Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения

Золотой дождь

Владыка Аргоса[2] Акрисий, не родив ни единого мужского наследника на царство, обратился с вопросом к Дельфийскому оракулу: как и когда возникнет наследник? Ответ жрицы встревожил Акрисия не на шутку:

У царя Акрисия не будет сыновей, но внук его убьет его.

Акрисий обожал дочь ДАНАЮ, свое единственное дитя, но жизнь любил еще больше. Из слов оракула следовало, что Акрисию необходимо сделать все возможное, чтобы никакой половозрелый мужчина к Данае даже не приближался. Запертую в сверкающем неприступном узилище Данаю осыпáли любыми земными благами и окружали любыми спутницами женского пола, каких она только пожелает. В конце концов, говорил себе Акрисий, сердце-то у него не камень.

Царь запер бронзовые покои[3] от любых вторжений, но не учел похоть всевидящего, всеизощренного Зевса, чей взор пал на Данаю, и олимпиец уже размышлял, как бы проникнуть в запечатанные покои и насладиться. Зевсу нравились препятствия. В своей долгой любовной биографии царь богов, гоняясь за желанными самками, а иногда и самцами, превращался во всевозможные причудливые предметы. Зевс понимал: чтобы завладеть Данаей, ему придется придумать что-нибудь получше всяких обычных быков, медведей, вепрей, жеребцов, орлов, оленей и львов. Тут понадобится нечто чуть более диковинное…

Однажды ночью сквозь узкую щель слухового окна просочился золотой ливень, пал на бедра Данаи и проник в нее[4]. Может, и нетрадиционный это вариант соития, но Даная забеременела, в свой срок при помощи верных девушек-служанок родила здорового смертного мальчика и назвала его ПЕРСЕЕМ.

Помимо крепкого здоровья, как и положено смертному младенцу, Персей оказался наделен парой могучих легких, и как бы Даная и ее помощницы ни пытались, подавить вопли и крики младенца им не удалось, шум проник сквозь бронзовые стены узилища – и достиг ушей отца Данаи двумя этажами выше.

Страшна была ярость Акрисия, увидевшего внука.

– Кто посмел пробраться в твои покои? Назови его имя, и его оскопят, замучают и удавят его же кишками.

– Отец, похоже, ко мне сошел сам Владыка Неба.

– Ты хочешь сказать, – кто-нибудь, заткните ребенка! – что это был Зевс?

– Не стану врать, отец, это он.

– Да уж конечно. Небось братец какой-нибудь клятой служанки из твоих, а?

– Нет, отец, было, как я сказала. Зевс.

– Если этот паршивец не перестанет вопить, я удавлю его подушкой.

– Он просто голоден, – сказала Даная, прикладывая Персея к груди.

Акрисий лихорадочно размышлял. Несмотря ни на какие разговоры о подушке, царь понимал, что нет страшнее проступка, чем убийство кровника. Если прикончит родственника, из загробного мира явятся эринии и будут гнать его до самого края земли, жечь железными кнутами, пока не освежуют заживо. Не оставят его, пока не сведут с ума. И все же пророчество оракула означало, что позволить внуку выжить нельзя. А что, если?…

Следующей ночью, пока не видят болтливые горожане, Акрисий запер Данаю и младенца Персея в деревянном сундуке. Солдаты заколотили крышку и швырнули сундук со скалы в море.

– Вот так, – сказал Акрисий, отряхивая руки, словно снимая с себя всякую ответственность. – Если сгинут – а сгинут-то они точно, – никто не скажет, что это впрямую из-за меня. Море виновато, скалы и акулы. Виноваты боги. Я ни при чем.

И с этими лукавыми словами самоутешения хорек Акрисий проводил взглядом сундук, прыгающий по волнам.

Деревянный сундук

Брошенный в бурные волны морские деревянный сундук било и швыряло от острова к острову, от берега к берегу, однако ни о скалы не расколотило, ни на мягкий песок в целости и сохранности не вынесло.

Во тьме сундука Даная кормила ребенка и ждала, когда настанет им конец. На второй день их тяжкого бурного странствия Даная ощутила могучий рывок, а затем устрашающий удар. Через несколько мгновений неподвижности она услышала, как крышка сундука скрипнула и сдвинулась. Внутрь тут же прорвался свет, а с ним – сильный запах рыбы и вопли чаек.

– Так-так, – произнес приветливый голос. – Ну и улов!

Сундук попал в рыбацкие сети. Заговоривший подал Данае сильную руку и помог выбраться из сундука.

– Не бойся, – сказал он, хотя, по правде говоря, испугался сам. Что это все значит? – Меня зовут Диктис[5], а это моя команда. Мы тебя не обидим.

Остальные рыбаки столпились вокруг, застенчиво улыбаясь, но Диктис отпихнул их подальше.

– Не напирайте на госпожу. Не видите, что ли, она утомилась? Хлеба и вина давайте.

Через два дня они пристали к Серифосу, родному острову Диктиса. Он отвел Данаю с Персеем в свой маленький домик за дюнами.

– Жена моя умерла родами сына, а потому Посейдон, может, послал вас мне взамен – не в том смысле, что… – поспешно добавил он, смутившись. – Я, конечно же, не жду… Никаких требований к тебе как…

Даная рассмеялась. Неподдельная доброта и простота – как раз в таких условиях она и хотела растить своего ребенка. Ей самой в жизни очень не хватало бесхитростной благожелательности.

– Ты так добр, – сказала она. – Мы принимаем твое предложение, правда, Персей?

– Да, мама, пусть будет по-твоему.

Нет, это не Чудо Говорящего Младенца. На Серифосе миновало семнадцать лет. Персей вырос в красивого и сильного юношу. Спасибо приемному отцу Диктису, Персей – уверенный и умелый рыбак. Стоя в лодке в неспокойном море, он способен попасть острогой в стремительную рыбу-меч и выхватить пальцами форель из быстрых вод ручья. Бегает он проворнее, бросает дальше и прыгает выше, чем любой юнец на Серифосе. Борется врукопашную, объезжает диких мулов, умеет доить коров и укрощать быков. Он порывист, временами немного хвастлив, но Даная вправе гордиться им и считать лучшим и самым храбрым мальчиком на острове.

Непритязательность обиталища Диктиса показалась Данае тем более примечательной, когда узнала она, что этот скромный рыбак – брат ПОЛИДЕКТА, царя Серифоса. Владыка острова – гордый, жестокий, бесчестный, жадный, похотливый, безудержный и капризный – был воплощением всего, чего у Диктиса не было. Поначалу он почти не обращал внимания на гостью Диктиса. Однако с годами его черное сердце все сильнее бередила тяга к красавице-матери того юнца, того дерзкого мальчишки.

Чутье подсказало Персею самый раздражающий способ вклиниваться между матерью и царем. Полидект завел привычку заявляться в гости, когда брата наверняка нет дома, но всякий раз гадкий Персей тут как тут:

– Мама, мама, ты не видела мои беговые сандалии?… Мама, мама! Пошли к скалам, засеки, сколько у меня получится не дышать под водой.

Ох до чего же раздражало.

Наконец Полидект придумал, как отослать Персея подальше. Он воспользуется тщеславием юнца, его гордостью и бахвальством.

Всем юношам на острове разослали приглашения во дворец на пир в честь решения Полидекта просить руки ГИППОДАМИИ, дочери царя ЭНОМАЯ из Писы[6]. Смелый и неожиданный жест. Так же, как оракул предрек царю Акрисию Аргосскому смерть от руки внука, сказано было Эномаю, что погибнуть ему от руки зятя. Чтобы не допустить замужества дочери, любому, кто дерзал просить ее руки, Эномай предлагал состязаться в гонке на колесницах: проигравший расстается с жизнью. Эномай был в тех краях лучшим колесничим – больше десятка голов юношей, надеявшихся на лучшее, украшали деревянные штыри, что окружали поле гонок. Гипподамия была очень красива, Писа – очень богата, и соискатели не переводились.

О том, что Полидект решил тряхнуть стариной, Даная узнала с восторгом. Ей уже давно докучало его присутствие, а от неожиданной новости, что сердце Полидекта принадлежит другой, Данае стало легче. До чего великодушно это – позвать ее сына на пир и тем самым показать, что царь не держит обид.

– Это честь – такое приглашение, – сказала она Персею. – Не забудь вежливо поблагодарить царя. Не пей много и постарайся не разговаривать с набитым ртом.

Полидект усадил юного Персея на почетное место по правую руку от себя и все подливал да подливал ему крепкого вина. Поймал юношу на крючок и выводил его, как Персей играл бы с рыбой.

– Да, эта гонка на колесницах уж точно будет не из легких, – сказал он. – Но лучшие семьи Серифоса пообещали мне по лошади. Можно ли просить тебя и твою мать?…

Персей вспыхнул. Его нищета – вечный источник неловкости. У всех юношей, с кем он состязался в спорте, с кем устраивал рукопашные бои, охотился и гонялся за девчонками, были слуги и конюшни. А Персей по-прежнему жил в каменной рыбацкой лачуге за дюнами. У его дружка Пирро имелся раб, которому надлежало обмахивать хозяина опахалом в жаркие ночи. Персей спал под открытым небом на песке, и уж скорее ущипнет его клешней краб и тем разбудит, нежели служанка с кружкой свежего молока.

– У меня, вообще говоря, нет лошадей как таковых, – промолвил Персей.

– Лошадей как таковых? Не знаю, известно ли мне, что такое «лошадь как таковая».

– Я ничем, вообще говоря, не владею, кроме одежды, которая на мне. О, у меня есть коллекция ракушек, говорят, они однажды могут значительно вырасти в цене.

– Ох батюшки. Ох батюшки. Вполне понимаю. Конечно же. – Сочувственная улыбка ранила Персея глубже любой кривой ухмылки. – С моей стороны это чересчур – рассчитывать на твою помощь.

– Но я хочу тебе помочь! – воскликнул Персей чуть громче необходимого. – Все, что могу, я сделаю. Скажи что.

– Правда? Ну, есть одно дело, но…

– Какое?

– Нет-нет, это уж слишком.

– Скажи мне, чтó это…

– Я всегда надеялся, что однажды кто-нибудь добудет мне… но как тут просить тебя, ты же еще мальчик.

Персей грохнул по столу кулаком.

– Добудет тебе – что? Только скажи. Я силен. Я смел. Я находчив, я…

– …немножко пьян.

– Я знаю, о чем говорю… – Персей шатко встал и произнес так, чтобы все в зале услышали: – Скажи мне, чего ты желаешь, мой царь, и я добуду это. Скажи.

– Что ж, – проговорил Полидект, горестно и обреченно пожимая плечами, как человек, загнанный в угол. – Раз уж юный герой настаивает, есть кое-что вечно желанное для меня. Добудешь ли ты голову МЕДУЗЫ?

– Да запросто, – отозвался Персей. – Голову Медузы? Считай, она у тебя.

– Правда? Не шутишь?

– Клянусь бородой Зевса.

Чуть погодя Персей, спотыкаясь, добрел через пески к дому; мать уже ждала его.

– Ты припозднился, солнышко.

– Мам, а что за Медуза такая?

– Персей, ты пил?

– Может, и пил. Бокал всего-то.

– Икал без счета – вот что мне слышно.

– Нет, ну правда, какая такая Медуза?

– А тебе зачем?

– Да имя уловил и задумался.

– Если перестанешь метаться туда-сюда, как лев в клетке, и сядешь, я тебе объясню, – сказала Даная. – Медуза, по слухам, была юной красавицей, которую уестествил морской бог Посейдон[7].

– Уестествил?

– К несчастью, это произошло на пороге храма богини Афины. Она так рассердилась на это святотатство, что покарала Медузу.

– А Посейдона не покарала?

– Боги друг друга не карают – во всяком случае, такое бывает редко. Они карают нас.

– И как же Афина покарала Медузу?

– Она превратила ее в горгону.

– Ну и ну, – проговорил Персей, – а что такое «горгона»?

– Горгона – это… Ну, горгона – ужасное чудище, у нее клыки, как у вепря, бритвенно острые когти из меди и ядовитые змеи вместо волос.

– Да ты что!

– Так говорят.

– А что такое «уестествил» все же?

– Веди себя прилично, – сказала Даная, шлепнув сына по руке. – На всем белом свете есть еще два таких же чудища, как она, – Стено и Эвриала, но они родились горгонами. Они бессмертные дочери древних морских божеств – Форкия и Кето.

– А эта Медуза тоже бессмертная?

– Вряд ли. Она же была когда-то смертной…

– Точно… и если… ну, допустим… кто-то собрался отыс-кать ее?

Даная рассмеялась.

– Глупец этот человек. Горгоны живут вместе где-то на острове. У Медузы есть одно особое оружие – оно жутче даже ее волос-змей, ее клыков и когтей.

– И что же это за оружие?

– Один ее взгляд превращает тебя в камень.

– В смысле?

– В смысле, что, если вы встретитесь с ней взглядами хоть на миг, ты окаменеешь.

– От ужаса?

– Нет, окаменеешь – превратишься в камень. Застынешь навеки. Как статуя.

Персей поскреб подбородок.

– Ой. Так вот что такое Медуза? Я как-то надеялся, что она окажется какой-нибудь исполинской курицей – ну или свиньей.

– А тебе это все зачем?

– Ну, я вроде как пообещал Полидекту, что принесу ему ее голову.

– Ты… что?

– Ему нужна была лошадь, понимаешь, и как-то речь зашла об этой Медузе, и я возьми да скажи, что добуду царю Медузину голову.

– Ты завтра же поутру вернешься во дворец и скажешь Полидекту, что ничего такого делать не будешь.

– Но…

– Никаких «но». Я запрещаю безоговорочно. О чем он вообще думал? Неслыханно. Так, давай-ка ложись, проспись от выпитого. На будущее: не больше двух чаш за вечер, ясно тебе?

– Да, мама.

Персей убрался в постель, как было велено, однако проснулся в бунтарском настроении.

– Я уеду с острова и найду эту Медузу, – заявил он за завтраком и, что бы Даная ни говорила, стоял на своем. – Я дал слово при всех. Это вопрос чести. Я уже дорос, чтобы странствовать. Искать приключений. Ты же знаешь, какой я шустрый и сильный. Какой хитрый и находчивый. Мне нечего бояться.

– Потолкуй ты с ним, Диктис, – отчаявшись, сказала Даная.

Диктис с Персеем гуляли по пляжу почти все утро. Когда они вернулись, Данае результат не понравился.

– Персей дело говорит, Даная. Он уже вырос, чтобы принимать самостоятельные решения. Медузу он, конечно, никогда не найдет. Даже если она существует. Отпусти его на материк, пусть жизни нюхнет. Скоро вернется. Он вполне способен о себе позаботиться.

Прощаясь, мать обливалась слезами и страдала, а сын гладил ее по руке и утешал.

– Все со мной будет хорошо, мам. Ты знаешь хоть кого-нибудь, кто бегает быстрее меня? Ну что плохого может со мной случиться?

– Я никогда не прощу Полидекта, никогда.

Ну хоть что-то, подумал Диктис.

Он отвез Персея в лодке на большую землю.

– Не доверяй тем, кто предлагает тебе что бы то ни было за так, – поучал Диктис пасынка. – Много найдется таких, кто захочет с тобой дружить. Кому-то доверять можно, а кому-то нет. Не пялься по сторонам, будто впервые оказался в большом порту или городе. Вид имей скучающий и уверенный. Словно знаешь, что тут куда. И не бойся просить наставлений у оракулов.

В какой мере Персей последует этим замечательным советам, Диктис предвидеть не мог. Мальчишку он любил, а еще больше любил его мать, и ему горестно было оказаться сообщником в этом глупом приключении. Но, как сам он сказал Данае, Персея с пути не своротишь, и если б они с матерью расстались, наговорив друг другу всякого вгорячах, отсутствие Персея было бы переносить еще тяжелее.

Когда добрались они до материка, Персей подумал, что рыбацкая лодочка Диктиса смотрится очень маленькой и убогой рядом с большими кораблями у пристани. Человек, которого он звал отцом с тех самых пор, как научился говорить, вдруг показался Персею таким же маленьким и убогим. Обнял его Персей пылко и нежно, принял серебряные монеты, что сунули ему в руку. Пообещал, что постарается прислать на родной остров весточку, как только возникнут достойные новости, и, терпеливо выстояв на набережной, махал вслед Диктису и его лодочке, хотя отчаянно рвался разведывать этот неведомый новый мир материковой Греции.

Двое незнакомцев в дубовой роще

Суета большого города на материке смутила Персея, сбила с толку. Никому, казалось, нет до него дела – если только кто-нибудь не пытался выжулить у него то немногое серебро, какое при нем имелось. Довольно скоро Персей понял, что Диктис прав: чтобы вернуться к Полидекту с головой Медузы, нужно искать совета. Оракул Аполлона в Дельфах далеко, но зато он бесплатный для всех желающих[8].

Персей встал в длинную очередь просящих и через два долгих дня наконец оказался перед жрицей[9].

– Чего желает знать Персей?

Персей тихонько охнул. Она знает, кто он такой!

– Я, ну, я… я хочу знать, как мне найти и убить Медузу, которая горгона.

– Персею предстоит отправиться в землю, где люди питают себя не золотым зерном Деметры, а плодами дубового дерева.

Персей ждал, что ему скажут еще что-нибудь, но больше не услышал ни словечка. Жрец потянул его в сторону.

– Проходим, проходим, пифия свое сказала. Ты задерживаешь очередь.

– Ты, видимо, не знаешь, что она имела в виду?

– Мне есть чем заняться, я не выслушиваю каждое пророчество из ее уст. Не сомневайся: сказанное – мудро и истинно.

– Но как люди выживают на плодах дуба?

– На плодах дуба? Нет такого. Давай-давай, не задерживайся.

– Я знаю, что она имела в виду, – проговорила старушка, одна из многих постоянных посетителей, что ежедневно приходили посидеть на траве и поглядеть, как очередь просящих движется навстречу своей судьбе. – Пифия велела тебе навестить оракула в Додоне.

– Другого оракула? – У Персея екнуло сердце.

– Люди там делают муку из желудей, что падают с дубов, священных для Зевса. Болтают, что те деревья умеют говорить. Додона далеко на севере, миленький, – просипела она. – Очень далеко!

И впрямь. Невеликий запас серебра, какой был у Персея, истощился, и, странствуя на север, спал он среди живых изгородей, а питался едва ли не одними дикими фигами да орехами. Когда добрался в Додону, смотрелся он, видимо, совсем уж жалко, поскольку местные женщины обошлись с ним ласково. Погладили по голове и накормили ломтями вкуснейшего хлеба из дубовой муки, толсто намазанными ядреным козьим творогом и подслащенными медом.

– Приходи рано поутру, – посоветовали они. – Дубы разговорчивее в прохладные часы, до полуденного солнца.

Когда на рассвете следующего дня Персей отправился к дубовой роще, над округой висела пелена тумана.

– Кхм, доброе утро? – обратился он к деревьям, чувствуя себя необычайно глупо. Дубы и впрямь вздымались высоко, горделиво и величаво, но ни ртов у них не имелось, ни лиц с каким бы то ни было понятным выражением.

– Кто говорит?

Персей вздрогнул. Это голос, вне всяких сомнений. Спокойный, негромкий, женский, но сильный и очень властный.

– Готовы помочь.

Еще один голос! В этом, кажется, слышалась тень насмешки.

– Меня зовут Персей. Я пришел…

– О, я знаю, кто ты, – произнес, выступая из теней, молодой мужчина.

Он был юн, поразительно хорош собой и чрезвычайно необычно одет. Если не считать набедренной повязки, шляпы с узенькими полями и крылатых сандалий, мужчина был наг[10]. Персей заметил двух змей, свивавшихся вокруг жезла в руках у незнакомца.

Позади него возникла женщина со щитом. Высокая, суровая и красивая. Стоило ей вскинуть на Персея взгляд серых глаз, как Персей ощутил потрясающий прилив чего-то такого, что он не смог толком определить. Решил, что эта женщина просто величественна, и потому склонил голову.

– Не бойся, Персей, – проговорила она. – Твой отец прислал нас помочь тебе.

– Мой отец?

– Он и наш отец, – сказал юноша. – Пастырь туч, Податель бурь.

– Отец-небо, Повелитель небесной тверди, – продолжила сиятельная женщина.

– З-З-Зевс?

– Он самый.

– Вы хотите сказать, что это правда? Зевс – мой отец?

Персей никогда не верил материной безумной байке о том, как Зевс явился ей золотым дождем. Считал, что его настоящий отец – какой-нибудь бродячий музыкант или лудильщик, чьего имени она так и не узнала.

– Истинная правда, брат Персей, – сказала высокая женщина.

– Брат?

– Я Афина, дочь Зевса и Метиды.

– Гермес, сын Зевса и Майи, – сказал молодой человек, кланяясь.

То, что он узнал далее, юнцу с тихим детством принять было непросто. Двое олимпийцев рассказали ему, что Зевс присматривает за ним с самого его рождения. Это он направил деревянный сундук в сети Диктиса. Это он следил за Персеем, пока тот мужал. Зевс видел, как Персей принял вызов Полидекта. Восхитился его отвагой и отправил двух своих любимых детей помочь их единокровному брату в его походе за головой Медузы.

– Вы собираетесь мне помогать? – спросил Персей. На такое он и не смел рассчитывать.

– Убить за тебя горгону нам нельзя, – сказал Гермес, – зато мы можем помочь чуть-чуть склонить удачу на твою сторону. Они тебе пригодятся. – Тут он глянул вниз и показал на свои сандалии. – К моему брату Персею, – велел он. Сандалии на лодыжках бога расшнуровались и подлетели к Персею. – Сперва сними свои.

Персей разулся, и новые сандалии тут же сели ему на ноги.

– У тебя будет достаточно времени, чтобы к ним привыкнуть, – сказала Афина, веселясь от того, как Персей загарцевал, будто плясун.

– Ты их сбиваешь с толку, – сказал Гермес. – Чтобы лететь, ступнями грести не надо. Просто думай.

Персей закрыл глаза и напрягся.

– Да ну не так, будто тебе облегчиться надо. Просто вообрази себя в воздухе. Вот! Теперь понял.

Персей открыл глаза и обнаружил, что вознесся в воздух. Рухнул с громким «бум».

– Упражняйся. Это самое главное. А вот тебе шапка от нашего дяди АИДА. Надень – и станешь незримым для всех.

Персей принял шапку.

– У меня для тебя тоже есть кое-что, – сказала Афина.

– О. – Персей отложил шапку и взял в руки предмет, который Афина протянула ему. – Сума?

– Может пригодиться.

После сандалий-самолетов и шапки-невидимки простая бурая кожаная сума несколько разочаровывала, но Персей постарался не подать вида.

– Как это мило – я уверен, что пригодится.

– Да-да, – сказала Афина, – но есть у меня и еще кое-что. Вот, возьми… – Она подала ему оружие с коротким клинком, изогнутое, как серп. – Берегись, лезвие очень острое.

– Это точно! – сказал Персей, сося окровавленный большой палец.

– Называется гарпа, срежет что угодно.

– Из адамантина сделана, – добавил Гермес. – Точная копия великого серпа, какой Гея изготовила для Кроноса.

– И вот еще тебе щит, единственный в своем роде, – сказала Афина. – Называется эгида. Обязательно следи за тем, чтобы его поверхность всегда зеркально сияла, как сейчас.

Персей прикрыл глаза от яростного рассветного солнца, отразившегося в полированной бронзе.

– Замысел в том, чтобы ослепить Медузу этим сиянием?

– Как лучше всего применить этот щит, тебе предстоит придумать самому, но, поверь, без этого щита ты точно проиграешь бой.

– И погибнешь, – добавил Гермес. – Будет очень жаль.

Персей едва мог сдержать нетерпение. Крылышки у него на ступнях затрепетали, и Персей пошел на взлет. Раз-другой взмахнул гарпой.

– Поразительно это все. Что мне делать дальше?

– Помочь мы тебе можем лишь в некоторых пределах. Тебе как герою придется совершать поступки самостоятельно и самому принимать…

– Я герой?

– Можешь им стать.

Такими они были пригожими, Гермес с Афиной. Сияли. Что бы ни делали – все им давалось без всяких зримых усилий. Рядом с ними Персей сам себе казался заполошным и неуклюжим.

Словно прочтя его мысли, Афина сказала:

– Ты привыкнешь и к эгиде, и к серпу, и к сандалиям, и к шапке и суме. Это все внешнее. Если ум и дух устремлены к цели, все остальное приложится. Расслабься.

– Но сосредоточься, – добавил Гермес. – Расслабление без сосредоточенности – путь к неудаче.

– Сосредоточенность без расслабления – путь к неудаче не менее верный, – сказала Афина.

– В общем, собраться… – суммировал Персей.

– Именно так.

– …но спокойно?

– Соберись спокойно. Все верно.

Персей несколько раз вдохнул и выдохнул, надеясь, что получается расслабленно и при этом сосредоточенно, собранно – и спокойно.

Гермес кивнул.

– Кажется, у этого юноши великолепные шансы на успех.

– Но эти – чудесные! – дары не способны мне помочь вот с чем – с поисками горгон. Я спрашивал у всех подряд, но о том, где обитают горгоны, все говорят разное. На каком-то острове, далеко-далеко в море – и больше толком ничего. На каком острове? В каком море?

– Этого мы тебе сказать не можем, – произнес Гермес, – но слыхал ли ты о ФОРКИДАХ?

– Никогда.

– Их иногда именуют ГРАЙЯМИ, или Седыми, – сказала Афина. – Они дочери Форкия и Кето – как и их сестры, горгоны Стено и Эвриала.

– Они старые, – добавил Гермес. – Такие старые, что на троих у них один глаз и один зуб.

– Найди их, – сказала Афина. – Они знают всё, но ничего не говорят.

– Если они ничего не говорят, – начал Персей, – что в них толку? Мне серпом им пригрозить?

– Ой, нет, придется придумать что-нибудь поизощреннее.

– Что-нибудь гораздо хитрее, – молвил Гермес.

– Но что?

– Ты, несомненно, додумаешься. Грай можно найти в пещере на диких берегах Кисфены – это общеизвестно.

– Желаем тебе большой удачи, брат Персей, – сказала Афина.

– Расслабленно, однако сосредоточенно – самое главное, – повторил Гермес.

– Прощай…

– Удачи…

– Погодите, погодите! – вскричал Персей, но силуэты богов уже начали тускнеть в ярком утреннем свете и вскоре исчезли совсем. Персей остался один посреди рощи священных дубов. – Ну хоть серп настоящий, – сказал Персей, разглядывая ранку на пальце. – Сума тоже настоящая, и сандалии. Эгида опять же…

– Ты пытаешься меня ослепить?

Персей резко обернулся.

– Поосторожней щитом размахивай, – вновь послышался раздраженный голос. Казалось, он исходил из самой середки ближайшего дуба.

– Так, значит, вы, деревья, все же умеете разговаривать, – сказал Персей.

– Конечно, умеем.

– Обычно предпочитаем помалкивать.

– Мало что стоит произносить вслух.

Теперь словно загомонила вся роща.

– Понимаю, – сказал Персей. – Но, может, вам не жалко будет показать мне, в какой стороне Кисфена?

– Кисфена? Это в Эолии.

– Скорее, во Фригии на самом деле, – вклинился другой голос.

– Я бы сказал, в Лидии.

– Ну уж во всяком случае на востоке.

– К северу от Ионии, но к югу от Пропонтиды.

– Не обращай на них внимания, юноша, – загремел старый дуб, шурша листвой. – Они понятия не имеют, о чем толкуют. Лети над островом Лесбос, а затем вдоль побережья Мисии. Пещеру Седых сестер не заметить невозможно. Она под скалой, что напоминает ласку.

– Горностая она напоминает, хочешь ты сказать, – пискнул юный саженец.

– Выдру, верно же?

– Я бы предположил – куницу.

– Скала напоминает хорька – и ничто другое.

– Я сказал – ласку и имел в виду ласку, – заявил старик, содрогаясь снизу доверху так, что закачалась крона.

– Спасибо, – проговорил Персей. – Мне и впрямь пора.

Забросив суму за плечо, повесив серп на пояс и покрепче взявшись за щит, Персей насупился, чтобы пробудить сандалии, и с торжествующим воплем рванул в небесную синь.

– Удачи! – вскричали дубы.

– Ищи скалу, похожую на мартышку…

Грайи

Когда Персей изящно – носки вытянуты – приземлился на берегах Мисии рядом с пещерой в скале, чьи очертания снаружи напоминали, на его взгляд, раздавленную крысу, день почти завершился. Глянув на запад, Персей увидел, как солнечная колесница ГЕЛИОСА из медной сделалась красной и, завершая свой дневной пробег, мчала к землям ГЕСПЕРИД.

Персей отправился ко входу в пещеру и надел шапку, подаренную Гермесом, – колпак Аида. Не успела шапка оказаться на голове у Персея, как длинная тень, что шагала по песку рядом с ним, исчезла. От надвинутой на глаза шапки-невидимки все вокруг потемнело и слегка затуманилось, но все же видно было достаточно.

«Это все не пригодится», – сказал он себе, оставляя серп, суму и щит на песке у входа в пещеру.

Двинулся на голоса и мерцание света вдоль длинного, петлявшего коридора. Свет делался все ярче, голоса – громче.

– Подошла моя очередь на зуб!

– Да я его только что вставила.

– Тогда пусть ПЕМФРЕДО мне хотя бы глаз даст.

– Ой, да хватит брюзжать, ЭНИО…

Персей вошел под каменные своды и увидел в неверном свете лампы, висевшей сверху, трех фантастически старых женщин. Лохмотья их облачений, растрепанные волосы и обвислая плоть были серы, как камни пещеры. У одной сестры в оголенных деснах нижней челюсти торчал единственный желтый зуб. В глазнице у другой сидело одинокое глазное яблоко, взгляд пугающе метался туда-сюда, то вверх, то вниз. Все как Гермес и говорил: один глаз и один зуб на троих.

На полу громоздилась гора костей. Грызла кость и сестра с зубом – обдирала с нее гнилое мясо. Сестра с глазом тоже взяла себе кость и разглядывала ее пристально и любовно. Третья сестра – без глаза и без зуба – резко вскинула голову и принюхалась.

– Чую смертного, – взвизгнула она, тыкая пальцем в ту сторону, где стоял Персей. – Смотри, Пемфредо. Разуй глаз!

Взгляд Пемфредо, сестры с глазом, дико заметался из стороны в сторону.

– Нет там никого, Энио.

– Говорю тебе, есть. Смертный. Я его унюхала! – вопила Энио. – Куси его, ДИНО[11]. Бери на зуб. Кусай! Закусай до смерти!

Персей тихонько подобрался поближе, очень стараясь не наступать на разбросанные кости.

– Дай мне глаз, Пемфредо! Клянусь, я чую смертную плоть.

– На, держи. – Пемфредо извлекла глаз из глазницы, и та, которую звали Энио, жадно протянула руку.

Персей шагнул вперед и выхватил глаз.

– Что такое? Кто? Что?

Персей толкнул Дино, сестру с зубом. Воспользовавшись тем, что Дино от изумления разинула рот, Персей выдернул зуб у нее изо рта и с хохотом отпрянул.

– Добрый вечер, дамы.

– Зуб! Зуб, кто-то украл зуб!

– Где глаз? У кого глаз?

– У меня ваш зуб, сестры, – у меня же и глаз ваш.

– Верни их!

– Ты не имеешь права!

– Всему свое время, – проговорил Персей. – Могу и вернуть этот мутный старый глаз и этот гнилой старый зуб. Мне они без надобности. Конечно, так же запросто я мог бы выкинуть их в море…

– Нет! Нет! Молим тебя!

– Молим…

– Все зависит от вас, – сказал Персей, вновь и вновь обходя сестер по кругу. Когда б ни оказывался он рядом, старухи тянули к нему костлявые руки, пытались схватить его, но он всякий раз оказывался проворнее.

– Чего тебе надо?

– Сведений. Вы стары. Вы многое знаете.

– Что тебе сообщить?

– Как найти ваших сестер горгон?

– А чего тебе от них надо?

– Хочу забрать Медузу к себе домой. По крайней мере, частично.

– Ха! Глупец. Она тебе петрификацию устроит.

– Окаменеешь ты то есть.

– Я учен. Я знаю, что такое «петрификация», – сказал Персей. – Предоставьте мне обо всем этом беспокоиться, просто скажите, как найти остров, на котором они живут.

– Ты нашим милым сестрам зла желаешь.

– Говорите – или я выброшу в море сперва глаз ваш, а следом и зуб.

– У Ливии! – вскричала сестра Энио. – Остров у берегов Ливии.

– Доволен?

– Они тебя убьют и попируют на твоей плоти, а мы про то узнаем и порадуемся, – проскрежетала Дино.

– Отдавай-ка глаз и зуб теперь.

– Само собой, – сказал Персей. Эти карги, может, и стары, подумал он про себя, но когти у них острые, а сами они свирепы и мстительны. Лучше выиграть немного времени. – Вот что я вам скажу. Давайте-ка поиграем, – произнес он. – Закрывайте глаза и считайте до ста… Ой. Ну да. Глаза закрывать необязательно. Просто считайте до ста, а я пока спрячу зуб и глаз. Обещаю оставить их где-то тут, в пещере. Без мухлежа. Раз, два, три, четыре…

– Будь ты проклят, дитя Прометеево!

– Чтоб у тебя мясо на костях сгнило да поотваливалось!

Персей стремительно кружил по пещере, считая вместе со старухами.

– Спасибо сказали бы лучше… девятнадцать, двадцать… а не кляли меня, – приговаривал он, покуда старухи изрыгали все более мерзкие и жуткие гадости. – Сорок пять, сорок шесть… ну правда же, с вами века напролет ничего более увлекательного не происходило… шестьдесят восемь, шестьдесят девять… вы об этом дне будете судачить не век и не два. Не начинайте искать, пока до ста не доберетесь, не мухлевать мне тут!

Персей вернулся тем же коридором к выходу из пещеры на просторный пляж и услыхал голоса грай позади – они бранились, буянили и брызгали слюной.

– Прочь с дороги, прочь с дороги!

– Нашла, нашла!

– Да это осколок кости просто, дурища старая!

– Глазик! Нашла глазик!

– Отпусти мой язык!

Остров горгон

Прицепляя на места серп и щит, Персей улыбался. Зуб и глаз он спрятал как следует. Седые провозятся с поисками не один день. Персей не сомневался: они и не помыслят прервать эти поиски и призвать какую-нибудь птицу или тварь морскую, чтобы предупредила сестер об опасности. Да пусть бы и призвали – у него замечательное вооружение. Щит, эгида – хотя… Почему Афина так настаивала, чтобы Персей полировал щит до блеска?

Он вознесся над поверхностью моря и направил полет к берегам Ливии.

Лунная колесница СЕЛЕНЫ уже поднялась в небеса, а Персей прочесывал море, ища обитель горгон. Нашел он ее довольно быстро – скорее, цепочка скальных выступов, нежели остров, все укрыто туманом. Персей спустился ниже туманной пелены. Жидкий лунный свет едва проникал сюда. Паря над островом, Персей разобрал, что за каменные утесы он принял жизнеподобные статуи: тюленей, морских птиц – и мужчин. И даже нескольких женщин и детей. До чего это необычно – сад скульптур в таком удаленном и сумрачном месте.

А вот и горгоны. Все три лежали кружком и крепко спали, сплетя руки в нежных сестринских объятиях. Не совсем такие, как описывала их Даная. У всех трех имелись бронзовые зубы и когти, как мать и говорила, но лишь у одной вместо шевелюры – живые, извивающиеся змеи, совсем уж по-особому и до жути красивые. Это, должно быть, и есть Медуза. Она была мельче двух других сестер. Лунный свет озарял гладкое лицо. У остальных кожа была чешуйчатая, свисала складками. Глаза у Медузы были закрыты, и Персей не мог устоять – смотрел на эти сомкнутые веки, зная, что достаточно им открыться, как в тот же миг жизнь его закончится. Один лишь взгляд – и…

Ох ну и глупец же он! Статуи, что высились со всех сторон, – не искусство, не плоды трудов некоего одаренного скульптора, это окаменевшие от встречи с Медузиным взглядом.

Сандалии бесшумно подняли его в воздух. Он расчехлил кривой клинок гарпы и выставил перед собой щит. Что дальше? Внезапно он понял, почему Афина велела держать щит начищенным. Ему нельзя смотреть в глаза Медузы, но вот ее отражение… это другое дело.

Персей подал щит вперед и слегка наклонил его так, чтобы видеть спавшую внизу троицу, ясно отраженную в сияющей бронзе.

Любой, кто пытался выщипнуть непослушный волосок из брови, глядя в зеркало в ванной, знает, до чего трудно выполнить столь тонкую задачу в перевернутом мире отражения и не ткнуть себя при этом. У нас слева – там справа, у нас справа – там слева, близкое – далеко, далекое – близко. Персей приспособил зеркало так, чтобы видеть, как сам размахивает серпом.

Но видно не было ничего! Почему зеркало подводит его?

Ну конечно! Проклиная себя за умственную неповоротливость, Персей снял колпак Аида и сунул его в суму. Оказалось, это не так-то просто. С тяжелым серпом в одной руке и еще более тяжелым щитом в другой, в мыслях занятый и опасностью разбудить горгон, и необходимостью поддерживать в сандалиях полетный режим на нужной высоте, Персей, пока прятал шапку, потел и отдувался – но приготовился сосредоточиться и потренировать движения. Теперь он отчетливо видел свой образ в щите и разобрался, как размахивает оружием его отражение.

Сам того не заметив, Персей немного снизился. Посвист лезвия разбудил гадюк на голове у Медузы, они приподнялись и начали плеваться. Поменяв угол наклона щита, Персей увидел, что они смотрят прямиком на него – и шипят. В любой миг Медуза проснется – а заодно и ее несокрушимые сестрицы. Персей приблизился к спавшей Медузе, оружие наизготовку. Отражение в щите показало, что Медуза шевельнулась, веки затрепетали.

Глаза распахнулись.

Персей не знал, чего ждать, – вероятно, уродства и ужаса, но никак не красоты. Однако глаза Медузы, пусть и пылали яростью, оказались таковы, что Персею захотелось отвлечься от их отражения в щите и заглянуть в них по-настоящему. Он отмел это желание и вскинул серп повыше.

Медуза смотрелась в щит. Приподняла голову, чтобы глянуть на Персея впрямую, и оголила горло. Гарпа рассекла воздух, и Персей ощутил, как лезвие режет плоть у нее на шее. Потянулся вниз, схватил голову и сунул ее в суму, пока метавшиеся умиравшие змеи не вонзили в него клыки.

Попытался было взлететь и убраться прочь, но что-то держало его за щиколотки. Две другие горгоны, Стено и Эвриала, с воплями пробудились и тянули его вниз. Персей лягался и брыкался, тем временем призывая сандалии поднимать его повыше. Он пробил свод тумана и воспарил в ясном, залитом луной воздухе, визг взбешенных сестер звенел у него в ушах, но Персей не оборачивался.

А следовало бы, наверное. Увидел бы нечто чрезвычайно примечательное. С того дня, как Посейдон овладел Медузой у храма Афины, она была беременна близнецами. Как только Медуза лишилась головы, тем двоим наконец открылся выход из ее тела. Первым из разверстой раны возник юноша с сияющим золотым оружием. Звался он ХРИСАОРОМ, что означает «Золотой меч».

Оттуда же, откуда Хрисаор, появилась вторая фигура. С того самого дня, как великолепная АФРОДИТА восстала из пенного семени и крови отсеченных яичек Урана, не бывало на свете ничего столь сверхъестественно прекрасного, рожденного из чего-то с виду мерзкого. Близнец Хрисаора – сверкающе-белый крылатый конь. Он забил копытами по воздуху и взлетел в небо, оставив позади своего брата и двух оравших горгон.

Имя тому коню было ПЕГАС.

Андромеда и Кассиопея

– Получилось! Получилось! Получилось! – вопил Персей луне.

И впрямь. Надежно спрятав голову Медузы в суме, которую он поначалу счел такой неинтересной, Персей полетел, опьяненный восторгом. Такое его охватило воодушевление, такое ликование, что Персей свернул не туда. Не налево полетел, а направо и вскоре увидел, что движется вдоль незнакомого берега.

Милю за милей пролетал он без устали, но неведомые края внизу озадачивали его все сильнее. И вдруг, с первым проблеском зари, ему открылся поразительный вид. Девица-красавица, нагая, прикованная к скале.

Персей подлетел поближе:

– Что ты тут делаешь?

– А ты как думаешь, что я тут делаю? И будь любезен, взгляд свой не своди с моего лица, если нетрудно.

– Извини… Но как тут не задуматься… может, помочь тебе чем-нибудь?… Меня зовут Персей.

– АНДРОМЕДА, приятно познакомиться. Как тебе удается висеть в воздухе?

– Это долгая история, а у меня вопрос предметнее: чего это ты прикована к скале?

– Ну… – Андромеда вздохнула. – Это все на самом деле из-за моей матери. История тоже долгая, но заняться мне все равно нечем, поэтому чего б не рассказать ее тебе. Мои родители, КЕФЕЙ и КАССИОПЕЯ, – царь и царица.

– А мы сейчас где?

– В Эфиопии, а ты как думал?

– Извини, пожалуйста, давай дальше…

– Это все мама виновата. Она ляпнула вслух, что я красивее, чем все НЕРЕИДЫ и ОКЕАНИДЫ на свете[12].

– Так и есть, вообще-то, – заметил Персей.

– Ой, цыц. Посейдон услыхал эту похвальбу и так разъярился, что отправил чудовищного морского дракона по имени Кит, чтобы тот крушил берег[13]. Никакие корабли не могут теперь причалить, и народ начал голодать. Дело в том, что мы зависим от торговли. Родители обратились за советом к жрецам и жрицам, и те сказали, что ублажить бога, чтоб отозвал Кита, можно лишь одним способом – приковать меня голой к скале. Кит пожрет меня, но зато царство спасется. Ой, а вот и он, смотри, смотри!

Персей огляделся и увидел, как прет к ним по волнам громадное морское чудище. Недолго думая, Персей ринулся в воду, чтобы сразиться с ним.

С восхищением и облегчением наблюдала за всем этим Андромеда, но вскоре ею завладело отчаяние: шли минуты, а Персей все не всплывал. Невдомек было Андромеде, что он – рекордсмен Серифоса по задержке дыхания под водой. Неоткуда ей было знать, что при Персее клинок до того острый, что способен пробить насквозь даже жесткую роговую чешую Кита. Андромеда облегченно вскрикнула, увидев, как веселое торжествующее лицо Персея наконец возникло в волнах – в бурлении крови и ворвани. Персей застенчиво помахал Андромеде, а затем вновь подлетел к ней.

– Глазам своим не верю, – сказала она. – Быть такого не может! Как тебе это удалось?

– Ой, ну как, – проговорил Персей, сбивая с Андромеды кандалы двумя меткими ударами гарпы. – В воде я всегда как дома. Проплыл себе под чудищем и вспорол ему брюхо клинком. Тебя куда подбросить?

Когда они приземлились у царского дворца, Андромеда уже по уши влюбилась в Персея, а он – в нее.

Кассиопея чуть с ума не сошла от радости, увидев дочь живой, и с восторгом узнала, что этот пригожий юный герой станет ей зятем.

Царь Кефей робко проговорил:

– Не забывай, дорогая моя, что Андромеда уже обещана моему брату ФИНЕЮ.

– Вздор, – сказала Кассиопея, – приблизительная договоренность, никакого связывающего обязательства. Финей поймет.

Финей не понял. Брат ЭГИПТА и потомок НИЛА[14], он считал, что союз с Андромедой даст ему возможность объединить два самых могучих царства на реке Нил. Не позволит он какому-то там молокососу с серпом отнять такую мечту. Слухи о том, что молокосос умеет летать, он со счетов сбросил.

И вот музыка и смех свадебного пира в великом зале эфиопского дворца смолкли: ввалился Финей с немалым войском, вооруженным до зубов.

– Где он? – взревел Финей. – Где этот мальчишка, что посмел встать между мной и Андромедой?

Во главе стола, где пировало царственное семейство, Кассиопея и Кефей смущенно переглянулись, а Персей неуверенно поднялся.

– Думаю, тут какая-то ошибка, – произнес он.

– Да, будь ты неладен, еще какая, – отозвался Финей. – И совершил ее ты. Эту девушку много месяцев назад пообещали мне.

Персей обратился к Андромеде:

– Это правда?

– Да, – ответила она. – Но меня никто не спрашивал. Он же мой дядя, я вас умоляю[15].

– А это тут при чем? Ты моя, вот и весь сказ. А у тебя, – прорычал Финей, указывая мечом на Персея, – у тебя две минуты на то, чтобы убраться из дворца и из этого царства, – если ты, конечно, не желаешь, чтобы твоя башка украсила ворота.

Персей поглядел через весь зал на Финея. При Финее было человек шестьдесят вооруженных воинов. Но разговоры о башках, украшающих ворота, навели Персея на мысль, от которой эта самая башка у него пошла кругом.

– Нет, – сказал он. – Это я тебе даю две минуты, чтобы покинуть дворец, – если, конечно, не желаешь, чтобы ты и твои люди украшали этот зал.

Финей фыркнул весело и презрительно.

– Ну и наглец ты, не поспоришь. Кошель золота любому, кто первым прошибет стрелой глотку этому гаденышу.

Солдатня взревела от восторга и натянула тетивы.

– Кто со мной – прячьтесь у меня за спиной! – крикнул Персей, открыл суму и вытащил голову Медузы.

Андромеда, Кассиопея, Кефей и гости пира во главе стола возопили от изумления, увидев, как Финей и его шестьдесят воинов мгновенно застыли.

– Почему они замерли?

– О боги… да они окаменели!

Персей спрятал голову обратно в суму и повернулся к своим будущим свойственникам.

– Надеюсь, он вам был не очень дорог.

– Мой герой… – пролепетала Андромеда.

– Как тебе это удалось? – воскликнула Кассиопея. – Они же статуи. Каменные статуи! Как такое может быть?

– Ой, ну так, – сказал Персей, скромно пожав плечами. – Я тут прошлой ночью познакомился с Медузой горгоной. Ушел с ее головой. Решил, что в хозяйстве пригодится.

Громадное облегчение свое Персей скрыл. Он вовсе не был уверен, что у взгляда мертвых горгониных глаз сохраняется способность превращать живое в камень, но внутренний голос подсказал ему, что попробовать стоит. Вдохновением ли был тот внутренний голос или же совет нашептала ему Афина, Персей разобрать не смог.

Кефей положил руку юноше на плечо.

– На дух не выносил этого Финея. Ты меня очень выручил. Не знаю, как и благодарить тебя.

– Рука твоей дочери – вся благодарность, какая мне потребна. Надеюсь, ты позволишь мне забрать Андромеду с собой ко мне на остров Серифос и познакомить с мамой? Нельзя! – Персей шлепнул Кассиопею по руке – царица потянулась к клапану сумы. – Я б на вашем месте и не пробовал.

– Ох, мама… – Андромеда вздохнула. – Как об стенку горох.

Возвращение на Серифос

– У меня там не дворец, – предупредил Персей Андромеду, пока они неслись над морем к Серифосу. – Простой домик.

– Ты там вырос. Уверена, он мне очень понравится.

– Я тебя люблю.

– Само собой.

Но когда они приземлились на берегу, оказалось, что домик Диктиса сгорел дотла.

– Как такое могло случиться? Где все? Что произошло?

Персей отыскал рыбаков, чинивших сети неподалеку. Они грустно покачали головами. Данаю с Диктисом Полидект заточил в темницу.

– Говорят, царь устраивает во дворце большой пир.

– Ага. Вот прямо сейчас.

– Ради какого-то очень важного объявления.

Персей схватил Андромеду за руку и полетел с ней во дворец. Они оказались позади тронной залы как раз вовремя: увидели, как Данаю и Диктиса, связанных веревками, втащили и бросили перед Полидектом.

– Как вы посмели? Как посмели вы жениться без моего разрешения?

– Это все я, – сказал Диктис.

– Это все мы, – сказала Даная.

– Но я предложил тебе свою руку. Ты могла бы стать моей царицей! – завопил Полидект. – За это оскорбление вы оба умрете.

Персей выступил вперед и направился к трону. Полидект глянул за спины Данаи и Диктиса и увидел Персея. Широко улыбнулся.

– Так-так-так. Уж не храбрый ли юный Персей это? Ты сказал мне, что без головы Медузы не вернешься.

– А ты сказал мне, что собираешься соревноваться с Эномаем в гонках на колесницах за право на Гипподамию.

– Я передумал.

– Зачем ты пленил мою мать?

– Им с Диктисом суждено умереть. Можем и тебя рядышком повесить, если желаешь.

Даная с Диктисом воззвали к сыну:

– Беги, Персей, беги!

– Мама, Диктис, если любите меня – отвернитесь и смотрите на Полидекта. Молю вас! Все, кто любит меня, смотрите на царя!

Улыбка на лице Полидекта стала чуть менее уверенной.

– Что за чепуха?

– Ты потребовал голову Медузы. Вот она!

– Уж не ждешь ли ты от меня, что… – И больше ни слова не молвил Полидект.

– Всё. Можете повернуться и смотреть на меня, – сказал Персей, убирая голову Медузы обратно в суму. – Теперь это безопасно.

Статуя Полидекта, сидящего на троне, окруженном каменными воинами, стала популярной достопримечательностью Серифоса. Гости острова платили за то, чтобы посмотреть на это и потрогать статую, а на вырученные деньги островитяне возвели храм Афины и сто герм[16] по всему Серифосу.

Андромеда с Персеем оставили царя Диктиса и царицу Данаю на острове, а сами отправились своей дорогой. Они могли бы остаться и унаследовать царство. Могли бы вернуться на родину Андромеды и править объединенным царством Эфиопии и Египта. Но они были юны, пылки и настроены путешествовать, а Персею еще и хотелось навестить край своего рождения. Младенцем он пробыл там меньше недели. Его дед, царь Акрисий, сделал все, чтобы не допустить существования Персея и укоротить его жизнь, но Персею было любопытно поглядеть, каков он, знаменитый Аргос, царство его рождения.

Добравшись до Аргоса, Персей с Андромедой обнаружили, что Акрисий, выбросив дочку с внуком в море в сундуке много-много лет назад, сделался мрачен, жесток и деспотичен. Любимым правителем он никогда не был, и с трона его вскоре свергли. Никто не знал, где он теперь. Люди Аргоса, прослышав о потрясающих подвигах Персея, пригласили его взойти на пустовавший трон. Не зная, чем дальше заняться и где осесть, молодая пара поблагодарила аргосцев и попросила время на размышление.

Странствовали они по материковой Греции, и Персей зарабатывал им на жизнь призовыми деньгами, какие постоянно выигрывал на спортивных состязаниях. Дошли до них вести, что царь Лариссы устраивает самые богатые игры года, и они подались на север, в Фессалию. В тех играх участвовали лучшие спортсмены Греции, и велика честь тому, кто победит сразу во многих видах соревнований. Персей выигрывал один забег за другим, состязание за состязанием. Последним было метание диска. Персей зашвырнул его так далеко, что диск пролетел над самой дальней отметкой, покинул стадион и приземлился среди зрителей. Великий рев восторга, каким встретили этот невероятный результат, стремительно перерос в стон ужаса. Кого-то из зрителей тем диском зашибло.

Персей бросился в толпу. На земле лежал старик, из пробитой головы струилась кровь. Персей прижал его к себе.

– Прости меня, – проговорил он. – Какой ужас. Собственной силы не ведаю. Да простят меня боги.

К изумлению Персея, старик улыбнулся и даже смог выкашлять смех.

– Не тревожься, – молвил он. – Забавно, правда. Я обставил оракула. Много ли кто вправе такое сказать? Оракул предрек, что смерть мне будет от руки внука, а сразил меня в итоге какой-то неуклюжий болван-спортсмен.

Слуга старика отпихнул Персея.

– Не напирай на его величество.

– Его величество?

– Ты что, не знаешь? Это же царь Акрисий Аргосский.

Случайно или нет, предречено или нет – а все равно убийство кровника. Персей и Андромеда совершили скорбное паломничество на гору Киллену в Аркадии и в храм Гермеса и постояли рядом с пещерой, где родился этот бог. На алтарный камень возложили они шапку-невидимку и талари – крылатые сандалии. Выйдя за пределы храма и кратко помолившись Гермесу, они обернулись и поглядели на алтарь. Шапка и сандалии исчезли.

– Все правильно мы сделали, – проговорила Андромеда.

Отправились они в Афины и в недрах храма, посвященного Афине, спрятали серп, щит и суму с головой Медузы.

Богиня явилась им лично и благословила их.

– Ты справился, Персей. Наш отец тобой доволен.

Афина подняла щит, и они увидели, что лицо Медузы – изумленное, растерянное, печальное и по-своему красивое – смотрит на белый свет, навеки заточенное в сияющей поверхности бронзы. С тех пор щит стал эгидой Афины – ее знаком, штандартом и предупреждением миру.

Можно добавить – и ни о каком другом великом герое, какие приходят мне на ум, такого не скажешь, – что Персей и Андромеда жили-поживали потом да добра наживали. После своих странствий они вернулись на Пелопоннес – большой полуостров на юго-западе, связанный с материковой Грецией перемычкой суши под названием Коринфский перешеек[17], – и основали там Микены, великое царство, которое со временем, уже именуемое Арголисом или Арголидой, присоединило к себе соседние Аркадию и Коринф, а также и родной Персеев Аргос на юге.

Сын Персея и Андромеды Перс стал патриархом народа персов.

Прожив долго, Персей с Андромедой удостоились высшей награды, какая перепадает от Зевса смертным. Вместе с Кассиопеей и Кефеем их взяли на небо – созвездиями. Персей и Андромеда вместе присматривают за неукротимым потоком своих детишек-метеоров – ПЕРСЕИДОВ, их до сих пор видно и нам – раз в год они щеголяют в ночном небе.

Род Персея

Долго еще после завтрака сидел Зевс в одиночестве за столом, размышляя о Герином сне. Кто-то придет на выручку – спасать бессмертных. Кто-то из рода Персеева. Не исключено, говорил он себе, что это всё лишь нахальные фантазии, насланные МОРФЕЕМ, чтобы морочить головы и сбивать с толку. Но есть возможность – хоть, допустим, и призрачная, но тем не менее возможность, – что эта греза и впрямь предупреждение – пророчество. Вреда не будет, если подготовиться. А может, попутно и повеселиться.

Итак. Род Персея. На чем мы остановились?…

Зевс глянул вниз на Тиринф, столицу Микен. Царственная пара Персея и Андромеды заслужила катастеризм – их вознесли на твердь небесную в виде созвездий, – но остались ли, задумался Зевс, какие-либо прямые потомки, что породили бы героя, чья родословная соответствовала бы условиям Гериного видéния?

Имелось три очевидных кандидата. Первый – сын Персея и Андромеды по имени СФЕНЕЛ, теперешний царь Микен. Он был женат на молодой женщине по имени НИКИППА[18]. Покамест пара оставалась бездетной.

Второй живой наследник – внук Персея АМФИТРИОН, женившийся от большой влюбленности на своей двоюродной сестре, красавице АЛКМЕНЕ, тоже внучке Персея и Андромеды. Наследников пока не наплодили.

Стало быть, у одной из этих пар мог бы родиться великий герой. К слову, об Алкмене: Зевс не мог не приметить, что она очень, очень, очень хороша собой. А что, если ей забеременеть моим, а не Амфитрионовым сыном, задался вопросом Зевс. Поскольку сама Алкмена – внучка Персея, ребенок получится из его рода, все сходится, а значит, соответствует требованиям Гериного пророческого видéния. Но и сыном Зевса этот ребенок будет тоже, потому, само собой, прирожденно героическая натура.

Чем больше Зевс об этом думал, тем больше ему эта затея нравилась. В результате возникнет именно такой герой, какого увидела Гера в своей грезе, а еще Зевс и удовольствие получит. Но как обрюхатить Алкмену? Они с Амфитрионом жили не в Тиринфе – аж в самих Фивах. Причина тому была мудреной, но занимательной.

Охотясь, Амфитрион ненароком убил Алкмениного отца ЭЛЕКТРИОНА (который, конечно же, дядя Амфитриона, а не только его тесть). Излишне напоминать, что убийство кровного родственника, случайное или нет, для греческого сознания было проступком самым жутким и непростительным. Амфитрион с Алкменой сбежали в Фивы, где владыка КРЕОНТ искупил кровавое преступление Амфитриона. Очищенный и обновленный, Амфитрион оставил жену в Фивах, вернулся в Микены и по требованию самой Алкмены взялся разбираться со сложным нагромождением династических неувязок.

Соответственно, в то время Алкмена жила на обширной фиванской вилле, где Креонт поселил их с Амфитрионом. Алкмена была женой верной и любящей, а потому Зевс решил возникнуть пред ней не в виде орла, козла, золотого дождя, медведя, быка или еще какого-нибудь зверя или явления, кем ему доводилось бывать в сладострастных приключениях, а в виде самогó возлюбленного супруга Алкмены – Амфитриона[19].

При полном вооружении, весь в дорожной пыли Зевс-Амфитрион пришел однажды вечером на виллу и объявил восхищенной Алкмене, что в Микенах он все уладил. Завороженная подробным рассказом о том, как ловко он устранил все трудности, с какими она отправила его разбираться, и обрадованная возвращением мужа целым и невредимым, Алкмена приняла его на своем ложе. Одну ночь Зевс удлинил до трех – чтобы насладиться вволю. Когда же утро наконец настало, он удалился.

Амфитрион – настоящий Амфитрион – вернулся в то утро из Микен и потрясенно обнаружил, что Алкмена уже знает о его триумфальной кампании во всех подробностях.

– Да ты мне вчера вечером уже все рассказал, мой милый дурашка-муженек, – сказала она. – А потом мы любились – ух как чудесно любились! И не раз, и не два – да с таким огнем, с такой силой. Давай еще.

Амфитрион несколько дней подряд пылил по дороге из Тиринфа к Фивам и как раз истосковался по любовным утехам, а потому выкинул из головы эти ее странные замечания и благодарно прыгнул к жене в постель.

Когда они намиловались, Алкмена не удержалась и вслух отметила разницу между тем, как Амфитрион любил ее этой и прошлой ночью.

– Шутить изволишь, – проговорил Амфитрион. – Вчера ночью я все еще был в пути. Спроси мое войско.

– Но…

У них состоялся долгий разговор, и они решили, что одному лишь ТИРЕСИЮ достанет мудрости и прозорливости, чтобы пролить свет на эту тайну. Глазами Тиресий не прозревал ничего, зато пророческим умом своим – все.

Слепой фиванский провидец выслушал по отдельности рассказы обоих супругов о событиях предыдущего вечера.

– Первым гостем в твоей постели был Отец-небо, Зевс, – сказал Тиресий Алкмене. – И теперь внутри тебя происходит нечто замечательное.

Он не ошибся. Переспав подряд с Зевсом и Амфитрионом, Алкмена забеременела от обоих. В утробе ее развивались близнецы, два сына – один от Зевса и один от Амфитриона. Это явление, полиспермия, у млекопитающих – кошек, собак или свиней, например, способных на единовременный приплод из нескольких детенышей, – встречается довольно часто, а вот у людей – редкость. Редкость – но не совсем уж невидаль. И достославно именуется гетеропатернальной суперфекундацией[20].

На горе Олимп ничто из этого не ускользнуло от внимания Геры. Никогда прежде не бывала Царица небес так взбешена мужниными интрижками. В ее глазах Зевсовы шашни с СЕМЕЛОЙ, ГАНИМЕДОМ, ИО, КАЛЛИСТО, Данаей, ЛЕДОЙ и ЕВРОПОЙ – ничто по сравнению с этим чудовищным, унизительным предательством. Может, эта неверность просто добила Геру, стала последней любовной соломинкой, сломавшей спину верблюду, или, возможно, богиня почувствовала, что на сей раз Зевс увлекся по-настоящему, а особенно ее ошеломило, что все это произошло из-за ее сновидения, которым она поделилась с супругом. Как бы то ни было, неумолимо мстительная Гера наблюдала, как у Алкмены близится срок, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы уничтожить плод настолько оскорбительного союза.

В том, чтобы подвернулась оказия для мести, Гера могла полагаться – еще как могла – на мужнино тщеславие. За ночь до того, как Алкмене рожать, Царь богов сидел на Олимпе, навеселе. Зевс есть Зевс, ничего не смог с собой поделать.

– Тот, кто родится следующим в доме Персея, будет править всей Арголидой, – ляпнул он.

– Ты серьезно, супруг мой? – быстро переспросила Гера.

– Более чем.

– Поклянись перед всеми.

– Чего это?

– Если ты серьезно – клянись.

– Да пожалуйста, – сказал Зевс, растерявшись от такого напора, но уверенный, что все идет по плану. Алкмена же родит с минуты на минуту. – Объявляю тебе, – произнес он громко и отчетливо, – что следующий младенец рода Персея станет править Арголидой.

Вы же помните о сыне Персея – Сфенеле? Гера знала, что жена Сфенела Никиппа тоже беременна, хотя всего лишь на седьмом месяце. Этого обстоятельства хватило бы, чтобы остановить почти кого угодно, однако Гера – не кто угодно. Она богиня супружеской верности, Царица неба и, что самое главное, обманутая жена. Ее воля – а второй такой, как у Геры, и не сыскать – дорогу себе пробьет.

Гера призвала дочь свою ИЛИФИЮ, богиню родовспоможения[21], и велела ей немедля отправляться в Фивы, усесться в кресло при Алкмениной спальне, накрепко скрестить ноги и, не меняя позы, ждать дальнейших указаний. Эта поза в такой близости от беременной не даст Алкмене раздвинуть ноги и родить, а Гера знала, что через некоторое время дети, заточенные в утробе роженицы, задохнутся и умрут. Сама же Гера отправилась в Тиринф с зельем, чтобы Никиппа преждевременно родила их со Сфенелом сына.

Путаная, жестокая и мерзкая затея – зато ловкая и действенная. Силы волшбы, какими наделена была Илифия, и впрямь не дали Алкмене, корчившейся от боли, развести ноги. В Тиринфе же Никиппа успешно родила здорового мальчика, которого они с мужем назвали ЭВРИСФЕЕМ[22].

Гера торжествующе вернулась на Олимп.

– Мой дорогой муж, – пропела она, – возрадуйся же. Родился мальчик, прямой потомок Персея – ни больше ни меньше!

Зевс широко улыбнулся:

– А, да. Я подумывал, что случится такое вот.

– До чего же восхитительные новости, – продолжала чирикать Гера. – Я так счастлива за эту пару. Сфенел – сын Персея, конечно же, но и у Никиппы род образцовый. Вот так родословная у ребенка. Не только от Пелопа он происходит, но и…

– Погоди, погоди, погоди… Никиппа? Сфенел? Какое, к Аиду, отношение эти двое имеют к чему бы то ни было?

– Ой, я разве не сказала? – Вид у Геры был удивленный. – Никиппа со Сфенелом подарили миру сына.

– Н-но…

– И не придумать новости лучше, а? И теперь, как ты и поклялся, этот мальчик – названный Эврисфеем, – сын Сфенела и внук Персея, вырастет и станет править Арголидой.

– Но…

– Как ты поклялся, – повторила Гера сладчайшим голосом. – При всех. И, не сомневаюсь, ты приглядишь за тем, чтобы этот мальчик всегда оставался невредим. Ибо слово твое закон, и великий Космос возопит, Олимп сокрушится, а боги падут, сглупи ты и пойди против собственного слова.

– Я… я…

– Ротик открылся, дорогой, и с бороды слюна капает прямо тебе на коленки. Очень непривлекательно. Не прикажешь ли Ганимеду подать тебе салфетку?

Зевса обставили мастерски. Гера знала – знал и сам Зевс, – что придется чтить клятву и позволить этому нежданному внуку Персея, этому Эврисфею, править Арголидой – объединенными землями Микен, Коринфа, Аркадии и Аргоса. Все планы, которые понастроил Зевс для их с Алкменой сына, теперь того и гляди рухнут. Несчастный пацан родится мертвым, и Гера возьмет верх. Во вражде между мужем и женой ни один не даст противной стороне победить, будь на то их воля, но Зевсу не шло на ум, что делать дальше. Он сидел на троне и мрачно размышлял.

И Зевсу, и всему ходу истории повезло: Алкмена была милой не только внешне, но и обхождением. Хорошие люди притягивают верных, любящих друзей, и не было ни у кого более верных и любящих подруг, чем две женщины, что прислуживали Алкмене, – ГАЛАНФИДА и ИСТОРИДА. Семь дней и семь ночей смотрели они, как их несчастная подруга и хозяйка мучается от растущего в ней бремени. Наконец Историда, очень сообразительная дочь Тиресия, измыслила план.

Илифия сидела за дверью, окаменев, точно статуя, туго скрестив ноги и размышляя, сколько еще надо ждать, чтобы ребенок внутри Алкмены наверняка умер, и тогда встать уже наконец, чтобы кровь возобновила свой бег у нее в бедрах.

Вдруг из спальни донеслись крики. Уж не новости ли это, которых она ждет? Двери Алкмениной комнаты распахнулись, и выбежала Галанфида, хлопая в ладоши и вопя, но не от отчаяния, а от радости.

– Несите вести! Несите вести! – вопила она. – Владычица родила! Счастье-то какое, счастье!

Оторопев, Илифия вскочила.

– Быть того не может! – вскричала она. – Покажи!

Слишком поздно осознала она, что ее обманом вынудили встать и расплести ноги. В распахнутую дверь она видела Историду при Алкмене, роженица раздвинула ноги и тужилась. Появился сперва один, а за ним и второй малыш, оба сотрясали воздух здоровым заливистым плачем. Потуже запахнувшись в свои одеяния, Илифия дала деру. Она прекрасно знала, каким мощным бывает гнев Геры.