Библиотека потерянных вещей

Глава первая

Без приветственного коврика у двери

…Как ни прикрывай знак, а рана в сердце останется навек.

Натаниэль Готорн, «Алая буква»[1]

Я прочитала достаточно романов и знаю, как они пишутся. В экзотические декорации помещаются умопомрачительные персонажи (дополнительные баллы полагаются за подброшенных туда же немного странную девушку мечты и небритого плохого парня). В классных книгах сюжетные повороты такие, что по спине бегут мурашки, а интрига проникает прямо в легкие – просто дух захватывает. Я их хорошо знаю, эти романы. Достаточно хорошо для того, чтобы осознать, что попала как раз в такой, и конец мне совсем не нравится.

– Почему Сан-Диего с завидным упорством забывает, что в сентябре должно быть прохладно? – спросила Марисоль, моя лучшая подруга. – Осенью полагается носить сапоги, шарфы и свитера, а не маечки. Тьфу! Сделай что-нибудь.

– У меня, как назло, нет под рукой ни погодной волшебной палочки, ни лампы с джинном.

Слова прозвучали невыразительно. Я смотрела, как маляры, обклеив наш многоквартирный дом липкой лентой, с помощью распылителя красят его в цвет темно-серой грозовой тучи.

– Дарси!

Сморгнув туманные видения и вернувшись к разговору, я улыбнулась ей. А подруга права: солнце плавило воздух, и мы плавились вместе с ним. Нашим столиком в тени внутреннего двора могли пользоваться все жильцы дома номер 316 по Хувер-авеню, но мы с Марисоль проводили здесь больше времени, чем все остальные. Вокруг небольшого возвышения, как ломти дыни, изгибались три скамьи. Мы занимали все три и вываливали свою жизнь на расколовшуюся тут и там мозаичную плитку стола. У меня мы зависали редко – не важно, дома была мама или нет.

Я как раз набрала еще горсть попкорна, когда в дверях квартиры 15B появилась миссис Ньюсом со своим белым пуделем по имени Пичес.

– Четыре часа, – сказала я Марисоль и опустила подбородок.

– Минута в минуту, да и нарядиться не забыла.

По соседке и ее ситцевым домашним платьям мог сверять часы весь комплекс. Пока она запирала дверь, над самой площадкой спикировала птица. И тут я заметила, что Пичес рванулась от хозяйки, волоча поводок к лестнице.

– Миссис Ньюсом, я мигом! – высвобождая ноги из-под скамьи, крикнула я. Поймать Пичес удалось на нижней ступеньке.

– Спасибо тебе, Дарси! – крикнула соседка.

Марисоль в задумчивости взяла у меня тяжело дышавшую собаку и посадила себе на колени.

А я просто сидела и наблюдала за происходящим, уверенная в том, что даже побег собаки не помешает миссис Ньюсом сделать все как обычно. Она неторопливо пересекла двор и, дойдя до моей квартиры, замедлила шаг. Она не хотела бы, чтобы кто-то подумал, будто она что-то там вынюхивает, но все равно, приподняв широкополую шляпу, заглянула в окно нашей квартиры. Вдруг сегодня занавески задернуты неплотно? Вдруг сегодня мама оставила щелку между шторами кухонного окна? Но нет, не сегодня. И никогда.

Я почесывала Пичес за ухом, хорошо зная, что не только ее хозяйке интересно, что творится у нас в квартире. Почему летом мы никогда не открываем настежь дверь, как это делают другие жильцы? Почему вход в квартиру не такой, как у всех? Никаких горшков с цветами, никакого симпатичного дверного коврика, зато частенько – бурые почтовые коробки.

Марисоль со вздохом почесала одним пальцем пуделя под белым подбородком, и собака ткнулась носом ей в ладонь.

– Мне нужна еще одна собака. Как эта лапочка.

– Ну да. – Я издала короткий смешок, представив себе ее братьев и сестер – а их четверо – и двух немецких овчарок. – Вам как раз в доме живности не хватает.

– Девочки, здравствуйте. – Миссис Ньюсом плюхнулась на сиденье рядом с нами и угостилась попкорном, будто ей снова семнадцать и она из нашей компании.

Я придвинула к ней пакет. Налетайте, тетенька.

– Ой, правда замечательно? – Миссис Ньюсом махнула рукой через двор в форме подковы на ту часть дома, которая была уже выкрашена в серый цвет. После, забрав наконец у Марисоль свою Пичес, усадила ее на выложенную плиткой скамью. – Сиди здесь. – И вернулась к разговору с нами: – Двадцать четыре года я жила с этим отвратительным зеленым. И неизвестно, как долго еще пришлось бы его терпеть, если бы мистер Ходж не продал наконец дом. – Она теперь смотрела широко раскрытыми глазами. – Всего месяц – и вот уже новая краска. А вы с мамой уже познакомились с Томасом?

– Нет пока.

– Ну, он ужасно приятный. А какой пробивной! Не то что этот никчемный племянник мистера Ходжа, которого тот поставил управляющим. Этот здесь вообще почти не появлялся. – Она жевала попкорн, к морщинистой губе прилипло зернышко. – Уверена, Томас скоро и к вам зайдет. Такой уж он человек. Очень приятный. – Взглянув сначала влево, а потом вправо, она склонилась к нам, как будто собиралась открыть великий секрет. – Он даже дал мне понять, что внутри тоже намечается кое-какой ремонт. Это помимо новых перил, которые установят после покраски. Ну, вы понимаете.

Наверное, у меня на лице было написано, что я ничего не поняла, и миссис Ньюсом выгнула бровь:

– Ты что, объявление не читала? Как же, Томас еще утром бросил всем в почтовые ящики. Я же сказала, он пробивной.

Помахав нам рукой, она повела Пичес на прогулку, а я осталась в воображаемой комнате, откуда постепенно утекал воздух. Вот только на самом деле я сидела на воздухе: вокруг меня – весь кислород планеты. Вытерев потные пальцы о черную футболку, я дотронулась до тетради Марисоль:

– Ты слышала, что она сказала?

– Да ну ее, эту болтушку. Я обычно не вникаю. – Марисоль закинула попкорн между губ цвета фуксии и вернулась к домашке по математике. – Без понятия. Бла-бла-бла Томас. Что-то там перила.

В такие минуты разница между жизнью Марисоль и моей была заметна особенно сильно. Пока подруга раздумывала над тем, на чем позаниматься – на беговой дорожке или на велотренажере – или какого оттенка джинсовая ткань больше подходит к ее топу кораллового цвета, я переживала из-за того, что теперь у нас появился управляющий, который таки занимается своим делом. Возможно, даже слишком усердно для нас с мамой и для нашей квартиры без приветственного дверного коврика.

Чьи-то пальцы коснулись моего плеча. Одним прыжком оказавшись у моей скамьи, Марисоль заняла все мое поле зрения:

– Давай, рассказывай. Ты прямо белая вся стала. И книги опять держишь.

Посмотрев вниз, я поняла, что руками залезла в черную сумку и схватилась за книги. Левая наполовину закрывала заголовок «Дэвида Копперфилда». Пальцы правой обхватили «Алую букву». Классику Диккенса я выпустила, а «Алую букву» прижала к себе.

– Краска – это только начало. Они все узнают. И куда нам тогда идти? – Маме и мне. Ей и мне. Нам.

– Краска? В каком смысле?

Но я, Дарси Джейн Уэллс, не отрываясь смотрела на рабочих: один нес откуда-то стремянку, а двое других завешивали кусты тканью, чтобы защитить их от краски. Все трое буравили нас взглядом через двор. Я вздохнула: скоро придется убираться. Но не сейчас. Пока можно посидеть. И потом, разве этому столу страшны пятна краски? Он вытерся и потрескался от времени, да мы и сами внесли вклад в его старение, оставив следы корневого пива и – упс – кляксы красного лака (они появились, когда Марисоль делала нам маникюр). Крошечное сердечко, которое Марисоль много лет назад нарисовала черным маркером «Шарпи», виднелось у края стола. Рядом с сердечком все еще можно было разглядеть пятиконечную звездочку, которую ручкой нацарапала я.

– Дарси, что с тобой?

Я опустила голову и прикусила щеку изнутри.

– Да просто сказка на ночь, по мотивам моей жизни.

– Судя по твоему виду, скорее одна из тех извращенно-страшных сказочек, – заметила Марисоль.

– Ну да. Там у дома номер 316 по Хувер-авеню появляется новый владелец. И новый управляющий, который там же и живет, – сказала я, а потом рассказала сказку до конца.

Как новый управляющий все увидит и захочет все выяснить. Как богатый владелец запланирует ремонт, который давно ждали. Как начнут с покраски дома и с установки новых перил вместо ужасных старых, из кованого железа, которые все облупились и шатаются. Как потом, когда наружные работы завершатся, начнут ремонтировать и квартиры. И Томасу надо будет осмотреть каждую из них. А потом придут рабочие…

Замолчав, я взглянула на подругу: мой рассказ и то, что должно было за ним последовать, омрачили ее ясное круглое личико.

– Им придется зайти внутрь, – прошептала она.

– Мы живем здесь десять лет. И мистер Ходж всегда просто так продлевал нам аренду. Ничего не осматривал. Даже по телефону не звонил. – Я сделала большой глоток воды из бутылки, а потом провела прохладным пластиком по лбу. – Кроме нас с мамой в квартиру за последние четыре года заходили только два человека: ты… и Марко.

Марисоль положила руки мне на плечи:

– Только, пожалуйста, не начинай все сначала, ладно? Марко был рад помочь.

Но я все равно начала:

– Да не обязан он мне помогать. – Я говорила хрипло, но голоса не повышала. – Не обязан вечером мчаться в такую даль из-за того, что у меня посудомойка потекла.

– Ладно тебе, от его общаги сюда ехать от силы двадцать минут.

– Да не в езде дело. – Другие жильцы, когда у них барахлит что-то из бытовой техники, звонят в эксплуатационную службу. Мы же сами покупали запчасти (на них едва хватало денег), а брат Марисоль, инженерный гений, звезда Калифорнийского университета в Сан-Диего, все втихаря чинил. Иногда даже втихаря от моей мамы. – Аренда у нас заканчивается через полгода. А когда этот новый чувак Томас явится осматривать нашу квартиру или когда кто-нибудь вроде миссис Ньюсом наконец пронюхает, что творится у нас за закрытой дверью, и растрезвонит об этом, нам ни за что это жилье больше не сдадут. И хороших рекомендаций в другие места нам тоже не видать. А к бабушке вернуться мы никак не можем. Ни за что.

– Ты как-нибудь выкрутишься.

– Потому что ты так сказала, да?

Марисоль не удастся задрапировать прореху на моей жизни. Из ткани моих будней не сшить идеально сидящего платья.

– Да, потому что я так сказала, – заявила она, как будто это прописная истина.

Та книга – «Алая буква» у меня в руках – была в черной обложке с огромной алой прописной «А» в центре. Мама тоже носит воображаемую букву. Ту, которой пометила себя сама.

– Ей придется захотеть выкрутиться, – возразила я.

Марисоль кивнула:

– Ей лучше, да? Есть ведь маленькое улучшение после того, как вы…

– Маленькое улучшение – это то, что ты видишь сейчас, за той дверью. Но этого недостаточно для того, чтобы продлить аренду. Где я дала с ней осечку? Ответ будто прямо у меня под носом, но я ничего не вижу.

– Да, я знаю, Ди. Я знаю.

Потрепав меня по плечу, Марисоль полезла за своей бирюзовой кожаной сумкой-тоут. Вытащив оттуда несколько упаковок жвачки, она метнула их через весь стол в мою сторону. Два вида мятной, коричная, клубничная, апельсиновая и классический «бабл-гам». Если Марисоль и любила что-то больше, чем моду, так это жвачка. Возможно, подруга думала, что сможет отвлечь меня своей нелепой одержимостью. Если так, то это вполне в стиле Марисоль – пытаться прикрыть мои муторные переживания яркими фантиками и серебристой фольгой.

Подруга пошуршала упаковкой от коричной жвачки и вопросительно выгнула брови, но я лишь отмахнулась:

– Не хочу. А ты жвачкой запаслась, чтобы всем жильцам нашего дома хватило?

– Не-не, – промычала она и зачмокала, разжевывая две мятные пластинки до мягкого состояния. – Просто люблю, когда есть выбор. Кроме того, доказано, что со жвачкой лучше думается. – У нее заблестели глаза. – Кстати, насчет подумать. Слово дня. Поехали.

– Сейчас? Но…

– Не понимаю, зачем возражать. Тебе самой не терпится, ты, наверное, уже что-то выбрала.

– Хорошо.

В эту игру мы играли уже много лет. Мне полагалось выдавать слова, чем непонятнее, тем лучше. Хотя Марисоль никогда не называла верного определения, она все равно просила новых слов. Просила и просила.

– Слово дня – «копролалия».

– Копролала?.. – переспросила она, щелкая жвачкой.

– Нет, копро-ла-ли-я.

Марисоль постаралась придать лицу умное выражение и принялась крутить пальцем возле уха, будто приводя в движение разные механизмы у себя в голове. Да, все это была моя жизнь. Подруга расправила плечи:

– Копролалия. Определение: патология, при которой субъект постоянно роняет мелкие предметы в пространство между сиденьем водителя и центральной консолью. Например, расчески, крышечки от бутылок с водой, резинки для волос.

– Живой пример именно такой патологии – ты сама, но называется это «делать слишком много дел за рулем», а не «копролалия».

Марисоль сморщила нос:

– Ну хорошо, что тогда это такое?

Я обмахивалась одной из книг.

– Непреодолимая тяга к произнесению нецензурной лексики.

– Да ладно!

– Честное слово.

– Уж это я наверняка запомню. – Марисоль с усердием принялась изображать приступ копролалии: над синими и зелеными плитками плыло одно восхитительное ругательство за другим.

Я зааплодировала. Она изящно поклонилась:

– Это было круто. А теперь давай-ка почитаем объявление, о котором нам все уши прожужжала любительница халявного попкорна. Куда оно запропастилось? Ты уже проверяла почту?

Я отрицательно покачала головой. Это тоже должна была сделать мама.

– Я схожу. – Марисоль нырнула рукой ко мне в сумку. – Клянусь, если там еще одна книга…

Не обращая внимания на мой подчеркнуто ледяной взгляд, подруга выудила из сумки ключи. Потом Марисоль Роблес в дизайнерских джинсовых шортах направилась к почтовым ящикам, превратив дворик в модный подиум. Она вышагивала, как те модели, которых она мечтала одевать. Каштановые волосы, прошитые солнечными бликами, волнами ниспадали на плечи. Может, она действительно представляла, что идет по подиуму, может, просто дурачилась, но в каждом ее движении чувствовалась музыка. Марисоль будто танцевала самбу.

Глядя на подругу, я не могла, словно в зеркале, не увидеть в ней себя. Рядом с изгибами ее миниатюрной фигурки мои метр семьдесят пять казались еще длиннее. Нет, у высокого роста были и преимущества: можно смотреть поверх голов, доставать с верхних полок предметы, не укорачивать джинсы после покупки. Но временами мне не сразу удавалось правильно расположить в пространстве свои конечности. В общем, Марисоль была как пламя, а я походила сложением на пожарный шест.

С почтой в руках она опустилась на скамью и подтянула колени к подбородку. Отложив в сторону счета (позабочусь о них потом), я сосредоточилась на оранжевом листке с объявлением нового управляющего. Как и сказала миссис Ньюсом, сначала отремонтируют фасад и места общего пользования. Жильцов просили на следующей неделе, когда рабочие будут устанавливать новые блестящие перила, приглядывать за детьми и домашними животными. Держаться будет не за что.

– Как думаешь, они уберут стол? Наш стол? – спросила Марисоль.

Я обвела пальцем ее черное сердечко и свою звездочку на краю стола, где мы сидели. Со временем они немного стерлись, но мы-то знали, где их искать.

– Если уберут, это будет полный отстой.

Она огляделась, вытащила изо рта мятную жвачку и прилепила ее под бетонную столешницу.

– Оставлю о себе память.

Марисоль хихикнула. Я улыбнулась. И мы засмеялись, и смеялись так, что этот смех прожег у меня в горле тоннель и начал биться о ребра.

Мы еще утирали слезы, когда рядом раздался грохот, заставивший нас вздрогнуть. Мы резко подняли головы и посмотрели туда, где находился единственный возможный источник. Разбиться могло что угодно – стекло, мебель, керамика или все разом. И источник звука был вполне конкретный. Мы обе знали: это из моей квартиры.

Нахмурившись, я посмотрела на Марисоль. Мгновение беззаботного смеха уже было в прошлом. Я схватила ключи.

– Жди здесь, – велела я, перекидывая ноги через скамью.

Подруга тоже поднялась:

– Я с тобой.

– Нет.

– Дарси, мне ведь не сложно. Просто помогу.

– Я должна пойти одна. Ну пожалуйста.

– Ладно, – выдохнула Марисоль.

Не касаясь шатающихся перил, я взбежала по ступенькам. Ключ повернулся в замке, отворяя дверь в мир, известный лишь горстке людей. Мир без приветственного коврика у двери.

Глава вторая

Сердце в форме книжки

– Нет, я не хочу быть никем, кроме себя самой, даже если на всю жизнь останусь без бриллиантового утешения, – объявила Аня.

Люси Мод Монтгомери, «Аня из Зеленых Мезонинов»[2]

С тех пор как мне исполнилось шесть, каждый день, входя в квартиру, я испытывала шок. Из-за занавешенных окон комната походила на кадр из черно-белого фильма. В нос бил сильный запах – картона и пластмассы, терпкой резины новых кроссовок. От пыли, которую я не успевала убирать, саднило горло. На этот раз пахло чем-то еще. Утром, когда я уходила в школу, этого запаха не было. Сухой собачий корм? Наверное, порвалась упаковка – вдоль стены их стояло штук пять. Была распродажа с огромными скидками. Не купить было просто нельзя. Только вот собаки у нас не было. Где-то здесь, в этой заваленной хламом пещере, была накопительница. Моя мама.

Щелкнув выключателем, я обошла новейшую партию упаковочных коробок и двинулась вдоль прохода, который психологи называют «козьей тропой». У нас дома было несколько таких «козьих троп» – свободных от хлама дорожек, которые оставляют накопители, – там можно было нормально ходить. Эта вела от входной двери через гостиную и заканчивалась в кухоньке. Мне никогда не удавалось понять, почему мама покупала именно то, что покупала. Она просто покупала… и покупала. Мы почти не ели консервов, но у нас было восемь консервных ножей. Мама притащила кучу корзинок и ваз для цветов, которые никогда не собирала. Простынями и остальным постельным бельем можно было застелить двадцать кроватей, но у нас было всего две спальни. Коробки компакт-дисков и фильмов из корзины уцененных товаров… Устаревшие видеокассеты и колонки – в безмолвном доме. Но ведь это же можно когда-нибудь кому-нибудь подарить! Когда-нибудь кому-нибудь это обязательно пригодится.

Я шла мимо ящиков с таким количеством расчесок, фенов и щипцов для завивки, что хватило бы на конкурс красоты «Мисс Америка». Мимо стопок непрочитанных журналов с кулинарными рецептами, которые мама горела желанием испробовать (если бы она готовила!). Я прошла в нескольких сантиметрах от дивана, обитого голубой шерстяной тканью. Мама освободила на нем место для одного человека, может, для двух. Оставшуюся часть дивана занимали разные подушечки и вязаные пледы. У нас был один рабочий телевизор, который можно было смотреть, лишь определенным образом выгнув шею. Только так получалось что-то увидеть из-за гор разных предметов. У стены, как часовые, стояли шесть завернутых в полиэтилен с пупырышками телевизоров. Полки ломились от шнуров, проводов и коробок с канцтоварами. Десятки рамок для фото стояли пустыми.

Я вся сжалась, обнаружив Терезу Уэллс склонившейся над кухонным столом. Она стояла, облокотившись о голубой пластик. Ладонями она подпирала подбородок. Рядом валялась бутылка из-под водки, и содержимое вытекало из длинного горлышка на кремовую плитку пола. Около маминой руки стоял стакан, испачканный красной помадой. Я перевела взгляд на причину грохота и связанной с ним суеты: два стула из столовой опрокинуты, а стопка тарелок высотой с меня, еще утром стоявшая на столе, теперь осколками рассыпалась по полу. Что же произошло?

Вещей было не жалко. Честно. Ведь мама накопила как минимум тридцать фарфоровых сервизов – их хватило бы на грандиозный обед для гостей, которые никогда не приходили.

Подойдя к ней, я опустила руки на ее округлые плечи.

– Дарси… прости меня. – Голос ее булькал и хлюпал, как водка, которую она наливала в стакан. Сколько раз наливала? Сколько она выпила?

Говорить я еще не могла. Решила пока усадить маму за стол. Она была длинная и худая, как я, но сдвинуть ее с места было не легче, чем сдвинуть статую. Одной рукой я подняла валявшийся в куче фарфоровых осколков стул и подтянула его к стойке. Усадив маму на него, я заглянула в расфокусированные карие глаза. От выпитого ее умело наложенный макияж растекся в маску клоуна: вокруг глаз пятна, как у енота, – от подводки, помада размазалась, тушь потекла.

Хотя мама иногда пила, она не была настоящей алкоголичкой. Просто, если оставались деньги на выпивку, она частенько перебарщивала. Пройденные сеансы психотерапии и профессиональный анализ давали основания утверждать, что маме не нужна была выпивка сама по себе, как это бывает у настоящих алкоголиков. У мамы не было необходимости регулярно впадать в алкогольное забытье. Она злоупотребляла вещами. И они губили наш дом.

– Я очень сожалею. Дарси, малыш, ты же знаешь.

– Да, знаю.

– Почитай мне, – попросила она, когда я добралась до бутылки из-под водки. – Хоть немного.

Напившись, мама всегда просила меня почитать вслух. Но только напившись. Уже десять лет она воспринимала книги – их вид, ритм повествования, – лишь когда ее мозг был в затуманенном, горячечном состоянии. А ведь английский был маминой специализацией, и это мама научила меня в три года читать.

Книг поблизости не было, ни одной в этой части дома. У мамы на то были свои причины. Но мне, чтобы почитать ей, не нужно было брать книгу в руки. Я знала достаточно всего наизусть для того, чтобы почитать маме вслух. В голове у меня было настоящее хранилище страниц и отрывков.

– Чего бы тебе хотелось сегодня?

– Что-нибудь из «Эммы».

Дарси Джейн Уэллс. Мама часто просила Джейн Остин, а потом, проснувшись поутру с похмельем, вспоминала, что терпеть не может книги.

Я же их обожала. Текст «Эммы» стоял у меня перед глазами, четкий, как на фото. Закрыв глаза, я смотрела на строчки будто через лупу – явление, которого так никто и не смог объяснить. А тем более я сама. С самого детского сада мой мозг был как банк историй. Я читала, читала и запоминала.

Глубоко вздохнув, я стала читать одну из самых моих любимых частей «Эммы». «За разговором они подошли к карете; она стояла наготове, и Эмма рот не успела открыть, как он уже подсадил ее туда. Он неверно истолковал чувства, которые не давали ей повернуться к нему лицом, сковывали язык»[3]. Я нагнулась и подняла второй стул.

– «На себя, одну себя она сердилась, глубокая жалость и стыд владели ею».

Продолжая, я вылила оставшуюся водку в раковину, но пустую бутылку выбрасывать не стала. Мама вспомнит про нее и обязательно спросит. И расстроится, если бутылки не будет. Поэтому я поставила бутылку под раковину, где уже стояли двадцать других, тоже из-под алкоголя, и в голове у меня звучал мамин голос: «Когда-нибудь из них получатся симпатичные вазы для цветов».

Как же подступиться к кошмару с разбитыми тарелками? Вытащив мусорное ведро, я начала с крупных осколков.

– «Он уже отошел, – продолжала я, – лошади тронули. Она продолжала смотреть ему в спину, но он не оглянулся, и скоро – казалось, они не ехали, а летели – карета уже была на полпути к подножию, и все осталось позади. Эмму душила невыразимая и почти нескрываемая досада».

Маму стало клонить в сон, веки сомкнулись. Я бросилась и подхватила ее, чтобы она не упала и не поранилась об осколки. Глотая подступающие слезы, я продолжала:

– «Как никогда в жизни, изнемогала она от волненья, сожаленья, стыда».

Я убрала с маминого лица влажные пряди волос. Мы походили друг на друга не только сложением: у нас обеих была светлая кожа с розовым подтоном и золотисто-каштановые волосы с красноватым отливом. Не настолько ярким для того, чтобы назвать нас рыжими. Но достаточно заметным: Марисоль считала цвет наших волос необыкновенным и утверждала, что такой оттенок – настоящее цветоколдовство. Мамины волосы были все одной длины, до подбородка. Я носила градуированную стрижку до плеч. Я никогда не стремилась походить на эту женщину. Но, кроме меня, у нее никого не было – никого, кто уложил бы ее в постель, где она уснет до рассвета.

Мне удалось поднять ее со стула и обхватить одной рукой. Мама была такой тяжелой, что мне казалось, будто я держу несколько человек. Зажмурившись, я шепотом дочитала отрывок из «Эммы» до конца:

– «Его слова потрясли ее. Он сказал правду, отрицать было бесполезно. Она в душе сама это знала».

На заключительных словах я почувствовала, что мне уже не так тяжело. Я резко открыла глаза и с удивлением не только увидела, но и ощутила, что с левой стороны маму поддерживает Марисоль.

– Надо было макияж ей снять, – сказала Марисоль, когда мы обе уже валялись на моей кровати, лежа на животе.

Дыхание подруги пахло арбузной жвачкой. Десять минут назад мы закончили убираться на кухне и наводить порядок в квартире – ну, насколько это возможно в доме накопителя.

– Никому нельзя пренебрегать уходом за кожей, – добавила подруга.

– Ей сейчас лучше поспать. Подумаешь, один раз обойдется без своего очищающего средства «Чистка и обновление», – возразила я. Марисоль открыла было рот, но промолчала. – А что? Подруга повела плечом:

– Я вот все удивляюсь. Ее внешность… Работа…

– То есть как так вышло, что дом превратился в свалку из-за ее постоянных покупок и при этом она сама не похожа на неряху? – Ну, типа, да.

Это Марисоль верно подметила. Некоторые накопители опускались до такой степени, что даже не соблюдали элементарной личной гигиены. Мама же была стильной накопительницей: животных не подбирала и объедков на кухонной стойке не оставляла. Чтобы постоянно тратить деньги, их надо зарабатывать. Поэтому Тереза Уэллс ежедневно выходила из дома в опрятной модной одежде и шла на работу в универмаг «Мэйсиз», где возглавляла торговое представительство фирмы «Элиза Б. Косметикс». Ухоженные волосы, скулы подчеркнуты румянами «Пылкий пион», на глазах – дымчатые тени. Ни подруги с работы, ни частные клиенты не знали о ее тайне. Им, наверное, такое даже в голову не приходило.

– Ладно хоть не забывает мне домой косметику приносить, – сухо заметила я.

– Иметь – одно, а вот пользоваться – другое.

По мнению Марисоль, привычный мне блеск для губ «Элиза Б.» и тушь для ресниц – это лишь первые тридцать секунд макияжа. Подруга чуть сползла с кровати на пол и залезла в сумку.

– Нам нужен шоколад. Уже целый час, как нужен.

Она вытащила два шоколадно-ореховых батончика с карамелью, которые называла гранолой. С удовольствием взяв один, я разорвала упаковку.

Перед тем как откусить от своего батончика, Марисоль вытащила изо рта арбузную жвачку и прилепила ее на облегавший ее запястье золотой браслет. Подруга купила его, когда это было в моде, и с тех пор носила не снимая. Она часто использовала браслет именно так. Я эту манеру терпеть не могла.

– Казалось бы, со временем я должна была бы привыкнуть к… к… – Я указала на розовый комок на ее браслете. – Вот к этому.

– Я развернула жвачку, наверное, меньше чем за минуту до того, как решила, что мы проголодались. Тут еще жевать и жевать.

Я откусила от своего карамельного батончика:

– Позволь-ка напомнить тебе о том, что твоя привычка вот так сохранять жвачку обернулась для тебя провалом в глазах одной футбольной звезды, того симпатичного блондина. В девятом классе, помнишь?

Лицо Марисоль медленно расплылось в улыбке. Она шлепнулась на кровать, устремив мечтательный взгляд вверх:

– Броди Робертс. Ох, какой же он был красавец, правда?

– М-да.

Она замурлыкала, и ее воспоминания буквально ожили у меня перед глазами.

– Прямо перед тренировкой, за кортами для ракетбола, где никто вообще не ходит, потому что…

– Никто уже не играет в ракетбол, – хором закончили мы и захохотали.

– Ну так вот, – продолжала она, – у него были льдисто-голубые глаза, он гладил меня по волосам. Стояла ужасная жара, как сегодня, он склонился ко мне, я смутилась. Dios mio[4]. Ничего удивительного в том, что я совершенно забыла про те две пластинки «Вишневой романтики».

– Которые ты быстрым движением достала изо рта. Если память мне не изменяет, сделав вид, что убираешь челку с лица? Первоклассный маневр: легким движением руки, скользнув по волосам, незаметно перемещаем «Вишневую романтику» изо рта на браслет.

– Чисто было сработано.

– Да, только, дорогая, ты сделала не так, как сделали бы девяносто девять процентов девчонок, когда их пытается поцеловать горячий парень. Они просто бросили бы жвачку на землю.

Смутившись, Марисоль сказала:

– Привычка. Я не подумала. Когда парень с такими данными пытается забраться тебе в горло, про все забываешь. Как же он хорошо целовался! Мозг превращался в желе. Ну, ты сама знаешь. – Она расхохоталась и закрыла лицо одной из вязаных декоративных подушечек.

По правде говоря, я не знала. Поцелуи, попытки забраться в горло, желе вместо мозга – ни о чем таком я не знала. Марисоль знала, что я не знаю, а я знала, что она не хотела меня обидеть, но ее слова все же укололи меня. Подруга много с кем целовалась, и я обо всем этом знала. Я тоже много с кем целовалась. И не раз безнадежно влюблялась – в книгах – в сильных, безупречных героев. Я частенько сидела до глубокой ночи с романами в мягкой обложке. Но настоящих отношений у меня ни разу не было. Слишком много было коробок в моей жизни, они мешали заглянуть за врата моего замка.

Из-за подушечки показались карие глаза со стрелками.

– Ну не могло это быть из-за жвачки.

– Он больше тебе не писал, – сказала я.

– Причина, скорее, в Хлое Кларк, а не в той жвачке.

– Это как маячок. Нельзя не заметить красную жвачку там, где ее не должно быть. Я-то тебя все равно люблю, а вот он точно обалдел.

– Ну ладно, это могло стать одним из факторов. – Марисоль вскочила. – Пора бы поесть по-настоящему. – Покончив с шоколадом, она вернула жвачку с браслета в рот и схватила мобильник. – Может, написать Брин и чего-нибудь азиатского вместе закажем? Сегодня у нее нет тренировки.

Я пожала плечами. Мы часто зависали с Брин Хамболдт. Но только не здесь. А соблазн выйти из дому и закончить день где-нибудь еще был сильным.

Марисоль окинула меня взглядом:

– Так, и во что бы такое тебя нарядить?

Я поправила черную майку и бежевые шорты:

– На мне уже есть одежда.

– Не-ет, – сказала Марисоль, медленно мотая головой. – Одно дело одежда, другое – наряд. – Она указала на шкаф. – Возьми джинсовую рубашку, которую я заставила тебя купить, и надень ее сверху, не застегивая, рукава закатай. Маечка у тебя в одном месте рваная.

Я опустила взгляд. Поморщилась.

– Еще надень цепочку с кулоном из голубого камня, которая хранится у тебя в подвесном органайзере, возле черного жакета. И смени вьетнамки на босоножки. Черные, с серебряными пряжками.

– Как же все-таки…

– Столько лет прошло, а ты еще спрашиваешь?

Взмахом руки признав свое поражение, я направилась к шкафу, который Марисоль знала как свои пять пальцев (что немного пугало). Взявшись за ручку, я оглядела свою аккуратно убранную комнату. Мамины завалы остановились у порога моей спальни. Психолог считал это своей заслугой, но я подозревала, что моя комната не была захламлена по другой причине. В комнате были кровать, белый письменный стол из дерева и высокие книжные шкафы, которые почти полностью скрывали бежевые стены. На полках шкафов стояли бесчисленные тома старых маминых книг. Книг, которые я, восьмилетняя, спасла, когда мамино накопительство усугубилось. Спустя долгие годы тоски и ожидания она наконец признала, что отец – книгочей и учитель английского – к ней никогда не вернется.

Когда бабушка Уэллс привела меня из школы домой и я увидела, как мама складывает книги в ящики, я, прижав к груди свою любимую «Аню из Зеленых Мезонинов», стала умолять ее не выбрасывать их. Мама смилостивилась, но при одном условии: книги останутся в моей комнате. Теперь она почти не заходила ко мне в спальню, где я отдыхала среди тысячи историй. Я знала, что им можно доверять, потому что слова в этих книгах не изменятся, сколько ни перечитывай главы.

Я закрыла шкаф, так и не взяв ни джинсовой рубашки, ни цепочки с голубым камнем. Книги манили, к ним меня тянуло сильнее, чем к одежде, с ними было комфортнее, чем с шерстью или с хлопком. С ближайшей полки я взяла тот самый экземпляр «Ани из Зеленых Мезонинов» с ее выгоревшей обложкой цвета мяты.

Марисоль поняла:

– Ты решила никуда не ходить, да?

– Марисоль… – Я села на краешек постели. Вспомнив о серой краске, я задумалась о том, как мне дальше скрывать свою жизнь и спасать мамину. Я не могла просто подбежать к маме и сказать ей, чтобы навела порядок и перестала покупать все подряд. С ее расстройством это было невозможно. Просто упомяни я накопительство не вовремя – и вот мама уже бежит за покупками. Почувствовав угрозу, она заваливала квартиру вещами, а молоко и хлеб купить забывала. Не оплачивала скопившиеся счета. Потом маме за все это становилось стыдно, и она покупала еще что-нибудь, чтобы унять стыд – и снова устыдиться. Это был замкнутый круг. Мы жили как на вулкане.

Я уже было привыкла к вулкану, но теперь у меня в голове затикали часы. Из-за нашего договора аренды мне нужно было найти какое-то неочевидное решение проблемы. За остававшийся до моего восемнадцатилетия месяц миссис Ньюсом и Томас вполне могли увидеть лишнее и позвонить в органы опеки и попечительства. И тогда… Расследование. И, возможно, расставание. Наша с мамой история так ни в коем случае закончиться не могла. Сегодня в окружавших меня книгах я видела только финалы (иногда даже счастливые), каких жизнь мне гарантировать не могла.

– В следующий раз – обязательно. А сегодня я просто…

– Понятно. – Марисоль устроилась рядом со мной и вытянула ноги так, что они свесились с кровати. – Тебе нужна Аня.

Я вздохнула:

– Но тебя я всегда буду любить больше всех.

– Всегда – это «всегда». – Подруга улыбнулась. – Дарси с лицом в форме сердечка. – Она ткнула меня пальцем в грудь. – И с сердечком в форме книжки.

Глава третья

Начало середины

Мне теперь трудно назвать определенный час, или место, или взгляд, или слово, когда был сделан первый шаг. Слишком это было давно. И я понял, что со мной происходит, только тогда, когда был уже на середине пути.

Джейн Остин, «Гордость и предубеждение»[5]

На следующий день я пришла на работу, зайдя из переулка через металлическую дверь. Нет, я не опоздала, просто за углом книжного под названием «Желтое перо» освободилось место на парковке, так что зевать не пришлось. Жуткая тишина и едва уловимый затхлый запах сопровождали меня, пока я шла по складу в убывающем свете дня. Я заглянула в обшитый панелями кабинет мистера Уинстона, там было пусто. Не было слышно ни шагов покупателей, ни звонких детских голосов из отдела книжек с картинками. Я впихнула свою карточку в контрольные часы, такие же древние, как и все, что нравилось мистеру Уинстону. Работник у него был один – я. Тем не менее он настаивал на том, чтобы каждую смену я пробивала время на карточке.

Всякий раз, входя в торговый зал «Желтого пера», я словно попадала в прошлое. Все было теплым и знакомым – такой магазин можно было скорее увидеть на вымощенной брусчаткой парижской улице, а не в Сан-Диего, в районе под названием Северный Парк. Хорошо организованное собрание томов, состоящих из слов, отпечатанных типографской краской. Полная противоположность хаотичной помойке у меня дома. Единственной загвоздкой был босс, но я умела с ним обращаться. Сегодня он поставил свой любимый альбом Тони Беннетта, и музыка тихонько играла через верхние динамики. В задней части зала располагалась стойка с кассой, предназначавшаяся для торговых операций и для моей домашней работы – мне разрешалось делать ее, когда не было покупателей. На видавшем виды дубовом полу лежали разномастные персидские ковры. Вместо ламп дневного света мерцали люстры из итальянского стекла. На массивных, затертых за долгие годы использования столах с когтистыми лапами лежали новые поступления. В передней части зала стояли два вольтеровских кресла винного цвета и кофейный столик, сделанный из дорожного сундука. Это было что-то вроде зоны отдыха, но я не знала, зачем Уинстон вообще ее устроил. В глубине души он любил, когда покупатели, заплатив за покупку, как можно скорее убирались восвояси.

Я посмотрела возле компьютера, одной из немногих разрешенных хозяином современных вещей. Кроме меня, компьютером никто не пользовался. Обычно мистер Уинстон оставлял мне список «Дела для Дарси». Например, такой: 1) распечатать еще рекламных листовок; 2) привести в порядок отдел книг для подростков; 3) заказать 20 копий книги о новомодной диете; 4) выяснить название книги о новомодной диете.

Сегодня Уинстон списка не оставил. Ничто не могло отвлечь меня от мыслей о шести месяцах. Об аренде и мамином утреннем похмелье. Я была на работе, на своем любимом месте, но вчерашний день все крутился в голове, как навязчивая мелодия.

В сумке звякнул мобильник. Наверняка это сообщение от Марисоль. Уинстона все еще не было видно, и я достала телефон.

Марисоль: Мама приглашает тебя в субботу к нам. Небольшой ужин.

Я: Что значит «небольшой»?

Она: Только члены семьи.

Я: Что значит «только члены семьи»?

Она: Как обычно, все те же.

Марисоль могла иметь в виду как свою семью из семи человек, так и весь клан Роблес, вместе с его мексиканской частью, для которой на лужайке раскладывали два дополнительных стола.

Я: Я приду.

Она: Круто.

Кажется, у меня появились планы на субботу. Включив ноутбук, чтобы заняться домашкой, я прошла в переднюю часть зала и, выглянув в витринное окно, увидела босса. Он стоял на тротуаре рядом с Тэсс, скрестив руки на груди. Он всегда так делал, когда разговаривал с бывшей женой. Оксфордская рубашка в полоску и твидовая кепка еле держались на его длиннющей тощей фигуре – тоже все как обычно, даже при двадцати шести градусах жары ничего не менялось. Тут они попрощались.

– Привет, мисс Дарси-дива! – крикнула Тэсс – ее громкий голос с металлическими нотками сквозь стекло звучал приглушенно – и радостно помахала мне. Я помахала ей в ответ. Сегодня ниспадавшие ей на плечи волосы были оттенка платиновый блонд. Кто знает, какой парик она выберет завтра? Я работала здесь уже два года, но никогда не видела ее настоящих волос.

Небезосновательное предположение: Уинстон, скорее всего, их видел, хотя женаты они были лишь год (и это был грустный год) и развелись больше тридцати лет назад. Во время раздела имущества ни одна из сторон не захотела уступить находившееся в совместном владении историческое здание в Северном Парке. И было принято решение сделать из номера 386 по Юнивёрсити-авеню два магазина. Справа – книжный «Желтое перо», слева – «Империя первоклассных париков».

Колокольчик звякнул – Уинстон ворвался в помещение. Я сделала вид, что очень занята: взбила вышитые подушечки на креслах, а потом повернула растения в больших цветочных горшках к свету.

– Гхм! – фыркнул Уинстон и молча кивнул мне. О, да он в отличном настроении.

– Добрый день, мистер Уинстон. – Я устроилась за стойкой.

Приблизившись к сводчатому коридору, ведущему в кабинет, он остановился у старинного полотна. Это был написанный маслом портрет писца восемнадцатого столетия, в руке он держал перо с желтым кончиком.

– Добрым он был бы, если бы эта женщина из соседнего магазина вовремя подготовила свой отчет о расходах. Бухгалтеры не любят, когда их заставляют ждать.

Уинстон снял кепку и провел короткими пальцами по влажным от пота волосам. Когда-то они были светлыми, а теперь поседели и стали темно-серыми. Под цвет волос были и усы, они потемнели за годы курения, да такими и остались навсегда, хотя курить он бросил прошлой весной. Весело было здесь у нас в прошлом апреле.

– Конечно, не любят. Ох уж эти бухгалтеры.

Босс издал низкий, скрипучий звук.

– Дарси, не взрослей. Если можешь, конечно. – Уинстон сердито выдохнул и скрылся в кабинете, хлопнув дверью.

Я же никак не могла отделаться от его слов. Они будто прилипли к коже и раздражали ее до чесотки. Не взрослей?

Я вцепилась руками в край потертой стойки. Весь день мой мозг переключался с беспощадных воспоминаний на полное забвение. Туда и обратно. Сейчас он остановился на сцене, которая произошла у меня в квартире в 7:30 утра, когда я пыталась быть обыкновенной ученицей выпускного класса старшей школы Томаса Джефферсона. Просто пыталась позавтракать. И теперь у меня перед глазами стояла мама, ее волосы, забранные назад одной из двадцати имевшихся у нее эластичных повязок, и мамин недоуменный взгляд, который она бросила на кухонную стойку.

– Что-то не так, – сказала мама, глотнув сваренного мной кофе. – Погоди-ка, а где тарелки «Уильямс-Сонома»?

Я резко развернулась, не выпуская из рук тоста с арахисовой пастой. Как мама все замечает?

– Это те, которые ты разбила? И которые мне пришлось убирать, пока ты спала?

Мамино припухшее, но накрашенное по всем правилам лицо стало белым как мел. Вот оно, мгновение, когда она вспомнила. Возможно, не все, но достаточно, чтобы сказать:

– Ох. Дарси, я…

Я тяжело вздохнула.

– Что сделано, то сделано. Не надо об этом, ладно? – Я придвинула к ней стопку счетов. – Вчерашние. Страховка машины. Мобильник. Одна из твоих кредиток. – Лимит, несомненно, превышен.

– Да, конечно. – Еще глоток кофе, глаза в телефон.

– Мам?

– Секунду, дружок. Распродажа жеодовых подставок под стаканы, это «Крейт-энд-Баррел». Пока не все распроданы, мне надо…

– Мам! – Прекрати. Вспомни, что сказал психолог. Не теряй самообладания. Никаких эмоций. Простые предложения. Я отобрала у нее телефон и посмотрела ей в глаза. – Послушай, пожалуйста. Сначала оплати счета. Ты не сможешь прожить без телефона и без страховки на машину. И задолженность по кредитке погаси. Хотя бы часть, хорошо?

– Да. Сегодня же.

Сколько раз я уже это слышала? Но из-за аренды нам с ней нужно было начать осторожно двигаться вперед. Мой мозг нашел лазейку в мир книг. Главы и сцены вертелись в голове, как адресная картотека «Ролодекс»[6], пока я не припомнила хитрость одной секретарши, которую та использовала со своим взбалмошным начальником, частным детективом. Глубоко вздохнув, я сказала:

– Давай так. Ты, когда оплатишь, напиши мне, а? Может, так тебе будет легче не сбиться с пути.

Мама перевела взгляд на мобильник, на котором я уже успела закрыть все приложения.

– Ой. – Она нахмурила брови. – Хорошо. Думаю, я с этим справлюсь.

И вот уже нечетким эхом звучит голос босса. Дарси, не взрослей. Поздно, Уинстон. Уже поздно.

– Дарси. Мисс Уэллс!

Я вздрогнула и подняла глаза. Уинстон барабанил по стойке пальцами.

– Наверное, опять замечталась. Боже. – Он навел на меня грозный взгляд. – Я уже три раза тебя звал.

– Ой, простите. – Я помотала головой, чтобы мысли прояснились, и закрыла ноутбук. – Просто дел много. Проблема с… э-э-э… домашней работой. – От мелкого вранья сердце заколотилось в груди.

– Хм-м. – Он бросил передо мной два конверта. – Мелочный адвокат прислал ее бумаги сюда вместе с моими. Как всегда! Будто не мог отправить ей домой.

Он ушел, а я мысленно закатила глаза. Не нужно было говорить мне, что делать с бумагами. Видимо, пять шагов от двери «Желтого пера» до почтового ящика Тэсс – это для Уинстона жуть как далеко.

Я решила сделать даже лучше: не просто бросить в ящик, а зайти в «Империю первоклассных париков» и отдать конверты лично Тэсс. Она мне нравилась, и во время перерывов я даже ходила поболтать в «Парики», подальше от Уинстона. Тэсс обожала возиться с моими волосами: прикалывала то накладные пряди, то блестящие заколки – и обязательно заваривала зеленый чай, я его не любила, но все равно пила. Я открыла дверь в салон Тэсс, и меня оглушило жужжание дрели, вступившей в схватку с упрямой стеной из гипсокартона. Я огляделась, но Тэсс не было. Был только Эшер Флит, недавний выпускник старшей школы Джефферсона.

Эшера я почти не знала. Мы никогда не дружили, и общих занятий у нас не было. Но я знала о нем – все самое примечательное и плохое. Это в Джефферсоне знали все.

– Старая рухлядь! – перекрикивая грохот дрели, взревел Эшер.

Он в бешенстве выдернул металлическое сверло из патрона и сочно выругался. Порывшись в стоявшем рядом ящике, он достал новое сверло, вставил в патрон и снова взялся за дело. Ничего себе. Меня он так и не заметил.

Я не видела его с мая, когда все в школе узнали, что он попал в страшную автомобильную аварию. Кто бы мог подумать, что единственный во всей школе Джефферсона ученик с лицензией летчика едва выживет в катастрофе, причем не во время одиночного полета на отцовском самолете, а просто сев за руль и отправившись на встречу с другом? Про последующие события я знала немного, только то, что Эшер окончил последний класс на больничной койке. Он не был ни на выпускном балу, ни на церемонии в Диснейленде, ни на торжественном вручении аттестатов. Все это он пропустил.

К счастью, шум наконец утих. Парень швырнул дрель на прилавок Тэсс и приложил пальцы к вискам. Он был другой, не такой, каким я его помнила. Рассматривая его профиль, я заметила скулы и резко очерченную квадратную челюсть. Волосы холодного каштанового оттенка отросли длиннее обычного и теперь курчавились над воротником.

Когда Эшер повернулся, я выдвинулась вперед и раскрыла глаза пошире. Он посмотрел сквозь меня на коробку с металлическими заклепками. Как это? Я меньше чем в пяти метрах от него, а он меня не замечает?

– Привет, – сказала я и сделала шаг вперед.

Эшер дернулся всем телом, но уголки губ, хмуро опущенные вниз, остались на месте.

– Ой. Я подумал, что ты еще одна голова. – Ни тени улыбки. Эшер опять отвернулся.

Что? Мои воспоминания об Эшере были отрывочными, но грубости в них не было. От удивления я разинула рот, мой взгляд метался по залу, как колибри. А ведь правда: повсюду были головы. Вдоль стен тянулись целые полки бюстов – женские и мужские манекены. Выглядело жутковато, будто стоишь посреди стадиона. Но я уже привыкла к сотням устремленных вперед глаз без туловищ. Просто неподвижные шеи и головы, увенчанные париками самых разных цветов (там были и просто очень яркие, и даже неоновые цвета), любой длины и любого стиля.

Но я-то была не из пластика. Кожа, плоть, кости и бьющееся сердце, голубой топ и укороченные джинсы скинни, которые выбрала для меня Марисоль. Парни никогда не замечали мои метр семьдесят пять, ничего нового в этом не было. Но манекен? Еще одна голова? Слова и интонация, с которой они были сказаны, обожгли меня, надо было ответить.

Эшер потер лоб костяшками пальцев. На лице по-прежнему мрачная ухмылка – такая могла бы быть у мистера Дарси из «Гордости и предубеждения» Джейн Остин. Этого героя я рисовала в воображении десятки раз. Раньше это была мамина любимая книга.

Дарси Джейн Уэллс.

С мальчиками я никогда особо не общалась. Не знала, как устроен их мозг, странный, как кубик Рубика. Не знала, как устроено их тело. Я хорошо владела языком, но моя игра слов никогда не находила отклика у противоположного пола. К тому же я так и не смогла овладеть искусством отвечать парням. Зато весь необходимый мне опыт содержался в книгах. Если Эшер Флит собирался вести себя как Фицуильям Дарси, то и мне можно было обратиться к литературе. Мальчик с едкими словами и надменным, непроницаемым взглядом? Я понятия не имела, что делать. А как бы поступила с ним героиня книги Джейн Остин, Элизабет Беннет? Пролистав в уме страницы и примерив персонаж на себя, я нашла ответ.

Я изменила позу – выпрямила спину, расправила плечи, прищурилась, мои губы вытянулись в тонкую линию. Я решительно сделала три шага вперед, как бы пресекая грубость Эшера, и сказала:

– Слушай, мне нужно вернуться к работе. Тэсс на месте или нет?

Его настрой немного смягчился. Я поняла, что он меня узнал. Но сама не выдала того, что тоже его узнала.

– Она вышла. Кажется, за круассаном в ту новую булочную, которая чуть дальше по нашей улице. – Эшер положил локти на стойку. По его загорелым рукам дорогами бежали вены.

Это была маленькая победа. Но жар пылал под кожей и собирался на щеках. Я положила конверты возле кассы:

– Скажи ей, что это Дарси принесла. Они важные, так что не забудь про них и ничего не потеряй. – Уже коснувшись рукой двери, я повернулась к Эшеру, ведь Элизабет Беннет, если уж на то пошло, была элегантна и вежлива. – Спасибо.

Оказавшись в пустом «Желтом пере», я почувствовала, как быстро стучит сердце. Ладони вспотели. И все из-за двух минут с мальчиком. С Эшером – он для меня ничего не значит – Флитом. Что со мной не так?

В кармане завибрировал мобильник. Я открыла сообщение, надеясь на то, что это мама пишет об оплате счетов. Но нет. Разве не пора уже мне оставить надежду? Сообщение отправила Марисоль, это было очередное ее SOS-послание, и я обрадовалась возможности отвлечься как утешительному призу.

Она: Помогите! Я в заложниках у пары коротышек, пристрастившихся к соку в коробочках.

Я не смогла сдержать смех. Ее брат с сестрой, близняшки-четырехлетки, были настоящим стихийным бедствием.

Я: Сочувствую! Видела Эшера Флита, что-то чинит в салоне Тэсс. Заносчивый такой.

Она: Что?

Я: Я серьезно. А все-таки, почему он здесь? Уинстона не спросишь.

Она: Еще бы. Так спроси Эшера.

Я: Повторяю. Заносчивый он.

Она: Подожди, пожалуйста. Узнаю подробности

Мне нужно было чем-то занять руки, и я взялась за книги. То, что Эшер Флит вешает полки в магазине париков, было ужасно странно. И я направилась в отдел научной фантастики. Расставляла, выравнивала корешки, ждала…

Динь, динь. Что, уже Марисоль?

Она: Юридический центр через дорогу.

Я выглянула из-за полки и посмотрела в большое окно: кирпичное здание на другой стороне Юнивёрсити-авеню принадлежало компании «Юристы Мид-Сити».

Я: Что за место?

Она: Эш только что начал там какой-то строительный проект. Его дядя – юрист в той компании.

Бинго. Видимо, его дядей был Майкл Флит, он часто заходил в «Желтое перо». Тэсс, наверное, тоже знала Майкла и попросила помощи у его племянника, мастера работать руками и бросать пристальные взгляды.

Я: Ты все это узнала за две минуты?

Она: Ты смешная, Ди. Близнецы – как занозы в заднице, я побежала.

Пока Марисоль возилась с малышами Карлосом и Камиллой, я перешла из научной фантастики в отдел тайн и загадок. Мне казалось, что я должна воздать должное доблестному сыщику Марисоль Роблес. К тому же меня не покидало странное чувство. Мне казалось, что это была не последняя моя встреча с Эшером Флитом.

Глава четвертая

Весь мой мир

Мир – театр;

В нем женщины, мужчины, все – актеры;

У каждого есть вход и выход свой.

И человек один и тот же роли

Различные играет…

Уильям Шекспир, «Как вам это понравится»[7]

Бабушка все испортила. Целых два дня мне удавалось избегать нового управляющего. Каждый раз, когда Томас к нам стучался, я делала вид, что меня нет дома, а сама незаметно подглядывала в окно, пока он, сдавшись, не уходил. Покидала квартиру я буквально бегом, чтобы сразу исчезнуть в темноте. Слетала вниз по лестнице без перил и заскакивала в свою голубую «хонду-цивик». Здесь можно было отдышаться. Так продолжалось до того самого утра, когда бабушка решила впервые воспользоваться одной современной технологией.

У бабушки Уэллс был мобильник, но сообщений она никогда не писала. Вообще никогда. Считала, что это некультурно, и говорила, что все важные темы требуют живого общения, пусть и по телефону. Но в то утро ее имя, звякнув, появилось на экране моего мобильника как раз тогда, когда я собралась идти в школу. От удивления забыв все предосторожности, я остановилась в дверях и стала читать.

Бабушка Уэллс: Не могла бы ты прийти ко мне на ужин?

У меня сохранились лишь скудные обрывки воспоминаний о последней встрече с ней. С одной стороны, это было совсем недавно, с другой – очень давно. Вопрос скорее в другом: должна ли я идти к ней на ужин?

Именно в этот момент Томас и материализовался, словно телепортировался из страны Нигде. Прямо передо мной выросла его фигура с бледным лицом. Он был похож на хорька – нет, на суриката.

– Ты Дарси Уэллс, да? Есть минутка?

Вот тут нельзя не сказать спасибо моему огромному росту, потому что глаза Томаса запрыгали из стороны в сторону – он пытался заглянуть мне за спину. Неужели миссис Ньюсом или кто-то еще из жильцов рассказали про нас что-то подозрительное? Я с такой силой захлопнула за собой дверь, что стены задрожали.

– Э-э, доброе утро, – пропищала я.

Мобильник снова звякнул.

Бабушка Уэллс: Почему ты не отвечаешь?

Серьезно? Да она же только что освоила сообщения. Как это у нее получается так быстро их писать?

Насупив кустистые брови, Томас скрестил руки на груди:

– Я пытался встретиться со всеми жильцами. Но твою маму ни разу дома не застал. – И хотя дверь была закрыта, он потянулся вверх в своих громоздких коричневых мокасинах, будто надеясь, что через глазок у нас в двери видно в обе стороны. – Понимаю, что рано, но сейчас она дома?

Конечно, она сейчас как раз судорожно ищет место, куда можно было бы пристроить доставленные нам вчера четыре набора жеодовых подставок «Крейт-энд-Баррел».

– Она спит. Работала допоздна. Была вечерняя смена, – объяснила я, надеясь, что Томасу не откроется правда, которую я оставляла за этой дверью каждый день. В этой роли – роли вруньи – мне уже стало слишком комфортно.

– Странно. Миссис Ньюсом сказала – так, между делом, – что твоя мама – продавец косметики в «Мэйсиз».

Ну конечно, она про это рассказала.

– Она менеджер, и иногда у нее бывает по две смены подряд. Кроме того, в свободное время она работает на свадьбах и на фотосъемках. Поэтому, когда мама дома, она старается больше отдыхать.

А еще покупает всякую всячину и переставляет все с места на место. Постоянно. А также забывает оплачивать счета.

Опять звякнуло.

Бабушка Уэллс: Нет, почему так долго? Мне нужно с тобой поговорить. Это важно. Так ждать на ужин или нет?

Я постаралась сделать вид, что мне действительно неловко:

– Одну секундочку. – Я отправила ответ и снова взглянула на суриката-управляющего. – Мне надо в школу, так что…

– Я бы хотел рассказать твоей маме об изменениях, которые мы запланировали. – Томас шагнул вперед, хотя в этом не было необходимости.

У меня по спине побежали мурашки.

– И мы так этому рады! Давайте я попрошу ее как можно скорее зайти к вам, чтобы вам ее не искать.

Шумный оскорбленный выдох.

– Дело в том, что я бы…

Но я уже пятилась прочь:

– Мне правда надо бежать. Скоро звонок. Хорошего вам дня.

Аренда. Шесть месяцев. Как мне уследить за каждым своим движением в эти дни, а самое главное – и это в шесть раз важнее, – как найти способ добиться от мамы хоть какого-то улучшения, чтобы не потерять ее окончательно? А тут еще бабушка. Я понятия не имела, что ей было от меня нужно и что наконец сподвигло ее на сообщения. Но сейчас не время переживать об этом. День и так напряженный – куча уроков. А еще мой собственный ворох тревог.

После занятий, пока я возилась в шкафчике в Джефферсоне, баритон за моей спиной произнес:

– «Затем он воин, обросший бородой, как леопард, наполненный ругательствами, честью ревниво дорожащий и задорный. За мыльным славы пузырем готовый…»

Схватив тетрадь, я повернулась на голос. По иронии судьбы второе место по любви к литературе во всей старшей школе Джефферсона было не у школьника, изучавшего английский по углубленной программе, как я, и даже не у одного из учителей английского. Эту славу снискал мистер Пенн, наш старший вахтер. С широко раскрытыми от нетерпения глазами он ждал развязки: выдержу ли я испытание, закончу ли цитату?

– Ну что же вы, мистер Пенн? Если уж хотите меня озадачить, то выбрали бы что-нибудь потруднее одного из самых известных монологов Шекспира.

Он хмыкнул. Это был крепкий, крупный мужчина, одетый в оливковый комбинезон с короткими рукавами. Мощные руки мистера Пенна покрывали татуировки. Его седые волосы стального оттенка были по-военному коротко острижены, а на румяном загорелом лице топорщилась щетина.

– Мисс Уэллс, это пустой треп. Цитату вы так и не закончили. – Он закрыл дверь в подсобку и цокнул языком.

– Да ладно, – усмехнулась я. – Смотрите: «…честью ревниво дорожащий и задорный. За мыльным славы пузырем готовый… влезть в самое орудия жерло…»

Сморщив нос, мистер Пенн щелкнул пальцами:

– Источник?

– «Как вам это понравится».

– Надо отдать вам должное. За все годы вы ни разу не ошиблись.

Это было правдой, но я все равно добавила:

– До выпуска еще полно времени.

Подмигнув мне, мистер Пенн ушел, и его удаляющаяся фигура на полсекунды заняла все поле моего зрения, а потом ее сменила выворотная балетная походка Брин Хамболдт. Она подплыла ко мне, вся из мышц, с идеальной осанкой, и остановилась рядом, поставив ступни в первую позицию.

– Почему бы тебе не переехать в шкафчик в коридоре для выпускников, как сделали все мы? Тогда мне не пришлось бы переться так далеко, чтобы спросить тебя про пятницу, – начала Брин. – Даже твоя мексиканско-кубинская сестра-близнец туда переехала.

Я закатила глаза. Честно говоря, с Брин мы были не то друзья, не то полудрузья-полувраги. Если совсем честно, она дружила с Марисоль, и я дружила с Марисоль. Три года назад из-за этого у нас образовалось что-то вроде периодической тусовочной связки, которая не нарушилась. Пока.

– Прости. – Я похлопала по дверце верного шкафчика. – Я годы потратила на то, чтобы привыкнуть к этому замку.

Иногда хочется, чтобы рядом было то, что хорошо знаешь. Это как с мамиными старыми книгами и со столом с мозаичной плиткой во дворе нашего дома. Это особенно важно, когда твоя жизнь состоит из «этого еще не хватало» и «что там опять».

– Так вот, насчет пятницы. Моя ежегодная взрывная туса перед «Щелкунчиком». Придешь? Ты не ответила ни на одно из моих сообщений.

Дыша корицей, подошла Марисоль. Звеня браслетами, она обхватила нас с Брин руками, устроив групповые обнимашки.

– Конечно, она придет, моя маленькая книгопедия. И это значит, что у нее – ах! – есть планы и на пятницу, и на субботу. – Широченная улыбка и щелчок жвачки в мою сторону.

Почему-то подтрунивания Марисоль меня веселили.

– На какую партию ты пробуешься? – спросила я, вспомнив о том, что отключила звук у мобильника после бабушкиного текстового вторжения в мою жизнь.

Лицо Брин смягчилось, даже приобрело мечтательное выражение. Мы видели ее в «Щелкунчике» много раз. Три года назад, когда Брин танцевала партию Клары, с нами ходила даже моя мама.

– Пробуюсь на «Китайский танец», на «Снегурочку» и на «Вальс цветов» тоже. Одни костюмы чего стоят! Со следующей недели начинаются просмотры. А это означает только одно.

Означало это, что Брин, которая уже занималась в балетной студии пять дней в неделю, теперь станет проводить там еще больше времени из-за ежегодного балетного сезона. И зная, что времени на друзей у нее в ближайшие месяцы не будет, она каждый год закатывала грандиозную вечеринку.

– В пятницу, в шесть, южный Мишн-Бич, у причала. Дарси, можешь прийти не одна, – удаляясь, добавила Брин. – С настоящим парнем, а не из какой-нибудь книжки.

Нервно сглотнув, я уставилась на свои кроссовки. Марисоль коснулась моего плеча:

– Пожалуйста, не обращай не нее внимания. У Брин в голове сейчас лишь розовый тюль и атлас.

Я пожала плечами и покорно улыбнулась, и она спросила:

– Ты сейчас в «Перо»?

– Я сегодня не работаю.

– Отлично. Тогда пойдем со мной. Ты мне нужна. – Взяв меня под локоть, Марисоль повела меня по коридору.

– С тобой – куда?

Оказалось, в первый ряд зрительного зала. Мы пришли как раз к началу репетиции пьесы «Много шума из ничего». Члены команды и актеры с текстами ролей в руках носились туда-сюда, некоторые крутились возле миссис Ховард, директрисы Джефферсона, бывшей актрисы, высокой, как небоскреб, и изящной, с перетянутыми красочным шарфом афрокудряшками.

– Зачем я здесь? – поинтересовалась я.

Марисоль фыркнула:

– Будешь мне подсказывать. Как обычно.

– Но…

– Рисовать костюмы обеих героинь – это грандиозно. Я бы хотела впитать в себя сам дух пьесы, чтобы уловить верный облик и Геро, и Беатриче. А ведь Шекспира никто лучше тебя не знает. Буквально никто. – Достав блокнот на пружинке, она ярко-розовой ручкой указала на сцену. – Посмотри, декорации уже готовы, и они великолепны.

Да, это было именно так. Действие происходило в саду итальянской виллы, по бокам каменного дворика высились кипарисы. Плотники соорудили три увитые цветами арки, чтобы неверным персонажам было где укрыться, пока они подслушивают и плетут интриги. К заднику крепился прозрачный занавес, который менял цвет, имитируя наступление дня или ночи.

Актеры начали репетировать сцену из первого акта, их голоса эхом разносились в пустом зале.

– Кроме того, ты только посмотри, кто играет Бенедикта, – продолжала Марисоль. Миссис Ховард заняла место в нашем ряду, и подруге пришлось понизить голос. – Согласись, неплохо проводить время, наблюдая за носящимся по сцене Джейсом, а?

Как было не согласиться? Джейс Доннелли был очевидной кандидатурой на главную мужскую роль – Бенедикта. Все указывало на то, что талант и голливудская внешность после выпускного приведут этого парня прямиком в киношколу или на сцену Бродвея.

Миссис Ховард, слегка повысив голос, обратилась к актерам:

– Джейс, Алисса, добавьте-ка в ваши перепалки дерзости. Алисса, ты должна передать натянутость между Беатриче и Бенедиктом. Мы еще к этому вернемся. Давайте займемся вторым актом, тоже с первой сцены.

Стройная блондинка, игравшая Беатриче, кивнув, принялась изучать распечатку роли и совещаться с Джейсом. Миссис Ховард направилась к ним, на ходу собирая остальных актеров для следующего акта. Рабочие сцены вытащили в центр фонтан из искусственного камня.

Марисоль отбивала ручкой по блокноту стаккато.

– Бюджет на костюмы небольшой, но я хочу, чтобы у Беатриче и Геро было не по одному наряду. Может, сделать для каждой героини основное платье, поверх которого можно будет что-то надеть – бархатные курточки, кружевные накидки и…

Марисоль продолжала, но я слушала вполуха. А потом мое внимание привлекла рослая мужская фигура, показавшаяся из боковой двери.

– Меня здесь нет. – Застегнув молнию на черно-белом полосатом худи, я попыталась вжаться в сиденье и съехать ниже. А потом надвинула капюшон на глаза.

Марисоль на автомате заслонила мне лицо своей огромной бирюзовой сумкой и спросила:

– Что ты там болтаешь?

– Эшер Флит. Слева на сцене.

Ведь он уже окончил школу, разве нет?

– Ди, дыши.

– Дышу, дышу.

Почему он постоянно оказывается там, где я?

– Да, как моя собака после пробежки. – Марисоль сделала вид, что копается в сумке, которая все еще заслоняла меня. – Что же все-таки произошло в тот день в «Париках»?

– Я же тебе вчера рассказала. За обедом.

– Да обрывки одни, а не рассказ. Ты ведь одновременно ела крекеры с хумусом и читала «В поисках Аризоны».

– «В поисках Аляски». Аляски!

– Какая разница? Вдруг я пропустила важные детали? Так что расскажи мне все еще раз с начала и до конца. И без чтения другой истории при этом.

– А, ты хочешь историю про то, как Дарси Уэллс несет Тэсс какие-то юридические документы, и все из-за того, что Уинстон – упрямый идиот? И как Эшер Флит изображает разнорабочего, при этом с ходу грубит без всякой на то причины и ведет себя странно? Нет у него веского повода так себя вести…

Я все говорила, пока не случилось непоправимое. Пока Эшер Флит не оказался у сцены и не посмотрел мне прямо в глаза. Наши взгляды пересеклись всего на секунду. Очевидно, капюшона худи было недостаточно для того, чтобы спрятаться. Эшер сразу же отвернулся и помахал рукой Лондон Бэнкс, игравшей роль кузины Беатриче, Геро. А потом, держась за перила, медленно поднялся наверх, чтобы поговорить с рабочим сцены. От моего внимания не ускользнуло то, как Флит прихрамывал, проходя между увитыми цветами арками.

– Ну, ты успокоилась? Можно я наконец все объясню? – Вытащив пачку жвачки, Марисоль предложила ее мне.

Я отмахнулась – не люблю виноградный вкус – и сняла бесполезный капюшон.

– Ты объяснишь, почему он меня терпеть не может?

– Терпеть не может? Да он тебя даже не знает.

По залу разносился шум голосов. Шли оживленные разговоры, на сцене и вне ее.

– Так или иначе, он вел себя со мной как мистер Дарси, – сказала я. – Что он здесь делает?

– Он здесь по трем причинам. – Марисоль указала на задник. – Первая: рукастый Эшер помогает устанавливать декорации. Вторая: он все еще не разлей вода с ведущим актером, Джейсом. И третья…

– «Говорите тише, если хотите потолковать любви», – пробормотала я.

– Что-что?

– Извини. – Я протянула руку к сцене. – Дон Педро, вернее Коннор, играющий роль Дона Педро, уже трижды ошибся, произнося эту строку. Там не «говорите тише, если хотите потолковать о любви». А просто «потолковать любви». Из-за этого весь смысл меняется.

Марисоль откинулась в кресле и воздела руки к небу:

– Ну все. Ты вообще не с планеты, которую мы называем Землей. Восемь лет я дружу с инопланетянкой. Рожденной с книгой в руках, гениально разбирающейся в Шекспире инопланетянкой.

– Ну это ты загнула. Строчка про «говорите тише» – одна из самых известных в пьесе.

Само собой, миссис Ховард наконец заметила ошибку Коннора и поправила его. Я одарила Марисоль удовлетворенной улыбкой.

– Все равно инопланетянка.

– Ну ладно. Назови инопланетянке третью причину. – Будто мне не все равно.

– Конечно, Лондон. И я не о городе. – Марисоль взмахнула рукой, ногти сверкнули лаком с блестками. – Из выпускного класса.

Я нашла глазами актрису, на которую показала подруга. Лондон Бэнкс сидела на бортике фальшивого фонтана. Надменная Лондон с кошачьим взглядом, которую все считали холодной (и она сама это поощряла). Ее длинные рыжие волнистые волосы облаком укрывали плечи. Она украшала сцену Джефферсона, будто была создана для нее, подобно другой хорошо знакомой мне артистке. Лондон Бэнкс и Брин Хамболдт – этим подругам нравилось быть в центре внимания.

– Эшер и Лондон уже года два то сходятся, то расходятся. Ты же знаешь.

– Знаю?

Неужели? Впрочем, что-то такое, кажется, я слышала.

– Наверняка бы знала, если бы постоянно не уходила с головой в книги. – Марисоль покачала головой. – И сейчас ты сама подтвердила мое предположение.

Остроумный ответ пришлось забыть, потому что во время нашего обмена репликами – просто комедия в комедии – я снова полезла в сумку, нашла там книгу «В поисках Аляски» и вцепилась в нее.

– Кажется, они снова вместе. – Будто мне не все равно.

Марисоль кивнула:

– Она после аварии объявилась. Помогала восстановиться и все такое.

– А откуда ты все это знаешь?

– Ах, Дарси, – сказала подруга и тихонько рассмеялась. – Ты меня поражаешь.

Я всплеснула руками, вскинув их к софитам над сценой, но тут же опустила, чтобы достать настойчиво звякавший мобильник. Прочитав сообщения, я показала экран подруге.

Бабушка Уэллс: Давай в 6:30.

Бабушка Уэллс: У меня дома, не в ресторане.

Бабушка Уэллс: Хочу опробовать новые кастрюли.

Бабушка Уэллс: Из дома выезжай до 6. В это время по дороге в Ла-Хойю ужасные пробки.

Марисоль весело хрюкнула:

– Ба Уэллс открывала для себя прелесть сообщений и – бах! – взорвала свой мобильник.

– И мой заодно.

Я отправила один ответ на все сообщения сразу.

– Как думаешь, что ей надо?

Я пожала плечами:

– Если она опять начнет про маму, до десерта мы не дотянем. Уже не могу больше это слушать. Особенно сейчас, когда за последние пару дней пришлось иметь дело и со счетами, и с почтовыми коробками, и с управляющим Томасом, который постоянно шныряет везде.

Марисоль кивнула, по-прежнему глядя вперед:

– Плюс Эшер Флит вытаращился прямо на тебя, что бы это ни значило.

– Что? Где?

Она пихнула меня локтем, незаметно, но чувствительно:

– Не смотри туда. Опусти голову. Я тебе все расскажу.

– Что значит – вытаращился?

Я послушно опустила глаза на лежавший на коленях роман Джона Грина. Краем глаза я заметила, как сидевшая слева от меня Марисоль немного опустила блокнот с эскизами.

– Вытаращился – значит вытаращился. Я сказала, не смотри, – прошептала она, как чревовещатель. – Успокойся и доверься мне.

Эх.

– Знаешь, что в «Много шума» персонажи подслушивают друг друга, прячась в арках, и из-за этого начинается путаница и всякие неприятности?

Слова Марисоль заставляют меня рассмеяться.

– Что я несу? Конечно, ты знаешь.

– Ну да, хорошо, но какое отношение все это имеет к Эшеру?

– Артисты репетируют, а Эшер прячется за аркой номер три. Но смотрит он не на своего друга Джейса. И не на Алиссу, и не на миссис Ховард, и не на Лондон. Он таращится на тебя. Ну, то есть таращился как минимум секунд десять подряд. Теперь разговаривает с рабочим сцены.

– Да ладно тебе, Марисоль.

Она ахнула:

– Дарси Джейн Уэллс, ты мне не веришь?

Я знала, она действительно все это видела и сказала правду. Марисоль Роблес украшала себя – лицо и тело, – бросаясь в модные крайности. Но со дня нашей первой встречи она ни разу не приукрасила свои слова. Она говорила всегда прямо и честно. В отличие от меня, Марисоль никогда не врала.

Глава пятая

Коллекционер

…В мозгу не осталось места для неприятных мыслей.

Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт, «Таинственный сад»[8]

Ужин продолжался уже полчаса, но о маме она пока речь не заводила. Из-за этого я сидела на самом краешке бабушкиного обеденного стула в стиле королевы Анны и не могла расслабиться. Не могла насладиться жареным цыпленком, зеленой фасолью, обжаренной с беконом, и картофельным пюре с чесноком.

Бабушка дважды хлопнула в ладоши:

– На десерт я испекла тот замечательный шоколадный торт без добавления муки.

Она скрылась в кухне, взмахнув накидкой цвета морской волны, как павлиньим хвостом. Этот торт был моим любимым десертом. Что бабушка задумала?

Пока она возилась на кухне, я изучала комнаты, в которых не была уже много месяцев. Когда я маленькой девочкой носилась по ее дому в Ла-Хойе, он был похож на блошиный рынок. Повсюду стояли безделушки. Почти все горизонтальные поверхности ломились от игрушечных каруселей, декоративных часов и фарфоровых статуэток. Нетрудно понять, где корни маминого накопительства. Только вот в ней свойственный Уэллсам ген накопительства проявился гораздо ярче.

– Вуаля! – Бабушка Уэллс расставила на столе хрустальные тарелки, разложила десертные вилочки. Не забыла и большой нож. Идеально круглый торт был покрыт шоколадным ганашем и посыпан сахарной пудрой.

Я глотнула воды и вздохнула, пряча мысли в куклах-матрешках и хрустальных вазах.

– Спасибо, бабушка. Все это было не обязательно.

Проведя ножом по глазури, она умело разрезала торт:

– Что ты, мне же не трудно. И потом я так давно тебя не видела. А ведь у тебя скоро начнется новый жизненный этап. Чем не причина для маленького праздника?

Что в моей жизни стоило праздновать?

Взглянув на мое удивленное лицо, бабушка придвинула мне внушительный кусок:

– Примерно через месяц тебе исполнится восемнадцать.

Точно. Я с нетерпением считала дни до своего дня рождения – дня, после которого служба защиты детей больше не сможет наведываться к нам домой. И не сможет разлучить меня с мамой, которую я просто не в состоянии оставить.

Бабушка ласково улыбнулась, ее губы цвета клюквы и тронутые розовыми румянами щеки обрамляла шапка золотисто-каштановых волос, которым она так и не позволила стать седыми.

– И ведь скоро ты начнешь подавать заявления в университеты. Дорогая, ты делаешь такие успехи. Ты очень способная, тебя ждет большое будущее.

Но..? Я столько знаю о словах, что чувствую их, даже если они не были сказаны вслух. Это слово так и просилось сюда, я даже отложила вилку с тортом.

– Наверное. Начну с Калифорнийского университета в Сан-Диего. Там отличная программа английского.

– Конечно. Но в университете тебя ждут новые трудности. И они тяжелее школьной нагрузки, которая сейчас на тебя навалилась.

– Я об этом слышала. – Съеденному торту стало тесно в желудке. – Но я справлюсь. Я всегда справляюсь.

Бабушка накрыла мою руку своей – мягкой, морщинистой, как мятый бумажный пакет, и пахнувшей кремом для рук с ароматом гардении.

– Что, если я помогу тебе?

Ага, вот оно.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе пора уже подумать о переезде ко мне. – Бабушка обвела рукой вокруг. – Здесь один из самых безопасных и престижных районов, к тому же тебе будут готовить и помогать со стиркой, а ты сможешь спокойно ходить на занятия и учиться. Могла бы даже бросить свой книжный. Не надо было бы волноваться ни о счетах, ни о деньгах.

– Но мне нравится работать в «Желтом пере».

Бабушка тяжело вздохнула.

– Это очень щедрое предложение, – сказала я, как говорила обычно. Бабушка уже не раз мне это предлагала, только в другой упаковке. Сегодня оно было завернуто в «пугающий университет». – Но я нужна маме. У нее никого больше нет. – Ты ее бросила. Много лет назад.

Бабушка безучастно махнула рукой:

– Она сама выбрала свой путь. И тебе пришло время выбрать свой. Мне было сложно проявить к ней жесткость после ее лечения, но я должна была так поступить, чтобы сохранить собственное душевное здоровье, хоть она мне и дочь.

– Но…

– Дарси, давным-давно она приняла несколько важных решений.

И одно из этих решений живет и дышит. Это беременность Терезы Уэллс на втором курсе университета, то есть я. Женихом был преподаватель литературы, у которого появилась перспективная возможность год преподавать английский в Таиланде. Только вот один год превратился в восемнадцать. А потом началась совершенно новая жизнь. Та потеря в конце концов превратила маму из коллекционера в патологическую накопительницу.

– Я не такая, как мама, – возразила я.

– Конечно, нет. Но ты взрослеешь. В некоторых случаях это означает, что приходится выбирать более трудный, но более удачный путь. Я понимаю, почему ты раньше не хотела сюда переезжать. Девочкам необходима… – Бабушка запнулась, и непонятное мне чувство заставило ее нахмуриться. – Ну, им необходимы мамы. Но теперь настало время сделать выбор во имя себя и своего будущего.

Оставив маму загнивать? Или тонуть в море вещей, навсегда лишив ее возможности поправиться?

– Оставаясь, я выбираю себя и ее – нас. Я буду единственным человеком, который ее не покинул. Хоть это и трудно.

– Да, я не сомневаюсь, что это больше чем трудно. Взрослый выбор обычно имеет последствия. – Бабушка глотнула своего кофе без кофеина. – Конечно, ты можешь продолжать заботиться о маме и поощрять ее поведение.

Я с силой выдохнула:

– Я ее не поощряю, я пытаюсь помочь ей побороть это.

– У нее есть улучшения?

– Да, небольшие.

Их недостаточно. Пока. Шести месяцев хватит? По телу пробежала дрожь волнения, тупая и болезненная.

Бабушка покачала головой:

– Хоть я и не согласна с твоим решением остаться с мамой, я его приму. Однако тебе придется принять те последствия, о которых я говорила. Все очень просто. Живи здесь – с комфортом и без забот. Или оставайся с мамой, сама по себе, и все проблемы решай самостоятельно. Это значит, что, как только тебе стукнет восемнадцать, денег больше не будет.

Я рот раскрыла от изумления. Бабушка подалась вперед:

– Пойми меня правильно. Это не наказание. Наоборот, поступающие от меня чеки больше не будут поощрять безответственное поведение твоей мамы. Это значит, что ты выбираешь взрослую жизнь.

Взрослую жизнь? Конечно, из-за накопительства мне пришлось повзрослеть и взять на себя заботу о маме, но взрослой я себя совершенно не чувствовала. Ведь я еще даже школу не окончила!

– Поверь мне, Дарси, это для твоего же блага. Жаль, что мы с твоим дедом не проявили с твоей мамой больше твердости. Мы были с ней слишком мягки. Либеральничали. Ты в твоем возрасте способнее и разумнее, чем она в самые лучшие времена. – Бабушка повела плечами. – И вне зависимости от того, где ты решишь жить, ты по-прежнему имеешь право пользоваться созданным нами денежным фондом для оплаты обучения в университете.

Даже дедушкино наследство не спасало от холодной, острой боли, которая точила мое сердце. Как бабушка так спокойно угрожала мне лишением одной из тех немногих вещей, на которые я могла по-настоящему положиться? Мне уже несколько лет помогал бабушкин солидный банковский счет, благодаря ему появились «хонда» и превосходный ноутбук. Кроме того, бабушка каждый месяц тайно присылала мне деньги, дополняя скудные доходы от работы в книжном.

Хотя наша квартира была переполнена, нужных вещей мама никогда не покупала. И даже если я отчаянно в чем-то нуждалась, мама не всегда отказывалась от своих спонтанных покупок. Благодаря бабушкиным деньгам появлялись кроссовки и заправлялась машина. Покупались лекарства от простуды и чернила для принтера. Бабушкины чеки помогали оплачивать страховку и счета за мобильник, а иногда даже и продукты – когда маминых доходов не хватало. И случалось это часто, чаще, чем иногда. Если я останусь с мамой в доме 316 по Хувер-авеню, дополнительные деньги поступать перестанут. Меньше чем через тридцать дней.

Бабушка доела остатки шоколадного торта, я же едва притронулась к своему, аппетит пропал совсем.

– Подумай. Представь себя в гостевой спальне. Я берегла ее для тебя, да и твое собрание книг будет прекрасно смотреться на моих встроенных полках.

Я и раньше думала о той залитой солнцем спальне, которая когда-то была моей игровой комнатой. Эркер с подушками на широком подоконнике, Тихий океан, проглядывавший между крышами домов и кронами деревьев. Уединенное местечко для чтения и занятий. Искусственно состаренные деревянные полы и обшитые белыми панелями стены – таким я представляла себе дом из «Маленьких женщин». А недавно бабушка оборудовала современную гардеробную, при виде которой у Марисоль потекли бы слюнки.

Надвигавшиеся на меня месяцы и даже годы, крепко вцепившись, стали давить. Не будет ли для меня в будущем году непосильной ношей мамино постоянное накопительство вкупе с дополнительным стрессом от учебы в университете? Впервые я задумалась о том, что бабушка, возможно, права.

Пол-оборота ключа в замке – и уже можно наконец запереться в комнате, сбросить бабушкин ультиматум в одну из книг и прочитать про то, как злу воздастся по заслугам. И как поцелуй залечит разбитое сердце. Так было всегда. Сколько раз я бы все это ни читала.

В квартире мужской голос из телевизора тихо бубнил новости. Нос у меня зачесался, глаза наполнились слезами, и я трижды чихнула. Пыль вела непрекращавшуюся войну с моими носовыми пазухами. Пора было снова убираться.

– Как прошел ужин? – Таким образом Тереза Уэллс всегда спрашивала: «Как там твоя богатая бабушка, которая отказывается со мной разговаривать?»

Мама была у кухонного стола, у ее ног стояла коробка поздравительных открыток. Взяв из убывавшей стопки открытку, мама сделала пометку в блокноте с желтыми страницами.

– Бабушка выглядит хорошо. Было очень вкусно, – сказала я.

Мой закодированный ответ: «Визит прошел без приключений, было приятно, как всегда». Опять ложь. Иногда мне приходилось защищать маму не только от любопытных управляющих и пыли. Я бросила ключи и поморщилась, заметив нетронутую почту. Я разорвала первый конверт. Поперек выписки по кредитной карте светилось красным одно слово. Я резко развернулась, а мама сказала:

– Здесь у меня охвачено все, кроме Дня благодарения и Дня отца.

– Что?

Она указала рукой на то, что могло быть магазином Hallmark:

– Открытки. Здесь есть на все праздники, кроме этих двух.

Видимо, других проблем у нее не было. И этому был посвящен весь вечер? Кто теперь вообще посылает открытки на День благодарения? Из моих знакомых никто. А на День отца? Из всех возможных открыток нам, ясное дело, была нужна именно эта. Конечно. Ведь ее отец уже семь лет, как умер, а мой жил в Таиланде с другой семьей – с женой и детьми. С женщиной, на которой женился вместо покинутой. С детьми, которых брал на руки, когда они родились.

Я уже не могла остановиться. Внутри все горело, как будто я вдохнула гнев вместо пыльного воздуха.

– Этот счет из-за процентов увеличился почти вдвое, и все потому, что ты ничего не выплачивала. – Я сунула бумагу маме под нос.

– Они иногда куда-то деваются. – Взяв еще одну открытку, она поставила отметку в блокноте. – Я правда стараюсь, понимаешь?

Старается? А как стараюсь я? Когда психолог давал бабушке и мне рекомендации, знал ли он, от чего мне придется отказаться ради мамы? Ничего для меня и все для того, чтобы у мамы была стабильность и возможность нормально жить. Я судорожно вспоминала предложенный психологом план борьбы с накопительством.

Если давить слишком сильно, она испугается, будет еще больше накапливать и покупать. У нее нет инструментов для борьбы со стрессом. Переключайте ее внимание на что-то другое вместо того, чтобы противостоять ей.

Тем вечером слова врача заслонили не поздравительные открытки, а нечто большее. Из-за одной любопытной соседки мог развернуться кошмар со службой защиты детей. Неминуемо приближался к концу срок аренды. Бабушка пыталась манипулировать мной. Пыльная квартира мне опостылела.

– Твоими стараниями счетов не оплатить! – Я швырнула листок на стойку. – Этот твой каталог… – Сунув руку в коробку, я схватила самую большую из тех, что могла удержать, пачку открыток и швырнула ее на пол. – Это все только для тебя!

– Ох, – выдохнула мама.

Мой выпад подействовал на нее как огнестрельное ранение. Одна… две… три секунды прошли. Мое сердце в тишине билось о ребра. Мама закрыла ладонями рот и осела на пол.

У меня задрожали пальцы, жар жег ладони. Я действительно это сказала. И все стало только хуже. Уже не важно было, что я в кои-то веки смогла ответить, ведь последствия оказались ужасными.

Тереза Уэллс подобрала одну из рассыпавшихся по полу открыток. На ней был желтый кролик с разноцветной плетеной корзинкой.

– Пасхальное воскресенье, Дарси было четыре.

Я не узнала маминого голоса. Он был хриплым, натужным, пронзительным.

– На ней было хорошенькое платьице цвета мяты, в белый горошек. – Она осторожно положила открытку перед собой.

– Мам.

Она не ответила, даже не посмотрела на меня. Потом схватила открытку с горящими свечами и рождественским венком:

– В то Рождество было очень жарко, Дарси было двенадцать. Мы босые пошли гулять по Мишн-Бич после того, как Дарси развернула свои подарки. – Мама положила открытку, будто сделала ход шахматной фигурой.

Я наблюдала, мои глаза наполнялись слезами. Она заговорила, обращаясь к открытке с изображением полосатых свертков и торта с розовой глазурью:

– День рождения Дарси, ей исполнилось два. Волосы у нее уже были такие длинные, что мы сделали хвостики, и они завивались, как пружинки. Она тогда измазала джинсы клубничной глазурью.

Горькие слезы покатились по моим щекам. Было такое чувство, что меня тут нет, только кадры со мной. Глава, открывшаяся передо мной, была еще сырой, ее слишком много раз переписывали, и я не хотела ее перечитывать. И я ведь могла со всем этим покончить! Со стрессом, с хламом и с отчаянием. Вот стукнет восемнадцать – и я могу загрузить свою жизнь и все свои книги в голубую «хонду» и укрыться в сказочной комнате у бабушки Уэллс.

Но в то же время я – та же самая я – не могла покинуть этот клочок ковра, пока мама перебирала праздники. Картинка за картинкой, открытки складывались в радугу воспоминаний. Я тоже все это помнила. И плакаты с флажками, которые когда-то висели над всем этим хламом. И свечки, и крашеные яйца, и костюмы кошек на Хеллоуин. И тогда я увидела. Увидела на полу не только навязчивые желания, вызванные болезнью, не только суеверный страх перед счетами, вышедший из-под контроля, как вырвавшийся из рук воздушный шарик.

Я увидела человека. Маму, мою маму, которую не могла бросить. И не собиралась бросать.

А это означало, что мне нужно было найти, чем заменить бабушкины чеки. Я уже попросила Уинстона дать мне больше смен или дополнительные часы на выходных. Но «мистер Подешевлер» ответил, что уже и так выделил мне слишком много рабочего времени.

Правда, у меня был запасной план – «Империя первоклассных париков». На следующий день во время позднего дневного перерыва, перебравшись туда из «Желтого пера», я заметила сначала один из любимых париков Тэсс и только потом – всю ее целиком. Она обернулась, услышав мои шаги. Длинные черные локоны были таким же упругими, как и ее укрепленное пилатесом тело.

– А, ты как раз вовремя. – Тэсс принесла второй стул и похлопала по нему. – Я мигом, только возьму все, что нам понадобится.

Я села, по-дурацки кивнув головам манекенов. Тэсс вернулась с двумя чашками чая и с блюдцами из своей коллекции – для Тэсс была голубая пара с кружевным узором цвета слоновой кости, а для меня белая, с каемкой из розовых соцветий вишни. Потом Тэсс принесла тарелку с песочным печеньем.

– Спасибо, Тэсс. – Я вежливо отхлебнула ее фирменного зеленого чая и заела едкий земляной вкус маслянистым печеньем.

Тут же опустив чашку, моя собеседница вскочила – энергии у нее всегда было в два раза больше, чем у меня.

– Ну, что у нас сегодня?

Я вся сжалась. Тэсс бросилась в небольшой отдел подержанных и уцененных париков. С новыми моделями, которые располагались вдоль стен, мы никогда не экспериментировали. Тэсс посмотрела на меня, держа в руках кучерявый ярко-розовый экземпляр. Боже, только не это.

– Захватывающе, но есть и кое-что получше, – решила она. – Этот не подходит к твоей красной кофточке.

Ну да, конечно, совершенно не подходит. Тогда она показала чудовищное нечто цвета электрик, с волосами до плеч и с прямой челкой.

– То что надо!

– Ой, да ладно, давайте не будем… – Серьезно, серьезно.

Но было уже слишком поздно. Эксперт по парикам уже успела натянуть это колючее украшение мне на голову. Потом забавы ради – ее забавы, всегда только ее – Тэсс прицепила сбоку две заколки со стразами.

– Так-то лучше. Если приходишь ко мне с усталым лицом и насупившись – типичное твое лицо, Дарси, – то получи дурацкий парик. – Она села напротив. – Ну а теперь расскажи своей любимой Тэсс, что случилось.

Не одна я умела здесь «читать».

– Да так… личные проблемы.

Тэсс глотнула чая и сказала:

– Сожалею. В юности я записывала такое в дневнике. Особенно то, о чем не могла поговорить даже с подругами. Это помогало.

Разве я свою сердечную боль не передала уже словам и бумаге?

– Вообще-то дело в деньгах. А вы не могли бы взять меня на работу на несколько часов в неделю? Уинстон не может дать мне еще смен.

При слове «Уинстон» Тэсс сморщила нос:

– Ой-ой-ой, боюсь, дорогая моя, что тоже не могу себе позволить взять тебя на работу. Можно, правда, дать тебе несколько часов на временной основе, в разгар сезона. Надвигается Хеллоуин. И я уже закупаю дополнительный товар.

Ну хоть что-то. Но бабушкиных чеков не заменит.

– Ничего, Тэсс. Я…

– Все в порядке, миссис Уинстон. – Из арки, которая вела на расположенный в глубине здания склад, появился Эшер Флит.

Он был в легкой бежевой рубашке на пуговицах, рукава закатаны, в руке ящик с инструментами. При виде меня на лице Эшера отразилось… раздражение? Удивление? Или он просто узнал меня? Я не поняла. Потому что сидела там с чаем и с печеньем, похожая на американский флаг, по крайней мере на его часть, – в красной маечке с вырезом лодочкой и в идиотском синем парике, усеянном блестящими звездами заколок.

Тэсс вклинилась между нами и встала, отставив бедро в сторону:

– Вы знакомы, ребятки?

– Да, – сказал Эшер, как раз когда я произнесла: «Нет».

– Ну, формально, – поправился Эшер, как раз когда я пропищала: «Типа того».

То ли кашлянув, то ли прочистив горло, Тэсс сверкнула на Эшера глазами. Может, намекала на то, что он, как джентльмен, должен был представиться первым? Слишком поздно становиться джентльменом, мистер Дарси.

Но Эшер поставил ящик на пол и приблизился на шаг. Протянув ладонь, он посмотрел мне в глаза. Его карие глаза были как турмалины. Он улыбнулся уголком рта:

– Эшер Флит. Ты еще в Джефферсоне, да?

Ну, это-то он должен был знать, но, возможно, кое-какие воспоминания о хороших манерах все еще остались под каштановой шевелюрой. Прядь волос падала на лоб, частично скрывая неровный шрам.

Я протянула руку в ответ, и теплая твердая ладонь Эшера обхватила мою.

– Дарси Уэллс. Да, я в выпускном классе. – И в идиотском парике. Ох, Тэсс.

Эшер повернулся к владелице магазина:

– Если вам нужны еще модели для париков, то я готов. – Он улыбнулся и, глядя на меня, выгнул бровь. – Неоновые цвета – пожалуйста, но я говорю твердое «нет» той радужной клоунской модели у окна. Ах да: менять вытяжку вам не понадобится. Чуть почистил – и работает как новенькая.

Тэсс усмехнулась:

– Прекрасно. – Она указала подбородком на стену слева. – Новые полки – просто сказка. Спасибо за хорошую работу.

Эшер поднял ящик с инструментами:

– Пожалуйста, обращайтесь. – Он кивнул мне и пошел к двери, но потом оглянулся по знаку Тэсс.

– Господи, – произнесла она. – Я забыла сказать, что Дарси работает по соседству, в «Желтом пере».

Глядя через плечо, он снова поймал мой взгляд.

– А-а, класс.

И тут же ушел. А я пыталась заставить себя думать о чем угодно, только не о нем, не о парне, у которого есть девушка. Не о парне, который на этот раз был не грубым, а… приветливым. Но – вот ведь дурость – мой мозг не запретил глазам следить за тем, как, заметно прихрамывая, Эшер перешел Юнивёрсити-авеню и скрылся в здании «Юристы Мид-Сити». Заживающая травма ноги и улица с сильным движением, а он не пошел на пешеходный переход? Ну и ладно. Будто мне есть дело до этого. Будто мне есть дело до Эшера.

Часы у Тэсс на стене вернули меня от мыслей к реальности.

– Спасибо за угощение, но мне пора, а то Уинстон…

– Это уж точно. – Тэсс фыркнула. – Задержись-ка, дорогая моя, – воскликнула она, когда я взялась за ручку двери.

Обойдя прилавок, Тэсс быстро подошла ко мне. Ловким движением она сняла с моей головы синий парик.

– Ой, – нервно хихикнув, сказала я. – Как я могла забыть про это?

– Я обладаю природным талантом объяснять различные феномены. – Она улыбнулась, хоть и немного грустно, ее глаза при этом сверкали, как алмазы. – Но, пожалуй, ответ я оставлю для твоего следующего перерыва.

У меня вспыхнули щеки. И тут вдруг я подумала о другом:

– А вы когда-нибудь покажете мне свои настоящие волосы?

– Возможно, когда-нибудь покажу. – Тэсс откинула голову назад, тряхнув париком. – Или не покажу, ведь у каждой девушки должна быть тайна. Один секрет, известный только ей.

Или не один.

Глава шестая

Сокровище и вор

…Мы должны продолжать все, что начали, потому что отступление нам отрезано.

Роберт Льюис Стивенсон, «Остров сокровищ»[9]

– Нет.

Это было сказано моим шофером, она ждала меня у нашего стола во дворе. Я замерла на середине лестницы с новыми перилами.

– Что значит – нет? Это пляжная вечеринка, а не показ мод.

Марисоль театрально прижала руку к груди:

– Ты что, ничему у меня так и не научилась?

Я продемонстрировала джинсы-бойфренды и темно-синий свитшот:

– Песок, костер и пепел… песок!

– Симпатичные подходящие парни, вечеринка сезона… симпатичные подходящие парни!

– Но…

– Не заставляй меня подниматься к тебе.

Я разглядывала рваные джинсы и бледно-серую футболку Марисоль. Кожаная куртка подруги растеклась по столу, как черное масло. Согласна, я оделась гораздо проще, но все же.

– Мой внешний вид вполне приемлем.

Марисоль вскочила и собрала свои вещи:

– Я тебя предупреждала.

Она потащила меня в мою квартиру, хоть мне и не хотелось. И – спасибо подруге – она вообще не смотрела ни направо, ни налево, пока бежала по «козьей тропе» в мою комнату.

Я беспомощно стояла, как кукла Дарси, пока Марисоль играла в стилиста. Всего пара сумасшедших минут – и она преобразила меня в соответствии со своим вкусом. Темно-синий свитшот грустно повис на кровати, на смену ему пришли черная футболка и сверху – длинный толстый черный кардиган, о котором я вообще забыла. Потом Марисоль добавила светло-голубой снуд на шею.

– У воды будет холодно. – Ловкими пальцами она нанесла мне на волосы крем для укладки. – Ну вот. А кроссовки можешь оставить.

Вот спасибо!

Сияя улыбкой, Марисоль сделала шаг назад.

– Дело сделано. – Она взяла сумку. – Я только макияж поправлю, и можно идти.

Я взглянула на книжную полку:

– Так у меня есть время пару глав прочитать?

– Обхохочешься. – Марисоль со своей косметичкой в горошек уселась перед моим зеркалом. – Ох уж эта Наталия!

– Что, сестренка опять играла с твоей косметикой?

Марисоль помахала тюбиком цвета розового золота, и я узнала помаду «Элиза Б.» из специальной серии.

– Надеюсь, Наталия хорошо прожила свои тринадцать лет на этой планете, потому что я ее… ах! Ну ты посмотри, только вчера купила этот цвет, «Малиновая роза». Прямо перед моим уходом она попросила один разок попробовать, и я, дурочка, разрешила.

Подруга сунула тюбик мне под нос. Наталия сломала помаду и выкинула ее, остались лишь розовые комочки на дне тюбика.

Я поморщилась:

– Вот так неприятность. А они ведь по тридцать баксов за штуку.

– Да не говори. Наверное, нажала слишком сильно – и хоп! И ей пришлось заметать следы. Спорим, она даже надеялась, что я подумаю на маленькую Камиллу.

Я бросила взгляд на открытую дверь, потом снова на Марисоль.

– Как связаны твое хитрое лицо и моя испорченная «Малиновая роза»?

Ведь можно, да? Один раз?

– Дарси!

– Так. Э-э-э… идем со мной, – сказала я, и Марисоль пошла.

Мы оказались в той части квартиры, которую большинство жильцов называло обеденной зоной. Нашу Тереза Уэллс превратила в мини-склад косметики. Как ни прискорбно, я знала, где искать. Сняв четыре пластмассовых ящика, я открыла один из них. Марисоль потрясенно ахнула.

– Dios mio, вот думаешь, что знаешь, а на самом деле нет, не знаешь, – сказала она.

– Ага.

Опустившись на колени, я стала перебирать совершенно новые тюбики с помадой и блеском для губ.

– Где-то здесь должна быть и «Малиновая роза».

Марисоль присоединилась к поискам. Мы нашли десять тюбиков недавно выпущенного оттенка.

– Это все с торговых выставок?

Я пожала плечами:

– У мамы огромная скидка на рекламную продукцию с выставок, поэтому она тащит домой все больше и больше. И потом, когда в «Мэйсиз» день тройных баллов…

– Мне никогда не понять, как она помнит про все.

– И про то, где все это лежит. – Отогнав беспокойные мысли, я протянула Марисоль новенькую коробочку цвета розового золота. – Сегодня ты возьмешь это себе, и будем надеяться, что она тюбики этого тона не пересчитала.

– Может, не надо?

Я вложила помаду ей в ладонь:

– Мы все равно возьмем, потому что ты моя лучшая подруга, да и…

Замолчав на полуслове, я открыла другой ящик – просто взглянуть. Внутри лежали сотни баночек с тенями для век, румяна и кисточки для макияжа. Тюбики тонального крема «Элиза Б.», консилеры, тушь для ресниц и подарочные наборы со специально подобранными тонами.

– Да здесь косметики на тысячи долларов…

Марисоль мечтательно вздохнула:

– Эх, вот бы мне жидкий карандаш для губ «Динамичный пурпур» и крем-тени для век «Фисташковая авантюра». Их тут десятки – нет, сотни, их очень-очень много. Добро пожаловать в мой вариант пещеры Аладдина.

– Прямо «Остров сокровищ».

Марисоль взяла набор теней для век:

– Один такой стоит шестьдесят пять долларов. Тональный крем продают по пятьдесят.

– Не расстраивай меня. Это больше, чем я получаю за одну смену в «Желтом пере».

А скоро мне нужно будет работать еще больше, чтобы обойтись без бабушкиных чеков. Из-за второй работы останется еще меньше времени на занятия, а на себя – совсем не будет. Или… Нет. Заменить одну помаду для Марисоль – другое дело.

Марисоль внимательно изучала мое лицо.

– Эй, твое выражение будто говорит: «Я собираюсь кое-что сделать, но не знаю, стоит ли». И хочу добавить, тебе полезно это выражение придавать лицу почаще.

Мое горло издало странный звук. Я принялась расставлять разную косметику от «Элизы Б.» на полу, и мое сердце трепетало под тонким голубым шарфиком.

– Сомнительное и глупое или блестящее и изобретательное? Деньги, что я могла бы выручить, продав что-то из этого, заменят многие часы работы.

Не прошло и пяти секунд, как озадаченность на лице Марисоль сменилась волнением.

– Дарси, понимаю, как это заманчиво, но нельзя.

– Или… можно.

– Разве это не идет вразрез со всем, что говорил тебе психолог? С тем, о чем он тебя предупреждал?

Косметика не помещалась у меня в руках.

– Это идет вразрез со всем, что он говорил.

– Впрочем, косметика новая… Нетронутая, – задумчиво добавила Марисоль. – Лежит себе в ящиках и пользы никому не приносит. Если только ты не пустишь ее на пользу себе.

– Так ты в деле?

– Скорее мысленно крою платье. Швов пока нет. Ничего определенного. Мы просто рассматриваем вариант.

– Ну да. Просто рассматриваем. – Я задумалась. – Парочка помад тут, румяна и тушь там… – Я обвела глазами квартиру, все эти бесконечные кучи хлама. – И не только косметика. Вон в тех коробках лежат дорогие фены и утюжки для волос. Можно продавать немного, по чуть-чуть, чтобы она не заметила. – Но как мне это все устроить?

Погодите-ка – после того как мама горевала здесь, на полу, потеряв голову, погрузившись в открытки и в воспоминания, – могла ли я после этого сознательно сдвинуть хрупкие границы ее болезни еще дальше? Если мама узнает о моем коварном плане, то это вполне может загнать ее туда, откуда мне ее будет уже не вытащить. Надежда выжить и остаться дома могла оказаться под угрозой из-за очередной лжи, все было сопряжено с огромным риском. Дилемма за руки и за ноги буквально тянула меня в разные стороны.

Марисоль, не вставая, подползла ко мне поближе, ее коленки выглядывали в дырки на джинсах.

– А как насчет eBay? Новая косметика уходит быстро. Мы скинем пару долларов с розничной цены каждого товара, и налоги там не взимаются. У нас с мамой общая учетная запись, мы покупаем и продаем ткани и декор под старину для тех, кто шьет винтаж. Пока тебе не исполнилось восемнадцать, ты могла бы размещать товары в нашем профиле, а потом заведешь свой. Мы просто будем отделять твои платежи и перечислять их тебе через PayPal. Ничего сложного.

Довольно быстрые деньги, и не нужны дополнительные часы, которых, кстати, у меня и нет. Я опять уставилась на ящики, зная, что у мамы таких еще много. Пиратские сундуки с заветным золотом. Накопительство – зло, и я была им сыта по горло. Я хотела выяснить, почему маму не отпускало, хотя консультант уверял нас в том, что наступит улучшение. А пока не пришло ли время мне вернуть себе контроль и двигаться вперед – здесь и сейчас, – насколько это возможно?

– Ладно. Давай, – сказала я Марисоль уверенно, хотя на самом деле такой уверенности не испытывала.

Марисоль открыла новую «Малиновую розу» и без зеркала идеально накрасила губы.

– Почему ты все-таки согласилась? – Я накрыла ящик крышкой. – Поначалу ведь сильно сомневалась.

– И до сих пор сомневаюсь. Ну, Дарси, сама знаешь, – предостерегла меня подруга.

– Мама не должна догадаться.

– Тогда мы сделаем так, чтобы не догадалась. Нам предстоит своей сообразительностью превзойти ее осторожность, – заключила Марисоль. – Если ты решила сделать что-то сомнительное и глупое, блестящее и изобретательное, то только со мной вместе.

Пока Брин Хамболдт развлекала собравшихся на Мишн-Бич эффектными балетными прыжками jeté и pas de chat, я глубоко дышала. Тяжелый от соли океанский воздух будто бы немного давил. Солнце вытекало за горизонт, как желток из треснувшей скорлупы. Обернувшись, я взглянула на его лучи и побрела к воде. На берег намыло водорослей, они были похожи на спутанные русалочьи волосы. Это сравнение придумала мама, когда я еще строила здесь замки из песка. И с тех пор я воспринимаю водоросли только так, бережно храню этот образ из маминых сказок. Некоторые вещи не меняются, даже когда изменилось все вокруг.

– Привет. – За моей спиной появилась Марисоль. – Пошли посмотрим, чем здесь травят.

Я последовала за подругой к двум раскладным столам с едой, стоявшим параллельно причалу из темного камня. Родители Брин накрыли их и ушли, оставив толпу гостей на попечение братьев Брин, которые уже учились в университете. Про подсчет калорий на этот раз беспокоиться было не нужно. Про это Брин на один вечер забыла. Ради балета ей надо было придерживаться строгой диеты, состоявшей из зеленого сока и цельных злаков, нежирного белка и перекусов из продуктов, прошедших минимальную обработку. Но во время ежегодной вечеринки в честь «Щелкунчика» Брин уходила в отрыв.

– О боже. Только не устраивай сцен, – взмолилась я, быстро взглянув на второй стол.

– А что?

Я показала. Подруга посмотрела туда. Презрительно усмехнулась. Поставила одну руку на бедро.

– Марисоль.

– Начос? Знаешь…

– Конечно, уже сто раз слышала. Начос – чисто американское изобретение. Не забывай, что я воспитана на твоем истинно мексиканском пищевом снобизме. – Марисоль всегда с пафосом и очень поэтично рассказывала о связи кухни с ее родной культурой. – Давай назовем это просто едой. Не мексиканской, а просто едой, идет? Кукурузные чипсы. Гуакамоле. Расплавленный сыр и сальса. Сметана. Всем этим можно наполнить тарелку, не причинив себе эмоциональной травмы. Да, традиции не соответствует, но все равно очень даже съедобно.

Три шага вперед. Клянусь, она наморщила нос.

– Завтра у меня дома будем есть настоящую еду. – Марисоль взяла тарелку. – Маме об этом ни слова, поняла?

Как бы умело Марисоль ни подбирала для меня одежду, под модным кардиганом и шарфиком я оставалась типичным антисоциальным элементом. Не то чтобы мне не нравились вечеринки. Еда, напитки, музыка – это здорово. Против больших скоплений людей я тоже не возражала. Но, тем не менее, и в этот раз все вышло как всегда. Привычное зрелище заставило меня бесцельно бродить по песку. Я уже поела (две порции начос и огромное печенье с шоколадной крошкой). И поболтала с парой одноклассников.

Теперь руки жаждали книг. Мне ужасно хотелось со своим портативным фонариком для чтения свернуться калачиком на одном из пляжных покрывал, а вечеринка пусть продолжается вокруг меня, превращаясь в туман из белого шума. Была только одна проблема: Марисоль, припарковав свой красный «патфайндер», конфисковала из моей сумочки все романы (их было три).

Пока подруга о чем-то шепталась с Брин и десятиклассницей Эми Шу, я потихоньку обошла костер и направилась к воде. Был тот короткий отрезок времени между закатом и вечером, когда небо от ушибов и ран очередного дня приобретает цвет раздавленных слив. Я шла вдоль кромки воды в сторону причала. Широкий каменистый мыс, уходивший в Тихий океан, был похож на гигантский черный леденец. Рядом с мысом стояла одинокая фигура. Мне показалось, что я ее узнала. Подойдя ближе и приглядевшись, я поняла, что не ошиблась. Эшер Флит. Его унылое лицо, опущенное вниз, в белом свете уличных фонарей казалось бледным. Плоский камень заменял ему скамейку.

Там, на сереющем песке, меня посетила мысль, странная, но не лишенная основания. Эшер никогда раньше не ходил к Брин на ее вечеринки в честь «Щелкунчика». А что, если он мной интересуется? Я тут же отбросила это смехотворное предположение. Я была не из тех девчонок, за которыми парни ходят хвостиком по комнате, не говоря уже о беготне по всему Сан-Диего. Да и настоящая причина появления Эшера нашлась быстро. Он близко общался с Джейсом Доннелли, который сейчас подошел к столу с начос. Летом Джейс недолго встречался с Брин, а когда их роман зачах, они остались просто друзьями. Сейчас Брин стала много времени проводить с Лондон Бэнкс. Все это объясняло появление угрюмого мальчика на черном камне, но для меня оставалось загадкой, какое мне до этого дело. Почему я не могла отвести глаз, пока боковым зрением не засекла какое-то движение?

Лондон кратчайшим путем шла к причалу, к своему (в очередной раз) парню. Я видела, что они шепотом обменялись парой слов, но ничего не разобрала. Эшер помотал головой и отмахнулся от чего-то, что предлагала, достав из сумочки, Лондон. Похоже, ей это не понравилось, и она, всплеснув руками, решительно пошла к остальным.

Вот тогда Эшер меня и заметил. Ровно на секунду сжав рот, он отвернулся к океану. Я прикусила губу изнутри. Нет, я не питала иллюзий и вовсе не думала, что мы вдруг стали лучшими друзьями, но ведь на днях мы официально познакомились в «Париках». А теперь он опять относится ко мне как к пустому месту?

На бетонированной части причала с визгом затормозил пикап. Из кабины выскочили старшие братья Брин, Джонатан и Дерек, и откинули кузов.

– Эй, у костра! Давайте сюда, лузеры! – крикнул Джо. – За дело, народ!

Тут же почти все ребята и даже многие девчонки побежали к пикапу. Разбившись на пары, они принялись разгружать деревянные бруски и складывать их в кострище. Я стояла, снедаемая любопытством, за группой уминавших печенье десятиклассников. Эшер наблюдал за происходящим, но сам не помогал. Даже с места не сдвинулся. Ладонью он закрыл лицо, пальцы впились в лоб. Что с ним, болен? Тогда зачем вообще было приходить?

Вскоре, зашипев, вспыхнуло высокое пламя, и я выбросила из головы Эшера и его выходки в стиле мистера Дарси. Пламя взвивалось в темноте, и его оранжевые языки освещали почерневшую береговую линию. Я тут же закрыла глаза и стала слушать, как огонь трещит и щелкает. Музыка стала мягче и тише.

Мы придвинули к огню стулья и покрывала. Марисоль легла слева от меня, опершись на локти, и даже Эшер, покинув свой пиратский причал, занял место у костра – расположился рядом со своей девушкой на покрывале. В худощавом теле Эшера чувствовалась какая-то суровость и напряжение. Фигура Лондон была подтянутой, с приятными изгибами, а волосы завораживающе пламенели, обрамляя матовую кожу буйным медным сиянием. Завораживали они и Эшера. Он придвинулся к Лондон, стянул с себя синее худи и набросил ей на плечи.

Мне следовало отвернуться, когда она, притянув Эшера к себе, поцеловала его медленно и глубоко. Но ведь на их месте могла бы быть любая книжная пара из романа, каких полно в моей библиотеке. Я наблюдала за ожившим печатным текстом до тех пор, пока они не разомкнули объятий и не принялись болтать с друзьями. Волшебная картинка начала тускнеть и уменьшаться, пока не стала размером с жемчужину. Но мне не удалось заставить видение исчезнуть. Оно застряло у меня под языком, как таблетка, которую никак не можешь проглотить.

Вдруг смех Брин, громкий и дикий, напугал меня, прорвавшись сквозь пламя. Вместе с дровами братья Хамболдт привезли много литров дешевого шардоне, предусмотрительно перелитого в пластиковые бутылки от воды и охлажденного. Будучи миниатюрной, Брин довольно быстро перескочила состояние «навеселе» и, кажется, обогнала при этом всех остальных. Один из холодильников с бутылками как раз дошел до нашего покрывала, другой оказался возле Эшера и Лондон. Рыжая красотка взяла две бутылки и надменным взглядом окинула всех вокруг, типа, только посмейте что-то сказать. Эшер покачал головой, отмахиваясь от Джона. Итак, пират-налетчик еще и не пьет?

Зато Марисоль пила. Бросив на меня выразительный взгляд, она сунула руку в емкость со льдом и вытащила мокрую бутылку.

– Да пожалуйста. Но если переусердствуешь в этом деле, то я отвезу тебя к себе домой и ночь проведешь в «Хлам-Хилтоне», – прошептала я.

Марисоль открутила пластиковую крышечку:

– Не парься, книжная ты моя. Я немного, глоточков десять, что-то вроде предварительного празднования. Скоро у нас обеих дни рождения. Восемнадцать, детка.

– Восемнадцать, – повторила я, пробуя слово на вкус. Пробуя на вкус облегчение и покой. Их должно было принести событие, после которого ни одна правительственная служба не сможет разлучить меня с мамой.

Брин вдруг вскочила, мой смех угас.

– Ребята! – размахивая руками, завопила она. – Минуту внимания.

Мы с Марисоль в ужасе переглянулись.

– Скажите мне, что кто-то это снимает, потому что… о боже! – прошептала подруга.

Брин сделала несколько шагов, шатаясь, как не должна шататься ни одна балерина.

– Вы все здесь потому, что каждый из вас такой…

Я ахнула:

– Кончится тем, что она грохнется в костер.

Не я одна этого опасалась. Пока Брин, похожая на только что родившегося жирафа, ковыляла среди толпы, друзья, словно заботливые мамаши-наседки, передавали ее из рук в руки, чтобы осторожно увести от огненной опасности.

Реагировали все по-разному. Из группы учеников выпускного класса слышались возгласы вроде «Да-да, давай, крошка Бринни». Некоторые глазели, широко раскрыв рты и качая головами. Слышались приветственные восклицания, смех и даже громкий гогот – это были те, кто, ритмично постукивая по обтянутым джинсами ногам, подстегивал хозяйку вечеринки.

Брин склонилась в низком поклоне:

– Итак, прежде всего я хочу поблагодарить моих Джона и Дерека. – Она взглядом нашла в толпе братьев и обвела рукой вокруг. – За вашу помощь, и за дрова, и за то, что устроили нам пир.

Марисоль вкопала дно винной бутылки в песок:

– Ох, сама человечность.

– Вот это театр! – заметила я. – Какой там «Щелкунчик», ей бы в «Много шума» главную роль.

Брин уселась на песок:

– Ребята, я вас не увижу долго-долго, из-за танцев и все такое. Работы очень много.

О боже.

– Надеюсь, вы все в этом году придете на меня посмотреть, потому что это будет круто. – Брин подняла указательный палец. – Но сейчас, думаю, настало время развлекать меня. Это моя вечеринка, и я так хочу.

– Если бы своими глазами не видела, никогда бы не поверила, – сказала Марисоль.

– Поверила бы, поверила.

У Марисоль задергались уголки губ, а Брин, вытянув руку, продолжала:

– Некоторые из вас уже пробовали. – Разворот на сто восемьдесят градусов. – Робби исполнил перевороты назад. Весьма впечатляет.

Толпа вместе с Робби прыснула со смеху.

– А Эми с Челси и еще парочкой остальных попытались устроить настоящий балет. – Брин указала не на кого-то одного, а на всех. – Кто-то из вас считает, что умеет петь, а на самом деле – нет.

Ну, это было правдой.

– Однако я жду чего-то… особенного.

Она переводила взгляд с одного человека на другого. А то, что случилось потом, я поначалу ощутила внутри себя. Я поняла раньше всех, почуяла это, как животные чуют землетрясения и ураганы. Бежать было поздно. И прятаться тоже, потому что Брин прошла по песку и остановилась у моего покрывала:

– У мисс Дарси Уэллс совершенно уникальный талант.

Я беспомощно взглянула на Марисоль: расправив плечи и дерзко подняв голову, она одарила Брин взглядом, который мог испепелить, как пламя костра. Не обращая внимания, Брин продолжала:

– Дарси – настоящий человек-словарь.

О боже. Прямо как в магазине париков, только хуже, потому что глаза, впившиеся в меня, были живыми. Повернутые в сторону моего сидевшего со скрещенными ногами тела, все эти головы крепились к туловищам людей, с которыми мне в понедельник предстояло встретиться в школе. И тут пошли комментарии – на фоне ритмичного морского прибоя, под гул ближайшего проспекта:

– Блин, да ведь правда! Она портит кривую результатов на контрольных по углубленному английскому.

– Всегда портит.

– Наверное, она знает все существующие синонимы к слову «ботаник».

Смешки. Фырканье. Брин скрестила руки, получился гигантский крендель.

– Спорим, вот эта самая Дарси поставит в тупик любого из вас. И я хочу это увидеть своими глазами.

– Я… – Это все, что я могла выдавить.

Языки пламени гнулись и сплетались – над костром вился ночной ветерок, который яростно обдувал раскаленные угли моих щек. Значит, Брин решила с моей помощью развлечься? Я была всего лишь клоуном на вечеринке? Ходячим словарем?

– Ну, эта дура из «Щелкунчика» за это поплатится, – прошептала Марисоль, при этом у нее на лице сияла улыбка, такая же фальшивая, как волосы Тэсс.

– Дарси всегда находит необычные слова, или слова находят ее. Я их никогда не знаю. Но сегодня у нас, – Брин сделала на песке пируэт, – будет наоборот. Мои фокусы закончились, теперь очередь за Дарси. – Она достала мобильник и потрясла им над головой. – Настало время балета для мозгов.

Пожав плечами, я опустила глаза и закусила губы. Что мне еще оставалось? Марисоль наклонилась ко мне:

– Дыши, Ди. Ты справишься.

– У кого есть что-нибудь подходящее? Какое-нибудь сногсшибательное слово? – спросила Брин.

Друзья Брин перешептывались, уткнувшись в Google и словарные приложения. Некоторые поглядывали в мою сторону. Отворачивались. Никто ничего не говорил. Что, вызов никто не принимает? Брин взмахнула рукой:

– Ну давайте же, ребята. Одно слово. Сможет ли Уэллс победить Уэбстера?[10] – Она захохотала над собственной подколкой.

Ничего, только резкие всплески прибоя, накаты волн и белой пены. Секунды шли, пока…

– У меня есть слово.

Брин хлопнула в ладоши, я повернулась на голос. Лондон Бэнкс, вскочив на ноги и довольно улыбаясь, размахивала мобильным. Эшер, покачав головой, устремил взгляд к океану.

– Мне это совсем не нравится, – пробурчала мне на ухо Марисоль.

Лондон шагнула с покрывала и, оказавшись в центре внимания, расправила плечи.

– Это слово «анахорет».

Анахорет. Еще с детского сада я знаю, что слова обладают силой. Конечно, это не такая сила, как у ружей или клинков, но все же слово может и созидать, и разрушать. Одно слово может затопить тысячу невысказанных звуков и рассказать тысячу захватывающих историй. Оно может и обмануть, и ранить, и вогнать в краску. Как сегодня.

Анахорет. Отшельник. Это был редко используемый термин, обозначавший ученых-затворников или служителей церкви, принявших суровый обет. Всего пару минут понадобилось Лондон, чтобы с помощью обратного поиска, сначала написав определение, найти неудобное слово. Она сделала это нарочно, для себя. Девушке, постоянно искавшей сцены, Брин предложила подмостки из песка. И свет костра вместо софитов. Лондон перед соблазном не устояла. А мне досталась роль шекспировского шута.

Сплетничала ли Брин обо мне с Лондон? Сыпала ли шутками о веренице моих «книжных парней»? Мне было несложно дать определение слову, которое нашла Лондон. Но, сделав это, я бы дала определение себе, причем вслух и при всех. Дарси Джейн Уэллс – одинокая, отшельница.

Какое определение ни придумай, мне было почти восемнадцать и меня никогда никто не забирал из дома на свидание и не целовал на танцполе. Я никогда не сидела у костра рядом с обнявшим меня за плечи парнем, пахнувшим дымом и фланелью. Друзья никогда не оставались у меня с ночевкой после моего дня рождения. Задумывались ли они, почему так вышло? Вряд ли. Ну конечно. Никто не знал, почему я надела шапку-невидимку – на себя и на свое сердце. Никто не знал, что парню или просто любому встреченному мною в жизни человеку придется переступить границы кошмара моей квартиры, узнать правду о маме. Долгие годы я тщательно скрывала этот кавардак ото всех, кроме Марисоль, и помалкивала.

Я цеплялась за любовь в романах. Наполняла пустые невидимые руки книжными поцелуями и «жили они долго и счастливо», что авторы дарили другим героиням. По ночам я складывала свою правду между страницами. Там она была в безопасности. Говорить о ней – другое дело. Скажешь вслух – сделаешь ее настоящей. И будет больно.

– Дарси, ты знаешь, черт побери, что значит анахорет? – прошипела Марисоль.

– Да, знаю.

– Так заткни ей рот.

– Мы ждем, – пропела Брин, постукивая рукой об руку. – Или ты признаешь, что проиграла Лондон?

Среди собравшихся нарастало нетерпение. Люди ерзали на месте. Закатывали глаза, пожимали плечами. Многие откровенно заскучали, это было видно по их лицам, искаженным золотистыми бликами костра.

– Я… э-э… – Пусть песок поглотит меня целиком.

– Эй, разве это не связано как-то с монахами или чем-то вроде того? – крикнул мужской голос. Это был Тодд Блэкторн из выпускного класса. Скука развеялась. Толпа рассмеялась, на меня обратились любопытные взгляды.

– Лондон, почему ты вспомнила про монахов? – спросил какой-то парень.

Опять смех. У меня внутри все застыло. Лондон пожала плечами, просияла притворно-сдержанной улыбкой и, снова сев, прислонилась к Эшеру.

Как и слово, мгновение тоже могло обладать баснословной силой. И следующее было именно таким. Воплем, похожим на крик чайки, Брин прервала свою собственную игру. Вернее, ее прервали Джейс Доннелли и Дерек Хамболдт. Пятью секундами раньше они подкрались к Брин сзади и, действуя в паре, вскинули ее грациозную фигурку вверх, как трофей.

– Прости, Брин, но игры у тебя отстойные, – сказал Джейс, крепко держа ее за ноги. – Есть идея развлечься получше. Называется «Окунем Брин-Брин».

– Ай-ай-ай. – Брин брыкалась и лягалась. – Вы что, ребят..?

– Не переживай, сестренка. – Дерек пятился к волнам. – Я захватил много полотенец. И мы не дадим тебе утонуть.

И ни костер, ни игра в слова, ни мое унижение уже никого не интересовали. И хотя намечалось лишь символическое купание, все равно наблюдать за тем, как два друга тащат визжащую балерину к Тихому океану, было гораздо занимательнее, чем смеяться надо мной. Толпа, включая Лондон, рассыпалась, многие поскакали к воде. Несколько храбрецов, скинув свитшоты, кинулись в ледяные волны.

Часть осталась, они предпочли валяться у огня и пить дешевое вино. Мы с Марисоль были среди тех, кто решил не купаться. Она посмотрела на меня долгим, многозначительным взглядом и суммировала предыдущие пять минут одним простым «вау».

– Можешь сказать это еще раз.

Подруга сунула облепленную песком пластиковую бутылку мне в руки:

– Давай. После недавнего «что это было», тебе пара глотков не помешает.

Я не очень-то любила алкоголь, но с логикой Марисоль было не поспорить. Уж точно не в день ворованной помады и разработки плана с eBay. Уж точно не тем вечером, когда мне пришлось уцепиться кончиками пальцев за обшивку корабля, чтобы не утонуть в простиравшемся внизу океане моих секретов. Подняв бутылку, я мысленно восславила небо цвета стали и поймала взглядом затененный силуэт Эшера Флита. Он стоял на утоптанном песке, примерно на полпути между костром и водой, совершенно один. Сентябрьский месяц освещал его спину. Я глотнула вина. Холодное и резкое, оно, поблескивая, как пиратское золото, обожгло мне горло и потекло рекой в желудок.

Глава седьмая

Чернила

Это слово нужно было бы вывести не чернилами, а золотой краской.

Д. Барри, «Питер Пэн»[11]

– Прошу прощения? Мисс!

Я вздрогнула, сонная после вчерашней вечеринки у костра, продлившейся до поздней ночи. У кассы в «Желтом пере» стояла светлокожая женщина средних лет. Погрузившись с головой в изучение платформы eBay и в разработку плана по перемещению косметики из ящика на аукцион, я не услышала дверного колокольчика.

– Извините. – Я захлопнула ноутбук. – Чем могу вам помочь?

Брюнетка, приподняв очки на лоб, придвинула ко мне книжку в мягкой обложке. «Питер Пэн» Д. М. Барри.

– Мне надо вернуть ее. Читать невозможно.

Невозможно? «Питер Пэн» – классика, я перечитывала его бесчисленное количество раз. Я взяла книгу в руки. Наверное, это из отдела подержанных. Истертая до бледно-изумрудного цвета обложка была вся в царапинах. На ней был изображен силуэт главного героя в шапочке с пером. Он куда-то летел.

– Давайте я помогу вам найти другую книгу?

Покупательница выудила из сумочки чек:

– Дело не в этом. Моей дочке для курса детской литературы в университете штата нужен «Питер Пэн». На прошлой неделе я обрадовалась, найдя эту книгу со скидкой. Но предыдущий владелец ее испортил, и дочка не может сосредоточиться, читая ее. – Она кивнула на книгу. – Посмотрите сами.

Я открыла книгу и ахнула. Из ста пятидесяти страниц текста многие – очень, очень многие – изобиловали надписями синей и черной ручкой. Целые куски текста были обведены или подчеркнуты. Углы на страницах загнуты. Кто-то сделал множество заметок, поставил восклицательные знаки и даже нарисовал сердечки, и все это между строчками, абзацами и главами. По полям, от верха страницы и до пустого места, предназначенного для сносок, тянулись списки. Написанные от руки длиннющие комментарии заполонили всю книгу. Ничего подобного я раньше не видела. Пока я листала страницы, взгляд остановился на чем-то вроде своеобразного стихотворения, записанного на свободном клочке страницы после пятой главы.

Стихотворение зацепило мое сердце, как гвоздь цепляется за свитер. Кто написал его и все остальное? Почему именно в этой книге, которая вообще-то для детей? Я пролистала еще пару страниц. Еще стихи и заметки. Еще и еще.

– Мисс?

– Извините, мэм.

Ну, я опять за свое. С головой ушла в печатный текст. Правда, на этот раз все было немного иначе: здесь была новая история внутри одной из величайших сказок всех времен. И мне захотелось прочитать все это.

– Вместо возврата денег предлагаю вам вот что. – Я вышла из-за стойки и направилась в отдел классики, который у Уинстона располагался на рядах старинных полок из красного дерева. Поискав в секции B и отклеив ценник, я протянула покупательнице новый экземпляр «Питера Пэна».

– Вот почему я всегда к вам хожу. Такого уровня обслуживания клиентов от больших интернет-магазинов не дождешься. – Она улыбнулась.

Обслуживание клиентов? Она Уинстона вообще видела? Я улыбнулась в ответ и сказала:

– Приятно слышать! Вот и разобрались. Хорошего вам дня.

Когда она ушла, я взяла подержанного «Питера Пэна» и наклейку со штрихкодом. Я постаралась для покупателя, теперь придется отплатить тем же «Желтому перу». Я пробила новую книгу, внесла свою мизерную скидку сотрудника и достала из кошелька нужную сумму. Я, в отличие от мамы, считала каждый доллар. Но эта книга должна была стать моей, даже если мне пришлось бы отказаться от еженедельного карамельного латте со льдом.

За спиной зашаркали мокасины Уинстона. Пока он раскладывал каталоги на стеллаже, я поскорее кинула «Питера Пэна» в сумку.

– Кажется, был покупатель?

– Она только что вышла.

Я направилась к отделу подержанных книг, в свой любимый уголок. Эта секция в форме буквы «Г» располагалась в глубине магазина, и там было удобно прятаться. Бывшие в употреблении книги покоились на пяти стареньких тележках бирюзового цвета. Здесь, и только здесь, пахло настоящей жизнью. Гостиными и кожаными портфелями. Розовой водой и сигаретным дымом. Ароматическими саше, солнцезащитным кремом из отпуска, типографским клеем, а еще немного шерстью и плесенью. Это было лучше любого аромата из коллекции духов от «Элизы Б.».

– И как, купила что-нибудь? – Поморщившись, босс облокотился о стойку. Будто это я виновата, если не купила.

– Просто посмотрела. – Собственно, это не было ложью. Она смотрела на стойку. На мой ноутбук. На мои скругленные ногти, на которые Марисоль нанесла на днях бледно-розовый лак.

– Хм-м.

Мне была нужна информация. Я положила руку на одну из металлических тележек:

– А вы храните сведения о людях, у которых приобретаете подержанные книги?

Вдруг мне удастся найти таинственного поэта и автора заметок? Может, хоть узнаю, мужчина это или женщина.

Уинстон взглянул так, будто у меня на голове распустились цветы:

– Нет, никогда. Зачем? Ты же знаешь. Я забираю их коробками – плачу сразу за все или открываю кредит в магазине. А уже после назначаю цену на каждую книгу для индивидуальной продажи. – Снова взгляд, будто говорящий «ты же знаешь».

– Но вы хотя бы просматриваете их, прежде чем купить? Чтобы удостовериться, что сможете их продать?

Его бледное лицо сморщилось, и казалось, что усы – жесткие, желтоватые – могут в любой момент засохнуть и отвалиться.

– Да, конечно. А что?

– Да так. Просто интересно.

Не просто, а очень интересно. Моя новая-старая книга не должна была в таком состоянии попасть на полки «Желтого пера».

Звеня ключами, Уинстон направился к выходу.

– Мне надо домой. Можешь распаковать и выставить на витрину новую партию закладок и те литературные побрякушки, что я закупаю по твоему требованию. Я оставил все там, в глубине, – добавил он и закрыл дверь, звякнув колокольчиком.

Вот о чем я подумала по пути в хранилище: книги, подобно деньгам, могут путешествовать. Во Флориде человек зашел в мини-маркет и купил шоколадный батончик, заплатив доллар. Следующий покупатель получил тот же доллар на сдачу и, улетев на Гавайи, купил на него фруктовый лед. Деньги постоянно перемещаются. Через сколько рук прошли банкноты, что у меня в кошельке?

С книгами то же самое. Романы из отданной на благотворительность коробки могут оказаться в десяти разных домах. Или осядут потом в библиотеке. Или будут передаваться из рук в руки. Или снова пойдут на благотворительность. Или попадут в независимый книжный магазин вроде «Желтого пера». Это означало, что автор заметок в «Питере Пэне», скорее всего, не из местных. Возможно, ключ к разгадке найдется, когда я прочитаю загадочные каракули. А пока у меня покалывало кожу от одной мысли. Я не должна была увидеть эту книгу. Ее купили, и тем не менее она нашла дорогу обратно. И вернулась не к Уинстону, пока я была дома или в школе. Вернулась ко мне. Я не могла отделаться от ощущения, что ей просто суждено было стать моей.

Двадцать минут спустя я решила, что либо «Желтому перу» нужен новый дверной колокольчик, либо мне – новые уши. Я вернулась в торговый зал с полными руками нового товара и довольно неуклюже плюхнула его на прилавок, когда вдруг увидела Эшера. Даже успела тихонько ахнуть.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я позвал, но мне не ответили. Тогда я огляделся тут и вот что нашел. – Он показал на подержанный экземпляр популярного романа Стивена Кинга.

Голос пока ко мне не вернулся. Я просто кивнула и оценила ситуацию. Эшер не просто огляделся, он успел развалиться (что он здесь ошивается, бездельник?) в одном из вольтеровских кресел винного цвета и – о нет! – положить ноги на милый сердцу Уинстона дорожный сундук. Это был верный способ вывести Уинстона из себя (вздумай тот прямо сейчас появиться на пороге). Подойдя поближе, я поняла, что дело обстоит еще хуже. На втором кресле криво повисло синее худи, стопку журналов о путешествиях венчали солнцезащитные очки-авиаторы. И… стаканчик из «Старбакса». Вмиг схватив пробковую подставку, я подложила ее под напиток Эшера.

– Хозяин немного нервный, трепетно относится к своей мебели.

Эшер со стуком опустил ноги на пол:

– Понял. На прошлой неделе я пришел купить подарок маме, и мистер Уинстон помог мне с выбором. Понимаю, что ты имеешь в виду, говоря «нервный». Но он очень сведущий человек.

Ну да. Конечно. Я тупо кивала головой, стараясь переварить то, что Эшер здесь и я здесь, и все это наутро после вечеринки Брин.

– Ну, то есть сведущий, если тебе нужен иллюстрированный альбом о поп-искусстве, чтобы на кофейный столик положить.

Эшер улыбнулся, да так тепло, что у него тут же, как у марионетки, которую потянули за ниточки, изменилось все лицо. Улыбка тронула даже квадратную челюсть и потемневшие от загара щеки под турмалиновыми карими глазами.

Я уже знала, что делать, когда у Эшера мрачный вид, а вот улыбка сбила меня с толку. Приятно, конечно, но я пока не была готова забыть тот факт, что вчера вечером девушка Эшера пыталась поставить меня в неловкое положение перед бо́льшей частью старшеклассников Джефферсона. Я сплела руки на груди.

– Значит, в этой части здания сотрудникам париков не полагается?

Чудовищное сооружение Тэсс. Он запомнил. Я была готова смотреть куда угодно, лишь бы не на Эшера. Мне хотелось сменить его лицо на страницы книг, но это было бы невежливо.

– Я хожу туда во время перерыва, а у Тэсс нет дочерей, вот она и… – Я крепче сжала руки. – Ей нравится поить меня экзотическим чаем и наряжать в парики.

Эшер кивнул мне и бросил взгляд на дверь:

– Кстати, о перерывах. Для своих я, кажется, нашел идеальное место. – Он снова опустился в бархатное кресло. – О нем, скорее всего, никто в Северном Парке не знает, а зря. Тихо, мирно, олдскульно, удобные кресла и… – Окинув взглядом помещение, он посмотрел на меня и игриво улыбнулся.

И что? У меня выстроилась целая очередь из ненужных вопросов. Перерывы? Во множественном числе? Он что, планировал приходить сюда, чтобы в своих выцветших футболках, которые, наверное, пахнут свежевыстиранным бельем и солнцем, в своих идеально сидящих джинсах и в черных конверсах сидеть, небрежно развалившись, на старинной мебели Уинстона?

– Ты, похоже, сбита с толку. Что, мистер Уинстон не одобряет, когда люди таки получают удовольствие от его изысканного заведения?

– Э-э, нет.

Эшер поднялся и протянул мне книгу:

– Нашел ее в уголке. – Он захлопнул ее, бросив быстрый взгляд на страницу. – Все, сделал мысленно закладку. Может, удастся прочитать, пока не купили. Пока тебя не было, уже разделался с пятью главами.

От удивления я даже вновь обрела способность говорить законченными предложениями.

– Как это – с пятью главами? Да меня всего минут двадцать не было.

– А я обучен скорочтению.

Я чуть не упала. С тем же успехом он мог сказать, что убивает щенков или систематически не возвращает книги в библиотеку.

– Что, не одобряешь?

Скорочтение и чтение мыслей. Я помотала головой, чтобы мысли прояснились.

– Просто я мало об этом знаю. Я так люблю читать, что даже не представляю, как это – читать для скорости.

– Не удивлен, Брин что-то такое вчера говорила.

Жар разлился по пальцам, по коже. Щеки вспыхнули, как все красные цветы, какие я только могла назвать. К счастью, Эшер уже направился в отдел подержанных книг, чтобы поставить Кинга на полку.

– Ну, это помогает пропахивать учебники и те противные романы из списка для чтения по литературе.

Странные хриплые вздохи смешивались с доносящимся из динамиков приглушенным пением Синатры. Вздохи оказались моими.

– Я научился скорочтению в конце одиннадцатого класса. – Эшер быстро пожал плечами. – Думал, хорошо бы овладеть перед… университетом. – На последнем слове взгляд его погас. Я гадала почему, не испугавшись на этот раз своего любопытства. – Но ты считаешь это кощунством.

Я обогнула стойку:

– Никогда не считала, что книги, а особенно романы или другие литературные произведения, нужно пропахивать. Смысл чтения в том, чтобы насладиться историей, целиком погрузиться в совершенно новый для себя мир. Возможно, даже в несуществующий. – Уходя от действительности, прячась, меняя свою жизнь на чужую. – Как можно с этим спешить?

Он подошел к стойке и положил локти на ее деревянную столешницу:

– Дай угадаю: ты и электронные книги терпеть не можешь.

Шаг назад, ладони прижаты к груди, ужас на лице. Эшер громко расхохотался:

– Тогда не буду упоминать слово на букву K[13].

Я тоже не смогла сдержать смеха.

– Держать книгу – все равно что держать маленький мир. Когда переворачиваешь страницы, они шелестят между пальцами. Края листов становятся мягкими, затираются. С настоящей книгой ты глубже погружаешься в историю. – Я бессознательно нашла глазами выглядывавшего из сумки «Питера Пэна». А когда подняла взгляд, увидела лицо Эшера. – Скорочтение не дает насладиться процессом. Пропускаешь детали, не чувствуешь ритма и вообще всего того, что задумано автором.

– Может, я просто люблю все быстрое, – сказал Эшер, и между нами вдруг кляксой зависли все слова из книг, стоявших в отделе тайн и загадок. – Но в одном ты все же ошиблась. Даже читая быстро, я ничего не упускаю.

Я с сомнением приподняла бровь.

– А спроси меня про что-нибудь из первых пяти глав романа Кинга.

– Каким блюдом знаменито меню закусочной Эла?

– Толстобургер, – незамедлительно ответил Эшер.

– Впечатляет.

– Еще больше впечатляет то, что тебе не пришлось заглядывать в книгу, чтобы придумать вопрос.

– Похоже, каждый из нас талантлив по-своему.

Я ожидала, что Эшер опять рассмеется, но произошло обратное. Его лицо поникло, но выражение не стало неприветливо-хмурым, как бывало раньше. Резкие черты смягчились, сгладились.

– Наверное, мне пора возвращаться в центр. Гипсокартон сам себя не повесит.

– Ну, раз там главный – твой дядя, то босс у тебя, должно быть, не такой требовательный, как у меня.

Он вскинул брови:

– А?

– Тэсс ввела меня в курс дела. Сказала, ты выполняешь для него какие-то строительные работы? – Скорее, это были слухи от Марисоль.

Эшер кивнул:

– Думаю, это удачное решение для всех нас. Им понадобились новые конференц-зал и комната отдыха. Фундамент дяде сделали профессионалы. А я просто занимаюсь отделочными работами. Должен закончить до следующего семестра, когда буду поступать в уважаемый и престижный университет штата в Сан-Диего.

– Похоже, тебя это не радует. Университет хороший. Я туда тоже осенью подавать буду.

Эшер нахмурился. Посмотрел на свои шнурки, потом снова на меня:

– Отличный университет. Но не Аннаполис.

Аннаполис? О Военно-морской академии в Мэриленде я знала только то, что набрать проходной балл там было архисложно.

– Ты собирался поступать в Аннаполис?

– Я поступил в Аннаполис. Всегда хотел туда, с самого детства. В апреле получил письмо о зачислении, как и мои папа с дедушкой много лет назад. Все шло хорошо: заработал приличные оценки, прошел собеседования, добыл рекомендательное письмо от местного члена конгресса. А теперь вот на мне семейная традиция обрывается. – Увидев вопрос у меня в глазах, он потер левую ногу. – В Аннаполис берут только умных, эмоционально стабильных и физически здоровых. К сожалению, там нет места парню с бионическим коленом.

А-а, хромота. Выверенные движения.

– Та авария…

– Ну да. Меня сильно покорежило. Левое колено раздробило напрочь, его пришлось полностью заменить. Куча людей потратили кучу времени на мою реабилитацию, но вот письмо о зачислении не восстановишь. Университет штата – это все, что мне доступно, но пришлось один семестр подождать.

– Я очень сожалею. – Что тут еще скажешь?

– Благодарю. – Пройдя через комнату к столу-сундуку, он взял старбаксовский стаканчик. За ним потянулась ниточка с бумажной биркой.

– Чай, а не кофе? Тэсс только не говори, а то утонешь в ее в травяных отварах.

– Не по собственной воле. – Эшер встряхнул стаканчик. – Ромашковый. Вкусно, не правда ли? Пришлось распрощаться с кофеином, шоколадом и алкоголем. Можешь считать меня образцовым представителем борьбы с пороком.

– Это из-за лекарств?

Эшер глотнул чая:

– Да у меня их целый коктейль, хорошего мало, как ты понимаешь. Туда входит и лечение от ПКС.

– От ПКС?

– От постконтузионного синдрома. Я ему так нравлюсь, что он никак от меня не отстанет. Вот что я тебе скажу: если подумываешь о большой автомобильной аварии, чтобы как-то развеяться в пятницу вечером, лучше продолжай читать книги.

– Ясно, – ответила я.

«Продолжай читать книги». Обычно я так и делаю, причем охотно. Но не всегда. В другой жизни в пятницу вечером я бы наслаждалась всеми доступными в семнадцать лет развлечениями. Но другой жизни у меня не было. Была только эта, вдавленная в захламленную жизнь мамы. Я пыталась уместить всю себя в маленькую часть себя самой. Когда накатывало одиночество, я изливала свою боль в печатные страницы. Книги всегда ее охотно принимали. С ними я могла оставаться девчонкой-невидимкой, а Эшер Флит – еще одним недоступным для меня парнем.

– Спасибо за тихое местечко. Там, через дорогу, иногда бывает слишком шумно, а мне следует этого избегать, – объяснил Эшер. – В бесплатной юридической консультации частенько такое услышишь – может, даже увлекательнее романа Кинга. Интересно, будет ли он еще здесь в следующий раз.

– Ты же знаешь, что его можно просто купить?

Еще глоток.

– Хочешь сказать, что здесь книжный магазин, а не библиотека, да?

Будь он проклят вместе со своим бионическим коленом и бионической супергеройской способностью читать мысли.

Эшер отступил на шаг, посмеиваясь:

– Я тут на днях на глянцевую книгу с шедеврами Лихтенштейна и Уорхола шестьдесят пять баксов потратил. Даже пришлось иметь дело с мистером Уинстоном. Думаю, Дарси, пока у нас все по-честному.

Рот у меня открылся и тут же закрылся. Вот, значит, как: у нас все по-честному? Тогда почему магазин вдруг будто бы накренился и тысячи книг беспомощно поползли вниз? Чтобы устоять, я достала «Питера Пэна». Он был таким приятным на ощупь. Тяжелым, правильным. Я снова пролистала до того места после пятой главы и провела пальцем по написанным от руки строчкам стихотворения. Только теперь я увидела еще и заголовок, который не заметила в первый раз: «Без приглашения».

Без приглашения. Вроде как ежедневные обеденные встречи за кофе, нет, за чаем? Возможно. Но воспоминание о чае вызвало другую мысль. Сменив роман на ноутбук, я нашла «ПКС» и пробежала информацию глазами.

Медицинские сайты описывали ПКС как долгосрочные последствия травмы головы или как симптомы контузии, от которых невозможно избавиться. Некоторые люди страдали месяцами или даже дольше. Сильные препараты ослабляли дискомфорт, но часто действовали на организм негативно до тех пор, пока врачи не подбирали верную дозировку и организм не приспосабливался.

Список симптомов был длинный и устрашающий. Некоторые из них, пугающе знакомые, буквально выпрыгивали на меня с экрана. Нетерпеливость. Раздражительность. Склонность к конфронтации. Депрессия. Частая смена настроения. Головокружение. Головная боль. Мигрень.

Я вспомнила, как Эшер потирал виски, хандрил и огрызался. Я вспомнила его в тихом месте у причала из черного камня. ПКС объяснял, почему приветливость у Эшера быстро сменялась замкнутостью. Симптомы облегчало правильное питание. Пациентам следовало избегать сахара, глютена, алкоголя и кофеина. Как Эшер и говорил, диета была строгой. Похоже, он придерживался плана лечения, чтобы выздороветь. Я все поняла неверно. Эшер не был груб и непредсказуем, он был болен.

Глава восьмая

Мамы

«Это было гнездо, о котором я тебе рассказывал. Оно плыло по воде, а в нем сидела Птица-Небылица.

– Смотри, – сказал Крюк, указывая на нее Неряхе. – Вот что такое мама. Какой урок! Гнездо, как видно, упало в воду, но разве мать оставит своих птенцов? Никогда!»

Так понимает Крюк родительский долг. Даже злодеям известно, что такое хорошая мать.

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Громко хлопнув пассажирской дверью внедорожника Марисоль, я уронила голову на подголовник.

– Совсем озверела? – сквозь шум работавшего мотора спросила Марисоль.

– Ох… ох… иногда она бывает такой… – Я удержалась от ругательства, заметив на заднем сиденье близнецов-четырехлеток Карлоса и Камиллу. Тяжело вздохнув, я повернулась лицом вперед. – Спасибо, что согласилась подвезти.

– Хорошо, что ты позвонила, когда я забирала los animales[14] с акробатики.

Младшие сестренка и братишка Марисоль блаженно сосали сок из коробочек, свесив с детских кресел одинаковые кроссовки «Адидас». Камилла едва заметно помахала мне ручкой, как птичка крылышком.

– Ты бы все равно за мной приехала. – Большие выразительные глаза.

– Возможно. – Подруга постучала пальцами по рулю. – Не могла бы ты повторить, почему я здесь и почему ты оказалась без машины? По телефону ты вопила, как банши, все, что я поняла: «возмутительно», «отвези», «мамин ужин», «очень прошу, Марисоль».

– В целом так и есть. После «Пера» я на пару часов заперлась в своей комнате и изучала eBay, чтобы при первой попытке что-то продать не выглядеть полным новичком в этом деле. Плюс домашка.

– А машину украли инопланетяне?

– Инопланетяне почти все зеленые и фиолетовые, – гордо вставил Карлос.

А Камилла добавила:

– Еще бывают розовые и желтые. Так в книжках написано.

Я рассмеялась:

– Знаете что, маленькие обезьянки? Вы оба правы! – Теперь можно было вернуться к Марисоль. – У мамы оказался пустой бак, а заправиться она вчера забыла. И просто уехала на работу на моей машине и оставила мне записку.

– Что, даже разрешения не спросила?

У меня в груди снова заклокотало:

– Она решила, что у меня нет никаких планов и что я на весь вечер залягу с книгами.

– Вот, возьми, – сказала Марисоль, открыв мини-холодильник, всегда стоявший на полу у заднего сиденья.

Когда миссис Роблес купила новую машину, она предложила старшей дочери красный «ниссан». С одним условием: Марисоль тоже будет возить близнецов. Разъезжая с места на место, между занятиями по физкультуре, организованными у кого-то дома совместными играми и экскурсиями в парке, Марисоль вскоре поняла: 1) Ева Роблес – гений; 2) коробочки сока способствуют мирным поездкам.

Я поморщилась:

– Сок? Серьезно?

– Или сок, или жвачка, малышка. – Подруга окинула меня оценивающим взглядом. – Значит, сок. – Одной рукой переключив передачу, она отъехала от тротуара. Другая рука, вслепую пошарив в холодильнике, что-то оттуда выудила.

– Клюквенно-виноградный, – сказала я. – Фу.

– Как я могла этого не почувствовать?

– Нет ли у тебя там клюквенного со вкусом «Безответственная мать»? Или клюквенного с добавкой «Страсть к покупкам» и «Десятки литров духов, при этом ни литра в бензобаке»?

Проскочив на желтый, Марисоль плюхнула мне в ладонь белую коробочку. Клюквенно-малиновый. Ладно. Проткнув соломинкой в нужном месте, я сделала пару глотков. Странно, но это успокаивало.

Когда отстегнутые близнецы выбрались из кресел и побежали в дом, Марисоль остановилась посреди мощенной плитами дорожки.

– Так, давай сюда, – привычно приказала подруга, как делала всегда, когда я приходила к ней ужинать.

Я поныла, но покорно достала из сумочки «Весь этот мир». И после пары шагов:

– А теперь другую, из застегнутого кармана. – Марисоль сверкнула разгневанной улыбкой.

Черт бы ее побрал – это был новый старый «Питер Пэн».

– Мари, ты же знаешь свою семью. Через пару часов родители и братья с сестрами, а также бесчисленные tios[15] будут все меньше говорить по-английски и все больше по-испански. Будут говорить все громче и громче, и… Я могла бы просто пересесть на диван и чи…

– Могла бы, но не пересядешь. Будешь общаться и веселиться. И вообще, ты тоже член семьи.

Я не сопротивлялась, когда Марисоль схватила книгу, – подруга все равно ее не откроет. Одним прыжком заскочив на веранду, она запихнула обе книги в почтовый ящик семьи Роблес:

– Вызволишь их перед тем, как я отвезу тебя домой.

Мне бы выразить недовольство, но запах! Входная дверь двухэтажного дома в тосканском стиле была приоткрыта, и изнутри шли ароматы любви в виде чеснока и жареного острого перца. А еще пикантного мяса, цитрусовых и сахара. Я шла на запах. За охлажденными бутылками cerveza[16] и ледяной колы с лаймом звенели приятные беседы. Мы оставили куртки и сумочки в прихожей. В комнатах раздавался смех. Меня, как обычно, хлопали по спине и тепло улыбались в ответ на мои приветствия. Мультимедийная система дрожала от ритм-н-блюза в стиле мотаун, и сновали, весело хохоча, дети с горячими масляными тортильями. Ева Роблес выглянула из кухни и помахала нам:

– Проходи, моя девочка. Ты как раз вовремя, mija[17].

Мама Марисоль радостно чмокнула меня в щеку. И по этому, на первый взгляд, невинному приветствию я сразу поняла, что меня ждет.

Собравшиеся в огромной кухне люди – я почти всех узнала – вдруг притихли. Члены семьи топтались возле шкафов из темного дерева, пока сеньора Роблес сыпала соль пальцами с ярко-красным маникюром. Потом она выжала лайм над огромной чашей домашней сальсы. Наталия, сестра Марисоль, прыснув со смеху, протянула мне тортилью, а миссис Роблес представила всем присутствовавшим свое творение.

Едва касаясь поверхности, я макнула самый кончик лепешки в красный соус. И только откусила, как жар, горячий, будто дыхание дракона, охватил язык и горло. Я закашлялась. Охнула. Из глаз потекли слезы, я отплевывалась, шмыгала носом и размахивала руками. Комната будто взорвалась, ожила и зашумела.

– Bueno[18], получилось идеально, разве нет? – сказала мама Роблес, подавая чашу гостям.

Невозмутимая Марисоль, не прекращая болтать с кузиной, сунула в поле моего затуманенного зрения заранее припасенные салфетки и стакан молока. Потом, прилепив шарик фиолетовой жвачки на золотой браслет, моя огнедышащая подруга принялась за чашу с сальсой.

Я же, отсморкавшись, пила холодное, успокаивавшее все внутри молоко. От воды было бы только хуже.

– Фуф, – моргая, сказала я маме Марисоль.

– Pobrecita[19]. – Она приложила гладкие, как атлас, ладони к моим щекам. – Прости, mija. Но лучше тебя не найдешь… как это..? А-а… подопытного кролика! A ver[20]. – Мама Роблес наклонилась к гранитной стойке и взяла оттуда небольшой контейнер. – Я сделала un poquito[21] специально для тебя. Без зерен и с другим перцем чили, который ты больше любишь.

Я приняла контейнер у этой миниатюрной черноволосой женщины. Мама Роблес часто готовила сальсу помягче специально для меня, но сегодня, после пустых бензобаков и еще более пустых предположений, от этого ее жеста внимания и заботы у меня навернулись слезы. Глаза пылали от соли. Но не той, которую для вкуса добавляют в сальсу.

– Марисоль. – Шаг, еще шаг. – Сюда бы лифт. И слава богу, что папа у тебя врач, потому что охмойбедныйжелудок.

Поднимавшаяся по лестнице впереди меня подруга лишь усмехнулась:

– Это тебе кара за добавку.

Две добавки вообще-то, но Марисоль этого не знала. И не должна была меня упрекать – кормили словами не описать как вкусно. Обычно ужин у меня состоял из омлета или салата, жареного сыра или томатного супа из коробки. Но сегодня я утратила контроль над собой, когда Ева Роблес подала огромные блюда с жареным мясом, ведра комковатого гуакамоле и кусочки курицы, тушенной с томатом и луком. А еще любимое блюдо папы Марисоль – кубинские эмпанады, фаршированные пикантным говяжьим фаршем. И бесчисленные гарниры.

– А зачем мы идем наверх? Я забыла.

– У тебя в голове бобы, да? Не помнишь? За костюмами для «Много шума».

А, точно. Всю неделю подруга работала над платьями для главных женских ролей – Геро и Беатриче. Еще несколько мучительных движений – и я поднялась в большую мастерскую, которую Марисоль делила с мамой. Два шага – и я будто попала в сказку. Метры ткани цвета слоновой кости были мастерски собраны в великолепное свадебное платье – ничего красивее я не видела. Оно висело на потолочном крюке, как изящное привидение. Ева Роблес работала одна, ей помогала Марисоль. Стильные невесты ждали месяцами и отдавали целые состояния за уникальные создания мамы Роблес.

Марисоль заметила, что я исхожу слюной:

– Да-а, эта вещь – что-то запредельное. – Подруга коснулась выреза. – Мама вручную пришивала весь этот мелкий жемчуг, а он там в два ряда. Я помогала с лифом. Ужас! Эти складки!

Я ей верила. И, как всегда в этой комнате, я задумалась о том, наступит ли когда-нибудь моя очередь. Пошитое на заказ атласное платье и тот, для кого его надеваешь. Но что будет, когда я надену белое платье, созданное мамой Марисоль, на себя? Сядет ли оно на мою нескладную фигуру и еще более нескладную семейную историю? Я уже видела, как стелющийся по полу кружевной шлейф чернеет от пыли и провисает под тяжестью хлама, который за мной всегда тянется. Какое уж тут «жили долго и счастливо» в моем-то случае!

Вздохнув, я отмахнулась от своих переживаний и от шелка – Марисоль не терпелось показать мне свою работу. В ее части студии весь угол, где она проводила очень много времени, занимали две швейные машинки, стеллажи для тканей и других материалов и широкий кроильный стол.

– Я в восторге от того, что получается. Это для Беатриче. – Марисоль показала на первый манекен. На нем было бледно-голубое платье с маленькими рукавами и завышенной талией. – Я решила придерживаться стиля эпохи Регентства, миссис Ховард понравилась эта идея. Тебе не кажется, что этот цвет будет хорошо смотреться на Алиссе?

– Конечно. Мне тоже очень нравится.

Я изучила аккуратные швы и красиво уложенные складки. Даже мне было очевидно, что работа выполнена мастерски. Дополнительные детали и со вкусом добавленные завитушки поражали воображение.

Марисоль притащила блокнот с эскизами и лоскутки ткани. Она приподняла уголок плотной парчи с голубыми и розовыми цветами.

– Для первого появления я сошью из этого материала с цветами короткий жакет-болеро, он будет надеваться поверх платья Беатриче, плотно облегая фигуру. А еще у нее будет соломенная шляпка с голубыми лентами и белые перчатки. – Подруга достала второй лоскуток – фисташковый фон был испещрен голубыми листочками. – Для сцены пышной свадьбы из этой ткани я сошью длинную накидку с разрезом, пышными рукавами и кружевной отделкой. Аксессуары тоже заменим.

– Классно ты придумала, – сказала я и перешла ко второму манекену, на котором был булавками приколот лиф из атласа цвета слоновой кости. Края у ткани пока не были обработаны.

– На Геро в первом акте будет надето платье цвета слоновой кости с похожим розовым жакетом-болеро. На свадьбу ей я шью длинную кружевную накидку с небольшим шлейфом.

Геро играет Лондон Бэнкс. Я попыталась вместо девушки Эшера в романтических нарядах сосредоточиться на их создательнице. Я рассматривала эскизы в цвете – видимо, те, что Марисоль показала миссис Ховард. Все четыре наряда были нарисованы цветными карандашами, к каждому наброску сбоку были приклеены лоскутки ткани.

– Гениально, – улыбнулась я. – Ты гений.

Марисоль пожала плечами:

– Я – это я. – Однако ее лицо на мгновение просияло, став похожим на пуговицу с драгоценным камнем, которая подошла бы к любому из созданных ею платьев.

– Ну, ты там всем им покажешь в этом Модном институте дизайна и мерчендайзинга.

Учиться в Институте дизайна в Лос-Анджелесе Марисоль мечтала уже давно. Она, можно сказать, родилась с наперстком на пальце и с прекрасным чувством стиля, так что ей было судьбой предназначено работать с красивыми вещами. Так же как мне – с красивыми словами.

– Знаешь, раньше казалось, что до этого еще так далеко. – Подруга вернула ткани на полку с нужной надписью. – А сейчас уже так не кажется. После Рождества начну готовить портфолио к поступлению. – Она выразительно посмотрела на меня. – Лос-Анджелес.

Лос-Анджелес. Сколько раз мы за нашим мозаичным столом пили кофе со льдом, поглощая углеводы, и говорили о будущем. Нарисованное черным маркером «Шарпи» крошечное сердечко Марисоль. Моя пятиконечная звездочка.

Раньше нам не приходилось жить на расстоянии двух часов друг от друга. Марисоль все время твердила о прекрасной программе по литературе в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, стараясь соблазнить меня подать туда заявление. Просто так, на авось.

– Ты же знаешь, почему я не могу уехать. По крайней мере, этой осенью точно не могу. К тому же не знаю, что будет с арендой, – прошептала я.

Уехать в Лос-Анджелес было все равно что перебраться к бабушке. Мне пришлось бы бросить маму как раз тогда, когда я ей очень нужна. И все же на сердце у меня стало так же тяжело, как в желудке, – еще один пункт добавился в список жертв, которые придется принести патологическому накопительству.

У Марисоль в руке оказались две пластинки жвачки. Подруга развернула их и отправила в рот.

– Ну, мы же договорились встречаться на полпути. Раз в неделю.

Я улыбнулась. Марисоль будет ехать час на юг, а я – на север.

– Обед или ужин плюс вагон шалостей.

– Само собой.

Марисоль соорудила из серебристых фантиков звездочку и вложила ее мне в руку. И я поняла, что даже в сумерках, скрывавших будущее, кое-что будет всегда сиять.

– Папа велел вам спускаться, там подают десерт. – В дверях появилась сестра Марисоль. Наталия Роблес, в обтягивающих джинсах и в балетках, подалась вперед, и ее конский хвост качнулся. – Предупреждаю: tia[22] Лусия просто не могла не принести свою карамельную катастрофу.

Марисоль застонала:

– И тебе придется все равно взять кусочек.

– Марисоль, но…

– Но ты не только положишь это себе в тарелку. Ты еще и проследишь за тем, чтобы она увидела, как ты это сделала. – Подруга понизила голос. – Я никому не расскажу, если ты незаметно выйдешь во двор и скормишь это Пепе и Кармен.

Наталия, театрально фыркнув, ушла.

– Ну-ка, рассказывай, – попросила я. – Что приготовила tia Лусия, если это только собакам годится?

– Помнишь мамин флан?

Еще как помню. И вдруг я ощутила облегчение в перегруженном желудке. Он казался теперь не таким уж и полным. Скорее даже совсем пустым. В нем было достаточно места для прекрасного десерта с заварным карамельным кремом.

– Так вот, – продолжала Марисоль, – мама готовит по настоящему кубинскому рецепту, который ей дала abuela[23] Роблес. А Лусия клянется, что она королева флана. Тот же у нее рецепт или другой, но получается всегда жесткое и безвкусное недоразумение. И потом она готовит его в прямоугольной форме. Маму это просто бесит. Уже много лет у них флановая война. Сегодня Лусия принесла свой флан только потому, что мама решила его приготовить.

– Надо ли мне опасаться? – Безусловно, придется съесть порцию из вежливости.

– Ешь маленькими кусочками и хорошо пережевывай.

Когда мы вошли в столовую, семья Марисоль уже собралась за деревянным столом в деревенском стиле. Ева Роблес и ее сестра стояли каждая у своего карамельно-пудингового шедевра, приготовив к дуэли сервировочные ножи. Но я смотрела на людей, которых заметила во главе стола. Луис Роблес стоял, положив руку на плечо Марко – единственному человеку, помимо Марисоль, который переступал порог моей квартиры и который точно знал, как захламлена моя жизнь. Мужчины улыбались, они явно были чем-то очень горды. В чем же дело?

– У нас замечательная новость, – начал доктор Роблес, стараясь заглушить шумное предвкушение десерта и мелодичный spanglish[24]. Папа Марисоль, кардиолог с дымчатыми волосами, был телосложения некрупного, но характера, несомненно, властного. – Она и стала поводом для того, чтобы все сегодня собрались. – Он посмотрел на Марко, но сын жестом попросил его продолжать. – Марко собирается переезжать. Он так хорошо проявил себя во время практики, что проектная фирма решила досрочно отправить его на учебу в головной офис недалеко от Сан-Франциско.

Родственники зааплодировали, но, когда я осознала все значение этих слов, мне захотелось только одного – убежать и стать по-настоящему невидимой. Но это вызвало бы вопросы, на которые я отвечать не хотела.

– В следующем семестре я переведусь в Калифорнийский университет в Беркли. – Голос Марко звенел. – Мне и работу обещали. По сути, к моменту окончания университета меня будет ждать должность моей мечты.

Пока родные, окружив Марко стеной, обнимали его и одобрительно хлопали по спине, я легонько пихнула локтем Марисоль:

– Ты знала?

Как она могла скрывать такое все то время, что я заглатывала такос? Молчала она и пока мы млели над свадебными платьями и тканями в цветочек и клялись, что никакие расстояния ничего в нашей дружбе не изменят.

– Пойдем. – Марисоль втащила меня в пустую кухню. – Мама с папой уже пару недель знают, но нам с Наталией сказали только сегодня утром. Клянусь.

Пришлось ей поверить. Марисоль никогда не врала.

– Я просто хотела, чтобы ты насладилась ужином. Развлеклась. И я хотела, чтобы Марко поговорил с тобой после десерта, но папа…

– Ясно. Ты ведь понимаешь, что это значит, да? – Моя подушка безопасности, мой таинственный эльф, который устраняет течь и меняет лампочки, после Рождества уезжает. Шесть месяцев. Аренда.

– Дарси, хватит. Ты уже сочиняешь историю, так ведь, amiga?[25] И уже задумала для нее плохую концовку.

– Иногда только такие концовки мне и видятся.

– Значит, нужны сюжеты получше. Вдруг у Марко в Калифорнийском университете в Сан-Диего есть друг, который сможет помогать. И потом ты скоро начнешь зарабатывать на eBay. И сможешь время от времени нанимать разнорабочих.

Я кивнула, кисло улыбнувшись. Но для этого пришлось бы впустить еще хотя бы одного человека в нашу дверь, перед которой не было приветственного коврика, и в нашу жизнь, где не осталось места гостеприимству.

Уже несколько лет я ждала, пока обещания психолога укоренятся и проявятся в маме, в нашем доме, – ждала, как Рапунцель в высокой башне. А вдруг это случится сегодня? Патологическое накопительство бывает нескольких видов. Поведение мамы было типичным для категории больных, которых спровоцировало трагическое происшествие. В ее случае страсть к коллекционированию превратилась в патологическое накопительство. Как сказал врач, необходимость бесконтрольно совершать покупки и ничего не выбрасывать ослабнет, как только мама осознает проблему, с которой все началось. Отрицание же питало болезнь. Мама начнет поправляться, как только признает свою боль и встретится с ней лицом к лицу. Но дело было в том, что мама уже это сделала.

Четыре года назад мы с бабушкой, сидя в кабинете психолога, впервые целиком услышали мамину исповедь. Обиды, о которых не знала даже бабушка, и пронзительные подробности того, как маму покинули. Это опустошило маму, и она отказалась ходить на сеансы дальше. Но ведь она все же рассказала про свою боль, и мы с бабушкой надеялись на то, что это поможет маме продвинуться вперед. Но прогресс шел медленно и был почти незаметен. Вскоре у бабушки Уэллс лопнуло терпение. А в последнее время от маминых улучшений в нашем доме и следа не осталось. Мама снова возвращалась в прежнее состояние. Только сегодня у нашей двери появились три коробки. Завалы дома росли, мы теряли время.

Послышались шаги. Я повернулась и увидела сеньору Роблес с двумя десертными тарелками.

– Лусия проследила за тем, чтобы я положила ее ужасную comida[26] рядом с моим фланом. – Одну тарелку мама дала Марисоль, другую мне. – Но, a ver, она отвлеклась на Марко и не заметила, как я выбросила ее стряпню в la basura[27]. – Ева заговорщически нам подмигнула, и я невольно рассмеялась.

Мама Марисоль подалась вперед. Я почувствовала слабый аромат духов «Сиреневая мечта» фирмы «Элиза Б.», их подарила моя мама. Пусть у меня не было новых идей по поводу болезни мамы, зато была эта семья. И лучший в мире карамельный флан. Я его попробовала. Ваниль и карамель, сладкие, холодные, бархатистые, таяли во рту.

– Как всегда, великолепно, – сказала я.

Сеньора Роблес улыбнулась и указала на гранитный остров в центре кухни:

– Вот. Я приготовила кое-что тебе и tu mamá[28]. Мясо, бобы, рис и эмпанады.

С Марисоль я дружила восемь лет. Но сегодня я кое-что поняла впервые. Ее дом был полон ароматов cafecito[29] и жженого сахара и смехом в несколько октав, сладко звеневшим в каждой комнате. В этом доме были рады и танцующим хип-хоп кузенам, и скулившим за дверью с москитной сеткой собакам. Чеснок и свадебные кружева. Парча с цветами и испачканная соусом плита. Все это заполняло дом, как поднимавшееся тесто – pan dulce[30], и давило на стены и оконные рамы. Это была любовь во всех ее формах и проявлениях. Семья Роблес тоже страдала накопительством.

Глава девятая

Тень

«Весь мир – это вера, доверие и волшебная пыльца».

И то чувство, которое испытываешь, когда тайком забираешься в окно своей спальни после того, как один поцелуй превратился в десять, когда готов поклясться, что летал. И что твои ноги до самого утра не касались земли.

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Две недели спустя я почувствовала, что достаточно знаю о eBay для того, чтобы разместить свои первые позиции, и нашла в себе мужество стащить свои первые товары. У мамы в четырех пластиковых ящиках было так много «Элизы Б.», что даже ей было не под силу каталогизировать все это так же серьезно, как остальные вещи. Но мне все же нужно было соблюдать осторожность. Мы с Марисоль придумали правила:

1. Выбирать то, что у мамы было в нескольких экземплярах.

2. Продавать не более трех-четырех предметов за раз.

3. Брать косметику, когда мама на работе, и держать все в моей комнате, куда мама никогда не заходила.

Также в мою жизнь вошли три новых пункта:

1. Мой любимый таинственный автор заметок в «Питере Пэне» – женщина.

2. Ее заметки – это что-то вроде дневника.

3. Уинстону совершенно точно надоел Эшер.

– Этот племянник Флита, черт бы его побрал, что, собирается каждый день разливать чай на мой винтажный сундук? – прошипел мой босс, когда Эшер проводил перерыв у нас в зоне отдыха уже примерно тринадцатый день подряд.

Я оторвала взгляд от своей книги и посмотрела на парня, который в тот момент быстро читал подержанный триллер Джеймса Паттерсона. Черные кроссовки чинно стояли на полу.

– На днях Эшер купил для своих кузенов три книжки с картинками. А на прошлой неделе – антологию поэзии для бабушки.

– Понятно, – ответил босс, тут же заметив, что за дверью, положив руку на бедро, ждет Тэсс. Сегодня она была в парике с темными кудрявыми волосами. – Черт, что там еще? – пробурчал Уинстон и решительно вышел.

Разговор Тэсс и Уинстона настолько заинтересовал Эшера, что он даже встал с кресла винного цвета и подошел к кассе, где стояла я. Сегодня на его потертых джинсах были пятна от краски и даже дыры, но не те дыры, за которые Марисоль выкладывала дополнительные деньги. На черной футболке когда-то был круглый логотип, но он уже почти полностью стерся.

– Что там у этих двоих происходит? – Он мотнул головой назад. – Я знаю, что они разведены, но уже не раз видел их на улице за то время, что работаю напротив. Они всегда так жестикулируют. Оживленно. – Густая, но ухоженная бровь взлетела вверх, и мой взгляд на мгновение дольше, чем следовало бы, задержался на неровном шраме прямо над ней.

Я прочистила горло:

– Они делят это здание, вот и все. Если Тэсс нужно поговорить с Уинстоном, она торчит перед входом, пока тот не заметит ее или пока я не скажу ему про нее. Уинстон так же расхаживает перед «Париками».

– А сообщение написать нельзя?

– Уинстон вообще не умеет ими пользоваться. И скорее увидишь, как по небу летят сельскохозяйственные животные, чем Тэсс ступит сюда хотя бы большим пальцем правой ноги. То же самое относится к Уинстону и «Парикам», – объяснила я, заметив, как помрачнело его лицо при слове «летят». Иногда я забывала, что у Эшера есть лицензия летчика.

– И что, покупатели этим пользуются? – Эшер пошевелил пальцем в монетнице «Желтого пера», монеты звякнули. Эшер прочитал надпись на разукрашенной табличке: «Нужна монетка – возьми монетку. Есть монетка – оставь монетку».

Так, теперь мы говорим про… монетки? Интересно, думала я, не свойственна ли рассеянность внимания тем, кто страдает от ПКС, или это просто попытки Эшера вести непринужденную беседу. По крайней мере, в последнее время он кажется более уравновешенным.

– Конечно, – сказала я. – Если у покупателя не хватает монетки, я добавляю.

– А разве Уинстон, которого мне довелось узнать, не требует, чтобы ты каждую полученную монетку копила?

«Желтое перо» хранило миллиард слов, но именно это ударом огромного колокола отозвалось у меня в груди. Копить.

– Это была моя идея. Уинстон, скорее всего, даже ничего не заметил.

Протянув руку, Эшер тронул мой новый-старый экземпляр «Питера Пэна».

– Ты все время это читаешь, когда нет покупателей.

Снова меняет тему. Я придвинула книгу к себе, на случай, если ему вздумается ее открыть.

– Это одна из самых любимых. Я ее постоянно перечитываю. – Строго говоря, это уже не было враньем.

– Но книжка-то детская. А я слышал, как ты с покупателями про серьезную литературу говоришь. И это было круто. Вот я и удивился.

– Зря ты так про книжки для средней школы. В них часто поднимаются самые сложные темы в простой форме. – Я взяла книгу и потрясла ею перед его лицом. – Можешь сам в этом убедиться. Нет, серьезно. В ней меньше двухсот страниц. Ты со своим скорочтением наверняка ее минут за тридцать осилишь.

– А стоит ли мне тратить на нее столько драгоценного времени? – Эшер так наклонился ко мне, что я уловила запах мятного чая в его дыхании.

Разносящийся по помещению беззаботный вибрирующий звук, как оказалось, издавала я. И это был смех.

– Хорошо. Одна из моих любимых сцен та, где Питер находит свою пропавшую тень и пытается прикрепить ее к телу, – сказала я, надеясь на то, что знакомый текст про одного мальчика отвлечет меня от другого. – Это из третьей главы. «Если он о чем-нибудь и думал в эту минуту (а я подозреваю, что думать было не в его привычках), то, конечно, только о том, что тень тотчас же прирастет к нему, стоит только прижать ее покрепче; когда же этого не случилось, он пришел в ужас. Он попытался прилепить ее мылом, взятым из ванной, но у него ничего не вышло. Дрожь пронизала Питера, он уселся на пол и расплакался».

– Да этот чувак Пэн – эмо.

Я не могла не рассмеяться:

– Это свежее ви́дение, но к твоему анализу не придерешься.

– Понятно, почему он тебе нравится, – сказал Эшер.

– К Питеру я питаю слабость. – Я прижала ладонь к сердцу. – Хотя он почти все время капризный и ветреный.

Я улыбнулась, ожидая от Эшера широкой улыбки, уже знакомой мне после проведенных им в магазине двух недель. Но на его лице не отразилось даже намека на усмешку.

– Кстати, об эгоистах: послушай, Дарси, прости за то, что произошло на пляжной вечеринке. Ужасно вышло. Лондон надо было просто не обращать внимания на Брин.

У меня сбилось дыхание. Брин. Пляж и Лондон Бэнкс. Анахорет.

Подобно Питеру, я, кажется, увидела свою тень отдельно от тела. Она сидела на пляжном покрывале, запутавшаяся в русалочьих волосах и в воспоминаниях. Там было вино, такое холодное, что сводило зубы. И пламя, и дым, и стыд.

– Прошло две недели… я должен был раньше об этом сказать, – продолжал Эшер. – Лондон частенько забывает, что выступать надо только на сцене. Еще хуже, когда она с Брин. А вдобавок еще и это дешевое вино. Надо было мне кинуть ее мобильник в тот переносной холодильник или что-то в этом роде. Ты… ты не заслужила такого дерьмового обращения.

Ой.

Четко сфокусированный взгляд Эшера в сочетании с его очевидной прямотой выбили почву у меня из-под ног. Перевернули все с ног на голову. Перетрясли всю. Части меня – те, что были тенью, – стали осыпаться на пол, и я ничего не могла с этим поделать. Мне нужна была история о девочке-подростке и о том, что она сделала, когда мальчик-подросток заглянул к ней в душу. Думай.

Я вдохнула и выдохнула раз, другой, и вот история нашлась. Но это был не роман с рассудительной героиней, а заметки таинственного автора, оставленные на полях в моем «Питере Пэне», подчеркнутые и украшенные восклицательными знаками.

«Я поняла, что только мне решать, дарить все это или нет. Мое доверие и мои чувства, и даже мои слабости… Он не мог их забрать! Однако, видите ли, случилось вот что. Когда он дал мне свое сердце и свои клятвы, а я дала ему свои, он вместе с ними получил и все остальное. Я не смогла отделить одно от другого!!!»

Конечно. Этот парень у моей стойки ничего мне не давал. Ни сердца, ни клятв. И в ближайшем будущем не собирался этого делать. И только у меня было право решать, делиться ли тайнами, стремившимися покинуть мое тело. Или сохранить их в секрете. Эшер просто говорил, а я слушала. Ничего особенного. Спрятав дрожащие руки под стойку, я затолкала свои тайны обратно, туда, где им было самое место, и мысленно застегнулась на все пуговицы. Потом подняла голову, расправила плечи.

– Ну да. Дешевого вина там было слишком много, – сказала я. А потом взяла и улыбнулась. – Не переживай, все хорошо. Но спасибо, что вспомнил.

На его лице мелькнула улыбка:

– Да ладно.

Из-за стойки я первой увидела сердитый взгляд на лице приближавшегося разъяренного Харриса Уинстона, и только потом Эшер услышал, как звякнул дверной колокольчик. К тому времени, как Эшер повернулся к двери, которая чуть не слетела с петель, я уже пришла в движение.

– Один день, – натянуто сказал красный, как рак, Уинстон. Он с силой взбил парчовые подушечки и подложил вторую подставку под ту, на которой стоял чай Эшера.

Из секции триллеров я взяла три книги Ли Чайлда в твердых переплетах (они стояли ближе всего ко мне) и шмякнула их на стойку.

– Эшер, раз тебе так понравился роман Паттерсона, почитай вот это, – сказала я погромче, чтобы пробиться сквозь пение Синатры в динамиках. И незаметно подмигнула.

– Э-э, да. Отличная идея, – мрачно согласился Эшер. – Ты всегда даешь покупателям такие полезные рекомендации. – Взяв одну из книг, он прочитал аннотацию на обложке. – А-а, Джек Ричер. Довольно интересный персонаж.

Уинстон уже оказался за стойкой:

– Я же не много прошу? Всего один день без нее… – Он замолчал, сосредоточившись на покупке, которая обещала принести неплохую прибыль.

Я сделала вид, что пробиваю первую книгу, – открыла обложку, перепроверила код товара, удостоверилась в том, что суперобложка не мятая. В конце концов Уинстон, поправив твидовую кепку, исчез в кабинете.

– Он, наверное, и есть здесь самая лучшая история, – заключил Эшер.

– Бестселлер, никак не меньше. – Я отнесла книги обратно на полку.

Эшер следовал за мной:

– Один вопрос. Каким образом Питеру наконец удается воссоединиться со своей тенью?

Сделав шесть шагов, я оказалась в отделе классики, сняла с полки новый экземпляр в твердой обложке, выдержанной в мятном и светло-голубом тонах, и гордо протянула его Эшеру.

– Тебе придется прочитать самому.

Его губы стали медленно растягиваться в ровной улыбке, но до глаз она так и не дошла.

– Наверное, я так и сделаю. Вдруг у эмо Питера найдется для меня дельный совет. – Смерив меня насмешливым взглядом, он коротко выдохнул. – Ну, знаешь, что-нибудь поэтичное и удивительно глубокомысленное.

– А ты что, потерял тень? – спросила я, думая о сцене, в которой Питер в поисках своей пропавшей половинки через окно пробирается в комнату Венди. И находит там девочку, способную пришить тень.

– Можно и так сказать. Моя тень осталась где-то там, на Дель-Мар-Хайтс-роуд.

Ой. Авария. У меня по спине пробежал холодок.

Но у Эшера же была своя Венди Дарлинг. Лондон с ее гибким телом и с волосами, которые блестели, будто новенькие монеты, что я давала покупателям. Если кто-то и достанет швейный набор, чтобы пришить Эшеру его недостающие части иголкой с ниткой, то это будет именно Лондон. Глупышка я. Глупышка, которой нельзя никого подпускать к себе.

Не каждая девушка может сказать, что ровно двадцать минут была платиновой блондинкой. Сегодняшний парик, который Тэсс выбрала под мою одежду – топ цвета слоновой кости и светлые потертые джинсы, был почти до поясницы. Челка тоже была длинноватой, шелковистые пряди закрывали мне глаза. Потратив пару минут на украшение головы, Тэсс угостила меня чаем, который заваривала слишком долго, и тремя домашними коричными печеньями сникердудль, которые компенсировали горечь чая.

К счастью для нее самой и с пользой для кассы «Париков», почти весь мой перерыв Тэсс была занята. Стоял октябрь, и, значит, всем нужны были парики для Хеллоуина, а постоянные клиенты приходили еще и за специальными масками, которые она заказывала каждую осень. Уинстону было бы полезно поучиться у Тэсс маркетингу.

Пока Тэсс помогала группе студенток из университета, покупавших радужные парики, я сделала селфи со своей новой бомбической прической и отправила его Марисоль.

Она: У-у-у, нравится. Стоит купить.

Я: Заткнись.

Она: Ха. eBay проверяла? Браво!

Я: Звони. Тэсс занята.

Не прошло и двух секунд, как я ответила на звонок Марисоль:

– Что там с eBay?

– Я посмотрела твои позиции. Дарси, две сегодня проданы в категории «Купить сейчас», и у тебя уже есть ставки на аукционах по двум оставшимся.

– Правда?

На продажу были выставлены две розовые помады «Элиза Б.», набор баз под макияж и палетка теней для век. Описания придумала я, а фотографии сделала Марисоль. Прикинув в уме, я поняла, что могу чистыми заработать почти сто долларов. И это в первую неделю.

– Я же говорю, новая нераспечатанная косметика уходит мгновенно. Так что упаковывай «Купить сейчас» как можно скорее и отправляй по адресам. Вся информация у тебя на почте.

Которую я давно не проверяла. Я еще раз откусила от божественного печенья.

– Поняла. Недалеко от «Пера» как раз есть почтовое отделение. Вещи пока спрячу в багажнике.

В мобильнике молчание, только фоновый шум. Я различила обрывки песенки из детского мультика и громкий лай двух немецких овчарок.

– Мари?

– Да, я здесь. Прости, – сказала подруга. – Просто задумалась. Знаешь, а у нас, кажется, может получиться.

Когда я об этом думала, меня терзали туманные сомнения. Потом подползало волнение. Следом появлялись вопросы и бесконечное количество плохих вариантов развития событий.

– Я стараюсь об этом не думать.

– Просто берешь и делаешь.

– Именно.

– Мама пока ничего не заметила?

– Пока нет, – ответила я. – Она теми ящиками не занимается, но это только первая неделя.

Марисоль вздохнула:

– Ди, первая неделя – и сто баксов.

Мы закончили разговор, а я все думала. И чувствовала, как все темное во мне закрывает светлое. Я инстинктивно посмотрела сквозь стоявшие вдоль боковой стены головы манекенов в париках, представив себе книги в «Пере», располагавшемся за стенкой. Разве не было там расставлено по полкам бесчисленное количество историй о персонажах, которым было тяжело выжить? О героях, которым приходилось лгать, чтобы спасти себя или любимых? О революционерах? О тех, кто шел на риск, кто просто делал это, потому что ничего другого не оставалось?

Или я просто хотела одурачить себя, пытаясь из хитрого воришки слепить честную героиню?

– Ну и что это такое? – защебетала Тэсс. Я даже не заметила, как она подошла. Усевшись на высокий стул, она подергала за мой парик. – Я надела на тебя такие роскошные золотистые локоны, а ты портишь все этим своим хмурым лицом. Надулась, как тот хеллоуинский парик-улей, который я только что продала.

Я выдавила из себя улыбку, которая, расплываясь на лице, становилась все более искренней.

– Просто забот много, но я справлюсь. – Еще один кусочек коричного печенья. – Ваше печенье помогает.

– Дарси-дива, сахар и углеводы помогают почти всегда. Я тебе и с собой дам. – Она сделала глоток чая, который уже наверняка совсем остыл. – Но ты недавно что-то говорила о финансовых трудностях. А с этим, уж поверь мне, к сожалению, не поможет даже самое лучшее печенье. Если ты, конечно, не продаешь его.

На этот раз улыбка уже была искренней с самого начала:

– Кажется, я нашла способ решить свою проблему. – Просто сделаю это.

– Конечно. Иначе и быть не могло.

Но я ее уже почти не слышала. Мое внимание было приковано к тому, что происходило на другой стороне Юнивёрсити-авеню. К зданию «Юристы Мид-Сити» подкатил знакомый белый «фольксваген-кабриолет» с откинутым верхом. Это был подарок Лондон Бэнкс на шестнадцатилетие (по крайней мере, так сказала Брин, когда ныла в разговоре с Марисоль). Лондон распустила конский хвост и встряхнула волосами, как лев гривой. И тогда вышел он. Эшер на этот раз был в темных – и, вероятно, не дырявых и не вымазанных в краске – джинсах и в серой рубашке.

Я могла незаметно стащить у накопителя косметику, но провести Тэсс Уинстон мне не удалось.

– В последнее время она чаще здесь появляется. За ним приезжает, – сказала Тэсс. – Хорошенькая у него девушка.

– Вы так думаете?

Она пожала плечами, но ее губы цвета фуксии чуть скривились.

– Эффектный кабриолет, эффектная девчонка. Здесь иногда бывает тихо. Вот я и заметила. Кроме того, я всегда, когда вижу, отмечаю красивые волосы.

– Лондон и в школу ходит с укладкой как с обложки. А когда слышит комплименты, всегда говорит, что это ее натуральный цвет, природа ее благословила, – объяснила я.

– Ха! – Тэсс фыркнула. – Натуральный? Я не это имела в виду.

– А что?

Мы наблюдали за тем, как Эшер, уместив свои длинные ноги в машине, наклонился к Лондон и чмокнул ее в губы. Но уехали они не сразу. Короткий и, похоже, неприятный разговор, который начался в зоне загрузки «Мид-Сити», закончился тем, что Лондон, театрально покачав головой, подняла у кабриолета верх.

– Дарси, цвет волос Лондон – не божий дар. Нет, мэм. Такой рыжий, как у нее, может подарить только колорист высшего разряда, со знанием дела смешавший разные тона. Получить что-то, хотя бы отдаленно напоминающее такой медный золотисто-каштановый из страны единорогов и волшебной пыльцы, можно только в пафосном салоне. Да, она от природы рыжая, это так. Просто она не такая рыжая.

Задумавшись, я постукивала пальцами по стеклянной стойке.

– Поверь мне, уж кто разбирается в волосах, так это я.

В магазин зашел покупатель, и Тэсс поспешила ему на помощь.

Я откусила от печенья еще раза три, когда пришло еще одно сообщение от Марисоль.

Она: Слово дня. Поехали.

Я: Лашбург.

Она: Хм-м-м.

Она: Тот, кто выпил слишком много «маргариты» и протаранил кораблем айсберг. Как «Титаник».

Я: *смеется*

Она: Проклятье. Неправильно?

Я: Прости, не то.

Она: Что тогда?

Я: Фальшивая монета.

Глава десятая

В голове один сюжет: вид изнутри

Что я терпеть не могу. Виноградный лимонад. Развязки. Завязки. Облезающий лак для ногтей. Пляжный песок. Что угодно со вкусом винограда. Что я обожаю. Шлепки. Красивые марки. Толстые кардиганы. Плоских морских ежей. Лимонные леденцы. Число 6.

Таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Помимо стихов и советов в моем «Питере Пэне» был полно всяких списков. Пронумерованные или промаркированные списки были убористо написаны на полях и втиснуты в пробелы между главами. Список «терпеть не могу – обожаю» крутился у меня в голове целый день, перекрывая не только учителей, но и жизнерадостную болтовню Марисоль. Даже после уроков я все думала о нем. Мне ужасно хотелось поболтать с автором заметок за карамельным латте со льдом. Девушка, которая обожает плоских морских ежей и терпеть не может пляжный песок? По закону природы ей требовалось преодолевать горы одного – утопая ступнями, ощущая налипшие на шлепанцы шероховатые песчинки, – чтобы получить хоть какой-то шанс обнаружить другое. Ей пришлось бы выдержать испытание чем-то ненавистным, чем-то причиняющим неудобство, чтобы хотя бы подступиться к награде. И несмотря на все трудности, связанные с ее достижением, награда эта попала в короткий список из шести любимых вещей. Может, девушка хотела сказать этим, что ради некоторых ракушек стоит потерпеть песок?

По полу зала школы Джефферсон прошаркали чьи-то ботинки. Этот звук вырвал меня из мира умозрительных плоских морских ежей. Увидев мистера Пенна, непревзойденного шекспироведа, работавшего вахтером, я улыбнулась, а он сказал:

– «Для меня приятнее слушать, как моя собака лает на ворон…»

– Вот вам сначала источник. «Много шума из ничего». – Я показала рукой на сцену, где с помощью приставных лестниц волонтеры вешали тканевый задник. Мистер Пенн выжидающе поднял бровь, и я добавила: – «Для меня приятнее слушать, как моя собака лает на ворон… чем как мужчина клянется мне в любви»[31].

Мистер Пенн задумчиво постучал по подбородку:

– Тебе просто повезло. Дай-ка попробуем… хм-м… вот что. «Когда при молниях, под гром мы в дождь сойдемся вновь втроем? Как только завершится бой…»

– «Как только завершится бой… победой стороны одной»[32], – тут же подхватила я.

– Источник?

– Так как, строго говоря, мы находимся в театре, я не могу произносить название этой пьесы из-за всем известного суеверия. В общем, ваша цитата из «Шотландской пьесы»[33].

К нам подошла миссис Ховард; в одной руке она держала рацию, в другой – сценарий.

– У меня два вопроса. В чем смысл вашей игры? – Она со значением посмотрела на меня. – И почему ты не занята в моем спектакле?

Мистер Пенн склонил ручку швабры в мою сторону.

– Позвольте представить вам мисс Дарси Уэллс, которая в очередной раз превзошла меня, хоть я и знаю о творчестве великого барда достаточно.

Я пожала плечами и закусила губу. Миссис Ховард нахмурилась:

– Я тут пытаюсь сделать так, чтобы актеры убедительно декламировали Шекспира полтора часа, а ты все знаешь наизусть? Похоже, у тебя в голове сокровищница! С такими познаниями тебе на сцене блистать.

– Да я ей уже три года об этом твержу. – Вставив это, мистер Пенн махнул рукой и удалился.

– Спасибо, конечно, но нет. Я предпочитаю читать. – В это время среди декораций «Много шума», чтобы поставить сцену, появились четыре главных персонажа. – Как я ни люблю Шекспира, мне некомфортно находиться в центре внимания или среди большого скопления людей. – В моей квартире меня со всех сторон окружали вещи. Не хватало мне только еще следящих за мной сотен глаз.

– Ну что ж. Жаль. – Миссис Ховард для наглядности вздохнула. – Кстати, костюмы твоей подруги Марисоль прекрасно дополнят нашу постановку.

Я улыбнулась:

– Вообще-то я здесь именно поэтому. Она ушла пораньше, к зубному, но сказала, что где-то здесь оставила свои эскизы.

– Джейс вчера после репетиции нашел ее блокнот. – Миссис Ховард куда-то указала рукой. – Чтобы не пропал, мы оставили его за кулисами.

Благодарно кивнув, я поднялась по ступенькам. Заглянув за боковой занавес, я быстро обнаружила блокнот Марисоль и тут же отправила ей сообщение.

Мне нужно было успеть на почту для eBay, а потом на работу в «Желтое перо», но Джейс с Алиссой как раз работали над одной из ключевых сцен с Бенедиктом и Беатриче. Я решила задержаться на пару минут, чтобы услышать, как оживают любимые слова, почувствовать напряжение и подавленные чувства. Пока я шла вдоль кулис, в голове вновь всплыло предложение миссис Ховард. Но все же я не изменила решения. Нет. Мой мир уже и так слишком похож на сцену, причем все двадцать четыре часа в сутки. Достаточно мне настоящей драмы, причем перегруженной декорациями.

Наслаждаясь отсутствием Уинстона, который отправился по делам, и пустым магазином, я захлопнула почтовый ящик и с тремя письмами в руке перешла Юнивёрсити-авеню. У нас с «Юристами Мид-Сити» были одинаковые адреса, только у «Юристов» последние две цифры стояли в обратном порядке. Вот почтальоны и ошибались. Сегодня мне предстояло впервые открыть темно-зеленую дверь центра. Из-за низких звукопоглощающих потолков пространство было больше похоже на душную тесную обувную коробку, чем на комнату ожидания. У молочно-белых стен стояли искусственные растения в горшках. Ряды ламп дневного света мигали и жужжали, отчего я сама себе казалась хомячком в слишком ярко освещенной клетке. Звуки молотка и классического рока, проникая сквозь поставленный на время строительных работ барьер из пластика, эхом разносились по короткому полутемному коридору.

Я решительно подошла к стойке администратора, но там никого не было. Я уже собралась было просто оставить письма, как вдруг откуда-то сзади раздался женский голос:

– Подождите, пожалуйста. Я сейчас.

Скорее всего, у них тут видеокамера. Мудрое решение. Я вполне могу немного подождать, чтобы с почтой точно ничего не случилось. Тоже мудрое решение, если вспомнить, что об этой конторе рассказывал Эшер. Со своего места я хорошо видела вход в «Желтое перо» – на случай, если зайдут покупатели.

– Извините. – Ко мне вышла полноватая блондинка с отросшими корнями волос и сильным загаром.

На ней было черное в цветочек платье с запа́хом. Я бы дала ей лет тридцать. На бейджике было имя – Ханна.

– Здесь редко бывает тихо, вот я и решила пока в подсобке прибраться. Я не помню, чтобы у нас были назначены встречи…

– Да нет, – сказала я и отдала ей почту. – Я работаю через дорогу, и нам по ошибке доставили ваши письма.

– Спасибо. В книжном? Эшер любит к вам ходить. – Ханна сморщила нос и обвела рукой вокруг. – Вы, конечно, понимаете почему.

Старые книги. Тишина. Удобные кресла Уинстона. Вот и все причины. Я прочистила горло:

– Да, у нас уютно.

Я повернулась, чтобы уйти, но остановилась, заметив чуть дальше по коридору девочку. Она сидела на узкой скамейке одна, держа в руках плюшевого медведя и пакет с перекусом, уголки рта у нее опущены. В такт энергичной музыке она болтала худенькими ногами. Нахмурив лоб, я посмотрела на Ханну.

– Оливия. Ей всего шесть лет, она здесь часто бывает. Ее мама на встрече с юристом. Могу сказать только, что ситуация там деликатная. Обычно я даю малышке бумагу и маркеры.

Я продолжала следить за «Пером». Но мое сердце рвалось к ребенку с золотистой светло-коричневой кожей и тугим конским хвостом с медно-каштановыми завитками. На девочке был желтый летний сарафан и шлепанцы. Я не могла не вспомнить шестилетнюю себя. Только в других декорациях. Оливия сидела в пустом коридоре с голыми стенами, где разносится эхо. Маленькая я сидела среди набиравшего силу накопительства, стены были заставлены, и давила на меня совсем другая деликатная ситуация.

– А можно я с ней поболтаю? Всего пару минут?

Ханна подумала и сказала:

– Почему нет? Вреда никакого.

Я осторожно подошла, но садиться не стала. Оливия положила в рот печенье в форме золотой рыбки и настороженно посмотрела на меня. Я улыбнулась:

– Привет я Дарси. Ханна сказала, тебя зовут Оливия?

Услышав знакомые имена, девочка чуть расслабилась. Она кивнула и покрепче прижала к груди мохнатого медведя. Я подошла поближе:

– Правда здесь скучно? Хочешь историю? Думаю, тебе понравится.

К счастью, молоток затих.

– Но ведь у тебя нет книжки, – заметила Оливия.

По-прежнему не сводя глаз с пустого книжного, я присела на скамейку.

– У меня куча книжек. Прямо здесь. – Я постучала себе по голове. – Ты когда-нибудь слышала историю о Сильвестре и магическом кристалле?

Оливия отрицательно покачала головой.

– Ну, это одна из моих любимых. Я работаю в книжном магазине через дорогу отсюда, там у нас есть эта книжка с картинками. Но сейчас можешь просто слушать слова и представлять картинки в голове.

Она кивнула и съела еще одно печенье. Я долго пересказывала историю, наблюдая за тем, как Оливия представляет себе ее и как легкая улыбка появляется в уголках этих губ бантиком. Когда я дошла до конца, кто-то захлопал в ладоши, но это была не Оливия. Я обернулась: за нашей спиной, в середине коридора, стоял Эшер. У меня в голове стало необычно тепло, щеки запылали. Как долго он там стоял?

Я вскочила, кивнув Эшеру:

– В магазине никого, мне нужно вернуться туда. Приятно было познакомиться, Оливия.

– До свидания, Дарси, – помахав мне рукой, сказала она.

Эшер догнал меня:

– Эй, я как раз шел к тебе.

Мы вместе вышли в предвечернее тепло, под безоблачное калифорнийское небо. Все было залито солнечным светом, который отскакивал от металлических рам и от окон машин. Прикрыв ладонью глаза, я подстроила свой обычный аллюр под неторопливую походку Эшера; мы перешли дорогу и оказались в книжном.

Сегодня в магазине пахло не столько бумагой, сколько едкими молекулами лимонной полироли для мебели. Я, видимо, пахла так же, потому что в соответствии со списком «Дела для Дарси» целый час полировала тряпочками из микрофибры столь милые Уинстону старинные комоды и столы. Я думала, что Эшер займет свое обычное место в мягком кресле винного цвета. Он этого не сделал. Не пошел он и в отдел подержанных книг. Он проследовал за мной к кассовой стойке, и я заметила, что он не сделал еще одной привычной вещи.

– А где же твой чай? – спросила я.

Эшер сцепил руки и всем телом навалился на мою стойку. Вторгся в мое личное пространство.

– Что-то сегодня не хотелось за ним идти.

– Разве врач не рекомендовал тебе каждый день пить травяной чай?

– Позже выпью.

– Да тут один квартал. Можешь сбегать и…

Он покачал головой. Я видела, как на длинной шее дернулся кадык.

– Почему ты говоришь про чай и игнорируешь того слона, которого оставила в «Мид-Сити»?

– Э-э-э? – Это все, что я сказала, и даже оно вышло сдавленно и скрипуче.

– Дарси, что это было?

– В смысле Оливия?

– В смысле как у тебя в голове случайно оказалась целая книжка с картинками?

Я пожала плечами:

– У меня в голове много книг. Точнее, отрывков из книг.

– А вот остальное человечество в большинстве своем так не умеет. Теперь ясно. – На лице Эшера появилось что-то похожее на улыбку. – Я понял, что Брин на вечеринке сказала. Это не просто огромный словарный запас.

Я прикусила щеку.

– Значит, я умею читать в десять раз быстрее тебя. А ты навсегда запоминаешь то, что прочитала?

– Не совсем так. То есть у меня нет по-настоящему фотографической памяти. Просто я… э-э… провожу за чтением много времени. – Много, очень много. – А мой мозг запоминает те фрагменты, которые мне больше всего нравятся. Мозг фотографирует их, чтобы я могла потом взглянуть, но как это происходит, я объяснить не могу. Кроме того, если надо запомнить текст, я делаю это легко и быстро. – Я перевела взгляд на детский отдел. – Мама часто читала мне книжку «Сильвестр и магический кристалл». – Пока не перестала.

– Моя тоже. Оливия попала в тяжелую ситуацию. Все это конфиденциально, но давай между нами? – Он дождался моего кивка. – Ее папа тот еще тип. К тому же ревнивый, как оказалось, и переходит в режим берсерка из-за любого пустяка. Ее мама борется вместе с моим дядей Майком за исключительное право опеки над Оливией. Им постоянно приходится оглядываться. Мне уже не раз приходилось провожать их до машины, когда консультации поздно заканчивались.

Где-то в сердце у меня что-то треснуло, обнажив нежность.

– Мне показалось девочке была нужна сказка.

– Ты оказалась отличной феей-сказочницей. – Он улыбнулся, а потом снова стал серьезным. – Мы целых три года вместе учились в Джефферсоне, а я этого не знал.

Ты меня вообще не знал.

– И теперь мне уже интересно, чего еще я не знаю. Какие еще у тебя суперспособности или, там, тайны? – спросил Эшер.

Я вся сжалась.

– Только одна – эта, – сказала я, нервно поеживаясь.

Тайны – с чего же начать? И считалось ли суперспособностью воровать у накопителя и проводить секретные сделки на eBay? Если да, то Марисоль просто обязана сшить мне плащ-накидку индивидуального дизайна.

– В Джефферсоне, как и в других школах, любят сплетни, – сказал Эшер. – Если у кого-то клевый талант, рано или поздно об этом узнают. Сарафанное радио.

– Я не люблю рассказывать о своих способностях, об этом знает только парочка друзей. Наверное, некоторые одноклассники знают или думают, что знают. Ты же слышал, что говорили у костра. Но вообще я не из тех девчонок, которых все обсуждают. – И никогда такой не буду. – Знать множество необычных слов и историй – это ерунда в сравнении с тем, что умеешь делать ты. – От внезапного прилива храбрости, свойственной размахивающим мечом героиням фэнтези, я посмотрела в лицо ему, этому парню в моем магазине, навалившемуся на стойку, не пьющему свой чай и задающему вопросы обо мне. – Далеко не так классно, как уметь летать. Для большинства из нас предел мечтаний – водительские права к шестнадцатому дню рождения.

Эшер подскочил и закрыл лицо руками:

– Черт.

– Что…

– Ты упомянула день рождения, а ведь у меня совсем из головы вылетело. Сегодня день рождения Лондон.

Лондон. Конечно. Я о ней тоже благополучно забыла.

Он взглянул на часы:

– Меньше чем через час она приедет за мной. К счастью, я уже зарезервировал столик в ее любимом кафе. Но вчера собирался пойти купить ей подарок и…

– Забыл?

– Она будет разочарована.

Я вышла из-за стойки:

– Ничего. Еще есть время найти ей подарок.

Эшер надавил пальцами на виски, поморщился:

– Здесь в округе и магазинов-то хороших нет, а я сегодня без машины. – Он кивнул в направлении стены. – Не могу же я на ужин явиться с париком от Тэсс.

– Эшер, дыши. Разве тебе не нужно избегать стрессовых ситуаций? – Клянусь, я буквально слышала, как у него стучит сердце: тук, тук, бабах. Громче, чем любые строительные молотки.

– Ну да, но этого мне не избежать. Сам виноват.

– Ты, кажется, еще кое-что забыл. Ведь ты сейчас в магазине.

Он хмыкнул:

– Не обижайся, но Лондон не очень-то любит книги.

– Какие там обиды. – Честно. – Но ты вообще-то провел здесь достаточно времени для того, чтобы знать: у нас есть отдел подарков.

– Я не… Правда?

Я махнула на стоявший в дальнем углу квадратный стол:

– У нас есть симпатичные ежедневники, наборы для письма, декоративные ручки и…

По лицу Эшера я поняла, что все это недостойно чести быть подаренным на восемнадцатилетие Лондон Бэнкс. И тогда я поняла, что достойно.

– Еще у нас есть вот это.

Я подвела его к одному из комодов, стоявших у отдела женских романов. На свежеотполированной крышке из вишневого дерева стоял кронштейн в виде буквы «Т» с серебряными браслетами-кольцами.

– Где-то полгода назад я уговорила Уинстона начать торговать кое-какой ювелиркой. Марисоль говорит, что сейчас в моде именно такие браслеты, вот он и позволил мне с помощью небольшой партии прощупать рынок. Продаются они хорошо.

Браслеты разжимались и сжимались, поэтому отлично сидели на запястье, на каждом из них висело по одной подвеске. Эшер просиял.

– Это в самый раз. – Он провел пальцем по браслетам; они зазвенели, как ветряные колокольчики. – Правда, не знаю, какой ей больше понравится.

– Что ей вообще нравится? Давай начнем с этого.

Он пробормотал себе под нос что-то вроде «жаловаться», но тут же рассмеялся.

– У Лондон не так много хобби, и она не любит зверюшек типа кошечек или птичек, как ты. – Он посмотрел так, будто в моей голове были не только слова, но и решения. – Ты девочка.

Вау. Мог ведь и ошибиться, шансы были пятьдесят на пятьдесят, но угадал. Я выгнула бровь.

– Ну, девчонки больше знают про девчонок, разве нет? Какой бы хотела получить в подарок ты?

Его вопрос веревкой стянул мне грудь. Никогда парни не покупали мне подарков. Я протянула руку и взяла два браслета.

– Мне нравится вот этот, со стрелой. – Я приподняла его повыше. Серебряная стрелочка покачивалась вперед-назад. – Я бы выбрала его, – тихо добавила я.

Эшер задумчиво кивнул. Тогда я показала ему второй браслет, с бутончиком розы:

– Эту модель мы продаем чаще других. Он хорошенький, и всем девочкам нравятся розы. Безопасный выбор.

Эшер взял в руку оба браслета, его взгляд бегал с одной подвески на другую. Стрела или роза.

– Ты не могла бы примерить?

Когда я протянула руку, Эшер чуть отодвинул рукав моего черного кардигана и надел оба браслета мне на руку. Пальцы, скользнувшие по моей коже, были теплыми и нежными. Я с усилием сглотнула. Шагнув ко мне, Эшер взял мою руку и поднял повыше. Рассматривал с разных сторон, размышлял.

– Они оба отлично смотрятся.

Бросив на меня быстрый взгляд, Эшер повесил браслет со стрелой обратно на кронштейн. Потом, сняв розу, он протянул ее мне:

– Но возьму этот. Роза меньше – не будет цепляться за свитера и все такое.

Я выдохнула:

– Точно. У нас есть коробочки и подарочная упаковка. Я могу завернуть очень красиво, ей понравится. – Слова оставили горький привкус на языке.

Эшер посмотрел на свои кроссовки, потом на меня, на лице его сияла широкая улыбка.

– Спасибо. Ты спасла мою задницу.

– Знаю. А твоя задница не забыла про открытку «С днем рождения»?

Его рот скривился, будто Эшер съел кислую конфету.

Я указала на полки у двери:

– Открытки на все случаи жизни. Пойди выбери, пока я тут упакую.

За стойкой я неторопливо заворачивала квадратную коробочку, выбрав бумагу в бирюзовую и черную полоску, которую тоже посоветовала заказать Марисоль, когда Уинстон был в щедром на редкость настроении. Моей ручкой Эшер написал поздравление на открытке с розовыми розами. Это было единственное в этом помещении прозаическое произведение, которое мне читать не хотелось. Заклеив конверт, он протянул мне кредитку.

– Один подарок на день рождения, и к приятному свиданию все готово, – сказала я, едва не споткнувшись на этих словах. И вручила ему коробочку.

– Я твой вечный должник. Не знаю, что бы я делал…

Я лишь отмахнулась.

Когда вернулся Уинстон, я обслуживала покупателей и наблюдала за жизнью, бурлившей за окном. Эшер провожал Оливию и изящную темнокожую женщину вниз по улице. Чуть позже он опять вышел из «Мид-Сити», теперь уже в темно-серых брюках и в рубашке на пуговицах. Пройдя по тротуару, сел на пассажирское сиденье кабриолета Лондон. В руках у Эшера была нарядная полосатая коробочка. Совсем недавно эти ладони держали мою руку. Они пахли только что распиленным деревом. Резкий, свежий аромат. Моя же кожа до сих пор пахла полиролью для мебели.

Глава одиннадцатая

Мэшап

«Разница между ним ней и другими мальчиками девочками в такие минуты заключалась вот в чем: они знали, что это все понарошку, а для него нее что понарошку, что всерьез – все было одно и то же».

Временами нам не видно, где кончается понарошку и начинается всерьез. А временами видно, и мы плачем.

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

В дверь моей комнаты дважды постучали.

– Дарси!

– Секундочку! – крикнула я, открывая ящик стола.

В его недра я смахнула очередную партию продукции «Элиза Б.», конверты с воздушной прослойкой, коробочки и упаковочную ленту. В коридоре стояла мама, она все еще была в банном халате. Развернув свой тюрбан из полотенца, я убрала влажные волосы с лица:

– Разве тебе сегодня не в утреннюю смену?

– Я… да. Но кое-что случилось. Я, когда готовила завтрак, прошлась по шкафам.

У меня похолодело внутри. Сегодня мама взялась за кухонные шкафы. Мне только не хватало, чтобы следом она принялась шарить по ящикам с косметикой. Ящикам, в которых уже покопалась я. И из которых украла кое-что. Я заглянула ей за спину, в кухоньку. На круглом столе стояла тарелка с одним тостом, белая кофейная чашка и столько ваз, фигурок и фарфоровых чаш, что не оставалось ни одного свободного сантиметра. Я протянула к маме руки:

– Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Сегодня в наш магазин придет региональная управляющая фирмы «Элиза Б.»

– Погоди-ка. Дело в начальнице?

Она кивнула:

– Я так переживаю, что достала свои любимые семейные реликвии и красивые вещи из того магазина сувениров в Ла-Хойе. Просто чтобы полюбоваться. Расставила хрустальные вазы, но их только пять. Шестая пропала. – Мама тяжело вздохнула.

Ну конечно. Дорогой ее сердцу набор миниатюрных бледно-лиловых вазочек. Мама держала его на открытой полке в ожидании ромашек, которые отец перестал ей дарить восемнадцать лет назад.

Я вцепилась в дверной косяк. Мама чувствовала себя в безопасности, только когда накопленной ею коллекции ничего не угрожало. Когда вещи были в неприкосновенности. Чем сильнее мама нервничала, тем чаще проверяла, все ли на месте. Так она могла быстро заметить пропавшие помады и кисточки для макияжа. Мне следовало быть еще осторожнее. Вдруг ошибусь и она раскроет мой план? Что я тогда буду делать?

Я повернула голову, вдохнула побольше воздуха. Думай. Надо было что-то предпринять. Что обычно случалось в романах, когда главного героя припирали к стенке – иногда в прямом смысле?

Неожиданный поворот. Нужен поворот сюжета. Отвлекающий маневр. Нужно переключить ее внимание на что-нибудь другое.

– Мам, забудь про вазу на минутку. Почему ты так боишься региональной управляющей?

Вопрос сверкнул в белках ее глаз, как электрический разряд.

– Я с ней еще не знакома. Она приезжает из Лос-Анджелеса, и очень важно с самого начала произвести на нее хорошее впечатление.

– Ты же говорила, что в вашем «Мэйсиз» чуть ли не самые высокие в городе объемы продаж «Элизы Б.»?

– Да, и мы этим гордимся.

– Это стало возможным в том числе благодаря тебе и твоей работе с командой. Управляющая ведь получает что-то вроде отчетов по продажам?

– Каждый месяц. – Мама бросила взгляд в кухоньку, потом снова посмотрела на меня.

– Тогда ты уже произвела хорошее впечатление. А сейчас тебе пора одеться и наложить потрясающий макияж, чтобы сегодня все точно прошло хорошо. И вместо того чтобы тратить время на кухне, может, тебе как-то по-другому, по-особому уложить волосы? Скажем, пройтись утюжком и заколоть заколками со стразами?

Мама чуть улыбнулась:

– Да. Спасибо, солнышко. Прекрасная идея. Не знаю, чего это я так разволновалась. Только я…

– Ну да. – У нее всегда находилось так много только.

Мама трижды стукнула пальцем по губам:

– Кстати. Забыла тебе сказать: на днях видела Томаса у нас в магазине.

Я усиленно старалась сохранить невозмутимое выражение лица. Должно быть, это просто совпадение, да? Ну, то есть люди ходят в магазин. Им нужны одежда и обувь. Но я все же спросила:

– Он к тебе подошел? Поздоровался?

– Когда проходил мимо моего отдела. Был довольно милый. Но он бродил по отделу косметики. Я подумала, может, ищет подарок девушке или родственнице. Я спросила, так ли это. Он как будто был немного на нервах, сказал, что заблудился и вообще-то ищет товары для мужчин и одеколон. Я показала ему, куда идти. Этот отдел так сразу и не найдешь, он в дальнем углу, за обувным. – Мама собралась уходить.

Вдруг Томас, когда я ушла, заметил что-то в нашем комплексе и решил наведаться к маме? Скорее всего, ничего страшного, сказала я себе, чтобы беспокойство не преследовало меня во время уроков. Может, действительно ничего страшного.

– Ах, Дарси, насчет вазы. – Мама задержалась у двери своей спальни, уставившись на свой фиолетовый педикюр. – Ты ее не видела?

Чему тут удивляться? Накопительство всегда оставалось главной ее заботой, и не важно, что было намечено на день. Я знала, что мама будет думать только об этом куске цветного стекла до тех пор, пока не найдет его. Я посмотрела ей прямо в глаза и кивнула:

– Видела. Она у меня на столе. – Откуда маме знать? Она ведь никогда не заходит в мою комнату. – Тэсс на днях дала мне для дома садовые розы. – Я заскочила в комнату и вернулась с двумя пышными розовыми цветками, торчавшими из маленькой хрустальной емкости. – Можешь оставить их себе.

Мама взяла вазу, понюхала цветы:

– Какие красивые.

– Им просто нужен был дом.

– Эй, Дарси, что нам больше нравится? Уисстон или Тэсстон? – спросил Эшер.

Держа в руках метелку из перьев, я выглянула из отдела фэнтези в «Желтом пере».

– Что?

Эшер в джинсах с пятнами краски расположился в одном из мягких кресел с подлокотниками, на коленях у него лежал раскрытый роман. Травяной чай на этот раз тоже был, остывал на столе-сундуке. Эшер показал на окно, за которым мой босс и его бывшая жена проводили сегодняшнее тротуарное собрание.

– В разводе они или нет, эти двое достойны имени в стиле мэшап. Тэсс плюс Уинстон. Итак, Уисстон или Тэсстон? О! – добавил Эшер. – Тэсс это удалось. Разозлила Уинстона. Я уже выучил последовательность. Сначала хмурый взгляд, затем он грозит пальцем. Потом – и только потом – он совершает следующий маневр: сопя и пыхтя, пожимает плечами.

Хихикая, я подошла ближе:

– И… он решительным шагом уходит за кофе, а она как ни в чем не бывало возвращается в «Парики». А вообще, думаю, Тэсстон звучит неплохо.

– Значит, Тэсстон. Каждой паре нужно имя в стиле мэшап. Таков неписаный закон.

Мне-то откуда знать.

Эшер глотнул чая и сказал:

– Джейс и Брин встречались прошлым летом И хотя их отношения продлились всего пару недель, я называл их «Брейс».

– Клево. А можешь придумать вариант для Марисоль с кем-нибудь?

– Ну, скажем, Марисоль и Джейс были бы, м-м-м, «Джерисоль». А я с Марисоль – «Мэшерсоль».

– Мэшерсоль! – рассмеялась я. – Она бы меня просто убила, если б узнала, чем я тут занимаюсь.

– Наверняка, – согласился Эшер. И с кривой усмешкой добавил: – Надо нам и тебя охватить. Например, ты и Джейс были бы «Джарси».

– Это просуществовало бы еще меньше, чем, э-э-э, Брейс.

– Круто, не находишь? Теперь остались лишь мы с тобой, – тихо произнес он. – Это точно «Дэшер».

– Дэшер, – вертя в руках метелку из перьев, прошептала я.

– Кстати, так зовут одного из оленей Санта-Клауса. – Его щеки порозовели. – По-моему, стоит того, чтобы запомнить. Умно, да и звучит хорошо.

Мой пульс застучал, как капли дождя по железной крыше.

– Надо же, как у тебя получилось, раз – и все.

– Чистая случайность, клянусь. – Он положил руку на сердце. – Совершенно незапланированно.

Я едва не задохнулась. Но тут в «Желтое перо» вошла Марисоль в новой кожаной куртке красного цвета. Я воспользовалась появлением подруги и восстановила дыхание.

– Как ты здесь оказалась? – спросила я. Голос был на удивление спокойным.

Марисоль и Эшер помахали друг другу в знак приветствия.

– Позвольте представить вам Дарси Джейн Уэллс, выдающийся пример внимания к покупателям.

Фыркнув, я следом за Марисоль подошла к стойке:

– Без близнецов, значит, ты пришла не сказки читать. В чем дело?

– Позволь задать тебе тот же вопрос, – прошептала Марисоль. Она незаметно кивнула на мягкое кресло винного цвета. Как будто парень в книжном – это событие. Она вообще-то уже знала, что Эшер в перерывах сюда заходит.

Мимикой я объяснила, что в этом нет абсолютно ничего особенного и что Марисоль пора угомониться. Она невинным жестом поднесла ладонь к груди и улыбнулась:

– Я с подарками.

– Вот это другое дело.

– Надо кое-что отпраздновать.

Марисоль достала из сумки карамельный латте со льдом. С напитком все было в порядке, несмотря на то что он приехал из «Старбакса» в «Перо» на дне бирюзового кожаного тоута. Не исключено, что я тихонечко взвизгнула.

– Спасибо, малыш. – Я сделала большой глоток своего любимого кофейного лакомства. – Что празднуем?

Лучезарно улыбнувшись, подруга снова нырнула в сумку и вытащила именной чек:

– Твоя первая выручка с PayPal. Дарси, у нас получилось.

Я изучала чек миссис Роблес, ощущая горьковато-сладкий привкус на языке – вовсе не от латте.

К нам подошел Эшер:

– Мне уже пора идти, но хочу все-таки поблагодарить тебя за идею подарка. Ты попала в десятку.

Марисоль повернула голову справа налево, от Эшера ко мне, а потом обратно. Я все объяснила:

– Если бы не твоя идея продавать у Уинстона те серебряные браслеты с подвесками, Эшер не смог бы найти в Сан-Диего подарок на день рождения Лондон.

Марисоль выразительно покосилась на Эшера.

– Ну… Все сложно. То есть Лондон… ну да. А браслет она уже сегодня надела. – Эшер опять тронул монетницу, монетки зазвенели точь-в-точь как серебряные подвески на браслетах. Стрела и роза. – Кстати, о Лондон, – сказал Эшер Марисоль. – Она примерила сшитый тобой костюм для «Много шума». У тебя реально талант!

Лицо моей подруги просветлело.

– Спасибо. В этом наряде во время примерки она была такая хорошенькая. Всего пара недель до прогона в костюмах.

Лондон. И я не удержалась и придумала еще одно имя в стиле мэшап: «Лэшдон».

– А вы, девчонки, на премьеру собираетесь? – спросил Эшер.

– У нас дни рождения в те выходные, и мы обязательно втиснем премьеру в план праздничных мероприятий, – заверила его Марисоль.

– А вы что, родились в один день?

– С разницей в один день, – объяснила я.

– Строго говоря, с разницей в двенадцать часов. Сначала Дарси, потом я. – Марисоль пожала плечом. – Из-за этого и подружились.

– Так. Я заинтригован. И что же стоит за… – он прочертил воображаемую линию между Марисоль и мной, – …этим?

Я взглянула на свою лучшую подругу, воспоминания возникли перед глазами, зияющие минуты того дня целиком поглотили «сейчас».

Марисоль кивнула в мою сторону:

– Расскажи.

Рассказать ему. Она это имела в виду? Расскажи Эшеру Флиту, парню с милой способностью придумывать имена в стиле мэшап. Парню, который стоит с одной рукой в монетнице. Рассказать ему? Нет. Мне хотелось вымести воспоминания о своем десятом дне рождения, как пыль из «Желтого пера». Похоронить в книгах мертвые детали, привести книги в порядок, занести их в каталог или продать. Что угодно, лишь бы не переживать все это раз за разом.

– Давай, – подбодрила подруга. – У нашей истории счастливый конец.

– Правда, – согласилась я. Ведь у меня теперь была подруга с ее кофейными сюрпризами и швейным набором, с помощью которого она могла починить все что хочешь.

Вдох, выдох. Еще раз.

– Мы с Марисоль учились в четвертом классе. У миссис Вуд. Мы несколько раз вместе играли на площадке и, бывало, делали групповые задания. Не более того. – Я глотнула кофе и повернулась к Эшеру. – Твоя мама приносила в школу угощение на твой день рождения?

Он улыбнулся:

– Она всегда приносила убойные брауни с помадкой. – Пирожные, которые он больше не может есть – спасибо аварии.

Я кивнула с полуулыбкой:

– Мой день рождения был в четверг, и мама пообещала привезти в школу кексы для всего класса. Я в радостном возбуждении всем об этом рассказала. В выходные мы заранее выбрали посыпку и… ну, мама готовит не очень хорошо, так что собиралась использовать смесь из коробки и готовую глазурь. Но мне было все равно.

Глаза Марисоль влажно блестели, щеки горели, но не от макияжа. Она кивнула мне. Продолжай.

– И вот день моего рождения, большая перемена. Обед. Вторая большая перемена. А кексов нет. И мамы тоже. – Сжав кулаки, я была готова разрыдаться. – Она забыла.

Лицо Эшера помрачнело:

– Ого. Серьезно.

– Помнишь себя, когда тебе было десять? Как ты старался вписаться, быть как все? Я хотела залезть под парту, а дети спрашивали, где кексы. Учительница всегда вызывала именинника к доске, все пели, и она из цветной бумаги сооружала короны с наклейками. Моя корона весь день простояла у нее на столе. Я знала, что миссис Вуд переживает, старается не терять надежды до самой последней минуты.

– Эта минута так и не наступила, да? – тихо спросил он.

Я отрицательно покачала головой.

– Но Марисоль меня спасла. – Я рассмеялась, это была самая приятная часть воспоминания. – Моя девочка встает с места – до последнего звонка десять минут – и заявляет, что мы решили отпраздновать дни рождения особенно торжественно, ведь нам исполняется десять. Типа, сюрприз. А так как у нее день рождения на следующий день, ее мама принесет угощения для нас обеих завтра. Помню, как она смотрела на меня, а я смотрела ей прямо в глаза и наконец улыбалась.

– Это. Просто. Потрясающе, – выдохнул Эшер.

– На следующий день после обеда мама Марисоль устроила настоящий пир. Никому в том году родители не приносили столько угощений. – Я повернулась к Марисоль. – Помнишь?

– Мама пришла с шарами, и с красивенькими тарелочками, и с соком в пакетиках, и с воздушной кукурузой в полосатых коробочках. И… – Марисоль сделала жест в мою сторону.

У меня в глазах стояли соленые слезы, в горле был ком.

– Она принесла необыкновенные кексы, я таких никогда не видела – огромные, из настоящей кондитерской, с толстым слоем крема и с конфетти. А самое главное – в два кекса были воткнуты пластиковые шпажки. На одной было розовое сердечко, на другой – желтая звездочка. Специально для именинниц.

Вдруг будто вспышка в сознании. Мозаичный стол. Нарисованное черным маркером «Шарпи» крошечное сердечко Марисоль. Моя пятиконечная звездочка.

– Это пластиковое сердечко у меня до сих пор сохранилось, – задумчиво сказала Марисоль.

– И я храню свою шпажку. После уроков я поблагодарила маму Марисоль, и больше мы об этом вообще не говорили. Ничего похожего на «Эй, теперь ты моя лучшая подруга». С того момента мы обе просто были вместе. – И так до сих пор.

Когда я закончила рассказ, в магазине стало очень тихо. Затих гул машин на Юнивёрсити-авеню, не было слышно надрывного Синатры и приглушенных духовых джаз-банда. Потом моя подруга нарушила тишину, громко выдохнув, и посмотрела на часы.

– Близнецам скоро на гимнастику, но сначала нам нужно «Слово дня», потому что… нужно, и все тут. – Она объяснила Эшеру правила игры.

– Я больше по дрелям, чем по словарям, но попробую, – согласился он.

Я допила кофе, раздумывая:

– Так… Есть! Сегодняшнее слово – «пейлеван».

– Пейлеван – это собиратель редких книг, – сказал Эшер.

Марисоль сморщила нос:

– Эшер, ты же не знаешь, что означает это слово, так ведь?

– Понятия не имею.

– Так я и думала. Я тоже. Итак, когда не знаешь, надо придумать определение как можно абсурднее, Дарси такое всегда смешит. В этом смысл игры.

Эшер смотрел на меня, сначала его взгляд блуждал где-то на периферии моего лица, потом проник прямо в душу. Я вздрогнула, а Эшер улыбнулся, так что чуть показались зубы.

– Хорошо. Это я могу.

– Ладно, – кажется, сказала я.

Его взгляд все еще будто проходил сквозь меня, отчего смеяться мне вообще не хотелось. У меня было только одно желание – просто спрятаться под стойку и читать.

– Смотри и учись, Эш. – Марисоль подняла указательный палец. – Пейлеван. Человек, пишущий исключительно маркированными списками. Его жизнь задокументирована в виде фрагментов, идущих после маленьких черных точек.

Подбородок у Эшера дрогнул, и он разразился смехом. Я не могла не засмеяться следом. На этот раз между нами не было неловкости, мы качали головами и закатывали глаза.

– Эшер, твоя очередь, – напомнила я.

Он скрестил руки на груди:

– Пейлеваны одержимы спасательными автомобилями. Они ничего не в состоянии делать, потому что ездят и фотографируют их и просто катаются за ними по городу. Селфи с фельдшером скорой помощи – высший пилотаж. И еще они целый день развлекаются, изображая звуки сирены.

– Слабовато, – сказала Марисоль в потолок.

Эшер скорчил рожицу:

– Но ты ведь смеешься?

Да, Марисоль смеялась. Мы все смеялись легко и непринужденно. Мне даже показалось – на несколько секунд, – что это лучше, чем читать.

– Достойные и даже изобретательные ответы, – заключила я. – Но пейлеван – это канатоходец.

Сгущались сумерки; друзья и те, кто пока не подходил ни под одну из категорий типа кто я для Дарси, давно ушли. Покупатели потратили достаточно денег, чтобы Уинстон не ворчал. Босс выключил свет и запер дверь в «Желтое перо», отправив меня своей дорогой по Юнивёрсити-авеню. И тогда я увидела ее и серебристый «мерседес», припаркованный позади моей «хонды».

Бабушка Уэллс вцепилась в лацканы своего черного блейзера.

– Здравствуй, дорогая. Хотела увидеться с тобой в твоем книжном, но на дороге ужас что творилось, и я подъехала только к закрытию.

Слова «Чего вообще тебе тут надо», звучавшие у меня в голове, были грубоваты. И я их не произнесла.

– Какой сюрприз. – Я переместила школьный ранец на другое плечо, но это никак не облегчило боль.

– У меня важная новость. – На мгновение опустив глаза, бабушка посмотрела на свои серые балетки. – Я подумала, что из-за нашего последнего разговора ты пока не готова снова прийти на ужин. Кстати, насчет этого… – Она покачала головой. – Но я забегаю вперед. Нет ли тут поблизости кафе? Тебе, наверное, уроки надо делать, но… – Я все сделала на работе. – Я пожала плечами. – В конце квартала есть «Старбакс».

– Думаю, подойдет. Хотя я никогда не понимала, почему эти странные сладкие напитки так популярны.

– Бабушка, у них есть и черный кофе.

Через пару минут мы вошли в полупустое кафе. Бабушка Уэллс заказала, как обычно, без кофеина, я же невидящим взглядом смотрела на доску меню. Марисоль уже угостила меня латте со льдом, и я чувствовала себя вполне удовлетворенной и сахаром, и кофеином.

Бариста повернулся ко мне:

– А для вас?

– Мне большой ромашковый чай, – вырвалось у меня, прежде чем я успела себя остановить.

Бабушка Уэллс села за ближайший столик на двоих напротив меня.

– Давно ли ты начала пить чай? Твоя мама всегда терпеть его не могла.

– Не так уж давно, бабушка.

Она достала из сумочка голубой конверт и крепко сжала его между пальцами.

– Не буду утомлять тебя разговорами ни о чем. – Бабушка шумно выдохнула. – Вот, пришло по почте несколько дней назад. – Она заметила, что наши напитки уже готовы, и, пока она ходила за ними, я не отрывала взгляда от таинственного прямоугольника. Очевидно, его было достаточно для того, чтобы в час пик выманить бабушку из Ла-Хойи.

Я взяла свой ромашковый чай, обхватив чашку ладонями так, как обычно обхватываю романы. Бумажная этикетка висела как подвеска.

– Дарси, это письмо из Таиланда. От твоего отца.

Глава двенадцатая

Бумажный папа

…Это ведь все понарошку, правда? Будто я их ее отец?

Д. Барри, «Питер Пэн», и Дарси Джейн Уэллс

Самым странным было то, что я не плакала – просто не могла плакать. Ни в «Старбаксе», когда бабушка Уэллс развернула бледно-голубую бумагу. Ни потом, сидя на диване в гостиной, когда снова и снова перечитывала письмо. Мама была на работе, и мне впервые за долгое время не хотелось спрятаться в комфортном порядке своей комнаты, с любимыми книгами. Внезапное – бац! он живой! – появление папы смешало все у меня в мозгу. Я запуталась. Мне казалось совершенно естественным сидеть среди самого ужасного беспорядка, и места хуже нашей гостиной я не знала.

Я проводила кончиками пальцев по исписанной синими чернилами бумаге – одному из очень немногих здесь предметов, которых касался и папа. Глупо, да, но я все же поднесла письмо к носу, пытаясь уловить аромат экзотической страны, из которой оно пришло. Следя за каракулями, написанными с наклоном, я заметила, что букву «Л» папа выводил точно так же, как я. Что еще я от него взяла?

Дорогая Дарси!

Если ты добралась досюда, возможно, тебе хватит мужества дочитать до конца. Не было ни дня, когда бы я не жалел о принятых мной решениях. Я понимал, что нужно было поступить иначе, но что сделано, то сделано. Я остался в Таиланде из эгоистических соображений и успокаивал себя тем, что ты жила в безопасности и в достатке, окруженная любовью. Тогда я думал, что сделаю тебе хуже, если вернусь. Я лгал себе. От твоей бабушки я узнал, что ты выросла блистательной девушкой. Но я не имею к этому никакого отношения. Тысячу раз начинал я писать тебе и тысячу раз не мог закончить.

Я не достоин быть тебе отцом, а ты достойна совсем не такого отца, каким я был и какой я есть. Уже прошло достаточно времени, с меня хватит подлых поступков. И хотя права я не имею, я все равно спрошу. В следующем году я наконец приеду в Калифорнию. Мне очень хотелось бы с тобой познакомиться. У меня за долгие годы накопилось огромное количество причин извиниться, я бы хотел сказать все это лично. Решение принимать тебе. И если ты решишь, что это слишком – слишком больно или слишком поздно, – я приму твое решение. Но столько лет спустя я просто обязан был спросить.

Твой отец,Дэвид Эллиот

Я сложила письмо, взвешивая каждое слово по одному, стараясь увидеть за их суммой живого человека. Но у меня не выходило. И ответить на вопрос, который он задал, я тоже не могла. В тот момент слова «папа» не было в моем огромном словарном запасе.

Два часа назад бабушка Уэллс подвинула лежавший на столе конверт ко мне и предложила взять письмо домой и поразмыслить над ним в одиночестве. Но когда это я в последний раз делала то, что предложила бабушка?

Она смотрела на меня, пока я читала; глаза мои оставались сухими, как пустыни, а выражение лица было невозмутимым и задумчивым. Бабушка тяжело вздохнула:

– Когда я увидела, что оно адресовано тебе, я едва в обморок не упала.

– Представляю себе, – прошептала я.

– По правде говоря, я ждала этого момента, хотя ты считала, что он никогда не выйдет на связь. – Бабушка провела пальцем по листу бумаги. – Даже если бы он не прислал письмо, настало время тебе кое-что узнать. Ты готова.

Я не смогла сдержать сердитого взгляда. Видимо, бабушка решила, что раз я готова сама платить по счетам, то, значит, готова и услышать суровую правду.

– Дарси, не забудь, пожалуйста, о моей гостевой комнате. Новая информация, скорее всего, сделает твою жизнь труднее и запутаннее, и, чтобы через это пройти, тебе понадобится чья-то поддержка. Я надеялась, что ты к этому времени изменишь свое решение насчет места жительства.

Она считала, что у меня не получится?

– Я решила денежный вопрос. Твоя гостевая комната просто конфетка, но я не знаю, что будет с мамой, если я перееду. Сейчас ей нельзя меня потерять. А появление папы… – Я потрясла головой. – Я только и делаю, что разбираюсь с родными, которые принимают неправильные решения. Ну, одним больше, подумаешь.

Бабушкины губы дрогнули, как будто кофе был слишком горячий, но она его даже не пила.

– Понятно. – Она теребила сережку с жемчужиной. – Дорогая, кое-чего о твоем папе даже твоя мама не знает.

Я чуть не поперхнулась ромашковым чаем.

– Отношения мамы и Дэвида были необыкновенно пылкими. Страстными – даже до неловкости – с самого начала.

Я вздрогнула. Кажется, сейчас я услышу лишние подробности.

– Еще и непостоянными. – Бабушкины тонкие пальцы метнулись в пространстве между нами. – Мы с твоим дедушкой, конечно, считали Дэвида достаточно умным парнем, но не теряли надежды на то, что его отношения с мамой угаснут. Они постоянно ругались. Не раз мы слышали, как они кричат друг на друга на подъездной дорожке у нашего дома и хлопают дверьми. Они друг другу не доверяли, ревновали, не давали друг другу спокойно жить. Мама по ночам рыдала. У меня всегда было такое чувство, что она себя потеряла, встретив Дэвида.

– Как это?

– До того как он появился, она всегда была сильной. Умная, сосредоточенная, с большим потенциалом, она во многом была такой, как ты.

Была ли я сильной и сосредоточенной? Возможно. Но все это, казалось, не имеет никакого значения сейчас, здесь, с бабушкой, когда возле моего стакана с чаем лежит этот листок бумаги пятнадцать на двадцать сантиметров.

Бабушка сделала глоток:

– Она и раньше встречалась с парнями, но с Дэвидом все было совершенно по-другому. Он стал частью ее, как пагубная привычка, одержимость. Независимая, способная девушка исчезла. Чем больше она проводила с ним времени, тем меньше внимания уделяла своим друзьям, и в какой-то момент большинство из них поставило на ней крест. В конце концов она стала думать о себе только как о половине пары.

– А он уехал.

– Дарси, твой отец был молодым, легкомысленным и безрассудным. Только когда он наконец оставил твою маму, ему стало ясно, насколько они друг другу не подходили. Как отравляли друг другу жизнь. Он понял, что для своего же собственного блага Терезу больше никогда видеть не хочет. Вот о чем он говорит в письме, упоминая эгоистические соображения. – Бабушка положила свою теплую от кофе ладонь на мою руку. – Но когда он узнал о тебе, его стали раздирать сомнения. Он тут же связался со мной и с твоим дедушкой, но наш ответ стал для него неожиданностью.

Я раскрыла рот от удивления.

– Он твердо решил остаться в Таиланде. Это не обсуждалось. Там он обрел настоящее счастье и покой. К тому же со своей семьей он уже общаться перестал. В Бангкоке он начал новую жизнь. Но все же он твердо решил поддерживать тебя финансово. Он полагал, что мы все равно будем этого от него добиваться.

– Погоди. А вы не добивались?

– Нет. Мы решили сделать по-другому. Дедушка сказал Дэвиду, что мы будем заботиться о маме и о тебе и что в его отцовской поддержке необходимости нет. Поэтому тебе дали нашу фамилию, а не фамилию Эллиот. Однако мы пообещали регулярно рассказывать ему о тебе. Несколько раз в год посылать фотографии. Он знает и о твоем литературном даре.

Новость, как торнадо, рушила все вокруг. Вихрем завертелись обломки того, во что я верила всю свою жизнь.

– А мама все это время считала, что отец не интересовался нашей жизнью. Не выходил на связь… И не предлагал помощь. Но это неправда.

– Да.

– А почему ты не сказала ей? – Я встряхнула головой. – Почему не сказала мне?

– Дорогая моя, это прозвучит странно, но тогда мы считали, что делаем все правильно. Конечно, мы сказали твоей маме о том, что Дэвид предложил финансовую поддержку. Но мама отказывалась принять тот факт, что он никогда не вернется. – Бабушка протянула было руку, но на этот раз меня не коснулась. – Мы решили не говорить о том, что твой отец тобой интересовался и что я исправно ему писала. Тогда мы с твоим дедушкой считали, что разлука подействует на маму так же, как на Дэвида. Думали, мама поймет, что они отравляли друг другу жизнь, и оставит все это в прошлом, начав вместе с ребенком новую жизнь. Нам казалось, маме труднее будет двигаться вперед, если она узнает о том, что отец про тебя спрашивал. Мы боялись, что это будет ей мешать, что она захочет контролировать общение с Дэвидом. Она не смогла бы остаться в стороне, и это плохо повлияло бы на нее саму. Мы считали, что так помогаем ей вернуться к нормальной жизни.

– Хорошо у вас получилось.

Она так и не вернулась к нормальной жизни; движения вверх не было. Напротив, она тонула, погибала под гнетом накопительства. Она все равно была одержима одной идеей, пусть и другой.

– Мы с дедушкой и представить себе не могли, что твоя мама провалится в пучину скорби и отрицания. Многим удается подняться после невзгод. Твоя мама не смогла. Мы неправильно оценили ситуацию. Нам следовало тогда действовать активнее. – Бабушка опустила голову. Ее дыхание стало прерывистым, на лбу заблестел пот. – Дарси, это я виновата… Я виновата в том, что мы тогда сделали недостаточно. И в том, что держала это в секрете от тебя. Это все от страха. Как могла ты, будучи ребенком, справиться с этой информацией, когда тебе не могла помочь твоя собственная мама? Оглядываясь назад, я понимаю, что это было неправильно, нам следовало найти какой-то путь. Не разобравшись, мы решили, что вы с мамой одно целое, а нам следовало доверять тебе.

Неужели так будет всегда? Мамины проблемы – мои проблемы? Мамины слабости – мои слабости? Ее накопительство… мое накопительство?

Уже спустя несколько часов, сидя на диване, я мысленно нажала кнопку «Стоп» и остановила воспоминания о разговоре в «Старбаксе». Обрывки откровений бабушки Уэллс, звеня, навалились на меня вместе со сковородками и одеждой, которая никому в этом доме не подходила по размеру. Шум стоял оглушительный, информация будто хотела, чтобы я ответила. Чтобы что-то сделала, хоть что-то почувствовала. Но я была в растерянности. Я вообще ничего не понимала.

Звякнул мой мобильник.

Марисоль: Привет, я оставила свою красную куртку в «Париках».

Я: В «Париках»?

Она: Зашла туда после книжного. Увидела в витрине новые шарфики с бахромой. Тэсс показала мне один цвета лайма.

Я: И ты его купила.

Она: Ну! Но он не сочетался с красным, вот я и сняла куртку. И забыла ее, идиотка.

Я: У Тэсс куртка будет в сохранности, только она ее обязательно примерит.

Она: Ха-ха!

Я: Заберу во время следующей смены.

Она: Спасибо, Ди. Новости есть?

Новости? Боже. Я открыла письмо и нашла мужчину, с которым не знала, как общаться. Отца, который писал букву «Л» как я и которого не было в моей жизни. Колючий холодок от ступней пополз вверх по телу: скажешь вслух – и сделаешь настоящим. И тогда я, Дарси Джейн Уэллс, написала всего четыре слова девчонке, которой всегда, всегда в течение восьми лет рассказывала абсолютно все.

Я: Ничего такого. Увидимся завтра.

Я еще смотрела на голубое облачко сообщения, когда услышала поворот ключа в замке. Мама вернулась раньше? Стараясь двигаться как можно быстрее, я бросилась по «козьей тропе» к своей комнате. Войдя туда, я кинула письмо на книги, лежавшие на ближайшей полке. Потом закрыла дверь и, тяжело дыша, прислонилась к ней.

– Дарси? – позвала меня мама.

Мы встретились на полпути, потому что я пошла от своей комнаты на кухню. Там я налила стакан воды, мне она как раз не помешала бы. Мама приложила пальцы к вискам, это движение напомнило мне Эшера.

– Страшно болит голова, Кэролайн подменила меня, а я ушла домой.

Я кивнула. Рука со стаканом подрагивала. Положив ключи, мама полезла в шкаф, где держала алкоголь. Полки ломились, но не от водки, джина или виски. Когда она вошла, в руках у нее ничего не было. Кошелек ее, скорее всего, был так же пуст, как и заначка. Вздохнув, мама налила себе воды и проглотила пару таблеток. Я подумала, что сейчас она пойдет в свою комнату отсыпаться, чтобы голова прошла. Если так, мне не придется ни смотреть на маму, ни совершать человеческие действия, например есть и общаться.

Но мама не двигалась с места и с любопытством меня разглядывала. Я плотно прижала подошвы кроссовок к плитке на полу, чтобы тверже стоять на ногах, потому что мама вдруг взяла мое лицо в свои холодные и чуть влажные ладони. Она была так близко, что я видела растущие вдоль пробора тонкие седые волоски. Когда в последний раз она вот так меня касалась? Холодными большими пальцами она провела по моим бровям.

– Что-то я их совсем забросила. Давай придам им форму.

– Лучше отдохни. У тебя же голова болит. – Вся моя жизнь, и аренда, и письмо…

– Ничего. Эти брови нуждаются в уходе.

Мама отвела меня в ванную и превратила заполненное разными товарами крошечное пространство в маленький личный броу-бар «Элиза Б.». Она усадила меня на розовую плюшевую крышку унитаза, пока воск грелся в одном из шести электрических нагревателей.

– Закрой глаза.

Легкими штрихами карандаша для бровей мама над каждым глазом наметила линии. Налипший на деревянную лопатку воск при первом соприкосновении с кожей всегда казался слишком горячим. Такая боль уходит, как только ее почувствуешь. Мама прижимала к коже чистые узкие полоски хлопчатобумажной ткани и уверенными движениями срывала их, а я каждый раз чуть вздрагивала.

– Малыш, расслабь плечи. Ты очень напряжена.

Я с усилием выдохнула. Я тебе вру. А управляющий вполне может нас выселить.

Мама взялась за ножницы и пинцет:

– В школе все хорошо? А то лоб весь в морщинах.

– Все нормально. – У бабушки новости. Никто не может зайти к нам в дом. А ты не перестаешь покупать вещи.

Ее движения замедлились. Когда чуть защипало от втираемого в кожу геля для бровей «Элиза Б.», я поняла, что мама почти закончила. Она не спеша помассировала мне виски, а потом стала перебирать волосы и разминать кожу головы. Наверное, это был единственный доступный маме способ приласкать меня. Закрыв глаза, я вдыхала ее запахи – мятной зубной пасты и духов с туберозой. Мама нанесла на веки густой лосьон.

– Ну вот. Красота. – Она отключила нагреватель для воска и положила инструменты на раковину. – Теперь пойду спать. Спокойной ночи, малыш. – Мама опять потрепала меня по щеке.

Только услышав, как мягко закрылась дверь ее спальни, я встала. За закрытой белой панелью, в ящике моего стола, была спрятана украденная косметика. За дверью ждал отец – мир фантазии, жизнь понарошку, человек, которого я не знала, упакованный в маленький голубой прямоугольник. С трудом сглотнув, я вошла в комнату, дарившую мне комфорт и таившую столько опасностей. Я не знала, что делать с папой, но знала, что делать с письмом.

Которая из них? Стейнбек или Роулинг? Льюис, Этвуд, Фицджеральд или Остин? И тогда меня осенило – Чарльз Диккенс. И у меня была подходящая книга. Я достала «Большие надежды» в твердой обложке. Роман был прекрасен – описание бедности, воров и сирот. И женщина там тоже была, всегда в изорванном в клочья свадебном платье, она все ждала, чтобы погибнуть ради всего и ради ничего. Я вложила голубой листок в середину, закрыла книгу и поставила на прежнее место. Возьми его, подумала я. И сделай то, что делаешь всегда.

Глава тринадцатая

Свет мой, зеркальце

Помнишь, как я схватила

время за тонкую шею?

Одетая в черную шаль, перерезала жилу.

Притихло красное сердце Вселенной,

На меня ты долго смотрел, но минуты исчезли,

пока я не ослабила хватку.

Пополам согнулось время в приступе кашля,

далеко назад отшатнувшись,

стало вчерашним дыханьем.

Таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Тэсс с длинным красновато-коричневым каре, похожим на мои настоящие волосы, ласково погладила шикарную куртку Марисоль и отдала ее мне.

– Почему ты не зашла на перерыв? У меня есть новый чай. Коричный чай мате́. – Она взглянула на большие настенные часы. Почти полседьмого. – Сейчас уже поздно. В нем кофеина больше, чем в кофе.

– Вы же помните про товар от нового поставщика? Заказ должны были привозить по частям в течение следующих двух недель…

Она что-то проворчала, я закатила глаза.

– …Но вместо этого коробки пришли все сразу, так что Уинстон сегодня был…

– Примерно как Уинстон?

– Именно. Поэтому я осталась, пытаясь разобрать новый товар побыстрее – для всеобщего блага.

Я положила куртку на стойку, где уже лежали моя сумка и книга, которую мы заказали специально для Майкла Флита и которую он с нетерпением ждал. Курьер чуть было не опоздал, но все же застал нас с Уинстоном. У темного магазина, с ключом в замке. По мнению Уинстона, уровень сервиса в «Желтом пере» – то есть мой уровень сервиса – предполагал, что я сама доставлю заказ Майклу лично в руки.

Тэсс задумчиво постучала пальцем по уголку губ:

– Так, тебе необходим заряд энергии. – Она убежала в отдел подержанных товаров и вернулась с париком, которого я раньше никогда не видела. – Даю гарантию, он поднимет тебе настроение.

На этот раз, особенно после вчерашнего, я готова была ей поверить. Я позволила Тэсс сделать все как следует. Вместо того чтобы просто натянуть парик мне на голову, она взяла нейлоновую шапочку и спрятала мои собственные волосы под эластичную ткань. Затем она надела новый парик поверх шапочки. Он был сделан из натуральных волос черного цвета и не выглядел неестественно. Казалось, что на голове ночное небо. Воздушная челка падала мне на лоб, у висков и за ушами вились легкие прядки. Блестящая грива была собрана в тугой, высокий конский хвост.

– Ты только посмотри на себя, Дарси-дива. – Поправляя парик, Тэсс просто светилась.

О, и я смотрела, широко раскрыв рот. На этот раз она почувствовала мое состояние и, кажется, точно поняла, что мне нужно. Я ей ничего не сказала о письме. О моем чернильном папе, запертом в печатном доме. Весь день я была в замешательстве, но, как только парик оказался на голове, я смогла выдохнуть обрывки своего прошлого, которое была не в состоянии понять. Я запрятала их в глубокую, черную, как пряди волос, тень.

Я осторожно шагнула. Вправо, потом влево. Отступила чуть назад и повернулась вокруг себя, и черный хвост прошелестел над серым топом без рукавов.

Ко мне подошла Тэсс. Она мягко положила руки мне на плечи.

– Клянусь, этот буквально создан для тебя. Но мы еще не закончили.

– Как не закончили?

Схватив со стойки косуху, она велела мне просунуть руки в рукава.

– Твоя Марисоль не будет возражать.

Фигура Марисоль была полной противоположностью моей, но красная куртка села на меня так, будто возникла по мановению волшебной палочки. У меня неожиданно появились формы. Талия сузилась, будто на мне корсет. Воротник, подобно крыльям, лег на груди.

– Я, у-у-у…

– Помада у тебя есть?

– Скорее всего, с собой нет. Разве что бесцветный блеск, который я утром нанесла.

– Хм-м. Не годится. – Тэсс полезла под стойку за своей розовой косметичкой.

– Тэсс, не надо.

– Чепуха. Ну ради меня. Я уже давно хочу это сделать. – Она вытащила два тюбика, сравнила оттенки.

– Фделать фто? – спросила я, пока Тэсс красила мне губы.

– Сиди смирно. – Сделав еще мазок, она ногтем большого пальца чуть подкорректировала контуры. – Вуаля! – Она повернула меня к зеркалу. Клубнично-красные губы блестели и казались чуть припухшими.

– Давно хотела помочь тебе преодолеть застенчивость. Вот она, моя Дарси-дива. Сильная и прекрасная. Неотразимая кокетка, готовая сразить наповал всех парней школы Джефферсона.

– Я не кокетничаю. Просто не умею. Вообще не знаю, что делать, куда девать… себя, – добавила я тихо.

– Вздор! – Тэсс цокнула языком. – Кокетство – это не действия. Кокетство – это ты. Это уверенность девушки, которая знает, чего она хочет – или кого. И которая знает, что она того стоит. – Тэсс с нажимом провела ладонью вдоль моей спины.

Я расправила плечи.

– Ну-ка пройдись. Ступай гордо, покажи себя, мисс с прической суперзвезды и курткой моей мечты.

Я нахмурилась:

– Тэсс…

Схватив меня за руку, она пошла со мной по центральному проходу «Париков» так, будто мы поздним вечером гуляем по Пятой авеню. Туда-обратно, под взглядами манекенов в париках.

– Вот так, дорогая.

Поначалу, расхаживая по залу под громкие подсказки Тэсс («Подними подбородок!», «Губки сложи», «Походка от бедра, но не переборщи», «Все изящно, без пошлости»), я чувствовала себя олицетворением нелепости. Но через несколько минут мне все это даже начало нравиться.

Тэсс отступила на шаг, поаплодировала:

– Я знала, что в тебе это есть. Потрясающе. Как мы тебя упаковали!

Я резко затормозила, скрипнув одной из своих черных балеток по плитке на полу. Упаковали!

– Ой! Они скоро закроются, а у меня совершенно из головы вылетело. – Я метнула взгляд через окно на здание «Юристов Мид-Сити». К счастью, свет там еще горел. – Я сейчас. – Схватив книгу Майкла Флита, я выбежала в сумерки.

– Дарси, ты не…

Я почти бежала. Слова Тэсс утонули в прохладном октябрьском воздухе. На переходе я коснулась головы и поняла, что на мне все еще надет парик с черным конским хвостом, а под ним шапочка. Вернуться я не могла – был риск, что центр закроется. И признаваться Уинстону, что не доставила товар, потому что примеряла с его бывшей женой парики, тоже было нельзя. Что ж, меня ждало что-то интересное. У меня было всего несколько минут, и, значит, я должна была появиться в приемной «Мид-Сити» прямо в этом прикиде. Ни одежда, ни косметика, ни даже прическа не были моими… не были мной. Но тайная жизнь, скрытая всем этим от чужих глаз, никуда не делась.

Как только загорелся зеленый, я быстрым шагом припустила через переход, а сама в это время думала о том, почему это Эшер сегодня не приходил на перерыв в «Желтое перо». Я злилась на себя из-за того, что заметила это. Что стала считать его самого, его чай и его скорочтение частью своего дня. И даже кирпичное здание «Мид-Сити» с его темно-зеленой дверью у меня теперь тоже ассоциировалось только с Эшером. Я закатила глаза, рассердившись на себя, а потом увидела табличку с часами работы у входа. Сегодня они закрывались на час позже, потому что принимали без записи. Так что я напрасно неслась сюда в этом черном парике.

Гул голосов и толпа народа – здесь все было совсем не так, как в прошлый раз, когда я нашла маленькую Оливию, которая одна сидела на скамейке. Клиенты в ожидании своей очереди переговаривались группками или отбивали ритм под музыку в наушниках. Ханна едва справлялась: сидя на своем месте, она пыталась помочь семье из четырех человек и отвечала при этом на непрерывные звонки.

Толпа потеснилась, дав мне протиснуться в коридор. Там я опустила книгу в прозрачный ящик, висевший на двери кабинета мистера Флита. Из отгороженной от коридора строительной зоны доносился ритм рок-музыки и жужжание инструментов.

Вдруг входная дверь резко распахнулась, и загорелый пепельный блондин-великан буквально занял все свободное пространство.

– Где этот? – Он ввалился в помещение, я невольно отступила назад.

Ханна, нахмурившись, встала со своего места.

– Мистер Эндрюс… Джеффри. Их здесь нет. Уходите. Прямо сейчас.

Джеффри Эндрюс пошел напролом. Люди начали возмущаться.

– Эй, парень, поосторожнее.

– Остынь, братишка.

Матери загородили собой детей, прижав их к стене. Кто-то из посетителей вышел на улицу, кто-то вытащил мобильник.

Джефф с перекошенным от злости лицом подошел к стойке.

– Да не Оливия и ее шлюха мать. – Он посмотрел направо, налево и даже заглянул в подсобку за спиной Ханны. – Где этот паренек Флит. Только не говори, что его тоже нет.

Ханна подалась вперед:

– Его не…

– Лжешь. Мне нужно с ним поговорить с глазу на глаз, срочно. Флит!

Я застыла на месте. Оливия. Паренек Флит. Джефф Эндрюс – отец Оливии, и в данный момент он всему центру демонстрировал свой взрывной характер. Ноги уже несли меня, а я даже подумать как следует не успела. Незаметно скользнув в коридор, я чуть не столкнулась с человеком в деловом костюме, скорее всего адвокатом, который стремительной походкой направлялся из кабинета в гущу суматохи в приемной. У пластикового строительного барьера я оказалась как раз тогда, когда разразился настоящий хаос.

Джефф оттолкнул подошедшего адвоката, и тот, потеряв равновесие, рухнул на пол. Джефф, размерами напоминавший танк, начал таранить толпу, его глаза бегали. Послышались громкие голоса. Обступив сбитого с ног адвоката, клиенты центра пытались утихомирить взбешенного зачинщика, отца Оливии, который уже открыто звал Эшера по имени. Почему – я не знала. Знала только, что Эшера надо предупредить. Каким-то непонятным образом я прошла сквозь толпу незамеченной, несмотря на свою высокую и длинноногую фигуру и красную куртку Марисоль, сиявшую, как маяк.

Оказавшись за барьером, я стала всматриваться в клубы пыли, белую штукатурку и валявшийся повсюду строительный мусор. Гремели гитарные риффы группы «Аэросмит». Эшер, ничего не знавший о происходившем в приемной, стоял ко мне спиной и сверлил отверстия. Выкрикнув его имя, я подбежала и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул и обернулся.

– Дарси? – Отступив назад, он замер с отвисшей челюстью. Наверное, пытался разглядеть в этой незнакомке с черными волосами и красными губами обыкновенную сотрудницу «Желтого пера». Он выключил инструмент и поднял защитные очки. – Понимаю, что это ты, но… – Сомкнув губы в неровный круг, он так внимательно меня разглядывал, что, клянусь, я ощущала, как он пронизывает меня взглядом.

Меня. Он смотрел на меня, и не просто смотрел. В мечтах я бы хотела, чтобы это длилось вечно, но у нас не было и минуты.

– Нет времени объяснять. – Я, Дарси Джейн Уэллс, королева слов, их сейчас не находила. Даже простых. – Надо уходить. Тебе… нам. – Я не справлялась с ними. Во всем теле бушевал адреналин.

Он нахмурил брови, отложил дрель. Ура. Наконец-то.

– Нам надо спешить. – Я посмотрела Эшеру в глаза. – Слушай меня. – Я сняла с него очки и взяла за предплечье.

В комнате был еще один выход на улицу, его дверь была открыта, и в помещение заползали сумерки.

Когда мы вышли за порог, Эшер вдруг засомневался. Он остановил меня и, пока я закрывала дверь, опустил глаза.

– Подожди. Колено. Что происходит?

Из приемной доносились крики, я только и думала о том, как бы оказаться в безопасном проулке. Но бежать мы не могли. Рой книжных сцен вертелся вокруг меня, пытаясь привлечь мое внимание. Со страниц душераздирающих триллеров умные авторы подсказывали мне, что делать. И я знала, что может сработать. Собравшись с силами, которых у меня, собственно, не было, и цепляясь за жизнь, которую я не жила, я утянула Эшера метра на четыре в глубину узкого проулка между двумя кирпичными зданиями.

И пригвоздила к стене. Получилось, что я сама была прижата к Эшеру всем своим длинным телом.

– Доверься мне. – Ну вот, опять я за свое.

Куртка Марисоль была слишком заметной, слишком красной. Я сорвала ее с себя и засунула ее между спиной Эшера и старой кирпичной стеной. Прости, Марисоль. С осенним ветерком, который обдувал мои голые плечи, прилетели запахи масла для жарки, сигаретного дыма, жасмина и мусора, скопившегося за день. Я покрылась гусиной кожей. А потом, поддавшись шальному порыву, обвила шею Эшера руками и прошептала ему в ухо:

– Тебя ищет отец Оливии.

Я почувствовала, как по его телу пробежала дрожь, и кожей ощутила его неровное дыхание.

– Джефф?

Наш дебошир к тому времени добрался до коридора. Заскрипели и захлопали офисные двери, Джефф выкрикивал имя Эшера вперемешку с ругательствами.

– Он вышел из себя. Подыграй мне. – Я прижалась щекой к щеке Эшера. – Сделай вид, что мы… вместе. – Не по-настоящему. Понарошку. Сказка на задворках.

По моим подсчетам, прошла лишь секунда, прежде чем Эшер Флит доказал, что он играет ничем не хуже, чем его девушка. Он крепко обнял меня за талию и склонился к моему лицу. Мы были так близко, что между нами, наверное, даже листок бумаги не прошел бы. Эшер облизал губы, и я почувствовала волну тепла на своих красных губах. С них готовы были сорваться миллионы слов, но я не имела права их произносить. Глаза Эшера, казалось, стали в два раза больше. Подбородок подрагивал. Диким, немигающим взглядом Эшер будто пытался увидеть меня насквозь. Когда он резко вдохнул и большими пальцами убрал челку у меня со лба, его легкое, как перышко, прикосновение отдалось у меня где-то в коленях. Он немного изменил свое положение у стены, и я поскользнулась на грязном цементе.

– Извини, – подхватив меня, прошептал Эшер.

Положив подбородок мне на плечо, он прижал меня к себе. Я чувствовала его каждой клеточкой своего тела. Ногами я касалась твердой, как дерево, правой ноги Эшера. Только его рука легла мне на спину и начала ее поглаживать, как Джефф вошел в строительную зону. С грохотом ломалось дерево, скрежетал металл. Я крепче прижалась к чужому парню, и та часть меня, которую это смущало, вдруг забылась.

Тэсс, я ведь даже не умею кокетничать. Просто играю роль. Эти мысли я тоже забыла, полностью погрузившись в головокружительный поцелуй, которого на самом деле даже и не было. Я бесцельно бросалась от одного нового ощущения к другому. Мое сердце бешено стучало, его – тоже. На потной шее Эшера пульсировала жилка. Как-то мне показалось, что от него пахнет хвоей. Теперь же в моих объятиях был целый лес. Я вдыхала запахи земли и цитрусовых, сочных хвойных игл и свежескошенной травы. Эшер прочистил горло, когда я обхватила руками его за шею там, где ее касались темно-каштановые кудри. Они были мягкие на ощупь, как я и думала.

– Твоя машина здесь, значит, и ты тоже. – Громкие шаги Джеффа уже слышались в проулке.

– Тсс, – прошептала я скорее нашим телам, а не нашим губам.

Мы даже не обернулись на Джеффа, потому что хотели раствориться в городском пейзаже. Сплелись еще теснее, сомкнулись, образовав единое целое, наши вдохи были частыми, как взмахи крыльев колибри. Эшер впился пальцами мне в спину, когда Джефф пронесся мимо, не обратив на нас внимания. Видимо, мы действительно были похожи на влюбленных подростков, целующихся в укромном уголке.

Мы все еще стояли молча, боясь пошевелиться, когда задняя дверь «Мид-Сити» вдруг снова распахнулась. На этот раз я отважилась оглянуться и увидела, как в переулок выбежали два человека. Тут же сквозь гул автомобилей прорезались сирены. Наконец-то.

– Вон туда. Вот придурок! – крикнул человек и побежал.

У него были волосы такого же цвета, что и у Эшера, и такая же испачканная краской рабочая одежда. Второй мужчина, постарше, в коричневых рабочих ботинках, бросился следом.

– Это мой кузен Джеймс. И дядя Мэтт, – хрипло сказал Эшер.

Я кивнула. Суматоха теперь переместилась на перекресток нашего проулка и Двадцать восьмой улицы. Даже Джеффу было не под силу одолеть дядю и кузена Эшера. Скорость, проворство и сила – и вот он уже сбит с ног и безуспешно пытается отбрыкаться от родственников Джеффа, прижатый к мусорному баку. Тут у въезда в проулок, резко затормозив, остановились две полицейские машины.

Опасность нам больше не грозила. Эшер перевел взгляд со той сцены на меня – его глаза стали еще темнее и теперь напоминали два оникса – и высвободился из моих рук. Мы снова были каждый сам по себе. Взяв куртку Марисоль, он пытался помочь мне попасть в рукава. Я покачала головой.

– Она не моя.

Кивок головы.

– Спасибо. Это было гениально.

Понарошку. Просто сделай вид.

– Не за что.

Эшер посмотрел на свое колено:

– Для драки я уже не гожусь.

– Знаю.

Мы оба привели в порядок одежду, я перекинула красную куртку через руку. И даже пригладила поддельную массу черных волос на голове. Мы словно по щелчку выключателя оказались в реальном мире, но пережитые мной волнения все еще отдавались во всем теле. Угроза миновала, но последние несколько минут было не раздумать. Я не могла нигде укрыться от них. Они бились во мне, будто второе сердце.

Я больше не была сказочной девушкой, как те, что жили в книжках про хрустальные башмачки, настоящие поцелуи любимых и бой часов. Впервые за семнадцать лет я была обманщицей-злодейкой в черном парике и в красной коже. Не в замке, а в грязном проулке скрывалась я в темно-сливовой ночи. Воровка-невидимка, прижимавшаяся к чужому парню. Нет, не принцесса. Злая королева.

Глава четырнадцатая

Другой мальчик, который умел летать

– Вперед! – скомандовал он и вылетел в ночь…

Д. Барри, «Питер Пэн»

Я была рада за что-нибудь ухватиться, хотя бы просто за тако. Эшер подобрал с бумажной тарелки выпавшее из тако жареное мясо и отправил в рот.

– Ну что, правду я говорил про здешнюю еду?

– Это лучшее, что я пробовала, не считая тако мамы Марисоль.

Откусив, как птенчик, от кукурузной тортильи, я даже умудрилась захватить немного сыра и мясной начинки. В «Тако Роберто», что находилось в паре кварталов от «Юристов Мид-Сити», было очень даже неплохо. Правда, внутри у меня до сих пор все гудело, будто там был улей, а не желудок. Я не хотела, чтобы меня вырвало прямо на коричневый стол. Чтобы этого не случилось, я с едой не торопилась.

– Я рад, что тебе нравится. – Эшер откусил еще кусок, проглотил и сказал: – Отвлекающий маневр, который ты провернула, заслуживает большего, чем кофе в «Старбаксе».

Не по-настоящему. Мы делали вид. Отвлекающий маневр.

После того как полицейские допросили в центре свидетелей и увезли Джеффа Эндрюса, Эшер сказал, что просто обязан теперь отблагодарить меня. Кроме того, наступило время ужина. А еще нам нужно было поговорить.

Под заезженную музыку мариачи я пыталась себя успокоить. Как и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн», что лежала у меня в сумке, я умела составлять списки. Тот, что складывался прямо сейчас, я мысленно назвала так: «Наш ужин не…».

1. Свидание 2. Важное событие в жизни 3. Повод блевануть.

– Теперь, когда мы немного подкрепились, я расскажу тебе про то, что, как мне кажется, взбесило Джеффа. – Эшер указал рукой на огромное окно, за которым гудел Северный парк, и выгнул бровь. – А ты расскажешь про свой парик.

Я неуверенно рассмеялась. Красная куртка Марисоль висела на спинке моего стула, а помада в стиле вамп стерлась, но у меня по-прежнему был черный конский хвост.

– Экстремальные эксперименты в «Париках».

И я рассказала про все остальное: про то, как потеряла счет времени и в дурацком прикиде выбежала из магазина, про книгу для дяди, про то, как пробиралась в строительную зону сразу после шумного появления Джеффа в приемной «Мид-Сити».

Эшер покачал головой:

– Вот что значит вовремя.

– Думаешь, эту вспышку у Джеффа вызвало то, что ты провожал маму Оливии до машины?

Эшер отпил воды с лимоном и кивнул:

– И это тоже. Помимо того что он ревнивый, он еще и следит за ней. И с катушек слетает, когда ему что-то не нравится.

Я съела немного риса по-мексикански. Пока все в порядке.

– Это я уже поняла.

– Оливия вчера про тебя спрашивала. Интересовалась, когда придет длинная девочка с историями.

Я широко улыбнулась:

– Почему бы ей не зайти в книжный?

– Ох и досталось же бедному ребенку. Те книжки с картинками, что я купил для кузенов, лежали на столе у Ханны. Ты же сказала, что Оливии была нужна сказка, вот я и решил малышке одну подарить. Подумал, что ей понравится про собаку, которая отправляется в лагерь, чтобы стать волком[34].

И в тот момент, когда я сидела напротив парня Лондон в людном кафе, с тако, с париком, который на меня надела Тэсс, я почувствовала, как сердце мое сжалось. И так сильно, что пришлось отвернуться от Эшера. Я скользнула взглядом по веренице огней за окном и вдруг пожалела о том, что не могу вместе с ними убежать вдаль.

– Дарси?

– Прости. Да-да. – Я через силу улыбнулась. – Та книжка про собаку у нас хорошо продается. Очень милая.

– Оливии она тоже очень понравилась. А вчера, когда я проводил их до машины, мама Оливии обняла меня – просто в знак благодарности за подарок. И Оливия тоже.

– А папа, наверное, увидел и решил, что ты для них не просто парень, который работает в центре.

У Эшера осталось одно тако. Он взял его и указал на меня:

– Вот-вот. Дядя Мэтт – главный подрядчик. Он контролирует строительство, а Джеймс работает со мной почти каждый день. Перед твоим приходом они вышли, чтобы принести из машины кое-какие материалы.

Теперь было понятно, как эти двое так быстро пришли на подмогу и скрутили Джеффа до появления копов.

– Хорошо, что они оказались там, а не то…

Наши взгляды встретились.

– Я стараюсь не думать об этом «а не то», – сказал Эшер.

Не он один, я тоже старалась не думать. Только я – о том, чем мы там в проулке занимались, чтобы не было этого «а не то».

– До мая прошлого года я бы и сам с Эндрюсом разобрался.

– К тебе все вернется, да? Ты же еще восстанавливаешься.

– Сила и мобильность – да. – Эшер пожал плечами. – Но как прежде уже никогда не будет.

– А Аннаполис?

Его лицо омрачилось, как будто он проглотил кусочек осеннего неба, темневшего за окном.

– Про него я забыть не смогу: мой папа – пилот морской пехоты.

Я с недоумением посмотрела на Эшера.

– Та авария на дороге случилась не по моей вине. – Он коснулся шрама на лбу, потрогал ногу. – Но во всем, тем не менее, виноват я. Я все потерял из-за одного человека. И этот человек – я.

– Не может быть.

– К сожалению, может. – Он покончил с тако, глотнул ледяной воды с лимоном. – Ты уверена, что хочешь услышать жуткие подробности?

Я кивнула не задумываясь. Эта часть истории Эшера не стала достоянием джефферсоновских сплетников. Да и разве моя жизнь по-своему не жуткая?

– В тот вечер бабушка ехала к нам на машине из Лос-Анджелеса, а родители отправились на военный бал. Папа велел мне сидеть дома и ждать бабушку. Но где-то за час до ее приезда мне позвонил Джейс: в Дель-Мар намечалось нечто масштабное. Что-то вроде вечеринки по случаю выхода компакт-диска. Еда, музыка, пляжный домик…

– И ты поехал, – еле слышно сказала я, зная, что на вечеринку он так и не попал.

– Я подумал: какого черта? Вечер пятницы все-таки. Я позвонил бабушке, которая еще была в пути, и сказал, что мне надо отлучиться и что ключ я оставлю под ковриком. Она сказала: «Хорошо».

– А ты помнишь саму аварию?

Он отодвинул тарелку, и, сцепив руки, положил их на стол.

– Обрывками. Последнее, что я помню четко, это съезд с I-5 на Дель-Мар-Хайтс-роуд. Остальное знаю от свидетелей. Из сообщений полиции, от врачей скорой.

Боже мой.

– Тот человек, который в меня въехал, не был пьян. Шестьдесят три года. Сердечный приступ. Он ехал вниз по холмистой дороге, одной из тех, что пересекают Дель-Мар-Хайтс.

У меня отвисла челюсть:

– Он выскочил на красный?

– Не тормозя и, как выяснилось, на скорости где-то 95 километров в час. Его минивэн въехал в мой пикап с водительской стороны. Он выжил. – Эшер снова потер колено. – А я опрокинулся и трижды перевернулся. Подушка безопасности сработала, но я ударился головой о боковую стенку, когда переворачивался. Отсюда сотрясение мозга и шрамы.

И ПКС, который до сих пор не прошел.

Мобильник Эшера засветился: пришло сообщение. Взглянув на экран, Эшер набрал несколько фраз в ответ.

– Лондон. – Его губы чуть скривились. – Только что закончилась репетиция.

Очевидно, намек, что мне пора. Я отодвинула было стул, но Эшер жестом остановил меня.

– Я ей сказал, что не приеду. Ей к понедельнику реферат по поэзии надо дописать. А она еще не начинала, так что я только помешаю.

Промокая рот салфеткой, я все думала о том, почему на самом деле Эшер решил остаться в «Роберто», с его выпачканными сальсой бумажными тарелками и слащавыми импровизациями мариачи.

– Лондон со мной в одной группе по английскому, только у нее расписание другое. Реферат нужно написать про «Любовную песнь Дж. Альфреда Пруфрока» Т. С. Элиота.

Эшер провел пальцем по ободку пластикового стаканчика:

– Я по прошлому году помню. У тебя-то, наверное, полреферата уже готово, иначе ты бы не позволила Тэсс примерять на тебя парики. – Эшер чуть наклонил голову. – И не сидела бы здесь со мной за жирными тако и слезливыми историями о несчастных случаях.

Ушла бы я домой? Мои глупые мысли путались, так что я ухватилась за то, что было мне хорошо известно. За то, на что я всегда могла рассчитывать.

– Я дописала реферат в «Желтом пере», пока не было покупателей. – Кивком Эшер дал понять, что одобряет, а я добавила: – Жуткая у тебя история. Но… ты живой.

– Это я повторяю себе каждое утро, когда вместо пробежки приходится плавать или когда глотаю таблетки, как попкорн, горстями. – Он бросил быстрый взгляд на улицу, потом на меня. – И при этом стараюсь не обращать внимания на каждый пролетающий над домом самолет. И на каждый зеленый китель в магазине.

Я посмотрела в свою тарелку и поняла, что все это время ела. На ней оставались одни крошки.

– Пусть Аннаполис тебе и не светит, но ты же можешь попасть на военную службу другим способом? Или пойти в гражданскую авиацию?

– Только не с этими железяками в организме. К тому же одно из моих лекарств считается серьезным наркотиком, и летчикам гражданской авиации его принимать запрещено. Хорошо еще, что врачу наконец удалось подобрать верную комбинацию и дозировку, найти баланс, так сказать. И я стал больше похож на себя «до мая». – Конец фразы он произнес голосом радиоведущего.

Мои глаза резко расширились. Дозировка? Возможно, поэтому в последнее время он не кажется таким угрюмым. Стал меньше походить на мистера Дарси из «Гордости и предубеждения».

– А когда тебе можно будет отказаться от лекарств?

– Мигрень. ПКС, надеюсь, пройдет, и я смогу отказаться от большинства таблеток, но мигрень может остаться со мной до конца жизни. В общем, скорее всего, я не смогу стать ни военным летчиком, ни гражданским. Никогда.

– Ты никогда не сможешь летать? – У меня даже в горле защипало от этих слов.

– Я смогу летать для удовольствия. Но, согласно требованиям к физической подготовке, нужно, чтобы неделю не было приступов мигрени. Только тогда можно на взлетную полосу. И с головокружением такая же история. Семь дней подряд. Пока мой рекорд без этих симптомов – пять дней.

– Я очень сожалею.

«Роберто» заполнялся посетителями, которые забегали быстренько поужинать, столиков не хватало. Мы освободили свой, решили прогуляться. Я подстраивалась под размеренный шаг Эшера, из-за колена он шел медленно.

Эшер скрестил руки на груди:

– Мое первое воспоминание – я сижу в папином старом одновинтовом самолете «ПайперУорриор». Как только я смог сам сидеть в кресле, папа стал брать меня в полеты. – Он посмотрел на меня. – Когда я был маленький, папу по службе часто перебрасывали. Но когда он приезжал домой, мы обязательно вместе летали. Когда мне было шесть, он впервые дал мне подержаться за штурвал, всего на пару секунд. Раньше он летал на реактивных истребителях, а сейчас работает на командном пункте в Мирамаре. Никто не сомневался в том, что я тоже буду летать. Это всегда было частью меня, как будто я родился с крыльями, а не только с руками. Это как ты и твои книги.

Я чуть не споткнулась в своих балетках:

– Что, все так плохо, да?

Эшер рассмеялся, у него был приятный баритон:

– Это, можно сказать, врожденное. Папа учил меня сам. Потом я налетал положенные часы, сдал экзамены, получил свидетельство. Я летал везде с Джейсом и остальными ребятами еще до того, как получил право голосовать.

– А Лондон любит с тобой летать? – вдруг спросила я, не подумав.

– Ты имеешь в виду, любила ли она летать, до мая? Нет, это не ее. Она отшучивается, говорит, что полетела бы со мной, если бы у нее было место в первом классе, а у меня – золотые крылышки и полоски на погонах. – Мы остановились на переходе. – Выходит, не светит ей.

– Наверное, тебе этого очень не хватает.

– Представь, что ты больше не можешь читать. Историю слушаешь, но не видишь ни страниц, ни иллюстраций.

– Значит, в каком-то смысле ты живешь, пользуясь азбукой Брайля и аудиокнигами?

Он едва слышно фыркнул. Наклонил голову:

– Пару лет назад родители на полученные в наследство деньги купили подержанный «Пайпер Меридиан». Потрясающий турбовинтовой самолет. – Эшер достал мобильник и открыл фотографии. Теперь он шел еще медленнее, чтобы я могла разглядеть белый самолет с черным днищем, черными крыльями и матовым серебристым пропеллером. – Я поднимал его в воздух при любой возможности.

Я заметила три полосы, опоясывавшие корпус:

– Очень красивый. Папа разрешал тебе летать на нем, когда захочешь?

Эшер кивнул:

– Летать – наша жизнь. У папы два брата. Мой отец пошел в дедушку, ему достался авиационный ген. Дяде Майку достались мозги – Йельский, юридический. Работал в области регулирования деятельности корпораций, но захотел приносить пользу людям. Так появился «Мид-Сити». А у дяди Мэтта крепкие мускулы и деловая жилка. Владеет успешной строительной фирмой. Когда мы были детьми, три брата позаботились о том, чтобы мы, кузены, научились стрелять – в целях самозащиты, сажать одновинтовой самолет – на всякий случай, работать электроинструментом и отстаивать свои права.

Я засмеялась было, но тут же затихла. Мне было над чем подумать. Чему полезному меня научила мама? Как презентабельно выглядеть, летя в тартарары? Как врать и притворяться, чтобы выжить, или как совершать покупки, пока не опустошишь банковский счет? Из книг я узнала больше, чем от собственной мамы. Даже стихи и заметки в моем новом старом «Питере Пэне» помогали мне в эмоционально трудных ситуациях больше, чем мама и ее слова.

А тут еще и воскресший заново папа… Вместо того чтобы задать вопросы о нем самой себе, я расспрашивала Эшера о его отце. Впереди, всего в нескольких метрах от нас, уже маячила моя голубая «хонда».

– Да, так оно и есть. В том, что тогда случилось, отец винит меня, – тихо ответил он. – И в том, какой я сейчас.

– Но ты ведь чуть не погиб.

Мы остановились у двери моей машины.

– Он ежедневно благодарит Бога за то, что этого не произошло. И ругает ту часть меня, которая, вместо того чтобы сидеть дома в ожидании бабушки, решила уехать. Я выжил, но там, на Дель-Мар-Хайтс-роуд, погибло мое будущее.

Глава пятнадцатая

Окрыленная

«С феями всегда так: они такие крошки, что, к несчастью, два разных чувства одновременно в них не умещаются».

Жаль, что у меня не так. Я бы хотела чувствовать что-то одно целый день. И чтобы это чувство не было связано с ним.

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Кажется, я добила Марисоль. Прошло не больше двух минут с тех пор, как я начала рассказ о событиях предыдущего вечера, а она уже была готова свалиться со скамьи у нашего мозаичного стола. Когда я дошла до мексиканских тако и рассказа Эшера об аварии, подруга вообще перешла на испанский.

– ¿Mientras que yo estaba a la escuela, tu’ estabas besando a Asher Fleet?[35] – Она обмахивалась красной курткой. Я благоразумно умолчала о том, что куртка была зажата между спиной Эшера и кирпичной стеной. Впрочем, Марисоль больше волновало то, что я была прижата к Эшеру, прижатому к кирпичной стене.

– Повторяю в десятый раз: я с ним не целовалась. Делала вид, что целуюсь. Это не одно и то же. Это вообще разные вещи. – Не по-настоящему. Понарошку.

Обхватив персиковыми губами соломинку, она пила черничный смузи, который сама и принесла. Мы всегда встречались по субботам, если я не работала.

– Но ты же все изменила. Разве не будет все теперь казаться странным? – снова перейдя на английский, сказала Марисоль. Было похоже на языковой пинг-понг.

Я крепко сдавила виски руками:

– Между нами ничего не было, так что и меняться там нечему. Просто этот Джефф вышел из себя, а в проулке мы оказались, потому что я быстро вспомнила о том, что читала в книгах. Ничего особенного.

Особенного много. Его губы у моей шеи. Его…

– Дарси, он, наверное, всю ночь об этом думал.

– Нет, и я тоже не думала. – Только с двенадцати до половины пятого.

– Он угостил тебя ужином.

– Да, потому что я спасла его задницу. И… и у него девушка есть. Ты только что смотрела, как она гарцует по сцене школы Джефферсона, разодетая в сшитые тобою костюмы.

Марисоль расплылась в той самой улыбке, это не предвещало ничего хорошего.

– Ты сказала, что у него девушка, так, будто это имеет значение.

– Не имеет. Клянусь, он просто выпускник Джефферсона, который за скорочтением убивает свои перерывы на моем рабочем месте. Вот и все. – Я сделала глоток смузи из манго. Он чуть не заморозил мой мозг.

Вот только ощущение такое, что это… не все.

Но я не могла, никак не могла никому об этом сказать, даже ей, своей маленькой фигуристой половинке. Моей сказки из Северного Парка никто никогда не услышит ни на английском, ни на испанском. Ее вообще нельзя рассказывать вслух.

Позади нас хлопнула дверь, и три черные птички, вспорхнув с оливкового дерева, что росло у нас во дворе, пронеслись прямо над нашими головами. Обернувшись, мы увидели Томаса, «управляющего года». Он шел через дворик к лестнице.

– Где он покупает джинсы? На Отвисшееубожество. com? – прошептала Марисоль.

Чтобы не рассмеяться, я обхватила губами соломинку. Томас остановился у лестницы и повернулся к нам.

– А-а, Дарси. Я как раз шел к твоей маме. Это насчет сантехники.

– Простите, какой техники?

– Вы разве не получили мое объявление? О повышении цен на воду в Сан-Диего? На неоново-зеленой бумаге? – Он постучал пальцем по подбородку. – Я пару дней назад во все ящики положил.

– Наверное, мы его не заметили. – Или я была слишком занята неожиданными письмами, париками и мальчиками, которые не имели никакого значения.

Томас убрал с лица прядь черных волос, на которых было слишком много геля.

– Я так и подумал. Твоя мама ни модель не выбрала, ни день установки не назначила, вот я и решил к ней заглянуть. – Он показал на листок со списком квартир.

– День установки? – переспросила я. То есть кому-то придется зайти внутрь.

– Все было в том объявлении… ну да ладно. – Он слащаво улыбнулся. – В течение следующего месяца мы заменим во всех квартирах душевые лейки на новые и установим аэраторы на краны в раковинах. Это чтобы снизить расход воды. Хозяин хотел, чтобы каждый из жильцов выбрал себе один из трех вариантов, тот, что больше подходит к сантехнике в ванной комнате. Для установки мы заключили контракт с фирмой, специализирующейся на мелком ремонте. Это не займет много времени.

По моей спине пробежал холодок.

– Э-э… а мама еще спит.

– К понедельнику я должен подать оптовую заявку в «Металлоизделия Западного побережья».

– Позвольте, я взгляну на рекламный проспект. – Марисоль вскочила со своего места, обогнула стол и оказалась нос к носу с Томасом.

Управляющий нахмурил свои похожие на коричневых гусениц брови, но все же протянул Марисоль глянцевый, сложенный втрое буклет. Марисоль улыбалась, скользя по бумаге пальцем с ярко-красным лаком.

– Для Дарси и ее мамы закажите под антикварное олово, пожалуйста.

Томас выхватил буклет у Марисоль:

– Боюсь, что должен услышать это от самой мисс Уэллс.

– В этом нет необходимости. Я их дизайнер.

У меня открылся рот. Но я его быстренько закрыла и плюхнулась на скамью. Томас расхохотался:

– Дизайнер?

Марисоль кивнула:

– Осенью я начну учиться на дизайнера. И я уже много чего выбрала для мисс Уэллс. Вся ее ванная комната – кронштейны для полотенец и ручки ящиков – все в антикварном олове.

Томас перевел свой требовательный взгляд на меня.

– Она права, – подтвердила я. – Мы выбираем олово.

Но Марисоль еще не все сказала.

– Кроме того, раз речь идет о простой замене, установкой мы займемся сами. И тогда мисс Уэллс не придется менять свое рабочее расписание. А Дарси – сидеть дома вместо уроков или вместо работы. – Она перевела взгляд с меня на Томаса и широко улыбнулась.

Он указал дрожащим пальцем на нее:

– Ты сама собираешься установить душевую головку и аэратор? Это тебе не обивку для дивана выбирать и даже не стены красить. Здесь инструменты нужны. Гаечные ключи и плоскогубцы…

Марисоль расправила плечи и подняла голову. Мне показалось, что подруга даже стала выше. Она заговорила:

– Папа многому меня научил, чтобы я, когда придет время, справлялась с мелким ремонтом сама и не зависела ни от кого. – Гладиаторские сандалии песчаного цвета шагнули вперед. – Так что я умею работать с большими и страшными инструментами вроде гаечных ключей и плоскогубцев.

– А. – К щекам Томаса прилила кровь, паучьи пальцы крепко сжали буклет и смяли его края. – Конечно, конечно. Просто…

– Значит, договорились. – Подруга снова села, положив ногу на ногу. – Вы разместите заявку. Мы займемся установкой и даже доставим старую душевую головку прямо к вашим дверям.

Он ушел, громко фыркнув. Я повернулась к Марисоль лицом и всплеснула руками:

– О! Это… То есть… ты…

Марисоль легонько похлопала меня по руке и придвинула смузи ко мне поближе. По нему она тоже похлопала, чтобы я наконец обратила внимание на манго.

– Успокойся, малышка. Что такое?

Я закатила глаза. Тяжело вздохнула:

– Ты же никогда не врешь. А тут… водопроводный кран.

Марисоль продолжала пить черничный смузи:

– А я и не соврала.

– Мы займемся установкой?

– Я сказала, что мы ей займемся. Но это не значит, что мы все должны делать сами.

– Хорошо. А учеба на дизайнера?

Она пожала плечами:

– Институт моды тоже институт дизайна. А какой именно дизайн, я не говорила. – Марисоль наклонилась ко мне. – Ну что, девочка, которая любит слова. Ты можешь читать Шекспира наизусть до посинения, так что точно запомнила каждое произнесенное мной слово, до последней буквочки. Вот и давай, отмотай назад последнюю минуту разговора, и если поймаешь меня на лжи, то я буду до конца лета смузи тебе покупать.

Так я и сделала и вранья не обнаружила. Это было гениально. Я так ей и сказала. И еще страшно. Про это я сказала тоже.

– И все-таки, насчет установки, и не только этой. Марко ведь больше не попросишь, – прошептала я. – Ты сама говорила, что он с головой ушел в подготовку к переводу. А что, если я найму кого-то и он заявит о накопительстве или просто всем растрезвонит?

– Все так, конечно, но… Дарси, я не знаю человека умнее тебя. А ты не видишь лежащего на поверхности решения.

Мой новый старый «Питер Пэн» лежал на расколовшейся плитке возле стакана со смузи. Я теребила мягкие края, обтрепавшиеся от времени.

– Не понимаю, о чем ты.

– Давай объясню понятным Дарси языком. Представь себе детектив, где ты с первой страницы знаешь, кто совершает все дурное, все отвратительные поступки. Герой буквально у тебя под носом.

Я сморщила нос, она вздохнула:

– Подруга моя, каждый раз, когда ты сидишь на работе, твое решение в своих испачканных краской джинсах располагается на мебели твоего босса и, как «очень голодная гусеница», пожирает страницы книг.

А-а. Я быстро замотала головой. Марисоль так привыкла к моему захламленному дому, что иногда забывает про отсутствие приветственного коврика у двери.

– Ни за что. Нет и нет.

– Назови хоть одну убедительную причину, почему нет.

Я вся дрожала от дюжины причин.

– Он еще не оправился после аварии.

– Да ладно тебе. Если он может в юридическом центре вешать гипсокартон, то сумеет и установить душевую головку. Да и другие проблемы в твоей квартире решить.

– Марисоль, ведь он целыми днями строит и… устанавливает. Ну зачем ему в свободное время брать на себя дополнительные ремонтные работы?

– Прошу прощения, но разве ты вчера не спасла его задницу? Наверняка он согласится помочь. В знак благодарности.

– Что, если об этом узнает Лондон? Начнет слухи распускать – ведь мы обе знаем, что сплетничать у нее получается даже лучше, чем играть на сцене.

– Ты хоть сама-то себя слышишь? Да он ни слова не скажет ей, если ты попросишь. Просто объясни ему все. Знаю, что страшно. Но точно так же было и три года назад с Марко.

– Не могу я. – Ну вот, я выпустила это. Оно было крылатое и с перышками, как те черные птички, которые вернулись на оливковое дерево.

Марисоль скорее вздохнула, чем выдохнула:

– Меньше чем через неделю тебе исполнится восемнадцать. Нам обеим исполнится. Перестань прятать свою жизнь от друзей. Дарси, никому и дела нет.

– Мне есть. Я живу с этим каждый день. Стараюсь решать проблемы и заботиться о нас обеих, но сейчас дома так противно, так захламлено, так… Все разом навалилось.

Подруга кивнула, обвела пальцем черное, нарисованное «Шарпи» сердечко и звездочку.

– Я не это имела в виду. Знаю, ты пытаешься помочь маме и при этом стараешься не давить на нее слишком сильно.

Марисоль и правда знала. Знала обо мне все: что я стараюсь оплатить мамины счета. Что подаю заявления только в местные университеты, чтобы быть рядом, пока аренда под угрозой, чтобы помочь, если мамин алкоголизм или эмоции выйдут из-под контроля, чтобы с ней ничего не случилось. Что я начала в интернете искать группы поддержки по патологическому накопительству. Наша последняя консультация у психолога отняла у мамы очень много сил, оставила открытую рану. Больше мама туда не пойдет, но она может согласиться поговорить с другими людьми, живущими так, как она. Как мы.

Было всего десять утра, а я уже чувствовала смертельную усталость. Я взглянула на окна квартиры, потом на Марисоль и прошептала:

– Разве на выходных не положено – ужас, знаю – развлекаться или хотя бы заниматься чем-то подходящим для выходных? А тут управляющий с мордой суриката лезет в мои дела, и мне даже приходится думать о маминой работе. Кроме того, мне надо, когда она уйдет, отобрать следующую партию для eBay. И отослать товар за прошлую неделю. – Плюс письмо воскресшего папы. Еще одно жизненно важное решение.

– Ты права. – Марисоль снова поднялась и стала складывать свою куртку, мою книгу и мои ключи себе в сумку. Один умелый бросок – и оба пенопластовых стакана со свистом полетели в мусорку. – Сейчас мы это дело поправим. Нашу субботу. Пошли, у меня для тебя сюрприз.

Взяв под локоть, она вытащила меня на улицу и усадила вместе с моими бесконечными ногами на пассажирское сиденье своего внедорожника. Потом села с другой стороны и пристегнулась.

– Клянусь, если ты начнешь кормить меня жвачкой или опять будешь совать коробочки с соком…

– Не сегодня, малышка. – Она взялась за штанину моих джинсов-бойфрендов. – Если бы мне нужно было нарисовать уставшего подростка с золотистыми темно-рыжими волосами в на удивление хорошо подобранном прикиде, то я бы нарисовала тебя. Такой, какой я вижу тебя. – Марисоль завела машину. – У меня есть план.

– Это и есть твой план? – Я заглянула в большой шкаф в мастерской семьи Роблес. На вешалках висели два свадебных платья, белый атлас струился на ковер. – Мой сюрприз – смотреть на подержанные платья?

Марисоль взяла одно платье:

– Нет, мы не будем на них смотреть. Мы их наденем и сделаем кое-что восхитительное.

– Во-первых, зачем? А во-вторых, это же платья твоей мамы. – В эту паршивую субботу мне только не хватало нагоняя от Евы Роблес.

– Поправка: они раньше были ее. Мама заказала эти наряды на eBay почти за так. Очень и очень дешево. – Подруга коснулась белого атласа. – Так что и ткань, и переливающиеся стразы соответствующего качества. Кошмар. Мама такую безвкусицу не шьет.

– Тогда почему…

– Вон, видишь на мамином раскройном столе? В платьях этого дизайнера и этой серии используется одна кружевная отделка с вышивкой, которую мама обожает. Вот, отрезала, пришьет на платье фасона «русалка» для новой клиентки. – Марисоль приподняла изделие: по горловине и манжетам шли необработанные края. – Маме эти платья больше не нужны. А сидят они и без отделки хорошо. Можно повеселиться. Почему ты морщишь нос?

– Да странно это – надеть чужое свадебное платье. – Надеть чужую сказку.

– Ну, как бы то ни было, мы это все равно сделаем. – Марисоль сунула платье мне в руки, а сама взяла второе. – Давай, переодевайся в невесту.

Я неохотно послушалась. Невеста с eBay была, наверное, ниже меня ростом, потому что атласная юбка кончалась выше щиколоток. Но нарядный лиф был впору, он подчеркивал мою талию точно так же, как кожаная куртка Марисоль.

Подруга вышла в похожем платье. Мы обменялись реверансами. Покружились. И все хохотали и хохотали, глядя на пирожные с глазурью, которые отражались в зеркале вместо нас.

– А теперь часть вторая – идеальное лекарство для моей грустной и подавленной Дарси.

– Ты шутишь, да? – Пять минут спустя я стояла у них на участке и смотрела на принадлежавший Карлосу и Камилле батут. На мне все еще было свадебное платье.

– Ну, давай же. Это будет грандиозно. Как только эти платья у нас появились – ну, то есть уже целую вечность, – мне захотелось это сделать. – Марисоль забралась на огромный круглый батут. – Смотри и учись. – Сначала она прыгала осторожно, как-то по-детски, но потом стала подскакивать все выше и выше. Ее волосы с карамельным отливом рассыпались в воздухе. – Дарси… давай… сюда. – Подруга хихикала и визжала.

Ей определенно нравилось. Так. Все равно это глупое платье уже на мне. Какая теперь разница? Я подпрыгнула и села на батут, потом перекинула ноги через его бортик. Марисоль тут же протянула мне руку. Мы встали. Босыми ступнями я чувствовала тепло, исходившее от черной упругой поверхности. Зажав атлас юбки в ладонях, я подпрыгнула.

Ветер в полете подхватил мои волосы, слои тюля парили в воздухе, мягкими волнами вздымаясь у моих ног. И тогда, расправив крылья, вспорхнула и моя улыбка.

– Да! Как здорово, Ди! – крутясь в воздухе, орала Марисоль.

Всего пара мгновений – и я выпрыгнула из привычного мира. Того, в котором меня всегда тянуло к земле из-за гравитации и груза ответственности. Я выпрыгнула из мира тяжелых тайн и стыда. Я взмыла над сумасбродными родственниками, над папиным таиландским письмом. Мое тело очистилось от волнений. Я знала, что к вечеру они вернутся. Всегда возвращались. Но сейчас по конечностям, как электрический ток, бежала жизнь. Было ощущение свободы.

Так мы прыгали довольно долго и наконец, устав, рухнули навзничь. Мы лежали бок о бок, обе в свадебных платьях. Затянутые в кружева груди вздымались. Щеки разрумянились, пот блестел на лбу, жар туманом затекал под колючий белый лиф. Я смотрела в небо, представляя, что все перевернулось с ног на голову. Широкая чаша неба превратилась в океан, а белые облака, плывшие по его волнам, были кораблями, которые направлялись в далекие королевства.

Моя фантазия о планете дала трещину, когда сетчатая дверь распахнулась настежь. Во дворе раздались визгливые голоса. Карлос и Камилла примчались к батуту и, как маленькие газели, запрыгнули к нам.

– Мама! Дарси и Марисоль надели красивые платья! – Камилла прыгала у моих ног, заливаясь смехом. – Белые, свадебные, как те, которые ты шьешь.

Карлос в носках наворачивал круги по периметру, пока Марисоль не поймала его и не завалилась вместе с этим брыкающимся и хохочущим мальчуганом.

– Что-то вы, ребята, рано вернулись.

– Нас не повели ни в парк, ни в «Таргет» за игрушками, потому что мы плохо себя вели в магазине продуктов, – тяжело дыша, объяснил Карлос.

– Carlos y Camila, vengan, por favor[36]. – В дверях кухни стояла Ева Роблес.

Близнецы послушно спрыгнули с батута и подбежали к матери. Она наклонилась к их радостным лицам, что-то сказала и впустила их в дом.

Я смущенно взглянула на Марисоль, когда мама Роблес прошла через веранду, вышла на газон и, положив одну руку на бедро, остановилась у батута. Она посмотрела на меня, потом на свою дочь.

– Dios mio. – Подбородок ее дрожал, и она, устремив глаза в голубой океан неба, начала сотрясаться в беззвучном хохоте. – Пойду приготовлю вам chilaquiles[37].

Оставшись одни, мы прыснули со смеху. У меня текли слюнки в предвкушении дымящегося блюда из лепешек, яиц и фасоли, пропитанных сальсой и посыпанных сверху сыром.

– Ладно, пора переодеваться. Не хочу заляпать едой этот атласный снежный замок. Но вообще-то было… весело.

– Никогда больше во мне не сомневайся. – Марисоль широко улыбнулась, когда я повернулась к ней.

– Урок усвоен.

Она приподнялась на локте:

– Вот и хорошо, тогда не сомневайся и в том, что я еще сейчас скажу.

– А именно?

– Ты можешь не только дурачиться в дешевых свадебных нарядах. Тебе нужно пойти дальше. Открываться людям – это тоже забота о себе.

Я поняла, кого подруга имеет в виду. У меня перехватило дыхание. Но как я могла? Я приподнялась и заглянула в дверной проем уютного, приветливого дома Роблес. И мне вспомнился мой дом. Как я могла открыть ту дверь и показать Эшеру самую ужасную часть меня?

– Понимаю, но Эшеру открыться не могу. Пока не могу. – Сначала мне нужно было кое-что забыть, но я не могла сказать об этом Марисоль. И кое о чем забывать было нельзя – о том, что я невидимка. Но главное, мне следовало распрощаться с историей, которая ничем хорошим закончиться не могла.

Марисоль снова легла:

– Ладно, ладно. Ну можешь хотя бы пообещать, что подумаешь – ну, о мелком ремонте? Типа, кандидатуру его рассмотришь?

Я повернулась лицом к своей дорогой подруге и сказала чистейшую правду:

– Конечно. – От некоторых вещей улететь было нельзя.

Глава шестнадцатая

Много шума из чего-то

…В это время в небе плясала звезда, под ней-то я и родилась.

Уильям Шекспир, «Много шума из ничего»

Когда мы свернули за угол, направляясь к концертному залу старшей школы Джефферсона, где проходила премьера, я поняла, что кроме Марисоль над постановкой «Много шума из ничего» работали и другие дизайнеры.

– Как красиво, – сказала я подруге, медленно поворачиваясь вокруг себя. На ветках деревьев висели тысячи белых фонариков, трио музыкантов в одежде эпохи королевы Елизаветы исполняло веселую мелодию на лютне и флейте-пикколо.

Марисоль указала на короткий ряд прилавков, где торговали поделками, мясными пирогами и подогретым яблочным сидром со специями:

– Очень мило!

Одетые в костюмы той же эпохи парни и девушки продавали билеты и раздавали программки.

– Можем сделать вид, что все это в честь наших дней рождения.

Я захохотала. На самом деле до ее дня рождения оставалось еще несколько часов, а вот мой уже давно начался.

И тут, звонко смеясь и оживленно разговаривая, появилась семья Роблес. Сначала мы услышали их и только потом увидели. К нам подошли родители Марисоль и Наталия.

– Feliz cumpleaños, mija[38]. – Ева Роблес притянула меня к себе в объятия, я почувствовала цветочный аромат ее духов. Ее муж поцеловал меня в щеку.

– Я не знала, что вы придете, – сказала я.

– ¡Claro![39] – Мама Роблес взмахнула рукой. – Хотим увидеть костюмы Марисоль на сцене. И… – Она подозвала младшую дочь.

Наталия протянула нам две одинаковые розовые коробочки, которые были завязаны белыми ленточками с завитками.

– Так как этот день рождения особенный, – продолжил папа Марисоль, – мы решили сделать вам особенные подарки.

Я взяла коробочку и повернулась к Марисоль:

– Ты знала?

Она взяла свою и отрицательно покачала головой:

– Понятия не имела.

Под приятную мелодию, исполняемую музыкантами, мы вместе развязали ленточки и открыли коробочки. Я увидела изящнейшую золотую цепочку, и глаза мои наполнились слезами. На цепочке висела золотая звездочка.

– Ах! – Марисоль держала в руках точно такую же цепочку, только с кулоном-сердечком. – Дарси, смотри. На одной стороне выгравирована буква М. – Она перевернула подвеску. – А на другой – Д.

– И на моей, – сказала я, и мы вдвоем принялись обнимать ее родителей и осыпать их благодарностями.

Родные моей подруги решили взглянуть на прилавки с поделками, а мы с Марисоль по очереди помогли друг дружке застегнуть полученные в подарок цепочки. Потом мы вошли в гудящий концертный зал и нашли места недалеко от сцены. Я приподняла золотую звездочку и посмотрела на нее.

– До сих пор не могу поверить! Какие классные подарки.

– Что самое интересное – как им удалось скрыть их от меня! – Марисоль взяла меня за запястье. – К вопросу об украшениях. Твоя мама в этом году превзошла саму себя. – Она указала пальцем на одну из серебряных подвесок на моем браслете.

– Должна признаться, я до сих пор в шоке. – Я вернулась мыслями к первым минутам после пробуждения в день моего восемнадцатилетия. Мама встала пораньше, надела спортивный костюм и освободила немного места на обеденном столе. Там меня ждал бейгл с корицей и сливочным сыром из моего любимого магазина. И хотя рядом с тарелкой лежала черная коробочка, мой самый большой подарок не нуждался ни в красивой обертке, ни в бантиках: служба защиты детей больше не сможет придраться к моей маме.

– С днем рождения, дорогая. – Мама заключила меня в крепкие объятия.

– Спасибо, мама. – Еще не совсем проснувшись, я терла глаза.

Оторвавшись от меня, мама положила ладони на мои щеки:

– Удивительная девочка. – Она отступила на шаг и протянула руку к черной коробочке, кивком показав, что мне нужно ее открыть.

Развязав розовую ленту и открыв крышку, я обнаружила толстый серебряный браслет с бусинами на океанскую тему. Я коснулась ракушки, волны с гребешком пены и морского ежа. Еще там был песочный замок со множеством деталей и русалка с волнистыми волосами. И, наконец, солнышко с острыми лучами.

– Очень красиво, спасибо.

– Не знала, что тебе купить. – Мама на секунду опустила взгляд, а потом снова подняла его и посмотрела мне прямо в глаза. – И решила взять то, что напомнит о детстве.

Замелькали воспоминания: я прыгаю в волнах, я копаю совочком, водоросли как русалочьи волосы… Мне хотелось сказать ей, что на самом деле я мечтала не о красивых украшениях. Я мечтала вновь увидеть мою прежнюю маму. Я знала, что она никуда не делась, просто ее завалило бесполезными вещами. Я чувствовала, что она не исчезла.

Мимо прошла миссис Ховард, одетая в бледно-зеленый шелк. Это вернуло меня в концертный зал, к Шекспиру. Она остановилась поприветствовать мою подругу, прекрасного художника по костюмам. Я представила себе, что делает за кулисами Лондон. Может, от волнения ее вырвало у всех на глазах? Было бы здорово. Лишь бы не попало на костюм Марисоль.

– Местечка не найдется?

Я посмотрела вбок и отругала себя за то, что непроизвольно вздрогнула, увидев Эшера у нашего ряда.

– Конечно, – пропищала я.

Марисоль помахала ему и передвинулась на одно сиденье влево, давая мне возможность сделать то же самое.

Эшер сел на мое место в конце ряда и некоторое время смотрел на принесенный им букетик роз, а потом положил его себе на колени. Цвета заиграли на фоне темных джинсов: розовые, красные, кремовые.

– Кстати, с днем рождения тебя.

– М-м, спасибо.

Он запомнил? Разве не прошло больше недели с тех пор, как я сказала ему, что мой день рождения в этом году пришелся на день премьеры? Эшер за моей спиной наклонился к Марисоль:

– И тебя тоже. Восемнадцать, да? Это серьезно. – Он посмотрел на нас обеих. – Ну что, давайте выкладывайте список мероприятий на ваш день рождения. Что вообще положено успеть сделать во время феерического восемнадцатилетия Дарси-Марисоль? Фальшивые удостоверения личности и скалодром? Или паспорт, парики от Тэсс и спрятанные в тюбиках от губной помады ножи в стиле Джеймса Бонда?

Я непроизвольно улыбнулась:

– Едва ли.

– Мы сегодня были в школе, так что с восхождением на гору и грабежом на дорогах придется повременить, – сказала Марисоль.

– Но до того, как появиться здесь, мы все же побаловали себя любимой азиатской кухней. – Я подняла руки вверх и пошевелила пальцами. – Уф! Грандиозно, не находишь? Папарацци предупреди.

Марисоль пожала плечами:

– Не знаю, в общем, день ничем не отличается от остальных. Мы как раз за ужином это обсуждали. Думали, что в восемнадцать все, как по мановению волшебной палочки, изменится. – Она пролистала программку.

– Может, вы это событие слишком раздули? – предположил Эшер. – Мало какой опыт оправдывает связанные с ним ожидания.

– А полет оправдывает? – Полет. Я тут же нахмурилась, жалея о том, что не в состоянии взять слова назад. Что со мной происходит? – Я не хотела…

Эшер прервал меня быстрым движением. Он взялся за наш общий подлокотник, весь подался вперед. Еще пару сантиметров – и это была бы моя нога.

– Ничего страшного. Честно, – сказал он и тепло улыбнулся, осветив весь зал. – А полет – определенно оправдывает. Как и многие другие важные события.

Я с трудом глотнула, но в это время в проходе мелькнул стройный силуэт.

– Марко! – крикнула Марисоль, помахав программкой, будто флагом.

Остановившись, брат Марисоль развернулся на сто восемьдесят градусов. Он круто смотрелся в черной классической рубашке, заправленной в серые джинсы. Темные волосы, еще сырые, были зачесаны назад.

– А-а. Я на улице папу встретил.

Мои глаза расширились при виде двух одинаковых букетов из разноцветных роз у Марко в руках.

– Как здорово, что у тебя получилось прийти. – Марисоль снова подвинулась влево.

Марко, быстро кивнув Эшеру, боком прошел к свободному месту.

– Конечно, пришел. И feliz cumpleaños! – Марко чмокнул Марисоль в щечку, а меня расцеловал в обе щеки, как это было принято у латиноамериканцев. Потом он протянул каждой из нас по букету из шести роз. Цветы были огромные и все разного цвета. – По семейному плану вы должны были получить их вместе с цепочками, но я в студенческом городке задержался.

– Спасибо, они великолепны. – Я понюхала розы и наклонилась к Эшеру. Тот развалился в кресле, правый локоть на подлокотнике, указательный палец поддерживает подбородок. Эшер подался в мою сторону, наблюдая. Он перевел взгляд со своего букета на мой, и на его лице заиграла полуулыбка. Он переложил свои цветы на пол.

– Эшер, ты не знаком с Марко? – спросила я. – Это старший брат Марисоль.

Марко со своего места протянул кулак Эшеру, и тот в ответ стукнул в него своим кулаком.

– Привет.

– Марко, видимо, был в выпускном классе, когда ты только пришел в школу, – сказала Марисоль Эшеру. – Зная моего братца-сноба, предположу, что он не тусовался с теми, кто был младше него, и поэтому о твоем существовании не знал.

– Я приношу тебе цветы, а ты со мной вот так? – сказал Марко.

Эшер фыркнул:

– Да нет, все в порядке. Я провел здесь две недели, устанавливал декорации. Надо сказать, ощущение очень странное. А тебе, наверное, здесь вообще не по себе, после стольких-то лет.

– А, так это был ты? – Марко указал на сцену. – Марисоль говорила, что выпускники помогают с постановкой. Еще говорила, что все классно смотрится.

Эшер кивнул Марко и остановил на мне мягкий взгляд:

– Кому об этом судить, так это тебе, мисс восемнадцатилетний литературный эксперт. Надеюсь, люди, по-настоящему знающие Шекспира, оценят атмосферу, которую я…

На этих словах свет в зале стал гаснуть. Эшер замолчал. Мы больше не могли смотреть друг на друга. Мой следующий вдох уже заглушило разносящееся по залу музыкальное вступление к «Много шума». Открылся занавес; декорации Эшера действительно выглядели реалистично – в них было больше волшебства и оригинальности, чем во время репетиций. Свет и тень на сцене гармонично дополняли листву, каменные стены и элементы сада. Казалось, что он действительно огромный.

Вскоре Эшер был позабыт. Ведь здесь, прямо перед глазами, был мой любимый Шекспир. Я прочитала много пьес, но постановок – вживую, когда можно наслаждаться речью и языком, – видела очень мало. И мой мозг не мог не повторять мысленно самые знаменитые фрагменты. Актеры хорошо передавали смешной и при этом глубокий сюжет, я заметила лишь несколько промахов. Костюмы Марисоль оказались очень к месту, они добавляли истории чуточку благородного изящества. То же относилось и к декорациям итальянского сада, которые создал Эшер. Я видела по их лицам, что они гордятся своей работой.

Мы встали, когда актеры взялись за руки для финального поклона. Зажегся свет, Эшер взял свои цветы. Я думала, что он сорвется с места в поисках Лондон. Но он, подстроившись под мой неторопливый шаг, проводил меня до служебного входа. Дети семейства Роблес сильно нас обогнали. У входа собралась небольшая толпа. Актеры, выходя, приветствовали гостей и позировали для фото.

Марисоль и Марко отошли, чтобы поболтать с Алиссой, а Джейс в джинсах и свитшоте уже пересекал двор. Махнув мне, он дал пять Эшеру и щелкнул пальцем по целлофановой обертке.

– Дружище, полный провал. Ты же знаешь, я больше всего люблю желтые розы.

Эшер оглянулся на меня, щелкнул пальцами.

– Отличная игра, Бенедикт, – сказал он Джейсу. – В театре Калифорнийского университета ты всех порвешь.

– Спасибо, чувак. – Джейс повернулся, чтобы уйти. – А теперь я, пожалуй, съем мясной пирог.

– Ой, – сказала я, глядя на свой букет. Во время спектакля стебель одной розы сломался. Я потрогала болтавшийся розовый цветок и обиженно выпятила нижнюю губу. – Ладно, ничего не поделаешь.

Эшер подошел ближе:

– Нет уж, этому не бывать. Сегодня для Дарси Уэллс никаких сломанных цветов. Знаешь, этот мастер на все руки трудится и за пределами Юнивёрсити-авеню.

С широко раскрытыми глазами я наблюдала за тем, как он вытащил сломанную розу из моего букета и бросил ее в ближайший вазон. Потом взял красную – не розовую – розу из своего букета и протянул ее мне. Я так старалась сохранить и невозмутимость, и равновесие, что не заметила, как к нам подошла еще одетая в костюм Лондон Бэнкс.

– У-у, это мне? – сказала она, взяв букет и выхватив прямо у Эшера из рук мой «подменный» цветок. Я напряглась, когда она чмокнула своего парня в губы. – Спасибо, малыш. Мои любимые, а эту поставлю в гримерке на столик. Мило. Теперь моя поганая головная боль уже не кажется такой поганой. – Она ухмыльнулась, глядя на меня. – Скорее, мама хочет сфоткать меня в костюме.

– Конечно, – пробормотал Эшер, следуя за ней. Обернувшись, он украдкой бросил на меня извиняющийся взгляд.

Я пожала плечами, заставила себя улыбнуться. От поразившего меня в самое сердце порыва Эшера остался сладко-горький вкус.

Джейс вернулся и с мясным пирогом в руке стал наблюдать за тем, как друг позирует для фото.

– Лондон довольно хорошо сыграла Геро. Между нами говоря, Беатриче получилась бы у нее лучше.

Я не хотела выдавать своих мыслей, но рот открылся сам собой:

– Потому что она высокомерная и всегда над всеми издевается?

– Миледи, справедливы ваши слова, – сказал Джейс. – Но Алисса была просто блистательна на прослушивании. Великолепно сыграла острую на язычок, задиристую Беатриче. Миссис Ховард не могла не дать ей роль.

– Ты тоже отлично играл. Сегодня, я имею в виду. – Я переложила букет в другую руку. – Ты остановился на Калифорнийском университете?

Джейс скрестил пальцы:

– Надеюсь поступить. И благодарю.

– Марисоль поступает в Институт дизайна, тоже в Лос-Анджелес.

Его лицо расплылось в улыбке. Он наклонился ко мне, было видно, как он поднял под челкой темные брови.

– Если она загуляет или задумает что-то натворить, я обо всем доложу ее компаньонке.

– Договорились.

Марисоль, постояв с миссис Ховард, вернулась и стала подталкивать меня локтем.

– Пора делать ноги – надо продолжить празднование дня рождения.

– У кого день рождения? – Джейс ткнул в меня пальцем. – У тебя?

Я кивнула:

– А через несколько часов – у Марисоль.

– Неплохо. Я, конечно, обожаю театр, но не хотите же вы сказать, что это было апогеем вашего празднования?

Я повела плечом. Оттого, что это было сказано его сочным, хорошо поставленным голосом, наше торжество показалось мне еще более унылым, чем оно было на самом деле.

– Ну…

– Пусть думают что хотят. – Это уже сказал подошедший сзади Эшер. Бионическое колено, незаметные движения. Он вернулся? – Мы только начинаем отрываться.

Мы? Марисоль с любопытством посмотрела на него. И где вообще Лондон?

– Ну, то есть если у вас еще нет планов.

К сожалению, планов у нас не было. Видимо, Эшер прочитал это на наших лицах, потому что он наклонился к Джейсу и что-то прошептал ему на ухо. Джейс, подумав, закивал:

– Интересно. И немного ненормально. Мне нравится. Умно.

– Значит, ты за? – спросил друга Эшер.

Марисоль повесила сумочку на плечо:

– За что?

– Вашему восемнадцатилетию – а это важная веха – не хватает одного ключевого компонента, – объяснил Эшер. – Вы должны сделать то, чего раньше не делали.

Он посмотрел на меня. Я прочитала на его лице вызов и чуть не подавилась своим же языком. То, чего я раньше не делала? В голове роились мысли. Марисоль посмотрела на меня так, будто хотела сказать: «А давай, почему нет? Наверное, будет круто».

– Хорошо, спасибо, – сказала я, все еще не оправившись от шока.

Эшер расплылся в улыбке; она сияла, как улыбка джокера из карточной колоды.

– Так, нужно написать вам адрес. – Он огляделся и, не найдя ничего более подходящего, решил воспользоваться бежевой программкой спектакля, что была у него в руках.

Марисоль дала ручку.

– Вы дайте нам минут тридцать, м-м, на подготовку. Нам нужны еще жертвы… то есть люди для вечеринки.

Я взяла у него программку. Название улицы я узнала, но не помнила, чтобы мне приходилось там бывать. Эшер отступил на шаг:

– Введите адрес в навигатор и сверните на главный въезд. Первый поворот налево, паркуйтесь на любом месте и ждите, пока мы не подъедем. – Он пошел прочь, его сообщник следом.

Марисоль выхватила у меня программку и прищурилась:

– И куда же приведет нас эта авантюра? На рейв-вечеринку?

– Или в тайный клуб, где нужно сказать дурацкий пароль, чтобы войти?

Мы обе ошибались. Марисоль по команде голоса из навигатора съехала с шоссе, и я стала кое-что подозревать.

– Он что, шутит?

Марисоль, остановившись на красный, прищурилась и сквозь пассажирское окно посмотрела на бесконечный комплекс зданий, тянувшийся параллельно дороге.

– Может, здесь есть ресторан, о котором мы не слышали.

Но ресторана там не было. Марисоль повернула направо, следуя инструкциям Эшера, и мы оказались у главного въезда в аэропорт Монтгомери-Филд.

Глава семнадцатая

Пайпер

«В эту минуту я и влетел к вам, как ураган, да?»

Вот опять. Пора бы мне научиться хоть иногда оставаться в безопасном укрытии.

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Марисоль оттянула рычаг стояночного тормоза и ошарашенно посмотрела на меня.

Я всплеснула руками и рассмеялась. Смех вышел немного тихим и каким-то истеричным. Да, было уже поздно, но аэропорт все равно казался уж слишком безлюдным. На парковке вместе с внедорожником Марисоль было машин пять, не больше.

– Ну, давай подождем. – Марисоль развернула две пластинки розовой жвачки и запихнула их в рот. Потом опустила солнцезащитный козырек и, глянув в зеркало на нем, убедилась в том, что помада в порядке.

Перед тем как сюда выехать, мы немного поторчали во дворе школы Джефферсона. К нам опять подошли родные Марисоль, а маме Роблес вдруг понадобилось сделать примерно пять тысяч фоток именинниц в разных позах.

– Надеюсь, что Эшер не разыграл нас и что просто так съездить в аэропорт Монтгомери-Филд – это не сделать то, чего мы еще не делали, – сказала я.

– Ой, прикуси язык. Если правда, я этим Доннелли и Флиту такое устрою!

У меня не было причин ей не поверить. Я стала рыться в сумке в поисках книги, но остановилась, заметив на парковке вторую пару горящих фар. Рядом с нами остановился новый черный «форд» Эшера – спасибо изрядной страховой выплате.

– Придется тебе найти еще кого-нибудь для того, чтобы спустить пар.

Марисоль надула из жвачки пузырь и отперла двери:

– Малышка, не надо меня искушать.

Эшер осторожно вылез из впечатляющего пикапа. Следом появился Джейс, а из дополнительной задней кабины выпрыгнула Алисса со стопкой покрывал.

– Добро пожаловать туда, где я счастлив, – сказал Эшер.

– Ты лучше расскажи им все, а то еще подумают, что мы куда-то летим, – предложила Алисса.

– Не-а, сегодня точно не летим. – Эшер бросил на меня быстрый взгляд, нерешительно улыбнувшись. – Но у вас, девчонки, сегодня будет не только торт. Ведь немногие могут сказать, что отмечали восемнадцатилетие на летном поле!

И тогда я поняла. Эшер Флит хотел подарить двум лучшим подругам новые воспоминания. Сердце билось так сильно, будто угодило в капкан. Я смогла лишь благодарно улыбнуться в ответ.

Марисоль, всегда вооруженная тем, чего мне как будто не хватало, сказала:

– Ребят, это так круто! Если моя мама узнает, то утопит вас в такос.

Джейс пошевелил бровями:

– Отличный способ умереть. Мы постоянно голодные, а тут повод пожрать – ваши дни рождения. – Он начал доставать из грузовика сумки. – Мы пытались уговорить еще кого-нибудь прийти на вечеринку, но у Брин рано утром репетиция «Щелкунчика», а у Лондон так голова разболелась, что она пошла домой.

Я резко повернулась к Эшеру. Тот кивнул:

– Да-а, головная боль все усиливалась. У Лондон завтра днем еще спектакль, поэтому ей сейчас нужен флакон аспирина и та блестящая бомбочка для ванны, которые она покупает по десять долларов за штуку. – Он понизил голос. – К тому же она это место терпеть не может. Ее тошнит от запаха авиационного топлива.

Такая деталь плюс отсутствие Лондон – это было лучше любой розы. Я набросила на себя джинсовую куртку и пошла вслед за всей нашей небольшой группой от въезда к летному полю. Когда Марисоль выкинула комок жвачки в ближайшую мусорку вместо того, чтобы прилепить его куда-нибудь на потом, я мысленно поблагодарила небеса.

Вскоре мы добрались до места, где стояли частные самолеты. Обстановка – своеобразная, как и было обещано, – напомнила мне промышленное кладбище. Но, в отличие от надгробных плит и покоящихся под ними тел, в белых самолетах чувствовалась жизнь. Они стояли, замерев, но от крыльев и пропеллеров веяло скрытой мощью. Самолеты были готовы в любой момент взмыть вверх.

Эшер и Джейс остановились на середине третьего ряда самолетов. Это был он, великолепный турбовинтовой самолет, который я видела в телефоне Эшера.

– Наша фамильная драгоценность, – объявил он. – Мы ждем, пока в ангаре освободится место, а пока она стоит здесь.

«Пайпер» Флитов был больше и красивее многих других самолетов. Его вытянутая носовая часть была длинной и узкой, похожей на морду сильного зверя. Даже в темноте полосы вдоль фюзеляжа было видно очень хорошо, лучше, чем на фото. Черные и крапчато-золотые линии выныривали из-под носа, бежали по всему фюзеляжу и заливали хвост цветом.

Марисоль обошла машину вокруг, изучая дизайнерским взглядом тщательно проработанные детали. Похожий на оружие, на носу сидел матовый пропеллер. На борту виднелся леттеринг и три пассажирских окна. Алисса расстелила пляжные покрывала у крыла и начала распаковывать продукты, а Джейс в это время настраивал музыку на айпаде с портативными колонками.

– Что касается угощения, – сказал Джейс, – боюсь, Эш есть Эш, так что выбор напитков ограниченный. – Глубокий поклон, пусть и из положения сидя. – Простите, дамы, ваша вечеринка будет безалкогольной, потому что ее организовал мистер «Борьба с пороком».

Эшер достал из сумки-холодильника стеклянные бутылки:

– А что такого? Зато у нас лучшая крем-сода и отличное корневое пиво.

Джейс заметно скис:

– Оно же все равно безалкогольное.

– Да ладно тебе. – Алисса шлепнула Джейса по плечу. – Эш все равно не станет пить на летном поле, не важно, собирается он лететь или нет.

С ПКС или нет, подумала я.

Алисса достала чипсы, салфетки и десертные тарелки в голубую и зеленую полоску и дала мне распаковать.

– Хотела найти посимпатичнее, именинные, но в «Фуд-Кинге» выбор был небольшой. Да и Эшер меня торопил. Мы должны были куда-то ехать специально за кексами.

– Что? – Я аж взвизгнула.

Мне наконец удалось ногтем прорвать полиэтиленовую упаковку.

– Он настоял, чтобы мы поехали в конкретную кондитерскую: «Божественные кексы».

Я лишь моргнула в ответ.

– Ты там никогда не была? Это прямо около школы. И если мы задержались, то только потому, что не могли решить, какие купить.

Эшер достал коробку из кондитерской, белую, с золотым кружком логотипа, и открыл крышку. Я нашла глазами Марисоль. Приложив ладонь к груди, она с приоткрытым ртом смотрела на меня влажными глазами. Она поняла, что сделал Эшер и почему. Но после слов Алиссы я также поняла, что остальным он не сказал, почему ему были нужны определенные кексы с толстым слоем глазури.

– Эшер, ты превзошел себя, – сказала Марисоль. – Спасибо. Кексы потрясающие.

Он наклонил голову:

– Уж если я сегодня нарушу свою диету без сахара и глютена, то пусть это будет что-то качественное. – Он взглянул на меня, улыбнулся. – Все из-за вас, именинниц.

К горлу подступил ком. Но я понимала, что не следовало видеть в этих деталях и в этом вечере того, чего в них не было. Кексы и сахар в честь праздника – просто дружеский жест для нас с Марисоль. Ничего больше.

– Первыми выбирают Марисоль и Дарси. Здесь у нас соленая карамель, лимонный крем и шоколадный маршмеллоу, – сказал Джейс.

Глаза Марисоль расширились.

– Шоколад? У-у, слово из моих фантазий.

Алисса, улыбнувшись, передала Марисоль огромный капкейк с поджаренным маршмеллоу. Я выбрала соленую карамель, Эшер тоже. Он мог рискнуть и съесть немного сахара и муки, но вот шоколад, который мог вызвать мигрень, лучше было не есть.

Джейс хлопнул себя по лбу:

– Свечки забыли. Как мы могли?

– Вместо пламени свечей у вас будут огни взлетной полосы, – успокоил нас Эшер. – Но сначала мы споем. Джейс, ты талант, давай бродвейский вариант «С днем рождения!».

Он запел, к нему присоединились Эшер и Алисса. Потом мы принялись за вкуснейшие кексы и за картофельные чипсы с солью и уксусом и запивали все это пенистой крем-содой и охлажденным корневым пивом – прямо из бутылок. Через некоторое время я легла на покрывало, чтобы насладиться великолепным видом. Белые самолеты стояли ровными рядами, как гости-призраки на нашей вечеринке. Ночное небо в желтых полосах прожекторов казалось серым.

Минуты превратились в час, а потом и в три. Эшер устроил для нас экскурсию по ангарам и по рядам самолетов. Алисса разучила с нами дурашливый танец, а Джейс, начинающий комик, развлекал пародиями и глупыми шутками. Ему даже удалось вызвать Марисоль на дуэль по изображению иностранных акцентов, и он признал, что у моей подруги, этого мекси-кубинского шедевра, австралийский акцент получался лучше, чем у него самого.

И я не могла не вспомнить другую вечеринку, которая была совсем недавно. Только сейчас под покрывалом была взлетная полоса, а не пляжный песок. В небе вместо звезд светились сигнальные огни аэропорта. Несколько запоздалых самолетов приземлились неподалеку, и гул их двигателей был похож на морской прибой. Тогда меня выставили посмешищем, я была одинока в толпе одноклассников. Но сейчас я была не одна.

Я посмотрела на часы. Улыбнувшись, села и отвлекла Марисоль от разговора с Джейсом.

– Он наступил! Уже пять минут, как твой день рождения.

Она крепко обняла меня. Мы спели еще разок, просто потому что Джейс и Эшер решили повозиться с «Меридианом», а Марисоль сказала:

– Есть идея. – Она расстегнула цепочку с сердечком. – Снимай свою.

Она отдала мне сердечко и забрала у меня болтавшуюся на расстегнутой цепочке звездочку:

– Мне пришло это в голову, как только мама нам их подарила. В следующем году я уеду…

Я поняла все без слов, а глаза наполнились слезами.

– Давай так и сделаем.

Что будет, когда Марисоль заполнит внедорожник своей модной одеждой и обувью – всей своей жизнью, а я останусь смотреть вслед ее удаляющемуся «ниссану»? Я надела свою звездочку ей на шею. Лицо Марисоль расплылось в широкой улыбке, и она застегнула свой подарок на мне. Было приятно получить сердечко от нее. Самое великодушное сердце в мире.

Я вернулась к остальным. Джейс и Алисса ныли, что у них завтра рано спектакль. Марисоль, потянувшись, привстала на коленках и обратилась к нашим артистам:

– Слушайте, я ведь рядом со школой живу. Могу подвезти вас до парковки, чтобы вы забрали свои машины. А там мне пара кварталов до дома.

Но это значит… Она повернулась к Эшеру:

– Ты не можешь подвезти Дарси – ведь она живет за Адамс, как и ты? Так тебе не придется делать крюк.

Откуда Марисоль вообще?.. Я перебила сама себя. Марисоль обычно знала все что нужно.

– Конечно, без проблем, – согласился Эшер. – Мы с Дарси все уберем, а вы, ребята, идите отсыпайтесь.

Следующие несколько секунд пролетели со скоростью света. Не успела я и глазом моргнуть, как все согласно покивали, попрощались, и я уже была одна с Эшером Флитом и с тем, что осталось от лучшей в моей жизни вечеринки. Пора было вставать. Эшер складывал в мешок для мусора пустые бутылки. Я взяла другой мешок и занялась тарелками и салфетками. Потом закрыла пару пакетов с остатками чипсов и отложила их в сторону.

– Не хочешь перед уходом заглянуть внутрь «Пайпера»? – спросил Эшер, когда мы складывали покрывала.

– Признаюсь, мне любопытно. Не могу сказать, что бывала внутри частного самолета.

– Подожди секунду. – Он разблокировал большую дверь справа и исчез внутри корпуса. Когда иллюминаторы кабины и салона осветились, Эшер высунул голову. – Заходи.

Я поднялась по ступенькам в салон. Четыре пассажирских кресла, обтянутых гладкой кожей медового цвета, стояли лицом друг к другу. Эшер уже сидел на капитанском месте слева. Я пролезла вперед, на сиденье справа.

– Ничего себе! Он даже больше, чем я думала.

– Это одна из причин, по которой отец выложил за «Меридиан» кучу денег. Мы используем его для семейных отпусков. Моя сестра, Эйвери, уехала учиться в Бостон, в Колледж Эмерсон. Когда она приезжает, мы путешествуем вместе.

– Эйвери тоже летает?

Эшер наклонил голову:

– Все Флиты умеют летать. Папа считает, что по-другому и быть не может. Мама и Эйвери не захотели получать лицензии пилотов, но обе могут посадить эту игрушку в непогоду и без диспетчерской вышки.

– Ух ты, круто. И безопасно, – добавила я.

В кабине нас со всех сторон окружали лампочки, кнопочки и рычаги. Три светящихся монитора, размером с экран ноутбука каждый, располагались перед нами. Я бросила взгляд вниз: с моей стороны тоже был штурвал, только поменьше, и педали – точно как у Эшера.

– Самолетом можно управлять и с моего места?

– Конечно. Я впервые взялся за штурвал, сидя на твоем месте в старом «Пайпере-Уорриоре». – Эшер указал на пол. – Вот эти нужны, чтобы управлять самолетом во время рулежки. А это тормоз. Важная вещь. – Эшер коснулся центральной части, легонько постучал по ряду рычагов. – А здесь у нас рычаги управления дроссельной заслонкой.

Я показала на бесконечные циферблаты и переключатели на приборной доске и над головой:

– Как ты все эти приборы и штуковины различаешь?

Эшер усмехнулся:

– Благодаря этим штуковинам ты не падаешь. Ты их учишь до тех пор, пока они не начинают мерещиться тебе в утренней каше. Спустя некоторое время уже знаешь все как свои пять пальцев. – Он повел плечом. – Как те истории и слова у тебя в голове. Если бы я мог заглянуть внутрь, то мне все это показалось бы не менее сложным и пугающим.

Теперь настала моя очередь рассмеяться, но вдруг мне в голову пришла одна мысль:

– Тяжело тебе здесь? Сейчас?

– Я часто сюда прихожу, чтобы побыть одному, подумать. Я не соврал, когда сказал, что это место, где я счастлив. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Тяжело ли мне сидеть здесь, когда у меня есть лицензия пилота, разрешающая поднять эту малышку в воздух, но нет возможности летать из-за состояния здоровья?

– Да-а. – Почему мне так легко с ним говорить?

– Поначалу я даже на летном поле не мог находиться. Но я поправлялся, и меня все сильнее тянуло в небо. Я скучал по этому самолету. Мое любимое время дня здесь – после заката, когда все стихает и вышка прекращает работу. – Он провел рукой по ободку штурвала. – Мои мечты – здесь. Не собираюсь больше их бояться. Глобальные планы изменились, но я знаю, что вернусь к полетам – в том или ином виде. Сидя на этом месте я, насколько это возможно, близок к своей мечте.

Его слова взмыли ввысь, легкие и свободные, как сама надежда, и мягко коснулись поверхности моей кожи: отскок, отскок, скольжение. Но они причинили мне боль, обожгли, потому что кое в чем я все еще не хотела признаться – не могла – самой себе. Сидя в полночь в кресле второго пилота, я была слишком близка к тому, что боялась назвать даже мечтой.

Не то чтобы я никогда не мечтала о нормальной семье, о будущем, о возможности кого-нибудь любить. Просто я столько времени тратила на борьбу с заполонившим мою жизнь хламом, столько времени пряталась. Мечты приходили, поселялись внутри. Когда это случалось, я жила в новом доме, чистом и свободном. Я целовала принца и танцевала с героем, возможно даже с похожим на Эшера Флита. Но мне приходилось выселять эти мечты. Изгонять. Как я могла держать настоящую любовь в сердце невидимки?

Эшер… Он был почти у цели. Требовалась лишь цепочка из семи здоровых дней – и можно снова в полет. А я – в таком же кожаном кресле, с теми же рычагами управления под руками и ногами – я была бесконечно далека от взлета.

Не по-настоящему. Понарошку. Выдыхай. Между тем я заговорила о безопасном – и в то же время опасном.

– Спасибо еще раз за вечеринку. И за кексы. – Я осторожно подняла на него глаза. – Я знаю, почему ты их принес. Нам очень понравилось.

Мягкая, ровная улыбка.

– Хороших друзей найти сложно, такое стоит отметить. Твой рассказ был… – Я видела, что Эшер подбирает слова. Он постукивал по подбородку, скользил взглядом по кабине, вглядывался в наклонные окна, приспособленные для полета.

Моего запаса слов хватило бы на двоих, но я просто сказала:

– Знаю. Знаю, каким он был и какой он есть.

– С того самого дня я хочу тебя кое о чем спросить.

– О чем?

– Вы тогда рассказали мне, как отпраздновали день рождения в школе. Но ты ничего не сказала про то, что было, когда ты пришла домой. Ну, ты понимаешь… Что твоя мама?..

Воспоминания нахлынули, я прикрыла глаза:

– Мама спохватилась только тогда, когда было пора забирать меня из школы. Я села в машину, мама была в слезах. Она привезла купленные по дороге в супермаркете кексы. – Я беспорядочно жестикулировала. – Она как могла старалась загладить свою вину, даже сводила меня на ужин в ресторан, а потом в торговый центр. – Она не знала другого способа утешить.

– Ого, – поморщившись, сказал Эшер.

– С тех пор она ни разу не забывала. Сегодня, или уже, наверное, вчера, она подарила мне вот это. – Я показала серебряный браслет с подвесками.

– Красивый, – сказал Эшер. – А что твой отец?

Все мое тело напряглось, как будто на коже застегнули молнию с головы до пят.

Видимо, Эшер что-то заметил, потому что он, вздрогнув, наклонился ко мне:

– Извини, это что, деликатная тема? Тяжелый развод или что?

– Мои родители не были женаты. У них были токсичные отношения. Мой отец уехал работать в Таиланд еще до того, как узнал о маминой беременности, и назад так и не вернулся. – Я обращалась к ровным рядам циферблатов, что были у меня перед глазами. – Он знает обо мне, но никогда меня не видел. – Клянусь, я буквально слышала, как Марисоль настоятельно советует мне рассказать Эшеру про маму. Про накопительство. Но я…

Эшер вздохнул, да так громко, что мои мысли отступили.

– С прошлой недели, – сказал он, – я все твержу о своем отце и о том, как он злится из-за моей аварии. О том, что я его разочаровал, и о всяких «если бы». А ты, оказывается, со своим отцом даже не знакома.

– Да нет, ты ведь не знал. И хотя это может прозвучать странно и даже холодно, но у меня нет никаких чувств к нему, потому что я ничего другого не знала.

– Ты бы хотела когда-нибудь познакомиться с ним? Если бы могла?

– Я… могу, – сказала я, и это были два слова правды, которой не знала ни одна живая душа. Даже Марисоль. Моя рука тут же метнулась к ребрам, пытаясь сдержать остальное. Но рот продолжал двигаться, словно вышел из подчинения и зажил своей жизнью. – Спустя все эти годы он наконец прислал бабушке письмо для меня.

Глаза Эшера загорелись и стали большими, как две луны.

– Ничего себе, Дарси! И что он пишет?

Моя речь стала увереннее, четче. Теперь меня было уже не остановить.

– В основном про то, что чувствует себя виноватым. И что последние восемнадцать лет вел себя как трус и теперь планирует на следующий год приехать в Калифорнию. И, возможно, мы встретимся. Но никакого давления, решение принимать мне.

– И что же ты решила?

– Пока ничего. – Снова правда. Правда на правде – завалы правды. Меня вдруг охватила паника. – Не мог бы ты никому про это не рассказывать? Это пока секрет.

– Конечно. – Эшер поднял одну ладонь, а другую положил на рычаг управления дроссельной заслонкой. Видимо, это было самое святое. – Клянусь «Пайпером».

Глава восемнадцатая

И это тоже?

С поцелуем умираю.

Уильям Шекспир, «Ромео и Джульетта»[40]

Захлопнув шкафчик, я прислонилась к металлической дверце и закрыла глаза. Почти все мои школьные предметы были углубленными, так что понедельник был довольно трудным днем. Пережить углубленные алгебру и политологию с работающим на треть мощности мозгом было почти невозможно. Я выдохнула, длинно и ровно. Одноклассники проходили мимо, а у меня в голове все повторялись те две минуты, которые я никак не могла забыть, минуты, когда я рассказала Эшеру Флиту об отце.

Это было два дня назад. Марисоль я до сих пор не сказала. Просто не могла этого сделать, потому что сама еще не разобралась с письмом на книжной полке и с мужчиной, написавшим его. Марисоль была главным человеком в моей жизни. Эшер не мог стать главным никогда. Я умела обращаться со словами. Понимала, что иногда для них нужно найти безопасное место. Эшер был таким безопасным вариантом. Именно поэтому тогда, ночью, в кабине пилота я выложила ему свой секрет. В отличие от Марисоль, Эшер подойдет к моему миру в лучшем случае на расстояние вытянутого крыла, не ближе. А есть ли в моем мире спустя все эти годы место для Дэвида Эллиота, я вообще не знала.

Звякнул мобильник. Я отскочила от шкафчика и полезла за телефоном.

Марисоль: Еще в школе?

Я: Угу.

Она: Иди в концертный зал. Чрезвычайная ситуация.

Не отвечая, я закинула сумку на плечо и через поросший травой дворик рванула из одного здания в другое. В фойе концертного зала, где пахло плесенью и лимонно-хвойным средством для мытья полов, не было ни полицейских, ни желтой ленты, которой обозначают места преступления. Я толкнула старую деревянную дверь и вошла в зал. Свет заливал сцену с декорациями, зал казался темным и для чрезвычайной ситуации очень тихим. Я отыскала глазами Марисоль. Стоя ко мне спиной, она разговаривала с миссис Ховард, а исполнители шекспировских ролей, свесив ноги, сидели на краю сцены.

Где-то на середине прохода я почувствовала, что все взгляды прикованы к моей фигуре. Марисоль, обернувшись, подозвала меня взмахом руки:

– Несчастный случай с Алиссой.

Я вздрогнула всем телом, как от электрического разряда. С недавних пор я стала воспринимать слова «несчастный случай» совсем иначе.

– Что произошло? Когда?

– Сегодня утром. Алисса дома шла в носках по деревянной лестнице, – начала миссис Ховард. Ее темно-ягодные губы были сухими и морщинистыми. – Поскользнулась и сломала руку в двух местах. Завтра у нее операция, и играть в заключительном спектакле в пятницу она не может.

Соскочив со сцены, к нам подошли Джейс и Лондон. Я думала об Алиссе, о девочке, с которой до предыдущих выходных была едва знакома. Присоединившись к импровизированному дню рождения в аэропорту, она помогла сделать праздник еще более особенным.

– Я пошлю ей открытку. Могу и с учебой помочь.

Марисоль покачала головой, чуть показалась мятная жвачка.

– Ди, это все клево, но позвала я тебя сюда не поэтому.

Снова будто удар током, на этот раз сильнее. Я перевела взгляд с подруги на директора.

– Дарси, у нас мало актеров в этом году. Была одна дублерша, Лили, но она заменила Меган в роли Маргариты, камеристки Геро. У самой Меган страшный синусит. Пропал голос. Вот мы и подумали…

– Погодите, я? Да, я знаю Шекспира, но я не актриса.

Выражение лица миссис Ховард смягчилось.

– В этом магия Шекспира. Слова – на них лежит вся нагрузка. Не ошибись в них, почувствуй, и они сами проведут тебя по роли и укажут путь к персонажу. Марисоль уже успела рассказать, что твои знания о языке намного обширнее, чем признаешь ты сама.

Я бросила на Марисоль колючий взгляд, но она лишь невинно улыбнулась в ответ.

– В Джефферсоне никто не справится лучше тебя. Если честно, я еще не встречала людей с такими познаниями. – Потом миссис Ховард указала на Джейса. – Театральный режиссер из Калифорнийского университета на выходных будет в нашем городе, а Джейс подал заявку на стипендию в этом университете. Режиссер придет посмотреть на него в роли Бенедикта.

– Так и есть, – вздрогнув, добавил подошедший Джейс.

– Но… – Я огляделась. Даже во взгляде Лондон Бэнкс читалось что-то вроде надежды. Я взяла у миссис Ховард сценарий. Реплики Беатриче уже были выделены. Как много желтого текста! – Спектакль через четыре дня. А после уроков я работаю.

– Мы проведем дополнительные репетиции, подстроимся под тебя. И дадим тебе возможность как следует порепетировать с Джейсом, – сказала миссис Ховард.

– Мне нужно несколько минут. – Я потащила Марисоль по проходу, мы сели на крайние сиденья.

– Дарси, дыши. У тебя получится. – Она постучала пальцем по листкам роли. – Согласно моим точным подсчетам, если твои неправильные мозги помножить на четыре дня, получится «нет проблем».

Я сморщила нос:

– Мне придется играть с Лондон. А тебе прекрасно известно, какой милой она со мной была.

– Да-а, но Лондон не сможет оказаться в центре внимания, если ты не сыграешь ее очаровательную кузину Беатриче. Поверь мне, Лондон будет вести себя прилично.

Лондон. Смогу ли я вообще смотреть на нее, не представляя при этом, как я прижималась всем телом к ее парню, стоявшему у шершавой стены в подворотне? Мысли толкали меня из стороны в сторону, внутри был лишь туман нерешительности. Мне нужно было что-то. Книги? Нет, на этот раз даже не книги. Я хищно посмотрела на бирюзовую сумку Марисоль.

– Жвачка. Мне нужна жвачка.

– Какую тебе?

– Давай все.

Глаза Марисоль расширились. Она привычным движением раскрыла сумку, одну за другой достала несколько упаковок жвачки и разложила их веером на ладони.

Мое дыхание стало хриплым. На лбу собрались бусинки пота, под черной футболкой он тоже чувствовался. Я открыла пластинку коричной жвачки, положила в рот и начала жевать.

– Во-первых, как я могу сделать вид, что я Алисса? – Я взяла пластинку апельсиновой и запихнула в рот. – У нее фигура миниатюрная. Не то что моя.

– Тебе не нужно быть Алиссой. Просто дай свою трактовку Беатриче. Мы с мамой подгоним костюмы. Это несложно. Все ткани у меня остались, об этом не переживай.

Я вытащила пластинки из всех упаковок и одну за другой отправила в рот. Я жевала. Жевала раздраженно и зло. Марисоль взглянула на мои белки:

– Да что с тобой? Ты меня пугаешь.

– Мне страшно. Я в ужасе. – Еще пластинка мятной. Челюсти непрерывно работали, размалывали, и суть того, о чем меня просили, сдавила мне грудь.

– Тебе, моей подруге с планеты книг, ничего не стоит запомнить этот текст.

Это была правда. Но дело было не только в этом. Актеры топтались вокруг, все зависело от моего ответа, и его пора уже было дать. Можно было хранить в себе постыдные тайны и делиться ими с мальчиками, которые не имели никакого значения, но я обязана была сказать подруге настоящую причину моего тихого безумия.

– Марисоль, ты ведь читала пьесу.

– Конечно. Эй, костюмы-то мои!

Теперь арбузная пластинка.

– Марисоль, ты ведь смотрела спектакль.

– Сидела рядом с тобой и смотрела, прямо в твой день рождения. Куда ты клонишь, не пойму?

Еще две пластинки. Пора бы уже остановиться. Мне надо это произнести. Выразить это в словах.

– Ради бога… а-а-ы-а-а. – Конечно, к этому моменту я вообще не могла говорить из-за гигантского комка жвачки. Отделив от него добрую половину, я завернула цветной шар в салфетку. – Пятый акт, – повторила я. – Важная сцена в конце пятого акта.

Марисоль кивнула:

– Так… это прямо перед свадьбой Геро и Клавдио, да? Когда Беатриче и Бенедикт пререкаются, отрицая то, что влюблены друг в друга… Там такое сексуальное напряжение? Великолепная сцена. Ты справишься. Я помогу тебе расслабиться.

Я застонала, продолжая жевать, и прижала пальцы к вискам:

– Да не в этом дело. Это я смогу сыграть. Надеюсь, что могу, – добавила я.

– А в чем тогда дело?

– В поцелуе. – Ну вот, я это произнесла, вытолкнула, невзирая на изрядное количество жвачки и волнение. – Бенедикт целует Беатриче в самом конце. И не просто чмокает в щечку.

– Нет, он берет в ладони ее лицо и выразительно смотрит. Впрочем, да-а, на прошлой неделе Джейс Алиссу поцеловал. Причем страстно!

– А теперь я буду Беатриче. Я, а не Алисса. Я буду целоваться с Джейсом Доннелли.

Марисоль посмотрела озадаченно:

– Ди, могло быть и хуже, он очень даже…

– Я знаю, какой он. И не в этом проблема. – Теперь я выплюнула всю жвачку, на нервной почве свербило в горле. – Ты уже со многими целовалась. Алисса, наверное, тоже. И Джейс целовался точно не с одной девчонкой. А я нет, – прошептала я. – Никогда ни с кем не целовалась.

Это подруге было известно. Но только теперь она поняла, что все это будет значить для меня. Поняла и прочувствовала. Я видела это по ее закушенной губе и разрумянившимся щекам. Я открыла текст роли на финальном акте:

– Если я сыграю Беатриче, мой первый поцелуй случится на этой сцене. Если не на самом спектакле, то уж точно на одной из дополнительных репетиций. У всех на глазах. – Я ахнула. – Под критику и комментарии? Фу. – Я откинулась на деревянном сиденье.

Голос Марисоль смягчился:

– Но вообще-то это будет ненастоящий поцелуй.

– С технической точки зрения – нет. Но, настоящий или нет, это все равно поцелуй. Губы парня на моих губах. А тут еще у Бенедикта перед поцелуем реплика о том, что он зажмет Беатриче рот. После такого нельзя заменить ремарку на «Бенедикт тепло обнимает Беатриче».

Марисоль обхватила мою руку:

– Знаю, о чем ты, малышка. Я все понимаю. Тебе решать, что ты готова принять, а что нет. – Она указала рукой на сцену. – Но ты им нужна. Всей школе. И… – Ее мобильник прожужжал. Сообщение. Быстро прочитав его, подруга закинула сумку через плечо. – Маме, как всегда, в последний момент назначили примерку, так что близнецов на гимнастику везти мне. – Лицо подруги сникло. – Lo siento, amiga[41]. Не хочется вот так тебя здесь оставлять.

У меня стучало в висках.

– Ничего, иди. Я разберусь.

– Дарси, – предостерегающе сказала она.

– Иди. Пока.

Когда она исчезла в проходе, я снова уткнулась в текст.

Бенедикт: Стой! Рот тебе зажму я!

Подняв глаза, я нашла взглядом Джейса. Он беседовал с Лондон и миссис Ховард. Джейс соответствовал всем требованиям к красивому парню, какие я только могла придумать. Высокий, стройный, черноволосый, с темно-зелеными глазами и с голосом под стать нежному бархату его камзола. И еще он был порядочный. И теперь мир требовал – умолял, – чтобы я поцеловала этого парня на сцене и захлопнула еще одну часть моей жизни в ловушке печатного текста. Каждый раз, предаваясь мечтам о первом поцелуе, я представляла обворожительную версию себя, прекрасную и взволнованную, наедине с парнем. Но вместо этого я проживу еще одно костюмированное действо, залитое искусственным светом и ненастоящими чувствами.

Глава девятнадцатая

Запрещено

– Кто ты? Отвечай!

Тишина.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Перед сном я, наконец приняв решение, сообщила обрадовавшейся Марисоль, что помогу школе и сыграю Беатриче – со всеми вытекающими из этого последствиями. А это означало, что моему новому старому «Питеру Пэну» на ближайшие дни ход в мою сумку был заказан. Мне нужно было читать… и запоминать другие слова.

На следующий день в «Париках», сделав глоток зеленого чая из кружки с бабочками, я снова приступила к монологу Беатриче. Марисоль и Тэсс были моими единственными слушателями.

Я напряглась, стараясь восстановить в голове остаток текста. Марисоль кивнула мне:

– Давай, ты все знаешь. «Так пред…»

– «Так предложу я, – продекламировала я, вспомнив текст, —

Марисоль отложила текст и зааплодировала:

– Не буду спрашивать, сколько ты над этим сидела прошлой ночью.

– И правильно.

Я взвизгнула, когда подруга сорвала с меня белокурый кудрявый парик.

– Текст – убедительно. Но на ведущую актрису пока не похожа. – Марисоль держала в руках парик из упругих изжелта-белых кудряшек, который вполне мог бы сойти за швабру. – На этом жирно написано «Маленький домик в прериях». Из него даже не сделаешь нормальную прическу с собранными вверх волосами в стиле Регентства.

Я посмотрела на часы:

– Что бы ни было на нем написано, у нас всего десять минут, потом мне надо обратно. Уинстон уже и так на меня косо смотрит из-за того, что я повторяю роль и мешаю ему слушать драгоценного Синатру.

Тэсс уже неслась к нам, словно маленький воробей. На ней был черный парик с волосами до плеч, уложенными в завитки в гламурном ретростиле.

– Марисоль, среди подержанных париков я не нашла ничего лучше того, который ты только что забраковала. Мне казалось, что был еще один, с волнистыми волосами подлиннее, но, по-видимому, я его продала.

Марисоль уже осматривала товар в другом конце магазина. Она указала на головы без лиц:

– В этом отделе парики синтетические, да?

– Да, но они все новые. – Тэсс нахмурилась. – Их я одолжить не могу.

Марисоль взяла в руки парик с длинными светлыми золотистыми волосами:

– А и не надо. Этот мы купим.

Я представила себе ценник:

– У меня на парик денег нет. Придется брать нашу любимую Нелли Олсен[42] и…

Выбор Марисоль оказался на моей голове. Романтичный, воздушный, с пробором посередине и прядями разной длины, он красиво обрамлял лицо. Потом Марисоль поправила закатанные рукава моей рубашки из ткани шамбре – подруга просто не могла этого не сделать.

– Ты ничего не покупаешь. Покупаю я. Молчи, – добавила она, когда я открыла было рот. А потом, мусоля за щекой клубничную жвачку, принялась взбивать локоны. – У тебя в данном случае права голоса нет. На сцене ты будешь в моих костюмах, и заурядное здесь никак не пойдет.

Я тяжело вздохнула, и от этого вздоха, в котором были и усталость, и стресс, и целые страницы текста с поцелуями, чуть не затряслись стены.

– Это очень дорого.

– Да нет же, к тому же потом, после спектакля, хороший парик дома пригодится. На Хеллоуин, например, и Камилле для переодеваний.

Тэсс предложила Марисоль два печенья с арахисовым маслом и увидела, как та украсила свой золотой браслет розовой жвачкой.

– Ну до чего же ты изобретательна, милая! И к тому же хороший друг. Всем нужна такая Марисоль.

Иногда мне хватило бы и половины всей Марисоль. Я усмехнулась себе под нос и потрепала Марисоль по руке:

– Благодарю, сеньора.

Тэсс провела банковскую карточку Марисоль через считывающее устройство.

– Дарси, в пятницу я закроюсь пораньше. И пойду в старшую школу Джефферсона смотреть на игру самой лучшей девушки. – Она вручила мне фирменный голубой пакет «Париков». – А как ты планируешь пережить эту неделю, справиться с материалом и не упустить деталей?

– Это мы не обсуждаем. И стараемся об этом даже не думать. Мы просто это делаем, – откусив от печенья, сказала Марисоль.

У меня стучало в висках; я показала Тэсс большой палец. Мой новый план был таков: сосредоточиться на роли, сцене и языке. Если дать возможность мозгу остановиться на картинке, где мои губы приближаются к губам Джейса, слова Беатриче сольются в одну большую кляксу.

Тэсс, хохотнув, протянула мне еще два печенья:

– Возьми. Тебе пригодится. А Уинстон, конечно, отпустил тебя до конца недели, чтобы ты подготовилась к спектаклю, и я не увижу тебя до самого занавеса?

– Нет вообще-то, – ответила я. – Он сказал, что на этой неделе я нужна ему для переучета товара, но это ничего. Репетиции у нас проходят после моей смены, до десяти.

– А как же домашка?

– Ничего, справлюсь.

Тэсс обошла стойку:

– Недостаточно просто справляться. Иногда следует больше внимания уделять себе.

Когда только это время наступит?

– Если не будешь работать в книжном до конца недели, справишься финансово? – спросила Тэсс.

Марисоль незаметно провела пальцем по накрашенным губам. Еще парочка товаров фирмы «Элиза Б.» на eBay – только на этой неделе – недостающее время покроют.

– Я могла бы справиться. Но Уинстон не согласится.

– Хм-м, – сказала Тэсс, сверкнув хитрым взглядом. – Это мы еще посмотрим.

– Да?

– Дарси, одно дело – печалиться и писать о своих горестях. – Подмигнув, она топнула по полу фиолетовым каблуком. – Другое – взять дело в свои руки и что-то изменить.

Сказав это, черноволосая Тэсс сделала три вещи. Она твердо кивнула. Она посмотрела в окно. Решительным шагом вышла за дверь, резко свернула влево и – впервые за много лет – вошла в книжный магазин «Желтое перо».

Мы с Марисоль, изумленно переглядываясь, последовали за ней. Я умяла свои печенья с такой скоростью, будто в Северном Парке наступил какой-то странный зомби-апокалипсис и это означало, что никакой выпечки больше не будет. Впрочем, если уж Тэсс вошла в «Перо», то случиться могло все что угодно.

Книжный был пуст, Уинстон разговаривал по телефону в кабинете, в глубине магазина. Можно было даже разобрать отдельные фразы. Тэсс, улыбаясь, неторопливо обошла помещение.

– Должна признать, здесь очень мило. – Она провела рукой по ореховому столу-витрине. – Ах! Как уютно в отделе детских книг. – Оказавшись в закутке, где продавались книжки с картинками и плюшевые персонажи сказок, она буквально пожирала все это глазами.

Пока Тэсс исследовала магазин, Марисоль толкнула меня в бок и прошептала:

– Как такое может быть? Это происходит на самом деле?

Я бросила взгляд в окно, и тут же звякнул дверной колокольчик.

– Что бы тут ни происходило, теперь это будет происходить на глазах у Эшера.

Не пройдя и трех шагов, только что появившийся в «Желтом пере» посетитель посмотрел сначала на нас, потом на Тэсс, а потом снова на нас. Рот его сам собой открылся от удивления. Черные джинсы, низко сидевшие на бедрах, едва доходили до края темно-серой футболки с круглым вырезом. С горловины свисали очки-авиаторы. Эшер втиснулся между нами, и я с усилием сглотнула, покрепче сжав пальцами пакет из «Париков».

– Клянусь, пока шел сюда из «Старбакса», летающих животных не видел, – сказал Эшер.

Я прыснула:

– Даже не спрашивай, мы сами не знаем…

– Знаем, знаем, – вмешалась Марисоль. – Дарси стоит того, чтобы нарушить священные законы природы.

– Однозначно, – согласился Эшер.

Мне не следовало смотреть на него, но я взглянула прямо ему в лицо. Он сиял ярче солнца. Рот Эшера расплылся в улыбке, а в глазах блеснула добрая усмешка, так что у меня внутри все затрепетало.

– Ты прямо как Елена Прекрасная, из-за которой разразится война, как только здесь окажется Уинстон, – прошептал он, вызвав у меня мимолетную улыбку.

Его взгляды в последнее время стали дольше задерживаться на мне или я просто переусердствовала, заучивая романтические сцены из «Много шума»?

– Я уже и так играю одну незапланированную роль, – вернувшись к действительности, сказала я. – Вполне достаточно для одной недели.

– Да-а, Джейс рассказал мне про Алиссу и про то, что ты будешь выступать.

Мой ответ, как и поступление кислорода ко мне в легкие, перебил вошедший в торговый зал Харрис Уинстон. Из-под твидовой кепки он изучал нашу затаившуюся группку.

– Какого дьявола вы тут делаете? – Он ткнул желтоватым пальцем в сторону своей бывшей жены. – И ты! С чего вдруг ты решила почтить эти стены своим присутствием?

– С того. – Тэсс расправила плечи и решительно подошла к стойке. – Значит, так. Наша Дарси всегда отлично работала. На этой неделе ей нужны выходные. Поэтому сегодня она закончит смену и в следующий раз придет сюда с утра пораньше в субботу.

– В субботу? Но сейчас ведь переучет. – Голос Уинстона дрожал. Он откашлялся. – Я уже сказал ей, что не могу ее отпустить.

Тэсс улыбнулась сладчайшей улыбкой, блеснув зубами:

– Конечно, не можешь. Поэтому тебе помогу я.

Кто такая была эта Тэсс и в какой параллельный мир я забрела? Заинтригованная, я чуть наклонилась к Эшеру, который, одобрительно кивая, пил чай.

Брови Уинстона поползли вниз.

– Ты что, с ума сошла?

– Вероятно. Но, тем не менее, я буду приходить на час раньше и разбираться с твоими учетными записями. А если тебе не будет хватать рабочих рук, то можешь просто, – она трижды стукнула по их общей стене, – сделать так, и я, повесив свою табличку «Скоро вернусь», приду на помощь.

Марисоль пережевывала кусочки печенья с арахисовым маслом, как зернышки попкорна, улыбка не сходила с ее лица.

– Допустим, я соглашусь на твое нелепое предложение. Но ты же не знаешь, как все надо делать, – возразил Уинстон.

Расхохотавшись, Тэсс скользнула за стойку:

– А вот и знаю. – Поискав, она из мини-стенда вытянула закладку. – Мисс Случайная Покупательница, вы хотите приобрести эту прекрасную закладку, украшенную радугами и единорогами? Сейчас, милая, я вам ее пробью, – пропела Тэсс. Она просканировала товар, и компьютер издал такой же звук, как у меня. – Ах да, вы же все хотели скинуться на открытку той бедняжке, которая сломала руку? – Тэсс кивнула подбородком в нашу сторону, потом показала на крутящийся стенд с открытками.

Марисоль сразу включилась в игру: схватила первую попавшуюся открытку с надписью «Выздоравливай поскорее» и положила ее на прилавок. Компьютер опять пикнул.

– Шесть долларов и тридцать семь центов, пожалуйста, – объявила Тэсс.

Мне не хотелось, чтобы Марисоль сегодня еще что-то покупала, но подруга, кажется, получала от всего этого море удовольствия. Эффектным жестом и с еще более эффектной улыбкой она извлекла из кошелька и отдала Тэсс десятидолларовую купюру.

– О! Спасибо. Но найдется ли у меня сдача? – Притворно сокрушаясь, Тэсс принялась обмахиваться ладонью.

Тут выдвижной ящик-касса открылся. Марисоль убрала полученные на сдачу купюры, а две монетки бросила в монетницу. Клянусь, я услышала, как Эшер пробормотал себе под нос:

– Красиво сработано.

Уинстон, скрестив руки на груди, хмуро наблюдал за происходившим:

– Пф-ф.

Тэсс открыто посмотрела на него:

– Так, значит, договорились? Дарси до субботы свободна?

Уинстон всплеснул руками и еще раз громко фыркнул:

– Ну, раз вы тут все такие умные, я ухожу. Сначала на почту, потом за канцтоварами и эспрессо. Бог тому свидетель, сегодня мне нужен тройной. – Он пошел к задней двери.

– Так-то оно лучше. Ну как, нормально, милая?

– Спасибо, – растроганно кивнула я.

Послав мне воздушный поцелуй, она ушла, дверь хлопнула. От этого поцелуя у меня перехватило дыхание.

Потом ушла Марисоль. Обняв меня на прощание, она отправилась домой заканчивать подгонку моего костюма.

– Что там у тебя на этот раз с париками? – Эшер щелкнул по фирменному пакету, который я все еще сжимала в руке.

– На этот раз все из-за Марисоль. – Я вытащила из пакета белокурую прядь. – Вот, познакомься с Беатриче.

– О-о, Дарси теперь блондинка. – Эшер улыбнулся. – Я уже видел королеву рейва с волосами цвета электрик и девушку с черным конским хвостом. Тебе нравится изображать всех этих персонажей?

В тот момент у меня плохо получалось играть даже настоящую себя, я не могла жить своей настоящей жизнью. Грудь сдавило, и я выдала хриплый смешок. Эшер продолжал:

– Шутки шутками, но это круто, что ты согласилась в последнюю минуту подменить актрису. Сяду в первый ряд и буду тебя поддерживать.

Я почувствовала ком в горле:

– Ты придешь в пятницу?

– Ни за что не пропущу.

Я смогла увернуться от прямого взгляда его лучистых глаз, сев на свой металлический стул и крутанувшись на нем. Лицо залил румянец – наверное, такого оттенка не было даже в палитре «Элизы Б.». Разве мало было поцелуя с Джейсом на сцене? Теперь придется делать это на глазах у его лучшего друга и парня, который… хватит. Мысли о пятом акте не спасут меня в пятницу, не говоря уж о вечерней репетиции.

Эшер поставил локоть на стойку, возле монетницы:

– А скажи, так быстро запоминать весь этот текст Шекспира – это твой вариант скорочтения?

Я пожала плечами:

– Я даже не знаю принципов скорочтения.

«Турбовинтовые самолеты. Проносящиеся сквозь текст. Может, я просто люблю все быстрое» – так он говорил.

– Если коротко, меня учили сочетать две разные техники. Нужно разбивать на фрагменты и отказаться от субвокализации. Разбивка на фрагменты – умение видеть группы слов как цельную единицу, а не каждое слово отдельно. В ход идет периферийное зрение, и таким образом схватываешь больше текста. Занимающиеся скорочтением знают, как свести к минимуму движения глаз, чтобы на их скачки вперед-назад уходило меньше времени.

– Очень интересно. Я знаю, что субвокализация – это мысленное проговаривание слов при чтении.

Эшер расплылся в улыбке:

– Ну конечно, ты знаешь! Разве есть определение, которого ты не знаешь?

Я опустила голову, едва заметно улыбнувшись.

– Мы не можем совсем отказаться от субвокализации, она нужна для понимания текста. Но мы с тобой, наверное, по-другому с ней работаем. – Эшер сделал большой глоток ромашкового чая и коснулся листков с текстом роли. – Так как же твоему мозгу удастся меньше чем за четыре дня превратить печатный текст в выученную роль?

– Наверное, то, что я делаю, прямо противоположно скорочтению. Я читаю слова, и они становятся частью меня. Это получается особенно хорошо, когда я на них сосредоточиваюсь. Получается, я не просто мысленно проговариваю слова. Я… пропускаю их через себя. Мозг вцепляется в текст и не отпускает, как нечто важное. – Я говорила все тише и тише. – Как человек, который не хочет отпускать то, что ему дорого.

– Это может прозвучать странно, но я все равно скажу. – Эшер моргнул, в его глазах отражались земля и солнце. – Кажется, ты влюбляешься в слова. И поэтому больше не можешь их забыть.

– Если влюбленность – это когда не можешь не думать о… них.

– Я всегда считал это первым признаком влюбленности.

Казалось, он перестал ориентироваться в пространстве, как пилот, зависший между полюсами компаса. Лицо обмякло – и челюсть, и щеки, и чуть приоткрытые губы. Но Эшер тут же выпрямил спину, откашлялся:

– Это очень важно для любви. Ну, когда постоянно о ком-то думаешь. То есть для людей, которые действительно влюблены.

Был ли он действительно влюблен? Боже, спросить я не осмелилась. Но знала, что этот вопрос вместе с другими словами – с ролью Беатриче, над которой я страдала, – засядет у меня в голове. Эти слова заберут мое сердце, и мой мозг запомнит их навсегда.

– Как бы там у тебя это ни получалось, я пойду на Дарси-шоу. Не каждый день выпадает возможность увидеть литературного гения в действии. Ты необыкновенная.

Ах! Идеальное, прекрасное слово. Мне хотелось носить его на запястье, как первый в жизни подарок от мальчика. Но особых надежд я не питала.

– Спасибо. Только вот в школе меня обычно называют не необыкновенной, а суперботаном.

– Они неправы. И, скорее всего, завидуют.

– Я… что-то ты сегодня не читаешь, – глупо вырвалось у меня. – Ну, на своем обычном месте для перерывов.

Я облизала губы и ощутила ванильный вкус блеска, который Марисоль до этого на мне испробовала. Я непроизвольно потянулась за книгами. Другого выхода не было. «Питер Пэн» лежал на самом дне сумки, так что пришлось обхватить ладонями листки с ролью и дышать.

– Вчера я дочитал последний интересный роман в отделе подержанных книг. – Он попятился и показал на мягкие кресла винного цвета. – Теперь придется пить свой чай без книг. И, хоть это и звучит заманчиво, я не могу все время надоедать тебе.

Мои глаза на мгновение впились в его. Выйдя из-за стойки, я подошла к полкам с триллерами. Выбрала роман в твердой обложке, который только что попал в список бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», и протянула Эшеру. Он пробежал обложку глазами, поднял бровь.

– Если порвешь ее, чаем обольешь, строительной… грязью измажешь или обложку помнешь, станешь новым хозяином. И ежедневно, пока не дочитаешь, что случится дня через три-четыре, ставь ее вот сюда. – Я постучала по пустому месту на полке. – Потом можешь взять другую.

Его улыбка как фейерверк.

– А «Питера Пэна» можно?

– Вообще-то это запрещено. Можно любую, кроме «Питера».

На последнем слове я вдруг поняла, что шучу и заигрываю. С парнем. Что сейчас со мной было?

– Ну вот, теперь из-за тебя мне еще больше хочется его прочитать. Но правила есть правила. И спасибо, – добавил он, направившись в сторону мягких кресел. Раскрыв книгу, он бухнул ногу на кофейный столик и «забыл» подставку под чай. Значительно ухмыльнулся. – Дай угадаю, Уинстон поднимет вой, если ты здесь посидишь?

– Туда я захожу, только когда убираюсь.

– Но ведь его сейчас нет, и он не узнает, что ты, пока не было покупателей, посидела здесь, так ведь? – Эшер похлопал по соседнему креслу. – Ему даже в голову не придет, что ты тут немного отдохнула, пока учила роль. Тут намного удобнее, чем на твоем стуле за стойкой. Я ни слова не скажу.

Нет. Страшная мысль. Это строго воспрещено.

– Почему бы и нет, – ответила я.

Глава двадцатая

Бумажная кукла

На рассвете разверни меня, словно гирлянду бумажных кукол, тонких и плоских: и слишком шумную девчонку, и тихоню, что прячется в уголке, и ту, что хихикает в библиотеке, и ту, что так любит торчать в окне. До самой ночи мы держимся за руки: я и она, она и я. Потом упадем, прижавшись друг к другу, белые, плоские, ляжем между пожелтевшими страницами большой толстой книги.

Таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн», между главами восьмой и девятой

Лучше бы миссис Ховард привязала к моему кардигану ниточки и дергала меня, как марионетку. Перейди на авансцену, теперь вправо. Подойди, но не очень близко. Попади в метку, но наклони корпус к Джейсу, не к публике.

Когда наступил долгожданный перерыв, я выскочила со сцены за кулисы слева и выпила полбутылки воды. Восстановив водный баланс, я решила подумать о хорошем: мое рабочее расписание изменилось, и миссис Ховард перенесла дополнительные репетиции, они теперь начинались сразу после уроков. Хорошим было и то, что остальные артисты обращались со мной как с какой-то фарфоровой куклой. Если я сломаюсь, занавес в пятницу не поднимется. Им было невдомек: я должна сделать невозможное – сыграть так, чтобы мою занудную личность приняли, и, возможно, даже приняли доброжелательно. Хотя бы на несколько дней.

За занавес заглянул Джейс и чокнулся со мной своей бутылкой воды.

– Ты молодец. Взрыв мозга.

– Спасибо. Но, знаешь, я просто стараюсь довести дело до конца. – Я почувствовала, что меня бросило в жар, причем не от прожекторов.

Последним из хорошего был сам язык. Строчки Шекспира были тем единственным в моей роли, что имело смысл, давало мне какую-то опору. Текст я знала. Слова меня никогда не подводили, и теперь я увидела, сколько в них на самом деле силы. А сила мне была ох как нужна, вся, какая только есть. Рано или поздно мне придется, закрыв глаза, отдать вот этому парню свой первый поцелуй.

Джейс вытер лоб:

– Там, в зале, Марисоль сейчас с миссис Ховард, но она искала тебя.

– Ура, значит, я буду ее Барби-Беатриче. Она это обожает.

– Итак, мы разведем мизансцены пятого акта, прогоним его с тобой, и тогда все. Вот такие пироги. – Он подмигнул мне и распустил листки с текстом веером, как колоду карт. – Там все отлично. Нам с Алиссой нравилось играть сцену свадьбы. Сильные чувства, драма. И смешно к тому же.

Ага, прямо обхохочешься. И да, не только драма, но и долгие драматичные поцелуи. Значит, сегодня? Я покрылась гусиной кожей.

– Кто-то сказал «пироги» или я ослышалась? – Марисоль впорхнула за кулисы, размахивая голубым с розовым жакетом-болеро для Беатриче, и кивком головы велела мне снять кардиган. – Эту штуку было до чертиков сложно перешивать. Надо убедиться, что я на правильном пути. Мне нужен еще день.

Ах, дорогая моя подруга.

– Ты ведь знаешь, что ты удивительная и невероятная, да? И пожалуйста, как придешь домой, передай маме еще раз спасибо.

Широченная улыбка на губах винного цвета.

– Знаю и передам. – Она помогла мне надеть жакет с цветами на тонкую черную футболку и принялась расправлять и подкалывать его прямо на мне. – Джейс, подай из моего швейного набора серебристую коробку с булавками, а?

Он повиновался. Нашел нужный контейнер и вложил в протянутую руку Марисоль:

– Пойду узнаю, когда Ховард собирается возобновить работу.

Марисоль подвернула манжеты на моих запястьях, заколола:

– Стой смирно, а то до крови уколю.

Я старалась, но все равно чувствовала, что немного дрожу.

– Ничего не могу с собой поделать. Сегодня репетируем ту самую сцену.

– Наверное, надо сказать Джейсу, чтобы поцеловал тебя прямо здесь, чтобы покончить с этим раз и навсегда.

Вот ужас. Кровь прилила к голове.

– Только п…

– Малышка, расслабься. Шучу. – Подруга тяжело вздохнула. – Миссис Ховард говорит, что тебе великолепно даются и текст, и игра. Сосредоточься на этом, ладно? На том, что у тебя хорошо получается.

– Ну да. Это нетрудно.

Появилась Лондон с коробкой батончиков мюсли, копна рыжих волос (ненатуральных) была собрана в узел на затылке.

– Хотите подкрепиться? Мы тут еще на пару часов точно.

– Спасибо, я пас. – Я даже думать не могла о еде.

Лондон спросила у Марисоль:

– Ты не могла бы зашить дыру в подоле моего белого платья? Оно в гримерке на вешалке. Сама виновата. Зацепилась на прошлой неделе за декорацию, когда со сцены уходила. Дырки почти не видно, но раз уж ты здесь…

Марисоль пожала плечами:

– Конечно.

Лондон вежливо улыбнулась уголком рта и убежала.

– Вообще-то она действительно ведет себя не так уж и отвратительно, – призналась я Марисоль.

Та фыркнула, не вынимая изо рта булавок. Еще одна складка, и острие проткнуло нарядную ткань.

– В ее случае это приравнивается к корзинке пушистых котят.

Несмотря на грядущий роковой поцелуй, я рассмеялась. Марисоль отступила на шаг:

– Готово, можно шить. Мама как раз сейчас заканчивает бледно-голубое платье. Еще нам нужно примерить шляпку на твой новый парик. Должно быть хорошо.

Хорошо или нет, ответить я не успела, так как миссис Ховард позвала всех на сцену.

– Пятый акт, – одними губами сказала я.

– Мне остаться?

– Не-а, так будет только хуже. – Я протянула к ней руку. – Ну, то есть нет, я имела в виду… – Что я имела в виду? Я лишь тяжело вздохнула.

Положив жакет на стол, Марисоль взяла меня за плечи:

– Я тебя понимаю. Быстро стань на одну секунду собой. Никакой Беатриче, только Дарси. Слово дня. Поехали.

– Ажиотаж, – не раздумывая сказала я.

Марисоль постучала пальцем по подбородку, радостная улыбка озарила ее круглое лицо.

– Ажиотаж… Кажется, это что-то вычурное, вроде кружевных гофрированных воротничков и слишком длинных свадебных шлейфов. Хм-м, не слово, а дива какая-то. Я думаю, оно должно означать огромную до одури шумиху. Что? – спохватилась она.

Видимо, я побледнела:

– Ты… определение. Оно верное. – Впервые за все время.

Дрожь в конечностях прекратилась, только когда я поставила машину на ручник в полуквартале от нашего комплекса. Но внутри все еще трепетало, в основном из-за пятого акта. Взяв сумку, я, как и обещала, пока шла, позвонила Марисоль. Она сразу ответила:

– Ну, рассказывай.

– Даже не знаю, с чего начать.

– Просто начни.

Подходя к дому, я обошла группу соседских детей, они бросали мяч в кольцо.

– Когда ты ушла, миссис Ховард отпустила всех, кто не занят в пятом акте, и народу осталось немного.

– И что?

У входа в дом 316 по Хувер-авеню я остановилась как вкопанная.

– Что за шутки!

Сначала я почувствовала запах. Пахло взрезанной, раскопанной землей, вырванными корнями и цементной пылью.

– Дарси, что? Все так плохо? Я ведь знала, что должна остаться.

– Да не в пьесе дело, – сказала я.

– Да что там у тебя?

Я описала Марисоль то, что увидела. Дворик комплекса был наполовину разрушен, часть старых тротуарных плит выкопали, а на их месте установили временные мостки из фанеры. Цветы и живую изгородь вырвали с корнем, на их месте остались черные прямоугольники почвы и опавшие листья. А потом я заметила самое ужасное:

– Марисоль, наш стол. Они его увезли!

Она охнула так, что чуть не задушила соединение. Я зависла над священным для нас обеих местом, которое теперь пустовало. Глаза наполнились слезами, соль от них жгла горло. Господи, это же просто стол. Старая мебель. Я понимала, почему они его убрали. Томас, видимо, заказал элегантную новую модель, чтобы сочеталась с новыми перилами и с понтовой серой краской. Но мне не надо было нового и современного. Я хотела вернуть ту мозаичную плитку. Поблекшие царапины и отколовшиеся кусочки. Они были привычными, моими. Эти трещинки были там, когда мы смеялись. В этих бороздах была вся наша жизнь. А еще там были нарисованные черным маркером «Шарпи» крошечное сердечко и пятиконечная звездочка.

Рука сама рванулась к золотому кулону на шее. Интересно, Марисоль в нескольких километрах от меня сделала то же самое? Спрашивать я не стала.

– Ничего, Ди. Мы найдем себе новое место, да? – просто сказала она.

– Да-а. Найдем.

– И пусть возьмут этот жуткий цементный отстой с плиткой, который помнит еще семидесятые, и засунут его туда… куда пихают самые что ни на есть отвратные, безвкусные штуки всех времен и народов, – добавила подруга. Но сказала она это уже низким, хрипловатым голосом. Только я ей никогда на это не укажу.

Я расхохоталась, и этот смех совершенно не сочетался с моими собственными чувствами, которые не подходили ни друг к другу, ни к ситуации. С творениями моей подруги такого никогда не происходило.

– Ну ладно. – Марисоль прочистила горло. – Хорошо. Вернемся к пьесе. Я же умираю от нетерпения.

Я огляделась вокруг, потерянно и бесцельно. Не знала, куда податься. Наконец я решила сесть на низкую до невозможности ступеньку лестницы, хоть мне и непросто было устроить там свои бесконечно длинные ноги.

– Когда мы добрались до поцелуя Бенедикта и Беатриче, ничего так и не произошло.

– Как так?

– Когда мы репетировали сцену с пререканиями, Джейс постоянно находился в моем личном пространстве. Эта часть мне понравилась, хотя я и боялась, что меня стошнит. Но как только Джейс произнес строчку «Стой! Рот тебе зажму я!», миссис Ховард прокричала: «Довольно!»

– Ну нет! Вам что, времени не хватило?

И тогда я рассказала Марисоль, как помнила, о том, что час назад происходило на сцене школы Джефферсона. Созданная Эшером романтическая декорация итальянского сада, будто звездами расцвеченная желтыми огнями. Слова Джейса из пятого акта – рот моего партнера был так близко, что я чувствовала его дыхание. Оно пахло шоколадом и овсяными хлопьями из принесенных Лондон батончиков мюсли. И тогда…

Довольно. Закончили. Дарси, великолепно. Завтра будешь блистать.

Следующая сцена уже ощущалась как реальность. Мои глаза широко раскрыты, слова миссис Ховард еще звенят в ушах, и губы сложены так, как, мне казалось, им положено выглядеть перед поцелуем. Но ничего не произошло.

– Ой, – тихо проговорил Джейс. – Прости. Наверное, тебе не сказали. Настоящие поцелуи у нас только на спектакле. До прошлой пятницы мы с Алиссой притворялись.

– А, ну да. – Надеюсь, мне удалось изобразить беззаботную улыбку.

Джейс отступил на шаг:

– Так вот, после слов «Стой! Рот тебе зажму я!» я обниму тебя обеими руками и чуть наклоню назад. – Короткий смешок. – Обещаю, ты не упадешь. И я… э-э… буду довольно сильно прижиматься ртом, чтобы страсть показать. Но без всяких там языков.

О боже мой.

– Он прямо так и сказал? Буквально? Без языков? – закричала мне в ухо Марисоль.

– Дословно.

Еще раз десять наш разговор прерывался охами и визгами, а потом мы наконец попрощались. Когда я вошла в квартиру, мама, облокотившись на кухонную стойку, ела из тарелки хлопья.

Поставив вещи у двери, я посмотрела в обеденный уголок. Вокруг стола громоздились раскрытые пластиковые ящики. Их содержимое, разложенное на столе, занимало каждый сантиметр его поверхности. У меня внутри все сжалось, к горлу подкатил ком.

Косметика. Мама перебирает товары «Элизы Б.».

С каждым своим шагом я придумывала искусные отговорки и отчаянные аргументы, но все они улетучились, как только я поняла, что сегодня идеей фикс стали канцтовары. Мама перекладывала коробочки с ручками, степлерами, скрепками и рулонами клейкой ленты и с волнением их пересчитывала. Один мой взгляд в кухоньку, под окно, – и я поняла, что ящики с косметикой «Элиза Б.» – те, из которых я потихоньку таскала вещи, – были на месте.

– Дарси, уж не заболела ли ты? – Мама положила ложку в тарелку и коснулась ладонью моего лба.

Вот уже с полминуты я часто и тяжело дышала. Чувствовала ли мама под моей горящей кожей стыд и вранье?

– Я… – Сердце стало биться ровнее, меня отпустило. Сбавь темп. Дыши. Все нормально.

Мама налила в стакан воды, протянула его мне. Я выпила чуть быстрее, чем следовало бы, и мне снова пришлось себя одернуть.

– Со мной все нормально. Просто… это из-за постановки. Я выдохлась.

Мама кивнула и сочувственно улыбнулась:

– Репетиция прошла хорошо?

Лондон, и почти состоявшийся поцелуй, и Эшер, который придет на меня посмотреть.

– Она… прошла, – постепенно приходя в себя, ответила я. Вдох, выдох. – Кажется, я готова к завтрашнему выступлению.

– Повезло им с тобой.

Но я уже смотрела на кучи канцтоваров на столе и на открытые ящики. За спиной послышалось:

– Тяжелый день на работе. Приближаются квартальные отчеты, и я просто…

Я резко повернулась. Рискованно, да, но я все равно сказала эти слова – не только ради больной матери, но и ради дочери, которой приходилось воровать, чтобы выжить. Мне нужно было, чтобы мама обуздала свое желание перетряхивать ящики. Пересчитывать и переписывать содержимое.

– Не так давно я обнаружила тут неподалеку одно место. – Я закусила губу. – Место, где можно поговорить о… – Не говори «накопительство». Не сейчас. – …Э-э… поговорить с другими людьми, которые делают много покупок. Я читала, что это достаточно положительный и безобидный опыт.

– Не могу, – сказала мама после паузы. – Меня там не поймут. Я не такая, как они.

И почему я надеялась на другой ответ? Я отказалась от своих намерений, кинув их в потревоженную мамой пыль, и больше не произносила слов из сценария своей захламленной жизни. О реальной пьесе я тоже больше не говорила. Мама, наверное, и на спектакль не придет – ведь Шекспир был любимым писателем папы.

Следующие несколько часов я занималась самыми обыкновенными делами. Сделала бутерброд с ветчиной, потом тщательно смыла с себя этот день, долго простояв под очень горячим душем. Даже умудрилась часа на два сосредоточиться на домашке.

Но потом я сделала кое-что совершенно ненормальное. Положив «Аню из Зеленых Мезонинов» на покрывало рядом с новым старым «Питером Пэном», я, одетая в пижамные брюки и старую футболку, встала с кровати и, открыв Диккенса в твердой обложке, вытащила отцовское письмо. Я его не читала с того первого вечера.

Конечно, это я должна принять решение. Разорвать на мелкие клочки и навсегда забыть о его существовании? Или попробовать стать той, кем я вообще никогда не была, – девочкой, у которой есть папа? Один звонок или письмо, и он из легенды станет кровью и плотью, обретет каркас из костей. Но если это сделать, кем тогда в конце концов стану я?

Многие годы я была счастливой внучкой дедушки Уэллса. Но ни в одной из книг, стоявших вдоль моих стен, – вообще ни в одной из прочитанных мною книг – не было ничего про то, как быть дочерью Дэвида Эллиота.

Глаза остановились на блестящем белокуром парике Беатриче, начесанном и уложенном для завтрашней новой роли, и у меня появилась идея. Роль. Персонаж. Не по-настоящему, понарошку.

Пока можно просто играть еще одну роль – Дарси Джейн Эллиот. Оставив парик на туалетном столике, я представила себя персонажем другой истории. Я – другая я – и моя комната в другой пьесе. Развернув письмо, я перечитала его.

– Дорогой Дэвид Эллиот, – вслух сказала актриса, то есть я. Текст выходил ясным и гладким. – Это твоя дочь, Дарси. Мне только что исполнилось восемнадцать. Ты не знаком со мной, и я не знакома с тобой. Но, представь себе, буква «Л» у тебя в точности такая же, как у меня! Я знаю, что ты любишь книги. Именно поэтому мама их так ненавидит. Интересно, любишь ли ты их так же сильно, как я.

Когда я почувствовала, что персонаж начинает сливаться со мной настоящей, я остановилась. Нет, к этому я еще не готова. Возможно, скоро буду… а может, и нет.

Я сложила письмо. Сунула его на место в книгу Диккенса и поставила том на полку. А потом легла в постель, под мои – и только мои – чистые простыни цвета слоновой кости.

Глава двадцать первая

Акт пятый

«И она поцеловала его».

И он поцеловал ее

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Бледно-голубая материя шелестела, касаясь моих ног, – это было самое роскошное платье из всех, что мне довелось носить. Марисоль одернула на мне плотную парчу, и она идеально легла по фигуре. Под элегантными складками по венам бежал адреналин.

– Ты хоть ела? Я про нормальную еду, – спросила Марисоль, когда мы входили в гримерку.

– Да, мамочка. Целый бейгл с корицей и сливочным сыром. – Правда, из-за этого у меня теперь живот скрутило.

– Да здравствуют углеводы.

Подруга помогла мне надеть к первому акту перешитый жакет-болеро с цветами и застегнула пуговицы цвета слоновой кости. Потом спрятала мои волосы под нейлоновой шапочкой и натянула поверх нее парик Беатриче, волосы на котором были элегантно уложены. После отступила на шаг и расплылась в широкой улыбке.

– Малышка, ты прелестный ангельский цветок. Красивей тебя не найти.

Я неуверенно улыбнулась. Такие слова про себя мне не часто доводилось слышать. Но ведь подруга никогда не врала.

– Теперь пора… – Внимание Марисоль привлекло что-то у меня за спиной.

Я обернулась: не что-то, а кто-то.

– Мама?

В дверях, ведущих из фойе для актеров, стояла Тереза Уэллс, на ней было темно-синее платье и высокие шоколадные сапоги.

– Давай помогу тебе накраситься. – Она протянула мне набор косметики. – Конечно, Марисоль и сама может, но ведь я разбираюсь в сценическом гриме.

Марисоль посмотрела на меня, я кивнула. Она подвела маму к туалетному столику:

– Замечательно. Можете здесь располагаться, а мое дело сделано.

Пока мама раскладывала свой набор, я отвела Марисоль в сторону:

– Я бы не пережила эту неделю без твоей помощи.

Подруга подмигнула мне.

– Знаю. Слушай, а твоя бабушка придет? – спросила она, одними губами проговорив слово «неловко».

– К счастью, я на сцене – та единственная неловкость, с которой мне придется сегодня столкнуться. Она в Канкуне с друзьями из книжного клуба. Я обещала показать ей видеозапись спектакля.

Кивнув, Марисоль едва заметно вздохнула и стала буравить меня глазами. Я почувствовала, какие слова она собирается сказать, и подняла руку.

– Не надо, – прошептала я сдавленным голосом. – Не сейчас.

Оставь сцену поцелуя на бумаге. Скажешь вслух – сделаешь настоящим.

– Ладно. Ну, родственники мне место заняли. – Марисоль заключила меня в объятия. – Ах, Дарси, не стану желать тебе ни пуха ни пера. Это вообще не то. Ни одной пушинки тебе!

Что бы ни случилось, лишь бы мое сердце не пострадало!

Мне нужно было абсолютно неподвижно сидеть за туалетным столиком. Мама, сделав резкий контур скул, подрисовала мне золотисто-коричневым карандашом брови.

– Как здорово, – сказала она таким радостным голосом, какого я не слышала у нее много месяцев. – А помнишь, ты, когда была маленькая, любила красить мне ногти разным лаком?

Мне приходилось сидеть с застывшим лицом, поэтому я просто издала едва слышный звук. Когда мама отвела кисточку в сторону, я сказала:

– А ты никогда не снимала этот неровный маникюр всех цветов радуги, даже когда шла на работу.

В зеркале появилась мамина улыбка.

– Ногти я перекрашивала за прилавком «Элизы Б.» до открытия, чтобы ты не видела.

Сердце, оттаяв, чаще забилось в груди. Здесь, вне нашей квартиры, все было совсем иначе. Все было так, как и должно было быть: мама с дочкой экспериментируют с косметикой. До боли хотелось, чтобы наступил день, когда мы сможем так вести себя и дома. Сможет ли мама избавиться от гнета болезни и освободить наш дом? Я на это надеялась. Но за годы жизни с накопительством я уже поняла, как обращаться с надеждой. Я держала ее на расстоянии вытянутой руки. Еще помогало, если повторять в голове строчку за строчкой. Текст меня успокаивал.

Когда с глазами было покончено, осталась губная помада – последний штрих. Мама нанесла мне телесно-розовый оттенок.

– Тебе нравится? Мне кажется, он подчеркивает цвет кожи и выглядит исторически достоверно.

– Идеально, – согласилась я.

– Я редко ошибаюсь, выбирая цвет помады для покупателей. – Мама поставила тюбик на стол. – Оставь себе на потом, поправишь, если будет надо.

Я не стала говорить о том, что за месяц продала на eBay две такие помады. На душе от этого было пусто. Прости, мама. Пустоту заполнили строчки и монологи. Опять Шекспир.

Закончив, мама взяла в ладони мое лицо:

– Ты звезда, малыш. – Тяжелый вздох. – Наверное, мне пора идти искать место в зале.

Знала ли она, что увидит сегодня мой первый поцелуй? С ней я о таких вещах никогда не говорила. Только с книгами и иногда с Марисоль. Но эти последние минуты я удержу, сохраню в памяти для тех дней, когда меня особенно сильно потянет в очаровательную комнату в Ла-Хойе и это притяжение будет сильнее, чем пошатнувшееся девчачье стремление стать первым человеком, не покинувшим свою мать.

– Спасибо, – только и сказала я. Мне показалось, что между нами снова установилась легкость, которой не было на самом деле.

Мама сложила свой набор и послала мне воздушный поцелуй. Оставшись одна, я подошла к большому зеркалу. Надела на парик шляпку и завязала голубые атласные ленты. В последний раз поправила отглаженную материю и кружевную отделку. Насвистывая, заглянул Джейс в пышном наряде Бенедикта.

– Целую неделю ты говорила как Беатриче. Теперь ты еще и выглядишь как она.

Я частенько забывала некоторые детали и даже довольно большие отрезки времени, когда дело касалось грандиозно важных событий. При этом отдельные моменты запоминались так живо, что даже годы спустя я могла, мысленно нажав на кнопку, смотреть их, как фильмы.

В тот пятничный вечер я целиком ушла в Беатриче. Я, актриса, парила над текстом роли, уносясь туда, куда и она, реагируя, дразня, смеясь, – делала все то, что должна была делать Алисса. Акты с первого по четвертый пронеслись мимо, все было как в тумане – так иногда летит время во сне. Так мы сами иногда летаем во сне: моргнул сонно – и оказался в другом месте. Даже видишь себя как бы со стороны. Одни одноклассники на сцене школы Джефферсона растворились в зыбкой тени, в то время как другие блистали, и их сияние жгло мне кожу.

Джейс блистал. Влюбленные Геро и Клавдио, наконец воссоединившись, собирались сыграть свадьбу. Но перед тем как обвенчаться, они обвинили Бенедикта и Беатриче в том, что те скрывают свою любовь, выдавая себя за друзей. Джейс в роли Бенедикта изо всех сил старался показать себя режиссеру из Калифорнийского университета. Играя в паре с Джейсом, я подпитывалась его умением и лоском. Так как пьеса была про обман, мы с Лондон в четвертой сцене выходили из-за кулис, скрыв лица вуалями. Довольно долго мне пришлось наблюдать за другими актерами сквозь тонкую сетку, которую Марисоль закрепила на шляпке. Но потом случилось то самое. Как только Джейс приоткрыл вуаль и зрители увидели мое лицо, я почувствовала, что вуаль спадает и с моего сердца. Паника нарастала, разливаясь теплым паром по лбу, ее нужно было срочно остановить. Остановить прямо сейчас, ведь у меня уже не оставалось ни текста, ни… времени.

Беатриче. Зрителям можно было показать только Беатриче. Дарси Джейн Уэллс нужно было спрятать. Когда реплики у меня уже почти закончились, я слепо потянулась к единственной опоре, что была у меня в тот момент, единственной своей опоре, что осталась после того, как мама упаковала все свои книги, – к словам. Как за вуаль, я спряталась за текст и, как кирпичную стену, возвела вокруг себя настоящей историю и только потом встретилась с Джейсом лицом к лицу. Разве не то же самое я так или иначе делала все эти годы? Ах, мне бы долю секунды, дыхание перевести, а потом…

– Стой! Рот тебе зажму я!

Именно это Джейс и сделал. Идеально отрепетированным движением он обхватил меня и притянул к себе, будто желанную возлюбленную.

Это не по-настоящему. Понарошку. Джейс наклонил меня, как мы и договаривались, что, конечно, из зала смотрелось пылко и сексуально.

И сейчас он…

Он прижал свой рот к моему. Это и есть… поцелуй.

Я почувствовала тепло и давление. Все было так, как я и предполагала. Даже если я и ожидала, что почувствую что-то помимо биологии и движения губ, то этого не было. Актер целует актрису – и все. Но глаза я все-таки прикрыла. Зрители засмеялись и одобрительно засвистели, поцелуй продлился еще пару мгновений. Потом Джейс оторвался от меня, на лице его сияла улыбка. Согласно ремарке, улыбаться должна была и Беатриче. Но у спрятавшейся за ней Дарси губы оставались неподвижными, рот – закрытым. Так она и доиграла сцену до поклонов.

Бархатный занавес винного цвета закрылся за нашими спинами. В ушах ревели аплодисменты, служитель сцены вручил мне цветы. Строго говоря, только что росчерком пера Шекспира с нецелованой девочкой было покончено. Я затаилась в темном и тихом уголке за кулисами, там пахло деревом, потом и металлом, но аромат роз у меня в руках перебивал эти запахи. Я прижала два пальца к губам и закрыла глаза. Я была еще в костюме и формально по-прежнему находилась на сцене, но все же позволила себе мысленно повторить поцелуй. Только один раз, чтобы потом выкинуть все из головы. Только один раз, чтобы потом спрятать тайное желание сердца в форме книги в другой книге. Но этот раз моим Бенедиктом был не мальчик, который умел играть на сцене, а мальчик, который умел летать.

Вскоре дом семьи Доннелли уже сотрясался от музыки: усиленные динамиками басы придавливали здание в классическом испанском стиле своей оглушающей плотностью. Дом Джейса оказался удачным выбором для вечеринки участников «Много шума». С ударением на «вечеринку». Тех гостей, кто принимал участие в постановке, можно было сосчитать по пальцам одной руки.

Покончив с финальными поклонами и переодевшись в любимые джинсы, балетки и черный кардиган, я вне концертного зала свела актерскую игру на нет. Принимала добрые слова и теплые объятия от миссис Ховард, Тэсс и родных Марисоль. Даже от собственной мамы. И больше о сцене не думала.

С тех пор как мы приехали к Джейсу, не прошло и пяти минут, а Марисоль уже дала мне в руки красный пластиковый стаканчик. Я сморщила нос и принюхалась.

– Расслабься. Это содовая. Просто содовая, – заверила меня она.

– Спасибо.

Она отвела меня в сторону и заговорила в самое ухо:

– Ты готова рассказать в двух словах про это?

Я знала, про что она. И закусила губу, почувствовав вкус телесно-розовой помады:

– Пока нет. Но скоро, хорошо?

Марисоль кивнула и щелкнула мятной жвачкой.

– Хотя… Один вопрос можно? Из зала – как оно было? Ну, то есть я… того? – Я чувствовала, что щеки становятся красными, как маки.

– Ты хочешь узнать, смотрелось ли то действие, которое нельзя называть, натурально?

– Типа того.

– Я тебе поверила. – Она толкнула меня плечом в плечо. – Пойду добуду какой-нибудь еды. А ты, как я понимаю, пока и крошки проглотить не готова.

– Ты меня хорошо изучила. – Я пошевелила рукой. – Пойди порыскай. А я найду, где сесть, и… м-м… сяду.

– Ладно. Садись. – Подруга улыбнулась, глаза блеснули. – Ты ведь заметила: я впервые у входа не конфисковала у тебя книги.

Я лишь покачала головой ей вслед. Оставшись одна, с уже зажатым в руках «Питером Пэном» я вошла в холл, ведущий в гостиную Доннелли. Здесь музыка была достаточно тихой для того, чтобы не вызывать головную боль.

Когда я проходила под полукруглой аркой в испанском стиле, передо мной возникла Брин:

– Дарси, подожди.

На ней были легинсы, которые подчеркивали красивые икроножные мышцы. После пьяных игр у костра мы с ней друг другу и двух слов не сказали. И я бы с удовольствием продлила период холодности настолько, насколько это вообще было возможно.

– Слушай, я была сегодня на спектакле, – сказала Брин. – Ты великолепно справилась с ролью. Это как если бы мне пришлось танцевать «Лебединое озеро», выучив хореографию за четыре дня. Так что это было на уровне.

– Благодарю, – сказала я искренне, но настороженно.

– Ой, а ты Эшера не видела? – Брин достала из сумочки белую зарядку для мобильника. – Вот, оставил у меня в машине. – Она закатила глаза. – Пока мы ехали от его дома до Джефферсона, Эшер от моего USB-порта не отключался. Так что, думаю, ему крышу снесет, если он поймет, что придется обходиться без этого весь вечер.

Погодите. Я расправила плечи. От дома Эшера до…

– Ты подвезла Эшера на спектакль?

Брин кивнула:

– Бедняга почти целый день мигренью мучился. Но за час до начала спросил, не подвезу ли я его. Джейс и Лондон к тому времени уже уехали гримироваться. А он был полусонный от лекарств и машину вести не мог. – Она пожала плечами. – Сказал, что это важно и ему нельзя не пойти.

Мое дыхание сбилось. Он пришел после приступа мигрени? Хотя уже видел выступление своей девушки?

– А-а. Понятно.

Она протянула мне провод:

– Найди его, ладно? В доме я уже смотрела, но он точно где-то здесь. А мне надо бежать. Завтра в семь утра репетиция, а у меня еще рандеву с массажным валиком.

Вместо того чтобы окуклиться в гостиной, я изменила курс и пошла туда, где можно было найти Эшера Флита, владельца зарядки, которую я держала в руках. И парня, который, пожалуй, не совсем здоров для вечеринки, но все равно на нее явился.

Задний двор у Джейса даже ночью выглядел как территория курортного отеля. Бассейн в тропическом стиле, с каменными валунами и гротом, был освещен темно-бирюзовым светом. Несколько человек сидели вокруг стола, в котором пылал камин. У стены тоже стояли ребята, они держали в руках соленые снеки и напитки, разбавленные, скорее всего, чем-нибудь покрепче из фляг, которые кто-то тайно принес с собой.

Огромный двор заворачивал за угол отделанного белой штукатуркой дома. Я тоже завернула и попала на большой боковой участок, где располагались зоны отдыха и детская площадка с турниками. Там и нашелся Эшер, сидел на качелях в полном одиночестве.

– А, привет. – Он улыбнулся, когда я подошла и взялась за толстую цепь вторых качелей. – Садись.

Умная и, как всегда, осторожная Дарси Джейн Уэллс бросила бы телефонный провод Эшеру, поблагодарила бы его за то, что пришел на спектакль, и вернулась бы в своих полных песка балетках в гостиную. К книгам.

Но, как выяснилось, я была не такой уж умной. Я шумно вздохнула и устроилась на черных резиновых качелях.

– Брин, – сказала я, протягивая ему провод.

– Спасибо. Как любезно с ее стороны. Мобильник скоро сдохнет. – Смотав провод, Эшер убрал его в карман оливкового бомбера.

Оттолкнувшись, я слегка качнулась:

– Часто сюда приходишь?

– Просто хотел немного поностальгировать. Когда мы с Эвери были маленькими, у нас тоже были качели. Я закрывал глаза и старался взлететь как можно выше.

Я улыбнулась его воспоминаниям, мысленно представляя его маленьким. Он бросил взгляд на дом:

– Мне бы следовало догадаться, что Джейс врубит басы. А после мигрени это как бы не очень. А сегодня был бы уже шестой день без мигрени и головокружения. Чуть-чуть не хватило.

Семь здоровых дней, чтобы полететь.

– Я сожалею. Наверное, тебе очень плохо.

– У меня это было уже столько раз, что я чувствую, когда они приближаются, как грозы. Тогда я стараюсь наглотаться лекарств и полежать. Так мне обычно удается вернуть себе часть дня. Если приступ не сильный. – Эшер обвел вокруг рукой. – Тишина и свежий воздух помогают.

– Но ты и на спектакле был. А там ярко освещенное помещение и шум аплодисментов.

Он улыбнулся, почти незаметно:

– Ты же знаешь, что у тебя здорово получилось, да?

Я оторвалась, воспарила, и меня с легкостью могло унести в то место, которое я могла посетить, но не могла назвать домом. Мой личный Нигдешний остров. Я остановила качели и, поставив носок одной ноги на землю, крепче сжала цепи.

– Спасибо. Просто старалась выдержать каждый акт. Ну, знаешь, пережить это.

Я сегодня целовалась с твоим лучшим другом.

Он взглянул мне в глаза:

– Ты не просто пережила это, ты отлично сыграла. Это правда было незабываемо. Ты лучше, чем Алисса. Я уже много лет хожу на спектакли Джейса и видел их за это время достаточно. Тебе не приходило в голову всерьез попробовать себя на сцене? Выучить роль тебе вообще ничего не стоит.

Я почувствовала, как мои щеки заливает розовый румянец, и поблагодарила ночь за темноту. Хоть ее и разбавлял свет ландшафтных фонарей, мы оба были серыми, как в немом кино.

– Не-а. И хотя кое-что мне сегодня на сцене и нравилось, в целом это не мое.

– Кем же ты тогда хочешь стать?

Я решила дать проверенный ответ:

– Хочу заниматься тем, что у меня лучше всего получается, – работать со словом. У меня неплохие шансы поступить в университет штата, а у них хорошая программа английского. Я прочитала очень много книг и хотела бы работать с людьми, которые их пишут.

– Редактором, что ли?

Я кивнула, он хмыкнул:

– Понятно, к чему это приведет. Досконально освоив это дело, ты начнешь не задумываясь редактировать и меня.

Я вздрогнула. Смогу ли я редактировать его, и себя, и… нас? Смогу ли я росчерком пера исправить захламленную рукопись? Вымарать Лондон. Отыскать свои слова-костыли, на которые опиралась годами, – накопительство, болезнь, невидимка, безотцовщина. Заменить их антиподами, антонимами: ясность, свобода, заслуживающая любви, дочь. Стоящая передо мной задача казалась невыполнимой.

– Дарси?

– Прости. Я слушаю.

– Хорошо. Но все-таки кто ты на самом деле?

Я лгунья. Хранительница секретов. Воровка.

– Кто я на самом деле? – повторила я так тихо, что голос заглушили даже отдаленные басы.

– Ну, ты не просто совокупность книг, которые читаешь. И даже не твои умопомрачительные способности. Что там, под всеми этими словами?

Каждый слог царапал мое сердце, оставляя шрамы.

– Я человек, который…

Эшер одобрительно наклонил голову. Я ничего не сказала. Не могла сказать. Но все же и не убежала. Я осталась сидеть на качелях. Эшер плотно сжал губы:

– Знаешь, я не многим рассказываю об аварии в деталях. И о том, чего я лишился. Куча приятелей знает общую картину, но они даже не представляют, как все на самом деле. Каково мне сейчас.

– Почему ты рассказал мне?

– Потому что ты… – Он замолчал, пожал плечами. – Понимаешь, когда ты рассказала мне о своем десятилетии, я почувствовал: ты знаешь, что такое разочарование. И потери. И знаешь лучше, чем наши с тобой ровесники. И я понял, что прав, когда ты посвятила меня в тайну об отце.

Я хотела было отвернуться, но Эшер взглядом остановил меня. В темноте казалось, что его глазницы пусты. Лицо – как контур черепа с костями.

– Но есть что-то еще помимо отца. Что с твоей мамой – ведь дело не только в кексах?

Мой рот открылся, но не для того, чтобы взволнованно глотнуть воздуха, нет, и даже не для того, чтобы спросить, почему Эшер допытывается. Я не спросила Эшера Флита, почему он так глубоко копает, когда у него есть девушка, которая подвозит его домой. Когда он живет в своем мире, который, скорее всего, никогда не совместится с моим, независимо от того, в какую из параллельных вселенных мы улетим, взмыв вверх на этих черных резиновых сиденьях в окружении раскачивающихся вперед-назад вопросов, правды и доверия.

И доверия. «Просто скажи ему», – велела Марисоль.

– Дело не только в кексах, – сказала я парню, который не мог… не должен был что-то значить. Но он умел слушать, и я это знала.

– Дарси, это я уже понял.

– Моя мама больна, у нее склонность к патологическому накопительству. – Так я начала свой рассказ.

Глава двадцать вторая

Верность

Во всех делах бывает дружба верной, за исключением любовных дел.

Уильям Шекспир, «Много шума из ничего»

Кое-что осталось прежним. Большой стаканчик навынос, сбоку квадратная бирка от ромашкового чая. Подошвы кроссовок на ковре во время чтения при Уинстоне. Застиранная до ветхой шелковистости рабочая одежда. Да и само место встречи (на этой неделе я вернулась в книжный «Желтое перо»).

Но я стала другой. В тот день это была не просто Дарси, друг и сотрудница книжного. Это была Дарси, открывшая правду, таившуюся за дверью ее квартиры. Мы стали другими: девчонка, раскрывшая самую страшную тайну, и парень, бережно ловивший каждое слово, будто эти слова были стеклянные. Он понимал, каково ей было.

Видел ли он меня в тот день иначе? Казалась ли ему я склонной к накопительству? Хотя я и доказала, что могу открыть душу Эшеру Флиту, некоторые вопросы я задавать пока не решалась.

Он подождал, пока я пробью две книжки с картинками молодой маме с коляской, а потом с большой помпой поставил новый триллер на полку, точно туда, откуда его взял. Я хмыкнула:

– Ну как, понравилось?

– Захватывающе, – сделав дурацкое лицо, сказал он.

Покачав головой, я картинно закатила глаза. Пока все шло хорошо. Эшер расплылся в улыбке и как-то нерешительно глотнул из стаканчика:

– Дядя сейчас поделился со мной интересной новостью. Не могу тебе не рассказать, хоть это и…

Он посмотрел мне прямо в глаза, и я сделала вид что застегиваю рот на молнию.

– Инцидент, который устроил в центре Джефф Эндрюс, решил его судьбу в борьбе за получение права на опеку Оливии.

– Вот как? – Я сложила купюры и закрыла выдвижной ящик-кассу. – Я так понимаю, что за пьяную сцену в приемной, оскорбление юриста и охоту на тебя в проулке Эндрюсу не дали титул «Отец года»?

– Похоже, нет. Причем это не единственный зафиксированный матерью Оливии эпизод. И судья отдал особое распоряжение: теперь у нее исключительное право опеки и запрет на приближение.

Я облегченно вздохнула:

– Я за них очень рада.

– Я тоже. – Взгляд Эшера скользнул вбок, в сторону отдела художественной литературы. – Если бы не инцидент в центре, разбирательство тянулось бы дольше и маме Оливии было бы тяжелее одержать победу. Звучит странно, но я рад, что Эндрюс вышел тогда из себя.

Я вся напряглась:

– Я… тогда я тоже этому рада.

– Еще я рад, что он взорвался, но мне при этом не пришлось валяться в пыльном проулке, а все потому, что ты быстро соображаешь.

– Да, я такая, – откашлявшись, сказала я. – Дарси Уэллс, непревзойденная актриса. К вашим услугам похождения в подворотне и горящие шекспировские роли. Мне нужна вывеска.

– А как насчет корпоративов и дней рождения?

– Без вопросов. Но только не бар-мицвы и не свадьбы.

Он закусил губы, потом выпятил их наружу:

– Ну, надо же обозначить хоть какие-то границы.

– И за некоторые из них определенно лучше не заходить.

Кивнув, он дернул плечом:

– За некоторые.

Колокольчик над входом звякнул, прервав поток мыслей в голове и замедлив движение крови в артериях. Появилась сияющая Марисоль. На ней были стильные рваные джинсы и синий свитер, в этой одежде она была в школе. Подруга принесла два стаканчика из «Старбакса» и, подняв один чуть выше, поприветствовала Эшера.

– Я решила, что нам необходим кофе.

Я приняла свой любимый ледяной напиток с признательным вздохом:

– Блаженство.

– Что тут у вас происходит? – Брови Марисоль разлетелись, приняв форму растянутой галки. – Когда я вошла, мне показалось, что вы обсуждаете не то политику, не то религию, не то скандальную сплетню, о которой мне следует знать.

– Ничего скандального. Только первоклассные артистические способности Дарси, – заверил ее Эшер.

Марисоль взвизгнула. Это было вполне в ее духе.

– Она была восхитительна, правда?

– А то. – Эшер кивнул мне. – Лучше всех.

Здесь даже я не удержалась от смеха:

– Спасибо… наверное.

Выражение Марисоль смягчилось.

– Горжусь своей лучшей подружкой. Никто другой на такие подвиги не способен. У большинства нет и половины тех проблем, с которыми ей приходится иметь дело, не говоря уже о том, чтобы быстро выучить роль.

Эшер в мгновение ока развернулся и перевел взгляд на Марисоль.

– Ты права. И я… м-м… знаю, – сказал он.

Я стояла за его спиной, и он не видел, как я, выглянув, кивнула – для одной Марисоль. «Просто скажи ему», – велела Марисоль. Но она все поняла. Ее губы приоткрылись и, как двустворчатая раковина, захлопнулись. Я пожала плечами:

– Да ладно, все не так плохо. Я ведь даже не знаю, каково это, когда все по-другому.

Теперь Эшер, нерешительно улыбаясь, повернулся ко мне:

– Конечно. Только того, что происходит у тебя дома, больше чем достаточно. А тут еще и письмо твоего отца.

Я застыла на месте. Марисоль шагнула ко мне:

– Твоего отца? О чем это он?

О боже. Я беспомощно смотрела на Марисоль. Боль омрачила ее черты. Я не раз видела, как ее лицо заволакивает туман страдания. Только раньше это случалось из-за выходок бестолкового парня или из-за семейной ссоры, но никогда из-за меня. Никогда, до сегодняшнего дня.

Эшер побледнел:

– Клянусь, я думал, что она знает.

– Какое письмо? Когда?

– Прямо перед нашими днями рождения. Мой папа прислал бабушке письмо для меня.

– И ты… – Не договорив, Марисоль посмотрела на свои ботильоны.

– Я собиралась…

– Все это время… Все твои слова… И ни одного про это – мне…

Она перевела взгляд с меня на Эшера и обратно. Потом взяла свой кофе и закинула сумку на плечо.

– Марисоль…

– Потом. Мне пора.

– Марисоль, подожди.

Но она не стала. Решительным шагом Марисоль направилась к выходу, а я, приложив ладони ко рту, вздрогнула, когда звякнул дверной колокольчик.

Эшер прикоснулся ко мне. Впервые после проулка. Широкие ладони легли мне на плечи. Эшер посмотрел мне в глаза:

– Прости меня, пожалуйста. Когда ты просила никому не говорить, я даже представить себе не мог, что это относится и к Марисоль. Ты сказала, что это секрет, но мне даже в голову не пришло, что Марисоль не попала в число посвященных. Вы же настолько… она же…

– Ну да, и мы, и она. У тебя были все основания считать, что она знает.

– Тем не менее ты ей не рассказала.

О, я слышала продолжение, пусть оно и осталось за его сомкнутыми губами. Зато рассказала мне.

– Тут все сложно. Она мне самый близкий человек, но речь о моем отце, и я пока…

В его глазах рокотало море тепла, которого я не чувствовала.

– Остановись, не надо. – Он крепче сжал мои плечи. – Не надо объяснять. Не сейчас.

Я теребила висевшее на шее золотое сердечко.

– Я себя ужасно чувствую, – сказал Эшер. – Ты мне доверилась, а я все испортил.

– Это я все испортила.

Он потер рукой лицо и быстро посмотрел на часы:

– Мне надо возвращаться в центр. – И опять мне прямо в глаза. – Дарси, мне правда очень жаль. И я не стану врать тебе и говорить «все хорошо».

– Нет, не хорошо.

Когда он ушел, я трижды позвонила Марисоль. Ответа не было. Тогда я просто послала ей сообщение.

Я: Слово дня – «прости».

Я уже и так чувствовала себя неважно, когда после работы вернулась домой. А то, что я увидела, когда вошла в дверь, добило меня окончательно.

– Мам? – позвала я, заметив, как она с маленьким контейнером в руках мерит шагами «козью тропу».

Вообще все было не так, как надо. Совершенно не так. Мама должна была быть на работе. Макияж у мамы размазался, волосы растрепались. Сегодня она не перебирала содержимое коробок. Она переставляла сами коробки.

– Тяжелое утро. Пришлось на работе сказать, что заболела.

Нет, только не это. Она не вышла на работу. Только бы это не вошло в привычку. Слезы навернулись у меня на глазах, сердце сжалось. Кругом одна боль. Возвращаясь после ухода Марисоль из «Желтого пера», я была не в силах даже общаться, не говоря уже о том, чтобы прямо сейчас разбираться с мамой и ее накопительством.

Я убежала к себе, к книгам, и поначалу даже не увидела на полу посторонний предмет. Но боковым зрением заметила размытые очертания чего-то светло-коричневого и большого. Бросив вещи на кровать, я обернулась. И тогда все поняла. Может быть, поняла даже раньше.

По коже пробежал холодок. Сжав зубы и прищурившись, я подошла к почтовой коробке. Кому: Терезе Уэллс. От кого: «Поттери-Барн». Терезе Уэллс из магазина «Поттери-Барн» – а доставлено сюда, лежит тут. Захламляет одно-единственное известное мне безопасное райское место. Даже моя книжная крепость на этот раз ее не остановила. Ее ничто не могло остановить.

И сегодня это я опустилась на пол. В одно мгновение во мне ожили тысячи страниц ярости и брани. Все, что я когда-либо читала. Как она посмела?

«Поттери-Барн»? Еще одна покупка из магазина предметов домашнего интерьера. Но это отвратительное место домом не было. Оно было складом, поросшей пылью гробницей прошлых обид. И его мы должны были украшать?

Психолог взял с нее слово. У Дарси должно быть свое собственное пространство. Мне не хватало кислорода. Это была не я, а целые главы, кишащие легионами воинов, кровь Крестовых походов, горячая и красная, капала на книжные полки. Я хотела распахнуть окна. Я хотела взять эти коробки, эти… вещи и выкинуть их на улицу. Сможет ли их поглотить наш большой город? Вы должны определить четкие границы этого пространства и соблюдать их.

Я вцепилась пальцами в волокна потертого ковра и, видимо, издала какой-то душераздирающий звук, потому что мама вдруг оказалась у моей двери.

Мамино лицо ничего не выражало, и я не могла понять, здесь ли она мыслями или нет. Я указала на коробку:

– Почему?

Мама кивнула раз, другой, как будто на этот раз кивки отслеживали и переписывали слоги.

– Я кое-что переставила. Мне не хватило места. – Она потянулась к коробке. – Я сейчас…

– Не надо, – сказала я.

Она сощурилась.

– Я опускаю руки. – Я помотала головой, передернула плечами. – Мам, я опускаю руки. Знаешь что?

Я развела руками, понимая, что проиграла – не потому, что она с одной коробкой вторглась в мое пространство. Нет, я проиграла потому, что мама даже не сомневалась в том, что это можно сделать. Я сдаюсь.

– Ты выиграла. – Я обвела рукой вокруг себя. – Бери. Занимай все пространство, все-все, от пола до потолка. Это все твое. – Пусть станет твоим то, что осталось от меня. Ты все равно уже все отобрала.

Я перестала отсчитывать секунды. Не знала, сколько времени прошло до того, как мама наконец сдвинулась с места, но ко мне не подошла. Почти как в трансе, она обняла руками коробку, подняла ее и прижала к свитеру.

– Мне не следовало этого делать. Я найду ей другое место, – сказала мама и вышла.

Я закрыла лицо руками, опустила голову. Марисоль бы придумала, что сказать. Что сделать. Она бы пришла ко мне, принесла бы смузи, угостила бы разноцветной жвачкой и заключила бы в объятия. Да, она глупо шутила, высмеивала мою одежду и давала нелепые определения словам. И пусть. Зато она умела слушать. Мне хотелось… мне было необходимо, чтобы лучшая подруга была рядом, но я ее обидела. Чтобы обдумать мой поступок, Марисоль нужно было побыть без меня. Поднявшись, я вытерла потные ладони о выбранные ею для меня джинсы.

Я оглядела комнату, от стены к стене, от полки к полке. Все, что у меня сегодня было, это комната, полная книг. В одной из них был мой папа. Но и книги никогда не были настолько бессильны.

То, что дверь мне открыла Наталия, было хорошим знаком. То, что Наталия сообщила мне, куда полчаса назад с блокнотом в руке отправилась Марисоль, было еще лучше. Заскочив домой, я поехала дальше.

Целый день в школе я Марисоль не трогала. Утро прошло без сообщений и без встреч у шкафчиков.

Свой обед я съела, сидя под деревом рядом с двориком, вспоминая Марисоль с Эшером в книжном и мамину почтовую коробку. Эшер Флит – мысль о нем прицепилась к другим и уходить не хотела, хотя в свой перерыв в «Желтое перо» он не пришел. Я вообще за всю смену его ни разу не видела.

Теперь, когда Марисоль, сидя в «Старбаксе» за нашим столом, подняла голову, я начала с самого нужного в тот момент – с молчания. Я подошла совсем близко и протянула ей сложенный листок бледно-голубой бумаги, а сама украдкой разглядывала подругу: небрежный узел на затылке, свитшот с символикой старшей школы Джефферсона. Испачканный помадой кофейный стаканчик и оставшиеся от шоколадного кекса крошки. В блокноте набросок безликой фигуры с угловатыми руками и карандашные зачатки лифа на бретельках. Пусть сначала с Марисоль поговорит бумажный папа.

Пока она читала письмо, я заказала горячий имбирный чай, потому что читала в интернете что-то про то, как полезен этот корень при расстройстве желудка. А мой как раз вчера и сегодня целый день сотрясался в одном непрекращавшемся приступе рыданий пищеварительной системы. Меня крутило и болтало.

– Дарси.

Выбросив упаковку от меда, я с дымящимся напитком в руке повернулась и пошла от стойки с сахаром и салфетками к столику Марисоль. За восемь лет я еще ни разу не приближалась к ней так медленно. Она сжимала в руке листок, ее глаза были красными и припухшими от слез.

– Это невероятно.

Мои глаза тоже наполнились жгучими слезами, но не из-за отца. И даже не из-за мамы. Из-за подруги.

– Более чем.

Марисоль огляделась по сторонам. Группа университетских студентов заняла чуть ли не четыре стола. Ребята больше смеялись, чем занимались. Быстро собрав вещи, она кивнула на дверь:

– Пошли.

Снаружи было не менее шумно, но мои тайны растаяли в суете Юнивёрсити-авеню. Здесь сотни людей могли пройти мимо и не заметить нас, даже если бы в упор посмотрели на идущих по улице двух девушек со стаканчиками и сумками.

– И что ты собираешься делать? – пройдя несколько шагов, спросила Марисоль.

– Об этом я еще не думала. Пока жду того дня, когда, проснувшись, увижу место, где спрятано письмо, и поверю в то, что нахожусь не в мире фантазий.

– И все же почему? – Марисоль тяжело выдохнула. – Почему не сказать мне?

– Мне нужно было это осознать.

– Нет, не поэтому.

Я глотнула пряно-сладкого чая и чуть не споткнулась при этом о кусок бетона, отколовшийся от тротуарной плиты.

– Это было оглушительно.

– Безусловно, но тоже не поэтому.

Проклятье. Других слов в голову не приходило.

– Марисоль, я…

Она резко остановилась у магазина матрасов:

– Разве я не была с тобой всегда, во все важные моменты жизни, столько лет?

– Во все без исключения.

– С четвертого класса, так? С тех самых кексов?

– Каждый день.

– Разве я не переживала все вместе с тобой? То, что никому лучше не видеть и не переживать? – Ее лицо и шея пошли ярко-красными пятнами. – Разве я не убирала у тебя дома пыль и битые тарелки, разве я не отговаривала тебя от покупки уродской обуви, не помогла тебе успешно реализовать жизненно важную махинацию с косметикой, не щелкала фотки для eBay, разве не делала еще одиннадцатьдесят миллиардов других дел?

– И даже больше. Да, Марисоль, ты…

– Тогда почему?

Я выплюнула ответ, как тухлятину:

– Потому что я не могла произнести этого вслух. Не могла облечь его в слова и превратить в текст. Сказать вслух – сделать настоящим. – Я выхватила письмо из сумки и размахивала им. – А если оставить в виде чернил и бумаги, тогда это просто еще одна история.

Марисоль едва заметно ссутулилась. Теперь она смотрела на поток машин. Я смахнула первую слезу со щеки и втянула в себя остальные.

– Вся моя жизнь – книги. Я читаю и перечитываю их, мечтаю, теряю в них себя. Но даже мне известно, что в них все не… не по-настоящему.

– Значит, ты держишь его внутри истории потому, что это безопасно. И можно его поставить на полку, как остальные книги, и не иметь с ним дела, даже не признавать его существования.

Конечно, она все поняла.

– Ну да.

– Но Дарси, ты все же облекла папу в слова. Вслух. Ты сказала Эшеру.

– Так и он ненастоящий. – Не по-настоящему. Понарошку. – Он спросил, и слова вырвались сами собой, – объяснила я. – В них не таилась опасность. Эшер и сам как легенда. Он вообще вне моей истории. Вне моей жизни.

Ненастоящий парень, девчонка-невидимка.

– Но ты другое дело, – сказала я. – Как только я скажу что-то тебе, оно станет частью моей реальности. Не знаю, хочу ли, чтобы отец тоже стал ее частью. – Я потерла лицо. – Слушай, я понимаю, что это глупо. Не могу же я прятаться от письма или от него самого всю жизнь. Нужно сделать выбор.

– Но необязательно с этим спешить. Просто не ставь его больше на полку. А дай естественным образом проникнуть в твою жизнь. И тогда сможешь решить, какие это у тебя вызывает чувства. Что ты на самом деле хочешь сделать. И со мной говори, хорошо?

Марисоль была права. Как обычно.

– Это я могу. Обещаю.

От порыва осеннего ветра, заставшего нас на перекрестке, я задрожала всем телом.

– Да, это ты можешь, а вот запомнить правило «ноябрь плюс вечер равняется легкая верхняя одежда» не можешь. Правило-то полезное.

Кажется, впервые за долгие часы я улыбнулась:

– Вот такие уравнения ты любишь. А худи я оставила в книжном.

Мы как раз подходили к кварталу, где располагалось «Желтое перо». Я указала на другую сторону улицы – там стояло наше историческое здание. В «Париках» еще горел свет.

– Давай зайдем. Уинстона уже нет, но у Тэсс есть запасной ключ.

Меньше чем через пять минут мы залили светом полмагазина. Хотя мне не раз приходилось работать здесь одной, я почему-то разволновалась, когда мы тайком пробрались в помещение, пообещав Тэсс, что не оставим ни следа и что у Уинстона утром не будет повода устраивать разборки на тротуаре.

Ранний вечер залил окно черным. Марисоль, широко раскинув руки и ноги, театрально рухнула в мягкое кресло.

– Ни разу тут не сидела. – Она потянулась, поерзала. – Грубоватый, вязкий материал и в высшей степени классический стиль. – Она выдохнула «ах» и, как Эшер, поставила свой капучино без кофеина прямо на стол-сундук, не позаботившись о подставке. Я тоже села и даже до неприличия нагло подобрала под себя ноги.

– Так вот, по поводу обещания говорить с тобой…

Именно это я и сделала. Рассказала о маминой посылке из «Поттери-Барн» и о том, что это значило, о том, какие чувства я испытала, заметив эту коробку. В конце концов Марисоль перегнулась через подлокотник винного цвета и крепко меня обняла. Как это было и с полупьяной мамой у меня на кухне, подруга разделила со мной груз.

Я все-таки вспомнила, зачем мы вообще сюда пробрались, и, вскочив, бросилась в свою каморку за стойкой. Взяв худи, я натянула на себя черно-белый полосатый хлопок. Но тут взгляд кое за что зацепился.

Нужна монетка – возьми монетку.

Есть монетка – оставь монетку.

В монетнице, на которую я смотрела каждую свою смену, сегодня была не только медь. Среди потускневших монет серебрился другой металл. Я сдвинула брови, охваченная желанием раскрыть тайну, и протянула руку за предметом, которого совершенно точно не было здесь раньше, когда я то и дело обменивала книги на банкноты и кредитные карты.

У меня перехватило дыхание: на ладони лежал крошечный серебряный желудь.

Глава двадцать третья

Желудь

– Ну а теперь, – сказал он, – вот тебе поцелуй. Хочешь?

Она сдержанно ответила:

– Ну что ж, пожалуй…

И наклонила к нему лицо. Это было очень глупо с ее стороны, потому что он просто сунул ей в руку желудевую пуговицу.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Подвеска. Стебелек желудя был сделан в виде серебряной петельки, чтобы продеть цепочку и носить на шее или на запястье. В голову приходили самые разные мысли, самые разные истории. Точнее, только одна история. Нет. Быть этого не может.

Марисоль уже стояла рядом:

– Ты почему вся дрожишь? Что-то подозрительное в чае?

– Скорее, в монетнице. – На моей раскрытой ладони лежала серебряная безделушка с выгравированными на ней с особой тщательностью бороздками и другими деталями.

Марисоль улыбнулась:

– Ужасно милая вещица. Но что она там делала?

– Я почти не сомневаюсь, что кто-то ее нарочно оставил. Но здесь из работников только Уинстон и… я. – У меня подкосились ноги, и я стала оседать, все ниже и ниже, пока не села, скрестив их, на любимый ковер Уинстона.

Я. Значит, желудь-кулончик предназначался мне. Но это было похоже на сказку, которая низвергала любую известную мне действительность. Прежде чем разобраться с этим, пришло время еще кое-что добавить в реальность.

Марисоль начала сердиться:

– Ну что ж, давай-ка присядем. Ни о микробах, ни об уличной грязи волноваться не надо. Все в порядке. – Она села и перехватила мой взгляд. – Малышка, ты меня пугаешь. Давай, рассказывай.

– Да, обязательно, – прерывисто дыша, сказала я. – Но сначала я должна показать тебе одну книгу. – Я потянулась за сумкой.

– Опять книги? Ты все время показываешь мне какой-нибудь роман. А я все время какой-нибудь роман конфискую.

Я вытащила нового старого «Питера Пэна» и отдала подруге.

– Да я этого «Питера Пэна» сто раз у тебя в сумке видела, – сказала Марисоль.

– Но только снаружи. Теперь загляни внутрь.

Она повиновалась. И тут же раскрыла рот от удивления, как это сделала я, когда много недель назад впервые заглянула под потрепанную темно-зеленую обложку, стоя за этой стойкой.

– Вот это да. – Она вертела книгу и так, и сяк, останавливаясь, чтобы прочитать цитату или список. Стихотворение или вычеркнутый текст.

Там, на толстом персидском ковре, я рассказала Марисоль всю историю с самого начала. О том, как я наслаждалась этой книгой и как в трудную минуту искала ее совета. Таинственный автор заметок испытывала такие разные чувства. Знала она и о сердце, о том, как сильно оно умеет любить, как яростно и безраздельно. И как от одного слова оно может съежиться, став очень и очень маленьким.

Марисоль прочитала стихотворение «Бумажная кукла» и улыбнулась.

– Ах, какие эмоции. Эта книга должна была попасть к тебе. – Она закрыла обложку и вернула книгу мне. – Но какое отношение она имеет к желудю-кулону?

Сердце у меня подпрыгнуло. Тсс, успокойся.

– Кроме тебя, о том, что я читаю «Питера Пэна», знает только один человек. Эшер. Мы несколько раз обсуждали содержание, но до желудя из третьей главы дело не доходило.

– Эшер? Погоди-ка, а желудь что, из «Питера Пэна»?

– Питер дарит Венди желудевую пуговицу. – Подняв голову, я посмотрела Марисоль прямо в глаза. – После того как спрашивает, можно ли подарить ей… поцелуй.

Прошло пару секунд, прежде чем до сознания Марисоль дошел смысл сказанного, и она просто взорвалась в безмолвном возбуждении. Пришла в движение. Ее кожа загорелась ярко-коралловым цветом, Марисоль яростно жестикулировала и размахивала руками, трясла меня за плечи, будто тряпичную куклу. Она скакала по полу, ее лицо кривилось от воплей в стиле немого кино. Беззвучно шевеля губами, она перебрала все известные мне междометия.

Наконец к ней вернулся голос.

– Эшер Флит подает особые знаки? Эшер! Вот видишь, я знала, что здесь все не просто так. – Она помотала головой. – Но постой-ка, а тебе-то хоть…

– Не надо, – подняв руки, сказала я. – Марисоль, перестань. Пока не надо. Понимаешь, а как же Лондон? Ее пока нельзя сбрасывать со счетов, это как-то загадочно, и мне сначала надо во всем разобраться.

Она кивнула, а я приложила руку к груди, пытаясь унять жуткий стук и трепет.

Вдруг в дверь постучали. Мы обернулись. Тэсс кричала нам через стекло:

– Девушки! – Она приникла к витрине и, увидев нас на полу, покачала головой. – Мне плевать, чем вы там занимаетесь. Через двадцать минут начинается «Колесо фортуны»!

Расхохотавшись, мы помахали над головами ее ключом:

– Сейчас!

Я распрямила ноги, но Марисоль меня остановила:

– Но монетница! – Она выпятила губы. – Очаровательно.

Сердце колотилось в такт моим шагам, когда я на следующий день перебегала Юнивёрсити-авеню. Помахав Ханне, я решительно прошла по коридору «Юристов Мид-Сити», так крепко сжимая в руке желудь, что он впивался в кожу. Недавно установленная дверь в пристройку была полуоткрыта. Тяжело вздохнув, я вошла. Рабочий-шатен в джинсово-синем в одиночестве поправлял плинтуса.

– Эшер.

Он обернулся, замер, а потом вздохнул так глубоко, что складки на его рубашке разгладились на мгновение. Улыбка исчезла с его губ, едва появившись. Эшер вскинул руки к глазам и прикрыл их.

– Привет. – Большой палец указал на распахнутую заднюю дверь. – Выйдем?

– Хорошо.

Я последовала за Эшером. Снова проулок, знакомые резкие запахи и мусор повсюду. На этот раз было не спрятаться ни за париком, ни за красной кожей. Я пришла как Дарси Джейн Уэллс, открытая, уязвимая, и это было в сто раз страшнее, чем темные леса из сказок или злые королевы с волшебными зеркальцами. Неужели так будет всегда? Неужели я всегда буду сама себе ужасный злодей, решивший любой ценой украсть счастливый конец у моей истории?

Эшер остановился в полуметре, а может, и в метре от меня:

– Ну, привет.

– Привет. – Я раскрыла ладонь, серебряный желудь блеснул на солнце.

Теперь улыбка Эшера вспыхнула ярко – слишком ярко, будто тень прорезали ослепительные лучи солнца, а я уже так привыкла к темноте.

– Хорошо, что ты нашла его до того, как Уинстон его… э-э… уинстонул.

– И что же это значит?

– А ты как думаешь, что, Дарси?

– Это значит, что ты прочитал «Питера Пэна».

– И это тоже.

Говорить я не могла, просто рассматривала трещины, которых в проулке было полно, поэтому Эшер продолжил:

– На прошлой неделе прочитал. Купил себе экземпляр, когда у тебя был выходной.

Я мысленно схватилась за книжный буек в голове. Мне нужна одна книга. Нет, все книги сразу. Бумага и типографская краска опять не дадут мне утонуть.

– Наверное, минут за двадцать управился? – срывающимся голосом сквозь смешок спросила я.

– На этот раз никакого скорочтения. Я читал медленно.

– А почему?

– Причин несколько. – Он привстал на цыпочки, а потом снова опустился. – Во-первых, я знал, что книга много для тебя значит.

– А желудь?.. – спросила я.

– Потому что ты много для меня значишь. – Шаг вперед. – Мы с Лондон расстались. Сразу после вечеринки для участников постановки.

После нашего разговора на качелях. Да, это был прогресс, но…

– То есть когда – пять дней назад?

– Вроде бы слишком быстро, я знаю. – Еще шаг. Эшер был теперь совсем близко. Но меня не касался. – Я купил подвеску, когда прочел книгу, но Лондон я не видел всю неделю перед заключительным спектаклем. Позволь, я… все тебе объясню?

Я кивнула.

– Нам с Лондон уже давно следовало расстаться. – Он провел рукой по волосам. – Да вообще, не нужно было снова начинать встречаться. После аварии она пришла в больницу и потом много помогала, когда меня выписали. Она ужасно старалась. Тогда она действительно была рядом.

– То есть ты пошел на это из чувства долга? Просто из-за того, что она была рядом?

Он едва заметно поморщился:

– Скорее даже так: в мае мой мир опрокинулся, и для меня это было ужасно болезненно. Наверное, я просто вернулся к привычному. Но как бы мы оба ни старались, Лондон не подходит мне, а я не подхожу ей. Мы оба давно уже это поняли, но боялись признать правду. Надо сказать, отчасти и из-за того, что я не хотел оставаться один. Я уже и так страдал от одиночества, потеряв возможность летать.

– Это я понимаю.

Одиночество. Тоска. Но перед глазами по-прежнему стояла Лондон Бэнкс, которая вилась возле Эшера, как дымок у костра. И их разговоры, и поездки в ее белом кабриолете. Я не хотела, чтобы она была здесь, в проулке, третьей лишней.

– И все же… Прошло меньше недели. – Я подняла раскрытую ладонь с желудем. – И ты уже купил это мне.

Он на мгновение прикрыл веки:

– Ты боишься, что у меня с девушками такой график полета.

– Ты же мне говорил, что любишь все быстрое, – сказала я. – Ты летаешь по воздуху; ты летаешь сквозь книги. А теперь ты летишь от пятницы к среде. От Лондон ко мне?

– Дарси. – Он с усилием сглотнул, шевельнулось адамово яблоко на шее. – Понимаю, как это выглядит. Но послушай, разве есть что-то неправильное в том, что сейчас я здесь, с тобой? Можешь сказать мне в лицо, что между нами ничего нет и мы просто должны остаться друзьями, которые болтают о книгах за чашкой чая?

Никогда. Никогда ничего похожего я от парня не слышала.

– Такого я тебе сказать не могу. Я обрадовалась, когда нашла желудь, и сразу подумала, что он от тебя. – Я покрутила кулончик в руке.

Эшер улыбнулся, но крошечный, легонький желудь вдруг стал увесистым, как гиря. Правда заключалась в том, что он означал поцелуй, мой первый настоящий поцелуй – не костюмированное, заданное ролью действие – с первым парнем, которого мне действительно хотелось поцеловать. Я внезапно перестала понимать, куда мне в этом пространстве девать части своего тела. Наверное, я выглядела как наивная дурочка: колени дрожали, пальцы дергались и что-то теребили. Боже, почему я все время моргала? Каждое следующее движение казалось каким-то новым, и я не знала, как эти движения выполнять.

Конечно, в книгах описывались всевозможные проявления любви, иногда даже со слишком откровенными деталями. Но на этот раз я не хотела искать инструкции в чужих историях. Эшер, мальчик, прочитавший книгу только для того, чтобы узнать меня получше, заслуживал большего. Но что у меня было? За мной тянулось наследие нездоровых любовных отношений. А пьесы – сценарии, в соответствии с которыми я ходила и спала, мечтала и ела, и вообще просто существовала, – давным-давно потерялись где-то в нашей несчастной квартире. В квартире, которая вот-вот должна была лопнуть.

Эшер подошел еще ближе:

– Ты выглядишь испуганной. В мои планы это не входило. Я хотел дать тебе вещь, которая покажет, что я чувствую. Я не хотел тебя пугать.

– Если и испугалась, то не из-за тебя и даже не из-за Лондон. – Я легонько постучала себе по голове. – Это все отсюда. Из-за того, что творится дома, из-за моего отца и…

– Я понимаю. Правда. – Он протянул мне руку.

Я долго смотрела на зависшую между нами мозолистую ладонь. И только потом протянула свою в ответ. Рука Эшера оказалась теплой, твердой и чуть влажноватой. Такой я ее и запомнила.

– Если тебе не надоело терпеть мои пилотские сравнения, то вот еще одно. Перед взлетом мы проходим предполетную проверку. Один неисправный прибор или составляющая системы могут привести к трагедии. И взлет не дают, пока все не будет проверено. Для нас это вроде Библии. Но с тобой я эту проверку пропустил и выскочил на взлетную полосу вслепую, пытаясь как можно быстрее попасть в пункт назначения. – Эшер мягко выдохнул. – Я не остановился, чтобы посмотреть, где я и как это будет выглядеть. Мой недочет.

Я хотела поверить, хотя его откровение все еще не улеглось у меня внутри и не давало мне покоя.

– Понятно, – сказала я. – А если тебе не надоели мои сравнения, то… Я помню, как сидела в твоем самолете. И как хорошо тебе из кабины видно, что впереди, но то, что сзади, ты не видишь без…

– Без всех этих гаджетов и штуковин?

– Да, без них.

– В точку. Только имей в виду, я не просто однажды поднялся в воздух и со сверхзвуковой скоростью полетел от Лондон к тебе. – Эшер указал туда, где были мои ступни. – Я уже был здесь.

Звук вырвался у меня из груди, а может, даже стон. Я когда-нибудь раньше стонала? Мой рот раскрылся и тут же закрылся, не успев высказать все эти новые вопросы и чувства, захламлявшие пространство моего сердца.

Я не пускала людей в свой дом. И сейчас принять этот маленький символ – означало пустить Эшера Флита в свою жизнь. Что его там ждет? Я не знала, и от этого сиявшее у меня на ладони серебро потускнело. Я просто не знала, кем я была в отрыве от хлама своей жизни и от книг, стоявших вдоль моих стен.

Но так как это был Эшер Флит, я хотела рискнуть.

– Я тоже здесь, – сказала я. – Несмотря на все рассказанное тебе у Джейса и все вытекающее из этого. Я… здесь.

Тень улыбки скользнула по лицу Эшера.

– Хорошо. Даже больше чем хорошо. Итак, давай перемотаем немного назад и не будем торопиться? – Он кивнул в направлении «Желтого пера». – Узнаем друг друга получше, ты – меня, а я – тебя, и без твоего ворчливого босса у нас за спиной?

Он и правда все понимал. Верхняя половина туловища у меня расслабилась.

– Это было бы неплохо.

– Слышал, что можно даже ходить в кафе, пить кофе или чай… И сидеть. На настоящих стульях. – Эшер поднял бровь. – Если повезет, удастся попробовать отличную выпечку на настоящих тарелках.

– Ты же не ешь сладкую выпечку.

– Да, только на днях рождения, но там ведь есть и фруктовый салат.

Я засмеялась, он сжал мою руку:

– Сегодня я здесь допоздна, но как насчет завтра? Можно пойти на разведку в новое кафе на Тридцатой, где готовят поке[43], и просто…

И просто. Я могла просто. Это я могла. Я скользнула взглядом по кирпичной стене. Там, метрах в десяти отсюда, мы несколько недель назад стояли, прижавшись друг к другу.

Эшер взял из моих пальцев желудь:

– А насчет этого… – Он указал на ту же кирпичную стену. – Я много раз представлял, как целую тебя, но ни разу в моих мечтах мы не целовались здесь, в проулке, среди всякого хлама. Откуда выходишь пропахший жиром «Цыплят Чарли», не попробовав самих «Цыплят Чарли».

Сердце ушло в пятки, но, сама не знаю как, я смогла ответить:

– То есть воспоминание о том, как мы перехитрили кандидата на получение охранительного ордера, было одним из… многих? – Боже, про меня думали. И думали много.

Он усмехнулся:

– Определенно да. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – То есть я, конечно, допускаю, что мог бы абстрагироваться от окружения, но… нет. Пока нет. – Он вложил желудь мне в ладонь и закрыл ее, улыбнувшись. – Он твой. Храни его, и, когда будешь готова, мы к этому вернемся.

Глава двадцать четвертая

Реликвия

Она… будет носить его «поцелуй» на цепочке.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Я жила в доме с семью тостерами, но для лежавшего у меня в кармане амулета не смогла найти обыкновенной цепочки. На стойке прожужжал мобильник, и мне пришлось отложить бутерброд с индейкой, вечерний вариант.

Марисоль: Решение принято

Ответ я набирала по пути в свою комнату. С тех пор как мама вторглась в мое пространство, сердце сжималось каждый раз, когда я сюда входила, и я ничего не могла с этим поделать. Я ожидала снова увидеть картонную коробку, но на полу было так же пусто, как и утром. Я выдохнула и нажала «Отправить».

Я: Готовлюсь к худшему.

Марисоль: Белые джинсы, но не старые, а новые.

Я: Белые? Придется избегать грязи и пятен во время уроков и потом всю смену на работе!

Марисоль: Так избегай грязи и пятен и не спорь.

Я: ЛАДНО. Что еще?

Марисоль: Красные остроносые балетки и ту черную блузку в швейцарский горошек, которую мы купили прошлым летом.

Я перечитала это трижды, роясь у себя в шкафу. Я понятия не имела, о какой блузке идет речь.

Я: Что еще за швейцарский горошек?

Марисоль: Секундочку.

И вскоре мне пришло фото. Марисоль не только сфоткала меня в хлопчатобумажной блузке с рюшами в примерочной «Ти-Джей-Макс» и сохранила фото, но и знала, где его найти.

Я: Я в шоке. Преклоняюсь перед тобой.

Марисоль: *улыбается*

Полагаясь на фото, я снова полезла шкаф и наконец между розовой водолазкой, которую терпеть не могла, и ужасной футболкой, которую нам с Марисоль бесплатно всучили на каком-то ужасном инди-концерте, нашла блузку с коротким рукавом. Я встряхнула воздушный хлопок.

Я: Придется погладить, но вообще ок.

Марисоль: И никаких худи. Только попробуй надеть худи, я все равно узнаю.

Я: ЛАДНО, но встреча непринужденная. Кафе с поке, а не замок принцессы. И даже НЕ свидание.

Марисоль: Но это и не НЕ свидание.

Это сообщение я пробежала глазами бессчетное количество раз. Слева направо и справа налево, проговаривая фразу про себя и жалея о том, что нет огней взлетной полосы, которые указали бы мне ее смысл. Услышав, как хлопнула входная дверь, я убрала мобильник.

Когда я вернулась в кухоньку, мама уже принялась сооружать свой бутерброд. После приветствий, положенного обмена любезностями и да, у меня все нормально и у тебя тоже все нормально – нормально, все было нормально – я доела остатки ужина и постаралась, чтобы следующая фраза прозвучала… нормально.

– Нет ли у тебя лишней цепочки, которую ты не носишь? – Щеки у меня горели. – Я бы одолжила?.. Или даже взяла себе?.. – Головы я не поднимала, сидела, уставившись на корочку цельнозернового хлеба и свой браслет с подвесками на океанскую тему.

– Хм. – Мама ушла в свою комнату и вернулась через пару минут. – Эта отлично будет сочетаться с сердечком Марисоль. – Она протягивала мне тонкую золотую цепочку, хрупкие звенья волной ниспадали с ее пальцев. – В последнее время в нашем ювелирном отделе такие цепочки хорошо продаются. Еще недавно были популярны толстые, броские ожерелья. А теперь в моде – изящество и многослойность.

Я мысленно сказала спасибо «Мэйсиз» и накопительству, а потом вслух поблагодарила маму.

– Она идеальна, – добавила я, принимая цепочку. Я сразу поняла, что это чистое золото, а не позолота и не еще что-нибудь такое, от чего позеленеет шея. – Я никогда не видела ее на тебе.

Мама пожала плечами, но лицо осталось бесстрастным.

– Она много лет пролежала у меня в шкатулке.

Зажав золото в кулаке, я не могла отогнать от себя одну мысль. Не могло этого быть. Не могла эта цепочка быть подарком моего отца. Из-за него мама избавилась от целой библиотеки. И сохранила украшение?..

– Это подарок дедушки Уэллса, – тихо сказала мама.

На меня нахлынули приятные воспоминания о нем.

– Он подарил мне ее, вместе с золотой подвеской в виде ромашки, лет в шестнадцать-семнадцать. Подвеску я по глупости потеряла. Ну да ладно, теперь цепочка твоя. Так будет правильно.

У нас редко что-то выходило правильно, но эти минуты, когда мама поделилась со мной крохами воспоминаний из прошлого, оказались самыми правильными за долгое время. Мне было жаль, что такие моменты не множились так же, как остальные предметы у нас дома. Я улыбалась, глядя то на цепочку, то на маму, и мама улыбалась в ответ.

Опять звякнул мобильник.

– Наверное, Марисоль, в сотый раз.

Мама взяла нож и потянулась за майонезом.

– Передай от меня привет.

Я помчалась к себе, схватила телефон и резко выдохнула. Имя Марисоль не начиналось с буквы «Э».

Эшер: Еду домой. Даже не удосужился спросить тебя, ты сырую рыбу-то любишь? Кстати, привет.

Впав в состояние, похожее на транс, я пятилась назад, пока ноги не уперлись в кровать.

Я: И тебе привет. Суши, поке, севиче – все пойдет.

Значит, мы теперь переписываемся. С Марисоль я переписывалась тысячу раз. Могу переписываться и с парнем, почему нет. Признаться, после желудя легче было общаться по телефону, чем лично, ведь чудо-технологии отделяли Эшера от моей бурлящей системы пищеварения. Но было интересно, а был ли на свете Эшер Флит, который лежит животом на матрасе с безделушкой в руке и трепетом мотыльковых крылышек под кожей? Как это могло выглядеть?

Эшер: Клево. Мне нужно такие вещи знать. Догадка возникла, когда вы с М сказали про азиатскую кухню.

Я: Я вообще люблю азиатскую кухню.

Я: Я ем почти все.

Я: У тебя хорошая память.

Эшер: На некоторые вещи. Но не гениальная, как у тебя.

Я: Спасибо: ) Как идет работа над пристройкой?

Эшер: Через неделю должны закончить. Потом еще формальная проверка, но это фигня.

Сообщения сыпались градом туда-сюда. Темы были разные: его последнее увлечение на Netflix, мои школьные уроки, закрытие бассейна в местной юношеской христианской ассоциации на несколько недель (из-за этого Эшер собирается в шесть утра завалиться к Джейсу, поплавать)… Между сообщениями я внимательно изучала каждый миллиметр желудя – все его впадинки, рубчики и бороздки. Потом надела его на золотую цепочку и повесила себе на шею. Я набирала текст, и стирала, и снова набирала, пока…

Эшер: Слушай, мама только что выкрикнула мое любимое слово… пицца. У нее это значит, что тесто без глютена.

Я: Ням!

Я: Вкусно.

Я: Отпад.

Эшер: Погоди… вопрос.

Я: ?

Эшер: А у ТЕБЯ есть любимое слово?

Эшер: Или даже лучше – любимая книга?

Я: Хм-м…

Эшер: Прочитала столько книг – и нет любимой?

Какая история была у меня самой любимой? Никто меня раньше об этом не спрашивал. Даже я сама себя не спрашивала.

Я: Должна подумать, потом скажу.

Эшер: Буду ждать. Значит, завтра?

Я: Жду с нетерпением.

Я: Да.

Я: Завтра.

Эшер: Я на это рассчитываю.

Батарея на мобильнике ушла в красную зону. Я потянулась через всю кровать за зарядкой и продлила телефону жизнь. Испытав шок от первого сообщения Эшера, я оставила дверь в комнату открытой и теперь смотрела сквозь дверной проем на сваленные в кучу предметы и слушала приглушенные звуки маминых шагов от коробки к контейнеру и обратно к коробке. Я наблюдала, не переставая думать о новой цепочке у меня на шее. Мама передала мне настоящую фамильную вещь. Многие мамы и дочки соблюдают такую традицию. Вот кое-что мое. Теперь это твое.

Я вытащила желудь Эшера из-под футболки. Серебро и золото. Настоящий поцелуй, не понарошку, как в книге «Питер Пэн», что лежала у меня на столе, и не как в тысячах других историй, теснившихся вдоль моих стен. За ними в пыли, которая танцевала в луче света, была мама.

Я требовала, чтобы она двигалась вперед. Но мне и самой следовало сделать это, следовало выйти из своего книжного укрытия. Из тени, которая была причиной моей бледности, мешала принимать быстрые решения в проулках с мальчиками, которые мне действительно нравились, и заставляла сомневаться в каждом своем движении.

Вот кое-что мое. Теперь это твое.

О чем бы я ни мечтала, я приняла свое прошлое. И мой будущий поцелуй теперь висел на цепочке из тысячи прожитых мамой моментов. Мой первый поцелуй, со всеми его бороздками, впадинками и другими тщательно выгравированными деталями, висел на старой фамильной цепочке, которую носила моя мама.

Глава двадцать пятая

Гдешний остров

Конечно, тогда остров и был выдумкой, но сейчас он стал настоящим… и не было ночников.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Как и следовало ожидать, красный мисо-соус с ломтиками свежего огурца, обойдя салфетку, капнул на мои белые джинсы и расплылся там жирным пятном.

– У-у, меткий удар, – поморщившись, сказал Эшер.

Я капнула на пятно ледяной водой:

– Только Марисоль не рассказывай. – От промакиваний салфеткой становилось только хуже. – Для нее это иллюстрация к слову «катастрофа». Она бы определила это так: «Убийство портного в кафе «Поке» в Северном Парке».

Эшер наклонился ко мне и сочувственно улыбнулся:

– Надо же, как раз когда я хотел сделать тебе комплимент и сказать, что ты прекрасно владеешь палочками.

Я рассмеялась.

– И ни слова Марисоль, – пообещал он.

– Спасибо. Она вроде как контролирует мой гардероб.

– Она знает, что лучше для тебя, – сказал Эшер.

Я отвела взгляд от блузки в швейцарский горошек, на которой тоже искала пятна, и заметила, что Эшер оторвался от еды и теперь, постукивая палочками по краю блюда с пряным тунцом, внимательно смотрел – не пялился – то на мое лицо, то на серебряный желудь у меня на шее. Протянув свободную руку, Эшер дважды чуть дернул за кулончик и улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, надеясь на то, что между передними зубами не застрял салат из морской капусты.

– Как была пицца?

– Особенно хорошо, потому что не пришлось драться с папой за вторую – или… э-э… третью – порцию. – Он поднял стакан с водой. – Командировка.

Меня зацепило другое слово, и я чуть вздрогнула от его отголоска. Папа.

– Ой. – Эшер коснулся моей руки. – Я иногда забываю о ситуации с твоим папой.

О том, что мой папа уехал в командировку на восемнадцать лет.

– Дело не в том, что ты это сказал. Говори о своем папе когда хочешь. Обычно меня это вообще не задевает. – Я решила взять еще кусочек, к счастью, на этот раз не капнула на себя. – Пару дней назад Марисоль поставила мне задачу: привыкнуть к мысли о том, что у меня есть отец. Пока даже не волноваться ни о встрече с ним, ни о чем-либо еще. – Я дернула плечом. – Она права. Действительно знает, что лучше для меня. Но опять же, здесь все по-другому.

Он кивнул:

– Будто надо представить известный тебе мир, при этом добавив туда какого-то еще человека, которого раньше никогда там не было.

– Именно, – подтвердила я.

Желудь, отсутствие Лондон и обещанный поцелуй не изменили для нас одного: с Эшером Флитом было очень легко общаться. Я то и дело краснела от того, сколько всего я сегодня наговорила: призналась, что без Марисоль не могу нормально одеться и что я в своей попытке предстать настоящей Дарси Уэллс должна начать думать о мужчине, который участвовал в моем создании.

Скажешь вслух – сделаешь настоящим. И я говорила.

Я захватила палочками комочек клейкого риса:

– Мама и я, как ты уже знаешь, в общем, дома у нас… непорядок. Но ничего другого я не знаю. У нее есть любимая работа, а я умудрилась одолеть школу и подготовить себя к какому-никакому будущему. То есть я хочу сказать, что она… мы выдержали, несмотря на…

Накопительство. Быстрый кивок Эшера завершил мысль, мне не пришлось произносить это вслух. Я продолжала:

– Отца не было рядом ни во время моей первой поездки в Диснейленд, ни когда я в первый рад пошла в детский сад. Все важные события отмечали мы с мамой, иногда еще и бабушка с дедушкой. Но теперь в комплекте есть еще и этот человек. Он тоже обо всем этом знал, хоть и находился на другом конце земли. Он настоящий, хоть я и делаю вид, что нет. Что это понарошку.

– И теперь ты будто бы добавляешь в фотошопе на фотографию лицо того, кто не попал на снимок, – сказал Эшер.

– На все детские снимки. Что, если бы отец отвез меня на удаление зуба мудрости? Что, если бы он всегда мог что-то починить, как папа Брин, и мне не приходилось бы ради мелкого ремонта просить брата Марисоль.

– Погоди, что?

Ой. Починить. Мелкий ремонт. Брат. Просить.

Дело было сделано, назад не отмотаешь. Я зашла слишком далеко, а причина в данный момент поправляла воротничок черного поло. Глупо во всем винить его, но, по правде сказать, Эшер просто был слишком как Эшер. Слишком добрый, с внимательным, нежным взглядом, с мягким, терпеливым сердцем. И нежная припухлость его губ, и широкие, напряженные плечи, за которыми не было видно металлического стула. Сидя напротив, он вытянул из меня километры слов, которые я хранила при себе всю свою жизнь.

Ну и ладно. Все в порядке. Эшер уже знал о накопительстве, так пусть знает и о побочных эффектах. Я сделала глубокий вдох. И начала с того, как мы многие годы не пускали в квартиру ни управляющих, ни рабочих, пока дело не дошло вот до чего: «Теперь, когда Марко уезжает, я хочу сама кое-что сделать. Так что если у тебя на примете есть дельные пособия по установке душевой лейки и аэраторов на краны, пришли мне, пожалуйста».

– Да на YouTube их миллион, но, по-моему, мне там работы минут на пятнадцать.

Ну все, мне конец. Съеденная рыба в желудке пошла косяком.

– Мы справимся, но все равно спасибо. Я могу научиться делать кое-какой мелкий ремонт сама. – Я старалась не встретиться с Эшером взглядом. Просто сидела и смотрела на сырые овощи и рис с соусом.

– Дарси, зачем тебе это, когда…

Я отмахнулась. Отмахнулась от него.

– Я сумею доказать, что Марисоль нисколько не преувеличила наши способности.

Сумею ли? А куда деваться. Слишком велика была разница: одно дело – рассказать Эшеру о маме и о нашей жизни, и другое – показать ему завалы в квартире. Я только начала привыкать к нему. Я робко подняла глаза: он изучал остатки тунцового поке на дне своей тарелки.

– И насчет твоего отца, – сказал Эшер после минутного молчания. И улыбнулся, выправив мою накренившуюся за последние пять минут вселенную. – Вот ты сказала, что он всегда был понарошку. Так, может, тебе послушать провидицу Марисоль и начать говорить о нем так, будто он настоящий? Можно даже представлять его себе и размышлять о том, какой он. Вслух размышлять. – Он раскрыл ладонь, словно приглашая меня накрыть ее своей.

Я так и сделала, а он сплел свои пальцы с моими и сжал руку.

– Ты вообще знаешь, как он выглядит?

– Как сейчас – не знаю. Могу только догадываться по фотографиям двадцатилетней давности.

Эшер наклонил голову и подмигнул:

– Моя мама очень верит в силу «заявлений». Особенно увлеклась этим, когда я только начинал восстанавливаться. Она заставляла меня говорить что-то вроде этого: «Меня зовут Эшер Флит, я пройду курс физиотерапии и смогу опять нормально ходить». Или, например, так: «Когда-нибудь я слезу со всех этих лекарств».

– И буду опять летать?

С его губ сошла улыбка, они вытянулись в прямую линию.

– Это я говорю каждое утро.

На этот раз я сжала его руку:

– Я уже верю в то, что ты будешь летать. Но как мне поверить в своего папу? Вот с чего, например, можно начать, скажем, письмо или телефонный разговор? «Ну… как там Таиланд в последние восемнадцать лет?» Или так: «А пад-тай там правда намного вкуснее?»

Я знала так много слов, что могла бы начать сотню разговоров. Но для этого разговора правильных слов не находила. Без актрисы в костюме и в белокуром парике я не справлялась.

– У меня не получается. Пока.

– Не обязательно, чтобы получилось сразу. Попробуй больше говорить о нем с Марисоль. – Эшер наклонился ко мне. – И со мной.

И с ним.

А Эшер продолжил:

– Начни включать его в свои «заявления», скажем, так: «Меня зовут Дарси Уэллс, у меня есть папа, и я в два счета напишу сравнительный анализ двух стихотворений для углубленной литературы».

Я рассмеялась. А потом решила попробовать сама:

– М-м, меня зовут Дарси Уэллс, моего папу зовут Дэвид Эллиот, и я в два счета осенью поступлю в университет штата в Сан-Диего.

Надо же! Заявление не показалось дурацким. Оно звучало вполне реалистично.

– Так даже лучше, – похвалил Эшер.

– Меня зовут Дарси Уэллс, моего папу зовут Дэвид Эллиот, и в следующий раз я не капну на джинсы.

Эшер усмехнулся, в его глазах мелькнул огонек.

– А как насчет такого: «Меня зовут Дарси Уэллс, моего папу зовут Дэвид Эллиот, и в субботу вечером я пью кофе с Эшером Флитом в клевой итальянской кафешке за углом», а?

Когда я была маленькой, каждый год в декабре бабушка Уэллс дарила мне рождественский календарь – тот, что был в виде тонкой картонной коробки со снежной рождественской картинкой. Весь декабрь, проснувшись утром, я открывала по линии перфорации одну дверцу и находила за ней маленький сюрприз. Там могли быть шоколадные трюфели или леденцы. Иногда я находила наклейки, или крошечные безделушки, или пластиковые игрушки. Двадцать четвертого декабря за дверцей всегда находился самый большой гостинец – миниатюрное украшение или шоколадный Санта-Клаус в фольге.

Вся прошлая неделя, пока я лучше узнавала Эшера, была похожа именно на это. То есть не на старика с белой бородой, в красном полушубке, а на рождественский календарь. Каждый день дарил мне немного Эшера. В воскресенье, например, был кофе в миленьком итальянском кафе в Северном Парке.

В другой день мы разговаривали по телефону, я в это время смотрела в потолок, который полночь залила темнотой, и Эшер сказал, что тоже лежит на кровати лицом вверх.

Когда мы уже проговорили целый час, я сказала:

– Ладно. Ты уже ужасно, ужасно устал. У тебя язык заплетается.

– Меня зовут Эшер Флит, я устал, и лекарства не помогают, но мне нужен ответ на один вопрос.

– Мне сейчас трудно что-то выбирать. – Я зевнула. – Так нечестно.

– Время от времени нам приходится делать трудный выбор. Итак, что ты выбираешь? Один раз и навсегда: флан или кексы?

Снова зевок.

– М-м, ладно. Флан.

– Я тебя понимаю. Приятных тебе снов, Дарси.

– Спокойной ночи… нет, погоди. Кексы. Точно, кексы.

– Д-да? – Уже полусонным голосом.

– Д-да.

А накануне, листая украдкой сообщения на высшей математике, я увидела фото и чуть не прослезилась. Подписи не требовалось – это был вид из кабины «Пайпера» на восход солнца в какой-то жаркой стране. «Ты будешь опять летать», – мысленно пообещала я и, надеясь на это всем сердцем, рассеянно вывела эти слова у себя в тетради.

Пока я сидела за стойкой в «Париках» и, как обычно во время перерыва, жевала имбирное печенье, а Тэсс готовила специальный заказ для танцевальной группы, звякнул мой мобильник.

Эшер: Привет из приемной врача. Медосмотр. Кроссворд со мной не порешаешь?

Была пятница. И так как именно в этот день Эшер предложил вместе разгадывать кроссворд, слово «пятница» навсегда вошло в список моих самых любимых. Эшер присылал мне вопросы, а я отвечала.

Эшер: Оперный хит, четыре буквы.

Я: Ария.

Эшер: Подходит! А тут вот застрял. Звучит так: «Хвалебная речь в честь виновника торжества», девять букв, начинается на «п».

Эшер: Ничего не подходит.

Я: Панегирик.

Эшер: Есть такое слово?

Эшер: Черт, отлично подходит по другим буквам.

Я: То-то же.

Эшер: Беличья еда, шесть букв, кончается на мягкий знак.

У меня перехватило дыхание. Я сидела и теребила висевший на шее серебряный кулон.

Я: Брось.

Эшер: Это пять букв. Неправильно. Вторая попытка. Орех дуба, шесть букв.

Я: Эшер, сам ты орех.

Эшер: *Подмигивает*Слушай, меня тут медсестра вызывает.

Эшер: Завтра собираемся у Джейса. Будешь?

Я: Буду.

Отложив мобильник, я взяла чай и снова проверила свой пульс. Пришлось сосредоточиться на дыхании, чтобы уханье в груди замедлилось, перестало походить на удары сердца скаковой лошади и вернулось к нормальной для чтения книг скорости. Глотая остывший зеленый чай, я размышляла над событиями недели и над тем, что история с Эшером оказалась не такой уж нереальной. И я даже понемногу училась быть видимой.

– Ну что ж, сегодня тебя уже не назовешь хмурой Дарси, – взяв с тарелки печенье, заметила Тэсс. – Что-то явно хорошенько встряхнуло твою умную головку, по-настоящему встряхнуло.

– Ну да. По-настоящему. – Я изобразила намек на улыбку. – Хотелось бы узнать, что есть настоящее. Очень хотелось бы. – Какая я на самом деле. Почему не улучшается состояние мамы. Есть ли причина, объясняющая отсутствие улучшений. Как вписать в мою жизнь отца из плоти и крови.

Прижав обе руки к груди, Тэсс обошла прилавок и оказалась передо мной.

– Мисс Дарси Уэллс, ваше желание благородно. – Ее глаза остановились на желуде у меня на шее. – Какая необычная безделушка. Раньше я ее на тебе не видела.

Я непроизвольно коснулась кулона, который носила всю неделю, но до сегодняшнего дня прятала под одеждой.

– Она новая.

Улыбка Тэсс распустилась розовым бутоном.

– Тогда сегодня тоже нужно что-то новое. Необычное.

– А можно отменить переодевания с париком? Только разочек? – Сегодня мне, как никогда, не хотелось – даже на пару минут – прятать девчонку, которая флиртовала с Эшером в сообщениях и согласилась пойти на вечеринку, предварительно не посоветовавшись с Марисоль (которая уже наверняка все равно про нее узнала).

– Нет, я имела в виду не это. Я же сказала – необычное. Ты меня как-то об этом попросила, и время пришло. – Тэсс медленно подняла руки к ниспадавшему волнами на плечи каштановому парику, который был на ней сегодня. Она его подергала, потянула и подняла, обнажив телесного цвета шапочку. Мои глаза расширились от удивления, пока я наблюдала за тем, как Тэсс снимает ее и откладывает в сторону. Настоящие волосы Тэсс Уинстон были великолепны: не совсем белокурые, но и не светло-каштановые. Их тон напоминал темный сахар или цвет пляжного песка перед закатом. Она взяла щетку и расчесала пряди, они тут же приняли нужную форму и красиво легли, почти касаясь ее плеч. Стрижка была многослойной, современной. – Настоящие, – сказала Тэсс.

Я стояла, разинув рот:

– У вас густые блестящие волосы. Такие красивые. Зачем все эти парики?

– Когда я открыла магазин, я носила их для рекламы. А потом вошла во вкус и стала развлекаться, меняя цвета и стили. Постепенно это стало моей фишкой. Не сами парики, а тайна, за ними стоящая. Да, загадочность – вот что мне нравится больше всего. Для меня такой уход за собой лучше посещения спа или записей в дневнике. А сколько удовольствия!

– А почему вы мне раньше не показывали? Себя настоящую?

– Меня настоящую? – Ее мягкая, пахнувшая лавандой рука на моей щеке. – Милая, меня настоящую ты знаешь уже очень давно.

Глава двадцать шестая

Как и звезды

– Тогда скажи ей, – попросила Венди, – чтобы она погасила свой свет!

– Не может она его погасить! Это, пожалуй, единственное, чего не могут сделать феи. Когда она заснет потеряет голову, он сам потухнет. У звезд он тоже гаснет во сне…

Д. Барри, «Питер Пэн», и таинственный автор заметок в книге «Питер Пэн»

Субботний вечер в casa[44] Доннелли напоминал мне серию книг «Выбери себе приключение», которую я целых две недели читала в первом классе. Взойти на борт неизвестного космического корабля или остаться исследовать таинственную планету? Стоит ли скрыться в пещере, проникнуть через люк на подводную лодку или тайком пробраться на склад оружия в замке? Можно было самой выбирать себе судьбу.

Родители Джейса уехали в Кабо, а их дом предложил варианты на выбор, кажется, четверти старшеклассников школы Джефферсона. Пока Марисоль была в туалете, я потихоньку бродила по дому. В каждой комнате был свой антураж. И везде висело одно и то же объявление: «Уважай чужое имущество. Не надо ничего ломать, не надо ничего проливать, не надо здесь блевать».

Задержавшись в дверях кухни, я немного понаблюдала за игрой с употреблением виски с сахаром и специями и с засовыванием сырных мини-крекеров кому-то в рот – в общем, с совершенно непонятными мне правилами. Участники, похоже, были в полном восторге.

Гостиную превратили в центр социальных сетей. Все с телефонами в руках сидели в «Инстаграме». Говорили тихо. Сделанная на заказ система освещения излучала неяркий теплый свет с золотистым подтоном, и селфи выходили как будто сразу пропущенные через фильтры. На огромных креслах и диванах с вельветовой обивкой девчонки, перекинув ноги в ботильонах через подлокотники, полулежа позировали для фото. Одни были в топах с бретелькой через шею, другие – в облегающих платьях, и все походили на больших кошек в зоопарке.

Здесь меня и нашла Марисоль.

– Я тут на улицу выглянула, – щелкнув жвачкой, сказала она. Жвачка была коричная. – Робби и ребята из его дискуссионного клуба решили прыгать с навеса над грилем в глубокую часть бассейна.

Я поморщилась, услышав тихий всплеск воды и возгласы одобрения, которые заглушили звучавшую по всему дому меланхоличную импровизацию.

– Бр-р, – сказала я. Ноябрь же.

– Ты забыла, что мы дома у Джейса. Здесь есть портативные обогреватели на заднем дворе и грот с джакузи, а температура воды в бассейне – чуть ниже, чем в вулкане. Ничего с ними не случится. Если только кто-нибудь голову себе не разобьет.

У меня вырвался короткий смешок, и тут в черной сумочке через плечо, которую я одолжила у Марисоль, зажужжал мобильник. В КНЦ, или кошельке на цепочке, как она ее называла, помещались водительские права, несколько денежных купюр, ключи, блеск для губ и мобильный. Даже для суперобложки с книги места там не было. Сегодня я впервые вышла из дома без романа.

Марисоль расплылась в улыбке:

– Читай давай, Ди. Он уже здесь, да?

Раскрыв сумочку, я пробежала сообщение глазами:

– На заднем дворе. Как ты думаешь, Лондон придет?

Марисоль отвела меня подальше, чтобы вывести из зоны «Подслушал и рассказал».

– Пока я ее не видела, но будь готова. Лондон не из тех, кто оставит без внимания вечеринку и всех своих друзей лишь потому, что хозяин дома и ее бывший – не разлей вода. – Марисоль наклонилась ко мне. – Слушай, я тут слышала, что она уже оставила это в прошлом, так что вряд ли будет сидеть дома, обклеивая кувшины для сбора своих слез его старыми любовными письмами.

Закусив щеку, я опять обвела комнату глазами:

– Все равно как-то неловко. Действительно очень неловко. У меня как бы опыта совсем нет, не забыла?

Марисоль притворно надула губы:

– Que preciosa[45]. Наша девочка стала совсем взрослая. – Она разгладила вырез моего облегающего кремового свитера с открытым плечом. – А как умопомрачительно в этом венце творения смотрится твоя грудь!

Мой лифчик без бретелек занял все мои мысли, и я ничего не ответила на ее замечание.

– Нет. Опыта. Я еще даже не целовалась с ним.

– Я бы знала, если бы ты поцеловалась. Ты поцелуешься, когда разберешься сама с собой. – Она взбила пляжные волны у меня на голове, которые сама же завила, и развернула мое негнущееся тело в сторону выхода во двор. – Я буду здесь пока. А теперь иди туда и забудь про Лондон.

И я пошла. Сообщение Эшера вело меня к чаше для костра. Мне пришлось обойти по периметру бассейн, где ребята, напрыгавшись в воду, теперь плавали на огромных надувных матрасах, черепахах и лебедях. Меня охватила дрожь от одного их вида, но тут я заметила Эшера. Он сидел за языками пламени, плясавшими над бетонным столом. Заметив меня, Эшер подался вперед, его глаза расширились, а улыбка засияла ярче звезд. Все мое тело снова накрыло волной дрожи, но была она совсем другой.

Я устроилась рядом с ним. Тодд Блэкторн, активно жестикулируя, развлекал собравшихся у огня.

– Тодд рассказывает о поездке в Глэмис, – наклонившись ко мне, прошептал Эшер.

– Это где пустыня и песчаные дюны? – уточнила я.

Эшер кивнул, пощекотав мне плечо растрепавшимися волосами.

– Говорит, что видел там какое-то паранормальное явление и до сих пор в себя не пришел. Кстати, ты классно выглядишь.

У меня открылся было рот, готовый выдать тираду про «Спасибо, Марисоль сделала мне прическу, накрасила, вспомнила про мои высокие черные сапоги, а свитер продавался со скидкой. А ты тоже выглядишь потрясающе, и пахнет от тебя древесной корой, мятой и горячим душем». Но я успела отредактировать сама себя, перечеркнув все жирной линией:

– Спасибо. Ты тоже.

Эшер полуобнял меня левой рукой и, отвечая на мою улыбку, притянул к себе. После ужина или кофе мы уже не раз сидели обнявшись. Но сейчас все было совсем по-другому. Мы были у всех на глазах, что поднимало градус реальности. Сегодня Эшер пришел в серой фланелевой рубашке, похожей на ту, в которой он был на вечеринке у Брин. Только теперь эта рубашка щекотала мою шею, а не мое воображение.

– Тодд, да это все твой брат, – размахивая фиолетовым гипсом, сказала Алисса. – Тот, кто сложил возле палатки картинку из твоих вещей, никаким привидением не был.

– Был, клянусь, – возражал Тодд, демонстрируя как доказательство фото на мобильнике, которое с моего места было не разобрать. – Кэйда всю ночь не было. Потом он наглотался «Никуила»[46], и мы завалились спать.

Алисса выхватила у Тодда мобильник:

– Да тут все нечетко. Одни зигзаги какие-то! На таблетках или без – это был Кэйд. Однозначно. – Возвращая телефон, она сквозь языки костра увидела меня в объятиях Эшера, и на ее лице заиграла полуулыбка.

Я пожала плечами, будто в этом не было ничего особенного, и предприняла попытку изобразить олицетворение скромности.

Вечеринка все продолжалась, и у меня не было уже никаких сомнений в том, что я здесь в качестве девушки Эшера. Он не отходил от меня ни на шаг, пока мы ели соленые чипсы, бродили по комнатам и пили безалкогольные фруктовые коктейли. Меня перестало интересовать, куда запропастилась Марисоль и не выскочит ли из-за живой изгороди во дворе Доннелли Лондон.

Свидание это было или нет, но дом Джейса стал для меня чем-то вроде проулка в Северном Парке. Только пришлось заменить жирную куриную корочку и мусорные баки шумными старшеклассниками и булькающим пивом. Да и людей тут было намного больше. Конечно, некоторым на все было плевать. Довольно много парочек обжимались, стоя у стенки или устроившись на садовой мебели. Они не искали укромных уголков. Но это были те, кто целовался много и часто.

Я была не из таких и не хотела, чтобы мой первый поцелуй с Эшером Флитом состоялся на публике. Кроме того, необходимость посетить туалет по малой нужде подавала мне уже не вкрадчивые намеки, а сигнал SOS.

Извинившись, я отправилась на поиски нужного заведения и чуть не расплакалась, увидев очереди у обоих туалетов первого этажа. Я остановилась, переступая с ноги на ногу, но тут передо мной возникла Алисса.

– Сделай вид, что не заметила объявления у лестницы, – прошептала она.

– Отличная мысль. – Я без оглядки проскользнула мимо таблички с надписью «Не входи. Да, ты, кто же еще» и отправилась спасать мочевой пузырь.

Обретя свободу, а с ней и пару идей для декора ванной комнаты, я беззаботно выскочила в коридор – так делают люди, которые выходят за дверь, не ожидая никого увидеть. Но я ошиблась. Здесь кто-то был – женского пола, – и я врезалась прямо в девушку, воскликнув:

– Уф. Извиняюсь.

Я медленно подняла голову, скользя взглядом вверх, от туфель на платформе и голых ног к черному вязаному свитеру, который был чуть длиннее свитера и чуть короче платья. Но надели его как платье. Когда мой взгляд поднялся еще выше, я увидела рыжие локоны, и мое дыхание сбилось.

– Дарси, – сказала Лондон, не улыбаясь, но и не хмурясь. – Я надеялась здесь тебя увидеть.

Я-то молилась об обратном, но все же сказала:

– Ясно.

– Информирую, у нас с Эшером все нормально. – Она чуть наклонила свое пиво ко мне. – Так что не думай, что перешла мне дорогу или типа того.

Я с силой выдохнула, стараясь с воздухом избавиться и от неловкости, которую чувствовала. Но ничего не вышло.

– Мы просто вместе проводим время. – Пока все так и было. – И я ничего специально не делала, чтобы вклиниться между вами.

Она кивнула:

– В этом не было необходимости. Ты просто была самой собой, и этого оказалось достаточно.

У меня отвисла челюсть.

– Я же не дура. Эшер пришел на последний спектакль не из-за меня. Я-то знаю, что он делает и чего не делает после приступа мигрени.

– Лондон, он…

– Понимаешь, я видела вас на той вечеринке. На качелях. – Лондон показала на комнату сестры Джейса.

О боже, о боже. Я усиленно пыталась сохранить на лице невозмутимость. Сквозь приоткрытую дверь я видела, что в комнате сидели Марен Доннелли, Брин и еще пара девчонок.

– Я все видела из окна Марен. Как он на тебя смотрел! Мы были вместе два года, но Эшер никогда не смотрел на меня так. В общем, когда он пришел ко мне с подготовленной речью, я уже все знала.

Я прикрыла глаза, не понимая, то ли бежать прочь, то ли оставаться здесь. Неизвестно еще, как все повернется.

– Не знаю, что сказать.

Лондон ухмыльнулась:

– Это ничего. Но знаешь что? Я с лета умирала с ним от скуки и все же не могу одного понять…

– Чего? – сказала я. Этот ответ казался мне вполне безопасным.

Она сделала шаг ко мне:

– Я учусь в Джефферсоне четыре года. Но до осени ты даже на точку в поле моего зрения не тянула, так, просто ботан-затворник.

И во что же я превратилась за годы игры в невидимку?

– Но потом ты заменила Алиссу и великолепно справилась с Беатриче, буквально вжилась в роль. Респект. – Она подняла бутылку в честь меня и глотнула пива. – А потом случились качели, и ты уж прости, но мне захотелось узнать, что ждет моего бывшего. Понимаешь, о чем я?

Я понимала, поэтому кивнула.

– Так вот, я решила разузнать, – сказала Лондон. – Видишь ли, уж такой я человек, я знаю даже, кто какой фирмы мыло любит. Но когда я стала расспрашивать о тебе, ответ был у всех один: информации нет. Единственный человек, который был у тебя дома, это Марисоль. – Лондон сделала паузу, потом наклонилась ко мне. – Или ты чище, чем лавандовое мыло Брин, или ты, подруга, скрываешь какую-то мерзость. Но теперь мне уже все равно. Наслаждайся наградой. – Пожав плечами, она скрылась в комнате Марен.

Дверь хлопнула. Я обессиленно прислонилась к стене, сердце колотилось, как бешеное, с одним только желанием: пусть бы все признания, обвинения и открытия Лондон скрылись в комнате вместе с ее красными губами и замшевыми платформами.

– Дарси? – Ко мне вдруг подошел Эшер.

Я обернулась, не успев отдышаться:

– Была очередь. Я…

– Знаю. Столкнулся с Алиссой. – Он положил теплые ладони на мои руки. – Слушай, у меня начинает болеть голова. Не мигрень, а головокружение. Вести машину могу, но надо уходить прямо сейчас. – Он не сводил с меня взгляда. – Ты как, нормально?

Я хотела рассказать ему про Лондон, но подступавшая головная боль и головокружение могли помешать Эшеру вернуться к полетам, так что разговор определенно мог подождать.

– Я нормально. Пошли вниз. – И подальше отсюда.

Он взял меня за руку, но, когда мы шли по коридору, две фигуры, хихикая, скрылись в холле у лестницы. Я успела ясно увидеть бирюзовую ткань с цветами, чтобы понять, что это было мини-платье, а значит, это была Марисоль Роблес. И она была с каким-то парнем.

Мы с Эшером, украдкой посмотрев друг на друга, заглянули за выступ стены. Парочка устроилась на мягком кресле в углу холла, образовав из рук, губ и ног новый, еще неизвестный в геометрии многоугольник.

– Да ведь это же… – зашептала я Эшеру в ухо.

– Знаю, – шепотом ответил Эшер, когда мы прошмыгнули мимо ничего не замечавшей парочки на первый этаж.

– Но она с…

– Знаю.

Марисоль Роблес и Джейс Доннелли.

У выхода мы остановились.

– Мне нужно время, чтобы это переварить.

Эшер рассмеялся. Я посмотрела на него. Наши взгляды встретились. Мои раскрасневшиеся щеки предательски показывали, что творилось в моем воображении. Думал ли Эшер о другой паре? Составлял ли список возможного?

По тому, как он закусил губы и выгнул брови, я поняла: да, думал. Могу поклясться своими книгами.

– Хм-м, – сказала я. Серебряный желудь обжигал грудь.

– Так. – Очень длинная пауза. – Похоже, твой водитель занят. Если ты не против уйти пораньше, я тебя отвезу.

Я бросила взгляд в глубь дома Джейса.

– Знаешь, я уже устала от этой вечеринки, – сказала я, вышла вслед за Эшером из дома, и мы направились к черному «форду».

Усадив меня, Эшер закрыл свою дверь.

– Ты в шоке? В ужасе?

Я выдохнула, рассмеялась. Марисоль и Джейс? Мэшап Джерисоль оказался реальным.

– А ты что, нет? Я этого совершенно не ожидала.

– А я ожидал.

Я резко повернулась к нему.

– Джейс уже давно интересуется Марисоль. Но прошлым летом ему подвернулась Брин, а потом он просто струсил. И вот… – Побарабанив по рулю, Эшер завел машину. – Видимо, они решили больше не тратить время. – Улыбнувшись, он отъехал от тротуара. – Нет сомнения, она все тебе расскажет.

Нет сомнения, расскажет, и скоро. Я щелкнула ремнем безопасности, вспоминая ту ночь, когда Эшер вез меня домой после вечеринки в аэропорту. Тогда от шершавой ткани ремня у меня на груди пахло духами Лондон. Сейчас этот конфетно-сладкий аромат улетучился, но вот облако сказанных Лондон слов мне развеять не удавалось.

Я старалась стать лучше для себя самой. Превратиться из невидимки в настоящую девчонку, потому что мне хотелось быть вместе с парнем, в котором я видела не просто переходящий трофей. Я старалась говорить себе хорошие слова, причем только те, что были правдой. Меня зовут Дарси Уэллс, и я ношу на шее обещание, которое сама могу воплотить в жизнь.

Но Лондон тоже сказала правду там, в коридоре. Скрывала. Затворница. Точка. Мерзость. Эти четыре слова тоже были моими.

В черную сумочку я не положила книг, которые могли бы поглотить все эти чудовищные слоги, сделав их маленькими, незначительными. За два квартала от нас знакомый комфорт моей домашней библиотеки предлагал мне старые проверенные средства, но, когда Эшер повернул на Хувер-авеню, у меня внутри все сжалось.

– Вот здесь. – Я указала на свободное место для парковки, которое было не очень близко к моему дому, но и не так уж далеко от него. – Здесь нормально.

– Ладно, – сказал Эшер, растягивая гласные, и остановился.

Я расстегнула ремень безопасности и легонько потерла плечо Эшера.

– Сожалею, что у тебя разболелась голова. Поспи как следует, ладно? – Я приоткрыла свою дверь, собираясь выйти.

– Дарси. – Эшер заглушил двигатель.

– Позвони мне завтра. И спасибо.

– В конце-то концов! – Какое там заживающее колено – Эшер молниеносно вышел из машины и оказался на тротуаре. – Что происходит? Я тебя провожу до двери квартиры.

– Не надо. Голова же болит.

Он напрягся всем телом и стал каким-то деревянным. Я такого раньше не видела.

– Это не в моем стиле, как бы плохо я себя ни чувствовал. Девчонок, с которыми встречаюсь, я не бросаю на улице со словами «покедова, детка».

Я выдохнула и после долгой паузы уступила:

– Я знаю, что не бросаешь. – И да, именно такого отношения к себе я хотела. Хотела, чтобы парень не просто сигналил мне из своей машины и посылал сообщения, чтобы я к нему спустилась. А это значило…

– Знаешь, все те дни, когда мы вместе проводили время, имеют нечто общее. Ты назначала мне встречу то в кофейне, то в мексиканском кафе, то в азиатском заведении с поке. Сегодня к Джейсу тебя привезла Марисоль. Я за тобой не заехал. Ты этого не хотела.

– Я очень стараюсь, поверь мне.

– Знаю. Боже, Дарси, конечно, знаю. Но ты прячешься от меня.

Мои глаза резко расширились.

– Или взять ремонт, который тебе нужно сделать. – Отвернувшись, Эшер почесал подбородок. – Если бы я решил, что ты и вправду хочешь взяться за мелкий ремонт в качестве хобби, я бы притащил тебе весь свой набор инструментов и помог бы приступить к делу. Подбадривал бы. Но ты ведь хочешь сделать все сама только для того, чтобы этого не делал я. Чтобы я не увидел твою квартиру.

Я смотрела на пучки травы на парковке, из-за засухи ставшие коричневыми. На проржавевший металл уличного фонаря на углу Хувер и Андерсон. Я знала, что Эшер прав. Но хлам в моем доме еще никогда не казался мне таким ужасным. Таким жутким. Такой мерзостью.

– Ты не подпускаешь меня даже к двери квартиры, чтобы я невзначай не заглянул внутрь.

Подступившие слезы затопили уголки глаз.

– Мама или уже дома, или вот-вот подъедет, а она еще ничего не знает. Вопросов будет…

– Понимаю, что давлю сейчас. Голову будто в тиски зажали, и я немного неуравновешен. Но притворяться больше не могу. На это у меня нет ни сил, ни здоровья. – Эшер приложил пальцы ко лбу. – Вся история с Лондон была пшиком – по крайней мере с ее стороны. Лондон было нужно только, чтобы все хорошо выглядело, чтобы нас видели на модных вечеринках и чтобы мы были хорошо одеты, как идеальная пара. Сплошной обман.

Он указал на мой дом:

– А мне чем проще, тем лучше. Я хочу открытости. И этого я хочу с одним человеком. С тобой. И после той истории в проулке я подумал, что мы, медленно ли, быстро ли, но идем к чему-то настоящему. – Он с усилием сглотнул. – Ты повесила желудь на цепочку, и я подумал, это потому, что ты хочешь когда-нибудь сделать и то, что за ним стоит.

Черт подери, я задумалась об Эшере по-настоящему. В голове крутились мощные слова, которыми можно было объяснить, откуда на самом деле взялись страх и стыд. Я пыталась изгнать их из головы.

– Я хочу. Правда хочу. – Это все, что я смогла сказать. Никудышный ответ.

– Я верю тебе. Но не хотелось бы начинать с полуправды.

Полуправда: вранье в париках и гриме, вырядившееся в чужую кожу.

– Мне до лампочки, если у тебя в гостиной весь «Мэйсиз» из «Модной долины». – Эшер наклонился ко мне, он говорил полушепотом. – Разве ты еще не поняла? У тебя, Уэллс, есть я. Но что обижает, так это не то, что ты не готова показать мне свой дом или познакомить с мамой. Это решать тебе. – Он еще ниже наклонил голову. – А то, что ты меня не пускаешь и делаешь при этом вид, что пускаешь. А это вообще-то…

О, его лицо. Если раньше на нем ярче звезд сияла улыбка и ее серебряный блеск отражался в глазах, то теперь я видела лишь летающего мальчика, который потерял тень. Особую тень. И сегодня вором была я, а не автомобильная авария. Эту тень украла я. О боли мне приходилось читать очень много, но сейчас боль стояла передо мной, и в ней билось сердце.

Я протянула к Эшеру руку, но он отшатнулся, бледный и с ввалившимися щеками. Он покачал головой, потер виски.

– Я тебя не тороплю, не давлю и давить не буду никогда. Разбирайся со своей мамой и с проблемами в том темпе, в котором тебе комфортно. Хочешь, чтобы я помог? Пожалуйста. Только прошу об одном: в следующий раз, когда соберешься возводить стену, позволь мне быть по твою сторону. – Еще один шаг к машине. – Подумай. Не спеши. Не надо сомневаться во мне.

– Эшер.

– И в себе не надо.

Глава двадцать седьмая

Сердце в форме сердца

«…»

Дарси Джейн Уэллс

Губную помаду «Малиновая роза» от «Элизы Б.», артикул 8898, Марисоль называла хамелеоном. Она переливалась, тон был достаточно розовым, чтобы не считаться красным, и достаточно красным, чтобы не называться розовым. Впервые увидев этот оттенок, я подумала, что если бы поцелуй мог иметь цвет, то это был бы цвет помады «Малиновая роза» от «Элизы Б.».

Вернувшись домой с вечеринки у Джейса с тяжелым сердцем и по-прежнему с амулетом Эшера на шее, я не должна была удивляться тому, что поцелуй снова меня одурачил. Только теперь это было не на сцене старшей школы Джефферсона, а в жилище патологического накопителя. Когда я, войдя, закрыла за собой входную дверь, мама никак не отреагировала ни на мои воспаленные глаза, ни на бежавшие по щекам слезы. Быстро поздоровавшись со мной, она вернулась к своему занятию. Представшая моему взору картина навалилась на меня, будто одно из стихотворений из нового старого «Питера Пэна»:

Как легко было ответить на мамин безотлагательный вопрос примерно так: «Да, мам, так и есть. Ты сама дала мне один из десяти тюбиков «Малиновой розы», дала и забыла».

Прошло всего несколько минут, и воспоминание об уходящем прочь Эшере все еще держало меня в таком напряжении, какого никогда не было после книги. Хоть я и сказала себе, что хочу всего настоящего, Эшер был прав: в наших отношениях я все еще цеплялась за полуправду, наподобие той, что придумала многие годы назад, защищая свой дом и свою семью. Я повторяла эту полуправду так часто, что почти не отличала от истинной правды – просто забыла, в чем разница.

И поступала я так не только с Эшером. Я полагалась на вранье с мамой, и это «понарошку» терзало меня изнутри. Оно тлело в глубине души и грозилось разрастись и поглотить меня всю, если не остановлюсь. Так что мне пора было остановиться. Прямо сейчас. Сегодня пора было появиться моей собственной надписи «Конец». Я крепко зажмурилась:

– Мам, мне нужно тебе кое-что сказать.

Мама огляделась, не отнимая рук от коробки:

– Послушай, я просто должна была…

– Речь не об этом. – Не о накопительстве. Не о лежавшей перед ней куче упаковок «Элизы Б.» цвета розового золота. – Скорее мне нужно тебе кое-что показать.

Было такое чувство, что кто-то установил комнатный термостат на слишком высокой отметке. Сердце у меня бешено стучало, пока я на ноутбуке заходила на eBay и открывала страницу со своим списком позиций.

– Я, как и ты, продаю «Элизу Б.».

– Что ты имеешь в виду?

– Читай заголовки.

Она всмотрелась в экран:

– Помада «Английская глициния», двухцветный маскирующий карандаш, румяна «Пылкий пион». – У мамы задрожали губы. – Откуда? Откуда они у тебя?

– Я среди них живу. Купаюсь в них. И ты тоже.

– «Пылкий пион»… – Она ринулась в кухоньку и, набросившись на оставшиеся пластиковые коробки, стала срывать с них крышки.

– Мам! – Я кинулась за ней.

Опустившись на колени, мама вынимала предмет за предметом.

– Ты их взяла? Зачем?

– Другого выхода не было! Мне тоже нужно оплачивать счета. Долгие годы бабушка помогала мне деньгами, но, когда мне исполнилось восемнадцать, она перестала. – Я хлестала словами, будто кнутом.

– Но ведь ты работаешь.

Я всплеснула руками: взгляни на меня! Увидь меня! Услышь меня! Ну почему ей не удавалось хоть иногда видеть не только себя?

– Этого недостаточно! Не получается у меня сейчас и ходить в школу, и делать уроки, и работать достаточно часов, чтобы хватало денег. Вот почему бабушка помогала мне без твоего ведома. Иначе ты бы растратила и те деньги. Они все ушли бы на покупки.

– Дарси. – Мама прижала руки к груди.

– Зарплаты из книжного не хватает ни на страховку машины, ни на мобильный. И что делать с тем, что в девяносто девяти случаях из ста мне приходится вместо тебя покупать продукты? И где взять одежду, которая мне действительно по размеру? – Я наобум взяла сложенную футболку, потрясла ей в воздухе высоко над головой. – У нас целые коробки каких-то нелепых вещей, которые не подойдут даже младшей сестренке Марисоль.

Громаде жестокой черной правды, которую я вытащила на свет, нужно было место. Не знаю как, но даже в этой до отказа забитой берлоге нашлось пространство, вобравшее ее в себя. Свет померк, став матовым и водянисто-серым. Мама тоже вобрала ее в себя и теперь монотонно качала головой. Она то и дело открывала рот, чтобы что-то сказать, но слова так и не срывались с ее губ.

– Прости, мам. – Голос стал тише, я повернулась в сторону своей комнаты. Сквозь дверной проем виднелась только малая доля книг. Как их много. Я не просто прочитывала романы, не просто одалживала их и дарила. Я пользовалась книгами. Мне нужно было хранить их, читать и перечитывать. Кто-то, не поняв, мог назвать мое собирание книг одержимостью. Или навязчивой тягой. Кто-то, возможно, назвал бы это… накопительством?

Ох… ох.

Я ухватила эту мысль, чтобы не дать ей разрастись, и поставила пока на полку вместе с томами. Но когда я снова повернулась к маме, комната выглядела по-другому. Сквозь весь этот хлам я наконец увидела ее.

– Я не понимаю, почему ты не можешь столько всего не покупать. Но теперь я точно поняла, что внутри тебя что-то без этого не может.

Мама застыла на месте, у нее вырвался раздраженный выдох.

– И если тебе необходимо продолжать покупать, то продолжай, – добавила я. – Но в этих коробках таится столько денег! Пока я буду продавать вещи, чтобы восполнить бабушкины деньги. Только чтобы оплачивать счета и покупать продукты. Не более. И тогда я смогу продолжать жить здесь, с тобой.

Контроль. Ей нужно некоторое чувство контроля, так говорил врач. Я обязана его обеспечить.

– Я буду сообщать тебе, что именно я продаю. Чтобы неожиданностей не было. Я буду записывать каждый товар, и тебе не придется проверять.

Смахнув слезы, я взяла тетрадь и вписала три выставленные на eBay позиции. Нетвердой рукой мама взяла у меня тетрадь.

– Тебе нужны деньги, да. Я понимаю. Девочка моя, я хочу, чтобы ты осталась. Очень хочу. – Она потрясла тетрадью. – Но разве… этого списка достаточно?

Мы должны были попробовать. Ради нас обеих. Слово дня – «достаточно».

Я отошла, развернулась к целой галактике вещей: глаза были прикованы к коробкам и контейнерам, к косметике, к тарелкам и подушкам. Я представляла себе «Аню из Зеленых Мезонинов», «Большие надежды» и тысячу других историй вдоль стен моей комнаты. Я прожила целые годы во вранье и притворстве. Достаточно, подумала я, понимая, как много на самом деле могло означать это простое слово.

– Подожди, не спеши, – сказала сидевшая напротив меня за столом Марисоль. Она отложила свое портфолио.

Я убрала ногу с педали швейной машинки и подняла на подругу глаза.

– Увереннее работай направляющей рукой. Вытягивай больше. Чтобы ткань не провисала.

Я снова принялась за дело. Машинка стрекотала, игла прошивала хлопок. С вечеринки у Джейса прошло три дня. На следующее утро после нее, когда Марисоль открыла мне дверь, я буквально ввалилась в комнату. Я села на пол студии, скрестив ноги, и рассказала все о своей ссоре с Эшером. Потом выложила все про eBay и про маму, но перед этим она отправила Наталию за дымящимися тарелками sopa de tortilla[47], приправленным авокадо и хрустящими кусочками тортильи.

Уход за собой – по мнению подруги, я уделяла этому недостаточно внимания. Она забрала у меня мобильник, напомнив, что Эшер хотел, чтобы я подумала не спеша, поэтому можно не проверять сообщения каждые две минуты. Мне следовало отдохнуть, и не только от технологий.

Сначала Марисоль отправила меня в душ с классным мылом и разными дорогими лосьонами, привезенными из Парижа ее тетей, а потом уложила в своей комнате, с атласной маской для сна. Когда я проснулась, сумка с необходимыми для ночевки в гостях вещами стояла в ногах у постели, там были мои туалетные принадлежности и идеально подобранная одежда для школы.

В понедельник я отработала свою смену в «Пере», присутствовала на всех уроках и ненадолго появилась дома. Целых три дня мы с мамой были просто людьми, которые иногда сталкивались на «козьих тропах». Она пока больше не пыталась разместить накопленное у меня в комнате. О косметике на eBay тоже не упоминала. Но мне все еще мерещились нечеткие очертания той коробки на ковре. Я посмотрела на лежавший на стойке желтый блокнот. Признаться во всем маме было правильным решением, но товары все же преследовали меня. Персиковые и розовые тона, мазки помады и перламутровые тени для век – они окрашивали мой дом в разные цвета. Слишком яркие. Слишком новые.

Для ухода за собой мне нужно было больше пространства, чем могла предоставить квартира. Мне нужно было подумать об Эшере. Мне нужно было подумать об отце. Мне нужно было подумать о себе. Марисоль ни к чему меня не подталкивала. Она тоже трудилась, между рисованием эскизов и выкроек читая сообщения. И я знала, кто был причиной для ее чуть глуповатой улыбки.

В воскресенье вечером я оторвалась от своих мыслей и обратилась к Марисоль с просьбой, которую она ждала уже многие годы. И почти уже не надеялась услышать. Мы были у нее в комнате, когда я внезапно приподнялась на ее ослепительно-белом одеяле:

– Научи меня шить.

Она велела мне дважды повторить свою просьбу и только потом расплылась в широкой улыбке. Сначала Марисоль объяснила мне основы: я потратила часы на изучение швейной машинки, соединение лоскутков и пришивание пуговиц вручную. Мы от всех изолировались. И пока я постигала основы основ того, что составляло страстное увлечение лучшей подруги, ее мама подпитывала меня энергией из своей кухни.

Я буквально тонула в тарелках кубинских черных бобов в чесночном соусе с рисом. Накануне к нам вбежали Карлос и Камилла, чьи пальчики были липкими от свежеиспеченных pan dulce, увенчанных маслом и корицей. А сегодня после обеда, когда я доросла до попытки скроить простое платье, Ева Роблес принесла нам chorizo con papas: кукурузные лепешки были наполнены смесью жареной картошки, лука и остреньких чоризо. Сверху мама Роблес положила crema[48] и все это посыпала сыром панела и нарезанным кориандром.

Прекратив шить, мы прямо сидя на полу принялись за еду, но Марисоль вдруг перестала жевать:

– Я маме ничего не говорила. Но теперь не сомневаюсь в том, что она уже поняла, почему ты впала в такое состояние.

– Что? – Я отодвинула тарелку.

– Чоризо с картошкой – это в нашей семье еда исключительно для поднятия настроения. Это мамино фирменное лекарство от разбитого сердца. Таков семейный неписаный закон. Не понимаю, почему я тебе этого никогда не рассказывала.

Я сидела, уставившись на волокна бежевого коврового покрытия.

– Дарси.

– Ты и Джейс, – сказала я.

– И что?

– Даже Эшер знал, а я вообще понятия не имела. – Я подняла на нее глаза. – Как я могла не знать? – Конечно, сейчас я уже смогла сопоставить факты. Марисоль всегда замечала его первой, отпускала мелкие колкости и бросала косые взгляды. – Я так погрязла в своих проблемах, что не заметила твоего счастья. Ты ведь счастлива?

– Счастливей не бывает. Как я уже говорила, все получилось случайно, теперь посмотрим, к чему это приведет. Но мы-то с тобой, – наклонив голову, добавила она, – нашей дружбе повезло до чертиков, что во время того поцелуя на сцене под тобой не разверзлась земля.

Мы немного посмеялись, но потом Марисоль снова стала серьезной:

– Кстати, о счастье или о местах, где мы счастливы: за последние дни ты не открыла ни одной книги. Даже «Питера Пэна». Не стоит бросать книги из-за какого-то парня, как это сделала твоя мама. Ты ведь их обожаешь.

– Я… моя… – Да. Ладно. Простые слова работали. Пора было наконец попробовать и другие – намного более сложные. – Я бросаю книги не насовсем и не из-за какого-то парня. Не из-за Эшера и не из-за того, что я сказала маме.

– Из-за чего тогда?

– Я больше не могу поступать так же, как поступали герои в книгах. Не могу идти чужим путем, не могу делать то, что помогло этим героям выжить. Я не могу вести себя как Элизабет Беннет или Джейн Эйр. Я должна быть собой.

Подруга кивнула:

– Почему именно сейчас?

– Потому что я увидела, к чему привели годы вранья и пряток. И я прекрасно поняла, что́ по другую сторону этих книжных обложек. На себе почувствовала. Я впервые почувствовала то, о чем читала все эти годы, – прошептала я.

Подруга смотрела на меня большими круглыми глазами.

– Я устала притворяться. – У меня задрожал подбородок. – Устала прятаться и секретничать. Устала гоняться за идеальными историями и использовать их.

Она бросилась ко мне, положила ладонь мне на колено. Я впилась ногтями в ковер. Дрожь вылилась в рыдания. Я и раньше плакала и шмыгала носом. Но сейчас бумажный лес у меня внутри обмяк от внезапного ливня, от обрушившихся на листы потоков.

– Мне противно ходить на задних лапках вокруг мамы. Да мы обе в своем собственном доме ходим на цыпочках.

Идеально наложенный макияж растекся черными разводами по лицу Марисоль. Вся дрожа, она схватила меня за руку:

– Знаю.

– Накопительство и наши с ней отношения – это вообще отдельная сказка. Довольно мрачная. С меня хватит. Одно-то я могу сделать. Я могу сказать: с меня хватит.

Я как бы сбросила оковы с тела, кости вспыхивали, будто спички. Стремительные потоки крови бились в жилах и дико ревели. От ощущения свободы я вся трепетала, почти воспарив в воздухе.

– Я думала, что мой единственный вариант – сдаться, но это не выход. Выход – честно сказать, кто мы и что мы. Даже если это спровоцирует маму, мы вернемся назад и найдем другую дорогу. Но начнем мы с правды. Я не боюсь, потому что это, по крайней мере, будет… по-настоящему.

Марисоль закрыла лицо руками, у нее из глаз текли слезы. Я затихла, успокаиваясь. И в этот момент встала лицом к лицу с последним оплотом своей невидимости. Тем, что прятал мое сердце от меня и всех остальных. Тем, что держал Эшера на периферии и заставлял меня говорить полуправду.

– Марисоль, я накопительница. Как и она.

– Дарси. Ах, Дарси.

Я стерла с лица жар и опять повторила свою правду:

– Меня зовут Дарси Уэллс, и я коплю слова. Слова в словарях, в историях и в книгах. Я буду их читать – всегда буду, – но не стану их больше копить. И прятаться в них я тоже больше не буду. – Я взглянула на свою драгоценную подругу. – Я хочу прожить свою собственную историю. Автобиографию Дарси Джейн Уэллс. Основанную на реальных событиях.

Марисоль закивала головой, и еще, и еще:

– Начинай прямо сейчас. С Эшером.

Снова хлынули слезы, вода текла из всех душевных трещин и ран.

– Раньше я делала вид, что Эшер не имеет значения, но это было вранье. А когда я узнала, что имею значение для него, я забыла, что надо перестать притворяться.

– Вот и вернись сейчас к реальности, – сказала она. – Ты все обдумала. Что ты поняла?

Скажешь вслух – сделаешь настоящим.

– Что… я люблю его.

– Ох, – всхлипнув, сказала Марисоль.

– Но в последние дни… мне больно. – Я прижала к груди дрожащие руки. – Я думаю о том, что он купил этот желудь… Это так приятно, что меня просто разрывает на части. Но Лондон была права, когда сказала мне все те слова, – все это правда. И потом лицо Эшера в субботу вечером – я этого никогда не забуду. Ему тоже было по-настоящему больно. И я краешком глаза увидела, что будет, если оттолкнуть его от себя навсегда. Понимаю: он не пишет, чтобы дать мне время, но мне этого так не хватает, как и всего остального. Мне его не хватает. И вот все эти чувства борются одно с другим, и я не понимаю, что со мной происходит.

Марисоль сделала то, что я меньше всего ожидала. Прямо там, на полу своей студии, рядом с недоеденными тарелками такос для поднятия настроения, – она захихикала, улыбнулась. Протянула руки и положила их на мои:

– Дарси, добро пожаловать к тебе в сердце. Располагайся и чувствуй себя как дома.

– Как это?

– Разве не понятно? То, что ты чувствуешь, – все эти безумные эмоции – идет не от твоего сердца в форме книжки. – Ее улыбка смягчилась. – Они идут от твоего сердца в форме сердца.

– Ах, – пискнула я. – Так вот какое это чувство, любовь?

– Вот такое это чувство, любовь, – подтвердила Марисоль.

– Но это ужасно.

Она опять хихикнула:

– И не говори. Но в то же время… не ужасно самым не ужасным образом.

Впервые за несколько дней я рассмеялась. Меня сотрясали волны смеха сквозь слезы.

Я успокоилась, затихла, а Марисоль расстегнула мамину цепочку и вложила желудь мне в руку.

– Эшер ездит на черном пикапе, а не на белом коне. Даже самые хорошие парни – не сказочные принцы. Они странные и с недостатками. Вот он бросился от Лондон к тебе, и ты, Дарси, засомневалась. И обидела его. Не доверяла ему, прикрываясь враньем. Вы оба, похоже, сфальшивили. Но в настоящих историях о любви так и бывает.

– Ни рыцарей, врывающихся в замки, ни дам в беде.

– Точно. Да и потом, они ведь все равно жутко скучные, – сказала она. – Настоящие сердца любят по-настоящему. Но иногда они причиняют настоящую боль. И где-то внутри у тебя есть подсказка: разбираться или бежать прочь. Так вот, ты провела с Эшером довольно много времени: кем считает его твое сердце – твое сердце в форме сердца, кто он?

Я думала о мальчике, который пил чай у меня в книжном. Воспитанный и смелый, он умел строить и летать и был настолько заботливым, что решил помочь маленькой девочке и ее маме. Он считал мой занудный мозг клевым – даже необыкновенным, – а не скучным и жалким. Этот мальчик слушал и слушал, и…

– Это парень, с которым мне не нужно притворяться.

Марисоль кивнула:

– И он тоже должен знать, что ты на самом деле чувствуешь. Ты по-прежнему у него на радаре, он просто ждет, пока ты со всем разберешься. Так разберись. И не нужен тебе еще один книжный герой.

– Нет, не нужен. На этот раз я поступлю, как поступила бы Дарси из «Правдивой истории о Дарси Джейн Уэллс».

– Как же именно?

Я вдохнула милую сердцу правду в себя настоящую, а не в невидимку.

– Пойду искать в твоей мастерской наперсток.

Глава двадцать восьмая

Наперсток

– Разве ты не знаешь, что такое «поцелуй»? – спросила Венди в смятении.

– Буду знать, когда ты мне его дашь, – ответил он холодно. И, чтобы не обидеть его, Венди дала ему наперсток.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Даже без врожденного дара ясновидения, который был у Марисоль, я знала, где найти Эшера. Сумерки уже тронули аэропорт Монтгомери-Филд, когда я въехала на парковку и, увидев пикап Эшера, припарковалась рядом под сиреневато-серым небом, по которому плыли облака цвета стали. Оранжевый ветроуказатель, казалось, подсказывал мне направление. Он был обращен к летящему вдали самолету и, словно возвещая о моем приходе, дул в свою хриплую трубу.

Ничего королевского во мне, впрочем, не было. Я пришла в черных джинсах и в воздушном белом топе с рядами люверсов. Марисоль потребовала, чтобы я провела с ней пять минут в компании щетки для волос, геля для умывания, кисточки для румян и бледно-розового блеска для губ. После этого подруга выпроводила меня с двумя зажатыми в руке серебряными безделушками.

Светившуюся кабину «Пайпера-Меридиана» было видно издалека. Подойдя ближе, я заметила, что ступенька была опущена, а дверь приоткрыта. У меня вспотели ладони, каждый шаг давался все труднее, а в животе будто пересыпались стеклянные шарики.

Я подошла к самолету спереди, прямо к носу. Чтобы меня было видно с командирского кресла. Когда я увидела Эшера, меня вдруг будто парализовало от одной мысли: а вдруг уже поздно и я ему больше не нужна? Зато панике я была ох как нужна. Мне кажется, от нее даже легкий дымок вился над взлетной полосой. Эшер приник к большому окну кабины. Выражение лица сквозь стекло было не разобрать. Но тут Эшер быстро встал и буквально через секунду оказался на ступеньках.

Стараясь не опускать голову, я ждала. Остановившись передо мной, Эшер принялся теребить манжеты своего серого свитера, как будто не знал, куда девать руки.

– Урок усвоен: никогда не рассказывай Джейсу, где скрываешься.

Его тон был чуть игривым, и этого оказалось достаточно для того, чтобы я не убежала. Но когда я отвечала, я будто балансировала на проволоке, протянутой через каньон:

– Ты не хотел, чтобы тебя нашли?

– Некоторым можно. Имей в виду, список этих людей на удивление короткий.

Я открыла было рот, но снова его закрыла.

– Ты думал, я не приду?

Он на мгновение опустил голову:

– Был один момент, когда мы пили кофе на прошлой неделе. Ты подняла на меня глаза от своего латте, верхняя губа у тебя была в пенке, но… мне показалось, что ты прямо там перегнешься через стол и поцелуешь меня. Я не думал, что ты не придешь. Надеялся, что значение того взгляда – что бы он там ни значил – не изменилось и ты найдешь меня. Где-нибудь найдешь.

Я сделала шаг вперед, уже почувствовав, что мое настроение изменилось. Теперь оно было более спокойным, острые углы смягчились от желания.

– Я тебя и не теряла. Но мне нужно было время. Нужно было сначала найти себя.

– Ну и как? – Его глаза отливали сталью, будто он украл кусочек неба.

Я перевела взгляд на приоткрытую дверь кабины:

– Ты был прав, там, на тротуаре. Я притворялась, и ты заслушиваешь большего. Прости. Да, и вот я вся здесь. И еще вот это. – Я разжала левую ладонь, на которой лежал его желудь. Потом разжала правую, где был старенький наперсток. Его я вложила ему в руку.

– И что же это значит? – спросил он, улыбаясь тем же словам, что я произнесла в проулке много дней назад.

– Это значит вот что. Я хочу, чтобы ты знал: я здесь не только для того, чтобы ты выполнил свое обещание. Я бы хотела дать тебе и свое собственное. Очень рада, что у Д. М. Барри хватило ума включить в сюжет наперсток, чтобы у меня было с чем прийти. Но я все еще понятия не имею, что делать в следующей главе, – добавила я.

– Как бы ты написала ее, если бы могла?

Я наморщила лоб, не зная, верно ли услышала, что он сказал.

– Написала ее?

– Ты прочитала тысячи историй. Каким бы ты хотела видеть продолжение своей?

– Я…

Эшер взял мою свободную руку – не ту, в которой был серебряный кулон, и, сплетя свои пальцы с моими, сжал ее.

– Ты не выбирала маму, которая забывает про день рождения и покупает столько, что ты почти не в состоянии передвигаться по собственной квартире. Ты не выбирала папу, который опоздал на встречу с тобой на восемнадцать лет. И ты не выбирала меня, который омрачил сияние желудя, заставив тебя почувствовать, пусть на секунду, что я просто перекинулся на новую девушку.

– Да, все так.

Он закусил нижнюю губу:

– Прежде, чем я… один вопрос, хорошо?

Я кивнула.

– Мы много говорили о книгах, но ты ни разу не сказала, читаешь ли ты романы о любви. Готова ли ты на самом деле? Не понарошку и без притворства. По-настоящему?

– Я готова.

Ослепительная улыбка.

– Тогда пиши, Дарси. Пиши… редактируй, как только пожелаешь.

Меня подкупила его задумка. Я поняла, к чему он на самом деле клонил. Что это означало. Эшер делал мне подарок – не серебряный браслет и не кольцо. Не цветы, не открытку и даже не подброшенный в монетницу желудь-кулончик. Мой первый настоящий подарок от мальчика – перо, чтобы писать свою собственную историю любви, но…

– Так нечестно, – возразила я. – Если будет только то, что я хочу и как я хочу, то получится просто еще одна сказка.

– Если сделаешь меня героем своей истории, то мы можем вместе пережить самые разные повороты и самые разные приключения. Вместе будем принимать решения. Впишешь меня в сюжет? – Он придвинулся ко мне, провел мозолистыми ладонями по моим голым рукам. Его прикосновение – все еще невозможно новое, но уже знакомое. Эшер, стоявший передо мной, был мне близок, как чай, книги и испачканная краской одежда.

– Ты уже вписан. Давно. – Я подняла желудь повыше.

Он поднял руку с наперстком и выгнул бровь.

Может, Эшер и любил все быстрое, но мой первый искренний поцелуй таким не был. Эшер расплылся в широкой улыбке, на румяных щеках появились ямочки. Глаза цвета жидкого янтаря широко открылись. Они были как небо, истосковавшееся по летательным аппаратам. Он притянул меня к себе, и я почувствовала прикосновение серой ткани в рубчик и пряный запах далеких стран. Одной рукой Эшер обнимал меня, другой нежно водил по лицу – от брови к подбородку, от подбородка к брови. По лицу в форме сердечка. Потом Эшер прижался лбом к моему лбу, и мы дышали вместе, поднимаясь в воздух, на головокружительную высоту. Доля секунды – и его губы. Его губы легко касались моих, снова и снова, и это было безумно приятно. Я ощутила его тело в парящем движении и позволила ему вести меня за собой. Мы одновременно и падали в пропасть, и взмывали вверх.

Мы не останавливались – не могли остановиться. Целоваться с Эшером – теребить пальцами его темно-каштановые локоны возле шеи, проводить по его твердой, мощной спине – это было как исполнение самых сокровенных желаний. Книги рассказали мне лишь полуправду, от них я так и не узнала, насколько это хорошо.

Я держалась за него, пока он летел между сном и явью. Я парила над трескучим теплом камина, смехом, звеневшим на скрипучих качелях под крышей террасы. Я видела всходившую в окне спальни круглую золотистую луну. Пушистые тапочки, фланель, беготню по нагревшейся на солнце траве в брызгах газонных поливалок. Когда мелькнула последняя картинка, я – могу поклясться – вытирала пыльную обувь о плетеный коврик с надписью «Добро пожаловать», а за дверью был чистый дом, способный стать началом всего. Кем считает его твое сердце? С комом в горле я осознала ответ. У меня всегда была крыша над головой, но с Эшером Флитом я была дома.

Глава двадцать девятая

Далее

Второй поворот направо, а потом прямо до самого утра.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Мой настоящий дом, естественно, остался прежним – выкрашенный серой краской снаружи и жутко захламленный внутри. Благоустройство дворика перед домом 316 на Хувер-авеню было наконец завершено. Мощенные плитами дорожки змеились среди кустарника и цветов. Новые почтовые ящики поблескивали в дальней части двора. Был здесь и новый стол. Я остановила на нем взгляд. Белый, современный, а вокруг серые стулья, обтянутые всепогодной эластичной тканью. Это был уже не наш с Марисоль стол. Но сердечки и звездочки, висевшие на шеях и вписанные в родственные души, остались с нами навсегда.

– Ты уверена? – спросил Эшер. Мы стояли у лестницы с новыми перилами, которая вела в старую жуть.

– Нет, но мне все равно нужно тебе это показать. Скрываться больше не буду.

Он притянул меня к себе. Нежно коснулся губами лба. Я приникла к его сильному телу, наслаждаясь упоительным теплом, хотя мне было пока и непривычно. Это все происходило лишь на следующий день после аэропорта и ощущалось как в первый раз.

– Ты ведь понимаешь, что это не важно, да? Что бы там ни было внутри, для меня ничего не изменится.

Опять подарок – он был щедр на них. Но я стояла такая же закрытая, как и дверь в квартиру; стыд сомкнулся вокруг стеной, и драгоценные подарки Эшера, казалось, отскакивали от меня. Все же я кивнула в сторону квартиры, и мы стали подниматься.

– И вот что происходит в истории дальше, – вставив ключ в замок, сказала я.

Пыль клубилась над металлом, тканью и пластмассой. Шага через три ее почувствовал и Эшер, который старался продохнуть сквозь облачка колючих соринок. Я щелкнула выключателем, и меня передернуло от мысли о том, что сейчас моя настоящая жизнь предстанет перед тем единственным парнем, в которого я влюблена.

– Вот здесь я и живу. – Я обвела рукой «козьи тропы», эффектно демонстрируя сложенные друг на друга коробки. Все это напоминало какое-то ужасное телешоу.

Эшер переходил из закутка в закуток, от груды к груде. Пока он осматривал посуду и электронику, домашнюю утварь и какую-то одежду, я отошла к стене. Прижалась, насколько возможно, к выцветшей штукатурке, стараясь не касаться пластиковых ящиков. Опустив голову, я кусала губу, впиваясь в одно и то же место все глубже и глубже.

– Дарси.

Я повернула голову, но в глаза не смотрела.

– Иди сюда.

Мечта – услышать эти слова, но чувство было такое, что если я его сейчас коснусь, то распадусь на части. А в комнате и так было слишком много всего.

Он вздохнул, скрестил руки на груди:

– Так. Понятно. Давай-ка я… – Он на минуту заглянул в ванную. – Я понял, какие детали нужно заменить. Раз плюнуть. Займет не больше двадцати минут.

– Спасибо. Я правда…

– Я хочу помочь. – Он протиснулся в тесное пространство, где стояла я. – Я хочу сделать что-то для тебя, чтобы у тебя было больше времени на то, что у тебя получается потрясающе.

– Эшер, это поможет. Огромная помощь. – Я не сводила глаз с нашей обуви.

– Понимаю, вопрос не только в том, чтобы что-то заменить или отремонтировать. Ты хочешь обходиться без посторонней помощи. Чтобы можно было не вызывать рабочих и не беспокоиться о том, что они увидят.

Я кивнула, выдыхая зыбкие волнения и бесполезные сомнения:

– Прости, что так странно себя веду. – Я снова выдохнула с открытым ртом и, рискуя уронить и сломать вещи вокруг меня, упала в его объятия и спрятала лицо в мягкую ткань его рубашки.

Я всмотрелась в его лицо, в резкие угловатые черты, выструганные под дуб, – до боли настоящие. Эшер был здесь, со мной, а не за тысячу грез отсюда.

– Я переживала старшую школу, сунув в книгу не только нос, но и всю свою жизнь. Пока Марисоль и другие девчонки ходили на свидания и на танцы, я об этом читала. Но теперь все, хочу настоящей жизни. Ведь даже в первый день нашего знакомства я говорила репликами из романа.

– Но я тебя увидел.

– Эшер, я до сих пор не понимаю как. Ведь я сделалась невидимкой.

– И все же я тебя увидел. И не раз. А потом… – Он прижал меня к себе. – Я захотел быть с тобой.

– Почему? – спросила я. Его слова сияли на фоне холодных и темных фактов моей правды. – Рядом с тобой я становлюсь даже еще более неприметной.

– Хочешь сказать, что мои глаза такие же ущербные, как колено?

Я усмехнулась и закатила глаза.

– Ты высокая. И изящная, как кошка. У тебя идеальный рот и эти брызги веснушек… – Он провел большими пальцами по моим скулам. – Вот здесь. – Он нежно чмокнул меня в щеку. – Ты, – улыбнувшись, продолжал он, – такая симпатичная. А когда мы в «Желтом пере» и я смотрю на тебя из противоположного конца комнаты, а ты склоняешься над книгой, ты просто прекрасна.

Нервный, горячий выдох – другого ответа у меня не нашлось. Он улыбнулся:

– Я наблюдал за тобой почти каждый день. Наблюдал за тем, как ты убираешь за ухо прядь волос и как влюбляешься в слова, вбирая их в себя… Ты не просто красива. В тебе все те места, куда я хотел бы полететь. Твой ум прекрасен, он так гениален, что ты просто светишься.

Ах, мне хотелось зацеловать его до бесчувствия, но в голове все дребезжало и кружилось.

– Боже, Эшер, ты… но я…

– Что ты?

– Та настоящая я, про которую я тебе говорила. Она сплошная неразбериха. Я сплошная неразбериха. – Я обвела рукой все накопленное. – У тебя буду не только я. Со мной в нагрузку идет то, что никому не нужно.

– Ничего. Ведь со мной тоже неразбериха.

Он опустился на стул. Удивительное дело, тот оказался пустым. Эшер задрал левую штанину до колена, и я едва не задохнулась от испуга. Вся голень до щиколотки была исполосована зубчатыми шрамами, все еще розовыми от рвущейся на поверхность новой кожи. Прямо по колену шел длинный разрез, который сделал хирург, чтобы Эшер мог снова ходить. Со временем шрамы поблекнут, но они никогда не исчезнут. Опустившись на ковер, я нежно провела пальцем по каждому набухшему воспоминаниями и несбывшимися мечтами шраму – все они появились из-за одного весеннего вечера, который Эшеру следовало бы провести дома.

Взяв мою руку, он положил ее себе на лоб, перечеркнутый шрамом с зазубринами, похожими на железнодорожные шпалы.

– Ужас, одним словом. Когда придешь ко мне домой, увидишь, сколько там лекарств. Полтумбочки в бутылочках. – Он схватил меня за руку и крепко сжал. – А потом еще мигрени и смены настроения. Я не в состоянии ни пробежаться с тобой по дорожке, ни разделить кусок шоколадного торта.

– Это не важно. Ты ведь выжил.

– Я выжил, и я здесь. Но когда надену шорты и на меня станут показывать пальцем, когда нам придется сидеть дома или когда я нагрублю тебе, потому что у меня раскалывается голова, не будет ли это для тебя слишком? Не слишком ли много моей неразберихи?

– Ни в коем случае.

– Вот и твоей для меня тоже.

Я легла щекой ему на колени и закрыла глаза.

– В последние несколько дней я кое-что понял, – добавил он. – Не буду больше винить себя в аварии. В том, что не усидел дома. Я не должен был поступить в Аннаполис.

– А как же мечта? Морская пехота и реактивные истребители?

– Если бы я был в форме, в Мэриленде, то не зашел бы в тот самый книжный. Если бы я оказался в аудитории в Аннаполисе, то не сидел бы здесь, с тобой.

Я замотала головой, не отрывая ее от джинсовой ткани:

– Той мечте я не замена.

– Ты часть другой мечты. Именно в этом я ошибался. Нам нельзя сосредоточиваться на одной распланированной до мелочей мечте. Жизнь до мелочей не предскажешь. Она, как и мы, полна неразберихи и перемен. Вот и наши мечты могут меняться. Мы, тем не менее, должны мечтать по-крупному – я так и делаю. Но теперь свою новую мечту я могу разделить с тобой.

Подхватив под плечи, он приподнял меня, посадил на здоровое колено и обнял.

– Никогда не забывай. Я тебя увидел, Дарси Уэллс, – сказал он, приблизив губы к моим губам.

– Я тебя увидела тоже, – ответила я, сводя на нет остававшееся между нами микроскопическое расстояние.

Эшер стал моим. Я постигала его, любя и запоминая. Я постигала гладкие поверхности кожи, целый атлас полуостровов и долин – вылепленных физическим трудом – и холмы мускулов. Тронутый загаром островок груди, виднеющийся в вырезе рубашки. Шершавую шею, на этот раз пахнувшую кедром и апельсинами. Я поцеловала его туда, а он прошелся губами вдоль цепочек у меня на шее. Но все эти долгие минуты я не проронила ни слова. Слова были мне не нужны – ни обычные, на каждый день, ни редкие, с загадочными определениями. Ни одно слово из тех, которыми напичканы все библиотеки мира.

– Вот она и дома, – сказала я Эшеру.

Мы сидели на кухне, на стойке едва уместились два наших стакана с лимонной газировкой.

Мама, часть моей жизни, резко остановилась в дверях. На ней были узкие черные брюки и розовый кардиган, она еще не переоделась после работы. В руках у мамы были пакеты с продуктами, а на лице – удивленное выражение. Она оглядела Эшера, потом переключила внимание на меня:

– У тебя… гости.

Быстро выйдя из-за стойки, минуя стопки тарелок высотой почти в мой рост, я взяла у мамы пакеты, испугавшись того, что она их вот-вот уронит.

– Да, гости. – Я положила продукты и села рядом с Эшером.

Освободившись от груза, мама вся встрепенулась – глаза, ноги, руки – и принялась за кучки разрозненных предметов, пытаясь навести порядок. Беспокойные пальцы сдвигали в ряды упаковки компакт-дисков. Складывали листы бумаги в неровные стопки. Она даже взяла мужской джемпер очень большого размера и, аккуратно сложив, оставила на каком-то ящике. Неужели она на самом деле решила убраться?

Я бросила быстрый взгляд на Эшера, на моем лице была смесь беспомощности и изумления.

– Мам.

Как трудолюбивая пчелка, она полетела дальше, взялась было за часы, кружки и рамки. Но тут же их оставила. А потом снова к ним вернулась.

– Мам.

Наконец Тереза Уэллс повернулась, но я не успела сказать ни одного нужного слова, потому что Эшер поднялся с места и подошел к ней:

– Мисс Уэллс.

Пыталась ли она вспомнить, где его видела? Обратила ли на него внимание на спектакле? Лицо мамы вытянулось, потеряло всякое выражение и даже как-то осунулось в замешательстве. Она пожала протянутую руку Эшера.

– Эшер Флит.

Я подошла к ним, и мама посмотрела на меня:

– И это…

– Э-э… Эшер учился в Джефферсоне. Он др…

– Я парень Дарси.

Признание Эшера было мощным, как землетрясение. Но я выдержала эту мощь, только мне вдруг стало слишком жарко, слишком волнительно, слишком… слишком.

– Ах, вот оно что, – сказала мама.

Эшер расплылся в дружелюбной улыбке:

– А вообще-то мне пора. Было приятно познакомиться. – Потом он обратился ко мне: – Проводи, а?

Нежно взяв под руку, он вывел меня на лестничную площадку. Ноябрьский день становился все холоднее.

– Обратной дороги теперь нет, так?

Я покачала головой:

– И не надо. – Я оглянулась на закрытую дверь. – Но это был лишь предварительный просмотр.

– Да, непросто все у вас. Как бы мне ни хотелось остаться, мы оба знаем, что тебе нужно разобраться с ней самой. – Он убрал волосы с моего лица. – Я вернусь позже. У нас заказано на семь тридцать, а эти хостес злятся, когда ты бронируешь и не приходишь. Особенно если это столик с превосходным видом на океан.

– Не стоит сердить работников ресторана, – мрачно согласилась я.

– Ни в коем случае. И конечно, Марисоль захочет проинструктировать тебя насчет того, что надеть, не упустив из виду ни одной ниточки. Тебе на это нужно время.

– Она уже знает. Странно, что до сих пор не прислала мне коллаж с одеждой.

Мы замолчали. Тишины было достаточно, чтобы мы оба начали переживать из-за того, как и почему она наступила. Достаточно, чтобы Эшер приблизился и нежно поцеловал меня.

– То, что ты сказал. Маме.

– Тебе подходит это слово? Теперь подходит? – спросил он.

Парень.

– Как раз сейчас – да.

Тихий, мягкий смешок.

– Я подумал, что именно это должно было произойти в следующей главе нашей истории.

Глава тридцатая

По-настоящему

…Но правда превыше всего, поэтому я говорю тебе только то, что было на самом деле.

Д. Барри, «Питер Пэн»

Я наблюдала за тем, как мама, волнуясь, возится со своими ужасными завалами. Но вообще-то я ее не винила. Ведь я только что привела домой парня, так ведь?

– Мам, – позвала я во второй раз. Или уже в третий?

Она смотрела куда угодно, только не на меня.

– Парень. И давно ты встречаешься с ним, с этим Эшером? – тихо спросила она, будто пробуя слово на вкус.

– Недолго. – Но в мыслях – многие дни и месяцы.

Она взяла в руки блокнот с желтыми страницами, где были записаны все товары, которые я уже продала или все еще продавала на eBay.

– Только я начала привыкать к твоему деловому предприятию по продаже косметики. А тут… Дарси, как ты могла привести кого-то в дом?

Сейчас или никогда.

– Приглашать домой друзей и родных – это нормально, все так делают. Здесь и мой дом. И я не собираюсь его скрывать. Начну приглашать сюда людей. Брин приглашу, и Джейса, и Алиссу – кого захочу.

Она взялась раскладывать молоко, хлеб, хлопья для завтрака, перебирая при этом завалы на кухне, и ее руки мелькали до невозможности быстро. Мама кружилась, будто в вихре, но вдруг замерла, лихорадочно дыша.

– Но ведь он все это увидел.

– Потому что это моя жизнь. – Я будто вжималась в стену. – И я не собираюсь ее от него скрывать.

Мама запустила руки во второй пакет, поморщилась. Откуда-то изнутри у нее вырвался низкий, вязкий звук.

– Ну надо же. – Она держала в руках пластиковую банку. – Как же это я… Будто слепая.

– Что там?

– Была уверена, что беру кремовую арахисовую пасту, но я ошиблась, взяла с кусочками орехов.

Она такое терпеть не могла, как и виноградное желе. Его ненавидели все женщины нашей семьи. Если на свете существовал ген Уэллсов, обусловливавший ненависть к арахисовой пасте с кусочками орехов и к чему угодно со вкусом винограда, то у всех нас он был.

– Ладно тебе, мам.

– Она с кусочками.

– Арахисовую пасту можно обменять.

Мама запустила банку по столу, и та врезалась в кухонный фартук.

– Ты пустила Эшера в дом.

– Что же, надо было вечно держать его снаружи? Моего собственного парня?

Застигнутая врасплох и загнанная в угол, мама отвела глаза:

– Знаю, Дарси, знаю. И совершенно не хочу быть такой.

У меня пульсировало в голове. Я прижала пальцы к вискам и подумала об Эшере.

– Я тоже не хочу, чтобы ты была такой. Но если ты выбираешь покупки, я тоже имею право на выбор.

Статуэтки, тканевые салфетки, солонки с перечницами… Мама опять взялась перебирать все это.

– Но…

– Я больше не могу жить здесь, с тобой, скрывая свою жизнь. – Я полезла в сумку. – В том числе книги. – Вытащив «Джейн Эйр», я умудрилась найти для нее место на журнальном столике. – Раз ты решила, что можешь хранить свои вещи у меня, то мне можно, если захочу, читать книги в гостиной. В нашем общем пространстве. Или просто держать некоторые из них за пределами своей комнаты. – Вытащив еще два романа, я положила их на кухонный стол. – Сожалею, что ты не хочешь больше читать, а вот я хочу.

Последней книгой в сумке оказался «Питер Пэн». Я бы никогда не оставила его на кухне, я достала его просто как аргумент.

Следующее мгновение разверзлось передо мной, как зубастая пасть, такая огромная, что заглотила всю комнату, вместе с коллекцией накопленного. Мама смотрела на меня так, будто я смахивала на призрака.

– Откуда у тебя эта книга?

От испуга моя кожа покрылась влажной пленкой. Я вдруг поняла: призраком была не я, а «Питер Пэн». Охваченная воспоминаниями, я вцепилась в обложку.

Что я терпеть не могу. Виноградный лимонад. Развязки. Завязки. Облезающий лак для ногтей. Пляжный песок. Что угодно со вкусом винограда.

Виноград. Мама терпеть не могла все виноградное, и я тоже. Клюквенно-виноградный. Фу. Так я отреагировала на сок в коробочках, когда мы с Марисоль и близнецами были в машине.

Жизнь моей мамы давно пошла наперекосяк, но бледно-розовый маникюр был всегда безупречен. Комната сузилась, кремовые стены будто сдвинулись внутрь.

Пляж, морские водоросли будто русалочьи волосы, замки из песка. Мой взгляд метнулся на запястье, где был браслет с кулонами на океанскую тему. Сфокусировавшись на подвеске с плоским морским ежом, я вернулась мыслями на многие годы назад: тогда мама под ледяным душем на пляже смывала с ног песок. Между пальцами не должно было быть ни одной песчинки. Мама садилась в машину только с чистыми ногами.

– Откуда? – продолжала мама. – Такая обложка с силуэтом была на книгах с очень небольшим тиражом, и продавались они только в Англии двадцать лет назад. – Она подошла и пролистала страницы, отпрянув при виде надписей чернилами так, будто книга загорелась прямо у нее в руках. – Это был подарок. Ах, Дарси, где ты ее взяла?

– Так это ты, – прошептала я. Мысли и стихи. Правда, боль, мудрость. – Она оказалась среди подержанных книг в «Желтом пере». А писала в ней ты.

У мамы текли слезы. Она тяжело вздохнула, прижала руки к груди:

– Когда мне пришлось избавиться от книг, теперь уже твоих, бабушка помогла мне сложить несколько коробок. – Мама указала на книгу дрожащим пальцем: – Но эту книгу я отправила в мусор. В мусор, Дарси. Я с ней покончила. – И потом совсем тихо: – Покончила с девочкой из этой книжки. С той, что любила твоего отца. Моего собственного Питера, который так и не повзрослел.

– И что?

– Видимо, бабушка решила, что я выбросила ее по ошибке. Достала ее из мусора и положила в коробку, которую мы хотели передать на благотворительность. В тот день я была в таком смятении, что забирать тебя из школы пришлось бабушке. Я все помню будто вчера. По пути она отвезла пару коробок в благотворительный магазин.

Я тоже помнила тот день. Тогда я пришла домой со своим розовым рюкзаком и увидела, как мама складывает книги в коробки. Я упросила ее оставить книги, и теперь они стояли вдоль стен в моей комнате.

Мама шагнула ко мне:

– Не могу поверить, что столько лет спустя мой «Питер Пэн» попал к тебе в руки.

Я прижала книгу к себе:

– Он был нужен мне. Эти слова мне были нужны. И они нашли меня.

– Ах, Дарси.

– Эта девочка, которая здесь, в книге. Этой девочкой была ты. Ты до сих пор она.

Тереза Уэллс кивнула. И тут меня будто охватило пламя.

– Вопрос не в том, где я взяла книгу. И не в том, как она меня нашла. Вопрос совсем не в этом.

– Как это? Дарси…

– Нет. Где та поэтесса, которая писала о любви так, что я узнала о ней правду? – Я ткнула пальцем маме в грудь. – Ты научила меня скрывать неприятное. Да, я знаю, как правильно обращаться с людьми, как сохранять верность, как трудиться, преодолевать и выживать, но почти всему этому я научилась из книг. Книги научили меня быть другом и учеником. Любить и хотеть быть любимой. И ирония в том, что многому меня научила и твоя книга.

Тереза Уэллс обхватила себя руками, будто боялась, что разлетится на осколки. Я ломала ее, колола на части и уже не могла остановиться. Я пролистала страницы:

– Где эта женщина? Где женщина, которой было больно, которая что-то чувствовала и честно говорила сама с собой об этой боли? Где поэтесса, где та, которая составляла списки? Где та, которую я обнаружила в этой книге? Та, что давала мне советы и помогала вести трудные разговоры? Где эта мама? Потому что эта мама, эта женщина мне нужна. – Меня уже трясло, я хлюпала носом. – Она нужна мне сейчас. Она всегда была мне нужна.

Мама приоткрыла глаза.

– Где она? – настаивала я. – Мама из этой книжки?

– Ее больше нет. Стихов и мечтаний тоже нет. – Мама взяла в руки какой-то бесполезный предмет. – Это все, что от нее осталось.

– Это неправда. Ты думаешь, что правда, но на самом деле – нет. – Я открыла «Питера Пэна» на первой попавшейся странице, которая была исписана ее заметками. – Мужчина, о котором ты здесь писала, – мой отец – не стоит твоего накопительства. Никто его не стоит.

Она, взмахнув руками, закрыла уши и начала раскачиваться из стороны в сторону. Она меня слышала. Я понимала, что отпираю двери, которые давным-давно накрепко заперли. Книга в моих руках была ключом к надежде и к переменам.

– Ты ведь по-прежнему замечательный писатель. Ты по-прежнему читатель, который любит истории. Глубоко внутри у тебя материнская мудрость и слова, которые мне нужны.

– Нет. Это не я. Такого не может быть. Я попробовала и не смогла.

– Ты могла бы начать сначала. Ты могла бы со всем разобраться. С хламом вокруг нас, да и с хламом внутри.

Злоба исказила ее черты.

– Это невозможно.

Но я больше не верила в это слово.

– Мужчины, которого ты любила, больше нет, а ты есть. Тебе необязательно делать покупки, собирать вещи и накапливать их для него. Это его не вернет.

Взрыв злобы.

– Дарси, я делаю все это не для того, чтобы вернуть его! – Мама широко раскинула руки. – Это не из-за того, что твой отец оставил меня. Когда Дэвид не вернулся домой, горе раздавило меня. Но не по этой причине у нас такой дом. И такая я.

Мне не хватало воздуха.

– А в чем тогда дело? В том, что он оставил меня? Своего ребенка?

– Нет, Дарси. Потому что тебя оставила я.

Глава тридцать первая

Давным-давно

Об обломок кости сломала зуб, шагнула прямо в лужу в новых белых туфлях. Давным-давно обронила слово, кто же знал, что его не поймать? Поцелуй оборвался, завелся мотор на мгновение раньше иль позже, Давным-давно я открыла клетку – слишком поздно иль слишком рано, чтоб схватиться за ноги, за потрепанное крыло, выслушать слова и сердце, пока не вылетели в приоткрытое окно меж тобой и мной. Как давно это было… пять лет назад… пять месяцев… вчера…

Тереза Уэллс, после главы одиннадцатой в книге Д. М. Барри «Питер Пэн»

Сомнений не было: она сказала то, что я услышала. Я жаждала ответов, поэтому смотрела ей в лицо, открыв сердце навстречу любой правде. Но получила совсем не то, что ожидала.

– В каком смысле – ты меня оставила? – В горле першило. – Я живу с тобой всю жизнь.

Тереза Уэллс продолжала, глядя в пол:

– Дарси, ты была таким красивым младенцем. Очень красивым.

– Мам.

– Когда я тебя родила, поначалу думала, что Дэвид вернется. Он должен был тебя увидеть. Но ты росла, а тот день так и не наступал. Мне становилось все тяжелее. Я была полностью растоптана, разбита, мне было так одиноко… Эти чувства захлестнули меня, и я начала… завидовать твоему отцу: он смог оставить все в прошлом и двигаться дальше. – Взмах рукой. – Просто уехать и забыть, что была я. – Она метнула на меня дикий взгляд. – Забыть, что была ты.

Я сжалась всем телом, будто уменьшилась в размерах. Иногда правда бывала и такой. Иногда она, как бритвой, резала по живому.

– Когда? – прошептала я.

Тишина.

– Когда, мам? Скажи мне.

– Тебе было девять месяцев.

Ох. Младенец. Совсем маленькая.

– Я, мы все еще жили у бабушки с дедушкой. Однажды вечером я…

– Говори.

Она помотала головой.

– Скажи, мам. Раз и навсегда. – Скажешь вслух – сделаешь настоящим.

– Я тоже решила бежать. – Она говорила быстро, будто время подгоняло и нужно было делать выбор. – Решила уехать и начать новую жизнь, одна. Сложила вещи, оставила записку. Точно знала, что тебе будет лучше с бабушкой и дедушкой. Они тебя очень любили, заботились о тебе. А я была совершенно никчемная, ты заслуживала лучшего.

Девять месяцев.

– Я села в машину и поехала на восток. Не могла остановиться. Не могла собраться с мыслями. Ночевала в машине или у друзей, даже у дальних знакомых. Была такая глупая, безрассудная.

– Но ты…

– Шестнадцать недель. Я пропустила твой первый день рождения. – Ее пальцы дрожали. – Четыре месяца спустя опять случился прорыв: я осознала, что натворила, поняла, что поступила непростительно. У меня открылись глаза, а в сердце образовалась страшная дыра: я тосковала по тебе. По моей девочке. Я позвонила бабушке с дедушкой и сказала, что как можно скорее возвращаюсь домой. – Шаг за шагом она пятилась, пока не села, наткнувшись на голубой клетчатый диван. – К тебе.

Наступила тишина.

Впервые за четыре года в дверях нашей квартиры стояла бабушка Уэллс. Я, взъерошенная и с затуманенным взглядом, дала ей пройти. Она чихнула и достала из сумочки носовой платок.

Я знала, что она приедет. Есть вещи поважнее, чем гордость и рамки. Полчаса назад я ей позвонила, взвинченная, и путано попросила кое о чем. Все мои просьбы за восемнадцать лет не были такими сложными. Я попросила ее приехать к нам и снова стать матерью.

Бабушка – та, что целых четыре месяца была мне мамой и скрывала это восемнадцать лет, – вошла, и я провела ее мимо стоявших стеной коробок и предложила сесть на диван. Мама сидела там же, зарывшись в груду подушек.

– Тереза. – Оглядев маму, бабушка Уэллс вздохнула и покачала головой.

Услышав голос собственной матери, Тереза Уэллс подняла голову:

– Она знает. Она знает, что я сделала.

– Восемнадцать лет вы от меня это скрывали, – сказала я, повернувшись к бабушке Уэллс. – В тот вечер ты начала рассказывать мне правду, но самое важное утаила.

Лицо бабушки поникло, будто нежные лепестки в жару.

– Дарси, я не могла. Состояние твоей мамы и без того было шатким, нестабильным. Кроме того, это была ее трагедия, так что рассказать о ней могла только она сама.

Мама вдруг резко встала, провела руками по волосам:

– Она не виновата. Я умоляла ее никогда тебе не говорить, заставила ее пообещать, что она не скажет. Когда я вернулась, мне тоже пришлось умолять. Пришлось клясться своим собственным родителям, что из меня получится достойная, заботливая мать. Что я больше никогда тебя не покину.

Как я ни старалась, никак не могла отделаться от этих слов. Они теперь были у меня в крови. Они стали частью меня.

Бабушка Уэллс подошла ко мне, положила руки мне на плечи:

– Мы позволили твоей маме взять тебя, но не упускали ее из виду, следили за каждым шагом. Поселили ее в отдельной квартире и заставили выйти на работу. Маме это было необходимо. Мы с дедушкой в течение дня присматривали за тобой. И однажды мы заметили, что мама начала коллекционировать вещи. У нас в семье есть такая склонность, но в ее случае вещей было уж очень много. Однако в то время было еще далеко до того, как вы живете сейчас.

Я широко развела руки:

– Если не из-за отца, тогда из-за чего? Как дошло до этого?

– Дарси, чем старше ты становилась, тем была необыкновеннее, – сказала мама.

Необыкновенная. Я уже слышала это слово. Оно слетело с губ, к которым у меня было больше доверия.

– Я читала тебе каждый вечер, но к трем годам ты уже читала мне. Не книжки с картинками, а далеко не простую литературу. Уже в детском саду ты начала декламировать Джейн Остин и Шекспира, а в школе на уроках английского всегда была в центре внимания. Мне звонили ошарашенные учителя. Потом ты уже запоминала все подряд.

Я кивнула:

– Но какое…

– Я оставила тебя! Мне подарили это необыкновенное создание, а я, эгоистка, оставила его. Каждое дитя – это дар. Ни одно дитя не должно быть покинуто. Но для меня ты была таким ребенком, о котором я не осмеливалась даже мечтать. Превосходящим меня. Тем, кто может своим гениальным умом и духом изменить мир. – Теперь мамины глаза были полны слез. – А я чуть себя всего этого не лишила. Какую бы книгу я ни брала в руки – ты могла легко воспроизвести все страницы любой, – она была мне упреком.

Я с усилием выдохнула:

– Ты чувствовала вину. И отказалась от книг, потому что я обладала способностью их запоминать?

Мама бросила взгляд в мою комнату, где располагалась ее старая коллекция, потом на меня и наконец кивнула. Эта мысль была такой непривычной, что я больше не могла ее обсуждать. Вдруг бабушка положила руку мне на спину:

– Да, Дарси. Накопительство началось из-за чувства вины, а не из-за утраченной любви, – сказала бабушка. – Книги напоминали твоей маме о том, что она оставила.

– Я старалась, – низким глухим голосом сказала мама. – Я старалась, старалась заполнить созданную мной дыру. До сих пор я стараюсь заполнить ее, заполнить мой дом, пытаюсь снова и снова. Мне приходится забивать вещами мой мир, так как это помогает закрыть ту жуткую часть меня, легкомысленно отказавшуюся от одного. От самого необыкновенного и дорогого. От тебя.

Неужели она думала, что бесконечные покупки могли сделать из того, кто бросал, того, кто хранил? Я не спрашивала – не могла, потому что у меня в мыслях проносилось мое прошлое.

– Но ты обманывала! Когда мы ходили на консультации, психолог сказал, что можно сломать круг накопительства, если признать причину вслух. Взять на себя ответственность за нее и продолжать жить, пользуясь теми приемами, которым он нас научил. У него в кабинете ты стояла и рассказывала о том, как отец, покинув тебя, оставил в твоей душе зияющую пустоту и тебе было необходимо ее заполнить. А это не настоящая причина всей истории. Это была неправда.

Теперь мне все стало понятно. Все было ясно, как чистое стекло, как безоблачное небо.

– Вот поэтому ты так и не смогла остановиться. Ведь все эти приемы были для тебя – для нас – лишь повязками, под которыми ничего так и не зажило.

Я обратилась в бабушке:

– А ты знала. Сидела там и слушала эту полуправду. И ничего не сделала. И мы продолжали тонуть. – Я хватала предметы, швыряя и ломая их, – мне было все равно. – Тонуть в дереве и в пластмассе. В тканях и в фарфоре.

Я схватила свою сумку. Настала моя очередь уйти. У членов моей семьи это хорошо получалось. Обе женщины кричали мне вслед, но я выбежала в сумерки. Книг я с собой не взяла. Мне нужно было научиться жить реальной жизнью.

Я завела мотор «хонды», но в голове все роились видения. Я газовала на нейтральной передаче, просто чтобы слушать дурацкий рев двигателя. Голова билась о подголовник. Но видения не исчезали. Были они не из «Гордости и предубеждения», не из «Боун Гэп»[49] и не из других книг с моей полки. Это были сцены из моей собственной памяти, то, что случилось несколько лет назад, несколько дней назад, несколько месяцев назад.

Когда я училась в седьмом классе, почти всем нам исполнилось по тринадцать лет. Меня часто приглашали на дни рождения с ночевкой, так как девчонки решили, что тринадцать лет нужно праздновать именно так и мы все должны это делать. На некоторые из них я даже сходила. В октябре очередь дошла бы и до меня.

Весной в девятом классе Брин на три часа озверела от рисовых хлебцев и белкового порошка. В переписке с целой группой девчонок она объявила, что садится в машину и едет к каждой из нас домой поживиться чем-нибудь из еды. Готовьтесь. Марисоль ждала ее в дверях с домашними чипсами из плантанов[50], хорошенько подсоленными и тонкими, как бумага, только что из жаровни. Дурашливую и необычайно смешливую Брин снимали на видео, и на следующий день мы все смотрели смонтированные кадры ее перекусов.

Конечно, мы с Эшером пошли на вечеринку к Джейсу, но в последнюю минуту он мог, например, заехать за мной, чтобы отвезти перед вечеринкой поужинать в классном кафе в Ла-Хойе с видом на закат.

У этих случаев – и у многих других – было кое-что общее. Первое: в каждом из них все случилось не до конца. Уж я-то об этом позаботилась: никто, кроме Марисоль, никогда не переступал порога моего дома. А вот второе – второе никак не шло из головы.

Я пыталась заглушить это криком – окна в машине были закрыты. Заткнув уши, я на полную громкость включила хеви-метал, который терпеть не могла, но это не перебило оглушающего шума в голове. Попытки не обращать на него внимания ни к чему не привели. Покрывшись холодным потом, я наконец заглушила двигатель и вцепилась в руль. Спрятаться было негде. Приходилось слушать. И когда я прислушалась, правда сконцентрировалась в трех коротких словах.

Их я хорошо знала. На этой неделе я много раз повторяла их сама себе. Я сказала их Марисоль. Но никогда не говорила маме. Должна ли она их услышать теперь, когда фактически призналась в том, что мы долгие годы жили в обмане? Да или нет – было не важно. Мы с ней были похожи в одном. Выживали и справлялись одним и тем же способом.

Я это поняла. И потому должна была сказать ей те слова. Но, чтобы их сказать, придется остаться.

Я приоткрыла дверь машины. Ноги сами понесли меня через дворик. Пустой новый стол. Остановившись, я провела рукой по гладкой белой поверхности. Сегодня за ним не сидели проверенные друзья. Не было трещинок в мозаичной плитке, куда можно было спрятать мои переживания и тайны. Да мне эти трещинки были больше не нужны.

Я поднималась к нашей квартире медленными бесшумными шагами. Вдохнув в легкие побольше воздуха, повернула ручку. От входа мне открылась картина, какой я не видела больше четырех лет. Мама и бабушка сидели, крепко обнявшись. Они не слышали, как я вошла. Бабушка гладила маму по волосам и что-то нашептывала.

– Мама. – Так я начала.

Новая глава в моей истории началась с маминого взгляда – ее глаза были как эта огромная комната, когда она была просторной, и занимали почти все мамино лицо, чтобы вобрать в себя как можно больше.

Я подошла ближе, бабушка отодвинулась, пропуская меня.

– Я тоже врала. – Мои три слова. Я цитировала саму себя.

Мама покачала головой:

– Малышка, это не одно и то же. Ты была еще ребенком. Девочкой, на которую все это навалилось.

Там, в комнате, я казалась себе очень прямой и высокой. Я больше не хотела тот браслет с подвеской из «Желтого пера». Мой позвоночник сам был как стрела.

– Я притворялась как только можно. Друзьям в школе говорила, что к нам нельзя, потому что у нас травят насекомых, или чистят ковролин, или красят стены, или что у тебя ненормированный рабочий день. – Я загибала пальцы, перечисляя. – Говорила, что ты почему-то против ночевок. И до сегодняшнего дня не хотела, чтобы Эшер забирал меня отсюда. Он мог заглянуть в квартиру, поэтому я и назначала встречи где угодно, только не здесь. Понимаешь? Мне было проще быть невидимкой. Люди перестали интересоваться, а когда все-таки задавали вопросы, я выходила из положения с помощь вранья. Я растаяла, слилась со словами и с книгами. – Я указала на свою библиотеку. – Я копила их.

У мамы приоткрылся рот.

– Ну да, здесь подходит это слово. Накопительство. Я их копила. И давала ход полуправде, потому что мне было стыдно.

Я вспомнила Эшера, домашнее тепло его рук и его смех, который, будто рев реактивного самолета, отдавался у меня в коленках. «Пиши, как только пожелаешь», – сказал этот парень.

– Я врала, но теперь я принимаю себя такой, какая я была и какая я есть.

Именно так я хотела писать про себя. Именно так началась моя история. И если я могла посмотреть моему прошлому в глаза, то и мама могла тоже. Мы обе могли изменить наше будущее. Это ощущалось как подарок – от меня.

Мама прижала пальцы к вискам:

– Мой проступок гораздо серьезнее, чем ложь, и я за ним ничего не вижу.

– Так бывает, когда ты пытаешься посмотреть сквозь что-то. – Я обвела комнату руками. – Не смотри сквозь. Смотри на это.

– До сих пор я каждый день, – сказала мама слабым голосом, в котором слышались слезы, – я до сих пор вижу, как уезжаю прочь.

– Оставив меня, ты поступила ужасно! Мы с тобой не можем ни сказать, ни сделать ничего такого, что это исправило бы. Но мы – ты и я – можем поступить правильно сейчас. Мы можем жить нормально.

– Как? – спросила мама.

– Ты можешь стать мамой, которая давным-давно оставила меня, но потом вернулась домой и больше никогда не бросала меня. Еще ты можешь быть той, кто ты есть на самом деле. Даже если у нее неразбериха в жизни.

Мама подняла брови. Я резко выдохнула:

– У тебя в жизни неразбериха, да и у меня тоже. – Я указала рукой. – И у бабушки. У всех моих одноклассников и у тех дам, кому ты накладываешь тени на веки и красишь губы. Внутри у них неразбериха. У всех у нас так.

Мама открыла было рот, но тут же закрыла. Она проделала это три или четыре раза, оглядывая накопленное. Наконец она встала, прямая как стрела, – такой я ее никогда не видела.

– Я оставила своего младенца.

Для меня это оказалось сильным признанием. А еще оно было настоящим, и я расплакалась.

Мама обняла меня и прижала к себе – никогда еще в этом доме мне не было так уютно. Добро пожаловать. Несколько мгновений было тихо, а потом мама приложила ладонь к моей щеке:

– Ты сможешь меня простить?

– Думаю… думаю, что уже простила. – Это стало сюрпризом для меня самой, еще одним подарком, который был слаще, чем кексы на день рождения.

Она поцеловала меня в лоб и впервые за долгие годы взяла в руки книгу. Ее старый «Питер Пэн» раскрылся в ладонях, как бабочка, и казалось, что мама с ним с самого детства не расставалась.

– Я готова немного прибраться. В квартире и в голове.

– Нам нужно вернуться на консультации, – сказала я. Мамины слова все еще звучали у меня в сердце.

– Я бы тоже хотела пойти, – встав между нами, сказала бабушка Уэллс.

И все мы закивали. Значит, договорились. И когда мы взялись за руки, не отпуская мамину старую книжку, я придумала новую историю.

В ней девочка-невидимка покинула свою библиотеку и попала в настоящую жизнь. И в главе, когда все развалилось на части, летающий мальчик дал ей перо и широко раскрытую книгу размером с земной шар. И девочка вписала этого мальчика в свое самое волнующее приключение и отредактировала все свои невозможности так, что они стали возможностями. И этот дар был так щедр, что девочка решила поделиться им. И подарила своей маме.

Позднее, сидя рядом с Эшером и наслаждаясь видом на океан, я наконец смогу ответить на его вопрос. Тот самый. Это моя история, и она у меня самая любимая.

Эпилог

День седьмой

За новым столом во дворике мы проводили время только утром по субботам и только одним определенным способом. Мы с Марисоль лежали на поверхности стола, свесив ноги и устремив глаза в безоблачное январское небо. Черничный смузи Марисоль стоял рядом с моим большим стаканом манго, и белый стол, залитый смолой, был чист. Теперь все сердечки и звездочки были только из золота и висели у нас на шеях.

У меня зазвонил мобильник, но Марисоль дотянулась первой:

– Ха! Так и знала. Летающий мальчик на первой линии. Давай я отвечу и…

– Дай сюда.

Театрально вздохнув, она плюхнула телефон мне в руку.

– Эй, привет, – сказала я Эшеру. – Извини, что долго не отвечала. Просто Марисоль… есть Марисоль. – Я, скорчив забавную рожицу, посмотрела на подругу, а та в ответ скорчила рожицу мне. Еще более забавную.

Эшер рассмеялся. Помолчал.

– Дарси, сегодня седьмой день.

– Что? Значит..?

Я представила, как он ослепительно улыбается на другом конце линии.

– Да. Как насчет пообедать сегодня в Санта-Барбаре? Летим со мной?

– Да. Да, летим, – сказала я, затаив дыхание. – Я посмотрела на подругу – та уже все поняла: выпятила губу и прижала руки к груди.

– Приезжай в ангар. Я уже здесь, начинаю предполетную подготовку.

– Только переоденусь. В чем обычно летают на обед в Санта-Барбару в компании симпатичного пилота?

Он фыркнул от смеха:

– Спроси у Марисоль.

Час спустя я целовала его, сидя на лучшем пассажирском сиденье всех времен и народов. И он приступил к работе. На нас обоих была гарнитура. Я восхищалась его уверенными движениями. Эшер проверял датчики, настраивал системы и пункт за пунктом проверял, готов ли волшебный летательный аппарат к небу. Переговаривался с диспетчерской вышкой на секретном языке, а потом вывел «Пайпер-Меридиан» на взлетную полосу. На Эшере были темные джинсы и плотный темно-синий пуловер. Очки-авиаторы отлично смотрелись на угловатом лице. Эшер Флит всегда был красивым. А сегодня, когда он, управляя своим любимым самолетом, отвечал за нас обоих, от него буквально дух захватывало.

Пока мы ждали очереди на взлет, Эшер сказал:

– Не знаю, когда будет следующий раз. Но сегодня я лечу. – Он улыбнулся. – И ты со мной.

– Летишь ты или нет – я всегда с тобой.

По сигналу вышки он взял в руку наш сказочный наперсток, который теперь жил на панели управления. Я положила руку на желудь, висевший у меня на шее. И Эшер надавил на рычаг.

– А это новая глава, – сказал он, когда шасси оторвалось от полосы.

Мы провели в воздухе минут десять, когда я поняла, что влюбилась во все это. Я наслаждалась неистовой погоней за ветром вместе с парнем, в которого была влюблена. Вместе мы летели на хвосте кометы его мечты. Я и раньше летала на самолете, но в небольшом турбовинтовом «Пайпере» казалось, что воздушные массы проносятся прямо у меня под ногами.

– Нравится тебе, Дарси Уэллс? – спросил Эшер у меня в гарнитуре.

Я глядела на голубое джинсовое небо и акварельный горизонт. Мы мчались на север вдоль линии тихоокеанского побережья, по правую руку у нас кипела муравьиная жизнь, а по левую – бились сапфировые океанские волны.

– Очень нравится. – Я посмотрела на Эшера, и сердце, как серебристый пропеллер, затрепыхалось от того, сколько он мне дал – больше, чем любовь, больше, чем полночь без боя снимающих заклинание часов. Он был домом для всех моих слов, даже тех, которым я еще не знала определений. Он был домом для всех моих историй, даже тех, которые я еще не придумала.

Возможно. Это слово взмыло в воздух – отрываемся от земли – настоящее и правдивое. И тогда я решила, что седьмой день Эшера станет моим первым.

– А у тебя здесь есть бумага?

Он указал на закрытое отделение возле моего правого колена:

– Там блокнот.

Я взяла небольшой желтый блокнот. Не бледно-голубая писчая бумага, но сойдет. Начать надо прямо сейчас. Здесь. Я достала из сумки ручку, глаза наполнились слезами. Я собиралась обо всем рассказать Эшеру, но позже, на побережье в Санта-Барбаре. А сейчас мне нужно было опять остаться наедине со словами.

Я мысленно произнесла их, чтобы сделать настоящими. И тогда я, настоящая, начала так:

Дорогой Дэвид Эллиот,

Это твоя дочь, Дарси…