Интимный дневник «подчиненной». Реальные «50 оттенков»

Пролог

Возможно, вы выскочили на улицу позвонить, когда заметили нас, или докуривали сигарету и собирались вернуться в теплый бар. В любом случае мы привлекли ваше внимание на другой стороне улицы.

Не поймите меня неправильно – я не хочу сказать, что я или мой спутник как-то особенно привлекательны. Мы выглядим как любая другая парочка, мы одеты обычно и не ведем себя вызывающе, мы даже не примечательны в своей непримечательности. Но между нами чувствуется энергия, нечто бурлящее, что заставляет вас резко остановиться и оглянуться, несмотря на жуткий холод и на то, что вы уже собирались вернуться к своим друзьям.

Он сжимает мою руку выше локтя с такой силой, что это заметно даже издалека, и вы на секунду задумываетесь, останется ли синяк. Он прижал меня к стене, вторая его рука удерживает меня, запутавшись в волосах, поэтому, когда я пытаюсь отвернуться – позвать на помощь? – мне это не удается.

Он не очень крупный и не особо мощного телосложения. Вы бы, наверное, описали его внешность как ничем не примечательную, если б вообще захотели описывать. Но в нем – в нас обоих – есть нечто, что заставляет вас на мгновение задуматься: все ли в порядке?

Я не могу отвести от него взгляда, и очевидная глубина моих эмоций не дает вам отвести взгляд тоже. Вы пристально смотрите на него, пытаясь увидеть то, что вижу я. И тут он, взяв меня за волосы, притягивает ближе резким движением, которое заставляет вас инстинктивно сделать шаг в нашу сторону, чтобы вмешаться, но внезапно в вашей памяти всплывают газетные истории о добрых самаритянах, которые плохо кончают, и вы останавливаетесь.

Теперь, подойдя ближе, вы слышите, что он говорит. Обрывков фраз достаточно, чтобы уловить смысл. Слова, которые нельзя не понять. Злобные слова. Гадкие слова, говорящие о том, что, возможно, вам и впрямь придется вмешаться, если ситуация усугубится.

Шлюха. Шалава.

Вы вглядываетесь в мое лицо, которое находится очень близко к нему, и видите в моих глазах ярость. Вы не слышите моих слов, потому что я молчу. Я кусаю губу, будто сдерживая желание ответить, но продолжаю молчать. Его рука еще больше запутывается в моих волосах, я вздрагиваю от боли, но не более того – я стою не то что бы пассивно (вы чувствуете, каких усилий мне стоит сохранять неподвижность, они будто осязаемы), но я, несомненно, держу себя в руках, подвергаясь словесной агрессии.

Затем наступает пауза. Он ждет ответа. Вы почти рядом. Если б вам задали вопрос, вы бы ответили, что подошли убедиться, все ли со мной в порядке, но в глубине души вы точно знаете, что это простое любопытство. Между нами чувствуется что-то дикое, первобытное, и это заставляет вас подходить все ближе и при этом почти вызывает отвращение. Почти. Вы хотите знать, как я отвечу, что будет дальше. Во всем этом есть что-то пугающее и одновременно притягательное, поэтому то, что должно было вас напугать, сейчас интригует.

Вы видите, как я сглатываю. Я провожу языком по нижней губе перед тем, как заговорить. Начинаю произносить предложение, понижаю голос, глаза опускаются вниз, чтобы не встречаться с ним взглядом, я шепотом произношу ответ.

Вы не слышите меня. Но вы слышите его.

– Громче.

Теперь я краснею. На моих глазах появляются слезы, но вы не можете определить, чем они вызваны – страданием или яростью.

Мой голос звучит яснее и даже громко в ночной тишине. В моих интонациях звучит непокорство, но румянец на щеках и ключице, выглядывающей из расстегнутой курточки, выдает смущение, которое я не в силах скрыть.

– Я – шлюха. Я была возбуждена весь вечер, думая о том, как ты трахнешь меня, и я буду очень благодарна, если мы пойдем сейчас домой и сделаем это. Пожалуйста.

Моя непокорность исчезает к последнему слову, которое звучит как тихая мольба.

Он лениво проводит пальцем по краю моей рубашки – вырез достаточно глубокий, но не слишком откровенный, – и я вздрагиваю. Он начинает говорить, и вы прилагаете усилия, чтобы тоже не вздрогнуть, услышав его тон.

– Это было почти похоже на мольбу. Ты умоляешь?

Вы видите, как я начинаю кивать, но его рука меня останавливает. Я быстро сглатываю, закрываю на секунду глаза и отвечаю:

– Да.

Пауза, переходящая в тишину. Вдох, похожий на тихий вздох.

– Господин.

Говоря, он продолжает водить пальцем по изгибам моей груди.

– Похоже, ты сейчас готова сделать что угодно ради оргазма. Это так? Сделаешь что угодно?

Я молчу. В моем взгляде читается настороженность, и это вас удивляет, учитывая явное отчаяние в голосе. Вы гадаете, что означало «что угодно» раньше и что будет означать сейчас.

– Ты опустишься на колени и отсосешь у меня? Прямо здесь?

Никто из нас не произносит ни слова долгое время. Он убирает руку от моих волос, делает небольшой шаг назад. Ждет. Я вздрагиваю от звука захлопнутой двери машины, припаркованной вдалеке, и начинаю смотреть по сторонам, изучая улицу. Вижу вас. На секунду наши взгляды встречаются, мои зрачки расширяются от удивления и стыда, и я поворачиваюсь к нему. Он улыбается. Стоит неподвижно.

Из моего горла вырывается звук – полувсхлип, полумольба, – я шумно сглатываю, сопровождая это неясными жестами.

– Сейчас? Не лучше бы нам…

Он прижимает пальцы к моим все еще двигающимся губам. Он улыбается почти снисходительно. Но его голос тверд. Даже надменен.

– Сейчас.

Я быстро оглядываюсь в вашу сторону. Вы не знаете, но в уме я играю во взрослую версию детской игры: если я не смотрю прямо на вас, значит, вас нет и вы не видите моего унижения, не можете видеть его, потому что я не вижу вас.

Я нервно указываю в вашем направлении.

– Но еще совсем рано, по улице ходят люди…

– Сейчас.

Вы как завороженный наблюдаете за противоречивыми эмоциями, пробегающими по моему лицу. Смущение. Отчаяние. Злость. Смирение. Несколько раз я открываю рот, чтобы что-то сказать, но решаю не делать этого и продолжаю молчать. Он все это время просто стоит рядом. Внимательно следит за мной. Так же пристально, как и вы.

Наконец я с багровым лицом сгибаю ноги в коленях и опускаюсь на мокрую мостовую перед ним. Склоняю голову. Волосы падают на лицо, и его почти не видно, но вам кажется, что в свете уличного фонаря на моих щеках блестят слезы.

Вы видите, что я дрожу. Но вы не можете знать насколько меня возбудил этот эпизод.

Несколько секунд я просто стою на коленях, не двигаясь. Затем вы видите, как я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Я распрямляю плечи, поднимаю голову и тянусь к нему. Но как только мои дрожащие руки касаются пряжки его пояса, он останавливает меня и нежно гладит по голове – так гладят верного пса.

– Хорошая девочка. Я знаю, как это было сложно. Теперь вставай, пойдем домой и закончим там. Сегодня слишком холодно для уличных развлечений.

Он заботливо помогает мне встать. Мы проходим мимо вас, рука об руку. Он улыбается. Кивает. Вы почти киваете в ответ, а потом спохватываетесь и пытаетесь понять, какого черта вы тут делаете. Я сосредоточенно смотрю в землю, опустив голову.

Вы видите, что я дрожу. Но вы не можете знать, насколько меня возбудил этот эпизод. Насколько тверды мои соски, стиснутые бюстгальтером. Не понимаете, что моя дрожь вызвана выбросом адреналина от всего того, что только что произошло на ваших глазах, а не только холодом и унижением. Не знаете, как мне это необходимо. Как это дополняет мою жизнь таким образом, который я не могу до конца объяснить. Что я ненавижу это и одновременно люблю. Жажду этого. Страстно желаю.

Но вы не видите ничего. Только дрожащую женщину с грязными коленками и шаткой походкой.

Это моя история.

Глава 1

Первый опыт

Скажу сразу: я не извращенка. Ну, не более, чем кто-либо другой. Если вы придете ко мне, вас больше поразит гора немытой посуды в раковине, чем моя нора. Нора, ни больше ни меньше, поскольку стоимость жилья в городе так высока, что мне просто повезло найти квартиру с гостиной, которую с моими деньгами я могу снимать сама. Скажем так, другого выбора у меня не было.

Итак, если говорить надоевшими стереотипами, я не тряпка и не простушка. Я не горю желанием стоять целый день у плиты, пока кто-то охотится и собирает для меня плоды, а я поддерживаю огонь в домашнем очаге. И, честно говоря, повар я довольно дерьмовый. Увы.

Однако иногда, когда мне есть с кем позабавиться, я бываю слишком покорной. Глядя на меня, этого не скажешь. Это просто одна из сторон моей личности, одна из черт моего непостижимого характера, которые делают меня такой, какая я есть. У меня в характере есть необъяснимое желание упрямо спорить, зная, что я не права, и издеваться над 99% телепрограмм, обожая оставшийся 1% до такой степени, которая пугает даже меня.

Я журналист, пишу для местной газеты. Я люблю свою работу, и, хотя говорить об этом, вероятно, не стоит, моя склонность к подчинению на нее не влияет.

Я считаю себя феминисткой. И несомненно, я независима. Способна. Контролирую ситуацию. Это то, что доставляет мне удовольствие, хотя может показаться несовместимым с моим сексуальным выбором. Некоторое время это беспокоило и меня. На самом деле беспокоит и сейчас, но, по-моему, в жизни существуют более серьезные поводы для переживаний. Я взрослая женщина и, как правило, нахожусь в здравом уме. И если хочу расслабиться с человеком, которому доверяю, и заняться тем, что доставит удовольствие нам обоим, я считаю это своим правом. Я ведь не делаю этого там, где могу испугать маленьких детей или животных. Я несу ответственность за свои действия и выбор.

Но у меня ушло немало времени на то, чтобы прийти к этому. Если бы это слово – путь – не было присвоено реалити-телевидением и превращено в то, что одновременно вызывает тошноту и требует подборки видео под рокопопс, я бы сказала, что это был долгий путь, благодаря которому и возникла эта книга. Это не манифест и не практическое руководство. Моя книга о том, как я обнаружила в себе и исследовала эту склонность, в ней – мой личный опыт, мои мысли. Спросите другого подчиненного, о чем он или она думает и что для него или нее означает быть подчиненным, и книга будет совершенно другой.

Сейчас я понимаю, что моя склонность к подчинению проявилась в раннем возрасте, хотя тогда я назвала бы это иначе. Я просто знала, что есть вещи, которые вызывают во мне трепет, о которых мне нравилось думать, но не понимала почему.

Конечно, ребенком я ни о чем таком не задумывалась – я просто росла в хорошей семье среднего класса. Мне жаль развеивать миф, но мое прошлое не таит глубоких травм, и в годы становления у меня не было недостатка ни в чем, что могло бы спровоцировать мою нынешнюю любовь к грязному сексу. У меня не было комплекса Электры, не было жутких страстей в семье, и мое детство – к счастью для меня – было счастливым, простым и полным любви. Мне повезло и до сих пор везет с семьей: мы очень разные, и я искренне благодарна судьбе за то, что они у меня есть.

Я росла в красивом доме с мамой, папой и братом.

Моя мама, работавшая бухгалтером до моего появления, посвятила свою жизнь нашему воспитанию и всегда была душой семьи. Она проводила с нами много времени, помогала взрослеть, будь то помощь с домашними заданиями или игры с нами в саду. Мама никогда не была сторонним наблюдателем: если мы катались на роликах, она каталась с нами. Но главной ее страстью был ремонт, который она делала сама.

У папы был собственный бизнес, он самый трудолюбивый человек из всех, кого я знаю. Кормилец во всех отношениях, благодаря которому в детстве мы получали все, что хотели: велосипед, путешествия (к счастью, мама всегда следила за умеренной выдачей этих подарков) и домашний уют. Он умен, обладает чувством юмора, и в нем живет тяга к приключениям, которую я, кажется, унаследовала, как и независимость духа и не требующее извинений чувство «я такой и есть», которое он поощрял в своих детях вопреки взглядам собственных родителей, считавших, что делать следует то, что ты должен, а не то, что ты хочешь.

Мой брат во многом полная моя противоположность. Я обычно довольно спокойная и чувствую себя наиболее комфортно среди близких, он – душа компании, тот, кто заражает энергией окружающих, кто умеет добиваться своего. Попади я в беду, я бы в первую очередь позвонила в три часа ночи именно ему – не в последнюю очередь и потому, что он ведет практически ночной образ жизни. Мне очень повезло, что этот мужчина, который, вероятно, будет рядом со мной дольше, чем кто-либо другой, такой замечательный. Хотя (это покажется смешным и противоречивым), если оставить нас на три дня вместе в семейном кругу на Рождество, мы превратимся в подростков, спорящих о том, кто проводит в ванной слишком много времени (кстати, обычно – он).

В нашем уютном двухквартирном доме был зверинец: золотая рыбка Голди (не судите меня строго: мне было три года, когда я дала ей имя), хомяк Сырник и собака Барри, которую я назвала в тот период, когда задавалась вопросом: «Почему собаки не могут иметь человеческие имена?» (ответ нашелся довольно быстро, когда мой бедный отец бегал по парку, выкрикивая «Барри!» так, что это, несомненно, пугало других собачников). Я всегда любила животных, и одно из моих самых ярких воспоминаний связано с тем, как я хоронила найденную в саду мертвую птицу – против воли мамы, которую, конечно, волновали вопросы гигиены. Когда она узнала, что я все же перенесла эту птицу к месту погребения и устроила заупокойную службу в присутствии брата и соседских детей, меня с позором отправили в свою комнату. Это наказание – рукоприкладство у нас не практиковалось – таковым для меня вовсе не являлось. Моя комната, полная книг, на которые я тратила все карманные деньги, была одним из моих любимых мест, и я с удовольствием часами сидела на подоконнике, читая и наблюдая за миром из окна. Но на этот раз «арест» показался мне несправедливым. Я написала письмо Дэвиду Беллами[1], в котором рассказала о деспотичной обстановке, в которой мне приходится жить, где отвергается охрана природных ресурсов и равнодушные люди не обращают внимания на мертвых птиц. Он не ответил, и это было, пожалуй, к лучшему, поскольку, скорее всего, посоветовал бы слушаться маму, а это меня рассердило бы еще больше. Это было самым серьезным разногласием с мамой за все детство, что говорит о том, что я никогда не была прирожденной бунтаркой. Я тихо занималась своими делами и не пыталась нарушать границы, главным образом потому, что могла делать почти все, что хотела, и не испытывала потребности вступать в споры. Должна признать, ситуация изменилась, когда я повзрослела.

Я начала писать рано – помню, как сочиняла и иллюстрировала рассказы в маленьких книжечках формата А5, прошитых скрепками. Обычно мои рассказы основывались на детских телешоу, книгах и фильмах, которые мне нравились. В то время я рисовала гораздо лучше, чем писала, что отнюдь не свидетельствовало о моих писательских способностях. Я увлеклась искусством в раннем возрасте после просмотра новостей о том, как работы какого-то не по годам развитого ребенка продавались за тысячи фунтов. К сожалению, когда я сварганила парочку работ, используя цветные карандаши, фломастеры и смешанную технику, моя мама с радостью приняла первую картинку и даже снизошла до того, чтобы дать мне 50 пенсов за второе произведение. Но когда я подняла свою цену до десятки – мне казалось это вполне уместным, – она по-доброму, но твердо отказала. Это убило все мои планы сделать карьеру в мире искусства и заставило вернуться к мини-книжкам и комиксам.

Если бы было возможно, я бы в то время затянула себя, своих друзей и семью в миры Нарнии, Средиземья или в место поближе к дому, но в некотором смысле более смутное, обнаруженное на кабельном ТВ, например в город Ньюкасл, изображенный в телесериале «Гиганты Джосси», повествующем о школьной футбольной команде.

Моя любовь к «Гигантам Джосси» и футболу в принципе была обусловлена тем, что я во многом напоминала мальчишку. Я была довольно далека – как и сейчас – от девичьего стереотипа. Мне патологически не нравится розовый цвет, и я так и не полюбила косметику, дорогую одежду или модные туфли – даже сейчас, если обуть меня в туфли на каблуке, я буду похожа на Бемби, пытающегося пересечь замерзшее озеро. Однако то, что я не трачу на обувь, я с лихвой компенсирую тратами на лак для ногтей и сумочки. Взрослея, я не особо волновалась об отношениях с мальчиками, при этом ирония заключается в том, что в школе у меня было множество друзей мужского пола, потому что я с удовольствием играла с ними в футбол и мне была совсем несвойственна склонность к пустой болтовне. Если бы меня спросили в 10 лет, что я люблю больше всего, я бы, конечно, назвала чтение, катание на роликах и велосипеде, лазанье на дерево, росшее в глубине нашего сада. Это дерево было для меня особенно притягательным по важным для меня на тот момент причинам. Оно было моим личным местом – меня не интересовали царапины и грязь, неизбежные при подъеме, даже несмотря на хитроумное изобретение в виде шкива из скакалки, которое помогало добраться до первой подходящей ветки. Во многом я была ребенком-одиночкой, очень комфортно себя чувствовала одна, читая или мечтая, и это, наверное, не слишком удивительно – если подумать об автопортрете, который я нарисовала, – портрете антисоциальной пацанки.

Конечно, ни одна женщина не может жить в полной изоляции, даже если проводит много времени на верхушке вишни. В школе у меня было много друзей, со многими из которых я до сих пор близка. Хоть мне были ближе неформалы, увлекающиеся музыкой, театром, технологиями, я ладила со всеми, а возникавшие проблемы старалась урегулировать, используя чувство юмора. Училась я довольно посредственно. Мне понадобилось время, чтобы встать на ноги, поскольку из одной из самых умных в младшей школе я превратилась в среднюю ученицу по большинству предметов, а это означало, что многое теперь давалось не так легко и требовало усилий. От этого я испытала шок, но, возможно, оно было к лучшему: это разрушило иллюзии насчет раннего развития, источником которых, вероятно, была убежденность моей семьи в том, что я – гений, потому что люблю читать. Я не была самой красивой или одаренной в классе, но вскоре я поняла, что и это к лучшему, потому что мне казалось, что самые симпатичные и умные девочки обычно являются объектами злобных нападок. Я же работала много и добросовестно – результат врожденной потребности радовать других. Хотя иногда я боялась подвести учителей или родителей, в целом в школе мне было хорошо, но скучно.

Ирония в том, что мое развитие в романтическом смысле наступило довольно поздно. Впервые я поцеловалась в 12 или 13 лет, и, если честно, это меня совсем не впечатлило. Не было раскатов грома, романтичной музыки – разочарование! По-моему, кто-то из нас сказал «ну вот».

Кстати, я читала женские журналы и знала, что такое секс, но в то время у меня не было желания попробовать им заняться. Однако я поняла, что, когда не получается заснуть, движения руки между ног приносят удовольствие, которое помогает погрузиться в сон. И когда я давала свободу мыслям, они всегда были связаны с подобными темами.

Я всегда увлекалась мифами и легендами, и в детстве моим любимым героем был Робин Гуд. О нем я смотрела все фильмы, сериалы (не будем вспоминать о последних экранизациях, а то я начну скрежетать зубами), читала все художественные и исторические книги, которые могла найти. Однако у меня были трудности с леди Мэриан: меня раздражало, что она все время подвергает себя опасности по дурацким причинам, а потом ее приходится спасать. Также меня раздражало, что она не дралась, что ей не досталась роль хотя бы надежного помощника и большую часть времени она лечила раны славных товарищей и задумчиво смотрела вдаль, когда они отправлялись на поиски приключений.

Впервые я поцеловалась в 12 или 13 лет, и, если честно, это меня совсем не впечатлило.

Тем не менее мне больше всего нравились те части этих историй, в которых она попадает в беду – т. е. делает то, за что я ее презирала. Когда ее брали в плен – в качестве непременной наживки в ловушке, предназначенной для поимки Робин Гуда (что, кажется, было ее главной целью в жизни), – ее противостояние Гаю Гисборну и шерифу Ноттингемскому возбуждало во мне сильный интерес. Ее обычно держали в каком-нибудь сыром, похожем на подземелье месте, при этом часто связывали или заковывали в цепи. Беззащитная все равно оставалась непокоренной, полной достоинства в унизительной ситуации, и это что-то задевало во мне, заставляло сердце биться чаще. Знаете, как это бывает в детстве, когда то, что вы читаете или смотрите, настолько захватывает вас, что вы погружаетесь туда, в ту роль, проживаете ее, чувствуете ее? (Хотя я и пишу «в детстве», я до сих пор чувствую то же самое, когда читаю или смотрю что-то ошеломляющее, просто теперь это случается не так часто.) Так вот, все сцены, которые я проигрывала в уме, исполняя главную роль, были сценами с леди Мэриан, даже несмотря на то что она была глуповата, и я представляла в лучшем свете нудные эпизоды, следовавшие после ее спасения Робином и возвращения в лагерь, где она продолжала беречь семейный очаг.

Так все и было… пока я не открыла для себя порно.

Мне было лет 14, когда вокруг журнала, издавшего эротическую книжку для женщин, поднялась шумиха. У меня в комнате не было Интернета, и, честно говоря, хоть я и знала о том, что эротическое вдохновение следует искать именно там, меня не интересовали фотографии женской груди, потому что у меня была собственная и эта часть тела не казалась мне уж столь выдающейся. А вот с этой книгой было по-другому. Бесконечные разговоры о моральном разложении и прочем привели к тому, что я почти целый месяц отчаянно пыталась достать книгу, отчасти потому, что начала подозревать, что я развратнее моих одноклассников или хотя бы развратнее, чем они обо мне думают. Помимо того, что мне хотелось узнать, насколько скандально содержимое книжки, я убеждала себя, что она может служить своего рода барометром непристойности.

Только была одна проблема.

В агентстве, распространявшем журнал в нашем городке, работала наша соседка, и она не только отказалась бы продать мне книжку – ведь тогда мне было намного меньше 18, – но и рассказала бы маме, а это могло привести к одному из тех гадких разговоров, которые вызывают желание оторвать себе уши, лишь бы все прекратилось. Однозначно, это был не вариант. Поэтому как-то раз я села в автобус, следовавший в ближайший крупный город, и купила книжку там. У меня вспотели руки, на мне все еще была школьная форма, и я страшно боялась, что продавщица поймет, что я несовершеннолетняя и без зазрения совести покупаю то, что «DailyMail» назвала абсолютной мерзостью, и заставит вернуть ее, пока книга случайно не развратила меня навсегда. Продавщица ничего такого не сделала. Я положила книжку в рюкзак и со все еще колотящимся сердцем прошла пешком две мили домой; свое опоздание я объяснила маме тем, что была на тренировке по хоккею.

Вспоминая о той книге, которую до сих пор не могу решиться выкинуть, хотя теперь она настолько затрепана, что страницы выпадают, могу сказать, что мне кажется смешным и нелепым тот резонанс, который она когда-то вызвала. Но тогда она была для меня открытием. Первые страницы моих любимых глав остались загнутыми – для быстрого поиска. В одном из разделов речь идет о склочной, но при этом ранимой женщине, ругающейся с мужчиной, который ей явно нравится и с которым она, однако, постоянно конфликтует. Закончилось все тем, что он привязал ее к дереву плющом (согласна, звучит неубедительно, ну и пусть – это был греческий плющ, который, возможно, обладает ранее неизвестными свойствами прочности) и делал с ней что хотел: проводил руками по телу, грубо целовал, оскорблял словесно. Она стояла, возбужденная вопреки своей воле, и он довел ее до оргазма, при этом она не могла ничего делать, кроме как откинуть голову и стонать от удовольствия. Сейчас это кажется довольно глупым, но в то время это вызвало отклик в моей душе. Теперь я проигрывала в воображении именно этот эпизод ночью в кровати, сопровождая фантазию трением рукой между ног, погружаясь в сладостный сон.

Конечно, в жизни любой девочки наступает момент, когда настоящие мальчики вытесняют и книги, и Гаев Гисборнов (Робин был не совсем в моем вкусе). Мой первый настоящий парень, который был старше меня, но не умнее, сначала вроде уловил мои сигналы, которые я не понимала и сама. В отличие от других мальчиков, с которыми я целовалась, этот крепко сжимал мою голову, намотав мои собранные в хвост волосы на руку при прощальном поцелуе, и мне это нравилось. Мне нравилось быть в его власти, быть неподвижной, в то время как сплетались наши языки.

Я фантазировала о продолжении этих поцелуев, думала, что они намекали о другой стороне удовольствия, которую никто не видел, но я уже ощущала. А в один вечер, целуясь на прощанье, он укусил меня за нижнюю губу – так сильно, что я всхлипнула от неожиданного удовольствия. Он сразу же отскочил, чуть не вырвав мне клок волос, и извинился за то, что сделал больно. Было неудобно объяснять, что мне вообще-то понравилось, поэтому я приняла его извинения, сказала, что не произошло ничего страшного, и пошла домой расстроенная, с набухшими сосками и в мокрых трусиках.

Я понимала, что хорошие девочки не получают удовольствия от такого.

Я тогда еще не понимала, насколько важно было то, что тот поцелуй взволновал меня. Но я понимала, что хорошие девочки не получают удовольствия от такого, а если и получают, то уж точно не говорят об этом. Жизнь шла своим чередом, я проходила через стандартные этапы. Наконец, воспользовавшись тем, что маме моего первого парня пришлось выйти на работу, чтобы подменить коллегу, мы с ним потеряли невинность, но, поскольку ни один из нас раньше сексом не занимался, мы чувствовали себя скованно и постоянно прислушивались, не вернулась ли его мама. Этот первый раз, несмотря на приятные ощущения, не перевернул мою жизнь. Потом я даже думала, что это было не так приятно, как лежать в постели и трогать себя, хотя я не проследила взаимосвязи с тем фактом, что не испытала оргазма. Вспоминая о том, какими невинными и осторожными были наши неуклюжие телодвижения, кажется чудом, что нам вообще удалось заняться сексом в тот первый раз. Однако мы обнаружили, что практика приводит если не к совершенству, то уж точно к тому, что «мы долго улыбаемся друг другу, ничего не соображая». Но невозможность уединения означала, что мы постоянно боялись быть застигнутыми на месте преступления и приобрели навыки быстрого переодевания, которыми мог бы гордиться Кларк Кент, хотя, вероятно, его это могло смутить.

Глава 2

Долгожданная встреча

Мой первый роман сошел на нет, так как мы оба выпорхнули из дома и разъехались по университетам. Вначале мы скучали друг по другу, но, как и все первокурсники, вскоре очутились в водовороте студенческой жизни.

Тем не менее достаточно долго мои развлечения во внеучебное время в основном сводились к выпечке хлеба на общей кухне – мама не любила, когда кто-то крутился на кухне, поэтому я была рада возможности приготовить что-нибудь для себя. Порой мы выпивали и вели дискуссии, которые сегодня кажутся претенциозной ерундой, но которые были так важны в 18 лет, поскольку свидетельствовали о самостоятельности. В череде этих полупьяных дебатов я встретила Райана. Хотя он и не сбил меня с пути истинного (к этому моменту я была совершенно уверена, что и сама могу высказывать мысли достаточно сомнительного свойства, не обращаясь к растущей кипе приобретенных книг и к Интернету), Райан определенно приоткрыл дверь в мир, желание попасть в который я еще не осознала, хотя смутно догадывалась о его существовании. Итак, минимум несколько часов, проведенных в дебатах о Фуко[2], феминизме и Хомском[3] (я уже говорила, что это было претенциозно), не прошли даром.

Я впервые встретила Райана в библиотеке, когда училась на третьем курсе. Его излюбленное место оказалось как раз напротив моего; волей-неволей нам приходилось притворяться более прилежными студентами, чем мы были на самом деле. Мы обменивались вежливыми кивками, иногда даже фразами типа «посмотришь за моими вещами, пока я сбегаю в туалет?», хотя я все равно брала сумку с собой. Он был симпатичным, но я не привыкла пускать слюни, увидев смазливую физиономию.

Однажды вечером моя подруга Кэтрин привела Райана в паб. Он присоединился к нашей компании, однако он скорее наблюдал, чем участвовал в дискуссии. Когда же Райан вмешивался, его реплики были обдуманными и неторопливыми, он выражал свои мысли четко и не позволял перекрикивать себя. Признаюсь, Райан меня впечатлил – он разительно отличался от большинства других парней за нашим столом.

Райан изучал политику, окончил аспирантуру в Америке и приехал в наш университет по обмену. Он был немного старше меня. Легкий в общении, остроумный и приятный собеседник, он тем не менее относился к учебе – впрочем, и ко многим другим вещам – очень серьезно. Мне это нравилось. Жизнь в колледже была веселой, но я не участвовала в «неделе первокурсника» и не напивалась в хлам. Я всегда помнила о том, что учеба стоит денег и я должна трудиться. Мне нравилось, что он чувствует то же самое и так же относится к учебе. И еще… Нельзя было не заметить, что Райан весьма сексуален в своей задумчивой и немного эксцентричной манере, а от его акцента и правда могли появиться мурашки, если, конечно, он не толкал речь.

Прошло время… Однажды разгорелся спор о календаре, который решили выпустить девушки, чтобы собрать средства для своей спортивной команды. Они позировали «ню», символически прикрыв свои прелести. Один из парней, живших на моем этаже, начал причитать, как это унизительно, очевидно, потому что на одном из фото была его подруга. Я возразила, что это вовсе не унизительно и вообще, какое ему дело, если она при этом чувствует себя комфортно. Страсти накалялись, что было неизбежно, поскольку парня волновало то, что другие будут похотливо смаковать пышные прелести его дамы, и отсутствие четких формулировок с лихвой дополнялось дикой жестикуляцией и выразительными гримасами. Я не могла сдержаться. По большому счету, мне было все равно, но спорить оказалось весело и говорить оппоненту правду в лицо было легко, словно ловить рыбу в бочке. Пусть даже наполовину наполненной пивом.

Вскоре стало ясно, что не только я участвую в дебатах из спортивного интереса. В борьбу вступил Райан, называя меня антифеминисткой и рассуждая о характере намерений девушек и о том, какое впечатление могли произвести фотографии. Обсудив низкопробные старомодные открытки к праздникам, он плавно перешел к дебатам о плюсах и минусах порнографии.

Через некоторое время круг спорящих сузился. Остальные отправились за следующей кружкой пива, смешались с толпой или – если честно – просто смылись. Но мы продолжали спор: Райан был на стороне противников любого рода порнографии, я же выступала в ее защиту, поскольку считала, что каждый волен выбирать сам и вознаграждение является весьма достойным. Кэтрин вертела головой, наблюдая за нашей перепалкой, как за игрой в теннис.

Моя теория в отношении порно основывалась на принципе «каждому свое».

Примерно в середине поединка я начала хихикать про себя. Моя теория в отношении порно во многом (принимая во внимание законность) основывалась на принципе «каждому свое», и меня не очень волновал исход спора. Однако я не могла допустить, чтобы последнее слово осталось за Райаном, и хотела дождаться, когда он выдохнется. Кроме того, мне было приятно, что все внимание горячего американского парня было направлено на меня, хотя он время от времени хватался за голову, видя мою непримиримость.

И вот настал момент, когда я увидела по глазам Райана: он наконец понял, что спор был затеян мной просто так. Он снова взялся за голову, потом выпрямился и посмотрел на меня долгим взглядом. Райан не мог не заметить, что я еле сдерживаю улыбку. Наконец он перегнулся через стол, чтобы пожать мне руку.

– Хорошая игра, мисс. Молодец.

Я улыбнулась и угостила его пивом. Это был просто жест вежливости.

К тому моменту бар уже опустел, и мы засобирались домой. И я, и Кэтрин нетвердо стояли на ногах и глупо хихикали. Райан предложил проводить меня домой, но, когда я уже завязывала шарф, Кэтрин наклонилась и схватила его за руку.

– Ты мог бы проводить домой нас обеих. Мы живем в одном общежитии.

Возможно, Кэтрин приняла желаемое за действительное, но Райан, по-видимому, не был в восторге от такого предложения. Я, честно говоря, тоже: парень, с которым мы неделями просиживали в библиотеке друг против друга, оказался довольно милым, и я надеялась, что он чувствует то же самое по отношению ко мне. Тем не менее, помня, каким он был зажатым в других ситуациях, мне не хотелось упускать эту возможность.

И все-таки… как здорово, что у меня был Интернет! Проснувшись на следующее утро с гудящей головой и мечтами о сэндвиче с беконом, я обнаружила письмо, в котором он предлагал встретиться и сходить в кино. Я была так рада, что написала ответ еще до того, как встала с постели в поисках спасительной чашки чая.

Мы пошли в кино. Он явно сделал ошибку, галантно позволив мне выбрать фильм самой. В результате я – сама того не желая – потащила человека, которого напрягали ужастики и раздражала научная фантастика, на фильм, в котором было намешано и то и другое. Даже в темном зале, в мерцающем свете экрана, я видела выражение легкого презрения на его лице – по крайней мере, когда он не закрывал его руками.

После фильма мы отправились перекусить. Разговор был очень даже оживленным – и не только потому, что я посмеивалась над ним, называла еще большим трусишкой, чем я сама, но Райан так забавно интерпретировал киношное действо и нестыковки в сюжете, что я начинала громко хохотать. Мне было очень весело, и, когда Райан предложил повторить попытку, я согласилась не раздумывая.

Мы продолжали встречаться. Поход в «комеди-клаб», на концерт… потом Райан просто пригласил меня посмотреть фильмы на DVD, что даже по моим относительно невинным понятиям я посчитала прорывом на фронте ухаживаний. Я испекла брауни, и, пока меня мучили сомнения, не сильно ли они отличаются от тех, что мы готовили дома, он пожирал их, запивая литрами кофе и щелкая кнопками на пульте. Наконец, когда я уже устала размышлять о том, интересую ли Райана с романтической точки зрения, он сделал первый шаг. Наклонившись ко мне якобы для того, чтобы смахнуть прилипшие крошки, он быстро, вслед за прикосновениями своих пальцев, прижался губами к моим губам. Я улыбнулась про себя, но не почувствовала желания отвернуться. К тому моменту я неделями только и думала, каким будет этот момент.

Он начал осторожно, нежно касаясь моих губ, покрывая их легкими поцелуями, а потом, уже смелее, проник языком в рот и поцеловал меня по-настоящему. Я не была разочарована, почувствовав вкус мягких губ со вкусом шоколада и кофе, и чуть приоткрыла рот, как бы приглашая Райана исследовать меня дальше.

Его руки скользнули вокруг меня, поглаживая по спине, прижимая еще теснее. Ощутив движение пальцев Райана по позвоночнику, я задрожала от возбуждения; все во мне отозвалось на его прикосновение, на единение его тела с моим – его рук… губ… и того, что так настойчиво хотело войти в меня.

Мы долго просто целовались, упиваясь друг другом. Райан был великий мастер целоваться, неторопливый и страстный, и пока наши руки блуждали поверх одежд, он с энтузиазмом продолжал дразнить меня движениями своего языка, так что мой мозг начал потихоньку отключаться. В этой сладкой дымке промелькнула одна хрупкая мысль: Если только его поцелуи могут заставить меня чувствовать ТАКОЕ, что же, черт возьми, будет, когда мы займемся любовью?

Когда Райан начал расстегивать мои джинсы, я подумала, что и мне пора кое-что выяснить. Руки сами собой потянулись к его ремню, но он схватил меня за пальцы, поднес ко рту и мягко поцеловал их, прежде чем вновь отвести мои руки к молнии моих же джинсов. Райан начал стягивать их с меня, показались веселенькие голубые трусики в горошек, и я слегка покраснела.

Он ухмыльнулся.

– Чудесно.

Я лихорадочно начала искать оправдание столь необычному выбору нижнего белья, но Райан взглядом остановил меня.

– Посиди вот так… хоть минутку.

Я шевельнулась, а Райан полностью стащил мои джинсы и трусики вниз, оставив меня совершенно голой.

Минуту, которая тянулась вечность, он просто смотрел. Я пыталась не вертеться, но это всегда нелепо, когда кто-то смотрит на твои прелести в первый раз, особенно если это не детская игра во взрослых типа «ты покажи свое, а я потом покажу мое». Райан улыбался. Быстро опустив глаза вниз, на самое интересное место в его джинсах, я с облегчением поняла, что он доволен увиденным. Я снова передвинулась вперед, стремясь дотянуться до Райана, но он остановил меня.

– Все прекрасно. Просто подожди.

– Я не могу терпеть, – прорычала я.

– Пусть это будет воспитательный момент, – сказал Райан, опустившись передо мной на колени.

Я легонько ударила его по колену босой ногой и застонала, когда он провел пальцем по внутренней стороне моего бедра… так близко к тому месту, где я ждала его прикосновений больше всего, и все же не там. В этой игре, где участвуют двое, самое главное – терпение. Я ждала, и мои бедра едва заметно дрожали, когда Райан поглаживал меня, отчаянно желая, чтобы он переместился всего на несколько сантиметров внутрь и дотронулся до меня там, где я сейчас до боли желала этого. Я закрыла глаза, пытаясь контролировать себя. Думаю, мне это почти удалось, по крайней мере пока я не почувствовала, как его губы мягко скользят вниз, чтобы… попробовать меня на вкус. Я застонала, и Райан тоже, и его мурлыканье от удовольствия первого, самого интимного, касания было настоящим потрясением. Потом он начал меня целовать, таким же избирательным и при этом всеобъемлющим образом, как несколькими минутами раньше, когда он захватил в безраздельное владение мой рот. Я извивалась вдоль дивана, придвигаясь ближе к Райану, который доводил меня до безумия своим языком, перемежая легкие и дразнящие движения с более настойчивыми и жесткими. Мой оргазм увеличивался, стихал, вновь нарастал и вот наконец, когда Райан сильно сжал мой клитор зубами и потянул, я кончила – мощно, полно и с такой силой, что увидела звезды. Это было как откровение, и я даже засмеялась от радости.

Мне никак не удавалось отдышаться, и я вряд ли могла бы проделать все это снова.

Я посмотрела сверху вниз на Райана, по-прежнему очень серьезно взирающего на меня, и потянулась к его лицу, чтобы погладить пушок на его щеке. Он улыбнулся и повернул голову, целуя мою руку, а я наклонилась поцеловать его и потом вытянулась на полу рядом, свернувшись калачиком, близко-близко, чтобы он мог слышать мое гулко бьющееся сердце. Когда мое дыхание выровнялось и я вернулась на землю, то почувствовала мощную эрекцию Райана, и в этот раз, когда я опустила руку вниз, он меня не остановил. Я расстегнула ширинку, извлекла его сокровище и наклонилась, чтобы коснуться его губами, но Райан не дал мне сделать этого.

– Пожалуйста… позволь мне побыть в тебе.

Я быстро кивнула и повернулась на спину, пока он манипулировал с презервативом. Глупо было спорить, когда мой собственный оргазм уже почти улетучился. Райан вошел в меня, и этот первый момент нашего слияния заставил меня внутренне сжаться. Он застонал и уткнулся лицом в мое плечо. Я чуть придвинулась к нему бедрами, чтобы он вошел глубже, но, прежде чем приступить к действию, Райан расстегнул лифчик и со стоном высвободил мою грудь.

Жадно уставившись на затвердевшие соски, он не мог не съязвить:

– А где же бюстик в горошек? Я разочарован…

Я показала Райану язык, а потом начала двигаться более настойчиво, из-за чего груди стали подпрыгивать еще сильнее. Райан наклонился и захватил их руками, поглаживая и целуя, по очереди касаясь губами моих сосков, и – наконец – начал двигаться сам.

Секс был таким, что перехватывало дыхание. Все остальное потеряло смысл – сейчас важны были только наши движения, наша связь, наше наслаждение. Я наблюдала, как лицо Райана теряет свою серьезность и он становится совершенно беззащитным. Меня это невероятно заводило… Видя, как его оргазм достигает вершины, я дотронулась пальцами до клитора всего на секунду, и это прикосновение тоже подняло меня до небес.

На следующее утро единственной тучкой на горизонте было сознание того, что наши отношения ограничены во времени. Я вдруг расстроилась, но, проведя весь вечер, лежа в чем мать родила на диване в его комнате, уткнувшись в телик и потягивая пиво, с паузами на поцелуи, ласки и секс, я твердо решила, что хочу получать максимум от каждого момента, когда рядом находится Райан. Надо было ковать железо, пока горячо.

Мы начали встречаться, хотя перспектива скорого возвращения Райана в Штаты не позволяла строить серьезные планы. Он был тактичным и внимательным любовником, бесконечно терпеливым и в те моменты, когда доставлял мне удовольствие, и тогда, когда получал его сам. Райан охотно позволял мне исследовать его тело, и я все увереннее облизывала и сосала его член, играя с ним столько времени, сколько мне хотелось, учась доставлять ему удовольствие, что мне очень нравилось. Тем не менее я бы ни за что на свете не стала предлагать Райану эксперименты, хотя бы отдаленно связанные с какими-либо сексуальными отклонениями, и то, что произошло дальше, послужило первым уроком: не стоит строить никаких предположений о людях.

Мой первый опыт сексуального эксперимента, как, наверно, и у многих людей, связан со здоровой мастурбацией.

Мне нравится думать, что у меня богатое воображение. В общем, это действительно так, и я говорю это не столько с гордостью, сколько констатируя сам факт: меня посещали грязные мыслишки о том, как интересно было бы использовать предметы, которые выглядели совершенно невинно, по другому назначению. Эти мысли вкупе с моими финансовыми приоритетами в университете – книгами и пивом (не обязательно именно в таком порядке) – означали, что моими любимыми секс-игрушками стали несколько видоизмененные предметы домашнего обихода.

Итак, я считала, что среди моих вещей нет ничего, что могло бы быть использовано для каких-то гнусных целей против меня (т. е. из уже опробованного мной раньше или хотя бы потенциально рассматриваемого), нет уж, спасибо. Вот почему простая расческа стала для меня большим сюрпризом.

У меня очень жесткие волосы, и их много. Нет, не в том смысле – т. е. я слежу за тем, чтобы все ключевые участки были тщательно выбриты, – но первым делом, когда я встаю утром, еще не проснувшаяся окончательно, я похожа на дикарку с острова Борнео.

Впрочем, как и после хорошего секса тоже.

До какого-то момента мы, однако, не заходили слишком далеко. Мы целовались часами, желали продлить напряжение, когда каждый поцелуй и движение губ – это прелюдия и обещание чего-то большего. Наконец мы достигли негласной договоренности перейти к серьезным действиям; мое лицо горело от его щетины, соски откровенно торчали из лифчика, а в брюках Райана появилась недвусмысленная выпуклость. Когда мы оторвались друг от друга, он вытащил руки из моих волос, хотя и с некоторым трудом.

Я попыталась рукой привести волосы в некоторый порядок, но Райан отвел мою руку в сторону и поцеловал по очереди каждый палец. На его щеке появилась ямочка, но в улыбке было что-то зверское.

– Забудь. Мы все равно приведем их в беспорядок. Все о’кей. Мне нравится, когда ты растрепанная.

Я опять, дразня Райана, показала ему язык и начала расстегивать рубашку.

– Я ничего не могу поделать со своими волосами. Кстати, твои сейчас выглядят ничуть не лучше.

Я неопределенно махнула рукой назад, слегка подзадоривая его.

– Там где-то есть расческа… Можешь воспользоваться, если надо.

У Райана были черные волосы, такие же непослушные, как у меня, – даже до того, когда я запустила в них пальцы, когда мы целовались. При том, что Райан был пострижен коротко, волосы спереди все время падали ему на глаза, и он, когда говорил что-нибудь важное, невольно взъерошивал их, пытаясь убрать со лба. Я обожала этот жест (впрочем, как и самого Райана).

Я отвернулась и стянула брюки, наклонившись, чтобы убрать их с пола, где они собрались вокруг моих ног. Именно тогда он меня ударил.

Я услышала звук удара. И поняла, что совершенно этого не ожидала. Когда кто-то внезапно изо всех сил шлепает тебя по заднице так, что звук от удара разносится по всей комнате, это больно. Даже если в глубине сознания появляется мысль: «Подумаешь, какой-то несчастный шлепок», – все равно не можешь удержаться от соблазна потереть ушибленное место. Я по крайней мере не смогла.

Обернувшись и все еще держа руку на своей бедной попе, я увидела широко раскрытые невинные глаза Райана и губы, расплывшиеся в улыбке. Он помахал щеткой-расческой у меня перед носом.

– Ты сказала, я могу воспользоваться этим.

М-да… Старая как мир поговорка права: следи за тем, что говоришь. Чувствуя, что меня ждет совершенно потрясающий опыт, о котором, возможно, я мечтала много лет, я улыбнулась в ответ, собрав все свое мужество…

– Да, я так и сказала.

Серьезным волосам нужна серьезная расческа. Эта расческа была что надо. Когда Райан сдернул мои трусы, положил меня к себе на колени и начал шлепать, звук рикошетом ударил по комнате. Я с ужасом представила, что может подумать мой сосед, который шел в этот момент по коридору. Но потом и эта проблема перестала меня волновать.

Я часто задавала себе вопрос, что буду чувствовать во время настоящей жесткой порки. Но никогда в жизни не ожидала, что все будет именно так.

Было очень больно, естественно. Намного больнее, чем я себе представляла, – вы скажете, что я принадлежу к поколению, которому удалось избежать телесных наказаний в школе. Поначалу с каждым ударом воздух со свистом вылетал из моих легких, и единственной мыслью было то, что мне ужасно больно, – определенно, это не было похоже на сексуальное шлепанье как предмет моих тайных фантазий. В паническом внутреннем монологе я пыталась принять решение: остановить ли это сразу или потерпеть. И вдруг… ощущения изменились, будто раскрылись по-новому. Было все еще больно, но через несколько секунд после удара жжение превратилось в приятную боль, и по мере того, как адреналин волной разливался по моему телу, даже болезненность от первых ударов стихала, убаюканная теплом наслаждения, которое я получала.

Он начал с моей левой ягодицы, нанося регулярные ритмичные удары, пока мое сердце не стало биться практически в том же темпе: так мое тело реагировало на шлепки Райана. Он менял места удара, пока вся моя ягодица не налилась теплотой, а я продолжала извиваться на его коленях, представляя собой бессвязный пучок нервных окончаний. В этот момент мир ограничивался только мной и Райаном, теплотой от жгучих ударов, ощущением влажности между ногами и твердости его члена, упирающегося мне в бедро. Если бы Райан спросил, чего я хочу от него сейчас, если бы я могла внятно произнести хоть какие-то слова, то я бы, наверно, умоляла его остановиться, поскольку боль была почти невыносимой. Но в то же время из-за теплоты, которую я ощущала между ног, я точно знала: остановись Райан через несколько секунд, и я почувствовала бы опустошенность и умоляла его продолжать. Справедливости ради надо сказать, что у меня не было выбора, поскольку в тот момент я не могла произнести ни слова.

Было все еще больно, но через несколько секунд после удара жжение превратилось в приятную боль.

Райан переключился на другую ягодицу, и процесс начался вновь. Пока я пыталась совладать со своей реакцией на боль, я почувствовала, как между ног скользит палец Райана и легко – очень легко (я даже была рада, что он не может видеть, как мое лицо залилось румянцем), входит в меня.

К этому моменту я лежала скорчившись на коленях Райана, почти без сил, тяжело дыша, и хотя мои глаза были закрыты, в них стояли слезы. Когда я повернулась, чтобы посмотреть на Райана, он не удержался и шлепнул меня еще раз, и я увидела на его щеках румянец от волнения и напряженного усилия. Из-за этого выражения лица я была готова завыть, как собака. Он выглядел таким сексуальным. В его глазах, в том, как он держал голову, я видела совсем другого Райана. Я не могла оторвать от него взгляд. Он являл собою власть. Полный контроль. Он заставил меня чувствовать тепло, холод, возбуждение, нервное напряжение и перевернул весь мир с ног на голову… я могла только, как покорная лошадка, следовать за своим наездником.

Когда наши глаза встретились, чары будто рассеялись. Мы оба жаждали секса; Райан не собирался бросать начатую работу на полпути, но последние три шлепка расческой были быстрыми, хотя и достаточно сильными, и я охнула от боли. У меня кружилась голова; я не могла нормально дышать между ударами, чтобы как-то подготовиться к ним. Подавляя волны боли как могла, я все еще хватала ртом воздух, а Райан умело управлял мной, чтобы и я, и он были полностью готовы – ну пожалуйста… пожалуйста… – трахаться.

Он заполнил меня, и я застонала с облегчением. Но это облегчение перешло в замешательство, когда стало ясно, что внутри меня находится вовсе не член Райана. Я обернулась, моргая и пытаясь сосредоточиться, и увидела улыбающегося Райана, который держал расческу с другого конца. На рукоятке блестела моя влага… Он заправил прядь волос за ухо; на щеке заиграла ямочка. Передо мной снова был прежний игривый Райан.

– Извини, не смог удержаться.

Я фыркнула и уже открыла рот, чтобы выдать какой-нибудь комментарий, но меня остановил мощный толчок… Теперь Райан сам глубоко вошел в меня. Мы трахались, и я входила в неистовство, когда он осваивал мои влажные глубины; но боль от уже образовавшихся синяков на моей заднице, жгучее тепло от них и были жестким завершением наказания.

Он наклонился вперед, массируя мой клитор, наши движения стали быстрее и отчаяннее, и оба уже были близки к высшей точке оргазма.

Именно в тот момент, когда я почувствовала, что уже не могла бы пойти дальше и принять какое-то другое стимулирующее воздействие, Райан провел расческой – металлическими зубцами вниз – по всей длине моей пульсирующей от возбуждения попы. Мне показалось, что в мое тело втыкают иглы. Не в силах сдерживаться, я завизжала. Если бы смогла, я бы умоляла его остановиться, просто потому, что у меня было полное ощущение того, что сейчас я распадусь на части. Но так же быстро, как начало отключаться мое сознание, говоря, что это уж чересчур и я не справлюсь, у меня наступил оргазм, а с ним и поток теплоты… Тут же захотелось свернуться калачиком и полежать просто так. А потом проделать все снова и снова, потому что это было просто невероятно.

Мы лежали, запутавшись в простынях. Пот от наших безумных упражнений постепенно высыхал, а дыхание возвращалось в нормальный ритм. Когда я посмотрела на Райана, его глаза были закрыты, а длинные ресницы делали его похожим на ангела. Было почти невозможно сопоставить его с человеком, из-за которого я буду вспоминать этот вечер еще много дней, когда мне придется садиться. Я не могла понять, как это никогда раньше мне не приходило в голову рассматривать расческу в таком ракурсе. Достаточно сказать, что теперь уж я бы не упустила новые возможности.

Кроме того, я уже по-другому относилась к Райану. Когда мы оба спустились со своих адреналиновых высот, наступило некоторое смущение. Райан мягко провел рукой по моей попе, оценивая нанесенный ущерб, и вежливо спросил, сильно ли болит. Я ответила в несколько британском стиле, мол, я в порядке, спасибо. Мы помолчали. Думаю, он чувствовал замешательство от того, что ему понравилось причинять мне боль, – оглядываясь назад, я размышляю, действительно ли Райан открыл себя заново в тот вечер, когда орудовал щеткой для волос.

Он определенно помог заполнить один из пробелов в головоломке, которую я не могла сложить раньше. К тому моменту, когда Райан готовился к возвращению в Штаты, моя задница продолжала интимное знакомство с расческой – и его рукой. Однажды он так увлекся, наказывая меня, что прошелся по моим ягодицам и вставил свой член мне в попу, которая еще не отошла от прежних потрясений. Мы вступили в начальную фазу танца «доминант – рабыня», но никто из нас, по-видимому, не знал, каким будет следующий этап, и не говорил об этом. В последний вечер – перед отъездом Райана – я получила представление о том, каким мог бы стать следующий этап, и даже сейчас – через многие годы, учитывая опыт, который я получила после, – все еще думаю, что у наших отношений был потенциал новых открытий. Это было просто одно из тех событий, которые заканчиваются раньше, чем, возможно, в ретроспективе мне бы этого хотелось.

Прежде чем все закончилось, Райан действительно сделал все, что мог.

Я не фанат вещей. Для дискотеки по случаю недели первокурсника я откопала старенькие серые брюки и рубашку для нэтбола, а ко всяким костюмированным балам дышала ровно. Вообще-то я стеснялась наряжаться. Мне казалось, я выгляжу смешно, и не нужно большого ума, чтобы понять: если есть ощущение, что ты выглядишь смешно, трудно чувствовать себя сексуальной.

Но корсет – это нечто особенное.

В ту последнюю ночь, сняв туфли и бросив на столик ключи, я направилась в спальню, чтобы подготовиться к прощальному ужину с Райаном, и обнаружила на кровати коробку – одну из тех элегантных и особенных коробок, которые, несмотря на отсутствие этикетки, просто кричат: «Жутко дорогой бутик». Когда я потянула пальцами за край кремовой ленты, пересекающей коробку, Кэтрин уселась на табуретку перед моим туалетным столиком с чашкой чая, ожидая увидеть, что внутри. Райан сказал, что приготовил мне прощальный подарок и не хотел, чтобы я тащила его из ресторана, но я не имела понятия, что это могло быть.

Поскольку мы обе были нетерпеливыми и в душе продолжали быть детьми, когда речь заходила о подарках (как о самом дарении, так и получении), нельзя было надеяться, что я открою коробку только после свидания. Как я логически объяснила Кэтрин, Райан не возражал бы против этого, иначе коробки бы сейчас здесь не было. Таким было придуманное мной оправдание, и я решила придерживаться его.

Открыв коробку, я увидела вначале только папиросную бумагу. Но потом я извлекла на свет шикарный корсет насыщенного ярко-зеленого цвета. Такой цвет напоминает о пышной растительности летом, о деревне, о том, как приятно заниматься любовью на воздухе, полном ароматами свежескошенной травы и солнечным светом.

– Софи, это чудесно. Ты собираешься надеть это вечером?

Подарок меня просто ошеломил. В душе я была девчонкой-сорванцом, и это была совсем не та вещь, которую я могла бы выбрать в качестве повседневной одежды, и, если честно, корсет казался мне слишком… интимным подарком.

Осторожно проводя пальцами по тонкой отделке края, я посмотрела на Кэтрин.

– Как я могу его не надеть?

До выхода оставалось 40 минут, и времени на болтовню не было. Я схватила сшитые на заказ брюки, которые, точно знала, выгодно подчеркивают мою попу, заскочила в душ и через 20 минут была готова к надеванию корсета.

Лиф был жестким, на косточках, с черной тесьмой, проходящей назад через петли. Поскольку надеть корсет самостоятельно не было никакой возможности, на помощь пришла Кэтрин. По мере того как ее ловкие пальцы плотно затягивали тесьму, я чувствовала, что мое тело – и мысли – меняются. Изменилась осанка, изгибы тела, казалось, увеличиваются и сокращаются где нужно, и моя фигура принимает форму песочных часов. Дыхание стало более коротким, движения сдержаннее, и мой бешено занятый день, морока с поездкой домой, даже горькая сладость предстоящей ночи – все это исчезло в тумане. Я ощущала только покалывание нервных окончаний и гул в голове. Соски, сжатые плотными вставками корсета, были напряжены и болели; внезапно я ощутила, как это напряжение передается моей вагине. Я почувствовала, как становлюсь влажной, даже когда просто стою в этом корсете, и на мгновение пожалела о том, что выбрала брюки, – шов между ногами только усиливал отвлекающие ощущения.

Но даже если бы я захотела, переодеваться было уже некогда. К счастью, я разобралась со своими волосами и минимальным макияжем заранее, в то время как Кэтрин затягивала шнуровку, и мои движения оказались существенно – и поразительно – стесненными. Она зашнуровала меня так, что мои груди поднялись над верхом лифа, бледные и мягкие на фоне яркой зелени корсета. Образовалась ложбинка, которая привлекала даже меня, не говоря уж о тех, кто будет смотреть на нее. Мысленно я подумала, что надо бы надеть куртку с застежкой до верха, чтобы доехать на метро.

Я почувствовала, как становлюсь влажной, даже когда просто стою в этом корсете.

Когда Кэтрин застегнула корсет на талии и развернула меня, чтобы посмотреть, что получилось в результате, она в невольном восхищении провела пальцем вдоль отделки над грудью, но отдернула руку, когда я слегка вздрогнула от незнакомого ощущения. Она слегка покраснела, и мы обе засмеялись.

– Извини, это все бархат. Он просто кричит, чтобы его погладили.

К концу вечера не только он кричал об этом.

Поход в ресторан был довольно интересным. Мы встретились на станции Оксфорд-Серкус, и, кроме оценивающего взгляда, будто Райан видел меня в первый раз, настоящего мужского взгляда, из-за которого я вспыхнула, как девчонка, он ничего не сказал о моем наряде. В ресторане нас проводили к заказанному столику. Но когда я попыталась поудобнее усесться, Райан подавил улыбку. Я поняла, что корсет был не столь безобидным, каким казался на первый взгляд. Он являл собой ограничение – в красивой, но довольно жестокой форме.

Обед был очень неплохим, но есть слишком много я, естественно, не могла. Когда я, извинившись, направилась в туалет, Райан улыбнулся, увидев, как я двигаюсь – эта манера ничем не напоминала мой обычный беззаботный бег по жизни со скоростью сто миль в час. Мои движения были осторожными, медленными, и я будто чувствовала себя другой – более женственной, чувственной, покорной и даже скромной – это не то, в чем я когда-либо была сильна.

Странно, но корсет заставил меня ощутить небывалое возбуждение. Правда, это всего лишь одежда – вы же не думаете, что он изменил меня как личность, да? Однако я быстро поняла, что корсет был своего рода тонкой и совершенно неожиданной формой зависимости. Наш ужин показался мне одним из самых чувственных в моей жизни, и это было совершенно поразительно для небольшого итальянского ресторанчика, примостившегося за Оксфорд-стрит. Весь вечер я только и думала о том, что хочу домой, чувствуя, как пылают мои щеки и блестят глаза в свете от свечи.

Наконец мы приехали ко мне. Райан сорвал с меня брюки и трусики, связал руки за спиной лентой из коробки, которую я бросила на полу, собираясь на свидание, и мы занялись любовью. Он сидел на стуле, а я устроилась сверху, и мы начали неистовый танец до полного изнеможения.

Райан извлек мою грудь из жесткого корсета, но передышка была короткой, потому что он начал покусывать мои ноющие соски зубами и мять пальцами. Мое дыхание становилось прерывистым, ограниченное жестокой красотой корсета; Райан массировал клитор и сосал мои груди, пока я не кончила, содрогаясь и постанывая от боли и удовольствия.

Чувствуя, как дрожат ноги, я опустилась на пол и взяла в рот член Райана. Глядя через растрепавшиеся волосы, как Райан жадно уставился на персонаж, который я представляла, стоя на коленях у его ног, напоминающий анахронизм непорочных фильмов Мерчанта-Айвори[4] и в то же время полное распутство. Запустив руки в мои волосы, он сделал несколько последних мощных движений, и мой рот наполнился влагой, которую я с жадностью выпила.

Мы попрощались на следующий день. Оба были уставшими, насытившимися друг другом; мое тело было покрыто царапинами, не только на попе, но и вокруг грудей и талии из-за того, что Кэтрин слишком рьяно затягивала корсет, и жесткого секса. Расческа, с которой все началось (и я получила самое жестокое наказание в конце той последней ночи), уехала в Штаты с Райаном как часть моего прощального подарка.

Я никогда не встречалась с ним снова, хотя вспоминала часто. Я подумывала, не поискать ли Райана в социальных сетях, но потом останавливалась, говоря себе, что он-то меня не ищет, и пусть все идет своим чередом. Я понимаю, что это прозвучит как бред в стиле хиппи, но все же верю, что встречи с людьми происходят не случайно. Сейчас то, чем мы занимались мы с Райаном, кажется мне достаточно банальным. Но я всегда буду благодарна ему за мой первый опыт сексуальной игры с доминантом и с улыбкой вспоминаю время, которое мы провели вместе.

Кроме того, Райан оставил в подарок корсет, который, признаюсь, доказал мне, что некоторые виды экипировки могут быть забавными. Я сохранила его и даже ношу иногда, хотя он так наполнен воспоминаниями о той ночи, что даже спустя годы, начиная его застегивать, я ощущаю, как становлюсь влажной, соски твердеют и дыхание прерывается.

Он посмотрел на меня с ужасом и несколько раз легонько шлепнул.

Когда Райан уехал, я поняла, что мои чувства к нему были глубже, чем я могла себе признаться. Ощущая себя покинутой, я сосредоточилась на учебе и не позволяла себе никаких игр. Даже когда находила людей, способных вырвать меня из добровольного затворничества, наши интерлюдии заканчивались обычным совокуплением, а любые попытки изменить ситуацию терпели крах. Я попросила одного из партнеров (Грэма, будущего географа) отшлепать меня во время секса – он посмотрел на меня с ужасом, несколько раз легонько шлепнул и возобновил прежнее занятие. После этого случая он больше не звонил.

В другой раз, когда я спросила у другого кавалера (Яна, будущего математика) в своей, я надеюсь, кокетливой манере о том, фантазировал ли он о каком-нибудь особенном виде секса, он слегка покраснел и сказал, что ему было бы приятно трахаться со мной, надев мою одежду. Думаю, что мне удалось совладать со своим лицом и не показать отвращения – в конце концов, у меня полно своих странных наклонностей, чтобы быть терпимой к причудам других, – но я почему-то не захотела встречаться с этим парнем. Словом, я очень скучала по Райану, хотя и обнаружила, что мне стало гораздо легче сидеть в аудиториях после того, как он уехал.

Глава 3

Виртуальные отношения

Конец моей студенческой жизни пролетел в сплошной суматохе: сочинения, работа в университетской газете, а затем – слишком быстро и так неизбежно – лавина экзаменов. Я упорно зубрила, готовясь к очередному экзамену, запоминала факты и цифры, читала и перечитывала тексты, записывая их на бесчисленных листах А4 в надежде хоть что-то запомнить, после чего бралась за следующий предмет. Через три недели после выпускных я забыла почти все, что учила, и, что привело бы в ужас моих родителей, не придавала этому особого значения. Самое важное, что дал мне университет, думала я, – это уверенность. Не обязательно уверенность в себе во всех отношениях, да и кому это нужно? Скорее, чувство, что я смогу справиться со всем, что может произойти в жизни, спокойно и не теряя чувства юмора. Следующей задачей было найти свое место в этом мире. Я хотела писать, но относилась к этому реалистично. Нужно работать годами, чтобы стать писателем, а я ужасно рассеянна, да и самым длинным моим произведением была дипломная работа. Так что я решила, что первым шагом будет поиск работы.

Я вернулась к родителям и разослала резюме в агентства по трудоустройству в надежде получить работу администратора или наборщика текстов (полезным побочным эффектом всей писанины в университете была моя скорость набора). Консультант по найму показала мне, как пользоваться диктофоном с педальным приводом, и проверила, насколько быстро я набираю текст. Когда результат подскочил до 75 слов в минуту, и это при наборе двумя пальцами, она пришла в восторг и на протяжении месяцев давала мне различные задания, такие как набор текста, подшивка документов и вообще работу старшего помощника младшего дворника. А я, обдумывая свой следующий шаг, копила деньги.

Вернуться в дом детства – с воскресными обедами и суетой, которой они сопровождались, – было прекрасно, но уже к Рождеству я поняла, что надо съехать. Я привыкла к независимости, мне не хватало собственного пространства, каши на ужин в 10 вечера, если захочется, или ванны в 3 ночи, если не спится. Примерно в это же время я начала понимать, что моя временная работа, как это ни прискорбно, начинает превращаться в постоянную. Не то чтобы я не хотела работать, но наступил момент, когда я поняла, что еще немного – и мозги у меня поплывут. Работа была однообразной, скучной, и когда в одном офисе меня попросили транскрибировать письмо, которое походило просто на набор звуков, я была близка к отчаянию. Мне хотелось большего. Я должна была определиться и начать действовать. И поскольку воплощению моей мечты стать писателем мешали ежедневные поездки, игры в Интернете и походы в кино, мне нужно было остановиться на чем-то попроще.

Я отправилась в редакцию местной газеты. Там состоялся длинный разговор с редактором отдела новостей о тяготах репортерской жизни. Сейчас, глядя в прошлое без наивного юношеского оптимизма, я понимаю, что меня просто предупреждали об ужасных условиях оплаты, переработках и бесконечных заседаниях редсовета. В конце беседы меня отправили на задание с фоторепортером. Потратив кучу времени на поиски блокнота, я понеслась к машине фотографа. Еще никто и никогда не делал фоторепортаж о празднике урожая в младшей школе с таким усердием. Я записала имена и возраст всех детей – звучит просто, но отловить их всех было делом нелегким. Я задала слегка оторопевшей директрисе по меньшей мере десяток вопросов, и некоторые, как мне показалось, ее смутили. Я была Вудвордом[5], Бернштейном[6] – обоими сразу, но с особым интересом к консервированным продуктам. Когда мы шли назад к машине, Джим, фотограф, улыбнулся мне:

– Тебе и вправду понравилось, а?

Я кивнула, чувствуя себя довольно глупо и совершенно не в своей тарелке.

– Хорошая работа. Молодец.

Я была просто на седьмом небе, когда вернулась в офис и подготовила самый что ни на есть подробный отчет о празднике урожая. Но когда я протянула его редактору новостей, она просто кивнула:

– Хорошо. Этого достаточно.

Тогда я еще не знала, что отдел новостей – это не то место, где можно рассчитывать на щедрую похвалу, но даже, как мне казалось, несколько заниженная оценка (Хорошо? Просто хорошо? А как же та часть, в которой я заставила директрису рассказать о самых необычных вещах, которые принесли на праздник дети?), не могла умерить мой пыл. Я писала и раньше для школьных и университетских газет и журналов, но это было небо и земля по сравнению с тем, что я делала сейчас. Я рассказала об этом родителям. Я была одержима идеей стать журналистом.

Семь месяцев спустя я съехала от родителей – навсегда. Я пришла в ужас от цен за обучение на курсах журналистики, лучшим вариантом – впятеро дешевле, чем в нашей округе, – оказался колледж в четырех часах езды от дома моих родителей. И, рассчитывая на свои сбережения и подработку по выходным, я могла бы обеспечить себе вполне достойное существование на период учебы. Родители перевезли меня на новую квартиру двумя машинами, которые были буквально забиты дорогими моему сердцу вещами. Затем они накупили в супермаркете еды, которой должно было хватить до конца первого семестра. Мама, переживая, что я останусь голодной, настояла на завтраке в кафе. И после того, как отец проверил все окна и двери и прогулялся по окрестностям, убедившись в благонадежности соседей, они оставили меня распаковывать вещи. Первый раз в жизни я жила одна, и мне это нравилось.

Год пролетел незаметно. С каждой неделей крепла моя уверенность в том, что я на верном пути. Мне нравилось брать интервью, нравилось писать, и даже такие скучные предметы, как законодательство и бесконечное редактирование, казались мне восхитительными. Они вели меня к работе моей мечты. В нашей группе учился народ со всего округа – от тех, кто хотел стать редактором, до парней, пределом желаний которых была работа комментатора в футбольном клубе «Транмер Роверс». Но мы все стремились добиться своего и были довольно сплоченной командой, хотя и не чуждой духу здоровой конкуренции. По совету нашего преподавателя мы старались как можно больше работать в течение года в смутной надежде получить место сразу по окончании курсов.

Я сорвала джекпот. Надо сказать, низкооплачиваемый и незавидный, но все же джекпот. Газета, в которой я работала больше всего, предложила мне работу. Отец был в ужасе, узнав, сколько я буду получать первое время – определенно, не зарплату выпускника университета и далеко не специалиста с дополнительным образованием. Но вдали от города, думала я, прожить можно, поскольку я всегда была равнодушна к излишествам. Таким, как отопление. Или частые вечеринки. Меня это не волновало. Я была настоящим журналистом, имя которого указывалось в подзаголовках! Однажды, увидев, как в поезде читали страничку с моим именем посредине, я так разволновалась, что чуть не пропустила свою остановку. Я была горда, словно писала для центральной газеты. Плюс ресторанные и театральные обзоры, которые означали, что время от времени я все же могу ощутить вкус красивой жизни, хотя мне, как новенькой, всегда спихивали всякую чушь и ерунду.

Жизнь начинающего репортера нелегка. Я была далеко от дома, у меня не было больших возможностей для развлечений и общения. Моя лучшая подруга по колледжу, Элла, нашла работу в газете в 20 милях. Я старалась встречаться с ней почаще, но, учитывая работу по выходным, работу по вечерам и прочие дела, я проводила много времени в одиночестве.

Я могла обходиться без обогревателя, но не без Интернета: я писала письма и общалась в социальных сетях с друзьями по университету и курсам журналистики, играла. Когда мне хотелось пофлиртовать, я могла не только поговорить с теми, кому было скучно и кто был не прочь поболтать, но и обсуждать темы, которые я никогда бы не осмелилась затронуть при личной встрече.

Я искренне верю в то, что Интернет во всех смыслах изменил ландшафт сексуальности. Неважно, сколь извращенными могут быть твои фантазии, в Сети всегда найдется тот, кто их разделит. Увы, найдутся еще трое, которые сочтут их недостаточно извращенными и в половине случаев расскажут вам, как это делают они – с большей энергией/сексуальней/куда лучше, чем вы. Раздражает то, что, пытаясь засунуть нос в субкультуру БДСМ в онлайне, сразу замечаешь готовность дать оценку другому изнутри «стилю жизни». Обещаю, что использую эту фразу в последний раз, поскольку звучит она крайне претенциозно – как бы «со стороны»!

Неважно, сколь извращенными могут быть твои фантазии, в Сети всегда найдется тот, кто их разделит.

При этом там есть и милые люди, если не обращать внимания на народ с небольшими странностями. У меня были изумительные сексуальные и интеллектуальные разговоры с разными людьми. Они разбудили мое воображение, успокоили и даже стали мне настоящими друзьями.

Но и дерьма там тоже хватает.

Я впервые зашла на порносайт в тот год, когда начала работать. Кроме эпизодов с Райаном, которые оставались темой моих сексуальных фантазий долгие годы, я не встречала никого, кто бы заинтересовал меня в этом смысле, не говоря уже об очевидных знаках совместимости с первыми проявлениями моего стремления к подчинению. Я была так занята работой и повседневными делами, что попытки кого-то найти казались мне пустой тратой времени. Добавив к этому увлечение порнографическим чтивом на literotica.com, которое меня заводило и все же казалось слишком нереальным для моего практичного склада ума, я решила, что мне не следует идти в своих фантазиях дальше. Со временем я даже стала думать, не идеализировала ли я свой опыт с Райаном. Действительно ли я испытывала такое наслаждение от боли или просто смотрела на сексуальный период своей жизни сквозь розовые очки?

Потом за выпивкой моя подруга рассказала мне об одном сайте. По сути, это был чат и сайт знакомств для людей с сексуальными отклонениями. Она упомянула о нем вскользь (и боже упаси было спросить ее об этом прямо и тем самым выдать свой интерес), но этого было достаточно: придя домой, я погуглила и оказалась там, где хотела.

Некоторые говорят, что в наши дни сайты такого рода полны обманщиков, мошенников и тех, кто хочет вытянуть у тебя деньги. Не могу привести много доводов за, но я, вчерашняя студентка с зарплатой стажера, была последней, кого можно было ободрать. Мне открылся новый мир – мир людей, которые знали друг друга и разговаривали на языке, не совсем мне понятном. Многие использовали искаженные формы местоимений (всегда с заглавной буквы для доминирующих и с прописной для подчиненных, независимо от того, было это в начале предложения или нет), что я находила довольно смешным. Я быстро решила, что не способна пойти на такое преступление против грамматики.

На досках объявлений было полно посетителей, разговаривающих о том, где они были, что купили и чем занимались. Одни сообщения возбуждали меня, другие вызывали содрогание. Обсуждали шибари, искусство эротического связывания, андреевские кресты, пирсинг, пони-герл и тысячи других вещей, о которых я никогда не слышала. На время я затаилась в виртуальном уголке и сидела тихонечко, как сельская мышь, заглянувшая к городской и попавшая на вечеринку, где та щеголяла в латексе и с хлыстом. Это было невероятно и заразительно. Неужели это были реальные люди, которые, занимаясь всем этим, ходили на работу, платили налоги и пр., пр., пр.? Казалось, этот мир был безмерно далек. Я была заинтригована.

Зарегистрировавшись и выложив краткие данные о том, кто я и почему тут (я выбрала общее сообщение – изображение с неясными чертами и кратким примечанием о том, что я ищу друзей или даже согласна на отношения в онлайне, но не заинтересована в личном знакомстве в ближайшее время), я стала получать сообщения каждый раз, заходя на сайт. Когда видят тебя на сайте «живьем», тебе отсылают сообщения сразу же, зачастую даже не читая твой профиль и не утруждая себя такими мелочами, как правила пунктуации.

– А похотливая грязная сука? Т не хочеш встать колени перед хозяином?

– Нет, на эсэмэски не отвечаю, тем более с ошибками. И я слишком уважительно отношусь к грамматике, так что не думаю, что смогу подчиниться. Извините.

– Думаю, я имел таких тварей, как ты. Приходи в мой дом в Борнмуте, посмотрим, подойдешь ли.

– Прежде всего, мне не нравится Борнмут. Во-вторых, вы действительно хотите, чтобы человек, о котором вы ничего не знаете, заявился к вам в дом? Честно? Если это так, то вы, похоже, немного спятили. Я, пожалуй, откажусь. Но все равно спасибо.

– Т в онлайне? Хочешь, поговорим как взрослые?

– Гм, ну да. Нет, не очень. Благодарю.

Не поймите меня неправильно, там можно было встретить умных, интересных, умеющих формулировать свои мысли людей, но подавляющее большинство были слегка не в себе или полными психами. Да, мне нравилась мысль о том, что меня могут отшлепать, я даже заходила в своих фантазиях дальше и позволяла причинить мне боль. Но, как бы сказать… я думала, что сначала следует убедиться в том, что они не сумасшедшие.

Я ответила на странное письмо, но в целом картина выглядела несколько удручающе.

А затем я стала обмениваться сообщениями с Марком. Наш первый разговор произошел после того, как я добавила его страничку в «Избранное». Я прочитала его профиль, мне стало интересно, но было уже поздно и писать мне уже не хотелось. Так что я сохранила ссылку, решив написать ему позже. Я не думала, что из этого что-то получится… пока не получила от него письмо: «Как мило с вашей стороны, что вы обратили на меня внимание. Но вы слишком застенчивы, чтобы познакомиться со мной?»

Я обмерла. Я и не знала, что пользователям сайта видно, кто ими интересовался. В первых сообщениях я извинялась за свою отсталость, а он меня успокаивал. Ну, и еще мы смеялись над глубиной моего ужаса. Затем мы стали писать на общие темы. Он был технарем. С ним было интересно, и он умел излагать свои мысли. Мы не торопились и не обсуждали сексуальные темы… но со временем ситуация изменилась.

Развивалась она медленно. Очень. Мне нравился Марк, но… встречаться с человеком, с которым познакомилась на сайте и не знала его достаточно хорошо… Что касается отношений, в лучшем случае я настроена скептически и проявляю осторожность, даже если речь идет об отношениях хозяина и подчиненного. Но это не мешало нам отлично проводить время, общаясь в онлайне и по телефону. У него был извращенный ум и сексуальный голос, и наше общение зачастую заканчивалось сексом по телефону. Мы оба достигали оргазма, говоря о том, чем бы мы занялись, если б находились в одной комнате. Но я держалась подальше. Я испытывала неловкость при мысли о том, чтобы отослать ему свои фотографии обнаженной, даже если была возможность сделать снимки, на которых я не выглядела сплющенной и не была похожа на секретаршу, фотографирующую свою грудь после очередного секса в обеденный перерыв…

Он прислал мне шарики Бен-Ва, чтобы я не скучала во время долгих выборов в муниципальный совет.

Мы никогда не встречались. Мы жили относительно недалеко друг от друга, но никак не могли выбрать время или, как это часто случалось, страсть вспыхивала на расстоянии и потом быстро затихала. И вдруг он прислал мне шарики Бен-Ва, чтобы я не скучала во время долгих выборов в муниципальный совет. Я работала с 7 утра, встречаясь с главой совета и докладывая ему о результатах голосования, до момента закрытия участков, и все это время шарики были во мне. Это были на удивление спокойные выборы, без неожиданностей и смены руководства, но процесс доставлял мне удовольствие, хотя, вероятно, не по тем причинам, о которых думали мои коллеги.

Несколько следующих месяцев я общалась в онлайне с другими. С некоторыми мне хотелось познакомиться, от других, встретив их на улице, я бы бежала без оглядки. Я погружалась в изумительные фантазии, поняла, что меня возбуждает, но так и не сделала последнего шага – я слишком нервничала, чтобы перейти к практике.

И все-таки есть люди, которые стонут по поводу того, что Интернет полон фантазеров, которые прячутся за монитором вместо того, чтобы что-то попробовать. Я же считаю, что это именно то, с чего следует начать, чувствуя себя спокойно и получив возможность разобраться со своими фантазиями и чувствами в предельной безопасности, не боясь ничьих осуждений. Но в конце концов мысли и разговоры об унижении и оскорблении воплотились в нечто более реальное. Я встретила трехмерного настоящего мужчину, в котором была достаточно уверена, чтобы начать исследования на практике.

Глава 4

Немыслимая игра

Я познакомилась с Томасом в очереди. Знаю, звучит смешно и слишком по-британски, но очередь была длинной, и мы простояли в ней довольно долго. Увидев его, я подумала, что он просто нахал. Было б можно, я ушла бы и больше с ним не разговаривала… и это было бы крайне досадно, если подумать о том, что произошло с тех пор…

Мы с Эллой пошли в кино. Болтали в ожидании начала сеанса, и он вмешался в разговор. Он был один, явно скучал и, помнится, был груб и, несомненно, слишком много о себе думал… И все же показался мне привлекательным. Поболтав с ним и, как ни странно, насмеявшись, я поняла, что он мне нравится. И когда он предложил выпить по чашечке кофе, мы с Эллой согласились, радуясь тому, что он не маньяк и может составить сносную компанию. Да и не все ли равно?

…Через некоторое время я поняла, что мне не все равно. Уходя, он взял у нас адреса электронной почты, и началась переписка по кругу. Мы болтали о том о сем – о жизни вообще. Он был забавен, умен и недавно расстался с девушкой, с которой встречался много лет. Большинство их общих друзей были на ее стороне, и он казался немного одиноким. Я иногда представляла себе, как он проводит вечер. От меня Томас отличался лишь тем, что не чувствовал себя в одиночестве так же уютно. Когда я запирала дверь и сразу же накидывала цепочку, как велел папа, у меня возникало чувство, что я вернулась в свое убежище, но мне казалось, что он чувствует себя иначе. Элла и я встречались с ним пару раз, но, поскольку мы работали по выходным и Элла жила далековато, в конце концов мы стали ходить в кино по будням вдвоем. Он задавал много вопросов и даже помнил на них ответы, и я стала посвящать его в свою жизнь. У меня вошло в привычку писать ему, когда на работе происходило что-то интересное. Мы могли бы стать друзьями только из-за того, что оба были одиноки. Но чем больше мы узнавали друг друга, тем больше у нас было общего. Мне нравилось иметь друга-мужчину, честного и прямого. Иногда это переходило в прямолинейность, и пару раз я проливала чай, слушая его рассказы о женщинах и о том, как он к ним подбирался. Но я хохотала с ним так, как ни с кем другим. Мы цитировали одни и те же фильмы, нам нравились одни и те же группы, и вскоре я стала проводить много времени у него.

Почему у него? Ну, пришла зима, а я могла себе позволить только крошечную квартирку без центрального отопления… Как-то он прислал мне эсэмэску: «Что делаешь?» – и я ответила: «Сижу в Starbucks и греюсь». Он предложил мне переночевать у него в свободной комнате. Я так и сделала. В следующие выходные я работала, но через неделю он снова предложил мне остаться. Я появилась днем в субботу и ушла на следующий день, приготовив воскресный обед, – спасибо маме, ее рецепт жареной картошки творит чудеса. Мне было хорошо, спокойно и весело. Мы гуляли с собакой, я принесла свой комп и подключилась к Wi-Fi, так что мы могли вместе играть по Сети. Мы смотрели фильмы, пока не надоест. И было тепло. Немудреные удовольствия, но было так хорошо. И когда наступило и прошло Рождество, а затем и весна, я стала заходить к нему все чаще, хотя погода уже наладилась. Элла приходила, если была свободна, но и без нее мы с удовольствием проводили время вместе.

Это может казаться наивным, но я не думала о сексе! Он был симпатичным парнем, с темно-русыми волосами, в очках, мне нравилась его непринужденность. Но мои визиты, как и в самый первый раз, носили платонический характер – и никаких намеков с его стороны. Я относилась к подобным вещам достаточно прагматично и думала, что он не считает меня привлекательной или просто не хочет портить наши отношения. К тому же я знала, что он все еще думает о своей бывшей. Ну и ладно – мне нравилась наша дружба, и я не хотела его подталкивать.

Но однажды вечером ситуация изменилась. Началось все довольно невинно. Томас, Элла и я заказали билеты на концерт и забронировали номера в отеле. Но за неделю до концерта Элла предложила поменять планы. Еще один друг купил билет, и если б я переночевала в номере Томаса, то тот парень остался бы с Эллой, а мы бы сэкономили. Практичность победила, да и какое это имело значение, если мы с Томасом оставались наедине несколько месяцев кряду? С концерта мы вернулись возбужденными, довольными и слегка осипшими. Мы были полны адреналина и заряжены энергией музыки. По очереди приняли душ, переоделись и забрались в постель. Спать еще не хотелось, и, лежа в темноте, мы говорили о концерте, музыке и о жизни. А затем в темноте тихо прозвучал его голос:

– Софи, ты никогда не думала о том, чтобы переспать со мной?

Захваченная врасплох, я молчала… Я решила, что лучше увильнуть от ответа, чем сболтнуть что-нибудь лишнее, что могло бы задеть его чувства или изменить его мнение о нашей дружбе – он действительно хотел, чтобы я думала об этом? Или он будет чувствовать себя неловко, узнав об этом? Я решила ответить неопределенно:

– О чем ты? Я тебе не нравлюсь.

Он засмеялся:

– Почему ты так решила?

Я бросила в него подушку.

– Ты никогда и не пытался. У нас платонические отношения, ты помнишь?

Молчание было столь долгим, что я подумала, что он уснул. Когда он наконец заговорил, его голос звучал чуть громче шепота:

– Они не должны быть такими.

– Да?

Не лучший ответ, но, поверьте, я не знала, что еще сказать. Внезапно в темноте он погладил меня по плечу поверх одеяла, осторожно и немного робко. Это длилось секунду-две, пока я наконец, не выдержав, схватила его за запястье, прижимая к себе. Наши руки изучали друг друга, сначала в одежде – он смеялся над моими пижамами, признавая только футболки и шорты, – и я поцеловала его в руку, вознаграждая за неудобства. Затем он медленно расстегнул мне ворот, и его рука скользнула к моей груди, лаская ее и играя с сосками. Я постанывала, наслаждаясь долгожданным прикосновением. Затем его рука двинулась дальше – к поясу брюк и под трусики. Когда он потрогал меня между ног, я застонала, раздвигая их шире, позволяя его пальцам продолжить игру. При этом он засунул мои руки к себе в шорты, взяв член моей рукой и повторяя в такт мои движения. Он застонал. Мы долго ласкали друг друга… Осмелев, он надавил на мой клитор, и делал это снова и снова, пока я не смогла больше сдерживаться. От оргазма у меня просто свело пальцы ног. Мое дыхание успокоилось, и шепот не смог скрыть беспокойства в моем голосе:

– Пожалуйста, надень презерватив.

Внезапно наступила пауза.

– Что?

– Как что? Презерватив. Пожалуйста. Я хочу тебя.

– Черт!

– Да, хочу!

– Я не это имел в виду. Черт!

Голос у него был таким несчастным, что в другой ситуации я бы просто рассмеялась.

– У меня с собой нет. Я не думал, что это произойдет сегодня.

Он замолчал.

– Я не думал, что ты…

Я фыркнула:

– У меня не было секса больше года, и я не думала, что будет сегодня ночью.

Теперь он выглядел совсем несчастным.

– Ох.

Я определенно не могла упустить момент и не поиздеваться над ним.

– Слушай, не переживай, давай просто пожелаем друг другу спокойной ночи…

Его член ожил в моей руке, пока я говорила, и он издал сдавленный стон, в котором звучали досада и негодование. Я сжала руку и легла ниже.

Когда я охватила член губами, его стоны стали глубже, заставляя меня чувствовать себя богиней. Я медленно лизала его член, не торопясь и наслаждаясь моментом, когда он сгреб одеяло и его тело изогнулось в истоме от наслаждения. Я доставила ему еще большее наслаждение, но сделала это не сразу. Я не собиралась его дразнить, но и не хотела, чтобы все кончилось слишком быстро. Я не спешила, и, когда он кончил, гладя мои волосы и шепча мое имя, я испытала странное чувство удовлетворения. Поймите меня правильно, я бы не стала писать об этом в резюме, перечисляя свои достижения, но я чувствовала себя прекрасно и заснула с улыбкой на лице.

Самое плохое в таких ночах – это то, что приходится просыпаться. Очнувшись, я обнаружила, что мы лежим нос к носу, обхватив друг друга ногами. Я открыла глаза и, увидев его пристальный взгляд, сразу их закрыла, притворяясь спящей.

– Софи, ты не спишь?

Я не шевелилась. Черт. Что мне теперь делать?

– Софи? Скоро завтрак. Ты в порядке? Поговори со мной.

Я не открывала глаза.

– Угу. Все отлично.

Не слишком ли эмоционально?

– В порядке.

– Тогда ты откроешь глаза?

Он был явно озадачен.

– Да, еще минуту!

Мой же голос звучал нараспев, напоминая голос мамы, изображавшей притворную веселость. Со временем я поняла, что это просто нелепый образ, который не спасает ситуации.

Он взял меня за руку.

– Все в порядке, ты же знаешь. Это ничего не значит.

Я распахнула глаза и уставилась на него. Он глядел на меня ободряюще, спокойно и необычно ласково. Я не могла понять, обижаться мне или нет, но мой взгляд, должно быть, выдал меня, и он поторопился меня успокоить:

– Извини, я не то имел в виду. Это было изумительно, мне понравилось, было великолепно.

– Так и было, – сказала я нехотя, расплываясь в улыбке.

– Я просто хочу сказать, что это не должно повториться, если ты не хочешь, и это ничего не меняет в нашей дружбе.

Я смотрела на него долго и пристально:

– Ты уверен?

Он кивнул.

В этот момент в желудке у меня заурчало, и я покраснела.

– Так, пора бы и позавтракать. Но сначала я приму душ.

Я вскочила, схватила одежду, лежавшую на краю, и направилась в ванную, стараясь все делать как обычно. Он лежал в кровати, наблюдая за мной, не отворачиваясь и вообще не шевелясь. Я дошла до середины комнаты и больше не могла сдержаться.

– Прекрати пялиться на мой зад!

– Я не пялюсь. Я восхищаюсь твоей пижамой.

К тому времени, когда мы оба умылись, оделись и были готовы встретиться с Эллой и ее другом, который невольно устроил такой поворот событий, все почти пришло в норму. Мы, как обычно, шутили, и за завтраком ничто не напоминало об этой ночи. Больше об этом не было сказано ни слова, пока позже, в тот же вечер, я не получила от него сообщение.

Рад, что ты добралась нормально, я тоже в порядке и дома. P.S. Жаль, что не было презервативов.

Мерзавец.

Теперь мне кажется неизбежным то, что вскоре мы переспали и сделали все как положено, – смешно, но в тот раз мы оба купили презервативы. Я приходила к нему так же, как и раньше. Просто со временем я перебралась из свободной комнаты в его постель. Сначала мы продолжали быть друзьями, откровенно говорили на разные темы. Мы нравились друг другу – очень, но на самом деле я не была его женщиной, а что до него – он был замечательным, смешным, умным, я находила его очень привлекательным, но, когда он появлялся в комнате, во мне ничто не екало. Конечно, я ему не сказала о своих чувствах – не потому, что боялась показаться наивной, но потому, что, подолгу болтая, гуляя с собакой, мы пришли к общему пониманию того, что происходит между нами, установив в отношениях уровень обязательств. Наши отношения были развлечением – без обещаний и ответственности. Если он или я начнем встречаться с кем-то другим, отношения прекратятся. Иначе, пока мы оба весело проводим время и ни один из нас не испытывает глубоких чувств к другому, позволяется все. И со временем, по мере того как мы узнавали друг друга, так и получилось.

Если честно, то, даже принимая во внимание сходство, бывшее между нами, я никогда не могла бы предположить, что окажусь привязанной к спинке кровати Томаса, а он нависнет надо мной, злобно улыбаясь, и на долю секунды заставит задуматься, во что же я впуталась. Это еще раз напомнило мне о счастливой очереди и о том, что не стоит судить о книге по обложке, – про это всегда говорила моя мать (хотя она могла иметь в виду совсем другое).

Мы уже регулярно трахались и, разумеется, начали говорить о нереализованных фантазиях. Но в тот момент, когда я залпом выпила бокал красного вина и поведала ему о Райане и о том, что периодически хожу на порносайты, а затем робко созналась, что мечтаю о полном высвобождении – или порабощении? – моего кроткого «я» и о желании поэкспериментировать с разными садомазохистскими штучками, типа связывания и наказания, я, ей-богу, не видела в Томе парня, способного воплотить мои фантазии. По мне, так мы болтали, возбужденно и немного грубовато, и это было прелюдией к хорошему сексу в конце недели, подогретому каким-нибудь тонизирующим средством. Я начала ценить его интеллект и восхитительно непристойный ум, но я мало понимала, что перешла грань с человеком, который был ян моей покорной инь.

С ним мне было легко. Никаких опасений – он был моим другом, вежливым и добрым собеседником. Именно потому, что наши встречи не были свиданиями, я не чувствовала смущения, рассказывая ему о том, что меня возбуждает и что бы я хотела попробовать. Я не беспокоилась о том, что он может стать любовником, который думает, что я странная или извращенка, или тем, что не сможет примерить мое обыденное «я» с другими, немного грубыми, сторонами моей индивидуальности. Даже если он и осуждал меня немного, это не могло повредить нашей дружбе.

Конечно, со временем я осознала, что он вовсе и не собирался меня осуждать, потому что у него, как и у меня, было полно грязных мыслей, а его склонности прекрасно дополняли мои.

Когда он стал на колени над моим обнаженным телом, чтобы дотянуться до соска, он все еще был полностью одет, и это усилило ощущение моей беспомощности. Для начала он просто играл, водя пальцами по ареоле и изредка дотрагиваясь до соска, наблюдая, как он набухает. Я начала расслабляться, мои глаза – медленно закрываться в предвкушении сладких ощущений, как вдруг он ущипнул его. Я ахнула от внезапного всплеска боли, подняла глаза и поймала его пристальный взгляд, устремленный на меня. На секунду он отпустил сосок и тут же схватил его еще крепче, начал сильно его теребить и тянуть грудь вверх. Боль усилилась, дыхание стало прерывистым. Я закусила губу и прогнулась, пытаясь ослабить напряжение. Но так как он стоял на коленях надо мной, а мои запястья были привязаны к спинке кровати, я не слишком-то могла двигаться. Я с удивлением наблюдала за тем, как извивается мое тело, ловила малейшее шевеление его руки, которое было знаком приближения горьковато-сладкого наслаждения и следующей за этим боли. Мои стоны заполнили комнату, а я думала лишь о том, что еще никогда не испытывала такого возбуждения. Когда же мой ум фиксировал боль, обжигавшую сосок, я вообще не могла ни о чем думать.

Я не чувствовала смущения, рассказывая ему о том, что меня возбуждает.

Он переключился на другой сосок, сначала нежно облизав его, а затем сильно втянув в рот и дотронувшись зубами. От боли я сопротивлялась. Если бы мои руки были свободны, я вцепилась бы Тому в волосы, но я могла только сжимать и разжимать пальцы рук, когда он действовал то нежно, то безжалостно, и не понимала, чего же больше мне хотелось.

Вообще-то я лгу. Боль возбуждала меня больше, чем я могла это представить. Наслаждение, которое я испытала, когда меня порол Райан, было ничто в сравнении с тем, что я переживала теперь. И когда Томас провел рукой по моему телу, я бесстыдно раздвинула ноги шире, так, чтобы он видел блеснувшее тому доказательство.

Он усмехнулся и нежно провел пальцами по влажным губам к клитору. В отличие от того, как он обращался с сосками, сейчас его поглаживания были слабыми настолько, что я приподняла бедра, позволяя его пальцам войти в меня глубже. Но когда я поменяла положение, он отстранился. Я посмотрела на него в растерянности – он поднял брови.

Я понимала, чего он хотел. Когда-то я целых 20 минут болтала о том, как, должно быть, сексуально умолять партнера войти в тебя. Но оказалось, что умолять в воображении было гораздо легче, чем в действительности. Ну что я могу сказать? Думаю, я просто упряма. Я годами мечтала о том, что однажды потеряю над собой контроль, и в тот момент, когда это вот-вот должно произойти и рядом оказался довольно сексуальный мужчина, чей ум был для меня загадкой, мне показалось, что я еще не готова потерять голову.

Молчание продлилось, испытывая нашу силу воли, что само по себе было глупо, так как мы оба знали, что его прикосновение означало бы победу для нас двоих. Одной рукой он нежно касался моего рта, пальцем другой руки он постукивал по клитору – один, два, три, – как если бы стучал по столу, решая, что же делать дальше. Именно его спокойствие приводило меня в ярость. Я продолжала молчать. Я точно была упрямее, чем полагала, что позже стало причиной массы неприятностей.

Пауза.

Том убрал руку и повернулся ко мне. Затем он провел пальцем, влажным от смазки, вокруг моего рта. Я глубоко всосала палец, вылизав его и ощутив свой вкус. При этом я попыталась сделать вид, что как-то контролирую себя. Да-да, я знаю, что это противоречит моему долгому и страстному желанию потерять самоконтроль, но давайте пока просто назовем это еще одной повторяющейся темой. Когда я глубже втянула его палец, он улыбнулся моему негласному и, надо признать, далекому от порядочности намеку, снял брюки и вынул свой член. Я потянулась вперед, переполненная желанием, и он угостил меня. Я отсасывала его и улыбалась, когда он стонал от удовольствия.

Мне всегда нравился минет – но с Томом особенно. Даже на самом пике возбуждения он, казалось, полностью контролировал себя. Я же любила моменты, когда мне удавалось заставить его ненадолго потерять этот контроль, наблюдать за его реакциями, слышать, как учащается его дыхание, чувствовать, как увеличивается его член у меня во рту, ощущать его вкус, когда он кончал. Я бы могла полностью покориться ему, потерять контроль. Но, охватывая его член губами, я получала ту особую власть, которая заставляла мое сердце петь, а вагину увлажняться. И именно тогда, когда я лежала на спине, привязанная к спинке кровати, а его член двигался между моими губами, я чувствовала уверенность в себе.

Когда я начала сосать сильнее, он схватил меня за волосы. Я застонала, не выпуская его член, глядя вверх на него, всасывая член еще глубже, действуя жадно, быстро, безудержно, пока не почувствовала вкус спермы на задней стенке горла. Он откинулся назад, чтобы восстановить дыхание, нехотя гладя меня по бедрам, чего мне так хотелось. Я поняла, что попытки изменить позу были не в мою пользу, поэтому покорно лежала, ощущая, как кончики его пальцев передвигаются то вверх, то вниз, а он постепенно приближался к тому месту, которое жаждало его присутствия. Если бы я не была привязана, я бы бессознательно начала мастурбировать, чтобы почувствовать хоть небольшое облегчение, но вместо этого я откинулась назад, подчинилась, а его пальцы, плавно передвигаясь, изредка касались моего клитора, вызывая короткие всплески удовольствия, а потом возвращались на бедра, бессистемно гладя их.

Внезапно проблема просить или не просить потеряла свой смысл. Мне так хотелось кончить, что я была готова сказать что угодно, если бы это могло хоть как-то на него повлиять. Мои руки сжались в кулаки, я кусала нижнюю губу и в конце концов выдавила из пересохшего горла хриплое «пожалуйста».

Его палец вернулся к клитору и нежно прикоснулся к нему. Несомненно, сейчас он выглядел самодовольно.

– Пожалуйста – что?

В его голосе появились новые мрачные тона, которые вызвали во мне трепет, но все еще оставляли в неопределенности. Это был не тот добродушно-веселый и спокойный Томас. Оказалось, что мой партнер по сексу был полон сюрпризов и абсолютно лишен сочувствия.

Он опять жестоко скрутил мой сосок. Мои глаза наполнились слезами, и я застонала от боли. Его голос был холодным и суровым, требующим повиновения. Моя вагина увлажнилась, несмотря на неприятные ощущения, возникшие в животе.

– Пожалуйста – что?

Мой мозг отказывался работать. Обычно мне легко было найти, что сказать, но сейчас я не представляла, каким должен быть ответ, и испытывала ужас от того, что, если отвечу неверно, он продлит мои страдания. Или, что еще ужаснее, остановится. В конце концов я стала подбирать ответ, который бы мог его удовлетворить.

– Пожалуйста, вставь пальцы. Пожалуйста, возбуждай меня. Заставь меня кончить, разреши мне кончить. Пожалуйста.

На последнем слове моей мольбы он начал теребить клитор сильными отрывистыми движениями – то, чего я жаждала. Его пальцы проскользнули внутрь меня, и он начал трахать меня ими, растирая сильнее, быстрее, пока из меня не вырвался крик. Я задрожала, застонала и кончила. Все внутри меня пульсировало, руки колотили спинку кровати с силой пережитого оргазма.

Он улыбнулся, когда развязал узлы, чтобы освободить мне руки. Потирая запястья, я улыбнулась в ответ, зная, что обнаружила родственную душу и что мы это повторим, стоило мне только попросить. Чего я тогда не сумела понять, так это того, что это были только цветочки.

Начать серьезно встречаться еще не входило в наши планы. Это облегчало разговоры о том, что нас возбуждало. Ведь было бы неловко рассказывать своему парню о том, что ты представляешь, как он избивает тебя до рыданий, а затем трахает без правил, даже если ты сопротивляешься, пытаясь оттолкнуть его. Но Томас внимательно слушал все, о чем я говорила, и в уме записывал действия, которым суждено было реализоваться в будущем и заставить меня потерять голову.

Все началось в субботу вечером с наказания за множество выдуманных причин, в которых я бы могла усомниться, если б мне хотелось поспорить. Но я не собиралась возражать. Может, только против того, что его добродушный голос и манеры становились безжалостными и это делало очевидным то, что происходило дальше. А все кончилось тем, что я лежала на ручке его дивана, абсолютно голая, задом кверху.

Он начал с относительно нежных шлепков по ягодицам. Я уже знала, что Том – большой любитель порки. Вскоре у него вошло в привычку укладывать меня к себе на колени и безжалостно избивать, все больше возбуждаясь при виде того, как я извиваюсь. Мои трусики, приспущенные до коленей, приводили меня в большее смущение, чем если б их не было совсем, и стреноживали меня в те моменты, когда я уже не могла не сопротивляться. Раньше, как только мои ягодицы становились горячими и я начинала испытывать сильную боль, он бросал меня на пол и трахал, придавливая к полу бедрами, и не было спасения от жгучей боли, когда мой зад терся о грубый ковер. Но в этот раз все было иначе. Он задал мне вопрос, на который я не ответила с должным почтением, и я услышала звук ремня, выскальзывающего из петель его брюк.

Он задал мне вопрос, на который я не ответила с должным почтением, и я услышала звук ремня.

Когда много думаешь или фантазируешь о чем-то, перспектива действительно получить то, о чем мечтал, внушает ужас. Не только потому, что будет больно и милый, добрый, только что помогавший мне решать кроссворд Том внезапно превращается в свою противоположность. Не только потому, что я изо всех сил сдерживаю свои чувства, чтобы не спасовать и выдержать все, что он соизволит, ублажить его и держаться мужественно, как стоик, – ах, девица Марианна могла бы мною гордиться. И даже не потому, что, проведя большую часть этих десяти дней лежа в кровати и представляя себе по ночам старую добрую порку ремнем, я боялась, что порка не вызовет возбуждения, а просто будет настолько больно, что мне придется просить его остановиться. Эта мысль приводила меня в ужас не только из-за того, что разрушала мою давнюю фантазию, но и означала капитуляцию, провал, фиаско.

Я повернула опущенную голову, что вызвало головокружение и усилило предвкушение того, что сейчас произойдет. Он стоял передо мной, все еще одетый, держа в руках кожаный ремень, то растягивая его, то превращая в узел, готовясь ударить меня. Выражение его глаз вызвало спазм в моем желудке, смесь страха и возбуждения, которые испытываешь, катаясь на американских горках. Затем он встал сзади, и мне оставалось только ждать и пытаться сдержать дрожь. Ждать пришлось недолго.

Первый удар не вызвал резкой боли. Скорее звук, чем удар, вызвал шок. На секунду я почувствовала облегчение от мысли, что боль на самом деле терпима. Еще два быстрых удара, от которых я завопила. Теперь казалось, что первый удар был пробным – без прицела и размаха. Сейчас было намного больнее.

Он сказал, что чем больше я буду вопить, тем сильнее будут удары. Я закусила губу, заставляя себя замолчать, пока не почувствовала вкус крови во рту. Удары звучали выстрелами, а боль после каждого выстрела вызывала волну агонии. Если б не ручка дивана, на которую я опиралась, я сползла бы на пол. Так и случилось, когда очередной резкий удар концом ремня, который описал дугу и опустился на одну из израненных ягодиц, вызвал сильнейшую боль, заставив меня закачаться из стороны в сторону и сползти с дивана. Он схватил меня за волосы и безжалостно вернул в прежнее положение.

Прерывисто дыша, я почти рыдала – и тут он приказал мне считать удары. Боль была гораздо сильнее, чем я могла себе представить, но мне и в голову не приходило попросить его остановиться. Наоборот, мои мысли были направлены на то, чтобы выдержать удар и задушить стоны, подкатывающиеся к горлу.

После десяти ударов он дотронулся до клитора, грубо его теребя, а затем протолкнул пальцы далее вглубь, посмеиваясь над тем, насколько очевидно и громко проявлялось мое возбуждение.

– О да. Ты маленькая потаскуха, не так ли, Софи?

Я закрыла глаза, хотя даже звуки, производимые его пальцами, двигающимися между моих ног, подтверждали его слова.

Я застонала от удовольствия. Он объяснил мне принцип «кнута и пряника» – и то, что я еще не готова испытать оргазм. Он оттолкнул меня назад, вернув в позу наказания, не вытаскивая пальцев, и я пережила момент ярости от того, что со мной обращаются как с затраханной куклой-марионеткой.

Я почти видела его улыбку, когда изогнулась на ручке дивана, попытавшись встать на кончики пальцев ног, а его пальцы все более жестоко орудовали внутри меня. Я отсчитала еще 10 ударов ремнем, при этом мое горло совсем пересохло. Был еще один удар – просто «на счастье», который, я уверена, он нанес лишь для того, чтобы позабавить себя и посмотреть на мое явное облегчение в конце наказания и мои нервные вздрагивания в ожидании последнего – и самого сильного – удара.

Прежде чем я успела прийти в себя, его пальцы вернулись к клитору. Он действовал фанатично, массируя настолько сильно, что я испытывала смешанное чувство боли и наслаждения, несмотря на обилие смазки. Я испытала сильнейший оргазм, мои ноги подкосились, и я в изнеможении опустилась на край дивана.

После того как я немного пришла в себя, я встала перед ним на колени и сосала, пока он не кончил мне в рот. Затем, обессиленная, я заснула, повернувшись на бок, так как после избиения даже легкое прикосновение пухового одеяла заставляло меня просыпаться от боли. Рубцы затягивались долго, и каждое утро после душа я смотрела в зеркало, как менялся цвет синяков, щупала их и… улыбалась.

Да, я стала осознавать, насколько глубока во мне склонность к мазохизму. А в Томасе, кажется, я нашла того, кто не только понял ее, но и испытал наслаждение, преподав мне урок. Хотя вскоре я поняла, что не обязательно боль была основным элементом в этой немыслимой игре.

Глава 5

Господин

На следующий день после близкого знакомства с ремнем Тома мы отправились в город, радуясь тому, что все остальные работают не покладая рук, а мы прогуливаем.

Мы накупили газет и пошли в ресторан. Как только мой зад оказалась на твердой деревянной скамейке – почему они так популярны? – я слегка скривилась. Том улыбнулся, но ничего не сказал, пока официантка не приняла заказ.

– Попа болит?

Гордость? Упрямство? Желание стереть бесспорно сексуальное, но все же чертовски самодовольное выражение с его лица? Возможно.

– Все в порядке.

– Да? Когда ты села, показалось, что тебе не совсем удобно.

Мы обменялись взглядами, говорящими о том, что он знал, о чем я думала, и я знала, что он об этом знает, но все равно старалась не подавать виду.

Не могу сказать, что мне было удобно. Мы болтали о том, какой фильм посмотреть днем, о женщине на работе, которой я заинтересовалась… После обеда, сделав глоток из стакана, он несколько долгих секунд смотрел на меня молча.

– Что? – спросила я.

Он поставил стакан на стол.

– Ничего, просто, когда ты ерзаешь по скамейке, у тебя меняется лицо и я вижу, что тебе больно.

Он улыбнулся. Сукин сын.

Я старалась вести себя так, будто считала абсолютно нормальным, жуя бутерброды, обсуждать порку.

– Вообще-то я думал, что розгами будет больнее. Но прошлой ночью…

Я заерзала без мысли о том, чтобы сесть поудобней, но осознала это только тогда, когда увидела его улыбку.

– Ну да, ремнем намного больнее. Я действительно не знаю почему. – Я подняла подбородок. – Но не настолько больно.

Он поднял бровь, и я поняла, что неосознанно бросила ему вызов, за который мне воздастся сполна.

– Честно говоря, удары были сильными, потому что я знал, что ты выдержишь и тебе это понравится. Но я выложился только на 75 процентов – так близко к стене я не мог как следует размахнуться.

При мысли о том, что меня могут еще сильнее отлупить ремнем, который сейчас был просто модным аксессуаром на его талии, мой зад съежился.

– Конечно, я не знаю, сможешь ли ты выдержать больше. Твой зад был изрядно потрепан, когда я закончил. И ты еле стояла на ногах. Я бы начал волноваться, если б у тебя по бедрам не текло, так что я мог точно сказать, насколько тебе это нравится. Грязная девчонка.

У меня пропал дар речи. Может, я и смогла выдавить из себя какой-то звук, не более. В тот момент, когда я окинула взглядом ресторан – дам, обедавших с шумной компанией маленьких детей за другим столом, парочку подростков, попивающих смузи, – я попыталась взять себя в руки и не обращать внимания на тепло, растекавшееся между моих ног. Это сработало отчасти, пока…

– Мне нравится, как щелкает ремень по твоей попе. Уверен, это больно, а последний удар по изгибу кажется особенно жестким. Зато он оставляет великолепные следы. И я обожаю, как ты дрожишь, когда я провожу по ним ногтями. Я мог бы мастурбировать, глядя только на твой побитый зад. Хотя, может, это во многом обмануло бы твои ожидания.

Но его улыбка свидетельствовала о том, что ему было все равно. Я поспешила вернуться к забавной беседе, которую мы вели несколько минут назад.

– Все будет в порядке. Уверена, я справлюсь, если будет нужно.

Еще одна плотоядная улыбка.

– А, ну теперь есть повод тебя связать. Хотя я мог обойтись и без него.

Мое дыхание становилось все чаще, я определенно была возбуждена. Я скрестила руки на столе, закрыв грудь, чтобы не было видно выпиравших из-под одежды сосков.

Я тихо засмеялась, тщетно пытаясь скрыть нотки отчаяния:

– Давай не будем об этом сейчас.

– Почему? Ты завелась?

Как будто он не знал. Конечно, знал и спросил об этом лишь для того, чтобы посмотреть, как я краснею.

Ответ «да» прозвучал очень тихо.

– Убери руки от груди.

Я пробормотала его имя, которое прозвучало и как мольба, и как протест. Мои руки по-прежнему надежно скрывали свидетельство моего возбуждения.

Затем ситуация изменилась – я услышала голос господина, вовсе не расположенного к шуткам.

– Это не просьба, Софи.

Я медленно убрала руки.

– Откинься немного на стуле, чтобы я мог тебя хорошо видеть.

Лицо у меня пылало.

Он мягко засмеялся:

– Действительно, немного. Хотя достаточно.

Он пристально глядел на мою грудь, не отрывая взгляда, даже когда к нам подошла официантка спросить о десерте. Он заказал десерт нам обоим. Когда официантка ушла и я сказала, что она видела, чем он занимается, он ответил:

– Я не смотрел на твою грудь – просто думал, как она выглядела бы обнаженной.

Я залпом проглотила напиток. Ну, тогда все в порядке.

Пока мы ждали десерт, разговор вернулся к девушке на работе, которой я, кажется, нравилась, но всякая надежда на то, что я успокоюсь и справлюсь с собой, сидя напротив него, вскоре исчезла. Том видел эту девицу пару раз и почему-то решил, что она «свитч», т. е. может подчинять и починяться в зависимости от того, с кем проходят игры, и начал подробно объяснять мне, как бы он научил ее обращаться со мной «наилучшим образом».

Когда он описывал, как меня лучше связать, как я буду лизать ее, как научить ее пользоваться плетью и наносить удары по моему заду и груди, как я буду наблюдать их любовные игры и многое другое, я начала ерзать на скамье по другой причине. У меня тряслись руки, когда я пыталась есть десерт.

Прежде чем я успела выпрямиться, он заломил мне руку за спину и начал стаскивать с меня джинсы.

И это, конечно же, не осталось незамеченным.

К тому моменту, когда мы получили счет, мне расхотелось идти в кино. Я была готова к неистовому послеобеденному сексу. Когда я сказала ему об этом – ну, не «сказала», это скорее была мольба, – он улыбнулся.

– Хорошо. Мы можем вернуться. Но не сейчас, мне нужно еще кое-что сделать.

Он мог видеть, что я разочарована, но возражать я не собиралась, так как знала, что он будет тянуть еще дольше. Так что мы оплатили счет и отправились дальше. Я была в джинсах и без трусиков по просьбе Тома, и при ходьбе шов давил мне между ног, что сводило меня с ума.

…Мы уже побывали в магазине дисков, двух книжных и супермаркете, и я уже была готова вопить от возбуждения. Он ничего не покупал. И даже перестал делать вид, что выбирает, а просто сосредоточился на том, чтобы я не опозорилась на людях, умоляя его отвести меня домой, трахнуть меня или позволить получить оргазм в моих тесных джинсах. Наконец он подошел ко мне сзади, когда я бездумно пялилась на журналы, и сильно шлепнул меня, отчего я взвизгнула и очнулась…

– Все. Я закончил. Пора домой.

И на том спасибо.

Наконец мы дома – и я предложила ему минет. Я была доведена до отчаяния и хотела немного прийти в себя. Способность Тома читать мои мысли заставала меня врасплох, и я решила, что это поможет восстановить равновесие, – оральный секс ни в коей мере не умалял его доминирующего статуса, но часто он издавал приглушенные звуки, идущие из глубины его горла, или сжимал и разжимал руку, и я знала, что на этот раз он стремится сохранить контроль и причиной этому я, что меня очень утешало. Почти так же, как ощущение того, как его член отзывается на ласки моего языка и увеличивается у меня во рту, когда мне хочется его проглотить, и как я вылизываю его после, и, как правило, потом мне гарантируется оргазм. О да.

Так что, когда мы поднимались по лестнице, я спросила, не хочет ли он этим заняться. Он улыбнулся.

– Думаю, не откажусь. Но сначала…

Еще до того, как я стала понимать, что он задумал, он схватил меня за запястье, я потеряла равновесие и упала на кровать. Прежде чем я успела выпрямиться или принять более удобное положение, он заломил мне руку за спину и начал стаскивать с меня джинсы. К тому времени, когда я перестала сопротивляться или по крайней мере примирилась с тем, что не могу принять другую позу, он схватил расческу с прикроватного столика, и в комнате раздался звук первого удара.

Ритм не ослабевал. Иногда он наказывал меня легко и шутя, но это был не тот случай, даже несмотря на то, что после того, как он опробовал на мне свой ремень, прошло всего несколько часов. Я не знаю, как долго это продолжалось, я просто ощущала приливы боли.

Когда он остановился, чтобы провести ногтями, а затем зубцами расчески по пылающим красным отметинам на моем заду, единственным, что я понимала, было то, что лицо и еще одно место у меня были мокрыми. Он резко повернул меня и провел рукой мне между ног, пока я стояла перед ним на подгибающихся ногах. Посмеиваясь, он засунул палец мне в рот, чтобы я его облизала дочиста, и сказал, что, несмотря на все мои слезы и нытье, я слизываю доказательство того, что мне нравится, когда со мной обращаются подобным образом. Я вспыхнула, слизывая свои выделения. Я ненавидела его самодовольство и то, что он был прав.

Когда его палец стал чистым, он приказал мне раздеться и, когда я сняла с себя все, толкнул меня на колени и начал терзать мои соски. Я сжала зубы, чтобы не закричать от боли. Наконец он устал от этой игры и снял брюки. Я набросилась на него, как умирающая от голода.

Но он хотел все держать под контролем. Он запустил пальцы мне в волосы и начал задавать свой темп, не обращая внимания на то, что делает больно и я едва могу дышать, когда он дергает меня вверх и вниз. Внезапно его руки сжались, и он оттолкнул меня от паха.

– Я не буду кончать тебе в рот.

Я посмотрела на него в замешательстве.

– Я кончу тебе на грудь. И как только я это сделаю, ты ляжешь на спину на кровать и я сделаю то, с чем ты пристаешь ко мне целый день. Я разрешу тебе кончить. Но… Если хоть капля спермы упадет на постель, я сразу остановлюсь. Ты оденешься и уйдешь домой мокрая, хнычущая и неудовлетворенная. Ясно?

Я закивала головой, внимательно наблюдая, как его рука движется вверх и вниз по члену. А затем он кончил, и длинные молочные струи попали мне на грудь и на живот. Отступив назад, он улыбнулся.

– И чего ты ждешь?

Я аккуратно перебралась на кровать, задохнувшись от пульсирующей боли, когда мой зад коснулся постели.

– Болит?

Я кивнула, поскольку притворяться смысла не было.

Он вновь улыбнулся, взял меня за запястье и подтянул так, чтобы я смогла держаться за изголовье кровати.

– Как не стыдно. И помни, что произойдет, если упадет хотя бы капля.

Он провел рукой по внутренней части моего бедра, и я затрепетала.

– У меня такое чувство, что ты не хочешь уйти домой ни с чем.

Затем он стал трогать меня пальцами, и я забыла обо всем на свете. Он пробегал пальцами между ног, а затем они проникали глубоко в меня. Он делал это неустанно, держа большой палец на клиторе. Я стонала и вскрикивала от наслаждения, испытывая пронизывающую боль каждый раз, когда мой зад дотрагивался до простыни. Я одновременно испытывала боль и наслаждение, унижение и сама страсть слились воедино, мои стоны разрывали тишину.

Том на секунду остановился и немного отошел, чтобы посмотреть на меня. Взгляд его был пристальным. Я вспыхнула, представив, как я выгляжу, лежа с раздвинутыми ногами и умоляя дать мне кончить. Потом я поняла, что он проверял, не попали ли капли на простыню в то время, когда я корчилась.

Я была в отчаянии. Я хотела пошевелить руками, но его окрик остановил меня. Долю секунды мы смотрели друг на друга. Мои зрачки явно сузились, когда я поняла, что это значит; его глаза заблестели и губы растянулись в усмешке над тем, как я отреагировала на то, что мне придется сделать, если я хочу испытать оргазм.

Кого я обманываю? Какие «если»? Еще до того, как мой мозг успел переварить то, чего он ждал от меня, и ответить на вопрос, смогу ли я это сделать, я уже двигалась. Я неловко изогнулась на кровати, и каждая ее неровность, задевая рубцы, заставляла меня хватать воздух. При резком движении, видя, как капля неумолимо скатывается с округлости моего бедра, заставляя меня паниковать, я так ударилась задом о кровать, что вскрикнула. Но я продолжала двигаться, в то время как он наблюдал за моими тщетными попытками пренебречь силой тяжести.

Наконец, он сжалился:

– Если тебе неудобно, можешь использовать руки.

Ну, спасибо. Отчаявшись, я вытянула руки вдоль грудной клетки и груди, пытаясь удержать его сперму, жадно облизывая пальцы, прежде чем опять дотронуться до моей блестящей и обильно орошенной груди. Это ему, похоже, понравилось – и на том спасибо, – поскольку он вновь запустил в меня пальцы.

Я будто плыла в разных потоках. Наслаждение от его рук и пальца, который постоянно был на клиторе, и острая боль, когда я извивалась и мой зад касался кровати. Столь противоположные чувства и отчаянные попытки ничего не пролить привели к тому, что я испытала оргазм далеко не сразу, хотя была доведена до крайности. Достаточно сказать, что я просто умирала от желания к тому времени, когда потребность в оргазме превзошла мои страхи нарушить его запрет.

Когда я кончила, оргазм длился долго, мои стоны и крики звенели у меня в ушах. Я еще долго дрожала всем телом от пережитого. Он погладил меня по плечу, когда конвульсии утихли, и вид Тома, полностью одетого, послужил мне напоминанием о том, что даже я иногда его недооценивала. Это также был один из самых запоминающихся походов по магазинам, которые я когда-либо совершала и когда, как это ни странно, я так ничего и не купила.

Это был мой первый настоящий опыт в отношениях Господина и подчиненной, который не был связан исключительно с болью, но включал также потерю достоинства и контроля. К своему удивлению, я поняла, что именно эти моменты заставляют меня краснеть от смущения, что является для меня настоящим вызовом. Мой болевой порог позволял мне выдерживать грубую силу, но о психологической стороне унижения я помнила гораздо дольше, чем о синяках. И когда я внезапно вспоминала об этих моментах, я испытывала смешанное чувство смятения и возбуждения наряду со смущением. Временами было трудно понять, что именно меня заводит; я воспринимала это еще острее, когда ситуация становилась менее напряженной и уровень адреналина падал, а я оставалась с осознанием того, что позволяла с собой делать и до чего дошла. Это было страшно интересно, но временами беспокоило: как узнать, где проходит грань? Как определить, не зашла ли я слишком далеко?

Это был мой первый опыт в отношениях Господина и подчиненной, который не был связан с болью.

Глава 6

Желанное унижение

Проблема мазохистов в том, что в конечном итоге, если доминирующий партнер не является завзятым садистом, наказания в обычном смысле этого слова вовсе не являются средством устрашения.

Понимаю, это звучит иронично. Хотя бы потому, что речь идет не о наказаниях в обычном смысле этого слова. Я не упрямый ребенок и не собака, которая нуждается в дрессировке, и мне было бы очень некомфортно с тем, кто считает такие наказания приемлемой частью отношений – каждому свое, и я считаю, что если оба партнера довольны, значит, это их устраивает, но лично мне это не подходит. К тому же я забывчива, неуклюжа и очень, очень упряма – если бы кто-нибудь решил меня перевоспитать, то, во-первых, для меня это время было бы далеко не лучшим, а во-вторых, к концу процесса я бы совсем отупела и перестала походить на себя.

Вместе с тем я быстро начинала осознавать, что, будучи в настроении, я действительно получала наслаждение от боли. Ее вызова, чувства адреналина и, наконец, катарсиса. И если Том решил остановить свой выбор на играх без правил, у меня не было ни малейших возражений.

Все же приливы и отливы боли в тот момент, когда розга опускается на изгиб моих ягодиц и достает до верхней части бедра, заставляют меня дрожать от возбуждения. Наркотики – это не мое, но адреналин, наполняющий мое тело, – это легальный (и бесплатный) источник кайфа, возносящий меня на вершины удовольствия. Это чувство не покидает меня долгое время после встречи, по меньшей мере пока не проходят отметины, временами овладевая моим разумом и заставая врасплох посреди обычного рабочего дня. От нахлынувших воспоминаний соски напрягаются, тело приятно ноет, а глаза блестят так, что моим коллегам нетрудно догадаться, о чем я отрешенно думаю.

В конечном счете боль едва ли была наказанием, и, как оказалось, с точки зрения Тома, этого было явно недостаточно. Зачем причинять мне боль, которую я переношу смиренно, когда можно заставить сделать то, что никогда не приходило мне в голову и что чуть не свело меня с ума.

Доминирующий партнер, проницательный, как Том, наблюдает за тобой, выясняя, что тебе не нравится: что ты делаешь по его приказу, сжав зубы и проявляя полное подчинение, что ты ненавидишь и делаешь только для того, чтобы его ублажить, притворяясь, что тебя это не задевает. Поскольку понимаешь, что, узнав, насколько тебе это противно, он заставит тебя делать это вновь и вновь лишь потому, что может это сделать. То, что ты делать не хочешь. И не уверена, что можешь. После этого твои глаза полны ярости, ты горишь от злости и унижения и готова послать его подальше, но не можешь, поскольку неожиданно для себя понимаешь, что страстно этого хочешь. Даже если не можешь объяснить почему.

Для меня это было связано с ногами.

Том во многом достоин восхищения: он умен, у него хорошее чувство юмора, выразительные голубые глаза, пошловатая ухмылка и свойственная далеко не многим способность заставать меня врасплох. Он привлекает меня тем, что обостряет мое восприятие жизни. Я могла бы долго рассказывать о том, какой Том удивительный, сексуальный и великолепный. У него множество преимуществ, вот только ноги не назвать одним из них. Ну, двумя из них.

Как-то мы с друзьями слонялись без дела, дурачились и дрались в шутку. Наши отношения Господина и подчиненной оставались незаметными для внешнего мира, для всех мы оставались просто партнерами. Но когда я хлопнула его по затылку скрученным журналом и схватила за нос так сильно, что он прослезился, что-то изменилось. Я достала из сумочки салфетку, извиняясь за неловкость. Он взял ее и улыбнулся, вытирая глаза.

– Все в порядке, – сказал он достаточно громко, чтобы все услышали, и тихо добавил:

– Я тебя потом за это как следует накажу.

Стоит ли говорить, что большую часть фильма я гадала, что он под этим имел в виду. Он был не слишком сердит, но явно хотел наказать меня необычным способом. Плетью? Кнутом? Ремнем? Линейкой? А может, он будет меня наказывать, пока не достигнет оргазма, и затем оставит неудовлетворенной, как в ту отвратительную бессонную ночь, о которой я буду еще долго помнить? Или, как несколько месяцев спустя, свяжет мне руки за спиной и уснет сном младенца. Я определенно надеялась на что-то большее.

Но он придумал такое, что та ужасная ночь показалась просто пустяком. На самом деле я бы предпочла месяц без секса. А меня вряд ли назовешь благонравной.

Я стояла на коленях обнаженной у его кровати, когда он рассказал мне о том, что задумал. Он поглаживал мне поясницу, медленно проводя пальцем вверх и вниз по позвоночнику, и это вместе с холодом в комнате и опасениями отвлекло меня настолько, что на одну минуту мне показалось, что я неправильно его услышала. Попытка выдать желаемое за действительное.

– Ты поняла? – спросил он.

Я молчала, надеясь, что он передумает и вместо этого просто изобьет меня и затем отымеет без смазки в дрожащий от боли зад, покрытый синяками. Это было бы просто мучительно и вполне могло бы сойти за наказание. Могло бы? Может, надо было ему это предложить? Но вдруг он воспримет это как желание доминировать?

Он перестал гладить меня по спине и ущипнул за сосок. Сильно.

– Я спросил, ты меня поняла?

Я сглотнула комок и кивнула. Как там это называется? Понимать, но не воспринимать? Это был тот самый случай. Он только что попросил меня сделать то, что я считала невозможным. Я не хотела этого делать. Одна мысль вызывала у меня тошноту с примесью злости и унижения. Даже обычного удовлетворения от унижения, которое я испытываю, доставляя удовольствие партнеру, было недостаточно, чтобы сделать это сексуальным. В принципе.

Он начал стягивать с себя брюки.

– Пошевеливайся. Можешь целовать меня до самого низа. Привыкай потихоньку.

Его смешок заставил меня вспыхнуть от гнева. Он знал, что я всей своей сущностью не могла и не хотела этого делать, и тем не менее устроился поудобнее, закинув руки за голову, и с улыбкой наблюдал за моими попытками.

– Почему бы тебе для начала не провести языком по моему члену?

Хорошо. Это я могла. Это мне нравилось. Отлично. Я перевернулась на кровати, чтобы принять нужную позу. Он был уже возбужден, и, когда я нежно повела языком вверх, член уперся мне в лицо, такой же требовательный, как и его хозяин. Я охватила его губами, старательно и сосредоточенно, полностью поглощенная приятным процессом. И тут меня вернули к реальности. В буквальном смысле. Запустив руки мне в волосы, он опустил меня так резко, что растянувшаяся нить слюны оборвалась еще до того, как я успела перевести дыхание и проглотить ее. Представляя, как мерзко это выглядит, я кипела от ярости и унижения.

– Очень хорошо, только этого недостаточно, – он погладил меня по голове, как домашнее животное. – А теперь почему бы тебе не передвинуться пониже и немного поиграть с моими яйцами?

Я послушно придвинулась лицом к его паху. Вдруг я вспомнила о том, как он попросил меня об этом впервые и как я залилась краской, не желая делать того, что меня унижало. Сейчас, занимаясь этим, я задумалась о том, что со мной произошло. Как робость и смущение переросли в довольное, даже жадное послушание? А что будет через пару месяцев? Как ему удалось так легко заставить меня перешагнуть через себя?

Это было не самое подходящее время для самоанализа, потому что он приказал мне целовать внутреннюю часть его бедер, колени и ноги вплоть до кончиков пальцев. Я повиновалась, и, чем ниже я опускалась, несмотря на свои плохие предчувствия, тем быстрее и слабее становились мои поцелуи. Наконец мое лицо оказалось напротив его пальцев. Он ждал. В комнате стояла полная тишина. Он был спокоен, все в нем говорило о кричащей уверенности в том, что в конце концов я выполню то, что мне было сказано. Я почувствовала, как он придвинулся, чтобы лучше видеть, что творилось у меня с лицом и в голове, не желая ничего упустить.

Я могла встать и уйти. Могла сказать, чтобы он отвязался. Я устроила бы такую бучу! Возможно. Но упрямая гордость и один маленький участок мозга говорили мне, что я могу это сделать. Должна. Что это сексуально. В конце концов, суть повиновения в том, что делать нужно не только то, что тебе нравится. Это была лишь маленькая часть моего мозга, и, стоило мне придвинуться к ступням Тома, она стала еще меньше.

В конце концов, суть повиновения в том, что делать нужно не только то, что тебе нравится.

Я не могла понять, почему это вызывало у меня такую реакцию. Я знала, что у него чистые ноги – в конце концов, он следил за собой, – и это были просто ноги. Никого не было рядом, только он и я. Возможно, в более широком смысле ноги были чем-то непристойным, унизительным, но если откинуть эти мысли, то это ведь совсем несложно сделать, да? Чем это хуже, чем целовать его руки? Я пыталась разобраться со своими мыслями.

Я наклонилась к его ступням. Я могу это сделать. Ему это доставит удовольствие. Чем быстрее я закончу, тем быстрее мы перейдем к чему-нибудь другому, что доставит мне немыслимое удовольствие. Я закрыла глаза. Его ноги действительно пахнут? Или я это просто вообразила, не видя их? Я придвинулась ближе, но не могла решиться… Я пару раз глубоко вздохнула и попробовала снова. Не получилось. Мои губы пересохли, сердце бешено колотилось. Я могу это сделать, подумала я. Если я сделаю это быстро, он не поймет, насколько мне это противно.

– Разве я сказал дышать на мои пальцы?

Он все знал. И не скрывал этого. Я ответила сдавленным голосом:

– Нет.

– Тогда чего ты ждешь? Продолжай.

Я робко подвинулась и наклонилась, чтобы поцеловать его мизинец. Это был легкий, едва ощутимый поцелуй. Я облизнула пересохшие губы и вновь наклонилась к ноге, хотя все во мне кричало. Он издал приглушенный стон удовольствия, когда я снова прикоснулась к его пальцам, но я знала, что причиной тому было мое безропотное повиновение, а не ощущения поцелуя. Я почти видела, как он улыбается, и это взбесило меня. Я злилась на него, на себя и на ту часть мозга, которая этого желала, сдерживая чувство самоунижения. Я поцеловала каждый палец – нежно, медленно и почтительно – мне уж точно не хотелось делать этого снова, – завершив это долгим поцелуем большого пальца. Затем я развернулась и посмотрела на него, тяжело дыша и пылая от стыда. Я старалась не выдавать эмоций, но своей самодовольной ухмылкой он дал мне понять, что мне это не удалось.

Спасение было в краткости, и, хотя все во мне кипело, я набралась смелости и спросила:

– Достаточно?

Он улыбнулся.

– Не совсем. А как же вторая нога? Наклонись и соси мои пальцы.

Я быстро вернулась в прежнее положение – лучше уж было смотреть на его ноги, чем в глаза, которые так много замечали. У Тома было больше опыта в садомазохизме. И меня постоянно удивляло и возмущало то, что он понимал эту часть моей натуры лучше, чем я сама, заставляя испытывать ярость и страх даже в моменты возбуждения. Я разрывалась между чувством восторга, полета и желанием дать наглецу по голове, хотя глубоко внутри я понимала, что так называть его несправедливо, поскольку в большинстве случаев он был прав.

Я подвинулась и села сверху на его расставленные ноги. Потянувшись ко второй ступне, я постаралась убедить себя, что смогу вытерпеть эту последнюю порцию унижения: «Просто делай, не думай об этом». Я начала целовать верхнюю часть ступни, после чего собралась с духом и охватила губами сразу несколько пальцев. На вкус они не были противными, и я осмелела настолько, что перешла к большому пальцу. Я посасывала, лизала, я благоговела перед ним. В моем мозгу крутилась лишь одна пластинка: «Это. Скоро. Кончится».

Неожиданно он запустил руку мне между ног, и я застонала над его ступней от удовольствия и удивления. Воспользовавшись моментом, он запихнул ногу глубже мне рот.

– Ты такая влажная. Губки припухли. Тебе определенно очень нравится то, чем мы сейчас занимаемся.

Я закрыла глаза, продолжая сосать, а он запускал пальцы глубже и глубже, и, к своему стыду, я поняла, что это действительно доставляет мне удовольствие.

Тишину комнаты нарушали лишь звуки того, как я посасывала его палец и как его пальцы медленно ласкали меня. Невольно я почувствовала возбуждение. Почувствовав, что дохожу до оргазма, я схватила его за руку и начала с силой засовывать его пальцы в себя. Он усмехнулся:

– После всех этих сердитых взглядов оказывается еще, что ты любишь облизывать и обсасывать мои пальцы. Тебе же нравится, когда с тобой обращаются как со шлюхой, вопреки себе самой. Правда, шлюха?

Я проигнорировала его слова и, в частности, повторяющееся слово на «ш», как он сам его насмешливо называл. Я знала, что он ждет моей реакции. Я покраснела еще больше, но он не мог этого видеть, потому что я сидела к нему спиной и волосы закрывали мне лицо. Я продолжила лизать, подумав, что, когда мой рот занят, мне необязательно говорить, а значит, я могу избежать еще больших проблем. Вместо разговоров я приложила все усилия к тому, чтобы он наконец был доволен и позволил перейти к чему-то другому. И на самом деле тяжело получить оргазм, когда все твои мысли о том, чтобы это поскорее закончилось.

Я стонала от возбуждения, когда он легко касался моего клитора большим пальцем. Несмотря ни на что, я была очень близка к оргазму. И наконец он это понял.

– Я смотрю, ты теперь в восторге от моих ног.

В раздражении я чуть ли не с яростью водила языком между его пальцами.

– Думаю, ты должна продолжать, пока не кончишь. Это было бы забавно, а?

Забавно – не то слово. Я закрыла глаза, пытаясь скрыть слезы злости и унижения. Несмотря на свою ненависть к этому процессу, я старалась извлечь из него максимальное наслаждение. Он ускорил темп и проталкивал пальцы сильнее и дальше, с каждым толчком надавливая большим пальцем на клитор. Он делал это до тех пор, пока я не упала лицом в ноги с криками наслаждения. Я знала, что завтра мне будет больно, но его жестокие, настойчивые движения действительно доставляли немыслимое удовольствие. Когда он замедлялся, оргазм потихоньку утихал, а он наслаждался своей властью надо мной, перед тем как ускориться снова. И снова.

Не знаю, как долго я лизала его пальцы, но, когда я кончила, челюсть моя болела, во рту пересохло, и я скорее хрипела, чем кричала. В конце концов я перестала замечать что-либо, кроме его руки и ноги. Я чувствовала себя комком нервов, одновременно стремящимся к тому, чтобы достичь оргазма, доставить ему удовольствие и получить наконец желанную свободу. Я могла бы умолять его об этом, но вместо этого сосала пальцы ног, пытаясь захватить их как можно глубже, лизала ступни и всем своим видом доказывала, что сделаю все, что он хочет, даже то, что час назад казалось для меня немыслимым.

Я где-то читала, что сущность сексуального унижения состоит не том, чтобы заставить партнера делать то, что он не хочет, а в том, чтобы привести его к тому, о чем он втайне мечтает. Я никогда не мечтала о подобном унижении и до сих пор краснею, вспоминая об этом. В то же время в тот раз я испытала оргазм, который был сильнейшим за долгое время. И даже после того, как он заставил меня облизать его пальцы, липкие от моих выделений (доказательство того, насколько мне понравилось необычное наказание), и притянул меня за волосы к своему члену, я не могла не думать о том, как это могло быть в следующий раз.

Всем своим видом я доказывала, что сделаю все, что он хочет.

Как это часто бывало с Томом, ему удалось найти то, что вызвало мою бурную реакцию и о чем я думала еще долгое время – почему именно ноги были для меня такой проблемой? Мысли об этом вызывали во мне такой прилив чувств, будто это происходило со мной снова.

Глава 7

Сладкая боль

Слова – забавная штука. В роли подчиненной я буду пресмыкаться, умолять, скажу все, что захочет партнер. Однако некоторые слова просто застревают у меня в горле. Когда-то было нелегко упрашивать его поиметь, наказать, использовать меня, но теперь – по большей части благодаря одержимости Тома заставлять меня ради его удовольствия говорить то, что меня вгоняло в краску, – мой голос звучал уверенно, невзирая на унижение, гордость и возбуждение от того, что я доставляю ему удовольствие, унижаясь. Вот называть его Господином куда сложнее – мой голос становится тише, и, если мне это сходит с рук, я прячу лицо за волосами, чтобы не показать, насколько это для меня унизительно. И все же я могу это сделать. И делаю. И мое повиновение в конце концов приносит наслаждение и облегчение нам обоим.

Но есть слово, которое раздражает меня больше, чем царапанье вилкой по стеклу, независимо от того, насколько часто я его слышу, – шлюха.

Да. Это обычное слово. И в жаргоне БДСМ оно вовсе не считается обидным. Меня вполне устраивает моя двойственная натура: большую часть дня я независима и контролирую свои действия, а волнующими ночами я охотно подчиняюсь своему доминанту. Хотя и во второй половине дня тоже. Ну, и по утрам. Но в «шлюхе» есть нечто, что, будучи сказано даже в самый возбуждающий момент, напрочь выбивает меня из колеи, как игла, царапающая пластинку. Мужчина, который любит секс, – жеребец. Женщина, которая любит секс, – шлюха. Я понимаю, что это стандартное значение. Я знаю, что когда стою перед Томом на коленях, голая, жадно лаская его член, и он называет меня так, то имеет в виду абсолютно другое. Но все равно я не могу удержаться, чтобы не бросить на него сердитый взгляд, даже если в этот момент его член глубоко в моей глотке.

Он смеется, заметив мое возмущение. Меня трудно назвать ханжой, и есть масса других слов, которые в обществе сочтут более грубыми. Но меня они не задевают, а вот «шлюха» – особый случай. Он это знает и специально заставляет меня говорить о том, какая я ненасытная, возбужденная и благодарная шлюха, прежде чем позволить мне оргазм. И хотя в глубине души я негодую и хочу послать его куда подальше, я повинуюсь. Повинуюсь, хотя всеми фибрами души чувствую, что мне необязательно это делать. Это не самая унизительная вещь, но это больше всего задевает. Акт полного подчинения.

Так что, увидев шлепалку, я была обязана ее купить.

Приближался день рождения Тома, я уже купила пару подарков, но искала что-то еще. Символичное. Необычное. Сексуальное.

Я случайно увидела ее, рассматривая хлысты, и тут же задумалась: хороший ли это тон – подарок, от которого я собиралась получить не меньше удовольствия, чем он. Она лежала в самом углу полки, в красивой упаковке, и вдруг за долю секунды я поняла, что на ней написано, и почувствовала неприятный холодок.

ШЛЮХА.

Или, если уж быть точнее, то надпись, вырезанная на 12 дюймах устрашающе-черной кожи, присоединенной к прочной ручке, гласила «АХЮЛШ».

Я даже не могла на нее смотреть. Делая вид, что изучаю другие игрушки, я украдкой бросала на нее взгляды. Я знала, что ему бы понравился такой подарок. Понравилось бы меня им бить. Но одна лишь мысль о том, чтобы ходить вот с этим словом, отпечатанным на моих ягодицах, бросала меня в дрожь. Она была прекрасна, но я уже ее ненавидела. И знала, что из-за этого она понравится ему еще больше.

Я стояла возле полки минут десять, пока продавщица не подошла ко мне с вопросом, не нужна ли мне помощь. Возможно, она подумала, что я собираюсь что-нибудь украсть. Именно это подтолкнуло меня к действию – я сказала, что у меня все в порядке, схватила коробку (она оказалась тяжелее, чем я думала) и буквально побежала к кассе. Я даже пару раз останавливалась по дороге домой, краснея от стыда.

Все десять дней, оставшиеся до дня рождения Тома, я думала о шлепалке, о которой постоянно напоминал бумажный пакет на моем столе. Несколько раз я раздумывала ее дарить, сомневаясь, что смогу вынести неизбежные последствия. Но в конце концов решилась. Я знала, что ему понравится. И мне ничего не стоило потерпеть, не так ли? У меня было достаточно времени к этому привыкнуть. Действительно. Все будет хорошо. Наверное.

Его глаза блеснули, когда я вручила ему шлепалку. Он прошелся пальцами по ее швам и изгибам и хлестнул воздух рядом со мной. Я чуть не вздрогнула. Он внимательно посмотрел на меня, и я старательно попыталась скрыть страх.

Конечно, он знал, что я испытываю.

Я представила, каково это – быть жертвой такого подарка, и внутренне сжалась. Но он улыбнулся, поблагодарил меня и положил шлепалку на каминную полку, и я почувствовала облегчение. Затем он начал гладить мою грудь, опускаясь ниже, и я отвлеклась от дурных мыслей.

Шлепалка оставалась на каминной полке две недели и два дня. Не то чтобы я считала, но каждый раз, входя в комнату и видя ее, я чувствовала холодок в животе. Я боялась мысли о том, что он возьмет ее и накажет меня, но в глубине души мне было интересно, как я на это отреагирую. Смогу ли я это вытерпеть? Как долго останутся следы?

В субботу я получила ответы на все свои вопросы. Вечером у нас был неплохой секс, и мы моментально заснули. Меня разбудил странный сон, и более часа я смотрела на красные светящиеся часы. При такой бессоннице кажется, что ты единственный бодрствующий человек на планете и ничто не способно вернуть тебя ко сну. И тут я подумала, что лучший способ крепко заснуть – это оргазм перед сном. Тогда я отодвинулась от Тома, запустила руку между ног и начала мастурбировать.

Я занималась этим только в надежде получить облегчение и заснуть. Мои движения были уверенны, я пыталась достичь оргазма, который был мне так необходим. Я была спокойна, почти у цели и полностью погружена в свои ощущения и чуть не подпрыгнула, услышав его голос в темноте:

– Чем ты занимаешься?

Мои руки замерли. Черт. С опозданием до меня дошло, что ему это могло не понравиться.

– Я не могла уснуть.

Мой голос был хриплым.

– Я это понял.

Он потешался, но его голос был, как я в шутку его называла, голосом Господина. Хотя шутить подобным образом я могла только тогда, когда мы не играли в наши игры, и в другой ситуации я бы на это не осмелилась.

– Чем ты занимаешься?

Внезапно я обрадовалась темноте. Когда тебя поймали на горячем, гораздо легче изображать безразличие, не глядя в глаза.

– Я баловалась. Не могла уснуть и подумала, что мне это поможет…

Я замолчала, когда он пододвинулся ко мне сзади и обнял за запястья, которые я все еще держала между ног. Его теплое дыхание щекотало мне ухо, когда он отвел мои руки, теперь уже бездействующие, заставив меня трепетать.

– Итак, через два часа после того, как я доставил тебе наслаждение и ты, судя по твоим стонам, испытала сильный оргазм, ты хочешь продолжения?

Я замотала головой.

– Нет, это не так. Я просто…

Он потянул мою руку вверх, закрывая мне рот моими липкими пальцами.

– Думаю, тебе сейчас лучше помолчать, да?

Голос Тома был угрожающим, я возбудилась еще больше, но появилось и чувство страха. Я молчала, не отваживаясь даже кивнуть, поскольку не хотела раздражать его еще больше.

Мои соски были твердыми, а тело пыталось осознать, что я была так близка к оргазму, но, по-видимому, теперь придется обойтись без него.

– Грязная шлюха.

Я начала понимать, к чему идет дело, и сердце у меня начало колотиться.

– Ты меня разбудила своим прыганьем, ты настолько похотлива, что не можешь обойтись без этого несколько коротких часов.

Я хотела возразить, но знала, что это только ухудшит ситуацию.

– Ты заслуживаешь наказания, не так ли?

Я все еще молчала, не отвечая на прямой вопрос. Я знала, что сейчас произойдет, и думала, что слишком устала и не готова принять неизбежное. Я хотела только спать. Но я не осмелилась это сказать и продолжала хранить молчание. Пока он не ущипнул меня за сосок. Сильно. Я задохнулась от неожиданной боли.

– Не так ли?

Я терпеть не могу, когда он поступает таким образом и вгоняет меня в краску. Акт подчинения – это одно, но думать, что мне это необходимо и я этого хочу, – это совсем другое. Впрочем, ему это известно. Отвечая «да», я старалась, чтобы в моем голосе не было раздражения.

Акт подчинения – это одно, но думать, что мне это необходимо и я этого хочу, – это совсем другое.

Он похлопал меня по груди.

– Проявив уважение сейчас, ты можешь облегчить свою участь в дальнейшем.

Я старалась сдерживаться.

– Извини. Да. Ты прав, я заслуживаю наказания.

Я надеялась, что мой смиренный тон пойдет мне на пользу, хотя надежды было мало.

Он ласкал мою грудь, его пальцы описывали круги, отвлекая мое внимание. Несмотря на напряжение, разливающееся по телу, я начала расслабляться, подчиняясь его движениям и наслаждаясь, что сделало его слова еще более неожиданными.

– Спустись вниз и принеси шлепалку. Иди.

Я встала, пересекла комнату и была уже на середине лестницы, когда до меня начало доходить, что это значило. Шлепалка. Шле-пал-ка. Черт. Смогу ли я это вынести? И тут я поняла, что я в этом не уверена и вряд ли готова начать. Я должна к этому подготовиться, не падая с ног от недосыпания после неудачной попытки удовлетворить себя, когда моя голова занята другим.

Я взяла шлепалку трясущимися руками и поспешила наверх, зная, что промедление лишь ухудшит ситуацию. Перед дверью в спальню я сделала пару глубоких вдохов, пытаясь собраться с духом. Но прежде чем я коснулась дверной ручки, дверь распахнулась, и мне в глаза ударил яркий свет, ослепляя меня и сбивая с толку.

Когда мои глаза привыкли к свету, он выдернул у меня из рук шлепалку и повел через комнату к кровати. Я встала на четвереньки, со страхом ожидая продолжения, внезапно пожалев, что спала только в трусиках.

Я уставилась в простыню, пытаясь приготовиться к тому, что должно было произойти. Томас ударил меня через трусики, заставив вздрогнуть. Он засмеялся, глядя на мои попытки сохранить самообладание.

Его руки скользнули по мне.

– Твои трусики такие мокрые. Ты на самом деле отъявленная шлюха.

Я закрыла глаза. Он ударил меня еще раз, и я сдержала стон удовольствия. Мое тело молило об оргазме, к которому я была так близка всего несколько минут назад. Его пальцы ласкали меня между ног, комкая пропитанный влагой материал.

Мое дыхание участилось. Я была так близка к оргазму, что у меня подгибались ноги. Внезапно у меня мелькнула надежда: может, он позволит мне кончить после всего этого?

Конечно же, нет. Не стоило принимать желаемое за действительное. Он остановился, и я едва сдержала вздох разочарования. Он пододвинулся и всунул мне палец в рот. Я вспыхнула, но взяла его в рот целиком, облизывая мои выделения. Моя готовность вызвала у него сдавленный смех.

– Ты шлюха. Мы оба это знаем, а сейчас я тебя так разукрашу, что это будет понятно каждому.

Он резко выдернул палец и встал сзади, стягивая с меня трусики и оголяя мой зад. Я так долго переживала, как все пройдет, что уже дрожала, отчаянно стараясь не менять положения и не выдать свой страх. Я мысленно распинала себя за то, что купила ему эту шлепалку. Идея-то была хороша, но меня пугала мысль о том, что я буду расхаживать с отпечатавшимся на моей заднице в виде кровавых синяков словом ШЛЮХА. О чем я думала? А если я не смогу это сделать и мне придется впервые произнести стоп-слово?

С чувством нарастающей паники я услышала первый удар еще до того, как поняла, что он встал сзади. Он прозвучал как выстрел и заставил меня подпрыгнуть. Первую долю секунды я ничего не почувствовала, подумав, что он промахнулся. А затем боль – такая, что у меня перехватило дыхание. Я ловила воздух ртом. Может, даже кричала. Глаза были полны слез. Может, он спрашивал меня, в порядке ли я. Не помню. У меня в голове стоял шум, подобный рокоту набегающих волн. Я ничего не соображала и ничего не видела и не слышала, кроме этого шума – и боли от удара. Это было гораздо больнее, чем я ожидала. Больнее, чем его ремнем или тростью. Я осознала в полной мере последствия своего подарка.

Следующий удар обрушился, когда не успели высохнуть слезы от первого. Я пыталась контролировать дыхание и не кричать. Я хотела выдержать и была слишком горда, чтобы попросить его остановиться. Я хватала воздух и чувствовала, как по щекам текут слезы из закрытых глаз, пытаясь справиться с болью, когда на меня обрушивались удар за ударом.

После, наверное, десятка ударов он остановился. Я попыталась собраться с мыслями и вернуться к реальности, понимая, что он находится сзади. Я немного трусила в ожидании продолжения наказания. Он протянул руку, поглаживая наказанную ягодицу, и даже это относительно нежное прикосновение вызывало во мне дрожь.

Я почувствовала, как он приблизился, разглядывая отметины на моей бледной плоти, как художник, оценивающий свое произведение.

– Гм, думаю, надо было бить посильнее. И следить, чтобы следы образовали квадрат, а то эффект будет неполным. Нужно было попрактиковаться на одной ягодице, чтобы убедиться. И когда я буду готов, я как следует займусь другой, на которой все должно быть как надо. Что ты думаешь?

Я старалась сдержать дрожь и закрыла глаза, чтобы он не заметил вновь набежавших слез.

– Думаю, решать тебе.

Я ощущала смех в его голосе, когда он гладил меня по голове.

– Хороший ответ, моя шлюшка.

Он вновь взял шлепалку, и я приготовилась испытать боль, но вместо этого он провел ею между моих ног.

Я едва сдержала замешательство – шлепалка скользнула, выдавая мое возбуждение. Я почти видела его улыбку, когда он стал поворачивать ее передо мной.

– Поцелуй и поблагодари меня за наказание, которому ты была так рада.

Я протянула губы к блестящей коже. Я не могла себя заставить произнести больше, чем мне было приказано.

– Спасибо за наказание. Извини, что разбудила тебя.

И тут все началось снова.

Не могу сказать, что наказание давалось мне легче. И слезы вновь лились, хотя, против желания, я все больше возбуждалась. Наконец, когда мой зад уже горел в агонии, он остановился. Я испытала облегчение, пока не поняла, что это означало: он выдерживал паузу, прежде чем нанести последний удар по моей «непострадавшей» ягодице. Меня била дрожь в ожидании, и наконец… Звук разнесся по всей комнате, я вскрикнула, руки и ноги подогнулись. Он ударил со всей силой, с размаха, попав по чувствительному месту, где начинались бедра. Я всхлипывала от боли и от облегчения. Я выдержала наказание. Он поглаживал меня по спине, бормоча что-то успокаивающее и говоря, как я ему услужила, какая я смелая и как прекрасно выглядит мой зад, красный и воспаленный.

Затем он перевернул меня на спину и отымел быстро, грубо, жестоко, доводя до исступления – как я любила, но, конечно, не при таких обстоятельствах, когда это превращалось в очередную пытку. Я корчилась от боли каждый раз, когда мой зад задевал простыню или его руки охватывали меня в попытках проникнуть глубже, и наслаждение смешивалось с болью.

Когда я видела шлепалку, тело подтверждало, что я та самая шлюха, которая нуждается в наказании.

Наконец я кончила, судорожно сжимая его член. Наслаждение заставило забыть меня о боли. Он кончил в меня, отодвинулся, и я наконец могла предаться столь долгожданному сну.

Моя правая ягодица была сплошным синяком еще несколько недель. По сравнению с ней левая была бледна и безупречна, за исключением отметки ШЛЮХА, пылающей посередине как клеймо. Это означало, что мне стоит проявлять осторожность в раздевалке и спортзале.

Я все еще не люблю слово «шлюха», но, к сожалению, Том его любит, и ему нравилась та чертова шлепалка.

Он заверил меня, что будет оставлять отметины каждый раз, будь это мой зад, внутренняя сторона бедра, на которой синяки появлялись куда быстрее и которая при наказании в позе с раздвинутыми ногами показывала, насколько я возбуждаюсь, или же, по особым случаям, моя грудь.

Когда я видела шлепалку, сердце билось быстрее, а тело подтверждало, что я та самая шлюха, которая нуждается в наказании – и в удовольствии, которое оно может принести, хотя я так и не смогла признать это вслух. Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. И если бы вы меня видели, мне нечего было бы добавить.

Глава 8

«Готова на все»

Игры с Томом продолжались несколько месяцев. Он расширял мои границы, знакомя с чем-то новым. Но к концу года темп замедлился.

Рождество и Новый год в газете – напряженное и отвратительное время. Количество страниц в газете сокращается, поскольку становится меньше новостей и ни у кого не возникает желания работать дольше обычного. Учитывая, что школы в этот период закрыты, шансы на встречу с членом парламента практически равны нулю, а предприниматели уехали на отдых, становится трудно найти подходящую тему для статьи. Если добавить, что работы нужно сдать раньше и учесть все выходные, что приходится писать сразу для двух газет, а тут еще ненавистный «Обзор года», хочется только одного: побыстрей закончить и отправиться в паб. В общем и целом, период неприятный.

К тому времени, когда я заканчиваю работу и отправляюсь встречать Рождество в кругу семьи, я обычно уже предвкушаю отдых, который, по сути, так не назовешь, так как несколько дней в тесном кругу родных и близких – это все что угодно, только не передышка. После обильной еды, прекрасных подарков и бесконечных визитов к родственникам и знакомым я готова сбежать. И именно в этот момент между Рождеством и Новым годом Том пригласил меня погостить.

Если честно, мысль о том, что я проведу пять дней, слоняясь без дела, буду возиться с собакой, смотреть телевизор, пока Том будет на работе (да-да, его праздники были еще мрачнее, чем мои), почитывать и наслаждаться шоколадными конфетами «Кволити-стрит» – плюс неизбежный секс для снятия напряжения, мне показалась великолепной. Наскоро придумав случай, который требовал моего присутствия на работе, собрав вещи и попрощавшись с родными, я уже была в машине. Знаю, я плохая дочь.

Когда я приехала, мы обнялись – обычно мы не целовались, считая, что это неуместно и слишком по-родственному. Это выглядело так, будто он снял проститутку, хотя в этом отчасти был смысл. Но как только я прильнула к нему, ощутив знакомый запах и потихоньку расслабляясь, он отстранился. Ничего не говоря, он толкнул меня на пол, ударом ноги закрыл за собой входную дверь и расстегнул ширинку.

Схватив за волосы, он поставил меня на колени, я открыла рот, и в этот момент все мысли о статьях и рождественских пьесах, организации вечеринки или о чем-то другом, кроме вкуса его члена, вылетели из моей головы.

Он пододвинулся, чтобы опереться на входную дверь, и я переползла вместе с ним, не желая и (технически, так как его руки тянули меня за волосы) не имея возможности выпустить его член. Я то полностью всасывала, то отпускала член, наслаждаясь реакцией Тома. Он кончил, оставив на задней стенке моего горла такое количество спермы, что, казалось, он тоже с нетерпением ждал момента, когда сможет выпустить праздничный пар. Очень скоро его дыхание замедлилось, и он отпустил меня.

– Это было великолепно.

Я улыбнулась. Он застегнул ширинку и помог мне встать, довольный и возбужденный оттого, что мы, очевидно, не потеряли ни минуты времени на прелюдии той части каникул, которая была связана с потрясающим сексом.

Он шлепнул меня по заду.

– Пойдем что-нибудь перекусим.

– Хорошо…

Моя вагина увлажнилась, а мои соски были заметны сквозь топ. Я видела, как весело блестели его глаза, и не собиралась доставить ему удовольствие, обнаружив, как сильно я хотела кончить. Я могла и подождать. Я довольно терпелива. Ладно, кого я обманываю? У меня нет терпения. Но что такое пара часов?

Мы приятно провели остаток дня. Отправились в город, я купила книги и сумочку, которая мне так понравилась, что я еле сдерживала веселье. Мы пообедали, сходили в кино, выгуляли собаку, хрустя по подмерзшей земле. В общем, все было замечательно, спокойно и так, как и должно быть в период между Рождеством и Новым годом… за исключением возраставшего во мне сексуального напряжения, вызванного мыслями о том, что, возможно, произойдет, когда мы вернемся.

И вот мы вернулись. Попили чаю. Посмотрели телевизор. Приготовили ужин. К тому моменту, как мы добрались до постели, мое терпение заметно поубавилось. Когда мы устроились в постели, он поцеловал меня в лоб. И – заснул.

Великолепно.

После того как несколько недель назад меня угораздило «разбудить его, мастурбируя», я не собиралась повторять свою ошибку. Поэтому я тихо лежала в постели, наблюдая за падавшим на стену длинным отражением уличного фонаря, слушая тихое дыхание Тома, сдерживая свой порыв удушить его подушкой. В конце концов я заснула. Моя последняя мысль была об утре.

Я проснулась и почувствовала, как его возбужденный член трется о мой локоть. Ура. Я не принадлежу к тому типу людей, которых называют жаворонками, поэтому по утрам меня мало что радует. Но это было именно то, что могло вызвать у меня улыбку ранним утром. Я нерешительно потрогала член, пытаясь определить, проснулся ли Том.

– Доброе утро. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Он говорил с насмешкой, то есть можно было предположить, что совсем проснулся, а это было приятно в сложившихся обстоятельствах.

– Доброе утро. Да, у вас может быть то, что мне нужно.

Смешок вызвал вибрацию в его груди, которую я почувствовала своей щекой.

– Могу себе представить. У меня создалось впечатление, что этим утром ты немного возбуждена.

Я не могла этого отрицать, поэтому промолчала.

– Тогда почему бы тебе не поцеловать меня?

Меня не надо было просить дважды. Я перевернулась, наклонилась над его членом и начала лизать соблазнительный конец, прежде чем начать сосать.

Он откинулся назад, практически не совершая никаких движений, только слабо постанывая, когда мой язык касался самой чувствительной точки. Мне доставляло удовольствие контролировать темп, и, конечно же, я использовала возможность подразнить Тома. В то время как его член начал пульсировать у меня во рту, я ненадолго отстранилась и начала облизывать и сосать его яйца – то, что он любил, но то, чего было недостаточно, чтобы он кончил. Я не думала, что он будет против. В этот раз он позволил мне поиграть. Хотя он начал гладить мои ягодицы, а затем провел рукой по краю моих трусиков. Я почувствовала, что потекла. Мне ужасно хотелось, чтобы его рука продвинулась еще чуть-чуть, проскользнула под ткань и начала меня трогать. Оказывается, он тоже умел дразнить.

Плохо же я понимала, насколько хорошо он умел это делать.

Когда Том провел рукой по трусикам, я застонала, не выпуская его члена. Бессловесная просьба перестать играть со мной. Он не обратил на это внимания, продолжая поглаживать меня сквозь трусики, пока я беспардонно не сползла ниже, пытаясь заставить его начать теребить мой клитор.

В конце концов я оторвалась от него на секунду.

– Пожалуйста, трогай меня как следует.

Он засмеялся, легкими поглаживаниями продолжая пытки.

– Сегодня утром ты очень озабочена, правда, бедная шлюшка?

Мне так хотелось кончить, что удалось промолчать, не отреагировав на это слово. Но я не могла подавить ноты растерянности, появившиеся в моем голосе.

– Если не ошибаюсь, ты вчера кончал, а я нет, правда?

Он опять засмеялся так, что у меня перехватило дыхание.

– Ты права. И ты кончишь – в свое время. Когда я буду готов к этому. А пока я бы посоветовал тебе заняться тем, чем ты была занята до сих пор.

Я тихо фыркнула и покорилась. Если он хочет, чтобы я отсосала, я сделаю ему такой чертов минет, о котором он и не мечтал, с условием что он заставит меня кончить.

Я отсосала, применив все свое мастерство. Я использовала все, что знала о его теле, все фокусы, которые он любил, начиная с легкого поглаживания и целования мошонки до облизывания всего члена. Затем я дышала на самое мокрое место, заставляя Тома дрожать. Я боготворила Тома. Его член был центром моей вселенной. Я собиралась довести его до глубокого оргазма, после которого надеялась получить и свой.

Ну, конечно, все это не только ради него. Ведь у всякой женщины свои потребности.

Внезапно Том ущипнул меня за бедро и кончил. Я разрешила ему на секунду задержать свой член во рту и отдохнуть, перед тем как медленно слизала сперму. А затем он очнулся. Стал подниматься.

Я не могла связать и двух слов. Но из глубины моего горла, помимо меня, вырвался рычащий звук.

– Что такое? Я хочу приготовить нам кофе.

– Но ты сказал…

– Я знаю, я сказал, что в конце концов и ты кончишь. И ты кончишь. Но не сегодня утром.

Не злись, Соф. Если будешь суетиться, ждать придется дольше.

Затем мне голову пришла мысль.

– Не могу я просто …?

– Нет, не можешь. Я скажу тебе когда. А пока жди.

Он дернул меня за сосок.

– А сейчас вставай. Давай вставай. Если тебе повезет, я приготовлю завтрак.

Я встала. Рассерженная.

Первая мысль, которая приходит в голову: да, конечно, я бы могла начать мастурбировать. Хорошо, но какой в этом смысл? Очевидно, он что-то замышлял, и, как я уже говорила, не подчиняться и делать то, что ты хочешь, просто бессмысленно. Я хотела доказать, что умею ждать. Мне было любопытно, что же он придумал. Я упряма и знаю, что умею притворяться.

Итак, после завтрака, который при обычных обстоятельствах доставил бы мне полное удовлетворение, начался день. Мы бесцельно слонялись. Я кое-что написала и поиграла в покер онлайн. Мы выгуляли собаку, я пожарила мясо. Мы посмотрели DVD, обсудили новости. Проживая эти незамысловатые события, я ни разу не вспомнила о своем желании испытать оргазм. Ну хорошо, я слегка привираю. В основном я думала о том, чтобы не показать, как сильно мне хотелось кончить, и в основном, мне кажется, я справилась с этим, за исключением нескольких незначительных эпизодов, когда Том случайно задел мою грудь и ягодицы. На самом деле я не уверена, случайно ли, но мне не хотелось привлекать его внимание, если он сделал это намеренно. Кроме того, я могла показаться чересчур чувствительной. Большую часть дня мои соски болели. Но я не выдам этого. Ни за что. Да. Это ему урок.

Очень быстро я поняла, что не принадлежу к типу женщин, способных отказаться от оргазма. И это далось мне нелегко. Потому что в первую ночь мне было тяжело, а за утром последовал день, в течение которого я не могла думать ни о чем другом. В ту ночь, когда я стояла на полу на коленях, долго отсасывая, зажатая между его ног, в то время как он смотрел новости и играл с моими волосами, словно я была его домашним животным, а затем кончил, залив спермой мою обнаженную грудь и оставив засыпать неудовлетворенной, я это отчетливо поняла.

Очень быстро я поняла, что не принадлежу к типу женщин, способных отказаться от оргазма.

Поймите меня правильно. Я могу подождать. Но два дня воздержания, в то время как Том продолжал получать удовольствие разными заманчивыми способами, рассердили меня по-настоящему.

Я лежала в кровати, пытаясь уснуть, что, поверьте, не так уж легко, если учесть, что практически каждую ночь моей взрослой жизни, за исключением нескольких случайных ночей, когда приходилось делить комнату с посторонними, я засыпала после оргазма от своей руки или руки партнера. Я была раздражена и так растеряна, что дрожала. Я обдумывала, как бы изувечить Тома, который, заботливо укрывшись одеялом, был счастлив и лежал на своей стороне кровати, широко улыбаясь.

– Ты в порядке? – спросил он, прекрасно зная, что это не так.

– В порядке, – сказала я. Обычно, когда я говорю, что в порядке, это значит, что я совсем не в порядке и что я готова разрыдаться или напасть с бейсбольной битой.

– То есть твое воздержание тебя совсем не беспокоит?

Знает ведь, что беспокоит. Но он также знает, что я скорее проглочу язык, чем признаюсь ему в этом.

– Не-а.

Я оказадась фиговой лгуньей. Давая короткие ответы, я надеялась, что мне хоть немного удастся скрыть свою ложь.

– Ладно. Я подумал, что было бы забавно изучить эту тему, пока ты здесь. Я решил, что тебе не удастся кончить до Нового года.

Он отвернулся и закрыл глаза. У меня же отвисла челюсть, как у героини из мультика.

Когда я сосчитала, сколько осталось дней: еще четыре дня мучений и односторонней игры при условии, если он разрешит мне кончить в самый Новый год, – я была близка к отчаянию.

– Если это до сих пор тебя не беспокоит, я уверен, ты справишься.

Он лежал спиной ко мне, но я могла представить, как он улыбался, и мне захотелось столкнуть его на пол. Но я этого не сделала. Я ничего не сказала. Я не доверяла себе. Моей последней мыслью перед тем, как я в конце концов заснула, была надежда на то, что он шутит. Он не может говорить так всерьез.

Он не шутил. После двух дней, в течение которых я пыталась не думать об оргазме, я была готова лезть на стену. До сих пор я не понимала, насколько принципиальной и важной для меня была возможность кончать тогда, когда я этого хотела. Увы, перефразируя строчки песни, я не понимала, что я имела, пока не потеряла. Каждое случайное прикосновение Тома было для меня мукой. Когда он задевал меня локтем, проходя мимо, я намокала. Душ был своего рода пыткой. Напор воды, рассеивающийся по моей коже отдельными каплями, производил одновременно удивительное и непонятное ощущение, усиливая мою неудовлетворенность.

В следующие дни Том придумал еще несколько способов достичь оргазма. Наслаждение, которое он получал, наблюдая, как я делаю минет и одновременно дрожу от собственной неудовлетворенности, через несколько раз спало, и он перешел к иным, более жестоким планам. Я лежала на кровати на спине. Мой рот был заткнут влажными трусиками, которые я проносила целый день. Я смотрела вверх на мастурбирующего передо мной Тома – он был сексуален и в то же время раздражал меня. И тут я поняла, что не принадлежу к женщинам, готовым к воздержанию. Я бы не назвала это жестким ограничением – в основном потому, что не хотела доставить радость Тому. Однако я не хотела бы, чтобы отсутствие оргазма стало частью нашего сексуального репертуара. Он кончил, залив мне волосы и лицо спермой. Затем потрепал меня по щеке, что при других обстоятельствах было бы воспринято мною как проявление нежности. Теперь же это заставило меня сжать зубы и крепче прикусить влажную ткань трусиков, чтобы сдержать растущую злость. И тогда я приняла решение, что так или иначе я больше не буду ждать и добьюсь своего.

Я также понимала, почему игры с Томасом и забавляли меня, и раздражали. Он знал меня очень хорошо, порой даже лучше, чем я сама. Он знал, как глубоко в меня входить – обычно немного глубже, чем если бы это сделала я сама. Когда я выполняла по его требованию какой-нибудь грязный сексуальный трюк, он наблюдал за выражением лица, выдававшего смятение моих чувств: сдаться или нет. Он был уверен, что в конце концов я сдамся. Он понимал меня лучше, чем кто бы то ни было. Отчасти потому, что я достаточно откровенна. Хотя то, что я отвратительная лгунья и не умею скрывать своих чувств, в большинстве случаев мне помогало. Мне следовало бы понять, что он провоцирует меня, повышая свой шанс на победу. Если б я мыслила логически, я бы поняла смысл его игры. Однако после четырех дней, в течение которых я ни разу не испытала оргазма, я просто превратилась в комок нервов, временами слезливый, временами разъяренный. Мне было трудно собрать воедино предложение. И это пугало, поскольку моя профессия была связана именно с этим. Мое смущение часто перерастало в грубость. Я ворчала, и, очевидно, со мной было неприятно общаться. Но Томас улыбался! Он явно наслаждался своей властью над моим пошатнувшимся самообладанием, что еще больше сердило меня.

Хватит – значит хватит. Когда мы отправились спать, культурная программа еще одного вечера подходила к концу. Мы неспешно поужинали, потом я забралась на диван почитать. Собака умостилась рядом. Том засел в Интернете. Я была готова взорваться без предупреждения. Мы лежали в постели вместе на спине. Рука Тома обнимала мое плечо. Касаясь пальцами, он изучал изгиб моей шеи.

Несмотря на все мои старания, даже эти невинные прикосновения вызвали мое неровное дыхание, чего, конечно же, он не мог не заметить.

– Мне кажется, ты немного дрожишь, – сказал он, приблизившись к тому месту, поглаживание которого заставляло меня урчать, как довольного котенка.

– Ты в порядке?

Я не идиотка. Я знала, что именно он хотел услышать. О том, как именно он влияет на меня. Знала, что мое притворное «все хорошо» не приведет к желаемому результату. И если я хотела кончить до Нового года, я должна была детально описать, насколько я расстроена и как я жаждала оргазма. Только после этого я могла на что-то надеяться. Да, я сама дала ему эту власть надо мной. Да, он знает все, что я собираюсь сказать. И все же… Я проглотила комок, подкатившийся к горлу.

– В порядке. Просто немного чувствительна.

Его зубы блеснули в слабом свете.

– Неужели? А почему?

Ха. Было бы гораздо легче произнести всю эту чепуху, если б его победа не вызывала такого раздражения. Ах да, я уже фактически признала за ним победу, а он чуть не плясал от радости.

Стиснув зубы, я произнесла:

– Ты знаешь почему.

Черт. Мне нужно быть молящей, вежливой и доведенной до отчаяния. Как удалось всего двум предложениям моментально превратить меня в упрямую, ворчащую Софи?

– Повесели меня.

Вот поэтому все закончилось такой Софи. Я закрыла глаза, зная, что мне придется это сделать. Что это самое малое из того, что мне придется сделать. Смирись. Переживи это. Я вздохнула.

– Ладно, ты выиграл. Уже много дней мне ужасно хочется кончить. Я могу думать только о том, что ты трахаешь меня, твои зубы кусают мой клитор, твои пальцы изучают мои ягодицы…

Я истощилась, потеряв ход мысли. Внезапно в горле у меня пересохло. Я представила, чем бы мы могли заняться. Мое тело изнывало от желания свободы. Осознав, что я перестала говорить, я прочистила горло и попыталась продолжить:

– Я пробовала это скрыть, но мы оба знаем, что мне ужасно хочется кончить, что это то, о чем я думаю все эти дни, что мое тело умоляет об этом.

Он медленно провел пальцем по ключице, и глубокая дрожь прошла по всему моему телу, а щеки загорелись. Мой голос дрожал, но я продолжала:

– Да, я знаю, что впереди еще несколько дней, установленный тобою срок. Но я подумала, что тебе необходимо знать, что я очень тебя прошу, умоляю. Я уверена, ты должен понять, что я сделаю все, что ты захочешь, только чтобы ты довел меня до оргазма.

Он усмехнулся:

– «Все, что захочешь» подразумевает очень многое, Софи. И хотя это подмывает меня поиграть с тобой сегодня ночью и выяснить, что именно ты имеешь в виду, – в этот момент голос внутри меня уже запел «Аллилуйя», – ты должна понимать, что тем самым ты даешь согласие на то, чтобы я лишил тебя зоны комфорта. Насколько сильно твое желание достичь оргазма? Ты действительно серьезно?

Тихий голос где-то очень глубоко внутри меня советовал быть осторожной. Но все остальное горело такой жаждой, что я готова была согласиться на все, хотя для этого мне пришлось собраться с мужеством и только потом заговорить. Я опустила руку вниз и начала поглаживать уже наполовину вставший член.

– В рамках того, о чем мы ранее договорились, да, я готова на все.

Тихий голос где-то очень глубоко внутри меня советовал быть осторожной.

Если бы мою жизнь можно было сравнить со звуковой дорожкой, в этот момент прозвучал бы резкий и низкий аккорд. Но вместо этого я услышала «Песню № 2» в исполнении Блер, что повергло меня в замешательство, пока сквозь спутанные вожделением мысли не возникло понимание, что это была мелодия рингтона мобильного телефона Тома.

А потом я ощутила прилив ярости, так как он собирался ответить на звонок.

Поймите, я сама из тех зануд, что намертво привязаны к мобильному. Мне нравится притворяться, что звонят с работы, хотя это и не так. Мне нравится общаться, держать все под контролем. Мой телефон всегда рядом, сплю я или бодрствую. Он отправляется со мной в отпуск, ну и все такое. Но мне было бы приятнее думать о том, что, окажись я в ситуации, когда моя рука обнимает полуобнаженную женщину, дрожащую от желания, которая держит мой член рукой и только что объявила, что готова на все ради оргазма, – бац! – и звонит телефон… я бы отправила звонок на автоответчик. Нет. Только не Том. Когда он снял трубку и начал болтать с кем-то, с какой-то женщиной, говорящей в стиле Чарли Брауна[7] – бормоча и глотая звуки, будто она всплывает на поверхность, и это все, что я могу о ней сказать, – я почувствовала всплеск ярости и отчаяния. Слезы безмерного негодования наполнили мои глаза. Я лежала рядом. Его рука все еще водила по линии моего плеча, а он продолжал болтать. Ведь только что я умоляла его, что само по себе, как вы понимаете, было нелегко, несмотря на то что ему это так нравилось. Нравилось так сильно, что он постоянно заставлял меня делать это. Я ведь только что сказала ему, что выполню все, что он захочет! Внутренний голос подсказывал, что мне следовало сбросить его руку, встать, одеться и уйти, что это вовсе не было игрой, это было чистым унижением, слишком грубым, явный перебор. Но я не могла заставить себя пошевелиться, что сделало меня еще слабее и еще более ничтожной и вот-вот готовой разреветься.

Затем он сказал:

– Да, здесь, лежит рядом, дрожа от желания. Когда ты позвонила, она сказала, что готова на все, если я позволю ей кончить сегодня вечером. Н-да, что-у-год-но. Понимаю. По счастливой случайности я знаю, что такое «все-что-угодно». Если хочешь, могу поделиться.

Я повернулась и попыталась разглядеть его в темноте. Я так и думала: он говорил не со мной. Осознав, что конкретно может произойти дальше, я почувствовала спазм в желудке. Игра, к которой подключились бы другие, было тем, на что, как мы это оговорили ранее, мы могли бы пойти только после предварительного обсуждения… Это выходило за всякие рамки. Так мне и надо! Хотя, боже, мысль о том, что кто-то еще прямо сейчас может стать свидетелем моего отчаяния, заставила меня покраснеть от стыда и ужаса.

Да, меня умело и по-настоящему подставили.

Томас разговаривал с Шарлоттой. Забавная, саркастичная, та, с которой, как мне кажется, можно было весело провести время за бокалом вина. Шарлотта и Томас еще не занимались играми, но я знала, что Томас много времени болтает с ней с перспективой как-нибудь развлечься, а может, даже начать встречаться. Это меня не волновало. Уже давно мы решили, что никогда не будем назначать друг другу свидания и что наши отношения прекратятся, как только один из нас встретит кого-то особенного. Честно говоря, Том иногда встречался с действительно развратными особами, поэтому, если наконец он встретит женщину, подобную себе, да еще и покорную, я буду только рада. Плюс я пару раз сама проболтала с Шарлоттой довольно долго, и мне она показалась милой.

Но все, о чем я только что сказала, не могло помочь мне сохранить самообладание, так как Том рассказал ей во всех подробностях, что происходило в течение последних нескольких дней. Слушая его, я испытала ярость и смущение, а затем – что самое ужасное и все же неизбежное! – возбуждение.

– …О да, она вся промокла – насквозь. Нет, я не щупал ее, я всего лишь заставил ее снять трусики, чтобы заткнуть ими ее рот…

Я бы могла встать и уйти.

– Это было так мило, когда мы стояли в очереди у кассы и я провел пальцем по ее груди. Да, будто нечаянно.

Я заскрипела зубами. Я знала это.

– А через секунду ее соски торчали, в глазах томление… Да, взгляд исполнен ярости, но одновременно проскальзывает похоть, и ее не спрятать – удивительно! Так что она выдержит и все остальное в надежде, что я дам ей кончить…

В эту минуту я бы могла убить его ботинком. Это тоже сработало.

– Да, и она закусывает губу – чтобы попытаться не дать себе говорить, заныть или еще как-то выдать себя. Но ей не удается подавить непроизвольные полувздохи и слабую дрожь тела. Чудо! Вот теперь я контролирую все ее стороны. Даже то…

Я была в ярости. Но не ушла. Потому что, даже несмотря на стыд, смущение и неопределенность того, что будет дальше, я начала осознавать, что он был прав. Я знала, что это может оказаться забавным, чем-то испытывающим силы, чем-то невероятным. Он внимательно слушал Шарлотту.

Потом усмехнулся:

– Знаешь, это довольно порочно.

Во мне все замерло, я прижалась к нему сильнее, пытаясь расслышать ее. Я также осознала, что, передвинувшись вперед, я начала отчаянно о него тереться. Моя рука все еще была на его члене и уже начала его возбуждать.

Он знал, что я делаю, и, запустив руку мне в волосы, оттащил, дав тем самым понять, что этот номер у меня не пройдет. Его рука сжалась в кулак. Я стала извиваться, пытаясь уменьшить боль, возникшую от натянувшейся кожи, передвигаясь в том направлении, в котором он заставлял меня двигаться. Он тянул меня, пока моя голова не поравнялась с его промежностью, а затем толкнул вниз. Он отпустил мои волосы только для того, чтобы получше взять трубку телефона, и сказал:

– Давай соси. Я обсуждаю с Шарлоттой как – если это случится – я доведу тебя до оргазма. Если хорошо будешь работать, я тебе это зачту.

Когда я подчинилась и начала скользить губами вверх и вниз, наслаждаясь ощущением шероховатых тканей на моем языке, он слегка застонал. Шарлотта что-то сказала, и он ответил:

– Да, сейчас мой член у нее во рту. Ощущение потрясающее. Она очень хорошо это делает, с большим энтузиазмом.

В темноте я покраснела, но вопреки себе невольно почувствовала прилив гордости. Я попыталась отбросить это чувство, сконцентрировав внимание на задании, почти не слушая их разговор, пока не услышала:

– То есть слушаешь нас и мастурбируешь? Это уж точно отвратительно. Я и не подозревал, что и ты собралась кончить сегодня вечером.

На другом конце я услышала жалобный звук, а затем – клянусь! – как тикают мозги Тома.

– Вот что, а не усложнить ли нам правила игры? Возможно, только одной из вас будет разрешено кончить. Только одной. Каждая может попытаться убедить меня самым лучшим способом, на который способна, а победительница получит возможность кончить.

Я услышала громкие возражения на другом конце трубки, хотя, честно, я тоже испугалась – я знала: в ситуации выбора между нами более вероятным было то, что кончит Шарлотта. А перспектива провести еще одну ночь, не получив удовлетворения после всего, что произошло за эти дни, и того унижения, которое я пережила из-за этого разговора, была невыносимой. Я начала глубже засасывать его член. Он засмеялся.

– О, Софи не на шутку разошлась. Она засосала мой член почти по яйца.

От удовольствия он забормотал и погладил мои волосы.

– О, это действительно хорошо. Тебе придется что-то придумать, чтобы превзойти ее.

При этих словах мое сердце начало учащенно биться, а еще из-за того, что его рука прикоснулась к моим ягодицам, приближаясь к тому месту, где мне так хотелось ее ощутить. После этого я почувствовала, что его возбужденный член продвинулся еще глубже.

– О, Шарлотта, мне так приятны твои мольбы.

Черт, она умоляет? У меня нет никакой надежды. Хотя мне и удалось позабавить его своими мольбами, что заняло гораздо больше времени, чем я предполагала, факт остается фактом – умолять для меня было чем-то неестественным. Оказалось, что я делала это неохотно и немного ворчливо. Черт.

Пальцами я начала нежно гладить его мошонку, при этом еще глубже всасывая его член. Минет всегда доставляет мне удовольствие, но даже для меня то, что происходило сейчас, было необычно. Я настолько глубоко всосала его член, что едва могла дышать. Его рука, нежно поглаживающая ягодицы, успокаивала и одновременно отвлекала меня. Я чувствовала обильное выделение смазки между ногами. Мне была противна мысль о том, на кого же я похожа.

Он во всех деталях объяснял Шарлотте то, что делала я. В какой-то момент он прервал разговор, шлепнув меня по ягодицам, побуждая глубже всосать его член. Я настолько сосредоточилась на желании постараться сделать как можно лучше, что вернулась к их разговору, только услышав слова:

– Вообще-то сегодня она особенно послушна. Обычно я жду от нее несогласия с чем-то или свирепого взгляда, когда она подчиняется. Но ей так отчаянно хочется кончить, что, кажется, она рада выполнить любое мое желание.

– Вообще-то сегодня она особенно послушна. Обычно я жду от нее свирепого взгляда.

Потом он еще раз сказал, что Шарлотта была порочна. Вскоре я узнала почему. И он был прав.

Через полчаса моя челюсть болела. Я могла слышать, как он поддразнивает Шарлотту, заставляя ее просить. Помимо моей воли это возбуждало, заставляло думать о том, что я хотела бы услышать доказательства ее подчинения так же, как она слышит доказательства моего. А ей было слышно хорошо.

Кончив рассказывать, какой покорной я была, Томас протянул телефон и заставил меня рассказать ей об этом самой. Мне нужно было объяснить во всех деталях, почему я такая мокрая и какой я была шлюхой, испытывающей наслаждение от такого обращения. И я подчинилась. В горле клокотали слезы унижения, но я и не думала перечить. Он заставил меня рассказать ей, что я сделаю все, что угодно, чтобы кончить сегодня вечером, а потом, как только я все это сказала, продолжил разговор.

– Она сказала: все, что угодно. Что угодно. Я думаю, она уже готова выполнить практически все. Серьезно. Только послушай.

Он приказал мне сползти с кровати и преклониться перед его ногами. Трюк с большим пальцем ноги, который он заставлял меня проделывать, все еще оставался самым ненавистным. Да простят меня небеса – я так отчаянно хотела кончить, что без колебаний приступила к исполнению, пока он не схватил меня за волосы и не остановил.

– Вообще-то, Софи, прежде чем ты это сделаешь, попроси у меня разрешения вылизать мои пальцы.

– Что?

Я ответила повышенным тоном, не сумев себя сдержать.

– Умоляй меня. Ты должна умолять меня разрешить вылизать и обсосать и поклониться моим ногам. И если тебе это хорошо удастся, я разрешу кончить. Если обхватишь ртом мои пальцы, если не будешь сопротивляться, я вставлю свой палец. Интересно, насколько мокрой ты будешь после всего этого.

Я взвыла. Я знала постыдный ответ на его вопрос. Но мне хотелось, и в то же время я боялась того момента, когда он сам это ощутит.

В комнате было темно, и мне не пришлось смотреть ему в глаза. Я спросила, могу ли я совершить обряд поклонения его ногам. Он потянул мои волосы назад и потребовал, чтобы я говорила громче, чтобы Шарлотта все слышала. Голосом, полным отвращения и слез, я попыталась еще раз:

– Пожалуйста, я прошу тебя разрешить мне пососать твои пальцы.

– Просто пососать?

Боже, как я его ненавидела. Боже, я потекла.

– Нет, не просто. Поцеловать, полизать их. Я хочу поклониться твоим пальцам. Всей твоей ступне.

Я надеялась, что перечислила все варианты, но каждое мое слово было пронизано агрессией и неудовлетворенностью, поэтому я решила немного смягчить свой тон:

– Пожалуйста.

Он потрепал меня по щеке – знак нежности, который немного сгладил невыносимую ситуацию, всего на секунду, пока он не заговорил опять:

– Можешь начинать.

Черт побери. Я сползла вниз и уткнулась лицом в его пальцы, собирая силы, чтобы выдержать первую пробу, когда услышала, как он отпускает Шарлотте короткие комментарии. Когда я втянула большой палец его ноги в рот и стала водить языком вверх и вниз, он начал объяснять ей, с какой жадностью я это делаю, и протолкнул ногу дальше. Он рассказал ей, что собирается заставить меня привести его в полный порядок. Это подразумевало, что он вытрет свою ногу о мое лицо и потребует, чтобы я вылизала ступни. Я услышала, что она вскрикнула от отвращения, а затем захихикала. Я не разобрала ее слов, но веселые тона в ее голосе слышала хорошо.

Тихие слезы лились из моих глаз, когда я выполняла его требования, не желая показать, как далеко он зашел в своей игре. Но мне отчаянно хотелось продолжить. Когда он протолкнул свой палец в мои трусики, я глубоко вздохнула, он же воспользовался возможностью и еще дальше засунул палец ноги ко мне в рот.

Когда я сконцентрировалась на ощущении присутствия его пальца между моими ногами, я услышала:

– Да она ручьем течет, такая мокрая. Еще немного – и выйдет из себя.

После того как Шарлотта что-то пробормотала, он остановился и вынул руку. В отчаянии я продолжала стонать, исполняя обряд поклонения его ногам, а он вытер свою мокрую руку о мой зад и сказал:

– Хорошая идея.

Кровь застыла в моих жилах.

– Софи, можешь прекратить.

Обычно эти слова наполняли меня радостью. Сейчас они наполнили меня ужасом. Он даст мне кончить? Смогу ли я удержаться и не разреветься, если останусь неудовлетворенной? Что значит «хорошая идея»? Если в их планы входило дать мне кончить, что еще они собирались сделать со мной? Что могло быть еще хуже, чем этот фокус с ногой? Готова ли я позволить им сделать со мной все, что угодно? Может, обойтись без оргазма? Смогу ли я? Я была на грани истерики. В моем уме проносились спутанные мысли о том, какие еще ужасные трюки они заставят меня выполнять. Я знала, что могу отказаться, закончить игру. Только я не собиралась выходить из игры. Я была заложницей своего нестерпимого желания. Перспективы ужасали меня. Но то, что они придумали вместе, не могло прийти даже в мою – давайте называть вещи своими именами – извращенную голову.

Это была идея Шарлотты. Нечто, за что потом я ее лично и по-настоящему отблагодарю – наблюдая, как она исполняет этот же трюк. Когда Томас рассказал, что мне придется сделать, я закрыла глаза и плотно сжала губы, покачав головой в знак несогласия. Я отказывалась даже думать об этом. Молчание продлилось, и я поняла, что если я этого не сделаю, то не кончу. Я пыталась не задумываться, найти другую тему для размышлений. Но постепенно скрепя сердце я смирилась со своей участью.

Затем я приняла позу.

Я встала на колени и раздвинула его ноги. Смотря сквозь темноту на Тома, лежащего на подушках и прижимавшего к одному уху трубку телефона, я думала, что если я его едва вижу, то ему, вероятно, тоже почти не видно меня. Хотелось думать, что это поможет, но это не помогло. Я простояла на коленях несколько секунд, не желая продолжать, но в воображении я уже сдалась и примирилась с мыслью о том, что мне придется это сделать. Что мне прямо сейчас, как животному, придется совокупляться с его ногой, чтобы испытать оргазм.

В динамике садомазохистских игр меня особенно привлекает то, что они подталкивают к выполнению действий, которые ты никогда бы не совершил в других условиях. Не потому, что в реальности тебе не хочется попробовать это сделать. Часто это бывает очень и очень заманчиво. Но потому, что то, о чем обычно думаешь как о сексуальном/забавном/интересном/необычном, почему-то блокируется частью твоего мозга. То ли потому, что считаешь это «грязным», то ли стесняешься, то ли беспокоишься за зад, который может пострадать, то ли еще что-то. Мне нравится, что в такой игре я преодолеваю эту блокировку и могу попробовать все, что считается порочным, но является таким новым и увлекательным. Нет, это не значит, что меня подталкивают к выполнению того, чего я не хочу выполнять, уговаривая или совершая еще что-то, – мое тело отзывается на игру до того, как ум успевает выполнить анализ; мое тело выдает тот факт, что мне это действительно нравится, хотя мои глаза или слова могут об этом и не сказать, даже если я не могу точно объяснить, как и почему я возбуждаюсь. Все в основном зависит от того, кто знает, как далеко мне хочется зайти, и помогает мне в этом.

Садомазохистские игры подталкивают к выполнению действий, которые ты никогда бы не совершил в других условиях.

Как мне казалось (и раздражало), у Томаса это получалось без особых усилий. В основном у него получалось задеть ту струну моего упрямого «я», которая отзывалась мыслью «Нет, я не собираюсь это делать, тебе не удастся придумать такое, что мне не было бы приятно и удобно исполнить», даже если при этом мне было ужасно неудобно. Обычно мне доставляло удовольствие переживать такую двойственность. Быть вытолкнутой из зоны комфорта, исполнять трюки, при которых все екало внутри от волнения и заставляло меня краснеть, злиться и чувствовать стыд, даже когда я возбуждалась. Но совокупляться с ногой? Внезапно я с любовью стала думать о его чертовой ноге. Сама идея вызывала во мне отвращение. Унижение, дискомфорт от той позы, в которой я должна буду находиться, чтобы сделать это. Пять чертовых дней я фантазировала, как он доведет меня до оргазма, а вместо этого мне придется сделать это самой. И не в самой красивой позе, не свернувшись калачиком и запустив свою руку между ног, не моей любимой игрушкой из выдвижного ящика, но совокупляясь подобно суке, у которой течка. Я чувствовала, что приросла к постели. Я не могла этого сделать. Я не могла.

– Тебе что, стыдно? Ты что, не сделаешь этого?

Его голос, полный издевки, звучал нараспев и нарочито, поскольку Томас работал на аудиторию. Это убийственно подействовало на меня, более чем убийственно.

Я прочистила горло и попыталась ответить, но он прервал меня:

– Да мне все равно. Я приказал тебе тереться о мою ногу. Мы оба знаем, что в конце концов ты это сделаешь, потому что по-другому у тебя не будет возможности кончить до Нового года. Так что на твоем месте я бы легче ко всему относился и приступил к делу.

Итак, я оттрахала его ногу.

Ладно, было в этом еще что-то. Гораздо больше. Я не тот человек, который склонен дразнить. Но действительно, даже когда я про это пишу, я чувствую смущение и легкую тошноту от унижения. А это на меня не похоже – обычно я не стесняюсь таких вещей.

Я ненавидела все, что происходило. Не так, когда притворяешься, что ненавидишь, при этом тайно наслаждаясь, но действительно испытывая ненависть – настолько раздражало и удивляло меня то, что я могла кончить, занимаясь этим, если учесть, как сильно меня беспокоила эта ситуация, как лишала контроля, как мне хотелось сказать Томасу, чтобы трахал себя сам. Я уже говорила, что нет смысла подчиняться только в том, что доставляет тебе удовольствие. Я согласна. Именно поэтому я не оттолкнула Томаса и не свалила домой в мою кроватку, к ящику, полному игрушек. Я совокуплялась с его ногой, пытаясь тереться под нужным углом, чтобы попасть на клитор, даже в моменты, когда он специально немного отодвигал ногу, чтобы не дать мне продолжить и продлить агонию. Все это время (конечно), не переставая, он рассказывал Шарлотте, как сильно я намочила его ногу, как я стонала и как мое дыхание учащалось по мере того, как я приближалась к оргазму, в каком отчаянии я была… Это привело меня в ярость. Ярость, от которой я теряла разум, вспоминая об этом. Излагать все на бумаге не было больно, я не испытывала того унижения, которое пережила. Все звучит так просто. Ну что там – оттрахать ногу. Но это не было так просто для меня, я до сих пор не могу понять почему и не могу этого объяснить. Я начала писать о садомазохизме отчасти потому, что мне нравится рассуждать о переживаемых мною чувствах, пытаться объяснить, почему это возбуждает меня, но то, что случилось, было настолько необъяснимо, что я могла с тем же успехом попытаться рассказать обо всем по-фламандски.

Итак, я совокуплялась с его ногой, как животное, а он рассказывал Шарлотте, как я налегаю на его колено, стараясь попасть клитором и получить оргазм.

Я терлась о его ногу, думая, насколько низко я пала, насколько унизила себя в погоне за удовольствием. Слезы катились по щекам, скатывались к подбородку и холодными каплями падали на грудь. От стыда я горела и благодарила темноту за то, что она скрывала мой позор. С практической точки зрения поза, в которой я находилась, была так неудобна, что я не могла стимулировать себя еще чем-то. Томас ровно лежал на кровати, и, только широко раздвинув ноги и очень низко прижавшись к кровати, я могла продвинуться к его колену и тереться об него с такой силой, которая была нужна, чтобы получить оргазм. Как я старалась, о, как я старалась побыстрее кончить и остановиться!

Вы, вероятно, подумаете, что после пяти дней воздержания, в течение которых я постоянно думала о сексе, учитывая, что все у меня ныло, я должна была быстро кончить. Но мозги – это забавная, искаженная и временами ужасная штука. Зная, что Шарлотта слышит, как я проделываю этот унизительный трюк, слышит мои стоны и вздохи удовольствия – унижение унижением, но я потекла и еще больше возбудилась и громко и бесстыдно получала удовольствие от колена Томаса, – я не кончила сразу! Я дрогнула и тогда, когда он сказал ей, что слышит звук, как я скольжу по его колену и что я так намочила его. Я постаралась отключиться, попыталась тереться сильнее, но мне не удавалась надавить так, чтобы довести себя до оргазма.

– Не могу!.. – Я проглотила слезы и сопли, прочистила горло и попробовала еще раз. – Под таким углом у меня не получится. У меня не получится кончить под таким углом.

– И чем же мне помочь тебе? – глумливо поинтересовался он. – Ты прекрасно знаешь, что нужно сделать, и, честно говоря, ты уже выводишь меня из терпения: трешься и трешься – всю ногу уже намочила. На твоем месте я бы поспешил.

Мысль о том, что я прошла через все это и до сих пор не кончила, вызвала страх, которому сопутствовал спазм желудка.

– Твое колено. Если бы ты смог лишь чуточку его согнуть, было бы легче. Прошу.

На какой-то момент мне показалось, что в темноте я увидела блеск его зубов.

– Ты просишь согнуть колено, чтобы тебе было легче с ним совокупляться?

Наступила пауза. Мне нужно было увлажнить губы, облизав их языком, только потом я смогла заговорить. И даже тогда мой голос дрожал и был полон слез. Обычно я старалась увильнуть от прямого ответа. Но честно, я была сломлена, в отчаянии, растерзана. Каждая клеточка моего тела страстно желала кончить.

– Да, да, прошу тебя.

– Ладно. Попроси как надо, громко, чтобы Шарлотта слышала все, что ты скажешь о своем отчаянном желании, о том, с какой силой ты трешься об меня, как течная сука.

Я сжала руки, ногти впились в ладони, когда в комнате прозвучал мой голо:

– Я прошу тебя. Пожалуйста, подними колено немного, чтобы я могла об него тереться…

Он перебил меня:

– Нет! Скажи: совокупляться с ним.

Я вздохнула, но ни на секунду не остановилась.

– Совокупляться с ним, пока не кончу. Пожалуйста.

Тогда он согнул колено так, что мне удалось начать тереться лобком. Это наполнило меня энергией, подобно долгожданному электрошоку, а его голос прозвучал самодовольно:

– Ну вот. Ведь было несложно, правда? Ну, теперь заставь себя кончить на меня.

Изменив угол, он изменил все. Теперь движение моих бедер доставляло несказанное удовольствие, так как клитор терся о его колено. Я пыталась не обращать внимания на то, что он рассказывал Шарлотте. Внезапно я начала дергаться как сумасшедшая, отчаянно, как никогда. Постаралась не обращать внимания на звук своего возбуждения, когда скользила вверх и вниз по его колену, и отключиться от всего, кроме удовольствия, растекавшегося по телу, постаралась преодолеть все преграды между мною и тем освобождением, к которому я так стремилась почти неделю.

К тому моменту, как я была готова кончить, я плакала от унижения и ужаса, но, разумеется, это не сдерживало моих движений. Когда дрожь начала пробегать по моему телу, мои рыдания стали громче. В порыве я обвила ногу Томаса, подобно животному, мой пронзительный крик был достаточно громким, чтобы его услышала Шарлотта. После стольких дней воздержания накопившаяся энергия вырвалась из меня с силой, заставившей все тело содрогнуться. Никогда раньше я не испытывала подобного оргазма, и на секунду-две после этого я отключилась. Я лежала, а все части моего тела еще дрожали от того, что я испытала. Как только я пришла в себя, я увидела Томаса, онанирующего надо мной. Я хотела поползти вверх, опираясь на него, но он остановил меня, цыкнув:

– Я так не думаю. Сначала тебе придется за собой убрать.

Я знала, что он имеет в виду, и должна была испытать прилив гнева. Но я почувствовала такую свободу, что без всякого стеснения подползла ближе и начала облизывать его ногу. К моему стыду, мне удалось испачкать его от середины бедра до голени. Я продолжала лизать, а он рассказывал Шарлотте, что я делала. Я продолжала лизать, а он продолжал онанировать, возбужденный и наслаждающийся этим последним унижением. Я продолжала лизать и тогда, когда он кончил мне на лицо и волосы.

В финале его сперма стекала по моей щеке, а он поднес телефон поближе к моему уху, и я услышала, как кончила Шарлотта. Да, я впервые услышала Шарлотту по телефону в тот момент, когда она испытывала оргазм.

Даже я теперь могу согласиться, что мир, в котором я живу, иногда бывает странным. Однако это было чертовски незабываемое Рождество.

Глава 9

Двойное подчинение

Совсем неудивительно, что, когда в телефонной трубке слышишь, как незнакомая тебе женщина испытывает оргазм, встреча с ней несколько недель спустя смутит кого угодно.

Томас регулярно посещал один из чатов, и, когда интернет-сообщество решило организовать тусовку, ему захотелось пойти и лично повидать всех. Как только я поняла, что будет просто толпа людей, собравшихся выпить и закусить, и что Том не тащит меня на вечеринку, где я буду привязана к андреевскому кресту в голом виде и выслушивать замечания случайных людей, направляющихся к шведскому столу, я с радостью согласилась пойти. Особенно когда узнала, что мне представится возможность познакомиться с Шарлоттой и поблагодарить ее за идею лично.

Итак, одним воскресным вечером мы отправились в паб, пили пиво и наслаждались аппетитным жареным мясом. Нет ничего лучше, чем свинина, поджаренная до хрустящей корочки, и домашний йоркширский пудинг в компании десятка интересных и немного странных людей.

Первое, на что я обратила внимание, было то, что большинство из присутствовавших, как бы это сказать, не заслуживали особого внимания. Нет, я не хочу никого обидеть – просто, встретив их на улице, я никогда бы не подумала, что они занимаются чем-то непристойным. На них была обычная одежда (никаких кружевных масок или латекса), это были умные, ясно излагавшие свои мысли и располагающие к себе люди, которые просто разговаривали и знакомились друг с другом.

Она уверенно сжала мне руку, гораздо сильнее, чем я ожидала, и держала ее дольше, чем принято.

Мне нравится наблюдать за людьми, и я пыталась предугадать дальнейший ход событий. Кэрол и Нил, пара, которая переехала сюда с севера, когда Нил получил должность замдиректора школы, оживленно болтали и смеялись над сальными шуточками Бэв и Иана, занимавшихся импортом экологически чистой мебели из Китая. Киэра, которая уже не один месяц говорила, что предпочитает быть одинокой, пока не встретит кого-то действительно особенного, с кем сможет начать игру. Она болтала с Джо, широко ему улыбаясь, и у меня зародилась надежда, что она наконец нашла то, что так долго искала. Томас переходил от группы к группе и болтал. Я немного завидую его умению увлеченно разговаривать практически с кем угодно. Я могу поддержать вежливый разговор на работе, но обычно я не слишком разговорчива и скорее просижу в уголке со знакомыми, чем буду «тусить» со всеми подряд.

Но на этот раз у меня не получилось «постоять у стеночки». Только появившись, Шарлотта сразу рванула к нам. И когда она подошла, взяла меня за руку и потянула к себе, чтобы обнять, по мне пробежала легкая дрожь. Ее прикосновение было холодным. Она уверенно сжала мне руку, гораздо сильнее, чем я ожидала, и держала ее дольше, чем принято, глядя мне в глаза. Внезапно я оживилась, и это произошло не из-за бокала «Шираз», с которым я носилась половину вечера.

Искра, вспыхнувшая между мною и Шарлоттой, удивила меня. У меня был короткий бисексуальный период в университете, и я несколько раз спала с женщинами потом, но я редко испытывала подобное влечение к человеку, которого видела впервые. Я поняла, что в Шарлотте привлекло Томаса. Она была потрясающей. Лицо феи, зеленые глаза, короткая стрижка, оставлявшая открытой шею сзади.

Мне нравится задняя часть шеи. Есть и другие места, от прикосновения к которым мое дыхание становится чаще, но шея… шея – это нераспознанная эрогенная зона. Мне захотелось погладить Шарлотту и посмотреть на ее реакцию. Мне захотелось поцеловать ее шею, постепенно спускаясь к плечам, расстегнуть ее блузку и продолжить целовать, пока не дойду до того места, где ее волосы сохранили натуральный цвет.

Когда мы разговорились, она мне понравилась еще больше: умна, находчива. К тому же наши вкусы во всем совпадали: от любви к дешевым фильмам и попкорну до единодушного презрения к Дэну Брауну. Ее смех волновал, и, когда она облизывала губы после каждого глотка водки с колой, мне в голову приходили непристойные мысли. Мне приходилось сдерживаться, чтобы не наклониться и не облизать ее губы.

К концу ужина мы были уже друзьями, хотя я все еще не простила ее, что ее очень забавляло. Томас подсел к нам, готовый к тому, чтобы проглотить свой десерт и изрядную порцию бесстыдного флирта и насмешек. Атмосфера была непринужденной и, если не обращать внимания на прозвище Бука, которое прилипло ко мне до конца вечера, довольно сексуальной.

Шарлотта была немыслимо привлекательна, и ее беззаботность оживляла обстановку и делала ее красоту еще привлекательнее. Что бы она ни делала: рассеянно накручивала волосы на палец во время разговора или размахивала руками, изображая босса, – все было искренне, естественно, эмоционально и, если честно, чертовски сексуально. Когда мы достаточно выпили, она рассказала свои впечатления от телефонного разговора. Покусывая пухлую нижнюю губку, она говорила о том, как сексуально звучали мои мольбы разрешить мне поцеловать ногу Томаса и дать мне кончить.

Я покраснела, когда поток воспоминаний о том, что я говорила, в каком отчаянии была, захлестнул меня, и вдруг атмосфера за нашим столом изменилась. Я почувствовала, как набухли мои соски, но, заметив, что то же самое произошло и под блузкой Шарлотты, стала меньше об этом беспокоиться. Мы переглянулись. Глядя друг на друга, оценили неловкость ситуации в зеркальном отражении, обе сложили руки на груди и смущенно захихикали, как две заговорщицы. Когда я заерзала на стуле, несколько прядей волос упали на лицо, скрыв мой багровый румянец. Но она наклонилась и заботливо заложила мне прядь за ухо. Она провела рукой по моим волосам, и я покраснела еще сильнее, пытаясь сдержать внезапный порыв повернуться и поцеловать ее пальцы. Томас внимательно наблюдал за происходящим, но ничего не сказал.

Несомненно, ситуация, когда Томас держит свое мнение при себе, не может длиться вечно и является признаком неминуемого апокалипсиса. По дороге домой, после того как мы высадили Шарлотту на станции, Томас был просто неуемен, как Джереми Паксмэн[8], съевший пакетик конфет «Харибо».

– Мне кажется, вы подружились. Она тебе понравилась? Ты находишь ее привлекательной? Ты возбудилась, когда она гладила тебя по волосам и касалась лица? Тебе хотелось ее поцеловать?

К тому времени, как мы вернулись домой, я была готова взорваться.

– Да! Она мне понравилась. Она была сексуальна, мила и забавна. Доволен? Теперь, может, заткнешься?

Я знаю. Ответ был беспрецедентно грубым. Уверена, вы думаете, что причиной была ревность, поскольку Том обратил внимание на кого-то другого. В каком-то смысле это было так. Моя ревность была вызвана не тем, что Шарлотта могла стать потенциальной участницей нашей игры. Меня беспокоила мысль о том, что Томас затеет эту игру с ней.

В последующие недели Томас продолжал болтать с Шарлоттой в чате, и они пару раз встречались. Это дало мне возможность подумать. Их отношения еще не превратились в моногамные встречи – начало положил Томас, который с радостью связал меня, вставил пробку в мой зад, выпорол и оттрахал через пару дней после того, как заявил, что впервые с ней переспал, – но каким-то образом чувства между нами понемногу менялись, и я даже начала подумывать, что, возможно, придет время, когда нам придется прекратить нашу игру. Я знаю многих людей, которых устраивают более непринужденные отношения, полигамия и т. п., я не думаю, что это устроило бы меня или Томаса. В это же время мне подвернулась работа поближе к дому. Я получила ее, доставив радость себе и своей семье. Внезапно оказалось, что я буду жить от Томаса достаточно далеко, чтобы заглядывать к нему каждые выходные, даже если у него будет достаточно времени, чтобы принять меня. Времена, как говорят, меняются.

Каждый раз, когда я покорялась ему, в период между подачей заявления на увольнение и большим переездом, я чувствовала возрастающее напряжение. Мой слабый внутренний голос шептал, что вот это, вероятно, последний раз, когда он до боли сжимает мои соски, или последний раз, когда он лупит меня ремнем, последний раз, когда он трахает меня в зад. Между тем мы часто говорили о Шарлотте, о том, что бы было, если б она была с нами. Я часто разговаривала и с ней. Но за исключением того вечера в пабе, когда мы флиртовали, все это было довольно невинно.

Так продолжалось до последних выходных перед моим переездом в город.

Мы решили устроить барбекю у Томаса. Погода была великолепной. Я и Шарлотта захватили с собой вещи на ночь. День был неспешным. Шарлотта и я улеглись в саду, наслаждаясь солнечным теплом и пытаясь загореть. Томас играл с собакой, бросая ей диск, разводил огонь для барбекю или слонялся без дела, будто ему не сиделось на месте.

Когда день пошел на убыль и тени стали длиннее, разговор начал переходить в легкий флирт. Шарлотта сказала, что ей нравятся мои груди, которые были видны сквозь майку. Я наклонилась и убрала кусочек картофельного салата с ее губ. За всем этим наблюдал Томас, оценивая нас тем взглядом, который мог обозначать только одно.

Как обычно, инициатива принадлежала ему. Мне было любопытно, не из-за того ли, что он разговаривал с Шарлоттой о том, о чем говорил раньше со мной. И, как обычно, он был груб и прямолинеен. Очень прямолинеен. Словно говоря: «Хотел бы выразиться поизящнее, но не получилось».

– Может, пойдем наверх и начнем трахаться?

Мы с Шарлоттой переглянулись и рассмеялись. Она взяла меня за руку, улыбнулась и сказала:

– Думаю, мне бы хотелось этим заняться.

Я закатила глаза:

– Кто же сможет отказаться от подобного предложения?

Но внутри я испытала отвращение.

Томас принялся за дело с энергией и энтузиазмом – определенно, уже что-то придумал. Быстро составив тарелки, он сказал мне идти наверх, раздеться и ждать их прихода стоя на четвереньках на кровати, лицом от двери. И хотя идея раздеться первой смутила меня, я знала, что если ослушаюсь сейчас, то испорчу все еще до начала и – будем говорить прямо – создам для себя проблемы впоследствии.

Я кивнула в знак согласия и поднялась в спальню.

Я очень нетерпелива. Мне пришлось собраться с силами, чтобы послушно стоять на коленях в ожидании, когда откроется дверь, и я испытала нервную дрожь. Соски набухли от предвкушения того, что произойдет дальше. В комнате не было часов. Ожидание показалось мне вечностью. Интересно, сколько времени нужно, чтобы загрузить посудомойку?

Она надела кожаный корсет, помимо которого на ней были только трусики и колготки.

К тому моменту, когда я услышала какое-то движение, я была почти уверена, что они там начали без меня. Я раздумывала, не спуститься ли мне тихонечко вниз так, чтобы не помешать, и посмотреть. Хорошо, что я не сделала этого, – дверь наконец открылась. Изо всех сил я пыталась не оглянуться, зная, что создам себе проблемы. Поэтому я уставилась на рисунок на покрывале, прислушиваясь к каждому шороху.

Единственный звук, который я слышала, был… тихий скрип?

Когда Шарлотта подошла и стала рядом, я поняла, что это было.

Она надела кожаный корсет, помимо которого на ней были только трусики и колготки… У меня пересохло в горле. Она была великолепна, а ее изысканный наряд только подчеркивал мою наготу.

Томас обошел кровать и встал с другой стороны, как раз против Шарлотты. Я оказалась между ними, не зная, куда посмотреть и смотреть ли вообще куда-нибудь, кроме как вниз, в одну точку, на покрывало. Наконец, когда стало казаться, что молчание не кончится, Томас его прервал:

– Ты готова?

Я открыла рот, чтобы ответить, но Шарлотта опередила меня, сказав «да».

– Умница. Только помни уговор.

Прежде, чем я успела подумать, что это могло значить, Томас взял меня за подбородок, поднял лицо и посмотрел мне в глаза.

– Ты же хочешь доставить мне удовольствие? Подчиниться мне?

Я по-прежнему испытывала желание доставить ему удовольствие и преодолеть все трудности, но его омрачал страх того, что от меня потребуют нечто большее, чем я могу себе представить. Мой голос прозвучал тихо, выдавая смущение:

– Да.

Он погладил меня по голове, что вызвало теплое чувство и на секунду успокоило меня. Пока не прозвучал его голос.

– Хорошо. Потому что прямо сейчас я собираюсь сесть и оставить тебя в умелых руках Шарлотты. Ей всегда хотелось испытать власть, но не хватало уверенности. Я сказал ей, что она сможет поиграть с тобой. Попробовать кое-что. Ты должна подчиняться ей так, как подчиняешься мне. Я буду наблюдать.

С этими словами он сел в мягкое кресло в углу комнаты, которое обычно было завалено одеждой, но, как я заметила, сегодня было пусто.

Когда Шарлотта начала приближаться, я почувствовала прилив гнева и смущения.

Черт, с чем еще он задумал поиграть? Неужели она думает, что я ей подчинюсь? И с каких это пор ей захотелось испытать власть над кем-то? Оказалось, что я знала Шарлотту не так хорошо, как думала.

Она немного нагнулась, чтобы поймать мой взгляд.

– Сегодня вечером ты будешь трахать мою ногу, Софи.

Мысленно я закатила глаза. Черта с два – Шарлотта также знала обо мне меньше, чем думала. В моем голосе прозвучала издевка:

– Ты в этом уверена? Мило. Ошибаешься, но так мило.

Многие подчиняющиеся женщины проявляют непослушание и дерзость иначе – им нравится выходить за рамки, чтобы потом их поставили на место, наказали и заставили подчиниться. Поймите меня правильно, мне, как и любой другой, не нравится покоряться тому, кто сильнее меня, но, если я могу заставить себя подчиниться, я подчиняюсь. Есть принципы, от которых я готова отступить и нехотя подчиниться. Но обычно мое подчинение связано с желанием доставить удовольствие тому, с кем я играю. Я вовсе не соплячка.

Но, даже глядя на Шарлотту в великолепном корсете, который так подчеркивал линии ее тела, я почувствовала, как что-то щелкнуло в моей голове. Я вообще-то очень упряма. Сейчас же все было по-другому, сильнее обычного. Я была непреклонна. Я не собиралась ей покориться только потому, что так сказал Томас.

Значит ли это, что я плохой игрок? Непокорный? Возможно. Но если говорить честно, то я никогда не разыгрывала роль покорной степфордской жены, внезапно нарушившей правила. По моему мнению, подчинение – это тот подарок, который нужно заслужить. И если я с легкостью уступила Томасу, то мысль о том, что я должна уступить Шарлотте только потому, что он так приказал, заставила меня остановиться.

Я пристально смотрела на нее, не то чтобы свирепо, но без тени покорности. Брось я такой взгляд на Томаса, мне бы это с рук не сошло, но, если честно, мне было пополам.

Мы обе молчали. Краем глаза я видела, как Томас слегка улыбается. Я боялась, что он вмешается. Я была не уверена в том, как отреагирую, если Томас начнет разыгрывать сценарий «подчинившись мне – подчинись и ей». Но казалось, происходящее очень его забавляло, и больше всего ему хотелось посмотреть, чем все закончится.

Шарлотта медленно – намеренно – придвинулась. А потом дала мне пощечину. Сильную пощечину. Я почувствовала жгучую боль и поняла, что краснею – покраснело не только место удара, но все лицо и шея – от ярости и смущения, от такого пренебрежения. В голове пронеслось: «Не дать ли сдачи?..» – но прежде чем я смогла решить, Шарлотта схватила меня за волосы и резким движением подтянула к себе, чтобы поцеловать.

Я часто думала, каким будет поцелуй Шарлотты, но не ожидала, что он будет таким. Она пахла мятой и цветами, ее губы были так мягки, как я представляла в своих фантазиях, но то, как она держала меня за волосы и как поцеловала, обретая контроль надо мной, заставило меня вскрикнуть. Она просунула язык мне в рот, при этом покусывая мои губы и наклоняя за волосы, пока я не оказалась полностью под ней.

Она откинулась, и чары рассеялись. Я знала, что смотрю на нее с недоумением. Мой рот распух от ее поцелуев и зубов. Когда она поднесла руку к моему лицу, мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не вздрогнуть и не отклониться, выдав тем самым свое нервное состояние. Но мне нечего было бояться. Вместо того чтобы ударить меня по щеке, она нежно ее погладила.

– Посмотрим, да?

Скажу честно, я не могу вспомнить, о чем она говорила. Это не был голос человека, привыкшего повелевать – в строгом смысле этого слова, – не такой, как у Томаса. Но говорила она уверенно и решительно. Она не сомневалась в том, что заставит меня подчиниться всему, что бы она ни сделала, и это заставляло меня нервничать. Черт, что же они обсуждали?

– Мы говорили о тебе, Софи. О том, какой упрямой ты можешь быть. Какой непослушной.

Я так и знала.

– Софи, даже не пытайся ослушаться меня. Мне кажется, глубоко внутри ты готова подчиниться. И я хочу в этом убедиться.

Я закрыла глаза на несколько секунд, чтобы она не увидела, как я их закатываю.

– Мы говорили о том, что делать, если ты не будешь послушной.

Я открыла глаза, стараясь смотреть вперед, пытаясь хоть чуть-чуть отвлечься.

Я не ожидала, что ей удастся так легко задеть мои эмоции, и не собиралась сдаваться.

– Ну, расскажи мне, что делает Томас, когда ты не слушаешься?

Вопреки моим стараниям, я начала краснеть. Я знала, какого ответа она ждет, и немного боялась ее ослушаться. Но мне претила мысль признаться в этом. Просто взять и сказать? Двойное подчинение – не только ей, но и той части меня, которая хотела этого, нуждалась в этом, испытывала возбуждение от унижения; слова застряли в моем горле.

Когда я попыталась собраться с мыслями, она еще раз ударила меня по щеке. Боковым зрением я заметила, что Томас наклонился вперед, чтобы лучше видеть мою реакцию.

– Отвечай, что происходит?

Я откашлялась, думая о том, почему это было так унизительно, и попыталась смягчить свой тон, чтобы не выдать эмоции:

– Он наказывает меня.

Ее рука, предупреждая, скрутила мои волосы.

– Не слышу.

Черт, Томас рассказал ей все свои лучшие приемы.

Эта женщина была опасна. Часть меня ненавидела ее – другая с каждой минутой все больше возбуждалась.

Я сказала громче:

– Он наказывает меня.

– Уже лучше. Как он это делает?

Мое раздражение нарастало: она знала, как он наказывает меня, потому что он ей это рассказал. Без сомнения, он торжествовал, рассказывая, что заставлял меня делать, что мог со мной сделать сам. Она знала, знал он, знала я, и все же она вынуждала меня сказать это во всеуслышание, так, чтобы смутить меня. Я была зла, возбуждена и, чувствуя, что становлюсь еще мокрее, стоя на коленях перед ними, злилась еще больше.

Эта женщина была опасна. Часть меня ненавидела ее – другая с каждой минутой все больше возбуждалась.

Я пыталась скрыть свое негодование, но слышала резкие тона в своем голосе:

– По-разному. Плеткой. Ремнем. Тростью. Кнутом. Рукой. Чем ему вздумается.

Когда она отодвинулась от меня, связь, установившаяся между нами, на секунду разорвалась. Я выдохнула, осознав, что не дышала. На секунду я ощутила облегчение – пока она не вернулась, держа в руке то, от чего у меня перехватило дыхание.

Когда она нежно дотронулась до моего плеча тростью, я задрожала. Не может быть, чтобы он позволил ей…

– Мне всегда было интересно, что испытываешь, избивая кого-нибудь тростью.

Черт.

После первых шести ударов Томас сжалился надо мной, подошел ближе и начал ее учить.

В другой раз я была бы ему благодарна, но сейчас я уже рыдала и, честно говоря, не думала, что он мог мне чем-то помочь. В голове у меня шумело от боли, которая усиливались с каждым ее ударом, и я пыталась понять: или ее никогда не били тростью, или же она возненавидела это так, что пыталась выместить на мне свое унижение.

Удары сыпались, а Том поучал: как лучше их наносить, когда лучше бить от запястья, а когда – всей рукой. Под каким углом. Как чередовать удары так, чтобы сравнить реакцию на боль от ранее нанесенного удара с болью, которую ощущаешь при каждом новом ударе. Когда сдержаться. Когда ударить сильнее.

Из-за пауз с болью было справиться трудно, поскольку удары были неритмичными и я не могла приспособиться к всплескам боли. Вместо этого я попыталась собраться с силами и почти не воспринимала, как они обсуждали раны на моих ягодицах и через какое время они сойдут. Я напряженно прислушивалась к тому, как трость со свистом рассекала воздух, пытаясь подготовиться к следующей волне боли.

Не знаю, как долго это продолжалось, но наконец наступила передышка. Теперь четыре руки исследовали отметины. Ее ногти скользили по линии еще горячих шрамов, его пальцы грубо сжимали самые больные места, пока я не взвыла. Затем почти незаметно и так нежно, что мне показалось, что все это я придумала, палец скользнул по моей вагине. Я застонала от неудовлетворения, когда она убрала руку.

Ее голос был полон тихого любопытства:

– Это возбуждает ее.

Находясь сзади, она сладко вздохнула, а Томас усмехнулся:

– Это и тебя возбуждает.

Его голос выражал удовольствие. Она рассмеялась, а я почувствовала укол ревности.

Томас подошел ко мне, резко провел пальцем между краем моей верхней губы и носом, а затем отвернулся. Через секунду мое разочарование от этого самого короткого прикосновения переросло в ярость, когда я почувствовала, как ее запах наполнил мои ноздри. Слышать звуки их поцелуев, прикосновений и даже совокупления в сантиметрах от меня, знать, что влага, высыхавшая на моем лице, была ее смазкой, – все это было эротической пыткой. Но я не осмелилась даже украдкой посмотреть в их сторону. Я покорно ждала, когда они опять обратят внимание на меня.

Точно не знаю, когда изменилось мое настроение. Внезапно. Сначала я злилась, испытывала смущение и немного нервничала из-за того, что подчинилась Шарлотте. А в следующий миг я была поглощена происходившим, и ничто иное не имело значения.

После того как она закончила упражняться с тростью, а Томас с ней – по крайней мере на тот момент, – она вернулась в поле моего зрения и взяла ненавистную мне шлепалку. Пока я в тысячный раз задавалась вопросом, какого черта я решила ее купить, она изучала надпись и улыбалась.

– Так это та самая шлепалка для шлюхи.

Я взглянула вверх, чтобы ответить, но ответил Томас. Мое молчание было для меня нетипичным.

– Ну да. Софи ее любит. Всегда боится, что я поставлю ей отметину и она опозорится в спортзале.

Шарлотта улыбнулась, а я почувствовала спазм в желудке. Замечала ли я раньше этот садистский изгиб ее губ? Или причиной была я? При этой мысли я стала мокрой и ощутила страх. Я все еще стояла на коленях, кверху задом, ожидая, что будет дальше.

– То есть это работает? Ты можешь поставить на ней это клеймо?

Томас засмеялся:

– Ага. Почти что. Нужно бить сильно и хорошо размахиваться. Во многом она работает точнее, чем трость. Но следует попасть в нужное место. И ударить очень, очень сильно.

Когда она встала сзади, на долю секунды я возненавидела его. Затем все мысли, кроме одной – выдержать испытание, – вылетели из головы.

Ее удары были действительно сильными и наносились много раз. Не могу сказать сколько, так как сосредоточилась на том, чтобы их выдержать, постараться не рыдать и не дергаться, что было несказанно тяжело, так как удары не переставали сыпаться на мои горящие от боли ягодицы. Если честно, я не знаю, насколько мне это удалось.

В ее движениях не было ритма. Когда она расценивала свой удар как достаточно сильный, чтобы оставить заметный след, она останавливалась и проверяла результат своих усилий. Я стояла на коленях, надеясь на то, что она действительно сможет поставить отметину и наконец остановится. Но она продолжала, и боль начиналась снова. Вдруг все мои сомнения по поводу того, должна ли я, могу ли я, буду ли я подчиняться Шарлотте, превратились в чистую теорию. Каким-то образом, пройдя через наказание в этой комнате, я стала принадлежать ей. Мне и в голову не приходило ослушаться. Правда, мне хотелось, чтобы она оставила на моих ягодицах ту отметину и перестала избивать меня.

Через какое-то время – довольно длительное – мне показалось, что это занятие начало ей надоедать. Она бросила шлепалку на кровать и, не обращая на меня внимания, сказала Томасу, что вернется через минуту.

Пока ее не было в комнате, он подошел и нагнулся к моему лицу. Когда он вытирал мне слезы, его голос звучал успокаивающе:

– Как ты? Все в порядке? Тебе нравится?

Я кивнула головой, сжав губы, чтобы они не дрожали. Я не могла сказать и слова, но знала, что позже, вероятно, смогу это сделать. Но не сейчас. Это было выше моих сил.

Он улыбнулся мне.

– Хорошо. Я чертовски завожусь, когда вижу, как ты подчиняешься ей. Мне нравится, что ты готова на все потому, что так сказал я.

Внутри у меня прозвучал знакомый «голос за кадром», протестующий против «готова на все», но его быстро заглушили ощущения, которые я переживала: мириады приливов боли, сменяющихся ощущением тепла и удовольствия, возникавшего между ног. Когда дверь открылась снова, он нагнулся вперед и поцеловал меня быстро и грубо, а затем отошел в сторону.

В тот момент поцелуй напомнил мне о его доминировании, и это воодушевило меня. Успокоило.

Его действия меня удивили, как и нежность его губ. В тот момент поцелуй напомнил мне о его доминировании, и это воодушевило меня. Успокоило. И это было хорошо, поскольку неожиданно он и Шарлотта оказались сзади, и она сказала:

– Я не думала, что так выйдет, но мне надоело ее бить… Вообще-то нет – просто рука устала.

Томас рассмеялся явному недовольству, прозвучавшему в ее голосе. Я оценила юмор, но не улыбнулась, так как хотела знать, что будет дальше.

– У меня есть другая идея.

Черт. Вероятно, это и будет продолжением.

Теперь я ощутила, как что-то щекотало мои ягодицы. После того наказания, которое я выдержала этим вечером, это должно было быть приятной переменой. Но в действительности это просто причиняло боль иного рода. Ноги у меня дрожали, когда проводили по линиям, оставленным тростью и шлепалкой. Нажимы не были сильными, но они повторяли рисунок отметин на моем теле, словно Шарлотта водила по ним пальцем.

Но вскоре я поняла, что это был не палец.

Первым это выдал Томас, когда что-то проворчал в знак одобрения.

– Мне это нравится. Дай я попробую.

Теперь нажим усилился, на этот раз на другой ягодице. Шарлотта хихикнула. Я попробовала слегка повернуть голову, чтобы краем глаза попытаться увидеть, чем они занимались. Но это заметил Томас, который ущипнул мой сосок, давая понять, что этот номер у меня не пройдет.

Он недовольно цыкнул, а потом сказал:

– Кажется, Софи хочет посмотреть, чем мы занимаемся. Покажем?

Шарлотта опять захихикала.

– Думаю, нам нужно ее перевернуть, и тогда она сможет все увидеть.

Вместе им удалось перевернуть меня на спину. Шарлотта издала звук сочувствия, когда мои ягодицы коснулись кровати и я тяжело вздохнула от боли. Она наклонилась, чтобы убрать волосы с моих глаз, и на секунду напомнила мне ту улыбающуюся девушку, с которой мы пили вино и которая убрала прядь волос с моего лица, когда мы сидели во дворике паба.

– Я решила, что не буду перетруждать свою руку, а просто что-нибудь на тебе напишу. Эффект такой же, но это гораздо проще, да?

В эту минуту девушка из дворика исчезла.

Когда они закончили, мое тело было расписано ярко-красной помадой всевозможными ругательствами. На заднице, очевидно, было написано «шлюха», а на других местах – «проститутка», «сука», «рабыня». Как только они закончили писать, они начали лапать меня, развлекаясь и стараясь размазать губную помаду: «У всех настоящих шлюх губная помада размазана!» – я извивалась от их прикосновений, испытывая наслаждение вопреки своей воле.

Поиграв немного, Шарлотта устала и заставила меня придвинуться вперед, чтобы накрасить мне губы липкой помадой. Томас был рядом с ней, и я испытала внезапную резкую боль от того, какой красивой парой они были – они были одеты (по крайней мере, она до сих пор не сняла корсет), чисты, сексуальны. По сравнению со мной – растрепанной, голой, покрытой губной помадой, бранными словами и следами от наказания. Толстый слой красной помады на моем лице завершал зрелище.

Когда они начали целоваться передо мной, Шарлотта заставила меня подвинуться вперед, указывая жестами на Томаса.

– На колени. Я хочу, чтобы ты продемонстрировала, насколько глубоко ты можешь всосать его член. Я измерю его член по той отметке, которую оставят твои накрашенные губы, и, если ты всосешь неглубоко, я найду силы продолжить наказание.

В обычной ситуации мой внутренний голос уже кричал бы, но сейчас мне было все равно. Я с готовностью встала с кровати, забыв, как болят ягодицы, спеша упасть на колени перед ними. Я расстегнула его брюки, вынула его член и вложила в рот, наслаждаясь вкусом, чувствуя, как член растет. Я так повернула голову, чтобы можно было глубже его всосать. Я почувствовала, что Шарлотта наклонилась надо мной, и услышала звуки их поцелуев. Рука Шарлотты соскользнула мне на голову и стала гладить мои волосы. Это возбуждало меня как ничто другое. По крайней мере, до того как они начали трахаться, а я вползла между ними, чтобы присосаться к клитору Шарлотты.

К тому времени как Томас кончил, а Шарлотта кончила дважды, я изгибалась от страстного желания оргазма. Мы трое лежали в постели, Шарлотта нежно поглаживала мою руку, когда я оставила поцелуй на ее животе.

– Ты хочешь кончить, Софи?

Я с подозрением открыла глаза. Я знала, к чему это ведет, но, что было еще хуже, к этому моменту я не испытывала никаких угрызенй совести. Я знала, что буду совокупляться с ее ногой, если это нужно.

– Да, пожалуйста.

Ее улыбка была прекрасна, и губы изогнулись, когда она нагнулась, чтобы нежно меня поцеловать.

– Не притворяйся, Софи. Я знаю, что ты умеешь хорошо просить. Не забывай, я слышала, как ты это делала раньше. Я знаю, как хорошо у тебя это получается.

Я покраснела, когда Томас и Шарлотта повернулись, чтобы посмотреть на меня. Глядя куда-то вдаль, мне удалось запинаясь попросить их двоих – именно в этот момент я не рисковала нарушить правила игры – разрешить мне кончить.

Шарлотта выразила досаду:

– Ты умоляешь?

Я вздохнула.

– Да, Шарлотта. Я умоляю тебя. Пожалуйста, разреши мне кончить.

Шарлотта рассмеялась:

– Я позволю тебе кончить, если поцелуешь мой зад.

Я уверена, что в этот момент мои глаза широко раскрылись, как в комедии.

– Что?

– Поцелуй мой зад. А потом мне бы хотелось почувствовать, как твой язык бегает между моими ягодицами. Сделаешь – дам кончить.

Я была в нетерпении. Это было что-то новенькое, и Томас к этому не имел отношения. Я никогда не задумывалась над этим, поскольку сама мысль не приходила мне в голову.

Вдруг голос Томаса громко прозвучал над моим ухом:

– Я же говорил, не будет она этого делать. Пусть просто оттрахает твою ногу.

Я почувствовала приступ злости. Они говорили обо мне как о куске мяса, свежесть которого подлежала обсуждению. Потом Шарлотта нежно поцеловала меня в губы и пристально посмотрела в глаза.

– Софи, я бы могла заставить тебя оттрахать мою ногу. Ты же знаешь, если б я дала тебе пощечину или опять взялась за трость, ты бы стала рыдать и просить и была бы готова выполнить все, что я хочу. Между нами, Томас и я могли бы зажать тебя, я бы могла сесть задом на твое лицо, я бы могла заставить тебя. Но я не хочу принуждать. Я хочу, чтобы ты подчинилась. Я хочу, чтобы ты подползла ко мне и исполнила обряд поклонения моей заднице. Сделала то, чего никогда не делала раньше. То, что никто мне не делал раньше. А пока ты будешь делать это, Том доведет тебя до оргазма. Я не хочу тебя наказывать, я хочу твоего послушания. Да, ты была покорной, потому что Томас отдал тебя в мое распоряжение (не уверена, что это было именно так, но я не хотела прерывать ее), но я хочу, чтобы ты подчинилась мне. Только мне. Сейчас!

В комнате воцарилась тишина. Я не шевелилась. Но я точно знала, что я сделаю дальше. Я подчинюсь ей.

Я осторожно сползла вниз по ее телу и начала целовать ее красивые гладкие ягодицы. А затем, когда Томас всунул свой палец глубоко внутрь меня, я начала лизать и целовать ее самым интимным образом. Я никогда не думала, что способна на такое унижение, но в этой комнате в этот момент она убедила меня. Я подчинилась ей, а не Томасу, доставляла ей удовольствие, и делала это охотно. Она стонала, наклонялась назад, чтобы погладить мои волосы. А потом я кончила, задохнувшись и застонав прямо на ее ягодицах, от облегчения, которое волной пробежало по моему телу.

Когда эмоции, пережитые при оргазме, немного утихли, улыбающаяся Шарлотта объяснила мне смысл пари, которое они заключили с Томасом. Том был уверен, что ей не удастся уговорить меня заняться анальным сексом. И что, если это получится, то она отлупит меня своим новым ремешком. Если ей это не удастся, тогда она будет жестоко наказана и больше не будет доминировать надо мной. Наша игра затянулась за полночь, с разными комбинациями и переплетением рук и ног. Это был самый потрясающий сексуальный опыт, который я когда-либо переживала. И я испытывала большую благодарность за то, что меня вдохновили на подчинение.

Это был самый потрясающий сексуальный опыт, который я когда-либо переживала.

Хотя я все еще не отомстила Шарлотте за тот трюк с ногой. С другой стороны, она и Томас вместе помогали мне переехать на новую квартиру в следующие выходные, за что ей можно сказать спасибо.

Глава 10

Интервью

Переезд прошел очень быстро. Я работала в газете уже почти три года. В местных изданиях зарплаты начинающих невысоки, и вряд ли можно рассчитывать на большее, пока не получишь повышение. Довольно просто пройти путь от стажера до старшего репортера, но следующий шаг, если ты хочешь остаться в той же компании, – специализация или руководящие должности, первая из которых – редактор новостей.

Я люблю городок, в котором живу, свою газету и отдел новостей. Мои коллеги по большей части интересные и благожелательные люди, а круг событий, которые мы освещаем, довольно широк, так что всегда происходит что-то достойное внимания. Но мне не очень нравились перспективы. О специализации речи не шло, а редактор новостей, замредактора и редактор работали в газете в общей сложности уже лет 40 и не собирались никуда уходить.

С повышением не вытанцовывалось, и, хотя уходить было грустно, пришлось принять это решение по двум причинам: во-первых, моей зарплаты, даже зарплаты старшего репортера, едва хватало на скромную жизнь, а во-вторых, я все больше скучала по своей семье.

Навещая меня, родители забивали холодильник продуктами, водили ужинать и покупали одежду, и мне хотелось обнять их еще крепче, я чувствовала себя еще более одинокой, когда они уезжали. Каждые пару месяцев я ездила домой на выходные, но внезапно поняла, что этого мало. Каждый раз я замечала, что родители немного постарели: в волосах появлялось все больше седины, и каждый раз я слышала рассказы о том, как одному из них пришлось отправиться к доктору. Я хотела быть ближе, видеть их чаще, хотя не собиралась перебираться в родительское гнездо, будучи уверена, что в таком случае радость от моего переезда быстро поблекнет.

Поскольку вакансий здесь не ожидалось, я решила переехать в более крупный город, поближе к родителям, и нашла работу в газете, где платили побольше. Конечно же, к тому времени, как я нашла квартиру, моя прибавка к зарплате быстро испарилась, а мама навещала меня пару раз в неделю, наполняя холодильник едой или привозя пирог (который помог мне обзавестись друзьями в редакции новостей), что позволяло растягивать деньги.

Кроме возвращения в мою жизнь грандиозных пирогов и воскресного жаркого, основной переменой было количество времени, которое я проводила с Томасом. Оказалось, что дорога к нему занимает несколько часов, а мои смены, стоимость бензина и его отношения с Шарлоттой означали, что мы не можем проводить вместе столько времени, как раньше. К изменениям пришлось приспосабливаться. Мне нравилось бывать с ним и то, чем мы занимались, было для меня немаловажно. Но я знала, что мне нужен приличный – или неприличный – человек, с которым бы я могла жить, ездить в отпуск, за которого могла бы выйти замуж и которому могла родить детей, с кем я могла бы радоваться мелочам жизни. Но пока я виделась с Томасом через выходные, занимаясь жестокими сексуальными играми без ограничений, я не была готова к тому, чтобы завести новые отношения. – Все это казалось суетой сует, не в последнюю очередь из-за того, что голова у меня забита всяким мусором, когда речь идет о правилах ухаживания.

С этим надо было завязывать. Не с нашей дружбой – речь не о том, поскольку у нас было слишком много общего, мы многим делились, и он был и остается одним из самых добрых людей, которых я знаю. Я имела ввиду сексуальную сторону наших отношений. В этом был смысл. Я переезжала, его связь с Шарлоттой становилась все серьезнее, и без особых хлопот и заморочек, что было для нас столь характерно, мы решили остаться просто друзьями.

Для меня это был своевременный шаг. К сексу втроем я всегда относилась с некоторой долей настороженности, так как, если честно, секс в известной степени подразумевает участие двух игроков, и в этом смысле при групповом сексе кто-то может чувствовать себя обделенным или ощущать недостаток внимания. Риск, по крайней мере в моем представлении, был не столь велик, так как я не испытывала сексуальной ревности, которую могла бы испытывать к своему бойфренду, совокупляющемуся с другой женщиной на моих глазах. Но мысль о сексе втроем меня все же смущала, и, несмотря на удовольствие, которое я получала, каким-то образом я поняла, что готова отказаться от грубых наслаждений с тем, кому доверяю, ради серьезных отношений. И хотя я совершенно не чувствовала себя обделенной, при всей своей рассеянности я не могла не заметить, как сильна была связь между Томасом и Шарлоттой – так что, несомненно, момент для отступления был подходящий.

Конечно, это не значит, что мне не было больно только потому, что решение было осознанным. Переезд – это великолепно, но с годами ты забываешь, что кто-то когда-то переехал. Какое значение имеет новая квартира и новая работа по сравнению с тем, что ты намеренно отказываешься от общения, центром которого был Том. Если честно, мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

…Смешно вспоминать, но в момент знакомства Джеймс абсолютно мне не понравился, хотя, по правде говоря, в то время мне никто не нравился. Я вроде переехала, но была в замешательстве оттого, как сильно я скучала по Томасу, и хандрила. Мы по-прежнему много общались, и он оставался другом. Он был разговорчив и открыто говорил о своей личной жизни – несомненно, он был счастлив с Шарлоттой, которая начала проводить с ним выходные так же, как и я прежде. Но это ранило. Я злилась на него, не зная, стоит ли на него злиться, злилась из-за этого на себя и постоянно прокручивала в памяти моменты нашего прошлого, что одновременное возбуждало и приводило в ярость. Мой мозг постоянно работал, пытаясь это осмыслить. Я была на пределе.

В основном я жила отшельником. Мне было неинтересно видеться с людьми, выходить или заводить разговоры о том, что не касалось моих страданий. Увы, если ты журналист, тебя порой выталкивают из офиса, и приходится этим заниматься, хочешь ты того или нет… Впервые работа стала мне безразлична, отчего, конечно же, я чувствовала себя еще хуже. Однако редактор отдела новостей не могла позволить мне киснуть так долго. Напомнив несколько раз об интервью, она в конце концов всучила мне в руки пальто, сумку, зонт и подтолкнула к двери. Я была слишком погружена в себя, чтобы возражать.

Человек, у которого я должна была взять интервью, опоздал. Я просидела более получаса, закипая, в приемной роскошного офисного здания. Повсюду были хром, стекло и декор из цветов в минималистском стиле, который напоминал связки веток, собранных у обочины, хотя, несомненно, стоил больше моей недельной зарплаты. К тому времени, когда он соизволил явиться, мои глаза уже сверкали от злости. Хотя и не в его сторону. Он послал кого-то вниз разыскать и привести меня в офис. Допустим, в этом не было ничего необычного, но в тот момент это стало еще одной причиной, по которой без видимых усилий он вывел меня из себя. Судя по извиняющимся взглядам его опрятного помощника, случай не был редким.

Джеймс был (и является) биржевым брокером, и, если поразмыслить, меня отправили взять у него интервью для газетной статьи, чтобы рассказать о новом типе пушистых нравственных финансистов, явно превалирующих в мире после обвала кредитно-финансовой системы. Я ожидала увидеть хиппи, в сандалиях и жующего побеги люцерны, в костюме, сшитом из конопли или чего-то вроде того. Но он относился совсем к другому типу людей, более того, когда я отважилась бросить быстрый взгляд на его грудь, я могла биться об заклад, что под костюмом скрывается идеальный торс.

Он крепко пожал мою руку, извиняясь за то, что заставил ждать, причем его тон извинений не предполагал. Если честно, к концу встречи я думала о том, что было бы лучше остаться в приемной. Было ясно, что, если речь шла о яркой статье с бесспорным материалом, никто не удосужился его об этом предупредить. Получить от него прямой ответ на какой-либо вопрос было сложно: он разъяснял свою точку зрения, потом делал это вновь до тех пор, пока не исчезала всякая полемика и даже интерес, и чем больше я изменяла тактику опроса, чтобы заставить его раскрыться, тем больше он замыкался в себе. Это чертовски меня расстраивало.

Я покраснела и испытала приступ ярости: на него – за грубость и на себя – за глупость.

Где-то через час я сдалась. У меня было достаточно материала, но я понимала, что у меня нет сенсационного высказывания, чего-то такого, что необходимо для успеха статьи. Это рассердило меня еще больше, и я захлопнула свой ноут и закинула его в сумку движением более резким, чем требовалось. Именно тогда он пригласил меня поужинать.

Я не могла удержаться от смеха:

– Простите?

Потом я снова рассмеялась, видя его замешательство, вызванное тем, что я не поспешила согласиться и, возможно, не выразила восторга.

– Я спросил: не хотели бы вы поужинать со мной? Или, возможно, выпить; я знаю, что журналисты очень любят пропустить стаканчик-другой.

Он раздражал меня все больше, даже когда я смотрела на него с изумлением.

– Почему вы хотите выпить со мной? И почему я должна хотеть выпить с вами? Вы не смогли ответить ни на один вопрос открыто. Как же вы собираетесь вести разговор на свидании?

Он цокнул:

– А кто сказал, что это свидание?

Я покраснела и испытала приступ ярости: на него – за грубость и на себя – за глупость. Я развернулась на каблуках и направилась к двери, но он удержал меня за руку. Осторожно, но достаточно решительно он остановил мой показательный выход.

Его тон стал мягче:

– Будет весело. Не спорю, сейчас весело не было. Попытка перехитрить друг друга. Что-то вроде поединка.

Я сделала большие глаза:

– Думаю, вы неправильно понимаете концепцию поединка. К тому же я полагаю, что ужин с вами будет утомителен. Спасибо за интервью, но…

Мои пальцы уже сжимали дверную ручку, когда он перебил меня:

– Чего вы боитесь, Соф?

Я не могла сдержаться:

– Вообще-то я Софи. И я не боюсь.

Он приподнял бровь, отступив назад и скрестив руки на груди. Думаю, тем самым он хотел расположить к себе, но это вызвало у меня желание въехать ему за неописуемую самоуверенность.

– Неужели?

И мы договорились пойти выпить. Теперь-то я понимаю, что знаки были уже тогда.

Достаточно сказать, что, согласившись на приглашение Джеймса, я пожалела почти сразу, как только сказала «да». Единственное, что может звучать хуже, чем «рохля», – это «бесхарактерная рохля», поэтому я дала ему свой телефон. Записав его в свой BlackBerry, он произнес – наполовину уверенно, наполовину предупреждающе, – что если у меня не будет времени ответить на звонок, то он позвонит мне просто на работу. Мы оба знали, что я лучше отвечу, чем рискну дать повод для сплетен в офисе о моей личной жизни. Знали, что я встречусь с ним и сделаю это, скрипя зубами. Когда я прослушала в офисе запись интервью, мои зубы сжались еще сильнее. Он был умен и знал это, и подобная спесь только раздражала меня.

Но не только его врожденное самодовольство заставило меня вести себя настороженно несколько часов, в течение которых я пялилась на него поверх выпивки и еды по завышенным ценам. И даже не то, что я все еще зализывала раны после истории с Томасом, пытаясь понять, как сексуальные влечения полностью овладели моим мозгом.

Попросту говоря, я устала. Отношения с Томасом заставили меня понять, что, независимо от того, насколько великолепным может быть секс, должна быть и эмоциональная привязанность, и я немного переживала, что поиски романтического идеала окажутся поисками иголки в стоге сена. Я знала, что придирчива и, честно говоря, не хотела довольствоваться тем, кто не отвечал моим бесчисленным требованиям: кто не имел понятия о любви, не был заботлив, умен, весел, кто не дорожил своей работой (это был единственный способ примирить его с моей работой, которую я любила, но которая отнимала массу времени), кто не любил детей и животных и кто против некоторого налета садомазохизма. О, и у него должна быть склонность к тому, чтобы причинять мне боль, контролировать и унижать меня такими разнообразными, изощренными и оскорбительными способами, которые он в состоянии представить, если только он на самом деле не психопат. Обдумывая список пожеланий, я, вероятно, должна была добавить в него также «луну на тарелочке» для полного комплекта.

Я пришла к выводу, что в моих отношениях также должен присутствовать элемент доминирования и подчинения, но не представляла, как найти такого человека, и переживала, найду ли его в принципе. Поскольку он вообще мог не существовать в действительности.

И тогда я пошла на свидание с биржевым брокером.

Мы встретились во вторник вечером. Это была моя инициатива – частично потому, что я не хотела тратить на него бесценный и на редкость полный выходной, частично потому, что, как я решила, готовый предлог о ранней смене следующим утром был хорошей идеей. Мы встретились в пабе возле его офиса, несмотря на его любезное и все же неожиданное предложение сэкономить мое время и встретиться возле моего, я предпочитала его часть города, где вероятность наткнуться на знакомых была меньше. Зачем выслушивать надоедливые вопросы на личные темы о том, что закончится единственным свиданием?

Дело было в том, что, поговорив с ним о том о сем за парой стаканчиков в баре, после его расспросов о моей работе и о том, как я попала в журналистику, мне вдруг стало жаль, что это свидание будет единственным. Оказалось, он интересный собеседник. Веселый. Умный. В курсе последних событий – это говорило о том, что он не относится к числу тех, кто «считает существующее положение дел столь тягостным», что не желает о них думать. Мы поговорили о политике, и, когда я обвинила его в том, что его взгляды на реформу системы здравоохранения настолько правые, что Аттила кажется в сравнении с ним белым и пушистым, он откинул голову и засмеялся. Услышав его смех, я почувствовала внезапное влечение, которое сразу же захотелось придушить, взглянув на вещи реально. Это не сработает, даже если я ему понравлюсь настолько, что он пригласит меня на второе свидание. Он явно не принадлежит к типу людей, играющих в доминирование и подчинение: слишком вежлив, почтителен и воспитан. Бьюсь об заклад, его неотразимая улыбка (не то чтоб я придавала этому значение, нет – я просто это отметила, как отметили бы это и вы) уступила бы место изумлению, если б я спросила его, как он относится к порке. Посмеявшись над нелепостью своих мыслей, я сделала глоток и переключилась на разговор о детских телешоу, на которых мы выросли, ловя себя на мысли, что вместо того, чтобы предаваться разным мыслям, лучше успокоиться и просто наслаждаться вечером.

После нескольких бокалов мы поняли, что все идет отлично, и решили поужинать. Мы шли по улице в поисках перехода. Поток машин остановился, он радостно схватил меня за руку и потащил за собой. Тепло его руки на мгновение заставило мое сердце биться быстрее, и я почувствовала смущение, как влюбленная девчонка. Мы перешли улицу, и я хотела высвободить руку, но его пальцы крепко переплелись с моими. Я старалась заглушить внутренний голос, твердивший мне о том, что он держит мою руку, напоминая себе, что это ничего не значит и что, возможно, он сделал бы то же самое, переводя через дорогу пожилую тетушку. Но я не переставала улыбаться. Я с трудом поспевала за ним, в то время как он шагал к ресторану, ясно давая понять, что он не намерен оставаться на холоде дольше, чем необходимо. Я закатила глаза и ускорила шаг, стараясь не дрожать. Вдруг он остановился, и я наткнулась на него. Я оглянулась в полном смущении.

– Все в порядке? Что-то случилось? – спросила я, увидев, что он расстегивает пальто.

– Все отлично, Софи, за исключением того, что вы дрожите.

– Мы стоим на холоде. Вот я и дрожу.

Я честно пыталась сдержать сарказм, но, по-видимому, он просто сквозил в моей речи.

Он закутывал мои плечи в пальто. Думаю, он почувствовал, как окоченела моя спина, как я инстинктивно пытаюсь уклониться, когда он сжал мои плечи, то ли массируя, то ли предостерегая, а может, и то и другое…

– Ну же! Чем дольше ты будешь тут стоять, тем больше у меня шансов схватить простуду.

Я наклонила голову, чтобы скрыть улыбку, взяла его за руку и потащила за собой. Я вдыхала великолепный свежий лимонный запах одеколона, шедший от его пиджака. Я не могла сдержаться и улыбнулась еще шире.

Ужин был хорош. Он привел меня в скромный, но, несомненно, превосходный ресторан с уединенными столиками и внимательными, но почти невидимыми официантами. Мы болтали и много смеялись. Много шутили, что для меня немаловажно. Мне нравятся вежливые, умные люди, способные импровизировать. Он обладал всеми этими качествами, любил спорить, тем самым заставляя меня держать ухо востро и обдумывать каждое свое слово. Мне уже давно не было так интересно, и вдруг я вспомнила, как приятно заводить знакомства. Он даже пару раз ужасно сострил. Конечно, я повздыхала над его остротами и начала подтрунивать над их банальностью, но внутри я хохотала. Никогда не недооценивайте силу острот – как бы они ни были ужасны, они могут удивить и впечатлить журналиста. Кажется, он также получал удовольствие от искры, пробежавшей между нами. Когда мы спорили о разном с разной степенью серьезности, он размахивал руками. На пару шуток о силе моего характера и об одной очаровательной барышне, которую необходимо обуздать, я ответила что-то, что практически вывело его из себя, но, казалось, его не задел мой интеллект и умение аргументировать. Мне нравилось это. Мне нравился он. Также я поняла, что, глядя, как он проглатывает содержимое стакана, я в очередной раз не могу оторвать взгляда от его рта и начинаю испытывать явное влечение.

Он было открыл рот, собираясь заговорить, но я остановила его, наклонившись, чтобы поцеловать.

К половине одиннадцатого я жалела, что предложила встретиться среди недели. Уже было очевидно, что начало моей смены в шесть утра не обойдется без кофе и шоколадного круассана, и я с большим сожалением предложила попросить счет. Он заплатил, отмахнувшись от моей кредитной карты, как от мухи, за что я была благодарна, мельком, вверх ногами, увидев, во сколько обошелся ему вечер. Мы дошли до стоянки такси и стали ждать свободную машину. Я переминалась с ноги на ногу, чтобы согреться. Теперь было действительно холодно даже в его пальто, которое оказалось в моем распоряжении в очередной раз. Он стоял передо мной и внезапно показался менее самоуверенным, чем в начале вечера. Возможно, это было из-за того, что его галстук был ослаблен, а пиджак смят, но он выглядел более дружелюбным и способным на переживания, которые присущи всем нам. Он прокашлялся:

– Я провел хороший вечер, правда.

Я засмеялась:

– Правда? Звучит так, как будто вы удивлены.

Он что-то забормотал, но, помня, что я пошла на свидание из снисходительности, я не захотела, чтобы он чувствовал себя неловко. И заговорила с улыбкой:

– Все хорошо, я тоже удивлена. Вы оказались гораздо лучшим собеседником, чем я предполагала в нашу первую встречу.

Он был смущен, пытаясь разобраться, как воспринимать мои слова – как комплимент или как оскорбление. Он было открыл рот, собираясь заговорить, но я остановила его, наклонившись, чтобы поцеловать. На мгновение у меня была свобода действий, но затем его удивление моему внезапному порыву развеялось, и наши языки сплелись. От него пахло красным вином и красным мясом, что заставило меня улыбнуться за секунду до того, как его язык вернул меня к поцелую. Его поцелуй был уверенным, сильным, его губы прижались к моим, а язык перешел в атаку. Руки охватили мои запястья, отводя их за спину и привлекая меня ближе, призывая меня к себе. Я почувствовала, как на пустую стоянку заехало такси и остановилось возле нас, я начала вырываться, но его руки крепко держали меня, губы все еще сливались в поцелуе, когда из моих губ вырвался стон, стон возбуждения и небольшого сожаления. Когда он наконец-то позволил мне высвободиться, мы мгновение ошарашенно смотрели друг на друга, тяжело дыша, и, прежде чем он успел вымолвить слово, я заскочила в машину и, бросив через плечо короткое «пока», хлопнула дверью. Такси тронулось – я улыбнулась и помахала Джеймсу, который стоял разинув рот, по-видимому, потому что, как правило, его свидания не оканчивались таким явным побегом. Я глупо усмехнулась ему и показала язык, наблюдая, как улыбка растеклась по его лицу, когда он исчез из поля зрения. Повернувшись, я поймала взгляд водителя в зеркале заднего вида.

– Прекрасный вечер, да?

Мои губы, опухшие от поцелуев, изогнулись в улыбке вопреки желанию:

– Да, прекрасный.

К тому времени, как я добралась домой, он уже написал мне.

Тебе повезло, я ждал всего пару секунд следующую машину, иначе я отшлепал бы тебя при встрече.

Фраза «при встрече» вызвала у меня волнение. Возможно, я не единственная, кто прибегает к поцелуям для того, чтобы продолжить отношения.

Обещания, обещания :P

Я остановилась в раздумье, пальцы застыли над клавишами: отвечать ли на угрозу быть отшлепанной прямо? После трех бокалов вина и все еще под впечатлением от поцелуев я отринула сомнения.

Вообще-то я сомневаюсь, что ты способен отшлепать так, чтобы было больно :Р.

К тому времени, как я вышла из машины и зашла в квартиру, он ответил.

Почему ты так думаешь, тебя много раз пороли?

Я решила не отвечать. Джеймс был милым, но, если слегка подвыпившая женщина, набросившаяся на него с поцелуями, покинула его в возбужденном состоянии, некоторые причуды ее сексуальной жизни могли его травмировать. Одно дело – знать, что он слишком зауряден, чтобы что-то действительно произошло; другое – преднамеренно погубить то, что еще не началось. Я легла спать, но тут пришло следующее сообщение:

Между прочим, ты украла мое пальто.

Черт. Придется встретиться с ним еще раз…

Я еще не встречала мужчину, который так умело флиртовал при помощи смс. Поймите меня правильно: он, безусловно, был очень занятой человек. Мало понимая, чем занимаются биржевые брокеры, я предполагала, что это сложная работа с многочасовым напряженным графиком, за которую хорошо платят. Тем не менее в промежутках между работой, ранними пробуждениями, корпоративными встречами, командировками в Женеву и, конечно, ездой на велосипеде (вот почему он был в такой форме) у него хватало времени отправлять мне смс и письма обо всем и ни о чем. Он скидывал мне ссылки на материалы, которые, по его мнению, могли меня заинтересовать. Он присылал фотографию с ошибкой в меню ресторана, потому что полагал, что это должно привести в ярость такого поклонника грамматики, как я. Он даже прислал комментарий к статье, которую я написала о нем, что заставило меня покраснеть, потому что я отослала ему копию до нашего первого ужина, и, хотя он был вполне учтив, мне показалось, что в подтексте красной линией проходила мысль, что этот парень идиот. К счастью, он не заметил. А даже если и заметил, то был слишком очарован мной, чтобы что-то говорить по этому поводу. Кто знает? Может, среди массы безотказных женщин я показалась ему оригинальной.

Я наслаждалась его вниманием, все же пытаясь напоминать себе, что это ничего не значит и что такие люди, как он, не сходятся с такими, как я, даже если б я и хотела встречаться с ним. В чем я не была уверена. Но у этого была и оборотная сторона, понять которую мне не хватало времени. Дело в том, что с каждым новым сообщением он мне нравился все больше. Я прошла стадии, на которых пыталась сдерживать желание ему ответить, пыталась скрыть степень своей заинтересованности, но это было выше меня. Я поймала себя на том, что, перечитываю его сообщения, не в силах удержаться и не написать в ответ хоть несколько строк. Он был вежлив, весел и сыпал цитатами из «Западного крыла»[9], что говорило в его пользу. Мы понемногу все больше узнавали друг друга и находили все больше общего. В нашей переписке присутствовал флирт, и он отпустил несколько комментариев, от которых у меня пробежали мурашки – или пробежали бы, если б я не думала, что тот поцелуй на стоянке такси немного его опьянил. Именно его начальная реакция на тот поцелуй привела к мысли, что он не сможет дать мне то, чего я ждала от секса и что было для меня столь важно. Даже зная это, зная все, что препятствовало нашим отношениям: состояние банковских счетов, социальное положение и разные политические взгляды, я с тоской думала о нем. Мне он нравился, но я старалась убедить себя, что он вовсе не так уж хорош. Чувство самосохранения? Возможно. Но и прагматизм. Я не хотела остаться с разбитым сердцем.

Со временем я обнаружила, что вспоминаю, как блестели его глаза перед тем, как он говорил что-то смешное, как изгибались его губы, когда он улыбался, и представляла, как бы мы могли переспать. Опасность, Уилл Робинсон[10]. Еще одна встреча с ним – безумие. Глупость. В лучшем случае все кончится конфузом, в худшем – болью. Я должна отправить в его офис пальто в пакете, чтобы никто не догадался, почему оно очутилось у меня. Я не собиралась больше встречаться с ним. Не собиралась больше писать. Не собиралась идти с ним на ужин в шикарный ресторан в центре Лондона.

И, конечно же, не собиралась возвращаться домой после этого ужина без трусиков, которые я сняла и отдала ему в сумасшедшем приступе храбрости прямо перед десертом.

Тщательно выстроенные планы и т. п.

Я знаю, что фишка с трусиками сносит крышу; если уж на то пошло, у меня ее снесло тоже. И на самом деле ничего не планировала. Более того, я преднамеренно носила удобное белье, не предназначенное для свиданий, поскольку была уверена, что, несмотря на периодические мечты о совместном времяпрепровождении дома за чтением газет, которое заканчивалось просмотром никому не нужных воскресных приложений из каталога Ikea, абсолютно ничего не могло произойти. Это совершенно ни к чему не приведет. Я отдам ему пальто, мы поужинаем, затем я пойду домой, и – так как у меня не будет больше его пальто и мне не нужно будет откупаться – больше он мне не напишет. И значительную часть вечера это не представляло никакой проблемы.

Я опоздала – запарка на работе – и обнаружила его в баре. Он встал, приветствуя меня, и, когда я увидела его снова, мое сердце забилось. По его глазам было видно, что он в хорошем настроении и, вопреки моим страхам, вызванным неловкостью из-за пьяного поцелуя и внезапного исчезновения, я сразу почувствовала себя рядом с ним хорошо. Что, возможно, и к лучшему, принимая во внимание все, что произошло потом.

Он с пониманием отнесся к моему опозданию, не желая слушать извинений. Мы ужинали несколько часов, растягивая удовольствие до такой степени, что, если б не унылый январский понедельник за окном, официант мог бы уже и намекнуть нам, что пора бы попросить счет и перейти в бар.

Мы говорили о фильмах, СМИ, спорили, стоит ли освещать в печати или нет последние новости, подрывающие авторитет министра внутренних дел. Было интересно, мы много смеялись. Со стороны все это выглядело как настоящее свидание. Наверняка проходившие мимо нас люди могли заметить, как временами краснело и вспыхивало мое лицо, будто я слегка перебрала. Но они не могли знать, что я пила только содовую и волновалась оттого, что Джеймс высмеивал меня за приторный тон статьи, который ему было трудно понять, и за кражу пальто.

Он был внимателен на протяжении всего ужина, был тем самым Джеймсом, которого я узнала во время нашей переписки, и еще он был великолепен и обладал какой-то осязаемой силой, привлекая внимание как мужчин, так и женщин. Я понимала это – черт, сидя против него, я могла говорить связно, но это меня злило и больше, чем когда-либо, подчеркивало то, что он на самом деле не был моим типом.

Мантра «не мой тип» крутилась в моей голове без конца, пока нам не подали кофе, – это означало, что я не была столь остроумна, как могла бы быть, когда он откинулся в кресле, промокнул рот салфеткой, аккуратно положил ее на стол и сказал мне, что я должна преподнести ему подарок, перед тем как покину его, и загладить свою вину, состоящую в том, что я так долго не возвращала ему пальто. В атмосфере что-то неуловимо изменилось. Его улыбка по-прежнему очаровательна и дружелюбна, но за ней что-то скрывается… Я сжала руки, чтобы скрыть слабую дрожь, и с безразличным видом спросила, что конкретно он имеет в виду, моля богов овердрафта не оставлять меня и не вынуждать затягивать с оплатой аренды.

И тут он сказал:

– Твои трусики.

Отлично, это не будет мне ничего сто…

– Стоп. Что?

Мне стоило больших усилий скрыть дрожь. Гордость? Возможно. Упорное желание доказать, что голыми руками меня не взять? Безусловно. Он молча ждал ответа. Я заерзала на месте.

При таких мыслях у меня был удивительно спокойный голос и невозмутимое лицо, когда я спросила его о том, не думал ли он воспользоваться услугами специализированного магазина и купить себе женское белье там. Он разразился смехом, его белые зубы блеснули при свете свечи, и покачал головой.

– Знаешь, мне не нужны другие трусики. Я хочу твои. Прямо сейчас.

Я была сбита с толку. Это был Джеймс – смущенный поцелуем, шикарный, воспитанный Джеймс. Что он говорил? Он ждал, очевидно наслаждаясь замешательством, мелькнувшим на моем лице, но не предпринимая ничего, чтобы успокоить меня.

– Ты очаровательна. Твой подбородок поднят, а тон непринужден. Но тебя выдает твое тело.

Вдруг меня осенило. Ха! После того как я поцеловала его и заскочила в машину, он был смущен тем затруднительным положением, в которое я его поставила. И теперь он устроил розыгрыш, пытаясь поставить в такое же положение меня. Он никогда не узнает, как близок он был к этому. Но вдвоем мы могли бы поиграть в эту игру.

Я глотнула воды, наклонилась вперед и вежливо спросила, как мне это осуществить. Мы встретились после работы, а я, считая юбки непрактичными, обычно ношу брюки. Разрешит ли он мне пойти в туалет, снять трусики там и передать их ему позже? Он был шокирован – конечно, да, он не хотел никаких сцен на публике.

Во время беседы он пристально наблюдал за мной, улыбался все больше и наконец открыто засмеялся надо мной.

– А что тебя так развеселило? – не удержалась я от вопроса.

Он указал на меня.

– Ты очаровательна. Твой подбородок поднят, а тон непринужден. Но тебя выдает твое тело.

Наперекор себе я чувствовала, что, отвечая, задрала подбородок еще выше, а мой голос стал тоньше – хотя я надеялась, что он не знает меня настолько, чтобы уловить и это.

– Не понимаю, о чем это ты.

Он дотронулся до меня, и я почувствовала, как меня пронзило электрическим током. Когда он говорил, его палец прикоснулся к внешней части моей руки, поглаживая меня так, что это оказывало на меня какое-то гипнотическое действие, мой пульс и дыхание учащались, пока я пыталась сосредоточиться на том, что он мне говорит. Крохотной частью мозга, которая не думала о том, как невероятно было обсуждать детали передачи трусиков мужчине, которого до этого я видела два раза в жизни и по поводу которого все еще была не уверена, нравится ли он мне вообще, я пыталась осознать, какое наслаждение он мог бы доставить моему телу, если только одним пальцем он уже доводит меня до безумия.

– Ты слишком сосредоточена на контроле голоса, слов. Но твои щеки горят, и взгляни на свою руку, – при этом он легонько провел по внешней ее стороне, – мгновенно хватающуюся за край стола в поиске поддержки.

Я прищурилась и опустила глаза вниз, увидев, как мои пальцы ухватились за стол из темного дерева. У меня возникло ощущение, будто моя рука принадлежала кому-то другому, я увидела себя его глазами, зная, что он был прав, и покраснела еще больше. Следует держать себя в руках. Черт. Я разжала пальцы, спокойно опустив руку на стол, демонстрируя непринужденность, которую, как мы оба знали, я не испытывала. Я сглотнула комок в горле, стараясь восстановить чувство равновесия.

– Я действительно не понимаю, что ты имеешь в виду.

Он улыбнулся снова, почти снисходительно, так, как улыбаются забавному, но все же наивному ребенку:

– Я думаю, что понимаешь. Возможно, и не понимаешь. Но ты умная, ты все поймешь в конце.

И затем он в последний раз погладил мою руку.

– Может, попросим счет?

Я наклонилась, чтобы взять сумочку, и он посмотрел на меня долгим, пронизывающим взглядом. Его голос был спокоен и настойчив и обращался к той части меня, которая была относительно спокойна:

– Иди в туалет.

Было ощущение, что мои ноги принадлежат кому-то другому, и только на середине пути я осознала, что делаю. Я, очевидно, помешалась. Вот черт, я представила, как стою в туалете и запихиваю трусы в сумку. Если он хотел поиграть в эту игру, бьюсь об заклад, я способна шокировать его в большей степени, чем он. Но когда я вернулась в ресторан, то не была полностью уверена, что права.

Оказалось, он оплатил счет, взял мое пальто и стоит возле двери. Я прошла к нему через весь ресторан, шов на моих брюках впивался между ног с каждым шагом, что усиливало мое возрастающее возбуждение…

Подав мне пальто, он обнял, на первый взгляд, заботливой рукой талию под моим пиджаком и вывел меня из ресторана. Только я знала, что на самом деле он провел пальцем под моим поясом, проверив, выполнила ли я приказ. Его приглушенный шепот, полный удовольствия, заставил меня покраснеть. Черт побери!

Мы дошли до стоянки такси. Прямо перед тем как сесть в машину, на глазах у очереди он схватил меня за запястье и развернул. Прижав меня к стене своим телом, он запустил руку в мои волосы и глубоко поцеловал, жадно накрывая рот. Другая рука все еще держала мое запястье, опуская мою руку вниз так, что я могла почувствовать эрекцию под его пиджаком. Я ощутила стыд и смущение – возраст страстных поцелуев и петтинга на публике уже давно прошел, – но я не могла устоять перед соблазном провести рукой вдоль его брюк, чувствуя, как он все больше возбуждается.

После поцелуя мы отступили друг от друга, оба тяжело дыша. Я была ошарашена, любая попытка держать себя в руках осталась в далеком прошлом. Он выжидающе смотрел на меня, но, хоть убей, я не могла понять, что он хотел от меня услышать… И тут он улыбнулся и протянул руку:

– По-моему, у тебя есть кое-что для меня.

На секунду я закрыла глаза, скрывая то, что я на мгновение забыла о его дурацкой шутке.

– Мои трусики? Ты правда хочешь их? Да?

От его улыбки у меня все сжалось внутри.

– Правда. Думаю, ты должна мне.

Я отвернулась, пряча сумочку от чужих взоров, чтобы достать из нее трусики. Конечно, я скомкала их. Я передала ему их, сосредоточившись на том, чтобы рука не задрожала, с ужасом ожидая того, что он вдруг развернет их, понюхает или что там еще!.. Он улыбнулся и положил их в карман. Я выдохнула с таким трепетом, о котором даже не подозревала, после чего он еще раз поцеловал меня в опухшие губы и наклонился к уху.

– Мы должны увидеться в ближайшее время. Ты должна прийти и забрать это у меня, и мы продолжим тот поцелуй… – он уставился на мой рот, – и кое-что еще.

Я спорила, по крайней мере, подтрунивала над его эго, но, когда я села в такси, осознала, как я была возбуждена: предложи он – и я пошла бы к нему!.. Я была сбита с толку, возбуждена, разрываясь между тем, что подсказывало сердце, голова и – скажем прямо – вагина. И тут пришла эсэмэска.

Ты завтра вечером свободна?

Я не была свободна, я должна была быть на презентации книги. С другой стороны, я знала, что могу отпроситься – конечно, пообещав отработать в выходные, – чтобы быть свободной для всего, что бы он ни придумал. Страсть взяла верх.

Глава 11

Правила игры

Я слишком много думаю. Это у меня с детства – я была развитым не по годам ребенком, в голове которого самая простая вещь в потоке фантазий превращалась в нечто абсолютно другое. Моя мама часто повторяет одно семейное предание. Мне было лет десять, в тот день в школе мы говорили о глобальном потеплении, и после долгих размышлений, к обеду, я решила, что нам нужно срочно построить лодку, чтобы мы, наша собака, наши соседи и миссис Джонсон – учительница – спаслись во время потопа. Я даже сделала несколько рабочих набросков и отдала маме, чтобы она, не откладывая, начала подготовку, хотя моя чудесная мама показала мне картинку морского лайнера и сказала, что папа уже построил его и что корабль ждет нас в гавани.

Как ни грустно, но эти полеты фантазии с возрастом не прекратились. Приступы «обдумывания со всех сторон», заводившие меня в далекие дали, до сих пор случаются со мной. В три часа ночи, когда все нормальные люди спят и каждый шорох в темноте наводит ужас, все выглядит иначе и самые простые вещи внезапно становятся невероятно сложными.

Я прокручивала все это в голове снова и снова, как в эротической книге под названием «Выбери себе приключение», окончание историй в которой характеризовалось разной степенью удовлетворенности. Мне больше всего нравилась та концовка, в которой тайно доминировал Джеймс, хотя ему неловко было показывать это, так что о его состоянии, которое не отличалось от моего, я догадывалась по множеству скрытых намеков: он то сжимал мою руку, то требовал мои трусики – ведь все это, несомненно, знак? Знак того, что мы все-таки определили свои роли: повелитель и подчиняющийся? Мне хотелось надеяться, что я не ошиблась и правильно истолковала эти знаки, которые сама выдумала, а значит, исходила из того, что он чувствует то же, что и я, и что он не сидит дома, ломая голову над тем, что делать с этими глубокими трусами фирмы M&S и как избавиться от этой откровенно чокнутой бабы, сунувшей их ему в руки. Боже, что он МОЖЕТ сделать с ними? Отдаст обратно? Или сначала постирает? О боже, какой из вариантов самый безнадежный? К кульминации моего сценария, в котором он отправил мои трусики почтой мне в офис и пакет вскрыл наш помощник редактора – ведь на нем не было отметки «лично в руки», – я дошла почти до исступления…

Все, что я могла сделать, – это встретиться с ним, прийти к нему домой и узнать, как все было на самом деле, по дороге пытаясь выбросить все дурное из головы, ни на что не надеясь и не сделав ничего такого, от чего мне пришлось бы месяцами прятаться с головой под одеялом. Просто.

Угу. Держи карман шире.

Я начала оказывать услуги в надежде, что мне ответят тем же. Для этого я угостила нашего корреспондента из отдела преступлений грандиозным завтраком и вскружила ему голову россказнями (ладно, признаюсь, ложью во благо) о блистательных звездах, подарках, и, конечно же, не обошлось без бесплатного бара, чтобы упросить его пойти на презентацию книги вместо меня. В обед я привела в порядок брови и купила новое белье – я подумала, что было бы хорошо вынуть из сумочки что-то более сексуальное, чем те трусы, что я вручила Джеймсу, если все пойдет так, как я хотела. Конечно, я вела себя немного самоуверенно и почти по-детски, но не могла себе в этом отказать. В первый раз за долгое время я почувствовала, что собираюсь на свидание – не для того, чтобы провести время с другом и потом заняться сексом, а на настоящее свидание, которое, может, станет началом высоких и чистых отношений. Я испытывала странное чувство, которое выбивало меня из колеи, но было приятным. Черт, я даже подумывала, не купить ли новое платье, так как все, что было в моем гардеробе и что не подходило к брюкам, я уже столько раз надевала на свадьбы и крестины. В конце концов я решила ничего не покупать. Мне и так было неловко, и я не хотела испытывать волнений по поводу того, не слишком ли оголятся мои коленки, если мне вздумается сесть в кресло, поджав под себя ноги. Я была уверенна, готова и чувствовала что-то вроде нервной дрожи. А это значило, что время после обеда будет для меня ожиданием и одновременно пыткой. Но ожидание было для меня своего рода развлечением. Я вприпрыжку возвратилась с обеда, желая, чтобы быстрее наступил вечер.

В первый раз за долгое время я почувствовала, что собираюсь на свидание.

Естественно, в мое отсутствие произошли невероятные события.

В отделе новостей я была новичком, и мне нечасто доверяли писать передовицы. И это понятно – мне давали возможность освоиться, чтобы выпускающим редакторам не пришлось переписывать за меня важные материалы. Сказывалось и то, что другие журналисты рьяно защищали свои контракты, а значит, и темы статей. Меня это не задевало – какое-то время я должна была уступать, пока другие не узнают, на что я способна. Я без возражений писала на те темы, которые получала, и старалась изо всех сил. Я создавала свой портфель контрактов, чтобы писать собственные темы.

Я и не подозревала, что небольшая работа, которую мне доверили, в сложившихся обстоятельствах создаст большие неудобства.

Когда я проскользнула за свой стол, Иан, выпускающий редактор, подозвал меня жестом. Направляясь к нему, я бросила взгляд на часы, чтобы проверить не затянулся ли мой обед. Нет – все было в порядке. Иан закончил говорить по телефону и положил трубку.

– Привет. Рад, что ты вернулась. Нам нужна твоя помощь на выезде.

Что? Вот черт. Но на самом деле это было неплохо. Если я смогу быстренько получить нужную информацию, мне удастся сбежать домой пораньше. Безнадежная оптимистка!

– Сотрудники Святого Луки организовали протест.

Я заморгала, сбитая с толку:

– Что?

– Начальная школа Святого Луки. Какого-то ребенка исключили из школы. Замешано местное начальство. Родители написали письмо, обвиняя учителей в чрезмерной жесткости, а еще в расизме. Сотрудники в ярости, а нескольким учителям грозит привлечение к ответственности. Возможно, зреет забастовка.

Пока он говорил, в моей голове завертелись различные варианты развития событий.

– А кто сообщил?

– Позвонивший нам предпочел остаться неизвестным.

– Понятно. Это родитель или учитель, желавший подтолкнуть совет к действию.

Иан улыбнулся.

– Ну, так разберись в этом – ведь ты должна как-то отрабатывать свою зарплату. Помнишь советника, у которого ты брала интервью на прошлой неделе? Он там начальник. Думаю, у тебя получится его разговорить.

– Ладно. Я созвонюсь с ним. Но если я пойду прямо сейчас, я смогу встретиться с директрисой тет-а-тет и успею послушать, что говорят по этому поводу родители.

– Действуй. Все, что мне от тебя надо, – это получить представление о том, что происходит. Перезвони мне, когда поймешь, что из этого получится.

Я отправилась на задание. Надежда провести вторую половину рабочего дня без особых занятий растворилась, как призрак. Хотя я начала испытывать прилив адреналина при мысли о том, что происходит в школе, да и времени оставалось все меньше.

Мне следовало бы заранее отправить Джеймсу сообщение и предупредить его о том, что могу опоздать. Но пока я не оценила объема предстоящей работы, мне казалось, что не стоит понапрасну суетиться. К тому времени, как я впустую побеседовала с директрисой, по понятным причинам взвинченной, и мамочками, ожидавшими детей у ворот школы, мне стало ясно, что эта тема может появиться на первой странице газеты и что мне нужно вернуться в офис и все записать. Сидя в машине и ожидая, когда советник выйдет из дома, я отправила Джеймсу сообщение. Реально оценив ситуацию, я поняла, что никак не попаду к нему в семь.

Только через час, когда моя записная книжка пестрела заметками и мне удалось выбраться с места событий, я получила от него ответ.

Черт. Я перечитала сообщение, которое отправила Джеймсу, и тут же поняла, что мое «перенести встречу» на час (ладно, реально – на два) для него могло значить, что я вообще ее отменила. Я начала набирать ответ, но получалось как-то натянуто. Я бросила телефон в сумочку и решила разобраться с этой ситуацией потом, когда закончу работу.

Естественно, быстро проехать через город на машине в полшестого нереально. Когда я вернулась в офис и сделала все, что надо, я стала рассуждать, что, вероятно, это он отменил нашу встречу, или это я нечаянно отменила ее, или бог знает что произошло. Я почувствовала досаду оттого, что встреча не состоится, оттого, что ему, вероятно, нет до этого никакого дела; тон его сообщений был холодным по сравнению с теми, что я получила раньше. Я не хочу показаться девушкой, которая анализирует тексты сообщений, подсчитывая в них количество знаков поцелуев. Но я не могла не заметить, что их число в течение дня заметно поубавилось.

Я пыталась позвонить ему из дома, но попала на автоответчик. Я оставила сообщение и прыгнула в ванну. Я очень устала, но это была не та усталость, которую я представляла себе в начале дня.

На следующий день я отправила ему письмо по электронке: мол, встретимся ли мы в конце недели. Ответ был уклончив… Я взяла на заметку этот опыт, продолжала жить дальше и упрятала гарнитур из бюстгальтера и трусиков в ящик с нижним бельем до лучших времен. Только, вероятно, не для него. Я расстроилась, но решила, что меня совсем не интересовала его сексуальная улыбка, сообразительность и галантность истинного кавалера, готового поделиться своим пальто.

С галантностью я переборщила. Я повторяла это себе снова и снова всю неделю, понимая, однако, что пытаюсь себя обмануть. В понедельник я сдалась и послала ему ссылку на статью из политического блога, которая, я была уверена, разозлит его добела.

Он ответил через несколько минут. Я представила, как он со злостью отстукивает длинные изречения на своем BlackBerry, и улыбнулась.

Я ответила спокойно, рассудительно, ни в чем не согласившись с тем, что сказал он. Так случалось каждый раз, когда мы обсуждали политику. Очень скоро мы опять перебрасывались ответами. Всякий раз, когда на мой телефон приходило какое-нибудь сообщение, по мне пробегала нервная дрожь, и я надеялась, что это был он. Во многих случаях я была права.

В конце концов, когда наше обсуждение скатилось до обвинений его в деспотических замашках, с чем он категорически не согласился и назвал мои выступления бредом «кровожадного хиппи», пришло сообщение, которое заставило мое сердце забиться сильнее.

О да. Это была ужасная идея. Хотя я не была уверена в том, что он думает то же самое. Отбросив всякие сомнения, я сразу согласилась. Мы оба могли быть идиотами. По крайней мере, я смогу посмотреть, к чему же все приведет.

Я очень плохо ориентируюсь на местности. Просто ужасно. То, что я ненавижу в себе больше всего, так это мое умение теряться. И это выводит меня из себя, делая абсолютно беспомощной. Бывали случаи, когда я терялась в доме у своих друзей.

Джеймс жил в другом конце города, в фешенебельном месте, которое я проезжала всего пару раз, и то по работе. Я решила, что отправлюсь туда на своей машине. И это показалось мне разумным, так как я могла уехать раньше или позже и не зависеть от общественного транспорта. Конечно, мое умение ориентироваться превратило мою поездку в кошмар, не говоря уже о том, что дом, в котором жил Джеймс, оказался столь эксклюзивным, что на нем не оказалось таблички с именем. Ко всему прочему, мой мозг был сконцентрирован на размышлениях о том, что произойдет, когда я попаду к нему. В какой-то мере я доверяла Джеймсу. Я знала о нем достаточно, чтобы успокоить свой безумный внутренний голос. Но я ни за что на свете не смогла бы выйти за него замуж. За Джеймса, которого настолько смутила пьяная девчонка, пытавшаяся вскружить ему голову, за Джеймса, который потребовал от меня мои трусики. За Джеймса, который считал, что мой вечерний визит – это ужасная идея. Каким же он был на самом деле? Во что я опять впуталась? И почему меня это так волнует, если мы принадлежим к разным мирам? Мое напряжение возросло, когда несколькими часами раньше я получила от него сообщение:

Что бы это значило? Он говорил о грубых трюках, на которые уже намекал до того, как наша встреча была отменена школьным скандалом, или имел в виду игру «Эрудит», которой мы займем время после ужина? Откуда мне было знать! Все мои понятия о светских правилах были разбиты. Он сумел покорить меня всего несколькими поцелуями и перепиской. Мне не на что было надеяться.

Это поставило крест на моей послеобеденной работе – даже приложив все усилия, я не смогла сосредоточиться на планах горсовета! И поймала себя на том, что непрерывно размышляла над тем, что же он придумал. Это точно было что-то из сферы доминирования и подчинения, но не показалось ли мне это? А может, это я, хандрившая после опыта с Томасом, видела грубость там, где ее не было? Неужели я выставлю себя полной идиоткой? Я опять себя во что-то втянула и все же не могла отказаться от встречи. Это меня несказанно огорчало. Я точно мазохистка.

Попытка вернуть себе видимость какой-то уверенности ничем хорошим не закончилась. Я послала вопрос: «Что принести с собой» – имея в виду бутылку вина или десерт. Ответ заставил меня покраснеть.

О боже. То есть он-таки думал о сексе. Это обнадеживало. Скажу только, что наброски о планах совета так и не превратились в статью, которую я должна была написать после обеда. Однако я заметно оживилась, работая над ними.

Наконец я свернула на дорогу, которая, хотя я и не была в этом уверена, должна была привести к его дому, припарковала машину и поднялась наверх, туда, где я надеялась найти дверь его квартиры. Я позвонила, и, когда он спустился вниз, босой и улыбающийся, поняла, что улыбаюсь ему в ответ, несмотря на волнение. Я поднялась вверх по лестнице к его квартире. Я была так рассеянна, что прошла уже полпролета, когда он обернулся и сказал:

– Софи, нужно закрыть входную дверь.

Оп-ля. Я покраснела, сошла вниз и закрыла ее. Потом вернулась, стараясь сделать вид, что ничего не случилось. Спокойнее. Я знаю, в сложных ситуациях я иногда даже себя удивляю способностью собраться.

Мы вошли в квартиру, и он указал на гостиную. Я вошла и осмотрелась. Пользуясь возможностью оценить содержимое полок и весь беспорядок, я пыталась найти какие-нибудь подсказки, которые могли сообщить о нем дополнительную информацию. Вы подумали, что я вела себя как лазутчица? Нет – сказались мои журналистские замашки, хотя кое-кто полагает, что это одно и то же. Потом он откашлялся.

– Софи, закрой, пожалуйста, дверь.

Выполняя его просьбу, я дошла до середины комнаты и только тогда осознала, что делаю это инстинктивно. Я аккуратно закрыла дверь и повернулась, обнаружив, что он стоит сразу за мной, вторгаясь в мое личное пространство. Его руки охватили мою голову. Он наклонился ко мне и поцеловал. Я закрыла глаза, наслаждаясь моментом. Тем, что он возвышался надо мной и сдерживал на месте, тем, как его язык вторгся в мой рот, а его руки, передвигаясь по моему телу, сжали мои ягодицы и притянули меня к нему. Он был самым высоким мужчиной, которого я когда-либо целовала, и – будучи достаточно высокой – я испытывала новизну, оказавшись на его фоне крошкой. Я почувствовала, что он с легкостью мог защитить или подавить меня, в зависимости от своих намерений. Он прервал поцелуй и погладил мои оголенные руки, которые от моего смущения покрылись мурашками. Он повел меня за руку в другую комнату. Значит, про подавление пока речи не идет. Меня охватило разочарование, которое исчезло, как только я почувствовала запах чеснока и розмарина, шедший из кухни. Хорошо, и с этим я справлюсь.

Я почувствовала, что он с легкостью мог защитить или подавить меня, в зависимости от своих намерений.

Мне нравится домашняя пища. Серьезно. С любовью приготовленный домашний обед мне дороже любых самых роскошных ресторанов. Так как я живу одна, то не забочусь о еде. Я пользуюсь блюдами быстрого приготовления, супами и хлопьями. Время от времени я изменяю своей привычке и готовлю. Но обычно бывает так: в середине процесса я настолько устаю от резки, фаршировки и жарки, что следующие три месяца ем только супы.

Поэтому оказаться в компании с кем-то, кто умеет готовить, для меня всегда приятная неожиданность. Я сидела с бокалом вина на табурете, Джеймс суетился у плиты, нарезая овощи к мясу. Мы болтали о телевидении и о работе, он рассказал о предстоящем долгом уик-энде, который он и его сестра планировали вместе, чтобы поздравить родителей с золотой свадьбой. Мне было уютно, и я почувствовала, что расслабилась и нахожусь очень далеко от тех неистовых поцелуев, которыми он усыпал меня всего несколько минут назад. Смена темпа заставила меня уйти в оборону. Хотя я, как всегда, изо всех сил старалась показать, что меня ничто не беспокоит. Я старалась не трогать своих губ, чтобы понять, насколько они опухли.

Обед был замечательный, компания подходящей, разговор интересный, но мои мысли были заняты сексом, и никогда раньше мужчина, поедавший бифштекс, не возбуждал меня так сильно. Наблюдая за тем, как он жует и глотает, я почувствовала сухость в горле. Я точно влюбилась, и мне следовало бы вернуться домой ради собственной безопасности. В какой-то момент мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы перестать стучать пальцами по бокалу. Мое равновесие было нарушено. Когда мы собрали посуду и ко мне вернулась надежда, что мы опять начнем целоваться, я была похожа на кошку, танцующую на раскаленных углях.

Аналогия оказалась очень уместной. У Джеймса жили два очень милых сиамских котенка, которые прыгали по квартире, подобно кошкам-ниндзя. Я была удивлена, когда увидела их:

– Где ты находишь время ухаживать за ними?

Теперь его вид показался мне глуповатым, поэтому я улыбнулась.

– За ними ухаживает приходящая женщина.

Я щелкнула языком:

– Понятно.

Я сидела на табурете, и один из котят отважился запрыгнуть ко мне на колени. Я начала возиться с ним и… почти забыла о Джеймсе. Вдруг он погладил меня по шее, играя со мной, как я с котенком. От его поглаживания по мне пробежала легкая дрожь. Я почувствовала наслаждение от того, что мое тело отозвалось на его – наконец-то! – прикосновение. Я застыла, не зная, что делать дальше. Я не хотела напугать его и вынудить остановиться. Я поняла, что мне очень хочется с ним переспать. Я хотела получить возможность исследовать его тело, попробовать удовлетворить то желание и напряжение, которые нарастали во мне со времени нашего знакомства.

Я гладила котенка, пристально смотря на его шерсть, слушая его урчание. А Джеймс, стоя сзади, поглаживал меня. Молчание продолжалось, тогда он обошел меня и встал напротив, взял котенка, нежно погладил его и прижал к щеке, потом опустил его на пол и взял меня за руку.

– Я думаю, нам пора покинуть их на ночь.

Мое горло опять пересохло, и волнение, одолевавшее меня последние несколько недель, превратилось в нервную дрожь, гораздо более сильную, чем я когда-либо ощущала. Как можно одновременно переживать и облегчение, и такую тревогу? Наконец-то это произойдет, что бы это ни было. Он провел меня в спальню, плотно закрыл за собой дверь, чтобы пушистые нарушители не проникли внутрь.

Мы двинулись к кровати и через секунду уже лежали на ней, переворачиваясь опять и опять, и каждый хотел оказаться сверху. Я расстегнула его рубашку. Мои руки гладили его рельефную грудь, и я наслаждалась тем, что могу задавать темп. Я провела руками вниз, расстегнула ремень и начала расстегивать его брюки, не отрываясь от его рта. Есть чувственное, эротическое совращение, но то, что было между нами, было дикой страстью, и ни я, ни он не могли больше сдерживаться. Он оторвался от моих губ на секунду, зашевелил бедрами, чтобы быстрее сбросить брюки, и надел презерватив. Тем временем я сняла трусики, а потом села на него. Сначала было тихо. Никаких движений. Только его глаза раскрылись шире – от внезапности, от того, что я была такой нетерпеливой, да кто знает отчего… – я же пыталась устроиться поудобнее, наслаждаясь ощущением его присутствия во мне после стольких дней, проведенных в мыслях об этом. Какое-то время мы оставались в такой позе, и только наше дыхание совершало движение от него ко мне. Вдруг он перестал сдерживаться. Его руки вцепились в мои бедра и начали их двигать вверх и вниз, требуя, чтобы я начала заниматься с ним сексом. Ну как тут сопротивляться? Я начала двигать бедрами, наклонилась, чтобы поцеловать его.

Не знаю, сколько времени мы двигались вперед и назад, наши руки ласкали наши тела, наши пальцы исследовали каждый сантиметр, наши рты соревновались в лучшем поцелуе, мы почти сцепились бедрами, но внезапно его рука, сжимавшая мою ягодицу, опустилась. За ту долю секунды, пока мой мозг фиксировал потерю, он ударил меня по половинке. Я застонала и покраснела, думая о том, догадывается ли он, как это меня возбуждает.

Он повторил свой трюк. Удар был легким, игривым, но заставил мою кровь закипеть. Его руки передвигались, поглаживая мою грудь, пробегая пальцами по мягкой коже у краев бюстгальтера, а потом нырнули внутрь и высвободили ее. Он играл с моими сосками, нежно пощипывая, немного скручивая, с силой, которая не заставляла меня чувствовать резкую боль, но достаточной, чтобы ощутить волну наслаждения.

Я смотрела сверху вниз, наслаждаясь тем, что могла купаться в его взгляде. На секунду мои бедра замерли, так как я была очарована этим загадочным мужчиной и в буквальном смысле забыла, что я делала. Затем, заметив искру нетерпения в его глазах, я начала двигаться, перекатилась на спину, поддерживаемая его бедрами. Он схватил меня за запястья и начал двигаться в нужном ему темпе. По мере ускорения его движений я сильнее прижималась бедрами, побуждая его войти глубже. Я освободила свои руки от его захвата и начала пробегать пальцами по его спине, наслаждаясь тем, что мне удалось вызвать в нем дрожь, проведя вдоль позвоночника кончиками пальцев. Потом его пальцы оказались между нашими телами, нашли мой клитор и начали подталкивать к той точке возбуждения, когда сдержать себя уже невозможно. Я кончила, он последовал за мной, мы оба испытали напряжение, а затем расслабились, вторя друг другу.

Он прижался к моей шее, оставил горячий поцелуй на ключице. Я задрожала. Он улыбнулся и стал покусывать то место, которое только что поцеловал. А я толкнула его в грудь пальцем.

– Ой!

Его смех оставил теплую волну на моей коже.

– Извини, постараюсь вести себя хорошо.

Я тоже засмеялась.

– Я очень в этом сомневаюсь.

– И правильно делаешь.

Мы немного полежали обнявшись. Тени в комнате становились длиннее. Приближалась ночь. Наше молчание не было неловким. Я не чувствовала необходимости говорить, но мой мозг активно работал, пытаясь разобраться в случившемся. Оценить очарование Джеймса в более широком контексте, понять его мотивы, возможность серьезных отношений (это начало отношений?), мои надежды на возврат к игре в доминирование и подчинение, на роман… Справедливо ли вообще что-то начинать с человеком, который может и не захотеть удовлетворить мои потребности? И не сумасшествие ли это – принимать какие-то решения, когда ты даже не знаешь, чего на самом деле хочет твой партнер? Нормально ли думать о мужчине, который только что трахнул тебя так, что даже кончики пальцев ног согнулись от напряжения, как о «партнере»? Когда мое смущение стало нарастать, я посмотрела на Джеймса – он спал. Я улыбнулась, и сердце мое немного сжалось. Во сне он казался таким юным и беззаботным. И это послужило поводом для своего рода умственной встряски. Все это может что-то значить. Но пока ничего не значит. Сон ребенка. Я попыталась отключить свой болтливый ум и насладиться блаженной истомой после оргазма. Вероятно, я тоже ненадолго заснула.

Справедливо ли что-то начинать с человеком, который может и не захотеть удовлетворить мои потребности?

Когда я очнулась, в комнате было совсем темно. Джеймс все еще был рядом, но по слабому огоньку в темноте я поняла, что он проверял свой смартфон.

– Эй, привет.

Он повернулся ко мне.

– И тебе привет. Как спалось, хорошо?

Я кивнула и потянулась:

– Мммм. Н-да, спасибо. А ты как?

У него получилось изобразить небольшое смущение.

– Так я первый заснул? Как это на меня похоже.

Я засмеялась:

– Все в порядке.

Я слегка поцеловала его.

– Я восприняла это как знак того, что я тебя вымотала.

Он оставил на моих губах целомудренный поцелуй и пробормотал:

– Шалунья.

Затем он осторожно положил телефон на тумбочку и начал гладить меня по спине. Он поцеловал меня сильнее, и мы начали снова. Я улыбнулась, целуя его. Я бы точно могла к нему привыкнуть.

Он предложил остаться на ночь, и мне этого очень хотелось, но я не желала показаться бесцеремонной.

– Конечно то, что я сказал принести презервативы, не было намеком на бесцеремонность? – раздраженно спросил он, когда я начала собирать вещи.

Он проводил меня до машины в два часа ночи. После долгого поцелуя на ночь он сказал, чтобы я сообщила, когда доеду до дома. Я возразила – мол, ему следует немного поспать перед работой. Но он потребовал, чтобы я прислала сообщение.

Я вздохнула:

– Ладно. Но если ты не выспишься, я не виновата.

Он нагнулся ко мне через спущенное окно:

– Я обязательно обвиню тебя и твои соблазнительные манеры, – и поцеловал меня.

Я сделала знак рукой, чтобы он отошел, вполне уверенная в том, что, если я сдам назад и наеду ему на ногу, вечер будет испорчен.

– Ты это начал.

Отъезжая, я заметила в зеркало заднего вида, как он улыбался. Но мне показалось, что он был задумчив и гораздо менее беспечен, чем во сне.

В следующий раз мы встретились на ланче. Я собирала новости за неделю, поэтому планировать что-то на вечер было абсолютно бесполезно. К тому времени, как я выберусь с работы, все нормальные люди – особенно те, которые начинают ее рано утром и к которым принадлежал Джеймс, – будут подумывать, как бы быстрее оказаться в кровати. Вообще-то меня подмывало предложить Джеймсу зайти ко мне, чтобы провести время в постели. Но, честно говоря, хоть нам обоим и понравилось то, что произошло у него, продолжения еще не было. Я же не собиралась слишком выдавать себя – правда, если б он предложил мне это, я бы тут же примчалась к нему, захватив с собой сумку с вещами на ночь, ну и все прочее.

Ланч прошел довольно весело. Джеймс выбрал милую забегаловку у реки – мы отважились занять места за столиком на свежем воздухе, хотя большинство посетителей оставались внутри. Мы болтали о работе. Я рассказала ему о недавнем скандале между Ианом и обиженным читателем. Выступление было настолько грандиозным, что все замерли. Иан несколько раз повторил: «Прекратите материться, иначе я повешу трубку», – и в конце концов сделал это. Все зааплодировали. Повернувшись к нам, он сообщил, что звонила некто миссис Викерс, приходская советница, которая жаловалась на абсолютно безобидную статью с обзором спектакля «Звонки инспектору» деревенского драмкружка.

Джеймс сообщил некоторые детали подготовки к празднованию золотой свадьбы его родителей. Он и его сестра заказали коттедж в Корнуолле на выходные и большой обед в морском ресторане. Разговор о семье его заметно оживил. Мне было приятно испытывать чувства к мужчине, которому могут доставить радость такие милые вещи, как первые попытки его племянника заговорить.

– Моя сестра великолепная мать, а Джозеф – чудесный малыш, – сказал он. – У него сейчас стадия бормотания. Мне приходится кивать, будто я понимаю то, что он пытается сказать. А Эмили спокойно объясняет, что он только что попросил меня передать ему ложечку для йогурта. Я стараюсь не улыбаться, но все это похоже на несуразицу типа: «Почему ты лаешь, Лэсси? Малыш Тимми застрял в колодце?»

Я рассмеялась:

– Уверена, он вам еще покажет.

Джеймс сделал глоток и кивнул в знак согласия:

– Точно. Я постараюсь организовать футбольную команду, чтобы бегать с ним, когда мы все там соберемся. Да и вообще, кому нужны слова? Слова в наше время обесценились.

Я знаю, я ужасна, но я сильно покраснела, когда неожиданно вспомнила о еще одной ситуации, в которой слова оказались абсолютно бесполезны. И потупилась, ожидая, когда пройдет румянец. Вдруг его рука оказалась на моей – подняв глаза, я увидела, что он мне улыбнулся.

Не знаю, успокоило или же разозлило меня то, что он так хорошо понял мое состояние.

Мы закончили ланч, и я оплатила счет до того, как это успел сделать Джеймс. Я почувствовала триумф, хотя и была удивлена тем, что для него это было непривычно. Он безуспешно сигналил официанту, чтобы тот вернулся. Но у последнего, очевидно, не было времени на такой вздор. Поэтому Джеймс опустил руку и поправил волосы.

– Спасибо за ланч. Это шикарный жест, но обычно за еду во время свидания плачу я.

Я показала ему язык.

– А кто сказал, что это свидание?

На долю секунды его лицо покраснело, сначала от смущения, а потом оттого, что он оказался сбит с толку. Но в конце концов Джеймс улыбнулся, вспомнив слова, которые сам мне сказал при нашей первой встрече:

– Вот как. Ваша взяла, мисс Морган.

Потом он хмыкнул:

– Теперь я понимаю, что при первой нашей встрече я мог показаться негодяем.

Я кивнула:

– Было немного. Но тебе удалось загладить вину. Ты можешь еще больше вырасти в моих глазах, если позволишь мне заплатить за ланч.

Он раздраженно покачал головой:

– Обычно у женщин не возникает проблем, когда плачу я.

Я постаралась не обращать внимания на тот укол, который возник от мысли, что в списке его побед было много женщин, которых он приглашал на ланч. Вместо этого я стала надевать шарф.

– Может, ты просто встречался не с теми женщинами.

Он бросил на меня оценивающий взгляд… и улыбнулся.

– Может, и так.

К тому времени, как я попала в офис, я решила стать более решительной. Наш долгий прощальный поцелуй у ресторана показался мне знаком того, что Джеймс заинтересован в чем-то более серьезном, чем дружба. Однако он отступил после того, как мы переспали. Он не был плейбоем – прямо говоря, он уже получил возможность забраться мне под юбку и тем не менее продолжал со мной общаться, поэтому я не беспокоилась. Но так как сказать прямо в лицо для меня было сложно, я решила, что обсудить секс в виртуальном пространстве будет менее конфузно. По крайней мере, тогда мне не придется смотреть ему в глаза. Я загрузила программу для отправки сообщений.

Не торопись с ответом. Мне нужно время, чтобы настроиться на обсуждение секса в чате. Я его спугнула. Ответ пришел через минуту.

Я улыбнулась. Ну, с такой болтовней с примесью флирта я могу справиться. Это даже забавно.

Его ответ был быстрым, коротким и вызвал на моем лице улыбку полной идиотки.

Я скривилась, внезапно вспомнив, что, несмотря на нашу совместимость и то, что он мне действительно очень нравился, в одном мы были совершенно разными. Поймите меня правильно, у меня нет ни времени, ни желания связываться с негодяями, но если ему и в голову не приходило, что можно быть чем-то средним, он точно мне не подходил.

Черт. Я написала ответ, но прежнее веселье исчезло из разговора.

В этом предложении зазвучала надежда, хотя я и закатила глаза от мысли о том, что что-то может меня напугать.

На самом деле я не была ошеломлена или рассержена. Не было никакого смущения, негодяй. Не знаю, насколько мое возмущение проявилась в моем сообщении.

На ответ понадобилось несколько минут. И звучал он менее игриво.

Я была задета и немного сердилась на то, что он сомневался в моей честности. Черт, моя честность – моя временами появляющаяся грубость – была тем, из-за чего в основном я попадала в неприятности.

Он долго не отвечал. За это время я успела кончить статью, распечатать ее на принтере и вернуться к столу с чашкой чая. Я чувствовала, что мне надо еще что-то сказать, но не могла придумать, что написать, чтобы исправить ситуацию, если вообще что-то могло ее исправить.

Затем мне пришла в голову мысль.

Мой телефон завибрировал на краю стола.

Я улыбнулась. Прежде чем я придумала ответ, он переслал еще одно сообщение.

От одной мысли про это меня бросило в жар.

Разговор оставил меня в состоянии тревожного ожидания. Я знаю, что мне хотелось бы услышать. Стало зарождаться слабое чувство радости. Может, те знаки, которые мне удалось подсознательно собрать, надо понимать так, что Джеймсу нравится доминировать в сексе, а может, и иначе: вовлекать меня в те грязные и не совсем грязные игры, которых я так от него ждала, он не собирается. Готовься к худшему, а надейся на лучшее и т. п.

Но ему точно удалось заставить меня ждать.

Наконец около девяти вечера я услышала знакомый сигнал сообщения.

Я слегка улыбнулась, предвкушая финал нашего разговора, но я не торопилась, ожидая, когда он сам еще немного раскроется. Я не играла – просто, пока я точно не узнаю, как далеко готов зайти он, я не хотела рисковать и отпугивать его.

Я не смогла отказать себе в удовольствии еще немного его позлить.

Я представила, каким рассерженным он должен выглядеть после подобных обвинений. Это меня очень позабавило.

Тут я по-настоящему улыбнулась. Значит, мои предположения относительно его намерений были верными. Я не смогла отказать себе в удовольствии еще немного его позлить.

Своенравная? Я? Может быть – чуток. Мне было забавно.

Вот от этого горло пересохло. Я не знала, как ответить. Прежде чем я собралась с мыслями, чтобы что-то написать, опять пришло сообщение.

Я знала ответ. Я была уверена, что он тоже его знает. Но согласие, представленное сочетанием всего двух букв «д» и «а», обозначало гигантский шаг в неизвестное. Я еще не была готова к этому и уклонилась от прямого ответа.

Н-да… подорвалась на собственной мине.

Мое волнение было сильным как никогда. Либо будет великолепно, либо произойдет ужасное недоразумение и я выставлю себя посмешищем. Я собралась с силами.

.

Я уставилась на телефон, не зная, какой ответ мне хотелось бы получить. Я испытывала небольшую радость и была немного напугана мыслью о том, к чему все это может привести, если все так, как я надеюсь. Мне нужно было выдержать паузу – на случай, если это была просто болтовня. Но я не удержалась. Мое любопытство требовало удовлетворения.

Я не почувствовала, что затаила дыхание, ожидая его ответ, пока не пришло сообщение. Я не уверена, что имела хоть малейшее представление о том, какой ответ мне хотелось получить.

По крайней мере, мне показалось, что я поняла. Его упоминание слова «подчинение» наполнило меня надеждой. Но я не могла придумать, что еще сказать.

Я закатила глаза. О да, он прав. Но обсуждать это с ним мне было неловко. С Томасом я не испытывала смущения, отчасти потому, что меня не особенно волновало то, что он про меня подумает, ведь я не собиралась ходить к нему на свидания. Я все понимала, но от этого мне не было легче.

Я улыбнулась, немного придя в себя.

Целый вечер мы обменивались сообщениям. Звучит глупо – я бы могла забежать к нему сразу после работы, и мы бы болтали точно так же. Наверное, мы оба чувствовали, что начать с разговоров на эту тему при личной встрече было бы неверно, так гораздо труднее признаться в скрытых желаниях, за которые другие могли бы нас с легкостью осудить. Теперь я понимала, что если мне было сложно рассказать парню о своем желании подчиниться, исполняя грязные и одновременно приятные нам двоим приказы, то ему было еще сложнее. Джеймс уже объяснил, что он боялся показаться женоненавистником, агрессором и т. п.

Мне было очень интересно обсуждать это с ним. Конечно, я обсуждала с Томасом его мотивы к доминированию. Но открывать для себя новую грань в Джеймсе, пытаясь сопоставить ее с трудолюбивым, умным, воспитанным мужчиной, которого я успела узнать, было необычно. У меня было много вопросов, и он ответил на все. Я начала с того, как долго он этим интересовался, – забавно, но с детства он был в восторге от старого мультфильма об опасных приключениях Пенелопы Питстоп. Ему нравилось, когда ее брали в плен и связывали, а мне это напомнило о сложностях девицы Мэрион – до вопроса о том, как у него рождались идеи по поводу того, что делать с подчиняющимися.

В играх с доминированием и подчинением самый хороший секс бывает тогда, когда все тщательно спланировано.

У него было больше опыта, чем у меня. С одними женщинами отношения были достаточно долгими. С другими он развлекался. Он тоже пытался найти баланс между легкими связями и отношениями, способными перерасти в настоящие чувства. На все мои вопросы он отвечал обоснованно и разумно, даже на те, что заставляли меня затаить дыхание, когда я читала на них ответ.

Его откровения добавили мне смелости, и я не могла не задать вопрос.

Его ответ ошеломил меня.

Я знала, что мой ответ покажется противоречивым, но мне было все равно.

Тебе доставляет удовольствие преодолевать препятствия. И в этом суть твоей игры.

Я почувствовала, что вот-вот выроню телефон. Он прав. Хотя я объяснила бы это иначе. И то, что он все понял, сумел определить склад моего ума, вызывало во мне и восхищение, и страх. Его слова были наполнены эротическим смыслом, пленяли и открывали возможности, о которых мне даже страшно было подумать. Но вместе с тем я ощущала, что это самый непредсказуемый мужчина, с которым я когда-либо общалась.

Нужно отдать ему должное. Он развеял самое сильное из моих предубеждений. Ведь то, что он называл наказанием, не было наказанием за плохое поведение. Он наказывал потому, что ему нравилось ощущать свою власть. Он понимал, что мне доставляет удовольствие испытывать боль – может показаться глупым, но именно это и успокоило меня. А еще то, что наши отношения не были похожи на игру, в которой опоздание на десять минут означало, что мне придется умолять сжалиться надо мной, что для меня всегда казалось отступлением от правил.

В его словах прозвучало обещание не использовать всю силу. Очевидно, у нас были разные представления о силе, но мне было интересно, и я была более чем готова попробовать.

Он улетел в Женеву на четыре дня. За это время мы довели друг друга до безумства своими вопросами, флиртом и ночной перепиской. Решив, что мы попробуем поиграть, мы попытались определить перспективы отношений. В одном из сообщений Джеймс написал: «Думаю, нам не стоит заключать никаких дурацких договоров». Но мы обсудили условные знаки, рамки нашей игры, сложные и не такие сложные трюки. Мы договорились, что я приеду к нему сразу, как только он вернется из командировки.

Тон нашей переписки, к моей радости, не изменился. Я не чувствовала никакого превосходства с его стороны, никакого пренебрежения в мой адрес. Ему по-прежнему были интересны мои мысли и мой опыт. Звучит глупо – это и впрямь оказалось большой глупостью! – но тогда я думала, что, несмотря на начало нашей игры, динамика развития нашей дружбы и отношений не изменилась.

Единственным исключением была игра в педантизм, которую мы затеяли после того, как я указала на его опечатку. (Глупо, конечно, но ничего не могу поделать с сидящим во мне неистребимым корректором.) Он в ответ ссылался на мою ошибку – которая, кстати, была оправдана жанром сообщения и поэтому была совершенно другого происхождения. А потом посыпались взаимные уколы, которые переросли в нечто. Каждый раз, когда я ошибалась или указывала на его ошибку, которая была исправлена позже, он прибавлял пять очков, за которые придется расплачиваться, когда он вернется. Каждый раз, когда он ошибался, а я это замечала первая, пять очков снимались с моего счета. Наша переписка в прямом смысле превратилась в словесную битву. Мы старались исправить ошибки до того, как другой их мог обнаружить. Было глупо, смешно и напоминало состязание дураков, в котором я почувствовала в себе силу справится с Джеймсом. Я была уверена, что, начав реальную игру, он не потянет меня в подвал и не станет там избивать. Все это время он был добрым, очаровательным, забавным человеком, ненавидящим неправильное употребление апострофов, чего и я терпеть не могла.

Глава 12

Хорошая девочка

Он не потащил меня в подвал, когда мы встретились после его возвращения. Он едва ли пустил меня на порог. Я сильно нервничала, хотя меня будоражили мысли о том, что будет дальше и как именно. Я шла на встречу с другом («Парнем?» – спрашивал мой внутренний голос), которого не видела почти неделю, но одновременно это означало, что у меня, по-видимому, будет жесткий секс с новым доминирующим партнером. Я была немного напугана. Я боялась не его, а того, что не смогу устоять перед тем, что он может предложить мне. И осознание этого заставляло меня нервничать еще больше, потому что он увидел эту мою сторону еще до того, как я о ней рассказала.

На нем была молочно-белая рубашка на пуговицах и повседневные брюки, и он опять был босиком. Он улыбнулся и взял меня за руку; дверь закрылась за мной с тихим щелчком.

Я стала подниматься по лестнице впереди него, но он остановил меня, схватил за запястье и потянул к себе, заключив в подобие объятий, и прижался своим ртом к моему. Мы поцеловались. Я вздохнула, наслаждаясь его ароматом, соприкосновением наших языков, близостью к нему после долгой разлуки, после такого длительного ожидания. Я смотрела на него, пытаясь понять, изменилось ли что-то теперь, когда я знала, что его интересы совпадают с моими.

Не успела я подумать, что все хорошо, что нет никакой неловкости, как он наклонился и его рот оказался рядом с моим. Я приподнялась, надеясь на новый поцелуй, но он, положив руки мне на плечи, остановил меня и наклонился к моему уху.

Он был красноречив, как никогда, его голос все так же заставлял мой пульс учащаться, но то, что он прошептал мне на ухо, заставило мое сердце биться сильнее совсем по другой причине.

Его слова щекотали мне ухо:

– Мы с тобой знаем, что всю неделю тебя занимали грязные мысли. Я с нетерпением жду, когда узнаю некоторые из них. Но перед этим я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. Я позволю тебе попробовать меня на вкус перед обедом. Становись на колени. Сейчас.

Он чуть отошел, чтобы видеть мою реакцию. Воцарилась тишина. Мы не двигались. Мы смотрели друг на друга несколько долгих секунд. Он поднял брови, будто смеялся надо мной и одновременно бросал мне вызов. Это заставило ту часть меня, привыкшую спорить, занервничать и страстно захотеть вступить с ним в спор, хотя я находила это – его – сексуальным. После того как наш разговор ушел в пошлую сторону, это стало неизбежным. Я хотела подчиниться ему, я мечтала об этом, представляя себе, на что будет похоже подчинение с более крепкой эмоциональной связью. В глубине души я знала, что чувствую, знала, что я сделаю, даже несмотря на то, что здравый смысл говорил мне, что это безумно, опасно и безрассудно. Но после того как он смерил меня взглядом, в котором была полная уверенность в том, что я готова встать на колени, часть меня взбесилась. Я даже еще не сняла пальто, черт возьми.

Я хотела послать его и была почти уверена, что мой непокорный свирепый взгляд выражал именно это желание. Но, глядя ему в глаза, я осознала, что единственный способ узнать, таков ли он, каким мне хочется, чтобы он был, – это подчиниться ему сейчас. Тут же. Пришло время или вложиться, или заткнуться.

Я вложилась. Точнее, выложилась.

Я тихо вздохнула и опустилась на колени, взволнованная и одновременно раздраженная самодовольной улыбкой, с которой он смотрел на меня, пока я устраивалась поудобнее у его ног.

Он погладил меня по голове:

– Хорошая девочка.

Обращение «девочка» – одна из вещей, которые вызывают во мне большее негодование, чем что-либо. Но пока часть меня возмущалась снисходительному обращению, другая радовалась его похвале и стремилась показать ему, насколько хорошей я могу быть. Я подалась вперед, расстегнула его ширинку и осторожно вытащила его член. Перед тем как взять его в рот, я неспешно водила по нему языком сверху вниз. Но пока я это делала, он схватил меня за затылок и начал вталкивать себя, не давая мне дышать. Мы боролись за контроль над ритмом. Я пыталась взять его в себя, а он доставлял себе наслаждение в своем темпе. Я продолжала задыхаться, когда он вытянул член, и я почувствовала облегчение.

Единственный способ узнать, таков ли он, каким мне хочется, чтобы он был, – это подчиниться ему сейчас.

Пока я восстанавливала дыхание, он стал тереть член о мое лицо и оставил на нем следы наших перемешавшихся жидкостей. Когда пишешь об этом, это кажется мелочью, но моей первой реакцией была ярость. Я сжала кулаки, пытаясь противостоять кричащему в моей голове голосу, призывавшему сопротивляться, бежать. Никогда со мной так не обращались, и было унизительно то, что мне пришлось приложить все силы, чтобы не реагировать и позволить ему продолжить. Отчасти мне это нравилось, но большая часть меня была в ярости. Но мне не хотелось, чтобы яростная «я» взяла верх, я злилась на себя за то, что так бурно отреагировала на самое первое его действие, в равной степени как и на него – за то, что он поступил так уничижительно.

Моя бурная реакция привела меня в замешательство. Пытаясь обрести контроль над собой, я закрыла глаза, чтобы не видеть происходящего и скрыть свою реакцию. Я глубоко дышала и делала все, что могла, чтобы продолжать подчинение против собственной воли. Из-за того, что у меня были закрыты глаза, удар был внезапным. Не то чтобы мне было больно, но это явно был удар, и я открыла глаза, чтобы понять, что он сделал, – как раз в тот момент, когда его член оказался прямо передо мной, занесенный для следующего удара. Я стонала от унижения, а он продолжал свое нападение, держа меня за волосы и не давая мне пошевелиться, использовал меня, попеременно бил и тер членом по моему лицу. Мне было противно, я была унижена, но при этом, к своему удивлению, безумно возбуждена. Я немного поерзала.

Он ударил меня еще раз, а затем схватил прядь моих волос и вновь ввел член в рот. Я открыла рот как можно шире, чтобы он поместился, и стала двигать по нему языком в том же темпе, в котором он трахал мое лицо. Затем – это случилось так внезапно, что я чуть не подавилась, когда первая струя попала в горло, – он кончил мне в рот. Пока я глотала сперму и слизывала капли, он вынул член из моего рта, засунул его в трусы и застегнул брюки.

Я стояла перед ним на коленях, не зная, чего ждать. Мои соски затвердели, а во рту был привкус его спермы. Он несколько секунд гладил меня по волосам, а затем заботливо помог мне подняться.

– Давай я помогу тебе снять пальто. А теперь пойдем приготовим ужин и немного отдохнем.

Чувствуя себя Алисой, упавшей в сексуальную кроличью нору, я сняла пальто и пошла за ним на кухню. До этого я пробыла у него дома около десяти минут. Я не могла не заметить явной разницы между этим визитом и предыдущим.

Мы ели. Разговаривали. Выпили по бокалу вина, но не больше, так как думали о том, что будет дальше, и о необходимости ясного ума. Ну, более-менее ясного. Меня немного удивила смена настроения, но мне удавалось поддерживать разговор, хотя в уме я считала минуты до того момента, когда он отведет меня в спальню «поиграть». И вот этот момент наступил.

Кажется, коты тоже были в игривом настроении. После того, как они зашли за нами в комнату, он брал их по очереди на руки и нежно, но решительно относил к двери спальни, шептал им что-то и чесал за ушами, выставляя в коридор. Это выглядело так мило, что изменившееся настроение, когда он закрыл дверь и обернулся ко мне, показалось еще более неуместным. Он сказал мне раздеться и сел, чтобы наблюдать за тем, как я снимаю одежду.

Любая женщина, какой бы идеальной она ни была, недовольна какими-то частями тела, и, поверьте мне, у меня хватает недостатков. Однако обычно я стараюсь не переживать. Я ем полезную пищу, хожу в спортзал не реже трех раз в неделю и весьма уверена в том, что большинство парней в порыве страсти обращают внимание на многие вещи, но не на то, насколько накачан твой живот.

Однако раздевание перед кем-либо, кто вам нравится и кто остается полностью одетым, а значит, не занят ничем, кроме внимательного наблюдения за тем, как вы снимаете одежду, вызывает сильное смущение. Делая минимум движений, практически лишенных грации, я сняла футболку и стянула штаны одновременно с носками (потому что они по своей природе совсем не сексуальны) и замерла на мгновение, набираясь храбрости, чтобы сделать следующий шаг.

Я подняла голову – он смотрел на меня. В уголках его рта затаилась улыбка. Я решила, что мне пришло время притвориться и сыграть в его игру. Я умею притворяться. Я могу изобразить уверенность, при этом совсем не ощущая ее.

Черт, пару раз я использовала это для работы, и никто ничего не заподозрил. Поэтому, слегка улыбнувшись и надеясь, что я не сильно покраснела, я завела руки за спину, расстегнула бюстгальтер, протянула его вперед и бросила в сторону. Не останавливаясь, я перешла к трусикам, отправив их вслед за бюстгальтером, и повернулась к Джеймсу, пытаясь подавить желание скрестить руки на груди.

Так мы простояли несколько минут. Легкий ветерок от открытого окна пробегал по моему телу. Джеймс наблюдал за мной. Лучи заходящего солнца наполняли комнату. Кто-то вдалеке сел в машину, хлопнув дверью. Дети играли в футбол. Свет и звуки создавали ощущение нереальности происходящего. И тем не менее это я стояла посредине комнаты.

В конце концов он встал и направился ко мне.

Подойдя, он обхватил меня руками и сжал ягодицы. Я прильнула к нему, стремясь в его объятия, нуждаясь в них. Он поцеловал меня… И были только его руки, обнимающие меня, его губы, целующие меня… Он откинулся назад, убрал выбившуюся прядь с моего плеча и улыбнулся:

– Ммммм. Прежде чем мы кое-чем займемся, ты будешь наказана.

Я почувствовала волну протеста и злости. Ну почему ему обязательно надо застать меня врасплох, неужели так будет всегда? Черт. Я посмотрела на него с опаской, припоминая, что благодаря странному и предсказуемому тексту и нашему полному неведению относительно того, кто бы мог стать следующим премьером Англии, на моем счету было сто очков. Я не знала, во что превратятся эти очки, и очень волновалась. Я надеялась, что сначала удастся хотя бы поспать.

– Прямо сейчас?

В моем вопросе прозвучала надежда.

– Не обязательно. Если хочешь подождать, я подстроюсь. Займемся этим, когда ты будешь готова.

Я пристально посмотрела на него, а он качал головой, поглаживая меня по лицу.

– Ты делаешь хуже только себе. Разве тебе не любопытно, что будет? Не упусти момент, помнишь?

Он улыбался и, мне показалось, немного шутил, но его замечание меня уязвило. И я понимала, что выбор, который мне сейчас предстоит сделать, очень важен. Дело в том, что я знала, что я опять выполню все, что он захочет, и это раздражало меня. Я не понимала: откуда берется такое раздражение, ведь я подчиняюсь человеку, который мне нравится и с которым я хочу встречаться? Он внимательно наблюдал за мной. Я вздохнула.

– Хорошо, что мне нужно делать?

Я знала, что опять выполню все, что он захочет, и это раздражало меня.

От его улыбки во мне что-то екнуло. Он казался таким счастливым, что вызвал во мне ответную радость. Это продолжалось, пока он не заговорил снова.

Он провел меня на ковер около камина.

– Я хочу, чтобы ты наклонилась. Можешь держаться руками за щиколотки или обхватить колени, так, чтобы тебе было удобно. Но как только ты выберешь позу, менять ее нельзя. Ты будешь считать до ста и благодарить меня за каждый нанесенный удар. Понятно?

Мой ответ был заглушен локоном, упавшим на лицо в тот момент, когда я наклонилась и обхватила руками колени. Я терялась в догадках, чем же он будет меня бить, если собирается сделать это сто раз. Впервые я по-настоящему испугалась боли, которую мне предстоит испытать в такой позе. Как же я это выдержу? Для начала он слегка ударил меня по ягодицам, давая понять, что паниковать не надо.

– Извини, да я… я поняла.

Я напряглась, готовясь выдержать первый удар, но он обошел меня и встал напротив, стараясь понять выражение моего лица, которое было скрыто волосами. Так мы смотрели друг на друга еще какое-то время. Когда же он заговорил, его голос звучал мягко и необыкновенно успокаивающе:

– Софи, я собираюсь использовать кнут. Ты это выдержишь, я обещаю. Но если почему-то тебе захочется остановиться, дай мне знать. Ты не забыла условный знак?

Я кивнула, хотя подсознательно уже была готова воспользоваться им. Он улыбнулся, и моментально все встало на свои места – он был Джеймсом, я – Софи, и все было в порядке. Затем он начал наносить удары.

Первые десять я почти не почувствовала. Я их посчитала, поблагодарив его за каждый удар. Меня не беспокоили шрамы, которые могут остаться на ягодицах. Сейчас я думала только о том, что будет дальше, когда закончится это дурацкое наказание, которое, к моей радости, не было таким уж болезненным.

Потом внезапно что-то щелкнуло. Незаметно угол, под которым он наносил удары, изменился, а может, он нашел свой темп или еще что-то произошло, но вдруг я получила настолько сильный удар, что от боли не смогла дышать. Я продолжала считать, но уже выпрямилась – хотя один раз я качнулась и едва не упала, когда сильнейший удар пришелся ниже ягодиц. Но я быстро приняла исходное положение, громко извинилась, боясь, что мое падение добавит еще ударов. К счастью, этого не произошло.

За каждый удар я благодарила Джеймса, хотя к пятидесятому я произносила благодарность сквозь сжатые зубы, отчего в моем голосе отсутствовала особая признательность. Было гораздо больнее, чем я предполагала, и только глупое желание угодить заставляло меня держаться прямо и считать.

Темп ударов не падал, удары приходились в основном на левую половинку ягодиц. Так как он наносил удары по одному и тому же месту, боль нарастала, а мне становилось все труднее выдавить слова благодарности из пересохшего горла.

На шестидесятом ударе Джеймс на секунду остановился. Он схватил меня за прядь волос, потянул вверх, чтобы увидеть мои глаза.

– Ты плачешь? Я услышал звуки, напоминающие плач.

Та упрямая часть меня, что абсолютно лишена чувства самосохранения, ответила за меня раньше, чем я успела о чем-то подумать:

– Нет, не плачу.

Он придвинулся ближе, стараясь определить по моему взгляду, готова ли я сдаться, – это почему-то меня успокоило и вызвало чувство безопасности, несмотря на боль. Он слегка кивнул головой, успокоенный выражением моего лица.

– Тебе нужна передышка?

Я посмотрела вверх и услышала свой голос, доносившийся откуда-то издалека и показавшийся мне достаточно уверенным:

– Нет, я в порядке.

Что за идиотка!

Когда он выпустил волосы и зашел сзади, все, о чем я могла подумать, были слова предупреждения, которые часто повторяла моя мать. «Твое упрямство тебя погубит!» – хотя она могла иметь в виду что-то другое. Он опять начал хлестать мои ягодицы, и – слава богу – мысли о матери исчезли, а я сосредоточилась на том, чтобы выдержать боль.

На счете 80 я думала только о боли. Я все еще крепко стояла на ногах – настоящая победа упрямства, – но с каждым ударом мой внутренний голос кричал: «Осталось 20 ударов, осталось 19, 18…» Мои ноги дрожали, и когда мы дошли до 100, волна облегчения захлестнула меня. Боль не была смертельной.

Джеймс нежно поцеловал меня в лоб, а я дрожала, от разливавшихся по всему телу боли и адреналина.

– Хорошая девочка. Молодец. Ты очень смелая.

Мне захотелось скривиться от его утешений, но я сдержалась. Он пробежал пальцами по промежности, и я застонала от удовольствия, ближе придвигаясь к нему и наслаждаясь его прикосновениями. Он тихо улыбнулся, обнаружив, насколько мокрой я была, насколько легко ему удалось вызвать во мне дрожь и почти довести до оргазма. Он отстранился, а мне удалось сдержать свои стоны – я не сделаю ничего такого, что заставит его еще раз поднять кнут. Но я уверена, что моя растерянность отразилась в моем взгляде, а он сел на край кровати, расстегнул брюки и подозвал меня.

Я с надеждой смотрела на него, встала на колени, затем открыла рот и начала сосать. Я с жадностью лизала его член, наслаждалась ощущением его рук в моих волосах, тем, как он сжимал и разжимал пальцы, а я ублажала его. Я полностью забыла о себе и погрузилась в процесс. Даже левая половинка ягодиц стала болеть меньше, когда я занялась минетом.

Он отодвинул меня назад, потянув за волосы, взял за руки, поднял с колен и вернул на ковер. Я запаниковала. Я видела, в каком направлении мы перемещались, и все, о чем я думала, это боль и кнут. Но я не могла выдавить ни слова, не говоря уже о предложении. Вместо этого я услышала что-то напоминающее мяуканье, исходившее из моего горла. Этот звук был и мольбой, и протестом. Я настолько испугалась того, что он вернется к наказанию, что не сразу поняла его слова. Когда же он поцеловал меня в лоб и погладил с той же нежностью, с какой он гладил своих котят, несмотря на странный шум в голове, я поняла, что он старается меня успокоить. Наконец-то мне удалось понять, что он говорит.

– Я не собираюсь тебя наказывать. Я хочу, чтобы ты стала здесь и мы занялись любовью.

Ох.

Я позволила ему поднять меня на ноги и вернуть в прежнюю позицию. Он надел презерватив и начал трахать меня, крепко держа за бедра, чтобы войти как можно глубже. При каждом движении он шлепал меня по больным ягодицам, и это вызывало удивительное ощущение. От наказания я все еще находилась в возбуждении, я ни о чем не думала, я просто откликалась на его движения, а он управлял мною. Когда он стал теребить мой клитор, я кончила.

Я испытывала чувство успеха, гордости за то, что смогла его удовлетворить.

Я пришла в себя и обнаружила, что он перенес меня в постель и я лежала (на боку, чтобы не давить на ягодицы, которые будут заживать еще несколько недель) рядом с ним. Посмотрев на него, я почувствовала смущение из-за потери чувства реальности, а он просто улыбнулся, погладил мои волосы и еще раз поцеловал в лоб.

– Сегодня ты была великолепна. Хорошая девочка.

Я улыбнулась и закрыла глаза, чтобы насладиться нежностью его поцелуев. Я больше не обращала внимания на его снисходительный тон. Я испытывала чувство успеха, гордости за то, что смогла его удовлетворить, чувство хорошо выполненной работы. Тогда мне и в голову не приходило, что это было только начало.

Глава 13

Испытание наслаждением

Как и большинство моих друзей, я не признаю всякую ерунду вроде «правил, когда можно или нельзя звонить», поскольку не желаю ничего усложнять и являюсь разумным человеком. Если тебе кто-то нравится, зачем тянуть эту резину? Так что если я хочу увидеться с кем-то, я его об этом спрошу. Если он тоже хочет меня видеть – прекрасно. Нет – дело дрянь, и моя уверенность в себе пошатнется, но я это переживу.

Но с Джеймсом все было не так.

Я, честно, не помешана на гендерных стереотипах и стараюсь не думать о всяких там: послать мне сообщение или это уже слишком? Если я напишу, сколько поцелуйчиков поставить внизу? Постой, он не добавил поцелуй, как раньше, и что это значит? Но если я считаю, что этикет ухаживания оставляет желать лучшего, это не имеет ничего общего с взаимоотношениями Господина и подчиненной. Предложение встретиться назойливо? Свидетельствует о неподчинении? Я должна ждать, пока он проявит инициативу? А если нет, продолжать ли ждать дальше? В какой момент я должна сдаться и решить, что на самом деле он мне неинтересен? А то, что я отнюдь не отличаюсь терпением, может мне навредить?

Знакомство с Джеймсом совпало с тем периодом, когда бедняжке Софи на работе некогда было вздохнуть. Народ разъехался по отпускам, и мне приходилось работать столько, что идея поспать под рабочим столом превращалась в манию. Тут не до отношений. Я общалась с Джеймсом по электронке каждый день, и он был, как всегда, интересен, но через пару недель страсти поутихли и наши отношения стали, ну, скажем, прохладнее. Я жаловалась на завал или слала ему ссылки на новости. А вот сексуальный элемент притух, что заставило меня подумать: «Черт, видимо, я ему не особо нравлюсь». Что ж, я делала вид, что все прекрасно, и старалась не думать об этом. Так было до того момента, пока мое терпение не лопнуло…

Это произошло в четверг днем, перед запуском Великого проекта – в тот момент, когда все проблемы кажутся непреодолимыми, но ты знаешь, что они будут решены, поскольку иного выхода нет, и ты продолжаешь пахать, пока глаза не вылезут на лоб…

Я работала в «Messenger» отчасти потому, что мне надо было обсудить окончательный выбор цветов заголовков с главным дизайнером. В другом окне я болтала с Джеймсом, который бился над решением каких-то финансовых вопросов.

Разговор начался довольно вяло, но беглые замечания, на которые у меня обычно хватает ума не обращать внимания, меня задели.

Джеймс: Посмотрим, как пройдет наша следующая встреча.

Софи: А как же! Хотя когда это будет? Потому что мы еще и не начинали… :P (язычок)

Ах да, маленький бойкий язычок так и лезет из каждого слога. Ой-ой! Надо исправлять ситуацию.

Софи: Не то что я жалуюсь.

Софи: Просто говорю.

Софи: И если ты не хочешь больше встречаться – ведь уже столько времени прошло, – это тоже вариант. Честно.

Черт, звучит так, будто он мне неинтересен.

Софи: Я имела в виду, что хотела бы с тобой встретиться.

Почему у меня в голове крутится Вера Линн[11]? Как я умудрилась загнать себя в такую яму? И как из нее выбираться?

Софи: Но если ты не хочешь, то все в порядке. Просто хотела знать.

Вау. Если вы думаете, что трудно одновременно быть холодной и приставучей, так я с этим справилась. Блестяще.

И пока я размышляла, как лучше кончить этот разговор, чтобы не усугублять ситуацию: отключиться или сослаться на технические неполадки, – прозвучал сигнал ответа. Я была почти убеждена, что речь не идет о том, какой цвет, зеленый или фиолетовый, лучше оттеняет «образ жизни», но с трудом заставила себя взглянуть на монитор.

Джеймс: Конечно, хотел бы. Почему ты думаешь, что нет?

Джеймс: Я просто подумал, помня о том, какой у тебя уставший голос в последнее время, что настойчивость – не лучший способ тебя сейчас поддержать.

Джеймс: Я воспринял это как прозрачный намек на то, что ты можешь быть свободна и захочешь развлечься?

О, даже самый дерьмовый день на работе вдруг показался сносным, и я поймала себя на том, что ухмыляюсь в монитор так, что могу испугать своих коллег, поскольку впервые выдавила из себя улыбку за последние две недели.

И вот как я оказалась под контролем Джеймса на протяжении 24 часов. По его предложению я взяла выходной после выхода в свет большого, большущего проекта, который я выпустила вовремя и даже осталась в здравом уме. Это была хорошая идея, потому что, как правило, на следующий день ты просто сидишь за столом, пьешь кофе и мечтаешь о том, чтобы не зазвонил телефон, и если он зазвонит, то тебе непременно сообщат о том, что что-то пошло не так, а исправить это ты все равно уже не можешь. Так что идея провести с ним день, не зная, что произойдет, и расслабиться была прекрасной. По крайней мере, пока я точно не поняла, во что влипла и что слово «расслабиться» во веки веков не имело к этому никакого отношения.

Я приехала в 7:30 утра, пробившись сквозь пробки, и все вопросы касательно того, как это все начнется, отпали очень быстро. Зайдя к нему, я наклонилась поздороваться с котами. Выпрямившись, я переложила сумку с вещами в другую руку. Он вырвал сумку.

– Она тебе не понадобится, – сказал он, проводя меня в комнату.

Он, само олицетворение высокомерия, ждал, когда я разденусь, и знал, что я это сделаю.

Он плюхнулся на диван, и я стояла перед ним, чувствуя себя неловко и не совсем зная, что делать, поскольку он растянулся, не оставив мне места. По крайней мере, не знала, пока он не заговорил и все не встало на свои места.

– Раздевайся. Сейчас.

Я посмотрела на него, расслабленного и улыбающегося, как герой диванного рекламного ролика. Как всегда, начало сцены оставалось для меня самым трудным. Он, само олицетворение высокомерия, ждал, когда я разденусь, и знал, что я это сделаю. Стиснув зубы, я выскользнула из туфель и начала расстегивать рубашку.

– Погоди.

Мои руки остановились на третьей пуговице по его приказу.

Я взглянула на него в надежде, что он примет решение: раздеваться мне или нет?

– Да?

Мой голос прозвучал резко даже для меня самой. Я знала, что причиной тому было смущение, но боялась, что он может расценить это иначе, и повторила вопрос мягче.

Когда он заговорил, его глаза блестели, вызывая прилив влечения и нервную дрожь, с которой я не смогла справиться, услышав его слова.

– Следующие 24 часа ты моя. Только моя. Все, что ты будешь делать, ты будешь делать для меня. Твои желания, потребности и даже достоинство значения не имеют. Ты будешь выполнять все, что я тебе скажу, как можно лучше, так, чтобы доставить мне удовольствие. Ясно?

Мне пришлось сглотнуть комок, прежде чем я смогла заговорить. Я уже начала осознавать, что за этим последует, и щеки у меня зарделись.

– Да.

– Так, тебе не кажется, что нужно немного снизить темп и раздеваться так, чтобы доставить мне удовольствие?

Я была не в состоянии что-либо говорить и просто кивнула.

– Хорошая девочка. Итак, разденься для меня. Но не просто, а с чувством. Покажи мне свое тело. Покажи мне мою собственность.

Умом я понимала, что он давит на меня и хочет увидеть мою реакцию, и мне было непросто не ответить ему тем же, особенно относительно его «собственности». Я знала, что, по сути, это была сделка, которую мы заключили, и была почти готова немного подчиниться ему и посмотреть, что у него получится.

Стиснув зубы, неловкими пальцами я начала играть с наполовину расстегнутой рубашкой, слегка показывая бюстгальтер, когда проводила руками вниз по телу, по бедрам и юбке, прежде чем продолжила медленно раздеваться.

Следующие пять минут показались мне вечностью. Если б я не смотрела упорно поверх плеча Джеймса на настенные часы, я бы поклялась, что прошло около часа.

Я не стесняюсь своего тела, но знаю, что оно далеко от совершенства, и мне не нравится быть в центре внимания. Раздеваясь таким образом, я чувствовала себя смешной, смущалась и ощущала себя вещью. Нутром я чувствовала, что с этим надо кончать побыстрее, но я знала, что не должна торопиться, мне нужно дразнить и заманивать его изо всех сил.

К тому времени как я оказалась в одних трусиках, моя грудь и лицо пылали от стыда, и я старалась спрятаться за волосами. Думаю, я еще никогда не чувствовала себя столь уязвимой, и это чувство было тревожным и неприятным. В горле у меня клокотало, и я еле сдерживала слезы.

Наконец я сняла трусики и стояла перед ним обнаженной, чувствуя себя абсолютно беззащитной. После нескольких долгих секунд он подошел ко мне.

– Знаешь ли, твоя осанка ужасна.

Его лицо было непроницаемо – он выпрямил мне лопатки так, что моя грудь выгнулась и соски уперлись в грубую шерсть его джемпера.

– Я знаю, это из-за того, что ты стесняешься размера своей груди.

Он провел пальцем по верхней части моей груди.

– Но это не оправдание, и если ты будешь горбиться, выглядеть меньше они не будут. В любом случае ты не должна их прятать.

Я почувствовала смущение, что было просто смешно.

– Извини.

Он цыкнул, ущипнув меня за сосок в знак упрека.

– Думаю, нам также следует поработать над формой обращения.

Что?

– Следующие 24 часа ты должна называть меня Господином.

Я посмотрела на него с подозрением. Называть его так мне было несложно, мы это уже обсуждали, и мне, как я уже говорила, это казалось смешным. Его улыбка и блеск в глазах говорили о том, что он хорошо помнил этот разговор.

– Только следующие 24 часа.

Я посмотрела на него и не могла возразить.

– Хорошо.

Он снова ущипнул меня за сосок, на этот раз сильнее.

– Извините. Хорошо, Господин.

Он улыбнулся, и ощущение тошноты у меня прошло. На смену ему пришло чувство гордости, столь же шокирующее, как и возбуждающее. Осознание того, что я смогла ему услужить, несколько компенсировало чувство неловкости, хотя он доставил бы мне больше удовольствия, если бы разделся быстрее.

Он откинул мне волосы, открывая лицо, и я спокойно стояла в ожидании продолжения. Но он поцеловал меня в плечо и зашел ко мне за спину.

Я слышала, как он что-то искал, открывал дверцы шкафа, а затем раздалось позвякивание, и я захотела обернуться, хотя знала, что не должна этого делать. Я стояла, распрямив плечи, и напряженно ждала, что будет дальше.

Он вновь стоял передо мной, и в руках у него не было ничего такого, что заставило бы меня бежать без оглядки. Там вообще ничего не было.

– Ты мне доверяешь?

– Да.

Мой ответ прозвучал быстро и уверенно.

Последнее, что я увидела, была его улыбка. Он надел мне на глаза повязку, которая была скомкана в его руке.

– Хорошо.

Я никогда не занималась сексом с завязанными глазами раньше, и, если подумать, глаза мне завязывали только в детстве во время игры в жмурки. Удивительно, насколько уязвимо я себя почувствовала.

Хотя я старательно избегала его взгляда во время стриптиза несколькими минутами ранее, теперь, не видя ничего, я чувствовала не меньшее смущение и неловкость, к которым добавилось чувство незащищенности. И конечно же, я имела еще меньше представления о том, что произойдет дальше.

Я ждала.

Звяканье раздалось вновь, он подошел сзади, схватил меня за запястья, надевая на них что-то холодное и твердое. Затем связал мне локти какой-то тряпкой так туго, что я еле могла ими пошевелить.

Я почувствовала, что он выпрямился, и чуть не подпрыгнула, когда он зашептал мне прямо в ухо:

– Думаю, нам следует поработать над твоей осанкой, дорогая. Я знаю, ты чувствуешь себя неловко, стоя передо мной, но это все, чего я хочу от тебя в данный момент. Я выпью бокал вина, сяду и просто полюбуюсь тобой, решая, что делать с тобой дальше.

Он укусил меня за ухо, и я вздрогнула, услышав его сдавленный смех.

– Столько возможностей. Столько идей, что я даже не знаю, с чего начать. Встань на колени.

Опуститься на колени со связанными сзади локтями и не потерять равновесия непросто, и я чувствовала себя очень неуклюжей.

Я не могла понять, где именно я нахожусь в комнате, и даже не была уверена в том, не ушел ли он на кухню за вином, и все же чувствовала на себе его взгляд. Наконец я встала на колени, расправила плечи, выпятив грудь, и стала ждать.

И еще раз ждать.

Я прислушивалась к каждому движению и колебанию воздуха в комнате. Это был он? Или один из его котов? И если это были коты, то как, черт возьми, я могла их отогнать?

Внезапно он запустил пальцы мне в волосы и опять зашептал на ухо, заставив вздрогнуть.

– Раздвинь ноги, я этого хочу. Я хочу видеть тебя.

Я заерзала на ковре, раздвигая ноги.

Его окрик, теперь уже передо мной, завел меня, и я почувствовала, как он толкает ногой мое колено, заставляя раздвинуть ноги самым развратным образом.

– Уже лучше. Я хочу видеть, как возбуждает тебя такое отношение против твоей воли, хотя я еще и не дотронулся до тебя. Ты раскраснелась, но я не думаю, что на сей раз от смущения, хотя есть от чего. Ты возбуждена. Твои соски выглядят так, будто жаждут моего прикосновения или прикосновения моих зубов. А остальное просто горит от возбуждения.

Внезапно я обрадовалась тому, что на мне повязка, поскольку понимала, что благодаря или вопреки дискомфорту он прав! Я почувствовала, как между ног у меня потекло. Он толкнул меня ногой еще сильнее, и я мельком удивилась тому, что это не привело меня в ярость, как обычно. Оковы или повязка – что-то изменило динамику, и ощущения были невероятными. Фантастическими.

– Ты испачкала мне ботинок. Грязная девчонка. Я должен заставить тебя слизать это. Если гадишь, нужно убирать. Это справедливо, так?

Отлично, ярость ко мне вернулась. Я не спорила, но мой голос прозвучал гораздо резче, чем я того хотела:

– Все, что вам будет угодно, Господин.

Он засмеялся:

– Хороший ответ. И мне действительно нравится мысль заставить тебя слизать с моего ботинка свидетельство твоего возбуждения. Но мне больше всего нравится глядеть тебе между ног.

Даже под повязкой я закрыла глаза. Я слышала, как он пьет, вероятно, вино.

Я чувствовала на себе его взгляд и слегка вздрагивала от малейшего движения в комнате.

Он рассказывал мне, что было бы, если б он меня толкнул. Как все сообщения, относительно спокойный обед, назначенная первая встреча – все вело к этому. О том, что не знала, что меня ожидает, не знала, во что впуталась. И что теперь я была его. И хотя я знала, что могла ему доверять, желудок свело легкой судорогой. Я не могла двигаться и ничего не видела. Внезапно мне захотелось снять повязку и на мгновение увидеть его глаза, ощутив поддержку. Я начала немного паниковать и еще больше возбудилась от ощущения бессилия.

Я стояла на коленях молча, сжав губы, чтобы они не дрожали, в ожидании того, что произойдет дальше. Я чувствовала на себе его взгляд и слегка вздрагивала от малейшего движения в комнате в ожидании прикосновения или чего-то другого.

Я слышала, как он налил себе еще вина, и горло у меня вдруг пересохло. Я сглотнула.

– Хочешь пить? – спросил он.

Его голос раздался со стороны дивана.

– Выпьешь чего-нибудь?

Я закивала головой и решила добавить:

– Да, пожалуйста.

Он не ответил, и после нескольких секунд я поняла, почему. Черт.

– Господин.

Я почувствовала, как он наклоняется ко мне.

– Хорошая девочка. У меня возникло желание налить немного воды в миску и предложить тебе полакать из нее, как животному.

Внезапно я подумала, что могу обойтись без питья, и что-то в моем поведении, должно быть, выдало, насколько несчастной я себя чувствую. Он засмеялся над моей реакцией.

– Но на этот раз я буду добрым.

Он поднес стакан к моим губам. Я нерешительно прикоснулась к нему, не зная, что в нем было, но он наклонил стакан, и мне пришлось глотать, чтобы не вылить жидкость на себя. Это была содовая со льдом и привкусом лимона. Напиток был прекрасным. По мере того как он наклонял стакан все больше, мне пришлось пить быстрее, иначе все пролилось бы на меня. Я испытала прилив гнева из-за того, что он демонстрирует свою власть надо мной в таких элементарных вещах.

Он вернулся на диван, и я слышала, как он чем-то захрустел. Мое положение, сам факт того, что представляю собой жалкое зрелище, пока он перекусывает, привели меня в ярость. Хорошо, что на мне была повязка, которая это скрывала.

– Дорогая, ты в порядке? Ты хочешь что-то сказать?

Значит, скрывала не совсем. Я знала, что он пытается вывести меня из себя, и не думайте, что, понимая это, мне было легче сохранить спокойствие дзен-буддиста.

– Нет, спасибо. Все хорошо.

Он погладил меня по голове.

– Ты уверена? Мне хотелось бы, чтобы ты говорила честно.

Я знала, что, если буду говорить начистоту, у меня будет масса неприятностей, так что я покачала головой и покрепче сжала губы, чтобы не поддаться искушению.

– Не хочешь есть? Тебя это беспокоит? Я могу тебя покормить.

Я не хотела есть, как животное, из миски, и открыла рот, чтобы отказаться, и тут почувствовала, как его пальцы запихивают мне что-то в рот. Кубик какого-то сыра. Я медленно и с удовольствием его жевала. Когда я проглотила сыр, он скормил мне оливку. Масляную и сладкую. Когда я проглотила и ее, он поднес мне ко рту пальцы. На этот раз в них ничего не было. Не раздумывая, я обсосала и вылизала их. В знак благодарности за то, что меня не унижают и не обращаются со мной, как с животным. Вдруг я почувствовала себя одной из его кошек.

Он убрал пальцы и снова стал запихивать мне что-то в рот. На этот раз это был его член, прижатый к моим губам. Я открыла рот, готовая его принять, сгорая от нетерпения и желания, но он сгреб мои волосы и, удерживая меня, начал трахать меня в рот. Я изогнула на секунду руки, и страх того, что я могу задохнуться, заставил меня забыть, что я не могу ничего ими сделать. Я уткнулась в него носом, отчаянно пытаясь дышать и хоть немного отодвинуть голову. Я чувствовала, как его член увеличивается у меня во рту в ответ на мои попытки сопротивления, и попыталась дать ему понять, что это уже слишком и он должен хоть на секунду меня оставить. Я не могла жестикулировать, не могла говорить, повязка на глазах была мокра от слез, но я не была уверена в том, что он это осознает. Или что ему не все равно.

Когда он кончил мне в рот, я проглотила все, что смогла, хотя, когда он вынул член и я смогла отдышаться, я почувствовала, как что-то – или его сперма, или мои слюни – капает у меня с подбородка. Высший класс.

Он потащил меня за волосы, и я наполовину волочилась за ним по полу, наполовину ползла, как могла, в своих оковах к дивану, чтобы он, сев, смог погладить меня по голове. Я немного успокоилась, сердце стало биться ровнее, хотя я чувствовала себя неплохо и была готова к обороне.

Не знаю, сколько мы просидели так, но достаточно для того, чтобы дыхание пришло в норму. Его рука на моей голове оказывала на меня почти гипнотическое действие, и я успокоилась. Но тут он снова заговорил:

– Нам нужно еще поработать над твоей осанкой. И тем, как ты ко мне обращаешься, а?

Мерзавец. И что ему надо? Сколько раз я не назвала его Господином за последний час? И как сильно я сутулюсь? Я отвела плечи назад, размахивая кулаками после драки? Возможно. Но это не навредит, правда?

Он дернул меня за сосок, выводя меня из состояния паники.

– Не так ли?

– Да.

– Да?

Ну и…

– Да, Господин.

Он поставил меня на ноги и развязал руки. Я немного потянулась, чувствуя себя лучше и понемногу приходя в чувство – что продлилось буквально пару секунд, пока он не связал мне руки спереди.

– Наклонись вперед.

Сердце у меня забилось, поскольку это была любимая поза Джеймса для наказания.

Дерьмо.

Его голос звучал у меня в ушах. Возможно, мне было бы проще, если б я могла его видеть, но я ощутила приступ животного страха.

– Я не буду повторять. Наклонись.

Становясь в позу, я вся дрожала, но у меня и мысли не было о неповиновении. Достижение или глупость? Я не знала точно. Он начал бить меня, но не хлыстом. Что-то длиннее, гибче, и было так больно, что у меня перехватывало дыхание при каждом ударе, рассекающем воздух и ранящем мой зад. Он избил одну ягодицу, затем другую. Удары были неритмичными, их нельзя было посчитать, и было непонятно, сколько это продлится. Я не знала, сколько ударов он нанес, было просто больно. Чертовски больно. Каждый удар причинял боль, и каждый следующий был нестерпим. Боль накатывала волнами. Наказания Шарлотты уже казались пустяком, и не знала, сколько времени это может продлиться, испытание казалось мне невыносимым.

Наконец он остановился. Он стиснул руками мой зад, отчего у меня перехватило дыхание.

– Думаю, теперь ты запомнишь?

Мой ответ прозвучал скомканно и быстро:

– Да, да. Конечно.

Быстро и глупо. Я осознала свою ошибку, когда он вновь принялся за свое.

– Простите, Господин. Да, Господин!

Удары посыпались чаще, чем я могла это осознавать. Быстрее, чем я могла вынести. Каждый удар, рассекающий мой зад, был подобен агонии. Я была уверена, что истекаю кровью. Я не могла вообразить, настолько сильна была боль.

Я хотела остановиться. Но не могла его разочаровывать. И не хотела использовать стоп-слово. Я могла это вынести. Не только из-за чертова упрямства и гордости, но и потому, что это было самым трудным вызовом за все время нашего знакомства и я не собиралась сдаваться. Но было так больно, и, не имея ни малейшего представления о том, сколько это продлится, я просто не могла с этим справиться. После стрессов и напряжения последних недель, унижения и смятения, которые я испытала, раздеваясь, сенсорной депривиации (я даже не могла посмотреть на него, чтобы чуточку успокоиться), это было уже слишком.

Я хотела остановиться. Но не могла его разочаровывать. И не хотела использовать стоп-слово.

Я начала плакать и не могла остановиться. Звуки моих рыданий казались странными и пугающими даже мне самой. В них была боль, отчаяние и надлом. Он ударил меня еще пару раз, и потом я услышала, как он положил орудие пытки на пол. Все кончилось. Но я не могла остановиться. Я рыдала, когда он развязал мне запястья и локти, снял повязку с глаз и принес откуда-то одеяло. Я рыдала, когда он вел меня к дивану и сел на него, похлопывая по ноге и приглашая свернуться клубком рядом с ним, положив голову ему на колени. Я рыдала, когда он осторожно прикрыл мою наготу, стараясь не притронуться к моему заду. Я плакала, пока у меня не заболело горло, пока мои всхлипывания не перешли в сопение и временами в икоту. Я рыдала, пока не почувствовала, что больше рыдать не могу. Это были слезы очищения и избавления от напряжения. Я чувствовала себя сломленной и восставшей. Это были не слезы огорчения, и я не могла остановить их. И я продолжала плакать, пока он гладил меня по волосам и ждал.

А затем я уснула.

Я проснулась в луже собственных слюней. Лежа на его бедре. Класс. Должно быть, после всего того, что произошло, он принимает меня за полную идиотку. За долю секунды все пронеслось у меня перед глазами, и я ужаснулась. Мне захотелось схватить одежду и убежать. Но тогда придется пошевелиться, потом разговаривать и терпеть его взгляд. Так что я лежала очень тихо в мигающем свете телевизора, который, по-видимому, включили, когда я спала, и пыталась понять, сколько времени прошло и что делать дальше.

– Ты проснулась?

В его голосе была слышна забота без тени насмешки и озабоченности тем, что он пригласил к себе в дом идиотку, которая сначала неудачно показала ему голую грудь, а потом чуть не удавилась его членом, устроила истерику и пустила слюни, валяясь у него в ногах.

Мне очень хотелось притвориться спящей, но я подумала, что у него были основания задать этот вопрос, поскольку он прозвучал через десять секунд после того, как я проснулась. Возможно, это означало, что я еще и храпела. Боже, я никогда не смогу увидеться с этим мужчиной еще раз.

Я тихо ответила:

– Нет.

Он засмеялся, и меня слегка затрясло на его ногах.

Он погладил меня по волосам, и я ощутила тепло его рук.

– Нет, Господин. Верно?

Черт. Я села, отчаянно пытаясь исправить ситуацию до того, как он снова примется за свое, чтобы это ни было на этот раз. Второпях я умудрилась задеть ногой зад и взвизгнула от боли. Я начала извиняться, произнося «Господин» через слово. Я была в отчаянии, у меня кружилась голова, мне было страшно заглядывать ему в лицо умоляющими глазами и искать одобрения.

Он остановил меня, приложив палец ко рту. Он улыбался и был спокоен.

– Шшшшш. Все в порядке. Все в порядке. Мы уже закончили. Ты справилась со всем очень хорошо. Действительно хорошо.

Он поцеловал меня и укрыл нас одеялом.

Я думаю, именно в этот момент я поняла, что начинаю в него влюбляться.

Глава 14

Наказание

С этого момента у нас начался типичный период романтических отношений. По молчаливому согласию мы не говорили об этом, возможно потому, что подсознательно понимали, что волшебство может рассеяться, как утренний туман. Но мы хорошо проводили время. Мы каждый день общались по телефону или электронной почте, писали смс. Мы ходили в кино, гуляли у реки, болтали за бокалом вина с сыром в баре и занимались всем тем, что вполне бы подошло для влюбленных героев мелодрамы. За исключением того, что в конце, придя домой ко мне или к нему, мы трахались, занимались оральным сексом, кусались и развлекались до полного изнеможения, синяков и визга.

Нет-нет, мы не уподобились сиамским близнецам. Я виделась с Эллой и Томасом, вырвалась домой на день рождения папы и провела пару выходных за рабочим столом. Но в то время как я пыталась убедить себя, что речь не идет о новых отношениях, я думала о Джеймсе днями напролет, как влюбленная девочка. Дошло до того, что, когда мне хотелось поговорить о том, как прошел день, или поделиться новостями, моей первой мыслью было позвонить ему. Шесть недель мы были почти неразлучны и могли поговорить в любой момент. А затем пришлось возвращаться на работу.

Сразу после завершения Большого-проекта-который-чудом-не-стал-большой-катастрофой меня командировали на неделю в другой город помогать с подобным проектом. Это означало, что работать придется день и ночь и у меня не будет ни места, ни времени поговорить с Джеймсом. Мне не хватало его – и речь шла не только о сексе, хотя мои дни были такими напряженными, что его отсутствие сделало меня особенно изобретательной по ночам, когда я наконец могла помечтать. Но я не могла с ним долго разговаривать, и, конечно же, у меня не было возможности описать все мои недвусмысленные фантазии… Честно говоря, прогорбатившись десять часов у компьютера, ко времени возвращения в отель – непременно после нескольких бокалов красного вина, разборок и сплетен с коллегами – я была уже не в состоянии писать что-либо сексуальное. И в последнюю ночь я решила, что достаточно будет короткой встречи, которая освежит наши чувства, тем более что, спросив об этом пару раз по телефону и в сообщениях, он больше к этому вопросу не возвращался.

Он позвонил вскоре после того, как я вернулась из паба и, приняв душ, свернулась клубком в постели с выпуском «Ньюснайт». Я ответила с радостью, которая несколько поубавилась, когда я услышала его голос. Отвечая на мои вопросы и рассказывая о последних подвигах котов, расспрашивая о ланче, он был довольно резок, что послужило поводом для смутного беспокойства.

И вскоре я выяснила почему.

Обычно молчание нас не тяготило, но, ожидая, пока он что-то скажет, я не могла думать о чем-то другом, чтобы заполнить пустоту. Сам факт его звонка говорил о том, что он звонил с определенной целью, но ожидание начала разговора было мучительным. За несколько долгих секунд у меня засосало под ложечкой. Я понимала, насколько важное место он занял в моей жизни, и думала, смогу ли справиться с потерей этих отношений, если он вел дело к этому. Хотя как он мог их прекратить? Мы даже еще не определили толком, что это было, черт возьми.

И вот наконец…

– Ты не хочешь мне ничего сказать?

Я застыла и вдруг поняла, что испытываю чувство вины. Знаю, это смешно. Я не сделала ничего дурного, но все же беспокоилась. Какого ответа он ждал? Что я сделала? Я была самым скучным человеком из всех, кого знала. Самым большим моим секретом были отношения Господина и подчиненной, но он знал все об этой стороне моей жизни. Виски у меня ломило, и я не имела ни малейшего представления о том, какого ответа от меня ждали, и это незнание делало меня совершенно беспомощной, но это была не та ситуация, в которой это чувство заставляло мое сердце биться сильнее.

Самым большим моим секретом были отношения Господина и подчиненной.

– И?

Я не думала, что его голос мог прозвучать еще более раздраженно, но это определенно было так.

Я сделала глубокий вздох и хотела ответить, но, если честно, не знала, что говорить. Я выдохнула и постаралась, чтобы мой голос по крайней мере был спокойным.

– О чем ты? Все в порядке?

Прошло несколько секунд.

– Ты думаешь, что все в порядке, Софи?

Черт. Что значит «все»? Все во всем мире? Все в наших отношениях, которые и на отношения не были похожи? Все, о чем мы говорили сегодня? Мне нужна была зацепка, хоть какая-то, чтобы я перестала чувствовать себя подопытным кроликом.

– Думаю, да. А в чем дело? Ты думаешь по-другому? Что-то случилось?

– Нет, Софи, ничего, я бы так сказал.

Думаю, что в обычный день, когда у меня не шумело бы в голове от пары бокалов вина и возрастающего беспокойства из-за того, что он дважды назвал меня по имени – а это свидетельствовало о надвигающихся неприятностях, – я бы выкрутилась. Но не в этот раз, что привело к окончательному провалу.

– Что ты имеешь в виду?

– А ты как думаешь, Софи?

Три «Софи» подряд. Плохой знак. И по-прежнему никакой зацепки!

Я старалась скрыть свое беспокойство, так как знала, что это только ухудшит ситуацию и положение было рискованным. Я выдавливала из себя слова – я чувствовала себя такой бесправной, что мне хотелось послать его подальше.

– Я не знаю и поэтому спрашиваю.

Он вздохнул, и я почувствовала укор совести, хотя он так меня достал, что я жалела, что ответила на его звонок и не сказала позже, что уже спала.

– Что ты должна была сделать на этой неделе, Софи?

Вот мерзавец. Он не забыл. Конечно же, не забыл.

– Отправить тебе письмо… Извини, у меня просто руки не дошли, столько работы, и Интернет в отеле барахлит. Я не очень была в настроении и, знаешь, так уставала…

Я замолкла. Мой голос казался плаксивым даже мне самой.

Он заговорил так тихо, что мне пришлось заткнуть пальцем другое ухо, чтобы услышать его:

– Я просил тебя только об одном, Софи. Ты это сделала?

У меня защемило сердце. Я бы так хотела дать ему другой ответ. Это была не игра, и мне было совсем не весело. Я чувствовала себя ужасно, поскольку ничем не доказала, что думаю о нем во время моего отсутствия и подчиняюсь ему должным образом. Это было странно. Глупо, но я испытывала сильное чувство вины.

Я тихо ответила:

– Нет, не сделала, прости.

На линии были слышны только помехи, и, пока я их слушала, ощущение того, что я виновата и подвела его, овладело мной полностью.

– Я кое-что положил в боковой карман твоей сумки с вещами. Пойди возьми.

Не знаю, что я ожидала увидеть, открывая коричневый бумажный пакет, но моя тревога исчезла, когда я вытащила четыре пары палочек для еды – как в любом китайском ресторанчике.

– Ну что, ты достала?

Я не могла скрыть изумления:

– Палочки. Хватит, чтобы устроить вечеринку.

Он фыркнул, и на секунду я почувствовала, что это вновь был мой Джеймс, и даже мысль о том, что он раздражен, стала беспокоить меня меньше.

– Тебе понадобятся три пары и резинки.

Резинки? Я вытащила их со дна сумки. Н-да.

– Плотно обвяжи резинками оба конца каждой пары. Плотно.

Я начала их обвязывать, раздумывая, для чего это нужно.

– Когда закончишь, разденься.

Ох.

Его голос был спокоен. В нем уже не было ни раздражения, ни обиды. Он говорил решительно и невозмутимо. То, что должно было произойти, было неизбежно. Может, это и не доставило бы ему удовольствия, но программа была обязательной, и я должна была получить урок. Я знала об этом еще до того, как услышала его объяснения того, как я себя накажу.

Честно говоря, я была далеко не уверена в том, как все пройдет, поскольку я ужасно трушу, когда дело доходит до того, чтобы причинить себе боль. Я не выдергиваю брови, потому что это очень больно. Но все же насколько это может быть тяжело? Боль, которую я причиню себе сама, будет значительно легче, чем то, что сделал бы сам Джеймс. Верно? Я его недооценила. После его объяснений, что сделать с сосками при помощи зажимов из палочек, я поняла, что все было не так просто, как я думала.

Долю секунды до того, как резинки, соединяющие палочки, оказались на месте, я думала, что все будет хорошо. Еще одно доказательство, если таковые нужны, того, какая я идиотка. Было больно. Очень. Я втянула воздух через нос, пытаясь справиться с болью и дышать глубоко, подавить ее в отчаянном ожидании того, что боль притупится, когда соски онемеют. К тому времени, когда это произошло, мое дыхание было прерывистым и я чуть не рыдала.

Наконец я была в состоянии говорить.

– Я надела.

– Правда? Не знал, что ты обладаешь телепатическими способностями. Ты что, черт, мысли читаешь, Софи?

– Что?

Я просто не могла сконцентрироваться на том, что он говорил, настолько острой была боль.

– Ты спросила меня, как надеть зажим?

Черт возьми.

– Нет, не спросила.

– Глупая, глупая девчонка. И как ты его надела?

Я понимала, к чему он клонит, и испытывала смешанное чувство тревоги и ярости. Я ответила с вызовом, поскольку знала, что, как бы я его ни надела, это будет неправильно:

– Горизонтально, поперек груди.

Он громко зацокал языком, и я была рада, что его нет рядом, так как знала, что не смогла бы не бросить в его сторону сердитый взгляд, что навлекло бы на меня еще большие неприятности.

– Ах, дорогая, тебе следовало сначала спросить. Я бы хотел, чтобы это было по диагонали, в направлении твоего плеча. Переверни. Сейчас же.

Тоненький голосок в моем подсознании, который всегда отпускал комментарии во время моего подчинения, спрашивал меня, что именно заставляет меня соглашаться на эти страдания, в то время как Джеймс был так далеко и даже не мог меня видеть. Но большая часть меня хотела услужить ему, исправиться, быть храброй, дать повод гордиться мной. И я собиралась исполнить все в точности, как только у меня перестанут трястись руки.

Большая часть меня хотела услужить ему, исправиться, быть храброй, дать повод гордиться мной.

Мне пришлось на секунду раздвинуть палочки, прежде чем я смогла перекрутить зажим. Это вызвало прилив мучительной боли. Я не смогла сдержать крики, даже когда зажим был на месте.

Раздался приглушенный звук одобрения:

– Умница. Теперь надень второй.

– Как ты хочешь, чтобы я это сделала?

Я не могла сдержать резкость.

Он благодарно засмеялся, не обращая внимания на мой тон.

– Хороший вопрос. Симметрично первому. Сделай все правильно, и тебе не придется исправлять.

Я взяла второй набор палочек и раздвинула их, готовясь испытать боль.

Я лежала на кровати обнаженная, не двигаясь, минут десять, пока он снова не заговорил. Надеть вторую пару, а затем третью – это все, что я могла сделать для того, чтобы тихо лежать на кровати, держа телефон и слушая его дыхание за сотни миль от меня. Мое дыхание в отличие от его было учащенным. На этот раз я не закричала, сосредоточив все силы на том, чтобы справиться с болью, наблюдая, как палочки поднимались и опускались с каждым вздохом.

Надеть вторые палочки было еще мучительней, поскольку я знала, насколько это будет больно. Соски распухли и покраснели, в них пульсировала боль, накатывающая волнами. Мой клитор, получив третий и последний набор, набух и пылал болью, плотно зажатый между раздвинутых ног.

Я лежала, стараясь не двигаться, не делать ничего, что могло бы усилить боль, пульсирующую в моем теле. Выдерживая пытку, испытывая странное ощущение, понятное только Джеймсу и мне, что я у него в долгу, пытаясь перенести мучения и полная решимости не подвести его вновь. А затем я чуть не выронила телефон, когда услышала:

– Хорошо. Теперь, думаю, пришло время приступить к твоему наказанию, Софи, а?

Приступить? Черт.

Его голос был полон очарования и спокойствия. В нем не было злости, когда он сказал мне, что знал о том, что у меня не дойдут руки до письменного задания, что я просто канительщица, которая оставляет все дела на последний момент. Он сказал, что положил палочки в боковой карман моей сумки в нашу последнюю ночь, надеясь, что в них не будет нужды. Как он спрашивал о письме в надежде, что я хоть что-то сделала, и все больше разочаровывался, когда стало ясно, что я не только не собиралась этого делать, но и пропустила мимо ушей его вопрос о том, когда я это сделаю. Что это свидетельствовало о неуважении.

Тело мое ныло от боли. Я лежала на кровати, внимательно его слушая и испытывая угрызения совести из-за того, что я его разочаровала, ожидая подходящего момента, чтобы извиниться. Ход моих мыслей был нарушен вопросом о том, насколько сильно я возбуждена. Несмотря на мучения, которые доставляла мне боль в клиторе – я была благодарна за то, что боль в сосках притупилась, – я была возбуждена. Я не знала, что сказать. В конце концов это было наказание. Должна ли я была признаться в этом? Или это могло только усугубить ситуацию? Пока мой затуманенный болью мозг пытался решить эту головоломку – что хуже: соврать или признаться? – я услышала его приглушенный смех.

– Не беспокойся, дорогая, я об этом знаю. Ты не можешь с этим справиться, это от тебя не зависит, так?

Из моего горла вырвался звук, означающий несогласие, а затем, честно говоря, я передумала продолжать в том же духе.

– Опусти палец между ног. Намочи клитор.

Я сделала робкую попытку, боясь сбить один из зажимов на груди. Я ввела палец и начала поглаживать клитор, слегка двигая им между краев зажима, что вызвало боль. Против воли я начала испытывать удовольствие, смешанное с болью. Но когда дыхание мое изменилось, выдавая меня, Джеймс строго приказал мне остановиться. Я сдержала вздох разочарования, думая, что в таких обстоятельствах это будет безопасней, и, как оказалось, была совершенно права.

– За что я тебя наказываю?

– За то, что я не отослала тебе письмо, как обещала. Мне жаль.

– Тебе будет жаль, я обещаю. Но это еще не все. За что еще?

Черт. Что еще? Что еще я сделала? Я честно не могла вспомнить ничего другого, но если бы я сказала и оказалась не права…

Пока я отчаянно пыталась понять, о чем он говорит, он зашипел мне в ухо:

– Ты даже не помнишь, да?

Сердце у меня замерло.

– Ты не только не сделала того, о чем я тебя просил – такой пустяк по сравнению с тем, чем ты занималась последнюю неделю, – но я спрашивал тебя три раза, делаешь ли ты это, и три раза ты говорила мне, что делаешь. Один раз ты снизошла до того, что отослала мне сообщение, выразив свое полное пренебрежение.

Его голос зазвучал скептически при мысли о том, что я могла осмелиться на такое:

– Пренебрежение ко мне: давать понять, что не собираешься делать то, о чем я тебя просил.

Бог мой. Я снова принялась извиняться, но он оборвал меня:

– Ты будешь говорить, когда я тебе позволю. Если честно, то я не верю ни одному слову, слетающему с твоего языка. Так что придется тебя наказать.

Придется? Если б у меня не перехватило дыхание, я бы спросила, что же, черт возьми, было до этого? Потом я была рада, что не сделала этого.

– Сними зажим с клитора. Сейчас.

Услышав его приказ, я испытала облегчение. Что бы ни произошло дальше, это, по крайней мере, не будет связано с нестерпимой болью в клиторе. Я с нетерпением протянула руки и, тяжело дыша, сняла зажим. Я хранила молчание, пока восстанавливалось кровообращение в моем истерзанном клиторе, корчась от нарастающей боли.

То, как изменилось мое дыхание, не прошло незамеченным.

– Хорошая девочка.

Меня согрела его похвала даже в середине наказания, и меня охватило ложное чувство безопасности.

– А теперь возьми зажим и надень на язык.

Чувство безопасности улетучилось, и я не могла промолчать.

– Что?

– Ты меня слышала. Твой насмешливый язычок довел тебя до беды и получит по заслугам. Высунь язык и надень на него зажим. Высунь его как можно больше. Сейчас же. И я хочу, чтобы ты его прищемила.

У меня тряслись руки. Я была в ярости. Сбита с толку. Чувствовала себя виноватой. Боялась. Удивлялась, какого черта я позволяю ему это делать, но знала, что позволю и это будет моей карой. Я не знала, насколько это будет больно, и меня поташнивало от страха, но я была у него в долгу, и он надеялся, что я смогу это сделать. Да, это будет выглядеть глупо, но меня никто не увидит. И Джеймс не сможет меня услышать. Все обойдется. Я думала, что смогу это сделать. Смогу.

И сделала.

Первое, что я почувствовала, когда это подобие зажима защелкнулось у меня на языке, был привкус моей смазки. Долей секунды позже, когда вернулась способность чувствовать, я испытала прилив боли. Я взвыла и, говоря честно, не смогла бы сказать, какое чувство приносило мне больше разочарования, – я вообще не могла говорить. Я попыталась слегка перекатить палочки языком, чтобы поудобней расположить их между зубами, немного напоминая своенравную лошадь.

– Надела?

Глупо, но я закивала головой, прежде чем выдавить из себя что-то утвердительное.

– Сдается мне, ты ощутила свой вкус, да?

Я знала, что он ждет ответа, но во второй раз мой шепот прозвучал еще тише и, если шепот может звучать таким образом, стыдливо.

Он засмеялся:

– Давай, Софи. Ты знаешь правила. Отвечай как следует.

Я пришла в ярость. Я сомкнула губы вокруг палочек как только могла, с высунутым языком.

– Ты можешь говорить с таким зажимом, Софи, и ты будешь говорить. У меня впереди целая ночь, а ты только напрашиваешься на неприятности.

Я молчала.

– Хорошо. Шлепни себя между ног. Три раза. Чтобы я слышал. Если не услышу, я заставлю тебя делать это снова, пока не сделаю сам.

Я не думала о том, чтобы оказать непослушание, но чувствовала, как нарастает паника, испытывая страх от мысли о том, что с каждой минутой ситуация становится все хуже.

Я сжимала голову руками, но собралась с духом, чтобы нанести первый удар. Я шлепнула себя сильнее, чем собиралась, и задела клитор. Случайно я прикусила язык, пытаясь сдержать стон. Второй удар был лучше – если к жестокому самоистязанию можно применить это слово, – но третий отозвался мучительной болью, поскольку я умудрилась задеть зажим вокруг левого соска, опуская руку. Я не могла сдержать крик и услышала в ответ цоканье языком. Эти звуки выводили меня из себя, несмотря на мои попытки покориться ему.

– Ты груба сегодня вечером, Софи, и непослушна. Ты знаешь, что должна благодарить меня за каждый удар, который я тебе наношу.

Я не могла говорить. Я не хотела говорить. А затем он произнес то, что наполнило меня ужасом, справиться с которым я не могла.

– Мы можем заниматься этим всю ночь. Теперь ты ударишь себя шесть раз. И если ты не будешь отсчитывать удары и благодарить меня каждый раз, я удвою их количество, а затем еще раз удвою, и мы будем продолжать, пока ты не дашь мне того, что я хочу. Так что все зависит только от тебя. Я с удовольствием пролежу здесь всю ночь, слушая твое хныканье. На самом деле это весьма занятно. Но так или иначе, ты свое получишь. И ты будешь разговаривать со мной.

Ты знаешь, что должна благодарить меня за каждый удар, который я тебе наношу.

Я его ненавидела. Проблема была не в том, что мне было сложно подчиниться, достичь возбуждения или возбудить его. Он не заставлял меня покидать мою зону комфорта и не унижал меня ради взаимного удовольствия. Но он унижал меня так, как никогда раньше. Я действительно испытывала ненависть, но это чувство было пропитано смятением и ощущением вины. Я открыла рот в надежде заговорить, пытаясь выговорить слова онемевшим языком и сглотнуть слюну, собравшуюся в уголках губ. Я словно стояла на краю пропасти. Я знала, чего он хотел. Знала, что выбор за мной. Знала, что не хочу этого делать, и каждая частичка моей души кричала, призывая остановиться. Но я хотела исправить ситуацию. Хотела взять планку, которую он установил так высоко, но не подвести его и не подвести себя. Выбор был за мной. В некотором смысле я не была этому рада, поскольку это обостряло ощущение подчинения и унижения, делая его еще более мучительным. Выбор был за мной, и я предпочла принять наказание и унижение. Он знал об этом, как и о том, насколько мне ненавистна каждая секунда.

Я нанесла удар. Достаточно сильный, чтобы у меня перехватило дыхание. А затем с трудом, голосом, полным слез, мне удалось сказать:

– Один. Благодарю тебя.

Но это было не так. То, что я сказала, звучало глухо и невнятно – верным было лишь количество слогов. Возможно. Я испытала прилив стыда и унижения и, пытаясь его игнорировать, ударила себя вновь. Услышать себя во второй раз было еще хуже, чем в первый, – не знаю почему. Я все еще разговаривала как идиотка и, услышав, как жалко прозвучал мой голос, заплакала, отчего моя речь стала еще неразборчивей. Я продолжала наносить удары, считать и благодарить (хотя я не была уверена в том, в какой мере я испытывала благодарность), и к шестому удару я задыхалась от рыданий, надеясь, что это немыслимое унижение вскоре кончится.

Наказания – забавная вещь. Многое в отношениях Господина и подчиненной связано с болью – с тем, чтобы ее причинить и… выдержать. Наказание ударами или тростью по некоторым сомнительным правилам игры доставляет мне удовольствие и возбуждает меня, но в этот раз… Я испытывала угрызения совести из-за того, что разочаровала его. Меня угнетала мысль о том, что он счел это настолько неизбежным, что продумал наказание заранее. И внезапно, лежа на кровати в отеле вдалеке от дома, с пылающими от боли сосками и израненным языком, после того, как меня заставили проделать нечто ужасное и унизительное, я почувствовала себя невыносимо одиноко.

Да, я понимаю, что именно это должно быть результатом наказания. Я просто не думала, что шесть палочек и полдюжины резинок сделают свою работу так хорошо.

Немного успокоившись, я попыталась вытереть слезы, не задевая палочки. Рыдания превратились во всхлипывания, и наконец раздался его голос.

– Ты поняла, почему я наказал тебя подобным образом?

Я сглотнула через палочки, прежде чем прошипеть «да», закрыв глаза от звука собственного голоса.

– Я наказал тебя так, потому что ты – маленькая глупая девчонка, и именно так наказывают маленьких глупышек.

Будь я в обычном расположении духа, я бы что-нибудь сказала, хотя бы закатила глаза, услышав «девчонка». Но сейчас я лежала молча, испытывая чувство стыда, пытаясь не пустить слюни, и мой язык горел от боли.

– Ты маленькая глупая девчонка, верно?

О, нет, подумала я, только не это. Если меня называли хорошей девочкой, в крайнем случае я испытывала подозрительные приливы радости, но это… Я ощутила, как сжимаю палочки губами и моим торчащим языком в молчаливом протесте.

– Ударь себя еще раз.

Еще до того, как мне пришла мысль о неповиновении, моя рука уже двигалась, выполняя его желание. Я поблагодарила его.

– Скажи это.

Я вздохнула. Открыла рот. Закрыла. Попыталась снова.

Внезапно палочки уперлись мне в зубы, когда я попыталась заговорить, хотя еще несколько секунд назад все было иначе. Позор был очевиден, хотя слова из-за обездвиженного языка прозвучали невнятно:

– Я маленькаяглупаядевчонка.

– Маленькие глупые девчонки плюют на других, верно?

Я заскулила, выражая согласие со всем, что он говорил, со всем, что могло прекратить это, поскольку боль и унижение были нестерпимы.

– А сейчас ты можешь сказать, что плюешь на меня?

Я издавала нечленораздельные звуки, которые не говорили ни о чем, кроме моего отчаяния.

– Нет, не могу.

– Так попытайся! – прошипел он.

Давай, Софи, это скоро кончится. Хуже уже быть не может. Слезы ручьями лились по моему лицу, когда я попыталась это сделать – безнадежно, вновь и вновь пытаясь выдохнуть и заставить губы слушаться, в отчаянии ожидая, когда муки кончатся и я смогу закрыть рот, сведенный судорогами боли.

А затем, конечно, все стало хуже.

– Положи руку между ног. Что ты чувствуешь?

Я вспыхнула. Я знала, что я буду чувствовать, несмотря ни на что. Я была совершенно мокрой. Удары ладонью становились все более влажными, что выдавало меня с головой, даже без тех доказательств, которые оставались у меня на пальцах.

– Стесняешься сказать? Прижми пальцы к своему высунутому языку. Попробуй себя на вкус. Скажи, что ты чувствуешь.

Я протянула руку к горящему от боли рту и ощутила вкус того, как мое тело предало мой разум, своим дрожащим языком. Сжав зубы, я сказала ему то, что он уже знал:

– Я мокрая.

– Что?

В этот момент моя ненависть к Джеймсу была столь же велика, как и желание повиноваться ему. Я хотела превзойти его в своем подчинении. Для меня это было состязанием, и я могла выиграть, только не проявив малодушия. Бредовая идея? Возможно. Вероятно, причиной мог быть мой онемевший язык. Я выдавила сквозь зубы:

– Я мокрая.

– Хорошая девочка.

Чувство ненависти исчезло, и я испытала прилив гордости наряду с легким приступом паники от ощущения того, насколько управляемой я становлюсь.

– А теперь доведи себя до оргазма. Когда я услышу, как ты кончишь, ты сможешь снять зажимы.

Я действительно не знаю, спасло ли ситуацию, если бы я кончила легко при таком отношении с его стороны. Стоило постараться, но язык так болел и я с таким трудом сглатывала слюну, что наряду с глубоким чувством унижения и раскаяния это отвлекало меня, и я не могла достичь оргазма быстро. К тому времени как я молила его дать мне возможность кончить, голос мой срывался, был полон отчаяния и неразборчив, а тело ломило от боли, и я чувствовала себя совершенно обезоруженной. Я была полностью в его власти и, так или иначе, больше никогда не допустила бы подобной ошибки.

Мне было так стыдно – из-за того, что я разочаровала его и сделала столько унизительного.

Когда я вернулась на землю, осторожно снимая зажимы с груди и языка и испытывая дикую боль при приливе крови, я чувствовала себя изможденной и странно расстроенной. Я хотела поговорить с ним, но не знала, что сказать. Мне было так стыдно – из-за того, что я разочаровала его и сделала столько унизительного по его просьбе, – что не могла разговаривать как обычно. Я чувствовала себя более косноязычной, чем с зажимом на языке.

Он проявлял столь неуместное, но все же столь успокаивающее внимание, спрашивая, как я себя чувствую, не нужно ли мне положить лед на саднящий язык. Смешно, но от его доброты у меня вновь появились слезы на глазах.

При попытках заговорить мой голос звучал сипло, а во рту было сухо.

– Все будет хорошо, спасибо.

Я знала, что со мной все будет в порядке, как и то, что не забуду его урок еще долго и никогда не смогу смотреть на палочки для еды по-прежнему.

– Умница.

Я сглотнула и, не пытаясь скрыть раскаяния, сказала:

– Я виновата, прости.

Его голос звучал тепло и успокаивающе:

– Прощаю. И если хочешь, я дам тебе другое задание, чтобы ты выполнила его так, как я хочу.

Я согласилась еще до того, как он кончил фразу. Он сказал мне открыть внешний карман сумки (я поняла, что должна относиться к содержимому моего багажа с большим вниманием!) – я нашла там мешочек, а в нем маленький вибратор, вставку в анус и баночку со смазкой.

Вид этих предметов на краю постели заставил мое сердце биться быстрее, хотя я не была уверена в том, что после пережитого смогу выдержать еще что-нибудь этой ночью.

Он сказал мне заткнуть зад, вставить вибратор поглубже и описать ощущения, которые я испытывала в каждый унизительный момент наказания, которому я подверглась, вплоть до отчаянного желания кончить. Я не должна была испытать оргазм, пока не допишу до конца и не отправлю ему сочинение по электронке. В сочинении должно было быть не менее двух тысяч слов, но если я кончу раньше – на тысячу больше при каждом «инциденте». И если он не получит его в ближайшие часы до того, как я закончу дела и вернусь домой, я буду наказана снова лично им, возможно, при помощи зажима на языке, поскольку ему известно, насколько это мне пришлось не по нраву, и ему действительно нравилась идея посмотреть, как я буду говорить с зажимом во время порки тростью.

Во рту у меня пересохло, и я в смятении смотрела на вставку, которая выглядела значительно толще, чем что-либо, когда-то побывавшее у меня в заднице. Голос у меня дрожал.

– Она размером почти с меня.

Я представила, как он улыбается.

– Знаю. Мне пора спать, завтра рано на работу. Думаю, тебе лучше начать.

Я протолкнула вставку и, испытывая боль во всем теле, уселась писа́ть. Я писала несколько часов, пытаясь выразить свои чувства, принести извинения и ублажить его. Наконец, написав то, чем была довольна, я смогла поспать…

По пути домой меня не покидало тревожное чувство. С самого начала для меня были неприемлемы отношения, в которых повседневные дела были смешаны с отношениями Господина и подчиненной, при которых проступок в обыденной жизни мог привести к возмездию. Я не думала, что прошлой ночью произошло именно это, но не была уверена. Определенно, это было гораздо ближе, чем я надеялась. Он не ответил и даже не подтвердил получение моего письма. Я не могла избавиться от чувства, что, возможно, пересекла границу. Или пересек он. Я просто не могла себе представить, как все могло вернуться в прежнее, относительно спокойное русло.

А затем я сошла с поезда, покатила сумку сквозь толпу, соображая, как добраться домой и следует ли потом позвонить Джеймсу. Внезапно я увидела его перед собой. На лице его была улыбка, он сгреб меня в объятия и целовал, пока наше желание очутиться в укромном уголке не стало очевидным. Одной рукой подхватив меня, другой сумку, он повел меня к выходу. Моя гнетущая нервозность по поводу возвращения внезапно исчезла, и я испытывала только радость от того, что я была с ним. Ну, и обычное желание…

Глава 15

На краю

Физическое влечение между нами не ослабевало. Медовый месяц у меня уже был несколько раз, с Томасом мне было так хорошо, что не хотелось вспоминать о других, но в случае с Джеймсом сексуальное влечение носило несколько иной характер. Оно присутствовало постоянно. Отчасти, несомненно, это было обусловлено тем, что я находила его невыразимо привлекательным, а элемент отношений Господина и подчиненной окрасил все остальное. Мир полон возможностей. Это доставляло удовольствие и даже в большей степени, чем обычные сексуальные отношения, создавало ощущение того, что у нас есть общая тайна, что между нами происходит нечто особенное, неизвестное, во что не мог вторгнуться кто-либо еще.

В любой момент в атмосфере между нами мог произойти сдвиг, и все менялось. Мы могли уютно лежать на диване, смотря телевизор, и вдруг он наклонялся надо мной и начинал меня щекотать. Я толкала его кулаком в грудь, чтобы он перестал, и тут мои запястья оказывались у него в руке. Он лежал, продолжая смотреть шоу и крепко держа меня за руки, сжимая их все сильнее. Я пыталась пошевелить руками, сохраняя молчание и шутливо пытаясь освободиться. Затем он поднимался и выходил из комнаты, возвращаясь с веревкой, которой связывал мои запястья спереди туго, но не доставляя мне неудобства, и я оставалась связанной все время, пока мы лежали. Это были странные отношения, в которых была размыта грань между сексуальностью и теми моментами, когда получаешь удовольствие просто от времени, проведенного вместе, и случайных занятий, но я испытывала упоительные чувства. Мы могли лежать, наслаждаясь тишиной и читая газеты, и мало что говорило о менее обычной части наших отношений. Эти мгновения насыщали воздух ожиданием. Со связанными руками я могла неловко податься вперед, чтобы взять чай, что приводило Джеймса в волнение: ему нравилось наблюдать, как я справляюсь с трудностями, которые он создавал. И иногда он применял еще более изощренные способы или обнимал меня, или поглаживал по плечу, когда я сидела в своих оковах. Размытость грани между двумя мирами – сексуальным и обычным – создавала интригующую смесь, но в любой момент ситуация могла измениться, и даже простые вещи, такие как мой вид в то время, как я смотрела телевизор лежа на полу, а Джеймс сидел на диване, могли внезапно обрести двойной смысл. Передача «Время вопросов» никогда не была столь интересной.

Шли недели, и мы все больше привыкали к совместной жизни. Мы не проводили все время вместе – мы оба много работали, нам часто приходилось бывать на людях, но мы проводили вместе по меньшей мере одну ночь посреди недели и встречались по выходным, если я не работала. Вместе нам было легко и интересно, отношения Господина и подчиненной немного поутихли, но в хорошем смысле этого слова. Иногда ночами мы просто болтали, или он тер мне спинку, если она болела после долгих поездок. Двойственность отношений была очевидна. Но когда земля опять уходила из-под ног, ощущения становились еще острее…

Если не говорить о проколе с зажимом на языке, я бы сказала, что могу довольно хорошо укладываться в сроки. Если ты журналист, это просто у тебя в крови. Ты никогда не нарушаешь сроки. Никогда. Без всяких «но», «если» и «может быть». Сроки не обсуждаются. Неважно, насколько напряженной является ситуация и насколько ты близок к цели, твоя кровь наполняется адреналином, и ты уверен, что можешь это сделать. Здесь нет промежуточного результата. Ты либо успеваешь, либо нет. И если нет, игра закончена независимо от того, был ли ты в миллиметре от цели или в миле от нее.

Но это относится к тому, когда я пытаюсь закончить газетную полосу или разместить материал на сайте. Иногда, несмотря на все старания, некоторые сроки кажутся недостижимыми.

Я плакала. Слезы текли по моему лицу ручьями и падали на обнаженную грудь, маленькие капли, которые не могли избавить меня от жара в груди, который свидетельствовал и о смятении, и о возбуждении. У меня мелькнула мысль, что там могли быть и сопли, но, поскольку руки у меня были связаны сзади, я все равно не могла их смахнуть. Внезапно сходство между мной и женщиной из проекта «Ведьма из Блэр» стало беспокоить меня меньше всего. Джеймс запустил пальцы мне в волосы и потянул, принуждая смотреть ему прямо в глаза и видеть его превосходство, отраженное в моем подчинении.

Это захватывало дух, вызывало страх и нисколько не помогало обрести спокойствие. Мое дыхание превратилось в тихое всхлипывание, которое я безуспешно пыталась сдержать. Я кусала губы, глядя вдаль, и пыталась собраться с духом и справиться с противоречивыми ощущениями. Боль. Страх. Возбуждение.

Называть его Господином мне было уже гораздо легче.

Голос Джеймса, который раздался так близко, что я ощутила его дыхание на своей щеке, заставил меня подпрыгнуть.

– Ты поняла?

Я попыталась кивнуть, ощущая, что его рука так сильно сжимает мне волосы, что это будет больно, и вместо этого выдавила дрожащими и пересохшими губами:

– Да, Господин.

Называть его Господином мне было уже гораздо легче – настолько, что я даже ловила себя на том, что мысленно называю его именно так. Пару раз он заставлял меня называть его Учителем, но это не прижилось. Той ночью я готова была назвать его Великим визирем Сморгазборда планеты Зарг, если бы это помогло. Но нет. Это был новый уровень доминирования, требующий иного подчинения, и, хотя ужица подо мной говорила о том, что мне нравилась мысль испытать это на своей шкуре, я была в большей растерянности, чем обычно. Меня это волновало больше, чем зажим на языке или все более напряженные вечера, которые мы проводили вместе после моего возращения из командировки, в промежутках между развлечениями, походами в кино или паб или совместным приготовлением ужина. Это приносило ощущение свободы, бросало вызов и внушало страх.

Его голос звучал чарующе:

– Хорошо. Поскольку мы не считали, будем думать, что ударов было двадцать. Звучит правдоподобно?

Я поспешила согласиться, не имея представления о том, сколько раз он меня ударил, но думая, что это звучит достаточно внушительно. Вряд ли я смогла бы выдержать больше. Думаю, он никогда еще не подвергал меня такому наказанию, но…

– Если мы дойдем до ста думаю, это будет справедливо.

Услышав это, я задрожала сильнее, чем когда-либо раньше. Как, черт возьми, ему пришло в голову это круглое число?

Все началось с невинных – я так думала – шлепков. Он заставил меня раздеться и сесть на стул с высокой спинкой, раздвинув ноги, и привязал мои щиколотки к ножкам, оставив меня беззащитной перед его взглядом и руками. У него блестели глаза, когда он принес наручники и защелкнул их у меня на руках позади стула. Но когда он ушел на кухню и вернулся с деревянной ложкой и двумя прищепками, я запаниковала, хотя в тот момент я не могла ничего сделать – лишь беспомощно ерзать на стуле.

Для начала он поиграл моей грудью, обводя ее руками. Его прикосновение успокаивало, давая ложное чувство безопасности. Он слегка ущипнул меня за соски, наблюдая, как они твердеют, и его внимание согревало мое тело. Затем он прильнул к моим соскам, лаская их и сильно посасывая, пока я не закрыла глаза в блаженстве.

Но мне надо было знать, что за этим последует. Как только я расслабилась, ощущая его нежность, он стал кусать мои соски зубами все сильнее, пока я не закричала. Его не остановили мои стоны, и когда он зажал мои соски прищепками, обе мои груди были покрыты его слюной и красными отметинами укусов. Грудь уже горела, и, поскольку это были простые хозяйственные прищепки из дерева, ощущение было такое, будто мне вкрутили пружины. Я сжимала и разжимала закованные руки, пытаясь привыкнуть к боли, вспыхивая от того, насколько пристально он рассматривал мою грудь, вздрагивая и пытаясь глубоко дышать через нос, чтобы справиться с нахлынувшими ощущениями.

Я была так сосредоточена на острой боли в сосках, быстро ставшей центром моего мира, что забыла о ложке. И тут он ударил ею. Он бил меня по груди руками и раньше, но сейчас, после того, как он искусал ее, было особенно больно. Приступы боли накатывали один за другим, как волны, бьющиеся у меня в голове. В тот момент весь мир состоял только из этого звука и боли в сосках.

До того момента, как он ударил меня деревянной ложкой между ног.

Я кричала и не могла остановиться. Тишина после моих пронзительных криков ощущалась столь же остро, как и сам крик. Было тихо, глаза мои были полны слез, раздавались только звуки моего неровного дыхания. Он не спросил, в порядке ли я. Только пристально посмотрел на меня, глядя в глаза, которые сверкнули в ответ. В тот момент я испытывала ярость не только по отношению к нему, причинившему мне столько муки, но и к себе, поскольку, несмотря ни на что, я страстно этого желала. После нескольких секунд, когда он увидел, что хотел, что-то изменилось.

Он придвинулся ближе – я закрыла глаза, не в силах видеть, как он нанесет второй удар. Несомненно, все это означало, что я не была готова к нему. Звук удара эхом раздался в комнате, и я испытала ни с чем не сравнимую боль. В подсознании прозвучал отчаянный крик – я не могла больше этого вынести, – но, прежде чем я смогла что-то сделать, чтобы остановить это (или остановить его, поскольку была близка к этому как никогда), обрушился третий удар… Каждая частичка моего существа была сосредоточена на мужчине, который стоял передо мной, и пыталась справиться с приступами боли, которую он мне причинял.

Обычно после нескольких ударов мое тело начинает привыкать к боли, принимая ее. Я все еще испытываю боль, несомненно, но что-то меняется в моем восприятии, и это начинает приносить немыслимое удовольствие. Но в этот раз ритмичные удары ложкой заставляли меня испытывать только боль, еще большую боль. Я тщетно попыталась соединить связанные ноги, чтобы прикрыться от ударов. Оставалось терпеть и надеяться на то, что удары прекратятся и я с этим справлюсь, не попросив его пощады и не разочаровав его и себя. Я не была уверена, смогу ли пройти через это, выдержать муки, не говоря уж о том, чтобы получить удовольствие. Но он придерживался иного мнения.

И установил мне срок.

Он заправил мне выбившуюся прядь волос за ухо и объяснил, что произойдет дальше. Мир на секунду перевернулся, когда я пыталась понять, что он говорит и чего от меня ждет.

– Дело в том, что ты становишься мокрой даже тогда, когда кричишь, рыдаешь и трясешься.

Я открыла рот, чтобы возразить, но, прежде чем я смогла заговорить, он прижал изогнутый конец ложки к моим губам. Я почувствовала вкус своих выделений, вспыхнула и закрыла глаза, не желая признавать предательство собственного тела. Когда он убрал ложку, я сжала дрожащие губы и проглотила возражение, решив проявить благоразумие вместо героизма и заткнуться.

– Думаю, если я буду тебя бить достаточно долго, ты сможешь кончить.

Глаза мои распахнулись – он улыбался, глядя на меня сверху вниз. Олицетворение самодовольства. Чем больше мы занимались играми, тем лучше он узнавал, на что я способна. Это было изумительно: когда он выталкивал меня за границы изведанного, я ощущала чувство полета. Однако в другие моменты, подобные этому, когда все в нем дышало высокомерием и он толкал меня в пропасть, я могла просто послать его подальше. Но тоненький голосок в моей голове, который с нетерпением ждал, когда это произойдет в следующий раз, заставлял меня молчать. Некоторое время.

– Итак, я устанавливаю срок. Определенное количество ударов, после которого ты должна кончить. Если не кончишь, я сделаю с тобой такое, что все, что было сегодня, покажется тебе пустяком. И если ты не сможешь, меня это не касается. Я кончу, потому что ты либо отсосешь, либо я тебя как следует оттрахаю.

Когда он выталкивал меня за границы изведанного, я ощущала чувство полета.

При этом он запустил руку мне между ног, что заставило меня выгнуться под ним настолько, насколько позволяли мои путы.

– А затем я накажу тебя так, что ты и представить не можешь. Ты будешь умолять меня, не зная, о чем ты просишь – остановиться или продолжать. Но я поимею тебя так, как хочу, сколько хочу, пока ты просто не захочешь уползти и прийти в себя. И поскольку в нашем распоряжении все выходные, это может длиться очень долго. Тебе ясно?

Я почувствовала спазм в желудке, возбуждение и, что смешно, прилив адреналина, который я испытывала каждый раз, получая задание. Да, я журналистка до мозга костей. И я уже хотела оргазма и была готова пройти испытание, каким бы оно ни было. Я смогу это сделать. Боль не продлится слишком долго. Мой голос был тих, но, как мне казалось, полон уверенности:

– Да, Господин.

– Хорошо. Поскольку мы не считали, будем думать, что ударов было двадцать. Звучит правдоподобно? Если мы дойдем до ста, думаю, это будет справедливо.

Меня захватил ритм. Даже несмотря на боль – и поверьте, таких мук я еще не испытывала никогда, – от завораживающего ритма по моему телу начало разливаться тепло. Он заставил меня считать удары и благодарить его, и наносил удары так быстро, что я, задыхаясь, пыталась произносить слова благодарности как можно быстрее, как только справлялась с болью. На 63-м ударе ощущения изменились. Он ударил меня столь же жестоко, но удар прозвучал так, словно ударили по мокрому. Это был звук, свидетельствующий о моем возбуждении. С каждым ударом это становилось все очевидней, и я в смятении закрыла глаза. Слезы боли по-прежнему струились из-под моих закрытых век, но влага на моих бедрах и заднице становилась все обильней, доказывая, что это заводит меня на клеточном уровне, хотя мой мозг говорил об обратном.

На счете 69 я открыла глаза и увидела, как он распрямляется после удара, от которого у меня перехватило дыхание. Мокрая нить тянулась от моих ног к ложке, и очевидное доказательство того, насколько меня заводит боль, на миг шокировало меня, приводя в ступор. Когда он ударил меня вновь, я не могла думать о числах. Это был 69-й или 70-й? Черт. Думаю, 69-й. Он разочарованно покачал головой и сказал, что из-за ошибки мы вернемся к 60-му. Мне пришлось прикусить губу, чтобы не разрыдаться от мысли о дополнительных девяти ударах.

К 85-му он изменил угол ударов – теперь они попадали прямо по клитору. Это было самым сложным испытанием, которому я когда-либо подвергалась, и мое тело уже стремилось к оргазму, силы которого я опасалась. Когда мы приближались к сотне, дыхание мое стало прерывистым, соски, на которых все еще были прищепки, покачивались ему в такт, а мои бедра трепетали в стремлении испытать оргазм. На 100-м ударе я кончила. Я бы закатила глаза оттого, что превратилась в то, что в моем понимании было расхожим представлением об извращенной шлюхе, но после того, что я перенесла и что опустошило мое тело и душу, мне было плевать. Желание кончить было всепоглощающим. Все мои мысли и чувства были направлены только на достижение оргазма, который был мне нужнее, чем воздух.

Оргазм был жестоким и болезненным, и я билась так, что у меня на запястьях и щиколотках остались отметины, которые мне пришлось скрывать длинными рукавами и брюками еще несколько дней. Из глубины моего горла вырывались хриплые крики, я кричала не своим голосом и билась об ложку так, что Джеймсу пришлось придержать стул за спинку, чтобы я не перевернулась вместе с ним.

Когда я вернулась на землю, словно выйдя из транса, все еще дрожа, он расстегивал брюки и направлялся ко мне. Он с силой вошел в меня, всем своим весом вторгаясь в мое все еще пульсирующее, распухшее, измученное нутро, полное болью. Я не могла сдержать крик. Он начал трахать меня, и его движения напоминали безжалостный ритм ударов ложкой, которым я подвергалась всего несколько минут назад. Ощущения были такими болезненными и сильными, что я пыталась вывернуться из-под него, столкнуть с себя, что со связанными руками и щиколотками было маловероятным. Он проник еще глубже и на секунду замер. Он запустил руки мне в волосы и глубоко поцеловал меня, а затем стал кусать нижнюю губу – я почувствовала вкус крови. Его пальцы крутили прищепки на сосках, прилаживая и затягивая их, пока я не почувствовала, что все мое тело горит огнем. Я задыхалась от рыданий, по щекам ручьями текли слезы, когда он снова принялся за свое, и я услышала его шепот:

– Ты кончила на ударе 109, поскольку мы стали считать заново, когда ты ошиблась. Ты не уложилась в срок.

Сквозь туман боли и немыслимого удовольствия я поняла, что это значит. И задрожала, понимая, что на протяжении следующих минут, часов, дней – так долго, как он этого захочет! – мне придется зайти гораздо дальше, чем когда-либо.

Никаких «если», «но» и «может быть». Сроки пропускать нельзя. Следующие дни были самыми трудными в моей жизни. Он использовал меня. Оскорблял. Унижал. Заставлял плакать. Испытывать боль. Он помыкал мной. Он не пытался меня сломить, но временами у меня возникало чувство, что он хочет это сделать. Он брал меня, когда хотел, как хотел, и, когда я была так измождена, что моих сил хватало только на то, чтобы лежать подстилкой, он ударил меня по лицу и схватил за волосы, заставляя двигаться мое измученное тело. К тому времени, когда он кончил, я вся была покрыта отметинами, как полотно, на котором было запечатлено то, чем мы занимались: укусы на груди, пылающая краснота моих истерзанных сосков, синяки на верхней части рук, ягодицы, покрытые красными рубцами, которые заставляли меня вскрикивать и напоминали о произошедшем еще недели спустя, приводя меня в возбуждение, его сперма, засохшая у меня в волосах и на груди. К концу потоки моих слез смыли тщательно нанесенную косметику, волосы растрепались. Я была в ужасном состоянии. Я была повержена.

Я испытывала чувство освобождения, катарсиса и ужаса. Он подтолкнул меня к самому краю. Шли дни, и все мои мысли были только о нем – как ему услужить, как доставить ему удовольствие и не дать повода наказать себя. Он был центром моего мира – впервые я поняла смысл подчинения, поглощающего тебя целиком, в первый раз за все время молчал мой внутренний голос, вызывавший чувство стыда и спрашивающий, почему я это делаю. Я чувствовала между нами глубокую связь, которой у меня не было ни с кем другим: он понимал меня полностью, даже когда я не понимала себя сама. Когда, всхлипывая, я умоляла его перестать бить меня тростью, поскольку не могла больше выносить этой пытки, он все равно продолжал, и я ненавидела его. Но он взял мой подбородок твердой рукой и, глядя в мои глаза, полные ненависти, спросил, помню ли я стоп-слово. Сжав зубы, я ответила «да», и, пока во мне боролись упрямая гордость и желание выдержать испытание, что заставило меня замолчать, он заставил меня просить о возобновлении наказания, прежде чем продолжить. Он бил меня, пока я не лишилась способности дышать и мне не показалось, что я истекаю кровью, а затем, почувствовав, что больше я выдержать не смогу, он лениво провел пальцем по моей вагине. Я кончила от его нежных прикосновений. И когда вернулась на землю, пресыщенная и все же смущенная тем, что порка тростью могла привести к такому сильному оргазму, я увидела, как он, улыбаясь, склоняется, чтобы нежно меня поцеловать. Затем он сказал, что меня стоило бы наказать за то, что я кончила без разрешения.

К концу выходных я знала, что люблю этого извращенного, умного и нежного мужчину.

Наконец закончив, он привязал меня к ножке кровати, как животное. Руки у меня были связаны за спиной. И позволил мне уснуть, опустошенной, неловко свернувшись на полу в поиске более удобной позы.

Может звучать странно, что подобная жестокость и унижение привели меня к этой мысли, но к концу выходных я знала, что люблю этого извращенного, умного и нежного мужчину, который расстраивается, когда обижают животных, но находит удовольствие в том, чтобы проделывать со мной подобные вещи. Он понял во мне те черты, о которых я едва ли могу говорить вслух, и позволил мне испытать немыслимое наслаждение, близкое к катарсису. Ощущения были так сильны, что у меня захватывало дух – казалось, никто и никогда не знал меня лучше, чем он, никто не мог понять лучше мою личность.

Глава 16

Разрыв

И так, что может произойти после самого яркого сексуального опыта в вашей жизни, который доставил вам боль – и душевную, и физическую – на много дней вперед?

Ответ таков: ничего.

Когда мы прощались, он был немногословен, но не более, чем обычно. Мы разошлись по домам, уик-энд завершился, и началась работа. По крайней мере именно так я думала в тот момент, когда потянулась, чтобы поцеловать его, наслаждаясь на прощание теплотой его объятий, и мы пошли в разные стороны.

Придя домой, я, как обычно, написала ему сообщение. Ответа не было, но я решила, что уже поздно, он совершенно разбит, а завтра рано вставать. Наутро – опять молчание; в общем, в тот день я ничего от него не услышала. Это показалось мне странным: последние месяцы мы общались по несколько раз в день. Не случилось ли чего? Я послала второе сообщение: мол, все ли в порядке? Тишина. Потом я послала по электронной почте ссылку на новость, которая могла его заинтересовать, – не хотела показаться навязчивой, но послала письмо и на рабочий, и на домашний адрес. Я очень ждала ответа.

Ничего.

Три дня я была сама не своя. Сообщения на автоответчике и смс – обычные, бодренькие, но с тревожным подтекстом – остались без ответа. Я ходила на работу, что-то делала, была на дне рождения у подружки, но… где-то в глубине сознания я постоянно думала о Джеймсе. Не заболел ли? Почему не выходит на связь? На четвертый день я не выдержала и позвонила ему в офис. Я не назвалась и напомнила себе безумную бабу, преследующую предмет своей страсти. Секретарша была очень предупредительна: да, он, конечно, на месте, но сейчас говорит по другому телефону. Хочу ли я оставить сообщение или, может, узнать электронный адрес?

Я очень вежливо сказала, что адрес у меня есть, и положила трубку.

Я была взбешена. Расстроена. Смущена. Это на него совсем не похоже. Что делать? Как развеять свои сомнения и при этом не показаться разъяренной ведьмой? Тут следовало принять во внимание и динамику доминирования и подчинения. После столь интенсивного совместного времяпровождения я боялась показаться невежей, но и не хотела, чтобы со мной обращались как с тряпкой. Но что же делать?

К концу рабочего дня я не нашла решения и опять послала вполне беззлобное сообщение.

Приветик, ты что-то совсем пропал после выходных. Надеюсь, все в порядке, попробую позвонить вечером.

Ответа не последовало. В глубине души я уже и не ждала его, хотя не могла понять, что, черт возьми, происходит.

Классическая картина разрыва – это когда вас бросил возлюбленный, вы погружаетесь в пучину отчаяния, с некоторым количеством какого-то особенно вкусного мороженого и дешевенькими композициями в стиле поп-рок 70-х – начала 80-х. Если вам это помогает, то вам повезло. Что до меня, то, перефразируя Билли Оушена, когда становится тяжело, сильные не ноют, а берутся за… выпечку.

В этот вечер я дважды звонила Джеймсу и оба раза попадала на автоответчик. Потом включила компьютер и – да здравствуют соцсети! – обнаружила его в сети на нескольких сайтах и была счастлива, что смогу поговорить, даже если он явно не расположен к этому. К тому моменту, когда я «нарыла» его сообщение, адресованное какому-то туманному музыкальному сайту, с просьбой помочь с динамиками – «Я тут лежу, сердце болит, голова гудит… и не могу понять, что происходит, что там у вас?» – я поняла, что настал момент уйти в сторону и заняться чем-то другим.

Вообще-то меня нельзя назвать прирожденным поваром. Когда живешь одна, то все, кроме готовой еды, предполагает хаос и мусор, и стряпня меня обычно угнетает. Но выпечка… это я люблю. Наверное, не только потому, что пирожные, тортики и подобные штучки – это очень вкусно, но и потому, что мне нравится четкость и прямолинейность процесса. Если взвесить правильно все ингредиенты, взбить масло и сахар до нужной консистенции, если выпекать точно предписанное время, можно создать нечто восхитительное – и отдать плоды своего труда окружающим с молчаливым извинением за то, что ходишь рядом с ними с постоянно заплаканными глазами и лицом, напоминающим отшлепанную попу.

Был уже час ночи, когда я решила затеять имбирное печенье. Не знаю, чем меня привлек именно имбирь, но я была убеждена, что так надо. К этому моменту я уже почти прикончила бутылку вина, поэтому машина отпадала. Я надела пальто и побрела на автозаправку с круглосуточным магазином…

Дверь была закрыта, и посетителей обслуживали через стеклянное окошко с решеткой (будто ты пришел в тюрьму на свидание с заключенным). Парень за стойкой был поначалу непреклонен и, кроме бензина, сигарет или презервативов, ничего продавать мне не желал. После того как я повыступала минут пять, он нехотя согласился найти немного муки. Вдогонку я осмелилась попросить сахара, но когда я заикнулась о масле, он смотрел на меня уже с ненавистью. Слово «имбирь» он не расслышал – да-да, имбиря у них могло и не быть, но мое разбитое сердце и выпитое вино не сломили воинствующего оптимизма! – вместо этого он продал ореховый батончик, который следовало превратить в шоколадную стружку. Наконец я просунула деньги за покупку (по астрономическому «ночному» тарифу) в окошко, парень передал пакет, муку, сахар, масло и батончик, и я почувствовала такую горячую благодарность за его доброту, что чуть не заплакала. Когда я, шатаясь, направилась к дому, думаю, что он тоже был готов заплакать от облегчения: наконец свалила эта чокнутая и оставила его с покупателями бензина и наркоманами, которые приходят за хавчиком после травки.

Я проснулась на полу гостиной. Наверно, я «отключилась», когда смотрела DVD в ожидании, когда остынет в холодильнике вторая порция теста для печенья.

Если проснуться брошенной, с похмелья – это жесть (шутка ли: человек, с которым я встречалась – ну, почти, – оказался таким чертовым идиотом, хотя я и не была в этом уверена), то намного хуже проснуться у раскаленной печи – духовка была включена всю ночь – и в полном бардаке. На полу была мука, ручки шкафов и посуда в масле – словом, все выглядело так, как будто у меня побывали грабители. Грабители-повара. К тому же голова у меня гудела от вина, а в голове, пока я тащилась в душ, я нашла засохшее тесто…

В течение следующих недель коллеги, друзья, семья старательно лечили мое разбитое сердце…

Я пошла на работу не совсем еще в себе (принесенное печенье много сделало для того, чтобы сотрудники не подкалывали меня, видя мое состояние). Я пыталась не думать о Джеймсе. Ну мысли о том, чтобы не думать о нем, пожалуй, не принимались в расчет.

В течение следующих недель коллеги, друзья, семья старательно лечили мое разбитое сердце… Я пекла золотистое печенье в бесконечных вариациях, и только собиралась перейти к торту «Виктория», как помощник редактора озаботился тем, что масло в таких количествах повысит его холестерин. Я делала морковные пироги, печенье с сухофруктами, коржики… Взбивая яйца и смешивая тесто, я заново переживала все моменты отношений с Джеймсом, бесстыдные и не очень. Это вызывало слезы, иногда возбуждение, но больше всего злость. Я не могла понять: неужели все, что произошло между нами, строилось на обмане, что он будто интересуется мной так же, как я им? Может, я ему просто надоела? Или чем-то его взбесила? Или что? Однако, как я решила, он выбросил нечто, с моей точки зрения, совершенно особенное. Он выбросил МЕНЯ. Это звучало патетично – но я чувствовала себя покинутой, и мне хотелось поныть. А Джеймс молчал! Смешанное чувство гордости и смущения не позволяло мне искать с ним встречи. Я знала, что он жив-здоров и более того – что он не хочет со мной общаться. Значит, и я не хочу. Я была на все готова, чтобы он не узнал, какую боль мне причинил.

Я уже почти потерла сыр, когда позвонил Томас. Спросил, как я поживаю. Я сказала: «Чудесно!» – потому что давно оставила попытки объяснять смехотворную глубину своих чувств к кому-либо. И тут, когда приступила к нарезанию головки сыра, он поверг меня в шок:

– Чушь собачья, вовсе не чудесно.

Я не нашлась, что сказать; в его голосе я услышала и ярость, и раздражение. Я хотела было повторить: «Все о’кей», но сдержалась, потому что, оказывается, мы оба знали, что это не так.

– Хватит хандрить, Софи. Перестань. Мне жаль, что тебе больно и он оказался гребаным идиотом, но перестань убиваться и хватит этой выпечки! Мы с Шарлоттой придем в выходной. Принесем блок DVD и вино. Вечеринка будет без выпечки. Не спорь. И еще – я принесу шлепалку. Если ты не захочешь взбодриться, она пригодится мне.

Я улыбнулась, и это была первая не вымученная улыбка за прошедшие недели. Мы оба знали, что у него не было намерения заниматься чем-то таким и наши сексуальные отношения ушли в прошлое. И все же – я не могла не улыбнуться и вдруг почувствовала уверенность оттого, сколько вокруг людей, на которых я могу положиться, даже если – не принимать в расчет Томаса и Шарлотту – они не знают о причине моего траура.

– Черт с тобой. Постараюсь не печь.

Мой звонок вдогонку, когда я решила все же сказать, что я, мол, в порядке и не стоит беспокоиться, Том пропустил мимо ушей. Он повел речь о том, какие фильмы принести, – мы сошлись на взрывах и политических интригах: ничто не должно было заставить меня ронять слезы в бокал с вином, подобно извращенке Бриджит Джонс.

В конце концов, идея была прекрасна. Я внезапно поняла, что устала горевать. Жить в депрессии через какое-то время становится скучно. Когда в мою квартиру ворвался вихрь в лице Томаса и Шарлотты, размахивающих бутылками, коробками с фильмами и дорогим шоколадом, я уже была готова сбросить с себя грусть. Хотя бы попытаться. Вино и чипсы Pringles помогли в этом, как и боевики с самым смехотворным сюжетом изо всех виденных мной раньше, которые благодаря вину стали еще более забавными. Компания прибыла в пятницу вечером. Мы начали смотреть телевизор рано. Томас оставался одним из моих самых лучших друзей и был очень мил, но как только он увидел, что от любого упоминания о Джеймсе у меня начинают предательски дрожать губы, предложил смотреть кино. Просмотрев несколько дисков (и прикончив несколько бутылок), Томас и Шарлотта с моего разрешения оккупировали кровать, а я свалилась на диван в гостиной, решив, что досмотрю фильм утром.

Когда в субботу в 8:30 утра прозвенел звонок, я с трудом подавила стон. Мне должна была прийти посылка с Амазона, поэтому я знала, что так или иначе придется встать и открыть дверь. Но было еще слишком рано, я выглядела так, будто меня протащили через плетеную изгородь, и я подумала, что звонок, вероятно, застигнет врасплох Шарлотту и Томаса.

Но за дверью стоял вовсе не почтальон. Это был человек, которого я меньше всего ожидала увидеть на своем пороге. Я знала, что, возможно, выглядела удивленной, но… на самом деле я была полна ярости. Он напустил на себя смущенный вид и сделал шаг назад, будто испугался. Джеймс всегда был ярким мужчиной.

– Привет. Извини, что так рано.

Сначала я хотела его прогнать, но потом скрестила руки на груди и уставилась на него. Я все-таки журналист и в полной мере осознаю силу молчания. Ничего не говоря, я смотрела на Джеймса. Он выглядел усталым, но все равно достаточно сексуальным, и я ощутила острую боль. Хотя не настолько, чтобы мне не захотелось пнуть его под зад. Я никак не могла решить, стоит ли это делать.

Через несколько секунд он выдавил:

– Ты, конечно, не ожидала меня увидеть.

Блеск! И этого я ждала многие недели? Мне хотелось разорвать его на части. И вовсе не в сексуально-игривой форме. Пусть это будет акт настоящего физического насилия. Чтобы он содрогнулся. Я собрала все силы, чтобы придать голосу равнодушие, и неопределенно пожала плечами:

– Заказывала книги брату на день рожденья. Думала, их уже доставили.

– У твоего брата день рожденья?

– Еще нет.

– А-а. Ну да… – Долгая пауза. – Я не занимаюсь доставкой книг.

Я заскрежетала зубами от обиды.

– Я это поняла.

Он погрузился в молчание. Мы оба чувствовали неловкость, но внезапно я поняла, что не склонна начинать разговор. В конце концов, хочет он поговорить или нет? Когда-то он умел прекрасно это делать. А сейчас не хотел. Или не мог. Джеймс пристально смотрел мне в глаза, будто искал ответ. Это мне очень напомнило выражение его лица, когда он изучающе смотрел, смогу ли я выдержать более жестокое наказание. У меня опять защемило сердце.

Немая сцена была нарушена появлением Томаса. Он распахнул дверь спальни и вывалился в холл, натягивая футболку поверх длинных шортов:

– Софи, с тобой все в порядке?

На долю секунды мир остановился. Наконец Джеймс заговорил, и я впервые услышала, как неприятно резко звучит его голос.

– О-о-о… Софи, я не знал, что ты не одна.

Я почувствовала волну гнева, несправедливости, во-первых, оттого, что он сразу же подумал самое худшее, а во-вторых, что он решил, что имеет право злиться. Да, он был милым, бесстыдным, сексуальным, потрясающим, а когда я влюбилась в него, бросил меня, не сказав ни слова, превратив меня в безумного пекаря… И теперь имеет наглость раздражаться, увидев, что я продолжаю жить дальше? Неужели он был так уверен, что я потеряла от него голову? Я не могла остановиться.

– Что тебе до этого?

Он вздрогнул, услышав, как звенит ярость в моем голосе.

– Серьезно. Какое тебе дело, Джеймс? Если в прошлом месяце стало совершенно ясно, что ты не заинтересован продолжать исследование того, что происходит между нами. И прекрасно. Не нужно притворства, понимаю, но я думала, что вы, Господин, обладаете достаточными эмоциональными способностями, чтобы дать мне знать о намерении прекратить отношения.

На его щеках вспыхнул румянец. Джеймс открыл рот, и на мгновение мне показалось, что он собирается что-то сказать и я наконец услышу нечто вроде объяснения. Но его глаза скользнули по дверному проему позади меня, где, по-видимому, появился Томас. Его присутствие придало мне странную уверенность, хотя я не поняла сразу: хочет ли он защитить меня или просто подслушать наш разговор. Джеймс закрыл рот и сглотнул. По тому, как он слегка качнул головой, я поняла: ничего говорить сейчас он не собирается. Меня захлестнула волна ярости.

Я надеялась, ты настоящий. И сможешь стать частью меня.

– Знаешь, мне все равно. Честно. Ты не тот человек, которого я себе представляла. Я надеялась, ты настоящий… И сможешь стать частью меня.

Я почувствовала, как Томас отступил назад, смытый волной моих эмоций.

– Да, частью меня, как бы глупо это ни звучало. Я думала, ты личность, но поняла, что ошибалась. А теперь мне все равно. Я любила человека, которого реально не существует. Вот в чем моя ошибка. Я наивная дурочка, принимаю все за чистую монету. Что ж, это послужит мне уроком. Но не смей сейчас бить на жалость. Не смей!

На секунду повисло молчание. Я никогда раньше так не злилась. Не могу припомнить такого случая. Краем глаза я заметила Томаса с широко открытым ртом и увидела, как расширились глаза Джеймса. Он подался вперед, пытаясь коснуться моей руки.

– Софи, я…

Я вздрогнула, как от ожога, и оттолкнула Джеймса с такой силой, что чуть не сбила его с ног:

– Не трогай меня. Все кончено. – И захлопнула дверь перед его носом.

Когда я обернулась, лицо Томаса представляло собой нечто. Он никогда не видел меня на таком эмоциональном подъеме и, по-видимому, действительно не знал, что делать. Я почувствовала, как дрожат губы, и на какой-то момент на его лице появилось выражение паники, но потом он настроился на атаку и двинулся ко мне, чтобы обнять меня. Я немного поплакала, потом взяла себя в руки, и слезы стали высыхать, но я все равно намочила футболку Томаса. Потом он заварил чай для всех нас – бедную Шарлоту разбудил звук хлопнувшей двери и мой рев, как в мыльной опере. Он рассказал ей, что произошло, какой я была потрясающей и какой у Джеймса был глупый вид. Я не была уверена, что он прав во всех отношениях. Прошло некоторое время, мои глаза уже были не такими опухшими, и можно было предполагать, что Джеймс ушел. Только после этого мы осмелились отправиться на завтрак. Я не думала, что он может быть где-то рядом, хотя все еще желала этого.

Глава 17

Доминирование

Я редко по-настоящему теряю самообладание. Я, конечно, могу разразиться тирадой, как и любая женщина, но в целом я довольно дружелюбна. Моя перепалка с Джеймсом настолько не вязалась с моим характером, что и Томас, и Шарлотта были немного удивлены.

Они остались на выходные, как и планировалось, но… во всем была червоточина – Джеймс. Его появление выбило меня из колеи. Я была в бешенстве, по-настоящему, из-за его реакции на то, что он видел, как Томас выходит из моей спальни. Не поймите меня неправильно, я знаю, что выглядело это нехорошо, но если и существовала позиция морального превосходства, то господин Очень-впечатлительный-с-замашками-лорда-Лукана[12] не имел права на нее, не в последнюю очередь потому, что – простите, если кажется, что я ворчу, но в данном случае мне это казалось разумным основанием – он не связывался со мной несколько недель. Какое ему дело до того, чем или с кем я сейчас занимаюсь? Он ожидал, что я буду сидеть одна дома и рыдать? Я, конечно, делала это, но речь совсем о другом, и я не собиралась никоим образом показывать, что так и было.

Оглядываясь назад, я признаю, что жалела о том, что захлопнула дверь. Было очень приятно это сделать, и он, несомненно, заслужил это. Но когда тишина затянулась, я внезапно поняла, что он не собирается стучать вновь, и я понятия не имела, с какой целью он вообще пришел. Ни с какой. Драматичные жесты хороши в теории, но меня жгло любопытство, равно как и чувство несправедливости. Я все еще хотела… ладно, мне все еще было нужно знать, почему он так внезапно исчез… и столь же внезапно вернулся? Конечно, моя не в меру буйная фантазия сорвалась с цепи, как и во время его отсутствия, но – черт побери мой заново приобретенный цинизм! – я не была уверена, что он вернулся, потому что скучает по мне и вдруг осознал, что не может без меня. А по выражению его лица вообще можно было подумать, что он вернулся за любимыми джинсами или что-то в этом роде. Ни тени напряженного ожидания – только слегка страдальческий взгляд. По крайней мере, пока не появился Томас.

Я была в замешательстве. С каких это пор приступы ревности у мужчин (это не эгоцентризм – так и выглядело!) вошли в моду? Что за бред? Эти истерики были самым последним, чего мне хотелось в любых отношениях, – поэтому почему я вообще переживала из-за него, особенно после всего, что он сделал?

У меня голова шла кругом, даже когда мы смотрели фильм за фильмом. Я мало говорила. Остальная часть выходных, проведенных с Томасом и Шарлоттой, прошла так спокойно, что напоминала антиклимакс. После завтрака мы смотрели кино, пили чай, а ужинать отправились в чудесный ресторан, где готовят блюда, приправленные карри. Мне нравится думать, что я держалась беззаботно и весело, но в некоторые моменты я замечала, что Шарлотта и Том обмениваются тревожными взглядами, поэтому, наверное, со стороны это так не выглядело. В целом я чувствовала себя нормально. То, что я высвободила свои эмоции, было своего рода катарсисом и помогло подвести черту. У меня пропало желание побить кого-нибудь, и это был прогресс.

Конечно, друзья видят сквозь оболочку. Когда я тащила одеяло к дивану, Шарлотта коснулась моего плеча:

– Софи, ты не обязана спать на диване, если не хочешь.

Я посмотрела на нее в растерянности. Казалось, то, что мы делали, произошло в другой жизни, жизни, о которой я не жалела, но в которую определенно не хотела возвращаться. О чем она? Я закашлялась, раздумывая о том, как тактично сказать «нет», но она покачала головой.

– Нет, я не это имела в виду. Я просто подумала, что ты можешь поместиться вместе с нами. Не спи здесь сегодня одна.

Я смерила взглядом сгорбленный диван, вспоминая о том, как мало мне удалось поспать прошлой ночью до разбудившего меня звонка. И улыбнулась:

– Хорошо.

Томас хмыкнул позади меня.

– Все это хорошо и мило, но здесь не самая большая в мире кровать, и готов поспорить, что неудобно будет именно мне.

Шарлотта шлепнула его по руке:

– Заткнись и веди себя прилично. В конце концов, это ее кровать. Можешь занять диван, если тебе это больше по душе.

Быстрый ответ Томаса:

– Нет, дорогая, ты абсолютно права! – вызвал у меня смех, и впервые после того утра он не был наигранным.

Наутро я чувствовала себя удивительно отдохнувшей. Шарлотта лежала рядом со мной, свернувшись в клубок, мы обе были укрыты одеялами. Когда я открыла глаза, то увидела Томаса, вжатого в стену; его рука сжимала кусочек одеяла размером с почтовую марку. Это вызвало у меня улыбку, и я ощутила прилив нежности к своим нестандартным друзьям.

Они ушли днем, и я немного поплакала – когда вы по-настоящему теряете самообладание только раз в пару лет, эмоциональное похмелье неминуемо. Оказавшись одна, я не могла его преодолеть. Я улеглась перед телевизором, надеясь, что повторные показы всякой дряни и чай помогут мне избавиться от меланхолии. Я надеялась, что это сработает – по крайней мере, после долгих недель тревоги я должна была уже сама себе наскучить этим. Во всяком случае, я так думала, пока не проснулась на следующее утро и не посмотрела в телефон.

Привет, я знаю, что у тебя вчера были гости, но мы можем встретиться? Просто поговорить? Дж. xx

Я читала и перечитывала сообщение. Два поцелуя? Это что-то значит, верно? Но что? И хочу ли я знать? Стоит ли оно того? Что его останавливало проделать то же самое несколько недель назад? И, черт возьми, что он подразумевает под «гостями»? Думает ли он, что я сплю с Томасом? Почему его, похоже, это не волнует? Он думает, что я теперь несвободна? Почувствовал ли он облегчение? Боится ли серьезных отношений? Если да, сказал бы он мне об этом? Заботит ли все это меня? К моей досаде, последний вопрос был единственным, на который я точно знала ответ, и, как это ни парадоксально, я бы предпочла не знать его.

Я читала и перечитывала сообщение. Два поцелуя? Это что-то значит, верно? Но что?

Было два разных подхода, четко сформулированных Томасом и Шарлоттой. Том считал, что мне лучше отказаться от встречи с Джеймсом, сказав ему: «Отвали и умри», – поставить точку и жить дальше. Шарлотта полагала, что я должна пойти, вести себя дружелюбно, но не флиртовать, одеться сногсшибательно и заставить его пожалеть о том, от чего он отказался. Спустя несколько дней метаний – больше никаких ответов на сообщения в течение получаса – я решила последовать последней стратегии. Что, конечно, может служить подтверждением моих мазохистских наклонностей.

Я отправилась в город – в наряде с немного более откровенным вырезом, чем принято. С какой целью? Ну… Я просто чувствовала, что должна узнать, что произошло, попытаться понять. Мне было нужно, если такое бывает за пределами дешевых американских ток-шоу, чувство какой-то завершенности.

Мы встретились. Он был заботлив. Мы заказали кофе, поболтали – сначала о том, какой сорт кофе лучший, затем о дне рождения моего брата, о годовщине свадьбы его родителей. Обо всем, кроме главного. Время шло, и у меня было чувство, что я могу рассмеяться: вот мы сидим тут, будто ничего не случилось. Просто сюр! Я чувствовала себя истощенной и даже более запутавшейся в собственных эмоциях и поведении, чем в его. Почему я до сих пор здесь?

Но, кажется, не только я была не способна объяснить, что происходит в моей голове. Наконец Джеймс сказал что-то, не связанное с родственниками, – будто увлеченно играя с кофейной ложечкой, он сказал с интонацией, с которой обычно обсуждают погоду:

– Не знаю, заметила ли ты, что я довольно резко утратил энтузиазм.

У меня отвисла челюсть – я не сдержалась и рассмеялась. Смех был резким, Джеймс чуть вздрогнул, но продолжал. Из храбрости или сумасбродства? В тот момент я не была уверена.

– Я знаю, что поступил плохо. И я не смог бы объяснить тебе, почему я так поступил, я сам не понимал, что происходит. Знаю, что это звучит глупо. Но что-то щелкнуло внутри меня. И я даже не осознавал этого. До выходных.

И он рассказал мне обо всем. Сказал, что я удивительный человек, что я интересна, умна, что я умею рассмешить его, что ему очень нравится со мной – все это я мысленно заархивировала в своей голове, для того чтобы вспомнить об этом в плохие дни, когда чувствую себя отбросом. Но в то время, как я мысленно готовилась к «но», объясняющему, почему он умчался, будто за ним гнались Церберы, он сказал мне то, что заставило меня поднять глаза в растерянности и подумать, что я ослышалась.

– Чем больше ты мне нравишься, чем больше времени мы проводим вместе, тем сложнее мне доминировать над тобой, Софи. Делать тебе больно. Когда мы начали играть, опасение в твоих глазах, твои стоны возбуждали меня. А сейчас меня это расстраивает. Мне жаль.

Ему жаль? Я была в бешенстве. Было не заметно, что ему жаль, но вскоре ему станет жаль по-настоящему.

– Знаешь что? Ты – идиот.

Он посмотрел на меня удивленно. Не знаю, много ли людей называли его идиотом. Я задумалась, не было ли это частью чертовой проблемы.

– Ты, такой проницательный, умеющий предугадывать мои реакции, как никто другой, гордящийся тем, что понимаешь, что на меня действует, – как, черт возьми, ты можешь быть таким тупым? Как ты мог не знать, что твоя безрассудная, малодушная тактика молчания причинит мне большую боль, чем что-либо, что ты делал своими руками, или что-либо, чем ты мог нанести мне физическую боль?

Он покачал головой.

– Я знаю. Правда знаю. Я просто… – Он осекся.

Что говорят в подобной ситуации? После первой вспышки гнева я мало говорила, в основном потому, что, если б я составила список возможных причин произошедшего между нами, эта не вошла бы в первую сотню. Это казалось сумасшествием. Позднее я сквозь зубы испытывала уважение к тому факту, что ему удалось придумать что-то, о чем даже я со своим бурным воображением даже подумать не могла; но в тот момент я молчала. Я была потрясена. И пока он говорил и извинялся с таким смущением, что можно было подумать, что он признается в преждевременном семяизвержении, моя ярость сменилась чувством жалости. Он выглядел так, будто действительно нуждается в объятии и в том, чтобы ему сказали «все будет хорошо».

Какое-то время мы молчали, пока мой мозг не включился в достаточной мере, чтобы я додумалась спросить, почему это не было проблемой раньше.

Проведя рукой по волосам, он сказал, что никогда не доминировал над кем-либо в реальности настолько сильно, как надо мной. Что он уважал меня больше, чем кого-либо, с кем играл до этого, в том смысле, что я более способна, более равна ему, и, хотя на уровне теории доминирование надо мной возбуждает его – отсюда хорошая игра по электронной почте, – в реальности ему становилось все труднее, независимо от того, смотрю я на него сердито или со слезами на глазах. А потом он опять извинялся. Долго. Настолько, что я его все-таки обняла, и мы стали пить кофе. Я все еще была зла, не в последнюю очередь потому, что он, казалось, не мог понять, что его поведение за последние несколько недель причинило мне больше боли, чем он мог причинить кнутом, деревянной ложкой или любым другим предметом, который он бросал в меня, и потому, что из-за его поведения отношения между нами изменились так, что неизвестно, можно ли их исправить. Но по крайней мере теперь я знала. Я могла попытаться понять.

Он какое-то время смотрел в свою чашку, пока я приводила в порядок свои мысли. Я даже не была уверена, изменят ли или должны ли мои слова что-то изменить, но чувствовала, что последняя деталь головоломки встала на место и, возможно, Джеймсу нужно услышать то, что я собиралась сказать, хотя мне это было трудно. Внезапно пришла моя очередь нервничать, действовать осторожно. Это казалось безумием – никогда не говорить об этих ключевых моментах прямо, но чувствовать то, что я – мы? – чувствовала. Честно говоря, я никогда не ощущала себя более уязвимой, даже когда плакала, когда была беззащитной, когда меня заставляли пересекать границы. Наконец я заговорила, мой голос звучал тихо и, как ни странно, застенчиво.

– Когда ты причиняешь мне боль, мне это нравится. Я даже жажду этого. Я не знаю, различаешь ли ты, когда я смотрю на тебя свирепо, когда мои глаза полны слез, когда краснею, даже когда у меня не совсем получается скрыть страх перед мыслью о том, каким будет твой следующий дьявольский поступок. Быть побежденной, терять достоинство, испытывать боль, унижение – все это влечет меня. Твои руки на моих запястьях, у горла или в волосах, твое преобладание надо мной, овладение мной – это заставляет мое сердце биться чаще. Меня это возбуждает. Иногда я лежу в кровати и думаю об этом.

Я сделала большой глоток кофе. Этот монолог давался гораздо сложнее, чем мольбы об оргазме, и почему-то казался одним из важнейших в моей жизни, независимо от того, что произойдет потом. Я продолжила, подглядывая из-за чашки за его реакцией.

– Да, ты причиняешь мне боль. Но ты делаешь это с моего разрешения. Я умоляю тебя делать это, иногда буквально. Причинение мне боли – это не плохо в данном контексте. Тот факт, что ты являешься тем, кем являешься – добрым, умным, вежливым, милым Джеймсом, позволяет мне чувствовать себя достаточно уверенной и защищенной, чтобы позволять тебе делать это. Я бы не дала какому-то старику эту власть над собой. Я даю ее тебе. Я никому и никогда, даже Томасу, не давала столько власти над собой, сколько тебе. И я даю тебе эту власть из-за того, что ты можешь быть милым. Если бы ты все время был таким же беспощадным и жестким, как когда душишь меня, я бы не хотела играть с тобой. Не пойми меня неправильно. Когда ты делаешь это, когда хмуришься, вынуждаешь меня стонать, этого достаточно, чтобы заставить мое сердце биться чаще, даже просто думая об этом. Но мне нравятся парадоксы. Мне нравятся обе твои стороны. Мне нравится то, что я могу позволить тебе причинять боль, могу получать удовольствие от того, что в твоей власти заставить меня плакать и что при этом ты все равно достаточно заботлив и ласков после этого, чтобы обнять меня и убедиться в том, что со мной все в порядке, принести мне бокал вина или сока. Это хорошо. Две твои стороны не противоречат друг другу. Они идеально сочетаются и указывают на внимательность и заботливость к потребностям других. В причинении боли тому, кто хочет боли, нет ничего плохого, это практически катартическая доброта.

Он сидел неподвижно. Я положила руку на его, пытаясь помочь ему понять, опасаясь, что моих слов будет недостаточно, что, учитывая все случившееся, было довольно иронично.

– Как я сказала, надеюсь, что ты это уже знаешь. И не волнуйся, я говорю тебе это не для того, чтобы добиться отношений с тобой.

Я вдруг поняла, что мои слова звучат отчужденно, и попыталась прояснить:

– Не пойми меня неправильно. Я не хочу сказать, что не заинтересована попробовать отношения с тобой, не каждый день встречаешь такого человека, как ты. Мне очень приятно проводить с тобой время, и в постели, и за ее пределами. Но я не уверена, что тебе нужны сейчас отношения, даже если бы тебе было интересно иметь их конкретно со мной – и это я тоже не утверждаю. Но если между нами не произойдет ничего, кроме взаимных стонов по электронной почте и редких встреч в баре, мне кажется, тебе все равно нужно это услышать.

– Если осознаешь, что ты рад быть тем, кто ты есть, как и я, позвони мне.

Я поставила чашку на стол.

– Да, у тебя садистские наклонности. Возможно, тебе стоит разобраться с этим, понять, нравится ли тебе быть этим человеком. Что до меня, я рада, что ты одновременно являешься мужчиной, которого бы хотела видеть в моем доме мама, и мужчиной, которого она меня попросила бы остерегаться, – все в одном сложном удивительном наборе. И я счастлива быть собой той, которая нуждается в боли, жаждет ее, любит, чтобы ей бросали вызов и оказывали давление, и иногда отвечает тем же.

Мы молчали какое-то время. Когда стало ясно, что он еще не готов заговорить, я решила, что пора домой. Я подняла сумку с пола и взяла пальто.

– Если ты осознаешь, что ты рад быть тем, кто ты есть, как и я, позвони мне.

И ушла. Потому что неожиданно все стало понятно. Если он был моей второй половинкой, человеком, с которым я проведу жизнь, моим доном, моим партнером, тогда это произойдет. А если нет, то я была честна с ним и знала, чего теперь ищу.

И я знала, что он стоит того, чтобы ждать.

Эпилог

Это была одна из тех недель, когда я не могу переключиться, когда мелочи жизни так наваливаются, что секс – это последнее, о чем я думаю, и приходится прилагать большие усилия просто для того, чтобы не взорвался мозг. Я продиралась сквозь длинные, полные забот и стресса будни, а вечера проводила в работе над этой книжкой, чтобы уложиться в сроки. Я думала о своей природе – подчиняющейся – больше, чем когда-либо, и пыталась облечь эти мысли в слова, одновременно сексуальные и правдивые, хотя иногда сознание заставляло меня резко остановиться.

Поэтому, когда я зашла в комнату и увидела, что он сидит за моим компьютером, читая главу, которую я отложила несколько дней назад, я не восприняла это как прелюдию послеобеденного разврата.

Но, как известно любому подчиненному, нередко решение принимают за вас.

Иногда войти в роль подчиненного легче, чем в другую. Но сейчас, учитывая, что моя голова забита кучей дрянных событий, которые произошли за последние дни, меня и мое подчиненное «я» отделяют несколько световых лет, а проблемы с повиновением, честно говоря, у меня бывают даже в лучшие времена.

– Так ты уже почти закончила?

Киваю:

– Осталось кое-что подправить, добавить несколько штрихов. Да, заканчиваю.

Он улыбается:

– Интересное чтиво.

Я краснею.

– Спасибо. Конечно, немного странно читать все эти вещи, когда они не о тебе?

Он усмехается и поднимает брови, потом проявляет милосердие, видя мой слегка обеспокоенный взгляд. Он подзывает меня к себе и, когда я наклоняюсь, целует меня, сначала нежно в лоб, а затем более жестко в губы.

– Вовсе нет. Я бы сказал, что это было исследование. Но в том, что касается тебя, мне не нужен учебник.

Его самодовольство вызывает у меня смех. Он умеет меня рассмешить. Я счастлива как никогда. Но пока я стою и смотрю на него, его взгляд резко меняется. В нем появляется вожделение и некая угроза. Его голос приобретает тембр, от которого бабочки падают замертво:

– Встань на колени.

Я не двигаюсь сразу. У меня была тяжелая неделя, и, хотя обычно это весело и все такое, я сейчас не в том настроении. Конечно, мне откроется чудесный вид, если я встану на колени перед ним, сидящим на стуле. К черту, подумала я, и опустилась на пол.

Дело в том, что я до сих пор очень плохо скрываю свои эмоции. И относиться к происходящему с неохотой означает создавать себе проблемы.

– Ты только что закатила глаза.

– Нет, я этого не делала.

Черт, зачем я спорю? Это тоже было ошибкой. Заткнись. Пошло все к черту.

– Да, закатила. А сейчас мне показалось, что ты огрызаешься.

Клянусь богом, я едва сдерживаюсь, чтобы не начать спорить о том, что я не огрызалась. Я балансирую на краю и могу сорваться в любой момент. И я уверена, что он видит это, хотя выглядит скорее веселым, чем разозленным. Но затем переходит к делу:

– Сними всю одежду, кроме трусиков, а затем встань на колени.

Я делаю это максимально быстро. Это не стриптиз: я знаю, что уже и так влипла, поэтому сразу повинуюсь и, опускаясь на пол, смотрю вниз, чтобы настоящее или мнимое закатывание глаз не навлекло на меня еще большие неприятности.

Его пах находится в нескольких дюймах от моего лица. Я прижимаю руки к бокам, чтобы не двигаться, чтобы не трогать его.

– Подергай свои соски для меня. Сильно. Покажи мне свою грудь. Давай.

Я начинаю тянуть и сжимать соски, приподнимая грудь. Это маленькое унижение – заставить меня обнажиться, выставлять себя перед ним напоказ, в то время как он полностью одет и выглядит так, будто готов ехать в ресторан, – доставляет ему удовольствие, а я даже сейчас с трудом это выношу. Я закрываю глаза от стыда, чувствую, что немного покраснела, хотя одновременно трусики между ног влажнеют.

Он шлепает меня по рукам, отталкивая их, хватает и начинает крутить мои соски. Мои глаза расширяются от неожиданности, и я не могу сдержать крик, когда он тянет мою грудь вверх, вынуждая меня подниматься выше на коленях, чтобы ослабить боль.

– Твое дерганье оставляет желать лучшего. Вот что я имею в виду.

Он сопровождает свои слова жестким закручиванием соска, и я делаю глубокие вдохи, пытаясь обуздать боль.

– Теперь сделай это как надо. И смотри вниз.

Не знаю, так ли это у других людей, имеющих склонность к подчинению, но я нормально переношу боль, причиняемую другими. Я бы даже сказала, что, когда я в ударе, у меня довольно хорошая переносимость боли. Но просить меня причинить боль себе самой? Такое почему-то сложно вытерпеть. Я не могу делать себе восковую эпиляцию на ногах, потому что мысль о боли делает меня неспособной сдернуть восковые полоски.

Он уже сильно разозлился, поэтому я кручу свои покрасневшие и раздраженные соски сильнее, глядя в пол. Я честно не знаю, сколько проходит времени, пока я это делаю. В комнате тишина, слышно только его двигающуюся руку, которой он мастурбирует вне зоны моей видимости. Я очень хочу видеть это, но непоколебимо смотрю на узор на деревянном полу между его ног.

– Прекрасный вид. Но я не знаю, куда мне кончить. Жалко кончать на твои волосы, ты их только что помыла. Наверное, сделаю это тебе на грудь. Что думаешь?

Я бросаю на него беглый взгляд, пытаясь понять, ждут ли от меня ответа, вижу, что он смотрит на меня, и возвращаюсь к разглядыванию пальцев его ног под выкрикнутый им приказ о том, чтобы я смотрела вниз. Мой голос звучит неуверенно, когда я пытаюсь сказать, что хочу, чтобы он кончил мне в рот. Я люблю брать его в рот. Но, потеряв самообладание, я не могу подобрать нужную формулировку, и в итоге мой ответ звучит как вопрос, что его только забавляет.

Пока я стою перед ним на коленях, уставившись на его ноги, в моем настроении происходит перемена. Тяжесть недели уходит, и единственное, что я сейчас осознаю, – это то, как меня бесит этот великолепный парень и что я отчаянно хочу доставить ему удовольствие, чтобы (я знаю, что суть не в этом, но простите меня за потакание своим желаниям) он доставил удовольствие мне. Чтобы он трогал меня, позволил мне трогать его – это то, чего я так страстно желаю, что все остальное в данный момент просто меркнет.

– Встань.

Я стояла перед ним на коленях так долго, что мне требуется несколько секунд, чтобы восстановить равновесие. Взяв за плечо, он разворачивает меня лицом туда, куда считает нужным, а затем его пальцы проскальзывают во влагалище, вталкивая влажную ткань трусиков внутрь, и он довольно усмехается, чувствуя, какая я мокрая. Я пытаюсь устоять на месте, глядя прямо вперед, в то время как он дразнит меня, водя по мне пальцами. Он проводит пальцем вдоль позвоночника, отчего я вздрагиваю, и снимает с меня трусики. Наконец-то! Я сбрасываю их с ног, он хватает меня в этот момент за волосы, которые собраны в низкий хвост, и с силой тянет, заставляя меня неуклюже опуститься на пол. Когда я оказываюсь на коленях, он прижимает меня к бедру, удерживая на месте.

– Ты продолжаешь делать то, о чем я тебя не просил. Я не хочу, чтобы ты проявляла инициативу. Сейчас я хочу, чтобы ты делала только то, что я тебе приказываю и когда приказываю. Если я задаю тебе вопрос, ты должна отвечать быстро и вежливо. Ты – умная девочка, и это простые правила. Поняла?

Я свирепею от его повелительной формулировки. В горле пересохло.

– Да, извини.

Тишина затягивается. Он держит меня за волосы, не давая пошевелиться. Я опираюсь на него, а он стоит надо мной, как какой-то завоеватель.

– Хорошо. Как ты думаешь, что должно произойти дальше?

Я знаю. О да, я знаю. Но я не хочу конкретизировать свой ответ, чтобы не натолкнуть его на мысль. Надел ли он сегодня ремень? Помнит ли он, где я храню свои игрушки?

Он тянет меня за волосы.

– Ну?

– Ты меня накажешь.

– Верно.

Он опять меняет мое положение, перемещая к спинке дивана. Резко раздвигает мои ноги, чтобы видеть все между ними, а затем концентрируется на моей заднице, проводя пальцами по чувствительной округлости, заставляя меня вздрагивать в ожидании первого удара.

Его удары стеком и ремнем и раньше доводили меня до слез. Но если он хочет произвести впечатление, болезненными могут быть даже шлепки. И когда звук первого удара рассекает воздух и я вдыхаю сквозь зубы, чтобы обуздать боль, я осознаю, что будет действительно больно…

Суть в том, что, пока удары следуют один за другим, а я стою неподвижно, борьба с болью вытесняет все другие мысли. Я не думаю о паршивой неделе и не волнуюсь о количестве слов и абзацных отступах. Не думаю о том, как я выгляжу обнаженной с открытой всем ветрам задницей. Даже о том, насколько я возбуждена (хотя, если честно, я нахожу это очень сексуальным). Я просто терплю боль и его нападки, потому что знаю, что сейчас это все, что нужно, чтобы доставить ему удовольствие. А это единственное, чего я хочу! У меня ясная голова, и будто гора упала с плеч, а все, что было нужно для этого, – хорошая взбучка одной ягодицы.

В тот момент он, его удовольствие – центр моей вселенной. Все остальное не имеет значения.

Он останавливается на мгновение и спрашивает, сколько раз ударил меня по заднице. Я могу только гадать и стараюсь не дрожать, когда он проводит пальцем по разогретому заду. Он заставляет меня считать удары на второй ягодице и благодарить его за каждый удар; я уже и не думаю закатывать глаза – я слишком занята тем, что пытаюсь удержаться в вертикальном положении и в заданной позе на дрожащих ногах.

Потом он отступает назад и бесцеремонно засовывает в меня пальцы сзади. Унижающее достоинство нападение заставляет меня стонать и брыкаться под ним, как животное, в то время как он двигает пальцами, не забывая с каждым толчком задевать большим пальцем мою побитую задницу. Ощущение очень сильное. Он входит в меня и выходит с легкостью, приближая меня к оргазму, жестче и жестче, одновременно массируя клитор с такой силой, что удовольствие граничит с болью. Потратив все силы на то, чтобы оставаться неподвижной во время наказания, я уже не в состоянии сдерживаться, когда приходит очередь удовольствия, и я с силой кончаю от его пальцев, опускаюсь на пол и расслабляюсь на несколько секунд, чтобы восстановить дыхание. Плохого оргазма не существует по определению, но этот – идеальное окончание тяжелой недели. Такое ощущение, что меня разобрали и собрали заново.

Более или менее придя в себя, я приподнимаюсь и вижу, что он стоит надо мной. Когда он наконец подходит, я подношу к нему лицо, чтобы взять член в рот. Но мой затылок пронзает острая боль и на глазах выступают слезы, когда он оттягивает меня назад.

– Ты не получишь его, пока я не разрешу.

Я вновь открываю рот, на этот раз – чтобы извиниться, но он хватает меня за голову сзади и вталкивает себя, из-за чего я несколько секунд борюсь с рвотным рефлексом, вбирая его член. Мой рот начинает ласкать его, я с жадностью лижу и сосу его, наслаждаясь тем, что он увеличивается у меня во рту, прислушиваясь к его учащенному дыханию. В тот момент он, его удовольствие – центр моей вселенной. Все остальное не имеет значения, и эта простота кружит голову. Когда он кончает, я мысленно улыбаюсь. Это сюрреалистичный момент созерцательного спокойствия.

Склонность к подчинению – это только одна из граней моего характера. Но это ключевая часть того, что делает меня такой, какая я есть. Это имеет такое же значение, как мое отношение к друзьям и семье, как любовь к работе и мое упрямство.

Внезапно эта ужасная неделя и все, что представлялось таким неотложным и важным еще двадцать минут назад, кажутся мне невероятно далекими. Сейчас, именно в этот момент, когда моя задница ноет, а во рту я ощущаю его вкус, он – центр моей вселенной. И мне это нравится, черт возьми!