Триумф Рози

Graeme Simsion

THE ROSIE RESULT

The Rosie Result — Copyright © Graeme Simsion, 2019

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2019.

Посвящаю всем людям с аутизмом, которые стали источником вдохновения и поддержкой для этих книг

Каждый из нас — особый случай.

Альбер Камю

1

Стоя на кухне на одной ноге, я был занят тем, что открывал устрицы. Тогда-то и начались проблемы. Не будь я ученым, отлично осознающим склонность человеческих существ видеть закономерности там, где их не существует, я мог бы прийти к выводу, что некое божество карает меня за грех гордыни.

Дело было в середине дня. Час или два назад я заполнял аттестационную анкету и добрался до такого вопроса: «Что вы считаете вашей главной сильной стороной/сильными сторонами?»

Словесная конструкция выглядела какой-то туманной: не уточнялся ни контекст, ни уровень обобщения. Очевидный ответ: «Квалификацию в области генетики». Но это явно подразумевалось должностью — профессор генетики. Мои знания о миксоидной липосаркоме скоро не будут иметь особого значения сами по себе, полагал я, ибо мой исследовательский проект на эту тему близится к завершению. «Объективность и высокий уровень интеллекта»? Из этого могут сделать вывод, что я как бы намекаю, будто некоторые представители академических кругов лишены этих качеств. В действительности это так и есть, однако указывать на данное обстоятельство, по всей видимости, бестактно. Мне требовалось всеми силами избежать бестактности.

Я все еще искал ответ, когда Рози пришла домой.

— Что это ты делаешь в пижаме? — осведомилась она.

— Готовлю обед. В многозадачном режиме. Одновременно с кулинарной работой решаю проблему и приседаю на одной ноге.

— Я хочу сказать — почему ты в пижаме?

— Потому что в процессе приготовления пищи имел место небольшой инцидент. Он включал в себя взрыв каштанового ореха. Я пытался ускорить процесс, повысив температуру. Следствие — растительное масло на различных поверхностях. — Я указал на потолок, где виднелись характерные пятна. — Это затронуло и мою одежду. Я избежал дальнейших потерь времени, сразу же переключившись в режим пижамы, вместо того чтобы надевать промежуточный костюм.

— Ты не забыл, что Дейв с Соней придут обедать?

— Разумеется, не забыл. Сегодня вторая среда месяца. День, когда я меняю насадку зубной щетки.

Рози как могла передразнила мой голос (признак того, что она в хорошем настроении):

— «Гости. Пижама. Комбинация некорректная».

— Дейв и Соня видели меня в пижаме. Когда мы ездили на мыс Канаверал…

— Лучше не напоминай.

— Если у меня есть время на смену наряда, я лучше посвящу это время аттестационной анкете.

И я разъяснил свою проблему.

— Да просто напиши то же самое, что писал в прошлом году.

— Я не заполнял эту анкету в прошлом году. А также в позапрошлом. А также…

— Ты уже двенадцать лет в Колумбийском — и тебе ни разу не устраивали аттестацию?

— Анкету я никогда не заполнял. Всегда возникает какая-то более приоритетная задача. К сожалению, Дэвид Боренштейн настаивал. Угрожал, что если завтра моя анкета не будет у него на столе, в заполненном виде, то он применит ко мне меры дисциплинарного характера. Не конкретизировал, какие именно.

— И ты застрял на вопросе про сильные стороны?

— Совершенно верно.

— Напиши просто — «решение проблем». Отличный ответ. И не из тех, которые тебе потом припомнят: мол, вот ты написал, а на самом деле… Если ты не найдешь средство от рака, никто не скажет: «Но вы же написали, что хорошо умеете решать проблемы».

— Тебе тоже встречался такой вопрос?

— За последний месяц — всего-навсего раз двадцать.

Проект в области медицинских исследований, которым занималась Рози, тоже подходил к концу, и она подыскивала себе более высокую должность. Это оказалось непросто, поскольку большинство таких позиций подразумевали и клиническую работу. Она аргументировала свою точку зрения так: «Я дерьмовый врач, зато хороший исследователь. Зачем тратить время на то, что у меня плохо получается?» Раньше я применял ту же логику к аттестационной анкете.

— Вероятно, ты при этом давала упомянутый тобой оптимальный ответ, — предположил я. — «Решение проблем».

— Обычно я отвечаю «хорошо умею работать в команде», но в твоем случае…

— Мне это могут припомнить.

Рози рассмеялась:

— Я сама все заполню до конца, так что у тебя как раз будет время привести себя в приличный вид. Это и есть работа в команде, видишь? — Вероятно, она заметила выражение моего лица. — Когда я закончу, можешь проверить.

Обрабатывая оставшиеся устрицы, я размышлял над предложением Рози. У меня вызывал чувство удовлетворения тот факт, что мой партнер выявил во мне качество, которое я сам прежде не осознавал. А я ведь действительно хорошо умею решать проблемы!

Моим преимуществом мог считаться нетипичный (другие использовали в таких случаях слово «чудноватый») подход к анализу ситуаций и реагированию на них. За мою двадцатипятилетнюю карьеру он неоднократно позволял мне преодолевать различные повседневные препятствия и инициировать серьезные прорывы (не только в области научных исследований). Кроме того, он принес существенную пользу и моей личной жизни.

В двадцать лет, будучи студентом, специализирующимся в области компьютерных наук, я обладал слишком низкой социальной компетентностью даже по меркам двадцатилетних студентов, специализирующихся в области компьютерных наук. Мои перспективы найти партнера следовало оценивать как нулевые.

Теперь же, во многом благодаря сознательному применению методик решения проблем, я профессионально занимался увлекательной и хорошо оплачиваемой работой, был женат на самой красивой в мире и самой совместимой со мной женщине (Рози), являлся отцом талантливого и счастливого десятилетнего ребенка (Хадсона), который и сам уже демонстрировал признаки того, что становится мастером инновационного решения проблем.

Я выявил биологического отца Рози среди шестидесяти пяти кандидатур, спас бизнес моего друга Дейва (производство и продажа холодильников) от финансового коллапса, а кроме того, после детального анализа клиентских предпочтений в баре, где мы с Рози работали на полставки, придумал коктейль, который получил затем приз «Выбор жителей Нью-Йорка».

Состояние моего здоровья было превосходным — отчасти благодаря регулярным урокам боевых искусств и фитнес-программе, каковую мне удалось интегрировать в другую мою деятельность. Мне оказывала психологическую поддержку наша мужская группа — в лице Дейва и бывшего музыканта по имени Джордж.

За более чем двенадцать лет брака мое творческое мышление породило житейский распорядок, вполне отвечавший живому и непосредственному темпераменту Рози, однако позволявший не идти на неоправданные жертвы, от которых страдает эффективность. Я бы предпочел большее количество секса, однако частота соответствующих актов и так превышала среднее значение для наших возрастов и общей продолжительности наших отношений. К тому же она была неизмеримо больше, нежели до моего знакомства с Рози.

Единственным заметным пятном на этом безупречном фоне являлось прекращение моей долгой дружбы с Джином, моим наставником. Но даже с учетом данного фактора следовало признать: кривая на графике моей удовлетворенности жизнью, если бы я отслеживал этот параметр, ныне находилась бы в области своего максимума.

Я вернулся к устрице, которая до сих пор не предоставила точку входа для моего ножа. В нижнем ящике стола имелся целый набор инструментов, включая и плоскогубцы. Если я обломаю ими край устричной раковины, то создам просвет, в который можно будет вставить лезвие. Я позволил себе несколько мгновений удовлетворения. Дон Тиллман, Лучший Решатель Проблем в Мире.

Тут появилась Рози с моим ноутбуком в руках:

— Что ты хочешь написать насчет областей, в которых ты желал бы усовершенствоваться? Я поставила — «мода».

— Ты уже упоминала о пижаме.

— Я шучу. Но вообще-то всегда есть в чем себя улучшить. Это у тебя туристские носки, да?

— Многоцелевые. Чрезвычайно теплые.

Я повернулся к ней, следуя известной социальной конвенции, согласно которой люди смотрят друг на друга во время устного общения. Одновременно я, удерживаясь на одной ноге, опускался вниз, чтобы получить прямой доступ к плоскогубцам, вытягивая свободную ногу так, чтобы рабочая голень сохраняла вертикальное положение, требуемое при выполнении подобных приседаний. Одной рукой я тянулся к ящику, в другой находились устрица и нож.

Погрузив руку в ящик, находившийся у меня за спиной, я ощутил повсеместную клейкость. Когда я позже мысленно вернулся к этой ситуации, суть произошедшего стала очевидна. Недавно Рози велела Хадсону положить принадлежности для завтрака на место после использования. Видимо, в процессе уборки со стола он мысленно концентрировался на какой-то другой теме, поэтому и поместил бутылку с кленовым сиропом в произвольно выбранный ящик, при этом положив ее набок и не закрутив крышку.

Я стремительно отдернул руку — примитивная реакция на неожиданное. И в результате потерял равновесие.

Оптимальным решением было бы возвращение приподнятой ноги на пол. Но я, инстинктивно не желая прерывать упражнение, ухватился за другой ящик, который не оказался в достаточной мере зафиксированной опорой. По-видимому, я поскользнулся на растительном масле, оставшемся на полу после взрыва каштана. Итоговым результатом стало мое падение на пол — впрочем, не очень болезненное.

Рози захохотала.

— Многозадачность, — проговорила она. — Тебе явно стоило бы подтянуть многозадачность. — И тут же: — Вот черт, ты порезался!

Ее диагноз оказался верным. Нож вонзился мне в заднюю часть голени. Рози опустилась на колени, чтобы осмотреть область поражения.

— Ни в коем случае не передвигай его! — Хадсон стоял в дверном проеме, также облаченный в пижаму, как всегда, по средам после школы.

— Ничего-ничего, — отозвалась Рози. — Он не повредил позвоночник.

— Откуда ты знаешь? — осведомился Хадсон.

— Я же врач, забыл?

Аргумент не отличался убедительностью, если учесть, как сама Рози оценивала свою компетентность в качестве практикующего медика. Нож вошел на некоторую глубину, и на полу начала образовываться лужа крови.

— Надо скорую вызвать, — заявил Хадсон.

— Прекрасная идея, — заметил я.

— Где твой телефон? — спросила Рози.

— В своем чехле. Собственно, я на нем лежу.

— Не двигайся! — вскричал Хадсон, вклиниваясь между Рози и мною.

— Можно нам воспользоваться твоим телефоном? — спросил я у Рози.

— Хадсон, иди посмотри у меня в сумочке.

— Ты обещаешь, что не будешь его передвигать? Обещаешь?

— Обещаю. Давай, притащи мой телефон.

— Вероятно, меня повезут в больницу, — предположил я. — К тому времени проблемная устрица уже, по-видимому, достаточно расслабится, чтобы ее можно было открыть традиционным способом.

— Дон, выкинь ты из головы этот ужин.

— Тебе надо будет подать аттестационную анкету. Поскольку дедлайн…

Хадсон вернулся с телефоном Рози. Она ткнула пальцем в экран и изрекла: «Вот дрянь». Я сделал вывод, что аккумулятор ее аппарата разряжен: такое нередко имеет место, так как она не придерживается четкого режима подзарядки.

По счастью, в дверь позвонили. Явились Дейв и Соня — самозанятый специалист и финансовый контролер (соответственно). Я подумал: почти наверняка хотя бы один из них имеет при себе работоспособный телефон. Хадсон нажал на кнопку, отпирающую электронный замок.

Соня, как нетрудно было предсказать, одновременно продемонстрировала истеричность, критичность и практичность:

— О господи, я прямо так и ждала, что в один прекрасный день с тобой что-нибудь такое стрясется. Просто безумие какое-то — приходишь домой с работы и вынужден готовить. Ты двигаться можешь?

— Не надо об этом, — предостерегла ее Рози. — Просто вызови скорую.

— Уже набираю, — сообщил Дейв. — Ты не против, Дон?

— Совершенно не возражаю.

Рози безмолвно смотрела на свой телефон.

— Все в порядке? — спросила Соня. Вопрос прозвучал несколько странно, однако Рози, вероятно, интерпретировала «в порядке» как «в порядке, если не считать того, что Дон лежит на полу, истекая кровью, а Дейв вызывает скорую помощь».

— Я работу получила. — Рози повторила это громче, после чего начала плакать. — Я работу получила. Ту самую, про которую думала, что она мне вообще не светит.

— Какую именно работу? — спросил я, глядя на нее с пола.

— У Иуды.

Имелся в виду профессор Саймон Лефевр, ее бывший коллега, обитающий в Австралии. Он несколько лет «встречался» с нашей подругой Клодией, пока его не застали за актом измены ей.

— Иуда переезжает в Нью-Йорк? — уточнил я.

— Нет, это там, в Мельбурне. Так и знала, что ты тогда не слушал.

По всей видимости, я тогда все-таки слушал, однако игнорировал факторы, касающиеся кадрового состава и местоположения, чтобы сосредоточиться на действительно важных параметрах. Я мог бы найти место в университете, где бы мы ни проживали, тем более что соображения статуса меня не заботили. Теперь пришла очередь Рози продвигать свою карьеру — после того, как она несколько лет брала на себя основную долю рисков, сопряженных с выращиванием Хадсона.

— А что, из-за этого будут какие-то сложности? — спросила у меня Рози.

— Разумеется, нет. Новость великолепная. И мне уже не понадобится заполнять аттестационную анкету. Более того, нам следует выпить, чтобы это отпраздновать. Незамедлительно.

Рози покачала головой:

— Мы возвращаемся домой. Надо мне Филу позвонить. (Фил — это отец Рози.)

Мысль о грядущих успехах Рози стала более чем адекватной компенсацией боли в моем коленном сгибе. Кривая удовлетворенности жизнью снова пошла вверх. В последний раз. Я заметил, что Хадсон стоит в дверях, сжимая голову обеими руками.

Возможно, дело тут было в необычной зрительной перспективе, открывавшейся с пола, в сочетании с тем фактом, что Хадсон был одет в пижаму; но меня поразило, как сильно он успел вырасти и при этом — каким юным до сих пор выглядит. Темные волосы (нехарактерно длинные, если учитывать его возраст), очки в черной оправе: он чрезвычайно походил на десятилетнего меня, и явно огорченное состояние лишь усиливало это сходство.

На кухне воцарилось молчание. Все мы воззрились на Хадсона.

— У тебя все в порядке? — осведомилась Соня.

— Нет. Я не хочу в Австралию. Я не хочу менять школу. И вообще я не хочу ничего менять.

2

К июню наше положение существенно изменилось. Мы переехали в дом с тремя спальнями, расположенный в «модном» ближнем пригороде Мельбурна под названием Норткот, откуда можно быстро доехать до университета на велосипеде. У нового жилища имелся сад, гараж и достаточно пространства для библиотеки научно-фантастических романов, которую собирал Хадсон и которая теперь распространилась за пределы его комнаты — в коридор.

Мое подколенное сухожилие постепенно заживало. Рози работала у Иуды, Хадсон посещал школу, а я нашел себе место профессора генетики. Все это вполне вписывалось в диапазон возможностей, на который мы рассчитывали в ходе предварительного планирования.

Однако за это же время возникло пять новых проблем. Вот они (в порядке возрастания остроты):

1. Проблема нахождения средства от рака. Я присоединился к исследовательскому проекту по оценке различных индивидуальных подходов к лечению онкологических заболеваний — подходов, учитывающих генетические особенности пациента. Работа обладала большой потенциальной ценностью, однако я обладал недостаточно высокой квалификацией для такого занятия. Научного руководителя проекта очень впечатлил мой диплом специалиста по информатике, но эта сфера чрезвычайно сильно изменилась за двадцать девять лет, прошедшие с тех пор, как я переквалифицировался в генетика. Я отказался от всех факультативных видов деятельности (в том числе от айкидо и карате), чтобы ликвидировать свое отставание, однако онлайн-курсы отнимали время и интеллектуальные ресурсы, которые требовались мне для решения более серьезных проблем.

Уже дав согласие стать одним из участников проекта, я узнал, что Ласло Гевеши, мой друг, работающий на физическом факультете, также подавал заявку на участие. Это была бы идеальная кандидатура, но он, что вполне предсказуемо, «плохо показал себя на собеседовании». Он не мог назвать в качестве своих сильных сторон «умение работать в команде» или «хорошее чувство моды и стиля». Впрочем, страдающие онкологическими заболеваниями едва ли стали бы жаловаться, что средство от их недуга открыл человек, работающий за компьютером в велосипедном шлеме и велосипедных же очках.

Для меня тут имелся и личный аспект. У моего отца был рак простаты, уже не на первой стадии, и мать была очень рада, что мы возвращаемся в Австралию. Я объяснил ей, что, к тому времени как результаты моих исследований сколько-нибудь повлияют на клиническую практику, отец наверняка умрет если не от рака, то от старости.

Я не исключал, что вопрос недостаточной профессиональной компетентности решится сам собой — из-за второй проблемы.

2. Возмутительная ситуация на лекции по генетике. В результате допущенной мной ошибки при вынесении суждения для меня возник определенный риск увольнения. В скором времени мне следовало предстать перед дисциплинарной комиссией, и задача по тщательной подготовке моей защиты перед лицом предъявленных обвинений уже отняла у меня сто двадцать восемь часов, если не учитывать перерывы на сон.

Рози предложила радикальное решение:

— А ты пошли их к чертям собачьим. В частном секторе сможешь в два раза больше получать. И никаких лекций.

Она убедила меня предложить свои услуги одной небольшой компании, которая занималась редактированием генома.

— Ты же это дело обожаешь, — заявила Рози. — Вечно рассказываешь про редактирование генома. Вот тебе шанс реально за него взяться.

— Я не обладаю необходимыми познаниями.

— Ну так научишься. Ты ведь сейчас и так каждый вечер только и делаешь, что учишься, разве нет?

Собеседование прошло неожиданно гладко. Мой потенциальный работодатель, Дан Мин, женщина приблизительно сорока лет, чей энтузиазм граничил с маниакальностью, показала мне лабораторию, попутно сообщив, что скоро исследователи переедут в новое помещение.

— Мы изменяем мир. Каждый день решаем неразрешимые проблемы. Как можно не хотеть тут работать?

Ответ: я опасался применять свои профессиональные навыки — и навыки межличностного общения — за пределами академического мира. Мне казалось, что это сопряжено с немалым риском. Тем не менее это означало, что у меня все-таки есть варианты. В отличие от моего друга Дейва.

3. Катастрофическое положение Дейва. Мой друг Дейв также перенес травму коленной области и в настоящее время не мог выполнять функции инженера холодильных установок. Из-за особенностей американской системы компенсаций по временной нетрудоспособности, или из-за его неудачной страховой политики, или вследствие того факта, что инцидент произошел не на работе, а в баре, он пребывал в тяжелой финансовой ситуации. Соня, которая недавно произвела на свет их второго ребенка (зачатого, как и первый, методом экстракорпорального оплодотворения), вынуждена была выйти на работу раньше запланированного срока. Теперь уход за младенцем вошел в сферу ответственности Дейва, и он не выказывал особого удовольствия по поводу своей новой роли. Рози отнеслась к этому критически:

— Скажи ему: добро пожаловать в клуб. Женщины занимались этим всегда.

Вероятно, восстановлению здоровья Дейва препятствовал его ненормально высокий вес (индекс массы тела на момент нашего с Рози отбытия из Нью-Йорка: тридцать пять). Во время наших еженедельных бесед по скайпу я призывал его поменьше есть и уделять побольше времени реабилитационным упражнениям. Неуспехи Дейва на обоих направлениях, судя по всему, свидетельствовали о каких-то отклонениях его душевного состояния от нормы. Мне как члену команды его психологической поддержки требовалось отыскать способ это исправить.

4. Рози на распятии. Название этой проблеме дала Рози, основываясь на известном цикле романов Генри Миллера. На самом деле упомянутый цикл именуется «Роза распятия», так что лично я не стал бы проводить здесь параллель.

Рози пригласили возглавить проект по изучению биполярного расстройства (предполагалось, что он начнется с пилотного исследования). Это и была та «работа мечты», которая подтолкнула нас к смене места жительства. Затем, в наши первые месяцы после возвращения в Австралию, Хадсон столкнулся с некоторыми трудностями на послешкольных занятиях, и Рози, с согласия Иуды, ее менеджера, сократила свое время пребывания на работе, чтобы иметь возможность забирать сына из школы три дня в неделю. Остальные два дня эту обязанность выполнял Фил, ее отец.

Впоследствии, когда шла подготовка финансовой заявки по основному проекту, Иуда использовал рабочий статус Рози («неполная занятость») как повод сместить ее с позиции научного руководителя проекта.

— Даже не посоветовался со мной. Просто отдал мою работу Стефану.

— Следовательно, тебя понизили?

— Должность какая была, такая и осталась. Но я теперь не руковожу исследованиями.

— Значит, никакой менеджерской работы? Никаких заседаний? Никакой мороки с проблемами подчиненных? Ты так много жаловалась по поводу этих пунктов. Невероятно. И ты добилась этого — и тебе даже не пришлось демонстрировать свою некомпетентность. Нам следует это отметить.

— Дон, я хочу руководить исследованиями.

— Значит, нам стоит изучить альтернативные программы школьного продленного дня, которые могут позволить тебе вернуться к работе в полноценном режиме.

— Нет. Хадсону надо проводить время хотя бы с одним из нас. И мы знаем, кто это должен быть.

Мы уже обсуждали данный вопрос. Будучи старше Рози, а кроме того, длительное время проработав в режиме полного дня без значительных перерывов, я имел существенно более высокий доход по сравнению с ней. То, что Рози сократила число рабочих часов ради того, чтобы вновь сидеть с Хадсоном, лишь укрепляло этот порочный круг.

Я рассматривал проблему Рози на распятии как вторую по важности. По этому показателю она уступала лишь соображениям о счастье нашего ребенка.

5. Проблема адаптации Хадсона. Реакция Хадсона на переезд оказалась вполне предсказуемой. Подобно мне, он негативно воспринимал какие-либо модификации устоявшегося порядка вещей. Это был рациональный отклик на необходимость заново осваивать или заново оптимизировать некую область жизни, в которой и так все было хорошо. Однако некоторые жизненные перемены неизбежны. Для Хадсона такие перемены (в особенности связанные с детским садом, дошкольными занятиями и собственно школой) были травматичными, и их воздействие на него зачастую продолжало проявляться и после перемены как таковой.

В Нью-Йорке, через несколько недель после того, как Хадсон начал ходить в школу, его учительница отошла от своей обычной практики провожать детей после окончания учебного дня, чтобы передать их родителям. Хадсон не запомнил маршрут от класса до школьных ворот и не успел подружиться с кем-либо, кто мог бы обладать такими познаниями. Один неверный поворот привел к тому, что он заблудился — к счастью, в пределах пришкольной территории, однако, к тому времени как Рози получила доступ на означенную территорию и установила местоположение Хадсона, тот уже был чрезвычайно расстроен.

Это происшествие стало лишь первым в череде нескольких схожих инцидентов, большинства из которых можно было бы избежать, заблаговременно известив Хадсона, что ему понадобится запоминать местонахождение различных пространственных ориентиров и схему необходимых поворотов. Однако школа интерпретировала случившееся как сознательные действия с его стороны («он куда-то забрел»), а не как вполне предсказуемое последствие того факта, что мозг Хадсона не оснащен функцией бессознательной записи проходимых маршрутов.

Рози не имела возможности работать в полноценном режиме, пока Хадсон не «освоился» в другой начальной школе. В течение некоторого периода времени ее единственным оплачиваемым занятием являлось приготовление вместе со мной напитков в коктейль-баре.

Хадсон демонстрировал значительный разброс показателей успеваемости по школьным предметам. Математика: отлично. Спорт: чудовищно. Английский язык: превосходно. Чистописание: абсолютно неразборчиво. Естественные науки: готов к более серьезным вызовам. Искусство: не готов. Дома он с удовольствием предавался чтению, предпочитая его всем другим видам деятельности.

Во взрослом мире неравномерное распределение способностей ценнее, нежели посредственность во всем. Для меня не имеет никакого значения, насколько эффективно мой врач умеет ударять палкой по мячу (или добираться до работы, не глядя на уличные указатели), но мне бы хотелось, чтобы она была максимально сведуща в сфере практической медицины. Между тем в школе ситуация обратная: там считается явным недостатком, если вы не проявляете ненавязчиво-средних успехов в каждой области (за исключением спорта, где допускаются показатели выше среднего).

Однако в том же Нью-Йорке, в новой школе, учителя и одноклассники Хадсона вроде бы приняли его личностную конфигурацию. У него имелись два друга, мужского и женского пола. Он успешно взаимодействовал с Зиной, дочерью Дейва и Сони. Казалось, все идет хорошо. Это очень контрастировало с моим собственным школьным опытом в австралийской сельской местности, в городке Шеппартон, — то было худшее время в моей жизни.

Вернувшись в Австралию, мы записали Хадсона в частную школу, которая в ходе проведенного мной предварительного анализа различных параметров дала чуть более высокие показатели, чем ближайшая к нам государственная. Она представляла собой комплекс из двух учебных заведений (для начального и среднего образования — «начальные классы» и «старшие классы»), ее программа по математике именовалась «продвинутой», и к тому же руководство школы заявляло, что поощряет разнообразие.

Разнообразие означало, в частности, что там обучаются и представительницы женского пола. Рози полагала, что это чрезвычайно важно.

— Не хочу, чтобы он считал женщин каким-то другим биологическим видом, — объявила она.

В ответ я заметил, что посещал государственную школу, где практиковалось совместное обучение, и в итоге стал рассматривать подавляющую часть человечества как чуждый мне биологический вид.

— Может, и так. Но ты, по крайней мере, имел шанс изучить оба пола.

Хадсон стал посещать эту школу с последней четверти пятого класса. Поначалу нам казалось, что собственно образовательная составляющая ему нравится. Рози выражала беспокойство по поводу отсутствия у сына друзей, но я полагал, что она использует в качестве стандарта свою собственную легкость налаживания социальных взаимоотношений. Хадсон жаловался лишь на плохую организацию программы продленного дня — непоследовательной и не имеющей доступного ученикам расписания. Именно это привело к тому, что Рози решила забрать Хадсона с послешкольных занятий, что, в свою очередь, привело к вышеупомянутой череде событий у нее на работе.

Но теперь, по прошествии восьми месяцев, когда Хадсон уже завершил пятьдесят процентов своего последнего года начального образования[1], мы были убеждены: что-то пошло не так. Успеваемость Хадсона снизилась, и, хотя пометки в его табеле можно было трактовать двояко, Рози пребывала в уверенности, что они призваны сигнализировать нам о «проблемах». Мы договорились о встрече с учителем Хадсона, записавшись на двенадцатый день третьей четверти.

Рози также подозревала, что Хадсон не раз симулировал болезнь, чтобы избежать необходимости являться в школу. Дома, сталкиваясь с какими-то трудностями, он нередко впадал в бурное отчаяние. Проблема зрела, потихоньку росла, как общее недомогание, предшествующее проявлению полного набора симптомов недуга. Я ждал, когда недуг проявит себя, осознавая: как только это случится, данная проблема станет приоритетной на фоне всех прочих обстоятельств.

3

Телефонный звонок, сигнализирующий об эскалации Проблемы адаптации Хадсона, поступил в пятницу утром, в 10:18. Еще в пять часов утра Рози доставила Хадсона в школу: учащимся предстояла трехдневная поездка в одну из заснеженных горных областей штата. Он уже несколько дней увлеченно рассказывал о предстоящем мероприятии и, казалось, был полон энтузиазма и хорошо проинформирован.

Я находился дома, готовясь к дисциплинарным слушаниям по вопросу о Возмутительной ситуации на лекции по генетике, каковые слушания были назначены на сегодняшний день.

Инцидент, который должен был стать предметом обсуждения, имел место во время последней лекции перед каникулами. Мы завершили прохождение обязательной программы за двадцать четыре минуты до официального окончания лекции, и я увидел возможность применить одну из рекомендаций, почерпнутых мною на семинаре, который меня некогда убедили посетить, и повысить «интерактивность» учебного процесса.

— Есть какие-нибудь вопросы? — произнес я. Раздалось коллективное «ах», редкие аплодисменты и перешептывание. Поощрять вопросы — давняя традиция. Но обычно каждый вопрос отражает лишь то, что заботит одного студента, и представляет минимальный интерес для остальных. Запретив вопросы, я получил возможность упаковывать в каждую лекцию максимальный объем информации.

Одна студентка (по моей оценке, лет двадцати с небольшим) подняла руку:

— Профессор Тиллман, вы верите, что расы имеют генетическую основу?

Она покосилась на женщину, сидящую рядом — возможно, в поисках подтверждения, что вопрос был задан корректно.

— Тема интересная, но она лежит за пределами нашего курса, а следовательно, и экзамена.

Я ожидал, что это положит конец дискуссии, однако, к моему немалому удивлению, другие студенты также дали понять, что хотели бы получить ответ. Тема действительно оказалась интересной.

Для начала я рассмотрел отсылку вопрошательницы к «вере», отметив, что это понятие следует применять в науке как можно реже и с большой осторожностью. За те несколько минут, которые ушли на повторение этой хорошо отрепетированной за годы практики поправки, мое подсознание породило блестящую идею, которая, как я был уверен, могла бы произвести впечатление на участников семинара «Как увлечь ум миллениала».

Мельбурн — один из наиболее разнообразных в этническом отношении мегаполисов мира, и состав присутствующих в аудитории студентов вполне подтверждал это. Многие изучали генетику, намереваясь затем избрать в качестве основной специальности медицину — популярный карьерный выбор для мигрантов и их детей, а также для зарубежных студентов.

Я предупредил аудиторию, что участие в последующих действиях не является обязательным. Затем я пригласил на сцену трех внешне архетипических представителей «трех основных рас» (согласно определению, сформулированному в конце девятнадцатого века): высокую, не очень молодую женщину из Ганы по имени Беатрис (я знал, что она — начинающий врач-терапевт); единственного в аудитории скандинава — датчанина крепкого телосложения, чье имя не было мне известно; а из многочисленных китайских студентов и студенток я выбрал девушку по имени Хунь. Ее небольшой рост и худоба представляли разительный контраст с впечатляющей высотой Беатрис и мускулистостью датчанина.

Негроид, европеоид и монголоид. Я прекрасно знал, что данные термины больше не считаются приемлемыми. Когда я напомнил об этом, студенты выглядели потрясенными. Я заключил, что преподал аудитории запоминающийся урок на тему субъективности и изменчивости классификационных схем. Женщина, задавшая исходный вопрос, теперь осуществляла видеозапись нашего упражнения с помощью смартфона.

Три вызванных мной студента посмотрели друг на друга и расхохотались. Глядя на них, я вполне мог понять, по какой причине ученые прошлого заявляли — совершенно необоснованно, — что такие люди представляют отдельные подвиды Homo sapiens.

На второй стадии демонстрации я намеревался оспорить это упрощенное разделение. Я направил каждого из выбранных трех студентов в определенный угол сцены, после чего обратился к аудитории:

— Рассмотрим эту площадку как основу для графика, построенного в двух измерениях. В нулевой точке находится Беатрис — в силу того, что человечество зародилось в Африке. Хунь располагается на оси X, а студент мужского пола с бледной кожей и голубыми глазами находится на оси Y.

Датчанин прервал меня:

— Я Арвид. Ариец Арвид. Мой прадедушка очень бы гордился, что меня сюда вызвали. Но это как раз, пожалуй, не очень-то хорошо.

Тут и там в аудитории зашептались. Миллениалов явно увлекло упражнение.

Я продолжал:

— Прошу всех студентов расположиться на этом графике в соответствии со своими внешними характеристиками. — Я снова не забыл добавить: — Участие не является обязательным.

Поучаствовать решили почти все. Двумя исключениями стали женщина, задавшая исходный вопрос (она все еще была занята процессом видеозаписи происходящего), и ее подруга. Остальные забрались на сцену и занялись своей пространственной организацией — подобно тому, как мы это проделывали на семинаре в рамках упражнения «Постройтесь по уровню опытности», которое и стало для меня источником вдохновения. Через несколько минут Беатрис покинула свое место в нулевой точке и приблизилась ко мне.

— Профессор Тиллман, вы уверены, что это хорошая идея? — осведомилась она.

— Вы наблюдаете какие-то проблемы?

— У меня-то проблем нет. — Она рассмеялась и указала на небольшую группу вокруг Арийца Арвида. — Но смотреть, как эти парни спорят, кто из них самый белый, — убиться можно!

Дискуссия между индийскими и пакистанскими студентами также шла весьма оживленно.

Когда позиции студентов стабилизировались, я приступил к разбору проведенного упражнения, подчеркнув то, что теперь было совершенно очевидно: мы имеем дело не с обособленными категориями, а со спектром. Точнее, даже со множеством спектров. Я планировал перейти к обсуждению возможных объяснений стремительной эволюции частных физических особенностей, напрямую не связанных с выживанием. В этот момент у меня зазвонил телефон.

Во время лекций мой телефон запрограммирован так, чтобы реагировать лишь на звонки с рабочего номера Рози, каковые звонки, в соответствии с выработанной между нами договоренностью, подразумевают в подобных ситуациях какое-то чрезвычайное происшествие.

— Какого хрена, что там творится? — поинтересовалась Рози в трубке.

Меня несколько смутили ее слова.

— Это ты должна мне сказать, что творится, — заметил я. — Вероятно, ты звонишь сообщить о каком-то ЧП.

— ЧП — это ты. Уже по всему Твиттеру разошлось. Что ты делаешь?

— Ты сидишь в Твиттере? На работе?

— Мне одна колумбийская подруга позвонила.

— Значит, с тобой связался кто-то из Южной Америки — и…

— Подруга из Колумбийского университета. Где ты десять лет работал.

— Двенадцать.

Общую неясность происходящего усугубила еще одна помеха. В лекционный зал вошли три сотрудника службы охраны. Один из них приблизился ко мне, подтвердил мою личность и вывел меня наружу. После этого я больше не являлся непосредственным свидетелем событий, однако из формулировки вызова на заседание дисциплинарного комитета и благодаря визиту Беатрис смог составить некоторое представление о том, что воспоследовало.

Если коротко: многочисленные сообщения, размещенные в Твиттере, живописали меня как адепта именно тех расовых теорий, которые я стремился развенчать, а кроме того, как сторонника дискриминации, евгеники и публичного унижения человеческого достоинства.

Всем студентам, посетившим данную лекцию, предложили помощь психотерапевта, а один подал официальную жалобу. Шумиха в соцсетях привела к появлению в традиционных средствах массовой информации трех авторских колонок, посвященных мне. В них неверно трактовались факты и заявлялось, что мое поведение — симптом распространенного общественного недуга. Это было для меня внове: я успел привыкнуть, что меня порицают за необычность, а не за типичность. Лишь один журналист связался со мной при подготовке своей публикации, и статья, которую он написал, показалась мне точной и взвешенной. К сожалению, он был (цитирую Рози) «чокнутым правым», и его взгляды по вопросам, не связанным с обсуждаемой темой, позволяли предположить, что университет отнесется к нему без малейшего уважения.

Текст, который я написал в свою защиту, занял шестьдесят две страницы, и Рози настаивала, чтобы я сделал «краткую выжимку».

— Это и есть выжимка.

Она покачала головой:

— Ты говоришь, что использовал творческий подход к преподаванию, чтобы представить один из доводов, выдвигавшихся учеными прошлого, на рассмотрение научно грамотной аудитории, от которой не требовалось обязательное участие, и что если бы тебя не прервали, то твои выводы соответствовали бы не только современному научному мышлению, но и прогрессивным философским и политическим взглядам. Суть ведь в этом?

— Ты гений. Невероятная лаконичность. Все это верно. И полностью снимает с меня всякие обвинения.

— Я бы не стала на это рассчитывать. Когда принимают решение по таким вопросам, смотрят не на научную точность.

Мне разрешалось привести на слушания одного «сопровождающего», который мог оказывать мне «поддержку». В связи с этим мне поступило предложение из неожиданного источника — от профессора Шарлотты Лоуренс. Некогда она занимала в нашем университете должность декана, теперь же возглавляла административную службу в другом университете.

В былые времена мы с профессором Лоуренс спорили — более того, сталкивались — по многочисленным поводам.

Почти всегда речь шла о конфликтах между личной/профессиональной репутацией (эту сторону представлял я) и имиджем университета (эту сторону представляла она). Однако профессор Лоуренс была признанным специалистом по административной работе в научных учреждениях, и комиссия отнеслась бы к ее мнению с большим уважением и доверием. Меня поразило, что она вообще пожелала иметь со мной дело.

Ее оценка ситуации в общем совпадала с оценкой, которую дала Рози: университет будет озабочен не только установлением истины.

— Что бы они в итоге ни выяснили, они беспокоятся, что всякая будущая заявка на грант, в которой будет значиться твое имя, привлечет нездоровое внимание.

Профессору Лоуренс не требовалось развивать этот тезис. В академическом мире способность привлекать финансирование котируется выше всех прочих качеств.

Она посоветовала мне собрать характеристики и рекомендательные письма, описывающие меня как личность.

— И не только от белых гетеросексуальных мужчин, — добавила она.

— Какое значение тут имеют ориентация и половая принадлежность? Меня же обвиняют в расизме.

— Дон, не вынуждай меня с тобой спорить, а то я раздумаю помогать. Ты — белый мужчина-натурал, который всю жизнь провел в лучших университетах западного мира. Ты — просто олицетворение привилегированности.

Несколько дней спустя мы с ней встретились снова. Новости у меня были, прямо скажем, неутешительные. Дэвид Боренштейн, мой бывший декан, ответил на мое электронное письмо, сообщив, что никто из Колумбийского не намерен давать мне рекомендацию: «Когда речь заходит о расизме, нет и не может быть ни нюансов, ни исключений. В подобной ситуации наша организация не может позволить себе никакой реакции помимо недвусмысленного осуждения. Случись такое в Колумбийском университете, у меня не было бы иного выхода, кроме как немедленно разорвать контракт с вами, невзирая на мое давнее восхищение вами как профессионалом и человеком».

Послание Дэвида лишь усугубило мое недоумение по поводу готовности профессора Лоуренс выступить в мою защиту. Ее объяснение оказалось весьма похожим, даже по фразеологии, на газетную статью, автор которой меня поддержал, — вплоть до выражений «искусство оскорбляться», «индустрия возмущения» и «политика идентичности». Казалось, профессор Лоуренс тоже принадлежит к числу «чокнутых правых». Я не преминул указать на это.

— Дон, — отозвалась она, — мы с тобой давно знакомы. Тебя трудно назвать образцом тактичности и деликатности, но я никогда не сомневалась в твоей добросовестности и порядочности. А я прежде всего ученый и хочу, чтобы ученые ни при каких обстоятельствах не боялись свободно думать и высказываться о вопросах науки.

На Рози произвело большое впечатление, что в дело вступила профессор Лоуренс.

— Думаю, перед тем как начать петь гимн академической свободе, Шарлотта неплохо по тебе проехалась. В смысле — устроила тебе выволочку.

— Мне известен смысл обоих этих разговорных выражений. Нет, никакой головомойки не было. А также нахлобучки.

— Черт побери, Дон. Она ведь лесбиянка, да?

— Вероятно. Ее партнер — женского пола. А что?

— А то, что я женщина, и мне всю жизнь приходилось иметь дело со всякими такими штуками. Дискриминация, особое отношение, что-нибудь в газете, по телевизору, на рекламном щите, пустячки, на которые и не пожалуешься — потому что иначе всем покажется, что ты цепляешься ко всякой ерунде. Но они все накапливаются. Из-за них жизнь идет не так хорошо, как могла бы. И это каждый день. И с этим ничего не поделаешь. А теперь, когда я мать, стало еще хуже. То, как со мной говорят, когда я вместе с Хадсоном. И на работе… не только Иуда — все видят во мне в первую очередь родителя. А вот со Стефаном они ведут себя не так, хотя у него ребенку четыре года. Думаю, все было бы еще хуже, окажись я лесбиянкой.

— Я не выдвигал предположений о том, что какая-то раса — низшая или высшая. Тогда как именно это служит основополагающим определением…

— Дон, ты меня не слушаешь. Представь себя на месте одного из своих студентов, который приехал… ну там я не знаю, неважно… допустим, из Индии. Или у него родители из Индии. Ты ни на минуту не можешь забыть, какого цвета твоя кожа и что из этого вытекает. Тебя вечно спрашивают: «Ты откуда?» — даже когда это вообще не имеет значения. Ты делаешь что-нибудь хорошее или что-нибудь плохое — и к этому обязательно приплетут тот факт, что ты индиец. Может, ты учишься на врача, и после всех твоих трудов кто-нибудь, чью жизнь ты спасаешь, подумает: «Лучше бы это был белый доктор». И ты будешь знать, что он это думает. — Рози сделала паузу и рассмеялась. — Ну ладно. Ты, может, и не будешь знать.

— Ты имеешь в виду, что я причинил студентам страдания, напомнив им о чем-то, что… раздражает их?

— Я просто говорю, что ты добавил тяжести к их… ну, бремени. Они приходят в аудиторию, чтобы изучить особенности болезни Хантингтона. И вдруг лектор заставляет их сообщить, какой они расы. Если они не захотят в это играть, сразу будет заметно. Я знаю, когда ты ходил на эти курсы, вас там выстраивали в ряд по уровню опытности. Но когда строишь людей по чему-то такому… проблематичному… это совсем другое дело. Представь, если бы… Даже пример не могу подобрать.

Но я мог. Мой учитель начальных классов оценивал наш почерк, выстроив нас в ряд случайным образом и затем делая сопоставления. После каждого из них я продвигался все дальше и дальше, пока не достигал своей неизбежной позиции — в «худшем» конце ряда. Я не стыдился своего почерка. И я никогда не жаловался на этот метод оценки, который, несомненно, являлся и удобным, и точным.

Однако меня это раздражало. Как когда меня «случайно» толкали, выбивая из рук учебники, или как когда вытряхивали карандаши и ручки из моего пенала, или чертили что-нибудь в моей тетради, или мешали мне обедать, или передразнивали мою манеру разговаривать или мою походку, или смеялись над моими попытками попасть по мячу, или придумывали мне кличку, или как когда я становился мишенью учительского остроумия. Так накапливались напоминания о том, что я не являюсь «нормальным». И что я не вписываюсь в среду.

— Пример не требуется, — произнес я.

— Дон? Это Нил Уоррен, учитель Хадсона.

— Какие-то проблемы?

У меня сразу же возникла мысль: Хадсон не захватил с собой какую-то критически важную принадлежность для снежной экскурсии. Школа заранее предоставила список вещей, которые надо взять, однако между Хадсоном и Рози имела место довольно продолжительная дискуссия о том, как надлежит упомянутый список трактовать. Хадсон опорожнил ящики своего комода в четыре большие сумки, однако Рози удалось свести их число к одной. Возможно, она по ошибке пренебрегла чем-то существенным.

— Боюсь, что да. Хадсон… немного сорвался.

У меня ушло несколько секунд на то, чтобы правильно интерпретировать утверждение мистера Уоррена. Глагол «сорвался», используемый в контексте похода по снежному склону, может восприниматься по-разному.

— Ему не понравились лыжные ботинки… Слушайте, сейчас у него все нормально, просто он ни в какую не хочет идти на лыжах. А у нас нет ресурсов, чтобы присматривать за ним, если он не с группой. Боюсь, кому-то придется его забрать.

Я уже направлялся к машине.

4

GPS-навигатор сообщил, что путь до горного курорта должен занять три часа восемнадцать минут. Я отправил Рози сообщение, чтобы объяснить ситуацию: «Кризис с Хадсоном. Уехал в снежную зону».

В отсутствие детализированной информации я мало что мог сделать в смысле планирования своих действий. Учитель Хадсона мог употребить слово «сорвался» применительно к самым разным эмоциональным ситуациям — от гнева на бессмысленное правило до почти полной утраты контроля, которую я иногда переживал в детстве и значительно реже — во взрослом состоянии (за те тринадцать лет, четыре месяца и три дня, прошедшие с того момента, как я познакомился с Рози, это произошло со мной лишь однажды). У самого Хадсона за последние месяцы случилось дома несколько подобных эпизодов, но все они были благополучно разрешены посредством специального тайм-аут-протокола.

Я счел, что моя задача состоит в том, чтобы заверить мистера Уоррена: в краткосрочной перспективе едва ли возможен рецидив, если только обстоятельства, спровоцировавшие такую реакцию, устранены. Я вспомнил, что мистер Уоррен — человек приблизительно моего возраста. Вследствие привычки, от которой мне, как выяснилось, трудно отказаться, я также прикинул его индекс массы тела: двадцать пять. Я не мог мысленно представить его лицо. Казалось, на вводной вечерней беседе с родителями ребенка (то есть с нами) он держался вполне дружелюбно, однако я знал по опыту, что поверхностные суждения родителей об учителях их детей зачастую грешат неточностью.

Справившись со всеми поворотами извилистой дороги к курорту, я припарковался на месте, обозначенном как «только для экстренных случаев», — к сожалению, не заметив блокирующую тумбу, скрытую под снегом. Впрочем, урон, понесенный передней частью «порше» Фила, оказался чисто символическим. Мы пользовались этим автомобилем на условиях «постоянного проката», поскольку отец Рози осознал, что для него разумнее приобрести новую «тойоту», нежели водить и поддерживать в рабочем состоянии старое транспортное средство, чья конструкция, судя по всему, не основывалась ни на каких разумных принципах. Я отправил профессору Лоуренс текстовое сообщение, где объяснил, что в силу чрезвычайной семейной ситуации не смогу посетить сегодняшние слушания.

Рози уже успела прислать множество голосовых и текстовых сообщений, хотя в данном случае вполне было бы достаточно одного из ее посланий, состоящего из трех компонентов: «Какого хрена, что творится? У Хадсона все в порядке? Позвони СЕЙЧАС ЖЕ».

Собственно, Рози желала узнать информацию, получить которую мне мешал тот факт, что я находился в процессе телефонного общения с ней. Я объяснил ей это.

— Ты уверен, что мне не надо приезжать? — спросила она. В устной беседе считается невежливой фраза «Смотри предыдущий ответ», так что я повторил его:

— Сначала мне требуется оценить ситуацию.

— Ты должен был мне позвонить. Ты ничего важного не пропускаешь? О, черт, черт, черт.

— Слушания в дисциплинарной комиссии отложены. Я позвоню, как только в моем распоряжении будет больше информации по проблеме Хадсона.

Один из сотрудников лыжной школы указал мне, где найти Хадсона. Последний сидел на скамейке и читал «Марсианина». Я не уловил в нем никаких признаков огорчения. Рядом с Хадсоном находилась худая беловолосая девочка приблизительного его возраста, по моей оценке — альбинос. Она была в темных очках и ела батончик «сникерс».

— Что произошло? — спросил я у Хадсона.

— Мне нужно домой. И ей. — Он указал на свою компаньонку, которая извлекла из ушей наушники-вкладыши.

— Она тоже сочла свои лыжные ботинки неудовлетворительными?

Девочка ответила на вопрос сама:

— У меня проблемы с глазами.

Альбинизму часто сопутствует повышенная чувствительность к свету и ослабленное зрение.

Хадсон добавил:

— Когда мистер Уоррен узнал, он проверил анкету. Ну, которую родители заполняют, когда отпускают детей на экскурсию. Там про это ничего не было. И вот выяснилось, что по закону она не может кататься на лыжах.

— Я новенькая, — сообщила девочка. — Приехала со всеми познакомиться. А теперь мне надо вертаться назад.

— Возвращаться назад, — поправил Хадсон. Мой отец не одобрял употребления Хадсоном просторечных глаголов. Хадсон избавился от данного недостатка и с тех пор нередко делился полученными рекомендациями с другими.

— А с моими предками они связаться не смогли. Потому что папа в Таиланде, а мамы сейчас нет в ее магазине. Когда ей надо выйти, то за магазином массажистка смотрит. Меня, кстати, Бланш зовут.

Это имя легко было запомнить[2].

— Мобильный телефон твоей матери не отвечает?

— А у нее его нет. Из-за рака. И у папы нет.

Я пытался сообразить, какие виды рака могли бы воспрепятствовать использованию сотового телефона (рак гортани, рак горла, а также, возможно, рак мозга) и насколько высока вероятность того, что у двух членов одной семьи будут именно такие разновидности заболевания. Но тут Бланш пояснила:

— У нее нет рака, она просто не хочет его заполучить. От микроволн.

— Может, мы ее подбросим… подвезем? — осведомился Хадсон. — Только нам надо будет получить разрешение, потому что в анкете есть вопрос насчет…

Моему мозгу явно угрожала перегрузка — еще до того, как я получу какую-либо информацию, имеющую отношение к основной проблеме. Я провел пальцем по губам, подавая сигнал «Рот на замок» (точнее, на застежку-молнию). При коммуникации с Хадсоном это означало: «Сделай паузу, жди важной входящей информации».

— Мне надо точно выяснить, в чем, собственно, состоит природа проблемы, — заметил я.

— Неважно. Мне надо домой, вот и все.

— Мистер Уоррен недвусмысленно указал, что возникла какая-то проблема с лыжными ботинками. Если ты объяснишь мне суть затруднения, мы, возможно, сумеем его преодолеть.

Хадсон сидел молча: знакомый признак, свидетельствующий о том, что ему хочется сидеть молча. Расспросы в данном случае были бы непродуктивны. Впрочем, спорить Хадсон был готов почти всегда.

— Полагаю, тут какая-то ошибка с твоей стороны, — произнес я.

— Ничего подобного, пап. Я вообще ничего не делал. Это они виноваты, что у них нет правильных ботинок.

— Курорт наверняка оснащен лыжными ботинками всех размеров. В пределах нормального диапазона.

Хадсон разъяснил, что была опробована лыжная обувь нескольких размеров, однако все ботинки оказались либо болезненно-тесными, либо слишком просторными, а следовательно, не позволяли контролировать лыжи.

Сотрудник службы проката лыж предлагал различные марки, всякого рода дополнительные носки и вкладыши, однако сколько-нибудь значительного улучшения ситуации не происходило. Был вызван менеджер, который и объяснил, что лыжный ботинок должен сидеть на ноге плотно. Это объяснение не убедило Хадсона.

Тут в разговор снова вмешалась Бланш:

— Все наезжали на Хадсона, потому что все уже обулись и хотели кататься.

Нетрудно было путем дедукции восстановить недостающие элементы данной истории, которые Хадсон, возможно, не желал озвучивать из смущения. Но я уже знал, что дело закончилось срывом.

Хадсон обладал высокой чувствительностью к болевым ощущениям, и ему не нравились многие формы физического контакта, особенно те, что он был не в состоянии контролировать. В детстве у меня имелась такая же проблема, из-за чего меня регулярно дразнили «неженкой». Вероятно, я отреагировал бы сходным образом, если бы другой человек затягивал ремешки и застегивал пряжки на незнакомых мне (и при этом надетых на мои ноги) жестких и неподатливых лыжных ботинках, особенно в условиях крайне ограниченного времени.

Я попытался представить себя в нынешнем положении Хадсона. Я бы захотел немедленно вернуться домой — как хотел сейчас и он. Мой собственный отец отвел бы меня обратно в пункт проката лыж, настаивал бы на том, что какие-то из имеющихся там ботинок мне подходят, и в конце концов рассердился бы на меня за то, что я «нюни распустил». Со своим сыном мне требовалось вести себя лучше.

Лыжная школа наверняка сталкивалась с такой ситуацией раньше. Я отыскал сотрудницу, которая осуществляла общий надзор за Хадсоном и Бланш, и разъяснил ей возникшую проблему.

— Поговорите с Люси, — предложила она. — Обещаю, она сможет найти… э-э… решение.

Мы некоторое время подождали в специально отведенном месте, и вскоре появилась Люси на сноуборде. По моей оценке, ее возраст и ее индекс массы тела составляли равную величину — двадцать два. Она больше напоминала студентку естественного факультета, нежели лыжного инструктора.

Люси обратилась к Хадсону:

— Я слыхала, нам не понравились лыжные башмаки.

— Это мне они не понравились, — уточнил Хадсон. — От каждой пары, которую я надевал, обязательно было больно в каком-нибудь месте.

— Ну да. В общем, мне и тебе. А падать в снег ты как, не боишься? — Люси продемонстрировала эту процедуру, рухнув в снег. — Давай-ка, попробуй!

Хадсон стоял неподвижно, однако Бланш немедленно кинулась в мягкий сугроб, после чего со смехом встала. Вероятно, под давлением окружающих Хадсон почувствовал необходимость вести себя соответственно. Он медленно повалился, а затем повторил то же действие еще дважды, причем каждый раз — энергичнее. Затем снова вступила Бланш, приложив еще более существенные усилия, на что Хадсон ответил броском в снег на пределе сил. Соревновательность стимулировала поведение, которое в иных случаях было бы сочтено нелепым и смехотворным.

— Ну вот, больнее не будет, — пообещала Люси. — Как, готовы покататься на сноуборде?

— У меня проблемы со зрением, — поведала Бланш.

— Я черная или белая? — спросила Люси.

Бланш рассмеялась:

— Белая.

— Значит, годишься. — Взглянув на меня, она заметила: — И у папы твоего претензий не будет.

Я объяснил, что не являюсь отцом Бланш и что урок предназначался лишь для Хадсона. Но Люси, в свою очередь, объяснила, что плата все равно одна и та же: использование сноуборда и специальных ботинок покрывается неиспользованием лыж.

— И вы тоже можете с нами, если хотите.

— Я не испытываю потребности в изучении искусства катания на сноуборде, — отметил я.

— Да я просто о ребятах думаю. Вначале у всех не очень-то с координацией, и если они увидят, что вы сами то и дело падаете…

— Сейчас я восстанавливаюсь после операции на подколенном сухожилии. Было бы неразумно подвергать его чрезмерной нагрузке.

Она кивнула:

— Тогда ладно. И перед ребятами по-дурацки не будете выглядеть. — Она засмеялась, но я ощутил в ее словах некоторое порицание.

— Нам могут предъявить иск, если Бланш упадет и умрет, — заметил Хадсон. — У нас нет формы-разрешения.

Вероятно, Хадсон был прав. Мать Бланш явно отличалась иррациональностью мышления, вследствие чего вполне могла бы инициировать судебные процедуры из-за того, что я подверг ее дочь воздействию радиоволн, или глютена, или химических веществ, содержащихся в солнцезащитном креме, которым она должна была обязательно покрыть открытые участки кожи. Впрочем, в этот момент появилась сотрудница лыжной школы, общавшаяся с нами ранее, и сообщила, что по проводной телефонной линии удалось соединиться с матерью Бланш.

Бланш объяснила ей ситуацию, после чего небрежным движением сунула мне трубку.

— Алло, — сказала в трубке мать Бланш. — Извините, я даже не знаю, как вас зовут.

— Извинения не требуются. Мы не знакомы и никогда не встречались. Я и не ожидал, что вы знаете мое имя.

После долгой паузы она произнесла:

— Я Алланна. Просто не верится, что я пропустила в этой анкете вопрос о сложностях со здоровьем. Извините, мне надо бы вас поблагодарить. Вы очень любезны.

— Но я абсолютно ничего не делаю. И вас это должно ободрить. Я отдал проблему на аутсорсинг, теперь этим занимается профессионал. Ее зовут Люси. Среди лыжных инструкторов существует очень высокая конкуренция, так что если она получила это место не с помощью каких-то коррупционных действий, то должна быть вполне компетентна в своей области. Однако я настаиваю, чтобы вы дали мне обещание не предъявлять никаких юридических претензий в том случае, если Бланш получит увечья или погибнет, независимо от того, несу ли я за это реальную ответственность — полностью или частично.

— Мм… это ведь просто формальность, да? Вы ничего такого не замышляете?

— Совершенно верно.

Она засмеялась:

— Я и учителей толком не знаю, так что, думаю, тут разницы никакой. Простите, это как-то грубо прозвучало.

— Вовсе нет.

Прозвучало это вполне разумно, что стало для меня неожиданностью.

— Мне очень неловко вас просить… но вы, может, смогли бы привезти обратно и Бланш? Мы совсем рядом живем, в Торнбери.

— У меня есть решение получше. Если я препоручу Люси общее руководство всеми дневными занятиями Хадсона и Бланш во время этой поездки, она сможет по вечерам возвращать их учителю. Дети получат возможность участвовать в мероприятиях, не связанных с лыжами, и Бланш достигнет своей цели по ознакомлению со школьным коллективом.

Я мог бы добавить: «И Хадсон не будет чувствовать себя униженным из-за того, что ему пришлось раньше времени возвращаться домой», но меня слушали и он, и Бланш.

— Вы серьезно? Вы правда все это организуете для Бланш?

— Это потребует лишь минимальных пошаговых усилий.

— Даже не знаю, что сказать. Спасибо вам огромное. Простите, пожалуйста…

— Никакие извинения не требуются. Хадсону будет комфортнее в обществе другого ребенка. То есть в обществе Бланш.

— В общем, спасибо вам еще раз. Вы хороший человек. Но вы сможете устроить так, чтобы она ни в коем случае не ела сахара?

Возникли некоторые осложнения. На Рози произвело впечатление найденное мною решение проблемы, однако она все же настаивала, чтобы я дождался мистера Уоррена и передал детей лично ему.

— Может, его все это не так воодушевляет, как тебя, — предположила она.

Рози оказалась права, хотя поначалу мистер Уоррен держался очень доброжелательно.

— Зовите меня просто Нил, — попросил он. — Можно даже Кроликом. Когда-то я немного играл в крикет, а потом кличка как-то прижилась[3]. Только не называйте меня так при детях. Слушайте, я вам очень благодарен за то, что приехали в такую даль и еще к тому же отвезете Бланш. Я по самую задницу увяз в аллигаторах.

— В аллигаторах? — переспросил я.

— Ну, вы же знаете, как говорят: «Когда по самую задницу увяз в аллигаторах, трудно припомнить, что вначале ты собирался осушить болото». — Кролик рассмеялся. — Это означает «занят».

Мне показалось, что это чрезмерно усложненное описание для состояния, которое могло быть недвусмысленно передано всего одним словом. Я невольно задался вопросом, насколько эффективно Кролик коммуницирует с одиннадцатилетними.

Его дружелюбие испарилось, едва я известил о том, что Хадсон и Бланш остаются. Потребовалось пятьдесят семь минут, чтобы проработать все его возражения. Перед началом нашей беседы я уже решил, что останусь и сам — надзирать за передачами детей от одного наставника к другому и следить за ними в периоды между занятиями.

У меня имелось решение или контраргумент для каждого вопроса, по поводу которого он высказывал озабоченность. Среди этих вопросов были: нехватка надзирательных ресурсов; юридический риск включения видов деятельности, выходящих за рамки тех, о которых первоначально сообщалось родителям; необходимость избегать всякого рода исключений. В ответ на последний тезис я заметил, что это идет вразрез с официальной формулировкой миссии школы, в каковой формулировке подчеркивается важность отношения к каждому ребенку как к отдельной личности…

На этом месте Кролик прервал меня:

— Бог ты мой, теперь я вижу, от кого это у Хадсона.

— От кого у него — что?

— Неважно. Слушайте, я провожу эти экскурсии уже тринадцать лет. В выходные, по моей собственной инициативе. Поэтому решаю здесь я. И я мог бы отправить Хадсона домой. И Бланш тоже мог бы отправить. Но она только начала у нас учиться, и у нее проблемы со здоровьем…

Он умолк и постучал ладонью по столу.

— Я вам очень признателен за то, что вы сейчас делаете для этих ребят, — продолжал он, — и за то, что вы готовы сами тут остаться. Иначе я бы, конечно, попросил вас забрать Хадсона домой. Но вам нужно знать — и я хотел бы, чтобы вы передали это вашей жене, — что дело тут не только в ботинках.

5

— «Дело тут не только в ботинках»? Какого хрена, что это значит?

Я снова находился дома и предоставлял Рози подробный отчет о произошедших событиях. У меня не было ответа на ее вопрос. Три дня, проведенные в снежной курортной зоне, оказались невероятно загруженными. Я сумел без особых затруднений обеспечить себя местом временного проживания, поскольку лыжный сезон только начинался, однако провел в общей сложности несколько часов в автоматической прачечной, облачившись в два полотенца и стирая единственный имевшийся у меня комплект одежды. Я вынужден был проделать это дважды, тем самым совершенствуя свои бытовые навыки. Кроме того, мне приходилось осуществлять общий надзор за Хадсоном и Бланш. Кролик был недоступен для продолжительных бесед из-за своей аллигаторно-болотной проблемы.

В конце первого вечернего приема детей от Люси я попытался прояснить ее утверждение, которое вроде бы подразумевало: я рад, что она белая.

— Вы меня узнали по статье в газете? — спросил я.

— Я изучаю в университете инженерное дело. Наверное, мне бы не стоило ничего говорить, но если вы пожалуетесь руководству лыжной школы… — Она пожала плечами. — Если не выскажешься — получится, что ты это принимаешь.

Я пустился в объяснения, но она меня прервала:

— Не хочу это обсуждать. Ребята молодцы: мы завтра просто проведем парочку уроков, а потом они могут покататься по склонам для начинающих, если вы за ними будете приглядывать.

Кроме того, меня взволновал звонок профессора Лоуренс.

— Дон, этот перенос слушаний дал мне время подумать, и я… Не хочу, чтобы ты это неправильно понял. Но ты — необычный человек. Возможно, на естественных и математических факультетах подобное не такая уж редкость. Но… мне просто интересно, ты когда-нибудь обращался к психологу?

— Зачем?

— Мне кажется, даже неспециалист может догадаться, что ты — в спектре. Я имею в виду аутический спектр. Скорее всего, я не первая это предполагаю.

— Совершенно верно.

Профессор Лоуренс сделала паузу и затем продолжила:

— Эти неприятности, в которые ты сам себя втравил… там же все сводится к угнетению меньшинств. А между тем ты сам…

Мне потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что она, собственно, хочет сказать.

— Ты предлагаешь заявить, что у меня синдром Аспергера. Представить себя членом меньшинства, требующего особого отношения.

— Человеком с ограниченными возможностями, причем имеющими прямое отношение к той ошибке, которую ты совершил. Нужно, чтобы тебе официально поставили диагноз, если этого еще не сделали.

Моим первым чувством было облегчение. Если я действительно получу подобный диагноз, у меня всегда будет наготове простое объяснение для таких людей, как Люси. Однако уже через несколько минут по окончании телефонного разговора мною начал овладевать дискомфорт.

Мне показалось, что апелляция к синдрому Аспергера в качестве оправдания Возмутительной ситуации на лекции по генетике — путь трусливый. Я выставлю в дурном свете других людей с Аспергером, которые могли и не совершить того, что сделал я. И потом, несмотря на неофициальное заключение профессора Лоуренс, сам я не считал, будто нахожусь «в спектре».

В Нью-Йорке некий психиатр во время обеда, после того как один из наших сотрапезников сделал такое же предположение, заявил, что я не подхожу под этот диагноз: мол, особенности моей личности не заставляют меня страдать в социальном или профессиональном плане. Критерий «страданий в профессиональном плане» теперь оказался удовлетворен, но лишь в результате изменившегося отношения работодателя ко мне. Я не готов был признать, что мог приобрести данный синдром без каких-либо сопутствующих изменений в себе самом.

С другой стороны, если исходить из моего опыта общения с представителями психиатрии, вполне допустимо заключить: вероятно, мы могли бы найти специалиста, что согласился бы добавить синдром Аспергера в тот список, который я постепенно накопил к началу третьего десятка.

Утром я позвонил профессору Лоуренс.

— Дон, сейчас полседьмого.

— Это может занять некоторое время. А у меня семейные обязательства, которые невозможно передвинуть.

— Тебе кто-нибудь помогает с этим… семейным кризисом?

— Разумеется. Причем профессионально. — Люси была великолепным преподавателем сноубординга. И Хадсону, и Бланш очень нравилось с ней заниматься.

— Ладно, давай.

— Ты предложила, чтобы мы заявили: поскольку мой мозг обладает особым устройством, явившимся результатом воздействия генетических факторов и, возможно, особенностей окружающей среды…

— От нас не потребуют представить научную статью о причинах развития аутизма.

— А если бы это была какая-то иная нейрофизиологическая особенность?

— Например? Прости, я что-то не пойму, какой тезис ты пытаешься доказать.

— Тезис следующий: устройство головного мозга каждого человека — результат действия того или иного сочетания генетических и внешних факторов. Мы даем названия только тем особенностям, которые легко описывать и которые сравнительно широко распространены. Мое поведение на пресловутой лекции — следствие особенностей моего мозга. И в данном случае не должно иметь никакого значения, есть у них научное название или нет.

— Дон… Я тебя услышала, но ты сейчас выстраиваешь философские доводы насчет свободы воли. Может, тебе имеет смысл выступить с ними на какой-нибудь конференции. Но это не прокатит на заседании университетской дисциплинарной комиссии. Ты просто их убедишь в своем сумасшествии.

— А разве идея не в этом? «Невиновен в силу психической невменяемости»?

— Я говорила об ограниченных возможностях.

— Я не считаю свои возможности ограниченными.

В конце концов я согласился известить профессора Лоуренс, если передумаю. Пока же этого не произошло, у меня не было оснований передавать Рози содержание данного разговора.

Встречу с Кроликом Уорреном, на которой мы должны были обсудить школьный отчет об успеваемости и поведении Хадсона, по требованию школы перенесли на более ранний срок, а именно — на первую неделю третьей четверти. «Всплыло кое-что еще», и директор также изъявила желание присутствовать на этой беседе.

Рози, в свою очередь, провела беседу с Хадсоном (без меня: «Мы же не хотим, чтобы ему казалось, будто мы у него что-то выпытываем»), чтобы выпытать что-нибудь в преддверии упомянутой встречи. Он не сумел — или не пожелал — предоставить какую-либо полезную информацию. Рози заверила Хадсона, что мы беспокоимся прежде всего о его благе — равно как и школа. Я был твердо уверен в справедливости лишь первой части данного утверждения.

Пока мы с Рози следовали по коридору учебного заведения, направляясь на встречу, на которой, по-видимому, предполагалось обсудить какую-то форму неподобающего поведения, я вдруг с удивлением осознал: жизнь Хадсона и моя жизнь следуют по сходным траекториям.

Мы беседовали уже семь минут, когда Нил Уоррен (который, несмотря на отсутствие рядом учащихся, все равно не желал, чтобы к нему обращались «Кролик») внес еще один элемент сходства, причем ошеломляющий.

— Я повидал немало мальчишек вроде Хадсона. Большинству из них потом — а иногда и до этого — ставили диагноз, который означал, что они аутисты.

— Что у них аутизм, — поправила директор школы. По моей оценке, ее возраст примерно совпадал с возрастом Рози — сорок два года. Она обратилась к Рози и ко мне: — Когда мы говорим об ограниченных возможностях, мы стараемся использовать язык, ориентированный на человека, а не на его особенности.

Я не знал, как надлежит к ней обращаться — «мисс Уильямс» или «Бронвин». Моя попытка подавить мысленную прикидку ее ИМТ возымела обратный эффект, как это обычно и происходит в таких случаях. Приблизительно тридцать пять. Держась приветливо и дружелюбно, она приступила к известному ритуалу подчеркивания позитивных моментов перед оглашением дурных вестей.

— Хадсон неплохо успевает по естественным наукам.

— В Нью-Йорке он был первым в классе по естественным наукам и по математике, — сообщила Рози. — Одна из причин, по которым мы выбрали вашу школу, — продвинутая программа по математике.

— Что ж, — произнесла директор, — это как раз одна из тех вещей, которые мы хотели с вами обсудить. У него хорошая математическая интуиция и превосходная память, но… — Она жестом указала на Нила.

— Но он как-то не рвется работать. Видит ответ — и не может объяснить, как до этого ответа дошел. У таких ребят поначалу все идет хорошо, но, когда задачи становятся сложнее и приходится поднапрячься, многие откатываются назад. А Хадсон всегда хочет действовать только по-своему.

— В отчете вы упоминаете об устных докладах, — заметила Рози.

— Доклады он делает часто. И уверенно держится. Но говорит только о космических путешествиях. Главным образом это сводится к названиям экспедиций и к датам полетов. Такие штуки не всегда годятся, чтобы завоевать внимание шестиклассников. И к чтению он относится без энтузиазма.

— К чтению — без энтузиазма? — удивленно переспросила Рози. И, обращаясь к ним обоим, добавила: — Мы вообще об одном ребенке говорим?

— Я его учитель. В классе мы обсуждаем «Гарри Поттера»… Рози засмеялась:

— Он терпеть не может «Гарри Поттера».

Я счел нужным объяснить:

— Там содержатся магические элементы. Хадсон категорически не одобряет книги, сюжет которых хоть в чем-то опирается на магию. Но он читает серьезную научно-фантастическую литературу. И документальную.

Собственно, Хадсон прочел лишь одну книгу из категории нон-фикшен, зато проделал это много раз. Мы приобрели ее во время нашей поездки на мыс Канаверал, и Хадсон отлично усвоил абсолютно все факты, сообщаемые в тексте. Мы с Рози их тоже усвоили.

— И мы вам за это благодарны, — откликнулась директор. — Мы не всегда можем судить о ребенке на основании того, что видим в классе. Просто замечательно, что он читает. Но мы, наверное, все хотим, чтобы он расширял свой кругозор.

В этот момент Нил и упомянул аутизм.

— Но сначала о главном, — заявила директор, бросив на него взгляд, который я интерпретировал как «раздраженный». Она сообщила нам хорошую новость, но тут Нил перебил ее своей плохой новостью, и теперь ей требовалось сообщить две хорошие новости, чтобы закрыть первый сэндвич с плохой новостью и начать второй — чтобы она могла сообщить нам собственную плохую новость. Казалось, директор мучительно пытается вспомнить достаточно хорошую новость — такое случалось и со мной, когда я применял данную формулу. По-видимому, ей это не удалось, так как она сразу же перешла к плохим:

— Мы передвинули эту плановую встречу на более ранний срок, потому что получили жалобу от родителей одного из соучеников Хадсона. Официально я не могу сообщить, о ком идет речь. Но это и так ясно из обстоятельств дела. Как я понимаю, во время поездки на лыжный курорт вы провели некоторое время с их дочерью.

Рози взглянула на меня, и я опознал в этом взгляде ужас. В свое время она предупреждала меня — увы, слишком поздно — о тех рисках, которыми чреваты ситуации, когда человек мужского пола и средних лет временно берет на себя ответственность за девочку предподросткового возраста, с чьей семьей он не знаком. Неужели в придачу к ярлыку «расист» меня ждет еще и клеймо педофила?

Как уже не раз случалось, реальность оказалась не так страшна, как я вообразил. Выяснилось, что Хадсон спросил у Бланш, какая у нее форма альбинизма, и поведал, что по меньшей мере одну из его разновидностей связывают со сниженной продолжительностью жизни. Бланш, в свою очередь, спросила об этом у своих родителей, которые и пожаловались администрации школы.

— Я понимаю, Дон, вы — ученый, и я могу понять, по каким причинам вы захотели объяснить эти факты Хадсону. Но ему, возможно, требуются кое-какие рекомендации насчет такта, — проговорила директор.

— Присоединяюсь, — заявил Нил. — Обычная вещь при аутизме — среди прочих вещей. Он не виноват. Виновато его… расстройство.

— Я не обсуждал с ним эту тему, — отметил я. — Вероятно, он изучал ее самостоятельно. Могу предположить, что у Бланш как раз потенциально опасная форма альбинизма. Иначе родители бы ее успокоили и никакой жалобы не воспоследовало бы.

— Я бы не стала ничего предполагать, — отозвалась директор. — Бланш только пришла в нашу школу, и с учетом того, что она, судя по всему, сразу же пошла на сближение с Хадсоном… Вы ведь работаете в медицине, Рози?

Рози кивнула. Сейчас неуместно было бы приводить ее самохарактеристику по этой части («дерьмовый врач»).

— Что ж, — продолжала директор, — вы с Доном сами можете увидеть из общедоступного списка родителей, что ее отец по роду занятий — натуропат или что-то в этом роде. Поэтому… я не уверена, что здесь имели место какие-либо консультации с представителями вашей профессии.

— Мы уже перешли к обсуждению гипотезы о синдроме Аспергера? — спросил я.

— Об аутизме. Извините, что я вас поправляю, но психиатры больше не используют термин «синдром Аспергера», а для нас важно идти в ногу со временем, — проговорила директор. — То, что раньше именовали «синдромом Аспергера» или просто «Аспергером», мы теперь рассматриваем как легкую форму аутизма. Которая, как предполагает Нил, может иметься у Хадсона.

Рози отреагировала до того, как я сумел выдвинуть возражение, касающееся терминологии:

— Спасибо, что держите нас в курсе. Мы рады, что выбрали школу, которая ценит разнообразие. Если когда-нибудь возникнет проблема… если появятся какие-то конкретные вещи, в которых нам надо будет его поддерживать… я уверена, что вы дадите нам знать.

Она уже начала вставать, но тут обнаружилось, что Нил успел заметить некоторые «конкретные вещи» такого рода. Довольно многочисленные.

— Он отстает в социальном плане. У него толком нет друзей. Разве что, возможно, Бланш, но сейчас еще слишком рано об этом судить.

Нил сделал паузу — вероятно, чтобы отыскать в памяти другие неуспехи и минусы Хадсона.

— Он частенько норовит поумничать — кто-то научил его грамматике в большем объеме, чем необходимо на этой стадии обучения. И в сочетании с тем, что мы называем «отсутствием фильтров», когда говорим о… о людях с аутизмом… Я был бы очень признателен, если бы вы ему сказали, что поправлять учителя недопустимо. Он не виноват в своем американском акценте, но у него громкий голос, и от этого эффект еще сильнее. Дома он тоже так поступает?

— Нет, — ответил я. — Впрочем, мы с Рози, как правило, не делаем грамматических ошибок.

— Ясно, — произнес Кролик и снова ненадолго замолчал, после чего продолжил: — Ему очень трудно дается спорт, особенно командные виды. Он бегает, как… он бегает неаккуратно, не держит ритм. И срыв, который у него случился на лыжном курорте, был не первый. Два или три раза мне приходилось отправлять его в комнату для отстраненных от урока…

— У вас для этого есть специальное помещение? — спросил я. Мне показалось, что это великолепная идея.

— Ну, на самом деле это изолятор для больных, но он работает и как место для тех, кого вывели с занятий.

— И это явный намек, — заметила Рози.

— В общем, я говорил, что у него случалась пара таких… я тогда не считал, что это срывы, но…

— Но теперь, когда вы смотрите на него сквозь призму аутизма…

— Слушайте, — произнес Нил. — Я все понимаю. Его доводили, такое неминуемо случается, когда ты… не такой, как все. Но я должен добиваться, чтобы ребята знали: нельзя психовать просто из-за того, что к тебе кто-нибудь прикапывается. На этом уровне надо начать вырабатывать в себе какую-никакую стойкость.

«Стойкость» в данном случае, похоже, являлась эквивалентом выражения «сам должен уметь за себя постоять», которое в моем детстве служило распространенным оправданием школьной травли.

— По-моему, нам есть о чем подумать, — заметила Рози. — Этого вполне достаточно. Если только нет чего-то более серьезного. Хорошая успеваемость, немного незрел в социальном плане, дает сдачи, когда на него нападают.

— Тут много чего другого, — возразил Кролик. — Мы говорим «социальные навыки», но это же на самом деле жизненно необходимые навыки. Завязывание и развитие дружеских отношений, игры в коллективе, умение справляться с конфликтами и гневом. Понимание, когда можно говорить, а когда надо помолчать. Плюс школьная форма.

Хадсон предпочитал на протяжении всего школьного года носить летнюю форму, включавшую в себя шорты. Школьные правила предписывали мальчикам пятого и шестого класса во время холодного сезона носить длинные брюки. Нарушать это правило позволялось лишь в исключительных обстоятельствах. Хадсон заявлял: поскольку он — единственный учащийся, который желает носить шорты круглый год, он представляет собой исключение, а значит, эта его исключительность должна быть учтена. После продолжительной дискуссии школа согласилась с такой аргументацией.

— Я думала, мы уже все уладили насчет формы, — заметила Рози.

— Я не собираюсь заставлять его носить длинные штаны, — сообщил Кролик. — Но это еще один признак того, что у него отставание в социальном плане. На следующий год…

В этот момент его прервала директор:

— Если подытожить: мы думаем, для вас было бы разумно задуматься о постановке диагноза.

— Вы хотите, чтобы он прошел тестирование на аутизм? — уточнил я.

Директор кивнула:

— Мы не можем вас к этому принудить, но всем станет легче, если мы будем знать, с чем имеем дело. Особенно, как говорит Нил, с учетом подготовки к старшим классам. Если в школьной картотеке будет официальный диагноз, мы сможем пригласить какого-то помощника. Возможно, нанять ассистента учителя.

— Специально для Хадсона? — осведомилась Рози.

— Нет, не обязательно специально для него. Но мы можем получить под это дополнительное финансирование. А чем больше у нас финансовых ресурсов, тем больше мы можем сделать для всех учащихся.

Финансирование. Да, я был прав. Моя жизнь и жизнь Хадсона шли параллельными путями.

6

После беседы с представителями школы мы поехали в фитнес-клуб «Зал Джармена», владельцем которого является отец Рози. Хадсон был самым молодым обладателем ВИП-членства в данном заведении, несмотря на то что использовал его помещения лишь для того, чтобы выполнять там домашние задания и читать. Рози вкратце изложила Филу наблюдения Кролика и рекомендацию директора.

Фил выступил против всякого профессионального вмешательства. В его время дети ели арахис и играли на улице. Хадсон — славный паренек. Оба его родителя — из яйцеголовых, так чего же тут можно было ожидать? Пускай будет самим собой, вот и все. Может, в школе ему и туговато приходится, зато через несколько лет эти балбесы будут на него работать.

— Как там твой старик? — спросил меня Фил.

— С физической точки зрения — плохо. С психологической — хорошо. Приобрел монографию о Бетховене и теперь слушает все его произведения в хронологическом порядке. Это его финальный проект.

— Значит, ты с ним виделся?

— На этой неделе — нет.

Путь до родительского дома, расположенного в Шеппартоне, занимал два часа восемнадцать минут (столько же занимал обратный путь), и в настоящее время имелось множество других вопросов, требовавших моего внимания. С последнего нашего визита прошло уже несколько недель.

Моя мать хотела видеть нас чаще, а отец особенно настаивал на том, чтобы проводить побольше времени с Хадсоном. Он жаловался, что почти не видел своего единственного внука, когда мы жили в Нью-Йорке, а теперь получалось, что скоро он вообще не сможет наблюдать, как Хадсон растет.

— Кто его научит кататься на велосипеде? — спрашивал отец. Вопрос был небезосновательный, поскольку Хадсон, живя в Нью-Йорке, упорно сопротивлялся такому обучению. Покупка ему велосипеда на Рождество лишь продемонстрировала идиотичность выдумки с Санта-Клаусом: «Я же сказал Санте, что хочу “Лего”. Разве я плохо себя вел?» Велосипед вернули в магазин, и Хадсон достиг одиннадцатилетнего возраста, так и не освоив одно из важных жизненных умений.

Во время обеда мы совмещали прием пищи с обсуждением книги, которую Хадсон прочел перед «Марсианином». По итогам беседы с Кроликом я решил внести новый элемент в практику наших обычных трапез. Поначалу Хадсон возражал против такого изменения, но быстро втянулся в игру «интересное число», цель которой — отыскать уникальные свойства каждого целого положительного числа, начиная с единицы и продвигаясь далее вперед по целочисленному ряду.

Мы приостановили состязание на пятнадцати (произведении первых трех нечетных чисел) и перешли ко второму пункту повестки.

— Я рекомендовал бы не прерывать твоего учителя поправками, касающимися грамматики.

— Так нечестно. Мистер Уоррен меня заложил.

— Мистер Уоррен обратился к нам, потому что хотел, чтобы мы помогли ему научить тебя некоторым вещам, — пояснила Рози. — Даже на взрослых совещаниях люди не могут говорить в любой момент, когда им вздумается.

— Нам разрешают задавать вопросы, надо только поднимать руку. Наверное, я мог бы сделать из этого вопрос. Скажем: «Почему вы сказали “одеть”, а не “надеть”?»

— Превосходная идея, — заметил я. — Особенно с учетом того, что я способен помочь тебе сэкономить значительные усилия в будущем, назвав верный ответ для всех подобных случаев. Вот он: «Потому что я сделал ошибку, о которой теперь знает весь класс, что вызывает у меня чувство стыда и неловкости, а кроме того, неизбежно вызовет у меня раздражение по отношению к тому, кто во всеуслышание сообщил о моем промахе». Поскольку теперь тебе известен универсальный ответ, отпадает сама необходимость задавать такие вопросы в дальнейшем.

Хадсон не нашел мгновенного контраргумента и удалился в свою комнату — то ли чтобы его сформулировать, то ли чтобы почитать.

— Неплохо сработано, — похвалила меня Рози. — Иногда тебе удается его поймать. Иногда.

Я по-прежнему думал о проблеме с аутизмом. По-видимому, о ней думала и Рози, так как она проговорила:

— Думаю, нам надо смириться с тем, что Кролик действительно мог что-то такое заметить. Но перед тем как отправлять Хадсона на диагностику, надо попытаться хоть примерно понять, как это на него подействует. Каково ему при этом будет. Может, я сумею найти какие-нибудь организации, которые оказывают поддержку в таких вещах.

Возможно, я и сам мог бы внести определенный вклад. Незадолго до того как познакомиться с Рози, я выступал с небольшой лекцией о генетических предпосылках синдрома Аспергера перед группой «страдающих» этим синдромом в возрасте от восьми до двенадцати лет. У меня имелись лишь минимальные познания по данной теме, но мой тогдашний друг Джин уговорил меня заменить его, сам же использовал освободившееся время для адюльтера. Организатор мероприятия, женщина несколькими годами младше меня, вскоре после этого выступления связалась со мной по телефону, предлагая обсудить данную тему за ужином. В тот период я был сосредоточен на своем проекте по отысканию брачного партнера, поэтому ответил ей отказом. Но у меня имелся ее номер. И на следующее же утро я позвонил ей.

— Джулия Сикора слушает.

— Я думал, ваша фамилия Рид.

— Простите, кто это?

— Это Дон Тиллман. Вы мне звонили, чтобы обсудить датскую программу найма людей из аутического спектра в качестве тестировщиков программного обеспечения. В тот момент я был занят, но сейчас у меня появилось время.

После долгой паузы в трубке послышалось:

— Господи! Я помню. Как такое забудешь? Ребята забрались на столы, горланили: «Аспи рулят!» Прямо как в «Обществе мертвых поэтов». Кажется, это было… лет десять назад.

— Тринадцать.

— После всего этого вы не согласились пойти что-нибудь выпить, потому что вам надо было вымыть свою ванную.

Весьма странно, что ей запомнилась именно эта деталь.

— Совершенно верно. Вы доступны для дискуссии по поводу аутизма? Параллельно мы могли бы чего-нибудь выпить, если хотите.

— Вы хотите наверстать упущенное? Поэтому и звоните? Беседа продолжалось в столь же несфокусированном духе, но в конце концов мы установили, что Джулия по-прежнему работает в данной сфере; что с тех пор она успела выйти замуж и развестись; что с тех пор я успел жениться, однако не развелся; что я не предполагаю оставить Рози; что я обращаюсь за помощью не для себя лично, а для Хадсона; что встречаться за совместным принятием спиртного нам не имеет смысла (по заключению Джулии) и что решение проблемы более глубокого ознакомления с темой аутизма состоит в том, чтобы посетить семинар группы поддержки, который Джулия будет проводить на будущей неделе. Мы с Рози познакомимся там с членами аутического сообщества и услышим двух выступающих.

— Одна из них — немного такая… активистка… Права людей с аутизмом и прочее. Сейчас мы наблюдаем все больше такого. Думаю, вам это будет близко, но это очень тяжело воспринимают родители, у которых по-настоящему трудные дети. Что ни говори, а вы тогда немного обогнали время.

В ходе ланча в университетском клубе я предпринял некоторые предварительные исследования по поводу диагноза «аутизм».

— Я подумала, вдруг найду тебя тут, — произнесла Рози. Она стояла у меня за спиной.

— Совершенно предсказуемо. У меня всегда здесь ланч по четвергам.

— Мне опять директриса звонила.

— Еще какие-нибудь проблемы?

— Якобы хотела убедиться, что мы остались довольны обсуждением. Сказала, что Нил Уоррен бывает резковат, но учителей-мужчин трудно заполучить, так что мы не должны судить его слишком уж строго. Видишь, как это работает? Когда мужчины в большинстве, они диктуют правила. А когда они в меньшинстве, с ними все носятся.

— Я могу оспорить высказанный тезис — или это прервет изложение исходной аргументации?

— Прервет. В любом случае я права, так что оспаривать нечего. На самом деле она хотела узнать, собираемся ли мы получить профессиональную оценку состояния Хадсона. Я сказала, что мы рассматриваем вопрос.

Она указала на экран моего ноутбука, где были отображены диагностические критерии аутизма.

— Вижу, ты сразу полез в эту библию психиатров.

— Мне кажется, «библия» — неподходящий термин для документа, основывающегося на фактических доказательствах и регулярно обновляемого.

Рози засмеялась:

— В общем, это стандарт. Причем даже не единственный в медицине.

— Верно. А вот утверждение директора неверно. Термин «синдром Аспергера» или просто «Аспергер» до сих пор употребляется.

— Скоро перестанет. Его ждет судьба маниакально-депрессивного психоза и водянки. — Она снова рассмеялась. — Так и знала — это будет первое, что ты станешь искать. В общем, я тут поговорила с одноклассницей, у нее сын с аутизмом.

— Официально диагностированным?

— Да, диагноз поставил специалист. Анастасиосу — так зовут ее сына — было очень тяжело, но ему оказывали большую поддержку, и теперь у него все гораздо лучше. Учится в университете. И у него есть партнер. — Рози подала сигнал «Стоп». — Это просто информация. Давай пока просто примем ее к сведению. Кстати, семинар в среду. Придется нам пропустить спектакль.

— Я уже внес поправку в свой календарь. Билеты я отдал Ласло и Фрэнсис Спорадической Курильщице. Но мы ведь сможем рассматривать посещение семинара как запланированный выход в свет?

7

Беседа Рози с бывшей одноклассницей дала нам полезную общую информацию о проблеме, а также идею упражнения, которое помогло бы Хадсону «раскрыться».

— Суть в том, что мы должны говорить с ним о наших собственных школьных впечатлениях и переживаниях, в том числе и о кое-каких негативных, — пояснила Рози.

— Перечислить негативные переживания будет нетрудно.

— Это не соревнование. И не надо рисовать слишком мрачную картину. И нам нужно позволить ему найти собственный способ включиться в наш разговор.

Хадсон превосходно умеет находить способы включаться в разговоры.

Поскольку был четверг, обед состоял из белой рыбы в сухарях (плоскоголов), овощей из одобренного списка (бобы) и приемлемого крахмалистого компонента (картофельное пюре с двадцативосьмипроцентным содержанием измельченного корня сельдерея: эту долю я постепенно повышал, чтобы приучить Хадсона к вкусу данного продукта). Рози была пескетарианкой[4], а Хадсон отказывался есть множество различных видов пищи. Приготовление еды, которая устроила бы нас всех, постепенно превратилось для меня в настоящее испытание.

Выходом стало возвращение к Типовому рациону питания — с вариациями, чтобы его применение не казалось столь явным. Я следовал Типовому рациону пять месяцев, прежде чем Рози это заметила.

— Как там школа? — спросила Рози у Хадсона.

— Отлично. — Это не было компонентом упражнения по раскрытию, а лишь разговорным ритуалом. — Дочитал «Марсианина». Ставлю пять звезд. Там про астронавта. Его зовут Марк Уоткинс, а его корабль называется «Арес-3». До этого был «Арес-1» и…

За главным блюдом мы продолжили нашу игру в «интересное число».

— Шестнадцать, — произнес я. — Наименьшее целое положительное число, получаемое при возведении четверки в степень. Если не считать первой степени.

Хадсон задумался приблизительно на десять секунд. Затем он ответил:

— Нельзя говорить «если не считать». А то я могу сказать: «Семьсот девяносто девять — самое маленькое число, если не считать числа один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…»

— Мы поняли, — прервала его Рози.

Критическое замечание Хадсона было вполне обоснованным и к тому же показывало хорошее интуитивное понимание механики индуктивных доказательств. Я модифицировал свой ответ:

— Наименьшее целое положительное число, получаемое при возведении четверки в степень и не являющееся кубом какого-либо числа, как и показатель степени.

— Что такое куб числа?

Я объяснил, после чего дал ему следующее число:

— Семнадцать.

Около минуты он ничего не ел и ничего не произносил. Затем он поднял вверх оба больших пальца:

— Шестнадцать плюс один. Сумма первых двух четных степеней четверки.

— Очень изящно, — похвалил я. — Теперь очередь Рози. Восемнадцать.

— Мне столько было, когда я закончила школу, — сообщила она.

— Не считается, — заявил Хадсон. — Это про тебя. А надо, чтобы это было про число.

— Совершенно верно, — признал я. — Не принимается.

— Ладно, — согласилась Рози. — Наименьшее число, сумма цифр которого равна его наибольшему за исключением самого числа делителю. Годится?

Хадсон воззрился на нее.

— Я не только белье стирать умею, — напомнила Рози. — Дон, а ты в школе играл в эту игру?

Я предположил, что Рози желает получить ответ «да», но в школе мне было не с кем практиковаться в этой игре.

— Нет, — ответил я. — Когда-то я играл в нее дома. Со своей сестрой. Она была старше меня и потом стала учительницей математики, но я все равно у нее выигрывал.

— Ты играл раньше, — подчеркнул Хадсон. — Ты знаешь ответы. Ты мне никогда не говорил, что у тебя есть сестра. Где она сейчас?

— Умерла, — ответил я.

— А от чего она умерла?

— Она просто заболела, — пояснила Рози.

— СПИД, — произнес Хадсон.

— Что? — переспросила Рози.

— Когда говорят, что кто-то просто заболел и умер, то это, скорее всего, СПИД. Брат мистера Уоррена умер от СПИДа, и никто не должен об этом упоминать.

— Ты только что это сделал, — отметил я.

— И правильно, — вставила Рози. — В семейном кругу о таком как раз можно поговорить.

— Так от чего умерла папина сестра?

— От недиагностированной внематочной беременности, — ответил я.

В возрасте Хадсона слово «беременность» прекратило бы любые мои дальнейшие изыскания. Вряд ли сегодняшние дети в этом плане настолько отличаются.

Однако Хадсон спросил:

— Какая она была?

— Лучший человек на свете… за исключением тебя и Рози, разумеется. — Тут я ощутил проблеск вдохновения. — В школе все называли ее Эдной.

— Почему?

— Такие имена обычно бывают у старых дам. Ее называли Эдной из-за ее консервативных взглядов и из-за того, что она ходила в очках.

— В «Суперсемейке» есть Эдна, — заметил Хадсон. — Старая, но так вообще нормальная.

— Я сегодня пила кофе с одной школьной подругой, — сообщила Рози. — Ее называли «Мисс Хрю-Хрю».

— Довольно обидно, — отозвался Хадсон. — Она была уродливая?

— Твой папа сказал бы «с необычным типом привлекательности». Это хорошее выражение, потому что в разных местах люди считают привлекательной разную внешность. В некоторых культурах лишний вес воспринимают как привлекательную черту.

— Ты хочешь сказать — есть страны, где мисс Уильямс считали бы привлекательной? Быть того не может.

— Дон, ты можешь на это ответить, — предположила Рози.

— Привлекательность никак не связана с качеством выполнения обязанностей директора школы. Кроме того, как одиннадцатилетний ты еще не в состоянии оценивать привлекательность женщин средних лет. Едва ли ты стал бы представлять директора в роли своей потенциальной спутницы.

— Бр-р-р-р, — вздрогнул Хадсон. — Пакость какая.

— А тебя в школе как называли? — спросила у меня Рози.

— Дейта, — ответил я. — Как андроида из «Стартрека». — Чтобы усилить впечатление, я воспроизвел одну из его фраз: — «Я помню все факты, которые мною восприняты, сэр».

Я видел и слышал, как ребята смеются — вероятно, не вместе со мной, а надо мной. Но это было лучше, чем когда тебе вообще нечего сказать.

Хадсон, будучи ребенком, тоже засмеялся. Рози воспользовалась тем, что он несколько снизил уровень самозащиты.

— А как насчет тебя? — спросила она.

— Нам не разрешают давать клички. Считается, что это травля.

— Я не собираюсь об этом сообщать в школу, — заверила его Рози. — Если только ты сам не хочешь, чтобы я это сделала.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Наш Глист, — тихо пробормотал Хадсон. — Все меня зовут «наш Глист». Кроме Бланш. Прошу прощения, можно мне уже выйти из-за стола?

Мы приехали на семинар по аутизму пораньше, чтобы я мог познакомить Рози с Джулией: я знал, что Рози считает неструктурированную беседу вполне корректным методом исследования. Джулия заметила наше прибытие и поспешила перехватить нас.

Прежде чем я смог приступить к вопросам, касающимся темы вечера, она осведомилась у меня:

— Вы как, еще поддерживаете связь с Джином?

— Нет. Мы больше не друзья.

Разрыв с Джином произошел в Нью-Йорке, где он проводил годичный академический отпуск после того, как стал жить отдельно от своей жены Клодии. В течение этого года он завязал романтические отношения с американской социальной работницей по имени Лидия.

Они пригласили Рози и меня выпить с ними, но Рози отказалась под тем предлогом, что ей необходимо вымыть голову. Мытье головы являлось стандартным поводом для того, чтобы избегать Джина, которого она считала свиньей и женоненавистником.

— Она упускает отличное шампанское, — заявил Джин, когда я прибыл в его квартиру. — Мы с Лидией хотим сделать небольшое объявление. Давай, Лидия.

— Джин собирается обратно в Австралию и предложил мне поехать с ним. Я согласилась.

— Вы уже изучили вопрос с визами? — спросил я.

— Да, — ответил Джин. — Может быть, Лидия неясно выразилась: тут не должно быть никаких проблем. Она едет туда как моя спутница — спутница жизни.

Я ощутил потрясение. И сильнейшее разочарование. Это объявление, по сути, окончательно сокрушило возможность примирения двух моих ближайших друзей. Я приватно (и публично — в нашей мужской группе) призывал его рассмотреть такой вариант. Лидия обычно казалась вполне приятным человеком, но Джин, судя по всему, не был с ней счастливее, чем с Клодией.

— И есть полная уверенность? — спросил я.

Джин улыбнулся:

— Вот почему Дон — мой самый дорогой друг. Не боится меня испытывать — и, смею тебя уверить, делает это усердно и неутомимо. Однако мой ответ не изменился ни на йоту.

Он поднял свой бокал, как бы предлагая тост.

— По-моему, вопрос был и ко мне тоже, — заметила Лидия, ошибочно, но кстати. — У меня были кое-какие моменты, когда я сомневалась. В прошлом Джин совершал ошибки. Но он во всем мне чистосердечно признался и теперь начинает жизнь заново.

— Полное чистосердечное признание? — повторил я. — Невероятно.

— Он обо всем мне рассказал.

— В том числе и о карте?

Лидия покосилась на Джина. Несмотря на свою некомпетентность по части интерпретации человеческой мимики, я немедленно расшифровал выражение ее лица: «О какой карте?» Лидия подтвердила мой вывод, произнеся:

— О какой… — тут повисла неестественно долгая пауза, — карте?

Джин медлил с ответом, и Лидия посмотрела на меня:

— Расскажите мне, Дон.

— Да господи, — произнес Джин. — Ты же знаешь, считалось, что у нас с Клодией брак без обязательств. Я играл в такую игру — вел учет женщин, с которыми я… был. По их гражданству или национальности.

— Ты втыкал булавки в карту, — заключила Лидия. — Верно ведь? И она у тебя висела где-то на виду. В твоем кабинете. Я угадала?

Это убедительно показывало, как хорошо она понимает Джина. В других обстоятельствах подобное высказывание могло бы укрепить их отношения. Но было вполне очевидно, что Лидия недовольна.

По счастью (как мне тогда казалось), я имел возможность компенсировать причиненный ущерб. В свое время Джин признался нашей мужской группе, что вся история его романтических похождений — сфабрикована.

— Он просто хотел произвести впечатление, — пояснил я. — На самом деле у него был секс только с пятью женщинами кроме Клодии. — Тут я осознал, что моя информация уже несколько устарела. — И очевидно, кроме вас.

— Не верю я вам, — отозвалась Лидия.

Обдумывая ее ответ, который показался мне довольно неподобающим и даже агрессивным, я вдруг испытал своего рода озарение. Я ведь и сам себе не верил. Когда-то я поверил Джину, поскольку это автоматическая реакция, когда друг сообщает тебе о чем-то. Но теперь я осознал, что его история до смехотворности маловероятна, если учесть колоссальный объем фактических данных, свидетельствующих о противоположном: в частности, он постоянно вел поиск представительниц других стран с целью пополнить свой список.

По наущению Джина я сообщил менее значительное число его сыну Карлу и тем самым сыграл заметную роль в спасении отношений между отцом и сыном. Теперь я в полной мере осознал произошедшее и, будучи немало потрясен, выпалил:

— Ты мне лгал. Ты мною манипулировал, чтобы убедить Карла. Потому что знал — тебе он не поверит, а мне поверит.

— Именно так, Дон, — отозвалась Лидия. — Он вам лгал. Вам, своему лучшему другу. Похоже, его дети тоже ему не доверяют. И я не доверяю.

Вероятно, Джин допил шампанское в одиночестве, поскольку я вышел вместе с Лидией.

Это событие имело для меня два серьезных последствия. Во-первых, я больше не контактировал с Джином. Во-вторых, изменилась моя позиция касательно социальных навыков. Раньше я полагал, что они не играют важной роли в жизни человека и при этом сильно переоценены обществом, однако пришлось признать, что в данном случае мое недостаточное владение ими нанесло колоссальный ущерб. Джин и Лидия по доброте душевной пригласили меня отпраздновать важный момент в их жизни. А я в ответ разрушил их отношения и помешал моему лучшему другу начать все с чистого листа.

Раньше я бы без особого беспокойства воспринял отставание Хадсона по части приобретения социальных умений, но теперь я понимал, что их нехватка может заставить его сделать что-то, чего он потом будет стыдиться. К примеру, речь могла идти о поведении, огорчающем маргинализированных учащихся.

Такое поведение могло бы даже стать причиной его гибели. Сотрудники правоохранительных органов дважды наводили на меня огнестрельное оружие: на нью-йоркской детской площадке, где меня заподозрили в том, что я педофил, и в штате Нью-Мексико, где я вышел из своей машины после того, как мне отдали приказ прижаться к обочине и остановиться (такое поведение рекомендовано в «Голой обезьяне»[5]).

Джулия не стала продолжать расспросы на тему Джина. В помещении собиралось все больше людей, главным образом взрослых. Мы оставили Хадсона с Филом, но я надеялся встретить здесь некоторых детей его возраста, чтобы провести неформальное сопоставление.

— Это собрание группы поддержки, так что в основном тут родители и опекуны, — объяснила Джулия.

Затем она с извинениями удалилась, чтобы подготовиться к выполнению своих председательских обязанностей. Впрочем, перед этим она проследила, чтобы я правильно зафиксировал ее текущую фамилию в своем телефонном списке контактов.

— После двух браков я решила вернуться к девичьей фамилии, — сообщила Джулия.

— Очень мудрый шаг, — одобрил я. — Стабильность будет сохранена независимо от того, сколько еще браков у вас будет.

— Сикора, — прочла Рози. — Откуда это?

— Я родилась в Чехословакии, — поведала Джулия. — Забавно — мне кажется, Джин считал, что это во мне самое интересное.

8

— Помни, — произнесла Рози, пока мы искали свои места, — мы тут не для того, чтобы спорить о проблемах диагностики и лечения аутизма, а для того, чтобы получить общее представление о духе этого сообщества. Говорят ли они о таких детях, как Хадсон? Получают ли эти дети пользу от терапевтических вмешательств, какими бы эти вмешательства ни были?

— Ты имеешь в виду, что мне следует уклониться от какого-либо вклада в обсуждение? А задавать вопросы можно?

— Давай просто держаться понезаметнее, — призвала Рози.

Выступающих было две. Одна — женщина приблизительно сорока лет, индекс массы тела — около двадцати четырех, стиль одежды — консервативный. Вторая — по моим оценкам, пятнадцатью годами моложе, ИМТ — около тридцати, короткие светлые волосы частично выкрашены в лиловый цвет, на черной футболке — слоган «Аутические жизни имеют значение».

Джулия представила старшую как Марго, мать девочки с аутизмом. В начале своего выступления Марго выразила солидарность с родителями детей-аутистов, находящимися в зале, и выразила сочувствие трудностям, с которыми эти родители сталкиваются, и жертвенности, на которую они себя обрекают. Она поблагодарила Джулию за использование языка, «ориентированного на человека», то есть за то, что она не назвала ее дочь «аутисткой»:

— Она — девочка с аутизмом. Но его у нее гораздо меньше, чем в самом начале.

Дочери Марго сейчас было шестнадцать. Она не сумела развить речевые навыки к ожидаемому сроку, и ей поставили диагноз незадолго до третьего дня рождения. Изучив возможности в сфере лечения, Марго и ее партнер привлекли ряд профессионалов для того, чтобы они обеспечили их ребенку интенсивную терапию. Все это казалось вполне разумным и непротиворечивым. Но у одного из присутствующих возник вопрос. Этим присутствующим оказалась Рози.

— Вы употребили слово «интенсивная». Сколько часов в неделю?

— Около двадцати пяти.

— И это в дополнение к школьным занятиям?

— Да, терапия продолжилась и после того, как она пошла в школу.

— И сколько это продолжалось?

— Она до сих пор проходит терапию. И у нее продолжается улучшение. Я еще об этом скажу, но она сейчас в обычной школе, у нее друзья. Да, это требует большого труда, и от нее, и от нас, но если вы хотите…

— Как вы мотивировали трехлетнего ребенка заниматься всей этой терапией?

— Система, которую мы применяем, — я еще о ней расскажу — имеет встроенные вознаграждения.

Черная Футболка подалась вперед, к своему микрофону:

— И наказания. Если считать, что отказ в вознаграждении — тоже наказание. Вы ведь используете ППА, верно?

Джулия расшифровала аббревиатуру:

— Прикладной поведенческий анализ. Для тех, кто пришел сюда в первый раз: это почти повсеместно признанный золотой стандарт в терапии аутизма. Но мы говорили о…

Черная Футболка перебила ее:

— Нет уж, не будем уходить от темы. Психологи и родители обожают эту систему. И это понятно. Потому что она именно для них. А не для детей, которых дрессируют, словно щенков.

Теперь мы оказались в профессиональной сфере Рози. Она как раз сейчас занималась исследовательским проектом, где сравнивали восприятие успешности лечения биполярных расстройств с точки зрения врачей и пациентов.

— Какого рода работу ведут, чтобы получить обратную связь от детей? — поинтересовалась она. — И еще. Скажите, Марго, какие чувства испытывает ваша дочь по поводу собственного продвижения?

— Ей дают лакомства за хорошее поведение, точно собачке. Поэтому как тут можно что-то определить? — заявила Черная Футболка. — Ее готовят к тому, чтобы она всю жизнь прожила, добиваясь одобрения других. Спросите у нее, хорошо ли работает терапия, когда кто-нибудь воспользуется этой гребаной системой, чтобы надругаться над девчонкой.

Все шло великолепно. Вопросы Рози позволили сместить фокус дискуссии с разбора единичного и, возможно, нерепрезентативного случая к обсуждению спорных проблем, причем были ясно выражены две противоположные позиции. К сожалению, Джулия почувствовала себя обязанной дать Марго закончить подготовленную речь, где подчеркивалось, что ее дочь демонстрирует впечатляющие успехи по части приобретения речевых навыков и постепенно становится более социально приемлемым индивидуумом.

Черную Футболку официально представили как Лиз, и она тут же охарактеризовала себя как лесбиянку-аутистку.

— Я не человек с аутизмом — точно так же, как я не человек с лесбиянством. Я лесбиянка. Я аутистка. Когда я простужаюсь, у меня простуда, я — человек с простудой, и хочу от нее избавиться. И всячески приветствую медицинскую помощь. Но когда я говорю, что я аутистка и лесбиянка, это — про то, кто я. И не надо пытаться исцелить меня от того, кто я есть. Если меня принудят к конверсионной терапии… потому что ППА по сути и есть конверсионная терапия… к терапии, которая должна якобы вылечить меня, чтобы я перестала быть лесбиянкой или аутисткой, — значит, надо мной учинят насилие. Если это проделывают с ребенком, значит, тут насилие над ребенком.

Далее Лиз представила список фраз, которые не следует говорить, обращаясь к людям с аутическими расстройствами (например: «А по-моему, ты вполне нормальная», или «У тебя есть какие-нибудь особые способности?», или «Вообще мы все — в спектре»). Затем она разъяснила понятие «социальной инвалидности» на отличном примере: представьте, что все кроме вас передвигаются на колясках и общество полностью приспособлено к такому образу жизни. Вы будете вечно стукаться головой о притолоки и просить в ресторане, чтобы вам принесли кресло. Мне вспомнилась история с Хадсоном и лыжными ботинками.

Затем Джулия предложила задавать вопросы. Первый поступил от мужчины приблизительно сорока лет.

— Я знаю, вы сказали, это нельзя говорить, но вы мне кажетесь вполне нормальной. — Он засмеялся. Лиз — нет. — Я имею в виду — вы же явно на высокофункциональном конце спектра. Как же то, что вы говорите, соотносится с?..

Лиз не дала ему договорить.

— Ну вот пожалуйста, — заявила она. — Я прошу вас чего-то не говорить, я вам объясняю, что это обидно и оскорбительно. Но вы превращаете это в шутку — и все равно произносите. Давайте я тогда тоже скажу кое-что такое, что обидит и оскорбит вас. Пошел на хрен, козел.

Джулия попыталась ее прервать, но Лиз подняла ладонь — знак «Стоп» — и заглушила ее слова:

— Когда он говорил обидные вещи, вы не затыкали ему рот. Вот и мне тоже не затыкайте. Ну да, некоторые другие, может, тоже хотят узнать, распространяется ли то, что я сказала, на всех людей-аутистов. Да, распространяется. Да, спектр существует, но во многих измерениях, к тому же место человека в нем меняется со временем. Иногда — из-за «лечения». — Лиз обозначила пальцами кавычки. — Бывает, с чем-то я неплохо справляюсь, с чем-то — нет. А на другой день все иначе. Но я всегда остаюсь аутисткой. Такова моя суть. Неизменный способ моего существования. И те из нас, кто может открыто высказываться, должен делать это за тех, кто не может.

— Возможно, есть какие-то вопросы к Марго? — предположила Джулия.

Рози уже нарушила наше соглашение, задав шесть вопросов, так что я счел приемлемым задать один свой. Я начал поднимать руку, и это привлекло внимание Джулии, но тут Рози потянула меня за эту руку и опустила ее вниз. Джулия улыбнулась. Но Лиз тут же указала на меня.

— Большинство из вас наверняка не видели, что тут только что произошло, — заявила она. — Мужчина в зале поднял руку, и Джулия подтолкнула Марго локтем. И я могу вам сказать, что означало это подталкивание: осторожней, этот тип может спросить что-нибудь дикое. Потому что он… черт, может статься, что он… аутист. Я права, Джулия?

Джулия пыталась что-то ответить, но в ее словах трудно было уловить какой-либо внятный смысл, и Лиз продолжала:

— А потом дама рядом с ним, та, которая перед этим задавала вопросы, тоже попыталась его заткнуть. Ведь так?

Я ожидал от Рози агрессивной реакции. Вместо этого она негромко произнесла:

— Вы совершенно правы. Приношу свои извинения.

— Ничего, — отозвалась Лиз. — Думаю, вы — нейротипик[6]. Я знаю, что Джулия — такая. И Марго. А мы, аутисты, не всегда хорошо владеем всеми этими невербальными средствами. Мы только что наблюдали, как нейротипики использовали свой тайный язык… ну, например, как если вы говорите при собаке, обращаясь к кому-нибудь из членов семьи: «Сводишь со-ба-ку по-гу-лять?» И вот сейчас они использовали такой язык, чтобы послать друг другу предупреждение об одном из нас. Так они затыкают нам рот. Так они подавляют и угнетают нас. — Она посмотрела прямо на меня: — Но у вас вроде был вопрос?

— Верно. Но то, что вы сказали, меня так поразило, что я его, кажется, успел забыть.

Аудитория засмеялась, но я почувствовал, что смех несет позитивную окраску. Тут я вспомнил свой вопрос:

— Вопрос был для Марго, как того требовала Джулия.

— Если хотите, можете задать вопрос Лиз, — разрешила Джулия.

— Превосходно. Могу ли я задать каждой по одному?

— Конечно.

— Марго, вы сказали, что ваша дочь посещает обычную школу и у нее есть друзья. Принимает ли ее социум?

— Спасибо, — откликнулась Марго. — И я совсем не желаю затыкать вам рот. Это хороший вопрос — и нелегкий. Ее друзья — в основном такие же, как она. Те, с кем она познакомилась через терапию. Это не лучший вариант, и иногда нам кажется, что они мешают ее продвижению вперед. Но это, по крайней мере, важная ступень.

— Вы не ответили на вторую часть, — напомнила Лиз. — Насчет того, принимают ли ее.

— Я еще не закончила. Я пришла сюда не для того, чтобы заявить о каких-то идеях, я лишь хочу поделиться опытом в надежде, что это поможет другим. Так что я откровенно вам скажу — ей приходится нелегко. Ее состояние сейчас гораздо, гораздо лучше, чем раньше, но она еще не добралась до цели, и ей довольно тяжело — как раз в том возрасте, когда ребенок должен развлекаться и… Мы с мужем каждый день думаем: а правильно ли мы поступаем?

Она повернулась к Лиз:

— Мы знаем: терапия для нее болезненна. Мы знаем, что терапия может ей навредить. Мы знаем, что она даже может в конце концов совершить самоубийство, — и нам придется жить с мыслью о том, что наше решение сыграло тут свою роль. Но ей было всего три года, и мы, ее родители, решили, что будет хуже, если она никогда не заговорит или никогда не сможет себя обслуживать. Возможно, вам кажется, что ничего страшного в этом не было бы. Не исключено. Если бы мир был устроен по-другому. И мне вообще неважно, что у вас такой же диагноз. Вы никогда не были в таком же положении, как моя дочь, так что не можете поставить себя на ее место. О себе говорите, что вам хочется. Только вот не надо здесь с такой уверенностью произносить все эти умные слова, которые моя дочь никогда бы не выучила в вашем совершенном мире, и заявлять, что вы, мол, выступаете от ее имени.

В зале раздались громкие аплодисменты.

Я предполагал, что о моем потенциальном втором вопросе уже забыли: мы достигли запланированного времени окончания, а модераторы обычно считают, что завершить мероприятие на рукоплесканиях важнее, чем отработать все пункты повестки дня. Однако я не привык к тому, чтобы за регламентом следил человек с аутизмом.

Лиз снова указала на меня:

— У вас был вопрос и ко мне. Я бы не хотела, чтобы он потонул в хоре сочувствия родителям, которые обременены детьми, похожими на нас. Я бы не прочь спросить у каждого, кто сейчас захлопал, когда Марго сказала, что я не могу выступать от имени другого аутиста: а ее кто, собственно, поддерживает? Те, у кого нет никакого опыта по части того, каково это — быть иным? — Она еще раз указала на меня: — Ваш вопрос.

— Имеете ли вы в виду, что между аутичным и нейротипичным пролегает четкая граница? — спросил я. Второй термин был для меня внове, но я решил, что в будущем он мне может пригодиться. — Инструменты для выявления аутизма явно не отличаются точностью. Вы утверждаете, что здесь речь идет о спектре, располагающемся во многих измерениях, так что сводить все к бинарной оппозиции — вероятно, некоторое упрощение.

— Вы ученый?

— Совершенно верно.

— Ну, я первой готова признать, что нам нужно побольше науки — правильной науки, которая не отталкивается от определения аутизма как заболевания, или отклонения, или расстройства, или нехватки чего-то в организме. Но я — не ученый. Я — общественный деятель. И для меня, для той борьбы, в которой я участвую, каждый — либо аутист, либо нейротипик. И здесь не имеет никакого значения, сколько баллов вы набираете по какой-то шкале, которую придумали нейротипики. Вы же не станете использовать специальную шкалу, чтобы определить, гей ли вы, принадлежите ли вы к коренному населению, являетесь ли болельщиком «Бульдогов»[7]. В конечном счете выбор за вами. Вы сами решаете, кто вы. А диагнозы — это для болезней.

— Ну ни хрена же себе, — изрекла Рози после того, как мы покинули зал. — Думаю, страстей мы сегодня увидели больше, чем Ласло с Фрэнсис в театре. Слушай, ты прости, что я пыталась тебя заткнуть. Мне правда очень жаль.

— Вполне оправданный поступок. Ты помогала мне соблюдать мою часть нашей договоренности о молчании. Даже после того, как сама не сдержалась. Я мог бы тебя заткнуть, но не успел. И в любом случае твои вопросы были превосходны.

— Но ты уверен, что не чувствуешь себя… угнетаемым? Мне показалось, ты поддержал Лиз, когда она на меня наехала. Оправданно наехала, чего уж там.

— Нет-нет. Я поддерживал ее общую позицию. Она рассказывала очень интересные вещи.

— Прямо как движение за гражданские права в шестидесятых. «На какой ты стороне?»

— Я — ни на какой. Я считаю трайбализм одним из худших аспектов человеческого поведения. Один из главных источников предвзятости суждений, застоя в общественной жизни, военных действий…

— Вообще-то я не рассчитывала, что ты воспримешь это как вопрос к тебе. Ну ладно. Что будем делать с Хадсоном?

— Наша цель состояла в том, чтобы решить, следует ли нам подвергать его обследованию. Мой предварительный прогноз таков: Хадсону могут поставить неверный диагноз «аутизм», в каковом случае он будет подвергнут ненужной ему терапии и, возможно, дискриминации. Если у него действительно аутизм, результат может быть таким же.

— Первое правило: не навреди.

— Совершенно верно. Кроме того, анализ проблемы должен предшествовать действию.

— Полностью согласна. Может, выпьем чего-нибудь, а потом уж домой? Все-таки у нас вроде как выход в свет.

— Я заранее отвел это время для научной работы.

— И ты мог бы позвонить своим родителям.

— Предпочитаю вариант «выпьем».

Пока мы шли в направлении коктейль-бара, местонахождение которого я выяснил с помощью интернета, я размышлял о том, что, если бы на слушаниях, посвященных Возмутительной ситуации на лекции по генетике, я решил сослаться на аутизм как на аргумент в свою защиту, Лиз стала бы оптимальным сопровождающим.

9

— У меня хорошие новости, — сообщила профессор Лоуренс по телефону, когда я ехал домой с работы. — Одна женщина, которая была на той твоей лекции, написала статью для студенческой газеты. Но редакция отказалась ее публиковать. Автор заявила, что это несправедливо, и…

— Вероятно, там содержалась критика в мой адрес.

— Это вряд ли, а то газета бы с руками оторвала такую статью. Нет, там было заглавие типа «Почему снежинки всегда белые?», а автор — студентка из Ганы.

— Беатрис?

— Именно. Та самая, которую ты выбрал в качестве эталона черноты. Господи помилуй! Похоже, ей не понравилось, что кто-то из белых (всем известно, что ту жалобу подала студентка, которая задала тебе первый вопрос) обиделся как бы от ее имени. Уж не знаю почему, но она на твоей стороне. Во всяком случае, статья очень широко разошлась и без публикации в газете. Теперь эта проблема расколола университет. И ее не решить твоим увольнением. Руководство ищет способ как-то выпутаться из этого. Они наверняка примут объяснение насчет твоего аутизма, даже в отсутствие официального диагноза. Лишь бы ты просто заявил, что в спектре.

Затем позвонила Рози — из школы. С менее позитивными новостями.

— Еще один так называемый срыв. Мне пришлось его забрать, и он совершенно замкнулся в себе. Ты не хочешь?..

— Ты неизмеримо лучше владеешь техникой допроса. И потом, я отстаю от графика исследований.

— Речь не о том, кто как умеет вести допрос, а о том, что он должен знать: отец — рядом и готов ему помочь. Подумай, чего ты сам бы хотел на его месте. И в его возрасте.

Ответ был таков: «Хотел бы, чтобы родители не допрашивали меня о том, что произошло в школе и чего они могут не понять». Но в случае подобной реакции Рози призвала бы меня «подумать получше», так что я сразу перешел к этой стадии. В процессе размышления я произвел пробежку, восполнил потерю жидкости с помощью воды, а затем приготовил «Писко сауэр» — для стимулирования творческой активности и поддержания практических навыков приготовления коктейлей.

Чего бы я хотел от моих родителей, будь я в возрасте Хадсона? Их единственной полезной инициативой стала запись меня на занятия карате, однако двигало ими вовсе не стремление обеспечить меня разумной фитнес-программой на всю жизнь, улучшить мою координацию и предоставить мне место, куда я мог пойти в двадцать с небольшим — за отсутствием иной социальной жизни. Нет, их цель заключалась в том, чтобы научить меня «давать сдачи» — совершенно неосуществимый сценарий в условиях реальной динамики взаимодействий на школьном дворе, в классе и в раздевалке.

Мне требовался некий универсальный ответ, поскольку известные мне оптимальные реакции на конкретные происшествия — такие, как нервный срыв, поступившая из школы жалоба или обнаружение того факта, что завтрак, который ты дал ребенку с собой, остался несъеденным, — разнились между собой. Ответ явился мне, когда я налил второй стакан «Писко сауэра» и подумал, что через семь лет мог бы предложить этот напиток Хадсону — в рамках законодательства, пусть, возможно, и не в рамках этических норм.

Я бы хотел, чтобы ко мне относились как ко взрослому. Не для того, чтобы мне разрешали пить «Писко сауэр», а чтобы от меня ничего не скрывали, чтобы ко мне прислушивались, чтобы меня не оставляли в стороне в важные моменты моей жизни.

— Ты употреблял алкоголь. Я чувствую по запаху. Употреблять алкоголь нерационально.

Интонация последнего предложения подозрительно напоминала интонации андроида из «Стартрека».

Хадсону нравилось указывать на примеры нерационального, как ему казалось, поведения с моей стороны. Однако я, следуя классической психологической уловке, сознательно демонстрировал поведение, противоположное тому, которое мы хотели поощрять в нашем сыне. Пусть Хадсон назло родителям сделается убежденным трезвенником.

— Совершенно верно, — ответил я. — Но даже иррациональному поведению обычно можно найти рациональное объяснение, если вникнуть в устройство человеческой души. У тебя есть рациональное объяснение того, почему ты отказываешься подстригать волосы?

— Это когда я был маленький. — Хадсон указал на свои волосы — или, возможно, на свой мозг. — Маленькие дети не такие рациональные.

— А как насчет сегодняшнего инцидента? Директор утверждает, что тебя временно отстранили от занятий за какое-то нарушение. Она не уточнила, за какое именно. По ее словам, когда срок отбывания наказания был сокращен благодаря твоему хорошему поведению, ты отреагировал на это проявлениями гнева. — Именно в этот момент нашего разговора она использовала слово «срыв».

— Я не вел себя нерационально.

— Гнев по природе своей нерационален. И вообще это нерационально — отвечать враждебностью на акт великодушия.

— Никакого великодушия не было. Считалось, что отстранение — на весь день. Мистер Уоррен заглянул ко мне, чтобы узнать, как у меня дела. А я уже доделал уроки, потому что было тихо и меня никто не доставал. Я читал, это можно, если сделаешь всю домашку. Но он сказал, что я должен вернуться в класс. А я ответил, что он нарушает свое обещание.

— И это привело к вспышке гнева и конфликтной ситуации?

Хадсон кивнул:

— Он не сказал слово «обещаю», так что это не было официальное обещание. Но уговор был именно такой. В конце концов он мне разрешил остаться.

— Очевидно, ты предпочитаешь обычному классу ту комнату, где проводят время отстраненные от занятий.

— Не всегда. У нас в параллельном классе есть парень, так он постоянно туда хочет. Правда, он реально чудной.

— В каком смысле?

— Во всех смыслах. У него аутизм.

Рози расхохоталась, когда я передал ей объяснение, приведенное Хадсоном:

— Бедный, бедный Кролик Нил. Вот тебе и «нет социальных навыков»! Хадсон нарочно сорвался, чтобы ему позволили остаться в комнате, где сидят отстраненные от занятий.

— Если твоя гипотеза верна, значит, это был не срыв. Нервные срывы невозможно устроить нарочно. Вероятно, правильный термин в данном случае — «детская вспышка раздражения».

— Или же он просто заявил о своей позиции так, что Кролик не нашел подходящего ответа.

— Полагаю, быть учителем чрезвычайно трудно. Столько параллельных взаимодействий.

— У Нила не возникло бы никаких проблем, если бы он не относился к комнате для отстраненных как к наказанию. Ну ладно. Что будем с этим делать?

— Я рекомендую тактику прощения, а отсюда следует — никаких активных действий. Его поведение было неприемлемо, однако сама ситуация носила запутанный характер. Не уверен, что я смог бы проявить себя в ней лучше Кролика.

Когда на следующий вечер я подошел к «Залу Джармена», у входа меня ожидала женщина (возраста — приблизительно тридцать два года; индекс массы тела — приблизительно двадцать один; тип привлекательности — необычный) с мальчиком лет четырех. В придачу к моим невольным оценкам ИМТ мне угрожало развитие привычки мысленно помещать людей с интересной внешностью в мой график расовых характеристик. Эта женщина располагалась бы между Хунь и Беатрис.

К моему немалому удивлению, она перехватила меня у входа и спросила:

— Мистер Тиллман? Отец Хадсона?

— Как вы узнали?

Она засмеялась:

— Хадсон — вылитый вы. Я — Алланна, мать Бланш.

Она протянула мне руку, и я пожал ее, стараясь оказывать на ладонь Алланны несильное давление, обычно ожидаемое при приветствии представительницами женского пола, и одновременно пытаясь заглушить мысль о том, что мы способствуем передаче вирусов.

Тут она улыбнулась:

— Вы сейчас сделали то, чего почти никто не делает. Точнее, не сделали то, что почти все делают.

Я решил, что Алланна имеет в виду мой верный расчет интенсивности рукопожатия, позволивший мне не раздавить ей кисть, но она продолжала:

— Есть такой взгляд, которым на меня смотрят все, кто видел Бланш, — «Вы ее мать? Серьезно?». Из-за ее цвета.

— Но это просто смехотворно. Бланш — альбинос… человек с альбинизмом. Какой вариант вы предпочитаете? Какой вариант предпочитает она?

— «Человек с альбинизмом». Спасибо, что спросили. На самом деле я просто хотела вас лично поблагодарить за все, что вы для нее сделали во время той поездки на лыжный курорт. Бланш там замечательно провела время.

Я знал протокол ответа на благодарности.

— Не за что! — Я взмахнул правой рукой, словно стряхивая риновирусы с пальцев куда-то за плечо.

— Нет-нет, — настаивала она. — Вы слышали, что другие ребята прямо обзавидовались? Они все захотели кататься на сноуборде, а не на лыжах. Бланш с Хадсоном без умолку об этом болтали в автобусе, пока все ехали назад. Похоже, у их учителя было забот по горло.

— По самую задницу увяз в аллигаторах.

Алланна рассмеялась:

— Да, он именно так выразился. Гэри — это мой муж — говорит, чтобы вы к нему зашли на лечебный сеанс или на массаж в любое время, какое вас устроит. В знак нашей благодарности. Он сильно расстроился из-за того, что учитель пытался отослать Бланш домой из-за проблем со зрением, о которых в школе уже знали. Мы говорили об этом с директором.

— Превосходно. Похоже, школьная система плохо приспособлена для разрешения прогнозируемых внештатных ситуаций.

Алланна снова рассмеялась: странная реакция в разговоре о серьезной проблеме, затрагивающей ее дочь.

— Вы знаете, что Хадсон сказал Бланш что-то насчет генетики?

— Разумеется. Вследствие вашей жалобы нас вызвали к директору.

— Ох! Простите. Я не хотела, чтобы это было как… как жалоба. Гэри просто решил, что мы должны об этом сообщить. Бланш говорит — вы этим занимаетесь. Генетикой.

— Совершенно верно. В настоящее время пытаюсь найти лекарство от рака. Как выясняется, это чрезвычайно трудно.

— Хм, я как-то не так представляла себе злого гения, работающего на Большую Фарму.

— Я не работаю на Большую Фарму. Я преподаю в университете.

— Извините. Вот я и говорю — не похожи. Если вы когда-нибудь встретитесь с моим мужем, пожалуйста, не говорите, что я об этом спрашивала, но… Насчет этих разных видов альбинизма, про которые Хадсон говорил Бланш. Можно как-то определить?

— Простой генетический тест…

— А какой-нибудь другой способ есть? Я имею в виду — какие-то признаки, которые я могла бы сама поискать?

— Вас что-то не устраивает в генетическом тестировании? Алланна помолчала несколько секунд, прежде чем ответить:

— Если я возьму образец для анализа, в лаборатории могут просто провести тест и сообщить мне результат? Им не нужно будет видеть саму Бланш?

— Я могу дать вам контактную информацию подходящей лаборатории. Но я бы рекомендовал проконсультироваться с врачом-специалистом. Медики опираются на фактические данные в меньшей степени, чем следовало бы, но в данном случае я бы все-таки доверял им больше, чем кому-либо иному.

— Спасибо, но я думаю, что тут ключевое слово — «доверял». Мы должны решать, кому доверять наших детей. И мы верим, что есть пути получше. Гэри — гомеопат.

Гомеопат! Не только никаких фактических подтверждений эффективности, но и никакой сколько-нибудь реалистичной вероятности, что таковые подтверждения когда-либо появятся.

Алланна засмеялась:

— Вот теперь у вас как раз то выражение, которого не было, когда я вам сказала, что я — мать Бланш. Рожала я дома, и мы узнали, что у нее альбинизм, уже после того, как дали ей имя. Мой муж очень светлый, так что мы просто думали, что…

— Бланш наблюдается у окулиста?

— Родилась она почти слепая. Гэри ее лечил — и у нее было очень сильное улучшение. Я ее мать, я это видела сама. И моя мама тоже видела. Потом она стала видеть чуть хуже, а потом все устаканилось и уже не менялось. И я просто думаю: то, что Гэри делает, действительно помогает, у моего ребенка все в порядке, а больше мне ничего и не нужно.

— Но это не исключает…

— Лучше уж вам все про нас узнать. Мы не верим в прививки. Мы ужасные люди. Антипрививочники.

— Люди, выступающие против вакцинации.

Интересно было бы узнать, какой именно ход рассуждений привел Алланну к данной позиции, — чтобы я мог разъяснить ей ошибочность таких представлений. Но ребенок — я предположил, что это брат Бланш, — уже тянул мать за руку.

— Мне пора, — объявила она. — Надо забрать Бланш.

— Бланш здесь?

— А вы не знали? Ребята сами это устроили. Хадсон договорился со своим дедушкой. Правда же, как-то страшно, что они уже дошли до такого возраста, когда начинают сами устраивать свою жизнь?

10

Передо мной стояла комплексная проблема, требовавшая обработки чрезмерного объема информации, при том что данных, необходимых для принятия научно обоснованного решения, определенно не хватало. По собственному опыту я уже знал, что подобного следует ожидать во всех ситуациях, так или иначе включающих в себя взаимодействие между людьми.

По счастью, я мог рассчитывать на моих друзей — группу людей с весьма разнообразным жизненным опытом, которым было небезразлично мое благополучие, но которые при этом были не настолько тесно со мной связаны, чтобы пойти на поводу у эмоций. В свое время они помогли мне найти идеального партнера, подготовиться к отцовству и спасти мой брак.

Я составил специальное расписание, чтобы связаться со всеми шестерыми.

Начал я с Клодии, бывшей жены Джина, поскольку мы еще раньше договорились о встрече. Я продолжал обращаться к Клодии за советами даже после своей размолвки с Джином, стремясь извлечь пользу из того факта, что некогда она работала психологом-клиницистом. Клодия не считала подобающим встречаться у нее дома, и мы обсуждали психологические вопросы в кафе.

Чтобы поддержать неформальную атмосферу, я начал наш очередной разговор со светской болтовни:

— Ты по-прежнему одна?

— Как и три месяца назад. И я знаю, что ты собираешься сказать дальше. Ответ: нет, это даже не обсуждается. Прошло двенадцать лет. Мы оба с тех пор проделали длинный путь — и я, и он.

— Длинный, но безуспешный. В смысле отыскания нового партнера. Ты ведь по-прежнему хочешь обзавестись партнером, верно?

— Это у меня не первая строчка в списке приоритетов. Но мне казалось, что ты хотел получить от меня какой-то совет.

— Я решил, что для симметрии мне следует предложить собственный. Я ведь оказался прав по поводу Иуды. То есть Саймона Лефевра.

— Все оказались правы насчет Саймона. Если кому-то из моих родных понадобится консультация по генетике, мы придем к тебе, и я полагаю, что ты ее нам дашь за чашкой кофе, не прося ничего взамен. Но я вообще-то сама психолог. Саймон у меня в прошлом, мы с Джином живем отдельной жизнью, Юджиния и Карл — уже взрослые. У нас все отлично. А теперь скажи, что там происходит у вас с Рози.

Я разъяснил ситуацию с Хадсоном.

— Часто такое вижу, — заметила Клодия. — С одной стороны, я считаю, что у учителей масса отличных возможностей заметить, если с ребенком что-то неладно. И вы, безусловно, должны к ним прислушиваться. И уважать их опытность и наблюдения. Однако у учителей нет нужной квалификации, чтобы диагностировать аутизм. Не говоря уж о целом диапазоне расстройств, которые можно за него принять.

— Великолепный аргумент.

— Если вы решите обратиться за диагнозом, подробно обрисуйте психологу картину, а не спрашивайте: «У него аутизм? Да или нет?»

— Разумеется. Это вытекает из твоего предыдущего тезиса.

— И еще, — произнесла она. — Я знаю, ты настроен на то, чтобы мыслить в понятиях генетики. Но не забывай и про среду. У Хадсона твои гены, но ты не только его биологический отец, ты его растил, и… как бы это сказать… некоторые твои черты… частично совпадают с диагностическими критериями.

Теперь я получил необходимую информацию.

— Сядь, допей кофе, — предложила Клодия. — Я больше ни слова не скажу про аутизм. Но ведь Рози тяжело приходится с Хадсоном, верно?

— Полагаю, всем родителям тяжело приходится с детьми.

— Просто в последний раз, когда мы с тобой говорили, ты обмолвился, что твоя сексуальная жизнь резко пошла на спад, когда Хадсону было четыре или пять.

— Совершенно верно. Мы хотели завести второго ребенка, а наиболее распространенная причина бесплодия — недостаточная частота половых актов. Я неоднократно указывал на это Рози.

— Может, дело в этом? На подсознательном уровне она не очень-то хотела второго ребенка, она ведь и с одним едва справлялась. К тому же у нее был шанс выйти на работу.

— Она никогда об этом не упоминала.

— А люди не всегда упоминают о своих мотивах. Бывает, что они и сами их не знают. Вот почему без работы я не останусь.

Ласло сидел за своим рабочим столом. Я нашел себе место, достал ноутбук и тоже стал работать — пока он не снял защитные наушники и не встал, чтобы устроить себе перерыв. Наша беседа была краткой, деловой и откровенной. С Ласло по-другому и не побеседуешь.

— А где велосипедные очки? — спросил я.

— Эксперимент не удался. Для поездок на велосипеде в дождь они подходят хорошо, для работы за компьютером — хуже.

— Ты когда-нибудь проходил проверку на аутизм?

— Слишком неконкретный вопрос.

— Почему?

— Я проходил тест на синдром Аспергера, который в то время не считался подкатегорией аутизма.

— Какой был результат?

— Положительный. С высоким уровнем достоверности.

— А эффект от диагноза был положительный или отрицательный?

— Положительный. Если меня порицают за какое-то поведение, я говорю: «У меня Аспергер». — Он похлопал по своему велосипедному шлему. — Незачем даже демонстрировать какую-то связь между диагнозом и поведением. После такой фразы меня оставляют в покое. Все, кроме Фрэнсис. Она в таких случаях говорит: «Ты не Аспергер, ты Ласло Гевеши». Это справедливо. Но отсылка к синдрому Аспергера — хорошая аппроксимация для рабочей среды.

— Как ты думаешь, одиннадцатилетнему ребенку это пойдет на пользу — иметь диагноз «аутизм»?

— Зависит от того, хочет ли ребенок, чтобы его оставили в покое. Если хочет — то, возможно, да. Если нет — ничего не могу сказать по этому поводу. Как идет твоя работа над онкологией?

— С большим трудом осваиваю программу анализа данных.

— Скажи, если понадобится консультация. Ученые должны помогать друг другу.

— Почему ты решил позвонить мне именно в это время? Таково стандартное телефонное приветствие Исаака Эслера. Собственно говоря, это профессиональная психиатрическая шутка, но можно расценивать его шутки как вполне серьезные утверждения — работает столь же эффективно.

— Я решил позвонить, потому что у нас некоторые проблемы с Хадсоном. Я выбрал именно это время, поскольку в такой час мы оба должны бодрствовать. — В Нью-Йорке сейчас было половина восьмого вечера.

— Дон, ты же понимаешь, что я не могу дать тебе профессиональную консультацию по телефону, не видя Хадсона. Да и наши с тобой отношения мешают объективной оценке. Я бы тебе сказал — обратись к кому-нибудь из местных специалистов, но… в этой сфере столько некомпетентности. Ты же не хочешь, чтобы его накачали D-метамфетамином по итогам пятидесятиминутной консультации с юным австралийским врачом, который полагает, будто «фрейд» — это способ подачи риса.

Как всегда, Исаак выпутался из своего этического утверждения с помощью разветвленной системы аргументов. Мы проговорили с ним два часа семь минут. Его жена Джуди принесла ему ужин прямо к телефону. Исаак выказал странный интерес к взаимоотношениям Хадсона с Бланш.

— Мы же знаем, что cause célèbre[8] антипрививочного движения — мнимая связь вакцинации с аутизмом. Который, в свою очередь, демонизируется. И я намеренно употребляю этот глагол, ибо считаю, что религиозная аналогия здесь уместна. И вот юная особа, которую вырастили в такой убежденности, завязала отношения с молодым человеком, который — во всяком случае, если верить тому, что она, вероятно, слышала в школе, — может оказаться аутистом. Сколько им сейчас?

— Хадсону одиннадцать.

— М-м-м. Я бы очень хотел с ней встретиться. И с матерью.

— А что насчет Хадсона?

— Трудно исследовать этот вопрос, пока ты не скажешь мне, что именно утаиваешь.

— По поводу чего?

— По поводу того, что происходит в твоей жизни. Или происходило.

— Много всего…

— Начни с таких слов: «Я заметил совпадение…» или «Удивительная параллель с тем, что сейчас происходит с Хадсоном…».

— Я заметил совпадение с моим собственным школьным опытом… — Тут мне сам собой явился ответ получше. — Мне тоже предложили обратиться за такой диагностикой. В университете.

Следующий вопрос Исаака оказался вполне предсказуемым:

— Как по-твоему, возможно ли, чтобы эти два факта были как-то связаны между собой?

— Безусловно, нет. Никакой зависимости. В школе совершенно не осведомлены о…

— Но учитель встретился с вами, когда ты думал над тем, не пройти ли диагностику самому? И затем предположил, что ее имеет смысл пройти Хадсону?

— Я не упомянул о своей ситуации в разговорах с учителем.

— Дон, ты уже должен бы знать, что не следует ограничиваться лишь рассмотрением очевидного.

Поскольку было уже поздно (по крайней мере, в Нью-Йорке), мы сошлись во мнении, что я не должен проводить отдельную беседу с Джуди — даже просто для того, чтобы подчеркнуть для нее преимущества беспроводного телефона. Как всегда, Исаак предложил захватывающие умозаключения. Но я — пока — не имел ни малейшего представления о том, как претворить их в действия.

Я поднял проблему Хадсона в разговоре с Джорджем и Дейвом во время нашего традиционного еженедельного Вечернего мальчишника в городе. Название, присвоенное нашим трехсторонним дискуссиям по скайпу, вводило в заблуждение всеми своими компонентами: мы уже давно не являлись мальчишками (Джорджу было семьдесят шесть); в Мельбурне было семь утра (хотя в Нью-Йорке еще стоял поздний вечер); кроме того, «в городе» подразумевает пребывание на улице, в клубе, баре и т. п., однако все мы находились у себя дома.

— В школе требуют, чтобы Хадсона проверили на аутизм, — объявил я, дождавшись, когда на экране появятся аватарки Джорджа и Дейва.

— И тебе доброго утра, Дон, — отозвался Джордж. — Как погода, как Рози, как твой папаша? И у меня тоже все отлично, спасибо, только мне что-то скучновато. Подумываю перебраться назад в Англию. Или, может, эмигрирую в Австралию. Сдается мне, там сильно не хватает барабанщиков — судя по той музыке, которую вы у себя клепаете. А у тебя как жизнь, Дейв?

— Без перемен. Соня до сих пор рвется на стажировку в какой-нибудь из филиалов. Пока она ее не пройдет, ей не дадут повышения. А мне сейчас только переезда не хватало. У Фульвио колики, просыпается каждый час. От антидепрессантов, похоже, вообще никакого проку, только вес скачет как черт-те что. Ты лучше нам расскажи, что там с Хадсоном. Отвлеки меня от моих печалей.

— Ладно, — согласился Джордж, — сначала про Хадсона. Но мы с тобой еще не закончили, так и знай.

— Я могу тебе сразу сообщить, что сказала бы Соня, — заметил Дейв, обращаясь ко мне.

— Превосходно, — ответил я. — Значит, можно будет не звонить ей отдельно.

— Я буду с тобой начистоту, потому что это же ты. Она считает, вы оба слишком много работаете и поэтому упускаете возможность нормально следить, как ребенок растет. Она говорила, Рози правильно сделала, что перешла на неполный день, но ты совершенно зря и работаешь, и исследованиями занимаешься. Она бы сказала: «Меня не удивляет, что у Хадсона проблемы».

— Вот тебе, — произнес Джордж.

— Извини, — сказал Дейв. — По правде говоря, Соня с радостью бы поменялась с вами местами. С тобой и с Рози. Она бы с удовольствием работала на полставки, а в остальное время сидела с Зиной и Фульвио, а я бы вкалывал сверхурочно, чтобы скопить им на колледж. А играл бы с ними только по выходным.

— А ты-то сам что думаешь, Дейв? — спросил Джордж. — У тебя бывают такие трудности с Зиной?

— Два совершенно разных случая. Она девочка. В школе, где учится Хадсон, я видел детей, похожих на него. Но все они — мальчики.

Мы с Джорджем некоторое время молча ожидали, что Дейв продолжит. Прервав его, я невольно стал причиной разрыва логической цепочки.

— Я всегда был парень крупный, — сообщил Дейв. — Даже в школе. Но никто мне ничего такого не говорил, пока однажды, один-единственный раз, один парень не обозвал меня жиртрестом. И после этого меня всегда только так и называли — жиртрест, жиртрест… Пока мы не закончили школу. Но я знал, даже еще когда все это только началось, что, если сброшу вес, кличка никуда не денется. И иногда, когда я пытаюсь удержаться и не есть бургер, думаю: да какого черта, что я ни делай, все равно останусь этим самым жиртрестом.

— Ну как, дошло до тебя сравнение, Дон? — осведомился Джордж.

— Разумеется. — Теперь я гораздо лучше справлялся с аналогиями, чем раньше. — Тучность приравнивается к аутизму. Верно?

— Верно, — отозвался Дейв. — Ежели дать псу злобную кличку…

— Какому псу?

— Это просто поговорка такая. Пес — это был я. А как у тебя с этим было, Джордж?

— Если мы про клички, то, когда я ходил в школу в Лондоне, там меня прозвали «утырок», потому что я с Севера, тогда так часто звали северян. И я был не слишком здоровенный, так что ничего с этим поделать не мог. Прозвище, знаете ли, не слишком ласковое. И мне толком ничего не давалось — ни учеба, ни спорт, ни что-нибудь такое. И один ублюдок вечно до меня докапывался. Один раз я из-за него даже в больницу загремел, и все равно ему ничего не было.

Но потом я неплохо научился всего одной штуке — играть на барабанах. И стал рок-звездой. И мне теперь было начхать, что там они про меня думают. Они — со своими дерьмовенькими работенками. Таксисты, сантехники, клерки во всяких дебильных адвокатских конторах. А я — на сцене. Делаю то, о чем они только мечтать могут. Лучшая работа на свете. Любые телочки и вещества, какие только захочешь…

— Значит, — заключил я, — ты советуешь то же самое, что посоветовал Фил: перетерпи школу, поскольку когда-нибудь потом жизнь наладится?

Когда я повторил данный тезис сам, мне показалось, что это чудовищная жизненная философия для одиннадцатилетнего ребенка, которому до окончания школьного образования остается шесть с половиной лет. В процентном пересчете на период, который он пока прожил, получалось: с таким же успехом я мог бы сейчас смириться со своими несчастьями, надеясь, что жизнь наладится после восьмидесяти одного.

— Да, как-то так, — подтвердил Джордж. — Мне надо было только до конца школы дотянуть. Но я тебе вот что скажу: если бы я тогда знал то, что сейчас знаю…

Дейв что-то произнес, но я не обратил на это внимания. Джордж только что дал мне решение проблемы. Решение всех проблем.

11

Если бы я тогда знал то, что сейчас знаю. В университетские годы — и даже позже — я часто, лежа в постели, фантазировал о том, что бы сделал в школе, повернись время вспять. С тех пор прошло еще тридцать лет, и, зная то, что я знаю сейчас, я мог с уверенностью сказать: если бы я воплотил эти фантазии в жизнь, стало бы только хуже.

Главным образом фантазии включали в себя сцены, где я представляю более удачные — неопровержимые — доводы против не одобряемых мной явлений: неразумных правил; эстетических, религиозных и политических позиций, выдаваемых за факты; фаворитизма и дискриминации. Едва ли учителя склонились бы перед моей великолепной логикой: «О да, Дональд Тиллман прав! Давайте же уберем из правил пункт касательно длины волос, удалим упоминание Бога из школьной молитвы и сделаем Дональда старостой».

Если уж я хотел признания в школе, было бы разумнее фантазировать о том, как я становлюсь капитаном крикетной команды. Блэр Линдли, который занимал этот пост (как и пост старосты), дважды «выдвигался» представлять штат именно в своем спортивном качестве и ныне стал уважаемым консультантом по управлению капиталом. Эту информацию мне в свое время предоставила мать.

Меня даже не назначили старшим учеником[9], невзирая на то, что я опережал всех по успеваемости. А впоследствии я «выдвинулся», став ученым, исследующим методы лечения рака. Оба карьерных пути были вполне предсказуемы — если учесть наши детские интересы и достижения. Школа ясно продемонстрировала, какой из них она ценит больше. Именно такого рода аргументацию я воображал себе в университетские годы, представляя, как попадаю в прошлое и выступаю на общешкольном собрании.

Но теперь мне выпал шанс сделать нечто более полезное — поделиться полученными знаниями с Хадсоном. На старте у меня имелись кое-какие личностные черты, которые Хадсон, очевидно, унаследовал от меня (или которым от меня научился), и в школе я испытывал проблемы, сходные с теми, которые теперь испытывал Хадсон. В первые годы учебы в университете у меня развилась клиническая депрессия. Я чувствовал себя изгоем, пока в тридцать девять лет не встретил Рози. И в итоге я все преодолел. У меня была лучшая жизнь на свете. И у Хадсона тоже может быть такая жизнь. Если он будет знать то, чего я, к сожалению, не знал в его возрасте.

Умозаключение Джорджа сыграло определяющую роль в отыскании решения для моих пяти проблем. Впрочем, внесли свой вклад и другие. Вот краткое резюме.

Фил: Не давай психологам совать в это нос.

Клодия: На учителей нельзя полагаться в плане психологической квалифицированности.

Дейв: Не позволяй, чтобы на Хадсона клеили ярлыки.

Ласло: Наклеенный ярлык, скорее всего, приведет к социальной изоляции.

Уоррен, он же Кролик: Хадсону требуется приобретать жизненно необходимые навыки.

Мой отец: Кто его научит кататься на велосипеде?

Исаак Эслер: Жизнь Хадсона имеет параллели с твоей.

Алланна: Хадсон — вылитый вы.

Активистка Лиз: Социально маргинализированным нужно поддерживать друг друга.

Соня: Тебе надо проводить больше времени с сыном.

Марго, мать девочки с аутизмом: По двадцать пять часов в неделю. Мы делали все, что необходимо.

И конечно, Рози: Добро пожаловать в клуб. Женщины занимались этим всегда.

— Я намерен уйти с работы, чтобы посвятить максимум времени подготовке Хадсона к старшим классам.

— Что-что ты намерен? Дон, нет, мы себе не можем позволить… ты не можешь…

Я ожидал этой реакции — или какого-то ее варианта, сводящегося к тезису «Это плохая затея», — и специально взял отгул на один день, чтобы обсудить подробности, которые, скорее всего, обеспокоят Рози. Мы поужинали, и теперь Хадсон читал в постели. Роди закрыла дверь в коридор, чтобы лишить его возможности слышать наш разговор.

— Думаю, я уже рассмотрел все разумные возражения, — отметил я.

— Ну конечно, рассмотрел.

— Возможно, я ошибаюсь. Поэтому я предлагаю приготовить коктейли. Могу гарантировать: к тому времени, как мы их употребим, между нами установится консенсус.

— Как это ты можешь такое гарантировать?

— Либо я успешно справлюсь со всеми твоими возражениями, либо мне это не удастся, в каковом случае предложение будет отвергнуто.

— Ты пока еще ничего официально не заявлял?

— Разумеется, нет. Мне требовалось проконсультироваться с тобой. — Я многому научился со времен Внезапного переезда в Нью-Йорк.

— Ну ладно. Я хочу «Последнее слово».

Я был хорошо знаком с предпочтениями Рози по части коктейлей и подготовился соответственно.

Я извлек сок лайма из холодильника, а кубики льда — из морозилки, выставил на стол два мерных стаканчика, два шейкера и два стакана. Затем я достал предварительно приготовленные стеклянные банки.

— Ты заранее выжал лаймы? — уточнила Рози.

— Совершенно верно. И все банки помечены. «Джин», «Мараскин», «Зеленый шартрез». По набору на каждого из нас.

— Ну что же, да начнутся алкогольные соревнования, — произнесла она.

Рози привыкла проводить эксперименты по составлению коктейлей, хотя мы ни одного не проделали с тех пор, как вернулись из Нью-Йорка. В свое время мы соревновались также в скорости приготовления, и Рози, как правило, побеждала.

Но сегодня вечером — впервые (если не считать ситуаций, которые были сопряжены с какого-то рода инцидентами) — я наполнил свой стакан раньше, чем она.

— Эй, — произнесла Рози. — Если теплый, победа не засчитывается.

Я передал свой стакан, и она попробовала содержимое.

— Ладно, холодный. Я думала, ты мало потряс. — Рози сделала еще один небольшой глоток. — Ух ты, классно, реально классно. — Она попробовала свой. — А мой — дрянь какая-то… может, просто по сравнению.

— Есть вопросы? — спросил я.

— Очевидный вопрос — что ты сюда налил?

— Я имел в виду — по проекту «Хадсон». Уровень его приоритетности выше, чем у коктейльного эксперимента.

— Может, разложишь мне все по полочкам? Ты планируешь уйти с работы и проводить время с Хадсоном…

— Совершенно верно.

— Ты будешь его забирать из школы в мои дни?

— И в дни Фила. Я буду доступен каждый день.

— Значит, я могла бы вернуться на полный рабочий режим…

— Уже слишком поздно снова брать на себя роль научного руководителя проекта?

— Стефан уверен, что эта роль — для него. Он взбесится. Но… Хадсон же все равно почти весь день в школе. Ты мог бы просто перейти на неполный день.

— Моя нынешняя работа требует усилий, выходящих за пределы даже полного рабочего дня. Если человек, выполняющий эту работу, — я.

— Ты все думаешь насчет Ласло?

— У Ласло гораздо более высокая квалификация, чем у меня. Я буду рекомендовать, чтобы его взяли на мое место.

— Значит, ты именно поэтому…

— Это позитивный побочный эффект. К тому же — никаких дисциплинарных слушаний. Больше времени на поездки к отцу. Возможно, возобновление занятий боевыми искусствами.

— Дон, это все замечательно, и я была бы так рада, если бы ты проводил больше времени с Хадсоном, и со мной, и с твоими мамой-папой. Но ты же знаешь, мы не справимся без твоей зарплаты.

На покупку дома ушли почти все наши сбережения.

Рози взяла свой коктейль и сделала маленький глоток.

— Думаю, можно перевести Хадсона в государственную школу. Я просто…

— Нет необходимости. Финансовая проблема решена. Я открываю бар.

У меня почти все утро заняли приготовления к запуску небольшого бизнеса, доходы от которого стали бы заменой моему университетскому жалованью. Мое первое составление коктейлей имело место на встрече выпускников медицинского факультета, где мы с Рози обнаружили, что нам нравится совместная деятельность, что в конечном счете привело к нашему браку и к созданию Хадсона. В конце того вечера хозяин клуба, дружелюбный и сведущий человек по имени Амхад, предложил мне партнерство в бизнесе по приготовлению коктейлей. И дал понять, что готов подождать.

— Так и думал, что в один прекрасный день ты мне позвонишь, — заявил Амхад. — Ну, разве что малость пораньше. Где пропадал?

— Главным образом в Нью-Йорке.

— Умно. Всякий серьезный коктейльщик там рано или поздно оказывается. Ну, не мне тебе говорить, что коктейли снова в моде. Ты тогда опередил свое время — знал всю книжку рецептов назубок, приспосабливал смесь под нужды клиента. Теперь все это делают — и вокруг один сплошной бурбон на беконе и лед гигантскими кубиками.

— Сомнительно с научной точки зрения. Я об этой концепции гигантских кубиков. Снижение разбавления достигается, но охлаждение идет хуже.

— Я тебя ни к чему такому не призываю. Ты, скорее всего, знаешь, что у меня сейчас уже несколько точек. Но я же говорю — игра переменилась. Теперь на этом рынке не протолкнуться. Да, мое предложение в силе. Я тебя по-прежнему приглашаю. Но надо придумать что-то новое. Что-то убойное.

Рози отпила из моего стакана.

— Дон, немного подрабатывать в коктейль-баре — это нормально, это разумно. Но открывать бар? Ты просто сменишь один полный рабочий день на другой.

— График изменится. Пока ты на работе, я смогу заниматься обслуживанием нужд Хадсона — доставка в школу, доставка из школы, заблаговременное приготовление пищи, если необходимо. Разумеется, некоторое домашнее репетиторство. Моя общая трудовая нагрузка снизится вследствие устранения из графика исследовательской работы. Кроме того, когда дела в баре пойдут успешно, я могу сократить часы пребывания в нем.

— Если дела пойдут успешно. Я хочу сказать — это же бизнес, и…

— Я привлек к проекту опытного бизнес-партнера и разработал убойную концепцию.

— Какую?

— Тебе пришелся по вкусу коктейль?

— Лучшее «Последнее слово» из всех, какие я в жизни пила. Реально крепкое. И не слишком сладкое. Похоже, ты налил джин повышенной крепости.

— Неверная догадка. Ингредиенты у нас с тобой были одинаковые, просто свои я выдержал в морозилке. Снизил температуру до минимально допустимой. Лед в таких условиях практически не растворяется и ничего не абсорбирует, а значит — никакого разбавления. Субъективно смесь кажется менее сладкой — из-за сильного охлаждения вкусовых сосочков.

— Изящно. Правда, в баре это будет трудновато провернуть.

— Это вполне осуществимо. Но для оптимизации процесса нужно, чтобы все алкогольные компоненты охлаждались до температуры, чуть превышающей их точку замерзания, которая зависит от содержания спирта в данном компоненте. Отсюда необходимость в системе рефрижерации, сделанной на заказ. Для этого нужен специалист.

— Дейв.

— Совершенно верно.

— А он может этим заниматься, не приезжая сюда из Нью-Йорка?

— Нет. Ему понадобится прибыть в Мельбурн. Как консультанту по холодильным системам. Что обеспечит его и доходом, и целью в жизни. Не говоря уже о поддержке со стороны ближайшего друга, каковая поддержка убедит его приступить к выполнению оздоровительной реабилитационной программы — еще до того, как он вернется в Нью-Йорк. Все проблемы решены.

Рози осушила свой стакан.

— Ты оставил немного в шейкере, правда? И не собирался его трогать, пока я не соглашусь, так?

— Совершенно верно.

— Можешь наливать. Когда я за тебя выходила, я сказала, что хочу безумий в режиме нон-стоп. Поэтому я нас обоих разочарую, если скажу «нет». Профессор генетики и специалист по психическому здоровью открывают коктейль-бар и выписывают из Нью-Йорка эксперта по холодильникам? Прекрасно!

Я разделил остатки «Последнего слова» между нашими двумя стаканами. Получилось немного.

— Сок лайма еще не весь израсходован, — сообщил я. — Хватит, чтобы сделать «Маргариту».

— Знаешь, как мы давно не делали вместе коктейлей? — спросила Рози. — Ты был так занят работой и исследованием, у тебя совсем не было времени на Хадсона. По крайней мере, пока не началась эта история с аутизмом. Я уж думала, мы тебя потеряли.

Она допила свое «Последнее слово».

— Может, этот бар взлетит, а может, и нет, — проговорила она. — Но что-то должно было измениться. Ты правильно сделал, что стал об этом думать.

Вычисляя количества текилы и куантро, необходимые для того, чтобы дополнить неиспользованные тридцать пять миллилитров сока лайма, я параллельно размышлял о словах Рози. И осознал, что чуть не упустил из вида самую серьезную из проблем.

12

Первым моим действием стало информирование профессора Лоуренс.

— Рада, что ты мне позвонил, прежде чем что-нибудь предпринимать, — заметила она. — Никто не должен отказываться от высокой должности в научной организации без…

— Но я уже…

— Выслушай меня, Дон. Я бы предложила тебе взять академический отпуск. Неоплачиваемый. Это удовлетворит всех линчевателей и вызовет к тебе некоторое сочувствие. Если ты в какой-то момент решишь вернуться, ажиотаж к тому времени уже спадет, и у жалобщицы, вероятно, будут другие заботы. Между нами говоря, это не одна-единственная проблема, которую…

— Просто «не единственная проблема».

— Не надо учить меня грамматике.

— Приношу свои извинения. Эта привычка развилась вследствие воспитательных мероприятий с моим одиннадцатилетним сыном.

— В общем, это не единственная проблема, которую она ворошит. Она переключится на что-нибудь еще. Все позабудут про эту историю. Все, кроме тебя, конечно.

— Превосходное решение.

— Я сегодня днем поговорю с председателем дисциплинарной комиссии. Но можешь считать, что завтра тебе на работу не надо.

Я изложил Амхаду свою убойную концепцию. Мне показалось, что он отнесся к ней с энтузиазмом.

— Коктейли по науке. Такое делали. Но придумку с морозилкой я раньше не встречал. Может, это и правда что-то новенькое.

— Кроме того, у меня есть предложение насчет места размещения бара.

Первоначально я намеревался использовать в этом качестве университетский клуб, который в настоящее время специализировался на винах. Однако профессор Лоуренс сочла, что опозоренный ученый, подающий коктейли, будет «смотреться не очень».

Я описал Амхаду помещение, из которого сейчас как раз выезжала компания Дан Мин, занимавшаяся генетическими исследованиями. Эта лаборатория располагалась в одном из ближних пригородов, но сравнительно далеко от других баров, а значит, уровень конкуренции здесь был ниже. Интерьер вполне соответствовал научной теме, а уже имеющееся там холодильное оборудование, вероятно, можно было бы пробрести и затем модифицировать.

— Ты знаешь этих ребят, да? Тех, кто сейчас там сидит? — спросил Амхад.

— Мы встречались два раза. Они были настроены чрезвычайно дружелюбно.

— Тогда, может, ты с ними потолкуешь? Если мы и правда за это возьмемся, я буду заниматься финансовой стороной. Но я уже говорил — сначала нам надо как следует запуститься.

— Кроме того, мне понадобится специалист по рефрижераторной технике.

— Ну, из всех наших проблем это самая маленькая.

— Требования очень специфические. Я знаю одного инженера по холодильным агрегатам…

— И ты хочешь подкинуть ему кое-какую работенку?

— Совершенно верно. Затраты…

— Это все детали. Мы ими займемся, когда у нас будет четкая идея.

Я предварительно не проконсультировался с Дейвом по поводу его роли в проекте. Как выяснилось, он против. Резко и категорически против.

— Что на это скажет Соня, по-твоему? — воскликнул он. — Я оставлю ее сидеть с ребенком и полечу на другой конец света потусоваться с приятелем? В баре?

— Это всего на несколько недель. Соня может взять отпуск. Потому что у тебя появится источник дохода. И мы могли бы поговорить о том, что тебе делать дальше. Наличие работы — один из важнейших факторов сохранения здравого рассудка.

— Слушай, я жутко тебе признателен за эту попытку, и ты всегда отлично придумываешь всякие технические решения, но тут же не только я, тут и другие люди участвуют. Я с трудом хожу. Я, скорее всего, никогда больше не буду работать. Если я к тебе приеду, это будет означать, что между мной и Соней — все. Конец. Соня — она такая.

Соня позвонила мне через девятнадцать минут.

— О господи, Дон. Я прямо не знаю, как тебя благодарить. Спасибо тебе, спасибо, спасибо.

Было очевидно, что она плачет. Такое поведение не являлось для Сони необычным и часто проявлялось в ситуациях, связанных как с положительными, так и с отрицательными эмоциями, поэтому мне трудно было определить, за что она меня, собственно, благодарит. Возможно, Дейв был прав, и я дал ей повод уйти от него. Я попросил разъяснений.

— Как это — за что я тебя благодарю? За то, что ты даешь Дону работу, хоть какую-то. Если б ты его только видел. Он стал такой огромный, мы с ним больше ничего такого вместе не делаем… И теперь нам есть на что надеяться. На что-то, что мы сможем делать вместе. Я всегда хотела увидеть Австралию.

— Ты тоже приезжаешь?

— Да, да, у моей компании есть офис в Мельбурне, у них повсюду отделения, к тому же они так настаивали, чтобы я прошла стажировку в каком-нибудь филиале, а Дон сопротивлялся. Ни в коем случае ему не говори, но я уже была близка к тому, чтобы уехать вместе с детьми в Италию и бросить его тут. Похоже, ты вообще единственный, кто мог его уговорить. Ты просто ответил на мои молитвы, Дон. Кстати, в Мельбурне есть католические школы?

При нашей первой встрече я предположил, что Мин находится на грани клинической маниакальности, и эта гипотеза получила дополнительное подтверждение, когда я позвонил, чтобы справиться по поводу аренды помещения. Мин буквально пришла в экстаз. Она сама была владельцем здания и еще не продала холодильное оборудование. Ей невероятно понравилось то, что я собираюсь сделать с этой площадью. Только я должен был разрешить ее сотрудникам пить там бесплатно. Каждый вечер.

Меня ошеломило это предложение. Я сомневался в его практической осуществимости, не говоря уж о законности. К тому же я полагал, что владельцу научно-исследовательской организации едва ли разумно поощрять прием сотрудниками алкоголя.

Она рассмеялась:

— Нет-нет, я шучу. Просто хочу, чтобы вы знали — мы заботимся о своих людях. Может, мне имеет смысл договориться с тем парнем, который у вас занимается деловой стороной. Может, он хотя бы мне одной разрешит пить бесплатно. Может, только мохито. Вы ведь будете там делать мохито, правда? Включим этот пункт в контракт. А когда вам станет скучно рулить баром, приходите к нам поработать. Я могу этот пункт тоже внести.

— Но я не думаю, что…

— Спокойно! Остыньте. Вот, кстати, отличное имя для этого заведения. «Остынь».

Я ожидал, что, с учетом моей некомпетентности, моя руководительница Диана будет обрадована моим уходом. К моему немалому изумлению, радости она не выказала.

— Дон, ты был страшно ценным кадром для нашего проекта. Просто не верится, что ты можешь думать по-другому. Ты профессор, и я сначала думала, что ты будешь просто заниматься общим присмотром, предлагать советы, наводить глянец, но ты сразу принялся копать вглубь, вникать во все детали…

— Иначе я не смог бы разобраться в сути работы.

— В общем, ты превзошел все наши ожидания. Но эта история с расизмом… Я понимаю, почему ты решил так поступить.

Я порекомендовал Ласло на свое место, отметив, что его кандидатуру отвергли из-за того, как он показал себя во время собеседования, а данный метод оценки профессиональных качеств, как подтверждают многие исследования, не отличается надежностью. Приблизительно через полчаса Диана прекратила дискуссию, и я заключил, что мне удалось ее убедить. Я тут же поделился этой хорошей новостью с Ласло, но он оказался не готов положиться на мою оценку намерений другого человека.

— Мы с тобой, Дон, не большие эксперты в этом деле. Поживем — увидим.

Но пока мы говорили, Диана сама позвонила ему — с предложением о работе. А со мной связалась профессор Лоуренс. Идею годичного неоплачиваемого отпуска поддержали. Комиссия поблагодарила меня за понимание и содействие — и выразила уверенность, что проблема быстро разрешится к удовлетворению всех сторон. По словам профессора Лоуренс, в переводе это означало: они решили, что, если проблему достаточно долго игнорировать, та исчезнет сама собой.

В общем, события развивались стремительно. И мое расписание расчистилось, позволяя вплотную приступить к проекту «Хадсон».

13

В первый же вечер пребывания в новой роли я намеревался составить подробную программу реализации проекта «Хадсон». Однако мне помешали незапланированные события.

Ужин пришлось отложить, так как Рози задерживалась. Ее сообщения гласили: «Я уже скоро», затем: «Надеюсь, буду дома к 7», затем: «Начинайте без меня». Хадсон, что вполне понятно, испытывал раздражение по поводу нарушения заведенного распорядка, а затем — еще и по поводу изменения вечернего меню среды. Он уже хорошо усвоил Типовой рацион питания и ожидал, что тот будет соблюдаться всегда.

К сожалению, недавний эксперимент с выдерживанием коктейльных ингредиентов при низкой температуре потребовал освобождения некоторого пространства в морозильной камере, так что теперь мне следовало употребить в дело соус для макарон, который я извлек перед опытом, а по завершении последнего не вернул на место. Подобная забывчивость, вероятно, стала результатом употребления низкотемпературного алкоголя.

— Получается, у меня после ужина будет меньше времени на чтение, — заметил Хадсон.

— У тебя имелось дополнительное время до ужина. Ровно столько же, сколько ты упустишь после приема пищи.

— Я не читаю между школой и ужином. Я делаю уроки.

— И что же, ты не доделал уроки? Несмотря на дополнительное время?

— Я сделал кое-что из завтрашних. Это было время специально для домашки. Теперь у меня вся неделя наперекосяк. — Он отодвинул свою тарелку в сторону. — Нельзя так.

Я согласился, однако не до такой степени, чтобы лишать себя питания.

— А где «Как там школа?», ты разве не собираешься это спрашивать? — осведомился Хадсон.

— Обычно этот вопрос задает твоя мать, так что, если бы его задал я, это стало бы нарушением ритуала.

— Давай, спроси. Сделай что-нибудь нормальное.

— Как там школа?

— Отлично.

— Если бы в класс проник террорист и перестрелял всех кроме тебя, потому что ты успел разбить окно, выпрыгнуть наружу и уехать на угнанной машине, ответ был бы такой же?

Хадсон коротко рассмеялся. Люди с аутизмом часто не понимают шуток.

— Ты услышал бы про это в новостях. И потом, я не умею водить. А окна у нас, по-моему, из какого-то сверхпрочного стекла. Даже если бы они были обычные, я бы порезался, пока выбирался. И ты заметил бы царапины.

— Как прошел твой день с девяти утра до пятнадцати тридцати? — спросил я, подумав, что отход от привычного ритуала может подвигнуть сына на нестандартный ответ.

— Нормально. — Хадсон отыскал фрагмент орекьетте[10], не находившийся в контакте с соусом, и съел его. — На самом деле кошмарно. Как всегда.

— Ты не мог бы детализировать?

— Я ненавижу учителя. И других ребят. Ну, за одним исключением. Мне не дают делать задачи по математике — ну, решать задачи — таким способом, каким я хочу. А ведь способ работает…

— Что не так с мистером Уорреном?

— Да все.

— Ты не мог бы привести какой-то пример?

— Он никогда нам не разрешает оставаться в классе на перемене. Можно мне уже выйти из-за стола? Пожалуйста.

— Вначале мне нужно поделиться с тобой кое-какой информацией. Позитивной информацией. С сегодняшнего дня и далее я ежедневно буду доступен после школы и смогу помогать тебе в преодолении этих проблем.

— Что? А как же мама? А как же дедушка?

— Мама будет на работе. Ее трудовой процесс интенсифицируется. А услуги дедушки не понадобятся. Я возьму на себя их роль послешкольных попечителей.

— А меня ты не спросил. Ты все переменил, а меня не спросил. Как когда вы решили уехать из Нью-Йорка и перебраться сюда. В этот жуткий отстойник.

Сметя свой ужин со стола на пол, Хадсон принялся вопить — сначала на меня, но затем более обобщенно. Руководствуясь личным опытом, я мог себе представить, что он чувствует. Поначалу он совершенно не контролировал себя. Затем осознал нерациональность своего поведения, однако остановиться не мог — словно заевший бензонасос.

Какой помощи от взрослого я хотел бы на его месте? Мне требовалось предоставить Хадсону повод остановиться. Это означало устранение самой причины изначальной проблемы. Причины, состоявшей в изменении протокола родительской опеки, каковое изменение я представил в неуместно радикальном свете.

— Изменение обсуждаемо, — заметил я, повысив голос, чтобы сын мог меня услышать. Я решил повторить тезис. Хадсон вопил что-то бессвязное, я выкрикивал свою мантру, а ужин Хадсона был по-прежнему разбросан по столу и по полу, когда вошла Рози.

Похоже, какая-то доля Хадсонова гнева рассосалась. Рози подняла кисть руки и опустила сверху другую, в горизонтальном положении: сигнал тайм-аута. И Хадсон тут же побежал в свою комнату.

— Бог ты мой, — произнесла Рози. — И это ведь только День Первый.

— Если думаешь, что у вас с Хадсоном был скверный денек, послушай, что я тебе расскажу про свой, — сказала Рози, когда мы наконец уселись за свежеприготовленные макароны с заново разогретым соусом.

Она успела пообщаться с Хадсоном и доложила, что он уже не так злится, однако по-прежнему расстроен. Я предложил вначале заслушать и обсудить отчет о ее прошедшем рабочем дне, так как эти сведения могли иметь отношение к ситуации с Хадсоном.

— По-видимому, Иуда отказался выполнять свое обещание, а значит, ты будешь иметь возможность заниматься послешкольным попечением…

— Нет, ты погоди, сейчас я тебе все расскажу. В сущности, Иуда сказал — уже слишком поздно. Заявку на грант надо подавать в пятницу. Не хватит времени, чтобы внести в нее поправки — во всяком случае, так он объявил. Я ответила, что это чушь собачья. Какие там поправки? Просто написать, что такие-то функции будут выполнять другие люди. Но он ни за что не хотел уступать. Мол, я могу жаловаться сколько влезет, но начальник — он. И ему виднее, достаточно у нас времени или нет.

— Совершенно неразумно. Похоже, управленческая работа способствует иррациональности мышления — даже среди ученых.

— В общем, — продолжала Рози, — заявка уже в Сети. Я ее отредактировала — поменяла местами имена и все такое. До пяти часов сидела.

— Ты ему сообщила?

— Конечно. Уже после того, как все сделала. Ну что он мог ответить? Я доказала, что он не прав. Тогда он стал искать другие способы не подпустить меня к научному руководству. И когда ничего не прокатило, знаешь, что он мне заявил?

— Как нетрудно догадаться, пока не знаю.

— Он сказал: «Насколько я понимаю, у твоего сына сложности. Разве он не нуждается в том, чтобы ты была дома, с ним?» Словно у Хадсона только один родитель. О тебе он даже не упоминал, потому что… ну, ты сам знаешь почему. Помнишь, какой был Хадсон, когда я только вошла? Вот я такая тогда была. Ну, приблизительно.

— У тебя был срыв?

— Контроля над собой я не теряла, так что — нет. Если мы пользуемся твоим определением.

— Тебя уволили?

— Нет, я получила это место. Во всяком случае, в заявке стоит мое имя, там, где написано «научный руководитель проекта». Еще предстоит выбить финансирование. Но…

— Остальное в данный момент несущественно. Поразительная история. Ты должна быть счастлива.

— Так и есть. Но я все еще злюсь. — Она рассмеялась.

— Превосходно. А теперь мы можем обратиться к проблеме с Хадсоном.

Хадсон, по словам Рози, готов был обсуждать детали. Когда я в свои одиннадцать лет вел себя так же, как недавно повел себя он, отец заявлял, что я лишил себя всякого права на высказывание своего мнения по поводу обсуждаемого вопроса. Вероятно, его целью в таких случаях было недопущение дальнейших срывов, но если бы я мог их предотвращать, я бы сам делал это.

Рози сочла, что именно я должен поговорить с Хадсоном — особенно если учесть мою новую роль. Затем она объяснила, как высоки ставки.

— Если ему нужно, чтобы я часто была рядом, как раньше, — значит, я буду рядом, как раньше. — Словно чтобы повысить уровень сложности моей задачи, она добавила: — И не говори ему, что из-за этого я не смогу быть научным руководителем проекта. Получится эмоциональный шантаж.

Заполняя графу «Мои сильные стороны» в пресловутой аттестационной анкете, которую так и не сдал, я никогда не написал бы: «Умение вести переговоры с оправданно рассерженным и эмоционально нестабильным одиннадцатилетним ребенком, направленные на то, чтобы на более значительные периоды времени отлучать его от матери, при этом не раскрывая информацию о том, что желаемый ребенком исход будет стоить матери работы, ради которой она пересекла полмира».

Весь следующий день, вплоть до того момента, когда мне предстояло забирать Хадсона из школы, я обдумывал оптимальный подход.

— Где мама? — осведомился он, забравшись в «порше». — На машине здоровая царапина.

— Столб ворот, — пояснил я. — Дверца по-прежнему функционирует. Мама на работе. Требуется, чтобы она провела некоторые чрезвычайно важные исследования. Вследствие этого она не будет иметь возможности заканчивать раньше чем примерно в семнадцать тридцать. С понедельника по пятницу. Включительно.

— Вы оба думаете, что ее работа важнее, чем я?

— На глобальном уровне — да. Если эта работа спасет по меньшей мере две жизни, что вполне вероятно, тогда она более важна. С рациональной точки зрения. Но мы с мамой придаем колоссальное значение твоему благополучию, поскольку ты наш сын. По счастью, у тебя полный комплект родителей, так что я могу при необходимости выступать как запасной вариант. Я способен выполнять все задачи, которые выполняет твоя мать.

Я отлично понимал, что Хадсон сейчас роется в памяти, пытаясь подобрать контрпример. По-видимому, это ему не удалось, потому что он сменил тему разговора.

— А какая у нее работа? Как раньше — психическое здоровье, да?

— Верно. Однако изменилась конкретная область, на которой сосредоточены исследования. — Затем я вкратце рассказал ему о биполярном расстройстве и о разнице между восприятием результатов лечения с точки зрения медиков и с точки зрения пациента.

— Лекарства удерживают их от самоубийства?

— Это одно из возможных следствий их воздействия. Они снижают уровень депрессии. Но при этом лекарства ослабляют и маниакальную составляющую поведения. Они как бы замедляют пациентов, а пациентам такое не всегда нравится. И это, в свою очередь, может привести к тому, что они станут меньше ценить свою жизнь: сочтут, что такая жизнь им не очень нужна.

— Но когда человек на таблетках, его легче контролировать, верно? — Я предположил, что Хадсон услышал какие-то рассказы Рози, но тут он пояснил: — Доув сидит на таблетках. Он от них превратился в какого-то зомби.

— Кто это — Доув?

— Тот парень у нас в школе, с аутизмом.

Беседа, которую я провел с Хадсоном, пока он был заключен в пределы «порше», имела несколько последствий. Первое: я выяснил, что заключение сына в «порше» создает отличные условия для разговора. Меньше альтернативных видов деятельности, минимум отвлекающих факторов, никакого визуального контакта вследствие необходимости следить за дорогой.

Второе последствие, самое важное: Хадсон смирился с изменением рабочего графика Рози — при условии, что он примет участие в разработке своего нового распорядка дня. Свою роль сыграли и мои доводы относительно родительской компетентности, а также важности улучшения качества жизни людей с биполярным расстройством (а возможно, и спасения этих жизней).

Третье последствие: я мысленно отметил, что мне следует побольше узнать о Доуве, мальчике с аутизмом, которому, судя по всему, прописали какие-то медикаменты для улучшения его состояния. Моей первой реакцией стало облегчение в связи с тем, что мы не пытались подвергнуть Хадсона соответствующей диагностике. Я ощущал твердую уверенность: какие бы проблемы его ни обременяли, с ними невозможно справиться при помощи фармацевтических мер. Однако мне сложно было бы доказать это психиатру, окажись у него иное мнение.

Четвертым последствием стала достигнутая нами договоренность о нанесении визита моим родителям — при условии, что собаку запрут.

В субботу, когда моя мать, следуя заведенному распорядку, позвонила и спросила, когда она могла бы нас повидать, я получил возможность дать ей нестандартный ответ. Мама обрадовалась, однако активно выступила в защиту пса, который «еще щенок», «был в таком восторге, что Хадсон приехал» и «просто хотел поиграть». Хадсону, по ее словам, следовало привыкать к животным, иначе он вырастет таким же, как я, и будет «бояться кошек». Последнее было неверно: существует разница между «боюсь чего-то / кого-то» и «не испытываю удовольствия от контакта с чем-то / с кем-то» — несмотря на то что в обоих случаях возникает сходная реакция на ситуацию, когда тебе на колени бросают животное, которое вовсе этого не желает.

— Да привяжи ты эту чертову псину, вот и все, — послышался голос моего отца на заднем плане. — И мне надо потолковать с Доном. Одному.

Я услышал, как он берет трубку у матери.

— Привет, папа, как дела?

— Ты же у нас спец по раку. Помираю я, вот и все мои дела. Мне нужно, чтобы ты для меня сделал одну вещь. Или чтобы уговорил Рози это сделать.

14

Рози предпочла избежать поездки к моим родителям в Шеппартон, поскольку упомянутая поездка неминуемо обернулась бы дискомфортом для кого-то из нас троих — вследствие пространственных параметров заднего сиденья «порше». Рози выразила радость в связи с моим успешным продвижением по пути деэскалации конфликта с Хадсоном:

— Думаю, хорошо уже то, что ты просто проводишь с ним время, общаешься с ним. Это дает ему больше уверенности.

Я возобновил наше общение, как только мы с Хадсоном выехали.

— Ты подумал над новым расписанием?

— Да.

— Есть какие-то предположения?

— Да.

— Какие же?

— В учебные дни хочу вставать в пять двадцать.

— Почему?

— Удобное время, чтобы поболтать с Джорджем, он же в Нью-Йорке.

— Ты поддерживаешь контакт с Джорджем?

— Конечно. Он же мой друг. И вроде бы твой тоже. Но он говорит — ты ему больше не звонишь.

С тех пор как Дейв начал планировать свою поездку в Мельбурн, мы с ним общались напрямую в режиме «один на один», и Вечерние мальчишники в городе были отменены.

— О чем вы с ним разговариваете?

— Ну, о всяких вещах. Он реально ненавидел школу. Там его один пацан все время метелил. Один раз Джордж даже из-за этого угодил в больницу. Но когда Джордж стал знаменитым, этот пацан, который уже был не пацан, позвонил ему и попросил бесплатные билеты на концерт. И Джордж его послал… далеко послал.

— Подозреваю, ты не говоришь с Джорджем каждый учебный день. Наверняка существует еще какая-то причина для подъема в пять двадцать.

— Я буду читать.

— Но тогда тебе придется раньше ложиться, чтобы компенсировать раннее вставание.

— Видимо, да.

— Так почему же ты хочешь это делать?

— Если я буду знать, что перед школой могу заняться чем-то классным, мне будет казаться, что есть смысл вставать.

— Я не знал, что у тебя существует такая проблема. Но это великолепное решение.

— И я хочу ездить к дедушке по вторникам и четвергам, после школы. Как сейчас.

— Тебе там не скучно? Просто сидеть в спортзале?

— Я в это время делаю уроки. И там отлично читается. И я должен регулярно видеться с дедушкой. Пока он не умер.

— Но я хочу обучать тебя различным навыкам. Способствовать тому, чтобы школа вызывала у тебя более приятные ощущения. Это даст долговременные преимущества.

— Типа каких?

— Улучшенная координация движений. Приобретение друзей. Успешное избегание ситуаций, когда тебя раздражают другие.

— В каком смысле — раздражают другие?

— Мистер Уоррен сообщил, что ты разозлился из-за того, что другой учащийся (я вспомнил употребленный им глагол) прикопался к тебе.

— Что такое «прикопался»?

— Не знаю. Что бы это ни значило, это тебя разозлило.

— Один парень вечно пытается играть с моими волосами. Это раздражает, но… Ты попросил его что-нибудь насчет этого сделать?

— Нет. Я решил, что мне следует вначале посоветоваться с тобой. Ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?

— Ни в коем случае.

— Может быть, ты хотел бы услышать от меня совет по поводу тактики поведения?

— Ты мне сейчас посоветуешь не обращать на него внимания, да?

Так сказала бы моя мать: «Он к тебе пристает только потому, что ты реагируешь. Просто не обращай на него внимания». Я знал, что это не сработает. В моем случае получение тычков вызывало у меня весьма негативные ощущения, а у того, кто осуществлял тычки, никаких подобных ощущений не возникало. Было совершенно очевидно, кто не выдержит первым, если я применю тактику игнорирования.

Мой отец порекомендовал бы применить насилие — или, по крайней мере, угрозу насилия. «Объяснись с ним на игровой площадке. Скажи — хватит, а то я с тобой разберусь. Ты достаточно крупный парень, и ты знаешь, как это делать». Если бы я высказал такую угрозу и затем привел ее в исполнение, меня ожидали бы серьезные неприятности.

Впрочем, все это носило гипотетический характер. Я никогда не рассказывал родителям о парне, который тыкал меня пальцем, поскольку знал, что услышу в ответ. Теперь пора было поделиться моим взрослым знанием с Хадсоном.

— Вполне очевидно, что, если бы у тебя были с ним хорошие отношения, он бы не хотел разрушить их, раздражая тебя.

— Ты хочешь сказать — я с ним должен подружиться.

— Совершенно верно. Тем самым ты внесешь вклад и в достижение другой цели — увеличения количества друзей.

Дружбы, как правило, завязываются случайным образом. Когда-то я считал, что совместим лишь с небольшой долей людей. На самом деле большинство людей интересны.

— Он интересен своим друзьям. Он у нас в классе — клоун. Вот почему он так себя ведет. Думает, это прикольно. А я так не думаю. Поэтому мы… несовместимы.

В Шеппартоне мы посетили семейный хозяйственный магазин, которым до сих пор управлял мой брат Тревор. Магазин оставался экономически жизнеспособным исключительно благодаря тому, что моим родителям принадлежали и здание, и оборудование, а также благодаря тому, что они предоставляли Тревору бесплатное жилье и питание. Когда мы явились, он был занят с покупателем, но я все-таки сумел добыть детектор металла в стенах и электронную рулетку, за которыми и пришел. Затем мы с Хадсоном проследовали к дому родителей.

Дверь открыл отец. Он выглядел ужасно. Кожа его лица имела серый оттенок, и он существенно потерял в весе с тех пор, как мы виделись в последний раз. Меня удивило, что он еще способен стоять на ногах. Собственно, он тут же и опустился в кресло, которое испокон веков было зарезервировано для него.

— Затопи-ка печку, Дон, — попросил отец. — Тут жуткий холод.

Мы с Хадсоном принесли из сарая немного растопки, и я заложил ее, добавив бумаги. Мой отец столь тщательно выбирал и устанавливал эту печь, что не было никакой необходимости тратить силы на соблюдение правильного алгоритма затопки.

— Не так делаешь, — заметил отец. — Ты когда-нибудь разводил огонь в печке, Хадсон?

— Вообще-то нет.

— Ну, вот как не надо его разводить.

Затем отец выбрался из кресла и продемонстрировал правильный метод. Я сидел в «своем» кресле, и снова и снова напоминал себе, что это великолепный момент для укрепления связи между дедом и внуком. И что Хадсон обучается полезному навыку. Жизненно необходимому навыку.

Когда мама покинула комнату, чтобы сделать растворимый кофе, отец, продолжая укладывать растопку в печь, осведомился у меня:

— Ну, что ты выяснил?

— Если будешь продолжать химиотерапию, это увеличит вероятность твоего выживания в течение ближайшего двенадцатимесячного периода приблизительно на двадцать пять процентов.

— Двадцать пять процентов от «ни хрена» — это все равно «ни хрена».

— Совершенно верно. «Ни хрена» в данном случае составляет примерно пятнадцать процентов.

— Ты собираешься умереть? — поинтересовался Хадсон.

— Все умрут. Мне восемьдесят шесть, и у меня рак, так что долго не протяну. Лучше бы тебе еще разок ко мне заехать, пока я на этом свете. А то вдруг окажется, что я позабыл дать тебе какой-то важный совет.

Он повернулся ко мне:

— Дон, сообщи своей матери — ты все узнал, что я тебя просил, и выяснилось, что химиотерапия вообще не поможет.

— Папа сказал — двадцать пять процентов, — заметил Хадсон.

— Сказал, — подтвердил отец. — Но твоей бабушке он не будет этого говорить. А то она меня заставит продолжать. Врагу не пожелаю такую штуку. А теперь я лягу в постель и буду слушать Бетховена.

— Зачем ты соврал бабуле? — спросил Хадсон, когда мы проезжали мимо хозяйственного магазина Тиллмана во второй раз за час. — Если дед не хочет принимать лекарства, она же не может его заставить, правда? Нет ведь такого закона?

— Я не врал ей. Я просто внес некоторые поправки в свое сообщение, учтя тот факт, что человеческие существа обладают слабым интуитивным пониманием вероятностей и статистики. Не сделай я этого, бабушка сказала бы: «Мы должны хвататься за любые шансы, даже самые мизерные», не проанализировав должным образом негативные аспекты. Для деда это, вероятнее всего, обернулось бы лишними страданиями без какой-либо пользы.

— Почему бабуля всегда такая грустная?

Люди с аутизмом плохо умеют распознавать чужие эмоции.

— Потому что дед болеет.

Это был вполне логичный ответ. Но возможно, мама грустила уже шестнадцать лет — с того дня, как умерла моя сестра. А я мог просто не заметить.

На следующий день, в воскресенье, я поехал в велосипедный магазин, где приобрел боковые учебные колесики для моего велосипеда, до которого Хадсон, по моим наблюдениям, уже дорос. В Нью-Йорке он отказывался учиться, и я мог только посочувствовать его беде: я в точности представлял себе, каково это. Отец некогда успешно научил кататься на велосипеде мою старшую сестру и моего младшего брата, но у меня ничего не выходило — вследствие многочисленных падений и из опасения дальнейших травм.

Я знал решение проблемы, но отец не желал, чтобы меня видели на учебных колесиках, потому что они «для хлюпиков». В итоге я научился ездить на велосипеде лишь несколько лет спустя, а на всем протяжении этого промежуточного периода вынужденно оставался в стороне от многочисленных занятий и развлечений, связанных с велосипедными поездками.

Мы с Хадсоном заблаговременно договорились о том, что по воскресеньям, днем, у нас будет проходить сессия отработки физических навыков. Так что я попросил, чтобы он помог мне в установке дополнительных колес.

— Учебные колесики? Ни за что, пап. Это для малышни.

— В настоящее время твои умения по части велосипедной езды — как раз на уровне малышни.

— Если меня кто-то увидит…

— Конечно же, я учел и фактор публичной неловкости. Мы будем тренироваться в отдаленном месте. Передай мне гаечный ключ с трещоткой.

Хадсон заозирался вокруг, и я понял: он не знает, как выглядит гаечный ключ с трещоткой. Годы принудительного труда в магазине хозтоваров обеспечили меня энциклопедическими познаниями по части всевозможных инструментов и сфер их применения. Я извлек гаечный ключ из его футляра и продемонстрировал его в действии, заодно объяснив, в чем состоят относительные преимущества торцового ключа, ключа с открытым зевом, кольцевого ключа и разводного ключа.

После того как первое учебное колесо было установлено, я предложил Хадсону установить с противоположной стороны его собрата. Но оказалось, что сын наблюдал за моей работой, вовсе не имея в виду, что ему придется ее повторять. Я поставил второе колесо сам, призвав Хадсона внимательно следить за тем, что я делаю, и сознательно ориентироваться на обучение процессу: нам предстояло еще много раз выполнять данную операцию, поскольку велосипеду предстояло регулярно переключаться из учебного режима (для Хадсона) в обычный транспортный режим (для меня) — и обратно.

Мы сели в машину и двинулись к парку — в направлении, противоположном школе. Крышу я опустил, чтобы разместить велосипед.

— Достаточно отдаленный участок? — спросил я наконец.

Хадсон кивнул, мы выгрузили велосипед, он покатался с учебными колесами без всяких происшествий, и мы вернулись домой, где Хадсон возобновил чтение. Мы уложились в сто двадцать минут. Похоже, все шло хорошо.

15

Составление подробного списка целей и занятий для Хадсона оказалось более трудным делом, чем я ожидал. Принцип «Если бы тогда я знал то, что знаю сейчас» пробудил во мне множество размышлений о социальных ритуалах и о физических компетенциях, но породил мало конкретных идей.

Что касается физических навыков, то тут мы положили неплохое начало: Хадсон все-таки стал осваивать езду на велосипеде. Следующим по важности в данной категории было умение ловить мяч: необходимость наличия такого умения отдельно отметил Кролик. Здесь я отлично подходил на роль преподавателя: в свое время мне удалось преодолеть изрядную нехватку природных способностей в данной сфере.

Следовало также решить проблему с одеждой. Даже в пределах школьной формы имелись тонкие нюансы, которые требовалось знать Хадсону, — если только он не хотел сделаться классным клоуном. Позиция последнего обеспечивает некоторую защиту и кое-какие позитивные взаимодействия с окружающими, но это хуже, чем когда тебя принимают как равного. В любом случае клоунская позиция в классе Хадсона уже не являлась вакантной.

Мне следовало и дальше продолжать наши домашние занятия математикой, которые я включил в ритуал вечерних трапез. Математика великолепно тренирует рациональное мышление — на мой взгляд, самое важное из жизненных умений.

Что еще? Времена изменились, и мои познания в области языка бейсик и транзисторов, а также умение склеить разорванную пленку в кассете уже не имели никакой практической ценности. Транспортные средства и бытовые электронные устройства стали слишком сложно устроенными для ремонтников-любителей, не говоря уже о том, что любительский ремонт зачастую попросту невыгоден экономически. И Хадсону явно никогда не понадобится ни искать нужную улицу в бумажном справочнике, ни скручивать сигарету.

В свое время один из моих учителей заявлял, что стихотворение Редьярда Киплинга «Заповедь» содержит описание качеств, которыми должен обладать настоящий мужчина. В этом тексте утверждалось, к примеру, что окончательно созревший мужчина должен всегда быть готов не просто участвовать в азартных играх, но и поставить всю выигранную им сумму на исход единичного события, притом что вероятность успеха составляет лишь пятьдесят процентов. Киплинг то и дело описывает личностные отклонения, которые явно требуют профессионального врачебного вмешательства. Как отреагировала бы Рози на столь безрассудное поведение с моей стороны? Уж точно не стала бы хвалить мою мужественность.

Я просмотрел свои заметки, оставшиеся после дискуссии с Кроликом Уорреном, и добавил следующие пункты: «Командные виды спорта», «Такт», «Игра в группе», а также «Умение справляться с гневом и конфликтными ситуациями».

К тому времени, когда я в очередной раз подъехал к школе, чтобы забрать Хадсона, у меня имелся черновой вариант списка — довольно устрашающий, учитывая объем времени, доступного для работы над ним. Хадсон тут же внес в дело осложняющий фактор.

— Можно мне поехать к Бланш? А потом ты за мной заедешь. Ее мама не против.

Бланш стояла рядом с ним.

— У нас отведено девяносто минут под…

— Я могу это потом сделать, вместо чтения. Погоди.

Он показал жестом, что нам следует отойти от Бланш, чтобы поговорить приватно.

— Ты сам сказал, «приобретение друзей» — одна из целей. Я именно это сейчас и делаю. Так что это можно засчитать вместо того… чем мы там собирались заниматься.

— Бланш уже является твоим другом.

— А-а-а-а, — простонал он.

Я вполне мог понять реакцию Хадсона. Поддерживать уже существующие дружеские отношения (используя такт и умение урегулировать конфликты) так же важно, как и налаживать новые. К тому же мне требовалось кое-что привезти Алланне, хотя следовало попасть домой, чтобы захватить это кое-что.

— Как ты планируешь добираться до дома Бланш?

— Она едет на трамвае, потому что ее маме надо поработать. Можно мне твою карточку одолжить?

— Я вас подвезу.

— Классная машина, — сказала Бланш с заднего сиденья. — А крыша опускается?

— Сейчас зима, — напомнил я.

Хадсон задействовал механизм опускания крыши, и в результате мы добирались до Бланш (сделав остановку у собственного дома) в чрезвычайно дискомфортной обстановке.

Место проживания Бланш являло собой заведение, специализирующееся на «органической» пище и терапевтических услугах, эффективность которых не доказана наукой. Называлось это «Здоровая жизнь в Торнбери». В магазине, за прилавком, стояла Алланна, а брат Бланш играл поблизости на полу.

— Только не беспокой отца, — велела Алланна Бланш.

— Ни в коем, — отозвалась та. После чего они с Хадсоном проследовали вверх по лестнице.

— Вот информация и оборудование, о которых вы просили, — сообщил я Алланне.

Казалось, ее несколько удивило мое сообщение. Немного помолчав, она предложила:

— Может быть, чаю? Или кофе? Я пью травяной отвар, но для вас могу сделать растворимый.

— Травяной, пожалуйста. Я не употребляю кофеин после трех часов дня.

Пока она готовила смесь, я распаковал предметы, которые привез с собой.

— Щечный скребок для отбора образцов ДНК. Плюс специальный пакет на молнии. Скребком проведете по внутренней части щеки Бланш. Собственно, будет лучше, если она проделает это сама. — Хадсон никому не позволил бы скрести внутреннюю поверхность его щеки. — Плюс официальное письмо, где уточняется, что за тест нужно провести, и указывается, что вы проконсультировались со специалистом-генетиком, то есть в данном случае со мной. Этот документ вы должны подписать. Вам нужно указать свои полные имя и фамилию, контактную информацию и данные кредитной карты. Затем перешлите его по почте вместе с пробой. Вот конверт. А вот документ, где объясняется, как интерпретировать результаты.

— У вас из-за нас столько хлопот.

— Хлопот было бы гораздо больше, если бы вы или сотрудники лаборатории допустили ошибку из-за недостаточно четких инструкций.

— В общем, еще раз спасибо. Простите, пожалуйста, но… Вас ведь зовут Дон, да? Бланш была как-то не уверена.

— Совершенно верно.

— Вы не хотите подождать, пока Хадсон с Бланш поиграют? Ей надо где-то через час браться за уроки.

— Разумеется. У меня с собой компьютер. Я могу где-нибудь посидеть и поработать.

— Вам надо что-то срочно сделать?

— Откровенно говоря, нет. Это была автоматическая реакция, развившаяся вследствие постоянной чрезмерной загруженности в прошлом.

— Но теперь вы уже не загружены?

Я вкратце описал мою жизненную ситуацию. Объяснение заняло приблизительно час. Алланна слушала не перебивая.

Вернулись Хадсон и Бланш.

— Можно Хадсон еще чуть-чуть побудет? — спросила Бланш. — Мы могли бы вместе сделать домашку.

Алланна взглянула на меня, и я кивнул. Межродительское послешкольное обсуждение стало новой для меня социальной ситуацией, и мне казалось, что я справляюсь с ней вполне грамотно. Дополнительное время позволило бы мне проявить себя еще успешнее.

— Есть какие-то вопросы? — произнес я, обращаясь к Алланне.

Она засмеялась:

— О чем? Нет. Вы так все… четко излагаете. Прямо как Хадсон. То есть скорее это Хадсон — как вы. Бланш он очень нравится. Так увлек ее наукой и космическими перелетами, теперь она только об этом и говорит.

— Когда мы встречались в предыдущий раз, вы выразили готовность обсудить научные основы вакцинации.

— Да? Не надо, не трудитесь. Я вас только разочарую. Или даже рассержу.

— Разочарование возможно. Но вы мне представляетесь человеком рациональным. Рациональные люди, если они располагают необходимой информацией, а также мозговыми ресурсами, чтобы ее обработать, обычно приходят к сходным выводам. Но наука устроена так сложно, что большинство из нас вынуждены полагаться на авторитеты. Теория, согласно которой фармацевтические компании скрывают негативные побочные эффекты продвигаемых ими вакцин, звучит правдоподобно.

— У вас не бывает неприятностей из-за ваших взглядов?

— Я сказал лишь, что теория правдоподобна. Лично я не считаю ее верной. В любом случае предполагаемые побочные эффекты вакцин минимальны по сравнению с воздействием дифтерии, или краснухи, или кори.

— Но Бланш ничего не грозит, потому что есть же… популяционный иммунитет, так ведь это называется? Она ничем не заразится и при этом будет защищена от всех побочных эффектов.

Видимо, Алланна заметила, что я промолчал в ответ на ее предположение.

— Если вы думаете, что вакцины безопасны, так ведь никто и не призывает, чтобы вы не прививали своего ребенка. Но мы… я хочу сказать — человеческий организм не предназначен для того, чтобы в него вводили какие-то вещества шприцем.

— Слово «предназначен» как бы намекает, что мы имеем дело с какой-то высшей сущностью или божеством. Вы верующая?

— Ну, не в традиционном смысле… Но я понимаю, о чем вы говорите. Ладно, пора мне отпустить вас с Хадсоном. И спасибо за эти лабораторные штуки.

— Есть какие-то сдвиги в ситуации с классным клоуном? — спросил я у Хадсона, пока он был заключен в пределы «порше».

— Мистер Уоррен снова его за этим застукал. И сказал, что пересадит меня за другую парту. Я сказал, пересадить надо Джаспера — так зовут этого парня. А он, то есть мистер Уоррен, сказал, что нет, пересадить надо меня. А я не хотел никуда пересаживаться.

— Почему?

— Мне нравится то место, где я сижу. Тогда мистер Уоррен сказал: получается, все эти доставания меня не так уж сильно беспокоят, и я могу остаться где был — и Джаспер тоже. Я ему сказал, что меня это беспокоит, но что мне реально нравится место, где я сижу сейчас.

— Хочешь, чтобы я поговорил об этом с мистером Уорреном?

Я уже заранее знал ответ. Но знал и то, что Рози непременно пожелает знать, задал ли я Хадсону этот вопрос.

Я позвонил Амхаду, чтобы попросить инициировать переговоры об аренде бывшей лаборатории, но он хотел предварительно со мной встретиться. В качестве места встречи он указал кофейню менее чем в километре от нашего дома. Когда мы вошли, хозяин уже занимался уборкой. Амхад заказал пиво.

— Удивляешься, почему это мы пьем пиво в кофейне? — спросил он меня.

Я кивнул, хотя спиртное в 16:33 являлось более разумным вариантом, нежели кофе.

— Кофейня официально закрылась полчаса назад, и до семи утра тут никого не будет. Зря пропадает и недвижка, и лицензия на продажу алкоголя. Через пару недель положение изменится: это будет еще один мой бар. Такое же название, такой же стиль интерьера. Несколько коктейлей на основе кофе — чтобы обыграть тему кофейни. Красивая мысль, а?

Я кивнул, хотя вряд ли когда-либо воспользовался бы услугами подобного заведения. На этой улице имелось множество баров, но мы с Рози могли изготавливать более качественные напитки в домашних условиях — в более приятной обстановке и с меньшими затратами.

— Знаешь, Дон, я обмозговал твою идею. И чем больше я про нее думаю, тем больше мне кажется — нет, это не зайдет. Приемчик с баром в стиле научной лаборатории уже использовали. Я не говорю, что мысль плохая, но нам нужно что-то большее.

— Например, сделать вид, что мы — кофейня?

— На этот проект много ума не надо. Место оказалось легко снять. Улица оживленная. А у тебя лаборатория наверху, туда надо топать по лестнице, и все это вдали от крупных торговых центров, больших улиц с магазинами и тому подобного. В общем, тут нужна идея помощнее.

— Ты отзываешь свое предложение?

— Да я просто не хочу терять деньги — и не хочу, чтоб ты терял. Я поговорил с этой твоей дамочкой из лаборатории. Очень деловая. Сказала, что пыталась тебя взять к себе. Рассказала кое-что о твоей дневной работе. Ты темная лошадка, чего уж там.

— Я больше не занимаюсь днем этой работой.

— Стало быть, другую найдешь. По той же части.

— К сожалению, днем у меня нет возможности работать. Сколько у меня времени, чтобы разработать альтернативную концепцию?

— Твоя дамочка сказала, что ее предложение остается в силе, пока не подвернется еще какой-нибудь арендатор. Но я тебе уже говорил — эта твоя концепция должна быть совсем-совсем особенной.

Я давно усвоил на собственном опыте: неразумно утаивать информацию от Рози. Временное снижение уровня стресса, к которому приводило такое утаивание, с лихвой компенсировалось повышением этого уровня, когда она обнаруживала обман.

— Проект с баром, судя по всему, обречен, Дейв прилетает во вторник и будет ожидать, что у меня есть для него работа, а родители Бланш по-прежнему не соглашаются, чтобы ее вакцинировали.

— Дон, можно мне хотя бы сумку спокойно поставить? Вы с Хадсоном поели?

— Тебе не требуется чье-либо разрешение, чтобы поставить сумку. Мы договорились, что дождемся тебя. Я передал тебе текстовое сообщение с этой информацией.

— Прости, телефон сел. Дай мне две минутки… ладно, десять… Я переоденусь, и мы поговорим за ужином. Я весь день убила на то, чтобы добыть разрешение на наем администратора — чтобы мне больше не приходилось делать то, на что я сегодня убила весь день. И посреди всего этого долбаный Иуда еще и просит меня приготовить кофе.

— Я вкратце проинформирую тебя о проблемах, прежде чем ты переоденешься. Тогда ты сможешь заняться разработкой решений, пока мы будем есть.

— Я уже все слышала. Убойной концепции нет. Остальное вытекает из этого. Если не считать истории с твоей нью-эйджевской сумасбродкой, не помню, как ее зовут. Хочешь в это впрягаться — отлично, вперед. Но меня втягивать незачем.

Настроение Рози улучшилось во время ужина. Теперь мы каждый вечер развлекались математической игрой, а кроме того, я время от времени давал Хадсону уроки социальных навыков, в каковые уроки вносила вклад и Рози.

Я: Когда кто-то присылает тебе электронное письмо, содержащее некую информацию, следует ответить на него, даже если тебе кажется, что с логической точки зрения отвечать нет необходимости.

Рози: Ты должен просто написать «спасибо» или «ясно». Ты ведь это имел в виду, Дон?

Я: Совершенно верно.

Хадсон: Но «ясно» — это же тоже информация. А значит, другому тоже надо на нее ответить, и тогда…

Я: Отличное замечание. Как правило, другой не отвечает после того, как ты пришлешь ответ, который не является логически необходимым. Таким образом, существует предельное количество таких ответов — один.

Рози: Как это вы, ребята, ухитряетесь так запутать такую простую вещь?

Я: Все ровно наоборот. Мы устанавливаем простые правила, призванные заменить интуитивные решения, чреватые множеством ошибок.

Хадсон: Все равно у меня имейл только для всяких школьных дел. Обычно рассылка приходит всему классу. Будет реально дико, если в ответ я напишу «ясно».

Рози: Скорее всего, ты прав.

Хадсон: Ладно, тогда я не стану учитывать папино предложение.

Мы с Рози подождали, пока он не ляжет спать — теперь это происходило раньше, чем обычно, благодаря новому расписанию, — и лишь затем вернулись к обсуждению проблемы с баром.

— Специалисты, всякие эксперты по маркетингу, месяцами придумывают так называемые «убойные концепции», — заметила Рози. — И эти концепции все равно часто не срабатывают. Так что не терзайся.

— Возможно, я считал себя в этой области компетентнее маркетологов.

— А ученым всегда кажется, что они могут сделать любую работу лучше всех, — пока не доходит до практики. Сюда относится и придумывание идеи бара.

— Если я недостаточно компетентен, чтобы придумать идею бара, у нас серьезные проблемы.

Рози откинулась в кресле и посмотрела в потолок.

— Я могу опять уйти на полставки, — проговорила она. — Отказаться от научного руководства. А ты можешь согласиться на предложение компании, которая редактирует гены. Или поискать другую работу в академической сфере. Или попробовать выяснить, нельзя ли вернуться на старую.

— Мы могли бы перевести Хадсона в государственную школу. Ты сама предлагала.

— Помню, — отозвалась Рози. — Но всякий раз, когда он куда-то переводится, проходит целая вечность, прежде чем он там освоится. Какие бы там ни были сложности с его нынешней школой, у нас нет причин думать, будто какой-нибудь другой вариант окажется лучше. И ведь он правда начинает осваиваться. Ты ему в последнее время здорово помогаешь.

Только вот эта помощь должна была вот-вот прекратиться. И мы ведь даже еще не обсудили вопрос с Дейвом.

16

Через пять недель и два дня после нашего первого телефонного разговора, посвященного барному проекту, Дейв приземлился в мельбурнском аэропорту вместе с Соней, Зиной и малышом Фульвио.

Некоторое время назад я поменялся машинами с Филом — после того, как он заметил чисто символическое внешнее повреждение «порше» и отпустил ряд негативных комментариев по поводу качества вождения Рози. Теперь я использовал его неизмеримо более практичный автомобиль — полноприводную «тойоту». В ней могло разместиться семь человек. Система кондиционирования, система обогрева и акустическая система функционировали вполне надежно. Кроме того, вероятность возникновения какой-либо механической неисправности для этой машины была гораздо ниже.

Вес Дейва существенно увеличился. По моим оценкам, его ИМТ теперь составлял сорок пять — морбидное ожирение. Дейв передвигался с помощью металлического костыля. Соня толкала перед собой тележку с багажом, а Зина, которая была приблизительно на восемь недель старше Хадсона, управляла коляской, в которой сидел ее брат.

Я понимал, что неуместно делать какие-либо прямые замечания о внешнем облике Дейва, поэтому прибег к помощи околичностей:

— Приветствую, Дейв. Тебе следует модифицировать свою диету и начать программу физических упражнений. Немедленно.

Соня активно закивала.

— Я совсем себя запустил, — отозвался Дейв. — Не хотел по телефону, но не думаю, что смогу тебе помочь с этим твоим баром. Я просто тут поживу, пока Соня будет работать в здешнем филиале. И мне придется сидеть с детьми…

— Твои занятия в зале начинаются сегодня вечером. Это поможет справиться с последствиями резкой смены часовых поясов.

— Слушай Дона, — призвала Соня. — Он дело говорит.

В моем распоряжении имелся хорошо оборудованный фитнес-клуб, за посещение которого можно было не платить, поскольку владельцем являлся мой тесть. Фил познакомился с Дейвом, когда приезжал к нам в Нью-Йорк, и, казалось, был шокирован наружностью Дейва куда меньше, чем я ожидал.

— Я не доктор, но сдается мне, что, если ты сбросишь кой-какие килограммы, очень может быть, тебе и костыль этот не понадобится. Что врачи-то говорят?

— То же самое, что ты. Более или менее. — Вид у Дейва был смущенный. — Но уж больно меня еда радует.

— По твоему виду не скажешь, что тебя вообще что-то в жизни радует. А от вредной привычки надо избавляться. Правило всего одно — не есть всякую дрянь.

— В точку, — ответил Дейв. — Но трудно же просто так взять и отключить эту самую привычку.

— А ты отвлекай себя. Займись чем-нибудь. Будешь вкалывать как следует — не будешь в это время ничего жрать. Ты как, выпиваешь?

Дейв кивнул.

— В смысле питания это тоже дрянь. Правило такое же. Если хочешь сбросить вес, держись подальше от бухла. Если хочешь держаться подальше от бухла — все время занимайся делом.

Произнося эти слова, Фил смотрел на меня.

Я воспользовался своим пребыванием за рулем, чтобы дать Хадсону еще некоторые рекомендации по поводу социальных взаимодействий. В ходе этих уроков я обнаружил, что мне трудно описывать желательные модели поведения с должной степенью обобщенности: они были либо слишком привязаны к конкретной ситуации, а значит, едва ли применимы в каждодневном быту, либо слишком универсальны и поэтому трудны для интерпретации. «Если кто-нибудь скажет тебе, что у него умерла собака, подобающая реакция такова: скажи, что тебе очень жаль, и расспроси о том, что собеседник чувствует, а не требуй сообщить тебе подробности случившегося». Вероятно, это слишком узкий и специфичный пример: вряд ли кончины собак, принадлежащих знакомым Хадсона, будут происходить так уж часто. Но совет «Когда у кого-то случится потеря, вырази свое сочувствие и сфокусируйся на его эмоциях» вполне мог побудить Хадсона неадекватно среагировать на фразу: «Я не могу найти свой ластик».

Всякий прогресс в обучении езде на велосипеде прекратился после снятия учебных колес. С ними Хадсон катался вполне уверенно, и я посчитал, что он готов к переходу на следующую стадию. Хадсон не согласился с моей оценкой — и оказался прав.

Без дополнительных колес его уверенность исчезла, и Хадсону пришлось столкнуться с классической проблемой, возникающей при обучении велосипедной езде: устойчивость возрастает по мере роста скорости, но также возрастает и страх падения. Хадсон не сумел крутить педали с нужной интенсивностью, упал и ободрал колено. После этого он начал изобретать всевозможные оправдания, всячески стараясь избежать практических занятий. Меня это весьма разочаровало — отчасти из-за того, что происходящее демонстрировало веские доводы в пользу правоты моего отца, отказывавшегося покупать мне учебные колеса.

Амхад и Рози также оказались правы: если я желал получить хорошо оплачиваемую работу, наивысшие шансы в этом смысле предоставляла Мин. К тому же мне пришло в голову, что она могла бы рассмотреть вариант с нестандартным графиком, что позволило бы продолжать проект «Хадсон».

Я позвонил, но выяснилось, что она хочет разговаривать лишь о баре.

— Мне так нравится ваша идея. Я буду вашим лучшим клиентом.

— Худшим клиентом — если не будете платить.

— Но у меня же столько друзей. Дон, вы просто обязаны за это взяться. Если ваш бизнес-партнер вышел из этого проекта, я могла бы занять его место.

Предложение было щедрое, но я доверял Амхаду. Я не хотел, чтобы Мин потеряла свои деньги, положившись на мое деловое чутье.

Она никак не позволяла себя отговорить.

— Встречаемся в бывшей лаборатории. В семь вечера. Устроим мозговой штурм. Заодно вы могли бы сделать мне мохито.

Я взял с собой ингредиенты для мохито, стаканы и Дейва. Мин уже ждала нас — с собственным спиртным, соком лайма, мятой, сахаром, содовой и стаканами. Она засмеялась, и я познакомил ее с Дейвом.

— Теперь, когда вы здесь, — произнесла она, обращаясь к нему, — можете рассказать, как воплотить эту морозильную идею Дона, технически?

Лаборатория состояла из двух обширных помещений. Холодильные установки по-прежнему стояли на своих местах.

Я вкратце обрисовал требования:

— Все спиртные компоненты должны содержаться при температуре, по возможности минимально превышающей их точку замерзания. У большинства алкогольных напитков температура замерзания — минус двадцать шесть градусов по Цельсию, но для крепленых вин, таких как вермут, она составляет минус семь. «Просекко», шампанское для последующего смешивания с другими ингредиентами, замерзает при минус пяти, а значит, может размещаться в одном отсеке с креплеными винами. Столовое вино подается при традиционных рекомендуемых температурах. Безалкогольные смеси, разумеется, замерзают при нуле градусов. У спиртных напитков повышенной крепости точка замерзания — минус тридцать два.

Дейв прошел к самой большой холодильной установке, изучил панель управления и повернул дисковый регулятор.

— Минус двадцать шесть. У меня все. Если за мой перелет платил твой приятель, ты вряд ли захочешь, чтоб он это видел.

Мин поместила свою бутылку рома в морозильную камеру и засмеялась:

— Вы мне нравитесь. А теперь пришло время мохито.

Я сделал два обычных мохито со льдом, пока мы ждали, чтобы ром охладился. А Дейв отыскал в одном из незадействованных нами холодильников бутылку пива.

— Итак, вам требуется сильная идея для бара, чтобы перевернуть рынок? — спросила Мин.

— Совершенно верно. Но я решительно ничего не знаю о маркетинге.

— А в какого рода барах вы любите пить? Куда вы сами ходите?

— Мы пьем дома — дешевле и никакого шума.

— На минутку забудьте про деньги. Итак, вам не нравятся шумные бары. Это необычная позиция, поскольку мы привыкли, что в барах должно быть шумно. Во всяком случае, в популярных.

— Вполне возможно, в непопулярных барах тихо именно из-за того, что они непопулярны, — заметил я.

— Трудно сказать. Но специально делать тихий бар — в этом что-то есть.

— Можно повесить табличку: «Пожалуйста, соблюдайте тишину», — предложил Дейв. — И назвать это заведение «Библиотека».

— Продолжайте, — заинтересовалась Мин.

— Я шучу, — сознался Дейв. — Нет, для меня идеальный бар — это где есть несколько приличных сортов крафтового пива и экран с бейсболом во всю стену. И специальная комнатка, где Дон сможет от всего этого отдыхать.

Мне нравилось смотреть бейсбол в нью-йоркских барах вместе с Дейвом и Джорджем, но нагрузка на органы чувств порой становилась совершенно невыносимой, и мне требовалось временно вырваться из этой атмосферы. Обычно я выходил на улицу.

— Если одновременно идет несколько матчей, очевидное решение — наушники и возможность выбрать канал, — заметил я. — В тренажерных залах это распространенная практика. Наушники также позволят снизить общий уровень шума в помещении — и тем самым, возможно, избавят людей от необходимости устраивать себе тайм-аут.

— Дальше, дальше, не останавливайтесь, — попросила Мин. — Опишите мне, Дон, что такое для вас идеальный бар.

— Высококачественные коктейли.

— Это само собой разумеется, — отметила Мин.

— Отнюдь. В разных барах — разные стандарты приготовления коктейлей и диапазон этих стандартов чрезвычайно широк. Посетители платят за алкогольные компоненты из премиального сегмента, но потом бармен использует сок плохого качества, или же коктейль готовится не в соответствии с официальным рецептом, или же он недостаточно охлажден, или же слишком разбавлен.

— Для этого и нужна специальная система охлаждения, верно? Что еще?

— Минимальное время ожидания. Следует устранить необходимость стоять у стойки, когда вы пытаетесь найти баланс между риском нежелательного физического контакта или столкновения с невежливым поведением и потребностью привлечь внимание персонала, чтобы быть вовремя обслуженным. При этом должна присутствовать возможность исключить себя из взаимодействия с людьми, с которыми, как считается, вы должны общаться — и платить за их напитки.

— Вот тут я с тобой согласен на все сто, — заявил Дейв. — Я говорю, что в этот заход ставлю всем, и меня тут же просят взять три «Маргариты» экстра-класса и два бокала калифорнийской «Долины Напа» особой выдержки, урожая девяносто девятого года — в такие бутылки специально закачивают азот, чтобы вино не окислялось, — а сам я хочу просто пива. Парень, который изобретет такой метод, чтобы каждый платил за свою собственную выпивку и чтобы я при этом не выглядел жмотом…

— Итак, мы хотим, — проговорила Мин. — Тихий бар…

— Никакой музыки, — вставил я.

— Посетители могут сами выбирать себе музыку. Или решить, что им не нужна никакая. Вы же сказали — наушники. Все заказывают, сидя за столиками. Индивидуально, через приложение. Оплата списывается прямо с карточки.

— С таким же успехом каждый может сидеть один и шарить в Фейсбуке, — заметил Дейв.

— Именно, — отозвалась Мин. — Думаю, этого захотят многие. Понятно, что нужна хорошая сеть Wi-Fi. Один зал для разговоров, другой — для тех, кто хочет посидеть один. Возможно, для одиночек надо выбрать ту комнату, что побольше. Что скажете, Дон?

Я задумался. Бар со стандартизованными высококачественными напитками, где все работает эффективно, где нет необходимости махать рукой, чтобы тебя заметил официант, исполнять социальные ритуалы при взаимодействии с персоналом, управляться с заказами спутников и со счетами, высчитывать размер чаевых, проверять сдачу. Никакого общения, разве что с вашими сознательно выбранными компаньонами, причем само наличие такой компании вовсе не обязательно. Широкий выбор развлекательного и информационного контента на больших экранах, но никакого избыточного шума, освещения или декора. Лучший бар в мире.

— Хотите позволить вашему другу опять войти в этот проект? — спросила Мин.

После того как я сделал низкотемпературный мохито с помощью принесенного Мин рома и она провозгласила, что этот вариант еще лучше первого (вероятно, это стало результатом использования более качественного рома или же объяснялось психологическими факторами, ибо исходное охлаждение спиртных компонентов оказывает лишь минимальное воздействие на лонг-дринки), она ушла, сообщив, что мы с Дейвом можем запереть помещение самостоятельно.

— Поскольку система охлаждения не требует сложного ухода и у тебя нет другой работы, я бы порекомендовал тебе помогать нам в самом баре. Разумеется, за соответствующую плату. Я могу предоставить тебе необходимую подготовку, и ты получишь ценные навыки, применимые где угодно.

— Старина, я страшно ценю эти твои предложения, но я же весь день сижу с малышом, а потом надо забрать Зину из школы, сварганить ей что-нибудь поесть и проследить, чтобы сделала уроки. Вечерами я хочу только слопать бургер, выпить пива и завалиться спать.

— Бургер? Кто у вас готовит?

— Мы еще только устраиваемся. Пока я просто заказываю на дом.

— Ты посещаешь зал?

— Я пока еще только осваиваюсь тут.

— Но…

— Так что насчет зала — нет. Старина, у меня бак совсем пустой.

— Это порочный круг. Нехватка стимулов приводит к апатии, вялости и набору веса, а это, в свою очередь, ведет…

— Дон, я ж говорю…

Имелся один верный метод, который позволил бы по-настоящему замотивировать Дейва. Правда, этот метод был весьма жестоким. Но, судя по всему, другого пути не было.

— Если ты не сумеешь вырваться из этого порочного лузерского круга, Соня может от тебя уйти.

Дейв глотнул пива и произнес:

— Сдается мне — так оно и будет.

17

Мы с Хадсоном снова отправились в Шеппартон, на сей раз — вместе с Рози. Мой отец уже не покидал постели. Он отказался от химиотерапии, а значит, уже больше не «боролся с раком», а просто «умирал от рака».

Когда мы прибыли, он спал. Моя мать сделала нам чай.

— Вы не собираетесь отрезать у него палец или что-то такое, когда он умрет? — осведомился у нас Хадсон.

— Хадсон, — произнесла Рози. Но мама улыбнулась:

— Зачем бы нам?

— Взять образец ДНК. Чтобы потом его могли клонировать. И тогда он к нам вернется.

— Только он будет младенцем, — заметил я.

— Это будет реально дико, — отозвался Хадсон. — Дед вернется младенцем, и мы будем смотреть, как он растет, и…

— Хватит. Прекратите оба, — призвала нас Рози.

— Ничего-ничего, — проговорила моя мать. — У меня они вечно спрашивали что-нибудь такое. Все трое.

— А от папиной сестры что-нибудь сохранили? — тут же поинтересовался Хадсон.

Мать, не говоря ни слова, встала и ушла на кухню.

Рози явно рассердилась.

— Я же сказала — хватит. Но ты все не унимался. Теперь ты расстроил бабушку.

Хадсон залился слезами, и тут мама вернулась и обняла его, что лишь усугубило его страдания.

— Никакой боли, совсем. Спасибо науке, — произнес отец. — Как там продвигается езда на велосипеде? — спросил он у Хадсона, которому явно пошел на пользу тайм-аут в саду.

— Плохо.

— Учебные колесики?

— Ага. Когда они стояли, было легко.

— Скажи своему отцу, чтоб забыл про учебные колеса. — Я находился в той же комнате и мог услышать данную рекомендацию, минуя промежуточные инстанции, так что это «скажи своему отцу» не имело никакого смысла. Я решил, что болезнь сказывается на отцовских когнитивных способностях. — Твой папа вечно хотел эти колесики, но ты у него спроси, как он в итоге научился ездить.

Невероятно, но факт: хотя в конце концов я освоил велосипед, я не знал ответа на этот вопрос. Помнил, как тренировался, но совершенно не помнил тот прорыв, что позволил преодолеть проблему падений.

— Если он сам не вспомнит к следующему разу, когда мы увидимся, я тебе расскажу. Но не затягивай с этим. — Он указал на меня: — В следующий раз привези мне диск с бетховенским опусом номер сто двадцать пять. Это Девятая симфония. Дирижер Карл Бём, тысяча девятьсот восьмидесятый год. Именно эту версию. Запомнить сможешь?

Я бросил взгляд на стойку с дисками:

— Но я думал — мама тебе уже все купила.

— Она купила фон Караяна, комплект семьдесят седьмого. А я не прочь послушать, как кто-нибудь еще берется за Девятую. Только не говори матери, а то расстроится.

— Я могу ее скачать, — заявил Хадсон.

— Спасибо, но я уже слишком стар для всяких штук, которые не могу взять в руки. — Он снова указал на меня: — Не затягивай!

В течение некоторого времени я пытался вспомнить, как же я научился ездить на велосипеде, и с тревогой осознал, что, по-видимому, утратил или подавил это воспоминание. В конце концов я обратился за помощью к Клодии.

— Почему тебя это так беспокоит? — спросила она. — Сколько тебе было, когда ты научился?

— Одиннадцать. Я только пошел в старшие классы. Я это помню, так как всю первую половину года приходилось добираться до школы пешком.

— Сорок лет прошло. Ты наверняка массу всего перезабыл из тех времен.

— Во-первых, у меня хорошая память. Во-вторых, освоение велосипеда — это немаловажное достижение, и я приблизительно помню, когда оно произошло. В-третьих, я помню, как возрасте восьми лет мне не удавалось научиться и я оставил попытки.

— И все-таки почему для тебя это так важно?

— Мне надо научить Хадсона, и я хочу вспомнить методику обучения. Поскольку он тоже испытывает трудности.

— Нельзя же считать, что сработает такой же подход… — Она засмеялась. — Хотя, может, и сработает. Видимо, ты просто забыл. Не все же имеет глубинные психологические причины. Хотя ты думаешь, что сейчас — тот самый случай, да?

— Возможно.

— Ну, я могу тебя направить на гипноз. Или сказать, что это, скорее всего, само вспомнится, поскольку ты начал рыться в памяти. Но есть способ полегче. Конечно, та причина, по которой ты к нему не прибегаешь, тоже может иметь глубинные психологические основания…

— Ты выражаешься туманно.

— Самый простой способ — спросить у твоего отца.

Я не планировал посещать школьный фестиваль плавания. У Хадсона имелась медицинская справка, освобождавшая его от подобных видов спорта из-за боязни погружать голову в воду. Возможно, это была наследственная черта: я всегда с большой неприязнью относился к погружениям в жидкость, и Рози тоже не соответствовала представлениям о типичном австралийце, который испытывает наслаждение от того, что его глаза и ноздри залиты морской влагой.

Но Хадсон пригласил нас обоих присутствовать на этом мероприятии — возможно, чтобы не привлекать особого внимания к тому факту, что он не участвует в соревнованиях. Рози должна была выполнить ряд обязательств, связанных с работой, так что я один явился в Аквацентр, который школа арендовала для фестиваля. И с удивлением встретил там Фила.

— Школьный спорт. Как хозяин фитнес-клуба я должен поприсутствовать, положение обязывает, — объяснил он. — Хадсон говорит, они ему тоже подыскали занятие.

Разумеется. На таких соревнованиях всегда требуются распорядители, арбитры и протоколисты. Эти роли дают опыт организационной работы, наблюдения за процессами, их документирования — ценных навыков для будущих ученых. Важно, чтобы родители поддерживали эти интеллектуальные устремления не меньше, чем физические состязания.

Мы с Филом немного поговорили, пока соревновались самые младшие. Какое-то время Хадсон держал веревку, служившую финишной чертой для пловцов, которым не требовалось преодолевать всю пятидесятиметровую дорожку бассейна.

Затем начались заплывы для школьников пятого и шестого класса. Один мальчик участвовал в подавляющем большинстве гонок — неизменно занимая первое место. Он представлял команду «синих», и взрослый зритель мужского пола, сидевший непосредственно за нами, поддерживал соответствующую команду с энтузиазмом, который казался несколько избыточным для детского спорта. Бланш также выступала за «синих». Она финишировала предпоследней в заплыве на спине, однако удостоилась громких рукоплесканий — вероятно, из-за своих ограниченных физических возможностей, хотя они никак не были связаны с плаванием.

— А теперь внимание, — произнес Фил, извлекая из сумки видеокамеру. Началась смешанная эстафета: каждая из соревнующихся команд выставляет по четыре пловца, и каждый из них использует отдельный стиль. — Все решается на этапе баттерфляя, потому что в начальной школе мало кто может проплыть им пятьдесят метров. Если «синие» выставят на баттерфляй этого своего здоровяка, то победят, но они наверняка задействуют его в вольном стиле.

Услышать экспертные разъяснения относительно тактики эстафеты было весьма поучительно. Но тут к стартовой части бассейна прошествовала команда «зеленых», и я заметил высокого мальчика с характерной неровной походкой. Хадсон был облачен в плавательный костюм и небольшие водозащитные очки — как у участника олимпийских соревнований. Его длинные волосы были убраны под резиновую шапочку. Меня потрясло это зрелище.

Два пловца от каждой из четырех команд прошли к дальнему концу бассейна. Хадсон остался на месте, а четвертый пловец из его команды вошел в воду, чтобы поплыть на спине.

— Так и знал, — объявил Фил и указал на чемпиона от «синих», который шел к другому концу. — Этот здоровила поплывет вольным стилем.

Я смотрел на Хадсона. Кто-то прокричал его имя, и он неловко помахал в ответ, после чего его имя стали скандировать и раздался хохот, давший мне понять, что скандирование было лишь насмешкой.

Заплыв начался. К тому моменту, когда сменились стили и в бассейне оказались демонстрирующие брасс, между лидером и соперничавшим с ним товарищем Хадсона по команде зиял существенный разрыв.

Пловец от «синих», стоявший рядом с Хадсоном, первым вошел в воду, и вскоре стало очевидно, что он некомпетентен в баттерфляе. У второго плывущего баттерфляем явно имелась та же проблема. Как и у третьего. Фил оказался прав: эта техника была слишком трудной для учащихся начальных классов. Школа приняла весьма проницательное решение — в интересах Хадсона. Поскольку ни один из учеников не умел плавать баттерфляем, Хадсон мог состязаться без смущения. Но он боялся воды.

Его товарищ по команде коснулся стенки бассейна, и Хадсон нырнул в воду. Да, это было просто невероятно: он нырнул в воду — и поплыл прекрасным техничным баттерфляем, синхронно двигая руками, регулярно приподнимая голову над водой, чтобы вдохнуть, стремительно продвигаясь вперед, пока другие пловцы с огромным трудом пытались сохранить хоть какую-то скорость.

Фил разразился громкими одобрительными возгласами, когда Хадсон обогнал их всех и вырвался в лидеры. Зрители-школьники тоже выкрикивали его имя, теперь уже одобрительно.

Много лет я совершенно игнорировал спорт, но Дейв пробудил во мне интерес к бейсболу и впоследствии очень поощрял его, так что я постепенно приобрел способность эмоционально вкладываться в исход соревнования, не имеющий непосредственного отношения к моей жизни. По-видимому, эта способность проявилась и во время школьных спортивных состязаний. Я тоже кричал во все горло. Трудно было поверить, что спортсмен, которого я поддерживаю, — мой сын. Люди с аутизмом часто обладают плохой координацией движений.

Здоровяк уже ждал своей очереди, подпрыгивая на месте и крича на товарища по команде, который замешкался и принял в воде стоячее положение. Хадсон заметно снизил скорость, но все еще сохранял значительный отрыв от соперника, когда коснулся стенки. Последний пловец от «зеленых» был уже на середине дорожки, когда в воду нырнул чемпион.

Он почти сократил разрыв: он был превосходным пловцом и очень старался. Но тактическая оценка, которую Фил дал перед началом эстафеты, оказалась справедливой. Товарищ Хадсона по команде сохранил лидерство. На финише оно составило приблизительно два метра.

— Твою ж мать, — изрек Фанат «синих» позади нас. Его комментарий показался мне довольно-таки неподобающим для состязания школьников начальных классов, но меня сейчас занимало не это. Я все еще пытался осмыслить, каким образом Хадсон не только преодолел свой страх перед водой, но и отлично освоил сложный стиль. А ведь кто-то должен был стирать его плавательный костюм. Может быть, Рози держала все в секрете от меня? Но если так, почему же она сюда не явилась?

Я наблюдал, как пловцы из команды Хадсона обнимаются и как Хадсон отходит в сторонку.

— Чего-то он себя ведет не как надо, — произнес Фанат «синих», вероятно обращаясь к своему соседу.

У меня возникло сильное желание отреагировать на эту реплику, однако, по счастью, сосед нашел подходящий ответ:

— Ну, плавает-то он как надо.

Прошел еще один заплыв — стометровка для девочек, вольным стилем. Затем чемпион вышел на аналогичный заплыв для мальчиков. Это было последнее состязание в программе. Здоровяк выступил вперед, и зрители разразились аплодисментами. Затем вперед вышел Хадсон — и удостоился еще более громких рукоплесканий, а также одобрительных возгласов. Он был чуть выше Здоровяка, но по крепости телосложения сильно уступал ему.

— Время расплаты, — произнес все тот же голос позади нас.

— Заняться больше нечем? — проворчал Фил, и я услышал позади нас звук, с каким воздух выходит сквозь поджатые губы. Но тут соревнование началось. После первого нырка Здоровяк показался из воды значительно дальше, чем Хадсон, и стал быстро увеличивать разрыв.

— Погоди, — произнес Фил. — Чемпион сегодня сделал много заплывов, а эстафета выбила его из колеи. Хадсон как раз оставил ему шанс, чтобы сразу помчался на всех парах.

— Намеренно? Хадсон специально замедлил движение, чтобы внушить сопернику надежду на победу?

— Скажем так: Хадсон разумно рассчитывает силы, — отозвался Фил.

При развороте Здоровяк по-прежнему шел впереди, но его скорость уменьшалась. Хадсон начал сокращать разрыв. Мне было слишком трудно оценить темп этого сокращения и соотнести его с оставшимся расстоянием, и я вскочил и завопил вместе со всеми собравшимися, когда пловцы коснулись стенки одновременно — почти одновременно. Двое судей, оба — дети, прошли друг к другу с противоположных концов бассейна и после недолгого совещания воздели вверх руку Хадсона, словно тот победил в боксерском поединке.

— Лажа, — снова послышался голос сзади.

Фил развернулся, но я сознательно не стал следовать его примеру. Во время спортивных мероприятий люди нередко разгорячаются, и я понимал, что лучше избежать конфронтации.

— Успокойся, приятель, — призвал Фил. — Это ж соревнования для начальной школы, только и всего.

— Ты хоть сам играешь?

— Играл когда-то.

— Я был профессиональный кикбоксер, — сообщил Фанат «синих».

— А я был боковым полуфорвардом в «Хоторне»[11]. Так о чем ты там говорил?

— Если б ты понимал в спорте, знал бы, что этот чудик не выиграл. Они ему подсудили.

— Имеешь право на свое мнение насчет судейства. Только не называй ребят, которых не знаешь, чудиками.

— Что хочу, то и говорю.

— Ну и отлично, приятель. Поговори сам с собой. А нам надо поздравить победителя.

Фил быстро поднялся, и я последовал за ним. Он начал смеяться:

— Он еще надеялся, что я поведусь на его подначки. Думаю, это бы немного подпортило триумф Хадсона, если бы его папашу и его тренера увезли в полицейском фургончике.

Фил обхватил меня рукой за плечи, однако я не стал возражать, поскольку был слишком занят осмыслением тех слов, которые он произнес.

— Ты? Ты — его тренер? Он же терпеть не может воды.

— Это ты терпеть не можешь воды. Ты по этой части — не лучше Рози. Ну и какие у него могли быть шансы в такой семейке? У нас в клубе есть тренер по плаванию. Там и бассейн имеется — может, ты заметил? Ну вот, и она, этот тренер, отлично работает с детьми. И со взрослыми, которые не умеют плавать, если тебя это вдруг когда-нибудь заинтересует.

Фил убрал руку и продолжал:

— Он тренируется каждый раз, как приходит. Может, парень и любит поболтать, но секреты хранить умеет. У него ВИП-членство, так что мы даже стираем его плавательные вещички.

— И он хорошо это освоил?

— Ты сам видел. Похуже, чем тот парень, которого он одолел, но для того и нужен тренер. Тактика — вот что главное. Этот здоровяк себя измотал. А Хадсон два раза поплыл — два раза выиграл. И всех удивил.

18

После фестиваля Фил присоединился к нашему ужину, и мы показали Рози снятые им видеоролики, комментируя их втроем. Хадсон был чрезвычайно доволен как результатами, так и вкладом, который внесли в его выигрыш рекомендации Фила. Обстановка напоминала нью-йоркский бар после победы «Янкиз» — разумеется, с поправкой на меньшее количество присутствующих.

Это навело меня на мысль пригласить и Дейва, после чего мы показали видеозаписи и ему.

— Кто этот здоровенный парень? — спросил Дейв у Хадсона.

— Его зовут Блейк. Он ничего, нормальный. Он плакал, когда все закончилось, потому что ему приходится каждый день вставать в полпятого на тренировку, а его папа хочет, чтобы он всегда все выигрывал.

— Ты понимал, как он близко?

— Я его видел, но я не мог быстрее.

— Ты открывал глаза под водой? — спросил я.

— Для этого очки и нужны. Но я могу и без них открывать глаза, если понадобится.

— Мы очень тобой гордимся, — объявила Рози.

Я поднял свой пивной бокал:

— За величайшего пловца-юниора в мире.

Хадсон засмеялся:

— Ты больше радуешься, чем когда в Нью-Йорке я занял первое место по математике. Даже как-то странно для тебя.

После того как Хадсон отправился спать, Фил поведал историю о Фанате «синих»:

— Я потом стоял в очереди к киоску, и он ко мне подошел и говорит: «Без обид, дружище, не знал, что он с тобой, не парься». Вот кретин.

— Вы знаете, как я отношусь к насилию, — проговорила Рози, — но мне почти жалко, что он не полез в драку. Он бы живо узнал, что не с теми связался.

Приятно было слышать, что Рози так во мне уверена. Но голос Фаната «синих» заставил меня вспомнить ту категорию практиков боевых искусств, что не соответствует расхожему стереотипу скромного, сдержанного, не склонного к конфликтам мастера. Я вовсе не обязательно победил бы его в схватке. Кроме того, я давно не тренировался. Перед тем как лечь в постель, я вновь внес карате и айкидо в свое расписание.

Во время нашего следующего посещения Шеппартона мой отец, чье здоровье продолжало угасать, отвел Хадсона в сторону и приватно разъяснил ему свою теорию освоения велосипеда. Хадсон поделился ею со мной, но лишь когда мы вернулись домой. К моему немалому удивлению, рекомендуемая методика кардинально отличалась от того способа, каким отец некогда пытался обучить меня.

— Обе ноги должны касаться земли, — заявил Хадсон, сидя на моем велосипеде.

— Не удастся опустить сиденье так низко.

— Значит, придется тебе купить велик поменьше. Или одолжить.

В велосипедном магазине готовы были дать нам напрокат подержанный велосипед нужных размеров, однако он имел открытую раму, а значит, строго говоря, представлял собой велосипед для девочек.

— Для того чтобы учиться, в самый раз, — заверил нас продавец.

— Дед говорит, что девчоночий — это хорошо, — вставил Хадсон. — Что это даже лучше.

Невероятно.

Мы загрузили велосипед в багажник «тойоты» Фила и поехали в парк.

Подход Хадсона (следовавшего рекомендациям моего отца) заключался в следующем. Он должен был, сев на велосипед, не ехать, а идти вперед, опираясь о землю то одной, то другой ногой, а освоив такой способ перемещения — отталкиваться от земли обеими ногами одновременно, продвигая велосипед вперед и, таким образом, проезжая небольшие расстояния без дополнительной поддержки. Когда я увидел, как высокое, худое тело сына возвышается над велосипедом с открытой рамой, воспоминание вернулось ко мне.

Так учила меня сестра — утащив на несколько миль от дома, чтобы никто из знакомых не увидел, как я качусь на девчачьем велосипеде, что являлось еще более постыдной демонстрацией хлюпиковости, чем использование учебных колес.

Проект с баром развивался. Мин договорилась, что не будет брать с нас арендную плату, зато получит долю в нашем бизнесе. Предполагалось, что я поначалу буду работать на пониженной ставке — тем самым выкупая собственную долю. Амхад проникся концепцией, которую Мин обрисовала ему в личной беседе. Была подана заявка на получение алкогольной лицензии.

В Мельбурне уже существовал бар «Остынь», и мы вернулись к первоначальному предложению Дейва — варианту «Библиотека». У этого названия имелись очевидные преимущества — наши клиенты могли с чистой совестью говорить: «Я пошел в „Библиотеку“». Но я надеялся, что такая вывеска будет еще и создавать ощущение убежища, дарящего душевный покой.

Соблюдая традицию, предписывающую отвечать визитом на визит, Бланш после школьных занятий посетила наш дом в качестве гостьи Хадсона. Мне было любопытно узнать, как достижения в области плавания повлияли на его социальный статус. Я не испытывал оптимизма на сей счет: в свое время успехи в боевых искусствах почти не повысили мой собственный статус в школе. Более того, они стали дополнительным доводом в пользу того, чтобы считать меня чудноватым. Стоит наклеить на человека ярлык, и даже вполне обычные его поступки и достижения будут казаться чудноватыми, поскольку от чудика их не ожидают.

Я задал этот вопрос Хадсону в присутствии Бланш — надеясь получить независимое мнение.

— Повысился ли твой социальный статус в результате твоих плавательных побед?

Бланш засмеялась:

— Все поразились. Довольно сильно. Но, знаете, бывает и не такое.

— Есть какой-нибудь прогресс в ситуации с классным клоуном?

Вероятно, мне не следовало спрашивать об этом при Бланш. Но Хадсон не выразил никакого смущения.

— Я сделал так, как ты советовал. Спросил, не хочет ли он со мной подружиться. Не сработало.

В этот момент я осознал неполноту своей рекомендации. Хотя социальные сети, в сущности, построены на обращениях к людям с просьбой, чтобы они стали твоими друзьями, такой подход почему-то не считается приемлемым для реальной жизни (я не видел для этого никаких логических обоснований).

Нашу беседу прервал громкий стук: летящий голубь ударился о стеклянную дверь и теперь лежал на земле. Выйдя наружу, я определил, что столкновение оказалось фатальным. Птицы не могут себе позволить носить на теле большое количество природной брони, так как это не согласуется с требованиями аэродинамики.

Когда я вернулся с лопатой, Бланш, склонившись над птицей, разглядывала ее.

— Папа разрезает животных. Мышей, — объявил Хадсон. Когда-то так и было, но я уже очень давно не выполнял подобную работу собственными руками.

Я ожидал, что Бланш скажет «фу» или еще как-то проявит свое отвращение. Вместо этого она спросила:

— А этого можете разрезать? Чтобы мы увидели, что у него внутри.

— Фу, — произнес Хадсон.

— Животных следует должным образом подготавливать к вскрытию, — заметил я. — К тому же оно требует специальных инструментов, а у меня дома они отсутствуют. И потом…

— Вы точно не сможете его разделать? — спросила Бланш.

— Почему тебя это так интересует?

— Я, может быть, ослепну, так что хочу успеть увидеть как можно больше всяких вещей.

Аргумент Бланш звучал убедительно, однако, прежде чем приступать к делу, мне требовалось разобраться с реакцией Хадсона. Большинство людей находят вскрытие неприятным процессом, однако важно уметь выполнять и неприятные задачи. Смена подгузников, уборка рвотных масс, обнимание родственников… все это — жизненно необходимые навыки.

Для меня (и, по-видимому, для Хадсона) контакт с животными, как живыми, так и мертвыми, попадал в категорию неприятных задач, однако я в свое время справился с данной проблемой — настолько, чтобы иметь возможность нормально функционировать в профессиональной и социальной сферах. Хадсону требовалось освоить то же умение.

— Как преподавательница плавания убедила тебя преодолеть неприязнь к погружению в жидкость? — спросил я у него.

— Да легко. Сначала я должен был плеснуть себе в лицо водой, потом погрузить один только нос, потом лицо, потом…

Я дал ему закончить объяснение, хотя уже увидел четкую картину процесса: постепенное расширение контакта с объектом — под личным контролем контактирующего. Мы не пробовали применять данную методику главным образом из-за того, что в свое время мой отец использовал ее со мной — безуспешно. Возможно, прежде Хадсон скорее демонстрировал естественное сопротивление, нежели унаследованную фобию. Или же динамика взаимодействия между Хадсоном и его тренером по плаванию оказалась иной, нежели та, что когда-то существовала между мною и моим отцом.

Всего за несколько минут я установил свой ноутбук на кухне так, чтобы его можно было использовать в качестве видеокамеры. Хадсон настроил компьютер у себя в спальне, чтобы принимать изображение. Я натянул хирургические перчатки, которые обычно использовал при уборке дома, и приступил к вскрытию при помощи бритвы, свеженаточенного кухонного ножа и нескольких салатниц.

Я уже много лет не занимался вскрытием птиц, но основные органы у представителей царства животных схожи, так что я воспользовался этой возможностью, чтобы прочесть небольшую лекцию по сравнительной анатомии человека и голубя. Хадсон несколько минут наблюдал за процессом дистанционно, после чего присоединился к нам, однако не стал подходить близко и отказался провести хотя бы какую-то часть вскрытия самостоятельно. А вот Бланш была чрезвычайно заинтересована.

— Голуби же реально умные, да? — спросила она, когда я приступил к вычерпыванию мозга. — Типа одна из самых сообразительных птиц.

— Зависит от того, какое определение мы даем разумности. Голуби хорошо обучаются, когда их мотивирует вознаграждение. Но чайки сами сумели догадаться, что если будут следовать по вспаханным бороздам на поле, то найдут там насекомых. Те и другие успешно выживают в городской среде, однако оба вида так и не научились распознавать окна.

По окончании вскрытия я продемонстрировал в действии протокол уборки и дезинфекции и отметил энтузиазм, проявленный Бланш.

— А слепые ученые бывают? — спросила она.

— Конечно. Для некоторых задач требуется зрение, но почти все, что относится к категории чисто физического труда, можно делегировать другим. Кроме того, наука способна предотвращать развитие слепоты.

После того как Бланш покинула наш дом, Хадсон раздраженно заметил:

— Ты ей сказал, что наука может останавливать слепоту. Она это знает. Но родители не хотят вести ее к врачу. Насчет этого есть закон, но полиция ничего не будет делать, если только Бланш не будет совсем умирать.

— Откуда ты знаешь?

— Из интернета, конечно. Кто-то из учителей в ее предыдущей школе пытался что-то предпринять. Вот ее и перевели. Ну, не только поэтому, но и поэтому тоже. Короче, ты должен убедить ее маму, по-другому никак. Вы же с ней дружите.

Я старался как мог.

В списке жизненно необходимых умений и навыков, которые следовало освоить Хадсону, имелись три сравнительно простых, но при этом невероятно важных пункта. Речь шла о приветствиях, ловле мяча и половом просвещении.

Однажды я приобрел книгу Эрика Берна «Что вы говорите после того, как сказали „Привет“?». Как выяснилось, название не соответствует содержанию книги, но если бы даже соответствовало, материал был слишком сложным для моего понимания. Я не мог должным образом усвоить даже концепцию первого приветствия, поскольку обычно люди не начинают беседу словом «здравствуйте». Это звучит странно, а я всегда чувствовал, если звучу странно, какую бы словесную формулировку ни использовал.

В итоге я намеренно остановился на причудливой формулировке «Приветствую!», которая вполне подходила классному клоуну, прозванному в честь персонажа «Стартрека». Оглядываясь назад, я понимаю, что «Здорово, Джон» (сюда, разумеется, можно было подставить другое имя — в зависимости от того, к кому я обращаюсь) наверняка работало бы и в качестве приветствия, и в качестве ответа на таковое. Однако то, что годилось для сельской школы сорок лет назад, сейчас могло бы не подействовать должным образом. Я позвонил Клодии на ее домашний телефон.

— Клодия Бэрроу.

— Приветствую.

Она засмеялась:

— И уже незачем спрашивать, кто говорит.

— Вот совпадение: мне как раз необходимо обсудить эту тему. Можно мне поговорить с Юджинией?

Дочь Клодии и Джина изучала в университете инженерное дело. Клодия передала ей трубку в середине объяснения мною преимуществ совместного проживания обоих родителей в семейном доме.

— Приветик, Дон. По-моему, в последний раз я с тобой говорила, когда мне было лет девять. Рози тогда ждала ребенка… Помнишь, ты мне помог пережить жутко паршивое время?

— Нет.

— В школе. Меня там прозвали Калькулон. И ты сказал одну вещь, которая мне очень помогла.

— Какую?

— Сейчас уже не помню. Что-то насчет того, что другие ребята завидуют умным. Думаю, тут важнее было то, что это говорил именно ты, а не мои предки. Они наверняка талдычили то же самое, но кто же слушает предков? В общем, наконец-то я могу сказать тебе спасибо. Так что спасибо.

— Превосходно. Но ребенку, о котором ты упомянула, теперь одиннадцать, и его зовут Хадсон, и мне нужно найти правильную форму приветствия, которую он мог бы использовать.

Я разъяснил проблему, и мы остановились на «Привет, Юджиния» (сюда, разумеется, можно было подставить другое имя — в зависимости от того, к кому Хадсон обращается), по желанию — с поднятием одной руки, как бы намекающим на жест «дай пять», однако без сопровождающего «дай пять» напора, причем упомянутое поднятие лучше вообще не совершать, если Хадсон не чувствует достаточного раскрепощения. В процессе приветствия не следовало проявлять чрезмерного энтузиазма, даже если Хадсон невероятно рад увидеть приветствуемого человека. Мы решили, что упомянутую формулировку приемлемо использовать и в отношении учителей — сбавив громкость и не слишком напрягая руку при поднятии.

Юджиния спросила:

— Когда я смогу познакомиться с Хадсоном? Судя по твоим рассказам, он классный.

— Его проблема — совершенно противоположная. Нехватка классности.

— Нехватка классности может быть очень даже классной.

19

Теперь Хадсон ездил на велосипеде в независимом режиме, и Рози настаивала, чтобы я позвонил отцу и поблагодарил его за помощь.

— Он это оценит.

— Он просто хмыкнет и выскажет какое-нибудь критическое замечание.

— Посмотрим.

Я позвонил ему, включив громкую связь, чтобы Рози тоже слышала, и поблагодарил за помощь.

Он хмыкнул:

— Кто-то же должен был ему сказать, как это делается. Уж не знаю, кто этим станет заниматься, когда меня не будет.

— Ну вот, — заметила Рози. — Я же тебе говорила — он это оценит.

Умение ловить мяч занимало вторую позицию в моем списке из трех несложных, но чрезвычайно важных пунктов. Когда мне было восемь, родители вынудили меня присоединиться к местной группе младших скаутов. Во всей скаутской деятельности меня привлекал один-единственный аспект — собирание значков. Но прежде чем я мог заработать хотя бы один, требовалось получить степень «бронзовый бумеранг», а для этого, в свою очередь, нужно было выполнить специальный набор заданий — в частности, достигнуть определенного процента успешности в ловле мяча, бросаемого с фиксированного расстояния.

После нескольких месяцев подготовки я вышел на эти испытания, однако сумел поймать мяч на один раз меньше минимально допустимого количества. Вожатый настаивал, что новую попытку можно осуществить лишь спустя четыре недели, но к концу этого временного периода я уже сумел убедить родителей позволить мне заменить скаутские сборы занятиями по айкидо. Однако я продолжал отрабатывать ловлю мяча и начал получать удовольствие от своих достижений безо всяких значков.

— Брось-ка мне ключи, — бывало, говорил я Рози. И одной рукой перехватывал их в воздухе, словно всегда умел это проделывать — как и все прочее человечество. Эту радость мог бы познать и Хадсон.

Я попытался подойти к проблеме непринужденно и исподволь.

— Хочешь, покидаем мяч? — спросил я.

— Думаешь, я не могу мячик поймать? — осведомился Хадсон. — И хочешь показать мне, как это делается, да?

Мне вовсе не следовало тратить силы на кружной путь. Мы с Хадсоном оба вполне комфортно себя чувствовали, выражаясь без экивоков.

— Это один из необходимых жизненных навыков, — пояснил я.

— А что будет, если я так никогда и не научусь?

— Это умение, которое требуется во многих видах спорта. Следовательно, ты не сможешь в них играть.

— Ну и отлично. Если мне не разрешат посидеть и почитать, я могу вести счет или еще что-нибудь такое делать. Или отбирать команды. У меня это хорошо получается.

— Спорт изобрели для того, чтобы практиковаться в навыках, которые пригодятся нам в критической ситуации. Собственно, умение бросать даже важнее, чем умение ловить. У человека великолепно получаются броски — лучше, чем у каких-либо других видов животных. Как это может нам пригодиться?

— На охоте. Когда убиваешь зверей камнями. Но мне-то не нужно…

— Совершенно верно. Животных так пугает способность человека швырять предметы, что, если на тебя нападает собака, достаточно сделать вид, что поднимаешь с земли камень, и это, скорее всего, отобьет у нее охоту атаковать. Даже в отсутствие камня.

— Серьезно?

— Ты предполагаешь, что я вознамерился тебя разыграть?

— Нет, пап.

Хадсон рассмеялся. Может быть, в нашей беседе все-таки крылся некий комический элемент, который мог служить законным поводом для веселья. А может быть, смех Хадсона следовало отнести к категории неподобающих реакций.

— Я сыграю, если можно взять теннисный мячик.

— Разумеется, теннисный. Какая тут возможна альтернатива?

— Мистер Уоррен заставляет нас кидать крикетным. А это больно. Если бросить сильно. А он бросает сильно.

Впрочем, в нашем распоряжении не оказалось представителей того или другого типа мячей.

— По-моему, один валяется на крыше, — сообщил Хадсон. — Соседские ребята приходили его поискать, но мама не разрешила им залезть наверх.

Я принес из сарая среднюю раздвижную лестницу и набор крюков для крыши, снял с последнего упаковку хозяйственного магазина Тиллмана.

— Ты знаешь, как безопасно использовать приставную лестницу? — спросил я.

Хадсон не знал. Последовал инструктаж по безопасному применению приставной лестницы и по технике безопасности во время пребывания на крыше. К тому времени, когда завершились оба инструктажа и мы присоединили нужный крюк, поднялись на крышу, прочистили желоб, укрепили расшатавшийся фрагмент черепицы и обнаружили местонахождение мяча, у нас, согласно расписанию, оставалось лишь три минуты на какие-либо дальнейшие действия в рамках проекта «Хадсон».

— Похоже, придется нам это отложить на другой день, — заметил Хадсон.

— Нам хватит времени на небольшое вводное занятие. Чтобы понять твой уровень подготовки.

Кролик оказался прав. Умение Хадсона ловить мяч находилось не просто на низком, но на откровенно низком уровне, а значит, представляло серьезную проблему на школьной игровой площадке. Он стоял, широко разведя руки и раскрыв рот. Я узнал эту позу и немедленно вспомнил реакцию, которую она вызывала в моем детстве на нашем заднем дворе в Шеппартоне.

— Ртом ты мяч не поймаешь, — отметил я, совсем забыв, что в свое время последовало за таким утверждением.

Хадсон закрыл рот и неподвижно стоял, ожидая дальнейших указаний. Ничего в выражении его лица не указывало на то, что он чувствует себя униженным, однако в данном случае никакая интерпретация внешних проявлений чувств не требовалась. Память подсказывала верный ответ.

— Извини, — произнес я. — Для процесса ловли мяча несущественно, открыт у тебя рот или нет. Когда-то я вел себя точно так же. Вот почему я это заметил. И пошутил.

— Типичная папочкина шутка.

— Скорее дедушкина.

Подойдя к Хадсону, я продемонстрировал ему правильное положение рук, после чего кинул мяч — примерно с тридцатисантиметрового расстояния. Хадсон поймал его.

— Для одного дня — достаточно. Уровень успешности — сто процентов. Теперь будем увеличивать дистанцию. Постепенно.

— Вообще не вопрос. Можем даже взять крикетный мяч, если хочешь.

Я посвятил немало времени размышлениям о том, каков должен быть мой подход к сексуальному просвещению Хадсона. По собственным школьным дням — и более позднему периоду своей жизни — я знал, что половое невежество может являться серьезной помехой при социализации.

В подростковые годы меня снабжали информацией по этой теме главным образом не взрослые, а другие дети, зачастую — в шуточном контексте. Но я почему-то ухитрился так и не усвоить преподнесенные мне знания: они лишь оставили ощущение чего-то малопонятного и довольно отвратительного.

Теперь, оглядываясь назад, в прошлое, я осознавал, что проблема заключалась в избыточности подаваемой информации. В школе механика секса преподносилась подросткам в комбинации с изображениями обнаженных зрелых представителей обоих полов, с описанием внутриутробного развития плода и процесса родоразрешения, с затрагиванием некоторых из наиболее спорных и противоречивых моральных проблем мира взрослых — в придачу излагалась языком, регулируемым строже, чем при сообщении школьникам сведений на какую-либо другую тему.

Если бы меня учили таблице умножения, вынуждая при этом смотреть на изображения обнаженных взрослых и перемежая это сообщениями о методах предотвращения зачатия и о катастрофических последствиях неуспешности такого предотвращения, причем человек, осуществляющий учебный процесс, испытывал бы явный дискомфорт от выполнения стоящей перед ним задачи, — тогда я вряд ли научился бы перемножать числа.

Наиболее полезной составляющей моего полового просвещения стало наблюдение за двумя спаривающимися собаками во дворе старшей школы: впрочем, скоро вмешался учитель, окативший животных водой из ведра. Каким-то образом многие из нас, честно высидев целый учебный фильм, так и не поняли, «как это делается». Однако наглядный пример с собаками помог нам ответить на некоторые вопросы, касающиеся механики действа. Хотя, разумеется, эти наблюдения не помогли нам лучше понять проблемы информированного согласия, гендерной идентичности и сексуальной ориентации, которые, как я полагал, в сегодняшних школах способствуют еще большему усложнению уроков биологии. Хадсон не сумел бы разобраться в этих тонкостях, не зная, к чему, собственно, они относятся. Это все равно что учить правила транспортной безопасности в деревне, где нет ни автомобилей, ни дорог.

С помощью современных технологий я сумел усовершенствовать урок, в свое время извлеченный нами из инцидента с собаками. Используя материалы из интернета, я составил видеоподборку на тему спаривания животных — от красноспинных пауков до тасманийских дьяволов. Я отлично понимал, что мне отнюдь не следует предпринимать что-либо в области секса без предварительной консультации с Рози, поэтому вечером того же дня продемонстрировал ей свою подборку. Скорректированное расписание Хадсона, включавшее в том числе и более раннее укладывание (с целью компенсировать пробуждение в 5:20), давало нам с Рози больше времени на вечерние дискуссии.

Рози согласилась, что это видео «для начала сойдет не хуже других». Я скопировал его на карту памяти, которую вручил Хадсону, пока мы ехали в школу.

— Спаривание животных. Интересно и вдобавок забавно, — сообщил я.

— Хочешь, чтобы я это посмотрел?

— Совершенно верно.

— И это типа должно меня чему-то научить. Чему?

— Основам сексуальной грамотности. Но без неловкого разглядывания картинок с голыми взрослыми людьми.

Он молча убрал карту в карман и не стал продолжать обсуждение.

Работа по освоению трех простых, но важных навыков дала неоднородные результаты. В ловле мяча Хадсон не достиг квалификации, которая позволила бы участвовать в спортивных мероприятиях. Однако он научился тому, как не поймать мяч — в стиле вполне эффективных ловцов, которые тоже иногда допускают ошибки. Неудачи на этом поприще больше не казались ему неизбежными.

Я не стал предлагать Хадсону разработанный мною (при участии Юджинии) протокол приветствий. Эти знания относились к числу важных, однако после некоторых размышлений я пришел к выводу: предложи мне такой протокол мои собственные родители, я счел бы их поведение странным.

Секс-просветительный видеоматериал позволил мне убедиться, что особая чувствительность школ к половым вопросам ничуть не снизилась со времен моего детства.

— Поскольку здесь не задействованы человеческие существа, это не порнография, — заявил я директору и Кролику после того, как меня вызвали для дачи объяснений. Рози, невзирая на мои протесты, специально отпросилась с работы, чтобы сопровождать меня. («Я уверена, ты в состоянии с этим справиться, но когда возникает что-то такое официальное насчет Хадсона, я просто хочу быть при этом».)

— Да ладно вам… — начал Кролик.

Но директор прервала его и заметила, обращаясь ко мне:

— Вы в общем-то правы. И вы сумели найти способ начать этот разговор — тот самый разговор, который трудно дается очень многим родителям. Но мы предпочли бы, чтобы Хадсон не приносил это в школу.

— Других детей это расстроило?

— Тут вряд ли годится слово «расстроило», — произнес Кролик. — Дело в родителях. От них пока ничего такого не поступало, но у нас есть кое-какие странноватые типы. У нас же разнообразие.

Мне вспомнились отец Бланш и Фанат «синих».

— Откровенно говоря, — продолжала директор, — мы не так уж обеспокоены, однако нам нужно высказаться — на случай, если поступит жалоба. Я уверена, что дети сами могут найти это в интернете, да и на телевидении, если уж на то пошло. Эпизод, где белый медведь ломает свою…

— Кость пениса.

— Благодарю вас… Этот эпизод мог бы заставить призадуматься некоторых учеников старших классов. На самом деле мы хотели бы вернуться к тому, что мы с вами уже обсуждали раньше. Всякий раз, когда Хадсон делает что-то не совсем обычное…

— … это укрепляет вас в мысли, что он аутист, — закончила Рози.

— Что у него аутизм, — поправила директор.

Рози произвела довольно шумный вдох, и я счел, что она вот-вот поделится доводами Активистки Лиз, чья позиция теперь стала и нашей, однако высказывание такой позиции сейчас неизбежно провоцировало бы спор по вопросам, не относящимся к теме нашей беседы. Я ловко и деликатно вернул разговор в прежнее русло.

— Тема данной встречи — секс-видео. Нам следовало бы удостовериться, что мы должным образом разобрали эту тему, и лишь после этого переходить к другим вопросам, — заявил я.

Кролик рассмеялся:

— Извините, не обижайтесь, но это все диковато. Вы с Хадсоном…

Рози завершила фразу за него:

— …два разных человека, и мы здесь собрались для того, чтобы поговорить только об одном из них, я правильно понимаю? Кажется, в предыдущий раз мы обсуждали некоторые проблемы со спортом. И эти проблемы заставляли вас предположить, что Хадсон, возможно, аутист. В этом плане что-то изменилось?

— Ну, нас очень, конечно, удивило то, как он выступил на фестивале плавания, — сообщил Кролик. — Особенно если учесть, что у него справка, освобождающая от плавания. Возможно, вы захотите ее отозвать. Но плавание — индивидуальный вид спорта. Хадсон — не командный игрок. Видно, ему трудновато ставить себя на место других.

— Вы хотите сказать — ему не хватает эмпатии, — заметила Рози. — Интересно, что навело вас на такую мысль?

— Ну да, так оно и называется. И по-моему, мы тут все понимаем, что в таких случаях это обычная вещь.

— В связи с чем, — проговорила директор, — уместно спросить: мы с вами продолжаем обдумывать возможность профессиональной диагностики?

— Мы продолжаем, — ответила Рози. — И на данный момент ответ — нет. Школа против этого не возражает?

— Видите ли, мы вправе лишь советовать, — пояснила директор. — Если только не будет эскалации. Все-таки я должна сказать, что если он станет проявлять агрессивность… мы надеемся, что такого никогда не случится, но без диагноза… Если произойдет что-то подобное, ситуация радикально изменится.

— Я уверена, что подобное применимо к любому ребенку, — произнесла Рози.

— Конечно.

— И я уверена, что вы испытываете аналогичную озабоченность по поводу вербального насилия.

— Н-ну да. Как я уже говорила…

— Я упоминаю об этом, потому что Хадсон, похоже, приобрел довольно неприятную кличку — Наш Глист. И что бы вас в нем ни беспокоило, вряд ли какие-то его действия дают основания для такого прозвища.

— Нет, не дают, — отозвалась директор. — Конечно же, нет. Я посмотрю, что мне удастся выяснить. И нам очень жаль, что эти встречи становятся немного более регулярными, чем хотелось бы нам всем.

— Я на собственном опыте понял одну вещь, — объявил Кролик. — Только не поймите меня неправильно. Каждый год, когда я принимаю первый класс, мне сразу видны три-четыре ребенка, которые наверняка будут отнимать львиную долю моего времени. Я не говорю, что это плохо.

— Принцип Парето, — заметил я. — Так называемое правило «восемьдесят на двадцать». Соблюдается по отношению ко всякому признаку с нормальным статистическим распределением, так что этого следовало ожидать. Я наблюдаю то же самое, преподавая в университете. Уже на первой лекции я выявляю небольшую группу студентов, которые будут просить об усиленной помощи при выполнении заданий и постоянно оспаривать оценки, которые я им ставлю.

— В начальной школе немного по-другому, Дон, — возразил Кролик.

— Не думаю, чтобы Дон пытался вам что-то сообщить, Нил, — заметила Рози. — Он просто проявил эмпатию.

20

— Ты точно ничего не забыл? Клюквенный ликер с пряностями, точилки для карандашей?

— Ни один из коктейлей в предлагаемом списке не требует клюквенного ликера — с пряностями или без. И никакие карандаши…

— Да я шучу, — сообщил Амхад. — Это описание проектухи — самое подробное из всех, какие мне кто-нибудь когда-нибудь давал. Я могу прямо так отдать его компании по снабжению. Но лучше сначала напишу выжимку, а то они увидят, каких размеров эта штука, и подумают, что их подрядили переоборудовать дубайский «Хилтон».

— Ты доволен дизайном?

Амхад обвел жестом пустынную лабораторию:

— По мне, оно все малость такое… в советском духе… но мы можем это поменять, если не сработает. То же самое и с твоими туалетами без разделения по полам. В глушении звуков я мало понимаю, но ты, похоже, провел все изыскания, какие надо.

— Ты прочел спецификацию по приложению?

— Ты про систему, через которую будут делать заказы? Всю компьютерщину я оставляю тебе.

Теперь Алланна сама забирала Бланш из школы — после инцидента в трамвае, связанного со зрением и повлекшего за собой вербальные оскорбления со стороны другого пассажира. Мы договорились, что дважды в неделю кто-то из нас будет принимать у себя в гостях ребенка другого. Алланна поблагодарила меня за видео с сексом животных. Самой ей трудно поднимать эту тему в разговорах с дочерью, и данный материал — в полном соответствии со своим предназначением — обеспечил необходимый информационный фон и побудил Бланш задать матери некоторые важные вопросы.

Сама Алланна его не видела, так что я захватил свой компьютер, и мы посмотрели видео у нее в магазине.

— Видно, вам от такого не бывает неловко, потому что вы ученый, — заметила она, пока мы наблюдали за оргией бонобо.

— Все разговоры с детьми потенциально чреваты неловкостями, — заметил я, вспомнив, что так и не нашел способ предложить Хадсону протокол приветствий. Я разъяснил проблему Алланне.

— Давайте я сама этим займусь, — предложила она. — Вместе с Бланш. Думаю, научить человека правильно здороваться — это довольно маленькая плата за профессиональную помощь в сексуальном образовании. Кстати, я думаю, Бланш и сама с радостью выслушает кое-какие советы насчет приветствий. У нее иногда с ними не очень-то ладится, нет нужной уверенности, что ли. Но мне и в голову не приходило, что я могла бы ей с этим помочь.

Когда на следующий вечер Рози вернулась с работы, Хадсон появился на пороге своей спальни, поднял руку и сказал: «Привет». После того как он отправился в постель, Рози отметила:

— Мне показалось — он в хорошем настроении. Похоже, он начинает чуть меньше себя стесняться. Ему стало уютнее с самим собой.

Мне, в свою очередь, показалось, что сейчас как раз подходящее время обсудить достигнутый нами прогресс. Рози была в курсе инициатив, связанных с ездой на велосипеде, ловлей мяча и половым просвещением. Впрочем, воздействие на Хадсона последнего пункта еще предстояло оценить.

— Однако, — произнес я, — это, судя по всему, побудило Бланш поговорить со своей матерью на ту же тему.

— Я не знала, что помощь матери Бланш — тоже часть проекта.

В ее словах я ощутил порицание и поспешил объяснить, что Бланш, в качестве ответного жеста, помогла с внедрением протокола приветствий, каковой протокол позволил, по собственной оценке Рози, улучшить настроение Хадсона и повысить уровень его внутреннего комфорта.

— Ты не говорил мне, что работаешь над этим.

— Я немного стеснялся.

Рози засмеялась:

— Похоже, у вас с ним завелись кое-какие секреты. Ну и пускай. Если это все, что вы от меня скрываете.

Для очередного визита к Алланне я подготовил дополнительные материалы по вакцинации, однако сразу же после нашего прибытия Бланш извлекла откуда-то большую обувную коробку и спросила, нельзя ли ей, наоборот, отправиться к нам. Как выяснилось, в коробке находилась крупная мертвая крыса — по счастью, еще не начавшая источать зловоние.

— Мы сможем ее вскрыть? — поинтересовалась Бланш. — Она сдохла только вчера. Я ее руками не трогала, завернула в кухонное полотенце и сунула в морозилку.

— Откуда это? — спросил я.

— С кухни. Мне, наверное, надо полотенце потом постирать, да?

— Совершенно верно. Но я неточно сформулировал вопрос. Я спрашивал не о полотенце, а о животном.

— Папа крысоловку поставил. Чтобы они киноа не ели.

— Мне казалось, твои родители должны бы возражать против убийства животных.

Это допущение основывалось на стереотипных представлениях, но я полагал, что статистика могла подтвердить их справедливость.

— Нельзя выращивать и хранить зерно и чтобы совсем не убивать животных — крыс, например, или жучков. Папа говорит, что душа есть у каждого животного, поэтому крысу убить — это не ужаснее, чем жучка или там корову.

Несмотря на многочисленность моих визитов в дом Бланш, я так пока и не встретился с ее отцом-гомеопатом, который работал наверху. Его профессия предполагала крайнее легковерие, однако мой личный опыт показывал: индивидуумы, обладающие иррациональными убеждениями в одной области, могут быть вполне благоразумны и надежны в других. Упомянутая Бланш логика рассуждений о душе животных (легко переводимая в плоскость разумного с помощью замены «души» на «центральную нервную систему») являлась довольно здравой. Я с нетерпением предвкушал, как применю ее в спорах с веганами.

— Значит, вы не вегетарианцы? — спросил я.

— Вегетарианцы. Но это из-за здоровья. Правда, рыбу мы тоже едим. Иногда. Только не китов, конечно.

— Киты — не рыбы, — отметил Хадсон. — Зато вы бы получали громадное количество пищи в пересчете на одну животную душу.

Я произвел вскрытие крысы. Бланш выполнила часть операции под моим руководством, а Хадсон держал ей увеличительное стекло.

— Блестящая работа, — сообщил я Бланш, пока мы дезинфицировали руки. — Тебе явно стоит подумать о том, чтобы стать ученым. Ты не хотела бы посмотреть на видео, как делают вскрытие более крупного животного?

— Бланш пора домой, — заявил Хадсон.

Когда мы обсуждали с Рози этот визит, она выразила удивление по поводу неослабевающего интереса Бланш к вскрытию.

— Чудной ребенок, — произнесла она. — Во многих смыслах.

— Но при этом она — лучший друг Хадсона.

Рози засмеялась:

— Совпадение? Не думаю.

Рози сопровождала нас во время следующего визита к моим родителям (мы втроем ехали на «тойоте» Фила).

Казалось, состояние отца не изменилось, но мать сообщила, что, по словам врача, отец «совсем приблизился к финалу».

Мы вошли в его комнату втроем, но отец тут же выставил меня и Рози.

Хадсон вышел через несколько минут.

— О чем вы говорили? — спросила Рози.

— О разнице между «эффектом» и «аффектом». Эффект — это когда что-то на что-то действует, а слово «аффект» обычно используют, когда говорят «в состоянии аффекта». Я иногда нахожусь в состоянии аффекта?

— Наверное, да. Мне трудно определить, потому что я к тебе привыкла.

— Это был не вопрос. Я привел пример фразы со словом «аффект».

Хадсон продолжал свои объяснения, пока мама и Рози готовили чай. Я был рад возможности откровенно поговорить о важных предметах.

— Дед хочет, чтобы я его каждый раз вспоминал, когда услышу, как «аффект» или «эффект» употребляют неправильно.

— Тебе не придется никак специально стараться, чтобы его вспоминать. Это будет происходить автоматически.

— А еще он хотел узнать, привез ли ты тот диск. Думаю, у тебя будут огромные проблемы, если ты забыл.

Я приобрел эту запись. Мы с отцом, как правило, успешно передавали друг другу специфику конкретных требований.

— Посмотри на стойке, — негромко произнес отец, показывая на свою коллекцию компакт-дисков.

— Что мне поискать?

— Ее. Девятую симфонию. Только ты ее там не найдешь. Даже в версии фон Караяна. Это последняя симфония, которую написал старик, и твоя мать ее зажала, потому что вбила себе в голову: как только я все послушаю, тут же откину копыта. В общем, я уже услышал все опусы, которые сочинил Бетховен. Точнее, все, которые сохранились. Многие послушал не один раз. Только Девятую не слушал. Поставь ее. И посмотрим, что будет.

— Хочешь, чтобы я сказал маме?

— Не хочу. Во всяком случае, сейчас. — Он снова махнул рукой, указывая на записи. — В пятьдесят шесть умер. А сколько всего успел. Ты знаешь, как он умер?

— Нет.

Подобного рода сведения я никогда не считал полезными, но сейчас применение им нашлось — рассказ о смерти Бетховена впечатлил отца.

— Он лежал на смертном одре, и вдруг сверкнула молния, ударил гром — и он резко сел на кровати. И в этот самый момент его не стало. Если судить по биографии. Хотя подобным источникам, конечно, доверять нельзя.

Мы с отцом молча слушали музыку — на протяжении одного часа девятнадцати минут. Хоральная часть была мне знакома и казалась вполне подходящей прелюдией к кончине в духе Бетховена. Когда дисплей проигрывателя показал, что воспроизведение симфонии закончилось, отец был по-прежнему жив.

— Ну и чего стоят все эти суеверия? — проговорил он. — Можешь сказать матери, что она ошибалась. Ей следовало бы знать, что я не оставляю никакой проект незаконченным. А теперь поставь опус двадцать семь, номер второй. Не самая изощренная вещь, но я же слушаю классику всего несколько месяцев. Будь у меня побольше времени, взялся бы за Моцарта. Считается, что он примерно на таком же уровне.

Я отыскал диск — на нем значилось «Лунная соната» — и протянул отцу, чтобы тот подтвердил: это именно то, что требуется.

— А теперь запусти его и сходи сделай мне коктейль.

— Ты хочешь коктейль?

— Мне что, два раза надо повторять? Ты знаменитый нью-йоркский бармен, и ты мне ни разу ничего такого не делал. Сооруди самый лучший, какой сможешь. Из того, что найдешь в буфете. И сделай по одному для себя, для Рози и для матери. Коктейли. Надо же, кто бы мог подумать, что в тебе есть эти наклонности. — Он отдал мне диск. — Знаешь, я переживал насчет тебя, но в конце концов ты меня удивил.

Я поставил ему «Лунную сонату», и мы с Рози сделали «Бостонский сауэр» — оптимальный вариант при том ограниченном наборе ингредиентов, что имелся в нашем распоряжении. Когда мы приготовили сироп, выжали лимоны, отделили яичный белок от желтка, налили виски и встряхнули все это со льдом, музыка продолжала играть, но мой отец уже умер.

Когда мы двигались обратно в Мельбурн (значительно позже, чем планировалось, — из-за необходимости известить родственников, договориться о вывозе тела и предоставить эмоциональную поддержку моей матери), Рози предложила заехать куда-нибудь поесть пиццы.

— Мы сегодня должны ужинать дома, — заметил Хадсон.

— Нам надо было уехать, — пояснила Рози. — Твоей бабушке не хотелось есть, и мы не могли просить ее что-нибудь нам приготовить. Но я страшно проголодалась.

Без еды было не обойтись. Перед отъездом мы выпили «сауэры» (мой брат Тревор прибыл как раз вовремя, чтобы потребить тот, который оказался лишним), и мама, казалось, успокоилась.

— Ты сказал, что мы поедим дома, — произнес Хадсон. — Я весь день этого дожидался.

Я готовил отдельные блюда для разных едоков лишь по воскресеньям: ту или иную разновидность красной рыбы для Рози, а для нас с Хадсоном — мясо. В холодильнике уже лежала курица, которая предназначалась для сэндвичей понедельника и среды. Всякое нарушение этого распорядка, конечно, раздражало. Но в данном случае Рози была права.

— К сожалению, нам уже не хватит времени доехать домой, приготовить ужин и съесть его, не спровоцировав сбой режима сна и, вероятно, несварение.

Рози остановила машину возле пиццерии.

— К тому же завтра учебный день, — отметила она.

— Я сегодня поздно встал. Я могу и лечь поздно.

— Нам с папой надо поесть. Мы будем пиццу. Тебе же нравится пицца.

— Но не вечером в воскресенье. Я могу утром пропустить чтение и встать позже.

— Если ты можешь изменить утренний распорядок, ты с таким же успехом можешь изменить сегодняшний вечерний.

— День был ужасный. Дед умер. Я хочу домой. И поесть там курицу.

— День был ужасный для всех нас. И для бабушки, и для…

Я отчетливо видел: либо этот спор будет тянуться бесконечно, либо Рози в конце концов уступит. Я был уверен, что Хадсон не передумает. И вдруг поймал себя на том, что произношу слова, словно порожденные какой-то неведомой частью моего мозга.

— Хватит. Мы с мамой собираемся войти внутрь и заказать пиццу. Можешь остаться в машине, если желаешь. А можешь пойти с нами — и либо есть, либо не есть. Если захочешь взять что-нибудь из холодильника, когда вернешься домой, — дело твое. Но мы не собираемся быть заложниками такого поведения.

У Рози сделался совершенно ошеломленный вид.

Я вылез из машины и вошел в пиццерию. Рози последовала за мной, а Хадсон остался сидеть в машине. Рози заказала для Хадсона небольшую пиццу навынос. Я не стал проверять, съел ли он ее: по пути домой он спал, а Рози молчала, пока я вел машину. Я вспоминал моменты, когда проявлял такую же негибкость, как Хадсон, невольно застревая в иррациональном тупике. И по-видимому, вспомнил, как с этим справлялся отец. В день его смерти подсознание напомнило, что какая-то его часть продолжает жить — во мне.

21

Широко известно (и подтверждено исследованиями), что большинство людей не получает удовольствия от устных публичных выступлений — из-за опасений допустить ошибку, которую заметят другие. Я испытывал определенные затруднения, даже излагая в академических кругах знакомый материал.

Официальные мероприятия в этом смысле еще более рискованны. Я всеми силами старался убедить мать, что надгробную речь, посвященную памяти отца, должен произнести кто-нибудь другой, но она сумела найти убедительный контраргумент:

— Похоже, придется попросить твоего дядю Фрэнка.

Дядюшка Фрэнк произнес совершенно оскорбительную речь (замаскированную под шуточную) в честь моего совершеннолетия и до сих пор, очевидно, оставался жив, хотя его жена и моя тетя Мерл умерла, пока мы жили в Нью-Йорке. По моим расчетам, теперь ему было не меньше восьмидесяти пяти, и я предположил, что если он и изменился, то в худшую сторону. За отсутствием чего-либо уморительного, что он мог бы рассказать об отце, дядюшка мог использовать выпавшую возможность как повод выдать несколько шуток на мой счет.

У меня имелось четыре дня на подготовку надгробного слова, и на это время пришлось приостановить развитие проекта «Хадсон» и разработку приложения для «Библиотеки». Последнее до смерти отца занимало почти все свободное пространство в моем расписании. Теперь же я обнаружил, что совершенно не в состоянии писать программный код. Хотя в моем мозгу, казалось, не было предусмотрено эмоции, которую я мог бы назвать «скорбью», мои мысли переполняли — затопляли — воспоминания о детстве и о последних минутах отца.

— Мы все горюем по-разному, — заметила Рози. — Мне кажется, у тебя натура такая… как бы это сказать… головная, что ты переводишь свое потрясение не в чувства, а в мысли. Уж не знаю, насколько это осмысленное объяснение.

Объяснение было вполне осмысленным.

— Но вследствие этого мне чрезвычайно трудно написать надгробную речь.

— Дон, тебе надо будет сказать всего несколько слов. Может, пару каких-нибудь историй поведать. Ты слишком уж изводишься из-за этого.

Было 4:58 утра, и я невольно побеспокоил Рози, вылезая из постели, чтобы записать идею, которая могла бы забыться, возобнови я сон.

Она села на кровати:

— Все равно Хадсон через двадцать минут встанет.

Мы приготовили кофе, и Рози нашла мне ручку и бумагу.

— Что самое интересное ты можешь рассказать про твоего папу?

— Он не сделал в жизни ничего примечательного.

— Как насчет той звуконепроницаемой колыбели, которую он соорудил для Хадсона? Замечательная история, по-моему. Тут и доброта, и ум, и ощущение такой… некоторой склонности к причудам.

— Ты считаешь, что мой отец был склонен к причудам?

— Считаю ли я, что римский папа — католик? Конечно, он был странноватый. Взять хотя бы то, как у вас в хозяйственном магазине аккуратно разложены все гаечки и болтики.

— Я сам ввел эту систему. Сорок лет назад.

— Тогда это еще одна прекрасная история. А как он решил прослушать всего Бетховена и умер, когда дошел до конца? Тебе надо на этом завершить.

— Посетителям похорон будут и без меня известны все эти факты.

— А ты их не информируешь. Ты им напоминаешь. Или вот еще. Как насчет чего-нибудь такого, чему он тебя научил?

— Он считал, что попытки чему-либо меня научить — процесс, приносящий лишь разочарование и досаду. Он часто говорил: «Столько в тебе всяких знаний (потому что в школе я получал хорошие отметки), почему же ты никак не можешь?..» Я проявлял некомпетентность по части многочисленных задач, связанных с физическим трудом. И это, конечно, раздражало в контексте оказания помощи в магазине хозяйственных товаров.

— Правда? Твой папа думал, что, если у тебя хороший интеллект, ты и со всякими инструментами должен хорошо справляться?

— Не совсем так. Он говорил, что мне просто не хватает здравого смысла. И вероятно, был прав. Иногда я делал чудовищные глупости.

— Как когда Хадсон, еще в Нью-Йорке, сунул бутылку с сиропом в ящик с инструментами и все там залил?

— Совершенно верно. И я в свое время наговорил массу глупостей — покупателям и поставщикам. Даже тогда я уже понимал, что это глупости. Сразу после того, как их произносил.

— Но ты же все равно делал свою работу, верно? Твой папа упорно этого добивался — и добился. Вот как раз одно из его мощных достижений, о которых ты мог бы сказать в речи. А может, у тебя есть какая-нибудь самоуничижительная история про то, как ты напортачил, а он стал учить тебя, как правильно…

— Можешь обратиться к моему дядюшке Фрэнку. У него имеются многочисленные примеры таких случаев.

— Ладно тебе, не заводись. Без твоего папы ты бы вырос совсем другим. А так ты получился очень даже ничего. Так что ты ему многим обязан. Как и я, кстати.

— Когда мне было шесть лет, у всех остальных детей были конструкторы «Лего» и «Меккано». Но мой отец сделал мне лучший в мире конструктор — из деталей, продающихся в хозяйственном магазине.

Предложенный Рози метод составления надгробной речи оправдывал себя. К моему немалому удивлению и дискомфорту, поначалу на моем голосе сказывались испытываемые мною эмоции, но потом я вновь обрел над ним контроль. Актовый зал Института механиков[12] был почти полон: моего отца хорошо знали в общине, к тому же он до недавних пор продолжал помогать моему брату в магазине. Я удивился, обнаружив, что несколько человек, никогда или почти никогда не встречавшихся с отцом, сочли нужным доехать до Шеппартона: это были Фил, Клодия («Я тут представляю всю семью Бэрроу!»), Дейв с Соней, Ласло с Фрэнсис Спорадической Курильщицей, а также — что совершенно меня изумило — Амхад с Мин… и Саймон Лефевр. Иуда.

— По крайней мере, он убедится, что я взяла отгул не ради Хадсона, а ради чего-то еще, — заметила Рози.

Он сидел рядом с Клодией, которая некогда бросила его из-за неверности и присвоила ему оскорбительное прозвище. Необъяснимо!

В тот конструктор, как я теперь вспомнил, я неоднократно играл с двумя другими мальчиками, так что отец косвенным образом способствовал и кое-каким моим социальным взаимодействиям. Меня больше привлекали накопление и организация компонентов (их число пополнялось на дни рождения и в Рождество), нежели собственно конструирование.

Я закончил выступление рассказом о проекте «Бетховен», после чего вернулся на свое место между Рози и моей матерью. Последняя плакала — что было вполне объяснимо. Моим главным чувством на тот момент было облегчение: казалось, я выполнил свою работу довольно приемлемо.

А затем произошла катастрофа. Распорядитель объявил, что еще один родственник хотел бы сказать «несколько слов». Я не видел этого родственника много лет. Теперь он пребывал в состоянии физической дряхлости и передвигался на коляске. С помощью дочери (моей двоюродной сестры Линды) он сумел подняться на ноги, чтобы обратиться к собравшимся.

— Это кто? — спросил Хадсон, наклоняясь ко мне через Рози.

— Твой двоюродный дедушка Фрэнк, — ответил я. — Бабушкин брат. Он очень стар, и у него болезнь Альцгеймера. Игнорируй все, что он скажет.

— Ну, не то чтоб Джим был такой уж хороший человек, — произнес дядюшка Фрэнк, и слушатели — по совершенно непонятной причине — засмеялись. Возможно, они отреагировали так из жалости к старому человеку, изначально рассчитывавшему на отклик подобного рода. — Моя семья как-то не была особо уверена, что стоит это делать, когда Адель объявила, что собирается за него выйти. Он нам сразу показался этаким умником. Правильно показался. — Снова смех в зале. — Никак не мог уговорить его вступить в масоны. Я ему твердил: «Тебе надо просто поверить в Великого Архитектора и завести привычку иногда проводить время со своими собратьями за выпивкой и трепотней». А он всегда отвечал: «Твердое „нет“ по обоим пунктам, Франклин».

Судя по реакции собравшихся, дядюшка Фрэнк все-таки преуспел в своей задаче высмеять моего отца, хотя сам я дал бы точно такой же ответ на предложение присоединиться к масонской ложе.

— Мне случалось над ним малость поизмываться, просто для смеха, только вот он всегда это принимал всерьез. Вечно поправлял меня, если я какое слово неправильно произносил. Но когда мы стали ремонтировать зал для масонских собраний, он пожертвовал все, что нам было нужно, и торчал там каждую минуту, когда не сидел у себя в лавке. Хотел убедиться, что мы не запорем это дело. Джим не любил, когда кто-нибудь что-нибудь запорет.

Дядюшка Фрэнк умолк и вытер глаза платком. Моя мать, которая присоединилась к общему смеху, вызванному предыдущими замечаниями, теперь снова плакала.

— Некоторые из вас знают, что много лет назад я был, прямо скажем, близок к тому, чтобы запороть одну важную вещь в своей жизни, и это Джим наставил меня на путь истинный. Он всегда отлично понимал, что хорошо, а что дурно. Тогда-то я и убедился, что моя сестра еще давным-давно смотрела дальше и глубже, чем мы. И он не терпел, чтобы его дети что-нибудь запарывали. Наверняка им не всегда нравилось, как он с ними обращается. Но все они, даже Мишель, которую мы потеряли совсем-совсем молодой… у них у всех были свои… трудности… и он не хотел, чтобы кто-то из них вышел в большой мир и подвергался всяким таким издевательствам, как он когда-то… Но это другая история.

Линда потянула его за руку, но он продолжал:

— Я знаю, как он гордился Тревором, который держит его бизнес на плаву. И Доном, который только что так замечательно выступил. И юным Хадсоном. Он просто обожал своего внука. И…

Темп речи дядюшки Фрэнка замедлился. Он блуждал взглядом по залу, и стало очевидно, что его внимание рассеялось.

— Просто высказать не могу, как много Джим сделал… для меня и Мерл, моей супружницы.

— «…и моей супруги». — Голос Хадсона прозвучал очень громко, и уже в следующую секунду я заметил, как сын смутился.

Но тут грянул взрыв хохота и аплодисментов. Линда воспользовалась этим, чтобы помочь дядюшке Фрэнку опуститься в коляску. Вероятно, не смеялись только мы с Хадсоном. Я (как и все сидящие в зале) прекрасно осознавал, что его реплика оказалась уместной лишь благодаря стечению обстоятельств — и что через год-два такое поведение уже не будет считаться милым.

Я удивился, обнаружив, что плачу, хотя на похоронах члена семьи такое вполне уместно. Дядюшка Фрэнк был прав: отец придавал большое значение тому, чтобы научить меня навыкам, необходимым в школе и во взрослой жизни. И в свое время именно это мне в нем не нравилось.

22

Поминки проходили в нашем семейном доме. Иуда хвалил мою речь и всячески побуждал вернуться на работу.

— Я бы посоветовал пойти на эти слушания в комиссии. Договорись с этой африканкой, пускай она тебя поддержит. У них не хватит духу ей перечить, ты соскочишь с крючка, а заодно окажешь всем нам общественно важную услугу.

И он рассмеялся.

— Мне требуется присматривать за нашим сыном в течение дня. Если я вернусь на работу, Рози придется снова уйти на полставки. Твой совет идет вразрез с твоими же интересами.

Иуда снова засмеялся:

— Такова уж моя натура, вечно пекусь о ближнем. Но, Дон, я хочу, чтобы ты знал: я вижу, как Рози трудно поддерживать баланс между работой и остальной жизнью. Если когда-нибудь…

— Я думал, это плановый проект. И пилотная версия дает интересные результаты.

— Верно. Просто ей, похоже, очень тяжело выкраивать на него время.

Хадсон лег спать в комнате, где когда-то жила моя сестра, — после того как мы убедили маму, что для дополнительного комфорта ему не нужна собака в постели. Рози ожидала, что Хадсона обеспокоит смена привычного распорядка, но я заранее поставил его в известность, особо подчеркнув, что потребуется пропустить два учебных дня.

Осталось немного скотча, и Тревор предложил, чтобы мы с Рози сделали еще несколько «сауэров». Виски было дешевое: я бы никогда не заказал такое для «Библиотеки». Но благодаря лимонам — прямо с дерева, росшего в саду возле дома, — и квалификации Рози по части составления коктейлей результат оказался не хуже, чем при использовании «Йэллоу Спот Айриш».

Мама захотела, чтобы каждый поделился историей об отце, но в итоге по большей части рассказывала сама.

— Помнишь, как ты позволил маленькому мальчику-инвалиду выиграть турнир по карате? Отец так тобой гордился.

Просто поразительно, как она ухитрилась втиснуть так много ошибок в такое короткое утверждение. Это было айкидо, а не карате. И речь шла про один бой в одном из ранних раундов, а не о целом турнире. Мальчик не был каким-то необычно маленьким для своего возраста и никакой инвалидностью не страдал, просто отличался некоторой неуклюжестью. К тому же моя мать понятия не имела, что некогда я сознательно поставил ему подножку в школе, приняв участие в той разновидности школьных издевательств, которая обычно была направлена на меня.

Меня не поймали с поличным, однако наказание, которому я подверг сам себя, было гораздо строже, нежели какое-либо из тех, что могла бы наложить школа. Меня несколько недель преследовали неотвязные мысли о том, что я натворил и о каких чертах моего характера это свидетельствует. Когда родители мальчика записали его на курсы самообороны (по той же причине, по которой мои родители до этого записали туда меня), я всячески помогал ему и мысленно составил план искупления своих деяний.

Мама не могла знать всех этих подробностей, но она неверно поняла один из важнейших аспектов.

— Папа не гордился мною. Он порицал меня за проигрыш.

— Ничего подобного, Дональд. Он не стал бы так делать. И потом, я же это помню.

— Я тоже это помню. Он все твердил, что…

Мать рассмеялась:

— Он просто тебя дразнил. Ты все всегда воспринимал слишком буквально. Он же был не дурак, он отлично видел, что ты сделал, и был очень горд тобой. Он всегда всеми вами так гордился.

Тревор кашлянул.

— Осталось еще это средство от простуды?

Я взял шейкер и вновь наполнил его стакан. Тревор выпил почти все содержимое одним большим глотком, а затем твердой рукой опустил стакан на стол. И произнес:

— В общем, слушайте все. Я всегда себе обещал, что в этот день что-то сделаю. Надеюсь, это никого не расстроит. Но мне уже почти пятьдесят, и мне кажется — вы все должны узнать, что я гей.

Невероятно. Это объявление вполне соответствовало тому факту, что у него никогда не было партнера женского пола, однако (насколько я знал) не было у него и партнера мужского пола. В прошлом он высказывал предположения о моей гомосексуальности, причем в осуждающем ключе: такое отношение вполне отвечало моему представлению о нем как о реднеке[13].

Мама рассмеялась:

— Разумеется, Тревор. Мы с твоим отцом давно это знали. Реакция Тревора подходила под формулировку «как громом пораженный». Он заговорил лишь через несколько секунд:

— Почему же тогда…

— О таком как-то обычно не разговаривают, правда? И мы думали, тебе будет неприятно знать, что мы знаем. Но твой отец считал, что никакой беды тут нет — если только ты не будешь выставлять это напоказ, разумеется.

Я надеялся, что мой сон будет менее беспокойным после того, как я справился с публичным выступлением. Хотя откровение Тревора меня удивило, едва ли оно могло как-либо сказаться на моей собственной жизни. Однако следовало пересмотреть проект «Хадсон».

Параллели с моим собственным воспитанием казались совершенно очевидными. Мой отец, вероятно, искренне полагал, что я ценю его помощь, однако мое сотрудничество мотивировалось желанием получить его одобрение. Я счел, что и Хадсон испытывает нечто подобное — и что инцидент с пиццей стал проявлением его тайного недовольства мною. Я был доволен проведенным анализом, но огорчен его результатами.

Утром Рози осведомилась:

— Планируешь сегодня учить чему-нибудь Хадсона?

— Нет, в это время он должен быть в школе. Следовательно — никаких планов.

— Вот и хорошо. Нам надо заняться с ним чем-нибудь таким, что ему самому нравится, — предложила Рози.

— Превосходная мысль.

Хадсон среагировал на предложение мгновенно:

— Когда будем возвращаться домой, поедем мимо Клунса?

— А при чем тут Клунс?

— Это столица мира букинистических магазинов. Но вы должны были мне заранее сказать, тогда я бы захватил несколько книг на продажу.

Я сверился с GPS-навигатором:

— Мы можем проложить маршрут так, чтобы заехать домой и захватить эти книги.

— Что? — возмутилась Рози. — Мы не собираемся сначала возвращаться домой из Шеппартона, а потом еще тащиться в Клунс и обратно. Это мили и мили.

— Если в километрах, то от Норткота до Клунса — сто сорок. Я отвезу Хадсона. А ты можешь посвятить дополнительное время работе, зная, что дома твое присутствие наверняка не потребуется.

Мы прибыли в Клунс в 15:12. По пути Хадсон подробно рассказывал о том, какие книги разыскивает. В его возрасте я читал исключительно нон-фикшен, и в школе оказывали на меня некоторое давление, требуя расширить свой кругозор. Читательская специализация Хадсона была иной, но директор его школы дала нам аналогичную рекомендацию.

Оказавшись на месте, мы осуществили тур по книжным магазинам. Хадсон подолгу и с большим знанием дела беседовал с продавцами, предъявляя весьма конкретные запросы, а кроме того, продавая издания, привезенные им, и приобретая другие. В его взаимодействиях со взрослыми я не заметил решительно ничего, что с социальной точки зрения могло бы показаться неподобающим или неприемлемым. Сам я коротал время, одалживая книгу в каждом магазине, куда мы заходили, и совмещая чтение с физическими упражнениями на полу.

В последнем посещенном нами магазине я предложил купить Хадсону любое издание, в котором не будет затрагиваться тема космических полетов. После короткой консультации с владельцем книжного Хадсон указал на большой иллюстрированный том, посвященный моде двадцатого века. Невероятный выбор.

Не говоря ни слова, я произвел оплату.

— Проблема состоит в конфликте двух направлений деятельности — развития в Хадсоне жизненно необходимых навыков и поддержания позитивных взаимоотношений между отцом и сыном, — сообщил я Рози вечером этого дня.

Но ее это явно не убедило:

— Если он иногда немного артачится и бунтует — вполне понятно. Ему одиннадцать, он почти подросток, он еще толком не справился с переездом сюда из Нью-Йорка, у него кое-какие сложности в школе, у него только что умер дедушка, он наладил хорошие отношения с Филом… Это может быть что угодно.

— Согласен. Но я считаю, что это связано именно с наставнической деятельностью.

Я все это время продолжал размышлять о своих чувствах по поводу того, как мой отец пытался сформировать из меня что-то, с его точки зрения, приемлемое. Оглядываясь назад, я понимал, что он был по большей части прав, однако на эмоциональном (а значит, нерациональном) уровне отцовские действия меня возмущали. Если Хадсон смотрит на ситуацию так же, я буду лишь напрасно тратить время, пытаясь убедить его в ценности того, чему я его обучаю. На собственном опыте я усвоил (с большой неохотой и лишь после многих лет практики), что рациональные доводы редко перевешивают нерациональное сопротивление.

— А как насчет плавания? — спросила Рози. — Он преодолел колоссальный психологический барьер. И ведь катание на велосипеде продвигается неплохо, верно?

Рози была права. Хадсон был вполне обучаем. Тут меня буквально осенило:

— Плавать его научил Фил. Или тренер в клубе. А Люси научила его кататься на сноуборде. Мой отец снабдил его инструкциями насчет велосипеда. Бланш обучила протоколу приветствий.

— Я и говорю. Он научился массе всяких вещей.

— У других людей. Проблема во мне. Потому что я его отец.

Рози засмеялась:

— Может, ты и прав. По крайней мере, в какой-то степени. Исаак прочел бы тебе лекцию насчет эдипова комплекса. Видно, для того и существует школа.

— И дедушки с бабушками, — добавил я.

Но в данном случае школы и дедушек с бабушками было явно недостаточно. Решение было очевидным. Проект «Хадсон» следовало отдать на аутсорсинг.

23

Аутсорсинг проекта «Хадсон» решал сразу две проблемы: моей недостаточной квалификации в некоторых сферах и необходимости освободить время для написания приложения, с помощью которого посетители «Библиотеки» смогут делать заказы (эта работа стала сильно отставать от графика после смерти отца).

После долгих размышлений я остановился на трех наставниках, каждый из которых был профессионалом в нескольких областях.

— А Хадсона ты спросил? — осведомилась Рози, не дожидаясь, пока я оглашу членов команды.

— Я полагал, что сначала мне следует провентилировать этот вопрос с тобой.

Ответ был очень изящный. Впрочем, я не ожидал каких-либо возражений с ее стороны. Общий характер распределения времени Хадсона не должен был измениться.

— Фил будет отвечать за физическое развитие и спорт, — сообщил я.

— Пока никаких неожиданностей. Надеюсь, ты не собираешься поручать Джину учить его отношениям с девочками.

— Разумеется, нет, — заверил я. — Но оба его ребенка внесут свой вклад. Юджиния будет обучать Хадсона математике и социальным навыкам. А Карл — самопрезентации.

— Карл же гей?

— Совершенно верно. Гомосексуальные мужчины славятся своими познаниями в области этикета и стиля. И эти познания применимы даже к гетеросексуалам.

— Ого. Внимание-внимание — стереотип.

— Я выбрал его, потому что он владелец магазина мужской одежды.

— Почему ты сразу не сказал?

— Я намеревался это сделать, но тебе захотелось поговорить о его сексуальной ориентации.

— Все равно похоже на выпуск телешоу «Натурал глазами гея».

— Ты изначально предполагаешь, что Хадсон — натурал. Но если это не так, Карл станет для него позитивной ролевой моделью — в отличие от Тревора, который всю жизнь прожил во лжи.

О книге про моду я не упомянул.

— Теперь уже какое-то «Ограбление по-итальянски», — заметила Рози. — Надеюсь, ты не планируешь собирать всю эту компанию вместе, чтобы произнести зажигательную речь, перед тем как отправить парней на дело.

В мои намерения это не входило, но идея казалась удачной — лишь с той поправкой, что Рози ее отвергла.

Убедить Хадсона взяться за дополнительные занятия по математике оказалось очень легко. Он успел привыкнуть к успеху в этой сфере и сильно переживал из-за того, что стал отставать.

— Я никогда не занималась со школьниками начальных классов. Но посмотрим, как пойдет, — сказала Юджиния, когда я позвонил ей и изложил свою идею. — А что касается всей этой темы с общением… Мне в детстве как раз очень нужен был какой-то такой учитель, типа нынешней меня. Так что теперь я буду вроде как распространять добро по цепочке — может, он потом тоже кого-то научит.

Вняв предложению Рози, я не стал прямо говорить Хадсону о расширении наставнической роли Фила, а лишь попросил последнего немного помочь с теми пунктами моего списка, которые касались физической культуры. К этим пунктам я добавил австралийский футбол. Мне представлялось, что было бы глупо не воспользоваться наличием родственника, который профессионально разбирается в этом виде спорта.

— Он — чемпион школы по плаванию на сто метров, — заметил Фил. — Когда я выступал за «Хоторн», девчонки-подростки разгуливали с моим номером на рубашке, и никто меня не спрашивал, хорошо ли я играю в блошки.

Я не видел никакой логики в словах Фила. Собственно, футбол как раз и стал причиной его успеха. На что я и указал.

— Если парень хочет все детство убить на пинание мячика, чтобы пару сезонов провести в высшей лиге и в конечном счете вбухать в операции на коленях и в стоматологию больше, чем заработал на поле, — тогда валяй. Но сначала я сам его спрошу.

— Ему не надо быть хорошим игроком, — пояснил я. — Нужно просто, чтобы не возникало чувства стыда.

— Кому не возникало?

Это был хороший вопрос, если не считать его грамматической неправильности. Я не располагал какими-либо фактическими доказательствами того, что Хадсон испытывает стыд (или хоть какую-то озабоченность) по поводу того, что ему недостает умений, требуемых для игры в футбол. Однако придет день, когда его выставят на поле, и важно, чтобы его игра не стала легендарной в плохом смысле слова.

Визит в магазин Карла прошел очень интересно — главным образом в силу того, что Хадсона эта идея с самого начала совершенно не заинтересовала. Рози попыталась его убедить:

— Папа хочет тебе купить одежду. Обновить гардероб. Возьмем все, что захочешь, — если только не слишком дорогое и не слишком странное.

— Ненавижу ходить по магазинам за одеждой. У меня есть одежда. Мне все равно, какая на мне одежда.

— А как же книга? Книга о моде? — Я намеревался отложить обсуждение данного вопроса, но утверждение Хадсона о том, что ему все равно, какая на нем одежда, настолько противоречило его приобретению, что слова вырвались у меня изо рта, прежде чем сознание успело их заблокировать.

— Я ее продал. Ты сказал, что купишь любую книгу, вот я и выбрал самую дорогую.

Я отказался от мысли о приобретении одежды для Хадсона. Вероятно, он сразу же выставит ее на eBay.

— У нас в расписании выделен период в девяносто минут. Я специально отвел его под посещение Карла, который является специалистом по самопрезентации. Ты можешь приобрести соответствующие знания и самостоятельно решить, применять их на практике или нет.

Магазин располагался на оживленной городской улице. Я практически без труда узнал Карла, поскольку видел его пять лет назад, когда он приезжал в Нью-Йорк и остановился у нас. Помогло и то, что кроме Карла в зале никого не было.

Он вышел из-за прилавка, и мы обменялись приветствиями в соответствии с традицией, которая закрепилась, когда он был подростком: Карл попытался нанести мне удар кулаком, я блокировал его руку и, пользуясь последней как рычагом, уложил его на пол. Вероятно, Хадсон впервые видел, как я применяю свои навыки в области боевых искусств. Прохожий, заглянувший в магазин через стеклянную входную дверь, поспешно ретировался.

Я освободил Карла, и тот поднялся.

— Бог ты мой, — произнес он. — Чувствую себя, словно дантист, когда он говорит: «Ой, как все запущено!»

Хадсон был облачен в свою школьную форму. Мне показалось, что Карлу не подобало бы столь критически относиться к ребенку одиннадцати лет, тем более что мы сами решили обратиться за профессиональной помощью. Но тут он указал на меня. Конкретнее — на ту область, где моя футболка была заправлена в брюки.

— Мы пришли для того, чтобы ты дал оценку Хадсону, — заметил я.

— Ну да, ну да, но я не могу позволить, чтобы ты отсюда вышел в таком виде. Одно время ты выглядел довольно-таки стильно. Кто тебя одевает? Что это за антикварные кроссовки?

Хадсон начал смеяться (люди с аутизмом не понимают юмора), и я осознал: Карл специально выражался в столь утрированной манере, чтобы добиться комического эффекта и благодаря переносу внимания на меня снизить уровень тревоги у Хадсона. Очень тонко.

Я объяснил, что некоторое время назад, еще в Нью-Йорке, предпринял поход по магазинам вместе с Рози и приобрел ту одежду, которую она сочла приемлемой. Впоследствии я покупал многочисленные аналогичные экземпляры рубашек, брюк, свитеров, обуви, нижнего белья и носков, самой разной расцветки. Большинство из них в конце концов износились, а те рубашки и брюки, которые я сохранил, со времени нашего прибытия в Австралию успели сесть — вероятно, вследствие использования иного оборудования для стирки. Когда я попытался восполнить запасы, выяснилось, что в здешних магазинах невозможно найти предметы одежды, идентичные тем, которые я покупал прежде.

— Это называется «мода», — пояснил Карл. — Пора провести апдейт в смысле стиля. Хотя, откровенно говоря, то, что у меня тут есть, — это не очень твое. Но давайте-ка сыграем в небольшую игру.

Карл привлек Хадсона в качестве ассистента, и они стали приносить мне различные предметы одежды и оценивать результаты ее примерки. Это был утомительный и несколько раздражающий процесс, особенно если учесть, что некоторые комбинации были совершенно неприемлемыми.

— А других покупателей у тебя нет? — спросил я.

Карл обвел помещение рукой, демонстрируя очевидное: в магазине мы были одни.

— Как тебе вообще удается зарабатывать?

— У нас есть пара-тройка верных клиентов, которые рады платить большие деньги за высокое качество. Ну что, Хадсон, мне кажется, мы сошлись на этих джинсах, трех рубашках, футболках и черном трикотажном джемпере. И на этом ремне.

Карл повернулся к Хадсону:

— Я так понимаю, тебе хочется получить совет от портняжных дел мастера.

— Еще бы.

Поразительно. Собственно, меня поразило не то, что Хадсону известно значение словосочетания «портняжных дел мастер», а то, что его вообще интересуют чьи-либо советы в данной области.

— Рюкзак надо носить на одной лямке, а не на двух. И ослабь ее.

— Так его будет труднее носить.

— Чем-то приходится жертвовать. Мода — это не всегда про удобство. Если ты хочешь не выделяться на фоне окружающих, выглядеть как все, но без особой крутизны, тогда — длинные штаны, когда их разрешают носить. Волосы — сильно укоротить. Узел галстука немного ослабить. Вероятно, имеет смысл надевать носки.

До этого я не обратил внимания, что Хадсон без носков.

— А если я захочу выглядеть особенно круто?

— Тогда придется поискать свой собственный стиль. В этом случае и отсутствие носков может оказаться к месту. В конечном счете надо просто быть собой, но полезно знать, как тебя будут воспринимать другие.

24

— Дон! — Юджиния обняла меня, а когда я отпрянул, добавила: — Ладно тебе, ты же меня когда-то на плечах катал — и ничего.

Выбирая в качестве места нашей встречи университетский клуб, я руководствовался тем, что его посещают главным образом преподаватели довольно почтенного возраста, а следовательно, на их фоне Юджиния будет выделяться. Стратегия оказалась невостребованной, поскольку Юджиния узнала меня первой — и присоединилась к нам с Хадсоном во внутреннем дворе клуба.

— А ты, видимо, Хадсон. Не напрягайся, я тебя не собираюсь обнимать.

— А вы, видимо, Калькулон.

— Ты не имеешь права называть меня Калькулоном, пока не научишься… ты в каком классе?

— В шестом.

— Пока не научишься решать системы линейных уравнений. До тех пор я для тебя — мисс Бэрроу. — Она засмеялась. — Можешь звать меня Юджинией, если знаешь, сколько будет девятью семь.

— Шестьдесят три.

— Двести сорок три разделить на три?

— Восемьдесят один.

— Чудненько. Шестнадцать тысяч семьсот шестьдесят семь разделить на двести сорок три?

— М-м… Слишком трудно.

— Слишком трудно для тех, кто не задвинут на математике.

Я уже готов был объявить ответ, но Юджиния адресовала мне жест, означающий «стоп».

— Ты бы должен быть первым по математике в своем классе, если так быстро считаешь в уме.

— Там это неважно. От нас требуют, чтобы мы показывали, как пришли к ответу.

— Писал когда-нибудь программы?

— Да нет.

— Хочешь научиться?

— Было бы неплохо.

— Это помогает понять, как делать всякие штуки шаг за шагом. И вообще полезное умение. Ты не против, Дон?

Я кивнул, хотя мне показалось странным, что компьютерному программированию Хадсона станет обучать кто-то другой. Написание приложения для «Библиотеки» являлось в данный момент моим главным видом деятельности.

— А теперь, — обратилась Юджиния к Хадсону, — дай мне минутку, чтобы я поговорила с твоим папой насчет оплаты.

Я оказался прав по поводу преимуществ привлечения Юджинии. Она отследила социальный ритуал, который я совсем упустил.

Хадсон по-прежнему поддерживал социальные взаимодействия с Бланш. Когда он посещал ее дом, совмещенный с магазином, я оставался в последнем и обсуждал научные вопросы с Алланной. Человек инстинктивно доверяет личному опыту больше, чем академическим исследованиям, и позиция Алланны отражала явные (во всяком случае, на ее взгляд) успехи ее мужа в лечении Бланш и других пациентов.

Сама Бланш подвергалась лишь небольшому риску из-за того, что ее родители выступают против вакцинации. Но ее зрение по-прежнему не подвергалось никакому лечению.

— Когда тебе наконец удастся уговорить маму Бланш показать ее глазному? — спросил Хадсон, когда мы ехали домой.

— Вероятно, никогда. Ее родители пришли к единому мнению, и я сомневаюсь, что сумею убедить гомеопата.

— У меня есть план. Мы скажем, что после школы поедем к нам домой, а на самом деле ты нас отвезешь к глазному.

Людям с аутизмом плохо удается обманывать окружающих.

— А с Бланш ты это обсудил?

— Конечно. Мы это вместе придумали.

— Скорее всего, законодательство запрещает водить ребенка к врачу без согласия родителей.

— Мы посмотрели в законах. Если тебя на этом поймают, то, скорее всего, в тюрьму не посадят. И потом, мы же можем просто ее туда подбросить, а войдет она сама, одна.

— С рациональной точки зрения это кажется вполне очевидным вариантом. Но именно очевидные варианты такого рода часто становятся ловушкой в ситуациях, где задействован человеческий фактор. Нам следует обратиться за консультацией к твоей матери.

Рози не стала безоговорочно поддерживать план Хадсона и Бланш — даже после того, как мы заверили ее, что риск с точки зрения нарушения законодательства здесь минимальный (я провел собственные изыскания на сей счет).

— Это я понимаю, — отозвалась она. — Сомневаюсь, чтобы на нас подали иск из-за того, что мы повезли к врачу ребенка с медицинскими проблемами, тем более что она сама попросила и я тоже врач. Но мы пренебрегаем пожеланиями ее родителей. А они их очень четко выразили.

— А как насчет пожеланий Бланш? — осведомился Хадсон. — Она не хочет ослепнуть. Если вы ее не поведете к врачу, поведу я.

— Подожди, не горячись, — призвала его Рози. — Нам было бы очень неприятно, если бы ты сделал что-то такое, перед этим не обсудив…

— Я сейчас как раз и обсуждаю!

— И потом… большинство врачей не запишут на прием одиннадцатилетнего ребенка без участия его родителей. Ей потребуется направление. Мне понадобится его достать. Если мы за это возьмемся.

— Так ты нам поможешь?

— Хадсон…

— Да что в этом такого, если мы позволим глазному ее посмотреть?

Рози взглянула на меня, подняв брови и кивая:

— Дон, что бы ты почувствовал, если бы кто-то отвел Хадсона к врачу без твоего разрешения? К вполне уважаемому врачу, вот только ты не согласен с его методами?

— Психиатрия в меньшей степени основана на твердых фактах, чем физическая медицина.

— При чем тут психиатрия? — поинтересовался Хадсон.

— Твой отец с подозрением относится к таким врачам, — объяснила Рози. — В прошлом у него были не очень приятные встречи с ними.

— Тебе пришлось ходить к аналитику? — уточнил Хадсон.

Я осознал, что мне стыдно признаваться, и мысленно укорил себя. Это было просто смешно. Знал же Хадсон о моей травме подколенного сухожилия.

— У меня была депрессия, — объяснил я. — Порожденная социальной изолированностью. Это одна из причин, по которым я хочу, чтобы ты обзавелся друзьями.

— Не может быть. У тебя классные друзья.

— Это сейчас, — заметил я. — Потребовалось много времени, чтобы они вокруг меня образовались.

Рози была права. Я не хотел бы, чтобы кто-либо подверг Хадсона проверке на аутизм, не поставив меня в известность. А если бы Хадсон сам пожелал пройти такую проверку? И потом, ситуация с Бланш была иной и в еще одном важном отношении.

— С психиатрическим вмешательством связан немалый риск. Но проверка зрения практически ничем не чревата.

— А если бы Бланш была глухая? — вставила Рози. — Многие воспринимают глухоту как особенность, а не как инвалидность.

— Мам, Бланш не хочет ослепнуть, и ей больше некому помочь.

В конце концов Рози признала этот довод решающим, каковым он и являлся еще до того, как она обрисовала нам все возможные трудности.

Она использовала свою сеть профессиональных контактов, чтобы найти офтальмолога, специализирующегося на проблемах, связанных с альбинизмом.

— Кажется, она не особенно встревожилась, — позже сообщила Рози. — И она уже смотрела Бланш — пять лет назад. Видимо, ее тогдашняя школа обратилась в органы опеки, и те вмешались. Родители были недовольны. Она особенно это подчеркнула. Очень старалась удостовериться, что мы поймем намек.

Мы назначили визит к врачу на дневное время четверга. Хадсон и Бланш сменили свою школьную форму на неопознаваемую одежду, а я надел для маскировки лыжную шапочку. Мы припарковались за полкилометра от клиники.

Выйдя от врача, Бланш казалась довольной результатом. Чрезвычайно довольной.

— Я не ослепну, — заявила она. — Вообще никогда.

— А если кто-нибудь тебе выколет глаза? — осведомился Хадсон. — Или если ты будешь долго смотреть на солнце…

— Я хочу сказать — от альбинизма не ослепну. Когда ты еще совсем маленький, зрение может на какое-то время улучшиться, а потом чуть ухудшиться — и дальше всегда оставаться таким же.

Гомеопатическое лечение, проведенное Гэри, работало в полном соответствии с тем, что предсказывала наука.

— А врач не может сделать, чтобы ты лучше видела? — спросил Хадсон.

— Не-а. Но я привыкла, что у меня так. — Она улыбнулась — самой широкой улыбкой на свете. — Уж какая есть, такая есть.

В субботу Дейв позвонил мне, чтобы высказать неожиданную просьбу:

— Я так понимаю, у тебя нет пилы?

— Ты понимаешь неверно. Какого типа пила нужна?

— Если я могу выбрать любую — девятидюймовая циркулярка. Но…

— Такая имеется. Закреплена на верстаке, но можно отсоединить.

Оказалось, Дейв желает сделать деревянные кубики для Фульвио.

— Я на «тойоте» Фила. Можем купить материалы и транспортировать пилу.

— Тебе стоило бы захватить Хадсона. Это подходящее занятие для мужиков.

— Тебе стоило бы захватить Зину. Это подходящее занятие для всех человеческих существ.

— Ей не будет интересно. Она вся такая девочка.

Хадсон тоже не выразил интереса: он читал роман.

Мы посетили склад пиломатериалов, и Дейв, знавший меня тринадцать лет, удивился, что я способен давать дельные советы по поводу выбора древесины. Он удивился еще больше, когда мы приехали к нам домой и я провел его в сарай, где находилась пила.

— Елки-палки, Дон. Это лучшая домашняя мастерская из всех, какие я видел. И все в таком порядке.

— Из-за недостаточно активного использования.

Я постепенно накапливал у себя оборудование из нашего семейного магазина хозяйственных товаров, но времени на то, чтобы его применять, было мало.

— У тебя тут, я гляжу, даже токарный станок есть. И чертовски неплохой.

— Эта модель считается оптимальной для домашних работ.

— М-м… а может, я тут и возьмусь за эти кубики? Не возражаешь? Займет часок-другой, не больше.

— Ты разработал проект?

— Просто деревяшки, кубические. Двух разных размеров. Не помешает еще устроить, чтобы их можно было друг к другу крепить.

— Нам нужно дополнительное мнение. Точка зрения представителя молодежи. Я приведу Хадсона.

В тот день Дейв не изготовил никаких кубиков, зато мы втроем существенно продвинулись по пути разработки проекта конструктора для Фульвио (предполагалось, что деревянные детали станут его основой, но ими дело не ограничится). Мы с Хадсоном продолжали обсуждение и за ужином. Позже он спросил, можно ли позвонить Дейву, и они какое-то время беседовали.

На следующий день Дейв снова посетил нас, и мы изготовили прототипы блоков и колышков, которые должны входить в пазы. Я отметил его компетентность в данной сфере.

— В Хадсоновы годы я хотел стать столяром-краснодеревщиком, — сообщил Дейв. — Но папа сказал, что это вымирающая профессия.

Он закончил обрабатывать на станке очередной колышек.

— Хорошая терапия, — отметил он. — Занимает руки.

— Не нравятся мне эти колышки, — произнес Хадсон. — Между кубиками останутся просветы. И маленькому ребенку трудно будет с ними управляться. Ты не можешь сделать что-то вроде бороздки, чтобы кубики не соскальзывали? И их можно будет просто класть друг на друга.

Дейв включил фрезу и прорезал две бороздки в кубике-прототипе.

Хадсон осмотрел результат.

— Надо, чтобы это подходило к кубикам всех размеров, — заметил он. — Сколько сейчас Фульвио?

— Шесть месяцев. Он еще не скоро сумеет что-нибудь затейливое из них построить.

Я завершил написание кода и дал приложение Хадсону — на тестирование.

— Получишь десять долларов, если сумеешь сломать, — сообщил я.

— В смысле — если оно будет делать что-то такое, чего не должно? — уточнил он.

— Или если оно не сможет проделывать что-то такое, что должно.

— Думаешь, я смогу? В смысле — его сломать.

— Нет.

— Тогда ты мог бы пообещать сто долларов. Чтобы я реально постарался его сломать. Тебе ведь это и нужно.

— Двадцать.

После того как я рассказал Хадсону об основных особенностях приложения, у него ушло тридцать шесть минут на то, чтобы заработать свои двадцать долларов.

— Его определенно легче сломать, нежели я предполагал, — заметил я. — В будущем — по два доллара за каждую обнаруженную ошибку.

К тому времени, когда мы были готовы к испытаниям приложения в реальных условиях, помещения заново обставили, холодильное оборудование наладили, бар смонтировали и укомплектовали, а Хадсон получил еще восемнадцать долларов.

Наша тест-команда состояла из меня, Хадсона, Бланш (которой дали разрешение поужинать вместе с нами) и Ласло, которого я пригласил из-за его синдрома Аспергера. Общеизвестно, что аспи — очень умелые тестировщики.

Рози, Мин и Амхад занимались баром, а позже присоединились к нам, чтобы оценить качество работы приложения.

— Оно приняло у меня заказ на «Маргариту», — сообщила Бланш. — Но я написала, что у меня аллергия на апельсины. Еще когда регистрировалась.

Хадсон набрал несколько слов на своем ноутбуке и объявил:

— В «Маргарите» нет апельсинового сока.

— В куантро он есть, — заметила Бланш, указывая на экран своего планшета.

— Я выбрал канал, но никаких телевизоров нет, — произнес Ласло. — Этот баг будет дороговато исправлять.

— Они пока не установлены, — пояснил я. — Потом тут все стены будут в экранах.

— Я нарочно с этим не торопился, — вставил Амхад. — Мне кажется, сюда будут ходить не спортивные болельщики.

— Очень верное замечание, — похвалил я. — Требования к бару формулировал я, так что он, скорее всего, будет привлекать подобных мне. Мой интерес к бейсболу — аномалия, возникшая в результате дружбы с Дейвом.

— Может, показывать научные программы? — предложила Рози.

— «Стартрек», — сказал Хадсон. — На одном экране — первые сезоны. На другом — все остальные, по очереди. «Звездные войны» — только нормальные. «Звездный крейсер „Галактика“»…

— Ого, — произнесла Мин. — Отлично. Мне очень нравится. Вся стена в научной фантастике.

— Бар называется «Библиотека», — напомнил Хадсон. — У нас тут разве не будет книг?

— Обойдется подешевле, чем экраны, — отметил Амхад.

— Можете взять напрокат мои, — разрешил Хадсон.

— Одолжить, — поправила Рози.

— У нас должен быть и научный нон-фикшен, — добавил я. — Не все любят фантастику.

Пока Амхад и Мин убирались, я заказал пиццу.

Хадсон начал пересказывать сюжет романа, который сейчас читал, и вдруг спросил:

— А что такое логарифмическая линейка?

Логарифмическая линейка? Они устарели уже тогда, когда я освоил калькулятор. Как и Хадсон, я знал о логарифмических линейках лишь из научной фантастики.

— Когда написана книга? — спросил я.

— В прошлом веке. Кажется, в тысяча девятьсот шестьдесят каком-то.

— Забавно, — проговорила Рози. — Как раз тогда высадились на Луну — еще до того, как я родилась. Фил думал, что он когда-нибудь туда отправится, а если нет, тогда я. А теперь остается думать, что когда-нибудь Хадсон…

— В области космических полетов — почти никакого прогресса, — заметил я. — Зато компьютеры невероятно продвинулись.

— И генетика, — добавила Бланш.

— Совершенно верно. Когда я учился в университете, сама мысль о коррекции генетических аномалий у живых людей считалась абсурдной. А сегодня…

— Я буду генетиком. Обязательно, — заявила Бланш.

— Это только в пилотируемой космонавтике нет особого прогресса, — отметил Хадсон.

25

Юджиния сообщила, что Хадсон делает большие успехи в программировании, используя приложение для «Библиотеки» как учебный материал. Однако, по ее мнению, выдающимися математическими способностями Хадсон не обладал.

— Он молодец, но не гений.

— В Нью-Йорке он был первым в классе по математике, — отметил я.

— Верю. Я просто говорю — «не гений». Да и по-любому мне кажется, он не этим хочет заниматься в жизни.

По дороге домой я спросил Хадсона:

— У тебя есть какие-то предпочтения по части будущей карьеры?

— А ты бы хотел, чтобы я кем стал? — осведомился Хадсон. Это был странный вопрос, и я деликатно применил трюк из арсенала психиатров:

— Как ты думаешь, чего бы я хотел в этом отношении? И почему ты спрашиваешь?

— Ты говоришь, как какой-то психолог. Ну, мне кажется, ты бы хотел, чтобы я стал генетиком. Как Бланш.

— Это лучшая работа на свете. Разумеется, по моему личному мнению, поскольку я сам ее для себя избрал.

— Но ты сейчас этим не занимаешься. Получается, твоя жизнь стала хуже.

— Видишь ли, проект, над которым я работал, не очень-то меня занимал. — Я осознал это, только когда произнес вслух. — Мне бы куда больше хотелось заниматься редактированием генома, но меняться нелегко.

Дейв не на шутку увлекся производством кубиков. Усовершенствовав с помощью Хадсона дизайн, он отвез инструменты к себе домой. Количество изготовленных им деталей уже значительно превышало требуемое для детского конструктора.

Его первоначальное объяснение звучало не слишком убедительно:

— Ну, если Фульвио придется расти без меня, потому что Соня меня бросит или у меня случится инфаркт или инсульт, пусть хоть кубики ему о папе напоминают.

— Яркость воспоминаний вряд ли зависит от количества памятных объектов. Лучше остановись.

— С чего бы?

— Ты мог бы употребить это время на другие виды деятельности. Исходные материалы стоят денег. И потом, рано или поздно тебе придется искать какое-то помещение для хранения кубиков — или избавиться от них.

— Ну да, это я понимаю. Зато я не жру всякую дрянь.

Дейв продемонстрировал мне свой ремень. По дырочкам было видно, что он сбросил вес. Прежде я этого не замечал, поскольку Дейв по-прежнему находился в состоянии ожирения. Морбидного ожирения. Однако уже не такого морбидного, как раньше.

— Может, тебе попробовать продавать эти кубики, — заметил я.

— Хадсон как раз над этим работает.

Однажды в среду я приехал в дом-магазин Алланны. Как только Хадсон и Бланш покинули торговый зал, Алланна вынула из ящика стола открытый конверт и протянула мне. Это были результаты анализа ДНК Бланш, проведенного в лаборатории по моему настоянию. Они оказались совершенно недвусмысленными, но Алланна все никак не могла поверить в увиденное.

— Тут правда говорится то, что я думаю? — спросила она.

— Как я могу это определить? Я не знаю, что вы думаете по поводу того, что здесь говорится.

— Но вы же понимаете, что тут сказано?

— Совершенно верно.

— Дон, пожалуйста, просто скажите мне. Нормальным языком. Что тут сказано?

— У Бланш нет той формы альбинизма, которую связывают с сокращенной продолжительностью жизни.

— То есть она не умрет молодой? Так?

Разумеется, результаты данного теста не обеспечивали защиту от автомобильных аварий, наркотических передозировок или, в случае Бланш, коклюша, столбняка и полиомиелита, но я полагал, что Алланна это понимает.

— Эти результаты — хорошая новость, — сформулировал я.

Алланна обхватила меня руками. Я не испытываю удовольствия от физического контакта, даже с друзьями, а уж тем более от неожиданного физического контакта. Вряд ли Алланна могла это знать, однако учат же нас не угощать других арахисом, не справившись о наличии аллергии. Было бы вполне разумно проявлять подобную внимательность и в области социальных ритуалов.

Я высвободился, подавшись назад и повалив стойку с витаминными добавками.

— Извините, — проговорила Алланна. — Я просто…

Ее прервал мужской голос, донесшийся с верхней лестничной площадки:

— Алланна! Поднимись ко мне. Сейчас же.

Этот тон противоречил сложившемуся у меня в сознании образу Гомеопата Гэри — заблуждающегося, но мягкосердечного.

Алланна подхватила брата Бланш и показала на камеру видеонаблюдения, прикрепленную к потолочной балке.

— Лучше позовите Хадсона и уезжайте, — попросила она. — Со мной все будет в порядке.

Позже, анализируя наш разговор, я отметил: она как бы намекала, что я могу подумать, будто у нее не все будет в порядке. Но тогда, в магазине, я только осмысливал свою реакцию на поведение мужа Алланны. Хотя он произнес всего несколько слов, я мгновенно ощутил какой-то первобытный позыв к действию — как в тот момент, когда на фестивале плавания Фанат «синих» стал критиковать Хадсона. И лишь через несколько секунд я осознал, что в обоих случаях слышал один и тот же голос.

Я поделился своим открытием с Рози, опустив несущественные подробности. Она явно осталась недовольна услышанным.

— Этот тип… Ты уверен, что Хадсону там ничего не грозит?

— Я плохо умею судить о человеческом характере. Опасные люди зачастую кажутся на первый взгляд вполне приятными. И можно предположить, что многие на первый взгляд неприятные люди опасности не представляют. На соревнованиях по плаванию он извинился перед Филом. И потом, Бланш — единственный друг Хадсона…

— Я это знаю. — Голос Рози казался раздраженным.

— Полагаю, нам следует расспросить Хадсона о его впечатлениях.

— И вынести свои взрослые суждения.

— Родители Бланш — они какие? — поинтересовалась Рози у Хадсона за завтраком.

— У папы спроси. Это он вечно болтает с ее мамой.

— Хорошо. — Рози перевела взгляд на меня. — Я могла бы не беспокоить Хадсона и все про нее узнать от тебя.

— Совершенно верно.

— Ну и какая же она?

— Стройная, чрезвычайно привлекательная, придерживается некоторых антинаучных воззрений, я веду работу по их изменению.

— Меня не очень-то интересовало, как она выглядит, хотя… Как там насчет отца? Он тоже стройный и привлекательный?

— Он обычно у себя в комнате, — объяснил Хадсон. — Ну, иногда выходит, понятно. Он не стройный, он скорее такой… коренастый. Не знаю, привлекательный или нет. По-моему, нет. Он довольно лысый.

— Он вежливо держится? — спросила Рози.

— Со мной — нормально. Вначале он был немножко странный — как-то он двинулся на этих плавательных соревнованиях. Но потом меня поздравил.

Я предположил, что с учетом имеющихся данных, а также соотношения потенциальных рисков и преимуществ Хадсону следует разрешить и в дальнейшем посещать Бланш после уроков. Основываясь на той же информации, Рози предположила, что нам следует внимательно относиться к любым возможным сигналам тревоги, а в случае если Хадсон пожелает остаться у Бланш с ночевкой или поучаствовать в каких-то внешних мероприятиях, где будет задействован ее отец, — настаивать на встрече с участием всех четырех родителей. Оба предложения были приняты.

Я увидел Алланну на следующий же день, когда забирал Хадсона из школы.

— Думаю, это не очень удачная мысль — что вы остаетесь, пока Хадсон у нас гостит, — заметила она.

— Ваш муж высказал возражения по поводу того, что вы… прикоснулись ко мне?

— Ну, он был не очень-то доволен. Думаю, большинство мужей на его месте не обрадовались бы. И вас я, кажется, огорчила. Простите меня, пожалуйста.

— Никаких извинений не требуется. Вы застали меня врасплох. Люди всегда застают меня врасплох, когда обнимают меня, поэтому я бы рекомендовал вам впредь воздерживаться от подобных действий.

— Но это же было не из-за того, что я вам не по душе?

— Разумеется, вы мне по душе. Иначе я изобрел бы какой-нибудь повод, чтобы избегать разговоров с вами.

Она улыбнулась:

— Но теперь-то я могу вас обнять в знак благодарности? Теперь-то вы готовы?

— В этом нет никакой необходимости. Вы уже максимально доходчиво выразили свою благодарность. Вы рассказали Бланш? О диагнозе?

— Рассказала. Пока мы ехали в школу. Она счастлива, но я уверена, что она захочет сама сказать вам спасибо.

— А как насчет вашего мужа? Он тоже счастлив? Вероятно, до какой-то степени он все-таки принимает науку. Иначе не поверил бы тому, что увидел на камере видеонаблюдения.

Алланна засмеялась:

— Это технология, а не медицинская индустрия. Мы все-таки не амиши[14].

— Но вы доверяете результатам теста? Генетического теста Бланш?

— Доверяю. И спасибо вам еще раз. Но Гэри был бы вне себя от ярости, если бы я ему рассказала.

— Похоже, он весьма вспыльчив.

— Только иногда. Когда защищает свою семью. Он бы решил, что я не доверяю ему заниматься здоровьем Бланш. Мне пришлось придумывать, с чего это я стала вас обнимать, и я сказала, что у вас будет еще один ребенок. Надеюсь, это не слишком дико звучит.

— Невероятно умный ход.

— Вы так думаете? — Она засмеялась. — Ну, и потом… если я приеду забирать Бланш на десять минут раньше и вы тоже приедете пораньше, мы по-прежнему сможем с вами болтать.

26

— Объяви всем по почте, в соцсетях. Зови всех друзей, — призвал Амхад. — Мы не на самой оживленной улице, так что клиенты вряд ли будут нас случайно находить.

Ему хотелось, чтобы в вечер открытия бар был полон — дабы создать впечатление его популярности у тех двух журналистов, которые отозвались на приглашение.

Мне, впрочем, не требовались социальные сети, чтобы позвать всех моих мельбурнских друзей. Я сообщил Карлу (нереально — работа) и Юджинии (извини, лучше бы ты мне пораньше сказал). У Клодии была конференция в Сиднее. Дейв и Соня уже обещали поучаствовать в каком-то школьном мероприятии Зины. Фил будет присматривать за Хадсоном, пока мы будем в баре. Оставался Ласло. Он согласился прийти, хотя набитые людьми бары не любил за то же, за что и я.

Открытие было намечено на 18:30. Журналистка по имени Сильви явилась минута в минуту. Ее коллеги пока не было видно. Так что на одного посетителя приходилось семеро сотрудников: Амхад, Рози, Мин, я и три человека из числа временного персонала.

— Сделаете мне «Маргариту»? — обратилась ко мне Сильви.

— Разумеется. Но я бы рекомендовал воспользоваться приложением.

Амхад покачал головой. Получалось, что первый напиток, заказываемый в нашем баре, будет заказан традиционным способом, в обход самой важной фишки.

— С солью? — уточнил я.

— Нет, спасибо. И спасибо, что спросили.

Я достал необходимое спиртное из морозильной камеры на минус двадцать пять, а из холодильника извлек лаймовый сок и воду.

— Заранее выжатый? — осведомилась Сильви.

— Совершенно верно. Выдержан на протяжении четырех часов, чтобы ферментативные процессы усилили горечь. Это дает более сложный вкус и аромат.

— Ну, это мы посмотрим.

Я залил ингредиенты в шейкер.

— «Куантро Блад Оранж»? — спросила Сильви.

— Доля апельсинового ликера в общем объеме коктейля — восемнадцать процентов. Если предпочитаете более традиционную подачу, можно заменить.

— Оставляю на ваше усмотрение. Но я всегда оцениваю бары по их «Маргарите».

— Великолепный критерий оценки, — заметил я.

— Что это? — спросила Сильви, указывая на бутылочку с водой.

— Вода.

— Вы разбавляете напиток, по которому я буду вас оценивать? Прямо у меня на глазах?

— Совершенно верно. Я добавляю оптимальный объем. Традиционные «Маргариты» разбавляются в ходе растворения льда, но степень такого разведения зависит от температуры ингредиентов, от количества и размера ледяных кубиков, от продолжительности и интенсивности встряхивания. А значит, процесс нельзя контролировать. В данном же случае он контролируется очень точно. Так что, если результат покажется вам слишком крепким или слишком слабым, мы сможем изменить соотношение компонентов и зафиксировать ваши предпочтения в базе данных.

Я передал шейкер Рози.

— Безо льда? — спросила Сильви.

— Совершенно верно.

Рози встряхнула шейкер, чтобы смешать цитрусовый сок со спиртосодержащими жидкостями, после чего налила напиток в стакан.

Все мы наблюдали, как Сильви его пробует.

— Ох, мать твою, — произнесла она. — Извините — я просто совсем не такого ожидала.

— Вы не одобряете? Я мог бы…

— «Маргарита» великолепная. Какую текилу вы брали?

— Обычная стопроцентная серебряная. На вкус коктейля сильнее влияют лаймы. Дешевле покупать высококачественные цитрусовые, чем престижные сорта текилы.

— В общем, вы меня успешно провели. Давайте-ка сочините мне «Негрони» и расскажите про этот скандал в университете. Если вы не против.

Я поведал о Возмутительной ситуации на лекции по генетике, и мне показалось, что Сильви мне посочувствовала. Она пожелала сфотографировать нас у стойки, и мы расположились так: впереди — Рози, за ней — я, по бокам от меня — Мин и Амхад.

— Приобнимите их, — скомандовала Сильви. Я подчинился. Нельзя было рисковать появлением негативного отзыва в прессе из-за моей боязни совершать действие, которое у большинства людей не вызывает ни малейшего затруднения.

После ее отбытия Амхад обвел взглядом бар. Количество посетителей снова равнялось нулю.

— Ну не знаю, — проговорил он. — Коктейли ей понравились, и она к этому делу серьезно относится, но…

— Не переживайте, — призвала его Мин. — Мы же с самого начала понимали: тут должно заработать сарафанное радио. Должно пройти время.

— Как-то даже не помню тебя в таком напряжении, — заметила Рози.

— Я не был в напряжении, — возразил я.

— Какой у Сильви ИМТ?

Но я понятия не имел какой.

И тут вошел одинокий посетитель. По его облачению я сначала принял его за бездомного. Но потом узнал Ласло.

— Ласло явился, — провозгласил он. — И привел двух друзей.

Он снова открыл дверь на верхней лестничной площадке, чтобы впустить свою спутницу — Фрэнсис Спорадическую Курильщицу. Вместе с ней вошла еще одна женщина. Ласло подал какой-то знак Фрэнсис, и та сказала:

— Я пришла. И привела двух друзей.

Она открыла дверь и впустила мужчину и женщину.

Люди продолжали входить, и Ласло продолжал представлять их. Процесс явно развивался в геометрической прогрессии.

На мгновение я ощутил страх.

— Ты ограничил количество итераций? — спросил я.

— Конечно. Общее число гостей составит сто двадцать семь.

Это было непростое испытание — обслужить такое количество прибывших одновременно клиентов в помещении, спроектированном в расчете на сидящих гостей. Амхад быстро решил проблему, начав предлагать подносы с напитками без всяких требований платы.

Друзья Ласло, друзья его друзей, друзья друзей его друзей пили, беседовали, изучали содержимое книжных полок и смотрели «Стартрек». Прибыли несколько сотрудников компании Мин. Было шумнее, чем я рассчитывал, однако все равно значительно тише, чем в типичном баре, особенно если учесть количество посетителей.

Я нашел Ласло. Его стакан почти опустел.

— Прекрасный лимонный сок, — заметил он.

— Ты пьешь лимонный сок?

— У меня Аспергер, — пояснил он. — Так что я пью лимонный сок. Но я еще и венгр. Так что я добавил немного водки.

— Я закажу тебе еще. Бесплатно.

— Не надо. У тебя бизнес, а я вношу в него небольшой посильный вклад, как ты и просил.

Брендан, второй журналист, прибыл в 21:13. Это был человек лет пятидесяти пяти, не без лишнего веса: его ИМТ составлял приблизительно тридцать два.

На сей раз я предпринял более настойчивую попытку продемонстрировать преимущества онлайн-заказа. Брендан начал вводить данные, но было очевидно, что у него короткий период концентрации внимания.

— У меня нет времени на то, чтобы читать все эти правила и условия использования.

— Просто нажмите «ОК», — порекомендовала Рози.

— «Аллергии»? — прочел Брендан. — Это еще тут при чем?

— У вас какие-то есть? — спросил я.

— Никаких. По крайней мере, из тех, что помешали бы выпивать.

— Выберите «Отсутствуют». После этого можете вводить данные кредитной карты.

— Да ну на фиг. Просто сделайте мне «Олд фэшн». Можете? Или вам сначала надо узнать номер моей медстраховки?

Амхад энергично закивал.

Я сделал Брендану «Олд фэшн», потом второй, параллельно рассказывая об особенностях дизайна бара и преимуществах нашего приложения. Он взял свой третий стакан в зал, где вскоре завел разговор с Ласло, каковой разговор продолжался до тех пор, пока Брендан не вернулся к барной стойке, чтобы заказать «еще один, на дорожку». Заведение он покинул последним — в 22:34.

— Публика немолодая, уходят рано, — заметил Амхад. — Но у нас вышло неплохо.

Амхад утверждал, что «любой пиар — хороший пиар». Согласно такой логике, тексты Сильви и Брендана следовало считать «хорошим пиаром». В рамках любой другой логики я бы счел их «плохим пиаром».

Статья Сильви была опубликована через восемь дней после открытия бара — в газете, которая некогда выступила в защиту моих действий на лекции. Главная мысль автора сводилась к следующему: «самый умный человек в Мельбурне» использует свои таланты для того, чтобы готовить «возможно, лучшие „Маргариты“ на свете», но было бы лучше, если бы его способности нашли свое применение в области лечения рака. Остаток статьи был посвящен критике университета и женщины, подавшей жалобу. Иллюстрацией послужила сделанная Сильви фотография. Под снимком стояла подпись: «Обвиняемый в расизме проф. Дон Тиллман со своей женой Рози и бизнес-партнерами Амхадом Каримом и Дан Мин. М-р Карим родился в Египте, д-р Дан — вьетнамка».

Профессор Лоуренс позвонила мне и сказала: она очень надеется, что наш бар процветает, потому что этот отзыв «вызвал большое брожение умов». Никакого процветания не было — во всяком случае, я мог управляться с заведением без всяких помощников. Почти каждый вечер у нас было лишь два посетителя — пара молодых людей двадцати с чем-то лет, читавших книги и потреблявших безалкогольные напитки.

Статья Брендана появилась неделей позже — в интернет-издании, посвященном «стилю жизни». Рецензия была выдержана в совершенно негативном ключе (за исключением разве что упоминания «особенного» коктейля «Олд фэшн»). Заголовок гласил: «Куда пойти окончательно чокнуться».

В ходе повторного прочтения текста я понял, что имеет в виду Брендан. Он считал всех, кто предпочитает среду, не предполагающую навязчивого вторжения во внутренний мир, и получает удовольствие от научной фантастики, «гиками», «ботаниками», «ребятами из спектра», «теми, кто в школе всегда делает уроки». Все эти термины, даже последний, использовались в сугубо негативном смысле. Было совершенно ясно, что он относил к этой категории и Мин, и меня, хотя с Мин он практически не разговаривал.

Моей первой реакцией стало желание вызвать его на откровенную беседу, чтобы исправить его неверные представления о баре и о той аудитории, которую бар планирует привлечь. Но Амхад отговорил меня:

— Он просто придумал, под каким углом это подать, и развил тему. Может, он на самом деле вообще так не думает.

Я выделил в своем графике время для дополнительных посещений додзё. Когда гнев понемногу рассеялся, я осознал, что во многом он был вызван моим недопониманием той категории людей, которую так очернял Брендан. Я почему-то думал, что они захотят пить в моем баре.

27

Если бы не Мин, я бы так и остался в неведении относительно «бури твитов», поднявшейся в связи со статьей Бренда-на. Пользователь @TazzaTheGeek заявил, что Брендана надо уволить. Этот твит был широко растиражирован и получил множество комментариев от поклонников научной фантастики и от членов аутического сообщества. Судя по всему, эти две группы несколько перекрывались.

Гик Тацца предложил(а), чтобы люди с аутизмом выразили свою солидарность с нами путем посещения «Библиотеки». Амхад не верил в эффективность рекламы в соцсетях, так что я не ожидал каких-либо результатов.

Вечером того же дня, в 20:06, я позвонил Рози:

— Приезжай немедленно. У нас посетители. Тридцать семь.

— Вызови Мин.

— Она уже в пути. Но это поразительно. Просто невероятно.

— Кому-то придется побыть с Хадсоном.

— Возьми его с собой. И его книгу. И его спальный мешок.

Рози прибыла вместе с Хадсоном, а также с Дейвом.

— Рози говорила — вы в отчаянном положении, — заметил Дейв. — Но, похоже, дела у вас идут неплохо.

Рози посадила его к экрану заказов.

Тут же стала очевидна одна проблема: значительная доля клиентов оказалась не готова использовать приложение.

— Я не знаю, какую я хочу температуру и уровень разбавления. Можете просто сделать обычный «Космополитен»? — спросила женщина в сером спортивном костюме.

— Нет проблем, — ответила Рози, прежде чем я успел высказать возражение.

— Думаешь, мы можем потерять кое-каких клиентов из-за этого приложения? — спросила она у меня, готовя коктейль.

— Это наша главная фишка.

— А как насчет декора, и охлаждения, и…

— Мы тщательно испытали его на простоту и удобство использования.

— Вы? Ты, Хадсон, Бланш и…

— Ласло. Тестировщики-эксперты.

Рози рассмеялась:

— Но все-таки не средние посетители бара.

Хадсон слушал наш разговор.

— У нас тут маркер есть? — спросил он у меня.

— Да.

— Где?

— Левый верхний ящик.

Он извлек красный маркер:

— Напиши у меня на лбу: «Помогу с приложением».

— Дон… — начала Рози. Но я уже писал.

Примерно через час Рози обратила мое внимание на Хадсона, который о чем-то увлеченно беседовал возле книжных полок с мужчиной примерно сорока лет (ИМТ — приблизительно тридцать два).

— Слишком он долго болтает с этим типом.

— Вот и я то же самое думаю, — признался Дейв.

— С ним что-то не так?

— Просто малость стремный, если ты понимаешь, о чем я, — ответил Дейв.

Данный посетитель был частично лыс, а сохранившиеся волосы имели длину больше общепринятой. Он носил бороду, очки, футболку тематики хеви-метал, слаксы и кроссовки. Карл порицал меня за то, что я надеваю кроссовки под неспортивные брюки, но сегодня вечером эта комбинация пользовалась в нашем баре большой популярностью.

— Типичный любитель научной фантастики, — заключил я. — Или ученый.

— Или маньяк, — добавил Дейв. — Я не говорю, что это так и есть. Но обычно маньяка себе вот так и представляешь. И он хороводится с одиннадцатилетним парнем.

Прежде чем мы успели что-либо предпринять, к Хадсону приблизился один из наших двух постоянных посетителей, высокий худой мужчина в очках, с длинными волосами и неубедительной бородкой. Вскоре к компании присоединился его спутник, меньше ростом и с темными вьющимися волосами, и клиент постарше отошел.

Через несколько минут высокий мужчина подошел к барной стойке и обратился к Рози:

— Извините, вы ведь мать Хадсона? Рози?

Рози подтвердила свою личность.

— Меня зовут Мерлин. Я подумал — может, вы волнуетесь насчет того, что мы зависаем с Хадсоном. Там с ним трепался один мужик, мы подумали, что он какой-то стремный, и решили подойти. А потом я решил, что вы можете то же самое подумать и про нас.

— Ну, спасибо вам за то, что объяснились. Все-таки Хадсону всего одиннадцать. Он еще в начальной школе.

— Мы знаем. Но тут за ним приглядывают оба его родителя. Большинству ребят не так везет. Кстати, вы ведь наверняка знаете мать моего друга Таццы. Ее зовут Катерина.

Рози выдала необычайно широкую улыбку:

— Попросите Анаст… Таццу подойти. Я его не видела с тех пор, как ему было восемь лет.

— Он немного застенчивый. Я просто подумал — кто-нибудь должен вам сказать, с кем говорит Хадсон.

Рози разъяснила мне, что к чему. Катерина — ее школьная подруга, та самая, у сына которой аутизм, но теперь «все гораздо лучше». А я узнал имя: Гик Тацца, тот самый, который призывал в Твиттере уволить Брендана, Журналиста-Оскорбителя, — и стал причиной самого успешного вечера в нашем баре.

Тут Хадсону понадобился спальный мешок. Перед тем как отправиться спать в помещении, где некогда располагался кабинет Мин, он спросил:

— А можно мне завтра опять прийти? Я мог бы позже лечь, а встать в старое время. Нам надо отладить приложение.

— Ты можешь отладить приложение дома, — заметил я.

— Ни в коем случае, — отозвался Хадсон. — Мне нужно выяснить, чего от него хотят люди. Нельзя задавать спецификацию программы без участия пользователей.

Не было смысла заниматься апгрейдом приложения, пока поток клиентов не приобретет стабильно интенсивный характер. Я объяснил это Хадсону.

— Если мы не отладим приложение, он точно не… приобретет стабильно интенсивный характер.

Поток клиентов приобрел стабильно интенсивный характер: люди, задетые за живое статьей Брендана, стали завсегдатаями бара и начали рекомендовать его друзьям.

— Я не против этим заниматься, когда работаю на себя, — сказала Рози как-то вечером, загружая стаканы в барную посудомоечную машину. — Но сегодня к нам на работу приходили два представителя Фонда психического здоровья, и знаешь, что сказал Иуда, пока Стефан налаживал проектор?

— Попросил тебя принести кофе?

— Разве я тебе уже про это рассказывала?

— Уже был прецедент, а история отлично позволяет предсказывать будущее.

— В общем, он так и сделал. Сказал: «Рози, может, всем по кофе?»

Подобное представлялось мне вполне логичным разделением труда — с учетом того, что Стефан занимался проектором, а Иуда, вероятно, побуждал посетителей оказать проекту финансовую поддержку. Но по опыту я знал, что лучше не указывать на это.

— Совершенно неразумно, — произнес я. — Что ты ответила?

— Ответила: «Да, Саймон, это было бы отлично». И эти две женщины из фонда прекрасно поняли, что произошло, и, как только он вышел из комнаты делать кофе, принялись хохотать. Видимо, он услышал. Но потом ничего насчет этого не сказал. Кстати, я ведь правильно понимаю, что мне платят за всю работу, которую я здесь делаю?

— Разумеется. Твои рабочие часы внесут вклад в покупку нашей доли в бизнесе.

Употребление будущего времени казалось в данном случае уместным. Изначально я полагал — Рози трудится в баре, просто чтобы поддержать меня лично. Но когда я упомянул об этом в разговоре с Амхадом и Мин, те настояли, чтобы начислить Рози жалованье задним числом. И отругали меня за то, что не попросил об этом раньше.

28

Неделю спустя мне поступил звонок от директора школы. Она выразила желание меня увидеть и предложила явиться одному — для беседы на какую-то «очень деликатную тему», которую предпочла бы не обсуждать по телефону.

Рози настояла на своем присутствии:

— Если они не хотят, чтобы я приходила, значит, мне надо там быть.

Кролика в кабинете не было.

— Профессор Тиллман, доктор Джармен, — произнесла директор. — Все мы иногда допускаем ошибки. Боюсь, была совершена довольно серьезная ошибка.

— По поводу диагностики аутизма? — уточнил я.

— Боюсь, речь не об этом. Помните, вы сообщили нам, что у Хадсона в школе не самое удачное прозвище?

— Наш Глист? — уточнила Рози. — Вы об этом?

— Боюсь, прозвище не такое. Вы ведь не евреи, верно?

Я покачал головой.

— Ну, хоть какое-то облегчение. Видите ли, на самом деле это Нацист. Хадсона прозвали Нацистом, и мы, разумеется, делаем все возможное, чтобы положить этому конец.

— Почему Нацистом? — спросила Рози. — Вы же не собираетесь нам сообщить, что он натворил что-то ужасное?

— Нет. Он вел себя так же, как он всегда себя ведет. Судя по всему, он поправил мистера Уоррена. И мистер Уоррен, не подумав, назвал его «граммар-наци».

— Никакого фильтра, — произнес я (не подумав).

Директор несколько секунд молча смотрела на меня, после чего продолжила:

— Ребята это подхватили. Отбросив «граммар». Мистер Уоррен очень смущен и приносит свои извинения. Но…

— Как вы узнали? — осведомилась Рози.

— Вы попросили меня выяснить подробности по поводу прозвища. Я знаю, кто из ребят может честно сообщить мне о таких вещах. И мистер Уоррен сразу же признался, как только я заговорила на эту тему.

Информаторы. Признания. Нацисты. Школа мало изменилась со времен моего детства.

— Откровенно говоря — если вы будете настаивать, и я вполне могу вас понять, если будете… мы обязаны будем принять меры дисциплинарного характера. А учитывая царящую в обществе атмосферу, возможно, даже придется попросить мистера Уоррена покинуть школу. Мне было бы жаль…

— Невероятно, — проговорил я. — Это выражение…

Рози подала мне сигнал «стоп».

— Нельзя ли нам с Доном на минутку вас оставить? — спросила она.

Вид у директора был недовольный. Мы вышли за дверь.

— Ты собирался спустить это на тормозах, а? — заметила Рози. — Из-за того, что с тобой случилось во время Великой…

— Возмутительной ситуации на лекции по генетике. Совершенно верно. Он…

— Вот почему они хотели, чтобы ты пришел без меня. Мистер Приятность. Мистер Эмпатия. Мистер Солидарность Белых Мужчин.

— Не исключаю. Однако…

— По-твоему, это нормально — обзывать Хадсона нацистом?

— Грамматическим нацистом. Это широко распространенное выражение. Мой отец был именно таким. А в «Зайнфельде» есть суповой нацист[15].

— Дон, тебя уволили — ну, временно отстранили от работы — как раз за такие вещи. Я не говорю, что так должно быть и с Нилом. Но мы все-таки должны дать сдачи.

Рози настояла, чтобы мы выпили по кофе и «никуда не спешили».

— Пусть она дойдет до кондиции.

Когда мы вернулись, я не мог заметить никаких признаков того, чтобы директор дошла до кондиции. Она расхаживала по коридору возле своего кабинета — вероятно, размышляя над какой-то проблемой.

— Спасибо, что вернулись, — проговорила она. — Я лишь хочу еще раз подчеркнуть: мне действительно очень жаль, что так случилось.

— И нам тоже очень жаль, — отозвалась Рози. — Может быть, вам известно, что после аналогичного, хотя и значительно менее вопиющего инцидента, который случился в университете, с участием студентов, а не школьников, Дон решил, что с его стороны будет правильно оставить свое место.

— Да… нам было известно… и я подумала, что он мог бы понять — все мы делаем ошибки…

— Совершенно верно, — заметил я. — Кролик произнес нечто совершенно неприемлемое. Нам следует рассмотреть вероятность того, что у него аутизм.

Последнее утверждение не входило в нашу схему «добрый и злой полицейский», но я видел, что Рози с трудом сдерживает смех.

— Нам лучше пройти в кабинет, — предложила директор. Она провела нас к креслам в углу, а не к тем, которые располагались напротив ее стола.

— Я понимаю вашу точку зрения, — заявила она. — Вполне возможно, что Нил проявил излишнюю поспешность, отнеся Хадсона к определенной…

— Вы называете ребенка нацистом, его одноклассники это подхватывают, а затем вы сообщаете, что ребенок не пользуется среди них популярностью, — отчеканила Рози. — И предлагаете психиатрическое вмешательство.

— Это произошло не в том… Как вы предпочли бы, чтобы мы отреагировали?

— Сейчас уже середина третьей четверти, — произнес я, следуя полученным от Рози указаниям. — Возможно, не стоит нарушать сложившийся порядок. Возможно, мы могли бы воздержаться от каких-либо действий до конца учебного года. Когда мы сможем принять во внимание еще и то, что произойдет за это время.

— Мы постараемся сделать все возможное по поводу этого прозвища. Но, так или иначе, нам придется перевести Хадсона в один из параллельных классов.

— Зачем? — спросил я. — Ему не нравятся перемены.

— Я это понимаю, но… видите ли… перемены — часть жизни, не так ли? Может быть, этот переход поможет ему стать более стойким. Но причина не в этом.

По моему личному опыту, выработка стойкости редко служит целью для того, чтобы что-нибудь сделать. Как правило, стойкость объявляют целью уже после того, как требующее ее действие совершено или запланировано.

— Если в конце учебного года вы все же решите подать официальную жалобу, нужно, чтобы мы при этом не выглядели так, словно не совершали вообще никаких шагов по исправлению ситуации. Мы не можем оставить Хадсона с учителем, который предположительно придирается к нему.

— Это выглядело бы не очень красиво, — подтвердил я.

— Вот хрень, — произнесла Рози, когда мы вышли. — Знаешь, почему она его переводит?

— Вероятно, не для того, чтобы развить в нем стойкость.

— Она не хотела, чтобы учителю Хадсона пришлось перед нами отчитываться.

— Что как раз и входило в твои намерения.

— Совершенно верно.

— Вы им рассказали про кличку. Обещали, что не будете. А сами рассказали. И теперь мне придется перевестись в другой класс.

Это было великолепное резюме того, что мы совершили. В свое время именно за такие поступки я ненавидел родителей. И именно таких поступков я всеми силами стремился избежать по отношению к Хадсону. Я с нетерпением ожидал, как Рози объяснит собственное поведение.

— Дон, объясни сам, — попросила Рози. — Ты же там был. Я попытался вспомнить все обстоятельства. Они включали в себя межличностные взаимодействия, которые не описываются точными терминами и поэтому ускользают из памяти. Но я сумел припомнить одну важную вещь.

— Мы пытались действовать в твоих интересах, — объявил я. — Раскрытие прозвища призвано было достичь цели более высокого порядка.

— О чем вы говорите?

Мы с Рози переглянулись.

— Вы вечно с ними говорите, я же знаю. О чем?

Мы с Рози снова посмотрели друг на друга.

— Мистер Уоррен думает — со мной что-то не так, да? Потому что я терпеть не могу крикет и «Гарри Поттера», и хожу в шортах, и дружу с девочкой. И знаю всякие вещи, которых он не знает. И… — Хадсон встал. — Вот почему вы мне устраиваете эти тренировки. Вы хотите меня изменить.

— Наша цель — чтобы тебе было легче в школе, — сообщил я.

— Вам не нравится, какой я. Иначе вы не хотели бы меня изменить.

— Мы тебя оба любим, — вмешалась Рози. — Твой отец пытается учить тебя разным штукам — как все отцы. Дед заставил его в семь лет заниматься карате. Вначале ему это не нравилось, но теперь… Ты ведь рад, что умеешь кататься на велосипеде, правда?

— Я не хочу об этом говорить, — произнес Хадсон. — Я плохо себя чувствую. Вряд ли я смогу завтра пойти в школу.

— Рано или поздно это должно было произойти, — заметила Рози, после того как Хадсон отправился в свою комнату. — Как ты теперь хочешь поступить?

— Мне надо на работу.

Перестраивая свое расписание, я в свое время забыл выделить время под продолжительные беседы в ходе вечерней передачи дел от меня к Рози. В баре мне требовалось быть строго в 18:00. А любые попытки Рози уйти с работы пораньше вызывали характерный «закодированный» ответ со стороны Иуды.

— Иуда говорит: «Нет проблем, Рози, мы знаем, что тебе надо присматривать за Хадсоном. Что бы ты сейчас здесь ни делала, это может подождать до завтра».

— Похоже, он очень деликатно старается учитывать твои жизненные обстоятельства.

— На самом деле нет. Если Стефан удирает пораньше, никто не спрашивает почему. Но я же мамаша. А у мамаши может быть только одна причина отпрашиваться с работы.

По счастью, мы с Рози имели возможность общаться в «Библиотеке», где система дистанционной подачи заказов сводила к минимуму вмешательство в разговор посетителей. Я предложил ей приехать в бар.

— А с Хадсоном что делать? Он же якобы болен. И потом, я сегодня вечером готовлю.

Два блюда из Типового рациона оказались непригодными для повторного разогревания, и Рози добровольно вызвалась готовить в те вечера, когда они значились в нашем домашнем меню.

— Да, кстати, — добавила она. — Вот еще чему тебе следовало бы научить сына. Когда я говорю: «Пойду повешу белье, а ты последи за рисом», это не означает: «Последи, как рис выкипает, пригорает и дымится, пока не сработает противопожарная сигнализация».

— Ты определенно слишком долго развешивала белье.

— Ему надо было просто отключить конфорку. Даже ты догадался бы.

— Вследствие того что я значительно старше и являюсь опытным кулинаром.

Вполне возможно, что в возрасте Хадсона я поступил бы точно так же — и мой отец прочел бы мне свою классическую нотацию «Не могу взять в толк, как человеку с такими мозгами не хватает элементарного здравого смысла».

— Я объясню ему это, чтобы избежать рецидива, — пообещал я. — Применительно к данному сценарию развития событий.

— Можешь не трудиться. Думаю, он и так усвоил урок.

— Но ты просила меня научить его…

— Я надеялась, что ты сможешь ему передать как бы общий принцип. Но теперь вижу, в чем тут сложность. Так что не надо.

— Правильное решение. Приоритетной для нас должна быть текущая проблема. За которую отвечаю я — согласно условленной схеме разделения труда.

— И это значит, что?..

— Что я поговорю с ним завтра. Это ему будет вместо школы.

29

Рози позвонила директору школы и сообщила, что Хадсон пропустит один день — для того, чтобы мы смогли провести подробный разбор беседы о прозвище Нацист и подготовиться к переводу в параллельный класс.

— По-моему, Бронвин меня побаивается, — заметила Рози.

Мне показалось, что это вполне адекватная реакция на разыгранного ею «злого полицейского».

После того как Рози уехала на работу, я заявил Хадсону:

— Могу предположить, что на самом деле ты не болен, просто тебе требуется время на восстановление и размышления.

Хадсон немного подумал. Затем кивнул:

— Это ничего?

— Взрослые поступают точно так же. Они берут отгулы «для поддержания психического здоровья», оформляя их как отпуск по болезни, поскольку система трудового законодательства в этом плане недостаточно гибка. Но сейчас нам нужно отыскать долговременное решение.

— Я не хочу переводиться в другой класс.

— Нам следует определить, является твое требование ультимативным или же обсуждаемым. В последнем случае у нас больше простора для инновационных решений.

Пока я готовил себе кофе, Хадсон обдумывал прозвучавшее предложение.

— Требование обсуждаемо, — произнес он наконец.

— Великолепно. Процесс решения проблемы начинается с объяснения и изучения сложившейся ситуации, а также имеющихся целей. На данной стадии мы можем задавать вопросы и обмениваться информацией, однако не можем предлагать решения. После этого необходим инкубационный период для подсознательной работы над проблемой. В течение этого периода мы будем заниматься какими-то несложными повседневными делами. Поскольку на весь процесс у нас лишь один день, я рекомендовал бы отвести под эту стадию от трех до четырех часов. Затем мы начнем совместно искать решения.

— Если мы решим проблему к обеду, можно потом поехать в Клунс за книгами?

— Не решим. Инкубационный период имеет важнейшее значение для того, чтобы выработать лучшее решение из возможных.

— А может, поедем за книгами и как раз в это время устроим инкубационный период?

— Блестящая мысль.

Мы тут же отправились, составив следующий план: изучить проблему по пути в Клунс; провести инкубацию в процессе обмена и покупки книг; заняться выработкой и оценкой решения на обратном пути. Дополнительный плюс: путешествие в Клунс ассоциировалось в нашем сознании с восстановлением после трудного времени (смерти моего отца и Инцидента с пиццей).

Исходная проблема, которая некогда представлялась мне столь серьезной, что ради ее разрешения я пожертвовал своей работой, в ходе разъяснения ее Хадсону существенно потеряла в остроте.

— Мистера Уоррена беспокоит, что ты не обладаешь навыками общения, которые понадобятся тебе в старших классах.

— Там будут те же ребята с нашего потока. Мы все вместе туда перейдем.

— Но тебе не нравится школа.

— Она не станет мне больше нравиться, если я научусь играть в футбол. Она будет мне даже меньше нравиться. Потому что мне не нравится играть в футбол.

— А если тебе придется?

— Дедушка показал мне, что делать, если вдруг понадобится сыграть. И потом, вообще неважно, что там думает мистер Уоррен, потому что я больше не буду учиться в его классе. Так что проблема решена.

Хадсон ничего не говорил на протяжении последующих пятидесяти семи минут, если не считать зачитывания вслух текста некоторых дорожных указателей и рекламных щитов, что я иногда проделывал и сам, когда находился в машине один. Я воспользовался этим временем для размышлений и осознал, что Хадсон сопротивляется тому, чтобы его классифицировали как «изначально неполноценного» — пусть даже и в очень небольшом количестве областей. Более точной характеристикой было бы «плохо подготовленный».

— Ты читал какие-нибудь фантастические книги, где неподготовленный человек вынужден отправиться в космос? — спросил я.

— Полно таких читал. Иногда этот человек — ребенок.

— И иногда у этого персонажа есть время на то, чтобы пройти какую-то базовую подготовку. И это — часть сюжета. Верно?

— Иногда, — признал Хадсон.

— Можешь привести пример?

— Да. — Хадсон немного помолчал, а затем рассмеялся: — Ты ведь нарочно всегда так выражаешься, да?

— Совершенно верно.

Я мог бы ответить подробнее, разъяснив, что подобный стиль речи согласуется с тем, чего ожидают от меня окружающие, при том что ситуация остается под моим контролем. Однако не следовало уходить от основной темы разговора.

— У Роберта Хайнлайна есть такие, — заметил Хадсон. — Он много писал для подростков, так что… Вот, например, «Время для звезд». Ты эту вещь наверняка терпеть не можешь. Из-за ненаучности.

— Телепатия. Вполне приемлемо предложить одно фантастическое допущение или открытие как основу для фабулы. Применение специальной теории относительности в контексте мгновенной коммуникации подано правдоподобно.

— Ты ее читал?

— «Будет скафандр — будут и путешествия» лучше, но «Время для звезд» — подходящий пример.

— Ты же говорил, что не читаешь фантастику.

— Сейчас — нет. Я читал ее в тот период, когда был чрезвычайно несчастен.

— Чтобы ты мог вообразить, будто ты где-то в другом месте?

— Совершенно верно.

— А почему ты был несчастен?

— Из-за нехватки друзей. Но мы сейчас не об этом. Итак, в книге мальчик, умеющий телепатически общаться со своим братом-близнецом, вынужден отправиться в космос — без полагающейся нормальному астронавту подготовки. Времени хватает лишь на то, чтобы научить его самому важному — навыкам выживания во враждебной среде.

Хадсон засмеялся:

— В старших классах.

— Совершенно верно.

Люди с аутизмом плохо схватывают аналогии.

— Его главная сила — способность к телепатическому общению, и окружающим приходится с этим считаться. Тут можно провести сравнение с твоими умениями в области математики или программирования. Но от телепатии не будет никакой пользы, если герой допустит какую-то элементарную ошибку и погибнет от кислородного голодания или не сумеет правильно применить оружие в борьбе с инопланетянином.

— Не думаю, чтобы в старших классах меня убили.

— Разумно. Но ты можешь заменить «убит» на «несчастен». И если в течение ближайших нескольких месяцев ты приобретешь навыки, которые смогут понизить риск…

— И ты знаешь, что это за навыки? Так тебе кажется?

— Меня можно считать опытным астронавтом, который много раз с трудом избегал неминуемой гибели в космосе.

— Ты неуклюжий астронавт.

— Совершенно верно. Лучше учиться у тех, кому пришлось серьезно поработать, чтобы добиться результатов, чем у тех, кому талант достался от природы.

— А еще ты старый астронавт. Со временем все меняется. Думаю, школа сейчас — не такая, как когда ты сам учился.

— Справедливо. Поэтому нам следует пересмотреть план — с учетом того, что мы оба считаем навыками первой необходимости. Рискну предположить, что ты хочешь и дальше заниматься плаванием. И программированием?

— Ты же сказал — никаких решений, пока не поедем домой.

— Я лишь собираю информацию.

Мне начинало казаться, что четкое формулирование проблемы стало важнейшим шагом на пути к ее решению. Так часто бывает.

В Клунсе мы провели два часа двадцать минут — посетили книжные магазины и пообедали жареной курицей.

По дороге домой Хадсон предложил несколько изменений расписания. Они казались разумными, но я уже объяснил, что до официального одобрения понадобится обсудить их с Рози.

— Почему именно Клунс? — осведомилась Рози. — Могли бы поехать в Шеппартон к твоей матери. Вы с ней не виделись после похорон.

— Великолепная мысль, но сейчас уже, к сожалению, поздно претворять ее в жизнь. К тому же я говорил с ней в воскресенье. — Наши еженедельные телефонные беседы продолжались и после смерти моего отца — без всяких перерывов. — И потом, нам требовалось сосредоточиться на проблеме несчастливости Хадсона. Которую мы решили. Требуется лишь твое одобрение.

— Выкладывай.

— Он хотел бы отказаться от утреннего чтения, которое начинается в пять двадцать, перед уроками. Он будет звонить Джорджу по выходным.

— Пока все нормально.

— Вполне очевидно, что это позволит ему дольше не ложиться по вечерам. Он хочет и дальше посещать Фила и Юджинию согласно текущему распорядку.

— Я отлично вижу, что у тебя на уме. Давай, переходи к плохим новостям.

— Он хочет каждый вечер ходить к нам в бар. Хочет, чтобы ему платили как консультанту по приложению — и как разработчику.

— А что он собирается есть? И это не значит, что я согласна. Просто интересно.

— Пиццу.

— Нет. Исключено. Он не будет каждый вечер есть пиццу.

— Я пошутил. Он всей душой за разнообразие рациона. Но он хочет есть в баре.

— Из-за моей стряпни?

Готовя свою презентацию, я решил не затрагивать в ней взгляды Хадсона по этому вопросу. Я развел руками, изобразив итальянский жест «кто знает?».

— Разумеется, ему нельзя каждый вечер ходить в бар.

— Каковы твои возражения?

— Ему всего одиннадцать. — Рози сделала паузу. — Он ведь заранее приготовил ответы на все это, да?

— Совершенно верно. Это семейный бизнес. Законодательство позволяет ему работать — в течение ограниченного количества часов. Он будет находиться вместе со своим отцом, а значит — под присмотром. И ты сможешь к нам присоединяться, когда тебе будет удобно. Всю домашнюю работу он будет выполнять до того, как идти в бар. Если ему понадобится тайм-аут или возникнет какая-то сложная ситуация, он сможет пойти в бывший кабинет Мин.

— А какая цель всего этого? Если не считать заработка.

— Он будет отрабатывать на практике навыки работы с компьютерным обеспечением, закладывая основу для получения уважаемой и хорошо оплачиваемой профессии.

— Он сам так сказал?

— Нет, это дополнительная информация, от меня. Довод Хадсона состоял в том, что он будет практиковаться в общении с людьми, находясь в среде, которая традиционно считается весьма подходящей для социализации. И что он будет узнавать, как люди мыслят, анализируя то, как они используют приложение. А это его самая существенная потребность, к тому же такому труднее всего научить.

— Все посетители — взрослые.

— А значит, их социальное поведение устроено более сложно. Так что он как бы попадет в класс для углубленного изучения предмета. По его словам.

— Ты вообще хоть смотришь на тех, кто приходит к нам в бар?

— Среди них наблюдается высокое разнообразие. И это идеально. Кроме того, я сделал дополнительный вывод по результатам наших бесед. Если говорить: «Наблюдай за развитием данной ситуации — и, если обнаружишь проблему, предприми практические действия для ее устранения», снизится вероятность повторения Рисового инцидента — в более широком контексте.

Рози засмеялась:

— Не его же одного заставлять меняться. Думаю, другим тоже не помешало бы.

— Замечательный принцип. Предложение одобрено?

— Самое большее — четыре вечера в неделю. Мне надо проводить с ним какое-то время дома. И ему со мной — тоже.

— Полагаю, он сочтет этот вариант приемлемым.

— Очень рада слышать. Но как он будет добираться до бара?

— Он хочет, чтобы у него была транспортная карта. Тогда он сможет пользоваться трамваем. Еще одно важное умение.

— Не уверена, что он готов…

В этом же году, некоторое время назад, мы провели эксперимент, попросив Хадсона предпринять небольшую поездку на трамвае в одиночку, и он пропустил свою остановку. Поиск Хадсона обернулся сильным стрессом как для него, так и для Рози.

— Мы с ним разобрали этот инцидент. Судя по всему, ты снабдила Хадсона лишь расплывчатыми описаниями ориентиров, при том что трамвайные остановки имеют недвусмысленные обозначения, включающие в себя номер маршрута и номер остановки. С такими инструкциями даже я с трудом нашел бы дорогу.

— С этим не буду спорить. Я просто думала про безопасность…

— Мельбурн — один из наиболее безопасных городов в мире. Вероятность того, что ребенок станет жертвой насилия, находясь в общественном транспорте, весьма низка, но пресса обращает на эти случаи несоразмерно большое внимание. Тут как с нападениями крокодилов на человека. У Хадсона куда больше шансов быть убитым или искалеченным, когда…

— Поняла, поняла. Думаю, это хороший знак. Хадсон начинает сам себе прокладывать дорогу в жизни. Может, это проявится и в том, что в школе он станет вести себя активнее, но… Погоди. Что там с переводом в параллельный класс?

Я улыбнулся:

— Этот пункт он принял.

По непонятной мне причине его требование оставаться в том же классе незаметно перешло из категории ультимативных в категорию обсуждаемых, а затем — в категорию несущественных.

— А знаешь почему? — осведомилась Рози. — Он хотел куда-то деться от Кролика. А теперь получил все, о чем просил, и ему больше не нужно делать из смены класса рычаг давления.

30

Дейв несколько раз заходил в бар, чтобы помочь мне, но обнаружил, что ему трудно находиться в окружении людей, употребляющих алкоголь, и не присоединяться к ним. У меня, напротив, имелось правило не пить ни до, ни во время работы. В результате мой уровень потребления спиртного значительно снизился.

— Лучше я поеду домой, наделаю еще кубиков, — заявил Дейв в конце барной смены, которая, как позже выяснилось, стала для него последней.

— Это уже похоже на навязчивую идею, — отметил я. — Возможно, тебе следует показаться психиатру.

— А ты погляди, — показал он. — Новые штаны. Семнадцать фунтов скинул. А еще… Хадсон тебе не говорил?

— По поводу чего?

— У нас первая продажа.

Дейв вытащил телефон и показал мне сайт. В верхней части страницы значилось: «ДК². Деревянные Кубики Дивного Качества. Сделано вручную в Австралии. Мастер — Дэвид Бехлер».

— Хадсон решил, что «Дэвид» звучит художественнее, чем «Дейв».

— Но тут ведь какая-то ошибка с ценами, верно? Эти изделия кажутся невероятно дорогими.

— Потому что ручная работа. — Дэвид рассмеялся. — Мне тоже сначала так показалось, но Хадсон рассказал, как его приятель Карл выставляет цену для одежек в своем магазине, и я подумал — какого черта, если что, всегда можем сбросить. Но уже по крайней мере один человек явно считает, что мои кубики того стоят.

Я поднял тему проекта «ДК²», когда отвозил Хадсона в школу. Пришлось ждать дождливого дня, поскольку теперь сын по умолчанию пользовался трамваем.

— Кто придумал название бренда? — спросил я. — «Деревянные Кубики Дивного Качества»?

— Дейв и я. Ты всегда говоришь — «лучшее качество в мире» и прочее в этом роде. Так что ты тоже тут как бы поучаствовал.

— А как насчет аббревиатуры?

— Это я. Дейв не большой специалист по математике.

— Выражено некорректно. Должны быть скобки: (ДК)². Тогда будет понятно, что и Д, и К возводятся в квадрат. Юджиния должна бы учить тебя построже.

Последнее утверждение являлось легкой шуткой, но Хадсон не засмеялся.

Тринадцатую годовщину свадьбы мы с Рози отметили в «Библиотеке». Это было идеальное место для празднования — заведение, явившееся результатом нашего совместного проекта по улучшению наших собственных жизней, жизни нашего сына и некоторых наших друзей — и, судя по всему, растущего числа постоянных посетителей.

Как и на каждую годовщину, я преподнес Рози подарок в соответствии с общепринятой системой. Тринадцатая — «кружевная». Поэтому я вручил ей высококачественные кроссовки с кружевными декоративными элементами.

— Тебе необходимо больше физических упражнений, — напомнил я. — Чем старше мы становимся, тем больше усилий нужно предпринимать для поддержки здоровья. Разумеется, мне бы хотелось, чтобы мы оба жили как можно дольше, дабы наш брак мог продолжаться.

Рози рассмеялась:

— Хорошее уточнение. И подарок хороший. Я сверилась с тем, что принято дарить на эту годовщину, и ожидала, что ты мне вручишь кружевное… ну не знаю… хотя, конечно, кружавчики — это не мое.

— Значит, подарок подходящий?

— Как всегда. Мне и правда надо все-таки добраться до зала. Как-то урвать время между баром, и моей настоящей работой, и Хадсоном, и стиркой. Знаешь, когда я рассказываю, что ты каждый год меня вот так поздравляешь, мне страшно завидуют. Говорят — ты великий романтик. Так оно и есть.

Она поцеловала меня. Не заметили ни Хадсон, ни посетители: их внимание полностью поглощали телевизоры, книги, компьютеры и телефоны.

Я не считал себя романтиком. День годовщины был отмечен в моем ежедневнике, список символов находился в публичном доступе. И я бы не смог внедрить эту традицию без внешнего поощрения — точнее, наставления.

Казалось, Рози прочла мои мысли:

— Это же Джин предложил такую идею, да?

— Изначально — да. Это не секрет.

— Я знаю. Но ты ему многим обязан. Мы ему многим обязаны.

Утверждение Рози было справедливым, но все же весьма необычным.

— Ты ненавидишь Джина, — отметил я.

— Никого я не ненавижу. Кое-какие его поступки меня очень огорчали. Но он был твой друг, и я не хотела вставать между вами. По-моему, ты по нему скучаешь.

В годовщину нашей свадьбы моя жена сделала совершенно необычайное признание. В ответ следовало проявить полнейшую откровенность.

— Возможно, — произнес я.

— Дон, может быть, тебе стоило бы как-то протянуть руку Джину. Ты же вечно пытаешься убедить Клодию, чтобы она с ним помирилась. Тебе не кажется, что это с твоей стороны отчасти… как бы проекция?

— Проекция моих эмоций? Не исключаю. Однако между мною и Джином за одиннадцать лет ничего не изменилось. А значит, нет никакой рациональной причины для нашего воссоединения.

— А как насчет тебя самого? Разве ты сам не изменился? Может, и он тоже изменился. И не говори мне, что ситуация не изменилась. Тебе так кажется из-за твоего отношения к жизни. По крайней мере, во многом именно из-за этого.

Она указала на Хадсона, который стоял возле книжных полок и о чем-то оживленно разговаривал с Таццей и Мерлином.

— Видишь? Похоже, он теперь гораздо счастливее. Но ты не очень-то счастлив, правда?

Как всегда, Рози лучше понимала мое эмоциональное состояние, чем я сам. Я посмотрел на экран компьютера.

— Мне надо выполнить заказ. А потом я отвечу на твой вопрос.

Готовя коктейли, я пытался осмыслить то негативное чувство, которое обнаружила во мне Рози. Да, настроение у Хадсона, судя по всему, действительно улучшилось. Во всяком случае, это было заметно, когда он находился в баре. Я полагал, что данное улучшение едва ли распространяется и на время его пребывания в школе.

Хотя мои воспоминания о школьных днях были по большей части отмечены чувством отчужденности, случались и счастливые моменты. Я получал удовольствие от написания программ для своего компьютера, от игры в шахматы и почти от всякой учебной работы как таковой. Однако к двадцати годам во мне развились суицидальные наклонности — столь сильные, что даже пришлось провести некоторое время в психиатрической лечебнице. По сути, моя проблема состояла в социальной изоляции. И ведь у Хадсона по-прежнему имелся лишь один друг, а значит, на этом фронте с самого начала проекта «Хадсон» не произошло решительно никаких улучшений.

Я закончил смешивать коктейли, и Чен, один из временных официантов, унес их.

— Анализ завершен? — осведомилась Рози.

— Не совсем. Но я беспокоюсь по поводу… вопросов, которые поднял Кролик.

— Ты больше не думаешь насчет диагностики аутизма? Не знаю, замечал ты или нет, но, как только он утром встает, он всегда начинает что-то такое выстукивать. И это продолжается минут десять.

Я кивнул. Собственно, я уже решил не затрагивать данную тему в разговорах с Хадсоном, во избежание неловкости. И в разговорах с Рози — по той же причине. Вполне возможно, что постукивание продолжалось уже какое-то время, но мы заметили его лишь недавно — благодаря тому, что Хадсон стал поднимался позже.

— Думаю, он так делает, чтобы настроиться на школу, — предположила Рози. — Это называется «стимминг» или «аутостимуляция». Один из характерных признаков аутизма. Ты про это знал?

— Нет.

— Вот странно, — проговорила Рози. — Я хотела почитать всякие материалы по аутизму, а потом решила: да ну, Дон все это будет знать назубок еще до того, как я начну. Но, оказывается… ничего такого…

— Я провел кое-какие изыскания в интернете — в тот день, когда ты меня прервала. Кроме того, тринадцать лет назад я изучал синдром Аспергера, готовясь к лекции. И мы с тобой ходили на семинар. Я пришел к предварительному выводу, что у Хадсона нет аутизма, а следовательно, информация из данной области не имеет для нас значения.

— Ну да, — отозвалась Рози. — Но… посмотри, вот он стоит там, вместе с этими парнями. — Она указала на собеседника Хадсона, худощавого молодого человека двадцати с чем-то лет. — Думаю, многие из них — в спектре.

— Возможно. Подозреваю, они оказывают на него дурное влияние.

— Ого. И это говоришь ты. Между прочим, когда я тебя встретила, ты вел себя очень похоже на них.

— И был несчастен.

— Я просто хочу сказать, что если Хадсон действительно в спектре и ты хочешь, чтобы он развивал в себе социальные навыки, заводил больше друзей и прочее, то нам, может быть, надо устроить так, чтобы ему немного помогли люди, которые делают это каждый день. На… научной основе.

Тут я подумал о Доуве — однокласснике Хадсона, который «превратился в какого-то зомби». И о себе двадцатилетнем — заточенном в психиатрическую лечебницу. Это было после того, как мы получили профессиональную помощь. А возможно — из-за нее.

Я повернулся к экрану:

— «Кайпиринья», на двенадцатый столик. Без разбавления.

Мин бывала в баре так же часто, как Рози и Хадсон, хотя контракт вообще не обязывал ее здесь работать. На стартовом этапе мы полагались на временный персонал, и она стала самопровозглашенным офицером-вербовщиком.

— Хочу, чтобы вы мне смешали лучший коктейль из всех, какие вы когда-либо делали. Ваше собственное изобретение или просто великолепный мартини, — неважно. Главное — чтобы это был идеальный коктейль. Прямо сейчас. А потом мы введем его в приложение, под вашим именем. И когда вечером вы придете домой, то скажете, что сделали лучшую работу в своей жизни. А иначе зачем вы вообще живете? И зачем я здесь?

Поразительно, но, даже несмотря на столь выспренний стиль, персонал души в ней не чаял.

Однажды, в пятницу вечером, Рози, Хадсон и я готовились к закрытию, и наша команда привратников, Ник и Кей-ли, явилась, чтобы отметиться перед уходом с работы. Сама Мин ушла за несколько минут до этого.

Кейли смеялась:

— Мин вам не рассказала, что она сделала?

— В каком контексте?

— Часов в восемь на входе образовалась порядочная очередь, и тут явились эти три парня — как раз когда Мин входила. Есть такой тип парней, они думают, что девчонки, которые сюда ходят, — страшно доступные. Меня это дико бесит, но что тут поделаешь?

Рассказ продолжил Ник:

— И вот Мин к ним подходит, и — ну, Кейли права, они такие и есть, Мин тоже это видит… и говорит: «Извините, но у нас дресс-код». И эти парни такие… посетители перед ними одеты… ну, сами понимаете во что… И эти парни в своих отглаженных брючках, в ботиночках с острыми носами… типа — «Какого хрена?». А Мин показывает на тех, кто стоит перед ними в очереди, и с таким невозмутимым видом говорит: «Думаю, вы сами видите, на какие стандарты мы здесь рассчитываем». Сами знаете, какая она. Рост — метр с кепкой, но сразу сделала этих троих. И они… тут же слиняли. Растворились в ночи.

Хохотали все. Кейли ударила раскрытой пятерней в пятерню Рози, а Хадсон проделал то же самое со мной. Казалось, мы и впрямь делаем славное дело.

31

В пятницу, в 8:51 утра, позвонили в дверь. Явилась Алланна вместе с братом Бланш. Я не видел ее уже довольно продолжительное время — вследствие того, что Хадсон добирался до школы и до дома Бланш на трамвае. Алланну определенно переполняли эмоции, причем доминирующими, по моим оценкам, являлись гнев и недоверие.

— Словами не выразить, как я зла! Поверить не могу, что вы это сделали!

— Речь о чем-то конкретном?

Я предположил, что проблема состоит в визите Бланш к офтальмологу, но было бы неверным стратегическим решением признаться в этом, а затем обнаружить, что я расстроил Алланну каким-то другим поступком.

— Вы отвезли мою дочь на медицинское лечение — на медицинское лечение, в котором она не нуждалась. Даже врач сказала, что она в нем не нуждается, верно? Без моего разрешения, без разрешения моего мужа. Вы понимаете, что это вообще незаконно? Хадсона могут выгнать из школы из-за того, что вы натворили. Вы об этом подумали?

Алланна продолжала в том же духе еще некоторое время, не добавляя практически никакой значимой информации. Будь на ее месте Хадсон, я бы задействовал тайм-аут-протокол, но применительно к взрослому человеку такой подход стал бы бестактным.

— Может быть, вам дать раствор? — спросил я.

— Что? Что вы сказали?

— Травяной настой.

— Вы мне предлагаете травяной настой?

— Кипяток, цитрусовая кожура, розмарин или тимьян. Могу приготовить, пока мы будем работать над решением данной проблемы.

— Да вы вообще меня слушали? Вы хоть понимаете, во что вы вляпались? Вы и Рози?

— Безусловно. Поэтому я делаю свой вклад в отыскание решения. Что, вероятно, является и вашей целью. Нам следует начать с выявления объема нуждающегося в возмещении ущерба.

Алланна вошла, и я дал ее сыну для игры несколько Дейвовых кубиков-образцов, показав, как они скрепляются вместе.

К тому времени, когда я завершил приготовление раствора на основе апельсиновой цедры и розмарина, отдав апельсиновые сегменты брату Бланш, моя посетительница уже вовсю плакала.

— Просто не знаю, что мне про вас и думать. Я пригрозила, что вашего сына выставят из школы. Что Гэри к вам придет и… А вы угощаете нас чаем, даете кубики… такой спокойный. — Она засмеялась. — И я уже не могу сообразить, в чем проблема. Разве что во мне, раз я сама ее не отвела к врачу.

— Следовательно, никаких действий от меня не требуется?

— Знаете, Гэри вечно твердит: «Расслабься». А вы, похоже, постоянно находитесь в таком… расслаблении.

— Вероятно, он был недоволен, узнав о визите к офтальмологу.

— Я ему не говорила. Бланш мне призналась только вчера вечером. По секрету. Думаю, я не должна ее выдавать. И вот еще что. Она хочет, чтобы ее иммунизировали.

— Я не говорил с ней об этом напрямую.

— Вы — нет. А Хадсон — да. И вы ее всячески поощряете… интересоваться наукой. А мы, сами понимаете, испытываем насчет этого смешанные чувства.

— Наука — это…

— Не трудитесь. Нам надо признать — она уже достаточно взрослая, чтобы самой решать, чего хочет в жизни. И поскольку она не младенец, ей не будут делать все уколы сразу, а значит, системного шока у организма не будет, верно?

Я тщательно взвесил свой ответ.

— Нет никаких фактических доказательств системного шока у детей старшего возраста.

— Лучше уж я сама подпишу разрешение, а то она попросит у кого-то другого. И еще, знаете, я разрешила ей телефон. Вы меня и здесь убедили.

В тот момент я не озаботился данным вопросом, но, когда Хадсон вернулся домой, поинтересовался:

— Как Бланш смогла позволить себе телефон?

Он уже вышел из кухни и направлялся в свою комнату. По пути он ответил:

— Это я ей купил.

Вечером того же дня, в баре, я сообщил Рози о конфронтации с Алланной. Рози призналась, что сама, вероятно, отреагировала бы точно так же, как ожидала от меня Алланна: агрессивно. Я заподозрил, что Хадсон повел бы себя скорее как я: его подход был бы рациональным, сфокусированным на конкретной проблеме… и эффективным. Однако Кролик в свое время указывал, что в области «умения справляться с конфликтами» у Хадсона наблюдаются трудности.

Я также проинформировал Рози о телефоне Бланш — в надежде, что Рози сумеет объяснить чувство беспокойства, которое я испытываю из-за того, что Хадсон покупает дорогостоящие предметы для другого одиннадцатилетнего ребенка.

— Получается, что и у него есть свой телефон? — сказала Рози.

— Почему ты делаешь такое предположение?

— А с кем Бланш станет говорить по своему?

Я подошел к Хадсону, обсуждавшему приложение с одним из посетителей.

— У тебя есть мобильный телефон? — спросил я.

Он кивнул и возобновил разговор с клиентом.

— Сколько у него вообще денег? — полюбопытствовала Рози.

— Не знаю. Он сдает книги в букинистические магазины. Бар платит ему за помощь с приложением. Кроме того, он делает кое-какую работу для сайта Карла.

— А как насчет Дейва? Дейв ему не платил за помощь с кубиками?

— Такое вполне возможно.

— Хадсон нам бы не сказал. Он становится все более скрытным.

— Ему грозит опасность превратиться в предпринимателя. В капиталиста.

— Грозит опасность?

Я больше не сопровождал Хадсона ни в школу, ни из школы, ни на занятия с Филом, Карлом и Юджинией — это стало возможно благодаря наличию у него транспортной карты и успешному овладению им навыками пользования системой общественного транспорта. В баре Хадсон, как правило, либо беседовал с посетителями (нередко — с Мерлином и Таццей), либо занимался программированием.

Дома он проводил почти все время у себя в комнате. Я объяснил Рози, что для одиннадцатилетнего ребенка это нормально.

— Ты ссылаешься на собственный пример, — заметила она. — Это некорректно. В твоем детстве не было интернета. Каким бы уверенным он ни казался в компании взрослых, он по-прежнему очень ранимый. Возможно, как раз из-за Сети.

— Согласен.

— А ты не мог бы глянуть, что у него в компьютере? Просто чтобы понять, чем он там занимается?

Невероятно. Рози просила меня намеренно вторгнуться в частную жизнь члена семьи. Совершить киберпреступление. На основании исключительно туманных подозрений. По счастью, тут имелось препятствие практического свойства.

— Скорее всего, компьютер Хадсона защищен паролем. А при его высоком уровне интеллекта он наверняка использовал какую-то сложную комбинацию.

— Дон, ему одиннадцать. Ему нравится тусоваться со взрослыми. Родители в таких случаях, как правило, устанавливают на компьютер какой-нибудь фильтр. Или требуют сообщить им пароль.

В этом споре Рози победила, несмотря на то что я не преминул напомнить ей об инциденте с прозвищем, когда мы пренебрегли пожеланиями Хадсона, руководствуясь благими намерениями.

Качество систем компьютерной безопасности, как правило, превосходно — с технической точки зрения. Их слабое звено — человеческий фактор. Я не рассчитывал обнаружить пароль Хадсона записанным на бумажке, прикрепленной к внутренней стороне столешницы. Но мне хватило минуты, чтобы войти в его комнату, когда он уже залогинился, и, пока Рози специально отвлекала его, скопировать на флешку данные о посещенных сайтах, сохраненные браузером.

Результаты анализа этих данных оказались по большей части вполне предсказуемыми для одиннадцатилетнего предпринимателя, интересующегося научной фантастикой. Хадсон являлся участником форума коллекционеров научно-фантастических книг. Он имел аккаунт в PayPal (который я в свое время авторизовал) для продажи и покупки книг и осуществлял соответствующие сделки на множестве сайтов. В последнее время Хадсон почти не посещал Сеть — неудивительно, поскольку основное внимание он сосредоточил на приложении для «Библиотеки».

Я совершенно не ожидал обнаружить, что Хадсон неоднократно посещал сайты, посвященные проблемам аутизма, и заполнял диагностическую анкету, причем вариант, предназначенный для самотестирования взрослых, а не для родителей, желающих проверить на аутизм ребенка.

— А ты можешь узнать, сколько баллов он набрал? — спросила Рози.

— Нет. Тут только адреса общедоступных сайтов. Ни его ответов, ни суммы баллов они не покажут.

— Ну что, обсудим это с ним?

— Мне казалось, замысел состоял в том, чтобы не раскрывать наши неэтичные действия и тем самым не обращать Хадсона против нас. Как мы поступили при инциденте с прозвищем.

— Ты сам на это согласился. В любом случае он, похоже, на шаг впереди нас. Так что, может, пора рассказать Хадсону, что о нем думают в школе.

Переход Хадсона в класс мисс Уоддингтон прошел безболезненно.

— Она нормальная, — сообщил Хадсон, пока мы втроем ехали в бар.

— Кроме того, ты избавился от классного клоуна, — заметил я.

— Ну да, Джаспер как-то увлекся. Но в новом классе один парень начал меня доводить, и мисс Уоддингтон сразу велела ему остаться после уроков. Хоп — и все. Он говорит, что еще со мной разберется.

— Угрозу следует рассматривать как осуществимую?

Хадсон рассмеялся:

— Он не очень-то здоровенный, и друзья у него не… не опасные. Так что, видимо, нет.

— Ты ведь нам скажешь, если он что-нибудь такое сделает? — спросила у него Рози. — Что-нибудь неприятное.

— Ага.

— Еще какие-нибудь преимущества от смены класса? — спросил я.

— Мне разрешают писать задания в своем компьютере. И мисс Уоддингтон позволяет сидеть за экраном.

— За экраном?

— Я не про компьютерный. Это другой экран. Неважно.

— Нет уж, давай скажи, — попросила Рози.

— Мы уже почти приехали.

— Ничего, мы можем подождать. Расскажи про экран, — настаивала Рози.

— Это просто большая белая доска для записей, в дальнем конце. Она загораживает от тебя весь остальной класс, так что тебя ничего не отвлекает. Это не какое-то там наказание: ты можешь сам выбрать, сидеть за экраном или нет. И из-за него все слышно.

— Блестящая идея, — одобрил я. — Кто ее предложил?

— Кажется, мисс Мингос, ассистент учителя. Она приходит помогать с Доувом. Ну, с тем парнем с аутизмом.

Это была очевидная возможность обсудить с Хадсоном тему аутизма, но, когда Рози указала на это, я уже припарковал машину, а сын юркнул внутрь бара — туда, где персонал готовился к вечерней работе.

32

— Тебе разве не пора один вечерок отдохнуть? — Амхад явился произвести «неофициальную инспекцию», но почти все время провел за беседой с Мин.

— Мы договорились, что первые три месяца я буду выходить каждый вечер, — напомнил я.

— Да, всегда лучше всего сначала поставить планку высоко, а потом немного расслабиться. И потом, вся твоя семейка тоже впряглась. Но позволь блеснуть и кое-кому из персонала. А то ребята говорят, ты немножко контрол-фрик.

— Ты хочешь, чтобы я…

— Да нет, все нормально. Просто давай ты будешь выходить всего пять вечеров в неделю до конца этих трех месяцев. Мин не против. И мы не будем следить, когда ты приходишь, а когда — нет.

— Я планирую не приходить по воскресеньям и вторникам, потому что статистика показывает: в эти дни самое наименьшее количество заказов, — сообщил я.

— Не «самое», а просто «наименьшее число заказов», — поправил Хадсон. И засмеялся. — Ты нарочно!

Это был наш первый семейный ужин в домашней обстановке с тех пор, как открылся бар.

— Как там школа?

— Отлично.

— А ну прекратите оба, — распорядилась Рози. И затем обратилась к одному Хадсону: — Расскажи мне про экран, о котором ты вчера начал говорить. Этот… Доув… он же довольно неприятный тип, нет? И он постоянно старается, чтобы его как-то отстранили от уроков. А теперь ты сам в таком положении. Сидишь за экраном.

— Ну, не то чтобы… Он там сидит, просто чтобы его не доставали. Я его не достаю, он меня тоже не достает. Он вообще нормальный, довольно прикольный.

— Прикольный — в смысле смешной или в смысле чудной? — уточнил я.

— И то и другое.

— Получается, вы с ним друзья?

— Может, и так, — ответил Хадсон. — Ну, он странноватый, но я все больше привыкаю ко всяким странным людям. И потом, он реально умный. Правда, программы не пишет. Он на машинах повернут. Все знает про дедушкин «порше», то есть вообще все. У него можно что угодно спросить.

— Следовательно, если считать его твоим другом, общая сумма равна двум, верно? — спросил я. — Он и Бланш.

— У меня полно друзей. Может, даже больше, чем у тебя. Я не… не в социальной изоляции.

— Только вот не превращайте это в соревнование, — призвала Рози.

— Это не соревнование, это игра, — пояснил я. — Дейв.

— Дейв, — повторил Хадсон. — Он и мой друг тоже. Сам у него спроси.

— Карл.

— То же самое. То же самое — с Юджинией. И с Джорджем.

Хадсон был прав. В Нью-Йорке он некоторое время общался с Джорджем. Однако с прочими нашими взрослыми друзьями он проводил совсем не много времени.

— Исаак и Джуди Эслер, — объявил я.

— Мерлин и Тацца.

— Погодите, — попросила Рози. — Я хочу изменить правила. Давайте считать только друзей, возраст которых отличается от твоего собственного не больше чем на два года.

— Неразумно, — возразил я. — Вполне очевидно, что… Рози подала мне знак «рот на замок».

— Начинайте заново, — велела она.

— Бланш, — выпалил Хадсон.

Я уже испытывал некоторые затруднения.

— Дейв, — объявила Рози и уверенно кивнула. Видимо, предполагалось, что мне следует солгать по поводу возраста Дейва.

— Доув.

— Джуди Эслер, — произнесла Рози и дала мне тот же сигнал. Джуди была по меньшей мере на десять лет старше меня, но Хадсон мог этого не знать. Казалось, определив такие правила, мы с Рози сговорились обмануть сына.

— Эй, двое на одного, — запротестовал Хадсон.

— Он еще раньше назвал Джуди, — заметила Рози. — И Дейва. Счет два-два.

Судя по всему, Хадсон отчаянно рылся в памяти, пытаясь отыскать еще каких-то друзей, которые удовлетворяли бы заданному критерию.

— Я просто хочу подчеркнуть, — начала Рози, — что…

— Надя, — произнес Хадсон.

— Кто это? — спросила Рози.

— Девочка из моего класса. Она тоже друг. Я ее не выдумал. Позже Рози сообщила мне, что при этих словах Хадсон покраснел. Я этого не заметил, поскольку пытался вспомнить, что я знаю о возрасте Ласло. Прежде чем я хоть до чего-то довспоминался, Рози объявила Хадсона победителем и велела мне подавать десерт.

— А ты сможешь побить кикбоксера? — спросил у меня Хадсон. Несмотря на отличную погоду, он попросил меня отвезти его в школу. Я предположил, что вопрос имеет отношение к отцу Бланш — Гомеопату Гэри. Для меня грозным соперником стал бы любой профессиональный боец, но я не имел никакого представления о том, сохранил ли Гэри физическую форму и мастерство.

— Зависит от его или ее квалификации. Лучший кикбоксер в мире почти наверняка победит меня, тогда как худший кикбоксер в мире, вероятно, победит сам себя без всякого моего участия.

Хадсон посмеялся моей шутке.

— Ты сказал — «почти наверняка». Как вообще драться с лучшим кикбоксером на свете?

— Как можно стремительнее. В идеале — еще до того, как он осознает, что бой начался. Вероятно, имеет смысл сразу же сделать подсечку. Боксеры, как правило, плохо дерутся в лежачем положении.

— «А почему ты спрашиваешь?» Вот что ты должен был сказать. И все. — Рози рассердило то, что я ответил на вопрос Хадсона, не попытавшись выяснить, чем упомянутый вопрос был вызван.

— Когда я учился в школе, мальчишки часто дискутировали о том, чей отец лучше покажет себя в драке. Иной раз основой для обсуждения служили фактические данные.

— Может, ты и прав, но сколько у нас вообще знакомых кикбоксеров? Вдруг Хадсон действительно его боится?

Рози подняла эту тему, когда мы ели белого морского окуня в сухарях и пюре с сорокапятипроцентным содержанием корня сельдерея.

— Тебе надо бы как-нибудь позвать к нам Бланш на ужин, — предложила она Хадсону. — Может, нам и ее семью стоило бы пригласить.

— По-моему, ее брат еще слишком маленький для таких вещей. И вообще пока не надо. Она сейчас жутко злится на своего папу.

Рози кивнула, словно психиатр, выслушивающий пациента. Но Хадсон не стал продолжать.

— Почему? — спросил я.

— Он сделал худшее, что вообще может быть. Взломал ее компьютер.

Я не стал смотреть на Рози. Такой взгляд мог бы стать своего рода невербальным индикатором вины. Я решил, что будет безопаснее сосредоточиться на фактах, а не на моральном аспекте.

— Когда? — спросил я.

— Вчера.

— Каким образом? Полагаю, при помощи психологии, а не технологии?

— Не угадал. При помощи технологии.

Я ощутил совершенно нерациональное раздражение из-за того, что человек, возможно превосходящий меня по части боевых искусств, оказался еще и экспертом по информационным технологиям.

— Продолжай.

— Он поставил камеру в комнате у Бланш.

— Что? — произнесла Рози.

— Это часть системы безопасности. Она там висела, еще когда Бланш совсем маленькая была.

— И Бланш не возражает…

— Теперь возражает. Она ее изолентой заклеила. Так вот, эта камера смотрела прямо на ее стол. И он мог увидеть, как двигаются пальцы, когда она вводит пароль. Это легко, у нее же планшет такой огромный.

Я был впечатлен, однако решил не делиться с Хадсоном и Рози своими эмоциями.

— Хорошо известная методика, — заметил я. — И чрезвычайно безнравственная. Он что-нибудь обнаружил?

— Она искала всякую инфу про альбинизм. А это у них в доме считается — ни-ни. И про вакцинацию. Это было уже довольно давно, но он все равно нашел. Наверное, по автозаполнению. По-моему, ее мама за нее заступилась. Вот почему… — Хадсон внезапно умолк.

Рози подала мне настоятельный знак «рот на замок».

Хадсон, похоже, нервничал.

— Можно мне уже выйти из-за стола? — спросил он.

— Нет, — отрезала Рози. — Думаю, есть кое-что такое, о чем тебе нужно нам рассказать.

Несколько секунд Хадсон ничего не говорил. Мне даже не требовался еще один сигнал, чтобы и самому продолжать хранить молчание.

— Обещаете, что никому не скажете? Что не будет как с кличкой, когда вы все разболтали?

— Нет, — произнесла Рози. — Мы не будем ничего обещать. Есть такие вещи, молчать о которых неправильно. Если ты нам скажешь, что он применяет насилие — к Бланш или к ее маме, — мы обязательно что-то по этому поводу сделаем. Ты понимаешь почему?

Хадсон ничего не ответил.

— Ты обещал, да? — спросила Рози. — Обещал Бланш? Хадсон кивнул. Я узнавал в нем себя — в юные годы. Вероятно, я в то время не сумел бы посмотреть шире, мысленно выйти за пределы правила, согласно которому обещания нельзя нарушать. Даже сейчас мне потребовался бы убедительный противодействующий императив. И у Рози таковой имелся.

— Что важнее — сдержать слово или помешать, чтобы кому-то причинили боль? — спросила она у Хадсона.

Хадсон кивнул. Он переваривал услышанное. В отличие от большинства ситуаций, когда советы ему давал я.

— Я точно не знаю, что там было. Она не особенно объясняла, что случилось. Но только — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не доводите до того, чтобы у нее были неприятности с ее папашей.

Рози хотела обратиться в полицию. После некоторых внутренних споров она решила, что у нее недостаточно доказательств, чтобы побудить правоохранительные органы к каким-либо полезным действиям. Однако на другой день позвонила в школу.

— Бронвин меня выслушала, — сообщила мне Рози. — Как и следовало ожидать. И сказала все, что полагается: спасибо, нам очень важно это знать — и тому подобное. Говорит, они не замечали, чтобы с Бланш что-то такое происходило. Но мне показалось, что она не так уж безумно удивлена. Судя по тому, как ты описал поведение Гэри на плавании, он не очень-то прячет свой гнев.

— Как ты считаешь, нам следует и дальше позволять Хадсону посещать их дом?

— А ты сам как считаешь? Я у них не была, а ты был.

— У меня сложилось впечатление, что отец Бланш с ними не взаимодействует. Хадсон находится там максимум два часа. И Алланна всегда рядом.

— Я заставила Хадсона пообещать, что он мне обязательно расскажет, если его там что-нибудь… встревожит. И, кстати, во всем этом есть плюс. В школе решили на последнюю четверть перевести Бланш в класс к мисс Уоддингтон. И к Хадсону. Они придумают какое-то формальное объяснение, но на самом деле они думают — в случае чего мисс Уоддингтон лучше, чем Кролик, заметит, если с Бланш будет твориться что-то неладное.

33

Близились школьные каникулы — период, когда я мог проводить больше времени с Хадсоном. Я уже успел познакомиться с двумя его новыми друзьями подходящего возраста.

Однажды я отвез его на машине к Доуву, мальчику с аутизмом. Хотя до жилища Доува вполне можно было добраться общественным транспортом, мне требовалось встретиться хотя бы с одним из его родителей или опекунов и оценить домашнюю обстановку — как рекомендовалось в специальном документе, выпущенном школой. Получилось в каком-то смысле удачно, что я не видел этой инструкции до того, как позволил Хадсону посетить Бланш: мои настояния на осмотре кабинета Гэри могли бы привести к возникновению неловкой ситуации.

По пути к Доуву мы обсуждали машину Фила. Не так давно Филу понадобилась его «тойота», поэтому я снова ездил на «порше». После выправления, перекраски и полировки поврежденных внешних частей последний просто сиял. Фил вынудил меня пообещать, что я не позволю Рози садиться за руль этого автомобиля — кроме как ради спасения чьей-то жизни и если других вариантов не будет.

Доув выказал весьма впечатляющее знание данной модели. Он отметил, что у автомобиля — турбокорпус, то есть он шире стандартного. Теперь у меня имелось объяснение необычайной подверженности данной машины повреждениям при парковке.

В Доуве трудно было заметить что-то необычное — за исключением веса, выходящего за пределы здорового диапазона (приблизительный ИМТ — тридцать), и осведомленности в области автомобилей. В детстве я с таким же увлечением изучал физику элементарных частиц, коллекционировал монеты и разрабатывал шахматную программу.

Мать Доува звали Бекка, и она была в восторге от того, что к Доуву пришел в гости друг. Я произвел осмотр дома, и она сопровождала меня на протяжении всех сорока семи минут, разговаривая главным образом о Доуве. В том, что касалось школьной среды и формирования дружеских отношений, он сталкивался с теми же проблемами, что и Хадсон. У Доува диагностировали аутизм два года назад, после того, как в его поведении проявились некие странности (какие именно, Бекка не уточнила).

— И диагноз был четкий? — спросил я.

— О господи, как бы не так. Наш терапевт направил его к психологу, а та — к психиатру, и нам пытались прилепить все диагнозы, какие только есть на свете: синдром гиперактивности и дефицита внимания, обсессивно-компульсивное расстройство, тревожное расстройство, биполярное расстройство, ранняя стадия шизофрении, расстройство личности. Даже спрашивали, принимает ли Доув наркотики. Ну, теперь-то он, конечно, принимает всякие средства. Они на него обрушили весь арсенал.

Несомненно, выражение «весь арсенал» являлось преувеличением, но я невольно вспомнил собственное столкновение с психиатрией. Похоже, с тех пор в этой сфере мало что изменилось, если не считать увеличения списка возможных диагнозов и методов лечения.

— Но текущий диагноз — «аутизм»?

— Так написал психиатр в справке для школы. Чтобы ему дали помощника. Помощницу, кстати, дали отличную.

— И теперь вы полагаете, что диагноз верен, а лечение эффективно?

Бекка провела меня обратно на кухню, прежде чем ответить:

— Как тут можно определить? У него были проблемы с речью, и его из-за этого очень дразнили. Он год ходил к логопеду. Ему не нравились упражнения, зато теперь он доволен, что их делал. Но эти лекарства… Он так прибавил в весе. Раньше с ним было трудно, теперь уже не так, но… он что-то при этом потерял. Знаете, у моей матери был длиннющий список лекарств — с такими ходят не в аптеку, а в супермаркет. И с годами список только рос. А потом она перешла к другому врачу, и тот ее со всего этого снял — и начал с нуля.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать: Бекка не меняет тему, а проводит аналогию между своей матерью и Доувом.

— Умственно полноценным людям рекомендуется самостоятельно отслеживать состояние своего организма и воздействие на него лечения, — заметил я. — Профессиональные медики наблюдают вас значительно менее часто, чем вы наблюдаете себя сами. И они меньше беспокоятся за вас. В случае с детьми и людьми с ослабленными когнитивными способностями кто-то должен осуществлять наблюдения за них.

— Хороший совет. Я вот думаю: насколько у Доува все на самом деле было скверно, пока мы не начали его лечить?

Хадсон не выразил почти никакого желания встречаться с Доувом еще раз:

— Ему только о машинах хочется говорить, больше ни о чем.

— Не может ли оказаться, что он вправе пожаловаться на тебя аналогичным образом? Если мы заменим машины на научную фантастику?

— Фантастику я уже почти перерос. И вообще я много всего делаю.

— Например?

— Приложение для «Библиотеки». Кубики.

— Я думал, ты уже не занимаешься кубиками.

— Не могу же я всем заниматься одновременно. Скажешь тоже.

— Возможно, Доув тоже не зациклен лишь на автомобилях. Не исключено, что вы могли бы найти тему, которая интересует вас обоих.

— Проще найти человека, который тоже интересуется разработкой приложений. Вроде Таццы.

Я познакомился со вторым новым другом Хадсона, когда забирал его из школы, чтобы отвезти к дантисту. Сын вышел из здания не с Бланш, как раньше, а с другой девочкой.

— Где Бланш? — спросил я.

Он проигнорировал мой вопрос.

— Привет, пап. Это Надя. Ничего, если я к ней сегодня поеду?

— Ты записан к дантисту.

— На сегодня? Точно? А нельзя передвинуть?

— Передвинуть затруднительно. Нельзя ли выбрать иное время для посещения Нади?

— Конечно, — отозвалась Надя.

— А-а-а-а, — простонал Хадсон.

Бланш вышла одна, и я помахал ей, но она не сделала ответного жеста — вероятно, из-за того, что не видела меня.

В последнюю неделю четверти я получил еще один звонок от директора школы.

— Боюсь, у нас возникла проблема, — сообщила она. — И довольно серьезная. У Хадсона все в порядке, в физическом смысле, но он сейчас в изоляторе для больных, и я бы хотела, чтобы вы приехали и его забрали.

— У него произошел срыв?

— Нет. Судя по всему, он принес в школу нож. И убил птицу. Ситуация не совсем ясна. Но я уверена — мне вам незачем говорить: такого рода поведение находится далеко за рамками того, что мы можем допустить.

Это казалось совершенно невероятным. Немыслимым.

Когда я прибыл в школу, помощница директора записала меня и Рози на прием к директору — на следующий день. Она отдала мне нож: собственно, это был скальпель, приобретенный мною некоторое время назад в предвидении будущих вскрытий. Хадсон не спрашивал разрешения его одолжить.

Помощница направила меня в изолятор. Хадсон, по-видимому, недавно плакал. Теперь же он был столь рассержен, что оказался не в состоянии связно рассказать о произошедшем. Таким образом, дошло до настоящего срыва. Расспрашивать сына, пока он не обретет контроль над своими эмоциями, было бессмысленно. К тому времени, как мы прибыли домой, Хадсону немного полегчало.

— Что случилось? — спросил я, когда мы сели на кухне.

— Я нарушил правила, и теперь меня исключат.

— Это совершенно точно?

— Первая часть — да.

— Для начала нам необходимо сосредоточиться на фактах. Восстановить последовательность событий, рассмотреть имеющиеся варианты действий. Понять проблему, изучить возможные решения.

— Ты не взбесился?

— В смысле «разозлился» или в смысле «сошел с ума»?

Хадсон даже рассмеялся, заставляя предположить, что сошел с ума именно он (по крайней мере, временно).

— Как папа ты скорее сошел с ума. Потому что не разозлился.

— Я часто на тебя злюсь?

— Да вроде нет. Но сейчас я чего-то такого почти ждал. Тебя не волнует, что меня могут исключить?

— Разумеется, волнует. Но это не стало бы катастрофой. В отличие, скажем, от смертельной травмы, полученной в поединке с кикбоксером. (Вероятно, это был не самый удачный пример.)

— Помнишь того голубя, которого мы вскрывали?

— Конечно. Собственно, его вскрывали мы с Бланш. А ты наблюдал.

Хадсон кивнул:

— Ну и вот, в школе то же самое было. Я не видел, чтобы он ударился в окно, но он был явно мертвый. Я его не убивал. На нем вообще нет следов от ножа. Это доказательство. Они наверняка от него избавились, чтобы потом сказать, что у него ножевое ранение.

— Ты полагаешь, тебя подставили?

— Явно кто-то настучал. Только сами ребята про это знали.

— Возможно, тот учащийся, который угрожал с тобой разобраться. Тот, которого ты не счел физически опасным. Он мог найти решение, не связанное с применением физической силы.

Хадсон кивнул:

— Я этого голубя собирался вскрыть, так что он лежал у меня в шкафчике.

— Пока ты не принес скальпель.

Хадсон кивнул:

— Извини, что я его взял.

— Ты не спросил разрешения. Получается, ты сам знал, что поступаешь плохо. — Я узнал голос собственного отца.

— Я же сказал — извини. — А это был уже мой голос, каким я говорил сорок лет назад. Этот разговор следовало вернуть в настоящее.

— Я думал, ты не интересуешься вскрытиями.

— Мне хотелось посмотреть, смогу я это сделать или нет.

— Чтобы произвести впечатление на одноклассников и завоевать друзей?

— Я просто хотел это сделать.

Рози провела с Хадсоном независимую беседу и пришла к иным выводам:

— Вряд ли он пытался что-то доказать одноклассникам. Вскрытия сами по себе ему не нравятся — думаю, как и девяноста девяти процентам младшеклассников. Бланш — странный ребенок, не стоит судить по ней о других детях. Мне кажется, он хотел сам себе доказать, что не боится. И чтобы ты не стоял у него над душой и не комментировал.

Как выяснилось (такое неизменно выясняется, когда анализируешь мотивы человеческих поступков), у случившегося могли быть и иные объяснения. Еще до этого я запланировал кофепитие с Клодией, намереваясь обсудить продвижение проекта «Хадсон». Когда мы встретились, я поведал ей о произошедших событиях и по ее настоянию изложил всю историю обучения методике вскрытия, несмотря на то что главным образом в ней была задействована Бланш, а не Хадсон.

— Если хочешь разобраться в ситуации, где что-то, как тебе кажется, пошло не так, иногда полезно представить, будто все случилось именно так, как человек хотел, чтобы оно случилось, — изрекла она. — Этот человек в данном случае — Хадсон.

— Ты предполагаешь, что Хадсон хотел, чтобы у него были неприятности в школе и чтобы его, возможно, даже исключили? Это представляется совершенно нерациональным. А Хадсон, как правило, не ведет себя нерационально. Если только его рациональное начало не подавляют эмоции.

— Я не говорю, что это происходит сознательно.

— Конечно. Ты же психолог.

— А ты сам посмотри на то, что случилось. Он продемонстрировал, что готов сделать вскрытие, но при этом ему не пришлось его взаправду выполнять. У него появилась причина уйти из школы. И он привлек ваше внимание — твое и Рози. Чем бы вы сейчас ни занимались, в ближайшие день-два вы будете думать только о Хадсоне. И это докажет, что вы его любите.

— Ты считаешь, он может в этом сомневаться? Немыслимо. Мы ведь…

— У тебя когда-нибудь возникали сомнения, что Рози тебя по-настоящему любит? Иррациональные сомнения?

— Великолепный аргумент. Принято. Да, он может в этом сомневаться, согласен. Такая вероятность есть.

— Мне кажется, ты очень поощрял и ободрял его подругу, а его постоянно критиковал. Возможно, потому, что тебя больше заботит не ее развитие, а его. Но ребенок возраста Хадсона в такой ситуации видит лишь то, что его порицают. И он трактует это так: ты его любишь меньше, чем ее.

Возвращаясь домой на велосипеде, я размышлял над теорией Клодии — о том, что мы управляем своей жизнью больше, чем думаем. Возможно ли, чтобы я подсознательно срежиссировал свое временное отстранение от работы в университете? Может быть, я знал, что мои действия на лекции, скорее всего, приведут к мерам дисциплинарного характера, — и предпочел выйти из игры, а не представлять оправдание, которое, как меня многие заверяли, наверняка было бы принято? Может быть, я сам выбрал это для себя — работать в баре и проводить больше времени с Хадсоном, а не продолжать заниматься тем, чем я занимался всю свою взрослую жизнь?

Чем больше я об этом размышлял, тем менее смехотворным казалось мне такое предположение.

34

На другой день Рози попросила на работе отгул по срочным семейным обстоятельствам. На момент завершения телефонного разговора с Иудой она пребывала в бешенстве.

— До чего же предсказуемый ублюдок! Первым делом он меня отчитывает — во всех подробностях расписывает, почему мне, видите ли, необходимо сегодня быть. Как будто я сама не знаю.

— Есть какие-то особые причины, по которым тебе надо присутствовать на работе именно сегодня?

— У нас предварительная встреча с организацией, от которой мы хотим добиться финансирования. Иуда хотел, чтобы я там была — как научный руководитель проекта, это понятно. Но дело еще и в том, что в комиссии есть один человек, с которым трудновато вести переговоры…

— Вчера вечером ты мне об этом не сообщила. Это могло бы стать…

— …еще одним доводом, который ты на меня обрушил бы. Мне надо прийти в школу. Это не обсуждается. Все равно он потом сменил тактику: «Мы прекрасно все понимаем. Конечно же, ты можешь сделать перерыв. На любое время, какое тебе нужно». Мы. Он и этот долбаный Стефан. С таким же успехом он мог прямо объявить: «Давай, слиняй и оставь нас разгребать дерьмо, ничего, мы со Стефаном справимся. Мы же знаем, ты прежде всего мать, а потом уж ученый».

— Я думал, у тебя именно такой ход рассуждений. Материнство превыше работы.

— Замечательно ты меня поддерживаешь.

— Я изо всех сил стараюсь тебя поддержать. Предложил тебе вариант: я мог бы пойти один. И предложение остается в силе. Но ты не доверяешь мне.

— Тебе-то я доверяю. Но я не доверяю школьному руководству. Они могут тебя…

— Одурачить?

— Черт побери, Дон. Это серьезное дело. Надо, чтобы мы были там вместе.

У меня оставался в запасе один аргумент — основанный на эмпатии:

— Если бы Хадсон находился главным образом на твоем попечении, а мое присутствие требовалось бы на работе, я бы, вероятно, принял решение не идти к директору.

— Спасибо тебе большое. Иуда сказал то же самое.

Хадсон в этот день не пошел в школу — Рози заключила, что он подвергся неофициальному отстранению от занятий, — и мы высадили его возле «Зала Джармена», предварительно выяснив, что сейчас, когда до конца начальных классов остается всего одна четверть, он больше не желает менять школу: «Меня и так только что перевели в другой класс». Хадсон был уже куда меньше расстроен и, соответственно, вел себя более рационально.

Мы с Рози сошлись во мнении, что наша цель должна быть простой: объяснить, что Хадсон не убивал птицу, что им двигала научная любознательность и что предварительно он прошел подготовку в области осуществления вскрытий. О каких-либо подсознательных мотивах решено было не упоминать.

Как ни странно, Рози согласилась с выводами, к которым пришла Клодия, — даже в том, что касалось моей постоянной критики Хадсона.

— Правда, ты его критикуешь не больше, чем твой отец критиковал тебя, — заметила она. Но я не счел данное сравнение комплиментом.

Нам требовалось убедить школу не подвергать Хадсона незаслуженному наказанию — каковое вряд ли оказало бы на него позитивное действие. Хадсон уже осознал, что поступил дурно, и чрезвычайно раскаивался в содеянном.

— Если бы он действительно убил птицу, все обстояло бы по-другому, — проговорила Рози. — Но он просто повторял то, чему его научили дома. Вполне может быть, через пару лет он будет делать то же самое в лаборатории для старших классов, чуть дальше по коридору. А они утверждают, что он не готов к старшей школе. Пусть уже определятся — либо одно, либо другое.

Я порекомендовал Рози не проецировать на директора свой гнев на Иуду. Мне показалось, что с моей стороны это очень проницательный совет, однако Рози немедленно спроецировала свой гнев на меня. К тому времени, когда мы добрались до школы, она несколько успокоилась.

Директор, которая в ходе наших предыдущих встреч казалась вполне благоразумной и открытой для дискуссии, на сей раз демонстрировала заметное недружелюбие. В кабинете присутствовала еще одна женщина (возраст — около двадцати пяти лет; ИМТ не подвергался оценке — вследствие стресса), которую директор представила как консультанта для учащихся.

— Мисс Кин работает со старшими классами, но также помогает нам в подобных случаях, когда требуется совет профессионала. Она — квалифицированный психолог.

— Вы психолог-клиницист? — уточнила Рози. — Извините, я не уловила ваше имя.

— Я Келли. У меня диплом по психологии и…

— Мистер и миссис Тиллман. Мы собрались не для того, чтобы обсуждать квалификацию мисс Кин. Она — школьный консультант, и мы доверяем ей в том, что касается…

— Прекрасно, — перебила ее Рози, — но я — мать Хадсона, и мне хотелось бы знать, кто оценивает моего ребенка.

— Миссис Тиллман…

— Бронвин, я — доктор Джармен. Или Рози. И я не думаю, чтобы вчерашнее происшествие требовало привлечения консультанта.

— Извините, но я позволю себе не согласиться с вами. Хадсон принес в школу нож…

— Скальпель, — уточнила Рози. — Инструмент для научной работы.

— Мы здесь не для того, чтобы обсуждать…

Я прервал ее, выступив в своей роли доброго полицейского:

— Слово «нож» иногда применяется как синоним термина «скальпель». К примеру, в выражении «Она согласилась лечь под нож». Мы понимаем, что Хадсон нарушил правила, но мы считаем, что при определении наказания следует учитывать намерение. Если бы он принес нож для того, чтобы с его помощью есть завтрак…

— Он принес его, чтобы убить животное. Ваш сын хладнокровно убил голубя. Будь он моим ребенком, я бы обеспокоилась. И была бы рада обратиться за помощью к специалисту.

— Заключение неверное. Он принес скальпель, чтобы произвести вскрытие птицы. Чтобы осуществить научный опыт.

— Мистер Тиллман, боюсь, вы меня не слушали. Он убил птицу. Расскажите им, что вы думаете, Келли.

— Как я понимаю, у вашего сына, возможно, аутизм. Если это так, убийство птицы очень даже понятно.

— Вы специалист по аутизму? — спросил я.

— Мистер Тиллман, прошу вас, — вмешалась директор. Бронвин. Полезно было хотя бы мысленно называть ее по имени: это ослабляло фактор устрашения.

— Нет, не просите, — произнес я. — Келли проводит корреляцию между аутизмом и жестокостью по отношению к животным. Это повлияет на ее суждения о Хадсоне. И я хотел бы знать основания для такой корреляции.

— Я не ученый, так что я не могу вам привести… данные, — призналась Келли. — Но, я думаю, мы все знаем, что люди с аутизмом не умеют сочувствовать. У них это не так, как… у людей без аутизма. Так что понятно, если ему все равно, что почувствует птица. — Он улыбнулась и кивнула, словно все-таки сумела решить уравнение, которое поначалу казалось невероятно сложным. — Психопаты точно так же себя ведут. Им все равно, что чувствуют другие.

— А мы не упускаем одну деталь? — осведомилась Рози. — Он не убивал птицу.

— Боюсь, это не так, — возразила Бронвин.

— Вы обнаружили ножевое ранение? — спросил я.

— Мистер Тиллман…

— Профессор Тиллман, — поправила ее Рози.

— Профессор Тиллман. Мы не в сериале «Место преступления». Птица давно выброшена. Но мне сообщили, что Хадсон ее убил.

— Кто сообщил? — осведомилась Рози.

— Ребенок, который поставил меня об этом в известность, был травмирован данным событием, что вполне понятно. Не исключено, что ко мне обратятся… родители ребенка. Но мне… высказали абсолютную уверенность в увиденном: Хадсон убил эту птицу. У меня нет оснований не доверять… этому учащемуся. Так что все сходится: и нож, и птица в шкафчике. Рассказ Хадсона изменился после того, как ему предъявили обвинение.

Аргументация Бронвин могла показаться убедительной. Однако в доводах Келли была брешь.

— Вы полагаете, Хадсон лгал? — спросил я у нее.

— Ну, складывается четкое ощущение, что он вел себя не очень открыто и честно…

— Я думал, люди с аутизмом не способны к обману, — заметил я.

Я буквально видел, как Келли отчаянно пытается найти адекватный ответ на мое утверждение — которое, разумеется, являлось грубым обобщением, зато вполне отвечало ее представлениям об аутизме. Но Бронвин не позволила себя отвлечь.

— Профессор Тиллман, — произнесла она. — Давайте перейдем к сути дела. Хадсон отстранен от занятий на всю последнюю неделю четверти. Если он хочет вернуться после каникул, мы рассчитываем, что он пройдет диагностику на аутизм. Мы готовы признать, что диагноз может оказаться отрицательным. Но вы сами слышали, что Келли говорит по поводу альтернативного варианта.

— Вы считаете, что Хадсон — либо аутист, либо психопат, верно я вас поняла? — проговорила Рози. — Потому что какой-то ребенок утверждает, будто он убил птичку. Вы хотя бы осознаете — вы обе, как сотрудники школы, — к каким последствиям может привести подобного рода неверная оценка — когда речь идет об одиннадцатилетнем? У вас есть хоть какая-то…

Я хорошо знал Рози. Еще чуть-чуть — и она вставит в свою речь обсценное выражение, и беседа выйдет за рамки разумного.

— Полагаю, нам необходим тайм-аут, — заметил я.

— Извините, — проговорила Бронвин. — Я неудачно выразилась. И я прекрасно понимаю, что вы оба пытаетесь заступиться за своего сына, как сделали бы на вашем месте любые родители. Но это не первый наш с вами разговор и не первый инцидент, и продолжается это уже целый год. Теперь наступил момент истины. Если мы не получим ясное представление о том, с чем мы имеем дело, — от профессионала, от того, кому вы тоже готовы доверять, — мы не сможем просить наших преподавателей старших классов заниматься Хадсоном. Справедливо, не так ли?

— Когда вам нужны результаты диагностики? — спросил я.

— Нам надо знать… не позже чем к концу учебного года. И еще — извините, но я выскажусь без обиняков: если за это время, до того, как мы получим диагноз, произойдет еще какой-то подобный инцидент, хотя бы отдаленно напоминающий этот… нам придется просить вас забрать Хадсона из школы.

В этот вечер мы не поехали в бар — несмотря на график. У Хадсона произошел еще один срыв — спровоцированный тем, что Рози сообщила: мы оказались не в состоянии снять с него обвинение в убийстве голубя. Заверения в том, что сами мы еще не пришли ни к каким определенным выводам и рассчитываем, что Хадсон сможет остаться в школе хотя бы до конца учебного года, и будем поддерживать его вне зависимости от того, солгал ли он первоначально, никак не помогли.

Казалось, гнев Хадсона направлен не на Рози, не на меня, не на директора школы, даже не на доносчика, а как бы на совокупность людей и событий, которая и стала причиной того, что он воспринимал как неправосудное решение: «Жутко несправедливо».

Хадсон настаивал на том, что не убивал птицу. Он признавал, что, может быть, вначале утверждал, будто видел, как она погибла: он предположил тогда, что она лишилась жизни точно так же, как птица в нашем дворе.

В детстве я никогда не убивал животных, но если бы я такое проделал, то, вероятнее всего, солгал бы родителям — от стыда за содеянное. События развивались аналогичным образом, когда я по неосторожности потерял свои часы. Мне следовало признать, что Хадсон может поступать так же.

Пока мы беседовали с Хадсоном, я пропустил звонок с номера Алланны. Я проверил звуковые сообщения. Голос на последнем принадлежал не Алланне. Это был голос, который я слышал у себя за спиной на фестивале плавания. Он же доносился с верхней лестничной площадки дома-магазина. Как и в обоих предыдущих случаях, звучал голос воинственно.

— Это Гэри Киллберн. Мы не встречались, но вы знаете, кто я. Звоню сказать, что наша дочь больше не будет общаться с вашим парнем. Незачем объяснять почему. Надеюсь, вы найдете ему какое-то лечение, прежде чем он сделает с человеком то, что сделал с этой птицей.

На следующий вечер Рози прибыла в бар вместе с Хадсоном.

— Сегодня не твоя смена, — заметил я.

— Знаю. Хадсон хотел поговорить со своими друзьями. А мне нужно поговорить с тобой. Возможно, и с тобой тоже, Мин. Не исключено, что мне понадобится перейти сюда на полный рабочий день.

— Что случилось? — спросила Мин.

— Иуда.

— Всегда во всем винят начальника. И правильно. — Мин рассмеялась.

— У нас была первая встреча с организацией, которая может дать грант. Вчера. Я не смогла прийти, потому что… ну, неважно. Вместо меня пришел коллега. У Иуды есть свой человек в этой организации, он этому человеку потом позвонил — и, судя по всему, он им страшно понравился. В смысле — коллега.

— Ну и что? Ты им наверняка еще больше понравишься, — заметила Мин.

— В отборочной комиссии есть одна проблемная женщина. Она представитель клиентов, а значит, у нее самой есть в прошлом или в настоящем… особенности психического здоровья. Иуда называет это — «неуравновешенная». Стефан ее завоевал, так что — зачем рисковать и ставить кого-то другого вместо него?

— Он может опять назначить Стефана научным руководителем? Серьезно? — спросил я.

— Отныне он может делать что ему заблагорассудится. Я ухожу. Завтра же.

— Почему? — осведомилась Мин. — Ну да, ты наказываешь своего босса. А еще какие причины?

— Удобный случай, чтобы начать с чистого листа.

— Это я понимаю. Но ты же делаешь очень важное дело.

— Он меня как раз этим и шантажирует.

— Подожди, пока у тебя не нарисуется другая работа. В один прекрасный день человек с биполярным расстройством сохранит свою личность и не покончит с собой — благодаря тебе. И ему будет наплевать, придурок был твой босс или не придурок, и как называлась твоя должность, и вообще кто ты такая. Делай что можешь — для себя, и для своей мечты, и для мира. И не наказывай начальника, плюнь на это. — Мин рассмеялась и отхлебнула мохито. — Конечно, я должна была так сказать. Я же сама начальник.

— А тебе случается вести себя по-придурочному?

Она снова засмеялась:

— Спроси у моих сотрудников. Они тебе наверняка скажут, что я упиваюсь властью.

Лежа в постели, я мысленно оценивал общее положение вещей. Три месяца назад я столкнулся с рядом проблем, казавшихся совершенно непреодолимыми. Мне представлялось, что я уже нашел стратегию для решения их всех — а также первоначально нераспознанной проблемы моего недостаточного участия в жизни семьи.

Эта проблема была успешно решена: я чаще виделся с Хадсоном и проводил время с Рози. Я активнее посещал отца (до его смерти) и кое-что узнал и о нем самом, и о наших с ним отношениях. Наш бар (задним числом выходило, что это была наиболее рискованная составляющая плана) работал успешно. Если он продолжит расти, и я полностью выкуплю свою долю, то в конце концов стану зарабатывать там не меньше, чем на должности тонущего в стрессах недостаточно квалифицированного ученого. Обвинение в расизме, судя по всему, снова кануло в пучину забвения после недолговечного воскрешения из-за статьи о баре. Дейв жил в Австралии, зарабатывал деньги, сбрасывал вес и повышал самооценку.

Увы, те проблемы, которые мне решить не удалось, оказались наиболее серьезными. Ситуация с работой Рози претерпела полный разворот. Хадсон был несчастен, находился на грани исключения из школы, и ему запретили посещать своего самого близкого друга. Я полагал, что в обозримом будущем именно эти новые проблемы станут главными в жизни нашей семьи. И хотя основная часть проекта «Хадсон» была передана на аутсорсинг, было совершенно очевидно, что виноват во всем я.

35

Два вечера спустя Мин снова явилась в бар, и я поблагодарил ее за совет по поводу ситуации с Иудой — Рози решила им воспользоваться.

— Со стороны легче увидеть, что надо предпринять, — заметила Мин. — А как дела с Хадсоном?

Я кратко обрисовал последовательность событий.

— Может, он и убил птицу, — проговорила она. — А может, и нет. В школах творится много всяких странных пакостей. Может, это сделал еще кто-то из ребят, и Хадсон его выгораживает. Как он вообще мог поймать птицу, интересно? Я бы насчет этого не переживала, только вот у него из-за этой истории неприятности. Вообще Хадсон не из тех ребят, кто убивает животных чисто ради прикола. Тут уж можете мне поверить.

Хадсон сидел в одиночестве и читал книгу. Впервые за все время он не попросил, чтобы у него на лбу написали «Помогу с приложением».

— Вы хорошо разбираетесь в детском поведении? — спросил я.

— Я хорошо разбираюсь в Хадсоне. И потом, у меня своих двое.

Меня потрясло это сообщение, хотя разумных причин для потрясения не было. Просто мне как-то никогда не приходило в голову, что у Мин могут быть дети.

— Кто с ними сидит?

— Сколько раз вас спрашивали коллеги: «А кто сидит с Хадсоном?»

— Рози уже затрагивала эту тему в разговорах со мной. Мне не следовало спрашивать. Приношу извинения за сексизм.

— Можете искупить свою вину — вслух отмечайте, когда так будут поступать другие. Да, так насчет Рози и Иуды. Думаю, он ее использует. Играет с ней. Но вы хотели знать насчет моих детей.

— Я выразил свой интерес неподобающим образом. Есть какой-то подобающий способ задать такой вопрос? С учетом того, что мне в самом деле любопытно и что я вряд ли использую полученную информацию, чтобы угнетать вас?

— У них лучшая бабушка на свете, — объяснила Мин и засмеялась. — Я их вижу, когда прихожу домой с работы. Перед тем, как прийти сюда. Когда я выхожу вечером, они уже в постели.

— У вас есть партнер?

— У детей есть отец. Вполне хороший отец. Но нет, партнера у меня нет. Можете сказать Амхаду, если он сам еще не сообразил. — Она снова рассмеялась.

Двадцать минут спустя Мин прервала мое занятие (я взбалтывал лаймовый сок), заметив:

— В общем, теперь у вас появилась непредвиденная неделя каникул, и не придется конкурировать за пляжные места с другими семьями с детьми.

— Только Рози по-прежнему работает над своим проектом. А мне надо ходить сюда.

— Можете взять недельку отпуска, если хотите. Я только что говорила с Амхадом. Я буду выходить вместо вас, а если мне понадобится помощь, он будет рядом. Вдруг Рози тоже сумеет урвать себе неделю? А если нет — устройте мужской поход. Рыбалка и пиво.

Рози отпустила нас с Хадсоном на срок с понедельника по пятницу включительно — на неделе, предшествующей школьным каникулам. И даже порадовалась нашему отъезду.

— Надо нам было внести это в брачный контракт, — заметила она. — Иногда отдыхать друг от друга — не такая уж плохая мысль. Ты уже спросил у Хадсона?

— Пока нет.

— Возьмите Дейва, — посоветовала Рози. — Если вы отправитесь вдвоем, Хадсон себя будет чувствовать как под микроскопом. И потом, ты почти не видишься с Дейвом. Это после того, как они сюда прилетели, в такую даль.

Рози была права. С момента рождения Хадсона я стал реже видеться с друзьями. Переезд обратно в Австралию, конечно, лишь усугубил ситуацию, поскольку здесь у меня было меньше друзей — особенно с учетом того, что теперь из этого списка был вычеркнут Джин. После того как оборудование для изготовления кубиков было установлено в жилище Дейва, тот перестал посещать нас с прежней регулярностью.

Кроме того, я вспомнил, что у Дейва имеется рыболовный опыт. Сам я избегал плавать на лодке с отцом — из-за морской болезни.

Рози выдвинула еще одно предложение:

— Может быть, это хороший шанс наконец заговорить с Хадсоном про аутизм.

— Может быть.

— Ладно, выражусь иначе. Тебе надо об этом заговорить. Думаю, лучше этим заняться одному из нас. Если Хадсона расстроит разговор, он всегда может обратиться к другому.

Данный протокол уже был мне знаком.

— Значит, я буду злым полицейским.

— Твоя очередь.

— Тебе выпадает быть злым полицейским с директором школы, а мне — с Хадсоном. Ситуации не эквивалентны.

— Тебе выпадает больше времени с Хадсоном, чтобы помириться, если вдруг что пойдет не так, — парировала Рози. — Итак, задача-минимум: рассказать Хадсону о том, что в школе хотят, чтобы он прошел диагностику. Выяснить, что он насчет этого думает. Причем выбрать хорошее время, чтобы посмотреть на дело с его точки зрения, а не стараться побыстрее отделаться от этого разговора, как только вы сядете в машину.

— А Дейв может при этом присутствовать?

— Сам решай. Я не собираюсь тебе говорить, что делать.

Хадсон согласился на поездку, поставив ряд условий: чтобы запланированный маршрут включал букинистические магазины; чтобы в ходе каждой трапезы подавалось мясо (если только мы не поймаем рыбу); чтобы от него не требовали вскрывать и разделывать рыбу. Он горячо одобрил включение Дейва в состав экспедиции.

Я предполагал, что Дейв может оказаться востребован дома (для ухода за детьми), но выяснилось, что они с Соней пользуются услугами няни и что та могла бы одну неделю поработать побольше. Доходы, получаемые Дейвом от изготовления и продажи кубиков, вполне покрывали дополнительные издержки.

— Ты мог бы позвать Зину, — предложил я. — Если только она любит ловить рыбу и беседовать о бейсболе. И наблюдать, как ее отец поглощает пиво.

— Она же в школе, забыл? — напомнил Дейв. — Она прямо-таки пришла в праведное негодование: как же, как же, Хадсона отстранили от учебы, а он едет отдыхать. Сам знаешь, какие они, девчонки.

Я понятия не имел, какие они, девчонки, но был очень доволен тем, как все получилось. Мы взяли «тойоту» Фила и двинулись в сторону Шеппартона, чтобы забрать необходимое снаряжение.

Дейв подключил свой телефон к автомобильному USB-разъему.

— Необходимости в электронных системах навигации нет, — заметил я. Но тут из динамиков послышалась музыка.

— Что это? — спросил я.

— Музыка, — объяснил Дейв. — Я подумал — ты сам-то не захватишь с собой.

— У меня есть несколько подкастов, но я счел, что они не будут интересны для всех пассажиров, так что не планировал их ставить.

Эмпатия. Эмпатия также предполагала, что не стоит ставить в машине хард-рок, который, по всей видимости, не интересен каждому из пассажиров.

— Вы как, не возражаете? — осведомился Дейв.

— Из какой это эпохи? — спросил я.

— Это Guns N’ Roses. Начало девяностых.

— Окажет дурное влияние на Хадсона. Сейчас как раз формируются его музыкальные пристрастия. И если музыка девяностых впечатается в его сознание, у него не будет общей почвы для коммуникации со сверстниками.

— Явно судишь по собственному опыту.

— Совершенно верно. Не имея собственных музыкальных интересов, я не сумел продвинуться за пределы музыки, которую слушали родители.

— Очень дельно, — одобрил Дейв. — Незачем, чтобы Rolling Stones передавались еще и третьему поколению. Ты какую музыку любишь, Хадсон?

— Да я, в общем, почти никакой не слушаю.

— У тебя телефон есть? Найди в интернете станцию, где играют музыку, которая вот прямо сейчас считается крутой.

В хозяйственном магазине Тиллмана нас ждала несколько неловкая ситуация.

— Я вам выбрал три удочки с катушками, — сообщил Тревор. — Хорошие снасти, только немного староватые. И еще две коробки с блеснами. Они в гараже у мамы.

— Нам придется ехать к маме?

Тревор улыбнулся. В нем что-то изменилось после смерти нашего отца. Я маловосприимчив к языку тела, так что метаморфоза, вероятно, была колоссальная. Дейв изучал выставленные товары.

— Ты же гей, да? — спросил Хадсон у Тревора.

— Как ты догадался?

— Мне папа сказал.

— Хорошо. Потому что я и вправду гей. Надеюсь, тебя это не напрягает.

— Да вроде нет. Меня в школе называют геем, потому что два моих лучших друга — девочки. Как-то диковато, правда?

— Видимо, они имеют в виду — это что-то плохое. А это не так. Если только ты не стыдишься, что ты такой, какой ты есть. Жить с вечным стыдом — хорошего мало. Думаешь, ты гей?

Хадсон поглядел на меня. Тревор сказал:

— Я, скорее всего, сумею определить, гей ты или нет, только не на глазах у твоего отца. Так что, Дон, пойди-ка помоги своему приятелю выбрать наждачную бумагу. Как в старые времена.

— Ты гей? — спросил я у Хадсона, как только мы вновь сели в машину. Дейв, расположившийся на переднем сиденье рядом со мной, явно был удивлен этим вопросом, поскольку не слышал предшествующего обсуждения.

— Видимо, нет, — ответил Хадсон. — Дядя Тревор говорит — тут нельзя быть полностью уверенным, но он бы поручился, что я — натурал.

— Какие вопросы он тебе задавал? — Я сомневался, чтобы Тревор, несмотря на личный опыт, обладал должной квалификацией для определения сексуальной ориентации одиннадцатилетнего ребенка.

— В основном насчет того, кто мне нравится — девочки или мальчики. Я ему сказал. И он ответил: «Похоже, ты не гей». Он сказал, что уже знал, когда был в моем возрасте.

— Наверняка были еще какие-то вопросы. Вы разговаривали долго.

— Я хотел узнать, собирается ли он заводить детей. Вот почему и спросил насчет того, гей ли он.

— Ты бы хотел, чтобы у тебя были двоюродные братья-сестры? — поинтересовался Дейв.

— Да не то чтобы… На самом деле нет. Они же будут совсем маленькие — неинтересно. И они унаследуют этот хозяйственный.

— Настоящий бизнесмен, всегда и во всем, — заметил Дейв. — В семье больше нет внуков и внучек? Только ты?

— Ага. Но это неважно. Дядя Тревор продает магазин и переезжает в Сидней.

Я испытал нешуточное потрясение. Мало того что умер мой отец. Теперь еще и намечалась продажа семейного хозяйственного магазина — после того, как Тревор наконец стал его полноправным хозяином (к чему он стремился всю жизнь). И сам Тревор собирался уехать. Получалось, что у меня остается только одна причина для посещения Шеппартона — там оставалась мама.

— Думаю, я переберусь в Мельбурн, — объявила моя мать, настоявшая, чтобы мы остались на ланч, который представлял собой ветчину и салат из консервированной свеклы, консервированных ананасов и консервированной спаржи. Я объяснил Дейву, что Шеппартон славится своей консервной промышленностью. — Мне уже сделали предложение насчет дома, и я собираюсь его продать. Все равно Тревор съезжает, а для меня одной он великоват.

— Но… ты хочешь жить в Мельбурне?

— Просто куплю себе квартирку в каком-нибудь модном месте. Чтобы было пооживленнее. Люди, магазины, всякие занятия. Может, поселюсь рядом с вами, чтобы почаще видеться с внуком.

— Ты могла бы отдать нам все свои деньги, и тогда мы могли бы купить огромный дом с отдельной квартирой для бабушки, — заметил Хадсон. — У Нади — мы с ней в школе учимся — бабушка живет на задах их дома. Надя ее не любит, но тут уж ничего не поделаешь, за все надо платить.

Моя мать рассмеялась:

— По мне, вы все — слишком уж организованные. Я пятьдесят пять лет организованно жила. Думаю, пора устроить себе передышку.

Когда мы вновь оказались в машине, Дейв решил воспользоваться возможностью ознакомить Хадсона с популярной музыкой. Я знал по собственному опыту, что это будет масштабный проект, поскольку для усвоения тонкостей требуется неоднократное прослушивание композиций. Музыка, игравшая по радио, была мне совершенно незнакома, и, следовательно, моему восприятию не поддавалась. Впрочем, она напомнила об одном пропущенном пункте из моего списка.

— Ты можешь хлопать в такт? — спросил я у Хадсона.

— Зачем это?

— Затем, что чувство ритма имеет важнейшее значение для того, чтобы танцевать, не выглядя некомпетентным в этой сфере. Один из базовых социальных навыков.

Мы с Рози в свое время ходили на уроки танцев, и сложнее всего мне было научиться улавливать ритм и синхронизироваться с ним.

— А можно как-нибудь потом? — осведомился Хадсон. — Считается же, что это каникулы.

— Голосую за, — поддержал его Дейв.

36

Когда мы достигли озера, еще не стемнело, но рыбалку все же было решено отложить до утра. При доме, который мы сняли, имелся задний двор, и Дейв порекомендовал Хадсону вынести туда удочку, чтобы попрактиковаться в закидывании крючка.

— Я не знаю, как это делается, — заметил он.

— Раньше в этом хорошо помогали старые рыболовы, — заметил Дейв. — Зато теперь у тебя есть интернет.

Мы с Хадсоном начали выгружать вещи из машины. Дейв мог оказывать нам лишь небольшое содействие, поскольку одной рукой вынужденно опирался на костыль, — хотя, судя по всему, сейчас он уже меньше от него зависел.

— Что в этой коробке? — спросил я у Дейва.

— Кубики, напильники. Собираюсь опробовать парочку идей. Это мне не дает совать в рот всякую ерунду.

— Тут нет риска совать в рот ерунду. Вследствие отсутствия таковой.

— Дружище, я тебе должен сказать спасибо. Ты мне жизнь спас. Сам посуди — вес спадает, и у меня есть работа. Если с заказами все будет не хуже, чем сейчас, и если буду работать в нормальном режиме, смогу заколачивать побольше, чем на холодильниках. И Соня счастлива.

Дейв снял крышку с бутылки крафтового пива объемом 330 миллилитров и протянул мне:

— Будешь?

— Слишком рано. Алкоголь не должен…

— На рыбалку это правило не распространяется. Короче, спасибо тебе, старина. И Хадсону тоже. Без него я бы не справился. Младший партнер — причем младший только в смысле возраста.

Термин «партнер» казался не совсем подходящим для одиннадцатилетнего ребенка, который предложил кое-какие идеи дизайна кубиков и сделал сайт, но в интересах поддержания позитивного взгляда Дейва на жизнь я открыл бутылку и чокнулся с ним.

Хадсон вернулся с заднего двора.

— У меня не получается, — сообщил он.

— Дейв тебе может показать, — заметил я.

Дейв поставил свою бутылку.

— Я не могу тебе показать. Но, может, в интернете какую инструкцию найдем.

Они отсутствовали примерно час. Я в течение этого времени занимался приготовлениями к ужину.

— Есть прогресс? — спросил я, когда они вернулись.

Хадсон засмеялся:

— Видео было довольно паршивое. Но мы все-таки сообразили, что к чему.

— По крайней мере, поняли, как блесну в воду забросить, — проговорил Дейв. — А уж дальше все зависит от рыбы. Ну как, будем мясо жарить? Там на террасе есть газовый гриль. Умеешь управляться с этими штуками, Дон?

— Умею, но не знаю, как рассчитать время приготовления.

— Ну что, Хадсон, полезли опять в интернет. Мы же не станем готовить внутри, если можно сделать шашлык. Что мы вообще жарим, Дон?

— Кенгуру.

— Ни за что, — отозвался Хадсон.

Прежде Хадсону нравились все виды мяса, какие он пробовал, но с кенгуриным ему сталкиваться не доводилось. Неприятие определенных продуктов считается одной из характерных черт при аутизме. Но если бы я использовал поведение Хадсона как повод для обращения к данной теме, мне пришлось бы приступать к дискуссии, начиная с доказательства, которое вроде бы свидетельствует в пользу положительного диагноза, — притом это доказательство можно было бы интерпретировать как личностный недостаток. Судя по всему, мне предстояла более трудная работа, нежели я предполагал.

— Я и сам никогда не пробовал кенгурятину, — сказал Хадсону Дейв. — Но я знаю один фокус. Работает с любым мясом. И вообще почти с чем угодно. Любишь кетчуп? Горчицу? Соус чили?

— Кетчуп, — ответил Хадсон.

Дейв прошел к буфету.

— Нам везет, — сообщил он. — Стоит хорошенько плюхнуть кетчупа на что угодно — и вкус будет точно такой же, как у всего прочего, что ты ешь с кетчупом.

Я пришел в ужас. Дейв расхохотался:

— Смотри-ка, папа в шоке. Теперь-то уж тебе придется это проделать.

— Ты первый будешь пробовать, — заявил Хадсон.

— Не вопрос, — согласился Дейв. — За готовку возьмешься?

На следующее утро мы отправились удить рыбу. Фокус с кетчупом оказался необходим лишь на начальной стадии потребления кенгуриного мяса, и Дейв с Хадсоном оценили трапезу как успешную. Оба явно пребывали в позитивном настроении, и я был уверен, что в дальнейшем у нас не возникнет проблем с кроликом и телячьей печенкой.

Меня удивила недостаточность познаний Дейва в области рыбной ловли, но он объяснил, что его опыт касается ужения с лодки и неприменим к берегу озера.

— Я-то думал, ты — специалист, — заметил Дейв. — Ты же у нас спец по всему на свете. Верно я говорю, Хадсон?

К моему немалому изумлению, Хадсон кивнул. Утверждение Дейва совершенно не соответствовало моей оценке собственных возможностей, особенно тех, которые требовали физической координации. Я отрицательного покачал головой.

— Да ладно тебе прибедняться, — проговорил Дейв. — Компьютеры, карате, установка и наладка токарного станка. Ты просто Эйнштейн в рабочем комбинезоне.

— От природы у меня не было таланта ни к чему физическому. Для этого потребовалась значительная практика.

— Тем круче! Когда я пытался сбросить вес, мне было даже стыдно, потому что мне казалось — ты, если захочешь, можешь сделать что угодно. А я не мог заставить себя не жрать бургер.

— Но ты преуспел.

— А знаешь, как мне это тяжело далось? У меня возле кровати висит специальный список. Первое, что я вижу каждое утро, едва проснусь. Что можно есть и чего нельзя. И мой вес. Данные обновляю ежедневно. Мне надо видеть эту цифру, чтобы продолжать в том же духе.

— Ты его с собой привез? — поинтересовался Хадсон. — В смысле — этот список.

— Ну да. Но тебе не покажу. Очень уж он стыдный. Там всякое такое: «Не покупай соленые крендельки». — Он сделал паузу. — Или вот еще: «Соне не нравятся жирные парни».

— Ей нравишься ты, — заметил я. — А у тебя всегда был лишний вес.

— В этом деле главное — не логика, а мотивация. Посмотри на себя. Ты тоже похудел.

Активная работа в баре снизила мой уровень потребления алкоголя, и одним из следствий стала потеря веса. Совет Фила (собственно, он давал его Дейву) оказался верным, хоть я и не следовал ему сознательно. Кроме того, я возобновил занятия боевыми искусствами и теперь находился в наилучшей физической форме со времен Инцидента с устричным ножом.

Дейв посмотрел на Хадсона:

— Если как следует попотеть, можно сделать все, что захочешь.

Стороннему наблюдателю мои попытки закинуть блесну, вероятно, могли бы показаться комичными. Впрочем, данный сценарий не был гипотетическим: за моими действиями наблюдали Дейв с Хадсоном — и хохотали.

Их собственные усилия оказались более успешными: по правде говоря, Хадсон освоил это умение даже быстрее Дейва. Мы сделали перерыв, чтобы съесть ланч, который я заранее упаковал. К моему немалому удивлению, Хадсон выразил интерес к продолжению рыбалки после трапезы. Мои результаты по части забрасывания блесны, как и прежде, оставались нулевыми.

— Пускай Хадсон тебе покажет, — предложил Дейв.

Хадсон продемонстрировал методику, и после многочисленных попыток я сумел попасть блесной в воду.

— Отличная работа, пап, — похвалил Хадсон. — А теперь просто практикуйся.

Когда солнце начало садиться, Дейв встал.

— Мне нужно немного побыть одному, — заявил он и удалился, оставив свой костыль, который уже долгое время праздно лежал на берегу.

Дейв вернулся спустя девяносто минут — с двумя форелями. Они с Хадсоном обменялись победными «дай пять».

— Просто мне надо было удрать подальше от этого дылды, который распугал всю рыбу своим плеском, — объяснил Дейв.

Пока я подготавливал форель к жарке, Хадсон отправился на задний двор, чтобы попрактиковаться в забрасывании блесны.

— Нормально у него все получается, — заметил Дейв. — Ну что, завтра спозаранку?

— Рекомендую закончить к ланчу, — проговорил я. — Тогда я смогу использовать дневное время для приготовления более интересного блюда.

Дейв рассмеялся:

— Как, нравится тебе?

— Теперь — да. На Рози произведет большое впечатление, что Хадсон способен есть рыбу не в сухарях.

— Всегда другой вкус, когда ты сам в процессе участвовал. Как с кенгой на решетке. Но ты все равно какой-то напряженный. Все пытаешься сообразить, что делать с Хадсоном, а?

— Мне необходимо обсудить с ним проблему аутизма до конца нашей поездки. Чтобы мы могли перейти к ее решению.

— В таких делах не бывает решений. Я хочу сказать — если речь о людях идет. И потом, решишь одно — всплывет другое. Надеюсь, ничего страшного, что я Хадсону сказал — мол, человек способен сделать все, что захочет. Сам-то я в это уже толком не верю, но в это надо верить, пока ты молодой.

Дейв открыл два пива.

— Кстати, насчет этой заморочки с ритмом. Знаешь, почему я тебя тогда окоротил? Потому что он отбивал ритм на спинке моего сиденья, еще до того, как ты про это начал. Пум, пум, та-да-там, точно в такт.

— Ты достаточно компетентен, чтобы об этом судить?

— Моя прабабушка была афроамериканка. Это у меня в генах. Верно я говорю?

— Такая связь крайне маловероятна. Но почему он не стал демонстрировать мне свое умение? Тем самым он прошел бы тест.

— А ему нравится держать кое-что при себе. Это как с плаванием. Если б ты заранее знал, что он тренируется, тебя бы так не впечатлил результат.

В этот момент к нам присоединился Хадсон.

— Может, мы с тобой завтра позволим твоему папаше наверстать отставание по части чтения? — спросил у него Дейв.

— Мне надо быть там, — заявил я. — Чтобы…

— Ладно, не переживай, — перебил меня Дейв. — У нас все под контролем.

На протяжении двух следующих дней Дейв с Хадсоном рыбачили и возвращались к ужину. В первый день они принесли еще двух форелей — обеих добыл Дейв. На другой день Дейв отправился без костыля, и они принесли в общей сложности пять рыбин, две из которых поймал Хадсон.

— Дейв помог мне с первой, но вторая полностью моя, — заявил он.

— И он обе почистил, — добавил Дейв.

— Не такая мерзость, как вскрытие голубя, — заметил Хадсон.

— Кстати, — произнес Дейв. — Есть такая игра. Каждый задает другим по одному вопросу, и те должны ответить как на духу. Но это — между нами. Что сказано на рыбалке, остается на рыбалке.

— Если только сказанное не подразумевает потенциальный ущерб кому-либо. — Я вспомнил озабоченность Рози по поводу Гомеопата Гэри. К тому же мне требовалось прояснить процедуру. — Поскольку нас трое, это означает, что каждый из нас задает двум другим участникам по одному вопросу. Следовательно, в сумме — шесть вопросов. Верно?

— Все точно. Дон, можешь задать Хадсону первый вопрос.

— Думаю, я уже знаю какой, — сообщил Хадсон Дейву. — Раз ты сказал «кстати», когда я сказал про голубя.

— Думаешь, сейчас главное — узнать, прикончил ли ты этого голубя в школе, да? — спросил его Дейв. — Думаешь, твой папахен именно про голубя хочет узнать? И мы нарочно все это подстроили, чтобы он мог спросить, да?

— Угу.

— Ну и ошибаешься. По всем трем. Первое — мы ничего не подстраивали. Второе — это не то, насчет чего твой папа больше всего переживает. И третье — мы оба знаем, что ты никакого голубя не убивал, и твой папаша — не из тех, кто будет спрашивать попусту. Если мы не правы, лучше сразу нам скажи, и мы тогда извинимся за то, что мы такие дебилы.

— Вы не дебилы.

Согласно критериям Дейва, я определенно был дебилом, поскольку был уже готов спросить попусту.

— Лучше ты первый, — предложил я Дейву.

— Тут я подумал — может, это не такая уж распрекрасная идея. Если мы захотим что-то друг дружке рассказать, то просто расскажем, и оно останется тут. И не надо для этого играть ни в какие игры. Правда, у меня есть один вопрос. К тебе, Дон. Ты знаешь еще какой-нибудь рыбный рецепт?

— Тебе не понравилось?

— Было отлично. Но еще лучше, когда есть разнообразие. Я не хочу завтра отправляться за форелью и знать, что обрекаю нас на одно и то же блюдо третий вечер подряд.

Хадсон нашел в интернете подходящий рецепт приготовления форели, и, когда мы уселись за еду на открытой террасе, Дейв допустил серьезную ошибку в вынесении суждения — возможно, даже нарушив при этом законодательство:

— Не хочешь попробовать пивка, Хадсон? Если твой папа не против.

Папа был однозначно против. Я объяснил им обоим, какой ущерб спиртное наносит развивающемуся мозгу, а в завершение сообщил, что если бы мог начать свою жизнь сначала, то, скорее всего, предпочел бы вообще не пить алкоголь.

Дейв принес извинения:

— Прошу прощения. Это меня занесло. Твой папа прав.

— Он сейчас пьет меньше, чем раньше, — отметил Хадсон. — Он раньше слишком много пил. И мама тоже. Но мне вообще алкоголь не нравится. У него вкус мерзкий. И он жжется.

— Кто давал тебе алкоголь?

— Я же в баре работаю, забыл? Но так — Мерлин.

Меня поразило, что Хадсон готов донести на своего друга, но тут он добавил:

— Что сказано на рыбалке, остается на рыбалке. — Он засмеялся — и смеялся довольно продолжительное время. После чего сообщил: — Он меня пытался научить не пить спиртное. Он бывший алкоголик, сейчас у него реабилитация. Это и наркотиков касается, но он их давно принимал — когда был подростком. Обычно он в бары не ходит, но он говорит, что в «Библиотеке» нет давления. Даже когда кто-то ставит всем выпивку, ты вводишь название напитка по своему выбору, и этот кто-то может увидеть только цену. Я эту фишку в приложение добавил одной из первых.

— Любопытно, что мы говорим «бывший алкоголик, который проходит реабилитацию», а не «человек, проходящий реабилитацию после алкоголизма», — ловко ввернул я. — Словно это какая-то изначально присущая ему природная особенность. Как, например…

— Он еще и гей. Тацца — это его парень — он, понятно, тоже гей. И к тому же аутист. Он говорит — легче притворяться, что ты натурал, чем притворяться, что ты нейротипик. Потому что аутизм вообще во всем проявляется.

Хадсон очень удачно сам вышел на главную тему, но сменил ее, прежде чем я сумел придумать, как провести связь с его собственным положением.

— А что будет в следующей четверти? В смысле этого голубя? Будет что-нибудь вообще?

— Они хотят, чтобы ты показался психологу.

— Чтобы узнать, убил я эту птицу или нет? Можно мне будет провериться на детекторе лжи?

— Тут все сложнее.

— Они думают, у меня аутизм. И хотят, чтобы мне дали специального помощника. Так?

— Совершенно верно. — Мы с Рози не подготовили ответ на этот вопрос, но сейчас у меня не оставалось выбора, если только я не хотел лгать. — Они думают, что существует такая вероятность. Но они не специалисты, — добавил я.

— Если я покажусь психологу, он потом передаст в школу, что я ему отвечал?

— Полагаю, что нет. Но цель этого мероприятия — сообщить в школу, есть ли у тебя аутизм. Или еще какое-то состояние, которое требовало бы наличия ассистента.

— А если я не пойду к психологу?

— Они говорят, что иначе не допустят тебя в старшие классы. Думаю, школьная система штата обязана тебя принять в любом случае — если только ты не психопат. А они могут прийти к такому выводу, если примут этот вариант истории с птицей. Чего бы ты сам хотел?

— Это жутко несправедливо. — Было очевидно, что Хадсон рассержен. — Если психолог скажет, что у меня аутизм и мне дадут помощника, все об этом будут знать.

— А жизнь вообще — несправедливая штука, — заметил Дейв. — Я вот родился с геном любви к еде. И без гена, который позволяет иметь детей.

— У тебя двое детей, — возразил Хадсон.

— Это благодаря науке. Таким ребятам, как твой папа. И если уж ты завел речь про справедливость, то имей в виду — его, можно сказать, уволили из-за того, что он делал свою работу как следует.

По требованию Хадсона я во всех подробностях рассказал ему о Возмутительной ситуации на лекции по генетике, передав в том числе и мою обеспокоенность тем, что я лишь усилил бремя дискриминации, которое каждый день испытывают на себе некоторые студенты.

— Мистер Уоррен иногда так делает, — заметил Хадсон. — Я не думаю, чтобы он был реально злобный, просто он…

— Бесчувственный, — закончил я. — Нехватка эмпатии. То есть в данном случае сочувствия по отношению к людям, которые не такие, как он. Мало кто творит зло сознательно и целенаправленно.

— Но ты же не расист?

— Кто сказал, что он расист? — поинтересовался Дейв.

— Да так, один парень в школе. Про это же в газете писали, да?

— А ты погляди на его партнеров по бизнесу, — призвал Дейв. — Ты бы стал вести дела с теми, кого считаешь людьми более низкого сорта, чем ты? — Он рассмеялся. — Может, лучше не отвечать на это. Нам всем, наверное, не помешает поработать над эмпатией, добротой и всяким таким.

— Тебе надо найти себе адвоката, — предложил Хадсон.

— Это тебе надо бы найти себе адвоката по делу о мертвой птичке, — сказал Дейв. — Может, ты в конце концов сам адвокатом станешь. Ты парень смышленый, и язык у тебя подвешен хорошо.

По-видимому, Дейву мало было того, что он ввел моего сына в мир бизнеса.

— Способность выстраивать логическую аргументацию ценна во многих областях, — отметил я. — Например, в науке и в информационных технологиях.

Мы отправились домой, заехав в несколько букинистических, а затем снова посетив Шеппартон — чтобы вернуть снаряжение для рыбной ловли и съесть еще один салат со свеклой, ананасами и спаржей (на сей раз к салату прилагались сосиски).

— Ты научился ловить рыбу, чистить рыбу, управлять газовым грилем, — напомнил я Хадсону, когда мы уже приближались к Мельбурну. — А также есть рыбу, приготовленную не в сухарях, и ряд других незнакомых блюд, весьма разнообразных. Превосходный результат.

Мне следовало довести до конца еще один пункт, прежде чем я смог бы отрапортовать Рози о полном успехе.

— Ты подумал о возможности посетить психолога? Это не обязательно. Но ты сам понимаешь последствия отказа.

— Я не хочу идти к психологу. По крайней мере, для того, чтобы меня проверяли на аутизм.

— Ты уверен?

— Не переживай, — отозвался он. — У меня все под контролем.

37

В первый день новой четверти (проведя основную долю официальных школьных каникул в своей комнате или посещая Карла, Юджинию и Фила) Хадсон вышел к завтраку, выглядя как-то по-иному. Несколько дней назад он постригся, но тут было что-то еще. Я не сразу осознал, что он одет не в шорты, а в длинные брюки. С носками.

— Вам предписали новые брюки всего на одну четверть? — спросил я. — Часть этой четверти выпадает на лето, когда ты, полагаю, вернешься к шортам.

— Все нормально, — заверил меня Хадсон. — Я их сам купил. На свои деньги. Может, я в них буду ходить, даже когда жарко. Как взрослые.

— Некоторые взрослые, — уточнил я. В жаркую погоду я всегда носил шорты — вне зависимости от сезона.

— Мы за них заплатим, — пообещала Рози. — Поразительно, что длина — как раз.

— Я купил размер побольше, Карл их подкоротил. Так делают, когда ты высокий и худой.

Вспомнив о совете Карла, я бросил взгляд на галстук Хадсона. Узел был слегка ослаблен — как и рекомендовалось.

Хадсон закинул рюкзак на одно плечо и направился к трамвайной остановке.

Вечером того же дня мне позвонил Кролик, что меня удивило, поскольку он больше не являлся учителем Хадсона.

— Я все хотел вас поблагодарить за ваше… понимание… насчет прозвища, — проговорил он. — Но я не поэтому с вами связался. У Хадсона в классе есть одна девочка, она довольно тяжело провела каникулы. Чувствует свою вину насчет кое-чего, что натворила. Но она сама себе вырыла яму и не может из нее выбраться. Я ее направил к консультанту для учеников.

Мне показалось странным, что Кролик решил обратиться ко мне за советом по поводу какой-то педагогической проблемы. Я сообщил ему об этом.

— Приятель, я не могу вам больше ничего сказать. Передайте вашей жене мои слова. В точности. Хотите, я повторю?

Я передал его слова Рози. Она мгновенно все поняла — еще до замечания, что предавшая Хадсона одноклассница не в состоянии выбраться из ямы.

Я убедил Рози, что нам пока не следует рассказывать Хадсону о предательстве Бланш. Кролик беседовал со мной конфиденциально и, вероятно, с риском для себя. К тому же Бланш раскаивалась в содеянном. Полученную мной информацию никак нельзя было использовать для воздействия на директора школы — та, разумеется, с самого начала знала информатора. Вероятнее всего, от распространения этих сведений лучше не стало бы никому.

С течением четверти стало ясно, что Хадсон внес изменения в свой обычный распорядок. Он посещал бар лишь раз в неделю — в день, когда там всегда находились Мерлин и Тацца. Казалось, у них завязались по-настоящему дружеские отношения с одиннадцатилетним ребенком. Я небезосновательно полагал, что, если тематика их бесед ограничивается разработкой приложений и научной фантастикой, Хадсон может общаться с Мерлином и Таццей примерно на равных.

Мне потребовалось провести многочисленные инспекции домашней обстановки других учащихся, с которыми Хадсон подружился. Рози заметила, что его белые рубашки, которые она стирает, не куплены в магазине школьной формы, а являют собой товар более высокого качества — брендированные мужские сорочки. «Карл», — пояснила она.

Нелегко было определить, стал ли Хадсон счастливее. Казалось, в баре он вполне наслаждается жизнью. Когда к нему домой приходили другие ребята, они неизменно проводили почти все время за приготовлением уроков или чтением. Однако никто из нас — ни я, ни Рози — не имел возможности наблюдать Хадсона в самые важные часы его дня, то есть в школе.

— По-моему, никаких ухудшений у него нет, — заметила Рози. — Может, нам нужно позволить ему какое-то время прокладывать собственный путь, а не пытаться его направлять.

Незадолго до середины четверти у нас с Рози состоялась эмоциональная (с ее стороны) дискуссия по поводу того, кто должен сопровождать Хадсона на школьный вечер полового просвещения.

— Я врач, — напомнила Рози.

— Я генетик, — напомнил я. — И у меня больше опыта в области репродуктивной биологии, чем у тебя.

— Биологии мышей.

— Я также принимал участие в принятии родов у коровы.

Упомянутое событие имело место во время беременности Рози, когда я старался приобрести соответствующую квалификацию на случай непредвиденных обстоятельств. Эти познания затем нашли свое применение в виде инструкций для студентки-медика, которая благодаря им сумела предотвратить гибель плода, а именно — будущей дочери Дейва и Сони, по имени Зина. Я подчеркнул все это.

Рози, в свою очередь, подчеркнула, что этой студенткой являлась она сама и что именно она выполняла «работу руками». Я подчеркнул, что вечер полового просвещения, скорее всего, будет носить теоретический характер и не потребует работы руками.

Я отметил также, что в свое время сам инициировал половое просвещение Хадсона с помощью видеоподборки, демонстрирующей спаривание животных. Рози отметила, что в результате нас вызвали к директору.

— Дон, я просто немного переживаю, что все может получиться, словно во время… как ты это называешь… Пренатального буйства. Что ты начнешь читать лекцию про кормление грудью или про… что-нибудь эквивалентное. Про то, как дети занимаются сексом. Или про что-то такое.

— Вполне понятно, что…

— Слушай, все равно у нас в споре равный счет. Поэтому давай я туда пойду.

— В сообщении, которое нам направили, указано: школа рекомендует присутствие родителя того же пола, что и ребенок.

— Ладно, тогда оба пойдем.

— В таком случае Хадсону некому будет пожаловаться, если мы совместно потерпим педагогическую катастрофу. Между тем при трудных разговорах ты рекомендуешь именно тактику разделения родителей. К тому же одному из нас нужно быть в баре.

— Ну конечно. Ты вообще в курсе, что у меня есть и дневная работа?

— Посещение вечера полового просвещения — тоже работа. Нам следует позволить Хадсону выбрать самому.

— Ладно, ладно. Я и так знаю, чего он захочет. Но постарайся ничего не говорить. Ничего, ничего такого, что хоть как-то намекало бы на секс между несовершеннолетними. И неважно, часто ли это бывало в… древней социальной среде.

— Ты пытаешься меня контролировать. Такое поведение не считается желательным.

— Видимо, я до сих пор страдаю от посттравматического стресса после этой пренатальной истории. Мы из-за нее чуть не разошлись, забыл?

— Конечно же, я это помню. Я попытаюсь не выделяться на общем фоне и не упоминать детский секс.

Мне сразу же показалось, что не выделяться на общем фоне будет легко. В зале присутствовало около пятидесяти пар ребенок+родитель. Вероятно, сюда пришло большинство учащихся шестых классов. Хадсон отправился побеседовать с Надей.

Взрослые и дети блуждали по помещению, и ко мне приблизилась женщина лет тридцати (приблизительный ИМТ — двадцать четыре), представившаяся как Мелани Уоддингтон.

— Я видела, как вы входили вместе с Хадсоном, и как раз надеялась, что удастся с вами пересечься. Я его новая учительница.

— Я его отец.

— Я уже догадалась. Мне просто хотелось вам сказать, что Хадсон делает большие успехи. Когда он перешел к нам в класс, мне сообщили, что у него, вероятно, легкая форма аутизма, — я так понимаю, в школе уже это обсуждали с вами, — и у нас есть еще один мальчик, Доув… В общем, мы установили небольшой экран, чтобы дать ему кое-какое личное пространство, и Хадсон к нему присоединился, но, вы знаете, мне кажется, он это сделал, просто чтобы проявить доброту и дружелюбие.

— Вы не считаете, что у Хадсона аутизм?

— Я его вижу всего несколько недель, но он совсем не такой, как я ожидала… после разговора с Нилом Уорреном. Он иногда немного возбуждается, когда разговаривает, но всегда себя осаживает. Я прямо вижу, как он это делает. У меня такое ощущение, что перевод в другой класс стал для него шансом начать все заново.

Я заметил Кролика Уоррена в тот момент, когда он входил в зал, и поспешил перехватить его, чтобы узнать, нет ли новых сведений по поводу Голубиного предательства. Я по-прежнему надеялся на появление каких-то доказательств, свидетельствующих о том, что Хадсон не убивал птицу. Новостей у Кролика не было, но он объявил, что я избавил его от телефонного звонка, затрагивающего другую тему.

— Всегда лучше потолковать лицом к лицу, — заметил он. По правде говоря, личная коммуникация, скорее всего, не была бы предпочтительнее в случае, если требовала бы поездки на значительное расстояние ради обсуждения несущественного вопроса или если бы один собеседник или оба имели склонность к проявлению насилия. Я мог бы привести множество других примеров, однако позволил Кролику продолжать.

— Я по-прежнему веду у Хадсона физкультуру. Должен вам сказать, если не считать того сюрприза на фестивале плавания, нет каких-то выдающихся улучшений. Но «зеленые» выбрали его капитаном перед кроссом по пересеченной местности.

— Легкая атлетика?

— У нас она была в первой четверти. Если я правильно помню, тогда Хадсон пропустил соревнования по болезни. А этот забег — единичное мероприятие. Мы стараемся привлечь к нему всех ребят, и каждая команда выбирает капитана голосованием. Хадсон выдвинулся, и его выбрали.

— Великолепная новость. Явно показывает, что его социальный статус повысился. Спасибо, что сообщили мне.

— Знаете, если честно, я как-то не уверен, что новость великолепная. Вы видели, как он бегает?

Беговой стиль Хадсона не относился к числу традиционных: он бегал, сцепив руки за спиной. Сейчас, когда Кролик упомянул об этом, я осознал, что подобный стиль наверняка привлекает к себе негативное внимание — и что соответствующий пункт следовало бы включить в мой исходный список навыков.

— Вас беспокоит, что он может не внести достаточного вклада в работу команды? Но вряд ли это так важно на соревнованиях для младших классов.

— Меня беспокоит, что они его выбрали капитаном просто для забавы. Чтобы над ним посмеяться.

Мы с Хадсоном сели вместе, за несколько рядов от первого. Чуть позже пришла Алланна и заняла соседнее со мной место. По другую сторону от нее расположилась Бланш.

Семинар по половому просвещению вели два приглашенных учителя-специалиста, мужского и женского пола. Их наглядные материалы оказались превосходными. Я заметил некоторые упрощения, но они, вероятно, были необходимы вследствие ориентации на младшие классы. Основная часть материалов касалась физического развития организма, а также необходимости уважать других учащихся вне зависимости от их гендерной принадлежности и сексуальной ориентации.

— А теперь — важный вопрос. В каком возрасте можно забеременеть? Тут есть врачи?

Кто-то указал на свою соседку, но та сообщила:

— Я — хирург, моя специальность — челюстно-лицевые операции. Думаю, это вопрос для кого-то, кто занимается репродуктивной медициной.

Алланна шепнула мне:

— Вы ведь наверняка знаете, да?

— Приблизительно.

И она указала на меня! Ведущая-женщина увидела это — что, очевидно, и входило в намерения Алланны. Мое инкогнито оказалось раскрыто.

— Вы по профессии?.. — обратилась ко мне ведущая.

— Генетик.

— А-а-а-а, — тихо простонал рядом Хадсон.

— Означает ли это, что вы можете сказать нам, в каком возрасте уже возможно забеременеть?

— Не вследствие того, что являюсь генетиком, а лишь благодаря общей начитанности.

Повисла небольшая пауза, после чего раздались негромкие смешки.

Я сделал пояснение:

— Так что да, могу.

— И какой же ответ?

— В возрасте шести недель. Но только если вы мышь.

На сей раз я удостоился довольно громкого смеха.

— Класс, — одобрил Хадсон. — Годится.

— А если вы человек?

— Разумеется, здесь есть определенное статистическое распределение. Один из экстремумов на этом графике — случаи преждевременного созревания. Зафиксированы примеры, когда люди шестилетнего возраста производили на свет потомство.

Зал загудел, что не стало для меня неожиданностью.

— Но средний возраст наступления детородного периода у получающей достаточное количество питательных веществ человеческой особи женского пола составляет приблизительно двенадцать-тринадцать лет. Если в этом возрасте девочка вступает в сексуальный контакт, довольно высока вероятность беременности.

Я сделал именно то, что запретила делать Рози, — упомянул о сексе между детьми. Требовалось как-то компенсировать это. По счастью, у меня имелся идеальный пример для того, чтобы увлечь ум миллениала, — история из личного опыта.

— Разумеется, мало кто вступает в сексуальные отношения столь рано. В моем случае этот возраст составил сорок лет.

Зал взорвался хохотом, и на сей раз я отлично понимал, что хохочут не над моей шуткой, а надо мной.

Я, можно сказать, в буквальном смысле перенесся в начальную школу — и снова столкнулся с повергавшим меня в смущение сексуальным просвещением. Тогда я пытался выступать в роли классного клоуна. Теперь же поставил себя в неловкую ситуацию, обнародовав личную информацию, которую другие могли использовать, чтобы высмеивать меня. И целый зал, полный учащихся начальных классов, сейчас делал именно это (я заметил, что к ним присоединились и их родители).

Именно такой сценарий рисовался мне в фантазиях в двадцать с чем-то: я возвращаюсь в школу со своими взрослыми познаниями и реагирую на опасную ситуацию проницательным и уместным замечанием, которое продемонстрирует всем мои ум и зрелость.

В моей голове роились всевозможные идеи: привести статистику возраста начала сексуальной активности (которой у меня не было); провести психологический анализ личностных дефектов, приведших к тому, что их обладатели сочли мой поздний старт забавным, в то время как для меня самого он много лет был причиной огорчения; сопоставить мое успешное долговременное партнерство с самой прекрасной женщиной в мире и с их, возможно, несчастливой семейной жизнью.

Ни одну из этих идей я не смог облечь в форму лаконичного и неопровержимого утверждения. Между тем Хадсон снова и снова повторял свое «а-а-а-а». Люди с аутизмом иногда могут механически повторять одну и ту же фразу.

Я заметил, что ведущие семинара совещаются между собой. Когда смех наконец утих, они принялись аплодировать — и побуждать аудиторию следовать их примеру. Ведущий-мужчина жестом попросил меня встать.

— Я хочу, чтобы все осознали, что сейчас произошло, — объявил он, когда рукоплескания смолкли. — Потому что это очень важно. Этот джентльмен поделился с нами личной информацией, которая, быть может, казалась ему немного стыдной. И все засмеялись. Почему? Потому что мы именно так поступаем, когда кто-то говорит о вещах, которых мы сами боимся. Мы как бы стараемся атаковать их первыми — пока они не добрались до нас.

Что ж, мы атаковали его. Мы все смеялись. Но это не значит, что он нам не нравится. Теперь мы понимаем, что, если поделимся тем, что нас тревожит или смущает… нет, не с залом, полным людей, ибо не все мы такие храбрые, как этот джентльмен, а просто с близким другом… это будет не так уж страшно. Люди по-прежнему будут хорошо к нам относиться — даже если засмеются. И я думаю, что все здесь теперь чуть-чуть более готовы доверительно поделиться с этим джентльменом чем-то сокровенным — потому что он сделал такой шаг первым. Прошу вас, давайте еще раз ему поаплодируем.

Я опустился на свое место, и Алланна стиснула мою руку. — Вы просто потрясающий, — заявила она.

После семинара были поданы чай и кофе (то и другое — низкого качества). Мы с Алланной продолжили нашу беседу, а Хадсон в это время общался с другими детьми. Бланш стояла в одиночестве и ела печенье.

У Алланны под глазом виднелся синяк (из-за неудачного падения, как она мне объяснила), но в остальном она выглядела хорошо. Алланна не стала затрагивать тему голубя, однако сочла нужным сообщить мне, что ее мужу теперь известно о визите к офтальмологу и о моей роли в организации этого посещения — и он очень недоволен.

— Каким образом он узнал?

— Бланш случайно проговорилась. Но это даже лучше, чем если бы она обмолвилась про другое.

— Про иммунизацию.

Алланна кивнула.

— Я рада, что вы сегодня пришли, — добавила она.

— Рози беспокоилась, что я скажу что-нибудь неподобающее, — отметил я. — Половое просвещение — настоящее минное поле.

Алланна рассмеялась:

— Вы самый умный мужчина из всех, кого я знаю. Гэри в жизни бы не поступил так, как вы.

— Как все прошло? — осведомилась Рози, когда мы с Хадсоном вернулись домой. — Твой папа опозорил вас обоих?

— Еще как, — ответил Хадсон. — Можно мне что-нибудь поесть?

Позже я вкратце сообщил Рози о событиях этого вечера. Ее реакция оказалась умеренно позитивной.

— Ведущие отлично выкрутились, — заметила она.

Мы сошлись во мнении, что, если Хадсона выбрали капитаном беговой команды, не следует подталкивать его к тому, чтобы он отказался от этой должности.

— Может, Кролик и правда заботится о Хадсоне, — предположила Рози, — а может, после плавательных соревнований он больше переживает о том, что Хадсон хорошо себя проявит — а значит, докажет, что Кролик был не прав.

— Не исключено. Хорошо поставленное дыхание Хадсона должно способствовать эффективному бегу. Но ему надо будет тренироваться.

— Думаю, лучше предоставить это ему и Филу. Ты видел Бланш?

— Мельком. Она была с матерью.

— Больше никаких признаков домашних неприятностей?

— Как я мог бы…

Ну, разумеется. Подбитый глаз. Я должен был сразу же распознать ситуацию — по собственному школьному опыту, когда жертвы травли не сообщали о ней школьному руководству, понимая, что вмешательство последнего будет лишь кратковременным, а с обидчиком придется видеться каждый день.

Рози хотела, чтобы я немедленно позвонил Алланне, но я отметил, что у нее нет мобильного телефона и что Гомеопат Гэри, вероятно, отслеживает звонки по стационарной линии — либо напрямую, либо посредством системы наблюдения.

— Дон, этот тип — больной. И он опасен.

— Может ли оказаться, что Алланна говорила правду? — спросил я. — По поводу травмы глаза.

— Смотри предыдущее утверждение. Хадсон больше туда не пойдет. Ни в коем случае.

38

В начальной школе меня часто отправляли к директору — как правило, по инициативе учителя, занимавшегося нашим религиозным воспитанием. Это стало своего рода ритуалом: я отпускал какое-то «неконструктивное», или «странноватое», или «омерзительное» замечание по поводу Господа нашего или Священного Писания, после чего мне велели посидеть возле директорского кабинета, и я читал там какую-нибудь книгу до конца урока. Всем было бы легче, если бы меня просто навсегда освободили от занятий по этому предмету: тогда мне не пришлось бы каждую неделю заготавливать оскорбительный комментарий.

Визиты к директору снова начали входить у меня в привычку: в этом учебном году таковых насчитывалось уже четыре. На сей раз мне сообщили, что у Хадсона нет каких-либо серьезных неприятностей, но что, возможно, мы с Рози сумели бы помочь, потому что возникшая проблема имеет к нему непосредственное отношение.

— Похоже, это работа для доброго полицейского, — предположила Рози. — Но не уступай им ни пяди.

Директор встретила меня возле своего кабинета и провела к туалетам для девочек. Удостоверившись, что они не заняты, она пригласила меня внутрь.

— Нет ли какой-то возможности описать мне суть проблемы, не требуя, чтобы я входил? — спросил я. В женском туалете я не был никогда в жизни, и мое сознание бунтовало, несмотря на все заверения директора, что в данном случае правило, запрещающее вход туда лицам мужского пола, можно счесть временно недействительным в силу причин объективного характера.

— Хорошо, — наконец произнесла она. — Я понимаю ваше нежелание. Кто-то написал на стене: «Хадсон невиновен». Я не предполагаю, что это сделал Хадсон: не могу себе представить, чтобы он пошел на такой риск — проник в туалет для девочек. Точно так же, как и вас я не могу представить идущим на такой риск.

— Если это сделал не Хадсон, чем я могу вам помочь?

— Боюсь, это не единичный случай. И это стало немного отвлекать учеников от занятий. Данную тему подняли на уроке религиозного воспитания. Как вы знаете, у нас эти уроки больше затрагивают вопросы этики. Ребята считают, что с Хадсоном поступают несправедливо. И теперь к нам обращаются с вопросами преподаватели РВ.

— «Не лжесвидетельствуй». Заповедь «не убий» неприменима к птицам, а следовательно, Библия считает ложь более значимым грехом…

— Что-то в этом роде. Подозреваю, Хадсон сам это поощряет. И… учащийся, который первоначально поставил нас в известность о ситуации, теперь, похоже, расстроен больше, чем сам Хадсон.

Я невольно пожалел, что не пользовался такой же поддержкой сверстников в тех многочисленных случаях, когда подвергался несправедливому обращению в школе. Бронвин так и не ответила, как я мог бы помочь, и я добровольно вызвался дать ей совет:

— Я бы рекомендовал применить базовые юридические принципы. Вина Хадсона в убийстве птицы не доказана. Вы могли бы объявить, что, поскольку Хадсон отрицает свою вину, сложилась типичная ситуация «слово против слова». В данном случае — утверждение Хадсона против утверждения Бланш. И поэтому…

— Но откуда вы… Почему вы думаете, что это Бланш? — К туалетному блоку приблизилась какая-то школьница, и Бронвин повела меня прочь. — О господи, от этой секретности у меня голова кругом идет. Девочка ходит к Келли — к нашему консультанту, вы ее видели, она не имеет права разглашать то, что ей говорят ученики. Может быть, девочка просто расстроена из-за того, что донесла на своего друга, но…

Я вполне ясно видел решение — возможно, потому, что анализировал данную проблему на протяжении нескольких недель и обсуждал ее с Рози.

— Выбор здесь — между неправомерным обвинением Бланш во лжи…

— В преувеличении.

— …то есть в поведении, широко распространенном среди школьников — а также взрослых, — и неправомерным обвинением Хадсона не только во лжи, но и в совершении проступка, который предполагает наличие серьезного дефекта личности. Каковое обвинение может привести к пожизненному ущербу, а также к последствиям, которые могут возникнуть уже в ближайшее время: не исключено, что из-за этого обвинения его не примут в старшую школу.

— Я не хочу опять возвращаться к разговору о ситуации со старшей школой. Как вы знаете, проблема существовала задолго до этой истории с птицей. Откровенно говоря, сама я уже не знаю, убивал ли ваш сын эту птицу. Но мы не в суде. Мы в начальной школе, и мы не можем уступать перед лицом такого поведения.

Это был неудовлетворительный результат, но я сомневался, чтобы Рози на моем месте добилась чего-то большего. Когда я уходил, Бронвин пожала мне руку и поблагодарила за то, что я веду себя так понимающе — на фоне того, какое воздействие оказывает на Хадсона происходящее.

— Если придется вызвать родителей… другого ребенка, на такой приятный разговор и рассчитывать нечего, — заметила она.

Ее страх перед встречей с гомеопатом Гэри был вполне понятен. Я попытался придумать какие-то ободряющие слова.

— По крайней мере, — сказал я, — это поможет вам развить стойкость.

Я некоторое время ждал возле школы — и перехватил Алланну в тот момент, когда она выходила из машины. Она хотела было меня обнять, но тут же, спохватившись, отстранилась.

— Да вы меня поджидали, — произнесла она и улыбнулась.

— Травму глаза вам нанес муж?

— Дон, не будем об этом. Пожалуйста.

— Я обсуждал это с Рози. Мы к вашим услугам, если мы можем чем-то помочь. Мы были бы рады помочь.

— Рози… — Она заперла машину, убрала ключи в сумочку, затем склонилась над братом Бланш и принялась чрезмерно медленно поправлять на нем одежду.

— Если вам нужно время для обдумывания, — проговорил я, — не обязательно выполнять какие-то физические действия в качестве предлога. Я вполне могу подождать с разговором, пока вы неподвижно стоите или молча идете.

Она рассмеялась:

— Вы такой милый. И вы очень любезны, но… Понимаете, у Гэри проблемы с контролем гнева. Он не хочет таким быть, он работает над этим. Если бы он действительно хотел причинить мне боль, то сделал бы что похуже. И он столько работает, делает столько хорошего для людей.

Алланна прибегла к доводу «суммарной полезности», который (и она это наверняка осознавала) не имеет практически никакого веса в реальном мире. Моя работа в университете не была учтена при оценке негативного влияния Возмутительной ситуации на лекции по генетике на определение моей общей ценности. По-видимому, Алланна поняла свою ошибку, поскольку тут же предложила еще одно оправдание:

— Если б вы знали, что ему пришлось перенести в детстве…

— Это все-таки не причина для насильственных действий.

— На все есть какая-то причина. Даже на то, чтобы убить голубя. Извините… но он никогда не бил детей… И… пожалуйста, пожалуйста, не говорите про это никому в школе, но, когда я познакомилась с Гэри, у меня была привычка… связанная с наркотиками. Гэри знал по себе, что это такое, но он увлекся гомеопатией и сумел резко изменить свою жизнь. Он и меня через это провел. В первый раз не получилось. И во второй. Но он упорно продолжал пытаться, он не бросал меня. Если бы не он, я бы с вами сейчас тут не разговаривала. Можете говорить про гомеопатию что угодно… Но мы с Гэри — живое доказательство, что она действует.

— Вы уверены, что мы ничем не можем вам помочь?

— Если вы в это втянетесь, нам будет только труднее двигаться вперед. И потом, Рози будет недовольна, если вы этим займетесь.

Рози пришла в бешенство и по поводу ситуации с Алланной, и по поводу директорской позиции.

— Хочу, чтобы ты позвонил в полицию, — заявила она. — Они, конечно, ничего не предпримут, так что у тебя не будет никаких неприятностей с Алланной, если это тебя беспокоит. Но они, по крайней мере, отметят этот звонок. И потом будут внимательнее, если случится что-то похожее.

— Согласен. Я завтра же извещу полицию об этом инциденте.

Что касается школы, то тут Рози выразила желание незамедлительно приступить к активным действиям.

— Они не думают, что он это сделал, но их больше волнует не благополучие Хадсона, а собственный имидж. Как бы все не увидели, что они допустили ошибку. Мы его забираем. Сейчас же. Он может пока походить в госшколу, до конца года всего несколько недель. А там посмотрим, что делать дальше.

— Нам следует поговорить с Хадсоном. И потом, в школе сейчас, вероятно, никого нет.

Рози убрала свой телефон обратно в сумочку.

— Глас разума.

— И эмпатии. Все решения по поводу школы должны в конечном счете повышать уровень благополучия Хадсона. Ты сама на это намекнула.

Как выяснилось, Хадсон не желает уходить из школы.

— Ребята нормальные, — пояснил он. — По-моему, все школы одинаковые. Жизнь — несправедливая штука.

— Суровый вывод он сделал к одиннадцати годам, — позже заметила Рози.

— Он цитирует Дейва. Но он, безусловно, и раньше сталкивался с несправедливостью.

— Ты прав. Мне было восемь, когда умерла мама. Я тогда думала, что это довольно несправедливо.

На следующее утро я посетил районный полицейский участок, и первоначально реакция стражей порядка совпадала с прогнозом Рози. Но принявший мое устное заявление сотрудник, мужчина примерно моего возраста, счел нужным выйти вместе со мной за дверь.

— Вы правильно поступили, что сообщили об этом, — сказал он. — Но я вам все-таки дам совет. Некоторым мужьям не нравится, когда у их жен симпатичные друзья мужского пола. Особенно если эти друзья стучат на этих мужей в полицию. Понимаете, о чем я?

— Нет.

— Просто ведите себя поосторожней. Если она вам больше друг, чем вы нам сказали, подумайте обо всем этом хорошенько. И не рассказывайте ей, что вы с нами говорили.

39

Через три дня после моего посещения окрестностей туалета для девочек Хадсон, находившийся у Юджинии, прислал мне эсэмэс следующего содержания: «Можно остаться на ужин? Мама Юджинии не против».

Я отправил ему свое согласие, но Рози, вернувшись домой, настояла на том, чтобы мы позвонили матери Юджинии — каковой матерью являлась, разумеется, Клодия.

— Рози хотела, чтобы я удостоверился, что у Хадсона все в порядке. Я полагаю, в противном случае ты со мной связалась бы.

— Ну… и да и нет. Хорошо, что ты позвонил. У Хадсона сегодня случилась небольшая неприятность, он рассказал Юджинии, а она сообщила наверх — мне.

— В вашем доме всего один этаж. Вы переехали? Или сделали надстройку?

— Наверх — в переносном смысле. Я имею в виду — обратилась к более опытному человеку.

— Ему потребовались услуги психолога?

— Он хотел рассказать это какой-то… независимой инстанции. Я как раз хотела узнать, можно ли мне сохранять в тайне то, что он мне говорит, или ты хочешь, чтобы я с тобой поделилась. В любом случае мне придется ему сообщить о твоем решении.

— Что ты рекомендуешь?

— Я рекомендую такую тактику: я ему скажу, что он может и дальше вести со мной доверительные беседы, но я буду побуждать его к тому, чтобы в подходящее время он поделился с тобой, чем может. Звучит логично?

— Совершенно логично. Это касается какого-то голубя?

— Боюсь, что да.

На следующий вечер я дождался, пока все усядутся за стол, и спросил у Хадсона:

— О чем вы вчера говорили с Клодией?

— Дон… — начала Рози, но Хадсон уже отвечал:

— Она сказала, что ты раньше фиговато разбирался в чувствах других людей. Особенно девочек.

— На мой взгляд, для психолога это совершенно невероятное нарушение конфиденциальности.

— Такие уж мы, мужчины. Это у нас в генах. Кажется, что мы плохо это умеем, но только потому, что женщины это умеют очень хорошо.

— Клодия так сказала? — уточнила Рози. — Очень похоже на Джина.

— Короче, я тоже сделал фигню. С Бланш. Она у меня была единственный друг, а потом я стал зависать с другими ребятами. И не подумал, что я и у нее был единственный друг. А у нас в классе есть девчонка, все думают, что она самая суперская… самая крутая…

— Видимо, это Надя, да? — осведомилась Рози.

— Ну да. Она. Короче, Бланш подумала, что она — Бланш — мне больше не нравится. Думаю, если бы она так со мной поступила, я бы тоже так подумал. Вот она и рассказала своей маме про глазного. А потом настучала на меня насчет голубя. И присочинила про то, что видела, как я его убивал.

— Что ты теперь чувствуешь? — спросила Рози.

— Как ты узнал? — спросил у него я.

— Она мне записку написала. Что ей очень жаль.

— Довольно смелый поступок с ее стороны, — заметила Рози.

— Мама Юджинии тоже так думает. И сама Юджиния.

— А ты как думаешь? — спросила Рози.

— Мы оба налажали. Нам надо оставить это в прошлом, потому что, когда злишься, злость заслоняет собою все. Так сказала мама Юджинии — ну, не совсем такими словами. Но я с ней согласен.

— Тебе надо предпринять какие-то действия? — спросил я.

— Я говорил с Бланш. Мы будем стараться опять быть друзьями. Но я не могу ходить к ней, а она не может сюда, потому что она не сказала своим родителям.

— А директору она сказала? — поинтересовалась Рози. — Что на самом деле не видела, чтобы ты убивал этого голубя?

— Нет. У нее будут жуткие неприятности из-за того, что она соврала.

— Возможно, их не будет, если она сама признается, — предположила Рози. — Или ты мог бы рассказать директору про ее письмо.

У Хадсона сделался совершенно потрясенный вид. У меня на его месте сделался бы такой же. Возможно, Рози лучше нас разбиралась в психологии, но она успела забыть базовые правила жизни в школе. В данной среде, как и в мафии, предательство является тягчайшим из преступлений.

Казалось, на последнюю четверть выпало непропорционально большое количество дней рождения одноклассников Хадсона — если судить по тому, что он почти каждые выходные посещал чей-либо праздник, а иногда и два. Я выдвинул следующую гипотезу: эти дети были зачаты в результате увеличения частоты сексуальных контактов или как следствие более беспечного отношения к контрацепции (то и другое нередко отмечается в летние каникулы).

Впрочем, вскоре обнаружилось, что моя гипотеза неверна. Множество дней рождения отмечались и раньше, просто в большинстве случаев Хадсон не был приглашен, а в остальных случаях предпочитал не посещать эти мероприятия.

После нашего выезда на рыбалку Хадсон стал популярнее и социально активнее. Благодаря Карлу он обзавелся новым нарядом, включавшим в себя джинсы, а также обувь, которая напоминала по виду кроссовки, но явно не предназначалась для спортивных занятий.

Он вернулся к ношению рюкзака на обеих лямках, что казалось некоторым регрессом, но Хадсон объяснил, что соответствующая рекомендация Карла являлась устаревшей еще в момент подачи.

— Со времен «Джамп-стрит, 21»[16] круче носить на обеих, — сообщил он. — А эта штука выходила миллион лет назад.

Рози перехватила Хадсона, когда он собирался отбыть на день рождения к Блейку — тому самому мальчику, которого в свое время обогнал на фестивале плавания.

— Что ты ему купил? — Рози указала на длинный сверток, который Хадсон нес за веревочку, привязанную к обоим концам.

— Да просто биту.

— Крикетную? Хадсон кивнул.

— Ты уверен, что она подходящего размера?

— Он мне сам сказал, какую хочет. Это хорошая.

— За сорок долларов?

— Я добавил свои.

— Во сколько она обошлась?

— Не помню.

На этой стадии я бы уже прекратил разговор, однако Рози упорствовала:

— Примерно.

— В сотню.

— Она стоит сто долларов?

— Нет, это я столько добавил. Примерно.

— Откуда деньги?

— Дейв мне платит за то, что я ему помогаю с кубиками. Мне пора, а то не успею на трамвай.

По телефону Дейв объяснил, что Хадсон чрезвычайно скромно обрисовал свой вклад в дело — и свое вознаграждение.

— Он не просто сайт сделал. Он придумал саму идею. И название. И это он меня уговорил требовать за кубики вчетверо больше, чем я хотел. В общем, парень честно заработал свои пятьдесят процентов.

— Пятьдесят процентов? От чего?

— От прибыли. Все доходы от продаж минус стоимость материалов. Мы с ним партнеры. В равных долях. Если честно, я не ждал, что мы много на этом будем наживать, а теперь даже рассчитываю накопить на колледж для Зины. А он, скорее всего, копит на свой. Я-то думал, ты знаешь.

— По-моему, это невообразимо. Всю работу делаешь ты.

— Я получаю на этом больше, чем если бы затеял все сам. И я не жалуюсь. Мы с ним поделили риск. У меня уже был свой бизнес, я знаю, как это работает. Но Хадсон в один прекрасный день будет заправлять «Майкрософтом», вот увидишь.

Я рассказал Рози.

— Он покупает друзей, — заключила она. — И теперь, когда он кому-то что-то купил, остальные будут ждать того же.

— Мы можем распорядиться, чтобы он положил конец этой практике.

— Можем. И он скажет ребятам, что ему больше не разрешают покупать дорогие подарки. И, думаю, его перестанут приглашать.

— Возможно, это станет для него важным уроком в области человеческого поведения, — предположил я.

— Я уверена, что Хадсон и так это все знает. Для него стало бы куда лучшим уроком, если бы он перестал покупать дорогие подарки, а его все равно продолжали бы звать на дни рождения. Было бы лучше, если бы мир был таким.

Она отправила тарелку Хадсона в посудомоечную машину.

— Мы беспокоились, что у него нет друзей, — заметила она. — Теперь он, по крайней мере, с кем-то общается. Нашел способ, пусть и не такой, который нам по душе. Может, из этого вырастут какие-то настоящие дружбы.

Мы договорились, что запрет на дорогостоящие подарки не вступит в силу до конца учебного года (до него оставалось всего шесть недель). Новые правила можно будет обосновать переходом в старшую школу. Решение казалось логичным, но в постель я лег с тяжелым чувством. Хадсону угрожало превращение в одного из тех людей, которых я никогда не одобрял.

40

— Зайди сюда, — позвала меня Рози.

— Что ты делаешь в спальне Хадсона?

Основываясь на том, чего, по моим представлениям, хотел бы Хадсон, то есть тренируя эмпатию, я старался не входить в его комнату. Исключением стал случай, когда Рози убедила меня взломать его компьютер — этот поступок до сих пор вызывал у меня чувство вины. Сейчас Хадсона дома не было — он отправился в Фэрфилд, в новую квартиру моей матери настраивать подключение к интернету в обмен на карамельное песочное печенье домашнего приготовления.

— Убираюсь, — ответила Рози. — Что, кстати, является одной из тех обязанностей, которые вызвался исполнять мой муж, когда ушел с работы. Эта комната — свинарник. И ты мог бы ему сказать, чтобы чаще принимал душ.

Я уже стоял в дверях.

— Но я полагал, что мы позволяем Хадсону быть собой, а не пытаемся кроить его по своим меркам.

— Скажи ему, чтобы каждое утро вставал под душ. И купи ему флакон дезодоранта. Но я тебя не для этого сюда позвала. Заходи и посмотри сам.

Мне пришлось лечь на кровать Хадсона, дабы прочесть, что написано на листке бумаги, который он прикрепил к ночному столику:

Бегать каждый день

Поговорить с Бланш

Отмечания ДР

Не говорить о приложении

Никаких срывов

Никто не любит выпендрежников

ПОЧАЩЕ ЗАТЫКАЙСЯ

Рядом со словами «Отмечания ДР» стояло число 8 — и тут же ряд других чисел, зачеркнутых. Вероятно, это было общее количество посещенных мероприятий. Подарки, отнесенные им туда, обошлись нам в триста двадцать долларов, а Хадсону, вероятно, в восемьсот — если провести экстраполяцию на основе того, сколько собственных денег он вложил в приобретение крикетной биты. На второй половине листка был выписан ряд целых положительных чисел, в убывающей последовательности, начиная с 64. Числа больше 23 были вычеркнуты.

Я мгновенно понял, что это такое. В детстве я вел такой же счет — мысленно.

— Количество дней до конца четверти, — пояснил я. — Думаю, он перенял эту идею у Дейва. Когда мы ездили на рыбалку. Дейв отслеживает свой вес и…

— Ладно, ладно, я тебя поняла. — Рози говорила громче, нежели было необходимо, и я почувствовал, что она раздосадована и огорчена. Мною.

Я встал с кровати.

— Как это грустно, — произнесла Рози. — Что мы с ним делаем?

— Речь идет о том, чтобы вписаться в среду, — заметил я. — Мы пытались ему помочь, но Хадсон осознал, что ему нужно взяться за дело самому. Психологи сходятся во мнении, что изменения должны проистекать из личностных обязательств…

— Дон, я кандидат психологических наук. Я не нуждаюсь в лекциях о мотивации. Мне грустно, что ему вообще приходится все это делать. Я его люблю таким, какой он есть.

— Согласен. Я тоже. Но мир — нет. Школьный мир. И значительная часть остального мира.

— Ты ведь тоже так жил, да?

— В молодости. Мало того что я не нравился миру, — я сам себе не нравился. И я хотел измениться.

— Может, ты бы и не хотел — если бы тебя принимали таким, какой ты есть. И теперь у тебя все нормально, правда?

— Разумеется. — Ответ был автоматическим: я был счастлив, что у меня есть Рози, и Хадсон, и бар. Но я счел нужным добавить: — Если не считать того, что я потерял работу и лучшего друга. И почти потерял тебя — после Пренатального буйства. И если не считать страха, что меня обвинят в домогательствах, или в расизме, или в женоненавистничестве, а может быть, полицейские застрелят меня из-за какой-то оплошности.

— Ого, — произнесла Рози. — Прости меня, пожалуйста. Еще раз.

— Ты была причастна лишь к одному из упомянутых инцидентов. Но если Хадсон пытается избегать проблем такого рода, несмотря на то что их причиной, скорее всего, является не он сам, а общество, — нам следует его поддерживать.

— На будущий год Доув пойдет в Святого Бенедикта, — объявил Хадсон. — Это такая спецшкола, но она не только для… интеллектуально неполноценных. Они берут умных ребят, которым трудно полностью раскрыть свой потенциал в обычной школе.

Хадсон пришел в бар в свой обычный день, но его друзья еще не появились.

— Похоже, ты наводил справки, — отметила Рози.

— У мамы Доува нашлась вторая брошюра. Он реально хочет, чтобы я тоже туда пошел.

— Почему именно ты?

— Потому что я с ним сидел за экраном. Мы типа друзья. Да и на самом деле друзья.

— Ты бы хотел посмотреть, как там и что? — спросила Рози. — Поговорить с кем-нибудь из учителей?

— Может быть.

Я был потрясен. Невзирая на то как школа Хадсона сопротивлялась зачислению его в следующий класс, я нимало не сомневался, что его спокойно примет под свое крыло система государственных школ, руководство которых, если верить прессе, не имеет возможности исключать наркодилеров, малолетних бандитов с ножами и начинающих террористов.

К тому же имелись ведь и другие частные учебные заведения. Но спецшкола? Это стало бы окончательным доказательством того, что проект «Хадсон» потерпел фиаско. И казалось, Рози эта идея нравилась.

Когда Хадсон ушел, я поделился с ней своими мыслями. — Мы должны позволить ему туда заглянуть, — отозвалась Рози. — Я не говорю, что ему обязательно захочется туда пойти. Но где бы он ни оказался, у него всегда будут какие-то трудности. Мы же не хотим, чтобы Хадсон думал: есть какое-то место, где ему было бы лучше, но ему не дали возможности посмотреть, каково там.

Барри О’Коннор, директор школы Святого Бенедикта, согласился принять нас в 17:30. Мы выбрали такое время, чтобы Рози не пришлось раньше уходить с работы. Хадсон сопровождал нас.

— Я уверен, что вы отдаете себе отчет: у нас католическая школа, — проговорил Барри (возраст — пятьдесят с чем-то, вес немного за пределами нормы, ИМТ — приблизительно двадцать семь). Рози рассмеялась, словно религиозный уклон школы с самого начала был для нее совершенно очевиден. — Но мы берем детей из любой среды. Насколько я понимаю, у Доува, друга Хадсона, могут иметься еврейские корни.

Барри выдал краткую речь, где подчеркивалось, с каким уважением его школа относится к людскому разнообразию. Это напоминало речь, которую произнесла Директор Бронвин перед зачислением Хадсона, только Барри иллюстрировал свое выступление многочисленными примерами (в некоторых шла речь и об аутизме).

Независимо от того, подпадал ли Хадсон под диагностические критерии аутизма, меня очень ободряла мысль о том, что к индивидуальным особенностям здесь относятся с пониманием. Я сам наблюдал, как нейротипики критикуют аутичных за нехватку эмпатии — по отношению к ним, — однако при этом редко предпринимают какие-либо попытки повысить свой собственный уровень эмпатии по отношению к людям с аутизмом.

Мои размышления отвлекли меня от беседы. Говорил Хадсон:

— Каких примерно баллов по универсальной системе оценки добиваются в вашей школе? Лучшие ученики.

— Ты задумываешься о каком-то определенном направлении? — спросил Барри.

— Может быть, о юриспруденции.

Юриспруденция! Это все Дейв виноват.

— И что привлекает тебя в профессии юриста? — осведомился Барри.

— Она везде нужна, даже в школе. Людей обвиняют во всяком, и никакого справедливого суда нет.

Рози оказалась права. Голубиное предательство изменило течение жизни Хадсона.

— Должен сказать, это весьма воодушевляющее объяснение, — произнес Барри. Он вперил в Хадсона весьма серьезный взгляд. — Тебе нужны очень хорошие результаты в смысле успеваемости, чрезвычайно хорошие, чтобы поступить на юридический факультет сразу же после окончания школы. Некоторым из наших учеников такое удается, но, если ты нацелился именно на это, вероятно, лучше было бы остаться там, где ты сейчас. Если можешь наладить отношения с одноклассниками и учителями.

Он повернулся ко мне и Рози:

— Многие из наших учеников расцветают поздно: они достигают больших успехов, и иногда в самых обычных областях, вроде юриспруденции, медицины или бизнеса, но зачастую это происходит лишь после того, как заново осмыслят свою жизнь примерно на рубеже тридцатилетия. Мы все равно рады признавать, что они наши питомцы.

Снова поворот к Хадсону: судя по всему, Барри обладал большим опытом по части быстрой смены фокуса беседы.

— У тебя есть какие-то вопросы?

Хадсон кивнул:

— Каково соотношение учеников и учениц?

— У нас не всегда было совместное обучение, и доля девочек пока не сравнялась с долей мальчиков. Когда речь идет о ребятах, которым трудно справляться в традиционных школах… В общем, у нас много мальчиков.

— Каково соотношение? — снова осведомился Хадсон.

— Мальчиков у нас примерно восемьдесят процентов.

По пути домой Рози поинтересовалась у Хадсона, почему он задал вопрос о гендерном распределении.

— Мне нужна практика… общения… с девочками, — объяснил он. — Видно, я не из тех, кто поздно расцветает. — Он засмеялся. — В отличие от папы.

— Но в целом — какие у тебя впечатления? — спросил я.

— По-моему, Доуву там будет хорошо. А я, наверное, пойду в государственную. Если только в моей школе не передумают.

41

В течение двух недель, предшествовавших кроссу по пересеченной местности, Хадсон был до такой степени сосредоточен на своей роли капитана команды, что даже приостановил работу над барным приложением (которое, впрочем, теперь работало относительно стабильно). Бегунам предстояло преодолеть более двух километров, в том числе и по неровной поверхности, как явствовало из формы, которую нам требовалось подписать.

— Я не жду, что выиграю, — заметил Хадсон. — Ну да, я тренируюсь, но там есть ребята, которые занимаются легкой атлетикой лет с двух, так что они будут быстрее. Там присуждают баллы: десять — победителю, девять — за второе место, восемь — за…

— Я уже понял систему. За четвертое место — семь баллов, верно?

— Верно. Но каждый, кто добежит до финиша, получает одно очко. Мне надо устроить так, чтобы все «зеленые» бежали — и чтобы не сходили с дистанции, а это может случиться, если слишком рано разгоняешься. Это самая распространенная ошибка. Первый шаг — разрешение на участие в кроссе. Я стараюсь проконтролировать, чтобы все родители его подписали.

Хадсон еще рассказывал о своих планах, когда Рози вернулась домой.

— Лучше всего — стабильный ровный темп. В конце — спринт. Но лучше, если вначале бежишь медленно, а не быстро. Вторую половину надо бежать быстрее, чем первую. Нагонять легче, чем пытаться сохранить лидерство.

— Ух ты, — произнесла Рози, когда Хадсон сделал паузу, чтобы обратиться к какой-то другой задаче. — По-моему, он хочет что-то доказать. Если его команда победит, Кролику придется завязать с этим своим «плохо играет в командные виды спорта».

— Что стало одним из наиболее весомых факторов при неофициальном вынесении школой диагноза «аутизм».

— Если тебе кажется, что Кролик насчет этого передумает… да еще и убедит Бронвин… Я бы не рассчитывала.

Рози взяла на работе отгул («Меня уже не волнует, что там думает Иуда»), чтобы поприсутствовать на кроссе. Фил также явился — как тренер Хадсона. Мы собрались на небольшой трибуне близ общественных спортивных площадок. Участникам требовалось совершить полный круг по полю уже после того, как они преодолеют опасную «пересеченную местность».

Фил огляделся вокруг:

— Что-то я не вижу этого уродского фаната «синих».

— Подозреваю, зрение не позволяет его дочери участвовать в таких соревнованиях. По счастью, она не в команде Хадсона.

Мы услышали выстрел стартового пистолета, и примерно через восемь минут появились первые бегуны (один — впереди, а следом — группа из трех человек) и начали круг по полю.

— Скоро будет Хадсон, — заметил Фил примерно через две минуты, глядя на свой телефон, работавший в режиме секундомера.

Появлялись все новые и новые участники, преодолевшие пересеченную местность. Но Хадсона среди них не было. Победительница пересекла финишную черту. За ней последовали еще три бегуна (два — женского пола, один — мужского), которые сопровождали ее на этой финальной стадии. Я предположил, что это и есть те спортсмены, о которых прежде упоминал Хадсон. Они весьма наглядно продемонстрировали важность правильной подготовки. Следующий бегун отставал более чем на полкруга, а за ним растянулось множество других детей.

Наконец на стадионе появился Хадсон, и причина его задержки стала ясна. Он держал за руку девочку, в которой я мгновенно распознал Бланш — по темным очкам, белым волосам и цвету футболки, указывавшему на принадлежность к «синим». По другую сторону Хадсона бежал полный мальчик — Доув, в зеленой футболке. Он явно устал. Хадсон похлопал его по спине и показал вперед.

Последовала мощнейшая серия рукоплесканий и одобрительных возгласов — вероятно, в честь Бланш, у которой хватило смелости участвовать в этих соревнованиях. Однако драматические события на этом не закончились. Как только прибывшие начали совершать круг по полю, Хадсон выпустил ладонь Бланш и ускорил темп. Роль держателя руки взял на себя Доув, и Хадсон стал обгонять бегунов. Фил подбадривал его громкими криками, однако то же самое делали и все остальные зрители.

— Вперед! — воскликнул Фил, обращаясь уже не к Хадсону, а к нам. Он стал проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся на трибуне. Мы последовали за ним: Фил направлялся к финишной черте и уже сорвался на бег. — Все примутся его обнимать, — пояснил он. — Не хочу, чтобы парню испортили удовольствие.

Хадсон пересек финишную линию и остановился, упершись ладонями в колени и стараясь перевести дух. Фил широко раскинул руки, чтобы защитить его от нежелательных контактов. А когда Хадсон распрямился, Фил пожал ему руку. Я заметил, что Хадсон смотрит Филу прямо в глаза и концентрируется на том, чтобы правильно рассчитать необходимую силу пожатия.

— Великолепная работа, — объявил Фил. — На этом последнем круге ты превзошел всех.

— Каким я пришел?

— Пятым. Для тебя — идеальный результат. Первую четверку ты все равно бы не побил.

— Ты видел девочку в зеленой футболке? Высоченную?

— Она победила.

Хадсон вскинул кулак в воздух, а затем ждал у финишной черты, пока ее не пересекли все остальные. Бланш и Доув не стали последними. Хадсон со знанием дела потряс им руки, а потом появилась Алланна и обняла Бланш и Доува, тем самым дав Хадсону достаточно времени подготовиться и просто протянуть ей руку для пожатия. Хадсона обступила бóльшая толпа, нежели победительницу в индивидуальном зачете, и мы с Рози и Филом теперь стояли несколько в стороне.

— Это ее мать, да? — спросила у меня Рози.

— Совершенно верно.

— Она молодая, но… Я представляла себе какую-то роскошную богиню. Судя по тому, что ты про нее рассказывал.

— Кажется, она плачет. Видимо, от счастья, что Бланш одолела всю дистанцию.

За моей спиной незнакомый мне мужской голос произнес: — Теперь я понимаю, почему он капитан. Нам всем должно быть стыдно — мы надрываемся, болеем за команду нашего ребенка, а он заботится о девочке из команды соперников. Однажды мальчик станет премьер-министром, помяните мое слово. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Нам бы тоже хотелось так думать. К сожалению, у него есть кое-какие проблемы. Но это урок для других ребят. Они видят, как он справляется, при всем том, что ему приходится преодолевать, и… их это, в общем, вдохновляет.

Второй голос я узнал. Он принадлежал Бронвин — директору школы.

Через два дня после кросса Хадсон принес из школы следующее послание:

Родители, возможно, знают, что в прошлой четверти один из учащихся был на неделю отстранен от занятий за то, что принес в школу острый инструмент. Родителям и учащимся должно быть известно, что в школу строго запрещено приносить ножи или какие-либо другие предметы, которые могут представлять опасность для персонала школы или учащихся. Однако по поводу данного инцидента циркулировали некоторые недостоверные сведения, и мы хотели бы уточнить, что учащийся не угрожал и не наносил повреждений никакому человеку или животному и что у нас нет никаких оснований полагать, что это входило в его намерения. Учащийся вернулся в школу после недельного отстранения от занятий. Дальнейших дисциплинарных мер по данному поводу не последует.

— Бланш раскололась, — заключила Рози. — Хадсон это видел?

— Разумеется.

— Что сказал?

— Захотел узнать, имеет ли он теперь право посещать старшую школу без необходимости проходить проверку на аутизм.

— И…

— Бронвин полагает, что разрешение конфликта с Голубиным предательством никак не связано с вопросом о приеме его в старшие классы.

Но Кролик придерживался иного мнения.

— Жаль, что у меня как-то не было возможности поговорить с вами на кроссе, — заявил он по телефону.

— Аллигаторы, — ответил я.

Он рассмеялся:

— Они самые. Но я хотел предложить вам все-таки потолковать с Бронвин. История с голубем меня не удивила, но мне кажется — директор была готова к любому повороту. И мы получили массу позитивных откликов от родителей — насчет того, что Хадсон сделал для Бланш.

Он сделал паузу, после чего спросил:

— Хадсон знал, что это Бланш его заложила?

— Да. Но он ее простил.

— Вот с этого можно отлично зайти. Я бы на вашем месте записался к Бронвин на прием.

— Превосходный совет.

— Нам ведь не все равно, что с детьми будет. Если есть минутка, я бы вам рассказал одну историю, которую вы, скорее всего, оцените даже больше, чем я в свое время.

— У нас есть больше минутки, если история содержит интересные подробности.

— Ну да. В общем, мы играли в крикет — и, кстати, Хадсон теперь уже не самый плохой кэтчер среди ребят своего года. У меня были мальчики из обоих классов, и один сказал насчет чего-то, что ему не нравится: «Да это прям гейство какое-то». Мне очень не по душе такие выражения, так что я всех их усадил в кружок и все им изложил во всех подробностях, что это такое на самом деле — быть геем. У нас был один родственник… в общем, неважно… Но вы же знаете — они слушают весь этот секс-просвет, но толком не въезжают, что к чему. Зато к концу моей маленькой речи они все поняли. Ну и вот, есть один парень, который немного доводил Хадсона, когда тот еще учился у меня в классе. Он нарочно пристраивался позади Хадсона и вроде как играл с его волосами. И вот Хадсон возьми да и выпали: «Так вот почему Джасперу покоя не дают мои волосы. Он просто гей». Сами знаете, какие они — ребята в этом возрасте. Хохотали до упаду — и, конечно, не над Хадсоном, а над Джаспером. С педагогической точки зрения это, понятно, было не идеально, но…

Кролик внезапно умолк.

— С этим связаны какие-то проблемы? — спросил я.

— Конечно, я был не в восторге от мысли, что для них быть геем — это что-то плохое. Но, видно, они так смеялись, потому что ребята воспринимают Хадсона как своего рода… оракула, который всегда говорит правду. Только вот теперь я об этом думаю и задаю себе вопрос… Может, это было… намеренно? Как будто он… пользовался этим. Уж извините. Вы, скорее всего, понятия не имеете, о чем я толкую.

Я отлично понимал, о чем толкует Кролик.

Нам не понадобилось посещать школу. Когда я позвонил Бронвин, та дала понять, что требование о проверке на аутизм отменено.

— Мне было указано людьми, которые разбираются в этом лучше меня: то, как Хадсон поступил с Бланш, — особенно после того, что она сама сделала по отношению к нему, — не вписывается в картину аутизма. Не вписывается в эту картину и помощь представителю другой команды — при том что Хадсон так сосредоточился на получении очков. Келли очень раскаивается, что неправильно поняла ситуацию.

— Возможно, школе следует организовать для нее какое-то повышение квалификации, чтобы предотвратить дальнейшие непонимания с ее стороны. Которые могут привести к катастрофическим последствиям для учащихся. — Предположение Келли о том, что аутизм несовместим с альтруизмом и заботой о других, сработало в пользу Хадсона, однако являлось, разумеется, совершенно неверным. Ласло был одним из самых бескорыстных и щедрых людей, каких я знал.

— Я… Собственно, да, это справедливое замечание, — признала Бронвин. — Но тут есть одна деталь. Келли все-таки попросила меня убедиться, что его не готовили к этому специально.

Секунду я колебался — но не видел причины утаивать правду.

— Не понимаю, в чем тут проблема, но его действительно готовили.

Бронвин тихо ахнула.

— Его дедушка — тренер. Насколько я понимаю, другие участники соревнований занимались легкоатлетической подготовкой значительно дольше.

Бронвин засмеялась:

— Я имела в виду его помощь Бланш.

— Мне бы даже в голову подобное не пришло.

— Я вам верю.

Обеспокоенность Келли возможной спецподготовкой Хадсона казалась совершенно необоснованной. Никто из нас не является специалистом по всем типам ситуаций. Осознание пределов своих возможностей — признак высокого интеллекта, а умение обращаться за помощью, когда это необходимо, — признак зрелости. В школе считали совершенно нормальным то, что Хадсон готовится к кроссу физически, но сочли бы Хадсона неполноценным, потребуйся ему перед соревнованиями психологическая помощь.

Я подождал до ужина, чтобы сообщить Рози. И откупорил бутылку игристого вина.

— Что отмечаем? — осведомилась Рози.

— Завершение проекта «Хадсон». — Я решил, что уже могу упоминать это название в его присутствии — теперь, когда мы достигли безусловного успеха: не только его принятия в старшую школу, но и отзыва аутической гипотезы консультантом, директором и учителем Хадсона. Еще до ужина я известил Хадсона о решении директора, и выглядел тот довольным. Поправка: торжествующим — об этом свидетельствовал выброшенный вверх кулак.

Решение школы являлось финальной целью проекта, но она была достигнута благодаря усовершенствованию социальных навыков (каковое показывали дипломатичное поведение Хадсона после Голубиного предательства и лидерство в команде бегунов); благодаря улучшению физической формы (на это указывали его спортивные успехи); а также благодаря повышению уровня эмпатии (о нем свидетельствовало его глубокое понимание проблемы Бланш).

Хадсон успел также приобрести и другие умения, многие из которых являлись значимыми для социальных взаимодействий, а следовательно, для его принятия обществом: речь шла о рыбной ловле, умении ловить мяч, беге, плавании, выборе подарков, приготовлении шашлыка, программировании, анализе требований к приложениям, выборе одежды и умении ее носить, а также о предпринимательстве. Размышляя о последнем (оно никогда не вошло бы в список компетенций, составленный лично мной), я добавил также «независимое мышление».

Судя по всему, школа наконец-то признала прогресс Хадсона.

— На выпускном я буду говорить речь, — сообщил он. — Только нескольким ребятам такое выпадает. Сначала я не был в списке, но мисс Уильямс меня включила.

— Какие ощущения? — спросила Рози.

— Хорошие. Другие ораторы почти все боятся.

— А ты — нет?

— Мне нравится говорить.

— Можно Дейву и Соне прийти? — спросил я. — Может быть, даже вместе с Зиной.

— Ну да. А зачем?

— Они тебя знают с тех пор, как ты был совсем маленький, — объяснила Рози. — Они захотят отпраздновать это вместе с тобой.

— И потом, мы согласились посетить спектакль, в котором играет Зина, — добавил я. — Они будут чувствовать себя обязанными сделать ответный жест.

42

Посещение школьного спектакля Зины можно было охарактеризовать как мероприятие почти катастрофическое, если учитывать, что единственной причиной посещения стало ее участие в упомянутом спектакле. Со сценическим костюмом Зины возникли какие-то неполадки, и она отказывалась выходить на сцену, пока неполадки не устранят, — что, по-видимому, потребовало немалых усилий со стороны Сони.

Хадсон захватил с собой книгу и читал на протяжении всего действа — за исключением собственно игры Зины, каковую Рози убедила его посмотреть. Все это было чудовищно — как и следовало ожидать от пьесы, написанной и исполненной учащимися начальных классов. Зина играла роль девочки-подростка, посещающей Нью-Йорк, что, насколько я мог судить, не требовало никакого особого костюма.

Мы оставили Хадсона дома у Дейва и Сони на попечении их приходящей няни, а сами поужинали в греческом ресторане. С момента прибытия Дейва и Сони в Мельбурн мы впервые ели вместе, притом что они планировали улететь обратно уже довольно скоро — незадолго до Рождества.

— Так всегда бывает, когда на тебе и работа, и дети, — заметила Соня. — Но духовно вы все это время были с нами, потому что с Дейвом же такое произошло… Вы нас просто спасли.

— Мне кажется, Дейв сам себя спас, — возразила Рози.

После достопамятной поездки на рыбалку Дейв передвигался без костыля.

— Но я больше не вернусь в холодильное дело, — сообщил он.

— Кубики обеспечивают достаточный доход? — спросил я.

— Похоже, что так. А если прибыли упадут, я найду, что еще можно выпускать.

— И тогда тебе не придется ни с кем делить прибыль, — отметила Рози. — Это говорит мать Хадсона — защищая его собственные интересы.

— Дейв держал меня в курсе насчет тех проблем, которые у вас были с Хадсоном, — сообщила Соня Рози. — Кажется, ты подумывала опять вернуться на неполный день?

— На какое-то время вернулась. Но сейчас у него все заметно лучше. И потом, Дон с ним отлично справляется.

— Парень очень вырос, — заметил Дейв.

— Зина вот тоже растет, — заметила Соня. — Одиннадцать, а кажется, что семнадцать. Очень жалко, что они так мало общаются.

— Почему жалко? — спросил я. — Мне кажется, у них совершенно разные интересы.

— Видимо, ты прав, — отозвалась Соня. — Девчонки созревают гораздо раньше.

— Как Хадсону ее игра? — спросил Дейв.

Ответила Рози:

— Никогда не спрашивай, что одиннадцатилетний мальчик думает об игре одиннадцатилетней девочки в школьном представлении. Придете посмотреть на Хадсона?

— Ну да. Правда, ему трудновато будет тягаться с тем, что сегодня выдали ребята.

— По-моему, Хадсон немного переживает насчет своего выступления, — заметила Рози, когда мы показывали Мин, как делать сазерак «с дымком». Бар отлично работал — притом, что усилий требовалось уже меньше. В каком-то смысле мы начинали походить на Мин: наслаждались положением хозяев заведения, не особо напрягаясь. Я порицал Хадсона за то, что он зарабатывает деньги предпринимательством, однако теперь мне грозила та же участь.

— Он дал понять, что чувствует себя вполне уверенно, — возразил я. — Ты наблюдала какие-нибудь свидетельства противоположного?

— Я наблюдала свидетельства противоположного. Скомканные листки.

— Он сочиняет речь на бумаге? — Что-то явно было не в порядке.

В данный момент Хадсон находился в процессе перехвата двух посетительниц, направлявшихся к стойке. Мы по-прежнему принимали некоторые заказы лично, но Хадсон старался сразу же знакомить новых клиентов с приложением и предлагать свое содействие.

Женщины вступили в разговор с Хадсоном — краткий, но я все же успел кое-что заметить.

— Мне кажется, женщина слева — та самая, которая задала мне вопрос на лекции. И которая записала то самое видео. Вполне возможно, что ее спутница сидела тогда рядом с ней.

— Ты уверен? — спросила Рози.

— Нет.

— Скройся куда-нибудь. Давай я сама этим займусь.

— Что ты собираешься им сказать?

— Пока не знаю. Скройся.

Я переместился в пространство между баром и кухней, где — благодаря низкому уровню фонового шума — имел возможность слушать разговор. Мин работала позади Рози, на некотором отдалении.

— Прошу прощения. — Я был в достаточной степени уверен, что именно этот голос когда-то спросил меня о генетических основах разделения людей на расы. — Я хотела узнать… эта женщина, которая готовит коктейль… вы не могли бы мне сказать ее имя?

— Зачем? — осведомилась Рози.

— Это прозвучит странно, но я только что проходила собеседование по поводу приема на работу…

— Не просто на работу, — вставила ее спутница. — Это работа ее мечты. И она ее получит.

— Прекрати. Но она так похожа на ту женщину, которая со мной беседовала…

— О работе здесь? — уточнила Рози.

— Нет, на самом деле… в лаборатории генетики. Я только что защитилась и хочу заниматься редактированием генома. Мое второе собеседование было с гендиректором… — Она указала на Мин.

— Трудно представить себе, чтобы руководитель генетической компании работал в баре, — заметила Рози. — Она вьетнамка, а они все на одно лицо, вам не кажется? — Рози засмеялась — и продолжала до тех пор, пока две посетительницы к ней не присоединились. — Да ладно, — подбодрила их Рози. — С этим не поспоришь.

— Пожалуй.

— Впрочем, — добавила Рози, — не надо мне было это говорить. Звучит как расизм, верно? Но вы же со мной согласились. Что скажешь, Дон?

Я подошел к стойке.

— О, черт, — произнесла первая женщина.

— Дон потерял свою работу в области генетики после того, как его обвинили в расизме. В таких делах следует вести себя очень осторожно. Теперь он — владелец бара. Вместе с Дан Мин. Как я понимаю, вы с ней знакомы. Они — деловые партнеры. Давайте-ка я ее позову.

— О, черт, — повторила посетительница.

— Мир генетики тесен, — пояснила Рози.

— Прошу вас, — залепетала та. — Я хотела… я просто пыталась… Эта работа… она для меня так много значит…

— Работа Дона тоже много для него значила, — отметила Рози.

То, что говорила Рози, вполне соответствовало действительности, но в ее словах, казалось, таится некая скрытая угроза, словно бы намекающая, что я могу использовать взаимоотношения с Мин для своего рода мести.

— Безусловно, я не стану вмешиваться в процесс выбора сотрудников работодателем, — произнес я.

— Не станете? О господи, правда?

— Разумеется. Это было бы абсолютно неэтично. Если вы — наиболее подходящая кандидатура, я надеюсь, Мин вас наймет. В генетике должны работать лучшие из лучших. Вы хотели что-то заказать?

— Ты хоть понимаешь, как ты всегда портишь удовольствие? — сказала Рози, когда обе женщины покинули бар, так ничего и не заказав. Затем она рассмеялась. — Но я отчасти рада, что ты ее вывел из-под удара. Когда-то я сама была почти как она.

— Когда-то? Ты имеешь в виду — с тех пор в тебе что-то изменилось?

— Тебе требуется какая-нибудь помощь в составлении речи? — спросил я у Хадсона.

— Ты не сумеешь помочь. Это вообще невозможно. То, чего они хотят.

— А чего они хотят? Если у нас будут ясные и четкие критерии, мы сможем оценить, насколько вероятно выработать удовлетворительное решение. Если вероятность окажется слишком низкой, мы можем сообщить об этом в школу и предложить им изменить формулировку задачи.

— Они хотят, чтобы я рассказал про то, почему держал Бланш за руку. На кроссе. Вместо того чтобы просто стараться выиграть. Больше они вообще ничего не хотят от меня услышать.

— Есть какие-то проблемы с выявлением причин? Аудиторию явно будет интересовать, почему ты так поступил. Вероятно, это стало результатом дружеских чувств или альтруизма.

— Супер. Ты хочешь, чтобы я сказал: «Я помог Бланш пробежать кросс, потому что она мой друг». Ну, или: «Я помог Бланш пробежать кросс из-за моего альт…»

— Альтруизма. Это совершение действия из-за присущей ему внутренней ценности, а не ради какой-то выгоды для себя. Пример — пожертвование в благотворительный фонд. Анонимное.

— Пап, мне надо будет выступать две минуты.

— Содержание речи не подлежит обсуждению?

— Теоретически я могу говорить что хочу. Но директриса предложила, чтобы я говорил про это. Нам всем вместе пришлось явиться к ней в кабинет, и она «предложила» (Хадсон обозначил пальцами кавычки), кому о чем говорить. Угадай, о чем должна говорить Бланш.

— Мне известно только о том, что Бланш хотела бы стать ученым.

— Потому что у тебя… голова устроена не как у директора. Считается, что она должна сказать про преодоление своих… ограниченных возможностей. А я просто пытаюсь вписаться. Не высовываться, не делать ничего такого, что покажется странным.

— Ты уже допущен к обучению в старших классах. Можешь немного отдохнуть от этого вписывания.

Вероятно, это был не лучший совет, но я подал его совершенно автоматически. Любой возможностью отдохнуть от тягот «вписывания» следовало воспользоваться не мешкая.

Мне всегда было нелегко интерпретировать выражение лица Хадсона, однако на сей раз я ощутил, что он испытал облегчение. Мы — отец и сын — двигались по пути к решению проблемы.

— Ты не мог бы меня отвезти к Юджинии? — спросил Хадсон. — Я хочу с ней поговорить.

43

В день выпуска Хадсона из начальной школы Рози вернулась с работы в 14:46.

— На сегодня с меня хватит, — заявила она. — Я исполнила свой долг.

— Презентация прошла успешно?

— Странно она прошла, вот что. Вообще-то ее вел Стефан. А потом комиссия стала задавать вопросы. И почти все вопросы она задавала мне. Стефан думал — они вполне им довольны и просто хотят удостовериться, что его номер второй тоже кое-что соображает, но…

— Думаешь, вы получите финансирование?

— Не знаю. Я же говорю — что-то там было странное.

Спустя четырнадцать минут зазвонил мой телефон. На экране высветился номер Саймона Лефевра — Иуды. (Рози к этому моменту уже ушла в парикмахерскую.)

— Дон, ты сейчас можешь разговаривать?

— Возникли какие-то проблемы?

— Надо чтобы ты поговорил с Рози. Срочно.

— Она не берет трубку? Вероятно, я мог бы найти телефон парикмахерской.

Саймон помедлил.

— Лучше через тебя. Я могу на тебя положиться в смысле… рациональности.

— Что-то случилось?

— Мне нужно, чтобы она снова выступила перед комиссией. В ближайший час. Слушай, я же звоню с хорошими новостями, я ей позволю рулить проектом. Она говорила, что этого хочет, и вот я теперь передумал. Похоже, она сегодня блестяще себя показала на презентации, и она вообще настоящий боец…

— Почему ты первоначально понизил ее в должности?

— Разве теперь это важно? Слушай, я просто думал, что со всеми этими сложностями… с вашим сыном… я думал, что делаю ей одолжение.

В течение некоторого времени я обдумывал его слова. Причина, которую Саймон некогда объявил Рози, касалась потенциально проблемного члена комиссии, а не заботы о Хадсоне.

— Дон?.. — окликнул меня Саймон.

— Скажи мне правду, — призвал я. — Иначе я прекращаю этот разговор. Невозможно прийти к оптимальному решению на основании недостоверной информации.

— Дон, это на тебя не похоже. Ты всегда веришь людям на слово. Мы с тобой знаем другу друга уже…

— Совершенно верно. Для меня это не характерно. Моя стандартная позиция — считать, что собеседник откровенен. Но вполне понятно, что ее следует модифицировать под влиянием фактических доказательств. У тебя с давних пор выработалась привычка лгать, а следовательно, ты не заслуживаешь доверия. — Мой опыт общения с Джином преподал мне ценный урок — хоть и весьма мучительный.

— Ну, мне кажется, тут есть некоторое… — Он прекратил спор — по очевидным причинам. — Ладно, Дон, ты человек рациональный, ты это поймешь. Я старался быть с Рози поделикатнее. И дело тут действительно в сложностях, которые вам приходится испытывать с…

— Хадсоном.

— Хадсоном. Рози вынуждена была то брать отпуск, то уходить на неполный день, то возвращаться на полный, то убегать на собрания в школу. А Стефан на месте каждый день, как штык, строго по расписанию, с девяти до пяти. Он думает только о работе. Если бы у тебя был такой выбор, кого бы ты взял?

— Смехотворный вопрос. Он как бы предполагает, что других переменных не существует. Ты рассмотрел все параметры и нанял Рози.

— Стефан — психолог. А мне нужен был квалифицированный медик, чтобы проект отвечал требованиям. Ты сам просил правду. Вот тебе правда. И потом, при прочих равных — как ученый она лучше, чем он. Но сейчас нет такого равенства всего прочего.

— Почему ты хочешь восстановить ее в должности? — Иуда уже привел мне причину, но имело смысл задать этот вопрос снова — уже после того, как я потребовал полной искренности.

— Она просто… Похоже, тот фонд, от которого мы хотим получить финансирование, привлек еще одну организацию как партнера — то есть как еще один источник денег. И когда он сообщил этой организации о смене научного руководителя проекта, там пригрозили, что прекратят партнерство.

— Почему для них вообще важно, кто руководит проектом?

— Между нами говоря — по-моему, тут феминизм. Равное представительство и все такое. Эта другая сторона — компания, которая занимается медицинскими исследованиями. Ею рулит какая-то вьетнамка.

Вместе с Хадсоном я прибыл в парикмахерскую — там Рози втирали в волосы какую-то пасту.

— Процедуру необходимо остановить, — заявил я. — Тебя ждет второе собеседование. Саймон снова тебя повысил.

— Я не…

Прервав ее, я разъяснил ситуацию.

— Уже поздно, — заметила Рози. — И я страшно злюсь, что он позвонил именно тебе. Если бы он позвонил мне, я бы бросила трубку.

— По-видимому, он это осознавал. Очень проницательно с его стороны. Ты могла бы использовать отговорку «извини, я сейчас мою голову». Не прибегая к обману.

— В любом случае сегодня вечером выступает Хадсон. Мне как раз выпадает шанс показать, что для меня важнее.

— А-а-а-а, — простонал Хадсон.

Этот стон оказалось нетрудно перевести:

— После того как Хадсону пришлось смириться со сменой режима родительской опеки из-за важности твоих исследований, было бы крайне неприятно…

— Понятно, понятно. Но сегодня у него — великий вечер. И мне очень нужно там быть.

— Ты должна пойти на это собеседование, — заявил Хадсон. — Я не хочу, чтобы люди совершали самоубийства из-за того, что ты когда-то пришла послушать мою речь на выпускном.

— Уясни себе наконец, — проговорила Рози, — что ты не отвечаешь за последствия решений других людей.

— Но папа сказал, что…

— Хватит. Я пойду, пойду. Но потом мы об этом еще поговорим. Во сколько ты должен выступать?

— Это последняя часть программы, — сообщил Хадсон. — Я собираюсь говорить первым, потому что я чувствую себя увереннее всех. Как бы там ни было, папа же в любом случае придет. А дедушка будет снимать все на видео, если вдруг ты не успеешь. И если успеешь — тоже.

— Где твоя речь? — спросил я, когда мы отбыли в школу. Хадсон слегка постучал себя по голове.

— А если собьешься?

— У меня хорошая память. И потом, у меня все структурировано. Чтобы запомнить речь, ты разбиваешь ее на блоки, представляешь их как вагоны грузового поезда…

— Товарного.

— Товарного поезда. Они соединены вместе и пронумерованы…

Хадсон довольно долго объяснял данную мнемоническую процедуру: мы успели заехать за моей матерью и прибыть в школу.

Когда мы вошли, актовый зал был почти полон. Нас ожидали Фил, Дейв и Соня — без Зины, которая, как выяснилось, плохо себя чувствует.

По пути к нашим местам нас перехватил мужчина лет сорока, в костюме без галстука. Он представился: Юэн Харл.

— Я — директор старшей школы. Так сказать, будущий директор Хадсона. Бронвин мне на вас показала. Я рассчитывал перемолвиться словом с вами и с Рози.

— Рози срочно вызвали на работу.

— Как жаль. Она ведь врач, да?

— Совершенно верно.

— Ну, надеюсь, у пациента все в порядке.

— Она занимается фундаментальными исследованиями. Следовательно, ее действия способны повлиять на жизнь тысяч пациентов.

Юэн Харл кивнул:

— Резонное замечание. Вот забавно — мы как-то лучше себе представляем работу врача, который помогает появиться на свет одному-единственному младенцу, чем работу, которая может иметь глобальные последствия.

Мне показалось странным, что он без всяких видимых причин затронул тему акушерства и гинекологии, однако я не стал перебивать.

— Меня поставили в известность о том, что случилось с вашим сыном, и я хотел бы принести извинения от лица школы. И не только за птицу и нож.

— Скальпель.

— Вот как. Я не знал. Как я понимаю, имели место некоторые… настояния на том, чтобы вашего сына осмотрел психолог. Я могу лишь сказать: если вы, Рози и Хадсон сделаете такой выбор и если это даст школе возможность предоставлять какую-то целенаправленную помощь, мы все будем трудиться вместе. Между поощрением и понуждением — тонкая грань, но наша работа как раз и состоит в том, чтобы ее нащупать.

— Он мне понравился, — заметила моя мать, которая считает, что способна выносить суждения о людях на основании почти нулевой информации. — Знает, как зовут Хадсона.

Юэн Харл присоединился к директору младшей школы на сцене, однако лишь в церемониальных целях: невероятно бессмысленная трата времени квалифицированного профессионала и руководителя. С этой задачей отлично справилась бы голограмма или даже просто картонный силуэт.

Номера, предваряющие основную часть программы, оказались сходны по стилю и содержанию с теми, которые мы видели в школе Зины, однако были короче и исполнялись на более высоком уровне — благодаря участию школьников шестых классов. Один из номеров исполняла перкуссионная группа, где Хадсон играл на бонго — вполне умело. Еще один пункт списка успешно освоен, притом без всякого вмешательства с моей стороны.

Дейв перегнулся ко мне:

— Говорил же — у него отличное чувство ритма. — Он рассмеялся. — Вот чем он занимался с Джорджем.

Значит, это был не стимминг, а барабанная дробь. Даже мы с Рози допустили ошибку — стали рассматривать поведение Хадсона сквозь призму аутизма.

— Вашу жену пока не отпустили? — Как выяснилось, Юэн Харл спустился со сцены и прошел в зал — видимо, чтобы задать мне вопрос.

Я сверился с телефоном:

— Она уже выехала.

Последний номер именовался «Шестеро лучших из Шестого года». В отпечатанную программу не были внесены изменения, которые отражали бы недавнее добавление Хадсона к этой группе. Общее количество ораторов могло бы оставаться равным шести, если бы из состава исключили Бланш, которая незадолго до этого была на неделю отстранена от занятий из-за своей роли в Голубином предательстве. Но я согласился с решением школы не вычеркивать ее из списка.

Бланш повела себя неэтично, однако ей было всего одиннадцать. Я тоже совершал ошибки в одиннадцатилетнем возрасте. Осуждение и наказание со стороны взрослых не уберегли меня от дальнейших ошибок — ни в детстве, ни во взрослом возрасте. И потом, Бланш исправила последствия нанесенного ей ущерба. И сама заплатила за это некоторую цену.

Мой телефон завибрировал. «Торчу в пробке», — гласило пришедшее сообщение.

Хадсон предварительно сообщил нам, что будет выступать первым. Фил настраивал видеокамеру. Мама без всякой необходимости подтолкнула меня в бок.

Однако вместо Хадсона директор представила Блейка — чемпиона по плаванию и владельца крикетной биты. Блейк выступил, зрители поаплодировали, после чего Бронвин представила второго учащегося. Затем — третьего, четвертого. Что-то явно было не так. Срыв? Просто волнение? Болезнь — возможно, результат нервного перенапряжения?

Я снова посмотрел в программу, где не упоминалось имя Хадсона, и вдруг меня посетило ужасное прозрение. Хадсон и не должен был выступать. Он хотел произвести на нас впечатление — и перестарался. Возможно, он планировал признаться нам, но тут вмешалась кризисная ситуация на работе у Рози. Теперь же обман неминуемо должен был раскрыться. Как Хадсон мог бы поступить? Где он? Я пытался подавить нарастающую панику, когда представили пятого выступающего.

Моя мать вскочила на ноги. Я стал озираться в поисках Хадсона, но выяснилось, что у бокового входа стоит Рози. Она заметила нас и пробралась на место, которое для нее заняли (по другую сторону от меня). Я попытался объяснить ситуацию, но Рози лишь указала на сцену.

В зале находился еще один опытный специалист по решению проблем — явно обладающий новаторским мышлением в достаточной степени, чтобы срочно изменить порядок церемонии. Юэн Харл смотрел прямо на нас, и оба его больших пальца были подняты вверх.

44

Директор представила Хадсона, описав, как он оказал помощь Бланш во время кросса. Хадсон оказался прав. Если бы его речь соответствовала критериям, предложенным школой, в ней не было бы особого смысла, поскольку Хадсон мало что мог добавить к тому, что уже сказала Бронвин. Кроме того, многие из присутствующих видели соревнования своими глазами.

Хадсон вышел вперед. Было очевидно, что он волнуется, — однако не так сильно, как предыдущие ораторы. Они читали свои речи с трибуны, но Хадсон снял микрофон со стойки, стащил с носа очки и вышел на середину сцены.

— О господи, он настроился читать научный доклад, — пробормотала Рози.

Чей-то голос тихо (но достаточно звучно, чтобы аудитория услышала) произнес: «Псих». Это был тот самый голос. Он принадлежал Гомеопату Гэри.

— Не бойтесь, он вас не укусит. — Голос моей матери звучал громче и породил небольшую волну смешков.

Казалось, Хадсон ничего этого не слышал. Он уже говорил — быстрее и четче, чем школьники, которые выступали до него. Собственно, он говорил так всегда, но контраст все равно был разительный. Я прикинул, что Хадсону удастся уместить в свое выступление на семьдесят процентов больше контента.

— Три месяца назад меня временно отстранили от учебы — за то, что я убил птицу. Перерезал ей горло скальпелем. Некоторые думали, что я сделал это потому, что у меня аутизм. И что настанет день, когда я убью не птицу, а человека.

Фил прошептал: «Теперь он как следует привлек их внимание». Я подумал, что «перерезал ей горло» — деталь из тех, какие Джин использовал бы в своей лекции, чтобы сделать ее поярче. Возможно, так же поступил бы и адвокат.

Рози крепко держала меня за одну руку, мама ухватилась за другую. Если бы потребовалось аплодировать, я был бы не в состоянии это сделать.

— Но я не убивал птицу. Думаю, иначе мисс Уильямс не попросила бы меня выступить с речью. — Хадсон улыбнулся и впервые сделал паузу. Я услышал, как многие в зале смеются. Он кивал головой, и я предположил, что это отрепетированное действие: «Остановись здесь и досчитай до определенного числа». Юджиния замечательно его подготовила. Впрочем, Кролик тоже отмечал, что Хадсон хороший оратор.

— В этом году я узнал, что у меня действительно аутизм. И я узнал, что многие считают: люди с аутизмом — какие-то странные, или бесчувственные, или просто недостаточно хороши, чтобы ходить в нормальную старшую школу.

Моя левая кисть (которую держала Рози) внезапно испытала на себе повышенное давление. Однако правая (ее держала моя мать) никаких изменений не почувствовала.

Я сосредоточил внимание на Хадсоне. Та его рука, что не держала микрофон, вначале была сжата в кулак, теперь же я видел два торчащих пальца. Две темы-вагона: 1) птица; 2) дискриминация людей с аутизмом. Человеческая анатомия подсказывала: вероятно, на повестке еще самое большее три пункта.

Палец номер три:

— Мои родители и учителя очень старались помочь мне вписаться — поскольку не хотели, чтобы люди считали меня аутистом и плохо обо мне думали. В этой четверти я решил показать: я могу делать все то же, что и «нормальные» люди. — Хадсон проиллюстрировал свой тезис, одной рукой нарисовав в воздухе кавычки. — Думаю, мне это удалось. Потому что меня приняли в старшую школу.

Раздались продолжительные рукоплескания. Я не аплодировал — как и Рози, как и моя мать. И не только из-за того, что наши руки были задействованы для укрепления физической связи между нами. Я провел шесть месяцев, помогая Хадсону вписаться в среду, и теперь результаты моей работы меня тревожили. Кроме того, я осознавал, что сын не закончил выступление, а лишь ждет, пока умолкнут аплодисменты. Хадсон разогнул четвертый палец:

— Но для этого потребовалась масса сил, которые я мог бы употребить на другое — например, на то, чтобы получать отметки получше. Или на то, чтобы ходить в бар. — Снова смех в зале. — Это наш семейный бизнес, и мой папа специально спроектировал бар так, чтобы там было комфортно людям с аутизмом.

Палец номер пять:

— В этом баре я понял: не только люди с аутизмом должны меняться. И моя цель — сделать мир удобнее для тех, кто отличается от большинства.

Слушатели хлопали довольно долго. Видимо, они не заметили, что Хадсон снова сжал кисть в кулак и высвободил один палец. По моим расчетам, отведенное ему время почти истекло.

— В следующем учебном году я планирую пойти в спецшколу, где смогу практиковаться в том, чтобы просто быть собой, когда никто не заставляет притворяться кем-то, кем я не являюсь. И я хотел бы — когда буду готов — вернуться сюда, чтобы получить возможность стать адвокатом, не переставая быть собой. Чтобы я смог защищать права тех, кто не очень умеет говорить за себя. Если мистер Харл не возражает.

Он повернулся к директору старшей школы, и зал взорвался хохотом и аплодисментами. Но Хадсон стоял неподвижно, пока Юэн Харл не улыбнулся и не кивнул. Затем Хадсон ушел со сцены — опять же, под общие аплодисменты. Аудитория получила некоторое время на обсуждение услышанного, пока Бронвин ходила за кулисы, чтобы вернуть микрофон, который Хадсон унес с собой.

— Отлично сработано, — одобрил Фил. — Нарочно озадачил этого директора. Будет адвокатом, как пить дать.

Бронвин принесла микрофон и вставила его обратно в держатель.

— Похоже, учителей старших классов ждет много интересного, — проговорила она. — Возможно, Хадсон еще передумает и все-таки вернется сюда уже на следующий год. В нашей школе мы приветствуем разнообразие, и в прошлом не раз имели дело с родителями и учащимися, которые подвергали проверке эти наши принципы — и лишь сделали нас сильнее. Я убеждена, что родители Хадсона гордятся продемонстрированной им зрелостью в отыскании собственного пути в жизни.

Все это сильно напоминало риторику, которой регулярно пользовалось административное руководство научных учреждений, где я работал, — и которую я столь же регулярно игнорировал. Однако на сей раз (несомненно, в силу того, что эти слова относились к нашему сыну) я почувствовал, что глаза у меня наполняются слезами. Рози уже держала меня не за кисть, а выше, за предплечье. Моя мать кивала.

Последним оратором была, разумеется, Бланш. По плохо освещенным ступенькам ее провел на сцену Доув, который нес ее широкоэкранный планшет. Директор представила Бланш, упомянув и об ослабленном зрении, хотя это обстоятельство было и так вполне заметно аудитории.

Бланш явно волновалась сильнее Хадсона и несколько секунд собиралась с духом, чтобы начать.

— Прежде всего — я не хочу, чтобы кто-то думал, будто Хадсон — мой парень. — Подобного рода утверждение неизбежно должно было спровоцировать смех среди учащихся младших классов, а также среди их временно инфантилизированных обстановкой родителей — что и произошло.

Бланш улыбнусь.

— Это она нарочно, — заметила Рози. — Умная девчонка.

— Однако, — продолжала Бланш, — мы работали над нашими речами вместе, поэтому я знала, что он собирается сказать. Все, что он сказал, — правда. И еще он очень хороший, хоть и помешан на космических полетах и компьютерах и не очень помешан на личной гигиене.

Снова смех в зале. Переждав его, Бланш продолжила:

— В этом году я узнала четыре важные вещи.

Я посмотрел на ее руки, но она читала с планшета, так что в счете по пальцам не было необходимости.

— Первое: я хочу стать ученым. Оказывается, можно быть слабовидящим, даже совершенно слепым, и при этом быть ученым. Второе. Родители и учителя знают кучу всяких вещей, гораздо больше твоего. Но они не знают всего. В этом-то и трудность, когда ты ребенок и когда ты не уверен насчет чего-то важного. Тебе надо самой изучить вопрос и самой решить, как поступить. Мой папа не сторонник традиционной медицины, но я решила показаться врачу — насчет глаз. — Она ненадолго опустила взгляд на экран. А потом посмотрела прямо в зал. — И пройти иммунизацию.

Я услышал, как сзади, за несколько рядов от меня, Гэри выпускает воздух сквозь поджатые губы: точно так же он делал, когда Фил с вызовом ответил ему на плавательном фестивале.

— Третье. Я много зависала с Хадсоном, и теперь понимаю, что у меня тоже, скорее всего, аутизм. У девочек его труднее разглядеть, да и вообще у меня бы никто его не заметил, потому что всех волнует только мой альбинизм. Но я прошла тест. И — представьте себе… Четвертое. Я узнала, что люди могут быть супердобрыми. Почти все, о чем я только что говорила, — это благодаря Хадсону и его папе. Который… Хадсон говорил, что я могу это сказать… который такой же хороший человек, как Хадсон. И может, даже немного более чудноватый, чем он.

Она подняла взгляд.

— Я это не написала в своей речи, но я надеюсь, что на следующий год Хадсон все-таки придет к нам в старшую школу, чтобы он, и Доув, и я… чтоб мы все… чтобы мы все могли друг другу помогать. Спасибо.

И снова — мощные аплодисменты. Хадсон был прав, предположив, что я не против, чтобы меня называли «чудноватым». Но хотя за прошедший год этот эпитет нередко использовался другими применительно к Хадсону, я никогда не воспринимал его как действительно чудноватого — возможно, вследствие того, что наша с ним чудноватость касалась одних и тех же аспектов.

— Ух ты, — произнесла Рози. — Ты хоть мог себе представить, что он такое скажет? И что Бланш такое скажет?

Я отрицательно покачал головой.

— Тсс, — шикнула моя мать: директор снова произносила набор общих мест. Затем пришла очередь собственно церемонии выпуска. Она завершилась еще до того, как я закончил первичное осмысление признания Хадсона, диагностировавшего у себя аутизм и решившего объявить об этом публично. Как и Бланш.

Когда мы встали, чтобы покинуть зал, Дейв и Фил принялись поздравлять меня по поводу речи Хадсона, а Соня принялась обнимать Рози примерно так же, как обнимали друг друга пришедшие на похороны моего отца. Я заметил, что волосы Рози выглядят несколько странно: два разных оттенка рыжего.

Рози обратилась ко мне через плечо Сони:

— Возможно, у отца Бланш смешанные чувства насчет того, что она сказала.

На сей раз Рози ошибалась. Чувства у Гомеопата Гэри, похоже, были исключительно негативными. Я распознал его голос, когда мы двигались к тому месту за пределами зала, где предварительно договорились встретиться. Этот голос произнес: «Ах ты говнюк».

Затем я увидел, к кому он обращается. К Хадсону. Он использовал агрессивную и потенциально угрожающую риторику по отношению к ребенку. К моему ребенку. В ту же секунду я ощутил такую злость, какой не чувствовал никогда в жизни. Это был риск не просто срыва, а совершения физического нападения.

Наконец я увидел Гомеопата Гэри в лицо. Он выглядел почти так, как я себе представлял, разве что оказался крупнее — ниже меня ростом, но крепче сложенный.

Если бы Хадсон изучал боевые искусства, то знал бы, что делать (побыстрее убежать). Но он просто стоял рядом с Бланш, всего в нескольких метрах от Гэри. Я направился к ним, но тут между Гэри и детьми вклинилась Алланна. Однако Гэри отшвырнул ее — движением, которое отчасти было толчком, а отчасти ударом.

Фил прошел прямо к Гэри и схватил его за плечи. Гэри с большим профессионализмом освободился, отстранился и нанес Филу удар ногой по колену, точный и чрезвычайно сильный. Фил опустился на пол, и Рози громко произнесла:

— Я вызываю полицию.

— Вот пускай его и арестуют. — Гэри указал на Фила, который, судя по всему, испытывал немалую боль. — Я имею право на самозащиту. — Затем он снова повернулся к Хадсону. — Я еще с тобой не закончил.

— Закончил, — возразила Алланна. — Мы идем домой. Сейчас же.

— А ну стой где стоишь. Пока я не разобрался с этим говнюком.

Алланна снова подошла к Гэри и ухватила его за локоть, и на сей раз он тоже ухватился за нее и не отпускал. Однако и не двигался. Затем он опять повернулся к Хадсону.

Казалось немыслимым, чтобы он ударил ребенка, но я не хотел идти на риск. Гэри уже совершил нападение на Фила и на Алланну.

— Иди внутрь, — велел я Хадсону.

— Делай, как папа сказал, — сказала Рози.

Хадсон сделал несколько шагов, но остановился у нее за спиной.

Теперь Гэри смотрел уже на меня. Злобно. Угрожающе.

— Ты. Это ты — тот говнюк, который отравил мою дочку. Устроил так, чтоб над ней надругались.

— Неверно.

— Чтоб над ней надругались доктора. И ты все таскаешься за моей женой, прилип к ней, как сучий банный лист. У тебя ведь еще один ребеночек на подходе, а?

Я не сразу вспомнил, каким образом Алланна объяснила ему, почему обняла меня тогда в магазине.

Гэри ткнул пальцем в сторону Хадсона:

— Может, на этот раз хорошенько подумаешь, делать ли ребеночку прививки.

Выходившие с выпускной церемонии обступили нас, и мне невольно вспомнились школьные дни, когда ученики, крича «драка-драка!», созывали толпу понаблюдать за столкновением — пока не прибывал учитель, чтобы разнять противников (либо физически, либо с помощью угрозы наказания).

В данном случае таким учителем оказался Кролик.

— Все, хватит, — произнес он и положил руку на плечо Гэри. Тот, извернувшись, отбросил Кролика, попутно нанеся ему удар в височную часть головы (вероятно, Гэри мог бы впоследствии заявить, что это вышло случайно).

— Еще кто желает, чтоб ему наваляли? — осведомился Гэри, глядя на меня.

— Это вы мне? — спросил я. Собственно, это был просто уточняющий вопрос, но прозвучал он как-то вызывающе.

— Дон, не надо, — призвала меня Алланна.

Я никогда не применял свои навыки восточных единоборств в настоящем бою. Однажды я помешал двум вышибалам подвергнуть меня физической атаке, но это стало результатом недопонимания. Никто не пострадал, и мы пожали друг другу руки после того, как они осознали, что я воспользовался сложившейся ситуацией не для того, чтобы причинить кому-либо увечье. Имела место также незначительная стычка с нью-йоркской полицией на детской игровой площадке, но она также стала следствием недопонимания, и никаких обвинений предъявлено не было. Что же касается того случая, когда я сломал Филу нос, то мы оба были в боксерских перчатках, так что это был своего рода официальный поединок, который мог, строго говоря, считаться спортивным.

Первое правило боевых искусств — всегда по возможности избегать физического столкновения. Мне было неизвестно, насколько умелым противником является Гэри. Если некогда он был профессиональным кикбоксером, то, скорее всего, превосходил меня по бойцовским качествам. Он нейтрализовал Фила стремительно и ловко. Сейчас Рози стояла возле своего отца на коленях и звонила по телефону.

— Все, хватит, — повторил Кролик, снова оказавшийся поблизости. — Вынужден попросить вас всех разойтись по домам.

Юэн Харл стоял рядом с ним.

Не последовало никакой видимой реакции со стороны кого-либо из присутствующих. Собственно, мы не планировали ехать домой, у нас была намечена пицца, но Кролик не был об этом осведомлен.

Гэри уставился на меня.

— Хочешь попробовать, а? Это твой кореш там валяется? — Он уронил руки по сторонам тела — явно пытаясь казаться беспомощным и заманить меня в бой. Он улыбнулся. — Так я и знал. Удерешь, как твой Человек дождя. Он на тебя смотрит, ты, трусливый говнюк.

Я понял отсылку к «Человеку дождя» и указал Гэри на ее оскорбительный характер:

— Ваша дочь также считает, что у нее аутизм.

— Говнюк. — Он шагнул ко мне, и я отступил на шаг назад.

— Дон, — произнесла Алланна. — Уйдите. Прошу вас. Он кикбоксер.

— Заткнись на хрен, — бросил ей Гэри и сделал еще один шаг в мою сторону. Я снова отступил.

— Если тронешь его, я от тебя уйду, — пригрозила Алланна. Вероятно, она обращалась к Гэри, поскольку мы с ней были на «вы» и не состояли в интимной связи.

Я понимал, что если не последую рекомендации Алланны и не удалюсь, то косвенным образом продемонстрирую свое согласие на участие в драке. И я сам буду виноват во всех травмах, которые получу.

Если бы я был своим собственным наставником по боевым искусствам, я бы порекомендовал себе, в случае, если столкновение неизбежно, применить подсечку — чтобы разрядить ситуацию. Я хорошо освоил этот прием. Он едва ли мог привести к серьезным повреждениям и к тому же обладал дополнительным преимуществом: в большинстве разновидностей кикбоксинга подсечка запрещена, а следовательно, мой противник, скорее всего, ее не ожидает и не имеет против нее отработанной защиты.

В лежачем положении кикбоксер практически беспомощен, и сама унизительность ситуации, когда тебя швырнули наземь, вероятно, способствовала бы успешному разрешению конфликта. Я бы выиграл поединок и впоследствии с удовлетворением сознавал бы, что не воспользовался нездоровым возбуждением человека, который затем наверняка раскаялся бы в содеянном.

К сожалению, оптимальная для подсечки нога (с учетом геометрии наших позиций) была некогда повреждена в ходе Инцидента с устричным ножом, и при осуществлении такого маневра имелся некоторый риск повторной травмы. Как всегда, лучше было уклониться от схватки.

Гэри принимал положение, хорошо позволяющее нанести удар по моему колену: он беспечно демонстрировал мне свои намерения. В этот момент мужской голос за моей спиной произнес: «Врежь ему, ублюдку». Вероятно, дело было в слове «ублюдок»: так или иначе, мне сразу невольно вспомнился Джордж и тот школьный хулиган, что отправил его в больницу и не понес за это никакой расплаты. Я всегда доверялся советам друзей в трудных социальных ситуациях. И хотя реальный Джордж был сейчас в Нью-Йорке, я отреагировал на эту фразу совершенно инстинктивно.

Я шагнул вперед, чтобы дать противнику меньше простора для удара. Гэри такого не ожидал, поскольку ранее я лишь отступал. Я воспользовался его недолгим удивлением, чтобы нанести удар кулаком в левый глаз — со всей силы. Гэри был достаточно крепок и опытен, чтобы не свалиться, однако не сумел вовремя заблокировать мой второй кулак, которым я нанес аналогичный удар в его правый глаз. Пока Гэри был дезориентирован, я выполнил подсечку неповрежденной ногой, чтобы уложить его наземь.

Тут в происходящее вмешались Кролик и Юэн Харл. Я дал им понять, что не намерен наносить противнику дальнейший ущерб. Я весь дрожал, кисти рук саднило, но вряд ли я сломал какие-то кости — во всяком случае, из числа собственных.

— Ты как, дружище, ничего? — спросил Дейв. Он обнял меня одной рукой — и удивительно, я не испытал сколь-нибудь заметного дискомфорта. А рядом с ним стоял Джордж. Вполне реальный. И улыбался.

— Сегодня утром прилетел, — сообщил он. — Уснул в гостинице, чуть не проспал событие.

Дейв со смехом заметил:

— Чего уж там, надо сознаться — я ошибся. У вас, ребята, выпускной получился покруче нашего.

45

— Ты согласился на пиццу.

«Скорая» увезла Фила в больницу. Он был рад, что я не ушел от схватки, и заметил, что все равно собирался лечь на реконструкцию коленной чашечки. Фил передал мне ключи от своего «порше».

— Только, пожалуйста, не позволяй Рози садиться за руль, — попросил он.

Гэри принял помощь от представителя традиционной медицины — той самой женщины, которая на вечере полового просвещения назвалась хирургом, специализирующимся на челюстно-лицевых травмах.

— Ему придется всем говорить, что он упал дважды, — предположила Рози. Ее настроение заметно улучшилось, после того как я объяснил, что в настоящий момент никто (в том числе и Алланна) не вынашивает моего будущего ребенка.

Моя правая кисть была завернута в носовой платок, чтобы предотвратить попадание крови на одежду, но Рози проверила на возможный перелом обе моих руки.

Кролик заверил, что, если полиция или школьная администрация начнет расследовать инцидент, он заявит (в полном соответствии с действительностью), что Гэри вел себя агрессивно и приблизился ко мне, намереваясь осуществить физическое нападение. Судя по всему, имелось большое количество видеозаписей этой сцены.

Но теперь нетравмированные представители нашей стороны стояли за оградой школы, и Соня предложила нам всем разъехаться по домам. Незамедлительно. Без всякой пиццы. После всего случившегося она хотела внести дополнительный хаос в запланированный распорядок!

— Пицца остается в силе, — ответил я Хадсону.

Я заранее заказал столик в нашей любимой пиццерии и решил поехать туда отдельно от остальных, на машине Фила — чтобы выкроить время на размышления. Меня по-прежнему била дрожь от примененного насилия — которое, как я сознавал, было избыточным. Оно подавало чудовищный пример Хадсону и всем другим детям, которые могли наблюдать за этой сценой: позитивным элементом здесь являлся разве что символический триумф науки над псевдонаукой. По счастью, я мог свалить вину на Джорджа. Неудивительно, что в состоянии стресса я забыл принять во внимание нестандартные габариты «порше».

К тому моменту, когда я сообщил контактные данные Фила водителю другого автомобиля, остальные члены нашего отряда уже сидели в ресторане с напитками на столе.

— Как тебе моя речь? — спросил Хадсон.

— Я уже сказала ему, что она была потрясающая, — заметила Рози. — То же самое ему сказали Дейв, и Соня, и Джордж, и твоя мама. И я сказала ему: Фил считает — она стоит того, чтобы немного поваляться в больнице. Твоему сыну практически устроили стоячую овацию, но он желает услышать и мнение отца.

У меня было время на подготовку ответа: к нашему столику подошла официантка, чтобы принять заказы.

— Катастрофа, — ответил я после того, как официантка выполнила свою задачу. — Ты не упомянул об альтруизме.

У Хадсона сделался удивленный вид. Потом он улыбнулся:

— Ха-ха.

— Ты осознал, что я шучу?

— Ну да, пап.

— Как же у тебя может быть аутизм? Люди с аутизмом не понимают юмора.

— Это стереотип. Люди думают, что, если у человека аутизм, он должен во всем…

— Погоди, Дон, — обратилась ко мне Рози. — Ты не ответил на вопрос. Не ответил нормально.

— Лучшая в мире выпускная речь при окончании начальной школы, — заявил я. — Передан колоссальный объем информации, если учесть двухминутное ограничение по времени. Логичная и прозрачная структура. Полный успех по части увлечения умов миллениалов. И моего.

Теперь Хадсон выглядел невероятно довольным. Это показалось мне странным, ибо он уже, судя по всему, получил шесть положительных отзывов.

— Мне много помогали.

— Юджиния?

— Ну да… вообще вся ее семья. И не только с речью. Со всем, что я делал в этой четверти. Ничего, если я их приглашу сюда на пиццу? Я сказал Юджинии, что спрошу, поэтому они не ели. Она ждет моей эсэмэски.

— Давай, — сказала Рози.

Хадсон посмотрел на Рози, а Рози посмотрела на Хадсона. Затем Хадсон посмотрел на меня.

— Папа Юджинии и Карла помогал мне. Очень много. Я спрашивал у мамы, и она сказала, что это ничего, нормально.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы усвоить эту информацию. «Папой Юджинии и Карла» являлся Джин. Мой сын контактировал с ним. С разрешения Рози.

Вероятно, Рози заметила мое замешательство:

— Юджиния решила, что перед Хадсоном стоит сложная проблема и что ее отец больше всех других знает о том, как… сыграть на слабых местах системы.

Она наполнила вином мой опустевший бокал.

— Ведь он же и тебя наставлял, верно? Я бы не получила на годовщину нашей свадьбы кроссовки с кружевными вставками, если бы не он, так? И если бы не он, я бы не вышла за тебя замуж. И Хадсона бы не было.

— Совершенно верно. Но…

— Но ты все равно до сих пор не можешь его простить, даже через одиннадцать лет, потому что, видите ли, «ничего не изменилось». Ну вот, теперь изменилось.

— Ты злишься на человека одиннадцать лет? — осведомилась моя мать. — Дональд…

— Можно мне им написать? — осведомился Хадсон.

Я кивнул.

Когда Хадсон закончил набирать текст, я спросил:

— Чему тебя учил Джин?

Он пожал плечами:

— Куче всяких вещей.

Рози некоторое время молча смотрела на него.

— И когда ты держал Бланш за руку на кроссе — это была идея Джина? — наконец спросила она.

Хадсон кивнул.

— Вот почему ты не хотел объяснять это в своей речи.

Еще один кивок.

— Значит, ты специально сделал так, чтобы хорошо выглядеть в чужих глазах? — спросила Рози. — Чтобы произвести на всех впечатление, показать свое неравнодушие?

— Да ладно, — вмешался Дейв, — какая разница? Хадсон же вроде поступил хорошо…

— Но я думаю, — заметила Соня, — что Рози беспокоится — возможно, он сделал это не по тем причинам.

Я начинал испытывать раздражение — не по поводу Джина, а в связи с тем, что мотивы Хадсона подвергались сомнению. Некоторым важно не только чтобы сама инициатива увенчалась успехом, но и чтобы чувства, стоящие за ней, вызывали у них одобрение. Такие люди считают вклад матери Терезы в борьбу с бедностью более значимым, чем аналогичный вклад Фонда Билла и Мелинды Гейтс.

— Я попал в старшую школу, — заметил Хадсон. — Если бы я не держал тогда Бланш за руку, этого бы не случилось. Мне надо было показать, что я умею заботиться о других.

Рози кивнула (медленно), и Хадсон продолжал:

— Бланш хотела бежать, но боялась, что упадет. Она была «синяя», а я капитан беговой команды «зеленых», но она была мой друг, и я хотел ей помочь. Я собирался просто устроить, чтобы ее держал за руку Доув, он сам хотел, потому что Бланш ему нравится, он поэтому и согласился бежать. Он был из «зеленых», так что это уравновешивало дополнительную участницу от «синих». Но Джин сказал, что эту штуку с рукой я должен сделать сам, даже если придется замедлиться. Тогда все убедятся, что это была моя идея. Потому что нам нельзя было упускать из виду главную цель — попадание в старшую школу. Так что я сказал: может, тогда мне в конце бежать побыстрее, потому что дедушка…

Я прервал его:

— Проблема невероятно комплексного характера. Требующая построения допущений о реакции множества различных людей. Вполне очевидно, что Хадсону понадобился чей-то вклад. И решение оказалось весьма успешным.

— Мы составили список факторов, — сообщил Хадсон. Я видел, что Соня вот-вот заговорит снова, и сделал знак «тема закрыта». У меня было много нареканий к Джину, но не было абсолютно никаких сомнений по поводу его опыта в самовозвеличивании, каковой опыт он с успехом передал Хадсону в ситуации, когда это потребовалось в качестве противовеса предрассудкам. В любом случае у меня имелся более важный вопрос.

— Ты уверен, что у тебя аутизм? — спросил я у Хадсона. Но он не имел возможности ответить, поскольку прибыла наша еда, а затем в зал вошли Джин, Клодия, Юджиния и Карл — воссоединившееся семейство Бэрроу, в полном составе. Дейв и Джордж, знавшие Джина по нашей нью-йоркской мужской группе, мгновенно принялись обнимать его — немыслимо, учитывая, как давно они не общались. Карл и Хадсон ударили пятерней в пятерню.

Рози воспользовалась общей сумятицей, чтобы прошептать мне:

— Ты был прав. Насчет Бланш и кросса.

Ко мне подошла Клодия.

— Почему ты вместе с Джином? — спросил я. — У вас произошло какое-то примирение?

Клодия рассмеялась, что не стало ответом на мой вопрос. Затем она сказала:

— Я так понимаю, выступление прошло хорошо.

— Как ты можешь это понимать? Ты пока не говорила ни с кем, кто там был, за исключением меня. И мы пока не обменялись абсолютно никакими сведениями.

— Хадсон написал Юджинии эсэмэску, как только закончил. Ты-то что сейчас чувствуешь? Как я понимаю, там было… столкновение.

Это уже становилось нелепым. Громадное количество вопросов оставалось без ответа. Требовалось обменяться громадными объемами информации. А Клодия еще и поднимала новые темы. Хорошо, что я находился в кругу друзей и родных, иначе мне грозил бы кризис вследствие перегрузки мозга. Следовало выстроить темы по степени приоритетности и разбираться с ними по порядку.

Я начал с наиболее насущной:

— Какую комбинацию пицц мы закажем?

Рози попросила официантку приставить дополнительный стол, чтобы хватило места для четырнадцати посетителей. Нас было всего двенадцать, но в дверях появились еще два человека — Мерлин и Тацца, барные друзья Хадсона. Существовал риск, что они принесли с собой новые темы для обсуждения. Причем все присутствующие изначально находились на разных уровнях информированности.

У Рози нашлось решение:

— Дон, я пока введу всех в курс дела, а вы с Джином разберитесь, как и что. Вон там. — И она указала на столик в углу.

— А как же наша пицца?

— Я ее к вам отправлю.

— А кто же введет Джина в курс дела?

— Дай ему краткое резюме. Подробности Клодия ему может потом рассказать.

— Но Клодия и Джин…

— Дон. За тот столик. К Джину. Марш.

— Хорошо выглядишь, — произнес Джин.

— Мой внешний вид — плохой индикатор самочувствия. Я участвовал в драке, которой мне следовало избежать.

Джин рассмеялся:

— Дон, спасибо, что позволил мне сюда прийти и разделить с Хадсоном его великий момент. Он потрясающий парень, жаль, что я не мог смотреть, как он растет. Конечно, я попросил его уточнить у Рози, не возражает ли она, что мы… но… я хотел сделать что-то такое, чтобы искупить вину.

— Вину за что? — уточнил я. — Это я был виноват.

— Едва ли. Ты сказал правду. Как ты всегда и делаешь.

— Я разрушил ваши отношения.

— Я сам посеял эти семена. Если Лидия не могла смириться с моим прошлым… А до этого я тобой манипулировал — чтобы ты лгал ради меня. Я могу только сказать, что это дало мне кое-какую передышку. Чтобы Карл меня принял в то время, когда ему очень нужен был отец.

Мои мысли сами собой начали возвращаться к самодиагнозу Хадсона. Между тем Джин продолжал:

— Знаешь, это я уговаривал Хадсона помириться с его подружкой Бланш, хотя это не имело особого отношения к его проблемам со школьным руководством. Притом что он, строго говоря, поставил мне именно такую исходную задачу: помочь разобраться со школьными делами. Это его примирение с ней… Своего рода проекция с моей стороны, как выразилась бы Клодия.

— Ну как, вы еще не помирились? — Это была моя мать. Она не стала дожидаться ответа. — Вечно вы с ним все усложняете, думаете обо всем по сто лет. Просто пожмите руки — и идите обратно за наш стол.

Джин улыбнулся. Выбора у меня не оставалось. Пришлось последовать маминым указаниям.

Потребление пиццы шло полным ходом. Рози объяснила мне, что: 1) все гости уже ознакомлены с событиями этого вечера; 2) все очень рады за Хадсона; 3) никто не обсуждает проблему определения аутизма. Казалось, они специально меня дожидались.

— Как ты вообще можешь быть уверен, что у тебя аутизм? — спросил я у Хадсона.

— Я прошел тест. На сайте. Я в спектре, явно.

— Оценка коэффициента положения в аутическом спектре по тесту AQ — лишь один из множества существующих инструментов диагностики. И она не предназначена для самостоятельного применения в одиннадцатилетнем возрасте…

Тут я умолк, так как заметил на лице у Хадсона выражение, которого не видел с того вечера, когда сообщил ему, что Рози возвращается на работу и я становлюсь его основным попечителем. Но я видел это выражение и раньше — когда мы объявили, что уезжаем из Нью-Йорка. Я понял, в чем проблема, еще до того, как Хадсон заговорил. Существовало множество тестов на аутизм. Но я знал, какой именно он прошел.

— Ты хакнул мой комп. Пап. — Он спрятал лицо в ладонях.

Мне нечего было ответить. Я мог бы обвинить Рози, но это лишь оттолкнуло бы Хадсона от нас обоих.

— Хадсон… — начала Рози.

— Не надо мне ничего говорить.

— Погоди, — это вмешался Джин. — Твой папа тут ни при чем, Хадсон. Это сделал я. В тот вечер, когда ты с нами ужинал. Ты оставил компьютер включенным и пошел в туалет, а я…

— Что? Почему? — произнес Хадсон.

— А ты что, удивлен? Ты должен бы меня уже неплохо изучить. Думаешь, я не стал бы заглядывать в твой компьютер, если бы решил, что ты от меня что-то скрываешь? Думаешь, я бы не рассказал твоей матери, что я нашел, — чтобы заработать несколько очков?

— Рад видеть, что ты не переменился, — заметил Джордж.

Джин продолжал развивать свою ложь, и мы с Рози переглянулись. С этической точки зрения выбор у меня был один: остановить его. Нейронные схемы моего мозга были запрограммированы на честность. Но… все-таки сегодня был праздничный вечер. Поправь я Джина сейчас, доверие Хадсона ко мне будет подорвано.

Я поднялся и вышел на улицу. Через несколько секунд ко мне присоединилась Рози.

— Прости, — произнесла она. — Я жутко напортачила…

— Я сам согласился это сделать. Но потом мы не сумели предпринять никаких действий на основании полученной информации.

— В смысле?

— Информации о том, что Хадсон задумался о возможном наличии у него аутизма.

— Школа еще раньше эту тему подняла, забыл? Дон, ты ведь не очень-то доволен тем, что он сегодня сказал на выпускном, да?

— Юджиния, Карл, Фил, и я, и Джордж, и Дейв, и Клодия, и Джин — работали над тем, чтобы помочь ему развивать навыки по части…

— Вписывания в среду?

— Совершенно верно. Мы полагали, что добились успеха. Он завел множество друзей, с успехом выступал на школьных мероприятиях, добился, чтобы его приняли в старшую школу…

— Я в этом тоже немножко поучаствовала.

— Разумеется, — подтвердил я.

— А меня, знаешь ли, не расстроило то, что он сегодня сказал. Я еще пытаюсь это осмыслить, но все так им гордятся. И мы тоже должны. Разве мы хотели, чтобы он был как Тревор — чтобы всю жизнь притворялся?

Рози говорила вполне разумные вещи — не только с чисто логической точки зрения. Я понял, почему меня так расстроило заявление Хадсона о том, что он успешно сошел за «нормального». Я провел краткий мысленный обзор последних шести месяцев, когда я отошел от работы в надежде помочь Хадсону вписаться — подчинившись нейротипичным нормам поведения.

— Мы мешали Хадсону добиваться своей цели, — заметил я. — От наших инициатив ему было лишь тяжелее.

— Как же ты ошибаешься, — возразила Рози. — Какие бы ошибки мы ни совершили, Хадсон в итоге стал увереннее, научился решать за себя. Он изобретательный, он цельная личность, и он вполне доволен тем, какой он есть. И этому ты его научил не по какому-то списку. Ты его учишь уже тем, что ты — такой. Потому что ты все это сделал с баром. И потому что ты готов откровенно говорить о своих личных проблемах. И потому что ты так поступил сегодня вечером. Ты — его герой.

— И ты не думаешь, что его официальная принадлежность к категории людей с аутизмом будет иметь какие-то негативные последствия?

— Должна иметь, тут уж никуда не денешься. Но если бы он пытался быть не тем, кто он есть, тоже возникли бы негативные последствия. И потом, общество меняется. Посмотри на Бланш. Не знаю, есть ли у нее аутизм, если подходить строго. Но она хочет быть частью твоего племени. Твоей… как это… трибы.

— Я противник трайбализма. Это… — Тут я умолк, осознав, на что намекнула Рози. — Моего?..

— Неважно. Какой ты есть, такой и есть. Я знаю, кто ты, и никакие ярлыки ничего не изменят. И с Хадсоном то же самое. Важно, чтобы ты не думал, будто Хадсон — какой-то неудачник, просто из-за того, что сам не хочешь заполучить ярлык.

— Разумеется, я так не думаю.

— Никаких «разумеется». Нам лучше вернуться внутрь. Но тебе надо хорошенько над всем этим поразмыслить.

Я поразмыслил над этим по пути к нашему столу. И принял два решения.

Первое: обнять Джина. Вышло не очень ловко, особенно в силу того, что он находился в сидячем положении, а на столе перед ним располагались пицца и вино. Но мне требовалось поблагодарить Джина за то, что он солгал — ради сохранения моих отношений с сыном. И требовалось напомнить себе, что я успел научиться многим непривычным для меня вещам. Как и Хадсон. И что я рад моим новым возможностям.

Мерлин постучал по своему бокалу:

— Нельзя ли попросить о минутке тишины? Тацца хотел бы кое-что сказать.

Тацца прочистил горло. Несколько раз. Затем он проговорил:

— Я хочу поздравить Хадсона с тем, что он всем объявил, кто он такой на самом деле. Это смелый и хороший поступок. Но вот еще что отлично: неважно, скрываем ли мы то, кто мы есть, или нет… — Он взмахнул рукой, как бы указывая на всех нас (тринадцать человек), а может быть, лишь на Джорджа, Джина, Дейва и меня (мы сидели рядом). — Мы все равно ухитряемся найти друг друга.

Но все остальные хотели говорить лишь о произошедшей схватке.

— Что сказал мистер Уоррен? — спросил Хадсон. — Он же мастер спорта, он играл в крикет за штат Виктория, а папаша Бланш его смахнул как муху. И тут… — Хадсон жестами изобразил два кулачных удара и свалился на пол вместе со стулом — вероятно, пытаясь продемонстрировать подсечку в чересчур ограниченном пространстве.

— Он был чрезвычайно удивлен, — заметил я после того, как Хадсон принял свое прежнее положение. — Он давно классифицировал меня как ботаника и доверился стереотипу, согласно которому ботаникам не хватает спортивной подготовки. К тому же Алланна, мать Бланш, ранее объявила, что мой соперник — кикбоксер. Кролик ожидал, что я проиграю.

— Кролик. Ты его назвал Кроликом. Ха. Он ожидал — и он жутко ошибся.

— Совершенно верно.

Мне требовалось сказать кое-что еще — чтобы провести в жизнь мое второе решение. На мне сосредоточилось внимание всех сидящих за столом — моей жены, моего сына, моей матери, моих ближайших друзей. И союзников: Таццы и Мерлина. Я подозревал, что если не сделаю это сейчас, то не сделаю уже никогда. Я набрал побольше воздуха, однако не мог подобрать слова — а может быть, набраться смелости.

Присутствующие уже начали возобновлять прерванные разговоры. Момент был упущен. Но тут Джордж, проявив способности, которых у меня никогда не было и которыми я никогда не смогу обзавестись, почувствовал, что происходит, и принялся барабанить вилкой и ножом по деревянному столу, по тарелкам и бокалам. Пока вся пиццерия глазела на бывшую рок-звезду, в моем сознании все-таки сформировались нужные слова. Джордж закончил свое соло барабанной дробью по столу и простер указующую руку в мою сторону.

— Никогда не следует недооценивать аспи, — произнес я.

Эпилог

Я принял предложение Мин. Работа обещала быть захватывающей, и я осознал, что годами опасался выходить за пределы среды, где чувствовал себя социально защищенным.

Хадсон — после собеседования с Юэном Харлом — все-таки решил продолжать свое образование в неспециализированной старшей школе. Моя мать вызвалась помогать ему с послешкольными занятиями.

С тех пор как я решил объявить себя аспи — человеком с аутизмом, в моей жизни на первый взгляд практически ничего не изменилось. У меня почти не было сомнений, что я разделяю целый набор характеристик и черт со многими другими человеческими существами, включая Хадсона, Ласло, Активистку Лиз, Доува, Гика Таццу, а также, возможно, Бланш и Джина, — и что самым подходящим ярлыком здесь было слово «аутизм». Анкеты и тесты, которые показывали меня нейротипичным человеком, затрагивали в лучшем случае какое-то подмножество этих характеристик и фокусировались на проблемных типах поведения — каковые типы поведения в моем случае прошли сильную модификацию вследствие того, что я всю жизнь пытался вписаться.

После моего самодиагноза мне стало (как когда-то заметила Рози, понаблюдав за Хадсоном) «уютнее с самим собой». А кроме того, я пересмотрел свое мировоззрение. Прежде я хотел, чтобы мир был иным, но считал, что это на мне лежит ответственность за вписывание в него. Возможно, без Хадсона я продолжил бы двигаться по выбранному пути, однако у Хадсона в запасе было еще восемьдесят лет жизни — или даже больше. За это время мир вполне мог измениться — и я чувствовал себя морально обязанным внести в перемены и свой вклад. Теперь у меня был ответ на вопрос, который когда-то задала — или хотела задать — Активистка Лиз: «На какой вы стороне?»

В мой первый день на новой работе Мин собрала всех сотрудников — тридцать восемь человек — в комнате для совещаний.

— Все кроме Дона уже слышали эту мою речь. Поэтому… — Она покрутилась вокруг себя, закрыв глаза и вытянув руку. Когда Мин остановилась, рука указывала на женщину, чей вопрос шесть месяцев назад породил Возмутительную ситуацию на лекции по генетике. Судя по всему, ее заявление о приеме на работу было рассмотрено и принято. Прежде я не замечал ее присутствия — вследствие того, что был вовлечен в беседу на профессиональные темы с еще одним новым коллегой.

— Вам водить, Лаура, — объявила Мин.

Лаура посмотрела на меня, потом на Мин:

— Извините, у меня еще не было возможности это выучить. Я…

Мин не стала дожидаться, пока она договорит, а просто покрутилась еще раз — на сей раз выбрав высокого мужчину приблизительно тридцати лет:

— Фарадж.

Фарадж произнес, как я заключил, стандартную вступительную речь. С тем же успехом ее можно было бы распечатать и вручить мне. Правда, энтузиазм на бумаге не распечатаешь.

— Скорее всего, это самая важная работа в вашей — и в нашей — жизни. Однажды из стен этой лаборатории выйдет что-то такое, что изменит мир к лучшему — и очень серьезно изменит. Может быть, оно положит конец малярии или амебной дизентерии. Или навсегда искоренит СПИД или шизофрению. Возможно, это будет какая-то проблема, которую никому и в голову не приходило решать с помощью редактирования генома. Скажем, изменения климата. И все мы внесем свой вклад в это свершение. Даже если оно произойдет не в нашей лаборатории, все мы будем участвовать в глобальной работе, будем частью сообщества, которое сумело это сделать. А когда наша работа станет приносить деньги, мы начнем вкладываться в другие исследовательские инициативы, призванные сделать мир лучше. И мы не позволим чему-то менее значимому стать у нас на пути. Если у нас возникают проблемы — с технологиями, с ресурсами, друг с другом, — мы решаем их, мы пробираемся через них, мы оставляем их позади, и ради этого мы никогда не боимся попросить о помощи. Ибо то, что мы создаем, гораздо, гораздо важнее.

Из уст представителя какой-нибудь иной профессии эта речь звучала бы чересчур пафосно. Однако речь шла о редактировании генома — и я почувствовал настоящий подъем.

Слушая Фараджа, я делал заметки, а когда закончил, оказалось, что комната опустела. В ней осталась лишь Лаура. Она подошла ко мне, и я уловил недовольство. Возможно, даже гнев.

— Поверить не могу, что вы тут. Никто меня не предупредил. Я хочу сказать — я отозвала свою жалобу после того, как эта… женщина… так подставила меня в баре. Вы получили, что хотели. Я думала, вы вернетесь на свою прежнюю работу.

— У вас какие-то проблемы в связи с тем, что я здесь?

— Я хотела оставить все в прошлом и двинуться вперед. Я думала, что и вы тоже этого хотели. Вы же знали, что я подала сюда заявление. Я не хочу каждый день являться на службу и иметь дело с вашей злостью по поводу того, что случилось.

— Я вовсе не злюсь.

— Быть того не может. Я тогда думала — вы просто процитируете какую-нибудь расистскую статью или приведете результаты сомнительного исследования. Мне только и нужно было что-нибудь для блога. И вдруг вы затеяли это упражнение и сами преподнесли мне великолепный аргумент против расизма. Ничего личного. Но вы из-за этого потеряли работу. Разумеется, вы злитесь.

У меня открылись глаза.

— Вы задали тот вопрос, намереваясь подловить меня?

— Я хотела, чтобы вы высказали свои убеждения. И я планировала это обнародовать.

— Моя жена, а также то лицо, которое оказывало мне поддержку, предполагали, что у вас имелись какие-то мотивы помимо научной любознательности. Мне казалось это неправдоподобным, потому что я по умолчанию считаю, что все люди искренни и откровенны. Вероятно, это как-то связано с моим аутизмом.

— Черт. О, черт… Я не… — Лаура сложила руки на груди. — Я делала это ради высшей цели.

— С минимальным эффектом.

— Благодарю, что напомнили. Как вы сами видите, все обернулось дерьмовей некуда. Меня ненавидит пол-университета, ничего не изменилось, а теперь еще и вот это. И то, что вы только что сказали… Простите, если я тогда воспользовалась вашим… я не знала, что вы…

— Подход к системным проблемам через индивидуальные случаи неэффективен и всегда связан с вовлечением в процесс конкретных людей. Отсюда — неконтролируемые последствия уже на уровне собственно вмешательства. Действия более высокого уровня неизмеримо более эффективны. Как, например, преимущества модификации генома комара по сравнению с лечением индивидуальных случаев малярии.

— Не все из нас в силах…

Интеллектуально я пытался двигаться в сторону примирения, однако Лаура оказалась права насчет моего эмоционального состояния. Я был зол. Полгода назад она сознательно спровоцировала меня, чтобы я огорчил своих студентов — и чтобы она могла пожаловаться. Она навредила моей репутации, и это стоило мне работы. И теперь она не хотела работать со мной — и я не хотел работать с ней.

У нас явно имелась проблема.

За семь месяцев до этого я выявил в своей жизни пять проблем и стал заниматься ими, призвав на помощь навыки и опыт, которые дали мне повод в минуту гордыни объявить себя Лучшим Решателем Проблем в Мире. Готовясь начать новую фазу жизни (отмеченную работой в компании Мин), я провел постпроектный анализ вместе со своими двумя «ключевыми заинтересованными сторонами». Мы откупорили игристое вино, чтобы провозгласить тост за одобрение заявки Рози на грант. Казалось вполне благоразумным использовать оставшийся алкоголь для того, чтобы отпраздновать успешное решение исходных проблем.

— Каких проблем? — осведомился Хадсон.

— Номер один: проблема моей недостаточной компетентности. Решена путем ухода с данной позиции и номинирования Ласло на мое место.

— Пара пустяков, — заметила Рози.

— Совершенно верно. Проблема номер два: Возмутительная ситуация на лекции по генетике. Решена, как и предсказывалось, посредством меча, разрубившего гордиев узел. — Я разъяснил Хадсону: — Речь идет о множественных проблемах, решаемых единичным действием.

— Решаемых уходом от проблемы и с работы, — добавила Рози. — С надеждой на успех бара — за который ты можешь поблагодарить Мин и Амхада. И мы с Хадсоном тоже чуть-чуть помогли.

Амхаду поступило заманчивое предложение о продаже этого бизнеса, однако «Библиотека» успела стать важной частью нашей жизни (и жизни многочисленных ее завсегдатаев), к тому же ему требовался повод видеться с Мин.

— Согласен, — произнес я. — Интеллектуальный вклад Хадсона в отладку приложения имел решающее значение. А ты предоставляла свой бесплатный труд.

— Ну конечно. А еще накрыла твою бывшую студентку… иначе у тебя над душой до сих пор висела бы ее жалоба.

— Вероятно. Проблемой номер три являлся Дейв. Решено полностью.

— Мною, — вставил Хадсон. — И твоими инструментами.

— Папин меч здесь не подействовал, — подтвердила Рози. — Предполагалось, что Дейв будет работать в баре…

— Но проблема была решена. Проблема четвертая: Рози на распятии.

— Что? — переспросил Хадсон.

— Требование твоей матери. Она хотела вернуться на полный рабочий день.

— Решено тобой и мной, — заметил Хадсон. — Ты ушел с работы. Я как-то с этим справился.

— Ну конечно, — согласилась Рози. — А мне только и пришлось, что поруководить пилотным проектом мирового класса, разработать заявку и пробить ее в финансирующем органе, который принимает одно предложение из десяти. Раз плюнуть.

— И все-таки тебе тоже следует отдать должное, — заметил я. — Ты явно внесла кое-какой вклад. Проблема номер пять…

Рози показала мне двойной знак «стоп» (двумя руками):

— Внимание — сарказм. Требуется повторная обработка информации.

«Ну конечно» в начале утверждения было тем признаком, который полагалось бы заметить и мне, и Хадсону. Но хотя Рози тут же объяснила, что внесла больший вклад, чем можно было бы заключить из буквальной интерпретации ее слов, она не стала отрицать, что соответствующие проблемы действительно решены.

— Великолепно, — заключил я. — Проблема номер пять была самой важной. Речь идет о Проблеме адаптации Хадсона. — Я разъяснил ее самому Хадсону. — То, что тебе не нравится школа. То, что ты не вписываешься в среду.

— И ты думал — это самое важное? Ты из-за этого уволился?

— Совершенно верно. Я хотел, чтобы ты был счастлив.

— И это проблема, про которую ты никогда не сможешь сказать «решена», — вставила Рози. — Если это вообще можно называть проблемой. — Она обратилась к Хадсону: — Папа просто хотел тебе помочь — как все родители. Но всю самую трудную работу проделал ты.

Хадсон отправил в рот кусок рыбы (не в сухарях) и зачерпнул вилкой пюре со стопроцентным содержанием корня сельдерея.

— Теперь все получше, — заявил он. — Все помогли. Но я какое-то время думал, что вы бы хотели другого ребенка — типа Зины, или Блейка, или… Бланш.

— Ты правда так думал? — спросила Рози.

— Сейчас уже не думаю. Зина бы вас порядочно доводила.

— Как там дела у Бланш?

— Считается, что мне с ней нельзя видеться, ты ведь помнишь? Так что откуда мне… Она мне иногда звонит. Она совершенно точно идет на будущий год в старшую школу. И Доув. Так что нас много. — Он рассмеялся. — Родители Бланш не разводятся, ничего такого. Ее мама говорит, что ее папаша такой из-за генов и… еще чего-то.

— Из-за среды, — произнес я. — В том числе и из-за воспитания. — Меня не обрадовало, что мои доводы используются в этом контексте.

— Ага. Короче, она говорит, что у него тогда вроде как резьбу сорвало и что такого больше не случится.

— Мне следовало бы поговорить с Алланной.

— Папаша Бланш это вряд ли одобрит. Что и понятно.

— А что, — проговорила Рози, — может, ты и прав. Твой папа и так сделал более чем достаточно.

Она осушила свой бокал.

— Но мне кажется, урок, который можно извлечь из папиного решения проблем, — такой: когда речь идет о людях, легкий выход есть далеко не всегда. Иногда нам нужно просто…

— …с грехом пополам довести дело до конца, — произнес я.

Рози засмеялась.

— Не то чтобы я была не согласна. Просто я не думала, что ты вообще употребляешь такие выражения.

— Напротив, такое доведение дела до конца — признанная методика решения проблем. Линдблом, пятьдесят девятый год.

— В общем, это мы и сделали. И мы это сделали как единая семья.

Это и была проблема, которую я чуть было не упустил из виду. Самая крупная из всех. Семейное единение. Сплоченность. Я счел, что на данном этапе мы достаточно сплочены, однако имеет смысл продолжать мониторинг, решение проблем и доведение дел до конца с грехом пополам.

Я включил автомат для приготовления эспрессо и осведомился у Лауры, не хочет ли она кофе. Ее потребность в кофеине, по-видимому, пересилила страстное желание сбежать от меня. А может быть, Лаура все-таки надеялась, что я отыщу решение. Собственно, я как раз пытался это сделать.

Я физиологически не хотел с ней работать. Когда меня использовал Джин (с куда меньшим ущербом), я разорвал с ним отношения. Это был поступок, совершенный под воздействием чувств, и я сознавал, что плохо принимаю решения, когда меня захлестывают эмоции.

Но я был ученым. И у меня был аутизм. В этом была моя сила. Мне требовалось как-то дистанцироваться от ситуации. Чего бы я хотел от себя, какого поступка? Был вопрос получше (ведь я провел шесть месяцев, размышляя над ним каждый день): какого поступка я бы хотел от Хадсона?

И тут меня осенило. Хадсон уже сталкивался с аналогичной ситуацией — с Голубиным предательством. Ему не удалось в должной мере понять сложности динамики взаимодействий между людьми, и его бесчувственное поведение (ставшее следствием этого непонимания) спровоцировало несоразмерно мощную реакцию, которая поставила под угрозу его будущее.

С помощью других он нашел решение. И как бы трудно и неловко мне ни было применять его сейчас, я не мог не признать, что в тот раз оно сработало.

Я протянул Лауре кофе.

— Мы оба налажали, — сказал я. — Нам надо оставить это в прошлом, потому что, когда злишься, злость заслоняет собою все.

— Легко сказать…

— Я не смогу выполнять свои профессиональные обязанности, если буду злиться. А следовательно, у меня высока мотивация исключать из своей жизни данную эмоцию. Если мне это не удастся, я уволюсь. От стыда.

— Это и есть ваше решение? Просто все забыть и пойти дальше?

— Если между нами возникнут какие-то значимые разногласия, мы сможем обсудить их. Как ученые. Рационально. Продолжая при этом свою работу по изменению мира.

Лаура покачала головой, но я диагностировал скорее озадаченность, чем отторжение, и подавил в себе порыв добавить еще какие-то аргументы.

Она допила кофе и поставила чашку.

— Ладно. Если вы это можете, значит, и я могу.

— И проблема решена?

Лаура засмеялась:

— Проблема решена.

Было бы настоящей катастрофой, если бы синдром Аспергера помешал Ласло внести вклад в разработку лекарства от рака; если бы материнский статус Рози стал причиной отстранения ее от проекта по изучению биполярного расстройства; если бы аутические черты Хадсона преградили ему путь в старшую школу, а затем — не позволили стать адвокатом и правозащитником, а затем, может быть (как предположил неизвестный зритель на кроссе), и премьер-министром, способным изменить систему. И если бы мы с Лаурой не смогли изменить мир, потому что не сумели преодолеть личные разногласия.

Я знал, что никогда не смогу понимать чувства окружающих с легкостью, которая якобы необходима, чтобы успешно справляться с проблемами межличностных отношений. Но я приложил все усилия в этом направлении, задействуя рациональное мышление, опыт и тяжело давшиеся мне знания о человеческом поведении. И этого оказалось достаточно.

Я был вполне уверен, что мой сын гордится мною.

Благодарности

И снова — длинный перечень людей, которым я хочу сказать спасибо.

Как всегда, прежде всего спасибо Анне Бюйст, моей жене и соавтору. Написание сценариев научило меня, что при разработке сюжета одна голова хорошо, а две — лучше, и вторая голова в данном случае принадлежит ей. Наградой Анне стали уничижительные комментарии Дона Тиллмана касательно ее профессии. Но даже она признает, что психиатрам не всегда хорошо удается выявлять аутизм и реагировать на него.

В последние несколько лет дискуссия вокруг аутизма стала значительно интенсивнее, и сами люди с аутизмом принимают в ней все более заметное участие. Благодаря конференциям, семинарам и соцсетям я имел возможность узнавать мнение многих представителей этого сообщества, выходить на связь с ними, получать представление о существующих проблемах и о том, как обстоят дела и в клиническом, и в социальном плане. Мне трудно решиться назвать здесь кого-либо из этих людей — я опасаюсь, что мое «спасибо» может быть интерпретировано как одобрение определенной точки зрения (хотя его не следует трактовать подобным образом). Однако я все-таки поблагодарю кое-кого: это Керри Магро, Кэтрин Мэй, Жанетт Перкис, Торкил Сонн, Т. Роб Уайетт, Луиза Шихай, Стефани Эванс и Тони Эттвуд.

Как обычно, читатели первых версий моей книги предоставили мне разнообразные и весьма полезные отклики. Спасибо вам, Ирина Гундорцева, Роберт Имс, Кэти Ланж, Род Миллер, Ребекка Пенистон-Берд, Доминик Симсион, Тони Стюарт, Джен Филлипс и Таня Чандлер.

Команда, работающая в Text Publishing, опекает меня уже на протяжении пяти романов, и я признателен издателю Майклу Хейуорду за его неослабевающую веру в меня. Мой редактор Дэвид Уинтер — непревзойденный профессионал, и теперь я ожидаю его отзывов скорее с энтузиазмом, нежели с опасливым трепетом. Кирсти Уилсон, Шалини Канахлан и Джейн Уоткинс постоянно удерживают мои книги в поле зрения австралийского книжного рынка, а Энн Билби, Эмили Бут и Хадиджа Каффур успешно добиваются того, чтобы их читали по всему миру: они переведены на сорок языков, и это число растет. У. Х. Чонг снова сделал обложку для австралийского издания.

Спасибо также моим зарубежным издателям, особенно вам, Корделия Борхардт (Fischer, Германия), Максин Хичкок и Джиллиан Тейлор (Penguin Random House UK) и Дженнифер Ламберт (HarperCollins Canada) — за проницательные отзывы.

Кроме того, спасибо вам, Крися Бирман, Ли Кофман и Керри Хэнкокс — по разным причинам.

И наконец… Вдохновением и фактами эта серия романов куда больше обязана жизненному опыту (моему и других людей), чем исследованиям. Спасибо вам, всем и каждому, кто внес свой вклад.