты меня не жалела, конечно, но… в общем, да, спасибо.

– Я бы не предложила, если бы мне не хотелось, чтобы ты жил рядом.

– Какая доброта.

– Скажи, если надумаешь, и я спрошу у мамы. Ну ладно.

Она сделала шаг назад, выглянула в окно и увидела звезды.

– Уже темно. Мне пора домой.

– Я могу тебя отвезти.

Он взобрался по ступенькам и стянул полотенце с перекладины спасательской вышки. Она наблюдала, как он вытирает руки и грудь, потом юбкой оборачивает полотенце вокруг пояса. Прямо под пупком у него виднелась светлая, едва заметная щетина. Ноэми почему-то умилила мысль о том, как он аккуратно бреет кожу на животе. Она раньше не думала, что Гэтан уделяет много внимания внешности.

Даже приняв душ в темноте раздевалок, они все равно заполнили джип Гэтана запахом хлорки. Он завел машину, и в салоне громко заиграла жизнерадостная поп-музыка. Ноэми подскочила от неожиданности. Он тут же выключил радио, и они поехали, опустив стекла, слушая стрекотание сверчков и гул проезжающих машин.

– Кажется, я наглотался воды, – сказал он, морща нос.

– А нечего плавать с открытым ртом.

– Ха-ха. – Машина встала на светофоре. – Хочешь заехать в кафе? Что-то мне бургер захотелось.

– Ты только что сказал, что тебе нехорошо.

– Мне всегда достаточно хорошо, чтобы наесться мусора.

– Ну ладно. Я, наверное, пас. Сколько бы ты ни плавал, ни бегал и ни тягал железо, все равно сосуды у тебя, наверное, все в холестериновых бляшках. Во всех этих бургерах столько насыщенных жиров…

– Ноэми, меня очень трогает твоя забота о здоровье моей сердечно-сосудистой системы.

– Ой, да заткнись ты.

– Ну тогда домой!

Загорелся зеленый.

Когда они остановились у дома, она потянулась к дверной ручке и поблагодарила его за то, что подвез. «Спасибо, что поговорила со мной», – ответил он. И она уже не помнила, каково это – ненавидеть его. Да и ненавидела ли она его хоть когда-нибудь?

24. Джонас

По-летнему теплым днем в конце апреля, когда Ноэми была на работе, кто-то позвонил в дверь. Зловещее металлическое эхо прозвенело по первому этажу. Джонас открыл дверь и увидел на пороге улыбающуюся Эмберлин.

– Привет! Как дела?

– Привет.

Вместо рюкзака за спиной у нее была под мышкой громоздкая сумка.

– Я пыталась тебе написать, но ты не отвечал. Прости, что пришла, не предупредив.

– Да ничего страшного. – Джонас шагнул в сторону, пропуская ее в фойе. – Я не заметил, что телефон вибрирует, иначе бы ответил.

Эмберлин порылась в сумке и достала оттуда тонкую стопку бумаги, переплетенную от руки.

– Это Линк сделал, – сказала она. – Это книга комиксов. Думаю, он нарисовал их для Ноэми.

Она протянула книжку Джонасу, и он принялся листать страницы.

– Мы нашли их в его комнате после смерти, и я все собиралась переплести их и отдать Ноэми, но всегда находились какие-то срочные дела.

Комиксы были раскрашены в яркие цвета, хотя несколько последних страниц казались незаконченными. В главных ролях были Линк и Ноэми – вернее, их воображаемые версии. Джонас сразу их узнал. У Ноэми были те же кудрявые волосы и веснушки, тот же причудливо-сексуальный стиль. Линк, должно быть, долго наблюдал за ней, чтобы запечатлеть, как она выглядит и двигается. Главная разница между персонажами и их прототипами заключалась в том, что у первых были суперспособности: Линк владел телекинезом, а Ноэми могла искажать чужое восприятие. К удивлению Джонаса, комиксы не походили на признание в любви: главные герои ни разу не оказались в сколько-нибудь романтической ситуации. У Ноэми из комиксов не было кошек, зато ее повсюду сопровождал ручной волк, который спал у изножья ее кровати. На последних страницах волк преобразился в кое-кого еще, кого Джонас тоже знал. Эти кадры были набросаны карандашом, но даже Джонасу было понятно, что небрежно начерканные линии изображали Гэтана Келли.

– Разумеется, он не закончил, но я все равно решила, что должна отдать комиксы Ноэми. Тут посвящение ей.

Эмберлин повернула книгу в руках Джонаса и показала на внутреннюю сторону обложки.

– Она сейчас на работе, – сказал Джонас.

– Я знаю. Поэтому я, честно говоря, и пришла.

– Почему ты не хочешь отдать ей это в руки?

– Не знаю… – Она, притихнув, опустила глаза. – Может, это будет странно. Не то чтобы мы избегали друг друга со смерти Линка, но она явно не хотела вести меня к озеру, ну и все такое. Мы как-то стараемся не говорить про Линка. Может, ей лучше получить комикс не от меня.

– Но почему? – спросил Линк. – Если его ей отдам я, то будет еще страннее.

– А вы не разговариваете сейчас? – Она теребила пальцами прядь. – Я заметила, что как-то у вас разладилось, но не хотела ничего говорить. Нам с Лайл было интересно, почему она в последнюю минуту отказалась идти в кино. Если хочешь, могу оставить с комиксом записку. Так ей не придется сразу что-то мне отвечать. Прочтет и ответит, когда ей захочется.

– Да, давай.

Ноэми казалась человеком, который не любит, когда ей лично передают подарки. Джонас был почти уверен, что так будет лучше, чем если он вручит ей книгу – тем более теперь она совершенно явно его избегала.

Он провел Эмберлин на второй этаж.

– Какая из комнат твоя? – спросила она.

– Вот эта. – Джонас жестом указал на раскрытую дверь. – Но там не так уж и много моих вещей. Комната как комната, честно говоря.

Когда они зашли к Ноэми, Эмберлин тут же принялась разглядывать фотографии на стенах. На некоторых была одна Лайл. Джонас узнал кадр с собой, но его лицо скрывалось за облаком, и Эмберлин никак бы не смогла его узнать. Он был рад, что фотографий Линка на стенах не было. Было бы странно, если бы Эмберлин увидела тут брата. Для надежности Джонас склонился над столом и спрятал портрет Линка под непримечательной карточкой с котом.

– Мне так нравятся ее работы. Ты не знаешь, где она хранит ручку с бумагой?

Джонас взял со стола маркер, но писать было не на чем: только блокноты и тетради с домашкой. Он поднял глаза на Эмберлин: она стояла у тумбочки, раскрыв дневник снов.

– Тут остались пустые страницы.

Она уже вырывала страницу, когда Джонас подбежал и попытался забрать у нее блокнот.

– Лучше не надо, – резко сказал он. – Это ее дневник снов. Она увидит, что там не хватает страниц, и взбесится.

– А я аккуратно. – Эмберлин прикусила губу. – Хотя, может, ты и прав. Если она огорчится, свали все на меня.

Она положила блокнот плашмя и, не заметив маркера у Джонаса в руке, вывела аккуратные жирные буквы ручкой с тумбочки Ноэми:

НОЭМИ,

ПРОСТИ, ЧТО НЕ ЗАСТАЛА ТЕБЯ. ЭТО РАБОТА ЛИНКА. ОН НЕ ЗАКОНЧИЛ, НО Я ПОДУМАЛА, ЧТО ВСЁ РАВНО ОТДАМ ТЕБЕ

ЭМБЕР

Она положила комикс с запиской туда, где раньше лежал дневник, и продолжила листать страницы.

– Так вот откуда она берет идеи для фото?

– Да, но нам, наверное, лучше не читать.

Джонас наблюдал, как Эмберлин листает страницы, как останавливается на абзацах, где упоминается имя Линка. Он чувствовал себя виноватым за то, что вообще в курсе, что это имя там есть.

– Ну, то есть это же не дневник, да? Просто сны. Так что ничего личного. Как думаешь, она ведь не будет против?

– Ноэми? Ты что, с ней незнакома?

– А вот тут про тебя, – сказала она. – «Мне приснилось, что я разрезала сердце на столько кусочков, что некоторые из них стали прозрачными…»

Она читала вслух, и Джонас не пытался ее остановить. Вот как он запомнил эту историю…

Жила-была на свете девочка, которая разрезала себе сердце на миллион кусочков. Она закопала их по всей земле, чтобы никто никогда ее не узнал. И лишь один кусочек никак не могла разрезать, красный и прочный, точно рубин. Мальчик, который любил ее, сохранил бы камень ее сердца, если бы она попросила, но он этого не заслужил. Вместо этого она отдала камень чудовищу, который утащил его на дно глубокой синей норы, которая тянулась без конца и без края. Она так и не рассказала об этом мальчику, и он так и не понял, что случилось. Конец.

– Что вы делаете в моей комнате?

При звуках голоса Ноэми Эмберлин захлопнула блокнот. Взгляд Джонаса метался от лица Ноэми к блокноту в руках Эмберлин и обратно. Хотя сам он ничего не читал, даже не касался страниц, ему страшно хотелось узнать, что ей про него приснилось. Теперь его желание, распластанное и распятое, как бабочка на листе картона, оказалось у всех на виду. Его мечты о том, как он станет жить в глубокой, непроницаемой пещере ее сердца, испарились; у Джонаса свело живот. На смену фантазиям пришло осознание: он сделал как раз то, чего она так боялась во сне. Нашел ее сокровенную часть и решил, что вправе туда заглянуть.

– Прости… – начала Эмберлин.

– Ноэми… – сказал Джонас.

– Выметайтесь из моей комнаты. Оба.

Она едва держала себя в руках, и от тихой ярости ее слова будто разрезали воздух. Эмберлин молча положила дневник на место. Ноэми, стиснув челюсти, кинула на нее злобный взгляд. Джонас с изумлением смотрел на нее: он не знал, что люди могут быть такого яркого розового оттенка. На него она даже не глядела.

– Мы искали бумагу, – начал жалко оправдываться Джонас. – Чтобы написать тебе записку. Эмберлин принесла…

– Я слышала, как вы читали, – сказала Ноэми, глядя на него, хотя это Эмберлин читала. – Пошли отсюда, быстро.

Эмберлин метнулась к двери и по пути наткнулась на Джонаса. Тот наконец вышел из ступора. Ему было страшно даже проходить мимо Ноэми, словно от его присутствия она переплавится во что-то неведомое. Когда он подошел ближе, она вся сжалась и отпрянула в коридор.

Джонас снова позвал ее по имени, положил ладонь ей на руку, но она сбросила его пальцы. За воспаленными веками сверкали ясные, точно омытые дождем, глаза. Она сдавленно заговорила, пытаясь сдержать слезы, но все равно расплакалась:

– Не трогай меня. Больше никогда не заходи в мою комнату. Не смотри на меня. Не говори со мной. Почему ты не мог поселиться где-нибудь еще?

Теперь она всхлипывала, не в силах остановиться, и голос зазвучал глухо, словно Джонас слушал его, приложив к уху стакан. Ноэми отошла к лестнице, и, когда Джонас снова попытался протянуть руку и позвать ее, она закричала без слов. Просто резкий вопль, полный животной ярости. С верхней ступеньки он наблюдал, как она побежала к двери и рванула прочь из дома.

– Прости, – сказала Эмберлин, становясь рядом с ним. – Я не знала, что это так ее расстроит.

Она широко распахнула свои узкие глаза и крепко прижала сумку к груди.

– Пойду за ней.

Джонас попытался пойти следом за Ноэми, но Эмберлин его остановила, схватив за руку.

– Слушай, Джонас… Я думаю, надо оставить ее пока в покое.

– С ней такое бывает, – сказал он. – Она расстраивается, что расстроилась, и переживает, что все начнут думать, что она слишком бурно реагирует. Не знаю. Не хочу, чтобы она так себя чувствовала по моей вине.

– Ну, раз ты уверен. Мне пойти с тобой? Будет лучше или хуже?

– Может, пока не иди. Если она правда хочет побыть одна, то пусть лучше разозлится на меня одного. Тебя отвезти домой? Я могу взять папину машину.

– Нет спасибо. Тут недалеко.

Эмберлин прошла с ним вниз, отставая на пару шагов. Когда они вышли на крыльцо, он попытался извиниться, но она потрясла головой, выдавливая из себя улыбку. Подбородок у нее наморщился.

– Тебе необязательно идти домой пешком.

– На самом деле я думаю, мне как раз хорошо будет пройтись, – мягко ответила она.

Как только Эмберлин завернула за угол и скрылась из вида, Джонас со всех ног помчался в сторону леса.

25. Ноэми

Ноэми позволила себе роскошь как следует поплакать от жалости к себе. Иногда поток слез и рыдания в голос действовали на удивление успокаивающе, когда вокруг не было никого, кто мог бы ее увидеть. Она доверяла лесу: он спрячет ее так, чтобы ее никто не нашел. Телефон то и дело вибрировал от сообщений, но она не обращала на них внимания. Она бежала сквозь деревья, спотыкаясь о ветки и сокрушаясь, что делилась с Джонасом Лейком чем-то личным. Как бы он ни оправдывался, она ненавидела его за то, что он стал читать дневник ее снов с кем-то посторонним. Это было хуже всего: не то, что он сам стал его читать, но что допустил кого-то другого в сокровенный мир ее подсознания. Тем более сестру Линка. Ей было безразлично, что они не потешались над ее дневником. Одно то, что они его прочли, заставляло ее жалеть, что она не швырнула блокнот в озеро.

«Они не узнали обо мне ничего личного», – говорила она себе. Конечно, некоторые из снов коренились в ее тревогах и мечтах, но в основном это были просто бессвязные, причудливые картинки.

Гэтан Келли сидел на земле, прислонившись спиной к дереву. Сложив под собой ноги, он держал на коленях «Призрак дома на холме». Между двумя пальцами он зажал что-то, что сначала показалось Ноэми обычной сигаретой, пока она не принюхалась. Она хотела незаметно отойти в сторону и отправиться другой дорогой, чтобы он не увидел, как она плачет. Но Гэтан как-то почувствовал ее присутствие: подняв глаза, он вынул наушники из ушей.

Наверно, скажет какую-нибудь колкость про ее заплаканный вид, подумала она, но вместо этого Гэтан спросил, все ли в порядке. Вместо ответа она сложила руки на груди.

– Это что, травка?

– Да, товарищ офицер.

– От тебя пахнет, как от скунса, которого насмерть задушили под мышкой.

Дожидаясь, пока он что-нибудь ответит, она услышала, как кто-то зовет ее по имеи из-за спины. Джонас. Он был еще далеко, и она не видела его между деревьями.

– Меня здесь не было, – сказала она.

Гэтан не успел ничего сказать, как она уже пробежала мимо и спряталась за деревом неподалеку. Теперь она слышала шаги Джонаса. Ноэми задышала ровнее. Вряд ли он ее услышит, но рисковать ей не хотелось. Было сложно на него злиться: она была уверена, что он не хотел ничего плохого и теперь, осознав, что наделал, он сразу пытается это исправить. Было бы проще, если бы он нарочно был к ней жесток.

– Ох, – сказал Джонас, резко остановившись.

Ноэми почувствовала, как дерево ширится за ее спиной, скрывая ее от глаз.

– Ты не видел Ноэми?

– В последнее время нет, – ответил голос Гэтана. – Это ты с ней живешь, а не я.

– Ну, как видишь, дома ее нет.

– Можешь написать ей СМС, – посоветовал Гэтан.

Голос его звучал так вкрадчиво, что Ноэми ясно представила самодовольное выражение на его лице.

– Ну да, я попытался. Она не отвечает на мои сообщения.

– С перепиской в принципе такая беда, что количество отправленных сообщений никак не влияет на скорость ответа.

– Спасибо за информацию. Если увидишь ее, пожалуйста, скажи, что я ее искал.

– Я что, похож на автоответчик?

Джонас пробормотал что-то, чего Ноэми не расслышала; зазвучали, удаляясь, его шаги. Потом все стихло. Она медленно выглянула из-за дерева: Гэтан снова сидел один. Он встал, затушил косяк о подошву, положил телефон между страниц, точно закладку, швырнул чтиво в сторону и подошел к ней.

– Что случилось?

– Ничего. Все в порядке. – Ноэми вытерла глаза и отвела взгляд, опасаясь встречаться с ним глазами.

– Что ж, ты меня убедила. Ты что, плачешь? Это из-за Джонаса?

В его голосе звучала непривычная нежность, и когда она наконец посмотрела ему в лицо, то прочла на нем тревогу.

– Не смотри на меня, – сказала она.

Гэтан отвернулся с улыбкой. Потом он подошел ближе, протянул руку, обнял Ноэми за плечи и притянул к груди. От него все еще пахло марихуаной, но ее это не беспокоило. Он был теплый, и сердце его колотилось на удивление быстро. Закрыв глаза, она вытерла ресницы о его футболку. Ей было странно, что он так близко – так близко, что она почувствовала, что он человек. Ноэми часто об этом забывала. Когда он обнял ее, она ощутила, как напряглись его мускулы и хрустнули позвонки, и она была рада, что он не сразу ее отпустил.

Наконец он разжал объятия и положил ладонь ей на щеку. Она вздрогнула, но он ничего не собирался делать. Просто промокнул влагу под ее ресницами и дотронулся пальцами до щеки. Ноэми пришло в голову, что он, наверное, чего-то хочет. Мысль о том, что Гэтан решил воспользоваться ее слабостью, зажгла ее легкие огнем ярости.

– Ты как?

– А тебе не наплевать?

Он разинул рот и сделал шаг назад. Ноэми увидела, что ее слова задели его больше, чем он хотел показать. Что он не так неуязвим, как хотел бы думать.

– Ты серьезно? – спросил он безо всякой агрессии, с искренним сомнением.

– Ты раньше никогда не переживал о моем благополучии. Прости, если внезапный интерес к моей персоне вызывает у меня подозрения.

– Ноэми. – Гэтан провел пальцами по волосам. – Ты что, правда меня ненавидишь?

– Ты о чем? Думаешь, я настолько наивная, что считаю тебя другом, раз ты мне разок разрешил поплавать в бассейне после закрытия? Я знаю, что раздражаю тебя. Тебе никогда не нравилось, что мы с Линком дружим.

Невесело рассмеявшись, он приложил пальцы к вискам.

– Я думал, мы просто так дурачимся. Притворяемся, что друг другу неприятны, – сказал он. – Ты мне всегда нравилась. Я просто не знаю, как еще себя вести.

– Джонас привел Эмберлин в мою комнату, и они прочли мой дневник снов. Если тебе так интересно. – Она сложила руки на груди. – Ничего страшного, но мне было неприятно, что он вторгся на мою территорию, пока меня не было дома.

Ноэми подождала, что он начнет ее дразнить.

– Блин, звучит хреново. Сочувствую.

– Ты не думаешь, что я слишком бурно реагирую?

– Нет. Как еще относиться к тому, что люди заходят в твою комнату и читают твои личные мысли?

Она пожала плечами:

– Думаю, ты тоже на такое способен.

– Наверное, да, – признал он. – Я читал все твои сообщения Линку в мессенджере. Но я бы ни за что не стал читать то, что ты написала кому-то еще. Без разрешения, в смысле.

– Ты читал мои сообщения?

Гэтан пожал плечами.

– Ну, у нас с Линком был один аккаунт на двоих, так что да. А иначе откуда бы я узнал, какие цветы принести тебе на День святого Валентина?

У Ноэми сжалось горло, словно в нем поселился маленький беспокойный зверек.

– Сколько ты прочел? Я думала, тебе неинтересны наши разговоры.

– Ну, тут такое дело… – Гэтан отвернулся, потирая шею. – Линк не очень много сидел в интернете. Обычно ты говорила со мной.

– Ты притворялся Линком?

– Нет! Это был общий аккаунт, и, когда мы переписывались, Линк обычно был рядом. Я просто не уточнял, кто из нас отвечает. Каждый раз, когда Линк заходил от себя, он писал какое-то странное приветствие, как репортер в старых передачах. А так-то обычно тебе писал я.

Ноэми попыталась вспомнить какой-нибудь конкретный случай, но ничего не приходило ей на ум.

– То есть Линк вообще почти никогда не заходил и я все это время говорила с тобой?

– Чаще да, чем нет.

Гэтан зарделся. Однако Ноэми наконец прекратила плакать и понемногу успокаивалась. Она попыталась вспомнить, о чем рассказывала Линку, пока он был жив: что ей снилось, в чем она сомневалась, о чем беспокоилась, что ее бесило. Столько раз, когда они проводили время вместе, ей казалось, что Линк существует в каком-то своем особом мире. Интересно, правда ли было так – или он просто не понимал в половине случаев, о чем она говорит, потому что не читал ее сообщения?

– Я не хотел тебя запутать, – сказал Гэтан.

– Ты знаешь, что это хрень собачья. Например, тебе ведь приходилось говорить о себе в третьем лице? Уверена, что да. Мне достать телефон и проверить? – Она посмотрела на экран. – Нет, даже смотреть не хочу. Почему ты это делал?

– Когда я пишу, мне легче все обдумывать, – сказал он. – Вживую у меня не получается быть вежливым. Я не знаю, как себя вести. Ну, наверное… точно сказать не могу. Когда я дразню тебя и ты бесишься, мне кажется, что мои слова что-то для тебя значат.

Глаза у него были такие синие, словно сквозь них она глядела в небеса над головой.

– Линк не знал.

– Чего не знал?

– Про мои чувства.

– Какие чувства?

– Ты знаешь. – Он вздохнул.

Ноэми догадывалась, но не была уверена до конца.

– Линк думал, что ты странная и крутая. Но на то, что происходило с другими людьми, он не особо обращал внимания. Нет, ну честно. Он сказал, что хочет пригласить тебя на свидание, и я промолчал о том, что мне это не нравится. Мне не хотелось, чтобы мои чувства стали реальными. – Поморщившись, он втянул воздух через зубы. – Больше всего нас ранят те, кого мы любим, знаешь?

– Линк тебя ранил?

– Чего? Нет. Мне что, правда сказать это? Господи, ты просто кошмар какой-то.

Он закрыл глаза и медленно выдохнул. Раскрыв веки, он уверенно, не отрываясь, посмотрел ей в глаза.

– Разумеется, я говорю, что влюблен в тебя – и был влюблен, хм, ну полжизни точно.

Гэтан положил руку себе на грудь, может, пытаясь успокоиться, но Ноэми показалось, что его сейчас стошнит.

– Я вообще никогда никому этого не говорил, так что сейчас мне слегка хочется сдохнуть.

Что-то незнакомое раскололо Ноэми, как корень дерева раскалывает камни.

– Не верю, чтобы ты никогда этого не говорил. И не верю, что ты это чувствуешь.

Она не знала, чему верить, и сказала то, что казалось самым логичным:

– Чего?

– С твоим-то «опытом». – Она нарисовала в воздухе кавычки. – Не думаю, что ты еще никогда и никому не признавался в любви. Не знаю, зачем ты проделываешь со мной все эти штуки.

– Ты о чем?

Он так небрежно швырнул в нее этим словом. Сказал, что любит. Со сколькими девушками он успел переспать за эту пресловутую половину жизни? Все, что она знала о Гэтане, не укладывалось в ее представления о любви. Ноэми не понимала, как человек может отключить свои чувства к кому-то одному и отдаться кому-то другому. Чувство, о котором он говорил, держало его на таком расстоянии от Ноэми, что ей бы понадобился телескоп, чтобы его разглядеть. Как человек, который понимает что-то о любви, может так небрежно обходиться с чужими чувствами? Он постоянно бросал девушек, когда получал от них то, что хотел. Откуда ей знать, что сейчас не тот случай?

– Я не понимаю, зачем ты говоришь, что любишь меня. Что, по-твоему, должно сейчас произойти?

– Я не думаю, что что-то должно происходить. – Он сложил руки на груди. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Думаешь, я вешаю тебе лапшу на уши, пока ты плачешь… чтобы что? Переспать с тобой?

Гэтан закатил к небу глаза, и Ноэми пронаблюдала, как изменилось его лицо, когда он понял, что она восприняла вопрос всерьез.

– Подожди… Ты правда не веришь мне, потому что думаешь, будто я вру другим, чтобы они занялись со мной сексом? Ну, для ясности. Ты ведь об этом – или я что-то не понял?

– Я не знаю, какие у тебя приемчики, – пожала плечами Ноэми.

Она больше не чувствовала своего морального превосходства над ним – а может, и никогда не чувствовала. Может, она вообще зря предполагала, что кто-то из них должен победить. Она сжималась и делалась все меньше, пока не скукожилась до размера пылинки.

– Ладно, – произнес он. И потом еще раз: – Ладно.

Она всегда его ненавидела. Но почему? Когда он был рядом, в помещении словно менялась температура.

– Прости, – сказала Ноэми. – Я не хотела тебя обидеть.

– Да нет, хотела, – фыркнул он. – Могла бы просто сказать, что не отвечаешь мне взаимностью, и мы бы на этом закончили. Или вообще промолчала бы, это тоже нормально. Я и не надеялся на ответные чувства. Просто носил в себе это так долго, и… В общем, проехали. Веришь ты мне или нет, я сказал все, что хотел.

Он опустил взгляд на руки, которыми обнимал себя за плечи. Ноэми не видела его лица: его закрывали разлетающиеся пряди волос.

– Может, я и правда хотела тебя задеть. Не знаю, почему я так себя веду.

Зачем она так цеплялась за свой образ Гэтана? Если у него не было чувств, то она и не могла их задеть.

– Как себя ведешь? Отталкиваешь людей, когда сама того не хочешь? Я знаю тебя, Ноэми. Ты проверяешь, насколько люди искренни. У тебя такие низкие требования ко всем, кроме себя, но я все равно почему-то им не соответствую.

Он потряс головой, словно ему была смешна эта мысль, хотя они оба знали, что ничего забавного в этом нет.

Нет, у нее не было заниженных ожиданий насчет Гэтана. Если бы она ничего от него не ждала, то и не разочаровывалась бы каждый раз. Гэтан был смышленым, храбрым, да и как друг хороший. Ноэми чувствовала в нем проблески прекрасного человека, скрытые под раковиной самоуверенности и напускного веселья.

– Ты эгоистка, – сказал он. – И очень непостоянная. Это раздражает. Но я все равно хотел бы что-нибудь для тебя значить. Когда ты плакала, мне стало до странного тошно, словно кто-то пнул меня в живот. Но я не знаю, как себя вести. Я не умею быть милым. Так что, наверное, у меня нет никаких прав обижаться на твое недоверие, потому что… Ну, я понимаю, почему ты мне не веришь.

Ей хотелось повернуть время вспять. Всего на несколько минут, чтобы заткнуть себе рот и не говорить того, что она сказала. Когда она плакала и переживала из-за дурацкого дневника и он ее обнимал. До того, как он сказал ей о своих чувствах, – правда, если она вернется в прошлое, то уже будет об этом помнить, и ему не придется повторять снова.

– Ты постоянно говоришь мне, в чем я облажался, – продолжил он. – Но я хотя бы что-то для тебя значу. Или мне так кажется.

– Конечно, значишь.

Она, сама не зная почему, держалась от него как можно дальше – что было не очень далеко, – все еще прислонившись спиной к дереву.

– У меня было всего два человека, которые тоже что-то для меня значили, и оба они умерли. Когда тебя нет рядом, я скучаю. Когда ты рядом… ну, наверное, тоже скучаю. Не надо перед тобой все это вываливать, но я ничего не могу с собой поделать.

– Значит, мы оба не можем, – призналась она. – Ведем себя хуже, чем хотели бы.

Ей было легче думать, что он ничего из себя не представляет. Вообще, она всегда думала о людях худшее, потому что тогда было не важно, как она себя с ними ведет. Может, сейчас произошло что-то похожее: он расколол себя пополам, чтобы показать ей нечто искреннее, а она назвала это гнилью.

– Ты не ведешь себя плохо, Ноэми. Нет, правда. Ну да, ты вспыльчивая, но… – Гэтан замолчал, усмехнувшись.

Его губы изогнулись в непривычной улыбке – совсем без обычной сальности. Гэтан всегда умел задеть в ней эту раздражительную, критичную нотку – этот раскаленный стержень, который она кое-как охлаждала в присутствии Линка. Ее бесконечно злила эта черта Гэтана. Теперь ее это удивило: она была не против, чтобы он знал о ее недостатках; главное, чтобы вообще ее замечал.

– Если честно, мне часто было хреново, и тогда я пытался представить, чем ты сейчас занимаешься… или когда я увижу тебя в следующий раз в автобусе… или как ты будешь жаловаться на французском на то, что дресс-код несправедлив по отношению к девочкам. Больше всего мне нравились дни, когда мы с тобой спорили. Но и без этого было неплохо: может, я видел тебя в другом конце спортзала… или не видел вообще, но знал, что ты где-то там, и я так радовался, что ты живешь в Шивери, что ты есть в мире и в моей жизни. Раньше это было такое бабочье чувство, и я думал, что вырасту из него…

– Бабочье чувство?

– Ну, как от нервов. – Он пожал плечами. – Но нет, не прошло. Просто выросло вместе со мной, и я с ним свыкся. Если для тебя это недостаточно романтично и ты не думаешь, что все это означает любовь, то ладно, ничего страшного.

– Гэтан…

– На этом я закончу свою унизительную речь. Если тебе она безразлична, пойду найду какую-нибудь нору в земле и заползу в нее навеки.

Он потер лоб костяшкой большого пальца.

– В такие моменты мне очень жаль, что я не могу поменяться местами с Линком.

– Не говори так.

Если бы дерево не подпирало ей спину, она бы уже давно сбежала – так же как понеслась тогда с чердака конюшни прямо по снегу, лишь бы не видеть Джонаса. Лучше было совсем исчезнуть, чем сказать что-то не то. Внутри Ноэми плескался целый океан неправильных слов и реакций.

– Да я не напрашиваюсь на жалость. И не шучу. Говорю чисто практически.

Похоже, он это искренне. Он правда так думал.

– Всем бы было лучше, если бы мы с Линком поменялись местами. Включая меня самого. Мне очень жаль, что я жив, а он нет.

Она не знала, как себя вести, когда он был таким: распахнутым настежь, открытым, словно свежая рана. Что она могла сказать? Что это неправда? Вряд ли в мире были люди, которые бы выбрали Гэтана и бросили Линка, но с чего ему вообще думать, что кто-то бы встал перед таким выбором?

– Я уверена, никто никогда такого не думал.

Он развернулся, засунул руки в карманы и пнул корень, не прекращая кивать.

Ноэми вздрогнула. За спиной Гэтана стоял Линк. Надев капюшон, он наблюдал за ними без тени выражения на лице – словно он всегда стоял там и она просто его не замечала, спутав с деревом или тенью. Он выглядел в точности как в ее памяти, но Ноэми знала, что что-то не так. Это было словно прийти домой и обнаружить, что всю мебель в комнате заменили на точные копии. Каким-то необъяснимым образом она узнала его – но не того мальчика, который ходил с ней в одну школу, а ту версию, которую она встретила на берегу озера той светлой, как день, ночью в феврале. Гэтан его еще не заметил, и Ноэми начала надеяться, что это был просто образ из сна.

Ей хотелось спросить Гэтана, видит ли он фигуру, но потом она припомнила, как меньше года назад Гэтан стоял вдрызг пьяный в школьном коридоре.

Теперь шрамы на его руке зажили, и он закрыл их татуировкой. Он копил деньги на колледж. В последний раз, когда, как ей казалось, она видела Линка, Гэтан появился у нее на пороге проверить, все ли у нее хорошо – наконец он сам мог предложить ей помощь. Если он сейчас увидит Линка, для него это может значить нечто отличное от того, что это значило для нее. Она пыталась разгадать секрет этого живущего в пещере двойника, но Гэтан был готов поменяться с Линком местами… Может, увидеть друга вживую – даже если это был всего лишь мираж – станет для него последней каплей. Ноэми хотела разрубить призрака, точно арбуз, зарыться в него ногтями и растерзать на клочки, пока Гэтан не видит.

Но Гэтан увидел. Он развернулся, проследив за ее взглядом – Ноэми никогда не могла скрыть обуревающие ее чувства. Гэтан заметил ужас на ее лице, но не знал, в чем причина. Она боялась призрака, потому что знала, насколько сильно Гэтан захочет поверить в его реальность. Ноэми сразу поняла, что Гэтан тоже его увидел. Он замер, распрямив плечи.

– Какого хрена? – сказал он.

– Гэтан, я не думаю, что это Линк.

Он обернулся на нее:

– Ты тоже его видишь?

Она помедлила, склонив голову набок, но он уже понял ее ответ. Гэтан медленно шагнул навстречу фигуре, протянув вперед руку, словно подзывая дикого пса. Гэтан прерывающимся голосом позвал друга по имени, но вместо ответа Линк развернулся и побежал. Не раздумывая, Гэтан последовал за ним.

Ноэми неслась за ними, выкрикивая имя Гэтана. Она едва успевала, но раз за разом замечала куртку Гэтана прежде, чем он скроется за деревом. Никто больше не должен был видеть призрачного Линка, а уж тем более Гэтан – теперь он может никогда не уйти из леса. Он был в таком отчаянии, что последовал бы за Линком куда угодно. Озеру удалось заманить ее пением скрипки, и, если бы с ней не было Джонаса, она бы до сих пор так и стояла в трансе на дне реки. Но у Гэтана не было ни Джонаса, ни Лайл, ни семьи – никого, и никто не станет его искать, если он не придет домой вечером, потому что дома у него тоже не было. Сумка хлестала Ноэми по бедру, и с каждым ударом она чувствовала вибрацию телефона, но не останавливалась. Был ли это Неизвестный? Тот, кто называл себя Линком и предупреждал, чтобы она держалась подальше от его призрака?

Когда Ноэми добежала до озера, Линк стоял в воде в нескольких метрах от берега. Озеро едва доходило ему до лодыжек. Гэтан тяжело шлепал за ним следом, и его вода скрывала уже до пояса. Ноэми еще раз выкрикнула его имя, а он позвал Линка, а Линк ждал, наблюдая, как Гэтан идет все глубже в воду и готовится утонуть.

Рядом с Ноэми оказался Джонас. Она посмотрела на него. Его рот двигался, но она ничего не слышала, кроме собственного голоса, который сказал: «Держи». Она сняла сумку с плеча и швырнула ее ему в руки.

Ноэми стянула юбку, потом ботинки. Кинула рабочую футболку в мокрую траву.

– Ноэми, подожди! – позвал Джонас.

Не оглядываясь, она сказала:

– Пожалуйста, подожди здесь, пока я не вернусь. Пожалуйста, Джонас.

Она смотрела, как голова Гэтана скользнула под воду. Собравшись с духом, Ноэми приготовилась ринуться в холодную воду, но волны оказались теплыми не по сезону. Она шла по дну, пока то не исчезло у нее из-под ног, и тогда она поплыла к месту, где только что стоял Гэтан. Он исчез – и Линк тоже. От обоих остались лишь круги по воде, которые расходились все шире и догоняли друг друга.

Ноэми нырнула, и голос Джонаса пропал. Ее уши заполнил тихий подводный гул. Она не видела ничего, кроме пузырьков от собственного дыхания, которые всплывали вверх сквозь волны цвета водорослей.

Чем глубже она ныряла, тем темнее становилась вода. Она не ожидала такой тьмы: ясной, черной, словно ночное небо, такое кристально ясное, что она видела небесные тела, кружащиеся по нему как акварельные пятна. Вода не резала глаза, и когда Ноэми выдохнула, то поняла, что ей не нужно задерживать дыхание: она дышала под водой. Впрочем, теперь она не была уверена, где находится. Она словно парила в космосе, и, когда переставала плыть, ее медленно уносило назад, поэтому она пинала и пинала воду, проталкиваясь глубже.

Разумом она понимала, что все еще находится под водой и что под ней не должно быть никаких звезд. Она не смотрела на звездное небо: наверху, на поверхности, было еще светло. И все же глаза показывали ей сгустки желто-белых звезд. Не зная, где искать Гэтана, она поплыла им навстречу.

Разумеется, это были не звезды. Слишком уж они были близко, слишком уж были маленькими. Когда Ноэми подплыла ближе, она увидела, что это были огоньки: твердые, неподвижные, они сияли между ветвями дерева. На дне озера с водой, которой она могла дышать, росло дерево. Ноэми протянула руку, касаясь пальцами листвы, и, схватившись за ветки, выпрямилась вертикально. Дальше она стала карабкаться вниз по стволу, навстречу зияющей черноте.

Там, где расходились от ствола ветви, за древесной корой, она увидела Гэтана. Побеги росли поверх него, привязывая к дереву. Ноэми подумала, что ему было скорее восемь лет, чем восемнадцать: несмотря на дюжий рост и могучее телосложение, он теперь выглядел поразительно маленьким. Совсем ребенок. Его глаза были плотно закрыты; черные ресницы резко выделялись на фоне бледных щек. Шею опоясывали грязные кольца – в младшей школе он почти всегда ходил немытый, и на руках его вечно цвели синяки и ссадины. Он крепко держался за дерево, которое крепко держало его в ответ, и, когда Ноэми попыталась отцепить его руку, ей показалось, что кости у него из камня.

– Гэтан, – позвала она, и он открыл глаза.

Дерево его не отпустило. Прочнее сжимая ветви, оно, точно змеиными кольцами, обвивало его корой.

– Так вот что ты сделало с Линком? Отпусти Гэтана, сейчас же. Он не хочет умирать, правда. И я не хочу, чтобы он умер.

Она потянула Гэтана за запястье и не отпускала, даже когда дерево пустило побеги поверх ее пальцев, стало прорываться сквозь кожу.

– У тебя нет такого права.

И он оказался на свободе. Озеро, лес – и то, что притворялось Линком, – решили, что слишком долго держало Гэтана. Крепко удерживая его тело, Ноэми стала пробираться обратно наверх, подальше от дерева, по направлению к кругу солнечного света, что танцевал на поверхности воды.

Гэтан висел на ее руках мертвым грузом, и ей было очень тяжело одновременно держать его и плыть. Она отталкивалась одними ногами, и вода начала пробираться ей в ноздри. Исчезло чувство полета. Ноэми снова почувствовала, что находится под водой; испугалась, что может утонуть; ощутила, как тяжелеет Гэтан у нее на руках. Всплыв на поверхность и хватая ртом воздух, она вытащила руку над водой и попыталась ею грести, крепко удерживая тело другой. Ее рука наткнулась на руку Джонаса. Он потянул ее к берегу, и вскоре она почувствовала под ногами почву и уперлась стопами в речную грязь. Вместе они кое-как вытащили тело Гэтана на траву, и Ноэми, упав на колени, стала прислушиваться к его дыханию. Пощупала пульс. Приложила ухо к груди.

В школе Ноэми, разумеется, сдала курс первой помощи на отлично. Но там была кукла, а теперь ей нужно было применить эти навыки на живом человеке, и все знания испарились у нее из головы. К счастью, пока она давила Гэтану на грудь, Джонас начал тихо считать. Когда он остановился, она наклонилась и дохнула Гэтану в рот. Его мягкие губы не двигались, и Ноэми смутно поняла, что плачет, но ничего не чувствовала, кроме безжизненного тела под собой. Гэтан ускользнул от нее. Такой маленький, такой измученный, со шрамами на руках, он сидел во тьме. «Я знал, что ты есть, – сказал он, – и я был так этому рад».

Она тоже была по-своему маленькой и измученной. Когда Ноэми училась в седьмом классе, мама не разрешила ей вырезать лодочку на праздник солнцестояния. Хотя Ноэми уже подросла, Ческа переживала, что она слишком нетерпелива и может сильно порезаться. Ноэми стояла, хмуро оглядываясь, пока все остальные скребли лед крошечными ножиками. Потом к ней подошел Гэтан, взял ее за запястье и, словно она была жалкой слабачкой, сунул ей в руку лодочку. Не сказав ни слова, он вернулся к стайке своих одноклассниц из Гэлэкси, чьи имена Ноэми еще не запомнила. Каждый раз, когда он что-то говорил, девочки ласково пихали Гэтана в бок. Ноэми протянула руку и уронила лодочку. Та разлетелась на осколки прямо перед его лицом. Ноэми не хотела ничего, ради чего ей бы пришлось унижаться. По его лицу пробежала волна боли и – хотя она того не знала – отразилась в чертах самой Ноэми. Это была его первая лодочка, первая и единственная, и он подарил лодочку ей.

«Я радовался, что ты живешь в Шивери, – сказал он. – Что ты есть в мире и в моей жизни».

26. Джонас

Гэтан закашлялся, и мутная вода потекла у него изо рта на землю. Ноэми откинулась навзничь в траву, пока его выворачивало, а Джонас упал головой в колени и чувствовал телом, как бешено бьется рядом с ним ее пульс. Она закрыла лицо рукой, скрывая глаза от солнца. Джонас мягко коснулся ее локтя и сжал ей руку с осторожным облегчением.

С Ноэми потоками стекала вода. Она натянула футболку и, повернувшись к Гэтану и Джонасу спиной, выцепила из-под нее лифчик. Выжав из него влагу, она сгребла остальные вещи в охапку. Ноэми трясло от холода, но, когда Джонас предложил ей свой сухой худи, она ответила кратким отказом. Выходит, его еще не простили.

Гэтан тоже вымок до нитки. Босой и без рубашки, он дошел до обочины, где припарковал машину. С ботинок, что он держал за шнурки, тоже текло ручьем. Ноэми и Джонас шли за ним следом, и Джонас думал, как бы расспросить ее о случившемся, не вызвав гнева. Он никак не мог подобрать нужных слов. Ее молчание тлело углями, а вот Гэтан был непривычно равнодушен. Он забрался в свой пикап с удивительно невозмутимым видом. Если бы он не обтекал лужей на сиденье, Джонас бы ни за что не догадался, что с ним вообще что-то случилось.

– Довезти вас до дома, ребят?

Джонас промолчал, и Ноэми согласилась за них обоих. Она села между ними. Никто не говорил. Джонас попытался поймать ее взгляд, пока они ехали два коротких квартала до «Лэмплайта». Она смотрела прямо перед собой с несгибаемо-решительным видом, она, видимо, знала, что он за ней наблюдает.

Гэтан остановился у дома, выключил мотор, вынул ключ из замка зажигания и повертел его в руке, словно не понимая, как тот там оказался. Джонас открыл дверь со стороны пассажира, выбрался наружу и ждал, пока Ноэми выйдет. Подвинувшись на сиденье, она повернулась к Гэтану:

– Зайди к нам, прими душ. Раньше это была гостиница, так что у нас есть пара ванных, которыми никто не пользуется, когда нет гостей.

– Я вымоюсь на работе.

– А сушилка у тебя на работе тоже есть? Заходи давай. Все в порядке.

Она посмотрела на Джонаса:

– Правда же?

– Хм…

Джонас нарочно затянул паузу. Может, если ничего не отвечать, всем станет так неловко, что Гэтан просто исчезнет?

– Ну да, – согласился он наконец. – Вообще не вопрос. Лайл вроде даже шампунь оставила и все такое.

– Сушилка у меня на работе, кстати, есть, но ладно, спасибо.

Гэтан забросил на плечо красную спасательскую сумку и пошел за ними в дом.

Кто-то готовил ужин в кухне – наверное, Одри, – а остальные смотрели телевизор в большой комнате. Поздоровавшись со всеми, Ноэми погнала мальчишек наверх. Пока она доставала полотенце для Гэтана и показывала ему, в какую сторону крутить кран, Джонас стоял, сложив руки на груди и по мере необходимости передвигаясь с места на место.

– Если захочешь принять ванну, – сказала она, – правая ручка для горячей воды, левая для холодной. Это если стоять лицом к ванне. Буквы там уже стерлись.

– Да нет, я только в душ, спасибо.

– Ладно. Оставь одежду в коридоре, я ее закину в стирку.

Ноэми подошла к раковине и выжала влагу из волос.

– И я очень рада, что ты не умер.

– Это благодаря тебе.

Гэтан расстегнул ремень.

Джонас, не подумав как следует, тихо прокашлялся, напоминая им о своем неуместном присутствии. Если Ноэми его и услышала, то не подала вида, но Гэтан хотя бы воздержался от того, чтобы снимать штаны.

– А я и не знал, что там есть озеро, – сказал он. – Это там нашли Линка?

Ноэми повернулась к Джонасу, но он лишь беспомощно пожал плечами.

– Не знаю, – ответила она наконец. – Помнишь, что произошло до того, как ты оказался в воде?

– В смысле, что я тебе сказал? – Гэтан перемялся с ноги на ногу. – Ага.

Он внезапно рассмеялся.

– Я что, кинулся в пучину от стыда? Боже. Мне очень стыдно. Я даже не помню, как оказался в воде. Наверное, и хорошо: что-то мне кажется, что тонуть не слишком приятно. Я помню, что вроде задремал. Мне снился Линк.

– Это и к лучшему, – согласилась Ноэми. – Ну ладно, в общем, не спеши. Можешь остаться на ночь, если захочешь. Вот в этой комнате рядом с ванной. У тебя есть с собой смена одежды?

– Спасибо, – ответил он. – Да, я кое-что прихватил.

Она закрыла дверь в ванную, потом в комнату, и наконец они с Джонасом остались в коридоре одни. Джонас был готов, что ему сейчас все объяснят, но она ничего не сказала, просто пошла вниз к себе в комнату на втором этаже. Зайдя внутрь, она не стала закрывать дверь, и Джонас пошел за ней.

– Ты как? – спросил он.

– Нормально.

Она бросила сумку и мокрую юбку на кровать и сбросила обувь. Склонившись над комодом, она выудила оттуда сухую футболку и направилась в ванную.

– Что случилось?

Джонас пошел за ней следом.

– Ничего, если я?..

Ноэми закрыла за собой дверь, оставив узкую щель, через которую они могли говорить. Но Джонас молчал, слушая, как она снимает вымокшую блузку, которая впитала всю воду с ее кожи. Ткань шлепнулась о мраморную столешницу.

– Прости… – сказал Джонас. – Ноэми, мне очень нужно с тобой поговорить.

Зашуршала чистая одежда, раздались звуки расчески.

– Можно я буду говорить не через дверь? – спросил он. – Я хочу тебя слышать.

Она со вздохом толкнула дверь, чтобы он мог зайти.

На ней была сухая черная футболка с надписью «451 по Фаренгейту», но, когда он протискивался мимо нее, он почувствовал, что от Ноэми все еще пахло мокрой землей. Он присел на округлый бортик ванны. Она продолжила расчесывать спутанную гриву волос.

– Как Гэтан оказался в воде? – спросил он.

– Когда я убежала от тебя, то наткнулась на него в лесу. Ты меня почти догнал, и я попросила его не говорить тебе, что он меня видел. А потом, когда ты ушел… я не знаю, как объяснить, чтобы это не звучало, как запись из дневника снов…

Когда она упомянула дневник, Джонас поднял глаза к потолку и так сильно прикусил губу, что его пирсинг свернулся на сторону.

– Я рассказала Гэтану, что сделали вы с Эмберлин…

– Прости.

– И, пока мы говорили, появился этот… человек. Он очень похож на Линка. Как призрак. И я не в первый раз его вижу, но мне кажется, это не он. Можешь принести мне телефон?

Не задавая вопросов, Джонас убежал в комнату и вернулся с ее сумкой. Она достала трубку и пролистала сообщения.

– Я тоже кое-что видел, – сказал Джонас. – Несколько недель назад мне показалось, что я видел в коридоре кого-то очень высокого. Прямо напротив твоей комнаты.

Он махнул на дверь и почувствовал, как похолодело у него под коленями.

– Но потом он прошел к тебе в комнату и исчез.

– Ну а этот пришел днем и выглядел в точности как Линк. Гэтан его тоже видел.

Она протянула телефон Джонасу, раскрыв сообщения на переписке с Неизвестным.

«Останови его», – прочитал Джонас. «Не дай Гэту пойти за ним. Это не я». А потом еще: «Как он? Как ты?»

– Что это за бред? – спросил Джонас.

– Знаю, знаю. К счастью, Гэтан вроде не помнит, что видел Линка. Или думает, что ему померещилось, и поэтому ничего не говорит.

– Может, потерял память от кислородного голодания.

Ноэми пожала плечами.

– Можешь почитать, там переписка аж с прошлого года.

Джонас пролистал достаточно далеко, чтобы узнать правду, которую она скрывала с самой смерти своего друга: кто-то писал ей от имени Линка.

– Бред какой-то. Ты ведь не думаешь, что это он?

– Я думаю, что мне кто-то пишет, и я знаю, что мы с Гэтаном видели кого-то в лесу. Но вряд ли это один и тот же кто-то, и я не знаю, как оба связаны с Линком.

– Я ни о чем таком не знал, – сказал Джонас. – Что тебя кто-то преследует.

Он вернул ей телефон.

– Ты уверена, что это не Гэтан тебе пишет?

– Абсолютно уверена.

– И не думаешь, что это Эмберлин? – нерешительно спросил он.

Она кинула на него злобный взгляд.

– Я просто к тому, что, если кому-то достался телефон Линка… Хотя номер высвечивается как неизвестный, так что да, вряд ли пишут с его мобильного.

– Ты бы раньше меня узнал, если бы это была Эмберлин, – огрызнулась Ноэми. – Вы же теперь с ней такие кореши.

– Да нет, не особо. Ноэми, мне правда очень жаль. Дневник…

– Ладно, забыли. Просто больше не приводи свою девку ко мне в комнату.

Она звучала как капризный ребенок, но Джонас расслышал нотки настоящей боли.

– Ох. Мы только зашли на пару минут, чтобы кое-что тебе оставить. Подожди секунду.

Он снова выбежал в комнату и вернулся с брошюрой и запиской, которую написала Эмберлин.

– Вот, она хотела передать это тебе. Вроде Линк нарисовал.

Она пролистала страницы самодельного комикса. Хотя она притворялась, что не замечает виноватого лепетания Джонаса, глаза ее то и дело выстреливали в его сторону.

– Не надо было нам трогать твои вещи и уж тем более читать дневник. Правда, я сам не знаю, как это случилось. Честно. Она искала бумагу, ну, для записки. Хотя, если совсем честно, мне правда хотелось узнать, что ты пишешь в своем дневнике. Я все еще думаю о тебе почти постоянно. Это меня не оправдывает. Может, от этого даже хуже. Мне так стыдно. Я не хотел тебя обидеть. Мне просто хотелось быть с тобой. Мы с Эмберлин абсолютно точно не встречаемся, вот даже ни намека…

– Джонас, просто заткнись.

Ноэми подошла к нему. Он снова сидел на краю ванны.

– Я решила на тебя не злиться за это. Я устала злиться. Ужасно неприятный день.

– Ладно, – неуверенно ответил он.

Ноэми села рядом. Под свободной футболкой на ней были только темно-синие трусы, но она совсем не стеснялась сидеть перед ним полуобнаженной. Да и чего ей стесняться? Он уже видел ее в таком наряде.

Голени Ноэми были в полосках от травы и пятнах грязи.

– На самом деле мне, наверное, стоит извиниться перед Эмберлин за то, что я устроила сцену. Хотя меня все же бесит, что она прочла мой дневник.

Ноэми повернулась к нему, но через секунду снова отвернулась.

– А что до нас с тобой, то наша дружба во многом распалась по моей вине.

– А почему мы не дружим? Честно, я до сих пор не понял, что случилось, Ноэми.

Когда она рассталась с ним, он был не в силах это для себя объяснить.

– Ты же сказала, что любишь меня…

– Да, люблю.

Она легонько прикоснулась к тонкой царапине на коленке.

– Просто все развивалось так быстро, и я испугалась, что ты устанешь от того, что я за тобой не успеваю.

– Вот этого я и не понимаю. Ты сказала что-то насчет того, что не хочешь меня удерживать. Но я-то тоже не сказать чтобы донжуан. Я думал, мы барахтаемся в этом всем вместе и оба ничего не понимаем. Если я когда-то давил на тебя…

– Нет, ты не давил.

– Ладно.

– Ты хочешь заняться со мной сексом, Джонас? – спросила она.

– Ну… это… я, конечно, хочу. – Он дернул себя за кольцо в губе. – Но только если ты сама хочешь. Ты много для меня значишь, и я хочу разделить это с тобой.

– Ладно. – Ноэми чуть отодвинулась, увеличивая расстояние между ними, – хотя одновременно она подняла его руку и держала в своей. – Я постараюсь объяснить, но я хочу, чтобы ты пообещал никому никогда не рассказывать, даже если захочешь посоветоваться. Это очень личное.

– Обещаю.

– В общем, я еще до встречи с тобой осознала, что я, наверное, асексуальна.

Джонас не знал, что она пыталась сказать. Слово было ему знакомо, но он не понимал, что оно значит. Сначала он вспомнил уроки биологии и бесполое размножение.

– Я хочу, чтобы меня любили, – продолжила она. – Но сексуальные аспекты отношений… я знала, что они не привлекают меня так, как других. И я была уверена, что буду всегда одна, потому что каковы шансы встретить человека, который меня полюбит и не будет переживать на этот счет!

– Ноэми…

– Вообще я не против секса. Я отлично проживу, совсем им не занимаясь, но я согласна, если ты захочешь. Потому что я так чувствую. Я совсем не буду против.

– Ноэми, остановись. Я не хочу, чтобы ты делала что-то, что тебе неприятно.

– С тобой мне не будет неприятно, Джонас. Но я не знаю, хорошо ли у меня получится.

Ноэми встала, прислонившись к ванной и избегая смотреть в зеркало.

Джонас встал следом. Он положил руку ей на предплечье и облегченно вздохнул, когда она развернулась к нему, вместо того чтобы сбросить его ладонь.

– И ты из-за этого переживала? – спросил он. – Тебе не надо меня впечатлять. Я сам не знаю, что делать. И я не тороплюсь.

– Я знаю. – Она кивнула. – Но я не уверена, что ожидание нам поможет. Может, я всегда такой останусь.

– В этом нет ничего плохого.

– На твоем месте я бы сказала то же самое. – Она поправила футболку, разглаживая задравшийся низ. – Говорить-то легко. Но, если бы у меня была волшебная палочка, я бы себя поменяла. Я знаю, что надо принимать себя такой, какая я есть, и посылать к чертям всех, кто заставляет меня стыдиться себя, ну, вся эта хрень. Я знаю, что это чушь, потому что я так не чувствую. Не могу притворяться, что я уверена в себе, когда это совсем не так. Про таких, как я, не снимают романтических фильмов, так что я не очень надеюсь на счастье в любви. Я часто об этом думаю, и, когда ты говоришь, что любишь меня, все комплексы всплывают на поверхность. Ты ничего плохого не сделал, это все я.

– А когда ты говоришь «асексуальна», ты имеешь в виду, что… ну, мне интересно… я хоть немного тебя привлекаю?

Теперь спросить об этом было не так сложно, как несколько месяцев назад, и все же теперь Джонас еще больше боялся ее ответа.

– Не знаю, что это слово значит для других, но для меня… да.

Ноэми откинула волосы с лица, и этот жест позволил ей на секунду спрятать глаза.

– Я думаю, что ты очень привлекательный. Не знаю, что имеют в виду другие, когда называют кого-то сексуальным. Я смотрю на тебя, и мне хочется тебя трогать, и мне нравится, когда ты меня трогаешь. Я просто не хочу… ну, ты понимаешь.

Она сжала руки в кулак и столкнула их вместе ужасно неловким жестом.

– А что имеют в виду другие, когда говорят о привлекательности?

Джонас растерянно разинул рот. Ноэми наблюдала за ним, словно ожидая, что ее посвятят в тайны «других людей». Он знал, что она спрашивает искренне – что она думает, он может ответить за всех в мире, словно между ними пролегала какая-то явная граница: с одной стороны она, а с другой – весь остальной мир.

– Все люди разные, – сказал он наконец. – То, что людям нравится… ну, я уверен, привлекают людей тоже совсем разные вещи.

– А что для тебя значит секс? Он обязательно связан с чувствами?

– Хм… – Он поискал слова, переминаясь с ноги на ногу. – Иногда хотеть секса – это… ну, ты знаешь… это не то же самое, что представлять его. Когда хочется, я имею в виду. Это как бы… ну, в общем, иногда я возбуждаюсь просто так. И тогда необязательно… необязательно испытывать эмоциональную привязанность. Но когда я думаю о том, чтобы именно заняться сексом, ну, по-настоящему, тогда мне важно, с кем я им занимаюсь. Так что, да, с тобой. Слушай, а тут правда жарко? Что-то мне жарко.

Джонас скинул худи и положил на крышку унитаза за спиной. Подмышки его футболки были мокрые от пота.

У него не было почти никакого личного опыта взаимодействия с чужими голыми телами, и он не хотел давать ей понять, что смотрел порно. Может, она будет беспокоиться, что она какая-то ущербная. А может, подумает, что он грязная свинья. Умом Джонас понимал, что с ними обоими все в порядке, что каждый судил только себя. Но в действительности очень сложно было отключить голос, который судил его по законам какой-то абстрактной «нормальности».

– Я понимаю, почему тебе хочется, чтобы ты привлекал меня сексуально, – сказала Ноэми. – Мне ясно, почему это кажется важным. Печаль тут в том, что я бы и сама обиделась, если бы ты сказал, что я тебя не возбуждаю. Может, это потому, что наш мир в принципе помешан на сексе.

Она снова взяла его за руку и стала внимательно разглядывать костяшки, словно видит их впервые.

– Не могу даже подумать о том, чтобы представлять секс с кем-то еще. Похоже, для тебя это не что-то несерьезное. Может, я неправа?

– Нет.

Как бы неловко им ни было сейчас разговаривать, Джонасу все равно было сложно удержаться и не начать фантазировать о сексе с Ноэми. Это давалось ему с трудом, а потом он и вовсе оставил все попытки. Он не знал, заметит ли она и если заметит, то огорчится ли, однако надеялся, что нравится ей достаточно, чтобы она простила его тело за честное проявление чувств.

Ноэми ничего не сказала про его стояк, но вместо этого повела его в комнату. Когда она водила его по лесу, то тянула за собой уверенно, а теперь словно не была уверена, куда они направляются. Джонас почувствовал, что она дрожит, и обрадовался: его тоже потряхивало. Когда они добрались до кровати, она спросила, есть ли у него презерватив, и Джонас, пробормотав что-то невразумительное, метнулся из комнаты в коридор. Вернувшись, он запер дверь. Она сидела на краю кровати, и он прижался к ней тазом, пока она не легла навзничь. Она помогла ему снять одежду. Несмотря на то что она уже много раз касалась его – его груди, плеч, спины, – от прикосновения ее руки к животу кожа у него покрылась мурашками. Когда он снимал с нее трусы, она выгнула спину, но футболку оставила. Так иногда делали люди в кино, и Джонас не стал ее спрашивать и не попытался снять самостоятельно.

Сначала он долго трогал ее кончиками пальцев, и, хотя она не издала ни звука, Джонас внимательно следил за ее реакцией. Если нажать здесь, она напрягалась, а если провести пальцем туда, расслаблялась.

– А вот это как? – спрашивал он, пытаясь разобраться.

«Немножко резковато», – отвечала она – или: «Вот это расслабляет». На большее он не мог и надеяться. Ноэми направила его бедра к своим, и Джонас очень старался как-то подстроиться, но было похоже, что ему пришлось бы приложить больше силы, чем он хотел. Она прикусила губу, закрыла глаза, отвернулась.

– Не входит, – сказал он.

– Может, надо продолжать, – ответила она. – Не переживай, если покажется, что мне больно.

Но чем ближе он пододвигался, тем больше она отстранялась. Ноэми тянулась к нему руками, но остальное тело сжималось в несогласии. Джонас сел и тыльной стороной ладоней пробежал ей по бедрам.

– Ты это… полностью закрыта, – сказал он. – Я не хочу тебя заставлять. Ты как? Все в порядке?

– Я ничего. – Она накрыла лицо рукой и наконец расслабилась.

Он только сейчас понял, как она была напряжена до этого.

– Не заставляй себя, если не хочешь. Прости. Мне очень хотелось, чтобы получилось, но та часть меня, которая против, не дает мне ничего сделать. Это бессознательное.

Джонас глубоко вздохнул, и его грудь вздрогнула. Он медленно склонился набок, пока не лег, глядя на Ноэми.

– Ничего страшного. Это был наш первый раз. И мы не будем пытаться снова, пока ты не захочешь.

– Ты разочарован, – сказала она.

Ноэми тоже повернулась к нему лицом, и кудри окутали ей плечи. В ее голосе звучало беспокойство, но на лице читалось облегчение.

Хотя он и правда был разочарован, Джонас чувствовал и что-то еще. Он пока не мог разобраться в своих эмоциях, но даже блуждать среди них было лучше, чем ничего.

– Одно то, что ты попыталась… – Джонас подбирал правильные слова, но не был уверен, что они ему знакомы.

Он провел пальцем ей по талии.

– Одно это значит для меня очень многое… Что ты хочешь разобраться в своих ощущениях со мной вместе.

Она прикусила нижнюю губу.

– Ты, похоже, считаешь, что для меня секс – это самое главное в наших отношениях, но это не так.

Ноэми так говорила о неизбежном крахе их отношений, словно Джонас был помешан на сексе… Может, она в принципе была такого мнения о мужчинах, а может, и только о нем. Он этого не знал. Он ненавидел все, что заставляло ее чувствовать себя недостойной любви или сомневаться в его чувствах.

– Я хочу, чтобы ты поверила мне, когда я говорю, что это не так. Ты словно пытаешься предугадать, как именно мы друг друга разочаруем, и отталкиваешь меня, пока я не успел уйти сам. Но я никуда не ухожу.

– Ты очень проницательный, – сказала она, и голос ее звучал радостнее.

– Ну, стараюсь как могу.

Она улыбнулась.

27. Эмберлин

Когда Эмберлин увидела Джонаса в школьном коридоре, грудь ей стянуло канатом вины. Они были заговорщиками. Поначалу ей не показалось, что брать дневник Наоми было плохо, но, когда Эмберлин узнала, что там написано, все поменялось. Сколько бы она ни врала себе, что это был дневник снов, а поэтому не заключал в себе ничего особенно личного, на самом деле ей просто хотелось узнать, что пишет Ноэми. Она не думала, что подруга как-то связана со смертью Линка. Может, как-то косвенно повлияла, но не так, чтобы ее можно было винить.

И все же, раз Ноэми так долго держала лес в тайне, Эмберлин нет-нет да и задумывалась, вдруг есть что-то еще, в чем она боится признаться. Как-то незаметно для себя самой она решила, что Ноэми нельзя доверять и что ей самой было допустимо вторгаться в личные дела подруги. Разочарованная собственным поведением, она даже Лайл не стала рассказывать о том, что произошло в комнате Ноэми.

НОЭМИ

Привет, Ноэми. Прости меня за то, что я без разрешения зашла к тебе в комнату и прочла твой дневник. Я могла бы сказать, что просто хотела оставить комиксы, но достойных оправданий для меня нет. Я поступила бесчестно, и я понимаю, если ты не захочешь больше со мной дружить. Я просто хотела попросить прощения за то, что обидела тебя.

Ничего страшного.

Ты много прочитала?

Просто полистала, за исключением одной записи, которую я читала, когда ты вошла. Кстати, Джонас не просил меня читать вслух.

Это просто заметки и всякая такая чепуха. Ничего страшного.

Я зря так расстроилась. Прости меня.

Не проси прощения!

Эмберлин не знала, что еще написать, и Ноэми после этого ничего не ответила. До обеда у них не было общих уроков, поэтому ей придется подождать до полудня, чтобы узнать, получится ли подлатать их дружбу. Поэтому, хоть ей и не хотелось секретничать с Джонасом и укреплять их случайный сговор, она подошла к его шкафчику перед уроком испанского.

– Привет.

– Привет, – ответил он. – Ты как?

– А, все в порядке. А как Ноэми?

Она понизила голос, хотя вокруг никого не было.

– Ноэми? – Он склонился ближе. – С ней все хорошо. После твоего ухода начался какой-то кавардак. Ну, если в двух словах, Гэтан Келли пока живет у нас… Но насчет дневника мы помирились, и я думаю, что на тебя она тоже не злится. Она переживала, что накричала на нас.

– Ладно. Я написала ей сообщение, но не знаю, простила ли она меня.

Эмберлин не могла представить, по какой такой причине Гэтану было оставаться в «Лэмплайте», но это было не худшее развитие событий, и поэтому она промолчала.

– Но сегодня ее не было на французском. – Джонас нахмурился и поднял аккуратно скрепленную стопку бумаг с именем Ноэми на синей наклейке. – Лайл заходила перед звонком и сказала что-то учителю перед тем, как пойти в свой класс. Я написал им обеим, но ответила только Лайл. Вроде как Ноэми ушла в медкабинет и у нее мигрень.

– Значит, не очень-то ей и хорошо.

– Ну, иногда у нее болит голова, это да. Наверное, от тревожности. Если уж она пропустила урок, то дело явно серьезное.

Эмберлин кивнула.

– Передать ей домашку по французскому? Я зайду отнесу ей.

– Ну, я все равно увижу ее дома.

– На самом деле я бы хотела с ней поговорить.

Джонас пожал плечами и передал ей бумаги. Эмберлин почти дошла до медкабинета, когда прозвенел звонок, и она пустилась трусцой, прежде чем ее успели подловить и спросить, что она делает в коридоре во время занятий. Во врачебном кабинете всегда было холодно, и медсестра сидела в бессменном и безразмерном кардигане поверх формы в цветочек. Помимо нее в комнате был только какой-то восьмиклассник. Он сидел на обитом дерматином кресле, приложив к глазу пакетик со льдом. Медсестра окинула Эмберлин взглядом, словно пытаясь с ходу поставить диагноз, но та объяснила, что пришла занести домашку другой ученицы.

– Мисс Амато прилегла. – Она неправильно поставила ударение в фамилии Ноэми и, махнув рукой, показала в затемненную часть комнаты за перегородкой. – Давайте только побыстрее. И я выпишу вам пропуск в класс.

Эмберлин прошла на темную сторону и шепотом позвала Ноэми на случай, если та спит. В школе были две больничные койки, огражденные занавеской, которая отделяла их от остального помещения, но не друг от друга. Шторка была задернута лишь наполовину, и Эмберлин было видно, что занята только одна кровать. Лохматый пациент зашевелился, услышав звуки ее голоса.

– Эмберлин? Тебе нехорошо? – Ноэми заслонила глаза рукой, хотя света в комнате почти не было.

– Нет, я принесла тебе домашку по французскому. Джонас сказал, у тебя мигрень.

Она подняла листочки над головой, и липкая наклейка спикировала на пол. Эмберлин нагнулась, чтобы ее подобрать.

– Спасибо. Можешь положить мне на сумку?

Рюкзак Ноэми стоял на полу рядом с кроватью. Верхний карман украшали кошачьи ушки и реснички. Эмберлин положила стопку сверху.

– У тебя часто мигрень?

– Нет, не очень. Но всегда внезапно, и это ужасная неприятность. Обычно мне везет, и они случаются ночью.

– Это от стресса?

– Не уверена. Тебе необязательно шептать, я в основном реагирую на свет. А, ну и еще тошнит, если я пытаюсь сидеть или ходить.

Затем, словно прочитав мысли Эмберлин, она добавила:

– Это не потому, что я расстроилась. Вообще никакой закономерности.

– Мне очень жаль…

Эмберлин снова начала извиняться, но Ноэми покачала головой.

– Да все в порядке.

Вроде звучало искренне. Может, головная боль ее в каком-то смысле успокоила.

У Эмберлин никогда не было мигреней, но она помнила, как в детстве ее лихорадило. Мама мочила тряпки в холодной воде и клала ей на лоб. Она подошла к раковине в дальнем конце комнаты и накапала водой на грубое бумажное полотенце, пока оно не стало прохладным и мягким. Сложив его в несколько слоев, Эмберлин положила полотенце Ноэми на лоб.

– Ох как хорошо. – Она прижала его к глазам. – Спасибо.

Эмберлин села на край кровати, поджав под себя ногу, и негромко заговорила. Может, медсестра уже успела про нее забыть.

– Я не уверена, что мне снится Линк, – сказала Эмберлин. – Но по утрам я просыпаюсь и забываю, что он умер. А потом вспоминаю, что его больше нет, и будто снова заново его теряю. Он умирает каждое утро. Мне словно каждый раз приходится осознавать, что его больше не будет в моей жизни, и каждый раз как в первый. Так же больно.

Наоми приподняла край полотенца и глянула из-под него.

– Мне очень жаль, Эмбер. Прости меня за все. За то, что я показала Линку озеро, и за то, что не показала тебе…

– Не надо просить за это прощения.

– В ночь выпускного… в прошлом году. Он спросил, встречаемся ли мы. Или можем ли встречаться в будущем. Я сказала нет. Не знаю, почему мне не хотелось. Он мне правда нравился, ну, немножко. Я не знаю. Мне не хотелось отношений, но я не думала, что даю ему ложную надежду. Если бы я сразу вела себя иначе или, может, чувствовала что-то другое…

– Может. – Эмберлин покачала головой. – Но что было, то было.

Она подумала про Лайл. В детстве Эмберлин ни за что бы не подумала, что у нее будет девушка. Может, парень, но обычно на это место не находилось достойных кандидатов. А с Лайл все случилось так естественно, так просто, и ей уже сложно было представить, чтобы ей хотелось чего-то другого. Ей всегда нужна была Лайл, даже когда она сама этого не знала. Она не могла выключить свои чувства – точно так же, как Ноэми не могла включить свои.

– Ты ни в чем не виновата, – сказала она. – Тогда много всего совпало, чтобы Линк оказался в лесу. Может, если бы почта пришла на день раньше, он бы остался дома открывать посылки. Как знать! Но почтовая служба же не виновата в его смерти.

Много лет назад сама Эмберлин могла бы обратить внимание своего беспечного брата на одну важную деталь: твой лучший друг очевидно в нее влюблен. Ты готов к тому, что он почувствует, если ты пригласишь ее на свидание? Но она этого не сказала. Эгоистично. Если бы Линк встречался с Ноэми, то этого бы не делал Гэтан: именно об этом она тогда думала. Если бы Эмберлин заставила Линка об этом задуматься, то, может, он и не захотел бы ухаживать за Ноэми. Может, ему было бы все равно, что она проводит время в лесу рядом с люпиновым полем. А может, он бы все равно умер, только бы поссорился не с Ноэми, а с Гэтаном. Может, как знать, мало ли… Однако прошлого было не вернуть, и невозможно было указать на конкретное событие, которое изменило их судьбу, – потому что, как она подозревала, такого события и не было.

– Я могла бы позвать его в кафе в тот день, – сказала Эмберлин. – Но я была в плохом настроении. А так он мог бы провести целый день, попивая мокку со льдом, а не умирая в озере. Но ты же не скажешь, что именно это привело к его смерти? Вот и я не скажу.

– Звучит очень похоже на Линка.

– Да?

– Да. Мы живем в реальности, где верны условия икс, игрек и зет, и поэтому исход событий будет… ну, и все в том же духе.

Они тихо рассмеялись. Ноэми выглянула в окно, но смотреть там было не на что. Деревянные ставни – куда более стильные, чем вертикальные пластиковые, которые висели по всей школе, – были задернуты. Однако острые лезвия света прорезали себе путь внутрь, и листья растений на окне колыхались на легком ветру.

А может, это Линк к ним прикасался. В какой-то другой реальности он сейчас сидел в медкабинете, разговаривая с филодендроном и маркером раскрашивая таблицу для проверки зрения.

28. Ноэми

Стояла такая рань, что не спали только кошки. Ноэми накормила их завтраком, чтобы они перестали мяукать, хотя знала, что так они еще до полудня начнут выпрашивать угощение. Она на цыпочках прокралась к задней двери, уже на крыльце натянула сапоги и тихо спустилась во двор.

Уже пришла весна, но раннее утро еще рисовало синие узоры инея на траве и листьях. Ноэми села на подвесные качели за домом и положила телефон на бедро. Она смотрела на длинную вереницу сообщений от Неизвестного. С того дня, как она спасла Гэтана из озера, он ей не писал.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Я не умею читать мысли.

Мои соболезнования.

Я к тому, что тебе есть что рассказать.

Ты что, ВСЕГДА за мной наблюдаешь?

Не всегда.

С тобой случилось то же, что и с Гэтаном?

Ты имеешь в виду с Линком?

То есть ты мне поверишь?

Не буду отвечать.

Что касается твоего вопроса – нет.

Меня не заманили. Я пошел плавать.

Ноэми медленно повернулась, перекрутила веревки качелей и задержалась на месте, уперев носки сапог в землю.

Как думаешь, он помнит, что случилось до того, как он очутился в воде?

Сложно сказать.

Даже Эмбер забеспокоилась.

В смысле?

Он не ответил. Наверное, не хотел обсуждать сестру. Ноэми изумилась, как раньше могла перепутать этого человека с прямолинейным «Лэтаном», с которым переписывалась когда-то давно.

Эй?

Ты беспокоишься?

Конечно.

Если бы ты держалась подальше от леса, не пришлось бы беспокоиться.

Даже если я не буду туда ходить, откуда мне знать, что не пойдут другие.

Ты пойдешь.

Почему ты так уверен?

Да так, интуиция.

Ты бы очень меня возненавидел, если бы я пришла одна?

Или привела всех остальных?

Оба варианта ужасные.

Я чувствую, что виновата.

ТЫ НЕ ВИНОВАТА.

Но я так ЧУВСТВУЮ.

Ненавижу все это.

Что ненавидишь?

То, как я умер.

И то, что после.

Пристыженная, ощущая вину, она жалела, что вообще начала разговор. Впервые Ноэми понадеялась, что это все-таки не Линк – что она вообще никому не пишет. Что ей это все приснилось.

Зимний дом

Мне приснилось, что мне восемь лет и я еду в школьном автобусе, заполненном детьми. Он отвез нас через океан к огромному серому особняку, который вздымался ввысь на ледяной платформе почти с меня ростом. К нам подошли директриса школы и несколько учительниц в накрахмаленных черных платьях с высоким воротником. Мы пошли за ними по темным коридорам в класс с партами. Учительницы сказали нам, что здесь мы жили и будем жить вечно.

Другие дети в это поверили. Я попыталась напомнить им про автобус и океан, но они уже все забыли. Я выбежала из класса и побежала в туалет, где стала умываться над раковиной. Тогда я вспомнила, что мне не восемь лет, а в два раза больше. В зеркале я увидела, как взрослеет мое лицо: с него смылась ложь детства, и я вернулась в класс взрослее, чем уходила.

Дети взбесились. Они убежали из класса. Они разбивали окна ногами и рассыпали осколки по балконам. Они раскачивались на сломанных люстрах. Они прыгали через перила и носились по лестницам. У меня на глазах их тела расширялись и росли.

Директриса была в ярости. Учителя выгнали нас из особняка на мороз. Наш возраст стремительно менялся от восьми к восемнадцати: некоторые были детьми, некоторые взрослыми, а большинство – бесконечно сменяющимися калейдоскопами. Рядом с нами стояли статуи из снега и льда: все, что осталось от давно замерзших детей, застывших в своем взрослении. Мое тело снова укрепилось в моем настоящем возрасте. Я вцепилась ногтями в ледяную платформу под особняком, и остальные последовали моему примеру. Мы разодрали на части фундамент: оказалось, он хрупкий и тонкий, как яичная скорлупа. Под ним были лишь веточки и давно высохшая трава. Дом начал разваливаться, но мне не было страшно.

29. Эмберлин

Эмберлин забралась на пассажирское сиденье и кинула громоздкую сумку для скейта на пол машины Лайл.

– Ноэми попросила меня принести коньки, – сказала она до того, как Лайл успела что-то спросить. – И коньки брата тоже прихватила, но я думаю, они всем нам будут велики. Кроме, может, Джонаса. У Линка были огромные ноги.

Лайл припарковалась рядом с домом Миллеров. Пара соседских ребятишек выписывали восьмерки на детских машинах, наслаждаясь приходом настоящей весны и смертью апреля. Лайл обернулась через плечо, чтобы точно никого не задавить.

Обычно, оставшись в машине вдвоем, они всю дорогу горланили песни, но в этот раз Лайл даже не включила музыку. Вместо этого она слегка приоткрыла окно и заполнила машину шумом ветра. Эмберлин была рада: так ей казалось, что необязательно делиться беспокойным чувством, что поселилось у нее в животе. Эмберлин редко нервничала, и ей было непривычно чувствовать гулкий трепет внутри, который нарастал с тех пор, как Ноэми предложила им всем вместе сходить к озеру. Хотя рогатое существо на нее не нападало и вода в озере не попыталась ее заглотить, лес казался ей разумным, обладающим собственной волей – расчетливым, – и ее это пугало. Чтобы избавить лес за домом Ноэми от того, что его контролировало, надо было сначала понять это существо. План Ноэми был крайне неопределенным. Обычно она относилась ко всему взвешенно и практично, но после смерти Линка стала все больше напоминать его – задумчивой отстраненностью, которая иногда выводила Эмберлин из себя. Целый новый мир расцветал у нее в голове; Эмберлин знала о его существовании по фотографиям на стене в комнате Ноэми и догадывалась, что ее мир полон смятения. Ноэми не говорила ничего конкретного о том, как обезопасить лес, потому что сама не знала, как это сделать. Но Эмберлин это было безразлично. Если лесом кто-то управляет, значит, смерть Линка не была случайностью, и ей было невыносимо думать, что брата убили, и не знать, как и почему это произошло. Даже если знание его не вернет. Даже если оно вообще ничего не изменит.

Гэтан Келли последние несколько дней жил в «Лэмплайте». Когда Эмберлин с Лайл зашли в дом, он стоял у раковины в кухне и ел хлопья.

– Доброе утро, – сказал он. – У вас какие-то общие планы?

В его поведении удивиляли две вещи: во-первых, он казался искренне вежливым, а во-вторых, он ел хлопья в час дня.

– Ты что, только что проснулся? – спросила Лайл.

– Сегодня суббота, – пожал он плечами.

Скрип ступенек возгласил приход Ноэми с Джонасом, и они впятером собрались на кухне. У Ноэми на шее висел фотоаппарат. Когда она проходила в дверной проем, Джонас положил ладонь ей на плечо, и Эмберлин показалось, что жизнь отмоталась назад на полгода, если не считать присутствия Гэтана.

Она вспомнила существо, которое они с Лайл увидели несколько недель назад. Она подумала, стоит ли рассказывать о нем Ноэми сейчас, если учесть, сколько времени они уже молчат. Жаль, что она тогда не догадалась взять телефон и сфотографировать его.

– Куда направляетесь? – спросил Гэтан с набитым ртом.

– На улицу, – ответила Ноэми и повела всех – за исключением Гэтана – из кухни на крыльцо.

Оказавшись у лестницы, Джонас схватил маленький пакетик с берушами. Надорвав упаковку, он раздал всем по паре. Эмберлин взяла свои без разговоров, но Лайл вопросительно посмотрела на Ноэми.

– Иногда в лесу играет музыка, от которой потом болит голова.

– Какая музыка? – спросила Лайл. – Я ни разу не замечала.

– Струнная. – Ноэми пожевала нижнюю губу. – Из-за нее очень сложно сосредоточиться, точнее не могу описать. Просто подумала, что лучше подстраховаться.

– Есть звуки, от которых людей начинает тошнить, – предположила Эмберлин. – Ну, на определенной частоте. Это что-то вроде того?

– Нет, – покачала головой Ноэми. – Нет, непохоже.

Они прошли по двору к лесной тропинке. Камера Ноэми ритмично болталась на ремне.

– Вы принесли коньки? – спросила она.

Эмберлин похлопала себя по сумке, кивая.

– А для чего они, кстати?

– Это если вода замерзнет, пока мы будем на озере.

Эмберлин обернулась к Лайл, мол, знает ли она, в чем дело, но та только пожала плечами.

– Мы снова пойдем на маяк? – спросил Джонас.

– Снова?

Лайл вгляделась в лицо Ноэми, но подруга на нее не смотрела: она прожигала Джонаса злобным взглядом.

– Мы с Джонасом недавно там побывали, – сказала она наконец.

– Вы пересекли озеро? – спросила Эмберлин.

– Когда? – одновременно задала вопрос Лайл.

– Может, месяца два назад.

– Черт, Джонас, – сказала Ноэми.

– Вы что, шутите? – возмутилась Лайл, а потом добавила тише: – Поверить не могу, что вы ничего мне не рассказали.

Эмберлин сжала ей пальцы. Если бы лодка была на пристани, когда Лайл с Эмберлин вдвоем ходили на озеро, поплыли бы они? Эмберлин совсем не была уверена, что, окажись они на месте Ноэми с Джонасом, не поступили бы в точности как они.

После долгого молчания Лайл спросила:

– И что вы там нашли?

– Пустую комнату с подвалом, – осторожно ответила Ноэми.

Они с Джонасом обменялись долгим взглядом. Ноэми продолжила:

– Подвалом, больше похожим на туннель. Подводный канал с лодкой. Там было темно, и он вел в пустое помещение.

– Ну что ж, это странно, – сделала вывод Эмберлин.

Ноэми остановилась. Вдали виднелось люпиновое поле.

– Не знаю, как объяснить, чтобы не звучало слишком безумно. Там мы услышали музыку, но не могли понять, откуда она доносится. Мы пошли за ней под землю… и оказались в пустом зале. Без выхода. Просто скрипка лежала на полу.

– Звучит не так уж и страшно, – сказала Лайл.

Ноэми кивнула:

– Может, нам стоило взять скрипку. Или разбить ее.

– Ну уж нет, давай не испытывать удачу.

Когда они вышли на поле, Лайл долго изучала профиль Ноэми, сосредоточившись на полумесяце уха, торчавшее из густых кудрей.

– Мы с Эмберлин тоже сходили на озеро вдвоем.

Ноэми резко остановилась, и Эмберлин впечаталась ей в спину.

– Что? – прорычала она, разворачиваясь к Лайл.

– Ничего не случилось. Мы увидели полулошадь-полуоленя. Она пошла в озеро и исчезла. На нас она не обратила внимания.

– Когда это было?

– Несколько недель назад, – ответила Лайл. – А чего ты злишься? Вы ведь тоже возвращались.

– Лес у меня на заднем дворе, – сказала Ноэми, будто это что-то объясняло.

– Но не на территории дома, – у Лайл дрогнул голос.

Ноэми закатила глаза и повернула в лес. Разговор был закончен. На лице Джонаса Эмберлин прочла то же замешательство, что чувствовала сама.

– Лайл, – сказала она наконец. Просто позвала ее по имени. И все.

– Все в порядке. – Без лишних слов Лайл пошла за Ноэми.

Они целую вечность шли в тишине, пока несколько минут спустя Джонас наконец не решился сделать замечание.

– Мы ведь должны были уже прийти, да?

– Да! Разумеется. – Ноэми сняла камеру с шеи и повесила ее на ближайшую ветку, так ее оттянув, что листья задрожали, точно капли дождя.

Она зашагала дальше. Да, Ноэми уже говорила им, что озеро боится фотоаппарата.

– Значит, придется еще сюда вернуться, – прошептала Эмберлин.

Не прошло и минуты, как из-за дерева им подмигнула озерная гладь. Белая лодка ждала на причале, и вдали призывно возвышался маяк. Они выстроились в линию на берегу, размышляя вместе, садиться ли в лодку.

– Ноэми.

Голос раздался из-за спины. Эмберлин резко обернулась, не зная, что их ждет, а Ноэми подпрыгнула, приподняв плечи, точно напуганный хорек.

У опушки стоял Гэтан, переводя глаза с них на озеро и обратно.

– Какого черта ты тут делаешь? – спросила Ноэми.

Она решительно подошла к нему и схватила его за руку.

– Меня что, вообще никто не слушает?

Все расступились, пока она волокла Гэтана к пристани. Он шаркал за ней, не сопротивляясь. На его лице играла привычная ухмылка.

Больше Эмберлин удивило даже не то, что он пошел за ними, а что послушался приказаний Ноэми и не прибежал на озеро раньше. Ноэми сказала остальным, что нашла Гэтана случайно, хотя теперь Эмберлин сомневалась, что подруга рассказала им правду. Вытащив из воды, она привела его домой, где Ческа и ее домочадцы позволили ему остаться.

– Но почему полиция не смогла найти это место? Это ведь здесь погиб Линк.

Он потрогал лодку носком ботинка, и та в ответ закачалась на воде.

– В прошлый раз этой штуки тут не было.

– Копы сказали, что нашли его на земле, – сказала Ноэми. – В этом и было дело. Тебя что, память подводит?

Все это время они разыгрывали перед Гэтаном нелепый спектакль о том, что Линк утонул в луже. Даже Джонас, который ни разу не встречал Линка, знал больше его. Они ни разу не обсуждали, стоит ли рассказать Гэтану, поэтому, строго говоря, ничто не мешало Эмберлин рассказать ему все. И возможности для этого тоже были: они то и дело наталкивались друг на друга в школьных коридорах, а потом был тот случай на праздник солнцестояния, когда они разговаривали в комнате Линка. Но Гэтан обычно действовал не раздумывая. Из всех пятерых – живых, – кто побывал на озере, он один чуть не утонул. Эмберлин не хотела, чтобы он по ее вине стал нырять в озеро в поисках Линка и утонул. Ноэми что, тоже оберегала Гэтана? А сама Эмберлин – может, она просто оберегала все сведения о брате, которые могла сохранить в тайне?

– И этого тоже не было, – сказал Гэтан, вглядываясь в маяк.

Он говорил сам с собой, совершенно не обращая внимания на сердитые взгляды Ноэми.

– Мы поплывем туда на лодке, – сказала Ноэми. – Раз уж ты настаиваешь, чтобы быть здесь, то давай ты постоишь на берегу. Мало ли что случится, и мы не сможем вернуться.

– На хрен такие планы, – жизнерадостно ответил Гэтан. – В лодке пятеро поместятся, а я еще и грести умею.

– Знаешь ли…

Ноэми всплеснула руками и зашагала вперед. Усевшись на скамейку в носу лодки, она сложила руки на груди.

– Что уж там, давайте вообще все будут делать что захотят. Только постарайтесь не тонуть, потому что опять вылавливать я никого не стану.

Гэтан первым последовал за ней, и, когда он пошел к воде, Джонас решил к нему присоединиться. Эмберлин и Лайл втиснулись на другом конце лодки – свои сумки они запихнули под сиденье, – а Гэтан сел на место по центру и схватился за весла. Джонас разместился рядом с Ноэми и отвязал лодку. Они начали путь на остров.

Эмберлин прислушивалась, не услышит ли какую-нибудь музыку, но до нее доносился только успокаивающий плеск весел по воде и приглушенная беседа, которую вели Ноэми с Джонасом, склонив друг к другу головы.

– С каких пор это творится? – прошептал Гэтан, указывая головой на двух соседей-неразлучников, что обнимались за его спиной.

– Да уж прилично, – ответила Эмберлин.

– Недавно, правда, прекращалось, – добавила Лайл. – Я точно не знаю. Тебе лучше знать, это ты с ними живешь.

– Это временно, – состроил гримасу Гэтан. – И я изо всех сил стараюсь не обращать внимания.

Эмберлин раздумывала, отвечать ей что-нибудь на это или нет. Внезапно вокруг них что-то застонало. Это была не музыка, скорее звук, с которым камень раскалывается на части. Казалось, никто, кроме нее, не заметил шума… Но она явно слышала треск, с каким мнется пластик. Она склонилась заглянуть в воду за спиной. Лодка внезапно остановилась, и она упала вперед, ударив Гэтана в колено локтем.

– Господи Иисусе. – Он положил рукояти весел на колени и потер ногу. – Ты как? Мы на что-то натолкнулись?

Ноэми выпрямилась, опираясь на плечо Джонаса, и глянула вперед.

– Впереди все замерзло, – сказала она. – Я же вам говорила.

Она села обратно на скамейку и оглядела остальных. Ее слова произвели должный эффект: группка удивленно загудела. Однако Ноэми, казалось, сохраняла полную невозмутимость – ровно до того момента, как поняла, что озеро замерзло со всех сторон, а не только впереди. Их лодка уже проплыла больше половины пути. До маяка оставалось несколько минут, и теперь они застряли в такой глыбе льда, что он побелел и потерял прозрачность.

Воздух становился холоднее, и Эмберлин потерла руки, чтобы согреться. Гэтан ткнул в лед веслом, но безрезультатно. Тогда он приподнял ногу над краем лодки, словно пес у дерева, и пнул гладкую стеклянную пластину пяткой ботинка. Эмберлин раздала остальным коньки, и они попытались поколоть ими лед, но едва оставляли царапины на поверхности.

Гэтан поднялся, подняв руки в стороны для балансировки.

– Хорошая новость в том, что этот лед такой адски крепкий, что мы наверняка сможем пройти до острова. Сколько у нас пар коньков?

– Всего две, – ответила Эмберлин.

– Они реально пригодились, – пробормотала Лайл.

– Я же говорила, – снова заметила Ноэми.

Они передали коньки обратно Эмберлин, которая сразу начала засовывать ноги в свою пару.

– Вторые намного больше. – Она затянула шнурки и перевела взгляд с Гэтана на Джонаса. – Кто-нибудь из вас умеет кататься?

– Ну, я давно не практиковался, – пробормотал Джонас.

– Справимся, – сказал Гэтан. – Я раньше играл в хоккей с братом.

Он пожаловался на плачевное состояние Линковых коньков, но, надев их, будто сразу сросся с полозьями.

– Мы возвращаемся? – спросила Эмберлин.

– Вы, ребят, можете вернуться, если хотите, – сказала Ноэми безо всякого пренебрежения в голосе, словно между делом. – Но мы уже почти доплыли до маяка, так что я пойду дальше.

– У Гэтана нет берушей, – заметил Джонас.

– А у Ноэми нет коньков. – Гэтан помахал в воздухе пальцами, словно показывал фокус. – Видишь, я тоже могу говорить очевидные вещи.

– Он может взять мои. – Лайл выудила из карманов беруши. – У меня есть вот что. – Она порылась в рюкзаке и с гордостью извлекла огромные наушники со звукоизоляцией.

Гэтан переводил взгляд с берушей в руке на Ноэми. Ноэми тяжело вздохнула.

– Просто поверь. Лучше их надеть.

Он пожал плечами и без дальнейших расспросов вставил беруши.

Остальные последовали его примеру – за исключением Лайл, которая натянула на голову свои наушники. Она взяла Эмберлин под локоть, и они неловко побрели к маяку, поддерживая друг друга. Гэтан проделал то же с Ноэми, которая другой рукой держалась за Джонаса. А сам Джонас по-пингвиньи перебирал ногами на другом конце их маленькой цепочки из трех человек. Потом Лайл подскользнулась и упала лицом на лед. Эмберлин потянула ее за руку, но этого оказалось недостаточно. Лайл приземлилась на колени и ударилась запястьем. Еще чуть-чуть – и она бы разбила подбородок о твердую белую пластину.

– Ты как? – спросила Эмберлин тихо.

Остальные остановились и, прошаркав по льду, обступили Лайл полукругом.

– Нормально. Просто дайте мне пару секунд. Кажется, я немного ушибла колени.

– А с запястьем что?

Они слегка расступились, и она кое-как присела, выпрямив ноги, точно кукла. Она повернула руку, и запястье громко треснуло.

– Вроде все хорошо.

Опираясь на ладонь здоровой руки, она попыталась встать, но, как только сделала это, лед под ее пальцами пошел трещинами, которые расползлись, как паутина.

– Какого черта? – Гэтан, который находился ближе всех к трещине, отодвинулся от Лайл и потянул за собой Ноэми и Джонаса.

Эмберлин не двигалась. Замерев, как напуганная лань, она смотрела на Лайл и коротко, напуганно дышала. Она произнесла имя Лайл – и, словно отвечая на ее голос, лед прямо под Лайл провалился вниз.

Лайл исчезла, и поглотившая ее вода чернела такой непроницаемой чернотой, словно ее всосала в небытие взорвавшаяся звезда. Эмберлин упала на колени, и Ноэми опустилась напротив нее. Хотя Эмберлин видела, как открывается ее рот, криков она не слышала. Звуки вокруг нее были лишены всякого смысла. Ее друзья кричали в подушки. Лайл тонула, и что-то в голове Эмберлин тонуло вместе с ней. Когда она протянула руку в воду, то не смогла до нее дотянуться. Рука наткнулась на прочную темноту, на холод цвета пустоты.

Лед на месте падения Лайл затянулся. Он принял форму дыры, чтобы искушать Эмберлин. Она тянула руки, но они беспомощно хватали воздух.

Ноэми замолотила кулаками по пятну темного льда. Джонас тер поверхность белого льда красными обветрившимися руками, пытаясь расчистить оконце, сквозь которое было бы видно Лайл. Но ничего в замерзшей поверхности озера не поменялось. Гэтан наматывал вокруг них круги на коньках, высматривая Лайл сквозь мутное стекло. Все они вынули беруши – они все равно ни от чего не защищали – и стали прислушиваться, не раздадутся ли откуда-нибудь крики подруги.

Эмберлин попыталась заговорить, но не смогла; с ее губ сорвался вымученный гул, и, как она ни старалась облечь его в слова, он звенел у нее за ушами и мешал сосредоточиться. Она напряглась сильнее, медленно, мучительно выбираясь из ступора, пока наконец не прохрипела: «Боже мой».

В ушах раздался хлопок, и они наполнились криками Ноэми. Эмберлин приказала своему телу: рукам, пальцам, чему угодно – двигаться. Ноги дернулись; как новорожденный теленок, она пнула пустоту носком конька – и едва оцарапала поверхность.

– Мой телефон не ловит, – сказал Джонас.

– Тут никогда не ловит, – ответил Гэтан.

Он говорил с непривычной, спокойной мягкостью. Остановившись, он пробежал руками по волосам. Глаза его были синее зимы, но он наклонил голову и спрятал взгляд.

– Да и не думаю, что кто-нибудь успеет вовремя прийти к нам на помощь.

– Заткнись на хрен. – Ноэми так прикусила губу, что было удивительно, как сразу не хлынула кровь. – Эмбер, ты можешь доехать до берега? Выбраться из леса и позвонить в службу спасения?

Но найдут ли спасатели сюда дорогу? А если найдут, смогут ли приехать быстро, чтобы чем-то помочь? Или, кто бы ни явился на зов, им будет суждено достать из-подо льда намокший труп Лайл? Тогда лучшее, что им останется, – это вернуть Андерсонам тело дочери. Когда Миллеры сожгли останки Линка, это не сильно кому-то помогло. Горло Эмберлин сжалось, обхватывая жесткий, горький комок.

– Да.

Она встала и вытерла глаза.

– Я пойду с тобой, – предложил Гэтан. – Но ты, наверное, докатишь быстрее. Не дожидайся меня.

Ноэми с Джонасом перестали обращать на них внимания. Они снова царапали лед, но от их усилий на нем появлялись лишь крошечные зарубки размером не больше ногтя.

Эмберлин развернулась, оттолкнулась коньком от поверхности озера и помчалась прочь. Летя по льду, она подумала, а вдруг вода внизу не холодная. Лед появился так внезапно, так неестественно. Может, Лайл и не замерзнет до смерти. Линк ведь не замерз. Может, она найдет пузырь воздуха подо льдом. Вдруг.

Все эти размышления по ощущению были ложными. Слезы застилали ей глаза, и она бежала навстречу зеленой пелене вместо леса. Она прислушалась: Гэтан наверняка сообщил бы ей, что она едет не туда. Она цеплялась за скрип его коньков, потому что больше ничто не способно было удержать ее в вертикальном положении. Эмберлин бежала так быстро, что, если бы под ней проломился лед, ничего бы не случилось. Она просто скользнет над этой бездной. Но этого ли она хотела? Она представила, как погружается под воду, где ее ждет Лайл. Они парят под поверхностью воды, вдыхая кислород, который почему-то ровным слоем ложится между поверхностью воды и льдом. Они держатся за руки и дрейфуют на спинах, как две выдры.

Когда лед под ее ногами закончился, это произошло не потому, что он треснул. Она споткнулась и чуть не рухнула в траву. Очутившись на земле, Эмберлин сразу же поняла, что забыла телефон в лодке. Вцепившись пальцами в траву, она ждала, что мир накренится и сбросит ее в пустоту. Гэтан неловко подкатил к ней, кое-как выбрался на берег, и лезвия его коньков погрузились в жидкую грязь. Эмберлин присела, и как раз, когда она собиралась попросить его телефон, заметила, что лед за его спиной растаял. Что это значило для Ноэми и Джонаса? А для Лайл?

– Я забыла телефон, – сказала Эмберлин. Всхлип распорол фразу напополам.

Гэтан похлопал себя по карману джинсов:

– А мой здесь.

Он стянул коньки ее брата и встал черными носками во влажную траву.

– Но нам придется вернуться на поле, чтобы поймать сигнал.

Одной рукой держа шнурки коньков, другую он протянул Эмберлин. И она взяла ее, зная, что он поднимет ее на ноги.

30. Джонас

Джонас подозревал, что только что увидел последние секунды чужой жизни. Лайл была здесь – и вот ее уже нет. Если она не утонула и не замерзла насмерть подо льдом, то скоро с ней случится или то, или другое. Джонасу нечем было себя утешить. До Лайл было не дотянуться. Он почти дотронулся до нее, но ее жизнь потоком воды утекла у него между пальцев. Ноэми встала. Собираясь на озеро, она надела то, что казалось ей практичной обувью: розовые высокие сапоги на шнуровке из какого-то материала, что на вид был как замша, а на ощупь слишком жесткий. Джонас знал, что сапоги жесткие, потому что положил руку на носок ее сапога. Ему бы хотелось взять ее за руку, положить ладонь на плечо или коснуться пальцами основания шеи, но, когда он беспомощно упал на колени рядом с черным пятном льда, где исчезла Лайл, все эти части тела оказались слишком высоко.

Джонас не мог сказать Ноэми, что все будет хорошо. Скорее всего, не будет. Может, даже никогда. Но он хотел сказать ей, что она по крайней мере не одна.

Она сделала шаг в сторону, ускользая от его прикосновений. Размахивая руками, чтобы не потерять равновесие, Джонас кое-как поднялся на ноги. Он протянул ладонь, ожидая, что Ноэми поможет ему не упасть, но она ничего не сделала. Она уходила прочь, ступая по льду навстречу маяку, словно под ней был гладкий мраморный пол. Как ей удавалось не упасть в таких сапожищах? Джонасу было этого никогда не понять. Он позвал ее, потом попытался побежать следом, но ноги его не слушались, и он упал и ударился бедром.

Снова поднявшись на ноги, он зашагал медленнее, осторожно опуская стопы на лед и перед каждым шагом удостоверяяся, что прочно стоит на обеих ногах. Расстояние между ним и Ноэми росло: она шагала без проблем. Она не оборачивалась, не слушала его зов, ей было все равно, что он упал и поранился. Впервые за несколько лет Джонас заплакал: всего несколько слезинок упало да нос покраснел. Он плакал не от чувства потери, не от боли, не от одиночества – это были злые слезы. Один, посреди ледяного поля, по которому он едва ковылял, чуть не падая с каждым шагом – это слишком напоминало то, как он чувствовал себя каждый день своей жизни. Он вынул из лодки весло и зашагал, опираясь на него как на трость, упирая рукоятку в жесткую поверхность озера. Он не хотел слишком налегать на лед, но, если он начнет падать, может, весло поможет ему удержаться на ногах. Впереди Ноэми в одиночестве выбралась на траву. Длинные кудрявые волосы плащом хлопали у нее за спиной. Подходя ближе, Джонас услышал, что позвало ее сюда. Поначалу он думал, что песня ему мерещится: всего несколько негромких звуков, перемежающихся тишиной. Их запросто можно было перепутать с шумом ветра в деревьях. Его голова потяжелела; на глаза упали завесы тьмы. Земля уходила у него из-под ног. Нет, лед не трескался. Он скорее напоминал плохо натянутый барабан, что провисал под весом Джонаса. Может, лед и не сломается, но Джонас может погрузиться в него, наглотается тьмы, и воспоминания о том, где он был и когда жил, утекут из его разума и каплями стекут по плечам. Почему он здесь? Джонас сосредоточился на том, чтобы не упасть, и крепко держался за свои воспоминания. Он вспомнил…

…его мама любила ходить в видеопрокат. Когда они искали, что посмотреть вместе на «Нетфликсе», Джонас проверял рецензии, смотрел трейлеры на «Ютьюбе», и совместный просмотр фильма тянулся на добрый час дольше, потому что им нужно было много времени, чтобы принять нужное решение. Джонас никогда не встречал в видеопрокате знакомых и подозревал, что его сверстники и не знают, что такие заведения еще существуют. Никаких телефонов в видеопрокате, говорила Сара, и Джонас оставлял свой сотовый у нее в сумке. Это была сумочка от Кейт Спейд, которую Джонас раздобыл на распродаже. Он копил на нее деньги, работая разносчиком еды в кафе, и, когда накопил достаточно, сумочка вышла из моды. Он все равно купил ее на сдвоенный праздник: день рождения Сары и День матери, потому что она была всей его семьей. Она настаивала, чтобы они вернули сумку, но он отказался, и с тех пор она только ее и носила. Они долго ходили между рядами дисков, читая описания на коробках и выбирая, основываясь только на этом.

…Когда Мэтт еще жил с Джонасом и Сарой, летом они как минимум раз в неделю ходили есть мороженое. Джонас не помнил, когда в последний раз ел мороженое, но помнил, как они уплетали его с отцом. Они ходили в ларек, где внутри не было мест, и поэтому они садились на резиновые красные скамейки у дороги и пытались съесть угощение, пока оно не растаяло под палящим солнцем. Джонас всегда брал огромный ванильный брикет, зажатый между двумя печеньями с шоколадной крошкой. Размером это чудище было почти с его голову. Он помнил, как однажды попытался слизать мороженое из середины, но слишком сильно его сжал, печенье треснуло у него в пальцах, и мороженое упало на асфальт, оставив на коленях пару крошек. Отец Джонаса смеялся до упаду, а потом отдал свое мороженое сыну и ничего не захотел взамен.

…В младшей школе, когда его класс поехал на экскурсию в аквариум, им провели экскурсию по всему закулисью: вот там готовили еду, а вот тут больные рыбы сидели на карантине. Они с другим мальчиком по имени Дэвин Боулс откололись от группы и спрятались за аквариумом с черепахой, у которой была трещина на панцире. Черепахе должны были сделать операцию. Они с хихиканьем уползли в угол, где их было не видно, и тогда группа ушла без них. Прошло еще две экскурсии, и мальчикам уже казалось, что поздно обнаруживать свое присутствие. Джонас расплакался. Это был последний раз, когда он помнил свои слезы. Дэвин сказал, все в порядке. Мы просто присоединимся к другой группе и вернемся обратно ко входу. Он подумал, что Джонас боится, что их наругают, но на самом деле Джонас расстроился из-за черепахи. Ее сбила машина, и она не могла проводить время с другими черепахами, потому что из-за треснувшего панциря она плавала под странным углом.

…Однажды они с Ноэми остались дома одни. Надвигался торнадо. Тогда Джонас впервые спустился в подвал «Лэмплайта», о существовании которого до этого и не подозревал. Тут были собраны все странные предметы, которые коллекционировала мама Ноэми. Они отбрасывали странные тени на стены. Шары, манекены, старые игрушки, плакаты с карнавалов. Ноэми с Джонасом сели на единственный ковер – винтажная коровья шкура, которая, по словам Ноэми, пахла смертью. Однако Джонас знал, что ковер ей нравится больше, чем голый цемент. Ей не нравилось, когда цемент касался ее голых ног или носков и даже звук, с которым подошвы об него терлись. Ноэми была чувствительна к некоторым звукам. Он подумал о том, как она делает домашку в кафе, морщась от того, что какой-то незнакомец громко чавкает поблизости. Никто на работе не знал, до чего ее это бесит, а вот он знал, хотя его и не было рядом. Это потому, что он знал ее и то, какие чувства вызывает у нее все на свете, и она позволила ему поцеловать себя в темноте, пока они думали о том, как близко подойдет к их дому торнадо.

Он перебирал воспоминания, и они помогли ему вернуться к лодке, снова очутиться в безопасности. Но там он опять застрял: до маяка оставалось так же далеко, как и в самом начале его пути. Он вспомнил про беруши и нащупал их в кармане худи. Джонас подул на них на случай, если они набрали на себя катышков, слегка скрутил и засунул в уши. Каждая секунда, которую он мешкал, отдаляла его от Лайл.

Джонас сосредоточился на звуках собственного дыхания, на своих мыслях, на том, как он каждую секунду беспокойно сглатывал слюну. Теперь мир был твердым и неподвижным. Лед больше не трещал и не гнулся. Он больше не видел Ноэми на острове – только маяк, траву и серое небо, проливающееся на мир вокруг. Он стукнул веслом об озеро и зашагал вперед.

31. Ноэми

Придя в сознание, Ноэми увидела, что стоит посреди все той же маленькой комнатки у основания маяка, куда они уже ходили с Джонасом. Но это было в марте, когда Миннесота так глубоко спала зимним сном, что лето казалось нереальной сказкой. И все же тогда озеро не замерзло, а сейчас да. Лес был капризным: и цвет листьев, и мягкость воды повиновались каким-то своим законам. Свечи из комнаты исчезли, зато в камине тепло потрескивал огонь.

Лайл лежала на груде шкур перед камином, грудь вздымалась с каждым безмятежным вздохом. Ноэми сделала к ней шаг, но над головой что-то зашелестело: маленькие птицы наблюдали за ними с низких деревянных перекрытий. Комнату освещал только огонь в камине, но его почему-то было достаточно.

– Лайл, – позвала она и потрясла подругу за плечо. – Лайла?

– Она спит.

Если он уже находился в комнате, когда она пришла в себя, Ноэми этого не заметила. Линкольн Миллер – или кто-то другой с его лицом – стоял в углу. Неподвижный, точно скала, он словно врос в пол и казался вырубленным из гранита. Наконец он пошевелился и положил на стул то, что держал в руках: скрипку и смычок.

– Что ты с ней сделал?

– Это колыбельная. С ней все в порядке.

Он сказал это как-то по-деловому, и Ноэми немного успокоилась.

– Зачем ты забрал ее? – спросила она, вставая между Линком и Лайл.

– Чтобы ты пришла сюда. Чтобы заключить сделку.

Казалось, что он внезапно вспомнил, что ему полагается двигаться. Мышцы на его лице действовали иначе, чем у Линка: у того одно выражение перетекало в другое, а у этой фигуры лицо застывало, точно маска, просчитывало следующий шаг, ритмично моргало, не отрывало глаз от Ноэми.

– Мы хотели поговорить с тобой.

– Мы – это кто?

– Мы. – Он расставил пальцы и прижал ладонь к груди.

Что-то в этом жесте показалось ей странным, будто его рука не росла из плеча.

– Мы, деревья, – добавил он.

Наконец он отвел от нее взгляд, но не потому, что стал смотреть куда-то еще. Его сине-серые глаза на долю секунды уставились прямо перед собой, словно управляющий ими куда-то отошел. Затем зрачки снова обратились к ней.

– Я.

Перед ней стоял лес. У леса были рыжие волосы и капюшон. Она находилась внутри леса, но одновременно он разговаривал с ней губами Линка, наблюдал за ней его глазами. Только это не были губы, глаза, волосы и одежда. Это все превратилось в пепел на каминной полке или книжной полке в доме Миллеров. Она почувствовала свое неровное дыхание и заставила себя задышать ровнее.

– Почему Лайл никак не проснется?

– Я могу ее разбудить, – сказал он. – Но ей придется уйти. Она потребует слишком много твоего внимания.

– А я могу пойти с ней? – Ноэми говорила отстраненно, словно общалась с кем-то из своих снов.

Хорошо, что рядом была Лайл, даже если и без сознания. Какую бы бессвязную чушь ни несло стоящее перед ней существо, она могла сосредоточиться на главном: надо разбудить подругу, убедиться, что она в безопасности.

Наконец он отвлекся. Он стал изучать свои руки, вращать запястьями, разглядывать длинные, очень длинные ноги в вельветовых штанах. Только Линк был способен носить винтажные вельветовые брюки и не выглядеть так, словно пришел из другой эпохи. На его футболке был принт с логотипом дайнера из «Твин Пикс». Ее край слегка распустился. Она знала, что эту футболку ему подарила на день рождения Эмберлин и что этот самозванец не имел права ее надевать. Однако футболка оказалась у него. Он не ответил на ее вопрос: просто внимательно смотрел на свои конечности, словно ему приподнесли их в подарок. Однако его молчание ответило за него. Нет. Нет, конечно, она не могла уйти.

– Почему ты выглядишь как Линк?

– Сложно создать человеческое лицо без прототипа. Я могу выглядеть как кто-то другой из твоих друзей, если хочешь. Но Линка я знаю лучше всех. Я был у него в животе и легких. Он умер во… – «Во мне», – не договорил он.

Она наблюдала, как он пытается подобрать слова.

– …в этом месте, – закончил он.

– Потому что ты его убил.

– Я думал, он тебя расстроил, – тихо сказал не-Линк.

– То есть это я виновата.

Ноэми нужно было произнести это, потому что сказать значило принять эту мысль. Она не думала, что скажет это громко и что он ее услышит.

– Нет. Это я. Мне очень жаль.

– Не ври. Ты пытался сделать то же самое с Гэтаном.

– Я думал, он сам этого хотел.

– Не важно, что ты думал. Это не тебе решать!

Она поймала себя на том, что почти кричит. В ней поднималась привычная злость. Ноэми сделала глубокий вдох. За секунду до того, как Гэтан побежал через лес, преследуя «Линка» до воды, куда ей пришлось нырнуть за ним, – может, она бы смогла его остановить, если бы знала, что он чувствует. Ноэми плохо могла оценить расстояние между тем, что люди говорят, и тем, что они имеют в виду. Ее друзья этого не понимали, но между ее желаниями и ее словами пролегала огромная пропасть, и она всегда полагала, что у других все точно так же. Откуда ей было знать, что происходит в голове у других людей, когда ориентироваться можно было только на ненадежные слова? Она поймала себя на том, что не ругает лес. Люди и правда очень непонятные.

– Понимаю, – сказал лес.

Он кивнул с такой серьезностью, что напряжение Ноэми сменилось печалью.

– Я не жестокий. Мне это не нужно. Я выживаю. Не знаю, как это объяснить. Иногда я чувствую, что твои друзья мешают этому: выживанию.

– Ты об этом хочешь поговорить? О том, почему ты вредишь моим друзьям?

– Отчасти. – Лес потянул шею.

Раздался треск дерева. Лес прикоснулся к грифу скрипки, которая стояла, прислонившись к спинке стула.

– Раньше я был куда больше. Я прожил много времени и наблюдал за многими людьми. Я учился быть как они. Это очень одинокое занятие.

– У тебя есть имя?

– Нет.

– Ладно. Ты говорил что-то про сделку…

– Ты часто навещала меня в детстве. Тогда ты казалась счастливее.

– Разве? – спросила Ноэми. – Когда приходила поиграть? Я думаю, многие дети кажутся счастливыми. А потом вырастают в несчастных взрослых.

– Почему?

Он с любопытством склонил голову набок, словно заводная игрушка.

– Откуда мне знать… Они узнают, что мир несправедлив, или понимают, что разочаровали окружающих.

– Мне неоткуда это узнать.

Ноэми уперла руку в бок и украдкой взглянула на Лайл. Та все еще мирно спала у камина.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Сделка? Ты должна остаться, – сказал лес. – Твоя подруга может уйти. Больше никто из них не найдет дороги сюда. Они не причинят тебе боли, если не будут рядом.

– Где Джонас?

– Мальчик с поцелуями.

– Эм… да, – ответила Ноэми, но сразу поняла, что лес ее не спрашивал.

Он распахнул глаза, точно только что о нем вспомнил, и сразу увидел, где он.

– Я о нем забыл, – признался лес. – Он не замечает мою музыку. Он идет сюда. Хочешь, чтобы он тоже остался?

– Я хочу, чтобы они с Лайл добрались до дома в безопасности. И Гэтан с Эмберлин тоже.

– Они уже в безопасности. Ты останешься, если я отправлю этих двоих домой?

– У меня есть выбор?

– Ты всегда можешь попытаться уйти.

– Ладно. Надолго?

– Дольше, чем если уйдешь сейчас.

– Довольно расплывчатый ответ. Иногда ты немного похож на Линка.

Что-то дотронулось до ее ноги. Лайл просыпалась.

32. Джонас

Джонас толкнул зеленую ободранную дверь без ручки. Он не знал, что увидит и почувствует, когда заглянет внутрь. Сначала его охватило облегчение: Ноэми стояла посередине комнаты и смотрела на него. Она не спала, не была в трансе, она действительно его видела. Потом восторг: Лайл сидела перед камином, устало потирая глаза. Абсолютно живая. Что-то, что было сложнее назвать: Линк Миллер, который должен быть мертвым, стоял (тоже очень живой), такой же высокий, угловатый и рыжеволосый, как на фотографиях. Хотя Джонас ни разу не видел его вживую, он все равно сразу его узнал, и ощущения от этого были такие, будто на его глазах оживал миф.

Джонас шагнул в комнату, и дверь за ним со скрипом захлопнулась. Он услышал шум даже через беруши и оглянулся: дверь, слегка покосившись, закрывала вход, но в вертикальную щель виднелось оттаявшее озеро. Когда он зашел в маяк, то с облегчением понял, что не слышит музыки. Теперь он увидел скрипку рядом с Линком Миллером. Линк что, музыкант?

Довольный тем, что на скрипке никто не играет, он вынул беруши.

– Где мы? – спросила Лайл.

Джонас подбежал к ней, и они с Ноэми, держа подругу под мышки, подняли ее на ноги.

– Линк? – спросила она. – Черт. Мы все умерли?

– Нет, – ответила Ноэми. – С тобой все хорошо. Но это не Линк.

Она повернулась к Джонасу.

– Ты как, в порядке?

– Эм, не особо, – признался Джонас. – А ты?

Он убрал волосы с ее лица, и его пальцы запутались в кудрях. У нее был осмысленный взгляд – не как тогда, когда она спрыгнула с лодки в подземный канал. Джонас поискал на полу люк, но не нашел. То, что они не стояли на льду, вовсе не значило, что земля не может провалиться под их ногами и они снова не окажутся в подземелье.

– Если это не Линк, то кто? – спросил он.

Она повернулась к Линку. С того момента, как Джонас вошел в комнату, тот ни разу не пошевелился и ничего не сказал. Просто наблюдал за ними с тихим отстраненным интересом.

– Ты кто?

Линк посмотрел на Ноэми, словно спрашивая разрешения, но ей, похоже, было все равно.

– Я лес, – как-то неуверенно сказал он.

– Он убил Линка, – серьезно добавила Ноэми.

Она обхватила себя за плечи, словно ей внезапно стало холодно, хотя камин сильно нагревал комнату и внутри было даже душновато.

– Ноэми. – Лайл положила руку подруге на плечо. – Это Линк.

Лайл совершенно не сомневалась в своих словах и даже забеспокоилась, что Ноэми с ней не соглашалась. Но Джонас не был так уверен. Он не знал Линка, и с ними всеми успело случиться столько всего непонятного…

– Где Эмберлин? – спросила Лайл.

– Они с Гэтаном пошли позвать на помощь, когда ты провалилась под лед, – объяснила Ноэми.

Лайл опустила взгляд и похлопала себя по джинсам, словно проверяя, мокрые ли они. Нет, сухие.

Джонас повернулся к Линку:

– Это ты играл на скрипке?

– Да.

– Где ты научился играть на скрипке? Откуда вообще знаешь, что это такое?

Ноэми выпрямила спину и скептически изогнула бровь, словно из всего происходящего именно это казалось ей самым невероятным. Тем не менее ее ироничный тон и прямота успокоили Джонаса: это была та Ноэми, которую он хорошо знал.

– Ты не первый человек, которого я вижу. Я же говорю, что с давних пор наблюдаю за людьми. – Он улыбнулся.

Что-то его забавляло, и если он сказал какую-то шутку, то Джонас ее не понял.

– Он ведет себя как Линк? – шепотом спросил он.

Ноэми ничего не ответила, продолжая стоять к нему спиной. Вместо нее заговорила Лайл.

– Что-то немножко не то, – сказала она. – Но я и не так хорошо знала Линка.

– Я думаю, нам лучше пойти.

– Я хочу понять, что тут происходит.

– Джонас прав. – Ноэми дотронулась до его руки в том месте, где рукав футболки переставал скрывать кожу.

Она легко подтолкнула Джонаса к двери.

– А Линк тоже пойдет? – спросила Лайл и развернулась к нему. – Кто-нибудь знает, что ты здесь?

– Нет, – ответила Ноэми за него. – Мы потом об этом поговорим.

Однако, отвечая Лайл, она не сводила глаз с Линка, и между ними промелькнуло что-то, что Джонас пока не мог понять.

Линк положил руки в карманы куртки. Он сделал шаг им навстречу, и, словно единый организм, Ноэми, Лайл и Джонас побежали от него к двери. Ноэми схватилась за дверную ручку, и Джонас даже удивился тому, что дверь открылась. Он придержал ее перед Лайл, и она сказала что-то себе под нос. Джонас расслышал интонацию, но слов разобрать не смог. Он проследовал за ней. Ноэми склонилась к нему совсем близко – ее дыхание шевелило ему волосы. Она прошептала: «Иди быстро и не оглядывайся».

Джонас послушался и не отрывал взгляда от когда-то зеленых волос Лайл. Она была низенькой, и сквозь пробор на голове он различал бледную кожу – такую светлую, что она казалась серебристой. Дверь за ними с усилием захлопнулась. Наверное, уже можно оглянуться: Линк, или кто бы он ни был, их уже не достанет. Джонас повернул голову. Ноэми нигде не было.

И двери тоже не было.

И маяка. И озера на другой стороне острова. И острова тоже. Там, где раньше был остров, теперь высился лес.

Ему хотелось позвать Лайл, но он забыл, как разговаривать. Издав нечленораздельный звук, он подождал, пока Лайл повернется к нему. В ее бесчисленных вопросах он услышал собственную панику, однако даже не попытался отвечать ей. Лес был там, где раньше стоял маяк. Лес был там, где раньше плескалось озеро. Когда они выходили из комнаты, озеро еще было там, но стоило ему лишь на секунду обернуться к Ноэми – и оно исчезло. Не осталось даже следа влаги на траве. Ни следа от лодки, от каменной пристани. Сумка Эмберлин лежала на земле неподалеку. Лайл закинула ее на плечо, сложила руки рупором и принялась выкрикивать имя Ноэми.

Они искали повсюду. Кукурузные поля по одну сторону, дорога – по другую, вниз по холму – луга да пара домов. Камера Ноэми все еще висела на ветке, где она ее оставила. Джонас снял фотоаппарат и прижал к себе, словно боялся, что тот рассыпется. Словно надеялся, что рассыпется. Он подумал, а вдруг ее синее и неподвижное тело найдут где-то под деревом: полные воды легкие, загадочная кончина…

Когда Ноэми распахнула перед ними дверь, он уже догадался, что она не пойдет с ними. На ее лице не было испуга, и Джонас мог лишь надеяться, что Ноэми знает, что делает – что у нее есть причина не бояться то существо в маяке, которое она сама назвала убийцей. Наверное, она и правда знала, что делает. Обычно же она знала. Однако что-то остановило ее от того, чтобы поделиться своими планами с Джонасом. Наверное, она все-таки не до конца ему доверяла. Но он ей верил; он не сомневался, что с ней все будет в порядке. Правда же?

Ноэми всегда была уверена, что знает, как правильно, – и это была опасная уверенность. Джонас вспомнил, как ребята в школе перешептывались про Линка Миллера. Он вспомнил, как Гэтан зашел в воду и как Ноэми пришлось нырять за ним, чтобы он не утонул в поисках чего-то, чего в озере не было. Как Лайл провалилась сквозь лед и он сомкнулся над ее головой… Как Ноэми впала в транс и перестала его замечать… как то существо в маяке могло играть на ней, точно на скрипке.

Что-то внутри Джонаса разорвалось – то же, что в прошлом году сдетонировало на лицо однокласснику, – и он швырнул эту дорогущую камеру, эту школьную собственность, в которой хранилось бог весть сколько фотографий Ноэми, о дерево. Лайл подскочила.

Маленький пластиковый кусочек отскочил от фотоаппарата и приземлился где-то вдали. Джонас не увидел, где именно. Лайл подобрала камеру и прижала к красному, заплаканному лицу. Джонас уставился на траву под кроссовками.

Они вышли из леса там же, где вошли: у поля с люпинами, что пролегало между деревьями и территорией за конюшней «Лэмплайта». Безупречное одеяло из диких цветов разрезали следы шин: на траве, мигая красным и синим, красным и синим, стояли, припарковавшись, две полицейские машины и «Скорая помощь». Двое полицейских шагали от дерева к дереву, и еще два беседовали с Гэтаном и Эмберлин у кареты «Скорой помощи». Лайл пошла им навстречу. Сначала их заметили копы у деревьев. Джонас не хотел с ними разговаривать. Как они смогут им помочь? Однако офицеры позвали его, и он замер на месте.

Эмберлин подбежала к Лайл и так ее обняла, что обе повалились на спину в цветы. Бабочка взлетела с люпина, словно ставя точку в волшебной сказке с хорошим концом. И все бы прекрасно, но Джонаса тошнило от собственной беспомощности. Лайл говорила что-то Гэтану, и коп положил руку Джонасу на плечо, и Джонас сказал, да, нет, я не знаю, Ноэми Мирей Амато, потом жестом показал на лес за их спинами, и трое полицейских куда-то ушли.

Гэтан молнией метнулся к Джонасу, и на короткую секунду он испугался, что Гэтан сейчас его обнимет. Джонас застыл, размышляя. Что вообще сейчас происходит? Гэтан очутился у самого лица Джонаса. Где она? Джонас оттолкнул его. Исчезла. Так же, как толкнул его пацан в старой школе. Джонас вспомнил, что за этим последовало. Он захотел, чтобы Гэтан его ударил – сам он себя так избить бы не смог. И ему нужен был предлог ударить Гэтана в ответ. Не потому, что Гэтан смотрел на Ноэми взглядом, словно она ему принадлежала. Просто Гэтан воплощал в себе каждого хулигана, который издевался над Джонасом безо всякой причины. Джонаса всегда дразнили, и для этого не было какой-то конкретной причины. Его дразнили, потому что он был странным, не вписывался, словно все вокруг понимали, как общаться с людьми и радоваться общению, а он был единственным, кто пропустил тот урок и поэтому ничего не понимал и не умел. Дело не было в его отце, или в том, как он сам выглядел, или в чем-то еще, от чего он чувствовал себя неуверенно. Просто он в принципе был замкнутый – и не важно, насколько это являлось неотъемлемой частью его личности. И люди вроде Гэтана каким-то шестым чувством замечали чудаков. Даже если не было никаких явных признаков. Даже хотя Джонас видел, что другим достается сильнее – никто не кидал его в мусорку и не заставлял его есть собачье дерьмо, – ему все равно хватило, чтобы каждое утро просыпаться в школу в ужасе. Ему хотелось, чтобы Гэтан его ударил, потому что он сам злился на себя за то, что покинул Ноэми. Но еще ему хотелось ударить в ответ – по всем остальным причинам.

Джонас увидел, что Гэтан собирается ему врезать, и у него было время уйти от удара, но он не стал. Он позволил ему ударить себя сильнее, чем били его раньше, и, лишь когда кулак Гэтана прогрохотал у него под черепом и звезды в глазах потухли, он ударил в ответ. Джонас думал, что сможет дать Гэтану отпор, но сильно просчитался: откуда ему было знать, что Гэтан был готов убить следующего, кто хоть пальцем его тронет. Джонас успевал только защищаться от его ударов. Его колотили и колотили, пока он не почувствовал кровь на языке и вся его голова не превратилась в сгусток боли, однако каждое прикосновение кулака спасало его от необходимости искать себе оправдания.

Откуда-то издалека, словно из-под воды, раздался голос. Лайл – или Эмберлин – сказала: «Он не виноват!» Единственный оставшийся коп вместе с фельдшером оттащили Гэтана и прижали его к земле где-то за деревом. «Все в порядке», – прохрипел Джонас и тут же вырубился, не узнав, произвели ли его слова какой-то эффект.

33. Ноэми

Когда дверь за Джонасом и Лайл закрылась, Ноэми осталась с лесом наедине. Ее друзья не вернутся. Она столько раз бродила по лесу в одиночестве, но можно было по пальцам пересчитать случаи, когда у леса при этом было Линково лицо. То, что казалось ей местом, обладало разумом – и этому существу было что-то нужно от Ноэми. Неужели так было всегда, даже когда она ребенком пряталась от «принца Лайл» под деревом? Внутри нее жило две истины. Она разговаривала с кем-то, кого знала целую вечность. Она разговаривала с тем, кто убил ее друга.

– Люди очень непонятные, – сказал он.

– Ну… – Ноэми кивнула. – Да.

Распахнутые глаза Линка наблюдали за ней, чего-то ожидая, – словно у Ноэми были ответы на все вопросы мироздания. Но на самом деле она не знала даже, как решать стоявшую сейчас перед ней проблему.

– Я часто думал о том, что скажу тебе, когда мы наконец сможем поговорить, как два человека. Я тренировался, принимал вид знакомого тебе мальчика и вслух произносил слова в зале под моим озером. Но теперь ты стоишь передо мной, и я все позабыл.

Она огляделась. Может, когда лес создавал копию Линка, он тогда же и построил маяк? Чтобы у него был дом? Может, они с Линком подали ему идею, когда строили свои маленькие пирамидки в форме маяка?

Люди бы сказали про свое жилье: «Тут я сплю» или «Тут я ем». Однако хозяин маяка проследил за ее взглядом и объяснил существование маяка так: «Это как сон».

– Ты спишь?

– Я… хм… я не помню, чтобы мне что-то снилось. – Он опустил взгляд.

Ответ казался не таким взвешенным, не таким продуманным, как речь за минуту до того. Было в этой неуверенности что-то робкое – какая-то застенчивость.

– Это похоже на то, как ты говоришь о снах.

– Расскажи мне, – сказала она.

Лес раскрыл рот Линка и начал.

Однажды мое тело было каждым деревом, что меня населяло, «лесом». Мне было одиноко.

Двое детей приходили ко мне играть, и ты… я думал, твои волосы вились, как вьюнки вокруг дерева. Поэтому я подарил тебе вьюнки. Ты прижала нос к цветам, и я сосредоточил все, что во мне было, в его стебельке, чтобы впервые на моей долгой памяти ощутить вкус человеческого дыхания. Когда ты срывала чашечки цветов, меня кололо маленькими, острыми иголками боли, но я был не против. Где-то глубоко в пещере своего сердца ты услышала меня, когда я сказал, что вырастил эти цветы для тебя, и ты вплела их в свои вьюнковые волосы.

Лайл называла тебя ведьмой. Она сказала, что ее задача – уничтожить ведьм и других чудищ. Я не понимал, чем может быть опасна одинокая девочка, играющая в лесу с костями животных. Мои корни чувствовали раскаты далекого грома: это где-то валили деревья. Я всего лишь маленький лес за маленьким городом, но я понимал жестокость природы. Когда молния лизала языком клен, поджигая меня, и кролики, крича, умирали в огне, молния не была убийцей. Она была так же непроизвольна, как связи нейронов у кролика в голове. Молния не решила причинить мне вред, и я не винил ее, так же как не винил детей за то, что они сминают ногами траву. Разве может неизбежное быть злым? В моей природе стремиться к самосохранению. Когда люди причиняли мне боль, я рыдал, и мои слезы стали озером, где они тонули. Разве я зол? Неужели принцы в коронах должны пытаться меня истребить? Лайл пулялась в тебя ягодами из рогатки. Я склонял ветви, чтобы тебя защитить. Когда ты выросла, ты сказала: «Я хочу фотографировать здесь то, что вижу во сне». Здесь. Во сне. Я был в твоих снах. Дрожь моего восторга пробудила всех животных. В своих снах ты была во мне. Спал ли я? Я постарался припомнить. Почти все мои животные видят сны, но если я тоже спал, то не замечал разницы между сном и бодрствованием. Я хотел попытаться заснуть. Я не мог вырвать свои корни и пойти за тобой, но во сне я мог оказаться рядом с тобой. Животные, которые бегали – летали – ползали сквозь меня, умирали и гнили, и их сгнившие тела становились частью меня. Они научили меня значению таких вещей, как кровь и кости. Я собрал мои разрозненные части в форму единого существа. Мой скелет был из ветвей. Моя кровь была мутной водой. Земля – моей плотью. Длинная трава проросла сквозь почву моего черепа. Тени слились в углубления глазниц. Для ногтей я выбрал цветочные лепестки. Голосом стало журчание воды.

Я построил для себя тайный зал в озере: это было сердце, где мое новое маленькое тело могло спать. Если я не мог играть мелодию ветра в деревьях, мне нужно было найти другой способ. Я учился двигаться как человек, говорить как человек. У всех есть свои ограничения, и мне пришлось долго привыкать к ограничениям нового маленького тела.

Я лепил из своей плоти формы самых разных животных. Все они были обречены на одиночество, пока я не научился подражать живым существам и они не приняли меня за своего. Когда во мне находился дух Линка, он изучил меня, а я – его. Его призрак обитал в моем лесном теле, и, хотя его воспоминания были для меня не такими связными, как для него, их было достаточно, чтобы я создал копию. Часто я не знал, тут он или там, словно его существование замерло. Так мне было легче смотреть сквозь него, чем когда он был жив. Он был моим первым и единственным призраком. У него не было формы, только развернутый свиток воспоминаний, история, раскрывшееся от боли сердце, новое и обнаженное. Он заполнил мое тело, растекся среди моих корней. Я не мог скрывать озеро, когда он был здесь.

Я не мог стать Линком, но стал его эхом. Мое тело приняло его форму. Я тряс головой, пока его волосы не поплыли у меня перед глазами, огненные, как у лисы. Я натянул капюшон, совсем как он. Его высокая, худощавая фигура, длинные пальцы – все это стало моим. Когда ты увидела меня, твои чувства прочли во мне Линка.

Я не собирался забирать у тебя то, о чем ты станешь горевать. Может, теперь я могу вернуть его тебе… в каком-то виде. Если ты не чувствуешь разницы, есть ли она, эта разница? Если я могу дать тебе счастье, может, я не заслуживаю одиночества.

Когда лес закончил, Ноэми сказала ему, что хочет побыть одна.

– Мне нужно немного подумать, – сказала она. – Ты позволишь мне покинуть маяк, если я останусь в лесу?

– Ты бы не смогла уйти из леса, если бы захотела. Так что это не имеет значения.

Ее тело напряглось. Конечно, он может позволить ей уйти из леса, хотя сейчас он говорил, словно это было не в его власти.

– Это я в тебе виновата? – спросила она.

Если бы она не ходила в лес, может, не было бы и озера, чтобы утопить Линка?

– Нет. Не ты меня создала и не ты принимаешь мои решения.

Она обняла себя за плечи. Если бы у нее был с собой телефон, может, Неизвестный писал бы ей сейчас, соглашаясь. Но она, наверное, забыла мобильный в лодке.

– Я пытался тебя слушать, – объяснял он. – Наблюдал, что ты фотографируешь… какие сны воссоздаешь. Я хотел создать все это и дать тебе потрогать предметы, которые до этого жили только в твоем внутреннем пейзаже.

Он положил плашмя ладонь на каминную полку.

– Но все не так. Что бы я ни делал, ты все меньше хочешь остаться.

Он пододвинулся ближе с умоляющим жестом.

– Как люди удерживают хоть что-то при себе?

Она тоже могла задать такой вопрос. Наверное, ей стоило ненавидеть это существо, изображающее Линка, и бояться его. Он и правда немного ее пугал. Но чем больше он говорил, тем больше напоминал ребенка. Может, эгоцентричного, но такого наивного.

– Хочешь пойти в башню? – спросил он.

Она не ответила.

– Я могу отвести это тело в подземный зал и ждать там, пока ты будешь в одиночестве. Я не выйду из него. Из тела. И из зала. Я останусь в своем маленьком теле.

– Ладно, – сказала она громче, чем собиралась. – А как попасть в башню?

– Сейчас сделаю. На самом деле двери туда пока нет, мне просто незачем было туда ходить.

Он дотронулся до стены. Деревянная панель распахнулась, словно там всегда была дверь.

– Я сделал маяк, потому что ты сказала Линку, что видела его. Во сне.

– Откуда ты знаешь, как выглядят маяки? Мой был похож на груду камней.

– Раньше я был повсюду. Я не очень много помню с тех времен.

– Ты хуже Линка.

Прозвучало довольно грубо, но она не хотела сказать ничего плохого. Линк всегда был очень странным и очень заботливым – и она его не до конца понимала. Если лес и мог с кем-то найти общий язык, то, разумеется, только с ним.

– Я провожу тебя.

Лес повел ее вверх по ступеням. Если он и волновался, что она убежит, пока он за ней не смотрит, то совсем этого не показывал. Он не оглядывался на Ноэми; ему хватало ее шагов за спиной. Она не могла убежать. Он был повсюду. Они дошли до комнаты с фонарем. Судя по ее виду, лес не видел маяков вблизи. Крыша была из чего-то прозрачного – льда? Хрусталя? Стекла? Ее обвивали вьюнки – может, он надеялся, что она вспомнит о всех цветах, что он дарил ей в детстве. По центру располагался пруд прозрачной воды, а в нем на платформе кровать, белая и круглая, как половинка яичной скорлупы.

– Тут нет света, – заметила она, ничуть не расстроившись.

Однако его лицо сразу осунулось, словно она ругала его за оплошность.

Одной ногой она переступила через крошечный ров, но другую оставила на месте. Ноэми слегка надавила на кровать, и та прогнулась под ее прикосновением.

– Как думаешь, ты сможешь быть тут счастлива? – спросил он.

– Нет, – не раздумывая, уверенно ответила она. – Мне уже есть где жить. Я не буду счастлива, если не смогу видеться с семьей.

Больше она ничего не стала объяснять. Чтобы выбраться отсюда, ей нужно было четко говорить о том, чего она хочет. Он может построить вокруг нее стены, но ее желания были ему неподвластны.

– Что убедит тебя остаться?

– Ничего.

Яснее она высказаться не могла.

– Ничто меня не убедит.

– Но у тебя нет выбора.

Он положил руку на перила. Он был башней, в которой она стояла. Ее окружали его деревья. И океан у нее под ногами.

– От чего тебе станет легче?

– Ни от чего. Я не хочу тратить время на то, чего мне не хочется.

Если он не знал этой ее черты, то он вообще ничего о ней не знал.

Он смотрел ей на грудь. Не так, как иногда смотрел Джонас – лес наблюдал за ней, словно она была сложным механизмом. На ее рубашке был яркий узор из розовых и зеленых кристаллов. Он заканчивался как раз под ребрами, поэтому было легко увидеть, как колышется грудная клетка, как старательно работают легкие за тонкой стенкой мышц. Она пыхтела, как кролик в лапах хищника, и до «Линка», кажется, дошло, что ему бы тоже надо втягивать воздух – все это время он забывал «дышать». Он выдохнул, потом еще и еще, чтобы выглядеть таким же живым, как она. Однако все в нем говорило, что жизнь для него была утомительной чередой однообразных, раздражающих заданий.

– Я могу выглядеть как кто угодно из твоих друзей. Если ты хочешь их увидеть. Наверное, Гэтан будет проще других. Или Лайл. Их я видел чаще. Но Джонаса с Эмберлин я тоже могу попробовать.

– Нет уж, спасибо. Без обид, но даже Линк у тебя получается не очень.

Он сжался, схлопнулся, как морская анемона. Дерево затрещало, кора растрескалась, и она увидела проблески других версий его тела: вот похожа на лошадь, вот морская, вот что-то подтекает, вот плоть, заросшая водорослями и грибами, вот жилистая, вот косая, рогатая, с копытами… Наверное, он не раз превращался во все эти образы. Она шагнула назад, встав обеими ногами в пруд, и когда кровать ударила ее под колени, Ноэми откинулась назад и села. Она не расплакалась, не убежала. Когда лес закончил превращения, то оказался гораздо меньше. Он посмотрел в воду: ему надо было убедиться, что получилось правдоподобно. Однако еще до того, как он поднял голову, Наоми узнала лунно-белую макушку.

– Пожалуйста, только не Лайл. Не надо, – сказала она. – По крайней мере, Линк умер, и ему все равно, что ты носишь его лицо.

На сей раз она отвернулась, пока он превращался обратно.

– Этот мальчик… он больше всех похож на меня, – сказал голос Линка.

Когда он закончил, она спросила:

– Почему ты хочешь жить с человеком, который хочет тебя оставить? Невозможно дружить с тем, кого приходится заставлять. Правда, так нельзя.

– Но если ты будешь приходить и уходить, – признался лес, – то однажды можешь решить уйти – и больше не вернешься. Если отпустить тебя, откуда мне знать, что ты вернешься?

– Никогда нельзя быть уверенным, что сделает кто-то другой.

– Да, именно.

– Нет, я не соглашалась с тобой. Я говорю, что приходится доверять людям в том, как они распоряжаются своей жизнью. И если они захотят проводить с тобой время, только тогда их присутствие что-то значит. Если забрать у них возможность выбора и принудить остаться силой, тогда их время с тобой не значит совершенно ничего.

Она прижала ладонь ко лбу и нервно рассмеялась. Она только что дала ему совет, которому сама следовала с трудом. Он так боялся, что она уйдет, что пытался заставить ее остаться. Когда она оттолкнула Джонаса, то сделала это, чтобы он не смог уйти сам.

– Так что, если добиваться любой ценой, результат тебя не обрадует. – Она пожала плечами. – Особенно если поступать, как ты сейчас.

– Понимаю. – Он нависал над ней всем ростом Линка. – Но я не понимаю, почему я должен заставлять тебя остаться. Я же могу создать все, что пожелаешь. Быть всем, чем ты пожелаешь.

– Но это будет не по-настоящему. Ты ведь не настоящий Линк. И никогда не был. Это будет как во сне.

– Но ты любишь сны! – громче, с большим чувством воскликнул он голосом Линка.

– Но не жить же в них.

– А в чем разница?

Сквозь ткань простыней проглянул побег сон-травы. Ноэми потянула за края дыры, вытянула наружу длинный розовый пух цветка.

– Не знаю, как объяснить это кому-то, кто никогда не спит. Я не нейролог. Наверное, видеть сны – это не столько смотреть на людей и предметы, сколько заглядывать внутрь себя.

Она жестом показала на озеро под маяком.

– Весь этот мир – это ты сам, и ты создал все, что в нем есть. Все в нем – это тоже часть тебя.

– Значит, я все время сплю.

Он схватился за волосы обеими руками и прижал к голове. Стиснув голову ладонями, он забормотал и с каждым словом все больше сживался с телом. Он перестал сдерживаться, и слова лавиной хлынули наружу.

– Все, что я говорю и делаю, – все плохо, плохо, плохо. Я трава, и я деревья, и я наперстянка, и вьюнок, и мышиные кости на ветвях, а посередине я озеро, темное и холодное, и я думал, что топлю в нем других, но, может, оно затапливает меня самого.

В его чистых глазах отражалась вода – только вода. Его душа, или сердце, или стремление выжить, что бы ни значило для него озеро, простиралось без конца и края.

– Чем больше я просыпаюсь и оживаю, тем меньше надежды, что я останусь доволен. Я могу поменять день и ночь, но за небом всегда будет вакуум, который тянется в бесконечность, и его нельзя заполнить. Даже тысячами напуганных, злых, спящих девочек, не важно, сколько раз я ее проглочу, но я могу попытаться.

Он шагнул к ней, но сразу же отступил обратно.

– Ты бы жила здесь, пока я не перестал понимать, где заканчиваются твои сны, где заканчиваешься ты сама и начинаюсь я, как дождь, падающий в озеро, и все это вода, вода, вода. Не было бы отдельных частей, просто одно и то же тянется бесконечно, и я бы не был один. Не совсем. Но на самом деле… – Он вздохнул и вздрогнул всем телом, словно, попробовав воздух, он больше не хотел с ним расставаться. – На самом деле… я не хочу.

Он моргнул, удивляясь, что она еще здесь. Его напугало выражение, с которым она слушала его слова. Ноэми переступила через пруд и дотронулась до него, обхватила руками. Его тело осело, словно он вот-вот растворится в воде.

– Пойдем вниз, – сказал он, и она его отпустила. – Я не остановлюсь и буду спускаться дальше. Я открою люк в полу и сползу по лестнице, которая ведет к самому глубокому месту, ниже, ниже, ниже. Там я побреду по воде в дальний конец туннеля, где я не увижу, как ты уйдешь.

Она кивнула.

– В зале есть кровать, которую я для себя сделал. Не знаю, что станет с моим маленьким телом, когда я пойду спать. Я буду спящим лесом? Или трупом мальчика под озером? Не знаю, важно ли, кто я такой, когда я сплю.

– Я думаю, важно, – сказала она.

Они вышли на лестницу.

Гребля

Я пришла сюда первой.

Мне приснилось, что я стояла в башне и она развалилась. Башня находилась посередине озера, и я подумала, что теперь и оно тоже исчезнет и я смогу уйти отсюда домой. Этого не случилось. Я сидела на руинах маленького домика и смотрела на лодку, что качалась на волнах вдали от берега. Я подумала, что могу подплыть к ней, а потом залезть внутрь, догрести до другого конца и выйти из леса, который держал меня в заложницах. Но мне больше не было видно другого берега. Я подумала: может, так будет лучше для всех, если остаток дней я проведу у разрушенного маяка на острове, который никто никогда не найдет.

А потом кто-то позвал меня по имени. Поскольку этот кто-то был частью моего сна, может, он знал, что я подумала, и ему это не понравилось. Я сразу поняла, что это Линк – или кто-то вроде Линка. Его талия находилась на уровне моих глаз, и я увидела интересный ремень. На нем была надпись, шрифт которой постепенно уменьшался, как на таблицах для проверки зрения. Надпись гласила: Если ты можешь это прочитать, то стоишь слишком близко.

– Прости, – сказала я, показывая на ремень, и поднялась со своего места среди камней. – Я подумала, что первая сюда пришла.

Он не сразу понял, про что я говорю. Потом он рассмеялся.

– Это для всех, кроме тебя.

Он отвернулся, обдумал свои слова и, заикаясь, пробормотал извинения.

Так я поняла, что он настоящий.

Я проследовала за Линком в лодку. Я не стала спрашивать его, как он попал на остров: это же был сон. А если не сон, то он был призраком. В обоих случаях лодка была далеко не самым странным во всем происходящем. Он помог мне забраться внутрь. На самом деле я бы и сама залезла, но я не была уверена, что когда-либо касалась его руки, и так как он был мертвым, я подумала: а почему бы и нет? Кожа у него была гладкой и прохладной на ощупь, и, несмотря на всю его худобу, ладонь по сравнению с моей казалась огромной.

Линк греб всю дорогу и не остановился, когда лодка выехала из воды. Он греб через траву, и она зелеными волнами плескалась вокруг весел. Стоило мне протянуть руку – и я дотронулась до проплывающих мимо деревьев. Я гладила их по коре и желала хороших снов.

– Лесу жаль, что он тебя убил, – сказала я.

– Я знаю.

Мне нравится думать, что он меня простил. В его голосе не было злобы.

– Я по тебе скучаю, – сказала я.

– Не переживай, – сказал он.

Еще он сказал, что мы по-прежнему друзья.

34. Неизвестный

Ноэми спала в лодке, пришвартованной в поле люпинов. Я никогда не видел ее такой безмятежной. Это забавно, потому что она только что прошла испытание, от которых многие люди бы двинулись умом. Но для нее было естественнее вести переговоры с разумным лесом, чем общаться со знакомыми людьми, – думаю, поэтому она мне всегда и нравилась.

Полицейские обмотали деревья желтой лентой, обозначая территорию, на которую никому нельзя заходить, пока Ноэми не нашли. Когда я умер, они тоже так делали. Я тогда боялся, что они привезут бульдозеры – что, конечно, смешно, потому что именно лес меня и прикончил, и с моей стороны было странно желать собственному убийце долгих безмятежных лет жизни. Но что было, то было. Неподалеку кто-то поставил круглую желто-синюю палатку из полиэстера и припарковал грузовик. Владельцу было наплевать, что они затоптали столько цветов. Некоторые бы сказали, что это все потому, что тут уже побывали «Скорая помощь» и грузовик и они первые оставили следы колес, но на самом деле он бы все равно там припарковался. Я так думаю.

Он свернулся калачиком в спальнике на дне палатки. Я включил вибрацию на его телефоне, чтобы он проснулся. Казалось, его сбило с толку, когда он проверил телефон и не нашел ни сообщений, ни пропущенных вызовов, ни сработавшего будильника. Наверное, решил, что звук ему приснился. Тем не менее он сел и протянул руку к фляге. Прополоскав рот содержимым, он расстегнул палатку и выплюнул жидкость на траву. Он увидел лодку. Мне повезло, что больше ничего не пришлось делать, чтобы привлечь его внимание. Он лениво подошел к лодке, но, увидев Ноэми, рухнул на колени и сгреб ее в охапку, повторяя ее имя и умоляя небеса, чтобы она была живой. Так странно… Я жалел, что не смог устроить этой сцены раньше, хотя подгадать такое стечение обстоятельств мне было не под силу. Она открыла глаза, эти свои зелено-карие леса, и подняла руку, чтобы заслонить их от солнца, светившего из-за его плеча.

– Гэтан, – сказала она. – Расслабься.

– Все думали, что тебя найдут так же, как Линка.

– Мертвой?

Она огляделась по сторонам. Когда он потер прядь ее волос между пальцами, проверяя, что это не сон, Ноэми не высказала никакого недовольства.

– Где мы? Я не в лесу?

– Ага. Прошло уже два дня. Где ты была?

Она ощупала себя, словно за эти пару дней могла раствориться, – но, конечно, все ее части были на месте.

– На маяке. Но теперь его больше нет, и озера тоже. Ничего нет. Кто-нибудь был со мной, когда ты меня нашел?

– Нет. Кто еще мог с тобой быть?

– Мне просто интересно, как я сюда попала. С Лайл и Джонасом все хорошо? А с Эмберлин?

– Да. Все в порядке. – Он потер шею. – Я, правда, избил Джонаса до кровавых соплей, но с ним все хорошо. Да еще и на виду у полиции. Гений! Провел ночь в камере – и, будем честны, она давно меня поджидала. Но Лейк прямо настаивал, чтобы против меня не заводили дело.

– Тебе повезло. Но с ним точно все хорошо?

– Ну, пара фингалов и сломанный нос, а так полный порядок.

– Еще раз сломанный нос?! – Она покачала головой. – Ну ладно, хоть у тебя вид божеский.

Гэт, сидя на корточках, смущенно ковырял кроссовок.

– Да, он тот еще боксер, честно говоря. Я надеялся, он меня отметелит. Я-то ему морду начистил на отлично. Знаю, что это ужасно. И что я ужасный.

– Я рада, что вы оба не пострадали.

Он удивленно посмотрел на нее, и я не мог с ним не согласиться. Никогда в жизни я не видел, чтобы Гэт так покраснел, но вот же, сидит, зардевшись как красна девица.

– Надо отвезти тебя домой, – сказал он. – А то ты тут бродишь по лесам… Все с ума сходят. У твоей мамы точно будет сердечный приступ.

До дома было всего ничего, но Ноэми не стала спорить. Я бы дотащил ее до дома в лодке, если бы Гэт не оказался поблизости. Наверное, лучше все-таки очнуться от забытья, когда над тобой нависает один человек, а не дюжина.

Только-только пробило шесть утра, и небо начинало светлеть. Никто не проснулся, когда они припарковались у дома. Джонас Лейк не собирался сегодня в школу: всего час назад он заснул на кровати Ноэми. Положив руку под подушку, он сжимал в пальцах книгу, которую нашел на тумбочке. Однажды он увидел, как она читает ее и потом укладывает на кровать рядом с собой. Она сказала ему: «Это моя личная книга. Мне от нее хочется плакать». Она сказала ему: «Оставь меня в покое», хотя и не в таких словах. Не важно, что это была за книга. Он мог бы прочесть ее от корки до корки и не понять, отчего же она так печалит Ноэми. Так же как я сам мог наблюдать все, что происходит с кем-то другим; знать все, что можно узнать о них снаружи, и все равно не понять, что это за человек. Может, нам под силу лишь стараться понять друг друга и делать так, чтобы и другие нас понимали. Может, Джонас думал то же самое, что думаю я сейчас: уже слишком поздно. Граница перейдена, и шансов у меня больше не осталось.

Ческа с Мэттом спали на диване в гостиной. Она улиткой свернулась на одном конце, он вжался в щель между подушками и набивной спинкой. Эмберлин хотела остаться на ночь у Лайл и пойти в школу вместе с ней, но наши родители настояли, чтобы она осталась дома. Девочки не спали и переписывались. Как только одна начинала клевать носом, другая присылала ей что-нибудь про лес, про озеро, про Ноэми, про меня. Скоро у отца зазвонит будильник, и он проковыляет в ванную. Избегая смотреть в зеркало, он вернется в спальню и уставится на коллекцию галстуков. Мама уже была на работе; она заправила хвостик в сетку для волос, и теперь по ней так сразу и не догадаешься, что волосы у нее рыжее, чем были у меня. Моя семья еще не сжилась с вечностью потери – мало того, они еще не до конца ощутили всю тяжесть этой бесконечности.

– Почему ты спал в палатке среди люпинов? – спросила Ноэми Гэтана, когда он заглушил двигатель.

– Погода была хорошая. Не знаю. Хотелось быть там, если ты выберешься из леса.

– С тобой все хорошо, Гэтан?

Он улыбнулся своей обычной улыбкой и отмахнулся.

– А то. С чего ты вообще спрашиваешь?

– Я не считаю тебя плохим человеком.

– Вау, надо же. Спасибо огромное.

– Я о тебе переживаю.

Он подергал ремень безопасности.

– Ты переживаешь обо всех, кого не считаешь ужасными людьми?

– Большинство людей ужасные. – Она пожала плечами. – Наверное, даже мы все ужасные. Но ты мне хотя бы нравишься.

Ноэми ковыряла заусенец на пальце.

Пульс затрепетал у Гэтана на шее. Он громко сглотнул.

– Прости, что не очень хорошо с тобой обращалась.

– Это потому, что я не очень хороший.

– Тебе есть где жить, помимо палатки?

– Ага.

Он погладил пальцами колесо. Я много за ним наблюдал. Он не жил дома с самой моей смерти, но у меня он периодически останавливался.

– Ну, ты всегда можешь остаться в «Лэмплайте», если захочешь.

– Уж явно не после того, как я наградил Джонаса сотрясением мозга. И еще мне трудно постоянно там находиться. Вы вроде как встречаетесь, и я знаю, что он в этом не виноват, но все равно не могу не злиться. Он не заслуживает бесконечно смотреть на мои унылые щи. И ты тоже.

– Бедный Джонас. Он хороший человек. Тебе надо начать обращаться с ним по-людски.

– Ну, справедливости ради я обращаюсь с ним как со всеми остальными.

Ноэми сердито нахмурилась.

– Ладно, ладно, понял.

– Ты можешь жить в комнате в конюшне. Там нет ванной, но никто не запретит тебе пользоваться душем в доме.

– Спасибо, я подумаю.

– Так мы друзья? Я и ты?

– Ага. – Он кивнул. – Мне бы хотелось с тобой дружить. Двадцать минут назад я бы обрадовался, если бы ты меня ненавидела, но я узнал, что ты живая. Так что дружить – это еще лучше.

Он вытянул руки, схватился за руль и громко хрустнул локтями.

– Ты мне очень важна. Будто ты вырезала у меня внутри дыру размером с себя, и больше ничто ее не может заполнить. Я знаю, что со мной тяжело. Иногда я злюсь, когда думаю, сколько времени мы бы могли провести вместе до моего выпускного, если бы я честно сказал, что, ну, что мне нравится быть с тобой. Я сам лишил себя общих воспоминаний.

– У нас много общих воспоминаний.

– И я этому рад. Но ты же, наверное, уедешь в колледж сразу после школы. Ты просто знай, что если я тебе понадоблюсь – не только сегодня, но, не знаю, лет через десять или пятнадцать, – обещаю, что ты можешь ко мне обратиться, даже если мы давно не разговаривали. Ты всегда будешь мне важна, Ноэми. Ты была рядом все это время, и мне кажется, ты будто бы приглядывала за мной. Даже когда я этого не заслуживал.

Я завидовал Гэтану. Не только потому, что он разделил эту минуту с Ноэми, и не потому, что ему удавалось быть к ней ближе, чем мне. Он чувствовал все с такой ясностью – и выражал свои чувства открыто и решительно. В этом смысле они были похожи. Когда я был жив, то ценил это в ней, но в нем эта черта меня почему-то бесила. Но теперь, наблюдая из загробного мира, мне было куда легче любить эту его душевную наготу.

– Я оканчиваю школу только в следующем году, – сказала Ноэми. – А ты вроде как решил пойти в местный колледж. Давай не будем разговаривать, будто я завтра улетаю на Марс. Попробуем дружить, не определяя срок годности нашей дружбы.

– Ладно. – Он натужно хохотнул.

Я оглядываюсь назад, и мне странно, что я не видел этого в нем раньше. Хотя Гэт был моим лучшим другом, моим братом, я никогда не видел в нем человека, способного любить. Зациклиться на ком-то? Возможно. Но я не представлял, что он может ценить чье-то чужое счастье. Конечно, я был несправедлив – и сейчас я это вижу. Он ценил ее счастье и мое тоже. Он был готов к тому, что Ноэми выйдет из его машины и пойдет по дороге, на которой ему нет места – если она сама этого хотела. И, может, ему не пришлось бы готовиться к этому, если бы он не прождал всю мою жизнь, пока сможет сказать о своих чувствах. Пионы, которые он подарил ей на День Валентина, – они предназначались и мне тоже. Я помню, сколько вечеров сидел за столом в комнате, работая над комиксом, а он лежал в спальнике и переписывался с Ноэми. Он докладывал мне новости о ней, словно был моим ассистентом. Так, значит, Ноэми любит греческую мифологию. Ты знаешь миф про Эроса и Психею? Если бы она могла быть любым животным, то стала бы скунсом. Что ж, логично. В детстве она играла в русалку, даже когда не плавала: бегала по двору и представляла, что она под водой.

Иногда я вносил свою лепту в разговоры, создавая иллюзию участия. Не то чтобы мне было все равно; мне просто недоставало его способности надолго сосредоточиться на беседе. Я не думал о том, что каждый раз, когда она делилась чем-то с Гэтом, ей кивал рыжеволосый аватар. Это был обман по умолчанию, и лишь благодаря ему Гэт мог быть честен с ней насчет всего остального. Когда он рассказал ей, как отчим Гэтана разбил об него бутылку, когда тот был маленьким, – или как Гэтана однажды стошнило на кухне у Миллеров, потому что он объелся после целой недели без еды (родители не давали ему денег на школьные обеды). Он рассказывал о себе в третьем лице, и я осознал это, только когда умер. Гэтану нужно было думать, что все это случилось с кем-то другим – что он был просто парнем, который переписывается с подружкой и волнуется только тогда, когда видит, что она печатает ему что-то в ответ. Она говорила ему, что он хороший друг, но подразумевала, что это Линк хороший друг. И он не мог согласиться в ответ, потому что тогда «Линк» показался бы самодовольным придурком.

Если бы я мог вернуться в прошлое, попросил бы я у него телефон, чтобы переписываться с Ноэми самому? Или, может, сказал бы, чтобы он признался ей, что это не я ей пишу? А может, ничего бы не изменилось? Как я представлял себе цель этих разговоров? Интернет ведь именно для этого и предназначен: чтобы узнавать самые мелкие детали о жизни людей, которых ты вроде как ненавидишь. Может, ген душевной чуткости обошел меня стороной и передался сразу Эмберлин? Даже если и нет, я бы мог прожить тысячу жизней, но мне все равно не хватило бы смелости сказать ему, что он достоин любви. Слишком уж важные эти слова.

Я переживаю, что Линк не был хорошим другом. Если бы мы все могли рассказать друг другу правду о том, что мы чувствовали, чего хотели и не хотели, или хотя бы увидеть правду, которая все время была у нас перед глазами, все могло бы сложиться иначе. А может, мы просто были такими, как были. Если бы я мог дышать под водой, все бы сложилось иначе. Но я не мог, и они не могли.

Ноэми отстегнула ремень безопасности и дернула за ручку, однако отпускать ее не стала.

– Спасибо, что довез.

Они посидели пару секунд, не зная, куда смотреть. Она склонилась к нему и поцеловала куда-то сбоку. Всего лишь чмокнула, но он в это время поворачивал голову, и ее губы коснулись уголка его рта. Бесформенный, бестелесный, я все равно не поместился бы между их ртами. Я мог грести на лодке по миру сновидений и превращать мысли в СМС, но не мог нарушить связь, соединяющую Ноэми и Гэтана. До чего иронично. Может, в другом мире у меня бы и получилось. Но я бы лучше представил мир, в котором не испытывал такой потребности. Я не умер. Мне нравилась девушка, которая сказала мне в лесу за своим домом, что я ей не нравлюсь. В этом смысле не нравлюсь. И ничего страшного не произошло. Я не пошел обратно в лес, надеясь случайно на нее наткнуться, потому что мне это не было нужно. Я пошел на собственный выпускной, окончил школу, поступил в колледж со стипендией и взял кредит на учебу, который потом выплачивал десять лет – но это ничего, потому что мне нравилось учиться. Возможно, я выучился на графического дизайнера. Может, у меня была двойная степень по физике и художественным иллюстрациям. Может, после колледжа я зарабатывал на жизнь комиксами, а может, мне пришлось устраиваться на обычную работу. Я женился на девушке, которой не надо было задумываться, что я для нее значу. Ноэми поняла, что все эти годы любила Гэтана, и они купили домик у океана, где жили с целой оравой животных. Мы с семьей навещали их летом, и мои дети называли их дядей и тетей. У Эмберлин уже был человек, который любил ее и делал счастливой. Может, их будущие дети были высокими и рыжеволосыми – или крошечными, с очень специфическим музыкальным вкусом. Но в любом случае сердца у них были размером со вселенную. Когда мы приезжали на Рождество к родителям, мы с Эмбер вместе забирались на крышу и развешивали гирлянды. Потом мы возвращались и рассказывали нашим супругам обо всех прошедших солнцестояниях. И мы жили долго и счастливо, пока совсем не состарились, а потом умерли, ни о чем не жалея.

Ноэми вышла из машины. Гэтан в полном ошеломлении подождал, пока она дойдет до двери. Место, куда она его поцеловала, горело розовым огнем на его губе, словно он поднес ко рту свечу, и она освещала его кожу изнутри. Потом он уехал, сияя искренней, незнакомой улыбкой. Он был влюблен, и она, хотя отлично знала, что он за человек, хотя могла бы смешать его с грязью – и сделать это с жестокой утонченностью, – хотела, чтобы он был в безопасности.

Наверное, он чувствовал себя непобедимым.

Разумеется, Ческа испытала облегчение, когда незапертая дверь открылась и она увидела дочь. Мэтт обнял ее, и Ноэми сначала удивилась, но потом улыбнулась ему. Одри приготовила бананово-клубничные блины. Диана вымыла посуду. Джонас чуть не упал в обморок от радости и измождения, но схватился за стену. Никто не сказал ни слова, когда они с Ноэми обнялись и простояли в этом положении дольше положенного. Ноэми написала Эмберлин и Лайл – Эмберлин тихо расплакалась в подушку, услышав сигнал телефона. Она прижала телефон к груди, потому что больше ей некого было обнять. Я был бесконечно благодарен Лайл, которая сможет держать сестру в объятиях, не дать ей растаять – чего не мог сделать я сам.

Потом Ноэми написала мне, но я не ответил, потому что знал: с ней все будет хорошо.

Благодарности

Есть много людей, с которыми мне посчастливилось работать над этой книгой, – и еще больше тех, кто еще до того, как я написала первые слова «Не было нам покоя», помогли мне встать на путь писательства.

Спасибо моему проницательному и вдохновляющему агенту, Эрике Бауман, за то, что ты продвигала мою книгу, и за то, что прочла ее одной из первых, пока роман еще был сыроват. В частности, главы от лица Эмберлин целиком обязаны тебе своим существованием.

Элайза Свифт, спасибо тебе за твое понимание истории, персонажей, моего авторского голоса и странного городка под названием Шивери. Твоя проницательность помогала мне придать книге ее нынешний вид, и я рада, что ты была моим редактором.

Спасибо остальным профессионалам из «Сорсбукс Файе»: спасибо за то, как самоотверженно вы работали, чтобы мой роман увидел свет. Я имею в виду Касси Гутман, Николь Хауэр, Келли Лоулер, Сару Касман, Бет Оленижак, Хэзер Мур и основателя компании, издателя Доминик Ракка. Благодарю также Джиллиан Ран, которая своим дизайном вдохнула жизнь в дневник Ноэми, и Сашу Виноградову – за восхитительно мрачную, прекрасную обложку.

Спасибо МакКелли Джордж за твое наставничество и Бренде Дрейк за то, как ты без устали работаешь, открывая двери для молодых писателей. Я многое узнала о процессе публикации у моей группы начинающих авторов «Питч Уорс», и я счастлива, что была частью вашего сообщества.

Благодарю преподавателей моей магистратуры по художественной литературе из Университета Южного Иллинойса за все, чему вы меня научили. Если бы не эта программа, мое желание писать бы засохло и погибло в тени прокрастинации и сомнений. За годы учебы я по-настоящему поняла, что именно хочу писать. И раз уж мы заговорили о неуверенности в себе, то я должна поблагодарить мою партнершу по имени Секвойя за то, что верит в меня, даже когда я отчаиваюсь, – а это случается часто. Ты всегда слушаешь меня, когда я размышляю вслух, и задаешь разумные вопросы о моих неразумных, странных историях. Я знаю, как сложно критиковать работу человека, с которым живешь, – особенно если этот человек такой чувствительный и тревожный. Спасибо, что все равно продолжаешь это делать. Секвойя предлагает мне также поблагодарить нашу кошку. Так что спасибо тебе, Калахира, что обнимаешься со мной, пока я пишу. Ты почти никогда случайно не удаляла текст.

Наконец, я хочу поблагодарить мою семью. Особенно маму: ты читаешь больше, чем все остальные люди, кого я знаю, но всегда находишь время для моих историй. Все, что я написала, я написала благодаря тебе.

Об авторе

Коул Нагамацу получила степень магистра искусств по направлению художественной литературы в Университете Южного Иллинойса. Ее рассказы публиковались в журналах «Крим-сити ревью», «Уэст Бранч», «Тин Хаус» и нескольких других. Хотя родом она не со Среднего Запада, но теперь живет в Иллинойсе со своей партнером и их общей кошкой.