Хозяйка лабиринта

Детский час

– Мисс Армстронг! Мисс Армстронг, вы меня слышите?

Она слышала, но ответить, похоже, не могла. Сильные повреждения. Переломы. Попала под машину. Возможно, сама виновата – отвлеклась. Она так долго прожила за границей, что, видимо, смотрела не в ту сторону, переходя Уигмор-стрит в летних сумерках. «Меж тьмою и светом дня»[1].

– Мисс Армстронг!

Полицейский? Или врач «скорой помощи». Официальное лицо. Наверно, заглянул к ней в сумочку и нашел какую-нибудь бумажку с ее именем. Она шла с концерта. Шостакович, струнные квартеты, все пятнадцать, порциями по три. В Уигмор-Холле. Сегодня среда – Седьмой, Восьмой и Девятый квартеты. Видимо, на остальные она уже не попадет.

– Мисс Армстронг!

В июне 1942 года она была в Королевском Альберт-Холле на концерте, премьере Седьмой, Ленинградской симфонии. Билет достала через знакомого. Зал был забит, атмосфера наэлектризована так, что дух захватывало, – слушателям казалось, что они сами переживают блокаду вместе с жителями города. И вместе с Шостаковичем. Волнением единого сердца. Так давно. И так – теперь – бессмысленно.

Русские когда-то были врагами, потом союзниками, потом опять врагами. То же и с немцами – главный враг, хуже не бывает, а потом вдруг союзник, оплот Европы. Все это пустое сотрясение воздуха. Война и мир. Мир и война. Так и будет идти до скончания веков.

– Мисс Армстронг, я сейчас надену вам шейный ортез.

Джульетта поняла, что думает о своем сыне, Маттео. Ему двадцать шесть. Плод краткой связи с итальянским музыкантом. Она много лет прожила в Италии. Любовь Джульетты к Маттео была одним из главных чудес в ее жизни. Она беспокоилась за него – он жил в Милане с девушкой и был с ней несчастен, и Джульетта как раз погрузилась в переживания по этому поводу, когда ее сбила машина. Лежа на мостовой Уигмор-стрит в окружении сочувствующих прохожих, Джульетта поняла, что из этого положения выхода уже не будет. Ей всего шестьдесят, хотя это, вероятно, немало. Но прошедшие годы внезапно показались ей иллюзией, сном, случившимся не с ней. Все-таки жизнь – ужасно странная штука.

В королевской семье намечалась свадьба. Даже сейчас, пока Джульетта лежала на лондонской мостовой в кругу милосердных незнакомцев, где-то готовили деву к ритуальному жертвоприношению, чтобы утолить страсть публики к пышным зрелищам. Все кругом было увешано британскими флагами. Она точно дома, не перепутаешь. Наконец-то.

– «Эта Англия»[2], – пробормотала она.

Мистер Тоби! Мистер Тоби!

Джульетта вышла из метро и начала пробираться по Грейт-Портленд-стрит. Она взглянула на часы и поняла, что удивительно сильно опаздывает на работу. Она проспала – вчера засиделась в ресторане «Белль Мёньер» на Шарлотт-стрит с мужчиной, который с каждой минутой становился ей все менее интересен. По инерции – или от нечего делать – она, однако, оставалась за столом. Вероятно, этому способствовали также фирменные блюда ресторана – говядина «а-ля Дианн» и блинчики «сюзетт».

Ее скучноватый собеседник, архитектор, заявил, что отстраивает Лондон после войны. «Что, прямо в одиночку?» – немилосердно прокомментировала она. И когда он сажал ее в такси, позволила ему краткий поцелуй. Из вежливости, а не потому, что ее влекло к этому человеку. В конце концов, он ведь заплатил за ужин, а она весь вечер подпускала ему шпильки без всякой причины, хотя он, кажется, не замечал. В целом от этого вечера у нее осталось неприятное послевкусие. Я сама себя разочаровываю, подумала она, когда вдали показался Дом вещания.

Джульетта была продюсером в редакции программ для школьников. Подходя к Портленд-Плейс, она чувствовала, как падает духом в предвидении грядущего дня – скучное совещание сотрудников отдела во главе с Прендергастом, а потом запись «Прошлых жизней», серии передач, за которой Джульетта присматривала вместо Джоан Тимпсон, пока та лежала на операции. («Несущественная мелочь, дорогая».)

Редакция программ для школьников недавно переехала из подвала Дома кино на Уордор-стрит, и Джульетта скучала по ярким лохмотьям Сохо. В самом здании Би-би-си места для редакции не нашлось, и ее устроили через дорогу, в доме номер 1 по Портленд-Плейс. Сотрудники не без зависти взирали на материнский корабль – огромный, светлый многопалубный лайнер Дома вещания: он уже сбросил маскировочный камуфляж военной поры и устремлялся, взрезая носом волны времени, в новое десятилетие и неизведанное будущее.

Когда Джульетта вошла, в редакции было тихо – разительный контраст с постоянной суетой в здании через дорогу. Вчера они с архитектором усидели на двоих графин красного вина, и сегодня Джульетта едва соображала – хорошо, что не надо здороваться с кучей народу. При появлении Джульетты секретарша выразительно взглянула на часы. Она спала с продюсером из отдела Всемирной службы и считала, что это дает ей особые права. Секретарши на ресепшен в редакции школьных программ сменяли друг друга с удивительной быстротой. Джульетте нравилось воображать, что их пожирает некое чудовище – может быть, Минотавр, живущий в лабиринте коридоров. Хотя на самом деле они просто переводились в более гламурные отделы, в основное здание.

– На кольцевой поезда встали, – сказала Джульетта, хотя и не считала, что обязана давать этой девице какие-то объяснения, правдивые или ложные.

– Опять?

– Да, на этой линии вечно проблемы.

– Да уж похоже. – (Вот ведь нахалка!) – Совещание мистера Прендергаста проходит на первом этаже. Полагаю, оно уже началось.

– Видимо, да.

– Один день из жизни человека труда, – серьезно произнес Прендергаст, обращаясь к немногочисленной аудитории; Джульетта заметила, что несколько человек просто не явились: совещания Прендергаста требовали определенной выносливости. – Мисс Армстронг, вот и вы! – воскликнул Прендергаст при виде ее. – Я уж начал думать, что мы вас потеряли.

– Потеряна и вновь обретена[3], – ответила Джульетта.

– Я собираю новые идеи для программ. Например, визит в кузницу к кузнецу. Детям это будет интересно.

Джульетта не помнила, чтобы в детстве испытывала какой-либо интерес к кузнецам. Во взрослом возрасте, впрочем, тоже.

– Или прогулки с пастухом, – не сдавался Прендергаст. – Возможно, в период окота. Все дети любят ягнят.

– Мне кажется, тема животноводства у нас достаточно хорошо освещена в передачах для сельских школ, – сказал Чарльз Лофтхаус.

Он «топтал театральные подмостки», пока не потерял ногу во время бомбежки в «Кафе де Пари» в сорок первом. Теперь у него была искусственная нога, совершенно непохожая на настоящую. И все старались относиться к нему бережно, непонятно почему – он был язвителен, и потеря ноги этого никак не исправила. Он занимал должность продюсера программы «Клуб путешественников». Джульетта считала, что он просто на редкость неподходящий человек для этого.

– Но ягнят любят все, не только деревенские дети, – возразил Прендергаст.

Он был генеральным менеджером программ, а значит, видимо, все сотрудники редакции так или иначе входили в его паству. Говоря, Прендергаст глядел куда-то в направлении коротко стриженной макушки Георгины Гиббс. У него было плохое зрение – отравлен газом в Первую мировую, – и при разговоре он почти никогда не смотрел собеседнику в глаза. Усердный член Методистской церкви, мирянин-проповедник, он имел призвание к пастырской стезе, о чем сам поведал Джульетте за омерзительно слабым чаем в редакционной столовой полгода назад, когда она вернулась в Лондон из Манчестера, переведясь сюда из тамошней программы «Детский час».

– Надеюсь, мисс Армстронг, вам известно, что такое зов сердца.

– Да, мистер Прендергаст, – ответила Джульетта, зная по опыту, что это гораздо проще, чем ответить «нет».

Она попыталась понять, на какую собаку он похож. Может быть, на боксера. Или английского бульдога. Потрепанного, с унылой мордой. Интересно, сколько ему лет? Он работал в Би-би-си с незапамятных времен, пришел в Корпорацию вещания еще в пору ее младенчества, при лорде Рейсе, когда все было впервые и вновь, а Корпорация располагалась в Савой-Хилле. Все, что относилось к редакции школьных программ, было для Прендергаста свято – дети, ягнята и тому подобное.

– Конечно, у Рейса была проблема: он на самом деле не хотел, чтобы люди получали удовольствие от радио, – сказал Прендергаст. – Он был ужасный пуританин. Люди должны радоваться жизни, вы согласны? Мы все должны жить в радости.

Прендергаст погрузился в раздумья – видимо, о радости, точнее, об отсутствии таковой, – но через несколько секунд встряхнулся и, кажется, пришел в себя. Бульдог, а не боксер, решила Джульетта. Интересно, он одинокий? Семейное положение Прендергаста было никому не известно и, кажется, никого не волновало настолько, чтобы спросить его об этом.

– Радость жизни – прекрасная цель, – заметила Джульетта. – Совершенно недостижимая, конечно.

– Ай-яй-яй. Такая молодая – и такая циничная.

Прендергаст был симпатичен Джульетте, но, похоже, только ей одной. К ней вообще тянулись мужчины постарше, определенного типа. Они явно хотели ее каким-то образом улучшить. Джульетта в свои почти тридцать лет считала, что не нуждается в дальнейшем улучшении. Над ней уже поработала война.

– В море с рыболовным траулером, – предложил кто-то.

Лестер Пеллинг. Он напоминал Джульетте злополучную юную устрицу Кэрролла – из тех, что «со всех ног» бежали за Плотником и Моржом. «Младший инженер звукозаписи» – ему семнадцать лет, голос еще ломается. Зачем Пеллинга пригласили на это совещание?

– Очень хорошо, – благосклонно кивнул Прендергаст.

– Мой отец был… – начал Лестер Пеллинг, но Прендергаст прервал его еще одним добродушным «очень хорошо», воздев руку жестом, более подобающим римскому папе, чем последователю Джона Уэсли[4]. Джульетта поняла, что, скорее всего, они так и не узнают, кто был отец Лестера Пеллинга. Рыболов на траулере? Герой военных времен? Безумец? Богач, бедняк, нищий, вор?

– Будни простых сельских жителей, в этом духе, – сказал Прендергаст. Знает ли он, что Бизли в редакции Би-би-си срединных графств работает над концепцией именно такой программы? Всякие сведения о сельском хозяйстве, замаскированные под беллетристику. «Дик Бартон[5] на ферме», как выразился однажды кто-то. Джульетте стало слегка любопытно: не ворует ли Прендергаст чужие идеи?

– Работа на ткацкой фабрике, – предложила Георгина Гиббс.

Она взглянула на Джульетту и улыбнулась. Георгина была новой младшей ассистенткой по программам – свежая выпускница Кембриджа, явно более способная, чем требовалось на ее должности. В ней была какая-то загадка, которую Джульетте еще только предстояло разгадать. Как и у Джульетты, у Георгины не было педагогического образования. («Это не проблема! – заверил ее Прендергаст. – Ни в коем случае! Скорее наоборот, преимущество».)

– О нет, мисс Гиббс, – возразил Прендергаст. – Промышленность – это прерогатива Севера, не так ли, мисс Армстронг?

Поскольку Джульетта приехала из Манчестера, она считалась главным специалистом по всем северным делам.

Когда война закончилась и страна (в лице контрразведки) больше не нуждалась в Джульетте, она перешла работать из одного столпа нации в другой. Так началась ее карьера в радиовещании, хотя даже сейчас, пять лет спустя, Джульетта не считала это карьерой. Просто работа, которая подвернулась в нужный момент.

Манчестерская студия Би-би-си располагалась в районе Пиккадилли, над банком. Джульетту взяли работать Читателем Срочных Оповещений (название должности так и писали, с заглавных букв). «Женщина!» – восклицали все, словно до сих пор не встречали говорящих женщин. Джульетте до сих пор снились кошмары из тех дней – она боялась внезапных пауз в программе, боялась заговорить на фоне гудков, боялась, что у нее просто кончатся слова. Эта работа была не для слабонервных. Время от времени с помощью объявлений по радио разыскивали родственников какого-нибудь больного в тяжелом состоянии. Однажды в дежурство Джульетты пришел сигнал из полиции – в тот раз искали чьего-то сына, «предположительно находящегося в районе Уиндермира», и вдруг в кабинете Срочных Оповещений (бывшем чулане для швабр) возник кот. Рыжий (наихудший тип кота, по мнению Джульетты). Он вскочил на стол и укусил ее – совершенно внезапно, так что она не удержалась и слегка вскрикнула от боли. Затем кот принялся кататься по столу, тереться мордой о микрофон и мурлыкать так громко, что слушатели наверняка решили: в студию ворвалась пантера, съела ведущую и очень довольна.

Наконец кто-то схватил мерзкую тварь за шкирку и уволок. Джульетта чихала не переставая, пока читала текст оповещения, а потом ошибочно объявила «Форель» Шуберта.

Слово «упорство» было девизом Корпорации вещания. Джульетта однажды конферировала концерт Манчестерского симфонического оркестра – Барбиролли дирижировал Шестой симфонией Чайковского, – и как только произнесла: «Говорит радиостанция северных графств», у нее началось страшное кровотечение из носа. Но Джульетта набралась храбрости, вспомнив, как в 1940 году слушала девятичасовые новости и в прямом эфире раздался взрыв бомбы. («О господи, – подумала она тогда, – только не Би-би-си!») Диктор Брюс Белфрейдж сделал паузу, пережидая обычный ужасный грохот взрыва, а затем слабо произнес: «Все в порядке» – и продолжал передачу как ни в чем не бывало. Именно так поступила сейчас Джульетта, несмотря на стол, залитый кровью (ее собственной – а ведь своя кровь обычно пугает сильнее чужой). Кто-то сунул ей за шиворот связку холодных ключей – средство от кровотечения, которое, как известно, совсем не помогает.

Конечно, тогда, в 1940 году, в студии Би-би-си было совсем не «все в порядке» – на верхних этажах погибло семь сотрудников, но Белфрейдж в тот момент не мог этого знать, а если бы и знал, все равно продолжал бы вещание.

В те времена Джульетта так отточила слух на невнятных разговорах Годфри Тоби в «Долфин-Сквер», что ей иногда казалось: она одна уловила слабый голос диктора, подбадривающий слушателей. Возможно, именно поэтому она после войны пошла работать в Би-би-си. «Все в порядке».

Джульетта хотела незаметно исчезнуть, но Прендергаст опередил ее вопросом:

– Не хотите пообедать в нашей столовой?

В доме номер 1 была своя столовая, жалкое подобие той, что располагалась в подвале главного дома вещания, и Джульетта всячески старалась избегать тамошней прокуренной и изрядно зловонной атмосферы.

– Я бы с радостью, мистер Прендергаст, но у меня с собой сэндвичи, – сказала она, старательно изображая сожаление. Чтобы быть у него на хорошем счету, порой требовалась актерская игра. – Может, пригласите фройляйн Розенфельд?

Фройляйн Розенфельд, австриячка (хотя все упорно звали ее немкой; «Это одно и то же», – заявил Чарльз Лофтхаус), служила консультантом по всем вопросам, относящимся к немецкому языку. Фройляйн, как ее часто называли, было лет шестьдесят: плотная, очень не к лицу одетая, она абсолютно ко всему, даже к сущим мелочам, относилась с мрачной серьезностью. Она приехала в Англию в тридцать седьмом году на конференцию по этике и приняла мудрое решение – не возвращаться обратно. А потом, конечно, была война, и после войны возвращаться уже стало не к кому. Фройляйн показала Джульетте фотографию: пять хорошеньких, веселых девушек на пикнике. Белые платья, широкие белые ленты в длинных темных волосах. «Мои сестры. Я в середине, вот. – Фройляйн Розенфельд робко указала на самую невзрачную из пяти. – Я была старшая».

Джульетте нравилась фройляйн Розенфельд, такая явная европейка на фоне окружающих, таких явных англичан. До войны фройляйн была другим человеком: она преподавала философию в Венском университете. Джульетта решила, что даже одной из этих трех вещей – война, философия, Вена – достаточно, чтобы придать человеку серьезности и мрачности, а также, возможно, неумения одеваться. Если Прендергаст намерен обеспечить на обеде атмосферу радости, ему нелегко придется.

Вообще-то, Джульетта сказала правду – у нее в самом деле были с собой сэндвичи: с салатным майонезом и яйцом, наскоро сваренным, пока она, зевая, ковыляла по квартире сегодня утром. Было лишь начало марта, но в воздухе уже брезжило сияние весны, и Джульетта решила, что неплохо будет для разнообразия поесть на свежем воздухе.

В Кавендиш-сквер-гарденс она без труда нашла свободную скамью – других дураков, решивших перекусить снаружи, не было. На траве уже проступил румянец крокусов, и желтые нарциссы храбро пробивались из земли, но анемичное солнце не грело, и Джульетта сразу продрогла.

Сэндвич ее не утешил – бледный, вялый, он был весьма далек от «завтрака на траве», который она воображала себе утром. Но Джульетта старательно съела его весь. Недавно она купила новую книгу, «Средиземноморскую кухню» Элизабет Дэвид. Покупка, продиктованная надеждой. Единственное оливковое масло, которое Джульетте удалось достать, нашлось в местной аптеке, во флакончике. «Вам ведь ушные пробки размягчать?» – спросил фармацевт, когда Джульетта протянула ему деньги. Она предполагала, что где-то есть другая, лучшая жизнь, главное – суметь ее найти.

Доев сэндвич, Джульетта встала и стряхнула крошки с пальто, встревожив зоркую стайку воробьев, – они дружно взлетели и упорхнули на пыльных лондонских крылышках, готовые вернуться за крошками, как только она уйдет.

Джульетта направилась в сторону Шарлотт-стрит, но не в тот ресторан, где была вчера вечером, а в кафе «Моретти», где она бывала время от времени, рядом с театром «Скала».

И вот, проходя Т-образный перекресток Бернерс-стрит, она заметила его.

– Мистер Тоби! Мистер Тоби!

Джульетта ускорила шаг и догнала его как раз в тот момент, когда он собирался свернуть за угол, на Кливленд-стрит. Она дернула его за рукав. Это был смелый поступок. Однажды она поразила его точно таким же поступком, вручив ему оброненную перчатку. Она помнит, что подумала: «Ведь обычно это женщина так сигнализирует мужчине о своих намерениях, роняя многозначительный платок или кокетливую перчатку». «О, благодарю вас, мисс Армстронг, – сказал он ей тогда. – Иначе я находился бы в полной растерянности относительно ее местонахождения». И ему, и ей было в то время не до флирта.

Она добилась того, что он замедлил шаг. Обернулся, явно ничуть не удивленный – значит слышал, как она его окликала. Посмотрел на нее непроницаемым взглядом, ожидая, что будет дальше.

– Мистер Тоби? Это я, Джульетта, помните меня? – Конечно, он ее помнит, как же иначе! Пешеходы неуклюже огибали их. Мы как островок в океане, подумала она. – Джульетта Армстронг.

Он приподнял шляпу – серую трильби, вроде бы знакомую Джульетте. Слабо улыбнулся и сказал:

– Извините, мисс… Армстронг? Вероятно, вы меня с кем-то спутали. Хорошего вам дня.

Он повернулся и зашагал прочь.

Это он! Она знала, что это он. Та же тяжеловатая фигура, невыразительное совиное лицо, очки в черепаховой оправе, старая шляпа-трильби. И наконец, неопровержимое – и слегка пугающее – доказательство: трость с серебряным набалдашником.

– Джон Хэзелдайн, – произнесла она вслух его настоящее имя.

Она никогда в жизни его так не называла. Это имя прозвучало обвинением.

Он замер на полушаге, спиной к ней. Засаленный габардиновый тренчкот был слегка припудрен тальком перхоти. Похоже, это все тот же, в котором он проходил всю войну. Неужели он никогда не покупает новой одежды? Она ждала, что он повернется к ней и снова отречется от себя, но прошел миг – и он просто двинулся дальше, постукивая тростью по серой лондонской мостовой. Джульетту отбросили. Как перчатку, подумала она.

«Вероятно, вы меня с кем-то спутали». Как странно снова слышать его голос. Это ведь он! Почему же он притворяется кем-то другим, ломала голову Джульетта, усаживаясь за столиком в кафе «Моретти» и заказывая кофе у мрачного официанта.

Она ходила в это кафе до войны. Название осталось, хотя владелец был уже другой. Само кафе – маленькое, не слишком чистое, скатерти в красно-белую клетку вечно в пятнах. Персонал постоянно менялся, никто не помнил Джульетту в лицо, никто не приветствовал как старую знакомую – это скорее хорошо, чем плохо. Кафе на самом деле было ужасное, но Джульетта питала к нему слабость. Оно было нитью, ведущей в лабиринт, и по этой нити Джульетта могла пробраться в довоенную пору, к довоенной самой себе. В мутной атмосфере «Моретти» боролись между собой невинность и опыт. Когда Джульетта, вернувшись в Лондон, обнаружила, что кафе до сих пор на месте, ее это немало обрадовало. Столько всего исчезло без следа. Она закурила и стала ждать свой кофе.

В кафе бывало много иностранцев различного толка, и Джульетта любила просто сидеть и прислушиваться к акценту, пытаясь догадаться, откуда приехал тот или иной посетитель. Когда она только начала сюда ходить, в кафе распоряжался сам мистер Моретти. Он всегда был к ней внимателен, называл ее синьориной и осведомлялся о ее матери. («Как поживает ваша mamma?») Разумеется, мистер Моретти не был знаком с ее матерью, но таковы, видимо, итальянцы: самочувствие матерей волнует их гораздо больше, чем британцев.

Она всегда отвечала: «Очень хорошо, благодарю вас, мистер Моретти», не рискуя назвать его синьором вместо мистера, – это казалось ей излишней самоуверенностью, вторжением на чужую лингвистическую территорию. Мужчина, который сейчас стоял за конторкой, вроде бы армянин, никогда не спрашивал Джульетту ни о чем, тем более о матери.

Конечно, она врала. Ее мать поживала не очень хорошо, а точнее, совсем плохо. Еще точнее, она умирала – в больнице «Миддлсекс», в двух шагах от кафе «Моретти», но Джульетта предпочитала отделываться общими словами о ее благополучии.

До болезни мать была надомной портнихой. Джульетта привыкла слышать, как стонут клиентки («дамы», как называла их мать), карабкаясь по лестнице на третий этаж, в квартирку в Кентиш-Тауне. Там они стояли навытяжку в корсетах и объемистых лифчиках, пока мать подгоняла на них выкройку. Иногда Джульетта поддерживала клиентку, пока та балансировала на трехногом табурете, а мать ползала кругом на коленях, подкалывая подол. Потом мать стала совсем больная и не могла прошить даже простой шов, и дамы перестали приходить. Джульетта жалела об этом – они гладили ее по руке, угощали карамельками и спрашивали, хорошо ли она учится. («Какая умница ваша девочка, миссис Армстронг».)

Мать копила гроши, экономила на всем, работала сверхурочно, чтобы придать Джульетте особый лоск, отшлифовать ее манеры, подготовить к блестящему будущему. Джульетту посылали учиться хореографии и фортепиано. Она даже брала уроки красноречия у одной женщины в Кенсингтоне. Она получила стипендию на обучение в частной платной школе, где целеустремленные девочки учились у еще более целеустремленных учительниц. Директриса порекомендовала Джульетте пойти в университет изучать современные языки или юриспруденцию. А может быть, она хочет попробовать сдать экзамены в Кембридж и Оксфорд? «Они ищут таких девочек, как ты», – сказала директриса, но не объяснила, каких именно.

Джульетта бросила учебу, перестала готовиться к блестящему будущему – ей пришлось ухаживать за матерью, у которой, кроме нее, никого не было. После смерти матери Джульетта не вернулась в школу. Почему-то ей казалось, что это невозможно. Той шестиклассницы, всячески старающейся выслужиться перед взрослыми, полузащитницы в школьной хоккейной команде, звезды школьного драматического кружка, ежедневно упражнявшейся на школьном пианино (потому что дома пианино некуда было ставить), активной участницы отряда герл-гайдов[6], обожающей театр, музыку, живопись, – не стало. Утрата преобразила ее, и она исчезла. И насколько Джульетта могла судить, так и не вернулась.

У Джульетты вошло в привычку заходить к Моретти каждый раз, когда мать лежала в больнице «Миддлсекс». Именно здесь она сидела, когда мать умерла. Это был лишь «вопрос дней», как выразился врач, определивший мать в палату тем утром. «Время пришло», – сказал он Джульетте. Понимает ли она, что это значит? Да, ответила Джульетта. Это значило, что она вот-вот потеряет единственного человека, который ее любит. Ей было семнадцать лет, и она горевала о себе почти так же сильно, как и о матери.

Отца своего Джульетта никогда не знала и не испытывала к нему никаких чувств. Мать как-то туманно говорила о нем, и Джульетта, похоже, была единственным доказательством, что он вообще существовал. Моряк торгового флота, он погиб в результате несчастного случая и был похоронен в море еще до рождения Джульетты. Она иногда предавалась фантазиям о коралловых костях и перлах вместо глаз[7], но сам этот человек был ей глубоко безразличен.

Смерть матери, напротив, требовала поэтичности. Когда на гроб упал первый ком земли, у Джульетты перехватило горло. Мать задохнется под этой толщей, подумала она, сама уже задыхаясь. В мыслях возник образ: мученики, задавленные насмерть высыпанной на них кучей камней. Это я, думала Джульетта, вот так меня раздавит потеря. «Не ищи затейливых метафор», – говорила когда-то учительница английского языка, проверяя ее сочинения, но смерть матери показала, что не бывает слишком вычурной метафоры, когда скорбишь. Смерть ужасна и потому нуждается в приукрашивании.

В день, когда умерла мать, погода стояла гадкая – мокро и ветрено. Джульетта сидела в теплом убежище у Моретти, сколько могла. Она пообедала сыром с поджаренным хлебом – сыр с поджаренным хлебом, который подавали у мистера Моретти, неизмеримо превосходил все, что ели у Джульетты дома («Это итальянский сыр, – объяснил мистер Моретти. – И итальянский хлеб»), – а потом, сражаясь с собственным зонтиком, одолела всю обратную дорогу по Шарлотт-стрит до больницы. Придя в палату, она узнала, что никогда нельзя полагаться ни на чьи чужие слова. Оказалось, что смерть матери была вопросом не дней, а лишь пары часов и она умерла, пока Джульетта смаковала свой обед. Когда Джульетта поцеловала мать в лоб, он был еще теплый, и слабый запах материнских духов, ландыша, пробивался сквозь больничную вонь.

– Вы совсем чуть-чуть опоздали, – сказала санитарка, словно смерть матери была автобусным рейсом или театральным представлением. На самом деле это была развязка драмы.

И вот – все кончено. Finito.

Работникам кафе «Моретти» тоже пришел конец – их всех интернировали после объявления войны, и ни один не вернулся. Джульетта слыхала, что мистер Моретти потонул на «Звезде Арандоры» летом 1940 года вместе с сотнями его компатриотов, тоже интернированных. Многие из них, подобно мистеру Моретти, держали кафе и рестораны.

– В «Дорчестере» совершенно разучились обслуживать. Просто безобразие, – сказал Хартли.

Но то Хартли, что с него взять.

Визиты в кафе «Моретти» навевали на Джульетту грусть, и все же она продолжала туда ходить. Воспоминания о матери будили печаль – что-то вроде балласта, противовеса для собственной души Джульетты, которую она сама считала чересчур легкомысленной и беззаботной. Мать представляла для нее некую истину – нечто такое, от чего Джульетта удалилась за прошедшее со смерти матери десятилетие и сама это знала.

Она коснулась нити жемчуга у себя на шее. Внутри каждой жемчужины скрывается крохотная частица, инородное тело, загрязнение. Это и есть истинная душа жемчуга, верно ведь? Красота жемчужины – лишь попытка бедной устрицы как-то оградить себя от боли. От грязи. От истины.

Устрицы напомнили Джульетте Лестера Пеллинга, младшего инженера программ, а Лестер, в свою очередь, Сирила, с которым она работала во время войны. У них двоих много общего. С этой мысли она перескочила на другую и в конце концов пришла обратно к Годфри Тоби. Все на свете взаимосвязано – огромная сеть, что простирается через время, через историю. Форстер, конечно, призывал «только соединить»[8], но Джульетта решила, что порой бывает нужно и отъединиться, рассечь все связующие нити.

Жемчуга на шее Джульетты не принадлежали ей – она сняла их с мертвой женщины. Смерть, конечно, тоже истина, поскольку она абсолютна. «Боюсь, она тяжелее, чем кажется. Ну-ка, раз-два – взяли!» От воспоминания Джульетту передернуло. Лучше об этом не думать. Наверно, лучше вообще не думать. От лишних мыслей у нее всегда были только неприятности. Джульетта допила кофе и закурила еще одну сигарету.

Мистер Моретти делал ей прекрасный кофе – по-венски, с корицей и взбитыми сливками. Разумеется, война и этому положила конец. Теперь в кафе «Моретти» варили кофе по-турецки, и он был практически невыносим. Горький, полный гущи, его подавали в чашечке, похожей на толстостенный наперсток, и кое-как проглотить этот напиток можно было, лишь добавив несколько ложек сахара. Европа и Османская империя – в кофейной чашке. Джульетта руководила программой для школьников, которая называлась «Взгляд на вещи». Она много знала о чашках. Она на них глядела.

Она заказала еще ужасного кофе, стараясь не смотреть на странного низкорослого человечка, сидящего за угловым столиком. Незачем его поощрять. Он поглядывал на Джульетту с самого ее прихода в кафе, и ее это сильно выбивало из колеи. У него был потрепанный вид, как у многих других посетителей кафе, представителей послевоенной европейской диаспоры. Еще в нем было что-то от тролля – будто его сшили из остатков тел. Такого могли прислать из театрального агентства – изображать бедняка. Одно плечо выше другого, глаза мутные, словно галька, чуточку несимметричные, будто один съехал вниз. Лицо в оспинах, будто по нему стреляли дробью (может, так оно и есть). Раны былой войны, подумала Джульетта, очень довольная такой формулировкой. Годится на заглавие для романа. Может, ей стоит написать роман. Но ведь, кажется, творческие проекты – последнее прибежище неприкаянных людей?

Джульетта решила разобраться с человечком, задав ему вопрос в лоб – вежливо, как подобает англичанке: «Простите, разве мы с вами знакомы?», хотя была совершенно уверена, что запомнила бы такого странного типа. Но не успела она к нему обратиться, как он вдруг встал.

Она была уверена, что он хочет подойти и заговорить с ней, и приготовилась к какому-нибудь скандалу, но вместо этого он поковылял к двери – оказалось, что он хромает, но вместо трости пользуется большим сложенным зонтиком. Он исчез в дверях, ведущих на улицу. Он не заплатил, но армянин за стойкой лишь взглянул ему вслед, сохраняя нехарактерное для себя спокойствие.

Когда принесли кофе, Джульетта проглотила его, как лекарство, надеясь, что оно поддержит ее силы в испытаниях, предстоящих после обеда. Затем она, словно гадалка, уставилась на узоры кофейной гущи в чашечке. Почему Годфри Тоби отказался ее признать?

Он выходил из банка. Тогда, давно, у него была такая легенда – банковский служащий. Отлично придумано на самом деле, ведь никто не станет расспрашивать банковского служащего о его работе. Джульетта часто думала, что у человека, с виду настолько заурядного, должна быть какая-то тайна – захватывающее прошлое, ужасная трагедия, – но со временем поняла: заурядность и есть его тайна. Ведь это самое лучшее прикрытие, разве не так?

Джульетта никогда не называла его про себя Джоном Хэзелдайном, ибо он так полно, так великолепно вжился в весьма скучную оболочку, именуемую Годфри Тоби.

В лицо его называли «мистер Тоби», но за глаза – исключительно Годфри. Это не было знаком фамильярности или дружбы – просто привычка. А свою операцию они называли «дело Годфри», и в Регистратуре хранилось немало папок, подписанных просто «Годфри», даже иногда без надлежащей перекрестной нумерации. Конечно, это порой доводило работающих в Регистратуре девиц до истерики.

Когда война закончилась, его, по слухам, перевели за границу. Новая Зеландия. Во всяком случае, что-то такое. Может быть, Южная Африка. Обезопасить на случай возможной мести. Но разве месть из того или иного источника не грозила им всем?

А его информаторы, пятая колонна, – что стало с ними? Кто-то хотел продолжать наблюдение за ними в мирное время, но Джульетта не знала, осуществился ли этот план. Она знала, однако, что после войны их решили оставить в неведении. Никто не сказал им о коварстве MИ-5. Они так и не узнали, что все их разговоры записывались микрофонами, спрятанными в штукатурке квартиры в жилом комплексе «Долфин-Сквер», куда они со всех ног прибегали каждую неделю. Не знали они и того, что Годфри Тоби работал на МИ-5 и что они приносили свою предательскую информацию вовсе не агенту гестапо, каковым его считали. И были бы очень удивлены, узнай они, что на следующий день в соседней квартире девушка садится за большую пишмашинку «Империал» и расшифровывает их предательские разговоры. Один первый экземпляр и два под копирку. Разумеется, этой девушкой была Джульетта.

Когда в конце сорок четвертого года операция завершилась, информаторам сказали, что Годфри снят с поста и «эвакуирован» в Португалию. На самом деле его отправили в Париж допрашивать пленных немецких офицеров.

Где он был после того, как война закончилась? Почему вернулся? И самое главное, почему притворился, что незнаком с Джульеттой?

Я-то его знаю, подумала она. Они работали вместе всю войну. Господи боже мой, она была у него дома, в Финчли, где он тогда жил, – в доме с парадной дверью сплошного дуба и мощным латунным дверным молотком в форме львиной головы. С витражами в свинцовых переплетах и паркетным полом. Она сидела на разрезном плюше его массивного дивана. («Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение».) Она мыла руки мылом, пахнущим фрезией, у него в ванной комнате, видела ряды пальто и обуви у него в шкафу в прихожей. Она даже мельком узрела розовую обивку пухового одеяла, под которым он спал вместе с миссис Тоби (если таковая существовала).

И еще они вместе совершили отвратительное деяние – такое, хочешь не хочешь, связывает тебя с другим человеком навсегда. Может, поэтому он теперь от нее отрекается? («Два кусочка сахара, верно, мисс Армстронг?») Или он из-за этого и вернулся?

Надо было за ним проследить, подумала она. Но он бы сбросил хвост. Он был виртуозом в этом деле.

Один из нас

– Его зовут Годфри Тоби, – сказал Перегрин Гиббонс. – Он выдает себя за агента немецкого правительства, но на самом деле он один из нас.

Так Джульетта впервые услышала имя Годфри Тоби.

– Значит, он на самом деле не немец?

– Боже, нет, конечно. Большего англичанина, чем Годфри, трудно вообразить.

Но ведь апофеоз англичанина – это сам Перегрин Гиббонс, подумала Джульетта. Одно имя чего стоит.

– И более надежного человека тоже трудно найти, – продолжал Перегрин Гиббонс. – Годфри уже очень давно живет под чужим именем и легендой. В тридцатые годы он посещал митинги фашистов и всякое такое. До войны контактировал с рабочими заводов Сименса – их английские отделения всегда кишели немецкими разведчиками. Он хорошо известен представителям пятой колонны, они считают его своим. Я полагаю, мисс Армстронг, вы знаете, что такое пятая колонна?

– Сочувствующие фашистам, сторонники врага, сэр?

– Именно. Лица с подрывными взглядами. «Нордическая лига», «Звено», «Правый клуб», «Имперская фашистская лига» и сотня организаций поменьше. Те, что встречаются с Годфри, – они в основном из Британского союза фашистов, своры Мосли. Наши собственные, доморощенные сорняки, к сожалению. Наш план состоит в том, чтобы не выпалывать их с корнем, а дать им расцвести – но в саду, обнесенном стеной, откуда они не смогут сбежать и распространить свои ядовитые семена дальше.

Пока разберешься во всех этих пышных метафорах, пожалуй, помрешь от старости, подумала Джульетта, а вслух произнесла:

– Очень точно сказано, сэр.

Джульетта проработала в Регистратуре два скучных месяца, но вчера в столовой к ней подошел Перегрин Гиббонс и сказал:

– Мне нужна девушка.

И глядь, она уже здесь. Его девушка.

– Я организую спецоперацию, – объяснил он. – Нечто вроде ловушки, обманки. Вы будете играть важную роль.

Так что, она должна стать агентом? Шпионить! Нет, оказалось, ее судьба – быть прикованной к пишущей машинке.

– В военное время оружие выбирать не приходится, мисс Армстронг, – сказал он.

Не вижу, почему бы и нет, подумала она. Что бы выбрала она сама? Острый меч? Лук пылающий златой? Возможно, стрелы страсти[9].

Но как бы там ни было, ее выбрали. Избрали.

– Для этой работы требуются особенные люди, мисс Армстронг, – сказал он.

Перегрин Гиббонс («Прошу вас, зовите меня Перри») умел разговаривать так, что собеседник сразу вырастал на голову, чувствуя себя избранным. Гиббонс был привлекательным мужчиной – возможно, не герой-любовник, скорее актер на характерные роли. Высокий, весьма элегантно одетый – галстук-бабочка, твид в елочку с головы до ног (двубортный костюм-тройка, сверху большой плащ – да, тоже из твида), и все это носится этак небрежно и залихватски. Позже Джульетта узнала, что среди прочего Гиббонс изучал месмеризм, и задалась вопросом – не применяет ли он его на людях без их ведома? Может, он – Свенгали, при котором она обречена играть роль Трильби?[10] (Имя Трильби всегда напоминало ей шляпу, и все вместе казалось нелепостью.)

И вот теперь он привез ее в Пимлико, в многоквартирный комплекс «Долфин-Сквер», чтобы показать ей «диспозицию». Он снял две соседние квартиры. «Изоляция – лучшая секретность. Мосли живет в этом доме. Будет нашим соседом. – Последнее, кажется, его забавляло. – Бок о бок с врагом».

Жилой комплекс «Долфин-Сквер» был построен несколько лет назад. Он располагался недалеко от Темзы, и до сих пор Джульетта видела его только снаружи. Они вошли в большую арку со стороны реки, и Джульетту поразил открывшийся вид – десять десятиэтажных корпусов, стоящих вокруг внутреннего двора-сада с деревьями, цветочными клумбами и отключенными по зиме фонтанами.

– Замысел и исполнение немного напоминает советскую архитектуру, правда? – заметил Перри.

– Наверно, – ответила Джульетта, подумав, что вряд ли в СССР назвали бы жилые корпуса в честь легендарных британских капитанов и адмиралов – Битти, Коллингвуда, Дрейка и прочих.

Перри сказал, что снятые им квартиры находятся в корпусе, носящем имя Нельсона. Сам Перри будет жить и работать в одной из них – в этой же квартире предстоит работать Джульетте, – а в другой, соседней, сотрудник МИ-5 Годфри Тоби, маскируясь под немецкого агента, будет собирать людей с профашистскими взглядами, чтобы они поставляли ему информацию.

– Все секреты, которые они принесут Тоби, уже не достанутся немцам, – объяснил Гиббонс. – Годфри будет каналом, отводящим их предательство в наш собственный резервуар. – Метафоры ему явно не давались. – И каждый из этих людей выведет нас на другого и так далее. Вся красота этого замысла – в том, что они сами будут искать и вербовать единомышленников.

Перри уже вселился в квартиру – на полочке у зеркала в крохотной ванной лежал его бритвенный прибор, а через приоткрытую дверь спальни Джульетта заметила на двери гардероба белую рубашку на вешалке (качественный, плотный твил – мать одобрила бы). В остальном спальня, однако, выглядела так сурово, что могла бы служить монашеской кельей.

– У меня, конечно, есть квартира в другом месте, – сказал он. – На Петти-Франс. Но такой расклад удобен для операции Годфри. К тому же здесь есть все, что нам нужно, – ресторан, торговый пассаж, бассейн, даже собственная служба такси.

В гостиной устроили контору, хотя, как с радостью заметила Джульетта, оставили удобства в виде небольшого диванчика. Рабочий стол Перегрина Гиббонса – настоящий монстр с поднимающейся деревянной шторкой, скопище выдвижных полочек, шкафчиков, бесконечных ящичков со скрепками для бумаг, резиновыми колечками, чертежными кнопками и прочими канцелярскими принадлежностями; все это тщательно раскладывал по ящичкам, сортировал и перекладывал сам Перри. Джульетта поняла, что он аккуратист. А я – неряха, горестно подумала она. Это непременно будет раздражать его.

Единственным украшением стола Перри служил небольшой тяжелый бюст Бетховена – Джульетта попала под его мрачный взгляд, когда уселась за собственный рабочий стол, унылый и жалкий рядом с махиной Перри.

– Вы любите Бетховена, сэр? – спросила она.

– Не особенно. – Перри явно удивился. – Но им удобно придавливать бумаги.

– Я уверена, что он был бы рад узнать об этом, сэр.

Он слегка нахмурился, и Джульетта подумала: «Надо постараться не шутить. Шутки сбивают его с толку».

– И еще… – Перри подождал секунду, словно желая знать, не последует ли с ее стороны еще какое-нибудь не относящееся к делу замечание, – конечно, помимо нашей очень важной операции…

«Нашей», – мысленно отметила она, и это слово было ей приятно.

– …вы будете выполнять общие обязанности моего секретаря и тому подобное. Наряду с этой операцией я веду ряд других, но не беспокойтесь, я не буду перегружать вас работой. – (Неправда!) – Я люблю сам печатать свои отчеты. – (Неправда!) – Чем меньше людей видят наши бумаги, тем лучше. Изоляция – лучшая секретность.

Ты это уже говорил, подумала она. Должно быть, это твой любимый принцип.

Поначалу она обрадовалась переводу сюда. Последние два месяца она работала в тюрьме – МИ-5 переехала в здание тюрьмы «Уормвуд Скрабз», чтобы разместить новые кадры, набранные с началом войны. Работать там было неприятно. Весь день сотрудники бегали вверх-вниз по открытым лязгающим железным лестницам. Женщинам дали особое разрешение носить брюки, поскольку, когда они шли по ступеням, стоящие внизу мужчины могли заглядывать им под юбку. А удобства, которыми пользовались женщины, совсем не походили на нормальные дамские туалеты – это были уборные для арестантов, с коротенькими дверками, за которыми все просматривалось, от груди вверх и от колен до пола. Рабочими кабинетами служили тюремные камеры, и в них постоянно кого-нибудь запирали по ошибке.

Пимлико по сравнению с этим казался весьма привлекательным местом. Но все же. Все эти разговоры про изоляцию и секретность. Может, ее тоже будут тут запирать?

Ей казалось странным, что придется проводить рабочие дни так близко от жилья Перри Гиббонса – на расстоянии вдоха от места, где он спит, не говоря уже о более интимных процессах домашнего быта. Вдруг она наткнется на его сохнущие в ванной «предметы туалета» или учует запах копченой трески, которой он ужинал? Или еще хуже – услышит, как он принимает ванну, или наоборот… страшно сказать… Это будет совершенно невыносимо. Но конечно, он отдает белье в стирку и не готовит сам для себя. А что до ванной, то, похоже, телесные отправления – как свои, так и чужие – для него не существовали.

Не лучше ли было бы остаться в Регистратуре? Не то чтобы у Джульетты был выбор, конечно. Возможность выбора, кажется, пала первой жертвой этой войны.

Джульетта не подавала заявления в контрразведку: она хотела вступить в какое-нибудь женское армейское подразделение – не столько из патриотизма, сколько оттого, что уже несколько месяцев после смерти матери крутилась, выживая, и очень устала. Но после объявления войны ее вызвали на собеседование; повестка была на правительственном бланке, и Джульетта поняла, что спорить не приходится.

Она явилась вся красная и потная – ее автобус сломался прямо на Пиккадилли-Сёркус, и всю дорогу до неприметной конторы, расположенной в еще более неприметном здании на Пэлл-Мэлл, ей пришлось бежать. Чтобы попасть к входу, нужно было пройти насквозь другое здание. Джульетта подумала, что, может быть, это своего рода проверка способностей. Медная табличка на двери гласила: «Паспортное отделение», но за ней не оказалось ни сотрудников, выдающих паспорта, ни посетителей, желающих их получить.

Джульетта не расслышала фамилии человека, который вел собеседование (Мортон?). Он небрежно откинулся на стуле, словно ожидая, что она сейчас будет его развлекать. Он сказал, что обычно не собеседует соискателей работы, но мисс Диккер сегодня больна. Джульетта понятия не имела, кто такая мисс Диккер.

– Джульетта? – задумчиво произнес он. – Это как в «Ромео и Джульетте»? Очень романтично.

Он засмеялся, словно то была шутка, понятная только им двоим.

– Кажется, это на самом деле трагедия, сэр.

– А что, есть разница?

Он был не старый, но молодым тоже не выглядел (а может, никогда и не был). Он производил впечатление эстета. Худой, какой-то удлиненный, как журавль или цапля. Его, кажется, смешили почти все слова Джульетты и почти все собственные реплики тоже. Он потянулся за трубкой, лежащей у него на столе, и принялся набивать и раскуривать ее не торопясь – втягивая воздух, утрамбовывая табак, посасывая и исполняя все прочие загадочные ритуалы, по-видимому обязательные при правильном курении трубки. Наконец он произнес:

– Расскажите о своем отце.

– Об отце?

– Об отце.

– Он умер.

Повисла пауза, и Джульетта поняла, что должна ее заполнить.

– Его похоронили в море, – сообщила она.

– Правда? Он был военным моряком?

– Нет, торгового флота.

– А. – Он едва заметно приподнял бровь.

Джульетте не понравилась эта снисходительная бровь, и она решила даровать своему неизвестному отцу повышение в чине:

– Он был офицером.

– Ну конечно. А ваша мать? Как она поживает?

– Очень хорошо, спасибо, – машинально ответила Джульетта.

Она чувствовала, что сейчас у нее разболится голова. Мать часто говорила, что Джульетта слишком много думает. Джульетта решила, что, вероятно, думает недостаточно. От воспоминания о матери у нее стало тяжело на сердце. Та все еще скорее присутствовала, чем отсутствовала в ее жизни. Джульетта предполагала, что в один прекрасный день положение изменится, но сомневалась, что это будет к лучшему.

– Я вижу, вы учились в хорошей школе, – заметил собеседник (как его, Марсден?). – Притом в довольно дорогой сравнительно с доходами вашей матери. Она ведь швея, правильно? Швея-надомница.

– Портниха. Это другое.

– В самом деле? Я в этих вещах не разбираюсь. – (Она ясно поняла, что он в этих вещах разбирается очень хорошо.) – Вы наверняка задавали себе вопрос, откуда мать берет деньги на ваше обучение.

– Я получала стипендию.

– Какие чувства это у вас вызывало?

– Чувства?

– Вы чувствовали себя неполноценной?

– Неполноценной? Конечно нет.

– Вы любите живопись? – внезапно спросил он, и она растерялась:

– Живопись?

Что он имеет в виду? В школе ее взяла под крыло учительница рисования, энтузиастка своего дела, мисс Джайлс. («У тебя хороший глаз», – сказала ей мисс Джайлс. «У меня их два», – подумала тогда Джульетта.) До смерти матери Джульетта часто бывала в Национальной галерее. Она не любила Фрагонара и Ватто и всю эту миленькую дребедень, от которой любому приличному санкюлоту захочется отрубить кому-нибудь голову. То же относилось к Гейнсборо и его богатым аристократам, самодовольно позирующим на фоне принадлежащих им роскошных далей. И Рембрандт. Рембрандта она особенно не любила. Что такого замечательного в безобразном старике, который постоянно рисует сам себя?

Может, она на самом деле не любит живопись. Точнее, у нее на этот счет своеобразные взгляды.

– Конечно я люблю живопись, – сказала она. – Разве бывают люди, которые ее не любят?

– Вы не поверите. А кто ваши любимые художники?

– Рембрандт. – Она прижала руку к сердцу, изображая страстную любовь.

Она любила Вермеера, но не собиралась откровенничать об этом с незнакомцем. «Я преклоняюсь перед Вермеером», – однажды призналась она в разговоре с мисс Джайлс. Теперь ей казалось, что это было в другой жизни.

– А как насчет языков?

– Люблю ли я языки?

– Владеете ли вы ими? – Он вгрызся в черенок трубки, словно младенец, у которого режутся зубы, – в зубное кольцо.

Господи боже, подумала она. Этот человек был ей просто на удивление неприятен. Позже она узнала, что это его конек. Он был одним из лучших специалистов по допросам. Однако то, что именно в этот день он заменял мисс Диккер, по-видимому, получилось случайно.

– Не особенно.

– Неужели? Не знаете языков? Может, азы французского или чуточку немецкого?

– Едва-едва.

– А как насчет музыкальных инструментов? Вы играете?

– Нет.

– Даже на пианино? Хоть немножко?

Не успела она произнести очередное «нет», как в дверь постучали и в кабинет просунулась женская голова.

– Мистер Мертон! – («Мертон!») – Полковник Лайтуотер хочет перекинуться с вами словечком, когда вы освободитесь.

– Скажите ему, что я буду через десять минут.

Господи, еще десять минут этого допроса с пристрастием, подумала Джульетта.

– Итак… – произнес он. Это словечко показалось ей перегруженным зловещими смыслами. Он снова занялся трубкой, и это добавило тяжести. Может, военное министерство теперь отпускает слова по карточкам? – Вам восемнадцать лет?

Это прозвучало как обвинение.

– Да.

– Вы довольно развиты для своих лет, не так ли?

Он что, хочет ее оскорбить?

– Отнюдь нет, – веско заявила она. – Мое развитие полностью соответствует средней норме для моего возраста.

Он засмеялся – захохотал с неподдельной радостью – и взглянул на какие-то бумаги, лежавшие у него на столе, потом уставился на нее:

– Секретарский колледж Святого Иакова?

В колледже Святого Иакова учились девицы из хороших семей. Джульетта после смерти матери посещала вечерние курсы в заштатном колледже в Паддингтоне, а днем работала горничной в равно заштатной гостинице в Фицровии. В колледж Святого Иакова она зашла один раз, в самом начале, чтобы справиться о стоимости учебы, поэтому сейчас совершенно правдиво ответила: «Я начинала там, но закончила в другом учебном заведении».

– И как?

– Что – как?

– Вы чувствуете себя законченной?

– Да, вполне. Благодарю вас.

– Скорости хороши?

– Простите?

Джульетта растерялась. Он хочет спросить, как скоро она может отсюда уйти? Потому что считает ее не закончившей учебу? Она сама считала, что не закончила учиться. Если честно, то еще и не начинала толком.

– Скорости. Печати и все такое, – пояснил он, взмахнув трубкой в воздухе.

Да он вообще не смыслит в секретарском деле, подумала Джульетта.

– Ах скорости. Да. Хорошие. У меня есть сертификаты.

Она не стала вдаваться в подробности – этот человек пробудил в ней чисто ослиное упрямство. Наверно, это не самый удачный настрой для соискателя на должность, подумала она. Но ее совсем не привлекала конторская работа.

– Еще что-нибудь хотите рассказать о себе?

– Нет. Ничего. Сэр.

Он принял разочарованный вид.

А потом он совершенно небрежно – словно интересуясь, что она больше любит, мясо или картошку, – осведомился:

– Если бы вам дали выбор, на чью сторону вы бы предпочли встать – коммунистов или фашистов?

– Кажется, и то и другое не очень приятно, сэр.

– Вы должны выбрать. Вам приставили пистолет к виску.

– Я могу выбрать, чтобы меня застрелили.

«А кто же держит этот пистолет?» – подумала она.

– Нет, не можете. Вы должны выбрать одно из двух.

Джульетта подумала, что коммунизм как доктрина самую чуточку добрее.

– Фашистов, – решила сблефовать она.

Он засмеялся.

Он пытался из нее что-то выжать, но она не понимала, что именно. Может, зайти пообедать в «Лайонс»? – подумала она. Сделать для себя что-то хорошее. Раз уж больше никто на свете не намерен этим заниматься.

Мертон внезапно встал и обошел стол, направляясь к ней. Джульетта тоже встала, словно защищаясь. Он придвинулся ближе, и Джульетта растерялась, не понимая, каковы его намерения. На один безумный миг ей показалось, что он хочет ее поцеловать. Что ей тогда делать? В гостинице в Фицровии она часто получала нежелательные знаки мужского внимания – там останавливались коммивояжеры, желающие развлечься вдали от семьи, и их обычно удавалось отпугнуть резким пинком по щиколотке. Но Мертон – государственный служащий. Можно ли его пинать? Вдруг это уголовно наказуемо? А может, даже приравнивается к государственной измене?

Он протянул руку, и Джульетта поняла, что он ждет от нее рукопожатия.

– Я уверен, что мисс Диккер захочет взглянуть на ваши верительные грамоты и так далее и даст вам на ознакомление под расписку Закон о государственной тайне.

Так что, значит, она принята на работу? Это все?

– Ну конечно, – сказал он. – Вас приняли на работу еще до того, как вы вошли в эту дверь. Я просто должен был задать все нужные вопросы. Чтобы убедиться лишний раз, что вы честны и порядочны. И все такое.

Но я не хочу здесь работать, подумала Джульетта.

– А я хотела вступить в Женский вспомогательный территориальный корпус, – храбро заявила она.

Он засмеялся, как смеются над словами ребенка:

– Мисс Армстронг, вы намного больше сделаете для победы, работая с нами.

Позже она узнала, что Майлз Мертон (таково было его полное имя) знал о ней все – даже больше, чем она сама о себе знала, включая все сказанные ею на интервью неправды и полуправды. Но они, по-видимому, не имели значения. Потом ей казалось, что они даже помогли в каком-то смысле.

Она пошла в ресторан «Лайонс-корнер-хаус» на Нижней Риджент-стрит и заказала себе ветчинный салат с вареной картошкой. У этого ресторана еще оставалась хорошая ветчина. Джульетта предполагала, что запасов надолго не хватит. Она подумала, что если скоро им всем придется голодать, то одного салата недостаточно, и добавила к заказу чай и глазированные булочки. Она заметила, что ресторанный оркестр уже поредел из-за войны.

Пообедав, она пошла в Национальную галерею. Поскольку ей напомнили о Вермеере, она решила посмотреть на две его работы, хранящиеся там, но оказалось, что все полотна эвакуированы.

Наутро пришла телеграмма, которая подтверждала ее назначение на «должность» – формулировка была по-прежнему очень туманная – и приказывала ей на следующее утро в 9:00 ждать на автобусной остановке напротив Музея естественной истории. Телеграмма была подписана «Комната 055».

Она, согласно приказу, прождала двадцать минут на жестоком ветру, и наконец перед ней остановился автобус марки «Бедфорд». Он был одноэтажный, и надпись на боку гласила: «Поездки в Шотландию». Вот те раз, подумала Джульетта. Мы что, в Шотландию едем? Почему меня никто не предупредил? Я бы хоть чемодан собрала с собой.

Водитель открыл дверь и закричал:

– МИ-пять, дорогуша? Залезай.

Вот тебе и секретность, подумала она.

Автобус остановился еще несколько раз, подбирая людей: одного-двух моложавых мужчин в котелках, но в основном девушек. Выглядели эти девушки так, словно только что выпорхнули из школы хороших манер для благородных девиц или… ну да, из секретарского колледжа Святого Иакова.

– Это все сливки общества, стервозы, – сообщила Джульетте девушка, сидящая рядом. Она была бледна и изящна, как лебедь. – Хочешь курнуть?

У самой девушки тоже был характерный аристократический выговор – правда, с прокуренной ларингитной хрипотцой, но все же недвусмысленно выдающий ее принадлежность к высшим слоям. Она протянула Джульетте сигаретную пачку. Джульетта помотала головой:

– Спасибо, не курю.

– Закуришь рано или поздно, – заявила девушка. – Так уж лучше начать прямо сейчас.

На пачке был золотой герб, и, что еще удивительнее, на сигарете обнаружился такой же.

– Это Морлендов. – Девушка раскурила сигарету и сильно затянулась. – Папа – герцог. Такие делают специально для него.

– Господи… – сказала Джульетта. – Я и не знала, что такое бывает.

– Ага. Безумие, правда? Я, кстати, Кларисса.

– Джульетта.

– Ох, не повезло тебе. Наверняка к тебе все время пристают: «Джульетта, а где твой Ромео?» Меня саму назвали в честь какого-то дурацкого романа.

– А нет ли у тебя сестры по имени Памела?

– Есть! – Кларисса взоржала. Несмотря на благородное происхождение, ржала она очень похабно. – Откуда ты знаешь?! Ты, должно быть, из умных. По мне, книжки читать – только время терять. Не знаю, отчего некоторые по ним с ума сходят.

Она запрокинула голову и выдула дым изо рта удивительно длинной, тонкой струйкой, так что курение вдруг показалось Джульетте привлекательным занятием.

– Они все – плоды близкородственных браков, – добавила Кларисса, указав на рыжую девушку, которая осторожно пробиралась по проходу: водитель автобуса, похоже, решил, что участвует в автомобильных гонках.

На рыжей был приятный комплект – джемпер и кардиган – из бледной яблочно-зеленой шерсти, явно купленный в дорогом магазине, а не самодельный. Свитер Джульетты, вишнево-красный с узором «рис», связала ее мать, и Джульетта почувствовала себя посконной замарашкой на общем фоне. У девицы в зеленом комплекте были еще и жемчуга на шее. Ну конечно. Джульетта окинула автобус беглым взглядом и поняла, что из всех девушек она, похоже, тут одна без жемчугов.

– Ее мать – фрейлина королевы, – тихо сказала Кларисса, указывая сигаретой на девицу в зеленом. Она придвинулась к Джульетте и зашептала ей на ухо: – Ходят слухи, что…

Но тут автобус дернулся, заворачивая за угол, и все девицы восторженно завизжали в деланом страхе.

– Автобус! – крикнул кто-то из них. – Вот потеха!

От толчка девицу в зеленом швырнуло кому-то на колени, и все, включая ее, зашлись от хохота.

– Чума на все ихние дома, – пробормотала Кларисса.

– Но ты ведь одна из них, – рискнула указать Джульетта.

Кларисса пожала плечами:

– Четвертая дочь герцога – считай, никто.

Она поймала взгляд Джульетты и расхохоталась:

– Я знаю, я говорю как избалованная цаца.

– А ты в самом деле избалованная цаца?

– О да, еще бы. Ну возьми сигаретку. Я знаю, что мы подружимся.

Джульетта взяла сигарету из гербоносной пачки, и Кларисса поднесла ей зажигалку (золотую, конечно).

– Вот это дело! – засмеялась она. – Ты на верном пути.

– Леди и джентльмены, мы на месте! – прокричал водитель. – Каникулы кончились, начинается отбытие приговора! Всем выйти из автобуса!

Автобус изверг группу заметно растерянных людей у главных ворот тюрьмы. Водитель принялся колотить в небольшую, усаженную заклепками деревянную дверь сбоку от ворот.

– Вот вам еще партия! – крикнул он, и дверь открыл невидимый снаружи привратник.

– «Уормвуд Скрабз»? Мы здесь будем работать? – удивилась Джульетта.

«Да уж, здесь мне вряд ли будут задавать неудобные вопросы об искусстве», – подумала она.

Кларисса потушила окурок, раздавив его подошвой явно дорогой туфли («Это Феррагамо – тебе нравится? Хочешь такие? Я могу тебе отдать эти»), и сказала:

– Ну что ж, папа всегда говорил, что рано или поздно я окажусь за решеткой.

Так началась карьера Джульетты в Службе безопасности.

В «Скрабзе», как все называли тюрьму, царил хаос и сновали люди, совершенно неподходящие для предоставленной им работы. МИ-5 набирала огромное количество новых сотрудников, в основном девушек, в департамент «А» – административный. Великосветские девицы были особенно бесполезны. Кое-кто из них притащил с собой корзины для пикника и расположился обедать на травке, словно приехав на регату в Хенли. В некоторых корпусах еще оставались заключенные, в ожидании, когда их переведут отсюда. Интересно, что они подумают, если им случайно попадутся на глаза эти очаровательные девицы, грызущие куриные ножки? Джульетта решила, что руководство намерено отсеивать сотрудников. Эту войну выиграют поденщики, а не девицы в жемчугах, подумала она.

Ее отфутболили в Регистратуру – место, где персонал кипел постоянным недовольством. Ей поручали в основном перекладывать дела из одного шкафа в другой или тасовать бесконечную картотеку в соответствии с какой-то непостижимой системой.

И все же стоило по окончании дня вырваться из тюрьмы, как начиналось веселье! Кларисса оказалась настоящей подругой (пожалуй, первой подругой в жизни Джульетты), несмотря на золотые гербы и титулы. Девушки развлекались вместе почти каждую ночь, ощупью пробираясь по улице во время затемнения, – Джульетта была вся в синяках из-за еженощных столкновений с фонарными столбами и почтовыми ящиками. «Клуб 400», «Посольский клуб», «Беркли», «Миллрой», бальный зал в отеле «Астория» – развлечения военного времени были нескончаемы. В набитых битком танцевальных залах девушек двигали с места на место бесчисленные партнеры в разнообразных военных формах, кавалеры на час, бабочки-поденки, чьи лица не было смысла запоминать.

На Парк-лейн работал допоздна киоск-кофейня – девушки заглядывали туда уже под утро, а иногда вовсе не ложились, завтракали в «Лайонсе» – овсянка, бекон с поджаренным хлебом, тосты, джем и целый чайник чаю, всё за шиллинг и шесть пенсов, – отправлялись прямиком в «Скрабз» и начинали новый день.

И все же она испытала некое облегчение, когда вчера в столовой к ней подошел Перри Гиббонс. Она обедала с Клариссой. Столовая была та же, где раньше кормили заключенных, и Джульетта подозревала, что отвратительная еда тоже осталась прежней. Они ели какое-то месиво с душком, и вдруг она заметила, что над ней стоит Перри Гиббонс и улыбается:

– Мисс Армстронг! Не вставайте, пожалуйста. Меня зовут Перри Гиббонс. Боюсь, что мне нужна девушка.

– Ну что ж… – осторожно сказала Джульетта, не беря на себя никаких обязательств. – Надо думать, что я как раз она.

– Отлично! В таком случае не могли бы вы подойти ко мне в кабинет после обеда? Вы знаете, где это?

Джульетта понятия не имела, где это, но у него был твердый голос, низкий, приятно звучащий, добрый и вместе с тем непререкаемо авторитетный – она решила, что это идеальное сочетание для мужчины; во всяком случае, так утверждали любимые ее матерью любовные романы. Поэтому она с готовностью ответила:

– Да, сэр.

– Отлично. Скоро увидимся. Не торопитесь, пообедайте спокойно. Мисс Марчмонт, приятного аппетита. – Он кивнул Клариссе и ушел.

– Кто это был? – спросила Джульетта.

– Знаменитый Перегрин Гиббонс. Он заправляет Би-пять-би – а может, Би-си-один? Я вечно путаю. В общем, противодействие подрывной деятельности. – Кларисса засмеялась. – Похоже, тебя сорвали с места.

– Это звучит неприятно.

– Сорвали, как розу, – попыталась утешить ее Кларисса. – Прелестную невинную розу.

Джульетта решила, что роза не может быть невинной. Как, впрочем, и виновной.

– А вот и наша тайная магия.

Перри Гиббонс распахнул еще одну дверь, и оказалось, что она ведет не в волшебное царство, но в другую спальню, поменьше, где громоздилось оборудование для прослушки и двое мужчин, толкаясь в тесноте, его монтировали. Точнее, мужчина и мальчик. Мужчина, Реджинальд Эпплтуэйт («Язык сломаешь, дорогуша, зови меня просто Редж»), был из Исследовательской лаборатории почтового ведомства в Доллис-Хилле. Мальчик, Сирил Форбс, работал там же младшим инженером. Именно Сирил (Джульетта на миг задумалась, с чем можно срифмовать это имя) будет заниматься приборами каждый раз, когда за стеной соберется пятая колонна.

– «Ар-си-эй Виктор», модель ЭМ-ай-двенадцать семьсот, – гордо сказал Редж, с энтузиазмом коммивояжера демонстрируя что-то электрическое.

– Американская, – робко добавил Сирил.

– Точно такая используется в Трент-Парке, – добавил Перри Гиббонс. – В центре для допросов, – объяснил он, встретив непонимающий взгляд Джульетты. – Кажется, Мертон там иногда работает. Он ведь вас собеседовал на должность, верно?

– Мистер Мертон? Да, он со мной разговаривал.

Джульетта не встречала Майлза Мертона с самого дня их беседы. («Я просто должен был задать все нужные вопросы».)

И Реджинальд, и Сирил очень гордились своими техническими познаниями и забросали Джульетту терминами – «стабилизатор плавающей режущей головки… полистироловая мембрана… с подвижной катушкой… управляемый давлением… сапфирово-стальные звукозаписывающие иглы…». Наконец Перри натужно засмеялся (похоже, смех давался ему ценой особых усилий) и сказал:

– Достаточно, джентльмены. Мы не хотим перепугать мисс Армстронг. Она здесь в роли машинистки, а не инженера.

Стены звукоизолированы, объяснил он, ведя ее в соседнюю квартиру; Реджинальд и Сирил устремились за ними, продолжая бойко трещать про «диски для мгновенной записи» и «микрофоны восемьдесят восемь-А».

Эта квартира оказалась точным отражением предыдущей, словно они попали в зазеркалье. Ковер с узором из осенних листьев, заурядные обои «Арлекин» – Джульетта мгновенно узнала их: точно такие же обои с розами и шпалерами выбрала когда-то ее мать для гостиной в Кентиш-Тауне. Эта неожиданная встреча была для нее как удар в сердце.

– Прослушивается! – сказал Сирил.

– Микрофоны установлены в стенах, – объяснил Редж.

– В стенах? – повторила Джульетта. – Неужели?

– А с виду и не скажешь, правда? – Реджинальд постучал по стене.

– Господи, в жизни не догадалась бы! – Джульетту это в самом деле впечатлило.

– Отлично, а, мисс? – ухмыльнулся ей Сирил.

Он выглядел невероятно молодо – словно должен бы до сих пор ходить в начальную школу. Джульетта представила себе Сирила на детской площадке у школы – грязные коленки, серые гольфы сбились гармошкой, в руке каштан, который вот-вот полетит в цель.

– Он у нас дамский угодник, – засмеялся Редж.

Лицо Сирила залил пламенный румянец.

– Не слушайте его, мисс.

– Запирайте дочерей, а, мистер Гиббонс? – сказал Редж.

– Боюсь, что у меня нет ни одной дочери. – Перри Гиббонс засмеялся, опять натужно. (А если бы были – стал бы он их запирать? – задумалась Джульетта.) Он улыбнулся ей, словно прося прощения за что-то – возможно, за свою неловкость. У него была изумительная улыбка. Ему следовало бы улыбаться почаще, решила Джульетта.

– В Службе его считают чем-то вроде перебежчика, – сказала ей Кларисса в тот вечер за выпивкой в «Клубе 400». – Я собрала для тебя компромат на Перри Гиббонса.

Оказалось, что в список его многочисленных талантов входит умение показывать карточные фокусы – он член общества «Магический круг», – знание суахили (что толку в этом, удивилась Джульетта, если, конечно, не жить в Африке) и игра в бадминтон «на почти профессиональном уровне».

– Еще он страстный натуралист и изучал античную культуру и древние языки в Кембридже.

– Как и все мы, – буркнул Хартли.

– Хартли, заткнись, – сказала Кларисса.

Хартли – его звали Руперт, но его никто никогда не называл иначе как по фамилии – нагло втерся в их компанию. «Ох, только Хартли нам не хватало, – вздохнула Кларисса, заметив, как он, подобно бульдозеру, прокладывает себе путь через толпу к их столику. – Он такое хамло». Он плюхнулся на стул и немедленно заказал два раунда коктейлей для всех, велев принести их с десятиминутным интервалом. Хартли пил – эта характеристика полностью исчерпывала его свойства. Он был удивительно некрасив: волосы щетинистые, темно-рыжие, лицо и руки усыпаны веснушками (все остальные части тела, вероятно, тоже, но мысль об этом была невыносима). В целом создавалось впечатление, что где-то в его генеалогическом древе отметился жираф.

– Он любит придуриваться, – сказала потом Кларисса, – но на самом деле он умен. Конечно, вхож в общество: его отец – член кабинета министров.

Ах, этот Хартли, подумала Джульетта. В МИ-5 он попал обычным путем – через Итон, Кембридж и Би-би-си.

– Ну, чин-чин, – сказал Хартли и осушил свой стакан единым духом. – Гиббонс – странный тип. Все вечно восторгаются тем, какая он разносторонняя личность, но бывает так, что человек знает слишком много. Он ужасно скучный. Я не удивлюсь, если он под этими своими твидами носит власяницу.

– Ну, удачи тебе с ним, – сказала Кларисса Джульетте. – Девочки в «Скрабзе» считают, что он С. А.

– С. А.?

– Сексапильный! – фыркнул Хартли. (Над ним самим явно поработала злая фея, лишив его сексапильности коварным заклинанием прямо в момент его появления на свет.)

Почти все, что касалось секса, по-прежнему оставалось для Джульетты загадкой. Ее éducation sexuelle[11] (почему-то ей проще было думать на эту тему французскими словами) пестрела прискорбными лакунами. В школе на уроках домоводства они чертили схемы домашнего водопровода и канализации. Это был совершенно бесполезный предмет. Их учили, как сервировать чайный поднос, чем кормить лежачего больного, на что обращать внимание при покупке мяса («жир должен образовывать мраморные прожилки»). Насколько полезнее были бы эти уроки, если бы на них рассказывали о сексе!

Любовные романы, которые читала мать Джульетты, тоже не помогали. В них бесконечной чередой шли шейхи и нефтяные магнаты, в чьих объятьях героини постоянно обмякали. Те же самые женщины в ответственные моменты, как правило, таяли, но это напоминало Джульетте лишь о колдунье из «Волшебника страны Оз», что вряд ли входило в намерения авторов.

– И еще Гиббонс совершенно не умеет вести бессодержательную светскую болтовню, – сказал Хартли. – Поэтому люди относятся к нему с подозрением. Светская болтовня – фундамент, на котором стоит Служба безопасности. Неудивительно, что Гиббонс замуровал себя в «Долфин-Сквер».

– Так что, ваш агент будет тут жить? – спросила Джульетта, рассеянно водя пальцем по розам и шпалерам.

– Годфри? Боже мой, нет, конечно! – ответил Перри. – Годфри живет в Финчли. До сих пор наши «шпионы» встречались где попало – в ресторанах, пабах и все такое. Они думают, что эту квартиру тайно снимает правительство Германии специально для их встреч с «агентом гестапо». Безопасное место.

В комнате были письменный стол, камин, а перед ним – четыре удобных кресла вокруг кофейного столика. Везде стояли пепельницы. На стене висел портрет короля.

– А информаторы не подумают, что это странно? – спросила Джульетта.

– Здесь есть определенная ирония, не так ли? Они решат, что это – часть камуфляжа. – Он взглянул на часы. – Годфри будет тут с минуты на минуту, он должен прийти проверить диспозицию. Понимаете, вся эта операция держится на его плечах.

Они вернулись в «свою» квартиру, и Перри сказал:

– Мисс Армстронг, не заварите ли нам чашечку чаю?

Джульетта вздохнула. В «Скрабзе» ей хотя бы не приходилось никому прислуживать.

В дверь сдержанно постучали, и Перри сказал:

– Ага, вот и он – точно вовремя. По нему можно часы проверять.

Джульетта ожидала увидеть здоровяка вроде Бульдога Драммонда[12] и была сильно разочарована, когда оказалось, что во плоти он больше похож на Чарльза Путера[13]. Годфри Тоби, в помятой шляпе-трильби и утомленном жизнью тренчкоте, имел потрепанный вид. При нем была трость – орехового дерева, с серебряным набалдашником. У другого человека это показалось бы наигранным, но в руках Тоби она выглядела естественно и придавала ему какую-то чаплинскую бойкость – возможно, несвойственную ему от природы. («Но вообще-то, если вдуматься, ему лучше было бы с зонтиком, – сказал ей потом неизменно практичный Сирил. – Ему не нужна палка, у него ведь ноги не болят, верно ведь? А если пойдет дождь, палка ему никак не поможет, правда, мисс?»)

Годфри познакомили с Реджем и Сирилом, а потом с Джульеттой – до нее дошли в последнюю очередь, поскольку она в это время на кухне сражалась с чайным подносом (кувшинчик с молоком – в дальнем правом углу, сахарница – в ближнем левом, как ее учили на уроках домоводства).

Перри снова описал диспозицию, и на этот раз Сирилу велели отправиться в ту квартиру, чтобы Редж мог продемонстрировать процедуру записи. Сирил – видимо, не столь робкий, каким казался, – во все горло затянул «Польку пивной бочки»[14] и явно не собирался останавливаться. Наконец Джульетту послали его остановить.

– Его можно на фронт забрасывать вместо танков, – заметил Редж. – Тогда Гитлеру точно придет каюк.

Дошла очередь до обязанностей Джульетты. Годфри Тоби послушал через наушники записанное пение Сирила («Вся компашка собралась!» – закончил он бодрым фортиссимо).

– И тогда мисс Армстронг перепечатает услышанное, – сказал Перегрин Гиббонс (Джульетта услужливо простучала дробь по клавишам машинки), – и таким образом мы получим запись всего, что говорится за стеной.

– Да-да, я понял. – Годфри встал рядом с Джульеттой и зачитал вслух напечатанные слова. – «Вся компашка собралась». Весьма подходит к случаю.

– А теперь нам осталось только дождаться дорогих гостей, – сказал Перегрин Гиббонс. – И тут начнется настоящая работа.

Перри, Годфри, Сирил, Джульетта. «Вся компашка собралась», – подумала она.

– Так, значит, ты работаешь с Тобиком? – сказал Хартли.

Девушки снова встретили его в «Кафе де Пари». Он как-то упорно им подворачивался все время.

– С кем? – переспросила Кларисса.

– С Годфри Тоби, – объяснила Джульетта. – Ты его знаешь?

Кларисса, кажется, знала решительно всех.

– Нет, вроде бы нет. Моя мать всегда говорит, что нельзя доверять мужчинам, у которых вместо фамилии еще одно имя.

Джульетте это правило показалось надуманным. Но ее собственная мать считала, что нельзя принимать всерьез мужчин с голубыми глазами. Вероятно, она забыла, что когда-то, описывая Джульетте ее отца, утонувшего моряка, сказала, что глаза у него были голубые, как море. В которое он в итоге и погрузился.

– И чем же именно занимается наш Тобик? – спросил Хартли.

– Мне запрещено рассказывать о деталях операции, – чопорно сказала Джульетта.

– Да ладно, среди друзей-то!

– А мы точно среди друзей? – тихо спросила Кларисса.

– Твой Тобик – загадка, – сказал Хартли. – Никто не знает, чем он занимался все эти годы. Энигма – так его зовут за глаза.

– Энигма? – задумчиво повторила Джульетта.

Эта кличка звучала как псевдоним циркового фокусника.

– Годфри Тоби – мастер дымовых завес, – продолжал Хартли. – В его дыму очень легко заблудиться. Закажем еще по одной? Ты пьешь «буравчик», верно?

А вот и Долли

– 1 –

Прибытие. Присутствуют ГОДФРИ, ТРУДИ и БЕТТИ.

Светские разговоры, комментарии по поводу погоды.

ГОДФРИ комментирует простуду БЕТТИ (из-за которой она потеряла голос).

Обсуждают подругу БЕТТИ по имени ПАТРИЦИЯ (или ЛЕТИЦИЯ?), которая живет возле доков в Портсмуте, и то, каким образом эта подруга может быть полезна.

ТРУДИ. А к нам она дружественно настроена?

БЕТТИ. Да, она мыслит во многом как мы. Я сказала, что ей следует устроиться на работу в паб. Она раньше работала в пабе, когда жила в Гилдфорде, у нее есть опыт.

ТРУДИ. В портсмутских пабах полно моряков.

ГОДФРИ. Да, да.

ТРУДИ. И докеров. Пара стаканов, и они наверняка выложат все, что знают.

БЕТТИ. Перемещения флота (?) и все такое.

Звонят в дверь. ГОДФРИ выходит из комнаты, чтобы открыть. Шум в прихожей.

БЕТТИ (шепотом, плохо слышно). Как ты думаешь, сколько гестапо платит за эту квартиру?

ТРУДИ. Не меньше трех гиней в неделю, надо думать. Я видела объявления о сдаче квартир в этих домах. (Четыре или пять слов неразборчивы из-за кашля БЕТТИ.)

ГОДФРИ возвращается с ДОЛЛИ.

ГОДФРИ. А вот и Долли.

Некоторое время беседуют о погоде. Говорят гадости о портрете короля, висящем на стене.

ГОДФРИ. Как там НОРМА? (НОРМАН?)

ДОЛЛИ. Как всегда. Я думаю, здесь толку для нашего дела не будет. Она выходит замуж на Пасху. За КАПИТАНА БАРКЕРА.

ГОДФРИ. И он против?..

ДОЛЛИ. Да. В Вирджиния-Уотер. У тебя усталый (?) вид.

БЕТТИ. Да. Это все из-за кашля (?) и утомления (?)

А может быть, Бетти сказала «стремления». Или «употребления». Да говорите же отчетливей, сердито подумала Джульетта. У них у всех была каша во рту, а чертова простуда Бетти еще сильнее осложняла дело. Половина их реплик вообще не имела никакого смысла, и к тому же они постоянно заглушали друг друга (как это бесит!). Джульетту очень обрадовало открытие, что у Годфри, в отличие от его приспешников из пятой колонны, прекрасная дикция. У него также был приятный голос, скорее тенор, чем баритон, с очень легким акцентом – возможно, шотландским или даже канадским, хотя на самом деле он родился в Бексхилле. Он говорил мягко, благозвучно, и если бы Джульетта не знала, как он выглядит, то представляла бы себе кого-то вроде Роберта Доната[15].

Джульетта нажала рычажок, поднимающий иголку проигрывателя, сняла наушники, зевнула и вытянула сцепленные руки над головой. Она так сосредоточивалась во время работы, что ее начинало слегка подташнивать. Обеденный перерыв будет через час – если она раньше не умрет от голода. Где-то в сумочке завалялся хрустящий хлебец «Райвита». Съесть или поберечь? Поберечь, решила она, гордясь, что обуздала свою обычную позорную невоздержанность в отношении еды.

Она вздохнула, снова надела наушники и опустила иголку. Раздался треск, и Долли начала что-то говорить, но Бетти не нашла лучшего момента, чтобы чихнуть (с преувеличенной и совершенно излишней драматичностью). О господи, подумала Джульетта, воздев руки над мощными клавишами «Империала». Опять все снова.

Она решила все же съесть «Райвиту».

Сирил называл информаторов «наши соседи», и кличка прижилась: даже Перри, случалось, употреблял ее. Это было удобное обозначение для вереницы людей, которые уже месяц регулярно приходили в «Долфин-Сквер» поговорить о потенциальных единомышленниках, о строящихся тренировочных базах ВВС, о расположении армейских вербовочных центров – не говоря уже о постоянно упоминающемся падении морального духа британцев и их нежелании поддерживать войну. Фонтан горечи, к которому ловко припадал Годфри Тоби.

Все это были слухи, домыслы и болтовня, но почему-то от этого они пугали еще больше. Готовность вроде бы самых обычных людей тащить в клювике любую крошку информации, лишь бы она помогла врагу. Основными действующими лицами в этом хороводе измены были Бетти, Долли, Виктор, Уолтер, Труди и Эдит. Все они приносили информацию о мириадах других людей – волокнах, из которых сплеталась сеть предательства, охватившая всю страну.

Годфри Тоби сам нарисовал таблицу прихода и ухода «соседей» – в основном для Сирила, чтобы тот знал, когда надо быть на посту в «Долфин-Сквер», но таблица помогала и Джульетте с коллегами не попадаться «соседям» на глаза.

– Нельзя, чтобы они знали нас в лицо, – объяснил Перри. – Мы должны сохранять анонимность. Для них это мы – соседи.

Годфри возмещал своим информаторам расходы на транспорт и телефонные звонки, а также время от времени водил их в ресторан или паб. Труди, однако, была на жалованье. Норвежка, весьма капризная и властная особа, она давно уже получила британское гражданство, а сейчас с головой ушла в поиски и вербовку людей, симпатизирующих нацистам. У нее, кажется, были контакты по всей Британии; ей ничего не стоило отправиться в Дувр, Манчестер, Ливерпуль в поисках потенциальных сообщников. Ее мать была наполовину немка, и Труди много раз ездила отдыхать в Баварию. Она работала у Сименса, там Годфри с ней и познакомился («В каком-то клубе для общения», – объяснил Перри). В некотором смысле начальный толчок «операции Годфри» дала именно она. Как первая смерть от чумы, знаменовавшая начало эпидемии Черной смерти, подумала Джульетта.

– Или как Ева и первородный грех, – заметил Перри.

– Вы отчасти несправедливы к Еве, сэр.

– Кого-нибудь всегда назначают виноватым, мисс Армстронг. К несчастью, первыми кандидатами обычно оказываются женщины и евреи.

Эдит, пятидесятилетняя продавщица в магазине готового платья в Брайтоне, во время ежедневных прогулок по утесам наблюдала за Ла-Маншем. Уолтер – натурализованный немец, служащий в конторе Западной железной дороги, – знал практически все о путях, поездах и расписаниях. Виктор работал токарем на авиационном заводе. Последние двое беспокоили Перри сильнее всего – у них был доступ к чертежам «и всякое такое». Мы очень боимся диверсий, сказал он.

Бетти и Долли, старые соратницы из Британского союза фашистов, кудахтали над Годфри, как квочки над яйцом, волнуясь за его здоровье, которое непременно должны были подточить тяготы борьбы за дело Третьего рейха. Бетти, тридцати с чем-то лет, была замужем за человеком по имени Грив, которого, кажется, страстно ненавидела. Сорокапятилетняя Долли, старая дева (не по своему желанию), работала в большой прачечной в Пекхэме, где стирали военную форму. Долли считала, что по прибытию и отбытию партий белья для стирки может вычислить перемещения войск на юго-востоке Англии. («Эта женщина – дура», – сказал Перри.)

Долли часто приводила на сходки свою собаку, склонную пронзительно тявкать в самые ответственные моменты, отчего слова информаторов становилось еще труднее разобрать. Пса звали Диб. Бетти, Долли и Диб – словно название номера в мюзик-холле, подумала Джульетта. Очень плохого номера в мюзик-холле.

Джульетта знала их всех по голосам, но не в лицо. Певучий скандинавский акцент Труди, густой джорди[16] Виктора, поднывающий говор эссекской домохозяйки – Бетти. Годфри всегда старательно возвещал каждое прибытие в квартиру, словно конферансье, объявляющий номера в концерте. «Здравствуйте, Долли! Как вы поживаете нынче?» или «А, вот и Виктор!». Но это было излишне – Джульетта скоро начала их всех узнавать.

– У вас хорошее ухо, – похвалил ее Перри.

– У меня их два, сэр.

Я слишком легкомысленна для него, подумала Джульетта. Это накладывало ответственность на нее, а не на Перри. Шутить было труднее, чем вести себя серьезно. Может быть, Перри уже взвесил ее характер и счел ее неподходящей для этой работы.

В последнее время он стал какой-то раздражительный, часто уходил из «Долфин-Сквер» – в Уайтхолл, Сент-Джеймс, «Скрабз». Иногда он брал с собой Джульетту и представлял ее всем словами «Моя правая рука» (хотя она заметила, что он левша). Еще она была «моя девочка на побегушках» и изредка «моя незаменимая ассистентка мисс Армстронг». Казалось, он видит в ней диковину вроде малолетнего вундеркинда или дрессированной собачки, но чаще всего она была просто девушкой, и притом невидимой.

Он позвал ее на прием с коктейлями в адмиралтейство.

– Коллеги, – объяснил он, – но женщины там тоже будут, в основном жены.

Прием оказался весьма чинным, и Джульетте показалось, что ее рассматривают, словно аксессуар или, может быть, безделушку.

– Гиббонс, ах ты, пройдоха! Все-таки завел себе мамзель, кто бы мог подумать! – шепнул Перри на ухо какой-то мужчина.

Джульетта все слышала.

Перри, кажется, хотел, чтобы она запомнила всех встреченных на приеме.

– Вон тот, у окна, – Аллейн.

– Аллейн? – переспросила она.

Фамилия была ей знакома. По виду этого человека было ясно: он точно знает, что красив.

– Оливер Аллейн. Из наших. Он весьма честолюбив.

В последних словах прозвучало сожаление – Перри не одобрял честолюбия. А также – красивой внешности.

– Его жена – актриса.

Это тоже прозвучало как обличение некоего греха. Он старомоден, подумала Джульетта. Ужасно добродетелен. Конечно, она не сможет соответствовать его стандартам.

– А это, разумеется, Лидделл, – продолжал Перри. – Секретничает с вашим приятелем Мертоном.

– Какой он мне приятель? – запротестовала Джульетта. – Скажите лучше, мой испанский инквизитор.

(«Вы должны выбрать. Вам приставили пистолет к виску».) Майлз Мертон уставился на нее пугающим взглядом, но не поздоровался, и она отвернулась.

– В нем есть нечто макиавеллическое, – пробормотал Перри. – Я бы на вашем месте ему не доверял.

– Я слишком мелкая сошка для него.

– Для него как раз чем мельче, тем лучше.

Когда она снова посмотрела в ту сторону, Мертона уже не было.

– А вон там – Хор-Белиша, это который разговаривает с Хенки, – продолжал Перри. – Министр без портфеля.

(Хартли не называл Хенки иначе как «Хенки-пенки». Но что и взять с Хартли. Чрезвычайно незрелая личность.) Какое дурацкое звание, подумала Джульетта. Словно этот министр забыл портфель в метро. Она решила, что такие люди не ездят на метро, у них у всех персональные машины с водителями, которыми командует бедная, вконец замотанная секретарша Хартли, – он отвечал за транспорт, но не потому, что имел какие-либо познания в этой области; скорее потому, что обожал автомобили.

– А это, конечно, Галифакс, министр иностранных дел, – продолжал Перри вполне безжалостно, – а вон там, у двери, – это… это…

Он меня просвещает, подумала Джульетта. Я сейчас – его ученица. У него это в крови – просвещать. Такой привлекательный мужчина пропадает зазря.

А может, он меня культивирует. Я – пашня в ожидании плуга и семян. От такого рискованного сравнения она покраснела. Он был непостижимо взрослый (тридцать восемь лет) и, конечно, утонченней необстрелянных летчиков и пехотинцев, ее обычных кавалеров. Джульетта ждала, чтобы он ее соблазнил. Кто угодно, если честно, но лучше – он. Промедление начинало ей надоедать.

– Мисс Армстронг, вам нехорошо? Вы что-то покраснели.

– Здесь довольно жарко, сэр.

– Многие из этих людей совершенно аморальны, – сказал он ей, когда они под конец забирали пальто из гардероба. – Они пришли с женами, но у половины есть любовницы где-нибудь в уютном гнездышке.

«Не эту ли роль играю при нем я?» – подумала Джульетта. Она ведь тоже спрятана в «уютном гнездышке» «Долфин-Сквер». Но кто она – жена или любовница?

Похоже, многие решили, что раз Перри и Джульетта столько времени проводят наедине в «Долфин-Сквер», между ними что-то есть. На самом деле он вел себя с ней чрезвычайно церемонно – она не знала, что и думать. Он был безупречным джентльменом и, в отличие от коммивояжеров в отеле «Монровия», не позволял себе вольностей, – наоборот, часто они вдвоем выписывали неловкие пируэты, чтобы не касаться друг друга в тесном пространстве. Джульетта с тем же успехом могла быть столом или стулом, а не девушкой в цвету. Кажется, ей достались все минусы положения любовницы и ни одного плюса – такого, как секс, например. (Она уже не пугалась этого слова, хотя еще побаивалась обозначаемого им занятия.) А вот Перри, наоборот, получал все преимущества и ни одного недостатка – такого, как секс, например.

Кроме расшифровки разговоров Годфри с «соседями», Джульетта перепечатывала его собственные заметки о встречах, мастерски точные. Иногда он сверялся с ее расшифровками, чтобы «подстегнуть собственную память», хотя память у него, кажется, была замечательная: он помнил все, чем занимались и собирались заниматься его подопечные («Бетти, а как там твой знакомый военно-морской инженер – Ходжес, кажется?» или «Уолтер, как поживает ваша уважаемая теща, миссис Поппер?»).

И конечно, Джульетта записывала под диктовку Перри все, что ему вздумалось продиктовать, и конспектировала все, что ему нужно было. Множество тоскливых часов она провела, перепечатывая плоды шпиономании, – агенты со всех концов страны отчитывались о беседах с людьми, считающими своим патриотическим долгом информировать правительство. Кто-то из патриотов был уверен, что видел отряд гитлерюгенда на велосипедах в Южном Даунсе. Другой не сомневался, что соседка, «женщина с немецкой внешностью», вешая стираные пеленки на бельевой веревке, сигнализирует врагу «наподобие флажковой азбуки». Кроме того, постоянно шли доносы на владельцев немецких овчарок.

Еще Джульетта перепечатывала дневник Перри – отнюдь не личный, а перечень встреч и мероприятий. Ведет ли Перри личный дневник? А если да, то что он туда пишет? («Мисс Армстронг хорошеет с каждым днем, и меня все больше тянет к ней, но я должен противостоять соблазну!»)

Недавно он побывал на целой серии совещаний в Уайтхолле (без Джульетты), и, кажется, ни одно не прошло так, как ему хотелось бы. Поэтому теперь, помимо расшифровки бесед Годфри, Джульетта перепечатывала бесконечную вереницу меморандумов, писем и дневниковых записей, документирующих его недовольство: «Почему А. К. до сих пор не понимает, что ВСЕ иностранные граждане, живущие в Британии, должны быть интернированы? Следует исходить из принципа презумпции виновности. (Это, кажется, чересчур, подумала Джульетта, вспомнив о судьбе персонала „Моретти“.) В кабинете министров, похоже, расползается нездоровый либерализм – это может быть смертельно!..Д. Г. хочет, чтобы в Ирландии была введена ПОЛНАЯ цензура… встречался с Ротшильдом в „Атенеуме“… Считается, что Г. Д. был завербован абвером в 1938 году, но он до сих пор не снят с поста!..Утечки повсюду… бюрократическая беспомощность… известно, что у проститутки Л. К. связь с Уилсоном из Министерства иностранных дел, и тем не менее… беззубость… склонность закрывать глаза…» И так далее.

И так далее.

И так далее.

Разговоры Годфри за стеной – по большей части уныло-обыденные – были на этом фоне облегчением.

– 20 –

ГОДФРИ. А этот человек, БЕНСОН (ХЕНСОН?)?

БЕТТИ. Он сказал, что МОСЛИ ему не очень нравится. Кажется, он говорил с точки зрения Британского союза (четыре слова нрзб).

ГОДФРИ. Понятно.

(Перерыв на печенье.)

ГОДФРИ выходит из комнаты. БЕТТИ и ТРУДИ неразборчиво шепчутся. ГОДФРИ возвращается.

БЕТТИ. В Челмсфорде, судя по всему, настоящий рассадник коммунизма. Миссис ХЕНДРИ (ХЕНРИ?)…

ГОДФРИ. Та шотландка?

БЕТТИ. Да, работает в пабе не то «Красный лев», не то «Три льва», и, по ее словам, владелец – кажется, БРАУН – говорит, его обдирают как липку, требуют по два фунта пятнадцать шиллингов шесть пенсов за бутылку виски. «Премьер-гарантия-трест», еврейская компания.

Разговор слышен лишь частично, поскольку ведется шепотом. Что-то про ярко выраженных евреев и союз британских израилитов.

БЕТТИ. И еще я не знаю, что делать, когда люди говорят, что это Германия начала войну. Потому что, если ответишь, только привлечешь к себе внимание.

ТРУДИ. Я обычно говорю – так, между делом: «О, как мне жаль, что именно мы начали эту войну». После этого они, как правило, сразу умолкают.

ГОДФРИ. Не поменялось ли расположение пушек вдоль фронтовой линии в Бродстэрсе? (Судя по всему, ТРУДИ недавно ездила на побережье.)

ТРУДИ. Нет. Их обслуживают расчеты из трех или, возможно, пяти человек. (4–5 слов нрзб) Стаффордширский гарнизон, я думаю.

ГОДФРИ. Да-да, понятно.

Информаторы неустанно трещали, выкладывая свои обрывочные мысли и домыслы, а Годфри впитывал все, как терпеливая губка. Они свидетельствовали против себя каждым своим словом, а он не говорил почти ничего. Он, как никто, умел разговорить их, пользуясь ничего не значащими междометиями («Хм?», «Да-да» и «Понятно»). Не столько агент-провокатор, сколько пассивный агент, если можно так выразиться. («Иногда, – сказал Перри, – молчание – самое сильное оружие».) Джульетта – и, возможно, только она одна – начала улавливать нетерпение Годфри. Она научилась читать между строк. Но ведь самое главное и пишется только там, правда?

БЕТТИ. Не знаю, когда смогу прийти. Во вторник или в пятницу.

ГОДФРИ. Можно сюда позвонить.

ТРУДИ. Ты сможешь принести невидимые чернила? Если не трудно?

БЕТТИ. Да, я собиралась принести обратно второй флакон.

ГОДФРИ сказал, что невидимые чернила трудно достать, а затем проинструктировал ДОЛЛИ, как ими пользоваться.

Несколько реплик нрзб из-за шелеста бумаг.

(Курят.)

ГОДФРИ. Так я вас увижу на следующей неделе?

ТРУДИ. Только через две недели. Я еду в Бристоль. Я зайду к тому фермеру (три слова нрзб). У него было что сказать по поводу Кицбюэля (?).

(Общий смех.)

Обсуждение разных маршрутов, по которым они собираются идти домой. Годфри сказал, что лучше не ходить все время одной дорогой.

ГОДФРИ. Спасибо всем за чрезвычайно плодотворный вечер.

Все уходят вместе.

Конец ЗАПИСИ 21.

Невидимые чернила, фыркнула Джульетта про себя. Перри и Годфри с помощью отдела спецсредств МИ-5 все время придумывали какие-то штучки, водя соседей за нос. То невидимые чернила («Их трудно достать, так что экономьте», – наставлял Годфри), то рисовая бумага, которую можно съесть («при необходимости», серьезно сказал он). И еще – марки и конверты для постоянной переписки с другими. Деньги на телефонные звонки. В квартире был телефон – «VICtoria-3011» – так что информаторы могли связаться с Годфри, когда он находился там. Оказалось, инженеры из Исследовательской лаборатории почтового ведомства пытались изобрести устройство, с помощью которого Годфри мог бы отвечать на звонки дистанционно. Но у них ничего не получилось.

Информаторов Годфри надлежащим образом впечатлило доверие, оказанное им Третьим рейхом. Представители пятой колонны были безнадежно доверчивы. «Люди верят в то, во что хотят верить», – сказал Перри.

Время от времени кто-нибудь из МИ-5 звонил и просил Джульетту передать что-нибудь Годфри. Она записывала сообщение на бумажке, относила в соседнюю квартиру и оставляла на столике в прихожей.

– Мисс Армстронг, – сказал ей Перри, – когда вы туда заходите, надеюсь, для вас не составит труда махнуть пару раз метелкой для пыли, вытряхнуть пепельницы и тому подобное. Лучше, если этим будете заниматься вы, чем какая-нибудь любопытная уборщица.

Когда Джульетта нашлась что ответить («Я совершенно уверена, что меня взяли в службу безопасности не пыль вытирать»), Перри уже упорхнул. Он вернулся через минуту, наградил ее улыбкой (вообще-то, он улыбался очень обаятельно) и сказал:

– Кажется, тут где-то была щетка для чистки ковров.

Пришел Сирил, кипящий энтузиазмом, как всегда.

– Добрый вечер, мисс!

– Добрый вечер, Сирил.

– Не хотите чашечку чаю, мисс?

– Нет, спасибо. Я уже почти закончила.

– Ну тогда я тоже займусь делом, нужно повозиться с приборами.

Приборы были для Сирила священны, и он постоянно за ними ухаживал. Еще он был слухачом – радиолюбителем, которого МИ-18 «записало в добровольцы»: перехватывать в свободное время переговоры немцев по радио, сканируя коротковолновые частоты и транскрибируя морзянку. Джульетта не понимала, где Сирил берет время на сон.

Она добарабанила до конца последней записи и потерла виски – в последнее время у нее чаще обычного болела голова. Это от напряжения – приходилось изо всех сил вслушиваться, чтобы разобрать слова информаторов. Очень многое она писала просто наугад. Иногда ей казалось, что она вообще все выдумывает, заполняя лакуны, придавая разговорам хоть какой-то смысл. Впрочем, если и так, все равно никто не заметит. А если она не станет этого делать, то будет выглядеть идиоткой, и Перри найдет другую девушку на ее место. Хотя кого бы он ни нашел, у этого человека должен быть слух как у летучей мыши.

Джульетта пару дней провалялась с простудой, и ее заменяла некая Стелла Чалмерс.

– Мисс Чалмерс могла бы и вовсе не беспокоиться. – Перри показал Джульетте расшифровки, полные прорех, как рыболовная сеть. – Эта ерунда не стоит того, чтобы ее подшивать в дело. Насколько я понял, Сирил пришел и увидел, что она рыдает над пишущей машинкой.

– Это нелегкая работа, сэр, – сказала Джульетта, втайне довольная, что бедная Стелла не справилась. Видимо, не научилась заполнять лакуны.

– Для этой работы нужно хорошее ухо. Или два. – Он смущенно хохотнул; Джульетта решила, что он пытался сказать ей приятное. – Надеюсь, ваша простуда уже прошла. Нам вас не хватало. – (Глупое сердце, не бейся, сказала себе Джульетта.) – Никто не заваривает чай так замечательно, как вы, мисс Армстронг.

Джульетта выкрутила из машинки последнюю закладку бумаги, переложенной копиркой, от которой у нее все пальцы постоянно были в фиолетовых пятнах. Накрыла машинку чехлом от пыли и положила первый экземпляр расшифровки на стол Перри – он потом прочитает. Второй экземпляр она подшивала в дело, а третий клала в лоток для исходящих бумаг – его рано или поздно заберет мальчишка-рассыльный и увезет куда-то. Джульетта полагала, что этот экземпляр будет валяться непрочитанным в железном конторском шкафу, в каком-нибудь министерстве или в «Скрабз». Когда война кончится, от нее останется просто невероятное количество бумаги.

Джульетта с удивлением поняла, что скучает по «Скрабз», даже по самым неприятным моментам – по девицам-аристократкам, по ужасным железным лестницам, даже по омерзительным туалетам. Впрочем, она по-прежнему общалась с Клариссой, втянутая в орбиту ее вращения в свете. Собственно, они и сегодня должны были встретиться.

– А мистер Гиббонс тут? – спросил Сирил.

– Нет, я его сегодня вообще не видела, – сказала Джульетта, надевая пальто.

Она понятия не имела, где может быть Перри. Они проводили вместе значительно меньше времени, чем она ожидала вначале. Иногда, придя утром на рабочее место, Джульетта понимала, что в квартире никто не ночевал, и решала, что он, видимо, остался у себя на Петти-Франс. Хотя на самом деле трудно было определить, ночевал Перри или нет, поскольку он, как монах-аскет, почти не оставлял после себя следов. Это странно противоречило как его разборчивости относительно ресторанов («Л’Эскарго», «Л’Этуаль», «Кафе Рояль»), так и его несомненному стилю в одежде. Брюки фасона «оксфордские мешки», игриво заломленная фетровая шляпа, галстук-бабочка – все это рисовало совершенно иной облик.

Джульетта решила, что он, несомненно, эксцентричен. Он мог быть обаятельным – по временам даже чрезвычайно обаятельным, – но когда брала верх темная сторона, он бывал мрачен, почти озлоблен. Единство и борьба противоположностей. Тезис и антитезис. Когда-то, готовясь к экзаменам в Оксфорд и Кембридж (на которые так и не пошла), Джульетта читала Гегеля. Может, потом когда-нибудь свершится и синтез и родится Перри, у которого настроение будет ровным день ото дня – благодаря его верной помощнице, спутнице во всех делах. («Без вас, мисс Армстронг, я бы никогда ничего не достиг».)

Выйдя из квартиры, Джульетта наткнулась на Годфри Тоби, нерешительно стоящего в коридоре. Тоби держал в руке ключ от «своей» квартиры, но смотрел на дверь, словно уйдя в собственные мысли.

– Мистер Тоби, добрый вечер.

– А, мисс Армстронг. Добрый вечер.

Он приподнял шляпу и слабо улыбнулся:

– Я сегодня рано. Мы с вами обычно расходимся, как те корабли, что проплывают в ночи.

– Или как человечки на барометре.

– Какие человечки? – учтиво удивился он.

– Ну знаете, бывают такие барометры, обычно немецкие, с фигурками мужчины и женщины. Женщина выходит наружу, когда солнечно, а мужчина – когда идет дождь.

Джульетта поняла, что упомянуть немецкие барометры было очень непатриотично с ее стороны.

– Да.

– Я хотела сказать… мы с вами редко бываем в одном и том же месте в одно и то же время, как будто… как будто… – Она мысленно извивалась, пытаясь объяснить что-то, чего сама не понимала. – Как будто мы не можем существовать одновременно.

– Словно это нарушает законы природы.

– Да, именно так!

– И все же мы явно совместимы, мисс Армстронг, поскольку, как видите, стоим здесь вместе. – После неловкой паузы он добавил: – Интересно, не правда ли, что мужчина означает дождь, а женщина – ясную погоду? Вы уже уходите? Позволите проводить вас до лифта?

– Это совершенно не обязательно, мистер Тоби.

Но поздно – он уже буксировал ее по коридору.

Существует ли у него дома, в Финчли, миссис Тоби? Точнее, миссис Хэзелдайн, поскольку очень маловероятно, что английская домохозяйка окажется частью спецоперации МИ-5. Джульетте не полагалось знать его подлинное имя, но Кларисса ради нее нырнула в непостижимые тайные глубины Регистратуры.

На вид он казался одним из любителей разводить картофель и розы, поддерживать газон в безупречном состоянии. Такие по вечерам слушают транзисторный приемник, читают газеты, а по воскресеньям ходят в церковь. На кого Годфри Тоби не был похож, как Джульетта ни напрягала фантазию, так это на сотрудника спецслужб, годами живущего под прикрытием легенды.

Он нажал кнопку, вызывая лифт.

– У вас есть планы на сегодняшний вечер, мисс Армстронг?

– Я иду в Королевскую оперу. Мы всегда ходим туда по четвергам.

– А, культурный досуг, скрашивающий тяготы войны. Я сам неравнодушен к Верди.

– К сожалению, наш досуг не столь интеллектуален. В Королевской опере теперь танцевальный зал. Мы с подругой идем на танцы.

Годфри снял очки в черепаховой оправе и принялся вытирать их платком, который он жестом фокусника извлек из кармана пальто.

– Вы молоды. – Он бледно улыбнулся ей. – Вы не так остро это ощущаете. Но с возрастом – мне пятьдесят лет – вы начнете отчаиваться из-за жестокости и бессмысленности нашего мира. К сожалению, эта пропасть не имеет дна.

Джульетта не очень поняла, какое отношение его слова имеют к танцам или Верди, – ни то ни другое не казалось ей особенно жестоким. Она предположила, что Годфри очень тяжело проводить дни в обществе «соседей», пряча свое истинное лицо.

– Но вы, кажется, с ними прекрасно ладите, – рискнула заметить она. – С информаторами.

– Ах да, конечно. – Он хихикнул. – Я иногда забываю, что вы слышите каждое наше слово.

– К сожалению, не каждое. – Джульетта подумала о бесконечных «нрзб», которыми пестрели ее расшифровки.

– Встреть вы этих людей на улице, сочли бы их вполне обыкновенными. Они и есть обыкновенные люди, но, к сожалению, безнадежно сбившиеся с пути.

Джульетте стало очень стыдно – она-то думала о том, что надеть на вечер, а не о бездонных пропастях мирового зла. Война до сих пор казалась ей не угрозой, а лишь источником больших неудобств. Финляндия только что проиграла войну Советам, а Гитлер и Муссолини встретились на Бреннерском перевале для обсуждения итало-германской «дружбы», но настоящая война, на которой могут убить, все еще казалась Джульетте очень далекой. Ее сейчас больше волновало возможное введение карточек на мясо.

– Да, нам с женой будет не хватать воскресного ростбифа, – сказал Годфри; значит миссис Тоби все-таки существует. (Точнее, из его слов следует, что она существует, – это не совсем то же самое. «Никогда ничего не принимайте за чистую монету», – наставлял ее Перри.) – Куда же запропастился этот лифт?

Да, куда запропастился этот лифт? Джульетта уже опаздывала.

Годфри ударил в пол тростью с серебряным набалдашником, словно призывая лифт. Джульетта однажды видела выступление фокусника – он тоже так ударял жезлом в пол, когда нечто должно было появиться из-за кулис. (Или кролик из шляпы? А может, это что-то должно было исчезнуть, а не появиться.)

– Они скоро будут здесь, – сказал Годфри. И хихикнул: – Соседи, как вы их называете.

Небольшой лифт возвестил о своем прибытии мелодичным звоном.

– Вот и ваш deus ex machina[17], мисс Армстронг.

Двери лифта открылись, и Джульетта увидела женщину с собакой. Женщина явно встревожилась при виде Джульетты, а собака оскалила верхние зубы в неуверенной попытке зарычать. Женщина испуганно переводила взгляд с Джульетты на Годфри и обратно, словно пытаясь понять, почему они вдвоем. Собака залаяла – Джульетта уже назубок знала этот лай. Это Диб, подумала она. Диб и Долли. Джульетта еще ни разу не видела никого из информаторов, включая Диба, который оказался весьма облезлым пуделем.

Долли сверлила Джульетту подозрительным взглядом. Ее окружало душное облако недовольства. Но тут Годфри воскликнул: «Долли!», словно объявляя о прибытии долгожданной гостьи.

– Вы сегодня рано. Пойдемте. Я как раз говорил этой юной даме, что наш лифт живет своей жизнью.

Он и правда виртуоз, подумала Джульетта.

Долли шагнула из лифта, злобно покосившись на Джульетту, которая вошла на ее место.

– Мисс?.. – Годфри приподнял шляпу.

– Армстронг, – услужливо подсказала Джульетта.

– Мисс Армстронг. Приятного вам вечера.

Сквозь закрывающиеся двери лифта Джульетта услышала, как Долли подозрительно спросила:

– Это еще кто?

– Просто соседка, – небрежно ответил Годфри. – Не беспокойтесь.

Наблюдение за выдрами

– 1 –

ГОДФРИ, ЭДИТ и ДОЛЛИ. Некоторое время болтают о погоде и о здоровье Эдит.

ДОЛЛИ. Да, он был с девушкой.

(Смех.)

ЭДИТ. С девушкой? Это (нрзб из-за лая Диба)

ГОДФРИ. Да, да.

ДОЛЛИ. Очень по-дружески! (Общий смех.) Я решила, что это новый друг.

ЭДИТ. Он любит девушек.

ГОДФРИ. Это соседка.

ЭДИТ. Так вы знакомы с соседями?

ГОДФРИ. Как корабли, что проплывают в ночи.

ДОЛЛИ. Они даже не догадываются?

ГОДФРИ. Не догадываются?

ДОЛЛИ. О том, чем мы тут занимаемся! (Хихиканье.)

Болтовня о том, чтобы «после вторжения» найти для ДОЛЛИ и ЭДИТ «симпатичных блондинов из СС».

ГОДФРИ. Еще сигарету?

ДОЛЛИ. Не откажусь.

ГОДФРИ. Я кое с кем встречаюсь в шесть пятнадцать. Думаю о том, как бы лучше все обставить. Может быть…

За спиной у Джульетты кашлянул Перегрин Гиббонс. Это звучало так, словно он прочищает горло, готовясь объявить о чем-то важном. На самом деле он просто предупреждал Джульетту о своем появлении, чтобы не напугать ее. У него была манера двигаться совершенно бесшумно, будто крадучись. Возможно, он перенял ее у диких зверей, повадки которых изучал. Она так и видела, как Перри подкрадывается к какому-нибудь несчастному ежику и пугает его на всю оставшуюся жизнь.

Он встал так, чтобы читать расшифровку из-за плеча Джульетты; он был очень близко – она слышала его дыхание.

– Что это за девушка, о которой они говорят? Вы не знаете?

– Это я, сэр! Вчера вечером я столкнулась лицом к лицу с Долли, когда она выходила из лифта. Годфри… мистер Тоби притворился, что мы незнакомы. Он был очень убедителен.

– Отлично. – Перри снова кашлянул. – Простите, что я вас отвлек.

– Ничего страшного, сэр. Вы что-то хотели?

– Сегодня пятница, мисс Армстронг.

– Несомненно, сэр.

– А завтра суббота.

– Верно, – согласилась она.

Он что, собирается перечислить все дни недели?

– Я просто… подумал…

– Сэр?

– Не желаете ли вы отправиться со мной в небольшую экспедицию?

– Экспедицию, сэр? – Ей представились Скотт и Шеклтон, но вряд ли Перри собирается везти ее на Южный полюс.

– Да. Я думал о вас.

– Обо мне? – Она почувствовала, как заливается жаром.

– О том, что ваши обязанности, возможно, не обеспечивают достаточного простора для реализации ваших талантов.

Что это значит? Иногда он доносил свои мысли таким окольным путем, что смысл терялся по дороге.

– Я подумал, что, может быть, нам стоит познакомиться поближе.

Чтобы оценить ее способности к черной магии контршпионажа? Посвящение? Или… да не может быть… совращение?

Для «экспедиции» была затребована машина с водителем (затребована, видимо, у Хартли). Джульетте пришлось встать на несколько часов раньше, чем она рассчитывала. Она зевала весь первый час поездки, а весь второй час думала исключительно о завтраке, который пропустила.

Туман только начал рассеиваться, когда они проехали мимо Виндзора – круглая башня замка, белая и призрачная, едва виднелась сквозь дымку. «Эта Англия», – произнес Перри. Джульетта решила, что сейчас он начнет декламировать Шекспира («…сей остров царственный…»), но вместо этого он повторил: «Эта Англия», сделав ударение на первом слове, будто где-то на свете была еще и другая Англия.

– А может быть, лучше сказать «та Англия». – Он кивнул в сторону удаляющегося Виндзора. – Как вы думаете, стоит за нее драться?

Джульетта не поняла, кого он спрашивает – ее или самого себя, – но сказала:

– Да.

Разве мыслим какой-то другой ответ?

Они доехали до Хэмблдонской долины и переместились из приятно теплого салона автомобиля на стылый берег реки. Помилуйте, еще только апрель, подумала Джульетта. Но Перри, кажется, не чувствовал, какая вокруг погода; впрочем, его многослойные твиды, вероятно, лучше защищали от холода, чем наряд Джульетты – слишком легкое пальто, тонкий свитер и ее лучшая юбка. Не говоря уже о хороших чулках и элегантных туфлях, надетых для любования пейзажами из окон машины, а не для того, чтобы таскаться по этим самым пейзажам. Сельская местность была для нее скорее абстрактным понятием, чем реальностью.

– Выдры, – шепнул он, расстилая на берегу брезентовое полотнище.

– Что-что?

Неужели он сказал «выдры»? Значит, не собирается ее соблазнять.

Время тянулось невыносимо медленно. Невыносимо сыро. Невыносимо холодно. Джульетта задумалась о том, не является ли ожидание выдр частью ее подготовки – например, тренировкой методов наружного наблюдения. А может, это тренировка терпения. Джульетта знала, что ее терпение оставляет желать лучшего. И ей в самом деле показалось, что, сидя на этом берегу и стараясь не дышать – ожидая, когда покажется семейка выдр, – они с Перри выполняют тайное задание.

Когда появилась первая выдра, Перри взглянул на Джульетту и расплылся в радостной улыбке. У него и в самом деле была приятная улыбка, она меняла его внешность, и он превращался в человека, способного испытывать счастье, – обычно он не производил такого впечатления. Джульетта поняла, что эти выдры – в каком-то смысле его подарок ей.

– «Ни рыба ни мясо», – пробормотала она и устыдилась, вспомнив, что в фальстафовском описании выдры есть что-то непристойное, хотя в чем заключалась непристойность – она так и не поняла. Впрочем, Перри не опознал цитату, невзирая на ее потенциальную вульгарность:

– Определенно не рыба. Европейская выдра, Lutra lutra, относится к семейству Mustelidae, куньих, в который входят также хорьки и барсуки.

– Разумеется, – отозвалась Джульетта.

Она впервые видела выдр и их щенков (она знала, что именно так следует называть детенышей выдры – Перри просветил ее). Щенки оказались очаровательными – такие гладкие, игривые. Но это, в конце концов, всего лишь выдры. Может, Перри и задумал их как приношение Джульетте, но она определенно предпочла бы пикник, на который рассчитывала. Когда она случайно заглянула в багажник машины и он оказался пустым, ей пришлось прятать свое разочарование. Может быть, потом они пообедают в пабе. Она представила себе полпинты шенди и пирог с говядиной в пивном соусе, и у нее поднялось настроение.

Однако выдры, которые сначала не торопились появиться, теперь решили устроить представление на весь день. Джульетта очень обрадовалась, когда случайным приступом кашля спугнула выдр – они скользнули в воду и исчезли. Перри нахмурился, но Джульетта не могла бы сказать, кем он недоволен – ею или выдрами.

– Простите, сэр, у меня сенная лихорадка.

У нее не было никакой сенной лихорадки. К сожалению, она отличалась крепким здоровьем. Наверняка ведь уже давно пора обедать? Но нет, когда они вернулись к машине, Перри скомандовал водителю: «Везите нас в Крисмас-Коммон», а там, вместо того чтобы подъехать к долгожданному пабу, они остановились на проселочной дороге рядом с полем. У Джульетты упало сердце, когда Перри сказал водителю:

– Мы пойдем пройдемся и, может, вернемся не скоро.

– Отлично, – отозвался шофер, вынимая из кармана сверток в вощеной бумаге. – Я тогда перекушу пока.

– Идемте, мисс Армстронг, – обратился к ней Перри. – Следуйте за мной.

При нем был бинокль, и Джульетта задалась вопросом, ищет ли он что-то определенное.

– Балобаны, – пояснил он. – Они давно перестали водиться в Британии. Вряд ли мы увидим их снова, но надежда умирает последней.

Балобаны? Это что, птицы такие? По ассоциации Джульетта подумала о барабанах. У нее в животе давно пробили зорю.

Перри приложил ладонь трубкой к уху:

– Вы слышите дятла?

– Вот этот – очень противный – дробный стук?

Джульетта совсем не разбиралась в птицах. Она знала самых простых – голубей, воробьев, – но ее орнитология не простиралась за пределы Лондона. В том, что касалось природы, Джульетта была полнейшей невеждой. Перри, напротив, обожал природу. Балобанов он не обнаружил, но заметил и опознал множество других птиц. Огромное множество.

– В нашем деле нужна хорошая память, – сказал он. Но ведь Джульетте не придется по работе опознавать птиц, правда же? Правда же?

– Смотрите, – шепнул он, пригнувшись и потянув ее вниз. – Зайцы! Боксируют! Самка машет лапами только для видимости. Потрясающе!

Голод и холод давно изгнали из души Джульетты всякую склонность к романтике. Перри уже разглагольствовал о совах и их манере отрыгивать погадку.

– Шерсть мышей и их же кости, – сказал он, напомнив Джульетте о ведьмах из «Макбета».

Она засмеялась и ответила цитатой:

– Пясть лягушки, глаз червяги, шерсть ушана, зуб дворняги…[18]

– Ну… да. – Он явно растерялся от такой аллюзии. – Действительно, в погадках часто находят останки лягушек. А также крыс. Попадаются землеройки. Разные виды можно опознать по форме челюстей.

Джульетта поняла, что Шекспира он не знает совсем.

Он широко шагал впереди, едва ли не вынуждая ее перейти на бег. Она семенила следом, как послушный ретривер. Поднялся холодный ветер – он пробирал до костей и относил в сторону слова Перри, так что Джульетта многого не узнала о брачных обычаях косуль и архитектуре кроличьих нор. Она с тоской думала об аккуратных белых треугольничках сэндвичей в пакете у водителя.

Задумчивый пейзаж, в котором они путешествовали, низкое небо над головой и неровности рельефа под ногами – все это, словно сговорившись, нашептывало Джульетте, что она одна из несчастных Бронте, бредущая по нескончаемым вересковым пустошам за недостижимой целью. В Перри, надо сказать, было что-то от Хитклиффа[19] – предельная серьезность, безжалостное пренебрежение к твоему удобству, манера тебя разглядывать, словно ты – задача, требующая решения. Решит ли он ее, Джульетту? Может быть, она для него недостаточно сложна. (А может, наоборот – слишком сложна.)

Он вдруг резко развернулся, и Джульетта с ходу чуть не врезалась в него.

– Как вы себя чувствуете, мисс Армстронг? Как ваша сенная лихорадка?

– Прошла, спасибо, сэр.

– Отлично!

И они продолжили путь – через поля, через речки, вверх по холмам, еще скользким от утреннего дождя. Джульетта чувствовала, как каждый шаг бесповоротно губит ее туфли (а ведь им еще предстоит проделать тот же путь в обратном направлении!)

К счастью, Перри наконец притормозил:

– Не отдохнуть ли нам?

Он снова расстелил брезент, на сей раз под скудным прикрытием безлистой живой изгороди из боярышника. Джульетта узнала, что это боярышник, лишь со слов Перри. Она дрожала. Погода совершенно не годилась для подобных прогулок.

– Вы курите? – спросил он, извлекая откуда-то из твидов тяжелую зажигалку.

– Да, сэр.

– А я, к сожалению, нет.

Джульетте пришлось рыться в сумочке в поисках собственных сигарет. Перри поднес ей зажигалку, и после нескольких попыток – ветер упорно гасил огонек – ей удалось прикурить. Конечно, спасительной фляжки горячего чая в наличии не имелось, и Джульетта как раз начала оплакивать про себя этот факт, когда Перри опустился на колени рядом с ней, положил руку ей на бедро и начал (довольно рассеянно) поглаживать ткань пальто, словно то была шкура животного (а животным, соответственно, была Джульетта).

Тетушку твою налево, подумала она, неужели вот оно наконец? Существует ли протокол, которому нужно следовать? А может, это очередная проверка? Джульетта предположила, что от нее ожидается некая форма протеста («Самка машет лапами только для видимости. Потрясающе!»), и произнесла:

– Сэр? Мистер Гиббонс?

– Прошу вас, зовите меня Перри!

На миг Джульетте показалось, что он сейчас расстегнет ей пальто. Сдерет с нее обертку, словно с подарка. («Я и есть подарок», – подумала она.) Но он лишь принялся крутить одну из пуговиц. Потом снял шляпу и положил рядом с собой на землю. Неужели он не понимает, что шляпу сейчас унесет ветром?

Он забрал у Джульетты сигарету, потушил ее об землю, и Джульетта подумала: «Ну вот, наконец-то. И посвящение, и совращение».

– Вы знаете, я когда-то учился на священника, – сказал он.

Чашка весов со стороны совращения резко взлетела вверх. В Перри точно было что-то иезуитское; Джульетта без труда представила его – серьезного, в черном подряснике.

– К несчастью, я потерял веру. – И добавил с сожалением: – Не столько потерял, сколько упустил.

Неужели он собрался обсуждать богословие? Он склонился к ней, словно для того, чтобы осмотреть получше, и она уловила исходящий от него твидово-табачный запах. Чашка весов со стороны совращения опять поехала вниз. Перри нахмурился. Весы неуверенно заколебались.

– Скажите, мисс Армстронг, вы… нетронуты?

– Нетронута? – Она не сразу сообразила, о чем он. – Ах… Да, сэр.

Чашка весов прямо-таки рухнула. Джульетта снова покраснела всем телом, не только лицом, и ей стало ужасно жарко, несмотря на погоду. Если он задает такой вопрос, значит собирается что-то с этим сделать? Правда, в ее фантазиях для этого требовалось приглушенное освещение, атласные простыни, возможно – бокалы с шампанским и завеса стыдливости, прикрывающая грубую механику собственно акта (в основном потому, что Джульетта до сих пор очень слабо представляла себе эту самую механику).

Кроме того, из чисто практических соображений она предполагала, что это произойдет в кровати, а не на кочковатом поле под сумрачным небом цвета оконной замазки. Одна кочка неудобно впивалась Джульетте в левую ягодицу. Джульетта заметила грозовые тучи, идущие с запада, и подумала: «Сейчас польет». Краем глаза она видела, как ветер уносит шляпу Перри.

– Ах, – сказала она снова.

Он склонился еще ближе. Очень близко. С этого расстояния он выглядел не так уж привлекательно и, говоря начистоту, слегка походил на выдру. Джульетта закрыла глаза.

Ничего не случилось, так что она снова открыла их и обнаружила, что Перри пристально смотрит на нее. Она вспомнила, что в молодости он учился гипнозу. Боже милостивый, неужели он ее гипнотизирует? У нее вдруг закружилась голова, хотя, надо полагать, раз она со вчера ничего не ела, это от голода. И вдруг Перри вскочил на ноги, тыча пальцем в небо:

– Смотрите, ястреб-перепелятник!

Неужели это всё?

Джульетта кое-как поднялась на ноги и послушно задрала голову. Первые тяжелые капли дождя окропили ее лицо.

– Дождь идет, сэр, – сказала она.

Перри не слышал: он следил в бинокль за полетом птицы. Немного погодя он протянул бинокль Джульетте, она поднесла его к глазам, но увидела лишь унылое небо.

– Ну что, видели? – спросил он, когда она опустила бинокль.

– Да. Чудесно.

– Он не знает, что идет война, – сказал Перри.

Птица, кажется, навеяла на него меланхолию.

– Надо думать, что не знает, сэр.

– Перри, – напомнил он.

Затем они принялись искать его шляпу, проискали двадцать минут, признали, что это безнадежно, и вернулись к автомобилю.

При их приближении шофер вылез из машины. Джульетта видела, как он ухмыльнулся, заметив пропажу шляпы и грязь на коленях брюк, от которой не спас брезент.

– Хорошо прогулялись, сэр? – спросил шофер.

– Отлично, – ответил Перри. – Мы видели ястреба-перепелятника.

– Ну как, мисс Армстронг, понравилась вам сегодняшняя прогулка?

– Да, было очень мило. Благодарю вас.

Если честно – ни капельки, подумала она про себя.

На обратном пути ей отвели заднее сиденье, а Перри устроился впереди рядом с водителем.

– Мисс Армстронг, вам там удобно?

– Да, сэр. Перри.

– Можете вздремнуть.

Она последовала совету, пока Перри с шофером беседовали о футболе (оба оказались знатоками, хотя из них двоих хоть раз выходил на поле с круглым мячом только шофер).

По возвращении в Лондон Перри повел ее ужинать в ресторан «Бон-вивёр» на Шепперд-маркет, и она простила его за то, что он целый день морил ее голодом. Конечно, сперва ей пришлось переодеться: на пальто и туфлях запеклась корка грязи, а покрытые «лесенками» чулки уже не подлежали ремонту. Даже хороший ужин компенсировал это лишь с натяжкой.

Ужин, впрочем, был очень хороший.

– Ешьте, – сказал Перри. – Вы, вероятно, еще растете. Судя по виду, вас не помешает откормить.

«Как теленка на убой?» – подумала Джульетта.

Им подали курицу в белом соусе, пудинг с апельсиновым вареньем и к этому – «отличное пуйи», которое сомелье, по его словам, приберег для Перри.

– По нынешним временам такого не достать, сэр, – вполголоса произнес он.

Джульетта впервые в жизни пила «отличное» вино, впервые в жизни ужинала с мужчиной, впервые ела в дорогом ресторане, где на столиках стояли лампы с красными абажурами и официанты называли ее «мадам».

Перри поднял бокал и, улыбаясь, произнес:

– За победу.

Видимо, Джульетта прошла испытание, хотя у нее в душе затаилось подозрение, что в какой-то момент он ее все же «усыпил». А вдруг он ей внушил что-нибудь такое? Она видела гипнотизеров в цирке и теперь беспокоилась, что вдруг, войдя в столовую на работе, закрякает уткой или же, оказавшись в метро, вдруг решит, что она кошка. (Или еще чего похуже.)

Он вдруг потянулся через стол, взял ее за руку, сжал (пожалуй, слишком крепко, что слегка пугало) и пристально воззрился ей в глаза:

– Мисс Армстронг, мы ведь с вами поняли друг друга?

– Да, – ответила она, хотя не поняла вообще ничего.

Ее сорвали, как розу. Осталось дождаться соловья.

А вы знакомы со шпионом?

– 18 –

(Шелест разворачиваемой карты.)

ГОДФРИ. Какие ориентиры?

УОЛТЕР. Газгольдеры.

Разговор о газовых счетчиках, почти неслышный из-за шороха карты. УОЛТЕР говорит что-то про узкие дороги (или пороги?)

(Две минуты записи потеряно из-за технической неисправности. После этого запись очень неразборчива.)

УОЛТЕР. Это трудно, видите, вот (примерно 6 слов) в точности, как перейти (?)

ГОДФРИ. Перейти вот здесь?

УОЛТЕР. Вот главная точка, видите. Но, как вам известно, я полагаю, что они (не слышно)

ГОДФРИ. Да, да.

УОЛТЕР. Но они будут (нрзб, кроме слова «аэродром»).

ГОДФРИ. (Шелест карты.) Это (?) здание вот здесь?

УОЛТЕР. Что вы хотите узнать?

ГОДФРИ. Вы едете в Хертфорд? (Или Хэтфорд?)

УОЛТЕР. Этот завод расположен рядом с Эбботс-Лэнгли. Возле реки. Вот это канал.

ГОДФРИ. Понятно.

УОЛТЕР. Рядом с железнодорожными путями. Тут выход вентиляционной шахты, потом забор из колючей проволоки. Потом выемка железнодорожного пути. Производят боеприпасы либо порох, я думаю, потому что там висит объявление: «Не курить в радиусе ста ярдов». Понимаете?

ГОДФРИ. Да. Вы пометили его крестиком?

УОЛТЕР. Этот – нет. Он прямо рядом с Эбботс-Лэнгли. Вы, вероятно, сможете (не слышно).

(Перерыв на напитки. Ведут светские разговоры.)

ГОДФРИ. Как поживает ваша жена?

УОЛТЕР. А почему вы спрашиваете?

ГОДФРИ. Мы должны быть в курсе семейной жизни наших агентов.

О, если бы Перри заинтересовался ее семейной жизнью! («Джульетта… можно я буду звать вас Джульеттой?… есть ли в вашей жизни мужчина? Я был бы счастлив стать этим мужчиной и…»)

– Мисс Армстронг, у вас найдется минута?

– Да, конечно, сэр.

– Я долго раздумывал… и наконец пришел к выводу, что вы, возможно, готовы.

Ёперный театр! К чему? Джульетта от всей души надеялась, что речь не идет об очередной экспедиции на природу.

Ей предстояло стать шпионкой! Наконец-то! Она будет действовать под именем Айрис Картер-Дженкинс. Ну, хотя бы обошлось без шекспировских аллюзий. Никто не будет при ней цитировать: «Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!»

– Я вас немного повысил, – сказал Перри. – Вытащил из Кентиш-Тауна, собственно говоря. Айрис выросла в Хэмпстеде, отец был консультантом в больнице Святого Фомы. Ортопед – кости и все такое.

– Был? – осведомилась она.

– Покойник. Мать тоже. Я решил, что это будет для вас органичнее. Легче следовать роли.

Неужели ее судьба – вечно быть сиротой, даже в вымышленной жизни?

Он объяснил, что главная задача Джульетты – проникнуть в «Правый клуб».

– Эти люди стоят на ступеньку выше наших Бетти и Долли, – объяснил он. – «Правый клуб» вербует кадры из истеблишмента. Их ряды пестрят фамилиями сильных мира сего. Броклхерст, Ридсдейл, герцог Веллингтонский. Где-то существует полный список членов клуба, так называемая «Красная книга». Нам бы очень хотелось до нее добраться. Конечно, многих из них упрятали по закону восемнадцать-бэ, но много и осталось. Слишком много… В качестве дополнительной приманки вы, то есть Айрис Картер-Дженкинс, работаете в Министерстве обороны. Какая-нибудь бумажная работа, ну, вы лучше меня знаете эти вещи. – («Ох, знаю, за грехи мои тяжкие», – подумала она.) – У вас есть жених, флотский лейтенант, шотландец. Иэн. Служит на линейном крейсере «Худ». Я придал вашей матери туманное дальнее родство с королевской семьей – «Правый клуб» вас с руками оторвет, точнее, не вас, а того человека, которого вы будете изображать.

– Значит, я должна выяснить, чем они там занимаются?

– В двух словах – да. Я уже внедрил туда агентов, но мне особенно нужно, чтобы вы вошли в доверие к некой миссис Скейф, она близка к верхушке. Мы специально сваяли Айрис так, чтобы она понравилась миссис Скейф. Мы думаем, что она отреагирует на нее как надо.

– То есть на меня.

– Нет, я имею в виду – на нее. На Айрис. Не давайте воли своему воображению, мисс Армстронг. У вас есть такая склонность, к сожалению. Айрис – ненастоящая. Помните об этом.

Но как она может быть ненастоящей, недоумевала Джульетта. Айрис – это я, а я настоящая.

– И не путайте себя с ней – на сем пути лежит безумье. Можете мне поверить.

Интересно, а он когда-нибудь бывал безумен? В последнее время он стал раздражителен и завел привычку мрачно сверлить взглядом бюст Бетховена, стоящий на секретере, – словно Бетховен был лично ответствен за превратности войны.

Сегодня утром Перри ворвался в квартиру еще до обеда, развевая твидами, и прямо с порога воззвал к Джульетте:

– В Министерстве внутренних дел царит возмутительная расхлябанность. Сегодня утром у меня было назначено совещание в девять, и мы с Ротшильдом ждали почти два часа. Там не было ни души, кроме нас и уборщицы! Они вообще знают, что война идет?!

Сердясь, он становился другим человеком – очень красивым.

Она уговорила его спуститься в ресторан «Долфин-Сквер» и выпить чая с пирожными (тоже «возмутительная расхлябанность», вероятно).

– Простите, мисс Армстронг, я в последнее время веду себя как медведь, – сказал он, трудясь над кофейным джепкейком. Конечно, ему открыто многое, чего не знают другие, и это не может не сказываться. Человек, полный тайн – как своих собственных, так и чужих.

Как только они вернулись в квартиру, Перри безжалостно продолжил инструктаж. Пирожное его нисколько не смягчило.

– Вы будете существовать официально – удостоверение личности, продуктовые карточки и тому подобное, все на имя Айрис. Если, например, кто-нибудь решит обыскать вашу сумочку, то не заподозрит, что вы на самом деле другой человек. Лучше всего, если у вас будет отдельная сумочка для роли Айрис. Старайтесь держаться истины, насколько можно. Тогда меньше вероятность прокола. В частности, вы вполне можете все так же любить «пастуший пирог», синий цвет, ландыши и Шостаковича – хоть я и не могу понять, что вы в нем нашли.

Он добродушно засмеялся.

Как много он о ней знает! Причем непонятно откуда. Она совершенно не помнила, чтобы хоть с кем-нибудь, хоть раз говорила про «пастуший пирог». Или про Шостаковича. Что он еще выведал?

– Вообще-то, если вдуматься, Айрис вряд ли может любить Шостаковича. Для нее это было бы слишком эпатажно. Если придется говорить о музыке, выберите что-нибудь попроще. «Веселую вдову», вроде такого. Дьявол – в деталях, мисс Армстронг, никогда не забывайте об этом. Вы можете быть собой – сохранить свою суть, если можно так выразиться, – но только не можете быть Джульеттой Армстронг, работающей на МИ-пять. И старайтесь не играть. Старайтесь просто быть. И помните: если уж решите врать, врите как следует. – Он внимательно оглядел ее с ног до головы. – Это может оказаться трудно – создать вымышленный образ. Выдумывать то, чего нет, и все такое. Некоторым плохо дается отсоединение от реальности.

Только не мне, подумала Джульетта.

– Я попробую, – ответила она, стараясь, чтобы в голосе звучало воодушевление. Она уже решила, что Айрис Картер-Дженкинс – смелая, отчаянная девушка, прямо-таки сорвиголова.

– Молодец. Воспринимайте это как приключение. Для начала я вас пошлю в «Русскую чайную» в Кенсингтоне. Своего рода репетиция. Чайная находится недалеко от вашей квартиры. Вы ее знаете?

Нет, подумала она. И сказала:

– Да.

– Это рассадник сочувствующих нацизму – «Правый клуб» там проводит свои встречи. Владелица – некая Анна Волкова, дочь морского атташе последнего российского царя. После революции семья застряла в Англии. Все эти белоэмигранты видят в Гитлере средство вернуть себе страну. Полное безумие, конечно, – в конце концов он обратится против них.

Джульетта хорошо представляла себе русских эмигрантов, потому что одна такая семья, очень недовольная жизнью, соседствовала с ней и ее матерью в Кентиш-Тауне. Питались эти русские, кажется, исключительно вареной капустой и свиными ножками и все время яростно спорили на своем совершенно непонятном языке. Мать им сочувствовала, но порой приходила в отчаяние.

У Джульетты кольнуло сердце – она вспомнила выразительную немую гримаску, в которую мать складывала губы, когда русские в очередной раз принимались за свое. Обычно это происходило после (а возможно, и вследствие) очередного капустного ужина.

– Вы меня слушаете, мисс Армстронг? Джульетта? – на ходу поправился Перри, смягчая тон.

Вчера он признался, что, может быть, слишком активно ее критикует – за непунктуальность, манеру грезить наяву, невнимательность и тому подобное. «В мои задачи не входит вас перевоспитать», – сказал он. Однако попыток не оставил. Джульетта все еще ждала, чтобы он ее соблазнил. Со дня вылазки на природу прошел месяц. Менее упорная девушка уже давно отчаялась бы.

– Да, простите, я слушаю.

– Зайдите в чайную и выпейте там чаю. Покажитесь на люди. Я приготовил для вас небольшое испытание – вы сможете попробовать себя в роли, так сказать.

– Испытание?

Наверное, война и есть череда испытаний, одно за другим, подумала Джульетта. И рано или поздно я обязательно провалю очередное.

Он открыл ящик стола и вытащил пистолет. Значит, в большом бюро с поднимающейся шторкой хранились не только скрепки. Пистолет был маленький, карманный.

– Это маузер, калибр шесть тридцать пять. – На один головокружительный миг Джульетте показалось, что сейчас он ее застрелит, но он сказал: – Вот. Носите в сумочке. Используйте, конечно, только в самом крайнем случае.

– Пистолет?

– Да, но совсем маленький.

Ради всего святого, она идет в чайную, а не в салун на Диком Западе! Но все равно Джульетте стало приятно, когда пистолетик удобно лег в ладонь.

– Я научу вас стрелять, если хотите.

Джульетта решила, что ее ждет очередная прогулка по сильно пересеченной местности, но Перри засмеялся:

– У нас есть собственное стрельбище. Конечно, от этой работы вас никто не освобождает. – Он показал на пишмашинку. – Это может означать, что вам придется работать сверхурочно. Не позволяйте мне вас задерживать. У меня встреча в другом месте.

Она-то надеялась, что он поведет ее ужинать, чтобы подробней обсудить ее новую роль, но у него, видимо, другие планы. Он уже сменил галстук – тот, что на нем сейчас, слишком кричащий для Уайтхолла или любого из его клубов (он состоял в нескольких). Видимо, он принес этот галстук с собой из «другой квартиры» на Петти-Франс, так как в его здешнем гардеробе подобные детали туалета расцветки «вырвиглаз» отсутствовали (Джульетта тщательно обследовала всю его комнату). Ее грызло любопытство: как выглядит другое жилище Перри? Совсем по-иному, нежели здешнее? Может, он и сам становится другим, когда он там? Как Джекилл и Хайд.

Она почти ожидала, что попадет в гнездо шпионов, подозрительных личностей, шмыгающих по темным углам, но чайная оказалась самой обыкновенной. В камине (довольно замызганном) горел огонь, и столики, застланные клеенкой, теснились друг к другу. У столиков стояли венские стулья, а на них сидели вполне обычные с виду люди. Никто из них не выглядел как фашистский прихвостень, но как понять, смотря на человека, что он таит в сердце? Ну в самом деле?

Она тайком разглядывала посетителей. Две почтенные дамы-англичанки беседовали вполголоса, женщина постарше, в странной бордовой шляпе, похоже самодельной, и толстых, неизящных бурых чулках, сидела одна. И мужчина в поношенном костюме, с чемоданчиком у ног. Коммивояжер, подумала Джульетта. Уж их-то она знала.

К вам подойдут, сказал Перри. Он уже внедрил сюда своих людей. Подошедший – или подошедшая – произнесет фразу, в которой будут слова «Не соблазнитесь ли». По этим словам Джульетта должна была опознать контакт. И ответить: «Очень мило с вашей стороны. Пожалуй, соблазнюсь». Джульетте эти слова казались фаустовским шифром, а вся сцена – дурацкой игрой вроде шарад.

Она посмотрела в меню. Оно было все в пятнах и содержало загадочные блюда: «блины», «строганофф». Судя по всему, в чайной подавали также водку. В меню ее, впрочем, не было.

– Мне только чай, пожалуйста, – неловко сказала Джульетта, когда официантка подошла принять заказ.

Вошел мужчина. Недурен собой и не выглядит побитым жизнью, как обычно коммивояжеры. Он сел у окна, поймал взгляд Джульетты и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Он заговорщически, едва заметно кивнул. Агент Перри, подумала она и снова улыбнулась. Он ухмыльнулся в ответ и встал. Ага, вот оно, подумала Джульетта. Он подошел к ней и достал пачку сигарет:

– Не соблазнитесь ли?

– Очень мило с вашей стороны. Пожалуй, соблазнюсь.

Она взяла сигарету, и он сел рядом с ней и склонился поближе, чиркнув спичкой.

– Деннис, – представился он.

– Айрис Картер-Дженкинс, – ответила Джульетта.

Она впервые представилась этим именем (если не считать репетиций перед зеркалом). Она чувствовала, как Айрис расправляется, обретает объем, словно бабочка, только что вышедшая из куколки.

– И что же такая милая девушка делает в такой мутной забегаловке? – осведомился «Деннис».

Он что, набрал лексикон своего персонажа из фильмов? Гангстерских, видимо. Кроме первоначального соблазнения, у Джульетты не было заготовленных реплик. Но это, конечно, часть испытания – ее проверяют на умение импровизировать.

– Ну… я живу тут, недалеко.

– В самом деле? – Когда он помогал ей прикурить, то придвинулся совсем близко, да так и остался в этой позиции; Джульетте было неудобно, и она совсем растерялась, когда он накрыл ее руку своей. – Недалеко, говоришь? Удачно. Так что, пошли отсюда? – Он вытащил бумажник: – Сколько?

Джульетта не поняла. Он что, хочет, чтобы она отгадала сумму счета? Или чтобы поучаствовала в оплате? Краем глаза она видела, что женщина в бордовой шляпе встала и приближается к ним.

Подойдя к их столу, женщина схватила Джульетту за другую руку и воскликнула:

– Вы ведь Айрис? Вы подруга моей племянницы, Марджори.

Она улыбнулась Деннису:

– Простите, нам с Айрис надо очень много о чем поговорить.

– Боюсь, мы уже уходим. – Деннис встал. – Правда, Айрис? Ну, ты идешь?

Он потянул ее за руку, поднимая на ноги, но женщина в бордовой шляпе все еще держала Джульетту за другую руку (довольно крепко). Не обращая внимания на Денниса, она сказала:

– Вы ведь знаете, что Марджори теперь живет в Харпендене?

– Понятия не имела. – Джульетта решила поддержать разговор («Старайтесь не играть, а просто быть»). – Я думала, она живет в Беркхэмстеде.

(Ведь правда, что-нибудь такое было бы гораздо лучше в качестве пароля и отзыва? Меньше возможности ошибиться?) Женщина и Деннис занялись перетягиванием каната (с Джульеттой в роли каната). Интересно, подумала Джульетта, когда они перестанут – может быть, лишь тогда, когда разорвут ее пополам? К счастью, Деннис, оценив упорство противника, бросил добычу и вернулся за свой столик, что-то бормоча (возможно, грязные ругательства).

Победительница села без приглашения рядом с Джульеттой и спросила:

– Не соблазнитесь ли ватрушкой?

Джульетта растерялась, решив, что ей предлагают петрушку. К счастью, ватрушка оказалась разновидностью пирога.

– Их пекут прямо здесь, и очень хорошо пекут, – объяснила женщина.

– Очень мило с вашей стороны. Соблазнюсь, – ответила Джульетта.

– Соблазнитесь или пожалуй, соблазнитесь?

Господи боже ты мой, подумала Джульетта.

– Пожалуй, соблазнюсь.

– Отлично. Я, кстати, миссис Амброз, – сказала миссис Амброз.

– Видите ли, дорогая Айрис, – произнесла миссис Скейф, – движущая сила мировой революции – это мировое еврейство. Евреи подстрекали массы к беспорядкам еще в Средние века, правда, миссис Амброз?

– Верно, – благодушно согласилась миссис Амброз.

На самом деле ее звали Флоренс Эккерсли. Она уже много лет сотрудничала с Перри.

Миссис Скейф вонзила зубы в слоеную корзиночку с творогом. Для женщины таких габаритов она ела удивительно изящно. Миссис Скейф, видимо, любила кружева – они в разных видах украшали ее внушительный корпус. Аккуратно вытерев рот салфеткой, она продолжала:

– Самые недавние примеры – русская революция и Гражданская война в Испании. Еще чаю?

– Спасибо, – ответила Джульетта. – Давайте я налью. Миссис Амброз, еще чашечку?

Миссис Амброз ответила утвердительным мычанием: она поглощала выпечку с энтузиазмом, но ей недоставало изящества, свойственного хозяйке дома.

Был вечер субботы. Вот они мы, англичанки, подумала Джульетта. Занимаемся тем, что умеем лучше всех в мире, – пьем чай и беседуем по душам. Только в нашем случае конечная цель этой беседы – государственная измена, не говоря уже о разрушении цивилизации и британского образа жизни. Впрочем, если спросить миссис Скейф, на словах она окажется горячей сторонницей того и другого.

Супруг хозяйки дома, Эллори Скейф, был контр-адмиралом в отставке, членом парламента от какого-то заштатного округа в Нортгемптоншире и светочем «Правого клуба». Сейчас он по «Закону 18-Б» томился взаперти вместе с другими сторонниками фашистов. Миссис Скейф, соломенная вдова, продолжала дело мужа. «Станьте для нее младшей подругой, – сказал Перри. – Выведайте поподробнее, чем она занимается. Мы думаем, что она играет важную роль. И по слухам, у нее хранится копия „Красной книги“. Поразнюхайте там, посмотрите, что удастся найти».

Ее представили миссис Скейф как подругу племянницы миссис Амброз, уже упоминавшейся Марджори из Харпендена. Айрис «сомневалась» по поводу «нашего отношения» к Германии. Она была «твердой сторонницей умиротворения», и ей не нравилось, что противников этой войны все время выставляют заблуждающимися глупцами. («Выскажите какие-нибудь наивные антилиберальные взгляды, – посоветовал Перри. – Но смотрите не переигрывайте».)

– Это все взаимосвязанные части одного и того же плана, – ревностно объясняла Джульетте миссис Скейф. – Плана, который тайно разрабатывает и приводит в исполнение мировое еврейство согласно принципам, изложенным в «Протоколах сионских мудрецов». У вас есть эта книга?

– Нету, – ответила Джульетта, хотя на самом деле книга у нее была. Перри одолжил ей собственный экземпляр, чтобы она «получила представление о том, во что верят эти люди».

– Сейчас я вам дам. – Миссис Скейф позвонила в колокольчик, стоящий на подносе. – Как я рада, что миссис Амброз вас привела. Она – наш верный и добрый друг.

В комнату шмыгнула маленькая горничная, которая раньше подала им чай.

– Доддс, принесите мисс Картер-Дженкинс экземпляр книги. Вы знаете, о какой книге я говорю.

Горничная действительно знала. Утвердительно пискнув, она засеменила выполнять поручение.

Солнце заливало гостиную в третьем этаже дома на Пелэм-Плейс, хотя на улице еще было прохладно. Деревья под окнами уже начали разворачивать свежие юные листочки. Весна преисполняет душу надеждами. И все же – Дания только что капитулировала, немцы взяли Осло и установили марионеточное правительство с Квислингом во главе. Польша, Норвегия, Дания – Гитлер собирал страны, как марки. Как скоро у него будет полный комплект?

Будущее надвигалось безжалостным маршем. Джульетта еще помнила времена, когда Гитлер казался безобидным клоуном. Сейчас уже никому не было смешно. («Клоуны-то и есть самые опасные», – сказал Перри.)

Дом на Пелэм-Плейс с виду совершенно не походил на мозговой центр шпионской сети. Гостиная Скейфов была очаровательна – персидские ковры и два дивана, обитые дамаскетом цвета лососины. На боковом столике стояла китайская ваза с нарциссами, в камине ярко пылал огонь. Окна тоже были огромные, с таким количеством драпировок, что хватило бы на театральный занавес. Тут же стоял рояль. У них кто-нибудь играет? Миссис Скейф не похожа на любительницу ноктюрнов. Пальцы Джульетты сами собой растопырились, кисти округлились, мечтая опуститься на клавиши. Джульетта задумалась о том, каково ребенку расти в подобном доме. Если бы она, Джульетта, здесь выросла, то стала бы единомышленницей миссис Скейф?

Детей у миссис Скейф было двое, оба взрослые: Минерва и Иво. Интересно, что чувствует человек, пожизненно вынужденный носить такое причудливое имя. Минерва «охотилась» (словно это была профессия) и брала лошадей на передержку где-то в глубокой провинции (Корнуолл или Дорсет, что-то такое, чего Джульетта и вообразить себе не могла). Про Иво не говорили вообще («У него довольно левые взгляды», – объяснила миссис Амброз). Несмотря на все недостатки миссис Скейф, в ней была какая-то материнская теплота, и Джульетта изо всех сил старалась подавить растущую симпатию. Не будь эта женщина бешеной антисемиткой и обожательницей Гитлера, Джульетта могла бы с ней поладить. («Это весьма изрядные камни преткновения», – заметил Перри.)

Миссис Скейф уже лишилась слуги – он ушел на фронт, а горничную-немку интернировали, так что хозяйке пришлось обходиться кухаркой, бедняжкой Доддс и работником на все руки. Его звали Уиггинс, и он топал по дому и саду, наполняя каминные совки углем и дергая сорняки из грядок.

– Я хочу спасти Британию, – объявила миссис Скейф, приняв исполненную героизма позу над чайным столом.

– Как Боадицея, – предположила миссис Амброз.

– Но не от римлян. От жидов, коммунистов и масонов. Подонков, – любезным тоном добавила миссис Скейф. – Наш враг – иудеобольшевизм. И если мы хотим поднять Британию с колен, надо вымести врага с наших берегов.

(«Не путайте национализм с патриотизмом, – предостерег Перри Джульетту. – Национализм – первый шаг на пути к фашизму».)

Миссис Амброз начала клевать носом. Джульетта подумала, что, если не остережется, тоже задремлет. Хозяйка дома все бубнила, и от ее энтузиазма клонило в сон. Евреи были там и сям, повсюду. Это звучало так глупо, что казалось намеренным абсурдом, вроде детского стишка-перевертыша. Как удобно, должно быть, иметь козла отпущения, чтобы свалить на него все грехи мира. («К несчастью, первыми кандидатами обычно оказываются женщины и евреи».)

Джульетте казалось маловероятным, что евреи замышляют мировую революцию. Хотя, если вдуматься, почему бы и нет? С того места, где сейчас сидела Джульетта, утопая в дамаскетовых подушках цвета лососины, такое поведение казалось вполне логичным.

Она осторожно поставила чашку на блюдце, тщательно следя за своими движениями – будто неловкостью могла себя выдать. Добиться приглашения в святилище на Пелэм-Плейс – это уже была маленькая победа, но общение с миссис Скейф утомляло и нервировало, как прослушивание на важную роль.

Вернулась горничная, сжимая в лапках «Протоколы сионских мудрецов», и протянула их Джульетте, на миг присев в реверансике. И засеменила прочь, видимо к себе в норку, – Джульетта не успела даже поблагодарить.

– Доддс совершенно безнадежна, – вздохнула миссис Скейф. (Ее словарь вздохов был весьма обширен.) – Она так упорно отказывается пачкать руки работой по дому, словно принадлежит к секте брахманов. Конечно, я ее взяла из сиротского приюта. Сирот там учат на домашнюю прислугу. Ну тут я могу только сказать, что учат не очень хорошо. У нас была прекрасная горничная-немка, но, конечно, ее интернировали. Она сейчас на острове Мэн. Ее отнесли к категории «А», но после всей этой суеты с Норвегией и потом Данией переквалифицировали в категорию «Б». Я вас умоляю! Это горничная! Чем она может быть опасна?

– А вы не навещали ее на острове Мэн? – спросила миссис Амброз, внезапно проснувшись. Перри всегда интересовался связями интернированных с внешним миром.

– На острове Мэн? – недоверчиво переспросила миссис Скейф.

С тем же успехом можно было спросить, не навещала ли она кого-нибудь на Луне.

– Нет, конечно нет, – сказала миссис Амброз с невинным смешком. – Какая я глупая. Надо же было такое сказать. – И, желая оживить беседу, добавила: – Айрис тоже сирота.

В ее устах это прозвучало как достижение.

Миссис Амброз достала из сумки вязанье. Она всегда носила с собой вязанье; впрочем, Джульетте казалось, что миссис Амброз трудится день ото дня над одной и той же вещью, но та все не увеличивалась и не обретала определенной формы.

– У Айрис есть некоторые… сомнения, – сказала миссис Амброз. – Вопросы. Даже определенные критические замечания. По поводу войны и нашей роли в ней.

Джульетта повторила как попугай услышанное от подопечных Годфри:

– Да, я не знаю, что делать, когда люди говорят, что это Германия начала войну. Потому что, если ответишь, только привлечешь к себе внимание.

– О, как это верно, – отозвалась миссис Скейф.

– Я обычно говорю: «О, как мне жаль, что именно мы начали эту войну». После этого они, как правило, сразу умолкают.

– Вы знаете, Айрис ведь работает в военном ведомстве, – заметила миссис Амброз.

– Да? – отозвалась миссис Скейф.

– Ужасная скукота. В основном подшиваю бумажки.

Миссис Скейф была заметно разочарована. Спицы миссис Амброз предостерегающе застыли, не довязав петли.

– Но ведь именно так выигрываются и проигрываются войны, не правда ли? – спешно добавила Джульетта.

– Надо полагать, что так, – задумчиво произнесла миссис Скейф. – Вы, наверное, видите очень много всего интересного.

Спицы миссис Амброз опять неостановимо защелкали.

– А жених Айрис служит во флоте, – пробормотала она. – Наверняка он тоже видит много интересного.

– О да, Иэн, – услужливо сказала Джульетта. – Он служит на корабле его величества «Худ». Ох нет, я не должна была этого говорить! Это наверняка военная тайна!

Я – воплощенная невинность, подумала она.

– Я никому не расскажу, – успокоила ее миссис Скейф.

Она тоже виртуозно изображала невинность.

Джульетта притворилась, что изучает врученную ей ужасную книжонку:

– Большое спасибо, миссис Скейф. Мне не терпится ее прочитать.

– Зовите меня Розамундой, дорогая.

Джульетта почувствовала, что миссис Амброз едва заметно затрепетала от радости при этих словах, как режиссер, довольный успешной игрой актрисы.

Зазвонил телефон – резкий звук не вязался с утонченной обстановкой. Телефон стоял у окна на тумбочке в стиле Людовика Пятнадцатого, и миссис Скейф воздвиглась из глубин лососиного дамаскета, чтобы взять трубку.

Джульетта листала «Протоколы», притворяясь, что эти фальшивки ей интересны, а сама старалась уловить, о чем говорит миссис Скейф. Телефон Скейфов прослушивался, но пока прослушка ничего интересного не дала.

Телефонная беседа, к разочарованию Джульетты, касалась свиных отбивных. Похоже, миссис Скейф говорила со своим мясником, если, конечно, слова «свиная отбивная» не были кодовым обозначением чего-нибудь совсем другого. Один мясник в Ист-Энде недавно вывесил у себя в лавке объявление: «Здесь приветствуют тех, кто ест свинину». Это антисемитское послание оказалось слишком сильно завуалированным, и бóльшая часть покупателей его просто не поняла. Мясника арестовали, но Джульетта полагала, что его уже давно выпустили.

Но почему с мясником разговаривает не кухарка? Миссис Скейф, кажется, не из тех, кто чересчур утруждает себя домашним хозяйством. Джульетта покосилась на миссис Амброз, пытаясь понять, не посетила ли и ее та же мысль. Но миссис Амброз продолжала как ни в чем не бывало накидывать и провязывать. По словам Перри, именно из-за этой пассивности она была таким хорошим агентом. Все думали, что она безобидная немолодая женщина, которая просто свихнулась на христианстве и терпеть не может коммунистов.

– Мы нашли ее в Союзе воинствующих христианских патриотов, – пояснил он.

– Немножко пугающее название.

– Они в самом деле отчасти пугают, – признал Перри и улыбнулся.

Джульетта была очень рада, что он стряхнул одолевавшее его уныние. Она подумала, что если бы он ее поцеловал (клад прямо под носом, яблоко на ветке, жемчужина в ракушке), то, может быть, улыбался бы больше, несмотря на войну.

Щелк, щелк, щелк, – вязала миссис Амброз. Если бы кто-нибудь не видел, а только слышал ее, то представил бы себе огромное безумное насекомое. Хотя, возможно, легче будет вообразить ее вязальщицей у гильотины – кровавые головы катятся к ее ногам, а она лишь безмятежно щелкает спицами.

Возвращаясь на диван, миссис Скейф направилась в обход, вокруг всей комнаты, по пути показывая гостьям свои «лучшие вещички».

– Севр, – махнула она рукой в сторону шкафчика с фарфором, от красоты которого захватывало дух.

Желтый и золотой, он был расписан пасторальными сценами. Миссис Скейф вытащила кофейную чашечку и блюдце, чтобы Джульетта могла на них полюбоваться. Чашечку украшали херувимы, играющие с прелестной козочкой. Резвящиеся, подумала Джульетта.

На блюдечке другие херувимчики украшали овечку венками из цветов. При виде его Джульетта преступила заповедь, запрещающую желать чужого. Она завидовала не столько фарфору, сколько изображенной на нем идиллической жизни.

Миссис Скейф продолжала экскурсию по своим богатствам и безделушкам: она нежно погладила большой инкрустированный секретер («Шератон»), по-хозяйски обвела рукой разнообразные портреты предков и на миг остановилась перед одним из огромных окон.

– Мне грозит опасность, – сказала она без особого волнения. – Конечно, за мной следит правительство.

Она пренебрежительным резким взмахом указала вниз, на улицу. В самом ли деле за ней следят? Перри ни о чем таком не упоминал, но Джульетта решила, что слежка была бы в порядке вещей.

– Но у меня есть своя собственная «охрана». Люди, которые меня защищают.

Путешествие вокруг комнаты возобновилось. Миссис Скейф остановилась опять, на этот раз перед фотографией герцога и герцогини Виндзорских в серебряной рамке. Фотография занимала почетное место на небольшом столике («Хэплуайт»).

– Ах, герцогиня… – Она взяла фотографию со столика и влюбленно воззрилась на худое надменное лицо. – Она такая comme il faut! Из наших, конечно. Вы знаете, их ведь вернут на престол, как только фашизм победит в нашей стране.

– Королева Уоллис? – вопросительно произнесла Джульетта.

Это имя звучало не очень царственно.

– Почему бы и нет? – Миссис Скейф взяла курс обратно на диван и отдала якоря («Уф!») на розовом дамаскете.

– Погадать вам на чае?

Миссис Амброз была, по ее собственным словам, «чем-то вроде ясновидящей». Она утверждала, что это дар от Бога, так что гадание прекрасно совмещалось с ее верой. Джульетта скептически относилась к подобным вещам, но миссис Скейф явно тяготела ко всему оккультному – она часами просиживала вместе с миссис Амброз в темных помещениях, вглядываясь в куски хрусталя и чаши воды в ожидании знаков и знамений.

– Фюрер, как вы знаете, верит, что звезды прорицают нашу судьбу, – сказала миссис Амброз.

Джульетта задумалась о том, знает ли миссис Амброз, что МИ-5 наняла собственного астролога, желая выведать, что советует Гитлеру его астролог. Это позволило бы им предугадать его действия. («Похоже, они совсем отчаялись», – заметил Перри.)

– О, погадайте Айрис! – воскликнула миссис Скейф.

Джульетта неохотно вручила гадалке свою чашку, и миссис Амброз прищурилась, разглядывая чайные листья.

– Вас ждут трудности, но вы их преодолеете, – возвестила она. Интересно, дельфийская сивилла тоже была такая скучная? – Вы уже встретили человека, которому предстоит изменить вашу жизнь.

– Надеюсь, к лучшему, – засмеялась миссис Скейф.

О, какая чушь, прямо как в гадальном шатре на ярмарке, подумала Джульетта.

Джульетта сильно обрадовалась, когда миссис Амброз сказала:

– Айрис, нам пора.

– Большое вам спасибо, миссис Скейф, – сказала Джульетта, засовывая «Протоколы» в сумку. – Вы так добры, что пригласили меня. Мне было ужасно интересно с вами разговаривать. Я бы хотела поговорить еще.

– Айрис, дорогая, я очень рада, что мы познакомились. Обязательно приходите снова.

Доддс, пугливая горничная, проводила их до двери, открыла ее и нырнула в очередном реверансике. Джульетта из жалости сунула ей шесть пенсов, девушка ловко прикарманила их и снова присела.

– Похоже, вы пришлись ко двору, – в восторге шепнула миссис Амброз, когда они спускались по лестнице.

Джульетта вдохнула полной грудью. Какое облегчение – покинуть душный дом Скейфов и выйти на сладкий весенний воздух.

На углу бездельничал бандитского вида мужчина. Джульетта решила, что он из «охраны» миссис Скейф. Но с тем же успехом он мог быть человеком Перри. Кто бы он ни был, Джульетта все время, пока не свернула за другой угол, чувствовала, как он сверлит глазами ее спину (ужасное выражение – как будто у него из глаз выросли буравчики!).

– Кстати, – сказала миссис Амброз, – вы мне должны девять пенсов. За ватрушку.

Закладка

– 13 –

19:50

ДОЛЛИ (продолжая). Он в них уверен, но откуда ему знать, что он в них уверен?

ГОДФРИ. Мм. Он звонит?

ДОЛЛИ. Да. И пишет.

ГОДФРИ. Пишет?

ТРУДИ. Можно послать ему открытку.

ГОДФРИ. Это ведь МОНТГОМЕРИ, верно?

ДОЛЛИ. Да, МОНТГОМЕРИ. Я думаю, он очень многое сказал. Я спросила, не знает ли он людей с ярко выраженными антинемецкими настроениями, и он сказал, что вокруг него немало коммунистов. Я спросила, знает ли он, кто именно, и он сказал: «О да, одного-двух знаю». Он не сказал тогда, кто они. Конечно, может быть, мне потом удастся это из него вытянуть. Это уже будет материал для дальнейшей работы, верно?

ГОДФРИ. Да, да.

ТРУДИ. Это чертовски неудобно, вот что. Если бы вы могли с ним видаться хотя бы по полчаса в неделю.

ДОЛЛИ. Он сказал, что не разговаривает с посторонними – только с теми, в ком уверен.

ГОДФРИ. Я полагаю, он не (три слова) телефону.

ДОЛЛИ. Нет, из этого ничего не выйдет. Я встречаюсь с ним в пятницу. У него на работе.

ГОДФРИ. Ну что ж, это очень хорошо.

ТРУДИ и ДОЛЛИ готовились уходить, когда ТРУДИ сказала…

Джульетта душераздирающе зевнула. Вчерашний вечер она провела в «Дорчестере», где играл оркестр Лью Стоуна, и домой они с Клариссой возвращались (на ощупь, посреди затемнения) уже под утро. Еще Джульетта вчера перебрала, и в результате дневной труд за машинкой казался тяжелей обычного – приходилось прослушивать текст несколько раз, чтобы хотя бы в общих чертах понять, о чем идет речь. Поэтому, когда в дверь позвонили, она даже обрадовалась.

Как правило, по утрам приходили только мальчишки-рассыльные, но за дверью оказался не мальчик, а взрослый мужчина. Он был знаком Джульетте, но она совершенно не помнила откуда.

– Ага, вот и знаменитая мисс Армстронг, – сказал он, когда она открыла дверь. (Знаменитая? Это еще чем?)

Он снял шляпу и вошел без приглашения.

– Оливер Аллейн.

Ну конечно! («Он весьма честолюбив», – сказал тогда Перри.) С ним была собачка, маленькая и с виду злая. Глядя на ее оскал и висячие усы, Джульетта вспомнила сварливого апоплектического полковника в Уайтхолле, куда Перри взял ее с собой на прошлой неделе. («Франция падет! Вы что, не понимаете? Неужели никто не понимает?»)

– К сожалению, мистера Гиббонса нету, – сказала Джульетта, но гость уже начал продвигаться от входной двери дальше в квартиру. Собачка послушно трусила за ним.

Оливер Аллейн с хозяйским видом вошел в гостиную:

– Так вот где окопался Перри, а? Это, значит, его логово.

Кажется, эта мысль его забавляла. Он был очень красив – именно поэтому Джульетта так сильно растерялась. Впустила бы она его, будь он не так хорош собой?

– Его нет.

– Да, вы уже сказали. Он в «Скрабз», я его только что там видел. Но поговорить я хотел с вами.

Собачка легла и заснула, словно зная, что ждать придется долго.

– Со мной?

Он нагло положил шляпу на верх секретера Перри, рядом с бюстом Бетховена. Взял бюст в руки:

– Боже, эта штука весит тонну. Ею убить можно. Кто это?

– Бетховен, сэр.

– В самом деле? – презрительно сказал он, словно Бетховен не стоил внимания.

Поставил бюст на место и небрежно уселся на угол стола Джульетты.

– Я хотел узнать, есть ли у вас свободное время.

– Не то чтобы.

Он взял пачку листов из стопки только что отпечатанных:

– Боже, милая моя, это же самая черная работа, какая только бывает.

У него был приятный голос и произношение образованного человека, но он слегка раскатывал «р» – легкий намек на древнюю Каледонию. («Англо-шотландец, – сказала позже Кларисса. – Его семья владеет огромными кусками шотландских нагорий, но они туда ездят только убивать. Оленей, куропаток и все такое».)

Он принялся читать вслух, словно бумаги были ролью, а он – плохим актером. (Джульетта не сомневалась, что актер он на самом деле отличный.)

– «Он сказал, что не разговаривает с посторонними – только с теми, в ком уверен».

У Долли (настоящей) был прискорбный акцент срединных графств, но Оливер Аллейн читал ее реплики на манер Селии Джонсон, превращая бедняжку Долли в нечто совершенно нелепое и притом трогательное.

– «Он в них уверен, но откуда ему знать, что он в них уверен? Годфри. Мм. Он звонит? Долли. Да. И пишет. Годфри. Пишет?»

Джульетта покосилась на собачку Аллейна, спящую под столом Перри. Собачка открыла один задумчивый глаз и посмотрела на Джульетту. Значит, она не спит, а только притворяется.

– Труди – это норвежка?

– Да.

– «Труди. Можно послать ему открытку».

Труди в его интерпретации была еще нелепей – скорее поддельная испанка, чем скандинавка.

– Боже, мисс Армстронг, как вы вообще это выносите?

– Вы знаете, вообще-то вам это нельзя читать.

Она не удержалась от улыбки. Его манера обращения просто вынуждала к неформальности, даже к фамильярности. По сравнению с Перри в нем было что-то банальное. Джульетта предположила, что она сама банальна, иначе не сочла бы это качество привлекательным.

– Мне можно, – сказал он. – Я начальник.

– Правда? – усомнилась она.

– Ну, во всяком случае, я начальник Перри.

Перри никогда об этом не упоминал. Джульетте даже в голову не приходило, что у него есть начальник. Теперь она видела его в ином свете.

– Я слышал, что мисс Картер-Дженкинс делает успехи, – продолжал Аллейн. – Подобралась к миссис Скейф и все такое. Разговоры по душам.

Да, Джульетта имела «колоссальный успех» у миссис Скейф, как доложила Перри миссис Амброз. Айрис уже несколько раз приходила на Пелэм-Плейс в послеобеденные часы, чаевничать в обществе миссис Скейф и других дам, оставшихся соломенными вдовами по закону восемнадцать-бэ, – их мужья, подобно контр-адмиралу Скейфу, лишились защиты habeas corpus.

– Моя юная спутница, – звала ее миссис Скейф. – Если бы моя дочь была так ко мне внимательна!

«Вываживайте ее осторожно, – советовал Перри. – В этом деле главное – терпение». А в другой раз: «Вы находитесь в идеальном положении, чтобы узнать, кто бывает в этом доме, кто что говорит. Просто слушайте, и все. Она в конце концов непременно скажет что-нибудь полезное. Так всегда бывает». Но дамы только ужасались, что масло теперь по карточкам, да жаловались, что хорошей прислуги не найти – все уходят в армию. Они пересыпали речь плоскими антисемитскими шпильками. Раз или два упомянули «Красную книгу». Из слов миссис Скейф у Джульетты создалось отчетливое впечатление, что книга где-то здесь, в доме, но ничего более определенного не прозвучало.

Перри дал Джульетте крохотный фотоаппарат для тайной съемки, спрятанный в зажигалке (собственно говоря, в той самой, которую он брал с собой в экспедицию за выдрами). Может, он тайно сфотографировал Джульетту, сидящую на холодном брезенте?

– Микрофильм, – пояснил он.

Изобретение волшебников из МИ-5. Пока что, правда, Джульетте не довелось проверить изобретение на деле – бóльшую часть времени она томилась в гостиной цвета лососины. Если ей нужно было «попудрить носик» (для именования неизбежных последствий чаепития миссис Скейф предпочитала эвфемизм), ее твердо направляли в ванную комнату на первом этаже, хотя все самое интересное в доме на Пелэм-Плейс было наверху. Несколько дней назад Джульетте удалось одержать маленькую победу – сфотографировать конверты, лежащие на столике в холле в ожидании, пока бедняжка Доддс отнесет их на почту.

В МИ-5 полагали, что «Правый клуб» сносится с контактами в Германии через посредника в бельгийском посольстве, и Перри очень хотел узнать, с кем переписывается миссис Скейф. Он отправил Джульетту в чрезвычайно секретный отдел Исследовательской лаборатории почтового ведомства в Доллис-Хилле, чтобы ее там научили вскрывать и снова заклеивать конверты, а также вскрывать замки чемоданов – дипломатов и обычных. Ей не терпелось пустить новые умения в дело.

Один конверт был адресован «герру Уильяму Джойсу»[20]. («Кумир пятой колонны, черт бы его побрал», – с отвращением сказал Перри.) Этот конверт искусительно лежал наверху стопки, но, к несчастью, кухарка миссис Скейф помешала Джульетте заняться шпионажем – она притопала из своей пещеры, то есть с кухни, таща меню ужина на согласование с хозяйкой.

– Омар, – сказала она Джульетте, закатила глаза и с силой выдохнула, словно омар был особо неприятным гостем, с которым она вынуждена разбираться.

К удивлению Джульетты, карточек на омаров пока не ввели – их просто трудно было достать. Она ела омара на прошлой неделе в ресторане Прюнье, куда ее повел Перри. Она надеялась на романтический вечер – мерцающие свечи и, может быть, две руки, ее и его, соприкасаются на столе (или одна до боли сжимает другую). Возможно, это будет такой ужин, за которым мужчина высказывает давнюю потаенную страсть. («Мисс Армстронг! Я больше не могу сдерживать свои чувства!»). Вместо этого ей прочитали лекцию.

– Омар европейский обыкновенный, или Homarus gammarus, – произнес Перри, как только несчастное ракообразное положили перед ними. – Экзоскелет в диком виде синий, конечно. Красный пигмент высвобождается только при варке.

– Варят обычно заживо, – добавил он, откручивая клешню, словно патологоанатом на вскрытии. – Теперь выдерните ножки и высосите мясо.

Джульетта с некоторой неохотой, но все же последовала указаниям. В конце концов, не пропадать же омару, раз его уже сварили.

В качестве греховной эскапады после декадентской трапезы, за кофе, Перри продиктовал Джульетте десять страниц. К концу у нее уже глаза начали косить от усталости. «Его проинформировали, что Би-би-си осуществляла прослушку круглые сутки и не обнаружила, – дальше большими буквами, пожалуйста, мисс Армстронг, – НИКАКИХ ПОДОБНЫХ ПЕРЕДАЧ». Сильные чувства и впрямь теснились у него в груди, но, увы, направлены они были не на Джульетту.

– Да, я, собственно говоря, иду на Пелэм-Плейс сегодня после обеда, – сказала она Оливеру Аллейну.

Снова чай – одна мысль об этом наводила тоску: Джульетта уже выпила в обществе миссис Скейф столько чая, что хватило бы потопить линейный крейсер «Худ». Интересно, как там Иэн? Воображаемый жених Айрис (и Джульетты тоже по определению) с каждым днем обретал плоть. Стремительно произведен в капитаны, грудь шире, шевелюра гуще. Безупречные манеры, но под ними кроется стальная воля. Он мужественно стоит на мостике, а линейный крейсер «Худ» терпит бедствие где-то в бурном море…

– Мисс Армстронг!

– Что именно вам нужно, сэр?

– Вы, мисс Армстронг. Мне нужны вы.

– Я, вообще-то, занята.

– Ну конечно. Где уж мне тягаться с этим накалом страстей. – Он швырнул листы бумаги на стол, так что они разлетелись во все стороны. Придется опять раскладывать все копии по номерам страниц, сердито подумала Джульетта. – Но мое задание почти не отнимет у вас времени. Даже вообще не отнимет. Что скажете?

– А у меня есть выбор?

– Не то чтобы.

– Тогда, я полагаю, ответ – да.

– Замечательно. Перейдем к делу. Это строго между нами. Поняли?

– Да.

– Это очень деликатное дело. Оно касается нашего друга Годфри Тоби.

– Годфри?

– Да. Я хочу, чтобы вы не отрывали от него глаз. И информировали меня.

Какое ужасное выражение, подумала Джульетта.

– Информировала о Годфри? – удивилась она.

– Да. Не спускайте с него глаз, – (еще одно выражение!), – и сообщайте мне обо всем, что покажется странным.

– Странным? – отозвалась Джульетта.

– Необычным, нехарактерным. Даже самую малость.

Джульетта удивилась. Годфри был образцом честности и порядочности.

– Вас в последнее время ничто в его поведении не удивляло?

– Ну… пару дней назад он опоздал, – выдала информацию она.

– Это необычно?

– Ну, просто он никогда не опаздывает. – («По нему можно часы сверять».) – Хотя это вряд ли свидетельствует против него. Я, например, все время опаздываю.

В тот день в квартире были Джульетта и Сирил. Сирил нянчился с аппаратурой, а Джульетта стоически продиралась через записи предыдущего дня, когда из коридора донесся громкий обеспокоенный разговор. Настойчиво постучали в соседнюю дверь – слышно было даже через пресловутую звукоизоляцию, которая, впрочем, оказалась весьма неэффективной.

Сирил выполз из своего логова с обеспокоенным видом:

– Мисс, Годфри опоздал. Он никогда не опаздывает. Они стоят там и ждут его.

Джульетта и Сирил подкрались к двери своей квартиры и прижались к ней ухом. Джульетта различила сварливый высокий голос Бетти и северный говор Виктора. Они были явно расстроены и обеспокоены неявкой Годфри – возможно, боялись, что Служба безопасности раскрыла его (и их заодно). Они метались, как овцы без пастыря. Или крысы без Гаммельнского крысолова. («Они очень преданы Годфри», – сказал ей Перри совсем недавно.)

– Если его взяли, мы на очереди, – сказал Виктор.

– Надо уходить. – Это Бетти. – Я ему позвоню.

Они зашептались о том, что это будет верный провал, если телефон Годфри прослушивается. Еще раз громко постучали в дверь. И тут, к своему облегчению, Джульетта услышала приветливый голос Годфри – он становился все громче по мере того, как Годфри подходил по коридору, извиняясь за опоздание. Соседи защебетали – сердито, но с явным облегчением. Испугались, подумала Джульетта. Это очень хорошо. Они и должны бояться.

– А он не сказал, отчего опоздал? – спросил Аллейн.

– Ничего серьезного. Поезд в метро встал. Я сама не знаю, почему об этом упомянула.

– Но меня именно такие вещи интересуют! – вскричал он.

И улыбнулся ей. Волчьей улыбкой, подумала Джульетта. Штамп из любовных романов, какие читала ее мать, но все равно это выражение к нему подходило. Все зависит от того, тянет ли вас к волкам. В Аллейне и впрямь было что-то волчье – словно он вот-вот съест тебя, моя радость, – и она задумалась о том, каково это, когда он тебя целует. Должно быть, весьма брутально.

– Мисс Армстронг!

– Сэр?

– Что-нибудь еще?

– Нет.

Конечно, было одно странное происшествие. На прошлой неделе Джульетта столкнулась с Годфри в Кенсингтонском саду. Перри сказал, чтобы она взяла отгул на вторую половину дня – похоже, хотел заполучить квартиру в «Долфин-Сквер» в свое единоличное распоряжение, но не сказал зачем, а Джульетта не спросила. Она вышла в город, походила по магазинам, выпила чаю с ореховым пирогом в кафе Фуллера на Стрэнде и посмотрела «Ребекку» в кинотеатре «Керзон» в Мэйфере. Домой она решила вернуться через парки. Был ранний вечер, волшебный час, и Джульетта пошла кружным путем мимо Букингемского дворца – еще раньше она заметила пятно красных тюльпанов из окна автобуса и хотела посмотреть на них поближе. Лондон оделся в унылый камуфляж, и любое пятно цвета было желанно. Вероятно, тюльпанам недолго осталось – скоро клумбу перекопают под грядку для капусты или лука. А овощи, в отличие от цветов, как-то не поднимают настроение. Сирил сказал, что видел в Гайд-парке стадо овец, и Джульетта хотела их найти. Она думала про севрский фарфор миссис Скейф. Она знала, что Гайд-парк, скорее всего, будет не похож на Аркадию. Так и оказалось. Никаких овечек – только строящиеся платформы для зениток ПВО.

Войдя в Кенсингтонский сад, она заметила сидящего на скамье Годфри Тоби. Впрочем, она не сразу его узнала вне знакомой обстановки «Долфин-Сквер». Он ушел в отрыв, подумала Джульетта. Как медведь-шатун. Она предположила, что он как раз идет заступать на пост и решил подышать весенним воздухом, прежде чем закупориться в четырех стенах с информаторами. Рядом с ним на скамейке лежала газета, «Таймс», но он ее не читал; он сидел, словно монах в сосредоточенной молитве, положив руки на колени и закрыв глаза. У него был такой умиротворенный вид, что Джульетта не решилась его обеспокоить. С другой стороны, ей казалось, что ужасно грубо вести себя так, словно его тут нет.

Не успела она разрешить эту дилемму, как он вдруг встал и зашагал прочь, по-видимому не заметив Джульетту. Газету он оставил на скамье. Судя по всему, непрочитанную. Он так погрузился в мысли, что забыл про нее, решила Джульетта. Если поторопиться, можно догнать его («Мистер Тоби! Мистер Тоби!») и вернуть забытое. Но не успела она дойти до оставленной им скамьи, как на дорожке появился быстро шагающий мужчина. Крупный, импозантный, в тяжелом пальто с воротником из каракульчи, из-за которого выглядел еще крупней и импозантней. Он прошел мимо скамейки, на ходу подхватил газету и унес ее, даже не сбившись с шага.

Джульетта в принципе ничего не имела против присвоения оставленных газет – чего им зря пропадать? – но все равно слегка обиделась за Годфри. Мужчина в каракульче двигался так быстро, что уже почти скрылся из виду. Он шел в противоположном Годфри направлении, так что у того не было шансов воссоединиться со своей газетой. Но Джульетта все же потрусила за Годфри, желая хотя бы поздороваться, раз уж он закончил медитировать.

Она увидела на дорожке его перчатку – кожаную, на шерстяной подкладке, сильно поношенную, – остановилась и подняла ее. Сколько еще мусора он за собой оставит? А может, он специально метит след, чтобы выбраться из Кенсингтонского сада, как Ганс и Гретель – хлебными крошками. А Джульетта неожиданно разрушила его планы. Она осмотрела перчатку, словно то была подсказка к чему-то. Ведь обычно это женщины таким образом привлекают внимание мужчин? («Простите, мисс, вы, кажется, что-то обронили».) Слабо верилось, что Годфри уронил перчатку с этой целью.

Она прибавила шагу и осалила его за рукав пальто. Он повернулся как-то очень испуганно, словно ожидал нападения наемных убийц. Поднял трость – это выглядело угрожающе, – но тут же узнал Джульетту, и тревога на лице сменилась удивлением.

– Мистер Тоби, это всего лишь я. Вы потеряли перчатку.

– О, благодарю вас, мисс Армстронг. – Он заметно смутился из-за своей первой реакции. – Иначе я находился бы в полной растерянности относительно ее местонахождения.

Он вытащил из кармана парную перчатку и натянул обе со словами:

– Вот теперь им никуда не деться.

Интересно, подумала Джульетта, почему он шел без перчаток? С наступлением сумерек похолодало, а сейчас уже почти стемнело.

– Вы что, следили за мной? – мило осведомился он.

– Вовсе нет. Я шла домой.

– А! Вы позволите проводить вас до Альберт-Холла?

Он подставил ей руку, согнутую в локте, и они чинно двинулись по сумеречному парку. Джульетту посетила мысль: не выглядят ли они как иллюстрация к понятию «неравный брак» – а может, и к какому другому, похуже. («Гиббонс, ах ты, пройдоха, все-таки завел себе мамзель, кто бы мог подумать!»)

Они болтали ни о чем – позже она не могла вспомнить ничего из этой беседы, за исключением того, что в ней упоминался нейтралитет Голландии («В конце концов их это все равно не спасет») и что она сопровождалась ритмичным стуком трости по дорожке. У Альберт-Холла они расстались. «Ну, мне сюда», – сказал он, и лишь когда он ушел, Джульетта вспомнила, что забыла сказать про газету. Но наверно, это совсем не важно.

И все же. Мужчина в пальто с воротником из каракульчи так стремительно бросился на газету Годфри, словно ждал этого момента. Тогда Джульетта решила, что Годфри в самом деле просто уронил перчатку, но, может быть, она ошибалась? Может быть, это был какой-то сигнал? А как он испугался, когда она его догнала! Как будто ждал нападения. Каракульча – это ведь шкурка нерожденного ягненка, верно? «Из чрева вырезан, а не рожден»[21], подумала Джульетта и вздрогнула.

– Что-то вспомнили? – спросил Оливер Аллейн.

– Нет, сэр. Он никогда не делает ничего из ряда вон выходящего.

Это ведь вопрос лояльности, правда? Или, может быть, доверия. Она доверяла Годфри так, как не доверяла – чисто инстинктивно – Оливеру Аллейну.

– А почему вы спрашиваете? – Ей стало любопытно.

– Понимаете, мисс Армстронг, любой в чем-нибудь да виновен.

Кроме разве что нерожденных ягнят, подумала она. Оливер Аллейн одарил ее самой чарующей своей улыбкой. Кларисса позже рассказала про его жену. «Актриса. Довольно известная. Джорджина Келлоуэй». Может, это и объясняет его страсть ко всему театральному. Джульетта видела его жену на сцене, в пьесе Ноэла Кауарда. Играла она очень аффектированно, но этого требовала роль, надо думать. Изображать невинность ей не предлагали.

Оливер Аллейн забрал шляпу с верха секретера и сказал:

– Ну тогда я удаляюсь. – Собачка тут же проснулась и села по стойке смирно. – И пожалуйста, как я уже сказал, пусть все это будет строго между нами. Шито-крыто. Никому об этом не рассказывайте.

– Даже Перри?

– Особенно Перри. Годфри – его человек.

– А я – его девочка на побегушках, – заметила Джульетта.

– Мне кажется, вы ни у кого не на побегушках, мисс Армстронг.

Он двинулся к двери. Пес остался на месте, и Джульетта окликнула:

– Сэр! Мистер Аллейн! Вы забыли свою собачку.

Он повернулся и взглянул на пса:

– О, это не моя. Я хотел попросить вас об услуге – ненадолго присмотреть за этой собакой.

– Меня? – поразилась она.

– Ее зовут Лили. Это, по-видимому, цвергшнауцер.

Почти рифмуется с «маузер», подумала Джульетта.

Собачка, до сих пор неловко поглядывавшая снизу вверх на Оливера Аллейна, переключила внимание на нее. Джульетта никогда не видела, чтобы собачья морда так явно выражала сомнение.

– Ее хозяйке пришлось уехать за границу, – объяснил Аллейн.

– По вашему поручению? Она работает на МИ-пять?

– При условии, что мы позаботимся о собаке. Этот пес – ну, наверно, можно считать его чем-то вроде заложника. – (Собачка вопросительно посмотрела на Аллейна, будто слово «заложник» было ей незнакомо.) – В качестве гарантии, что хозяйка не останется за границей. Больше вы ничего не хотите знать, уверяю вас.

– Я не умею обращаться с собаками.

– Ну вот заодно и научитесь, – бодро сказал он. – Мы за все заплатим. За корм и прочее. Мы будем вам очень благодарны. И послушайте, мисс Армстронг, берегите ее. Это на самом деле очень важно.

Она проводила его до двери. Он снова одарил ее улыбкой покорителя сердец, эффект которой уже успел несколько притупиться.

– И вот еще что, мисс Армстронг. По поводу того, другого происшествия с нашим общим другом. Semper vigilans[22], мисс Армстронг, semper vigilans. Не смею больше отрывать вас от работы.

Работа на войну

– 17 –

Д. Нет, я просто подумала.

Г. Туда ехать далековато, верно?

Т. Да, если начистоту. Я больше никого не смогла припомнить, кто был бы для нас интересен.

Г. А можете припомнить кого-нибудь, кто умер? (не уверена)

Т. Нет (смеется). Впрочем, такие нам все равно уже ни к чему, правда? А жаль, что тот человек умер, да?

Г. (Не слышно.)

Д. Какой человек?

Т….? (Смех.)

Г. Да, чрезвычайно жаль. Он был бы очень хорош.

Т. Да, очень полезен.

Г. Какой там телефонный номер?

Т. БАНТИНГФОРД (?)214. БАНТИНГФОРД (ХАНТИНГФОРД?) – это телефонная станция, ближайшая (три слова).

Г. И он определенно сказал…

Т. Да, да.

Спущенная сверху директива велела экономить бумагу, и Джульетта сократила имена до первых букв и печатала теперь на обеих сторонах листа. Меньше бумаги придется утилизировать, если Британия выиграет войну, и меньше – уничтожать, если проиграет. («Потребуется полная зачистка, – сказал Перри. – Если надо будет, сожжем все здание».)

ГОДФРИ выходит купить сэндвичей. ДОЛЛИ и ТРУДИ лихорадочно ищут микрофоны. Взрывы смеха. ГОДФРИ возвращается с сэндвичами и спрашивает, «тщательно ли они все обыскали». Снова смех. Они, кажется, считают, что гестапо (а не МИ-5) записывает их разговоры. Они комментируют качество сэндвичей («хорошие»).

(Перерыв на печенье.)

Д. Забыла сказать, я получила пожертвование в пять фунтов от МИССИС БРИДЖ. Для фонда гестапо.

Г. О, теперь мне придется убивать время на то, чтобы это правильно оформить. Они не хотят получать пожертвования из внешних источников. Потому что это требует огромного количества бумаг.

Джульетта покатилась со смеху.

– Мисс?

– О, здравствуйте, Сирил, я не видела, как вы вошли. Они сдают Годфри деньги в «фонд гестапо».

– Что это такое?

– Одному Богу известно. Продукт их коллективного воспаленного воображения. Пять фунтов, представьте себе.

– На это мы все вместе могли бы отлично провести вечер.

Кажется, «соседей» возбуждало само слово «гестапо». В частности, Бетти и Долли постоянно просили Годфри показать им свой «билет» – удостоверение сотрудника гестапо, якобы выданное берлинской Polizeidirektion в 1938 году. Разумеется, в департаменте подделок МИ-5 работали лучшие специалисты.

Годфри хорошо говорил по-немецки – совсем свободно, по мнению Джульетты. Он рассказал ей, что в молодости прожил в Германии несколько лет.

– Гейдельберг. Ну и война, конечно.

Что он делал в войну?

– То да се, мисс Армстронг. То да се.

Труди иногда беседовала с ним на этом языке, хотя ее немецкий был не очень хорош. (Она, конечно, считала, что владеет им как родным.) Бетти и Долли с упоением слушали немецкую речь Годфри – она укрепляла их веру в его полномочия, а стало быть, и в их собственные. Они служили Третьему рейху, и Годфри был тому живым подтверждением.

– 18 –

Они тихо говорили о разных людях, так что сложно было разобрать несколько слов подряд. Примерно в 14:45 заговорили о том, когда может прийти Виктор. В 16:05 ТРУДИ вышла что-то купить и вернулась. Снова болтовня. ТРУДИ вернулась.

ТРУДИ и ЭДИТ легкомысленно шутят с ГОДФРИ, обсуждая, что сделают с его телом, если он умрет. ТРУДИ сказала, что это хорошо, что он пока жив. ГОДФРИ засмеялся. Они стали шутить о том, как избавиться от тела.

Т. Я придумала, где можно спрятать тело. Бросить его в люк для угля на тротуаре.

(Общий смех.)

Г. В какой люк?

Т. Клуба «Карлтон».

(Смех.)

Г. А мне что делать, если вы умрете?

Т. То же самое!

Э. Так мы скоро заполним все угольные ямы!

Т. Трупами жидов!

Звонят в дверь. ГОДФРИ идет открывать. ГОДФРИ возвращается.

Г. А вот и Виктор!

– Сирил, вы слышали вчера этот разговор? Когда они обсуждали, как избавиться от тела?

Сирил засмеялся:

– Бросить в угольный люк клуба «Карлтон»? Теперь мы знаем, где искать, если Годфри вдруг исчезнет.

– Очень хитро придумано, по-моему.

– И это удобно делать как раз перед тем, как привезут большую партию угля, верно? Тогда тело долго не найдут. Впрочем, сейчас, когда уже тепло становится, такое не поможет.

– Вы, похоже, очень старательно это обдумывали.

– Да. Я бы с удовольствием засунул Труди в угольный люк. Она мерзкая.

– Есть немного, – согласилась Джульетта. – Я бы не хотела с ней встретиться в темном переулке.

Ленту в пишущей машинке давно пора было сменить. Интересно, подумала Джульетта, сколько еще можно из нее выжать, прежде чем слова соседей выцветут до полной нечитаемости. Ход истории однажды подействует на них точно так же. Рано или поздно они все исчезнут, сойдут на нет. Правда ведь?

– 23 –

ГОДФРИ считает мелочь.

Г. Да два трехпенсовика, выходит пять шиллингов шесть пенсов. Сколько времени нужно, чтобы дозвониться до Ливерпуля?

В. Иногда пять (двадцать пять?) минут. Из аппарата в почтовом отделении на Сент-Джеймс-стрит. Уайтхолл 4127.

Г. Сколько это стоит?

В. Примерно два шиллинга шесть пенсов.

Долго и громко шуршат бумагой, отчего несколько минут разговора невозможно разобрать.

19:50

ГОДФРИ заметил, что идет дождь, и предложил им пойти в итальянский ресторан через улицу, сказав, что они с ВИКТОРОМ присоединятся чуть позже.

ТРУДИ и ЭДИТ вышли.

– Он с ними как-то очень подружился, а? – сказал Сирил, читая через плечо Джульетты.

Кто внимательно изучал эти записи? Очевидно, Перри должен был бы их читать, но он часто ограничивался собственными конспектами Годфри, предпочитая их нудным расшифровкам (Джульетта его очень понимала). А в последнее время она подозревала, что Перри уже вообще ничего не читает – он, похоже, погряз в пучине мрачности. («Простите, мисс Армстронг, я опять в зубах черного пса». «Опять», мысленно повторила она.)

– Они часто потом куда-нибудь идут все вместе, – сказала она Сирилу.

Годфри, похоже, нравился итальянский ресторан через дорогу, а также швейцарский, тоже по соседству. Еще рядом был паб, который любили они все – «Герб королевы», – хотя туда Годфри чаще водил информаторов, чем информаторш.

– Я бы не сказала, что он с ними слишком подружился. – Джульетта накрыла «Империал» чехлом. – Я думаю, это часть его работы – сделать так, чтобы им было легко с ним, понимаете?

– Да, но, когда они там, мы ведь не можем их записывать, мисс? Когда они едят свои спагетти.

В последнем слове звучало презрение. Иностранной еде не было места в лексиконе Сирила – уроженец Ротерхита, он был вскормлен пирогом с угрями и картофельным пюре.

– Ну, надо думать, что нет. – Она встала и пошла за пальто. – Сирил, а вы сегодня что-то рано.

– Нет, мисс. Это вы припозднились. Вы слышали новости?

– Что Черчилль будет премьер-министром? Да.

– Куда вы сегодня идете, мисс?

– В кино, Сирил, – сказала Джульетта из прихожей, вглядываясь в висящее там убогое зеркало и пытаясь понять, не криво ли надета на ней шляпка.

– А что смотреть, мисс?

– Не знаю, если честно. Я иду с подругой, она выбрала фильм. Как вам кажется, на мне шляпка не криво сидит?

– У вас отпадный вид, мисс.

Она знала, что он к ней неравнодушен.

– Да, но шляпка? – Джульетта нахмурилась в зеркало; надо полагать, Сирил не разбирается в шляпках. – Когда должен прийти Годфри?

– В шесть.

В последнее время расписание Годфри усложнилось, так как он начал встречаться с «соседями» еще и днем. («Они многое хотят мне сказать».) Еще он завел привычку стучать тростью в дверь квартиры, где стояла прослушка, – кодовым сигналом «тра-та-та, тра-та-та-ТА», возвещая, что он прибыл.

Лили с надеждой бегала по пятам за Джульеттой, пока та готовилась к выходу из квартиры.

– Извини, гулять мы сейчас не пойдем, – сказала она собачке, наклонилась и в качестве утешения поцеловала ее в шелковистую макушку.

– Лили, я тебя возьму к себе домой сегодня. То-то будет весело, а? Глупая ты собака.

Сирил швырнул собачке вязаного голливога[23], творение Бабушки, загадочного всесильного матриарха, по-видимому воспитавшего Сирила в отсутствие родителей (довольно безответственных, судя по его рассказам). Бабушка яростно вязала для Лили. Она уже связала пикси, медвежонка, полисмена и множество прочих игрушек, и собачка радостно растерзала их всех одну за другой. Лили хорошо дополнила тесный кружок обитателей квартиры в «Долфин-Сквер». Несмотря на мрачную внешность, она была жизнерадостным созданием, стремилась порадовать двуногих и быстро прощала им недостатки. Сирил каждый день приходил пораньше, чтобы шумно повозиться и поваляться с собачкой на ковре в гостиной, а Перри часами изучал собачью природу, ставя небольшие поведенческие эксперименты. («А теперь, Джульетта, пойдите станьте за дверью и произнесите слово „гулять“ нейтральным тоном, шепотом, чтобы я мог проверить ее реакцию».) Иногда Лили смотрела на Перри так пытливо, что Джульетта задавалась вопросом: а вдруг роли на самом деле перевернуты и это собака изучает Перри, а не наоборот?

Джульетта кое-что узнала от Перри о происхождении собачки, а также о родословной ее хозяйки. Хозяйка была «венгерка, совершенно невменяемая». Впрочем, Перри всех венгров считал сумасшедшими – это было как-то связано с распадом Австро-Венгрии, но Джульетта особо не прислушивалась.

Хозяйку Лили, невменяемую венгерку, звали Нелли Варга. Согласно Перри, ее поймали на шпионаже в пользу Германии.

– Мы ее обратили в свою веру.

Что это значит?

– Ей предложили выбор – тихо пойти на виселицу, как другие пойманные нами немецкие шпионы, или работать на нас. Петля – очень убедительный аргумент.

– Надо полагать.

– И теперь эта женщина выполняет наше задание. Во Франции. Мы хотим, чтобы она вернулась сюда, и вот, – он показал на собачку, которая тут же навострила ухо, – наша гарантия. Мы обещали, что собаке не причинят вреда. Эта женщина одержима своим животным, оно – единственный рычаг, позволяющий ее контролировать.

– Если не считать петли.

Немцы уже стучались в ворота Бельгии, а после Бельгии придет черед Франции. Слабо верилось, что Нелли Варга избежит железной пасти, заглатывающей Европу. Джульетта надеялась, что все-таки не избежит, – ей очень не хотелось отдавать собачку.

Собачка тем временем тоже «обратилась в другую веру». В блаженном неведении о своем статусе заложницы она переключила всю пламенную любовь на Джульетту и Сирила. Даже Перри, монаха-стоика, втянуло в круг тепла и ласки – он часто сиживал с Лили на диване, держа ее на коленях и рассеянно гладя мягкие уши. «Это помогает мне думать», – стыдливо объяснял он, застигнутый за проявлением человеческих чувств.

– Ладно, Сирил, я пойду. – Джульетта оставила попытки поправить шляпку, решив, что это безнадежно.

– До свидания, мисс. Приятно вам сходить в киношку.

Да, было бы в самом деле приятно «сходить в киношку», подумала она. Сидеть в теплом тумане, заполняющем «Одеон» на Лестер-сквер, и смотреть фильм, или тихо дремать, наверстывая недосып, или даже грезить про Иэна. Но к несчастью, Джульетта шла выполнять задание «Правого клуба».

После дебюта на Пелэм-Плейс Джульетту пригласили на собрание в прокуренный тесный зальчик над «Русской чайной». Среди собравшихся были в основном «вдовы по закону восемнадцать-бэ». Конечно, они за вечер много жаловались по этому поводу. Была, естественно, и миссис Амброз, в вязаном берете агрессивно-малинового цвета. В продолжение всего собрания она щелкала спицами, время от времени поднимая взгляд и блаженно улыбаясь остальным собравшимся.

Миссис Скейф редко ходила на собрания, но раз или два она сводила Джульетту в «Русскую чайную». Там подавали еду, приготовленную матерью Анны Волковой, – она работала в «Чайной» поваром. Она являлась из подвальной кухни, как троглодитка из пещеры, возвещая название блюда: «Битки!» Впервые услышав это слово, Джульетта приняла его за призыв к избиению. «Может, так оно и есть, – рассказывала она потом Перри. – Не знаю, из какого животного делали эти битки, но вкус был такой, словно его забили до смерти».

На встрече «Правого клуба» было только два человека, близких по возрасту к Джульетте. Один – безусый юнец, который постоянно спорил и мог бы с тем же успехом участвовать в собрании коммунистов. И вторая – молодая женщина, очень красивая высокомерной галльской красотой («Я, вообще-то, бельгийка»), которая постоянно курила и, кажется, была утомлена жизнью до полного изнеможения. Она представилась как Жизель. Рифмуется со словом «газель», подумала Джульетта. Время от времени Жизель стряхивала с себя апатию (обычно она двигалась как чрезвычайно ленивая кошка), чтобы признаться в ненависти к чему-нибудь. Она ненавидела герцога Кентского, линию метро «Дистрикт-энд-Серкл», английский хлеб и шляпу миссис Амброз (не обязательно в этом порядке). Нелюбовь к последнему объекту была выражена театральным шепотом на ухо Джульетте: «О, как я нэнавижу ее шляпу!»

Джульетту пригласили участвовать в расклейке листовок. Расклейщиков объединили в пары, словно готовя к салонной игре. Джульетте в напарницы досталась миссис Амброз, и Джульетта обрадовалась, думая, что в ее обществе можно будет не притворяться, но все время, пока они продвигались по Лондону, миссис Амброз упорно отказывалась выходить из роли.

Они крались по затемненной улице вдоль стен и оград, прячась от полицейских и дружинников ПВО. «Жиды!» – злобно фыркала миссис Амброз, лепя листовку с крупной надписью «Мы воюем за жидов» на дверь поста ПВО. («Они что, хотят сказать, что сами защищают евреев?» – подумала Джульетта.) В листовке излагались собственные взгляды «Правого клуба» («Война губительна для рабочих!»), и ее клеили куда только можно – поверх правительственных военных плакатов, на телефонные будки, фонарные столбы, на магазины Монтегю Бэртонса и рестораны «Лайонс-корнер-хаус». «Жидовские лавочки», – пояснила миссис Амброз.

Уже не в первый раз Джульетта поймала себя на сомнениях: а вправду ли миссис Амброз против нацистов? Во всяком случае, симпатий к евреям она явно не испытывала и в своей роли была чрезвычайно убедительна; Джульетта с легкостью забывала, что миссис Амброз на «нашей» стороне, а не на «их». Если бы миссис Амброз играла на сцене, можно было бы сказать, что она переигрывает. («У нее выдающиеся способности к нашему ремеслу, – сказал Перри. – Это признак хорошего агента: невозможно понять, на чьей он стороне».)

Джульетта решила, что, когда дело касается политических взглядов, границы очень размыты. Сам Перри когда-то состоял в Союзе британских фашистов («Это было полезно – я стал их лучше понимать»), а Хартли (Хартли, подумать только!), когда учился в Кембридже, вступил в коммунистическую партию. «Но ведь до войны все были коммунистами!» – оправдывался он. А Годфри, конечно, уже много лет вращался в кругах фашистов по заданию МИ-5, и порой казалось, что он просто обожает своих информаторов.

– Побыстрей, дорогая, – сказала миссис Амброз. – Вы очень медленно работаете. Налепить – и бегом.

По виду миссис Амброз было решительно непохоже, что она способна перейти на бег. Даже если бы за ней погнался разъяренный бык.

В другой раз Джульетту поставили в пару с Жизелью, которая даже для вида не притворилась, что расклеивает листовки, а сразу направилась в ближайший паб.

– Мне нужно выпить, – сказала она. – Не соблазнитесь ли?

Что это значит? Она произнесла кодовые слова? Неужели они всегда одни и те же? Если так, то подобная конспирация никуда не годится. Джульетта решила, что надо ответить.

– Вы очень добры, – осторожно произнесла она. – Пожалуй, соблазнюсь.

Жизель злобно оскалилась:

– Я, вообще-то, не предлагала угостить.

В пабе было людно и шумно, полно моряков (в такой дали от моря), и Джульетта с Жизелью собрали немалое количество похабных комплиментов; Жизель игнорировала их со впечатляющим высокомерием.

Девушкам удалось втиснуться за угловой столик. К барной стойке за ромом отрядили Джульетту, и платить тоже пришлось ей. Общаться с Жизелью выходило накладно. Интересно, подумала Джульетта, какова ее история. («Она когда-то работала манекенщицей у Ворта», – поведала Джульетте миссис Амброз.) Девушки скоро выпили ром, шум в пабе мешал разговаривать, и они ушли так же быстро, как пришли. В метро им нужно было в разные стороны, и на подходе к эскалаторам Джульетту отпустили без единого намека на благодарность.

– А, мамзель Бушье, – сказал позже Перри. – Боюсь, она любит выпить. И не только выпить.

– Вы ее знаете?

Он сдвинул брови:

– Конечно я ее знаю. Она одна из нас. Отличный агент. Она что, не произнесла кодовую фразу?

– Произнесла. Вроде как.

Сколько же агентов Перри внедрил в «Правый клуб»? Похоже, там каждый второй – от него.

Он нахмурился еще сильнее – видимо, осознав всю глубину ее некомпетентности.

– Вы уверены, что справляетесь со всей этой конспиративной работой?

– Уверена. Абсолютно уверена.

Через неделю-другую подрывной деятельности Джульетте вручили значок. Его приколола ей на грудь сама Анна Волкова. Она отличалась яростными густыми бровями и типично русской мрачностью. Прикалывая значок, она вздыхала так трагично, словно ее вишневый сад срубили под корень.

– Айриска, теперь ты наша. – Анна отступила на шаг полюбоваться Джульеттой, а затем расцеловала ее в обе щеки.

Значок был красный с серебром и изображал орла, убивающего змею. Под змеей были буквы «С» и «Ж».

– Смерть жидам, – любезно пояснила миссис Амброз.

– Что это за гадость у вас на платье? – спросил Перри.

– Я заработала значок. Я как будто снова в гёрлскаутах. Чувствую себя очень глупо.

– Эти люди опасней, чем кажется с виду, – сказал он. – Мы их переловим, но нужно терпение. Без труда не выловишь и рыбку из пруда.

А я тогда кто? – задумалась Джульетта. Наживка? Чем можно соблазнить рыбу? («Не соблазнитесь ли?») Вероятно, червяком.

– Я чувствую себя немного Джекиллом и Хайдом, – сказала Джульетта.

– Добро и зло, свет и тьма, – задумчиво произнес Перри. – Наверно, одного без другого не бывает.

Может, он описывает свой собственный характер?

– Я полагаю, все мы дуалисты, – продолжал он.

Джульетта не сразу поняла, кто такой дуалист. Видимо, не то же самое, что дуэлист. Вероятно, это человек, который никак не может определиться.

В «Одеоне» под конец программы заиграли национальный гимн, и сонная Джульетта поднялась на ноги. Жизель, сидевшая рядом, томно заструилась с места вверх, как мечтательная кобра. Едва Джульетта затянула «Боже, храни короля…», как Жизель заехала ей костлявым локтем под ребро.

О боже, подумала Джульетта. Члены «Правого клуба» не пели гимн королю, тем более стоя. Вместо этого они исполняли собственную версию «Края надежд и славы». Две напористые «вдовы по закону восемнадцать-бэ», пришедшие в кино вместе с Джульеттой и Жизелью, уже затянули пронзительными, как в церкви, голосами «Край жидов и славы» («…Все жидята рады // Кровь сосать твою…»).

– Пой! – прошипела Жизель ей на ухо.

– «Край жидовских денег // И жидовской лжи…» – тихо запела Джульетта.

Эти слова казались ей чудовищным кощунством, идущим вразрез с гимном ее страны абсолютно во всем, как в музыке, так и в морали. Люди на соседних местах встревоженно смотрели на них, но, кажется, от удивления потеряли дар речи.

Их подрывная деятельность в кинотеатрах этим не ограничивалась. Они визжали, свистели и выкрикивали ругательства во время выпусков новостей – «Жидолюбы!» «Поджигатели войны!» и тому подобное – и убегали из кинотеатров, пока окружающие приходили в себя.

– Шел «Газовый свет»[24] с Антоном Уолбруком, он замечательный актер, – докладывала она Перри чуть позже. (И весьма привлекательный мужчина, но этого она не произнесла вслух, чтобы Перри не воспринял это как критический отзыв о своей собственной внешности.) – Он убеждает свою жену, что она сходит с ума.

– Так вам, значит, понравилось? – как-то безрадостно засмеялся Перри.

– Ты что, не знала? – сказал Хартли. – Его жена съехала с катушек и повесилась в гардеробе.

Значит, он скорее Рочестер, чем Хитклифф.

– Но это, конечно, первая жена, – весело продолжал Хартли. («Первая?!») – Вторая куда-то делась, а куда – никто не знает.

Значит, Синяя Борода. К счастью, в квартире в «Долфин-Сквер» не было запертых комнат и Джульетте нигде не попадались окровавленные мертвые жены, висящие на крюках. Или в гардеробах, раз уж на то пошло. Может, он их складировал в своей другой квартире, на Петти-Франс.

– Я удивлена, – сказала Кларисса. – Такие, как Перри, обычно не женятся.

– 6 –

Г. Когда вы поехали с МИССИС ШЮТ?

Т. ГЛЭДИС? Да.

Г. И промокли до нитки? (Оба смеются.)

(Перекур.)

18:30. Звонят в дверь.

Г. А вот и БЕТТИ.

Т. Ну что, взяли вас работать в NAAFI?[25]

Б. Пока жду ответа.

Г. Понятно.

Б. И мне еще надо отработать на теперешнем месте, так что я в любом случае не смогу начать раньше чем через неделю.

Г. В NAAFI?

Б. Да. (нрзб)

Т. Она получит десять лет за это письмо.

Б. Да, не правда ли?

Т. А сколько вы получите за то, что вы его получили?

(Общий смех.)

Г. Здесь нет никого с валлийской кровью?

Б. У меня в роду были валлийцы, но давно, и я этим не горжусь.

Т. Я ездила в Манчестер повидаться с той женщиной.

Г. С немкой? Ее зовут БЕРТА?

Т. БОЛЬШАЯ БЕРТА. (Смех.)

Б. Она пошла в мать. Я видела фотографию.

Т. Немецкий тип лица?

Б. Да уж. (Смех.) Она напишет? SW6 – это Фулэм?

(Перерыв на печенье.)

Б. Я вам рассказывала про того еврейчика, что ко мне приходил? Сказал, что может достать любое нижнее белье.

Г. Да-да.

Б. Они все умеют что угодно доставать из-под земли.

Т. Этот еще не худший из них. (Не слышно.) Ядовитое (?)

Б. Ну, один мой друг знает одну еврейку, которая часто (не слышно) на Пасху. Это не их праздник!

Г. У них есть Песах.

Т. Ну, они скоро узнают, верно ведь? Получат по заслугам.

Г. А?

Чем ближе война подбиралась к родным берегам информаторов, тем возбудимей они становились. И тем самоуверенней.

– Наглые твари, а? – заметил однажды Сирил.

Годфри и Перри придумали награждать информаторов за верность маленькими железными крестиками – значками на лацкан. Несколько таких крестиков однажды доставил в квартиру посыльный.

– Вам никак воздыхатель прислал подарок, мисс? – спросил Сирил, увидев коробку у Джульетты на столе.

– Не думаю, что это от воздыхателя. – Она открыла коробку. – Во всяком случае, надеюсь, что нет.

– За военные заслуги, знак отличия второго класса, – хихикнул Годфри, когда зашел пораньше («Трата-та, тра-та-та-ТА») забрать значки. – Kriegverdienstkreuz. Вам продиктовать по буквам? Для расшифровки?

– Да, мистер Тоби, пожалуйста.

– За заслуги перед Третьим рейхом! – Годфри улыбнулся ей, словно у них была общая тайна, выходившая за пределы «Долфин-Сквер». (Джульетта снова вспомнила прогулку в сумерках по Кенсингтонскому саду, упавшую перчатку. «Вы позволите проводить вас до Альберт-Холла?») – Конечно, они будут носить эти значки тайно. Им скажут, что немецкое правительство хочет выразить им благодарность. А когда начнется вторжение, нацисты смогут опознать их по этим значкам как друзей, а не врагов.

Но кажется, это не очень удачная идея. Джульетта слегка удивилась. Ведь это значит, что, придя, немцы получат готовую когорту людей, готовых с ними сотрудничать.

– Но ведь и мы сможем опознать коллаборационистов по этим значкам! Кроме того, им сообщили адреса, по которым они должны явиться в случае немецкого вторжения. Сборные пункты, если можно так выразиться. Конечно, в ту же минуту, как они туда явятся, их арестуют.

Джульетта не помнила такого разговора ни в одной из расшифровок. Возможно, это обсуждалось над тарелкой спагетти.

– А что потом, мистер Тоби? – спросил Сирил.

– О, мы расстреляем всех информаторов в ту же минуту, как первый фашист ступит на нашу землю, – небрежно ответил Годфри.

«А кто же будет держать пистолет?» – подумала она. Ей трудно было представить себе, как Годфри завязывает глаза Бетти и Долли и ведет их к стенке.

– Я бы взялся, – сказал Сирил. – Без никаких. Это же предатели, верно?

В последнее время они часто говорили о том, что будут делать в случае вторжения.

– Мы должны защищать здание Би-би-си, – сказал Перри. – Это жизненно важно. Нельзя отдавать немцам радиопередатчики.

Джульетта представила, как с маузером в руке героически обороняет Дом вещания на Портленд-Плейс и в конце концов погибает. От этой фантазии ей стало тепло.

– Мисс Армстронг!

– Да, сэр?

– Не желаете ли послушать речь Черчилля по радио? Я раздобыл немного джина в Министерстве обороны.

– Замечательно, сэр.

Был конец рабочего дня, и Джульетта собиралась в «Посольский клуб» с Клариссой. Но она решила, что не послушать речь нового премьер-министра – значит манкировать своим патриотическим долгом. Хотя она гораздо охотней пошла бы танцевать, чтобы забыть горести своей страны. Особенно учитывая, что Черчилль предлагал лишь неприятный коктейль из крови, тяжкого труда, слез и пота. «Нам предстоит чрезвычайно суровое испытание».

Однако Джульетта прониклась речью и вдруг почувствовала себя очень взрослой и серьезной – хотя это, возможно, из-за джина.

– Как вы думаете, мы справимся? – спросила она.

– Бог знает, – ответил Перри. – Положение тяжелое. Мы можем только сделать все, что от нас зависит.

Они сдвинули стаканы, и Джульетта сказала:

– За победу.

– За мужество, – поправил ее Перри. – Ключевое слово – мужество, мисс Армстронг.

И они осушили стаканы.

Маскарад

– Званый вечер?

– Суаре. Вы ведь придете, дорогая, да? – спросила миссис Скейф.

– С удовольствием, – ответила Джульетта. – Это на Пелэм-Плейс?

Миссис Скейф засмеялась:

– Боже мой, нет, конечно! Друг дал мне попользоваться помещением.

«Суаре» планировалось как сборище «единомышленников».

– У нас впереди великие времена, дорогая.

Джульетта нервничала – оказалось, что на суаре она пойдет одна. Она привыкла к невозмутимому вязанию миссис Амброз и даже к блистательному равнодушию Жизели. Но на этот раз Айрис должна справиться сама. Дебют в роли солистки.

«Помещение» оказалось пышным бальным залом в богатом особняке на Пэлл-Мэлл. Интересно, подумала Джульетта, что это за друг такой, если он (или она) может предоставить в пользование подобную роскошь. Массивные колонны из мрамора, узором и цветом напоминающего сырое мясо, стояли в два ряда, и резные капители сверкали позолоченными листьями аканфа. В сияющих настенных зеркалах отражались гигантские люстры. В таких залах мужчины подписывают договоры, гибельные равно для победителя и побежденного, а девушки в заемных платьях теряют хрустальные башмачки.

Расклейка листовок и гадкие выкрики в кинотеатрах – ведь это все жалкие мелочи. Более того, это лишь дымовая завеса для отвода глаз. Настоящая сила «Правого клуба» – в другом. В Уайтхолле, в недрах надменных лондонских клубов, в сиятельных залах вроде этого. Бетти и Долли мира сего – рядовые с мелочными заботами о погоде, цене автобусных билетов и продуктовых карточках. А здесь – здесь собираются исключительно генералы. Именно они будут устанавливать новый миропорядок, если придут немцы.

Перри купил Джульетте новое платье для этого вечера. Атласное, кроенное по косой и весьма откровенное. Перри настоял, чтобы она его купила. Он даже пошел с ней в «Селфриджес», и продавщица шепнула ей в примерочной:

– Какой щедрый. Вам повезло.

На что Джульетта ответила:

– Может быть, это ему повезло.

Я – подарок. Яблоко, ждущее, чтобы его сорвали с ветки. Роза. Жемчужина.

– И я решил, что вот это окажется нелишним. – Он протянул ей коробочку, обтянутую зеленым сафьяном.

Джульетта открыла. Внутри, в гнездышке из белого атласа, лежали бриллиантовые серьги.

– Ох… – сказала она.

– Бриллианты, – объяснил он, словно она могла их не опознать. – Очень хорошие, – во всяком случае, мне так сказали. Они застрахованы, но постарайтесь их не потерять. Их нужно вернуть завтра.

– Ох…

Значит, это не подарок. Ну давай, вручи мне тыкву и шесть крыс, и дело с концом.

– Если спросят, это вам подарил отец на ваш двадцать первый день рождения.

– Мне только восемнадцать.

– Да, но вы кажетесь старше.

Интересно, она из-за этого более привлекательна для него или менее привлекательна?

– А вы сказали, что мой отец умер, – напомнила она.

– И правда.

Она удивилась. Перри никогда ничего не забывал. Сегодня утром в «Долфин-Сквер», когда они пили одиннадцатичасовой чай, у Перри из рук выскользнула чашка и разбилась о пол тесной кухоньки. Перри застыл, уставившись на разбросанные по полу осколки.

– Я нынче сам не свой, – наконец сказал он.

Джульетта подумала, что он-то свой, просто его – двое, как две стороны вращающейся двери. Доктор Джекилл, позвольте представить вам мистера Хайда. Дуалист.

Тогда он ушел, предоставив ей подбирать осколки.

Сейчас он вздохнул и с заметным усилием взял себя в руки:

– Значит, это семейная драгоценность, досталась вам по линии матери.

Сидя под чудовищно горячей сушилкой для волос в парикмахерской в Найтсбридже и отдав руки на истязание маникюрше, Джульетта ощущала себя не столько Золушкой, сколько жертвой, приготовляемой на заклание.

– А, Айрис, дорогая! – воскликнула миссис Скейф, беря курс на нее; в кильватере миссис Скейф клубилось кружево. – Я так рада, что вы смогли прийти! Какие красивые серьги!

– Они остались мне от матери. После ее смерти.

Миссис Скейф обняла ее за плечи и утешительно сжала:

– Бедная, милая моя Айрис.

Сама миссис Скейф надела жемчуга – чокер из трех нитей в стиле королевы Марии. Она всегда носила что-нибудь на шее – шелковый шарф, какую-нибудь горжетку. Джульетта решила, что они скрывают под собой шрам, но миссис Амброз отрезала: «Дряблая шея».

В дальнем конце зала был установлен бар, вопиюще современный, сверкающий стеклом и хромом среди всего этого мрамора. Но миссис Скейф выхватила бокал хереса у проходящей с подносом официантки. («Не сутультесь, вы не в „Лайонсе“ служите!») Она вручила херес Джульетте:

– Держите, дорогая. А теперь пойдемте, я хочу вас много с кем познакомить.

О боже, подумала Джульетта. Вот оно.

Миссис Скейф резала толпу мощным ростром своего изобильного бюста, прокладывая канал для Джульетты, которая послушно тащилась следом. Ее несколько раз представили как «нашего маленького отважного штурмовика», и люди, с которыми ее знакомили, смеялись, словно это было что-то хорошее. Перри велел ей запомнить всех виденных гостей, но здесь было так людно и все имена сбивались в кучу… лорд такой-то, достопочтенный сякой-то, судья, член парламента, епископ и… Кларисса?!

– Достопочтенная Кларисса Марчмонт. Кларисса, милая, позвольте представить вам Айрис Картер-Дженкинс.

– Здравствуйте, Айрис, – сказала Кларисса. – Как отрадно видеть среди нас еще одно юное лицо, правда, миссис Скейф?

На ней было потрясающее платье. («Скиапарелли. Старье, конечно. Я не покупала ничего нового с момента объявления войны. Скоро буду ходить в лохмотьях».)

– Послушайте, Айрис, может, вы бросите свой херес где-нибудь и мы попросим бармена сделать нам по коктейлю? Не соблазнитесь ли?

– Почему ты сразу не сказала?! – пробормотала Джульетта, когда они потягивали что-то неописуемо сладкое и алкогольное и оглядывали зал.

– Я не знала! Это решили в последний момент. Не беспокойся, я не из девочек твоего любимого Перри, – засмеялась Кларисса.

– Он не мой.

Ах, если бы!

– Он решил, что я пригожусь – из-за папы.

– Папы? Ты про герцога?

– Если тебе так больше нравится. Он там. – Она кивнула на кучку мужчин, занятых очень серьезным разговором. – В этих фраках они похожи на пингвинов, верно? Как правильно называется группа пингвинов – стадо или стая?

– Толчея, по-моему.

Пингвины – комичные создания, подумала Джульетта. А в этих людях нет абсолютно ничего смешного. Они так или иначе возглавляют страну. А может, они прямо сейчас обсуждают, как будут делить власть, когда придут немцы?

– Папа ужасно правый и яростный германофил, – продолжала Кларисса. – Ты знаешь, нас ведь представили Гитлеру. В тридцать шестом, на Олимпиаде. – («Нас»?) – Так что я, конечно, выгляжу естественно в этой роли. Ты отлично держишься, у тебя совсем не ошарашенный вид. Хочешь курнуть?

Джульетта взяла сигарету из знакомой пачки с золотым гербом.

– Но ведь ты же не… ну, ты понимаешь? Ведь нет же?

– Одна из них? Боже мой, нет, конечно. Разумеется, нет. Не говори глупостей. Но мои сестры, конечно, да. И мама. И бедняжка Пэмми – она боготворит старину Адольфа. Мечтает от него родить. Ой, смотри, вон идет Монти Рэнкин. Мне надо с ним поздороваться. Серьги, кстати, ничего. Надеюсь, ты сможешь их оставить себе.

Кларисса ускользнула, и Джульетта почувствовала себя голой – не только из-за откровенного платья. Она пробиралась через толпу, ловя на ходу обрывки разговоров. «Немцы на Маасе… французы пытаются взрывать мосты… их войска набраны в колониях… нет той преданности… с голландцами покончено… Вильгельмина вот прямо в эту самую минуту плывет сюда…» Они пугающе много знали. Может быть, знали вообще всё.

Джульетта обнаружила, что вышла в соседний зал, – здесь тоже наливали, но, кроме этого, еще стоял накрытый стол. Еда была роскошная, явно не по карточкам.

За этим залом обнаружилась еще одна комната – сюда можно было бы поселить толпы беженцев и эвакуированных, и никто даже не заметил бы. За комнатой оказалась лестница – не роскошная мраморная, что поднималась, лаская взор, из вестибюля, но обычная, для повседневного пользования. Впрочем, и она была покрыта дорогим ковром, то есть не предназначалась для слуг. Джульетта решительно пошла по ней наверх («Всегда ведите себя так, будто находитесь тут по праву», – наставлял Перри) и оказалась, судя по всему, в самом сердце дома. Гостиная, столовая и кабинет – все щедро уставлены шкафами, комодами и стеллажами. Перри велел Джульетте взять с собой фотоаппарат-зажигалку, и сейчас она, тяжелая, лежала в сумочке. («Посмотрите, не попадется ли что-нибудь – документы и всякое такое. Может, даже „Красная книга“. Кто знает?»)

Она вошла в библиотеку. Тома в кожаных переплетах – от стены до стены – и огромный стол, словно из монастырской трапезной, весь заваленный бумагами и документами, причем многие на немецком языке (в них обильно упоминались das Reich и der Führer). Вот оно, подумала Джульетта, вытаскивая фотоаппарат. Но она не успела щелкнуть хотя бы раз – внезапно у нее за спиной раздался низкий бархатный голос:

– Не желаете ли сигарету? Огонек, вижу, у вас есть.

Сердце Джульетты упало так стремительно, что наверняка провалилось через несколько этажей в подвал. Неужели игра закончена? И теперь ее тело выловят из Темзы, как бревно? Или сбросят через люк в угольную яму, в вечную тьму?

Мужество, подумала она и развернулась, оказавшись лицом к лицу с высоким, удивительно некрасивым человеком. В нем было что-то знакомое, но она вспомнила лишь через несколько секунд. Мужчина в пальто с воротником из каракульчи! Конечно, сегодня он без пальто и во фраке, но все равно его можно узнать. Джульетта почувствовала, как кровь отливает от лица. Наверно, так и падают в обморок. В этом нет ничего легкомысленного и романтического, просто кажется, что вот сейчас сердце остановится от страха.

– О, это было бы очень мило с вашей стороны. Я куда-то задевала свой портсигар, – выдавила она.

– Вам нехорошо?

– Очень хорошо, спасибо.

Он вытащил эмалированный портсигар. Похоже, он действительно просто предложил ей закурить.

– Благодарю вас.

Он отобрал у нее зажигалку и нажал колесико. К облегчению Джульетты, из зажигалки возник немигающий язычок пламени.

– Мы, кажется, незнакомы.

– Айрис Картер-Дженкинс, – произнесла она, но он не представился в ответ, а лишь сказал:

– Позвольте проводить вас вниз? Вы, кажется, заблудились.

– Да, похоже на то, правда? – небрежно засмеялась она. Сердце до сих пор колотилось, ее слегка подташнивало.

Он отконвоировал ее вниз по той же покрытой ковром лестнице и сказал:

– Я вынужден вас тут оставить. К сожалению, у меня назначена встреча в другом месте. – И добавил так тихо, что ей пришлось склониться к нему очень близко, чтобы расслышать: – Пожалуйста, мисс Армстронг, будьте осторожны.

– Боже, что это вы пьете? Оно фиолетовое!

Мужчина. «Пингвин» из той самой толчеи.

– По-моему, этот коктейль называется «Авиатор», – ответила Джульетта.

– Не соблазнитесь ли еще порцией?

– Нет, – ответила она. – Думаю, что не соблазнюсь, благодарю вас.

Согласно полученным инструкциям, наутро после суаре Джульетта пошла возвращать бриллианты в ювелирный магазин. Однако волею судьбы, когда она вошла к ювелиру, там обнаружился не кто иной, как миссис Скейф. Собственной персоной. Совпадение казалось странным, но Джульетта рассудила, что такова уж природа совпадений – они обязательно кажутся странными.

Через окно она видела одного из личных бандитов миссис Скейф – он дежурил у входа в магазин. Джульетта не сомневалась, что они увязываются за ней, когда она уходит от миссис Скейф, поэтому завела привычку возвращаться с Пелэм-Плейс кружным путем. Иногда она садилась в автобус на Фулэм-роуд и выходила на следующей же остановке или спускалась в метро на станции «Южный Кенсингтон». И конечно, следовала указаниям Перри – когда брала такси, то доезжала только до вокзала Виктория и остаток пути до «Долфин-Сквер» шла пешком. Уходить от слежки было ужасно интересно – будто в романе Бьюкена или Эрскина Чайлдерса.

Теперь она испугалась, не привела ли хвоста с собой от «Долфин-Сквер» сегодня утром. Но они ведь не могли знать, что она там делала. Или могли? Это объяснило бы появление миссис Скейф в одном месте и в одно время с ней. От этой мысли она запаниковала. («Очень важно – не поддаваться заблуждениям и невротическим страхам», – говорил Перри. Но, кроме этого, он сказал: «Никогда не доверяйте совпадениям».)

Еще Джульетта обнаружила, что ее пугает горжетка миссис Скейф – куница или хорек. Шкурка так тесно обвивала шею, словно зверек пытался задушить хозяйку. Острая мордочка застыла в оскале, и черные стеклянные бусинки глаз сверлили Джульетту, словно требуя, чтобы она во всем призналась.

– О, Айрис, дорогая, какая неожиданная встреча! Вы очень бледны. Вы плохо себя чувствуете? Пришли поискать что-нибудь? А я просто кое-что принесла в чистку.

Джульетта чувствовала себя собой, то есть Джульеттой, страдающей похмельем после всего выпитого вчера на суаре. Ей стоило титанического усилия на ходу перевоплотиться в Айрис.

– Да, – ответила она. – Собственно, я ищу крестильный браслет. Моя сестра родила. Меня позвали в крестные матери.

Какое наслаждение – произносить слова «моя сестра». Заветная мечта единственного ребенка. Я могла бы стать крестной матерью, подумала она. Я была бы хорошей крестной.

– О, как мило. Но вы никогда не упоминали, что у вас есть сестра. – Миссис Скейф обратилась к продавцу, стоящему за прилавком: – Пожалуйста, принесите мисс Картер-Дженкинс крестильные браслеты, чтобы она могла выбрать.

Как только бархатный поднос серебряных браслетиков был сервирован к удовлетворению миссис Скейф, она сказала:

– Что ж, я бы с радостью осталась и помогла вам выбрать, но я обедаю в отеле «Ритц» с Банни Хепберн. Моя повариха взяла отпуск на неделю. Слыханное ли дело! Мне пора. Рада была так скоро увидеть вас снова, дорогая. Может, придете попить со мной кофе завтра утром?

– Мадам? – окликнул продавец Джульетту, когда миссис Скейф выплыла из магазина. – Не соблазнитесь ли одним из этих браслетов?

– Нет, – ответила она. – Боюсь, что нет. Очень жаль, но мне нужно идти. У меня мало времени.

Джульетта в самом деле торопилась. Она помчалась на Пелэм-Плейс. Миссис Скейф просидит за обедом несколько часов, и это – идеальный момент, чтобы поискать «Красную книгу». Осталось только уговорить бедняжку Доддс.

– Здравствуйте, Доддс.

– Здравствуйте, мисс, – застенчиво ответила Доддс. Она робко выглядывала из-за грандиозной двери, охраняя порог. Черная краска на двери была такая глянцевая, что Джульетта видела в ней свое отражение. – Миссис Скейф нету дома, мисс.

– О, это не важно. Я, кажется, оставила здесь кое-что, когда приходила на днях.

– Я ничего не находила, мисс.

– Очень маленькую вещь. Кольцо. Я думаю, оно могло завалиться в диван. Доддс, можно я зайду и поищу его?

– Мне не велено никого пускать, когда миссис Скейф нету дома, мисс.

– Это кольцо моей матери, она мне его отдала перед смертью, – тихо сказала Джульетта.

Из меня вышла бы великая трагическая актриса, подумала она. Хотя при упоминании о матери ее охватила искренняя печаль. Если бы мать и вправду дала ей кольцо, Джульетта носила бы его не снимая.

Доддс заколебалась, вероятно думая о собственной покойной матери. Они – сестры по скорби. Две девочки-сиротки, что вместе пробираются через опасный темный лес.

– Доддс, ну пожалуйста.

– Ну…

– Пожалуйста! – Джульетте казалось, что она подманивает робкое лесное создание, желая покормить его с руки. Хотя на самом деле ей никогда не приходилось этого делать. – Я зайду и сразу выйду. Как говорится, не успеет и овечка хвостом тряхнуть. Честно.

Горничная вздохнула:

– Обещаете, мисс?

Грандиозная дверь неохотно отворилась.

Джульетта рылась в дамаскетовых подушках цвета лососины под взглядом нервничающей Доддс.

– Знаете что, Доддс? У меня ужасно пересохло в горле. Вы бы не могли сделать мне чашечку чаю?

– Мисс, я не могу вас тут оставить одну. Миссис Скейф меня убьет, если узнает.

Бедняжка. Она совершенно подневольна и может только выполнять чужие приказы. Такое положение лишь самую малость отличается от рабства. Ее должны как-то звать, подумала Джульетта.

– Доддс, как вас зовут?

– Доддс, мисс.

– Я хочу сказать, как ваше имя?

– Беатриса, мисс.

Все люди равны, ведь так? Им только везет по-разному. Мать Джульетты, прежде чем стать портнихой, тоже была горничной. Повернись дело по-другому, и Джульетта сейчас прислуживала бы какой-нибудь холеной пуделихе вроде миссис Скейф, а та звала бы ее «Армстронг».

– Беатриса!

– Да, мисс?

Джульетта вытащила из сумочки кошелек. В нем лежали пять новеньких фунтовых банкнот, взятых сегодня утром в банке для Перри. Джульетта протянула деньги горничной, и та уставилась на них завороженно и с ужасом.

– Берите, – не отставала Джульетта.

Доддс посмотрела на нее искоса:

– Это за что, мисс?

– Просто так.

– Просто так, мисс?

– Ну хорошо, тогда, может быть, вы сейчас пойдете делать мне чай и это займет у вас необъяснимо много времени?

– Не могу, мисс.

«Честна и порядочна», – подумала Джульетта. Мертон принял бы Беатрису Доддс на работу.

Говорят, что истина делает человека свободным, но Джульетта никогда особо в это не верила. Однако сейчас она решила, что стоит попробовать.

– Беатриса! Мое имя не Айрис Картер-Дженкинс. Меня зовут Джульетта. Джульетта Армстронг. Я служу в разведке, – торжественно добавила она. Это была правда, но Джульетте странным образом казалось, что она лжет. Будто играет роль – роль самой себя. – Если вы мне поможете, то окажете стране огромную услугу.

Небольшая пауза для вящего эффекта.

– Я считаю, что миссис Скейф работает на врага.

Дальнейшие объяснения были излишни. Не обращая внимания на деньги, Доддс сказала:

– Я пойду сделаю вам чаю, мисс.

Она присела в реверансе, выражая свое почтение не столько Джульетте, сколько стране и королю. С едва заметной улыбкой, исполненной гордого героизма, она сказала:

– Боюсь, это будет долго, мисс.

Как только Доддс – Беатриса, напомнила себе Джульетта – ушла, Джульетта бросила притворяться, что ищет в диване, и занялась остальной комнатой. Начала она с самого перспективного места – секретера, – вытаскивая и прочесывая один ящик за другим. Она понятия не имела, какого размера может быть «Красная книга» – большая, как семейная Библия, или маленькая, как записная книжка полисмена, – но среди канцелярских принадлежностей миссис Скейф, приглашений на светские рауты, счетов и расписок ничего похожего не было. Выяснилось только, что миссис Скейф платила своим поставщикам с большой задержкой.

Поиски в гостиной – за рамами картин, за углами ковров, даже осторожные раскопки в шкафчике с севрским фарфором – не дали ничего. В коридоре все еще маялась Беатриса. К огорчению Джульетты, она даже не попыталась на самом деле приготовить чай.

– Ну что, мисс, вы нашли, что искали?

– Нет. К сожалению.

– А что вы искали-то, мисс?

– Книгу. Красную.

– «Красную книгу»?

– Да! – Ну почему она сразу не сообразила спросить горничную? – Вы ее видели?

– Кажется, да, мисс. Миссис Скейф держит ее в…

Ее прервал звук отворяющейся парадной двери (ошибиться было невозможно) и голос миссис Скейф:

– Доддс! Доддс, где вы?

Можно подумать, история обречена повторяться бесконечно (впрочем, так оно и есть, правда?).

Джульетта и Беатриса в ужасе уставились друг на друга, а миссис Скейф этажом ниже вплывала в прихожую на плоту из жалоб.

– В «Ритце» все перепутали, я забронировала столик, а они сказали, что моей брони у них нет. Какая чепуха! От Банни Хепберн, конечно, толку не было…

И тому подобное. Боже, мы влипли, подумала Джульетта.

Беатриса очнулась первой.

– Наверх, – шепнула она, указав на лестницу. – Идите наверх. Спрячьтесь.

– …и я сказала метрдотелю: «Мой муж, между прочим, контр-адмирал».

Слова миссис Скейф всплывали, как буйки, поднимаясь по лестнице чуть впереди нее.

Поставив ногу на первую ступеньку лестницы, Джульетта вдруг вспомнила о своей сумочке, брошенной на видном месте – прямо на ковре возле лососиного дивана. Сумочка не Айрис, а Джульетты. Что подумает миссис Скейф, если у нее в гостиной материализуется незнакомая сумка?

Миссис Скейф весьма наблюдательна, а сумочка броская – красной кожи, с ремнем и застежкой, похожей на пряжку туфли. Миссис Скейф обязательно вспомнит, что у Айрис была такая, когда они столкнулись у ювелира. А заглянув внутрь, найдет удостоверение личности и продуктовые карточки – не Айрис, а Джульетты. Не говоря уже о пропуске сотрудницы спецслужб! Хорошо хоть маузера там нет – его носила при себе Айрис, а ключи от квартиры в «Долфин-Сквер» Джульетта держала в кармане пальто. Но все равно не нужно быть гением, чтобы понять: «Айрис» на самом деле некая Джульетта Армстронг и ее послали в логово льва шпионить.

Она слышала, как миссис Скейф подбирается все ближе. Она вызывала у Джульетты такой ужас, словно напевала «Фи-фай-фо-фут!»[26]

– Доддс, принесите мне чаю! Где вы?

Горничная уже повернулась, чтобы уйти, но Джульетта схватила ее за руку и прошипела:

– Моя сумка! Я оставила ее в гостиной!

Беатриса скривилась и кивнула, настойчиво шепнула: «Идите» – и толкнула Джульетту вверх по лестнице. У нее был такой вид, словно она сейчас развалится на куски от ужаса.

Джульетта побежала наверх, подумав, что это похоже на чрезвычайно неприятную игру в прятки. Она нырнула в первую же комнату – судя по виду, спальню миссис Скейф, большую и похожую на мрачное гнездо из-за толстых сетчатых занавесей на французских окнах. В комнате пахло пудрой и чем-то лекарственным, а также лилиями, хотя цветов там не было.

Джульетта слышала тяжелую поступь миссис Скейф на лестнице и повелительные возгласы, обращенные к Доддс.

– Доддс, вы меня слышите? Вы что, язык проглотили?

Какая ужасная мысль, подумала Джульетта. Разве можно проглотить свой язык? Даже если очень стараться.

– Доддс! Принесите мне чай в спальню. Я хочу прилечь.

О боже, подумала Джульетта. Эта женщина совершенно невозможна. Что теперь делать?

– Что это у вас? Прикупили безделушек?

– А, это, – сказала Джульетта; Перри разглядывал прелестную желто-золотую кофейную чашечку с очаровательными херувимчиками, стоящую у нее на рабочем столе. – Я на нее наткнулась в лавке старьевщика. Мне кажется, это может быть настоящий севр. Я ее купила за шесть пенсов. Практически даром.

Боевой трофей, думала Джульетта, спускаясь по виргинскому плющу из окна спальни миссис Скейф и унося чашечку-сиротку, словно драгоценное яйцо, в кармане. Жаль, что не удалось прихватить и блюдце. Может, в следующий раз свистнуть и его, чтобы воссоединить пару? Может, даже получится спереть весь сервиз, одну хорошенькую штучку за другой. С кофейником могут быть проблемы, особенно если уходить придется снова через окно спальни.

Ей удалось сбежать, продравшись через тяжелые сети занавесей на окнах. Она чувствовала себя мухой, прорывающейся сквозь паутину, и шагнула наружу – на опасно крохотный балкончик с оградой из кованого железа – как раз в тот миг, когда за спиной раздался голос миссис Скейф:

– Доддс, поставьте поднос на оттоманку и уходите.

Окна спальни выходили на зады, в сад, и стену вокруг балкона оплел крепкий, древний виргинский плющ. С третьего этажа до земли казалось очень далеко. Интересно, что подумает миссис Скейф, найдя у себя в саду труп Джульетты со сломанной шеей?

Джульетта напомнила себе, что Айрис – сорвиголова, протянула руки, ухватилась за плющ и неловко перелезла через ограду балкончика. Именно этот момент выбрал Уиггинс, слуга-на-все-руки миссис Скейф, чтобы ввалиться в сад с секатором в руках. Секатор с длинными ручками был явно слишком тяжел для него. Джульетта затаила дыхание. Что, если он сейчас посмотрит наверх и увидит, как она тут висит, словно мартышка на лиане? К счастью, он глядел исключительно в сад. Осмотрев насаждения в нескольких местах, Уиггинс, видимо, решил, что работу можно отложить, и ушел пошатываясь. Джульетта выдохнула.

Она продолжила осторожно спускаться по плющу. В школе на уроках физкультуры они лазили по канату, хотя Джульетта и представить себе не могла, что этот навык пригодится ей во взрослой жизни. Похоже, школа и отряд герлгайдов общими усилиями подготовили ее к работе в спецслужбах, насколько это вообще возможно. Шпионская эскапада оказывалась довольно увлекательным делом, словно приключения, описанные в «Книге для девочек».

– Я столкнулась с миссис Скейф в магазине, и она меня пригласила опять на чай к себе домой, – увлеченно отрапортовала она Перри по возвращении в «Долфин-Сквер». – «Красная книга» там, по словам горничной, – ее зовут Беатриса, и она может быть нам полезна. Мне пришлось бежать через окно третьего этажа.

– Подумать только, – сказал на это Перри. – Видите, мисс Армстронг, что происходит, если вам дать волю.

Джульетта обиженно подумала, что он обязан был заключить ее в крепкие твидовые объятия, проникновенно заглянуть ей в глаза и произнести…

– Мисс Армстронг, вы несколько растрепаны. Дать вам расческу?

– Спасибо, сэр, у меня есть – в сумочке.

Во всяком случае, у Айрис в сумочке. Джульетта не хотела портить героический момент признанием, что она оставила свою собственную сумку на Пелэм-Плейс. Наверняка ее удастся вернуть так, чтобы Перри не узнал, какая Джульетта безответственная идиотка. Он предупреждал ее, что в районе вокзала Виктория участились кражи женских сумок. Если дело примет дурной оборот, можно будет все свалить на неизвестного вора.

Но что же миссис Скейф? Вдруг она уже обнаружила сумку? Может, даже с пришпиленной бумажкой, на которой написано: «Открой меня (и узнаешь, кто такая на самом деле Айрис)»? Будем надеяться, что нет, подумала Джульетта. Беатриса Доддс вроде бы сообразительна и тоже заинтересована замести следы Джульетты.

Наутро Джульетта снова пришла на Пелэм-Плейс – по приглашению, полученному в ювелирном магазине.

Дверь открыла незнакомая горничная, высокая, бледная и чахлая с виду, словно ее растили в погребе, как шампиньоны.

– А где Доддс? – спросила Джульетта.

– Кто?

– Доддс. Горничная миссис Скейф.

– Это я горничная миссис Скейф.

– А где же Беатриса? Беатриса Доддс?

– Не знаю такой, мисс.

– Айрис! Айрис, это вы? – крикнула с верхнего этажа миссис Скейф. – Идите же сюда, дорогая!

Миссис Скейф послала чахлую девицу сварить кофе. Девица вернулась, шатаясь под тяжестью чайного подноса.

– Поставьте, Солловэй, пока не уронили, – приказала миссис Скейф.

– А где Доддс? – небрежно спросила Джульетта, изображая равнодушие, которого не чувствовала.

– Доддс? – повторила миссис Скейф. – Она пропала, можете себе представить? Даже «до свидания» не сказала. Только что была, и нету.

– Исчезла?

– Растворилась в воздухе. Впрочем, она прихватила сувенир – севрскую чашку. Оказывается, она обыкновенная воровка. А с виду-то сущая скромница.

– А что же ее вещи – она их забрала с собой? Одежду и… и все такое?

– Нет, все осталось у нее в комнате. Ничего ценного. Мне же пришлось все это выбрасывать.

Солловэй, которая в это время разливала кофе, бросила взгляд на свою хозяйку. Наверняка труды по очистке комнаты пали на горничную. Бедняжка, подумала Джульетта. Она совершенно не похожа на птичку, имя которой носит.

Миссис Скейф протянула Джульетте чашку.

– Съешьте скон. Солловэй пекла. У нее легкая рука на выпечку. Когда вернется повариха, ей придется глядеть в оба.

Джульетта заметила, что поднос сервирован на троих, и спросила:

– Миссис Амброз тоже будет?

– Нет, новый друг. Но она что-то опаздывает.

Тут, словно по сигналу суфлера, позвонили в дверь. Джульетта слышала, как Солловэй направляет кого-то наверх. Интересно, что это за новый друг, – миссис Скейф обычно ограничивалась тесным кружком вдов по закону восемнадцать-бэ. Джульетта чуть не поперхнулась кофе, услышав знакомый сварливый скандинавский голос. Труди! Два мира Джульетты неожиданно столкнулись прямо здесь, в океане розового дамаскета. «Эти люди стоят на ступеньку выше наших Бетти и Долли», – сказал тогда Перри о «Правом клубе», но вот она, Труди, как мост между мирами. Джульетта вдруг поняла, что информаторы сильней и коварней, чем ей казалось.

– А вот и вы! – сказала миссис Скейф. – Я уже было забеспокоилась, что вы не сможете прийти.

– Я заблудилась, – объяснила Труди. – Здесь все улицы на одно лицо.

Это прозвучало обиженно, будто в несовершенстве планировки лондонского района SW7 была виновата лично миссис Скейф. Вид Труди во плоти удивил Джульетту. Она воображала худую, даже тощую женщину – по резкой, колючей манере разговора. Но Труди оказалась увесистой дамой с подушками жира на стратегических местах. «Ширококостная», как деликатно определяла мать Джульетты своих полных клиенток.

– Главное, что вы все-таки пришли, – попыталась умаслить ее миссис Скейф. – Позвольте представить вам Айрис Картер-Дженкинс, она из числа наших верных юных друзей. Айрис, это мисс Труди Хедстром.

Они пожали друг другу руки. Ладонь Труди на ощупь была как дряблое филе сырой рыбы.

Доверительно понизив голос, словно кто-то мог подслушивать («я», подумала Джульетта), миссис Скейф сказала:

– Мисс Хедстром ведет очень важную и секретную работу. Она возглавляет сеть немецких шпионов, действующих по всей стране. Они передают ценную информацию немецкому правительству.

– Потрясающе, – отозвалась Джульетта. – Вы подчиняетесь непосредственно Берлину?

– Агенту гестапо здесь, в Британии. Но я не могу об этом рассказывать. Это очень секретная и чрезвычайно опасная работа.

– Какая вы молодец! – сказала Джульетта. – Так держать.

Какое чувство собственной важности, подумала Джульетта. Можно себе представить, как ужасна была бы Труди, будь у нее в руках настоящая власть. Гауляйтерша, загоняющая всех под каблук.

Джульетте не терпелось вернуться в «Долфин-Сквер» и рассказать Перри про новое знакомство. Но ей пришлось выдержать еще немало трескотни о неминуемой победе Германии над Европой и о том, как прелестна сельская Бавария в это время года (миссис Скейф, как и Труди, неоднократно отдыхала летом в Германии). Посреди разговора Труди вдруг злобно вскричала:

– Надеюсь, немцы разбомбят нас так же, как бомбили Роттердам!

– Боже мой, почему? – Миссис Скейф слегка опешила от такой злобной вспышки.

– Тогда трусы, что засели в правительстве, капитулируют и заключат мир с Третьим рейхом.

– Пожалуйста, возьмите скон, – умиротворяюще предложила миссис Скейф.

Кто гарантирует, что через несколько недель в прелестной гостиной на дамаскетовых диванах не расположатся офицеры вермахта, угощаясь выпечкой миссис Скейф? Немцы уже перешли Маас. То, что Черчилль назвал «чудовищной тиранией», вот-вот покроет целый континент. Дельта кровавой реки на заливном лугу Европы.

– А вы чем занимаетесь? – спросила Труди, внезапно обратив все свое (порядком пугающее) внимание на Джульетту.

– Ну как вам сказать… тем и сем.

Солловэй проводила Джульетту до двери. В отличие от Доддс, она не увлекалась реверансами. Она привела Лили. Когда Джульетта приходила на Пелэм-Плейс, собачку всегда ссылали в людскую – миссис Скейф считала животных «непредсказуемыми». (Как будто люди предсказуемы!)

– Солловэй, скажите, – Джульетта понизила голос, – была ли среди вещей Доддс сумочка?

– Да, мисс.

– Красной кожи, с ремнем, застежка в виде пряжки туфли?

– Нет, мисс, такой я не видела.

Игра в дезинформацию

Шла битва за Францию. Немецкие танковые дивизии проламывались через Арденны. Амьен был в осаде, Аррас окружен. Но в Лондон пришло лето, и субботние послеобеденные прогулки с собакой в парке все еще доставляли удовольствие. Так Джульетта и оказалась в Кенсингтонском саду.

Порывистая Лили внезапно бросилась в погоню (тщетную) за какой-то борзой. Джульетта послушно потрусила следом. Как раз когда она умудрилась поймать собаку и снова прицепить к ней поводок, вдали показался Годфри Тоби – непримечательный, но несомненный. Он неспешно, но целенаправленно двигался к Круглому пруду.

Джульетта решила последовать за ним – даже если он всего лишь решил прогуляться в парке. Ей велели не спускать с него глаз, вот она и будет не спускать с него глаз. Сразу двух. Четырех, если считать собачьи.

Они долго шли за ним – мимо Альберт-Холла, по задворкам Музея науки, по Эксибишн-роуд и наконец свернули налево, на Бромптон-роуд. Годфри размахивал тростью с серебряным набалдашником, изредка стуча ею по мостовой, словно в такт какой-то мелодии. Один раз Джульетта смело подобралась поближе и услышала, как он насвистывает «Ты мое солнце» (кажется). Она никогда не думала, что он любит свистеть. Или даже настукивать ритм.

Если он вдруг обернется и поймает ее врасплох – как в игре «Море волнуется» – она всегда может сказать, что шла в «Хэрродс». Она отрепетировала интонацию полнейшего удивления («О, мистер Тоби, здравствуйте! Как удивительно, что я вас случайно встретила!»). Впрочем, ей не нужны оправдания – она ведь живет в этом районе. Может, сам Годфри идет в «Хэрродс». Может, скоро день рождения загадочной миссис Тоби и Годфри хочет купить ей маленький знак супружеского внимания – духи или носовые платки с вышивкой. «Не давайте воли своему воображению, мисс Армстронг».

Он, впрочем, ни разу не оглянулся и, к удивлению Джульетты, вдруг резко свернул и вошел в Бромптонский храм. Неужели он католик? Джульетта думала, что он принадлежит к Низкой англиканской церкви[27], если вообще религиозен.

Она осторожно вошла за ним. В храме было лишь несколько человек – в основном преклонивших колени в безмолвной молитве.

Джульетта тихо забралась вместе с собачкой на скамью в дальней от алтаря части храма. Отсюда был виден Годфри – он, сняв шляпу и держа ее в руке, шагал вдоль бокового прохода к алтарю. Он выглядел скорее фланером, чем верующим, пришедшим поклониться Божеству. «Та-та-та» – стучала трость по плитам пола.

И вдруг, почти не замедлив хода, с восхитительной ловкостью рук он извлек из кармана пальто бумажку и, похоже, засунул ее в щель между пилястрой и одной из вычурных мемориальных досок, висящих на стене.

Он продолжал неспешно идти, у алтаря перекрестился и вернулся обратно по другому проходу, вдоль противоположной стены.

Джульетта спешно съехала вниз, на колени, и притворилась, что молится. Лили решила, что это отличная игра, и пихала Джульетту лапами, пока та не схватила ее поперек пуза и не прижала к себе изо всех сил. Она чувствовала, как дрожит от возбуждения собачье тельце. И едва смела бросить взгляд в сторону Тоби, чтобы не встретиться с ним глазами. «Какая ужасная мысль!» Она представила себе, как он вдруг вырастает у нее над головой. («Подумать только, мисс Армстронг! Какая встреча! Я и не думал, что вы ходите в церковь!») Но когда Джульетта наконец набралась храбрости и посмотрела, оказалось, что его нигде не видно.

Она поднялась на ноги и уже собиралась обследовать место, где Годфри проделал свой маленький фокус, как вдруг опять увидела мужчину в пальто с воротником из каракульчи. Джульетта снова плюхнулась на колени; она уже ощущала себя почти верующей. Воротник из каракульчи направился прямо к мемориальной доске, без обиняков извлек то, что за ней лежало, повернулся и вышел тем же быстрым шагом. Он покинул собор так же стремительно, как пришел. Если он и заметил Джульетту, то виду не подал.

Джульетта вспомнила его предостережение на суаре. «Будьте осторожны, мисс Армстронг». Он напугал ее так, как не пугала даже война.

– 11 –

Г. Что это за батарея 236? Это королевская артиллерия?

Д. Кажется, какие-то пехотные войска. Возможно, первая пехотная дивизия.

Г. Разве они не во Франции?

Д. Ну, я не знаю. Может, это Хайлендская дивизия.

(Две минуты записи потеряны из-за технической неисправности.)

Из-за пронзительного лая собаки ДОЛЛИ бо′льшую часть разговора не удается разобрать.

Г. Может, он хочет кость (???)

Э. Конверты.

Г. Да, хорошо, конверты.

Д. О да, конверты, ну конечно. Я не могу выяснить их телефонные номера. Я все пытаюсь, но пока безуспешно. Меня не было на месте, и я не смогла ответить, когда они мне звонили.

– Нацисты уже стучатся к нам в дверь, правда ведь, мисс? – сказал Сирил. За этой репликой пугающе внезапно послышался стук в их собственную дверь – Тра-та-та! Тра-та-та-ТА! – и оба подпрыгнули.

– Годфри, – сказал Сирил.

«Тра-та-та! Тра-та-та-ТА!» повторилось.

– Похоже, он хочет с нами поговорить, – сказал Сирил.

– Я открою, – сказала Джульетта.

Это в самом деле оказался Годфри.

– Мисс Армстронг… – Он приподнял шляпу, когда Джульетта открыла дверь.

– Входите, пожалуйста, мистер Тоби.

– Не буду, если не возражаете. Постою тут. Наши друзья прибудут с минуты на минуту – мы не хотим, чтобы они видели нашу с вами беседу. Вы ведь враг, мисс Армстронг. – Он улыбнулся.

Неужели он заметил ее в Бромптонском храме? Знает ли он, что она видела его странную встречу и фокусы с бумажкой? О таком не упомянешь вскользь в непринужденном разговоре («Кстати, мистер Тоби, я думаю, что вы двойной агент»). И может быть, он вовсе не двурушничает, а исполняет свой долг, как велит военное время. В конце концов, он контрразведчик и его начальник – Перри, а не Аллейн.

– Утонули в мечтах? – спросил Годфри.

Похоже, он не боится прибегать к банальностям, если нужно.

– Простите, мистер Тоби.

– У меня вдруг не оказалось ни карандашей, ни бумаги, – сказал он. – Я подумал, что, может быть, разживусь ими у вас. Надо полагать, вас хорошо снабжают.

– Да, конечно. Сейчас принесу.

– Да, и еще невидимых чернил, если у вас есть.

– Есть.

Она собрала все нужное и вручила Годфри.

Он неожиданно вздохнул:

– Все это очень утомительно, правда?

– Вы про войну?

– Я про взлелеянные обиды, – объяснил он, видя ее непонимающее лицо. – Эти люди… – Он махнул рукой на соседнюю дверь. – Они очень… озлоблены, не правда ли?

– Надо думать, что так, – ответила Джульетта.

– Человеческая природа тяготеет ко всему племенному. Разделение на племена порождает насилие. Так всегда было, и так всегда будет.

Джульетта подавила зевок и обрадовалась, услышав, что открываются двери лифта. Годфри безмолвно отсалютовал ей и исчез в соседней квартире.

Джульетта ненадолго оставила дверь приоткрытой, слушая приближающийся голос Виктора:

– Мистер Тоби! Я должен вам сказать…

И шепот Годфри:

– Ш-ш-ш! Виктор, у стен есть уши. Давайте зайдем в квартиру.

Джульетта очень тихо закрыла дверь.

– Вы когда-нибудь сомневаетесь, что Годфри на нашей стороне? – спросила она у Сирила.

– Я, мисс? Нет, никогда. А вы?

– Нет, конечно. Боже, не может быть, что уже столько времени!

– Вам опять к миссис С.?

– Да, за мои грехи.

– Вы ничего не хотите мне сказать, мисс Армстронг?

Оливер Аллейн стоял, небрежно облокотясь на капот машины, припаркованной на Чичестер-стрит, у заднего входа в «Долфин-Сквер». Лили подобралась поближе к Джульетте и прижалась к ее ноге, словно желая почувствовать надежный тыл.

– По поводу мистера Тоби?

– Было что-нибудь подозрительное?

– Нет, – ответила Джульетта. – Ничего.

– Вы уверены?

– Совершенно уверена, сэр.

– Не подвезти ли вас куда-нибудь? На Пелэм-Плейс, например.

– Нет, спасибо, сэр. Мне нужно выгулять собаку, она весь день сидит взаперти. Как вы думаете, ее хозяйка вернется?

– Кто знает, мисс Армстронг. Положение в тех местах тяжелое.

Вчера Перри снова уронил чашку.

– Руки дырявые, – так он это объяснил, хотя Джульетте из соседней комнаты показалось, что чашку швырнули нарочно.

Скоро в квартире не останется посуды. Маленькую севрскую чашечку Джульетта уже отнесла в Кенсингтон, в безопасное место.

– Мне кажется, нам обоим пойдет на пользу от всего отдохнуть, мисс Армстронг. Устроить небольшой выходной.

Выходной! Она вообразила себе уик-энд в Рае или даже несколько дней в Хэмпшире. Гостиница или коттедж, где они откроют бутылку вина при свечах и будут сидеть на ковре у камина с пылающими поленьями, а потом он обнимет ее и скажет…

– Веруламий, мисс Армстронг. Это возле Сент-Олбенса.

Наученная горьким опытом с выдрами, Джульетта взяла с собой сэндвичи и термос с чаем.

Автомобиль изрыгнул их у невыразительных руин под мрачным небом. «Заберете нас через три часа», – сказал Перри водителю. (Три часа! – подумала Джульетта.)

Он сказал, что это – римская вилла.

– Прекрасно сохранившийся мозаичный пол. Он скрывает под собой гипокауст. Гипокауст – это древнегреческое слово: от гипо – «под» и каустикос – «горящий, жгучий». Какое слово нашего языка произошло от «каустикос»?[28]

– Понятия не имею, – едко сказала она.

Впрочем, он не заметил. Наречия были слишком тонки для его восприятия. Неужели он не видит, что она созрела и ее пора сорвать? Как розу. Она – подарок. Жемчужина в ракушке. Яблоко, манящее с древа. Однако Перри, кажется, не подозревал об этом – он принялся читать ей лекцию про древнеримскую Уотлинг-стрит, которая проходила где-то у них под ногами.

Пошел дождь – противная мелкая морось. Джульетта мрачно таскалась за Перри среди развалин, пока наконец не истекли три часа и не вернулся водитель, пахнущий пивом и табаком.

Вот тебе и выходной. Никому из них он не пошел на пользу – особенно, кажется, Перри.

– Кстати, пока вас не было, звонили от Гаррарда, – сказал Перри, когда они вернулись. – Сказали, что те серьги им не вернули.

– О, я как раз собиралась вам сказать…

Перри снисходительно махнул рукой. Видимо, война была важнее бриллиантов.

– Мы в бегах, – сказал он. – Наши войска уже отступают к побережью. Все кончено. Европа пала. Просто сердце разрывается, правда?

– 8 –

ГОДФРИ осведомился о сыне МИССИС ТЕЙЛОР, подруги ЭДИТ, – его призвали в войска связи.

Э. Я сказала его матери…

Г. МИССИС ТЕЙЛОР?

Э. Да. Что удивительно, сколько сейчас пацифистов в армии.

Г. Да?

Э. (несколько слов нрзб). Помните тех людей, что пошли работать на завод Роллс-Ройса?

Г. Бельгийцы.

Э. Они очень низкого мнения о Королевском военно-воздушном флоте.

Звонит телефон.

Г. Алло? Алло? (Кладет трубку.)

Э. Кто это?

Г. Никто. Ошиблись номером.

Кто это ему звонит? – задумалась Джульетта. Она слышала, как он сказал: «Да, да, понял» – совсем другим тоном, чем тот, которым он разговаривал с информаторами. Может, это человек в пальто с воротником из каракульчи?

Джульетте не нравился Оливер Аллейн, она не доверяла ему, но решила, что ее долг – сообщить о тайных встречах Годфри. Иногда она ломала голову – а что, если дела обстоят совсем не так, как кажется на первый взгляд? Что, если идет гораздо более запутанная игра? Что, если Годфри и правда агент гестапо? Агент гестапо, притворяющийся сотрудником МИ-5, который притворяется агентом гестапо. От этих мыслей у Джульетты разболелась голова. В таком случае Годфри занимает идеально подходящее место – возглавляет сеть людей с пронацистскими симпатиями. Кукловод. Паук в центре паутины.

Ей очень хотелось посоветоваться с Перри, но Оливер Аллейн велел никому не говорить. Учусь лжи, подумала она. Рифмуется со словом «жив».

Поколебавшись, она напечатала загадочную короткую записку Аллейну: «Мне надо с вами кое-что обсудить». Она отдаст ее мальчишке-курьеру, когда он зайдет. На конверте Джульетта написала: «О. Аллейну в собственные руки».

Она вернулась за пишущую машинку. На сей раз это был отчет Жизели. Однако сей документ едва ли заслуживал названия отчета – это был нечленораздельный шум, похожий на прямую трансляцию из мозга кошки. Впрочем, еще в отчете был неплохо нарисованный шарж на толстяка во фраке, с толстой сигарой в зубах. Под картинкой Жизель нацарапала: «La Proie du soir»[29]. Что такое La Proie – добыча? В квартире не было словаря Ларусса. Джульетта предположила, что это портрет шведского торговца оружием, которого Жизель намеревалась соблазнить накануне вечером. Видимо, ей это удалось.

Лишь сделав перерыв, чтобы обдумать одиннадцатичасовой перекус (хотя была лишь половина одиннадцатого), Джульетта услышала странные звуки из спальни Перри. Когда Джульетта утром явилась в «Долфин-Сквер», в квартире было тихо, и она решила, что Перри куда-то вышел. Из спальни доносилось шуршание, словно там метался какой-то зверек – крупная крыса или маленькая собачка. Лили тоже услышала шум и насторожилась – встала, склонила голову набок и уставилась на закрытую дверь.

Джульетта подошла к двери и осторожно постучала – хотя, если там крыса или собака, этот стук им без надобности. Никто не ответил. Она осторожно открыла дверь, почти ожидая, что оттуда кто-нибудь выскочит. Но никто не выскочил. Лили, более смелая, толкнула дверь и влетела в спальню. Джульетта последовала за собакой.

Не животное. Перри. Так он все это время был здесь! Он стоял на коленях у кровати, словно в молитве. Он повернул лицо к Джульетте, и она увидела, что оно залито слезами. Может, он заболел? Он походил на раненого, хотя явных ран нигде не было. Лили ободряюще лизнула ему руку, но он сохранял позу отчаяния.

– Сэр, я чем-нибудь могу вам помочь? – спросила она.

– Не можете. Никто не может.

– Возможно, у вас духовный кризис? – рискнула спросить она, очень деликатно – ей казалось, что именно так положено обращаться с людьми, переживающими духовный кризис.

Но Перри расхохотался, и в его хохоте были нотки безумия. Джульетта обшарила глазами комнату (ужасное выражение) в поисках каких-либо объяснений этого внезапного нервного срыва. Но комната не сказала ей ничего. Аккуратно, как в казарме, застеленная постель, аккуратно разложенные гигиенические принадлежности, белая рубашка на вешалке на двери гардероба. Гардероб приковал взгляд Джульетты. Он сдавался вместе с квартирой, или это тот самый, в котором повесилась таинственная первая жена? То-то, должно быть, сюрприз был для Перри, когда он открыл дверцу.

Коленопреклоненный Перри всхлипнул особенно жалостно, и Джульетта, не в силах больше ничего придумать, заварила чай и молча поставила чашку на ковер рядом с ним. Тихо закрыла за собой дверь и вернулась к работе. Оказалось, что вид рыдающего мужчины на коленях – отличное средство от романтических чувств к нему. Ну и гардероб, конечно, тоже.

Через час Перри вышел из комнаты. К нему вернулась обычная сдержанность, хотя вид у него по-прежнему был загнанный и отчаявшийся.

Совпадение ли, что все это случилось на следующий день после прихода двух офицеров из Особого отдела? Они заперлись с Перри в гостиной, а Джульетту изгнали.

– Может, займетесь чем-нибудь на кухне? – туманно сказал Перри.

А может, и не займусь, подумала Джульетта, все еще сердитая на него за вчерашний Веруламий.

– Я пойду выгуляю собаку, – сказала она.

Она оставила дверь в гостиную приоткрытой и потому услышала, как один из сотрудников Особого отдела спросил:

– Мистер Гиббонс, вы можете нам сказать, где вы были вчера вечером?

Джульетта пожалела, что у нее не такой острый слух, как у собаки. Перри что-то пробормотал, и она уловила лишь слова «Министерство обороны». Она прицепила собачке ошейник и вышла. Она точно знала, где был Перри вчера вечером, поскольку сама его видела.

Они с Клариссой сидели за коктейлями в баре «Риволи», в отеле «Ритц». Джульетта изливала подруге свои сильные чувства по поводу римских развалин.

– А, римляне! – презрительно сказала Кларисса, словно при упоминании назойливых друзей семьи.

В конце вечера Джульетта заметила Перри – он выходил из другого бара, расположенного в подвале отеля, «„Ритц“ под „Ритцем“», как его называли. Кто-то еще говорил, что этот бар известен также как «Розовый глазик». Видимо, потому, что его интерьеры были оформлены в розовом цвете, хотя, когда Джульетта высказала это предположение, Кларисса покатилась со смеху. Джульетта удивилась: Перри все свое время посвящал исключительно работе, и она не представляла себе, чтобы он проводил время в баре, тем более среди розовых интерьеров.

– Пойдем. – Кларисса подхватила Джульетту под руку и потянула в направлении, противоположном тому, куда направился Перри. – В другую сторону. Я думаю, он сейчас не захочет нас видеть.

Это еще почему? Джульетта оглянулась через плечо и увидела, что к Перри подходит мужчина во флотской форме, какой-то нижний чин. Он был из тех, кого Перри презрительно называл «жеманниками». Раз или два, когда Джульетта оказывалась в машине с Перри и они ехали по Пиккадилли, он показывал ей голубеньких. «Торгуют собой, как обычные шлюхи». Джульетта не понимала, что он имеет в виду. Она знала о проститутках на Пиккадилли, но те, на кого указывал Перри, были мужчины. Она не знала, что подобное существует, и даже сейчас лишь смутно догадывалась, о чем идет речь.

«Их можно узнать по походке», – сказал тогда Перри. В голосе его звучало отвращение. Однако вот он. Флотский тип стоит вплотную к нему, поднося зажигалку, и Перри ему позволяет. Перри накрыл ладонями руки флотского, чтобы удержать на месте огонек. Это жест мужчины в адрес женщины, а не другого мужчины. Огонек осветил лицо Перри, искаженное страданием – словно его заставляют делать что-то неприятное.

Но он же не курит, подумала Джульетта.

Умереть, чтобы жить

Сегодня Годфри не встречался с информаторами, так что Джульетта с Перри были одни в квартире и старательно трудились, готовясь к следующим встречам. «Надо все разложить по полочкам, мисс Армстронг». Закончив, они уютно, как добрые друзья, уселись на диван со стаканчиками виски и послушали девятичасовые новости.

– Мисс Армстронг… – сказал Перри.

– Мм?

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

Он нахмурился, словно ему сложно было сформулировать следующую фразу. И вдруг бухнулся коленями на ковер перед Джульеттой, словно кающийся грешник. О боже, подумала она, только не это. Он что, опять начнет молиться? Но он не начал. Вместо этого он произнес:

– Мисс Армстронг, не окажете ли вы мне честь стать моей супругой?

– Что-что?

– Вы выйдете за меня замуж?

– Оставайтесь на ночь, – сказал Перри. – Это ведь гораздо удобнее. А то затемнение и все такое.

Джульетта была так ошарашена сделанным ей предложением, что не сказала ни «да», ни «нет», а лишь пробормотала что-то, и он, видимо, воспринял это как согласие.

– На диване? – вопросила она.

Он засмеялся и сказал, что у него в комнате отличная кровать, которую он готов с ней разделить.

– Ведь мы с вами теперь помолвлены.

Казалось, он слегка пьян от облегчения – будто нашел решение какой-то мучившей его дилеммы.

– Да? Помолвлены? – слабо повторила она.

Но я же не хочу замуж, подумала она про себя.

Перри вручил ей пижаму – светло-голубую с бордовым кантом, очень приятную, хотя Джульетте она была несколько велика. Джульетта пошла переодеться в ванную комнату (настоящий холодильник). Вернувшись в суровую спальню, она увидела Перри в такой же пижаме; он сидел в кровати и перелистывал какие-то бумаги казенного вида, судя по всему – ордера на арест.

– А, мисс Армстронг, – сказал он при виде Джульетты, словно совсем о ней забыл.

Он похлопал по кровати рядом с собой, словно приглашая собачку Лили устроиться рядом. Это, конечно, не атласные простыни и бокалы с шампанским, что грезились Джульетте, но, похоже, надо брать что дают. Она забралась в холодную постель и легла в ожидании. Он склонился над ней, и она закрыла глаза, но получила лишь сухой поцелуй в щеку.

– Ну что ж, спокойной ночи, – сказал он и выключил свет.

Так они и заснули – чинно вытянувшись параллельно друг другу, непорочные, как мраморные фигуры на холодной гробнице. Стало быть, Джульетте не дождаться вспашки. Ее оставят иссохшей пустошью. Поцелуй был наложенной на нее официальной печатью, запрещающей, а не разрешительной.

Джульетта лежала без сна, пока собачка не вскарабкалась на постель и не принялась облизывать ей лицо и тыкаться носом в шею. От крепко спящего рядом мужчины даже таких ласк ожидать не приходилось. Может, Перри – католик, мучимый мыслями о собственной греховности? Может, он дал обет хранить целомудрие до первой брачной ночи? (Возможно, эта ночь пройдет в Сент-Олбансе и будет исполнена горечи.)

Гардероб зловеще высился во тьме, и Джульетта стала думать про первую жену. И вторую. Что за злосчастная судьба ее постигла? Если Джульетта выйдет за Перри, то станет его третьей женой. Может, это как в сказке про трех медведей – она придется в самый раз. («Он очень старается, этого у него не отнять», – заметила Кларисса.)

Джульетта беспомощно разглядывала в темноте профиль спящего Перри. Неужели так трудно проявить капельку страсти? Чтобы она могла хоть чуть-чуть потаять и попадать в обморок? Может, секс – это что-то такое, в чем надо сначала брать уроки, а потом долго тренироваться, пока не научишься. Как хоккей. Или игра на пианино. Джульетта была бы очень благодарна за вводный инструктаж.

Видимо, она в конце концов уснула, потому что ее вырвали из сна громкие удары в дверь. Перри вылетел из постели, как ошпаренная кошка, – словно ждал неприятностей. На улице едва светало – значит какая-то чрезвычайная ситуация. Может, Париж пал?

Из прихожей послышались голоса, и Перри вернулся – он был совершенно растерян, но явно испытывал большое облегчение.

– Оденьтесь. Требуется ваше присутствие.

Значит, не Париж.

– Что там такое? – Она еще плохо соображала спросонок.

– Какие-то детективы из Скотланд-Ярда. Они думают, что вы умерли.

– Что?

Он протянул ей свой халат. Собака, спавшая в изножье кровати, вскочила и проводила Джульетту до выхода из спальни, цокая когтями по холодному линолеуму.

При виде двух серьезных мужчин – высокого и низенького, – ожидавших в гостиной, Лили зарычала. Они представились как детективы из Скотланд-Ярда. Джульетта вспомнила про севрскую чашечку. Неужели они пришли из-за этого? Перри вместо халата накинул поверх пижамы твидовое пальто. Выглядел он довольно нелепо. Ну в самом деле, не могу же я выйти за него замуж, подумала Джульетта.

– Вот она, – сказал Перри. Вид у него был нехарактерно жизнерадостный. – Позвольте представить: моя невеста, мисс Армстронг.

О боже, подумала Джульетта. Так я теперь невеста?

– Можете сами убедиться, – продолжал Перри, обращаясь к детективам. – Для покойницы мисс Армстронг выглядит слишком хорошо. Правда, спросонок она всегда медленно соображает.

Он хохотнул.

Коротышка оглядел Джульетту, не преминув заметить халат и растрепанность. Его взгляд выразил легкое презрение. Это не то, что вы думаете, сердито подумала она. (Не с нашим счастьем!)

– Может быть, мисс Армстронг предъявит нам какое-нибудь удостоверение личности? – сказал высокий детектив. Он ободряюще улыбнулся ей.

– Дорогая? – Перри улыбнулся ей выжидательно. («Дорогая»? – мысленно повторила она. С каких пор он ее так называет?)

Он положил руку ей на талию сзади. Этот жест был одновременно интимным и предостерегающим. Присутствие стражей закона, кажется, нервировало Перри слишком сильно. Ей вспомнился недавний визит офицеров из Особого отдела.

– Мисс Армстронг, – напомнил низенький детектив.

– Но я же сама знаю, кто я! – (В самом деле?) – Разве это не доказательство? И Перри – мистер Гиббонс – меня знает.

Она взглянула на Перри, и он услужливо кивнул:

– Знаю.

– Но можете ли вы это как-то доказать? Помимо голословных утверждений?

– Голословных утверждений? – Перри нахмурился. – Вам что, недостаточно моего слова? Я старший офицер МИ-пять!

Детективы не обратили внимания на его слова, и коротышка снова сказал:

– Мисс Армстронг?

– Ну, понимаете, – сказала Джульетта, – дело в том, что у меня несколько дней назад украли сумку. Возле вокзала Виктория, в кафе. Я по глупости поставила ее на пол, пока пила чай, и не успела оглянуться, как она исчезла. Не знаю, в курсе ли вы, но в том районе в последнее время участились кражи сумок. И конечно, в ней было все, что обычно носят в сумках. Документы и прочее.

«Если уж решите врать, врите как следует».

– А вы заявили о краже? – спросил низенький.

– Я все собиралась… Но мы были очень заняты. Сейчас война, знаете ли.

Она посмотрела на Перри и скорчила виноватое лицо:

– Прости… дорогой, я не хотела признаваться. Ты меня предупреждал, что надо быть осторожной, и я знала, что ты будешь сердиться.

Перри нежно взъерошил ее кудряшки:

– Глупенькая, ты же знаешь, я не умею на тебя сердиться.

Они вели себя настолько необычно, нехарактерно, словно играли на сцене. Впрочем, такая пьеса вряд ли имела бы успех.

– Мисс Армстронг, вы можете описать украденную сумку? – спросил высокий детектив.

Он, похоже, хоть самую малость пытается быть любезным, в отличие от его коллеги.

– Красная кожаная, с ремешком через плечо, застежка в виде пряжки туфли. Вы нашли ее?

– Боюсь, что да, – ответил коротенький. – У молодой женщины, чье тело мы обнаружили вчера.

– Тело? Мертвое? – спросил Перри.

– Боюсь, что так, сэр.

– Какой-то несчастный случай?

– Убийство, – отрезал коротенький.

Беатриса, подумала Джульетта и коротко вскрикнула.

– Джульетта, тебе плохо? – трогательно обеспокоился Перри. – Убийство? – переспросил он у детектива.

– Боюсь, что так, сэр, – сказал высокий, который был поприятней. – Мисс Армстронг, у вас нет никаких соображений по поводу того, кто эта молодая женщина?

Рука Перри у нее на талии превратилась в стальные тиски, и Джульетта поняла, что говорить ничего нельзя.

– Нет, – прошептала она. – К сожалению, не знаю. Понятия не имею.

Может, Беатриса пыталась вернуть ей сумку? И потому была убита? Может, кто-то из бандитов миссис Скейф выследил ее и убил? Это было настолько ужасно, что Джульетта не могла об этом думать.

– Так что, мисс Армстронг, – детективы явно выступали дуэтом, и сейчас коротенький взял на себя ведущую роль, – мы, естественно, предположили, что эта женщина – вы, поскольку в сумочке были ваши документы.

Джульетта поняла, что ее сейчас стошнит.

– Так, значит, вы не знаете, кто это? Кто эта женщина? – спросил Перри у коротышки.

– Нет. А вы, сэр, не знаете, кто бы она могла быть?

– Разумеется, нет. Я могу лишь предположить, что она украла сумку или же украл ее сообщник и отдал ей. Могу ли я узнать, как она умерла?

– Ее задушили шарфом, – ответил коротышка.

Джульетта застонала про себя. Собачка обеспокоенно взглянула на нее.

– И где же ее нашли? – спросил Перри. Он был неумолимо пытлив по натуре.

– В угольной яме клуба «Карлтон».

– Клуба «Карлтон»! – эхом отозвался Перри.

Он переглянулся с Джульеттой. Он явно читал расшифровку беседы Годфри и Труди.

– Это вам что-нибудь говорит? – спросил коротышка.

– Нет, совершенно ничего.

– Мы думаем, что она лежала там несколько дней до того, как ее обнаружили.

Три дня, подумала Джульетта. Прошло всего три дня с тех пор, как она последний раз видела Беатрису на Пелэм-Плейс.

– Мисс Армстронг, вам нехорошо? – спросил высокий.

– Нет, все в порядке, – тихо сказала она. А сама подумала: «Да. Очень нехорошо».

– Разумеется, мисс Армстронг тут ни при чем, – сказал Перри.

– Разумеется, сэр.

Наконец оба детектива, и низенький, и высокий, ушли, но, кажется, ни один из них не удовлетворился полученными объяснениями.

Перри закрыл за ними дверь и повернулся к Джульетте:

– Что происходит, ради всего святого?

– Мою сумку не украли! – выпалила она. – Я оставила ее в доме миссис Скейф, но не хотела вам говорить, потому что это была моя сумка, а не Айрис, и я надеялась получить ее обратно. И еще я думала, что вы будете сердиться, потому что в сумке были те серьги. Я не смогла их вернуть, когда пришла к Гаррарду, потому что там оказалась миссис Скейф. Убитая, должно быть, Беатриса Доддс, ее горничная. Я думала, что она сбежала, но теперь я думаю, что она, может быть, пыталась вернуть сумку мне, а они узнали и убили ее.

– Не расстраивайтесь так, мисс Армстронг. – (Значит, она больше не «дорогая».) – Присядьте, пожалуйста.

– Это Труди шутила с Годфри про угольную яму, – задумчиво продолжал он. – И мы знаем, что она приятельствует с миссис Скейф. Может, это Труди убила Беатрису?

– Скорее всего, это кто-то из бандитов миссис Скейф – они часто следят за гостями, уходящими с Пелэм-Плейс. И еще Беатриса знала, где лежит «Красная книга». Может, она ее несла в сумочке. В моей сумочке. Может, она хотела принести ее мне.

– Мы ничего не знаем доподлинно. Мы даже не знаем, действительно ли это горничная.

– Беатриса, – сказала Джульетта.

– Нам надо удостовериться. Кто-то должен ее опознать.

– Миссис Скейф, надо полагать. Ведь мы должны все это рассказать Скотланд-Ярду?

– Боже сохрани! Мы не хотим, чтобы полицейские в сапожищах заявились на Пелэм-Плейс и помешали нашей операции. Чем меньше людей о ней знает и чем меньше они о ней знают, тем лучше. Если это в самом деле та девушка, нам придется дать ей другое имя. Во всяком случае, пока. Вам нужно будет сходить в морг.

– Мне?

Беатриса Доддс, если это была она, лежала бесплотным очертанием под белой простыней в Вестминстерском морге.

Работник морга не хотел показывать тело Джульетте.

– А что, мисс, по одежде вы не можете ее опознать? Негоже молодой девушке смотреть на такое.

Однако же именно «такое» случилось с молодой девушкой, подумала Джульетта. Она понятия не имела, как обычно одевалась Беатриса, – она ее видела только в черно-белой униформе горничной, а если верить работнику морга, тело нашли одетым во что-то другое.

– Мне нужно увидеть ее лицо.

– Вы уверены?

– Да. – На миг решимость Джульетты дрогнула, но она подумала: «Нет, я должна. Главное слово – мужество».

– Готовы?

– Да.

Беатриса выглядела так, словно ее слепили из глины, причем слепили плохо и глина уже начала оплывать. Тело вымыли, но угольная пыль въелась в кожу и мышиные волосики пропитались сажей. Местами тело было обгрызено, и Джульетта стала думать о том, что за твари рыскают в угольных ямах в ожидании чудовищной поживы.

Однако тело неоспоримо принадлежало Беатрисе Доддс. Меня не стошнит, сказала себе Джульетта. Я не оскверню ее память отвращением.

– Мисс? – осторожно спросил работник морга.

Он вернул простыню на место, прикрывая маленькое жалкое личико Беатрисы. («В глазах мутится. Ей лицо закрой!»[30])

Это моих рук дело, подумала Джульетта. Не попроси я ее о помощи, она была бы до сих пор жива. А теперь она – гниющий труп.

– Мисс Уилсон!

– Да?

– Мисс Уилсон, это ваша сестра? – деликатно спросил работник морга.

Надо думать, он привык к человеческому горю. Джульетта явилась в морг под именем Мадж Уилсон, хотя никто до сих пор не потребовал доказательств, что она та, за кого себя выдает. Кажется, во время войны очень легко стать другим человеком.

– Да, – пробормотала она. – Это моя сестра, Айви. Айви Уилсон.

У Джульетты при себе было свидетельство о рождении Айви Уилсон – фальшивка работы МИ-5.

– Вы уверены, мисс? Вы знаете, что с этим телом сначала вышла путаница?

– Какой ужас, – прошептала она. – Нет, это точно Айви.

Она почувствовала, как из груди поднимаются рыдания.

– К сожалению, вам придется заполнить кое-какие бумаги, – сказал сотрудник морга. – И еще – вы знаете, что будет расследование? Пока оно не закончится, полиция может не отдать тело вашей сестры.

– Да, конечно. Нам нужно знать, что случилось. Не представляю, как мама это перенесет.

Он отвел ее в соседнюю комнату, по-спартански обставленную, и вручил бланки для заполнения. Комната была выкрашена казенным зеленым цветом, стол и стулья – железные. Ужасное место. Разве можно приводить сюда людей, только что понесших тяжелую утрату? Джульетта заполнила все бумаги и подписалась: «Мадж Уилсон». Поддельная личность, фальшивка расписывается в жизни и смерти другой фальшивки. Вероятно, Джульетта единственная во всем мире скорбела по Беатрисе Доддс. К тому же теперь бедная девушка лишилась даже имени. Стерта с лица земли, будто и не жила вовсе.

– Простите, мне нехорошо, – пробормотала Джульетта. – Нельзя ли мне чашку чаю? Я думаю, это шок. Говорят, горячий сладкий чай – то, что нужно в таких случаях.

– Да, мисс, верно. Вы оставайтесь тут, я сейчас.

Хороший человек, подумала она. Добрый. Ей и правда было нехорошо – она не ожидала, что Беатриса будет так жутко выглядеть.

Все имущество Беатрисы лежало, увязанное в оберточную бумагу, на боковом столике в той же комнате. На свертке кто-то написал черными чернилами: «Джульетта Армстронг», а потом зачеркнул и написал сверху «Женщина, неизвестная». Вся человеческая жизнь уместилась в один сверток, подумала Джульетта. Ей представился дом на Пелэм-Плейс, забитый до крыши «лучшими вещичками» миссис Скейф. Чтобы упаковать жизнь миссис Скейф, понадобилась бы уйма оберточной бумаги.

Джульетта взяла сверток в руки и обнаружила, что он гораздо тяжелей и неудобней, чем она предполагала; она словно тащила на себе всю Беатрису. Она вышла из комнаты и двинулась по коридору к выходу. Сворачивая за угол, она услышала за спиной голос работника морга: «Мисс Уилсон, мисс Уилсон!»

Вернувшись в «Долфин-Сквер», Джульетта расстелила газету на ковре в гостиной и распаковала сверток с дешевыми тряпками Беатрисы. С них посыпались черными струями сажа и угольная пыль. Грязнее всего был шарф. Это он и есть – орудие убийства? Но почему тогда полиция не оставила его себе как вещественное доказательство? Шарф был шелковый, от Эрме, дорогой. Последний раз Джульетта видела его на дряблой шее миссис Скейф. Неужели Беатрису убила сама миссис Скейф, а не кто-то из ее бандитов? С одной стороны, маловероятно. С другой, миссис Скейф – дама внушительного калибра, а Беатриса была маленькая и худенькая. Но почему тогда угольная яма клуба «Карлтон»? Может, миссис Скейф пожаловалась Труди за чашкой чаю и сконами, что у нее на руках труп, а Труди сказала: «Я знаю, куда его можно девать»?

Собственно сумочка оказалась пуста. Ни «Красной книги», ни клочка бумажки с надписью крупными буквами «УЛИКА». Ни, конечно, бриллиантовых сережек.

– Джульетта? – В дверях появился Перри. – Боже, какая вы грязная. Это вещи той бедной девушки?

– Беатрисы. Да.

– А это ваша сумочка? Серьги, я полагаю, не нашлись?

– К сожалению, нет.

Он равнодушно пожал плечами:

– У Гаррарда есть на них страховка. Итак… Мы по своим каналам обошли обычные бюрократические препоны. Тело увезли в похоронное бюро на Лэдброк-Гроув, а в пятницу похоронят на кладбище Кенсал-Грин.

– Она сирота, – сказала Джульетта. – Я думаю, всем все равно.

– Мне очень жаль. Правда. Но вы же понимаете, общественное благо и все такое.

– Я тут подумал… – сказал Перри.

Он потянулся через накрахмаленную белую скатерть, покрывающую столик в ресторане Симпсона, и взял Джульетту за руку. Он повел Джульетту ужинать, чтобы «немножко подбодрить» после морга. Кажется, смерть Беатрисы его нисколько не задела. Всего лишь еще одна жертва войны. Одна девушка. Никто. Серая мышка.

– И конечно, мы отпразднуем нашу с вами помолвку, – добавил Перри.

Он еще раньше купил ей кольцо – скромное, с сапфиром, – и сейчас под ним на пальце уже образовался черный ободок. Перри все время тянулся к ее руке с кольцом, приподнимал и держал на весу, словно желая показать всему миру: она – его невеста. Вероятно, лучше быть невестой, чем «мамзелью», подумала Джульетта. Хотя кто его знает.

К ним угрожающе приближалась громоздкая тележка, накрытая серебряным колпаком. Официант картинным жестом снял колпак, и под ним оказалась огромная говяжья нога – такая сырая и кровавая, что, может быть, сердце несчастной коровы еще не перестало биться. Вот вам и продукты по карточкам. Официант отрезал несколько ломтей говядины и разложил им на тарелки.

– Вы тут подумали, – напомнила Джульетта.

– Да, спасибо. Я подумал, что если девушку…

– Беатрису, – устало напомнила Джульетта.

– Да. Если ее в самом деле приняли за вас, значит убийца думал, что убивает вас. У нее была ваша сумочка и ваши документы. Будьте очень осторожны в ближайшее время, пока преступники не окажутся за решеткой.

Джульетте казалось странным, что в течение нескольких дней Джульетта Армстронг официально не существовала. Будто ушла в самоволку, порезвиться с ангелочками, козочками и овечками. Пока ее не было – может, вызвали Айрис и велели ей работать дублершей? Интересно, как она справилась. Заметил ли Перри подмену? Не подумал ли, что это…

– Ешьте, – бодро сказал Перри. – Скоро такой еды уже не будет, а вам нужно нарастить мяса на костях.

Обычно крепкий желудок Джульетты взбунтовался, и она незаметно побросала бóльшую часть говядины («мяса», подумала она, и тошнота подкатила к горлу) в расстеленную на коленях салфетку. Встала и со словами: «Прошу меня извинить, я сейчас вернусь» – ушла в туалет. Салфетку она прихватила с собой и вывернула ее содержимое в мусорную урну в туалете. Интересно, что подумает уборщица.

«Воспринимайте это как приключение», – сказал Перри, когда вся эта история только начиналась. Тогда ей действительно казалось, что это приключение. Забавная эскапада, словно в книгах Бьюкена или Эрскина Чайлдерса. Занимательный сюжет из «Книги для девочек». «Русская чайная», расклейка листовок, побег из окна по плющу. Но мы ведь не в книге, правда? Человек погиб. Беатриса погибла. Малая пташка. Мышка. Ничтожное существо – для всех, кроме Джульетты.

Жребий брошен

К Перри, кажется, вернулось ровное расположение духа. Джульетта была рада, что омрачавшая его черная туча рассеялась, – ей было с каждым днем все труднее подлаживаться под его перепады настроения.

– Есть один американец, мы за ним следим, – сказал ей Перри. – Его зовут Честер Вандеркамп. – Он произнес это имя с отвращением – он вообще не любил американцев. – Он работает в американском посольстве шифровальщиком.

– Шифровальщиком? Это что – коды, засекреченные каблограммы и все такое?

– Да. Он видит всю корреспонденцию посольства, исходящую и входящую. Он резко против участия Америки в этой войне. Такой тон, конечно, задает их посол, а он соглашатель, стремится умаслить немцев. – Перри питал особую ненависть к Кеннеди[31]. – Он обожает их. Ненавидит евреев, говорит, что они прибрали к рукам промышленность, правительство, Голливуд и так далее, – в общем, вся обычная иеремиада. Этот самый Вандеркамп шифрует и дешифрует самые секретные телеграммы и, судя по всему, копирует их и уносит копии домой. У него квартира на Ривз-Мьюз, прямо за углом от посольства.

– Откуда вы все это знаете?

– Мамзель Бушье за ним «поухаживала».

– Жизель?

– Наша собственная Мата Хари. Ее конек – интимные разговоры в постели. К несчастью для нас, Вандеркамп обрабатывает переписку Черчилля и Рузвельта – они обсуждают, как Рузвельт может нас поддержать. Если изоляционисты и соглашатели в Штатах наложат лапу на эту переписку, у них будет праздник. А Рузвельту придет конец. У Вандеркампа много и других материалов, чрезвычайно опасных для наших войск в Европе, – военные тайны и все такое.

– О боже…

– Совершенно верно, «о боже». Плохие новости заключаются в том, что Вандеркамп хочет поделиться этой информацией не только с Америкой, но и с немцами.

– И все же вы, кажется, чем-то очень довольны, – сказала Джульетта.

Он улыбнулся – улыбка так его красила! Поцелуй же меня, подумала она. Нет, не с нашим счастьем.

– Да. Мистер Вандеркамп желает познакомиться с миссис Скейф. Ему рассказали о ее зарубежных контактах. Ему весьма симпатичны ее политические взгляды. Мы можем их обоих поймать на горячем и не дать этим чертовым телеграммам уйти за рубеж. Так мы разом убьем двух зайцев.

– Какой ужасный образ, – заметила Джульетта.

– Им понадобится посредник, – сказал Перри.

– Я?

– Совершенно верно. Вы.

– Итак, – миссис Скейф бросила в чай несколько кусочков сахара и принялась задумчиво размешивать, – этот американец… Честер Вандеркамп?

– Да.

– У него есть информация, которой он хочет поделиться с нами?

– Да. Важная информация. У него есть копии – расшифровки – огромного количества дипломатических телеграмм, переписки Рузвельта и Черчилля. – («Несколько сот», как сказала Жизель, присовокупив совершенно излишнее замечание, что с американцем скучно в постели.) – Судя по всему, там много говорится о поддержке Британии Рузвельтом.

– И Вандеркамп хочет поделиться с нами этой перепиской?

– Он хочет нам ее отдать. Вам, миссис Скейф. Он настаивает на том, чтобы лично вручить эти документы вам.

– Ну что ж, у нас есть человек, который положит их в дипломатическую почту бельгийского посольства, а оттуда она пойдет в немецкое посольство в Риме. А немцы, я полагаю, опубликуют их на весь мир. Не они, так наш добрый друг Уильям Джойс. Немцы знают толк в пропаганде. И американские изоляционисты тоже.

– И мы разом убьем двух зайцев, миссис Скейф. Двух сразу.

– Только ему нельзя сюда приходить: за мной следят. И за ним, возможно, тоже.

– За мной не следят, – сказала Джульетта. – Почему бы вам не встретиться с ним у меня на квартире? Я могу быть посредницей между вами. Еще чаю? Давайте я буду «мамочкой».

Шестеренки завертелись. Встречу миссис Скейф с Честером Вандеркампом назначили на послезавтра в конспиративной квартире МИ-5 в Блумсбери – мрачной симфонии коричневой краски и мутных стекол. Джульетта должна была прикинуться, что живет там. Квартиру напичкали микрофонами. Обмен телеграммами будет записан. Как только они перейдут из одних рук в другие, Джульетта подаст сигнал, и полиция арестует обоих – миссис Скейф и Честера Вандеркампа.

Арест должен был состояться назавтра, в одиннадцать утра. Джульетта снова осталась ночевать в «Долфин-Сквер». Перед сном ее припечатали тем же сухим поцелуем, и она снова лежала вытянувшись, как мраморная герцогиня, а Перри спал рядом с ней сном праведника (вроде бы). Джульетта проснулась рано, заварила чаю и выпила его, глядя из окна гостиной в сад. Раннее утреннее небо казалось перламутровым. Фонтан играл струями. Сирень и магнолия уже отцвели, но цветы-однолетники залили клумбы яркими красками.

– А, вы уже встали, – сказал у нее за спиной Перри, и она подпрыгнула. – И чай успели заварить. Замечательно. Ну что, готовы к эндшпилю?

Джульетта удивилась, увидев, что вместе с миссис Скейф на квартиру в Блумсбери пришла миссис Амброз.

– Миссис Амброз так преданно служит, – сказала миссис Скейф.

– Я друг, а не служанка, – мягко поправила миссис Амброз. И пробормотала, проходя в коридоре мимо Джульетты, – так, чтобы только она слышала: – Я должна это видеть.

– Боже мой, – сказала миссис Скейф, озираясь по сторонам, с чувством, близким к отвращению. – Айрис, дорогая, неужели вы тут живете?

Джульетта засмеялась:

– Ужасное место, правда? Но это временно. На следующей неделе я переезжаю в Мэйфер.

– О, это будет гораздо лучше. Позвольте, я одолжу вам Солловэй, помочь с переездом.

В эту самую минуту полиция прочесывала дом миссис Скейф на Пелэм-Плейс, ища доказательства ее вины. Интересно, найдет ли Солловэй, что сказать по этому поводу?

Они вели нескончаемый разговор о продвижении немецких войск и о том, что будет означать приход немцев для «Правого клуба».

– Медали, я полагаю, – сказала миссис Скейф.

– Железный крест? – Миссис Амброз, кажется, была очень довольна. Она уже вытащила вязанье, и спицы щелкали, как колеса скорого поезда.

– Не хотите ли чаю? – предложила Джульетта. – Я уверена, что мистер Вандеркамп скоро придет.

Джульетта поставила чайник на плитку в мерзкой тесной кухоньке и прокралась обратно в коридор – посмотреть, как там Сирил. Его тоже завербовали для проведения операции. Сейчас он сидел в стенном шкафу и наблюдал за работой звукозаписывающих приборов.

Он показал ей два больших пальца и прошептал:

– Я тут как в калькуттской «Черной яме».

– Я принесу вам чаю контрабандой, – шепнула в ответ Джульетта.

– Айрис, милая, с кем вы там разговариваете?

– Сама с собой, – ответила Джульетта.

Чай разлили по чашкам, последовала обычная суета с ложками и сахаром, и тут позвонили в дверь.

– Мистер Вандеркамп, входите же! – сказала Джульетта.

Он был ниже ростом, чем она ожидала, но жилистый и спортивный на вид. В отличие от мужчин-британцев, к которым привыкла Джульетта, обитатель Нового Света лучился здоровьем и силой. Джульетта провела его в гостиную и представила всех друг другу.

– Кажется, у нас есть общие знакомые, – сказала миссис Скейф, как положено хозяйке в хорошем доме.

– Кажется, да, мэм, – ответил гость, как положено гостю в хорошем доме.

Крысы оказались в ловушке. У этих крыс были изысканные манеры.

Снова пошла суета с чашками и болтовня о неминуемой победе нацизма.

– То будет великий день, когда немцы пройдут торжественным маршем по Уайтхоллу и помогут здравому смыслу вновь воцариться в Британии, правда, мистер Вандеркамп? – сказала миссис Скейф. – Тогда мы вышвырнем всех жидов и иностранцев и восстановим подлинную независимость нашей страны.

– Молодца, дайте пять, – ответил Честер Вандеркамп.

Наконец дошло дело до телеграмм. Вандеркамп открыл дипломат и вытащил конверт из манильской бумаги. Он извлек телеграммы из конверта и сдвинул в сторону чайные принадлежности, чтобы разложить бумаги на столе. Миссис Скейф подалась вперед, чтобы рассмотреть их. Джульетта притворилась, что ей неинтересно, встала из-за стола и, как бы прохаживаясь, подошла к окну. Отсюда хорошо просматривалась улица. Бандитов миссис Скейф видно не было. Видимо, с ними «разобрались». Джульетта видела, что на тротуаре напротив стоит мужчина. Некто в сером. Он смотрел вверх, на ее окно. Джульетта уставилась на него в ответ.

– Восхитительно, – сказала миссис Скейф. – Я даже выразить не могу, какую пользу принесут эти документы нашему делу.

– Рад помочь, – ответил Вандеркамп, собирая телеграммы и запихивая обратно в конверт.

Джульетта вытащила из рукава носовой платок.

– Вот, держите. – Вандеркамп протянул конверт миссис Скейф.

Она взяла его. Джульетта высморкалась. Такое обыденное действие казалось ей неподходящим для сигнала.

– Вы не простужены? – заботливо спросила миссис Скейф, прижимая конверт к объемистой груди.

– Нет, ничуть, – ответила Джульетта.

Где же они?! Что-то не торопятся. Но тут раздался ужасный грохот, и дверь квартиры слетела с петель. Неужели такие театральные эффекты обязательны? Можно было просто позвонить в дверь, и Джульетта открыла бы.

– Наконец-то, – сказала Джульетта, и миссис Скейф нахмурилась:

– О чем вы, дорогая?

В комнату ввалилась куча разномастных полицейских. Миссис Скейф негромко взвизгнула и с трудом поднялась на ноги, а Честер Вандеркамп воскликнул:

– Какого черта?

Джульетта узнала высокого детектива, что допрашивал ее тем утром. Он приветственно приподнял шляпу.

Вандеркампу надели наручники. Он, словно не веря своим глазам, уставился на Джульетту.

– Ах ты, сука! – выкрикнул он.

– Но-но! – остановил его высокий детектив. – Прошу не выражаться.

Миссис Скейф тем временем растеклась в лужицу кружев на диване.

– Айрис, дорогая… – слабо сказала она. – Я не понимаю, что происходит.

Не успела Джульетта ответить, как появился Перри. За ним следовала Жизель. Она как будто не до конца понимала, что происходит, – словно человек, внезапно очутившийся на сцене. Перри обратился к миссис Скейф:

– Мадам, ваша песенка спета. Мы записали эту встречу, а в вашем доме мы нашли письма к Джойсу и прочим фашистским подонкам, даже восторженное письмо герру Гитлеру и… – он сделал нехарактерную драматическую паузу, – «Красную книгу»!

Книга оказалась скорее бордовой, чем красной, но Джульетта решила, что сейчас не время спорить об оттенках цвета. Перри высоко поднял улику и повернулся к Джульетте:

– В доме этой дамы, как вы и сказали, мисс Армстронг.

Миссис Скейф уставилась на Джульетту, разинув рот.

– Айрис, милая, что все это значит?

Она потянулась к миссис Амброз и схватила ее за руку, словно цепляясь за спасательный круг:

– Миссис Амброз! Флоренс! Что происходит?

Миссис Амброз ничего не ответила. Интересно, подумала Джульетта, сверялась ли миссис Скейф со своим гороскопом на сегодня и не было ли там написано: «Сегодня вас ждет сюрприз»?

Миссис Скейф беспомощно посмотрела на Жизель:

– И вы тоже?

– Oui. Moi aussi[32], – равнодушно подтвердила та.

Это похоже на комедию, подумала Джульетта. Интересно, кто следующий выйдет на сцену? Возможно, дворецкий или грубоватый генерал. Но оказалось, что Жизель замыкает актерский состав. Перри указал ближайшему полицейскому на миссис Скейф:

– Арестуйте ее. И доставьте на Боу-стрит.

– Но я ничего не сделала! – запротестовала миссис Скейф.

– Любое действие имеет свои последствия, мадам, – строго ответил Перри.

– А что другие дамы? – спросил один из полицейских. – Их тоже арестовать?

– Нет, они агенты МИ-пять, – ответил Перри.

– Что, все?

– Да.

Как смешно, подумала Джульетта. Она едва заметно улыбнулась высокому детективу. Интересно, почувствовал ли он тоже весь комизм происходящего.

– Я тебя убью, стукачка ты подлая! – кричал Честер Вандеркамп Джульетте, когда его уводили.

– Я бы на вашем месте не беспокоился, – сказал ей высокий детектив. – Скорее всего, не убьет.

Итак, дело было сделано. Завершение операции, разумеется, означало, что их карьера шпионов окончена. Перри повел всех в ресторан «Прюнье» на поздний обед. Сирила взяли с собой. Ресторан, еда и окружение – «гарем» Перри – привели его в благоговейный молчаливый ужас. «Сонм красоток», – попытался сострить метрдотель, усаживая их за столик. Миссис Амброз наградила его испепеляющим взглядом.

Жизель курила одну сигарету за другой. Она, казалось, думала о чем-то своем и лишь слегка поковыряла поставленную перед ней курицу. Джульетта надеялась, что им дадут омаров, но официант шепнул Перри, что есть poularde au riz suprême[33]. Куры «сегодня утром прибыли из Хэмпшира на молочном поезде», сказал он, и Джульетта засмеялась, представив себе сонный сельский полустанок и кур, с кудахтаньем толпящихся на платформе, словно жители пригородов, едущие на работу в город.

Перри повел бровью в ее сторону. Видимо, она как его невеста обязана вести себя достойно. Слава богу, он не объявил собравшимся об их помолвке. Любопытные взгляды были бы для нее невыносимы. (Так ли чувствуют себя нормальные невесты? Скорее всего, нет.) Хорошо, что Перри любит секретничать. Подаренное кольцо он забрал у нее «для сохранности» и положил в один из ящичков своего секретера.

– Если вы это не будете, то я съем, – сказала Джульетта и потянула к себе тарелку Жизели.

– Растолстеете, – сказала Жизель.

– Не растолстею, – ответила Джульетта. Бездонную дыру у нее внутри все равно ничем не заполнить. Она обратилась к Перри: – А что с ними теперь будет? С миссис Скейф и Вандеркампом?

– Полагаю, их будут судить. В суде магистрата, при закрытых дверях. Мосли тоже арестован. И многие другие. Миссис Скейф, скорее всего, интернируют. Посадят в тюрьму «Холлоуэй», ко всем ее дружкам.

– А я думала, ее повесят, – сказала Джульетта.

Петля вокруг дряблой шеи. Вместо шарфа от Эрме.

– Мы не хотим плодить мучеников. Вандеркампа, скорее всего, отдадут американцам. А они, скорее всего, пропесочат его и отправят в глушь, куда-нибудь в Южную Америку. Они будут в ярости, что мы не пригласили их участвовать в операции.

– Ну что ж, мне уже пора бежать, – сказала под конец обеда миссис Амброз, будто сидела на встрече женского кружка. – Я скоро переезжаю в Истбурн, к племяннице.

– А я думала, она живет в Харпендене, – удивилась Джульетта.

– У меня не одна племянница, – хихикнула миссис Амброз.

Перед уходом она вручила Джульетте плоды своего вязания – загадочную вещь, до такой степени бесформенную, что ее назначение решительно невозможно было понять. Джульетта решила, что эта штука сойдет в качестве постельки для Лили.

Жизель пробудилась от спячки и сказала всем adieu. Почему не au revoir?[34]

Когда она ушла, Перри объяснил, что она отправляется на действительную военную службу.

На фронт? Убивать людей. Врагов, мысленно поправилась Джульетта. Неудивительно, что Жизель казалась еще рассеянней обычного.

Аресты в конце концов разочаровали Джульетту. Она надеялась на развязку более драматичную, чем передача преступников в холодные руки закона. Капелька полицейского произвола и насилия была бы нелишней. Может быть, я тоже хочу на действительную военную службу. Убивать врагов.

– Время и прилив никого не ждут, – сказал Перри. – Нам пора обратно на пост, мисс Армстронг.

Джульетта вздохнула:

– Пойдем, Сирил. Снова в бой.

Она сунула руку в карман, где лежали ключи от квартиры в «Долфин-Сквер». Пальцы сомкнулись вокруг зеленой сафьяновой коробочки. Джульетта запихнула серьги в карман, когда столкнулась с миссис Скейф в ювелирной лавке, а потом как-то не решалась их вернуть. Ну а потом, конечно, началась вся эта суматоха с арестами и прочим. Девушке простительна забывчивость.

– Все в порядке, мисс? – спросил ее Сирил, когда она повернула ключ в замке.

– Да, Сирил, все хорошо.

Впереди простиралась война – еще неведомая, – и все же казалось, что все треволнения уже позади.

Джульетта повесила пальто и сняла чехол с пишущей машинки. Села за машинку и размяла пальцы, словно собираясь играть на пианино.

– 9 –

Присутствуют ГОДФРИ и ТРУДИ. Общий разговор о погоде. Упоминают о подруге ТРУДИ, МИССИС ШЮТ, у которой есть дочь, которая выходит замуж за сотрудника армейской разведки. ТРУДИ предлагает на следующей неделе съездить в гости к МИССИС ШЮТ.

Г. В Рочестер? Да, и поговорить с дочерью?

Т. Поздравить ее! (Смех.)

Г. Как вам кажется, вы хорошо продвинулись? Я просто думаю, не потеряли ли вы интерес из-за (?)

Т. (удивленно). Нет! (Кричит и хохочет. Нрзб, кроме слова «новости» (возможно, «суровости»). Они же пичкают нас этим в каждом выпуске кинохроники.

Г. Да-да.

– Ну что, мисс, опять нудная рутина? – сказал Сирил.

– Боюсь, что так.

Как они ошибались! Ужас, подстерегавший их за поворотом, можно было назвать как угодно, но только не «рутиной».

Технические неполадки

Джульетта вернулась из кафе «Моретти», мысленно вооружаясь для послеобеденной записи «Прошлых жизней». Секретарша с начальственными замашками куда-то делась – возможно, сожрана Минотавром, обитающим в подвале. На ее месте сидела Георгина Гиббс. Ее Минотавр, пожалуй, есть не стал бы. Съесть-то можно, да вот переварить потом будет трудно, подумала Джульетта.

– О, вот и вы, мисс Армстронг, – сказала Георгина Гиббс. – Я уже ломала голову, куда вы делись.

– Я ходила обедать, – сказала Джульетта. – Я не опоздала. Ну или опоздала самую малость. Что-нибудь случилось? Проблема с «Прошлыми жизнями»?

– Возможно.

Георгина улыбнулась. Она была загадочна и невозмутима. Поэтому было трудно понять, о чем она думает. Она бы отлично подошла для работы в Службе безопасности. Глядя на нее, невозможно догадаться, иронизирует она или просто робеет. И это тоже отличная черта для сотрудника МИ-5.

– К сожалению, нам в последний момент пришлось вычеркнуть одного человека, – сказала Георгина. – Теперь у нас не хватает одного женского голоса, – добавила она, возглавляя шествие в кабинет Джульетты, словно та могла забыть, где сидит.

– Джессика Хейсти? – догадалась Джульетта.

– Да. Теперь у нас нет Мельничихи. Еще она озвучивала Маленькую девочку. Которая теперь больна проказой. Я вижу, вы многое поменяли в сценарии.

– Да, – призналась Джульетта. – В нем не было болезней. Насколько мне известно, в Средние века люди только и делали, что болели.

– Да, и про Черную смерть тоже ничего не было, – согласилась Георгина. – А я-то ее ждала с нетерпением. В общем, я все равно отксерила свежие копии.

– А где, собственно, мисс Хейсти?

– Она, по-моему, перебрала за обедом. Я заперла ее в пустой студии. Она несколько мешала другим в «зеленой комнате».

«Зеленая комната» – комната отдыха актеров – была совсем маленькая, и Джульетта хорошо представляла себе, какой хаос могла посеять там поддатая Джессика Хейсти.

– К сожалению, она известная алкоголичка, – сказала Джульетта. – Я пойду посмотрю на нее. Мы начнем вовремя, не беспокойтесь.

– Я не беспокоюсь. Все будет хорошо.

«Прошлые жизни», как легко догадаться из названия, – серия передач о том, как люди жили в прошлом. Хотя поначалу Джульетта надеялась, что там будет что-нибудь про переселение душ. Это было бы увлекательно для младших школьников. Они все, конечно, хотели возродиться в виде собак (во всяком случае, мальчики). В обязанности Джульетты входило посещение школ и беседа со школьниками. «Жизнь человека труда, – объясняла ей Джоан Тимпсон. – Мы должны показать живого человека разных веков. Обычного человека. И мужчин и женщин, конечно. И общество, в котором они жили». В школьных программах делался завуалированный – а может, и не столь завуалированный – упор на воспитание гражданственности. Интересно, подумала Джульетта, не задумано ли это как противоядие от коммунизма?

Большинство исторических передач для школьников было в форме радиопьес. Как объяснила Джоан Тимпсон, если учебные радиопередачи начнут просто излагать сухие факты, то для школьников настанут «тяжелые времена». Она была очень довольна этой аллюзией. («Я же не хочу быть Грэдграйндом!»[35]) Послевоенный мир устал от фактов. Видимо, потому, что в войну их было слишком много.

«Прошлые жизни» уже пронеслись галопом через каменный век, кельтов, римлян, саксов, викингов и норманнов и наконец прибыли в Средние века. Сегодняшняя программа называлась «Жизнь средневековой английской деревни». Джоан Тимпсон обещала вернуться к тому времени, когда дело дойдет до Тюдоров («Я этого не пропущу ни за что на свете»). Интересно, на чем они остановятся?

– На войне, – ответила Джоан Тимпсон. – С войной все остановилось.

– Ну, вообще-то, не все, – скромно сказала Джульетта.

– Кажется, мистер Тимпсон погиб страшной смертью во время Лондонского блица, – сказал ей позже Чарльз Лофтхаус за пивом в пабе «Лэнгем».

Прилагательное «страшной» он театрально растянул. Потеря собственной ноги сделала его на редкость нечувствительным к чужим страданиям.

– Джоан, кажется, вполне жизнерадостна, – сказала на это Джульетта.

– Это лишь видимость, дорогая.

Но разве не всё – лишь видимость?

Джульетта нашла Джессику Хейсти в пустой студии на верхнем этаже. Студией редко пользовались для записи, но она пригождалась, если кого-то надо было отделить от толпы. Джессика Хейсти мирно храпела, положив большую голову на стол в операторской. Джульетта решила, что будить ее жалко (и к тому же не факт, что получится), и она лишь выключила свет и закрыла дверь.

– Вы ведь сможете читать за Мельничиху? – спросила она у Георгины.

– Наверно. – Георгина была невозмутима.

«Прошлые жизни» выходили в записи, в отличие от всех остальных программ для школьников, которые шли в прямом эфире. Запись обходилась дороже, и Джульетта задалась вопросом, не обладает ли Джоан Тимпсон особыми привилегиями. «Ну вы же знаете, – туманно ответил Прендергаст, – бедняжка Джоан».

Конечно, Джоан обильно задействовала звуковые эффекты – чего стоили одни марширующие войска, особенно любимые ею. С момента исчезновения Девятого легиона[36] через «Прошлые жизни» протопало столько солдат, что на посту звукоинженера выживали лишь самые стойкие сотрудники. В главном здании Би-би-си студии были оборудованы современными пультами для звуковых эффектов, больше напоминающими капитанский мостик космического корабля. Но редакции передач для школьников такой роскоши не полагалось.

Сценарий «Деревни» (опять «будни простых сельских жителей», подумала Джульетта) написала некая Морна Тредуэлл, и он был ужасен. Джульетта полночи его переписывала. На подкрепление сил у нее ушел стакан хорошего шотландского виски и пачка сигарет «Крейвен-Эй». Дети ничего плохого не сделали Морне Тредуэлл и не заслужили Средневековья в ее интерпретации. Морна была приятельницей заместителя генерального директора и получала много заказов, хотя писать не умела вообще, хоть убей. Сама она явно никогда не слушала передачи – да и кто стал бы их слушать, кроме беспомощных маленьких детей, прикованных к партам?

В деревне были господская усадьба, церковь, мельница, общинный луг (с прудом) и много крестьян. Они безостановочно пахали и сажали, при этом треща про чересполосицу и десятину. Больше ничего интересного не происходило. Мельничиху не любили за надменность. Добросердечная пара, муж и жена, потеряли свинью. Да, и еще чудовищно надоедливый Менестрель постоянно перебивал всех своей лютней и пением нравоучительных куплетов. Ничего похожего на сюжет в сценарии не было. В истории всегда должен быть сюжет, думала Джульетта, кромсая и вымарывая убийственную писанину Морны Тредуэлл. Без сюжета разве можно понять смысл?

Она вырезала Менестреля – если понадобится, звуки лютни можно наложить позже. Хотя кому могут понадобиться звуки лютни? Джульетта была довольна собой – ей удалось вставить интригующую концовку с намеком на скорый приход опустошающей Черной смерти, пускай даже в дальнейших передачах эту тему полностью пропустят и сразу перепрыгнут на Войну роз. Служанка в усадьбе замечает крысу в кладовке, и почти сразу после этого ее кусает блоха. «Чертовы твари», – говорит она. (А можно ли употреблять слово «чертовы» в передаче для школьников? Джульетта не помнила, значится ли оно в списке запретных. Скорее всего, да.) «Невелика беда», – говорит Кухарка Служанке. Но беда была очень велика, и для кучи народу (по некоторым оценкам – для половины тогдашнего человечества) ее приход кончился плохо. Даже войне такое не удавалось.

– Мисс Армстронг! На старт… внимание… марш! – сказала Георгина в студийный микрофон. Она отсалютовала Джульетте из операторской.

Актерский состав этой серии – без Менестреля и если не считать Георгину – включал двух мужчин и одну женщину. Актриса давно достигла пенсионного возраста, а один из актеров, престарелый актер репертуарного театра, был трясущейся развалиной, едва способной стоять у микрофона. Второй актер, Роджер Фэрбразер, был ранен на войне (как именно – никто не знал). В отсутствие Джессики Хейсти он взял на себя роль Кухарки – у него был довольно высокий голос. Радио в этом отношении предоставляло некоторый простор для маневра.

Неужели это лучшее, что мог предложить отдел подбора актеров? У них что, нет никого, кроме «нищих, увечных, хромых и слепых»?[37] На этом фоне заносчивая Мельничиха в исполнении Георгины Гиббс выглядела звездой первой величины. В роли прокаженной Маленькой девочки Георгина тоже была очень хороша – она воодушевленно визжала, когда Толпа изгоняла ее из деревни. Толпа состояла из трех оставшихся актеров плюс проходившая мимо пишбарышня – Георгина прыгнула на нее из засады и втащила в студию. В редакции передач для школьников исторически сложилось так, что в исполнители вербовали насильно любого, кто под руку подвернется. Это не всегда шло на пользу художественной стороне программ.

Хеппи-энд выражался в том, что добросердечные муж и жена воссоединились со своей блудной свиньей, и еще – один из самых драматичных поворотов, внесенных Джульеттой, – Мельничиха перевоспиталась, но не на пустом месте, а лишь после того, как понесла заслуженную кару от рук Крестьян: ее погрузили в пруд на специальном позорном стуле. Полная чепуха с исторической точки зрения, скорее всего, но младшим школьникам понравится. Они ведь тоже в каком-то смысле крепостные. Принадлежат государству в лице системы всеобщего образования.

– Вы просто звезда, – похвалила Джульетта Георгину по окончании записи. – Может, в этом ваше призвание?

– А может, и нет, – ответила Георгина. Она была непробиваема.

Лестер Пеллинг (рифмуется с «лемминг», подумала Джульетта) был занят добавлением звуковых эффектов. Зажав в зубах специальный восковой кинокарандаш, он с яростной сосредоточенностью слушал крутящийся на проигрывателе диск, словно пытаясь выведать в этих звуках собственное будущее.

Джульетта поколебалась, не желая отвлекать Лестера, который тем временем приподнял иглу и приготовился пометить бороздку кинокарандашом. Однако он каким-то шестым чувством уловил присутствие Джульетты, обернулся и снял наушники.

– О, здравствуйте, мисс, – сказал он как-то застенчиво, словно стеснялся, что его застали за работой.

– Простите, я не хотела вас отрывать.

– Ничего. Я как раз добавлял свинью. Коровы и куры уже готовы.

– А гуси у вас есть?

– Нет.

– Гуси определенно нужны. В Средние века гуси были повсюду.

– У меня и музыки еще нет. Я не знал, что нам потребуется.

– Крумгорны и флажолеты, надо думать. Один-два сакбута, – сказала Джульетта, вытаскивая эти слова из каких-то дальних подвалов памяти. Интересно, такие инструменты на самом деле существуют или она их выдумывает? Названия звучали неправдоподобно. – Еще лютню, я полагаю.

Последние слова она произнесла с неохотой.

– Я сбегаю через дорогу, в отдел звуковых эффектов, – сказал Лестер.

– Ничего, я сама собиралась в Дом вещания. Вы продолжайте работать.

– Знаете, мисс, а я хотел бы стать продюсером программ, – вдруг выпалил он. И добавил застенчиво: – Как вы.

– В самом деле? Вообще-то, моя работа вовсе не так гламурна, как кажется со стороны.

Не надо разочаровывать мальчика. Пусть себе надеется. Ей снова вспомнился Сирил. Он тоже был инженером звукозаписи. Интересно, если Годфри Тоби напомнить про Сирила, он и знакомство с ним тоже будет отрицать? Джульетта с нежностью вспомнила вечный оптимизм Сирила, не изменивший ему даже в страшных испытаниях. И отвагу как у терьера. («Ну же, мисс. Мы справимся».)

– Мисс? Мисс Армстронг!

Она вдруг подумала, что надо обязательно подбодрить его. В отличие от Сирила, у Лестера впереди будущее.

– Конечно, Лестер, людей в вашей должности часто повышают. В Би-би-си это обычное дело. Сейчас вы новобранец, но кто знает – может, на пенсию выйдете генералом.

– Правда?

– Почему бы и нет.

Он словно стал выше ростом. Широко ухмыльнулся, показав набор чудовищно кривых зубов. Радость, подумала Джульетта. Вот как она выглядит. Надо бы Прендергаста позвать, пусть посмотрит. Но она не стала его звать.

– Спасибо, мисс.

– Не за что.

На выходе Джульетту остановила Георгина Гиббс и вручила ей конверт:

– Это вам пришло, мисс Армстронг.

– Вы же знаете, что можете называть меня Джульеттой.

– Знаю.

Пока девица в архиве спецэффектов искала запись флажолета, Джульетта осмотрела конверт. На нем было написано ее имя: «Мисс Дж. Армстронг». Не вскрывали ли его? Явных следов не было, но все же она не могла избавиться от подозрений. Внезапные послания редко бывают утешительными и часто – неприятными. Она осторожно вскрыла конверт и обнаружила сложенный лист писчей бумаги. На нем было написано одно предложение. Без заголовка. Да неужели, подумала она. Они даже не могли…

– Мисс Армстронг! Я нашла вам флажолет. Пришлось идти в отдел музыки. – Девушка из архива спецэффектов запыхалась, словно ей пришлось гоняться за флажолетом по всему зданию. (Имя Флажолет подошло бы газели, подумала Джульетта. Или какому-нибудь суперкролику.) – И еще вам сообщение. Точнее, вопрос. От мистера Пеллинга. Он спрашивает: «Это ветряная мельница или водяная, и не могли бы вы раздобыть запись?»

– Вы молодец, что вспомнили про мельницу, – сказала Джульетта Лестеру. – Я про нее совсем забыла. Я решила, что у нас будет ветряная – они так приятно шумят… свистят. Ну знаете, лопастями. Записывали в Норфолке еще до войны. Запись нашлась в отделе атмосферных эффектов. Вот позорный стул для казни водой нам придется импровизировать. В кладовых Би-би-си такое вряд ли найдется.

В Манчестере они всегда сами изображали эффекты в прямом эфире – два мальчика-звукооператора, баки с водой, ветровальные установки, голоса птиц (мальчики издавали крики чаек, очень натуральные и ужасно противные). Морские пейзажи они рисовали, как никто другой. Порой мальчики вываливались из операторской, изображая моряков, потерпевших ужасное кораблекрушение. Конечно, это было уже после того, как Джульетта перевелась из Срочных Оповещений в программу «Детский час». Предполагалось, что регионы делятся программами, но северная редакция всегда очень ревниво охраняла свой «Детский час». Там было веселей, чем здесь. «Детский час» задумывался как развлекательная программа, в то время как редакция школьных программ в Лондоне работала исключительно на высшие цели. Джульетта уже ощущала эту разницу как возложенный сверху тяжкий груз.

– Вы не скучаете по северу? – спросила однажды Георгина в ностальгии по неведомому. Она дочь сельского священника из Уилтшира. (Ну конечно, кем же еще она могла быть.) – По тамошним настоящим людям?

– Здешние люди не менее настоящие, – сказала Джульетта, впрочем без особого убеждения.

Ее мать была шотландка (хотя с виду ни за что не угадаешь), и однажды они совершили длинное путешествие на ее родину. Джульетта была тогда еще ребенком и теперь мало что помнила из этого паломничества. Мрачный замок, и вокруг него все серое, словно перепачканное сажей. Она ожидала увидеть какую-нибудь родню, но ей не запомнилось, чтобы они с кем-нибудь встречались. Судя по всему, со стороны отца у нее родственников и не было. «У тебя его кудри», – сказала мать. Маловато для наследства.

Когда она подала заявление на должность диктора в манчестерской редакции Би-би-си, там очень интересовались ее возможными связями с английским севером, – видно, им надо было поставить галочку в какой-то клетке. Джульетта сомневалась, что их устроят туманные каледонские корни ее матери, и наобум назвала Миддлсбро. «Отлично», – выдохнул кто-то. Люди вечно говорят, что им нужна истина, а сами удовлетворяются правдоподобием.

Лестер Пеллинг терпеливо ждал. Видимо, чтобы она ушла.

– Не буду вам мешать, – сказала она. – Может, вам нужна помощь?

Помощь была не нужна.

Уходя, Джульетта вдруг вспомнила:

– Так кем был ваш отец?

– Простите, мисс?

– Кем был ваш отец?

– Сволочь он был, – тихо ответил Лестер, крайне удивив ее.

В редакции школьных программ никто не ругался, разве что изредка чертыхались из-за какой-нибудь технической неполадки. И все же за последние полчаса Джульетта уже второй раз услыхала крепкое словцо. Когда она вернулась из Дома вещания, Чарльз Лофтхаус, завидев ее, сказал:

– Ну что же, Фукс в глубокой жопе.

Она знала, что он намеренно пытается ее шокировать, но лишь хладнокровно взглянула на него:

– В самом деле?

Лофтхаус показал ей первую полосу раннего выпуска «Ивнинг стандард»:

– Четырнадцать лет. Почему его не повесили?

– Когда он передавал секреты русским, они были нашими союзниками, – сказала Джульетта, изучая газетную страницу. – Если они не враги, то он – не предатель.

– Казуистика, – фыркнул Лофтхаус. – Ваша позиция в лучшем случае наивна. Вы вообще за кого, а, мисс Армстронг?

Он ухмылялся, как театральный злодей, и Джульетта вдруг поняла, до чего он ее ненавидит. Странно, как она не замечала этого раньше.

– Дело не в том, кто за кого, – высокомерно произнесла она, – здесь решает закон.

– Как скажете, милочка.

Он похромал прочь, и ей стоило большого труда не швырнуть в него пластинкой из стопки, которую она держала в руках. Интересно, можно ли обезглавить человека, швырнув алюминиевый диск, покрытый ацетатом, под правильным углом? Смерть от флажолета.

– А помимо того, что он был сволочью? – подтолкнула она Лестера Пеллинга.

– Простите, мисс. Само вырвалось.

– Поверьте мне, я слыхала и похуже. Просто сегодня на совещании вы предложили один день из жизни моряка на рыболовном траулере и сказали, что ваш отец был… Мне просто любопытно. Незаконченные предложения меня всегда…

– Торговцем рыбой. Он был торговцем рыбой, мисс.

– Вот видите.

– И сволочью, – добавил он вполголоса, когда Джульетта выходила из комнаты.

Она только успела устроиться у себя за столом, как мальчик-курьер Би-би-си – юнга на службе Корпорации – принес ей еще один конверт. На нем было написано: «Джульетте Армстронг» – корявым, иностранного вида почерком. Она вздохнула. Ее что, так и будут весь день осыпать посланиями? Это письмо, однако, было совершенно не похоже на то, что ей передала Георгина. В конверте был небольшой листок линованной бумаги, вырванный из блокнота. На нем значилось тем же корявым почерком, что и ее имя на конверте: «Ты заплатишь за то, что сделала».

Джульетта выскочила из-за стола, словно укушенная чумной крысой, вылетела в коридор за рассыльным и спросила так резко, что он затрепетал:

– Кто вам дал это письмо?

– На ресепшен дали, мисс. Вы хотите послать ответ? – кротко спросил он.

– Нет.

– Кто вам это дал? – резко спросила она у надменной секретарши – та вернулась, не пострадав от Минотавра. Джульетта сунула конверт ей под нос.

– Какой-то человек, – ответила та, не позволяя себя запугать.

– А поточнее?

– Мужчина. Маленького роста.

– Что-нибудь еще? – не отставала Джульетта.

– У него было что-то с глазом.

– И еще он хромал? – догадалась Джульетта, вспомнив странного человечка в кафе «Моретти».

– Да, верно. Очень странный на вид. Это что, ваш знакомый?

Я Ариадна, хозяйка лабиринта, подумала Джульетта. Когда тебя принесут в жертву великанскому полубыку-получеловеку, я и пальцем (полубожественным) не шевельну. Интересно, которая половина у Минотавра была человечья, а которая – бычья? Джульетта не смогла вспомнить. В любом случае миф этот весьма приапического свойства. «Детский час» однажды сделал передачу про Дедала и лабиринт. Конечно, сюжет упростили и приспособили для детей. Передача им понравилась. Икар, сын Дедала, как известно, вознесся слишком высоко и упал. Идеальный сюжет. Может быть, вообще единственно возможный сюжет.

«Вынося приговор, верховный судья лорд Годдард сказал: „Вы злоупотребили гостеприимством и защитой нашей страны, отплатив ей самым низким предательством“». Джульетта сидела за ужином, читая свой собственный экземпляр «Ивнинг стандард» из позднего выпуска.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Вот и Фукс теперь будет расплачиваться. «Но кто именно требует, чтобы я расплатилась?» – подумала она. И каким именно образом? Заплатить виру? Фунт собственного мяса?[38] А кто же это хочет компенсации? И за что? Ее жизнь, кажется, полна прегрешений, и трудно понять, за какое именно ее призывают к ответу. Ей до сих пор не давало покоя то, что Годфри Тоби отказался ее признать. Война как море – был час отлива, и она отступила, но теперь опять наступает, и вода уже плещется вокруг, доходя до щиколотки. Джульетта вздохнула и укорила себя за использование такой некачественной метафоры.

Может, это письмо как-то связано с неожиданным появлением Годфри? Его и Джульетту роднит общая вина, – может, его тоже призвали к ответу? А можно ли сойти с ума от собственных вопросов?

Джульетта отрезала еще кусок хлеба и густо намазала маслом. Она собиралась на ужин разогреть себе готовые макароны из консервной банки, но, к счастью, от этого плана пришлось отказаться. После работы она заскочила в продуктовый отдел «Хэрродса» за едой для неожиданного гостя, который должен был явиться чуть позже. «Хэрродс» был Джульетте по пути – она снимала квартиру в Южном Кенсингтоне на малоизвестной улочке, до сих пор терпеливо ожидающей, чтобы ее привели в порядок после войны. Джульетта прожила тут все военные годы, и ей казалось, что съехать теперь было бы предательством. Даже когда она перебралась в Манчестер, на свою первую работу в Би-би-си, она не отказалась от квартиры, а пересдала ее сестре-хозяйке больницы Святого Георгия. Эта женщина выглядела как сама респектабельность, но оказалась буйной алкоголичкой, укрепив неколебимую веру Джульетты в то, что видимость абсолютно всегда обманчива.

В «Хэрродсе» Джульетта купила хлеб, масло, ветчину, которую прямо при ней срезали тонкими пластинками с окорока, толстый шмат чеддера, полдюжины яиц, банку маринованных луковок и гроздь винограда. Все это записали на счет Хартли – у него было какое-то соглашение с магазином (Джульетта подозревала, что не совсем законное) о покупках в обход карточной системы. Магазинный чек она аккуратно положила в сумочку. В бухгалтерии будут ворчать, что она пошла в «Хэрродс», а не в какой-нибудь другой магазин, подешевле, но Хартли на это плевал.

Она поела винограда, поставила чайник на плитку, уложила в камине дрова и растопку и развела огонь. Гость должен был прибыть не раньше чем через час. Она уже в который раз пожалела, что в квартире нет места для пианино. Конечно, пианистка она уже была никакая. Иногда она ходила в Дом вещания и практиковалась на рояле в одной из студий. У нее был граммофон, но это совершенно не то же самое – можно сказать даже, полная противоположность. Слушать, а не играть самой – все равно что читать написанное другими.

Она поставила Третий фортепьянный концерт Рахманинова – запись 1939 года в его собственном исполнении с Филадельфийским оркестром, – достала из сумочки конверт и снова перечитала записку, которую ей передала Георгина. «Фламинго доставят в девять вечера». Тоже мне, закодированное послание. Неужели они не могли придумать что-нибудь получше? Использовать шифр, если уж решились довериться бумаге. Неужели думали, что это сообщение останется непонятным для того, кто его случайно увидит? А тем более для того, кто его увидит намеренно? Джульетта вспомнила про Георгину. Прочитала ли она записку? Она вела себя невинно, как ягненок, но это ведь ничего не значит.

И разве кто-нибудь в здравом уме поверит, что ей должны доставить фламинго? Ладно бы попугая или канарейку – в зоологическом отделе «Хэрродса» наверняка продавались и те и другие. Но фламинго? Почему не просто «посылку» или «пакет»? Записку писал, конечно, Хартли – и от этого она еще больше раздражала Джульетту.

Она швырнула бумажку в огонь. Разумеется, ей привезут не фламинго. Это чех, которого доставят из Вены через Берлин военным самолетом. Ученый, что-то связанное с металлами – Джульетта на самом деле не хотела знать подробностей. Сейчас он подлетает к военному аэродрому в Кидлингтоне, а завтра к вечеру будет уже на пути куда-то еще – в Харуэлл, или в Америку, или в какую-нибудь малоизвестную глушь.

Недавно МИ-5 попросила Джульетту время от времени предоставлять им свое жилье под явочную квартиру. Поскольку она всю войну работала на них, они решили, что теперь могут притязать на ее лояльность. Держать явочную квартиру оказалось очень скучно – больше похоже на работу нянькой, чем на шпионаж.

Рахманинов умолк, Джульетта включила радио и мгновенно заснула. Проснулась она под бой Биг-Бена, возвещающий начало девятичасовых новостей. Опять Фукс. Кто-то стучал в дверь ее квартиры – деликатно, почти неслышно.

– Тут, между прочим, звонок есть, – сказала она, открыв дверь.

Она ждала обычных неразличимых людей в сером, но это оказались офицеры Королевского военно-воздушного флота – командир эскадрильи и, судя по просветам на погонах, командир группы. Разрази меня гром, подумала Джульетта.

Командир группы был красив грубоватой мужественной красотой. Во время войны он наверняка был неотразим. Но сейчас он не собирался любезничать.

– Мисс Армстронг? Сегодняшнее кодовое слово – «киноварь». А это мистер Смит. Насколько я понимаю, он сегодня ночует здесь.

– Да, правильно, – сказала она, открывая дверь пошире.

Офицеры отошли в сторону, и Джульетта увидела чеха, маленького и какого-то допотопного, между двумя людьми в форме военной полиции. Чех больше походил на арестованного, чем на перебежчика. Он был в пальто, слишком большом для него, и сжимал в руках потрепанный кожаный чемоданчик. Джульетта заметила, что он без шляпы. Мужчина без шляпы выглядит неожиданно уязвимым.

– Входите, пожалуйста, – сказала она ему.

Она накрыла стол для гостя.

– Полуночная трапеза. – Она попыталась подбодрить его. – Приятного аппетита. Кушайте, пожалуйста, мистер Смит.

Такое обращение показалось ей нелепым.

– Вы можете сказать мне, как вас зовут. Ваше имя, – повторила она громче. Похоже, он не знает английского. Ткнув в себя пальцем, она сказала: – Меня зовут Джульетта.

– Павел.

– Замечательно! – жизнерадостно произнесла она. И подумала: «Вот бедняга. Интересно, он в самом деле хотел оттуда выбраться или его „убедили“?»

Он уныло клевал еду. Кажется, она вогнала его в еще большую депрессию – он дернулся, попробовав маринованную луковицу. Он не захотел чаю и спросил, нет ли пива. Пива у Джульетты не было. Она предложила взамен виски, и он быстро выпил, поморщившись, словно вкус напомнил ему о чем-то таком, что он предпочитал забыть. После виски он достал из бумажника маленькую мятую фотографию и показал Джульетте. На фото была женщина лет сорока, преждевременно постаревшая от войны.

– Ваша жена? – спросила Джульетта.

Он двусмысленно пожал плечами, спрятал фотографию в бумажник и заплакал – тихо, стараясь никого не беспокоить. Это было еще хуже, чем если бы он трясся от подавленных рыданий. Джульетта похлопала его по спине.

– Все хорошо, – сказала она. – Во всяком случае, будет хорошо. Я уверена.

Он был белый от усталости. Она загородила камин сеткой-экраном (нельзя же допустить, чтобы чех сгорел до смерти в ее дежурство) и постелила гостю на диване. Он лег не раздеваясь, даже не разуваясь, и мгновенно уснул, но и во сне продолжал цепляться за чемоданчик. Джульетта осторожно высвободила чемодан у него из рук, подоткнула одеяло и пожелала спокойной ночи.

Скользнув в собственную холодную постель, она с завистью вспомнила про пылающий в соседней комнате огонь. Легкий намек на весну, забрезживший сегодня утром, опять сменился холодным дыханием зимы. Надо было положить грелку в кровать. В такие стылые ночи хочется, чтобы рядом было другое тело – хотя бы для тепла. Только не этот чех, боже упаси. Джульетта подумала про бедную женщину на фотографии. Наверно, она мертва.

Джульетта очень давно не делила ни с кем постель. Иногда случалось, но этих она считала скорее ошибками, чем любовниками. Постоянного мужчины у нее не было с тех пор, как кончились ее сложные отношения со второй скрипкой Северного оркестра Би-би-си. Он был беженец, еврей, и в войну работал слухачом – подслушивал разговоры немецких военнопленных в Кокфостерсе. Конечно, это сказалось на его душевном здоровье. Тем более что немцы часто говорили о концлагерях.

В обязанности Джульетты входило ездить на гастроли с Северным оркестром, и от этого романа у нее в памяти остался в основном торопливый секс на неудобных одиночных гостиничных кроватях средь мрачных мельниц Сатаны[39]. Она вспомнила, как, выйдя из подземного перехода у железнодорожной станции и обозрев закопченный городской пейзаж, сказала своему любовнику: «Иерусалим». Наверно, поскольку он еврей, слово «Иерусалим» значило для него что-то совершенно другое.

Ей казалось, что, поскольку они оба занимались подслушиванием врага, это должно было их сблизить. Но на самом деле их роман был обречен с самого начала. Оба еще только выздоравливали от войны, и, когда они расстались, Джульетта вздохнула с облегчением.

Но сейчас она по нему скучала. Может, она в самом деле его любила, не догадываясь об этом. А в последнее время она начала бояться ужасного конца – превращения в старую деву. Что, если трансформация уже идет и скоро завершится? Джульетта напомнила себе, что случаются вещи и похуже. Например, когда от тебя ничего не остается, кроме мятой фотографии. Или вообще только имя. И даже, возможно, не твое.

Она вылезла из кровати и открыла гардероб, где стояла пара замшевых сапожек – прочных, на молнии, подбитых овчиной. Они очень выручали Джульетту в тяжелые послевоенные зимы. Из уютного гнездышка – левого сапога – она достала маузер, что вручил ей когда-то Перри Гиббонс. Она держала маузер заряженным, но сейчас ее слегка замутило от прикосновения к ручке, особенно ввиду воскрешения Годфри Тоби. («К сожалению, ее необходимо прикончить».) Джульетта положила пистолет на тумбочку у кровати. Береженого Бог бережет.

Офицером, курировавшим операцию Годфри, был, конечно, Перри. Поначалу. Но он уволился из Секретной службы в 1940 году, и после этого Джульетта его почти не видела. Сейчас он писал книги и читал лекции о природе. «Путеводитель по британским лесам» для детей, например. Эту книгу Джульетта прочитала, сделав над собой усилие ради дружбы, – впрочем, к тому времени они давно перестали быть друзьями (если вообще когда-либо ими были). Он часто выступал в передаче «Детский час», где его прозвали «мистер Натуралист».

На тумбочке у кровати стоял маленький транзисторный приемник «Филетта», и Джульетта включила его – очень тихо, чтобы не разбудить гостя. Как и многих британцев, Джульетту перед сном убаюкивал прогноз погоды для судоходства. «Викинг, северная Утсира, южная Утсира, Фортис, в Утсирах сначала южный три-четыре, потом циклонический пять-шесть, переходящий в западный или юго-западный четыре-пять, дождь, затем кратковременные дожди, хорошая»[40]. Когда монотонный голос дошел до Исландии, Джульетта уже крепко спала. И снилось ей не судоходство и не погода в море, а Годфри Тоби. Она шла под руку с ним в парке в сумерках и, повернувшись к нему, увидела, что на месте лица у него черная дыра. Несмотря на этот изъян, он заговорил: «К сожалению, ее необходимо прикончить».

Джульетта вздрогнула и проснулась. Она чувствовала, что к ней подползает что-то гнусное. Злобная тварь, желающая пустить ростки и прорваться на свет. Это была истина. Джульетта не была уверена, что истина ей желанна. Впервые за много лет ей стало страшно.

Второй раз она проснулась в темной пустыне глухой ночи.

О боже, вспомнила она. Джессика Хейсти. Неужели она все еще спит в студии?

Джульетту разбудила радиопередача «Рано поутру» с Марселем Гарднером и его оркестром «Серенада». Такое начало дня казалось совершенно излишне оптимистичным. Джульетта встала заварить чаю и обнаружила, что Павел уже проснулся. Он снял постель с дивана и сложил в аккуратную стопку, словно дело происходило в тюремной камере и сегодня его должны были казнить.

– Чаю? – жизнерадостно спросила она.

Изобразила жестами чашку и блюдце. Он кивнул. Она подумала, что нелишним было бы «спасибо», даже на иностранном языке.

Они позавтракали остатками вчерашнего ужина. Павел явно не отдохнул за ночь. Бледный и беспокойный, он постоянно указывал на часы и вопросительно взглядывал на Джульетту.

– Когда? – догадалась Джульетта. – Вы хотите спросить, когда они приедут?

– Да. Когда.

Джульетта подавила вздох. Они в самом деле опаздывали, но, узнав об этом, чех забеспокоится еще больше (если такое вообще возможно). Поэтому она уверенно сказала:

– Скоро. Очень скоро.

Телефона в квартире не было. Джульетта недавно подала заявку, чтобы его установили, но дело почему-то застопорилось. Если выйти позвонить из телефонной будки, придется бросить гостя одного в квартире, а это может кончиться бог знает каким несчастьем.

– Я поставлю музыку? – спросила она, показав ему граммофонную пластинку для наглядности.

Он пожал плечами, но она все равно вытащила Девятую симфонию Дворжака из конверта и положила на проигрыватель. Ей казалось, что это очень подходит к случаю: композитор – земляк ее гостя, а симфония посвящена Новому Свету. Но музыка никак не подействовала на чеха. И вообще, может, он предпочитал свой родной Старый Свет.

Он продолжал мерить шагами тесную квартиру, как зверь в зоопарке – клетку, разглядывая все, что подворачивалось, но без особого любопытства. Он провел рукой по корешкам книг, взял подушку с дивана и рассмотрел вышитую крестиком вазу с цветами (работа Джульеттиной матери), проследил пальцем узор из ивовых ветвей на тарелке, оставшейся от завтрака. Нервы у него были как натянутые струны. Когда он взял севрскую чашечку и принялся рассеянно перекидывать ее из руки в руку, как теннисный мячик, Джульетте пришлось вмешаться.

– Пожалуйста, присядьте, – сказала она, осторожно забрала у него чашечку и поставила на высокую верхнюю полку, словно пряча от ребенка.

Пластинка с Дворжаком поиграла и кончилась. За чехом по-прежнему никто не приезжал. Что-то не так.

– Чаю? – любезно предложила она.

Она сегодня утром уже дважды заваривала чай, так что в ответ гость лишь пронзил ее взглядом.

– Ну я не виновата, дружище, – пробормотала она.

Тут в дверь громко постучали, так что Джульетта с гостем от испуга чуть не выпрыгнули из штанов (каждый – из своих).

– Ну вот видите, они здесь, – сказала Джульетта.

Но за дверью обнаружился мальчишка-рассыльный с Керзон-стрит (биологический вид, находящийся на более низкой стадии развития, чем курьеры из Би-би-си).

– Тут, между прочим, звонок есть, – сказала Джульетта.

– Киноварь, – сказал рассыльный вместо приветствия. – У меня для вас сообщение.

– Выкладывайте.

– Вы должны привезти фламинго в отель «Палас» на Стрэнде.

– Сейчас?

Мальчик заметно напряг извилины.

– Без понятия, – в конце концов заключил он.

– Спасибо. Можете идти, – сказала Джульетта и добавила, когда мальчишка никуда не двинулся: – Чаевых не будет.

– Ну что ж… – сказал он и поскакал вниз по лестнице, насвистывая.

– Ну хорошо, поехали, – сказала она Павлу. – Вещи берите с собой.

Джульетта изобразила жестами пальто и чемодан. Мне бы в театре выступать, подумала она. Я бы точно играла лучше некоторых. Она снова вспомнила про Джессику Хейсти и ощутила укол вины.

Ее подопечный собрал свои скудные пожитки. В слишком большом пальто он выглядел как ребенок, дорвавшийся до сундука с театральными костюмами. Ему будет холодно без шляпы, подумала Джульетта. Куда она могла деваться? Может, шляпа – первое, что теряет мужчина в отчаянном положении? Или последнее?

Единственным возможным средством передвижения был кэб, и Джульетта уговорила гостя спуститься по лестнице, словно он был ребенком и она везла его на интересную экскурсию, а не навстречу неизвестным злоключениям.

Джульетта велела чеху укрыться в дверном проеме многоквартирного дома на углу переулка, а сама пошла на улицу покрупней – искать такси. Ей пришлось выбежать прямо на оживленную Бромптон-роуд, и она только великим чудом не попала под автобус.

В конце концов ей удалось поймать такси возле Бромптонского храма. Она засунула Павла в машину и сказала водителю самым тихим голосом, на какой была способна:

– Отель «Палас» на Стрэнде, пожалуйста.

– Шептать без толку, милая, – ответил водитель, судя по акценту – профессиональный кокни. – Я глухой на это ухо. С самого Блица.

Последнее он произнес с такой гордостью, словно заслуживал медали. (Да, совершенно определенно профессионал.) Если бы награждали только за то, что человек пережил Блиц, весь Лондон ходил бы с медалями. Джульетта терпеливо повторила адрес, и водитель взревел: «Отель „Палас“ на Стрэнде!!!» на весь Южный Кенсингтон. Джульетте захотелось его придушить.

Быстро оглядевшись, она прыгнула в такси. Они уже было собирались тронуться, как вдруг кто-то чуть не сорвал с петель пассажирскую дверь со стороны Джульетты. Павел взвизгнул, как загнанная лиса, а Джульетта вспомнила про маузер и пожалела, что не взяла его с собой (очень пригодился бы – хотя бы пристрелить таксиста), но тут до нее дошло, что человек, вломившийся к ним в такси, – это Хартли.

– Ну что, можно ехать? – спросил таксист. – Или вас там еще много?

Он был сварлив, и Джульетта заподозрила, что он вовсе не глухой.

– Да, можно ехать! – рявкнула Джульетта. Она едва отошла от испуга. – Хартли, какого черта?

Она злобно оскалилась на него. Павел трясся, сжавшись в комочек в углу сиденья, – скорее кролик, чем лиса.

– Ты его страшно перепугал. Это друг, – обратилась она к Павлу, для наглядности ткнув Хартли пальцем в грудь. – Он друг. И еще он идиот.

– Я правда друг? – с любопытством спросил Хартли.

– Нет. Я просто пытаюсь его успокоить.

Джульетта и Хартли давно уже перестали притворяться, что вежливы друг с другом. Когда не нужно удерживаться от хамства, прямо-таки отдыхаешь душой.

От Хартли разило чесноком, и в тесном салоне машины это было неприятно. Хартли всегда отличалсяэкзотическими вкусами в еде – пикули, чеснок, вонючие сыры. Однажды Джульетта зашла к нему в камеру в «Скрабз» и обнаружила у него на столе банку с чем-то похожим на щупальца. («Кальмар, – радостно объяснил он. – Привезли самолетом из Лиссабона».)

– Ты опаздываешь, – сказал Хартли.

– Не я, а ты, – отпарировала она и для защиты от чеснока сунула Павлу мятную конфетку из пачки, найденной в кармане; но Павел отмахнулся так, словно ему предлагали яд.

Бедняга был вдесятеро умней ее и Хартли, вместе взятых (и в двадцать раз умней, чем один Хартли), и все же находился полностью в их власти.

Хартли, устроившись на откидном стульчике, расплылся в дебильной улыбке, адресованной Павлу:

– Какие-нибудь проблемы с ним?

– Разумеется, нет. Он и мухи не обидит. Я опаздываю на работу.

Мухи напомнили ей о Средних веках и «Прошлых жизнях». Запись пойдет в эфир сегодня после обеда, а Джульетта ее еще не прослушала. Из-за «небольшой операции» Джоан Тимпсон все шло наперекосяк. Джоан лежала в больнице Святого Варфоломея, но Джульетта не выбралась ее навестить. Надо сходить. Она обязательно сходит.

– Киноварь, – тихо сказала она Хартли.

Еще не хватало, чтобы таксист транслировал это на всю Трафальгарскую площадь, через которую машина сейчас с трудом пробиралась.

– Вы не могли бы ехать быстрее? – сказала она водителю, но он не обратил внимания. Она тихо повторила, обращаясь к Хартли: – Киноварь.

– Да, это пароль для… – Он кивнул на Павла. – А что такое?

– Его сегодня меняли?

– Да.

– На что?

Он произнес слово – неслышно; шевеля губами, он был похож на отчаявшуюся рыбу. «Аквамарин», – расшифровала наконец Джульетта. Они что, исчерпали простые цвета радуги и дошли до всякой экзотики? Интересно, какой цвет будет следующим? Бисмарк-фуриозо? Колькотар? Цвет дня. В прошлом году использовались обитатели моря. Осьминог, креветка, дельфин. Улов дня. Ей вспомнился Лестер Пеллинг и его отец, торговец рыбой.

– Ты должна знать новый пароль, – сказал Хартли. – Почему ты его не знаешь?

– Вероятно, потому, что я на вас больше не работаю. На случай, если ты забыл. Вы мне даже не платите, только расходы возмещаете. А ты профессионально непригоден, иначе я бы пароль знала.

Павел тихо заскулил.

– Он не любит, когда взрослые ссорятся, – сердито сказала она Хартли. Хорошо бы и его пристрелить. – Просто сегодня утром мальчишка-посыльный сказал «киноварь».

– О, эти мальчишки очень легкомысленны, – сказал Хартли. – А чаще просто глупы.

Он как раз давал водителю указания, пытаясь вывести его к боковому входу в отель, на Экзетер-стрит. Водитель, похоже, не желал слушать, и потому они сначала поехали в обход по Бэрли-стрит, потом выехали на собственно Стрэнд, и лишь там таксист поверил, что они действительно хотят попасть туда, куда велели ехать. В результате машина сделала полный круг, местами – по улицам с односторонним движением навстречу отчаянным гудкам, и наконец остановилась у двери отеля.

– Я выскочу проверю, все ли чисто, – сказал Хартли.

Какой безобразный отель. Отсюда был виден «Савой», стоящий на противоположной стороне Стрэнда. Он настолько приятней! Жизель там постоянно болталась во время войны. Она щедро дарила свои ласки (предположительно – чтобы вытягивать из партнеров разведданные, но Джульетта подозревала, что Жизель и без этого дарила бы свои ласки направо и налево). Потом до нее добралось Управление спецопераций, и ее сбросили с парашютом во Франции. Больше о ней никто ничего не слышал, так что, вероятно, ее поймали и расстреляли или отправили в концлагерь. Иногда Джульетта думала: а может быть…

– Мы идти? Пожалуйста? – Павел прервал ее мысли.

– Нет. Мы не идем. Пока нет.

Прошло десять минут.

– Счетчик включен, знаете ли, – сказал таксист.

– Спасибо, я в курсе, – резко ответила Джульетта.

Пятнадцать минут. Это уже смешно. Павел нервничал все сильнее. Как бы он не ударился в бега. Таксист поменял положение зеркала, рассмотрел в него Павла и спросил:

– Он не болен? Не наблюет у меня тут?

– Разумеется, нет.

Впрочем, вид у Павла в самом деле был совершенно больной. Джульетта решилась:

– Поезжайте. Отвезите нас на Гауэр-стрит.

Но Хартли выбрал именно этот момент, чтобы появиться вновь. Он открыл дверцу такси и сказал Джульетте: «Все чисто», а Павлу: «Идем?», жестом дворецкого приглашая его вылезти из машины.

– Будь настойчивей, он так просто не вылезет, – сказала Джульетта.

Сегодня их почтили своим присутствием безликие люди в сером. Они сидели в вестибюле; один пил чай, а другой читал «Таймс». Они не очень хорошо притворялись. У меня бы куда лучше получилось, подумала Джульетта.

Она огляделась и обнаружила, что Хартли исчез и ей придется все делать одной.

При виде Джульетты двое в сером встали, побросав реквизит. Поехали, подумала она. И подхватила Павла под руку, словно собираясь плясать с ним «Веселых Гордонов». Он боялся – она чувствовала, как он дрожит, даже через толстый драп пальто. Должно быть, со стороны их медленное продвижение выглядело странно. Она заглянула чеху в глаза, кивнула ему и сказала: «Мужайтесь». Он кивнул в ответ, но она не знала, понял ли он. Она бережно подвела его к людям в сером.

– Мисс Армстронг, – сказал тот, что пил чай. – Спасибо, мы его забираем.

Они увели его, как будто сдавив с двух сторон. Бедный фламинго, подумала Джульетта. Его судьба – вечно играть роль колбасы в чужом сэндвиче. Едят ли люди фламинго? Кажется, эта птица не очень аппетитна.

Чех оглянулся на нее с выражением почти что ужаса на лице. Она улыбнулась и незаметно показала ему два больших пальца, но не могла не думать о том, что, возможно, правдивее было бы обратить большие пальцы вниз. Он выглядел как человек, идущий на виселицу.

– Его забирают куда-то в Кент, – сказал Хартли ей на ухо.

– А что там в Кенте?

– Чья-то усадьба. Ну знаешь – ревущий огонь в камине, мягкие диваны, виски после ужина, все дела. Чтобы он расслабился и можно было выкачать из него информацию.

– Он не любит виски. Он предпочитает пиво, – сказала Джульетта.

– Я ничего не говорил, и ты ничего не слышала, но, скорее всего, его везут в Лос-Аламос. Подарочек для янки. Какие мы щедрые, а?

– Чрезвычайно. А еще умные – поскольку собираемся сначала выкачать из него информацию. И мне кажется, что американцы об этом не знают. Я думаю, они не обрадовались бы.

– Я тоже так думаю. Он стащил подлинники чертежей, не оставил копий. Красным придется повторить всю его работу с самого начала. Выпить не хочешь? – В последних словах прозвучала надежда.

– Нет… Впрочем, да. Только кофе. Мне надо с тобой поговорить.

– Все вы так говорите, – мрачно сказал Хартли. – А потом выясняется, вы хотели что угодно, только не говорить.

– Тем не менее… – Она указала на столик в дальнем углу, подальше от кочевых путей постояльцев и обслуги в людном вестибюле. – Годфри Тоби, – сказала она, когда официантка поставила перед ними кофейник и удалилась.

Хартли вытащил плоскую изогнутую фляжку и плеснул из нее себе в чай. Жестом предложил фляжку Джульетте. Она уловила запах бренди и покачала головой.

– Годфри Тоби, – напомнила она.

– Кто?

– Не глупи. Я знаю, что ты его помнишь.

– Помню?

– Он во время войны прикинулся агентом гестапо и собрал всю пятую колонну. Эту операцию поначалу курировал Перри Гиббонс. Я работала с ним в «Долфин-Сквер». И ты прекрасно об этом знаешь. Его настоящее имя – Джон Хэзелдайн.

– Как?

– Джон Хэзелдайн.

– А, старина Тобик, что ж ты сразу не сказала?

– Пожалуйста, не называй его так.

– Тобиком? – Он напустил на себя обиженный вид. – Я же любя.

– Ты его едва знал.

– Ты тоже.

Это правда, подумала она. («Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение».)

– После войны он был в Берлине.

– В Берлине? – удивленно повторила она.

– А может, в Вене. – Хартли одним духом осушил кофейную чашку. – Да, кажется, так. После войны пришлось многое заметать и подтирать. У Годфри это хорошо получалось. Заметать и подтирать. – Он вздохнул. – Ты знаешь, я сам работал в Вене. Это был полнейший ад. Там можно было купить что угодно – вообще что угодно, вопрос цены. А вот доверять никому нельзя было.

– А сейчас?

Он искоса взглянул на нее:

– Тебе я доверяю.

Джульетта решила, что он пьян, – он всегда был в той или иной степени пьян, даже с утра.

– Я слыхала, что после войны его отправили в колонии, – сказала она. – Думаешь, он в самом деле был под угрозой мести?

– Мы все ходим под угрозой мести. Постоянно.

– Да, но я имею в виду – с войны. Месть со стороны его информаторов.

Хартли презрительно засмеялся:

– Вся эта история с пятой колонной – буря в стакане воды. В основном скучающие домохозяйки. Гиббонс был ими одержим. И в любом случае ты не туда смотришь. Коммунисты – вот настоящая угроза. Это все знают. Скажешь, нет? – Хартли перевернул фляжку вверх дном и вытряс последние капли себе в рот. – Наверно, надо сообщить начальству, что все прошло как часы. Слава богу.

– Как там начальство?

– Как всегда – темнит и юлит. Как и следует ожидать в Секретной службе. Ты знаешь, что Оливер Аллейн теперь зам генерального?

– Слышала. Он всегда был себе на уме.

Ей послышался голос Перри: «Он весьма честолюбив».

– Да, он скользкий сукин сын. Хорошо поднялся на войне. Мертон, кстати, больше не работает в Службе – устроился в Национальную галерею.

– Неужели?

– А вы что, не общаетесь?

– С какой стати?

Мертон и Аллейн, подумала Джульетта. Звучит как название комического номера или старомодного музыкального дуэта: Мертон – фортепьяно, Аллейн – вокал (почти наверняка контртенор), исполняется «Сильвия» Шуберта. («Не давайте воли своему воображению, мисс Армстронг».) Ее войну (и ее мирное время тоже, надо полагать) сформировали мужчины, которых она знала. Оливер Аллейн, Перегрин Гиббонс, Годфри Тоби, Руперт Хартли, Майлз Мертон. Она подумала, что это звучит как список персонажей романа Генри Джеймса. Возможно, одного из поздних, более трудных для понимания. А кого из этих людей труднее всего понять?

Джульетта подумала, не показать ли Хартли записку. «Ты заплатишь за то, что сделала». Но он, возможно, решит, что его долг – уведомить начальство. Возможно, Аллейна. Этого Джульетте не хотелось.

– Короче, – сказала она. – Меня не интересуют внутренние сплетни МИ-пять.

Это была не совсем правда.

– Хартли, вызови мне такси. Мне, в отличие от некоторых, нужно на работу.

– А, старая добрая Корпорация, – отозвался Хартли. – Я по ней скучаю. Как ты думаешь, меня примут обратно?

– Возможно. Честно сказать, туда берут кого попало.

Они вышли на улицу, на этот раз через главный вход. Хартли обошел швейцара и открыл дверцу такси, уже стоявшего возле «Паласа».

– В Би-би-си, и быстро, пожалуйста, – сказал Хартли водителю и, как только Джульетта села, хлопнул по крылу машины, словно по крупу лошади. Лишь когда такси отъехало от тротуара, Джульетта поняла: водитель тот же, что утром. Она вздохнула и раздраженно сказала:

– Вы один из них, верно? Вы на них работаете.

Но он лишь указал себе на ухо:

– Ничего не слышу, милая.

– Блиц, надо полагать. Вам надо бы получить медаль. Кстати, я не плачу за эту поездку. Пускай Хартли вам заплатит.

Ей внезапно представилось лицо Павла и написанный на нем страх. И люди в сером. Они не назвали никакого пароля – никакого цвета. Никаких оттенков. До чего же это все абсурдно.

– Боже, мисс Армстронг, где вы были? – воскликнула Георгина. – Я как раз собиралась выслать войска на розыск. Вы, случайно, не попали под машину? Или вы были записаны к врачу и забыли нас предупредить? Я всем сказала, что вы пошли к глазному врачу.

– Вам не обязательно врать от моего имени. У меня просто были неотложные дела.

– Я беспокоилась. У вас такой вид, будто что-то случилось.

– Со мной все в порядке.

– Вам бы следовало поставить телефон, знаете ли. Это очень полезная вещь.

Джульетта нахмурилась:

– А откуда вы знаете, что у меня нет телефона?

– Ну, если бы был, вы бы позвонили, разве не так?

В этом была определенная логика. И все же…

– Георгина, мне надо послушать «Прошлые жизни».

– «Средневековую деревню»? Она пошла в эфир сегодня утром.

– Как это возможно? Я ее не слушала.

– «Прошлые жизни» всегда идут в эфир утром. Вы разве не знали?

– Очевидно, нет.

– Запись проверил мистер Лофтхаус.

– Чарльз?

– Я бы сама ее проверила, но мне пришлось везти домой мисс Хейсти. Она всю ночь провела в студии. К тому времени, как ее выпустили, она совершенно озверела. Вы пропустили драматическую развязку.

У меня своих драм хватает, подумала Джульетта.

Она пообедала в столовой. Сегодня была не пятница, и все же на обед давали рыбу или, во всяком случае, что-то похожее. Кусочки неправильной формы, обвалянные в ядовито-оранжевых крошках и запеченные в духовке. Рыба под слоем оранжевой панировки была серая, похожая на желе. Джульетта опять вспомнила про Лестера Пеллинга и его отца, торговца рыбой. Такой рыбой, если это, конечно, рыба, не захотела бы торговать даже сволочь. Гарниром служили переваренная картошка и консервированный горошек.

Над ней навис Прендергаст. Сел напротив и уставился в ее тарелку.

– Я едала и получше, – сказала Джульетта.

– Я едал и похуже, – мрачно ответил он.

Он стал смотреть, как она ест. Это выбивало из колеи. Джульетта положила нож и вилку и сказала:

– Вы хотели о чем-то со мной поговорить?

– Сначала закончите обедать.

– Я, кажется, уже наелась.

– Но у вас обычно такой хороший аппетит.

Боже милостивый, подумала Джульетта, неужели я прославилась как обжора? Хотя она действительно любит поесть. Она заедала горе, заедала любовь (или то, что у нее сходило за любовь), заедала войну (при каждой возможности). Иногда она задавалась вопросом – не заполняет ли этим какую-то внутреннюю пустоту, но решила, что просто в среднем недоедает. Впрочем, где-то надо было провести границу, и она провела ее перед этой рыбой.

– У меня голова болит.

– О боже… – Он сочувственно поморщился. – Мисс Гиббс сказала, что вы ходили к офтальмологу. Надеюсь, ничего серьезного?

– У меня все в порядке с глазами, – высокомерно сказала Джульетта и тут же раскаялась. – Простите, у меня выдалось нелегкое утро.

– Может, мне лучше оставить вас в покое? – Прендергаст с неловкой нежностью воззрился на сахарницу – Джульетта решила, что этот взгляд был предназначен для нее.

– Ничего-ничего.

– Вы знаете, что такое Британская ассоциация актеров? Выяснилось, что мистер Горман в ней состоит.

– Я не знаю, кто это.

– Ральф Горман. Он играет на лютне. Его наняли для участия во вчерашней передаче, а в последний момент вычеркнули.

– Это проблема?

У Прендергаста был расстроенный вид, но Джульетта знала, что он всегда так выглядит.

– Нет-нет-нет. Просто пришлось приглаживать кое-чьи взъерошенные перышки. Вы же знаете, как это бывает в нашем деле. И еще один маленький вопросик насчет Морны Тредуэлл. Ее вы знаете?

– Да.

– Судя по всему, она сегодня утром послушала передачу. По своему сценарию. И не узнала его.

– Я его переработала. Он был ужасен.

– Да, она плоховато пишет, не правда ли? Но вы же знаете, что зам генерального – ее приятель.

– Да хоть родной сын. Писать она не умеет.

– В общем, по ее словам, сценарий – ваш переработанный вариант – был… как бы это сказать…

– Хорош? – подсказала Джульетта.

– «Рискованный». – Он произнес это слово очень деликатно. – Опять пришлось приглаживать взъерошенные перышки. В Дом вещания стали поступать звонки от учителей. В большом количестве. Дети расстроены и все такое. Я так понял, вы упомянули проказу.

Когда-нибудь, подумала Джульетта, все учебные передачи будут идти по телевизору. Насколько лучше станет жизнь! Но с Прендергастом она этой мыслью не поделилась, зная, что он лишь придет в ужас. Он никогда не сможет мыслить за пределами радио. Джульетту пригласили на курсы продюсеров телепередач в «Александра-палас». Она никак не решалась сказать об этом Прендергасту.

– Ну тогда хорошо, что им не пришлось еще и про Черную смерть слушать, правда? – сказала она с изрядной резкостью.

– Я знаю, я знаю. И еще слово «чертов» – оно на самом деле не… понимаете…

Его голос постепенно затих, удаляясь куда-то в воздушные туманные пространства. Джульетта к такому привыкла. Рано или поздно он возвращался на землю.

– Не соблазнитесь ли десертом? – заискивающе спросил он. – Может, и голова от этого пройдет. Сегодня очень хороший бисквит с патокой.

– Нет, спасибо. Что-нибудь еще?

– Ну и еще мисс Хейсти, конечно. Ее вы, надеюсь, знаете. Оказывается, ее заперли в студии на всю ночь.

– Ну, я, во всяком случае, ее не запирала, – ответила Джульетта. (А точно ли? Джульетта смутно вспомнила, как однажды заперла Хартли в его камере в «Скрабз».) – Надо полагать, ее перья были взъерошены просто до предела.

– Эта женщина – одни сплошные перья. – Лицо Прендергаста, похожее на собачью морду, исказилось страданием. Он мрачно добавил: – Целый каталог злоключений.

– Вы хотите меня уволить? – спросила Джульетта. – Можете уволить, пожалуйста. Я не возражаю.

Он в ужасе прижал руки к сердцу:

– Боже мой, мисс Армстронг! Конечно нет! Мне и в страшном сне не приснится! Это все шум и ярость, больше ничего[41].

Джульетта ощутила укол разочарования. Мысль о том, чтобы просто взять и уйти, вдруг показалась ей ужасно привлекательной. Номер с исчезновением. Но куда она пойдет? Ну, что-нибудь придумает, решила она. Понадеялась.

По дороге к себе в кабинет Джульетта прошла мимо репетиционной. Дверь на миг отворилась, и Джульетту окатило аккордами «Бобби Шафто»[42]. Дверь захлопнулась. Милый Бобби Шафто с золотыми кудрями остался с той стороны. В основном здании, через дорогу, репетиционные и студии размещались в глубине здания, окруженные защитным слоем кабинетов. Звук (и его противоположность – тишина) был драгоценным сокровищем. Но редакция школьных программ сидела в здании, не приспособленном для этой цели, и сотрудники постоянно мешали друг другу.

Передача «Поём хором», подумала Джульетта. Школы, кажется, зациклились на «старой доброй Англии» матросских куплетов, народных песен и баллад. Девы, огромное количество дев. «Как-то рано поутру» и «Ах нет, Джон, нет, Джон, нет!» (Эта песня чрезвычайно раздражала Джульетту.) «Лихо машет утюгом». Это просто смешно. Они изобретают Англию заново – а может, просто изобретают. В голове всплыла картина: идет война, они едут на машине мимо Виндзорского замка в первых лучах зари, Перри поворачивается к ней и спрашивает: «Эта Англия. Как вы думаете, стоит за нее драться?» Наверно, ответ зависит от того, на чьей ты стороне, подумала сейчас Джульетта.

Навстречу плелась по коридору фройляйн Розенфельд, отягощенная среди прочего огромным словарем немецкого языка, с которым она не расставалась. Кроме того, при ней был тяжелый учебник с надписью «Немецкий язык. Средний уровень». Подол поношенной клетчатой юбки местами отпоролся, и у Джульетты зачесались руки взять иголку с ниткой и подшить его как следует. У фройляйн был свой особый, немного душный запах, отчасти даже приятный – мускатный орех и старое дубовое дерево, как в древних церквях. Она вечно околачивалась в здании, словно ей некуда было идти. Джульетта иногда подозревала, что фройляйн ночует где-нибудь в архиве, вместо того чтобы уходить на ночь домой.

Учебник немецкого выскользнул у фройляйн из рук, как и следовало ожидать, и упал на пол, трепеща страницами, словно тяжелая дохлая птица – перьями. Джульетта подобрала учебник и вложила его в нетвердые руки фройляйн, кое-как уравновесив. Надо бы пригласить ее на обед, подумала Джульетта. Может быть, к Пагани, через дорогу. Фройляйн чрезвычайно хорошо вписалась бы в обстановку кафе «Моретти», но вряд ли ей там понравится.

– Что это? – спросила фройляйн Розенфельд.

Веснушчатое старушечье лицо вопросительно сморщилось при звуках музыки, снова сбежавшей из заточения.

– «Бобби Шафто», – ответила Джульетта. – Он уплыл в море с серебряными пряжками на чулках.

Ее объяснение, видимо, удовлетворило фройляйн Розенфельд – та кивнула и поплелась дальше по коридору. Она словно тащила на «вдовьем горбу» все бремя Европы. Оно гнуло ее к земле.

– Мисс Армстронг, мисс Армстронг! – Настойчивый шепот снова остановил Джульетту, которая было двинулась своей дорогой.

Она огляделась, но никого не заметила. Дверь в закуток для прослушивания была открыта. Джульетта заглянула туда и увидела Лестера Пеллинга, бледного как пахта. Вид у него был такой, словно его сейчас кондрашка хватит.

– Лестер, вам нехорошо?

– Я решил послушать «Прошлые жизни». – Наушники все еще висели у него на шее. – «Средневековую деревню». Она пошла в эфир сегодня утром.

– Насколько мне известно.

– А меня не было, потому что мисс Гиббс просила ей помочь с мисс Хейсти. Она сильно буянила. – Похоже, от одного воспоминания его опять охватил страх.

– И?.. – деликатно подтолкнула Джульетта.

– Мисс Гиббс сказала, что вы пошли к врачу, и запись прослушал мистер Лофтхаус.

– Я знаю.

– Ну… – Он набрался мужества. – Я его не люблю, мисс. Мистера Лофтхауса. Я его не люблю.

– Ничего страшного, Лестер. Я его тоже не люблю.

– Дело не в том, что у него нога. У него и с ушами что-то не то. Послушайте сами.

Лестер заламывал руки. Джульетта с самой войны не видела, чтобы кто-нибудь заламывал руки. Конечно, в войну Лестер был еще ребенком. Она встревожилась:

– Лестер, что там такое?

Он молча протянул ей другую пару наушников и надел свои. Осторожно опустил иголку на пластинку:

– Кажется, здесь.

Они послушали вместе.

– Господи, твоя власть, – сказала Джульетта. – Проиграйте еще раз.

Они послушали снова. Ничего не изменилось. Голос Роджера Фэрбразера – Мельника, Первого слуги и дублера Кухарки – произнес мягким, женственным голосом:

– Ах, долбись оно, долбись оно все.

Джульетта и Лестер сняли наушники и уставились друг на друга. Любой случайный зритель, увидя их в этот момент, решил бы, что они обращены в камень и на их лицах навеки застыло выражение абсолютного ужаса. Возможно, он принял бы их за жителей Помпеев.

Они медленно вернулись к жизни.

– У него возникли какие-то трудности с чтением роли, – припомнила Джульетта. – И он слегка вышел из себя. Он был при Дюнкерке, насколько я помню. Прендергаст говорил, что поступило много жалоб, но конкретно упомянул только слово «чертов». Хотя, говорят, люди слышат только то, что ожидают услышать.

«Мы верим только тому, чему хотим верить», – сказал ей однажды Перри.

– Не думаю, что младшие школьники ожидали услышать именно это. – Лестер ткнул пальцем в проигрыватель.

Оба уставились на него, будто ужасные слова еще звучали и их можно было увидеть.

– «Ах, долбись оно, долбись оно все», – пробормотала Джульетта, и Лестер дернулся – возможно, не столько из-за самого слова (в конце концов, отец у него был сволочь), сколько из-за его последствий. О том, есть ли разница, можно было бы устроить интересную дискуссию, но совершенно точно не сейчас. – Ритм, однако, отменный.

– Что нам теперь делать? – спросил Лестер.

– Я думаю, молчать как рыбы.

– И беречь эту запись?

– Боже мой, нет, конечно. Наоборот. Ее надо уничтожить. А если кто-нибудь пожалуется, все отрицать. Или сказать, что мы отправили запись в архив, а там ее потеряли. Эту передачу все равно не хранят в архиве – все наше идет прямиком на утилизацию. Черт побери, почему мы не могли работать в прямом эфире? Тогда можно было бы сказать, что они все просто ослышались. А теперь остались улики.

– Надо их уничтожить.

– Да.

– Я унесу запись домой, мисс, – предложил он храбро, словно речь шла о неразорвавшейся бомбе. – Я с ней разберусь.

В голове у Джульетты всплыли слова Сирила на месте другой катастрофы: «Ну же, мисс. Мы справимся. Вы берите за голову, а я возьму за ноги». Ее внезапно замутило.

Они услышали, как по коридору лязгает тележка, развозящая чай, – словно осадный механизм, – и неловко замолчали. Джульетта подумала, что они сидят тут как заговорщики – с тем же успехом могли бы, например, обсуждать, как взорвать Би-би-си. Довершить работу Гитлера.

– Нет, – вздохнула она. – Это моя ответственность. Я все сделаю. Наверно, уйду домой пораньше – у меня, кажется, голова сейчас разболится. Не переживайте, и не такое случается. Все будет хорошо.

Она вышла из редакции, держа проклятую пластинку на весу, словно несла ее в Дом вещания. Как только она начала переходить дорогу, на другой стороне показался именно тот человек, которого она сейчас меньше всего хотела видеть. Чарльз Лофтхаус.

– Джульетта! – любезно воскликнул он, когда они встретились посреди проезжей части. – Идете в Дом вещания? Надеюсь, ничего плохого не случилось?

– Почему у меня должно было случиться что-то плохое? – Она сильнее прижала пластинку к груди, словно защищая ее; мимо просвистел автомобиль – слишком близко. Сейчас кого-нибудь из нас переедут, подумала Джульетта. (Лучше пусть это будет Чарльз.) – Простите, Чарльз, мне нужно бежать. Увидимся завтра.

– Без сомнения.

Летящее мимо такси громко загудело и вильнуло, объезжая Чарльза, медленно хромающего к тротуару. Водитель выкрикнул ругательство, и Чарльз презрительно махнул ему рукой. Джульетта заметила, что сегодня хромота Чарльза доставляет ему особое неудобство. В войну Джульетта недолго встречалась с одним летчиком, потом он совершил аварийную посадку, возвращаясь с боевого вылета, и лишился ноги. Он делал вид, что его это не задевает, постоянно шутил, лежа на больничной койке, – «одна нога здесь, другая там», «одной ногой в могиле». Но увечье его доконало. Он отравился газом на кухне у своей матери через неделю после выписки из госпиталя. Джульетта дико разозлилась на него. Подумаешь, это всего лишь нога, доказывала она его призраку. Я бы его не бросила, думала она. В конце концов, у него еще вторая нога оставалась. Но может быть, это ей сейчас легко говорить. Если честно, они были едва знакомы, а Джульетта в своей жизни рано или поздно неминуемо бросала всех. Кроме матери. Иногда Джульетте казалось, что в ней есть какой-то непоправимый изъян. Трещина в золотой чаше – невидимая глазу, но единожды узнав о ней, уже не забудешь.

Джульетта села в такси, которое, кажется, вечно торчало на Райдин-Хаус-стрит, хотя там не было официальной стоянки такси. К счастью, за рулем оказался не сегодняшний утренний водитель, а другой человек. Ей ведь только показалось, что такси, едва не сбившее Чарльза, вел именно утренний знакомец? Она его уже всюду видит. Вот так и сходят с ума. Она вспомнила, как во время войны смотрела «Газовый свет».

С другой стороны, она была совершенно уверена, что Чарльз слышал словесные эскапады Роджера Фэрбразера и все же пустил программу в эфир. Виноватым ведь окажется не Чарльз, а она, Джульетта. Хитроумный мерзавец, козел вонючий. Джульетта научилась ругаться, когда жила на севере – там слова типа «сволочь» и «козел» были частью повседневной речи. Джульетте доводилось вести полевые репортажи, разговаривать с шахтерами и матросами рыболовных траулеров. Известный глагол ее тоже не пугал. Она посочувствовала бедняге Роджеру Фэрбразеру. «Ах, долбись оно, долбись оно все».

Джульетта передумала насчет такси, вылезла, к негодованию водителя, на Грейт-Тичфилд-стрит и поймала другое такси на Нью-Кавендиш-стрит. Прежде чем сесть в эту машину, она быстро огляделась. У нее было неприятное чувство, что за ней следят. А как еще странный человечек из кафе «Моретти» узнал, куда доставить записку? «Ты заплатишь за то, что сделала». Так ли уж непременно? – подумала Джульетта. Война списала кучу неоплаченных долгов, так почему же именно Джульетте кто-то предъявляет счет? А может, кто-то просто играет с ней, желая свести с ума. Газлайтинг. Но тогда остается вопрос: кто? И почему?

Еще только четыре часа, подумала она, когда такси тронулось с места. Еще много времени до конца дня – Прендергастов каталог злоключений успеет пополниться.

Джульетта заварила чаю и запила две таблетки аспирина – теперь у нее в самом деле болела голова. Вчерашняя еда по-прежнему лежала на столике у окна и выглядела теперь уныло. Джульетта взяла яйца и сыр и пустила их на омлет. Потом съела омлет. Иногда приходится жить маленькими шажками. Странный человечек, что пялился на нее вчера у Моретти, ел омлет, запихивал вилкой в рот большие куски, словно сроду не обучался хорошим манерам. Или в прошлом голодал.

Джульетта включила радио, желая послушать новости, и наткнулась на конец «Детского часа». Перри Гиббонс. Ну конечно, кто же еще. Жизнь – не что иное, как длиннейшая цепочка совпадений. Перри рассказывал про жуков. «Посмотрите по сторонам внимательно, дети, и вы увидите, что щитники есть абсолютно везде». В самом деле? Джульетта на всякий случай оглядела комнату.

С самого возвращения из Манчестера она ожидала, что столкнется с Перри. Если не считать нескольких раз, когда она случайно видела его издалека, они не встречались с тех пор, когда он во время войны покинул Секретную службу. («Боюсь, мисс Армстронг, я вынужден вас покинуть».) А вправду ли он ушел из Секретной службы? Или только сделал вид? Второе эффективнее во многих смыслах. То же самое бывает, если притвориться, что ты умер. Тебя оставят в покое, и можно будет жить дальше. Джульетта вспомнила монаха Франциска в пьесе Шекспира и как он советовал Геро притвориться мертвой: «Умри, чтоб жить!» Джульетта видела «Много шума из ничего» в прошлом сезоне в Стратфорде (с Энтони Куэйлом и Дианой Уинъярд; оба были очень хороши). Геро повезло больше, чем тезке Джульетты, которая прибегла к той же уловке. («Кинжал! О радость!»)

Смерть, конечно, – это самый крайний выход. Достаточно просто распустить слух, что ты уехал в Новую Зеландию или Южную Африку. Или (как в случае Перри) что ты в июне 1940 года уволился из МИ-5 и перешел в Министерство информации, окончательно и бесповоротно.

МИ-5 и Корпорацию разделяло, кажется, что-то вроде проницаемой мембраны. Сотрудники свободно переходили из одной в другую и обратно. Хартли до войны работал продюсером в отделе новостей, а Перри теперь регулярно участвовал в передачах «Детского часа». Иногда Джульетта подозревала, что МИ-5 использует Би-би-си в своих собственных целях. А может, впрочем, и наоборот.

«Детский час» завершился обычной концовкой: «Спокойной ночи, дети, где бы вы ни были». «Меж тьмою и светом дня». Час сумерек, если верить стихотворению Лонгфелло, принадлежит детям. Эти оживленные, прочувствованные стихи, однако, внушали Джульетте какую-то необъяснимую меланхолию. Может, то была ностальгия по манчестерским годам, когда ведущей, желавшей детям доброй ночи, была иногда сама Джульетта.

Пробил Биг-Бен, и начались шестичасовые новости. Они напомнили Джульетте, что пора отложить сантименты и заняться делом. Она принесла набор домашнего мастера, в котором был молоток – маленький, годится разве что жженый сахар колоть. Джульетта пользовалась им, когда вешала картины. Она положила «Средневековую деревню» на деревянную доску для сушки посуды и расколотила на куски. «Деревне» не суждено войти в историю. Не первый раз в жизни Джульетте приходилось уничтожать свидетельства чьих-то преступлений. Она полагала, что и не в последний.

В больницу Святого Варфоломея Джульетта явилась примерно в середине часа, отведенного для посещения, неся остатки винограда, свалившегося на нее из рога изобилия «Хэрродса», – лишние веточки отрезаны, чтобы незаметно было, что этот виноград уже кто-то ел.

– О, как мило, – сказала Джоан Тимпсон. – Какой превосходный виноград. Где вы его взяли?

– В «Хэрродсе», – призналась Джульетта.

– О, зачем же вы пошли на такие расходы!

– Глупости, – ответила Джульетта. Она, конечно, не могла сказать, что за виноград заплатила Служба безопасности. – Как вы себя чувствуете?

– Гораздо лучше, спасибо, дорогая.

Выглядит она нисколько не лучше, подумала Джульетта. Выглядит она ужасно.

– Как там «Деревня»? – спросила Джоан. – Все прошло хорошо?

Джульетта уже собиралась лечь спать, когда забарабанили в дверь. В стуке слышалось отчаяние. На двери, между прочим, звонок есть, подумала Джульетта.

Она подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Это Хартли. Открой.

Она неохотно открыла. Он был вдрызг пьян – Джульетта решила, что это эффект бутылки рома, почти пустой, которую он держал в руке. В отношении алкоголя Хартли не был чрезмерно разборчив – он пил абсолютно все.

– Он здесь?

– Кто? – удивилась Джульетта.

– Фламинго, мать его, кто же еще!

– Чех? Павел? Нет, конечно.

– Ты уверена? – Судя по тону, вопрос был не праздный.

– Разумеется, уверена. Я бы заметила. Неужели ты его потерял?

– Он сделал ноги. До Кента не доехал.

Джульетте вспомнились безликие люди в сером. Таких не только в Англии производят.

– Хартли, даже ты не способен так лопухнуться!

– Не я должен был довести его до места, – обиделся Хартли. – И явочную квартиру не я держу. А ты.

Она вздохнула:

– Ладно, заходи. В таком состоянии тебя все равно нельзя отпускать.

Он вошел в тесную гостиную и тяжело упал на диван. Хартли заполнил квартиру Джульетты так, как не смог заполнить чех. Разница: присутствовать или отсутствовать. Писать или читать написанное. Играть музыку или слушать чужую игру. Быть живым или быть мертвым. Мир состоял из бесконечных диалектических противоположностей. Это очень утомляло.

– Я собиралась сварить какао.

– Какао? – недоверчиво повторил он.

– Да, оно пойдет тебе на пользу.

Но когда она вернулась с двумя чашками, Хартли уже уснул – в той же позе, сидя. Джульетта аккуратно положила его на бок и принесла одеяло. Надо сдавать этот диван внаем, подумала она, выключая свет.

За две ночи у нее в гостиной перебывало двое мужчин. Один – совершеннейший чужак, другой – раздражающе знакомый. Прощай, моя репутация, подумала она, хотя всем жильцам дома было наплевать. Соседи ее были либо крайне эксцентричны, либо беженцы, что на практике оказывалось почти одно и то же.

Она заперлась изнутри, чтобы пьяный Хартли, проснувшись среди ночи, не перепутал ее спальню с туалетом. Положила маленький маузер рядом с радиоприемником. Главное – приготовиться, даже если понятия не имеешь, к чему именно. Если дело примет дурной оборот, она всегда успеет застрелить Хартли, который теперь храпел за стенкой, как товарный поезд. Джульетта никогда не была уверена в Хартли. Это человек, лишенный центральной опоры. С него станется играть за другую сторону.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Война была как неумело зашитая рана, и сейчас ее вскрывал какой-то инструмент. Или какой-то человек. Может, это Годфри Тоби? Нужно его найти, подумала Джульетта. Может быть, мне следует найти их всех. Я буду охотницей, а не дичью. Дианой, а не оленем. Луком, а не стрелой.

«Все в порядке». Но отнюдь не все в порядке, правда ведь? На самом деле – нет.

Наутро, когда Джульетта проснулась, Хартли уже не было. Осталась лишь пустая бутылка из-под рома – как свидетельство, что он тут все-таки побывал.

Джульетта еще плохо соображала спросонья, и в мозгу теснились пропавшие фламинго и лишние лютни, не говоря уже о незнакомых мужчинах с глазами-камешками.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Кто требует с нее платежа – человек из кафе «Моретти» или он лишь вестник? Может, он из бывших информаторов Годфри? Из всех них Джульетта видела, встречала во плоти только Труди и Долли. Досье на информаторов должно храниться где-то в глубинах Регистратуры – есть ли в делах фотографии? Годфри вполне мог обмануть своих подопечных, сказав им, что по фото нацистам будет легче их опознать после вторжения. «Ну-ка, Бетти, улыбочку». «Есть список небольшой»[43], подумала Джульетта. И пора мне по этому списочку пройтись. Охотница, а не дичь, напомнила она себе.

Ее снедало жгучее желание найти Годфри. Он сможет ответить на все ее вопросы. Он будет знать, что делать. («К сожалению, ее необходимо прикончить».) В конце концов, он умеет «заметать и подтирать».

Может, все эти разговоры о том, что в конце войны его куда-то перевели, служили только для отвода глаз. Что, если Годфри Тоби все это время был там же, где и раньше? Прятался на виду у всех. «Живи, чтоб умереть».

На пути к метро Джульетта трепетала от страха, нутром чуя, что за ней следят. Оглядевшись, она не заметила ни одного потенциального хвоста. Это ее не утешило, так как значило лишь, что если за ней действительно следят, то делают это очень умело.

Она сделала крюк – вышла из метро на станции «Риджент-стрит» и прошла пешком до Оксфорд-стрит, чтобы пересесть на другую линию. По пути она вошла в «Вулворт» через главный вход и вышла через противоположный – примитивная уловка с целью выявить хвост. Джульетта была так напряжена, что чуть не заорала, когда в нее врезалась уныло-бордово одетая женщина средних лет. На голове у женщины была косынка с узором из желтых и зеленых попугаев, а в руке – потертая хозяйственная сумка из дешевого кожзаменителя. Кажется, желтый и зеленый цвета ни в коем случае нельзя сочетать в одежде. Или это красный и зеленый? У матери Джульетты был целый список правил – что можно и чего нельзя делать при пошиве одежды. Горох с полоской и так далее. Мать заставила Джульетту выучить их все наизусть. Но независимо от каких бы то ни было правил косынка этой женщины была ужасна. А хозяйственная сумка – достаточно велика, чтобы при желании спрятать в ней оружие. Но даже охваченная паранойей Джульетта понимала, что вряд ли убийца явится в подобном наряде. Она боялась, что ее буйная фантазия начинает выходить из берегов.

Джульетта могла лишь предполагать, какой хаос начнется, если она вдруг сама вытащит оружие на Оксфорд-стрит. И не может же она стрелять во всех безвкусно одетых домохозяек – тогда застрянет тут на целый день. Домохозяйки стадами неслись в универмаг «Джон Льюис», где началась распродажа, – одетые все одинаково, в бесформенные габардиновые плащи и безнадежно немодные шляпки. Это все война, подумала Джульетта, вспомнив помятую жену фламинго. Она нас всех превратила в беженцев.

Когда поезд приехал, Джульетта зашла в вагон и тут же выскочила обратно в закрывающиеся двери. Никто не последовал за ней, платформа была пуста. Ни одной уныло одетой домохозяйки. Я веду себя глупо, подумала Джульетта. Подъехал следующий поезд, она вошла в вагон и села. Когда поезд тронулся, она взглянула в окно и заметила человека из кафе «Моретти» – ошибиться было невозможно, это его осповатое лицо и глаза-камешки. Он сидел на скамейке под плакатом с изображением тонизирующего вина «Санатоген», для которого служил никуда не годной рекламой. При нем был большой черный зонтик, похожий на посох. Он едва заметно взмахнул рукой, показывая, что узнал Джульетту, но она не могла сказать, что это: приветствие или угроза. В любом случае ее это ужасно выбило из колеи.

То, что случилось потом, напугало ее еще больше. Вдруг непонятно откуда на платформе появилась та самая женщина, которая врезалась в Джульетту у входа в «Вулворт», – носительница косынки с попугаями и сумки из дешевого кожзаменителя. Она села рядом с мужчиной из кафе «Моретти», и оба молча уставились на Джульетту, как две злобные парные подставки для книг. Тут поезд въехал в тоннель, и оба исчезли из виду.

Кто же они? Некая странная опергруппа из мужа и жены? Что вообще происходит? Джульетта понятия не имела. Рифмуется со словом «надоело», подумала она.

Та же дубовая дверь и медный молоточек в форме львиной головы. Джульетта узнала даже растущую у калитки гортензию, хотя сейчас, зимой, она не цвела. Джульетта подняла львиную голову и резко постучала по дубовой доске. Ничего. Она снова постучала и отшатнулась, когда дверь внезапно открылась. На пороге возникла молодая женщина с несколько загнанным видом, в фартуке с оборочками и мастерским штрихом – мазком муки на щеке. Образцовая молодая домохозяйка послевоенных лет.

– О, здравствуйте. Чем могу служить?

– Меня зовут Мадж Уилсон, – ответила Джульетта. – Я ищу людей, которые жили тут раньше.

Из глубин дома донесся гневный вопль. Женщина виновато засмеялась и сказала:

– Наверно, лучше будет, если вы зайдете.

Но я же совершенно незнакомый человек, подумала Джульетта. Почем вы знаете – может, я пришла вас убить?

Женщина вытерла руки о фартук:

– Простите, я в таком виде. У меня сегодня день выпечки.

Женщина доверчиво повела Джульетту по коридору. Обернувшись через плечо, она сказала:

– Меня зовут Филиппа… Филиппа Хоррокс.

В доме правдоподобно пахло мокрыми пеленками и скисшим молоком. Джульетта подумала, что ее сейчас стошнит.

Дверь в гостиную была открыта, и Джульетта бросила туда мимолетный взгляд. С тех пор как она в последний раз была в этом доме, в гостиной сделали ремонт. На один головокружительный миг она вернулась в прошлое. Она снова сидела на разрезном плюше дивана Годфри Тоби. («Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение».) Она мысленно хорошенько встряхнула сама себя.

Они вошли в кухню, и стал виден источник воплей – сердитый маленький мальчик, перепачканный яичным желтком и пристегнутый на высоком стульчике.

– Тимми, – объявила Филиппа Хоррокс, будто тут было чем гордиться.

– Какой очаровательный крепыш, – сказала Джульетта, внутренне вздрогнув. Как правило, дети внушали ей легкое отвращение.

– Может быть, выпьете кофе? – спросила Филиппа Хоррокс.

Джульетта заметила, что духовка пуста и тестом в доме не пахнет. Никаких мерных ложек, мисок для замеса, кухонных весов тоже видно не было. Вот тебе и «день выпечки». («Дьявол – в деталях», – говаривал Перри.)

– Нет, спасибо. Я ищу семью Хэзелдайн. Они жили в этом доме во время войны. Они друзья нашей семьи, и я пытаюсь их найти, чтобы пригласить на тридцатилетие свадьбы моих родителей.

(«Если уж решите врать, врите как следует».)

– Жемчужная, – сказала Филиппа Хоррокс.

– Что-что?

– Тридцать лет – это жемчужная свадьба. Двадцать пять лет – серебряная. Тридцать – жемчужная.

– Да-да, – сказала Джульетта, а сама подумала: «Я разговариваю, как Годфри Тоби».

– Мы в прошлом году отпраздновали деревянную. Пять лет. – Одно веко у Филиппы Хоррокс дернулось.

– Поздравляю.

– Хэзелдайн, – повторила Филиппа Хоррокс, делая вид, что старательно думает. – Вы уверены? Мы купили этот дом на аукционе в сорок шестом, а предыдущий владелец жил тут много лет.

– Его фамилия была Тоби?

– Нет, Смит.

Ну еще бы, конечно, подумала Джульетта.

– Вы уверены, что не хотите кофе? Я сама буду.

– О, ну хорошо, вы мне не оставили другого выхода. Две ложечки сахара, пожалуйста.

Кроме Тимми, обнаружились еще близнецы Кристофер и Валери – они в этом году пошли в школу и уже свободно читали первую книжку из серии «Джанет и Джон». Их отца, мужа Филиппы, звали Норман, и он был актуарием. (Джульетта не знала, что такое актуарий, но, судя по звучанию, место ему было не то в розарии, не то в виварии.) Семья переехала сюда из Хоршема. Филиппа, домохозяйка, в войну работала в женской вспомогательной службе ВВС, и это были лучшие деньки ее жизни! Она никак не могла решить, что сажать в саду на лето – львиный зев или бегонии.

– Мадж, вы что-нибудь знаете о садоводстве?

– О, мне подавай бегонии. Без вопросов, – сказала Джульетта.

Наверно, каждый день сотни людей умирают от скуки, подумала она. Она допила кофе – это был концентрат из бутылки, прокипяченный со сгущенкой из банки. Ужасная гадость.

– Очень вкусно! Простите, но мне в самом деле надо идти.

Ее проводили до двери так же вежливо, как до этого пригласили в дом. Филиппа выпустила Тимми из стульчика и держала его на руках. Его красные щеки казались твердыми и глянцевыми, как яблоки.

– У него режутся зубки, – засмеялась Филиппа. – Мадж, мне очень жаль, что я не могла вам помочь. Надеюсь, ваши родители замечательно отпразднуют.

– Спасибо, – сказала Джульетта и притормозила у калитки. – Кстати, вот этот куст будет цвести розовым. Вы знаете, как сделать, чтобы цветы на нем поголубели?

– Нет, не знаю, – ответила Филиппа Хоррокс.

Но Джульетта удалилась, не посвятив ее в тайну.

Джульетта болталась на углу, поглядывая на дом – вдруг кто-нибудь войдет или выйдет. Никого не было. Никто не приходил и не уходил. На всю улицу будто наложили сонное заклятие.

– Айрис! Это вы?! – громко сказал кто-то у нее за спиной; Джульетта чуть не умерла прямо на улице в Финчли. – Айрис Картер-Дженкинс! Какая встреча!

– Миссис Амброз! Сколько лет, сколько зим.

– Я и не знала, что вы пасетесь в Финчли.

– Я навещала знакомых, – ответила Джульетта. – А я думала, что вы переехали в Истбурн, миссис Амброз… или вас теперь следует называть миссис Эккерсли?

– Просто Флоренс.

Миссис Амброз была в шляпе, покрытой перышками. Пронзительно-голубого цвета. Впрочем, Джульетта подозревала, что перья на самом деле куриные и просто покрашены, а не вырваны из тела несчастного зимородка или павлина. Джульетта подумала, что миссис Амброз, любительница рукодельных шляпок, вполне могла сама убить и ощипать птицу. («Эта женщина – одни сплошные перья».)

Случайность ли – внезапное появление миссис Амброз? Сперва Годфри Тоби, потом миссис Амброз. (Джульетте трудно было называть ее как-то по-другому.) Что там говорил Перри про совпадения? Ах да, что им нельзя доверять. Кто следующий выскочит из сундука, в котором предположительно погребено прошлое? Но ведь Годфри и миссис Амброз не встречались во время войны, с какой стати? Единственное, что их связывало, – сама Джульетта. Впрочем, эта мысль ее не успокоила. Совсем наоборот.

– В Истбурне мне не понравилось, – продолжала миссис Амброз. – Хотелось найти место поживее. Я открыла магазинчик вязальных принадлежностей совсем недалеко отсюда, на Баллардс-лейн. Вместе с моей племянницей Эллен.

Сколько же у нее племянниц? (И сколько из них существует на самом деле?)

– Вы на метро? Давайте я вас провожу.

Интересно зачем, подумала Джульетта, – чтобы с гарантией увести меня отсюда? Миссис Амброз подцепила ее под руку и отконвоировала к станции метро, всю дорогу треща про меринос, мохер и сравнительные достоинства пряжи «Пейтонс» и «Сирдар». На платформе Джульетта ощупала руку – чего доброго, останутся синяки. Работает ли миссис Амброз до сих пор на Секретную службу? Это казалось вполне вероятным. В ней всегда была некая двойственность, даже ее псевдоним свидетельствовал об этом. Фамилия Эккерсли, с другой стороны, не говорила ни о чем, кроме племянниц и вязальных принадлежностей. Конечно, Джульетта всегда сомневалась, за кого на самом деле играет миссис Амброз. («Это признак хорошего агента: невозможно понять, на чьей он стороне».)

Секретарша в редакции школьных программ безмолвно и презрительно подняла бровь при виде Джульетты.

– Меня кто-нибудь искал? – спросила Джульетта.

– Все, – ответила девица и пожала плечами, как бы говоря: «Мое дело маленькое».

– Раз уж вы не спросили – я занималась важными изысканиями на местах. Для программы «Взгляд на вещи».

– На что же вы глядели? – равнодушно спросила девица.

– На Финчли.

Девица взглянула на нее и нахмурилась:

– Финчли?

– Да, Финчли. Чрезвычайно интересное место.

– Но ведь в конце концов все проходит? – размышляла Джульетта над чашкой унылого кофе в обществе Прендергаста. Беседа началась вполне бодро – с обсуждения отзывов школ на серию программ для старших школьников «Позвольте представить…». Но почему-то отзывы на выпуск «Позвольте представить – сэр Томас Мор» вогнали Джульетту и Прендергаста в меланхолию. – Люди безнадежно увязают в догмах и доктринах…

– В «измах». – Прендергаст мрачно покачал головой.

– Совершенно верно. Фашизм, коммунизм, капитализм. Мы упускаем из виду движущие ими идеалы, и все же миллионы погибают, защищая эти взгляды. Или нападая на них.

Джульетте вспомнился беглый фламинго. Где он сейчас?

– Люди гибнут за капитализм? – поинтересовался Прендергаст.

– Ну, люди испокон веков гибнут из-за того, что их эксплуатируют ради прибыли другие люди. Я думаю, это даже не с фараонов началось.

– Верно, верно. Очень верно.

– Но что же это значит в долгосрочной перспективе? А религия в этом плане хуже всех. Простите, – добавила Джульетта, вспомнив методистское прошлое собеседника. Хотя как такое забудешь?

– О, не беспокойтесь за меня, мисс Армстронг. – Он опять воздел руку папским жестом, на сей раз знаменуя отпущение греха. – Чего стоит вера, не способная выдержать нападки?

– Но доктрины – лишь прибежище, разве не так? Если мы признаем, что на самом деле все лишено значения, что мы лишь приписываем вещам смысл, что абсолютной истины не существует…

– Мы впадем в отчаяние, – тихо сказал Прендергаст, и его бульдожье лицо увяло.

– L’homme est condamné à être libre.

– Простите, мой французский несколько заржавел.

– Человек осужден быть свободным.

– Мы что, говорим про экзистенциализм? – спросил Прендергаст. – Про этих французов?

«Позвольте представить – Сартр», – подумала Джульетта. Сартром они еще не занимались. Слишком сложно для старших школьников, да и вообще для кого угодно. «Huis Clos». «Нет выхода». Радиопостановку этой пьесы передавали по третьей программе после войны. Алек Гиннесс и Дональд Плезанс. Постановка вышла неплохая.

– Нет. Не экзистенциализм. На самом деле просто здравый смысл, – сказала Джульетта. Она могла бы сказать «прагматизм», но решила обойтись без лишнего «изма», чтобы умаслить Прендергаста.

Он ласково накрыл ее руку своей:

– Нам всем довелось ходить долиною смертной тени[44]. Вам случается впадать в отчаяние, мисс Армстронг?

Почти никогда. Время от времени. Довольно часто.

– Нет, никогда. И вообще, если все бессмысленно, то отчаяние также не имеет смысла, правда?

– Да, но все это может унести человека в открытое море без руля и ветрил. Мышление и все такое.

Оба замолчали, задумавшись каждый о своем состоянии – без руля и ветрил или как-то еще. Джульетта незаметно убрала со своей руки тяжелую лапу Прендергаста. Он встряхнулся и сказал:

– Я считаю, Сократ вышел очень хорошо.

Джульетта поняла, что беседа описала полный круг и вернулась к программе «Позвольте представить». Как понятно из названия, это была серия передач об исторических личностях. Не путать с серией «А вы знакомы с…», предназначающейся для младших школьников. («А вы знакомы с пожарным?», «А вы знакомы с медсестрой?» и так далее.)

– Да, неплохо получилось, – согласилась она.

– Весьма радикален в некоторых отношениях, не так ли? Старшим школьникам это, кажется, понравилось.

– Они сейчас в том возрасте, когда начинают мыслить самостоятельно.

– Пока не увлекутся «измами».

– Мне самой понравился Чарльз Диккенс, – продолжала Джульетта. – Микеланджело их «разочаровал». Учителя сказали, что в листовке, сопровождающей передачу, было мало картинок, – вероятно, дело в этом. Кристофер Рен тоже хорошо пошел. Правда, там было про Великий лондонский пожар. Школьники любят катастрофы.

– Флоренс Найтингейл? – спросил Прендергаст.

– Мало материала. Неубедительно.

– Чосер?

– Скучно. Это старшие школьники сказали. У учителей по его поводу мнений не было.

– Оливер Кромвель?

– Этот сценарий я сама писала.

– Правда? О, прекрасно, это была отличная передача!

– Вы просто хотите сказать мне приятное.

– Какая вы остроумная, мисс Армстронг.

Комплимент или оскорбление? Впрочем, какая разница. От дальнейших мыслей на эту тему Джульетту отвлекло внезапное возникновение Георгины Гиббс. Можно подумать, она катается на бесшумных колесиках. Лицо Георгины Гиббс напоминало застывшую трагическую маску.

– Что-нибудь случилось?

– Простите, ради бога, что прерываю, но я решила, что плохие новости лучше сообщить сразу.

– Что такое? – спросила Джульетта с некоторым нетерпением.

Ей не привыкать к плохим новостям, – в конце концов, она пережила войну. А вот Прендергаст прикрыл рот рукой в ожидании какого-нибудь невиданного ужаса.

– Мисс Тимпсон… – сказала Георгина. И взяла драматическую паузу, в прошлом использованную прокаженной Маленькой девочкой.

– Умерла? – догадалась Джульетта, украв у Георгины величественный момент.

– Умерла? – эхом ужаснулся Прендергаст.

– Она плохо выглядела, я вчера ходила ее проведать, – сказала Джульетта.

– Бедняжка Джоан. – Прендергаст покачал головой, будто не веря. – Я думал, ей просто костную мозоль удаляют. Ну что ж, ей теперь лучше, чем нам.

– Будем надеяться, – мрачно-торжественно произнесла Георгина; ее охотно взяли бы на работу в похоронное бюро.

Черт, подумала Джульетта. Теперь «Прошлые жизни» повесят на нее – все, до победного конца. Она чувствовала, что у нее не хватит выдержки на всех этих Тюдоров, на их неустанную суету в постелях и на плахах.

– Мне надо бежать, – сказала она, бросая Георгину на попечение Прендергаста. А может, наоборот.

Теперь Джульетта раскаивалась, что отдала Джоан Тимпсон виноград, который уже кто-то ел. Знай она, что это последняя трапеза Джоан в сей юдоли, принесла бы ей что-нибудь нетронутое, незапятнанное. Возможно, Джульетта была последним человеком, с которым говорила Джоан в своей жизни. Если не считать больничного персонала. А может даже, если считать. «О, как мило», – сказала Джоан, отщипывая виноградину. Неплохо для последних слов.

Джульетта вернулась в убежище собственного кабинета и предалась мрачным мыслям. Про Годфри Тоби, миссис Амброз и фламинго. Есть ли какая-то связь между внезапным исчезновением чеха и внезапным появлением Годфри?

Фламинго упорхнул, но где же он приземлился? А фламинго вообще летают? Джульетта считала их нелетающими птицами, но ее познания в орнитологии не продвинулись с тех пор, как Перри Гиббонс пытался ее просветить.

А вот и он! Как будто мысленным упоминанием его имени Джульетта вызвала его во плоти. Он в компании Георгины Гиббс шел мимо открытой двери кабинета. Что он делает здесь, в редакции? Может, ищет ее, Джульетту?

Призраки былого сгущаются. Перри, Годфри, миссис Амброз. Сборище из прошлого. Кто явится следующим? Джульетта надеялась, что не Сирил.

Ни Георгина, ни Перри на нее и не взглянули. Джульетта отчасти обиделась, отчасти испытала облегчение. Удивительно, как совмещаются два совершенно противоположных чувства. Это весьма выбивает из колеи. При виде Перри у Джульетты странно сжалось сердце. Когда-то она была к нему привязана. Когда-то она была его девочкой на побегушках. Читатель, я не стала его женой[45], подумала она.

Через несколько минут Георгина вернулась по коридору, уже без Перри. Она постучалась.

– Я вас вижу, – резко сказала Джульетта. – Можно не стучать.

– У меня есть письма от слушателей. От учителей. Мне на них ответить?

– Да, пожалуйста. Мы с вами вроде бы уже решили, что отвечать будете вы. Что здесь делает Перри Гиббонс?

– Мистер Гиббонс? А, мистер Прендергаст позаимствовал его у «Детского часа». Он будет для нас делать программу «Наш наблюдатель». Юлий Цезарь, Рубикон, alea iacta est и все такое. Это значит «жребий брошен».

– Спасибо, Георгина, я знаю.

На Джульетту нахлынуло нежданное воспоминание – очередная «экспедиция» Перри, на сей раз в Сент-Олбенс. («Веруламий» – поначалу Джульетта решила, что это как-то связано с религией.) Дождливый день и развалины римской виллы. «Прекрасно сохранившийся мозаичный пол. Он скрывает под собой гипокауст. Гипокауст – это древнегреческое слово…»

Джульетта помнила, что сердилась на него в тот день, но теперь никак не могла вспомнить за что.

– А вы Знакомы с Мистером Гиббонсом? – спросила Георгина.

Джульетта отчетливо услышала заглавные буквы. «Позвольте представить – Перри Гиббонс!» Передача о нем получилась бы весьма интересной.

– Встречались пару раз.

– У него потрясающая эрудиция!

– Бывает, знаете ли, что человек знает слишком много.

– Кстати, мисс Тимпсон хоронят в понедельник. От нашего отдела будет венок… – Георгина взяла паузу; Джульетта выждала. – Мы все скидываемся.

– Сколько?

– Пять шиллингов с человека.

Деньги были немаленькие, но Джульетта решила, что торговаться из-за стоимости похоронного венка нехорошо. Она вздохнула, вытащила кошелек и отсчитала две полукроны в ожидающую ладонь Георгины, чистенькую и розовую, как лапка котенка.

– А вы знаете, от чего она умерла? – спросила Георгина тоном человека, которому все доподлинно известно.

– Нет. А вы?

– Да. Мне сказал мистер Лофтхаус.

– Чарльз? – Джульетта подождала, но Георгина не торопилась расставаться с информацией. – Ну вы мне скажете или нет?

Только, ради бога, не говори, что она подавилась виноградиной.

– Да. Опухоли. Она вся была в опухолях. – (Рифмуется со словом «выхухоль», подумала Джульетта.) – Она мужественно боролась.

– Не надо банальностей. Это недостойно.

– Вы правы.

– Как бы там ни было, – сказала Джульетта, – мне надо сбегать через дорогу. В копировальный отдел.

Редакционная копировальная машина «Ронео» испустила дух. «Ронео, как мне жаль тебя, Ронео!» – любила повторять одна из секретарш (слишком часто). Джульетту очень сердило, что эту строчку все время цитируют неправильно. За многие годы она привыкла к ней и считала своей собственностью.

Теперь – уже несколько дней, – когда им нужно было что-нибудь отксерить, они ходили в Дом вещания. Даже неплохо было сделать перерыв и пройтись. Конечно, можно было посылать мальчиков-курьеров, но с какой стати все приятные задания должны доставаться им?

– Я могу сходить, – вызвалась Георгина. – У вас наверняка есть дела поважней.

– Нет, нету. Я схожу.

– О, позвольте мне!

– Нет.

Чего доброго, Георгина сейчас повалит ее на пол и начнет вырывать бумаги из рук. Это были по большей части пустые листы. Джульетта не собиралась в копировальный отдел. Она шла в концертный зал послушать, как будут записывать выступление Танцевального оркестра Би-би-си. Она была знакома с продюсером этой передачи. Девушка, развозящая чай на тележке, налила им чаю, но от ее простого печенья они отказались, предпочитая фруктовый кекс, испеченный женой продюсера. Продюсер очень устал от жизни, но и Джульетта тоже. Однажды они поцеловались – один-единственный раз, недолгим поцелуем, движимые скорее братским чувством, чем похотью.

Вернувшись из концертного зала, Джульетта поняла, что в редакции сгустилась тягостная атмосфера.

– Что-нибудь случилось? – спросила она у Георгины.

– Лестера Пеллинга уволили. Мы еще не оправились от смерти мисс Тимпсон, а тут такое.

– Уволили?

– Швырнули на растерзание волкам. Мистер Фэрбразер – Мельник, Первый крестьянин и дублер Кухарки, помните такого?

– Да.

– Ну вот, оказалось, что он выругался во время передачи. – Георгина театрально понизила голос. – Сказал очень плохие слова.

– Долбись оно все?

Георгина захлопала глазами.

– Лестер в этом не виноват, – сказала Джульетта. – Кроме того, доказательств, что кто-то ругался, не существует. Следов не осталось. В буквальном смысле слова.

– Ну, Лестер признался, что знал об этом, – сказала Георгина, небрежно пожимая плечами – жест бесповоротного осуждения.

– Господи боже…

– Вы видели Лестера? – спросила Джульетта у Чарльза Лофтхауса.

– Кого?

– Лестера. Лестера Пеллинга. Мальчика, которого уволили.

– А разве он был мальчиком? Я думал, он работал младшим инженером.

– Да, он работал младшим инженером, – терпеливо сказала Джульетта.

– Он плакал, – сказал Лофтхаус. – Но все же, я полагаю, на кого-то надо было свалить вину. Мальчишку сделали козлом отпущения.

– У него есть имя! – сказала Джульетта.

Его зовут Лестер. Он хочет стать продюсером. А его отец – сволочь. И еще он плакал. Джульетта почувствовала, как в животе завязывается узел. «Huis Clos». «Нет выхода». Он еще жив, напомнила она себе.

– Прендергаст, конечно, пытался его спасти, – сказал Чарльз; старый добрый Прендергаст, подумала Джульетта. – Вы же знаете, что говорит по этому поводу Уолпол.

Нет, она не знала, что говорит Уолпол по поводу младших инженеров. Какой ты… осиный, подумала она. Мерзкая оса без лапки. Ей хотелось прихлопнуть Лофтхауса, чтобы его больше не было на свете. Наверно, она должна бы жалеть его – он инвалид и все такое, – но он выжил, в отличие от некоторых. В тот день в «Кафе де Пари» погиб очень близкий ей человек. Джульетта видела изуродованные трупы в морге. Ей казалось, что потерять ногу в тот день означало сравнительно дешево отделаться.

– Нет, Чарльз, не знаю. Что он говорит? – устало сказала она.

– Что жизнь – комедия для тех, кто мыслит, и трагедия для тех, кто чувствует, – напыщенно произнес он, гордый своими познаниями.

К ним, шаркая, приблизилась фройляйн Розенфельд – она цеплялась за учебник немецкого языка, словно за спасательный круг.

– Это правда, что бедняжка Джоан умерла?

– Ушла туда, откуда нет возврата, – ответил Лофтхаус.

Рядом завис мальчик-рассыльный:

– Мисс Армстронг?

– Да.

– Это вам.

Он протянул ей сложенную бумажку – на этот раз даже без конверта, подумала она, но тут Чарльз выхватил записку у посыльного, развернул и прочитал вслух:

– «Встретимся снаружи». Подпись: «Р. Х.» Вы ведете загадочную жизнь.

– Уверяю вас, никаких загадок.

– Позвольте, я провожу вас до двери, – сказала фройляйн Розенфельд.

Джульетта поняла, что фройляйн одинока и цепляется за любую возможность общения.

– Фройляйн Розенфельд, давайте как-нибудь сходим посидим в пабе после работы, – сказала Джульетта.

– О, мисс Армстронг, с огромным удовольствием! Замечательно!

Как мало нужно иным для счастья, подумала Джульетта. И как много нужно для счастья другим.

– Мисс Армстронг, вы что, решили пораньше уйти?

Джульетта взглянула на часы:

– Да, Георгина, на пятнадцать минут.

– Может быть, вы идете к зубному врачу? – предположила Георгина.

– А может быть, и нет.

Хартли ждал на тротуаре. С губ свисала сигарета. Вид у него был неприятно беззаботный.

– Чего тебе надо?

– Я думал, ты захочешь отправиться на охоту за фламинго.

Охотятся ли на фламинго? Эта птица никогда особенно не занимала Джульетту, но теперь казалось, что она порхает на каждом углу. Нет, вряд ли порхает. Фламинго великоват для этого. И длинные ноги будут мешать. Порхать можно, только имея коротенькие лапки, иначе трудно держать равновесие. Особенно если предпочитаешь стоять на одной ноге. Джульетта вздохнула и задумалась: не доведут ли ее такие мысли в один прекрасный день до преждевременной смерти? Возможно ли это? И будет ли ей больно?

– Пройти по следам нашего общего друга, – сказал Хартли на пороге отеля «Палас».

Призраки не оставляют следов, подумала Джульетта. Но она забыла, что Хартли всегда водил тесное знакомство со всей обслугой всех отелей и ресторанов Лондона – видимо, полезное следствие его неистощимого дружелюбия и сопутствующей щедрости.

– Нет ничего тайного, что не стало бы явным после разговора с официантом, получившим огромные чаевые, – объяснил Хартли. – Моя формула – три пенса с шиллинга. Pourboire[46], как выражаются лягушатники.

– Я полагаю, не только мы его ищем, – сказала Джульетта.

– Полиция перекрыла дороги. Особый отдел шныряет повсюду. Мы следим за аэродромами, вокзалами и портами. Все как обычно. Пока ни следа. Фламинго ищут там и тут – нигде, однако, не найдут[47]. Кстати, они хотят с тобой поговорить. Заслушать отчет о выполнении задания. Я сказал им, что ты невинна и чиста.

– Так и есть.

– Я им так и сказал.

Хартли начал со швейцара. Двое в сером и прослойка между ними – фламинго, – как выяснилось, не растворились в воздухе и даже не сели в машину, а вышли из парадной двери отеля и «прямо через дорогу, сэр, и прямо в „Савой“», сообщил швейцар.

Его коллега в «Савое» приподнял цилиндр со словами:

– Мистер Хартли, добро пожаловать!

Похоже, весь штат отеля значился у Хартли в списках информаторов на жалованье. Их зоркие глаза не упустили подробностей перемещения чеха. Швейцар вспомнил «странную троицу», а консьерж в вестибюле указал в сторону Речного зала – именно туда, по его словам, «тащили» жертву по мраморной лестнице. Услужливый мальчик-рассыльный («Странные они с виду, ваши друзья») направил их вместо лестницы к лифтам.

– Я когда-то работала горничной в отеле, – сказала Джульетта, пока они продвигались по «Савою». – Не в таком шикарном, правда.

– Я здесь устраивал свадебный прием, – сказал Хартли.

Он был когда-то – недолго и ни с чем не сообразно – женат на польской графине. Мотивы как жениха, так и невесты остались туманными.

– В этом разница между мной и тобой. Тебе никогда не приходилось гнуть спину за pourboires.

В стене открылась дверь, служебная, и Джульетта на миг узрела мир за кулисами – кривую стену с пузырями облезающей краски, грязный рваный ковер. Дверь тут же снова захлопнулась.

Цепочка хлебных крошек привела Джульетту и Хартли к девушке-гардеробщице, которая направила их по лестнице, ведущей вниз, мимо бального зала, к Речному подъезду, где стоял еще один швейцар, меньше и скромнее, чем его коллеги, охраняющие более важные рубежи. Однако ни с чем не сообразно огромные чаевые от Хартли (десять шиллингов) помогли извлечь из него следующее: на задворках отеля не ждала никакая машина. «Друзья» мистера Хартли вышли в парк на набережной Виктории. «Мне показалось, они торопились куда-то».

Как полезны все эти свидетели, подумала Джульетта. Аккуратно зафиксировали великий побег. Отвечают так складно, словно с ними репетировали.

– Итак… – сказал Хартли, когда они дошли до парка и встали, пытаясь восстановить ход вчерашних событий.

Он смотрел невидящим взглядом на болезненно эротичный памятник сэру Артуру Салливену, бормоча: «Видимость обманчива».

– «Передник»[48], – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Джульетты. – Комические куплеты. «Видим мы не то, что есть. Хлопок выдают за шерсть». Я нежно люблю старичков Г. и С. Моя мать…

Он вдруг онемел, уставившись куда-то вдаль, словно медиум, общающийся с духами при большом стечении публики.

– Что такое? – Джульетту раздражало это представление, само по себе достойное комической оперы.

Хартли выволок ее из парка на набережную.

– Что ты видишь? – спросил он.

– Биг-Бен? – начала гадать она. – Здание Парламента?

Через реку стоял недостроенный приземистый Фестиваль-холл. Похоже, новый Лондон будет бетонным. Джульетта вспомнила архитектора, с которым была в «Белль Мёньер». Он назвал себя «бруталистом», и Джульетта сначала подумала, что это он про свой характер.

– Нет, не здания. Река. Должно быть, они погрузили его в лодку с какого-нибудь причала на набережной. Поэтому его и не видели на кордонах. И в портах. Его вывезли в устье Темзы, а там, вероятно, перегрузили на другой корабль. И во Францию или в Голландию. Или в Балтийское море. И след простыл. Наверно, это русские, – мрачно подытожил он.

– Ну, это гипотеза, но еще не доказанная, – сказала Джульетта.

Так исчезают из истории, верно ведь? Человека не стирают с лица земли – просто объясняют его исчезновение. А что, если чех сам сбежал? Может, он решил, что не хочет принадлежать никому из тянущих к нему лапы.

Джульетта и Хартли помолчали, созерцая бурые воды Темзы. Она чего только не видела за прошедшие годы.

– Или американцы, – сказала Джульетта. – Опередили нас, боясь, что мы его все-таки не отдадим. И у них были на то основания.

– Янки? – задумчиво отозвался Хартли. – Нет, в это мне слабо верится. Улик ведь нету? Хотя при желании что угодно можно подогнать, чтобы оно выглядело как улика. Кстати, о янки. Не хочешь пойти выпить в «Американский бар»? Солнце уже опустилось ниже нок-реи.

– Даже и близко нет.

– Ну, где-нибудь точно опустилось. В Москве, например.

– А что, Перри все еще сотрудничает со Службой? – спросила Джульетта, когда им принесли заказанные напитки.

Их посадили на лучшие места в баре – бармен был так почтителен с Хартли, словно тот имел статус Очень Важной Персоны.

– Перри? Перри Гиббонс? Вот не могу тебе сказать. Хотя из Службы ведь никто никогда не уходит насовсем.

– Я ушла.

– Правда? И все же ты здесь.

– А «Детский час» и все такое – может быть, просто хорошее прикрытие, – сказала Джульетта, игнорируя его последние слова.

– Ну что ж, у каждого из нас есть фасад. И у тебя ведь тоже?

Джульетта после долгих колебаний решила показать Хартли записку. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь порылся в Регистратуре, а Хартли единственный из ее знакомых имел туда доступ.

– Мне прислали вот это, – сказала она.

– «Ты заплатишь за то, что сделала», – прочитал он вслух. И посмотрел на нее с интересом. – А что ты сделала?

– Трудно сказать. Ничего особенного в голову не приходит. – (Неправда!) – Я подумала, это может быть как-то связано с появлением Годфри.

– Старина Тобик. Ты ему чем-нибудь обязана?

– Нет, ничем. Но я подумала, что, может быть, это его информаторы, понимаешь? Я подумала, что, может быть, они узнали про нашу операцию и решили как-то отомстить.

– Ты что, опять про свою пятую колонну?

– Именно про нее. Ты бы не мог для меня заглянуть в Регистратуру и посмотреть, не указаны ли там их адреса?

– Отчего ты не попросишь Аллейна? Ты же можешь узнать у него и про Перри, и про старину Тобика тоже, и про эту ерунду. – Он вернул ей записку. – Ты ведь была девочкой на побегушках у Аллейна?

– Нет. Как раз наоборот.

– Не оборачивайся, – сказал Хартли, когда они вышли из «Савоя» и двинулись по Стрэнду к Трафальгарской площади. – Мне кажется, за нами следят.

– Странный на вид человечек? – спросила Джульетта. – Маленького роста, лицо в оспинах, веко на одном глазу обвисло? В руках зонтик? Или женщина в косынке и с хозяйственной сумкой?

– Нет, – ответил Хартли. – Ничего похожего.

Джульетта шла по коридору к своему кабинету под звуки песни «Я знаю, куда я иду»[49]. Ее исполняли сдавленным контральто – видимо, готовясь к передаче «Поём хором».

– Когда я слышу эту песню, то всегда думаю: «Точно ли?» – сказала Георгина, возникнув из воздуха рядом с Джульеттой. Из нее вышла бы отличная ассистентка фокусника.

– Точно ли что? – удивилась Джульетта.

– Точно ли я знаю, куда иду.

– И как, знаете?

– Ну конечно, – сказала Георгина. – Гораздо более важный вопрос – «Знаешь ли ты, где была».

– И где же вы были?

– Помогала Перри с «Нашим наблюдателем».

Уже «Перри», подметила Джульетта.

– Мы репетировали. «И вот сегодня, в день мартовских ид, мы стоим в сенате, ожидая прибытия Юлия Цезаря. Смотрите-ка, вот Брут, а вон там я вижу Марка Антония».

– Прямо дух захватывает.

– Это сарказм.

– Именно.

– Ну а я все равно полна энтузиазма. – Георгина проводила Джульетту до ее кабинета и посмотрела, как та снимает пальто. – Кстати, мисс Армстронг, а вы-то куда идете?

– Мне нужно кое-что исследовать для «Взгляда на вещи».

– О! А на что вы собрались смотреть? – спросила Георгина со слишком большим интересом.

– На магазин вязальных принадлежностей.

– «Взгляд на магазин вязальных принадлежностей»? – с сомнением повторила Георгина.

– Да.

– А можно мне с вами?

– Нет.

«„Есть список небольшой, – думала Джульетта. – да, список небольшой людей, которых вовсе нам всем не нужно тут“». Включать ли туда миссис Амброз? Правду ли она сказала? Действительно ли она держит невинную лавочку вязальных принадлежностей? Случайность ли это, что она столкнулась с Джульеттой в Финчли? Или она состоит в заговоре прошлого против Джульетты? «Вся компашка собралась». Джульетта была настолько выбита из колеи внезапным появлением миссис Амброз, что даже не подумала спросить, не знает ли та, кто мог послать записку. «Ты заплатишь за то, что сделала». Джульетта была уверена, что уж миссис Амброз-то она точно ничего не должна.

На Баллардс-лейн действительно обнаружился магазин вязальных принадлежностей, и табличка над витриной гласила: «Эккерсли». Джульетта скрытно понаблюдала за магазином. «Наш наблюдатель», – подумала она. В магазин вошла женщина. Через некоторое время она же вышла. Пока все в порядке.

Когда Джульетта открыла дверь магазина, над головой весело звякнул колокольчик – все как должно быть в случае прихода покупателя, хотя за прилавком никого не оказалось и обслуживать ее было некому.

Это определенно магазин вязальных принадлежностей, подумала Джульетта, озираясь вокруг. Стены были покрыты деревянными сотами, в ячейках которых лежали мотки шерсти в два, три и четыре сложения, по форме напоминающие тело пчелы. Вероятно, это обеспечивает отличную звукоизоляцию. Именно в такую лавочку могла бы прийти Филиппа Хоррокс за шерстью, чтобы связать затейливый свитерок маленькому Тимми.

Здесь были спицы всевозможных форм и размеров. Можно ли убить вязальной спицей? Касса, огромная, как церковный орган, и стеклянный прилавок, в точности похожий на хрустальный гроб из сказки. Впрочем, под стеклом не было ни девушки, погруженной в волшебный сон, ни отравленного яблока – лишь неглубокие деревянные полки с вышивальными нитками, пуговицами и разной прочей галантереей.

Джульетта еще несколько раз открыла и закрыла дверь, чтобы привлечь чье-нибудь внимание. Колокольчик уже не весело звякал, а заходился в истерике от такого обращения.

Здесь было раздолье для воров – таких, которых интересуют спицы для кругового вязания и гребенная шерсть. Если вдуматься, в магазине вязальных принадлежностей очень даже есть на что поглядеть. Вышла бы на удивление интересная программа для школьников. Можно начать с овец, стрижки и так далее. Ягнята. Прендергасту понравится.

– Лавка! – окликнула Джульетта.

Может, в лавке никого нет? А может, миссис Амброз лежит мертвая в подсобке? Толстый занавес из синельки преграждал вход в таинственное царство. Джульетта как раз задумалась о том, не стоит ли заглянуть за преграду, и вдруг оттуда возникла женщина с тугим перманентом. Руки у нее были скованы, как наручниками, мотком шерсти. Джульетте вспомнился Гудини. Женщина, легкомысленно хохотнув и вытянув руки перед собой, словно подчиняясь аресту, спросила:

– Можете?

– Могу… что?

– Смотать клубок.

Джульетта вздохнула. Ну что ж, по крайней мере, эту женщину будет удобно допрашивать.

– Вы Эллен? Эллен Эккерсли? – спросила она, с давно забытой сноровкой сматывая из шерсти круглый клубок. Сколько раз она это делала по просьбе матери.

– Да. А вы откуда знаете?

– Я, кажется, знакома с вашей тетей. Миссис Эккерсли. Флоренс.

– С тетей Флорри?

– А она здесь?

– Нет, вышла.

– Куда?

– О… куда-то, – туманно сказала Эллен Эккерсли.

Что за дилетантство, подумала Джульетта. Даже зубного врача не могла выдумать.

Наконец вся шерсть перешла в клубок, и Эллен Эккерсли освободилась.

– Вы что-нибудь хотели купить? – спросила она.

– Я вот это возьму. – Джульетта схватила из ближайшей ячейки моток кремовой аранской пряжи.

– Ну хорошо, я пойду, – сказала она, заплатив за шерсть. – Скажите миссис Эккерсли, что я заходила.

– А как ей сказать? Кто ее спрашивал?

– О, – небрежно отозвалась Джульетта. – Скажите просто – человек из прошлой жизни.

Старый дом Годфри выглядел нежилым. Чинно занавешенные окна слепо смотрели на Джульетту. Сегодня утром Филиппа Хоррокс вела себя заученно и явно нервничала. Может, если ее немножко встряхнуть, она расколется. Но на стук львиной головы никто не открыл.

Вместо этого из соседнего дома вышел пожилой мужчина:

– Добрый день, миленькая! Вам чем-нибудь помочь?

В руках у него был секатор. Он начал как попало откусывать им ветки от куста.

– Я ищу женщину, которая тут живет. Ее зовут Филиппа Хоррокс.

Секатор замер.

– По-моему, миленькая, тут таких нет.

Добросердечный пожилой сосед. Замотанная молодая мамаша. Рассеянная продавщица в магазине вязальных принадлежностей. Все на месте. («Очень важно – не поддаваться заблуждениям и невротическим страхам», – наставлял ее когда-то Перри.)

Мимо прошел мужчина с собакой – невинного вида спаниелем. Он приподнял шляпу, приветствуя Джульетту и пожилого соседа. Всегда должен быть человек с собакой, без этого никак.

«А какова моя роль в сюжете? – спросила себя Джульетта. – Храбрая молодая женщина в опасности? Или главная негодяйка?» Она запустила руку в глубины кармана и коснулась острого кончика спицы, позаимствованной из стеклянного саркофага. Такой штукой можно глаз выколоть, подумала она.

– В этом доме уже много месяцев никто не живет, – сказал добросердечный пожилой сосед.

– А вы не помните, здесь когда-нибудь жил некий Годфри Тоби?

Он покачал головой:

– Нет, к сожалению, не знаю такого.

– А Джон Хэзелдайн?

– Джон? – Его лицо просветлело. – Хороший сосед. Он мне, бывало, газон косил. Хэзелдайны переехали после войны. Кажется, за границу. Может быть, в Южную Африку.

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста, дорогая.

Этот диалог был бы идеален – правдоподобен до последней запятой, думала Джульетта, удаляясь. И все же.

Она снова притормозила на углу. Дом и сад добросердечного пожилого соседа окружала солидная живая изгородь – очень удобная, чтобы притаиться за ней и посмотреть, как по улице стремглав несется Филиппа Хоррокс, толкая перед собой коляску с Тимми, а по пятам, пытаясь угнаться за ней, следуют двое детей школьного возраста. Это, видимо, «Кристофер» и «Валери», подумала Джульетта. Добежав до своей калитки, Филиппа Хоррокс уже хватала ртом воздух.

Пожилой сосед, уже не такой добросердечный, все еще стоял у своей калитки. Он сказал:

– Вы опоздали. Она уже пришла и ушла.

– Что вы ей сказали?

Он, должно быть, отошел по дорожке в сторону дома – Джульетта уловила лишь часть разговора, но они явно спорили о том, кто кому что сказал. Могли хотя бы заранее сверить легенды, подумала Джульетта. Везде сплошные дилетанты. Напрягая слух, она поймала слова «за границу» и «избавиться от нее».

«Ему удалось избавиться от меня? – подумала Джульетта. – Или они собираются избавиться от меня?» Слова одни и те же, а смысл совсем разный. А может, это от Годфри Тоби избавились. Или Годфри намерен избавиться от нее. Джульетта словно попала в шахматную партию, только такую, в которой ей не известны ни правила, ни расположение других фигур на доске. Ей явно предназначали роль пешки. На самом деле я – королева, подумала она. Могу двигаться куда хочу.

По дороге к метро она снова прошла мимо лавки вязальных принадлежностей. Теперь в лавке было темно, а на витрине красовалось написанное от руки объявление: «Полная распродажа! Большие скидки! Ликвидация магазина!»

Когда Джульетта вернулась на Портленд-Плейс, в редакции школьных программ уже никого не было, но огромный корабль через дорогу сиял всеми огнями, мужественно продолжая плавание.

– Перри Гиббонс еще здесь? – спросила Джульетта на ресепшен в огромном вестибюле Дома вещания, больше похожем на храм.

Девушка заглянула в регистрационный журнал.

– Кажется, да, – неохотно сказала она.

У нее было сморщенное, как сухофрукт, лицо, будто выражающее глубокое неудовольствие по поводу всех посетителей разом.

Джульетта ждала, пока девица скажет что-нибудь еще. («Иногда молчание – самое сильное оружие».)

Девица сдалась:

– Он все еще в студии «Детского часа». Он вас ждет?

– Да. – (Конечно нет.)

Как ни уверяла Джульетта, что знает дорогу, к ней прикрепили мальчика-рассыльного, чтобы он отвел ее на третий этаж. Они ждали лифта рядом со статуей работы Гилла – сеятель разбрасывал семена под огромной мраморной плитой с высеченным золотыми буквами посвящением «храма Искусств и Муз». В Корпорации всегда держались квазирелигиозного духа. Дом вещания был посвящен «Всевышнему Богу», словно Господь благосклонно взирал сверху на передатчики. А вдруг это тоже только фасад?

Лифт пришел.

– Мисс? В какую вам студию?

Над дверью горела красная лампочка, и Джульетта бесшумно скользнула в смотровой отсек, расположенный высоко над студией. Кроме нее, там был только один человек, незнакомая женщина, которая приветствовала ее коротким кивком.

Внизу актеры читали по ролям – похоже, что-то из жизни рыцарей Круглого стола. Джульетта с удивлением увидела, что среди актеров был заклейменный позором Роджер Фэрбразер. Очевидно, здесь о его проступке не знали. Хотя, может быть, и знали – Джульетта заметила, что женщина, явно с опытом, зорко следила за происходящим, как ястреб, готовый спикировать на жертву. Джульетта предложила хищной женщине сигарету, и они некоторое время молча сидели и курили. Наконец всем детям, где бы они ни были, пожелали доброй ночи, и Джульетта спросила у женщины: «Перри?» Женщина пожала плечами и указала сигаретой вверх.

Джульетта вопросительно подняла бровь («Иногда молчание… и т. п.»), и женщина наконец заговорила:

– В музыкальной библиотеке.

– Спасибо.

Джульетта пошла по винтовой лестнице на четвертый этаж, хотя это было проще сказать, чем сделать. Дом вещания планировкой напоминал лабиринт, и очень часто сотрудники, выйдя из лифта или с лестничной площадки, попадали в неведомые земли. Сейчас Джульетта обнаружила, что стоит возле студии драматических передач на шестом этаже, сама не зная, как там очутилась.

– Вы не видели Перри Гиббонса? – спросила она у пробегающего мальчишки-рассыльного, но шел уже седьмой час, и все мысли мальчика были только о доме.

Еще одна пустая лестница повела ее дальше вверх. Девушки в сказках, а также девушки в лабиринтах всегда пренебрегают надлежащей осмотрительностью, подумала она. Здешний воздух казался мертвым, но Джульетте чудилось дальнее эхо. Там кто-то двигался или что-то двигалось… Шаги отдавались по каменным ступеням. «Та-та-та». Внезапный страх охватил ее, и она толкнула первую попавшуюся дверь и ринулась в коридор. «Смерть в Доме вещания». На редкость неудачный фильм. 1934 год. Режиссер Вэл Гилгуд, руководитель отдела драматических передач Би-би-си, сам сыграл главную роль. Во время передачи в прямом эфире задушили актера. Удачная идея для сюжета (Джульетта подумала о Роджере Фэрбразере), но исполнение чрезвычайно сырое, даже мокрое.

Пустой узкий коридор свивался бесконечной спиралью вокруг центрального стержня – студий. Джульетте уже начало казаться, что сейчас она увидит себя, идущую в другую сторону. «Та-та-та». Что это – стук башмаков? Неужели трость? Орехового дерева, с серебряным набалдашником? «Та-та-та». Звук приближался и становился настойчивей.

Джульетта попала на другую лестницу и вдруг очутилась у Оркестрового зала на самом верху здания. «Тата-та». Еще ближе. Что-то страшное грядет[50]. «К сожалению, ее необходимо прикончить».

Над дверью Оркестрового зала красный свет не горел, и Джульетта вошла, тихо прикрыв за собой дверь. Зал звукоизолирован, так что, даже если за Джульеттой кто-то гонится, он ее не услышит. Конечно, ее криков тоже никто не услышит. Окончательно ударившись в панику, она принялась расстегивать сумочку и как раз положила дрожащую руку на рукоятку маленького маузера, когда массивную дверь студии толкнули снаружи. Дверь отворялась медленно, со скрипом, словно тоже была плохим актером в дешевом детективе.

– Мисс Армстронг! Джульетта! Что-то случилось?

Перри! Джульетту охватило неожиданное всеобъемлющее облегчение. Слава богу, что она не успела достать пистолет. Перри подумал бы, что она совсем рехнулась. Ей не хотелось бы, чтобы он о ней так думал. Оказывается, она даже после всего, что было, по-прежнему дорожит его мнением.

– Джульетта! – Он взял ее за обе руки. – Сколько лет, сколько зим! Я слышал, что вы вернулись в Лондон. Как я рад вас видеть!

Черт побери, подумала она, с каких это пор он идет на физический контакт? Он, кажется, в самом деле рад ее видеть – она чувствовала тепло в его обаятельной улыбке. Он был ранен, сломан, но теперь, кажется, исцелился.

– Вы заблудились?

– Немножко, – призналась она.

– Очень понимаю. Это здание – просто кошмар, – засмеялся он. – Я здесь постоянно теряюсь. Вы меня искали?

Они вместе пошли к лифту. В присутствии Перри коридоры и лестницы стали безопасными. И все же. «Та-та-та». Джульетта нервно огляделась. Может, она и правда рехнулась.

– Вы слышали?

Перри молча показал в конец коридора, где двигался человек с белой тросточкой в руке, выстукивая ею по стене. Он подошел ближе, и даже сквозь темные очки стали видны непрозрачные, белые глаза.

– Вам помочь? – спросил Перри, осторожно тронув его за локоть.

– Нет, спасибо, я справлюсь, – резковато сказал мужчина.

Он миновал их и пошел дальше, постукивая.

– Его сбили над Руром, и самолет загорелся, – тихо сказал Перри. – Бедняга. Он играет в «Дневнике миссис Дейл».

Перри повел ее в «Мирабель». Они ели Raie au Beurre Noisette и Tarte aux Pruneaux[51]. Под целую бутылку бургундского. Перри был в сшитом на заказ костюме-тройке в тонкую полоску, дорогом и очень хорошо сидящем. Выглядел он прекрасно. Зрелость ему шла. Я могла бы выйти замуж за этого человека, подумала Джульетта, когда они чокнулись. Тогда я бы, по крайней мере, хорошо питалась. Хотя это «по крайней мере» – очень большая оговорка.

– Я страшно рад вас видеть, – сказал Перри. – Я вас искал сегодня утром на той стороне улицы. Я там пересекаю Рубикон с одной девушкой из ваших, большой энтузиасткой.

– Георгина.

– Да. Оказалось, что у нее есть сестры по имени Роза и Примула. Целый букет. Или бутоньерка. – Он засмеялся.

Джульетта заметила, что теперь, после войны, он смеется чаще. А может, он просто примирился с самим собой, подумала она. А вот у нее и с тем и с другим дело обстоит, возможно, как раз наоборот.

– Да, правда. Я стараюсь поменьше разговаривать с Георгиной, чтобы не поощрять ее лишний раз. Перри…

– Да?

– Я хотела вас спросить кое о чем.

– Конечно, о чем?

– Пару дней назад я видела Годфри Тоби.

Если он переспросит «кого?» или скажет: «А, старина Тобик», я вылью остатки бургундского ему на голову, подумала Джульетта.

Но Перри не заслужил подобного «крещения».

– Годфри Тоби? Боже мой, вот, что называется, имя из прошлого. Как он поживает? Я думал, его перевели. В доминионы. Или в тропики.

– В тропики?

– Может быть, в Египет.

– Я слышала, что в Вену, – сказала Джульетта.

Перри пожал плечами:

– Это ведь одно и то же. Главное, что куда-то перевели. Что он не в Англии.

Джульетта вытащила из сумочки записку и пододвинула к нему. Перри молча прочел и вопросительно взглянул на нее:

– Это не Годфри писал.

– Конечно нет. А вы знаете кто?

– Нет, извините.

– Это принесли на ресепшен в конверте с моим именем. Принес мужчина, который, как мне кажется, за мной следит. И еще женщина. Мне кажется, они работают в паре. Я подумала, что, может быть, они как-то связаны с информаторами Годфри.

– «Соседи»? – Перри улыбнулся при воспоминании – словно бег времени лишил этих людей всяких зловредных свойств. – Нет, это невозможно. Откуда им знать, кто вы? Или где вы сейчас? Вы были для них совершенно анонимны. Разве не так?

– Мне просто совпадение показалось странным. Сначала встреча с Годфри, потом записка. Вы мне сами говорили, что нельзя доверять совпадениям.

– Правда? – Он засмеялся. – Я не помню. Но меня беспокоит, что за вами, по вашим словам, следят. Как он выглядел, этот мужчина?

– Маленького роста, хромает, лицо в оспинах, одно веко обвисло.

– Боже, это звучит как описание киношного злодея. Что-то вроде Петера Лорре.

Он теперь ходит в кино, подумала Джульетта. И знает имена актеров. Как все изменилось! Интересно, чем еще он нынче занят?

– И с ним женщина. Я подумала, что это может быть Бетти или Эдит – я никогда не видела их в лицо.

– Кажется очень маловероятным. И конечно, если бы они кого-нибудь заставили «заплатить», то в первую очередь самого Годфри. Вы же всего лишь печатали на машинке.

Ну спасибо, подумала она.

– Годфри был хороший человек, – задумчиво продолжал Перри. – Играл по-честному, как говорится. Он всегда мне нравился.

– Мм… мне тоже.

– Как он поживает?

– Не знаю. Он не захотел со мной разговаривать.

– Боже, это еще почему?

– Не знаю. Я надеялась, что вы знаете.

– Я? Я не видел Годфри десять лет, с тех самых пор, как ушел из Службы.

Оба замолчали, вспоминая. «Боюсь, мисс Армстронг, я вынужден вас покинуть». Он растопырил пальцы на скатерти, словно собираясь усилием воли поднять стол.

– Джульетта, я хочу попросить у вас прощения за то время, – тихо произнес Перри. – Ну вы понимаете… за все, что случилось тогда.

Она накрыла своими ладонями его руки:

– Все хорошо. Я понимаю. Ну то есть Бог свидетель… – она легко хохотнула, – Би-би-си просто перестала бы существовать без таких, как вы.

Он дернулся и вытащил руки:

– Без таких, как я? – Его лицо исказилось гримасой. – Большинство не всегда право, знаете ли, – тихо сказал он. – Вам просто так кажется.

– Не знаю, насколько это вас утешит, но я никогда не ощущала себя в большинстве.

Джульетта рассердилась на него. Можно подумать, это она виновата в том, чем все кончилось.

– Выпьем виски? – предложил он, и они снова стали друзьями.

Он сказал, что теперь живет в районе Холланд-Парк, и они взяли в складчину такси до Кенсингтона.

Он открыл ей дверцу такси со словами:

– Нам надо чаще встречаться, – и нежно поцеловал ее в обе щеки.

Джульетта пошатнулась, мимолетно оперлась на его плечо, чтобы сохранить равновесие, и ей стало грустно.

– Я могу поспрашивать про Годфри, – сказал он. – Но я все знакомства растерял, вы понимаете, о чем я.

– Вы больше не работаете в Службе? – спросила она, стараясь, чтобы это прозвучало как шутка.

– Нет, конечно. С какой стати? – Казалось, эта мысль его очень развеселила. – Там не любят «таких, как я», и вы это прекрасно знаете. Во всяком случае, тех, кто попался. Таксист уже заждался, давайте прощаться. Хороших вам выходных. Вы куда-нибудь собираетесь?

Боже, подумала Джульетта, он и искусство светской болтовни освоил.

– Я еду к морю, – сказала она.

– Как мило. Желаю приятно провести время.

Войдя в квартиру, Джульетта поняла, что воздух в ней ощущается по-другому – словно кто-то приходил и всколыхнул его. Однако все мелкие ловушки, установленные ею с утра, были на месте – нитка между косяком и дверью, волосок на стопке книг, незаметная портняжная булавка, что упала бы, если бы кто-нибудь выдвинул ящик тумбочки у кровати. Все равно у Джульетты создалось четкое ощущение, что в квартире кто-то побывал. Я съезжаю с катушек, подумала она. С клубков шерсти.

Она вымыла посуду, оставшуюся от завтрака, и сварила какао. Когда весь мир летит в тартарары, обыденное продолжает служить опорой.

Рыба с жареной картошкой и горохом, хлеб с маслом и настоявшийся чай. На скатерти в мелкую красно-белую клетку, в кафе с видом на грохочущие, бьющие в берег волны Ла-Манша, в ветреный, солнечный день. Хулиганская банда чаек пронеслась над головой – они орали не хуже манчестерских мальчиков-звукоинженеров. Воздух наполняли запахи морского курорта – сточные воды, уксус, сахарная вата. Это Англия, подумала Джульетта.

Она сказала Перри правду – она действительно собиралась в эти выходные отправиться к морю. В Брайтон она приехала еще до обеда. По случаю субботы и неожиданно хорошей погоды Брайтон наводнили толпы, хотя было все еще ужасно холодно, особенно когда ветер дул с моря. Когда поезд выскользнул из закопченных объятий Лондона, Джульетта сама удивилась, какое это наслаждение – сбежать из столицы.

До сих пор она делала то же, что и другие отдыхающие, – прогулялась по набережной, прошлась по галечному пляжу, побродила в колоритных переулках и поглазела на Королевский павильон. До этого дня Джульетта была в Брайтоне только однажды – во время войны, с тем самым пилотом, который недолго за ней ухаживал, а потом отравился газом из-за потерянной ноги. С ним Джульетта ближе всего подошла к заурядности брака. Они остановились в пансионе, записавшись мужем и женой, как сотни, если не тысячи до них. Брайтон – не очень-то шикарное место, но два дня им было здесь неплохо. Шел 1943 год, и война тянулась уже так давно, что приходилось хвататься за любое подобие счастья.

– Вы закончили? – спросила официантка, выхватывая тарелку.

– Да, спасибо, это было восхитительно.

Официантка, женщина лет сорока, слегка сморщила нос. Джульетта решила, что «восхитительно» – типичное словечко избалованной представительницы среднего класса из Лондона. Еда, конечно, простая – всего лишь рыба с жареной картошкой, – но очень вкусная. Джульетта была единственной посетительницей в кафе. Оно работало целый день, но сейчас его накрыло послеобеденным затишьем.

– Еще чаю? – предложила официантка, с усилием вздымая в сторону Джульетты огромный чайник, покрытый коричневой эмалью.

Официантка была не местная. В ее голосе слышалась гнусавость, типичная для дельты Темзы.

– Да, пожалуйста, – сказала Джульетта; чай был ужасен – густой и бурый, как та самая Темза в Лондоне. – Замечательно.

Официантка жила в одном из довольно запущенных таунхаусов, стоящих рядами чуть поодаль от моря. Ее имя было Элизабет Нэттресс, но когда-то ее звали Бетти Грив. Бетти, Долли и Диб, подумала Джульетта, попивая чай. Долли и Диб. Она подавила дрожь, вызванную то ли чаем, то ли воспоминаниями.

Бетти Грив развелась с мужем во время войны. Второй брак позволил ей сменить имя и документы. Но все равно это она когда-то получила из рук Годфри Тоби знак отличия второго класса, Kriegverdienstkreuz, «За заслуги перед Третьим рейхом».

Хартли неожиданно оперативно раскопал в Регистратуре нынешние координаты информаторов Годфри. Что хорошо в Хартли, так это то, что он играет не по правилам. Конечно, это же в нем и плохо. Джульетта предполагала, что Аллейн не простит Хартли за пропавшего фламинго.

Оказалось, что МИ-5 в самом деле продолжала следить за информаторами Годфри. Уолтер два года назад прыгнул под скорый поезд на станции Дидкот. («Утром, уходя на работу, он выглядел совершенно как обычно», – сказала его жена следователю.) Эдит переехала в христианскую коммуну на острове Айона. Виктора забрали в армию, и он погиб под Тобруком. Все члены подпольной профашистской сети, растянувшейся по стране, были на месте, ныне – побежденные и смирившиеся. Джульетта предполагала, что женщина в косынке с попугаями могла быть Бетти Грив, но теперь поняла, что это предположение было нелепым.

Наливая чай, Бетти явно сердилась – может, надеялась прилечь отдохнуть до вечернего наплыва посетителей, а теперь вынуждена плясать вокруг какой-то дамочки.

Мужчина за прилавком, у фритюрницы, воспользовался затишьем, чтобы прибраться. Это Стэнли Нэттресс, муж Бетти, – человек, который дал ей возможность начать другую жизнь. И Бетти, и ее муж были в белых фартуках с запáхом, словно обмотаны пеленками. Фартук Стэнли был заляпан жиром. «Мы используем только лучший говяжий сок» – гласило объявление над фритюрницей.

– Кажется, сегодня людно, хотя весна еще ранняя, – заметила Джульетта, желая завязать разговор.

– Как солнце выглянет, так у нас тут полно народу, – сказала Бетти таким тоном, словно желание погреться на солнце свидетельствовало о низком моральном уровне.

– Наверно, в войну было по-другому. Ведь здесь были все эти укрепления, да? Они отпугивали отдыхающих?

– Не знаю, меня здесь не было во время войны. Я была в Лондоне.

– О, и я тоже, – радостно сказала Джульетта. – Надо сказать, я была не согласна со всем этим. С войной и всякое такое. Слава богу, теперь можно прямо об этом говорить, не боясь, что тебя запрут за твои убеждения.

Бетти грохнула чайник на прилавок и подозрительно уставилась на Джульетту:

– Война кончена. С концами. Я про то время и не вспоминаю никогда. – Она злобно оскалилась на Джульетту. – Нам приходится трудиться круглые сутки, чтобы хоть что-то заработать на этом кафе. У нас своих забот хватает.

– Простите, я ничего такого не имела в виду, – сказала Джульетта покаянно, хотя никакого особенного раскаяния не чувствовала.

Уловив надвигающийся конфликт, Стэнли вышел из-за прилавка.

– Ты в порядке? – спросил он у Бетти, обняв ее за плечи.

Было очень трогательно видеть подобное проявление нежности со стороны такого крупного, неуклюжего мужчины.

– Мы просто заговорили о войне, – сказала Джульетта.

– Война давно закончилась. – Он посмотрел на Джульетту долгим взглядом. – Разве не так?

Интересно, что он знает о своей жене? – подумала Джульетта.

– Да, конечно, и слава богу, – сказала Джульетта, вскакивая на ноги. – Сколько я вам должна? Ах да, и есть ли у вас туалет?

Бетти фыркнула, услышав ее вопрос, но Стэнли сказал:

– На задворках есть будка, можете туда сходить.

На заднем дворе унылая девочка тринадцати лет (согласно досье, племянница Бетти, осиротевшая во время Блица и ныне живущая в семье Нэттресс) чистила картошку. До чего же полезные создания эти племянницы. Она брала картофелину из жестяного ведра, срезала кожуру и почищенную картофелину бросала в другое ведро. Руки у нее были покрыты въевшейся грязью, и время от времени она вытирала нос рукавом. Съеденные рыба с картошкой вдруг показались Джульетте не такими уж вкусными.

На бетонном покрытии двора сидел мальчик лет шести и размеренно колотил деревянным молотком по жестяному грузовику. Бетти было уже за сорок, когда она вышла за Стэнли и родила неожиданного ребенка. Из приоткрытого рта мальчика медленно капали слюни. Девочка по временам отрывалась от картошки и вытирала их тряпкой. Мальчика звали Ральф, и досье в Регистратуре указывало, что он «отсталый». За заурядность приходится платить.

Во дворе появилась Бетти, подбоченившись – готовая к драке.

– Вы еще здесь? – обратилась она к Джульетте. Она кипела злостью. – Может, своими делами займетесь?

Племянница, плотно сжав губы, уставилась на полуочищенную картофелину, которую держала в руке.

– Я именно это и собираюсь сделать, Бетти. Миссис Грив, – добавила Джульетта для ровного счета и вышла через калитку заднего двора, даже не оглянувшись, чтобы увидеть реакцию Бетти на прежнее имя.

«Есть список небольшой», думала Джульетта, стоя на перроне в ожидании поезда на Лондон. Бетти можно вычеркнуть. Она точно не заставит Джульетту ни за что платить. Разве что за рыбу с картошкой.

Джульетта вышла с вокзала Виктория, и к ней тут же подъехала машина. Стекло со стороны пассажира опустилось.

– Я слыхал, ты ездила в Брайтон поплескаться в море, – сказал Хартли. – Тебя подвезти?

– Не совсем. – Она залезла в машину.

Машина Хартли была «ровером» – комфортный салон, отделка деревом и кожей. Такая машина подошла бы поверенному в делах. Для Хартли она казалась чересчур солидной.

– Раньше ты любил привлекать к себе внимание, – сказала она.

– То было раньше, а мы живем теперь. Что, решила выследить свою добычу?

– Да. Она безобидна.

– Я же говорил.

Между сиденьями была засунута полупустая бутылка вина. Хартли вытащил ее и предложил Джульетте:

– «Шато Пти-Виллаж», – сказал он. – Сорок третий год. Отличное вино, несмотря на войну. Мне его достает Пьер Огюст из «Ле Шатлена».

– Нет, спасибо.

– Ты знаешь, что оставляешь за собой след? Власти предержащие могут задаться вопросом: откуда вдруг такой интерес к информаторам Годфри?

– Думаешь, им не все равно? Наверняка им уже давно плевать на информаторов.

– Да, но, может быть, им не плевать на старину Тобика. Ты уверена, что не соблазнишься вином? А может, поужинаем?

– Нет, спасибо.

– Ну хорошо, тогда, наверно, давай я отвезу тебя в больницу.

– Вы родственница?

– Я крестница мисс Хедстром. У нее нет кровных родственников.

– Да, и очень жаль, – сказала медсестра в больнице Гая. – С тех самых пор, как мисс Хедстром к нам поступила, ее никто не навещал. Она вон там. Пожалуйста, пройдите за мной.

Будь Джульетта предоставлена самой себе в поисках, она ни за что не узнала бы Труди. Та когда-то была мощной, крупной женщиной, но сейчас, лежа в забытьи на больничной койке, пожелтела, сдулась, съежилась – жалкое воспоминание о самой себе. Ее можно было бы уже принять за труп, если бы грудь не вздымалась и не опадала едва заметно. Джульетта пододвинула стул и села, решив, что не останется до конца часа, отведенного для посещения. Но тут приблизилась палатная сестра, хрустящая от крахмала:

– Вы сможете задержаться?

– Задержаться?

– Конец уже очень близок. Лучше, чтобы в момент смерти рядом был кто-нибудь знакомый. Ведь нам всем этого хотелось бы, правда? А у бедной мисс Хедстром, кажется, никого нет.

Она уже задергивала зеленые занавески вокруг кровати. О боже, подумала Джульетта. Отказаться от бдения у чужого смертного одра было бы чудовищной черствостью. Хотя, подумала Джульетта, что до меня самой, я хотела бы ускользнуть прочь, как кошка, и сдохнуть в одиночку где-нибудь в темном углу, а не в обществе незнакомцев.

Труди так и не вышла замуж. Послевоенные годы она прожила в съемной комнате над химчисткой в Хаунслоу, работая в конторе пивзавода. Это казалось банальным после той лихорадочной деятельности, что она вела в войну. Просто удивительно – Труди, которая так настаивала на создании крепких связей в военные годы, в мирное время не поддерживала отношений вообще ни с кем. Джульетта представила себе эту озлобленную душу – заперлась одна в своей комнате и готовит себе убогие обеды на плитке.

Труди что-то все никак не умирала. Джульетта вздохнула и, за отсутствием другого развлечения, достала из сумки заметки Джоан Тимпсон по «Тюдорам». Она взяла их с собой, чтобы почитать по дороге в Брайтон. Тюдоры занимали столько истории, что их никак не удавалось впихнуть в одну передачу. Сюжет двигался бойко – вот Генри Тюдор с боем отнимает корону у йоркистов, вот рождается Генрих Восьмой, вот он женится на Катерине Арагонской, вот расстается с ней. Вот он женится на Анне Болейн, вот она расстается с головой. Младшие школьники обрадуются казни. Бедняжка Джоан, она так хотела дождаться «Тюдоров».

Джульетта уже добралась до Анны Клевской (которая всегда оставалась для нее загадкой – что было не так с этой женщиной, почему ее столь решительно отвергли?), когда дыхание Труди вдруг изменилось, стало хриплым и громким. Может, это конец? Джульетта отодвинула занавеску в поисках медсестры, но над большой, тускло освещенной палатой висела тяжкая сонная пелена, и ночных дежурных нигде не было видно.

Вот к чему мы сводимся в итоге, подумала Джульетта. Какая разница, во что ты верила, что делала? (Разница есть!) Дыхание Труди перешло на другой, более резкий тон – что-то вроде гортанного рыка, – и она стала поворачивать голову вправо-влево, словно от чего-то уклоняясь. Возможно, от зева смерти, желающего ее поглотить. Последних слов Труди не произнесла – даже по-норвежски. Джульетте вспомнилось «О, как мило» Джоан Тимпсон. Интересно, подумала она, каковы будут мои собственные последние слова.

Нужно было каменное сердце – еще более каменное, чем у самой Джульетты, – чтобы не пожалеть Труди хоть немножко. Но потом Джульетта вспомнила о фройляйн Розенфельд, все хорошенькие сестры которой навеки остались в концлагере. Джульетта встала:

– Ну что ж, Труди, пора прощаться.

И вышла, оставив Труди умирать в одиночестве.

Можно поставить галочку, думала Джульетта, шагая по бесконечным больничным коридорам и выходя на холодный ночной воздух.

Проснувшись, Джульетта почувствовала: что-то изменилось. Она слышала обычный лязг платформы с молоком, моторы автобусов, гудки автомобилей, шарканье ног прохожих, но все это казалось приглушенным, омертвелым. Что это – снег? Но, выглянув в окно, она увидела не снег, а спустившийся за ночь туман, совершенно не по сезону. Только этого мне не хватало – колоритной атмосферы, подумала она.

– Доброе утро! – Девушка на ресепшен сверилась с блокнотом. – Вы мисс Армстронг, не так ли?

Она зубасто улыбнулась, довольная своими деловыми качествами. Ее как будто достали из иной коробки, поприятней, чем ее предшественниц. То-то Минотавр порадуется.

– Да, – сказала Джульетта. – Я мисс Армстронг.

В парадную дверь вошла Георгина, притащив с собой в здание дымные струйки тумана:

– Боже, мисс Армстронг, как вы рано! Хорошо провели выходные?

– Ездила в Брайтон, – ответила Джульетта. Как будто я нормальный человек, подумала она.

В здание бодрым деловым шагом вошел мальчикрассыльный и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Говорят, позже будет совсем густой, прямо суп гороховый.

Мальчики-рассыльные имели обыкновение выражаться штампами.

Вслед за мальчиком вошел Прендергаст.

– А вот и я, – заметил он, что было, в общем, излишне.

Георгина пробормотала:

– А где двое из вас соберутся во имя мое…

Прендергаст был еще туманней, чем обычно.

– Мистер Прендергаст, у вас что-нибудь случилось? – спросила Джульетта.

– Все замечательно, мисс Армстронг! Я просто немножко беспокоюсь за «Английский для детей до девяти лет». У меня сейчас Карлтон Хоббс в студии читает «Рассказ продавца индульгенций»[52].

– Он прекрасно читает. Вам не нужно за него беспокоиться, правда ведь?

– Похороны бедняжки Джоан начнутся в одиннадцать. Я боюсь опоздать.

Джульетта совсем забыла, что сегодня провожают в последний путь Джоан Тимпсон.

– Ничего, – успокоительно сказала она. – Я присмотрю за мистером Хоббсом.

– Боже мой, мисс Армстронг, ни в коем случае! Обязательно идите на похороны. Бедная Джоан вас так любила.

В самом деле? И даже если так, теперь ей уже все равно, явится ли Джульетта на ее похороны. Я ужасно нечуткая, подумала Джульетта. Она взглянула на Георгину:

– Георгина, вы сможете приглядеть за «Английским для детей до девяти лет»?

– Конечно смогу.

Конечно сможет.

– Мы вверяем сестру нашу Джоан милосердию Господню…

Джоан Тимпсон, не жалуясь, опускалась на место последнего упокоения. («Боюсь, она тяжелее, чем кажется. Ну-ка, раз-два – взяли!»)

Не многие пришли проводить покойницу на кладбище Кенсал-Грин. Среди них была фройляйн Розенфельд. Она облачилась в странный набор траурных одежд, словно вытащила из своего гардероба все черное и надела не разбирая. Она походила на крупную приунывшую летучую мышь.

– Я люблю похороны, – сказала она Джульетте в такси на пути в церковь.

– О, я тоже, – отозвался Прендергаст. – С похоронами, по крайней мере, знаешь, когда что делать. И денек выдался такой хороший. В Англии так редко бывает хорошая погода, было бы обидно ее пропустить.

– Земля еси и в землю отыдеши…

В тумане слова приглушались, растягивались, меняли тембр, словно звуча из-под воды. На кладбище Кенсал-Грин туман был такой густой, что скрывал даже людей, стоящих по ту сторону могилы. Одинокий венок, сперва украшавший совсем простой гроб, отложили в сторону – теперь он ждал сбоку от могилы, пока ее заполнят. «От друзей и коллег из редакции программ для школьников» – гласила надпись на венке. Мысль, что вот к этому и сводится человеческая жизнь, наводила крайнюю тоску. Джульетта вспомнила Труди, которую не оплакивал вообще никто. А теперь вот бедняжка Джоан (кажется, этот эпитет припаяли к ней намертво, так что она и в могиле от него не избавилась), о которой скорбит лишь редакция…

– В твердой и неколебимой вере в грядущее воскресение к вечной жизни…

После приглушенного «Аминь» немногие оставшиеся скорбящие рассеялись, и Джульетта с фройляйн и Прендергастом медленно пошли прочь от могилы.

Похороны, кажется, повергли Прендергаста в состояние унылого веселья.

– «Услышим много славного, увидим чудеса до дня, когда чрез Кенсал-Грин пойдем на небеса», – продекламировал он с таким видом, словно вот-вот начнет отплясывать джигу среди надгробий.

– Что, простите? – произнесла фройляйн.

– Гилберт Кийт Честертон.

– Мне стыдно, но я никогда о нем не слышала.

– О, он замечательный. Позвольте, я вам как-нибудь одолжу одну из его книг.

Поскольку угощения после похорон предусмотрено не было, они как-то растерялись. Пока они не выпили хереса и не закусили дандийским кексом, чтобы надлежащим образом проводить бедняжку Джоан через Стикс, казалось, что она как бы не до конца мертва.

– Здесь, прямо на соседней улице, есть очень милая чайная, – сказал с надеждой Прендергаст.

– А можно просто пойти в паб, – предложила более практичная фройляйн.

– В «Виндзорский замок»! – радостно воскликнул Прендергаст.

– Идите, – сказала Джульетта. – Я хочу немножко задержаться. Понимаете, на этом кладбище похоронена моя мать.

– О боже! – воскликнул как громом пораженный Прендергаст, будто ее мать умерла только что. – Мои соболезнования. Конечно, вы должны навестить ее могилу.

– Если хотите, я пойду с вами. – Фройляйн сочувственно положила руку Джульетте на предплечье.

Она друг мертвым, подумала Джульетта.

– Вы очень добры, но я хотела бы побыть одна.

Ее мать, конечно, лежала не здесь. Строго говоря, она уже нигде не лежала, хотя похоронили ее на кладбище Святого Панкратия под плитой с надписью «Она обрела свой вечный Дом». Семнадцатилетняя Джульетта выбрала надпись в тщетной надежде, что это правда – что ее мать теперь коротает время в компании Господа: по вечерам они вместе слушают радио или, может быть, играют в рамми. Джульетта до сих пор помнила, как торжествующе смеялась мать, кладя на стол веер выигрышной комбинации карт. Джульетте, впрочем, казалось маловероятным, что Господь Бог играет в рамми. В покер еще куда ни шло.

Туман мешал искать могилу. Могила была ничем не примечательная, а кладбище – большое. Джульетта совсем запыхалась к тому моменту, когда наконец нашла.

За участком никто не ухаживал, и могила имела запущенный вид. Вот что бывает, когда никто не знает, где ты похоронена. И тем более – если никто даже не знает, что ты мертва. Джульетта решила, что надо прийти в другой раз и привести могилу в порядок. Может, посадить какие-нибудь примулы. Хотя она точно знала, что заниматься этим не будет. Моя вечная нерадивость, подумала она.

Надпись на камне гласила: «Айви Уилсон. 1922–1940. Любимая сестра Мадж». Очень простая эпитафия, но ведь была война, и хоронить пришлось наспех. Я слишком многими перебывала, подумала Джульетта. Контрразведчицей Айрис Картер-Дженкинс, девушкой-сорванцом или даже оторвой. Мадж Уилсон, «любящей сестрой», опознавшей бедную Беатрису – ту самую, которая сейчас гниет в этой могиле под чужим именем. (Как странно было воскресить Мадж для визита к Филиппе Хоррокс в Финчли! «Любимая сестра».) Джульетта побыла и другими людьми, хотя на публике никогда в этом не признавалась. И еще, конечно, сама Джульетта Армстронг; в иные дни она казалась самой бесплотной из всех, хоть и была «настоящая». Но что значит «настоящая»? Разве не всё вплоть до самой нашей жизни – игра, обман?

«В могиле ты один – удобно»[53], подумала Джульетта. Впрочем, к маленькой горничной миссис Скейф это не относилось. Она на ложе из холодной глины была не одна. Ее вынудили разделить вечный покой с совершенно незнакомым человеком. Не считая собаки. Так что в этой могиле было довольно-таки неудобно. Невинность и вина, вынужденно соседствующие до Страшного суда. Две галочки по цене одной, подумала Джульетта. Ставим галочку.

Она очнулась от забытья, заметив краем глаза какое-то движение. Почудилось ли ей, что в тумане промелькнуло что-то желто-зеленое? Она резко повернулась, но никого не увидела. И поспешила уйти с кладбища, спиной чувствуя приближение грозной опасности. Она почти ожидала, что вот-вот могилы разверзнутся и мертвецы помчатся за ней по Харроу-роуд.

К тому времени, когда она выбралась с кладбища и нашла «Виндзорский замок», Прендергаст и фройляйн Розенфельд уже ушли. Бармен без труда вспомнил их. («Сидели в закутке, взяли по полпинты стаута на брата».)

Джульетта поймала такси, доехала до Тотнем-Корт-роуд и оттуда пешком дошла до Шарлотт-стрит. Она так старательно делала петли и скидки, бросалась в темные боковые проулки и переулки, стряхивая предполагаемый хвост, что, усевшись наконец за покрытый грязной скатертью столик у Моретти, была совершенно измотана.

Она съела весьма подозрительный сэндвич с солониной в окружении обычных для Моретти обшарпанных посетителей. В памяти сами собой всплыли гренки с поджаренным сыром, которыми когда-то угощал ее мистер Моретти. Хлеб, давно ушедший, причем сразу в нескольких смыслах. Кончина Труди и почти сразу за ней похороны Джоан Тимпсон повергли Джульетту в болезненную печаль. Сегодня мертвые были везде – они вываливались из шкафа прошлого и наводняли мир живых. Похоже, пришел черед мистера Моретти.

Как страшно ему было, наверно, когда торпеда попала в «Звезду Арандоры». Потом некоторые намекали на трусость интернированных итальянцев – словно те могли бы спастись, но недостаточно старались. Они утонули в считаные минуты, – по-видимому, их оттолкнули от шлюпок немецкие военнопленные. (Но можно ли винить человека за инстинктивный эгоизм, заставляющий его стремиться к выживанию, пускай даже за счет других?)

Узнав о гибели «Звезды Арандоры», Джульетта попросила Перри выяснить, был ли мистер Моретти в судовых списках. Через несколько дней он пришел и сказал: «Мне очень жаль, мисс Армстронг, но, по-видимому, ваш друг погиб». Тогда она не заплакала, но сейчас у нее защипало глаза. Она закурила, чтобы остановить слезы.

– Я хотела бы заплатить, – сказала она армянину, у которого эта просьба, кажется, вызвала раздражение.

«Ты заплатишь за то, что сделала». Что, если теперь ей до конца жизни суждено поминутно озираться, ожидая, когда счет предъявят к оплате? Последняя расплата.

Когда Джульетта вернулась на Портленд-Плейс, на столе в кабинете ее ждал сценарий. «Тюдоры. Часть I».

Слава богу, автор – не Морна Тредуэлл. Похоже, в какой-то момент на жизненном пути Джульетта свернула не туда. Иначе с чего бы ей сейчас тут сидеть? В памяти всплыла Жизель. Вот ее, хоть она и погибла от рук немцев, никто и не подумал бы назвать бедняжкой. Возникает вопрос, что лучше – переспать со множеством интересных мужчин (и, возможно, женщин тоже), пусть даже злодеев, быть воплощением гламура и декаданса, поглощать в огромных количествах наркотики и алкоголь и погибнуть ужасной, но героической смертью в относительно молодом возрасте – или закончить свою жизнь на Би-би-си в редакции программ для школьников?

Она страшно обрадовалась, когда наконец пробило пять.

Чтобы зайти на Пелэм-Плейс, Джульетте нужно было лишь самую малость отклониться от обычного пути домой. Она не была здесь с лета 1940 года, когда миссис Скейф арестовали. Очень странно было снова стоять на той же мостовой перед внушительным портиком и грандиозной парадной дверью. Черная краска на двери уже не была зеркальной, белый портик не сиял – из-за войны, или нерадивости слуг, или из-за того и другого.

Если кто и собирается призвать Джульетту к ответу, это наверняка миссис Скейф. Джульетта своими руками разрушила ее жизнь, свергла ее с дамаскетового трона и отправила в тюрьму до конца войны. Падение миссис Скейф было самым длительным и самым болезненным. Честер Вандеркамп, ее сообщник, отсидел год в американской тюрьме и ныне преподавал математику старшеклассникам в Огайо. ФБР «поглядывало» за ним, по словам одного вашингтонского знакомого Джульетты. С этим человеком у нее случился краткий роман в самом конце войны, когда он был майором в 82-й воздушно-десантной дивизии. Джульетта была уверена, что он погибнет в операции «Оверлорд», и немало удивилась, когда после войны он всплыл в правительстве. Они с Джульеттой не теряли связь – их дружба стала особенно крепка на расстоянии. Он был Джульетте очень полезен.

Миссис Скейф, как и других сторонников фашизма, выпустили, когда кончилась война. Миссис Скейф и ее муж, контр-адмирал, вернулись на Пелэм-Плейс. Он умер в сорок седьмом, и «Таймс» опубликовала довольно двусмысленный некролог: все же контр-адмирал покрыл себя славой при первом сражении в Гельголандской бухте, а его последующие неудобные взгляды, как можно было надеяться, отошли в историю.

Туман уже совсем сгустился. Мальчик был прав – это настоящий гороховый суп, как ни банально. Пешеходы на миг выдвигались из тумана, и он тут же снова поглощал их. Туман был идеальным прикрытием для любого желающего выследить Джульетту.

– Вам чем-нибудь помочь?

Резкий голос вернул ее к действительности. Судя по произношению – женщина из высших слоев общества.

– Простите?

– Вы что-то хотели?

На пороге дома миссис Скейф стояла женщина, вытряхивая метелку для пыли. На ней был рабочий фартук, седеющие волосы перетянуты косынкой, но аристократическая осанка, акцент, загорелое, выдубленное солнцем лицо – все говорило о том, что это явно не прислуга.

– Если вы хотите тут стоять и глазеть, закон этого не запрещает, но я очень прошу вас уйти. Нам постоянно докучают зеваки, настоящие стервятники.

– Извините, – сказала Джульетта. – Я не зевака, я просто была знакома с миссис Скейф. Хотела узнать, как она поживает.

Лицо женщины смягчилось, и голос слегка дрогнул:

– Вы знали маму?

Джульетта заметила прошедшее время глагола.

– О, – сказала женщина, словно ее вдруг осенило. – Вы Солловэй?

– Ну… – Джульетта на миг растерялась.

– Вы мамина горничная!

Ну конечно. Солловэй! Чахлая преемница бедняжки Доддс. Как Джульетта могла забыть?

– Мама о вас очень тепло вспоминала. Вы одна из очень немногих, кто навещал ее… там… куда ей пришлось уехать.

В тюрьме, подумала Джульетта. Будем называть вещи своими именами.

– Она была очень добра ко мне, – застенчиво произнесла Джульетта, добавив к своему репертуару еще одну роль.

– Не зайдете ли на минуту? Такая ужасная погода на улице. Я просто не могу себе представить, каково было бы снова поселиться в этой стране. Извините, в доме ужасный беспорядок. Я его готовлю к продаже.

– А что, миссис Скейф…

– Умерла? Нет, ничуточки. Мне пришлось поместить ее в дом престарелых в Мэйденхеде. У нее все путается в голове. Бедная мамочка.

В прихожей женщина, поколебавшись, протянула Джульетте руку:

– Минерва Скейф. Но меня все зовут Минни.

Джульетта заметила, что Минни не поинтересовалась, есть ли у Солловэй какое-либо имя.

Она пошла за Минни наверх по лестнице в прелестную гостиную, где большинство предметов («лучшие вещички» миссис Скейф) были закутаны простынями от пыли. Розовую дамаскетовую мебель уже унесли. Картины в основном сняли и поставили на пол, прислонив к роялю. На стенах остались их бледные геометрические призраки. Окна были голые – объемистые занавеси содрали с них и бросили пыльной кучей в углу. Занавес опустился для хозяйки дома – сразу в нескольких смыслах, подумала Джульетта.

Она с сожалением отметила, что севрский фарфор исчез. Она так надеялась воссоединить свою чашечку с блюдцем, но, по-видимому, их судьба – коротать свой век поодиночке.

– Я все продаю, – сказала Минни Скейф. – Дом со всем содержимым. С аукциона. Я теперь живу за границей, в Южной Родезии. Решила начать заново после войны. Мой жених умер в Чанги, а Иво, конечно, погиб. Мой брат, – добавила она, увидев непонимающий взгляд Джульетты. – Он был командиром экипажа «Ланкастера». Убит в бою над Берлином. Весь экипаж погиб. Но вы ведь об этом и так знаете.

– Конечно.

– Мама после этого уже не оправилась.

Ирония судьбы, подумала Джульетта. Сын миссис Скейф погиб, сражаясь против тех самых людей, сторонницей которых она была. Джульетта вспомнила, как миссис Амброз говорила про его «довольно левые взгляды».

– Послушайте, вы бы не могли мне помочь с этим Констеблем? – спросила Минерва. – Я хочу снять его со стены, но он тяжелый, как слон.

Джульетта внутренне вздохнула. Единожды горничная – горничная до скончания века. Но в роли Солловэй она произнесла:

– Конечно, мэм.

Констебль был чудовищно грязен и весил не меньше тонны.

– Стоит целое состояние, – сказала Минерва. – Я решила купить ферму в Африке. Разводить скот.

– Скот? Замечательно придумано, – ответила Джульетта.

Что купила бы она сама, будь у нее такие деньги? Уж точно не коров. Может быть, машину. Яхту или самолет. Что-нибудь такое, на чем можно очень быстро умчаться прочь.

Когда они закончили таскать Констебля по комнате («Поставим сюда? Нет, погодите, лучше туда. Нет, постойте, лучше вот сюда, подальше от света»), дочь миссис Скейф сказала:

– Послушайте, не возьмете ли что-нибудь на память о маме? Она была бы рада. Может, вам что-нибудь особенно хочется?

Джульетта представила себе, что сказала бы Минни Скейф, если бы она, Джульетта, захотела Констебля. Но та уже предложила:

– Может быть, шарф? У нее есть хорошие, шелковые.

– Да, у нее были хорошие шарфы. Большое спасибо, вы очень добры.

Минни скрылась и через несколько минут вернулась с платком:

– Это шелк. Эрме. Недешевый, знаете ли.

На платке, как водится, сплетались крикливые краски, но на нем хотя бы не было птиц, экзотических или каких угодно. И он не был затянут вокруг чьей-нибудь шеи, вызывая смертельное удушье. («Ее задушили шарфом». Бедная забытая Беатриса.) Во всяком случае, Джульетта могла надеяться, что этим платком никого не душили. Она развернула ткань, выпустив наружу ароматы миссис Скейф – гардения, пудра «Коти» и медицинский запах, в котором Джульетта теперь опознала бальзам для растирания. Смесь ударила в нос, и Джульетту рывком вернуло в тот день, когда она спускалась из окна по виргинскому плющу. Плющ никуда не делся – вот они, голые деревянистые ветви по периметру окна гостиной. Вид за ветвями был закрыт туманом. Этот плющ переживет владелицу дома.

У Джульетты до сих пор стояло перед глазами личико бедной Беатрисы Доддс и страх, отразившийся на нем, когда миссис Скейф вернулась домой. «Фи-фай-фо-фут». Джульетта запихала платок в сумочку и после нескольких почтительных «спасибо» и «о, что вы, мэм, не стоит беспокойства» сказала:

– Мне пора идти, нужно возвращаться на работу. У меня сегодня не выходной.

– У кого же вы сейчас служите? – поинтересовалась Минерва Скейф.

Действительно, у кого же сейчас служит бедняжка Солловэй? Наверно, у какой-нибудь ворчливой вдовы на Итон-сквер.

– Я служу в доме лорда Рейса, мэм, – сказала Джульетта. (Чистая правда!)

– О… Я, кажется, не знаю такого. Но правда, я совсем растеряла связи в обществе.

Ставим галочку, подумала Джульетта, когда грандиозная дверь захлопнулась за ней с решительным щелчком. Миссис Скейф уже не будет искать сатисфакции. Платок Джульетта выкинула в первую попавшуюся урну.

Пока она была в гостях, город окутали неприятно-желтоватые сумерки. Туман стал каким-то сальным на ощупь, похожим на газ, он приглушал звуки, так что ни в чем не было уверенности. Джульетта чувствовала, как он заползает к ней в легкие, в мозг. Она ступала осторожно, зная, что где-то в этих местах еще остались неразобранные развалины после бомбежек – горы мусора и ямы на мостовой, ловушки для неосторожных прохожих. Она снова вспомнила про архитектора, отстраивающего Лондон. Хорошо бы он поторопился с этим делом.

«Та-та-та». Зловещий звук начался почти сразу, как только Джульетта вышла с Пелэм-Плейс. Что, если я провалилась в какую-нибудь ужасную радиопостановку? – подумала она. Про Джека-потрошителя. Или что-нибудь с преувеличенными страстями, как у Эдгара По. «Сердце-обличитель», например. «Та-та-та». Она подумала, что и вправду сойдет с ума, если этот звук будет преследовать ее всю дорогу до дому, и решила остановиться и принять бой. И храбро повернулась лицом к завесе тумана и отвратительному исчадию, которое должно было оттуда появиться.

«Та-та-та». Из мглы возникли два школьника. У одного в руках была деревянная линейка, и он на ходу вел ею по железной ограде. При виде Джульетты мальчишки стащили с головы кепки и пробормотали:

– Добрывечер, мисс.

– Бегите домой, мальчики, – сказала она. – В такой туман лучше сидеть дома.

Через несколько ярдов она осознала, что сзади приближается другой звук: не перестук, что до сих пор оккупировал все ее мысли, а чья-то тяжелая поступь. И вдруг, без малейшего предупреждения, шаги перешли в ускоренное шарканье, раздался вопль баньши и что-то твердое ударило Джульетту в спину. Толчок был настолько силен, что сбил ее с ног, она полетела вперед и неуклюже приземлилась на мостовую, на четвереньки, как неуклюжая кошка.

Жесткий удар о камень пронзил болью каждую клеточку тела, но Джульетта быстро вскочила на ноги и приготовилась защищаться. Сумочка с маузером отлетела от удара и сейчас валялась где-то в тумане. Из оружия у Джульетты осталась только вязальная спица, но невидимые агрессоры, похоже, сбежали.

После долгих поисков она все же нашарила сумку в канаве. И при этом чуть не споткнулась о большой черный зонтик, сложенный и тяжелый. Не им ли меня ударили, задумалась она. Наконечник у зонтика был крепкий, металлический. «Та-та-та». Кажется, достаточно остер, чтобы пронзить человеческое тело. («К сожалению, ее необходимо прикончить».) Зонт был очень похож на тот, что Джульетта видела в руках человечка из кафе «Моретти». Но ведь все зонты выглядят одинаково?

Джульетта похромала дальше, на ходу оценивая урон. Колени болят – завтра будут ужасные синяки. Ладони ободраны и тоже болят. А может, кто-то просто ошибся? А может, кто-нибудь просто налетел на нее в тумане? Однажды во время затемнения ее сбил с ног человек, спешащий на автобус. И все же.

Станция метро «Южный Кенсингтон» манила сквозь туман ореолом ободряющего света. В обычный день Джульетта запросто дошла бы пешком от Пелэм-Плейс до своей квартиры, но окутанные туманом улицы казались слишком опасными.

И вдруг, когда она уже почти до конца спустилась по лестнице, ведущей на платформу…

Бам! На нее кто-то бросился со спины. Скорее обезьяна, чем тигр. Должно быть, нападающий прыгнул, находясь на три-четыре ступеньки выше. Джульетта растянулась на платформе, и несколько человек тут же бросились ее поднимать, думая, что она споткнулась. Обезьяна – женщина в платке с попугаями, почему-то Джульетта совсем не удивилась – уже вскочила на ноги, крича что-то на иностранном языке. По-венгерски, если Джульетта правильно определила. Она знала, как звучит этот язык, – в кафе «Моретти» было несколько завсегдатаев-венгров. «Иностранка», – пробормотал кто-то из стоящих рядом.

В глазах женщины светилось безумие. Она приблизилась к Джульетте и начала кружить вокруг нее, будто на боксерском ринге.

– Лили, – прошипела она. – Ты убила мою Лили.

Нелли Варга! Сумасшедшая венгерка. Жива-здорова. Значит, она не пошла ко дну вместе с «Ланкастрией». Джульетту охватил ужас паранойи. Может, и другие тоже на самом деле не умерли? («Мистер Тоби, по-моему, теперь она совсем мертвая». А если нет? Что, если на кладбище Кенсал-Грин и впрямь разверзлись могилы?)

Неужели Нелли Варга таит на нее злобу с самой войны?

Джульетта внезапно разозлилась, схватила Нелли Варгу за лацканы пальто и встряхнула, как трясут расшалившуюся куклу. Венгерка была маленькая, совсем легкая, будто соломенная. У нее пошла носом кровь, и от тряски брызги крови разлетались в разные стороны.

Собралась толпа, но никто не вмешался, чтобы остановить потасовку. Явился полицейский и попытался разогнать толпу.

– Дамы, дамы, что за дела? Это что еще такое? Кавалера не поделили?

О, ради всего святого, подумала Джульетта.

– Она убила мою Лили! – крикнула женщина полисмену.

– Кого-то убили? – Полисмен явно заинтересовался.

– Собаку, – объяснила ему Джульетта. – Лили – это собака. И я ее не убивала. И вообще это было много лет назад.

– В МИ-пять обещали, что присмотрят за моей собакой, если я буду для них шпионить, – сказала Нелли полисмену. – И обманули.

– МИ-пять? – Полисмен в сомнении приподнял бровь. – Шпионить?

Пока речь шла об убийстве, вся эта история явно нравилась ему больше.

– Это она шпионка! – крикнула Нелли, драматически тыча пальцем в Джульетту. – Арестуйте ее!

– Вы правда шпионка, мисс? – вежливо спросил полицейский.

– Конечно нет! Что за ерунда! Я работаю в Би-би-си.

Тут в толпе возник тот самый мужчина из кафе «Моретти», с глазами-камешками. Он подошел, взял Нелли за руку, сказал ей что-то – видимо, умиротворяющее, но она гневно стряхнула его руку.

– Это моя жена, – виновато сказал он полисмену.

Полисмен вздохнул, расстроенный существованием жен, венгров или тех и других сразу. Зеваки потеряли интерес, и толпа начала таять.

– Ну-ка, проходите дальше, – сказал полисмен, будто обращаясь к детям на игровой площадке. – Так не годится.

– Она должна заплатить за то, что убила мою собаку! – не успокаивалась Нелли. – Пускай заплатит за то, что сделала.

– И как, по-вашему, я должна заплатить? – сердито спросила Джульетта. – Это же глупо!

– Может, дадите ей какой-нибудь мелочи? – предложил полицейский. – И тогда она, может быть, уйдет.

Джульетта в этом очень сомневалась. Она знала, чего хочет Нелли. Нелли не хотела ни виру, ни даже фунт Джульеттиного мяса. Она хотела, чтобы та поняла всю боль ее потери. Но я же и так понимаю, подумала Джульетта.

– Все это полнейший абсурд, – сказала она полисмену. – С тех пор прошло десять лет. Собака за это время все равно умерла бы от старости.

О, какая черствость прозвучала в этих словах. Джульетта любила ту собачку всем сердцем.

Ей стало легче, когда мужчина с глазами-камешками уговорил и увел упирающуюся Нелли. Уходя, Нелли обернулась и выкрикнула что-то по-венгерски – судя по звучанию, проклятие.

Джульетта подумала, что вся ее паранойя, все подозрения, что за ней следят, все мысли о «соседях», не говоря уже о смятении, вызванном встречей с Годфри, – все было беспочвенно. Это ужасно смешно, что из всех людей, которые могли бы хотеть ей вреда, врагом оказалась сумасшедшая Нелли Варга, пылающая жаждой мести. Джульетта с ней даже знакома не была. И хочет она отомстить за единственное преступление, в котором Джульетта совершенно не виновна. «Любой в чем-нибудь да виновен», – сказал ей когда-то Аллейн.

Мне следует быть осторожней, подумала Джульетта. Эти слова напишут на моей могиле. Не «Любимая сестра». Не «Она обрела свой вечный Дом». А «Ей следовало быть осторожней».

Все защитные приспособления в квартире оказались на месте. Нитка аранской шерсти из лавки Эккерсли (она пришлась очень кстати), вложенная между косяком и дверью квартиры, никуда не делась. Но когда Джульетта щелкнула выключателем, квартира осталась во тьме.

Неужели она забыла подбросить монеток в счетчик? Но она точно помнила, что вчера подкормила жадную пасть несколькими шиллингами. Она подождала, пока глаза привыкнут к темноте – прием, знакомый со времен военных затемнений, – и начала пробираться через комнату к счетчику. На дне сумочки она выкопала одинокий шиллинг.

– Да будет свет, – пробормотала она.

Счетчик многообещающе щелкнул, явственно завертелись шестеренки, но свет не зажегся.

Едва заметное движение воздуха. Легчайший шорох – словно птичка поудобней устроилась в гнезде. Дыхание. Вздох. Джульетта едва различала силуэт человека, сидящего за столом.

Она втихомолку достала из сумочки маузер и осторожно двинулась к пришельцу. Этого не может быть. И все же…

Человек, против которого она совершила самый тяжкий грех. От внезапного ужаса у нее сжалось сердце.

– Долли? – прошептала Джульетта. – Это вы?

А вот и Долли

– 11 –

ВИКТОР достает карту. Ужасный шорох разворачиваемой карты.

В. Примерно в пяти милях на восток от Бейсингстока. Там ничего не ездит. Приказ Министерства обороны.

Г. (несколько слов не слышно). Понятно.

В. Черт побери, одно беспокойство.

Г. Большое вам спасибо за карту и за чертежи Фарнборо.

В. Я приложил их к этой записке. Я считаю, что записки очень полезны.

Г. Да, да.

В. А здесь развернуты зенитки (видимо, указывает на карту).

Г. Очень полезно. Благодарю вас.

В. (снова шорох). Видите… (шорох) вот здесь.

Г. Да. А что это помечено?

В. Электростанция. А это, между ними, – заводы.

Г. Было бы весьма полезно, если бы вы могли добавить деталей.

В. Их карты уже устарели (не слышно) до войны. Заводы или ангары. Они их собирают…

Г. На заводах?

В. Да, а потом ставят на старом аэродроме, вот здесь.

Г. Истребители?

В. И немного бомбардировщиков. Я думаю, «веллингтоны». Потом их забирают пилоты-перегонщики.

– Вам эта работа не кажется скучной, а, мисс? После всех ваших приключений с миссис С.?

– Честно говоря, Сирил, здесь мне больше нравится.

– Но ведь это хорошо, что их упрятали, правда ведь?

– Да, конечно.

– Много вы уже сделали?

– Да почти ничего. Все этот Виктор с его бесконечными картами. Кучи записей накопились, придется разгребать.

Прошло два дня с тех пор, как на квартире в Блумсбери арестовали миссис Скейф и Честера Вандеркампа. Джульетту вызывали свидетельницей на суд при закрытых дверях. Жизель и миссис Амброз тоже давали показания. А вот Перри Джульетта за все это время почти не видела. Ожидая у входа в зал суда, пока ее вызовут, она развлекалась, выписывая в блокноте: «Миссис Перегрин Гиббонс». Впрочем, сколько бы она ни тренировалась – похоже, ей не судьба так подписываться. Она Джульетта Армстронг, и дело с концом. Скромное кольцо с сапфиром осталось в ящичке бюро, куда его положили, когда Айрис должна была в последний раз явиться миру в Блумсбери. Перри, кажется, забыл про кольцо, и Джульетта очень старалась тоже о нем забыть.

«Долфин-Сквер» обратился в сонное царство. День выдался жаркий, и в квартире стояла духота. Над каменными дорожками сада мерцало марево, и цветы на клумбах, несколько дней назад такие свежие, увяли под палящими лучами. Лили спала под столом Джульетты, и той очень хотелось свернуться клубком на полу рядом с собачкой и тоже поспать. Как вообще можно воевать в такую погоду?

– Мистер Гиббонс придет? – спросил Сирил.

– Нет, он сказал, что до завтра не вернется. Он заперся с Холлисом и Уайтом где-то в деревне. Какое-то важное совещание по поводу кризиса в правительстве – обсуждают, что делать, если Галифакс добьется своего.

На побережье в Дюнкерке уже скапливались британские войска. Триста шестьдесят тысяч человек, и всех нужно вернуть домой. На карте Европы занимался пожар, но в палате общин лорд Галифакс настаивал на заключении мира с Германией. («Просто отчаянье берет, – сказал Перри. – Такая чудовищная глупость».) Европа уже потеряна. Дальше – очередь Британии. («Мы стоим одни, – сказал Перри, словно формулируя цитату для будущих потомков.)

– Гитлер войдет сюда как к себе домой, мисс, – сказал Сирил. – Он не будет соблюдать никаких договоров.

– Да, я знаю. Это ужасно. Но нам остается только стиснуть зубы и делать свою работу. Кто сегодня приходит?

Сирил посмотрел на недельный график, составленный Годфри:

– Долли в четыре, потом Труди и Бетти в пять.

Шабаш ведьм, подумала Джульетта. Они, конечно, с нетерпением ждут результатов голосования в палате общин – ведь они знают, что мирный договор с Гитлером не стоит бумаги, на которой написан. Он расчистит путь им и им подобным. Может, если нацисты в самом деле пойдут победным парадом по Лондону, лучше взять маузер и застрелиться. Джульетта видела этот парад как наяву – танки, кордебалет шагающих в ногу солдат, самолеты выписывают вензеля в небе, пятая колонна приветственно кричит с тротуаров. Как самодовольно будут торжествовать Труди и ее дружки.

– Я поставлю чайник, – сказал Сирил. – Давно уже пора чаю попить.

– Спасибо.

Потом – а это было очень долгое «потом» – Джульетте так и не удалось вспомнить точно, как все случилось. Наверно, они утратили бдительность, работа стала привычной и рутинной. Они впали в беспечность. А может, из-за жары на них напала сонная одурь. Может быть, часы спешили – хотя потом Джульетта проверяла их и вроде бы все оказалось в порядке. А может, у самой Долли часы врали. Что бы ни было причиной, факт остается фактом: их застигли врасплох.

Джульетта взяла свой чай и пошла к Сирилу в комнату, где стояла аппаратура. Сирил разобрал что-то из приборов и теперь собирал заново (его любимое занятие).

– Перерыв на печенье? – предложила она.

Оба засмеялись – это была их общая шутка.

Они съели три последних печенья – каждый по одному, и одно досталось Лили, которая уже проснулась. Они поболтали про сестру Сирила, которая пыталась получить специальную брачную лицензию, чтобы выйти замуж за своего жениха, пока его не отправили в армейский тренировочный лагерь. Сирил как раз задумался вслух, не сможет ли Перри как-нибудь помочь. И тут Лили вдруг зарычала. Это не был ее обычный рык – игривое ворчание, когда кто-нибудь шутя пытался отнять у нее любимую игрушку. Она рычала зло, испуганно, гортанно – в ней пробудился предок-волк.

Она не отрываясь глядела на дверь в гостиную. Джульетта поставила чашку и пошла посмотреть, что так расстроило Лили.

Пришелец! Диб – облезлый пудель Долли!

– Диб? – удивленно произнесла Джульетта; услышав свое имя, он лишь презрительно дернул ухом. – Что ты тут делаешь?

– Откуда вы знаете, как зовут мою собаку?

Долли!

– Черт побери, вот теперь мы влипли, – пробормотал Сирил за спиной Джульетты.

Долли стояла в дверях гостиной. Джульетта видела, что дверь квартиры открыта, – может, замок как-то случайно отщелкнулся, Диб решил пойти на разведку, а Долли отправилась его возвращать.

Долли вошла в гостиную осторожно, как дикий зверь, выходящий на лесную прогалину. И начала изумленно оглядываться.

Джульетта увидела квартиру глазами Долли – шкаф для бумаг, большая пишмашинка «Империал», два стола и все прочие конторские атрибуты. Другие жильцы «Долфин-Сквер», в том числе и Годфри, работали у себя дома – значит это само по себе не очень подозрительно? Однако у других жильцов вряд ли была в квартире комната, полная звукозаписывающего оборудования. А также проигрыватели, наушники и самая главная улика – лежащие везде папки с явственным «МИ-5» на обложках или крупной красной надписью «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО».

Долли созерцала все это в потрясенном молчании. Джульетта почти видела, как крутятся колесики у нее в мозгу.

– Долли… – примирительно сказала Джульетта, отчаянно пытаясь подыскать какое-нибудь невинное объяснение. Но ей удалось выдавить из себя только: – Вы пришли раньше.

Долли нахмурилась:

– Раньше? Раньше?! Вы знаете, во сколько я должна была прийти?

Кусочки наконец сложились в картинку. Долли яростно воззрилась на Сирила, который встал перед столом Перри в некое подобие боксерской стойки:

– Вы из МИ-пять. Вы подслушивали все наши разговоры.

В голосе звучало отвращение.

Она прошла дальше в комнату и выхватила несколько страниц из стопки на столе Джульетты. Принялась читать вслух:

– «Запись третья. Девятнадцать тридцать восемь. Все снова собрались. Годфри, Труди и Долли. Д. Я хочу показать вам кое-что, я считаю, это самое важное из всего. Надо ехать через Стейнс по Большому Западному шоссе». «Д.» – это я, верно ведь? Я помню этот разговор, пару дней назад.

Долли покачала головой, словно не веря. И снова начала читать:

– «Т. Там резервуар, окруженный лесами. Д. Там много солдат. Г. Солдат? Да».

Боже милостивый, подумала Джульетта. Она что, все полностью собирается читать вслух? Протокол ее как будто загипнотизировал.

– Хорошо, Долли, достаточно.

– Не смейте называть меня по имени, как будто вы меня знаете!

О, знаю, еще как знаю, подумала Джульетта.

Яростным взмахом Долли сбросила все со стола Джульетты и заревела:

– Сволочи, проклятые сволочи! Все, о чем мы говорили с Годфри, – вы все это подслушали!

Диб оскалил зубы и зарычал в том же апоплектическом тоне, что и его хозяйка. Одна из сброшенных Долли страниц приковала взгляд Джульетты. Слова-улики словно выпрыгивали с белого листа: «Отчет Годфри Тоби, 22 мая 1940 года. Я встретился с информатором Виктором наедине в 19:00. Виктор желал обсудить новую конструкцию авиационного двигателя, о которой узнал. Я спросил его, не может ли он разузнать подробнее…» Ох, Долли, только не смотри вниз, молилась про себя Джульетта. Если ты узнаешь правду о Годфри, наша песенка точно спета.

Кажется, ее молитвы были услышаны – по крайней мере, на ближайшие минуты.

– Годфри! – сдавленно прошептала Долли не столько Джульетте, сколько себе самой. – Ведь это он нас познакомил! – Она обвиняюще ткнула в Джульетту пальцем. – Вы обманули его, притворились, что вы обычная соседка! Он придет с минуты на минуту. Я должна его предупредить. Он в страшной опасности.

– Долли, успокойтесь, – настойчиво произнесла Джульетта. – Давайте поговорим за чашечкой чаю.

– За чашечкой чаю? За чашечкой чаю?!

– Ну хорошо, не надо чаю.

Конечно, идея насчет чая была дурацкой, но что же делать с Долли? Дверь в квартиру до сих пор нараспашку, и наверняка все обитатели корпуса «Нельсон» слышат шум, поднятый Долли и Дибом. Джульетта попыталась жестами сообщить Сирилу, что надо закрыть дверь, но он стоял как вкопанный, завороженно глядя на Долли.

И в любом случае было уже поздно – от двери послышалось привычное «та-та-та, та-та-та-ТА», и вошел Годфри, спрашивая с беспокойством:

– Мисс Армстронг, у вас тут ничего не случилось? Что за шум?

– Здесь Долли, – произнесла Джульетта на каком-то безумном подъеме. Она чувствовала, что вот-вот забьется в истерике.

– Да-да, понимаю, – пробормотал он скорее про себя, чем обращаясь к ней.

– Они шпионят за нами! – закричала ему Долли. – Бегите! Годфри, бегите, спасайтесь! Скорее!

Долли вся подобралась – на лице была написана готовность к героическому самопожертвованию. Она была готова сражаться, защищая немецкое верховное командование в лице Годфри Тоби – голыми руками, если нужно.

Легенда Годфри все еще не разрушена. Он еще сможет объяснить прочим членам группы, что выкрутился на допросе. МИ-5 постоянно забирала членов пятой колонны и, допросив, отпускала. Сама Труди хвалилась в разговоре с Годфри, что ее допрашивал «один из главных заправил» МИ-5, «был с ней очень любезен» и так и не понял, какую выдающуюся роль она играет. «Я его вокруг пальца обвела», – сказала она. Интересно, подумала Джульетта, не был ли это Майлз Мертон. Его никто бы не обвел вокруг пальца. Труди-то уж точно. «Я просто должен был задать все нужные вопросы».

А может быть, получится просто извлечь Долли, сократить ее, как множитель из формулы, – посадить в тюрьму и соврать что-нибудь другим информаторам. Сказать, что ей пришлось уехать. Еще не все потеряно.

Джульетта предполагала, что Годфри сейчас тоже просчитывает в уме все эти варианты и потому застыл как бы в нерешительности. Но пока длилась пауза, взгляд Долли, к несчастью, упал на его отчет, который обличительно смотрел на нее с пола.

Долли наклонилась, подобрала лист бумаги и прочла:

– «Эдит пришла вскоре после ухода Виктора. Болтала, как обычно, про судоходные пути. Она не очень умна, и поэтому трудно сказать, понимает ли она, что видит. Долли сообщила, что нашла новую девушку, Нору, и та очень хочет с нами работать».

Долли перестала читать и безмолвно уставилась на Годфри. Вероятно, она была потрясена пропастью между тем, во что верила, и открывшейся правдой.

– Годфри… – пробормотала она. Женщина, которую предали. В глазах у нее стояли слезы, словно ее отверг возлюбленный. – Ты тоже из них.

Голос ее дрожал.

– Боюсь, что так, Долли, – сказал Годфри с явным сочувствием.

Заклятие было разрушено. Кипя яростью и отчаянием, Долли издала душераздирающий вопль – пронзительный, во всю глотку; от него мог бы разлететься на куски целый сервиз севрского фарфора. Диб тоже решил принять бой и залаял, громко и монотонно. Вместе эти двое подняли такой шум, что одного его хватило бы запытать человека до потери рассудка.

Сирил тоже ожил, бросился к входной двери в квартиру и захлопнул ее. Долли обезумела – она шипела и плевалась, как дикая кошка. О боже, подумала Джульетта. В любую минуту могут прийти Труди и Бетти. Начнется потасовка. И вся операция провалится позорнейшим образом, с огромным количеством нежелательных последствий.

К Долли наконец вернулся дар речи:

– Предатель! Проклятый предатель! Годфри – да вас наверняка и зовут-то не так! Вот погодите, я всем расскажу!

– Боюсь, что вы уже никому ничего не расскажете, – сказал Годфри вполне спокойно.

Его хладнокровию можно было только позавидовать. Он-то, в отличие от самой Джульетты, не волновался.

– А кто меня остановит?

– Я, например, – логично сказал Годфри. – Как агент британского правительства, я имею право арестовать вас. Сирил, вы бы не могли найти провод или что-нибудь вроде, чтобы связать руки мисс Робертс?

Сирил послушно пошел рыться в шкафу и вернулся с куском электропровода в оплетке.

К несчастью, Долли как-то умудрилась подобраться к бюро Перри и внезапно схватила единственное оружие, оказавшееся у нее в досягаемости, – бюст Бетховена. Она явно не ожидала, что он такой тяжелый, и чуть не уронила его. На несколько секунд он потянул ее руку вниз, но она сориентировалась и размахнулась. Тяжелый бюст описал дугу снизу вверх в тот самый миг, когда Годфри бросился на Долли. Бюст попал ему в плечо, и Годфри, потеряв равновесие, отлетел в сторону. Ноги у него подвернулись, и он тяжело грохнулся на пол другим плечом.

Годфри, еще оглушенный, начал кое-как вставать, но Долли схватила бюст за основание и высоко подняла его, как кубок чемпиона, с криком:

– Не подходите! Я проломлю ему голову! Точно вам говорю!

Джульетта в ужасе уставилась на эту картину, а потом сделала единственное, что пришло ей в голову. Выстрелила в Долли.

Выстрел маленького маузера прогремел в замкнутом пространстве квартиры и так потряс всех, что на миг воцарилась тишина. Долли упала на пол, как раненый олень, схватившись за бок. Джульетта положила пистолет на свой стол и бросилась к Годфри, не обращая внимания на крики Долли. Сирил помог Джульетте довести Годфри до дивана, хотя тот повторял:

– Я в порядке, правда. Только ушибся немного. Займитесь Долли.

– Она не мертвая, мистер Тоби, – сказал Сирил.

– Конечно нет. Я хотела ее подстрелить, а не убить. Нам только трупа на руках не хватало.

Долли поползла на четвереньках по полу, оставляя за собой кровавый след, как улитка – слизь. Кажется, она хотела добраться до выхода из квартиры. Диб скакал рядом, лая так отчаянно, что разбудил бы и мертвого. Надо было и этого чертова пса пристрелить, подумала Джульетта.

– Скоро придут другие, – сказал Годфри Сирилу.

Похоже, Сирил воспринял это как своего рода приказ. (Может, это и был приказ.) Он взял маузер со стола Джульетты и выпустил в Долли еще одну пулю.

– Боже мой, Сирил! – вскричала Джульетта. – Это совершенно не нужно!

– Нет, нужно, мисс Армстронг. – Годфри глубоко вздохнул и устало откинул голову на спинку дивана, будто намеревался поспать.

– Она все еще не мертвая, – сказал Сирил.

Выглядел он ужасно – весь побелел, и рука, еще держащая пистолет, крупно дрожала. Джульетта вынула оружие из его вспотевших пальцев. Сирил, конечно, никогда в жизни не стрелял из пистолета и, выпалив наугад в сторону Долли, только ранил ее в руку. Это ее не остановило – она по-прежнему двигалась, хотя теперь ползала кругами, подвывая, как больная кошка. Наконец она остановилась и привалилась к стене, все еще стеная и подвывая. Как будто железная. Можно подумать, они имеют дело с Распутиным, а не с домохозяйкой средних лет из Вулверхэмптона.

Как это ситуация так быстро вышла из-под контроля? Прошло не более нескольких секунд с момента, когда Долли поняла, как страшно ее обманули. А теперь Годфри пытался подняться с дивана со словами:

– К сожалению, ее необходимо прикончить.

Словно Долли – животное, которое нужно избавить от мучений.

Джульетту замутило. Она не знала, способна ли на такое. Одно дело – в пылу битвы, другое – на бойне. Но ей не пришлось решать. Годфри сделал нечто совершенно неожиданное. Еще нетвердо держась на ногах, он наклонился и подобрал свою трость, которая во время драки с Долли упала на пол.

Он повозился с серебряным набалдашником, открыв какую-то защелку, и вдруг из трости высунулось лезвие – оно все это время пряталось в ореховом корпусе неведомо для них. И это лезвие Годфри воткнул Долли прямо в сердце.

Казалось, вечность прошла в молчании. Даже Диб от потрясения онемел.

– Мистер Тоби, по-моему, теперь она совсем мертвая, – сказал Сирил.

– Я тоже так думаю, – ответил Годфри.

– 18 –

Д. Я была очень осторожна, говоря о войне. Я только сказала: «Кажется, мы все-таки ввяжемся», и она явно не захотела об этом говорить.

Г. Насчет войны?

Д. Да, насчет войны.

Г. И она не захотела?

Д. Именно.

Г. Понятно.

Т. Тебе надо написать.

Г. Да, да.

Разговоры мрачным тоном, почти неразборчиво. ДИБ лает, из-за этого все последующие разговоры трудно расслышать.

Т. А потом, как же голос (волос?) не любит (губит?) не всегда получается (четыре слова)

Несколько слов неразборчиво из-за ДИБА. Кажется, говорят про невидимые чернила.

Д. Ну что ж, выходит неплохо, но, знаете, я не люблю… (четыре слова) когда слова наползают одно на другое. (Не слышно.) Кошка (крошка? немножко?)

Или лукошко, картошка, понарошку и вообще что угодно. Просто Джульетта не могла сосредоточиться. Но как тут сосредоточишься, когда такое случилось?

– Мисс Армстронг! – Оливер Аллейн прислонился к дверному косяку, полностью осознавая, как зловеще его присутствие. – Я вас напугал?

– Вовсе нет, сэр.

Да, напугал. Ужасно.

– И как, мисс Армстронг, тут у вас все в порядке?

– Абсолютно, сэр.

– Как соседи?

– О, все как обычно.

– Никаких проблем?

– Нет, сэр. Никаких.

Она видела мазок крови на плинтусе рядом с ногой Аллейна. На самом деле, если присмотреться, брызги и потеки крови были повсюду. Надо будет вымыть комнату еще раз. И еще раз. «Прочь, проклятое пятно!»[54] Отмывать потеки крови, оставшиеся после Долли, была та еще работенка. Джульетте не хотелось об этом вспоминать.

Когда они убедились, что она мертва – «совсем мертвая», как выразился Сирил, – Годфри сказал:

– Мисс Армстронг, мы должны действовать так, как будто все нормально.

Все трое растерянно воззрились на тело Долли, распростертое на полу. Юбка задралась, обнажив верх чулок и бледный студень бедер над чулками. Почему-то это казалось непристойней, чем сама смерть. Джульетта одернула на покойнице юбку.

– Как будто все нормально? – повторила она; но ведь после этого никакой нормальности уже не может быть.

– Как будто ничего не случилось. Я проведу встречу информаторов, как обычно. Мы еще можем спасти эту операцию, если не потеряем головы. Вы не могли бы найти мне чистую рубашку в гардеробе мистера Гиббонса?

Хорошая рубашка из белого твила сидела на Годфри просто ужасно. Он едва в нее влез. Но когда Джульетта замыла его пиджак от крови, когда он повязал галстук и выпрямился, то выглядел сносно. Он потер плечо и улыбнулся с сожалением:

– Похоже, завтра у меня будет синяк за все мои труды. А теперь мне нужно идти на место, пока не явились Бетти и Труди.

– Но как же… – Сирил растерянно показал на тело.

– Я вернусь, как только смогу, – закончу встречу раньше времени, скажу, что у меня сеанс радиосвязи с Германией. И тогда мы разберемся с этой… проблемой. Но сейчас нам нужно всем заступить на свои посты. Сирил, записывайте сегодняшнюю встречу. А вы, мисс Армстронг, может, приберетесь тут немножко?

Почему же вечно самка человека убирает за самцом? – подумала Джульетта. Наверняка Иисус, выйдя из гробницы, сказал своей матери: «Может, приберешься там немножко?»

Годфри сдержал слово. Он отпустил Труди и Бетти меньше чем через час и вернулся. Джульетта никогда не задумывалась об этом, но Годфри был прирожденным лидером, генералом, а они – его солдатами, подспудно верящими в своего командира.

По его приказу они сняли покрывало с постели Перри.

– Теперь положите ее на покрывало.

Джульетта заколебалась, но Сирил, верный рядовой, сказал:

– Ну же, мисс. Мы справимся. Вы берите за голову, а я возьму за ноги. Мистеру Тоби нельзя ее поднимать: у него плечо.

Но Годфри настоял на том, чтобы помочь, хотя и морщился от боли, когда они переваливали тело Долли на покрывало. Рядом положили небольшой сверток в полотенце, и обоих завернули вместе, как посылку.

Вспоминая этот день, Джульетта обычно полностью выкидывала Диба из истории, которую рассказывала сама себе. Диб был самой невыносимой деталью во всем случившемся.

После укола тростью-шпагой он совсем обезумел: рычал и щелкал зубами, готовый всех разорвать на куски. Он был маленький, не больше Лили, но казался очень опасным.

– Сирил, ты можешь его отвлечь? – спросил Годфри, и Сирил швырнул в Диба вязаным медведем бабушкиной работы.

Диб растерзал игрушку в клочья за несколько секунд, но Годфри успел прокрасться ему за спину и схватить за ошейник. Диб взвизгнул, когда Годфри поднял его в воздух на вытянутой руке. Он висел, бесполезно меся лапами воздух, выпучив глаза от удивления. Годфри отнес его в ванную комнату. У двери он обернулся и сказал:

– Не заходите сюда.

Из закрытой ванной долго слышался визг и плеск, и наконец Годфри вынес что-то завернутое в полотенце. Лили они потом нашли в спальне – она дрожащим комочком забилась под кровать Перри. Она стала снова полностью доверять Сирилу и Джульетте лишь через несколько дней.

В бюро у Перри они нашли моток прочной бечевки и перевязали покрывало снаружи. Получилось нечто вроде мумии. Они передвинули оба письменных стола, чтобы освободить ковер, и переложили на него Долли и ее верного спутника.

– Боюсь, она тяжелее, чем кажется, – сказал Годфри. – Ну-ка, раз-два – взяли!

– В двойной обертке, – прокомментировал Сирил, когда Долли закатали в ковер.

Клеопатра, подумала Джульетта. Или сосиска в тесте.

– Боюсь, мисс Армстронг, смерть отнимает у человека всякое достоинство, – пробормотал Годфри.

К тому времени, как они закончили возиться, все взмокли от пота. Сирил запачкал лицо кровью. Джульетта вытащила носовой платок, послюнила его, велела Сирилу подойти и стерла пятна.

– Мистер Тоби, что теперь? – спросил Сирил. – Что мы с ней будем делать?

– Может, отправить ее в угольную яму, как Труди говорила? – предположил Годфри.

– Сейчас неподходящее время года, – заметила Джульетта, вспомнив, как быстро обнаружили бедняжку Беатрису.

Сирил мудро кивнул. Все трое помолчали, обдумывая способы избавления от трупа, и вдруг Джульетта сказала:

– А почему бы нам не похоронить ее на кладбище?

Они позвонили в отдел Хартли. Там уже привыкли, что транспорт может потребоваться в любое время дня и ночи.

– Будьте добры, мистеру Гиббонсу нужна машина. Забрать пассажиров от «Долфин-Сквер». Куда ехать, я скажу водителю по прибытии.

Машину своевременно отрядили. Джульетта спустилась вниз и стала ждать у выхода на Чичестер-стрит. Было уже сильно за полночь, когда она увидела свет фар, прикрытых козырьками, – щелки света в очень темной, безлунной ночи.

Когда водитель вылез, Джульетта вручила ему щедрый гонорар в пять фунтов (из кармана Годфри) – сумму достаточную, чтобы заглушить даже сильное любопытство, – и сказала:

– У мистера Гиббонса очень секретное задание, он сам поведет машину.

Водитель привык к странностям МИ-5, и когда Джульетта спросила, сможет ли он добраться домой, он, сунув пятерку в карман, отвечал с веселым смехом:

– Надо думать, что так, мисс.

Они дотащили ковер до лифта, сосредоточившись на этой задаче так сильно, что чувствовать было уже некогда. Они пережили неприятный момент, когда вытаскивали ковер из лифта на первом этаже и увидели престарелую жиличку, ожидающую, когда лифт освободится. Джульетта бодро сказала:

– Добрый вечер, а мы вот везем ковер в подарок на свадьбу его сестре, – и показала на Сирила.

(«Если уж решите врать…» и так далее.) Сирил разразился несколько маньяческим смехом. Пожилая дама спешно скрылась в лифте, желая убраться подальше. Она, вероятно, подумала, что эти три человека, между которыми с виду не очень много общего, просто пьяны.

– Простите, – извинился Сирил перед Годфри, – просто это все немножко слишком. А мисс Армстронг так хорошо врет, что застала меня врасплох.

Годфри похлопал его по плечу:

– Не беспокойтесь, мой мальчик.

Долли в ковре поставили под углом на переднее сиденье машины – они перепробовали все, и это оказался единственный способ запихать ее в салон. Сирил и Джульетта сели сзади, Лили – между ними. Она беспокойно понюхала ковер и больше не желала иметь с ним ничего общего. Видимо, собаки распознают запах смерти.

Им повезло – Годфри умел водить машину, в отличие от Сирила и Джульетты. Он завел мотор и сказал:

– Ну, поехали.

На каждом повороте Долли слегка съезжала набок, словно внутри ковра была еще жива. Снова, как тогда в Блумсбери, Джульетте показалось, что она играет на сцене, в комедии, хотя не особенно смешной. Даже совсем не смешной.

– Так куда мы едем? – переспросил Сирил, придерживая ковер; они только что на полной скорости свернули на Парк-лейн – Годфри оказался удивительно лихим водителем.

– Лэдброк-Гроув, – сказала Джульетта.

Годфри кому-то позвонил. Джульетта не знала кому и лишь гадала, был ли это человек в воротнике из каракульчи. В любом случае собеседник Годфри оказался влиятельным – в похоронном бюро в Лэдброк-Гроув их уже ждали двое мужчин в рабочих комбинезонах, и сам похоронных дел мастер проводил их в морг. Рабочие занесли Долли, издавая обычные для этого занятия возгласы: «Поберегись!», «Косяк не задень» и так далее. Никто не задавал никаких вопросов и не удивлялся, что им доставили труп, так что Джульетте стало очень интересно, чем эти двое (ну и похоронных дел мастер тоже) занимаются в остальное время. А может, это и есть их работа – аккуратно избавляться от тел убитых?

Джульетте не хотелось смотреть, как открывают гроб бедняжки Беатрисы и кладут туда Долли, но она все же осталась – немой свидетельницей. Во всем этом было что-то глубоко гротескное, несмотря на то что идея принадлежала самой Джульетте. Диба положили сверху, и Годфри сказал:

– Напоминает египетских фараонов – их отправляли на тот свет со всем добром. Мумифицированными кошками и прочим.

Они смотрели, как гроб закрывают крышкой и заколачивают. Его должны были предать земле наутро.

– Никто не узнает, что здесь что-то не так, – сказал Годфри.

Но мы-то будем знать, подумала Джульетта.

Они отвезли Сирила домой в Ротерхит посреди затемнения – почти подвиг со стороны Годфри. Когда Сирила высадили у дома бабушки, был уже четвертый час ночи. Сирил забрал с собой утешительную Лили. Убедившись, что Сирил благополучно вошел в дом, Годфри сказал:

– Мисс Армстронг, не хотите ли поехать ко мне домой, в Финчли? Нам с вами нужно порепетировать, чтобы петь в лад.

– В смысле, согласовать наши показания?

– Именно.

Когда Годфри поставил машину у своего дома, на небе уже горел дивный рассвет. Новый день. Хотя для них обоих еще не кончился старый.

У калитки рос большой куст гортензий, еще не полностью распустившихся.

– Если предоставить этот куст природе, цветы будут розовые, – сказал Годфри, поддерживая светский разговор – будто это не они только что совершенно хладнокровно убили женщину. – Чтобы получить голубые цветы, нужно положить под корни несколько медных пенсов. Мульча из скошенной травы и кофейной гущи тоже помогает. Гортензии любят кислую почву.

– О… – сказала Джульетта. Неужели он дает ей советы по садоводству? Впрочем, это ведь и значит «действовать так, как будто все нормально».

На парадной двери был медный молоток в форме головы льва. Сама дверь – дубовая. Все очень солидно и респектабельно.

Когда Годфри открыл дверь, запахло полиролью для мебели и средством для чистки медных деталей.

– Ага, уборщица приходила, – сказал Годфри, переступая через порог и принюхиваясь деликатно, как собака.

Он повесил пальто Джульетты в стенной шкаф в прихожей. Годфри сказал, что его жена (Аннабелла) в отъезде, навещает мать. Аннабелла! Узнав ее имя, Джульетта почувствовала, что стала небывало близка к Годфри. Джульетта вообразила себе жемчуга, дорогую обувь, поездки в Лондон по магазинам, завершающиеся ланчем в ресторане Бурна и Холлингсуорта.

– Давайте пройдем в гостиную, – сказал Годфри, и Джульетта послушно повиновалась. – Прошу, садитесь.

Он указал на необъятный диван – не дамаскетовый, но из практичного разрезного плюша. Диван был размером с яхту. Я дрейфую по воле волн, подумала Джульетта. Меня унесло в Финчли.

– Не желаете ли, я принесу вам чаю, мисс Армстронг? Вероятно, это пойдет на пользу. Мы с вами пережили немалое потрясение.

– Да, благодарю вас.

– Возможно, мисс Армстронг, вы желали бы воспользоваться… – легкое колебание, – удобствами?

– Нет-нет, мистер Годфри, благодарю вас.

– У вас… – Он указал на ее руки. На них все еще оставалась кровь, уже побуревшая. Она въелась в лунки ногтей. – На верху лестницы первая дверь налево. К сожалению, у нас нет ванной на первом этаже.

В нетопленой ванной лежали свежевыстиранные, аккуратно сложенные полотенца, а мыло для рук пахло фрезией. И то и другое вроде бы указывало на существование Аннабеллы. Как и розовое атласное стеганое одеяло на кровати и две прикроватные лампы в абажурах с цветочками – все это Джульетта заметила через приоткрытую дверь спальни. Когда она стала мыть руки мылом, пахнущим фрезией, потекла вода, розовая от крови Долли.

Спускаясь по лестнице обратно, Джульетта слышала, как Годфри все еще возится на кухне. В этом царстве Аннабеллы он ориентировался на удивление уверенно.

В гостиной совсем не было фотографий, только пара безобидных акварелей. Несколько пепельниц, большая зажигалка, деревянная спичечница. Радиоприемник «Мерфи». Развернутая «Таймс» на кофейном столике. Должно быть, Годфри сидел там сегодня утром, читая про Дюнкерк и куря вонючие сигареты. В пепельнице рядом с газетой лежал раздавленный окурок. Джульетта подумала, что эта уборщица убирается не очень хорошо.

Наконец он вернулся с подносом. Разлил чай по чашкам и протянул одну чашку Джульетте:

– Вам два кусочка сахара, правильно, мисс Армстронг?

Они выпили чай в молчании.

Прошло много времени, и Джульетта уже начала бояться, что сейчас заснет, когда Годфри встрепенулся и произнес:

– Я думаю, нужно ее подержать в актерском составе, прежде чем она окончательно сойдет со сцены.

– Кого, Долли? Да, – сказала Джульетта. – Хорошая идея.

Ночь (или то немногое, что от нее оставалось) Джульетта провела в Финчли, на диване в гостиной Годфри Тоби. Он предлагал ей устроиться в свободной спальне, но она вежливо отказалась. Было бы ужасно странно засыпать в соседней с ним комнате, представляя себе, как он по ту сторону стены лежит в пижаме, под розовым атласным одеялом. Годфри, кажется, тоже испытал облегчение, когда она выбрала диван.

Через пару часов она проснулась и увидела Годфри (полностью одетого, слава богу): он стоял рядом с ее диваном с новой чашкой чаю на блюдце.

– Чаю, мисс Армстронг?

Он поставил чашку с блюдцем на кофейный столик – осторожно, словно боялся разбудить кого-то еще, спящего в доме. Хотя ночью уверял ее, что, кроме них, тут никого нет.

– Два кусочка, – улыбнулся он, уже зная ее предпочтения в смысле сахара.

Он вернулся на кухню, и Джульетта слышала, как он там насвистывает что-то похожее на «Спасибо за воспоминания». Возможно, не самая подходящая песня на утро после убийства. Годфри вернулся с тарелкой тостов и бодро сказал:

– Настоящее сливочное масло! Сестра Аннабеллы живет в деревне. К сожалению, варенье мы доели несколько недель назад.

Потом он проводил ее до метро, и она доехала по Северной линии до станции «Кингз-Кросс», оттуда по Метрополитен до «Бейкер-стрит» и наконец пересела на линию Бейкерлоо. После второй пересадки она уснула и спала бы дальше, если бы не пассажир, разбудивший ее на станции «Куинс-парк» со словами: «Простите, мисс, как бы вам не проехать свою остановку». Он походил на доброго дядюшку – на ногах тяжелые рабочие ботинки, в руки въелось машинное масло.

– А я с ночной смены.

Ему явно хотелось поболтать, – видимо, ночь выдалась скучная.

– А вы, наверно, на работу? – спросил он, когда оба сошли на станции «Кенсал-Грин».

– Нет, на похороны, – ответила она, но он не отстал.

Джульетта уже начала подозревать, что у него на нее какие-то планы, но у ворот кладбища он приподнял кепку, сказал: «Приятно было поговорить, мисс» – и безмятежно пошел дальше.

Джульетта в любом случае собиралась сегодня прийти на кладбище – ради Беатрисы: засвидетельствовать, хоть и молча, что та жила на свете. Но теперь она могла заодно удостовериться, что неприятные спутники маленькой горничной убрались под землю «зайцами», не возбудив никаких подозрений.

За похороны Беатрисы заплатила МИ-5, но не слишком щедро, так что вышло лишь самую малость лучше погребения неимущих за казенный счет. Кроме Джульетты, на похороны пришел только – что ее слегка напугало – высокий детектив.

– Мисс Армстронг, – сказал он, приподняв шляпу. – Что-то я вас часто встречаю в последнее время, особенно если учитывать, что вы покойница. Не ожидал вас тут увидеть.

– Мне показалось, что мы с этой девушкой как-то связаны… тем более что ее приняли за меня и все такое.

– Я вижу, у нее теперь есть имя.

– Да, Айви. Айви Уилсон.

– Насколько мне известно, ее опознала сестра. И однако же, эта сестра сегодня не присутствует. Странно, не правда ли?

– Да. Возможно.

– Надо полагать, трудно быть в двух местах одновременно.

Что он хочет этим сказать? Джульетта сердито посмотрела на него, но он невинно глядел в небо.

Несмотря на съеденные в Финчли тосты с маслом (очень вкусные), на краю перенаселенной могилы Беатрисы у Джульетты кружилась голова от недосыпа. Беатриса, Долли и Диб – если они все разом ввалятся в лодку паромщика, то, чего доброго, она потонет от перегруза.

– Вам нехорошо? – спросил высокий детектив, когда они шли от могилы после кратчайшей погребальной службы. – Мисс Армстронг, вы очень бледны. Я в какой-то момент даже испугался, что вы сейчас свалитесь в могилу.

– О нет, я вполне хорошо себя чувствую, – заверила она. И ухватилась за первое попавшееся объяснение. – Вы знаете, мой жених, Иэн, служит во флоте. На линейном крейсере «Худ». И я за него беспокоюсь.

Ошибка! Она спутала себя с Айрис. Но наверно, это должно было рано или поздно случиться. Важно ли это? Да важно ли теперь вообще хоть что-нибудь?

Впрочем, было прекрасное утро. Пока они шли к выходу с кладбища, цветущее дерево осыпало волосы Джульетты лепестками, и высокий полисмен очень осторожно смахнул их со словами: «Как невеста». Джульетта покраснела, вопреки неудачному стечению обстоятельств. Но это жизнь, не так ли? Цветы среди могил. В самом расцвете жизни нас подстерегает смерть. И все такое.

В «Долфин-Сквер» она оказалась незадолго до обеда. Квартира была пуста. Перри никто не видел уже три дня, и Джульетта задумалась о том, не начать ли беспокоиться. Вероятно, он занят в том или ином качестве в связи с эвакуацией. Что сказать ему по поводу пропажи рубашки и покрывала? С рубашкой легче – потеряли в прачечной. А вот отсутствие покрывала будет сложнее объяснить. Ночью в Финчли она спросила у Годфри, не проще ли будет честно во всем признаться. Долли накинулась на них, они бросились на защиту друг друга, и, к несчастью, она погибла.

– Мы ведь по-прежнему подчиняемся законам? Ведь именно в этом – разница между нами и врагом?

Судебное рассмотрение при закрытых дверях – и их оправдают. Но Джульетта подозревала, что дело обстоит не так просто. Все всегда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Годфри вдруг засмеялся:

– Представьте себе, мисс Армстронг, сколько бумажек это наплодит.

Он, конечно, оберегал свою операцию. Интересно, подумала Джульетта, много лет спустя, оглядываясь в прошлое, сможет ли он с чистой совестью сказать, что успех операции был важнее человеческой жизни?

Аллейн все не уходил, явно желая поговорить.

– А что же наш общий друг Годфри? Как он поживает?

– Мне нечего сообщить, сэр.

– И все же курьер доставил мне записку, в которой говорилось, что вы хотите со мной что-то обсудить.

О боже милостивый, подумала Джульетта. Она и забыла про записку. Забыла, что собиралась обличить Годфри в тайных встречах с Воротником-из-каракульчи. Сейчас она не намерена была этого делать. Они слишком крепко повязаны ужасом, запачканы кровью, чтобы предать друг друга за меньшие грехи.

– Чай, сэр, – сказала она.

– Чай?

– Чай. Чай, которым нас снабжают, – отвратительного качества.

– Я хотел бы напомнить вам, мисс Армстронг, что идет война.

– Мне это известно, сэр, но наша операция работает на чае, как на топливе.

– Я посмотрю, что можно сделать. Рука руку моет и все такое. Постарайтесь больше не тратить моего времени зря, мисс Армстронг.

– Простите, сэр.

– Кстати, вам, возможно, будет небезынтересно, что кризис в правительстве завершился. Черчилль обошел Галифакса. Мы не будем заключать мир с Германией. Вместо этого мы продолжим борьбу за свободу.

В его устах это прозвучало иронично, словно упомянутая борьба была чистым донкихотством.

– Да, сэр, я знаю. Как там наши войска?

– Мы сейчас предпринимаем титанические усилия, чтобы эвакуировать их из Франции.

– Их так много.

– Да. – Он пожал плечами.

Джульетте это не понравилось.

– А что там Нелли Варга, сэр?

– Кто?

– Хозяйка Лили. Собаки. – Она показала на собаку, сидящую под столом.

Аллейн посмотрел туда невидящим взглядом и наконец вспомнил:

– Ах эта. Нет, про нее ничего не слышно.

Только что это было очень важно, а теперь не имело никакого значения. Надо полагать, такова война.

Аллейн оглядел комнату, исполнив сценический этюд «Незаинтересованность»:

– Кажется, чего-то не хватает? По-моему, тут раньше был ковер.

– Да, сэр. Его отнесли в чистку. Я пролила на него чернила.

Ковер вместе с заляпанным кровью покрывалом забрали той ночью люди в комбинезонах.

Утихомиренный Бетховен стоял теперь на прежнем месте – на верху бюро. Аллейн погладил вьющиеся локоны и спросил:

– Как вы думаете, это прижизненное изображение? Или посмертное?

– Понятия не имею, сэр.

– Ну что ж, мне нужно идти.

В дверях он замешкался – был у него такой прием, который чрезвычайно бесил Джульетту.

– Я слышал, вы сегодня утром ходили на похороны.

– Да. Беатрисы Доддс, горничной миссис Скейф. Ее похоронили под чужим именем. Айви Уилсон. Я выдала себя за ее сестру.

– Мм… – сказал Аллейн, даже не притворяясь, что ему это интересно.

– А что, за ее убийство никого не задержали?

– Нет, и, скорее всего, не задержат. Ее смерть – лишь крохотная деталь большой картины. Война идет.

– Да, сэр. Вы уже сказали.

– Ну что ж… Держите меня в курсе.

– Чего именно?

– Всего, мисс Армстронг. Абсолютно всего.

– Мисс?

– Сирил! Здравствуйте.

– С кем это я столкнулся на лестнице, мисс?

– Это Оливер Аллейн. Начальник Перри.

– Начальник мистера Гиббонса, мисс? Я думал, мистер Гиббонс сам начальник.

– Я полагаю, Сирил, что над мистером Гиббонсом есть еще множество уровней иерархии. МИ-пять устроена подобно ангельским чинам. Думаю, мы никогда не встретим тех, кто стоит на самом верху. Херувимов, серафимов и всякое такое.

– Да, мисс, но как вы думаете, мистер Аллейн что-нибудь подозревает? Насчет… ну, вы знаете.

– Нет, думаю, что нет. Можно не беспокоиться.

Она вернулась к расшифровке. Камень на сердце стал еще тяжелее.

(продолж.) Голоса затихают. Технические неполадки, из-за которых две минуты записи потеряны.

Г. (Несколько слов не слышно.) Что там было – что-то про ненависть к евреям?

Д. Автобусы ими набиты. Кажется, она была в Голдерс-Грин, где ими все кишит (три или четыре слова не слышны). Ан масс (? Три слова не слышно из-за ДИБА). Эта моя знакомая мне сказала, что она ехала на автобусе, и этот еврей внутри автобуса говорил с кем-то стоящим на мостовой и занял весь проход, и эта девушка, крупная такая, встала и вытолкнула его вон!

(Смех.)

Г. Вытолкнула из автобуса?

(Перерыв на печенье.)

Конечно, это все была фальшивка. Слова, приписанные Долли, на самом деле произнесла Бетти. Эта расшифровка относилась к беседе, состоявшейся сразу после гротескного действа – убийства Долли. Джульетта попросту убрала Бетти и внесла вместо нее Долли. Диба она вставила для правдоподобия. («Дьявол – в деталях».) Джульетта даже не пожалела заглавных букв на имя этого загробного воплощения.

Может, это создаст им алиби. «Но как же мы могли убить Долли Робертс, если она тем вечером была жива и здорова, говорила о евреях и о невидимых чернилах?» Надо уничтожить запись, чтобы осталась лишь письменная расшифровка. А то вдруг кто-нибудь послушает и удивится, что Долли вдруг заговорила с эссекским акцентом. Впрочем, кроме Джульетты, этих записей никто никогда не слушал. Но уничтожить улики не помешает.

Джульетта предложила Сирилу пообедать в ресторане на первом этаже их корпуса. Они оба еще не стряхнули с себя вялость – реакцию после такого накала страстей.

– И у них сегодня как раз пирог с бараниной, который вы любите. Хотя не знаю, как у них хватает духу называть это бараниной. Это мясо с овцой даже рядом не лежало.

В квартиру они вернулись в начале третьего. Виктор должен был прийти в пять.

– Так что, мы и правда продолжаем действовать, как будто все нормально?

– А что нам еще остается?

Они только-только снова занялись делом – Джульетта углубилась в расшифровку, а Сирил вызвался осмотреть квартиру на предмет оставшихся следов крови, – когда в дверь постучали, громко и деловито. Джульетта открыла, и перед ней предстали два офицера из Особого отдела – те же, что недавно приходили к Перри. У них за спиной стояли два полицейских констебля в форме. Один из детективов держал официального вида бумагу. Джульетта узнала в ней ордер на арест. Игра кончена. Они все знают про Долли и пришли арестовать Джульетту и Сирила. У нее задрожали ноги – так сильно, словно вот-вот подломятся.

– Нам нужен мистер Гиббонс, – сказал один из детективов.

– Перри? – прохрипела Джульетта.

– Да, Перегрин Гиббонс.

Они пришли за Перри, а не за ней и Сирилом.

– Я не знаю, где он. – От облегчения она готова была выдать им Перри с потрохами. – Он может быть где угодно. Уайтхолл, «Скрабз». У него квартира на Петти-Франс. Я дам вам адрес.

Они ушли, недовольные. Сирил сказал:

– Я думал, меня стошнит. Я думал, они за нами пришли. Как вы думаете, зачем им мистер Гиббонс? Это, кажется, что-то очень серьезное.

– У них был ордер на арест.

– Разрази меня гром, мисс. На мистера Гиббонса? За что? Вы думаете, может, он замешан в этом «Правом клубе»? Вдруг он один из них?

– Честно вам скажу, Сирил: не знаю.

Снова послышался стук в дверь, и Джульетта подумала, что у нее сейчас не выдержат нервы, но потом поняла, что это – знакомое «та-та-та, та-та-та-ТА».

– Я на секунду, – сказал он, когда Джульетта открыла дверь. – Виктор сейчас придет.

– Знаю.

– Я просто хотел проведать вас с Сирилом.

– Да, мистер Тоби. С нами все в порядке.

Что еще она могла ему сказать? Ну в самом-то деле?

– А что, с Перри что-нибудь случилось? – спросила она у Хартли.

– Случилось?

– Я его уже много дней не видела. Я думала, это как-то связано с операцией «Динамо»[55], но его искали из Особого отдела. По-моему, у них был ордер на арест. У тебя ведь есть друзья в Особом отделе?

– У меня везде друзья, – мрачно сказал он. – Ты ничего не знаешь, да? Нет, конечно не знаешь. Ты очень наивна в некоторых вещах. Его арестовали за коттеджинг.

Коттеджинг? Это еще что такое? Звучало очень уютно. Джульетта с легкостью представила себе, как Перри, обожающий вылазки на природу, посещает коттеджи, каталогизируя и отмечая достоинства каждого – соломенная крыша, фахверк, арка из роз над дверью, алые цветы душистого горошка в саду…

– Это совсем другое, – сказал Хартли.

– Что же?

– Это значит «приставания к мужчинам с аморальными целями». Так звучит обвинение. Когда заходят в общественные туалеты и… Что я тебе, картинку рисовать должен?

Оказалось, что должен.

– Он в немилости у властей предержащих, – объяснил Хартли. – Хотя среди них каждый второй – извращенец или девиантный в том или ином смысле. Лично мне наплевать, кто чем и с кем занимается. К тому же все знали.

– Кроме меня.

– А ты знала? – спросила она у Клариссы.

– Ох, миленькая, все знают, что Перри Гиббонс – голубой. Я думала, ты сама догадалась. У меня половина знакомых такие. С ними бывает очень весело – ну не с Гиббонсом, конечно, но ты поняла. И дело только в том, что Перри… для человека его профессии это слабое место. Его могут шантажировать и все такое. Штука, конечно, в том, чтобы не попадаться. А он попался.

Он зашел в «Долфин-Сквер» попрощаться.

– Боюсь, мисс Армстронг, я вынужден вас покинуть.

Они были одни в квартире, но никто из них не заговорил про его «позор». Джульетта не собиралась его прощать – он использовал ее как маскировку, как пособницу. Она еще не оправилась после смерти Долли и, возможно, поэтому не смогла посочувствовать Перри, хотя на самом деле должна была еще сильней ему сочувствовать. Ведь она тоже причинила кому-то вред.

Его не собирались ни судить, ни упрятывать в тюрьму – все обвинения были тихо аннулированы. Он знал многих людей, и у них у всех были секреты, которые он тоже знал. Его перевели в Министерство информации.

– Изгнан во внешний круг ада, – сказал он.

Номинально офицером, курирующим дело Годфри, стал Оливер Аллейн, но в «Долфин-Сквер» его редко видели и продолжали работать практически безнадзорно. Аллейн потерял всякий интерес к пятой колонне и к действиям Годфри. У него были занятия поважнее.

Через две недели после Дюнкерка Аллейн прислал записку с рассыльным. Нелли Варга оказалась на борту одного из кораблей, участвующих в операции «Ариэль» – эвакуации солдат и немногочисленных штатских, застрявших дальше к югу. Нелли вместе с тысячами других погибла, когда «Ланкастрию» потопили возле Сен-Назара. «Таким образом, эта чертова собака – ваша, но, если хотите, я могу ее ликвидировать».

Они продолжали работу. Информаторы приходили в «Долфин-Сквер». Годфри с ними беседовал. Сирил их записывал. Джульетта расшифровывала записи. Годфри сказал информаторам, знавшим Долли, что она переехала в Ирландию, но призрак Долли по-прежнему обитал в расшифровках, потому что Джульетта как-то не могла ее отпустить и продолжала изобретать для нее реплики, неразборчивые и всякие другие. Призрачный Диб по-прежнему лаял. Годфри тоже поддерживал жизнь в Долли, упоминая ее в своих отчетах. Сирил вписал ее в общий график приходов и уходов. Она съездила в Ковентри после бомбардировок и отчиталась, что моральный дух населения «весьма низок». Она завербовала нескольких человек и нарисовала множество карт, в основном непригодных к употреблению. Фасад. Вымысел и факты слились воедино. Жива Долли или умерла – для всего света разницы не было никакой. Кроме как для самой Долли, конечно.

Но ужасы еще не кончились. Худшее было впереди. На войне время летит быстро. Сразу после Дюнкерка на летних полях Кента развернулась битва за Британию, а через несколько недель начался Лондонский Блиц.

«Русская чайная», миссис Амброз, миссис Скейф, даже Беатриса и Долли – все это быстро поблекло в памяти рядом с гораздо бóльшими событиями. Выживание было важнее воспоминаний. Кровь лилась куда обильней, чем при гибели Долли.

Айрис тоже была в основном забыта, хотя Джульетта вспомнила про Иэна, жениха своего alter ego, в мае 1941 года, когда линейный крейсер «Худ» потопили. Погибло почти полторы тысячи человек. Выжило только трое; Иэна среди них не было. Но Джульетта не сомневалась, что он погиб геройски.

«Скрабз» разбомбили, и МИ-5 перевела бóльшую часть девушек административного отдела в Бленхеймский дворец, но операция Годфри по-прежнему базировалась в «Долфин-Сквер». Все три участника операции подозревали, что про них просто забыли. В «Долфин-Сквер» было собственное бомбоубежище, пост ПВО и пункт неотложной помощи. Этот жилой комплекс был удивительно самодостаточен. Его много раз бомбили. Во время первого налета на Пимлико в сентябре 1940 года Джульетта дежурила в противопожарной дружине – к счастью, потому что бомба попала прямой наводкой в одно из бомбоубежищ и многих похоронило заживо. Это было самое близкое соприкосновение Джульетты с бомбой. Оно преисполнило ее ужасом.

Кларисса погибла во время бомбежки в «Кафе де Пари». Мисс Диккер лично пришла в «Долфин-Сквер», чтобы сказать об этом Джульетте.

– Мои соболезнования, мисс Армстронг. Вы ведь с ней дружили, верно? Вы сможете ее опознать для нас?

Так Джульетта снова оказалась в Вестминстерском морге, где когда-то опознавала тело Беатрисы. Тогда здесь было так тихо, а теперь царила кровавая толкотня.

– Вам повезло: она одним куском, – беспечно сказал сотрудник морга, оттягивая простыню. – У нас тут кучи рук, ног и голов.

Джульетта улучила момент, когда никто не смотрел, и сняла жемчуга с идеальной лебединой шеи Клариссы. Дома она отмыла их от крови и надела на собственную шею. Ожерелье сидело высоко – палач мог бы его использовать как ориентир при отрубании головы. Джульетта не раскаивалась. Она знала, что это подарок, который ей вручили бы с радостью.

Сирил и его грозная бабушка пережили ужасные дни Блица в Ист-Энде, но погибли в марте сорок пятого, обидно близко к концу войны, когда «Фау-2» попала в Смитфилдский рынок. Бабушка попросила Сирила сходить с ней на рынок, прослышав, что туда подвезли свежий запас кроликов. Операция в «Долфин-Сквер» к тому времени, конечно, завершилась. Ее свернули в ноябре 1944 года. Годфри перевели в Париж, допрашивать пленных немецких офицеров. Кто-то говорил, что видел его в Нюрнберге; после этого он как будто бы исчез. Джульетту тоже перевели. Майлз Мертон затребовал ее себе в секретарши, и она работала у него до конца войны, а потом ее, как и многих других, уволили из Секретной службы. Она нашла прибежище в Манчестере и в Би-би-си.

О Жизели больше не было ни слуху ни духу. Один раз, много лет спустя, Джульетте показалось, что она встретила Жизель на виа Венето. Та была очень элегантно одета и шла с двумя детьми, но Джульетта не пошла за ней, потому что воскресение казалось маловероятным, и вообще она не хотела разочароваться, узнав правду.

Лили сбежала во время Блица, испугавшись шума. Джульетта гуляла с ней в Гайд-парке, когда завыли сирены – неожиданно рано. За ними ужасно загрохотали зенитки, которых бедная собачка всегда боялась. Она была не на поводке, и прежде чем Джульетта успела ее поймать, она рванулась куда-то и исчезла.

Сирил и Джульетта много разговаривали о новой жизни, которую обрела Лили после побега, – большой дом в Сассексе, много костей с щедрыми остатками мяса, дети – товарищи по играм. Они не желали верить, что тельце Лили погребено где-нибудь под развалинами или что она скитается по улицам, бездомная и напуганная. После смерти Сирила Джульетте пришлось фантазировать в одиночку, только теперь Сирил и Лили были вместе – они играли с мячиком или палкой на идеальном зеленом поле, а потом шли домой, усталые, но довольные, и бабушка готовила им огромный вкусный ужин. «Не давайте воли своему воображению, мисс Армстронг». Но почему же нет, если реальность так ужасна?

Вот и все. Такова была война Джульетты.

Как-то вечером к ней домой заявился высокий детектив – через пару недель после того, как она встретила его на кладбище Кенсал-Грин. Она не давала ему своего адреса, но решила, что это его работа – знать такие вещи.

– Мисс Армстронг! Я решил, что вы, может быть, не откажетесь со мной выпить.

Она предположила, что он приглашает ее в паб, но он показал ей большую бутылку пива:

– Я думал, мы здесь выпьем.

– О, – сказала она.

– Так что, можно войти? – не сдавался высокий детектив. («Кстати, не такой уж я и высокий. Шесть футов один дюйм, если точно».) Оказалось, у него есть имя – Гарри, славное английское имя.

– «Господь за Гарри и святой Георг», – процитировала она, и он засмеялся:

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом»[56], да, мисс Армстронг?

Слава богу, подумала она, он хоть немного знает Шекспира.

Потом высокий детектив – Гарри, надо не забыть теперь его так называть – притянул ее в свои крепкие детективные объятья и удивительно скоро уже сбрасывал с себя одежду – торопливо, как пловец, которому не терпится нырнуть в море. И с энтузиазмом приступил, словно то был спорт. Он развеял завесу тайны, окружавшую секс, и перевел для Джульетты éducation sexuelle на чистый английский язык. Оказалось, это занятие в самом деле похоже на хоккей или игру на пианино – в нем, если достаточно часто упражняться, можно достигнуть удивительных высот.

Конечно, все это продолжалось лишь несколько недель. Гарри ушел добровольцем на фронт и хотя прислал ей пару писем, чувства скоро охладели. Когда немцы захватили Францию, организация «Свободная Франция» переехала в «Долфин-Сквер» и устроила там штаб-квартиру. Ко времени, когда пришло последнее письмо от высокого детектива, Джульетта уже завела роман с французским офицером, расквартированным по соседству.

– О-ля-ля, мисс, – сказал Сирил.

Regnum Defende[57]

Джульетта угробила утро на чтение учительских отзывов о передаче «История: взгляд назад». (А как еще можно смотреть в историю, спрашивала она себя, если ты, конечно, не Кассандра?) Эта серия передач тоже принадлежала Джоан Тимпсон, а теперь свалилась на Джульетту. Джульетта даже обрадовалась, когда в ее кабинет бочком пробралась фройляйн Розенфельд, прижимая к груди немецкий словарь, как пластрон кирасы, и сказала, что «ищет Бернарда».

– Бернарда? – вежливо удивилась Джульетта.

– Мистера Прендергаста.

Джульетте никогда не приходило в голову, что у Прендергаста может быть имя.

– Нет, я его сегодня вообще не видела. Я могу чем-то помочь или вам нужен именно он?

– О, ничего конкретного. – Фройляйн покраснела.

Господи боже милостивый, подумала Джульетта. Фройляйн Розенфельд и Прендергаст. Кто бы мог подумать?

Джульетта дошла до Национальной галереи, уселась на ступени и съела свой обеденный сэндвич, одновременно без особого пыла разгадывая кроссворд в «Таймс». Сэндвич был с унылой рыбной пастой, от которой Элизабет Дэвид, вероятно, пришла бы в ужас, причем с полным правом. Со ступеней Национальной галереи было удобно наблюдать за возможным приближением сумасшедших венгерских женщин.

Но за ночь хотя бы рассеялся туман, и теперь Джульетта видела набухающие почки на деревьях и даже различала за шумом лондонского дорожного движения, как самозабвенно поют птички, готовясь к весне. Одни сплошные перышки, подумала она.

Джульетта посмотрела на часы, сложила газету, скормила недоеденные корки голубям на Трафальгарской площади и вошла в здание.

Она шла по пустынным галереям среди благочестивых мучеников, кровавых ран и очей, возведенных горé в молитвенной агонии. Невозмутимая Англия восемнадцатого века, с лошадьми, собаками и модными костюмами, ее тоже не взволновала, как и миленькие французские аристократы с их безмятежным неведением о надвигающемся терроре. Джульетта решительным шагом прошла мимо. Ее влекла иная цель.

«Ночной дозор». Перед картиной стояла скамейка, и Джульетта села, упражняясь, как ей казалось, в созерцании мрачности – хотя возможно, что картина, как и все остальное после войны, попросту нуждалась в чистке.

– Тенебризм, – сказал Мертон, садясь рядом и тоже глядя на картину.

Словно двое прихожан, случайно оказавшихся на одной и той же скамье в церкви. Рембрандта не любили ни он, ни она. Майлз Мертон предпочитал Тициана; Джульетта хранила верность прохладным голландским интерьерам.

– Тенебризм? – переспросила Джульетта. – Тень?

– Тень и свет. Одного без другого не бывает.

Джекилл и Хайд, подумала она.

– Chiaroscuro[58], если хотите. Tenebrosi[59] интересовались контрастами. Караваджо и так далее. Рембрандт, конечно, был мастером светотени. Я выбрал это место для встречи, потому что когда-то вы сказали мне, что в особенности восхищаетесь Рембрандтом.

– Я соврала.

– Я знаю.

– И вообще, – Джульетта уже не могла скрыть раздражения, – это не Рембрандт, это копия кисти Геррита Лунденса. «Рота капитана Франса Баннинга Кока», копия с картины Рембрандта. Там так и написано.

– Совершенно верно. Я решил, что в этом есть прелестная ирония. Оригинал, конечно, в Рейксмюсеуме. Он огромен – гораздо больше по размеру, чем копия Лунденса. А вы знали, что полотно Рембрандта вскоре после создания обрезали, чтобы оно влезло в определенный простенок в амстердамской ратуше? Бюрократический вандализм на службе дизайна интерьеров. Замечательно! – Его явно очень смешила эта история.

Джульетта положила газету на скамью меж собой и Мертоном. Теперь она предпочитала держаться от него на некотором расстоянии.

– Но кое-чего вы, возможно, не знаете, – продолжал он. – По еще более восхитительной иронии судьбы копия Лунденса была написана до того, как оригинал обрезали. Таким образом, теперь это единственное свидетельство оригинальной композиции «Ночного дозора» – такой, как она была задумана Рембрандтом. Подделка – хотя Лунденс не пытался никого обмануть – в некотором смысле правдивей, чем подлинный «Ночной дозор».

– Что вы хотите этим сказать?

Он засмеялся:

– Ничего. И вместе с тем – очень многое.

Они продолжали смотреть на картину в молчании.

– Вы долго не давали о себе знать, – сказал наконец Мертон. – Я уже начал думать, что вы сбежали.

– У меня были проблемы. – Она вытащила из сумочки записку и отдала ему.

– «Ты заплатишь за то, что сделала». – Он нахмурился.

– За мной следят.

Мертон опасливо дернулся, но оглядываться не стал.

– Здесь? – тихо спросил он.

– Я думала, это что-то серьезное, но оказалось, это лишь воскрешение из мертвых.

– Из мертвых?

– Нелли Варга.

– А, она, – сказал он. С заметным облегчением. – Боже мой, я ее помню. Одна из наших первых двойных агентов. Сумасшедшая. Она так тряслась над своей собакой.

– Мне сказали, что она утонула на «Ланкастрии».

– Да, мы так думали. Но в Сен-Назаре царил хаос. Полнейший хаос. Конечно, списки пассажиров толком не велись. Она вернулась в Англию через несколько лет после войны.

– С мужчиной?

– С мужем. Он, видимо, занял вакансию собачки. Она его подобрала в лагере беженцев в Египте.

– Она хочет меня убить.

– По какой-то определенной причине?

– Это я должна была присматривать за ее собакой.

– Правда? Я не знал.

– Собака погибла, когда была у меня под присмотром.

– Но ведь это уже древняя история?

– Только не для Нелли Варги. Я восхищена ее упорством. Или упорством ее любви.

– Откуда она вообще узнала, что это вы? И как вас нашла?

– Понятия не имею. Может, ей кто-нибудь сказал.

– И кто бы это мог быть?

Она вздохнула:

– Вы знаете, иногда мне кажется, что у меня конфисковали душу.

– О, Джульетта, – засмеялся Мертон, – какая вы стали загадочная! Вы что, боретесь с угрызениями совести?

– Каждый день.

Она мрачно уставилась на картину, потом встала со словами:

– Мне нужно идти. На Портленд-Плейс меня ждет Генрих Восьмой.

– Да, – сказал Мертон. – А мне надо возобновить знакомство с одной картиной Уччелло. Я с вами свяжусь.

– Нет! Не надо. С этим покончено. Вы же сами сказали.

– Я соврал.

– Я больше не собираюсь на вас работать. Вы же сказали, если я выполню для вас это одно, последнее задание, то буду свободна.

Она слышала свой голос – жалующийся, как у обиженного ребенка.

– О дорогая моя Джульетта! – рассмеялся он. – Никто никогда не бывает свободен. С этим никогда не бывает покончено.

Уходя, Джульетта оставила «Таймс» на скамье. Майлз Мертон продолжал сидеть, словно глубоко погрузившись в созерцание «Ночного дозора». Через несколько минут он взял газету, встал и ушел.

Она вообразила себя охотницей, Дианой, но оказалось, что все это время она была оленем и гончие уже смыкают круг. Мне следовало быть осторожнее, подумала она.

В момент высшего безумия вчера ночью она решила, что это Долли ее выслеживает, но быстро пришла в себя.

– Кто вы? – спросила она темный силуэт, сидящий за столом у нее в квартире. – Чего вам от меня надо? – Она твердой рукой нацелила маузер. – Я вполне способна вас застрелить, знаете ли.

И тут, словно по мановению невидимой руки, включился свет, и Джульетта увидела своего незваного гостя.

– Вы?! – удивилась она.

– Боюсь, что так, мисс Армстронг. Да опустите же пистолет. А то кого-нибудь пораните.

– Мы давно за вами наблюдаем, – сказал человек в пальто с воротником из каракульчи.

Джульетта увидела его, когда зажегся свет. Перед ним на столе стояла бутылка виски (Джульеттина!) и два стакана, причем его стакан был наполовину пуст. Сколько же времени он просидел в темноте? А свет зачем отключил – для драматического эффекта? Он, несомненно, склонен к театральности.

Сегодня на нем не было того пальто. В отличие от Джеффри, после войны он обновил гардероб. Он налил ей виски и сказал:

– Садитесь же, мисс Армстронг.

– У вас есть какое-нибудь имя? – спросила она.

Он засмеялся:

– Вообще говоря, нет. Мое имя вам ничего не скажет.

– Назовите какое-нибудь. Имя ведь ничего не значит. Это лишь метка для удобства. «Мистер Грин съел обед. Мисс Уайт похвалила шляпку». Иначе речь пойдет о ком-то или о ком попало.

– Или ни о ком. Называйте меня мистер Рыбарь.

Врет, наверняка. Ловец человеков, подумала она. Ловец девушек.

– Так что, «мистер Рыбарь», вам что-нибудь нужно или вы просто пришли меня попугать? Потому что испуга с меня уже хватит на сегодня. Кто вы вообще такой? Непохоже, что вы из МИ-пять.

Но если он не из МИ-5, то откуда?

– Все всегда сложнее, чем кажется, мисс Армстронг. Уж кому и знать, как не вам. У каждой вещи множество слоев. Как спектр солнечного луча. Можно сказать, что я существую в одном из невидимых слоев. Представьте себе, что я – из инфракрасной части спектра.

– Изволите говорить загадками, – сердито сказала она.

Взяла второй налитый им стакан виски и осушила одним неприятным глотком. От этого ей стало не лучше, а хуже. Она вспомнила про Борджа и их яды.

– Так чего конкретно вы хотите?

– Я подумал, вам будет интересно узнать, что фламинго обнаружился в Галифаксе, – сказал Рыбарь.

– В Галифаксе?

Как чеха могло занести в небольшой городок в Западном Райдинге?

– Не в том Галифаксе. Галифакс в Новой Шотландии. Проездом. Чех у американцев, они вывезли его по воздуху из Лейкенхита, но самолету пришлось приземлиться на заправку. Сейчас он надежно спрятан в Лос-Аламосе. Они явно не поверили, что мы передадим его нетронутым.

– Я тут ни при чем, – сказала Джульетта. – Когда он был у меня, он был «нетронутый», как вы выразились. И вообще, разве американцы нам не союзники?

– Хм… Да, некоторые так считают.

Он предложил ей сигарету, и она, поколебавшись, взяла ее.

– Не беспокойтесь, – сказал он, улыбаясь одними губами и помогая ей прикурить, – никакого цианистого калия. – Он закурил сам и продолжал: – Как известно, наш чешский друг вывез, помимо содержимого своей головы, некоторые ценные документы. Чертежи, формулы и прочее. Оригиналы, по-видимому. Однако мы считаем, что во время его пребывания в Англии кто-то снял с них копии.

– Копии?

– Да, микрофильмы. Я так и вижу беднягу, смертельно усталого после длительного путешествия на наши берега. Вот он на перевалочной квартире МИ-пять… тепло камина, вкусная еда – возможно, какие-нибудь деликатесы из «Хэрродса», а затем алкоголь – возможно, виски. – Он постучал по краешку стоящего перед ним стакана. – И когда он крепко засыпает, кто-то… мистер Грин или мисс Уайт, ведь имя это лишь метка… берет бумаги у него из чемодана, – возможно, этого человека когда-то учили вскрывать замки. Мистер Грин или мисс Уайт фотографирует бумаги. А потом кладет обратно в чемоданчик и снова запирает. Что скажете? Правдоподобно?

Эта неделя выдалась такая насыщенная, что визит фламинго уже казался Джульетте сном. Человечек без шляпы. Пешка. Конечно, они все пешки в чьей-то большой игре. Джульетта думала, что она королева, а не пешка. Как глупо с ее стороны. Фигурами на доске командуют Мертоны и Рыбари этого сумеречного мира.

– А затем мисс Уайт – почему-то мне кажется, что это была женщина, – собиралась передать микрофильм своим хозяевам, чтобы они все-таки не лишились всей этой ценной информации. Я полагаю, мисс Уайт сжалилась над беднягой и не сообщила своим хозяевам, где он. И позволила ему сбежать на Запад. Стать свободным. Я полагаю, вы сфотографировали содержимое чемодана, поскольку считали, что мы должны дружить с Советами? Что без них мы бы не выиграли войну и потому теперь не можем лишать их доступа к научным достижениям, которыми пользуемся сами? Аргумент Фукса, верно? Поэтому вы передали им документы? Скажите мне, мисс Армстронг. Чистки, бутафорские суды, лагеря – вас все это не тревожит? Я как-то не вижу вас в роли колхозницы или работницы завода.

– А я и не собираюсь жить в России.

– Вот в этом ваша беда, понимаете. Таких, как вы, Мертон и вам подобные. Умозрительно вы коммунисты, но жить под железной пятой коммунизма почему-то не хотите.

– Мне кажется, это называется идеализм.

– Нет, мисс Армстронг, это называется предательство. Я думаю, именно так успокаивали себя информаторы Годфри. Ваша наивность чудовищно скучна.

– Вообще-то я больше не верю в их доктрину.

– Но все же вы собираетесь передать им эти документы. Мертону. Ведь именно он все это время был вашим куратором? Интересно, насколько сильна ваша верность?

– Довольно слаба.

Жребий был брошен давным-давно. Когда Джульетта пришла на собеседование с Мертоном, он уже знал о ней. Директриса хорошей школы для девочек – кто бы мог заподозрить в ней вербовщицу?! – рекомендовала Джульетту, «именно такую девушку, каких вы ищете». Он услал мисс Диккер в тот день, чтобы задать Джульетте нужные вопросы. Ее оказалось легко завербовать. Она верила в справедливость и равенство, в торжество истины. Она верила, что Англию можно сделать лучше. Она была спелым яблоком на ветке и Евой, желающей съесть яблоко. Бесконечное диалектическое единство и борьба противоположностей: невинности и опыта.

По окончании войны Джульетта перестала работать с Мертоном, но, когда она вернулась из Манчестера, он снова заявил на нее права. И МИ-5, конечно, тоже. («Просто будете предоставлять нам явочную квартиру время от времени, и все».)

Всего лишь одно задание, сказал Мертон. И все, и она будет свободна от него, от советской разведки. Свободна идти своим путем и жить своей жизнью. И она, как полная дура, ему поверила. Ей теперь никогда от них не укрыться, верно? С этим никогда не будет покончено.

Рыбарь допил виски, потушил сигарету и сказал:

– Наверно, вы сейчас жалеете, что не застрелили меня несколько минут назад, когда у вас была возможность? Так, как застрелили Долли Робертс?

Да есть ли хоть что-нибудь, чего он не знал бы?

– Годфри тогда попал в переплет, – засмеялся он. – Он был странно привязан к вам, пытался защитить вас. Как и многие другие. Надо думать, потому вам все и сошло с рук. Аллейн, конечно…

Он умолк и презрительно взмахнул рукой, словно отгоняя самую мысль об Аллейне.

– Аллейн подозревал Годфри, – сказала Джульетта. – Он просил меня доносить ему на Годфри. Я следила за ним и видела вас обоих в Бромптонском храме.

– Да, вы прямо-таки бросались в глаза. Я помню, при вас еще была собака. Всегда везде фигурирует какая-нибудь собака, верно? – задумчиво произнес он и вдруг воскликнул, будто найдя недостающий кусок головоломки: – А! Так это была собака Нелли Варги!

– Почему Аллейн вас подозревал?

– Я думаю, этот вопрос стоит перевернуть с ног на голову. Кто шпионит за шпионами, мисс Армстронг?

– Вы? Вы подозревали Аллейна?

– Я всех подозреваю, мисс Армстронг. Это моя работа.

– А что миссис Амброз? Она – ваш человек?

Рыбарь хлопнул в ладоши, словно обозначая конец представления:

– Ну же, хватит разоблачений и разъяснений. Мы не в финале романа, мисс Армстронг.

Но что же Годфри? – не отставала она. Он тоже существует в спектре призрачного света?

– А что Годфри? Мы вызвали его на эти берега, чтобы поймать «крота», хотя лично я предпочитаю слово «предатель». В Службе много сомнительных элементов, как вам, конечно, известно. Мы подозревали, что появление фламинго позволит выкурить одного крота из норы, если позволите мне воспользоваться такой сомнительной метафорой. И мы оказались правы, так ведь? Вы наш маленький кротик, мисс Армстронг. Маленький слепой кротик.

Заметать и подтирать, сказал тогда Хартли. Годфри умеет заметать и подтирать. Она искала Годфри, но, оказывается, все это время он сам искал ее.

Рыбарь предложил ей сделку. Ее не арестуют и не будут судить за измену (и не повесят), если она передаст Мертону ложную информацию.

– Мы готовы спасти вашу шею, мисс Армстронг. Но вам придется за это заплатить.

– Вы хотите сделать меня двойным агентом? – устало спросила она. – Хотите, чтобы я продолжала работать с Мертоном и в то же время работала на вас?

Хуже не придумаешь. Слуга двух господ. Мышь, с которой играют сразу две кошки.

– Боюсь, для вас это единственный выход. Я пришел объявить вам о расплате, мисс Армстронг.

Меж страницами газеты «Таймс», которую Джульетта должна была оставить Мертону в Национальной галерее, прятался микрофильм, как она и договаривалась с Мертоном ранее. Но на микрофильме были не фотографии чертежей из чемоданчика чеха, спавшего у нее на диване, а сфабрикованная информация.

– По сути, чепуха, – сказал Рыбарь, – но русские не сразу это поймут. Надеюсь, они устроят парочку взрывов, прежде чем до них дойдет. А потом, конечно…

Он широко развел руки, словно показывая открывшиеся перед ней широкие перспективы сбыта ложной информации, двурушничества.

– Ну что ж, мне пора, – сказал он. – Я и так отнял у вас много времени.

– Надеюсь, вы сами найдете выход, особенно учитывая, что вы самостоятельно нашли вход.

В дверях он приостановился и посмотрел на нее долгим взглядом:

– Теперь вы моя, мисс Армстронг. Не забывайте.

Так вот, значит, истинный счет, подумала Джульетта, когда за ним захлопнулась дверь. И по этому счету она обречена платить до конца жизни. Нет выхода.

– Я верила, – печально сказала Джульетта, хотя услышать ее было некому. – Я верила в нечто лучшее. В нечто более благородное.

И это для разнообразия была истина. А ныне Джульетта больше не верила, и это тоже была истина. Но какая разница? Ну в самом-то деле?

После свидания с Мертоном в Национальной галерее Джульетта отправилась прямиком на Портленд-Плейс. Девица на ресепшен помахала ей конвертом:

– Мисс Армстронг, вам кто-то оставил сообщение.

Но Джульетта прошла мимо не останавливаясь, словно девицы и не было. Хватит уже сообщений. Она дошла до кабинета Прендергаста и постучала в дверь. Он сидел за столом в одиночестве, но запах мускатного ореха и старой церкви – запах фройляйн Розенфельд – еще висел в воздухе, будто она вышла только что.

– Я кое-что написала, – сказала Джульетта. – Рекомендательное письмо для Лестера Пеллинга. «По месту предъявления. Мистер Пеллинг – отличный работник…» – в таком духе. – Она вручила письмо Прендергасту. – Я его подписала, – может быть, вы тоже подпишете?

Она легко могла бы подделать его подпись – чужие подписи ей всегда удавались, – но решила, что лучше не рисковать. Лестер был честный до безобразия мальчик, пострадавший из-за ее собственной халатности. «Ей следовало быть осторожней». Она хотела хоть раз в жизни поступить порядочно по отношению к другому человеку.

– О, с удовольствием! – горячо сказал Прендергаст, подписываясь с росчерком. – Вы молодец, что об этом подумали. Я сам должен был бы написать ему рекомендацию, не дожидаясь напоминаний. Он был хороший мальчик.

– Да, он был хороший мальчик. Точнее, он и сейчас хороший мальчик.

Выходя, Джульетта замешкалась в дверях. Она хотела что-нибудь сказать Прендергасту. Может быть, что-нибудь про идеализм, хотя он был бы против очередного «изма». А может, посоветовать ему скорее жениться на фройляйн Розенфельд. Она представила себе их совместное будущее – как они ходят на чужие похороны и читают друг другу Честертона. Но она сказала лишь:

– Ну что ж, мне пора. «Прошлые жизни» бедняжки Джоан и все такое.

Рекомендательное письмо для Лестера она положила в конверт и отдала секретарше:

– Найдите адрес Лестера Пеллинга и отправьте это в отдел корреспонденции.

Прежде чем отдать конверт, она нацарапала на обороте: «Лестер, желаю удачи. Джульетта Армстронг».

В коридоре она столкнулась с Георгиной.

– Мисс Армстронг! – пропела та. – Куда вы идете?

– К глазному врачу, Георгина. Вы же знаете, у меня головные боли.

– Мисс Армстронг, вернитесь!

В голосе Георгины зазвенели новые нотки, неподобающе властные для дочери священника. Она приняла стойку уикет-кипера в крикете, преграждая Джульетте путь к ресепшен.

Так, значит, она и вправду работает на Службу, подумала Джульетта и отпихнула ее со словами:

– Георгина, я вас умоляю – неужели вы думаете, что меня это остановит?

Она мчалась к парадной двери, слыша за спиной удаляющийся голос:

– Мисс Армстронг! Мисс Армстронг!

У Джульетты был план побега. Выход. С самого утра сегодня она положила чемодан в камеру хранения на вокзале Виктория. Кроме одежды, в нем было несколько вещей, дорогих по воспоминаниям, – кое-какие вышивки матери, фотография самой Джульетты с Лили и Сирилом, снятая Перри, и кофейная чашечка с обетованной Аркадией.

Сейчас Джульетта укрылась в чайной на вокзале Виктория, где собиралась сесть на поезд до Гар-дю-Нор. Она купила билет первого класса, чтобы в Дувре не пришлось сходить с поезда и снова в него садиться, рискуя привлечь внимание людей из Службы или людей Мертона. Из Франции она проберется в какую-нибудь нейтральную страну – очевидным вариантом была Швейцария. Куда-нибудь, где никто не будет заявлять на нее права. Где ей не придется быть ни на чьей стороне, кроме своей собственной.

Она хотела сесть в вагон в последнюю минуту. Вот нужный момент наступил, и она прошла на перрон, откуда уходил поезд к парому через Ла-Манш. Люди еще толпились на перроне, впитывая общую атмосферу предвкушения, какая всегда бывает при отправлении поезда на континент. Паровоз развел густейшие пары, и кондуктор подгонял носильщиков, загружающих в поезд последние чемоданы.

Их было двое. Громоздкие типы в плохо сидящих костюмах. Они целенаправленно двинулись к ней, когда кондуктор уже начал захлопывать двери.

– Мы должны сопроводить вас, – сказал один из них, и они схватили Джульетту за руки.

О боже, теперь фламинго – это я, подумала она.

– Куда сопроводить? – спросила она, когда они потащили ее прочь от поезда.

Она не знала, на кого они работают, но это было совершенно не важно. Может быть, они собирались отвезти ее в Москву, а может – в загородный дом где-нибудь в Кенте. А может, просто куда-нибудь в укромный уголок, чтобы там прикончить.

Тут паровоз начал выпускать пар с душераздирающим свистком, и в то же время из ниоткуда появилась спасительница Джульетты. Нелли Варга. Она принялась без разбору осыпать ударами Джульетту и ее сторожевых псов. Псы слегка растерялись, когда на них напала сумасшедшая маленькая женщина, вопящая что-то на непонятном языке. Пока они возились с Нелли, Джульетта не упустила случая.

Она была оленем. Она была стрелой. Она была королевой. Она была единством и борьбой. Она побежала.

Она добежала до моста Воксхолл, когда рядом взревел мотор и завизжали тормоза. Открылась пассажирская дверь, и Перри сказал:

– Залезайте.

– Я не мог допустить, чтобы они вас забрали. Они – волки, все до единого.

– А вы тоже волк?

– Одинокий. – Он засмеялся.

Он довез ее не до Дувра, но до самого Лоуэстофта. Когда они прибыли на место, уже стемнело. Они поели жареной рыбы и выпили пива в пабе для матросов траулеров у порта.

– Откуда вы знали, где я окажусь? – спросила она.

– Мне сказала маленькая птичка.

Он предложил ей сигарету.

– О, так вы все-таки курите.

– Мне вас не хватало, мисс Армстронг.

– Мне тоже вас не хватало, мистер Гиббонс.

Сладостное и невыносимо острое чувство.

– И это пройдет, – сказал он и поднес ей зажигалку.

Он договорился, что ее возьмут пассажиркой на рыболовный траулер, и оплатил проезд. Капитан согласился на рассвете перевезти ее в Голландию.

– Я думаю, там как раз можно будет сбыть те бриллиантовые серьги, – сказал Перри.

Я думала, у меня столько секретов, подумала Джульетта. А оказывается, они были всем известны.

– Боюсь, что я просто заурядная воровка.

– Не заурядная. Я бы даже сказал, чрезвычайно незаурядная.

– А у вас не будет неприятностей? Если узнают, что вы мне помогли?

– Не узнают.

Видимо, даже после инфракрасного слоя есть еще какие-то слои. Тайны поверх тайн.

– Перри, на чьей вы стороне?

– На вашей, мисс Армстронг. Вы ведь моя девушка.

То была ложь, но очень милая, и Джульетта мысленно поблагодарила его за это. У него всегда были такие хорошие манеры. Она полагала, что вопрос даже не в том, кто на чьей стороне. Наверняка все гораздо сложнее.

Они провели ночь в пансионе, лежа одетыми поверх покрывала на кровати. Мраморные скульптуры на крышке саркофага – в самый последний раз.

Когда занялся холодный рассвет, Перри проводил ее к гавани. Он сунул ей конверт с деньгами («На первое время»), – а затем расцеловал в обе щеки:

– Главное слово, мисс Армстронг, – мужество.

И она поднялась на борт. Там воняло рыбой и машинным маслом, и экипаж не знал, как к ней относиться, поэтому по большей части ее игнорировали.

Она проведет за границей тридцать лет, а когда вернется, то вернется уже в совершенно другую страну. Ее жизнь за эти годы будет интересной, но не чрезмерно. Она будет счастлива, но не чрезмерно. Так и должно быть. После войны – долгий мир.

Она будет жить в Равелло, когда за ней придут. Постучат в дверь, и на пороге обнаружатся двое мужчин в сером, и один из них скажет:

– Мисс Армстронг? Мисс Джульетта Армстронг? Мы должны отвезти вас домой.

Она только что посадила лимонное деревце и расстроилась, что не увидит его плодов.

Нужно заполнить пробелы, скажут они. Ей предстоят бесчисленные допросы. Ее свидетельство понадобится, чтобы осудить Мертона и «подвести черту». Мертон обладал непонятной неуязвимостью. Он получил рыцарское звание и был столпом общества. Но в конце концов слухи стали слишком сильны, и от них уже нельзя было отмахнуться. Он взлетел слишком высоко – и упал. Единственный возможный сюжет.

Имя Джульетты на суде не называлось, но, когда все кончилось, ее не выпустили из страны. «Мы хотели бы присматривать за вами, мисс Армстронг». Она не очень возражала. Маттео мог ее навещать, хотя девушка, с которой он был несчастен, всячески старалась помешать ему.

Оливера Аллейна к тому времени уже разоблачили – это произошло в 1954 году. Это для всех оказалось сюрпризом, даже для Джульетты. Он был ловок и умудрился сбежать. Последовали броские газетные заголовки и охота на него по всей Европе. Потом разоблачили еще двоих – дипломата из посольства в Вашингтоне и высокопоставленного сотрудника Министерства иностранных дел. Оливер Аллейн через год с большой шумихой всплыл в Москве.

Ходили упорные слухи, что был еще и пятый. Многие верили, что это Хартли, хотя Джульетта никогда так не считала. Над ним так и осталось висеть облачко подозрения, и, хотя доказательств не было никаких, его продвижение по службе затормозилось.

Перри продолжал работать на радио. Умер он при отчасти загадочных обстоятельствах в 1961 году. Годфри Тоби к тому времени давно уже снова ушел в тень. Говорили, что он перебрался в Америку. А может, и в Канаду.

Рыболовный траулер вышел из порта в дымный, туманный рассвет, суливший позже хорошую погоду. «Хамбер, Темза, северный, переходящий в юго-западный четыре-пять, хорошая». Джульетта пересекала Рубикон. Она была рада, что отплывает не из Дувра. Слишком сентиментальна была бы картина – удаляющиеся белые скалы, слишком явная метафора для чего-то такого, что Джульетта уже понимала не до конца. Эта Англия. Как вы думаете, стоит за нее драться? Да, подумала она. Разве есть какой-то другой ответ? Ну в самом-то деле?

Траулер подошел к выходу из гавани, готовый покинуть ее гостеприимные объятья. Волнорезы раскрылись, как челюсти. Как рот, подумала Джульетта. Как рот. Крот. Ирония на прощание от родной страны. И на одном волнорезе, медленно выплывая из утреннего тумана и обретая четкость по мере приближения, стоял безошибочно узнаваемый Годфри Тоби.

Не он ли – та маленькая птичка, что рассказала Перри, где ее искать? Может, Годфри ее спас? Или предал? Кто он – «ихний» или «наш»? То и другое? Ни то ни другое? Джульетта поняла, что конца вопросам не будет. Великая Энигма. Как тогда, много лет назад, выразился Хартли? «Годфри Тоби – мастер дымовых завес. В его дыму очень легко заблудиться».

Он приподнял шляпу, приветствуя Джульетту. Она молча отсалютовала в ответ. Он приподнял и опустил трость. Посох Просперо, подумала Джульетта. Годфри – великий маг. Церемониймейстер.

Словно по сигналу, туман сомкнулся вокруг него, и он исчез.

Невидимый свет

– «Эта Англия», – пробормотала она.

– Мисс Армстронг! Вы меня слышите?

Она быстро угасала. Ее жизнь – воспоминание. Ей захотелось в последний раз увидеть сына. Заповедать ему, чтобы он прожил свою жизнь хорошо. Сказать, что она его любит. Сказать ему, что ничто не имеет значения и что это – свобода, а не бремя.

Она была одна. Уже не на Уигмор-стрит, а в самом начале спуска по длинному темному тоннелю.

– Мисс Армстронг!

Голос у нее в голове – возможно, ее собственный – сказал: «Спокойной ночи, дети, где бы вы ни были». Это ее неожиданно утешило.

– Мисс Армстронг? Что она сказала?

– Кажется, «все в порядке».

– Мисс Армстронг! Мисс Армстронг!