Партизан

Размер шрифта: 13

Серия «Военная фантастика»

Выпуск 214

Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

* * *

Начало этой истории выглядело совершенно буднично, не было ничего необычного. Выехали с сыном на рыбалку на Вуоксу, забастовал двигатель у катера. В топливной системе оказалось масло, пару часов двигатель даже не чихал, а «японцы» сделаны очень неплохо, разобрать их довольно сложно, тем более что до этого он ни разу не отказывал. Но после последней рыбалки, при выгрузке из него вытекло немного масла, пришлось затирать пол. Хотя перевозился штатно, как обычно. В общем, пока возились, подъехала компания, в которой оказалось несколько шапочно знакомых товарищей, таких же любителей рыболовов-охотников, с которыми уже доводилось пересекаться в течение нескольких лет. У них нашлись новые свечи и новый фильтр к «Ямахе», а карбюратор к этому времени я уже сам промыл и прочистил. Мотор запустился, поддымливал и подчихивал, недобирал мощности, но сил до черта, катером добрались до острова, где сын занялся лагерем, а я продолжил ремонт и неполную разборку «Ямахи». Прокалил «старые» свечи, промыл всю топливную систему, насосом продул заново карбюратор, двигатель заработал как часы.

Собираясь на рыбалку, не стоит пренебрегать остальными видами питания, так что с собой было много шашлыка из барашка, несколько дней лежащего в маринаде из очень кислого вина «Каберне-Совиньон» из трехлитрового тетрапака.

Мужики остановились неподалеку, у них дымил костер, хорошо различимый с нашего острова. Решил отвезти им шашлыков и вернуть то, что брал у них на пристани. Захватили с собой упаковку «Хейнекена». В общем, от нашего стола – вашему столу. Плюс по дороге на блесну хороший судачок хапнул. Двух человек из троих до этого я уже встречал, еще когда лесничество функционировало как лесничество. Третьего я видел впервые. Тогда мы несколько дней жили в соседних комнатах, вполне нормальные ребята, один инженер-строитель, второй каким-то бизнесом занимается. Третий оказался писателем-историком. Свято верил в Аркаим, в особую роль славян в мировой истории, в шаманизм и прочую ерунду. В общем, сын сгонял на катере за мангалом и углем, и уже открытой бутылкой с шашлыком (я шашлык для выездок на рыбалку и охоту в шестилитровых пластиковых бутылках мариную и перевожу). И мы остались у гостеприимных соседей на ужин.

Про шаманизм и прочие заносы третьего мужика узнали чуть позже, когда уговорили первую порцию отличнейшей баранины. Делать такой шашлык долго, все пленочки необходимо снять до того, как он в вине окажется, и следить за его состоянием на мангале, для чего у нас с собой был небольшой аккумулятор с 12-вольтовой лампочкой на светодиодах. У шамана-писателя оказалась десятилитровая канистра с каким-то «чемергесом». Я крепкое практически не употребляю, сын даже пива не пьет, но «за компанию и жид удавится». Пару глотков, чтобы не обижать хозяев, я сделал. Разошлись по островам около часа ночи, вдосталь наспорившись об Аркаиме, выслушав море рассказов о случаях на рыбалках, довольные и сытые. Улеглись спать, планируя подняться на зорьке и разбежаться по протокам.

…Но проснулся я от боли в ноге, страшного грохота, трескотни незнакомых пулеметов и воя сирен. Лежу под обломками какого-то строения. Тут же поцарапал лоб о какие-то гвозди, рукой загнул их в сторону, чтобы больше не царапались. Правую ногу зажало какой-то упавшей балкой и столом, судя по тому, что я смог ощупать. Везет мне на заваливание! Еще с ташкентского землетрясения! И все время именно правая нога попадает в ловушку. Особенно приятно было в Тикси, где курсант-водитель вывернул нас на «уазике» в небольшую лужу в кювете. А «козлик» передним сиденьем прижал ногу к дну какой-то лужи. Чуть не утонул в 20 сантиметрах воды. Один нос торчал из нее. Но там у меня был кроссовок, который так и остался под машиной, а я успел вылезти до того, как она полыхнула. Инструктора я тогда успел вытащить, а курсанту уже было все равно. Здесь тоже что-то горит, надо выбираться побыстрее, а не получается: на ногах какие-то «гады» со шнуровкой, нога из ботинка не вылезает. На боку на ремне оказался нож, с помощью которого я разрезал шнурки и смог вытащить ногу из-под стола. Но «свободы» я так и не получил: только ползком, да еще и пожар приближается. Дополз до какого-то отверстия в полу, чуть расширил его и пролез ниже, в подвал. Лучше бы я этого не делал! Дыру пробила неразорвавшаяся бомба, рядом с которой приземлился и я. Ощупал ее руками, понял, что попал, как кур в ощип, обнаружил в кармане коробок спичек, а справа пробивавшийся свет. Чиркнул спичкой: мать моя женщина! Склад боепитания! Здравствуй, жопа, Новый год. Сейчас эта хреновина от первой же искры начнет детонировать.

А пожарчик наверху продолжал разгораться. Выход преграждала металлическая дверь, а свет пробивался через отверстие в стене фундамента. Там, по всей видимости, что-то крупное рвануло, бетон был сильно выкрошен. У входа, как положено, противопожарный щит, есть лом и кирка. В бешеном темпе начал выковыривать из стены куски бетона, расширяя небольшую дыру. Всё, протиснуться можно, подтащил несколько ящиков, чтобы было удобнее. В этот момент обратил внимание на то, что звуков боя не стало. По времени прошло полтора часа. Со стороны дыры слышны голоса по-немецки, короткие злые команды. Раздалось несколько одиночных выстрелов. При тусклом свете, пробивавшемся через отверстие, я посмотрел на себя и обнаружил, что на мне гимнастерка, а не камуфлированный комбинезон-«цифра», в котором я поехал на рыбалку, на поясе нож и кобура, а на рукаве – повязка «Дежурный по отряду». В кобуре – «тульский-токарев», а на петлицах – «пила». Брюки я умудрился разорвать, когда в дырку проваливался. Так что попал я крепко, выхода наверх нет. Сиди в подвале и жди, когда сдетонирует бомба и боеприпасы. В плен мне совсем не хочется, начитался. Интересно, почему дверь в склад закрыта?

Подъехали несколько машин, еще раздались команды, последовали рапорты, из которых я понял, что бой за заставу был тяжелым и у немцев большие потери на переправе через реку. Их выручили «штукас». Им дали команду на погрузку, а какому-то обер-фельдфебелю поручили здесь все сжечь. Грузовики зашумели и уехали, а я понял, что сейчас предстоит стать «цыпленком табака», и выполз через проделанное отверстие в воронку от авиабомбы. Два «Zundapp», один водитель возле них, где остальные и сколько их – неизвестно. Я снял второй ботинок еще в подвале. Чуть в стороне довольно громко зашипело, видимо, из ранцевого огнемета что-то поджигают. Как назло, нога довольно сильно болит. Выручило то обстоятельство, что где-то в стороне еще кто-то живой остался и там вновь начался бой, под шумок я успел свалить водителя и проковылял в сторону от развалин. Но бой был коротким. Появилось трое немцев, которые несли четвертого. И в крайне удобном ракурсе! Бак их огнемета мне был отлично виден. У меня 15 патронов, трава и небольшое бревнышко в качестве упора. Удобно расположив рукоять на подставке, я дождался их небольшой остановки и первым же выстрелом поджег бак, второй достался пулеметчику, а два следующих – автоматчику. Хромая, добрался до мотоциклов, надо уносить ноги, уехавшие немцы могли вот-вот вернуться.

Один из мотоциклов был без коляски, второму я перерезал шланг и поджег его. Пулеметик мне не достался, он в огонь попал, да и хрен-то с ним. Ехал я недолго, потому, что местности я не знал. Доехал до опушки леса, там бросил «цундапп», не забыв опустошить обе сумки. На спине у меня болтался ранец водителя. Предстояло выяснить: где я нахожусь и что делать дальше. Через двести метров вышел к болоту. Примерно определился по сторонам света. В карманах у старшины даже компаса не было. Если встать на север, то справа слышен шум дороги. Вспомнил, что немцы говорили о реке Неман, через которую они переправлялись и на которой понесли существенные потери. Но конфигурацию границы тех времен я не помнил совсем. Местность сильно пересеченная, но есть проселок через лес, так что задерживаться здесь было совершенно невыгодно. К сожалению, нога не давала возможности быстро передвигаться. На юге шел бой, на севере – тоже. Выходить к «своим» совершенно не тянуло. Во-первых, я не в курсе, кто я и где я, кем был до этого, где служил и тому подобное. Во-вторых, ранения у меня нет, а то, что здорово прищемило ногу, не освобождает от ответственности, заживет и никаких следов не останется. Если это та самая Великая Отечественная, то через шесть дней немцами будет взят Минск. А это в 280 километрах от границы. С такой ногой мне туда не дотопать за это время. Местных уставов я не знаю, весь мой армейский опыт из другой, Советской армии. Я – ряженый. Проколюсь на первых же словах. Делать нечего, начал городить себе лапти-чуни из бересты, использовал немецкие портянки, найденные в «цундаппе». У старшины имелась иголка с ниткой, так что прихватил и разодранные штаны. Ногу «замочил» в небольшом ручье, съел пару галет из немецкого пайка. Зря патроны не прихватил со склада, но там темно было, и на глаза 7,62×25 не попадались. Так что осталось всего 11 патронов. Водитель был вооружен карабином, который мне бы только мешал, когда я драпал через кусты на этом чуде техники. Но патроны к карабину имелись. Бог с ним, при желании раздобыть еще успеем. Основные бои шли севернее и южнее тех мест, где я находился. Там гремела артиллерия, я пока не различаю, чья работает. В лесу душно, место здесь довольно влажное, а температура воздуха высокая. Часы показывают 11.45 московского времени. Главное, не забыть их заводить, эта привычка у меня начисто отсутствует.

Закончив сооружать чуни, двинулся на восток. Предстояло форсировать шоссе неподалеку, если такая возможность будет предоставлена. Пройдя километра три, я увидел и услышал шоссе. Там битком немецкая техника и пехота, движется в обоих направлениях. Танки идут на юго-запад, пехота на северо-восток. За шоссе – чистое поле с несколькими сгоревшими легкими танками. Севернее виден лес, с юга его нет. От греха подальше забрался обратно в гущу леса и потопал вслед за немецкой пехотой на северо-восток. Там дождусь ночи и попытаюсь перейти эту грунтовку. Лес густой, с хорошим подлеском, чуни позволяют идти практически бесшумно, но большую скорость мне и не развить. Плюс осматриваться и прислушиваться требуется, вспоминать свою былую первую армейскую специальность: разведчик-диверсант 1-го класса. Оказалось, не зря я это делал: на одной из полянок расположился пост жандармерии. Самих жандармов не было, стояла полевая кухня и несколько солдат руководили пленными красноармейцами, которые помогали немцам строить импровизированную столовую. Солдаты были без жетонов на груди. Возможно, что эту приблуду жандармы надевают только тогда, когда находятся на посту. Разбираться я не стал, обошел это место. Связываться с противником, имея всего одиннадцать выстрелов, было совершенно не интересно. Шоссе я перешел совершенно свободно в полукилометре от этой «столовой». В движении возникла какая-то пауза, скорее всего, связанная с обедом. Углубившись в лес, двинулся на юго-восток, там виднелся неплохой лес. Север меня не привлекал, я уже немного сориентировался на местности, по обрывкам разговоров как немцев, так и пленных красноармейцев: на севере – Литва, Друскеники, а это – Западная Белоруссия. Лес на этой стороне дороги был болотистый, но я не стал рисковать, памятуя о том, что рассказывал мне отец про его отступление из Кейдан. В селе, появившемся через несколько километров, хозяйничали немцы, и я повернул на юг, стремясь попасть в более или менее сухой лес. Обогнув село, попал наконец-то в приличный и довольно сухой лес, справа было большое болото. В километре от села обнаружил хутор из двух домов, но заходить не стал. Эти места еще недавно были Польшей. Это – Западная Белоруссия, и как хуторяне относятся к бойцам НКВД, я не знал, а рисковать не хотелось. Немного понаблюдав за хутором, пересек проселок и углубился в лес, где и сделал остановку. Впереди – железная дорога, ведет из Гродно в Вильнюс. Боев на этой территории не было, а с моей пукалкой много не набегаешься. Требуется более серьезное оружие. Его придется искать или захватывать. Небольшой остров среди болот стал моим временным убежищем. Утро вечера мудренее.

Увалился в небольшую ямку, предварительно нарвав травы, наломав веток. Они станут моим одеялом и матрасом. Очень хотелось курить, но это вредная привычка и придется от нее отказаться, по крайней мере до того, как найду способ и место, где этот табак можно будет найти. Спички у меня имелись, но либо старшина держал свой табачок в столе, либо был некурящим, как тот немец водитель, чей ранец я положил под голову. Впрочем, указательные пальцы старшины были прокурены. Интересно, где ж его документы? И почему я до его памяти достучаться не могу? Но вариант был абсолютно нулевой, в мозгах не сохранилось абсолютно ничего, все, что имею – мое собственное. Это – ужасно! Путь на восток для меня закрыт полностью и целиком. И надо отойти от этих мест подальше, неизвестно чем он занимался в отряде, ведь не просто так старшину назначают дежурным. Еще один вопрос, который меня волновал: что со мной произошло и где сейчас сын? Будем надеяться, что у него все в норме, «чемергеса» он не пил, с шаманом на исторические темы не спорил. Водить катер и машину умеет, доверенность есть. Судя по всему, все документы остались там, на озере, на Вуоксе. Довольно долго размышлял: что из имеющегося можно съесть сегодня, тем более что протопал довольно много, к середине дня нога начала понемногу двигаться, хотя и стала вся синяя на стопе. В открытой банке, с надписями на французском, оказалось семь сосисок в желе. Банка удобная, с завинчивающейся крышкой. Ограничил себя одной сосиской. Продуктов было совсем немного. И требуется достать что-то вроде мелкой сети, не дело по лесу в х/б бегать. Да и шинельку добыть стоит.

Проснулся рано, от звуков многочисленных моторов в небе. Немцы в массовом количестве летели бомбить наши войска. Кофейку бы! Но пришлось обойтись очередной сосиской. А потом руки в ноги и шариться вдоль дороги. Авось что-нибудь стоящее попадется. Но увы! Правда, искупаться пришлось, так как на одном из многочисленных озерец нашел искомое: сетку и рачевни. Насколько припоминаю, этот способ ловли был под запретом. Раков и карасиков я сложил в одну из рачевен, а сеть забрал не полностью, отрезал себе около трети. Гниловата она была, старая, с большими дырами. Плохо за ней ухаживали. Уха вышла на славу, благо что соль у немца была. Вторым приобретением был небольшой пакет бревен, явно сложенных под сушку на дрова. Топора и пилы не было, пришлось выстругивать клинья и колоть бревна ими, с помощью рычагов и «какой-то матери». Разложив огонь под густой елью, в первую очередь занялся гончарным делом, благо глина на берегу ручья имелась. Сплел корзинку, обмазал ее глиной, чуток подсушил и на огонь. Затем заделал трещинки, нанес тонкий слой жидкой глины, прямо по горячему, и снова в костер. Худо-бедно получилось, выкипал такой котелок быстро, приходилось постоянно доливать воду. Но, как меньшее из двух зол, вполне годился. Рыба на прутике еще получается, а рак – ни в какую. День прошел в хозяйственных хлопотах почти незаметно.

А утром на западе-юго-западе загрохотало, причем крепко. Насколько помню, это 11-й мехкорпус попытался перерезать северную «клешню» немцев и взять Сувалки, да опростоволосился, так как с воздуха он прикрыт не был. Грохотало целый день, а я наконец-то добыл карту: воздушный бой состоялся прямо над «моим» лесом. Три бомбардировщика и «ишачок» создали здесь площадку приземления. Я успел только снять планшет с тяжелораненого пилота-истребителя, и пришлось уходить в болото: почти сразу появились немцы и начали прочесывание. Они сразу показали мне уязвимость моей позиции, пришлось все бросить и откочевывать в менее приспособленную для проживания местность южнее. Появился еще один ствол: наган без кобуры. Парень был прошит несколькими пулями в воздухе со спины. Пневмоторакс, в общем, не жилец. Все навылет, с огромными выходными отверстиями.

Отойдя на пять километров южнее, ближе к вечеру наткнулся на брошенную «эмку»-вездеход. Под кустами лежало обмундирование, сапоги, два ППД, пулемет ДТ, с 2,5-кратной оптикой, съемными сошками и четырьмя магазинами, четыре ТТ и маузер, даже в кожаном чехле, в «эмке» лежала снайперская АВС-36 с прицелом ПЕМ. Все это богатство было брошено. На петлицах одной из гимнастерок – три золотые звезды. Продовольствие они, естественно, с собой забрали. В машине было много чего, кроме топлива. Бензин у нее кончился, вот они и драпанули. С помощью ручной лебедки, топлива в машине не было, затолкал машину поглубже в кусты, разровнял следы, потому что весь скарб из нее забирал четырьмя ходками. Даже спальный мешок был, маскировочные комбинезоны и радиостанция. Заменил себе галифе. Место для «стоянки» я выбрал уже по карте. Двумя лопатами, топором и ножовкой разжился сразу, но прикопал их, положив под дерн, забрал на вторую ходку. В первую взял с собой только МСЛ. Снял с машины всю электрику, утащил даже аккумулятор, когда убедился, что он выпуска этого, 1941 года. В общем, спасибо запасливым шоферу и адъютантам трусливого командующего. Теперь я упакован по самое не хочу, кстати, покурил «Герцеговину Флор». Правда, ее подклеивать пришлось, сломанная была, вот ее и бросили. Все остальное из бытовых мелочей они забрали с собой. Зато кресало оставили, старинное и добротное. Спички заканчивались, а с дровами на небольшом островке среди болот было тускло более двух недель, пока не нашел в лесу яму, в которой уголь выжигали. Километрах в десяти от «моего» острова. Пришлось таскать уголь в трех армейских вещмешках и городить, по образу и подобию, похожее сооружение. В остальное время занимался благоустройством жилища, разведкой местности и добывал соль. Последнее мероприятие было самым сложным. Места здесь болотистые, никаких солонцов здесь нет и быть не может. Единственное место, где эту драгоценность можно было добыть, это – железная дорога. По карте рядом находились две станции: Рыбница и Друскеники. Рыбница – это просто разъезд и водокачка, а Друскеники это не одноименный город на границе, а довольно большая станция неподалеку от поселка Пожече, сейчас носит название Поречье. Местом моего обитания стало урочище Пиняки, со всех сторон окруженное болотами. Ближайшая от меня деревня носит название Каменистое. Деревушка маленькая, поля ей приходится делить еще с двумя такими же: Бушнево и Мостки. Бушнево чуть побольше, на четыре дома, а в Мостках есть дорога и сельпо. Вот только никаких денег у меня нет, поэтому стать официальным покупателем не могу, да и не знаю я там никого, и есть подозрение, что если местные меня обнаружат, то сдадут немцам. Пользоваться «местным» топливом, торфом, я не стал: много дыма дает и запах имеет специфический.

Первую вылазку в Рыбницу я предпринял сразу, как закончил переноску всего скарба от «эмки». Брать там нечего! Это даже не разъезд, это остановка, где паровоз может пополнить запас воды, и все. Станция Друскеники находилась внутри поселка Пожече, была даже Привокзальная площадь. Но фиг там чего достанешь. Пожече достаточно далеко от «дома», поэтому я не постеснялся зайти в колхоз Хомуты, который и на карте был обозначен как колхоз. Заходил я налегке, пулемет оставил в лесу. Поговорил с председателем, сказал, что нужна соль, пусть назовет цену, все, что он требует – принесу. Он дал килограммов восемь-десять крупной и грязной каменной соли, такую коровам дают, а следом за мной послал трех «полицаев», дурачок. Трех полупьяных чудаков, на букву «М», против пусть и бывшего, но чемпиона СССР по пулевой стрельбе. Они даже вскинуть винтари не успели. Пришлось вернуться и говорить посерьезнее, и на другом языке. Зеленые петлицы прятать на этот раз не стал. В общем, он доложил, при мне, в Пожече, что его полицейские убиты в бою с большой группой окруженцев, которые ушли через шоссе за Веровское озеро, на восток. Ну, а я ушел на запад. «Свой» снабженец у меня появился, ибо жить все хотят, до бога далеко, полицаи тоже далече, а пулю ни один лоб не держит. Мне все равно, как он относится к советской власти, хотя «председателем» он стал при ней, «ясык» более сильному будет платить, и это обеспечит ему существование. Это довольно древний закон, который «председатель» хорошо знал. Все равно будет собирать его для немцев, ну, а часть мне отстегивать. У меня «крыша» круче. Неприятный случай, который еще больше насторожил меня по отношению к местным жителям. Доверять здесь было некому, хотя бы потому, что никого из местных я не знал. И никакая физиогномика этому делу не поможет. Хорошо, что лес был «панским» много лет, панов не стало, а новых «владельцев» еще не появилось в достаточном количестве, им пока захваченного на складах РККА хватало, да города грабили. До населения дойдет немного позже, что власть переменилась на значительно худшую. Пока все в недоумении, что немцы продвинулись так глубоко и быстро, несмотря на упорные бои. 29 июня стало известно, что город Гродно переименован в Гартен, а Гродненский район поделен между Восточной Пруссией и генеральным округом Литва. Западная Белоруссия стала Особым округом Восточной Пруссии «Белосток». Еще 28 июня я наконец-то узнал свое новое имя: Сергей, это радовало, так как мы, оказывается, полные тезки, а вот фамилия другая – Соколов, служил мой тезка в школе младшего командного состава Белорусского пограничного округа, которой командовал майор Борис Зиновьев. Через болото отходила группа бойцов 86-го Августовского погранотряда: шестеро пограничников и младший сержант Овчинников. Выходили они практически прямо на меня, в 50 метрах севернее, а я кабанчика коптил. Этой тропой кабаны ходят через болото, а там, где кабан прошел, там погранец точно пройдет. Землянка моя была в стороне от этого места, она еще не достроена. Одному делать ее довольно тяжко. Овчинников и «узнал» меня, он учился в той школе. Пришлось показывать ему ногу и говорить о сильной контузии. Летний лагерь школы находился на правом берегу Немана в Гродненской пуще, где личный состав школы и принял свой последний бой. Остаться их группа не захотела, а полученной информации явно не хватало для легенды. Ночь провели у меня и ушли, но Овчинникову я передал частоту и кодовую книгу для связи со мной. «Северок» у меня, точнее, его предшественник «Омега», был, так что, если дойдут до своих, то будем ждать связи примерно через месяц.

На следующий день после их отхода, на этой же тропе, я обнаружил группу пехоты. Погода стояла тихая, вечер, легкий ветерок донес разговор на непонятном языке. Я сбегал за пулеметом и снайперской винтовкой. Пехотинцы все вооружены, два ДП, один «маузер», а у остальных – СВТ-40. Так что по вооружению – наши. Ячейка у меня готовая, пулеметная, «V»-образная. Решил дождаться, когда выйдут из болота, тем более что русские команды иногда слышались.

– Стой, кто идет!

– Свои! 15-я застава, 107-й погранотряд, отходим от Вижайн. С нами бойцы 741-го стрелкового полка.

– Старший – ко мне, остальные – на месте.

– Есть. Сесть разрешите?

– Нет! Всем стоять!

Подошел сержант-пограничник.

– Товарищ старшина! Свои мы, свои! – Петлиц под маскхалатом и «лешаком» не видно, так что тоже – знакомый.

– Пусть подходят.

Семеро пехотинцев были литовцами из 2-го батальона 741-го полка, подошедшего по Директиве № 3 на оказание помощи 107-му отряду ПВ Белорусского пограничного округа. Отряд, все его заставы, кроме одной, был уничтожен и рассеян в первый же день. Восьмая застава, точнее, один ее дот, держалась трое суток. Оба пограничника имеют ранения, трое из литовцев – тоже. Благо что медикаментов в той «эмке» было много, так что помощь сумел оказать. В общем, отряд увеличился на 6 человек, один из пограничников, тот самый сержант Иванов, пошел на восток вместе с двумя бойцами. А второй был очень плох, требовался антибиотик, но его не было, пришлось давать сульфаниламид и присыпать им рану. Он у них стрептоцидом называется.

А через еще три дня появился «парламентер», из местных, из Стриевки.

– Iдзіце адсюль.

– Тебя не спросили!

– Немцаў прывядзем.

– Так, замечательно! А теперь говори: кто сказал, что мы здесь? Давмонт! Поймал?

– O kaip gi, товаришчь старшине! Įkandimų, кусается, mažas asilelis![1]

«Парламентера» сопровождали двое пацанят. Я, как только ребята немного отдохнули, сразу организовал дозоры на всех трех тропах, ведущих на остров. Так что, то, что будут гости, и сколько их, мы отлично знали. Обнаружили нас именно мальчишки, взрослые в лес практически не ходят в это время, делать им в лесу особо нечего. Положение у «парламентера» сильно изменилось, он-то надеялся отвести беду от сродственников из Бушнева, дядькой он числился этим двум засранцам. Отец их в армию ушел, сами мальчишки рвутся помогать, а этот «замшелый пень» решил действовать так, как велит гауляйтер Восточной Пруссии.

– Ідзіце, даганяйце Чырвоную армію.

– Раненые у меня, пока не выходим, никуда не уйдем, даже не надейся. Приведешь немцев – жить не будешь, ни ты, ни твоя родня. За мной не заржавеет, это война, мил человек, а не игрушки. Все понял? И молчи про нас. А в сентябре сам прибежишь, когда урожай снимете, а немцы его выгребут, подчистую. Вот тогда и обещаю, что урожай вернется.

– Мусiць, Цімоха даведаўшыся. Язык ў хлапчукоў доўгі[2].

– А кто такой и где живет?

И мужичок сдал местного начальника полиции с потрохами: кто, где, куда ходит, где горилку глушит.

– Вот за это, мил человек, спасибо. Побеседуем днями с Тимошей. – Уголовник, выпущенный из тюрьмы немцами, занял дом своего брата, которого выгнал на улицу вместе с семьей. Посчитался за старые обиды при новой власти.

Встал вопрос о немецкой форме. Я уже довольно крепко взялся за обучение личного состава, с тем, чтобы поднять до нужного уровня их подготовку. В этом мне крепко помогал Мешка Ведринскас, самый старший из этой пятерки, токарь по специальности, служил в Войске Литовском уже пять лет, был капралом, затем сержантом РККА. Форма у всех у них литовская, только нашивки наши. Один из них был вооружен трофейным «Маузером-98», у остальных – новенькие «токаревки», в этом году только получили. Так как меня им представили как преподавателя школы младшего комсостава по боевой подготовке, то мои навороты, привнесенные из другого времени, им странными не казались. Учились дружно и качественно, ведь у них была цель: выжить и победить в этой войне. А то, что далеко отходить от родных мест не пожелали? Так это их дом, они только вступили в эту семью народов, и для них казалось более важным защитить именно свою землю. Отсюда до новой границы Литвы – рукой подать.

2 июля группа в составе трех человек, к ночи, выдвинулась к деревне Борки, на высоту 158. Туда, «по сведениям нашей разведки», тех самых пацанят и налаженной ими «голубиной почты», с вечера выехал местный полицай Тимоха с двумя товарищами по службе. У него там полюбовница, если по-белорусски, живет. А где лямур, там самогон. По-другому не бывает, ибо нет некрасивых женщин, но бывает мало водки. Так что служба налаживается, имеем кой-какие связи с местным населением. Этому здорово способствовал приказ гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха о продовольственном налоге с каждого двора: 5,4 центнера с гектара, 350 литров молока с коровы и тому подобное. Плюс трудовая повинность, что скажут, то и делать. В общем, немцы с ходу затянули удила и порекомендовали подтянуть подпругу до хребта. А это крестьянской душе как серпом по одному месту.

В общем, лежим, обозреваем окрестности через два оптических прицела. На хуторе крутая пьянка, тетка и две девчонки помоложе только и бегают туда-сюда от летней кухни в дом. Плохо другое: хутор у самой дороги, и, кроме полицаев, стоит «кубельваген», к тому же с пулеметом и валяющимся в нем водителем. А это еще от двух до четырех человек. Я уже хотел было дождаться выхода «целей» на крыльцо, здесь всего 650 метров, и положить их всех из АВС, когда у нас появились «зрители». Наша «разведка» прибежала за 6 километров «позырить», как «наши полицаев бьют». Любопытно же! Тихонько отругав и дав затрещины, послал их обратно. Мешка и Давмонт уже на местах, предстояла «звездная атака», которую мы в поте лица отрабатывали все эти дни, и ближний бой. Зрители ведь никуда не ушли, а только сменили место дислокации и наблюдают. Вскакиваю и бегу, считая до десяти, падаю и перемещаюсь в сторону, продолжаю счет, два раза по десять, и вперед. Рубеж атаки – забор хутора. Наблюдателей мы не обнаружили, только снующих туда-сюда женщин. Первым до хутора добрался Мешка, медведь по-литовски. Он, и вправду медведеподобный, а уж в самопальном «лешаке» вообще на кикимору похож. Ему пришлось одну из дочек хозяйки слегка о бревенчатую стенку дома головой прислонить, чтобы не завизжала. Она гальюн за овином решила не вовремя посетить, в тот момент, когда он выскочил из-за него к дому. Я атаковал немца у пулемета. Он же «подарил» нам успех атаки. С ним пришлось поступить очень грубо, черканув ему НР-40 от уха до уха. И перехватывать его руку, в которой была русская противотанковая граната РПГ-40, которую он взвести не успел, он только начал поднимать голову с сиденья, когда я с ним сблизился вплотную. Дергаю за красную ленту, вытаскивая чеку, и через отрытое окно вношу «от нашего стола – вашему» эту грозную «бутылку» прямо на стол с самогонкой, и прыгаю ближе к стене дома перекатом. Оба пистолета в руки и вперед, двери сами распахнулись, крыша подскочила и съехала на ту сторону дома. В прихожей, уронив казанок на пол и зажав уши, стояла хозяйка бывшего дома, отбросил ее в сторону и через зимнюю кухню заглянул в комнату. Пятеро «холодненьких», один из которых – офицер СС. Забрали его офицерскую сумку, собрали оружие. А когда подняли крышку багажника «кюбельвагена», у нормальных машин это место называется капотом, первый, точнее, второй вариант знаменитого на весь мир «Жука», то решили разгружать его в другом месте. Все втроем не унести, а бросить жалко. К тому же он полноприводным был. Быстренько погрузились и рванули на проселок, где я «эмку» потрошил. Оставив справа высоту 158, выскочили на дорогу и газу. Во Дворцах направо, и в наш лес. Оттуда к подножию высоты 137, там разгрузились, и я отогнал машину к болоту у Богушовки, где ее и благополучно утопил. Отсюда уходить придется. Больше спокойной жизни не предвидится. Давмонт, который свободно говорил и читал по-немецки, выяснил, что грохнули мы командира «айнзацкоманды-7а» оберштурмфюрера СС Отто Зитца. Экспресс-допрос непострадавшей девицы показал, что речь на пьянке шла о создании гетто в Езерах, так что войска у немцев на товсь, и нам этого не простят. Хозяйка, очухавшись, голосила, что делала все это, чтобы девок ее не попортили. Я ей посоветовал все бросить и сваливать отсюда куда глаза глядят, вместе с девицами. Забросив всё «нажитое непосильным трудом» в заранее приготовленный бункер и заминировав его противотанковой гранатой, начали экстренные сборы. Я в это время подготовил три ловушки на гатях, которые ведут на остров. Пусть покупаются гости дорогие. Это полезно. И мы отошли, по очереди неся носилки с Иваном Орловым, который только-только пошел на поправку.

Выбранное место находилось в 12 километрах от этого, это был небольшой островок посреди топкого болота. Плохо было то, что проходимое место было только одно, придется гати городить. Но я вспомнил, что гать можно сделать легкой и съемной, типа забора, чем мы и занимались после перехода на новое место. Вторым отвратительным свойством нового лагеря были подземные воды, они были близко, и полноценную землянку соорудить не удалось. Выручила найденная сбитая «пешка». Ее аварийный масляный насос и шланги от противогазов, пять штук их имелось, а еще довольно много мы насобирали на большом поле севернее нового лагеря, дали возможность быстро откачивать грунтовые воды из ямки в середине землянки. Но для зимнего проживания землянка не годилась. Там же разжились снарядами 45 мм из горелых танков и шестью неразорвавшимися 50-килограммовками. Нашли несколько коробок со взрывателями УЗРГ к ручным гранатам, два ротных миномета, к сожалению, без прицелов: труба, опора и тренога. Мин к ним не было, трофейщики собрали.

Плохо было то, что ближайшее жилье находилось всего в трех с половиной километрах от этого места и это были богатые хутора, где разговаривали по-польски и на идише. Выручило наличие в запасах «кюбельвагена» глушителя для единственного «маузера». Так что проблему с охотой удалось более или менее снять. Плюс стал немного ближе «поставщик двора его императорского величества» председатель колхоза Хомуты Силантий Хомутовский. Немцы, кстати, колхозы не разгоняли и препятствовали, официально запретили, выходу из них с выделением посевных площадей. Даже в доску «своим» полицаям землицу выделяли только для похорон на кладбищах или в ямах. Когда закончили сооружать лагерь и съемные гати, то выяснилось, что с точки зрения мобильности и скрытности передвижения новое место было даже удобнее, чем предыдущее. Единственное, что меня беспокоило, что противник мог так же скрытно и быстро развернуться на севере, и нанести артиллерийско-минометный удар по лагерю.

Острый дефицит патронов к снайперской винтовке, пулемету и «токаревкам» подбил меня посетить развалины летнего лагеря школы. Та 50-килограммовка сработала, отбросила крышу в сторону, боеприпасы пришлось выкапывать, но разжились ими отлично, и минами, как к минометам, так и противотанковыми, и осколочными, и патронами, нашли прицелы к ротным минометам, взрыватели, детонирующий и огнепроводный шнур, подрывные машинки, телефонный провод, тяжелый пулемет, который, правда, пришлось долго «лечить» от коррозии. Большую часть боеприпасов перепрятали на месте, но ходили туда больше двух недель, несколько раз и ночевали поблизости. Вскрыв сейф, ключи от которого были у меня в кармане, нашел свое личное дело и сумел скрытно от бойцов его изучить. Специально отправил их в отряд за помощью, а сам остался в лагере. Документацию, как и предписано, все содержимое сейфа, уничтожил, забрав только свое дело. Там же находилось удостоверение оперуполномоченного отдела НКГБ на мое имя по Белостокской области. Растем в собственных глазах, да и не только. Имея такую ксиву на руках, можно и к соседям заглянуть. Не к тем, что говорят по-польски. За это время приросли еще тремя пограничниками: они жили в лесу неподалеку от лагеря. У одного раны уже зажили, а двое лежачих. Одному, кажется, я помочь не смогу.

– В Переломах фершал живет, товарищ старшина. Вы ж его знаете, Косовский, вы же дружили.

– Да-да, живет. Но к нему мы не пойдем, я «дружил» с ним потому, что он – сотник ZWZ. Это было моим заданием. – Я об этом в личном деле прочел, там мне была объявлена благодарность за раскрытие ячейки польского сопротивления. Плюс ZWZ активно поддерживала уничтожение гитлеровцами евреев, помогало им в этом отношении, а, насколько я помню, основными местными партизанами в этих местах были русские, белорусы и евреи. Поляки старались уйти либо в Армию Крайову, либо в Армию Людову. Русских они, особенно поначалу, не жаловали. Так что, если к нему и заходить, то с целью несколько пополнить комплектацию медикаментами. Взяв с собой троих, включая выздоровевшего пограничника, нанесли ночной визит пану Косовскому. Визит ему не сильно понравился, тем более что мы прихватили его не одного, а с парой жолнержов, да еще и один из них был в немалых чинах, судя по выправке и знанию русского языка. Политпросвет начался с того, что всех троих быстро припечатали мордой в земляные полы дома. Первого взяли еще на улице у крыльца, а этих двух у радиостанции.

– Вот же вояки! Лентяи вы, а не агенты. Кто тебя учил работать ключом из дома? В гестапо захотел, Анджей? Или на него и работаешь?

– Я отвечать на твои вопросы не буду. Немцы вам показали, кто хозяин в Европе.

– Ты работаешь на хозяина? Тогда разговора не получится. – И я взвел маузер.

– Нет, на немцев я не работаю.

– Тогда рекомендую унести как можно дальше радиостанцию от дома и из одного места не работать. Айнзацкоманды уже появились в области, командира одной мы грохнули, но это просто исполнитель, его уже заменили. До Гродно – 23 километра, до Сувалок – 60. Тебя уже запеленговали и пасут.

– Что такое запеленговали?

– От, блин, неучи! С помощью направленной антенны определили направление на источник излучения, на твою антенну, из нескольких точек. После этого навестят тебя и сделают предложение, от которого ты отказаться не сможешь. В общем так, мне лекарства нужны, у меня раненые умирают. Нужен пенициллин. Если есть – гони на бочку, перевязочные материалы, стрептоцид, йод, мазь Вишневского. И уноси станцию, ну, заодно и ноги. Вполне вероятно, что материалы НКВД в Гродно находятся в руках немцев, а ты там фигурируешь, тебя в понедельник брать должны были, 23 июня.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтоб знал, с кем дружить. Ну, а будешь дружить с немцами – не взыщи. Тебя это тоже касается, дружок. Все поняли? Стрептоцид есть?

– Есть. Отпусти меня. Вот! – он открыл шкафчик, откуда мы выгребли имеющиеся медикаменты.

– Оружие за углом оставим, Анджей. Бывай!

И мы вышли из дома. У Загорников появился свет фар, так что мы вовремя, а успеют или нет поляки, нас особо не интересовало. Лес тут рядом. Судя по тому, что немцы попытались заблокировать район, поляков они взять не успели. Мы же, налегке, пересекли шоссе у Польницы, на юге, и через четыре часа я дал стрептоцид двум практически безнадежным раненым. Вовремя дал, не выжили бы.

За это время вернулась разведка из-под Узбережи. Там большая пуща, отличный густой лес, и группа обнаружила несколько землянок в нем, к которым тропы и дороги не ведут. Сделаны недавно, скорее всего, в мае-июне месяце. Есть растяжки, снимать которые я бойцов учил, но оробели они немного, познакомившись непосредственно на месте с этим творением рук человеческих. Идти довольно далеко, 16 километров. Пересекать три дороги, но в лесу. Дождались, на второй день, снижения температуры у «безнадег» и двинулись создавать третью базу. Перешли шоссе севернее Поречье, затем железную дорогу и форсировали реку, вторую железку и вышли к тому месту, о котором говорили разведчики. Ну, скажем прямо, повезло им крупно, база была заминирована на совесть, детшнуры соединяли все мины, часть из которых была поставлена на неизвлекаемость. Но схема наша, советская, мы такую в Гайжюнае изучали. Двое суток я разыскивал меточку, которую обязательно ставят на тот случай, если понадобится это поле разоружить. Нашел, и после этого за два часа дезактивировал постановку даже без миноискателя. Впрочем, часть мин находилась в деревянных корпусах, так что, кроме щупа, их ничем не взять было. Закладка – советская. Довольно много продовольствия, оружия, даже 76-мм горная пушка есть и «сорокапятка». Батарея минометов, их у нас уже шесть штук. Остро встал вопрос о количестве подчиненных, и, как только разместились, нанесли визит соседям. Лесником был поляк, но член КП(б)ЗБ, он и «присматривал» за закладкой. Тут и пригодилось то самое удостоверение. Его сынишка с семьей жил неподалеку. И единственное село, Узбярэж, около сорока домов, колхоз и очень напряженное состояние жителей, когда они увидели бойцов в литовской форме. Оказалось, что эта местность передана в округ Литва. В трех километрах отсюда литовское богатое село Кобели, где хозяйничают литовские «стрелки» из Lietuvos šaulių sąjunga. С немцами они отлично ладят и считаются вспомогательным подразделением вермахта. Уже пару раз бывали, обещали еще наведаться и выселить всех евреев. А еврейские выселки – ближайшее поселение к ним, самые восточные строения.

После возвращения из села в лагере закипела работа. Пластмассы у нас не было, жести тоже, но была глина, а чугунную рубашку запоротого двигателя от трактора, которую не успели сдать на ремонт или металлолом, разносили кувалдами на мелкие кусочки. Я же с двумя помощниками изготовил корпуса из обожженной глины для двух МОН-200, двух «соток» и шести «90». Труднее всего было изготовить последние. Сразу после изготовления отправили в Кобели в разведку двух «наших» литовцев, а сами оседлали дорогу, по которой могут выдвинуться каратели. Выбрали качественное место и развесили на деревьях и расставили по краям дороги наши «изделия». Разведка вернулась быстро: в селе шесть грузовиков и один «кубельваген», со значками СС на бортах. Заночевали у засады. Прошел еще один день, но стрельбу услышали в другом месте: в Шклярах, на другой стороне железной дороги. Только еще через сутки раздался гул моторов на той дороге, где мы создали управляемое минное поле. Пропустив «кубельваген», я провернул подрывную машинку. Электровзрывателей было мало, использовал только два, остальные мины подрывались детшнуром, которого у нас было много, особенно после снятия минного поля в лагере. Две «девяностки» автоматически не сработали, ребятам пришлось запускать их «удочками». Эсэсовцам в «кубельвагене» повезло: только двое попали к нам живыми, к сожалению, унтер и солдат, оба офицера получили чугун в голову, МОН-200 оказались несколько мощнее, чем я думал, осколки выстелили дорогу гораздо больше, чем на двести метров. Самопал же! Оба живых эсэсовца были ранены, но мы их все равно повесили перед сельсоветом в Узбярэже. Долго они не висели, местные их быстренько прикопали в лесу. А хвост колонны, после зачистки и сбора трофеев, мы вновь заминировали, в том числе саму дорогу противотанковыми минами в деревянных ящиках, обрезав все сообщение с «кобелями». Здоровых полностью бойцов у меня только восемь человек, бой с ротой литовских стрелков был явно противопоказан, но показательная порка карателей была необходимостью, чтобы люди в нас поверили, приправленная соответствующей пропагандой и известиями о том, что 486 человек в Шклярах были загнаны в сенохранилище и расстреляны, и сожжены. Женщины, мужчины и дети строго одной национальности, плюс все коммунисты и несколько комсомольцев села, никакого отношения к евреям не имеющие, и никакого сопротивления противнику не оказывающие.

Отряд начал расти в тот же день, влилось сначала двадцать призывников. А на следующий день, когда в селе стало известно, что прибывшее подкрепление к противнику тоже получило по рогам и убралось, даже не забрав своих убитых, обратились вначале с просьбой всех похоронить, а затем, после этого, еще сорок человек попросились в отряд. Да, они не шибко обученные, их требуется готовить, натаскивать на новые специальности, а вот агитировать их уже не требуется. Кстати, и «стрелки», у которых сменилось командование, прислали парламентера, что они признают свою ошибку, и более соседей беспокоить не будут. Более того, предупредят, если немцы будут настаивать на проведении войсковой операции. Верить им не приходилось, поэтому мы продолжали создавать в лесу напротив Кобелей противопехотные заграждения и ловушки. Дело было в том, что справа и слева от Узбярэже – непроходимые летом болота, а дорога от Салатье – хорошо просматривается, но ведет в никуда, там моста не стало, а берега заболоченные. Железная дорога имеет высокую насыпь, и создает как бы стену для любой техники. У озера Чижовка стоит дом свояка нашего лесничего, а у них обоих – телефоны, прямые, которые им скрытно провели чекисты. Такой же кабель идет и в отряд. Так что все тут достаточно продумано, а Егор Кузьмич, сразу как был разбит противник под Узбярэжами, направил нашу разведку со своим сыном к еще одной базе у реки Котра, где находился основной склад боепитания и такой же подготовленный лагерь. Так что главное сейчас заключается в количестве боеготовых бойцов. Их надо каким-то образом добывать. На мои радиопозывные пока никто не отвечает, радио используется только для получения сводок СовИнформБюро, но новости там такие, что даже их приходится скрывать от бойцов. Что-то обещал предпринять по своим линиям Кузьмич. Пленных немцы держат за Неманом и под Минском. Здесь, кроме гетто, ничего не строят.

Зато со вспомогательными подразделениями все складывалось просто отлично: партизанский отряд – это, в первую очередь, подсобное хозяйство, ведь централизованного снабжения здесь не предусмотрено. На эти работы в армии идут неохотно, за ними приходится следить и самому командиру, и старшинам. Здесь же люди с охотой брались за это дело, понимая, что работают на общее дело. От них зависит боеспособность людей. А у большинства присутствующих это – основная специальность, и учить этому не требуется. Колхоз передал своим людям в лес и скотинку, и инструменты, кое-какие стройматериалы и тягловую силу, благо что конеферма у него тоже имелась. МТС в этих местах только-только начали создавать, основной рабочей скотинкой была лошадь. Нашлись умельцы и упряжь делать, и кожу дубить, и ремонт-пошив обуви и одежды организовали. А так как все друг друга знают, то загрузили этими вопросами всех местных умельцев. Из Лиды наши «снабженцы» добыли хаки и камуфляж для маскировочных комбинезонов. По первым образцам, которые мы соорудили с литовцами, распотрошив стандартные маскхалаты, найденные мной в генеральской «эмке», наладили пошив «лешаков», рюкзаков, разгрузок. Местный еврей-сапожник начал выпуск «ичигов», сапог на мягкой подошве, подарке безвестного генерала, здорово меня выручивших в момент, когда ходил практически босиком с распухшей ногой. Такие сапоги позволяют в лесу ходить бесшумно. Заранее начали собирать лыжи и готовить крепления для них. Озаботились и ватниками, и теплыми спальными мешками для бойцов. Так как в отряде были все из одного села, то военный коммунизм построили мгновенно, никаких «500 дней» не понадобилось. Ну, а тех, кто не хотел помогать отряду, брали на заметку и подвергали обструкции. Сельчане это здорово умеют делать. После этого – хоть отселяйся. Привыкшие жить за счет собственного хозяйства, люди не испытывали неудобств от такой жизни. Собственно, для них это было примерно одинаково: что жить в лесу, что в собственном доме. С единственной разницей: нары вместо кровати. Но и этот вопрос удалось решить за счет пионерского лагеря на озере Белом. Понятно, что в этом году из Гродно сюда никого не привезли после первой смены. Навестили сторожа и коменданта, и, в обмен на подписанное мной воинское требование, в пользу отряда они передали все постельное белье и кроватные сетки со спинками, позволяющими создать даже двух-и трехъярусные спальные места. Там же разжились рюкзаками, котелками армейского образца, фляжками, двумя полевыми кухнями, большими кастрюлями, бочками, радиоаппаратурой, паяльниками, припоями, различными инструментами, тем, что использовали пионеры для кружков по моделированию, и тому подобного. Главным приобретением стал «радиокласс» с большим количеством наборов для создания простейших приемников и передатчиков. Я обнаружил в этих наборах простейшие диоды Шостки, предтечу современных полупроводниковых приборов, откуда есть пошла вся радиоэлектроника. С помощью этого «класса» радиофицировали наряды и секреты, правда, в одностороннем порядке, но я еще поломаю голову, как создать усилители на основе этих кристаллических детекторов. Основа – есть, остальное – приложится. Сдав нам имущество, завхоз и два сторожа лагеря, хоть и были городскими, из Гродно и Минска, попросились в отряд. Завхоз был даже с боевым опытом, воевал на финской, а оба сторожа служили в РККА в Гражданскую. В годах, но военный опыт не пропьешь. Старослужащих насчитывалось уже 50 человек, так что костяк у отряда есть, хотя их требовалось переучить: в армии не учат действовать в тылу врага. А еще мне требовался толковый артиллерист. Орудия и минометы были, а вот ни одного артиллериста не было, не считая меня самого, но разорваться на несколько частей я не мог, хотя и уделял артбатарее должное внимание. Этим вопросом я озадачил Кузьмича, который в середине июля привел в отряд бывшего штабс-капитана царской армии Юрия Ивановича Алексеева, который вначале стал командиром батареи, а затем вырос до начальника штаба отряда. С немцами он воевал еще в ту войну. Некоторое время служил в Красной Гвардии, но, после оккупации этих мест Польшей, осел на земле. У него довольно большое хозяйство в Привалках, но немцы выкатили ему такие налоги, что он ушел из хутора к дочери, а оттуда в отряд. Первой операцией, которую он спланировал, стал перегон в отряд всей своей живности, и он обеспечил нас картофелем. У него под ним было 250 гектаров земли, имелись четыре трактора, колесных, американских, и все это в 9 километрах от нашей второй базы. Мы ему, конечно, помогли с эвакуацией его имущества, а затем еще и всю картошку собрали всем отрядом. Рейху ни одной картофелинки не досталось. Часть его ушло на разного рода взятки, часть на оплату труда в организованном им товариществе. Так он замаскировал свое хозяйство уже в БССР. Урожай мы складировали в местах, куда гитлеровцы попасть не могли. В артиллерийском плане он малость приотстал от жизни, новые буссоли и артиллерийские прицелы он не знал, но нескольких уроков ему хватило, опыта у него гораздо больше, чем у меня, я занимался в основном корректировкой огня, а не его расчетами. Знал, как это делается, но это было так давно… Благодаря Юрию Ивановичу и его тракторам смогли завести и доставить в отряд брошенный в лесу на переправе у Хомутовки, застрявший в реке Т-34. Для этого, правда, пришлось разоружить и частично расстрелять полицейскую управу в Глушнево, так как другого пути доставить его в отряд не было. Несколько человек из этой управы оказались несговорчивыми и отказывались закрыть глаза на то, что танк пройдет по плотине Соломянского водохранилища. Пришлось самим закрывать им эти самые глаза. Взяли ночью, в ножи, тихо и без стрельбы. Танк требовался для того, чтобы окончательно решить вопрос с обороной против Кобелей. Да и глушневские лишними не будут. Соседи, как-никак. В общем, ценного специалиста приобрели.

Полицейская управа у южных соседей пополнилась нашими людьми, и мы стали полновластными «хозяевами» местных угодий. Выручало и то обстоятельство, что «немецкая граница ответственности» была в этих местах здорово размыта пока. Один округ Пруссии считал, что это происходит в другом округе, так как эта часть района была передана округу Литва, куда вела единственная дорога, которую мы перекрыли. Мосты на Соломянке были разрушены, а насыпь железной дороги не давала немцам с севера пройти южнее. «Гродненских немцев» мы пока не беспокоили, ну, убили одного командира их айнзацкоманды на пьянке. Они провели карательную операцию, в ходе которой, для устрашения, расстреляли восемь человек из состава полиции, бывших уголовников, которых привел в Стриевку ныне покойный Тимоха. Айнзацкоманды набирались из состава немецкой полиции, они «приблатненных» на дух не переносили. И никого из гродненской тюрьмы они не выпускали, воспользовавшись суматохой и боем, уголовники сами оттуда утекли, может, и помог кто? Кто его знает? Так как бургомистр, фольксдойче, пожаловался эсэсовцам на постоянные пьянки и дебоши полицейских, с частой стрельбой, грабежами и насилиями, их и признали виновными во взрыве гранаты. Тело водителя, с перерезанным горлом, никто не нашел, оно в болоте утонуло вместе с «кубельвагеном». А тряпичное гранатное кольцо я в комнату принес и надел на палец Тимохи. «Несчастный» случай, неосторожное обращение с оружием. Гать, по которой ходили наши помощники, я просто разобрал, подсунув бревна под настил с нашей стороны. Никаких мин я там не устанавливал, так как пацанята запросто могли сунуться проверить лагерь, и подорвались бы.

Так что на юге было пока тихо, если это так можно назвать. Нет. Они здорово взялись за район Волковыска и округу вокруг Гродно. Чистили все и вся, но силенок у меня было откровенно мало. Принять последний и решительный я мог, если бы меня прижали, но в конце июня я предпочитал в бои не ввязываться и от противника ускользать. Ни людей, ни толком боеприпасов не было. Все это пришло позже, когда новые бойцы прошли школу молодого бойца, а старослужащие восстановили свои навыки и приобрели новые, и когда сформировали первую роту и разведвзвод, вот тогда мы и провели операцию в Глушнево. Убрали всего четырех отморозков, этого оказалось достаточно, чтобы начать комплектацию второй и третьей роты. Люди здесь в военкоматы просто не успели. Речь Молотова они слушали тогда, когда немецкие танки были уже восточнее этих мест. Желающих воевать хватало, не было организующей силы, не хватало вооружения и обмундирования. Ведь даже на организованных закладках никто не появился. Немцы прошли южнее и севернее этих мест, окруженцы спешили на восток, а беженцы, попав под обстрелы и бомбежки с воздуха, поворачивали обратно, надеясь, что обойдется, и Красная армия, могучим ударом, их освободит в ближайшую неделю. О том, что это произойдет через три года, знал в этих местах только я. Но толку от этих знаний?

17 июля в Гродно была успешно осуществлена первая диверсия. На одноколейный путь одновременно с двух сторон, днем, путем принудительного переключения семафора, навстречу поезду с немецкими ранеными был направлен поезд с боеприпасами и личным составом для группы армий «Север». Минус два паровоза и 18 вагонов. Диверсию осуществляла подпольная группа станции Гродно, но никто из железнодорожников не пострадал: искали мифического электрика, подключившего за три дня до этого, по выписанному немецким инженером наряду, какой-то провод на восьмом по счету столбе от семафора. Провод он подключил просто великолепно, оставив его высоко на столбе, но прикрепив к нему химический контактор, который через три дня перемкнул его и зажег зеленый свет точно в необходимое время. Лампу на фонаре, по наряду, он заменил, о чем свидетельствовала подпись инженера на наряде. Больше этого «электрика» никто не видел. Немца даже не наказали. Бригадир электриков был тоже немец, а вот состав бригады у него менялся часто в течение двух недель. Этим и занимался руководитель группы Николай Богатырев. Немца приучили к тому, что люди у него меняются каждый день.

Мы тоже готовились внести свою лепту в это благородное дело: доставить максимум удовольствия противнику, заблокировав грузовые перевозки. Дело было за малым: требовалось собрать и испытать радиовзрыватель. Плюс сделать быстросборную мотодрезину, на основе имеющихся на опустевшей коровьей ферме дрезин для перевозки кормов. Впрочем, с них сняли только чугунные колеса с подшипниками. Раму сделали из угольников в кузне. Так как все двигатели были на строжайшем учете и каждый из них выполнял свою работу, то решили обойтись халявой в виде авиационных ракет РС-132, добытых в брошенной автоколонне у деревни Голейцы. Там же, с трех брошенных неисправных «чаек», были сняты ЭСБР-3п(р) и направляющие для ракет РО-132, вместе с аккумуляторами (несколько человек из «крайнего» набора служили в авиации вооруженцами, имели представление: как и что снимать, а воентехник Дедович служил на полигоне «Арсенала» в Ленинграде, где создавались и испытывались эти ракеты, он и предложил эту схему). Несколько дней готовились и записывали расписание движения поездов. Я же занимался только радиовзрывателем.

Нашли дырочку, обеденную, когда никто по дороге не ездит. В то время немцы еще не озаботились охраной железной дороги, и массовую вырубку лесов вдоль дороги начали позже, когда понесли серьезные потери в подвижном составе и в рельсовом хозяйстве. Здесь же бойцы поставили на рельсы колеса, уложили на них раму с ракетными орудиями (установка для пуска ракет), навесили ракеты, положили подготовленные 50-килограммовки немецкие и немецкую же радиостанцию, присоединили к РО провода от ЭСБР-3п(р), спокойно растолкали дрезину, а техник Дедович повернул ключ на залп и нажал на кнопку запуска. Хорошо еще, что ограничились всего четырьмя ракетами, иначе бы наша установка взлетела. Я ее увидел, когда ракеты свое уже почти отработали, выглядело это впечатляюще! Мостик через речку Ула рухнул, переломленный пополам, а через несколько десятков секунд в нее нырнул паровоз с парой вагонов, остальные там не поместились, просто упали под откос. И опять диверсия была совершена на территории округа Литва. Это, видимо, послужило последней каплей, и из Кобелей прислали человечка, который передал, что «к ним прибыл ревизор», в виде немецкой жандармской роты. Хорошенько расспросив его: кто и где остановился, мы выкатили свои «козыри». С таким немцы еще точно не сталкивались. Здесь первую скрипку играл Юрий Иванович. Немцы разворачивали артиллерийскую батарею между Кобелями и урочищем Даржинели. С вершины высоты 124, где у нас был развернут наблюдательный пункт, наши наблюдатели точно привязали к местности немецкие позиции, а Юрий Иванович, при помощи обыкновенных деревянных ящиков, прикрепленных к минометным треногам, отправил туда 60 РОВС-132, перемешав там все с дерьмом: и пехоту, и грузовики, и батарею 150-мм sIG 33. Пришлось временно разминировать дорогу, чтобы утащить уцелевшие трофеи к себе. Тогда я впервые встретился с Алексисом Адриевичусом, старостой села, это он прислал гонца, что немцы прибыли по нашу душу. Немцы были добиты все, били мы не из своего расположения. Район боя проверили на предмет наличия хвостовых частей ракет и утащили их с собой. Но всех людей из Узбярэже все равно пришлось уводить в Русскую пущу. Сделали мы это достаточно вовремя. Через три дня деревню накрыли огнем с той стороны железной дороги, огонь корректировал «хеншель», деревни просто не стало. Единственный крупнокалиберный пулемет в этом деле не помощник. Немцы еще раз сунулись в лес между Кобелями и Узбярэже, но, понеся серьезные потери от снайперского огня, мин и ловушек, отошли. Неделю они вели беспокоящий огонь, пока мы готовили им ответ на той стороне железной дороги. Били они с обратных склонов высоты 131, господствующей в этих местах. Задействовать немецкие 150-мм орудия днем мы не могли из-за авиации, поэтому корректировщики добирались туда долго. В начавшейся ночью дуэли выиграли мы, так как поддержали наших артиллеристов снайперским огнем, вызвав детонацию боезапаса на позициях немцев. Впрочем, у нас появилась связь с командованием, которое приказало нам покинуть эти места. Трактора и танк давали нам возможность утащить с собой всю артиллерию, и мы ушли за Котру без потерь, причем через Кобели. То есть растворились в лесах, оставив небольшие заслоны, для того, чтобы быть в курсе событий, и в случае чего вернуться. Немцы и литовские «стрелки» побывали в Узбярэжах. Сунулись в лес, нарвались на мины, вернулись тем же путем, что и пришли, и записали себе уничтожение нашего отряда. Война и канцелярия войны – немного разные вещи. В итоге все остались при своих. Через полмесяца первый батальон вернулся в этот лес. Мы заняли все подготовленные базы уже в конце августа. В районе Лиды пополнение отряда пошло более быстрыми темпами.

Этому способствовало два фактора: начался сбор урожая, и до людей дошло, что зимовать придется, жуя вместе с коровами сено. Геринг сказал, что ему глубочайшим образом насрать, что на оккупированной части СССР начнется голод.

– Пусть мрут, лишь бы в Германии голод не начался. Мне нет никакого дела до населения этих районов.

И оба гауляйтера взяли под козырек и начали требовать это от своих подчиненных. Последние иллюзии о том, что «немцы – культурная нация», распались в эти страшные дни августа сорок первого года. Второе обстоятельство заключалось в том, что разведвзвод успешно уничтожил охрану шталага под Лидой на территории Литвы. В числе освобожденных оказался начальник штаба 86-го отряда Иван Янчук, который, несмотря на тяжелые ранения, был еще жив и дал исчерпывающую информацию о том, кого стоит, а кого не стоит принимать в отряд из этих 12 тысяч человек. Сам капитан прожил только пару недель на новой базе у высоты 129. Однажды утром он не проснулся.

Успешной атаке на шталаг предшествовала кропотливая работа в мастерской у Кузьмича. Туда из местной школы мы перевезли все станки и местную «электростанцию». Она в деревне была, это было сделано еще в 1939 году по плану электрификации Западной Белоруссии. Генератор работал от паровой машины. А у Кузьмича была своя паромолотилка, но электричество он получал из колхоза. Перетащить паровую машину мы не могли, поэтому забрали приводные ремни и приспособили их к молотилке. А станки установили в каком-то сарае. Разобрали немецкий глушитель и сделали несколько подобных ему для трофейных винтовок, тщательно пристрелянных, на часть из которых поставили оптические прицелы, частью охотничьи, а частично боевые. Некоторое количество трехлинеек и СВТ на базах были «снайперками», но простым изменением резьбы, мы это попробовали сделать, тактический глушитель под другой патрон не получить. Там есть серьезные «тонкости». Поэтому глушак годился только под М-98, да еще и определенной длины. Благодаря этому успешно сняли часовых на вышках и забросали гранатами комендатуру лагеря и казарму, где располагалось около взвода немцев, кстати, не СС, а какие-то вспомогательные части вермахта, части охраны тыла. Солдаты там в основном пожилые. То есть лагерь особо серьезно и не охранялся. Побеги случались, но местные жители активно помогали немцам ловить беглых, плюс под пулеметным огнем пятьсот метров до ближайшего леса преодолеть практически невозможно. Лагерь стоял на большом поле. Имелся мотор-генератор и прожектора на шести вышках, десять человек часовых, плюс две смены в казарме, щитовом типовом домике. Отдельно жили шесть эсэсовцев: комендант, три унтера и трое рядовых. Разведвзвод вышел на него случайно, возвращаясь с рейда на железную дорогу у Марцинканце. Местечко называлось Грибовня, на северной окраине Гродзеньской пущи. Вот между двух веток железной дороги немцы и устроили «пионерский лагерь». Он одновременно служил пересыльным и снабженческим. Малая ветка железной дороги вела к трем небольшим заводикам по производству отопительных брикетов из торфа: в Беньках, Мотылях и Жуброво. На заводах – своя охрана. Все здоровое население лагеря работало на погрузке как готовой продукции, так и на самих заводах. А раненых «лечили», голодом. Собственно, капитан умер от истощения, так как кормили немцы только тех, кто работал. Остальные либо делились своей пайкой с ранеными, либо нет. Так что капитан отлично знал тех, кто позволил ему дотянуть до освобождения. А остальных можно было в расчет не брать. Вот такая арифметика. Главным мотивирующим лозунгом у немцев был: «Кто хорошо работает, того внесем в списки на пересылку, и он поедет в Германию». И среди 12 000 человек более 8000 старались, и никогда не делились едой с 1350 ранеными и больными. Еще один удивительный факт: из той части людей, которых мы не приняли в отряд, человек 500 стало полицаями в Лидском и в Оранском районах. Лагерь очень многих людей превратил в рабов и скотов.

Отряд пополнился почти полком, более тысячи человек прошли через этот ад и остались людьми, но кладбище неподалеку от высоты 129 пополнялось исправно. Выходить истощенных людей с гангренами мы не могли. Я зарекся проводить такие операции. Помочь всем мы не могли, а такую толпу просто не прокормить. Мы отправили их на восток, но без всякой надежды на то, что хоть кто-нибудь доберется. Сорок винтовок и одна карта на всех. Оставалось только надеяться, что оставшиеся там командиры сумеют создать боевой кулак, добыть еще оружия, и смогут довести хотя бы часть людей до своих. Пришлось долго и мягко уговаривать Ивана Железнякова и Мешку Ведринскаса более таких операций не проводить. Запасы медикаментов опять на нуле, врача в отряде как не было, так и нет, но сделанного уже не вернуть, здесь невозможно перегрузиться и начать все снова. Увидев, что могут помочь тысячам соотечественников, ребята рискнули и выиграли бой без потерь, но теперь мы несем потери, и в случае, если немцы предпримут еще одну карательную акцию, то вынуждены будем бросить и базу, и раненых. Которых немцы добьют. Второй раз брать их в плен никто не станет. Вот такая скорбная статистика первого года войны. Отцы-командиры из далекой Москвы нам помочь практически ничем не могут. Просил, чтобы прислали приказ, запрещающий подобные действия, но так его и не получил. В результате раненых и больных гораздо больше, чем здоровых. Просто филиал госпиталя какой-то. Москва ответила через шесть суток, запрашиваемого приказа я так и не получил. Интересуются аэродромом в Голейцах и воентехником Дедовичем. Сможем ли организовать прием борта? Да, сможем, сможем. Толку от одного самолета? Приказали 120 самых тяжелых раненых и старших командиров, если такие имеются, подготовить к эвакуации. Старших командиров было 16 человек. Иван Янчук улетать отказался, дескать, он еще не видел всех людей, которые остаются в отряде, да и он – средний комсостав. Сели шесть ПС-84И, из которых тюками выбрасывали медикаменты, забрали 121 человека, включая Дедовича, и улетели, оставив нам четырех военврачей и 26 осназовцев. Я был очень доволен. Честно говоря, не ожидал такого.

Загасили огни, как только последний самолет оторвался от земли, и отходим. На подводах только медикаменты, все остальные – бегут. Побежали и осназовцы. Бежать не так далеко – 10 километров. Начштаба, Юрий Иванович, занялся расселением вновь прибывших, в первую очередь врачей, затем бойцов Осназ.

Наутро, на завтраке я увидел, кто к нам прилетел, чуть язык не прикусил от удивления. Причем, ничем себя не выдав, за соседним столом сидел майор госбезопасности Павел Судоплатов. Пил малиновый чай, другого у нас и не было, и жевал гречневую кашу со свининой. Мне стоило больших усилий, чтобы не выдать того, что этого человека я отлично заочно знаю. Он ведь так и не представился. Командиром группы был представлен совершенно другой человек, звание, имя и фамилия которого мне ни о чем не говорили. Сказал, что ему требуется подобрать несколько человек, хорошо знающих местность, и они бы хотели посмотреть на подготовку и учебные занятия, развод на которые был произведен сразу после завтрака. Группа из пяти человек, среди которых находился и Судоплатов, который так и не представился, впрочем, как и все остальные, кроме командира, пошла ходить по лагерю. Внимательно осмотрели нашу экипировку, рюкзаки, разгрузки, производство мин, отработку приемов боевого самбо, работу учебного минного класса, наши составные переносные реактивные установки залпового огня и прочая, прочая, прочая. Вопросы их командир задавал только бойцам, но не преподавателям. Усиленно демонстрировал свой интерес только к подбору кандидатур. Лишь у «лабиринта» они остановились как вкопанные. Лабиринт имитировал «дурдом», то есть в нем отрабатывалась стрельба вправо и влево с обеих рук из автомата, при штурме сложного по конструкции здания. Этот элемент в их системе еще не родился, как и многое другое, что они увидели в этом лагере. Лишь после этого спросили у меня: зачем построено это сооружение и для отработки каких действий оно применяется.

– Здесь отрабатываются приемы штурма здания, его зачистки, но ветер сегодня не совсем подходящий, и на занятиях группа, только приступившая к этому упражнению. Сейчас они производят имитацию штурма по самой простой схеме.

Незадолго до обеда, я к этому времени вернулся в штаб и занимался своими делами, в дверь постучались и часовой доложил, что меня хочет видеть один из новеньких.

– Пускать – не пускать?

– Пусть войдет.

Вошедший Судоплатов показал мне свое удостоверение: Начальник Особой группы при НКВД майор госбезопасности Судоплатов П. А.

– Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, товарищ Соколов.

Я тяжело вздохнул, но этого разговора не избежать, попросил радиста, Мешку, начальника разведки и начштаба выйти.

– Гости у нас высокие, поговорить просят. Присаживайтесь, товарищ майор! Чем обязан?

Тот присел, молчит, затем достал из кармана бутылек с облитой сургучом пробкой. «Московская», фирменная.

– Стаканчики сооруди, Петрович, – попросил «московский гость».

Видать, зацепило его то, что он увидел в глухом белорусском лесу. Я поставил на стол граненые стаканы, тарелочку с салом и хлеб. Достал из ножен свой нож. А гость одним ударом по донышку выбил пробку из бутылки рукой, начал резать сало, но остановился и внимательно осмотрел НР-40.

– Любишь ты оружие, Петрович, сразу виден профессионал. Чем точил?

– Да так, приспособу сделал из немецкой точилки для бритв. Так что ручками, ручками.

– Меня Павел Анатольевич зовут. Ну, за знакомство, товарищ старшина!

– На здоровье! И за знакомство. – Налил он в стаканы совсем по чуть-чуть, так что разговор будет долгим, на пять тостов.

– Мне, как начальнику Особой группы, поручено организовать в оккупированных районах разведку и диверсионную деятельность, с опорой на партизанское движение в тылу противника. Создание которого тоже поручено мне. Приказ получен мною не так давно, в конце июня, но по всему чувствуется, что на местах некоторые отдельные товарищи начали это чуть раньше и с большей эффективностью. У тебя, без малого, уже бригада.

– Для бригады требуется минометный полк, с производством мин на месте, а это вращающиеся формы для литья. Их нет. Обжиг древесного угля мы наладили, но требуется снабжение, нужны взрыватели, вышибные заряды и порох для дополнительных, гексоген и тол. Место и люди для этого у меня есть. А вот минометов и прицелов к ним – только десять. Аэродром – есть.

Главный диверсант ничего не ответил, налил еще понемногу.

– Сергей Петрович, а если в Москву? Вы же прирожденный инструктор, преподаватель с уникальными способностями. Вон как наладили у себя обучение, по всем специальностям. И в окружной школе работали долго и успешно. Скольких людей там подготовили!

– Плохо подготовил, суток не продержались, а все потому, что связан был по рукам и по ногам инструкциями да наставлениями, старыми, как моя смерть.

– Так ведь войска не подошли…

– Подошли, костяк отряда составляют те бойцы, которые приняли бой одновременно с нашими отрядами и заставами. Только одна дивизия, на фронте 50 километров, вытянутая в одну линию, удар группы армий не держит. И противотанковых средств у этих дивизий практически не было.

– Считаешь, что можно было сдержать?

– Можно, если бы готовились к этому. У Узбярэжей мы, ввосьмером, целую роту положили, и без потерь, но на подготовленной позиции.

– Как?!

И я показал схему боя.

– И таких мест в здешних лесах – море! Ко мне, без очень серьезных потерь, никто сунуться не может. А минные поля нам, пограничникам, устанавливать запрещали.

– Мины я ваши видел, посмотреть бы их в деле?!

– Что на них любоваться? Их делать нужно, и вместо битого чугуна снабжать готовыми элементами. И корпуса должны быть из пластмассы, как телефонные аппараты. На худой конец из жести, штампованные.

– Принцип действия?

– Кумулятивный эффект и рассеивающий. Вот эти можно делать и меньше, их носить будет удобнее, но у нас они не получились, прочности корпуса не хватает. Отбиваться разведгруппам удобно от преследующего противника. Поставил, навел, оставил одного бойца и сделал для него метку, когда привести мину в действие. Рывок удочки и ноги в руки – догонять группу.

– Умно!

– Поставку корпусов надо бы организовать, товарищ майор. Зенитки еще бы, но это несбыточная мечта, бог с ними. Может, чего сами придумаем.

– Так все-таки, может, в Москву? – и он приподнял так и не выпитую вторую рюмку.

– Нет, меня и здесь неплохо кормят. Есть подозрение, что я у вас проверку пройти не смогу. Нога зажила, от контузии всего три маленьких отметки остались, в любую секунду кто-нибудь может сказать, что сам, добровольно, остался на территории, занятой противником, и хрен отмоешься. Тем более что провалов в памяти – полно. Почти никого в лицо не помню. Плюс здесь все знают, что общаюсь я с людьми, которые против советской власти настроены.

– Кстати, почему?

– Если они воюют против немцев, значит, они – союзники, пусть даже временные. Благодаря этому из Кобелей два отделения «стрелков» перешли в отряд, и нас через свою территорию пропускают беспрепятственно. И замполита в отряде нет, его роль выполняет Кузьмич, старый член компартии Западной Белоруссии. Так что партийные и комсомольские организации в отряде есть, но руководящей роли они не исполняют. Руководят членами своих организаций. В отряде – единоначалие.

– А как же Указ от 16 июля о введении института военных комиссаров в частях РККА?

– И о чем же там? Мы такого не имеем, и официально не являемся воинской частью РККА. Я так вообще из другого ведомства. – И предъявил майору госбезопасности удостоверение НКГБ. Тот улыбнулся.

– Ну и жук ты, Петрович! Тебе точно лучше за линией фронта сидеть, не то схлестнешься с кем-нибудь из этого сучьего племени.

– Хлебнем мы еще горюшка от этого Указа, во время войны единоначалие должно быть в абсолюте. И еще: у меня в кармане, после того как очнулся от контузии, не оказалось партбилета. Где он и что с ним – я не в курсе.

– Как это так?

– Да черт его знает. Этот момент у меня из памяти совсем выпал. Так что я здесь посижу. А что касается советской власти, я двумя руками «за», но эта территория вошла в СССР меньше двух лет назад всего. Врагов советской власти здесь выше крыши. В отряде всего шесть или восемь поляков, которые почти поголовно считают нас оккупантами, а вспоминать о том, что им эти места достались в результате войны 20-го года, они не любят. Говорить им, что мы воюем за возвращение сюда СССР, значит, своими руками их отправить в руки реальных оккупантов. Кого-кого, а немцев здесь отродясь не было. Сейчас немцы совершают ошибку, облагая всех одинаковыми налогами, и тех, кто за СССР, и тех, кто за «Польску от морза до морза», и тех, кто за Великую Германию, но имеют другую национальность. И только фольксдойчи имеют налоги, как немцы в Восточной Пруссии. А евреев, тех вообще за людей не считают. А их здесь много, более 30–35 процентов населения. Требуется использовать, в свою пользу, ошибки противника. Объединить всех, кто против немецкой оккупации. Людей, поддерживающих немцев, на этой территории меньшинство. А без поддержки населения партизанское движение обречено.

– В этом ты прав, Петрович, но поднимать жестко в Москве этот вопрос я не стану, попытаюсь объяснить, что для районов Западной Белоруссии и других регионов, вошедших в состав СССР недавно, требуются другие подходы и надо не допустить перерастания захватнической войны в гражданскую. Но гарантировать успех в этом направлении я не могу. Шапкозакидательства у нас в избытке. Но немцы прут, может быть, до ГПУ что-нибудь и дойдет.

– Скажите им, что это – другая война, война на уничтожение. Среди немцев нет ни пролетариев, ни крестьян, они – захватчики. Их требуется уничтожать. Всеми имеющимися средствами. Хоть дустом, как клопов или тараканов.

– Нет, Сергей Петрович, не вздумай химию применять! Категорически запрещаю!

– Есть!

– Немцы могут, но не применяют в боях газы и отравляющие вещества. Приказ Ставки однозначно запрещает применение этих средств против противника.

– Есть, применять не будем.

– А что, имеется?

– Да есть маненько, на аэродроме нашли несколько экземпляров.

– Уничтожь. Этого нам только и не хватало.

– Есть, о результатах – доложу. Обозначим это дело буквой «эръ», твердый знак. Запишите.

– Выпить у нас с тобой не получается, Петрович, вопросы поднимаешь слишком серьезные. Что касается твоей системы подготовки личного состава, мне бы хотелось иметь полный конспект по всем специальностям.

– Можете забрать с собой по одному инструктору с каждого курса, и выжмете это из них. Сидеть и заниматься писаниной – некогда, а ротапринта у нас нет.

– Этот пробел политуправление закроет быстро, не волнуйся. Инструкторов заберем, этой ночью мы вылетаем обратно, сколько людей тебе оставить? Подготовлены они серьезно, до уровня командиров батальона.

– Требуются радисты, минеры и артиллеристы.

– Радистов и минеров оставлю, артиллеристов у нас нет. Это наш прокол. Есть самбисты, боксеры…

– Для того, чтобы с голыми руками столкнуться с противником, боец должен просрать винтовку, штык, нож, ремень и найти на поле боя такого же разгильдяя среди противника. Приемы самообороны и боевого самбо изучают у нас только бойцы разведроты.

– Вот туда их и направь. Шестнадцать человек могу оставить.

– А этот самый, их командир?

– Иванов-то? Я, грешным делом, хотел им тебя заместить, не дело, когда таким большим соединением старшина командует, да теперь вижу, что тебя проще в звании повысить, чем Иванова поднимать до твоего уровня. Заберу через две недели, а использовать буду его в другом месте. Прогони его по всему, что делается в бригаде, и задействуй в операциях. Добро?

– Добро, пусть учится.

– На посошок? – спросил Павел Анатольевич.

– Обед придется сюда заказывать, мы его пропустили, так что есть предложение чуточку подождать с этим вопросом и пообедать.

– Резонно.

– Да-да, пропустите, жду.

Человек в пенсне, с маршальскими звездами на петлицах, повесил трубку телефона, открыл ящик стола, переложил наверх и раскрыл довольно тоненькую папку «Дело» из синеватого картона. На лицевой стороне красовался штамп: Совершенно секретно. Особой важности. Подписано дело было: Операция «Капкан». Берия встал и пошел навстречу группе из пяти человек, вошедших в его кабинет.

– Прорвались? – даже не поздоровавшись, но протянув руку для рукопожатия главе Особой группы, спросил генеральный комиссар.

– Прорываться не пришлось, товарищ генкомиссар. Нас проводили, но на южной границе аэродрома начинался бой. По докладу полковника Медведева, бригада Старшины разгромила в ночном бою до полуроты фельджандармерии. Не полицаев, а немцев. Вот его радиограмма, приняли еще в воздухе.

– Оставьте, Пал Анатолич, не будем нарушать порядок, к столу, товарищи. Итак, по порядку: это – Абвер? Прошу, Николай Герасимович, вы у нас главный спец по немецким разведшколам.

Человек с общевойсковыми петлицами, на которых горели алым шесть шпал, встал:

– Признаков немецкой организации в бригаде Старшины мною не обнаружено, за исключением наличия примерно двадцати-тридцати комплектов радиостанций Torn.Fu.g и новейших Torn Feldfu.х. По словам их начальника разведки, у них на складах есть еще столько же, захвачены из вагона отправленного под откос поезда около двух недель назад. Два комплекта, по моей просьбе, было отправлено с нами. Torn Feldfu.х., переданный нам, находится в заводской упаковке, выпущен в мае текущего года. Очень интересная модель однокорпусной радиостанции. В бригаде радиостанции используются на уровне взводов. Этого нет даже у немцев, у них это – ротная радиостанция. Удивительно, но в бригаде практически не используется трофейное вооружение, за исключением Maschinengewehr 34, единого немецкого пулемета, но их немного, около 15 стволов, остальной парк – пулеметы ДП и ДТ.

– Вы что-то хотели добавить? – генеральный комиссар обратился еще к двум командирам, которые невысоко подняли ладони, пытаясь обратить на себя внимание.

– Да, товарищ нарком, имеются штатные отличия от РККА и вермахта. За исключением вспомогательных подразделений, минометно-артиллерийского дивизиона и кавалерии, стрелковые и разведывательные подразделения используют численность отделения в семь человек, разбитых на две группы по три бойца. Один пулеметчик, два человека имеют винтовки с телескопическим или диоптрическим прицелом, три пистолета-пулемета. В наступлении одна группа прикрывает другую, строй фронта в атаке не используется, только уступ. Капитан Заварзин.

– В основе силовой подготовки разведроты используется, в измененном виде, мой комплекс приемов самообороны без оружия, с упором на болевые приемы в стойке и удары открытой ладонью. Активно используются удары ногами, которые отдельно отрабатываются. Эти элементы в моем комплексе не предусмотрены. Майор Ларионов.

– Ценные замечания, товарищи! Что еще?

– Начальником штаба бригады служит офицер бывшей царской армии Алексеев, Юрий Иванович. Используются непринятые в РККА тактические значки для обозначения обстановки. Во время разговоров и при отдаче команд и Алексеев, и Соколов часто используют неуставные выражения царской армии, отмененные еще в 17-м году. Так, например, низшее воинское звание в бригаде – рядовой, а не красноармеец. На мой вопрос ответили, что так короче. В бригаде буквально культ Суворова и Кутузова, Александра Невского, других царских генералов, практически не используются имена героев революции, кроме Чапаева и Фрунзе. Имеются два попа, православный и католический, и две походные церквушки. Но, как выяснилось, ни командир бригады, ни начштаба в церковь не ходят, хотя и не запрещают отправление религиозных культов. По политическому состоянию бригады у меня масса вопросов, и мне непонятно, почему майор Судоплатов не сменил там командование и не расстрелял прежнее руководство. Батальонный комиссар Млечик.

– А это вопрос к вам, Павел Анатольевич! – заметил Берия.

– Иосиф Моисеевич забывает, что бригада сформирована на территории бывшей Польши, которая меньше двух лет назад вошла в состав СССР. У меня был разговор на эту тему с командиром бригады, его доводы я счел убедительными. Основной его мотив: это другая война, не гражданская, и нельзя допустить, чтобы враги советской власти именно сейчас перешли на сторону врага. Он так и сказал: победим – разберемся, с учетом заслуг в разгроме немецких захватчиков. Тем, кто сотрудничает с немцами, без учета их прошлого, никакой пощады не будет. За это – смерть.

– Отдельным рапортом про этот разговор докладную мне, – заметил нарком.

– Есть! Я его подготовил. Прошу!

Но нарком сунул этот документ в папку, не читая.

– Выводы, товарищи! Ваши выводы! Я их не слышу, ну, кроме мнения товарища Млечика.

– Считаю, что майор Судоплатов принял верное решение. Смена командования сейчас, при условии того, что Соколов отказался от эвакуации в Москву, кроме вреда, ничего бы не принесла. Большая часть бригады могла просто разойтись по домам, оставив нам кучу раненых, которых мы не смогли бы эвакуировать, – высказался капитан госбезопасности Орлов, который выступал первым.

– А почему он отказался эвакуироваться? – спросил нарком.

– Я указал его мотивы в рапорте. Правоту его опасений нам только что подтвердил батальонный комиссар Млечик. А что он такого сделал, чтобы его расстреливать, комиссар? На пустом месте создал бригаду особого назначения? За это, что ли, расстрелять? Не бежит к линии фронта, пытаясь ничем не выдать своего присутствия в тылу противника, а освобождает территории от власти немцев, перетягивает на свою сторону население двух республик. Не просит у нас продовольствие, которого в стране уже не хватает, а организовал снабжение на месте дислокации, – сказал Судоплатов.

– Он просил у нас приказ не освобождать наших военнопленных из немецких лагерей, – мрачно заметил Млечик.

– На его месте я тоже бы попросил такой приказ. Проверить такую массу людей он не в состоянии. Среди освобожденных свободно могут оказаться трусы и предатели. Не все, но и один предатель для партизанского отряда – много. Мы в свои бригады Осназ людей отбираем, они проходят у нас психологический отбор, тщательную подготовку в тыловых лагерях, и только после этого мы отправляем их за линию фронта. И бригады у нас батальонного состава, чтобы каждый боец был на виду. У него таких «стерильных» условий не было и нет. Бригада формируется на основе добровольности. А добровольческое соединение может и должно нести на себе печать довоенных отношений. Считаю верным свое решение, хотя я и подстраховался, на всякий случай оставив там полковника Медведева и группу бойцов Осназ, которые могут помочь ему либо отойти в относительно безопасные районы, если выяснится, что эта бригада – постановка Абвера, либо забрать власть в бригаде в свои руки, так как среди партизан не только местные, но и бойцы Красной армии. Даже потеряв бойцов из местных, у полковника останется часть людей для формирования нового соединения. Но, судя по утреннему его докладу, вести бой с немцами Старшина не стесняется, а боеготовность его бойцов и командиров достаточна высока, чтобы громить карателей днем и ночью. Нам, товарищ нарком, Соколов передал своих инструкторов, подготовленных им для обучения личного состава по его методикам. Именно поэтому я и принял решение провести дополнительную проверку, и пока ничего не менять в первой бригаде ОСБОН, которую, я настаиваю, необходимо включить в состав войск Особой группы. Плюс к этому нам переданы лекала и выкройки для специального снаряжения разведывательных и диверсионных групп, разработанных в бригаде. Очень удобного и рационального снаряжения. Думаю, что наши инструкторы могут это подтвердить, все они его попробовали. – Присутствующие закивали головами, все, кроме комиссара. – Новые минно-взрывные устройства прицельного действия для управляемых минных засад.

– Это ценно! – заметил генеральный комиссар. – Продолжайте, Павел Анатольевич.

– Новые схемы и тактические приемы для засад и нападения на охраняемые объекты в тылу противника. Разработана тактика действий диверсионно-разведывательных подразделений от отделения до бригады. И штаты для подобных соединений и подразделений. А это залог успеха развертывания в тылу противника реальных разведдиверсионных сил, а не отрядов, которые будут заботиться только о собственном желудке да о девках.

– Кстати! – тут же вставил Млечик. – По словам партизан, старшина Соколов женщинами не интересуется, и этот вопрос в бригаде стоит очень напряженно. Девиц, которые есть в отряде, он предупредил, что не допустит в отряде «блядства». Так и сказал!

Берия посмотрел на главного диверсанта.

– Да, я интересовался, за обедом, этим вопросом у Старшины, на что он, смеясь, ответил, что интересуется только мальчиками: как они несут дозорно-постовую службу, как замаскированы и тому подобное. Что мы все отдыхали, а он, после операции, ходил проверять посты на южном и юго-восточном направлении. Что хотел поспать перед обедом, в компании радиста, начштаба и начальника разведки, в штабе, да тут меня черт принес, так что час отдыха у него вылетел. Серьезных отношений у него завести пока не получается, а легковесные женщины его не интересуют. Для этого нет ни времени, ни желания. Практически не пьет, ста граммов не выпил, несмотря на мои предложения. Так что соответствует тем характеристикам на него, которые у нас имеются. Там в докладной есть подчеркнутый вопрос и мои предположения по данному вопросу. Обсуждать открыто я его не хочу. Требуется проверка по этой линии.

Берия полистал докладную, нашел подчеркнутое место и согласно кивнул головой.

– Я себе пометил. Согласен с вашими выводами, товарищ Судоплатов, что для отказа от эвакуации у «объекта» имелись веские основания. Операция проводилась нашими силами, так что проверить это не представляет сложности. Окончательное решение примем по итогам проверки. Благодарю всех за предоставленные сведения, жду развернутых и обоснованных докладов от всех участников операции «Капкан». Павел Анатольевич, проследите за этим. Достаточно интересно разворачиваются события, надеюсь, что уже сегодня окончательная проверка «Старшины» будет закончена. До свидания, товарищи.

Через час на столе у майора зазвонил телефон, адъютант наркома передал, что Лаврентий Павлович просит его зайти.

– Я еще не закончил работу с документами.

– Сказано: «Зайти срочно», – ответил дежурный капитан и повесил трубку.

Не слишком довольный майор сложил писанину в стол, повернул ключ в ящике и сунул его в карман, погасил свет и вышел из кабинета, направившись вниз по лестнице. Сбили с мысли, он не успел записать ценное соображение, для которого никак не мог подобрать подходящие слова. На ходу черкнул в блокноте несколько слов, не останавливая движения, и через пару минут вошел в кабинет наркома.

– Проходите! Ваши предположения оказались верными, товарищ майор. Он? – нарком передал ему в руки кожаный с тиснением коричневый чехол, на котором была надпись: «Партбилет ВКП(б)». Майор раскрыл документ, всмотрелся в черно-белую фотографию.

– Он! Откуда?

– Доставлен 28 июня из секретного отдела пограничных и внутренних войск Белорусского пограничного округа. Сдан на хранение в октябре 1940 года в связи с выполнением оперативного задания 3-го отдела округа. Так что не врет капитан госбезопасности Соколов. Приказы я подписал, считайте его бригаду в своем подчинении, товарищ майор. Сегодня о ее действиях будет знать вся страна. Я доложу об этом в Ставку.

– А как же мнение Млечика?

– Само мнение оставить в отчете, а с ним нам придется расстаться. Тем более что он не упомянул в своем рапорте наличие в отряде еще одного священника, раввина. Вы же в своей докладной это отметили и выяснили, что все три священника – жители Узбярэжей. Здесь у нас формируется бригада НКВД на Ленинградский фронт, направим его туда, с повышением. Нам не нужны твердолобые исполнители на этой должности. Я внимательно ознакомился с вашей докладной, майор. Считаю, что именно неучет фактора польского влияния привел к неудачам на территории Западной Украины, где нам нанесли солидные потери по IV Управлению. Гибче надо работать, Павел Анатольевич, гибче. Старшина этот фактор учел, а вот остальные наши группы несут потери от действий ZWZ, особенно во Львове и в районе Белостока. На этом фоне появление у нас мощного соединения под Гродно крайне нам выгодно. Ставка Верховного Главнокомандования требует усилить диверсионную деятельность на всех направлениях. Выполняйте заявки вашего Соколова. Обеспечьте его всем необходимым для завершения формирования бригады и требуйте активных действий на линиях коммуникаций.

– Тут они интересную мысль подбросили со своей «тележкой». Воентехник Дедович, который ее сделал, прибыл с теми бортами, что нас доставили туда. Соколов передал схему радиовзрывателя для этого устройства. Тележка – разборная, достаточно легко переносится двумя отделениями по семь человек. В качестве взрывного устройства 25– и 50-килограммовые бомбы. Непосредственно к объекту выдвигается только радист и его охранение. Дистанция подрыва – 1,5 километра. Это ж такого шороха в тылу противника можно навести! И это не рельс подорвать, а мост вывести из строя!

– Снаряды от БМ-13 не передавать, только авиационные.

– Есть, товарищ нарком.

– Подготовьте бумаги и найдите, кто будет выпускать эти самобеглые коляски. От моего имени поздравьте капитана Соколова и пожелайте успехов его бригаде. Свободны, товарищ майор.

Довольно потирая руки на ходу, майор направился в свой кабинет: составлять радиограмму для Соколова. Он хорошо понимал, что наркому нечем было порадовать Ставку, поэтому он ухватился за это дело. В других условиях проверка заняла бы кучу времени. А так, раз-два и в дамках!

Наша активность на аэродроме в Голейцах не осталась незамеченной, но кроме полуроты войск охраны тыла немцы быстро направить в этот район не могли. Не имея артиллерийской поддержки, немцы смогли продвинуться на 100–150 метров, после этого по ним и их автотранспорту был нанесен удар минометами и гаубицами, и семью пулеметами в отряде стало больше. Но встал вопрос о создании аэродрома в более глухом и спокойном месте. Его перенесли в район деревни Замостяны, на место старых торфяных разработок, поросших густым кустарником. Широкие канавы по краям и наличие тракторов позволили быстро привести полосу в нормальное состояние и прикатать ее. Воду из этого болота отвели много лет назад, а слой торфа сняли. Сверху на полосу набросали скошенные прутья, для маскировки. Перед приемом самолета их приходилось растаскивать за проволоку, которыми эти «веники» связали. Затем летчики опробовали взлет и посадку прямо на них, с закрепленной проволокой, попросили чуть забросать это дело землей, и сочли, что все это вполне годится для взлета и посадки. Я же сгородил для радиостанции «Пионэр Гродна» узконаправленную антенну, с экраном на обратном лепестке. Тот самый передатчик, который мы прихватили в пионерском лагере, после некоторых улучшений, превратился в дальний привод, с заходом с одного направления. Если Центр сообщал о полете к нам, то мы, строго по расписанию, включали его, облегчая штурманам ориентирование. А перед посадкой антенну разворачивали вдоль полосы, в направлении на Вильно, часть экипажей пользовалась приводом для того, чтобы сесть. Не все, некоторые не умели им пользоваться нормально и садились по визуальным ориентирам.

Понятно, что городить все это я начал после того, как неожиданно быстро получил радиограмму, в которой меня поздравляли с новым званием, причем очень высоким. Капитан госбезопасности носит петлицы подполковника, три шпалы. Перевод бригады в прямое подчинение Особой группе при НКВД – это постановка на регулярное снабжение по этой линии, в первую очередь боеприпасами. Дело было в том, что мы вооружались с двух баз-закладок, трофейного оружия у нас было не так много, и его использовали очень ограниченно во вспомогательных подразделениях. А патронного заводика, как в Луганске, у нас не было. Так что каждый бой наносил непоправимый ущерб нашим складам. В первой же радиограмме Судоплатов передал месторасположение еще шести закладок в ближайшей округе и обещал наладить снабжение боеприпасами и толом по воздуху. А так как дело катилось к осени и погода уже стала мокрой и облачной, то первое, что пришло в голову, стала именно узконаправленная антенна. Передатчик был довольно слабенький, его сигнал затухал уже 20–25 километрах. Направленная антенна даст гораздо большую дальность. А чтобы ей не воспользовались гитлеровцы, позади нее я расположил заземленный экран. Антенна получилась «капитальных размеров» – 26 метров, передатчик-то средневолновый, но с неплохим усилением и направленностью. Первоначальная задумка: совместить саму антенну и экран в «одном флаконе», благополучно провалилась, поэтому экран сделали отдельно и стационарно, а антенну отдельно, поднимаемую на телескопической мачте немецкого производства. Ради этой мачты пришлось целую операцию проворачивать в Щучине. Там был немецкий транспортный аэродром, в трех километрах от него немцы установили антенны какого-то передатчика, скорее всего, FuG-6 или FuG-10, приводные глиссадные радиостанции. Ночью ребята Мешки ликвидировали и радиостанцию, и обслугу, и утащили мачту и лебедку, вместе с автомашиной, на которой она была установлена. Но это было уже в конце сентября, когда у немцев в Белоруссии практически войск не осталось. Все было брошено вперед, до последнего солдата, чтобы, как обещал фюрер, до наступления зимы закончить русскую кампанию.

С конца сентября до середины декабря всю постовую службу на дорогах в Гродненской области несла только местная полиция. Немецкие посты существовали только в городах и в местах квартирования немецких гарнизонов тыловых служб и складов. До этого антенна поднималась вручную, с помощью ворота и нескольких блок-шкивов. Тем не менее работу нового аэродрома мы обеспечили. Поступили минометы, мы укомплектовали полностью минометный полк, в конце сентября нам перебросили РОФС-132. Бригада, точнее, боевые части бригады совершили 56-километровый марш к слободке Остров-ля под Лидой, вкруговую, по лесам. И 3 октября 1941 года, предварительно взорвав мост на реке Лидейке, создали затор и скопление воинских эшелонов на станции Лида. Пока немцы его ремонтировали и прочесывали лес между Кривцами и Обманичами, мы дождались вечера и накрыли станцию и казармы бывшего лидского пехотного полка, где располагался гарнизон Лиды, жандармерия и охранные части, из самопальных РСЗО и минометов. Сам город сильно бомбили немцы, он практически весь выгорел, жители жили в землянках, поэтому пострадать не должны были. Но это был приказ Ставки: парализовать перевозки на этом участке, поэтому на станцию мы вкатили с четырех сторон шесть наших ракетных дрезин, нагруженных почти тонной бомб каждая. Плюс у немцев на путях были эшелоны с боеприпасами, которые начали подрываться практически сразу. Ну и разлет РОФС достаточно велик.

На отходе было несколько мелких боестолкновений, но больших потерь у нас не было, чего не скажешь о немцах. Но взять Лиду мы не могли: на восточной окраине города у немцев был аэродром с большим количеством зенитных средств, а в рейд мы артиллерию не брали. Тем не менее за удар по Лиде бригаде было присвоено гвардейское звание, а Судоплатов и я были повышены в званиях и награждены. Но на следующий день немцы расстреляли лидское гетто. Его, правда, и в той истории постигла та же участь, но произошло это на полгода позже. Вернувшись из рейда, совершили налет на Езеры. Но там из гетто ушло только 17 человек, остальные остались в городе, их вновь согнали туда, а потом – ликвидировали. Люди еще продолжали верить в человечность противника.

В целом осень 1941-го прошла при полном нашем доминировании на северо-западе республики, в связи резкой нехваткой у противника сил и средств, но с середины декабря за нас взялись эсэсовцы из кавалерийской бригады СС, переброшенные из Баварии. Все правильно! Мы в основном были кавалерийской частью, хотя лихих атак и виртуозного владения шашкой у нас практически не наблюдалось. Кони у нас были спокойные, крестьянские, а не казачьи. Выполняли они самую простую работу: переносили в поводу тяжелое оружие и боеприпасы, придавая бригаде дополнительную маневренность. Еще кавалерийский взвод существовал у разведчиков, хотя сама разведка была пешей.

У немцев, после наших успехов, появился новый начальник: генерал полиции и обергруппенфюрер СС фон дем Бах. Если что, то он кашуб, славянин, а не немец. Чуть позднее этот гад был одним из главных «свидетелей обвинения» в Нюрнберге. Он дал показания на многих из СС и на высшее руководство рейха. Именно он напрямую обвинил вермахт в совершении массовых убийств на территории СССР: «Утверждаю, что антипартизанские операции на оккупированной территории СССР проводились в основном войсками вермахта, поскольку подразделения СД и полиции были малочисленны». Но и этими «малочисленными» подразделениями этот «славянин» отправил на тот свет несколько миллионов наших соотечественников. Проживал он в Минске, дотянуться до него у нас возможности не было.

И вот в середине декабря, уже после начала наступления под Москвой, нам стало известно, что в Гродно выгружается крупное соединение кавалеристов из СС. К тому времени у нас наладилась связь с подпольем на станции Гродно, так как мы планировали там провести такую же операцию, как в Лиде, но без тех косяков, которые пришлось допустить там. То есть требовалось вывести из-под удара железнодорожников и мирных жителей. По Лиде нам такие сведения тоже предоставляли, но наша встреча с представителями подполья не состоялась. Что произошло – я не в курсе, но их представитель на место встречи так и не прибыл. Так как бригада уже находилась на подходах к основной позиции, то отменять налет на станцию Москва не стала. С ребятами из Гродно мы уже провели одну совместную операцию. Это было еще в сентябре. На улице Саперной, сейчас улице Дзержинского, существовал довольно большой кирпичный завод, который производил знаменитый желтый гродненский кирпич. К нему вела железная дорога. Неподалеку от него, ближе к городу, располагался хлебозавод, а между ними находился лагерь для военнопленных и казармы бывшего саперного полка. Сейчас, в наше время, это практически центр города, а тогда, в сорок первом, это были его окраины. Завод вообще располагался за городом. Железную дорогу пересекала проселочная, которая, другим своим концом, начиналась на «нашей» стороне от железки на Вильно. Там, куда немцы и сунуться не могли. Так как войска они отсюда выгребли, то переезд у Богушовки начали охранять «наши полицаи», а вот этот переезд еще охраняли немцы из гарнизона Гродно. «Тележку» и боеприпасы для нее погрузили на немецкую автомашину, и бойцы разведроты, в немецком и литовском обмундировании, заняли в ней место. Давмонт, как я уже писал, свободно говорил по-немецки. Да, акцент у него был, но прибалтийский, не русский. В соседней Литве многие говорили именно так на этом языке. Номера на машине были «литовские». Они отличались от тех, которые немцы использовали здесь. Захват поста проведен ими быстро и бесшумно. После это сгрузили дрезину, погрузили 250 килограммов бомб и в установленное время запустили тележку в сторону моста через Неман. А железнодорожник-подпольщик в это время перевел ручную стрелку, давая возможность дрезине выскочить на главный путь. Она пронеслась через станцию, и разведчики подорвали ее на мосту, выведя его из строя на полмесяца. Так что контакт с подпольем был достаточно крепким и надежным.

Крайний случай нашей активности под Гродно был в Езерах, куда в течение двух суток переместилась кавбригада, тем более что у немцев там имелась возможность ее снабжать по железной дороге. В Езери шла еще и узкоколейка из села Дубинка. По ней поставлялись торф и лес. Но междуречье, между озером и рекой Белой и второй рекой Груд, было неотъемлемой частью нашей территории! То есть баварцы покусились на святое, да еще и дебоширить начали! В частности, они расстреляли гетто в Езерах. Два кавалерийских и один гаубичный полк – вполне серьезная сила! Каждый полк имел: 39 офицеров, 2 администратора, 204 унтер-офицера, 1195 рядовых, на вооружении которых стояло: 42 легких пулемета MG34, 16 тяжелых пулеметов MG34, шесть 81-мм минометов, четыре 75-мм пушки, три 37-мм противотанковых пушки. Если считать только боевые подразделения, то мы уступали немцам по численности вдвое, но превосходили их в тяжелом вооружении многократно. Беда была лишь в том, что ракет к РСЗО у нас было только 40 штук. С началом наступления на Москву наш канал снабжения зачах, самолеты больше не прилетали. Крайний борт прилетал в начале октября. Плюс немецкая бригада не разгружалась в Езерах, а прибыла походным порядком. И так же быстро, используя узкоколейку, один из полков выдвинулся к Дубинкам. В опасной близости от противника оказалось сразу шесть деревень, находившихся под нашим контролем и защитой. Бросить их население на произвол судьбы мы не могли. Зима внесла свои коррективы: в системе обороны появились довольно большие бреши. В это время года болота становятся проходимыми. Но не для лошадей. Что мы и решили использовать! Было совершенно очевидно, что немцы начнут нас атаковать вдоль двух имеющихся дорог. И основные силы своих саперов мы бросили туда, особо не маскируя их перемещение. Лишь бы успеть!

Я подтянул две артиллерийско-пулеметные роты, с тремя минометными батареями, к деревне Новая Руда, так как немцы могли попытаться оттуда нанести фланговый удар. За это время немцы успели сжечь, без жителей, польское селение Паршукевичи, с жителями которой у нас дружественных отношений не было, но приказ на эвакуацию села отдал я, а не ZWZ. Первые потери немцы понесли в 600 метрах севернее от этого наспункта, в том месте, где дорогу с обеих сторон поджимало два болота, и там практически не было леса. Им было невдомек, что за ними наблюдают из-за болота, и это не простое минное поле, а управляемое. Они отошли назад, их командование остановилось точно у ориентира и начало что-то обсуждать, тогда как кавалеристы в пешем строю залегли и готовились к бою. МОН-50 вынесла кучу офицеров, человек двадцать, считай половину офицерского состава полка. Они отошли сначала к деревне, которую сожгли, а вечереть начало, и Дедушка Мороз нагрянул, а на них чахлые шинелишки на рыбьем меху. Повернули назад к Дубинкам, а дорога здесь идет по абсолютно прямой просеке. Идут без опаски, ведь только что здесь прошли, и вдруг грохнули «большие» МОНки, да с двух сторон. «Старого» еще образца, с керамическим корпусом. Они у нас самыми мощными были. И четыре «50» подчистили работу «сестричек». Как минимум три из четырех эскадронов остались в этом лесу, если не сами немцы, то их лошади понесли невосполнимые потери. Полк рассыпался, и поодиночке добирался до железной дороги.

Наука пошла немцам впрок, второй полк в наши леса не сунулся, остатки первого полка эвакуировали в ту же ночь, немцы оставили Дубинки. Они перешли на ту сторону Белого озера по существовавшему тогда мосту и двинулись на север по шоссе, идущему через Стриевку. Но и там шоссе прямое, идущее вдоль двух широких канав, которые воду с болот отводят, и тот же лес. И тоже наш! Мы им дали туда втянуться, а затем начали вести подрывы. Залегших в канаву кавалеристов поджидали обыкновенные мины, и те, которые летят с небес. Две просеки, которых не было на карте, дали возможность сосредоточить там 12 батарей минометов. А вот тут мы немцам отойти и не дали. У них сзади-слева наша первая база была, где к тому времени находился целый стрелковый лыжный батальон. Наши трофеи были не столь велики, не считая большого количества пулеметов, но мы разжились таким количеством мяса, что нам, наверное, завидовала большая часть Белоруссии, тем более что конину здесь поляки очень даже уважают, особенно как добавку к своим колбасам. В общем, первая крупная карательная экспедиция против нашей бригады выявила слабую подготовку к подобным операциям у немецких войсковых соединений. Они пренебрегли разведкой, не обеспечили себе поддержку авиацией, повели себя так, как будто приехали здесь вооруженных крестьян усмирять, а не гвардейскую отдельную стрелковую бригаду особого назначения. Наши главные силы: артиллерия, не сделали ни одного выстрела. До наших баз они так и не дошли. Плохо другое, этот самый фон дем Бах на этом не успокоится, и в следующий раз исправит свои ошибки. Тем более что сразу после разгрома немцев на юге нашего района, мы заблокировали вновь работу гродненского железнодорожного узла и двух веток, по которым немцы могли перебросить подкрепления эсэсовцам.

Первое время все в бригаде только и говорили о том, «как мы немцев отделали». Сравнивали это даже с победой под Москвой. На самом деле в тот день, когда разведка донесла, что против нас СС, и они заняли Езери и Дубинку, среди вспомогательных частей и у части бывших военнослужащих РККА, побывавших в плену, чуть ли не паника возникла, которая не замедлила отразиться на совещании в штабе. Предлагались самые фантастические планы: как нам немцев сдержать, основной мыслью которых было: все бросить и уходить. Отвыкли люди от серьезных боестолкновений, да и сидела в подкорке мысль о том, что в этих лесах удастся безопасно отсидеться, после тех ужасов, которые удалось пережить. Да и Юрий Иванович полагался только на свою артиллерию, армейский опыт его превалировал над партизанским. А мы большую часть 150-мм в доты засунули на двух танкоопасных направлениях. Вытащить их можно было, но времени на это ушло бы много, а противник действовал быстро и напористо. Не обратил внимания Юрий Иванович на то обстоятельство, что немцы разведку не ведут, а действуют по предварительно составленному, скорее всего, не ими, плану. А планы хороши только тогда, когда подтверждены соответствующими разведданными. К тому же бригада к тому времени находилась сразу в четырех лагерях, и собрать ее в кулак возможности не было.

Когда возбужденные командиры собрались в штабной землянке и немного выговорились, я заменил карту, созданную в штабе без меня, я выходил на разведку и выводил людей из Паршукевичей. Плюс лично осмотрел дорогу, на которой бывал только летом, и наметил план действий, к исполнению которого саперный батальон приступил еще до совещания. Командовал саперами майор Сабуров, один из осназовцев. Опытный подрывник, хорошо проявивший себя при проведении диверсий на железной дороге и шоссе.

– К плану, подготовленному штабом бригады, мы вернемся тогда, когда немцы подойдут на расстояние семь-восемь километров от основного рубежа обороны. Пока противника там нет, и говорить об этом не приходится. С вашего позволения, Юрий Иванович, мы эту карту отложим. Не возражаете?

– Да что вы, Сергей Петрович! Я просто опасаюсь…

– Опасаются девицы, решившие попробовать запретный плод до алтаря или загса, а у начальника штаба должен быть расчет и нормативы. Насколько я помню, мы такой расчет делали. По нормативам успеваем снять орудия?

– Уж больно быстро они выдвинулись!

– Так ведь сами говорили, что Езери с колес снабжаются из Ду́бинки. Туда лес и торф, оттуда – кавалерию. Все верно. Вот только дальнобойной артиллерии в Дубинке нет, лично убедился. И не будет, так как на проселке уже выставлена мной засада. Если утром противник выступит в направлении Новой Руды, то мы приведем в действие план активной обороны базы. Смотрите сюда, товарищи.

И я показал на плане от руки начерченный план блокирования дорог в междуречье.

– Основная идея такова: минные постановки производятся по всей длине дороги, но! Мы не будем препятствовать проходу по ней, пока весь полк не втянется на нее. Атакуем их здесь. Причина выбора места: резко изменившийся ландшафт. Необходимо вбить противнику мысль о том, что в лесу – безопаснее, чем на открытой местности. Но удар произведем одиночный, самой мощной у нас миной МОН-200К. Противник попробует рассыпаться, а кони в болото не пойдут. Человек пройти по снегу может, а конь проваливается под тонкий ледок и ранит ноги. «Двухсотка» мина мощная, а впереди у них будет только дорога. Ни вправо, ни влево не свернуть. Любой командир тут же соберет совет: что делать? Прорываться с большими потерями или возвращаться в безопасный лес, тем более что противник в соприкосновение не вступил.

– А верно! И тут мы их из снайперок!

– Никаких снайперок! Ни одного выстрела. Нас нет! А вот эти мины предназначены для комсостава. Бить только по нему, соберутся они, скорее всего, вот в этом месте: и болота видны, и мы там площадочку соорудили, чтобы сани могли разъехаться, а в составе полка есть несколько вездеходов, на которых начальство и ездит. Ну, а при возвращении, вот на этом 600-метровом участке будет нанесен основной удар. Так как противника они не обнаружат, то второй раз соваться в эти места они не станут, а перенесут свои действия либо восточнее, что дает нам возможность накрыть их РСЗО на открытой местности, либо попытаются пройти к Новой Руде кратчайшим путем по широкому шоссе. Для которого у меня готов примерно такой же план активной обороны. Действовать предстоит быстро, задача командиров полков и батальонов обеспечить работу саперного батальона в полном объеме, как транспортом, так и людьми на вспомогательных работах. Остальному личному составу находиться на основных позициях, соблюдать радиомолчание, исключить использование печей в дневное время, обеспечить жесточайший контроль на всех дорогах и тропах. Без письменного приказа начальника штаба передвижение по ним запрещено для всех. Ну, и не паниковать, а готовиться собирать трофеи. Считайте так: в Езери и Дубинку поступило 4300 голов скота, большая часть которого должна перепасть нам в виде свежезамороженного мяса. А это – 2150 тонн мяса, товарищи. Взять их в свои руки – наша задача, – закончил я это выступление совсем по-советски.

Напряженные лица товарищей по оружию разгладились, и они заржали, как те лошади, которые прибыли по нашу душу.

И тут над Минском, рядом с коричневым знаменем со свастикой, заколебался на ветру бело-красно-белый флаг «незалежнай Бэларуси». Я-то это помню по 1991 году, а для многих здесь это было внове, необычно. Прозападная часть гнилой «интеллигенции» просто взвыла от восторга! Их еще и печатать начали в местных газетенках, пайки выдавать, а в городах в это время голод подступал со страшной силой. Вот они и рады были стараться, благо что «беларускую мову» на территории БССР изучали во всех школах, в отличие от Западной, где ее польские власти запрещали, там обучение велось только на польском языке. И ничего, что главными редакторами в этих газетах были представители министерства пропаганды Рейха, а вовсе не представители незалежнаго народа. А окончательную визу на публикации ставили представители гестапо. Еще один гауляйтер, уже непосредственно советской части Белоруссии, Вильгельм Кубе, назначенный в середине июля Гитлером, вначале вспомнил, а после проведения нами и другими подразделениями IV Управления НКВД массовых диверсий на коммуникациях, продавил в Берлине решение о том, что необходимо «освежить в памяти народной» то обстоятельство, что именно немцы принесли на своих штыках свободу белорусскому народу от российской оккупации в 1918 году. Так как скушать слона целиком Германская империя не могла, она решила немножко отрезать от России несколько кусочков. На временно оккупированной территории Польского царства и в белорусских губерниях немцы создали условия для созыва «народных рад» и провозгласили целых две «народные республики», закрепив за собой обеспечение их мирового признания и защиту всеми силами Германской империи. «Алексиевичи» и тогда присутствовали на этой части территории России, они сразу подхватили полосатую тряпку, да вот беда! Германский орел капитулировал перед французским петухом, британским львом и американским орланом. Шчасце зайшло, а с востока, несколькими волнами, пришло освобождение, но республика оказалась разделенной на две части. Свои права на эту землю предъявили поляки, чье королевство несколько веков назад почило в бозе и было разделено между Россией, Австрией и Германией. Правители Англии и Франции, несмотря на то, что Россия воевала на их стороне в Первую мировую, вместе с Германией разделили и Россию, отрезав от нее Прибалтику, часть Белоруссии, Украины и Бессарабии. Финнам независимость предоставила сама молодая Советская республика, причем тогда, когда власть в Финляндии принадлежала Красной Гвардии. Но двух немецких дивизий вполне хватило, чтобы потопить в крови финскую революцию. На остальных территориях находились австро-венгерские и немецкие войска, проигравшие Антанте. Созданная в спешном порядке Лига Наций закрепила за собой право признавать суверенной любую территорию, отделившуюся от России. Но, несмотря на значительные сложности и разруху в результате двух кровопролитных войн, плюс нескольких пограничных конфликтов с вновь образованными странами, вначале был создан Советский Союз, а затем он вернулся на ту самую «линию Керзона», международно-признанную свою западную границу. Его, правда, за это исключили из Лиги Наций, по инициативе Аргентины, но Сталин прибрал к рукам только те государства, в Конституциях которых был записан союз с Германией.

Флаг именно этого государства и разрешил использовать Кубе. Тонкий такой намек на толстые обстоятельства. Зашевелились эти «господа» повсюду, в том числе и в Гродненской области. А весть о том, что бригада числится за НКВД и командует ею майор госбезопасности СССР, это ж как серпом по одному месту для мэстных еуропэйцев. Плюс у нас под защитой находилось еврейское население области. В бригаде их было довольно много, а антисемитизм поддерживался и немецкой администрацией, и был близок «душе польского народа», и не только польского. На соседних территориях, в Литве и на Украине, с особым рвением полицаи занимались решением еврейского вопроса. Кубе и фон дем Бах обратились к Коху, и «проверенные в деле» полицейские подразделения из Литвы, Латвии и Украины начали прибывать на территорию республики и заменять «нестойкие» подразделения местной полиции. Для нас это был чувствительный удар. Немцы объявили о замене аусвайсов, выданных в период с сентября по январь, что вызвало несколько арестов наших разведчиков, и прервалась связь с подпольем. А с вновь прибывшим пополнением полиции началась настоящая война. Руки у этих гадов были по локоть в крови еще на своих территориях. Они были лучше вооружены и больше опасались нас, чем их местные собратья, которых они тоже начали пачкать в крови невинных жертв. Плюс полицаи обладали большей маневренностью, чем наши отряды, они свободно передвигались на автотранспорте, а мы были вынуждены двигаться пешком днем и на лошадях ночью. Но основным нашим занятием по-прежнему была защита населения, поэтому пришлось выставлять дополнительные посты наблюдения и выслеживать эти группы, объединенные зондеркоманды. Ну, а если уж попадались… После нескольких таких засад во всех гитлеровских газетенках меня самого изображали евреем с большим носом, с эмблемой со щитом и мечом на рукаве, большим окровавленным ножом и залитыми кровью руками. Насчет носа и еврейства – это они загнули, а нож и руки можно и не пачкать, при правильном ударе на них и следа не остается.

Так что, вольно-невольно, а пришлось усилить в бригаде и округе и агитацию, и печатать свою газету, и даже пару раз писать в ней. Благо что ротапринт ручной и все для подобной деятельности, действительно, быстро доставили еще в сентябре 41-го. Но больше на нас сыграл тот факт, что не только волки и прочие хищники побаловались мясцом в наших лесах. Мы собрали почти всех убитых лошадей, переработали их, соорудили большой ледник, во все деревни завезли это мясо, а в январе, когда открылись «витебские ворота», направили туда большой обоз, с просьбой к партизанам доставить его в Ленинград. До этого мы только брали у населения продовольствие. Кто-то давал его добровольно, а кто-то только потому, что вся округа сдавала, с большим удовольствием он бы эти «излишки» сам бы съел или продал через рынок. Поэтому долг – платежом красен. Как только удавалось захватить что-то у противника и у нас образовывался излишек, так сразу мы направляли помощь в самые неблагополучные деревни, особенно в те, которые пострадали от действий немецкой администрации и полиции. Этот способ пропаганды я считал самым эффективным и действенным.

Фон дем Бах, хотя его здорово сдерживало положение на фронте, где наступала Красная армия, а у гитлеровцев не хватало резервов, постепенно, и на значительном удалении от наших баз, начал накапливать войска для нашей блокады. Появилась и авиация. Из Лиды начали регулярные вылеты FW-189 «Рама», когда одиночные, а когда и парой. Причем в варианте непосредственной поддержки войск, то есть с четырьмя 50-килограммовками под крыльями. Дважды бомбили наши заводики, где мы выжигали древесный уголь и один раз накрыли мастерскую по производству мин. Большого урона не нанесли, но теперь мы вынуждены были оглядываться на погоду и вести наблюдение за воздухом. Одну «раму» удалось подбить из «эрликонов», несколькими установками мы разжились на железных дорогах. Зная, что они ищут дымы над лесом, в местах, которые они не контролируют, наши зенитчики приманили «раму» дымом торфа, мы его использовали для изготовления угля, и огнем из четырех четырехствольных установок они сбили самолет и поймали всех трех членов экипажа. По их картам мы установили, что таких районов в Белоруссии уже четыре. К этому времени, с началом наступления РККА, восстановилась работа воздушного моста, пленных и сведения мы переправили в Москву. Благодаря их полетной карте мы определили и уничтожили два лагеря зондеркоманд, которые подготовил для нас фон дем Бах. Личный состав команд был русско-украинским в обоих случаях. Там мы впервые познакомились с эмблемой РОНА. По документам, которые удалось захватить, и по допросам пленных, большая часть РОНА сформирована из жителей Прибалтики и Польши, попавших в плен там или проживавших до войны. У них несколько лагерей, где идет подготовка будущих карателей. Один лагерь расположен под Оршей, второй у Даугавы. Оба далековато от нас, так что ничего не сделать. Машина немцами запущена, и элемент гражданской войны внедрен в Отечественную. Дрались эти зондеркоманды отчаянно, пятнадцать человек у нас получили ранения, шестеро убито, пленных мы осудили и повесили, так как щадить там было некого. Насильно в зондеркоманды немцы никого не сгоняли. Люди там оказались по убеждениям или затем, чтобы пограбить население.

Практически сразу после этого из Москвы передали приказ перебросить в Беловежскую пущу один стрелковый батальон. При кажущейся простоте приказа, за ним скрывалась очень сложная работа, в первую очередь штаба бригады. Квартирьеры туда убыли с комфортом, на самолете. Правда, беспосадочным способом. Перед этим нас озадачили добыть авиабензин. Аэродром рядом только один: Щучин. Бензин поступает на станцию Рожанка, в шести километрах от аэродрома. Требовалось перехватить автомашину с бензином и не прошуметь. Прикидывали и так, и так, ну не провернуть эту операцию, хоть убейся. В итоге бензин мы просто купили за картошку и самогон. Цистерны приходили на саму станцию, но на аэродром бензин везли бочками. Переливали его нефтебазе на станции, там веточка на нее есть. Там работали три немца и 18 человек местных. Немцы любили выпить, с нашими всегда можно договориться. Шестнадцать человек, из тех, что нам Судоплатов оставил, имели прыжки с парашютом, они и были выброшены у Жарковщины. А две роты лыжного батальона отправились вкруговую по Гродзеньской пуще в Августовскую, оттуда Буднинскую, затем под Белосток, а уж оттуда прибыли на место новой базы. Две другие роты повзводно пошли через Мосты и Рось на Полозово, и оттуда подошли к новым местам.

По докладам квартирьеров и командира батальона младшего сержанта Ефимова, местность более сухая, чем заболоченные леса Гродзенской пущи, грунт мягкий – суглинок, с большим содержанием песка. Землянки получились сухими и удобными. Лес густой, возможностей для маневра много. Но с местными жителями там тускло: деревень мало, так что на «подножном корме» там не продержаться, требуется добывать пропитание или получать его из других мест. Собственных запасов продовольствия батальону хватит на полтора месяца. Готовят площадку для приема самолетов из Центра, но на бога надейся, да сам не плошай. Чтобы пополниться и получить продовольствие, батальон атаковал станцию Беловежа. На левом берегу Наревки находилось четыре платформы под немецкую колею, на правом – еще одна. Церковь стояла полуразрушенной, в нее две бомбы попали еще в 1939-м. Это в Сточках, где находилась бывшая царская резиденция, построенная еще 1860 году, Беловежская пуща указом Александра Третьего стала относиться к «землям дворцового ведомства», то есть принадлежала семейству Романовых. До этого относились вначале к Виленской, а затем к Гродненской губерниям. Поляки пришли сюда в 1919 году, причем на пустые места: в 1915-м местное население было эвакуировано в центральную часть России, в связи с немецким наступлением и оккупацией этих мест Германией. К сожалению, на складах, кроме леса, ничего не оказалось, немцы и здесь не слишком заботились о желудках населения. Они все запасы вывезли еще в декабре. Но наше появление в этих местах вызвало бурный протест «местных». Торговлей и поставками ценных пород древесины здесь занимались именно местные, а их покупателями были немцы. Они пообещали пожаловаться «маёру Зыгмунту Шандаляжу, «Лупашке»» из ZWZ, а если тот не поможет, то, бери выше, самому Гансу Франку! Контракт на поставку леса принадлежал самому рейхслейтеру Франку, хотя эта часть бывшей советской территории относилась к Пруссии, а не к генерал-губернаторству. Шандаляж, «Лупашка»[3], тоже получал свою мзду с этих поставок и гарантировал, что «бизнес от действий партизан не пострадает». Но это обещание он дал до того, как в Пуще начал действовать наш батальон. Трудности со снабжением батальона и его пополнением были решены только в марте месяце, когда батальон был передан бригаде Комарова из Пинска, вначале на снабжение, а затем их перевели туда полностью. Командовал бригадой Василий Корж.

К нам, через Себежские ворота, был направлен литовский партизанский отряд особого назначения. В приказе старшего майора Судоплатова подчеркивалась необходимость расширения действий на территориях «Эйшишкен», «Вилна», «Ашмена» и «Свирень». Что в переводе на русский означало Высокодворский, Виленский, Ошмянский и Свиренский районы Западной Белоруссии, кстати, переданные немцами в гау Литва. Требовалось наладить связь и поддержать действия специальной группы «170-б» IV (II Отдел) Управления НКВД. Обеспечить создание активных партизанских отрядов севернее железной дороги Гродно – Вильно, с распространением нашей активности в лесах Рудницкой пущи, так как немцы перенесли снабжение групп армий «Центр» и «Север» на железные дороги, проходящие по этим территориям.

Короче, предстояло действовать в тех местах, даже посещать которые в 1941 году я совершенно не рвался. Сроки указаны не были, но понятно было, что «скорее, как можно скорее».

В переданном мне письме, через командира корабля, привезшего большую партию РС-132, Павел Анатольевич раскрыл еще одну сторону этой операции. В феврале 1942 года ZWZ была преобразована в Армию Крайову, АК. Находясь в основном на легальном положении и обладая необходимыми для перемещения бумагами, АК значительно нарастила свое присутствие на территории Виленской гмины. Сделано это для того, чтобы столкнуть пока немногочисленные партизанские отряды Литовской ССР, поддерживающие СССР, с отрядами литовских националистов, немцами и коллаборационистами, пользуясь тем обстоятельством, что литовцы в этих местах находились в меньшинстве, разгромить руками немцев как коммунистическое подполье, так и литовских националистов, и готовить почву для «общенационального восстания, когда СССР и Германия окончательно ослабеют в этой войне. АК провозгласило лозунг «двух врагов». То есть открыто перешла на сторону наших противников. Смещено руководство, с которым я заключил негласный мирный договор. Теперь поляки будут открыто вредить нам. До этого они надеялись, что СССР будет разбит Германией, и мы сами уйдем из этих мест. После победы под Москвой польское правительство в изгнании изменило свою стратегию. Так что пришла пора менять нашу тактику и стратегию. Из временного союзника АК само провозгласило себя нашим врагом.

Неприятный поворот, хотя я и знал о том, что это произойдет рано или поздно. В первую очередь я приказал Беловежскому батальону найти и уничтожить отряд «Лупашки». Это, кстати, название политической тюрьмы в Вильно, где этот «маёр» служил надзирателем. К сожалению, в отряде его не оказалось. По заданию Лондона убыл в Виленскую гмину с целью выявить и передать гестапо командира группы «170-б», который сидел в этой тюрьме. Один из выживших свидетелей опознал в командире спецгруппы бывшего комсомольца-подпольщика, который ликвидировал тех людей, которые выдали его дефендзиве несколько лет назад, включая князя Друцкого-Любецкого. Теперь АК его ищет, чтобы либо ликвидировать, либо передать в гестапо.

Проблема заключалась еще и в том, что в Западной Белоруссии после 1919 года появились «осадники»: уволенные в запас бывшие военнослужащие Войска Польского, которые по льготной цене получали здесь земельные наделы, а если военнослужащий имел медаль или ранение, по надел доставался ему бесплатно. Многие из «поляков» и по-польски не говорили или со страшным акцентом. Служба в Войске Польском, добровольная, давала возможность улучшить материальное положение, в обмен на отказ от национальности и от вероисповедания. Второй момент: членство в АК означало только то, что человек давал присягу на верность Лондонскому правительству, получал подпольную кличку и вносился в список «действующих партизан». Его задачей было приобрести или найти оружие, спрятать его неподалеку и ждать приказа начать действовать. То есть вести обычную жизнь, как и до этого. Поэтому по спискам Армия Крайова была гигантской организацией, но в реальных боевых действиях принимало участие около одного процента от списочного состава. Остальные только числились партизанами. А что, удобно! Солдат спит, а служба идет! Говорить о высокой степени боеготовности такой армии просто не приходилось. Но вот с точки зрения сбора информации, то есть стукачества, этот вопрос у них был поставлен хорошо! Кто-то обходил своих знакомых, собирал различные слухи и передавал их офицеру АК для анализа. У офицера под рукой был тот самый один процент активных и находящихся в подполье боевиков. В случае необходимости офицер направлял группу террора в то место, которое вычислил по доносам псевдочленов АК. Так малыми силами создавалась видимость борьбы с оккупантами и коммуняками. Поэтому работа в местах, которые мы не контролировали, была связана сразу с двумя опасностями: чтобы тебя не выследило гестапо и немецкая полиция, и не попасться в сети АК. В прошлом году мы свободно проходили через вторую сеть в трех районах области, но жизнь внесла свою корректуру в это положение. К тому же сформирован ЦШПД (Центральный Штаб Партизанского Движения) при Ставке Верховного Главнокомандующего, почти на полгода раньше, чем в том времени, его начальником штаба был назначен первый секретарь Компартии Белоруссии Пантелеймон Пономаренко. Но мы относились к «другому ведомству»: к теперь уже Второму отделу НКГБ. Говорят, Берия тогда хотел назначить на пост начштаба другого человека и сохранить в руках НКВД руководство партизанским движением, но предложенный Пономаренко план «народного партизанского движения» показался Сталину более реалистичным. Когда решался этот вопрос, меня вызвали в Москву. Я, по мнению Берии, должен был доказать Сталину ошибочность предложений Пономаренко. Подготовленный Судоплатовым доклад о деятельности отрядов IV Управления и II отдела НКВД и НКГБ достаточно ясно указывал, что профессионально подготовленные для действий в тылу врага отряды и бригады более активны и эффективны, чем те партизанские соединения, где прослойка профессионалов отсутствует или мала. Это – правда. Я так и ответил на этом совещании, но на любые наши действия на оккупированных территориях следует немедленный карательный ответ противника, в ходе которого потери несет мирное население. Если мы планируем сохранить там людей, то должен быть принят план Пономаренко, который предусматривает отвод значительной части сельского населения в относительно безопасные районы, создание партизанских районов и даже областей, а боевые действия поручать специально подготовленным частям и соединениям. Так, как это делается в нашей бригаде, самом западном партизанском соединении на территории СССР. Активные действия у нас ведет небольшая и очень мобильная группа, примерно в 1200 человек, действуя в основном малыми группами от взвода до роты, изредка сосредотачивая на отдельных направлениях до батальона. Большая часть бригады занимается охраной района базирования и хозяйственным обеспечением деятельности бригады. В районе действуют все институты советской власти, одной небольшой поправкой к Конституции БССР: в районе объявлено военное положение, и вся исполнительная власть принадлежит майору госбезопасности Соколову, чьи распоряжения обязательны для всех и обсуждению не подлежат. Он же вправе отменить любое распоряжение сельского Совета, сменить избранных председателей Советов и тому подобное, вплоть до привлечения к суду военного трибунала.

– И что? Такие дела вами рассматривались? – заинтересованно спросил Сталин, сидевший до этого со скучным выражением на лице. Было видно, что решение он уже принял, но следовал процедуре коллективного обсуждения важного, для оккупированной части страны, решения.

– Да, рассматривались, товарищ Сталин, и неоднократно. Несмотря на то, что все кандидатуры проходят предварительный отбор в бригаде, всегда имеется вероятность того, что на местах большее влияние имеют представители другого «лагеря». В администрацию активно пытаются пробраться националисты всех мастей и деятели ZWZ, АК, как теперь она называется. В области полным-полно «осадников», бывших военнослужащих Войска Польского, которые получили свои наделы от Пилсудского и иже с ним. И которые приняли присягу на верность правительству Польши в изгнании. Они достаточно многочисленны, хотя большая часть белорусского населения их и не поддерживает. Но фактически, благодаря своей «легальности», они свободно перемещаются и концентрируются в тех районах, где есть существенная прослойка польского населения. Таких мест у нас в районе двенадцать. Там приходилось действовать как главе военной администрации. В трех случаях военным трибуналом был вынесен смертный приговор. В остальных случаях таких жестких мер не понадобилось. Люди брали самоотвод и оставались в селе.

– То есть на «вашей территории» продолжают действовать ячейки АК? – переспросил Пономаренко.

– Да, товарищ бригадный комиссар, действуют. Пока у нас нет возможности прекратить их деятельность. Готовимся сделать это, но для этого требуется отвлечь значительные силы, а непосредственной опасности они не представляют. Только гипотетически.

– Как-как вы сказали?

– В виде гипотезы. Основное население области их не поддерживает. Возврата к старым границам они не допустят. Это требуется учесть во время переговоров с «союзниками» и панской Польшей.

– Насколько реально ваше заявление, товарищ Соколов? – переспросил Сталин.

– Я думаю, и товарищ Пономаренко не даст мне соврать: более 70 процентов населения Гродненской области не видят своего будущего без СССР. За время, прошедшее после установления советской власти, сделано очень много, чтобы приблизить уровень жизни на западной границе в общесоюзному. И товарища Пономаренко в республике помнят. Поэтому, несмотря на вероятное ослабление результативности действий партизанских соединений на территории республики, я поддерживаю предложение бригадного комиссара Пономаренко, что дальнейшее развитие партизанского движения должно больше обезопасить население республики. А мы, боевики, обеспечим рост потерь личного состава вермахта и его тыловых соединений в интересах всей Красной армии. Мы – постараемся не допустить снижения уровня потерь немцев на нашей территории.

– Нам кажется, что это – правильное решение, товарищ Соколов, – удовлетворенно заключил товарищ Сталин.

Берия был недоволен. Но высказываться против мнения Верховного он не стал. Других забот хватало.

Высказанное на совещании мнение подразумевало то обстоятельство, что отныне нас начнут снабжать боеприпасами в полном объеме, хотя особых надежд на «чудесное улучшение» условий поставок попросту не было. Я заикнулся о том, что немцы ударят на юге, по моему мнению, но на меня зашикали, и пришлось повторить это уже на встрече со Сталиным после совещания. Сталин охотно общался с командирами шести партизанских соединений Ленинградской области, Брянской, Витебской, Пинской (со стороны УССР), Могилевской и Гродненской областей. Остальные прилететь в Москву на это совещание не успели, и встречались с наркомом обороны чуть позже. Полет в Москву был достаточно серьезным испытанием, как для экипажа транспортника, так и для командования бригад. В воздухе доминировало люфтваффе, а не «сталинские соколы». А в районе фронта свирепствовала немецкая зенитная артиллерия. Я поднял вопрос о том, что снабжение могло быть и лучше организовано, тем более что мы, партизаны Белоруссии, подготовили и передали в Центр много своих собственных разработок, включая новые вооружения и минно-взрывные устройства, но до сих пор ответа наших промышленников нет.

– Наша промышленность только разворачивается в местах новой дислокации. Мы держим это на контроле, товарищ Соколов, и обещаем вам, что в течение этого года партизаны начнут получать боеприпасы и снаряжение в полном объеме.

– С одним маленьким замечанием, товарищ Сталин: если не пропустим удар на юге.

– Откуда у вас такое убеждение, что удар будет там, а не на Москву, товарищ Соколов?

– Мы наблюдаем за железными дорогами, товарищ Сталин. По докладам наших наблюдателей, большое количество штурмовых орудий 75 мм прошло Варшаву, но не появилось ни в Минске, не в Вильно. Соответственно, немцы не усиливают соединения на Центральном, Западном, Северо-Западном и Ленинградском фронтах. Остается только юг, сведений о котором наша бригада не имеет. Но немецкие пехотные подразделения, которых генерал фон дем Бах привлек к противопартизанской борьбе, сняты с мест дислокаций и отправлены на юг к Курску и Харькову. Да и конфигурация фронта там позволяет быстро провести ликвидацию Изюм-Барвенковского выступа, нарастить силы и двинуться вглубь нашей страны к нефти Кавказа и к Волге. Это – мое мнение, основанное на анализе ситуации и разведданных.

– Вы можете это доказать?

– Соответствующие шифровки в адрес II отдела НКВД нами были отосланы, но ответов мы пока не получили.

– Мне докладывали об этом, но руководство Генерального штаба считает это дезинформацией немцев.

– Если бы мои разведчики работали на противника, товарищ Сталин, я бы по Кремлю не ходил. За мою голову дают сто тысяч рейхсмарок, земельный надел, большое количество скота, и не в генерал-губернаторстве и восточных гау, а в Германии.

– Не слишком убедительно, товарищ Соколов, ваши наблюдатели могут работать на противника, даже не подозревая об этом. Чем еще можете подтвердить свои выводы?

– Мои наблюдатели в Варшаве доложили, что немцы усилили бронирование за счет навесной брони танков Т-3 и Т-4, причем у Т-3 снята башня и установлено 75-мм орудие с длиной ствола в 40 калибров. У Т-4 заменено орудие на аналогичное, видели машины и с более длинным стволом. Ну и самое главное: на корме всех машин установлены два воздушных фильтра, довольно больших, что говорит о том, что их планируется применять там, где много пыли. А вот прошлогодняя их новинка: более широкие гусеницы, более не применяются, что однозначно указывает, что все новые поставки техники пойдут на юг, где нет болот и слабых грунтов, но много пыли.

– Об этом мы с вами поговорим подробнее после совещания, товарищ Соколов, – ответил Сталин и переключился на разговор с другими участниками встречи.

Мне передали записку от Пономаренко, в которой говорилось о том, чтобы я подготовил «доказательства». Но, кроме некоторых дат, когда об этом было отправлено сообщение в IV отдел, у меня с собой ничего не было. Такие бумаги просто так в карманах не лежат. Пономаренко, чуть позже, помог мне связаться с Павлом Анатольевичем и вызвал его в Кремль. Встреча проходила в Ореховом зале дворца, пока мы переходили оттуда к кабинету Сталина, Пономаренко успел переброситься несколькими словами с Иосифом Виссарионовичем, и тот разрешил дождаться Судоплатова. Павел Анатольевич передал Верховному папку с моими донесениями.

– Фамилия и должность вашего наблюдателя? И как он оказался в Варшаве?

– Капитан Мазур, помпотех первого разведывательного батальона 59-го танкового полка 29-й танковой дивизии. Взаимодействовал с 86-м погранотрядом в районе Августовского канала. Попал в плен, бежал под Варшавой, поляк, в настоящее время работает путевым обходчиком на станции Прага.

– И как же вы с ним связываетесь?

– Он из Гродно, там у него семья. Его жена – наша связная. 59-й полк базировался в Гродно до войны.

– А в обходчики как попал?

– Родственники жены помогли, плюс «Кузьмич» кое-какие связи там имеет по партийной линии.

– А вы, товарищ Соколов, член партии?

Я было собрался сказать о том, что не знаю, где находится мой партбилет, но за меня ответил Судоплатов, который воспользовался тем, что я на несколько секунд задумался: как ответить на вопрос Сталина.

– Коммунист Соколов, товарищ Сталин, с конца 40-го года до начала войны находился на задании по линии III отдела, контрразведка, по легенде числился беспартийным. Так было легче завязать необходимые знакомства в среде белополяков. Его партбилет в Москве на хранении, перевезен из Минска в июне 1941 года.

Сталин недовольно посмотрел на Судоплатова, видимо, хотел, чтобы я сам ответил на этот вопрос. Оно и понятно, речь шла о том, что могло повлиять на всю кампанию 1942 года. Наверняка, пока ждал нас в кабинете, поинтересовался: кто-есть-кто товарищ Соколов, и не ведется ли тут особая игра. Есть в чем засомневаться! Но оправдываться я не стал.

– Вы считаете, что этим донесениям можно верить? – переспросил меня Сталин.

– Я стараюсь направлять в Центр только проверенную информацию. Капитан Мазур рассчитал, что наши основные противотанковые пушки 19-К, 21-К и 53-К пробить даже бортовую броню новых танков и штурмовых орудий не смогут. Просил напомнить, что в Подлипках в 1940 году проходило испытания зенитное орудие с длиной ствола 3000 мм/66,5 калибра. Орудие имело индекс 80-К. Его дульной энергии хватит, чтобы бороться с новыми танками. Казенная часть там не менялась, то есть переход на новое орудие можно осуществить без остановки производства.

Сталин усмехнулся, он по-прежнему считал, что мы, обжегшись на молоке, дуем на воду.

– Эти «новые» танки в ходе зимней кампании нигде не применялись, товарищ Соколов. Это похоже на дезинформацию.

– Товарищ Сталин, полностью достоверных данных у меня нет, но недооценка противника слишком дорого обошлась нам в прошлом году. Проще перестраховаться и удлинить стволы у противотанковой артиллерии, чем вновь оказаться в ситуации прошлого года, когда пехоте было нечем остановить танки, и когда против 600 танков 3-й танковой группы действовал один 292-й артиллерийский полк с одной противотанковой батареей на 50-километровом участке фронта.

Сталин в упор уставился на меня.

– Откуда у вас такие сведения?

– У меня в отряде, с самого его основания, служат красноармейцы 128-й стрелковой дивизии и пограничники 107-го погранотряда, которые оборонялись напротив Сувалковского выступа.

– Понятно, товарищ Соколов, еще Суворов говорил, что за одного битого двух небитых дают. Хорошо воюют?

– Не жалуюсь, товарищ Сталин.

– Мы учтем ваше мнение по поводу вероятного направления немецкого удара. Проведем дополнительный анализ ситуации. – Выражение лица у него было недовольным, о чем не преминул мне сказать Судоплатов, которого выпроводили из кабинета вместе со мной. Пономаренко Сталин оставил в кабинете.

– Говорил же я тебе, что лучше бы ты там сидел, чем…

– Сам же вызвал!

– А ты что, догадаться не мог, что не стоит тебе сюда летать! Я-то начальству отказать не могу! А теперь всех против себя восстановил: и Берия бурчит, что ты его не поддержал, а теперь и Сам на тебя зуб поимел.

– А он-то чего? Он, что ли, дивизии в одну линию вытягивал? Гениев у нас в Генштабе и без него хватает.

– Он уже отвечал на этот вопрос: «Других у нас нет! Используем тех, кого имеем». Давай-ка на аэродром, и перелетай ближе к линии фронта. Держи записку.

Но на аэродроме меня уже ждал новый комиссар отряда: товарищ Федоренко, по всей видимости, имеющий неограниченные полномочия от ЦШПД. На мой роток решили накинуть платок.

Перелетели в район Торопца, в Дашково. Дмитрий Иванович, вновь назначенный комиссар, все стремится меня разговорить, а настроения никакого нет, отвечать на его вопросы совсем не хочется. И менять что-либо в отряде я не рвусь, ни к чему все это! Через несколько месяцев все эти распоряжения и указы отменят, не выйдет из этого ничего хорошего, Крым это покажет. Но пока линию фронта не пересекли, я, естественно, ему ничего не говорил. О том, как устроена бригада, он узнает на месте.

По прилету ознакомил его со своими приказами.

– Дмитрий Иванович, должности «комиссар бригады» в штатном расписании не существует. В тылу противника без единоначалия делать нечего. Обязанности заместителя командира бригады по политической части исполняет Шостка Адам, по партийной кличке «Кузьмич», местный лесник, и старый член КП(б)ЗБ, подпольщик с огромным стажем. У меня к нему никаких претензий нет. Поэтому предлагаю занять должность его заместителя. Вы в бригаде никого не знаете, вас – тоже никто не знает. Вам предстоит делом и с оружием в руках доказать личному составу, что вы – партизан-политработник, достойный войти в штаб бригады. Вас хотя бы пользоваться оружием обучили? Вы же абсолютно гражданский человек, а хотите вместе со мной планировать и проводить операции. Подпись под приказами ставить. А это – совсем не простое занятие! Согласны, значит остаетесь в бригаде, не согласны, следующим бортом вылетаете обратно в распоряжение ЦШПД.

– Я буду жаловаться!

– Кому и как?

– У меня есть приказ Центрального Штаба партизанского движения!

– Мы ему не подчиняемся, это гвардейская отдельная стрелковая бригада особого назначения НКВД. Мое руководство вас не назначало. У вас есть подпись Судоплатова под приказом? Нет! А мы входим в состав войск Особой группы при НКВД. Штатное расписание утверждалось наркомом. Вы видите в нем «свою должность»?

– Нет.

– Принимайте решение, товарищ Федоренко. Могу предложить вам компромиссное решение: поселим вас в отдельной землянке, на которой повесим табличку «Представитель Центрального Штаба партизанского движения тов. Федоренко Д. И.», если исполнять другие обязанности вы не в состоянии.

– Я на партийной работе двадцать два года!

– Это – хорошо, но здесь требуются несколько иные навыки и умения. Здесь – тыл противника, а не зал заседаний. Агитацию здесь ведут несколько иными методами, не по газетам и протоколам съездов, а с оружием в руках. И в этих условиях я, как командир бригады, требовал и буду требовать ото всех полного и безоговорочного подчинения моим приказам. И это – не обсуждается.

– Но есть Указ Президиума Верховного Совета СССР о введении института военных комиссаров во всех частях и соединениях РККА.

– Я за чужие ошибки отвечать не собираюсь. Бригада была сформирована до этого Указа и вошла в состав НКВД как готовое боеспособное соединение. Её штатное расписание утверждено уже после публикации оного. И я его менять ради вас не буду. Вам все понятно?

– С вами мне все понятно: это – бонапартизм и мания величия. Отправляйте меня обратно!

– Отправим, но пока посидите под арестом.

– Это еще почему?

– Мой бонапартизм подсказывает мне, что политработник, отказывающийся воевать с немцами, представляет опасность для бригады. Здесь воюют все, а кто не может воевать, тот работает на предприятиях и в хозяйствах. Бесплатно здесь никого не кормят. Арестованные тоже работают, зарабатывая себе на хлеб. Часовой!

Услышав, что я зову часового, Дмитрий Иванович побледнел, что-то залепетал, но было уже поздно, я свое решение принял и уже его не изменю. Возможно, что это будет иметь последствия в дальнейшем, да и черт с ним. Ему предлагали несколько вариантов, как войти в отряд и занять достойное место, не захотел, а держать возле себя стукача – еще более опасное занятие, чем разыграть козыри прямо сейчас.

В общем, прав был Судоплатов, требуется сидеть на месте ровно и не дергаться, а я себя «великим партизаном» вообразил. Дескать, прилечу, лично Сталину скажу, что надо делать, и все потечет по-другому. Не вышло, только сам себе лишнюю головную боль придумал. Не приспособлен я к этим условиям и условностям. Позволяю себе лишнего ляпнуть, да еще и на непонятном для местных жителей языке. По личному делу образование у меня никакое, чуть ли не ЦПШ, а словечки такие знаю, что Пономаренко, а он не самый необразованный в ЦК партии, как-никак кандидат технических наук или даже доктор, точно не помню, переспрашивает, что я такое умное сказал. Короче, прокол на проколе. Больше я в Москву не «ездец», иначе маленький пушистый северный зверек подберется. Сейчас я им нужен, но времена могут и поменяться, и тогда надобность во мне отпадет.

В общем, после четырех дней отсутствия, включился в работу. Основное занятие – «почкование», отправляем специальные группы в места новой дислокации с целью подготовить их к размещению более крупных подразделений. В Рудницких лесах наша разведка встретилась с группой «дяди Федора», передали ему продовольствие, новые батареи для рации и боеприпасы. Но «дядя Федор» отходит из неприветливого места: найти общий язык с местным населением не удалось, и он отходит к Вилейкам.

Здесь необходимо дать некоторую историческую справку: самоназвание Литва, Литовское княжество и Великое княжество Литовское (ВКЛ) к «литовцам» никакого отношения не имеет. Речь идет о Литовско-русском государстве, Полоцком княжестве, где говорили на русском языке. «Литвы» жили западнее и были данниками Полоцка, а немного позже были полностью завоеваны им. До конца семнадцатого века государственным языком этого государства был русский язык. Затем его сменил польский, так как в Польше и Литве правили Гедеминовичи, и они образовали Речь Посполитую. Ту самую, что простиралась от моря до моря. С 1386 года обоими государствами правили представители одной династии, поэтому удалось заключить такой союз и создать довольно большое королевство.

Но еще в 1193 году папа римский Целестин III издал буллу о начале Ливонского крестового похода. За год до этого на землях Новгородского княжества была построена крепость Выборг. А 2 февраля 1207 года на завоёванных территориях было образовано теократическое княжество Terra Mariana, входящее в состав Священной Римской империи, но в 1215 году папа Иннокентий III провозгласил эти земли владением Святого престола. На территориях Польши и Пруссии чуть позднее, в 1218 году, появляется Тевтонский орден, который совершил более ста набегов на соседние княжества. Через двести лет в 1386 году великий князь Литовский Ягайло принял католичество, обручился с наследницей польского трона, что привело к личной унии между Польшей и Великим княжеством. Объединив усилия, объединенное войско Великого княжества и Польского королевства разбило войска ордена под Грюнвельдом (написано правильно: Зеленое Поле, а не Зеленый лес!) 15 июля 1410 года, после этого Священный орден быстро покатился к своему упадку. В его столицу, Мариенбург, в 1457 году была перенесена столица Речи Посполитой. А через девять лет орден признал себя вассалом польского короля. Так что «литовцы» – это Жмудь, вассальная территория, служившая «разменной картой» во взаимоотношениях ВКЛ с обоими католическими орденами. Но периодически на этой земле вспыхивали восстания против власти орденов, а население было либо православным, либо язычниками. Католичество здесь «насадили» позже, уже после разгрома обоих орденов, сами властители ВКЛ и Польши. А государством его сделали немцы в 1918 году, так как, после всех разделов Речи Посполитой, вся ее территория была разделена между Россией, Германией и Австро-Венгрией. По отношению к «польско-белорусской части» Великого княжества Литовского у жмудей-литовцев были огромные и необоснованные претензии, часть из которых была удовлетворена Верховным Советом СССР, и в состав Литвы передали бывшую Латгалию, с двумя крупнейшими городами: Ковно и Вильно, которые были немедленно переименованы в Каунас и Вильнюс. После захвата этих территорий Германией, немцы, которые причислили литовцев, латышей и эстонцев к разряду «родственных немцам народов», еще несколько районов республики перекочевали в состав особого округа «Литва». Ну, а аппетит приходит во время еды, поэтому местный национализм зацвел и запах. К этому прибавился антисемитизм, так как в этих районах было довольно много евреев. Еврейские погромы в Литве начались уже 22 июня. Так что на той стороне железной дороги было несколько сложнее организовать постоянные базы, особенно учитывая то обстоятельство, что немцы особо не разбирались, кто поддерживает, а кто нет, партизан. Карательные акции проводились с одинаковым количеством заложников: 10 к 1. А когда в апреле «дядя Федор» провел ликвидацию гебитцкомиссара Йозефа фон Бека и начальника жандармерии Вальтера Груля, то за трех офицеров было расстреляно более 3000 человек. То есть 1000 к 1. Правда, и в этом случае пострадали в основном поляки и белорусы, «своих» 2-й шутцманшафтбатальон постарался от этого отгородить. Не полностью, так как, кроме них, там действовала и рота немецкой жандармерии, которая хватала всех без разбора. Но приказ есть приказ, приступили к созданию баз и на этой территории. Тем более что через пять суток закончился срок ареста несостоявшегося комиссара бригады. Несмотря на созданное особым отделом «дело», я не стал привлекать его к суду военного трибунала на месте, в основном чтобы не ссориться с Пономаренко. Прибыл самолет из Центра, и мы отправили его в Москву, вместе с «делом», пусть там разбираются. В результате от командования бригадой меня отстранили, с оговоркой: «до выяснения обстоятельств», рылом не вышел, наверное. Передал командование Алексею Ивановичу Иванову, прилетевшему из Москвы, а сам отправился выполнять взятые на себя обязательства по «нанесению потерь противнику». Судоплатов приказал «заняться непосредственно боевой деятельностью» и активизировать работу боевых групп. Сменил мне позывной и, в составе усиленного взвода, перебросил за Неман в Августовский лес. Так даже проще, потому что деятельность командира партизанской бригады в основном состоит из чисто хозяйственных дел: с самого утра принимаешь донесения, даешь распоряжения по вопросам снабжения и производства, на все остальное практически не хватает времени. Разрабатывает операции штаб и командиры групп и батальонов, а ты только выслушиваешь их соображения, да обеспечиваешь их требуемым количеством «транспорта», боеприпасов и вооружений. Куча бумажек, куча вопросов и больше ни на что времени не хватает, ну, кроме разбора разведдонесений. Плюс отчеты и составление шифровок. В общем, на свое значительное понижение в должности я среагировал достаточно адекватно. Быт начал заедать, а это возможность начать все заново на новом месте, правда, в значительно более сложных условиях.

Переправились еще по льду, выбрав снежную ночь в районе между Мельниками и Шабанами, это совсем недалеко от тех мест, где находился лагерь школы. Нагружены все были очень тяжело: впереди весна, поэтому снабжаться со старых баз будет невозможно. Командование интересуют перевозки по дороге Сувалки – Гродно и перенос действий на территорию противника. Сейчас, в двадцать первом веке, на этих местах – девственный лес, красотища! В вот тогда Сувалкинский выступ малозаселенным районом не считался. Хуторов – что грязи, да еще на всех сидят только немцы, даже поляков они оттуда выселили, еще в 39-м. С питанием и проживанием могут возникнуть некоторые проблемы, так что основную базу сделаем на «своей» территории, не переходя «старую границу». Южнее пущи – несколько деревень, в одной из них есть связники. Ну, а там начнем бить тропу на ту сторону, в Пруссию. В лесу довольно много снега, уже хрупкого и громкого. Землянки пока не роем, ночуем в шалашах, наблюдаем за бывшей границей, дело привычное. Лишь через четыре дня связники оставили у километрового столба небольшую записку: помочь они мало чем могут, в Игорках, на бывшем погранпосту, около 20 полицаев, в Горачках – еще десять, выставленных там после того, как здесь прошло две роты наших лыжников два месяца назад. Благо что от Немана отошли недалеко, на той стороне группу ожидал один из батальонов. Погранпост атаковали ночью, так как от местных мы знали, что эти ребята поучаствовали в уничтожении трех местечек, то пощады никому не было. Но задание Центра было не выполнено: Августовский лес для постоянной дислокации абсолютно не подходит, там слишком много дорог, прямые просеки пересекают весь массив, деля его на небольшие участки. Мы провели картографирование трех участков и отправили в Москву несколько захваченных крупномасштабных карт. Те карты, которыми пользовались в СССР, безнадежно устарели, по нашим сведениям, и по немецким картам, была проведена корректура имеющихся, что, скорее всего, пригодится при начале наступления, до которого ой как не скоро! На единственном месте, где теоретически можно было создать базу, заложили небольшой замаскированный бункер. Выслали разведку в гражданской форме одежды просмотреть ближайшие к базе места, а заодно выяснить у связников: как можно добыть аусвайсы для этой местности. Сам я отошел вместе с батальоном на правый берег, и несколько недель мы готовили там переправочные средства, так как лед вот-вот сойдет, а требуется поддерживать остающихся на базе людей.

База отлично прошла «проверку»: немцы и полицаи прочесали лес, но бункер не обнаружили. По готовности переправы перебросили туда еще шесть человек, которые разместились уже в новом месте, северо-западнее, и взяли под наблюдение еще две дороги. И только третья группа сумела добраться до точки, откуда можно было видеть «железку», благо что немцы сами расчистили ее с обеих сторон, так чтобы на сто метров можно было видеть: кто и что. Охраняли эту дорогу очень серьезно. В общем, провозились более полутора месяцев, но три «закладки» с тремя небольшими гарнизонами сумели создать. Благо что остальная боевая часть бригады старательно шумела в других местах, отвлекая немцев и полицаев от этой операции.

В середине мая поступил приказ мне прибыть на базу, причину не указывали. На месте узнал, что из Москвы «выяснять обстоятельства» прилетела целая «группа товарищей», как из ЦШПД, так и из НКВД. Доставляли эту делегацию несколькими бортами, так как «складывать яйца в одну корзину» всем страшновато. Но «разлетавшиеся» самолеты из Центра вызвали неадекватную реакцию у генерала фон дем Баха, к тому же бригада в день наносила от двух до шести ударов, основная часть которых приходилась на полицейские участки и две железные дороги. Вновь начались налеты авиации, попытки проникнуть на нашу территорию, прощупать бреши в нашей обороне. Обстановка накалилась, войск противника вокруг нашего района скопилось немало. Немцы подтягивали танки и артиллерию, готовились наступать по всем правилам военного искусства. Но за зиму мы существенно расширили обороняемый район, и шоссе Гродно – Радунь немцы использовать не могли. Станция Езеры была отрезана от железной дороги Гродно – Лида, и повторить зимнюю атаку у немцев возможности не было, без серьезных восстановительных работ.

Я прибыл на основную базу с тремя разведчиками, остальной личный состав батальона находился вне кольца окружения. По плану обороны четыре батальона всегда находились за охраняемым периметром, чтобы в случае необходимости ударить из тех мест, где противник меньше всего их ожидает. В первую очередь меня направили, ну якобы, «на комиссию», фактически на допрос. Сижу, отвечаю на вопросы следователя, которому с ходу задаю кучу вопросов: в чем меня таком пытаются обвинить, и почему я должен отвечать на глупые вопросы, тогда как я, со своей стороны, выполнил приказание сдать командование товарищу Иванову. Он теперь командир бригады, а я – умываю руки. Я действовал на основании имеющихся у меня на руках документов.

– Вы штатное расписание бригады на сентябрь 1941 года видели?

– Видел.

– Там есть должность «комиссар бригады»?

– Нет, такой должности там не значится, но существует Указ Президиума…

– Указ касается воинских подразделений РККА, там ясно, черным по белому написано это. Мы создавали бригаду по другим штатам, довоенным, где такой должности предусмотрено не было, бригада создана без участия каких-либо органов РККА, на добровольных началах. Никаких указаний на ее создание я не получал. Это была моя инициатива, и я ее воплотил в жизнь.

– Всякая инициатива может быть наказуема…

– Вы не отговаривайтесь, товарищ следователь, штат бригады утвержден наркомом внутренних дел, подписан им. Центральный Штаб партизанского движения никакого отношения к созданию и функционированию бригады не имеет, и вдруг я на аэродроме узнаю, что «к нам едет ревизор». Ни я, ни наш наркомат его сюда не назначал, о чем ему и было сказано. Было сделано несколько предложений, как ему войти в строй, вот протоколы его допросов, после того, как он отказался занимать другие должности, которые ему предложили. Я этого человека не знаю и имел все основания отказать ему в доверии.

– Но партия направила его на эту должность.

– Этой должности в бригаде не существует. Я ему предложил, что он будет проживать в бригаде, в отдельной землянке с вывеской «Представитель ЦШПД», он отказался. Он хотел занять место комиссара и влиять на боевую деятельность. Как командир гвардейской отдельной бригады особого назначения я допустить двоевластия во вверенном мне соединении не мог, поэтому отправил его под арест, возбудил уголовное дело об отказе от вооруженной борьбы с немецкими захватчиками и отправил его в тыл вместе с этими протоколами. Но, вместо того чтобы заниматься им, начали заниматься мной: отстранили от командования, а теперь еще и на допрос вызвали.

– Это не допрос, а дознание.

– Здесь обсуждать нечего: воинского звания данный гражданин не имеет, опыта действий в тылу противника – тоже. Получать этот опыт у старших товарищей он не захотел. По штату имеется должность заместителя командира бригады по политическому воспитанию, на которой находится человек, который помогал ее создавать, снабдил ее необходимым вооружением, предоставил эту базу для функционирования бригады. Снимать его не за что, со своими обязанностями он успешно справляется. На этом вопросе я поставил точку и обсуждать здесь больше нечего.

И вдруг взвыла сирена, объявляющая общую тревогу!

– Так, товарищ следователь, дознание придется прекратить, что-то случилось и мне требуется в штаб.

– У меня несколько другие указания относительно вас.

– А вы тыл с фронтом не перепутали, товарищ капитан госбезопасности. Фронт у нас сзади, а вот выберетесь вы отсюда или нет, зависит от того, что произошло. Просто так тревоги здесь не объявляются. Следуйте за мной, капитан, бумажки свои не забудьте.

Побежали к штабу, приказа меня арестовывать у капитана не было, иначе пришлось бы с ним поступать по-другому. Я увидел Алексея Иванова, выходящего из штаба с оружием в руках.

– В чем дело? Что за шум?

– Немцы начали выгрузку войск на станциях Жыдомля и Скидель. На подходах еще эшелоны с техникой и личным составом. Я объявил тревогу по всем подразделениям и начинаю эвакуацию базы.

– Выключите сирену! И прекратите панику!

– Здесь я командую!

Но я зашел в здание штаба и выключил сирену, взял микрофон в руки и сказал:

– Здесь майор Соколов, слушай мою команду! Отбой тревоги, всем оставаться на своих боевых постах! Действовать по плану обороны базы. Начальника разведки и замполита ко мне, срочно! Повторяю, – и я повторил свое сообщение.

Разведрота уже бежала к штабу, так что у Иванова особых шансов нет. Начальника Особого отдела он сменил, но это максимум два человека, против целой бригады.

– Где начштаба?

– В Москве, по нему куча вопросов: как он попал в бригаду и на кого работает, – злобно ответил Иванов, что его и погубило. Владеть собой надо, товарищ Иванов.

– Арестовать за создание паники, и вы тоже сдайте оружие.

– Я – начальник Особого отдела старший лейтенант госбезопасности Фомин.

– А я – майор госбезопасности Соколов и командир этой бригады. Сдать оружие и под арест, с вашего разрешения включена сигнализация. Вы выходили из штаба.

– Здесь сейчас будут немцы, выгружается целая дивизия.

– Да не беспокойтесь, немцам я вас не сдам, посидите, отдохнете, подумаете о своем поведении. Увести!

Подбежали «москвичи» из комиссии, разговора они не слышали и считали, что это я объявил тревогу, чтобы своих людей собрать. Зашумели, пришлось их оттеснить ребятам из разведроты.

– Всем тихо! Всем молчать! Кузьмич, Мешка, Иван – в штаб! Где начальник связи? Командиры батальонов, зам по тылу и где Панченков и Поречный? Придут, быстро ко мне! Так, товарищи «москвичи», кто старший?

– Дивизионный комиссар Бирюков.

– В штаб! Так, капитан! Тоже в штаб. Кто от вас старший? От НКВД.

– Я – старший.

– Добро. Начштаба нет, Железняков, докладывай обстановку!

Тут в штаб влетает не кто-нибудь, а сам товарищ Федоренко, собственной персоной. С портфелем, кучей папок, красным лицом от бега, с ним целая компания таких же «бумажных крыс».

– Алексей Иванович, где телеги? Где… А где Алексей Иванович?

– А вы сейчас узнаете, вас проводят! Мешка, проводи всех, до гауптвахты! Все, смех закончили, товарищи. Железняков, докладывай! – я подсунул ему булавки с фигурками, которыми обозначали обстановку.

Оперативной карты у Иванова не оказалось, он ее не вел. В середине доклада прибыли саперы и начсвязи, слава богу, до них железная рука партии не дотянулась. Совместными усилиями восстановили обстановку. Развалить ее не успели. Мы были готовы к данному сценарию.

Начсвязи вызвал посты в Завадичах и МТС, запросил обстановку. Ответил пока только пост МТС.

– Немцы далеко?

– В пятистах метрах, у нас все готово, но только на второй путь.

– Запускайте!

– Есть! Пустили!

В Скиделях был склад, на котором хранились дрова и балансы. Склад мы немного модернизировали, там теперь хранятся три наши «тележки», которые по этой команде стартовали на станцию, на запасной путь, но в них около тонны взрывчатки в смеси с металлом и украшенные 500-килограммовой бомбой. Так что станцию и эшелоны на ней мы вывели из строя хорошо, рвалось там все два дня.

Тут же у дивкомиссара Бирюкова возник вопрос:

– А как вы с постами говорите?

– По телефону.

– Так, а где пост?

– В Скиделях.

– Так там же немцы?!

– А тут везде немцы, и телефон они протянули, а мы – пользуемся, – ответил начсвязи Васильев.

– И как?

– Вы знаете, как ВЧ устроен? «Кремлевка»?

– Нет.

– Ну, тогда вам не объяснить, в общем, есть способ, когда твой звонок слышат только те, кто должен тебя слышать.

С Завадичами так не получилось, они на связь вышли гораздо позже, поэтому по Жыдомле открыли огонь стационарные реактивные установки, благо что станция стоит отдельно от села, так что, кроме польских железнодорожников, никто не пострадал. Артиллерийской и части танковой поддержки каратели лишились, спеси у них поубавилось, но от Гродно, от Путришек начала работать тяжелая немецкая батарея, 210 мм, снося несчастную Стриевку. Такой дальнобойной артиллерии у нас не было, поэтому приходилось уводить людей в лес и ждать ночи, когда можно будет отомстить карателям с пушками.

Ночью третий батальон накрыл немцев минометным и снайперским огнем, захватил и подорвал проклятую батарею, атаковав их со стороны города.

Утром немцы пошли в атаку при поддержке танков и самоходок в направлении хутора Пундишки. Мы потеряли одно 45-мм противотанковое орудие, исполнявшее заманивающую роль. Стреляли немцы хорошо! Вообще-то там неплохое болото, куда их и заманивали. Как только они форсировали речушку, так и оказались в ловушке, отходить им показалось стыдно, и они попытались сманеврировать, и две самоходки застряли, а снайперский огонь не давал им возможности вытащить машины. Они их подорвали и отошли. Затем повторили атаку южнее, сожгли пустые Вертелишки и подставили нам борта под модернизированные мной мины ЛГМ. Так как мы получали от своих М-13 и РС-132, то их 40-мм баллиститные шашки у нас были. Вместе с местными умельцами мы добились того, что летать мина начала не на 15, а на 50 метров. Кроме того, на их основе создали гранатометы, откатные, типа PIAT, но с «мягкой отдачей», ракетный двигатель запускался с небольшой задержкой. Делать безоткатные я не стал, хотя все для этого было, но воюем в лесу, и не всегда есть возможность очистить за спиной 20–30 метров. На 100–150 метров они били, стоящий танк поразить можно было, а при удаче и на небольшом ходу. Стрельба велась с плеча, с сошек, первоначальную отдачу от вышибного патрона, минометного, с ослабленным зарядом, гасил подпружиненный упор. Отдача не сильнее, чем от ПТР. За счет этого боя у нас, наконец, появились доказательства того, что старая «сорокапятка» пробивать Т-III и Т-IV больше не может. Я, правда, не знаю, поможет это Красной армии или нет, так как поздно, летнее наступление уже началось. Замеры и результаты обстрела новых танков, за подписями дивкомиссара Бирюкова и капитана ГБ Телегина, отправили в Москву в этот же день на имя Сталина.

Окружить бригаду не удалось, прорывов пехоты мы не допустили, и, хотя мы уничтожили, скорее всего, меньше солдат и офицеров вермахта, чем прошлый раз, и у нас были потери тоже, карательная экспедиция была свернута. Лида еще не была восстановлена, и обе ветки, проходящие через наш район, немцев интересовать перестали. От наступления они перешли к обороне на уже захваченной территории. Начали укреплять подходы к селам, остающимся под их оккупацией.

Закончив с неотложными делами по обороне района, вернулись к более проблемным делам, ради которых и пригласили комиссию из Москвы. Нам, оказывается, уже сменили позывные и канал связи, произошел «самозахват» бригады в пользу ЦШПД. А чё, удобно! И для отчетов полезно. Можно расширять грудь для наград, так и не вложив в бригаду ничего, кроме анархии. Больше всего меня потрясло то обстоятельство, что эти «бумажные крысы» успели составить полный список коммунистов и комсомольцев бригады, с адресами и явками. А переснять это на пленку и переправить в гестапо может любой дурак. «Мы, дескать, при эвакуации в первую очередь озаботились эвакуацией этих бумаг». Эти «бумагомаратели» даже не понимают, какую медвежью услугу они сделали основной силе нашей бригады.

– Вы в курсе, что партийная организация в Гродно полностью ликвидирована? А все потому, что ZWZ имела подобные списки и передала их в гестапо! Получить они могли их только в горкоме, а наступление немцев шло стремительно, и об «эвакуации документов» побеспокоились только законспирированные польские агенты. Остальные рванули на восток, не выполнив возложенные на них функции. При эвакуации отсюда, если бы таковая произошла, как вы, товарищи Федоренко, Иванов и Фомин, распорядились, произошло бы то же самое: телега через пути пройти не может. Ее бы пришлось бросить, плюс свертывание застав и наблюдательных пунктов на железке позволило бы немцам возобновить движение бронированных пулеметных дрезин с карателями. Эти документы сто процентов оказались бы у противника. Вы нарушили основной пункт конспирации: собственными руками, с «кличками» и позывными, составили полный список людей, остававшихся на базе. Хуже того, со всеми вспомогательными подразделениями и производствами.

– Нам приказал лично товарищ Сталин ликвидировать ростки махновщины среди партизан.

– Значит, я – батька Махно? Вы это хотите сказать? У вас есть этот приказ? В письменном виде?

– Нет, товарищ Сталин высказал устное пожелание.

– Верховный Главнокомандующий устных пожеланий не высказывает, у него есть штаб, который готовит документы. Если бы товарищ Сталин во мне заподозрил «батьку Махно», то я бы из Кремля был доставлен на Лубянку, и никакое звание майора госбезопасности меня бы не спасло. При мне он говорил только об опасности такого перерождения. И в этом он прав. Махно – орденоносец, и имел почетное золотое революционное оружие за разгром войск Украинской Рады и взятие Киева. Именно поэтому Сталин поинтересовался, насколько часто я использую права военного руководителя района. Команда заменить меня последовала после того, как я отправил вас, Федоренко, обратно в Москву. Но сейчас вы своими безответственными и трусливыми действиями поставили на грань катастрофы всю деятельность бригады. Оставить этот район мы не можем. Здесь проживает более 150 тысяч человек, находящихся под нашей защитой, которые будут расстреляны за связь с партизанами. Здесь находятся наши заводы по производству боеприпасов, а вы собирались все это дело бросить и уйти от облавы. Вам лично, может быть, это бы и удалось. Но по нашим расчетам на полную эвакуацию требуется полтора-два месяца. И боевые части бригады должны обеспечить этот временной промежуток для эвакуации всего района.

– Мы не могли их задействовать, так как не имели с ними связи, она оставалась у вас в руках, – ответил Иванов.

– А вам именно поэтому и не передали ничего, кроме тыловых подразделений. Требовалось поддерживать порядок на местах во время моего отсутствия. А вы человека, который был полностью в курсе, как и что делать в случае обострения обстановки, в Москву отправили, и он наверняка под арестом. Иначе как идиотизмом это и не назвать. По всей тяжести совершенных вами ошибок и деяний, в условиях нахождения на территории, занятой противником, вам троим смертный приговор так и корячится, но учитывая нахождение здесь комиссии из Москвы, мы вместе с ее представителями, которых я, как видите, не отстраняю от рассмотрения этого дела, передадим вас и протоколы допросов в Государственный комитет Обороны и в НКВД. Бригада принадлежит к войскам Особой группы. Пусть в Москве с вами разбираются. Ни вы, ни ваши жизни мне не нужны. Вместе с вами туда отправятся все, кого вы притащили в бригаду. Бригада полностью и целиком добровольческая, и у меня, как у ее командира, есть полное право принимать или не принимать в нее новых бойцов и командиров. Но приговор, смертный, будет приложен к этому делу. Товарищ председатель трибунала! Действуйте! Евдокимов! Бумаги зафиксированы?

– Конечно, Сергей Петрович.

– Уничтожайте, оформляйте акт, подписать его с капитаном Телегиным.

– Есть!

С Телегиным состоялся еще один разговор. Он принес акт дознания, я же там не расписался, что записано с моих слов без искажений.

– Товарищ майор, тут ваших подписей не хватает, в трех экземплярах. Извините, но таков порядок.

– Ну, как, дознались?

– Да, конечно, но если хотите знать мое мнение, то зря вы их отпускаете, тем более что никто из комиссии не возразил против «высшей меры».

– Это они вслух не возразили, они же из одной шайки-лейки. Если я это сделаю, то наживу смертельных врагов в ЦШПД. Ну, а как меня очернить, они найдут. Я ведь память так и не восстановил. Все что угодно могут приписать, и не отмоешься.

– Лично я буду требовать «высшую». Вот, смотри, майор, – и он показал самый конец довольно увесистого документа. – Запросите самолет для моей группы, я не хочу лететь вместе с «их командой». Вот эту шифровку передайте, частоты и позывные там указаны.

Москвичи из ЦШПД провели в бригаде еще несколько дней, но после отлета капитана Телегина, через день прибыл борт за мной, на котором из Москвы прилетел Юрий Иванович.

– Как дела, Юрий Иванович?

– Было несколько неприятных дней, потом поговорим, в основном отдыхал в Кратово и дополнительные курсы прошел в Особой группе. Кто за меня оставался?

– Железняков. Меня зачем-то вызывают, лететь – совсем не хочу.

– Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Удачи, Сергей Петрович.

Больше всего я опасался, что сразу по прилету арестуют. Капитану Телегину, чтобы он ни говорил и ни показывал, я не доверял, хотя особых оснований для этого у меня не было. На площадке встречал «сам» Судоплатов. Он, как обычно, не шибко сильно доволен, но оказалось, что его дернули с самого верха. Но ехать предстояло не на Лубянку и не в Кремль, а на улицу Фрунзе, в ГАУ, Главное артиллерийское управление. Поэтому Судоплатов раздраженно спросил:

– Что ты там еще наворотил, что тобой теперь артиллеристы заинтересовались?

– Да вроде ничего, кроме того, что отослал на имя Сталина результаты обстрела новых немецких танков. Я докладывал об этом ему в феврале, но, похоже, что он этому не поверил, дополнительных приказаний не поступало. Немцы применили их в начале мая против нашей бригады, мы захватили несколько единиц и провели испытания, результаты которого отправили в Москву.

– А почему я об этом ни сном, ни духом?

– Так саму бригаду перевели на другие частоты, связь с вами, на старых частотах, поддерживали только «ударные батальоны», то есть только лично я. Радиограмма длинная, отдали ее на новых частотах, дублировать ее не получилось, все батальоны находились вне периметра базы, а раскрывать их не хотелось. Могли перехватить и запеленговать работу. А новые каналы с вами не связаны?

– Чисто теоретически – связаны, но территориально находятся в другом месте и принадлежат ЦШПД. Я эту РДО не видел.

– Тогда требуется ваш приказ о возвращении на старые частоты или открыть дежурство на новых.

– Вызывает тебя Яковлев, телефонограмма пришла от его имени. Ты бы умерил самого себя, лезешь во все дырки! Я же специально вывел тебя с территории базы и передал в твое распоряжение все боеспособные подразделения, чтобы костяк бригады сохранить, так как столько претензий возникло по организации дел, что хоть стой, хоть падай. Предупреждал же тебя: не трогай это сучье племя.

– Мне приказали возвращаться. И очень вовремя получилось, иначе бы все потеряли.

– Как так?

Я в нескольких словах передал, что происходило в последние недели. О том, что к нам вылетала «комиссия», Судоплатов не знал, это проходило по III управлению, которое не уведомило об этом начальника «двойки». Но Телегина он знал, плюс успокоил меня тем, что если ничего не произошло, то уже не произойдет.

– У Федотова – все быстро, немного бестолково, но жестко.

– А это кто такой?

– Этого тебе знать не надо, наш человек, не важно. Танки-то чем остановили?

– Гранатометами.

– Где взяли?

– Так тебе все и расскажи! «Где взял, где взял? Купил!» Ну, а серьезно: сделали установку, с помощью которой можно запускать «летающие мины Галицкого» на 100–150 метров.

– Галицкий – это генерал-майор из Главного инженерного управления, который с нашей 2–1 бригадой в Севастополе работал?

– Я не в курсе, «И.П», дивинженер. Так в инструкции написано. Мина – простейшая, патроном 12-го калибра запускается, корпус из жести. Мы к ней раскрывающиеся крылышки приспособили и реактивный двигатель, с шашкой от РС-132 и его соплом уменьшенным. С подствольным магазином на пять выстрелов, правда на другую гильзу, от 82-мм миномета. То, что под рукой было и поставляется от вас. Цельнотянутые трубы – немецкие, с железной дороги тянем помаленьку. Один и одна вторая дюйма. От котлов паровозных, в пароперегревателях стоят.

– А какой смысл было их делать?

– А удобно паровозы и вагоны обстреливать было, когда они по нашей ветке ходили. Закрепил, прицелился и контакт под рельс сунул. Бахнул залпом, котел пробит, у противника убитые и раненые, если топливо или боеприпасы, то пожар и взрывы, а поезд дальше проскочил, его же сразу не остановить. Успеваешь снять гранатометы и уйти без боя.

– Вот заразы! Нет, чтобы по-старому, по-доброму, весь поезд под откос пустить!

– Видишь ли, Пал Анатольевич, они вперед платформы цепляют, на которых заложников возят или балласт. Нажимные мины мы практически перестали использовать. Прошли те времена, когда поставил «дурочку» и ушел. А в конце поезда они ставят бронеплощадку и частенько второй паровоз. Вот против них и пришлось придумывать далеко стреляющие гранаты. Их по-другому из-под противопульной брони не выковырять. Они их сделали крытыми, минометами не взять, а вот с помощью ЛГМ запросто «глушатся». Впрочем, это дела давно минувших лет, они перестали использовать сначала одну ветку, а теперь и вторую. Самим, что ли, бронепоезд построить и Гродно взять?

– А что, возможность есть?

– Только узкоколейный, две узкоколейки есть, запас котлового железа – тоже, но это – глупое предложение.

– С этим я согласен, только не ляпни где-нибудь там, наверху, что у тебя эта возможность имеется. Всю душу наизнанку и мне, и тебе вывернут.

Вот под такой разговор меня и привезли в здание Наркомата обороны. Так как нам не сообщили повода для приглашения, то Павел уехал организовывать доставку сюда образцов изделий, а я остался ждать большое начальство. Приглашал меня генерал-полковник артиллерии Яковлев Николай Дмитриевич, бывший начальник артиллерии самого стойкого 61-го УР, Полоцкого. Это на старой советско-польской границе. После этого был начальником артиллерии трех приграничных округов. Его главное предназначение на сегодня: координация усилий артиллерийской науки и производство новых образцов вооружений для РККА. Угу, как же! Попробуй тут согласовать несогласуемое! Занимается в основном распределением боеприпасов. Это он, гад, нам мины 82 и 120 не давал, только по квоте НКВД. Но мы не в обиде! Как только он узнал, что нам вместо мин можно подавать заготовки, так мы ему начали «отстегивать» почти 25 процентов производимых мин «для нужд отдельных бригад НКВД». И еще ругался, что упаковка у нас нестандартная, с нарушением ГОСТа. А куда деваться, если у нас нет возможности печатать инструкции по применению и описи вложения, а продукция была сверхплановая, вот их и не хватило. А там в основном женщины работают, которые с детьми туда приходят, детсады и школы у нас есть, но, в отличие от заводов, они не круглосуточно работают, так что вместо ГОСТовских вложений туда детские рисунки и письма легли. Дескать, сделано с любовью в партизанской бригаде имени Суворова для любимых пап и мам, чтоб крепче фашистских гадов били. Вот такая эксплуатация детского труда получилась. Нарушаем, конечно, но рабочая карточка – это вам не иждивенческая, а в семьях зачастую мал-мала-меньше до 5–6 детей. Часть из них служит, часть – работает и учится, а часть так и соски сосет. Большей частью вся эта продукция редко пересекает линию фронта, хотя несколько обозов с ней были нами отправлены и за линию фронта зимой, когда Красная армия наступала и подошла к Витебску. Боеприпасов не хватало, так что и наша продукция была на учете и использовалась не только для нужд отрядов НКВД в тылу врага, но и на фронте.

Сижу, жду. Адъютанты чайку предложили, я в самолете выспался, но тем не менее сморило после чая, да и жарковато было в помещении. Май выдался теплым. Перед этим я сделал наброски трех моделей гранатометов: откатного и двух безоткатных. Безоткатные мы сделали у себя, но их использовали только для стрельбы по поездам в составе специальных групп. За образцы я взял РПГ-7 с надкалиберной гранатой и шестью соплами ракетного двигателя, и РПГ-16, правда, и форма гранаты у него немного другая, и электроспуска нет. Пробовал сделать. Даже получилось, но наладить производство в условиях леса было абсолютно нереально. Пришлось устанавливать внутри трубы упор, а на гранате делать вырез. Для того, чтобы правильно зарядить ее, требуется вращать гранату в канале ствола, после чего дожимать до упора. Капсюль разбивался механическим ударником. Основное отличие между ними – дальность действия до 800 метров, против 350 у надкалиберной гранаты. Прицелы открытые, откидные. Все упрощено до предела, с материалами у нас довольно туго. В заводских условиях можно сделать и получше, но где взять эти условия?

Генерал-полковник появился довольно поздно, и не один, вместе с ним были начальник артиллерии РККА генерал армии Воронов и его заместитель по боевой подготовке генерал-полковник Чистяков. В общем, двадцать ромбов окружили мои два. Причем с самыми решительными намерениями. Дело было в той самой радиограмме, а не в самоделках. А я-то думал! В общем, методикой обстрела танков я не владею, расчеты выполнены коряво, точных данных по бронированию я получить не мог, так как не произведены контрольные сверления. А то, что у меня Иванов и Федоренко «изъяли» из бригады единственного профессионального артиллериста, так это не в счет. В общем, паникер я, а мои артиллеристы стрелять не умеют. И, самое главное, ГАУ зимой 1942 года приняло на вооружение 76-мм кумулятивный снаряд ТГ-50 с выстрелом УБЛ-344М, для самых массовых орудий РККА, так что «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». А я тут со своими выводами и паническими радиограммами вылез. У них все схвачено.

– Кумулятивных снарядов в войсках нет, тем более у нас. Но, насколько я в курсе, пленные об этом говорят, с «ведьминым поцелуем» они уже знакомы. Взгляните! Вот он! Это сделали не мы, это сами немцы пробовали на полигонах в Восточной Пруссии. Вот это – отметина от нашего 76-мм кумулятивного снаряда. Как видите, он «ШтуГ» не пробил. Это – последняя модификация StuG III Ausf. F. Лобовая броня – 80 мм, борта и ходовая прикрыты экранами, против которых ваш вращающийся снаряд просто бессилен.

– Но вы-то чем-то их взяли!

– Так вы и не спрашиваете, чем? – я показал наши «приспособы». – Вот, пожалуйста, задуманы были как средство поражения вагонов на ходу поезда, паровозов и бронеплощадок с охраной. Вполне годятся для поражения всех видов бронетехники. После модернизации и замены тола на смесь тол-гексоген, бронепробиваемость достигла 150 мм к нормали. И, насколько я понял, вы провели обстрел трофейной техники в феврале, сразу после того, как я передал товарищу Сталину сведения о том, что немцы усилили бронирование, и что требуется срочно менять стволы у «сорокапяток» на более длинные. Это так?

– Но вы же предоставили слухи, а не конкретные цифры.

– А мне их на блюдечке с голубой каемочкой никто не приносит. С новыми танками мы столкнулись впервые 12 мая, но мы готовились к тому, что рано или поздно это произойдет. Ради этого разобрали несколько ракет РС-132 и сделали двигатели к нашим гранатам. До этого, из-за увеличения просек, защитных полос вдоль железной дороги пришлось переделывать гранату ЛГМ. Потом искать медный лист и делать конусы для кумулятивных воронок, выплавлять из немецких бомб и снарядов гексоген, и увеличивать тротиловый эквивалент этих гранат. А под лежачий камень вода не течет. Насколько я понимаю, ваш 76-мм снаряд не только вращается, но имеет жесткий стальной баллистический наконечник и не имеет медного конуса? Отсюда и такая маленькая пробиваемость. И, скорее всего, у него есть проблемы со взрывателем.

– Откуда вы знаете?

– Так есть или нет?

– Есть, может применяться только в пушках 52-П-353, разрабатывался снаряд именно для этой пушки…

– Которая еще и снята с производства, – добавил я.

– Ее производство восстановлено в Ленинграде, – сказал хозяин кабинета. Ленинград, как известно, находился в блокаде, и с металлом там была полная задница, но лучшие кадры были там.

– В таком случае вам будет интересен донный электровзрыватель вот этой ракеты, компоненты для него делались там же в Ленинграде. Много их у нас сделать не получилось, кристаллов у нас было всего 60 штук. Часть, правда, уже израсходованы, но несколько ящиков найдется. Нужна радиостанция, срочно.

Генералы оказались сговорчивыми, я, правда, знал, почему это так: три дня назад немцы начали контрнаступление под Славянском и у Балаклеи, и дела под Харьковом были плохи, очень плохи. Головы этих троих лежали одной щекой на плахе из-за февральских обстрелов трофейной техники и из-за того, что новый снаряд оказался много слабее, чем ожидалось, и не годился ни для танковых, ни для дивизионных пушек: использованный взрыватель мгновенного действия МВ-5, от авиационного снаряда пушек ШВАК, обладал слишком высокой чувствительностью, вворачивался сзади и, при «длительном» воздействии пороховых газов, взрывался в канале длинного ствола. Из короткого успевал вылетать. Наш пьезоэлектрический был лишен, по крайней мере, этого недостатка, но не допускал стрельбу через кусты. Во всяком случае, годился для танковых пушек. То, что я привез с собой только фотографии обстрела новых модернизаций танков, так это потому, что зачем меня вызывают в Москву, я узнал только на Центральном аэродроме. Передать фотографии отстрела я готовился Сталину. К разговору с артиллеристами оказался почти полностью не готов, было совершенно не до того «в мягких муравах у нас». Приходилось вырывать бригаду из цепких лап «партизанского движения со звездами на рукавах». Но и им тоже было сложно разговаривать со мной, так как у меня в руках были практические результаты: партизанская бригада смогла остановить и захватить новейшие танки и самоходки противника, а вся артиллерия Юго-Западного фронта не может справиться с танками Клейста. Кумулятивная граната 122 мм еще не готова, авиационные ракеты с кумулятивной боеголовкой в серию не пошли. А тут еще и «кремлевка» зазвякала совсем не вовремя. В общем, пришлось и мне голову на плаху класть, но обеспечивать доставку к утру всего, что было нагорожено в бригаде. Благо что практически всё в тылу производилось массово, поэтому пригласили еще специалистов и уселись обговаривать процессы сборки боеприпасов. Эти процессы за пределы ГАУ никогда не выходили, комплектующие от промышленности шли на арсеналы, а там хрупкие женские руки собирали смертоносное оружие, укладывали это дело по ящикам, затем все это грузилось в вагоны и отправлялось с черепашьей скоростью в войска. Радио о боях под Барвенково помалкивало, поэтому я старательно слушал Воронова, пытаясь вырвать из него хоть малейший намек на действия на Южном фронте. Но «юный пионер» умел хранить «военную тайну» и молчал об этом, как партизан на допросе. Поспать в ту ночь не пришлось, только утром на полигоне 8-го завода, после того, как расставили мишенную обстановку, удалось на полчаса сомкнуть глаза. Видно было, что все готовятся принимать «высоких гостей», и у всех «очко не железное, играет, как на трубе».

Приехали все члены Ставки, кроме Тимошенко и Буденного, вместе с ними прибыл и Пономаренко, его только и не хватало! На столиках разложены наши «изделия», возле каждого стола по двое стоят командиры НКВД из первого управления, которых все утро учили обращаться с образцами. Кроме них, на полигоне практически никого из «посторонних», то есть постоянного состава полигона не было. «Игрушки» на столах лежали такие, что не приведи господь что-нибудь бахнет. Все предохранители проверили и красные тесемочки к ним прикрепили. Ну, а меня, как автора-исполнителя, подопытным кроликом поставили. В отличие от остальных, я с этой техникой был знаком дольше, и принимал самое непосредственное участие в его появлении. Так сказать, папа этого оружия. В качестве мишеней использовались танки КВ-1, экранированные, они держали даже 88 мм, но серию быстро свернули из-за ходовой, которая такой вес выдержать не могла. Ну и пара немецких «штугов», к которым наскоро прикрутили бронеплиты и навесили куски гусениц по новому немецкому «стандарту». Они, конечно, уступали «Эф»-модификации, и длинной пушки у них не было, но отдаленно напоминали те, которые мы захватили под Вертилишками. Я настоял на том, чтобы трофейный паровоз от немецкого бронепоезда поставили на полигоне, так как начиналось все с него, еще осенью 41-го. Такой трофей у ГАУ был, они стандартные на две колеи, в Восточной Пруссии изготавливаются. С его помощью немцы пытались выбить нас из Гродзеньской пущи. Демонстрацию начали с этого бронепоезда, которому еще и пары развели. Он с трехсот метров не поражался ни горной пушкой, ни «сорокапяткой», ни Л-11. То есть ни одна артиллерийская система бригады его пробить не могла. У нас имелись немецкие sIG 33, но стрелять с закрытой позиции по подвижной цели – пустая трата боеприпасов, а вытащить их на прямую наводку не было возможности. Поэтому мы сняли с ракеты осколочно-фугасную головную часть и прикрепили кумулятивную. Прицелились и залегли неподалеку, точно рассчитав места, где будут вагоны бронепоезда в момент залпа.

Здесь Ставке показали, что стрелять по этому «монстру» из пушек бесполезно. Затем проделали в нем три дырки: ракетой рс-132, летающей гранатой с двигателем и из откатного гранатомета. Причем ракета пробила котел и бронезащиту насквозь с обеих сторон. Калибр-то огромный, и сфокусирована струя отлично, пар ей не помеха, вода, правда, уменьшает действие, но в этом случае может взорваться сам котел. Члены Ставки наблюдали за этими взрывами из укрытий, я тоже действовал из блиндажа. В двух случаях запуск был электрическим, а откатный гранатомет позволяет стрелять из помещений. Результат на комиссию подействовал просто магически: они обступили бронепаровоз, несмотря на свист пара, задали кучу вопросов. Учебная разрезная боеголовка тоже была доставлена. Я указал и на существенный недостаток этой ракеты: вес снаряда – 41 килограмм с хвостиком, поэтому без лошади доставить ее на позицию сложновато, вес ракетного орудия – тоже большой, плюс приходится тащить с собой очень тяжелый аккумулятор, кучу проводов и ЭСБР-3п(р). Расчет такой «мины» состоял из шести-восьми человек. Это очень отличается от расчетов гвардейских минометов и связано с тем, что доставка и установка боеприпаса ручная. Показали и его «модернизацию»: одноразовые деревянные ящики-направляющие и транспортные контейнеры, которые мы применяем для обстрелов площадных целей, типа скопления пехоты и техники, и железнодорожных станций. Затем настал момент, ради которого все здесь и собрались. Я показал фотографии, сделанные перед обстрелом и после него, и те машины противника, которые сгорели на поле боя. Затем энкавэдэшники показали три модели гранатометов и пять типов гранат, в том числе с заполняемой «воронкой», усиливающей пирофорный эффект при стрельбе по вагонам. Показал и свой «задел»: мобильную трубную 12-ствольную установку под снаряд М-13С, со складным оперением. Затем показал стрельбу по неподвижным и движущимся мишеням. Во второй половине показа активное участие в этом принял генерал армии Жуков, он опробовал лично все три гранатомета по движущимся мишеням учебными инертными гранатами. Боевые ему попробовать не дали, но тем не менее он вернулся на полигон позже и попробовал: и переносить, и стрелять, и передвигаться по ходам сообщения с новым оружием. Затем уселся прямо на землю, на бруствер окопа, и махнул рукой, подзывая командование полигона и генералов ГАУ.

– У меня один вопрос: когда?

– Оружие не испытывалось у нас, это – опытные образцы кустарного производства.

– Эта «кустарщина» нужна в войсках и немедленно. Николай Николаевич, ты же прямиком с Юго-Западного, и голову мне не морочь. Если он сумел где-то там в лесах такое сделать, грош цена всему ГАУ, если к середине следующего месяца мы не сможем вооружить хотя бы бригаду. Сколько их у тебя? – обернулся он ко мне.

– Штук триста-четыреста всех модификаций, может быть больше, меня последние полтора месяца на базе не было. И там доработки нужны: избыточен вес трубы двигателя. Мы готовую используем, 1 1/2 дюйма, а требуется раскатывать бесшовную 1 3/8 дюйма до внутреннего диаметра 40,05 мм, тогда шашка спокойно запрессовывается, и толщины стенок вполне хватает по прочности. Сопло горячим прокатыванием тоже отлично получается. Этот вот – технологически чуть более сложен, и стреляет ближе, но имеет большую бронепробиваемость. А этот стреляет много дальше и точнее, но более тяжелый. Для степных районов они подходят больше всего.

– Готовых выстрелов много?

– Три-четыре тысячи имеем.

– Ты же по НКВД проходишь, майор? Кто непосредственный начальник?

– Старший майор ГэБэ Судоплатов.

– Диверсанты? Это хорошо! Готовьтесь к переброске на Юго-Западный, там задница намечается. А с вас я не слезу, и чтоб быстро, товарищи генералы. Справитесь – я первым закрою глаза на ту писульку, которую вы в феврале прислали. Всё, по коням! Чего стоите? Действуйте!

– Тащ генерал армии! Кроме гранатометчиков, требуется снайперов и пулеметчиков перебросить, а у нас пулеметы в основном немецкие, боеприпасы потребуются.

– Будут тебе боеприпасы. Аэродром есть?

– Есть, два.

– С тобой свяжутся сегодня. Здесь будь, чтоб не искать. Связью его обеспечьте!

На следующую ночь вывезли треть личного состава и половину боезапаса, в основном вывозили гранатометчиков и часть разведроты. Остальных обещал выделить Судоплатов, с интересом подключившийся к операции. В принципе, мы уже фактически не успевали. Но «операция находится на контроле Ставкой». Еще бы! О том, что мы можем «пропустить удар на Юге», мной было сказано именно ему, но «пока гром не грянет, мужик не перекрестится»! Это всегда так было! Поэтому все самолеты «военно-транспортной авиации» были задействованы Ставкой для этих нужд. Перебросить все сразу никакой возможности не было. У нас были всего одни сутки, чтобы успеть занять оборону на берегах реки Берека, так что, дождавшись дозаправки, самолеты перелетели к станице Петровской, треть машин ушла к Беляевке, под высоту 182.0. По данным разведки, именно туда были направлены острия двух ударов немцев. С юго-востока подходило около двухсот танков Клейста, а от Харькова к Беляевке рвалась 3-я танковая дивизия. Удобнее всего было ей, там идет шоссе между оврагами. Клейст продвигался вдоль правого берега реки Северский Донец и к тому времени занял южные окраины города Изюм. Части 9-й армии ушли за реку, на участке находились тыловые подразделения 6-й армии генерала Городнянского. При этом 9-я армия относилась к Южному фронту, которым командовал Родион Малиновский, а 6-я армия относилась к Юго-Западному. Взаимодействовать оказалось не с кем. Имелась связь с одной дивизией: 343-й, из резерва ЮЗФ, все остальные как-то куда-то подевались. Я, несмотря на все приказы оставаться в Москве, находился вместе со своими ротами, которые готовились к бою на берегах Береки. Что происходило наверху, меня совсем не интересовало: я поставил не на ту лошадь – и проиграл. Слушался бы Судоплатова, сидел бы смирно в своей пуще, ловил бы карасиков на Белом озере, а рыбалку я просто обожаю, а тут приходится посылать ребят Мешки на тот берег, так как организовать что-либо здесь уже просто некому.

Ближе к утру село еще несколько десятков самолетов, доставили пулеметчиков и снайперов, их совсем не так много, как бы хотелось, в два раза меньше, чем планировалось. С ними прилетел и Судоплатов.

– Ну, что, вляпался? Соседи есть? – спросил он.

– Соседей нет, и никого на связь не вызвать.

– То-то и оно, Тимошенко в Москву докладывает, что у него все пучком, прорыв незначительный и будет ликвидирован Южным фронтом.

– Войск здесь нет. Мои возвращаются, сейчас будет известно: что и как. Доставишь в Москву или передашь по своим каналам. Если эти начали врать – они не остановятся. Глупо как!

– Да я вообще-то не собираюсь пока обратно.

– Улетай-улетай, рассветет, и начнется, потом не выбраться будет.

– Донец рядом, так что невелика проблема. Тоже не хочу быть между молотом и наковальней.

Подошел Мешка, с мочал «лешака» которого стекала речная вода.

– Они в Топальском, Донецком и в Каменке, завтракают. Вот-вот тронутся. Вдоль дороги, с южной стороны я четыре «полянки» поставил, с севера – три. Мост – один, справа все заболочено, место для переправы только здесь. Тут – брод. Почву проверили, справа без дороги пройти невозможно. Хорошее место, командир.

– Угу, принято.

Я перевернулся на спину и занялся травинкой. Дорогой уже занимались саперы. Время тянулось, занимался новый день, в пять тридцать мы услышали далекие взрывы и увидели несколько столбов дыма. Немного погадали: столько их там точно. Это примерно в 16 километрах отсюда, у Шпаковки. Через некоторое время доложились три группы из «зеленки». Разведдозор противника: Т-34, две самоходки и три грузовика с пехотой в минусе. Они не обнаружены, продолжают наблюдение за противником. Просят разрешения нанести огневой удар по зданию ипподрома. Бить по ипподрому я запретил, еще не все карты разыграны. Позиция у ребят удобная, зеленка идет вплотную к шоссе и у ребят отход есть. А поле они успели перегородить в самой узкой части несколькими рядами днищевых мин. Так что до Семеновки Клейст будет пару суток добираться.

Немцы выдвинули вперед пехоту. Они идут по шоссе, тщательно рассматривая следы на грунтовке. Ищут мины. До места, где их не станет – целый час шлепать, если не больше, таким темпом. Но по шоссе мы не ходили, там следов установки нет. Ага! Не выдержали! Торопятся! Один из батальонов тронулся вперед, вытягиваясь в колонну, а остальные зашевелились и перестраиваются «свиньей». Клином. У них такой боевой порядок при прорыве обороны.

– Колонну пропустить! Их возьмут у Семеновки.

Напротив села Андреевка мы «брошенную машину» оставили, загрузив ее «подарками» в количестве двух тонн с фронтового склада ГАУ в Петровской.

Сминая все на своем пути, остальные танки двинулись строем клин за разведывательным батальоном, села Топальского просто не стало, они прошлись по всем домам, раздавив их, разведбат тормознул, подобрав своих саперов, немцы выстраивались в походную колонну, убедившись в том, что противника впереди нет.

– Первый, второй, третий! Р-31. Работаем.

Как только головная машина основной колонны дошла до западной границы рощи, командиры групп крутнули подрывные машинки, и целый рой ЛГМ вылетел из рощи. Танки, шедшие сзади, с ходу начали перестроение и открыли массированный огонь по роще, набирая ход и идя на прорыв по полю. С противоположной стороны вылетело не меньшее количество гранат, и все поле покрылось чадом от горящего бензина. В это время бабахнул наш «сюрпрайс», и по разведбату открыли плотный пулеметный и снайперский огонь, перемешанный с выстрелами из гранатометов. Днищевые мины тоже нашли свои цели. Более 80 танков и самоходок осталось на поле боя. Не успевшие войти в смертельный коридор машины пятились назад, откатываясь назад к Изюму.

Командиры групп доложились, и мы составили длинное РДО в адрес Ставки и «нашему хозяину», дабы не заболтали и не замотали. Из Москвы стало известно, что наступление на Харьков остановлено, войска Юго-Западного фронта начали отход и вышли, наконец, на связь с нами. Оказывается, такая возможность у них имелась. Но от Барвенково начала выдвижение еще одна колонна немцев в направлении Великой Камышевахи. Им всего двадцать километров, к нам никакая помощь уже не подоспеет.

Пропустив колонну в глубину минных постановок, нанесли одновременный удар всеми имеющимися минами, как летающими, так и МОНками. Больше у нас ничего не оставалось, боезапас был израсходован полностью, кроме гранат к гранатометам. Но коридор для отхода войск немцам закрыть не удалось. Части 3-й танковой дивизии немцев к позициям у Береки так и не подошли в тот день. Вечером пришел приказ батальону Осназ переправляться на левый берег Северского Донца, а Судоплатову и мне немедленно прибыть в Москву. Наши позиции начали занимать войска двух фронтов, отводимых с запада. Отвод наших войск больше устраивал немцев, поэтому они не шибко сильно на них давили, давая отойти на занимаемые ранее рубежи.

Встретившись с командиром 343-й стрелковой дивизии полковником Чувашовым и с начальником ее Особого отдела старшим лейтенантом ГБ Макаровым, договорились о приеме и отправке моих партизан. У них же даже документов с собой никаких не было, плюс одеты странно и пулеметы немецкие. В общем, на себе показал, как они выглядят, предъявили бумаги, что это дело на контроле Ставки. Чувашева и его, весьма потрепанную в боях за поселок Маяки, это под Славянском, дивизию, как резерв Юго-Западного фронта, вместе с 92-м тяжелым танковым батальоном на «КВ-1» и «Матильдах», бросили ликвидировать прорыв 1-й танковой армии генерала Клейста. Но им не удалось даже Изюм удержать. Вместо того чтобы укреплять позиции и углублять линию обороны на танкоопасном направлении, всю зиму, весну и до середины мая командующий направлением требовал взять Славянск, через Северский Донец, и ликвидировать плацдарм немцев под Маяками. Затем нас посадили, лично меня – уложили, в У-2 и вывезли на аэродром в Миллерово. Оттуда, вместе с группой товарищей, включающей в свой состав будущего знатного кукурузовода всей страны и члена Ставки маршала Тимошенко, вылетели в Москву. Мы оба к этому времени сняли «лешаки» и совершенно не отличались по форме одежды от остального состава группы, сопровождающих командующего направлением и фронтом и члена военных Советов. Почти у всех на рукаве красовался щит и меч, кроме двух молоденьких военврачих. Сели в самолет мы последними, член военного Совета сидел по другую сторону от командующего, а самолет был не штабной, а чисто транспортный, с боковыми сиденьями. Бросилось в глаза нервное выражение лиц и отсутствие поясных ремней у военврачих, а также пустые кобуры пистолетов у обоих «начальников». Но они не были арестованы, их «доставляли». По всей видимости, Сталину не понравилось, что ему «вешали лапшу на уши» и «подставили по полной программе». Что будет с нашими замечательными артиллеристами, мне и думать не хотелось. Еще в воздухе мне передали РДО на мое имя от Чувашева, что первые самолеты с личным составом батальона вылетели следом за нами. Ну, хоть в этом не подвели. На Центральном нас ждала машина Судоплатова, на которой мы приехали на Лубянку, где в достаточно мягкой форме свое неудовольствие нашим партизанством высказал генеральный комиссар госбезопасности.

– Вы не могли бы подсказать мне: за каким чертом два ответственных работника наркомата одновременно нарушают приказы руководства оставаться в Москве? До каких пор вы, товарищ Соколов, будете партизанить? Это не Гродно! Это – Москва! Вам поручено создание нового оружия, а вы, как мальчишка, бросаетесь командовать батальоном.

– Оружие я уже создал, и все, что знал и имел, передал в ГАУ. Моих людей не снабдили даже документами, хорошо еще, что в том месте, где мы высадились, даже воинских частей не оказалось, кроме склада ГАУ, с руководством которого мы связывались из Москвы. У меня хотя бы удостоверение личности имелось.

– Что скажете, товарищ Судоплатов?

– Времени на оформление документов у нас не было, операцию контролирует «Сам». Прилетел туда для контроля и обеспечил связь с Центром. Заодно посмотреть, как будет действовать батальон.

– Посмотрели?

– Нет, к тому времени, когда я прилетел с подкреплениями, они заканчивали минные постановки и сосредоточение на трех направлениях, откуда противник мог нанести свои удары. Место было выбрано идеальное. В прямое соприкосновение с противником вошла только одна рота, которая добила разведывательный батальон противника на участке Андреевка – Сергеевка. Классически организованные засады. Так как все имевшиеся боеприпасы у двух рот были израсходованы, то мною на месте было принято решение об их отходе за реку Северский Донец. Третью роту меняет рота 3-й бригады Осназ, с передачей вооружения. Там позиции подготовлены ребятами Соколова, но немцы остановили наступление на том участке, и мы снимаем бойцов 1-й гвардейской. Без меня, самостоятельно, майор Соколов потратил бы слишком много времени на согласование этих шагов. Задача, поставленная Ставкой, выполнена. Потерь 1-я гвардейская не понесла.

– Ну что ж, победителей не судят, товарищи Соколов и Судоплатов. Готовьте списки батальона, всех бойцов представить к ордену Красной Звезды, а командиров, от командиров групп, к Красному Знамени. Вопрос о ваших наградах будет решен чуть позже. Подождите меня внизу.

– Есть!

Ждать пришлось довольно долго, минут сорок, зато проехался на шикарном сером «Паккарде», как у Сталина, и через Спасскую башню, где, кроме таких машин, никто не ездит. Лаврентий Павлович тоже пожелал присутствовать при триумфе своих подчиненных.

Сталин нас принял сразу, выслушал мой доклад о выполнении задания Ставки силами сводного батальона 1-й гвардейской стрелковой и 3-й мотострелковой бригад Осназ. О том, что часть вооружения передано 3-й бригаде, продолжаем перебрасывать ей боеприпасы из-под Гродно и со складов НКВД. Он поинтересовался, почему так быстро вывели 1-ю гвардейскую из боя. Пришлось краснеть, что не успели снабдить личный состав какими-либо документами. А имеющиеся у некоторых на руках немецкие аусвайсы на территории, занятой частями РККА, открывают прямой путь в лагерь для военнопленных.

– Времени не было, у нас в распоряжении были только одни сутки, товарищ Сталин. Между головами немецких колонн было всего 98 километров, практически незанятых войсками. Кроме отдельных групп военнослужащих тыловых частей 6-й армии Городнянского, на этой территории нами никаких войск обнаружено не было. Связь отсутствовала со всеми, кроме 343-й стрелковой дивизии, которую немцы выбили из правобережной части города Изюм. – Я развернул карту и показал наши позиции.

– Местом дислокации основных сил я выбрал земляной ров старой казачьей крепости. У станицы Петровской два форта и ров между ними. Крутые овраги и болотца перед ним вынуждают противника форсировать это укрепление только в двух местах: у Красного Лимана или у восточного форта Петровский. Передовые разведгруппы выслал проверить наличие противника в рощах между деревнями Шпаковка и Семеновка, где успели создать управляемые ракетно-минные поля с обеих сторон дороги. Промежуток между Семеновской рощей и балкой Вязовский Яр нами был плотно минирован противотанковыми минами ЛГМ и противоднищевыми кумулятивными. У поворота на Завод был установлен мощный осколочный фугас из трехсот снарядов 152 мм. Управляемыми минными постановками нами было блокировано шоссе Барвенково – Грушеваха, так как в Барвенково находились мотопехотные соединения 1-й танковой армии Клейста, представлявшие для нас наибольшую опасность. В результате проведенной операции безвозвратно немцами потеряно около 30–40 процентов бронетехники и большое количество личного состава. Сводный батальон потерь не имеет. Немцам соединиться у Беляевки мы не дали. Позиции сданы частям 6-й армии генерала Городнянского, подошедшим с запада.

– Так говорите, что войск не было?

– Именно так, товарищ Сталин, – вставил старший майор Судоплатов.

– Мне доложили, что этот район должен был держать Южный фронт генерала Малиновского, 9-я армия, как раз у Красного Лимана.

– Там не один Красный Лиман, есть еще один, у Славянска, и он на левом берегу Северского Донца. Вот он, – показал я пальцем.

Сталин тяжело выдохнул воздух.

– И это та бригада, у которой комиссара нет? Так, товарищ Берия?

– Бригада начала и закончила формирование до выхода Указа от 16 июля прошлого года, на момент ее вхождения в состав войск Особой группы была укомплектована на сто процентов. Представленные командиром бригады штаты содержали заместителя командира по политчасти, старого члена компартии Западной Белоруссии, с большим опытом работы в подполье. Мы приняли решение не менять существующее положение. Бригада имела отличную боевую выучку, действовала в особых условиях, и ее командир был против двоевластия при действиях в тылу противника. Была попытка ЦШПД и лично товарища Пономаренко ввести в штат бригады военного комиссара, но без соответствующего боевого опыта. В результате его действий чуть не была утрачена главная база бригады, так как ее новый командир, именно базы, не бригады, дал команду на ее срочную эвакуацию, когда узнал о выгрузке немецкой пехотной дивизии на двух ближайших станциях от нее. К счастью, в этот момент на базе находился командир бригады товарищ Соколов, который привел в действие план обороны основного места базирования. В результате действий боевых частей бригады мы получили модернизированные немецкие танки и штурмовые орудия, а дивизия немцев понесла большие потери на местах выгрузки. Карательная экспедиция была сорвана. Командир воспользовался своими правами старшего воинского начальника, арестовал командира базы, военного комиссара и нового начальника Особого отдела, присланного из ЦШПД, а также группу товарищей, прибывших оттуда. Они составляли списки коммунистов и комсомольцев отряда в письменном виде и без применения шифра. Списки были уничтожены. А всех арестованных вывезли на Большую Землю для приведения в действие приговора суда военного трибунала.

– Что предусматривает приговор?

– Высшую меру социальной защиты для трех человек, и десять лет лагерей для остальных участников, с возможностью искупить свою вину в дисциплинарных частях РККА, с запретом работы на оккупированной территории и в разведке.

– Вот вам и старшина пограничных войск, товарищ генеральный комиссар!

– За проведенную операцию под Изюмом мы ходатайствуем о присвоении ему звания «старший майор госбезопасности», и этим же приказом старший майор Судоплатов получает внеочередное звание комиссара III ранга. Он организовывал быструю переброску бойцов 1-й гвардейской бригады из-под Гродно под Изюм и координировал действия сводной группы с командованием.

– Отличившихся бойцов и командиров требуется награждать, а вот что делать с теми генералами, которые врут на каждом шагу? Сначала Киев, теперь чуть не вляпались под Харьковом. Одни и те же люди! Как вы с такими товарищами у себя поступаете, товарищ Соколов?

– Мне было бы проще, если бы я допустил товарища Федоренко до той должности, которую он рвался занять, чем устраивать дважды его переправку в тыл, как арестанта. Но наше общее дело от этого только пострадало бы, и я никогда бы не решился оставить его за старшего в бригаде. Если я не доверяю человеку, то я с ним не работаю. У нас это – железный принцип.

– Это тяжелое решение, я давно знаю этих людей. Они не без слабостей, но…

– Дружба – дружбой, а служба – службой.

– Это верно! – с заметным облегчением сказал Сталин, и мы поняли, что аудиенция закончилась.

Мы встали по стойке «смирно» (сесть нас не приглашали, это армия, сынок!). Но Сталин повернулся именно ко мне:

– Жду вашего подробного доклада о том, когда и в каком количестве армия получит новые гранатометы. Укажите: что и кто мешает быстро развернуть их производство. Перебросьте сюда из вашей бригады тех людей, которые помогут наладить работу здесь. Это ваша первостепенная задача, товарищ Соколов. Заодно посмотрите: почему другие ваши предложения задерживаются с реализацией. У меня большой список того, что вы предложили выпускать в массовом количестве, как для нужд партизанских соединений, так и для РККА. Как только закончите отвод ваших людей из-под Изюма, дайте мне знать. Хочу лично поблагодарить их за то, что они спасли две армии.

– Есть! Разрешите идти?

– Идите! Товарищ Берия! Задержитесь…

На следующий день получили приказ Верховного о снятии с должностей командующего Юго-Западным направлением и Юго-Западным фронтом маршала Советского Союза Тимошенко С. К. за потерю управления войсками и неверную оценку обстановки на флангах наступающих армий. За попытку переложить ответственность за произошедшее на командование соседним фронтом были сняты и отправлены под суд военного трибунала начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Баграмян и член военных Советов Юго-Западного направления и одноименного фронта дивизионный комиссар Хрущев. Понижен в должности и в звании генерал-лейтенант Малиновский, снят с должности член военного Совета дивизионный комиссар Ларин, который еще и застрелился после вызова его в Москву на встречу со Сталиным. Ближе к вечеру вышел Указ Президиума Верховного Совета об отмене злополучного Указа о введении института военных комиссаров в РККА. Указ был намного мягче, чем приказы Верховного, там говорилось только о том, что опыт командного и политического состава РККА примерно равен. Некоторые комиссары имеют военный опыт не хуже, чем профессиональные военные, поэтому в политических званиях руководство РККА более не нуждается. Вместо военных комиссаров снова вводятся должности заместителей командира по политической части. Военнослужащие, имеющие политические звания, должны были пройти переаттестацию и получить войсковые звания и знаки различия. В общем, «тиран» разошелся, и головы полетели. Решилась судьба и еще одного деятеля от ГлавПУРа. Он тоже был упомянут в приказе, вместе со своим командующим фронтом: за разгром Крымского фронта понижены в званиях и должностях генерал-лейтенант Козлов, дивизионный комиссар Шаманин и начальник Главного политического управления армейский комиссар 1-го ранга Мехлис. В общем, всему советскому народу открыто объявили о том, что на юге произошла настоящая катастрофа: полностью разбит Крымский фронт, Красной армии пришлось оставить освобожденные территории на Донбассе и под Харьковом. Но приговор, который огласили значительно позже, был просто на удивление мягким: никого не расстреляли. Из начальствующего состава вылетели только Хрущев и Шаманин, их понизили до полковников, а в должностях до заместителей начальников Политуправлений армий. Козлов и Малиновский стали генерал-майорами, Мехлис – генерал-лейтенантом запаса, был уволен из армии и переведен в аппарат ЦК партии, в контрольно-ревизионную комиссию. Сильнее всех пострадал Тимошенко: стал генерал-майором и принял дивизию в Забайкалье. Так сказать, повторил опыт Кулика. В общем, «от него кровищи ждали, а он чижика съел». Я остался неудовлетворенным, к тому же, если вы думаете, что мне все бросились помогать выполнить поручение Сталина, то вы глубочайшим образом заблуждаетесь! Все три дня, пока батальон отводили от мест боев, меня мучили строевыми смотрами, так как Верховный собрался посмотреть на моих ребят. Они – отличные диверсанты и разведчики, но у нас в лесу плаца не было. Среди них были разные люди, встречались и служивые, от красноармейца до полковника авиации, но основную часть составляли бывшие крестьяне Гродненского района Белостокской области. Первый смотр учинил лично генеральный комиссар госбезопасности, пришел в ужас и направил к нам строевиков, которые за трое суток беспрерывной шагистики довели строевую подготовку до приемлемого уровня. Я же занимался гранатометами в свободное от основной работы время. Впрочем, я в армии давно, и прекрасно понимал, что от этого зависит довольно многое, что ни говори, а впечатление производит только та воинская часть, где эти элементы поставлены на должную высоту. По-другому попросту не бывает! Не каждый день в часть прибывает сам Верховный Главнокомандующий. А часть гвардейская и Особого назначения. Требовалось марку держать. Так что, отнесся я к этому с пониманием, и сам тоже проводил львиную долю времени на плацу вместе со всеми. Где, под барабанный бой, партизаны постигали главную армейскую науку.

Сталин приехал на четвертый день, на плацу стояли раздельно бойцы нашей 1-й гвардейской и 3-й бригад Осназ, весь сводный батальон. Раздельно потому, что форма у нас здорово отличалась. «Тройка» использовала штатное обмундирование: гимнастерка с накладными карманами, галифе, яловые сапоги, вещмешок и различные подсумки, носимые на ремне. У бойцов первой бригады камуфлированный полукомбинезон, покрытый крупной и мелкой сеткой, с набором пучков молчала, выкрашенных в разные цвета, благодаря которым они могли быстро подобрать необходимый камуфляж для данной местности. Плюс в лесу живем, в нем комаров море, и гонять их некогда, особенно когда в секрете лежишь. Вместо сапог – немецкие высокие ботинки, скорее всего горнострелковые или парашютные, точно не знаем, ибо дареному коню в зубы не смотрят. Так как их было целых два вагона, то вокруг этого элемента строилась вся униформа. Лишь разведчики ходили в мягких сапогах, но в специально покроенных брюках, а не в галифе. Ремни у всех не кожаные, как в армии, а зеленого брезента, тоже немецкий. Рюкзаки были пошиты на манер РД-54 и могли быть закреплены сзади на ремень, и чтобы не болтались, и чтобы распределить правильно нагрузку на плечи. Подсумки находились на ремнях рюкзака и имели шлевки для крепления на поясе. Имелась возможность индивидуальной подгонки по росту и объему. У всех неотделяемые капюшоны, широкие, с подвязками и накомарником. Взвод снайперов специально одели в наши «фирменные» «лешаки», которые имелись абсолютно у всех. Швейных цехов у нас было три, и обмундировывали всех бойцов качественно, особенно подрывников, снайперов и разведчиков. Отдельно на столах были выложены «усовершенствованные образцы» вооружения. Не секрет, что мосинка, АВС и СВТ частенько страдали неподачей патрона, так как наш родной 7,62×54R обладал закраиной, а патроны при беге и небрежной укладке могли цепляться друг за друга и препятствовать нормальной работе затвора. Эти недостатки были устранены уже после войны или оставались не реализованными до полного списания этой техники. У мосинки было необходимо дополнительно изогнуть подающую планку, а в магазинах АВС и СВТ требовалось разделить левую и правую половины магазина, чтобы предотвратить перемещение патронов справа-налево в районе передней стенки магазина. Как это сделано в винтовках СВД и СВ-98. Всего-навсего небольшой наплыв по центру передней стенки, который не дает пуле смещаться в соседний ряд. В результате этого смещения появляется возможность сцепиться рантами 10-му и 9-му патрону в магазине при зарядке его с помощью обойм от мосинки. Если снаряжать магазин вручную, то этого не происходит, но в бою набить магазин быстрее с помощью обойм. И желательно чуть укоротить губки магазина, тогда утыканий не происходит. Нами же усовершенствованы и барабанные магазины для пистолетов-пулеметов Дегтярева, вместо предварительного сжатия пружины, используем храповик последовательного сжатия, как на пулемете Калашникова. Плюс выпускаем рожковые магазины к новому автомату Шпагина, он только зимой у нас появился в небольшом количестве. Кроме этого выпускался пистолет-пулемет для минеров. Будем говорить так, что это была нелицензионная копия ППС-43, который, правда, отличался от «базовой модели». Он был еще короче и имел магазин-улитку на 75 патронов. Про него спросил Сталин:

– А это где взяли?

– Это магазин к артиллерийской модели пистолета «Люгер-Парабеллум», так называемый Trommelmagazin, под маузеровский патрон, то есть под патрон от ТТ, в отличие от барабанных магазинов, в которых патроны делятся на секции, этот подает их по шнеку непрерывно. В зависимости от горловины может использоваться в любых пистолетах-пулеметах. Не лишен недостатков, товарищ Сталин, но для саперов очень удобен из-за большой емкости и небольших размеров.

Смотр продолжался довольно долго, слишком необычным было подразделение. Особенно учитывая то обстоятельство, что небольшая группа бойцов смогла нанести большой урон танковой армии и при этом не понесла потерь. «Псы войны», отлично подготовленные и экипированные. Берия не преминул упомянуть, что, начиная с октября все бригады Осназ готовятся по методикам Соколова. Лучше бы он этого не говорил. Сталин – политик, а не военный, он прекрасно понимает, что во время войны эти люди очень нужны, но что они будут делать, когда война кончится? Чуть позже, уже без присутствия подчиненных, он задал этот вопрос.

– Большинство из них, скорее всего, останутся в армии и органах, товарищ Сталин. Нам еще предстоит «чистить» наши леса. И на Украине, и в Белоруссии, и в Прибалтике. Немцы опираются сейчас на националистов. Они уже внесли в эту войну элементы «гражданской». Вся их пропаганда сейчас нацелена на то, чтобы привлечь на свою сторону всех, кто недоволен советской властью. Если раньше, в конце 41-го, мы поддерживали всех, кто против Гитлера, то теперь вынуждены уничтожать тех, кто против нас. В первую очередь, это касается АК и националистов. Считаю, что вслед за освобождением территории от немцев, там же попытаются начать партизанскую войну те, кто пока сидят тихо и слушают Лондон. Основная опасность – АК и УПА. Да и у прибалтов подобные настроения имеются, – ответил я ему.

– А что вы делаете для того, чтобы этого не допустить?

– Ищем, и не без успеха, их «закладки». Выясняем структуры и ведем контрпропаганду. Внедряем своих людей в их структуры. Расширяем зону своего присутствия на оккупированной территории. Довольно далеко продвинулись на север, в Литву. Есть некоторые успехи на юге Белостокской области, в самом Белостоке. Но там пока довольно тяжело обосновываться. Там достаточно активно работает АК, которая имеет разветвленную сеть и сдает наши отряды немцам. На той территории у нас два противника: поляки и немцы. Сложнее решаются вопросы снабжения, так как местное население к нам не слишком хорошо относится, и продовольствие приходится доставлять обозами. По мере приближения Красной армии эти настроения изменятся, но пока большинство поляков ждут поражения как Германии, так и СССР. То есть ослабления нашей страны. Именно нашу бригаду стараются не трогать, так как понимают, что им с ней не справиться. «Кузьмич» передает, что поляки в округе очень обрадовались тому, что часть бригады вывезли в Москву. Надеются, что с концами.

– В общем-то, мы убедились, что иметь под рукой такое соединение – это неплохо! – чуть улыбнулся Верховный. – Но в плане того, что вы сказали, важнее ваше присутствие там. И расширение ваших действий, как на территорию бывшей Польши, так и на север.

– Мы так и планируем деятельность его бригады, товарищ Сталин. Думаю, что и само его присутствие там целесообразно, разумеется, после выполнения других ваших поручений, – с хитринкой в голосе заметил Лаврентий Павлович. Он хорошо понял своего «хозяина», что меня надо держать подальше от «кремлевской кухни», иначе такого наворочу своими бесхитростными ходами!

Но человек предполагает, а война – дело тонкое!

После «смотра» удалось больше времени выделить на решение «первостепенной задачи». Надо отметить, что всё ГАУ и начальник артиллерии РККА прекрасно поняли ситуацию, и, естественно, ознакомились с приказами Верховного. Уж коли он так шуганул своих «ближайших соратников», то им ждать хорошего не приходилось! Поэтому они крутились гораздо быстрее и производительнее, чем я, тем более что им не требовалось показывать во всей красе свое подразделение. Все их планы и задумки были пущены побоку, главное – успеть выпустить оружие до того, как у «Самого» лопнет терпение его ждать. Нашлись куча чертежников, технологов и конструкторов, которые уцепились за наши карандашные наброски и кривоватые чертежи, и в темпе вальса размножили всю документацию. Первый арсенал собрал первую серию гранат уже 25 мая. К ее отстрелу приступили немедленно. Меня, теперь уже «генерала» НКВД, старались лишний раз не трогать, но не преминули привлечь мои мозги к их творчеству по поводу выстрела УБЛ-344М, которому заменили баллистический наконечник на легкосминаемый, снабдили головодонным электровзрывателем с двумя колпачками к нему, и медным конусом, прикрывшим кумулятивную воронку. Бронепробиваемость повысилась, и они с ходу приступили к его отстрелу из танковых и дивизионных пушек. Не думайте, что это быстрое мероприятие! Количество выстрелов там просто зашкаливает! Поэтому полигон грохотал круглосуточно. Благо что выращивание больших кристаллов сегнетокерамиков для нужд населения (проигрыватели), радиотехнической и других промышленностей был процессом достаточно освоенным. Просто «артиллерийская мысль» до применения пьезоэффекта еще к тому времени просто не дошла. Кстати, они же выдали «на-гора» и подрывную машинку, которая по весу была в шесть раз легче, чем КПМ-1, не шумела и выдавала хорошую искру на расстоянии до 200 метров. Это меньше, чем у КПМ, но достаточно для маломощных боеприпасов.

В заводских условиях боеприпасы стали точнее и смертоноснее, чем были. Внесено достаточно много технологических изменений: что-то упростили, а кое-что – наоборот, усложнили, но с пользой для дела. Возможностей у них было значительно больше, чем у нас под Гродно. 15 июня, на четыре дня раньше срока, установленного Жуковым, ему показали штатную стрелковую дивизию, где в каждом отделении присутствовал гранатометчик и его второй номер. В дивизии существовал и противотанковый батальон, вооруженный как ПТР, так и гранатометами. Основным армейским гранатометом стал более дешевый и легкий РПГ-7. Для десантников, а воздушно-десантных корпусов в РККА было много, выпускался более тяжелый складной РПГ-16. Я не стал мудрствовать лукаво и сохранил их названия, хотя они и противоречили общепринятой на тот момент советской практике давать оружию наименование исходя из букв фамилии автора. Присваивать себе авторство я не стал. Да, они значительно отличаются от «настоящих», использованы совершенно другие материалы, в частности, ракеты не бесследные, имеющийся баллистит дает трассу белого цвета. Над этим продолжают работать в Ленинграде. Но сделаны они с запасом, так что нам будет чем встретить «кошки» Гитлера, которые уже на подходе и вот-вот появятся под Ленинградом.

Сталин удовлетворенно хмыкнул, выслушав доклад Жукова, и поинтересовался: присутствовал ли я на показе?

– Да, товарищ Сталин, старший майор Соколов входил в приемную комиссию и принимал участие в подготовке красноармейцев-гранатометчиков. Он же написал наставление по применению гранатометов в бою. Вот оно, такие наставления идут вместе с оружием прямо с завода.

– Зачем так много?

– Он говорит, что оружие новое и достаточно опасное, так как гранатометчик должен учитывать отсутствие препятствий у себя за спиной, и другие красноармейцы не должны находиться в заднем секторе стрелка. Этим действиям личный состав армии не обучен, поэтому возможны всякие ситуации. Большое количество брошюр позволит ознакомиться с ним остальным воинам.

– Каким образом решен вопрос комплектации дивизии?

– Новый штат утвержден начальником Генерального штаба Василевским, соответствующие изменения внесены в действующие положения по снабжению стрелковых подразделений. План развертывания предусматривает поставку этих видов вооружений в действующую армию. По планам полный переход на данный штат завершим к концу октября текущего года. Планы согласованы как с наркоматом боеприпасов, так и наркоматом вооружений. Вот подписи обоих наркомов.

– Все три модели прошли государственные испытания?

– Да, товарищ Сталин. Кроме того, прошел испытания и принят на вооружение выстрел 53-БП-350М ко всем основным орудиям 76-мм, как дивизионным, так и танковым, снаряды к выстрелам УБЛ-344М для полковых пушек доработаны, бронебойность доведена до 150 мм к нормали.

– А у гранатометов?

– Триста миллиметров и более, товарищ Сталин.

– А почему такая разница?

– Гранаты в полете вращаются с малой угловой скоростью или не вращаются вообще. Это позволяет, по словам Соколова, лучше сфокусировать струю взрыва.

– Так, может быть, уменьшить расход взрывчатки?

– Соколов говорит, что это нецелесообразно, при малой мощности значительно уменьшается «пирофорный эффект», горят танки хуже. Что важно не просто пробить броню, а поразить экипаж, топливо и боеприпасы, вывести танк из строя так, чтобы его восстановить невозможно было.

– Хорошо. Кстати, а почему ни Воронов, ни Соколов, ни ГАУ обо всем этом не доложили лично?

– Соколов передал мне свою докладную записку, так как он не имеет позывного в системе ВЧ и у него нет пропуска в Кремль, а для доклада его не приглашали. Его докладная – в папке. А у генерала Воронова – плановый день пятница, то есть 19-го, через четыре дня.

– Ну, Соколова можно и пригласить, распорядитесь об этом.

– Скорее всего, товарищ Сталин, он уже в воздухе, говорил, что в 22.00 у него вылет с Центрального. Я уточню.

Сталин немного недоуменно пожал плечами, он привык к тому, что, после успешного выполнения его заданий, все стремились попасть в этот кабинет, «за пряниками», но неохотно приходили сюда после проколов. Поэтому Воронова он понимал хорошо, а партизанский комбриг поступил не так, как поступало окружение Верховного. Сталин подошел к углу стола, куда Жуков положил свою папку с докладом, достал оттуда два листа, написанных мелким убористым подчерком. Двадцать четыре пункта, напротив двадцати из которых стояло после прочерка: «Исполнено, запущено в серию». Четыре пункта гласили, что «серийное производство признано нецелесообразным из-за высокой стоимости изделия и большой трудоемкости». Докладная была написана два дня назад. К тому моменту, когда происходил этот разговор, я действительно находился в воздухе.

Мы с Судоплатовым решили, что мне не стоит еще раз мозолить глаза Сталину. Сам не вызывает, значит, личный доклад не требуется. Отговорка у меня имелась: этим бортом улетала последняя группа моих партизан обратно в бригаду. Работать в Москве мне не сильно понравилось: и дергают много, и местных правил и положений многих я попросту не знал, поэтому мог накосорезить здорово. Приходилось постоянно следить за собой, чтобы не ляпнуть что-то лишнее. Ну и была личная причина: соскучился я по гражданке Святославе Ляховской-Соколовой, тем более что она в интересном положении и нуждается в моей защите и опоре. Брак с ней мы зарегистрировали еще в январе. Появилась она в бригаде в июле, она родом из Гродно, до 1940 года проживала в Вильно, работала инженером на заводе «Электрит», и вместе со всем заводом переселилась в Минск. Заводу принадлежал тот самый пионерский лагерь, благодаря которому мы получили кучу имущества и радиодеталей. Она – дочь завхоза, через которого мы с ней и познакомились. Он теперь служит в нашей бригаде. Она – высокая худощавая блондинка, но волосы почти постоянно раньше собирала в такой «конский хвост», причем у нее он действительно напоминает хвост породистой арабской лошади. Походка у нее стремительная, и первое впечатление было, что он еще и раскачивается в такт ее шагам. Заканчивала технологический институт в Варшаве, благодаря ее помощи мы смогли быстро создать радиовзрыватели. Еще немаловажным моментом было то обстоятельство, что она довольно резко отличалась от окружающих и своим внешним видом, и манерами поведения. Она была как бы больше моей современницей, чем жительницей Гродненского района 1941 года. Независимая, имеющая свое мнение, с гордо поднятой головой. Она – белоруска, но сумевшая преодолеть большие препятствия на пути к высшему образованию в панской Польше, и ставшая инженером на частном радиозаводе. И когда завод переводили в Минск, она оставила квартиру в Вильно и переехала в общежитие, вместе с заводом. В августе мечтала въехать в новую квартиру, а тут война. Замужем не была, говорила, что не могла найти подходящую кандидатуру. Польские крови у нее присутствовали, о чем и говорит ее фамилия. Нос с легкой горбинкой весьма характерен для жительниц Западной Белоруссии. Меня вначале она несколько игнорировала, дескать, не по Сеньке шапка, подумаешь, старшина! Но совместная работа над взрывателями, затем я ее привлек к производству боеприпасов и подрывных машинок, в общем, с инженерными кадрами у нас была тоска полная, поэтому ей приходилось, вместе со мной, заниматься практически всем. У нее вначале возник интерес, а затем закрались сомнения: а тот ли я, за кого себя выдаю? Знания мои несколько отличались от легенды, и она, как инженер, прекрасно поняла, что я слишком много знаю для старшины-пограничника. Меня практически раскрыли, но высказала она мне свои сомнения, только став моей женой. Она надеялась, что я в ответ скажу ей правду. Увы! Пришлось ей рассказать выдуманную историю о том, что хотел поступать, много готовился, изобретал, но из органов уволиться не мог и продолжал служить, но работал преподавателем, а не старшиной роты. Это ее успокоило, единственное, что она решила, что я немного гениален.

Девушки здесь все-таки малость попроще, чем в наше время. Они естественнее, мультфильма армянского про поющую рыбу еще не видели, поэтому губы силиконом не накачивают, в грудь его не запихивают, зубы проволокой не выравнивают. Они красивы сами по себе и чище. Но, как показала эта история, надеяться, что проскочит – не стоит, и требуется соблюдать осторожность, в том числе и при общении с противоположным полом, и с «новыми родственниками».

Через четыре дня генерал-армии Воронов, тщательно промокнув вспотевший лоб и поправив жиденькие русые волосы, тяжко вздохнув, потянул ручку двери кабинета Верховного.

– Товарищ Сталин, начальник артиллерии РККА прибыл для планового доклада о состоянии дел. Генерал Воронов.

– Задерживаться с докладом изволите, генерал!

– Нет, товарищ Сталин, все четко по плану, 19 июня, в 23.00.

– Мне доложили, что проведен смотр дивизии нового состава 16 июня, 01.30. Почему не прибыли сразу и зачем отпустили в Гродно старшего майора Соколова?

– Старший майор госбезопасности Соколов мне не подчиняется, он улетел вместе с последней группой своих бойцов, передал мне копию своей докладной записки вам, устно доложил, что отработал по всем пунктам своей программы, и что он убывает в свое соединение. Задачу поставить на вооружение хотя бы одной бригады гранатометы Соколова до 19 июня я и мои подчиненные получили от генерала Жукова. Его мы и пригласили для проверки исполнения 15-го числа. 14 июня из-под Изюма была доставлена самоходная установка «Арт-штурм» последней модификации, из числа подбитых батальоном Осназ НКВД, специально выбирали ту, у которой не поврежден лоб корпуса. Задача оказалась довольно сложной, товарищ Сталин, большинство машин выгорели так, что восстановлению они не подлежат. А эта двигалась задним ходом и наскочила на кумулятивную мину, которая разворотила только кормовое отделение, правда так, что ее не восстановить. Тем не менее ее смогли вытащить и доставить в Москву. Вот результаты ее обстрела в лобовую проекцию, – генерал передал Сталину несколько листов и пачку фотографий.

– Почему так получилось, товарищ Воронов? Я ведь этот вопрос поднял еще в феврале! Более того, его поднял не я сам, а тот самый майор Соколов. Почему ГАУ и ваш штаб проинформировали меня неверно?

– Товарищ Сталин, немцы начали использовать эту технику на фронте 17 мая, а против бригады Соколова – 12-го. Не было у нас точных данных об этой машине. Майор Соколов начал работы совсем в другом направлении, ему требовалось уничтожить бронепоезд, который терроризировал его бригаду и население района. Артиллерия не годилась, вот он и переделал мину генерала Галицкого. Так как бронебойность у нее была недостаточная и дальность маленькая, то приспособил к ней ракетный двигатель, его бригада использовала реактивные снаряды для своих дрезин, с помощью которых они доставляли бомбы на железнодорожные мосты. И, видимо разобрав немецкий кумулятивный снаряд, увидел, что немцы используют медную воронку, для усиления пробивающей способности, и гексоген в качестве взрывчатки. Он же разработал формулу подсчета углов фокусировки, в зависимости от скорости горения взрывчатого вещества. Я затрудняюсь сказать: каким образом ему это удалось сделать, но факт, эта формула у него есть, и с его помощью мы изменили два выстрела к 76-мм орудию, доведя их пробиваемость до требуемой. Вот на шестой и восьмой фотографиях пробитие 80 мм брони «Арт-штурма» выстрелами 53-БП-350М и УБЛ-344М1. Расчетная и практическая пробиваемость этих снарядов 200 и 150 мм к нормали. То есть проблема закрыта, товарищ Сталин.

– Не вами, товарищ Воронов, а Соколовым, который готовился к усилению бронирования у немецких машин, в отличие от ведомства, которое вы возглавляете. У него, а не у вас, нашлись способы решить эту проблему. Насколько я припоминаю, вы были категорически против того, чтобы пехота самостоятельно боролась с танками, что это дело артиллерии. Вспомните про ПТР Рукавишникова! Именно вы добились снятия его с производства. Почему же вы не потребовали перевода Соколова в ваше ведомство?

– Он – не артиллерист, товарищ Сталин, он – диверсант. Из двадцати четырех изделий, которые он внедрял, по нашему ведомству проходят только пять изобретений, не считая боеприпасов к ним. Прошли испытания все пять изделий, но принято решение об использовании только четырех: трех гранатометов и двухстороннего приемника питающей ленты для пулемета Дегтярева. Его пистолет-пулемет для саперов и механиков-водителей излишне сложен в части используемых магазинов и имеет слишком высокую скорострельность в режиме непрерывного огня. Это хорошо для диверсантов, но приведет к повышенному расходу боеприпасов.

– Чем мотивировал Соколов такую скорострельность?

– Короткой дистанцией боя, когда требуется прижать противника к земле в достаточно большом секторе.

– А мне его автомат понравился, в руку хорошо ложится.

– Красноармейцы стволы быстро расстреляют.

– А сколько выстрелов он выдерживает?

– Десять тысяч в обычном режиме, и 2500 в непрерывном.

– А если убрать на части автоматов непрерывный режим? Как на АВТ.

– В этом случае по живучести он превзойдет ППШ. Но магазин очень дорогой.

– Но там же несколько магазинов, насколько я помню: двухрядный, четырехрядный и «немецкий», шнековый, по-моему. Для разведчиков и диверсантов будем выпускать отдельно, а танкисты много не стреляют, им попроще и подешевле, зато маленький и удобный.

– Я понял ваше предложение, товарищ Сталин. Тем более что себестоимость у него мизерная, везде штампованные детали и точечная сварка. Самое дорогое – это шнековый магазин, но у него самая большая емкость, и он очень удобен.

– В общем, вы считаете, что товарищ Соколов в вашем ведомстве не нужен? Я вас правильно понял?

– Я запрашивал его личное дело, полной выписки я не получил, но образования у него нет, даже военного училища не заканчивал. До войны ничем особенным себя не проявил, разве что служил преподавателем тактики и боевого применения в школе младшего командного состава погранвойск. По тому бою, который он провел под Изюмом, можно сказать, что он находится на своем месте.

Сталин хмыкнул. Он тоже настороженно относился к малоизвестному командиру, чей талант позволил за сутки решить абсолютно невыполнимую задачу по деблокаде Барвенковского выступа. И это у него не первый успешный бой с превосходящими силами противника. Пока из всех он выходил победителем. Указ о награждении его и Судоплатова Сталин пока не подписал.

– А что с остальными его изобретениями?

– Это целая серия мин направленного действия, это по части ГВИУ, часть из которых выпускались серийно для нужд НКВД, оригинальный радиовзрыватель на основе трофейной техники, а остальное по материально-техническому управлению, то, что касается экипировки. Я в эти вопросы не вникал, товарищ Сталин.

– Вот это – напрасно. Там для ваших разведчиков – сущий рай! Артиллерийская разведка у нас поставлена отвратительно, товарищ Воронов. Как показало первое летнее наступление, огневые точки противника после артподготовки оказались неподавленными практически на всех участках.

– Вы про Юго-Западный фронт?

– Да-да, про Харьковское наступление.

– Меня и моих людей туда маршал Тимошенко не пускал, говорил, что у него в команде артиллеристы лучше, которым он полностью доверяет. Он, видимо, забыл, кто ему под Выборгом дорогу прокладывал. После Финской наши взаимоотношения с ним значительно ухудшились. Я смог побывать там тогда, когда наступление пробуксовывать начало, товарищ Сталин. Вы лично меня туда с инспекцией направили. Докладная Соколова у меня есть, я взгляну на то, что он предлагает для разведки.

Объяснений Воронова и, главное, организованного им, быстрого принятия новых образцов техники на вооружение, вместе с попутным решением проблемы с кумулятивными снарядами для наиболее распространенных орудий в РККА, хватило, ведь бой у Изюма совершенно поменял ситуацию на советско-германском фронте. Генерал Клейст в Полтаве все еще разгадывал загадку: как русские, не имея войск на этом участке фронта, смогли остановить продвижение его дивизий. Ведь все немцами было сделано и решено правильно: они прорвали фронт, выбили противника за реку, авиаразведка показала, что впереди – чисто, они вышли на оперативный простор и должны были соединиться с 3-й танковой у Беляевки в тот день, и замкнуть проклятое кольцо. Времени и средств у Клейста хватало с избытком, чтобы встать в плотную оборону и не дать противнику вырваться из стальных тисков. Передовые части русских были основательно потрепаны в боях с малой частью шестой армии. Все русские резервы были брошены вперед, к Мерефе. Имевшейся у Тимошенко одной дивизии резерва было явно недостаточно для ликвидации его прорыва. Клейст ее разбил и захватил южную часть Изюма. И вдруг, в течение трех часов все полярно поменялось. Да, русские отошли от Харькова, но по-прежнему имеют плацдарм на правом берегу Северского Донца, а его армия понесла невосполнимые потери от неизвестного оружия и неизвестного противника. В прямое соприкосновение русские не вошли. Ни одного трупа. Как будто их оружием управлял «святой дух». Разведывательный батальон буквально снесен с дороги, а его остатки добиты плотным пулеметным огнем. Потери в танковых полках таковы, что на их пополнение требуется три-четыре месяца. Мотопехота, наступавшая от Барвенкова, подверглась такой же атаке, и опять никого в округе, ни одного русского солдата, ни одной стреляющей пушки. Противник есть, он огрызается, причем жестко, но его не видно. В этой ситуации и Паулюс отказался следовать к Беляевке до выяснения ситуации. План «Блау», так благоприятно развивающийся, благодаря тому, что русские сами бросились в наступление, не проведя глубинную разведку и не выявив сосредоточение двух больших группировок на Миус-фронте и на стыке Брянского и Юго-Западного, начал пробуксовывать. В последний момент русским удалось избежать окружения и полного уничтожения большей части войск ЮЗФ. Самым серьезным образом пострадало две из четырех танковых дивизий 1-й танковой армии. Причем основной удар пришелся именно на их танковые полки: 2-й и 4-й танковые полки 16-й и 13-й дивизий, соответственно. Потери техники в одном составили 85 процентов, а во втором – 68. Русские впервые массово применили кумулятивные снаряды и мины. Большинство машин выведены из строя безвозвратно. К этому стоит прибавить то обстоятельство, что еще три дивизии в апреле-мае были отведены во Францию по причине больших потерь и полного износа техники в период зимней кампании. Наступление на Кавказ, как это планировалось, находилось под угрозой срыва. Но русские еще не догадывались, что в районе Белгорода сосредоточен основной танковый кулак: семь дивизий. К сожалению, и они оказались не готовы к наступлению в таких условиях. Их требовалось защитить от новых русских снарядов, которые предстояло еще добыть! А само поле боя уже находилось под русским контролем, которые на удивление быстро утащили к себе в тыл все подбитые машины. (Это Воронов распорядился, а новый командующий Южфронтом генерал Антонов выполнил это поручение и убрал за реку все поврежденные немецкие машины.) Опросив участников сражения, вместе с прибывшими из Рейха специалистами, генерал Клейст распорядился устанавливать противокумулятивные экраны на всю оставшуюся технику. Такие же приказы были изданы и в остальных трех танковых армиях. Промышленность Германии в срочном порядке переделывала чертежи и начала выпуск таковых для всей бронетехники.

Такие же приготовления шли и на нашей стороне фронта: шла замена стволов в противотанковых дивизионах, проходили обучение гранатометчики и командиры отделений. К сожалению, эта учеба не коснулась старшего командного и начальствующего состава, что сыграло свою отрицательную роль уже в начале июня.

Дело в том, что разведка доложила о сосредоточении крупных сил противника в районе Нелидовского коридора. По уточненным данным с обеих сторон коридора противник сосредоточил четыре танковых дивизии, с суммарной численностью танков в 341 штуку, и 10 пехотных дивизий. Курировал Западное направление генерал армии Жуков, который, недолго думая, передал первую сформированную дивизию нового штата своему другу генерал-полковнику Коневу. Дивизию мы готовили для боев в степной зоне, а ее в лес сунули! И, хотя противотанкисты сработали, и достаточно неплохо, на потери от «дружественного огня» все обратили внимание. Короче, не успел я прилететь домой, как меня высвистали обратно, причем по линии ЦШПД, так как в районе Холм-Жирковского выступа действовали не только армейские части, но и существовал целый партизанский район, в составе которого действовали партизанские дивизии «Дедушка», имени Лазо, «Феликс Дзержинский» и еще несколько крупных и мелких отрядов. Выстрелом из гранатомета был тяжело ранен Феоктист Деменков и, страшно подумать, секретарь Смоленского обкома Пайтеров. Оба находились позади гранатометчика. Одному в живот попал задний пыж вышибного патрона, а второго буквально раздело этим же выстрелом, сожгло волосы, разорвало плащ, рубашку и прочая, прочая, прочая. Обидно было выслушивать нарекания, я же не могу им сказать о том, что в той истории, которую я знаю, в результате этой операции немцами были разбиты части 39-й, частично 22-й армий и 11-й кавалерийский корпус. Отмечались и более серьезные случаи со смертельными исходами. Все они происходили именно в лесистой местности, лишь несколько из них случились в поле. В одном из них, в чистом поле, пострадал еще один крупный начальник генерал-майор Березин из 41-й армии. Тяжелая контузия: открыл огонь из гранатомета, находясь в блиндаже, в момент, когда немецкие танки прорвались к его командному пункту. Полностью закрыть «коридор» немцам пока не удалось, но сил и средств у них хватает, и с юга к городу Белый подошла еще одна танковая дивизия.

– В общем, Сергей Петрович, целая партизанская дивизия осталась без командования: командир ранен и находится с апреля в госпитале, комиссара только что вывезли. Требуется помощь, вопрос согласован с Верховным и вашим руководством. Правда, аэродрома там нет, да и люфтваффе свирепствует, – сказал Пономаренко.

– Откуда у них гранатометы?

– Достоверных сведений об этом нет. Командование фронтом для усиления флангов ввело туда 256-ю дивизию, переформированную по новым штатам.

– Там же откатных почти нет?

– Я, к сожалению, что бы то ни было сказать по этому поводу не могу. В армии и нами развернуто движение по внедрению новых типов вооружения, так как очень хвалили ваш опыт таких диверсий на железных и шоссейных дорогах. Возможно, что оружие попало со складов фронта. Так как те отряды, которые находятся в том районе, полностью подчинены армии и фронту.

Я позвонил по ВЧ Судоплатову, выпросил у него батальон Осназ и выехал с ними в Калинин. Там выяснилось, что гранатометы передали со складов фронта, как только выяснилось, что противник вводит на обоих направлениях большое число танков. Какие были, такие и выдали. Никто никаких занятий с бойцами не проводил. В самой 256-й дивизии несчастных случаев только один, зато с участием командира дивизии и пострадали сотрудники его штаба. Так как снабжение этой группы войск было довольно сложным и скупым, Конев лично приказал снабженцам как можно скорее передать туда новое вооружение. Я попросил его связать меня с Жуковым. Ну, а с «генералом» НКВД мало кто спорит, связь мне предоставили. Так как мы лично знакомы, я в нескольких словах обрисовал картину. На той стороне трубка просто раскалилась, когда меня попросили передать ее обратно Коневу. В общем, Жуков приказал устроить всему командованию фронтом учения с боевой стрельбой по реальному противнику. Показать, как действовать и для чего применять эти три вида совершенно разного оружия.

Ночью выдвинулись в сторону города Белый. Обползали там все, что можно было успеть до рассвета. Немцы держали оборону там давно и прочно. Силами 246-й пехотной дивизии возвели солидные заграждения в несколько рубежей. Да, как я уже писал, к ним еще и танковая дивизия прибавилась. Батальон мы вооружили всеми тремя видами гранатометов, он был разбит на боевые группы по пять человек: пулеметчик со вторым номером, гранатометчик, его второй номер и снайпер. А я в качестве гида-переводчика для командования Калининским фронтом на НП 135-го стрелковой дивизии. В 600 метрах от нас позиции немецкого 404-го пехотного полка. Давно здесь сидят, и, судя по запахам с нейтралки, довольно успешно. Первыми вступают в дело гранатометчики с РПГ-16, носок гранат которых залит горючей смесью, специально для стрельбы по фронтальным амбразурам.

Самому любопытному из немцев досталась первая граната. Они обиделись и начали отвечать из всех видов оружия. Под шумок ребята 2-й бригады сделали еще двенадцать выстрелов и снайпера поработали. Немцы поняли, что ошиблись с тактикой, замолчали, изготовив минометчиков и наблюдателей. Затем число наблюдателей резко убавилось, как и количество средств наблюдения. Снайперов в батальоне много, и квалификация у них высокая. Немцы обиделись и попросили соседей разобраться с нахальным 920-м полком. После короткой артподготовки в атаку пошли танки. Минные поля, о которых очень уверенно говорил командир 135-й, оказались уже снятыми немцами, ибо ничто не вечно под Луной. Но 24 танка мы остановили, подпустив их ближе 150 метров, чтобы вытащить, возможности не имелось. А высланные тягачи, которые они направили больше по привычке, чем по надобности, обездвижили за 150 метров до объектов эвакуации. Прикол состоял в том, что артиллерийская разведка немцев работала лучше нашей. Они подавили противотанковый дивизион 920-го полка прямо на позициях, в момент их артподготовки. Вот этому нашим «богам войны» стоит поучиться. Наши гранатометчики сидели на собственных позициях, изредка используя траншеи стрелкового полка. Только там, где было удобнее. Они под обстрел не попали. В результате основной урон немцам нанесли откатные гранатометы, когда немцам уже казалось, что у них полное преимущество и их не остановить: батареи подавлены, полк едва отстреливается из-за плотного огня танков, до прорыва 150 метров. Это момент чисто психологический, кажется, что все позади, и внимание снижается. А вдруг – хренак, и пожар в боевом отделении, горят боеприпасы.

Так как пехоту мои не отсекали, то она оказалась одна в поле на расстоянии ста метров от окопов сильно озлобившегося противника. Столько времени, больше полугода, сидели мирно и смирно, а тут соседи незаметно все мины уволокли! К этому времени мои бойцы сменили ПИАТы на РПГ-7, и тактические группы двинулись вперед, заходя во фланги атакующей пехоты, и, когда ударили их фланкирующие пулеметы, то весьма опытные и обстрелянные солдаты вермахта тут же повалились на землю и начали расползаться. Атака сорвана. Кто-то из командного состава батальонов уловил этот момент быстрее и тоньше полкового начальства, которое было придавлено огромным количеством звезд и лампасов, и поднял второй батальон в атаку. Немцы панике не поддались, остались лежать, надеясь на двадцать станковых MG-34, которые находились у них за спиной. Но бруствер не преграда для кумулятивной струи. Надобность попадать точно в амбразуру отсутствует, под пулемет, и вгонять землю, камешки и щепки в грудь и живот номеров, заодно перебивая треноги станка. Уловив, что огневая поддержка накрылась медным тазом, немцы рванули назад к своим окопам, а мы сопровождали их фланкирующим огнем.

Первую линию обороны 920-й полк взял с минимальными потерями. Там отбили несколько атак, пока саперы готовили проходы в заграждениях. А я объяснял командующему и всем присутствующим:

– В принципе, командир 2-го батальона допустил ошибку, рано он поднял людей, но это – стандартная ошибка нашей пехоты. Ее ждали немцы, ну и мои люди были тоже готовы к тому, что она последует. Этим он вынудил немцев раскрыть полностью позиции станковых пулеметов и подставить их под удар. В дивизии новой комплектации подразделения выстроены не так, как в старой дивизии. Тактика действий строится вокруг гранатомета, у которого есть четыре основных выстрела: кумулятивно-зажигательный, кумулятивный, тандемный кумулятивный и осколочно-фугасный. В данном бою мы применяли три из них, танки противника экранов не имели, тандемные гранаты не понадобились. Гранатомет требуется защищать, поэтому в боевую тактическую группу мы поставили пулеметчиков с новой модификацией пулемета Дегтярева, с ленточным питанием, и снайпера. Особая роль теперь принадлежит управлению в бою. Командиры взводов имеют радиостанции и штатного радиста, сигнальный пистолет и запас ракет. Вторые номера в группе ведут наблюдение не только за противником, но и за сигналами командира взвода, роты и батальона. Как вы все видели, наступление подразделения строем фронта не ведут. Батальон переместился по ложбинам и кустам, вышел во фланг противнику и подавил его огонь, пока 920-й полк преодолевал открытое пространство.

– Кем и где служили до войны, товарищ старший майор? – спросил генерал-полковник Конев.

– Преподавал тактику в школе младшего командного состава погранокруга.

– Заметно, значит, от границы сюда топаешь?

– Нет, я, как принял свой первый бой под Гродно, так до сих пор его там и веду. Здесь я в командировке, а моя бригада воюет под Гродно, в тех местах, где наша школа располагалась. Отступать мы не привычные, наше дело – граница.

Командующий фронтом помолчал, ответить было нечего, потом спросил:

– Белый сегодня возьмем?

– Если у артиллерии снарядов хватит, чтобы подавить артиллерию противника, и саперы успеют сделать проходы, то к вечеру будем на его окраинах, а там покажем, как проводить штурм наспункта. Тоже есть отличия в тактике действий.

Но дело пошло даже быстрее, так как командующий подтянул сюда гвардейские минометы. Подействовала накачка со стороны Жукова, да и лично убедился, что используемые калибры недостаточны, чтобы пробить оборону противника. Нанести повреждения немецким блиндажам и дзотам 76-мм артиллерийский полк дивизии просто не мог. Они были построены с расчетом на 210 мм. В трех местах у немцев существовали фланкирующие доты, причем бетонные. Укрепились они здесь очень неплохо! Но так как успех наметился, то Конев начал наращивать силы. Он перебросил сюда 937-й полк и 334-ю разведроту из 256-й дивизии. Той самой дивизии, которая укомплектована по новому штату. Командование осталось на наблюдательном пункте 135-й дивизии, а мне пришлось выдвигаться вперед, чтобы осмотреть местность. Взяли мы высоту 209,0. Оттуда до города всего четыре с половиной километра. В городе три церквушки, с наблюдательными пунктами на них. Основная оборонительная линия начинается в полутора километрах от этого места. Справа деревня Черепы, затем Карелова и главная наша цель: шоссе. Грунтовое, разбитое, но именно оно дает немцам возможность держать этот город.

Когда-то здесь был лес, но он снесен артогнем, спилен на дрова и на накаты для блиндажей. Место совсем неуютное. Под высотой – болотце, за ним немецкая траншея. У Скворцова – опорный пункт. Там в рощице еще танки. На современных картах этих населенных пунктов, скорее всего, просто нет. От них одни трубы остались. Посовещавшись с комбатом Прохоровым, решаем выдвигаться вперед-вправо, используя зеленку, чтобы подобраться к Черепам. Они возле речушки: Вишенки, за ней поля, там немцы могут использовать танки. Быстро выдвинувшись вперед, разобрались с двумя дзотами. Я наблюдал за их действиями с высотки. Речушка маленькая совсем, но коварная, берега топкие. Так как маневренные группы довольно быстро продвигались вперед, нам «решили помочь», подняв два полка в атаку, но они же видны с двух проклятых церквушек, одна стояла прямо у шоссе в Будино, ну а вторая – Петропавловская, это уже в самом Белом. Немецкая артиллерия с ходу открыла огонь по высоте и по атакующим цепям пехоты. Использовали старую добрую шрапнель. Бойцам пришлось залечь, а артиллеристам заняться дуэлью. Но под шумок осназовцы успели захватить и церковь, и мельницу в Будино, и перерезать шоссе на Духовщину. Продвинулся батальон всего ничего, на три километра, но больше дорог здесь не было, поэтому гарнизон немцев попал в тактическое окружение, подвоз чего бы то ни было шел именно по этой дороге.

Конев, услышав мой рапорт, приказал 937-му полку, невзирая на продолжающийся обстрел, выдвигаться в Дугино, а 634-й полк развернул и тот взял деревню Сверкуны. До самого вечера немцы контратаковали с двух сторон, но 937-й полк успешно отражал все их атаки, тогда как я вывел своих обратно на высоту 209.0, и мы занялись опорным пунктом у Скворцово. Сам опорный пункт был направлен на населенный пункт Мокрый Луг, со стороны которого Скворцово пытались взять с января месяца. Бои там шли жуткие. Читал когда-то воспоминания о них. Батальон атаковал опорник с его левого фланга, со стороны оврага, образованного ручьем Чернышка. В общем, к большому неудовольствию командующего, мы к Белому не пошли, а начали расширять свой прорыв, продвигаясь по берегам Чернышки и взяв еще один опорный пункт, бывшую деревню Асташутино. Затем осназовцы лесом вышли к кирпичному заводу, взяв под наблюдение еще одну колокольню церкви Петра и Павла.

Немцы предприняли несколько атак в сторону Скворцово, но безрезультатно, так как туда сразу выдвинулись части 179-й стрелковой дивизии полковника Сазонова. Восточная часть города, с переменным успехом, была в руках наших, а вот за западную шли настоящие сражения. Но признаки потери управления уже были налицо: часть войск и их порядки были перемешаны. Немцы атакуют уже два месяца, точнее, ведут активную оборону, часто атакуют и контратакуют. Церковь Петра и Павла переходит из рук в руки, вопросы снабжения войск практически отданы самим подразделениям. Именно поэтому я расширял прорыв, отчетливо понимая, что Конев в этом случае сможет ввести в него больше разрозненных частей.

Этот городишко, Белый, сыграл очень важную роль в разгроме Ярцевской группировки наших войск в октябре 1941 года. Местность здесь болотистая, но немцы сумели преодолеть ее двумя танковыми группами. Сейчас лето, вторая танковая дивизия сидит здесь с момента нашего зимнего наступления, да и пехотная дивизия успела здесь обжиться. Как только стемнело, маневренные группы начали выдвигаться к берегу Обши. Река прорыла здесь довольно глубокий след: весной она гораздо шире и глубже. Как только запахло кострами и ужином, нанесли удар по колокольне, и начали штурм пятьюдесятью восемью штурмовыми группами с двух направлений, особое внимание уделяя 2-й танковой, технику которой немцы заботливо спрятали в капониры. Взяли опорный пункт Желтые Пески, церковь и райсовет. На площади бойцы подбили 12 танков. Они меж домов отстаивались. Сильный бой в районе кладбища, и слышно, что 937-й отражает сильную атаку с трех сторон. Прибытие еще двух полков: 238-го и 298-го, точнее того, что от них осталось, отвлекло немцев, и Осназ вышел к Струево и атаковал его с тыла. После этого активизировалась 39-я армия, это уже с восточной стороны, так как немцы были вынуждены снимать оттуда части, чтобы попытаться заткнуть дыры на западе. К часу ночи все затихло, и меня вызвали на НП 135-й дивизии.

Пока мы здесь обеспечивали частный успех, резко ухудшилась обстановка под Монино и у Оленина, где немцам удалось вклиниться в нашу оборону. Один из полков 256-й дивизии Конев снял там. Сам Конев отсутствовал, а на НП активно обсуждали наш ПИАТ, даже притащили туда его и ампуломет образца 1941 года. Они похожи, только у нас калибр меньше: 82 мм против 125, ствол короче, и присутствует подствольный магазин на 5 патронов 12-го калибра. По дальности наш уступает, но позволяет вести стрельбу с сошек и с плеча, так как двигатель срабатывает не в канале ствола, а в трех-пяти метрах от среза, поэтому отдача много меньше, но принцип похож, если не учитывать, что наш нарезов не имеет и стреляет оперенной гранатой. Скорострельность выше, но навесную стрельбу он вести не может, отсутствуют соответствующие прицелы. Так как двигатель работает довольно долго, то 500 метров для него вполне достижимы, но точность падает настолько, что попасть куда-либо проблематично. Из-за маленькой скорости полета гранаты можно сказать, что никакой настильности у него нет. Чуть лучше, чем у камня. Противотанковая мина ФБМ-125 еще не изобретена, точнее, не поступила в войска, поэтому ампуломет, как противотанковый, используется только с ампулами КС, то есть как ампульный огнемет. В принципе, оба оружия могут существовать параллельно, каждый в своем калибре и для своих нужд. Наш – противотанковый и штурмовой пехотный гранатомет, два типа гранат, зажигательной и агитационной гранат у него нет. Гранаты без двигателя для него не годятся, так как ствол короткий, чтобы быстрее заряжать, особенно лежа. Так как вопрос задал бывший корпусной комиссар, успешно прошедший переаттестацию, одним из первых, генерал-лейтенант Леонов (это было самое высокое звание, которое получили после переаттестации политработники в РККА), опыта ему было не занимать, он из 22-й армии, которая занимала Полоцкий укрепрайон, где впервые враг был остановлен и измотан, то я подробно объяснил ему, что, увы, для его нужд этот гранатомет неприменим. Ампуломет, со всеми его недостатками и достоинствами, подходит больше.

– У нас такого не было, достаточно интересная конструкция, жаль, что дульнозарядный, зато калибр большой. Наш при штурмах использовать можно, но слишком мощная осколочная граната ограничивает его в применении, только из-за укрытий. И желательно по целям не ближе ста метров. У гранаты мощность такая, что бортовую броню «тройки» проламывает. 400 граммов – вес заряда. Первые мы из неукомплектованных и поврежденных минометов сделали, поэтому и калибр такой.

– Понятно-понятно, но это я так, мимоходом. Тут вас дважды Москва вызывала. Я им сообщил, что вы подошли. Подождите, прямой связи нет, так что подождать придется. Судя по всему, ваш батальон отводить придется. Неприятности у нас на северном фасе прохода. Жмет Модель, спасу нет, невзирая на потери.

– Они меняются, но отдых требуется и пополнение боезапаса.

– Отдых не гарантирую, отдохнут на марше, их машины мы ближе перегнали. А то, что устали, так устали все. Так где воевать лучше? Там, у вас под Гродно, или здесь?

– Там дороги лучше…

– Я понял, что вы хотели этим сказать, но Холм-Жирковская группировка сейчас притянула на себя 11 немецких дивизий, большую часть 9-й армии.

На связь вышел Жуков, который отменил приказ ЦШПД принять командование дивизией «Дедушка». Приказал Леонову обеспечить мой вылет в Москву. Видать, наш успех под Белым – это пиррова победа. Когда прибыл подполковник Прохоров, и ему ставили задачу на марш, стало понятно, что шоссе Белый – Нелидово перерезано противником. Немцы расплатились той же валютой, обрезав нам единственную дорогу.

Так как обеспечить самолет оказалось невозможным, да и не привык я беспокоиться за собственную шкуру, когда дела разворачиваются не самым лучшим образом, то выехал на северо-запад района вместе с батальоном Прохорова. Но направление я выбрал иное, чем предписано в приказе. Немцы тогда здорово развели наше командование: ведя демонстративное наступление на совхоз Монино и станцию Нелидово, они проселочной дорогой, воспользовавшись отсутствием дождей, взяв Мирное, повернули налево и, через Большое Степаново и Репнево, вышли на Ивановку, обойдя все наши основные позиции, ведь «немец наших лесов боится!», и вышли к Белому, разрезав коммуникации и создав второе кольцо окружения. Вторую танковую мы остановили, но первая сейчас идет по этой дороге. Поэтому, едва покинув город, перестраиваемся и принимаем вправо, на Пушкари, к Нестерову. К речушке с красивым названием Льбя. Оборона на реке Береза под Оленино еще держится, и создаем там огневой мешок. Связи опять нет, только с Судоплатовым, но это и даже проще. В Нестерово немцев не оказалось, стоят части 11-го кавкорпуса на отдыхе. Подняли их по тревоге, приказал готовить позиции. А сами двинулись по дороге на север. Ивановка. Здесь сходится несколько дорог, войск нет, только партизанский отряд. Они спят, все прекрасно, охранения нет. А в паре километрах от них, в селе Мята, оказалась голова немецкой колонны. Они тихонько подошли, никаких «Матка, курка, яйка». Желтый знак «умножить» на борту, все сходится. Батальон занялся дорогой, а я – добычей боеприпасов и связью с командованием. Поздновато, конечно, решаю задачи снабжения, но небольшой запас времени все-таки есть. Да и «мосты наведены» с командованием 256-й дивизии. Так что погнал машины обратно в Белый.

Нас, оказывается, ждали под Шумилами, но выяснив, что «мы медведя поймали, только притащить его не можем», направили нам в помощь 93-ю отдельную танковую бригаду, которая до этого помогала брать Белый. Выделили не всю бригаду, а только ее второй батальон: 3 КВ-1С, 7 Т-34 сталинградского завода и 12 Т-60, три из которых были без башен и имели установки М8-24 с одним боекомплектом на рельсах. Заряжающих машин не было. Остальное они «оставили» в Белом, в виде металлолома. Я их остановил в Нестерове, уж очень они шумели, а лес – тишину любит. Батальон Осназ «растворился в лесах» между Ивановкой и Нестерово. Мин почти не было, кроме четырех машин, с боезапасом для РПГ и стрелкового оружия, не было ничего. Только носимый боезапас, на полчаса хорошего боя. С рассветом мы пустили немцев в местные леса. Шли они осторожно, впереди – толковая разведка, затем разведбат, с шестью «штугами» и несколькими буксируемыми РАК-40, затем следовал 2-й танковый полк, да еще и вперемешку с инженерными и артиллерийскими подразделениями. Между Ивановкой и открытой местностью у Нестерова около восьми километров. Дорога эта носила название «большак Белый-Оленино». Вот только попали они на него с бокового ответвления. Они еще не успели тронуться, как в небе появились «мессершмитты». Бомбардировщиков не было, они пытались пробить линию фронта у Сидорова и Спас-березы. Майор Мельников, командир 212-й ОТБР, на своих картах имел расстановку сил, по которым выходило, что справа от нас – довольно крупные силы РККА, расположенные в густонаселенном районе Никольщины. Но ни на его станцию, ни на нашу никто никаких сообщений не присылал. У него в десяти машинах – сорок кумулятивных снарядов. Это его дневная норма расхода: по четыре на орудие, больше он права не имеет их даже получить. В эфире тихо, только из Белого поинтересовались, дошел ли до нас 212-й батальон. Я отправил РДО в два адреса: Судоплатову и Леонову, который по-прежнему сидел в Белом, что противник, силами до танкового полка, движется по лесной дороге от Маяков на Нестерово. Пехоты и артиллерии не имеем, мин нет, машины со склада так и не пришли. Задействовали конников 11-го корпуса как пехоту для охранения танков. Сразу ответа не получил. Зато от передовой группы поступило сообщение, что от Мяты в сторону Ивановки выдвинулось 16 автомашин без пехоты, скорее всего, везут бензин.

– 26-й – «тридцать первому»! Не пропускать, после атаки отходить в сторону основных позиций.

– Принято, атакуем.

Бой начался на северном фасе, вне прямой видимости. Сразу запылали подожженные немцами деревни: Ивановка, Крапивна, Башиловка. Разгорелся артиллерийский бой справа от шоссе в районе хуторов Шлеино. Нас там кто-то поддерживал. Колонна немцев увеличила ход и сузила ширину разведки, подтянув цепи пехоты к большаку. Между Башиловкой и Котлова небольшой участок дороги, где она чуть ниже основной местности: справа и слева невысокие песчаные откосы. Головной T-IV получил гранату в лоб, а остальные семь танков обстреляли сверху из откатных ПИАТов. Две мангруппы осназовцев пропустили через себя немецкие дозоры и сумели подобраться к шоссе. Теперь ноги в руки и отходят, благо что лес густой и болотистый, и артиллерией еще не прорежен. А впереди у немцев прямая дорога, длиной полтора километра. У них шесть «штугов» и батальон пехоты. Пехота опытная, рассредоточилась и ведет наступление, используя фронт в шестьсот метров. А танкам деваться некуда, только по шоссе. И только вперед. Сзади дорога уже перекрыта горящими машинами. Впереди спасительное свободное пространство, но, как только первый «штуг» достигает его, так он загорается. Гранатометчики своего шанса не упустили. Шквальный огонь открывает немецкая пехота, но попадает под фланговый обстрел из пулеметов. Гранатометчик прикрыт. Огонь – кинжальный. Ребята у подполковника Прохорова тренированные, это вам не первогодки, а диверсанты. Но немцев много, много больше, чем осназовцев. Им приходится отходить, так как основная позиция батальона находится еще далеко отсюда. Немцы тоже на открытую позицию не выходят, залегают в паре километров от наших позиций на опушке леса. Как только к ним из леса вышло еще около батальона пехоты, втянувшись в «кишку» просеки, шириной около 150 метров и покрытой неплохим подлеском, так наши наблюдатели дали команду Т-60-м нанести удар эРэСами и ШВАКами. Продвижение немецкого полка мы остановили. Они занялись расчисткой дорог, чему постоянно мешали мангруппы. Они растащили немецкое охранение, увлекая его за собой. А оставшиеся снайперы и гранатометчики работали по живой силе и технике противника. К сожалению, не без потерь. Немцы – они тоже не лыком шиты, да и жить хотели. К середине дня 41-я армия смогла опрокинуть 1-й танковый полк 1-й танковой дивизии, и над остатками второго полка резко замаячила тень окружения, и они начали отход с тех позиций, на которых пытались закрепиться. Батальону Прохорова это противостояние стоило 27 человек, раненными и убитыми в этом тяжелейшем маневренном бою, больше, чем при штурме города.

Бой еще не был закончен, когда возле меня появился майор ВВС в старом латаном, еще довоенном, реглане. Подал пакет с приказом вывезти меня в Андреаполь. Такой приказ поступал еще ночью, но тогда никакого самолета не было.

– Не сейчас, майор. Сядь, посиди, чайку попей.

– Да не хочу я чая, я с ночи вас ищу, у меня приказ Громова доставить вас в Андреаполь. Здесь же пока тихо. Мне сказали: во что бы то ни стало.

– Садись, пей чай! Не приставай, майор, не время.

– Но, товарищ старший майор, это приказ Ставки.

– Майор, ты просто не понимаешь: что сейчас происходит. Мне сейчас никто не указ. Удержим Нестерово – полетим, а не удержим, так и лететь незачем. Сам можешь улетать, потом прилетишь.

Он так и таскался за мной, чуть прихрамывая на правую ногу. Наконец через Беганьщину прибыла колонна автомашин с пехотой и нашими боеприпасами: «мессершмитт» уложил бомбу пятиметровый мостик через речку Хвошню и отрезал нас от складов и помощи. И таких мостиков много, и за ними немцы специально «охотятся». Пришлось колонне объезжать и давать крюк километров в тридцать. А дороги здесь, сами понимаете, не блещут. Вот и задержались.

Самолет майора стоял позади Нестерова, за лесополосой, метрах в трехстах от моего НП. Посадили меня задом-наперед, пристегнули.

– Пользоваться умеете? – спросили, показав на пулемет ДА, тот же ДТ, но с рукавом вместо мешка. Рукав отводит стреляные гильзы за борт. Я кивнул.

– Вот рукоятка, чтобы расстопорить турель. Рукой затыльник придерживайте, иначе по лицу звезданет. Отстрелялись – и на стопор. Тьфу, тьфу, тьфу. Мужики, винт проверните! – скомандовал майор кому-то на земле.

Он сам забрался в машину, с помощью бойца запустил подкашливающий М-11, долго присматривался в разные стороны, дождался прохода пары «мессершмиттов» чуть в стороне, а затем прибавил газ и взлетел. Вообще-то, крокодилы не летают, но этот летел настоящим образом, иногда касаясь верхушек деревьев. Затем он заложил крутой вираж и засвистел в переговорную трубу, и забарабанил по кабине, подавая мне знак о чем-то. Я, на всякий случай, взялся за рукоятку ДА и опустил стопор. Противника я увидел сверху справа от меня, пара серых в пятнах машин, с желтыми коками винтов, лежала на вираже, явно собираясь в нашу сторону, но не успела этого сделать, так как майор подвернул под них, и они прошли далеко слева от меня. Майор забарабанил другой рукой по другому борту, он пытался помочь мне сориентироваться, но я и сам видел, что пара разошлась и приготовилась атаковать нас с разных сторон. Наш самолет майор бросал то вверх, то вниз, то в стороны. Меня то отрывало от сиденья, то прижимало к нему. Честно говоря, этот ДА – только мешал. Установлен он был на шкворне, и для того, чтобы воспользоваться прицелом, было 15–20 градусов по горизонту, но вверх-вниз он ходил довольно свободно, но в прицел было даже не заглянуть на большинстве углов. Бесполезная игрушка. И я поставил его на стопор.

– Чего не стреляешь? Бей в их сторону! Пугай! – проорал майор, чуть обернувшись.

Я махнул рукой. Злобно выругавшись, майор интенсивнее начал выполнять маневры и еще больше снизился. Наконец один из «мессеров» оказался в зоне моего обстрела, рычаг вниз, и три коротких очереди. Я чувствовал, что попал, «месс» дернулся в сторону, прицелиться я ему не дал, но вот сбить его, когда он повернут к тебе «мордой», из этой «пукалки» невозможно. Майор в очередной раз поднырнул под атакующий истребитель, и тот на мгновенье показал мне хвост. Это – как стрельба по тарелочке, которую запустили у тебя из-за спины, сверху-вниз. Вновь заговорил ДА, трасса мелькнула чуть ниже серого силуэта, и от него потянулся беловатый след. Еще раз попал.

– Молоток! Повторим! – И, выполнив головоломную фигуру, майор подвернул под другого «разбойника».

С глазомером и стрельбой у меня все хорошо, и второй получил несколько пробоин.

– Бей длиннее! – проорал майор, не понимает, что это бесполезно, требуется бить точно.

Но, получив пробоины, немцы стали осторожнее, отошли на бо́льшую дистанцию, встали выше и начали нас клевать из пулеметов. У них патронов много. Но и мне стало несколько полегче, своими трассами они помогали мне корректировать стрельбу, совершенно бесполезную, так как сбить я их, с этого ракурса, не мог, только шугнуть. И тут между нами появились черные шары: майор дотянул до дороги Белый – Нелидово, и его поддержали зенитчики. Он, довольный, показал большой палец и нырнул ниже деревьев. Так и шел еще сорок минут, иногда попрыгивая вверх и обходя какие-то препятствия. Вторая пара «мессеров» появилась у самого аэродрома. Тут мне пришлось барабанить по корпусу, привлекая внимание пилота. Здесь пришлось бить длинными, лишь бы шугнуть и привлечь внимание. Над аэродромом ходила шестерка наших истребителей, но это совершенно не мешало немцам атаковать нас. В нас попали, выдрав солидный кусок обшивки верхнего крыла, но майор сел, зарулил на стоянку и, расстегнув реглан, долго смотрел на воздушный бой, из которого немцы вышли, не приняв его. Три Красных Знамени украшало его гимнастерку. Губы его шевелились, он был весь там, по всему было видно, что он бы этих сволочей из боя просто так не выпустил.

– Как, не проблевались? – звонкий молодой женский голос отвлек меня от наблюдения за майором. – Извините, товарищ старший майор госбезопасности! Вечно, как везут кого-то, так потом мое место просто не отмыть.

С тряпками и ведром горячей воды рядом стояла молоденькая девчонка, на вид лет пятнадцати-шестнадцати. Нос конопатый, глаза смешливые, такая откровенная «рязанщина», но в аккуратном летном комбинезоне.

– Два магазина – почти пустых, один на пулемете, второй в первой сумке справа, по левому борту, – сказал я, вылезая на противоположный борт.

– Найду, товарищ старший майор, младший сержант Комарова. Еще раз извините. Папа! Что ты уставился? Уходят они, уходят! Михал Михалыч раз шесть звонил, тебя спрашивал! И почему задерживаешься.

– Настя, не тарахти! Пойдемте, товарищ старший майор! Хорошо стреляете.

– Турель неудобная, ею практически невозможно пользоваться. Дочку угробите.

– Знаю, но нет другой. Да и я ее стараюсь с собой не брать. Матери больше нет, под Замбрувом похоронили, 22 июня. Пока в ИАПе были, так она по земле бегала, оружейницей, а здесь уперлась: буду у тебя стрелком.

– А что так?

– Да хорошо, что не списали. Говорят, инвалид. – Майор потянул брючину правой ноги, там был протез вместо ступни.

Дошли до штаба, нас ждали.

– Генерал-лейтенант Громов, командующий третьей воздушной армией.

– Старший майор Соколов, командир бригады Осназ, – представился я.

– Москва постоянно беспокоит, требует ускорить вашу отправку.

– Соедините с тем, кто звонил.

– Не могу, товарищ старший майор. Три последних раза звонил «Сам».

– Понял!

– Вон мой самолет, и мои люди в прикрытие. Как долетели, Алексей Михайлович? Почему задержались?

– Я задержал майора, обстановка вылететь не позволяла. Долетели с боем. Зря вы его на «утенке» держите, товарищ генерал-лейтенант, его место в истребителе. Толку от него будет больше там, и других научит, – ответил я за майора.

– Его врачи не пропускают, только на У-2 разрешили. А так: годен к нестроевой, – ответил командарм.

– Так поговорите с председателем, нет правил без исключения. Если человек на У-2 воздушный бой ведет, причем выводит противника таким образом, чтобы мне было удобно его обстрелять. Два истребителя смогли повредить.

– Старший майор отлично стреляет. Ни разу не промахнулся, когда стрелял. И не два, а три повредил. Вот только не добили его гвардейцы, упустили, а он от нас «по радуге пошел»[4]. Вшестером двух зажать не смогли, паршивцы.

– Товарищ старший майор, давайте поторопимся, а с майором Комаровым мы решим. А ты чего расхромался?

– Набегался за товарищем Соколовым, пока уговорил его бросить это бесполезное занятие и лететь сюда по приказу. Начальство же, пока уговоришь!

– Извините, я не знал, ведь предлагал посидеть и чайку погонять. – Я пожал ему руку, прощаясь, и пошел вместе с Громовым к стоящему неподалеку в кустах Ли-2.

Как только мы направились к нему, с него начали снимать маскировку и готовить к запуску двигатели. Михаил Михайлович вытащил из планшета какую-то бумагу и передал ее штурману. Затем протянул руку мне:

– Я сообщу о вашем вылете по команде. До свидания.

Проделав огромный крюк, мы подлетели к Москве с северо-востока. Шестерка ЛаГГов с подвесным баком постоянно сопровождала самолет, при этом пара немецких охотников пыталась его сбить в тот момент, когда мы находились довольно далеко от линии фронта. Помню я такие случаи на той войне, но надобности рассказывать об этом нашим авиаторам – нет. Это я лучше тому же Федорову расскажу, он контрразведкой занимается. Его епархия. Пусть работает. Сели на Центральном, и меня повезли, но привезли не на Лубянку, а в Кремль. Интересно, в чем дело? Минут сорок сидел в «прихожей», затем появился Жуков, и нас пропустили к Сталину. Докладывался Жуков, а я внимательно прислушивался к тому, что он докладывал. Ох, ни хрена себе! «А мужики и не знали!» Оказывается, операция находилась на контроле Ставкой и провалилась. Ничего себе «провалилась»! Да знали бы вы, как все на самом деле сложилось!

– В чем причина неудачи, товарищ Соколов? – спросил Сталин. – Почему, несмотря на поставки новейшего вооружения, не удалось полностью ликвидировать Бельский выступ?

– Вообще-то, товарищ Сталин, я такой задачи не получал.

– Как это так? В вашем распоряжении находились силы и средства двух фронтов.

– В моем распоряжении находился мотострелковый батальон Осназ. Всё. Свою задачу батальон выполнил: освобожден город Белый, совместными действиями, с силами Калининского фронта, был ликвидирован прорыв танковой группы к совхозу Монино и населенному пункту Нестерово. Здесь мои черновые записи для журнала боевых действий, товарищ Сталин, начиная с третьего июня, когда я получил от комиссара III ранга Судоплатова во временное подчинение 1-й батальон второй бригады Осназ. Вот приказ, и вот моя подпись о том, что я ознакомлен. В те же сутки у меня состоялся разговор по ВЧ с генералом армии Жуковым, который приказал провести для командования Калининским фронтом показательные бои с использованием нового оружия. Я командовал батальоном и обеспечивал его связь с командованием Калининского фронта и с Москвой. Все остальные решения принимал не я. Более того, я не согласовывал действия батальона с командованием фронта, только с теми, кто находился на наблюдательном пункте 135-й дивизии, так как их система управления не предусматривает отсутствия звеньев управления: полкового, дивизионного и армейского. Строевой батальон не имеет связи с командованием фронта. С момента, как я покинул КП 135-й дивизии, я связи с командующим Коневым не имел. Это произошло 4 июня в 11.25 минут. Вот запись об этом. Вернулся я на КП в 00.32 5 июня 1942-го. Мне отменили радиограммой, подписанной генералом Жуковым, первоначальный приказ о взятии под свое командование дивизии «Дедушка» и приказали возвращаться в Москву. С 01.15 я и вверенный мне батальон находились на марше в сторону ближайшего аэродрома. Так как дорога на Нелидово, по словам члена военного Совета фронта генерал-лейтенанта Леонова, была перерезана немцами, то попытались прорваться справа по тылам противника, но обнаружили колонну танкового полка противника с усилением, отдыхающую перед маршем на Нестерово – Пушкари – Белый, с которой и приняли бой утром 6 июня 1942 года. После нашего доклада о случившемся в Москву, комиссару III ранга Судоплатову, с нами вышел на связь генерал-лейтенант Леонов и передал в наше распоряжение 212-й отдельный танковый батальон, до этого взаимодействовавший с нами во время штурма города Белый. Продвижение немецкой колонны было остановлено, а в 14.00 немцы начали отход от Нестерова. К этому времени я имел приказ вылететь на самолете в Андреаполь, а выделенный борт находился несколько часов на южной окраине села Нестерово. Батальон, по моим данным, должен был передать свои позиции войскам 39-й армии и следовать в Андреаполь.

– То есть наш приказ о том, что командование операцией под городом Белым передано вам, до вас не был доведен?

– Нет, товарищ Сталин. Я находился на КП батальона на высоте 209,0. Вот она. Ни один батальон не имеет связи с НП и КП дивизии, корпуса, армии или фронта. Для этого у него нет соответствующих средств связи. Связь может быть установлена только особым случаем. То есть радисты вышестоящих соединений сами начинают прослушивать и вызывать интересующий их батальон. С нами такую связь никто не устанавливал, о собственных частотах, позывных и тому подобном нам не докладывали. Свою частоту и позывные я передал лично генерал-полковнику Коневу в 21.47 3 июня 1942-го. Вот запись об этом и подпись Конева. Правда, частота у нас не очень удобная, на самой границе дивизионной и армейской 5-АК и 2-А, и на некоторых станциях ранних выпусков он отсутствует, но даже попыток с нами связаться никто не предпринимал.

– Я вас понял, товарищ Соколов. А командование Западного фронта что скажет?

– Я действовал через генерала Конева, вначале он подтвердил мне информацию о том, что приказ ими получен, затем передал, что связи с Соколовым у него нет.

– То есть, товарищ Жюков, опять меня три дня водили за нос командующие двух фронтов. Когда это прекратится?

– Разрешите, товарищ Сталин? – задал вопрос я.

– Говорите, товарищ Соколов.

– До тех пор, пока окончательно не откажемся от использования радиостанций 6ПК, 5-АК, 4,3 и 2-А, этот «бардак» будет сохраняться. Основное тактическое подразделение: батальон, связи ни с кем, кроме полка, не имеет, а полковые радиостанции чаще всего подвергаются ударам авиации и артиллерии противника. Без связи комбаты даже вызвать огонь артиллерии дивизии не могут, а четыре или шесть пушек полка погоды не делают. Тем более что все они малокалиберные. В тех полках, которые довелось видеть в бою, откровенно мало минометов, к тому же их использование на уровне батальона практически исключено, по неизвестной мне причине в батальонах остались только минометные взводы, два расчета, тогда как должна быть минометная рота. И в полку всего два 120-мм миномета. То есть ни батальон, ни полк ударной мощью не обладают. Это касается и 256-й стрелковой дивизии, единственной укомплектованной по «новому» штату. Гранатометы добавили, а минометы и артиллерию – нет. Вот они и смотрят на действия нашего батальона, как на… – подобрать литературные слова к этому выражению я не смог, поэтому замолчал. Но ожидал, что сейчас кто-нибудь из слушателей взорвется. Но взрыва не последовало.

– Давайте поговорим серьезно, товарищ Соколов. Прошу к столу, но с цифрами в руках. В чем вы видите основной недостаток действий наших войск?

– В слабой управляемости и в отсутствии надежной связи на всех уровнях. Это раз. Второе: откровенно низкая огневая мощь, как батальонов, так и полков. Очень устаревшее и тяжелое полковое орудие 27-го года. А принятие на вооружение гранатометов не может компенсировать того факта, что большая часть ударной мощи передана в дивизию. Полк имеет всего восемь километров телефонных линий, которыми требуется связать все подразделения и обеспечить связь с дивизией. Начнем по порядку. Полковая рота связи: командир роты, политрук, старшина роты и писарь. В распоряжении командира находится 5 верховых лошадей и 10 повозок. Штабной взвод – возглавляется командиром взвода: в составе: 3 сержанта и 17 красноармейцев, вооруженных 21 винтовкой. Основное назначение: уход за лошадьми, конюхи и посыльные. Два телефонно-светосигнальных взвода. Каждый возглавляется командиром взвода, в составе взвода: 3 сержанта и 22 красноармейца. На вооружении взводов состоят 50 винтовок и 2 пистолета. Основное назначение: обеспечение телефонной связи между дивизией и полком. А также между хозяйственными и иными подразделениями полка, где таких специалистов нет. При этом радиовзвод состоит всего из девяти человек, причем шифровальщиков среди них нет. Три радиостанции, подчеркиваю: для связи со всеми батальонами, батареями, отдельными ротами, разведкой и дивизией. Как вы считаете: справятся восемь человек с этой круглосуточной работой? Ответ, по-моему, очевиден. Поэтому наши радиосообщения противником читаются на раз-два-три. При этом именно это подразделение находится на острие атак, как авиации, так и артиллерии противника. Выносных антенн нет, запеленговал и накрыл. Нет ничего проще. – Я посмотрел на Сталина.

– Да, с цифрами в руках получается очень интересная картина. – Иосиф Виссарионович недовольно посмотрел на напрягшегося Жукова, бывшего начальника Генерального штаба, который утверждал эти штаты.

– Идем дальше: взвод связи батальона имеет в своем составе в составе 33 человека, состоящих из командира взвода, 2 – ездовых с 2 повозками, телефонной станции из 5 человек, включая одного сержанта, радиогруппа из 5 сержантов (каждый с радиостанцией) и 2 красноармейцев. И двух телефонно-кабельных групп по девять человек, включая одного сержанта. На вооружении пистолет-пулемет, пистолеты, винтовки. Обращаю внимание: пять радиостанций, тогда как в батальоне три стрелковых роты, одна пулеметная, минометная рота и противотанковый взвод, в которых связистов и радиостанций нет. Хозяйственный можно не считать. А кто комбата будет «обслуживать»? У меня в батальонах радиостанции в каждом взводе, и то я считаю, что требуется их выдать командирам отделений. Они управляют красноармейцами в бою. Единственное «но», эти радиостанции мне почти даром достались. Они трофейные.

– А где нам взять радиостанции? – ехидно спросил Жуков.

– В США, по ленд-лизу. Можно вместе с бронетранспортерами. Они все у них радиофицированы. Видел там же, под городом Белый, но вместо пехоты они начальство возят.

Сталин прикрыл рот рукой и почти неслышно рассмеялся.

– Со слабой огневой мощью полка мы сами разберемся, это – совершенно очевидно. Когда принимали на вооружение, по итогам Финской войны, еще тогда было принято решение, что минометы должны быть в батальонах и полках. Но командиры дивизий стали жаловаться на большой расход мин к ним и забрали все это себе.

– Генералы любят оказывать решающее воздействие на исход боя. «Пришел, увидел, наследил». Вместо того, чтобы организовать своевременную подачу боеприпасов на позиции, проще забрать все у полков и сказать, что я лучше знаю, где и когда нужно использовать это оружие. В условиях ненадежной связи между полками и дивизиями эти минометы израсходовать боекомплект просто не успевают. Его бросают перед отходом. Мы много месяцев подряд собирали 82-мм мины и минометы по полям и лесам Белоруссии. И еще не все собрали. Про артиллерийскую разведку я просто молчу. По штату в минометной роте ОДИН разведчик. Взвод – и его не имеет. А огонь они всегда ведут по закрытой цели и с закрытой позиции. Связистов в этих ротах и взводах, как и в стрелковых, по штату нет.

– Понятно. Как вы считаете: не пора ли нам отвести войска с Холм-Жирковского выступа? Я уже предлагал это сделать в апреле.

– Группировка немцев на правом фланге, где они имеют возможность быстро пополнять ее войсками и боеприпасами, понесла серьезные потери и лишилась основного опорного пункта: города Белый. Я разговаривал с командиром 135-й дивизии, которая там стоит с самого начала, так вот он говорил, что в самом городе постоянно базировался батальон 2-й танковой дивизии, и попытки перерезать шоссе всегда заканчивались одновременной атакой танков с двух сторон. Когда мы это сделали, то немцы начали действовать таким же образом, но противотанковой огневой мощи 937-го полка 256-й дивизии на этот раз хватило, чтобы остановить танки до их позиций, так что теперь требуется на северный фас коридора ввести укомплектованную по новым штатам дивизию, и за существование коридора можно не беспокоиться. И продолжать ликвидацию самого выступа, до самой Духовщины и Ярцево.

– То есть вы считаете так же, как наш Генеральный штаб, что Холм-Жирковская группировка важна и необходимо держать в почти готовом мешке почти две армии и большое количество партизан.

– Да, товарищ Сталин. Важно, как это сделано у нас под Гродно, обезопасить плацдарм от глубоких прорывов немцев, за счет минирования важнейших подступов к ключевым участкам базирования, и усилить противотанковую оборону участков. С этим есть определенные проблемы. Требуется решить вопрос с руководством второго отдела НКВД не выводить с этого участка батальон Осназ подполковника Прохорова. Они помогут с оборудованием опорных противотанковых пунктов у баз базирования. Плюс требуется изменить конфигурацию противотанковых узлов обороны фронта, и массово применять заманивающие орудия. Тем более что новые стволы для 53-К туда уже поступили в некотором количестве. Без доработки и укрепления позиций там не обойтись. О причинах этой ситуации я уже говорил, но их мгновенно не исправить. Придется выкручиваться. Так что мне бы хотелось как можно быстрее вернуться на место, там еще очень много дел предстоит.

– Мы подумаем, где вас будет лучше использовать, – загадочно ответил Сталин, но так и не сказал об альтернативных вариантах.

Секретарь Сталина протянул мне конверт после выхода из кабинета, там лежало направление в гостиницу «Москва». Я-то собирался пройти на Лубянку и там найти машину, чтобы доехать до Кратово. С Жуковым мы расстались достаточно «холодно», отдали друг другу честь. Руки он, как старший по званию, не подал. Оно и понятно: оба будущих маршала сделали все возможное, чтобы у меня ничего не получилось под Белым, ибо «придумали» это не они явно. Немецкий «Ржевский выступ» – это что-то вроде грыжи, или еще более неудобного заболевания, на стыке двух фронтов. И если бы у меня пошло все, как надо, то встал бы вопрос о «неполном служебном соответствии». А так у обоих теперь отговорка есть: ведь у него тоже не получилось! Бог с ними! Прав был Судоплатов, зря я влез в эту московскую кухню, но, вспоминая осень 41-го, когда два месяца сидели без поставок чего бы то ни было, повторять это снова – не хотелось. А лето 42-го, по масштабам поражений, мало чем отличалось от 41-го года. К тому же резко снизилась устойчивость войск, чего не было летом 41-го. Часть вины за это лежит и на решениях Генштаба, решивших, что основными тактическими единицами на поле боя будут стрелковая дивизия и танковая бригада.

В Москве я третий раз за последнее время, до этого случая жил в Кратово в санатории НКВД, где находилась школа и полигон войск Особой группы. Несмотря на обилие войск и военнослужащих, проходным двором столица не стала. Не имея пропуска, передвигаться по ней невозможно. Очень много патрулей, как в центре, так и в остальных районах. Как действующий командир войск Особой группы НКВД, я имел пропуск в центральную часть города, поэтому, получив предписание на поселение, через Александровский садик вышел к самой гостинице. Это – совсем рядом от Кремля. Бывший «Гранд-Отель» или гостиница «Московская», в ресторане которой некогда выступал Шаляпин. Но меня в те годы не было, поэтому слабо представляю себе оперного певца в роли ресторанного шансонье. Да и ужинать, когда в зале кто-то поет басом: «Из-за острова на стрежень…», скорее всего, не так уж и приятно. Кстати, об ужине! Завтракать – я завтракал. После этого выпил пару кружек чая в самолете, и всё. А в кармане денег нет, от слова «совсем». Выручил денежный аттестат, довольно бесполезная бумажка, которая хранилась в Москве, вместе с другими документами, типа удостоверения личности, пропусков и тому подобное. При каждом воинском соединении существовало отделение сберегательного банка. Все денежное довольствие поступало на личный счет военнослужащего. Предъявив аттестат и свое удостоверение в любом отделении «Сбербанка», он, военнослужащий, мог получить свои деньги в любой точке СССР. Многие фронтовики высылали эти аттестаты женам и родителям. Иногда и «невестам». Некоторые из которых занимались сбором этих документов целенаправленно. Так как «Гранд-Отель» постоянно принимал под своей крышей фронтовиков, у которых в обычной жизни надобности в деньгах просто не существовало, то чуть в стороне от «reception» находилось окошечко «Сбербанка», где дама, с заспанным, но приветливым лицом, довольно быстро осуществила выдачу мне денежных знаков. Честно говоря, я видел их впервые и реальной их стоимости просто не представлял. Поэтому спросил ее о ценах, чтобы поесть.

– Согласно вашему продовольственному аттестату вам будет предоставлено питание по первой категории, но только в нашей гостинице, товарищ гвардии старший майор. «Ваши» обычно ходят питаться к себе, на Лубянку. Кроме этого, вы можете воспользоваться коммерческими ресторанами, расположенными в левом и правом крыле на первом и втором этажах гостиницы. Обычно наши постояльцы ночью ходят напротив, в гостиницу «Метрополь». Там в ресторане музыка и танцы до утра, до пяти. Цен я там не знаю, но многие хвалят. У нас в это время музыки нет, ужин, без крепких напитков, от пяти до пятнадцати червонцев.

– Дорого!

– Конечно, дорого. Нам такое не по карману. Но вы же генерал. Сходите к соседям, там всегда много народа.

– Спасибо!

«Фронтовиком» я не выглядел: никаких наград у меня просто нет, только значок «Гвардия». Форма – новенькая, чистенькая, типичный «тыловик». Она здесь в Москве лежит, на Центральном аэродроме, где для «нас» существует собственная «камера хранения», потому что не всегда в подобающем виде нас доставляют в Москву из тылов противника.

Поднявшись на лифте на 11-й этаж, там располагались «апартаменты» для лиц начальствующего состава РККА и НКВД, с помощью дежурного по этажу, чему я был сильно удивлен, так как у молодого человека – явно призывной возраст, но тем не менее работает консьержем, добрался до «своего» номера. На мои вопросы о том, где и как можно поесть, тот ответил, что раньше на этаже существовал буфет, более того, «спецбуфет», работавший круглосуточно, ибо простых смертных на этом этаже не бывает. Но после неожиданного визита сюда замначальника ГПУ армейского комиссара II ранга Щербакова в разгар небольшой пьянки, учиненной «некоторыми ответственными товарищами», буфет закрыли, и в коммерческих ресторанчиках, внизу, больше фронтовых 100 граммов не наливают. Остальное – только «своим» и по «специальной цене», поэтому все уходят ужинать в «Метрополь». Там живут союзные миссии, для которых Щербаков «не указ», а цены – одинаковые. В связи с этим обстоятельством и отсутствием посетителей, сейчас в буфетах, кроме холодных закусок, дорогих, ничего нет. В общем, если хотите горячий ужин, то придется идти через площадь Свердлова. Ненавязчивый советский сервис от «белобилетников». Пришлось тащиться через площадь.

Там – много машин, в которых скучали водители, несколько грузовиков и автобусов, ожидающих «товарищей командиров». Два огромных зала, набитых офицерами в польской форме, кажется, что они единственные наши «союзники», несколько офицеров и уоррент-офицеров из Англии и довольно большая команда «главных снабженцев» – американцев. Неожиданно много девушек-москвичек, несколько шумных компаний наших летчиков, два оркестра, исполняющих даже Глена Миллера, «At last», и, заставлявших зал плакать, «We’ll meet again». И неплохих чечеточников, мужчину и девушку, исполнявших «Коротышку Джорджа». Наши изредка заказывали «Одессита Мишку» и «Синий платочек». Прозвучал и «Осенний вальс», но и песню чуть растянули, напирая на голос, да и не слушали ее в этом зале. «Booggie Woogie forever!» Людей со щитом и мечом на рукаве здесь не видно, они есть, скорее всего, но их не видно. Поэтому ко мне пристал вначале поляк подвыпивший, а затем довольно крепко накачавшийся «ас» из ПВО Москвы. Дескать, нечего подглядывать, люди отдыхают после «боевой работы».

– Я, вообще-то, просто ужинаю, дорогой. Завтракал под Белым, на Калининском, пообедать не получилось, а ужинать приходится в таком шуме. Идите, лейтенант, свободны!

Его, который попытался повысить голос, увели свои же приятели, но ужин был испорчен. Впрочем, этого следовало ожидать, но есть хотелось.

Несмотря на этот инцидент, я успел заметить, что подошедший «стрельнуть огоньку» поляк вначале неровной походкой отправился в вестибюль, туда, где находились туалеты и телефоны, а затем, совершенно трезвый, вернулся обратно. Я в это время выяснял отношения с лейтенантом-летчиком. А «высшую меру», еще от ZWZ, я имею с 1941 года, тем более что сам признался в том, что контактировал с доктором-сотником по служебной необходимости, для его ареста. Так что ситуация стала разворачиваться в направлении, что придется демонстрировать навыки по скоростной стрельбе из пистолета по появляющимся мишеням. Когда я попросил официантку меня рассчитать, то пресловутому надпоручнику сразу срочно потребовалось отлить. В холле я его не видел, но пара молодых людей в кепках вышла на улицу, еще когда я поправлял прическу перед зеркалом. «Встретят» либо в тамбуре, там не шибко удобно, либо попытаются достать в сквере перед театром. Это немного проще. В холле находился швейцар, только парочка вынырнула из темноты и попыталась зайти мне за спину еще на площади. Впереди на скамеечке сидела парочка, которой я больше всего опасался. Там могло быть серьезное оружие. Ребята в кепках – обычные уголовники, решившие подработать. Требуется кого-то подрезать, за куш, а почему нет?

Как только ребятки сзади прибавили шаг, я повернулся к ним вполоборота, держа в поле зрения парочку у фонтана, и приказал лечь на землю, НВКД.

– Атас! Легаш! – В руках у обоих мелькнули «заточки».

И я открыл огонь, но левая рука со вторым пистолетом уже смотрела в сторону фонтана. Два выстрела в головы нападавших и откручиваю «уход вправо с перекатом», так как парочка у фонтана попыталась поднять «Стен». Два «Хай Пауэра» против «пукалки» в руках не шибко владеющего оружием мужчины в штатском, это круто! Несмотря на приличную дистанцию, я его достал с третьего выстрела. А девушку я пожалел. Просто «прижал ее», пустив пару выстрелов вдоль ушей, сблизился и вырубил ее ударом справа в челюсть рукояткой пистолета. С пяти углов бежали патрули. «Что ж вы сумочки у телок не проверяете, комендачи!» Но я заметил, что надпоручник прыгнул в «виллис» и попытался сдать задом для разворота. Это он напрасно! Он меня больше всего интересовал! Я украсил его джип разводами на стекле, а самому ему воткнул пулю в плечо. К сожалению, в левое. Но, похоже, ему хватило, 9 мм имеют приличное останавливающее действие. Машина врезалась задом в стоящий грузовик «Додж».

Надпоручник оказался из 2-го отдела штаба армии Андерса, внутренняя контрразведка. Двое первых нападавших – обычные «жиганы», причем из молодых, но они уже ничего сказать не могут. Только то, что один из них в розыске за «мокруху», что стало известно, как только его фотография оказалась на Петровке, 38. Третий до госпиталя доехать не успел, польский офицер, капитан, кстати, из Волковыска. А девица пока сказать ничего не может, тоже полячка, из Литвы. Интересно: как они меня вычислили? Это – самое интересное! Причем генштабовские уши из этого дерьма просто торчат. Я – человек не публичный, от слова «вообще». О том, что я – в Москве, знало очень ограниченное количество людей. Через полчаса я все это выдал своему прямому начальнику.

– Паш, у меня стойкое ощущение, что меня им слили.

– Может, все-таки это дело по АК тащится?..

– Ню-ню, я – не слишком фотогеничен, даже немцы используют фоторобот, не фотографию, а чей-то рисунок.

– Я доложу, по команде.

В общем, поспать практически не пришлось, «шэф» заинтересовался произошедшим, пришлось и ему докладывать о своих подозрениях. Блин! Влез в такие игрища, что хоть стой, хоть падай. И особо помочь здесь некому. Быстрее бы до дома добраться. Именно с такими мыслями я, наконец, в половину восьмого утра, упал на кровать. Черт их всех задери, кремлежителей! В Москве я представляю опасность только для одного человека, причем это вычисляется на раз-два. Интересно, почему он психанул и задействовал поляков??? Можно ставить сколько угодно вопросительных знаков, но ни один из них к разрешению вопроса ни на сантиметр не подвигнет. Кому-то корона жмет.

В дверь застучали уже в половину десятого, но голос за дверью был мелодичный, акающий. Похоже, что взялись за меня серьезно, по приказу Центра, из-под Гродно вывезли Святославу, свет Георгиевну, законную супругу и свет очей моих. Подозрительно все это! Ведь вроде договаривались, что мне требуется сидеть там, за линией фронта, и проводить купирование усилий АК на нашей территории. А тут все побоку. Впрочем, события на советско-германском фронте нарастают, как снежный ком, в Африке Роммель наносит один успешный удар за другим, на Тихом океане идет «битва за Мидуэй», до этого маленькая Япония, 25 раз помещающаяся в Соединенные Штаты и 84 раза в территорию Великобритании, очень серьезно потеснила двух гигантов, и заняла около 10 миллионов квадратных километров стран Юго-Восточной Азии.

Коротко расспросив супругу о самочувствии и перелете, я уехал на Петровку, 38, в маленький двухэтажный особняк в стиле ампир, где располагался московский уголовный розыск. Об этом договорились ночью, требовалось узнать по «их каналам», кто из «братвы» связан с поляками. Тут выяснилось, что существует целое понятие в воровском жаргоне: «польский вор». Дело в том, что поляки считали себя выше любых славян и не признавали их «авторитетов». То есть их «воровские законы» не считали представителей других национальностей «ворами в законе». Русские воры считали их «суками», так как они могли сдать любого, если он не поляк. То есть отношения между этими «группировками» были весьма сложными. Точных данных МУР не имел, существовала одна зацепка, но для этого требовалось допросить выживших, а у девицы оказалась непрочной челюсть, она не выдержала моего удара, а ранение надпоручника было тяжелым, в сознание он еще не пришел. С пустыми руками мне пришлось возвращаться на Лубянку и выслушивать сентенции Павла Анатольевича, что действовать надо было более аккуратно. Кстати, в тот же день на 11-м этаже гостиницы заработал круглосуточный буфет, и распоряжение Щербакова было отменено самим наркомом НКВД. Противник знал об этой особенности проживания в «Москве», и что я обязательно пойду через площадь, что позволило ему подготовить засаду.

В 18 часов на Лубянку позвонил Поскребышев и сообщил о том, что меня вновь вызывает Сталин. И опять без привлечения Судоплатова. Так что, скорее всего, моя деятельность в Особой группе скоро будет прекращена, так как предписывалось до визита посетить Центральный Штаб и товарища Пономаренко.

Начштаба принял меня в форме генерал-лейтенанта. Для меня это новость, то есть переаттестацию он прошел, и успешно, тогда как многие политработники получили гораздо более низкие звания. Речь пошла о создании особого района в пределах зоны действия 1-й гвардейской бригады Особого назначения.

– Нам стало известно, Сергей Петрович, что вас временно отзывают, видимо на длительный срок, из-под Гродно. Сама бригада остается в Особой группе НКВД, нам же передаются подготовленные вами опорные базы и промышленные предприятия, поэтому мы бы хотели согласовать с вами кандидатуры командиров и замполитов этих подразделений и ответственных за оборону участков. И наметить, так сказать, план развития этого особого района.

Он поправил меня, когда я обратился к нему через его воинское звание:

– Сергей Петрович, меня зовут Пантелеймон Кондратьевич, я – первый секретарь ЦК КП(б)Б, и по окончанию войны планирую вернуться в Минск руководителем республики. Некоторые наши недоразумения первого времени общения считайте притиркой в совместной работе. Вас же я планирую использовать на руководящих должностях в Белоруссии, по линии НКВД, ну, если вы за время войны не вырастете выше республиканского уровня. Договорились?

– Договорились, Пантелеймон Кондратьевич.

Дальше разговор зашел о том, «как нам преобразовать Рабкрин». Подробно разобрали дела во всех базовых точках, наметили, как распорядиться урожаем, что требовать от НарКомСнаба, на что обратить особое внимание. То есть о делах сугубо хозяйственных. Прощаясь, мне по времени требовалось выходить, чтобы успеть в Кремль, Пономаренко сказал:

– В тот день, когда мы с вами познакомились, мне казалось, что вы будете поддерживать кандидатуру Сергиенко, как представитель НКВД, и для меня были полной неожиданностью ваши слова, что нашей главной задачей на оккупированной территории является защита населения. Так как вы ни слова не проронили о роли партии в этом вопросе, то возникли некоторые сомнения, и я решил присмотреться к вам, но выбрал для этого неподходящую кандидатуру. Сейчас я имею полную картину того, что сделано и что делается в районе, и о вашей роли в этом вопросе, именно поэтому я обратился к товарищу Сталину и получил положительный ответ о вашем дальнейшем участии в жизни нашей республики. Так что работать нам вместе придется долго. Если вас это, конечно, устраивает.

– Вполне, если, конечно, удастся выжить.

– Бог в помощь, Сергей Петрович.

Я улыбнулся этому бесхитростному пожеланию. Кстати, именно деятели партизанского движения заняли впоследствии руководящие посты почти во всех областях Белоруссии, с легкой руки товарища Пономаренко. Но его сообщение об «отзыве на длительный срок» не особо вдохновило меня. По дороге из Ставки в Кремль я не переставал думать о том, как открутиться от этих предложений, но уцепиться пока было не за что, так как никакой конкретики пока не последовало. Сталина пришлось ожидать около получаса, и, когда я вошел, было видно, что Верховный находится, что называется, «на взводе».

– Проходите, товарищ Соколов. Еще вчера у меня были совершенно другие планы по поводу вас, планировалась ваша поездка в Соединенные Штаты для организации поставок радиостанций различного назначения для нужд РККА, но обстановка изменилась. Сегодня приказом Ставки освобожден от должности командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин за неисполнение приказа Ставки о своевременном и быстром отводе войск 2-й ударной армии, за бумажно-бюрократические методы управления войсками, за отрыв от войск, в результате чего противник перерезал коммуникации 2-й ударной армии, и последняя была поставлена в исключительно тяжелое положение. Нами отдан приказ на отход 327-й дивизии генерала Антюфеева, лучшей дивизии этой армии, и на ее основе мы будем комплектовать новую Вторую ударную. Вы назначаетесь ее командующим. Ваша задача: создать реальную «ударную» армию, с боеспособными батальонами и полками. Со средствами усиления, связи и всего необходимого для успешных действий на советско-германском фронте. Можете не оглядываться на существующие штаты, а создавать новые. Можете рассчитывать на три-пять стрелковых корпусов и один-два танковых. Плюс смешанная авиадивизия. К сожалению, отвести глубоко в тыл пока возможности не имеем. Формироваться будете в районе Назии, на участке Волховского фронта. Задача армии – деблокировать Ленинград. У вас вопросы есть?

– Сроки формирования?

– Три месяца, товарищ гвардии старший майор. К октябрю армия должна быть сформирована.

Я поджал губы, прекрасно понимая нереальность поставленной задачи. Это не ускользнуло от Верховного.

– Я тоже понимаю, что эти сроки нереальны. Будем помогать, товарищ генерал-лейтенант.

Это, видимо, был тот самый пряник, которым решили подсластить пилюлю.

Впрочем, я понимал, что командующий армией я пока чисто условный, что тот самый «дед», которого наиболее проницательные жители бывшего Союза благодарят за Победу, просто опасается, что я что-то напортачу, поэтому для начала дает мне дивизию, ту самую, 327-ю, со своим проверенным командиром, и что мой «дебют» в качестве командующего состоится не в октябре, а в августе, против 11-й армии и немецких «Тигров». Ведь для него я – бывший старшина, с семью классами образования, а то что у меня высшее военное и две академии, включая Генштаба, это находится за чертой моего личного дела. Для здешних я – самородок.

Из насущного удалось попросить Верховного организовать поставки и лицензионное производство бронетранспортеров М3А1Е1 и Е2 с дизельным 6-цилиндровым двигателем GMS 4-71, в 168 лошадиных сил мощностью.

– Их стандартный Вайт на нашем бензине не работает, товарищ Сталин, а этот будет нормально работать на газолине и солярке. Собирать их можно в любом месте. Особенно интересен именно двигатель, его можно поставить на легкие танки и самоходные орудия под 76-мм пушку. Плюс эти модели имеют встроенную радиостанцию.

Сталин сказал, что он уже распорядился рассмотреть вопрос о поставках БТР, ранее отклоненных из списков из-за капризного к топливу двигателя. Информация по поводу их модификаций будет дополнительно передана сегодня же. Он даже не спросил меня, откуда я знаю об этих моделях, но у меня был заготовлен ответ, что мне о них сказал механик-водитель члена военного Совета Леонова. Такой разговор у нас был, тот, действительно упоминал, что БРТ у командующего Конева – дизельный и с крышей десантного отделения. Про стрельбу на площади Свердлова Верховный уже слышал, поэтому я сказал только, что возбуждено уголовное дело, но основные обвиняемые находятся в коме и не могут отвечать на вопросы. Дело контролирует сам нарком. Еще обратил внимание Верховного, что если уж речь пошла о званиях, то на время переформирования мне лучше сохранить звание по госбезопасности, чем общеармейское, легче будет пробивать снабжение. Сталин с этим согласился и в конце встречи сказал, чтобы я зашел в наградной отдел. Он тоже обратил внимание на то обстоятельство, что на груди у меня только гвардейский значок, который к тому же придется снять: Вторая ударная – не гвардейское соединение. Пакет с документами был мной получен у Поскребышева, а в наградном отделе лежали орден Суворова 1-й степени, орден Ленина и Золотая Звезда. По дизайну этот орден № 1 несколько отличался от тех орденов, которые я видел, у него не было звездочки на верхнем луче, да и указа о его учреждении я не слышал. И под кругом существовала ленточка, а не лавровые венки, на которой были выгравированы слова фельдмаршала: «Бьют не числом, а уменьем!». А звание ГСС мне было присвоено не за бой под Изюмом, а за формирование партизанской бригады Особого назначения, уничтожение кавалерийской бригады СС и майский бой с карателями под Гродно, по совокупности. До сегодняшнего дня я не имел права получить первую степень, максимум – третью, насколько я помню статут этого ордена, но, повторяю, Указа по нему еще не было, а это – тот образец, который проходил конкурс. Насколько я понимаю, будет принят немного другой дизайн. Судоплатову Боевое Красное Знамя уже вручили, причем еще в мае. Мое награждение почему-то откладывалось и произошло почти через месяц.

Еще одной причиной, почему я хотел сохранить звание НКВД, было то обстоятельство, что моим непосредственным начальником станет товарищ Мерецков, лицо несколько неоднозначное в истории РККА, архивно-следственное дело № 981 697 в отношении которого было уничтожено 25 января 1955 года на основании указания ЦК КПСС и распоряжения председателя КГБ при СМ СССР И. А. Серова, вследствие чего большинство подробностей дела неизвестны… Но по показаниям 18 человек он был участником небезызвестного заговора, и не рядовым. Так как придется вершить дела, расходящиеся со штатным расписанием, утвержденным именно товарищем Мерецковым, в бытность его начальником Генерального штаба, то проще выглядеть в его глазах ставленником товарища Берии, чем неизвестным старшиной пограничной службы. В пакете мной был обнаружен приказ, в котором рукой Сталина вычеркнуты слова «генерал-лейтенант» и вписаны «комиссар III ранга госбезопасности».

Из Кремля отзвонился Судоплатову, чтобы уведомить его о переменах.

– Я – в курсе, что тебя забирают в армию.

– Не совсем, я пока в штате, и прохожу по НКВД. У меня просьба: можешь ко мне временно командировать 15–20 инструкторов из нашей школы в Кратове?

– А зачем?

– Ну, мне задачу поставили сформировать «Ударную» армию, так что без них сделать это будет проблематично, особенно учитывая отведенные сроки. Я ж тебе своих давал в свое время, они, кстати, так до сих пор у тебя служат. Долг – платежом красен, Павел Анатольевич.

– Вот ты вечно так, как еврей, долги вспоминаешь! Куда направлять?

– В Назию, на Волховский фронт, в распоряжение командующего 2-й Ударной армии комиссара III ранга Соколова.

– С тебя причитается! Растешь!

– Падать больнее будет, сроки даны абсолютно нереальные.

– «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Направлю твоих же, плюс своих подброшу, но с возвратом! Договорились?

– Крохобор! Договорились.

После этого я направился в автомобильное управление Ставки и поинтересовался: имеется ли в парке Ставки автовзвод 2-й Ударной. Как водится, такое подразделение имелось в количестве двух водителей двух автомобилей ГаЗ-64 и Dodge WC-53, так что обзавелся персональным автотранспортом, так как я теперь не мог звонить в управление транспортом НКВД и требовать себе машину. Затем состоялся довольно длинный разговор с супругой. Дело заключалось в том, что проживать в гостинице «Москва» постоянно она не могла. Это я выяснил у администратора сразу. Администраторы лично номера не распределяли, командовал этим Кремль. Я же «лопухнулся» и с «вершителями судеб» об этом не договорился. Поэтому перевез Святославу в Кратово и решил этот вопрос пока таким образом, порекомендовав ей найти жилье в округе. Телефон там был, поэтому она всегда могла вызвать себе любую из тех машин, которые стояли в парке Ставки. Соответствующие слова, типа: «Сим-сим, откройся», ей были предоставлены. И, хотя большинство командующих армиями возили свои семьи с собой, я не рискнул брать в Назию, где будет находиться штаб армии, беременную супругу. Фронт проходил в шести километрах от штаба армии.

Еще одно действо пришлось совершать уже утром, в отделе снабжения и формирования НКО выбивать себе, любимому, штабной самолет и истребители прикрытия. Это был «цирк» несколько похлеще, чем разговоры с Пашей или подполковником-транспортником. Дескать, всё выдавали, ищите, он на балансе армии. Я поманил пальцем подполковника и на ухо ему сказал:

– Вы в курсе, где сейчас находится 2-я Ударная?

– Нет, а что?

– Вчера из-за того, что ее не могут вытащить из окружения, снят командующий фронтом. Мне нужно срочно попасть туда, где решается судьба моей армии. Вы меня поняли?

– Понял, товарищ командующий!

Он пошептался о чем-то с начальником отдела, генерал-майором интендантской службы, который нехотя встал из-за стола и подошел ко мне.

– Здравия желаю, товарищ комиссар госбезопасности. Видите ли, за 2-й Ударной армией числится целый транспортный полк, 844-й ОТрАП. Ваш самолет – там. Связывайтесь с ними, вызывайте их в Москву, через Центральный аэродром. Мы такими поставками не занимаемся, летчиков мы вам предоставить не можем.

– А самолет?

– А что самолет?

– Я звонил по этому поводу начальнику ВВС Волховского фронта. Самолет командующего 2-й Ударной сгорел при штурмовке аэродрома в Глутно, в составе 844-го полка сейчас шесть машин из 42, которые обеспечивают снабжение окруженной армии. Выделить машину он не может, приказ Верховного. Ждет пополнения, которое не получает. Ссылается на то, что его заявка не выполняется уже четыре месяца. Она подана от Ленинградского фронта, Волховский выделен только вчера.

– Ну, давайте посмотрим заявки Ленфронта. – Он поманил рукой еще одного интенданта, и тот зашуршал бумажками.

Заявка, естественно, нашлась. С этого момента тугое колесо снабжения скрипнуло и тяжело поехало вперед. Еще несколько звонков и, наконец:

– Товарищ комиссар, езжайте во Внуково, в третий авиатранспортный полк. Там стоят самолеты, предназначенные для вашей армии.

Совсем другое дело! Это правда, совершенно в другой стороне, и заехать узнать, как устроилась супруга, невозможно, но не беда, она у меня боевая, справится. Во Внуково оказались только транспортные самолеты. Истребителей не было, совсем. И черт с ними. Мне командир этого полка, кстати, полк ГВФ, занимался перевозками в Ленинград и перегоном самолетов для Ленфронта, сразу рекомендовал брать Dakota Мк I, а не Ли-2. Я сдуру согласился. Оформили бумаги, выделили экипаж, но меня не выпускают! Нет бортового вооружения, поэтому полет без сопровождения невозможен. Час от часу не легче!

– Гриша! Ты на хрена мне сорвал вылет? – сказал я после этого командиру полка капитану Григорию Тарану.

– Сейчас решим, тащ комиссар, щас решим! – схватился за телефонную трубку, бесконечно повторял какую-то абракадабру из позывных, затем говорил с каким-то Валей.

– Все, товарищ комиссар, щас будет сопровождение. Идите к самолету, они долго ждать не могут. – А сам рукой крутил в воздухе, показывая экипажу, чтобы те заводились.

Последние метры пришлось пробежать, чтобы летчики успели взлететь за появившимися в небе Як-7-ми. Дальше полет проходил без особых приключений, не так, как в предыдущий раз. Сели в Глутно, там сумел перехватить машину и добрался до штаба фронта на улицу Новгородскую, 28. Кабинет командующего находился на втором, верхнем этаже здания. Глупость какая! Но бог с ним, его здание, ему и выбирать. У него какое-то совещание, поэтому я входить отказался, вместе с адъютантом пил чай. В той комнате довольно бурно обсуждали завтрашнее наступление с целью освободить проход для вывода частей 2-й ударной и остальных войск из котла. Я же имел совершенно другую задачу, и вмешиваться в обсуждение мне не хотелось, совсем. Из разговора со Сталиным я знал, что сил и средств для этого у Волховского и Ленинградского фронтов нет. Мне было отдельно указано, что моей задачей является скорейшее восстановление армии, а не ее спасение. Во время обсуждения моего назначения Сталин сказал, что выводимые части измотаны, не имеют боеприпасов и запасов продовольствия длительное время, люди истощены и нуждаются в длительном отдыхе. Приказа на снятие с должности Власова не было. Так что надобности в моем появлении на совещании не было никакой. Звучит жестко, я прекрасно понимал это, но это – война, а не маневры.

Я зашел к командующему только тогда, когда он освободился.

– Комиссар госбезопасности 3-го ранга Соколов, представляюсь по поводу назначения командующим 2-й Ударной армии 2-го формирования. – И я протянул ему свои документы, которые привез из Москвы.

– А как же генерал-лейтенант Власов? – несколько недоуменно спросил Мерецков.

– Видимо, Ставка не планирует его использования в прежней должности. Все, что могу сказать.

– А вы не родственник Соколову, Григорию Григорьевичу, он тоже из НКВД был.

– Нет, однофамилец.

Так как моих немногословных объяснений Мерецкову не хватило, он взялся за трубку ВЧ. Через несколько минут он разговаривал с Арбатской площадью.

– Александр Михайлович! Тут ко мне прибыл комиссар ГэБэ Соколов на 2-ю Ударную, как это понимать? Я никаких указаний по нему не имею. – И надолго замолчал, изредка подкашливая в трубку и бурча: «Есть», «Вас понял», «Будет исполнено», «Обеспечим».

– А что мне сообщить Андрею Андреевичу?.. Ничего, понял… Да-да, я понимаю, что прибытие нового командующего не снимает с меня личной ответственности за операцию. Есть не использовать. – Лицо у него стало еще более недоумевающим. Обычно смена командующего происходила несколько по-другому.

– Ну что ж, товарищ комиссар, местом для формирования вам определены населенные пункты Путилово и Назия. Сохранившихся домов больше в Путилово, место под штаб армии рекомендую определить на месте. Заявки на комплектацию подавать в штаб фронта. Сроки… Сроки указаны совершенно нереальные, но это вы сами со Ставкой согласовывайте. Эшелоны для вас будут приходить в три пункта: Войбокало, Плитняки и Жихарево. Выделите людей для разгрузки. Старший и командующий состав 2-й ударной буду направлять к вам с сегодняшнего числа. Пока вышло 26 человек. – Генерал армии нервно поджал губы.

– Ближайший аэродром?

– В Выставе. У вас что, самолеты есть?

– Пока один, завтра перегонят еще четырнадцать транспортников.

– Там столько не поместить, согласуйте вопрос с Журавлевым, он в соседнем крыле. Мы задействуем их для доставки грузов в котел.

– В ночное время – не возражаю.

– Откуда столько достали?

– Это еще не все, по планам 844-й отрап войдет в состав ВВС армии. Разрешите идти?

– Идите! – сказал он и пробурчал: «Черте что творится! Ничего не понимаю!»

Я и сам не очень представлял, что делать? Пока, кроме «командующего», в армии никого не было. Я прошел к Журавлеву и обзавелся первыми подчиненными, которых еще предстояло найти в том самом 844-м полку. Но оттуда выслали за мной машину, так что фронтовая жизнь начала налаживаться. Со мной в Выстав вылетело 16 человек, в том числе заместитель начальника штаба армии полковник Казачек и командир 87-й кавалерийской дивизии генерал-майор Трантин. Но его, скорее всего, заберут: кавкорпус был из резерва Ставки. Расспросил полковника Казачека:

– Сергей Борисович, а каким образом в мешке оказался штаб и тыловые службы армии? Где базировался штаб армии перед прорывом?

– В Малой Вишере, но я тогда в 13-м Гвардейском служил. Насколько я в курсе, приказ переместиться «ближе к войскам» был отдан Власовым и Мехлисом, когда наступление в марте забуксовало. Меня перевели в штаб армии в конце апреля. 29 мая я прибыл в штаб фронта с донесением от командарма, а вот обратно попасть уже не сумел, немцы коридор окончательно закрыли.

– Замначальника штаба армии в качестве посыльного?

– Да кем только быть не приходилось, тащ комиссар. А вас что, расследовать это дело поставили?

– Нет, мне приказано переукомплектовать армию по новым штатам.

– Чудны твои дела, господи! Кто ж такое придумал?

– Есть приказ Верховного.

И в штабе фронта, и сейчас, пока летели до Выстава, я был в кожаной летной куртке поверх гимнастерки, не хотелось светить новенькие, даже не поцарапанные ордена. Фронтовики такие вещи нутром чуют. Их на мякине не проведешь. В Выставе нас ожидала «квартирьерская группа», переданная приказом по фронту из 8-й армии. Численность Второй увеличилась вдвое. Поэтому собрались в здании штаба в Путилово, все скопом, и начальствующий, и старший, и средний, и младший командный состав. Рядовой занимался обустройством мест для ночевки и организацией ужина, за счет 8-й армии.

Замначштаба подал команду: «Товарищи командиры!», когда я вошел в комнату, где собрались все.

– Еще раз здравствуйте, товарищи. Вольно, садитесь. Чтобы познакомиться, немного о себе. До вчерашнего дня я был командиром отдельной гвардейской стрелковой бригады Особого назначения, расквартированной и ведущей боевые действия под городом Гродно, Белорусская ССР, на самой границе с Германией. Вчера получил приказ Верховного Главнокомандующего из остатков 2-й ударной армии сформировать новое соединение, способное вести эффективные наступательные операции на советско-германском фронте по новым штатам, которые еще окончательно не утверждены, с задачей: деблокировать Ленинград. Некоторый опыт создания частей особого или специального назначения у меня имеется. В ближайшее время сюда прилетят инструкторы разведшколы НКВД, которые обучат командиров и бойцов нашей армии действиям, необходимым для наступления в условиях лесисто-болотистой местности, наличия у противника инженерных сооружений и прочим премудростям, без которых преодолеть оставшиеся 25 километров до берегов Невы будет стоить очень большой крови. Вы все уже попробовали снять блокаду со стороны Чудово. Задача стояла: освободить Новгород и Лугу и нанести решающее поражение группе армий «Север». Но даже перерезать железную дорогу 2-я Ударная не смогла. Причин – море. И дело не в бойцах и командирах. Дело в их обученности. Так что предстоит учеба. На полигонах, которые требуется обустроить. И времени на это у нас очень и очень мало.

– Вы давно на фронте, товарищ комиссар? – спросил капитан со следами ожогов на лице.

– С 22 июня, капитан. Начал под Гродно, освободили от немцев более 150 тысяч человек, установив в большинстве северных районов области советскую власть. В этом году переместились и на территорию соседней Литвы. Разгромили кавалерийскую бригаду СС и здорово потрепали 9-ю пехотную дивизию с усилением, в виде танкового полка СС.

– Девятую мы тоже били, здесь, под Ленинградом. Я из 7-й танковой бригады, товарищ комиссар. Не обижайтесь, просто ордена у вас новенькие, как из коробочки.

– Да, они прямо из коробочек, я их еще даже не обмывал, вчера получил все три сразу.

– А что это за орден?

– Орден Суворова первой степени.

– Что-то мы не слышали о таком. И за что? – спросил танкист.

– За срыв контрудара немцев у Барвенково и под Изюмом.

– Про это мы слышали, там же какой-то майор действовал.

– Да, майор, госбезопасности, и сводный батальон 1-й и 3-й бригад Особого назначения. Но мы отвлекаемся, товарищи. Кто мне может сказать: где заканчивались большинство атак вашей армии? Начнем с вас, товарищ генерал-майор.

– Это допрос?

– Нет, это называется анализ боевой деятельности, Василий Фомич.

– Ну, чаще всего начинает действовать неподавленная огневая точка или точки. На этом несем большие и необоснованные потери.

– А почему так происходит?

– Артиллеристы недоработали, и иногда командиры частей, которые не смогли вытащить на прямую наводку полковые орудия…

– А при чем здесь они? Пулемет может находиться в любом месте, в том числе и на запасной позиции, с которой ни разу не стрелял. Его требуется подавить силами атакующих.

– Да нечем нам давить, у нас, кроме карабинов, ничего нет, мы же конники. Немного ручных пулеметов.

– А как вам вот такая штука? – и я достал плакат, кипу которых я положил на стол перед началом совещания.

– Что это? – спросил обгорелый танкист, самый активный на этом заседании.

– Противотанковый гранатомет РПГ-16, и к нему четыре типа гранат. В том числе вот эта. – Я показал на кумулятивно-зажигательную гранату. – Дальность выстрела – 800 метров, пробиваемость до 250 миллиметров гомогенной катаной брони, или 2,5 метра бруствера или полтора метра бетона. При стрельбе по деревоземляным укреплениям предпочтительно попадать точно в амбразуру, по бетонным и так хорошо работает, там бетонная крошка разлетается хорошим веером, сметая всё.

– И где такой взять? – спросил начдив-87.

– И по танкам он тоже работает? – нервно дернув несколько раз шеей, спросил танкист.

– Разработан у нас в бригаде, принят на вооружение РККА, прошел войсковые испытания на Калининском фронте. Там батальон Осназ в течение 14 часов уничтожил пять опорных пунктов противника и взял город Белый, с помощью батальона танковой бригады. Вот еще два гранатомета, которые приняты на вооружение и будут поступать во 2-ю Ударную. Они отличаются. РПГ-7 имеет меньшую дальность стрельбы, но более мощную гранату, как видите, она у него надкалиберная. Соответственно – больше взрывчатки. А этот – сделан специально для действия в лесах, в закрытых помещениях, и почти не выдает себя выстрелом. Достаточно скрытное оружие. Итак, с одной «проблемой» мы справиться можем. Идем дальше, подавили огневые точки, продолжили атаку. Где она захлебнется в следующий раз?

– Если до окопов добежит меньше, чем троекратно обороняющихся, то в первой траншее, – сказал замначштаба.

– Почему?

– Да голодные все и все силы отданы в атаке.

– А вот здесь вы ошибаетесь, Сергей Борисович. Не там собака зарыта. У немца траншея узкая и стенки вертикальные, а у нас она шире и V-образная. А как вы красноармейца штыковому бою учите? Отбой штыка противника, шаг вперед – выпад. Вот такой хороший способ атаки, но на открытой местности. Отбой выполняется при помощи шага влево или вправо, приклад прижат к боку, удар наносится всем телом. Затем шаг вперед для восстановления равновесия и отвода оружия назад, чтобы его не отбил противник, и выпад с уколом. А теперь представьте себе, что вы в узком окопе, где шага вправо-влево выполнить невозможно, места нет. А загнать новую обойму в патронник боец не успел, его этому не учат. Добежал, винтарь в левую руку, правой метает гранату и бежит, тут не до того, чтобы вспомнить про патроны, он на штык надеется. А противник с другой стороны оказался, и узкий окоп не дает бойцу свободно развернуться на 180 градусов. Винтовка мешает. У нас-то он разворачивается свободно. А там этой свободы нет. Поэтому у нас в бригаде винтовки только на вооружении снайперов, которые в окоп ныряют после окончания боя. Вперед идут автоматчики и пулеметчики.

– Да с «папашей» в тесном окопе еще неудобнее. Хотя, конечно, толку больше, если патроны в магазине перед боем сумел сохранить, – сказал усатый майор Фокин из 327-й дивизии. Он после ранения, поэтому не в котле.

– Вот именно, в армию будут поступать три вида автоматов: ППШ с тремя новыми магазинами, штурмовой ПП-41, для разведки и инженерно-саперных подразделений, и ПП-41-у, урезанный. У него два, а не три положения переводчика видов огня. Для водителей-механиков, танкистов и артиллеристов. А вот рукопашно-штыковому бою в немецких окопах будем учить всех. В атаке всякое бывает. Для этого нам необходимо построить полигон и специальные площадки, где наши красноармейцы будут обучаться этому довольно нелегкому делу. Именно поэтому армию в тыл и не отводят, чтобы подкормить людей, в тылу, на тыловую норму, не побегаешь.

– Так и думал, что опять будем чужие дырки собой закрывать, вместо отдыха, – сказал кто-то из молодых.

Мне это замечание не понравилось, поэтому жестко сказал:

– Это не мои «дырки», а ваши собственные. Каждый батальон после полной комплектации и окончания обучения будет сдавать мне лично экзамен на опорном пункте противника, и не дай бог, товарищи командиры, если во время таких экзаменов он понесет большие потери. Учитесь воевать бескровно. Кровь надо пускать фашистам, а не лить свою. А это полностью зависит от вас. Всем понятно?

Молчание и только кивки головой.

– На сегодня всё, всем отдыхать, охраняет нас пока Восьмая армия. Спокойной ночи, товарищи!

Все ушли, а я запросил перелет в Ленинград. Самолет у меня невооруженный, а охранения у него пока нет. Составил РДО, в качестве причины указал «Решение вопросов по комплектации армии». Ночью туда и ночью обратно, на следующие сутки. Цель поездки – заводы «Большевик» и «Арсенал». Без них взять Синявино у фронта не получится, хоть убейся. Ленфронт заявку попытался отклонить, пришлось действовать через Москву, благо что штаб 8-й в двух шагах от меня в Жихарево. Познакомился с соседом, генерал-майором Стариковым. Через него соединился с Василевским и через полчаса вылетел на Комендантский. Там, потратив почти полтора часа на получение пропусков по городу и в ожидании автомашины, приехал вначале на «Арсенал». Собственно, день от ночи не слишком отличался у работников завода. И директор, и главный инженер были на своих местах, и даже не спали. Отдыхают они тогда, когда спит Сталин и нарком Ванников. Меня интересовала серия М13С, с складными и подкрученными крылышками. Еще в мае, когда активно занимались гранатометами, я выкроил людей и время, чтобы создать нормальные чертежи 12– и 16-ствольной установки для пуска этих снарядов. Чертежи самой установки я вез на «Большевик», но для нее требовались эти самые М13С, которых пока не выпускают. Здесь не Гродно, и у армии своих мастерских и заводов нет. Плюс было необходимо наладить прямые поставки в армию выстрелов для гранатометов. Я знал, что эти выстрелы «Арсенал» производит, и сюда «отдали» разработку бездымного баллистита. Нам, партизанам, дым не мешал, даже больше пугал немцев, а на фронте он демаскировал стреляющего еще больше, чем выхлоп стартового заряда.

– Вы ко мне? А по какому вопросу, товарищ комиссар 3-го ранга? Кто-нибудь что-нибудь натворил?

Я улыбнулся, чтобы сгладить возникшую неловкость, предложил фронтовые вкусняшки и глоток «Рябины на коньяке», прямиком из Москвы, и представился не только как командующий армией, но и как разработчик выпускаемых его заводом гранатометов.

– А уж думал, что что-то случилось, а с этим вопросом лучше переместиться вон туда, товарищ комиссар, – директор указал на столик и диван у правой стены кабинета.

– Сергей Петрович.

– Александр Николаевич. Так о чем, собственно, речь? – я достал свои чертежи, как самой установки, так и модификации снаряда. Показал, что мы сами такие снаряды выпускали и выпускаем. Используем их для крепления на деревьях, снабжая каждую трубу индивидуальным прицелом. Но это Гродно, я не могу снабжать из Гродно свою армию.

– А что ГАУ, почему идете в обход него.

– В ГАУ я ее показывал, но готовой установки у меня тогда не было, да и сроки ввода гранатометов в серию нам поставили настолько жесткие, что вырвать время на ее изготовление не удалось. Сейчас три установки готовы и переброшены в Москву, стоят в школе НКВД в Кратове. Есть партия таких снарядов, и готова оснастка для их серийного производства. Я в курсе, что центральный полигон ГАУ функционирует на Ржевке, и готов доставить самолетами и снаряды, и сами установки. Требуется подать заявку на испытания. С генералом Вороновым у меня нормальные отношения, плюс есть возможность подключить «Самого». Но всем будет проще, если все это пройдет снизу, а войсковые испытания проведем в моей армии. Вся проблема в том, что меня временно откомандировали на Волховский фронт, и в настоящее время у меня нет прямой связи со своими предприятиями, ведь они за линией фронта.

– Давайте посмотрим установку. Это что?

– Лафет 53-К, его же колеса.

– Со спицами сейчас не выпускают.

– Я знаю, но у нас были только такие. Эту поворотную часть мы отливаем, а зубчатые механизмы с той же «сорокапятки» брали. Прицел от 120-мм миномета. Прицел – качающийся, это механизм горизонтирования.

– Хм, предельно просто. А здесь?

– Это что-то типа щеколды, с предохранителем, не допускающим пуск, если он стоит в этом положении, пусковая цепь разрывается. Щеколда не выпустит снаряд из ствола, чтобы можно было перекатывать установку, не разряжая ее. Ну, и автомашина «Додж 3/4» или любой другой джип для перевозки расчета, самой установки и боезапаса.

– Заманчиво! Их же можно делать массово. Вот что, не надо никуда дальше ехать, Сергей Петрович. Мы сейчас это в два счета решим, время еще детское.

Александр быстро созвонился с ГАУ и полигоном, с промотделом обкома партии, бил себя кулаками в грудь и обещал предоставить установки уже на этой неделе. А выпуск наладить у себя в течение месяца. В общем, я нашел родственную душу, и мы расстались в полном восторге друг от друга. Особенно он просил наладить доставку прицелов из Новосибирска, которые очень неритмично поступают. Так что на «мой» транспортный полк вся надежда. Делать нечего! Блокада, именно чтобы запустить на всю катушку промышленность города, и предстоят бои в августе и сентябре. Кабы ту Вторую успели вовремя вывести, так уже бы и начали. Но было мягко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Весь световой день я провел на заводе и на Литейном. Кто не в курсе, ГАУ располагалось именно там, почти напротив «Большого дома». И литейный завод по производству пушек еще для армии Петра дал название этому проспекту. В 14 часов на связь вышел Воронов, который утвердил проведение испытаний. Оттуда я связался со школой в Кратово и организовал перевозку установок и снарядов во Внуково.

Так как ночи светлые и очень короткие, то через ГАУ решил проблему с вылетом обратно в Выстав, дали сопровождение. Поэтому был у себя еще до вечера. Осмотрел выбранные Казачеком места для полигонов, планы которых он получил от меня еще вчера. Прибыл 109-й моторизованный инженерно-саперный батальон, находившийся на правом берегу Волхова в распоряжении 54-й армии. Так что численность значительно возросла, и появились «рабочие руки». В общем, по крохам собираем те части, которые организационно некогда входили во 2-ю Ударную. Такие указания дал Верховный, и части, хоть и со страшным скрипом, но отдавали командующие других армий фронта. Майор Тихонов почесал «репку», он получил необычное задание: построить «немецкий» опорный пункт. В качестве образца я выбрал ОП у поселка Вороново. Оборону там держали 1-й батальон 344-го пехотного полка, а их соседями был 3-й батальон 385-го пехотного полка, оба из состава 223-й пехотной дивизии генерала пехоты Рудольфа Лётерса.

Саперы, они в основном минами и мостами занимались, да дзоты строили, поэтому ворчали, просто спасу не было. Пришлось и самому взять в руки БСЛ и показать точный «немецкий» профиль хода сообщения.

– А зачем, товарищ комиссар? Себе-то не успеваем строить, а зима на носу, – спросил пожилой усатый ефрейтор, не расстававшийся со своим топором даже на земляных работах.

– Так ведь… Зовут-то как, товарищ ефрейтор?

– Тихоном кличут, тащ комиссар, но ты ж так и не ответил, комиссар.

– Драться здесь будем.

– Да как же здесь подерешься, и не размахнуться, и не повернуться.

– Так в этом-то и дело! Они специально такие строят, а вот тут вот его, фрица, стрелковая ячейка, ты в окоп прыг, а он тебя снизу и сбоку очередью.

– От стервецы, хитрят! Вот теперь понятно, для чего и для кого горбатимся. Отделение! Навались! Построим, тащ командующий. В лучшем виде!

Построить-то построим, да вот только для кого? Кроме небольших подразделений тыловых служб и саперно-инженерной, пока боевые части не прибывали. Несколько обескураженный, уже с собственного КП позвонил Сталину, доложился, что личный состав укомплектован на 0,01 процента, все остальное полностью по нулям.

– Ми в курсе, – недовольно ответил Верховный и положил трубку.

На следующий день прибыл первый батальон 327-й дивизии, но состоящий из бойцов и командиров 87-й кавалерийской дивизии генерала Трантина. Василий Фомич, который с таким же нетерпением ждал «своих» кавалеристов, позвонил Мерецкову, на что тот сказал, что конного состава нет, комплектовать 13-й корпус нечем, поэтому принято решение всех вышедших из котла кавалеристов, после двухнедельного отдыха в Будогощи, направлять на комплектование 327-й дивизии, командиром которой он предлагает стать Василию Фомичу, при условии, что командарм будет согласен. Комфронта никогда не произносил ни моего имени-отчества, ни фамилии, ни тем более звания. Командующий, и все.

– Зашугал ты его, Петрович. Он же большой любитель устроить смотры всякие на отдыхе и переформировке, а тут и носа не кажет. Так что, Петрович, гожусь я тебе али другим боком встать?

– Принимайте командование, Василий Фомич, меняйте печати, название, штаб как таковой у вас немного сохранился, ну и будем перевооружать бойцов. Эшелон с вооружением пришел и встал под выгрузку. Направляйте первый батальон в Жихарево, прямо на машинах. Разнарядку возьмите у Артемова.

Он – гораздо старше меня и не первый год командует дивизией. Из окружения вышел организованно, еще принимал участие в боях за «коридор». Не Гинденбург, но хватка военная присутствует. Немного подучить, и все будет в порядке.

Утром выстроенный первый батальон малость припух, когда увидел своего нового командарма и инструкторов из школы НКВД в полной выкладке, с разгрузками, в «лешаках» и в высоких немецких ботинках, вместо сапог. Тут же все поняли, что попали они крепко, и дни в тылу противника им раем покажутся. Так оно и вышло! Так как, кроме бумажек, мне больше заниматься нечем было, то взял обучение на себя, причем и инструкторам говорил о том, что делите людей на тех, кто поспособнее, и у кого есть хватка к службе. Будем из них сержантов лепить, так как надеяться на то, что в качестве пополнения и далее будут подавать фронтовиков и обстрелянных бойцов, не приходится, июнь заканчивается, начинается новый призыв, так что поступит молодняк двадцать четвертого года рождения, так как всех запасников уже отовсюду выгребли. В этом батальоне были люди совершенно разных возрастов. Кое-кому уже давно пора в запас, так как все силы из них сорок первый и котел вытянули. Но армия должна быть большой, поэтому места для службы всем хватит. А там – как повезет, пули здесь не разбирают, кто какого года рождения и кем служит.

Вслед за этим батальоном потихоньку начали подтягиваться и маршевые, и красноармейцы из Будогощи, двадцать шесть «полковых школ» заработало в небольшом пространстве между Путилово и Назией. Прибыли дивизионные пушки, минометы, начала прибывать танковая бригада, которую я сразу разделил, передавая танки и инженерно-технические службы в стрелковые полки четвертым батальоном. К этому времени с испытаний вернулись три моих установки, да еще и с прибытком, теперь их 32 штуки. Шла середина июля, когда первый батальон был полностью обучен и укомплектован. Пришла пора сдавать экзамен. Такой прием я использовал и в своей бригаде, поэтому обратился, через голову командующего фронтом, напрямую в Ставку. Предложил Василевскому провести разведку боем, но не на направлении будущего наступления, а в стороне от него, у станции Новая Малукса. Это – следующая станция за печально известным Погостьем, ближе к Ленинграду. Перерезав железную дорогу, мы можем поставить командиров 201-й и 212-й пехотных дивизий в известную позу, так как на пятачке между болотами у них три полка сидят. Место там жутко неудобное, немцы там держатся за счет того, что по железке доставили туда средние стандартные доты и обсыпали их гравием прямо с путей. Наши сидят у края болота, по уши в воде, в 550 метрах от этих дотов. И сделать ничего не могут. Так, беспокоящий огонь ведут с больших дистанций, без всякого результата.

– Что требуется?

– Да ничего особенного. Пару моих тележек доставить в Погостье и разрешить переместить первый батальон 1098-го полка и выпускников полковой школы сержантов к Лодве.

– Хм! – послышалось в трубке.

– Ну, просто, чтоб начальники не мешали и под руку не лезли, Александр Михайлович. Я закончил комплектование и обучение первого батальона, хочу посмотреть, что получилось.

– Хорошо, я тоже хочу взглянуть.

Короче, начальство не запретило, и, даже не уведомив Мерецкова и компанию, мы начали проворачивать подготовку к операции, согласовывая действия только между командующими двух армий: моей и 54-й, генералом Сухомлиным. Ему этот узелок костью в горле стоял. Человек он абсолютно военный, бывший начальник кафедры тактики и оперативного искусства Академии Генерального штаба. Он, как никто, понимал, что подобные операции должны проводиться в полной тишине. У него через огромное болото:

Малукский мох, была гать проложена, за счет которой он менял войска на южном его берегу и доставлял туда боеприпасы.

Через болото мы не пошли, немцы далеко не дураки, и имеют хорошую оптику, прибытие «свежих» частей будет замечено, и без потерь не обойдется. Я же своим поставил задачу не допустить потерь. Ужом крутитесь, товарищи сержанты и средние командиры, но это – экзамен на вашу зрелость и готовность выполнить любой приказ с минимальными потерями. До поселка № 8 доехали с комфортом, на «кукушке». Ночи уже не такие светлые, как в июне, но темнотой это назвать сложно. К часу ночи закончили марш, прошли тылами 951-го полка и сосредоточились у высоты 52,2, откуда начиналась траншея, ведущая на позиции 941-го полка, куда батальон отправился небольшими группами, в строжайшей тишине и во многих местах ползком. Здесь между противниками всего 300–400 метров. Эти места я хорошо знаю, сейчас по линии бывших немецких траншей грунтовка идет. Основу для нее наши пленные насыпали в далеких 41–42 годах. Расстояние позволяло использовать гранатометы всех типов. Ребята из сорок первого полка встретили нас встревоженно, у немцев мощная артиллерия, и малых потерь при атаках у них не бывает.

Переговоры только кодом, никаких лишних разговоров. В первую очередь запустили «тележку» с левого фланга, требовалось разбудить гитлеровцев. Пути ими были перегорожены разными способами, но две тонны «готовых элементов» с тротилом, даже в накладном варианте, и черта разбудят! Рвануло крепко и в самый подходящий для нас момент: луны нет, облака, немного накрапывает теплый летний дождь. Их баррикаду просто снесло, и ожили все точки, чего мы, собственно, и добивались! Захлопали «пиаты», ударили «семерки» и «шестнадцатые». Сорок восемь долговременных огневых точек на участке в 1,7 километра просто перестали существовать, а батальон не остановился, он двинулся вперед, но не цепями, а короткими перебежками, отстреливая прикрывающими снайперами любые попытки ему помешать. Работали и гранатометчики, осколочными и кумулятивными. Когда до окопов оставалось метров шестьдесят, я приказал поднять полк в атаку, но огня по ним никто не открыл. Оставшиеся в живых немцы рванули в Малуксу – и попали под собственные пулеметы, которые в темноте их добили. У немцев под Виняголово образовался отличный мешок. 322-й пехотный полк попытался отбить у 941-го полка этот кусочек, но там узкая полосочка, по которой требовалось наступать, а мои ребятки там уже управляемое минное поле поставили. Потеряв половину батальона, немцы откатились. А мы, воспользовавшись Федюнинской гатью, ушли без потерь, что, собственно, от нас и требовалось.

Но просто так это дело не закончилось! Был назначен строевой смотр, и не кем-нибудь, а начальником Генерального штаба. Утром он прибыл в Назию, на станцию Жихарево. И в результате возник приказ, предписывающий всем командующим армий строить потешные городки и гонять пехоту, как мышь веником, до седьмого пота, отрабатывая элементы боя в той местности, на которой предстоит действовать. С этого момента только пополнения и боеприпасы, техника и средства связи хлынули буквально рекой. Был одобрен мой план создания мотострелковых полков с непосредственной танковой поддержкой. Короче, зеленый свет по всем направлениям, и это еще до того, как 327-я закончила полное комплектование. Василевский обещал лично проследить, чтобы у меня было пять корпусов. Но обещания – это хорошо, но противник начал шевелиться на юге, поэтому «река и поток» существовали лишь некоторое время. К началу наступления Волховского фронта я имел две полностью готовых дивизии, всю артиллерию, авиацию и три танковых бригады, если считать по старым штатам.

С генерал-лейтенантом Сухомлиным у нас создался отличный «тандем»: подготовку операций он взял на себя и с удовольствием ждал «экзаменов» в моих батальонах. Человек он был вежливый, всегда обращался только на «вы», как только собирал полностью все сведения по очередной операции, то звонил и просил разрешения подъехать, четко согласовывая взаимодействие. Обкатать мы успели с ним девять батальонов, существенно улучшив позиции 54-й армии по обеим сторонам Погостского выступа. В частности, четыре раза предпринимались рейды по тылам противника в район строительства им новой линии обороны на реке Кусинка, где был ликвидирован склад мин, около 10 тысяч штук, подготовленных немцами для установки в минные поля. Освобождены села Смердыня и Басино, где создан плацдарм на правом берегу Тигоды, перерезана дорога Шапки – Любань между Белово и Костово. Заслужили у немцев «почетное наименование»: «зеленые призраки». Общую задачу, которую поставил Василевский: связать своей активностью 96-ю пехотную дивизию немцев, чтобы не допустить ее переброски в район наступления, эти краткосрочные операции выполнили. Но в конце июля 1942 года немцы начали наступление на Кавказ и взяли Ростов-на-Дону. Все внимание Ставки переключилось туда, резервы требовались там. На мой очередной звонок Василевскому последовало его жесткое требование: «Решайте основную задачу, Сергей Петрович! Ваша задача: деблокировать Ленинград, а мне постоянно докладывают, что 8-я армия не готова к наступлению, а 2-я Ударная – не укомплектована».

– Александр Михайлович, так разрешите начать в полосе наступления?

– Что начать?

– Взять Вороново, все готово, сами возьмем, и ОПы «роща Круглая» и «Гонтовая Липка», совместно с 128-й дивизией 8-й армии.

– А зачем требуется раскрывать наши планы на этом направлении? Там будет действовать 7-я гвардейская танковая бригада. Это же на Путиловском тракте.

– Так ведь и немцы это хорошо понимают, Александр Михайлович. Моей разведкой установлено, что у противника там сосредоточен 28-й противотанковый батальон 28-й егерской дивизии, переброшенный из Крыма. У него на вооружении стоят s.PzB.41, легкие 28-мм пушки с коническим стволом, способные пробивать даже маску КВ-1. Орудие прекрасно маскируется, на виду они их не держат. Уничтожить их артогнем при артподготовке – тяжеленько. Так что танковой бригаде там делать особо нечего, пожгут. Прибыли недавно, с неделю назад, с 19 июля окапываются, готовят позиции для своих «уродцев». Самое время их там взять. Вороново можно взять и позже, а Круглую и Липки надо брать сейчас и ночью. Тем более что это самый край выступа. Оттуда возможен контрудар во фланг нашего наступления. Тем более что со Стариковым мы еще вместе не действовали.

– Из Крыма, говорите? Пленные есть? По нашим сведениям, 11-я армия наступает на Кавказ.

– 128-я дивизия пыталась взять «языка», но даже трупы не смогли вынести. Могу послать своих разведчиков.

– Посылайте, – ответил Василевский и повесил трубку.

Позвонил в штаб 8-й армии, Филипп Никанорович решил сделать обиженное лицо, дескать, и сами с усами, но я уже привык к его «фокусам». Ревниво он относится к действиям в его зоне ответственности, но позиции у нас идут вперемешку, мой штаб даже ближе к этому участку, чем его. Поэтому полковник Сергеев, командир 128-й, возражать не стал, его ребята из 119-й разведроты понесли потери 20-го числа, убитых не было, но легкораненых много. Наши ребята у него давно пасутся, но «нитку еще не рвали», отрабатывали наблюдение. Места здесь неудобные: торфоразработки, включая три рабочих поселка: 4-й, 8-й и 7-й, у немцев – сплошная линия траншей от самой Ладоги. Шесть линий узкоколеек, плюс две рокадные. И все это опирается на поселок Синявино, с господствующей высотой 50,2. Вроде обо всем договорились, я выдвинул туда 72-й разведбатальон Осназ. Но побезобразничать нам в эту ночь не дали: на левом фланге у соседей разгорелся настоящий бой. Генерал-майор Стариков с позиций, занимаемых 19-й гвардейской дивизией, ввел армейскую разведроту на этот участок и провел разведку боем силами 61-го гвардейского полка. Полк понес тяжелые потери, нарвавшись на новое минное поле, пришлось им отойти. Но разведчики привели «языка», который подтвердил, что между Гонтовой Липкой и рощей Круглой базируются егеря, недавно прибывшие на участок. Других сведений пленный не имел. Но Стариков немедленно сообщил об этом в Москву.

Около 3 часов утра меня позвал к телефону Василевский.

– Что у вас происходит? Задание получили вы, товарищ комиссар госбезопасности, а проводит его 8-я армия, да еще и несет серьезные потери. В чем дело?

Я доложил, что из-за сильного боя на левом фланге я операцию отменил.

– Ничего, кроме рассказа о том, что якобы на противоположном фланге действуют какие-то егеря, пленный не сообщил.

– Я никого не просил подключаться к операции. Атаку я отменил, но три группы ушли в поиск. Будем ждать результатов, товарищ генерал армии.

– О результатах сообщить немедленно по получению.

– Есть!

Жаль, что светает здесь уже 04.25. У ребят осталось всего ничего темного времени. Две группы вернулись с пустыми руками, смогли только установить несколько удлиненных зарядов для проделывания проходов и нашли работу для саперов: еще одно минное поле, и не прошумели при этом. Отход третьей пришлось прикрывать артиллерией и дымовыми снарядами. Зато был толк! Четыре «Крымских щита», затвор и образцы снарядов к s.PzB.41 и «крымчак»! Наводчик этой пушки.

Василевский ждал звонка, после этого дал команду готовить операцию. Но мы же уже прошумели! Поэтому «тихонько» не получится! Снимать поля и заграждения придется артиллерией. Благо что она была уже на месте, а батальон я сюда передислоцировал, когда заваруха на левом фланге началась, чтобы моих орлов, если что, вытащить из задницы. Одно хорошо, немцам прямо в глаза светит Ярило. Оно только-только показалось из-за кромки леса. Начали артподготовку. У Куликовской канавки и за западным склоном высоты 25.3 располагались 64 единицы установок М14, которые по двум траекториям обработали вместе с артиллерией участок фронта перед опорным пунктом и сам опорник. Трижды мы переносили огонь, вытаскивая немцев из укрытий. А батальон уже вышел из траншеи и продвигался вперед. Еще один перенос огня, теперь бьем по обеим рокадным дорогам. А в ход пошли как «пиаты», так и ручные гранаты на левом фланге, где сработали удлиненные заряды, и образовались проходы в проволочных заграждениях. Ребят немного тормознул фланкирующий дот, но он тут же был уничтожен огнем гранатометов. Ворвались в окопы, тут новая напасть: с высоты 25.8 начинает работать гаубичная батарея немцев. Двумя залпами РС накрываем и ее. Немцы, поняв, что опорный пункт захвачен, из Келколово открывают ураганный огонь по нему. Но бьют они уже по пустому месту. Батальон в окопах не остался, свою задачу они выполнили и откатились назад, прихватив 12 орудий из шестнадцати, находившихся на позициях. Немцы работали более двух часов, размалывая там все в дым. Артиллеристы двух армий им отвечали, не забывая обрабатывать 7-й поселок и рощу Круглую. Саперы 128-й дивизии в это время снимали противотанковое минное поле на участке Путиловского тракта, с окончанием немецкой артподготовки, в прорыв была введена 7-я гвардейская танковая бригада 8-й армии, поддержанные двумя стрелковыми полками 128-й дивизии. Частная операция послужила толчком к тому, что 3-я синявинская операция началась на 29 дней раньше запланированного времени.

Подвергнутую массированному обстрелу рощу Круглую взял 741-й полк 128-й дивизии и 1-й батальон 1098-го полка 327-й, это был мой батальон. Была решена главная задача: танки вошли в прорыв и быстро продвинулись к 7-му поселку, так как основной противотанковый рубеж был ликвидирован. В этот момент мне приказали взять Вороново. Так как тренировались бойцы именно на «Вороново-2» и знали этот укрепрайон, как свои пять пальцев, то ударом с левого фланга там форсировать реку не надо, просочились по просеке в тыл противнику и, дождавшись окончания артподготовки, атаковали его с тыла. А за Вороново – три высотки, в 56,3, 56,0 и 48,6 метра, куда немедленно переместились артиллерийские корректировщики. Сплошная «зеленка», в которой мои «зеленые призраки» чувствовали себя, как рыба в омуте. Они – есть, но их никто не видит. И мы сделали то, что должны были сделать: закатили на насыпь между Сологубовкой и Турышкино нашу сборно-разборную тележку и разнесли в дым пути от Мги на Малуксу, лишив возможности гитлеровцев перебросить сюда части трех дивизий от Погостья. А их там много скопилось! Мы же хулиганили именно там! Пусть в мешочке посидят и выбираются оттуда через Чудово. Но этим занимались разведчики. А полки зашли в тыл немецким ОПам, которые держали железную дорогу Мга – Мишкино. Звонок из Москвы чуть не испортил все дело: мне приказали вводить на участок третью гвардейскую дивизию резерва Ставки. Дивизия была «не моя», как она укомплектована – я не знал. Связи с ними, естественно, нет. И на хрена они мне нужны именно на этом участке? У меня была 259-я дивизия, еще не полностью укомплектованная и обученная, но «своя». По меньшей мере там связь налажена. Но приказ – есть приказ.

Прибывшему в штаб армии генерал-майору Мартынюку приказал расположить штаб дивизии непосредственно возле штаба армии. Пока его гвардейцы выдвигались на исходные, он слушал все, что происходило в нас в штабе. После этого я у него спросил:

– Готовы так действовать?

– Нет, товарищ командующий. Я не понимаю тех разговоров, которые вы ведете с остальными командирами.

– То-то и оно. Что делать будем?

Молчание. Выручили немцы, которые пошли атаковать части 327-й от Мишкино.

– Так, вводите в прорыв два полка и два моих танковых батальона. Связь держать через танкистов. Атакуете левобережную часть Поречья, там – дом отдыха, и оттуда наносите фланговый удар на Мишкино. Расстояние здесь небольшое, так что танковых станций хватит. Тот, кто непосредственно будет руководить операцией, тот должен держать возле себя один из танков. Все понятно?

– Да, товарищ комиссар, – и он потянулся к одной из своих радиостанций.

– Отставить! В полки, и поставить устно задачу! Открытый эфир запрещаю!

– Есть!

Генерал повернулся и выскочил из штаба. А я, на всякий случай, начал подтягивать ближе части 259-й и ввел один из полков, с танками, между пятым и девятым полками 3-й гвардейской. Все толку будет больше.

8-я армия, к вечеру, взяла 1-й эстонский поселок, а мои подорвали мост у Михайловского. Освободив Славянку, у меня появилась возможность усилить 327-ю танками и перебросить им боеприпасы. Ночью разведка добралась до реки Мга и установила наблюдение за станцией. В 1100-й полк доставили шесть «тележек», с помощью которых атаковали станцию Мга, на которой скопилось приличное количество только подошедших эшелонов. Все шесть ракетных тележек грохнули, и начался маленький ад. В большинстве эшелонов были боеприпасы и топливо. Пехота – тоже была, в немалом количестве. Используя три батальона 1100-го и 1102-го полков, приступили к зачистке восточных окраин города, точнее того, что от него осталось. Затем их сменила 3-я гвардейская, которую лучше было использовать в обороне. На этом я свои хилые наступательные возможности исчерпал, но продолжал вести «активную оборону». Навестил Сологубовку и Лезье, доставив кучу неприятностей люфтваффе. Сорвали эвакуацию тяжелых артиллерийских батарей в Келколово, организовали небольшую диверсию на станции Рабочий поселок № 6, взорвав восемь вагонов с немецкими же снарядами на развилке железнодорожного пути, в месте пересечения его с Путиловским трактом. 8-я армия продолжала штурмовать Синявинские высоты, правда, немцы мало чем могли помочь Синявину, так как те снаряды, которые предназначались для Восьмой, мы сами доставили, но не в Келколово, а в 6-й поселок. Оба моста, на ветке Ульяновка – Мга, лежали в реке. Я своим партизанским нутром чуял, что основные неприятности последуют оттуда, поэтому не стал дожидаться утра. Сначала уронил мост через Войтоловку, а затем и через Мгу. По докладам со станции Мга, среди обломков, усеявших станцию, находились четыре платформы с танками T-VI.

Утром к нам подошли из Мишкино 11-я и 265-я дивизии, а моим приказали двигаться дальше, к Ивановскому и Пелле. В Москве, видимо, плохо представляли себе, во что превратили немцы этот пятачок. И сколько там орудий и пулеметов смотрит из-под насыпи на Путиловский тракт. Поэтому я исполнил этот приказ немного на свой лад: я вышел к Неве в Лобаново, предварительно окончательно взяв Келколово и немецкие орудия там. Я не виноват. Они сами начали стрелять с самого утра по нам. В Москве одумались, и, после доклада, что разведка вышла к Неве, приказали оказать помощь 8-й армии в Синявино. До взорванного разъезда батальоны доехали поездом. Там приняли бой с инженерными частями, пытавшимися освободить хотя бы шоссейную дорогу. Уничтожили два танка противника и самоходку. Затем состоялся штурм поселка № 6 и совхоза Торфяник. Так, в пешем строю, и подошли к лесу, за которым начиналась деревня Синявино и Синявинский УР. Первой взяли высоту 50.1, расстреляв с окраины деревни три дзота и два тяжелых дота. Они дверями в эту сторону стояли. Соседняя высота 42.0 в эту сторону смотрела всего двумя амбразурами. Но нагорожено заграждений было уйма! И пехоты в ней много. Поэтому аккуратно, не спеша, батальоны занимались этим делом часа три-четыре, прежде чем огонь начал стихать с обеих этих позиций. А тут и появились танки, причем как наши, так и немецкие. Немцы появились от шоссе и пошли атаковать совхоз, сегодняшнее Молодцово. А наши появились из леса, когда замолчал последний артиллерийский капонир высоты 42.0. Немцам еще приходилось и на моих бойцов отвлекаться, так что бой выиграла 7-я гвардейская. Вот теперь можно и на Ивановское двинуть. И на Шлиссельбург. Да и с Гитлером поговорить не мешает, так что, распределив обязанности, мои пошли брать поселок № 1, будущий Кировск, и 8-ю ГРЭС. Но, вместо диалога с Гитлером, меня ждал диалог со Сталиным, который лично поздравил со взятием Мги и прорывом блокады, и приказал заняться исключительно эвакуацией захваченных танков.

– Товарищ Соколов, ваша армия стоит в третьем эшелоне, в третьем, вы меня поняли? Займитесь, пожалуйста, танками. Основной вопрос ваши дивизии решили. Как только вывезете танки, выводите свои войска в Тихвин. Дальнейшее формирование будет происходить в городе Грозный.

Полученное приказание, как само собой разумеющееся, подразумевало личное участие в эвакуации. Поэтому предстояло небольшое путешествие из Путилово во Мгу, причем не одному, а с соответствующей командой, которая сможет выполнить приказ Верховного. Вывезти все это имущество по железной дороге было невозможно: восточную горловину станции и три моста на участке чинить будут месяца полтора-два. Так что беру тех самых саперов, весь 109-й инжбат, семь эвакуационных отделений, роту танков и мотострелковый батальон от танкистов – и двинулись на Мгу. Это не сорок четвертый или сорок пятый год, а сорок второй. Немцы еще борзые, даже получив по зубам, они не сдавались, а пытались выйти к «своим». Плюс наверняка 18-я армия сейчас ищет уязвимое место, чтобы вернуть позиции 223-й пехотной. Аэродром в Лезье они использовать не могут, но он у них не единственный на участке. Как только они узнают, что танки не сильно пострадали и мы их вывозим, так постараются добить. Поэтому пришлось задействовать еще и зенитный дивизион, прихватив пару батарей. В общем, целая операция. И это при условии, что большая часть «армии» находилась внутри прорыва и нуждалась в руководстве. Обстановка могла измениться в любую минуту. Большую часть саперов я оставил у противотанкового рва в Апраксине. Он до наших времен сохранился, только «заболотился». Его водой заполняли из Осинового ручья, а глубина у него была почти 6 метров на некоторых участках. Заодно попросил майора Назарова глянуть на мост в Поречье, на всякий случай, вдруг разбит меньше.

Танки находились не на самой станции, там бы они сгорели, а на складе баланса в 450 метрах от основных путей. Перевозились они «босиком»: гусеницы были сняты, с ними танки в габариты не вписывались. Аппарели, по которой сгружают танки, рядом не оказалось, саперы приступили городить что-то из подручных средств. А я, несмотря на ворчание командира роты охраны штаба, пошел бродить по станции. Вокруг было разбросано взрывами куча боеприпасов, где-то что-то горело и потрескивало выстрелами, взрывались патроны. Ну не может быть, чтобы немцы не прислали все для выгрузки, одновременно с присылкой этого эшелона. И точно! Я их увидел, но не на станции, а на Водопроводной улице стояла колонна тягачей «Татра» с полуприцепами для перевозки «Тигров». Первая «татра» была разбита взрывами, обгорела, но внутри нее нашли «ключи» от танков. Люки закрывались, типа, «на противоугонную секретку». Там саперы и танкисты уже срезать их собирались. Переключил их деятельность на расчистку дороги от Водопроводной до места выгрузки. Тягачами-эвакуаторами проложили новую дорогу через развалины и пожарище. На полуприцепах находилась сама аппарель и стояла лебедка для стягивания танков. Причем требовалось предварительно уложить гусеницы на «свободную» платформу и закрепить их. Затем лебедкой дернуть танк и закатить его задом на обе ленты. «Обувался» танк на специальной платформе, которую мы так и не нашли, использовали случайную, помучиться пришлось изрядно. Впоследствии видел такие, там для удобства и быстроты накатки танка все сделано четко, откидные стопора имелись и стационарная лебедка с ручным и электрическим приводами. Без них мы провозились почти три часа, пока обули первую машину. Колонной не пошли. Саперы зашили танк досками, и, в сопровождении трех танков, эвакуатора и двух взводов пехоты, «татра» потащила его в наш тыл. Позже она вернулась, так как одного тягача у нас не хватало. В тот день еще и вымокнуть пришлось здорово, почти постоянно шел дождь. Ближе к вечеру последняя платформа благополучно съехала в кювет у Глубокого ручья, так как поплыло предмостье. Танк задом съехал с нее в ручей. Вытащить его – вытащили, цугом впрягли три эвакуатора, а затащить на полуприцеп не смогли. Пришлось буксировать его дальше, в результате вывели его из строя. К тому же в машинном отделении залило проводку, в общем, хана пришла «Тигру». Намучились с ним крепко! Кстати, из-за нарисованных на башнях мамонтов, которые на мамонтов были не слишком похожи, танки все называли «слонами» и «элефантами», и никаких ассоциаций с «кошками» ни у кого не возникало. Я, честно говоря, совершенно не ожидал увидеть «тигры» так рано. Насколько я помню, они здесь должны были появиться в августе, но видимо, что-то изменилось в ходе этой войны. Скорее всего, наша активность подвела немцев к решению, что мы можем начать наступление раньше, и блокада будет прорвана еще до того, как немцы успеют полностью подготовиться к своей операции по штурму города на Неве.

Мокрый и уставший ввалился в штаб поздно вечером, а там «портянка» из Генштаба: приказано забирать только людей, прошедших переподготовку, и годных, по состоянию здоровья, для службы в частях особого назначения. Это – нормально, доходяг было довольно много, а толку от них было мало. Артиллерию и танки все оставить на месте. Разрешили забрать только стрелковое вооружение, присланное ранее для комплектации еще четырех дивизий. Вот фиг им, а не мои М14, заберу все, включая те, которые изготовил «Арсенал», и погрузил на три «самотопа». Распорядился перегнать на Комендантский аэродром все имевшиеся в наличии самолеты и вывезти максимальное количество установок и снарядов к ним. Написал об этом директору «Арсенала» и попросил ускорить отправку судов в Кобону. В конце «портянки» стоял значок, обозначавший, что предстоит получить личные указания непосредственно в Москве. Поэтому, переодевшись в сухое и поужинав, выехал в Выстав, и в четыре утра предстал перед светлыми очами генерала армии Василевского.

– Оперативно! Вот так и требовалось действовать с самого начала. Но вызывал вас не я, сейчас уточню, подождите в приемной.

Через десять минут мы тронулись в Кремль. Там мне досталось за «партизанщину», и мне показали стопку присланных на меня «закладных записок», автором которых был небезызвестный генерал армии. Но так как рядом со мной стоял «соавтор», то я предъявил подписанные им приказы на все проведенные операции.

– Товарищ Сталин, войскам требовались тренировки на слаженность и взаимодействие с другими соединениями фронта. Так как нас ограничили в определении района операций, то взаимодействовали только с 54-й армией. Наладить связь с 8-й, частично, не удалось. Со штабом армии связь была налажена, а со всеми действующими дивизиями ее установить не удалось. Тем более что мы исполняли роль резерва и третьего эшелона, и должны были вводиться в бой после захвата рубежей Синявино – Келколово – Мга. Поставленную генералом Василевским задачу: не допустить переброски в район прорыва 96-й, 207-й и 212-й дивизий немцев, армия выполнила. Причем две последние дивизии были фактически разгромлены в котле под Виняголово, что существенно ослабило сопротивление противника на рубежах прорыва. Особенно в Вороново. В последующих боях не принимала участия 5-я горнострелковая дивизия немцев. Скорее всего, она была передислоцирована на юг, чтобы прикрыть направление на Чудово.

– Товарищ Василевский! Почему вы действовали через голову командующего фронтом? Там жалобы и на вас есть.

– Чтобы не отвлекать его от задачи по деблокаде 2-й Ударной. Тем не менее ему это не помогло. Комиссар Соколов действовал в основном силами одного батальона, плюс армейская или дивизионная разведрота. Все операции носили местный характер. В результате 54-я армия существенно улучшила свои позиции, плюс через ее порядки выведено более 12 с половиной тысяч человек личного состава 2-й Ударной армии. Почти полнокровная дивизия. Установлено, что 18-я армия готовится оставить Киришский выступ и подготавливает тыловой укрепрайон по реке Кусинка, строительство которого мы существенно приостановили. Активность 54-й, с помощью батальонов Соколова…

– Мерецков на мое имя прислал докладную, что не может нести ответственность за операцию 8-й армии, начатую без его приказа.

– Приказ 8-й армии перейти в наступление, действительно, передал я, товарищ Сталин, так как комиссар Соколов и полковник Сергеев подготовили участок ввода 7-й гвардейской танковой бригады полковника Шнейдера, очистив его от противотанковых средств. Другого места для ввода танков на этом участке фронта не было, правда, Соколов, в середине дня, сумел обойти Апраксинский противотанковый ров и успешно использовал танки в районе Мги.

– Как вам удалось это сделать? – обратился ко мне Сталин.

– В районе Лагерского ручья ров заканчивается. Вороново мы взяли, обойдя его с тыла и используя ров как естественную преграду, для расположения на его бровках артиллерии и гранатометчиков с дальнобойными РПГ-16. Оказавшись в огневом мешке, немцы оставили Вороново и отошли в Поречье, где вновь попали в мешок и были уничтожены. Это создало предпосылку для флангового удара по Мишкино, взять которое с ходу 8-я армия не смогла. Прорыв состоялся, и 4-й гвардейский корпус двинулся вперед, но его повернули на Эстонский поселок и к Синявино, оставив возможность двум моим дивизиям действовать на направлении Мги. Мы были уже на подступах к ней. Предпосылки к взятию Мги появились в 11.30, но я предпочел дождаться начала выгрузки войск противника на станции. Когда противник появился там в большом количестве, мы туда направили шесть наших тележек с двенадцатью тоннами взрывчатки и накрыли станцию эРэСами.

– Откуда у вас столько эРэСов? – Верховный показал мне мой же расход боеприпасов. Это – обязательная «бумажка», пересылаемая нами в ГАУ, чтобы оно пополнило наши запасы.

– В течение июня – начала июля на полигоне Ржевка нами и ГАУ РККА была испытана установка М14, которая была рекомендована к массовому производству, так как удовлетворяет требованиям по мобильности, скрытности применения, точности и эффективности огня. Заводом «Арсенал» эти установки освоены в производстве, так как созданы на основе лафетов наиболее распространенной противотанковой пушки 53-К-37, «сорокапятки», которую они выпускают. Имеют 12 или 16 стволов, собранных в пакет, и площадь рассеивания меньше, чем у установок БМ13 и БМ31. У меня есть вопрос, товарищ Сталин. Я приказал все эти установки не сдавать, а грузить и вывозить на новое место формирования, так как мы еще не закончили войсковые испытания первой серии, а их производство освоено пока только в Ленинграде.

– Почему не закончили?

– Не вся партия снарядов, оговоренная условиями, расстреляна, и районы стрельб не осмотрены инспекторами ГАУ, там еще идут бои и ведется разминирование местности. Но отказов выявлено не было, и именно эти установки сыграли решающую роль при штурме Гонтовой Липки, Мги и рощи Круглой.

– «Свое добро карман не тянет», так, что ли, товарищ Соколов? Поезда пойдут на юг литерными, выделить платформы не имеем возможности.

– Разместим, товарищ Сталин. Жалко бросать, они в степях ой как пригодятся.

– Судя по всему, использовать их придется в горах.

– Они легкие и разбираются, возможна переброска их с помощью вьюков. Настолько изменилась обстановка?

– Значительно, а мы тут вынуждены ваши заскоки разбирать. Впрочем, победителей не судят. До Невы первыми дошли части ваших дивизий. Танки вывезли?

– Да, товарищ Сталин, танки в Назии, встали под погрузку. Один танк лишился хода. Его насыпь не выдержала. Он почти 60 тонн весит. Съехал в речку, затопили моторное отделение.

– А что так? Не проверили мосты?

– Дождь, товарищ Сталин, просто ливень, размыло предмостье, как только сошли с моста, так и пошли крениться. Предмостье съехало в ручей, танк за ним.

– Так это же хорошо, товарищ комиссар! Значит, по нашим дорогам они не ходоки. И как вам танк, товарищ Соколов?

– Большой, красивый. Орудие отличное. Вот только опоздали они с ним на один год, один месяц, одиннадцать дней и девятнадцать с половиной часов.

– Это вы хорошо сказали. Готовы их встретить?

– Скорее всего, товарищ Сталин. Вот только кумулятивных снарядов в войсках пока не слишком много.

– Мы в курсе. Исправляем этот перекос. Хорошо, товарищ Соколов. Присаживайтесь.

Тяжелый случай! В этом кабинете я еще ни разу не сидел. Все только стоя, в полной готовности вытянуться в струнку и сказать: «Есть, товарищ Сталин!» Василевский заботливо расстелил карту, которую принес с собой.

– Пять дней назад, утром 28 июля, немецкие войска перешли в наступление на Миусском направлении. В открытой печати об этом не сообщалось. Второго августа, после тяжелых боев, нами оставлен город Ростов-на-Дону, – сказал Сталин.

«Месяц отыграли. И это – здорово!» – подумал я, но меня подвел «внутренний голос».

– А бои-то были? – вырвалось у меня. Тихонько, я этот вопрос, в общем-то, самому себе задал. Но Сталин это услышал.

– Вы правы, комиссар Соколов, боев в городе не было. И даже мосты остались не взорванными. Армия – бежит. А мы вынуждены ваши заскоки на Ленинградском фронте разбирать! – повысил голос Верховный Главнокомандующий.

– А смысл их разбирать? Я – в Москве, с направления и армии меня сняли. На юг нас перебросить невозможно.

– Вот здесь вы ошибаетесь, товарищ Соколов. Ставка учитывала опасность прорыва на южном направлении. И мы использовали в том числе и ваши наработки. Все ваши заявки на комплектование удваивались и направлялись в два адреса: одни под Ленинград, вторые – в Грозный. Тем более что направить большое количество войск в район Ладоги не позволяла железнодорожная сеть. Да и войск там хватало, как выяснилось, так даже с избытком. На участке прорыва обнаружены части и военнослужащие одной немецкой пехотной дивизии.

– Двух, товарищ Сталин. Две – точно.

– Хорошо, двух! Против трех армий РККА.

– Двух, товарищ Сталин. Мою армию – армией назвать можно было только условно. Удалось скомплектовать только артиллерию, в более-менее целостном виде. Полторы дивизии пехоты и три танковых бригады.

– В конечном итоге это сыграло решающую роль, товарищ Соколов. Успех сопутствовал именно вам. Мы вас собирались отозвать в день, когда вы начали наступление на Синявинском направлении. Александр Михайлович попросил двое суток для вас, и оказался полностью прав. Третьи сутки вам дали, чтобы эвакуировать новые танки. Вашу армию мы комплектовали без вас. Правда, выяснилось, что у вас сильно отличается подготовка как отдельного красноармейца, так и командиров всех уровней. Создать что-то подобное у нас не получилось. Этим занимаются, но требуется время. «Потешный городок», как вы это назвали у себя, под Грозным создан, и не один, но обкатку в них войска не прошли. Не было инструкторов. Ваша задача на ближайшие дни: перебросить под Грозный своих инструкторов и начать подготовку 5-й Ударной армии. Не позднее 20–25 августа все пять корпусов армии должны быть приведены в боевую готовность. И последнее, товарищ Соколов. Игнорировать генерала Мерецкова у вас получилось, скорее всего, и генерал Тюленев, в силу своей удаленности от театра боевых действий, тоже оказать своего воздействия на вас не сможет. Но командующий направлением маршал Буденный имеет широчайшие полномочия, большой опыт проведения крупномасштабных операций, и терпеть не может «зазнаек» и «выскочек». Не стоит дразнить его, рука у него тяжелая. Вы меня поняли?

– Абсолютно, товарищ Сталин. Вопрос: одного танка ГАУ и ГАБТУ хватит? Того, который без хода? Тягачи и полуприцепы я и так не отдам.

– Зачем они вам?

– Да так, пошалить. На карте отметки шести танковых дивизий, задействованных на Южном фронте.

– Да, они задействовали две танковые армии: 1-ю и 4-ю.

– Ну, вот для этого. Таких танков у гитлеровцев пока нет. Пусть отражают удары соотечественников.

– Хорошо, – ответил Сталин и сделал какую-то отметку у себя в блокноте. – Планировали передать вам 812 истребителей «аэрокобра», но 512 из них остались в Исландии. Получите только триста. С авиацией – большие проблемы. Фактически ее у нас нет. Обратите особое внимание. Вопросы есть, товарищ Соколов?

– Один, товарищ Сталин. Супругу мою вывезли из-под Гродно, ей в сентябре рожать, живет в казарме в разведшколе в Кратово. Могу я ее поселить в гостинице «Москва»? Там ей будет максимально удобно. За свой счет.

– Александр Михайлович! Возьмите на заметку. Что еще?

– Разрешите идти, товарищ Верховный?

– Удачи, комиссар Соколов. Она вам понадобится.

Вышли из кабинета вместе с Александром Михайловичем. Он – доволен, косвенно – его похвалили, в том числе за то, что точно прочувствовал ситуацию на Волховском. Я его тоже не подвел, во-первых, все приказы принес с собой, ни одной операции, без согласования с ним, не провел, поэтому он обошелся всего одной фразой: Мерецкова решили от дел не отрывать. Да и «батальонные учения» – не тот уровень, чтобы задействовать фронтовое командование. Просто действовать на «своем» участке было невозможно, не было у меня «своих». Я как бы в тылу находился. А какой это тыл, если штаб армии от фронта в шести километрах. И артобстрелы бывали, и бомбили нас немцы регулярно. Но выделенной полосы обороны у меня не было. Вот и приходилось «согласовывать свои действия с другими». Ничего, на пользу пошло.

Мы вернулись в Генеральный Штаб, и мне была предоставлена возможность отправить все радиограммы, которые я посчитал необходимым направить как в свой штаб, так и непосредственно в войска. Изменил задание 844-му полку, приказав двумя машинами вывезти инструкторов школ в Грозный. В Кратово я попасть не успел, приданная Волховским фронтом «шестерка» истребителей уже улетела обратно, мне выделил сопровождение Генштаб. «Своих» истребителей не было, 14-я воздушная армия в состав второй Ударной ничего не передала, так как Журавлев очень обиделся, что ему не достался 844-й транспортный. А распределялись «работяги» только по личному распоряжению Верховного. Я вылетел с Центрального в Моздок. Перед отъездом на аэродром генерал Василевский еще раз напомнил:

– Через голову командующего направлением не прыгать, Семен Михайлович может разрешить все то же самое, что могу разрешить или запретить я. Найдите общий язык с ним, у вас должно получиться это.

– Есть! Сначала лечу к нему, потом в армию, затем в Тбилиси.

– Добро! Действуйте!

Аэродром находился за станицей Терской, на другой стороне Терека. Сесть на левом берегу, где находились самые большие аэродромы и скопление воинских частей, нам почему-то не разрешили. У единственной переправы – громадная очередь из машин, танков, людей. Но даже с воздуха видны позиции орудий ПВО. Над городом барражирует четверка истребителей. С тоской глянул на очередь у моста, времени предстояло потерять море. Местных пропусков у меня нет, московских – тоже. Влип! Но не успел самолет остановить вращение винтов, как у крыла появился бронетранспортер, два «доджа» и «виллис», точнее, «форд» той же модели. Они отличались только тем, что решетка радиатора у «форда» была сварена из прутков и закрывала собой фары, за что у нас ее не слишком любили, тяжело было поставить щелевые накладки, приходилось закрашивать фары краской, оставляя узкую щель. Чуть позже вторая пара фар появилась у них на крыльях, там светомаскировка устанавливалась свободно. Аэродром оказался «штабным». Официально штаб находился в Моздоке, но командующий проживал в станице, там же находился оперативный отдел штаба. А вот тыловые службы занимали то самое здание, на котором до определенного времени висела памятная доска. Потом ее сняли. Того моста, которым сейчас пользуются жители Моздока: рядом с железнодорожным, не было. Была станица Предмостная, левее, если со стороны Терской смотреть. Там, через западную оконечность острова был проложен мост на 50 тонн. К нему от рынка подходила улица братьев Дубининых. Для тех, кто не знает, кто это такие, и путает их с пионером-героем, это изобретатели перегонного куба, с помощью которого довольно долго разделяли светлую и темную части нефти и получали керосин. В городе Моздоке им был установлен памятник, и от него отходила улица их имени. Теперь она носит гордое название «Тупик братьев Дубининых». Прямая перегонка нефти и вправду оказалась тупиком, но даже в годы войны у нас таким образом перерабатывали нефть, получая бензин, соляр, керосин и мазут, кровь моторизованной армии. Гитлер и рванул сюда за этой «кровью». И совершил ту же ошибку, что и в той войне, которую мы знаем. В первую очередь, его интересовала нефть! Даже издал карту, где были обозначены все месторождения Предкавказья. Чтобы быстрее усилить группу армий А, после взятия Ростова они повернули направо, к таманской нефти. Так вывозить ее в Румынию было бы проще. В Плоешти кубом Дубининых уже не пользовались, а использовали разработанный в СССР, но запатентованный в США, метод каталитического крекинга. Можно сколько угодно восхищаться умом и предпринимательской жилкой бывшего генерал-лейтенанта царской армии Ипатьева, но он руководил группой инженеров, занимавшихся этой проблемой в Москве в 20-30-х годах. А когда он выехал для лечения страшного и неизлечимого заболевания из СССР в Германию, то неожиданно для всех немедленно излечился от рака, переместился в США, и, не ведя никаких исследований, быстренько запатентовал каталитический метод и стал миллиардером. Иначе как воровством это и не назвать. Недаром его обратно в СССР не пустили, хоть и просился в конце жизни.

Маршал принял меня в палисаднике у хаты, где он, в галифе и майке, в тапочках на босу ногу, изволил чаевничать, поглощая румяные блины с вареньем и топленым маслом.

– Садись, комиссар, поснедаем. Пошто задержался? Третьего дня ждали. – За простецким выражением лица он пытался скрыть свое недовольство задержкой. Я не стал говорить ему о том, что происходило под Ленинградом.

– Тащ маршал, я получил приказание прибыть в Москву 2 августа, в ночь на третье. Назначение получил утром, сегодня, 4 августа. Днем третьего, по приказу Ставки, вывозил новые немецкие танки из Мги. Мое перемещение сюда Ставка увязала с вывозом этих трофеев.

– Что-то стоящее?

– Трудно сказать, увидим. Три из четырех машин идут в наш адрес литерным.

– Это ты хорошо сказал: в наш адрес! Мне не совсем понятно, почему мне запрещают использовать пятую ударную до твоего приезда?

– Этого я тоже сказать не могу. В конце мая мне было поручено восстановить 2-ю Ударную по новым штатам. Штаты разрабатывал я. Об одновременном комплектовании 2-й и 5-й Ударных я узнал сегодня.

Разговор приобретал нехороший оттенок, я только прибыл, а меня уже начали косвенно обвинять в том, что я виноват в произошедшем на Южном фронте. Выручил Юрий Борисович Левитан, начавший передавать сводку Информбюро и Приказ Верховного Главнокомандующего, в котором 2-я Ударная и ее командующий комиссар госбезопасности третьего ранга Соколов фигурировали четыре раза. Буденный кого-то поманил пальцем и что-то сказал на ухо. Принесли два полных стакана и несколько бутербродов с салом.

– Хорошие новости, комиссар. Не так часто слышим такое по радио. Чтоб и здесь действовал так же. Пей!

– Я вообще-то не пью.

– Верю. Твое здоровье! Не каждый день мы в приказы попадаем!

Сам он, манерно отставив мизинец, опустошил стакан, занюхал его салом, вытер усы и захрустел соленым огурчиком, хитро посматривая на меня. Я – не удав, и глотать стаканы не могу и не хочу. Отпил немного, закусил разрезанным на несколько частей бутербродом, а стакан поставил обратно на тарелочку.

– Мне еще в войска, товарищ маршал, и в Тбилиси.

– В Тбилиси можешь не ехать, дашь РДО, что прибыл, за моей подписью, вот эти буковки поставишь в конце. Днями будет образован новый фронт: Северо-Кавказский, твоя армия войдет в него. Командующий – я, так что представляться никому больше не нужно. – Семен Михайлович черканул что-то в блокноте, вырвал листок и протянул его мне. – Важнее, чтобы ты выдержал график ввода войск. Пойдем!

Маршал встал, к нему подбежал кто-то из адъютантов и подал гимнастерку, помог надеть ее и сапоги, и протянул портупею, которой Буденный быстро опоясался. Двинулся куда-то по тропинке в сторону Терека на восток. Там, в обрывистом берегу, находился оперативный отдел штаба направления. Ни бомбами, ни снарядами его было не достать, что мне очень понравилось. Несмотря на то обстоятельство, что фронт находился достаточно далеко от этого места, штаб был изготовлен по-фронтовому. Антенны штабной радиостанции даже видны не были. Радиостанций в штабе было много, причем новеньких, некоторых из них я никогда ранее не видел. Капитально устроился Семен Михайлович. И домишко выбрал неприметный.

Там меня познакомили с обстановкой, я передал подписанные Сталиным предписания для пяти ближайших арсеналов ГАУ приступить к сборке модифицированных М13С для нужд 5-й Ударной армии. Здесь их немного, всего пять, причем три из них готовятся к эвакуации, поэтому заказ требуется разместить срочно и буквально выдирать его. Знаю точно, что два из арсеналов попали в зону оккупации: в Нальчике и в Луковской. Буденный заинтересовался: что это такое и для чего мне требуется столько снарядов. Сам он тоже активно использовал реактивные установки, даже применял их для стрельбы прямой наводкой. Во многом благодаря действиям сводного отряда реактивной артиллерии удалось значительно снизить боеспособность немецких войск на подходах к Главному Кавказскому хребту. Я показал маршалу фотографии М14.

– И что?

– Вот эта часть может быть снята с лафета и установлена на автомобиле. Механизм гори-зонтирования, наведения и пуска стоит только на этой раме.

– Так это же готовая «катюша»!

– Именно так, товарищ маршал.

– Сколько их у тебя?

– В мой адрес отгружено 246 установок до порта Кобона, и 156 идут сюда вместе с личным составом 327-й дивизии. Требуются автомобили «Додж 3/4» и «виллисы», порядка пятисот штук. Только для обеспечения деятельности этих подразделений требуются транспортные самолеты, необходимо своевременно снабжать дивизионы горючим. Плюс воздушная разведка. И будем трепать немцев на маршах.

Семен Михайлович стоял, облокотившись на стол с картами, и нервно барабанил большими пальцами по столешнице.

– Астахов! – громко крикнул он.

– Тащ маршал…

– РДО в Кобону, грузить установки М14 немедленно, присвоить литер и направить на станцию Грозный, за подписью члена Ставки. Исполнять! Марецкий!

– Я!

– Направить 600 автомобилей в адрес 5-й Ударной, проследить, чтобы не менее 150 машин были снабжены тяжелыми зенитными пулеметами. Всех водителей передать в Ударную. Исполняйте!

– Есть.

– Так! – пробормотал Буденный, потирая руки, подошел к столу, снял трубку и назвал какой-то позывной. – Константин!.. Да-да, я. И тебе не хворать. Сегодня же тебе и Шевченко быть в Ханкале. Прибыл командующий 5-й Ударной, есть вопросы, необходимо согласовать действия. Два транспортных полка передашь ему. Задачу он объяснит.

Он повесил трубку и подозвал меня, поманив пальцем.

– Бензин будешь брать прямо с перегонного завода, организуй подачу тары. За своевременную подготовку этих дивизионов отвечаешь головой. ГАУшникам я хвоста накручу, снаряды у тебя будут. Остальную матчасть смотри у себя, там тебе много чего нагребли. И учти, здесь степи, а в небе хозяйничают немцы. Не забывай об этом. Действуй!

Через сорок минут я приземлился в Ханкале. В город я не поехал, у меня к нему предубеждение после 94-го года. Поселился во втором совхозе, штаб армии приказал переместить туда же. На аэродроме большое скопление авиатехники и совершенно отсутствуют средства ПВО. Все готово для того, чтобы здесь все сжечь. Неожиданно для себя увидел самолет наркома, имеется в виду Лаврентий Палыч, а через некоторое время, которое я потратил на то, чтобы приказать начштаба Богдановичу передислоцировать сюда штаб армии, Берия появился на аэродроме, минут через 15–20 после моего прилета. Он был в полевой форме, практически без знаков различия. Приехал он не ко мне, он закончил свои дела и собирался в Москву. Увидев меня стоящим на аэродроме, оказал мне немного медвежью услугу: я как раз разговаривал с генерал-майором Константином Андреевичем Вершининым и полковником Владимиром Шевченко, они только приземлились, и шла процедура знакомства. В результате появления товарища Берии они абсолютно потеряли собственное мнение, и вытянуть из них что-нибудь большее, чем: «Есть, товарищ комиссар госбезопасности!», довольно долго не удавалось. Проблемы у них были, и большие. А тут еще Лаврентий Палыч заявил, что все здесь проверяет на отклонения от приказа № 227, и перед глазами двух бравых летчиков замаячил штрафной батальон или штрафная рота. Дело было в том, что выполнить приказ командующего направлением у них было нечем. От шести дивизий и кучи авиаполков армии остались слезы. Тот же Моздок прикрывала целая 217-я дивизия в составе девяти самолетов. В Грозном дела обстояли чуть лучше, 38 истребителей, за счет 25-го учебного полка. Мы с наркомом отошли в сторону, тот поинтересовался: какого черта я здесь делаю? Я ответил. Берия почесал нос и сказал:

– Мне приказали лично проверить все скважины на предмет минирования и подрыва. Ты меня понимаешь?

– Конечно.

– Лечу докладывать. Что у тебя?

– Приказали принять 5-ю Ударную, только прилетел. Встретился с Буденным.

– Я бы ему… – злобно сказал Берия. – Дождется у меня!

– А мне понравилось, как здесь все организовано.

– Твоими устами да мед бы пить!

– Помните, я вам отдавал генеральские петлицы?

– Конечно.

– Так вот он носит звезды маршала и переодеваться не собирается.

– С чего взял?

– Формируем ударные части, сейчас решаем вопрос с авиаподдержкой.

– Бог – в помощь, Петрович! Хотя у тебя в этом вопросе громадный опыт: действовать, когда вокруг никого нет. Удачи!

– К черту! Вторым будете, первым сегодня был Верховный, передайте ему: «К черту». Сам сказать постеснялся.

– Ну, если что, все скважины и буровые к взрывам подготовлены. Имей в виду.

– Спасибо! Взрывчатка мне понадобится.

– Да пошел ты! Бывай! – он повернулся и зашагал к своему самолету. Потом остановился и крикнул: – Ты мне нравишься! Я рад, что ты здесь! Действуй! Не оглядывайся ни на кого!

Да тут оглядывайся – не оглядывайся, смотреть не на что. Закавказский фронт что-то накопал на правом берегу Терека, но только что-то. Основная задница не здесь, а на Миус-фронте. Немцы, которым не дали весной и в начале лета развернуться севернее Харькова, наши там удачно сработали на опережение и нанесли удар по группировке Вейхса, поступили абсолютно нелогично, с нашей точки зрения. Они быстро переместили 4-ю танковую армию южнее, усилили ею свой левый флаг на Миус-фронте и ударили на Миллерово, между Ворошиловградом и Каменском, а затем, разгромив прикрывающие Миллерово три армии, повернули на Ростов, чтобы окружить четыре армии на Ростовском направлении. Антонов дал команду на отход 9-й, 12-й, 18-й и 37-й армиям, потрепанным в весенних наступлениях. А 56-я не смогла удержать коридор для выхода этих армий. Теперь они «просачиваются». Дыр пока много, но пытаясь каким-то образом прикрыть отход войск, 4-я Воздушная армия понесла тяжелые потери, в основном на аэродромах. В самый «решительный момент» у немцев отлично сработала разведка, и им удалось одним ударом вывести из строя фронтовое нефтехранилище. Полки двух дивизий, находившиеся на переформировании и переобучении (а вовремя-то как!), остались без топлива под Миллерово, и их аэродромы были захвачены. Удалось вывести из-под удара личный состав, включая техников, и примерно треть новеньких «яков», на которые переучивались полки.

Я возвратился к прилетевшим отцам-командирам и, чтобы не стоять, пригласил их пройти в самолет. Сославшись на то, что там будет жарко, они меня пригласили пройти к «своим» на НП аэродрома. По дороге делились воспоминаниями о том, что происходило под Миллерово. Полковник Шевченко сказал, что у него в дивизии все полки переукомплектованы по новому штату: две эскадрильи, вместо четырех. Самолетов в дивизии 16 штук, 15 Як-1 и Як-7б плюс один МиГ-3. Все переданы 16-му гвардейскому полку, в котором новый командир, вместо раненого майора Иванова.

– Вы же меня под Изюмом прикрывали?

– Под Изюмом? Когда?

– В мае, 17–19 мая у станицы Петровской была десантная операция посадочным методом.

– М-да, 2-я эскадрилья 16-го полка там работала. Они первыми «яки» освоили, за два дня.

– Угу, значит летчики у вас опытные?

– Ну, молодежь есть, конечно, но в основном в дивизии предвоенный состав.

– Я имею прямые указания Верховного: разобраться с авиацией на этом участке фронта. По его мнению, авиации здесь нет. Так что вам и вашим летчикам предстоит доказать мне и Верховному, что это не так. В Тегеране и Баку суммарно находятся 300 самолетов Р-39 «Аэрокобра» и 128 «бостонов» и «митчеллов». Времени на освоение могу дать 12 суток.

– Что за машина Р-39?

– Вон стоит!

– Где?

Пришлось пальцем показывать, а потом идти к замаскированным самолетам 25-го учебного полка, которые не летали, не было топлива, вернее, присадок к нему.

– Товарищ Вершинин, организуйте поставки! С сегодняшнего дня вся ваша армия переходит на эти машины.

– Таких указаний я не получал.

– Вы их только что получили. Вам понятно?

– Вы даете совершенно нереальные сроки, товарищ комиссар госбезопасности, это – авиация, а не пехота. Побьются люди. Это незнакомые нам самолеты.

– Других самолетов для вас у меня нет. Як-1 сильно отличается от МиГ-3?

– Как небо и земля, – ответил Шевченко.

– Так какая эскадрилья у вас его за два дня освоила?

– Вторая, 16-го полка.

– Вот ее в полном составе сюда, сегодня же. И зарубите себе на носу: это не я ставлю нереальные сроки. Это инициатива противника. Вы свои новенькие «яки», извините, просрали под Миллерово, а у меня – армия без прикрытия. Так что, либо вы начинаете летать, либо, как только что заметил наш нарком, местом вашей дальнейшей службы станет штрафная рота. По 227-му приказу. Насчет сроков больше никаких разговоров. Учебный полк есть – учитесь.

– Так еще же механики… – продолжил канючить Вершинин.

– И механиков тоже сюда, немедленно. Я специально интересовался вопросом: в округе – три учебных полка, уже освоивших эти машины. Обеспечить бесперебойное обучение всех и вся! Соответственно – выделить им топливо, как боевым.

– Передача топлива в другие полки, не входящие в состав армии, запрещена.

– Пишите приказ по армии и включайте их. Я – завизирую и согласую с командованием.

– Есть, товарищ комиссар госбезопасности.

– Теперь о текущих задачах. Командованием фронта и направления поставлена задача максимально потрепать противника на маршах. Для этого в составе 5-й армии создается мобильная автомобильно-артиллерийская группа в 600 единиц автотехники. Действовать группа будет на всех участках Северо-Кавказского фронта. Необходимо обеспечить ее прикрытием, топливом, боеприпасами и продовольствием. Для этого предполагается использовать три транспортных полка на самолетах Ли-2 и С-47. Один полк, 844-й, выделяет 5-я армия, полк следует в Ханкалу из-под Ленинграда, по времени скоро должны прибыть. А два полка – 4-я воздушная армия.

– У меня только один транспортный полк неполного состава 69-й отрап ГВФ, занимается поставками запасных частей.

– Запасных частей к чему? Если у вас самолетов нет, генерал.

– Есть, ночные бомбардировщики. Их и обеспечиваем. И 219-ю бад.

– А там сколько самолетов?

– Шестнадцать Пе-2.

Пришлось снять трубку ВЧ и звонить в Москву, тем более что докладывать просили обо всем. Доложился Василевскому, который переключил меня на Сталина, пришлось еще раз повторить доклад. В адрес 4-й армии направили 859 бап и 244 бап, и временно прикомандировали 7-ю авиагруппу. В итоге удалось полностью «освоить» все имеющиеся «бостоны» и «митчеллы». Летчики этих полков их уже освоили. Пока звонил в Москву, начали садиться машины 844-го полка, и прилетел 16-й гиап, но на транспортниках, правда, в сопровождении шести собственных самолетов. Полк прибыл полностью, вместе с механиками. Хоть здесь проявили организованность! Но проверять я его не стал, прибыли и прибыли, это не мое дело, а Шевченко и Вершинина. Мне, наконец, подвезли документы и протянули связь в выбранный мной домик во 2-м совхозе. Начал знакомиться с бумажками.

В армии сейчас официально 13 дивизий плюс 327-я, которая подъехать еще не успела. Все дивизии 1941 года формирования, успели повоевать на Московском направлении, отведены в тыл на переформирование, пополнены в основном последним призывом, 1924 года рождения. В некоторых частях процент молодых достигает 60 процентов. Все стрелковые дивизии числятся мотострелковыми. Имеется четыре кавалерийских, я вначале хмыкнул, но вспомнил, что генерал Трантин, вообще-то, кавалерист, и успокоился. Впрочем, несколько рановато, как выяснилось впоследствии. В движении, то есть в поездах, находится еще пять дивизий, но их требуется переукомплектовывать на месте. Кроме этих дивизий, официально объединенных в пять корпусов трех– и четырехдивизионного состава, есть один механизированный и один танковый корпус. Существовала, судя по штабным документам, и отдельная истребительно-противотанковая бригада. Что это за зверь и как с ним бороться, предстояло еще выяснить. Весом вся эта громадина-армия была 423 248 человек. Тут я несколько припух, но деваться было некуда. Приказал Богдановичу собрать командиров корпусов в 19.00. А сам направился в артиллерийский парк вместе с начальником артиллерии полковником Бельцовым. Следует отметить еще одно обстоятельство: практически все старшие командиры 5-й армии ранее крупными соединениями не командовали. Максимум – дивизиями, но все – отдельными. То есть были людьми, способными принимать самостоятельные решения. Их требовалось только сплотить в единый коллектив. Неплохой подбор кадров, следует отметить, но сложностей это на начальном этапе, конечно, добавит.

В артиллерийский парк уже привезли выгруженные качающиеся части М14. Там же стояли две основные единицы автотехники, которые сейчас перегоняют для нас из Баку. Я объяснил Бельцову, что бы хотелось получить в итоге, и направил его деятельность в сторону скорейшего изготовления необходимых для массовой установки приспособлений и защитных устройств. Пока разговаривали и прикидывали, сзади нас образовалась толпа из 60–70 человек старшего комсостава, каким-то образом просочившихся в парк. Это оказались слушатели курсов «Выстрел» из Кыштыма. Их сюда прислали на стажировку, для того, чтобы подготовить из них руководителей «потешных городков». И они уже несколько суток ждут прилета моих инструкторов. Так что Василевский поставил вопрос всерьез и с размахом. Мы вернулись на аэродром, где я их, наконец, познакомил с моим начальником полигона. Так сказать, «сбыл с рук». Они убыли в 239-ю мотострелковую, которая числилась под номером один в списке вводимых в строй частей.

Первыми я собрал не командиров корпусов, а старший и средний комсостав всех отдельных гвардейских минометных дивизионов. Они были в каждом корпусе, то есть 7 дивизионов. В каждом дивизионе – 8 установок БМ-13. Итого – всего 56 командиров, 56 наводчиков и 56 операторов пуска. А мне требовалось еще 400 человек каждой специальности. Командиров и наводчиков будем брать в минометных ротах и батареях, а операторов – брать негде, поэтому их придется заменять теми, кто наводит и командует. Поставил задачу, назначил старшим подполковника Маяцкого, познакомил их с самой установкой, пока установленной на лафете, и с набросками, которые сделали с Бельцовым. Передал на руки свой приказ об этом главному исполнителю и направил его с ним в штабы всех соединений, набирать людей.

Затем провел совещание с командирами корпусов и дивизий, познакомились, показал обстановку на фронте, довел график ввода войск и проверок, последние распоряжения Верховного и комфронта. Раздал задания на завтрашние КШУ. Устал к концу дня, так как поспать практически не довелось, чуток вздремнул в самолете, и все. Разошлись около десяти вечера, прилег вздремнуть, так как знал, что ночью все равно кто-нибудь, но поднимет. Но, кроме рева транспортников, ничто не мешало всю ночь.

Утром, чуть свет, постучался новый адъютант и доложил, что из Москвы прилетел генерал-майор Аборенков, командующий частей гвардейских минометов, зам НКО. В общем, начальство. Пришлось вставать и небритому встречать гостя. Тот уже в курсе, что я собираюсь устроить курсы для реактивных минометчиков. У него сразу возникло ощущение, что его хотят задвинуть куда-то с его должности. А оно мне надо? Я так у себя во 2-й сделал, там, правда, гвардейских минометов у меня был всего дивизион, поначалу. Дивизии этим «добром» не обладали. Дивизион пришел с одной из танковых бригад, а минометчиков было много. Толку от восьми установок БМ-13 никакого не было, поэтому я и решил заняться М14, так как они – чисто пехотное оружие. Здесь возиться с лафетом и передком, в условиях маневренной войны, смысла особого не было, а так как я знал, что нахожусь на одном из путей ленд-лиза, то грех не попросить себе мобильные установки. Тем более что опыт ливийской и сирийской войн мне приходилось изучать.

– Товарищ Соколов, а почему вы занимаетесь самодеятельностью, в обход командования гвардейскими минометными частями?

– Потому, что минометы у меня есть, а личного состава не хватает.

– У нас есть обученный и подготовленный состав в резерве, тем более что кризис с автомобилем ЗиС-6 преодолен, установки БМ13 будут монтироваться на базе американского грузовика «Студебеккер», а все дивизионы, приданные корпусам, разворачиваются в трехдивизионный полк.

– Это – замечательно, товарищ генерал-майор, но у меня вопрос: когда это произойдет? И сопутствующий: где к этому времени будут Лист и Клейст? Меня Ставка давит по срокам: у меня осталось максимум 19 дней, чтобы привести армию в боеспособное состояние.

– 1800 человек: 400 командиров установок, 400 наводчиков, 800 заряжающих и 200 разведчиков могу выделить немедленно, с одной оговоркой: подготовленных на БМ13.

– Где они?

– В Мулино, под Горьким.

– Сколько времени понадобится вам, чтобы их сюда перебросить?

– Где-то неделя. Четыре эшелона.

– Литер присвоить сможете?

– Не знаю, не уверен, они же без техники пойдут.

– А я не знаю маршрута, по которому движутся мои эшелоны с техникой, вряд ли они идут через Горький, хотя кто его знает? Почти сто процентов даю, что пойдут через Астрахань, остальные пути либо обрезаны, либо под угрозой того, что будут в ближайшие дни перерезаны противником. Поэтому, извините, но просто ждать мы их не можем.

– Извините, товарищ комиссар, я не знаю вашего имени-отчества.

– Сергей Петрович.

– Сергей Петрович, а почему так: тишком, молчком, протащив установку напрямую через Воронова? Он и Кулик знать ничего не хотели о БМ13.

– Меня совершенно не интересует история возникновения этого вида вооружений. Я с ним впервые столкнулся в 1941 году, с его авиационным вариантом. Затем удалось раздобыть М-13. Так как по ряду параметров он нас не удовлетворял, а я в то время командовал партизанской бригадой, то мы его переделали для стрельбы из одиночного короткого ствола. Идея собрать стволы в пакет и установить это на шасси или лафет, возникла совсем недавно. Я ее показывал Воронову, который принимал у меня гранатометы, как начальник артиллерии и председатель государственной комиссии. Как только появилось время и место для испытаний, так я и запустил испытания, четко ориентируясь закрыть дыры в собственной армии. Будет она удовлетворять военных или нет, примут ее на вооружение или отложат дело в долгий ящик, меня не интересовало. Мне она подходит. Автомобильный вариант будем испытывать сегодня и сравнивать его с лафетным. Разброс будет, конечно, больше, все-таки неустойчивая платформа, а гидравлику устанавливать долго.

– Какую гидравлику?

– Горизонтирующую, можно ручную, а можно полуавтоматическую: четыре ноги с башмаками, жестко соединенных с корпусом, и простейший автомат, маятникового типа, подающий масло в разные «ноги» раздельно. После установки в горизонталь, это – жесткая платформа. Наводчику остается только выбрать инструментальную и случайную погрешность, горизонтально навестись, вычислить угол возвышения и установить его по дальности до цели и разности высот.

– У вас – хорошее образование, Сергей Петрович.

– Семь классов, просто умею много читать и немного пишу. А оружие? Оружие – моя страсть.

– С вашего разрешения, я поприсутствую на испытаниях.

– Не возражаю, вот ВЧ, направляйте своих людей через Астрахань. Так вернее будет. – Сам себе пометил: выяснить, каким путем следуют эшелоны, так как Сальск, скорее всего, будет отрезан в ближайшие дни.

Я вызвал адъютанта и оставил генерал-майора устраиваться на новом месте, а сам позавтракал, наскоро, и отправился по частям, решив в первую очередь посетить противотанковую бригаду и кавалерийские полки.

Начал, естественно, с противотанкистов: «длинный ствол – короткая жизнь». Так как бригада была из резерва Ставки, то их на тыловую норму никогда не переводили. Поэтому все четыре полка чувствовали себя как на курорте. Все полки – шестибатарейные, по 24 орудия в каждом, имеется зенитно-артиллерийский батальон в каждом полку. Все просто в образцовом порядке, новенькие «виллисы» и «студеры». Бригада кадровая, ведет свое летоисчисление от 3-й бригады ПТО Одесского военного округа. Я так приободрился, пока не попал в самоходный полк. Это была «задница», хуже того, полный «песец». 34 самоходных установок ЗиС-30. Интересно, кто это меня так в ГАУ «любит»? Чтобы окопать это «чудо», с двигателем в 50 «собачьих сил», надо было вырыть могилу глубиной два метра, причем так, чтобы можно было выбраться из нее задним ходом. А если учесть, что по существовавшим на тот момент наставлениям по организации ПТО, таких позиций должно быть три и более для каждого орудия, то можете себе представить, какая работа ложилась на плечи четырех-пяти человек членов экипажа этого «чуда инженерной мысли». Большая часть из ста установок, выпущенных 92-м заводом, к лету 42-го года была потеряна, все остатки, полностью, слиты в 5-ю Ударную. Подполковник Панин, отличившийся в боях под Ростовом дважды, командир 3-й бригады, отчетливо понял выражение моего лица.

– Я, честно говоря, товарищ комиссар, был против направления мне такого «подарка», но сами видели, что 12-й и 103-й полки вооружены такими же орудиями, «сорокапятки» только в 301-м, поэтому отказаться мне не удалось. Сказали, что орудия больше не выпускаются, но во всей бригаде стволы новые, моноблочные, в том числе и на этих ЗиСах.

– У вас артпарк есть?

– Есть.

– А ЗУ-8? Без орудий, только сами лафеты?

– Без орудий? Ну… отправляли качающиеся части 3-К на заводской ремонт. Штук 15–20 имеется. Возим, как балласт. Когда-нибудь приедут, либо сами, либо 52-К.

– Рассмотрите вопрос переустановки на них ЗиС-2, или ищите к ним сошки. В таком виде полк не совсем боеспособен. «Студебеккеры» и, если понадобятся, передки для них получите.

– Меня ж Бельцов, начармарт, убьет.

– Готовьте приказ, я – подпишу. С Бельцовым мы уже знакомы, не думаю, что он будет возражать. Что у вас с 52-К?

– 48 штук, по штату, все исправны и на позициях. Им не отдохнуть.

Пришлось дождаться, пока начштаба напишет приказ, я завизировал его и отбыл в расположение 17-й горной кавдивизии. Она тоже была кадровой, входила в состав 44-й армии, принимала участие в Иранском походе, а затем в битве под Москвой. Там понесла тяжелые потери, но оставалась боеспособной, действуя в тех же местах, где и мне пришлось недавно участвовать, на Холм-Жирковском выступе. Отведена для пополнения в Ковров, но оказалась в Грозном. Укомплектована по штатам горнокавалерийской дивизии, штатная численность – 6827 человек. То есть без танкового полка. Есть проблемы с питанием, состоянием конного состава, он – «свеженький», табунного содержания, некованый, большая часть экипировки для лошадей не получена. Отсутствует главная часть: вьюки.

Я, как сами понимаете, в кавалерии разбираюсь, как баран в апельсинах, поэтому молчал, когда комдив Коровников вываливал на меня целый ворох своих неприятностей, главная из которых состояла в том, что дивизию пополнили в Коврове, а предстояло действовать в горах. Из старого состава в дивизии максимум двадцать процентов осталось, а пополнение ни шашкой действовать не умеет и на лошадях ездило только в своем селе, а горы видит впервые в жизни. Пришлось сказать пару умных фраз, выражающих общую мысль: «Да-да, я разберусь! Привлечем товарища Буденного». А что я еще мог сказать? Как ни странно, но именно эта дивизия была введена мною в бой первой. Для того, чтобы они не оказались в горах, я их ввел в степи. Не знаю, что из этого получится, но обстановка требовала закрыть образовавшуюся дыру.

Ведь за что сняли фельдмаршала Листа в том 1942 году? Он не выполнил приказ Гитлера выйти к Каспийскому морю. Его заменили на Клейста, который устремился напрямую к Каспию. Причина была в том, что на немецких картах отсутствовала одна незаметная деталюшка: в июле 1941 года было принято постановление о строительстве одной небольшой, но очень важной железнодорожной ветки: Кизляр – Астрахань. Ее сдали в эксплуатацию в тот день, когда я прилетел в Моздок и Грозный. И эта ветка позволила удержать и Сталинград, и Кавказ в те годы. Второй узловой точкой являлись города Тихорецк и Торговый. Пока они еще в наших руках, но противник форсировал Дон и создал плацдармы на левом берегу на правом фланге. И под угрозой находилась вся ветка от Тихорецка на Сталинград. Лист хотел как можно быстрее окружить четыре армии под Ростовом, но и их арьергарды, и действия 56-й армии связывали его. Азовская флотилия вывозила людей из окружения. Армии не потеряли управления и стремились вырваться из кольца. Лист еще находился во главе группы армий «А», и ставил главной задачей взятие Тамани. Действовал он так же, как и в том 1942 году. Среагировать на то обстоятельство, что путь на Сталинград и Астрахань открыт, он не сумел. Левый берег Дона огрызался, срывались попытки расширить плацдармы. А то обстоятельство, что наша армия стоит там в одну линию, немцы пока не знают. Но об этом знаю я. Поэтому, как только показали работу новой установки М14 в двух вариантах, я попросил Буденного зайти в штаб, где собрались командиры корпусов на командно-штабные учения.

Задания и карты я раздал им вчера, командиров дивизий на КШУ не пригласили. Нет пока надобности знакомить их с тем положением, в котором мы оказались. Проблема заключалась в том, что снабжение Кавказа боеприпасами под наши калибры возможна только по ж/д. Их у фронта осталось две, причем одна из них «безмостная». Там требуются перевалка и переправа грузов через Волгу в Астрахань и назад. А «Москве» требуется топливо, которое кроме как в этих местах нигде не добывается. Если противник захватит Астрахань и Сальск, то мы будем вынуждены сменить вооружение на американское и английское. Немцы наносили смертельный удар РККА.

Ситуацию разобрали, каждый из комкоров выступил со своим видением проблемы и действий, как корпуса, так и армии в целом. Ситуация усугублялась большими расстояниями. Чтобы защитить Сальск, Абганерово и в целом ветку от Сталинграда, требовалось преодолеть от 470 до 580 километров по безводным степям и бездорожью. Действовать на таком удалении мы не могли. Чтобы переместить туда армию и речи не могло быть.

– Как мы видим из представленных вариантов действий 5-й Ударной, требуется защитить свой правый фланг и приложить максимум усилий по защите двух рубежей: ветки Кизляр – Астрахань от станицы Червленой до станции Трусово. Это обеспечит нас боеприпасами для всех остальных операций. Поэтому считаю необходимым немедленно направить на этот участок 17-ю горнокавалерийскую дивизию, с приданным усилением в виде отдельной танковой бригады, артиллерийского полка, артиллерийско-зенитного дивизиона и 40-го истребительного полка, в который передать все оставшиеся самолеты 216-й и 217-й дивизий 4-й ВА и довести его до полного, четырехэскадрильного состава. – Я остановился и посмотрел на Буденного.

Тот сидел и крутил ус правой рукой.

– У меня были другие планы, где использовать Коровникова.

– Речь идет не о Коровникове, а о дивизии, сформированной в Коврове. До горной дивизии сейчас она явно не дотягивает. Там люди впервые увидели горы месяц назад.

– Резон в этом есть. Не возражаю.

– Возложить на дивизию разведку и перегон в наш адрес табунов с калмыцких конезаводов, как для пополнения кавчастей фронта, так и для изъятия с территории республики поголовья и материальных ценностей, необходимых для формирования новых частей. Кроме того, есть необходимость контроля улусов автономной республики. Я так и не нашел упоминания о том, что там есть воинские части, ни в одном из донесений. Упоминается только 110-я Калмыцкая кавдивизия, но она базируется много западнее. Похоже, что там «дыра», которая меня сильно беспокоит.

– Согласен. Кожа нужна, амуниции для новых частей не хватает, а там были неплохие запасы. Калмыки проявили себя неустойчиво под Ростовом. Есть случаи дезертирства. Мы их включили в 44-ю армию, но уверенности в том, что они войдут в нее полным составом, нет. Неплохо было бы усилить 17-ю горную еще и мотострелковым полком на бронетранспортерах. Требуется навести порядок в республике.

– Есть! – ответил я маршалу.

– Вот что, товарищи командиры. Я вас выслушал, разговор считаю полезным. Вижу, что многие из вас хорошо понимают ситуацию. Вы – сильнейшая армия на всем фронте. Необходимо обкатать вас в боях, как отдельными соединениями, так и целиком. Командарм прав, что расстояния и ответственность огромны. Решается судьба войны, судьба нашего пролетарского государства. Доведите это до бойцов. А на сегодня всё. Девятый корпус должен быть приведен в полную готовность к 15-му числу. У вас девять суток, товарищи Соколов и Петунин. Петрович, за мной! Зря ты эту канитель затеял. Какие они комкоры? Вчерашние комдивы. Ни одного дельного предложения, дальше носа своего пока не видят. Впрочем, пусть осознают глубину той задницы, которая образовалась. Территорию придется сдать, иначе силы противника не растянуть. Про веточку ты вспомнил вовремя, сил прикрыть ее у меня не было, вот и злился, что не дают растащить по углам пятую. Освоишься – перебирайся ближе ко мне. Твои литерные заняли ветку на Сталинград, передовые уже в Тихорецкой. Что у тебя с М14?

– К вечеру начну сборку первых 40 штук, 844-й перебросит, сейчас они сели на дозаправку в Сталинграде, в Выставе места мало и с горючкой тоска. Литер им присвоили, но ушло всего два эшелона по десять вагонов, 80 штук. Еще два грузят. Тут Москва предлагает расчеты для них, я отказываться не стал, но они в Горьком, в Мулино. Направил их через Астрахань.

– Разумно, так как твои и так все пути перегородили. Пробки, мама-не-горюй, образовались. Что с летным составом?

– Поупрямились, но учатся, удалось вырвать два почти готовых бомбардировочных полка для них. Будем использовать их для переброски боеприпасов. Пока истребителей почти нет, днем их использовать рискованно.

– Немцы продолжили наступление на Краснодар, возможно, что Сталинградский успеет выдвинуться вперед, хотя вряд ли. Сумеет оседлать переправы, значит удержится. Сил у него втрое, но Гордов озабочен только Калачом. Пытается сбыть мне участок от Мелиховской до Цимлянской и 57-ю армию, представляешь?

– Там расстояние до Сталинграда в три раза ближе, чем до Моздока.

– То-то и оно. Что ты там из Тегерана заказал? С утра меня дергают!

– Бомбы малокалиберные AN-M-40, AN-M-41 и штатные кассетные держатели к ним. Командир 244-го бап пожаловался в телефонном разговоре, что летают с 75 процентами нагрузки. Отсеки рассчитаны на подвеску 124-килограммовых бомб, прицелы тоже, подвешивается такое же количество 100-килограммовых. Кассетных подвесок для малокалиберных бомб нет. В таком виде, при бомбежке с горизонтального полета, резко снижается эффективность применения. Позвонил в Тегеран, возможность поставки существует, но ее никто не использует.

Буденный покивал головой, но ничего по этому поводу не сказал, переключился на М14 и сроки комплектования гвардейской минометной дивизии.

– «Малышка» твоя впечатление производит, особенно в штатном исполнении, но действовать будем с колес, как и планировали. Автомашины пришли?

– 600 штук, двести «виллисов» и четыреста «доджей». Часть «доджей» имеют спаренную зенитную установку 12,7.

– Ускорь переброску М14 по воздуху. Чует мое сердце, немцы вот-вот перережут дорогу.

– Прикрыть нечем транспортники, стоят в Сталинграде до темноты, но еще 16 «дугласов» заканчивают работу в Ленинграде и подключатся к этой работе. К 12-му должны перебросить все то, что не вошло в железнодорожную поставку.

– Прибудет твоя 327-я – отзвонись, будем гвардейское знамя вручать.

– Есть! Я планирую переукомплектовать ее, раздать побатальонно по имеющимся мотострелковым дивизиям, чтобы ускорить обучение.

– Решать, конечно, тебе, но я бы этого не делал. Впрочем, смотри сам. Тебе армию в бой вести. Бывай! Не провожай!

Я пожал протянутую руку и отдал честь. После того как командующий уехал, я провел всеармейское совещание политработников. А вы как думали? Я, что ли, буду агитировать личный состав и следить за тем, чтобы в котлах была полная норма? Это тоже нужная организация, и без нее было бы много сложнее поддерживать дисциплину, настраивать людей, следить за порядком в частях, разбирать жалобы военнослужащих. Потом навалились всякие разные бумажки, их не просто много, их чертовски много. И не дай бог, что кто-нибудь куда-нибудь хоть одну не отправит! Или подпись на ней будет отсутствовать. Пока читал и ставил автографы, так и рука заболела. Частей много, за 400 тысяч человек отвечаю непосредственно. Подписав крайнюю в папке, вышел в сад покурить, распахнув окно перед этим, иначе не уснуть будет от запаха табака. Он здесь резковат и крепок. Возить более слабый из Москвы специально для себя любимого я еще не научился. Да и вряд ли сам буду это делать. «Беломор» Моршанской табачной фабрики – изрядная гадость для человека, привыкшего с 82-го года курить «Кэмел», но за неимением гербовой что-то делают с кухаркой, поэтому наслаждался тем обстоятельством, что день закончился, всю бумажную работу выполнил. Имею полное право покурить в темноте и чуть отдохнуть. Как же, дадут тебе эту возможность! Из темноты выскакивает коренастый крепко сбитый старший лейтенант, его рука летит к козырьку:

– Тащ комиссар, разрешите обратиться! – а в руке у него какой-то пакет, рассыльный какого-нибудь штаба, наверное, петлицы – авиационные.

Несмотря на легкое нарушение, он не представился, я сказал:

– Что тебе? Пакет? Давай сюда!

– 216-ю ИАД вам переподчинили? Рассмотрите мой рапорт, тащ комиссар. Разрешите идти?

– Ну кто ж так рапорты подает, лейтенант! Представьтесь и коротко доложите суть дела! С Уставом, что ли, незнакомы? И почему без оружия?

– Под домашним арестом я, в туалет вышел. Старший лейтенант Покрышкин, и.о. командира второй авиаэскадрильи 16-го гвиап.

– А сюда как попали?

– Через забор, как все, кто права не имеет войти через калитку.

– Хороший ответ! В чем дело?

– Арестовали меня на неопределенный срок и отстранили от полетов. А полк на новые машины начал переучиваться. Говорят, что возбуждено какое-то уголовное дело, товарищ комиссар, но уже три недели держат под домашним арестом, а с делом так и не познакомили.

– Так о чем дело?

– Так это еще в мае было. Мы в Моздоке переучивались в 6-м утапе, так как у меня в эскадрилье «зеленых» не было, то нас ставили на вылет на самое позднее время, мы садиться по огням можем. Как ни придем в столовую, наш стол объеден дочиста. И так тыловая норма, а летную выдают только после полетов, так и той лишают. Грозили нач столовой, старшему повару, официанткам, они отнекиваются, что столы были накрыты, вас всех в лицо запомнить невозможно. И хоть на груди у нас значок «Гвардия», кто-то садился за наши столы и подъедал всю гвардейскую надбавку. Как-то зашли, за нашими столами сидит восемь человек в летных комбинезонах. А за такое дело у нас в ФЗУ морду били! Не твое – не трожь! А они еще и в бутылку полезли, в общем, мы им накостыляли, но в результате выяснилось, что не тем и ни за что. Они сели за столы, на которых было чисто, мы опоздали на 15 минут. Извинились перед ребятами, мировую распили, на следующий день улетели под Изюм, там какая-то операция начиналась на контроле Ставкой, и больше мы в Моздок не возвращались. Вот, говорят, за это. Но бумаг я еще не видел. Я в этом полку с 39-го года. У нас командир сменился, майор Иванов попал в аварию, и есть вероятность, что ему руку отрежут, винтом от У-2 зацепило. Он учил меня летать. А командиром поставили человека из другого полка, 131-го. Он у нас недавно, нас «усилили» в марте. Эскадрилью неполную перебросили, ну и этого прислали, старшего политрука. Нашей бывшей дивизией командовал последнее время полковой комиссар Белюханов, так он везде «своих людей» расставлял. После своего назначения новый командир нам сказал, что «ивановскую дурь из нас выбьет». Я выступил и сказал, что гвардейцами мы стали под командованием Иванова, а 131-й так в линейных и болтается. Через пять дней меня посадили под домашний арест. Сейчас эскадрилья переучивается, а я уже два дня пропустил. Потом скажут, что не сумел переучиться, значит, придется уходить в другой полк.

Этот случай я, конечно, знал, только у меня название дивизии, в которой служил Покрышкин, полностью выскочило из головы. Насколько я помню, она была 9-й гвардейской. Я прошел к другому окну штаба и постучал в него, поманил помощника начштаба, и он вышел на крыльцо.

– Прокурора армии ко мне вызовите, с делом старшего лейтенанта Покрышкина, 4-я воздушная армия.

Историю эту я, конечно, знал, и то, что он продолжит службу в этом же полку, тоже. Но вопроса вмешиваться или нет не стояло: времена изменились, время сдвинулось, сумеет он попасть к «старому» комиссару полка или нет – черт его знает. Так что я вытащил пачку папирос и предложил ему успокоиться и закурить.

– Так это вы обнаружили колонну, выходящую из Барвенкова?

– Когда?

– 19 мая.

– Да, у меня большая часть боевых вылетов на разведку.

– Я просил найти того летчика, который это сделал, и наградить его. Получили что-нибудь за Барвенково?

– Все ходатайства, в том числе на звание Герой Советского Союза, отозваны, еще до ареста. Видел запись об этом в штабе полка.

– Это – хорошо. Не забудьте сказать про это прокурору.

Тот появился минут через пятнадцать. Тоненькое «дело» было у него в руках.

– Товарищ комиссар! Я познакомился с делом, оно «шито белыми нитками». Во-первых, нет заявления пострадавших, во-вторых, инициировано сторонней прокуратурой, в ведение которой не входит район дислокации как 16-го полка, так и 26-го пап. Дело можно закрывать.

– А почему не закрыли и держали под арестом старлея Покрышкина?

– А мы его не арестовывали. Кто это сделал – я не в курсе. Я с делом познакомился только что. Следователь по нему еще не назначен. Даже если инцидент в Моздоке имел место быть, это прерогатива не прокуратуры, а командования полка и дивизии, так как заявления пострадавших нет. Нет заявления – нет дела. Дело я закрываю, товарищ комиссар. Старший лейтенант, распишитесь!

– Макарьев! Командира 16-го гвардейского ко мне! Аркадий Леонидыч, давайте разберемся до конца. Не возражаете? Тут есть несколько обстоятельств, вот, почитайте. Налицо зажим критики.

– Ну, в протоколах наверняка все чисто!

– Не сомневаюсь, так что придется собрать сведения.

– Будет исполнено, товарищ комиссар.

Классика жанра! Подполковник Исаев прибыл, находясь в состоянии алкогольного опьянения, а это не фронт, здесь «фронтовые» не выдают. Да еще и полез в бутылку! Я его арестовал. Впоследствии выяснилось, что переаттестацию в 57-й армии он не проходил. Там не нашлось оригиналов его «вопросника». Более того, в тот день, когда батальонный комиссар успешно прошел комиссию и стал сразу подполковником, никакого заседания аттестационной комиссии и быть не могло. Штаб армии в это время снялся с места и маршем направлялся в Миллерово, так как противник прорвал фронт и приблизился к станице Глубокой. А через несколько дней дивизию передали в 4-ю Воздушную армию.

Повторная аттестация, проведенная уже в 5-й Ударной, закончилась тем, что он получил звание капитана, на две ступени ниже, чем по оценке в 57-й. Во-первых, предыдущее повышение произошло два месяца назад, звание батальонный комиссар им было получено в конце апреля. Выяснилось, что за время пребывания в 16-м гвардейском полку он не совершил ни одного боевого вылета: к этому времени исправных самолетов И-16 полк не имел, самолеты Як-1 и МиГ-3 не были им освоены. В учебно-тренировочном полку он произвел 6 полетов на «яках», из них один самостоятельно на Як-1, а остальные на Як-7. После назначения на должность командира полка ни одного боевого вылета не совершил. Два полета на Як-7 в качестве проверяющего. По оценке инструкторов 25-го зиап, летные навыки у него утеряны, к переходу на «кобры» он не готов. 4-я ВА отозвала капитана Исаева из 5-й Ударной и направила его в 8-ю отдельную эскадрилью связи.

Командиром 16-го полка назначен штурман полка капитан Крюков, произведенный в тот же день в майоры. Он уже выполнил самостоятельные полеты на Пэ-39. 8 августа он доложил, что вторая эскадрилья полностью перешла на «кобры». В эскадрилье имелась одна машина P-39L-2, фоторазведчик с двумя камерами «Кодак». Это было именно то, что требовалось, то, что называется: еще вчера.

– Отлично, майор! Передайте мою благодарность эскадрилье и готовьте ее к вылету. Требуется провести разведку на всем протяжении фронта. Подвесные топливные танки у вас есть. Группа прикрытия – обязательно, и не меньше «восьмерки». Маршрут длинный, предусмотрите смену для прикрытия. По готовности звоните мне, я подъеду и поставлю задачу.

Крюков перезвонил через тридцать минут, я приехал и увидел в строю только восемь летчиков. Первым стоял старший лейтенант Покрышкин.

– Вы успели освоить машину?

– Успел, товарищ комиссар. Я учился вместе со всеми, только после их занятий, ребята конспекты приносили, хоть я и был выведен из состава полка. Они же меня сюда из Моздока и привезли на Як-7б, как мы техников перевозим.

– Кто пойдет на разведчике?

– Ну, я вроде как штатный. У меня вылетов на разведку больше всех в полку. «Элка» – это моя вторая машина. Камеры проверял, настраиваются они легко, прямо из кабины.

– А почему восемь, а не девять?

– Да нет надобности светить, что один из нас разведчик. Просто облет района. У меня и красноармейца Степанова самые большие птб на 568 литров, остальные берут 284. Шестерка Речкалова сменит шестерку Федорова у Октябрьской.

– Ознакомьтесь с имеющимися данными по обстановке на 11.00. На свои карты не переносить. – Я достал и передал, подготовленную разведотделом армии, «километровку».

Когда карту мне вернули, я подозвал Покрышкина.

– Вам, старший лейтенант, посадка – вот здесь. Я буду ждать вас там.

– Есть! На старт не ходите, товарищ комиссар. Разрешите идти?

– Да, ни пуха, ни пера!

– К черту! По коням, мужики!

У меня в Моздоке были и еще дела, поэтому через час выехал туда. Буденный задержал все эшелоны с 327-й дивизией там. Сегодня должны были прибыть два последних эшелона. Они шли с большой задержкой, так как два дня потеряли на том, что расчищали себе дорогу. Немцы попытались перерезать ее у станции Ельмут. Это были не основные их силы, а моторизованная разведка, действовавшая на значительном удалении от линии фронта. По глубине это составляло 128 километров. Именно из-за таких рейдовых групп, противник и смог понять, что между Доном и Волгой войск нет. Три роты 1098-го полка, две батареи 389-го противотанкового дивизиона и шесть орудий 376-й зенитной батареи атаковали противника, сожгли четыре танка, шесть самоходных установок, двенадцать БТР и 25 грузовиков. И удерживали рубеж, в ожидании следующего эшелона с нашими частями. Затем, поменявшись местами, пошли замыкающими, прикрывая эшелон с госпиталем и разведбатом, в котором тяжелого вооружения не было. Они прибывали в 12.30, на 13.00 назначено построение дивизии, которая становилась 64-й гвардейской Мгинско-Синявинской мотострелковой дивизией.

Все предыдущие эшелоны прибывали в обычной полевой форме и не выделялись среди массы военнослужащих, находившихся в этом районе. А два последних поезда произвели фурор. Времени было в обрез, им заранее не сообщили о том, что будет «торжественная часть», поэтому они прибыли на построение полностью экипированными в новую полевую форму. Построение происходило на Троицком поле колхоза имени Павших борцов за революцию.

Село Троицкое – старинное военное поселение. Сверху напоминает табор, оборонительный круг, со свободным центром. Внутри станицы – пастбище. Места здесь никогда не были спокойными и мирными. «По камням струится Терек, плещет мутный вал. Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал…» – вот такие колыбельные песенки пело здесь население. Старинную оборонительную стену вокруг станицы, правда, давно снесли, но она осталась, как бы вложенная в архитектуру станицы. Батальон Крутикова не успел переодеться, но зато подогнал под цвет степей свой камуфляж, поэтому сильно выделялся желто-зелено-красно-коричневым пятном на левом фланге. Приняв доклад, выслушав гвардейскую клятву и вручив Гвардейское знамя, маршал не замедлил переместиться на тот фланг и внимательнейшим образом рассмотрел бойцов 2-го батальона. «Буденовка» не случайно носила его имя. На протяжении всей его службы в РККА он уделял постоянное внимание униформе и снаряжению бойцов. Причем лично испытывал все образцы. А тут, так получилось, что я влез в его епархию, а его самого на юг «сослали», поэтому он этих образцов даже не видел. Кто-то, и даже догадываюсь: кто, зная крутой нрав маршала, приказал «гусей не дразнить до приезда барина», и эта амуниция оставалась на складах 5-й Ударной. Ее только начали подготавливать к выдаче личному составу. К тому же требовалось изменить окраску маскировочного комбинезона, так как все вокруг выгорело, то требовалось большое количество неокрашенной мочалы. Цветом она точно повторяет цвет высохшей травы. Она поступила, теперь «носители серпа и молота со звездой», интенданты, готовят ее к выдаче. Но Буденный ее еще не видел.

– Ну-ка, боец! Сними свою мохнатку! Как же он боеприпасы-то достанет?

Сержант Богомолов быстро сунул руку под клапан маскхалата и достал оттуда рожок для «папаши».

– Там что, карман, што ле? Скидывай, скидывай, у тебя мой размер примерно.

Сержант дернул тесемку на груди и на поясе и снял удлиненную куртку. Когда подал ее маршалу, тот с ходу спросил:

– А чё тяжелая такая?

– Там два магазина, четыре «феньки» и нож.

Буденный захотел надеть на себя балахон, но я остановил его:

– Тащ маршал, без рюкзака и разгрузки она будет вам велика. И учиться пользоваться всем этим лучше и безопаснее на полигоне. Давайте мы просто покажем, как все это снаряжение используется. Навык требуется.

Я передал обратно сержанту его балахон, показал рукой на следующего командира отделения и подал команду:

– Отделению занять рубеж атаки у прохода через кусты! Бегом марш!

Несмотря на то, что до их позиции было всего метров пятьдесят, как только кусты перестали шевелиться, бойцов стало не видно. Буденный махнул рукой адъютанту, и тот дал ему бинокль.

– Отделение, в атаку, вперед! – скомандовал Семен Михайлович.

Но вместо отделения с промежутком в пару секунд выскочило всего два бойца, упали и перекатились в стороны, а в это время из других мест выскочила еще одна пара, и таким образом, используя в качестве защиты редкие кусты на этом поле, две боевые группы довольно быстро, передвигались, прикрывая друг друга.

– Отставить! – подал команду маршал и недовольно повернулся ко мне. – За танком они так же пойдут? В цепь не развернутся?

– За танком они пойдут за танком, прикрываясь им от пулеметов. Потерь будет меньше. А чтобы убедиться в том, что это будет более эффективно при атаке, насыщенной пулеметами, обороны, надо посмотреть на это со стороны противника.

– Пошли! Трантин! Уводи людей. Пулемет прихватите. – И маршал зашагал по тропинке на околицу села. Там, в теньке под деревом, попросил поставить пулемет.

– Сержант! Вон там есть траншея. Рубеж атаки. Понял? Бегом!

До траншеи было 500–600 метров. Стандартная, можно сказать, дистанция. Пока красноармейцы отбегали, чтобы занять позицию, мне пришлось напомнить маршалу, что в отделении два снайпера, два пулеметчика и два гранатометчика, четыре автоматчика и командир отделения. Пулемет с этой дистанции они уничтожат сразу, как только он откроет огонь.

– Не болтай, давай ракету! – а сам лег за пулемет. Поводил стволом, обзор у него узкий. Через две минуты раздраженно спросил: – Ну и где они?

– Наступают.

Бойцы появились справа и слева от него, обстрелять их одновременно из одной точки оказалось невозможным, причем три человека атаковали позицию с обоих флангов, куда маршал и развернуть пулемет не мог, а прямо напротив позиции встал снайпер, так что дырка во лбу была бы обеспечена. Все снайпера, пулеметчики и гранатометчики сказали, что позиция ими условно обстреляна, так как пулемет был виден как на ладони. На всю атаку ушло чуть больше четырех минут.

– Здесь не интересно, товарищ маршал, кустов много, вряд ли вы нас видели до рубежа сто метров, – сказал сержант.

– Давно воюешь, Богомолов? – Буденный выбрал его отделение для показа, а не непонравившееся первое.

– От Двинска до Мясного Бора. И в атаки набегался, три легких и одно тяжелое. И тоже сначала смеялся и говорил: «Нафиг это нужно, все равно отцы-командиры погонят цепью на пулеметы». А командарм сказал: учитесь воевать бескровно и думать, что делаете. Теперь в атаку, как на работу ходим.

– Потери были?

– Ну, куда ж без них? Двое с осколочными подо Мгой, минометы. Пулевых – не было.

Буденный повернул голову ко мне:

– Теперь понятно, почему ты хочешь распределить их по всем дивизиям. Добро! Всё, время! Где твои разведчики?

– Пока не знаю. Алексеев, запроси!

Из моего «доджа» заработал на ключе радист. Маршал махнул рукой, понимая, что это будет бесконечно долго, и зашагал к своей машине. Но мы еще не успели выехать в сторону моста через Терек, когда лейтенант доложил, что произведена смена охранения, они подходят к Краснодару, затем Крымская и домой, через час – сядут. Приказал водителю догнать машину комфронта и передал тому на ходу сообщение. Тот показал знак: «Делай, как я». За мостом маршал свернул не к себе в штаб, а поехал прямо на аэродром. Там, пока ждали разведчиков, он приказал генералом Трантиным заменить Бобкова в 5-м гвардейском корпусе.

– Жаль: маловато вас.

– Время поджимало, даже не всю дивизию переместили, ей требуется переукомплектование. Будет пока у меня в резерве, а в ее школах сержантов подготовим младший командный состав для всей армии. Полигонов – хватает.

– Заеду, посмотрю, что это такое. Генштаб спустил приказ о них, но не предоставил пока данных о том, как их строить.

Я доложил, что в Грозном обучаются слушатели курсов «Выстрел», готовят инструкторов для всех стрелковых соединений. И что завтра ему покажу тренировку инженерно-саперных частей.

– И пехоты! – ответил маршал и погрозил мне пальцем. Заинтересовало его то обстоятельство, что он сам, со станковым пулеметом, не смог отразить атаку одного отделения.

Над Кизляром показалась пара «кобр», которые сели с ходу и направились в сторону наших машин. Остановились неподалеку, на капотах и крыльях видны следы пороховых газов. Видимо, вылет был не самым простым. Открылись дверцы, оба летчика спрыгнули на землю, наклонившись прошли под крыльями, оба хлопнули машины в районе крыльевых пулеметов.

– Товарищ маршал! Вторая эскадрилья 16-го гвиап произвела разведку и фотографирование линии фронта на участке Цимлянская – Крымская. Противник пытался помешать выполнить задание, начиная с района Егорлыкской до Тимошевской, трижды пришлось отбивать атаки противника. Нашей парой сбиты три самолета противника. Один мной и два на счету красноармейца Степанова. Степанов открыл счет нашего полка на «кобрах».

– А почему летчик и красноармеец?

– А он у нас «самоходчик», у него вся сила между ног, был сержантом, – улыбнулся Покрышкин.

– Давно сняли? – спросил Семен Михайлович у Ивана Степанова.

– В апреле, товарищ маршал.

– Давно он у вас? – задал вопрос Буденный Покрышкину.

– С июля сорок первого, он сорокового года выпуска. С августа сорок первого мой ведомый.

– Цепляй кубик, «самоходчик», и дисциплину больше не нарушай. Благодарю за службу, товарищи командиры.

– Служим Советскому Союзу.

– Поехали в штаб, лейтенант. Сергей Петрович, подхвати его.

– Есть! Иван, машины убрать и дозаправить!

– Есть!

Пока фотографы проявляли пленки, а Александр Иванович писал «легенду», Семен Михайлович пригласил меня пообедать. Его разговор постоянно «соскакивал» на подготовку стрелковых соединений. Он, как и многие командиры, видел, что полки укомплектованы недостаточно, и по своей сути уступают немецкому полку втрое или вчетверо. Пришлось отдать ему за обедом штаты, по которым укомплектованы полки во 2-й и 5-й Ударной, и сказать, что я имел разговор об этом с Верховным. И получил карт-бланш на комплектацию мотострелковых полков и дивизий. Опробовали этот вариант комплектации под Ленинградом. Но там, из-за лесисто-болотистой местности, танки действовали во втором эшелоне, в основном использовалась пешая пехота, а танки обеспечивали ей огневую поддержку. Здесь – степь, удобнее всего использовать полки на бронетранспортерах, но их пришло всего 2000, этого количества хватит вооружить только 15 полков, 5 дивизий, то есть только половину армии или ее треть, если пять дополнительных дивизий придут из Сибири без них. Остальные полки останутся «вооруженными» «студебеккерами», которые в бой не пошлешь. Пока распределим их по одной мотострелковой в каждый корпус. И будем ждать их дальнейших поставок, для полной комплектации.

– Концепция у тебя совершенно другая. – Маршалу нравилось использовать «научный стиль» в разговорах. – У тебя получаются танковые полки с мощной пехотной поддержкой. Да и полком его можно назвать только из-за численности, а так это минимум бригада по огневой мощи.

– Так и стояла задача поднять именно огневую мощь.

– Угу, понял. Что с реактивными минометами?

– Доставлено 248 штук, остальные следуют эшелонами, но путь на Тихорецк фактически перерезан.

– Они прибыли в Астрахань, перегружают, но еще три-четыре дня будут идти.

– Автомобили для них готовы, можно перегнать их в Астрахань, там должны быть бойцы, которых командование частей ГМ предоставило.

– Опасно перегонять автомобили, поступило сообщение, что в степи, у колодца Тавун-Усун-Кудук, появилась банда, численностью до эскадрона с тремя орудиями.

– Тогда тем более требуется перегонять, да и с бандой 17-й дивизии помочь разобраться. Вооружены машины неплохо, на всех имеются пулеметы, либо «браунинги», либо «дегтяревы» с ленточным питанием.

– А где их столько набрал? Они же только приняты на вооружение.

– Приставку для них в моей бригаде сделали, так что все это из-под Гродно, там налажен их выпуск почти год назад, ну, а оформили через ГАУ недавно. Забрал все имевшиеся, и немного получили из Коврова.

– Тогда отправляй, и так, чтобы реактивщиков была возможность забрать. И вот что еще: давай-ка первый полк этой дивизии в Армавир направим.

– Там же прикрытия нет.

– Сейчас переговорим с этим летуном, аэродром там есть, и даже капониры имеются. Комплектовали мы их под это дело, – недовольным голосом проговорил Буденный и начал активнее жевать, всем своим видом показывая свое неудовольствие возникшими сложностями.

Наступление немцев на Краснодар активно продолжалось. Силенок у 56-й и 18-й армий явно не хватало, но риск потерять целый полк реактивной артиллерии и свежепереформированный полк на «кобрах» был велик. И ерепенился не только я, но и командование 4-й Воздушной. Мое требование увеличить полки 216-й авиадивизии и довести их до штатной величины в 65 машин, тогда как численность истребительных полков в 4-й была 16 самолетов, привело к тому, что 217-я дивизия осталась практически без летчиков. И даже ее не хватило, пришлось «грабить» Ейское и Армавирское училища летчиков, откуда забрали три полка. Но вчерашних курсантов невозможно быстро пересадить на «кобры», поэтому их направили в полки, где были «яки», а тех, кто выпускался на И-16, направлять в учебные полки Закавказья переучиваться на Ла-5 и Р-39 по полной схеме.

Мы перешли в оперативный отдел, где заканчивали переносить обстановку на карту. Лист по-прежнему действовал в плотных порядках, а уничтожением и дезорганизацией наших коммуникаций занимались достаточно многочисленные маневренные группы и люфтваффе. Растянуть его порядки пока не получалось. Принятое решение перебросить реактивный полк в Армавир и задействовать его на направлении Тихорецк – Краснодар выглядело вполне привлекательным. Дело оставалось только за «летунами». Они были рядом, и их вызвали в штаб фронта. Пока командующие ехали, Семен Михайлович «пытал» Покрышкина, на тему того, насколько полк целиком освоил «кобру».

– Три эскадрильи должны сегодня закончить обучение, моя уже готова и облетала свои машины.

– А вот теперь смотри сюда, старший лейтенант: по твоим данным немцы взяли Тихорецк и подходят к Кропоткину. Они значительно продвинулись за ночь. Впервые вижу, чтобы они так действовали. (Главную роль в этом сыграли части африканского корпуса генерала Роммеля, привыкшие действовать по ночам и недавно переброшенные в район Ростова.) Что это дает немцам, ты понимаешь?

– Понимаю.

– Части 39-й армии, скорее всего, сдали Тихорецк без боя. Что требуется: у нас есть дивизия, которая может опрокинуть немцев на этом рубеже. Мы ее усилим еще двумя на бронетранспортерах, укомплектованных по новым штатам. (Я понял, что мою армию начинают разбирать на части, не закончив подготовку, до 20-го числа еще двенадцать дней, Буденный решил начать действовать раньше. Вмешиваться было бессмысленно: немцы за ночь продвинулись на 93 километра. Ставка в любом случае поддержит решение командующего направлением.) Под Армавиром – 17 стационарных аэродромов. Назови человека, который сможет организовать прикрытие действий 5-й Ударной. Еще пару полков мы сейчас возьмем у Горюнова. Нужен командир дивизии. Ты их лучше знаешь.

– У нас все новые, мы же из 18-й армии сюда прибыли. Галунов, наверное, командир 217-й.

– А ваш? Шевченко?

– Он – истребитель классный, и человек хороший. А дивизией командовать нужно. Со снабжением у нас все время проблемы, и действует тройками и шестерками.

– Понял. Ну, ты иди, лейтенант. Спасибо! Не нужно, чтоб тебя здесь видели. Петлички новенькие подготовь. Хорошо сработали.

Как только Покрышкин вышел, дошла очередь и до меня.

– Так, комиссар! Я все понимаю, но больше ждать твоего комплектования я не могу, сам видишь. Сейчас немцы повернут к морю и попытаются отрезать 18-ю и 56-ю армии. И с этих позиций им открывается дорога на Пятигорск. Три, из пяти, мотострелковые дивизии отправляешь в Армавир. Задача: забрать у противника переправы через Кубань и сохранить Краснодар как плацдарм для наступления на Ростов. Телефоны – вот.

Маршал показал мне на большую группу телефонов, на каждом из которых были сделаны таблички с номером армии, названиями городов и тому подобным. 5УА обнаружил сразу и передал начштаба приказ на подготовку к маршу для 5-й гмд (гвардейской минометной дивизии), 239-й, 323-й и 385-й мотострелковых дивизий. Так как армия числилась в резерве СВГК, то доложился по ВЧ Василевскому. Тот попросил к трубке Буденного, который объяснил обстановку.

Марш, а это уже прорабатывалось в штабе армии, шел через Червленую и дальше вдоль железной дороги на Моздок и Прохладный. Корпусу, в котором командование я передал генералу Трантину, предстоял 500-километровый марш. В него пойдет только колесная техника, для танков подаются платформы. Они вряд ли смогут преодолеть такое расстояние и остаться на ходу, хоть они и новые. Это – половина их гарантированного пробега. Лучше не рисковать. В общем, с колоннами пошли только три танка на полуприцепах, да и те – немецкие. Зря, что ли, их из Мги сюда перли! Только не надо мне говорить, что танки успеют вперед мотопехоты. Железнодорожные пути забиты. Разгружаться они будут в Невинномысске.

Буденный «обрадовал» Горюнова, что забирает у него два полка на ЛаГГах, к тому же ставит над ними «новое помело», а Вершинину, которого вначале похвалили за 2-ю эскадрилью 16-го гиап, вставили фитиль за общую неготовность армии. Затем, вместе с командованием двух воздушных армий, намечали действия 5-го гвардейского корпуса. К счастью, у меня имелись аппарели для выгрузки всех эшелонов без использования погрузочных платформ на любом переезде. Литер всем эшелонам присвоили, но толку от него! Когда армия бежит, то никакие ценные указания не срабатывают. Поэтому я, с разрешения командующего, взял трубку телефона и начал обзванивать все станции по маршруту, используя свой позывной в системе НКВД. Поставил на уши всех начальников комендатур, для которых звонок комиссара госбезопасности говорил о многом, в том числе и о свинцовой точке, которая может стоять в конце предложения. В конце концов я даже немного пожалел, что отправил большую часть войск своим ходом, но это чисто в душе. Реально только 30 процентов танков обогнали колонны и прибыли в Невинномысск к утру 9 августа, где соединились с основными силами. Остальные прибывали еще два дня, делая в день чуть более 200 километров.

Теперь немного о том месте, где предстояло действовать. Это левый берег большой излучины реки Кубань. От Кропоткина до Армавира никаких мостов через нее нет. Половодье, правда, кончилось, но вода еще высокая, поэтому основная драчка пойдет за мосты и переправы. Правый берег у нее более крутой, обрывистый. Так что за этот фланг можно было беспокоиться только теоретически. Столица края – город Ворошиловск, современный Ставрополь, был железнодорожным тупиком. Из него выходило несколько железных дорог, которые заканчивались в степях. Немцев он не сильно интересовал, и свои наступления они всегда увязывали с железными дорогами. Это – на правом фланге. Левый? Там все несколько сложнее! Это – предгорья Кавказа, изрезанные 13-ю реками, крупнейшая из которых – Лаба. А по фронту рек не было.

Я прилетел в Армавир вместе с 16-м полком, мы задействовали 844-й транспортный, чтобы перебросить туда техников полка и группу техников-инструкторов, так как полный курс по «кобре» механики еще не прошли. Наличие в армии большого количества автомашин позволило использовать Б-100, американский, да и своих мы снабжали тоже автотранспортом.

Установить связь получилось только с 56-й и 18-й армиями. Штаб 37-й армии на вызовы не отвечал. Штаб фронта и направления связи с ее командующим Козловым тоже не имел. Разворачиваться дивизии начали от станицы Советской влево, используя как проселки, так и шоссе на станицу Курганную, на реке Лаба. На фронте 42 километра. Осваивали этот район вояки, это сразу чувствуется: все дороги здесь абсолютно прямые, проведенные по линейке и строго перпендикулярны железной дороге. Станицы имеют такую же квадратную планировку, во всем чувствуется «немецкий стиль». В то время, когда они строились, у нас всем командовали немцы, и страной, и армией.

Проведя воздушную разведку, двинулись вперед, так как противник обнаружен в Отрадо-Кубанском, Отрадо-Ольгинском и в Машевском. Три «ударных группы», с примерно с ротой танков в каждой. На правом фланге, у Отрадо-Ольгинского, идет бой за паромную переправу. Редкие лесополосы отделены друг от друга точно на расстояние 2 километра. Быстрее всего выдвинулись части 385-й дивизии на левом фланге, которые прибыли к Пушкинскому и заняли главенствующую высоту 151.0. Оттуда установили, что впереди никого нет, и продвинулись к селу Алексеевскому. А пылища, скрытно подойти невозможно. Я, правда, еще в Армавире приказал все машины и танки облить водой и обсыпать пылью, так, чтобы скрыть под слоем грязи американскую зеленую краску. А «виллисы» 5-й минометной рванули по гравийной дороге, еще царской постройки, на ней пыли много меньше. Они подскочили на расстояние 3,5 километра до реки 3-й Зеленчук и накрыли там купающихся и заправляющихся немцев. Завывает наша установка со страшной силой, недаром ее немцы прозвали «сталинским органом». Переполошили всех! Но здесь немцев подвела уверенность в том, что 37-я армия побежала! И они попытались с двух сторон выдвинуть танки, две роты которых двинулись навстречу частям генерала Немудрого. Ну и сожгли их. Активное участие в этом принял один из «тигров». Как только началась немецкая атака, я приказал начать работать по правому флангу, по примерно такому же сценарию, но совместил удар ракетами с началом работы артиллерии и танков Немудрого. В результате за полтора часа мы охватили с трех сторон Гулькевичи и Вольный, обошли их по правому флангу, взяли станцию Гирей. Оттуда же, из Гирея, нанесли несколько огневых налетов по станциям Кавказская, в самом Кропоткине, и Гетмановская, на правом берегу Кубани. Развернувшись, разобрались с остатками немцев в Вольном. Доложились в штаб фронта, спрашивая разрешение уничтожить шоссейный и железнодорожный мосты. Там меня чуть не обматерили, что не занял Кропоткин и станцию Кавказскую. А чем занимать? Как таковой артиллерии у меня еще не было, она движется медленно, ей за бронетранспортерами и танками не поспеть. Так что делать мне там нечего! Соседей справа нет, соседей слева не чувствую. По докладам в штаб фронта видел, что там слева нарисовано до 200 танков на направлении на Краснодар. Я знаю, что это – «слухи», но слева у меня могут быть три моста через Кубань, так что рисковать смысла нет.

Поэтому высылаю разведку на левый фланг по трем дорогам, а сам наношу удар эРэСами по выдвигающемуся к переправе немецкому полку, и мы прошли еще вперед, взяв оба правых предмостья, и я оказался в роли того самого крестьянина, который медведя поймал. Ввязываться в бои за Кропоткин? Там могут врезать так, что мама-не-горюй. Фронт растянулся на 130 километров. Все это пространство просто не прикрыть. Из Армавира связываюсь со штабом фронта. Объясняю обстановку, что соседей нет, противник на том берегу, добиваю его остатки по селам на левом берегу Кубани. Предлагаю взорвать восстановленные немцами мосты и вернуть сюда части 37-й армии, так как я лишился самого главного: маневра. Но, сами понимаете, в наступлении мост – это первое дело, и теперь Буденному предстоит давить собственную «жабу». Разнести опоры мне – раз плюнуть, слава те господи, сколько мостов отправлял в ремонт на три-четыре месяца. А они еще и неудобные, разнесены далеко: между ними три километра густо поросших берегов реки. Да еще тот берег выше и есть две главенствующие высоты, с которых мой берег просматривается насквозь. В общем, если жаба Буденного задушит, то сидеть нам здесь до подхода всей армии, без которой дальнейшее наступление бессмысленно.

Так как борьба с земноводной асфиксией занимает некоторое время, то я сидел на ЗКП армии в Армавире и составлял пояснительную записку, в которой обосновывал свое нежелание прибирать к рукам Кропоткин. Попутно слушал радиосообщения от разведки и маршевого 1-го батальона 1270-го мотострелкового полка, направленного в сторону Краснодара через Адыгейскую область. Чем эта местность отличается от остальных? Все названия на «хабль» заканчиваются, а так – бездорожьем, большим, чем в остальных местах края. Благо что вода уже спадает, поэтому гвардейцам удалось форсировать Лабу по броду у Кошехабля, ниже железнодорожного моста, и речку Фарс. Оттуда добраться до Николаевки, это под Усть-Лабинской. Затем дать кругаля на Белореченск, так как мостов нигде нет, и, наконец, выйти к Пашинской переправе, где в одну линию стоял 1171-й стрелковый полк 349-й стрелковой дивизии. Там сказали, что ехать надо было через Майкоп, быстрее бы получилось. Но прибыли они вовремя: переправа еще цела. Одетых в новую полевую форму мотострелков приняли за заградотряд, тем более что пулеметов у них было много. Через комбата Васильева сумели установить связь с полковником Аршинцевым, командиром 30-й стрелковой дивизии, державшей «оборонительный обвод» по центру. Который сообщил, что его левый сосед, полковник Морозов и его 339-я дивизия, самовольно покинули свой участок и переправились на левый берег, бросив тяжелое вооружение. Практически в полном составе, за исключением 1137-го полка. Пришлось разведроте и там наводить порядок, струсившего полковника в тот же день расстреляли, вместо него дивизию принял полковник Кулаков, который вернул полки на прежние места на левом фланге в станицу Елизаветинскую. На правом берегу к вечеру 9 августа находилось примерно две с половиной дивизии. Обе переправы дополнительно контролировались 1270-м мотострелковым полком, в распоряжении капитана Левина находился реактивный дивизион: 10 установок БМ-14, которые ночью были переправлены на правый берег Кубани. Через Майкоп к Краснодару выдвигалась вся 385-я мотострелковая дивизия. Жаба задавила не Буденного, в 14.00 пришел приказ Ставки, напоминавший командующему 5-й Ударной армии о существовании приказа № 227. Предписывалось: оказать помощь в обороне Краснодара, воспрепятствовать попыткам прорыва через рубеж реки Кубань в направлении города Моздок, создать и удерживать на правом берегу реки плацдарм в районе города Кропоткин, шириной не менее 12–15 километров и глубиной 10–12. Объявить в частях и соединениях армии, что враг на левый берег Кубани вступить не должен, а на плацдармах объявить, что за Кубанью для нас земли нет. Стоять насмерть! Подписано Верховным Главнокомандующим наркомом обороны СССР Сталиным. Вот такой вот «Сталинград-на-Кубани» получился.

1 А как же, товарищ старшина! Кусается, маленький засранец!

2 Тимоха может дознаться. Язык у мальчишек длинный.

3 В Реальной Истории «Лупашка» был официально признан военным преступником, получил 18 смертных приговоров за действия своих отрядов в Литве, Белоруссии и Польше, и был казнен в 1951-м, так и не раскаявшись в содеянном.

4 Пустить радугу, уйти по радуге, дать радугу – видимые признаки утечки топлива (авиажаргон).

Продолжить чтение