Светит незнакомая звезда

Размер шрифта: 13

Золотая ты моя, золотая

Мелодия

Ты моя мелодия,
Я твой преданный Орфей…
Дни, что нами пройдены,
Помнят свет нежности твоей.

Все как дым растаяло,
Голос твой теряется вдали…
Что тебя заставило
Забыть мелодию любви?

Ты мое сомнение,
Тайна долгого пути…
Сквозь дожди осенние
Слышу я горькое «прости».

Зорь прощальных зарево,
Голос твой теряется вдали…
Что тебя заставило
Предать мелодию любви?

Ты мое призвание,
Песня, ставшая судьбой.
Боль забвенья раннего
Знал Орфей, преданный тобой.

Стань моей вселенною,
Смолкнувшие струны оживи…
Сердцу вдохновенному
Верни мелодию любви!

«Почитай мне стихи…»

Почитай мне стихи —
буду слушать твой голос негромкий…
В эту зимнюю ночь
я открою ворота весне.
Почитай мне стихи
о далекой, как сон, незнакомке.
Почитай мне стихи
о пленившей Шираз Шаганэ.
Нас к холодным огням
зазывают электрогитары,
всё насыщенней дни,
все короче влюбленности срок.
Только Демон летит,
все летит к изголовью Тамары,
все звучит над землей
бесконечный его монолог.
Наша юность уйдет,
как уходят с проспектов трамваи,
и встречаться другим
с непохожей на нашу весной…
Остаются стихи,
остаются стихи – и я знаю:
все стихи на Земле
о тебе, о тебе об одной.

Дикая собака Динго

Тихо над городом нашим зажглась
Звездная россыпь…
Кажется нынче, что каждый из нас
Сильный и взрослый.
Слышится эхом из дальних годов
Снежная вьюга…
Не потерять бы серебряных слов
«Друг» и «подруга»

Пусть испытают на мужество нас
Люди и звезды.
Добрые ветры и огненный час,
Сказки и проза,
Белые канаты ринга,
Северного неба сталь,
Дикая собака Динго —
Первая моя печаль.

Только бы нам не забыть никогда
светлую повесть…
Мчится по рельсам судьбы сквозь года
Утренний поезд.
Юность останется в нас навсегда
Ранним рассветом,
Тихой улыбкою, дымкой костра,
Песней поэта.

Девочка Грёза

Ах, о чем ты,
Девочка Грёза?
Что ты плачешь
И кого ты ждешь?

Жесткий ветер
Высушит слезы,
Грёз не будет,
Наступает ложь.

Песен детства
Больше не будет.
Расставанья
Наступает час.

Наступают
Новые люди.
Может, хуже,
Может, лучше нас.

Наступает
Горькая проза,
Проза тусклых
И холодных глаз.

Не нужна им
Девочка Грёза,
Посмеются
И забудут нас…

Бог судья им,
Грозам – угрозам,
Бог судья им.
Будем дальше жить.

До свиданья,
Девочка Грёза…
Постарайся
Обо мне забыть…

Влюбленная Весна

Когда мы влюблены,
Когда душа светла,
На улицах Весны
Ловлю твои слова,
На улицах Весны
Слова твои ловлю
И снова говорю:
Люблю тебя, люблю!
Прости меня, прости
За долгие дожди,
За прошлые грехи,
За смутные стихи…
Сегодня мы вдвоем.
Мы радость сберегли.
И мы с тобой поем
От имени любви.
И мы с тобой поем
От имени любви.
И мы с тобой поем
От имени любви
О том, что в отчий дом
Вернутся соловьи.
На улицах Весны
Слова твои ловлю,
И снова говорю:
Люблю тебя, люблю!
Когда мы влюблены,
Когда душа светла,
На улицах Весны
Звенят колокола.
Над музыкой любви
Не властны времена.
Безумствуй и цвети,
Влюбленная Весна!

Имя твое

Имя твое я шепчу, как молитву.
Только любовь обещает спасенье.
Имя твое я шепчу, как молитву.
Ты моя жизнь. Ты мое утешенье.

Встреча с тобой – это словно улыбка,
Словно судьбы золотое сеченье,
Словно сквозь слезы поющая скрипка,
Словно с печалью земной примиренье.

…Кружит над миром пронзительный ветер.
В стужу укроюсь твоей теплотою,
В час, когда доброе солнце не светит,
Мир занесен пожелтевшей листвою.

Путает ветер и листья, и лица.
Роет для Воланда адскую серу.
Мимо летят одичалые птицы.
Бродит любовь, потерявшая веру…

Свет твоих глаз в этом сумраке, словно
Возле иконы стою чудотворной…
В нашей часовне светло и безмолвно.
Сердце наполнено свежестью горной.

Имя твое я шепчу, как молитву.
Только любовь обещает спасенье.
Имя твое я шепчу, как молитву.
Ты моя жизнь. Ты мое утешенье.

«Я земной календарь поправлю…»

Я земной календарь поправлю.
Не смогу навсегда уйти.
На кого я тебя оставлю
в этом трудном земном пути?

Никакой самой страшной силой
нас с тобою не разлучить.
Ты не скажешь другому «милый!»,
песню не пересочинить.

Слишком связаны наши души.
Слишком мы на одной волне.
Ты не скажешь другим «послушай!»,
как всегда говорила мне.

С юных лет в тесноте московской
я талантом твоим согрет,
мой найденыш в толпе бесовской,
мой звереныш.
Мой ясный свет.

Мы смогли разобраться в главном,
в круговерти нелегких дней.
Вроде, все у нас нынче славно,
только сердце болит сильней…

Комплиментов тебе немало
сочинила твоя земля.
Но как бешено ты устала,
знаю в мире один лишь я.

Надо быть мне умней, я знаю.
Жизнь одна у нас на двоих.
Что ж я сам тебя угнетаю,
все учу привечать чужих?

Ты прости этот глупый выверт.
Наша верность сильней невзгод.
Кто родную слезинку вытрет,
кто от бурь тебя сбережет?

И заметив тоску во взгляде,
кто тревогу твою поймет?
По головке тебя погладит,
слово ласковое шепнет?

Самых скорых карет скорее
кто на помощь к тебе придет?
Кто ладошки твои согреет,
от озноба тебя спасет?

…Мало в жизни осталось юга.
Наступает полярный час.
Не покинем с тобой друг друга,
и Господь не покинет нас.

Летнее утро

От сна отряхнувшись, березки шумят.
Склоняется ива над озером гибко.
Прекрасен июньский и день, и закат,
а летний рассвет – это Божья улыбка.

Ночная гроза над землею прошла.
Гром с молнией! Буря! Природы смятенье…
А летний рассвет —
это нежность тепла
и тихого ветра прикосновенье.

Купается солнце в речной синеве.
Земля ожила этой призрачной ранью.
И птицы проснулись в промокшей листве.
Так звонко и радостно их щебетанье…

И день благодатен. И ночь хороша.
А летнее утро – земли вдохновенье.
И каждой травинки святая душа
поет о немыслимом счастье творенья.

Так трепетны раннего солнца лучи!
Чуть скрипнет спросонья родная калитка…
У летнего утра – от счастья ключи.
Июньский рассвет – это Божья улыбка.

В июне раздолье для бурундука.
Птенцы покидают родимый скворечник.
Так коротко лето. Так жизнь коротка.
И только любовь на земле бесконечна.

Ты рядом со мной. Или где-то вдали, —
мы вместе с тобой, как с иголкою нитка.
Есть женщины вамп.
Есть жрицы любви.

А ты у меня —
это Божья улыбка.

Нам нe жить друг без друга

Улица моя лиственная…
Взгляды у людей пристальные…
Стать бы нам чуть-чуть искреннее —
Нам не жить друг без друга.

Скорости вокруг бешеные,
Мы себя едва сдерживаем.
Значит, надо быть бережнее —
Нам не жить друг без друга.

Мы разлучаемся со сказками…
Прошу, стань сильней меня, стань ласковей.

Слышал я слова правильные,
Всё искал пути праведные…
А твои слова памятные —
Нам не жить друг без друга.

Ленточка моя финишная!
Все пройдет, и ты примешь меня.
Примешь ты меня, нынешнего, —
Нам не жить друг без друга.

Мы разлучаемся со сказками…
Прошу, стань мудрей меня, стань ласковей.

«Премьера большого спектакля…»

Премьера большого спектакля.
Массовкой эффект достигается…
Но есть неприметная капля,
а в капле той – жизнь отражается.

И зернышко поля ржаного
в войну за победу боролось.
Зерно – существо и основа.
Колосс – этот маленький колос.

Гляжу, словно в окна вагонные,
на каждую хатку с пристрастием.
Россия такая огромная,
а сколько их, зернышек счастья?

…Любимая, добрая женщина!
О как ты бываешь измотана!
Домой ты приходишь увенчана
сплошной суетой и заботами.

Свое – это значит не главное.
Но все же в минуты усталости
помочь бы тебе,
моя славная,
хоть в чем-то,
хоть в маленькой малости…

Родимой души утешение.
Любимая песня печальная.
Конкретность – вот наше спасение.
Не верится в благо глобальное…

«Всё теперь на показ, на продажу…»

Всё теперь на показ, на продажу.
И в любви нынче – время эстрад.
Всех пиар побеждает. И даже
нам с усмешкой друзья говорят:

«Вы такие, как были когда-то!
Так сейчас в нашем мире нельзя.
Вы же пресно живете, ребята!
Вам не скучно сегодня, друзья?

Вы такие приличные оба.
Вам привычно, как в детстве, дружить.
Уж ли вам суждено и до гроба
так примерно и преданно жить?»

Мы и вправду трудяги, плебеи.
Все сидим за столом и корпим…
Только я ни о чем не жалею.
Пусть гламур достается другим!

Что гламур! Сколько было охоты
поохотиться в деле на нас.
Знали мы и паденья, и взлеты…
Только жили мы не на показ.

Жили мы, как могли, как умели.
Был тревожен наш жизненный стих.
Мы ни нервов, ни слез не жалели,
но таили мы их от других.

Уходили года безвозвратно.
По веленью любого жреца
рвали нас на куски беспощадно —
наше время и наши сердца.

Как с тобой обращались по-хамски!
Всё пытались украсть да урвать.
Но воистину по-христиански,
как никто, ты умела прощать.

Да и мы, как чужое, бросали
все, что нажили вместе, вдвоем.
И порою мы так уставали,
что себя хоронили живьем.

Да и я был заносчив, несносен.
Был неласков. Немыслимо груб.
Но и в эту холодную осень
для тебя я по-прежнему люб.

Сколько было во мне наносного!
Я порой был ничтожен, смешон.
Ты прощала меня и такого,
и звучал православный канон.

Дни и годы бессмысленно тают.
И уставшие души в крови.
А меня до сих пор убивают
непросохшие слезы твои.

Стыдно мне за нелепые фразы.
За поток оскорбительных слов.
Лишь солгать не посмел я ни разу:
знал, что ложь убивает любовь.

Мы до срока с тобой постарели.
Но печалит, пожалуй, одно:
сколько было и планов и целей,
сбыться Главному не суждено.

Песнь песней свою ты не спела.
И все горше сегодня звучит:
Не успел. Не успел. Не успела.
Не об этом ли время горчит?

В эти дни бесноватая вьюга
расшвыряла остатки семей.
Нам и вправду не жить друг без друга
до последних, декабрьских дней.

И сегодня, как в самом начале,
мы не мэтры, а дети любви.
Никогда мы друг другу не лгали.
Только этим любовь сберегли.

Встанем рядом

Снова гроздья снегопада
Над озябшею рекой…
Встанем рядом,
Встанем рядом
Перед этою пургой.

Ах, спасенья не ищи ты,
Не надейся на засов.
Нет защиты,
Нет защиты
От внезапных холодов.

Никому уже не верим
И ничем не дорожим.
Наше время,
Наше время
Стало временем чужим.

Утешают только сказки,
Только небо да семья.
Только нежность,
Только ласка,
Только преданность твоя.

Эту нежность, эту дружбу
Мы сумеем сохранить,
Если в стужу,
Если в стужу
Душу сможем утеплить.

Тихим словом, добрым взглядом
Мы поборемся с судьбой,
Встанем рядом,
Встанем рядом
Перед этою пургой.

«Приходилось жить в вечном холоде…»

Приходилось жить в вечном холоде,
Знали слякоть, грозу и зной.
На морях, и в толпе, и в городе,
даже в шахте – Господь с тобой.

Место светлое. Место гиблое.
Неродная даль… Отчий край…
Чтоб ни каркали, где б мы ни были,
волю Господа исполняй!

Сохраняй в душе православие,
не насилуй свой путь земной,
чтоб молиться ты мог о здравии
разоренной страны родной.

Средь невнятного злого гомона,
средь поверженных в прах красот
только вера одна не сломлена.
Не сдается она. Живет!

Бед хлебнули мы полной мерою
Знали прозу глухих времен.
Но всю жизнь я люблю и верую,
волей Божьей пока спасен.

Вспомнить прошлое нынче силюсь я…
Были встречи – свиданья, но
ты досталась мне Божьей милостью.
Свыше было предрешено.

Убивает нас наша нервность.
Раздражает конфликт любой.
Но за веру мою, за верность
будь спокойна.
Господь с тобой!

«Воплей мы перестали стыдиться…»

Воплей мы перестали стыдиться.
Громкость песен подняли на щит.
Но, родимый, заметь:
даже птица
над убитым птенцом не кричит.

Голосистое горе – не горе.
И не зря на Руси в дни тревог
шли на выручку плакальщиц хоры
к тем, кто плакать от горя не мог.

Сердце – самый естественный гений,
и не нужен душе микрофон.
Этот голос вовек неизменен.
И чем тише, тем искренней он.

Вижу: нервы уже на пределе.
Сердцу новой не выдержать лжи.
Ты молчишь. Лишь глаза побелели.
Крик души…

Примирение

О, как мы, дорогая, изменились!
Не ведаем, как все произошло…
Сдались упорной наглости на милость,
впустили в дом настойчивое зло.

Мы шли вперед, а перед нами пропасть.
Мы шли на свет, пришли в объятья тьмы.
Теперь вокруг железная жестокость,
и в эти дни ожесточились мы.

Сегодня пошлость в жизни и на сцене
справляет свой победный вернисаж.
И на плаву
по щучьему веленью
бездарность, получившая карт-бланш.

Какие нынче терпим униженья!
О, как непривередлива судьба!
И это —
на хозяев раздраженье
восходит не на них, а на тебя.

Забыты поцелуи и объятья.
От жизни нынешней совсем осатанев,
себя не в силах, не могу сдержать я.
И на тебе —
вся злость моя и гнев.

О, сколько слез тобой, мой друг, пролито!
Как тяжко неприкаянным сердцам…
Обиды, бесконечные обиды…
И ссоримся опять по пустякам.

Прости меня за боль, за оскорбленья,
за то, что эти серые дожди
тебя лишают сил и вдохновенья.
Прости меня, любимая, прости…

Мы стали старше, и еще могли бы
жить, новыми доспехами блестя.
А нынче просто —
говорим «спасибо»
за каждую минуту бытия.

Когда вокруг препоны и преграды
и трудно наплевательство стерпеть,
в такое время понимаешь —
надо
любить сильнее и сильней жалеть.

Слащавых слов искать я не умею.
Твержу одно лишь: «Господи, спаси!»
Тебя люблю. Люблю я и жалею.
Как издавна ведется на Руси.

Ты собирала в душах уцелевших
нетленные крупицы красоты.
Так трудно жить сегодня без надежды,
без нежности, без веры, без мечты.

От многого пришлось нам откреститься.
Любовь земная проиграла бой.
Немыслимо нам с этим примириться.
Родимая, помиримся с тобой!

Опять шумит зеленая дубрава…
Хочу тебя, как в юности, обнять.
Теперь нельзя,
мы не имеем права
друг друга заставлять страдать.

Вишневый сад

Вишневый сад – все в белом, как невесты…
Вишневый сад – трепещут занавески…
Вишневый сад – последний бал Раневской.
Нашей любви брошенный сад, проданный сад.

А я мечтал спасти твою обитель…
А я шептал чуть слышно: «Не рубите!»
А я шептал: «Спасите нас, спасите!»
Нашей любви брошенный зал, проданный бал…

Жестокий век. Летят иные птицы.
Жестокий век. Кому теперь молиться?
Жестокий век. Дрожат твои ресницы…
Нашей любви брошенный век, проданный век.

Прости меня, что свергнуты святые.
Прости меня, что мы теперь другие…
Прости меня, – сады стоят нагие.
Дом без меня. Дом без огня. Свет без огня.

Но есть душа, – она осталась прежней.
Жива душа, оставшаяся нежной…
Осталась жизнь в глухой степи безбрежной…
Все-таки жизнь даже теперь так хороша!

Вишневый сад – больной природы гений.
Вишневый сад – последний вздох весенний…
Вишневый сад моих стихотворений.
Нашей любви брошенный сад, проданный сад.

«Зачем я тебе, зачем?..»

Зачем я тебе, зачем?
Ты неба иного птица.
Стремительность перемен
в залетной душе гнездится.

Ты знаешь, что все пройдет.
Ты знаешь, что близок финиш,
что сердце мое умрет,
когда ты меня покинешь.

Достаточно ты умна.
Открыли тебе не боги,
что ты у меня одна,
а я лишь один из многих.

Куда ты меня зовешь?
Есть в пламени листопада
счастливых свиданий ложь,
несчастной разлуки правда.

Когда-нибудь ты поймешь,
приметишь оттуда, с неба,
березовой рощи дрожь
в предчувствии льда и снега.

…Другой зацветает сад.
Ты новые песни сложишь.
Ты знаешь, что это – ад,
когда разлюбить не можешь?

Зачем я в твоей судьбе?
Уйдешь ты и сердце вынешь…
Услышишь ли крик в толпе,
когда ты меня покинешь?

Одиночество

Одиноко, как в детстве, мне.
А родители где? В тюрьме.
Не ответишь: зачем ты? Кто ты?
Имя всем в тридцатых – сироты.
Безотцовщина – мое отечество,
одиночество. Одиночество.

Други юные, шестидесятых,
потускнев, разбрелись куда-то.
Кто с хозяином пообедал,
кто пропал, кто украл, кто предал.
Это боль моя и пророчество —
одиночество. Одиночество.

А ведь прекрасные были – были!
Как мы верили! Как любили!
А при этом дурном режиме
стали вроде мы все – чужими…
Это денность моя и ночество —
одиночество. Одиночество.

Хоть бы встретить мне пса-дворнягу,
я б его подобрал, беднягу.
Я ему бы погладил брюхо,
почесал бы ему за ухом…
Не колбаски, а ласки хочется
псу бродячему. Одиночество.

Отгорели мы раньше срока.
Даже ты со мной одинока.
В этом мире мы порознь, вроде…
Мы всё больше в себя уходим.
Облетает на даче рощица.
Одиночество. Одиночество.

Остается все чаще мне
быть лишь с мыслями наедине.
В одиночестве легче пишется.
Голос Вышнего лучше слышится.
Стало ты колыбелью творчества —
одиночество. Одиночество.

Ты не печалься

Там, где сосны,
Где дом родной,
Есть озера
С живой водой…

Ты не печалься,
Ты не прощайся —
Все впереди у нас с тобой.

Как кукушке
Ни куковать,
Ей судьбы нам
Не предсказать…

Ты не печалься,
Ты не прощайся,
А выходи меня встречать.

Над равниной
Встает заря.
Синим светом
Полны моря…

Ты не печалься,
Ты не прощайся,
Ведь жизнь придумана не зря!

Будет радость,
А может, грусть…
Ты окликни,
Я оглянусь…

Ты не печалься,
Ты не прощайся,
Я обязательно вернусь.

Только тебе

Полжизни, наверное, мы провели
в аэропортах, в такси, на вокзале…
На всех параллелях бескрайней земли,
казалось, везде нас любили и ждали…

Но в Братске, в Париже, на Кубе, – везде
кому я был нужен? Только тебе.

Входили мы в горький, нерадостный мир.
О как нас с тобою всю жизнь прогибали!
Стихи не печатали. В телеэфир
лучшие песни мои не пускали.

И в этой неоднозначной судьбе
кому я был нужен? Только тебе.

Сегодня на родине климат другой.
И снова мой стих ко двору не пришелся…
Командует нынче телец золотой.
Похоже, что хрупкий наш мир раскололся…

Ни важным персонам и ни голытьбе, —
я нужен, как прежде, только тебе…

Маленький принц

Кто тебя выдумал,
Звездная страна?
Снится мне издавна,
Снится мне она…
Выйду я из дому,
Выйду я из дому —
Прямо за пристанью
Бьется волна…

Самое главное —
Сказку не спугнуть,
Миру бескрайнему
Окна распахнуть…
Мчится мой парусник,
Мчится мой парусник,
Мчится мой парусник
В сказочный путь.

В детстве оставлены
Давние друзья…
Жизнь – это плаванье
В дальние края.
Песни прощальные,
Гавани дальние,
В жизни у каждого
Сказка своя.

Ветреным вечером
Смолкнут крики птиц,
Звездный замечу я
Свет из-под ресниц…
Тихо навстречу мне,
Тихо навстречу мне
Выйдет доверчивый
Маленький принц.

Синие линии
Лягут на траву,
Тихо по имени
Принца назову.
Только пойми меня,
Только ты жди меня,
Слышишь, ты жди меня,
Жди наяву…

«Люди умирают не в больницах…»

Люди умирают не в больницах.
Пусть страшны и язвы и бронхит, —
от недугов можно излечиться.
Как спасти нам души от обид?

Жизнь людскую долго ли разрушить?
Сразу, без сомнений, до конца…
Души погибают от бездушья
и от бессердечности сердца.

Я не могу иначе…

Нет без тревог ни сна, ни дня.
Где-то жалейка плачет…
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе…

Я не боюсь обид и ссор,
В речку обида канет…
В небе любви такой простор —
Сердце мое не камень.

Ты заболеешь – я приду,
Боль разведу руками.
Все я сумею, все смогу —
Сердце мое не камень.

Я прилечу – ты мне скажи,
Бурю пройду и пламень.
Лишь не прощу холодной лжи —
Сердце мое не камень.

Видишь – звезда в ночи зажглась,
Шепчет сынишке сказку…
Только бездушье губит нас,
Лечат любовь да ласка.

Я растоплю кусочки льда
Сердцем своим горячим.
Буду любить тебя всегда —
Я не могу иначе…

Серенады

Божественный век серенад!
Сочувствует небо влюбленным…
Притих очарованный сад.
Гитара звенит под балконом…
Как юный Ромео красив!
Вечерней зари позолота…
Какой незабвенный мотив!
Какие высокие ноты!
На воле поют соловьи, —
Не в душном корыте гарема.
Венеция – песня любви.
Милан – это вам не Сан-Ремо,
где в музыке явный прогресс.
От новшеств сих ахну и эхну.
Искусство сбежало с небес.
Ликует бездушное техно.
Возрос потолок децибел.
Любовь перешла на бульвары.
Интимный романс устарел.
Гогочут электрогитары.
Стиль нашей попсы хамоват.
А нежность давно упразднили.
Не слышно в наш век серенад, —
балконы в Москве застеклили.

«Опадает, как ясень, стих…»

Опадает, как ясень, стих.
Вышло время надежд моих.

Очень много сказать хотел,
ради песни на все готов.
Нет возможности. Есть предел.
Мало верных людей и слов.

Что останется после нас?
Чье ученье и чей рассказ?

Разве выскажешь гром, грозу,
этот воздух, и тьму, и свет?
Пел подснежник весну в лесу.
Слов у нас этой песни нет.

Так безумно тебя любил,
что сказать не хватило сил.

Драгоценна твоя слеза.
Что словесность в сравненье с ней?
Не уста говорят – глаза,
и мелодия слов сильней.

А потом… разве я герой?
С детства в сердце жила боязнь,
что казалось строфе порой —
шли слова из стихов на казнь.

Уж такой был в душе накал,
а не высказался – смолчал…

Но молчанье еще не ложь.
В интонации между строк,
друг заветный, лишь ты поймешь,
что хотел сказать, да не смог.

Всем свой стих. И всему свой час.
Вновь забвенья взойдет трава.
Но останутся после нас
недосказанные слова…

На даче

А снег идет с полудня неустанно…
Все дачные дороги замело.
Такое счастье!
Ты играешь гаммы,
и в доме нашем ясно и светло.

Мне этого все время не хватало!
У нас всю жизнь – дороги да дела.
А дома
нам бывало – слишком мало.
Казалось, нас вселенная звала…

И мы срывались с места и летели.
Мы жизнь страны боялись проглядеть.
И кое-что
мы все-таки успели
увидеть,
и влюбиться,
да и спеть!

Но сколько было горя и обмана,
участья в нашей жизни подлецов…
Такое счастье!
Заживают раны,
становится спокойнее лицо.

О как тебя запихивали в старость
еще с далеких молодежных дней!
Ты все снесла.
Ты не сопротивлялась.
Лишь стала чуть мудрее и грустней.

И путешествовать теперь охоты нету.
Нас не зовет возвышенная даль.
Такое счастье!
Авиабилеты
сданы.
Без нас случится этот фестиваль.

Мы раньше были – дети коллектива.
А нынче
люди – частники везде.
Разделены железно наши нивы,
не подойти к соседней борозде.

От нас, новорежимные, отстаньте!
Вы все сейчас
друг с другом на войне.
Танцуйте,
веселитесь,
музыканьте!
Оставьте только нас наедине.

Здесь даже окна светятся любовью.
Здесь долгих дней святое торжество.
Такое счастье!
Вместе мы с тобою.
А больше нам не надо ничего.

Пускай сейчас ты выглядишь устало,
душа жива и разум невредим…
Еще с тобой мы сделаем немало
без просьб, без понуканий, —
как хотим.

Нам хватит заоконной панорамы.
Претензий нет ни к людям, ни к судьбе.
Такое счастье!
Ты играешь гаммы.
И ноты в сердце просятся к тебе.

«Небогатая наша эпоха…»

Небогатая наша эпоха.
Пусть в кармане порой ни гроша,
все же раньше мы жили неплохо,
и жила еще в людях душа.
Были раньше скупее объятья.
Был добрей и скромнее народ.
Ах, какое прелестное платье!
Как тебе это платье идет…
Были чистые радости в прошлом.
Есть обновка. Нарядец к венцу.
Ах, как шло тебе платье в горошек!
Как тебе этот шарфик к лицу…

Становились красивей заботы.
Чуть наряднее стало житье.
И уж самый пронырливый кто-то
зарубежное возит шмотье.
Понемногу и нас выпускают…
Пусть сестренка тебе привезет,
эта шубка не бог весть какая,
но тебе она очень пойдет!
Стиль модерн или доброе ретро?
Слава Зайцев все знал наперед,
утверждая с достоинством мэтра:
«Этот цвет Вам, бесспорно, пойдет!»
…Наши сказки не сделались былью.
Знали бедность мы и дефицит.
А теперь познаем изобилье,
что в глазах воровских мельтешит.
Нынче только роскошество в моде.
Башли – главные наши мечты.
Красота остается в природе.
Только в обществе нет красоты.

Ну, а мы стали старше и проще.
Нам теперь не до новых красот.
Мы идем по березовой роще.
Как тебе эта роща идет!
Всё нам помнятся юные годы…
И теперь этот лес и жнивье.
Вся родимая наша природа —
вот любимое платье твое.
Родилась ты на солнце у Волги.
Помнишь ты, как пылал Сталинград.
И в тебе эти волны не смолкли,
в каждой ноте и нынче звучат…
Ветряные просторы родные.
Волжский плес… Заливные луга…
Как ты любишь цветы полевые!
Как идет тебе Волга-река!

Так пой, дорогая!

Лишь в голосе сердца такое раздолье,
Что вольным напевам внимает судьба.
И слушают птицы,
И слушает поле,
И слушает небо тебя.

Сегодня в России мелодиям тесно.
Со сцены покорно ушли голоса.
Но ты моя радость,
Но ты моя песня,
А все остальное – попса.

Сейчас наша песня уходит в подполье,
Сейчас наша песня почти не слышна.
И только надежда
На вольную волю
Разбудит людей ото сна.

Я знаю, я верю, что ты не уступишь
Ни сладостной лести, ни злу, ни рублю.
А сердце не купишь,
И счастье не купишь,
Не купишь улыбку твою.

Мы нынче живем приземленно и пресно.
Забыли мы небо и звездную даль.
Но ты моя радость,
Но ты моя песня,
И свет, и полет, и печаль…

Так пой, дорогая! Последней любовью
Озвучена наша земная судьба.
И слушают птицы,
И слушает поле,
И слушает небо тебя.

«Понимаешь, одни…мы остались одни…»

Понимаешь, одни… мы остались одни,
отзвенели и песни, и здравицы…
А друзья наши прошлые, словно огни,
в отдаленной тени растворяются.
Мы с тобою их видели только вчера,
как всегда, энергично здоровыми.
Все расписано мудро у них. Им пора
поспешать за кумирами новыми.
Может, что-то сумели открыть и они,
может, нас посчитали пижонами
за нахлынувший холод.
В осенние дни
и леса, и слова обнаженнее…
Обнаженнее сердца отрывистый стук
сквозь аккорды мелодии молкнущей.
Слишком долго и нежно плясали вокруг
дифирамбов веселые полчища.
Все мне кажется: в зиму откроется дверь,
мы от серых снегов не укроемся.
Все привычней для нас ощущенье потерь,
все труднее мы с кем-нибудь сходимся.

Понимаешь, одни… мы остались одни…
Значит, надо быть проще и бережней.
И солгу я тебе, что, как в давние дни,
все прекрасно у нас, все по-прежнему.

Золотая ты моя, золотая

Пусть сегодня мы одни. Ты немного отдохни.
Золотая ты моя, золотая.
В эти сумрачные дни непогоду не вини.
Пусть остались мы с тобою одни.

Не волнуйся, не грусти. Не волнуйся, не грусти.
Золотая ты моя, золотая.
Душу чистую спаси. И лампаду не гаси —
Вспомни истинных святых на Руси.

Были непогодь и мгла. Ты одна меня спасла.
Золотая ты моя, золотая.
Мою душу поняла. Всех врагов отогнала.
Незаметно чем могла, – помогла.

Как умел я – так и пел. Что хотел я – то и пел.
Золотая ты моя, золотая.
Черный ворон присмирел. Я пока что уцелел.
Только песню увели на расстрел.

Ты прошла сквозь гарь и дым
светлым ангелом моим.
Золотая ты моя, золотая.
Божьим промыслом храним,
я сниму печальный грим
И останусь молодым-молодым.

В начале было Слово

Пимен

Сиять божественным свечам!
В своей России, как в изгнанье,
все пишет Пимен по ночам
свое последнее сказанье.

Он нежность к родине сберег.
А в сердце гнев, как брага, бродит,
Одна лишь Истина, как Бог,
его рукою дряхлой водит.

Лампада тусклая горит.
Стол окроплен святой водою,
И ангел Памяти парит
над головой его седою.

Из храма изгнан и с ТВ,
он под хоругви Веры призван, —
не потакать людской молве,
а верить правде. Верить жизни.

Ведь люди поняли уже,
что наша правда растерялась,
что в каждой нынешней душе
так мало Господа осталось…

Что наших предали отцов —
потомков даже не колышет.
Героям плюнули в лицо —
вам все равно, – но Пимен пишет.

Ему забыться не дают
и низость лжи во власти высшей,
и безнаказанность иуд.
Старик все пишет, пишет, пишет.

Он верит: преданность и честь
мы все ж навеки не отринем.
На каждого монарха есть
непресмыкающийся Пимен.

Слабеет дряхлая рука.
Глаза, уставшие в потемках…
Сквозь бури, грозы и века
он слышит возгласы потомков.

Едва ли чувствует он сам,
какую вызовет тревогу
его Посланье небесам
и адресованное Богу…

Фальшивых слов недолог срок.
Тускнеют новые витии.
А летописцев Бог сберег.
Бессмертны Пимены России.

Слово

Плакала Саша, как лес вырубали…
Н. Некрасов

Слово! Спасибо тебе за труды.
Жили всегда мы печально и хмуро…
Плодоносили и в стужу сады
нашей спасительной литературы.

Трудные были всегда времена.
Только во время побед и печалей
люди и впрямь поднимались со дна, —
книги читали. Книги читали.

С самого детства ступала нога
в сказочный лес Алексея Толстого,
в парк Паустовского, сад Маршака.
Шли мы тенистой аллеей Светлова…

Правда, тогда же с партийных небес
планово шли и другие посадки:
были в фаворе создатели пьес,
с правдой игравшие в жмурки и прятки.

Люди нелепую эту стряпню
тихо ругали, но вслух поощряли.
Саженцы эти и впрямь на корню
сами в питомниках лжи засыхали.

…Нынче культурная жизнь на юру.
Новым хозяевам книга постыла.
Новый Лопахин призвал к топору.
Рушится все, что любимо и мило.

Для детективной и пошлой муры
древний классический плац расчищая,
денно и нощно стучат топоры,
русской словесности сад вырубая.

Школьник от книг и от песен отвык.
Пришлая правит в России халтура.
Гибнет Великий российский язык,
и прекращается литература.

Дух примитива. Даешь интернет!
Блогер писательский труд затмевает.
Гаснет таланта пленительный свет.
Божья искра в сердцах замирает.

Гаснут наивных стихов огоньки.
Снова вокруг и печально и хмуро.
Нашим потомкам остались пеньки
русской порубленной литературы…

Памяти Юлии Друниной

Поэтесса выбрала смерть,
правду выдохнув с бабьей силой.
«Не хочу, не могу смотреть,
как летит под откос Россия».

Этим вот пронзительным стихом
попрощалась с жизнью поэтесса.
Не было решеток за окном.
А напротив – не было Дантеса.

Им, дантесам нынешним, тогда
было не до всяких там поэтов…
Их влекла другая маета —
как бы пристрелить страну Советов.

Целились они уже давно.
К гонорару в долларах тянулись
не напрасно. Все предрешено.
И они – увы! – не промахнулись.

Начались парады параной.
Развлекалка. Грабежи. Насилье.
И недаром вместе со страной
и ее поэзию убили.

Ну, куда уж Друниной теперь…
Многих наших воинов забыли.
Половодье нравственных потерь…
У талантов обломали крылья…

Глав сменили всюду и везде.
И издательства – не исключенье.
В этой либеральной чехарде
началось стихов искорененье.

Вот и всемогущий интернет
сдали ловкачам и графоманам.
Прекратился строгий худсовет,
и редактор сообщил вчера нам:

«Да, пришлось поэзию прикрыть
как не приносящую дохода,
прекратить и бардовскую прыть.
Жизнь другая. И другая мода.

В моде нынче – секс да криминал».
И редактор говорит учтиво:
«Наш формат – заокеанский бал.
И судьба – не нашего разлива».

А стихи поэтов о войне
вспоминать и вовсе не пристало…
Виновата Друнина вдвойне,
что страну от недругов спасала.

От себя и фронтовых бойцов
Друнина отчаянно и резко
наказала новых подлецов
этой высшей мерою протеста.

Выдохнув прощальные слова,
став опять пленительно красивой,
смерть себе на помощь позвала,
чтоб не видеть гибели России,
чтоб не ведать гибели стихов,
гибели писателей-пророков,
чтоб страна непревзойденных слов
оставалась честной и высокой.

Не сошлось. Не сбы́лось. Не сбыло́сь.
С гибелью смирились молчаливо…
Воскресили не добро, а злость.
Возродили пошленькое чтиво.

В наших душах потушили свет.
Пустота. Апатия. Усталость.
Долгий список «горестных замет».
А в столице рыночной осталось
все святое, светлое забыть,
тротуары плиткой замостить,
все следы трагедий замести,
снова опозорить поэтессу,
Пушкина, как Горького, снести
и поставить памятник Дантесу.

«Ценя безмерно собственное „я“…»

Ценя безмерно собственное «я»,
мы не выносим мнения чужого
и говорим порою:
«У-у, змея!» —
на каждое критическое слово.

Мы проклинаем остроумья яд.
И мы в душе считаем неприличным,
когда тебя не хвалят, а бранят,
когда твой друг колюч и ироничен.

Спроси седых и мудрых докторов,
зверей, свои врачующих болезни, —
не бойся змей,
коль хочешь быть здоров.
В определенных дозах
яд полезен.

«Костлявых букв бунтующая плоть…»

Костлявых букв бунтующая плоть
издревле жизнь людей преображала.
В каких бессмертных фразах бушевала
костлявых букв воинственная плоть!

Какая глина и какой раствор
из грозных букв гекзаметры лепили,
провозглашали славу и позор
и сумрачные души бередили!

Рождалась совесть, низвергались троны,
протягивался ближнему ломоть…
Взрывалась над землей, подобно грому,
костлявых букв таинственная плоть.

И обретали славу города
от летописцев. Это означало
бессмертье букв. Их кость была тверда
и в горле у неправды застревала.

Из гласных, из согласных, из литых
слова слагались, что покрепче стали.
Они стояли в книгах насмерть. Их
костьми держались гордые скрижали.

…Когда и мы кирпичики кладем
и ставим в строй словечки по ранжиру,
быть может, мы натуру предаем,
магнитофоном заменяем лиру.

Мы можем острой рифмою сверкнуть
и щегольнуть концовочкой небрежной,
не обнажая – прикрывая суть
цветастой современною одеждой.

Не лен, а так… синтетика, лавсан.
Пишу, чтоб никого не задевало.
Но чую: приукрашенным словам
растет сопротивленье матерьяла.

Новые мизансцены

Снова модерн на подмостках.
Всюду – сюрпризы тебе:
в космос уносится Тόска,
Астров – агент КГБ.

В джинсы одета Одетта,
Гамлет и вовсе раздет.
Улицы Горького нету,
площади Пушкина нет.

Имидж сменили заводы,
а имена – города.
Вот и летят самолеты
сами не знают – куда…

«Ах, искусство – не жизнь, не войдешь налегке…»

Памяти Б.Г. Добронравова

Ах, искусство – не жизнь, не войдешь налегке.
Мир волшебен контрастами света и тени.
Молодая богема сидит в кабаке,
а великий актер умирает на сцене.

Лишь великие
сердце сжигали дотла,
воскрешая потомков царя Мономаха.

Продолжить чтение