Рождение Богов. Книга II. Иллюстрированный роман

Часть I

Глава 1

Что такое свобода? Отсутствие границ и пределов? Или лишь возможность выбирать, куда поставить ногу, чтобы сделать следующий шаг по бесконечному пути в вечность? Что, если по-настоящему свободен лишь тот, кому уже нечего терять? Какая соблазнительная мысль! Избавься от родных и друзей, сковывающих тебя своей назойливой заботой и любовью. Избавься от бесполезных вещей, захламляющих твой дом. Избавься от самого дома, ведь наш дом – весь мир! Возможно, только тогда ты сможешь обрести настоящую свободу… А может, следует избавиться и от всего мира? Чтобы ничто не мучило твою совесть, чтобы ничто не заставляло испытывать жгучий стыд бессилия?

Лишь обретя полную, настоящую, абсолютную свободу, ты неизбежно постигаешь пугающую истину: свобода – это ответственность. И чем больше твоя свобода, тем больше ответственность. Абсолютная свобода – самое страшное испытание, которое может выпасть на твою долю. Потому что абсолютная свобода – это абсолютная ответственность за все и, в первую очередь, за мир, который ты потерял. И делая свободный выбор, ты каждый раз выбираешь весь мир и несешь за него ответственность. Ты предаешь миллионы, миллиарды несбывшихся миров и выбираешь лишь один. Сделать этот выбор безумно тяжело. Тысячи лет люди боялись его. Упираясь руками и ногами, сопротивляясь изо всех сил, закрывая глаза и затыкая уши – они отказывались выбирать.

Свободный выбор всегда ошибочен. Вопрос лишь в цене, которую мы готовы заплатить за свои ошибки и за саму возможность ошибаться.

Выбор этой дороги был очевидной ошибкой. И результат этой ошибки был вполне закономерен…

***

Два молодых пельтаста неловко топтались на краю опушки и неуверенно переглядывались. Пленник со связанными руками, понурившись, стоял рядом. Он с трудом держался на ногах от усталости, но схватившие его воины не обращали на это внимания. Их взгляды были прикованы к коренастому мужчине, одиноко стоящему в тени деревьев. Тот явно был поглощен раздумьями. Он то теребил бороду, то поглаживал короткие волосы, уже тронутые сединой. Его маленькие, глубоко посаженые глаза невидяще смотрели в пустоту, а губы слегка шевелились, словно мужчина вел неторопливую, но важную беседу.

– Ну что, подойдем к нему?

– Не знаю… Он с утра так стоит. Не хочу его отвлекать. Может, сразу к стратегу?

– Из-за такой ерунды – к стратегу? Может, сразу к архонту в Афины поплывем? В конце концов, решать, что делать с пленным, должен лохагос.

Пельтасты дружно вздохнули и, подталкивая пленника, подошли к командиру.

– Господин лохагос, позволь тебя побеспокоить!

Тот вздрогнул, что-то коротко пробормотал себе под нос и повернулся к солдатам. Окинул быстрым любопытным взглядом пленника.

– Вот. Задержали какого-то подозрительного, – сказал первый солдат.

– Пытался убежать, но мы догнали, – вставил второй.

– А еще он ранен. Наверное, напал на кого-нибудь.

Лохагос кивнул солдатам, чуть помедлил, продолжая рассматривать арестованного, и наконец приказал:

– Развяжите ему руки! – И предупредительно добавил: – Надеюсь, ты будешь благоразумен?

– Буду, – вздохнул пленник и протянул связанные руки солдатам.

Один вытащил нож, но товарищ остановил его:

– Постой! Зачем портить хорошую веревку? Чем будешь связывать в следующий раз?

Он подцепил грязными обломанными ногтями узел на грубой пеньковой веревке и начал разматывать руки пленника.

Лохагос испытующе посмотрел задержанному в глаза.

– Ну поведай нам, юноша, кто ты и откуда?

Тот закашлялся, словно пытаясь выиграть время. Затем начал демонстративно растирать покрасневшие запястья. Лохагос терпеливо ждал с легкой улыбкой.

Наконец пленник собрался с мыслями:

– Меня зовут Алексиус, я жил рядом с Дионом, в Македонии.

– И что ты делаешь здесь, у Потидеи?

– В Македонии началась междоусобица. Мой дом сожгли, поэтому я бежал.

– Куда же ты направляешься?

– В Олинф. Там нет войны. Сейчас все идут в Олинф.

– Да… А еще Олинф вышел из Делосской Симмахии.

Повисло молчание. Пельтасты многозначительно переглянулись.

– Я… Я не знал об этом, – пробормотал пленник, но его слова прозвучали как-то неубедительно.

– Ты хорошо говоришь на аттическом наречии, – неожиданно сказал лохагос, – Но по твоему говору я слышу, что этот язык тебе не родной.

Алексиус кивнул.

– Так откуда ты родом?

– Я с севера.

– Из Скифии?

– Нет. Дальше. Гораздо дальше. Мой народ назывался… – Пленник помедлил с ответом, словно подбирая слова. – Мой народ назывался русами. Ты вряд ли слышал о нем.

– Как же ты оказался в наших краях?

– Я… Мне хотелось странствовать по свету.

– Странствовать по свету? – переспросил лохагос. – Зачем?

– Хотел посмотреть мир, узнать что-то новое.

– Посмотреть мир? Зачем же на него смотреть? Море, небо, скалы, даже дома везде одинаковы. Да и чему они могут научить? Научить могут только люди, а чтобы говорить с ними, никуда не надо ездить.

– Но люди-то разные. Интересно ведь, как живут в других странах, – робко возразил юноша.

– Прежде чем говорить с другими людьми, нужно научиться говорить с собой. Понять, кто-ты есть, узнать себя, а для этого вовсе не обязательно становиться бродягой… Ну да ладно. Мы, кажется, немного отвлеклись. Скажи-ка мне лучше, являешься ли ты другом Афин?

Пленник неопределенно пожал плечами:

– Друг – понятие относительное…

– Относительное? Хм… И к какой же разновидности друзей относишься ты?

– Может, к беглым рабам? – донесся громкий насмешливый голос.

Все повернули головы. Поодаль стоял высокий молодой человек с длинными вьющимися волосами. Похоже, он незаметно подошел к собеседникам и наконец решил вступить в разговор.

– Алкивиад, мальчик мой, что ты хочешь сказать? – спросил лохагос.

Молодой человек подошел ближе, пристально вглядываясь в лицо пленника.

– Этот юноша… Я знаю его! Алексиус, так ведь? Последний раз, когда я видел его, он был рабом в доме почтенного Тофона в Афинах.

– Хайре, господин Алкивиад, – неловко поклонился пленник. – Рад тебя видеть в добром здравии, – добавил он после некоторого молчания.

– Замечательно! – рассмеялся лохагос. – Я чувствую, мы услышим прелюбопытную историю.

***

Леше казалось, что еще немного – и его голова взорвется от тяжелой пульсирующей боли. В висках шумело, а перед глазами плавали разноцветные круги. С каждой минутой ему требовалось прикладывать все больше усилий, чтобы просто связывать слова в предложения. Но этого мало. Требовалось придавать словам какой-то смысл, что-то придумывать, как-то оправдываться. Но сил на это уже не хватало.

– Так что же ты делал в Дионе? – продолжал любопытствовать Алкивиад.

Обманывать напрямую опасно, нужно срочно сочинять очередную смесь правды и лжи.

– Я сопровождал госпожу Пандору, дочь моего хозяина. Мы бежали из Диона, где на нас напали воины Филиппа Македонского…

– Госпожу Пандору?! – с изумлением воскликнул Алкивиад. – Она здесь? С тобой?

– Нет. Так получилось, что мы разделились… У Термы. Надеюсь, с ней все хорошо…

– У Термы? – обеспокоенно переспросил Алкивиад и бросил встревоженный взгляд на лохагоса. – Когда?

– Три дня назад.

– Три дня назад там еще были наши, – еле слышно сказал лохагос.

– Так зачем же ты шел в Олинф? – продолжал расспрашивать Алкивиад.

– Я… Мы договорились с госпожой Пандорой, что встретимся там, если что-то случится.

Алкивиад недоверчиво поморщился и опять переглянулся с лохагосом.

– Боюсь, вся эта история звучит очень сомнительно.

Лохагос покачал головой:

– Сомнительно… Но, с другой стороны, на войне случается всякое. Ну а ты, Алкивиад, что можешь сказать про нашего гостя?

Алкивиад задумчиво почесал гладко выбритый подбородок.

– Алексиус – очень сообразительный юноша, Сократ. Тебе понравится.

– Сократ? – Леша не смог сдержать изумленного возгласа.