Девушка из его прошлого

Размер шрифта: 13

Tracey Garvis Graves

The Girl He Used to Know

* * *

Всем, кто когда-либо чувствовал себя чужим в этом мире, посвящается.

И Лорен Патрисии Грейвс, ты – свет моей жизни.

1. Анника

Чикаго

Август 2001 года

Я сталкиваюсь с ним в супермаркете «У Доминика». Как раз открывая холодильник в поисках клубники, которую всегда добавляю в утренний смузи. Я слышу мужской голос справа от меня:

– Анника?

Звучит он неуверенно.

Краем глаза замечаю лицо. Прошло десять лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, хотя я с трудом запоминаю лица людей, мне нет нужды спрашивать, кто это. Я знаю. Это он. Мое тело вибрирует, как от низкого рокота далекого поезда, и я рада, что из морозильника веет холодом, ведь воздух вокруг мгновенно раскалился. Я хочу убежать. Забыть о клубнике и найти ближайший выход на улицу. Но слова Тины эхом отдаются у меня в голове, и я повторяю их как мантру: «Не убегай, возьми на себя ответственность, будь собой».

Я делаю судорожный вдох и поворачиваюсь к нему.

– Привет, Джонатан.

– Это ты, – говорит он.

Я улыбаюсь.

– Да.

Мои волосы, которые раньше были до талии и ежеминутно нуждались в расческе, теперь стали блестящими и прямыми и заканчивались на несколько дюймов ниже плеч. Приталенная рубашка и облегающие брюки сильно отличаются от моего университетского гардероба из юбок и платьев на два размера больше положенного. Наверное, это немного сбило его с толку.

К своим тридцати двум Джонатан мало изменился: темные волосы, голубые глаза, широкие плечи пловца. Он не улыбается, но и не хмурит брови. Хотя я значительно поднаторела в умении читать другие невербальные сигналы, я не могу сказать, скрывает ли Джонатан какую-либо обиду или еще какие оскорбленные чувства. Он имеет полное право испытывать и то и другое.

Мы делаем шаг вперед и обнимаемся, потому что даже я знаю, что, учитывая, сколько прошло времени и сколько мы пережили, нам положено обняться. Когда Джонатан обнимает меня, я чувствую себя в безопасности. Это ощущение совсем не изменилось. Запах хлорки, который обычно оседал на его коже после бассейна, сменился чем-то древесным и, к счастью, не слишком тяжелым или приторным.

Я понятия не имею, что он делает в Чикаго. Престижная нью-йоркская финансовая фирма выдернула Джонатана из Иллинойса, не успели еще просохнуть чернила на его дипломе. Переезд планировался для обоих, но осуществлял задуманное Джонатан уже в одиночку.

Когда мы разжимаем руки, я с трудом подбираю слова.

– Я думала, ты живешь в… Ты здесь по делу?

– Перевелся в чикагский офис пять лет назад, – отвечает он.

Меня поражает, что все это время, ходя по улицам города, который теперь называю домом, я даже не подозревала, что могу столкнуться с Джонатаном. Сколько раз мы были в радиусе одной мили друг от друга и не знали этого? Сколько раз мы оказывались в одной толпе на оживленном тротуаре или обедали в одном и том же ресторане?

– Нужно было присматривать за мамой, – продолжает он.

Я как-то встречалась с его матерью, и она мне нравилась почти так же сильно, как и моя собственная. Нетрудно было понять, откуда у Джонатана его доброта.

– Пожалуйста, передай ей привет от меня.

– Она умерла пару лет назад. Деменция. Врачи сказали, что она, вероятно, страдала ею много лет.

– Она назвала меня Кэтрин и не смогла найти ключи, – вспоминаю я, потому что у меня отличная память и теперь все встает на свои места.

Джонатан подтверждает мои слова коротким кивком.

– Работаешь в центре? – спрашивает он.

Я закрываю дверцу холодильника, смущенная тем, что все это время держала ее открытой.

– Да, в библиотеке Гарольда Вашингтона.

Мой ответ вызывает улыбку на его лице.

– Тебе подходит.

Разговор обрывается, повисает неловкая пауза. Раньше Джонатан всегда брал на себя большую часть беседы, но теперь нет. Эта тишина оглушает.

– Здорово было тебя повидать! – наконец выпаливаю я. Мой голос звучит выше, чем обычно. Меня снова бросает в жар, и я жалею, что не оставила дверь холодильника открытой.

– И я тоже рад.

Когда он поворачивается, чтобы уйти, меня пронзает такая тоска, что колени едва не подкашиваются. Я собираю все свое мужество и окликаю:

– Джонатан?

Его брови слегка приподнимаются, когда он оборачивается.

– Да?

– Не хочешь как-нибудь встретиться?

В голове проносятся воспоминания, и я говорю себе, что несправедливо так с ним поступать и что я уже достаточно натворила.

Он колеблется, но потом говорит:

– Конечно, Анника.

Джонатан достает из внутреннего кармана пиджака ручку, забирает из моей руки список покупок и корябает на обороте свой номер телефона.

– Я тебе позвоню, – обещаю я. – Скоро.

Он кивает, его лицо снова ничего не выражает. Джонатан, наверное, думает, что я не решусь. И он вправе так думать.

Но я позвоню. Я извинюсь. Спрошу его, можем ли мы начать все сначала. «С чистого листа», – скажу я.

Вот как сильно я хочу, чтобы воспоминания о девушке из его прошлого заменила женщина, которой я стала.

2. Анника

Чикаго

Август 2001 года

На первом сеансе терапии у Тины моим глазам потребовалось почти пять минут, чтобы привыкнуть к слабо освещенной комнате. Когда я наконец смогла ясно разглядеть пространство вокруг, то поняла, что это было сделано намеренно и что все находящееся в комнате помещено сюда, чтобы успокаивать. У торшера в углу (единственного источника света) был кремовый абажур, и на стену ложились мягкие тени. Коричневая кожа диванов и кресла казалась маслянисто-мягкой на ощупь, а толстый ковер вызывал желание скинуть туфли и утонуть пальцами ног в пушистом ворсе.

– Я столкнулась с Джонатаном, – говорю я Тине, когда прихожу на свою еженедельную встречу.

Говорю это прежде, чем она закрывает дверь. Тина садится в кресло, а я опускаюсь на мягкую кушетку напротив. Исходящие от нее флюиды окутывают меня, умеряя тревогу, которую я всегда испытываю от того, что пришла к специалисту.

– Когда же?

– В прошлый вторник. По дороге домой я зашла в «Доминик», и он был там.

Мы провели много часов, обсуждая Джонатана, и ей, конечно, должно быть любопытно, но мне ни за что не догадаться, о чем думает Тина, только по выражению ее лица.

– Как все прошло?

– Я вспомнила, что ты сказала мне сделать, если когда-нибудь увижу его снова. – Я просияла, садясь прямее, пусть диван и искушал растянуться на нем в полный рост. – У нас был разговор. Короткий, но приятный.

– Было время, когда ты бы этого не сделала, – хвалит меня Тина.

– Было время, когда я бы убежала через заднюю дверь, а после на два дня слегла в постель.

Да, я действительно чувствовала себя измотанной, когда наконец добралась домой с продуктами. А потом, раскладывая их по полкам, меня настигло горе, которое я испытывала из-за смерти матери Джонатана. Я долго плакала от осознания, что у него теперь вообще нет родителей. А еще я не успела сказать ему, что мне жаль, хотя произнесла эти слова у себя в голове. Несмотря на усталость, мне потребовалось немало времени, чтобы заснуть в ту ночь.

– Я думала, он в Нью-Йорке?

– Так и было. Он перевелся сюда, чтобы заботиться о маме, пока она не умерла. Это все, что я знаю.

Появление Джонатана было настолько неожиданным, настолько случайным, что я не смогла сформулировать даже несколько вопросов. Мне с опозданием пришло в голову, что я понятия не имею, женат ли он. Посмотреть на безымянный палец мужчины – ловкий ход, и он всегда приходит мне в голову слишком поздно, а в случае с Джонатаном – через целых два дня после встречи.

– Как ты думаешь, о чем подумал Джонатан, когда увидел тебя в магазине?

Тина знает, как трудно мне понять, о чем думают другие люди, поэтому ее вопрос меня не удивляет. За десять лет, что мы с Джонатаном не виделись, я снова и снова прокручивала в голове последние недели наших отношений и его прощальное сообщение, которое он оставил на моем автоответчике.

Тина помогла мне взглянуть на эти события глазами Джонатана, и от того, что я осознала, мне стало стыдно.

– Он не выглядел обиженным или рассерженным, – говорю я, хотя на самом деле это не было ответом на вопрос.

Тина знает все, что нужно знать об этой ситуации, и она, вероятно, могла бы сама рассказать мне, о чем думал Джонатан. Она просто хочет услышать мое мнение. На наших сеансах мне больше всего нравится, что я сама определяю, хочу я продолжить обсуждение или нет, поэтому Тина не будет настаивать. Во всяком случае, слишком сильно.

– А как он выглядел?

– Нормально, мне кажется. Джонатан улыбнулся, когда я рассказала ему о библиотеке. Он собрался уходить, но я спросила, можем ли мы сходить куда-нибудь, и он дал мне свой номер.

– У тебя немалый прогресс, Анника. Ты должна гордиться собой.

– Он, наверное, думает, что я не позвоню.

– А ты позвонишь?

Хотя я с тревогой представляю себе путь, который мне предстоит пройти, твердо отвечаю:

– Да.

Я всматриваюсь в лицо Тины, и, хотя я не могу быть уверена наверняка, думаю, она мной довольна.

3. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

В колледже, если кто-то хотел найти меня, искать стоило только в трех местах: в ветеринарной клинике для диких животных, в библиотеке или в помещении студенческого союза, где проходили встречи шахматного клуба.

Учитывая, сколько времени я проводила, работая волонтером в клинике, можно подумать, что я стремилась к карьере ветеринара. Животные входили в маленький список того, что приносит мне чрезвычайное счастье. Особенно те, что нуждались в моем внимании и заботе. Другие волонтеры могли бы предположить, что животные спасают меня от одиночества и изоляции, которые окружали меня в годы учебы в колледже, но мало кто поймет, что я просто предпочитаю общество животных обществу людей. Их трогательные взгляды, когда они проникались ко мне доверием, поддерживали меня больше, чем любое общение с людьми.

Если и было что-то, что я любила почти так же сильно, как животных, так это книги. Чтение переносило меня в экзотические места, в увлекательные исторические периоды и миры, которые сильно отличались от моего собственного. Однажды, декабрьским снежным днем, когда мне было восемь лет, моя обезумевшая от беспокойства мать нашла меня в домике на дереве, где я с упоением читала мою любимую книгу Лоры Инголс Уайлдер, ту, в которой папа попал в снежную бурю и ел леденцы, которые вез домой на Рождество для Лоры и Мэри. Мама искала меня уже полчаса и так долго звала по имени, что сорвала голос. Она, казалось, не могла понять, что я просто играю роль Лауры, которая ждала в хижине, хотя я неоднократно объясняла ей. Сидеть в холодном домике на дереве показалось мне вполне разумным. Когда я обнаружила, что могу сделать карьеру, которая позволит мне проводить дни в библиотеке, в окружении книг, то испытала глубочайшую радость.

До тех пор пока (мне тогда исполнилось семь) отец не научил меня играть в шахматы, я ничего не умела делать хорошо. Я не преуспевала в спорте, в школе получала то пятерки, то двойки – в зависимости от предмета и того, насколько он меня интересовал. Мучительная застенчивость мешала мне участвовать в школьных спектаклях или других внеклассных мероприятиях. Но шахматы, как и книги, заполняли пустоту в моей жизни. Хотя мне потребовалось много времени, чтобы это понять, я знаю, что мой мозг работает не так, как у других людей. Я мыслю категориями черного и белого. Но не абстрактного, а конкретного. Игра в шахматы с ее стратегиями и правилами соответствовала моему мышлению. Животные и книги поддерживали меня, но шахматы давали возможность быть частью чего-то большего.

Когда я играла, то почти вписывалась в мир нормальных людей.

Шахматный клуб «Иллийни» собирался в помещении фуд-корта студенческого союза по воскресеньям с 6:00 до 8:00 вечера. В начале семестра, когда участники еще не увязли по уши в домашних заданиях и не были заняты подготовкой к экзаменам, приходило под тридцать человек. К тому времени, когда приближался конец семестра, наши ряды редели и набиралось в лучшем случае человек десять. Воскресные заседания шахматного клуба были неформальными и состояли в основном из дружеских партий и общения. Встречи шахматной команды – для членов, которые хотели участвовать в турнирах, – проводились по вечерам в среду и были посвящены тренировочным матчам, решению шахматных головоломок и анализу известных шахматных партий. Хотя я обладала необходимыми навыками и предпочла бы более формальную структуру встреч шахматной команды, у меня не было никакого желания соревноваться.

Джонатан начал посещать воскресные занятия, когда я училась на последнем курсе. В то время как остальные члены клуба болтали друг с другом, я ежилась на своем месте, готовясь к игре. Едва сев, я сразу скинула туфли и прижала ступни босых ног к прохладному гладкому полу. Это было чертовски приятно, хотя я никому и никогда не смогла бы объяснить почему. Я смотрела, как Джонатан приветствует Эрика, президента нашего клуба, который улыбнулся и пожал ему руку. Через несколько минут Эрик призвал собравшихся обратить на него внимание, повысив голос, чтобы перекричать всех:

– Всем здравствуйте. Новые члены клуба, пожалуйста, представьтесь. После идем есть пиццу в «Уно» со всеми желающими.

Потом Эрик повернулся к Джонатану и указал на меня. Это наполнило меня ужасом, и я застыла.

Я почти всегда играла с Эриком по двум причинам. Во-первых, мы вступили в шахматный клуб в один и тот же день, когда учились на первом курсе, и поскольку мы оба были новенькими, показалось разумным первую партию сыграть друг с другом. Во-вторых, никто больше не хотел со мной играть. Если мы с Эриком быстро заканчивали игру, он уходил играть с кем-нибудь другим, а я шла домой. Мне нравилось играть с ним. Эрик был добр, но это никогда не мешало ему играть в полную силу. Если я его побеждала, то знала, что заслужила победу, потому что он не щадил меня. Но теперь, когда Эрик был избран президентом и часть вечера проводил, отвечая на вопросы или выполняя другие административные функции, у него не всегда находилась возможность играть со мной.

У меня свело желудок, когда Джонатан подошел ко мне, и я старалась успокоиться, щелкая пальцами под столом, как будто пыталась стряхнуть с кончиков что-то неприятное. Когда я была маленькая, то в таких ситуациях раскачивалась и напевала, но, став старше, научилась другим, более скрытным способам успокоиться. Когда Джонатан сел напротив, я кивнула в знак приветствия.

– Эрик подумал, что сегодня мы могли бы стать партнерами. Я Джонатан Хоффман.

У него были квадратный подбородок и ярко-голубые глаза. Короткие темные волосы выглядели блестящими, и я задалась вопросом, будут ли они мягкими и шелковистыми на ощупь. От Джонатана слегка пахло хлоркой, и хотя я ненавидела большинство запахов, этот почему-то меня не беспокоил.

– Анника Роуз, – сказала я едва слышным шепотом.

– Моника?

Я отрицательно покачала головой.

– Без «м».

Неразбериха вокруг моего имени сопровождала меня всю жизнь. В седьмом классе одна особо мерзкая девчонка по имени Мария толкнула меня головой в шкафчик. «Дурацкое имя для дуры», – прошипела она, а я в слезах убежала в кабинет медсестры.

– Анника, – произнес Джонатан, словно пробуя его на вкус. – Круто. Давай играть.

Мы с Эриком играли белыми поочередно и тем самым по очереди пользовались небольшим преимуществом, которое они давали, и если бы мы играли вместе в тот вечер, то была бы его очередь. Поэтому теперь, когда я неожиданно оказалась в паре с Джонатаном, фигуры перед ним были белыми, и первый ход сделал он.

Судя по его гамбиту, он был поклонником чемпиона мира Анатолия Карпова. Как только я определила его стратегию, то выбрала соответствующую защиту и погрузилась в игру. Звуки и запахи фуд-корта исчезли вместе с моей нервозностью. Я больше не слышала обрывков разговоров студентов, пока они ели свои гамбургеры и картошку фри, или шипения свежеприготовленного риса с курицей. Не чувствовала запаха горячей пиццы с пепперони из духовки. Я с самого начала играла безжалостно, потому что всю жизнь каждую партию играла ради победы, но при этом не торопилась и сосредоточенно обдумывала каждый следующий ход. Мы оба за всю партию не произнесли ни слова.

Игра в шахматы в основном бесшумна, но для меня в отсутствии звука есть особая прелесть.

– Шах и мат, – сказала я.

Повисла долгая пауза, а затем он сказал:

– Хорошая партия. – Джонатан огляделся, но из членов клуба осталось только несколько человек. Все остальные ушли ужинать, а мы все еще играли.

– Ты тоже неплох, – ответила я, потому что победа была одержана с таким же трудом, как и любая другая, которую я одерживала над Эриком.

– Идешь на пиццу с пивом?

Я встала, схватила рюкзак и выдавила из себя:

– Нет. Я иду домой.

Когда я открыла дверь квартиры в кампусе, в которой мы с Дженис жили последние два года, меня встретила стойкая смесь ароматов сандалового дерева, ладана и лизола. Благовония должны были заглушить легкий запах марихуаны, который всегда исходил от одежды бойфренда Дженис. Она ни за что не позволила бы Джо накуриться в нашей квартире, впрочем, сама она не могла бы определить, чем от него пахнет. Но у меня было очень чувствительное обоняние, и я поняла, что это за запах, как только она нас познакомила. Дженис знала, что я просто не в силах справляться с воспоминаниями, которые вызывали эти запахи.

Лизол должен был нейтрализовать последствия того, что Джен готовила для Джо. Она любила экспериментировать с рецептами и часами колдовала на кухне. Джен тяготела к гурманским блюдам, в то время как у меня были скорее пищевые пристрастия шестилетнего ребенка. Я не раз замечала, как Джо удивленно пялится на жареный сыр или куриные наггетсы на моей тарелке, пока Дженис тушила на плите что-то мудреное. Я ценила ее готовность свести запахи в нашей квартире к минимуму, но у меня не хватало духу сказать ей, что лизол и благовония делали только хуже. А поскольку жить со мной было не так-то просто, я бы никогда не стала возмущаться по поводу запахов.

– Как прошла встреча клуба? – спросила Дженис, когда я вошла, бросила рюкзак на пол и плюхнулась на диван.

Мне потребуется еще несколько часов, чтобы полностью расслабиться, но пребывание дома позволило немного успокоиться, и мое дыхание стало более глубоким.

– Ужасно. Там был новенький, и мне пришлось играть с ним.

– Хорош собой?

– Я очень устала.

Джен села рядом.

– Как его зовут?

– Джонатан. – Я сбросила туфли. – Я так зла на Эрика. Он же знает, что мы всегда играем вместе.

– Кто победил?

– Что? О! Я.

Дженис рассмеялась.

– И как все прошло?

– Как обычно.

– Хочешь, поджарю тебе сыр? Я уже приготовила порцию для Джо. У меня в холодильнике лежит курица, замаринованная для цыпленка по-флорентийски, но он захотел сыр. И ты еще говоришь, что у вас с ним нет ничего общего.

– Он не воспринял меня всерьез.

Джонатан совершил ошибку, которую часто совершали люди до него: он пренебрег моими способностями, будучи слишком уверен в своих собственных. Скоро я узнаю, что это будет первый и последний раз, когда он допустил такую ошибку со мной.

– В следующее воскресенье ты снова будешь играть с Эриком.

– Я слишком устала, чтобы есть.

«Понятия не имею, как вы друг с другом разговариваете, что вообще говорите», – сказал как-то Джо, когда впервые стал свидетелем одного из наших разговоров.

Честно говоря, это было не только потому, что (как я подозревала) он был в тот момент под кайфом. У Дженис было три года, чтобы научиться говорить со мной. Надо отдать ей должное, она овладела языком общения со мной, как опытный лингвист.

Не в силах поддерживать дальнейший разговор, я побрела по коридору в свою комнату, упала ничком на кровать и проспала, не раздеваясь, до следующего утра.

4. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Я иду по улице, чтобы встретиться с Нейтом, ведь мы собирались выпить после работы, но вдруг у меня звонит телефон. На дисплее высвечивается неизвестный номер. Я весь день торчал на совещаниях, и единственное, что меня сейчас интересует, – это холодное пиво. Август в Чикаго бывает душным, и моя рубашка прилипает к спине под пиджаком. Когда я слышу сигнал нового голосового сообщения, то решаю посмотреть, кто это, чтобы потом выбросить из головы и спокойно насладиться своим пивом.

Услышав голос Анники, я застываю как вкопанный. Вероятность, что она действительно позвонит, была такой же мизерной, как наши шансы помириться с моей бывшей женой. Отступив к стене, чтобы меня не толкали, я зажимаю одно ухо, чтобы лучше слышать, и прогоняю сообщение с самого начала.

Привет. Я подумала, может быть, ты захочешь встретиться, позавтракать в субботу или в воскресенье в «Бриджпорт Кофе». В любое время, когда тебе удобно. Ладно, пока.

Я слышу дрожь в ее голосе. Есть еще одно сообщение.

Привет. Это Анника. Наверное, надо было представиться в первом сообщении.

Голос все еще дрожит, а вдобавок – смущенный вздох. Есть и третье.

Прости меня за все эти сообщения. Я только что поняла, что не оставила тебе свой номер телефона.

Она нервозно тараторит свой номер, а ведь в этом нет необходимости, так как я мог вытащить его из списка входящих.

Так что просто позвони мне, если захочешь встретиться и выпить кофе. Ладно, пока.

Я представляю себе, как она измученно падает в кресло после этих сообщений, я ведь знаю, как это для нее трудно.

Тот факт, что Анника все-таки это сделала, о многом говорит.

В темном баре слабо пахнет сигаретным дымом и мужским одеколоном. Это заведение из тех, куда ходят только одинокие мужчины, чтобы расслабиться, прежде чем отправиться домой в плохо обставленную квартиру, никогда не знавшую женской руки. Я ненавижу такие места, но Нейт все еще находится в фазе ежедневного пьянства после развода, и я слишком хорошо помню, каково это. Когда я вхожу в бар, он сидит за стойкой и по чуть-чуть сдирает этикетку с бутылки пива.

– Привет, – говорю я, садясь рядом с ним, ослабляю галстук и жестом прошу бармена принести мне то же самое.

Нейт указывает на окно бутылкой.

– Я тебя видел. Лучше отключи телефон, если хочешь спокойно насладиться пивом.

Мы с Нейтом работаем в разных фирмах, но лозунг у обеих компаний один и тот же: «Уйма работы и никакого веселья приносят нашей компании кучу денег».

– Это не по работе. Голосовое сообщение от старой подруги, с которой я столкнулся на днях. Она сказала, что позвонит. Я сомневался.

– Сколько времени прошло?

– Мне было двадцать два, когда я видел ее в последний раз. А если бы я знал, что… есть вероятность, что я еще десять лет ее не увижу, наверно, повел бы себя иначе.

– И как она выглядит?

Бармен ставит передо мной пиво, и я делаю большой глоток.

– Годы были очень добры к ней, – замечаю я, ставя бутылку обратно на стойку.

– Так это было серьезно или просто интрижка?

– Для меня – серьезно.

Я пытаюсь убедить себя, что и для Анники тоже все было серьезно, но иногда задумываюсь: а не лгу ли я себе.

– Думаешь, она хочет все вернуть?

– Я понятия не имею, чего она хочет.

Отчасти это так. Я даже не знаю, свободна ли Анника. Сомневаюсь, что она замужем, потому что на пальце не было кольца, но это не значит, что у нее нет отношений.

– Все еще по ней сохнешь?

Время от времени, особенно сразу после нашего с Лиз расставания, когда я лежал в постели один и не мог заснуть, я думал об Аннике.

– Это было очень давно.

– Я знаю парня, который так и не смог забыть девушку, бросившую его в восьмом классе.

– Возможно, это не единственная его проблема.

Хотя действительно прошло очень много времени, иногда мне кажется, что это было вчера. Я с трудом помню имена девушек, которые были до нее, а после нее была только Лиз. Но я могу с невероятной ясностью вспомнить почти все, что произошло за то время, что я провел с Анникой.

Наверное, потому, что никто никогда не любил меня так сильно и беззаветно, как она.

Я смотрю на Нейта.

– Ты когда-нибудь влюблялся в девушку, которая была иной? Не просто отличалась от любой девушки, с которыми ты встречался раньше, а от большинства людей вообще?

Нейт делает знак бармену принести еще пива.

– Маршировала под бой другого барабана, да?

– В такт вообще другому оркестру. Тому, о котором ты никогда не слышал и уж никак не ожидал, что он тебе понравится.

Когда Анника раздражала меня или расстраивала, а это случалось довольно часто, я говорил себе, что есть много других девушек, с которыми не так трудно. Но через двадцать четыре часа я уже стучал в ее дверь. Я скучал по ее лицу, по улыбке, по всему, что делало ее иной.

– Она, должно быть, была горячей штучкой, потому что такие вещи никогда не срабатывают, если девушка просто средненькая.

Когда самолет Джона Кеннеди-младшего рухнул в Атлантику за несколько месяцев до того, как Лиз сдалась и вернулась в Нью-Йорк без меня, его фотография (вместе с фотографиями жены и невестки) несколько дней то и дело мелькала в телевизоре. Поскольку я не интересовался новостями о знаменитостях, то до тех пор не понимал, насколько Анника похожа на Кэролин Бессетт Кеннеди. У них было схожее строение лица, голубые глаза и такие светлые волосы, что они казались почти белыми. Обе обладали поразительной красотой, которая бросалась в глаза даже в толпе. Когда я столкнулся с Анникой в супермаркете, сходство было еще более заметным. Волосы у нее теперь подстрижены короче, чем были в колледже, и теперь они лежат гладко и ровно, но она все еще пользуется губной помадой того же оттенка. Когда мой мозг зафиксировал этот факт, кое-какое воспоминание немного растопило лед в моем сердце.

– Анника прекрасна.

– Значит, безумие тут побоку.

– Вот уж ничего такого я не говорил! – Мой ответ звучит резче, чем я рассчитывал, и мы оба пьем в неловком молчании.

Я бы солгал, если бы не признался – по крайней мере самому себе, – что внешность Анники сыграла свою роль в моем первоначальном увлечении ею и моей готовности на кое-что закрывать глаза. Когда Эрик указал на нее в тот день в помещении студенческого союза, я не мог поверить своей удаче, хотя и удивлялся, почему такая красивая девушка сидит одна. Было бы легко отмахнуться от нее так же, как делали остальные, найти кого-нибудь другого, с кем можно поиграть в следующий раз. Но я искал ее снова и снова, потому что чувствовал себя разбитым из-за неприятностей, в которые попал в Северо-Западном университете, и был переполнен горечью из-за обиды размером с гору Синай, которую лелеял внутри себя. Я был не слишком уверен в себе, а от проигранной партии стало только хуже. Меня передергивает от воспоминаний, и только сейчас, десять лет спустя, я понимаю, сколько сил я потратил впустую, сражаясь в несущественных битвах, в которых и сражаться-то не стоит. В то время Анника этого не знала, но она была именно тем, кто мне был нужен, чтобы я снова поверил в себя. И со временем я понял, что она намного больше, чем просто смазливая мордашка.

– Ты собираешься с ней встречаться? – спрашивает Нейт.

Всякий раз, когда я думаю об Аннике, мои мысли возвращаются к моменту нашего расставания и к тому же вопросу, повисшему в воздухе без ответа. Это как камешек в ботинке, неудобно, но терпимо.

Но этот камешек никуда не исчезает.

Я делаю еще глоток пива и пожимаю плечами.

– Еще не решил.

Вернувшись домой, я наливаю себе виски и бесцельно стою у окна, наблюдая, как садится солнце. Когда виски кончается, я снова прослушиваю сообщения Анники, потому что я официально пьян и скучаю по ее голосу. То, что я ей не перезвонил, кажется теперь ребячеством и мелочностью. Возможно, я просто жалею себя, потому что две последние женщины, которых я любил, решили, что больше не любят меня. К тому времени, когда Лиз подала на развод, я тоже больше ее не любил, но Анника – совсем другое дело.

Я тянусь к телефону, и когда у нее включается автоответчик, говорю:

– Это Джонатан. Я могу встретиться с тобой за кофе в воскресенье утром, в десять, если у тебя получится. Пока, увидимся.

Может быть, Анника позвонила потому, что наконец-то готова раз и навсегда вытащить камешек из моего ботинка. Кроме того, сколько бы я ни расстраивался из-за того, как закончились наши отношения, я хочу знать, что у нее все в порядке. Хотя по тому, как она держалась, я чувствовал, что у нее все хорошо, но мне нужно знать, по-прежнему ли она взваливает на себя всю тяжесть этого бремени.

Кроме того, я бы не сказал ей «нет», потому что никогда не мог этого сделать.

5. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Когда я подхожу к кафе, Анника стоит на тротуаре, переминаясь с ноги на ногу. Увидев меня, она сразу же останавливается.

– Доброе утро, – говорю я.

– Доброе утро.

На ней летнее платье, но в отличие от той одежды, что она носила раньше, эта сидит по фигуре. Мой взгляд притягивают ее узкие плечи и впадины на шее и ключицах.

– Идем внутрь?

– Конечно.

Анника делает шаг к двери, но колеблется, увидев, что в маленьком кафе собралась огромная толпа. Место встречи выбрала она, но время-то выбрал я, и, возможно, Анника предпочла бы встретиться раньше или позже, чтобы избежать толкотни. Если мне не изменяет память, в этом конкретном заведении есть просторный внутренний дворик, так что, возможно, столпотворение не имеет значения. Инстинктивно я протягиваю руку к ее пояснице, чтобы направить Аннику, но в последнюю минуту отдергиваю. Я был одним из немногих людей, чьи прикосновения она готова выносить. В то время ей нравилось чувствовать на себе мои руки, мое тело становилось ее личной подушкой – или одеялом безопасности.

Но так было много лет назад.

Мы подходим к стойке и делаем заказ. В колледже Анника бы попросила сок, но сегодня мы оба заказываем кофе со льдом.

– Ты уже завтракала? – спрашиваю я, указывая на витрину с выпечкой.

– Нет. То есть я не знала, позавтракаешь ли ты, поэтому немного поела, но не столько, чтобы считать это полноценным завтраком. Сейчас я еще не голодна.

Когда слова слетают у нее с языка, она смотрит вниз на свои туфли, а затем куда-то мне за плечо, в сторону бариста. Куда угодно, только не на меня. Я не против. Особенности Анники я воспринимаю легко – это как надеть разношенные кроссовки. Мне стыдно признаться в этом даже самому себе, но благодаря ее нервозности я всегда чувствовал себя непринужденнее.

Я пытаюсь заплатить, но Анника не позволяет.

– Ничего, если мы посидим снаружи? – спрашивает она.

– Конечно.

Мы садимся за столик, затененный большим зонтом.

– Ты прекрасно выглядишь, Анника. Еще при той встрече надо было сказать.

Она слегка краснеет.

– Спасибо. И ты тоже.

Из-за зонтика сразу становится прохладнее, и румянец на щеках Анники исчезает. Когда я поднимаю свой стакан, чтобы взять в рот соломинку, она прослеживает движение моей левой руки, и мне требуется секунда, чтобы понять, что она проверяет, есть ли у меня обручальное кольцо.

– Как поживает твоя семья? – спрашиваю я.

Анника выглядит довольной, что я начал с чего-то настолько нейтрального.

– У них все хорошо. Отец ушел на пенсию, и они с мамой много путешествовали. Уилл все еще в Нью-Йорке. Я видела его несколько месяцев назад, когда летала к Дженис. Она живет в Хобокене с мужем и их шестимесячной дочерью.

– Значит, вы поддерживаете связь?

Дженис всегда была для Анники чем-то большим, чем просто соседка по комнате, так что меня не удивляет, что их дружба все еще крепка.

– Она моя самая близкая подруга, пусть даже мы не так часто видимся. – Анника делает глоток кофе. – Ты живешь где-то поблизости?

– На Уэст Рузвельт-роуд.

– А я на Саут-Уобаш.

Нас разделяет всего десять минут.

– Интересно, сколько раз мы были близки к тому, чтобы столкнуться друг с другом.

– Я тоже об этом думала, – говорит Анника.

– Мне и в голову не пришло, что ты стала бы жить в центре.

– До работы всего двадцать минут пешком, и, если погода плохая, можно взять машину в каршеринге. У меня есть водительские права, но нет машины. Она мне не слишком нужна, чтобы перемещаться по городу.

– Тебе нравится работать в библиотеке?

– Нравится. Я мечтала об этом. – Анника делает паузу, а потом говорит: – Тебе, наверное, тоже нравится твоя работа. Десять лет прошло, а ты все еще там работаешь.

– Это солидная компания, и они выполнили все свои обещания.

В карьерном плане я продвинулся даже чуть дальше, чем мне наметили во время собеседования, и в большинстве случаев мне нравится моя работа. Иногда я ненавижу ее, но потом напоминаю себе, что, как и сказала Анника, это то, о чем я всегда мечтал.

– Ты все еще плаваешь?

– Каждое утро в спортцентре. Что насчет тебя? Чем ты занимаешься в свободное время?

– Я работаю волонтером в приюте для животных, когда могу, и работаю неполный рабочий день в Чикагском детском театре. Помогаю преподавать актерское мастерство по утрам в субботу. Я написала пьесу.

– Ты написала пьесу? Это потрясающе.

– Ради забавы. Дети проделали с ней огромную работу. Я сейчас работаю над еще одной, чтобы они поставили ее на Рождество.

– Сколько им лет?

– Я работаю с разными возрастными группами. Младшим четыре и пять, а старшим – от девяти до одиннадцати. Они отличные ребята.

– А свои у тебя есть?

Ее глаза расширяются.

– У меня? Нет.

– Ты замужем? В отношениях?

Анника отрицательно качает головой.

– Я никогда не была замужем. Я кое с кем встречалась, но мы расстались. А ты женат?

– Был. Мы развелись около полутора лет назад.

– Ты женился на той девушке? Про которую было то сообщение на автоответчике?

Значит, думаю я, она все-таки его прослушала.

– Да.

– У тебя есть дети? – Она выглядит встревоженной, ожидая моего ответа.

– Нет.

У Лиз были очень четкие цели, когда речь заходила о ее работе, и она не собиралась прекращать восхождение по карьерной лестнице, пока не пробьется на самый верх. Когда я только-только приехал в Нью-Йорк, ее целеустремленность была как маяк, именно это и притянуло меня к ней. Я был полностью за то, чтобы Лиз взбиралась по карьерной лестнице, но каждая ступенька означала определенный промежуток времени, и когда она сообщила мне, что готова будет завести детей не раньше, чем когда ей исполнится сорок один год, да еще спросила, как я отношусь к замораживанию яйцеклеток, я решил, что она шутит.

Но она не шутила.

Забавно, что та самая черта, которую ты полюбил в ком-то, становится невыносимой, когда пытаешься с этим человеком расстаться. И забавно тут не в смысле – смешно до колик. А в смысле – как, скажите на милость, ты с самого начала этого не замечал?

Я согласился встретиться с Анникой сегодня, потому что надеялся получить ответы на некоторые вопросы, но к тому времени, когда мы допивали кофе, наш разговор не продвинулся дальше светской болтовни. Она явно не готова вернуться к тому, что произошло между нами, по крайней мере пока, и было бы излишне грубо давить на нее.

– Готова? – спрашиваю я, когда в наших бокалах не остается ничего, кроме тающего льда.

Вместо ответа Анника молча встает и, пока мы идем, упоминает, как ей нравится близость ее квартиры к парку и музеям, и перечисляет любимые места, где берет еду навынос или куда ходит за покупками. По соседству с квартирой у нее есть все необходимое, и что Анника живет в центре, кажется теперь вполне логичным. Она живет в мирке, где ничто не выводит ее из зоны комфорта и все находится в пределах досягаемости.

Мне сразу следовало понять: у Анники все в порядке. Здесь некого спасать.

Когда мы подходим к ее многоквартирному дому, подпрыгивающая походка и нервная болтовня Анники усиливаются, поскольку ее беспокойство достигает лихорадочных высот. Неужели она ждала, что я что-то скажу, и теперь, когда мы почти пришли, она боится, что конфронтация неизбежна?

Я хватаю ее за руку, потому что не знаю, как еще ее успокоить, и от внезапного воспоминания застываю как вкопанный. Мы уже не на Саут-Уобаш, а перед дверью ее общежития. Ее ладонь в моей – маленькая и мягкая, и на ощупь – точно такая же, как тогда, когда я держал ее в первый раз.

– Нам не обязательно об этом говорить.

Анника перестает нервно подергиваться, и по выражению явного облегчения на ее лице я понимаю, что был прав. Сегодня не будет никаких объяснений, но я не уверен, что у меня хватит мужества получить их.

– Я просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке.

Она делает глубокий вдох.

– У меня все в порядке.

– Хорошо. – Я бросаю взгляд на дверь ее дома. – Ну мне пора идти. Было здорово тебя повидать. Спасибо за кофе. Береги себя, Анника.

Хотя она с трудом расшифровывает выражения лиц других людей, ее лицо – открытая книга, и никому не составит труда понять ее. Мне всегда было интересно, не преувеличивает ли она, чтобы помочь людям понять, о чем она думает. Я нахожу это милым.

Когда Анника понимает, что одно свидание за кофе – это предел нашего воссоединения, вид у нее становится подавленный. Хотя это не намеренно и, конечно же, не возмездие, у меня мелькает мысль, что это первый раз, когда я сделал что-то, причиняющее ей боль.

И это ужасно.

Но, может быть, после окончания моего неудачного брака прошло еще слишком мало времени. Вот чего никто не расскажет вам о разводе. Сколько бы вы с супругом или супругой ни говорили, что вашим отношениям конец, это чертовски больно, когда вы идете разными путями, а боль следует за вами до тех пор, пока однажды не исчезнет. Я только недавно заметил ее отсутствие, и у меня нет желания рисковать, заменяя ее на новую.

Я не хочу уходить.

Мне хочется прижать Аннику к себе, зарыться пальцами в ее волосы и поцеловать, как раньше.

Вместо этого я ухожу прочь, чувствуя себя безумно одиноким и очень, очень усталым.

6. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Через неделю после того, как я обыграла Джонатана в шахматы, Эрик за несколько минут до начала воскресной встречи клуба сел напротив меня, тем самым восстановив порядок в хаосе, в который он вверг мой мир.

– Пожалуйста, скажи мне, что в этом году ты согласишься участвовать, – начал он.

– Ты же знаешь, что нет.

– Ты могла бы, если бы захотела.

– Я не хочу этого делать. Мне не нравится быть вдали от дома.

– Тебе придется уезжать всего пару раз. Три, если мы попадем в Панамериканский межвузовский чемпионат. В октябре будет тренировочный тур в Сент-Луисе. Ты можешь поехать туда. Посмотришь, как получится. А оттуда поехать домой.

– Я не вожу машину.

– Тебя бы кто-нибудь отвез.

– Я подумаю.

Эрик кивнул.

– Хорошо. Держу пари, тебе понравится.

Я знала, что сразу возненавижу поездку, и поспешила выкинуть эту мысль из головы. Я изучала доску, уже формируя свою стратегию и обдумывая, какой ход будет наиболее эффективным, как чей-то голос произнес:

– Ты не будешь возражать, если я снова поиграю с Анникой?

Джонатан смотрел на нас сверху вниз. Зачем ему снова играть со мной? В тех нечастых случаях, когда Эрик пропускал встречу, другие члены клуба редко приглашали меня поиграть, и в итоге я потихоньку уходила и возвращалась домой.

– Конечно, старик. Никаких проблем, – сказал Эрик.

Джонатан сел напротив меня.

– Ты не против?

Я вытерла ладони о юбку и постаралась не паниковать.

– Я всегда играю с Эриком.

– Он твой парень?

– Что? Нет. Я просто… Я всегда с ним играю.

Но Эрик уже занял место через две доски от меня с первокурсником по имени Дрю.

– Извини. Хочешь, чтобы я попросил его вернуться?

Я-то как раз хотела этого, но еще больше хотела, чтобы мы начали играть и прекратились все эти разговоры. Поэтому я сделала единственное, что могла, чтобы этого добиться: взяла свою белую пешку и сделала первый ход.

На этот раз победил Джонатан. Я пустила в ход все свои навыки, но их все равно не хватило, и он заслужил победу.

– Спасибо, – сказал Джонатан. – Это была отличная игра. – Джонатан насвистывал, собирая свои вещи.

Наша партия продолжалась так долго, что все уже разошлись ужинать. Когда я взяла свой рюкзак и повернулась в сторону двери, Джонатан схватил свой и пошел вместе со мной. Я отчаянно надеялась, что это просто потому, что мы оба идем к двери, и что по пути к ней он будет молчать, но я ошиблась.

– Хочешь, догоним остальных? Поедим пиццы?

– Нет.

– Ты действительно хорошо играешь в шахматы.

– Я знаю.

– Ты давно играешь? – не унимался он.

– С тех пор, как мне исполнилось семь.

– Ты давно в шахматном клубе?

– С первого курса.

В нем было, наверное, шесть футов два дюйма против моих пяти футов четырех дюймов, и ноги у него были намного длиннее моих. Мне пришлось ускорить шаг, чтобы соответствовать его темпу и отвечать на вопросы, которыми Джонатан продолжал забрасывать меня. Это было несправедливо, ведь я не хотела отвечать или вообще идти с ним рядом.

– Ты всегда знала, что вступишь в клуб?

– Нет.

Я случайно обнаружила шахматный клуб через три недели после того, как заселилась в общежитие: в тот день я позвонила родителям, сказав им, что бросаю учебу, и попросила приехать за мной на следующее утро. Предыдущие двадцать дней я провела в парализующем водовороте громких звуков и неприятных запахов, подавляющих стимулов и сбивающих с толку социальных норм. В общем, на меня свалилось гораздо больше того, с чем я могла справиться. Родители забрали меня из школы в середине седьмого класса, и дальше мать обучала меня на дому, так что переезд в общежитие колледжа стал особенно внезапным и пугающим. Дженис Олбрайт, болтливая брюнетка из Алтуны, штат Айова, которую университет случайно назначил моей соседкой по комнате, казалось, легко преодолевала стремительный натиск студенческой жизни, а я тем временем застряла в лабиринте, делая неправильные повороты и отступая назад. Я тянулась за Дженис, как струйка дыма, которую она никак не могла стряхнуть, одинокая фигура в море обнимающихся парочек и компаний друзей, смеющихся и шутящих по дороге на занятия. Я ходила за ней на лекции, в библиотеку и в столовую.

В то воскресенье Дженис и две ее подруги вернулись в нашу комнату в общежитии вскоре после того, как я со слезами на глазах позвонила своим родителям. Одна из них села рядом с Дженис на кровать, а другая устроилась на краю моей. Я сидела, скрестив ноги практически у подушки, и появление девушки заставило меня нырнуть под одеяло с книгой и фонариком – маневр, которым я пользовалась с детства, когда мне полагалось спать, а не читать. Был сентябрь, и наша комната, в которой не было кондиционера, большую часть времени напоминала сауну. Под одеялом было почти невыносимо, воздух стал душным и горячим.

– То, что ты так выглядишь, еще не значит, что ты можешь быть странной, – сказала девушка.

Я замерла, надеясь, что она обращается не ко мне, но тут же поняла, что как раз ко мне. Я достаточно часто слышала разные вариации этих интонаций, когда делала что-то, что люди считали странным или необычным. «Она же такая хорошенькая», – удивлялись они, словно то, как я выгляжу, и то, как себя веду, были взаимоисключающими факторами. Я действительно хорошенькая. Знаю это по двум причинам: люди говорили мне это всю мою жизнь и у меня есть зеркало. Иногда я задавалась вопросом, насколько хуже люди относились бы ко мне, будь я уродиной. Я никогда не думала об этом долго, потому что была почти уверена, что знаю ответ.

– Не груби, – приказала Дженис.

– Что не так? – удивилась девушка. – Это же правда странно.

Хотя Дженис редко разговаривала со мной за те три недели, что мы жили вместе, она никогда не была груба со мной. А однажды, на второй неделе нашей жизни в общежитии, когда у меня катастрофически не хватало чистой одежды, Дженис показала мне, где находится прачечная, и научила пользоваться стиральными машинами. Мы молча стояли бок о бок, складывали чистую одежду и убирали ее в корзину, которую Дженис привезла в нашу комнату.

Внезапно я снова перенеслась в среднюю школу, и меня охватил ужас, которого я не испытывала уже много лет. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое, и задрожала, когда мои глаза наполнились слезами. Капли пота выступили на лбу, а воздух под одеялом заканчивался. Теперь я никак не могла показать свое лицо.

– Почему бы вам, девчонки, не пойти без меня, – сказала Дженис. – Мне нужно нагнать с домашкой.

– Господи, да ты просто мечта, а не соседка, – ответила одна из девушек.

– Забудь о ней, – сказала другая. – Она не твоя забота.

– Я не против за ней присмотреть. Кроме того, это все равно что пнуть щенка. – Дженис произнесла это тихо, но я услышала.

Тихий щелчок двери возвестил об их уходе, и я вылезла из-под одеяла и жадно начала глотать воздух.

– Зачем кому-то вообще пинать щенка?

– Незачем.

– Тогда почему ты так говоришь?

– Это всего лишь выражение.

Я вытерла щеки тыльной стороной ладони. Чем усерднее я пыталась остановить поток слез, тем быстрее они падали. Некоторое время мы обе молчали, и слышалось только мое сопение, пока я пыталась взять себя в руки. От дальнейшего унижения меня спас телефонный звонок, и Дженис поднялась, чтобы ответить.

– Привет. Да, это Дженис, – услышала я ее голос.

Затем она вытянула шнур до предела, чтобы взять телефон в коридор и поговорить с кем-то наедине, чтобы я не слышала. Через несколько минут она вернулась, повесила трубку и опять села на край моей кровати.

– Иногда я скучаю по своей старой комнате. У меня шестеро братьев, но я поздний ребенок, и сейчас они все разъехались. Но я помню, как это было, когда мы все жили вместе. Они сводили меня с ума. Трудно не иметь места, где можно побыть одной.

Я не произнесла ни слова, и все же Дженис, казалось, точно знала, о чем я думаю и что чувствую. Как же ей это удалось?

– На улице так жарко. Я подумывала сходить в столовку студенческого союза выпить лимонаду. Почему бы тебе не пойти со мной?

Я не хотела этого делать. Мои родители обещали, что приедут утром, чтобы забрать меня из этого кошмара, и я хотела снова залезть под одеяло и отсчитывать минуты до их появления. Но какая-то часть моего мозга понимала, какое одолжение Дженис мне делает, поэтому я сказала:

– О’кей.

Пока мы шли к зданию студенческого союза, Дженис указала на ветеринарную клинику:

– Я слышала, там нужны добровольцы. Тебе стоит пойти и поговорить с ними. Вероятно, им не помешают люди, которые были бы добры к животным.

Я кивнула, но у меня не хватило смелости сказать ей, что утром меня здесь не будет.

Пока мы стояли в очереди за лимонадом, я заметила шахматные доски. По меньшей мере пятнадцать досок лежали на сдвинутых столах, и на них выстроились фигуры в ожидании партий. За столами сидели студенты, разговаривая и смеясь перед началом игры.

Должно быть, я уставилась на них во все глаза, потому что Дженис спросила:

– Ты играешь?

– Да.

– Пойдем посмотрим.

– Я не хочу.

– Пошли.

Она протянула мне лимонад, и я последовала за ней к студенту явно старше нас, стоявшему возле одной из шахматных досок.

– Что у вас тут? Моя подруга играет в шахматы, и ей интересно.

– Здесь собирается шахматный клуб, – сказал парень, глядя на меня. – Меня зовут Роб. Мы здесь каждое воскресенье с шести до восьми. Как тебя зовут?

Дженис толкнула меня локтем, и я сказала:

– Анника.

Тогда он повернулся к парню справа.

– Это Эрик. Он тоже новенький. Если ты останешься, у нас будет четное число, и все смогут играть.

– Ей бы очень хотелось, – вмешалась Дженис.

Я смотрела куда-то вдаль, поэтому Дженис встала в поле моего зрения, чтобы посмотреть мне в глаза, отчего мне стало очень не по себе.

– Я вернусь в восемь, чтобы тебя забрать. Я подойду прямо сюда, к этому столу, и мы вместе пойдем домой.

– О’кей.

Я села напротив Эрика, и от того, чтобы в ужасе убежать, меня удержало только то, что он сделал первый ход. Инстинкт взял верх, и пока я формулировала свою стратегию и мы играли, то забыла, как сильно ненавижу колледж и как глупо себя чувствую, пытаясь делать то, что естественно для всех остальных. Все свои разочарования и обиды я выплеснула в партию, и я играла жестко. Эрик оказался достойным противником, и к тому времени, когда я уступила ему победу, хотя и дралась до последнего, я снова почти почувствовала себя нормальным человеком. Впервые с тех пор, как я приехала в кампус, я не чувствовала себя такой уж неуместной.

– Отличная партия, – сказал Эрик.

– Так и было, – ответила я едва слышным шепотом.

Роб протянул мне листок с информацией о клубе.

– Тогда приходи сюда в следующее воскресенье.

Я кивнула и взяла листовку, а ровно в восемь часов пришла Дженис, чтобы проводить меня в общежитие. Так один из худших дней моей жизни стал одним из лучших. Впервые за долгое время незнакомые люди проявили ко мне доброту, и я осмелилась надеяться, что однажды мы с Дженис станем настоящими подругами. Благодаря счастливому открытию шахматного клуба у меня появилась отдушина и причина остаться.

Позже в тот же вечер, когда Дженис пошла в холл заниматься, я позвонила родителям и сказала, чтобы они не приезжали.

Мои мысли вернулись в настоящее, когда мы с Джонатаном добрались до моего дома. Я уже давно не вспоминала о событиях, которые привели меня в шахматный клуб. Если бы не Дженис и члены клуба, а также доброта, которую они проявили ко мне в тот день, я бы не окончила колледж. Хотя мне предстояло пройти еще долгий путь, я узнала так много о людях и жизни и о том, что есть очень хорошие и очень плохие вещи.

– Так ты здесь живешь? – спросил Джонатан, пока я шла по тротуару к входной двери.

Стоя к нему спиной, я ответила:

– Да.

– О’кей. Спокойной ночи. Увидимся на следующей неделе, – сказал он.

7. Анника

Чикаго

Август 2001 года

– Что тебя сегодня беспокоит, Анника? Мы можем об этом поговорить? – спрашивает Тина, когда я прихожу на встречу.

Впервые с тех пор, как я начала терапию, мне хочется солгать и придумать объяснение, почему мои волосы выглядят, будто я расчесала их пальцами (потому что так я и сделала), откуда у меня темные круги под глазами (я плохо сплю) и почему на мне не сочетающиеся друг с другом предметы одежды (розовая юбка и красная футболка). Но это, по правде говоря, потребовало бы больше энергии, чем неловкая, унизительная правда, поэтому я выплескиваю ее, не утаивая ни одной детали.

– Джонатан не хочет иметь со мной ничего общего. И это именно то, чего я заслуживаю.

– Я думаю, ты невероятно строга к себе.

– Это чистая правда.

– Почему ты думаешь, что он больше не хочет тебя видеть?

– Потому что, – говорю я, полностью осознавая, что веду себя как капризный подросток, но не в силах подавить свое разочарование от того, что встреча с Джонатаном прошла не так, как я ожидала. – Мне казалось, что мы могли бы продолжить с того места, где остановились.

– Ты имеешь в виду то, что он чувствовал, пока ждал тебя в Нью-Йорке?

– Да. Теперь я готова.

– А как же Джонатан? Как ты думаешь, он все еще готов?

Я едва понимала свои собственные мысли и понятия не имела, что думает Джонатан.

– Я думала, что да, пока он не оставил меня стоять у двери в полном одиночестве.

– Ты думаешь, он таким образом наказывает тебя из-за прошлого?

– А разве нет?

– Может быть, есть и другая причина? Десять лет – долгий срок. Уверена, в его жизни, как и в твоей, было много событий.

Один за другим я выуживала из памяти факты о жизни Джонатана.

– Он разведен. Детей нет. Думаю, он много работает. Живет в квартире недалеко от меня.

– Развод – это серьезная перемена в жизни, и часто она связана с большим стрессом. Он всегда казался тебе неуязвимым, но Джонатан – человек, и он чувствует боль, как и все остальные. Может быть, не ваше прошлое повлияло на его желание увидеть тебя снова, а его нынешняя ситуация?

Мы с Тиной часами работали над трудностями, которые я испытываю, пытаясь поставить себя на место других людей. После того, как Джонатан ушел, я провела весь день, пытаясь разобраться в этом самостоятельно. Мое разочарование росло, потому что, как бы ни старалась, я никак не могла понять, в чем дело. Я просто предположила, что он зол на меня за то, что я сделала. Из-за этих размышлений я не могла расслабиться и, следовательно, не могла заснуть, поэтому совсем перестала высыпаться. Однако менее чем за пятнадцать минут Тина без особых усилий распутала для меня проблему, и я наконец все поняла. Все эти дополнительные шаги так утомительны. Помню, как я была ошеломлена, когда Тина объяснила, что большинство людей могут сделать эти выводы мгновенно, вообще без какого-либо дополнительного анализа. Удивительно… а еще душераздирающе мучительно, потому что я никогда не буду такой.

– Я просто… Так сильно хотела получить шанс показать ему, что теперь я другая. Что я уже не та девушка, какой была тогда.

– Но это то, чего хочешь ты. У него тоже есть право голоса. – Тина что-то записывает в блокнот, который лежит у нее на коленях. – Как ты думаешь, Джонатан хотел бы, чтобы ты изменилась?

– Разве не все такого хотят? Как можно не хотеть, чтобы кто-то изменился после того, как он причинил тебе боль?

– Изменить свое отношение к чему-то – не то же самое, что изменить себя как личность. Джонатана здесь нет, так что не могу за него поручиться, но за те годы, что я веду терапевтические сеансы, я разговаривала со многими людьми. И чаще всего слышу от них, что другой человек изменился. И ни один из них никогда не говорил так, будто это хорошо.

– Как ты думаешь, что мне делать?

Тина качает головой.

– Это твое домашнее задание на следующий раз. Я хочу, чтобы ты сама мне сказала.

8. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Джонатан вышел из Линкольн-холла, когда мы с Дженис проходили мимо, направляясь на занятие. Он улыбнулся и поздоровался. Я промолчала.

– Кто это был? – спросила Дженис.

– Джонатан. Из шахматного клуба.

– Тот парень, которого ты обыграла?

– Да.

Я не хотела говорить о Джонатане. Мысль о том, чтобы обсуждать с Дженис какого-нибудь парня, всколыхнула слишком много неприятных воспоминаний. Я могла думать о Джонатане про себя, но не была готова говорить о нем вслух.

Дженис толкнула меня локтем.

– Есть причина, почему ты умолчала, насколько он хорош собой?

– Ты голодная? Хочешь, пойдем на ланч? Я хочу есть.

– Ах, Анника. Забавно, что ты думаешь, будто так легко отвертишься.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты перестала.

– И не надейся.

– Я не могу пройти через это снова. Не хочу и не буду.

– Не все парни плохие. Многие из них очень даже хорошие.

– Ну мы обе знаем, что я сама не способна заметить разницу.

– Не волнуйся. На этот раз ему придется сначала одолеть меня.

– В этом нет необходимости. Я уверена, что он обо мне даже не думает.

– Куда хочешь пойти на ланч?

– Вообще-то я записалась на смену в клинику. Там опоссум со сломанной лапой, его надо осмотреть. Бедняжка. Он такой милый. Видела бы ты крохотную шину, которую ему наложили.

– Тогда почему ты предложила пойти поесть?

– Я просто хотела сменить тему.

– А теперь я в себе разочарована. Не могу поверить, что попалась на эту удочку.

В ветеринарную клинику Университета Иллинойса принимали диких животных, нуждающихся в уходе из-за болезней и травм, или малышей, которые остались сиротами. Идея заключалась в том, чтобы вылечить их, реабилитировать и выпустить обратно на свободу. Основную массу волонтеров составляли студенты-ветеринары, но были и такие, как я, кого в клинику привело не будущее призвание, а бесконечная любовь к животным. Мне нравились мелкие животные, но особую симпатию я испытывала к птицам. Они были великолепными созданиями, и не было ничего более приятного, чем выпустить одну из них на свободу и наблюдать, как она парит высоко в небе. Маленькому зверьку, которого я баюкала на руках – вышеупомянутому опоссуму, которого я решила назвать Чарли, – предстоял долгий путь, но при должных заботе и внимании у него был неплохой шанс вернуться в свою естественную среду обитания.

В комнату вошла Сью, старшекурсница, которая работала волонтером в клинике почти столько же, сколько и я, и с которой мне было очень комфортно.

– Привет, Анника. Ух ты, только посмотрите на этого малыша!

– Ну разве он не прелесть? Так и хочется забрать его домой. А ты знала, что опоссумы на самом деле не висят на хвостах? Почему-то люди всегда считают, что висят, но они же так не делают. У них уши как у Микки-Мауса и пятьдесят зубов, но они не опасные.

На днях, когда я занималась в библиотеке, я наткнулась на книгу об опоссумах и узнала уйму потрясающих фактов. У меня ушло почти десять минут на то, чтобы запомнить их все, но я поделилась ими со Сью, потому что была уверена, что она захочет знать.

– Очевидно, он в хороших руках. – Сью взглянула на часы и сжала мой локоть. – Мне нужно идти. Увидимся позже, хорошо?

– О’кей.

Остаток смены я провела, чистя клетки, помогая давать лекарства и уделяя внимание любому животному, которое в нем нуждалось. Перед уходом я снова заглянула в клетку Чарли, чтобы попрощаться. Я подумала о том, как сильно буду скучать по нему, когда придет время его отпустить, и на мгновение задумалась, смогу ли я когда-нибудь испытать такую же привязанность к человеку.

И тут я подумала, как будет больно, если кому-то придется когда-нибудь отпустить меня.

9. Анника

Чикаго

Август 2001 года

– Я собираюсь перекусить, – говорит моя коллега Одри.

Мы с ней делим на двоих маленький кабинет, в котором как раз умещаются два стола с компьютерами и пара картотечных шкафов. Несколько раз, когда она неожиданно входила в комнату, то ловила меня на том, что я смотрю в пустоту перед собой. Она шутит, что мне нужно перестать расслабляться на рабочем месте, но когда она так говорит, это не похоже на шутку. А я ведь не пытаюсь расслабиться. Глядя в пространство, я очищаю свой разум, чтобы сосредоточиться на проблеме, которую пытаюсь решить.

– Хорошо, – говорю я, потому что Одри терпеть не может, когда никак не реагируют на ее слова. Просто я не совсем понимаю, что она хочет от меня услышать. Я же не объявляю, что собираюсь есть ланч, когда достаю из сумки бутерброд с арахисовым маслом, как делаю это каждый божий день. Сейчас время ланча. Во время ланча едят.

Как только Одри уходит, я достаю из ящика стола листок бумаги. На нем я написала все, что собиралась сказать, когда позвоню Джонатану, и мне нужно будет только зачитать это вслух. Я долго и упорно думала о том, что сказала Тина, и хочу, чтобы Джонатан знал, что я понимаю, что с ним происходит, но мне бы хотелось, чтобы мы провели немного времени вместе. С Джонатаном нас многое связывало, но он точно был моим другом, а у меня не так уж много друзей.

Я вздыхаю с облегчением, когда у него включается голосовая почта, потому что так будет намного проще, но перед самым гудком в кабинет возвращается Одри. Я не хочу, чтобы она видела, как я читаю по бумажке, поэтому прячу листок под пресс-папье и говорю наугад:

Привет, Джонатан. Это Анника. Снова. Я просто… я подумала, вдруг тебе захочется сходить куда-нибудь в субботу.

У меня пересохло в горле, и я небрежно делаю глоток воды.

Обещают хорошую погоду, так что, может быть, мы возьмем что-нибудь перекусить и пойдем в парк. Если ты занят или не хочешь, не беда. Хочу, чтобы ты знал, я понимаю, что с тобой происходит. Просто хотела предложить. Ладно, пока.

Я отключаюсь и пытаюсь прийти в себя.

– Это был личный звонок? – спрашивает Одри.

– Ничего особенного, – говорю я.

Мне нужна минута, чтобы выровнять дыхание и выпустить адреналин, бушующий у меня в кровотоке всего лишь от одного глупого телефонного звонка.

– Мне это не показалось пустяком. Кто такой Джонатан?

Я не должна отчитываться перед Одри, но она здесь на три года дольше, чем я, и ведет себя так, как будто имеет право лезть во все мои дела.

– Просто парень, которого я когда-то знала.

Одри прислоняется к краю моего стола.

– То есть бывший бойфренд?

– У меня сейчас перерыв на ланч.

Почему я раньше этого не сказала? Разве она не видит сэндвич на моем столе?

– О чем это ты? – спрашивает она стервозным тоном, тем самым, к которому прибегает, когда думает, что я сказала что-то особенно странное.

– Я просто хотела сказать… когда ты сейчас вошла и спросила, личный ли это звонок. Это же мой перерыв на ланч. – Я закрываю глаза и тру виски.

– Ты что, заболеваешь, что ли? – Одри говорит со мной, как с маленьким ребенком. Голос у нее всегда очень громкий, так что кажется, будто она на меня кричит.

– У меня просто разболелась голова.

– Ты сегодня до конца сможешь доработать? Я не смогу прикрыть тебя сегодня днем, как на прошлой неделе, когда тебя не было. В тот вечер мне пришлось задержаться допоздна.

– Извини. – Я начинаю заикаться.

– Это была уйма дополнительной работы.

– Не нужно меня прикрывать. Я приму что-нибудь от головной боли.

Одри смотрит на меня, не делая ни малейшего движения, чтобы уйти. Я выдвигаю ящик стола и вытряхиваю на ладонь пару таблеток обезболивающего. Я немного задыхаюсь, когда пытаюсь проглотить их, потому что сделала слишком маленький глоток из бутылки с водой.

Одри вздыхает и лезет в ящик стола за крекерами.

– Уверена, мой суп уже остыл, – говорит она, выходя из комнаты, и, хотя я не имею к этому никакого отношения, мне почему-то кажется, что это моя вина.

Когда Одри возвращается, я сбегаю в комнату отдыха, чтобы приготовить чашку чая, и вижу свою коллегу Стейси. Она всегда улыбается мне, и ее голос очень успокаивает. Когда Стейси обжигает палец о тарелку, которую достает из микроволновки, я говорю ей, что мне очень жаль, и слегка обнимаю ее.

– О! – говорит она. – Привет, Анника. Дай мне секунду. – Стейси ставит еду на стойку. – И что это было? – Ее голос звучит не так спокойно, как обычно. Теперь он стал выше.

– Мне очень жаль, что ты обожгла палец.

– Ты всегда такая милая, но у меня все будет хорошо. Спасибо, Анника.

Она хватает свой ланч и торопливо выходит из комнаты. Должно быть, она опаздывает на встречу или что-то в таком роде.

Только к концу дня, когда я выключаю компьютер перед уходом домой, я вспоминаю, что единственная причина, по которой Одри должна была заменить меня на прошлой неделе, заключалась в том, что я отправилась на выездное совещание по просьбе нашего босса.

Моя головная боль так и не прошла, и я была уже совершенно измотана, когда добралась до дома. Я приютила у себя кошку и ее пятерых котят, и сейчас они лежат в картонной коробке под моей кроватью. Я провожу час, лежа на полу рядом с ними, слушая их успокаивающее мяуканье, и моя головная боль наконец проходит. На ужин я насыпаю в тарелку хлопьев, а когда заканчиваю есть, надеваю пижаму и забираюсь в постель с книгой, хотя сейчас только половина девятого.

Через час звонит телефон. У меня нет идентификатора входящих звонков, потому что мне мало кто звонит. Я дожидаюсь, когда включится автоответчик, чтобы у меня было время решить, хочу ли я поговорить со звонящим. Это сводит мою мать с ума. Дженис это тоже сводит с ума, поэтому она всегда кричит: «Возьми трубку, Анника. Я знаю, что ты там, и я знаю, что ты хочешь поговорить со мной».

Мне хочется протянуть руку, чтобы скорее включить автоответчик, но потом вспоминаю, что это может быть Джонатан, и хватаю телефонную трубку всего за несколько секунд до включения записи.

– Алло?

Это Джонатан, и меня переполняет счастье. И вообще звук его голоса всегда утешал меня и успокаивал. Он никогда не говорит слишком громко, и есть что-то успокаивающее в том, как он произносит слова. Для меня его интонации звучат как музыка. А вот когда Одри врывается в комнату, ее голос звучит как сирена в тумане, и то, как она складывает слова, звучит не мелодично. У нее получается что-то похожее на орущий дэт-метал.

– Я ведь не разбудил тебя, правда? – спрашивает он.

Сейчас только половина девятого, но если кто и знает мои привычки по части сна, так это Джонатан.

– Нет. Ты меня не разбудил. Я читаю в постели.

– Я могу встретиться в субботу.

– Здорово! – Я произношу это слишком громко.

– Ну да, конечно. Это же просто ланч, верно?

– Именно это сообщение я и оставила на автоответчике. Это прос-то ланч.

– Да, я знаю. Я про то… что… Ладно, не бери в голову. Ланч – это прекрасно. Ланч – это великолепно. За тобой зайти?

– В субботу утром я буду в детском театре. Можешь зайти за мной туда? Около полудня.

– Конечно.

– О’кей. Тогда увидимся.

– Спокойной ночи, – говорит он.

– Спокойной ночи.

Мы вешаем трубки, но я не сразу возвращаюсь к своей книге. Еще полчаса я размышляю о Джонатане, прокручивая в голове самые яркие моменты наших отношений, как лучшие кадры из фильма, и когда просыпаюсь на следующее утро, то первым делом думаю о нем.

10. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Звук шагов эхом отдавался от тротуара, и я обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, что ко мне бежит Джонатан. Когда я уходила, он разговаривал с Эриком и несколькими другими членами клуба, и я предположила, что он пойдет с ними ужинать. Сегодня мы снова играли друг с другом, и на этот раз мне удалось победить. Джонатан, должно быть, не слишком обиделся, потому что сказал:

– Мне нравится играть с тобой, Анника.

Меня охватило теплое чувство, потому что никто, кроме Эрика, никогда не говорил мне такого раньше, и я не помнила, чтобы такие слова действовали на меня так, как когда их произнес Джонатан. Мне понемногу становилось легче с ним разговаривать, я уже не замолкала и не заикалась, когда отвечала. Просто мне нужно было немного времени, чтобы расслабиться, как всегда бывало с новыми людьми.

– Привет, – сказал он, поравнявшись со мной. – Ты забыла свою книгу.

Он протянул руку, и я заметила, что Джонатан принес мне мой потрепанный экземпляр «Разума и чувств».

– Спасибо.

– Уже темнеет. В сумерках лучше не возвращаться домой одной.

– Все всегда ходят вместе ужинать.

– А ты почему не ходишь?

– Не хочу.

Я положила книгу в рюкзак, и мы перешли улицу. Обычно я терпеть не могу светскую болтовню, но любопытство взяло верх.

– А ты почему не ходишь?

– Мне нужно работать. По субботам и воскресеньям я работаю барменом в «Иллийни Инн». Ты там бываешь?

– Нет.

– Ты должна как-нибудь прийти. Например, когда я работаю.

– Я не хожу в бары.

– О…

Джонатан закинул рюкзак повыше на плечо, и с минуту мы шли молча.

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы вступить в команду на чемпионат? Эрик попросил меня подумать, и я, наверное, соглашусь.

– Нет.

– Почему нет?

– Я не хочу.

– Должна же быть какая-то причина.

– Это будет слишком для меня.

– Из-за домашних заданий?

– Я могу справиться с академической нагрузкой, но два раза в неделю я работаю волонтером в ветеринарной клинике, а в воскресенье вечером играю в шахматы. Для меня этого достаточно.

Мне требовалось больше времени на отдых, чем большинству людей. Нужно было прийти в себя, чтобы спокойно спать и читать и быть одной.

– Если ты так увлекаешься шахматами, то почему ждал до последнего курса, прежде чем вступить в клуб? – спросила я.

– Это мой первый год здесь. Я перевелся из Северо-Западного университета.

– О.

Внезапно Джонатан остановился.

– Спасибо тебе за то, что ты в буквальном смысле единственный человек, которому я это сказал и который сразу же не спросил почему.

Я тоже остановилась.

– Не за что.

Несколько секунд он смотрел на меня с недоуменным видом, а затем мы снова тронулись с места.

– Почему от тебя всегда пахнет хлоркой?

– Ты правда хочешь получить ответ на этот вопрос?

– Да.

– Я плаваю почти каждый день. Для физической нагрузки. У меня был скачок роста позже, чем у остальных, поэтому в детстве я не играл в футбол или баскетбол. Если не начать в раннем возрасте, потом уже никогда не догнать. Но я хорошо плаваю. Извини, если тебя беспокоит запах. Кажется, от него вообще не избавиться, он даже после душа не исчезает.

– Мне не мешает.

К тому времени мы подошли к моему общежитию, поэтому я оставила Джонатана стоять на тротуаре и направилась к двери. Прежде чем я добралась до нее, он крикнул:

– Ты должна подумать о подготовке к чемпионату!

– Подумаю, – ответила я.

Но я не стану этого делать.

11. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Полдень. Я жду Аннику у входа в театр, когда она выходит в окружении детей. Она держит за руку маленького мальчика и наклоняется, чтобы обнять его, прежде чем он бросится в долгожданные объятия матери. Дети разбегаются к своим родителям, машут на прощание друг другу и кричат «до свидания» Аннике. Она машет в ответ, и ее лицо озаряет улыбка. Улыбка становится шире, когда она видит меня, и я говорю себе, что принять ее приглашение было правильным поступком. Как я уже сказал ей по телефону, это всего лишь ланч. Чего я ей не скажу, так это того, что у меня был ужасный день и что, когда она оставила последнее голосовое сообщение и я услышал ее голос, все стало не так скверно. Анника – идеальное противоядие от любого плохого дня.

Она подходит ко мне.

– Похоже, у тебя настоящий фан-клуб, – говорю я.

– Я нахожу детей приятнее большинства взрослых.

Ее заявление меня не удивляет. Дети рождаются без ненависти, но, к сожалению, некоторые из них уже в раннем возрасте учатся пускать ее в ход как оружие, и никто не знает этого лучше Анники. В ней всегда было что-то детское, что, вероятно, позволяет ей легко находить с детьми общий язык. А еще это причина, почему взрослые часто недобры к ней. Они ошибочно полагают, что это указывает на недостаток интеллекта или способностей, а ведь и то и другое неправда.

– Я прихватил ланч, – говорю я, поднимая повыше пакет из «Доминика».

В супермаркете отличный отдел готовых блюд навынос, а поскольку именно там я с ней столкнулся, то решил, что этот вариант не хуже любого другого.

– Но это я же тебя пригласила. Мне полагается платить.

– В прошлый раз ты заплатила. Теперь моя очередь.

За последнюю неделю влажность значительно упала, и воздух кажется почти сносным. Мы направлялись в сторону Гранд-парка. По пути Анника снова молчит.

– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я. – Ты какая-то тихая.

– В прошлый раз я слишком много болтала. Я нервничала.

– Не стоит. Это всего лишь я.

Кажется, весь Чикаго решил пойти сегодня в парк. Мы пробираемся сквозь толпу и находим свободный пятачок на лужайке. Я достаю из сумки сэндвичи и чипсы, протягиваю Аннике бутылку лимонада, а для себя открываю кока-колу.

– Ты принес свою доску, – замечает она, указывая на сумку, которая лежит на траве рядом с нами.

– Я подумал, ты будешь не против партии.

В основном я думал, что это ее успокоит. Шахматы всегда были для нее одним из лучших способов общения.

– Мне бы очень хотелось сыграть. Но я, наверное, уже заржавела. Ты, скорее всего, выиграешь.

– Я, скорее всего, выиграю, потому что я лучше тебя.

Ей требуется секунда, чтобы понять, что я шучу, и она улыбается.

Анника прекрасна, когда улыбается.

Вокруг нас люди играют во фрисби, многие – босиком. Пчела кружит вокруг лимонада Анники, и я отгоняю ее. Когда мы заканчиваем есть, я раскладываю доску, и мы расставляем фигуры.

Почти все в Аннике кажется изящным и хрупким. Ее руки намного меньше моих. Когда я впервые встретил ее, то столько времени проводил, изучая их, пока она обдумывала свой следующий ход, что я не мог не задаться вопросом, каково было бы держать одну из них в своей. Но когда Анника играет в шахматы, в ней чувствуется абсолютная безжалостность. Она едва могла смотреть на меня, когда я в первый раз провожал ее домой, но она всегда смотрела на шахматные фигуры с сосредоточенностью лазерного прицела, и с тех пор мало что изменилось. У нас получается интересная партия. Анника, по ее выражению, «заржавела», но играет жестко, и я это понимаю, потому что никогда не забуду, как мы играли в первый раз: тогда она разнесла меня в пух и прах.

Сегодня мне удается выйти вперед, и я перемещаю своего коня на позицию.

– Мат.

Ей некуда переместить своего короля, и Анника не может блокировать меня или захватить мою фигуру. По ее наморщенному лбу и тому, как она смотрит на доску, я догадываюсь, что Анника уже корит себя за проигрыш.

– Я позволила тебе выиграть, – говорит она наконец.

Я смеюсь.

– Ты играла хорошо, но я играл лучше.

– Ненавижу, когда ты меня бьешь.

– Я знаю.

Пока мы собираем и складываем фигуры, она произносит:

– После того как мы ходили пить кофе, ты вел себя так, будто не хотел снова меня увидеть.

Моя поддразнивающая улыбка блекнет, но сомневаюсь, что Анника заметит нерешительное выражение, которое приходит ей на смену.

– Я правда хотел. Просто был не уверен, что это хорошая идея.

– Но мы сейчас в одном городе. Я готова и на этот раз сама постараюсь, чтобы все получилось. Я не оставляю все на твое усмотрение.

– Есть вещи, о которых мы еще не говорили. Потому что сомневаюсь, что ты действительно хочешь говорить о них.

– Я подумала, что мы могли бы перешагнуть через все, что случилось, и начать сначала.

– Это не так работает.

– А ведь было бы намного проще.

Она упирается взглядом в покрывало, и с минуту ни один из нас не произносит ни слова.

– Я хожу к психотерапевту раз в неделю. Начала, как только переехала в город. Моего психотерапевта зовут Тина. Она действительно помогла мне понять, почему… почему я именно так вижу какие-то вещи. Я сказала ей, что ты, вероятно, не хочешь иметь со мной дела из-за того, что произошло между нами, но она сказала, что, возможно, это из-за развода.

– Думаю, в какой-то степени и то и другое.

Трудно проглотить горькую пилюлю, когда приходится признаться, даже самому себе, что ты ошибался насчет человека, который, как ты был уверен, идеально тебе подходит. Еще труднее было признать, что Лиз была полной противоположностью Аннике. Я убеждал себя, что это имеет огромное значение, пока это не обернулось против меня и я наконец понял, что это значит не так уж много, как я думал.

– После развода становишься осторожным. Сомневаешься в собственных реакциях, – говорю я.

Но Анника была права, взяв на себя часть ответственности за мои колебания, потому что и она сыграла в их появлении определенную роль.

– А как насчет тебя? Какие-нибудь расставания в твоем прошлом?

– Я встречалась с одним коллегой из библиотеки. Он хороший парень, и мы отлично ладили. Около полугода мы пытались завязать романтические отношения, но он был слишком похож на меня. – Анника смотрит мне в глаза, а потом так же внезапно отводит взгляд. – Это была катастрофа. Таким людям, как мы, нужны люди… не такие, как мы, чтобы уравновесить ситуацию. Теперь мы просто хорошие друзья. Со следующим мужчиной я встречалась больше года. Он говорил, что любит меня, но никогда не мог полностью принять меня такой, какая я есть. Обращался со мной так, как будто из-за этого я не заслуживала его внимания и любви. Иногда я беспокоилась, что могла сама начать верить в это, если бы мы остались вместе.

– Может, он действительно любил тебя, а ты ему не позволяла.

Анника отрицательно качает головой.

– Именно благодаря тебе я знаю, каково это, когда тебя любят и принимают. – Ее глаза наполняются слезами, и она их смахивает.

– Может быть, на этот раз нужно никуда не спешить.

– Я могу никуда не спешить, Джонатан. Я буду ждать тебя, как ты всегда ждал меня.

На Аннике туфли-слипоны на босу ногу. Я протягиваю руку и осторожно их снимаю. Она смотрит на меня и улыбается, когда ее накрывают воспоминания, и она шевелит пальцами ног в траве, как будто это лучшее чувство в мире.

Я тоже улыбаюсь.

12. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Джонатан неустанно уговаривал меня вступить в команду. Со временем подключился и Эрик, и в результате на меня давили с обеих сторон.

– А что, если я буду заходить за тобой в общежитие и провожать на встречи клуба по средам? – спросил он. – Тогда ты вступишь в команду?

Я только-только начала чувствовать себя комфортно, разговаривая с Джонатаном. Я была не готова добавить еще одно дело, особенно связанное с таким стрессом, как соревнования по шахматам.

– Возможно.

Мне хотелось возразить, что мне не нужна нянька, но правда заключалась в том, что я любой ценой избегала пробовать что-то новое, и поэтому именно эту роль придется играть Джонатану.

Мы собрали вещи и вместе вышли из помещения студенческого союза, потому что Джонатан теперь провожал меня домой каждое воскресенье вечером после окончания встречи шахматного клуба. Остальные отправлялись ужинать, а мы шли бок о бок, пока не доходили до общежития.

Это было самое яркое событие моей недели.

Когда я шла на встречу, собирались тучи, а теперь, выйдя из здания, я обнаружила, что начался сильный ливень. Вытащив из рюкзака зонтик, я подумала, не позвонить ли Дженис, чтобы попросить ее забрать меня на машине. Я не умела водить машину и, несмотря на уговоры матери, отказалась получать права. Мысль о том, что я буду управлять тысячами фунтов металла, приводила меня в ужас, и ближе всего к транспортному средству у меня был мой старенький синий десятискоростной велосипед «Швинн».

– Я сегодня на машине и могу тебя подвезти.

Нервозность от того, что придется очутиться наедине с Джонатаном в его машине, почти помешала мне согласиться, но прежде чем я успела подумать об этом, он толкнул дверь, открыл свой зонтик и, держа его над нашими головами, направился в сторону парковки. Дул ветер, и мы шли быстро, пока он вел меня к белому пикапу. Джонатан отпер дверь со стороны пассажира, а затем подбежал к водительскому месту и сел сам.

Было начало октября, и дни становились прохладнее. От сырости, повисшей в воздухе после дождя, стало еще холоднее. Я забыла взять с собой куртку и потерла руки, чтобы хоть как-то согреться.

– Тебе холодно?

– Я забыла дома куртку.

Джонатан покрутил ручку на приборной доске, и из вентиляционных отверстий повеяло теплым воздухом.

– Нужно подождать несколько минут, и станет теплее.

Движение на перекрестке замедлилось. Было совсем темно, и сначала я не могла понять, почему большинство машин остановилось на зеленый свет и почему некоторые из них громко сигналили, так что мне пришлось зажать себе уши от ужасного звука. Но тут я заметила гусыню и длинный ряд гусят, которые тащились за ней, пытаясь перейти дорогу. Большинство машин остановились, и лишь немногие проскакивали через перекресток, не обращая внимания на птиц.

Не раздумывая, я выпрыгнула из пикапа, оставив дверь нараспашку, так я спешила помочь гусям. Джонатан, должно быть, выскочил из машины сразу за мной, потому что я слышала, как он кричал:

– Анника! Господи! Будь осторожна.

Гусыня шипела, пока я с трудом гнала ее вместе с потомством в безопасное место. Дождь хлестал меня и Джонатана тоже, потому что он начал управлять движением, размахивая руками, как полицейский, чтобы остановить других водителей. Я шла рядом с гусями и заслоняла их своим телом, пока они медленно пересекали гуськом перекресток и спускались в безопасную канаву на обочине дороги. От радости, что мы спасли их, я захлопала в ладоши, но потом зажала себе уши, чтобы заглушить какофонию сердитых автомобильных гудков. Мы с Джонатаном снова сели в пикап, и он встроился обратно в поток машин, когда загорелся зеленый свет. Я обернулась и вытянула шею, чтобы разглядеть гусей в темноте, и испытала облегчение, когда увидела покачивающуюся голову гусыни. Их семейство удалялось от дороги, и я надеялась, что они продолжат свой путь в сторону безопасного ночлега.

– Безумие какое-то, – сказал Джонатан. – Я и понятия не имел, что ты вот так выпрыгнешь из машины. Ты меня до смерти напугала.

– Ты видел эти машины? Некоторые из них, казалось, готовы были переехать несчастных птиц. Я не знаю, почему эти гуси так сбились с курса.

– Некоторым людям нужно расслабиться.

– Хочешь познакомиться с моей соседкой по комнате?

– Ты имеешь в виду сейчас?

– Да.

– Мне нужно идти на работу, а до того – заскочить домой, чтобы переодеться в сухое.

– О, совершенно верно. Я и забыла.

– Я про то, что могу выкроить несколько минут, если ты действительно хочешь, чтобы я с ней познакомился.

Джонатан припарковал свой пикап и последовал за мной вверх по лестнице в мою комнату. Джо и Дженис сидели на диване и смотрели телевизор.

– Это запах ладана, – пояснила я.

– Ладно, – сказал Джонатан.

Я довольно хорошо научилась считывать выражение лица Дженис, потому что изучала его с того самого дня, как познакомилась с ней. Сейчас она смотрела на нас с улыбкой «я в восторге».

– Анника! Кто это? – спросила она.

– Это Джонатан. Он подвез меня домой, там дождь идет.

– Привет, – сказал Джонатан.

– Это моя соседка по комнате Дженис и ее парень Джо. От него пахнет анашой, вот почему мы жжем благовония.

Джо буркнул что-то в ответ, но Дженис и Джонатан пожали друг другу руки.

– Приятно познакомиться, – сказала моя соседка.

– И мне тоже.

– Почему вы, ребята, насквозь мокрые?

– Пришлось помочь гусям. Возле студенческого союза гусыня с гусятами пытались перейти дорогу, а люди даже не останавливались!

– Значит, ты выскочила из машины, чтобы им помочь? – переспросила Дженис.

– Конечно. Никто больше не собирался им помогать. – Я повернулась к Джонатану. – О’кей. Теперь ты можешь идти.

Несколько мгновений никто ничего не говорил. Джонатан направился к двери, но прежде чем открыть ее, обернулся и сказал:

– Не забудь завтра захватить куртку. Обещают, что будет еще холоднее, чем сегодня.

– Не забуду.

Шанс, что я все же забуду куртку, был очень велик, ведь организованность была не самой сильной моей стороной. Вскоре после того, как Дженис взяла меня под свое крыло в те ужасные первые дни нашего первого курса, она попыталась помочь мне взять себя в руки и вскоре обнаружила, что я совершенно безнадежна. Моя половина комнаты в общежитии была очень похожа на мою спальню дома. Чистая одежда в одной куче, грязная в другой. Повсюду бумаги. Некоторые говорили, что это походило на хаос, но для меня это был организованный хаос, и Дженис научилась не нарушать его после того, как однажды пыталась помочь мне и сложила мою одежду, пока я была на занятиях. Я была так явно расстроена, что она больше не пыталась.

Я редко думала о том, сочетается ли моя одежда между собой, и забывала, что надо ухаживать за своей внешностью. Дженис смогла убедить меня, что согласованные цвета – это хорошо, и она мягко напоминала мне причесываться, когда я начинала походить на сумасшедшего ученого. Бывали времена, когда я забиралась под одеяло с фонариком и книгой, и тогда Дженис спрашивала, что случилось, расстроена я или подавлена. В конце концов мне удалось убедить ее, что иногда мне просто нужно побыть одной. Оставались вещи, которые сбивали меня с толку, в основном правильные ответы в тех или иных ситуациях в общении, и когда я стала чувствовать себя более комфортно в обществе Дженис, я сама начала спрашивать ее о них.

Жизнь с ней была похожа на ускоренный курс обучения «Как быть нормальной».

После ухода Джонатана я закрыла дверь и села на диван рядом с Дженис.

– Что думаешь?

– Ну для начала он очень вежливый.

– Он сущий ботаник, – сказал Джо.

– Нет, это не так, – возразила я.

– Анника спрашивала не тебя, Джо.

– Держу пари, он просто любит играть в шахматы, – сказал Джо.

– Я люблю играть в шахматы.

Джо фыркнул и бросил на Дженис странный взгляд. Она выстрелила таким же в ответ. Это выражение лица добавилось к каталогу ее выражений недавно, но я знала, что оно означает «Заткнись сейчас же, Джо».

– Почему ты все еще встречаешься с ним? – спросила я Дженис.

Дженис шикнула на меня и потащила на кухню.

– Даже не знаю. Он очень, очень красивый.

– И такой тупой.

– Ну и что. Я же не собираюсь выходить за него замуж.

Был ли Джонатан ботаником? Только то, что у него были короткие волосы и он не занимался всеми на свете видами спорта, еще не означало, что он ботаник. Он был действительно умен, а ум в парнях всегда делал их для меня интереснее, чем они могли бы показаться другим. Кроме того, он был действительно хорош собой, и иногда, когда мы играли в шахматы, я смотрела на него, загипнотизированная тем, какое красивое у него лицо. У Джонатана были самые белые зубы, которые я когда-либо видела, что заставило меня думать, что на вкус его поцелуи будут как мятные таблетки. Поцелуи Джо, вероятно, были на вкус как марихуана и чипсы «Фанюн».

– Тебе нравится Джонатан? – спросила Дженис. – В смысле как парень?

– Нет.

– Ничего страшного, если нравится, – попыталась успокоить меня подруга.

– Нет, не нравится.

– Только на сей раз не прыгай в омут с головой. Пока не узнаем наверняка.

Я раздраженно к ней повернулась.

– Но как узнать?

– Иногда никак. Но если парень напоминает тебе надеть куртку… потому что он не хочет, чтобы ты замерзла, это очень хороший признак того, что он не попытается сделать тебе больно. Это не стопроцентная гарантия, и ты все равно должна быть осторожна, но это хорошее начало.

– Я не хочу снова ошибиться, – сказала я, потому что однажды уже совершила ошибку, когда мы учились на втором курсе.

Парень по имени Джейк, с которым я познакомилась на одной лекции, проникся ко мне симпатией, и сказать, что я отвечала ему тем же, было бы неловким преуменьшением. То, что началось с глупых каракулей в тетрадях друг друга, пока профессор бубнил что-то скучное, скоро превратилось в совместные походы на занятия, и я ходила с самой дурацкой широкой улыбкой, которая когда-либо появлялась на моем лице, а Джейк – небрежно забросив руку мне на плечо или придерживая за задницу. Иметь парня было так здорово, как я тогда думала. И так легко! Больше недели я почти не отходила от Джейка. Я разыскивала его в студенческом союзе и в столовой и занимала свое законное место за его столом, как это сделала бы любая девушка. Я стирала ему одежду и помогала с домашним заданием, потому что именно это ты делаешь, когда в кого-то влюблена и он влюблен в тебя. Джейк был очень занят, так что я была благодарна, что он вообще мог проводить со мной хоть сколько-то времени. Когда мы сталкивались с его друзьями, что, казалось, случалось сплошь и рядом, потому что он, очевидно, был очень популярен в кампусе, он показывал на меня и говорил: «Вы знакомы с Анникой? Она просто нечто». Потом они все смеялись, и моя улыбка становилась еще шире, потому что я чувствовала себя просто прекрасно.

А потом, вскоре после того, как вся эта идиллия развалилась на части, моя соседка по комнате подставила мне плечо, собирая меня по частям.

Дженис приобняла меня.

– Сомневаюсь, что на этот раз ты ошибаешься. Я думаю, ты действительно нравишься Джонатану. Он кажется хорошим парнем. Разреши себе это. Не позволяй, чтобы неудачный опыт навсегда лишил тебя счастья от встречи с отличным парнем. Если ты еще не готова признаться в этом мне, признайся хотя бы себе.

– Ты действительно думаешь, что я ему нравлюсь?

– Похоже, что так оно и есть. Он с тобой флиртует?

Джонатан не делал ничего из того, что делал Джейк, например не рисовал в моей тетради сердечки и не обнимал меня.

– Не знаю. Он очень часто мне улыбается.

– Это хороший знак.

– Мне придется быть повнимательнее.

Позже, лежа ночью в постели, я думала о Джонатане и старалась не перечислять в уме все, что могло пойти не так. Вместо этого я подумала о том, что в шахматном клубе он почти всегда предпочитал играть со мной. Мне нравилось, что он всегда провожал меня домой. Мне нравилось, что ему не все равно, холодно мне или нет.

Мне все это нравилось. Очень нравилось.

13. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Солнце только взошло, когда мы с Джонатаном выехали из кампуса и направились в Сент-Луис. Мой пустой желудок скрутило. Я так нервничала, что не могла даже думать о завтраке, и боялась, как бы меня не вывернуло наизнанку на пассажирском сиденье пикапа Джонатана.

– Жаль, что здесь нет музыки, – заметил Джонатан. – Радио никогда не работало.

– Я люблю тишину, – сказала я.

Очутиться в ловушке в машине, где играет громкая музыка, – да от такого нетрудно уйти в пике. Я не могу справиться с перевозбуждением, и мне нужны часы тишины, чтобы нейтрализовать шум. Грузовик Джонатана выглядел старым и тихо дребезжал, пока мы ехали по шоссе, но мне он казался идеальным.

Джонатан не только убедил меня вступить в команду, но и уговорил принять участие в тренировочном матче. Эрик был в восторге. И Дженис тоже. Только у меня еще оставались сомнения. На последнем собрании шахматной команды, а для меня оно было лишь второе, я подслушала, как кое-кто спрашивал Эрика, подхожу ли я для турнирной игры. Это было еще кое-что, чему я научилась в тот год: если ты молчишь и не издаешь много звуков, некоторые люди считают, что у тебя не в порядке со слухом. Но с моим все было в порядке.

Эрик защищал меня:

– Я играю с Анникой уже три года и готов поспорить на что угодно, что она обыграет любого из вас. Она будет для нас ценным приобретением.

После такого одобрения я сделала бы что угодно, лишь бы не подвести Эрика.

В тот день нас было двенадцать человек, и, если бы мне пришлось ехать вместе с остальными ребятами, которые набились по шестеро в одну машину как селедки в банку, среди шума и чужих запахов, я бы не согласилась.

– Мы можем поехать туда сами, если хочешь, Анника, – сказал Джонатан. – И нам не придется там ночевать. Мы можем уехать, как только наши партии закончатся.

И снова он устранил все трудности на моем пути, как будто точно знал, что нужно для моего комфорта.

– Он знает, – сказала Дженис, когда я рассказала ей о его предложении. – И Джонатан делает это, потому что ты ему нравишься и потому что он действительно хороший парень.

– Я очень нервничаю, – призналась я Джонатану, скрестив под полами рубашки руки на груди, чтобы скрыть, как щелкаю суставами пальцев.

– Ты отлично справишься, – заверил он. – Они только взглянут на тебя и забудут, как в шахматы играть.

– Не думаю, – ответила я. – Эти игроки действительно хороши. Не могу себе представить, чтобы они вдруг разучились играть.

– Я имел в виду, что ты очень красивая, поэтому они будут слишком заняты, рассматривая тебя, и не смогут сосредоточиться.

– Маловероятно, что такое случится.

Джонатан издал короткий смешок.

– Значит, только со мной так происходит, да?

Через несколько минут мой мозг сообразил, что он имеет в виду, и я крикнула «О!» так громко, что Джонатан даже подпрыгнул на месте.

– Ты что, сейчас флиртовал со мной?

– Пытался. Я думал, у меня получалось почти нормально, но теперь я уже не уверен.

– Джонатан?

Он на секунду оторвал взгляд от дороги и посмотрел на меня.

– Я, честное слово, поняла, что ты флиртуешь. Просто хотела убедиться.

Тогда он одарил меня одной из тех улыбок, о которых я говорила Дженис.

Чемпионат проходил в большом конференц-зале местной гостиницы. Хотя мы приехали как команда, соревноваться нам предстояло индивидуально. Погода в тот день была не по сезону теплой для позднего октября, как это часто бывает на непредсказуемом Среднем Западе, и я надела длинную мешковатую юбку и еще более свободную толстовку, зная, что не смогу провести несколько часов в одежде, в которой мне будет неудобно. Мне все еще было жарко, и я уже начала немного потеть.

– У тебя все в порядке? – спросил Джонатан.

Я не произнесла ни слова с тех пор, как мы вошли в отель, и держалась рядом с ним, хотя мне очень нужно было в туалет. Мой мочевой пузырь вообще плохо справлялся с нервозностью.

– Когда мы начнем играть?

Невыносимо было, что я не знаю точно, как тут все устроено, и вообще надо было спросить у Эрика, чего ожидать от чемпионата, прежде чем соглашаться. Если удастся преодолеть тот момент, когда придется обменяться парой фраз с моим противником и начать играть, я могла бы полностью погрузиться в игру и блокировать все остальное. Как только это произойдет, дрожь прекратится, и меня перестанет подташнивать.

– Первый раунд начнется в десять часов. У Эрика есть список с нашими местами и именами наших оппонентов. Не беспокойся. Я тебе все объясню.

Слова Джонатана меня успокоили, и я кивнула:

– О’кей.

Следующие полчаса мы разминались и Эрик делился всем, что знал о других командах. Потенциально я буду играть три раза, в зависимости от того, выиграю ли я и выйду ли в следующий раунд. Моим первым противником была девушка из Миссури, и я изучила ее статистику, обдумывая свой гамбит.

Незадолго до десяти мы вошли в конференц-зал и заняли свои места перед досками с нашими именами на маленьких картонных табличках.

– Привет, – поздоровалась моя противница.

Это была темноволосая девушка по имени Дейзи, и когда она протянула мне руку, я быстро пожала ее и снова сосредоточилась на доске. В первой партии моя нервозность из-за соревновательной игры повлияла на мой гамбит, и я запнулась, сделав два неосторожных хода подряд. То, что она не замедлила этим воспользоваться, тут же дало мне понять, что Дейзи будет грозным противником. Это была именно та мотивация, которая мне была нужна, чтобы унять дрожь и перейти в режим схватки. Мы сражались на равных до самого конца, но ходом, которого она не предвидела, я захватила ее короля.

– Мат.

– Хорошая партия, – сказала она.

Следующая партия показалась мне легче предыдущей, хотя я ожидала, что будет сложнее. Может быть, это только везение и мне выпал слабый противник – высокий парень из Университета Айовы, но расправилась я с ним с относительной легкостью, хотя мне потребовалось почти два часа, чтобы это сделать.

– Ух ты! О’кей, – только и сказал он, прежде чем двинуться дальше.

К тому времени, когда я сидела напротив своего последнего противника, я играла уже почти четыре часа. Сочетание раннего пробуждения и умственной работы, необходимой для поддержания такого уровня игры, начинало сказываться. Мой противник не отрывал взгляда от доски, когда мы сели напротив друг друга. Мы не смотрели друг на друга, и никто из нас не произнес ни слова. Наша партия продолжалась долго, и мы собрали толпу, поскольку остальные уже закончили. Это была действительно самая трудная партия, которую я когда-либо вела за все годы игры, и победу я одержала только потому, что мой противник запорол свой последний ход. Я чувствовала себя измотанной, почти лишенной воли, когда захватила его короля.

– Мат.

Джонатан подошел ко мне сзади и положил руки на плечи, нежно их сжал, когда я с облегчением выдохнула.

Наши товарищи по команде собрались вокруг нас, превознося свои победы и оплакивая свои проигрыши. Мы задержались на некоторое время, пока Эрик не предложил нам покинуть отель и пойти поужинать в ближайшую закусочную. Команда с энтузиазмом согласилась.

– А ты как, Анника? – спросил Джонатан. – Ты голодна?

– Да, – ответила я.

Было уже почти шесть вечера, и мои противники, вероятно, слышали, как урчало у меня в животе, пока мы играли.

– Мне нужно в туалет, а потом я буду готова идти.

Намыливая руки, я посмотрела в зеркало. Мои щеки порозовели, а в глазах появился блеск, которого я никогда раньше не видела. Может быть, это и есть ощущение счастья, подумала я. В коридоре, выйдя из туалета, но не дойдя до того места, где меня ждал Джонатан, я быстро скинула туфли и сунула их в сумку. Дженис убедила меня надеть вместо моих обычных теннисных туфель ее туфли без каблуков, и ногам в них было ужасно неприятно. Никто не сможет увидеть мои босые ноги под длинной юбкой.

Придержав передо мной дверь, Джонатан последовал наружу. Поздняя осенняя трава увяла и приятно хрустела под моими ногами, когда мы пересекали лужайку отеля по пути к пикапу Джонатана, чтобы догнать нашу команду. Мне хотелось сесть на траву и зарыться в нее пальцами ног. Я никогда не смогу объяснить, какое удовлетворение это мне доставляет или насколько эффективно оно помогает избавиться от стресса, который я получила от целого дня соревнований, находясь в переполненной комнате.

Джонатан завел мотор и выехал со стоянки.

– Как получилось, что ты уже больше трех лет состоишь в шахматном клубе и никто, кроме нас с Эриком, не знает, насколько ты хороша? – спросил он.

Из нашей команды только семь человек выиграли во всех партиях, и мы с Джонатаном оказались в их числе.

– Когда Эрик не может играть со мной, я обычно возвращаюсь домой.

– Но почему?

Как мне заставить его понять, что для других я практически невидима? Большинство моих товарищей по клубу давным-давно списали меня со счетов как странную, застенчивую девушку, и они были правы. Для большинства из них клуб был отдушиной, дававшей им возможность пообщаться со своими, а шахматы – лишь приятным дополнением. А для меня шахматы были чем-то намного большим. Когда я сосредотачивалась на игре, это унимало беспорядочные тревоги и хаос у меня в голове.

– Не знаю. Просто так получилось.

Джонатан припарковал пикап у закусочной, и мы уже собрались пойти внутрь, чтобы присоединиться к остальным. Пока мы стояли в очереди, я сунула руки в карманы юбки и принялась раскачивать ткань взад-вперед. Было что-то в этом движении, что успокаивало меня, и мне нравился звук, который производили складки.

– Мисс, вы не можете войти сюда в таком виде, – произнес чей-то голос.

Я не осознавала, что он обращается ко мне, пока Джонатан не спросил:

– Анника, где твои туфли?

Мгновение было вроде тех, когда говоришь слишком громко, потому что находишься в шумном месте, а потом шум внезапно прекращается, и все оборачиваются посмотреть, кто кричит. Только я не кричала. Я стояла в очереди в закусочную босиком, и все смотрели на мои голые ноги с ярко-розовым лаком на ногтях. Я сделала это не нарочно, просто забыла надеть туфли перед тем, как мы вышли из пикапа.

Мои щеки горели. Я повернулась к двери, запаниковав, когда попыталась потянуть ее на себя вместо того, чтобы толкнуть. Дверь загремела. Когда я наконец поняла, как она устроена, то выскочила за порог и побежала на парковку. Джонатан догнал меня, когда я дергала дверную ручку его пикапа.

– Подожди, она заперта, – сказал он. Джонатан вставил ключ и открыл мне дверь. – Не беспокойся из-за этого. Просто надень туфли, и мы вернемся.

Я забралась в пикап и тыльной стороной ладони вытерла слезы. Джонатан стоял у двери и терпеливо ждал.

– Я не могу туда вернуться.

– Почему нет?

– Ты иди. Я подожду здесь.

– Анника, ничего страшного не случилось.

– Пожалуйста, не заставляй меня туда идти, – взмолилась я.

Он положил ладони на мои ноги, и его прикосновение успокоило меня. Я почувствовала себя защищенной, словно он никогда не позволит, чтобы со мной случилось что-то плохое.

– Останься здесь. Запри дверь, и я вернусь через пару минут.

Он закрыл дверь, и я нажала на кнопку замка, а он вернулся в закусочную. Через стекло я наблюдала, как он разговаривает с нашей командой, а затем направляется к стойке. Через пять минут он вернулся к пикапу с белым бумажным пакетом в руках.

– Я сказал им, что ты устала и что соревнование основательно выбило тебя из колеи, поэтому мы решили вернуться. Они все понимают. Просили, чтобы я еще раз тебе передал, как здорово ты сегодня справилась. У меня есть сэндвичи и пироги. Ты любишь пироги?

У меня больше не осталось сомнений в том, что Джонатан за человек.

– Обожаю пироги.

– Сэндвичи с ветчиной. Пироги с яблоком. – Он протянул мне завернутый в фольгу сэндвич и пенопластовый контейнер с пирогом, а также вилку и салфетку.

Именно так сделала бы Дженис, и я спросила себя, всегда ли мне будет нужен кто-то, кто заботился бы обо мне.

– Спасибо.

Я никогда не была намеренно невежливой, но часто забывала сказать «спасибо», и мне было бы очень неловко, если бы я вспомнила об этом только после того, как он высадил меня у общежития.

Джонатан развернул сэндвич и откусил кусочек.

– По тебе не скажешь, что ты из тех, кто красит ногти на ногах ярко-розовым лаком.

– Это сделала Дженис. Она сказала, что если я так настаиваю на том, чтобы ходить босиком, то самое меньшее, что я могу сделать, – это сделать мои ноги красивее, чтобы люди на них смотрели.

Я положила в рот немного пирога, потому что, если представлялась такая возможность, всегда начинала с десерта. Я была так голодна, что заставляла себя делать паузы между кусками.

– Не люблю обувь.

Джонатан коротко рассмеялся, но это прозвучало по-доброму.

– Да, я так и понял.

– Она меня ограничивает, и я не могу пошевелить пальцами ног.

– А что ты делаешь зимой?

– Страдаю в сапогах.

– Ты, похоже, в игры не играешь?

Я откусила еще кусочек пирога.

– Шахматы – единственная игра, в которую я умею играть.

Расправившись с едой, мы молча поехали по темному шоссе, и к тому времени, как мы добрались до Урбана, ко мне вернулась та толика спокойствия, какая для меня вообще возможна вне стен моей квартиры. Джонатан остановился перед моим домом и заглушил мотор. Я открыла дверцу и вылезла, не попрощавшись, сосредоточившись только на том, чтобы достичь безопасности и комфорта моей спальни, где я планировала провести остаток вечера в одиночестве, пытаясь забыть весь этот унизительный опыт. К моему удивлению, Джонатан тоже вышел из машины и догнал меня, когда я подошла к двери общежития. Он схватил меня за руку, и я резко остановилась. Джонатан осторожно сжал ее, но не отпустил. Его прикосновение заставило меня почувствовать, что, пока он держит меня за руку, ничего плохого не случится.

– Хочешь пойти со мной куда-нибудь в пятницу вечером?

– Куда пойти с тобой? – спросила я.

– На свидание. Мы можем пойти туда, куда захочешь ты.

Я не могла поверить, что он все еще хочет, чтобы его видели со мной, не говоря уже о том, чтобы взять меня куда-то добровольно. Джейк никогда не приглашал меня куда-либо пойти с ним, и еда, которой Джонатан только что со мной поделился, была самым сложным блюдом, которое я когда-либо ела с представителем противоположного пола.

Это единственное, что у меня было, похожее на свидание.

– Зачем тебе это нужно?

Зачем вообще кому-то такое нужно? К тому времени мое унижение казалось почти материально ощутимым, и я тут же пожалела, что задала этот вопрос. Зачем приумножать собственную никчемность?

– Потому что я считаю тебя очень красивой и ты мне нравишься.

Когда я ничего не ответила, Джонатан отпустил мою руку и спрятал свою в карман.

– Я чувствую, что с тобой могу быть самим собой.

Всю свою жизнь я ждала кого-то, с кем могла бы быть самой собой. Мне никогда не приходило в голову, что я сама могу быть таким человеком для кого-то другого. От его слов у меня перехватило дыхание и навернулись слезы.

– Я бы хотела пойти с тобой куда-нибудь.

Он улыбнулся, и мой взгляд на мгновение встретился с его, прежде чем я отвела глаза.

– Отлично. О’кей, увидимся завтра в шахматном клубе.

Я кивнула, уставившись на дорогу. Потом зашла в квартиру, и, хотя я была измотана и хотела только одного, а именно погрузиться в глубокий сон, я не могла перестать думать о том, как Джонатан снова возьмет меня за руку.

14. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Мне удается продержаться всего пять дней, а потом я сдаюсь и звоню Аннике. Мне надо послезавтра уехать, чтобы провести две недели в нью-йоркском офисе, и я хочу еще раз увидеться с ней перед отъездом.

– Это Джонатан, – говорю я, когда она отвечает на звонок. – Не могу поверить, что ты взяла трубку. Я был уверен, что меня перебросит на автоответчик.

– Я думала, это Дженис мне перезванивает. Она терпеть не может, когда ее звонок идет на автоответчик.

– Я хотел узнать, сможешь ли ты поужинать завтра вечером. Знаю, что слишком рано предупреждаю.

– Я могу поужинать. С удовольствием бы поужи-нала.

– О’кей. Скажешь мне свой рабочий номер? Я позвоню завтра после полудня.

Анника диктует заветные цифры, и трудно не заметить безошибочную радость в ее голосе. Думаю, я все-таки готов рискнуть.

У меня полно работы, поэтому, когда я звоню Аннике на следующий день, чтобы подтвердить договоренность, я говорю, что мне придется пойти прямо из офиса. Она отвечает, что тоже будет работать допоздна, и просит меня заехать за ней в библиотеку, и говорит, что будет готова к семи. Мне надо будет рано ложиться, но, наверное, все получится, потому что я сяду в самолет задолго до того, как завтра взойдет солнце.

Когда я пришел, Анника разговаривала с мужчиной. Вероятно, это ее коллега, потому что у обоих на шее висят бейджики. Анника возбужденно жестикулирует и совсем не похожа на ту застенчивую девушку, которую я встретил в колледже. Ей с этим мужчиной комфортно. Я вижу это по тому, как близко он к ней стоит и как она, разговаривая с ним, смотрит прямо ему в глаза. Интересно, его ли она назвала слишком похожим на себя? Анника еще не заметила меня, и мне кажется немного вуайеристским наблюдать за ней таким образом. Но я все еще знакомлюсь с новой Анникой и замечаю, что она кажется более уверенной, чем раньше. Наверное, именно так влияет целое десятилетие на жизнь человека.

Увидев меня, Анника резко замолкает и идет ко мне, не попрощавшись с мужчиной. Он, кажется, не обижается и неторопливо уходит.

– Привет, – говорю я.

– Привет.

– Ты готова идти?

– Да. Мне только нужно забрать свои вещи. – Анника уходит, не обернувшись. А я, конечно же, иду за ней.

Пока Анника выключает компьютер и собирает вещи, в комнату входит, тяжело ступая, коренастая непривлекательная женщина с вьющимися черными волосами.

– Это ты оставила тележку в справочном отделе, Анника? Кто-то ее бросил, и она блокирует проход. – Женщина замолкает, когда понимает, что в комнате есть кто-то еще.

– Нет, – говорит Анника. – Свою я вернула на место.

Женщина скользит по мне взглядом и поправляет прическу.

– Привет. Я – Одри. Начальница Анники. – Она протягивает руку и выпячивает грудь.

– Она мне не начальница, – говорит Анника. – Я не отчитываюсь перед ней.

Одри смущенно улыбается, тщательно скрывая раздражение.

– Джонатан. – Я быстро пожимаю ей руку.

Одри бросает на Аннику хитрый взгляд.

– Так вот кому ты на днях оставляла сообщение, Анника. – Она снова поворачивается ко мне и улыбается игриво. – А вы…

«Вообще-то не ваше дело».

– Парень Анники из колледжа.

У Одри округляются глаза.

Я с теплотой смотрю на Аннику.

– Ее первая любовь.

– Он во всем был у меня первым, – буднично говорит Анника.

– И теперь вы снова воссоединились? – спрашивает Одри. Она едва сдерживает любопытство.

Я загадочно улыбаюсь.

– Что-то в этом роде.

– Мне не нравится Одри, – говорит Анника, когда мы направляемся к выходу.

– Не могу сказать, что осуждаю тебя.

– Она не очень добра ко мне, и чем больше я пытаюсь за себя постоять, тем хуже становится.

Мне грустно, что Аннике все еще приходится иметь дело с таким дерьмом после всех этих лет, но я вижу это каждый день на работе. Борьба за власть. Поведение больше подходит для средней школы, чем для делового мира.

– Знаешь, как бывает, иногда в голову приходит идеальный ответ уже через несколько часов после спора, – говорит она.

– Конечно.

– Вот у меня с Одри всегда так.

– Держу пари, ты можешь постоять за себя, – говорю я, но Анника пожимает плечами и смотрит в землю.

Мы ловим такси возле библиотеки. Я заранее спросил у Анники, нравится ли ей, как кормят в «Траттории № 10», и заказал столик.

– Но можно все поменять, если ты предпочитаешь пойти куда-нибудь еще.

– Мне нравится их еда, – говорит она. – Особенно фаршированные ракушки.

– Как прошел твой день? – спрашиваю я, как только диктую водителю адрес.

– Хорошо. Много дел. Большую часть дня я провела за прополкой.

– Прополкой?

– Книжные фонды похожи на сад, и мы ходим по библиотеке в поисках поврежденных или устаревших книг. Я беру свою тележку и убираю целые полки книг, чтобы осталось то, что точно понравится посетителям. Я бы никогда не оставила просто так тележку в проходе, – бормочет она.

Приятно знать, что Анника так увлечена своей работой, а еще больше – что ей комфортно со мной. После нашего последнего свидания ее поведение изменилось, да и я немного расслабился, ведь она всегда действовала на меня успокаивающе. Сейчас в моей жизни очень мало людей, с которыми я могу быть на сто процентов самим собой, но Анника всегда была одной из них. Мне не нужно устраивать шоу, чтобы произвести на нее впечатление, как это было с Лиз. Такая свобода!

– Как прошел твой день? – выпаливает она немного громко и неожиданно, как будто только что вспомнила, что этикет требует такого же вопроса от нее, и поэтому пытается компенсировать это настойчивостью и энтузиазмом. От неожиданности я вздрагиваю.

– Тоже много дел.

Мне бы следовало торчать в офисе, трудиться до полуночи, чтобы на следующее утро – как и коллеги – жаловаться на это. Единственная цель этого – убедиться, что все знают, как много мы работаем. Это цирковое представление каждый раз сводит меня с ума, но отказаться от участия никак нельзя.

Такси останавливается у обочины, я расплачиваюсь и следую за Анникой в ресторан.

Хостес встречает нас с широкой улыбкой и восторженным «Здра-а-авствуйте!». Она выходит из-за стойки и идет прямиком к Аннике, вытянув руки. Я на секунду напрягаюсь, потому что Аннике не нравится, когда к ней прикасаются незнакомые люди, но она улыбается и машет хостес:

– Клэр! Привет!

Девушки обнимаются.

– Я так рада тебя видеть. Сколько лет, сколько зим!

Анника кивает.

– Знаю, мы и правда давно не виделись.

– У нас заказан столик на двоих на фамилию Хоффман, – говорю я.

Клэр вычеркивает мое имя из списка и ведет нас к уютному столику на двоих.

– Я пришлю Риту с твоим напитком, – говорит она Аннике.

Анника садится и сияет, как ребенок, глядя на Клэр.

– Весь день этого ждала.

– Все еще вишневая?

– Да.

Я не совсем понимаю, что связывает Аннику с этой женщиной, и у меня появляется несколько теорий.

– Для вас, сэр? – спрашивает Клэр.

– Джин с тоником, пожалуйста.

– Сию минуту.

Она сжимает плечо Анники и направляется обратно к своей стойке.

– Итак, – говорю я. – Это твоя приятельница или ты забыла упомянуть, что ты тут вип-клиент? – На всякий случай я прибегаю к шутливому тону.

Прежде чем она успевает ответить, к нашему столику подходит мужчина в кителе повара.

– Николас! – Анника расплывается в улыбке.

– Привет, Анника! – говорит он. – Мы боялись, что ты к нам не вернешься.

– Ну с того вечера не возвращалась. Но Джонатан спросил, нравится ли мне ваша кухня, а ты знаешь, как я люблю фаршированные ракушки.

«Что здесь творится?» – спрашиваю я себя.

– Думаю, он тоже не возвращался.

– Меня это не удивляет. Он предпочитает мексиканскую кухню.

– Что же, я счастлив видеть тебя у себя в ресторане.

Мужчина смотрит на меня, потом снова на Аннику. Она совершенно не понимает намека, и после неловкого молчания я протягиваю ему руку:

– Джонатан.

– Николас.

Рита, официантка средних лет с внешностью добродушной матушки-гусыни, приходит с нашими напитками.

– Милая моя, да ты просто загляденье, – говорит она и ставит на стол наши напитки. – Я так рада снова видеть тебя здесь.

– Привет, Рита, – говорит Анника и делает большой глоток через соломинку. – Здесь я открыла для себя итальянскую содовую, – объясняет она, когда Рита уходит к соседнему столику. – Она такая вкусная. Обычно я беру вишневую, но лимонную тоже люблю. Хочешь глоточек?

– Нет, спасибо. – Я делаю довольно большой глоток из своего стакана. – Не хочешь меня просветить?

Сначала Анника не понимает, о чем это я, но затем на ее лице появляется озарение.

– А, ты об этом! Мы с моим бывшим парнем устроили настоящий скандал, когда в последний раз здесь ужинали. Ну, точнее, он устроил. Он всегда кричит, когда раздражен. Дженис называла его взвинченным. Ну она по-всякому его называла, но это было самое приятное.

– Почему ты ничего не сказала? Мы могли бы пойти в другой ресторан.

– Ты спросил, нравится ли мне, как здесь кормят, а мне очень нравится. Наверное, это мое любимое меню во всем городе. Мне нравится, что они не сильно его меняют. И Николас сказал, что если владелец когда-нибудь снимет какое-то из моих любимых блюд, то он приготовит его как фирменное специально для меня. Мне надо только его заказать.

– Тебя не беспокоит то, что случилось в прошлый раз, когда ты тут была?

– Ресторан же не виноват.

– Значит, вы поссорились? – допытываюсь я.

– Все началось в такси по дороге сюда. Райан хотел, чтобы мы поехали в отпуск с его лучшим другом и его женой. Как-то я случайно услышала, как она говорит, что я странная, поэтому я сказала, что не понимаю, почему она вообще хочет ехать с нами в отпуск. Я и раньше говорила, что не смогу отправиться в круиз, потому что у меня морская болезнь.

Я киваю, потому что знаю, что у Анники слабый желудок.

– И ты знаешь, как я ненавижу ощущение песка под ногами.

Я действительно знал. Трава – прекрасно, но песок и грязь – под запретом. Самое любимое – прохладный кафельный пол в жаркий день, а на втором месте шел мягкий ковер.

– Но дело в том, что он никогда меня не слушал. Райан всегда говорил что-нибудь вроде «ничего страшного» или «все будет хорошо». Но я знала, что для меня ничего не будет хорошо. Мы все еще спорили, когда Клэр нас усадила. Потом он сказал, что попросит своего друга отменить круиз, но что касается пляжа, это не обсуждается, потому что жена его друга очень любит воду. Я фыркнула, сказав, что на самом деле она очень любит водку, потому что в последний раз, когда мы пошли с ними ужинать, она выпила так много, что отключилась прямо за столом. За ужином я несколько раз пыталась привести ее в чувство, но она просто вырубилась. А потом Райан сказал: «Неужели ты не можешь постараться разок?», и я понятия не имела, о чем он говорит, потому что мы же просто сидели и ужинали. Что тут стараться? Наверное, я сказала ему не то, что он хотел услышать, потому что он сказал: «Знаешь, каково это – быть с кем-то, у кого внешность как у тебя, а потом она открывает рот и все портит?», а я ответила, что нет и что я понятия не имею, о чем он говорит. Лицо у него стало совсем красное. «Это пустая трата времени, – выпалил он. – Я больше не могу это терпеть». Потом Райан встал и начал очень громко кричать, что я сумасшедшая, поэтому персонал ресторана вынудил его уйти.

– Анника, это ужасно. Не могу поверить, что он так с тобой разговаривал.

Неудивительно, что все здесь так добры к ней.

– Обычно он так себя не вел и, когда мы только начали встречаться, был довольно милым. Тина сказала, что наши проблемы связаны с тем, что мы говорим на разных языках. А Дженис сказала, что он, вероятно, сорвался и что он вообще придурок, впрочем, она никогда его не любила.

– А что случилось потом?

– Клэр подошла, чтобы убедиться, что я в порядке, и предложила большой кусок чизкейка. Десерты тут правда очень вкусные.

– А после этого?

– Я съела чизкейк и пошла домой. Дженис была права. Райан был придурком. Когда я вернулась домой, он ждал меня в моей квартире, потому что у него был ключ. Он казался спокойнее, но продолжал вспоминать все те случаи, когда я говорила или делала что-то не так. Мне очень захотелось заплакать. Но потом я вспомнила, что никто не может заставить меня чувствовать себя неполноценной без моего согласия.

– Это Дженис сказала?

– Нет, Элеонора Рузвельт. Но именно Дженис дала мне книгу с цитатами, и я запомнила их все. Еще мне очень нравится та, где говорится, что женщина похожа на чайный пакетик: никогда не узнаешь, насколько чай крепкий, пока он не попадет в кипяток. Потом я сказала Райану, что мне не нравится, как он со мной обращается, и что он по-настоящему мил только тогда, когда хочет секса.

Анника произносит это очень громко, и пара за соседним столом резко поворачивает к нам головы.

– Потом я сказала ему, что все кончено и что он должен вернуть мне ключ.

– Господи!

– Я знаю. Мне вообще не следовало давать ему ключи. Так или иначе, с тех пор я его не видела.

Изначально я планировал сказать в конце вечера, что сегодняшнее свидание прошло намного лучше, чем первое в колледже, но теперь я не уверен, что это так.

– Ты могла попросить меня отвести тебя в другое место. Я бы, конечно, так и сделал.

– Но почему?

– Ты и твой бывший бойфренд пережили здесь публичный и, насколько я понял, очень громкий разрыв.

– Ты совершенно прав. Это была своего рода катастрофа. – Анника оглядывает остальных посетителей ресторана. – Но я не думаю, что кто-то из этих людей был тут в тот вечер. Это было почти год назад.

– Я рад, что ты сказала ему, что все кончено.

Я, наверное, слишком долго смотрел на нее, потому что Анника отвела глаза и улыбнулась, а щеки у нее слегка краснеют. Она отложила меню.

– Я даже не знаю, зачем его открыла. Я не могу заказать ничего, кроме фаршированных ракушек.

На десерт мы едим пополам кусок чизкейка, а затем Анника прощается со всеми, и мы выходим за дверь.

– Тринадцать – тридцать три, Саут-Уобаш, – говорю я водителю, когда мы садимся на заднее сиденье такси. – Ничего, если я ненадолго зайду? – спрашиваю я Аннику.

– Да. Я хочу тебе кое-что показать. – Она кажется невероятно взволнованной.

– Ты меня заинтриговала. – Зная Аннику, это может быть что угодно.

Она живет на шестом этаже, и когда мы заходим в ее квартиру, сразу же возникает ощущение чего-то знакомого. Комнаты находятся в состоянии организованного хаоса, смысл и упорядоченность которого доступны только самой Аннике. Все чисто, потому что Анника не любит, чтобы ее жилое пространство было грязным, но я даже не пытаюсь понять, что тут к чему. На кухонном столе стоит ряд коробок с хлопьями для завтрака. Все они фирмы «Чирио», но с разными вкусами. Рядом с каждой коробкой стоит ярко-синяя миска, и в каждой уже лежит ложка. Рядом с блендером выстроились дорожные стаканчики. На плите стоит чайник, а на стойке слева – кружки, из каждой свисает веревочка от чайного пакетика. Все вместе выглядит как линия ее собственного маленького конвейера.

В гостиной на диване и стуле навалено несколько по-душек и одеял, а рядом с пуфиком, кренясь, стоит башня из книг с кроссвордами. Готов на что угодно поспорить – каждый кроссворд уже решен, и притом чернилами. Помимо мягкой мебели, здесь есть несколько полок, забитых книгами в твердых и мягких переплетах. Кое-какие упали на пол. Большой ковер покрывал керамическую плитку пола перед диваном, на столе и подоконнике стояли растения, и еще одно свисало с крюка в потолке. На низком столике напротив дивана располагался телевизор.

– Пойдем, – говорит она и, схватив меня за руку, тащит в спальню, а там – к кровати.

Я задумался, что же она хотела мне показать и не истолковал ли я ситуацию неверным образом. Но потом Анника опускается на колени перед кроватью и приподнимает край покрывала. Сначала трудно разглядеть, что там, потому что под кроватью темно, но спустя пару секунд я увидел картонную коробку, а в ней – кошку и пять маленьких котят. У меня нет домашних животных, но, если бы мне пришлось выбирать, я, скорее всего, назвал бы себя собачником. Хотя я не могу отрицать, что котята очень милые. Любовь Анники к крошечным существам преображает ее лицо, и я вспоминаю, какой заботливой она может быть.

– Сколько им?

– Три недели. Эту бездомную кошку принесли в приют. За ней нужно было кому-то ухаживать, пока котята не родятся и не станут достаточно взрослыми, чтобы их раздать. Я собираюсь оставить маму себе. Обычно я оставляю у себя животное, которое заболело, ранено и ждет операции или чего-нибудь еще. Таким образом я получаю шанс помочь не одному, а многим. В последнее время мне все труднее и труднее с ними расставаться, поэтому я решила, что следующее животное оставлю себе. Мне не хотелось брать собаку, так как меня весь день нет дома, но, наверное, кошка будет для меня идеальной компаньонкой.

– Тебе нравится жить одной?

– Я привыкла, когда вернулась в кампус. Пришлось, когда вы с Дженис закончили учебу. Сначала я ненавидела одиночество, но потом полюбила.

– Тебе было тяжело без Дженис? – Я сглатываю. – Без меня?

Ее лицо немного вытягивается.

– Бывали времена, когда приходилось очень тяжело. Но мне это было необходимо. Это подготовило меня. Я бы никогда не смогла подумать о переезде в город самостоятельно, если бы сначала не попробовала в кампусе.

– Тот парень, с которым ты разговаривала в библиотеке, когда я забирал тебя, – это с ним у тебя были отношения?

– Да. Его зовут Монт. Я несколько месяцев флиртовала с ним, и мне надоело ждать, когда он пригласит меня на свидание, поэтому я сама пригласила его в аквариум. Он никогда не говорил мне ничего плохого, как это делал Райан, но когда у нас с ним были свидания, я постоянно сердилась и расстраивалась. Монт в основном хотел общаться по электронной почте, и когда мы говорили лично, мне приходилось все время что-то ему объяснять, и я очень уставала.

С тех пор как она заговорила о Монте, я улыбался так широко, что у меня заболели щеки. Как может мужчина быть недобрым к этой женщине? Нежность, которую я когда-то испытывал к Аннике, на какое-то время угасла, но сейчас она обрушивается на меня со всей силой и заставляет чувствовать себя лучше. Есть что-то обнадеживающее в том, чтобы снова быть с ней рядом.

Я бросаю взгляд на часы. Уже почти девять вечера, и я вижу по Аннике, что она устала.

– Мне пора идти. А тебе нужно отдохнуть.

Она провожает меня до двери.

– Спасибо за ужин. Извини за историю с Райаном. Наверное, я просто не придаю этому больше такого значения.

На секунду ее слова пронзают мне сердце, как сосулька. Так вот каково это для нее? Вот что она чувствовала после меня?

Анника застает меня врасплох, когда обнимает за шею. Я издаю слабый стон, когда улавливаю запах ее кожи. Лиз была большой поклонницей феромонов, и, хотя ее запах не слишком меня привлекал, у меня было такое чувство, что это было взаимно. Не знаю, верю ли я в подобные вещи, но запах Анники всегда оказывал на меня сильное воздействие. Я не могу объяснить, как она пахнет, потому что это неописуемо. В тех редких случаях, когда она не ночевала в моей студенческой квартире, я перекладывал подушки и ложился на ее. Самое странное, что Анника терпеть не могла духов и пользовалась только мылом без запаха, так что этот запах – или его подобие – исходил от нее самой.

Естественно, это не первое наше свидание, и смущаться кажется глупым ребячеством. Мы же видели друг друга голыми. Я знаю, какие звуки она издает, когда возбуждена. На ее теле не так уж много мест, которые не исследовали бы мои пальцы и губы.

Я обнимаю ее в ответ. Мне трудно это сделать, но я ее отпускаю.

15. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

– Что ты наденешь? – спросила Дженис.

Она стояла перед моим шкафом и критически рассматривала мой студенческий гардероб. То, что на мне надето, всегда было важнее для Дженис, чем для меня самой. Пока я не начала жить с ней, вещи я выбирала исходя из того, как они будут ощущаться на коже. Тот факт, что они не совпадали или даже катастрофически противоречили друг другу, никак не влиял на мой выбор, и я не могла припомнить ни одного случая, когда моя семья критиковала эти наряды. Дженис мягко заметила, что я уже несколько недель хожу по кампусу в вещах, которые прямо-таки кричат «Так не надо!», и помогла мне подобрать несколько полных наборов вещей, чтобы я могла одеться сама, если ее не будет рядом. Неумение одеваться было одним из целой череды случаев, когда я чувствовала себя полной дурой.

– Юбку, – сказала я, не обращая особого внимания на то, что она делала, потому что уткнулась носом в книгу.

– Ничего другого ты и не носишь.

– Тогда зачем спрашиваешь, если уже знаешь, что я скажу?

– Потому что я подумала, что на свое первое свидание ты захочешь надеть что-нибудь другое. Мне казалось, я видела у тебя в шкафу джинсы. Куда они делись?

– Я оставила их в прачечной, и кто-то их забрал.

– Ты мне не говорила, что у тебя украли джинсы.

– Я оставила их там специально, потому что ненавижу джинсы. Ты сама это знаешь.

– А как насчет платья? У меня есть очень милое платье в цветочек, и ты можешь надеть под него мою маленькую белую футболку. Оно длинное. Держу пари, тебе понравится.

– Футболка будет слишком тесной.

– Ты на размер меньше меня. Она не может быть слишком тесной.

– Я не хочу надевать платье.

– Ты знаешь, куда он тебя поведет? Может быть, это поможет мне решить.

– Я должна была спросить?

– А он сам не упоминал?

За несколько дней до тренировочного турнира я дала Джонатану свой номер телефона, и он позвонил вчера вечером, чтобы подтвердить нашу встречу.

– Он сказал, что мы пойдем куда-нибудь перекусить.

– Если ты настаиваешь на юбке, могу я хотя бы выбрать топ? И сделать тебе прическу и макияж?

Я приняла душ и вымыла голову – это было пределом моих процедур по части красоты. Я даже не потрудилась одеться, а вместо этого надела купальный халат, которым пользовалась с пятнадцати лет и в котором провела большую часть дня. Я решила, что выберу один из своих обычных нарядов за несколько минут до прибытия Джонатана. Однако все становилось сложнее, чем я предполагала. Дженис иногда обращалась со мной как с собственной живой версией куклы Барби, укладывала мои волосы в сложные прически и наносила косметику, которая казалась липкой и странно пахла. Но если я соглашусь на прическу и макияж, она, вероятно, отстанет от моей одежды.

– Мне все равно.

– Никуда не уходи. Я сейчас вернусь.

Дженис вернулась с косметичкой размером с ящик для инструментов и села на кровать рядом со мной.

– Не хочу никакой основы, – сказала я на случай, если она забыла, как сильно я ее ненавижу.

Я отложила книгу и стала делать то, что просила Дженис: закрывала глаза, когда она провела тенями по моим векам, и открывала их, когда она наносила два слоя туши на мои ресницы. Они казались тяжелыми, и я старалась не моргать.

– Ты закончила?

– Остались румяна, и ты готова. Хочешь, наложу немного блеска для губ? – Дженис обожала его.

– Нет!

В прошлый раз, когда Дженис его наложила, ветер растрепал волосы, и несколько прядей прилипли к нижней губе. Это было самое отвратительное ощущение в моей жизни, я испугалась и стерла блеск с губ рукавом рубашки.

– Ой, я совсем забыла о том случае.

Дженис взяла мою щетку для волос и заставила меня повернуться к ней спиной. Я терпеть не могла расчесывать волосы, но Дженис не могла видеть их спутанными. Поэтому у нас был уговор: я согласилась расчесывать их каждое утро, прежде чем выйду из квартиры, если она перестанет пытаться заставить меня делать с ними что-то еще. Обычно это означало, что я несколько раз небрежно проводила по ним щеткой и считала свой долг выполненным. Дженис не раз спрашивала, почему я ношу волосы до пояса, если мне не нравится их укладывать, но я так и не смогла привести ни одного аргумента. Просто мне казалось, что так правильно.

– Я знаю, что ты не любишь духи, но было бы неплохо нанести немного перед свиданием, – сказала Дженис, расчесывая мои волосы, а затем начала заплетать их в косу.

– У меня только голова заболит, – сказала я.

– Я заплету косу не туго, чтобы волосы выглядели ухоженными, но при этом мягкими и создавали романтичный образ.

Закончив, Дженис протянула мне зеркало:

– Вот. Готово. Что скажешь?

– Даже и не заметно, что я накрашена, но выгляжу очень мило.

Дженис рассмеялась, когда я подошла к шкафу, сбросила халат и натянула свою любимую юбку с эластичным поясом и тонкий свитер, который она выбрала для меня. Наряд завершали носки и сапоги до колен на плоской подошве, и никто, кроме меня, не будет знать, что спрятанные под сапогами носки к нему не подходят. Дженис улыбнулась, когда я обернулась, потому что она давным-давно перестала спорить со мной из-за одежды. Я знала, что одежда, которую я носила, была бесформенной, но надевать такую было все равно что постоянно иметь при себе одеяло безопасности, в которое я заворачивалась целиком.

– Ты отлично выглядишь, – сказала подруга. – И прекрасно проведешь время.

Джонатан постучал в дверь ровно в шесть часов, и когда я открыла ее, он взглянул на меня и сказал:

– Ух ты!

От этого я почувствовала себя очень хорошо, и так как было очевидно, что подобное полагается говорить на первом свидании, я ответила ему тем же.

Он улыбнулся, и я сказала себе, что, возможно, все будет не так уж и трудно.

Джонатан повез меня в ту часть кампуса, где располагались бары и разные ларьки с едой, и припарковался во втором ряду у счетчика парковки. Я никогда не водила машину, и попытка втиснуть машину в крошечное пространство между двумя другими меня бы парализовала, но он проделал этот маневр без малейших усилий.

Мы купили в ларьке сэндвичи с пастрами и, поскольку на улице было свежо, но не слишком холодно, мы сели за столик на открытом воздухе. Мы сидели друг напротив друга, как в шахматном клубе, вот только вместо доски перед нами была еда. Никто не узнает, что это было мое первое свидание, потому что мы выглядели как все остальные пары, которые едят вместе, и я немного расслабилась.

– Чем бы ты хотела заняться сегодня? – спросил Джонатан. Этот вопрос сбил меня с толку. Я всегда терялась, когда вариантов выбора было слишком много, а когда не было ни одного, становилось даже хуже, поэтому я понятия не имела, как ему ответить.

– То, что люди обычно делают на свиданиях, меня вполне устраивает.

– Может, пойдем выпьем пива?

– О’кей.

Джонатан выбросил мусор, и мы пошли по улице. Он остановился перед баром «У Кэма», который постоянно посещали самые крутые и популярные студенты, по крайней мере Дженис так всегда говорила. Она часто там бывала, но я дальше тротуара не заходила.

Мы с Джонатаном так хорошо проводили время, что мне не хотелось говорить ему, что я не хожу в бары, потому что там для меня слишком шумно и накурено. Дженис пыталась пару раз взять меня с собой, но я никогда не выдерживала больше пяти минут, а потом сдавалась и шла домой. Я сказала себе, что на сей раз справлюсь и что ничего особенного не случится, но в ту минуту, когда он открыл передо мной дверь и я вошла внутрь, я поняла, что это было ошибкой. В уши мне ударила «Колыбель любви» Билли Айдола, и за порогом нас встретило облако сигаретного дыма, – меня словно дважды ударили под дых. Сесть было негде, тут собралась, наверное, половина кампуса, но Джонатан взял меня за руку и потащил через толпу. Я прижалась к нему, чувствуя, что меня сейчас вырвет.

Растолкав тела, он освободил для меня небольшое пространство.

– Я сейчас вернусь. Подожди здесь, – сказал он и встал в очередь к бару.

Тут было так шумно, что единственный способ общаться здесь – либо кричать, либо чтобы кто-то кричал тебе в самое ухо. Как другие это выносят? Неужели это действительно доставляет кому-то удовольствие? Хотя Джонатан и вывел меня из толчеи, какая-то девушка, пробираясь мимо, задела меня плечом. За ней последовали другие, и довольно скоро несколько человек начали вторгаться в мой крошечный кусочек личного пространства. Они наступали мне на ноги, и чье-то пиво плеснуло мне на руку. Я тут же его вытерла, так как ненавидела запах и ощущение холодного и мокрого у меня на коже. Джонатан все еще ждал своей очереди у стойки бара. Я едва-едва держалась, а потом вдруг увидела Джейка, парня, в которого сильно влюбилась на втором курсе и которого ошибочно считала своим бойфрендом. Он сидел за столиком с группой парней и, увидев меня, толкнул локтем соседа. Из колонок ревела «Утрачивая веру» R. E. M, а у меня в голове заиграла «Пахнет душой подростка» Nirvana, и я мысленно перенеслась в комнату Джейка в общежитии.

На занятии он подсунул мне записку и попросил прийти вечером к нему. Я с трудом сдерживала волнение, потому что давно ждала, когда он найдет время, чтобы мы могли побыть наедине. Остаток дня я не обращала внимания на занятия. Я мечтала о нашем первом поцелуе и о том, как он, вероятно, пригласит меня на какую-нибудь вечеринку братства или на танцы. Вернувшись в свою комнату после последнего урока, я нацарапала записку Дженис и оставила ее под магнитом на холодильнике в общежитии, чтобы она обязательно увидела ее и не волновалась, когда придет домой и обнаружит, что меня нет. «С Джейком. В его комнате», – говорилось в записке, а ниже я нарисовала маленькое сердечко.

Я постучала в дверь студенческого общежития и сказала парню, который ее открыл, что пришла повидаться с Джейком.

– Господи, да у нас целых семь Джейков. С каким именно?

– С Уэллером, – гордо сказала я и ждала, что он скажет: «О, ты, наверное, Анника» – потому что Джейк, вероятно, все время говорил обо мне.

– Последний этаж. Третья дверь налево.

Джейк ответил на мой стук, и я улыбнулась, когда он быстро поцеловал меня в губы. Он никогда не делал этого раньше, и это заставило меня почувствовать тепло во всем теле.

– Привет, детка.

Он закрыл дверь и подвел меня к кровати. В комнате было еще трое парней, но Джейк, конечно же, попросит их уйти теперь, когда я пришла. В воздухе витал едкий запах дыма, но никто не держал в руках сигареты.

– Ты был прав, – сказал тот, что сидел за столом. Двое других сидели на кровати напротив нас. – Она горячая. А как насчет ее тела?

– Пока не знаю, – ответил Джейк. – Под этой мешковатой одеждой ничего не видно.

Все засмеялись. И я тоже, хотя и не знала почему. Если Джейку не нравилась моя одежда, Дженис ухватится за возможность помочь мне выбрать наряд, который ему понравится больше. Я сделала себе мысленную заметку попросить ее об этом.

– Я подумал, мы могли бы немного потусоваться, – сказал Джейк. – Чуток расслабиться.

Он держал в руке зажигалку «Бик», и я никогда не забуду скрежещущий звук, который она издала, когда он чиркнул колесиком и взметнулось пламя. Один из парней протянул ему стеклянную трубочку с маленькой чашечкой на конце, и Джейк направил в нее пламя и втянул дым в рот. Он передавал трубочку по кругу, и один за другим парни по очереди затягивались. Маленькая комната наполнилась дымом, и я закашлялась.

Кровать Джейка была придвинута к стене, и, когда они начали курить, он обнял меня, что было приятно.

– А теперь попробуй ты, – сказал Джейк, поднося трубочку к моему рту.

Я отрицательно покачала головой:

– Нет. Я не хочу.

Он пожал плечами и поднес трубочку к губам, но после того, как втянул дым, он сделал вид, что собирается поцеловать меня, но вместо этого выпустил дым мне в рот. Вкус у дыма был ужасный, и я закашлялась и начала отплевываться, а они смеялись. Но потом Джейк поцеловал меня снова, и это был тот поцелуй, которого я ждала всю свою жизнь, мягкий, нежный и сладкий. Каким-то образом во время поцелуя мы оказались почти горизонтально на кровати, а трубочка тем временем сделала еще один круг. Я должна была быть счастлива, но что-то шло не так, хотя я не могла точно понять, что именно. Я хотела, чтобы Джейк поцеловал меня снова, но только после того, как он скажет своим друзьям уйти. Несправедливо, что они не дают нам остаться наедине. Потом Джейк снова затянулся из трубочки, и когда он снова выпустил дым мне в рот, мне стало труднее сопротивляться, хотя я все еще не хотела этого.

Кто-то постучал в дверь, и один из друзей Джейка открыл ее. Я чувствовала себя странно, словно я парила и не могла понять, почему на пороге стоит Дженис.

– Да? – спросил Джейк.

Последовала долгая пауза, в течение которой никто ничего не говорил, а затем Дженис сказала:

– Мне нужно, чтобы Анника сейчас же пошла со мной.

– Она не хочет идти с тобой.

Он был прав. Я не хотела с ней идти. Или, может быть, хотела? Мне было так трудно упорядочить свои мысли.

Поцелуй был таким приятным, а вот травка и друзья Джейка – совсем наоборот.

– В ветеринарной клинике чрезвычайная ситуация. Им нужно, чтобы Анника пришла прямо сейчас. У нее дежурство.

Но нет! У меня же нет дежурства. Я бы никогда не согласилась пойти к Джейку, если бы у меня было дежурство, но, возможно, я забыла. На прошлой неделе привезли ястреба с поврежденным крылом, и я с пылом взялась за ним ухаживать, делая все возможное, чтобы вернуть птицу к жизни. Я была одной из немногих людей, которым он доверял. Когда я не ухаживала за Чарли, раненым опоссумом, то старалась кормить ястреба и обрабатывать его рану. Я села, что было нелегко, потому что мое тело внезапно стало очень тяжелым.

– Это ястреб?

– Да. Да, это ястреб, и ты должна пойти со мной прямо сейчас, потому что все тебя ждут.

Джейк положил руку мне на локоть.

– Ну же, ты уверена, что тебе нужно идти?

– Я должна. Это же ястреб.

Дженис пересекла комнату и схватила меня за руку, что было хорошо, потому что я никак не могла встать с кровати и держаться на ногах самостоятельно. У меня подкашивались ноги, и Дженис буквально выволокла меня из комнаты и вниз по лестнице.

Выйдя на улицу, она снова потянула меня за руку.

– Пошли. Мне пришлось припарковаться в конце улицы. Тут недалеко.

Казалось, мы прошли много миль, прежде чем она открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и затолкала меня внутрь. Дженис обошла машину и села сама, но вместо того чтобы завести мотор, опустила голову на руль.

– Нам пора, – сказала я. – Меня ждут в клинике.

Но как я могу помочь ястребу, когда едва могу ходить?

– Тебя там не ждут. Мне просто нужно было вытащить тебя оттуда. Неужели ты не понимаешь, что там происходило?

Я думаю, можно было с уверенностью сказать, что я вообще ничего в происходящем не понимала.

– А что, по-твоему, там происходило? – спросила я.

– Точно не знаю. Я лишь знаю, на что это было похоже, – сказала она.

– На что?! – воскликнула я.

Дженис повернулась ко мне, и я поняла, что означает выражение ее лица, потому что видела его раньше. Один раз, когда она ждала результатов важного теста на первом курсе, и второй раз, когда узнала, что ее бабушке делают открытую операцию на сердце и врачи сказали, что шанс выжить у нее всего двадцать процентов.

– Похоже, он сказал своим друзьям, что они могут посмотреть.

– Смотреть, как мы целуемся?

– Анника, я думаю, он собирался сделать больше, чем просто поцеловать тебя.

Страх и стыд, которые нахлынули на меня, когда я наконец поняла, к чему она клонит и как ужасно я ошибалась относительной всей ситуации, буквально меня уничтожили. Я дрожала и плакала, а Дженис перегнулась через рычаг переключения передач и обнимала меня, пока я не успокоилась. Когда мы вернулись в общежитие, она уложила меня в постель.

На следующий день, придя на занятия, я заняла место в другом конце лекционного зала. Зная, как я боюсь, что Джейк будет меня разыскивать, Дженис пошла на лекцию вместе со мной.

В тот день я поняла, каково это – иметь не просто подругу, а лучшую подругу.

Теперь, в баре «У Кэма», в ситуации, которая уже вытолкнула меня далеко из зоны комфорта, я получила новый удар, столкнувшись лицом к лицу с тем, кого надеялась никогда больше не увидеть. Должно быть, я смотрела на Джейка, пока переживала это болезненное воспоминание, потому что он поднял бокал и поманил меня указательным пальцем. На этот раз он не улыбался. Ужас от воспоминаний того дня охватил меня, и я бросилась бежать, пробиваясь сквозь толпу, как будто плыла против сильного течения. Это было все равно что попытаться зайти в столовую босиком, только гораздо хуже, поскольку на сей раз меня мучили только мои собственные плохие воспоминания. Снаружи я выглядела как все остальные. Но в глубине души понимала, что мне тут не место.

Я выскочила за дверь и продолжала бежать.

– Анника! Подожди!

Джонатан догнал меня и схватил за мгновение до того, как я угодила под встречную машину.

– Господи Иисусе! – сказал он. – Ты должна перестать так делать. Пожалуйста, остановись на секунду. – Он подождал, пока машины разъедутся, а потом переплел наши пальцы и мягко подвел меня к своему пикапу. – Ты в порядке? Что там произошло?

– Там было слишком громко. И я не переношу сигаретный дым. И там был парень…

– Какой парень?

– Никакой. Просто парень, которого я знала когда-то. Он сидел за столом с какими-то людьми.

Слезы навернулись мне на глаза, и я была рада, что было темно и Джонатан их не увидел.

– Может, поедем ко мне, если хочешь? Там тихо.

Я не могла не сравнивать это с тем, что случилось в прошлый раз, когда я приняла подобное приглашение. Но я чувствовала себя в безопасности с Джонатаном и знала, что он не причинит мне вреда, поэтому я согласилась.

Джонатан жил в однокомнатной квартире на втором этаже старого трехэтажного дома в районе за пределами кампуса. Должно быть, ему довольно много приходилось ходить пешком и, вероятно, делать крюк еще минут на двадцать после того, как он провожал меня домой после шахматного клуба.

Он припарковался, и мы пошли по дорожке к крыльцу дома и поднялись по ступенькам, которые были снаружи похожи на шаткую деревянную пожарную лестницу. Джонатан повернул ключ в замке маленькой двери с облупившейся краской, я даже не могла определить, какого она цвета. Темно-бежевая, а может, просто грязная.

– Вечно заедает, – сказал он.

Джонатан включил свет, и я впервые увидела то место, которое он называл своим домом. Квартира была маленькой, чего я и ожидала, учитывая, что это не общежитие, но чистой и опрятной.

Я стояла неподвижно, пока он закрывал дверь. В гостиной располагались диван и кофейный столик. Маленький телевизор стоял на куске фанеры, положенном на два ящика из-под молочных бутылок, полных книг. Что-то в квартире Джонатана сразу же меня успокоило. Как он и обещал, здесь было тихо, а еще уютно. Я могла бы себе представить, что живу в таком месте.

– Мне нравится твоя квартира, – сказала я.

Он улыбнулся.

– Спасибо. Это было все, что я смог найти за короткий срок. Хочешь пива? Я собираюсь выпить.

Я села на диван.

– О’кей.

Я уже пробовала пиво раньше. Мне оно не слишком понравилось, но Дженис сказала, что к нему надо привыкнуть. В нашем холодильнике она держала фруктовое вино, которое мы обе предпочитали, но я не часто его пила. Если я пила алкоголь, то еще хуже понимала людей, а мне и без алкоголя было трудно их понимать.

Джонатан открыл бутылку пива и протянул ее мне. Потом он сел рядом со мной и открыл свою. Каждый из нас сделал глоток, он – гораздо больший, чем я. На вкус пиво было почти таким же, как в прошлый раз, и мне, должно быть, еще предстоял долгий путь, прежде чем я достигну стадии привыкания.

– Что случилось с тем парнем из бара? Подошла моя очередь делать заказ, а когда я обернулся, тебя и след простыл. Он тебе что-то сказал? Что-то, чего не должен был?

– Я не хочу об этом говорить.

– О’кей. Ты не обязана.

Я сделала еще один глоток пива и поморщилась.

– Просто люди иногда используют меня, потому что мне трудно понять их намерения.

– Он причинил тебе боль?

Не знаю, почему я решила рассказать ему, но я это сделала, и вся эта гадкая история хлынула из меня как ливень. Я раскачивалась и щелкала пальцами.

– Я думала, что нравлюсь ему, а на самом деле нет. Я не хочу думать о том, что могло бы произойти, если бы Дженис не появились.

Ни за что не буду плакать!!!

Джонатан положил руку мне на плечо, и я удивилась, насколько этот легкий жест меня успокоил. Я перестала раскачиваться и снова положила руки на колени.

– Так вот почему ты хотела, чтобы я с ней познакомился?

Все еще не в силах взглянуть на него, я кивнула.

– Я бы никогда не сделал с тобой ничего подобного.

– Я не люблю бары, Джонатан. Я не люблю толпу, громкие звуки и сигаретный дым. Я не умею вести себя на свиданиях, потому что это первое, на котором я была.

– Ты никогда раньше не ходила на свидания?

– Нет.

– Я тоже не очень люблю бары. Я провожу достаточно времени, работая в одном из них, поэтому действительно не хочу идти туда, если нет необходимости. Но мне хотелось, чтобы меня видели с тобой в «У Кэма».

Даже доживи я до ста лет, мне все равно не понять, что он имел в виду. Всю свою жизнь я попадала в неловкие ситуации. Как он мог хотеть, чтобы другие люди видели его со мной, особенно после того, как я себя вела?

– Но почему?

– Потому что когда я за тобой заехал, то понял, что ты очень рада меня видеть. И от этого мне стало очень приятно, потому что я уверен, что если бы тебе было неинтересно или неприятно, то ты бы сразу сказала. Есть что-то в том, чтобы пойти куда-то с красивой девушкой, которой ты нравишься, от этого хочется ею похвастаться.

– Я этого не знала, – сказала я.

– Чего именно? Что ты красивая или что я хотел тобой похвастаться?

– Я знаю, что хорошенькая. Мое лицо эстетически приятное. Я про второе не знала.

– Никогда не встречал никого, похожего на тебя.

– Честно говоря, я не понимаю, что ты имеешь в виду. Это хорошо или плохо?

– Это хорошо, Анника.

Я обхватила себя руками.

– Здесь очень холодно.

– Извини. В квартире нет собственных термостатов, поэтому я не могу контролировать температуру. Вообще я начал сомневаться, есть ли тут теплоизоляция. Дом-то довольно старый. Зима может быть суровой, но, по крайней мере, мне не придется жить здесь в следующем году.

По его квартире действительно гуляли сквозняки, как будто дом был плохо построен или просто сказывался возраст. Я еще глубже вжалась в подушки дивана, пытаясь согреться.

Джонатан вышел и вернулся с толстовкой с надписью: «Северо-Западный университет»[1].

– Почему бы тебе не надеть вот это?

Я взяла толстовку и натянула через голову, но знала, что и нескольких секунд не смогу в ней просидеть. Джонатан ушел на кухню за пивом, а когда он вернулся в комнату, то увидел, что я сложила толстовку и положила рядом с собой на диван.

– Разве ты не хочешь ее надеть?

– Я в порядке. Здесь не так уж и холодно.

– Я почти уверен, что она чистая. – Он поднял ее и понюхал. – Для меня пахнет чистотой.

– Мне нравится, как она пахнет, но на ней есть бирка. Бирки и лейблы меня беспокоят.

– Ты срезаешь бирки со всей своей одежды?

– Это первое, что я делаю, когда приношу ее домой.

Джонатан снова ушел на кухню, а когда вернулся, в руке у него были ножницы. Он срезал бирку и сказал:

– Попробуй сейчас.

Это было самое приятное, что кто-либо когда-либо для меня делал. Я не всегда понимаю, что говорят люди, но я знаю, когда они добры.

– Спасибо, – сказала я, натягивая толстовку через голову.

– Не за что.

Полчаса спустя я умудрилась кое-как проглотить треть бутылки и наконец сдалась. Джонатан предложил принести мне взамен свежую, но я призналась, что на самом деле мне не нравится вкус. После того как он прикончил вторую, выяснилось, что пиво у него кончилось. Теперь, когда мы ушли из бара, наше свидание проходило лучше, чем я ожидала, и от разговоров о любимых телешоу и музыкальных группах мне стало достаточно комфортно. Я смотрела сериалы и музыку тоже слушала, так что могла поддержать разговор с Джонатаном. К тому же с ним было очень легко разговаривать. Может быть, именно из-за этого я наконец смогла зайти так далеко.

– Какие у тебя планы после окончания колледжа? – спросил он.

Джонатан уже знал, что я получу степень бакалавра по английскому языку, потому что мы обменялись информацией о наших специальностях по дороге в Сент-Луис. Джонатан собирался получать степень по экономике и сказал мне, что начнет работать над получением МВА[2], как только его наймет фирма, которая будет за это платить.

– Я хочу работать в библиотеке, – ответила я. – Хочу каждый день своей взрослой жизни проводить в окружении книг.

Я тоже планировала получить степень магистра – в моем случае библиотечного дела, – чтобы продолжить карьеру, которой я жаждала с первого курса, и я планировала начать ее, как только получу высшее образование.

– Правда? Это круто. Я никогда не встречал никого, кто любил бы книги так сильно. Я хочу переехать в Нью-Йорк и работать в сфере финансов, зарабатывать много денег и не беспокоиться о том, что надо оплачивать счета. – Он оглядел комнату. – Не хочу жить в дрянной старой квартире, продуваемой сквозняками.

– Разве у твоей семьи нет больших денег? – спросила я.

– Из родных у меня только мама. Мой отец умер, когда мне было шесть лет, и я почти уверен, что с тех пор мы едва-едва перебиваемся. Страховки-то у него практически не было и сбережений тоже. Когда-нибудь я заработаю достаточно денег, чтобы позаботиться о себе и своей маме.

– Так ты сам оплачиваешь свою учебу?

Мне повезло, потому что мои родители скопили достаточно денег, чтобы мы с братом могли поступить в колледж. Деньги на завершение образования нам придется искать самим, но мы получили отличную фору на старте.

– У меня была довольно приличная академическая стипендия в Северо-Западном университете. Гранты и займы покрывали остальное. Это был единственный способ получить образование и жить так, как я хотел.

Я вспомнила, что Джонатан как-то сказал, что он перевелся в Иллинойс, и поблагодарил, что я не спросила почему. Но почему? Может быть, следовало? Возможно, это была еще одна подсказка, намек, который я пропустила, и с моей стороны было невежливо не проявить интереса к этой теме. Почему так много вещей, о которых нужно думать? Почему столько всего надо держать в голове? Почему я ничего не могу понять в нужный момент и до меня доходит только через несколько дней или недель?

– Тебе не нравилось в Северно-Западном?

– Нравилось. Я чувствовал, что мое место там, и не собирался оттуда уходить… Я изо всех сил старался удержаться на плаву и пообещал себе, что сделаю это только раз или два. Но писать курсовые было так легко, и у меня было столько долгов по студенческим кредитам. Мне несколько дней пришлось пресмыкаться, но в конце концов университетский комитет по этике согласился не вносить это в мое личное дело, если я просто уйду.

– Ты писал курсовые за других людей? Это же жульничество!

– Ну да, конечно. Я же не просил кого-то писать работы за меня. Это я писал за других.

– Но обманывать неправильно, – сказала я.

Джонатан отвел взгляд.

– Ты совершенно права. Неправильно. И эта дерьмовая, продуваемая сквозняками квартира, вероятно, больше, чем я заслуживаю. Я просто пытаюсь оставить все это позади.

После этого Джонатан все больше отмалчивался, и около десяти часов я начала зевать.

– Тебе скучно? – спросил он.

– Нет, что ты, но я очень устала.

– Хочешь, я отвезу тебя домой?

– Давай.

Джонатан выключил мотор и проводил меня до крыльца. Мне потребовалось сосредоточиться, чтобы вспомнить все, что говорила мне Дженис.

– Спасибо, я очень хорошо провела время, и мне действительно нравится находиться рядом с тобой, и ужин был очень вкусным. – Это прозвучало внезапно, и когда я наконец дошла до конца этого длинного бессвязного заявления, то слегка запыхалась.

– Я тоже отлично провел время.

– Правда?

Джонатан взял мою руку и нежно сжал в своей большой ладони.

– Да.

– Ты собираешься поцеловать меня?

Он рассмеялся.

– Да, я планировал это сделать.

– О’кей. Я готова.

Он снова рассмеялся, но это был не злой смех, по крайней мере, мне так показалось. Джонатан взял меня за подбородок и прижался своими губами к моим. Он закрыл глаза, и это было хорошо, потому что я могла оставить свои открытыми, чтобы ничего не пропустить. Я чувствовала то же тепло, что и тогда, когда меня впервые поцеловал Джейк, но с Джонатаном было намного лучше. Он открыл глаза, и я отвела взгляд так быстро, как только смогла.

– Ты с кем-нибудь целовалась? – спросил он.

– Только с Джейком, но это не считается, потому что он сделал это только для того, чтобы обмануть меня. Разве я сделала что-то неправильно?

– Ты все сделала правильно, – сказал он.

Мне хотелось ему верить.

– Сделай это снова.

И он сделал.

Дженис уже ждала меня. Едва я переступила порог, как посыпались вопросы, я даже куртку снять не успела.

– Как прошло свидание? Он тебе нравится? Так куда вы пошли? Я хочу услышать все подробности.

– Большая часть свидания прошла хорошо. Мне по-нравились сэндвичи с пастрами, но я все еще ненавижу бары. Мы пошли в «У Кэма», и там был Джейк. Когда я увидела его, то испугалась. Меня чуть не сбила машина, потому что я выбежала прямо на мостовую. Я просто хотела уйти от него подальше. Джонатан побежал за мной, и мы поехали к нему домой. Там было приятно. Тихо. Я рассказала ему о том, что случилось с Джейком, и он был очень мил. Я чувствовала себя с ним комфортно. Как будто могу сказать ему то, что могу рассказать только тебе. Я выпила часть своего пива, но не смогла его допить. Когда он проводил меня до двери, я сказала ему, что прекрасно провела время и мне нравится быть рядом с ним, а потом он поцеловал меня. Это было так здорово!

Дженис издала звук, похожий на громкий вздох.

– Нет ничего лучше первого поцелуя. А что еще вы делали?

– Мы в основном разговаривали. Он хочет однажды переехать в Нью-Йорк и заработать кучу денег. Я узнала, что ему пришлось перевестись сюда, потому что в Северо-Западном университете он помогал другим жульничать, потому что был на мели.

Дженис положила руку мне на плечо.

– Анника, что ты сказала Джонатану после того, как он рассказал тебе про жульничество?

– Я сказала ему, что жульничать нехорошо, потому что это правда. Жульничать гадко.

– И как, тебе показалось, он к этому отнесся?

– Даже не знаю. Кажется, некоторое время молчал. Но я была не против. Иногда приятно посидеть с кем-нибудь молча.

– Иногда важно дать понять людям, которые нам небезразличны, что одна оплошность или случайность не меняет нашего к ним отношения. Ему не следовало жульничать, я не хочу сказать, что это хорошо. Но, похоже, он оступился, приняв неверное решение. Такое случается. К тому же мы учимся на своих ошибках и больше их не повторяем.

– Я все сделала неправильно, да? Я сказала что-то не то, и он, возможно, никогда больше не захочет меня видеть. Ты думаешь, я его обидела?

При одной мысли об этом мне захотелось плакать, потому что Джонатан всегда был так осторожен со мной.

– Думаю, он просто хотел, чтобы его поняли. Ты рассказала ему о Джейке, что было очень личным для тебя. Он, вероятно, почувствовал, что тоже может сказать тебе что-то личное, и он упомянул про жульничество, потому что это была тяжелая для него ситуация.

– Откуда ты все это знаешь? Тебя там даже не было!

– Я просто знаю. И помогу тебе, чтобы в следующий раз, когда ты его увидишь, ты сказала все как надо.

– Но смогу ли я? Теперь я буду постоянно беспокоиться, какая следующая глупость сорвется у меня с языка. Я не понимаю, зачем я Джонатану? И не говори, что это потому, что я красивая.

– Я думаю, ты очень много замечательного можешь предложить людям, если они просто дадут тебе шанс. Я узнала это на первом курсе. Другие тоже могут.

– Он мне нравится. Очень, очень нравится.

Впервые в жизни я испытывала к кому-то такие чувства.

16. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Джонатан сказал по телефону, что зайдет после обеда, чтобы проводить меня на занятия. После нашего свидания он звонил почти каждый вечер, и дважды мы вместе ходили на ланч. Я испытывала невероятный трепет, когда он взял меня за руку по дороге на занятия, потому что никто никогда такого не делал. Каждый раз, когда я гуляла одна по кампусу, я смотрела на пары, идущие рука об руку, и задавалась вопросом, каково это. Теперь я знала.

– Анника? – позвала Дженис, постучав в мою дверь. – Джонатан здесь.

Моя кровать стояла в углу комнаты, и я лежала на боку лицом к стене, потому что это была моя любимая поза для чтения. Я была на середине главы и не хотела прерываться. Я лежала спиной к двери, поэтому не видела, как Джонатан подошел к кровати, но знала, что он там, потому что уловила запах хлорки.

– Ты готова? – спросил он.

– Я не пойду на занятия.

– Ты что, заболела?

– Нет. Но я очень устала.

– Засиделась допоздна за учебой?

– Я читала допоздна, так и не закончив домашнее задание.

– Тебе нужна помощь?

Я слышала, как Джонатан шуршит бумагами из кучи, разбросанной по кровати.

– Я знаю, как его сделать, но мне не хотелось. Это скучно.

Опять шелест бумаги.

– Это… это итальянский?

– Да.

Накануне вечером я потратила час на перевод старого эссе, которое написала в прошлом году, и синапсы у меня в мозгу звенели и пели от радости. Эта работа доставляла мне гораздо больше удовольствия, чем незаконченная домашка.

– Что ты собираешься с ним делать?

– Даже не знаю. Оставлю как есть, наверное.

Я продолжала читать книгу, отвечая на его вопросы.

– Ты можешь повернуться так, чтобы я мог видеть твое лицо?

– Конечно.

Я отложила книгу и перевернулась на другой бок.

– Привет, – сказал он.

– Привет!

Я осталась лежать на боку, а Джонатан растянулся на кровати в той же позе, лицом ко мне. Глядя ему прямо в глаза (да и вообще кому бы то ни было), я почувствовала себя неловко и уставилась на его нос.

– Ты хочешь меня поцеловать?

Я так долго завидовала вниманию и нежности, которые другие люди, казалось, получали без особых усилий. Держаться с кем-то за руки, целуя кого-то… Казалось, я очутилась перед длинным столом, заставленным всякими вкусностями и деликатесами, которые еще не пробовала, и мне не терпелось откусить от каждого по кусочку. После долгих лет одиночества и изоляции внимание и ласка другого человека невероятно поднимали мне настроение. Так проживать свою жизнь было бесконечно приятнее.

– Я хотел поцеловать тебя с той минуты, как вошел в комнату.

– Тогда почему ты этого не сделал?

Я не могла понять, почему он ждал, если ему явно этого хотелось. Вероятно, существовала целая куча правил относительно поцелуев, которые я не понимала. Это малость приглушило мою радость, заменив ее тревогой, моим постоянным эмоциональным спутником.

– Потому что было бы невежливо не поговорить с тобой хотя бы некоторое время. И я хочу, чтобы ты знала, что я не такой, как Джейк.

– Я никогда не думала, что ты похож на Джейка. Ты мне нравишься, и мне понравилось целовать тебя тем вечером. Как только все закончилось, мне захотелось сделать это снова как можно скорее.

– Мне тоже понравилось тебя целовать.

– Мне нужно тебе кое-что сказать. Я не проявила должного понимания, когда ты упомянул про жульничество. Иногда я говорю не то, что нужно, или что-то неуместное, но ты был так добр ко мне, и я знаю, что ты хороший человек. Каждый хоть раз в жизни делает что-то такое, о чем потом жалеет. Мне очень жаль, что тебе пришлось перевестись сюда.

– О… О’кей. Ну спасибо тебе за это. Все было не так уж плохо.

– Не так уж плохо? – С его слов выходило довольно скверно.

– Нет.

– Ладно. Как ты думаешь, мы достаточно поговорили?

Джонатан рассмеялся.

– Да.

Он поцеловал меня, и это было не так, как раньше, но в хорошем смысле. Наш прощальный поцелуй у двери был короче, а эти поцелуи длиннее, и каждый, казалось, сливался со следующим. Губы у него и в самом деле были на вкус похожи немного на мятные таблетки, а поцелуи не были небрежными или слишком грубыми. Он делал достаточно частые перерывы, чтобы я не чувствовала, что задыхаюсь, и был осторожен, чтобы не наваливаться на меня всем телом. Джонатан просунул руку мне под голову, а его ладонь легла мне на бедро, но, кроме этих двух точек соприкосновения, он не пытался прикоснуться ко мне.

– Ты все еще собираешься на занятия? – спросила я.

– Нет.

– А почему?

– Э-э, потому что я предпочел бы делать то, что делаю.

– И я тоже!

Джонатан коротко рассмеялся, но я не пыталась шутить. Он снова поцеловал меня, и я смогла рассмотреть его лицо, потому что его глаза были закрыты. Его ресницы были такими же длинными, как у меня, но меня заинтриговали углы и плоскости его лица. Такая совершенная симметрия и равновесие! Я протянула руку к его гладкой безупречной коже и, едва касаясь, провела кончиком указательного пальца по его щеке. Он приоткрыл глаза, и мне пришлось снова посмотреть на его нос. Но он был прямой и имел такие красивые пропорции, что я не возражала.

– Я тоже устал, – сказал Джонатан. – Давай немного вздремнем.

– Хорошо, – прошептала я.

Так странно было захотеть поспать с кем-то рядом. Обычно меня обеспокоило бы присутствие кого-то в моей постели, потому что спать я любила на свой особый манер, который не подразумевал того, что мое пространство делит кто-то еще. Но я хотела, чтобы Джонатан остался, и мне было особенно приятно осознавать, что он хочет поспать со мной. Это казалось даже более интимным, чем поцелуй. Как-то по-взрослому. Дженис часто делила с кем-то постель, а вот для меня это было в первый раз. Я упивалась нахлынувшими на меня ощущениями и старалась не думать о том, как сильно буду скучать по ним, если Джонатан решит, что я не стою таких хлопот.

Было бы очень обидно, если бы так получилось, потому что Джонатан заставил меня чувствовать себя комфортно и безопасно. Никто другой никогда так не старался для меня.

17. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Анника выглядит потрясающе, когда открывает мне дверь. Мой отдел празднует контракт с новым клиентом, а точнее, приход в нашу компанию его весьма солидного инвестиционного портфеля. Мы не пожалеем трудов и расходов, чтобы дать ему, и его портфелю понять, что им тут рады. Сегодняшнее мероприятие включает в себя час коктейлей, за которым последует официальный ужин в отдельном зале дорогого модного ресторана. Это такое событие, когда отсутствие «плюс один» покажется неуместным. Поскольку я звездный игрок в команде, мне полагается круглые сутки поддерживать имидж, и, хотя никто никогда не говорил об этом прямо, красивая женщина рядом со мной, безусловно, часть имиджа. Я попытался придумать вескую причину, почему мне не следует брать с собой Аннику, но не смог.

Бордовое платье, которое на ней надето, чуть выше колена, так что на идеальную длину открывает ноги, но рукава длинные, и на них какая-то кружевная накидка. Это идеальный наряд для корпоративного ужина. У Анники такое тело, которое замечаешь не сразу. Ее груди никогда не бросаются в глаза, но заставляют задуматься, как же они выглядят под одеждой. Ноги у нее лишь немного длиннее среднего, но подтянутые. Изо всех женщин, которых я когда-либо имел удовольствие видеть обнаженными, у нее самое красивое телосложение, и самая нежная кожа, которой я когда-либо касался руками. Сегодня она выглядит одновременно сексуально и консервативно, и я с нетерпением жду возможности представить ее коллегам. После того как мы с Лиз расстались, я приводил на официальные мероприятия еще двух женщин. Они были привлекательны и в то же время умны и успешны. К сожалению, ни с одной из них я не почувствовал искры.

Я вообще почти ничего не чувствовал.

По дороге в такси я вкратце рассказываю Аннике, с кем собираюсь ее познакомить.

– Брэдфорд – мой босс. Я знаю кое-кого, кто учился с ним в колледже, когда он был просто Брэдом. Он, так сказать, женат на компании, но у него есть и настоящая жена, которая, как я понимаю, большую часть времени воспитывает детей в одиночку. Он очень высокий. – Брэд, казалось, обожал разглагольствовать стоя, пока его сотрудники сидят, – так он мог еще больше над ними возвышаться. – Он работает больше всех и никогда не упускает возможности сообщить нам об этом. А еще он не понимает, почему это может кого-то беспокоить.

Мы входим в ресторан, и я веду Аннику к большой двустворчатой двери, за который собирались мои товарищи по команде с напитками в руках. Брэд стоит один у самых дверей.

Я наблюдаю за Брэдом, когда тот замечает Аннику. Волосы она подняла наверх, что привлекает внимание к ее шее. Мне хочется ее поцеловать. На самом деле я хочу присосаться к ней, как когда-то на моей старой кровати в моей студенческой квартире. Может быть, и Брэду хочется того же, потому что он смотрит на обнаженную кожу чуть дольше, чем следовало бы. Ничего откровенного, но я видел, как он делал это сотни раз с женами и подругами моих коллег. Брэд знает, что ни один его подчиненный никогда не осмелится возразить, поэтому он никогда не перестанет. Мне неприятно, что он ощупывает взглядом Аннику, и из-за этого мое приветствие становится отрывистым, а рукопожатие коротким и небрежным. Если Брэд и замечает, то не подает виду.

«Не лезь на рожон».

– Это Анника, – представляю ее я.

– Какое экзотическое имя, – говорит Брэд. – Рад с вами познакомиться.

– Спасибо. Я тоже рада с вами познакомиться. Джонатан говорил, что вы очень высокий.

Я внутренне напрягаюсь: я ведь много чего наговорил, а иногда, когда Анника повторяет то, что я ей говорю, она не всегда вносит соответствующую правку. Мне не следовало волноваться, ведь Брэд раздувается еще больше, пока пожимает руку Анники, задерживая ее в своей чуть дольше необходимого. Он изучает Аннику, сверяясь с воображаемым списком критериев, и улыбается, когда она проходит тест. На его улыбку она отвечает своей собственной и выдерживает его взгляд в течение нескольких секунд, а после спокойно отворачивается.

Взяв Аннику за руку, я веду ее к группе коллег, стоящих рядом с импровизированным баром. Анника отлично справляется с ритуалом знакомства, повторяет имя каждого, пожимает им руки, улыбается, обмениваясь светскими фразами о работе.

– Что вам принести выпить, мисс? – спрашивает бармен.

С минуту я жду, что она спросит, подают ли тут итальянскую содовую, но Анника улыбается и говорит:

– Клуб-соду с лаймом, пожалуйста.

Дело не в том, что Анника не может или не хочет пить алкоголь, просто ей не очень нравится то, что она при этом чувствует. Теперь она может потягивать безалкогольный напиток, а все будут считать, что это коктейль.

Когда время коктейлей заканчивается, мы направляемся к нашим местам за столиком. Несколько моих коллег и их спутниц присоединяются к нам, и Анника справляется со знакомством с той же легкостью.

В ее позе, в том, как она держит спину, чувствуется легкая скованность, и я, вероятно, единственный, кто замечает небольшую паузу, которую она делает перед тем, как ответить на их вопросы, или как внимательно наблюдает за другими женщинами и как старательно вторит их поведению. Еще я замечаю изучающие взгляды других женщин. Улыбки – самую малость слишком широкие и расчетливые, и впервые в корпоративной обстановке я увидел такое на лице моей бывшей жены. Мои коллеги тоже обращают на нее внимание – по причинам, отличным от их жен. Анника выглядит уверенной в себе, как будто она регулярно посещает подобные мероприятия и они больше не производят на нее впечатления. Это придает ей утонченности, хотя я знаю, что на Аннику такие вещи никогда не производили впечатления.

– Мне нравится ваше платье, – говорит жена Джима, наклоняясь к Аннике, чтобы прикоснуться к кружевам.

– Спасибо. Кружево очень удобно, особенно потому, что под ним слой ткани. Иначе я бы никогда не смогла его надеть. – Анника говорит это очень буднично и делает еще один глоток содовой с лаймом.

– О, понимаю, о чем вы. Когда-то у меня было кружевное платье без подкладки, и в нем было так неудобно! В конце концов я его отдала.

Жена Джима, Клаудия, тихая женщина, к которой обычно пренебрежительно относятся другие, более шумные жены, наконец-то нашла с кем-то общий язык и изучает Аннику с тихим почтением. Холодная отчужденность Анники, которая совершенно неумышленна, дает ей некоторое преимущество, но сомневаюсь, что Анника это осознает. Но даже осознавай она это, Анника никогда бы им не воспользовалась, чтобы придать себе важности. Такое просто не придет ей в голову.

– Вам стоит попробовать шелк, – говорит Анника. – У меня есть блузка, которая исключительно приятна к телу.

– Обязательно, – соглашается Клаудия. – Спасибо за совет.

Официанты обносят стол разными винами, и я удивляюсь, заметив, что Анника потягивает белое. Она выпивает только полбокала, но она уже плотно поела, и алкоголь, похоже, никак на нее не повлиял. Все за столом съели достаточно, так что я сомневаюсь, что кто-нибудь вообще обратит внимание.

Когда я возвращаюсь из туалета, меня перехватывает Брэд.

– Она мне нравится, – говорит он, как будто мне должно быть небезразлично его мнение о моей личной жизни. И я не забыл его слова, когда сказал ему, что мы с Лиз расстаемся. «Только не забывай, что нет никакой необходимости тащить свою личную жизнь на работу», – сказал он мне, несмотря на то что в попытке избежать возвращения домой, в мою унылую и пустую холостяцкую квартиру, я работал больше, чем когда-либо. «Спасибо за сочувствие к перевороту в моей личной жизни, Брэд. Засранец ты эдакий», – но вслух я, разумеется, ничего такого не произнес.

– И мне тоже, – говорю я Брэду, ненавидя себя за то, что играю в эту игру. – У нее столько замечательных качеств.

– Ты была сегодня великолепна, – говорю я Аннике, когда мы выходим из отеля рука об руку и шагаем в теплую августовскую ночь.

Она улыбается и сжимает мою руку.

– Я рада, что ничего тебе не испортила.

– Конечно, нет. Даже не думай.

Лучшее в воссоединении с Анникой – это то, как естественно я себя с ней чувствую. Останавливаясь у стоянки такси, я спрашиваю себя, помнит ли она, каково это – быть влюбленной в меня.

Я-то не забыл, каково быть влюбленным в нее.

Как только мы устраиваемся на заднем сиденье такси, она прижимается ко мне. Ее тело расслабляется, и я чувствую, как она растворяется во мне. Анника обмякла и задремала, положив голову мне на плечо. Я обнимаю ее всю дорогу до дома, чувствуя, что она снова моя.

Только когда мы входим в ее квартиру, я понимаю, что вечер и необходимость соблюдать приличия и вести себя как подобает бесконечно ее вымотали. У Анники просто не осталось сил.

Она идет в спальню, и я следую за ней. Она достает футболку и поворачивается ко мне спиной, но не потому, что она расстроена тем, что я пошел за ней, а чтобы я расстегнул ей платье. Я повинуюсь, и как только отпускаю молнию, платье падает на пол. За ним следуют лифчик и трусики, что говорит мне о том, что такое понятие, как скромность, все еще совершенно ей чуждо. Я не собираюсь пялиться на нее, как похотливый студент колледжа, которым был когда-то, но все равно оценивающе смотрю на ее голую задницу. Она оборачивается, и когда я вижу ее спереди… ну да, я пялюсь.

Я же мужчина.

Анника натягивает просторную, не по росту длинную футболку. Спереди надпись «ЧБСДЖ», но под ней нет ни картинки, ни пояснительного текста.

– «Что бы сделал Джизус»?

Не помню, чтобы Анника была особенно религиозна в прошлом, но это не значит, что она не стала религиозной.

– «Что бы сделала Дженис?». Она прислала ее мне несколько лет назад, на мой день рождения. Это шутка, потому что ей вечно приходилось говорить мне, что делать. – Анника садится на край кровати, вытряхивает пару таблеток из пузырька с тайленолом, стоящего на тумбочке, и запивает их глотком воды из стоящей рядом бутылки.

Я улыбаюсь.

– Да, усек.

А еще я с внезапной ясностью осознаю, что причина, по которой Анника так хорошо провела сегодняшний вечер, скорее всего, связана тем, что Дженис по прежнему ее наставляет. Как, должно быть, утомительно было ей присутствовать на таком ужине. Неудивительно, что у нее разболелась голова.

– Ты можешь не заснуть еще пару минут, Спящая красавица? Нужно, чтобы ты проводила меня и заперла дверь.

В дверях я говорю:

– Сегодня я отлично провел время. Я позвоню тебе завтра.

– Я тоже отлично провела время, – говорит она.

Я целую ее в щеку и выхожу в коридор, а там дожидаюсь, когда она закроет за мной дверь и раздастся скрежет ключа в замке.

По дороге домой, когда я улыбаюсь и думаю об Аннике, о нашем вечере и о футболке, которую прислала Дженис, мне приходит в голову, что «Джонатан» тоже начинается с «Дж».

18. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

– У нас сегодня кто-то заболел, поэтому вечером придется выйти на работу, – сказал Джонатан, когда мы шли домой с дневных занятий.

– О’кей.

Мое хорошее настроение испортилось, потому что я начала ждать пятницы, которую проводила с Джонатаном. Он работал барменом по субботам и воскресеньям, но последние пару недель мы зависали у него в пятницу вечером, играя в шахматы и целуясь. Мне нравилось, что он, похоже, не возражал против того, что мы никуда не спешим. Иногда мы читали книги, моя голова лежала у него на коленях, а он играл с моими волосами или гладил меня по голове. Джонатан начал понемногу избавлять меня от одиночества, с которым я сталкивалась каждый день, и время, которое я проводила с ним, подчеркивало, насколько лучше переживать какие-то мелкие события с кем-то, кто заботится о тебе не так, как соседка по комнате или члены семьи. В течение многих лет я ела обычные простые гамбургеры и никогда даже не допускала возможности, что есть их можно иначе, пока Дженис не дала мне один с кетчупом и я не поняла, насколько так вкуснее.

– Ты как кетчуп в моей жизни, – сказала я Джонатану однажды вечером по телефону, и он рассмеялся.

– Не знаю точно, что это значит, но если это сделает тебя счастливой, для меня большая честь быть твоей приправой.

И это тоже мне в нем очень нравилось. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя глупо из-за странных фраз, которые слетали у меня с языка.

– Хочешь подождать у меня дома? Мы могли бы перекусить перед моей сменой, а потом я подброшу тебя к себе.

– Но тебя там не будет.

– Нет, зато там будешь ты, когда я вернусь домой, и я буду ждать окончания смены с нетерпением. Возможно, я довольно поздно вернусь.

– Все в порядке.

Я часто спала пару часов после полудня, а потому среди ночи подолгу не могла заснуть. Обычно я читала книгу, пока снова не устану.

– Тогда ладно. Я заеду за тобой через пару часов, и мы пойдем ужинать. Тебе нужно упаковать в сумку то, что тебе понадобится на ночь.

Он поцеловал меня на прощание, и я поспешила в общежитие, потому что мне нужно было о многом спросить Дженис.

В квартире Джонатана раздавалось много тревожных звуков. Полы скрипели всякий раз, когда кто-то из жильцов наверху ходил по комнате, и казалось, что они в любой момент могут провалиться сквозь потолок. Дул сильный ветер, и от сквозняков дребезжали старые рамы на окнах. Я провела вечер на диване, завернувшись в одеяло и каждые пять минут поглядывая на наручные часы.

Джонатан вернулся домой чуть позже полуночи. Я заснула и чуть не подпрыгнула от испуга, когда он положил руку мне на плечо и позвал:

– Анника.

Я несколько раз моргнула, потому что заснула при включенной лампе, и от яркого света у меня заболели глаза.

– Я не хотел тебя пугать.

– Привет, – сказала я.

Он улыбнулся.

– Привет. Я пойду приму душ. Я быстро.

Я ненавидела то, как от Джонатана пахло после работы в баре, особенно запах сигаретного дыма, который лип к его коже. Он тоже ненавидел запах и говорил, что всегда принимает душ, как только приходит домой. Джонтан поцеловал меня, и я почувствовала, что он выпил за смену пару бутылок пива, но я была не против.

Он запер дверь и выключил свет на кухне.

– Почему бы тебе не подождать меня в моей комнате?

Ванная комната находилась через коридор. Я слушала, как бежит вода, и думала о том, что Джонатан там голый. К его телу я чувствовала то же самое, что и к его лицу: я знала, что там будут изгибы, которые я тоже найду приятными. Еще он был сильным, и мне нравилось наблюдать, как напрягаются его бицепсы, когда он поднимает что-то тяжелое.

Я сидела, скрестив ноги, на его кровати, когда он вернулся в комнату. На нем были футболка и спортивные штаны, и он вытирал мокрые волосы полотенцем. Джонатан сел на кровать, наклонился и поцеловал меня. Вкус пива сменился вкусом зубной пасты, и от него так приятно пахло.

– Ты устал? – спросила я.

– Совсем нет. А ты?

– Я спала последние три часа.

– Чем хочешь заняться? – спросил он, уткнувшись носом мне в шею так, что я почувствовала нечто новое, но неожиданно приятное.

– Мы могли бы сыграть в шахматы.

– Хочешь поиграть в шахматы?

– Может быть, совсем недолго.

Последние несколько раз, когда мы с Джонатаном целовались, его руки блуждали в новых местах, и наши тела были так тесно прижаты друг к другу, что между ними ничего не поместилось бы. Я чувствовала то, чего никогда ни с кем не чувствовала. Я знала, что меня ждет, и хотела, чтобы это случилось. Просто хотела сделать все правильно. А шахматы как всегда успокоят мои нервы.

– Все в порядке. Мы можем поиграть в шахматы. – Джонатан сидел, наклонившись ко мне, положив руку мне на колено, но теперь быстро выпрямился.

Я смотрела, как он вышел из комнаты, а потом вернулся с шахматной доской, которую мы поставили между собой на кровать. Единственным источником света в комнате была лампа на ночном столике, и я почувствовала себя спокойнее. Теперь, когда Джонатан был дома, дребезжание стекла в рамах, казалось, исчезло, а остальные обитатели дома, должно быть, легли спать, потому что сверху не доносилось никаких звуков. Часть моей нервозности рассеялась, сменившись ощущением счастья.

Джонатан дал мне белые фигуры, так что я сделала первый шаг. Только много лет спустя я поняла это, но шахматы стали для нас прелюдией, и танец соблазнения мы начали, когда впервые играли вместе в студенческом союзе. Его сосредоточенность приводила меня в восторг, потому что он хотел выиграть так же сильно, как и я. Когда мы играли, в нас обоих была какая-то безжалостность, и это выражалось в том, что в игре мы оказывались на равных. Мне никогда не приходилось беспокоиться о том, чтобы сказать что-то не то, когда мы играли. В шахматах я разбиралась.

Я допустила неосторожную ошибку, из-за которой мне предстояло изводить себя еще несколько дней, и Джонатан взял мою ладью и поставил по свою сторону доски.

С самого начала партии Джонатан наклонялся и целовал меня каждый раз, когда брал одну из моих фигур, и на этот раз он оттянул воротник моего свитера в сторону и провел губами от моих губ до подбородка вниз по шее и, наконец, поцеловал мою ключицу.

– Все хорошо? – спросил он.

– Да.

– Каждый раз, как будешь проигрывать ход, я буду делать это снова.

– Я не проиграю, – сказала я, потому что верила в это.

Но потом я поняла, что хочу, чтобы Джонатан продолжал это делать. Недостаточно, чтобы проиграть нарочно, потому что концепция преднамеренного обмана никогда бы не пришла мне в голову. И только на следующий день, когда я рассказала о случившемся Дженис и она спросила меня, не было ли у меня искушения проиграть нарочно, я поняла, что могла бы притвориться.

Джонатан тоже допустил по неосторожности ошибку, что было для него нехарактерно, и когда я забрала себе его слона, он сказал:

– А теперь ты поцелуй меня.

Я наклонилась к нему и нежно коснулась губами его губ. Это было так приятно, что, ободренная ощущениями, я поцеловала Джонатана сильнее. Его волосы казались влажными и холодными под моими пальцами.

В следующий раз, когда он захватил одну из моих фигур, он снова поцеловал меня в шею. Меня словно ударило током. Я хотела большего, но не знала, как сказать ему об этом. Каким-то образом Джонатан сам все понял, потому что его поцелуи стали настойчивее, а свитер он стянул с меня через голову. На мне была мешковатая футболка с длинными рукавами, которую он тоже снял. Бюстгальтер мне помогла выбрать Дженис. Он был сшит из хлопка, без косточек и дурацкого рисунка, но светло-розовый с чашечками-половинками, и Дженис сказала, что Джонатану он, вероятно, очень понравится. Я не могла прочитать выражение лица Джонатана, потому что он, казалось, был в каком-то трансе.

– А ты… ты можешь встать рядом с кроватью?

Я сделала, как он просил. На мне были любимые тонкие мешковатые хлопчатобумажные брюки на завязках, которые я могла затянуть точно до нужной тесноты. Джонатан ухватился за тесемку и осторожно потянул. Брюки тут же соскользнули с моих бедер на несколько дюймов, а когда он развязал их до конца, они упали к моим ногам. Мои розовые трусы были под стать лифчику. Джонатан вытаращил глаза.

– Я понятия не имел, что твое тело выглядит так. Я очень хочу снять с тебя всю одежду.

– Мы собираемся закончить партию?

– Обязательно закончим. Ты хочешь этого?

Я действительно хотела закончить, потому что мне было трудно отказаться от любой недоигранной партии, но ощущения, которые нарастали в моем теле, были сильнее, чем мое желание вернуться к доске.

– Мы можем закончить партию завтра.

Джонатан положил руки мне на бедра и заглянул в глаза, и я впервые посмотрела ему в глаза на несколько мгновений, прежде чем отвести взгляд.

– Значит, ничего, если я их сниму?

– Конечно. Давай.

Скромность была совершенно чуждым для меня понятием. Когда я была маленькой, мама часто заставала меня на улице совершенно голой. Быть голым означало, что к моей коже не прикасаются никакие шершавые ткани, в нее не впиваются молнии, и ничто не могло сравниться с ощущением воздуха на моей коже. Однажды, на первом курсе колледжа, я встала с постели посреди ночи, чтобы выпить воды. Тем вечером парень Дженис остался ночевать, и мы оба проснулись в одно и то же время и обнаружили, что стоим перед раковиной в нашей кухне, чтобы наполнить чашку. Я включила маленькую лампочку рядом с кроватью, чтобы не споткнуться, и она отбрасывала на нас желтый свет. Я была голая, но на нем было нижнее белье. Он не проронил ни слова, пока я наполняла свою чашку, пила воду, а потом вернулась к себе в кровать и скользнула под одеяло.

Однако на следующее утро у Дженис нашлось много слов, а еще она сказала, что мне нужно купить халат.

– Ты не можешь вот так ходить по нашему общежитию.

– Но я здесь живу. А он нет.

– Тебе все равно нужно прикрыться, – заявила подруга.

Я замерла, когда Джонатан протянул руку и расстегнул на мне лифчик, стянул бретельки с моих плеч, позволяя ему упасть на пол. Он плавно спускал мои трусы, пока они не упали к моим ногам. Те же самые пальцы, которые так решительно передвигали шахматные фигуры, казались почему-то неуверенными, когда скользнули по моей коже. Дженис сказала мне, что на этой стадии я должна буду рассказать Джонатану. Я была девственницей. «Таким нельзя просто так огорошить!» Она не уточнила, как выбрать время для такого откровения, но так как я стояла перед Джонатаном без одежды, я решила, что сейчас, вероятно, подойдет.

– У меня никогда раньше не было секса.

Это вывело его из транса.

– Никто никогда не хотел этого, – сказала я. – И тебе тоже не обязательно.

– Но я хочу, Анника. Больше всего на свете.

Его тон меня смутил. Может, он сошел с ума? Расстроен? Я почувствовала раздражение, но не знала, что оно означает. Почему Дженис не может быть здесь со мной?

– Я слишком долго ждала, чтобы сказать тебе?

– Нет. Я просто… Неужели ты не знаешь, как я к тебе отношусь?

Я покачала головой:

– Нет, наверное.

– Я думаю, ты красивая и умная. В тебе есть что-то такое, что заставляет меня чувствовать себя хорошо, когда я с тобой.

– Ты думаешь, будет больно?

Он взял мою руку и поцеловал.

– Даже не знаю. Если будет, просто скажи мне, и я остановлюсь, хорошо?

– О’кей.

– Кто-нибудь прикасался к тебе раньше?

– Нет.

– У тебя есть… ты хоть представляешь, каково это?

– Да.

Я была поражена, когда однажды совершенно случайно обнаружила, что происходит, когда я к себе прикасаюсь. Когда мы с Джонатаном целовались и прижимались друг к другу, я почувствовала, что начинаю трепетать от тех же самых ощущений.

Джонатан кивнул и выдохнул.

– Ладно, хорошо.

Он притянул меня к себе на кровать, слегка дрожа.

– Ты уже делал это раньше? – спросила я.

– Да.

– Ты нервничаешь? – спросила я.

– Нет, – ответил он, закрывая мне рот пальцами. И то ли чтобы меня успокоить, то ли чтобы начать, он поцеловал меня. Мне нравилось целовать Джонатана, и я любила его прикосновения, что, вероятно, было самой главной причиной, почему мы зашли так далеко.

Джонатан сел и снял рубашку. Он посмотрел на меня так, словно ждал, что я что-то скажу. Я посмотрела на его грудь, широкую и гладкую. Его плечи выглядели сильными и четко очерченными. И я должна ему это сказать?

– У тебя красивая грудь и сильные плечи, – сказала я.

Джонатан улыбнулся, и я поняла, что сказала то, что следовало.

Он уложил меня на кровать, и я приземлилась на шахматные фигуры и взвизгнула. Джонатан поднял меня и смел доску и все фигуры на пол, так что мы никак уже не сможем закончить эту партию.

Когда он притянул меня к себе, ощущение соприкосновения кожи с кожей было настолько чуждым, что я напряглась.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да.

Я уже начала привыкать к ощущению своих грудей, трущихся о его грудь. Потом Джонатан немного отстранился и провел большим пальцем по моему соску. Я почувствовала покалывание между ног, как будто между двумя частями тела пробежал электрический ток. Как раз в тот момент, когда я привыкла к ощущению и начала по-настоящему им наслаждаться, Джонатан наклонил голову и втянул мой сосок в рот, от чего к ощущению добавился укол чего-то, что я изо всех сил пыталась определить. Была ли это боль? Удовольствие?

– Я не слишком тороплюсь? – спросил он. Его дыхание было странным и прерывистым, как будто он не мог отдышаться.

– Да! – Должно быть, я сказала это очень громко, потому что Джонатан резко дернулся, как будто я его напугала.

– Почему ты не сказала мне притормозить? – спросил он.

– Я не знаю, как тебе сказать, – сказала я, мое тело теперь совершенно застыло.

– Нет, знаешь, – возразил Джонатан. – Если все будет слишком быстро, просто скажи «помедленней», и я пойму, что ты имеешь в виду. Ладно?

– О’кей.

Джонатан повторил все, что делал до сих пор: поцелуй, прикосновения к губам и соскам, и я почувствовала, как мое тело расслабляется. Он снова поцеловал меня и положил руку на внутреннюю сторону моего бедра, поглаживая его. Я прервала поцелуй, но только потому, что мне вдруг понадобилось больше воздуха. Пальцы Джонатана медленно двинулись к моему центру, и когда он достиг его, я изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы блокировать все остальное. Я ощутила первый всплеск возбуждения и по прикосновениям к себе вспомнила, что оно станет сильнее, если пальцы Джонатана будут продолжать кружить в том же ритме. Но потом он начал опускаться на кровать, и это меня смутило. Когда я почувствовала его язык на себе, я подняла голову и посмотрела между ног.

– Что ты делаешь!

Он поднял голову, сдвинув брови.

– Ласкаю тебя, – сказал он.

– Зачем ты это сделал?

Он ухмыльнулся.

– Потому что я думаю, тебе это действительно по-нравится.

Я оттолкнула его лицо.

– Нет, не понравится.

– Тут нечего стесняться, – сказал он.

С чего бы мне смущаться?

– Вовсе нет. Просто для меня это слишком.

Мне ни за что не справиться с такой сильной стимуляцией.

– Ты уверена?

– Уверена.

– Значит, ты не хочешь, чтобы я это делал?

– Нет.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Просто делай то, что делал раньше.

– Ты имеешь в виду пальцами?

– Да. Было приятно.

Он начал в третий раз и сделал все именно так, как мне было нужно. Когда он прикоснулся ко мне, слегка, а затем более твердо, я почувствовала, что мое возбуждение снова нарастает. Я не думала, что это случится, но прикосновение Джонатана было в десять раз приятнее, чем когда я касалась себя.

Мой оргазм был неизбежен, но я не знала, что делать. Должна ли я сообщить о его наступлении или просто позволить ему случиться? Дженис забыла упомянуть об этой части. Но за десять секунд до того, как кончить, я перестала волноваться, правильно ли я себя чувствовала или поступала, потому что ощущения, которые вызывало прикосновение Джонатана, были не просто нежными. Они были невероятными. Я совершенно перестала думать и положила свою руку поверх пальцев Джонатана, крепче прижимая ее к себе. Когда наступил мой оргазм, я закричала, не заботясь о том, что получится громко. Чистейшее наслаждение захлестывало меня волнами, все кости у меня словно бы расплавились, зато появилось ощущение, будто я проваливаюсь в сладкую негу.

Джонатан наклонился и поцеловал меня.

– Я войду в в тебя прямо сейчас, Анника.

Он встал с кровати, и я услышала звук открывающегося ящика.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Я собираюсь надеть презерватив.

Я с клиническим интересом наблюдала, как Джонатан снимает джинсы, нижнее белье и натягивает презерватив. Вернувшись в постель, он устроился у меня между ног. Приподнявшись на руках, он начал входить в меня постепенными движениями. Джонатан был осторожен и нежен, но в его дыхании чувствовалась настойчивость.

– Ты в порядке? – спросил он. – Я делаю тебе больно?

Это не было неприятно, но я чувствовала себя растянутой так, как никогда раньше.

– Чуть саднит. Все нормально. Продолжай.

Через минуту или около того он начал входить в меня быстрее, глубже, а затем его тело начало содрогаться. Он громко застонал и рухнул на меня, прижавшись щекой к моей груди. Я чувствовала биение его сердца, его теплую кожу. Он все еще был внутри меня, и я задавалась вопросом, как долго он планирует там оставаться.

– Это было невероятно, – сказал он.

– Я все сделала правильно? – спросила я.

Джонатан издал какой-то звук. Вроде как еще один стон, но на этот раз тише.

– Ты все сделала совершенно правильно.

– Ты думаешь, тебе захочется сделать это снова?

– Конечно, – сказал он, прижимаясь поцелуем к моей шее.

– Ты хочешь сделать это снова?

– Может, сначала немного отдохнем? Чтобы снова тебя ласкать, мне нужен перерыв.

– Конечно. Все, что захочешь.

Джонатан отодвинулся, выходя из меня, что было невероятно странным ощущением, и встал с кровати.

– Мне все равно понадобится несколько минут, – сказал он, направляясь в ванную.

Когда Джонатан вернулся, он скользнул обратно под одеяло, притянул меня к себе, так что моя голова оказалась у него под подбородком, и обхватил меня руками. Он вздохнул, погладил меня по щеке и провел ногой по моей ноге.

Ощущение было такое, будто я попала в раскаленную стальную клетку. Я бы скорее сбросила с себя одеяло и растянулась на кровати, чтобы подвигать руками и ногами, как будто делаю снежного ангела.

Но я видела такое в кино и читала об этом в книгах. Это были объятия.

Объятия происходили после секса.

Поэтому я осталась на месте, позволив ему гладить меня по плечу и целовать в ухо. Он казался сонным, зевал, как будто хотел вздремнуть.

Через пятнадцать минут я начала выбираться из постели.

– Куда это ты собралась? – спросил он.

– У меня между ног что-то липкое.

– Но я же использовал презерватив. Оставайся здесь. Я принесу полотенце.

Когда он вернулся, я откинула одеяло и раздвинула ноги. Джонатан наклонился, чтобы рассмотреть меня.

– Здесь немного крови, – сказал он. – Наверное, именно это ты и почувствовала.

Должно быть, он сунул полотенце под кран, потому что оно было теплым и влажным. Я легла на спину, а он легко провел им по внутренней стороне моих бедер, а затем между ног.

– Анника, кажется, я снова готов.

19. Анника

Чикаго

Август 2001 года

Сегодня я с нетерпением жду встречи с Тиной. Я чувствую, что есть много вещей, которыми я могу с ней поделиться, которыми я горжусь, и я хочу, чтобы она тоже ими гордилась. К тому же Одри сегодня на больничном, так что у меня был отличный день на работе.

– Джонатан взял меня с собой на деловой прием, – говорю я, как только Тина проводит меня в свой кабинет и мы садимся. – Я не сказала ничего глупого, по крайней мере, мне так кажется. Я познакомилась с его боссом и многими коллегами. Это было утомительно, и потом у меня раскалывалась голова, но я справилась.

Тина знает, что один из моих методов справляться с реальностью – подражать поведению других людей. Она сказала, что это полезный инструмент и что мне следует прибегать к тем инструментам, которые помогают мне больше всего.

– Как ты себя чувствовала, когда вышла в свет с Джонатаном?

– Я чувствовала себя хорошо. С ним мне всегда было комфортно. Я чувствую то же, что и когда мы учились в колледже.

– Вы уже определились, в каких отношениях вам обоим будет комфортно сейчас?

– Джонатан сказал, что не хочет торопиться. Поэтому мы не торопимся. Но мы проводим много времени вместе. Это делает меня счастливой.

– Вы уже говорили о прошлом?

По правде сказать, в последнее время я не думала о нашем прошлом, потому что наше настоящее по сравнению с ним было намного предпочтительнее.

– Нет.

– Как по-твоему, ты намеренно избегаешь неприятных вещей, потому что предпочитаешь, чтобы жизнь текла гладко?

– Да. То есть, может быть, я не избегаю неприятных вещей, а просто наслаждаюсь временем вместе и тем фактом, что мы снова общаемся. Я скучала по нему.

Тина делает эдакий странный жест, соединив указательные пальцы под подбородком. Мне потребовался почти год, чтобы понять, что в такой позе она размышляет. А еще Тина ждет, что я сама приду к какому-то выводу.

– В какой-то момент вы можете обнаружить, что ваше прошлое влияет на развитие отношений в настоящем. Я думаю, тебе следует подумать о том, чтобы серьезно поговорить о прошлом, пусть даже тебе и не хочется.

– Все идет так хорошо.

– Именно поэтому сейчас самое подходящее время.

Я не признаюсь Тине, что в глубине души надеюсь, что Джонатан перестал думать об этом. Перестал интересоваться, что такого со мной произошло, раз уж я дала понять, что готова продолжить с того места, где мы остановились. Но, с другой стороны, я понимаю, что это правильно. Я должна ему все объяснить.

– Мне действительно нравится быть с ним.

– Тогда у тебя еще больше причин об этом поговорить. Что-то мне подсказывает, что все пройдет лучше, чем ты думаешь.

После сеанса с Тиной я ужинаю и читаю пятьдесят страниц книги. Терапия всегда меня утомляет, и я думаю о том, чтобы принять ванну и убить время до девяти – самое раннее, когда я могу лечь спать, не то проснусь в четыре утра. От неожиданного звонка домофона я вздрагиваю, потому что у меня не так много посетителей, но когда я слышу голос Джонатана, то забываю об усталости. Я впускаю его и, распахнув дверь, хлопаю в ладоши, потому что это самый лучший сюрприз на свете. Обычно мне не нравится, когда люди приходят без предупреждения, но это же Джонатан, и я не против.

– Прости, что не позвонил заранее. Ты уже поела? Я принес ужин, – говорит он, поднимая повыше пакет с едой навынос. – У меня как раз хватит времени, чтобы съесть его с тобой, прежде чем я вернусь в офис.

– На самом деле я поела. Но все в порядке. Я составлю тебе компанию. – Я машу ему рукой, чтобы он скорее заходил. – Ты собираешься вернуться на работу?

Джонатан развязывает галстук.

– Придется. Мы еще не закончили. Брэд собирается спать на диване в своем кабинете. Он вечно стремится к победе.

– А что он от этого выиграет? – Мне действительно любопытно, потому что я понятия не имею, что за конкурс устраивают на фирме Джонатана.

– Выиграет? Да ничего. Я просто имел в виду, что он хочет всем показать, как усердно работает.

Джонатан мог бы часами объяснять мне это, но я сомневаюсь, что когда-нибудь пойму мир инвестиционного банкинга. И даже пойми я, это звучит ужасно.

– А ты не будешь завтра усталым?

– Да, но в последнее время я вечно чувствую себя усталым.

Мы садимся за кухонный стол, и он распаковывает еду. Джонатан принес бургеры и картошку фри. Взяв одну, он кладет ее мне в рот.

– Мой друг Нейт, тот самый, о котором я тебе рассказывал, недавно развелся. У него появилась новая подружка, и он спросил, не хотим ли мы с тобой пойти с ними на ужин.

– Ты хочешь, чтобы я поужинала с тобой и твоими друзьями?

– Конечно.

За всю мою жизнь я ходила на двойные свидания только с Дженис и тем парнем, какой у нее был на тот момент, и с лучшим другом Райана и его женой-алкоголичкой. Я наслаждалась двойными свиданиями с Дженис, особенно после того, как она наконец бросила Джо и начала встречаться с симпатичным парнем со своего курса, а вот наши двойные свидания с Райаном мне удовольствия не доставляли. Но в конце концов я обнаружила, что и сам Райан мне не нравился.

Мне нравился Джонатан, так что, возможно, мы найдем общий язык и с его другом. И он хотел, чтобы я пошла! Это должно что-то значить.

– Ладно, я не против.

– Я что-нибудь придумаю. Суббота тебе подойдет?

– Конечно. У меня нет никаких планов.

– Думаю, ты не так часто видишься с Дженис, как раньше, но у тебя же есть знакомые, с которыми ты развлекаешься?

– Да в общем, нет.

Мне очень неприятно признаваться Джонатану, что у меня все еще есть проблемы с этим.

– Но есть же несколько человек, с которыми ты проводишь время, да?

– У меня не так уж много друзей.

– А как же твои коллеги?

– Одри меня не любит. Есть еще одна девушка, ее зовут Стейси. Она кажется милой, но всякий раз, когда я пытаюсь с ней заговорить, она уходит.

И я вечно не понимаю, почему так получается, наверное, я опять говорю что-то бестактное. В детстве я обычно предпочитала общество мальчишек. Парни обычно говорят что думают. Моя роль в качестве чьей-то девушки казалась более ясной, и я по большей части понимала, как это работает. Но быть кому-то подругой у меня не получалось, что меня ужасно расстраивало. Всю свою жизнь, несмотря на добрые намерения, я всегда поступала неправильно. Женщины говорили так много вещей, часто мне в лицо, а позже я понимала, что говорили они неискренне. В некоторых случаях они имели в виду совершенно противоположное. Они были грубы, когда я была в состоянии с ними сравняться, и милы, когда я казалась потерянной. Зачастую бывало гораздо легче оставаться в одиночестве, когда знаешь, чего ожидать.

– Тебе одиноко? – спрашивает Джонатан.

Как я могла сказать ему, что мое одиночество было сокрушительным? Как ужасно чувствовать себя одинокой, но не знать, как достучаться до людей и заполнить время, которого у меня всегда было слишком много? Нет, мне нравилось, что я одна, потому что так я могла часами предаваться любимым занятиям вроде чтения или долгих прогулок, в такие моменты мне вообще не хотелось человеческого общения. Я могла навещать животных в приюте или писать еще одну пьесу для детей. Но иногда я жаждала присутствия кого-то другого, особенно того, с кем я могла бы быть самой собой. В моем доме жил отец-одиночка, и иногда, когда к нему на выходные приезжала шестилетняя дочь, а ему нужно было срочно отлучиться, я за ней присматривала. Я этим безмерно наслаждалась и втайне желала, чтобы он нуждался во мне, чтобы я больше присматривала за ребенком. В прошлый раз, когда сосед оставил ее у меня, мы провели два часа, делая бумажных кукол, и это был один из самых приятных дней за очень долгое время.

Вскоре после того, как мы с Райаном расстались, я вернулась к одиночеству, которым обычно наслаждалась, радуясь простоте своей жизни, потому что мне больше не приходилось ходить на цыпочках вокруг мужчины. Но теперь, когда прошло время, вернулось болезненное одиночество. Я чувствовала, как оно нарастает, словно волна, и когда она наконец накрывала меня, я проводила остаток дня или ночи в беспокойной тревоге, борясь со слезами. Со временем это пройдет, но пока приступы становились все более частыми. Я старалась заполнить свои дни более активным общением, но от этого только чувствовала себя разбитой и измученной. Больше всего на свете мне не хватало личной связи с кем-то. С кем-то, кто понимал бы мои потребности и был готов говорить на моем языке.

С кем-то вроде Джонатана.

Я отвожу глаза и отвечаю ему:

– Я не против проводить время одна, но иногда мне бывает очень одиноко.

Джонатан наклоняется и обнимает меня за плечи, притягивает ближе, пока я борюсь со слезами.

– Не каждый способен отодвинуть собственные предрассудки и увидеть то, что вижу я. Им же хуже.

Когда Джонатан говорил такие вещи, это меня поддерживало и становилось уже не так обидно и больно от того, как другие люди пытались меня сломать или заставить чувствовать себя человеком второго сорта, потому что я смотрела на вещи совсем не так, как они. Десять лет назад я, может быть, и не совсем понимала, о чем говорит Джонатан, но теперь все изменилось. Тина научила меня, что очень важно окружать себя людьми, которые меня понимают. Людьми, которые были уверены в своем собственном месте в мире. Не всегда было легко определить, кто эти люди, но сейчас я справлялась с этим гораздо лучше, чем раньше.

Около девяти Джонатан говорит, что ему лучше вернуться на работу. Я зеваю, потому что теперь я действительно устала. Я ни за что бы не справилась, если бы мне приходилось работать допоздна так часто, как Джонатану.

– Хочешь, я уложу тебя спать перед уходом?

– Это означает секс? – выпаливаю я, не подумав.

Он смеется.

– Ну это было бы фантастическое прощание, но мне действительно нужно вернуться.

Лицо у меня пылает, и я опускаю голову. Я была уверена, что все поняла правильно.

– Мне так неловко.

– Да брось, незачем. Ты как будто была расположена к такому развитию событий.

Когда мы подходим к двери, Джонатан кладет руку мне на затылок и нежно целует в губы. Затем он прижимает меня к стене и целует снова, на этот раз сильнее. Ни один другой поцелуй не действовал на меня так, как поцелуи Джонатана. В них есть какая-то мягкость, которая заставляет меня чувствовать себя в безопасности, но сейчас есть что-то еще – настойчивость. Он запускает пальцы мне в волосы, и мы некоторое время целуемся. Когда мы заканчиваем, у меня перехватывает дыхание.

– Райан не слишком хорошо целовался. И Монт тоже. Не то что ты.

Джонатан улыбается так, словно мои слова сделали его счастливым.

– Что это значит? – спрашиваю я. Я не хочу обнадеживать себя, потому что, возможно, поцелуй ничего не значит.

– Это значит, что я скучал по тебе. Это значит, что я долго ждал этого момента.

– Мы все еще не спешим?

Он смотрит мне в глаза, и я выдерживаю его взгляд так долго, как только могу, а потом смотрю в пол.

– Даже не знаю. Может быть, я больше не хочу ждать.

– Я буду думать об этом поцелуе всю ночь.

– Я тоже, – говорит Джонатан, и я закрываю за ним дверь.

20. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Когда я пришла на свою смену в ветеринарную клинику, несколько добровольцев перешептывались, сбившись в кучку. Рядом с ними стояла Сью.

– Привет, Анника. Могу я с тобой поговорить?

– Привет, Сью. У меня есть только минутка, потому что я хочу проведать Чарли.

С опоссума сняли шину, и врачи уже начали планировать его возвращение в дикую природу. Я очень привязалась к нему и буду ужасно скучать.

Сью положила руку мне на плечо, что меня не очень обеспокоило, потому что она мне нравилась.

– Мне очень жаль, но Чарли умер. Ночью он заболел, все случилось очень быстро. Я знаю, что для тебя он был особенным.

Я не могла там оставаться, не могла вынести мысли о том, что такое крошечное живое существо будет страдать так, как, должно быть, страдал Чарли перед смертью. Я повернулась на каблуках и выбежала за дверь на холодный вечерний воздух. Чарли испустил последний вздох в своей клетке один или кто-то держал его на руках? Я не подумала спросить об этом у Сью, и вопросы преследовали меня сейчас. Я представила себе его крошечную раненую лапу с маленьким бинтом и разрыдалась.

Впервые за четыре года я пропустила свою смену.

– Анника? – позвала Дженис. – Джонатан пришел. Я ему позвонила. Ничего, если он войдет?

Я молча лежала на боку лицом к стене, а теперь еще и натянула на голову одеяло.

Кровать немного прогнулась, и я поняла, что Джонатан сел рядом со мной. Я почувствовала его руку на своем плече.

– Эй. Я могу что-нибудь сделать?

Я хотела ответить ему, но уже отключилась. Я чувствовала, как тяжелеют мои веки, и больше всего на свете хотела провалиться в сон, очутиться подальше отсюда. Мама рассказывала, что в тот день, когда они с папой забрали меня из школы в середине седьмого класса, я проспала почти семнадцать часов подряд. Сон был моей тактикой самосохранения, реакцией на боль. Джонатан снова позвал меня по имени, и Дженис тоже, но я не ответила, меня сморило.

Когда я проснулась, в моей комнате было темно и часы показывали пять тридцать утра. Поскольку я проспала много часов, мне отчаянно хотелось пить, поэтому я быстро зашла в туалет, а потом пошла на кухню и наполнила стакан водой из крана. В животе у меня заурчало, и я полезла в шкаф за крекерами. Потом я вспомнила, что Чарли умер, и крекеры застряли у меня в горле, когда я попыталась их проглотить.

Я направилась обратно в свою комнату, намереваясь читать до тех пор, пока не придет время собираться на занятия, но, проходя через гостиную, остановилась как вкопанная. Джонатан спал на диване, полностью одетый в джинсы и свитер, и, хотя я понятия не имела, почему он здесь, я была рада его видеть.

Пристроившись на диване, я вытянулась рядом с ним, и он пошевелился.

– Ты все еще здесь, – сказала я.

– Я видел, что ты хочешь побыть одна, но хотел убедиться, что ты будешь в порядке, когда проснешься.

Он сонно обнял меня, и я прижалась лицом к его груди.

– Мне не нравится, когда умирают крошечные живые существа. Это ранит мое сердце.

Он погладил меня по волосам. Тогда я узнала о Джонатане еще кое-что. Не существовало ни одного его прикосновения, которое мне бы не нравилось, и они успокаивали меня так же, как, я надеялась, мои успокаивали Чарли. Мы лежали на диване, и он обнимал меня, пока солнце поднималось и наполняло комнату светом.

– Я скучаю по Чарли.

Джонатан поцеловал меня в макушку.

– Я знаю.

21. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Я была родом из городка под названием Даунерс-Гроув, а Джонатан жил в Уокигане, примерно в пятидесяти милях к северу. На следующий день после нашего последнего экзамена Джонатан поехал домой на зимние каникулы и подвез меня. Накануне вечером мы отпраздновали окончание семестра – отправились с Дженис и Джо на пиццу с пивом. Все прошло лучше, чем я ожидала. Пиццерия, которую предложила Дженис, была расположена за пределами кампуса и обслуживала в основном семьи с маленькими детьми. Я сочла, что это гораздо лучше по сравнению с шумными, заполненными студентами заведениями, находившимися ближе к кампусу. Джонатан и Джо очень хорошо поладили, что, по словам Дженис, скорее всего, объяснялось способностью Джонатана находить контакт с кем угодно, а также количеством выпитого Джо пива.

– Иди сюда, – позвал Джонатан, выехав на шоссе I-57 в начале двухчасовой поездки домой.

В пикапе было просторное сиденье спереди, и все произошло точно так же, как в фильмах, которые я видела, где парень хотел, чтобы его девушка перебралась на середину, чтобы он мог обнять ее. Это и сделал Джонатан после того, как сказал мне пристегнуть ремень безопасности. Я положила голову ему на плечо, и время от времени он слегка прижимал меня к себе. Я не знала, почему он любит меня, что он видит во мне такого, чего не видят другие. Но я была счастлива и благодарна ему за это.

Когда мы подъехали к дому моих родителей, они стояли на улице, закутавшись в пальто, и ждали нас. Увидев их, я радостно захлопала в ладоши и выпрыгнула из пикапа, как только Джонатан припарковался.

– Анника! – радостно воскликнула мама.

Она обняла меня, и я почувствовала себя так, как бывало всегда, когда мама была рядом: покой, надежность, безопасность. А еще я не могла дышать, так сильно она меня сжала.

Мы с отцом неловко обнялись. Он редко бурно проявлял свои чувства, но я никогда не сомневалась в его любви ко мне. С тех пор как я стала достаточно взрослой, чтобы понимать значение этого слова, мама постоянно говорила мне, как сильно папа меня любит. Он был системным инженером и, когда бывал дома, либо читал, либо мастерил что-то для Уилла или меня в гараже. Папа провел целое лето, строя нам домик на дереве в ветвях высокого дуба на заднем дворе. В конце концов Уиллу это надоело, и он убежал кататься на велосипедах со своими соседскими друзьями, а мы с папой часами лежали на гладком сосновом полу и читали. Мы были родственными душами, по крайней мере, так говорили о нас всю мою жизнь.

– Привет, – сказала мама, протягивая руку Джонатану. – Я Линда.

Я совсем забыла рассказать про существование Джонатана. Папа, должно быть, тоже ничего не заметил, но, когда мама сказала:

– Рон, ты не хочешь поздороваться с другом Анники? – папа протянул ему руку.

– Привет.

После этого он зашаркал в дом.

– Надеюсь, ты сможешь провести с нами какое-то время, прежде чем вы двое отправитесь на турнир, – сказала мама.

Шахматная команда пробилась в Панамериканский межвузовский чемпионат, который должен был состояться в Чикаго и начаться через пару дней после Рождества. Предполагалось, что в нем будет шесть раундов, в которых будут играть команды с постоянным составом из четырех основных игроков и двух на замену. Мне предстояло выступить как раз в роли замены, поэтому высока вероятность, что вообще не придется играть, разве только с одним из основных игроков случится что-то катастрофическое.

– Я могу приехать на следующий день после Рождества, – сказал Джонатан. – И еще я подумал, что по дороге в отель в Чикаго завезу Аннику к своим и познакомлю с моей мамой.

– Это было бы чудесно. Может быть, пообедаешь тогда с нами? Брат Анники тоже приедет.

– Буду ждать с нетерпением.

– Не хочешь войти?

– Конечно.

Джонатан взял мой чемодан, и мы последовали за мамой в дом. Оказавшись внутри, я плюхнулась на пол гостиной, чтобы поиграть со своим котом, Мистером Боджэнглзом, по которому ужасно скучала, и втянулась в нашу любимую игру. Она состояла в том, что он бил по мячу, внутри которого был колокольчик, вот только я заранее его вынула, потому что звон резал мне уши. Уилл сказал, что колокольчик, вероятно, был любимой частью игрушки Мистера Боджэнглза, но я просто не могла выносить звон. Джонатан и моя мама стояли рядом и разговаривали. Меня поразило, что они так легко общаются, ведь они только что познакомились.

– Ну мне, пожалуй, пора, – сказал Джонатан. – Меня мама ждет.

– Почему бы тебе не проводить Джонатана, Анника?

– О’кей.

Я толкнула мяч к Мистеру Боджэнглзу, и он погнал его по полу. Как только Джонатан уйдет, я вернусь к коту и, вероятно, проведу следующий час, играя с ним.

– Я тебе позвоню, – сказал Джонатан, когда мы подошли к его пикапу.

Я не слишком любила разговаривать по телефону, но это был единственный способ для нас с Джонатаном оставаться на связи во время каникул.

– О’кей.

Он забрался в кузов пикапа, приподнял брезент, которым были прикрыты наши чемоданы, и достал что-то из своего.

– Я купил это для тебя. Но ты должна пообещать, что не откроешь подарок до Рождества.

Это была маленькая прямоугольная коробочка, завернутая в красную бумагу и перевязанная золотой лентой.

Я вспомнила, как несколько недель назад Дженис напомнила мне купить Джонатану подарок, и я сказала ей, что куплю ему свитер, потому что я видела темно-синий в торговом центре и подумала, что Джонатану очень пойдет синий. В тот день я забыла дома бумажник, поэтому велела себе вернуться и купить свитер позднее, но потом совершенно об этом забыла.

– Я тебе ничего не приготовила.

– Все в порядке. Это просто мелочь, кое-что, что тебе может понравиться.

Я все еще чувствовала себя глупо, но потом Джонатан поцеловал меня, и казалось, он не в обиде, что я забыла.

– Веселого Рождества.

Он посмотрел в сторону дома и снова меня поцеловал. Мы спали вместе почти каждый день с тех пор, как впервые занялись сексом, и мне было трудно описать те чувства, которые я сейчас испытывала к нему. Я все время думала о нем. Я обнаружила, что мне действительно нравится обниматься с Джонатаном, когда я привыкла к этому, и что я никогда не устану от его объятий. Я чувствовала тревогу, когда его не было рядом, и умиротворение, когда был. Мы говорили об этом с Дженис, и она сказала, что я влюбляюсь в Джонатана. Мне пришлось поверить ей на слово, потому что у меня не было для этого никакой системы координат и мне не с чем было сравнивать.

Глядя, как он уезжает, я знала лишь, что уже начала скучать по нему, а он же едва отъехал.

– Что это? – спросила мама, когда я вернулась в дом.

– Это рождественский подарок от Джонатана. Он сказал, что я должна подождать Рождества и только тогда его открыть.

– О, Анника! Это так мило с его стороны. Он кажется таким приятным молодым человеком.

– Он не был груб со мной, мама. Ни разу.

Мама ничего не сказала. Но она несколько раз моргнула, как будто ей что-то попало в глаз, и снова меня обняла. Я вывернулась, как только смогла, потому что объятия были такие крепкие, что я едва могла дышать.

Почти две недели я жила одна с родителями, а потом к нам прилетел из Нью-Йорка мой брат. Уилл работал на Уолл-стрит и всегда пытался порадовать моих родителей и меня своими рассказами о жизни и работе в большом городе, как будто нам самим ни за что не догадаться. Мне было трудно выслушивать его истории, потому что я едва знала своего брата. Большую часть моей жизни Уилл меня игнорировал. Он уехал из дома, как только окончил колледж, и я слышала, как мама жаловалась, что единственный способ вернуть его домой – это разыграть карту семейных праздников, что имело какое-то отношение к чувству вины и не имело ничего общего с настоящими карточками-открытками, которые она посылала друзьям и другим членам семьи.

Приехав домой, я вернулась к старой привычке засиживаться допоздна и спать до полудня. Я слонялась по дому и играла с Мистером Боджэнглзом. Мы с папой часами просиживали в его кабинете, читая книги в дружеской тишине, пока мама пекла снедь и заворачивала подарки. Мы с папой поставили елку и решили разместить лампочки вертикально, а не оборачивать ее гирляндой, сгруппировав украшения по категориям: все шары в верхней части, а все, что не было шарами, – в нижней. Когда за два дня до Рождества Уилл вошел в гостиную, он первым делом сказал:

– Что, черт возьми, случилось с елкой?

Ответила ему мама:

– Я думаю, что это выглядит очень необычно, и, если тебе не нравится, как получилось, в будущем году можешь приехать пораньше и помочь папе с Анникой ее наряжать.

Потом она положила ему на тарелку сахарное печенье с глазурью, дала пиво, и он перестал жаловаться. Меня чуть не стошнило при мысли о том, каково это сочетание на вкус.

В сочельник, после того как все члены нашей большой семьи собрали свои подарки, попрощались и ушли домой, я села у елки, чтобы открыть подарок Джонатана. Ко мне присоединилась мама.

– Мне кажется, я волнуюсь больше, чем ты, Анника.

Я испытывала скорее любопытство, чем волнение, потому что каждый вечер играла сама с собой в игру: перед сном я обязательно отыскивала новую догадку, что находится внутри коробки. Я записала их все в старую записную книжку, которую нашла у себя в комнате. Что, если там уйма крошечных белых ракушек с Таити? Или зеленое-презеленое стеклышко, выброшенное Атлантическим океаном? Моей любимой догадкой было, что он купил мне окаменелый цветок из темно-оранжевого янтаря.

Я сорвала оберточную бумагу, но это был не окаменевший цветок из янтаря, не ракушки и не морское стекло.

Это был флакон духов «Дюна» от «Кристиан Диор», и хотя Дженис взвизгнула, когда я рассказала ей об этом позже, бренд ничего для меня не значил, потому что я никогда не буду пользоваться духами. Их запах, когда он оседал на моей коже, ощущался как облако яда. Однажды в торговом центре, когда мне было двенадцать, какая-то женщина обрызгала меня духами, когда мы с мамой проходили мимо. Я истерически расплакалась, и как только мама вытащила меня из торгового центра и посадила в машину, я сорвала большую часть своей одежды. Дома я бросилась в душ и не выходила оттуда почти сорок пять минут.

– Какой красивый флакон, – сказала мама.

Он был светло-розовый с блестящей крышкой. Я провела пальцами по гладкому стеклу, но не открыла его и даже не брызнула немного в воздух, чтобы посмотреть, какой будет запах.

– Намерение – вот что главное, – сказала она. – Не забудь сказать Джонатану спасибо.

– Обязательно, – ответила я.

Хотя я никогда не воспользуюсь подарком, мне понравилась ленточка, которой он его обернул, и остаток вечера я рассеянно проводила пальцами по завиткам. Но мама была права. Флакон действительно был хорош, и духи заняли особое место на моем комоде, где они оставались, неоткупоренные, на протяжении всех зимних каникул.

22. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Джонатан приехал на следующий день после Рождества. Мама провела утро на кухне, готовя уйму еды, хотя папа спрашивал, почему мы не можем просто доесть вчерашнее. Мне это казалось логичным планом, но мама утверждала, что это было бы неправильно, хотя холодильник уже был переполнен. Мы впятером сели за ранний обед, состоявший из жареного цыпленка и картофеля с чесноком.

– Команда готова к соревнованиям? – спросила мама.

– Думаю, да, – ответил Джонатан. – В этом году мы действительно сильны. Много хороших игроков, включая Аннику.

– Какая у тебя специальность, Джонатан? – спросил Уилл.

– Инвестиции.

– Я в восемьдесят пятом окончил Иллинойсский по специальности «бизнес». Получил степень магистра два года спустя. Вечерняя школа в Нью-Йоркском университете.

– Я надеюсь пойти тем же путем.

– Вот как? – Уилл хмуро посмотрел в мою сторону. – Почему ты мне этого не сказала, Анника?

– Ты никогда не спрашивал, – ответила я. – К тому же мы с тобой с прошлого лета не разговаривали.

– Может быть, я замолвлю за тебя словечко, когда начнешь искать работу, – сказал Уилл.

– Спасибо. Был бы тебе очень признателен.

– Как тебе цыпленок? – спросила мама.

– Очень вкусно, – ответил Джонатан.

– Ты превзошла саму себя, мама, – вставил Уилл.

Мы с отцом молчали. Мы ели маминого цыпленка тысячу раз, и она и так знала, что нам нравится.

Когда я помогала маме убирать со стола, Уилл подошел ко мне и сказал:

– Мне нравится этот парень. Тебе действительно стоит держаться за него.

– Я постараюсь его удержать, – пообещала я.

Я не знала точно, как это сделать, но Уилл на удивление был милым с Джонатаном, и последнее, чего бы мне хотелось, – это потерять единственного бойфренда, который у меня когда-либо был. Это обещание было бы легче сдержать, если бы я знала, как мне удалось его заполучить.

Когда я пошла наверх за вещами, Джонатан поднялся со мной.

– Спасибо за духи, – сказала я, указывая на их почетное место на комоде. – Это был очень милый подарок, и мне он очень нравится. – Слова выходили гладко, без единой запинки, потому что мама заставляла меня практиковаться в том, что я буду говорить Джонатану, пока не получится как надо.

Он улыбнулся.

– Не за что.

Я бросила в чемодан еще несколько вещей и застегнула молнию.

– И это все? – спросил Джонатан.

– Да.

– Тебе больше ничего не нужно?

– Нет. Это все.

Он взял мой чемодан и направился к двери.

Я последовала за ним, но по пути из спальни схватила золотую ленту, лежавшую рядом с духами на туалетном столике, и сунула ее в сумочку.

Джонатан жил в маленьком домике в стиле ранчо. Внутри было пустовато – по сравнению с просторным двухэтажным домом моих родителей, забитым безделушками, кошачьими игрушками и книгами. Его мать ждала нас, и после того как обняла Джонатана и поцеловала его в щеку, она повернулась ко мне и сказала:

– Ты, наверное, Кэтрин. А меня зовут Шерил.

– Мама, это Анника. Я, наверное, тысячу раз тебе говорил.

– О! Конечно, Анника. Извини. Не знаю, почему я так сказала.

– Все в порядке, – сказала я.

Шерил пожала мне руку.

– Приятно познакомиться. Джонатан все время говорит о тебе.

– Мам! – воскликнул Джонатан.

– Извини. – Его мать улыбнулась и подмигнула мне.

Я понятия не имела, что это значит, но улыбнулась в ответ. Его мама казалась милой, и почему-то рядом с ней мне сразу стало уютно. В ее поведении не было решительно ничего угрожающего. Иногда такое случалось, когда я знакомилась с новыми людьми. Может быть, дело было в каких-то вибрациях или определенной ауре, но какой бы ни была причина, я всегда чувствовала себя счастливой, повстречав таких людей.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она.

– Минут через двадцать. Мне просто нужно забрать оставшиеся наверху вещи.

– Прости, что мама назвала тебя не тем именем, – сказал Джонатан, когда мы вошли в его спальню. – Кэтрин была моей школьной подругой. Может быть, она на секунду растерялась. У вас обеих светлые волосы.

– Все в порядке, – сказала я, потому что действительно не обиделась. У меня тоже была не слишком хорошая память на лица и имена.

Комната Джонатана была очень похожа на мою, хотя и не так загромождена.

У него было много школьных сувениров, в основном кубки с соревнований по плаванию и фотографии команды. Стопка учебников лежала на полу рядом с комодом, а на стене висел плакат Уокиганской средней школы с изображением бульдога. Я почувствовала себя археологом, раскапывающим реликвии места, где я никогда не бывала. Мне это показалось захватывающим.

– У тебя столько всего осталось со школы.

– Ну, в общем, да. Разве не со всеми так бывает?

– Нет, я училась дома.

– Что, всегда?

– Я ходила в обычную школу, пока родители не забрали меня оттуда в середине седьмого класса.

– Тебя забрали? Почему?

– Мама сказала, так мне будет безопаснее.

Я села на кровать, и Джонатан сел рядом со мной.

– Что она имела в виду? – спросил он.

Я не желала говорить о том дне с кем-либо, кроме родителей и психолога, к которому меня поспешно отправила администрация школы, который сказал, что, возможно, я заблокировала воспоминания. Но это было совсем не так. Я помню тот день, когда Мэри и еще три девочки пришли за мной, как будто это было вчера. Я рассказала Джонатану, как они пинали и били меня, разбили в кровь нос и дергали за волосы. Как они втолкнули меня в раздевалку с одной кабинкой, выключили свет и подперли дверную ручку снаружи стулом, чтобы я не могла выйти. Я плакала и кричала так сильно и долго, что к тому времени, когда учитель нашел меня с распухшей губой и почти заплывшим глазом, я так охрипла, что не могла произнести ни звука.

– Анника, – тихонько произнес Джонатан.

– Дженис – единственный человек, которому я когда-либо об этом рассказывала. Но я рада, что сказала тебе.

Рассказать ему показалось правильным, как и когда я рассказала ему о Джейке. Это было словно вытащить на свет темную и пыльную тайну, и мне нравилось то, как я почувствовала себя после. Освободившейся. Более легкой. В то время я этого не понимала, но много лет спустя осознала, что делиться с Джонатаном тем, что со мной случилось, было одним из способов укрепить нашу с ним связь.

Он крепко меня обнял.

– Я не знаю, что сказать.

Это меня удивило, потому что Джонатан никогда не терял дар речи.

– Все в порядке.

Ему, должно быть, понадобилась минута отдышаться или что-то в этом роде, потому что он сжал меня еще крепче. Когда Джонатан наконец отпустил меня, он немного отстранился и всмотрелся в мое лицо, нежно провел большим пальцем по моей брови и губам, как будто нуждался в доказательстве того, что я достаточно исцелилась.

– Это было очень давно, – сказала я.

Он посмотрел мне в глаза и кивнул. Я отвернулась, и мой взгляд привлек золотой тюбик губной помады на его тумбочке. Указав на него, я спросила:

– Что это?

– Это не принадлежит другой девушке. – Он ответил быстро, хотя такая догадка не приходила мне в голову, пока он сам не сказал: – Продавщица, наверное, бросила помаду в сумку, когда я покупал тебе духи. Я не заметил, пока не пошел заворачивать твой подарок. Не знал, что с ней делать, поэтому принес домой.

Я взяла губную помаду и сняла колпачок, мгновенно очарованная ярко-красным цветом и особенно формой, изогнутой, гладкой и безупречной, как новенький карандаш.

– Тебе нравится? – спросил он, и я кивнула.

– Ты оставила духи дома.

Я опустила глаза, смущенная тем, что не догадалась взять духи с собой после того, как сказала ему, как они мне понравились.

– Большинство запахов для меня слишком сильные.

– Надо было вместо них подарить тебе помаду. А я и не знал. А теперь знаю. – Джонатан указал на дверь. – Ванная комната через коридор. Иди попробуй.

Я вошла в ванную и посмотрелась в зеркало. Я на-деялась, что помада будет не такой, как ненавистный мне липкий блеск. Я должна сначала покрасить губы или же обвести контур? Это была область знаний Дженис, а не моя, и я чувствовала бы себя глупо, если бы мне пришлось признаться Джонатану, что я не знаю, как это делается. Я снова надела колпачок и положила помаду на полочку. Может быть, я подожду, пока вернусь в колледж, и попрошу Дженис дать мне урок. Лицо Джонатана появилось в зеркале рядом с моим, и я обернулась.

– Так ты не собираешься попробовать?

– Я никогда раньше не пользовалась губной помадой.

– И я тоже.

Должно быть, вид у меня стал смущенный, потому что он рассмеялся.

– Это была шутка, Анника.

– О!

– Садись сюда, – сказал он, похлопав по стойке.

Я взгромоздилась на нее, а Джонатан встал между моих ног.

– Держу пари, это как книжка-раскраска.

Заостренным концом Джонатан провел по линии моих губ с точностью хирурга. Затем он короткими движениями провел по самим губам. Я сомкнула их и разомкнула, наслаждаясь слабым чмокающим звуком, который получился, и широко улыбнулась.

– Взгляни на себя, – предложил он.

Я оглянулась через плечо, с изумлением уставилась на девушку в зеркале.

– Ух ты! – сказала я.

Яркий цвет подчеркивал черты моего лица и заставил задуматься, а вдруг толика туши уравновесит эффект и улучшит его еще больше. Дженис будет в восторге, когда я спрошу ее.

Я обернулась, и Джонатан взял меня за подбородок, повернул мое лицо вправо, а затем медленно влево, изучая мои губы.

– Мне нравится.

Он посмотрел мне в глаза, когда сказал это, и как раз в тот момент, когда я уже не могла больше выдержать его пристальный взгляд, Джонатан закрыл их и прижался лбом к моему. Может быть, то, что я испытывала в тот момент, другие люди тоже чувствовали, когда долго смотрели в глаза друг другу. Когда Джонатан и я были соединены лбами, я могла с этим справиться и знала, каково это – испытывать глубокую привязанность к кому-то.

Годы спустя, во время терапии, когда Тина помогла мне понять, что он сделал это специально, я испытала глубочайшую печаль, что его потеряла. В тот момент я скучала по нему больше, чем когда-либо. Возможность увидеть его снова казалась мне крайне маловероятной. Но в тот день в его ванной комнате, в доме его матери в Уокигане, я знала, что Дженис была права, когда говорила, что я влюбляюсь в Джонатана. Пусть даже я сама еще не могла до конца осознать это.

– Я не позволю никому причинить тебе боль, как это сделали те девочки, – сказал он.

– Хорошо, – ответила я, потому что ни на минуту не сомневалась, что он говорит правду.

Джонатан поцелуями стер с меня помаду.

Джонатан хотел уехать в четыре часа, чтобы мы успели зарегистрироваться в отеле и попасть на напутственную речь для команды в номере Эрика.

– Мам, почему твоя машина стоит на подъездной дорожке, а не в гараже? На улице мороз, и сегодня ночью должен пойти снег. Дай мне свои ключи, я ее отгоню.

– Кажется, я их куда-то положила.

– Ну так просто дай мне запасные.

– Это и был запасной комплект. Свои я потеряла месяц назад. Я думала, они рано или поздно найдутся.

– Когда ты их в последний раз видела?

– Я вчера ездила в магазин, а когда вернулась домой, мне показалось, что я положила их в маленькую керамическую чашу на стойке. В ту, которую сестра привезла мне из Парижа.

Джонатан ушел на кухню и вернулся со связкой ключей.

– Верно, мама, они действительно были в чаше.

Она рассмеялась и покачала головой.

– О боже ты мой! Похоже, праздники меня в этом году доконали. Спасибо, дорогой. – Она поцеловала Джонатана в щеку и забрала у него ключи. – Сейчас же положу их назад в чашу. До сих пор не могу найти другую связку, – сказала она, выходя из комнаты.

Когда мы уезжали, мама Джонатана стояла на подъездной дорожке и махала нам вслед. Я с энтузиазмом помахала в ответ.

– Это было странно, – сказал Джонатан. – Моя мама никогда ничего не теряет.

– А я все теряю, – сказала я. – Может быть, поэтому мне так понравилась твоя мама.

Он на секунду оторвал взгляд от дороги и улыбнулся мне.

– Она тебе понравилась?

– Да. Твоя мама была очень мила со мной.

– Она мне сказала, что ты ей тоже нравишься. Правда, снова назвала тебя Кэтрин, но какого черта? Главное, что ты ей нравишься.

Я тоже засмеялась.

– Да.

Главное, что я ей нравлюсь!

23. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Местом проведения Панамериканского межвузовского чемпионата должен был стать отель «Палмер-хаус». Моя мать настояла на том, чтобы оплатить наше четырехдневное пребывание, так как Джонатан повез меня на своей машине. Она дала мне свою кредитную карточку и предупредила, чтобы я ее не потеряла. Я рассказала семье о смерти отца Джонатана, о его подработках и о том, как он сам оплачивает свою учебу. Уилл сказал, что он, вероятно, вечно на мели, что заставило меня чувствовать себя еще хуже из-за денег, которые Джонатан потратил на духи. Я скопила немного и решила пригласить его на хороший ужин, чтобы отблагодарить за рождественский подарок. Моя мама считала, что это отличная идея. Джонатану не понравилась мысль, что я буду платить, но когда он запротестовал, я сказала: «Я настаиваю!» – тем же тоном, каким говорила со мной моя мать.

Мы оставили багаж в номере и спустились на лифте на два этажа вниз, чтобы встретиться с командой в номере Эрика. Участники турнира заполнили отель до отказа, и пока мы шли по коридору, студенты бегали из номера в номер с ведрами, наполненными льдом, с содовой и коробками из пиццерий, громоздившимися башнями по пять-шесть штук. Из открытой двери одного из номеров гремела «Ночь в Бангкоке» из альбома «Чесс». Когда мы вошли в комнату Эрика, то увидели, что остальные члены команды развалились на кроватях и пили колу из банок.

– Привет, Джонатан. Привет, Анника, – сказал Эрик. – Готовы к завтрашнему дню?

– Абсолютно, – ответил Джонатан.

– Абсолютно, – повторила я.

Часто, прежде чем произнести ответы вслух, я формулировала их мысленно, но мне было трудно придумать что-то с лету, поэтому я предпочитала – когда представлялась возможность – отмалчиваться из страха сказать что-то не то. Казалось, никто не обращал особого внимания на наши с Джонатаном ответы, и позже я поняла, что вопрос был, в сущности, риторическим. В этом гостиничном номере собрались лучшие шахматисты Иллинойсского университета. Конечно, мы были готовы.

– Хочешь кусок пиццы? У нас много.

– Конечно, – ответил Джонатан. – Спасибо.

– Спасибо, – сказала я.

Мы сели на единственное свободное место на одной из кроватей, чтобы съесть нашу пиццу. Это была пепперони. Я не любила эту начинку, только сыр, но я спрятала колбасу и перец в салфетку, а когда закончила есть, скомкала ее и выбросила.

Эрик просмотрел информацию о предстоящем турнире на следующий день.

– Давайте-ка завтра с утра пораньше встретимся внизу, – предложил он.

– Звучит неплохо, – сказал Джонатан. Он встал, и я тоже. – Увидимся завтра.

– Мы пойдем посидим у ребят из Небраски в соседнем номере. Вы с Анникой хотите пойти?

– Спасибо, но нам пора. Я правда устал.

Было еще не очень поздно, но, возможно, Джонатан устал после нескольких часов за рулем.

Взявшись за руки, мы вернулись в свою комнату. Было так странно жить в гостиничном номере с Джонатаном, как будто мы играли в какую-то студенческую версию семейной жизни. В колледже я провела много ночей в квартире Джонатана, но сейчас все было по-другому. Это была наша кровать и наш туалетный столик. Мы могли бы принимать душ вместе в нашей ванной каждое утро, если бы захотели, и я знала по опыту, что мы это сделаем.

– Я и не знала, что ты так устал. Тебе нужно поспать? – спросила я, когда Джонатан вставил ключ-карту в дверь.

– Я не устал.

– Но ты же сказал Эрику.

Джонатан открыл дверь, запер ее за нами и набросил цепочку. На мое заявление он ответил долгим, страстным поцелуем, который застал меня врасплох.

– Я не хотел говорить при всех, что хочу остаться с тобой наедине. Прошло уже почти четыре недели. Я по тебе скучал. А ты по мне?

– О, – сказала я, наконец поняв, к чему он клонит. – Да!

Я столько ночей лежала в постели, думая о том, как мне не хватает его поцелуев и прикосновений. Я бросилась в его объятия, и он рассмеялся. Джонатан поднял меня, я обвила ногами его талию и поцеловала, а он понес меня к кровати. Мы упали на нее, и я не возражала, что он приземлился на меня, потому что матрас поглотил часть его веса и не дал ему раздавить меня. Мы целовались несколько минут, а потом он снял с меня одежду.

Джонатан точно знал, как прикасаться ко мне. Он провел ладонями по моей коже, чуть надавливая, потому что любое другое прикосновение казалось мне щекоткой, а с таким ощущением я не могла справиться. Его пальцы смело выискивали мои самые сокровенные места. Джонатан всегда заставлял меня кончить с помощью пальцев, потом входил в меня и кончал сам, а потом мы обнимались. Поэтому меня встревожило и смутило, когда он убрал руку, снял с себя всю одежду, кроме нижнего белья, и сказал:

– Прикоснись ко мне, Анника.

– Я не знаю, как.

Я привыкла полагаться на точную, предсказуемую схему, которой мы всегда следовали, и не хотела разнообразия, так как не нуждалась в нем.

– Я тебя научу. – Джонатан взял мою руку и положил себе между ног, и я почувствовала, как он затвердел. Джонатан судорожно сглотнул. – Пожалуйста.

Не то чтобы к тому времени я не привыкла к пенису Джонатана. Ему было так же комфортно раздеваться в моем присутствии, как и мне, и я достаточно хорошо знала размер и форму его члена, чтобы повторить его на бумаге, если бы захотела. Он был внутри меня много раз. Я видела, как он надевает презервативы, и видела, как он избавлялся от них. Его член, казалось, был всегда, без усилий твердым, и так как мне никогда не приходилось прикасаться к нему, чтобы он встал, поэтому мне не приходило в голову, что Джонатан хотел бы такого.

– И что мне теперь делать?

– Потри вверх и вниз ладонью.

Я нежно погладила его, ткань служила тонким барьером для моих прикосновений, что помогло мне продвинуться дальше.

– Вот так?

– Чуть крепче. – Когда я подчинилась, он сказал: – Да. Вот так.

– Что мне делать дальше?

– Сними с меня трусы.

Мне и самой следовало понять, потому что Джонатан всегда снимал мои. Я стянула с него черные боксерские трусы, и Джонатан взял меня за руку и сжал мои пальцы у основания своего члена. Он положил свою руку поверх моей и показал мне, что делать. Хотя его пенис был твердым как камень, кожа, покрывающая его, казалась более мягкой и шелковистой, чем любая другая часть его тела, к которой я прикасалась.

Джонатан снова положил руку мне между ног, и мне стало так хорошо, что я перестала прикасаться к нему. Не потому, что не хотела, чтобы ему тоже было хорошо, а потому, что это было слишком похоже на попытку погладить меня по голове, одновременно растирая живот: я правда могла делать только что-то одно зараз. Он снова прижал мою руку к себе, и я продолжила поглаживать его, изо всех сил стараясь доставить удовольствие ему и наслаждаться тем, как он пытался доставить удовольствие мне.

Но потом Джонатан перестал прикасаться ко мне, когда я уже почти кончила.

– В чем дело? – спросила я, открывая глаза и оглядываясь вокруг, чтобы увидеть, что заставило его остановиться.

Стоя на коленях, Джонатан натягивал презерватив.

– Раздвинь ноги.

Я так и сделала, и он вошел в меня. Это было лучше, потому что теперь я могла сосредоточиться на чем-то одном, но ощущение подъема никак не возвращалось. Джонатан застонал, должно быть, ему было хорошо, но я не знала, как снова найти свой ритм, и все было немного не так. Я чувствовала, что мне надо начать все сначала, но Джонатан, казалось, был близок к тому, чтобы кончить.

– Я больше не могу сдерживаться, – выдохнул он.

Я не знала, что делать. Мне все еще было хорошо с ним внутри, но оргазма я еще не испытала.

– Анника, правда. Я не могу…

– Все в порядке, – сказала я и едва успела выговорить эти слова, как он застонал и затрясся так, как никогда раньше. Джонатан хватал ртом воздух, тяжело дышал, прижимаясь губами к моей шее, и я чувствовала, как он пульсирует внутри меня.

– О боже! – произнес он, и последнее слово прозвучало тихо, как шепот.

Казалось, ему было очень хорошо, и я обрадовалась, потому что волновалась, что я каким-то образом все испортила. Он поцеловал меня в лоб, в щеку, в губы.

– Тебе не было хорошо?

– Было, – сказала я.

– Ты не кончила. Ведь так?

– Нет.

– Но почему?

– Я не знаю!

– Я могу снова тебя поласкать. Могу начать все сначала и сделать так, чтобы тебе было хорошо.

– Все в порядке.

Джонатан помолчал.

– О.

Он встал и пошел в ванную. Вернувшись, он скользнул под одеяло и обнял меня.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже жаль, – сказала я, понимая, что сделала что-то не так, но не знала, что именно.

– Тебе не о чем жалеть. Это была моя вина.

Я понятия не имела, как мне на это реагировать, поэтому, чтобы не сказать что-то не то, я промолчала. Джонатан перевернулся на спину. В конце концов мы заснули, хотя казалось, что это заняло у нас обоих слишком много времени.

Я проснулась через несколько часов и никак не могла заснуть, потому что боялась, что случившееся окончательно убедит Джонатана в том, что со мной что-то не так и что я самая плохая девушка на свете. Я снова и снова прокручивала в голове то, что произошло, вплоть до того момента, когда он отошел от нашего привычного алгоритма действий. И тут произошла забавная вещь. Желание, которое я не могла удержать раньше, внезапно вернулось со всей силой. У меня не было достаточного опыта, чтобы знать, что так иногда бывает, что это может быть непредсказуемо и неуловимо и вернуться, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

Оба мы были совершенно голые. Джонатан лежал на боку – не совсем обнимая меня, потому что, хотя я полюбила обниматься после секса, я наконец призналась, что мне трудно заснуть, когда он обнимает меня, – но достаточно близко, чтобы чувствовать присутствие другого человека, когда я двигаюсь. Я повернулась так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, и прижалась к нему всем телом. Было что-то волнующее в ощущении его наготы, в тепле его кожи и в том, что он не знал, что я делаю. Я прижалась к Джонатану чуть сильнее, и он пошевелился, но так и не проснулся. Я почувствовала, как его член напрягся, и это меня озадачило.

Как это работает? Что будет, если я к нему прикоснусь?

Я осыпала шею Джонатана поцелуями и, осмелев, положила руку между его ног и сжала пальцы, вспоминая, чему он меня учил. Он проснулся со стоном, таким громким, что я вздрогнула.

– Это нормально, что я так сделала?

Я отдернула руку на случай, если ответ будет отрицательным. Он схватил ее и положил обратно.

– Да, это более чем нормально. Это здорово! Просто ты застала меня врасплох.

Слова он выталкивал рывками, словно у него были проблемы с дыханием. Он крепко поцеловал меня, и я ответила ему таким же крепким поцелуем.

Джонатан всегда хотел, чтобы мы занимались сексом при свете. Дженис сказала, что это потому, что мужчины больше ориентируются на зрение, чем женщины. Я никогда не возражала, но у меня возникали трудности с личностным аспектом близости с кем-то. Когда Джонатан прикасался ко мне, он часто заглядывал глубоко мне в глаза, но мне приходилось крепко зажмуриться, чтобы сосредоточиться. Кромешная тьма гостиничного номера не позволяла смотреть друг другу в глаза, и это высвободило во мне что-то, чего я никогда раньше не испытывала. Я чувствовала себя уверенно, раскованно и контролировала ситуацию. Мы превратились в единое целое, каждый из нас пытался дать больше, чем взял. Он целовал меня, спускаясь вниз по моему телу, и когда уткнулся лицом мне между ног, я не остановила его, потому что хотела, чтобы он сделал это. Ощущения были острыми, но все же не слишком. Когда невероятные чувства все-таки охватили меня, я запустила пальцы ему в волосы и громко закричала, надеясь, что никогда не столкнусь лицом к лицу с соседями.

Джонатан потянулся к тумбочке за презервативом и надел его.

– Что, черт возьми, происходит? – воскликнул он, когда я забралась на него сверху.

Он рассмеялся, и я тоже, потому что на этот раз все поняла. Я делаю именно то, на что он надеялся раньше: теперь я готова освободиться от привычных стереотипов и попробовать что-то новое.

Было так хорошо, что я не хотела, чтобы это заканчивалось. Я не думала, что можно чувствовать себя еще ближе к Джонатану, но той ночью в нашем гостиничном номере я узнала, что близость двух людей не имеет границ.

Из всех ощущений, которые я пережила с Джонатаном, именно этими я дорожила больше всего.

24. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Когда мы вошли в бальный зал отеля, ладони у меня стали влажными. Гул от разговоров заполнил огромное пространство, и мой пульс участился. Мы были одной из немногих студенческих команд, которую возглавляли сами студенты, у нас не было тренера, поэтому мы были сами по себе и нам приходилось полагаться друг на друга по части руководства и поддержки. Если бы кто-то из членов нашей команды вдруг оказался не в состоянии играть и мне пришлось бы занять его место, я сомневалась, что смогу это сделать.

– Ты нервничаешь? – спросила я Джонатана. – Я очень нервничаю.

Он улыбнулся и, взяв меня за руку, помахал нашими руками в воздухе, словно у него нет ни единой заботы на свете.

– Я не нервничаю. Я готов. У нас отличная команда. У меня хорошее предчувствие насчет турнира.

В дополнение к Эрику и Джонатану нашу четверку замыкали аспирант по физике Вайвек Рао и феноменально талантливый второкурсник из Висконсина Кейси Баумгартнер.

В тот день я смотрела, как играет Джонатан, восхищаясь его талантом и гордясь тем, что этот умный и добрый парень принадлежит мне. С самого начала было очевидно, что у Иллинойса серьезные шансы дойти до самого конца, и по мере того, как один день сменялся другим, ребята продолжали выигрывать.

Я заботилась о Джонатане. Следила за тем, чтобы у него была вода и что-нибудь съестное, чтобы перекусить между партиями. Я проверяла, против кого, когда и где он будет играть. Помогла ему расслабиться, и когда мы возвращались в наш номер в отеле под конец дня, это действительно походило на семейную жизнь. Хотя я была не из тех, кто воображает себе разное, вроде предложения руки и сердца и того, какой дом мы купим, мне нравилось делить пространство с Джонатаном, пусть даже временно.

Это давало мне ощущение защищенности, счастья и покоя.

В последний день чемпионата Вайвек Рао победил Гату Камского за семьдесят три хода в партии четвертого раунда, что обеспечило победу Иллинойсу. Но когда мы сгрудились вокруг Вайвека, радостно его поздравляя и хлопая по плечу, больше всего меня удивило это легкое сожаление, что меня все-таки не позвали играть.

В восторге от своей победы мы ворвались в бар, где вокруг нас толпились вчерашние соперники. Джонатан шел впереди меня, прокладывая путь своим телом и крепко держа меня за руку, пока вел через толпу к маленькому столику в глубине зала. Как только мы заняли его, он усадил меня на табурет так, чтобы я очутилась спиной к стене.

– Так нормально? – спросил он.

В баре было громко, и ему пришлось кричать, но, к моему удивлению, все действительно было хорошо. Из-за того, как он меня усадил, я могла видеть все, что происходит, не беспокоясь о том, что кто-то вторгнется в мое личное пространство. Слева от меня была стена, а справа стоял Джонатан, заставляя меня чувствовать себя так, словно я была в собственном защищенном закутке. Он заказал себе пиво и спросил, чего хочу я.

– У них есть фруктовое вино?

– Я в этом не сомневаюсь. Какое?

– Вишневое.

Дженис всегда приносила такие из магазина.

Было приятно сидеть в баре, есть начос и пить холодное фруктовое вино, но вскоре заиграла группа, которая сидела в углу. Рев гитары и грохот барабанов резали мои барабанные перепонки, как ножи. Я зажала уши руками и зажмурилась, пытаясь отогнать ужасные звуки.

Джонатан отнял мои руки от ушей и закричал:

– Анника, что случилось?

– Слишком громко.

Я прижала руки к голове, потому что мне казалось, что мой мозг сейчас взорвется и вытечет из ушей. Джонатан обнял меня за плечи и вывел из бара. В вестибюле он усадил меня на скамейку и присел передо мной на корточки.

– Ты в порядке?

– Это было так громко!

– Да, это было громко. – Он сжал мои руки и не отпускал. – Хочешь вернуться в нашу комнату?

– А мы можем?

– Конечно. Посиди тут. Я оплачу счет и сразу вернусь.

Когда мы достигли блаженной тишины нашего номера, звон у меня в ушах ослаб и я чуть успокоилась. Джонатан обнял меня.

– Лучше?

Я не ответила на его вопрос. Вместо этого я прошептала:

– Я люблю тебя, Джонатан.

– Я тоже тебя люблю. Я все думал о том, как тебе об этом сказать.

– Если ты об этом думал, почему просто не сказал?

– Потому что, когда говоришь такое в первый раз, надеешься, что тебе ответят тем же. А если не уверен в ответе…

– Почему ты думал, что я не скажу? Я же сказала. Только что.

А я-то считала, что это меня сбивают с толку отношения и все, что с ними связано.

– Возможно, отчасти я беспокоился, что ты… Я не всегда знаю, что там происходит, – сказал он, нежно постучав меня по виску.

– Я никогда не знаю, что думают другие люди. Это похоже на поездку в страну, где говорят на чужом языке, и ты очень стараешься его понять, но, сколько бы раз ты ни просила сок, тебе снова и снова приносят молоко. И я это ненавижу.

Он улыбнулся.

– Я люблю тебя, Анника. Я очень тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю.

Когда я стала вспоминать то время, которое мы провели в отеле «Палмер-хаус», то поняла, что это были лучшие дни в моей жизни.

25. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

– Ты нервничаешь? – спросила Дженис, когда мы уселись в маленькой приемной студенческой поликлиники.

– С чего бы мне нервничать? Ты не говорила мне, что есть из-за чего нервничать.

– Нет, просто сомневалась, что ты когда-нибудь проходила обследование органов малого таза.

– Не проходила.

Перед отъездом в колледж мама водила меня на обследование. Врач спросил, живу ли я половой жизнью, я сказала «нет», и на этом все закончилось.

– А что, больно будет?

– Нет. Это может быть немного неприятно, но только на секунду. Все будет в порядке.

Я заполнила бланк, который мне дала регистратор, и вернула его.

– Так ты сюда ходила? – спросила я у Дженис, когда снова села с ней рядом.

– Да. Сюда все ходят. Или в центр планирования семьи.

Медсестра назвала мою фамилию.

– Я подожду здесь, – сказала Дженис, открывая журнал. – Возвращайся за мной, когда закончишь.

Медсестра взвесила меня и измерила кровяное давление. Она дала мне халат и велела снять всю одежду, поэтому я спрыгнула с кушетки и начала стягивать с себя вещи.

– О, я просто… давайте я вас оставлю.

К тому времени на мне были только трусы, и я стянула их, позволив упасть в растущую кучу на полу. С бумажным халатом оказалось немного сложнее, поэтому медсестра показала мне, как его надеть так, чтобы он распахивался спереди. Потом она дала мне лист бумаги, чтобы я положила его себе на колени.

– Что ж, пожалуй, я сообщу доктору, что вы готовы.

– О’кей.

Доктор был немного похож на моего отца, и когда я позже рассказала об этом Дженис, она сказала, что ее такое напугало бы, но тогда я не придала этому большого значения. В основном доктор казался добрым и безобидным.

В пятом классе я получила базовые знания о репродуктивном здоровье, но моя мама не слишком распространялась на эту тему, только помогла мне, когда у меня начались первые месячные. Все познания о реальной механике секса я получила от Джонатана, и это в основном проявилось в различных экспериментальных, практических методах. У меня было так много вопросов к доктору, когда он осматривал меня, начиная с осмотра груди. Что он там делает? Что правильно, а что неправильно? Как должно все выглядеть? Зачем это делается?

– Не многие женщины проявляют такой интерес, как вы сегодня. Я нахожу восхитительным, что вы так стремитесь понять процесс.

– Это мое тело. Приятно знать, как оно работает. Я не понимаю, почему кому-то может быть неинтересно.

Когда осмотр закончился, доктор сказал мне, что я могу снова забраться на кушетку.

– В ваших документах указывается, что вы хотите получить средство контроля рождаемости и что в настоящее время вы ведете активную половую жизнь.

– Да. С моим парнем Джонатаном. Мы любим друг друга.

Доктор улыбнулся:

– Всегда приятно слышать, что пара влюблена.

Я так предвкушала, как вернусь в колледж и расскажу Дженис, что мы с Джонатаном сказали друг другу «Я тебя люблю»! Но когда я ей рассказала, как это случилось, она поначалу только произнесла:

– Гм…

Когда кто-то произносил при мне такое, я сразу понимала, что оно означает.

– Я сделала что-то не так? – спросила я, в панике повышая голос.

Конечно, я что-то сделала не так. Почему этот раз должен отличаться от всего прочего, что я испортила?

– Нет, вовсе нет. Просто обычно парень говорит это первым.

– Как только я поняла, что люблю его, мне захотелось сразу об этом сказать. Я и не знала, что на этот счет существуют правила!

Дженис взяла меня за руки.

– А знаешь что? Это дурацкое правило. Это даже не правило. Не имеет значения, кто сказал первым. Важно лишь то, что ты любишь его, а он любит тебя.

Мне хотелось ей верить. С тех пор как мы вернулись в колледж, Джонатан говорил мне, что любит меня, еще семь раз, и всегда говорил это первым.

– Каким методом контроля рождаемости вы сейчас пользуетесь? – спросил доктор.

– Презервативами. Но моя соседка по комнате Дженис считает, что пора принимать таблетки.

– А вы что думаете?

– Думаю, что да.

Врач объяснил, как важно принимать таблетки регулярно, желательно в одно и то же время суток.

– Вам придется принимать их в течение тридцати дней, только по истечении этого срока они начнут действовать в полной мере. Если вы пропустили прием, до конца упаковки обязательно используйте резервный метод контрацепции.

Дженис держала свою упаковку таблеток на прикроватной тумбочке и принимала по одной таблетке каждое утро, но я решила, что буду держать свою в сумочке. Я часто ночевала у Джонатана, но иногда он ночевал у меня. Если я буду хранить таблетки в сумочке, они всегда будут со мной, где бы мы ни решили переночевать.

Потом мы с врачом поговорили о безопасном сексе и о том, что я могу защитить себя, убедившись, что все, с кем я была близка, прошли тест на заболевания, передаваемые половым путем. Доктор спросил, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, но у меня их не было, и я чувствовала себя совсем взрослой и очень ответственной. Дженис принимала таблетки еще в старших классах школы, но все это было для меня неизведанной территорией. Мне как будто разрешили вступить в особый женский клуб, и я гордилась своим членством, потому что устала от постоянного отставания во всем.

До сих пор мой выпускной год в колледже был лучшим периодом в моей жизни. У меня был постоянный бойфренд, я побывала на шахматном чемпионате, и хотя не внесла непосредственного вклада в победу команды, мой уровень мастерства заслужил мне членство в ней. Я продемонстрировала такой уровень ответственности за свое сексуальное здоровье, который давал мне огромное личное удовлетворение, и с каждым днем я была на шаг ближе к карьере, о которой так долго мечтала.

Жизнь менялась к лучшему, и я начинала верить, что мое будущее будет таким светлым, как всегда обещала Дженис.

Позже в тот же день Джонатан зашел за мной, чтобы проводить на занятия.

– Сегодня утром я была в студенческой поликлинике, – сказала я, хватая куртку и рюкзак и запирая за нами дверь.

– Ты что, заболела?

– Я пошла туда за теми самыми таблетками.

Он остановился.

– За противозачаточными таблетками?

– А есть еще какие-нибудь таблетки, которые называют «теми самыми»?

– Нет. То есть, насколько мне известно, нет. Ты действительно решила принимать таблетки?

– Так поступают женщины, состоящие в моногамных отношениях. Дженис сказала, что так будет проще и что тебе, наверное, понравится.

– Ну, в общем, да. Мне это очень нравится.

– Это будет небезопасно, пока я не приму весь цикл в течение тридцати дней. А еще доктор сказал, что ты должен пройти тест. Меня проверили. Я не могу заниматься сексом без презерватива, если не знаю, что у тебя нет венерических заболеваний.

– Уверяю тебя, у меня нет никаких венерических заболеваний.

– Доктор предупредил, что ты можешь так сказать.

– Анника, я пройду обследование. Обещаю. – Джонатан сжал мою ладонь и поцеловал. – Это будет действительно здорово.

26. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

У друга Джонатана была вечеринка, и он хотел, чтобы мы пошли туда вместе. Он упомянул об этом утром, когда мы завтракали, но я не запомнила подробностей, потому что мне было неинтересно. Я чувствовала себя усталой, ныла спина, да и хмурая погода не улучшала ситуацию. Было намного холоднее, чем обычно в начале апреля, и весь день шел холодный моросящий дождь, который обычно бывает в этот промежуток времени, когда зима закончилась, а весна еще не вступила полностью в свои права. Я провела день, свернувшись калачиком в постели, с Джонатаном под боком и книгой, и провести вечер таким образом было гораздо более заманчиво, чем все, что могло бы ждать нас за пределами его спальни.

– Я устал сидеть в четырех стенах, – сказал он после того, как мы поужинали. – Нам не придется задерживаться надолго, но я правда хочу познакомить тебя с моими друзьями.

Дженис говорила, что Джонатан всегда как будто гордился, что мы вместе. Это меня радовало, потому что до встречи с ним я никогда не думала, что буду такой девушкой, которой можно гордиться. И Дженис всегда напоминала мне, что отношения – это всегда компромисс.

– Например, как когда ты сказала, что Джо не очень хорошо целуется, но у него пенис больше среднего?

– Я такое говорила?

– Да, говорила. После семи бутылок фруктового вина.

На смену Джо несколько недель назад появился аспирант, который везде ездил на велосипеде и чей пенис, по словам Дженис, был лишь средним. «Но у него волшебные руки», – загадочно изрекла она.

Джонатан часто шел ради меня на уступки, и Дженис незачем было мне об этом напоминать. Он старался, чтобы рядом со мной не было громких звуков. Всегда был добр – к людям, к животным, к незнакомцам. Он заставил меня почувствовать себя особенной. Джонатан хотел пойти на вечеринку, а я хотела быть девушкой, которая идет на компромисс. Поэтому в половине десятого мы надели куртки, вышли под дождь и отправились на вечеринку.

Я получила от нее больше удовольствия, чем думала. Хозяина звали Линкольн, и я только обмолвилась с ним парой слов, когда Джонатан представил нас друг другу. По какой-то причине подружка Линкольна прониклась ко мне симпатией, застав меня в конце коридора, где я играла с самым толстым котом, которого мне когда-либо доводилось видеть. Девушку звали Лили, а кот по кличке Тигр, несмотря на то что у него не было ни одной полоски, принадлежал ей. Оказалось, что она любит кошек почти так же, как и я. Я рассказала ей о Мистере Боджэнглзе и предложила купить Тигру шарик с колокольчиком внутри.

– Но лучше вынуть колокольчик, не то житья от звона и скрежета не будет, это просто с ума сводит, – сказала я.

– Тигр ненавидит мячики, зато любит веревки. – Лили внезапно ушла, а когда через минуту вернулась, у нее в руках была палка, к одному концу которой была привязана бечевка. Тигр был вне себя от восторга, и мы по очереди махали у него перед носом палкой, чтобы он за нами гонялся.

Я не знала, была ли ее доброта напускной или искренней. Я все еще не научилась до конца различать, так как узнала, что иногда люди бывают добрыми только потому, что они чего-то хотят.

– Ты что, не любишь вечеринки? – наконец спросила я. Если ее парень тут хозяин, странно, что ей хочется проводить время, сидя в коридоре с незнакомой девушкой.

– Да нет, нравятся, но я не пью, а Линк и его друзья после нескольких кружек пива уже становятся шумными.

Джонатан высунул голову в коридор.

– А, вот ты где, – сказал он, присев на корточки рядом со мной и Лили. – Похоже, у тебя появился друг.

– Ты имеешь в виду Лили или кота? – спросила я.

– И то и другое, – сказала Лили.

Джонатан широко улыбнулся, когда она это сказала.

– У тебя все в порядке? – спросил он.

– Конечно, – сказала я, потому что хотела показать ему, что он может водить меня на вечеринки и что я способна вписаться в коллектив. Для меня не имело значения, что до сих пор я общалась только с одной девушкой и ее котом.

Но Лили была права, потому что вскоре стало действительно шумно. Тигр куда-то забился около половины двенадцатого, когда коридор наполнился людьми, входящими и выходящими из спален и ванной. Я нашла небольшой закуток рядом с прачечной и кухней и некоторое время провела там одна. В гостиной было полно народу, и мне совсем не хотелось пробиваться сквозь толпу в поисках Джонатана. Вместо этого он сам нашел меня через пятнадцать минут.

– Куда ты запропастилась? Я повсюду тебя искал и уже начал волноваться.

– В гостиной слишком много людей, поэтому я по-думала, что лучше спрятаться здесь, пока не придет время уходить.

– Тогда пошли сейчас. Я готов забраться обратно в постель. Просто хочу по-быстрому попрощаться с Линкольном.

Джонатан крепко сжал мою руку и повел меня сквозь толпу. Линкольн устроился на диване с Лили на коленях. Рядом с ним сидело несколько парней, а другие стояли кружком и болтали с ними.

– Это моя девушка, Анника, – сказал Джонатан.

– Привет, Анника, – сказали они. Все улыбались мне, и я была так рада, что мы пришли.

– Ладно, нам пора, – сказал Джонатан. – Спасибо за вечеринку. Было здорово.

– Было приятно познакомиться с тобой, Анника, – сказала Лили. Я чувствовала себя настолько косноязычной, что все, что я могла сделать, это кивнуть и улыбнуться.

Очень высокий парень со светлыми волосами и клочковатой бородой подмигнул мне.

– Когда Джонатан тебе надоест, позвони мне. Может, я и не такой умный и красивый и я не шахматный вундеркинд, но буду обращаться с тобой как следует.

Все посмотрели на меня, но никто ничего не сказал. Я тоже ничего не сказала, потому что любила Джонатана и никогда от него не устану, и уж точно не собиралась звонить этому парню, которого только что встретила и едва знала. Лили, однако, казалась мне той, с кем я действительно хотела бы когда-нибудь встретиться. К сожалению, у меня не очень хорошо получалось заводить знакомства.

– На твоем месте я бы не стал ждать у телефона, – сказал Джонатан, закидывая руку мне на плечо.

Все засмеялись, а потом Джонатан притянул меня к себе и спросил, готова ли я идти. Я согласилась, потому что Лили была права, здесь было действительно шумно. Кроме того, Тигра уже давно не было видно, и у меня снова заныла спина.

По дороге домой я смотрела, как дворники смахивают капли дождя, наслаждаясь их ритмичным движением и тишиной в кабине пикапа. Их движения казались очень успокаивающими. Я попыталась рассказать Джонатану о Лили и ее коте, но он смотрел прямо перед собой и отвечал только тогда, когда я задавала прямой вопрос. Я поняла, что сделала что-то не так, но не понимала, что именно.

Я приготовилась ко сну и скользнула под одеяло, но Джонатан ко мне не присоединился. Я немного почитала, а потом пошла в гостиную посмотреть, что он там делает. Джонатан перещелкивал телевизионные каналы, перед ним на кофейном столике стояла бутылка пива.

– Разве ты не идешь спать?

Он снова переключился на другой канал.

– Позже.

– Я не понимаю, почему на меня ты злишься.

Я правда хотела знать, что сделала не так, чтобы не повторять этого впредь.

– Я не злюсь, – сказал он.

Но он злился, и я не была настолько глупа, чтобы не услышать этого по его голосу.

– Нет, злишься. Я не понимаю, почему ты расстроен. Я не знаю, что сделала не так!

Он положил пульт на кофейный столик.

– Ты должна дать мне что-то, за что я мог бы уцепиться, Анника. Ты превратила меня в… во влюбленного идиота, а в ответ на свои романтические жесты я получаю только этот вот пустой взгляд. Когда кто-то тебя клеит, особенно если упоминает при этом твоего нынешнего бойфренда, было бы приятно услышать, что этот кто-то никогда тебя не заинтересует, потому что у тебя уже есть я. Тот, кого ты якобы любишь. Так что помоги мне. Время от времени бросай мне какую-нибудь кость.

Я вообще не поняла, при чем тут кость, но в конце концов до меня дошло, что все на вечеринке ждали от меня какого-то заявления о том, как я отношусь к Джонатану. Я зажмурилась, отчаянно злясь на себя. На глаза мне навернулись слезы разочарования.

– Но я именно это и думала! Думала это про себя, но боялась, что если скажу вслух, то это прозвучит невпопад и все решат, что я глупая. Я никогда раньше не была влюблена, поэтому не знаю, что мне полагается делать и говорить. Но когда ты входишь в комнату, все мое тело расслабляется от одной только мысли: «Джонатан здесь». А когда тебе надо уходить, я не хочу этого, даже если на занятия, на работу или в бассейн. Я хочу, чтобы ты был со мной. Поэтому, когда мы куда-то идем или ты знакомишь меня с людьми, я так счастлива, что кто-то вроде тебя держит меня за руку или стоит рядом, что я не думаю об этих вещах. Я просто вижу тебя и думаю: «Джонатан хочет быть со мной». Я люблю тебя больше, чем кого-либо в моей жизни, за исключением, может быть, Мистера Боджэнглза, но это потому, что его мало кто любит. Только мы с мамой и, возможно, ветеринар, что не так уж много, и от этого мне очень грустно.

К тому времени я уже всерьез разревелась, и Джонатан притянул меня к себе на колени и обнял.

– Извини, Анника. Мне очень жаль. Я не хотел, чтобы ты плакала. Я знаю, что ты меня любишь. На свой собственный лад ты все время мне это показываешь. Я веду себя как придурок.

Он прижал свою голову к моей, и мы так и сидели, закрыв глаза, пока я не перестала плакать.

– Ты в порядке? – спросил Джонатан.

Я свернулась калачиком у него на коленях и не хотела двигаться с места.

– Да.

– Я люблю тебя, Анника Роуз.

Он вытер мои слезы и поцеловал меня в лоб, в щеку, а затем в губы.

– Я люблю тебя, Джонатан Хоффман.

Он вдруг рассмеялся.

– Я у тебя в той же категории, что и твой кот.

– Но я люблю Мистера Боджэнглза!

– Я знаю. Ты любишь его так же сильно, как и меня. И это забавно, потому что ты даже не пытаешься это скрыть.

– Но почему это так смешно?

– Потому что большинство девушек любят своих бойфрендов чуть больше, чем домашних животных. А если и нет, то они, скорее всего, не говорят об этом вслух.

– Но можно же любить и тех, и тех.

Джонатан снова меня поцеловал, и вскоре мы перестали разговаривать. Дженис как-то упомянула, что секс с Джо после ссоры у нее был чаще, чем с любым другим парнем, с которым она встречалась. Она сказала, что ссоры того стоят, а учитывая, что я чувствовала в ту ночь, когда мы занимались любовью прямо на диване Джонатана, я не могла с ней не согласиться, пускай диван и не был таким удобным, как кровать.

– Я хочу, чтобы мы были вместе, когда окончим колледж, – сказал Джонатан. – В Нью-Йорке полно библиотек. Мы оба найдем работу и сможем учиться по вечерам. Возможно, нам придется жить в дерьмовой квартире, еще меньшей, чем эта, но когда-нибудь я заработаю достаточно, чтобы мы могли жить где захотим. Скажи, что поедешь со мной, Анника.

Я снова сказала ему, что люблю его, и согласилась.

27. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

Когда мы с Анникой приходим в ресторан, Нейт и его новая подружка ждут в баре. Эта женщина однозначно во вкусе Нейта, или, по крайней мере, похожа на тех, с кем он встречался после развода: под тридцать, одета для вечера в клубе, хорошенькая. Когда мы сядем и поговорим, я узнаю, лучше ли она по сравнению с предыдущей, которая непрерывно болтала о реалити-шоу «Последний герой» и выпила несколько замороженных клубничных дайкири, от которых ей «прям мозги сморозило», выражаясь ее языком.

Мы с Нейтом пожимаем друг другу руки.

– Это Шерри, – представляет он.

– Джонатан, – говорю я. – Приятно познакомиться. Это Анника.

Анника улыбается, пожимает руки и поддерживает короткий зрительный контакт с ними обоими. Она одета в длинную пышную юбку, в сущности, прямая противоположность суперкороткому платью и высоченным шпилькам Шерри, но топ Анники во всех нужных местах льнет к телу. С тех пор, как я приехал в ее квартиру, я восхищенно поглядываю на его глубокий вырез. Нейт оценивающе смотрит на нее и бросает на меня быстрый одобрительный взгляд, который я игнорирую, потому что нам уже не по двадцать два года. Кроме того, он не умеет читать мысли, поэтому не знает моих мыслей о декольте.

Наш столик готов, и как только мы усаживаемся, я открываю меню напитков. Нейт спрашивает Шерри, что бы она хотела выпить, и она нараспев отвечает «Ша-ардоне», как будто у нее был такой день, который способно исправить только вино.

– Хочешь бокал вина или вот это? – спрашиваю я у Анники, указывая на единственный практически безалкогольный коктейль, который предлагает ресторан, – смесь манго, клюквы и апельсинового сока с капелькой имбирного эля.

– Я буду шардоне, – говорит Анника.

– Джонатан сказал, ты работаешь библиотекарем, – говорит Нейт.

– Да.

Нейт ждет, что Анника сообщит подробности, но наталкивается на молчание.

– И где же? – наконец спрашивает он.

– В библиотеке Гарольда Вашингтона.

– Давно ты там?

– Шесть лет, три месяца и тринадцать дней. А ты как долго на своем месте работаешь?

Нейт смеется.

– Сомневаюсь, что смогу ответить на этот вопрос так же точно, как ты. Ты меня подловила.

Анника бросает на меня быстрый взгляд, пытаясь понять, шутит ли он, и я ей улыбаюсь.

– Не слушай его. Бьюсь об заклад, он может назвать точную дату, когда ему уходить на пенсию. С точностью до минуты.

– В точку, – откликается Нейт.

– А ты чем занимаешься, Шерри? – спрашиваю я.

– Исследовательская работа.

О’кей. Такого я не предвидел.

Нейт даже не потрудился скрыть ухмылку и, вероятно, чуть не лопнул, стараясь держать эту маленькую деталь при себе. Его предыдущая любительница дайкири как раз находилась «между работами» и, казалось, была совершенно не заинтересована в том, чтобы исправить ситуацию в ближайшее время. Вскоре Нейт с ней порвал.

Официантка приносит наши напитки, и Анника делает осторожный глоток вина.

– Нравится? – спрашиваю я.

– Очень вкусно. – Она слегка поджимает губы, потому что вино, вероятно, немного суше, чем она ожидала.

– Мне нужно в дамскую комнату, – говорит Шерри. Она смотрит на Аннику. – Ты не хочешь пойти со мной?

– Нет, – говорит Анника, морщась и прибегнув к тому же тону, каким системный администратор отключает какой-нибудь канал связи.

Шерри смотрит на нее в замешательстве.

– Нет?

Анника делает паузу. Снимает салфетку с колен и улыбается.

– На самом деле да. Наверное, мне тоже надо.

Я сохраняю непроницаемое выражение лица, но про себя смеюсь. Милая реакция Анники на то, что, по сути, является одной из самых распространенных женских условностей, бесценна, но она говорит это так мило, без тени сарказма, что я, возможно, единственный, кто понимает, что она не произвольно изменила свое решение. Ей просто потребовалось несколько лишних секунд, чтобы найти в своем мозгу подходящую социальную реакцию. Неудивительно, что она так устала после официального ужина компании, на который я ее пригласил. От мысли, как же она устает, мне еще больше хочется защитить ее.

– Она всегда говорит, что думает? – спрашивает Нейт, когда девушки уходят.

Я отпиваю из своего бокала.

– Всегда. С ней что видишь, то и получаешь. Если ты понравишься Аннике, она даст тебе знать. – Я смеюсь. – И если не понравишься – тоже.

– Никаких игр, никакого дерьма. Держу пари, это приятно. И ты был прав. Она очень красива.

– И душой тоже. Даже с ее прямотой. Я не могу себе представить, чтобы Анника сказала о ком-нибудь хотя бы одно недоброе слово. Она слишком часто становилась жертвой издевательств и оскорблений, чтобы намеренно кого-то задеть или обидеть.

– Значит, надо полагать, она сама хотела что-то возродить.

– Мы оба хотели.

Я никогда не скажу Нейту или Аннике, как близок был к тому, чтобы захлопнуть дверь перед этим вторым шансом. Теперь это не имеет значения.

Шерри и Анника возвращаются из дамской комнаты. Шерри делает большой глоток вина, и Анника, последовав ее примеру, чуть не захлебывается.

– Потрясающее вино, именно то, что нужно после такого дня, как был у меня, – говорит Шерри.

– И мне тоже, – вздыхает Анника.

– Больше всего я люблю шардоне, но иногда предпочитаю хороший бодрящий совиньон блан. А бывают времена, когда ничего, кроме гигантского бокала каберне, не спасает, – продолжает Шерри. – А как насчет тебя? У тебя есть любимые?

– Мне, в общем-то, без разницы. В колледже я любила фруктовое вино, но его больше никто не заказывает.

Я замираю, не донеся бокал до рта, в ожидании ответа Шерри.

– Да! Те еще воспоминания! Я когда-то любила арбузное.

– А я вишневое. От него губы становятся красные, – говорит Анника.

– Но они такие сладкие. Теперь мне его ни за что не проглотить.

– А ты права, – говорит Анника пару секунд спустя, вздрагивая, как будто тоже не может себе такого представить.

Она сейчас такая очаровательная. Кроме того, я почти уверен, что она выпила бы вишневое вино не задумываясь, если бы я поставил его перед ней.

Они с Шерри допивают вино, и когда официантка спрашивает, нужно ли повторить, обе говорят «да».

– Значит, ты любишь книги, если работаешь в библиотеке, – говорит Шерри.

– Я люблю книги больше, чем большинство людей, – говорит Анника.

Нейт и Шерри сдерживают вежливый смех, но в их реакции нет ничего покровительственного. Очень приятно быть с женщиной, которая знает, чего хочет. Были времена, когда поведение Лиз было таким же хамелеонским по своей природе, как и поведение Анники, но в случае моей бывшей жены это было не столько попыткой приспособиться, сколько манипулированием конкурентами или оппонентами. С моей стороны нечестно извинять одну, осуждая другую, но я все равно это делаю.

Наш ужин проходит без происшествий. Когда мы заканчиваем основные блюда, никто не соглашается на предложенный официанткой десерт, поэтому Нейт заказывает напитки по третьему кругу. Анника еще не закончила второй бокал. Щеки у нее пылают, и она откидывается на спинку стула, забыв про обычную свою позу с прямой спиной, какую принимает в социальных ситуациях. Нейт, Шерри и я, вероятно, чуть навеселе, но, учитывая габариты Анники и то, как плохо она переносит алкоголь, она, пожалуй, ближе всех к настоящему опьянению. Я никогда не видел, чтобы она столько пила, и, допив второй бокал, Анника с опаской смотрит на третий.

– Ничего страшного, если ты не хочешь пить, – говорю я Аннике, кивая на ее бокал.

– А я и не хочу.

То, как решительно она это произносит, напоминает мне, что я не должен автоматически предполагать, что она нуждается в моей помощи.

Может, Анника и не хотела больше пить вино, но то, что она уже выпила, все еще сказывается. Я задаю Шерри несколько вопросов о ее работе, и девушка упоминает грант, на который надеется получить одобрение.

– Но убедить босса нелегко, тут уйма проблем.

– Никогда не позволяй сказать тебе «нет» тому, у кого нет власти сказать «да», – внезапно произносит Анника.

Теоретически это так, но в данном случае я почти уверен, что у босса Шерри есть власть сказать и то и другое.

– Что это было? – спрашивает Шерри. Ее голос звучит неуверенно, как будто она не вполне понимает, какой оборот принимает разговор.

– Афоризм Элеоноры Рузвельт, – говорит Анника. – Знаешь их?

– Знаю несколько, – откликается Шерри.

– Моя лучшая подруга подарила мне целую книгу с ними. «Делай каждый день что-нибудь такое, что тебя пугает», вот что помогло мне дожить до тридцати. «Делай то, что считаешь правильным, потому что тебя будут критиковать в любом случае».

До этой минуты Анника так хорошо справлялась, и все могло бы сойти незамеченным, если бы она поделилась только одной или двумя цитатами. Но как только Анника заводится на тему, которая ее интересует, ей трудно остановиться. Она одним за другим выстреливает афоризмами, щеки у нее порозовели от вина и энтузиазма. Анника сопровождает свои слова жестами и с каждой секундой жестикулирует все отчаяннее. Шерри и Нейт ведут себя так же вежливо, как и во время ужина, но Анника вдруг резко замолкает, и румянец возбуждения сменяется краской смущения, когда она понимает, что потеряла бдительность и полностью вышла за рамки сценария.

Никто не знает, что сказать, в том числе и я сам.

Пока я пытаюсь решить, как лучше поступить, Шерри наклоняется к Аннике и сжимает ее руку.

– Все в порядке, у меня есть племянник, который во многом как ты.

Возможно, впервые в жизни на наших с Анникой лицах отражается равный шок. Ее гнев скоро уступает место мучительному смущению, и она вскакивает из-за стола и выбегает из зала.

– Извини, мне очень жаль, – говорит Шерри. – Наверное, мне тоже не следовало пить этот последний бокал. Я сболтнула, не подумав.

– Все в порядке. Просто она редко об этом говорит.

Даже со мной.

– Дай мне знать, сколько с меня, – говорю я Нейту. – Я рассчитаюсь с тобой завтра. Было приятно познакомиться, Шерри.

Я отодвигаю стул, хватаю сумочку Анники и выхожу за ней следом. Она все еще снаружи на тротуаре, переминается с ноги на ногу и чуть подпрыгивает. Я не пытаюсь ее успокоить. Мне хочется утешить ее и вытереть слезы, которые катятся по ее щекам, но вместо этого я ловлю такси и, когда оно подъезжает, заталкиваю Аннику внутрь, сажусь сам и диктую водителю ее адрес.

28. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

К тому времени, когда такси подъезжает к дому Анники, ее слезы утихают, она делает несколько глубоких медленных вдохов. Мы заходим в квартиру, она садится на диван и сворачивается клубком. Анника не смотрит на меня. Я сажусь рядом с ней и жду. Проходит целых пять минут, прежде чем она решается заговорить:

– Я хотела только показать тебе, что я изменилась. Что я уже не тот человек, каким была в колледже. – Тон у нее такой, словно она признает свое поражение.

– Ну знаешь что? Ты не так уж сильно изменилась. Ты все та же девушка, в которую я влюбился, когда мне было двадцать два года. И вот тебе еще кое-что: мне нравится эта девушка и всегда нравилась, и я никогда не говорил, что хочу, чтобы она изменилась.

Анника с любопытством поворачивает ко мне голову.

– Шерри не следовало говорить такое, – продолжаю я. – Это было невероятно бестактно с ее стороны. Неужели ты правда думала, что я не знаю?

Лицо у нее становится совсем печальное. Вот дерьмо! Она действительно так думала.

– Я так стараюсь быть как все. Я часами изучаю, как полагается себя вести. – Она изображает пальцами кавычки вокруг последних трех слов. – И я вечно делаю что-нибудь не то! Знаешь, каково это? Это самое неприятное, что есть на свете.

– Я даже представить себе не могу, каково это, – признаюсь я.

– Словно бы у всех и каждого вокруг есть экземпляр сценария жизни, но тебе такого экземпляра не дали, так что приходится пробиваться вслепую, наугад и надеяться, что получится. Но по большей части все равно ошибаешься.

– Моя бывшая сама сценарии могла бы писать. Она была экспертом по части менеджмента ситуаций, как в бизнесе, так и просто в общении. А если речь заходила о сочетании того и другого, так тем лучше, потому что в этих играх она была прямо-таки суперзвездой и не позволила бы кому-то себя затмить, даже своему мужу.

Особенно своему мужу.

– Но знаешь, что еще? Лиз проехала бы мимо раненого животного на обочине шоссе, если бы остановка хотя бы отдаленно помешала ее планам. Хотя нет, она бы ни за что не остановилась, даже будь у нее все время на свете.

– Неправда!

Теперь Анника плачет. Из-за моей бесчувственной аналогии она сейчас может думать только об этих гипотетически сбитых животных.

– Я просто хочу сказать, что то, как человек ориентируется в мире, не может быть важнее того, кто он как личность.

– Как ты можешь хотеть быть с кем-то вроде меня? Как ты смог влюбиться в ту, кто ведет себя так, как я?

– Это было проще, чем ты думаешь.

Она усмехается, как будто мне не верит.

Анника поделилась со мной многими горькими истинами. Возможно, пришло время и мне кое в чем признаться.

– Кое-что в твоем обществе всегда заставляло меня чувствовать себя лучше.

– Потому что ты, по крайней мере, не такой, как я?

– Нет, но, когда мы встретились, я был очень не уверен в себе. Я решил, что с тобой у меня хотя бы будет шанс.

Она выглядит потрясенной, а я, выдохнув, запускаю руки в волосы.

– Но очень скоро я понял, что сильно переоценил свои шансы и что мне придется немало потрудиться, чтобы тебя завоевать, потому что в тебе нет ничего легкого. Поэтому, когда ты подпустила меня к себе, все стало особенным. Я смотрел, как ты выбираешься из своей скорлупы, и узнал о тебе так много хорошего, в том числе и то, как ты меня страстно любишь. Я никогда не сомневался в твоей преданности, даже когда хотел, чтобы ты показала людям, что на самом деле чувствуешь ко мне. Я знал, что никогда не причиню тебе вреда.

Она снова отворачивается.

– А что, если где-то есть другая женщина, нечто среднее между мной и Лиз?

Ее вопрос больно меня задевает, потому что я сам думал об этом. Неприятно в таком признаваться, но она права.

– Может, и есть. Но нет никакой гарантии, что я найду ее, и уж точно нет никакой гарантии, что она тоже в меня влюбится.

– Ты можешь заполучить любую.

– Это не значит, что я могу сделать так, чтобы она со мной осталась. Лиз мне изменяла. Это было в тот период, когда мы все еще пытались наладить совместную жизнь, прежде чем отказались от семейного психотерапевта, который мало чем нам помог, и обратились к адвокатам. Нет, я не прочел случайно какое-то письмо, которое мне не полагалось видеть, ничего такого. Она сама откровенно призналась. Это был какой-то парень, с которым они вместе работали, а призналась она мне по одной простой причине: она знала, что это причинит мне боль. И получилось все именно так. Я всегда знал, что ты никогда такого не сделаешь. Знал, что если мы помиримся, то есть шанс, что я однажды снова тебя потеряю, но если такое случится, это будет не из-за другого мужчины. Это будет из-за тебя самой. Из-за того, что творится в твоей голове. Ты можешь впустить меня до конца? Ты можешь мне прямо сказать, с чем ты борешься, что чувствуешь? Я уже почти обо всем сам догадался и хочу, чтобы ты знала: мне все равно, что иногда тебе нужна помощь.

– Тина сказала, что я, вероятно, страдаю какой-то формой аутизма. Высокофункциональное расстройство, но все же… Я могу пройти тест, чтобы узнать наверняка, но зачем? Он же ничего не изменит.

– Я тоже думаю, что никакого прока от него не будет. Какая от него польза?

– Тина сказала, что это поможет мне обрести покой.

– Тогда ты должна его пройти.

Анника колеблется.

– А вдруг окажется, что, пройдя обследование, я обнаружу, что не выпадаю за спектр нормального? Что я действительно больна. Не знаю, смогу ли я с этим справиться.

– Никакая ты не больная.

– Да ладно тебе, Джонатан. Всю свою жизнь я была просто образцовой девушкой со странностями. Дело не в том, что люди вроде меня не понимают, какими нас видят другие. Но для нас вы – странные, и мы – те, кто должен измениться, если хотим, чтобы нас воспринимали нормально.

– Ты преодолела много трудностей, чтобы стать такой, какая ты есть сейчас. Тебя преследовали и мучили. Тобой пытались воспользоваться. Просто сердце разрывается от мысли, что люди относятся к другим так ужасно.

– Я не хочу, чтобы ты был со мной, потому что тебе меня жаль.

– Я не испытываю к тебе жалости. Я тобой восхищаюсь. Требуется невероятная сила, чтобы сделать то, что сделала ты, и ты заслуживаешь каждой крупицы счастья, какая может тебе выпасть.

– Это наследственное. – Она произносит это спокойно.

– Я знаю это с того самого дня, как ты познакомила меня со своим отцом.

– Ты еще пожалеешь об этом. Целую жизнь с такой, как я. Завести со мной семью… На тебя свалится больше, чем ты ожидал. Так было с моей мамой.

Возможно, это самая интуитивная вещь, которую она когда-либо мне говорила. Вероятнее всего, Аннике трудно понять, что я чувствую, трудно сопереживать мне, но она вполне способна понять, что с ней творится.

– Сожалеть я буду на самом деле, только если упущу еще одну возможность узнать, есть ли у нас все необходимое, чтобы пройти этот путь. Мне казалось, мы выстроим совместную жизнь после колледжа, но ты передумала. Как по-твоему, не пора ли поговорить об этом? Потому что, если ты собираешься избегать всех трудностей и неприятных воспоминаний, я не знаю, как нам снова быть вместе. А я хочу этого. Очень хочу. Так ты сможешь?

Анника кивает.

– Я знаю, что вела себя неправильно, но я была так опустошена.

– Я знаю. Да и я тоже.

Я притягиваю ее к себе и прижимаюсь лбом к ее лбу, как делал много лет назад. Наши глаза закрыты, и мы сидим так, пока ее дыхание не замедляется, и я чувствую, как она вздыхает с облегчением.

– Ну давай же. Это же я, Анника.

– Всегда был только ты, – говорит она и прижимается губами к моим.

Мы можем поговорить позже. Мы и поговорим позже. Но сейчас я хочу только одного. Я ждал уже десять лет и больше не могу ждать.

Мы размыкаем губы и дарим друг другу глубокий поцелуй. Это не те поцелуи, которыми обмениваются на публике, и в них есть грубость, которой не было в колледже. Тогда я обращался с Анникой так осторожно, точно она из стекла и может разбиться. Теперь она стала сильнее. Возможно, она так не думает, но это так. Я вижу ее силу во многих вещах. Я чувствую, как ее руки сжимают мои.

Мы принимаем горизонтальное положение. Маленький диван не идеален для какой-либо сексуальной гимнастики, но это ничуть нам не мешает. Я вдыхаю волны ее аромата, зарываясь лицом в ее шею, пока целую ее. Анника выгибает спину, когда я снимаю с нее топ и лифчик. Я провожу большими пальцами по ее соскам, чуть нажимая, как делал всегда, и она стонет. У ее пышной юбки эластичный пояс, так что ее легко снять одним быстрым движением. То же самое и с ее бельем. Плевать, что диван неудобный, потому что теперь, когда она обнажена, я не хочу останавливаться ни на минуту. Анника раздвигает ноги, и я улыбаюсь – не только из-за открывшегося вида, но и потому, что это та девушка, которую я помню. Мне нравится, насколько она раскрывается со мной. Когда мы были моложе, нам потребовалось некоторое время, чтобы дойти до той стадии, когда Анника почувствовала себя достаточно комфортно, чтобы расслабиться со мной. Как только она это сделала, я понял, что она доверяет мне больше, чем кому-либо в мире. И правильно, потому что я никогда не дам ей повода думать иначе.

Не отрываясь от моих губ, Анника пытается раздеть меня. Это забавно, учитывая, как нам мешает короткий диван. Она продолжает сражаться с моей одеждой, потому что ей, как и мне, хочется, чтобы все получилось. Она обнимает меня за плечи, и я снова улыбаюсь, потому что она не забыла, как я люблю, когда ко мне прикасаются.

Пошарив на полу, я выуживаю из кармана джинсов бумажник. Я мог бы спросить Аннику, принимает ли она противозачаточные средства, но я бы все равно воспользовался презервативом, и не только ради безопасного секса. Если кто и поймет мои доводы, так это Анника.

На самом деле есть только одна позиция, в которой у нас, пожалуй, получится, и когда я тянусь к ней, она забирается сверху, как будто читает мои мысли, сжимает меня бедрами и опускается так быстро, что я издаю стон от наслаждения.

Я улыбаюсь Аннике.

– И ты еще утверждаешь, что никогда не знаешь, о чем я думаю?

Она тоже смеется, но наш смех затихает, слышен только мой шепот о том, как мне с ней хорошо, сколько времени прошло и как сильно я по ней скучал.

29. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1992

Я очнулась от беспокойного сна, окончательно проснувшись около шести утра. Джонатан крепко спал рядом со мной, одной ногой касаясь моей. После полуночи я то и дело просыпалась, потому что постоянная тупая боль внизу живота не давала мне покоя. Я сменила позу, закрыла глаза и сделала все возможное, чтобы облегчить дискомфорт, но ничего не помогало. Месячные начались неделю назад, не такие обильные, как обычно, и немного темнее, но боль в спине наконец прошла. Дискомфорт, который я испытывала от боли в спине, бледнел по сравнению с тем, что происходило сейчас в моем животе, и, казалось, боль за последние пятнадцать минут значительно усилилась.

Около семи я пошла в туалет, решив, что как раз это мне нужно, хотя в туалет мне на самом деле не хотелось. У меня болело плечо, и, пока я шла, ощущение было странное, голова кружилась, как будто я вот-вот упаду в обморок. Я держалась за стену и крепко ухватилась за дверной косяк, когда включила свет в ванной. На мне были хлопчатые бикини и футболка Джонатана, которую я экспроприировала. Стоило мне выпрямиться, как сила тяжести взяла свое, и, пропитав мои трусы, кровь потекла по внутренней стороне моих ног. Может быть, у меня снова начались месячные и боль вызвана спазмами? В глазах у меня потемнело, помню, как мне удалось выкрикнуть имя Джонатана, а потом я рухнула на пол.

Сомневаюсь, что я пробыла без сознания больше нескольких секунд, а когда пришла в себя, Джонатан уже лежал на полу рядом со мной.

– В чем дело? Что случилось?

Он пытался помочь мне сесть ровно.

– О господи, Анника, скажи мне, что случилось?

Я не могла ответить, потому что боль, пронзившая мой живот, лишила меня дара речи. Вместо этого я закричала.

Джонатан положил меня обратно на пол и куда-то побежал.

Я пришла в себя, когда санитары надевали на меня кислородную маску.

– Анника, я здесь. Все будет хорошо, – сказал Джонатан где-то вдалеке.

Я услышала голос Джонатана. Он стоял рядом с дверью, руки у него были перемазаны кровью. На нем были шорты, и ноги у него тоже были в крови. Я была уверена, что меня уронят, пока меня несли на носилках вниз по лестнице, а потом ощутила стук, с которым разложилась каталка и колеса ударились о тротуар. Затем меня покатили к машине «Скорой помощи», ожидавшей с открытыми задними дверями. Волна боли накрыла меня с такой силой, что я начала истерически рыдать. Пока меня грузили в машину, я пыталась сказать кому-нибудь, что, кажется, умираю. Я попыталась объяснить санитарам, как мне холодно, потому что мне казалось, что вместо крови у меня ледяная вода, которая почему-то бежит по моим венам, но я, должно быть, только поду-мала, что все это сказала, потому что никто не ответил. Как только каталка до конца заехала внутрь, санитары захлопнули двери и машина сорвалась с места, завывая сиреной.

В больнице медсестра все время спрашивала, знаю ли я, какой у меня срок. Мне было трудно сосредоточиться, и вокруг было множество людей, которые снимали с меня футболку и трусы, измеряли давление. Я попыталась сказать, что нет, я не беременна, потому что принимаю таблетки и недавно у меня случились месячные, но меня то и дело перекладывали и теребили, привезли какой-то аппарат и водили палочкой по моему животу. Позже я узнала, что УЗИ не дало однозначного результата, потому что в брюшной полости у меня было так много крови, что врачи ничего не смогли увидеть.

Казалось, все вокруг кричат. Медсестры давали какие-то указания, а Джонатан пытался сообщить им нужную информацию. Я то приходила в себя, то снова проваливалась в черноту, когда мой пульс и кровяное давление падали опасно низко. Потом Джонатана заставили уйти, и я попыталась крикнуть им, что хочу, чтобы он остался, но я слишком замерзла и слишком устала.

Меня отвезли в операционную, где провели срочную операцию, чтобы остановить кровотечение. Я определенно была беременна, и то, что я приняла за месячные, на самом деле было первым признаком того, что все пошло не так. Эмбрион начал развиваться в фаллопиевой трубе, и когда он стал слишком большим, труба лопнула. Скорее всего, прямо перед тем, как меня погрузили в машину «Скорой помощи».

Врачи не смогли его спасти.

30. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1992

Когда я очнулась, у моей постели стояли родители и Джонатан. Ситуация была очень серьезной, и я нуждалась в переливании крови, но к тому времени, когда мои родители прибыли в больницу, мое состояние стабилизировалось. Из-за того, что у меня разорвалась фаллопиева труба, врачам пришлось прибегнуть к более инвазивной процедуре, чем потребовалась бы, если о внематочной беременности узнали бы раньше. Им пришлось оперировать меня, вместо того чтобы делать лапароскопию, и из-за этого, по их словам, мне придется провести в больнице несколько дней, а полное выздоровление займет до шести недель.

Дженис тоже пришла. Подруга обняла меня и заплакала так сильно, что я спросила, все ли с ней в порядке.

– Я так волновалась, когда мне позвонил Джонатан. Мне очень жаль. – Она повторяла это снова и снова.

Я не знала, о чем Дженис могла сожалеть, потому что это ведь все моя вина. Джонатан предусмотрительно прихватил мою сумочку, прежде чем последовать за санитарами вниз по лестнице. Он счел, что в моем бумажнике будет лежать страховая карточка, и так оно и было. Но там были и мои противозачаточные таблетки, и персоналу больницы не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу, что я довольно часто пропускала прием. Я была почти уверена, что принимаю их каждый день, потому что намеревалась четко следовать инструкции. Я не забывала нарочно и не хотела ребенка, потому что едва могла позаботиться о себе. Я просто забыла, как иногда забывала причесаться, позавтракать или вынести мусор. А в случае с таблетками я забывала столько раз, что забеременела.

Мои родители находились в больнице круглые сутки, а затем уехали в отель, который сняли неподалеку, чтобы не совершать каждый день четырехчасовые поездки домой и обратно. Джонатан оставался рядом со мной и уходил лишь ненадолго, только чтобы сходить дома в душ и переодеться. По ночам он спал в кресле у моей кровати, а я то погружалась в туман от болеутоляющих, то выныривала из него. В первую же ночь, когда мои родители наконец-то уехали, получив от доктора достаточно заверений, что мне больше ничего не грозит, он крепко сжал мою руку в своей, и в его глазах стояли слезы.

– Я так испугался, Анника.

– Я тоже.

Но я не сказала ему, что мое горе от того, что случилось, перевешивало страх перед тем, чего не случилось. В моменты просветления я думала о ребенке, растущем в моей фаллопиевой трубе. Врач сказал мне, что при внематочной беременности нет никакого способа спасти ребенка, но правда заключалась в том, что я никоим образом не была готова к такому.

Но это не помешало моему сердцу разбиться из-за крошечного живого существа, у которого не было ни единого шанса.

Дженис принесла мне пижаму и помогла переодеться в ванной, оставив родителей и Джонатана болтать в моей палате.

– Я знаю, что ты, наверное, его ненавидишь, – сказала Дженис, снимая с меня больничный халат и помогая мне надеть верх от пижамы с длинным рукавом. Она растянула пояс штанов, и я шагнула в них – очень осторожно, потому что даже легкое движение вызывало болезненное, тянущее ощущение в моем шраме.

Вообще-то я ничего не имела против больничных халатов. Они были свободными и довольно мягкими, вероятно, от многократных стирок. Больше всего в больнице я ненавидела звуки и запахи. Резкий запах антисептика и повторяющиеся объявления по громкоговорителю нарушали то подобие спокойствия, которого мне удавалось достичь. Я хотела только одного – заснуть. Сон был единственным известным мне способом сбежать от этого кошмара. Но это не мешало медсестрам каждый час приходить и тормошить меня, измерять температуру и кровяное давление. Мой шрам тоже нуждался в специальном уходе, чтобы избежать инфекции. После того как удалили катетер, медсестра помогла мне в первый раз пойти в туалет. Тогда я мельком заметила линию воспаленных красных швов и решила, что никогда больше не буду смотреть вниз.

Дженис открыла дверь и обняла меня за плечи, помогая выйти из ванной. У меня все еще кружилась голова, и медсестры предупредили, что я могу вставать с постели, только если кто-нибудь будет рядом.

– Я сказала твоей маме, что поговорю со всеми твоими преподавателями и узнаю, чем они могут помочь, чтобы ты не слишком отстала за эти последние недели семестра, – сказала она. – Уверена, тебе позволят сдать работы попозже и сделают еще какие-нибудь поблажки перед выпускными экзаменами.

Я промолчала, потому что могла сосредоточиться только на чем-то одном, и в тот момент я хотела только, чтобы Дженис усадила меня на кровать.

– Я приеду, как только закончатся занятия в пятницу, – сказал Джонатан в тот день, когда меня выписали.

– Куда приедешь?

– К тебе домой. Я хочу быть рядом.

– О’кей, – сказала я.

Я все еще чувствовала себя слабой и хотела только попасть домой и заснуть, но было бы хорошо, если бы Джонатан был рядом.

Приехали мои родители, и пока мы ждали выписки, Джонатан сказал:

– Можно мне навестить Аннику в эти выходные?

– Конечно, – ответила мама.

Когда медсестра сказала, что я могу идти, отец пошел, чтобы подогнать машину.

– Я выйду на минутку в коридор, – сказала мама.

Джонатан притянул меня к себе и крепко обнял. Впрочем, я не возражала. Когда он отпустил меня, то поцеловал в лоб.

– Я люблю тебя. Все будет хорошо.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я, но промолчала относительно второй его фразы, потому что не верила, будто когда-нибудь все снова будет хорошо.

Я забралась на заднее сиденье родительской машины, легла поперек и заснула.

– Что тебе принести? – спросила мама, уложив меня в постель, как ребенка.

Духи, которые Джонатан подарил мне на Рождество и которые я так бессердечно оставила дома, стояли прямо передо мной, и я попросила маму передать их мне.

Я сжала флакон духов в руке и плакала до тех пор, пока не заснула от горя из-за случившегося и из-за ребенка, которого мы с Джонатаном создали и потеряли.

Джонатан приехал в пятницу, как и обещал, и сидел у моей постели, когда я очнулась от очередного забытья. Он откинул волосы с моего лица.

– Как поживает моя Спящая красавица?

Я улыбнулась, потому что его лицо было немногим, что все еще доставляло мне радость. Он откинул одеяло и забрался ко мне в постель, а я уткнулась головой в небольшую ямку между его шеей и плечом.

– Я в порядке, – сказала я, хотя никогда раньше не лгала ему.

После этого вся последующая ложь давалась легче.

Дверь открылась поздно вечером в субботу.

– Анника? – окликнул Джонатан практически шепотом.

– Я не сплю, – сказала я.

Когда Джонатан приехал, мама отнесла его вещи в комнату Уилла, но мои родители были не слишком строги в таких вещах, и я знала, что мама не станет поднимать шум, даже если застанет нас вместе в одной кровати. Когда вошел Джонатан, я не спала, потому что продремала большую часть дня. Вместо этого я лежала в постели, размышляя, во что превратилась моя жизнь. Ошибки других людей казались ничтожными по сравнению с теми, что совершила я. Мои, казалось, все разрастались и разрастались, и теперь они причиняли боль другим людям.

Джонатан скользнул ко мне под одеяло.

– Я знаю, что нагонять будет нелегко, но ты справишься. Ты можешь окончить колледж и приехать в Нью-Йорк вовремя.

У Джонатана были большие планы и цели, к которым он стремился еще со школы. Я была не настолько наивна, чтобы не понимать, как мое участие в его жизни может негативно на них повлиять. Даже если бы мне удалось вовремя закончить учебу, я была бы только помехой для него и никогда не смогла бы пробиться в Нью-Йорке. И если быть честной с самой собой, то даже думать об этом казалось невыносимо утомительным. Мне понадобится гораздо больше времени, чтобы оправиться не только от физических последствий случившегося, но и от эмоциональных.

У меня просто не осталось ничего, что я могла бы кому-то дать, даже Джонатану, которого, как я наконец поняла, я любила гораздо больше, чем когда-либо любила Мистера Боджэнглза.

Накрывшая меня пелена депрессии была тяжелой, темной и душащей. Я практически не выходила из комнаты, только ездила на медицинские осмотры, и то только потому, что мать пригрозила, что отец насильно отнесет меня в машину. В больнице мне дали с собой пузырек обезболивающих таблеток, но мама убрала их в шкаф, когда я сказала, что справлюсь с болью без них. Я могла бы пойти в ванную, открыть шкаф и проглотить их все разом. Я бы погрузилась в сон, лучше всех предыдущих. Вечный сон. С такими мыслями я провела целых два дня. Прокручивала их в голове. Это было бы так просто! Наверное, даже больно не будет.

Я даже вылезла из-под одеяла и собралась в ванную, когда в комнату вошел папа, чтобы узнать, как я себя чувствую. Он всегда разговаривал мало, а в тот день вообще ничего не сказал, но придвинул стул к моей кровати и взял меня за руку. Папа неплотно держал ее в своей гладкой, сухой ладони, а по моим щекам текли слезы. Он просидел со мной весь день.

Я никогда никому не говорила, что именно отец стал для меня спасательным кругом и той ниточкой, которая связала меня с жизнью, но после я попросила маму избавиться от таблеток, потому что они мне больше не нужны.

Джонатан наконец решил открыто поговорить со мной, когда стало ясно, что я не сделала ничего из того, что обещала.

– Я знаю, что ты все еще поправляешься, но ты не сможешь наверстать упущенное, если даже не попытаешься начать.

Я ничего не ответила.

– Анника, мне нужно, чтобы ты поговорила со мной.

– Я хочу, чтобы ты поехал в Нью-Йорк, тебя ведь там ждет работа. Я вернусь в колледж следующей осенью, а когда закончу учебу в декабре, обещаю, что присоединюсь к тебе.

Таким разбитым и подавленным я еще никогда его не видела.

– Я очень хочу тебе верить, – только и сказал он.

Так в субботу, ясным майским днем, Джонатан получил диплом.

На следующий день он сел в самолет до Нью-Йорка, где собирался перекантоваться на диване у какого-то друга, пока ищет работу и подыскивает нам жилье. В списке выпускников моя фамилия не значилась. Мне предстояло повторить семестр, чтобы завершить высшее образование. Позже Дженис рассказала мне, что разговаривала с Джонатаном после церемонии.

– Я пригласила его с мамой к себе домой на ужин, ведь приехали мои родители, но он наотрез отказался.

– Как он выглядел? – спросила я.

– Не таким счастливым, как следовало бы.

На смену маю пришел июнь, потом июль. Возможно, я и решила остаться в живых, но мама все равно была недовольна, потому что я все еще слишком много спала.

– Ты не можешь и дальше лежать в постели и позволять жизни проходить мимо! – прикрикнула она на меня однажды.

– Ты что, про эту жизнь? – крикнула я в ответ, указывая на четыре стены. – Я только и приспособлена к жизни в этой комнате. – Я указала на дверь, на окна. – Ненавижу все, что там происходит. Все, что там есть, – отстой! И знаешь почему? Потому что ты никогда не говорила мне, чего ожидать. Ты никогда не помогала мне обзавестись навыками выживания. Ты просто… Вы с отцом позволили мне остаться в доме, играли со мной в школу, изолировали от всего, а затем отправили в колледж, совершенно неподготовленную. Дженис – единственная, кто хоть чему-то научил меня в реальной жизни.

«И Джонатан», – добавил тихий голос у меня в голове.

– У меня не было выбора. Я не могла позволить тебе остаться в той школе, позволить тем сучкам мучить тебя или снова причинять боль. Седьмой класс! – воскликнула она. – Как дети могут быть такими жестокими в столь юном возрасте? Мне пришлось забрать тебя, оставить дома, где ты будешь в безопасности.

Никогда раньше мама при мне не ругалась! И она ошибалась, потому что девочки были хуже, чем «сучки». Они были злыми.

Мама присела на край моей кровати.

– Твой отец рассказывал мне о том, как в детстве он страдал от преследований и издевательств, и о том, что никто ничего не предпринимал, потому что считалось, что мальчики сильные и должны учиться выдержке. Я поклялась, что никогда не позволю, чтобы с тобой случилось нечто подобное. Когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети, ты поймешь.

– Если они вообще у меня будут, – сказала я.

– У тебя все еще есть вторая фаллопиева труба. Родишь, если захочешь. – Она вытерла слезу в уголке глаза. – Я начала готовить тебя к жизни за стенами этой комнаты с того самого дня, как ты родилась. Я делала то, что считала правильным, и делала это до тех пор, пока была такая возможность. Ты была готова, и единственное, что я могла для тебя сделать, – это отправить тебя в мир. Думаешь, мне не было страшно? Неужели ты думаешь, что я хотела доверить твое благополучие восемнадцатилетней девушке? Кому-то, кто была практически чужой для нас обеих?

Я понятия не имела, о чем говорит моя мама.

– Что ты имеешь в виду?

– На следующий день после того, как нам прислали сведения, с кем ты будешь жить в общежитии, я позвонила матери Дженис. Руки у меня дрожали, пока я набирала номер, потому что я не знала, как она отреагирует на то, о чем я собиралась ее попросить. Я просто хотела, чтобы за тобой кто-то присматривал. Я собиралась просить Дженис о слишком многом, и хотела убедиться, что ее мать не возражает. Она согласилась, и Дженис тоже. Помнишь, как через три недели после начала учебы ты попросила нас тебя забрать? Я тогда позвонила в твое общежитие, к счастью, трубку подняла Дженис.

Я вспомнила тот день. Зазвонил телефон, и Дженис вышла с ним в коридор. Потом предложила сходить в столовую студенческого союза за лимонадом. Потом мы нашли шахматный клуб.

– И пока ты не решила, будто она была твоей подругой только потому, что я об этом попросила, я хочу, чтобы ты знала, что Дженис любит тебя как сестру, которой у нее никогда не было. Помню, как после твоего первого курса я позвонила ей спросить, не подумает ли она о том, чтобы снова поселиться с тобой, а она ответила: «Линда, я не могу себе представить, что буду жить с кем-то еще. Анника – настоящий друг». Она много раз говорила мне, как ты ей дорога и как много значит для нее твоя дружба.

Теперь мы с мамой обе вытирали глаза. Ничем не измерить, как я благодарна Дженис, благодарна, что она есть на свете, благодарна за то, что она сделала, чтобы помочь мне окончить колледж.

– Ты много замечательного способна дать людям, Анника. Ты честна и преданна. Не все это оценят, и есть люди, которые все равно будут тебя недолюбливать. Жизнь никому не дается легко. У всех есть свои проблемы. Мы все сталкиваемся с трудностями. Именно то, как мы их преодолеваем, делает нас теми, кто мы есть.

Тогда я была еще слишком молода, слишком эгоцентрична, слишком подавлена травмой потери ребенка и ежедневной борьбой за возвращение к прежней жизни, чтобы понять, что моя мать сделала мне величайший подарок, какой только могут дать ребенку родители. Но годы спустя я осознала и оценила, что все, на что надеялась моя мать, осуществилось только потому, что она выпустила меня из гнезда, и пусть я перенесла кое-какие травмы, ее метод по большей части сработал.

– Тебе всегда придется временами делать то, чего ты не хочешь, и для тебя это будет труднее, чем для твоего брата, Дженис, Джонатана или для меня. Но я искренне верю, что в твоей жизни всегда найдутся люди, которые помогут. Они будут любить тебя такой, какая ты есть.

Только когда мама ушла, я сообразила, что она не включила в этот список моего отца.

31. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1992

В августе 1992 года я вернулась в кампус Университета Иллинойса на осенний семестр. Я сняла однокомнатную квартиру в том же доме, где когда-то жили мы с Дженис. Джонатан был первым, кто оставил сообщение на моем новом автоответчике.

– Привет, это я. Надеюсь, ты уже устроилась. У меня есть хорошие новости. Наконец-то я нашел для нас квартиру. Я не собираюсь лгать, Анника, это сущая помойка. Но я же предупреждал, что так оно и будет. По крайней мере, нам не придется спать на диване у моего приятеля, а это уже что-то. Когда приедешь сюда, мы как-нибудь вместе все наладим. В любом случае у меня не так много времени, чтобы заниматься квартирой сейчас. Тут как соревнование: кто первым придет на работу утром и последним переступит порог вечером. И в выходные тоже. Уверен, так будет не всегда. Позвони мне, когда сможешь. Очень по тебе скучаю. Я люблю тебя.

Я посмотрела на часы и перезвонила, хотя знала, что его, скорее всего, не будет дома.

– Привет, это Анника. Я полностью перевезла вещи. Квартира хорошая. Она очень похожа на мою старую. Рада, что ты нашел себе жилье и не нужно больше спать на диване. Я тоже по тебе скучаю. Я люблю тебя, Джонатан.

Он все еще планировал, что однажды я присоединюсь к нему, но я не могла думать о будущем. Даже в настоящем попытки снова встать на ноги отнимали у меня все силы, а переезд в Нью-Йорк означал бы необходимость начать все сначала. Даже при том, что Джонатан будет рядом и будет мне помогать, при одной только мысли об этом на меня наваливалась усталость. Я могла держаться только за настоящее, а об остальном придется побеспокоиться позже.

Несколько недель спустя, выходя из лекционного зала, я столкнулась с Тимом, членом нашего шахматного клуба. Было слишком поздно отворачиваться или делать вид, что я его не заметила, что было моим единственным способом избежать встречи с людьми, с которыми я не хотела разговаривать.

– Привет, Анника, – сказал он. – Я думал, ты закончила учебу.

– Мне еще нужно закончить несколько курсов.

– Прошлой весной ты словно испарилась.

– У меня были кое-какие проблемы со здоровьем, – сказала я, надеясь, что он не попросит дальнейших объяснений. – Теперь я в порядке.

– Хорошо. Я рад это слышать. – Парень закинул рюкзак повыше на плечо. – Слушай, я опаздываю на занятия, но надеюсь, что увижу тебя в воскресенье в клубе. Ты пропустила пару первых встреч. Ты нам нужна.

– Ладно, – сказала я. – Тогда увидимся.

Но я не вернулась в шахматный клуб, и на этот раз рядом не было никого, кто мог бы меня уговорить.

Однажды в октябре я вернулась из библиотеки и обнаружила, что с замком на двери моей квартиры что-то не так. Когда я вставила ключ, замок не издал того звука, какой издавал раньше. Или все-таки издал? Я стояла в коридоре, снова и снова прокручивая в голове этот вопрос, пока поворачивала ключ и прислушивалась в ожидании щелчка, который так и не раздался. Куда бы я ни повернула ключ, дверь всегда легко открывалась.

Когда тем вечером зашло солнце, темнота, заполнившая мою квартиру, опустилась на меня, как чернильно-черная пелена тревоги. Я подсунула стул под ручку входной двери, а также под ту, что вела в мою спальню. Я урывками дремала с включенным светом, зарывшись под одеяло, как зверь в свое гнездо. Каждый звук был похож на шаги постороннего, медленно входящего в мою квартиру.

Каждый день на этой неделе, выходя из квартиры, я подолгу возилась с замком, надеясь услышать щелчок, с которым закрывается дверь. И с каждым днем, когда я не слышала щелчка, мой страх рос. Я перестала открывать шторы по утрам, потому что заходящее солнце и сопровождавшая его тревога нервировали меня до такой степени, что лучше было все время держать их закрытыми.

Дело не в том, что я не знала, что делать, а в том, что я не знала, как это сделать, и я была слишком парализована, чтобы спросить кого-то. Раньше такими вещами всегда занималась Дженис. Однажды, вернувшись из дома, куда уезжала на выходные, она обнаружила, что батареи не работают. Меня она нашла в постели: я лежала, натянув на себя три свитера, шерстяную шапочку и митенки. Кончики пальцев у меня были ледяными, мне было трудно переворачивать страницы книги в варежках, так что у меня не было выбора.

– В нашей квартире ниже нуля!

– Почему ты кричишь на меня?

– Потому что в нашей квартире ниже нуля.

– Ты это уже говорила.

– Я сейчас вернусь, – только и сказала Дженис.

Вернувшись, соседка сообщила мне, что управляющий дома позвонил в компанию по ремонту отопления, и к тому времени, когда мы проснулись на следующее утро, в квартире было уже больше двадцати. Я никогда не спрашивала ее, как она этого добилась, потому что, как только об этом позаботились, я забыла об этой проблеме.

Сделав несколько глубоких вдохов, я спустилась по лестнице в комнату управляющего, расположенную у входа в здание. Что, если я не смогу правильно объяснить проблему? Что, если мне скажут, что с замком все в порядке, а я просто слишком тупа и не знаю, как поворачивать ключ?

Передо мной в очереди стояла молодая женщина, которую я несколько раз видела в коридоре.

– Мне нужно оставить заказ на работы, – сказала она. – Кран на кухне протекает.

– Конечно, – ответил мужчина. – Просто заполните вот это.

Он протянул ей бланк, она что-то нацарапала на нем и вернула. Мужчина взглянул на него и сказал, что кто-нибудь зайдет попозже сегодня и посмотрит, в чем дело.

– Мне тоже нужно оставить заказ на работы, – сказала я, слова практически бессвязно сорвались у меня с языка, когда я подошла к стойке.

Он протянул мне такой же бланк, что и молодой женщине, и я записала свое имя и номер квартиры.

– Что-то не так с замком на моей двери.

– Просто отметьте это в заказе, и мы займемся этим немедленно. Вопросы безопасности всегда имеют приоритетное значение.

Я записала «сломан замок входной двери» и протянула ему бланк. Через несколько часов у меня были полностью функционирующий замок и полный покой. Это совсем не трудно, подумала я, ругая себя за то, что вела себя так беспомощно, вместо того чтобы решить проблему сразу.

На следующее утро я раздвинула все шторы и позволила солнцу наполнить квартиру светом.

Прозрение, что мир полон людей, которым я могла бы подражать, как это было с Дженис и Джонатаном, дало мне новую надежду. Едва я прозрела, то поняла, что все прямо у меня перед глазами. Надо просто посмотреть на человека в очереди передо мной за кофе. Обращать внимание на то, как одеты люди, чтобы меня никогда не застали врасплох перемены погоды. Подмечать реакции других людей и имитировать их ответы и речевые паттерны, язык жестов и поведение. Постоянная бдительность и повышенная тревога, что я так или иначе все испорчу, изматывали меня, но я не сдавалась.

И так как я всегда смотрела, всегда наблюдала, я замечала то, чего не хотела видеть. Студентки смеялись и болтали по дороге на занятия или вместе обедали в кафе, как когда-то мы с Дженис. Парочки шли рука об руку, останавливаясь, чтобы обменяться поцелуем на прощанье. Молодой человек нес девушку на спине по газону, а она смеялась и утыкалась лицом ему в шею. Один парень с моего курса всегда нежно целовал свою подругу в лоб, когда они расставались. Мне кажется, раньше у меня это было. От пустоты и боли, которую я чувствовала из-за отсутствия Джонатана, у меня дрожали губы и я смаргивала слезы.

Я составляла бесконечные списки, чтобы напомнить себе, что мне нужно делать ежедневно. Обычно так делала Дженис и когда мы жили вместе, я следовала ее примеру. Но Дженис тут больше не было, поэтому я проверяла и перепроверяла каждый пункт списка. Бросить чек за аренду в прорезь на металлическом ящике, установленном снаружи на двери арендной конторы. Оплатить коммунальные услуги. Купить продукты. Вынести мусор. Воскресными вечерами я выстраивала в ряд кружки на неделю и в каждую клала по одному чайному пакетику. Я выставила семь мисок для хлопьев и положила в каждую по ложке – так можно снимать по одной с полки каждое утро, чтобы насыпать хлопья и добавить молоко. Понедельник был для стирки. Среда – для уборки. В конце концов я научилась и полюбила жить одна. У меня всегда было тихо. Мой распорядок дня был абсолютно неизменным, и ничто никогда его не нарушало.

Хотя я в основном держала все под контролем, отсутствие человеческой поддержки меня утомляло. С Дженис я в любой момент могла поговорить по телефону, но звонки Джонатана – совсем другое дело. Я всегда перезванивала ему, но теперь мы даже больше общались с автоответчиками, чем друг с другом. В то время я говорила себе, что не хочу вторгаться в его жизнь, что делаю это ради него, но это была очередная ложь. Дело было не в том, что я все еще боялась, что буду мешать Джонатану, это нужно было мне самой, чтобы обрести собственные крылья.

Молоко, которое я достала из холодильника, чтобы залить хлопья, которые я решила съесть на ужин однажды вечером, пахло кислым. Хотя молоко всегда значилось в списке покупок, который я брала с собой в магазин, иногда я все еще забывала его купить. Солнце село, и я не хотела выходить, но хлопья уже были в миске, поэтому я надела пальто и вышла на улицу.

По дороге домой из магазина на углу я встретила мужчину, он потягивал что-то из фляжки, которую вытащил из кармана грязной джинсовой куртки. Он выглядел старше меня, возможно, работал в каком-нибудь из соседних баров. Он поднял фляжку в мою сторону и направился ко мне.

– Пойдем выпьем вместе, красавица, – сказал он.

Я ускорила шаг, отчаянно пытаясь увеличить расстояние между нами, но это его только подстегнуло.

– Давай, я не кусаюсь! – крикнул мужчина. – Если только ты не увлекаешься подобными вещами. – Теперь его голос звучал гораздо ближе.

На шее у меня висел свисток на цепочке, и, когда шаги стали громче, я вытащила его из-под рубашки и сунула в рот. Цепочка была серебряная, красивая, блестящая. Почти как ожерелье, хотя я никогда не носила ее поверх одежды.

Я почувствовала, как кто-то дернул меня за рукав, и, хотя его движение было мягким, я резко обернулась, и тихую улицу огласил пронзительный свист. Я дунула так сильно, как только могла, остановившись только для того, чтобы сделать глубокий вдох и снова дунуть. Все кругом побросали свои дела, кое-кто из прохожих подошел к нам ближе. Но за спиной у меня оказался не мужчина с фляжкой. За рукав меня дернул парень моего возраста, который сейчас поднял руки и закричал:

– Прости, я обознался, принял тебя за свою приятельницу.

– Нельзя так подкрадываться к людям! Это очень грубо.

– Господи Иисусе, успокойся уже!

Он повернулся на каблуках и зашагал прочь, как будто был страшно зол. На меня! Я огляделась по сторонам и спокойно опустила свисток обратно за ворот рубашки. Потом я пошла домой и съела свои хлопья.

Вы бы подумали, что свисток был идеей Дженис, но на самом деле она принадлежала моей маме. Свисток был последним, что она мне дала, прежде чем они с отцом сели в машину, чтобы вернуться домой после того, как перевезли меня в мою новую квартиру.

– Ты должна поднять шум, если случится что-то, что тебя испугает или подвергнет опасности, – сказала она. – Если не сможешь закричать, пусть свисток будет твоим голосом.

– Мне он не нужен, – сказала я, сунув его обратно в ее ладонь.

Зачем мама так меня пугает? От того, что она дала мне свисток, в голове у меня закружились мысли об опасностях, подстерегающих на каждом углу. Свисток был подтверждением, что в таком опасном месте людям вроде меня самим не справиться. «На сей раз не будет кого-то вроде Дженис, кто бы с тобой нянчился, Анника. Поэтому возьми свисток».

– Все равно возьми, – сказала она, надевая мне на шею цепочку. – Когда-нибудь он тебе пригодится, и ты будешь благодарна, что он у тебя есть.

Моя мать, как всегда, оказалась права.

Джонатан оставил последнее сообщение на моем автоответчике незадолго до Рождества. Свой переезд в Нью-Йорк я отложила на неопределенный срок, поступив в аспирантуру в Иллинойсе. Я наконец-то почувствовала, что контролирую свою жизнь, и доказала, что могу жить независимо. Переезд сейчас нарушил бы рутину, которая принесла мне большое спокойствие, раскачал бы лодку, над стабильностью которой я так усердно трудилась. «Мне просто нужно еще немного времени, – сказала я в трубку. – Я думаю, что должна закончить свое образование, прежде чем куда-то переезжать».

Теперь я слушала сообщение, которое он оставил для меня. Слезы текли по моим щекам. Это не должно было стать сюрпризом, даже я знала, что он не будет ждать вечно.

Хотя сердце у меня будто разорвалось надвое, я не жалела о своем решении. Но я дорого заплатила за свою независимость, и потерять Джонатана было тяжелее, чем все, что было до того, вместе взятое.

32. Анника

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1992

Уилл появился на пороге моей квартиры, чтобы отвезти меня домой на Рождество.

Я ожидала увидеть родителей, но, открыв дверь, обнаружила вместо них брата.

– Что ты здесь делаешь?

– И тебе счастливых праздников, сестренка.

– Мама сказала, что они с папой приедут.

– Ну да, конечно. Мама занята готовкой, а папа занят… ну чем он обычно занят. Дороги дерьмовые, и мне было скучно, поэтому я вызвался добровольцем.

– Ты никогда не приезжаешь так рано.

– Очевидно, в этом году так вышло.

Уилл взял мой чемодан, я заперла квартиру и последовала за ним к машине.

– Джонатан присоединится к нам на праздники? – спросил Уилл, выезжая на заснеженное шоссе.

– Нет. Все кончено.

Я никогда не произносила этого вслух. Теперь, когда я это сделала, все стало реально и больно. Я снова прокрутила в голове последнее сообщение Джонатана. Определенно кончено.

– Кстати, если тебе интересно. Дело не в том, что я не смогла удержать Джонатана. Дело в том, что я решила его отпустить.

Уилл никогда не бывал дома, когда наступало время украшать елку. Обычно мы с папой срубали ее и тащили обратно к машине, но в тот год было очень холодно, и Уилл велел родителям оставаться дома.

– Мы с Анникой справимся.

Мы поехали в тот самый питомник, где всю жизнь покупали деревья, и долго шли вдоль рядов, пока я не нашла идеальное дерево – семифутовую ханаанскую ель. Я терпеливо ждала, пока Уилл ее спилит.

– Меня уволили, – сказал он, когда мы смотрели, как падает дерево.

– О.

– А ты не хочешь узнать почему?

Походило на вопрос с подвохом.

– Ты правда хочешь, чтобы я знала почему?

Каждый из нас взялся за свой конец, и мы направились к стоянке.

– Я допустил ошибку. Огромную. Это стоило компании больших денег. Я ничего не рассказал маме и папе. Просто сказал, что уволился, потому что мне не нравится эта работа.

Я промолчала. Было достаточно холодно, и изо рта у нас, пока мы, тяжело дыша, тащили громоздкое дерево по снегу, вылетали облачка пара.

– Тебе есть что сказать на этот счет?

– Я все время ошибаюсь, Уилл. Всю мою жизнь постоянно совершаю ошибки.

– Да, но, когда ошибаешься в крупном инвестиционном банке, это серьезно.

Брат опустил свой конец дерева. Я не могла нести его одна, поэтому сделала то же самое.

– Я не приняла противозачаточные таблетки, как должна была, и забеременела.

– Знаю. Неужели ты думала, что мама и папа мне не скажут? Они сказали, ты могла умереть. Я о тебе беспокоился.

– Ты никогда не говорил мне, что беспокоишься. Ты мне не звонил. Не приезжал меня навестить.

– Верно. Я ничего этого не делал, а должен был. Прости меня.

– Ну и что ты теперь собираешься делать? Просто сдаться? – спросила я.

– Что? Нет. Что это вообще за вопрос? Что ты хочешь этим сказать?

Я снова подняла свой конец елки.

– Только то, что жизнь продолжается.

Вернувшись домой, мы нарядили елку. Уиллу не по-нравилось, как мы с папой сделали это в прошлом году, и он убедил меня сделать это на старый скучный лад. «Ничего креативного, да, наплевать». Но приятно было провести так день. Мне нравилось развешивать блестящие украшения, я испытывала трепет от того, что включаю световую гирлянду и вижу, как вспыхивают лампочки. Мама то и дело предлагала подбросить еще одно полено в огонь, потрескивающий в камине, принести какао, включить рождественскую музыку. Я сказала «да» какао, но «нет» – музыке.

– Мама так счастлива, – сказал Уилл.

– Как ты определяешь?

– Ты что, издеваешься надо мной?

– Нет. – Я придвинула стул поближе к елке, чтобы закрепить на ней ангела. – Разве мама не всегда счастлива?

– Никто не бывает всегда счастлив.

Когда мы закончили наряжать елку, Уилл сел рядом со мной на диван. Я накрыла колени старым шерстяным пледом, который мама всегда зимой клала на спинку дивана. Уилл поставил себе на колени бумажную тарелку с рождественским печеньем и открыл банку пива. Он откусил кусочек печенья и отпил пива, и в желудке у меня все перевернулось.

– Выглядит отвратительно.

– Не ругай, не попробовав. В холодильнике есть еще пиво. – Уилл протянул мне тарелку с печеньем, и я взяла одно.

– Я люблю только фруктовое вино, – сказала я с полным ртом теста в глазури. – Предпочтительно вишневое.

– Я видел в холодильнике бутылку персикового вина. Выглядит… ужасно. Но, может, тебе понравится?

Уилл встал и пошел на кухню. Когда он вернулся, в руках у него был бокал, наполненный светло-янтарной жидкостью. Я понюхала ее, и запах мне понравился. Определенно это был персик. После первого глотка вино показалось мне немного грубоватым, но чем больше я пила, тем приятнее становился вкус.

– Поделись со мной пледом, – попросил Уилл.

Я подвинула часть пледа к нему, и, слегка встряхнув его, Уилл укрыл нас обоих.

– Что ты привезла родителям на Рождество? – спросил он.

– Папе я подарю книгу, а маме – кухонные полотенца.

– Разве ты не это и в прошлом году дарила?

Как Уилл мог помнить подобные вещи? Мне пришлось напрячь мозги, чтобы вспомнить, что я покупала для них в прошлом году, когда пыталась придумать, что подарить в этом.

– Да, но это беспроигрышный выбор. Похоже, им обоим понравились прошлогодние подарки.

Честно говоря, я немного волновалась по этому поводу, и в будущем году придется придумать что-то другое. Одни и те же подарки три года подряд, вероятно, будут чересчур.

– Надо не забыть рассказать Дженис об этом вине.

Уилл допил пиво, и я протянула ему свой пустой бокал.

– Похоже, кому-то нужно добавки, – сказал он.

В предпраздничные дни мы занимались всякими рождественскими делами. Уилл был прав, ведь мама действительно казалась счастливой. Она все время улыбалась или напевала что-то себе под нос и постоянно заходила в гостиную, когда мы с Уиллом были там. Она стояла в дверях и просто смотрела на нас, а Уилл тогда смеялся и говорил:

– Ну хватит, мама!

Мы вчетвером смотрели «Эту замечательную жизнь», и мне было больно видеть Джорджа Бейли на том мосту. Но я была в кругу семьи, и впервые в жизни я почувствовала, что мы все вместе.

Когда каникулы закончились, Уилл вызвался отвезти меня обратно в колледж.

– Дороги все еще не очень хорошие. Я подброшу Аннику.

Брат был в хорошем настроении, потому что на следующей неделе ему предстояло собеседование в крупной фирме в Нью-Йорке, и завтра он должен был лететь домой, чтобы подготовиться. Уилл велел мне скрестить за него пальцы, и я сказала, что сделаю это, хотя это не будет иметь никакого отношения к тому, получит ли он взаправду работу или нет.

Мама обняла меня на прощанье.

– Это было поистине замечательное Рождество. В этом году я получила все, о чем мечтала, Анника. Все на свете.

Я не знаю, почему я так волновалась. Очевидно, кухонные полотенца в конце концов обернулись идеальным подарком.

– Почему ты был со мной так мил? – спросила я Уилла по дороге в кампус. Меня утешало, что мы с братом больше не враждуем, но я не понимала, как это случилось, и хотела, чтобы он мне объяснил.

– Может быть, теперь я лучше тебя понимаю. Сомневаюсь, что раньше я хоть сколько-то тебя понимал.

– А я вообще никого не понимаю.

– Я хочу, чтобы ты знала: если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, я всегда буду рядом. Когда-нибудь, когда мамы и папы не станет, мы останемся вдвоем.

– Ладно, Уилл. Спасибо.

Я не помнила, чтобы когда-нибудь обнимала брата, но в тот день перед тем, как он ушел, Уилл протянул руки, и я шагнула к нему навстречу. Его объятия были такими же крепкими, как и у моей матери.

Два года спустя, окончив Университет Иллинойса, я получила степень бакалавра и магистра. Я начала искать квартиру в городе и ходить на собеседования в разные библиотеки, готовясь к карьере, о которой так давно мечтала.

Я гордо шла с высоко поднятой головой, пересекая коридоры кампуса в последний раз.

33. Джонатан

Чикаго

Август 2001 года

На следующее утро после ужина с Нейтом и Шерри я просыпаюсь в объятиях Анники. В конце концов мы покинули диван и перебрались на удобную кровать для второго и третьего раундов, а затем на несколько часов провалились в сон в полном изнеможении. Она, наверное, еще несколько дней будет чувствовать себя усталой. Когда Анника наконец просыпается около полудня, мы вместе принимаем душ и, выпив свои кофе и чай, сразу же возвращаемся в постель.

Анника говорит, что сожалеет, что забыла принять противозачаточные таблетки. До того как ее отправили в операционную, она не имела возможности увидеть выражение на лицах медицинского персонала, и вряд ли поняла бы, что оно значит. Но я заметил что-то в лице доктора, когда он объяснял, как обстоят дела и как могла случиться беременность, и все кругом сразу бы все поняли: было очевидно, что у тебя распланирована вся жизнь, а теперь приходится беспомощно стоять и смотреть, как вселенная смеется тебе в лицо.

– Не стоит извиняться, – говорю я. – Мы не первая пара, у которой произошел сбой с контрацепцией.

– Теперь у меня есть имплантат. – Она указывает на то место, где врачи вшили ей под кожу маленькие стержни. – С глаз долой, из сердца вон.

Я делаю глоток кофе.

– Мы были так молоды. Я думал, мы вместе завоюем весь мир. Будем просыпаться каждый день рядом в дерьмовой квартире. Но я не думал о том, что будет лучше для тебя. Я зациклился на мыслях, почему ты перестала любить меня.

Вот ее шанс убрать этот камешек с нашего пути раз и навсегда.

– Просто тем летом, когда я потеряла ребенка, мне было очень плохо. Такого ты никогда не видел. Я словно очутилась в темном месте, которое меня ужасно пугало. Я думала, как было бы хорошо заснуть и никогда больше не проснуться. Тогда бы я положила конец своим страданиям и больше никому не причинила бы вреда.

Я понимаю, о чем она говорит, и это меня пугает. На долю секунды я не могу дышать, так на меня давит тяжесть ее слов. Мне кажется, меня сейчас вырвет.

– Мне так жаль, что тебе пришлось пережить такое, – говорю я.

– Я никогда не переставала любить тебя, но я не могла поехать в Нью-Йорк. Мне нужно было доказать себе, что я могу закончить кое-что самостоятельно. Без тебя и без Дженис.

Я ставлю кофейную чашку на ее тумбочку и тянусь к ней. Я не доверяю себе, боюсь говорить, поэтому просто крепко обнимаю ее и глажу по спине, думая о том, как эгоистичны были мои мысли: все, чего я хотел, когда переехал в Нью-Йорк, – это чтобы она была там со мной.

– Ты никогда меня не забывал, – говорит Анника.

– Никогда.

Когда я встретил Лиз на вечеринке для новых сотрудников, она была всем, что я хотел. У выпускницы средней школы в маленьком городке в Небраске было со мной намного больше общего, чем просто корни человека со Среднего Запада. У нее были студенческие кредиты, которые нужно было выплачивать, и амбиции, которые нужно было удовлетворить, а еще она работала по ночам над магистерской диссертацией. Мы проводили вместе часы за учебой, обещая себе, что, когда мы получим степени, нас уже ничто не остановит. Тем временем мы карабкались все выше и выше по карьерной лестнице, отрабатывая больше часов, чем любой из наших коллег. Мозги у Лиз были под стать моим, а то, что ее интеллект был, так сказать, «в красивой упаковке», только шло ей на пользу. Она знала, чего хочет, и у нее были ответы на все вопросы. В конце концов я стал воспринимать ее прямоту как резкость, ее уверенность граничила с высокомерием. Но это случилось намного позднее. На заре наших отношений она считала меня особенным, и для меня это было как спасательный круг, брошенный с тонущего корабля моих неудачных отношений с Анникой. Я схватился за него обеими руками.

Анника никогда не присоединится ко мне в Нью-Йорке… Я давно это понял, но до встречи с Лиз все еще надеялся, что она сможет. В начале декабря я позвонил Аннике и снова услышал голос с автоответчика.

– Это я. Я хотел сказать тебе, что встретил кое-кого. Я просто подумал, что должен сказать тебе на случай, если у тебя все еще получится приехать. Я бы с удовольствием с тобой поговорил, но пойму, если ты не захочешь.

Я бы никогда не оставил такое важное сообщение на автоответчике, но Анника редко брала трубку, и в последний раз, когда я звонил, она мне не перезвонила. Я сказал себе, что честность должна хотя бы как-то идти в счет.

Это был последний раз, когда я набирал ее номер.

– То сообщение меня опустошило. Я хотела тебе перезвонить и сказать, что все еще люблю тебя, – говорит Анника. – Я знала, что именно должна сделать ради себя самой, но не думала о том, как мое решение повлияет на твои чувства. Я не понимала, что ты можешь пострадать от моих действий, пока Тина мне не объяснила.

– Все в порядке. Я это пережил.

Теперь мера и степень моего горя кажутся почти глупыми. Я часами слушал песни, которые напоминали мне об Аннике. Я увез с собой в Нью-Йорк ее подушку и каждую ночь клал ее себе под голову, скучая по ней. Все белокурые девушки на улице напоминали мне ее.

– Я действительно перезвонила тебе, но это было много лет спустя, и человек, взявший трубку, сказал, что ты там больше не живешь. Наверное, я могла бы разыскать тебя, позвонить в справочную, но даже Тина не смогла помочь мне понять, что именно я хотела сказать, поэтому я не стала. Я сосредоточилась на том, чего сумела добиться, живя самостоятельно, на моей работе в библиотеке, но я ужасно по тебе скучала. Когда я столкнулась с тобой в тот день в супермаркете, я была очень счастлива, что снова тебя вижу.

– А я словно привидение увидел. Сначала даже сомневался, ты ли это.

– А я сразу поняла, что это ты, – говорит Анника. – И никогда еще не была тебе так благодарна.

34. Анника

Чикаго

Сентябрь 2001 года

Сегодня я встречаюсь с Тиной, чтобы рассказать ей о результатах обследования. Я последовала совету Джонатана и пошла сдавать тест, и когда я сказала Тине, что наконец-то решила это сделать, она направила меня к нейропсихологу по имени доктор Соренсон. Тина сказала, что аутизм – это расстройство развития, а не психическое заболевание, и нейропсихологи как раз специализируются на диагностике расстройств аутистического спектра. Когда я позвонила, чтобы договориться о встрече, мне сказали, что тестирование займет четыре или пять часов, но его разделят на два сеанса. Еще мне прислали многостраничную анкету, которую я заранее заполнила и принесла с собой на прием.

Кабинет доктора Соренсона был совсем не похож на кабинет Тины: мебель жесткая, свет яркий, много хрома и стекла. Я ловила свое отражение в блестящих поверхностях и каждый раз вздрагивала, гадая, кто же эта другая женщина. В конце концов я просто уставилась на свои руки, которые были сложены на коленях, и постаралась не щелкать пальцами.

Задания теста были изнурительными и утомили меня, но потом я чувствовала себя хорошо. Как будто я наконец взглянула в лицо проблеме, которая мучила меня всю мою жизнь. Когда я задумалась, какими будут результаты диагностики, моя нервозность вернулась. Что, если наши с Джонатаном страхи вот-вот сбудутся? Что, если у меня нет никакого расстройства, а я просто странная, как считали мои мучители в детстве?

Когда я вернулась на прием, чтобы выслушать свой диагноз, доктор Соренсон сел за стол и открыл папку.

– Тестирование показало, что вы подходите под критерии человека с расстройством аутистического спектра. Вы очень хорошо функционируете и, вероятно, используете ряд стратегий преодоления и обходных путей, но есть вещи, которые мы можем сделать, чтобы облегчить вам повседневную жизнь. Я полагаю, что вы также страдаете от генерализированного тревожного расстройства, и это создает для вас больше трудностей, чем ваша форма аутизма.

– Так у меня еще и тревожное расстройство?

– Они часто идут рука об руку. Я хочу сказать, что вам не обязательно до конца жизни испытывать подобные чувства.

То, что я узнала в тот день в кабинете доктора Соренсона, успокоило меня и обнадежило. Я уже давно знала, что мой мозг работает иначе, чем у других людей, но услышать этому подтверждение стало для меня огромным облегчением.

Я пожалела, что не обратилась за официальным диагнозом много лет назад. Если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, то, возможно, не провела бы столько лет в убеждении, что со мной что-то не так. Я могла бы развить у себя навыки управления собственной жизнью в гораздо более раннем возрасте. С теми знаниями, которые я получила в кабинете доктора Соренсона, я могла бы преуспеть, а не просто кое-как перебиваться.

И, конечно, не испытывала бы такого стыда.

– Доктор Соренсон также прописал мне успокоительное, – сообщаю я Тине после того, как рассказываю ей все, что узнала. – Он сказал, что это поможет успокоить голоса у меня в голове. Сделать мои мысли яснее.

– Помогает? – спрашивает Тина.

– Я принимаю его не очень долго, и доктор сказал, что это может занять до месяца, прежде чем я увижу полный эффект, но я уже чувствую себя иначе. Спокойнее.

Я уже перестала постоянно думать, а то ли я сказала или сделала. Чувствовала себя более уверенно в общении с другими людьми. Или, может быть, я просто перестала так переживать, что скажу что-то не то.

– Ты поделилась результатами диагностики с Джонатаном?

– Да. Я все ему рассказала, и я сказала, как счастлива, что он убедил меня пойти. Жаль, мама не проверила меня, когда я была моложе.

– Учитывая то, что я знаю о твоей матери, она, скорее всего, пыталась. Тогда было меньше ресурсов и еще меньше информации о спектре аутистических расстройств. Думаю, твоя мама сделала все, что могла, чтобы подготовить тебя к жизни.

– Я должна была пойти на тест, как только начала терапию у тебя. Почему я понимаю это только сейчас?

– Потому что задним числом мы все видим на удивление яснее.

– В библиотеке есть одна женщина по имени Стейси. На собраниях персонала ей все всегда улыбаются, и каждый всегда хочет зайти в ее кабинет поболтать или предложить ей печенье, которое принес из дома. Я пыталась подружиться с ней с тех пор, как она начала работать в библиотеке несколько лет назад. Я всегда старалась копировать поведение других, но у меня никогда не получалось. На днях, когда мы были в комнате отдыха, я почувствовала себя настолько спокойнее, что просто поздоровалась, ожидая, пока микроволновая печь нагреет воду для моего чая.

– А что случилось потом?

– Она сказала «привет». А потом спросила, как прошел мой день, и я ответила, что все в порядке. Затем зазвенела микроволновка, я взяла свою кружку и перед уходом пожелала ей доброго дня.

Тина, кажется, в восторге от такого моего откровения.

– И что ты тогда почувствовала?

– Я не могу описать, каково это, только могу сказать, что все это было очень естественно. В прошлом я бы неверно истолковала ее сигналы и начала бы бессвязно болтать, а потом мучилась, что столько всего наговорила. От этого начала бы говорить еще более сбивчиво, и стало бы еще хуже. Через пару дней мы со Стейси одновременно уходили с работы, и она придержала дверь, пропуская меня вперед, и спросила, есть ли у меня планы на выходные. Я сказала, что, возможно, займусь чем-нибудь со своим парнем, и она спросила, как его зовут и как мы познакомились. Я немного рассказала ей о Джонатане и о том, как мы встречались в колледже. А она ответила, что все это так романтично. Потом, прежде чем сесть в машину, Стейси сказала: «Хорошо тебе провести выходные со своим парнем!», а я ответила: «И тебе хорошо провести выходные со своим парнем, тоже!», и опять вот оно, повторы!

– А что в этом плохого? – интересуется Тина.

– Стейси же замужем.

– Ты была близка, – говорит Тина, и мы обе смеемся.

35. Анника

Чикаго

Сентябрь 2001 года

– У тебя… не слишком хорошо получается, – говорит Джонатан, когда я пытаюсь припарковать его машину у обочины, но машина словно отскакивает от бордюра.

– Прости! – говорю я.

– Да все в порядке. Ты не сможешь по-настоящему ее повредить, пока не ударишься о что-то большое.

Нынешняя машина Джонатана лучше, чем старый пикап, на котором он когда-то ездил. Она блестящая и серебристая, и когда я спросила, что это, он ответил, что это седан. Он не часто ездит на ней, потому что обычно пользуется поездом. Мне нравится, как в ней пахнет новизной, хотя Джонатан сказал, что купил ее, когда вернулся из Нью-Йорка.

– Я же говорила тебе, что из меня плохой водитель. Если я правильно помню, я именно так сказала.

– Ты не так уж плоха. Просто у тебя мало практики.

В эти выходные мы поехали навестить моих родителей, и Джонатан решил, что городок Даунерс-Гроув будет идеальным местом для начальных уроков вождения, прежде чем мы перейдем к чему-то более сложному. Я молчу в надежде, что он махнет на меня рукой прежде, чем мы дойдем до этой стадии. Чикагское дорожное движение меня парализует, я в буквальном смысле не могу ездить по улицам города.

Учитывая, что есть такси, метро и можно ходить пешком, мне всего хватает, но Джонатан считает, что мне нужно немного расширить свои возможности.

– Анника, стоп!

Джонатан с силой бьет ногой об пол перед собой. Я вздрагиваю.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я, останавливаясь так внезапно, что намертво застегивается ремень безопасности. Вот черт, он же, наверное, сделал это потому, что не мне сейчас горит зеленый на светофоре.

– Ты даже не представляешь, как мне хочется, чтобы и с моей стороны была педаль тормоза.

Пятнадцать минут отрывистых стартов и внезапных остановок – это все, что мы можем вынести, и Джонатан меняется со мной местами. Я обмякла от облегчения и откидываюсь на спинку пассажирского сиденья, а он везет нас обедать с моими родителями.

Мои мама и папа очень обрадовались, услышав, что мы с Джонатаном снова вместе, и еще больше обрадовались, когда я сказала им, что мы едем к ним в гости. Вот так и начался весь этот урок вождения. Джонатан знал, что, когда я хотела вернуться домой, родители обычно сами приезжали за мной в Чикаго.

– Тут всего полчаса езды, – сказал он. – Почему бы тебе не взять машину в аренду и не повести самой? Это было бы хорошей практикой.

– Потому что я ненавижу водить машину. Я специально нашла работу и квартиру в центре города, чтобы мне не пришлось этого делать.

– Дело не в вождении.

– Не в вождении? А в чем тогда? Я правда не знаю.

– В том, чтобы каждый день делать что-то, что тебя пугает. Кажется, была одна известная женщина, которая так сказала. Я почти уверен, что была.

– Это была Элеонора Рузвельт, и ты это знаешь. И я не боюсь.

– Мммммм.

– Я знаю, что означает этот звук.

– Тогда ты знаешь, что в будущем тебя ждут уроки вождения.

Джонатан хочет, чтобы мы выехали домой в четыре, тогда у него будет время на несколько часов заскочить в офис. Сегодня утром он сказал, что Брэд хочет, чтобы был готов задел на понедельник, – отличный способ испортить прекрасное воскресенье. Мы прощаемся с родителями и возвращаемся к машине. Я в восторге, что Джонатан не предлагает мне сесть за руль.

– Почему ты не можешь сказать Брэду, что не хочешь работать по воскресеньям?

Было бы приятно, вернувшись домой, посмотреть кино или еще чем-нибудь заняться вместе.

– Никто не признается в таком своему боссу. Это означало бы, что мы не командные игроки и что наша личная жизнь важнее.

Я смущенно морщу лоб.

– А разве нет?

– Конечно, но мы не можем этого признать.

– Я совершенно этого не понимаю и сомневаюсь, что это имеет какое-то отношение к тому, как устроен мой мозг.

Джонатан смеется.

– Это корпоративная культура. Никто не требует от нас понимания, пока мы играем по правилам.

– Звучит ужасно.

– Просто такова жизнь.

– А если ты решишь, что больше не хочешь играть по их правилам? Кем еще ты можешь быть?

– Даже не знаю. Я никогда об этом не думал. Что бы ты сделала, если бы решила, что больше не хочешь работать в библиотеке?

– Я бы писала пьесы. Весь день просто… – Я изображаю, как стучу по клавишам. – Но я не могу себе представить, что когда-нибудь уйду из библиотеки. Я слишком ее люблю.

– Тебе повезло, – говорит Джонатан.

Я пожимаю плечами.

– Я просто знаю, что не могла бы всю жизнь заниматься тем, что не приносит мне счастья.

36. Джонатан

Чикаго

10 сентября 2001 года

– От этого нам никакой выгоды, – говорит Брэд после того, как младший член команды вносит предложение, которое противоречит тому, что предложил Брэд, но которое на самом деле принесет немалую пользу.

Свое заявление наш капризный босс подчеркивает, швыряя стопку докладов через стол в конференц-зале, как ребенок, закатывающий истерику. Брэд страдает от острого синдрома самозванца и боится, что кто-то обнаружит, что большую часть времени он несет сущую околесицу. Но он, как говорится, умеет работать на публику, энергичен и оживлен, и это маскирует его полную некомпетентность и дает возможность выглядеть умнее, чем он есть на самом деле. Сказывается и то, что он громогласно озвучивает мои собственные наработки, результат моего напряженного труда, и потому выглядит суперзвездой, которой только хотел бы быть.

Сегодня вечером вся команда вылетает последним рейсом в Нью-Йорк, так что завтра к восьми тридцати утра мы уже будем сидеть на своих местах в конференц-зале, чтобы провести презентацию и, что гораздо важнее, произвести ошеломительное впечатление на наших клиентов. К сожалению, мы недостаточно подготовлены, поэтому наш бесстрашный лидер пребывает в таком отвратительном настроении. В последний пятиминутный перерыв я нырнул к себе в кабинет, закрыл за собой дверь и позвонил Аннике.

– Не жди меня сегодня вечером. Дела идут не очень хорошо, и я никак не могу вырваться, чтобы встретиться с тобой за ужином. Извини.

– Но тогда как же ты будешь есть?

Меня убивает, что Анника сосредоточена на том, смогу ли я что-то поесть или нет.

– Даже не знаю. Брэд обычно заказывает ужин, но сегодня он решил ничего не заказывать, потому что не хочет, чтобы мы отвлекались на еду. Судя по тому, как идут дела, могу точно сказать, что никто из нас отсюда не уйдет до последнего, а потом надо будет ехать в аэропорт. Я там что-нибудь перекушу.

– Это нелепо, – возмущается Анника.

– Не бери в голову.

На самом деле ужин – последнее, что меня сейчас беспокоит. Брэд неоднократно намекал, что мой вклад и результаты презентации в Нью-Йорке будут напрямую связаны с вероятностью того, что меня назначат начальником отдела, что всего на одну ступень ниже его должности. На это место метят трое, и Брэд пользуется своей властью принимать решения, как самый настоящий тиран: много размышлений вслух о наших сильных и слабых сторонах, не давая четкого ответа, чтобы держать нас в тонусе. Мне неприятно ему потакать, но я хочу получить должность, и он это знает. Брэд удивился бы еще больше, если бы узнал, чего я хочу на самом деле, а именно – его должность. Этот отдел будет процветать под руководством человека, который больше заботится о принятии разумных решений для компании, чем о том, чтобы все знали, какой властью он обладает.

Брэд сегодня лютует больше обычного, потому что в Нью-Йорке ему предстоят совещания с его собственным боссом и он паникует. Там ему придется справляться самостоятельно, и я уверен, что он беспокоится о том, сможет ли думать и принимать решения без наших подсказок.

– Мне пора, – говорю я Аннике, взглянув на часы. – Я выскочил всего на пару минут, и если вернусь на свое место последним, мне лучше иметь вескую причину, а разговор по телефону с девушкой не считается приемлемым вариантом. Я позвоню тебе из аэропорта.

– Ладно, пока.

Так или иначе, мне везет, потому что, когда я возвращаюсь в конференц-зал, все сидят на своих местах, но от Брэда ни слуху ни духу. Брайан, который тоже претендует на повышение, наклоняется и шепчет:

– Я слышал, он разговаривает по телефону со своей женой. У ребенка конъюнктивит или что-то в этом роде.

Босс возвращается в комнату через пять минут, раскрасневшийся и немного взволнованный. С презентацией действительно немало проблем, и результат начинает проявляться на его лице. В течение следующего часа мы набрасываем достаточно жизнеспособных вариантов и серьезных идей, чтобы Брэд сумел сколотить сколько-нибудь убедительную речь. Наконец мы откидываемся на спинки стульев и отодвигаем блокноты.

Все немного не в себе и измучены работой допоздна семь дней в неделю, и когда я мельком вижу за стеклянной стеной конференц-зала Аннику, то дважды сглатываю, чтобы убедиться, что у меня не галлюцинация. Она улыбается, в руках у нее пакет из супермаркета «У Доминика». Заметив меня, она с энтузиазмом мне машет. Я машу ей в ответ, но прежде чем успеваю извиниться и перехватить ее в коридоре, Анника распахивает дверь. Все сидящие вокруг стола мужчины оборачиваются, чтобы посмотреть на нее, и – боже! – какая же она отрада для воспаленных глаз, когда с широкой улыбкой и развевающимися волосами врывается в помещение. Я понятия не имею, как ей удалось пройти мимо охраны, и мне все равно. Почти детское ликование на ее лице – единственное, что заставило меня улыбнуться за весь день.

Жены и подруги время от времени заглядывают в офис, чтобы поздороваться, завезти забытые дома вещи или похвастаться новорожденным. Но редко кто-то входит прямо в конференц-зал во время совещания. Они знают, что так просто не делается. Но только не моя Анника. И сам факт ее незнания вызывает у меня еще большее восхищение. Ну право же, когда мы начали относиться ко всему так серьезно? Ведь сейчас не десять утра. Сейчас шесть часов вечера, и мы работаем уже десять часов подряд. Даже дольше, потому что каждый человек в этой комнате, вероятно, начал работать еще до того, как утром выехал из дома. Разве мы не можем на мгновение сбросить маски и признать, что мы люди? Что не каждый наш жест совершается для того, чтобы показать, как усердно мы работаем?

Несколько изголодавшихся членов команды устраивали набеги на автоматы, и стол в конференц-зале завален пустыми банками Coca-Cola и фантиками от конфет, но из пакета Анники пахнет невероятно вкусно. Я хорошо знаю этих людей, с некоторыми из них работал на протяжении многих лет. Случившееся их позабавило, но лица у них добрые, потому что они знают, через что я прошел с Лиз, а также потому, что любому очевидно, насколько это милый, пусть и несвоевременный жест Анники.

Только не Брэду.

– Привет, – произносит он, и его тон мгновенно выводит меня из себя. Я выпрямляюсь в кресле. – Моника, да?

Брэд одаривает ее фальшивой и снисходительной улыбкой, и у меня тут же вскипает кровь. Анника улыбается ему в ответ, хотя улыбка у нее искренняя.

– Анника. Без «м». Все считают, что имя звучит как Моника, но это не так.

– О’кей. Ну, Анника, у нас тут совещание в самом разгаре.

– Я вижу, – отвечает она. – Но я уверена, что Джонатан голоден, а поскольку есть тут нечего, я принесла ему ужин.

– Давайте сделаем перерыв, ребята, – говорит Брэд.

Команда отодвигает стулья, потягивается. Большинство начинает расходиться, но самые любопытные остаются. Анника подходит ко мне и ставит пакет на стол.

– Тут ветчина с сыром.

Я отодвигаю стул и встаю, чтобы поцеловать ее в щеку. Но не успеваю я взять ее за руку и мягко вывести из конференц-зала, как Брэд подходит и встает рядом с нами.

Анника одета в платье, и хотя вырез у него небольшой, сидит оно довольно свободно. Ей достаточно самую малость пошевелиться, ткань сдвигается, и я мельком вижу ее лифчик и верхнюю часть груди. Рост Брэда позволяет ему заглянуть прямо за вырез, в щель, и он пользуется этим в полной мере, как будто появление Анники на совещании дает ему право так поступать. Мне хочется стереть самодовольное выражение с его лица.

– Джонатан, я хотел бы видеть тебя в своем кабинете, – говорит Брэд. Он в лучшем виде изображает свой фокус, мол, «у тебя будут неприятности», как будто он директор школы, а меня поймали на пропуске занятий.

Я увожу Аннику в свой кабинет.

– Я втянула тебя в неприятности, да? Я просто хотела сделать что-нибудь приятное.

– Анника, все в порядке. Правда. Это было так мило с твоей стороны, и я, черт возьми, съем этот потрясающий сэндвич. Возможно, не перед Брэдом, но все-таки.

– Ты сердишься? Я не могу определить, сердишься ты или нет.

Она ужасно волнуется.

Я беру ее за руки и сжимаю их.

– Я не сержусь.

И я правда не сержусь. По крайней мере, на нее. В основном я злюсь на себя за то, что готов ходить на задних лапках вокруг Брэда, за то, что больше беспокоюсь о своей карьере, чем о том, что действительно важно.

– Подожди здесь.

Анника садится в мое кресло и смотрит на меня так испуганно, что приходится заверить ее, что все в порядке и я вернусь через минуту.

Я вхожу в кабинет Брэда. Он сидит за столом и перелистывает какие-то бумаги. Я стою, как непослушный ребенок, и жду, когда босс обратит на меня внимание.

– Почему бы тебе не закрыть дверь, – говорит он, не поднимая глаз.

Господи Иисусе! Да он ведет себя как последний придурок.

Когда он наконец поднимает глаза, то откидывается на спинку стула и лениво вертит ручку.

– Мне просто интересно, вот эта твоя… Кто она тебе?

– Моя девушка, – говорю я, потому что больше не могу отрицать, что именно этого хочу. Я произношу это медленно и многозначительным тоном, каким говорят с тупицей, желая убедиться, что он понимает. В эту игру могут играть двое, Брэд. По выражению его лица я вижу, что ему не нравится мой тон.

– Мне просто интересно, войдет ли у твоей подружки в привычку заглядывать к тебе, пока ты на работе.

– Даже не знаю. Я не могу с уверенностью утверждать, что она никогда больше не станет приносить мне ужин.

– Я не сержусь из-за прерванного совещания. Мы все много работаем, и мне нравится думать о нас как о семье. Но на этой фирме мы должны поддерживать определенный имидж. Тот, кто занимает должность начальника отдела, как, возможно, в скором времени ты, по долгу службы будет посещать много мероприятий, часто в сопровождении своей второй половины.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я, хотя понимаю, к чему он клонит. Это вообще нормально, что он такое говорит? Я почти уверен, что отдел кадров будет заинтересован в этом разговоре. Разве не так?

– Я просто говорю, что в деловой обстановке необходимо придерживаться определенных моделей поведения.

Я издаю короткий смешок, хотя сомневаюсь, что Брэд находит эту ситуацию забавной.

– Ну тогда тебе, вероятно, следует дважды подумать, прежде чем заглядывать за вырез ее платья, потому что это определенно неподходящее поведение в любой обстановке.

Брэд не знает, что сказать. Я имею полное право поставить его на место, и он это знает. Но он мой босс, и любая уступка будет означать умаление его власти, а он на такое не пойдет.

– Я не смотрел ей за вырез, Джонатан.

– Думаю, тут мы расходимся во мнениях, Брэд. Уверен, такого больше не повторится.

Мне хочется рассмеяться, потому что теперь я просто дразню медведя, и мы оба это понимаем. Проблема в том, что Брэд знает, что я лучше всех подхожу на эту должность. А если на ней окажется сотрудник вроде меня, его собственная нагрузка только уменьшится. Хотя трудно представить, сколько работы он тогда на меня взвалит. Брэд будет портить мне жизнь, пока я не узнаю, что получу повышение, но я почти уверен, что в конце концов он выберет меня. Брэд заставит меня ждать, пока мы не вернемся из Нью-Йорка, и только потом сделает объявление – таково будет мое наказание за стычку. Брэд поворачивается в кресле ко мне спиной, чтобы повозиться со стопкой папок на приставном столике. Я воспринимаю это как намек на то, что пора уходить.

Когда я возвращаюсь в свой кабинет, то не нахожу в нем Анники.

37. Джонатан

Чикаго

10 сентября 2001 года

Десять минут назад Брэд наконец всех отпустил. Уже почти семь, время поджимает, и мне надо ехать в аэропорт, чтобы успеть на рейс до Нью-Йорка в 8:52, но вместо этого я мчусь в такси на квартиру к Аннике.

Она впускает меня, и, когда открывает дверь, глаза у нее блестят от слез, которые, похоже, вот-вот прольются, и во мне поднимается новый гнев на Брэда за то, что он с ней сделал.

– Почему ты ушла?! – кричу я.

Анника вздрагивает, потому что обычно я не кричу, особенно на нее.

– Ты сказал, что не злишься, а ты злишься!

– Я могу разобраться с Брэдом, но я расстроен, потому что ты ушла. Знаешь, как я от этого себя чувствую?

Она мне не отвечает, потому что, конечно, не знает, что я чувствую, и не ответит, пока я сам ей не скажу.

– У меня возникает такое чувство, будто ты считаешь, что я не стою того, чтобы за меня бороться. Ты можешь на сотню разных ладов говорить мне, что я для тебя важен. Но мне нужно, чтобы ты мне показала. Мне нужно знать, что ты готова справиться с любым дерьмом, которое может на нас свалиться. Ты не можешь сбегать, ты не можешь прятать голову в песок каждый раз, когда случается что-то, что, как тебе кажется, тебе не по плечу. Ты не можешь заснуть и надеяться, что, когда проснешься, все само собой как-нибудь уладится. Нам не обязательно было возобновлять наши отношения, но я хотел этого, потому что я думаю, что ты стоишь того, чтобы за тебя бороться, и я люблю тебя такой, какая ты есть.

– Ты любишь меня? – Она говорит так, словно не может в это поверить.

– Я никогда по-настоящему не переставал тебя любить. Иногда я не знаю почему, но это так. Тебе придется принять то, что я взрослый человек и способен справиться со всем, что с тобой происходит. Тебе что-то нужно от меня, и я это понимаю. Но и мне тоже нужно. Мне нужно, чтобы ты показала мне, что не будешь сбегать, как только что-то пойдет не так. Мне нужно, чтобы ты показала мне, что мы вместе.

Она смотрит мне прямо в глаза и говорит:

– Я тоже люблю тебя, Джонатан. Извини. Я обещаю, что не буду убегать и прятаться, когда дела пойдут плохо.

Я притягиваю ее к себе и крепко обнимаю.

– Мне нужно ехать. Я вернусь через два дня, и тогда мы поговорим.

У меня такое чувство, что независимо от того, что произойдет в этой поездке, по возвращении я буду очень нуждаться в ее любви. Я целую ее и бегу к лифтам.

Мне повезло, потому что таксист попался совсем сумасшедший, и когда я говорю ему, что он должен доставить меня в аэропорт в рекордно короткие сроки, он вдавливает педаль в пол и не отпускает, пока мы не влетаем с визгом шин на территорию аэропорта О’Хара.

Я опаздываю настолько, насколько вообще возможно, но все равно надеюсь попасть на самолет. Через рамки металлоискателей и контроль я добираюсь до выхода на посадку за считаные секунды. Мне везет, потому что, пропусти я этот рейс, Брэд, вероятно, меня бы уволил.

38. Анника

Чикаго

11 сентября 2001 года

На следующее утро я заболела, чего со мной почти никогда не случалось, но инцидент на работе у Джонатана и последующий наш разговор привели меня в такое состояние, что я не могла заснуть. Мне стыдно за себя, потому что он прав. Я действительно убегаю от неприятностей, прячусь и всегда так делала. Я верю, что он любит меня и не хочет, чтобы я менялась. Тем не менее сейчас я лежу без сна, размышляя о том, что сделала и какие проблемы на него навлекла. Прогноз погоды обещает, что в Чикаго сегодня будет солнечный сентябрьский день, и мой босс, вероятно, решил, что я прогуливаю, чтобы воспользоваться великолепной погодой, но это совсем не так. Я просто ужасно злюсь на себя и никак не могу перестать. Унизительные события вчерашнего вечера еще несколько дней будут проигрываться на бесконечном повторе у меня в голове.

Я завариваю чай и забираюсь с ним обратно в постель, а после звоню Дженис, как и всегда, когда безвозвратно что-нибудь испорчу. Она готовит завтрак, а Натали, которая, по ее словам, научилась цепляться за нее, как обезьянка, висит у нее на бедре.

– По-моему, эти бизнесмены слишком серьезно ко всему относятся, – говорит Дженис после того, как я излагаю всю неловкую историю. – Я бы на твоем месте не переживала. Ты сделала для Джонатана кое-что приятное. Господи, они же не рак лечат и не проблемы мира во всем мире решают, а всего лишь заключают сделки.

– Твой муж работает в сфере финансов.

– Да, конечно. Вот почему мне позволительно так говорить. Мы с Клеем смеемся над многим из того, что он слышит в этих конференц-залах. Такие нелепости. Но они должны играть в эти игры.

– Тогда ты лучше всех можешь понять, почему это так сбивает меня с толку.

– Джонатан относится к тебе как к равному партнеру, потому что именно так он тебя воспринимает. Возможно, когда вы только познакомились, было иначе, и он это признал. Но теперь он относится к тебе по-другому. Так что веди себя как равная ему.

– Ух ты…

– Ты же знаешь, что я права.

– Мне не следовало сбегать, но я испугалась. Я не хочу портить ему жизнь.

– Он уже большой мальчик и может сам о себе позаботиться.

И я, наверное, тоже. Почему в моей жизни всегда должен быть кто-то, на кого возложена забота обо мне?

Но у меня не хватает смелости сказать это вслух, даже Дженис, которая, конечно, все понимает.

Повесив трубку, я иду на кухню, чтобы заварить еще одну чашку чая. Когда все готово, я сажаю себе на колени кота, которого взяла недавно и назвала Мистером Боджэнглзом в честь первого МБ, который умер пару лет назад. Я включаю телевизор. Мэтт Лауэр и Кэти Курик светски щебечут в программе «Сегодня». Чувствую себя виноватой из-за того, что прогуливаю, поэтому говорю себе, что взять день отдыха ради психического здоровья – это почти то же самое, что взять больничный, когда у тебя синусит или желудочный грипп (именно такими бедами мои коллеги обычно объясняют свое отсутствие). Мэтт прерывает Кэти на полуслове: что-то случилось в Нижнем Манхэттене. Я слегка подаюсь вперед, наблюдая прямое включение с любопытством и странным предчувствием беды. Кот спрыгивает с моих колен, потому что, сама того не замечая, я его стискиваю.

Кто-то позвонил в прямом эфире на программу, чтобы сообщить об ужасном грохоте в районе Всемирного торгового центра, а ведь Джонатан упомянул, что именно там его команда будет проводить презентацию. У него есть какой-то необычный телефон или коммуникатор BlackBerry, и я думаю, что, возможно, мне следует позвонить ему, чтобы узнать, слышал ли он шум. Но если я прерву еще одно совещание, его босс действительно меня возненавидит, и, возможно, Джонатан не получит повышения, на которое надеется.

Мэтт и Кэти озадачены. Похоже, никто не знает, что там происходит, но потом звонит еще один человек и говорит, что, кажется, в здание врезался небольшой пассажирский самолет. Я беру трубку своего беспроводного телефона и кладу ее на колени. Ну и что, если я позвоню Джонатану? Дженис права. Им нужно перестать лезть на стенку из-за каждой мелочи.

Затем Мэтт и Кэти исчезают, и на экране появляется изображение Всемирного торгового центра. В здании образовалась дыра, из которой вырывается пламя! Увиденное так меня пугает, что когда я пытаюсь поднести телефон к уху, то роняю его, и он отскакивает на пол. Уилл работает на Уолл-стрит, и Клей тоже. Хотя я точно не знаю, насколько их работа близко к Всемирному торговому центру, я очень боюсь за них обоих.

Дело плохо. Я знаю, что дело плохо, потому что там огонь, а когда начинается пожар, самое главное – выйти наружу. С самого начала, когда я только начинала жить одна, родители заставили меня заучить, что и в каком порядке делать в случае чрезвычайной ситуации. Если будет предупреждение о торнадо, мне нужно пойти как можно дальше в глубь дома, то есть в ванную комнату. Если сработает пожарная сигнализация или датчики дыма, мне нужно хватать всех домашних животных, которые у меня в тот момент есть, и сейчас же уходить. Я не должна останавливаться и звонить в пожарную службу, или надевать лифчик, или делать другие глупости, которые я, вероятно, решила бы сделать. Как только я выйду на улицу, только тогда я должна позвонить в пожарную часть из соседнего дома.

Я вскакиваю, чтобы поднять трубку, и нажимаю на кнопку быстрого набора, на котором я сохранила в своем телефоне все номера Джонатана: офис, дом и мобильный. Я нажимаю кнопку, но идут гудки, и, наконец, меня перебрасывает на голосовую почту. Я вешаю трубку и делаю еще одну попытку. В программу Мэтта и Кэти звонит женщина, которая говорит, что это был не просто маленький местный самолет. Но как такое возможно? Как пилот мог не увидеть здание высотой с Всемирный торговый центр? Кроме того, я не знаю, в какой башне находится Джонатан. Пожар как будто в Северной башне.

Наконец – наконец-то! – Джонатан берет трубку.

– Анника.

Голос у него странный, и он как будто запыхался. На заднем плане какой-то шум, и я едва его слышу.

– В какой башне ты находишься? – кричу я в трубку.

– В Южной. Мы слышали страшный грохот десять минут назад. Брэд пошел посмотреть, нельзя ли узнать, что случилось.

– Джонатан, я сейчас смотрю это по телевизору. Это был самолет.

– Ты уверена?

– Да! Мэтт и Кэти говорят, что в Северную башню врезался самолет. Из стены здания вырывается пламя.

– И жена Тома так говорила. Она сказала, что небольшой самолет, вылетевший из аэропорта Кеннеди, вероятно, сбился с курса. Какие-то проблемы с управлением воздушным трафиком или что-то в этом роде. Мы пытались посмотреть из окон, но оттуда, где мы находимся, ничего не видно. В этом конференц-зале нет телевизора.

– Башни стоят слишком близко друг к другу. Ты должен оттуда уходить. Прямо сейчас. Расскажи остальным. Заставь их пойти с тобой.

Я слышу, как Джонатан кричит коллегам:

– Эй, слушайте! Это был самолет. Там ужасный пожар. Уходите, скорее! Спускайтесь по лестницам.

– Иди с ними, – говорю я.

– Что?

Я слышу, как Джонатан разговаривает с кем-то на заднем плане.

– Брэд только что вернулся. Мы должны оставаться здесь, потому что снаружи могут упасть обломки. Пожарные стараются локализовать пожар. Ему вроде бы сказали, что нет вероятности, что огонь перекинется на нашу башню.

Я никак не могу взять в толк, почему им велели оставаться на месте, это ведь вообще не имеет смысла. Брэд не знает того, что знаю я, того, что знаем все мы, смотрящие телевизор, потому что это происходит прямо у нас на глазах. Такой пожар нельзя остановить или локализовать.

– Джонатан, послушай меня. Впервые с того дня, как мы встретились, я знаю, что наконец-то в чем-то права. Просто сделай, как я говорю. Ты сам увидишь, что там творится, как только спустишься.

Я уверена, он думает, что я слишком остро реагирую, что я все неправильно поняла. Но я знаю, что это не так. Огонь означает «уходи». Огонь означает «выходи из здания, спускайся вниз».

– Хорошо, мы пойдем.

Крики на заднем плане становятся еще громче. Джонатан велит всем выйти из комнаты, спускаться по лестнице в вестибюль, где они соберутся, чтобы оценить обстановку. Я слышу, как Брэд приказывает людям остаться, а Джонатан говорит ему отвалить. От этого я чувствую себя счастливой – Джонатан мне верит.

– Мы направляемся к лестнице. Я не мог заставить всех пойти со мной. Кое-кто остался. Брэд не хотел уходить.

– Хорошо, – говорю я.

Я часто дышу и пытаюсь прислушаться к тому, что сейчас говорят Мэтт и Кэти. На том конце провода у Джонатана шумно, и я не могу слышать все, что он говорит. Я достаю из сумочки мобильник, который купил мне Джонатан, но не могу сообразить, как одновременно ответить на еще один звонок. Как только я узнаю, что Джонатан добрался до нижнего этажа, я позвоню Дженис, Уиллу, моей маме.

Жаль, что у меня только два телефона.

– Джонатан, где ты сейчас? – кричу я, но, может быть, он меня не слышит, потому что не отвечает. – Джонатан, скажи мне, на каком ты этаже!

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что Джонатан не отвечает, потому что связь оборвалась.

И я точно знаю, почему она оборвалась: программу Мэтта и Кэти прерывает новая вставка прямого включения, а на ней… еще один самолет, вот только этот только что врезался в Южную башню, в которой находится Джонатан.

Руки у меня дрожат так, что я с трудом набираю номер. Я пытаюсь дозвониться до матери, но телефон занят. Расхаживая из конца в конец по комнате, я снова набираю номер, казалось, прошла целая вечность, но на самом деле меньше пяти минут.

– Я разговаривала по телефону с твоим братом, – говорит мама вместо обычного приветствия. – С ним все в порядке.

Хотя я отчаянно волнуюсь за Джонатана и за Клея тоже, я рада, что мой брат в безопасности.

– Ладно, хорошо, – говорю я. Я задыхаюсь и дрожу, потому что во мне сейчас уйма адреналина и мое тело не знает, что с ним делать. – Мама… Джонатан сейчас в Нью-Йорке, и он находится в Южной башне.

Ответом на такое мое заявление становится мертвая тишина. Потом мама произносит:

– Анника, – и я слышу, что она плачет. – Никуда не уходи. Мы уже едем.

В ожидании приезда родителей я прикована к экрану телевизора. Хотя я знаю, что все телефонные линии заняты, я каждые тридцать секунд с домашнего беспроводного телефона набираю номер Джонатана, а с мобильного – Дженис. Прерывистые гудки на обоих.

Когда приезжают родители, папа двигается медленно и с видимым трудом. Я совершенно забыла про операцию по замене тазобедренного сустава, которую он перенес пару недель назад, потому что иногда я бываю ужасной дочерью, хотя и хочу быть лучше.

Операция прошла без малейших осложнений.

Моя мать окружила его заботой.

Я жила своей жизнью.

После того как она устроила моего отца на диване, маме пришло в голову попытаться связаться с кем-нибудь в чикагском офисе Джонатана.

– Должна же быть какая-то информация для членов семей, – рассуждает она.

Мама дозванивается туда, но особого облегчения это не приносит. Сотрудники офиса так же сбиты с толку, как и мы, и информация, просачивающаяся из Нью-Йорка, запутанная из-за пожара, скопления пожарных машин, людей, выбегающих из зданий. Все происходит очень быстро и одновременно мучительно медленно.

Мама заваривает чай, но я не могу его выпить. Мне хочется расхаживать и щелкать пальцами, раскачиваться из стороны в сторону и подпрыгивать на месте. Я делаю все это, иногда одновременно, но ничего не помогает.

Я решаю позвонить Уиллу. Может быть, он съездит к Всемирному торговому центру и скажет мне, выбрался ли Джонатан из здания?

Звонок не проходит, и я хлопаю ладонью по подлокотнику дивана. По телевизору показывают, как что-то падает с башен. Бумажные конфетти и ленты дождем сыплются вниз, словно какой-то кошмарный парад телетайпов.

Жар становится слишком сильным, и люди выпрыгивают из окон в зияющие дыры в стене здания. Некоторые держатся за руки. Юбка женщины вздымается вверх, когда ее тело падает на землю. Как они могут показывать такое по телевизору?

Я не могу смотреть, как люди прыгают из окон. Мысль о том, что Джонатан может оказаться среди них, будучи в безвыходной ситуации, заставляет меня опуститься на кухонный пол и рыдать навзрыд. Мать безуспешно пытается меня утешить, а интенсивность моих эмоций приводит меня в почти кататоническое состояние. Я не готова к такому. Никто к такому не готов.

Я думала, не может быть ничего хуже, чем люди, выбрасывающиеся из окон зданий, но как же я ошибалась. 9:59 утра. Прямой эфир. Южная башня, в которой находился Джонатан, рушится и падает. Двадцать девять минут спустя падает Северная.

39. Анника

Чикаго

12 сентября 2001 года

Мы не спали всю ночь, и около половины седьмого утра мне наконец удается дозвониться Уиллу.

– У меня все в порядке. Я уже поговорил с мамой и папой. Я и близко не подходил к башням. Я пытался дозвониться тебе вчера, но не получилось.

– Мне мама сказала. Они с папой сейчас здесь, со мной. – Голос у меня срывается, и я начинаю всхлипывать.

– Анника, все в порядке. Честное слово.

– Джонатан вылетел в Нью-Йорк в понедельник вечером. Он был в Южной башне на совещании. Я говорила с ним вчера и сказала, чтобы он попытался выйти из здания. Мы разговаривали по телефону, когда врезался второй самолет. С тех пор от него ни слуху ни духу.

– Что? Боже! Вот дерьмо.

– Ты можешь туда съездить? Можешь его поискать?

– Анника, башни рухнули. Даже если бы я сумел подойти к ним достаточно близко, а меня не пустят, я понятия не имею, что можно сделать. В центре сущий ад. Дым, кругом пожары, и… вызвали Национальную гвардию. – Он замолкает, когда я снова всхлипываю. – Мне так жаль, – кричит брат, пытаясь перекричать шум, который я издаю.

Я передаю трубку маме, сажусь в углу гостиной с Мистером Боджэнглзом 2.0 и раскачиваюсь из стороны в сторону. Ужас случившегося мне не по силам, и, хотя я обещала Джонатану, что буду храброй, что не буду убегать и прятаться от того, что меня пугает, я убегаю от всего своим привычным способом. Я закрываю глаза и позволяю сну поглотить меня.

Когда я просыпаюсь через несколько часов, все еще на полу, но с подушкой под головой и укрытая одеялом, тело у меня словно налито свинцом. Я с трудом пытаюсь сесть. Папа спит на диване, а мама разговаривает по телефону. Она смотрит на меня, и первым делом я замечаю, что выражение лица у нее какое-то другое. Я не знаю, что это значит, но потом она улыбается и, повесив трубку, сообщает мне первые обнадеживающие новости, которые мы получили с тех пор, как в башни врезались самолеты. Пока я спала, она решила еще раз позвонить в чикагский офис компании Джонатана, а там ей сообщили, что сведения о нем нашлись у человека по имени Брэдфорд Клейн.

– Это его босс, – говорю я.

– Мне сказали, что все, кто может сообщить что-то с места событий, должны связаться с чикагским офисом по электронной почте.

У меня обычный телефон, но смартфон Джонатана может делать то, что не может телефон, который он мне дал. Меня не волнует, как это получается, лишь бы был открытый канал связи. Чувство абсолютной, безграничной радости захлестывает меня с такой силой, что я хлопаю в ладоши и бегаю по комнате. Внезапно просыпается папа.

– Что? В чем дело? Что случилось?

– Хорошая новость, – говорит мама. – В офисе считают, Джонатан выбрался целым и невредимым.

– Он все-таки выбрался! Так Брэд сказал. – Я снова начинаю расхаживать взад-вперед, мне не терпится услышать подробности. – А где Джонатан сейчас? Он пострадал?

– Они мало что могли мне сказать. Просто сказали, что его имя есть в списке сотрудников, которые вышли из здания.

– Как они могут не знать, где он?

– Еще предстоит многое прояснить, – говорит мама. – Многие уцелевшие ушли подальше пешком, подальше от того места, где упали башни. У Джонатана есть знакомые в Нью-Йорке?

– Он знаком с Уиллом, но сомневаюсь, что он знает, как с ним связаться. Он знает, что Дженис живет в Хобокене. Я не знаю, ходит ли в Хобокен какой-нибудь транспорт. Могу спросить Дженис, как только дозвонюсь до нее. Я уверена, что у Джонатана есть и другие друзья или деловые знакомые, потому что он раньше жил в Нью-Йорке, но я не знаю ни их имен, ни телефонов.

Может быть, его бывшая жена будет так добра, чтобы позволить ему у нее остановиться? Интересно, была ли Лиз во Всемирном торговом центре? Надеюсь, она тоже выбралась из здания.

– Твой брат даст нам знать, если Джонатан с ним свяжется, и Дженис тоже. А пока нам придется набраться терпения. Джонатан куда-нибудь поедет, и я уверена, что он позвонит, как только будет возможность.

Я никак не могу дозвониться до Дженис, но через час она сама мне звонит.

– Клей здесь. Он смог сесть на паром после того, как провел ночь у друга в нескольких милях от эпицентра. Вот как они это называют. А как Джонатан? Вы что-нибудь о нем слышали?

– Он выбрался! Моя мама разговаривала с кем-то из офиса его компании в Чикаго. Мы просто ждем, когда он позвонит и сообщит, где находится.

– Слава богу! – Теперь уже Дженис плачет от облегчения. И я тоже. – У меня не проходят входящие звонки, но с исходящими как будто все в порядке. Он скоро даст о себе знать. Я буду звонить тебе каждый час. Все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – повторяю я как попугай.

– Вот именно.

– Знаю, – говорю я, потому что верю ей и потому что ничего другого не остается.

Итак, мы ждем. Мама готовит обед и заставляет меня его съесть. От еды у меня комок подкатывает к горлу, потому что Джонатан уже должен был позвонить. Должна быть какая-то причина, по которой он до сих пор этого не сделал.

Я знаю, что мы все так думаем, но никто не может произнести это вслух, потому что это означало бы признать, что Джонатан, возможно, не вышел из здания.

Мы ждем еще немного.

Снова звонит Дженис.

– Есть какие-нибудь новости?

– Нет. Пока нет.

– Клей говорит, что многим людям пришлось искать пристанища у друзей, даже у незнакомых людей. Телефонные линии… перегружены… где-то нет связи.

– Уилл тоже так сказал. Он отметился полчаса назад. Ему потребовалось некоторое время, чтобы дозвониться. Я уверена, что Джонатан позвонит. – Даже мне самой кажется, что мой голос звучит странно ровно и неубедительно.

– Мне очень жаль, Анника. – Несколько мгновений Дженис молчит. – Мне бы очень хотелось, чтобы мы могли переждать это вместе и я могла бы тебя поддержать.

Возможно, ее желание исполнится, потому что, если я не получу весточку от Джонатана в ближайшее время, в следующий раз, когда она позвонит, я расскажу ей, что решила сделать.

Уже почти восемь вечера. Джонатан не звонит. Когда я сообщаю родителям, что собираюсь поехать в Хобокен, штат Нью-Джерси, а затем отправиться в центр Нью-Йорка, чтобы найти Джонатана, они хором протестуют. Громко и довольно многословно. Я их не виню. Это нелепый, безрассудный план. Конечно, они вообще не верят, что я на такое способна, да и с чего бы им верить? Есть много чего, на что окружающие считают меня неспособной, и по большей части они правы. Но, по словам Элеоноры Рузвельт, женщина подобна чайному пакетику: никогда не знаешь, насколько крепок чай, пока он не попадет в кипяток. Это самый страшный в моей жизни «кипяток». Мне страшно, и добраться в Хобокен кажется невозможным.

Но я все равно поеду.

– Но что ты собираешься делать? – спрашивает мама.

– Дженис мне поможет. Мы поищем Джонатана. Мы проверим все больницы. Мы расклеим листовки.

Из новостей и газетных статей я почерпнула, что именно так сейчас поступают многие. Люди обмениваются информацией и помогают друг другу.

– Я не могу поехать с тобой. Не могу оставить твоего отца, а он в настоящий момент не осилит долгую поездку.

– Конечно, осилю, – возражает папа, но это было бы для него слишком болезненно. Смотря на него, становится очевидно, что ему даже на диване сидеть некомфортно. И мама не оставит его одного.

– Я не прошу тебя ехать со мной. Я не хочу, чтобы ты ехала со мной.

Это откровенная ложь, потому что я понятия не имею, способна ли я добраться сама. И дело даже не в том, хватит ли у меня способностей или навыков, а в том, хватит ли у меня мужества. Такое озарение вызывает у меня чувство стыда. Я – взрослая женщина, и пришло время доказать, если не всем, то хотя бы себе самой, что я могу действовать самостоятельно. Дженис сказала, что Джонатану нужно, чтобы я сделала шаг вперед и стала тем человеком, на которого он может положиться, который не отступит, когда дела пойдут плохо. На этот раз я не буду прятаться в своей детской кроватке, надеясь, что мир исправит себя сам. Джонатан сделал бы все, чтобы помочь мне, но теперь он сам нуждается в помощи, и я найду в себе силы стать той, кто поможет ему.

Дженис, услышав про мой план, реагирует даже еще более бурно, чем мои родители:

– Похоже, ты не представляешь, что тут творится. Клей сказал, что то, что показывают по телевизору, не может даже отдаленно сравниться с тем, что он видел собственными глазами. Нас не пустят в Нижний Манхэттен, если только мы не сможем доказать, что живем где-то в окрестностях. И даже тогда сомневаюсь, что у нас получится.

– А что, если Джонатан пострадал? Что, если он в больнице, но по какой-то причине не может говорить?

Мне не хочется думать о том, что это могут быть за причины. Я говорю себе, что он охрип от дыма, потерял голос или, может, у него проблемы с дыханием, и он поэтому не позвонил.

– У него нет родных. Ни братьев, ни сестер, ни родителей. Никто, кроме меня, не станет его искать.

– Анника. – Голос у Дженис усталый. – Его имя есть в списке. Он выбрался.

– А что, если его имя там по ошибке?

– С чего бы ему быть по ошибке? Его босс должен был записать имена всех, кто вышел из здания, и отправить письмо в чикагский офис, что он и сделал. Он не стал бы лгать о чем-то подобном.

Дженис молчит.

– Если я доберусь в Нью-Йорк, ты мне поможешь?

– Конечно, помогу.

Прежде чем повесить трубку, я говорю ей, когда меня ждать и что у меня есть сотовый телефон, чтобы позвонить ей с дороги.

– Будь осторожна, – напутствует меня подруга.

Последующие звонки моей мамы в чикагский офис компании Джонатана остаются без ответа. Она то и дело наталкивается на короткие гудки.

– Я не могу их винить, – говорит она. – Они, наверное, ужасно перегружены.

Компания Джонатана создала горячую линию, а также своего рода командный центр в одном нью-йоркском отеле. Членам семей пропавших сотрудников велено отправляться туда.

Я хочу сделать то же самое.

40. Анника

13 сентября 2001 года

Поскольку введен запрет на авиаперелеты, я была не единственная, кто решил, что возьмет в аренду машину, чтобы добраться, куда ему нужно. Очередь в «Хертце» – на тридцать семь человек. Кто-то ругается и уходит, колеса чемоданов с грохотом переваливают через порог и дребезжат по тротуару. Мне хочется побежать за этими людьми: вдруг они знают, где очереди поменьше или где есть волшебное скопление машин, о котором я не подумала. Но ничего такого я не сделала, и теперь передо мной только двадцать девять клиентов, и это заставляет меня чувствовать себя немного лучше. Я буду ждать столько, сколько нужно, а потом поеду прямо в Хобокен, используя инструкции, которые мама распечатала для меня при помощи какой-то программы под названием «Мэп-квест». Клей и Натали останутся дома, а мы с Дженис поедем в город искать Джонатана.

Мне просто кажется, что это будет не так сложно, как твердят все кругом.

В «Хертц» я приехала в семь тридцать утра, а моя очередь подошла почти в час дня. Я последний клиент, потому что все, кто был за мной, давным-давно ушли. Думаю, что это плохой знак, но я так долго ждала, что кажется глупым сдаваться теперь, когда я наконец добралась до стойки. Мужчина за стойкой говорит, что у них осталась только одна машина.

– Все в порядке.

– Стандартная коробка передач.

– Что это значит?

– Ручная.

– Я не умею водить машину с ручной коробкой передач. Я едва могу водить обычную машину. Мой парень был в Южной башне, и я еду его искать.

Это означает, что мне придется найти другой прокат автомобилей и начать все сначала. Я сажусь прямо на пол, потому что у меня подкашиваются ноги, а сотрудник «Хертца» перегибается через стойку и смотрит на меня сверху вниз.

– Мисс?

– Я с вами поменяюсь, – говорит мужчина, стоявший передо мной в очереди. После того как он получил ключи от своей машины, задержался сделать звонок по мобильному, и я думаю, что он подслушал наш разговор. – Я умею водить машину с ручной передачей. Можете взять мою.

Импульсивно я его обнимаю. Он не отшатывается и не застывает, как сделала бы я, если бы со мной так поступил незнакомец. Он коротко отвечает на мои объятия, пару раз похлопывает меня по спине и говорит:

– Берегите себя. Надеюсь, вы его найдете. Желаю удачи.

Я выезжаю из Чикаго в начале второго и направляюсь на восток по трассе I-90. Так начинается моя двенадцатичасовая поездка в Хобокен. По большей части я буду держаться I-90 или I-80. Я ничего не имею против федеральных автострад. Меня часто пропускают, но я остаюсь в правой полосе и продолжаю двигаться. Я даже не нервничаю, когда приезжаю на первый пункт оплаты, потому что знаю, как они работают, и заранее заготовила перед выездом много мелочи. Я нервничаю только тогда, когда в поток пытается вклиниться другая машина. Два человека посигналили мне, потому что слева от меня возникла машина, а я не посторонилась вовремя, но никто не разбился.

В зависимости от того, сколько остановок я сделаю, буду в Хобокене завтра после полудня. Мама забронировала для меня номер в отеле в Пенсильвании, где я проведу ночь. Если бы я выехала не так поздно, то попыталась бы преодолеть весь маршрут за один день, потому что я наконец что-то делаю! – и от этого у меня прилив сил, но мои родители вышли из себя, когда я упомянула об этом, заставив меня пообещать остановиться в отеле на ночь и позвонить им, когда я приеду туда.

Когда сгущаются сумерки, я уже не так уверенно веду машину. Кроме того, идет небольшой дождь, и это придает всему кругом странный блеск. Сейчас я еду со скоростью всего сорок пять километров в час. Вот уже миль десять как мне нужно в туалет, но я не хочу съезжать и останавливаться вне федеральной трассы. Впрочем, у меня нет выбора. Впереди я замечаю съезд, поэтому включаю поворотник.

В конце пандуса на обочине сидит человек. На нем куртка с поднятым капюшоном, но в руках у него нет таблички с просьбой о еде или деньгах. Когда машина передо мной останавливается, мужчина тащится к водительской двери, чтобы принять то, что предлагает водитель. И тут до меня доходит, что кто-то обхватил его ногами за талию и что он прикрывает курткой ребенка.

Светофор загорается зеленым, и я следую за машиной впереди меня через перекресток и вниз по съезду к заправке. У меня все еще есть полбака, но раз уж я здесь, то решаю его долить. Пока я жду отключения насоса, думаю о мужчине и ребенке. Почему они вышли под дождь? Что случилось с их машиной? Где они проведут ночь? Наверное, они замерзли. Я переминаюсь с ноги на ногу, потому что мне следовало бы сходить в уборную, прежде чем беспокоиться о бензине.

В конце концов я накручиваю крышку на бензобак и бегу в уборную. Я не слишком осторожна, потому что не могу перестать думать о мужчине и ребенке, и когда я встаю, чтобы застегнуть штаны, мой телефон выскакивает из кармана и падает в унитаз. Сомневаюсь, что он испорчен, но я представляю, каково это будет, если протянуть руку и вытащить его из грязного унитаза бензоколонки.

Я не могу этого сделать, поэтому оставляю его там.

Я все еще думаю о мужчине и ребенке в двух милях отсюда. В новостях появлялись кошмарные истории об ужасах, которые творили террористы, но были и истории о людях, которые выходили на улицы, чтобы помочь другим. Как в Нью-Йорке люди приглашают незнакомцев в свои дома, чтобы приютить их и накормить. Дать им одежду и обувь. Я тоже хочу принять участие. Я тоже хочу показать, что могу помогать людям.

Если я подвезу мужчину и ребенка, это, вероятно, будет одной из немногих хороших вещей, которые произошли с ними сегодня, поэтому на следующем съезде я разворачиваюсь и еду за ними.

Мужчина не слишком хочет ко мне садиться. Он объясняет, что последний человек, который их подвез, заставил их выйти из машины, когда маленького мальчика вырвало.

– Сомневаюсь, что в нем еще что-то осталось, но не знаю наверняка, – говорит он.

Я говорю, что я не возражаю, хотя, конечно, у меня будут проблемы с запахом, если это случится снова. Они едут к его тете в Аллентаун, он надеется найти там работу, а она будет присматривать за ребенком. Их машина сломалась несколько миль назад, и у него нет денег, чтобы ее починить.

– Я еду в Хобокен. Мы с моей лучшей подругой собираемся искать моего парня, который был в Южной башне во вторник. Он считается пропавшим без вести. У меня забронирован номер в отеле сразу за границей Пенсильвании. Дальше я сегодня не поеду.

– Твой парень был в одной из башен?

– Да, но он из нее выбрался, потому что его имя есть в списке. Я просто должна найти его, потому что он не звонил.

– Я… я уверен, что ты его найдешь. Я могу позвонить тете и попросить ее забрать нас из отеля. Нам просто нужно укрыться от дождя сегодня вечером.

Его зовут Рэй, а его маленького сынишку – Генри. Малыш выглядит бледным и возбужденным, когда мы пристегиваем его на заднем сиденье.

– Мне пришлось оставить его кресло на обочине. Генри уже не мог иди, а я не мог нести все на себе. Мне очень не хотелось его бросать.

– Уверена, с ним ничего не случится, – говорю я, хотя понятия не имею, что за специальное сиденье нужно Генри.

Рэй не похож на серийного убийцу или что-то в таком духе. Я мельком увидела его лицо, когда дверь была открыта и в салоне зажегся свет. Он выглядит почти моим ровесником или, может быть, на несколько лет моложе. Я не очень хорошо умею определять. У него шрам на подбородке. Так трудно понять, что представляет собой человек, просто посмотрев на него. Люди либо добры, либо нет. Некоторые люди выглядят красивыми снаружи, но прогнили до мозга костей. А некоторые лишь притворяются добрыми. Дженис и Джонатан многому меня научили, но я не думаю, что есть способ по-настоящему узнать, добр ли кто-то, пока ты не доверишься ему и не покажешь, что добра сама.

– Все будет хорошо, приятель, – говорит Рэй сыну. – Теперь тебе будет тепло.

– Я хочу пить, папа. – Он закрывает глаза.

Может быть, он уснет. Мне бы хотелось, чтобы у меня было что-нибудь, чтобы дать ему попить, но у меня нет.

Рэй никак не комментирует, как резко я тронулась с места или тот факт, что я постоянно еду на пять миль ниже предельной скорости. Мы путешествуем в полном молчании. Даже если бы мне нравились светские беседы, сейчас мне было бы трудно ее поддерживать. Я должна сосредоточиться на дороге и на том, что теперь я отвечаю за безопасность еще двух человек.

Генри на заднем сиденье начинает хныкать. Может быть, в желудке у него все-таки что-то осталось?

Рэй оборачивается.

– Ты думаешь, тебя сейчас вырвет?

– Я хочу пить, папа, – повторяет Генри. – Я хочу сока.

– Шшш, – говорит Рэй.

– Я могу остановиться.

– У меня нет возможности заплатить за сок. Я отдал последние деньги водителю, который остановился нас подобрать. Я бы не стал этого делать, если бы знал, что нас высадят.

– Не волнуйся. У меня достаточно денег.

Я сворачиваю на следующем съезде и выруливаю на заправку. Пока я иду по проходу, кладя в корзинку крекеры, яблочный сок и воду, мне приходит в голову, что с моей стороны было мудро не давать Рэю деньги или кредитную карточку и не позволять ему самому идти в магазин. Что, если бы он не захотел отдавать мне кредитку, когда выйдет? А что, если бы он пообещал отдать, а когда мы приедем в отель, сделал бы вид, что забыл? Но, может быть, мне не следовало оставлять их в машине, вдруг он уедет на ней? Я гоню от себя такие мысли и плачу за продукты, а когда возвращаюсь, машина стоит ровно на том месте, где я ее оставила.

Рэй дает Генри выпить несколько глотков воды, и когда мальчика не тошнит, он дает ему еще немного. Генри хочет выпить все разом, говорит, что это очень-очень вкусно. Рэй пока не хочет давать ему сок, но дает пожевать соленый крекер.

– Хочешь, я поведу машину? – спрашивает Рэй.

– Ты хочешь сесть за руль?

– Да, но только если ты не против.

– Конечно.

Я перебираюсь на заднее сиденье и, пока Рэй везет нас по темной автостраде, читаю Генри пьесу, которую сейчас пишу, про голубую утку, которая знает, что могла бы подружиться с желтыми утками, если бы они только дали ей шанс. Генри делает глоток воды и ест еще один крекер. Я даю ему немного сока, потому что не могу отказать, когда он просит. Его не тошнит, и это хорошо, потому что, если он это сделает, есть стопроцентный шанс, что и меня тоже стошнит. Мне будет стыдно, но я ничего не смогу с этим поделать.

Мы пересекаем границу штата Пенсильвания в полночь. Я зачитываю Рэю указатели и адрес, чтобы он мог найти отель. Мы въезжаем на стоянку. Рэй забирает спящего Генри с заднего сиденья.

– Лоб у него холодный, – говорит Рэй.

В отеле есть еще один свободный номер, поэтому я кладу на стойку свою кредитную карточку и говорю портье, что мы его возьмем. Рэй не возражает. Вместо этого он говорит «спасибо» так тихо, что я едва его слышу. Возможно, он не хочет будить Генри.

– Я позвоню тете и скажу, откуда нас забрать, – говорит Рэй, когда мы выходим из лифта на нашем этаже.

– О’кей.

Я очень устала и сегодня достигла своего предела взаимодействия с другими людьми. Это хорошо отвлекало от беспокойства о Джонатане, но я быстро угасаю. Я вставляю ключ-карту в дверь своего номера и захожу внутрь, оставив Рэя и Генри в коридоре. Я звоню родителям, и они говорят, что никогда еще не были так счастливы получить от меня весточку. Оказывается, они звонили мне на мобильный уже несколько часов, и я говорю им, что он на дне унитаза на заправке. Потом я рассказываю маме о Рэе и Генри, а она после этого только и повторяет снова и снова: «О боже!»

– Все в порядке. Генри теперь в порядке. Его больше не рвало, и Рэй сказал, что жар спал.

– Ты не можешь так рисковать.

– Все получилось замечательно.

Моя мама, вероятно, думает, что была права и я не способна совершить такое путешествие в одиночку без кого-то, кто руководил бы мной и охранял меня. Но ведь однажды их не станет, и мне придется жить без их руководства. Может быть, и без Джонатана, хотя эта мысль наполняет меня печалью и неизмеримой болью. Эта поездка – не первая и не единственная моя попытка обрести независимость, но это важный шаг к закладке фундамента на долгие годы. И я не настолько тупа, чтобы не понимать, что большинство приходят к такому гораздо раньше, чем им исполняется тридцать два.

Я всю свою жизнь отставала от других, так почему же мое взросление должно быть иным?

– Я говорила с Дженис. Она была вне себя от беспокойства, потому что не могла дозвониться до тебя по мобильному телефону. Я позвоню ей и скажу, что с тобой все в порядке. Ты знаешь, когда доберешься до Хобокена?

– Я собираюсь выехать отсюда около девяти. Скажи ей, что я позвоню прямо перед тем, как вернусь на трассу.

– О’кей. – У моей мамы очень усталый голос.

– Мне нужно идти спать, – говорю я.

– Я так рада, что у тебя все хорошо. Больше никого не подбирай. Пожалуйста, будь осторожна и позвони мне, как только приедешь к Дженис.

– Я так и сделаю. Пока.

Раздается стук в дверь, и когда я открываю ее, на пороге только Рэй.

– Генри спит. Я запер дверь на случай, если он проснется и попытается уйти.

Я не совсем понимаю, что это значит. Я должна пригласить его войти? Я не хочу. Я слишком устала.

– Я просто хотел тебя поблагодарить.

– О… Не за что.

– Анника, послушай меня. Больше никого не подбирай на трассе, ладно? У тебя прекрасное сердце, и твоя доброта меня просто поразила. Но то, что ты сделала, было очень рискованно, и в этом мире есть люди, которые не стали бы заботиться о твоей безопасности.

– Я это знаю. То есть теперь это знаю.

– Дашь мне свой адрес? Я верну тебе деньги, когда встану на ноги.

Я вырываю страницу из блокнота на комоде и записываю.

Он берет листок бумаги, складывает и убирает в карман.

– Мне лучше вернуться к Генри. Надеюсь, ты найдешь своего парня. Никто не заслуживает чуда больше, чем ты.

41. Анника

14 сентября 2001 года

Я выезжаю из отеля на час позже, чем планировала, потому что была так измотана, что умудрилась каким-то образом выключить будильник и снова заснуть, хотя и не помню, как это произошло.

Трудно следовать указаниям «Мэп-квест», потому что я не хочу отрывать глаз от дороги, а в районе Дженис очень много улиц. Когда я подъезжаю, она ждет меня на подъездной дорожке, держа Натали на бедре.

– Слава богу, – говорит она, когда я выхожу из машины.

– Я сумела, – говорю я. – Никто не думал, что я смогу, но я здесь.

Дженис крепко меня обнимает и говорит:

– Да. Ты здесь.

Клей и Натали провожают нас, насколько могут, а после мы с Дженис пешком направляемся в Нижний Манхэттен. Клей заставил нас надеть марлевые маски, и когда мы подходим настолько близко к эпицентру, насколько нам позволяют (на самом деле совсем не близко), я наконец понимаю почему. Запах едкого дыма становится невыносимым, и в воздухе летает пепел, как будто мы идем рядом с каким-то тлеющим городским вулканом. Он оседает у нас на коже, на волосах, и я безудержно кашляю. На перекрестках стоят солдаты с автоматами. Кругом импровизированные алтари из венков и лампадок, плакаты с именами пропавших без вести. Мы обходим ближайшие к Всемирному торговому центру больницы, но Джонатана там нет, и я смаргиваю слезы, потому что уже слишком далеко зашла, чтобы просто сдаться.

Мы едем в отель, где компания Джонатана открыла центр экстренной помощи в большом бальном зале на втором этаже. Никто не расхаживает в смокингах или в вечерних платьях, но на буфетных столах стоят ящики с бутылками воды и содовой; официанты ходят с подносами бутербродов, которые никому не нужны. На каждом круглом столике на восемь персон таблички с номерами, и я не сразу понимаю, что это номера этажей, где пропавших видели в последний раз.

– Ты знаешь, на каком этаже он был? – спрашивает Дженис.

– Нет.

Мы выбираем столик наугад и представляемся стоящим возле него людям. Делимся тем, что знаем, а это не так уж много, и взамен получаем обрывки информации, большей частью которой мы уже обладаем. Люди пытались покинуть здание. Они спустились вниз и были вынуждены подняться обратно. Какой-то мужчина из Нью-Гэмпшира рисует нам схему на бумажной салфетке, показывая возможные маршруты, которыми они могли бы воспользоваться.

– Физически сильные люди могли выжить, если спустились достаточно низко. Нельзя терять надежду.

Люди здесь по нескольку дней не меняли одежду, и у многих под глазами залегли тени. Компания Джонатана потеряла около семисот сотрудников. Все тут подавлены и отчаянно пытаются получить хоть какие-то сведения.

На длинном столе в передней части зала лежат информационные пакеты. В них есть номера телефонов соседних больниц, и мы сверяем их со списком, который распечатала Дженис, чтобы убедиться, что мы побывали во всех. Мы стоим в очереди, чтобы заполнить заявление о пропаже человека, которое состоит из восьми страниц. К сожалению, у Джонатана очень мало уникальных примет. Никаких татуировок, пирсинга или волос на лице, которые отличали бы его от всех остальных темноволосых, голубоглазых, гладко выбритых мужчин, разделивших его участь. У него есть шрам на колене от операции на связках, которые он порвал на втором курсе колледжа, когда катался на лыжах. Это обычная травма и вряд ли стоит упоминания, но я все равно вношу в список.

На стенах люди развешивают фотографии своих близких с их именами и подробными сведениями. Дженис на своем компьютере сделала такую листовку про Джонатана, разместив на ней фотографию, которую я ей прислала, и мы прикрепляем ее кнопками, которые берем из коробки на полу. На стене много листовок и фотографий, и я чувствую себя обязанной посмотреть на каждую и прочитать информацию.

Кто-то кладет руку мне на плечо, и я вздрагиваю.

– Мне очень жаль, – говорит женский голос. У этой женщины средних лет бейджик с именем Эйлин. – Я консультант по скорби, если вы хотите поговорить.

– Мне не нужен консультант по скорби, – говорю я, ведь мне он действительно не нужен. – Это для людей, чьи близкие умерли.

Эйлин снова похлопывает меня по руке и плывет к рыдающей паре, стоящей в нескольких футах справа от меня.

На подиум в передней части зала поднимается мужчина.

– Пожалуйста, если вы еще не заполнили заявление о пропаже близкого человека, сделайте это сейчас.

Толпа согласно бормочет, но потом поднимаются гневные голоса.

– Почему компания не прилагает больше усилий, чтобы спасти выживших? – кричит женщина из середины зала. – Вызовите экспертов. Людей, обученных прочесывать завалы.

– Мы занимаемся финансовыми услугами, а не поисково-спасательными работами, – говорит мужчина.

– Но в распоряжении компании значительные финансовые активы. Почему их не используют, чтобы помочь людям, которые заработали для компании все эти деньги?

Толпа разражается криками, и мужчина покидает трибуну. После этого никто не знает, что делать, включая меня и Дженис, поэтому мы делаем то единственное, что можем: мы молимся, говорим и слушаем, и как бы это ни было полезно, я не могу не думать, что мы теряем драгоценное время.

42. Анника

15 сентября 2001 года

На следующий день рано утром мы возвращаемся в бальный зал отеля, потому что не знаем, куда еще пойти. Вскоре после десяти, когда мы с Дженис пьем теплый чай из пластиковых стаканчиков, на подиум выходит мужчина и представляется как глава компании. Он объявляет, что выживших искать перестали. Через четыре дня после обрушения надежды на то, что кто-то еще будет вытащен из-под завалов живым, стремительно тают, но, услышав, как кто-то произносит это вслух, толпа реагирует быстро и душераздирающе. Пронзительные рыдания и крики отчаяния заглушают все, что пытается говорить этот человек. Дженис обнимает меня и поддерживает, как будто боится, что у меня подогнутся колени, но это не так, потому что я не верю тому, что он говорит. Это может быть верно для некоторых сотрудников, но не для Джонатана.

– Анника… – начинает Дженис.

– Он был на лестнице, – возражаю я. – Джонатан сказал, что спустится вниз, и как раз собирался это сделать, когда связь прервалась. Судя по времени падения башен, он должен был успеть добраться до вестибюля, выйти на улицу и отойти подальше. Брэд же выбрался, а он даже не стал спускаться вместе с Джонатаном. Он остался и все-таки выбрался!

Я кричу и плачу.

Мужчина кладет руку мне на плечо, и я разворачиваюсь с такой яростью, что он быстро делает шаг назад.

– Простите, но кого, вы сказали, вы ищете?

– Моего парня, его зовут Джонатан.

– Мой сын и человек по имени Джонатан помогли коллеге моего сына, у которого на лестнице случился приступ паники.

– Вы знаете, на каком этаже это было? – спрашивает Дженис.

– На пятьдесят втором.

– Я не знаю, на каком этаже был мой парень, но я уверена, что он был ниже.

– Мой сын тоже был там, но, по словам некоторых людей, которые там находились, он и этот Джонатан вернулись наверх.

– Вам удалось найти своего сына? – спрашиваю я дрожащим от страха голосом.

Глаза мужчины наполняются слезами.

– Нет.

Вот оно. Вот причина, почему Джонатан не перезвонил и мы не можем найти его, – он погребен под тлеющими развалинами Южной башни.

– Мне очень жаль, – говорит мужчина.

Дженис сжимает его локоть, потом обнимает меня за плечи.

Мы выходим из бального зала и садимся на скамейку за дверью, поскольку там немного тише. Дженис сдалась. Я знаю это, потому что она не говорит мне, каким должен быть наш следующий шаг. Она предложила все, что, по ее мнению, мы можем сделать, и теперь, после этой ужасной новости, ничего не осталось. Она не может вечно торчать со мной в этом отеле. У нее есть ребенок, о котором нужно заботиться. Есть ее собственное горе по друзьям и знакомым, которых она потеряла во время теракта. Никогда в жизни я не чувствовала такой безнадежности.

У Дженис звонит телефон. Она нажимает на кнопку приема и произносит:

– Нет. Мы все еще в отеле. – Она еще с минуту слушает звонящего. – Я думаю, это было бы действительно здорово.

Потом подруга протягивает трубку мне.

– Алло?

– Оставайся на месте, – говорит мой брат. – Я еду к тебе.

43. Анника

Дженис идет домой, а Уилл находит меня в коридоре возле бального зала и выводит наружу. Я моргаю от солнечного света и делаю глубокий вдох. Воздух стал чище, и нам пока не нужны маски. Повсюду развешаны плакаты и листовки с фотографиями пропавших людей. Они приклеены скотчем к фонарным столбам, перилам и окнам. Те, что сорвались с мест, валяются на мостовой, и их уносят порывы ветра. Я стараюсь не наступать на фотографии, когда мы с Уиллом идем по городу пешком. Кое-кто несет свечи, пока не зажженные, но предназначенные для сегодняшней новой волны траура.

Мой брат пересматривает свою теорию: Джонатан не лежит под обломками, а был доставлен в больницу.

– Возможно, он пострадал и не в состоянии говорить, – объясняет Уилл.

– Мы обошли все больницы, – возражаю я.

– Ты ходила туда два дня назад, когда там царил сущий хаос. Кто-то уже скончался. Доставили новых пациентов. Там было много путаницы. Давай проверим еще раз.

Я соглашаюсь, потому что идея Уилла имеет определенный смысл и мы все равно ничего больше не можем сделать. Я буду в порядке, пока мы будем двигаться, пока будем искать Джонатана.

– С чего мы начнем? – уточняю я.

Уилл улыбается.

– Я всегда считал, что хорошо начинать с самого начала.

Я тоже улыбаюсь, потому что всегда хорошо начинать с нуля и потому что будто впервые в жизни мы с Уиллом были на одной волне.

На листке бумаги, который я достаю из кармана, перечислены больницы, которые мы с Дженис уже посетили, галочкой отмечены все пятнадцать. Листок стал серым от наших грязных рук и порвался от многократных складываний. Я протягиваю его Уиллу, и он его изучает. Брат переворачивает листок, рисует карту с названиями ближайших достопримечательностей и улиц, а после ставит крестик, чтобы показать, где мы находимся. Он добавляет названия больниц, расположение которых ему уже известно, и присваивает им номера – в соответствии с тем, где наиболее вероятно найти Джонатана. Он указывает на номер один.

– Вот, – говорит он. – Начнем отсюда.

Моя решимость начинает ослабевать. Мы стоим в коридоре девятой больницы. У меня болят ноги, и я больше всего на свете хочу вернуться в дом Дженис и рухнуть в постель. Но я не смогу уснуть, пока мы не закончим.

– Можно нам присесть на минутку? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает Уилл.

В коридоре нет стульев, поэтому я сползаю спиной по стене, пока не сажусь на холодный кафельный пол. Уилл делает то же самое.

Меня даже не волнует, что в данный момент мы ничего не делаем. Нам столько раз сегодня отказывали, и мне нужен перерыв.

Я хочу быть сильной или казаться сильной перед Уиллом, потому что он был так добр, что вызвался мне помогать. Но я достигла своего предела, и по моим щекам текут слезы. Вскоре словно бы прорывает плотину, и я начинаю рыдать. Уилл обнимает меня за плечи.

– Мы можем проверить оставшиеся шесть больниц в списке, но если Джонатана нет ни в одной из них, это конец. Как только снимут запрет на перелеты, я полечу домой.

Из комнаты в конце коридора выглядывает медсестра, потом направляется к нам.

– Как, вы сказали, он выглядит?

Я с трудом поднимаюсь на дрожащих ногах.

Уилл тоже встает.

– У него темно-каштановые волосы. Голубые глаза. На пару дюймов выше шести футов. У него шрам на колене от порванных связок.

– Сколько ему?

– Тридцать два года.

– Подождите здесь, – приказывает она.

Я затаиваю дыхание. Я уговариваю себя не питать больших надежд, но они все равно вспыхивают с новой силой. Уилл берет меня за руку, и мы стоим так, пока медсестра не возвращается и не говорит:

– Пойдемте со мной.

Мы следуем за ней по коридору к лифту. Я боюсь открыть рот, потому что вопросы вот-вот сорвутся с языка в безумном порыве: «Куда мы идем? Что мы делаем? Как ты думаешь, это он?»

Дверь открывается двумя этажами ниже, и мы выходим вслед за медсестрой из лифта.

– Одна моя знакомая работает в отделении интенсивной терапии на этом этаже. Она упомянула о неизвестном, которого держат под наркозом из-за проблем с дыханием, и о том, что несколько человек приходили его опознать, но пока совпадений не было. Она сказала, что у него темные волосы. По росту и возрасту вроде подходит. Про цвет глаз ничего не знаю, потому что он их не открывал. Я могу впустить только одного из вас.

– Иди, Анника, – говорит Уилл, когда мы подходим к двери палаты. – Я тебя тут подожду.

Как только мы входим в палату, я начинаю колебаться, потому что, кто бы это ни был, он в тяжелом состоянии. Кровать окружают разные медицинские аппараты, слышится какофония свистков и гудков. В ноздри мне бьет запах антисептика, напоминая мне о моем собственном пребывании в больнице много лет назад. Я задыхаюсь и хватаю ртом воздух. Это только ухудшает ситуацию, потому что никакого свежего воздуха тут нет.

В тусклом свете я различаю очертания человека. Я сомневаюсь, что это Джонатан, потому что волосы выглядят неправильно – тусклые и серые, а не темно-каштановые. Медсестра жестом приглашает меня подойти к кровати. Она была такой милой, и я не хочу показаться неблагодарной или трусливой, поэтому подхожу.

Этот человек тяжело пострадал. Волосы покрыты пеплом и цементной пылью, но под ними я вижу, что цвет на самом деле темно-каштановый. А еще в них запеклась кровь. Он на аппарате искусственной вентиляции легких, трубку в горле удерживает на месте кусок белого скотча.

Я приглядываюсь, чувствуя проблеск надежды, когда мысленно перебираю плоскости и углы лица Джонатана, и пытаюсь определить их под синяками, кровью и грязью. Я не хочу прикасаться к нему, потому что это наверняка причинит ему боль, но прослеживаю эти плоскости и углы, мой палец парит в дюймах над его кожей. Лицо Джонатана похоже на поляроидный снимок, который медленно превращается в нечто узнаваемое прямо у меня на глазах. Это он. Я знаю, что это он.

Наконец я приподнимаю простыню и плачу еще сильнее, когда вижу шрам на его левом колене. Очевидно, что его ноги и, возможно, тазовые кости переломаны.

– Это тот человек, которого вы ищете? – спрашивает медсестра.

Слезы катятся по моему лицу и капают на простыню, покрывающую грудь Джонатана.

– Да. Не мог бы мой брат войти? Всего на секунду?

– Только на секунду, – эхом отзывается она.

Я бросаюсь на грудь Уиллу. Странное ощущение. Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь испытывала такую любовь к моему брату или хотела выразить ее таким физическим способом. Это так утешительно, что не передать словами.

– Не могу поверить, – говорит Уилл.

– Я могу.

Медсестра возвращается в палату.

– С вами хотели бы поговорить врач и администратор больницы. Это не займет много времени. Вы можете вернуться, когда закончите.

Представившись, доктор Арнетт объясняет, что у Джонатана серьезные повреждения дыхательных путей и он находится в критическом, но стабильном состоянии. Он предупреждает, что в любой момент могут возникнуть осложнения и что Джонатан еще далек от выздоровления. У него уже появились признаки пневмонии, и высок риск дополнительной инфекции.

От администратора мы узнаем, что Джонатана вынесли живым в тот самый день, когда рухнули башни. Он был найден в небольшом кармане, окруженный разбитым бетоном и смятой сталью. Его одежду срезали санитары, когда проводили первичную обработку перед тем, как погрузить в машину «Скорой помощи». Его лечили как неизвестного, ведь при нем не было ни бумажника с документами, ни бейджа сотрудника, персонал ждал, чтобы кто-то признал его своим.

– Я признаю его своим, – говорю я и с этого момента уже не отхожу от него.

44. Анника

Уилл приглашает меня пожить в его квартире, чтобы я была ближе к дому, но по большей части я сплю у кровати Джонатана, как он делал это для меня много лет назад. Я не могу по-настоящему принимать за него решения, но могу быть проводником врачей, и говорю ему, что позабочусь обо всем, о чем смогу. Не уверена, слышит ли он меня, но все равно разговариваю с ним и повторяю слова врачей. Я объясняю ему, что мы пробудем здесь некоторое время.

Мне не терпелось поделиться этой новостью с родителями, с Дженис и Клеем. Сомневаюсь, что кто-то, кроме меня, думал, что я когда-нибудь найду Джонатана, и моя мама и Дженис в основном плакали в телефон.

– Я сейчас же позвоню в чикагский офис, – обещает мама.

Я рада, что она хочет держать руку на пульсе, потому что мне это даже в голову не приходило. Когда она перезванивает мне позже, то говорит, что там тоже никто не верил, что Джонатан жив. Надеюсь, они устроили праздник.

Брэдфорд улетел обратно в Чикаго, как только сняли запрет на перелеты. Он звонит мне на следующий день по новому мобильнику, который подобрал мне Уилл. Номер ему дала моя мама.

– Мы все очень рады, что он жив. Мы потеряли бы гораздо больше сотрудников, если бы не его приказ покинуть здание, – говорит Брэд.

Может быть, он больше не злится на меня за то, что я прервала то совещание. Наверное, национальная трагедия делает такое с людьми.

– Вы сказали, что он вышел из здания. Что его имя было в списке.

– Там была ужасная неразбериха. Он ушел раньше меня. Я… я действительно думал, что он выбрался. – Его голос звучит довольно неуверенно.

– Но он этого не сделал.

– Пожалуйста, дайте мне знать, если мы можем что-нибудь сделать для Джонатана или для вас.

– Спасибо. Это очень мило с вашей стороны. Я уверена, что Джонатан сейчас не думает ни о работе, ни о том повышении.

– Нет, – говорит Брэд. – Конечно же, нет.

Прежде чем я повесила трубку, Брэд сказал, что Лиз, бывшая жена Джонатана, не вышла из здания и что она предположительно мертва.

– Я подумал, что Джонатан захочет узнать.

Обещаю Брэду, что скажу Джонатану, когда он очнется.

Я не знала Лиз, но Джонатан когда-то любил ее, поэтому, закончив разговор, все равно по ней плачу.

Джонатану понемногу уменьшают дозы седативных препаратов, и через два дня он приоткрывает глаза. Он смотрит на меня так странно, что я начинаю беспокоиться: а вдруг это не Джонатан и я все это время ошибалась. Но медсестра предупредила меня, что сознание у него будет спутанное, поэтому я мягко беру его за руку и говорю:

– Это я, Анника. Я здесь. Я люблю тебя, и с тобой все будет хорошо.

Он закрывает глаза и больше их в тот день не открывает.

На следующий день ему немного лучше, и он держит глаза открытыми почти час. Я думаю, Джонатан все понимает, потому что смотрит мне в глаза так, будто знает, что это я. Я не смею отвести взгляд. Смотрю прямо в них, выдерживаю его взгляд и говорю:

– Это я, Анника. Я здесь и никуда не уйду.

Ему становится лучше с каждым днем, и я прошу его сжать мою руку, если он понимает, что говорю я и врачи. Его хватка слаба, как у ребенка, но он делает то, что я прошу. Врачи постепенно снижают мощность работы аппарата ИВЛ и теперь хотят извлечь трубки, чтобы посмотреть, сможет ли Джонатан дышать самостоятельно. Звуки, которые он издает, когда они вынимают трубки и он пытается дышать, ужасны, и я слышу их из коридора, где меня попросили подождать. Если персонал и замечает мою физическую реакцию – мои щелчки и подпрыгивания, – никто об этом не упоминает. Когда мне позволяют вернуться в палату, Джонатан задыхается и пытается заговорить, но не издает ни звука, закрывает глаза и снова засыпает. Это пугает, но врачи успокаивают меня: все хорошо, он просто устал, потому что дышать тяжело.

В следующий раз, когда Джонатан приходит в себя, он кажется немного более внятным. Немного, но достаточно, чтобы произнести:

– Анника?

Голос такой хриплый, что я едва его слышу.

– Да, да, это я. Это Анника. Ты в порядке. То есть у тебя множественные переломы и некоторые проблемы с дыханием, но ты будешь в порядке.

Таз Джонатана не столько сломан, сколько раздроблен, и с ногами тоже проблемы. Почти в каждой кости от талии ниже есть те или иные повреждения, но врачи говорят, что со временем переломы заживут. Проблемы с дыхательной системой – все еще самое большое препятствие, которое ему придется преодолеть.

– Как ты добралась сюда так быстро? – спрашивает он, потому что это, наверное, сбивает с толку, когда пробыл без сознания столько дней, сколько Джонатан. Возможно, он думает, что все еще одиннадцатое сентября.

– Я приехала только через три дня после падения башен. Авиасообщение приостановили. Мне пришлось сесть за руль.

Он моргает, словно в замешательстве.

– На минуту мне показалось, что ты сказала, что приехала на машине.

– Я так и сделала. Ты нуждался во мне, Джонатан, и вот я здесь.

45. Анника

Джонатана выписывают из больницы в один серый декабрьский день. Он пробыл там три месяца. Мы летим домой. Но погода не кажется нам скучной. Джонатан чувствует себя как в раю, наконец-то покинув пределы больничной палаты и выйдя на улицу, чтобы вдохнуть свежий зимний воздух, в котором едва можно различить запах дыма. А может, мне это только кажется.

Закончились бесконечные, изнурительные недели физической терапии и дыхательных процедур. Были некоторые неудачи и провалы, в том числе второй, очень страшный приступ пневмонии. Антибиотики не действовали, и доктор Арнетт, которого я успела узнать очень близко, отвел меня в сторону и предупредил, что Джонатан может не выжить.

– Я знаю, что это трудно услышать, – сказал он. – Но я хочу, чтобы вы были готовы заранее. Состояние у него очень тяжелое.

Это казалось мне таким несправедливым. Выбраться из башен только для того, чтобы твои легкие через месяц поддались инфекции. Дженис и Клей приехали в больницу, Уилл уже был рядом со мной. Казалось, все смирились с тем фактом, что второй раз Джонатану счастливый шанс не выпадет. У него поднялась температура, и ничего из того, что пытались сделать врачи, не помогало. Тогда я провела большую часть дня, рыдая на чьем-то плече.

Но Джонатан – самый сильный человек, которого я знаю, и он выжил. И вот теперь мы выходим из больницы рука об руку, как я всегда обещала ему, даже в те дни, когда сама сомневалась в этом.

Уилл заказал для нас машину в аэропорт. Сам он зашел попрощаться заранее. Я плакала в объятиях брата, признательная ему за то, что он сделал для меня, а когда он отстранился, в его глазах тоже стояли слезы. Я чувствую, что Джонатан и Уилл теперь почти братья, учитывая, сколько времени они провели вместе. Уилл прекрасно присматривал за Джонатаном, пока я уходила ненадолго к нему домой, чтобы взять чистую одежду или принять душ.

Я использовала все дни отпуска, а когда они закончились, подала заявление об уходе. В ответ написали, что возьмут меня обратно, когда я буду готова вернуться к работе, и Джонатан сказал, что это показывает, насколько меня ценят как работника. Мне очень приятно слышать такие вещи, потому что я никогда не знаю, что думают обо мне люди, по крайней мере, те, кто не говорит мне грубостей в лицо. Я вернусь, потому что мне нравится моя работа в библиотеке, но я подожду, пока Джонатан полностью восстановится, потому что прямо сейчас он все еще очень нуждается во мне.

Его кости заживают, и он ходит нормально. Немного медленно, но кому какое дело? Нет, ему, конечно, дело есть. Но я знаю, что он будет ходить быстрее.

Джонатан не знает, чем хочет заниматься, но он больше не будет работать на Брэда.

– Жизнь слишком коротка, – заключил он.

Мои родители должны встретить нас в аэропорту. Мне грустно, что мамы Джонатана здесь нет и что у него действительно не осталось семьи. Мы будем жить в моей квартире. Джонатан знает, как я к ней привязана, и так как ему еще предстоит долгое выздоровление, уверяет, что ему все равно, где мы будем жить, лишь бы мы были вместе. К тому времени, когда мы приезжаем из аэро-порта домой и я веду Джонатана в спальню, он тяжело опирается на меня. Он не признается, что ему больно, но, к сожалению, я слишком хорошо знаю, как выглядит его страдальческое лицо. Я укладываю его в постель и забираюсь к нему под одеяло. Он обнимает меня и целует в макушку.

– Ты меня удивляешь, – произносит он. Джонатан, наверное, уже раз двадцать это повторил, но я всегда улыбаюсь. – Так приятно снова тебя обнять.

Мне это тоже нравится. Мы так давно не могли вытянуться рядом друг с другом.

– Это лучшее чувство в мире, – говорю я.

Какое-то время мы целуемся, чего уже давно не делали. Это такие медленные, глубокие поцелуи, которые говорят больше, чем слова, и они заставляют меня чувствовать себя любимой и желанной. Когда мы наконец останавливаемся, он уже наполовину спит. Нам предстоит целоваться всю оставшуюся жизнь, поэтому я шепчу, что ему пора вздремнуть. Джонатан согласно бормочет, не открывая глаз, и я выскальзываю из кровати и выхожу из комнаты. Некоторое время он кашляет, а потом из спальни не раздается вообще никаких звуков. Я прокрадываюсь обратно, проверяю, как он, наблюдая, как поднимается и опускается его грудь. Затем я тихо закрываю дверь.

Пока Джонатан спит, я разбираю почту, которую мама подготовила для меня, и нахожу конверт без обратного адреса. Я вскрываю его и вижу внутри две хрустящие стодолларовые купюры и слово Спасибо на листке бумаги. На обороте – детский рисунок. Женщина со светлыми волосами ведет машину. На голове у нее корона. Рядом – мужчина, а на заднем сиденье голубая утка.

Благодарности

В этой истории я позволила себе художественную вольность. Шахматный клуб «Иллийни» собирается не в фуд-корте студенческого союза Университета Иллинойса, а в собственном помещении. Вайвек Рао, который, кстати, не выдуман, появляется в книге как член шахматной команды, представлявшей Иллинойсский университет на Панамериканском межвузовском чемпионате 1991 года. Как я узнала, пока собирала материал для книги, он действительно феноменальный шахматист. Все остальные члены команды – вымышленные. Я в огромном долгу перед Эриком Розеном, который был членом шахматного клуба и команды Иллинойсского университета и чьи знания и вклад стали бесценны при написании этой книги.

Спасибо моему редактору Лесли Гелбману. Я безмерно благодарна вам за то, что вы так глубоко прочувствовали эту историю. Мне было очень приятно работать с вами.

Замечательным и талантливым людям из «Сент-Мартин-пресс» и «Макмиллан» спасибо за то, что приняли меня с распростертыми объятиями. Особая благодарность Лайзе Сенц, Брэнту Джейнвейю, Мариссе Санджакомо и Тиффани Шелтон.

Благодарю Бруку Эхенбахцу за то, что консультировал меня по всем вопросам, связанным с Иллинойсским университетом и кампусом в Урбане-Шампейне. Надеюсь, вы получили удовольствие от путешествия в страну воспоминаний.

Джейне Уэйтерреус благодарю за предоставленную информацию о роли библиотекаря и о том, какие шаги следовало предпринять, чтобы сделать академическую карьеру на этом поприще.

Таммаре Уэббер спасибо не только за то, что вы прочитали рукопись, но и за то, что поддержали мою идею.

Хиллари Фейбер поделилась опытом и знаниями относительно работы со студентами, страдающими аутизмом. Вы помогли сделать образ Анники убедительным, и я очень это ценю.

Благодарю Элизу Эбнер-Тэшвер за помощь и поддержку. Спасибо, что поверили в меня когда-то и помогаете советами до сих пор.

Стейси Эллиот Альварес, моя благодарность за то, что ты всегда уверяла меня, что писательское ремесло – это как раз то, чем я должна заниматься.

Я также глубоко признательна за вклад, помощь и поддержку следующим людям:

Дэвиду Грейвсу, потому что ему даже не понять, как много для меня значит его постоянное поощрение, а еще он отлично умеет выискивать опечатки; моим детям Мэтью и Лорен моя огромная благодарность за то, что вы всегда понимаете, что у меня есть срок сдачи рукописи и я бываю погружена в воображаемые миры; ничто из этого никогда не станет важнее вас; Джейн Дистел, Мириам Годерих и Лорен Абрамо, вы – святая троица мира литературных агентов, благодарю вас за постоянные наставления и поддержку.

Я бесконечно благодарна блогерам, пишущим о книгах, без них я не смогла бы достучаться до читателей. Вы неустанно трудитесь каждый день, чтобы распространять информацию о книгах, и писательское сообщество становится лучше благодаря вам. Я также хочу выразить особую благодарность читательским группам, которые так страстно отстаивают книги, которые они любят: Андреа Пескинд Кац из «Великих читателей великих мыслей», Сьюзан Уолтерс Питерсон из «Книжного агентства Сью» и Дженн Гаффни из «Читай в саду».

Я хочу выразить свою искреннюю благодарность и признательность продавцам в книжных магазинах, которые продают мои книги, и библиотекарям, которые ставят их на полки.

Спасибо всем вам за то, что вы помогли сделать «Девушку из его прошлого» именно такой, какой я хотела ее видеть. Невозможно выразить словами, как я счастлива, что в моей жизни есть такие замечательные и полные энтузиазма люди.

И моя последняя (но не по значимости) благодарность – читателям. Без вас ничего не случилось бы.

1 Частный исследовательский университет в северном Чикаго, входит в список 20 лучших университетов мира и является одним из лучших университетов США. (Здесь и далее примечания переводчика.)

2 Магистр делового администрирования – квалификационная степень магистра в менеджменте (управлении); эта квалификация подразумевает способность выполнять работу руководителя среднего и высшего звена.

Продолжить чтение