Это моя дочь

Первая 1. Ольга.

Маленькие розовые ботиночки, с забавными усатыми котятами спереди, звонко выбивали по асфальту. Клац-клац. Если на каблучок, то цок-цок.

— Даш, — попросила я. — Осторожнее! Скользко очень.

Подала ей руку, хотя идти неся в одной руке коробку, а другой придерживая прыгающую пятилетку — очень непросто. На Дашке были варежки. Тоже розовые, тоже с котятами — в тот год у нас котята были везде. А я так чётко помню то, что случилось в тот день. Всё. Каждую мелочь. И варежку эту, уже отсырела, скорее надо в тепло… И то, что небо было пасмурное, сонное, и все равно красивое, тоже помню. Чёрные ветки голых деревьев. И как дочка прыгает — цок-цок, клац-клац…

И взгляд. Я тогда ещё не знала, что на меня смотрят, но чувствовала. Спиной, лопатками. По коже — мурашки. Оборачиваюсь постоянно, но за спиной аллея голых деревьев, серое полотно парковки, скудно припорошенное снегом, автомобили, тёмные и безликие.

— Даша, давай скорее, — попросила я, словно торопясь сбежать от чего-то тягостного и неведомого.

— Но мам, — возразила дочка. — Классики же кто-то нарисовал! Он устал и у него замёрзли руки, но все равно старался. И если не попрыгать ему будет обидно!

Я сдалась — не лишать же ребёнка удовольствия из-за своих необоснованных страхов. Даже расслабилась немножко, глупая. Ах, знать бы тогда — схватила бы Дашку и бежала бы куда глаза глядят. Но я не знала. Поэтому стояла и баюкала в руках коробку, смотрела, как моя малышка рисует брошенным кем-то мелком. Мелок был радостно салатовым, но рисовать отказывался — скользил по тонкой корке намерзшего на асфальт льда.

Дашка вдруг остановилась. Осторожно положила мелок рядом с так и не дорисованной рожицей. И смотрит. Не на меня, нет. За мою спину. Словно там, за мной, кто-то стоит молча. Я оборачивалась всего минуту назад, никого там не было. И жутко вдруг, желудок тревожно сжимается, даже тошнит от страха.

— Я нагулялась, — говорит Даша. — Отдай мне коробку.

Я наклонилась, осторожно передала коробку дочери. И потом только обернулась. Он стоял позади нас. Мужчина. Высокий. Весь в чёрном — пальто чёрное, джинсы из грубой ткани, небрежно обернутый, дорогой шарф. Короткие волосы, щетина трехдневная. А глаза — светлые. И смотрит он прямо на нас. Слишком внимательно, так не смотрят на случайных прохожих.

Сердце ухнуло вниз, забилось тревожно. Приют для животных, куда мы с дочкой идём, находится на самой окраине города. Нет здесь никого. За высоким забором какое-то предприятие, вроде там делают окна и теплицы. Чуть в стороне тянется частный сектор — не добежать мне с Дашкой, не докричаться. Не успеть. До приюта осталось идти с половину километра, я слышу уже, как собаки лают. Далеко…

— Вы не подскажете, — хриплым голосом обратился ко мне мужчина. — Где здесь приют для животных? Я корма привёз.

Сердце вроде успокоилось, но так себе. Мы сюда два раза в неделю ходим, год уже. Чужие лица здесь редкость, а этого человека я точно здесь не встречала ни разу.

— А мы тоже туда! — радостно отозвалась моя дочка. — Вы идите прямо просто, слышно же, где собачки гавкают!

Дашка сказала верно — слышно. И понятно, куда держать путь. Мы ему зачем, зачем этот вопрос?

— А вы зачем?

— Кошка бросила котят! — не менее радостно доложила Дашка.

— Пусть…

Я вдруг испугалась, что мужчина продолжит фразу самым банальным и классическим образом. Он мог бы, я это чётко понимала.

— Пусть растут сильными и здоровыми, — торопливо продолжила я, пока не высказался он. — Даша, пошли.

Забрала у неё коробку, в которой спали, замотанные в шаль, четыре серых котёнка, ещё слепых. Их и правда бросила ветреная мамаша, на складах моего офиса. Я хотела выкормить их сама, но поняла, что с моим графиком работы они просто умрут от голода и решила принести в приют.

— Давайте подвезу, — предложил мужчина в мою спину. — Скользко.

— Не нужно, — бросила я.

И почти побежала. Если бы могла, взяла бы Дашку на руки, но она тяжёлая, да ещё котята эти… Скользко, и правда, ноги разъезжаются. И сапоги у меня глупые дурацкие, на каблуках… Все говорили — модничаю. А правда в том, что других у меня сейчас нет, и денег на них тоже… А эти остались от прошлой обеспеченной жизни.

Мужчина не обогнал нас на своём огромном автомобиле. Всё это время, что я на каблуках с ребёнком и котятами пыталась спешить, он медленно ехал следом, доводя меня до ужаса. И в здание приюта вошёл следом за нами, но тут немножко отпустило — люди есть.

— А я ждала вас, — вышла нам навстречу ветеринар Света. — Думала вы меня разгрузите, а вы мне ещё работы принесли…

— Прости, — покаянно ответила я, открывая коробку, разворачивая платок. — Я не справлюсь одна.

Котята сразу заерзали, запищали открывая маленькие розовые рты, расползлись в стороны, вслепую пытаясь отыскать мамку, которая, наверное, уже гуляет с новым кавалером.

— Хорошая мать дитя не бросит, — сказал мужчина.

Тихо, но так значительно, что от его голоса у меня мурашки. И кажется, что снова не просто так. Но чтобы это могло значить?

— Она не плохая, — заступилась за кошку Даша. — Глупая просто!

Дашка кормила кошек, которых здесь было много, я помогала Свете чистить клетки. Света тоже насторожилась при виде мужчины, но увидев, сколько он привёз мешков с кормом растаяла, защебетала. Я хотела сказать ей — остановись! Ты что, не видишь, что он опасен? Не видишь, какие дорогие часы выглядывают, когда задирается рукав его пальто? Ему нечего здесь делать. Ему здесь не место. Ибо, как бы это не было печально, помогали нам только такие же нищие, как мы сами. Богатым до брошенных котят и голодающих собак не было никакого дела.

— Вы на остановку? — спросила Света через час.

До остановки было идти минут пятнадцать, а с Дашкой и все двадцать. Но обычно, если погода позволяла, мы топали с удовольствием — ребёнок потом лучше спал. Но сегодня… Странный мужчина с дорогими часами, мужчина, которому не было места здесь, до сих пор не ушёл. К огромной радости Светы он, сбросив пальто, помогал ей удерживать Платона, пока она перебинтовывала ему заднюю лапу. Платон был огромной собакой неясной породы, с огромным же умом, но уколов боялся жутко, и всех подозревал в желании их ему сделать, пытался убежать, и помощь была кстати. А я стояла за его спиной, смотрела, как вздуваются от усилий мышцы на его руках и думала — неспроста все это. А ещё — от прошлого не убежишь.

— На такси, — ответила я.

Я боялась идти в потемках, которые уже упали на город, зная, что где-то рядом темнота прячет этого мужчину с жуткими ледяными глазами. Открыла кошелёк, высчитывая, сколько денег осталось, дотяну ли до зарплаты. Я изо всех сил старалась, чтобы никто не подумал, насколько нам с Дашей было туго выживать, но на деле все было очень печально. Мой нервный осмотр кошелька не ушёл от внимания Светы.

— Занять до зарплаты?

— Нет, не нужно. Дашка, пойдём, скоро такси приедет.

На мужчину я не смотрю. Помогаю Даше просунуть руки в рукава замотать шарф. Варежки, которые все это время были на батарее, так и не высохли, хорошо, что мы на такси…

— Давайте я довезу вас до дома, — снова раздался хрипловатый мужской голос.

Я подняла глаза. Посмотрела на него. И его взгляд…он смотрел на меня, как на грязь, налипшую по какому то недоразумению на его дорогой ботинок. Как на ничтожество. Так смотрел, что я на мгновение задохнулась от обиды — какое он имеет право судить меня? Презирать меня? Никакого!

— Мы справимся сами, — отрезала я, засунув свое негодование поглубже.

Быть незаметной — мой девиз. Схватила Дашку за руку, и на улицу скорее, к уже ожидающему такси. Уже дома — закрыться на все замки. Тут безопасно, сказала я сама себе. Это наш с Дашей мирок. Никому в него ходу нет. Никаким злодеям.

— Грустно стало без котят, — опечалилось моё солнышко. — Хотя бы какао налей.

Я поневоле улыбнулась. А ночью Дашка пришла спать ко мне, вместе с подушкой и одеялом своим, и я трусливо ей обрадовалась, — никак не могла уснуть. Она свернулась рядом клубком, как котенок, сразу засопела.

— У меня нет кроме тебя никого, — шёпотом сказала я.

— Я знаю, — сонно пробормотала Дашка, погладила мою руку и уснула.

Я перевела взгляд с детской макушки на окно. Оно было зашторено лёгкими занавесками, снаружи фонарь, и свет его падает на стены ажурной сеткой. Мирная картина, привычная. Но сегодня — все тревожно. Слушаю дыхание спящего ребёнка, и вдруг чётко понимаю — он рядом. Тот мужчина. Сидит на парковке, в своём большом автомобиле, смотрит на мои окна. Или даже…стоит молча за дверью, и прислушивается, словно тоже хочет услышать сонное Дашкино дыхание.

Вторая 2. Демид

Ненавижу, подумал я. Но как-то отстраненно, равнодушно. Я уже привык к этой ненависти, сжился с ней, она давно стала частью меня, врастая в мою душу час за часом, одну бессонную ночь за другой. А теперь так плотно впустила в меня свои корни — не вырвать. Если только вместе с кусками моей плоти.

Но когда она наклонилась и погладила девочку по пушистом шапке, снова скрутило, сильно, до боли, кажется — до хруста в костях. Это моя дочь. Какое право она имеет касаться её, держать за руку, делать вид, что любит?

Я наблюдал за ними несколько дней. Бросил, к черту все свои дела. Подъезжал на автомобиле к небольшому частному садику, в который ходила девочка. Я уже знал, часы прогулки. Смотрел, как она играет. Выпал липкий снег — катает шары. Сделала снеговика, морковки не было, заменила её длинной сосулькой. А потом мальчик в зелёной шапке его сломал. Моя дочь заплакала. Она плакала так горько, что мне хотелось пойти, надрать этому хулигану уши, чтобы никогда больше не смел обижать девочек. Вытереть её слезы. А потом вместе скатать нового снеговика.

Но я ждал. Доказательств ещё не было, только предчувствие и три года упорных поисков. Но я был уверен. Я знал.

Иногда девочка бросала игры и подходила к забору. Прижималась к нему лицом, долго смотрела на улицу, во внешний мир. Словно знала все. Ждала меня.

— Скоро, — сказал я, зная, что она меня не услышит. Пока не услышит. — Скоро я тебя заберу.

А теперь я наблюдал за ней. За той, которая лишила меня дочери. Светлые волосы. Тонкий, пожалуй немного длинноватый нос, розовый на кончике — мороз. Это могло бы быть мило, но нет. Длинные светлые же, в рыжину ресницы. Пухлые губы. Бледная кожа, чуть изогнутые, словно в удивление, брови.

Моя бабка бы сказала про неё — породистая. Она всех женщин мерила, словно скаковых кобыл, по этой степени породистости. Они её интересовали лишь с одной точки зрения — производства новых Шаховых. Моих детей.

И моя жена ей не понравилась совершенно.

— Маленькая какая-то, — с сомнением протянула бабка. — Щуплая. Заморыш. Словно отродясь досыта не жрала. Дёмка, каких детей она нам нарожает?

Она была чистой, моя Настя. Светлой. Была и осталась. А породистость… ни о чем не говорит. Та, которая лишила меня дочери породиста. Высокая. Не красивая, нет, но бабка бы оценила силу и надменность её взгляда. И она — воровка. Она преступница. Она украла моего ребёнка, лишила меня будущего.

Но я верну все на свои места. Я сделаю так, как нужно.

— Мы не можем просто взять и украсть ребёнка, — тихо говорит мой юрист, я слушаю его в половину уха, я и сам это отлично знаю. — Это не так работает… То есть, украсть вы можете, я не смогу вам противостоять. Но вы же хотите, чтобы она стала вашей дочерью официально. Нужна экспертиза и заключение суда.

— И?

— Нужно разрешение матери на проведение экспертизы. У нас никаких конкретных доказательств. Она должна подписать её добровольно.

Проблема была в том, что я не хотел её предупреждать. Когда она украла моё дитя, она точно не высылала мне уведомление. Я хотел, чтобы это было шоком для неё. А ещё я боялся, что если она будет знать заранее, она сделает что нибудь с девочкой. Ей нечего терять. Это не её дочь. А я не знал, на что она готова. Нет, пусть не знает ничего.

— Устройте все, — ответил я. — Пусть лишение ребёнка будет для неё сюрпризом. Вы сможете, у вас нет выбора, именно поэтому я вам и плачу.

Худой, совершенно не заметный серый человек кивнул. А на следующий день я сидел у её офиса в автомобиле. Ждал. Рассерженно смотрел на часы то и дело — успею ли посмотреть, как гуляет в саду моя дочь? Успокаивал себя тем, что сегодня пятница. Они снова пойдут в приют. И я снова увижу свою дочь так близко, как в прошлые годы не видел ни разу.

Её офис находится на огромной складской территории. Кругом серые амбары, железные контейнеры. То и дело заезжают фуры. Мы все обговорили. Она ответственная за всю эту кутерьму здесь. Она всем нужна.

Ольга, а именно так её звали выскочила на порог кутаясь в одну лишь шаль. На улице вьюжит. Ветер треплет её светлые волосы, они были забраны в пучок, но он рассыпался. Я хорошо её вижу.

— Юра! — кричит она. — что случилось?

Парень в куртке со светоотражающими лентами бежит ей навстречу, она смотрит на него приложив ладонь ко лбу козырьком.

— Накладные, Ольга Николаевна, — чертыхается он. — Я накладные забыл, на воротах собрал уже целую пробку, меня сейчас на части порвут.

Она вплескивает руками, спускается к нему навстречу по ступеням, чтобы предатель Юрий не терял драгоценного времени. Ветер бросил её волосы, теперь играет листами бумаги в её руках. Они упрямо пытаются вырваться и улететь, мешая рассмотреть, что в них написано. Отлично, так и было задумано, именно поэтому Юрий позвонил ей, чтобы она выбежала навстречу. Она подписала все.

Говорит что-то, улыбается. Мне не слышно — слишком тихо. Опускаю стекло, в салон залетает колкий снег. Юрий уходит, а Ольга смотрит ему вслед, хотя холодно. Не уходит, может, чувствует, что только что сделала…

Я трогаю автомобиль с места, беспрепятственно выезжаю. Фура парня стоит за углом. Он выпрыгивает из кабины, идёт ко мне, садится на пассажирское сиденье.

— Она все подписала, — хмуро говорит он.

Протягивает мне листы бумаги. На них мокрые капли — снег тает. Не беда. Среди так нужных мне бумажек затерялась настоящая докладная — возвращаю её хозяину.

— Отлично, — отвечаю я, вкладываю листы в папку.

Ему я даю деньги, именно столько, сколько мы обговорили.

— Я точно не делаю ничего плохого? — неуверенно спрашивает Юрий.

— Если предаёшь, — улыбаюсь я. — Имей смелость идти до конца. Нельзя предать лишь наполовину.

На прогулку девочки я опоздал, но в приют приехал заранее. Привёз все, что в прошлый раз просили — закупила моя помощница. Местная ветеринарша так радуется, что я чувствую себя дедом Морозом.

— Вы просто волшебник, — восхитилась щуплая женщина, и даже поцеловала меня в щеку, привстав на цыпочки.

Они опоздали, пришли гораздо позже. У моей дочери румяные щеки, снова шли пешком с остановки — эта мысль вызывает раздражение. Меньше всего мне хотелось, чтобы мой ребёнок рос в нищете. Но девочка такая красивая, так похожа на мою жену, что у меня перехватывает дыхание.

— Снова работу мне! — рассмеялась ветеринар.

А девочка смотрит на меня. После прошлой встречи уже знает, не боится. Хорошо, что я решил действовать постепенно.

— А мы ходили к маме на работу, — сообщила она мне. — Там поймали Мусю. И сюда принесли, ей сделают операцию, чтобы она не рожала больше котят.

И показала мне переноску, в которой сидела сердитая на весь мир кошка. Переноска явно была тяжёлой для маленького ребёнка, я снова едва сдержал раздражение.

— Всем офисом на это дело деньги собрали, — сказала Ольга ветеринару. — Сколько можно уже…

Девочка присела на корточки, сняла розовые варежки, погладила кошачий нос через окошко-сеточку. И снова на меня посмотрела.

— Почему, — спросила она, — почему ей нельзя рожать котят? Котята, это хорошо. Они милые и смешные.

— Потому что, — ответил я, и голос от волнения осип. — Некоторые просто не созданы для материнства.

И поймал колючий взгляд Ольги. Она торопливо увлекла ребёнка от меня в сторону, словно я мог представлять для неё опасность, а из переноски громко заорала сердитая Муся.

Глава 3. Ольга

В садик я опоздала. По личным причинам он был частным, и дети могли быть там до девяти вечера, но как правило, к семи всех малышей разбирали. А сегодня я проработала допоздна. Тащить все одной было тяжело, но я не жалуюсь — у меня Дашка есть.

Дашка сидела одна. Видимо, ждала долго, уже сапожки надела, вид имела припечальный, у меня сердце сжалось.

— Даньку и Веру уже давно забрали, — сообщила она.

— Прости, малыш…хочешь, в выходные пойдём в кино?

Дашка кивнула и простила меня. А я подумала, что вполне могу позволить поход в кино — зарплату переведут уже через несколько дней. Ребёнок на зиму одет, дальше будет проще.

— До свидания! — крикнула Дашка воспитательнице, которая, наверное, уже давно мечтала идти домой.

На улице снова вьюжило, благо до дома бежать недалеко. Ветер и повязанный на голову шарф мешали слышать, а Дашка тараторила всю дорогу, я не разбирала половины слов. Поэтому важная информация до меня дошла только дома, когда Дашка сидела и с задумчивым видом гоняла по тарелке котлету, туда-сюда.

— Вера говорит, что я заразная, — сообщила дочка.

Я опешила.

— Почему она так решила?

— Потому что у меня брали анализы, а у остальных нет.

Сердце пропустило пару ударов, а потом забилось, как бешеное, так, что закололо за грудиной и на мгновение стало сложно дышать.

— Какой анализ?

— Вот тут, — сказала Дашка и оттянула щеку, показывая рот изнутри.

Успокойся, велела себе я. Никто не имеет права проводить какие либо мероприятия без моего согласия. Я — мать. Я даже на диаскин тест пишу разрешение каждый раз. Возьми себя в руки и позвони воспитателю.

Юлия Викторовна взяла трубку только на шестой звонок, когда я уже готова была на стены лезть, а Дашка, поняв, что я за ней не особо наблюдаю, закинула нелюбимую котлету в сковородку обратно.

— Какие анализы проводили моей дочери? — почти закричала я в трубку.

— Ольга…время одиннадцатый час ночи, у меня дети уже спят.

Я сразу почувствовала себя плохой мамой — мой то ребёнок не спит, и спать даже не собирается. Но быстро взяла себя в руки. Я хорошая мать. Я лучшая мать для своей девочки. Ради неё я пойду по головам. Но тон — сбавила.

— Объясните мне, — спокойнее сказала я. — Что произошло?

— Я не знаю, — устало отозвалась женщина. — Я же вторую смену, а это утром было. Знаю только, что у них было разрешение, иначе их бы не допустили.

Сбросила звонок, начала звонить второй воспитательнице, заведующей, никто не брал трубку. Полезла в поисковую систему. Сомневаюсь, что кого-то интересует, есть ли у моего ребёнка стоматит. Тогда что? ДНК? Господи…

Теперь болью стиснуло виски. Налила в стакан воды, выпила таблетку, потом только на время посмотрела — полночь скоро, Дашка носом клюет, нужно её укладывать, а потом уже думать. Впрочем, думать не о чем — я уже все решила.

Когда Даша уснула я полезла в свой тайник. Там — деньги. Чтобы не случилось, я всегда откладываю одну пятую зарплаты, чтобы в случае опасности можно было бежать. Снова бежать, подумала я, вздохнув. Но так будет правильно, я не могу ждать, не могу рисковать Дашей.

Погладила спящего ребёнка по волосам. На тумбочке — фотографии. Дашке всего пять, но она сменила уже три разных садика, в разных городах. Я почти успокоилась — меня никто не ищет. Решила остаться здесь. Нам тут нравилось. В школу бы пошла здесь, мы уже присмотрели хорошую. У неё друзья…

Но нет. Следующие два часа я собирала вещи, так, чтобы они уместились в один чемодан на колёсиках. Порадовалась, что отдала котят в приют — не смогла бы бросить.

Летние вещи все оставить, из них все равно вырастет. Брать тёплые… К трём часам ночи у меня голова шла кругом. Уехать нужно сегодня же, только дать дочке выспаться. Заварила себе кофе покрепче, присела у окна. На улице — темно. И двор таким родным кажется, хотя жили здесь всего год. И так не хочется его бросать, и Светку, и приют, и даже порядком надоевшую работу… Но Даша — важнее всего. Важнее всего в мире.

— Мам, — раздался тихий голос.

Повернулась — стоит в дверях кухни. Босая, тёмные волосы взлохмачены, пижама в горошек. Моё чудо.

— Сон плохой?

— Нет, жарко и горло болит, пить хочется…

Участковый педиатр пришла только в полудню, когда температура уже пару раз скакнула до тридцати девяти. Диагностировала ангину, прописала кучу лекарств. Я улыбалась, а потом закрывалась в ванной, молча скулила и кусала губы. Я не могла бежать в никуда с больным ребёнком. Нам нужна хотя бы неделя, но кто её даст?

— Мама, не грусти, — погладила меня Даша по волосам. — Ну ты чего? Я же уже сто раз болела. Зато на работу ходить не будешь. Пошли включим мультик?

И я снова улыбнулась.

— Я пойду в аптеку, а потом включим. Буду быстро-быстро лететь ракетой. Дверь никому не открывать, ты помнишь? Выбери пока, что будем смотреть.

Дашка важно кивнула, а я полетела, как и обещала — ракетой. Аптека недалеко, за углом, приткнулась к небольшому торговому центру. Мои модные сапоги сдались и ноги разъехались в разные стороны, как раз на ступенях. Я упала, так больно ударилась копчиком и ногой, что едва сдержала слезы. Реветь точно не стоит, потом будет соблазн не останавливаться и плакать ещё дня три.

— Пожалуй, вам стоит все же встать, — раздался знакомый голос.

Я все ещё сидела, набираясь сил встать, идти дальше, жить дальше. Вскинула взгляд — он. Мужчина со светлыми глазами, словно толща льда, словно небо. Холодные глаза и смотрят на меня равнодушно. Рот упрямый и злой, кажется, эти губы не умеют улыбаться. Руки не подал, хотя я пожалуй, и не приняла бы её.

Встала, тяжело опираясь о перила. Отряхнула пуховик, который ещё и второпях криво застегнула — позорище.

— Вас стало слишком много в моей жизни, — сказала я, словно прозревая. — Это не похоже на совпадение.

— А что думаете вы? — с ленивым любопытмтвом спросил он.

Я сдержала гнев, это было несложно после бессонной ночи — слишком устала.

— Я думаю, что вам меня не запугать. Убирайтесь прочь! И передайте ему, что он ничего так не добьётся.

Шагнула к аптеке, наступив на ушибленную ногу и поморщившись от боли.

— Кому ему?

Теперь в его голосе и правда настоящий интерес, но он не собьёт меня с толку.

— Моему мужу, — ответила я не оборачиваясь.

Спасибо за поддержку❤️

Глава 4. Демид

На утренней прогулке её не было. Я успел изучить не только распорядок садика, но и запомнить всех малышей группы. Этот — дерётся. А с этой девочкой моя дочь любит играть. Подружка. Сегодня все дети на месте, моей — нет. Я выждал несколько минут, но она так и не вышла.

— Вы сказали ждать, — позвонил я юристу. — Если она снова сбежала… я…

Голос срывался. Хотелось убивать. Я не мог упустить её снова. Позвонили на работу — на работе Ольги нет. Я еду к её дому, но обледенелой дороге автомобиль заносит, но я жму на газ. Новости немного опоздали — сначала я увидел Ольгу. Она явно спешила, но ребёнка с ней не было. Я сразу сделал вывод — оставила одну. Маленькую пятилетнюю девочку. Моя жена бы так не поступила.

Информацию про её мужа я пропустил мимо ушей — я знал, что Ольга хитра и расчетлива. Я не позволю ей себя запутать. Теперь возле её дома всегда будут дежурить — страх, что она сбежала, слишком свеж.

Я же через час сидел в районной детской поликлинике.

— Да все с девочкой хорошо, — отмахнулась доктор. — Ангина. У неё была уже весной. Не сильная, пролечится недельку и будет, как новенькая. У неё опытная и хорошая мама, не переживайте.

На этих словах на меня обрушилась такая ярость, что я скрипнул зубами. Достал стопку денег, положил на стол.

— Это что?

— Это деньги, — пояснил я. — Сейчас вернётесь, скажете, что ошиблись в диагнозе, и выпишите направление на госпитализацию.

Женщина явственно растерялась, но с денег взгляда не отводила. Деньги — лучшая мотивация.

— Да как я…. Что я скажу? И потом мне карточки заполнить нужно…

— Вот придумаете, скажете, а потом заполните.

Если девочка будет в больнице, Ольга не сможет увести и спрятать её. Там мой человек будет привлекать явно меньше внимания, чем в её подъезде. Доктор кивнула и поднялась со стула.

Я не знаю, что она говорила, но через два часа зареванная Ольга уже встречала скорую. Я не понимал, зачем она плачет. Зачем ей притворяться сейчас? Какой в этом смысл? В больнице тоже уже предупреждены, никто не позволит Ольге лечь вместе с ней. Сошлются на что нибудь, правила больницы и прочая ерунда. Моя дочь будет одна.

Я пришёл вечером, когда заплаканную Ольгу выпроводили домой. Одну. Долго смотрел на её тонкую фигурку замершую возле больницы — выиискивала взглядом окно дочки, потом нашла, рукой помахала… и продолжал думать, зачем она это делает? Холодно, а она стоит, шарф забыла, кутается в пальто, трясётся всем телом и не уходит. Ничего, если и она простудится, попадёт в больницу, будет совсем просто…

Внутрь меня пропустили — ждали. Почти здоровую, по словам врачей, девочку положили в одиночный инфекционный бокс. Перед дверью я замер — два года ждал, а теперь страшно. Страшно говорить с собственной дочерью. Стою, в руках тискаю красивого лопоухого зайца с печальной мордочкой — купил сразу, как только сформировался в голове план. Вошёл.

Она сидела на кровати и выглядела ужасно потерянной. Испуганной. Хотелось забрать её прямо сейчас, увезти и больше никому не позволить обидеть.

— Привет, — тихо сказал я.

Она вскинула взгляд. Глаза голубые, мои. Семейные глаза. Ресницы тёмные пушистые, на щеках лихорадочный румянец — надо будет напомнить, что она здесь вип персона, пусть лечат на совесть. В руках тискает игрушку — медвежонок. Старый и очень потрепанный.

— А что вы тут делаете? — спросила она. Я растерялся, а она сама придумала ответ. — Вы и котятам помогаете, и людям, да?

— Да, — подтвердил я. — Можно и так сказать.

Пододвинул стул, сел ближе. Хотелось её обнять, но не хотелось пугать. Да и не знал, как с ней быть. Протянул ей зайца, она приняла его, погладила, а потом поставила в сторонке. В руках остался мишка, кольнула неприятная ревность.

— Почему ты грустишь?

— Скучаю по маме, — испуганным шёпотом ответила девочка. — Я первый раз так долго без мамы буду.

И снова — укол в самое сердце. И хочется сказать, что эта мама, не мама. Кукушка. Но ребёнок пока не поймёт. Когда она вырастет, я все ей расскажу. Она меня простит.

— Ты её любишь?

— Конечно, — удивилась девочка. — Она же моя мама.

Тишина. Шелест чьих то шагов по коридору. Звук напугал малышку — втянула голову в плечи. Нужно будет сказать, чтобы какая нибудь медсестра переночевала с ней. Любой каприз за мои деньги, а я хочу, чтобы моя дочь не боялась.

— У меня тоже была дочка, — неожиданно для самого себя сказал я.

— А где она?

И оглянулась, смешная, словно я мог прятать дочь где то за кроватью или в кармане пальто.

— Умерла, когда ей было три годика. Долго болела.

— Грустно, — отозвалась малышка.

Она ещё не умела понимать всей глубины чужого горя. Слишком мала. Скучает по своей лже-маме. Хочет домой. Скоро я заберу её в настоящий, принадлежащий ей по праву дом, в котором она станет маленькой принцессой. А не дочерью матери одиночки, которая мотается из города в город, в попытке убежать от своих грехов, живёт на съёмных квартирах и оставляет ребёнка одного, выходя в магазин.

Ненавижу, напомнил я себе. Я её ненавижу. Я уничтожу её, но сначала заберу у неё ребёнка. Не украду в ночи, как поступила она. Я сделаю все по закону, так, чтобы ни один человек не посмел усомниться в законности прав моей дочери.

— Здесь страшно, — вдруг всхлипнула она. — Я хочу домой.

Я решился и погладил её по волосам. Тихонько, едва касаясь, но она все равно отстранилась. Живая, смешливая и общительная рядом с Ольгой, сейчас она поникла, я не узнавал её. Ничего, время лечит все. По крайней мере — раны душевные.

— Возьми зайца, — попросил я. — Он будет тебя охранять.

Она кивнула, но заяц так и остался сидеть, прислонившись к стене, грустно свесив уши. Я вышел. Юрист позвонил мне, когда я уже ехал домой, если можно назвать домом пустую квартиру, в которой я только ночевал. Но когда в мою жизнь вернётся дочка, все изменится.

— Анализы готовы, — сказал он. — Позвонили, но я дождался курьера с пакетом.

— Что в нем, — нетерпеливо спросил я, давя на газ.

— Не уверен, что мне стоит вскрывать конверт без вашего присутствия…

— Быстрее! — рявкнул я.

Я верил в то, что нашёл свою дочь. Верил, но где-то в глубине души жил страх, что эта маленькая девочка с моими глазами окажется чужой. Смешно, но кажется, я уже её полюбил. Не за что-то, просто за то, что есть. Отказаться от неё было бы слишком больно.

— Девяносто девять процентов вероятности, — тихо ответил юрист хрустнув бумагой. — Она ваша дочь, поздравляю.

Глава 5. Ольга

Я понимала — все это неспроста. Днём трезво думать не получалось, а сейчас вот пришла в пустую квартиру, тихо, гулко и мыслей — миллион.

— Всё будет хорошо, — почти убедила себя я.

Нужно было отказаться от госпитализации, нужно. Но врач была так настойчива, а воспоминания о воспалении лёгких, которое Дашка перенесла в три года были страшными. Но тогда я была рядом с ней, каждый день в инфекционном боксе, на одной узкой постели. Все равно, главное, — рядом. А сейчас нет. И кажется, что от меня просто оторвали кусок. Лишили важного органа, без которого я не могу нормально функционировать.

— Пожалуйста, — просила я. — Мне не нужно питание, я заплачу, и мы уже лежали в больнице, занимая одно койко место…

— Тогда ваша дочь была младше, — заметил врач в приёмом покое, — а сейчас старше. По правилам больницы дети от пяти лет лежат одни. Да не бойтесь, мы же тут не монстры.

А мне все казались монстрами. И сейчас кажутся. Попыталась взбодриться крепким кофе — не вышло. Уснула, свернувшись калачиком в кресле, прижимая к себе свитер дочки, который хотела ей с собой дать, и забыла. Это так и продолжило меня мучить во сне, снилось, что я слоняюсь под окна и больницы и упрашиваю персонал забрать свитер, вдруг ей там холодно…

Проснулась глубокой ночью. Позвонила в больницу, там же дежурные, нарвалась на грубость и ответ, — никто твою дочку проверять не будет. Спит она. Завтра звони.

— Нужно тратить время рационально, — отметила я, пытаясь взять себя в руки. — Собирай вещи.

У нас было мало бумажных фотографий, их тяжело перевозить с места на место. Особенно мало — моих беременных. Их я ценила особенно. Всего шесть штук. Одна из них криво обрезана — так я избавлялась от мужа. Но его рука все равно осталась лежать на моем животе. От неё не избавиться. Так же не стереть страх из моих глаз.

Я поневоле погрузилась в воспоминания. Они, самые плохие, словно болото — стоит только ступить, так просто уже не выбраться.

Первым сильным разочарованием моего мужа была я. Ему казалось, что я недостаточно хороша. Чтобы он показывал меня людям, чтобы представлять своим друзьям. Я не так одевалась, не так ходила, не так говорила…

И с каждым его словом я становилась все более замкнутой и неуверенной в себе. Но тогда он меня ещё не бил, тогда я не знала, какой он сумасшедший. Жизнь с ним казалась мне стабильной. А стабильность — дорогого стоит.

А потом я забеременела. Он был рад. Он так хотел сына. Но второе узи показало, что у меня будет дочь. Я даже мысленно не хочу говорить у нас.

А третье — что у моей малышки серьёзные проблемы с сердцем. Что нужно много операций. Что будет сложно и страшно.

— К черту, — громко сказала я, разгоняя тишину квартиры. — К черту всю эту ерунду. Он слабак, ты знаешь, Ольга. Он не станет тебя искать, хватит бежать. Всё это — совпадение. А моя дочка совершенно здорова.

Потом я долго ходила по врачам. Они лишь разводили руками, тем более снимков узи не осталось, в спешке бегства я просто не успела их взять.

— Такое случается, — говорили они. — Может узи ошиблось. А может пороки компенсировались сами, такое тоже случается, благодарите судьбу.

Я благодарила. Горячо и жарко. Целовала маленькое личико своей совершенно здоровой дочки. Ангины и простуды это ерунда. С этим я справлюсь. Главное, что сердце в её груди стучит сильно и уверенно. А её отец… Я не хочу о нем думать. Я надеюсь, что он не будет меня искать, но тем не менее продолжаю бежать. И буду бежать дальше.

С этой мыслью я продолжила собирать вещи, даже немного повеселев. Поверила — все хорошо будет. Самоубеждение штука опасная. Налила очередной кофе, присела на подоконник. Это — моё любимое место. Летом открываю окна, ловлю тёплый ветер. Зимой любуюсь на детей лепящих снежных баб. Сейчас рано ещё, даже дворники не вышли чистить снег. Темно. Снега навалило, через него цепочка одиноких следов.

Всего третий этаж, поэтому двор мне видно хорошо. И машины. За парковочные места ежедневные тихие войны, и те автомобили, что стоят под моим окном я знаю наизусть. Красная — Лены. Значит успела опередить соседей, за неё я рада, шутка ли, трое детей. Все трое будут утром помогать откапывать родную лошадку от снега. Зелёная — молчаливого соседа снизу. А эта чёрная…я её видела. Номеров разглядеть не могу, но клянусь — видела. У своей работы. У больницы.

Страх залестывает с головой. Накидываю пальто, сапоги на голую ногу. Бегу вниз. Мне нужно знать. Я почти уверена, тот мужчина с ледяными глазами там. Он меня преследует. Он — вестник моего мужа.

Снега и правда много. Сразу пушистыми ледяными горстями сыпится в мои сапоги, обжигает холодом. Плевать. Подбегаю к автомобилю. Окна тонированы, разве это разрешено? Такие ни у кого не спрашивают. Хочу заглянуть внутрь, дёргаю за ручку. Заперто. Я чувствую, что он там.

— Откройте! — кричу я. — Немедленно!

Стекло медленно ползёт вниз, я не дышу. Наконец опускается полностью. И я не знаю того, кто сидит в автмобиле.

— Что вам нужно? — грубо спрашивает он.

— Хватит, — почти умоляю я. — Хватит меня мучить, хватит меня преследовать.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не вижу цвета его глаз, да это неважно. Они такие же холодные и равнодушные, как у его хозяина.

—По-моему вам нужно вернуться в квартиру, — замечает он. — Холодно.

— Вы были у больницы, — жалобно бормочу я. — У моей работы… Здесь. Что вы делаете у моего подъезда в пять утра?

— Половина шестого, — говорит он, словно это имеет значение. — Я жду свою жену. Она, в отличие от вас, не ходит зимой голой, поэтому собирается долго.

Отшатываюсь. Потом смотрю на окна своего дома. Половина шестого, правда. Ленкины окна светятся — трое детей это непросто, она встаёт рано. А ещё Лена работает в больнице. В той самой. Я планировала через неё передавать дочке вкусняшки, но теперь, думаю, нужно будет пользоваться знакомством иначе. Поднимаюсь наверх, на её этаж, стучу в дверь. Лена заспана, в халате, волосы расчесать не успела.

— Оля? — удивилась она, глядя на мои голые замёрзшие ноги. — Что случилось?

— Помнишь ты спрашивала про отца моей дочки? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Я не хотела говорить. Он чудовище, Лен. Он бил меня по животу, чтобы спровоцировать выкидыш. Потому что не хотел дочку, тем более больную. А сейчас Дашка здорова. Она идеальна. Он хочет её вернуть, а я не отдам её монстру. Лена, помоги мне украсть мою дочь из твоей больницы.

Глава 6. Ольга

Меня тянуло в больницу изо всех сил. Я приказала себе терпеть — истерикой под больничными стенами никому не поможешь, а внутрь меня не пустят просто потому, что инфекционка. Я даже уложила себя спать, выпив лёгкого успокоительного. Дашке нужна сильная мама.

Затем пошла на работу. Там меня не ждали — я успела сообщить, что ухожу с дочкой на больничный. Но я уверилась — за мной следят. Пусть мои преследовали считают, что я спокойна. Что во мне нет никаких дурных замыслов. Я вовсе не собираюсь похищать своего же ребёнка. Зарплата пришла, что меня весьма порадовало — никогда не будут лишними, а сейчас, особенно. Под шумок выпросила аванс. Увольняться не буду, так люди мужа могут узнать. А аванс вычтут из зарплаты за этот месяц, шанса её получить у меня уже не будет.

После работы пошла в приют. Идти без Дашки было непривычно. Яркие классики давно потерлись, спрятались под наледью и снегом. Жаль, я бы на них сейчас попрыгала. Это словно сделало бы меня ближе с дочкой.

— Ты чего одна? — удивилась Света.

— Моя лялька в больнице, — всхлипнула я.

И разревелась. Реветь на Светкином плече было сладко. У неё тоже дети, она понимает. Гладит меня загрубевшей от тяжёлой работы ладонью, шепчет что-то успокаивая. От неё пахнет собаками, но это меня даже успокаивает. Она пахнет обычной жизнью. Не богатством, как мужчина, с ледяными глазами. Не виски и сигаретами, как мой муж.

— Я знаю, чем тебя увлечь, — наконец сказала она. — У меня там собака щенится, тощая такая, ужас, боюсь её без присмотра оставлять. Давай я работать, а ты пригляди, хорошо? Если что, сразу зови меня.

Я кивнула, хотя опытом приёма родов у собак не владела вовсе. Но справедливо рассудила — собака знает все лучше меня. А если что-то пойдёт вдруг не так, я уж пойму. Я и сама мама.

Собака явно вела бродячий образ жизни и приходилось ей несладко. Шерсть свалялась, видно плеши, в местах где Света состригала колтуны. Ребра торчат. Глаза загнанный. Округлый беременный живот вздымается часто-часто. Меня увидела, попыталась отодвинуться, но хвостом все равно забила.

— Я хорошая, — успокоила я. — А пять с лишним лет назад, как ты была. Тощая и испуганная, с одним только чемоданом на колёсиках. Сбежала на край света, куда глаза глядят, только бы от мужа подальше. Холодно, у меня пузо торчит, на ногах сапоги, вот эти же, да… до сих пор живые, умеют же делать итальянцы.

Жадиной мой муж не был. Он покупал мне дорогие вещи, игрушки. Автомобиль. Всё это записывалось на него, а наш брак был подкреплен нехилым договором. В случае развода я бы ушла ни с чем. А я глупая была. Нищая недолюбленная девочка. Тогда я хотела только одного — есть досыта каждый день, не думать о завтрашнем дне и заботы. Как хотелось, чтобы обо мне кто-то заботился…

Собака словно поняла меня, вздохнула тяжело, опустила голову на тощие лапы, устало прикрыла веки. Я тихонько погладила её по длинным, отвисшим ушам. За тонкой стенкой ругалась Светка — опять начудил Платон. А мне так хорошо тут, только Дашки не хватает. И так обидно, что снова бросать, снова уезжать… А нам с Дашкой так нужен просто дом. И все. Покой.

— Платон, мать твою! — закричала Света.

Что-то громко упало. Собака настороженно приподняла голову. Безымянная. Пожалели, привезли сюда, дохаживающую последние дни беременности.

— Дашка дала бы тебе имя, — улыбнулась я. — Она это любит. Мне тогда стало плохо. Тяжёлая была беременность. Сняли в электрички, на скорой привезли. Маленький городок, но такая удивительно чистая больница. Я все стыдилась синяков на животе, а врач качала головой. А у меня документов даже не было. Меня там тоже жалели, как дворняжку бродячую, как тебя… Не бойся уже, рожай.

Она снова поняла меня. По телу прошла лёгкая судорога, а вскоре появился первый щенок. А через час — уже шесть. Все разные, пятнистые, маленькие, тонко пищащие. Я сижу и глаза на мокром месте и к дочке хочется ещё сильнее. Свете звоню — она велит ждать. Все должно идти по плану, а моя соседка только заступила на смену… Все будем делать ночью, словно я и правда вор. Словно Даша — не моя дочь.

— Сладкие, — похвалила я щенят. — Сладкие очень.

Собака вильнула хвостом и лизнула ближайшего к морде щенка. Я помыла руки и пошла к Свете — радовать.

— А тот мужчина, — спросила я. — Он больше не приходил?

— Шахов? — переспросила она. — А, так ты не знаешь. Один из самых злостных богатеев нашего города. Нет, не приходил, но я и так по гроб ему обязана, столько лекарств и еды привёз.

И стянула одноразовые перчатки — засиделась, отработала свое. Сейчас сдаст приют сторожу и вместе домой поедем.

— А тебе это не кажется странным?

— У людей бывают разные причуды. А он, говорят, очень изменился после смерти дочери. Она маленькая совсем была, у нас весь город судачил. А некоторые и злорадствовали, что денег много, а спасти дочурку все равно не смог.

Меня даже передернуло — как можно? Такого и лютому врагу не пожелаешь. Пусть детки любых родителей растут счастливыми и здоровыми. Вот я Дашку свою заберу и никуда никуда больше не отпущу.

А мужчину с ледяными глазами стало жалко. Невозможно не пожалеть. У меня то дочка есть, а у него больше нет… Правда не верилось, что такой богатый человек станет помогать моему мужу. Но Света права — у всех свои причуды. У богатых людей тем более, простым смертным не понять.

Наш план был отработан по максимуму. Рисковать понапрасну своей работой моя соседка не хотела, поэтому я напишу официальный отказ от лечения. А она сделает вид, что не смогла мне отказать. Главное сейчас выйти из дома тихонько, чтобы хвост, если он есть, за мной не угнался. И вынести все, что нужно, рюкзак, и тот самый маленький чемодан на колёсиках, с которым я ещё от мужа бежала, мой верный друг и спутник во всех передрягах. Соседка позвонила, когда я уже была дома собиралась выходить.

— Он к ней пришёл, — свистящим шёпотом сказала она. — Этот красивый мужик о котором я говорила.

— И? — затаила дыхание я.

— На смене главная я, но старшая медсестра сказала, что его велено пропускать. Прямо в палату. В инфекционный бокс. Оля, ты права, дело тут нечисто. Её не лечат ведь даже, твою дочку, только микстуры стандартные при простуде. А написано пневмония двусторонняя…

— Я еду, — сорвалась было я.

— Куда ты… Драться с ним будешь? Пусть уйдёт. Дашкины тёплые вещи у меня, с собой он ничего не принёс, на живодера не похож. Да и не пройдёт незамеченным с ребёнком. Жди пока, пусть уйдёт.

Ждать было сложнее всего. Тем более перед глазами не Дашка даже. Он. И глаза ледяные так презрительно смотрят. Словно я совершила нечто страшное. Такое, что не прощается. Никогда. А я просто хочу, чтобы моя дочка росла счастливой. Ничего больше.

Глава 7 Демид

Свою жену я встретил на Урале, в богом забытой дыре. Крошечный городок, на удивление чистый, словно вылизанный. В окно смотришь — горы. Не такие, как на чужбине, свои какие-то, близкие. Невысокие, поросшие хвойным лесом, с них в городок катилась стремительная мутная речка, в любую погоду ледяная.

Городок прятал то, что мне нужно. Маленький, захиревающий уже медный рудник. Люди, которым я верил, да и само моё чутье говорило — покупка будет выгодной. Я купил рудник несмотря на то, что хозяин не очень то и хотел расставаться со своим достоянием. Мог бы и просто отобрать, но я действовал цивилизованно. Почти. И почти всегда.

Разогнал спивающихся рабочих, нафиг всех уволил, нагнал специалистов, техники. Поселился там же — на целых полгода. Я любил с головой в работу уходить. И однажды туманным утром, когда воздух был густым, словно молоко, а близкие горы обзавелись туманным шапками, как свои старшие собратья ледниками, я её и встретил.

Шёл, курил, сигарета, пропитавшись туманом едва тлела и шипела сердито. Дорогие кроссовки скользили по мокрой траве. Контора рудника находилась в приземистом ангаре, надо бы отстроиться. Внутри ещё никого, на первый взгляд, да и не должно ещё — рано. А дверь уже отперта. Я вошёл, задумчиво вскинув ключи на ладони.

— Ты ещё кто? — недоумевающе спросил я. — Ключи откуда?

Девушка. Тоненькая вся — пичужка. Глаза только огромные, на пол лица. Такие же глаза сейчас у моей дочери, форма. А цвет мой, выверты природы весьма забавны.

Огромные глаза опушенные пушистыми ресницами смотрели на меня испуганно. Папку из рук выронила, она шлепнула о пол, выплюнув облачко пыли.

— Папины ключи, — ответила она, пряча руки в карманы куртки. — Он работал здесь. Не все забрал, а сам не может, запил. Вот и я пошла.

— Отдай, — протянул руку я.

Она отдала ключи. Потом отдала и себя — я бываю настойчивым. Девственница. Первая девственница в моей не очень то и святой жизни. Поневоле запомнилась. И глаза распахнутые испуганные, и слезинка, которую торопливо стёрла, чтобы я не успел заметить. Я успел. Чистая. Почти всегда испуганная. На педиатра училась в институте, я ещё подумал — ну, какой из неё педиатр, из такой пичужки? Она же всего боится, да и детей тоже.

Потом рудник заработал на совесть и без моих пинков, я вернулся домой. И оказалось, что глазастую пичужку хочется забрать себе. Я поехал и забрал… В институт она все свой хотела, зачем оно ей? Перевёл. Правда, на заочное — пусть дома сидит.

А потом Настя забеременела, что наверное, должно было случиться рано или поздно. И к своему удивлению я ощутил нечто, очень похожее на счастье. Я не хотел никаких наследников. Но мысль о том, что в моем доме поселится что-то маленькое, смешное и шумное радовала. Тогда я ещё не знал, насколько полюблю своего ребёнка. А теперь знаю. Пять лет спустя. Когда успел и потерять, и обрести.

— Как там? — спросил я у юриста.

Дело было шито белыми нитками. Но главное я знал, что девочка — моя.

— Скоро девочка станет вашей дочерью официально. Можете пока…выбрать ей имя.

Он был прав. Девочка, которая была моей дочерью носила имя, которое ей дала эта женщина. Имя нужно будет поменять. У меня не было каких-то особых предпочтений. Главное, чтобы оно было другим.

Той ночью мне приснилась Ольга. Я не ждал её не в своих мыслях, не в снах, она просто была этого не достойна. Я не хотел пачкаться об неё. Но она не спросила разрешения. Зима. Тот городок, в котором я купил рудник. Тогда случился обвал, пострадали люди. Настя была на восьмом месяце беременности, рожать скоро, а я сорвался, полетел. Застрял на неделю. Нервничал — Настя казалась такой маленькой. Беззащитной. Оставить её одну было страшно.

— Всё хорошо? — спрашивал я.

— Хорошо, — отвечала она.

А потом…потом приехала. Да, этот городок был родным ей, но ничего её тут не держало. Мать умерла, отец спился и пропал, брат уехал. Сказала — по мне соскучилась. Дурочка бестолковая, даже не предупредила.

Схватки начались в ту же ночь. И рожала Настя в той самой маленькой больнице, благо я последние годы выделял деньги на её поддержку — мои люди тут работали. И прошло все хорошо… насколько могло быть. Я на руднике торчал, связь не ловила, я все пропустил.

И Ольга мне снилась возле той самой больницы. В снегу — зима была. Отчего-то босая и в лёгком летнем платье. Беременная. Стоит в снегу, с ноги на ногу переступает, и на меня смотрит. Волосы светлые по плечам рассыпаны, в глазах тоска. И страх. Здесь, во сне ей отчаянно хочется верить, но верить не выходит. Не хочу. Всё против этого. Она сломала мою жизнь. Она не достойна моего ребёнка.

— Но я же её люблю, — тихо сказала она.

Сюрреалистичный сон, кошмар. Воздух словно застыл, даже снежинки в нем замерли, шевелятся только её губы, бледные в синеву от холода.

— Ты недостойна её любить, — возразил я и не услышал своего голоса.

Она услышала. Улыбнулась. Покачала головой, прядь светлых волос упала на лицо.

— Какой же ты глупый, — в голосе грусть и сожаление. Она меня жалела. — Большой, сильный, богатый, а глупый совсем…

И живот свой погладила, ребёнок в котором словно почувствовал её прикосновение, толкнулся изнутри, вспучив женский бок ассиметричным бугром…

Проснулся я ранним утром. В холодном поту. В квартире пусто и тихо, обслуга у меня приходящая, с трудом выношу постоянное присутствие чужих людей рядом. Девочку заберу, придётся привыкать. Ей нужна будет няня.

Достал телефон. Номер моей жены в списке важных контактов. Я редко ей звоню, но знаю, если наберу, она возьмёт трубку сразу.

— Да? — тихо спросит она.

Я не мог сказать, что любил её. Просто она была не такой. Она подарила мне дочь. Она была рядом, когда наша девочка умирала. Когда мы узнали, что она не наш ребёнок — экспертизы проводили, чтобы понять, сможем ли мы стать для неё донорами. Сначала я.

Тогда с ужасом понял, что малышка не моя дочь. Настя мне изменяла? Бред. Вторая экспертиза показала, что и она к нашей девочке не имеет никакого отношения.

Самое поганое — разлюбить ребёнка не удавалось. Не получилось бы. Мы проводили с ней последние месяцы. Слушали, как тихо смеётся. Смотрели, как танцует с трудом, тоненькая, прозрачная. Она поздно пошла, только в полтора года. Зато, как пошла, сразу начала танцевать… Я все равно её любил. И тогда, качая её на руках, думал о том, что у меня есть ещё одна дочь. Только родная. Любят ли её так же? Тепло ли ей? Здорова ли? Это рвало душу. И одновременно давало сил жить дальше. Потому что у меня был шанс любить снова.

Шанс заслужить прощение своей жены. Увидеть радость в её глазах.

— Я нашёл её, — тихо сказал я в темноту комнаты. — Нашёл нашу девочку. И теперь никому её не отдам.

Глава 8. Ольга

Я переминалась с ноги на ногу на перекрёстке. Мороз был ощутимый, пощипывал щеки, коленки в джинсах, все, до чего дотягивался. Я смотрела на часы то и дело, хотя точного времени мне никто не сказал. Мне велели ждать, я ждала.

Мороз не щадил и мои франтоватые сапожки из Италии, которые ещё муж купил в незапамятные времена. Думаю, эти сапожки и меня переживут, да жаль только, что в Италии не очень холодно — ещё меху внутрь бы явно не помешало.

— Холодно, — простучала зубами я. — Черт, как же холодно!

И сказала себе — жди. Думай про Дашку. Как заберёшь её. Как обнимаешь крепко-крепко. А потом сбежим вместе и никто нас не разлучит. И моя девочка вырастет на моих глазах, вырастет не как я, а самой счастливой.

Мимо проехал уже добрый десяток машин скорой помощи — не удивительно, инфекционка то вот она, за поворотом. А про меня словно забыли. Я уже порывалась звонить соседке, но тут вспоминала — не нужно её беспокоить. Начнёт нервничать, бояться, все сорвётся. И мне нужно быть спокойной ради моей дочери.

Наконец, протяжно заскрипев, рядом со мной остановилась машина скорой помощи, такая древняя, что диву даешься, как ездит вообще до сих пор. Дверь открылась.

— Ольга? — спросил молодой парень.

— Ольга! — обрадовалась я.

— Залазь тогда, — кивнул он. — Пакет там на каталке лежит, переодевайся.

Я шустро юркнула внутрь. Там было не намного теплее, чем на улице, да мне теперь не важно. Я за своей дочкой еду! От волнения щеки горят, пальцы плохо гнутся, не послушно, но то, наверное, от холода.

Сноровисто стянула свою куртку. Вместо неё синие, тоже не новые, видимо, парень свои отдал сменные, штаны и куртку с надписью скорая помощь на спине. Лицо спрятано под медицинской маской, шапку вязаную надвинуть по самые брови, волосы светлые заправить под неё полностью.

— У меня проблем то не будет? — спросил парень.

— Нет… это же моя дочка. Просто муж её хочет отнять… я заберу её и увезу, и все.

Парень в машине был один, но то не удивительно — Лена сказала, что машина едет с ремонта. Делать было нечего, я поневоле смотрела на мужское, мальчишеское почти лицо, то машину разглядывала.

— Выскакивают за миллионеров, — как будто обиженно сказал парень, — потом не знают, как проблемы разгребать. Словно простых мужиков им мало…

А мне сейчас никаких мужиков не надо вообще, пусть хоть золотой будет. Я одним своим мужем сыта по горло. Теперь бы ещё от Шахова уйти, и точно буду жить одной лишь Дашей.

— Приехали, — констатировал водитель. — Идите смело, никто и не посмотрит. Направо, потом наверх и длинным корилором. До конца дойдёте и наберите Лену, она встретит.

Я низко наклонила голову, пряча лицо, но парень прав был — на меня никто не смотрел. Приёмный покой бурлил, словно улей, но стоило чуть в сторонку отойти и сразу тихо. Голоса остались сзади, только тихий шелест моих шагов. Коридор длинный, дохожу до конца — заперто. Звоню соседке, и через несколько минут дверь лязгает замком, отпираясь.

— Пойдём скорее.

Здесь, наверху в отделении уже людно. Моя куртка явно бросается в глаза, но Лена быстро заводит меня в кабинет.

— Где она? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Не все так просто. Вещи её тёплые тут, я заранее приготовила. А ей охрану поставили… Натуральным образом мужик в коридоре сидит и караулит. Права ты оказалась, не чисто дело.

У меня снова щеки загорелись, прижала к ним ледяные ладони.

— И что делать?

— К счастью, на мои дела он особо внимания не обращает. Сейчас повезу ей кушать. Столик на колёсах, накину скатерть… Как в кино, короче. Если снизу влезает две большие кастрюли, то одна девочка маленькая точно влезет. Надеюсь, она меня хорошо помнит, не испугается, шум не поднимет…

Скатерти не было, не долго думая, она бросила на столик простыню. Белую, со штампом больницы… А мне страшно, не передать как. Наверное, как тогда, когда бежала, думала, что догонит, понимала, роды скоро начнутся, а я в целой вселенной одна и пойти некуда… Тогда справилась и сейчас смогу.

Самое сложное это ждать. Ленка уехала и не было её целую вечность. Я ухом к двери приникла и слушаю, не задребезжат ли колёсики по плиточному полу. Задребезжали.

Дверь открылась и я по Ленки глазам поняла — получилось. Под простынь — скатерть заглядываю, а вот оно моё чудо сидит! Улыбается, а глаза испуганные.

— Иди ко мне!

Обняла, прижала крепко, как мечталось. Похудела, что ли… Хотя бред, мы пару дней только не виделись. Но вот испугалась точно, тихая такая, на себя не похожа.

— Больше никаких больниц, — рассмеялась я. — Пошли скорее одеваться.

Куртка, тёплые штаны, сапожки. Подписанный отказ от лечения уже лежит у Лены на столе. На дочкино лицо тоже маску, от греха. Пусть никто нас не узнает. Главное вниз спуститься, а уж там работник скорой помощи с ребёнком за руку точно внимания не привлечёт — детская ведь больница.

— Этот дядя приходит каждый день, — сообщает моя малышка, пока я пропихиваю её руки в курточку. — Он конечно добрый и собачкам помогает. Но мне кажется, он притворяется…

— А какая нам разница? — фальшиво улыбаюсь я. — Это же не наш дядя. Чужой. К нам он больше не придёт.

— Мама, а ты теперь доктор?

— Мама теперь шпион, — зловеще прошептала я и Дашка наконец засмеялась.

Ленку я обняла крепко, до хруста. Денег она не возьмёт, предлагала уже. Дашку за руку держу.

— Осторожнее там, — просит она.

— Всё хорошо будет… Не провожай, дорогу я теперь знаю.

Стараюсь не сорваться в бег. Иду спокойно. Я тут работаю. А эта маленькая девочка — просто пациентка. Все просто. На улице на мгновение теряюсь, машин скорой несколько, я не запомнила номеров. К счастью, парень открывает дверь и машет мне.

— Быстрее давай, — просит он. — Переодевайся, сейчас уже на вызов поедем.

Переодеваюсь, прячу форму обратно в пакет. Дашка сидит на каталке и меня ждёт. Глаза испуганные снова, не понимает, что происходит…

— Это ещё кто? — спрашивает подходя фельдфер.

Она не в курсе, ей не говорили, чем меньше людей знает, тем лучше.

— Выписали девочку, а денег на такси нет. Подбросим, нам же все равно по пути.

Женщина утомлённо глаза закатывает, но ничего не говорит. Я выдыхаю. Сердце начинает биться спокойнее только когда больница остаётся позади. Я смогла.

— Мама, мы домой? — тихо спрашивает Дашка.

Вещи наши в двух камерах хранения местного торгового центра. Он работает допоздна, успею забрать. Потом прочь из города, места нам забронировала, пользуясь сервисом попутчиков. Прочь отсюда!

— Нет, малыш. Мы поедем путешествовать.

— Снова, — вздыхает она.

Снова… Я думала, она и не помнит, больше года мы здесь прожили. Помнит. И горько-горько становится от осознания того, что не могу своей дочери дать постоянный дом.

— Всё будет хорошо, — говорю я.

А Шахов и его город останутся позади.

Глава 9. Демид

— Алёна, — сказал я.

Алёна — красивое имя. Простое. Советоваться мне было не с кем, да и не хотелось. Не жене же звонить. Смерть одного ребёнка и пропажа другого окончательно вбили между нами клин. Я не смог. Не справился. Не уберег.

Решено, будет Аленкой. Маленькая ещё, шести нет, быстро привыкнет, до школы точно. Решил и даже легче немного стало. На часы посмотрел — поздно уже. Но малышка не засыпала долго, ворочалась, без той, что звала себя её матерью ей было сложно. Ничего, без неё тоже — привыкнет. Люди склонны привыкать ко всему, что с ними происходит.

На улице было морозно. Курить я давно бросил, но зимой вспоминалось вдруг и хотелось. Табачный дым на морозе пахнет особенно вкусно. А сама сигарета тлея так трещит, что поневоле слюны полный рот. Но курить было вредно — у малышки, что мы растили, как свою дочь, была астма. А потом, когда её не стало, оказалось, что и привычки больше нет.

Машина послушно завелась разом, словно только и мечтала, что кататься по заснеженным улицам. От выхлопной трубы валит пар с дымом, на улице так холодно, что даже здание больницы кажется уютным. Но я знаю, что не уютно там. Да чего греха таить, у меня тоже. Но я буду стараться, ради своей дочери. И в больнице ей осталось недолго. Ольга ещё не знает, но судебное распоряжение уже почти готово. Деньги решают многое, а уж если на руках результаты генетической экспертизы…

Охранник сидел на посту. На табуретке. Книжку читал. Я недовольно сморщился и книжку он выронил. Плевать, что здесь кроме медицинских сестричек и пары дежурных врачей одни дети в отделении. У него работа и работать он должен на совесть.

— Как?

— Да все хорошо, заглядывал недавно, спит.

Это мне не понравилось сразу. Девочка, будущая Алёнка не спала. Ворочалась, глазки свои таращила в окошко, это мне докладывала старшая медсестра. Иногда ревела тихонько — понятное дело, в больнице никому не нравится. С чего это сейчас уснула?

Я осторожно открыл дверь палаты. Направо ванная с туалетом. Палата большая, две кровати. На соседней ночью будет спать медсестра, которая пока ещё бегает по своим рабочим делам. На кровати очертания ребёнка. Я вздохнул и покачал головой — видимо, чёртов сторож никогда не сбегал из дома. Даже одеяло сдергивать не нужно, и так понятно, что ребёнка там нет.

Одеяло я все же сдернул. Тряпки какие-то свернуты, да заяц мной подаренный. Понятное дело, свою старую игрушку с собой забрала, а моя не нужна. Горько так стало, зубы сжал, чтобы её орать.

— Убью, — обещал я охраннику. — Если до полуночи не найду её, я тебя убью.

И ударил. Кулак обожгло болью, а мне немного легче стало.

— Минуту даю. Всех с отделения собери.

Они и правда через минуту стояли все в ряд. Запыхались, бежали. Стоят и смотрят, признавая моё право ими руководить. Всё глаза отводят, а одна смотрит прямо в мои. Вот и чудненько. За руку её взял, тащу в один из кабинетов большого отделения.

— Где девочка? — спрашиваю я.

Смотрит. Простая женщина, обычная. Симпатичная, средних лет, глаза светлые. Храбрая, до одури, как все они, когда дело доходит до их детей. Да только разница есть — не Ольги эта дочь, нет…

— Понятия не имею, — дерзко отвечает она.

Смотрю на время — несколько минут уже прошло. Времени на споры нет. Оно утекает просто, это время. Когда за руку девушку тащил, с неё слетела шапочка. Под ней прятался хвост, забранный резинкой. Наматываю его на кулак, резко опускаю женщину лицом об стол. Не со всей дури, нет. Я не монстр. Я просто хочу вернуть своего ребёнка.

— Где?

— Я полицию вызову, — шепчет она и вытирает каплю крови, вытекшую из носа.

Коротко и сухо смеюсь.

— Ты храбрая. Как волчица, что любого порвёт за своего детёныша. Всякая мать так поступит. Да только Ольга не рожала Дашу.

— Да что вы…

В её глазах неверие. Продолжаю говорить.

— Пять лет назад моя жена родила дочь. Так получилось, что рожала она в глубинке. По иронии судьбы в той же больнице рожала и Ольга. Только её девочка родилась безнадёжно больной. И знаете, что она сделала? Она просто поменяла детей. Свою умирающую дочку подложила моей жене. А нашу забрала. Вот так, легко и просто.

Наверное что-то есть в моем голосе такое, что заставляет её верить мне. Тяжело оседает на стул. Забывает про каплю крови, она огибает рот, срывается с подбородка, алым пятнышком впитывается в белый халат.

— Может, случайно?

Снова смеюсь.

— Маленькая больница. Всего четыре ррженицы. И только две из них рожали в ту ночь. И Ольга приехала на скорой, без документов, она была в обсервационном отделении, её ребёнок с ней. К сожалению, его не запирали и выйти она смогла беспрепятственно.

— Как же…

— Как же растить чужого больного ребёнка, любить его всем сердцем, зная, что родной просто исчез вместе с воровкой? Не спрашивайте. Я несколько лет искал. Говорите, где они.

Девушка, словно спохватившись вытирает лицо, она тянет время.

— Полчаса назад только уехали. Не знаю куда, не говорила. Знаю, что на машине. И все…

— Спасибо, — отрывисто говорю я набирая номер.

Дороги перекрыть, все машины досматривать, никого не выпускать… Реально ли? Я справлюсь. Если уж долбаная судьба занесла Ольгу в мой город, я отсюда уже её не выпущу. Не с моим ребёнком точно. Одна — пусть валит. Скатертью дорожка.

— Не будьте суровы к ней, — хрипло раздаётся мне в спину. — Она и правда Дашку любит.

Ловчая сеть развернулась за несколько минут. План был прост и гениален — мои люди создают пробки на самых ходовых выездах из города. Аварии, не серьёзные, но ужасно затягивающие движение. За это время и гаишники, и мои же люди в форме осторожно и не привлекая внимания досматривают все машины. Ищут женщину и ребёнка. Не опираясь на внешние данные. Она может надеть парик. Может переодеть ребёнка мальчиком. Смотреть нужно всех.

Сам еду на главную магистраль, в гущу событий. Последние два километра иду пешком, вдоль ряда машин — пробка и правда знатная. Снег у обочины вязкий, ноги проваливаются глубоко, ветер задувает под пальто. Но я не чувствую холода, я полностью погружен в свои мысли. Звонок телефона едва вырывает меня из них.

— Есть. Женщина и девочка. В машину не лезли, только фонариком посветили проходя мимо, чтобы не спугнуть. Но точно она, я же видел её, я следил за её домом. Двадцать третий километр, почти у самого моста.

Смотрю вперёд — где-то там темнеют арки моста. Близко. Дальше бегу, плевать уже на снег. Людей в форме вижу тоже издалека, меня ждут, машут мне светящиеся в темноте жезлом, указывают на нужную машину. Подхожу и рывком открываю дверь, они не ждут, не заблокировано даже.

— Это просто пробка, — не успевает прервать разговор с девочкой Ольга. — Скоро мы уже поедем…

Вот потом замирает. Оборачивается ко мне. Глаза округляются от страха, тянется обнять ребёнка.

— Не скоро, — бросаю слова я. — Приехали. Выходите из машины.

— Нет, — категорично отвечает она и смотрит на водителя.

Тот втягивает голову в плечи и старается быть незаметным, от него она помощи не дождётся.

— Это моя дочь, — устало говорю я.

— Я никогда с вами не спала!

Пытается отстегнуть ремень, но паника плохой помощник, пальцы её не слушаются. Девочка начинает плакать от страха, как мне жаль её, как я ненавижу Ольгу за эту сцену!

— Я бы не стал с вами спать, — даю знак и мои люди окружают машину в кольцо. — Никогда. А ребёнок мой и сейчас я её заберу

Глава 10 Ольга

Дашка плакала. Не громко даже, тихо, но… Отчаянно? Да, наверное так. Словно понимала, что назад пути нет. Сейчас будет страшно. Сейчас все бесповоротно изменится навсегда. А самое жуткое — помешать этому не возможно.

Дашкин плач мешал мне думать. Разве можно думать о чем нибудь, когда рядом плачет твой ребёнок? Мысли только одни — защитить. А как, позвольте спросить, если темно на улице, дорога, а вокруг машины стоят мужчины? Молча стоят, глаза тёмные, на меня не смотрят даже. Но уйти не дадут, это я понимаю чётко. Водитель, которого мы долго ждали на морозе, который только недавно, только вот пятнадцать минут назад принял у меня деньги за оплату пути, усиленно делает вид, что вообще ко мне никого отношения не имеет. Вообще не понимает, как я попала в его автомобиль.

— Всё хорошо, малыш, — натужно улыбаюсь я Дашке. — иди к маме скорее.

Она всхлипывает протяжно тянется ко мне всем телом. Подхваю её лёгкое тельце, сажаю к себе на колени. Трясётся. Главное защитить, не отдать никому. Мы вдвоём справимся. У нас всегда получалось, все эти годы.

— Выходите, — утомленнно говорит Шахов.

В его голосе усталость и толика брезгливости. Ему противно иметь со мной дело. Можно подумать я от ситуации в восторге. Я ненавижу его. Ненавижу кажется так сильно, как не ненавидела ещё никого. Даже мужа. Тогда мой ребёнок был анонимным. Она шевелилась в моем животе, но я не видела, не знала её, стремилась защитить по наитию, по любви, которой сама ещё не понимала. Теперь — понимаю. Я спасла её. Родила в муках и перед страхом неизвестности будущего. Я выкормилаее ее своей грудью.

— Вы с ума, сошли, — выдавливаю из себя максимально спокойно. Так, словно Шахов взбесившийся пёс. Хотя не пёс, нет… Оборотень. Лишнее движение, лишнее слово, и он стряхнет с себя усталость и бросится. И тогда не останется ничего. — Давайте рассуждать логично. Кроме мужа у меня мужчин не было. Вы ней мой муж. Вывод простой — моя Даша никак не может быть вашей дочерью. Малыш пошли.

Дочка доверчиво вкладывает ладошку в мою руку, сползает с моих коленей. Открываю дверь. Открывается она послушно, и кажется вдруг, что ничего и никто не будет мешать мне уйти. Выхожу, скорее вываливаюсь из тёплого нутра машины в стылую темноту. Мужчины ничего мне не говорят. Я иду, держу Дашку за руку и они идут тоже. Один даже забегает передо мной, и так идёт — пятится, на меня глядя. Кругом машины, много машин, десятки в этой спонтанной пробке которая мне теперь тоже неслучайной кажется. И никто не выйдет мне помочь. Все не просто так. Дашка плакать перестала. Стискивает мою руку. Дышит тяжело. Идти по обочине сложно и мне, а ребёнку вдвойне. Подхватываю её на руки. Тяжёлая. Ничего, потерплю, своя ноша не тянет.

— Ольга, — голос Шахова раздаётся совсем близко, где-то за моей спиной, но оглянуться я не решаюсь. — Не устраивайте сцен. Вы напугаете ребёнка. Вы же не хотите, чтобы девочке было страшно? По своему вы к ней привязаны, я почти уверен в этом.

Дашка крепче обхватывает мою шею. Она смотрит назад, она видит Шахова. Мне хочется закрыть ей глаза, но это желание абсурдно.

— Мама, — шепчет Дашка. — Он близко, он почти нас догнал, почему мы не убегаем?

В счастливые пять лет кажется, что победить можно всякого. А если не победить, то убежать от него. Но мне, к сожалению, давно уже не пять лет.

— Вам не уйти, это утопия. До города десяток километров. Ночь. Вы одна. Нас — много. И правда на моей стороне, Ольга.

Я не понимаю, о какой он правде говорит. Понимаю, что остановиться не могу. Принять бой — тоже. Он сильнее. Просто иду и крепче обнимаю Дашу.

— Один, — говорит Шахов. — Два… Я считаю до пяти, я даю вам шанс уйти красиво.

Не выдерживаю. Бросаюсь к машинам. Стучусь. Люди видят за мной мужчин, они боятся, они просто не открывают. Завыть, может, от отчаяния.

— Пожалуйста, — прошу я. — Пожалуйста. Они же отберут у меня ребёнка, отберут…..

Наконец одно стекло медленно опускается. Там, за ним пожилой мужчина. Лицо доброе, усы смешные, как у деда моего. А человек с усами, как у моего деда просто не может быть плохим.

— Пожалуйста, — умоляю я.

Он смотрит за мою спину и медленно качает головой. Он боится, я его понимаю.

— Игорь, — сердито окликают его сзади. — Помоги девочке, видишь, её совсем запугали, ни стыда, ни совести.

И столько во мне надежды вдруг загорелось. Дикой, ничем необоснованной. Чем он может мне помочь, маленький, усатый, сутулый? Но надежда, она такая. И часто подводит.

— Игорь, — женская рука хлопает его по плечу. — Давай увезем девочек!

Он неохотно открывает дверь и выходит из машины, хотя понимает, чем это чревато. И мне становится так стыдно. Но я не могу так просто взять и отпустить свою надежду.

— Ольга, — говорит Шахов. — Я и не надеялся на то, что у вас есть совесть. Но… вы готовы так просто играть чужими жизнями?

Его люди синхронно делают шаг вперёд, стискивая нас в кольцо, из которого так просто не вырваться. Не уйти без потерь. Незнакомый доселе мне Игорь вздрагивает, словно его ударили, но не уходит. И мне становится жаль его. Жаль, но Дашкина жизнь оказывается, важнее любой другой. Возможно даже всех вместе взятых. И важнее моей уж точно.

Дашка, уже точно понимая, пять лет все же, что её сейчас отнимут у матери, ещё крепче стискивает мою шею. Прерывисто, тяжело дышит в моё ухо, стискивает пальчиками пряди волос.

— Я твой папа, — говор и снова Шахов. — Я знаю, ты успела привязаться к этой женщине. Но я поступаю правильно. Ты должна жить с родными родителями, а не с той, которая украла тебя из колыбели.

Всё случается очень быстро. Рывок. Мои руки, что ещё недавно обнимали Дашкину спину, придерживали тяжёлую попу в тёплых розовых штанишках, оказываются заломлены за спину. Плечи и локти выворачивает жгучей болью. Дашку тянут от меня, пряди волос, что были стиснуты в её руках обрываются с корнем, на глазах выступают слезы.

— Ты не мой папа! — яростно кричит Дашка, которая от злости даже бояться перестала, и сейчас, несмотря ни на что, я ею горжусь. — Мой папа умер! А ты плохой! Отдай меня обратно маме!

Дергаюсь к ней, но держат меня крепко. Маленькая воительница брыкается в руках того, кто считает себя её отцом. Пинается, царапается. Я слышу пронзительный женский крик. Кричу не я — моё горло просто парализовано, я даже дышу с трудом. Кричит та, что хотела помочь. А у меня в глазах темнеет, подгибаются вдруг колени, последнее, что чувствую — меня не держат больше, отпускают, позволяя упасть в рыхлый, взрытый ногами снег. Он обжигает моё щеки, забивается в открытые глаза, дарит мне забвение.

— Всё хорошо будет, — бормочет женский голос. — Ишь ты… А ты особо не переживай, если родной папка, значит не обидит. А там помиритесь и снова будешь со своей крошкой. Милые бранятся, только тешатся.

Я в едущем автомобиле. Лежу на заднем сидении. Меня мерно качает, убаюкивает, не давая полностью вырваться из беспамятства. Но к сожалению, оно не настолько глубокое, чтобы не думать. А я думаю о том, что невозможно помириться с тем, кого не знаешь, с кем не сорился никогда в жизни. Ещё совсем недавно нам нечего было делить.

Глава 11. Демид.

Девочка кричала долго и отчаянно. Мне казалось, что просто бесконечно долго. На деле, просто все то время, пока мы несли её мимо пробки, которая за ненужностью стала медленно рассасываться. Как только её посадили в машину, щёлкнул ремень безопасности и дверь закрылась — она замолкла. Словно просто поняла всю бесполезность своего крика теперь, когда мама её точно не услышит.

За рулём был водитель, я сел рядом с ним, спереди, давая ребёнку немного личного пространства. Увидел её личико в зеркале заднего вида — кожа бледная, глаза большие, смотрят вперёд, в никуда и даже не моргают.

Стало немного жутко, я напомнил себе — все правильно. Да, жестоко. Но если бы я позволил себе быть мягким Ольга снова бы увезла её, и я бы не нашёл их больше. Такие, как Ольга, не признают полумер. Они понимают только силу. Значит силой я и буду давить.

— В дом, — велел я.

Дома я не жил с тех пор, как уехала Настя. Большой и пустой он только навевал ненужные воспоминания, которые душили, разрывали изнутри грудную клетку. Но квартира все же не подходила для ребёнка, внезапно решил я. Её место там, где когда-то с любовью и ожиданием устраивали ей комнату. И там можно выставить охрану по периметру, и никого не пропускать, даже ментов. Про полицию подумал не я один — позвонил юрист.

— Вы все хотели делать по закону, — напомнил он.

— Закон чересчур медлителен. Она бы ее увезла.

Тишина недолгая, снова смотрю на отражение дочери.

— Вы похитили ребёнка. По сути, она все ещё её мать…

— Я позвоню вам, если дело дойдёт до суда.

Сбросил звонок. Громада дома в темноте подавляла. Сейчас там никого, поэтому все окна темны, только охранник в сторожке у ворот. Уборку производили раз в неделю, доставку еды тоже организовать несложно. Дом готов нас принять.

Водитель замялся отпирая дверь, но все же сам взял девочку на руки. Она больше не воевала с нами — выдохлась, устала. Уже дома поставил её на ноги и подал руку. Её она не приняла.

— Здесь красиво, да?

Не ответила. Проходя мимо огромного зеркала в холле увидел на своей щеке длинную полосу. Царапина. Девочка — воительница. Этим она явно пошла не в Настю, которой всегда было проще уступить. В меня. Или, с недовольствием понял я, в Ольгу, ведь воспитание тоже многое значит. А Ольга, которая рискнула похитить моё дитя точно ничего не боится.

— Я хочу домой, — тихо сказала девочка.

—Твой дом здесь, — ответил я. — Смотри, вот эта твоя комната.

Кроватка была немного мала, но пока девочка поместится. Потом придётся заменить, все же, она принадлежала другому ребёнку. Комната была красивой. Нежной. Настя вложила в её оформление всю любовь и нежность. Малышка тогда только зрела в её чреве…

—Здесь очень красиво, — подытожил я. — Тебе понравится. Уже завтра у тебя будет няня, а пока возле твоей комнаты будет дежурить охранник.

— Уже завтра, — заносчиво продолжила девочка. — Сюда придёт моя мама!

Я улыбнулся, представив, как Ольга преодолевает двухметровый забор обнесенный колючей проволокой.

— И что она сделает?

— Она… — замолчала девочка, подумала и сказала — она убьёт вас!

Я подавил улыбку — не стоит поощрять кровожадность ребёнка. Дал распоряжение охране и ушёл. Пока ребёнку без меня комфортнее, но все изменится. Вывел на монитор компьютера изображение — в комнате велась съемка ещё с прошлых времен. Малышка сильно болела, за ней всегда кто-то смотрел.

Привезли еду из ресторана, ребёнок наверное проголодался. Еду поставили на столик, но она не стала даже смотреть. Отказалась снять сапожки и куртку, так и стояла, ждала, пока все уйдут. А потом залезла на подоконник, прижалась носом к стеклу и сидела так битый час, словно и правда ожидая, что Ольга перелезет через забор и придёт за ней.

— Она меня полюбит, — твёрдо сказал я. — Ей просто нужно время, чтобы позабыть весь этот кошмар. Детская психика весьма гибкая.

К ужину она так и не притронулась. Няню пока не подобрали, но к утру приехала горничная. Она точно здорова, проверяли, и у неё есть дети, пока нет няни, она справится. Я наблюдал.

— Тебе нужно покушать, — уговаривала женщина. Милая, приятная, она должна была расположить к себе ребёнка. — Ты же так совсем растаешь. Смотри, какая маленькая. Не будешь кушать, станет обратно четыре годика.

— Мне шесть станет, — заносчиво ответила моя дочь. — Я ничего тут кушать не буду, и умру от голода, потому что это не мой папа, а просто вор. Мне мама говорила, что воровать плохо. Он меня своровал! Там мама, наверное, плачет…

И заплакала сама. Няня растерялась, захлопопотала вокруг суетливо. У меня заболело сердце, где бы оно ни было. Я снова напомнил себе — я все делаю правильно. Конечно, девочка не виновата в том, что её украли. Она привязалась к Ольге. Но пройдут годы и она будет благодарна, что не дочь безызвестной преступницы, а одного из самых богатых людей города.

— Надо поесть, — хлопотала женщина.

— Нет! — закричала девочка. — Я хочу маму!

Женщина растерянно обернулась и посмотрела на объектив камеры, покачав головой, я спустился сам.

— Малышка, — продолжил уговоры я. — Тебе нужно поесть.

Девочка толкнула тарелку. В ней была каша. Она опрокинулась на пол, растеклась неопрятным пятном с вкраплениями свежих ягод.

— Ну ничего, — пожал плечами я. — Рано или поздно ты проголодаешься. Уберите тут все, она не хочет есть.

Девочка спала в куртке, до сих пор в ней сидела. Ещё у неё рюкзачок маленький был, в форме игрушки. Мне ужасно хотелось посмотреть, что там внутри, но не отбирать же. Потом, когда она расслабится, я посмотрю.

— Гулять не хочешь?

— Нет.

Залезла снова на подоконник — смотреть и ждать.

— Я буду не кушать, пока не умру.

— Хорошо, — кивнул я. — Ты большая девочка, это твой выбор.

Она недоверчиво посмотрела на меня голубыми глазами, моими глазами, мать вашу. Неужели сама Ольга этого не видела? В ней ничего нет от псевдоматери. Скорее всего видела, но продолжала упрямо стоять на своём.

Я вдруг вспомнил, как она упала в грязный снег. Её сзади удерживали за руки, а она вдруг обвисла и упала. Просто лицом в грязный снег, словно не чувствуя ничего вообще. Как так может быть? Может ли преступник привязаться к своей жертве? Это тоже какой-то мудреный симптом?

— Как тебе имя Алёна? — решился спросить я.

— Меня Даша зовут, — верно поняла она. — Дарья. Потому что я мамин подарок. А подарки никому не отдают!

И прижалась к окну носом, маленькая воительница. А я подумал о том, что теперь точно никому её не отдам. Теперь она дома.

Глава 12. Ольга

Реальность возвращалась ко мне урывками. Вот мерное укачивание автомобиля. Я лежу на заднем сиденье, ноги согнуты, коленками упираюсь в холодное стекло. Ремень на мне застегнут, но из-за неудобства позы больно врезается в мой бок. Я хочу спросить, куда мы едем, куда меня везут, но на это недостаёт сил. Да и думаю только о том, что у меня забрали Дашку. Только вспомню, как её уносят, так порываюсь встать, идти спасать, но и на это сил не хватает.

Потом меня несут на руках. Неловко и тоже неудобно. Вспоминаю, как на руках меня муж нёс. В день свадьбы, да и раньше, до того, как стал монстром, любил носить. Например — в постель. Он сильным был, в полной мере я ощутила на себе его силу только после перевоплощения в чудовище.

А сейчас несут — кажется вот-вот выронят. Но все равно. В снегу я уже лежала, воротник куртки мокрый, холодит кожу. С усилием открываю глаза и вижу усы. Кажется вдруг — дед. Мой дед. И я снова маленькая, в деревне, уснула играя, и несут меня спать в кроватку, подушки на которой накрыты кружевными салфетками — для красоты. Но деда давно нет. И вспоминаю вдруг машину. И даже имя — Игорь.

— Помоги сапоги снять, — командует его жена. — Куртку тоже. Одеяло неси. Девочка, чаю попей, с лимоном и мёдом, горячий.

Мне приподнимают голову, в рот течёт сладкая до приторности и одновременно терпкая жидкость. Закашливаюсь, затем послушно глотаю все. Мою голову вновь опускают на подушку.

Потом просыпаюсь и даже не понимаю, какое время суток. В доме, а это дом приземистый потолок и тёмные обои на стенах. Узкое окно зашторено и кажется, что ночь. Но дверь открывается и из соседней комнаты вливается свет. Дневной.

— Где я? — говорю хриплым голосом, горло пересохло и не хочет выпускать из себя воздух. Впускать тоже, кажется, задохнусь.

— Мужики же с ребёнком ушли, — говорит женщина. — Не бросать же тебя на дороге… Мы на дачу ехали как раз, вот тебя и взяли.

При слове ребёнок резануло по сердцу. Струдом привстала на кровати. На тумбе рядом чай, остывший уже. Тянусь к нему и рука моя дрожит. Думала просто смочить горло, но неожиданно пью жадно, до дна. Чай отдаёт малиной, тоже отправляя меня в детство мыслями. Не время.

— Спасибо, — отвечаю я, и теперь слова даются мне легче. — Я пойду.

— Куда ты? — удивляется она. — Лежи пока…

Но я встаю. Встать оказалось легко. А вот идти… Голова закружилась, а я стала лёгкой-лёгкой, словно пушинка. Но только вот не взлетела, а камнем свалилась вниз. Оттуда смотрю на хозяйку домика. На ней тапочки смешные, с ушами и мордочкой зайца. Человек в таких тапочках не может быть плохим, думаю я. А потом вспоминаю, что в этом мире возможно все.

— Сколько я здесь пробыла? — спрашиваю я с пола.

— Три дня. У тебя лихорадка началась сразу же. То ли от того, что в снег упала лицом, то ли с того, что ребёнка отобрали…

Мне снова становится худо. Встаю, но теперь уже предусмотрительно на четвереньки, ползу к дверям. Выползаю в соседнюю комнату, там шторы распахнуты, солнечный свет слепит.

— Спасибо, — говорю я. — Спасибо вам.

— Игорь в город уехал, — объясняет она. — А автобус ходит только два раза в день. Теперь только завтра. Да и не пущу я тебя такую никуда, тебе спать надо и кушать. Вот спрячу ключи и все, не будешь же ты со мной драться. А если будешь, сил у тебя, как у котёнка слепого.

Тут она права. Сил у меня нет. Она помогает мне встать, отводит обратно в комнату. Опускаюсь на постель.

— У меня же ребёнок там…дочка. Он её забрал.

— Ничего, милые бранятся только тешатся. Помиритесь с мужем, все хорошо будет. Куда он без тебя с ребёнком то, через пару дней сломается, взвоет да обратно приползет.

— Да не муж он мне, — устало вздыхаю я. — Я его только недавно первый раз увидела. А он говорит, что Даша его дочка. Он её похитил, мою Дашку, Шахов.

— Шахов! — вскрикивает женщина.

Потом долго слушаю про Шахова. Она все говорит и говорит, одновременно пичкая меня жидкой кашей, которую я послушно ем. Говорит о том, что он хороший. Что деньги даёт. Помогает и бедным, и старикам, и больным. Что все ждут, когда он в депутаты пойдёт. И что даже голосовать за него хотела. А теперь то как голосовать, если он детей ворует. А казалось бы — хороший. Хотя все они бандиты, богачи… Разве честным трудом заработать столько денег.

Под её монотонный бубнеж я снова выключаюсь и засыпаю. Просыпаюсь ночью, и добрая, но вместе с тем такая жёсткая женщина меня снова не выпускает. Заставляет есть. Я ем и реву. Есть не хочу, но сама понимаю — нужно.

— Девочка моя у него, — плачу я.

— Он её не обидит. А ты в таком состоянии не повоюешь. Ешь давай. Хотя ты и так не боец, то ли дело моя дочка, вон смотри фотография на стене. Кровь с молоком! Трех внуков мне родила!

Послушно смотрю на фотографию. И правда, такая и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт. Такая, наверное, не позволила бы отнять у себя ребёнка. Не то, что я. Снова становится горько, гадко, безысходно.

— Но я же не могу сидеть сложа руки. Не могу…

Снова плачу. Плакать на полной груди Гали, так зовут мою спасительницу, даже сладко, словно и впрямь провалилась в детство, в деревню, дед рубит дрова во дворе, а я реву потому что он не позволил мне топором махать и бабушка меня утешает…

— Ночью Игорь с работы приедет, вот и поедем в полицию заявление писать. Ты, да я. Будет знать. А пока кушай мясо, кушай кашу.

Ем. Игорь возвращается поздно ночью, хозяйка долго гремит тарелками на кухне, накрывая на стол. Просыпаюсь — рано. И сегодня мне лучше, сегодня легче. Физически. Быть сильной морально у меня не выйдет. У меня отняли дочь. Игорь знает, в какое отделение полиции нам ехать, и мы едем.

— Вы куда? — спрашивает меня мужик в погонах на вахте.

— Заявление писать. У меня ребёнка похитили…

Мужчина закатывает глаза. Наверное тоже думает о том, что просто семейные разборки. А я вспоминаю тот единственный раз когда решилась пойти в полицию с побоями. Я бы смогла терпеть боль. Я сильная. Но дочь, которая росла в моем животе все меняла. Ради неё мне нужно было измениться. Я не думала бежать в ночи. Я тогда ещё верила в людей и пошла в полицию. Я хотела, чтобы моего мужа наказали. А они…они не приняли заявление. Просто позвонили, и муж сам за мной приехал и забрал из участка. Той ночью мне было очень больно… И тогда я поняла, что все изменю. Я убью его. А если не смогу убить, то просто сбегу и унесу в животе свою дочку.

Он все же сказал, куда идти. Возле кабинета была небольшая очередь, которую пришлось выждать — мужчины категорически отказались пропускать меня вперёд, несмотря на мои мольбы и слезы. Им было чуждо чужое горе, плевать на него. Моя очередь подошла только через сорок минут.

— Что? — утомленно спросил полицейский за столом.

— У меня дочь украли, — сказала я.

Покачал головой, вздохнул.

— Кто-то конкретный?

— Демид Шахов, — коротко ответила я.

С мужчины разом сдуло сонливость. Вскинулся. Глаза на мгновение стали растерянными, затем — злыми. Колючими, я чувствовала колкость его взгляда.

— С ума сошла? — зло спросил он. — Пошла вон отсюда, сама не уйдёшь, выгоню.

И встал, нависая надо мной всем своим немаленьким телом.

— Я не уйду, — твёрдо ответила я. — Вы должны вернуть моего ребёнка, даже если его украл президент.

— Да кто ты такая вообще? — рявкнул он. — Кому нужна твоя дочь?

— Мне. Мне нужна, верните её.

За спиной зашуршала курткой Галя, которая молча стояла, слушала.

— Я свидетель, господин полицейский, не умею по погонам различать. Я свидетель. Я все видела. Он и правда её украл.

Глава 13. Демид

По утрам дома пахло кашей. В своей квартире я и не ел толком. В ней пахло моей туалетной водой и одиночеством. Отвык. А запах каши…он напоминал о том, что у меня есть ребёнок.

Каши варили самые чудные. И манную, по особому царскому рецепту, так, что выглядела самым настоящим произведением искусства. И овсяную, с потеками мёда и подтаявшего сливочного масла, с россыпью свежих ягод. И чудную слоеную, со стружкой шоколада и сногсшибающим ароматом ванили. В моем детстве такого не было, в моем было положено жрать, что давали. А давали то, на что хватало денег.

И все зря. Дочка не ела. Первые сутки думал — из принципа. Проголодается и пожрет. Не может же быть иначе. На вторые сутки начал волноваться. По камере ночью увидел, что девочка крадётся, как вор, пить воду из крана в ванной. Вода там хорошая, своя скважина, фильтры. Но…это же моя дочь. Она принцесса, а не нищенка. И воду приносят в высоком бокале, с кружочком лимона или ананаса. А она крадётся пить в ванной, потом снова залазит на окно. На третий день я не выдержал — так она себя голодом уморит. Пошёл к ней.

— Ты должна есть, — лаконично сказал я. — Если ты не будешь есть, ты умрёшь.

Посмотрела на меня. Кажется, что глаза впали, или я себя просто пугаю? Сколько человек может продержаться на одной воде? Маленький человек, которому ещё шести нет. Но в её глазах столько упрямства… Оно мне знакомо. Меня мало кто может заставить делать то, что я не хочу.

— Ты же видишь, твоя мама не пришла, — заметил я.

Ещё один колючий ледяной взгляд. Даже не верится, что эта самая девочка держала Ольгу за руку, беззаботно скакала на одной ноге и с такой любовью смотрела на ту, которую считала матерью.

— Вы меня обманываете, — ответила она.

— Нет, она просто не пришла. Я бы сказал.

— Врете. И кушать я не буду. Умру от голода.

Отвернулась. Прижалась лбом к стеклу. Третий день не ест, чертовка маленькая. И стекло, которое протирают каждый день все равно в отпечатках её пальчиков. Маму ждёт, чтобы её.

— Ты же не умрёшь, — продолжил я. — Тебе станет плохо. Ты уже так себе выглядишь, честно. Упадёшь в обморок. Я вызову врача. Он тебе капельницу поставит, ты любишь уколы? И через иголочку в тебя будет идти еда, даже если ты этого не захочешь. Я твой папа. Я не позволю тебе умереть.

Сердце сжалось. Слишком свежи воспоминания. Я уже позволил умереть одному ребёнку. Она не была моей, но я не мог перестать её любить. И я не мог удержать её здесь. Она умирала и ни один врач ничего не смог сделать. И этой малышке я не позволю болеть — хочет она того или нет.

— Это нечестно.

Я вздохнул. Думай, Шахов, думай. Напряги мозги, Демка, как сказала бы моя бабушка. Она не очень считалась со мной, но, воспитанная давным-давно свято верила в силу мужских мозгов. Могла меня, подростка уже, выше неё ростом отходить полотенцем запросто, а стоило попасть в ситуацию, выхода из которой не находила, приходила ко мне. Стояла, и молча наблюдала за тем, как я думаю, словно волшебство творилось. А потом удивлялась, как сама не догадалась… И по голове меня гладила, приговаривая, что далеко пойду. Пошёл.

— А давай торговаться, — нашёл выход я. Мне самому поперёк горла, но я не хотел, чтобы она была голодна, так же, как не хотел, чтобы в этой комнате снова воцарились врачи. — Ты покушаешь, а я правда-правда скажу тебе, когда твоя мама придёт.

Обернулась ко мне. Глаза нараспашку, и столько в них надежды, что мне тошно и выть хочется, и громить все, весь этот дом сравнять с землёй.

— Честно?

— Честно, — кивнул я.

Она тоже кивнула, подтверждая свое согласие. Слюну сглотнула, моя упрямая и голодная дочка. Я сдержал вздох облегчения — пусть такой ценой, но поест. Пошёл на кухню.

— Она же три дня не ела, — покачал головой повар. — Сейчас подам лёгкий супчик, большего пока не нужно.

Супчик, так супчик. Я же поднялся посмотреть через камеру, будет ли есть. Ела. Осторожно, словно и не голодала почти три дня. Медленно, аккуратно, только рука чуть дрожит, осталось несколько капель на скатерти. Поела, потом долго пила что-то из большой пузатой кружки. Уснула.

А я думал о том, что Ольга её просто не заслуживала. Не заслуживала такой верной, слепой детской любви. И мне стало даже обидно за свою дочь. Она ждёт, а Ольга не пришла. Пусть её не пустили бы, но прийти она была обязана. Разве годы проведённые вместе с ребёнком ничего для неё не значили?

Ольга так и не пришла, но на следующее утро мне позвонил мой юрист.

— Она пошла в полицию. Мне сообщили… У них запись с регистратора, там все чётко видно. Не начать расследование они не могут, не знают, что делать. К вам просятся, пусть я и объяснил. Что сказать?

— Пусть едут, — разрешил великодушно.

Бело-синяя полицейская машина въехала в ворота после полудня. Остановилась сиротливо посреди большого двора. Двое полицейских вышли, помялись нерешительно, затем направились к дому. Их провели в мой кабинет.

— Здравствуйте, — нестройным хором сказали они. — Демид Викторович.

Я кивнул. Они замолчали, а я лениво подумал о том, все ли они будут говорить хором. Но нет, вперёд выступил один, видимо, самый смелый и инициативный.

— Видео у них, — промямлил он. — Там вы девочку забираете…

— Забираю, — согласился я.

— Она жива?

И снова столько надежды. Людям проще надеяться, чем сражаться за то, что они считают правильным. Сколько ему лет, этому майору? Около сорока. Наверное, у самого дети есть. И за эту малышку ему и правда страшно. И на видео, которое и правда душещипательно, я заценил, он смотрел с ужасом. Но если я скажу, что девочка мертва, они придумают что нибудь. Вместе с моим юристом. Сочинят легенду и алиби. И убийцу липового найдут. И мне стало обидно даже, за таких вот девочек и таких полицейских. Все неправильно в этом мире.

— Жива, — сказал я, и положил на стол документы и свидетельства двух независимых экспертиз. — Это моя дочь. Родная. Я имею право удерживать её у себя. Ту, что зовут её матерью сейчас уже лишают материнских прав. Потом я проведу официальное удочерение.

— Но пока она её дочь по всем документам, вы не имеете права…

— Мало я вам плачу? — устало спросил я, и сам же добавил — нет, не мало. Придумайте что-нибудь.

Они убрались восвояси. Я поднялся наверх, к дочери. Она не говорила со мной почти, но меня тянуло в её комнату, смотреть, как сидит на подоконнике поджав колени. Ждёт. Няня теперь у неё есть. Настоящая… У нашей первой малышки поначалу няни не было. Настя все хотела делать сама. А потом, как поняли, что она серьезно больна, ее комнату захватили медсестры и прочие врачи. До сих пор словно пахнет лекарствами…

— Даша, — мягко говорила няня. — Смотри, какая красивая пироженка. Давай скушаем и пойдём гулять. Там снег липкий, слепим снеговика, я морковку попрошу на кухне…

— Елена Павловна, — подозвал я.

Она поднялась и торопливо, но чинно вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой. Посмотрела на меня вопросительно.

— Да?

— Не зовите её Дашей.

— Но это её имя, она откликается только на него…

Заглянул в комнату — сидит. На посту. Маленькая и гордая, несломленная.

— Старайтесь обходить в разговоре. Не обращайтесь напрямую. Больше уменьшительно-ласкательных вместо прямого обращения по имени. Она должна отвыкнуть.

Глава 14. Ольга

Заявление принимать не хотели очень долго. Бегали, звонили кому-то, даже матерились. Не на меня. От меня взгляд отводили, как от прокаженной, словно я заразная, не подходили даже близко. Затем машина следствия все же завертелась, мне обещали сделать хоть что нибудь. Позвонить. Я не очень верила в то, что позвонят.

Вернулась домой, в квартиру. Она без Дашки такая пустая пустая. И у меня тоска такая на сердце, что кажется, не могу дышать. Задыхаюсь. Я пробыла здесь несколько часов, беспрестанно шагая из угла в угол и кутаясь в одеяло — мерзла. Добрая не в меру Галя звала меня к себе, но я отказалась. Приходила соседка, стучала долго, но я не открыла. Я не хотела слышать того, что она скажет.

Звонков все не было и ближе к вечеру я снова пошла в отделение полиции, в надежде узнать хоть что нибудь. В этот раз меня пропустили сразу и молча. Снова была очередь из страждущих и несчастных, но мужчина в форме взял меня под локоть и провел мимо всех в кабинет сразу. Этому я не обрадовалась — страшно.

— Есть какие нибудь новости? — робко спросила я.

Вся моя смелость улетучилась. Я бы хотела сказать, что сражаясь за дочь я буквально брала штурмом города, но это не так. Мне едва хватало сил передвигаться.

— Ольга, — вздохнул мужчина, и столько горечи и человеческого сочувствия было в его вздохе, что мне снова трудно дышать, и кажется, что вот-вот от страха просто вырвет на стертый множеством ног пол. — Мы мало что можем сделать.

— Но почему?

Заплакать бы сейчас, чтобы разжалобить этого мужчину, но на это сил нет. Внутри горько горько, першит горло от накатывающих рыданий, а глаза — сухие.

— Он провел экспертизу. Она и правда его дочь, Ольга. И сейчас вас лишают родительских прав. Поверьте, суд будет скорым, не рассчитывайте даже его выиграть. Скорее всего вас просто не пригласят на заседание. У вас есть только один выход.

— Какой? — вскинула я в надежде глаза.

— Договориться полюбовно. Шахов не плохой человек…в общем-то. У вас есть шанс на встречи с дочерью.

Нет, он плохой человек. И у меня шанса нет — я видела, как он на меня смотрит, их добрый Шахов. Как на грязь. Как на ничтожество. Как…как брезгливая барышня смотрит на таракана. Нет у меня шанса, нет!

— А как мне найти его, чтобы поговорить?

— Я не могу дать вам его контакты или адрес, простите. Но его офис самое высокое здание на проспекте Победы. Идите туда, пусть вам повезёт.

Если бы этот человек в погонах был зол и резок со мной может быть было бы легче. Но он и правда меня жалеет. И мне нечего ему ответить. В офис я пошла. Доехала на троллейбусе, где это я знала, столько раз мимо ездила… Высокое здание. Красивое, стремительное, рвётся вверх, словно ракета. Кажется, вот вот оторвется и полетит вверх, в тёмное небо. Многие здания вокруг уже увесились гирляндами к новому году, это же строгое и лаконичное. Только прожекторы снизу подчёркивают строгость и лаконичность линий. И там, внутри, возможно сейчас даже, монстр. Тот, кто отнял у меня ребёнка.

Здание ещё бурлит жизнью. Часть этажей тут арендуется, и проникнуть внутрь я смогла без труда — особо не проверяли. Потолкавшись в кофейне на первом этаже, куда стекались сотрудники после рабочего дня, послушав, поняла, что конкретно офис Шахов занимает пять верхних этажей. Направилась к лифту. Думала тут будут препятствия, но нет. Лифт не повёз меня до верхнего этажа, но до нижних границ владений Шахова доставил. И тут моё маленькое путешествие оборвалось.

Тут тоже охрана. Своя. Небольшой и даже уютный вестибюль. Камеры, изображение с которых транслируется на множество экранов. Я вижу себя в них — маленькая и потерянная.

— Куда? — спросил парень, в котором росту под два метра точно. И куча килограмм мышечной массы.

— К Шахову, — сказала я просто.

А чего таить? Я не похожа на ту, которая может здесь работать. Пропуска у меня нет. Он не пустит меня, но так просто я не уйду. Охранник смотрит, прищурив глаза. Усмехнулся.

— Пропуск? — я покачала головой. — Фамилия?

— Вавилова, — устало ответила я. — Ольга Николаевна.

Он вошёл в свою кабинку стеклянную, позвонил. По губам вижу — произнёс моё имя. И лицо изменилось. Глаза стали злыми. Я поняла — терять больше нечего и рванула вперёд. Успела пробежать метров десять широким коридором, потом поймали, повалили, опять больно скрутили руки…

— Ещё раз придёшь отправлю в участок, — сказали мне, выкидывая меня на улицу.

Здание похожее на ракету оказалось весьма негостеприимным. Но мне и правда нечего было терять. Я отправилась домой. Не спать, нет. Часть наших вещей отправилась на том самом злополучном авто в другой город, но часть при мне. Деньги, документы, компактный ноутбук в рюкзаке. Это всегда с собой. У Даши тоже рюкзачок, в нем фотографии и игрушки…

До утра я читала. Все о Шахове, что смогла найти. Он скрывал свою жизнь. Нет, его фотографий было много. С различных мероприятий, заседаний, благотворительных торжеств и прочей ерунды. А вот никакой личной информации нет.

А потом я наткнулась на небольшую статью. Скорее просто жёлтая пресса — о жизни власть имущих. Всякие сплетни. Но там была фотография. Шахов и его жена. Глазастая, тонкая, маленькая. Куколка с невиннным взглядом. Я сразу её узнала, и снова приступ паники, и снова нечем дышать. Иду на кухню, пью воду. Нужно бы заварить кофе, но какой кофе, если и так сердце из груди рвётся?

Я знала её. Вот Шахова никогда не знала и не видела раньше. А её — знала. Вспомнила ту маленькую чистенькую больницу. Мой страх — схватки начались, у меня нет почти документов с собой, уж явно ни одной справки о здоровье, а малышке появляться ещё рано.

Но ко мне отнеслись так хорошо…

— Не бойся, — сказала врач. — Мы не кусаемся. Родишь, все хорошо будет. Сбежала и правильно…

Она видела мой живот. И синие, уже зеленеющие синяки на нем. Меня определили в чистую палату. Я там одна была, больница вообще пустовала, маленький городок. И так страшно все равно. Мне вкололи что-то, пытаясь остановить схватки и велели поспать.

— Если роды пойдут, родим, — приободрила она меня. — А нет, так хоть поспи спокойно, успеешь ещё родить.

И ушла. А ночью пришла она. Жена Шахова, черт. Настя. Пушистые тапочки, длинный халат, тонкая, а живот вперёд торчит, как барабан.

— Мне одной скучно, — шёпотом сказала она. — Я к мужу приехала, он тут работает, и схватки начались. Он ещё не знает, он на карьере… Мне спать велели, сказали рано ещё, а как тут поспишь? Здесь ещё роженицы есть, но они такие дикарки… Слова не вытянешь. Пошли поболтаем? Меня Настя зовут…

Глава 15. Демид.

На столе, поблескивая файлом лежала бумажка. Свидетельство. Даже свидетельство о рождении — новое. В него вписаны я и моя жена. И новое имя девочки, которое она пока отказывалась признавать. Всё произошло очень быстро, даже я не ожидал таких сроков.

Конечно же, я пошёл к ней.

— Ты теперь моя дочь официально, — сказал я ей. — Шахова Алёна Демидовна.

Девочка сморщила лоб. Она казалась мне умной не по годам, но похоже слово официально ей было незнакомо. Я пустился объяснять, но это было ей не интересно. Демонстративно встала, прошла мимо меня и полезла на свой подоконник. Надышала на окно, на улице мороз. И по мутному от её дыхания стеклу написала коряво большими печатными буквами — МАМА+ДАША. Я поморщился.

— Я рад, что ты у меня такая умная.

Промолчала. Снова не ест, и мне кажется, что худеет на глазах. На сколько дней хватит её молчаливого протеста? Я уже нашёл лучшего десткого психиатра, она проводит с ней два часа каждый день. У неё лучшая же няня. Она окружена вниманием, которое кажется, совсем ей не нужно. Ей нужен чёртов подоконник и чёртова поддельная мама.

С поста охраны мне позвонили буквально через час. Взял трубку, выслушал, вывел на экран изображение с камеры на воротах. Ольга. Нашла все же, где живу. И как пропустили на территорию поселка? Я её разглядываю, а она смотрит то в камеру, то по сторонам. Повернулась, разглядел надпись на её куртке. Клининговая компания, которая обслуживает наш посёлок. Понятно, готовилась. И выглядит так, словно всю дорогу пешком шла. Щеки ввалились, уставшая, волосы светлые выбились из под шарфа, которым она их укрыла.

— Что делать? — спросил охранник.

— Скажите, чтобы шла вон отсюда.

— Уже говорил. Сказала, что не уйдет.

— Значит вывезите её подальше отсюда, пусть гуляет прочь. Пешком, бросьте подальше от остановки.

Когда ворота открылись глаза Ольги буквально загорелись надеждой. Бросилась вперёд, во двор, но была перехвачена и не очень аккуратно определена в автомобиль.

— Километров на пятнадцать в сторону отвёз, на въезде в посёлок дал распоряжение, — отчитался мужчина через некоторое время.

Для того, чтобы дойти в мороз обратно и как-то пробраться через въездные в посёлок ворота ей понадобилось три часа. Но она пришла, сумасшедшая женщина. Я поневоле ею восхитился.

— А теперь что? — позвонили мне вновь.

Они не знали, как действовать, таких ситуаций у меня ещё не возникало. Да и не могло быть. Я сам не знал, как быть.

— Пусть ходит там, — решил я.

Всё равно войти не сможет. Она и правда ходила вдоль забора, проваливаясь ногами в глубокий снег. Задирала голову, смотрела наверх, на колючую проволоку. Возможно, плакала — камеры настолько детально не отображали, да и темно уже стало. А потом вернулась к запертым воротам и села возле них, прямо в сугроб у обочины.

— Ну и дура, — сделал я вывод.

Отправился ужинать — если уж в моем доме снова появился постоянный повар, грех его не использовать. Еда была выше всяких похвал. Когда девочка ко мне привыкнет будем ужинать вместе. Попытался представить её за столом рядом с собой — вышло не очень. Вот на дурацком подоконнике она представлялась сразу и без труда.

После ужина пошёл к ней. Она уснула. Шагнул к ней, любуясь спящим ребёнком. Свернулась калачиком прямо у окна. Стеклопакеты хорошие, но все же мороз… Она только недавно переболела. Наклонился к ней и осторожно как реликвию, чтобы не разбудить, взял на руки. Маленькая. Лёгкая.

— Мама, — тихо прошептала она, и губы дрогнули, словно во сне хотела заплакать.

— Твоя настоящая мама скоро приедет, — ещё тише ответил я.

Но она услышала. Распахнула глаза. В них — ужас. Узнавание. Дёрнулась от меня так, что я едва не вынил её из рук. Закричала, забилась.

Поставил её на пол. Сразу отбежала, встала в угол лицом ко мне. Старалась не выпускать меня из поля зрения, следить за каждым моим движением. И не плакала, только дышала тяжело и смотрела на меня не отрывая глаз. Смотрела, как на монстра.

Во мне вспыхнуло раздражение. Ярость. Злость. К сожалению, я не отличался вселенским терпением. Но я был умен и отдавал отчёт в своих действиях. Я не хотел напугать её ещё сильнее. А если я позволю себе сказать что-то резкое, она будет бояться меня ещё сильнее. Если, конечно, ещё сильнее вообще возможно.

Вздохнул глубоко. Сжал крепко, до хруста в костяшках пальцев, кулаки. Разжал. Выдохнул. Я спокоен.

— Я не подойду к тебе, — спокойно сказал я. — Видишь, я ухожу.

Вышел из комнаты медленно. Остро захотелось курить, хотя сколько лет уже, как отказался от пагубной привычки. Спустился в кабинет охраны. На столе лежит пачка. Все равно, какие. Закуриваю, глубоко затягиваясь. От горького дыма раздирает лёгкие, держу его в себе так долго, как могу. Делаю ещё три затяжки, ломаю сигарету в пепельнице. А потом обращаю внимание на экраны, на которые выводятся картинки с камер. Там, за воротами тёмное пятно. В сугробе. И я медленное осознаю, что это.

— Который час? — спрашиваю я.

— Одиннадцать, — отвечает дежурный охранник из-за моей спины.

— Она все ещё там? Сколько часов сидит?

— Три часа уже не встаёт.

Наклоняюсь. Смотрю ближе и внимательнее. На её лицо падает тень и ни черта ничего не видно.

— Она вообще живая?

— Не знаю. Вы приказали игнорировать её присутствие, что мы и делаем.

Раздражённо пинаю стул, тот летит и падает верх тармашками, гремит о пол. Иду к выходу. Надеваю пальто. Беру ключи от одной из машин — участок большой, пешком будет долго. Еду к воротам и они распахиваются передо мной.

— Вы живы? — спрашиваю я.

Снег не идёт, если бы шёл, ее бы наверное за это время замело. Ночь чистая и лунная. И очень холодная. Ольга шевелится, кажется, с трудом. Поднимает голову и смотрит на меня.

— Кажется, — отвечает еле слышно.

— Двадцать шесть градусов мороза, — зло напоминаю я.

— Да какая разница?

Молчим. Думаю о том, что она умрёт тут за моими воротами этой ночью. И плевать даже на то, что это может повлиять на будущую политическую карьеру — приберут все так, что и воспоминаний об этой дуре не останется. Но я, блин, просто не хочу чтобы кто-то медленно умирал от холода за моими воротами.

— Вы не уйдёте, да?

Она кивает. А потом уточняет:

— А если они меня увезут, я вернусь. Если сломают ноги, тоже. Я буду возвращаться до тех пор, пока не сдохну тут, или пока вы меня не впустите.

Почему то я верю ей.

— Скорее всего ваши муки не затянутся и вы сдохнете прямо сегодня, — раздражённо замечаю я.

Потом тяну её за локоть наверх. Встаёт она тяжело. С трудом идёт к машине, руки не слушаются, не может открыть дверцу, приходится изображать джентльмена. Везу её в свой дом. Черт, везу прямо в свой дом! Сам!

Внутрь её приходится буквально вталкивать. Охрану не вызываю, просто не хочу, чтобы они это видели. Стаскиваю с неё идиотскую куртку обслуги. Трясется всем телом, и правда — дура. Не дрожит, а именно трясется. Громко выбивают дробный стук зубы. Стягиваю свитер и брюки. На ней остаются простые плотные колготки и футболка. Сползает на пол, обнимает колени, сидит так не в силах сделать что либо еще. Нужно принести ей плед, думаю я. И что нибудь выпить. Алкголь или горячий кофе. Или и то и другое разом. Но продолжаю стоять и смотреть на неё сверху вниз, на волосы, кончик хвоста сбился в сосульку и банально замерз. На худую спину, лопатки торчат через ткань футболки. На посиневшие от холода руки.

Она чувствует мой взгляд и встает, покачиваясь. Выпрямляет спину. Пытается не дрожать, но это плохо ей удаётся.

— Вы обязаны позволить мне увидеть дочь.

— Я ничем вам не обязан, — усмехаюсь я. — Чем вы можете меня заинтересовать?

Прислоняется спиной к стене, чтобы не упасть.

— Собой. Я могу отдать вам всю себя.

Смотрю на неё. На сосульку из волос, которая только начинает оттаивать. На руки, покрытые холодной гусиной кожей. На покрасневший от мороза нос. На грудь, что едва угадывается под просторной футболкой.

Смотрю и смеюсь, громко и с удовольствием, так, как не смеялся уже очень давно.

Глава 16. Ольга

Я не чувствовала даже отчаяния. Только усталость и тупое упрямство. Отличное сочетание — думать оно не позволяло.

При помощи той самой статейки со сплетнями я поняла, в каком посёлке обитает Шахов. Круг поисков сузился. Посёлок был элитным, богатым, просторным. Люди, которые жили там любили этим хвастаться. Я собирала несколько часов, по крупинке, каждое упоминание об этом звёздном месте. И потом поняла, где же мне Шахова искать. И в посёлок пробраться сумела несмотря на охрану — главное, хотеть. А ещё знать, что богатые люди чаще всего не обращают внимания на обслугу. И поэтому куртка, на которую я собственноручно приклеила название клининговой фирмы пришлась очень кстати.

Всё это было просто. А вот длинный глухой забор был просто непреодолимым препятствием. За него меня не пускали. Я надеялась, что вдоль забора где нибудь будет дерево расти, вскарабкалась бы на него, и оттуда прыгнула внутрь. Но ни одно дерево не решилось вырасти так близко от Шаховского забора. Да что там — у него и соседей то не было. Всё они где-то далеко в сторонке стоят робко. Не видно. Один раз только за поворотом проехала машина и тишина. И сугроб, в котором я сижу. Который сначала казался мягким и не очень то и холодным, а теперь спрессовался подо мной, принял очертания моей попы и кажется глыбой льда. Очень холодно. Я специально надела утеплённые с подкладкой штаны. Очень тёплую куртку, тёплый же свитер, но я все равно неудержимо мёрзну.

Сначала меня спасал термос с горячим чаем. Чай я мелкими глоточками пила когда шла пешком. Они специально выбросили меня в стороне от общественного транспорта, чтобы я пешком шла. Я шла. И шла бы, если бы и за сто километров выбросили. Машинально ноги передвигала, ни о чем не думала, просто шла к своей дочери.

А вот потом мне оставалось только сидеть в сугробе. Термос сдался куда раньше меня — он остыл. Я ещё держалась, правда, не удивлюсь, если узнаю, что и я остыла тоже. Продолжаю сидеть только из упрямства. А ещё из любви к Дашке.

Потом стало легче. Я перестала чувствовать холод. Даже как-будто хорошо стало. И спать захотелось. Я знаю — спать нельзя. Но сопротивляться почти невозможно.

— Даша, — шепчу я, а может и думаю, ведь сил ни на что нет. — Дашка, Дарена.

Я почти заставила себя встать. Нужно встать, размяться. Меня ребёнок ждёт, а я тут вздумала в сугробе замёрзнуть. Сделала попытку. И — не смогла. Успела с тоской подумать, вот была Оля, неудачница и горе луковое, и не стало. Нелепая смерть в сугробе, ладно бы ещё пьяная была, не так обидно…

А потом появился Шахов. Он не церемонился со мной. Просто за руку взял и дёрнул меня вверх. Ноги, которых я почти не чувствовала громко напомнили о себе. Болью. Горячей, раздирающей. Он тащит меня, я пытаюсь шагать и не плакать от боли. Почти получается.

— Я не хочу вас, — сказал он, когда перестал смеяться. — Вы мне не нужны.

И смотрит. Он смотрит на меня с интересом, пусть и сам себе ни за что в этом не признается. Я знаю цену этим мужским взглядам, я умела их притягивать. Так и мужа своего притянула, на свою голову. Купился на мои длинные ноги, свежую мордашку и невинность. А я — на его обещания счастья. Мне и любовь не нужна была, где я, а где любовь эта? Я просто жить хотела спокойно…

Спокойствие купить не получилось. Но сейчас я снова готова торговать собой, и кто знает, вдруг у меня получится? Стоять мне сложно. Кровь прилила к замерзшим ногам, их сводит судорогой и колет сотней тысяч крошечных иголок, которые будто наяву впиваются в мою кожу.

Стена — мой лучший друг сейчас. Она моя опора и поддержка в прямом смысле слова. Она меня держит. Но я я отрываюсь от неё. Делаю шаг навстречу Шахову, ужасно болезненный и мучительный шаг. Сдерживая стон поднимаю руки, снимаю футболку и бросаю её на пол, между собой и Шаховым.

— И сейчас смешно? — спрашиваю я. Я знаю, что я не красива классически. Но у меня красивое тело. И то, что я родила, не испортило его, скорее придало женственности. И Шахову нравится то, что он видит, пусть он хоть обненавидится меня. — Давайте, смейтесь. Смейтесь, и смотрите на грудь, которой я вскормила дочь. Дочь, которую вы называете своей, сосала моё молоко, из моей груди.

Он отворачивается. Я выдыхаю и снова оседаю на пол — силы закончились.

— Оденьтесь, — бросает Шахов.

Я бы оделась. Я очень хочу. Мне не стыдно, плевать. Мне — холодно. Но кучка моей одежды кажется так далеко, мне ни за что не дотянуться. Он снова помогает мне, в этот раз надеть футболку. Касается нечаянно моей голой кожи и о дергивает руку. Бросает мне плед, в который я неуклюже заворачиваюсь.

Немного теплее становится только тогда, когда Шахов приносит горячий кофе. Он немного пахнет алкоголем. Каждый его глоток привносит в меня жизнь. Тепло. Начинается отходняк и снова трясёт.

— Просто разрешите мне её увидеть, — выбиваю я дробь зубами. — Пожалуйста. Не ради меня. Ради неё… Ей так страшно сейчас, я чувствую ее страх.

Шахов смотрит на меня. Интересно, был ли он когда нибудь маленьким смешным мальчишкой или родился сразу таким суровым, с прищуренным взглядом из под тёмных ресниц?

— Одна ночь, — вдруг говорит он. — Утром вы уйдёте. И не пытайтесь ничего провернуть, здесь камеры и много охраны.

Он говорит, а я не верю. Ушам своим не верю, своему счастью. Потом иду за ним, ногам больно, но стараюсь поспевать и все равно не верю. Кажется — обманет. Выбросит сейчас на улицу в мороз, в этой футболке и колготках. И я умру не от холода, я умру от горя и разочарования.

Но он не лжет. Дверь открывается. Маленький ночник еле светит. В его свете угадываю фигурку на кровати, калачиком свернулась, волосы тёмные разметались. Сердце рвётся на части. Спит. Главное — не напугать.

Ложусь на узкую постель с краю тихонько. Растираю свои ладони, согрелись ли? Обнимаю дочку поверх одеяла, вдруг я холодная ещё…

— Мама, — шепчет она. — Ты пришла наконец!

— Пришла, — молча плачу, без всхлипов, в её волосы. — Конечно пришла.

— Не уходи от меня больше…

Обнимаю крепче. Ничего не скажу ей сейчас — пусть спит спокойно, это я не сомкну глаз любуясь ею. Завтра, я скажу ей завтра.

Глава 17. Демид

Той ночью я не сомкнул глаз. Спустился в кабинет охраны, попросил кофе. Кем-то забытая, а быть может оставленная пачка сигарет так и лежала на столе. Я курил, пил крепкий кофе, смотрел на монитор экрана.

Она тоже не спала, женщина, которую я сам впустил в свой дом. Сначала лежала и не шевелилась, так тихо, словно умерла. Я даже успел подумать, что это было бы удобно. Тихая, не криминальная смерть. Девочка бы ничего не поняла, перепугаться бы не успела. Мама просто уснула. Потом забыла бы все. Но нет.

Кровать, которая была даже велика нашей первой малышке, такой крошечной феечке, была явна мала для них. Даша не была хрупкой, не была прозрачной. Она была здоровой девочкой, обычной — и это прекрасно. И Ольге приходилось прижиматься к самому краю, чтобы не упасть.

В середине ночи она села на кровати, укутулась в плед и просто сидела и смотрела на девочку. До самого утра. Иногда тихонько гладила её по волосам. Может тихонько шептала или напевала — не было слышно. Я поймал себя на мысли, что хотел бы слышать, как она поёт. Мне кажется, у неё хороший голос и слух…

А ещё иногда я закрывал глаза и представлял её такой, какой видел недавно. Колготки тёплые, наверное, с начесом, недаром она выжила в сугробе, натянуты до самых рёбер. Оказывается, я все помню. И изгиб её бёдер, и высокую грудь, которой она вскормила мою дочь. Мысль которая ещё недавно могла бы довести до бешенства сейчас воспринималась удивительно равнодушно.

Устал. Нужно поспать, но спать просто страшно. Кажется, стоит только позволить себе уснуть хотя бы на несколько минут и Ольга унесёт мою дочь, и я больше никогда её не увижу. Она смогла разбудить во мне жалость да, и даже что-то похожее на уважение, но о доверии речи не шло. Она украла моего ребёнка.

Я пошёл к ней утром. Тихо, чтобы не разбудить ребёнка открыл дверь. Ольга вздрогнула всем телом, посмотрела на меня затравленным взглядом. Лицо обветрилось — пешие прогулки на таком морозе не прошли даром. Щеки горят — не лихорадит ли её? Если так, то это не мои проблемы.

— Уже пора? — тихо спросила она и посмотрела на спящую дочь.

— Нам нужно поговорить.

— Я…я потом смогу к ней зайти, когда она проснётся?

И опять столько долбаной обезаруживающей надежды! Я кивнул. Я слишком упрям. Если эта женщина согласится нормально поговорить с моей дочерью, то может та хотя бы есть будет нормально.

Ольга, все так же кутаясь в плед, встала с кровати. Бросила ещё один взгляд на девочку и пошла за мной. В кабинет. Здесь не накурено. Кофе уже принесли, от него идёт лёгкий дымок, и аромат от которого сводит желудок.

Я вдруг вспомнил о том, что хотя бы ужинал, в отличие от Ольги и распорядился, чтобы подали завтрак. Его принесли быстро.

— Ешьте, — велел я.

Она стиснула руки переплетя пальцы. Костяшки пальцев тоже красные, словно на кулаках с кем-то дралась.

— Нет. Говорите, я слушаю.

Я подавил вздох — сама не жрёт и дочку мою глупостям научила. Что за упрямые бабы? Словно если они будут голодать, что-то кардинально изменится.

— Вы поедите, потом мы поговорим.

Ольга замерла на мгновение, потом кивнула соглашаясь, и придвинула к себе тарелку. Завтрак простой — яичница, два жизнерадостно-желтых желтка явно пытаются бросить вызов хмурому утру. Полоски хрусткого бекона. Крошечные помидорки, зелень. Тосты, кофе, сок. Она ест стараясь не торопиться, обстоятельно. Жуёт, словно робот, смотрит прямо перед собой. А я на неё смотрю. Кофе уже немного остыл и его она выпивает залпом, со стуком ставит чашку на стол. С фарфорового ободка на дорогое дерево стекает капля кофе.

— Я все съела. Говорите.

Откидываюсь в кресле. Смотрю на неё. Изучаю. Может ли человек быть настолько искусным лжецом? Зачем ей моя дочь тогда, когда её обман уже вскрылся? Она полюбила ребёнка за эти годы? А может она психически больна и на самом деле во все эти верит? Интересная версия, нужно будет заказать консультацию у хорошего психиатра. Поправочка — у лучшего.

— Почти шесть лет назад, — начал я. — Вы родили дочь. Девочка была безнадёжно больна. Я пытался понять, какие причины вами двигали. Быть может гнев мужа, которому не нужен был больной ребёнок? Вы упоминали мужа… Или ваши амбиции? Быть может почти самаритянское желание спасти родную дочь, ведь вы её вылечить точно не сумели бы, а я богат… Чтобы там ни было, вы поменяли детей. Мою дочь на вашу. Моя жена спала. Она сама ухаживала за ребёнком все эти дни, роды дрались ей непросто, она была на обезбаливающих. Я смог не винить её. Да, она не заметила подмену, благо младенцы оба были женского пола, как на заказ белокожие совершенно лысенькие и да, примерно одинаковых показателей роста и веса. Потом вы просто сбежали и унесли моё дитя. И да, два года мы даже не подозревали об этой подмене до тех пор, пока не пришлось провести экспертизу. Ольга, вы украли мою дочь, больше притворяться смысла нет.

Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Глаза серые, в зелёную и коричневую крапинку, сейчас я хорошо вижу их цвет. Она так близко… Тёплые глаза, добрые. Очередная ложь.

Я жду, мне интересно, как она поступит. Зарыдает? Обзовёт меня лжецом? Просто спокойно примет то, что проиграла? Ольга сумела меня удивить. Она рассмеялась. Смеялась долго, до слез на глазах. Сильнее, чем я вчера, когда она, холодная, как сосулька, пыталась меня соблазнить. Я терпеливо ждал, когда ей надоест. Наконец, она устала смеяться.

— Вот же бред, — сказала она поднимаясь с кресла, утирая невольно выступившие слезы. — И где же тогда по вашему моя дочка?

— Она умерла, — спокойно ответил я. — Два года назад. У неё были очень сложные пороки сердца. Сильнейшая астма. Она была такой слабенькой. А потом у неё началась онкология, болезни любят ходить рука об руку.

Ольга отшатнулась, почти отбежала от меня.

— Хватит, — умоляющим тоном попросила она. — Хватит говорить такое.

Я был неумолим. То, что я говорил давно выжигало меня изнутри.

— Она была славной. Любила танцевать. Правда, долго у неё не получилось, к трём годам слегла. Любила бабочек, здесь, в её комнате целая коллекция картинок. Любила, когда я сажал её на колени. Прижималась всем телом, затихала, словно ласковый котенок…

— Хватит!

Замотала головой. Закрыла уши, чтобы не слышать меня. Но я знал, что от правды так легко не спрятаться.

— В свой последний день рождения…

Не дала мне договорить. Бросилась на меня всем телом. Вцепилась. Затрещала, разрываясь, рубашка, посыпались пуговицы. Щеку обожгло — девочка оцарапала одну, Ольга другую. В своём гневе она была такой сильной. Я никогда не видел такой истерики, молчаливой и яростной. Прибежал охранник, но даже вдвоём мы не могли удержать её. Она тяжело дышала, извивалась в наших руках, пытаясь вырваться, добраться до меня, подозреваю — чтобы убить. Молчала. Я подумал, что если она не сошла с ума до этого, то вот сегодня точно сойдёт. Ибо я не верю, что из такого состояния можно выбраться без психушки, не помогла даже пощечина, что закатил ей мой товарищ по несчастью.

А потом дверь открылась. В проёме стояла няня — Елена Павловна и вид имела самый обеспокоенный.

— Я бы не пришла, извините. Но малышка, — споткнулась на этом слове, вспомнив, что девочку нельзя называть Дашей, — проснулась, и увидела, что мамы нет. Ей…ей очень плохо, я не справлюсь одна.

И произошло невероятное. Ольга обмякла. Расслабилась всем телом, словно сознание потеряла. Мы выпустили её осторожно — сползла на пол. Осела. Одернула разорванную на плече футболку, поправила взлохмаченные волосы, попыталась успокоить дыхание. Даже почти улыбнулась!

— Плачет? — спросила прерывистым голосом. Покачиваясь встала. — Сейчас…сейчас я успокою её, ей просто страшно очень…

Глава 18. Ольга

В моих объятиях Дашка постепенно затихла. Сначала тряслась всем телом, так плакала, что говорить не могла — срывалась на всхлипы и икоту. Прижималась ко мне. Я по спине её глажу и стараюсь не думать. Не думать вообще ничего, просто шептать милые успокаивающие глупости дочери и слушать, как затихают всхлипы. Не думать было сложно. Но ради Дашки я должна быть сильной, а если стану думать, если стану… Меня просто порвёт на куски, вклочья, без шанса на восстановление.

— Мама, ты только не уходи от меня больше никуда, — просит Дашка умоляюшим шепотом.

Сердце замирает в моей груди, потом набирается сил и бьётся дальше. Больше всего сейчас я хочу сказать, что не уйду никуда, никогда, ни за что. Но я не могу лгать ей, так станет только хуже. Стискиваю зубы и молчу.

Потом поднимаю взгляд. Комната, в которой поселили Дашу красивая, светлая, в окно виден замёрзший, заснеженный сад. Лёгкая изящная мебель, много пространства. Я никогда не смогла бы дать ей такое. Всё, что я могла дать — съёмные квартиры, каждый раз новый город и новая квартира. И моя любовь. Моя дружба. Моя поддержка.

На стене картинка в рамке. Бабочка. Нарисована от руки, неумело, но кажется — с любовью. Наверное, от матери ребёнку. Смотрю на эту картинку и снова тяжело дышать. Перевожу взгляд на стеллаж идущий вдоль стены. В нем безделушки. Ракушки, привезённые с отдыха, разноцветные камни, шкатулки с безделушками, книжки, игрушки. А ещё — фотографии. На одну из них я смотрю. Девочка, лет двух с половиной, может и меньше — очень худенькая, Дашка никогда не была такой прозрачной. На малышке светлое платье. На волосах — диадемка, мы тоже такие покупали на утренники. Волосы светлые, чуть вьются. Улыбается, смотрит склоня голову, прямо в мою душу. Смотрит глазами моего мужа.

— Я никогда не винила бы тебя за эти глаза, — шепчу я и плакать даже не могу. — Нет, никогда…

— Что? — отрывается от меня Дашка, которой вернули маму и она уже почти успокоилась.

— Ничего, малыш. Давай выйдем отсюда.

Задыхаюсь. Чувствую себя предательницей, но я не могу здесь находиться. Здесь я умираю. Беру Дашку за руку. Ладошка такая тёплая, такая живая, я держала бы её всю жизнь. Путь до входной двери кажется бесконечным. Выхожу. Сажусь на пол, притягиваю Дашку к себе, усаживаю на колени, утыкаюсь лицом в её волосы. Я не буду плакать. Плакать — это слишком просто. И я не буду верить своим глазам. Это — слишком сложно.

Мы сидим так долго-долго, и понемногу я прихожу в себя. Понимаю, что мы не одни. И в целом мире и вообще. Мы сидим на полу, а рядом с нами сразу три мужика в дорогих костюмах. Караулят видимо, чтобы я ничего не сделала с ребёнком. Вспоминаю сцену, которую я недавно устроила Шахову, но отмахиваюсь — стыдиться глупо. Смешно стыдиться, смешно бояться чего либо, даже жить смешно, когда вдруг оказалось, что ничего не осталось.

По коридору шаги, которые почти гасит пушистый ковёр. Шахов. Останавливается, стоит и смотрит на нас. Оценивает моё состояние, наверное.

— Время обеда, стол уже накрыт.

Меньше всего я сейчас хочу есть. Но смотрю на Дашку — она пропустила и завтрак. Встаю, так и идём за Шаховым вслед. Столовая огромная и красивая, но нисколько меня не занимает, так же, как и качество и вкус блюд. Я не притрагиваюсь к еде и Дашка, смотря на меня, тоже.

— Передайте ей, — говорит Шахов, — что она должна есть.

Дашка, моя Дашка, рядом со мной снова смелеет.

— Передай ему, — чопорно произносит она, — что меня Дашей зовут.

Сил на улыбку нет. Глажу её по коленке, и она гладит меня в ответ. Беру в руки вилку — Шахов прав, чтобы не случилось в этом мире, какие бы драмы не терзали моё сердце, ребёнок должен кушать.

Едим. Молчим, только приборы стучат. Дашка, и правда, оголодала, ест хорошо и с удовольствием. За нашими спинами иногда появляется официант в форме, следит за состоянием наших тарелок, подливает напитки. В моем бокале вино, но опьянение это меньшее, что мне сейчас нужно.

Ловлю взгляд Шахова, он кивает, я понимаю, что разговор придётся продолжить и малодушно мечтаю умереть, потом вспоминаю про Дашку. Ради неё я пройду через все это.

— Дашуль, — прошу я, — поиграй немного с няней хорошо?

— Но я не хочу няню, — упрямится она. — Я тебя хочу! И ночью ты тоже обещала не уходить и ушла!

— Я просто сходила покушать, — солгала я. — А ты испугалась!

Дашка смотрит серьёзно, потом кивает и позволяет няне её увлечь. Шахов в это время стоит рядом со мной.

— Удивительно, — качает он головой. — Совершенно другой ребёнок.

— Просто мне она доверяет, — устало отвечаю я. — А вам нет. Вот и вся разница. Давайте, добивайте меня уже.

Идём в кабинет. Я снова сзади и смотрю ему в спину. Одни там мы недолго остаёмся — входят две женщины в медицинской форме.

— Чтобы развеять все сомнения анализы возьмут у вас. Несколько независимых экспертиз. Буккальный эпителий, то есть соскоб с внутренней стороны щеки, и венозная кровь. Сравнивать будем и с моей дочерью, и…с первой малышкой.

Бросаю затравленный взгляд на медицинских работников — им все равно. Они просто делают свою работу. Я послушно открываю рот, позволяю выкачать из меня две полных колбы крови. Я молча надеюсь на чудо, изо всех сил, что у меня ещё остались.

Вместе с кровью будто вытягивают желание жить. Когда все заканчивается, выхожу из кабинета, иду искать Дашку. Мне нужна она сейчас, как никогда, мне нужно об неё отогреться.

— Чудо, — прошу я одними губами, так, чтобы Шахов, который идёт рядом, словно боится оставить меня одну, не услышал. — Одно чудо, только одно единственное, большего и не нужно…

Дашка в большой игровой комнате. Сидит тихо, затравленно — меня ждёт. Увидела, улыбнулась, ко мне бросилась. Я подняла её на руки, такую живую, родную, тяжеленькую. Повернулась к дверям, и…

Шахов. Просто стоит и смотрит на нас. В тот момент я поняла — чуда не будет. Я первый раз так близко вижу их одновременно, Дашку и Шахова, при свете дня, и понимаю вдруг, что глаза у моей дочки такие красивые отнюдь не из-за генетического каприза матушки-природы. У Даши глаза Шахова.

Глава 19. Демид

Мы как то молча решаем, что результатов экспертизы Ольга будет дожидаться в моем доме. Я ничего не говорю, она ничего не спрашивает. Молчим. Просто я понимаю, что не могу сейчас прогнать эту женщину, которой нет места в моей жизни.

Всего двое-трое суток, я доплачиваю за срочность экспертизы. Потом у неё не будет оснований здесь оставаться. Сейчас же… Она молчит. Чаще — смотрит в никуда. Взгляд страшный, пустой. Такой мне знаком. Так смотрела Настя, когда умирала наша первая дочь. Так смотрел я, который, несмотря на все свои деньги так и не смог ничего сделать. Это бессилие. Это отчаяние. Это пустота.

Улыбалась она только девочке. Стоило ей на неё глянуть, и Ольга сбрасывала с себя звериную тоску и улыбалась. Даже смеялась. Танцевала с ней танцы в большой игровой комнате. Они словно поняли, что эта комната первой девочкой была востребована меньше всего — той было просто не по силам оценить все великолепие огромного зала, и поэтому проводили почти все свободное время здесь. Валялись на коврах, читали книжки, бегали и танцевали. Казалось счастливыми и беззботными, но стоило только раздаться шагам, скрипнуть двери, как в Ольгины глаза возвращалась затравленность, а Дашка сразу бежала к ней, хватала за руку. Психолог, которая работала с Дашей, черт, я начал мысленно называть её по имени, данному Ольгой, говорила и с ней.

— Она здорова, — мягко сообщила мне доктор. — Не выдумывайте ничего. Ситуация, в которую вы попали, почти не разрешима. И Ольга в ней такая же жертва, как и вы. Не делайте ей больно. И пожалуйста, уберите охрану, она не навредит малышке.

Господи, где бы набраться сил, чтобы просто — быть. Как-то прожить эти дни до получения результатов. Сказать их Ольге. И попрощаться с ней. А потом — завоевать доверие своего ребёнка.

Очень тяжело было убрать охрану. То есть, периметр дома все время охраняли. Убрать людей от Ольги, чтобы они не ходили за ними след в след, следя за каждым шагом. Я не мог ей доверять. И не мог полагаться на камеры — они отнюдь не по всему дому, слепых зон хватало. И устанавливать камеры сейчас, тоже только плодить недоверие. Я решился и не пожалел — Даша стала смеяться, только когда мужчины ушли.

В следующую ночь они спали в гостевой комнате. Сами её нашли, сами заселились. Я понимал, почему — Ольге было невыносимо в той комнате. А значит, она знала все, пусть и отказывалась принимать. Днем гуляли с Дашей по саду, я в окно смотрел. Морозы утихли, но снеговика не слепить — снег сухой и твёрдый. Только Ольга откуда-то притащила лопату, и принялась строить штаб. Мне так остро хотелось к ним, уж я лопатой орудую куда лучшее неё, и Дашка бы смеялась, и стены штаба росли. Но… Я лишним там был. А чтобы дело шло лучше, отправил к ним Петровича — тому за шестьдесят, и Даша не так его боялась, как охранников. С Петровичем штаб удался.

Они заходили домой, грелись, пили чай горячий, а потом снова шли на улицу — целый день так. Это было немного дико даже и неприемлемо — за годы первого отцовства я привык к тому, что дитя невероятно хрупко. Ее надо беречь. И что любая маленькая простуда перерастает в бронхит, а то и воспаление лёгких, и малышка сляжет надолго. А в Дашке столько жизни…

Уснуть мне помогал виски. Сон был тяжёлым. В нем была то беременная Настя, то беременная же Ольга. Обе наши малышки, и та, которой уже нет, и та, что спит сейчас в одной из комнат моего дома. Каждую ночь. Иногда я спал крепко, вспоминая сны лишь следующим днем, иногда просыпался, пытаясь унять бьющееся сердце, глядя в темноту.

Сегодня — проснулся. И не понял даже сразу, от чего. По ощущениям, спал совсем немного, голова тяжёлая, сонливость накатывает, но уснуть дальше, так же, как и проснуться до конца не выходит. Что-то мешает.

Я даже не понял, что я не один в комнате. Да что там — в постели. Не понял до тех пор, пока не ощутил её прикосновение, поневоле вздрогнув. Ольга же, а это точно она, не теряя времени скользнула ко мне под одеяло. Надо признать — сегодня она уже не походила на сосульку.

—Матерь Божия, — поразился я. — Вы что, голая?

— Да, — совершенно серьёзно ответила она.

Она знала, что делала. Знал что делать и я — выбросить её из своей постели и жизни. Сейчас же, она испытывает моё терпение. Но её тело было таким гладким и податливым, что я поневоле помедлил какую-то долю секунды. Ей этого хватило. Закинула руки на мои плечи, притянула к себе, прижалась прохладным ртом к моему. Я…я поцеловал её. Взыграло изнутри, напоминая, что женщины у меня не было очень давно — не до того было, со всеми этими драмами. Потянулись руки знакомиться с женским телом. Но…

— Ольга, — оторвался я от её губ. — Я не буду с вами спать. Даже если переспал бы, это ничего бы не изменило, поймите.

Поднялся с её, смутно белеющего в темноте тела, набросил на себя халат.

— Мне больше нечего предложить, — глухо ответила она, не делая даже попытки прикрыться.

Я не видел в темноте черт её лица, но наверное, глаза не закрыты. Из под сомкнутых век катятся слезы. Если она и плакала, то совершенно молча.

— Вам просто нужно принять правду, — подытожил я. — И жить с ней.

— Я не смогу, — перешла на едва слышный шёпот. — Я тогда сойду с ума, Демид, точно сойду.

Первый раз обратилась ко мне по имени. А потом… села в постели. Попыталась встать и просто сползла на пол. И теперь уже определённо точно заплакала. Некрасиво, громко вслипывая и поскуливая, как побитая собака. Я хотел было включить свет, но понял, что темнота ей сейчас поможет. Выплакаться, выплеснуться вместе с этими слезами, собраться силами, и снова быть Ольгой-Терминатором, которая способна на все.

— Вы любили её? — тихо спросила она.

— Очень, — честно ответил я. — Больше жизни. Больше, чем когда либо умел любить.

Тишина, и снова осторожный шепот.

— Как её звали?

— Аня, — улыбнулся я. — Анютка.

Ольга коротко всхлипнула, и утихла, уткнувшись лицом в колени. Глаза к темноте уже привыкли, я лучше её видел. И я не знал, что с ней делать. Не вообще, а именно сейчас. Утешение женщин вообще не мой конёк, и это при условии, что она не купила туфли мечты по скидке. А уж если такая драма…

Я сел на кровать, рядом с ней. Она на полу. Погладил по волосам. Неожиданно она потерлась о мою руку, словно кошка, я успел ощутить влагу на её щеках. А потом потянула меня за руку, к себе, на себя. Рухнул я неловко, неудобно, коленями о пол. Но между моих ног была она. Голая совершенно. Заплаканная. Руки тянутся к моему халату, под которым тоже — ничего. Стягивают с плеч. Я подумал — какого черта мне разыгрывать чистоту и непорочность? Тем более сейчас, как никогда, это кажется естественным. Опускаюсь на неё всем весом своего тела, раздвигаю женские ноги коленом…

— Просто мне было это нужно, — говорит она потом. И добавляет, — у меня кроме мужа никого не было. Вы мой второй мужчина.

Смеётся горько. Я ей верю сейчас. Не касаюсь её больше — Сейчас это лишнее.

— Ольга, — начинаю я, но она перебивает.

— Знаю. Вы скажете, что своим телом я не смогу купить место возле дочери. Я это слышала. А чем могу? Я готова на все.

Я снова ей верю.

— Правдой, — отвечаю я. — Достаньте мне правду. Я не смог. Скажите, что случилось той ночью, почти шесть лет назад. И тогда…какой бы это правда не была, я позволю вам её видеть.

Поднимается с пола молча. Уходит, как пришла — нагой. Я лежу некоторое время и думаю. А потом делаю то, что давно собирался и никак не мог. Звоню. Ночь, но трубку берут почти сразу.

— Да?

— Настя… я нашёл нашу дочь. Я вернул её домой.

Глава 20. Ольга

Мне не стыдно за то, что я сделала ночью, Бог мой, стыд это такая малость, такая глупость, такая ерунда. Ночью принимаю душ — не могу лечь к ребёнку в постель когда ещё пахну им. Трусь мочалкой медленно, тщательно. Не думаю.

Когда была моложе очень читать любила, сейчас на это просто нет времени. Так вот, одна из моих любимых героинь говорила — не буду думать об этом сегодня. Подумаю завтра. Это — великая мудрость. Нужно отодвигать мысли по максимуму, чтобы не накрыло снежной лавиной, не разорвало. Прижимаюсь к сонной Дашке. Обнимаю едва-едва, не разбудить бы.

— Ты уходила, — шепчет она.

— Просто в туалет, — привычно лгу я. — Спи зайка.

Она засыпает, а я ещё долго слушаю её дыхание. Утром просыпаюсь первой, но Дашка, моя засоня, которую так сложно было в садик разбудить, вскакивает сразу за мной. Она боится выпустить меня из виду. Боится, что я уйду и не вернусь больше, и этот её страх меня убивает. Я хочу, чтобы моя смелая малышка, с глазами моего врага, не боялась вообще ничего. Я хочу, чтобы она была счастливой.

Завтракаем все вместе, молча. Дашка то на меня смотрит, то на Шахова, но послушно ест.

— В садик хочется, — вдруг вздыхает она.

А мне хочется в нашу прошлую бесприютную, но такую счастливую жизнь. Шахов уезжает вскоре после завтрака и становится немного легче дышать. Наверное, зря я сделала это ночью. Зря хваталась за него судорожно, как утопающий за соломинку, обнимала его руками и ногами, отдавалась молча и яростно, так, словно в последний раз в жизни.

Мы были в игровой, когда он вернулся. Лежали на полу и читали книгу, пленники этого роскошного дома. Я пленница добровольная, думаю Шахов был бы просто счастлив если бы я убралась из его жизни раз и навсегда. Но я не могу позволить себе сдаться. Я сильная, я справлюсь, не раз справлялась. Шахов показался в открытых дверях и я сразу поняла — есть результаты.

Я не могла себе лгать больше. Я знала, что результаты эти покажут. Но Господи, как я надеялась, что анализы будут делать долго. Долго-долго. Настолько, что Дашка бы выросла, и тоже стала сильной, смогла принять правду, которая больше похожа на эпизод из слезоточивого сериала — ведь в жизни так не бывает.

Молча поднялась и собралась идти за ним, как Дашка поймала меня за руку, совершенно игнорируя няню.

— С тобой пойду, — сказала она твёрдо.

— Я не выгоню её, — обещал Шахов. — Она к тебе вернётся.

Я мысленно добавила — сейчас. А что будет завтра, или даже вечером одному Шахову известно. Я поцеловала Дашку и пошла за ним, в его кабинет. Он сел, плеснул себе янтарной жидкости из графина в бокал, в котором уже мерцали влажно кубики льда. Предложил мне, но я отказалась.

— Это так? — спросила я.

— Да, — коротко согласился он. — Всё так, как я и говорил. Ольга, я не отдам вам свою дочь, вы же это понимаете. Но вы можете снизить по минимуму стресс, который она переживает, поговорить с ней, пусть ест хотя бы…

Я не слышала его больше. Покачиваясь вышла из кабинета. Мне бы набраться сил, хоть немного, хоть капельку. К Дашке в таком виде идти нельзя, нужно выиграть несколько минут, прийти в себя хоть немного, забиться в нору, перевести дыхание.

Ноги сами ведут меня туда. В комнату девочки, которую я не знала, не умела любить, и которая была моей дочерью. Она была истиной, с которой мне предстояло смириться, сжиться. Вошла, осторожно прикрыла за собой дверь, потом упала на пол, больно ударившись, завыла. Пусть слышат, пусть камеры, мне все равно, главное, чтобы Дашка этого не слышала. Вою, не в силах заплакать по человечески, долго. Затем встаю, начинаю открывать шкафы. В них аккуратно сложные детские вещи. Достаю их по очереди, прижимаю к лицу, вдыхаю запах. Они не пахнут ничем, они давно уже тут лежат. Едва заметный аромат кондиционера для детского белья. А я зверею от невозможности узнать, как пах мой ребёнок. Ярость застилает глаза, начинаю просто разбрасыть вещи по комнате. О, они очень красивы эти платья, что висят в ряд на плечиках. У Даши таких не было, они слишком дорогие, и мне почему-то становится обидно за неё. А затем — стыдно за такие мысли.

— Прости, — шепчу я девочке, которая меня не услышит никогда. — Прости, но я не могу перестать её любить. Я люблю её так, как любила бы тебя, будь у меня такая возможность…

Надо брать себя в руки. Я хочу уйти не оглядываясь, но не могу оборачиваюсь и смотрю на детскую фотографию. Вернусь, говорю себе. И ради той дочери, которой у меня никогда не было, и ради той, что есть. Ибо Дашка есть, и она моя дочь, чтобы Шахов не говорил.

Решительным шагом возвращаюсь в его кабинет. Вхожу без стука. Уровень алкоголя в его бокале остался почти таким же, это и хорошо, и плохо. Мне нужен его ясный ум, но была надежда, что алкоголь сделает его добрее. Ложь, такого ничто не растопит.

— Вы сказали, что позволите мне видеть её, если я добуду вам правду.

Усмехнулся. Откинулся назад в кресле, смотрит на меня с прищуром. Кресло отодвинуто от стола, поэтому я вижу чуть раздвинутые крепкие мужские ноги, выпуклость, обтянутую тканью брюк, поневоле вспоминая то, что было этой ночью. И Шахов об этом думает, зря я все же…

— И как вы сделаете это, Ольга? — спрашивает он. — Там работали мои люди. Медицинский персонал прогоняли через детектор лжи. Вы не сможете.

— Смогу, — заносчиво отвечаю я. — Я многое могу, поверьте. Я вернусь к вам с этой идиотской правдой, и вы позволите мне быть рядом с дочерью. А ещё вы пойдёте и скажете ей, что я уеду, но вернусь.

Улыбается. Интересно, его восхищает или бесит моя наглость? Наверное, всего понемногу. Я жду, сердце колотится бешено. Думаю о том, что он может просто вышвырнуть меня на улицу и никогда больше не впустить. И никто ему не указ, и ничего я сделать не смогу.

— Хорошо, — вдруг соглашается он.

Эту ночь, последнюю здесь, не выпускаю Дашку из рук. Кажется, что оторвать от меня ребёнка можно только с мясом. Она спит, я на неё смотрю. Моя девочка, моя дочь. Я бы смогла жить, зная, что больно будет только мне, моя боль — ничто. Но при мысли о том, что она будет плакать и скучать по мне, отказываясь есть, в стенах дома, который видел уже смерть моего ребёнка, снова выть хочется. Я не хочу, чтобы моя Даша плакала. Ни одной, долбаной, минуты. Если потребуется, я ради этого переверну всю эту планету.

Дашка понимает все едва открыв глаза утром.

— Ты уйдёшь, да? — тихо спрашивает она.

Смотрит на меня отцовскими глазами. В них не слезинки, они такие сухие, что страшно, кажется, вот-вот пойдут трещинами.

— Да, — соглашаюсь глотая слезы. — Но я приду к тебе, он обещал.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

Прижимается ко мне, обвивает всем маленьким телом, словно желая вернуться в чрево, в котором её не было никогда…

— Милая, — говорю я. — Я люблю тебя больше жизни. Но мир жесток, с этим придётся смириться. Как с тем, что Шахов твой папа. И что тебе придётся остаться здесь. Будь сильной ради меня, малышка, я ради тебя буду.

Теперь плачет. С ней плачу я.

— Кушай пожалуйста, — прошу я. — Умоляю, только кушай. И жди меня, я вернусь к тебе обещаю.

— Мне даже котлеты твои больше нравятся, чем то, что тут, — всхлипывает Дашка и я улыбаюсь сквозь слезы.

Вечером я выхожу за ворота, которые были так не гостеприимны ко мне. Думала снова пойду до остановки пешком, но мужчина, который когда-то выбросил меня на дорогу, словно ненужную, надоевшую собаку, довозит меня прямо до моей квартиры. Здесь меня тоже ничего не держит. Вещей почти нет, беру необходимый минимум. Смотрю в интернете, как добраться до нужного мне места. Я выеду уже этой ночью.

— Я все смогу, — спокойно говорю я. — Я не детектив Шахова. Я мать.

Легче не становится, но вдруг вспоминается дедушка. Как он гладил по таким же светлым, как у погибшей Анютки хвостикам с бантами и ласково говорил — упертая ты у меня Олька… Далеко пойдёшь.

И решила — пойду. Так далеко, как это будет нужно, если будет нужно, то босиком. Но к своей дочери вернусь и Шахов подавится своей правдой.

Глава 21. Демид.

Малышка оккупировала подоконник в тот же момент, как Ольга ушла. Наверное, смотрела бы вслед, но её окна выходили не на подьездную аллею, а на сад. Ходить же по дому она опасалась, смелея только когда Ольга была рядом.

Я не то, чтобы не верил, в то, что Ольга добудет эту правду, которая мне так и не далась. Скорее испытывал любопытство, сможет она или нет. А ещё размышлял о том, что мы не предохранялись. Её натиск был таким стремительным и отчаянным, что просто обезоружил меня. Да и не хотелось отрываться от её тела. А вот саму Ольгу, неожиданно для самого себя, хотелось. И снова хотелось, да только в глазах поутру — колючки. Словно не было ничего. Но и потерянную невинность она изображать не стала, делать оскорбленный вид. То, что случилось ночью, просто случилось, она относилась к этому, как к факту. Спокойно и беспристрастно. Это мне импонировало.

А если она забеременеет? Я не хотел детей больше. Мне не нужен сын, чтобы передать ему фамилию и наследство — мне вполне достаточно дочери. Но поневоле становилось интересно, каково это, когда у твоего ребёнка такая вот мать, которая может ночевать ради малыша в сугробе, которая бросится на матерого мужика впятеро сильнее её, которая…ничего не боится. Потому что Настя была, и есть наверное, фарфоровой статуэткой, которую нужно было ставить на полку и сдувать с неё пылинки. Она была хорошей мамой, но излишне мягкой. Она была…просто самой нежностью. И все.

Вечером Даша, черт, в моей голове это все же произошло, слезла таки с окна. Видимо, обещание, что мать вернётся, сыграло свою роль. На няню внимания особо не обращала, но немного поела, и то хорошо. Ревела, ревела, потом уснула.

— Ты будешь завтракать со мной, — сообщил я ей утром. — Как последние дни.

— Тогда была мама, — упрямо возразила она.

Вздохнул — терпение. Благодаря Ольге она хоть немного освоилась в моем доме.

— Она сказала тебе, что я и правда твой папа?

— Да.

И короткий взгляд насыщенно-голубых глаз из под ресниц. Изучающий взгляд. Горжусь своей дочерью и, пожалуй тем, как её воспитала Ольга. Как маленького бойца, сильного и упрямого.

— И как ты к этому относишься?

— Идемте есть.

Ушла от ответа. В столовую шла впереди меня, маленькая, но несломленная. Села очень далеко от меня, подавил улыбку. Кашу ковыряет, вздыхает. Я то на часы смотрю — совещание по предстоящей сделке скоро, то на неё. Гляжу — глаза заблестели, заморгала часто-часто, наверное, подумала о чем нибудь грустном.

— Что тебя беспокоит? — спросил я.

— Ты прогнал мою маму, — напомнила девочка.

Закатил глаза. Снова велел себе быть спокойным.

— О чем ты думала именно в этот момент?

— Сегодня пятница, — совсем тихо сказала она. — Мы с мамой всегда в приют ходили.

Черт. На часы смотрю снова и чётко понимаю — если сейчас уйду, то до поздней ночи пропаду. И шанс сблизиться с этой невероятной девочкой будет потерян. Да и ладно… столько лет бизнес стоит, продержится без меня ещё день.

— Одевайся, — киваю я. — Поехали.

Снова смотрит. Молчит, думает.

— А тебе очень хочется?

— Да, — подтверждаю я.

— Тогда я поеду, но только если ты не будешь больше называть девочкой, а будешь называть Дашей.

Я обещал. Я бы наверное, что угодно обещал бы, только бы смотрела на меня вот так, с надеждой, и почти без ужаса, который испытывала ко мне. Я бы луну с неба достал. Бог с ним, поменяем документы ещё раз.

Няня помогла ей одеться, но с нами не поехала, я не хотел лишних людей — только мешали бы. Даша всю дорогу в окно смотрела, такая взрослая по сравнению с тем днем, когда беззаботно прыгала на заледеневших классиках на парковке. Между ними пропасть сотворенная моими руками. Мне было жаль, но я прекрасно понимал, что поступил бы так же вновь и вновь — выжженное нутро толкало на безумства.

По дороге заехал в зоомагазин и накупил всякой дребедени. Дашка наконец увлеклась, выбирала маленькие баночки с кормом для котят, складывала их в корзинку. Я понимал, что увлечена она так не меня ради, а благодаря тому, что скоро окунется в любимую и родную атмосферу, но все равно был рад.

— Даша? — удивилась маленькая ветеринар. — А где мама? Ты…с ним?

И подозрительно на меня смотрит. Я бахнул на пол три огромных мешка с кормом для собак — еле допер, как взятку, против неприятных вопросов.

— Он меня похитил, — порадовала нас Даша.

И потопала в глубь комнаты, к котятам, таща с собой пакет с кормом для маленьких. Вспомнил, как злился из-за того, что Ольга позволяет ребёнку носить тяжёлое, и понял, что проще сдаться и позволить, чем спорить и отнимать.

— Это шутка, — натянуто улыбнулся я.

— Вообще то нет, — сказала Дашка.

Женщина растерянно смотрела то на меня, то на Дашку и явно не знала, как реагировать. Возможно, не узнавала ребёнка — из милой упрямицы она превратилась в маленькую стерву.

— Это очень сложная и глубоко личная история, — твёрдо сказал я. — И я не хочу делиться с вами ею. Там ещё корм, куда нести? Той здоровой псине не нужно делать укол или клизму? Я весь ваш.

А все потому, что Дашка снова оттаяла. Я был готов торчать в этом, пахнущем псиной, приюте, вечность, только бы она снова и снова была такой. Перелезла через ограду вольера, в загончик, в котором как минимум два десятка разномастных котят. Котята сразу на неё полезли, один даже на голову взобрался. Даша не смеётся, да, а ведь будь тут мама в голос смеялась бы. Но ей хорошо здесь, надо чаще приезжать.

— Там щенки родились, когда твоя мама в последний раз приходила, — указала рукой ветеринар. — Можешь и с ними поиграть, уже глаза открыли, иногда даже тявкают.

Мы пробыли там до вечера, обед заказал сюда же из ресторана. Дашка со мной не разговаривала, вообще больше молчала, но искренне наслаждалась каждый минутой. Я пахал, натруженно ныли мышцы — я даже дерьмо собачье таскал лопатой. А все потому, что хотел позволить Даше пробыть здесь лишнюю минуту.

Вымыл руки в тамбуре, вошёл, подозревая, что пахну так себе, увидел, что Даша обнимает женщину. Так, как меня никогда, наверное, не будет.

— Если мама придёт, ты скажи ей, что я жду, — попросила шёпотом, а потом меня увидела.

Меня взяла злость. Словно мы с Ольгой участвуем в негласном соревновании и я все время проигрываю.

— Поехали домой, — резче, чем нужно, сказал я.

Пошла, наклонилась в кошачий загон. Потом потискала толстого щенка.

— Такой хороший, — тоже щенку на ушко. — Такой толстый…хочу, чтобы ты был моим ребёночком. Я бы тебя не оставила никогда.

— А бери, — сказал неожиданно для самого себя. — И котёнка бери, и щенка, и вообще…

Плясать, так плясать — не прокормлю, что ли? Дашка молча, не глядя даже, кого берет, выхватила из загончика двух котят, запихнула в дешёвую потрепанную переноску. Потом туда же щенка. Котятам соседство не понравилось, защипели, маленькие, а уже с характером. Как Даша…

— Вы её покупаете, — укоризненно покачала головой Светлана.

— А ну и пусть, — махнул рукой я. — Могу себе позволить.

Глава 22. Ольга

Я не полетела самолётом и причина проста — денег не было. Что тогда, когда бежала от мужа, уже почти шесть лет назад, экономила каждую копейку, что сейчас. Нет, мой запас был со мной, но следовало думать о том, что я не могу сейчас работать. Я бывала на редкость рассудительна, почаще бы так.

Автобус. Зима, на улице холодно, и в автобусе, тоже совсем не тепло. Ночь. Устроиться удобно не получается, голова сползает, стоит только уснуть на пару минут, и ударяется о окно. Ноги затекли. Ещё они мёрзнут ужасно, а ехать мне ещё шесть часов. И не до конца — до промежуточного городка. Тогда я очень убежать хотела, и бежала очень далеко…

В этот самый безымянный и неизвестный мне городок приехала утром. Вышла, с удовольствием прошлась вокруг автобуса — ноги размяла. Потом купила паршивый кофе в забегаловке у вокзала, пила его, стоя прямо на улице. Все равно, что не вкусный, зато пар валит и пальцам от стаканчика тепло…

Здесь, до поезда мне ещё четыре часа гулять. Городок маленький и серый, словно они все здесь, в стороне от основных артерий страны, такие. Прошлась по проспекту, заставила себя в кафе поесть — силы нужны. А потом набрела на рынок, такой, каких с детства не видела. Козырьки железные, под ними столы, застеленные клеенкой, а на них…на них чего только нет. Я начала с продуктового ряда, купила себе домашней колбасы копчёной, хотя даже есть не хотела, просто она пахла так… Дашка любит колбасу, хоть и вредно. Купила большую баранку, посыпанную маком. Потом выбралась и пошла по ряду с вещами и всякими безделицами.

И вот тогда, в самом конце ряда, когда время уже поджимало и нужно было идти на поезд я увидела кукол. Снег шёл, и несмотря на навес кукол немножко запорошило. Они — сшиты из ткани. Шляпы — вязаные. Алые губки бантиком. Глаза пуговицы, у одной голубые, у другой карие. Платья пушистые в горошек и смешные башмачки. Они были прелестны.

— Бабушка моя шьёт, — сказала замотанная в шаль продавец, я из под шали только розовый нос и видела. — Десяток их был, вчера всех разобрали сразу, а эти сидят, как заколдованные. Вас ждут, наверное.

— Меня, — согласилась я. — Ждут.

Не торгуясь купила обе, бережно завернула в хрусткую бумагу, усадила себе в рюкзак. Пусть я и не могу до конца этого осознать в полной мере, но дочки у меня две. Значит и кукол две надо, ведь я той малышке ничего ни разу не подарила…

Сдавило грудь спазмом скорой боли, задышала ровнее, торопливо стёрла выступившие слезы. Хорошо не будет уже никогда, но жить я просто обязана — ради Дашки.

— Всё нормально? — спросила женщина из под шали.

— Нормально, — кивнула я. — Спасибо.

Уже в поезде достала кукол, расправила складки платья, полюбовалась ими. Подарю одну Дашке, а потом все ей расскажу. Она маленькая, но имеет право знать. Она поймёт. Она знает силу моей любви к ней.

Ощущение дежавю меня настигло поздним вечером. В вагон ресторан я не пошла, поэтому на станции, где стоять двадцать минут, выскочила купить себе пирожок. И поняла — я там была. Стояла вот так же, жевала пирожок, испуганная и взъерошенная, не знающая, что со своей жизнью дальше делать. Одной рукой всегда придерживала живот, словно его возьмут и просто украдут у меня. А там…там внутри меня все готовилось к сильной боли, которая должна была настигнуть меня уже этой ночью.

Я стою, снег кружится падает красивыми, как в кино, хлопьями, мужики курят, говорят о чем-то громко, смеются. Я стараюсь избегать мужчин, но в этих агрессии нет — только усталость после долгого пути, радость от того, что наконец можно выйти и покурить. Думаю о себе шестилетней давности. Пирожок в горло не лезет, во рту — горечь. Прошлась по маленькому вокзалу, на ступенях, у облупившейся статуи с отбитым носом, спит бродячая дворняжка.

— Пирожок будешь? — спросила я.

Она гавкнула, соглашаясь, а потом осторожно взяла его зубами у меня из рук.

В поезде я попыталась спать, но это что-то из категории фантастики. Лежу, на верхней полке. Свет приглушен, слышно, как дышат люди, кто-то храпит, кто-то бормочет растерянно во сне, словно мамку потерял и зовёт её. Пахнет едой и множеством человеческих тел. И мне начинает вдруг казаться, что поезд тот же самый. Тот же самый вагон. Это не так, но отвязаться от этого я не могу. Дышать тяжело, буквально заставляю себя делать каждый вдох. На очередной промежуточной станции подавляю соблазн выскочить из поезда и просто дойти пешком. Даже живот начинает болеть, тянуть судорогой схваток, что были шесть лет назад…

Из поезда, уже глубокой ночью, когда он наконец прибыл, я буквально выпала. Дышу громко, хрипло, кожа покрыта нездоровой испариной. Проводница посмотрела на меня презрительно, как на последнюю пьянь. Плевать. На все, на всех, на весь этот мир.

На улице уже восстановила дыхание. Умылась в вокзальном туалете, остро пахнущем хлоркой и дешёвым освежителем воздуха. Город небольшой, чистенький, даже нарядный — таким я его и помню. Здесь на вокзалах не бывает бомжей, и сам вокзал маленький, один зал всего…Хорошо, что не закрыт на ночь. Пристраиваюсь на лавке, в углу, за колонной и сижу до утра, то пытаясь читать сливающиеся слова на информационном табло, то проваливаясь в сон.

Утром снова дешёвый кофе. Нашла в соцсетях местную группу, по типу купи-продай. Сделала несколько звонков, и уже в восемь шла смотреть жилье.

Дом был старым. Лет сто, не меньше, а может и больше. Но он не был дряхлым. Скорее — гордым, красивым стариком, прожившим жизнь, за которую ему не стыдно. Высокая крыша, тёмные бревна, ни на одном из них ни трещины, резные наличники на окнах.

— Здравствуйте, — встречала меня пухлая розовая хозяйка, пышащая теплом, как булка только из печки. — Мы сыну в свое время отгородили угол, большой уже, что бы жену привёл. Две комнатки да кухня, дом то у нас большой… Да он в город уехал, вот и пустует его часть. Сдаём. Чаще, командировочным, на карьер…

Дом и правда огромный был. Обошли его, отходя в сторону от входной веранды. Здесь — ещё крыльцо. Коридора нет, только небольшой тамбур для тепла, входишь на кухню сразу. Она — светлая. Есть маленькая гостиная, которая мне не нужна, и спальня, с высокой кроватью и горой подушек.

— Отлично, — кивнула я. — У вас и останусь, не буду ничего смотреть больше.

— Сейчас я вам белье чистое принесу, я его и нагладить с утра успела, — обрадовалась хозяйка. — Душа нет, но баню муж каждый вечер подтапливает, а туалет вон дверка из кухни…

Она ушла, я села на кровать. Хорошо тут. Вот когда заберу Дашку, почему то я думаю об этом без если, то увезу из города, и будем жить где нибудь в таком месте. Чтобы старый дом, тропинки зимой в снегу, баня…

Сбросила рюкзак. Куколок поставила на трельяж, тяжёлый, советский ещё. Отошла, полюбовалась. За спиной скрипнула дверь. Хозяйка тоже смотрела на кукол.

— По дороге купила, — сказала я.

— Красивые… У вас две дочки?

— Да, — осипшим голосом согласилась я.

Хозяйка сдернула с кровати плед, умело и быстро застилая постель безукоризненно чистым бельём.

— А где они?

— С папой, — выдавила я, понимая, что разговор этот продолжать не могу. — Вы идите, с пододеяльником я и сама справлюсь…

Глава 23. Демид

— Сегодня приедет твоя мама, — не подумав ляпнул я.

Глаза Даши разгорелись. Не улыбнулась даже, бросилась к окну, позабыв, что оно выходит на другую сторону. Прилепилась к нему лицом, осознала свою ошибку и понеслась в коридор — в доме она уже вполне прилично ориентировалась.

— Постой, — крикнул я, но девочки и след простыл. Бросился за ней, догнал в несколько широких шагов, подхватил на руки. — Ты не поняла. Другая мама, не Ольга. Настоящая.

Даша замерла. Закаменела даже, не зная, как на это реагировать.

— Ты обещал, что мама вернётся.

— Да, но сегодня приедет не она. Черт, я не знаю, как тебе все это объяснить.

Даша старалась не плакать при мне, словно это было слишком личным. Словно я не был достоин её слез. Но сейчас не стерпела, глаза заблестели, слеза прочертила влажную дорожку по щеке.

— Хочешь, в приют поедем? — с надеждой спросил я.

— Не хочу. Маму Олю хочу! Поставь меня на пол!

Я осторожно поставил её на пол, сразу унеслась к себе в комнату. Дверью хлопнула, маленький бунтарь. И няни-то сегодня нет — наш психолог посоветовала хоть один день в неделю проводить только вдвоём. Допроводились. Постучал, открыл. Сидит на подоконнике, только ещё зашторилась.

— Только не глупи, — попросил я. — Пожалуйста.

— Вот хочу и буду.

Хотя бы отвечает — и то хорошо. В аэропорт поехал шофёр, опять же по причине отсутствия сегодня няни. Я жду Настю, и даже понять не могу, волнуюсь или нет. Как-то все…состояние Даши беспокоит куда больше.

Настя изменилась. Это не сразу бросается в глаза, изменения неуловимы, но они есть. Вошла. Тоненькая, хрупкая, невысокая — куколка. Звонко процокала каблуками бросившись мне навстречу, уткнулась лицом в грудь. Заплакала. Глажу её по волосам, она ревет тихонько.

— Демид, — наконец еле слышно сказала она. — Я уже не верила… А ты нашёл. Спасибо.

Я поневоле думаю о том, что добиралась она до нас четыре дня. Что Ольга пешком бы за это время прийти успела бы. Что обнимается стоит со мной, а Ольга полетела бы к ребёнку.

— Устала в дороге? — спросил я.

— Немного…скажи пусть чаю заварят со свежей мятой и лимоном.

Сняла шубу и растерянно обернулась, потом на меня посмотрела.

— Часть прислуги распустил, я же не жил здесь. Осталась охрана да необходимый минимум. Давай сюда шубу, я повешу.

Чай принесли уже через десять минут. В прозрачной чашке с витыми узорами плавают листья мяты — красиво. И пахнет, кажется, весной, хотя новый год на носу, а следом и до дня рождения дочери…дочерей, рукой подать.

— Я не черствая, — сказала Настя. — Я просто боюсь, Дем, так боюсь.

И снова заплакала, а ложка, оставленная в чашке тонко задребезжала, словно за компанию заревела.

— Понимаю, — успокоил я. — Мне тоже было страшно. Думаю, пора, пошли. Тянуть время бессмысленно.

Вздохнула, поднялась, выпрямила спину, посмотрела на меня, ожидая поддержки. И пошла следом. Открыл дверь в комнату, и все на свете проклинаю. Почему все случилось именно так, а не иначе? Почему так сложно просто быть счастливыми, без заморочек, драм и страданий?

— Даша, — позвал я.

Выглянула из своего зашторенного домика. На Настю смотрит цепким, оценивающим взглядом, словно примериваясь к врагу и мне снова страшно — потому, что мне кажется, что Даша куда сильнее своей родной матери. То ли воспитание Ольги дало плоды, то ли мои гены… Но факта не отменить.

— Господи, твои глаза, Дем, у неё твои глаза, — поразилась Настя. — Ты видишь?

— Я вижу, — ответил я. — А она слышит, Насть, ей скоро шесть.

Покраснела. Сделала шажок вперёд. Протянула примиряюще ребёнку руку, улыбнулась. А Даша…просто захлопнула свой домик, то есть шторы задернула обратно.

— Милая, — растерянно позвала Настя. — Я твоя мама…

— Моя мама уехала, — чётко сказал ребёнок из-за штор. — Он её прогнал. Я отсюда не выйду, это мировой заговор, я видела такое по телевизору.

— Но как же так, — натянуто улыбнулась Настя. — Я к тебе ехала издалека.

— Вот и едь обратно, — резюмировал ребёнок.

Я закатил глаза — чего-то подобного и ожидал. У Насти в глазах слезы, она явно не знает, что делать, Даша явно не собирается идти на мировую. И не пойдёт, знаю. С ней нужно договариваться. Но не уверен, что можно взять и просто уболтать ребёнка на другую маму.

Тем временем из-за наделаннного нами шуму проснулся один из котят. Корзинка стояла прямо у кровати, котята ночью перелазили к Даше и она, слава богу, лучше спать стала. Котенок самой обычной полосатой окраски лениво потянулся, сам тощий, брюхо здоровое — никак не отожрется на радостях. Зевнул. Они уже успели привыкнуть, что они здесь пуп земли — даже охрана их втихаря тискала, а уж Даша то… Поэтому смело протопал вперёд и потёрся о Настину ногу.

Настя посмотрела вниз, на шаг отступила в сторону, и…чихнула.

— Демид, — поразилась она. — Ты забыл, что у меня аллергия?

Чёрт — и правда забыл. Но если бы и помнил, все равно бы не смог отказать дочери. С таким решительным видом она пихала этих котят в переноску, так баюкала всю дорогу…

— Забыл, — согласился я.

Тут из-за штор выглянула Дашка. Немного успокоенная — это хорошо. Но радоваться рано. Я знаю, что Даша просто терпит нас, терпит меня, ожидая, когда приедет её мама. Мама Оля.

— Аллергия? — спросила Даша. — Ты покраснеешь, будешь чихать, плакать и не сможешь дышать, как Вера?

— Да, — улыбнулась Настя, обрадованная тем, что ребёнок пошёл на контакт.

Дашка спрыгнула с подоконника, Шагнула, но не к Насте. Поймала котёнка на руки.

— Вот и не приходи. У меня два котёнка! Ещё Мурзик есть, он под кроватью спит, а ещё щенок, он пока внизу потому что ночью обкакался! Прямо вот здесь накакал, где ты стоишь.

И довольная вытащила второго котёнка из под кровати, не особо церемонясь, и уже сними обратно в домик, за шторы.

Глава 24. Ольга

Проснулась я от крика петухов. Орали они так, словно и правда рады наступающему дню — задорно, с огоньком. Я смотрю в сизые утренние потемки и не сразу понимаю, где нахожусь. Привычно охватывает паника — Дашка рядом не сопит. А потом…я же сильная. Справлюсь. Не снились сны совсем. От этого было тревожно. Кажется вдруг, что снилось что-то важное, вещее, а я, глупая, просто забыла…

Хотелось в душ, но его не было, надев валенки огромного размера, что в тамбуре стояли, побежала в баню. Она едва тёплая, после вечерней топки, но сполоснуться мне удалось. Пахнет сыростью и берёзовым запаренным листом, в предбаннике под потолком паутина, в ней, завернувшись в кокон для тепла, спит до весны паук.

Переодеваюсь, сушу волосы, привожу себя в порядок, и все это время на меня внимательно смотрят две пары кукольных глаз. Карие и голубые. Я повернусь — они смотрят. Но не страшно от этого, скорее — спокойно. Словно понимаю, что все правильно делаю.

Попив пустого, без ничего чаю, взяла документы и пошла в больницу, благо, уже рассвело. Этот городок я толком и не видела раньше при свете дня — привезли к ночи, ночью и сбежала. Теперь иду по прямой, словно по линейке меряной улице, по сторонам глазею.

Внимательно смотрю на роддом, единственный здесь. Маленький, чистенький. На первом этаже гинекология — и работают что тут, что наверху в родильном отделении, одни и те же врачи. А фамилии я помнила все, словно только вчера все это случилось, словно жизненно важно было запомнить…

— Можно закрепиться? — спросила я, наклонившись к окошку регистратуры. — Или давайте просто платно на приём к Ерофеевой.

— Документы давайте, — чирикнула девушка.

Получила бумаги, споро защелкала по клавиатуре ухоженными ноготками, что-то тихонько напевая под нос. Взяла с меня триста рублей за приём — цены здесь вполне демократичные.

В длинном коридоре на лавочках — несколько беременных девушек разной степени пузатости. Тоже болтают, улыбаются. У широкого окна раскидистый холеный фикус. И вообще атмосфера такая…гармонии. И конкретно в этом здании, и во всем городке. Почему же тогда именно здесь со мной случилось то, что напрочь перевернуло мою жизнь?

Ерофеева мне узналась и вспомнилась сразу. И слезы на глаза сразу навернулись, так живо воспоминания накатили. Я стою, стараюсь не реветь, медсестра мне стандартные вопросы задаёт.

— Возраст?

— Тридцать лет, — ответила я.

— Дети? Роды? Беременности?

Я замялась. А потом…солгала.

— Нет. Но хочу очень. Дочку.

— Хотеть это хорошо, — кивнула Ерофеева, надевая одноразовые перчатки. — Давай залазь на кресло, будем твою хотелку инспектировать.

У гинеколога я не была уже давно, и теперь чувстовала небольшой стеснение, словно в первый раз пришла. А ещё понимала, что я лгу женщине, которая когда-то так добра была ко мне… Возможно, как никто другой. Я разделась, сложила вещи на кушетку, послушно и немного неловко, залезла на гинекологическое кресло.

Врач проводила со мной все стандартные манипуляции, я терпела, и старалась не морщиться. А потом… Она вдруг отошла на шаг назад и внимательно посмотрела мне прямо в глаза.

— Вы отлично выглядите, — сказала вдруг не к месту. — Как девочка, только очень женственная. Вы хороши со всех ракурсов. Только, какого черта вы мне лжете? Милочка, я на женские прелести уже почти сорок лет смотрю, как вышла с института, так и работаю, все местные ребятишки от мала до велика, моя заслуга. Вы рожали. Зачем лжете?

Я молчу, пусть и готова была к такому повороту событий, все равно слов для ответа не нахожу и снова реветь хочется. Слезла с кресла, чуть не упала, потянулась за вещами дрожащими руками, оделась.

— Это мне лгут, — глухо ответила я. — Все. Я и правда родила. Почти шесть лет назад. Здесь, на втором этаже. Роды вы принимали. Только ту дочку, что я кормила грудью и вырастила, у меня отняли. А ту, что я родила…я не видела её, она погибла, не узнав тепла материнских рук. Поэтому я здесь. Я за правдой пришла. Дайте мне её.

Женщина попятилась назад, села мимо стула, приземлившись на пол. Я хотела помочь ей встать, но медсестра оттолкнула меня одприв гневным взглядом, и сама помогла. Я стою и не знаю, как быть, а женщина, что так много для меня сделала, потирает левую сторону груди.

—Таблетку? — всполошилась медсестра. — Или давление померить?

— Будет, Лерочка, — отмахнулась Ерофеева. — Иди лучше чаю завари и валерьянки туда накапай. Иди, иди, не сожрёт меня никто.

Щуплая боязливая Ленка пару раз оглянулась, но за чаем пошла. Дверь приоткрылась, из коридора кто-то заглянул — интересно, видимо, что за грохот.

— Всю душу мне вывернули, — сухим измученным голосом сказала Ерофеева. — Шахов со своими людьми, да ты с пузом беременным от синяков сизым, во снах. Всю душу наизнанку, потрохами наружу!

И заплакала. И мне так жалко её стало вдруг, куда жальче, чем себя. Я подошла, и тихонько погладила её по седым волосам собранным в аккуратную причёску.

— Не плачьте, — попросила я. — Пожалуйста, не нужно плакать.

Глава 25. Демид

— Она сказала, — вошла в мой кабинет Настя, — что её мать вернётся. Это правда?

Смотрю на неё. Бледные щеки впалые, усталые глаза. Маленькая, худенькая. Пигалица, снова вспомнилась бабушка. Насте тоже все это непросто даётся.

— Да, — спокойно ответил я. — Я обещал Даше.

Настя чуть поморщилась. Она проходила ту же стадию, что и я, поэтому я её понимал. Ей было сложно называть своего ребёнка именем, данным чужой женщиной.

— Демид, — воскликнула она. — Но эта женщина преступница! Она должна сидеть в тюрьме!

Терпение, призвал себя я. Вспомнил себя так недавно. Всю свою ненависть к Ольге. Я тогда даже тюрьмы не хотел. А…чтобы в аду горела вечно. Теперь чувствую только вселенскую усталость и желание, чтобы все это закончилось уже.

— Это моё решение. Даше непросто даётся адаптация, а Ольга помогает сгладить углы. Ребёнок не ел несколько дней, пока она не пришла. Теперь пусть плохо, но ест.

Настя отшатнулась от меня, посмотрела, как на предателя. По щеке скатилась слезинка, она не стала её утирать. Но и спорить не стала даже. Что она умела, так это принимать мои решения, и я это ценил.

Был уже поздний вечер и я лишь недавно вернулся из офиса. Дома — тишина. Иду по длинным гулким коридорам, впереди раздаётся музыка. Фортепиано. Сердце на мгновение замерло. Настя любила играть Ане, а та любила её слушать. Неужели?.. Заглянул в игровую комнату, так и есть. Музыкальный инструмент, про который в последние два года вспоминали только горничные, снова был в деле. Настя играла. Незнакомая мне лиричная мелодия лилась неспешно и чуть грустно.

Дашка сидела на полу, на пушистом ковре. Она то ли делала вид, что не замечает Настю и её потуг увлечь ребёнка, то ли и в самом деле не замечала. Скорее всего первое — на коленях котенок. Котенок тоже не в восторге от того, что ему приходится здесь быть и насильно приобщаться к музыкальной классике. Я путал, кто из котят мальчик, а кто девочка, но смел предположить, что на коленях все же Принцесса, а не Мурзик. Животное посмотрело меня меня измучено и вздохнуло, но Даша его из рук не выпустила. Она, которая всегда очень бережно обращалась с животными, использовала Принцессу, как щит, спасаясь от Насти.

Услышав мои шаги Настя обернулась. Посмотрела на Дашку, на меня, печально покачала головой и вышла из комнаты. Я сел на стул, который ещё хранил тепло её тела и посмотрел на Дашу.

— Ты её мучаешь, — сказал я.

— Я её не хотела, — покачала головой Дашка. — Зачем я должна с ней дружить, если я не хотела другой мамы?

Осторожно, чтобы не спугнуть пересел со стула на ковёр. Комната, которую мы обустраивали с любовью для игр нашего ребёнка, огромная, и до Дашки мне все равно далеко, но теперь, когда мы с ней примерно на одном уровне, все равно кажется — ближе.

— Отпусти уже котёнка, она пока не вернётся.

Дашка отпустила Принцессу, та с удовольствием потянулась и пошла прочь. Подозреваю, гадить на паркет ручной работы, ковры стопроцентной шерсти и драть обои из натурального шелка. Но если эти мелкие пакостники доставляют радость Даше я готов с ними мириться. А ещё, молчать о том, что Настя уже начала принимать лекарство от аллергии. Щит не работал больше, но Дашке нужно чувство защиты. Настя тоже это понимала, и не давила, держала дистанцию.

— Мама же приедет? — тихо спросила моя дочь.

— Приедет, — проглотил я ком в горле. Каждый раз этот вопрос доставлял мне боль. — Но тебе придётся учиться жить с нами и принимать нас, мы твои родители.

Даша отказывалась признавать правду, но и оспаривать её сил уже не хватало. Она отрицала правду молча, и этот молчаливый протест выглядел таким отчаянным.

— А ты будешь меня любить? — задала ещё вопрос Даша. — По настоящему?

Этот вопрос, как удар под дых. Дышать внезапно нечем, словно этим самым ударом весь воздух из лёгких выбило.

Признаваться в любви — странно. Я никогда этого не делал. Не знаю, любил ли я Настю, я просто принимал её. Бабушка, которая растила меня вместо родителей, телячьих нежностей не понимала сама. В её понимании мужик должен был быть скуп на слова и чувства. Таким она меня и растила, и сейчас благодарен даже. Маленькая Анютка…ей не нужно было никаких признаний. Для неё любовь была воздухом, которым она дышала. Была каждым прикосновением. Её маленькая жизнь была полна любви.

Я признавал и понимал, что люблю свою дочь, но я не говорил слов любви ни ей, ни кому либо ещё. Никогда. А сейчас Дашка смотрит на меня, ждёт, и сказать жизненно необходимо, чтобы стать хоть на полшажочка друг к другу ближе.

— Да, — твёрдо говорю я, и голос мой спокоен. — Я люблю тебя, всегда тебя любил и буду любить.

Дашка поднимается с ковра. Стоит. Теперь мы смотрим глаза в глаза, примерно на одном уровне. И я жду её слов.

— А я, — запальчивость на мгновение к ней вернулась. — Не люблю тебя! И музыкантку твою тоже не люблю!

Мне должно было быть больно. Но так же, как я признавал свою любовь, я признавал и её нелюбовь. Она имела на это право, моя маленькая дочка. И её слова я проглотил молча, снова, в который раз восхитившись её силой.

Дашка ушла, я остался сидеть на ковре. Снова курить хотелось, но нельзя. Я вернул в свою жизнь ребёнка не затем, чтобы ко мне же вернулись мои старые привычки. Подумал о том, что ещё недавно ненавидел Ольгу и мечтал о том, чтобы она исчезла из моей жизни. Теперь — жду. Не ради себя, одна ночь ничего не значит. Ради того, чтобы детские глаза загорелись радостью, и Даша снова смеялась.

И боюсь того, что она не вернётся. Что я ошибался в ней, снова. И всю горечь детского разочарования мне придётся испить вместе с Дашей, каплю за каплей, до дна.

Ночью я проснулся от неясной тревоги. И подумалось вдруг — у Ани приступ. И пока я здесь сплю, вокруг неё хлопочет жена и медсестры. Потом словно бетонной плитой придавило осознанием — все это было давно. Ане больше не больно. У меня дома моя вторая дочь — как ужасны и несправедливы бывают выверты судьбы.

Скрипнула дверь. Скрип был неясный, слишком дорогая дверь, скорее — движение воздуха от её открытия. Тишина и темнота тяжёлая, вязкая, как мой недавний сон. Чуть, совсем едва прогнулся матрас — вес моего визитера совсем невелик.

— Настя, — сказал со вздохом я. — Ты зачем пришла?

Щёлкнул прикроватной лампой, она осветила все скупо, рассеянно, оставив тени по углам. Настя сидела на моей постели и сама казалась сотканной из теней. Тонкая, угловатая, ключицы торчат. На ней одна лишь сорочка на тонких бретелях — в настолько откровенной одежде я не видел её уже давно.

— К тебе, — пожала плечами она.

— Ты похудела, — отметил я. — Ещё сильнее. Ты вообще ешь что нибудь?

Вздохнула, потеребила край своего шелкового одеяния — нервничает.

— Я пришла не свой вес обсуждать.

— А зачем?

Я понимал, что вопрос чисто риторический, но хотел услышать её ответ. Хотел, чтобы она признала вслух, то, что планировала сделать.

— Я хочу, чтобы ради нашей дочери мы снова стали семьёй.

— Мы расстались два года назад, Насть.

Думал — заплачет. Но нет. Она тоже стала сильнее. Смерть ребёнка либо добивает тебя, либо приучает не бояться вообще больше ничего. Потому что ничего страшнее уже быть не может.

— Мне кажется, если мы будем настоящей семьёй, то у нас будет больше шансов завоевать её доверие. Ну, мама и папа, понимаешь. Настоящие мама и папа, обычные, как у всех, а не такие, что видятся только по завтракам.

— Иди к себе, — мягко сказал я. — Я подумаю, Насть.

А замок, все же, врезать нужно.

Глава 26. Ольга

— Пошла вон, — вдруг сказала врач.

Я не поняла сначала. Отшатнулась. Думала — не расслышала. Слишком резко был контраст между убитой горем плачущей женщиной и её пустыми глазами сейчас.

— Что? — переспросила я.

— Пошла вон, — чётко и раздельно повторила она.

Уходила я медленно. Тянула время. Ждала, когда окликнет, вернёт меня. Вернёт жизнь в меня. Но нет.

Городок больше не казался пряничным. Казался — злым. Тем, что улыбается, а за спиной держит камень. И люди на его улицах молчат, и поверх белого снега серая крошка с карьера.

Я пошла по улице. Долго шла, пропустила по пути три грузовика, из кузовов которых и сыпалась эта крошка серая. Городок притворюшка остался за спиной, поднялась на холм. Это ещё не настоящая гора, настоящие — впереди, снегом усыпаны, соснами утыканы. А между мной и горами чёрное нутро карьера, которое кормило Шахова металлом и деньгами. Если бы не эта огромная дырка в земле, Шахова бы не принесло с этот городок. Он не сделал бы ребёнка своей жене. Она не рожала бы со мной в одну ночь. Тогда в моей жизни не было бы Даши… Сердце сжалось от боли, я не могла представить, как это, без неё. Всегда без неё. Но, сказала я себе, я бы её не знала. Это было бы правильно. И моя родная дочь умирала бы на моих руках. И в последний путь провожала бы её я. Умирала бы от тоски по детскому смеху, детским же слезам, которых в моей жизни больше не будет, и все равно была бы благодарна за каждый прожитый вместе день.

— Нет, — сказала я, глядя на карьер, технику, людей, которые отсюда муравьями казались. — Я не могу изменить того, что было раньше. Я не хочу грезить о том, что не сбудется. Но я могу изменить то, что будет. За этим я здесь. Я не уеду.

Вернулась обратно когда зимние сумерки уже наступали — декабрьские дни коротки. Вошла к себе, не включая свет и не разлеваясь села на кровать. Сижу и набираюсь сил для следующего шага. В голове — пусто. Ни одной мысли вообще, ни дельной, ни какой нибудь, хотя бы, самой завалящей.

В комнате темно, но за окном фонарь. Его свет отражается от кукольных глаз, и мне снова кажется, что куклы сидят рядышком и наблюдают за мной. Ждут.

И мне снова не страшно.

В дверь застучали. Я никого не ждала — никого здесь не знаю. Вставать не хочется, пытаюсь вспомнить заперла ли дверь. Не помню. Дверь открылась, стало быть нет.

В мои комнатки по хозяйски вошёл стылый воздух, следом за ним фигура в шубе, замотанная шаль, так, что в темноте и не угадать, человек ли, медведь ли забрёл.

— Сидишь?

— Сижу, — согласилась я.

Щёлкнул свет и я, ослепленная, заморгала часто-часто. Хозяйка стоит, на плечах снег, на шали тоже, — видимо, метёт.

— Городок то у нас маленький, — сказала она. — Двадцати тыщ населения нет. Почти все друг друга знают, да и не случается толком ничего.

— И?

— Когда случается, это запоминается.

Поняла теперь — она знает все. Весь день наверное город сплетнями бурлил. Как же — та, что ребёнка украла, вернулась. И носит же таких земля… Я знала, что такое маленький город, я сама в таком выросла.

— Выгоните меня теперь?

Она руками всплеснула, смешно, карикатурно.

— Совсем бестолковая? Куда же я тебя зимой, да и не я тебе судья, мне своих грехов хватает.

— А зачем пришли?

Села на единственный стул, вытянула ноги в валенках, посмотрела на меня головой покачала укоризненно.

— А чтобы ты не сидела тут в темноте. Под лежачий камень вода не течёт. Не знаю я, что у вас там шесть лет назад было, да если честно и знать не хочу. Знаю только, что Васильевна мне плохого ничего не сделала, да и никому здесь. Второго сына она мне принимала… Теперь лоб уже здоровый, в институте учится.

— И что мне делать?

Хмыкнула. А потом… в карман полезла, достала бутылку, с гулким грохотом поставила на стол.

— Я не знаю, как дела расследовать, а как говорить знаю. Иди к ней, бутылку возьми. Улицу мою пройди до церкви, потом поверни, третий дом её по правой стороне.

И ушла. Я с сомнением посмотрела на бутылку. А потом встала и тоже к карман её засунула. На улице и правда метёт очень. Пока дошла до церкви вся замёрзла. Повернула. Перед третьим домом стояла так долго, что ноги снегом замело, чуть в сугроб не превратилась, потом все же решилась и пошла стучать.

— Опять ты? — спросила Ерофеева.

— Опять. Не уйду больше.

— Ишь ты какая…ну заходи.

Чистый уютный домик. Валенки у дверей поставила, с них сразу воды натекло. Ладони у меня розовые, замерзшие. Прошла за хозяйкой на кухне села, куда себя девать не знаю. Потом бутылку достала, на стол поставила.

— Ишь ты, — снова повторила она.

Не знаю, что было в той бутылке, но оно явно было крепче водки. Через полчаса меня немного подташнивало, в ушах звенело тонко, но это не самая большая жертва на которую я шла. Перетерплю. Главное, она — говорит. Не важно даже что, пусть говорит только, не останавливается…

— Если бы знала я, уехала бы. Не стала бы… Насти мать, ты её не знаешь, раньше то королевой была. Карьер их, стало быть весь городок тоже. Даже когда все разваливаться стало и народ разбегался, все мужики у них работали. Потом Шахов приехал…перекупил. Они, оказывается, все в долгах были, перезаложено, так и остались ни с чем, а королевские замашки так и никуда не делись.

Молчание. Стопки. Хрустящий, пахнущий смородиновым листом солёный огурец. Тонкие полоски сала с розовыми мясными прожилками, присыпанные перцем и блестящими на свету крупинками соли. Пью холодную воду, пытаюсь унять жжение в горле.

— Я тогда ещё подумала не к добру все. Обнищали. Девочка их из города приехала. Отец пьяный у магазина в блевотине лежит, а она нос задрамши ходит. Не говорила ни с кем. А потом замуж и выскочила. Я уж выдохнула — уедет и хорошо. К тому времени уж мамка её с отцом померли, брат уехал. А она рожать сюда приехала, в мою смену ещё…

Ту ночь я помнила хорошо. Страшно. Боль такая, что словами не передать, не описать. И думаешь только о том, чтобы кончилось все скорее. И страшно, потому что говорили — вне твоего живота малышка долго не проживёт. Поэтому терпеть буду, но пусть только остаётся внутри… А Настя щебетала. Ей было не страшно. Она не выглядела нищей королевой. Она была милой, пусть я и ненавидела её за то, что она с таким счастьем ждёт свое дитя.

— Имя придумала? — спрашивала она меня. А я зубы стискиваю и терплю очередную схватку. Отрицательно головой качаю. — Как так? Я уже давно. Сразу девочку хотела, повезло мне.

А имя я придумала только тогда, когда узнала, что Дашка не умрёт. Дарья она. Подарок судьбы. Придумала тогда, когда унесла её так далеко, что казалось, не найдёт больше никто и никогда…

Глаза закрываю. Качает — забористая жидкость в этой бутылке. В ту ночь возвращаюсь снова и снова. Вспоминаю первый крик своего ребёнка. Как завернули её в пеленку и рядом со мной в кювез. Она ворочалась там тихонько, не плакала. А мне капельницу в руку, крови много потеряла. Я уснула. Когда проснулась Дашка словно ждала, смотрела на меня так внимательно из вороха пелёнок. Это уже точно была Даша, я это чётко понимала. Значит подмена произошла в первые же часы.

— Думала в петлю полезу, — продолжала говорить моя собеседница. — Никто этого не делал. Я даже стала верить, что ты… Не я. Да кому это нужно? Настя за свою кровь кого хочешь убьёт, элита, мать ее… Только у тебя причина была.

— Спасибо, — сказала я. — Я пойду. Спасибо.

Метель утихла. Я скатала снежок и укусила его за белый студеный бок. Зубы заломило от холода. Я подумала — отсутствие вестей тоже весть. Я знаю, куда я пойду дальше.

Глава 27. Демид

Бабушка не любила мой дом. Она не любила моё богатство. Нет, она гордилась им, но между тем и стыдилась, словно я делал что-то неприличное. Ко мне она приезжала крайне редко, несмотря на то, что я отправлял за ней машину с водителем, помогать себе не разрешала — у неё своя пенсия есть. Единственное, что я смог сделать, это перекрыть крышу её старого дома, поставить новый забор, хорошую душевую, а ещё купить огромный телевизор. Последнее бабушка ценила больше всего.

Бабушка любила Аню. Пусть и говорила, что как и ожидалось, пигалица Настя родила немощного ребёнка, все равно любила. Ради неё и приезжала изредка, Аню мы часто возить не могли, она болела. И удивительно, что именно она спокойнее всех восприняла известие о замене детей. Тогда я даже успел подумать о том, что наверное, все эти сериалы с однотипными сюжетами, даже благо. Благодаря им бабушка считала, что такое вот случается и почти норма.

— Ищи дочку, — велела она. — Пошто тебе твои миллионы, если ребёнка сыскать не можешь? Теперь хотя бы понятно, чего девочка такая болезная, не могла наша кровь такой слабой быть…

Но разлюбить Аню все равно не смогла. Никто не смог. Просто невозможно было не любить её. И сегодня бабушка приехала. Долго кряхтела, набираясь духом, словно собираясь в кругосветное путешествие, а не три часа в комфортабельном автомобиле с личном водителем, и все же приехала. Желание увидеть родную кровь победило старческую лень.

— Настроил музеев, — презрительно сказала она. — Хорошо хоть в лесу живёшь, не видит никто такой стыдобищи.

Маленькая, в плаще с подкладкой, которому лет десять, не меньше, в платке. Она всегда в платке ходила, сколько я её помню, словно родилась сразу старой и в платке. Только после бани долго сидела, расчесывая седые, поредевшие уже волосы, в ожидании, когда высохнут, а потом снова собирала в пучок, закрепляя гребнем, и снова платок.

Я наклонился её приобнять, она прижалась на мгновение, легко похлопала меня по спине, и отстранилась.

— Веди ребёнка показывать.

Я не знал, как Даша отреагирует на то, что у неё есть прабабушка. Такая вот старенькая, такая маленькая уже, что едва самой Даши выше, и не верится, что я, такой большой и сильный — её внук.

— Она меня не любит, — предупредил я.

Пытался тактично донести ситуацию, как мог.

— А за что тебя любить то? — всплеснула руками бабушка.

Усмехнулся. Лестница была крутой, с красивым изгибом. Вторая лестница тоже. Бабушке уже хорошо за восемьдесят, не осилит, но к счастью имелся лифт, скрытый от глаз в одной из анфилад большого дома.

— Она ещё не привыкла просто.

Бабушка снова отмахнулась и засеменила за мной. Дашка обычно либо у себя в комнате, либо в игровой. Игровая выигрывает — оттуда видно аллею ведущую к воротам. Ждать маму Даша не устала, и часто так и засыпала на подоконнике, вместе с обоими своими котятами.

И сейчас — там же. Котята играют друг с другом на ковре, Дашка колени подтянула, устроила на них подбородок и смотрит. Мне казалось, что с каждым днем она все меньше и меньше разговаривает. Ничего, главное — ест. Наши шаги точно услышала, но даже не повернулась.

— Даш, — позвал я. — Познакомься. Это…бабушка.

Две секунды выдержала паузу, но любопытство победило. Посмотрела. Глаза удивлённо округлила — этого она точно не ожидала.

— Чего так зыркаешь? — усмехнулась бабушка. — Не нравлюсь?

— Ты на бабу Ягу похожа, — простодушно ответил ребёнок.

Я на мгновение подумал — сейчас бабушка оскорбится. А она…рассмеялась. С удовольствием, как давно не смеялась — я и забыл уже, когда её смех видел последний раз.

— У меня и помело дома есть, — сказала отсмеявшись.

— Тебе сто лет уже?

Я отошёл, не мешая. Устроился на том самом стуле, у пианино. Няня, понимая, что будет лишней, деликатно растворилась, я даже не заметил, как она ушла. Я смотрел на свою бабушку и свою дочь. А они — друг на друга. Изучали.

— Мне здесь не нравится, — гордо задрала подбородок Дашка. — Дурацкий дом.

Каждого, кто здесь был она считала врагом. Мы удерживали её в этом месте, которое она не любила, не пускали её к маме. Она уже научилась не плакать все время, но не больше. Адаптация продвигалась так себе.

— Так мне тоже, — ответила бабушка. — Мне тоже здесь совсем не нравится!

Дашка удивилась, отступила на шаг, приглядываясь к бабушке получше.

— И мама у меня своя есть. Не та, которая тут. А которая здесь мне не нравится совсем!

— И мне не нравится, — поддакнула бабушка с готовностью. — Пигалица она, одно название, а не баба.

— Правда? — не поверила Даша.

Бабушка кивнула. Протянула Дашке сморщенную временем, покрытую коричневыми пигментными пятнами руку.

— Я три часа сюда ехала, устала, жопу не чувствую. Пошли чаем меня поить будешь, я в этом музее никогда дорогу не запомню. Заблужусь и буду три дня ходить.

— А я дорогу помню, — горло ответила Даша. — Я всегда запоминаю. И до магазина знаю, и до садика. Маму просила, чтобы она меня одну пускала, а она не пускает.

Взяла за руку и повела. Я, не веря глазам своим — следом. Прислугу бабушка не признавала категорически, и столовую тоже. Чай шла пить на кухню, откуда сразу же уходила повариха, чтобы под горячую руку не попасть.

Бабушка поставила чайник, выставила на стол свежее, только утром испеченное печенье, а Дашка села на стул. Не говорят даже, молчат, но ребёнок ногами болтает и печенье грызёт. Про меня забыли.

— Ты моя настоящая бабушка? — спросила Даша наконец.

— А как же, — отозвалась та, наливая чай. — Самая настоящая и есть.

Даша на минуту задумалась, а потом…

— Тогда забери меня отсюда. Пожалуйста…

Глава 28. Ольга

К ночи поднялся мороз. Такой сильный, что мне казалось, что я слышу, как скрипит, промерзая снег. У меня — тепло. Одеяло толстое, смотрю в окно, как качаются тихонько ветки дерева, фонарём подсвеченные. Думаю. Подташнивает — пить это гадость гадкая, как ни крути. Но, как ни странно, думается легко. Вспоминается. Я понимаю вдруг, что жизненно важно вспомнить все, как было. Каждый свой шаг, каждую схватку, каждое сказанное слово.

Она была милой, эта Настя. Но тогда я её ненавидела. Чувство было абстрактным, особой основы не имеющим. Просто она была счастлива, а я нет. Я не говорю о мужчинах, мне тогда на всех мужчин было плевать, чем я от них дальше, тем лучше. Она ждала свою дочку с радостью, а я со страхом. Меня мучили схватки, а у неё была передышка. Она просто сидела рядом, на соседней пустой кровати, в палате темно, из коридора свет падает, маленькая больница тиха, спит, а Настя…щебечет.

— Жаль, мама не дожила, — говорила она. — Я уже детскую обустроила. Я так жду свою дочку. И кажется, вот она родится, и все изменится. И мы с ней обязательно будем подружками. Командой.

У меня схватка. Малышке не терпится покинуть моё тело, она совсем не боится внешнего мира, глупышка. Терплю, стиснув зубы. Боль это просто. С болью я справлюсь. Когда муж меня бил, я ни единой слезинки не уронила. О, он был бы счастлив. Он мог сломать меня, но так и не заставил плакать. Поэтому я — сильнее. А все свои слезы я выплакала в поезде.

— А какая игровая у нас! — продолжала Настя. — Я не хвастаюсь, меня просто распирают чувства. И рожать так страшно-страшно, и малышку свою на руки скорее хочется. Я буду играть ей на пианино, я специально училась полгода, сразу, как узнала, что беременна. Мама всегда говорила, что у меня есть слух…

— Хватит! — закричала я. — Замолчи!

Мой гневный возглас был таким резким и громким. Казалось, разбудит всех. Но нет — палата обсервации, в которой я рожаю, находится в стороне, как и положено. Настя только перепугалась, оленьи свои глаза вытаращила.

— Прости, — смутилась она. — Я всегда много говорю, когда волнуюсь, прости…

Мне стыдно стало, словно я ребёнка обидела. Она и казалась ребёнком, эта Настя, несмотря на то, что взрослая женщина, скоро мамой станет. Просто, нежная такая, наивная.

— Прости, — теперь извинилась я. — Просто…все сложно. Я сбежала от мужа, который меня избивал. Это ерунда. Но моя дочь…по прогнозам врачей она не доживёт до года. И твои мечты…мне немного больно их слушать. Я просто хочу родить, если уж роды начались, и сбежать отсюда подальше, чтобы мой ублюдок муж меня не нашёл.

Глаза Насти округлились ещё сильнее, хотя, куда ещё то. Отпрянула от меня. Я подумала она, такая чистая и свежая, пришла ко мне в обсервацию, к бомжихе без документов, поболтать, развлечь, не побрезговала. А я, мало того, что напугала её, так ещё и мордой ткнула в суровую реальность.

— Мой папа спился, — тихо сказала она. — И замёрз ночью в сугробе. Пьяным. Он…не сдержал позывов мочевого пузыря умирая, и штаны его заледенели, примерзли к коже. У мамы истерика была, а я его омывала. И маму потом хоронила, она любила его, этого опустившегося алкоголика, и тихо угасла за ним. Я знаю жизнь. Я не куколка красивая с витрины магазина.

И молчим. И стали как будто ближе немного. Теперь я была даже благодарна ей за то, что она пришла. За то, что она молчит просто рядом. И схватки стихли, словно боясь испортить эту минуту.

— Всё нормально, Настя, — улыбнулась через силу я.

— Он хочет тебя убить, твой муж?

Я снова улыбнулась. Не так она и была знакома, с реальностью, девочка — женщина Настя. И это хорошо. Пусть обитает в своём ванильном мирке и дальше.

— Он сумасшедший. И он очень богатый сумасшедший, который может меня найти. Он будет искать, из принципа. Он считает меня своей вещью. И в моем животе его ребёнок, он ему не нужен, но он его…

Снова молчим. А потом…

— У меня есть брат, — продолжила она. — С Демидом они едва знакомы, тот его отребьем считает… Может и прав. Но он мой брат, я люблю его. Он последнее, что осталось от моей, некогда красивой и дружной семьи. У тебя есть ручка?

Я удивилась, но показала на тумбочку — там врач что-то писала, оставила мне листок и ручку. Настя её взяла, перевернула лист, и аккуратным, бисерным почерком что-то написала. Потом мне протянула.

— Что это?

— Это адрес, по которому можно найти брата. И телефон, правда я не знаю, действителен ли он, брат часто их меняет. У тебя есть деньги?

Я поневоле покраснела. Это — одна из причин, по которой муж будет меня искать. Я не была идеалисткой. Я знала, что с больным ребёнком и без денег не выжить. И я украла деньги у своего мужа. По его меркам, ерунда. По моим — порядочная сумма.

— Но зачем, Настя?

— Мне стыдно, но…он поможет тебе. Он сделает тебе новые документы, у него знакомые есть. Ты передай бумажку эту, и скажи, что подруга моя. Он тебе поможет, конечно, заплатить придётся.

И вот тогда я заплакала. От облегчения. От того, что вдруг появилась надежда, пусть зыбкая, но хоть такая. Я любой рада.

— Спасибо, — прошептала я.

А потом моё тело скрутило схваткой, такой сильной, как никогда прежде, все мысли отступили на второй план. Родила я ещё до рассвета. Сутки приходила в себя. Заставляла себя есть. Прикладывала сонную Дашку к груди почаще, чтобы скорее молоко пришло. Настю я больше не навещала и не видела, но листочек берегла.

И сбежала следующей ночью. Это было несложно, драконовских мер по охране больницы не было. Просто спустилась на первый этаж, отомкнула запор, вышла аккуратно прикрыв за собой дверь. В рюкзаке деньги. В руках запеленутая в одеялко, пока ещё безымянная Дашка. Я уехала в ближайший большой город первой электричкой.

У меня была справка о её рождении, написанная с моих слов врачом в роддоме. И первым делом я пошла не за документами, я платно пошла к хорошему детскому врачу в очень хороший центр. Я врала безудержно и мне верили. Я говорила страшную правду и меня слушали. Главное — я платила. И мою Дашку проверили полностью.

— Никаких отклонений не вижу, — заверила меня кардиолог. — Одно окошко открыто, так трогать ничего не нужно, проверитесь в полгода, само пройдёт. Гарантирую. Это частая патология.

— Но как так? — удивлялась я.

— Радуйтесь, — улыбалась врач. — Просто радуйтесь и примите этот подарок судьбы.

Мой подарок. Моя Дарья. Имя уже было. И первая на нашем веку съёмная квартира, тёмная, страшная, зато документы не спросили и мужа в ней не было — это самое главное. О, я такая счастливая была! Несмотря на то, что Дашка не спала толком ночами, верещала, живот её мучил. Возьму её на руки и хожу, хожу, спать хочется, а я улыбаюсь, как дура.

И Мишу я нашла, Мишей его звали, брата того. Он долго недоверчиво на меня косился, разглядывал листок написанный сестрой.

— У меня просто муж, — пояснила я. — Он агрессивен. Я хочу сбежать от него. И все.

— Дорого будет.

— Я заплачу…

Я осталась Ольгой, фамилию, дату рождения и отчество сменила. Дашка получила имя. Документы выглядели настоящими, но в следующем же городке я их поменяла. Заплатила гос-пошлину и поменяла по заяке, сменив некоторые детали. Так я делала ещё два раза.

И бежали мы с Дашей долго, из города в город, ровно до тех пор, пока не пришёл Шахов.

Глава 29. Демид

— Не дело это, — сердито сказала бабушка. — Либо женитесь уже, либо расходитесь до конца.

— Бабуль…

— Хотя, как по мне, лучше бы разошлись уже да нашёл бабу нормальную! — Закончила она и губы поджала.

Она была рада, что ребёнок нашелся, но ситуация ей явно не нравилась. Да кому она нравилась? Если только внезапно обретшим дом котятам.

— Я сам решу, как мне быть, — спокойно ответил я.

— Решит он, — Вздохнула бабушка.

Маленькая, временем согнутая, щуплая, она все ещё считала, что вправе командовать мной, словно мне восемь, и я снова во дворе играя штаны порвал, третьи за неделю. И отчитывать строго, как умела она, не умея проявлять любви, стыдясь её.

— Если дальше будете дурью маяться, — видимо, не все ещё сказала. — То лучше мне ребёнка отдай. Прабабка моя так вовсе до ста двух лет дотянула, чем я хуже? Чай успею ребёнка на ноги поставить… Девочка она хорошая, ладная, а что строптивая, так наша порода, с тобой сдюжила и с ней сумею…

И снова вздыхала, пила чай из крошечной пиалушки, только такие признавала, и смотрела куда-то вдаль, думая невесёлые мысли.

Ночью Даша с обеими своими кошками ушла спать к ней. Я зашёл посмотреть. Так резко сближаться ребёнку было неудобно, она не привыкла, боялась и не в полной мере доверяла даже бабушке. Но кому то верить хотелось, пришла. На кровать к бабушке лечь не осмелилась, устроилась в кресле, благо оно широкое. Я её трогать не стал — если ей так спокойнее, то пусть спит.

Утром пошли гулять. Дашка бегает, вокруг щенок этот косолапый. По снегу ему ещё рано и неудобно, лапы скользят и проваливаются, маловат он для таких прогулок, но как по мне, пусть лучше в сугробах срет, чем у меня дома.

Дашка бегает, смотреть — приятно. Щенок тявкает на воробьёв. Бабушка следом идёт медленно, опирается о свою трость, иногда останавливается и щурится на солнце. Картина идиллическая. Я хотел к ним выйти, чтобы хоть немного приобщиться, когда Настю увидел.

Она стояла в холле второго этажа, и тоже в окно смотрела на забавную троицу — бабушка, щенок и ребёнок. Услышала мои шаги, обернулась. В её глазах слезы. Одна сорвалась вниз, по щеке скатилась, и мне вдруг так остро жалко стало свою бывшую жену, женщину, которая родила мне дочь.

— Чем я плоха? — с надрывом спросила она у меня. — Чем я хуже этого щенка, котят, твоей сварливой бабушки? Я бы всю свою любовь ей отдала, будь у меня такая возможность. Всю себя, Демид! Но я её нужна ей. Почему???

Я хотел сказать — просто ты не Ольга, но…это было бы жестоко, пусть и чистая правда. Родителей не выбирают. Просто у Даши уже есть мать, та, которую она успела уже полюбить. И нам остаётся только принять это и пытаться завоевать доверие ребёнка. Я с этим уже смирился.

Настя долго думала о чем-то своём, глядя на гуляющую в саду троицу. Я стоял рядом молча, чтобы не мешать ходу её мыслей, затем сказал:

— Немного терпения, Настя. Немного терпения.

— Я так устала, — Вздохнула она.

Прижалась к моей груди, я погладил её по волосам, убранным в строгий пучок. Затем она отстранилась, словно решилась на что-то, или просто вспомнила нечто очень важное.

— Я уеду… На сутки. Девочка будет только рада…

— Куда? — удивился я.

— Дела.

У прежней Насти никаких дел отродясь не водилось. Университет заканчивала постольку поскольку — я в свои руки взял и платил, мне было удобнее, когда Настя дома сидит. Занималась она ребёнком, книжками, да всякими дурацкими курсами по саморазвитию. А теперь?

— Дела? — уточнил я.

Настя вспыхнула.

— Мы два года живём раздельно, Демид. Я работаю. Онлайн консультантом, я же педиатр…от одной очень известной клиники. И если я говорю, что у меня дела, значит дела и есть.

— Хорошо, — не стал спорить я. — Дать водителя?

— Это в другой город…если только до аэропорта.

Водителя с машиной я выделил, собралась Настя быстро, взял лишь одну небольшую сумочку. Чмокнула меня в щеку, с печалью посмотрела на Дашку, помахала ей рукой. Я было подумал, что она собралась лететь туда же, где Ольга, но нет, рейсов туда в это время не было. Уточнил, её рейс был в соседний регион, город миллионник. Пожал плечами — так и быть.

А вечером позвонил человеку, который в свое время не оправдал моих надежд. Он пытался найти следы моего ребёнка и не справился.

— Возвращайся, — велел я. — Там Ольга. Присмотри, и вдруг помощь нужна будет…

Глава 30. Ольга

Электричка ехала мерно, убаюкивая. Я засыпала, потом вагон коварно подпрыгивал на стыках рельс, просыпалась, сонно моргала, в сотый раз смотрела, который час. Один лишь час пути, а тянулся целую вечность.

Приехала ранним утром, таким тёмным, какие только в конце декабря бывают. Вышла, пытаясь сориентироваться куда идти, сверилась с картой в телефоне. К сожалению, я не сохранила номер этого Миши. Каюсь — специально, не хотела, чтобы что-то меня с прошлым связывало. Теперь жалею, да поздно.

По нужному адресу добралась, когда уже совсем рассвело. Номер квартиры и подъезд не помнила, полагалась на зрительную память, и она не подвела. Дверь подьезда не то, что открыта, наполовину снесена с петель. В подъезд нанесло снега, на ступенях стоит пустая бутылка из под водки. В лифт заходить не стала, поднялась пешком. Звонка нет, стучу. Снова стучу и снова, сбила костяшки, когда наконец услышала шаркающие шаги по ту сторону. Дверь открыл заспанный мужчина лет тридцати. Его я узнала, он же здесь был почти шесть лет назад, я не ошиблась адресом.

— Здрасьте, — улыбнулась я.

— Че надо?

Пахнуло перегаром и немытым телом. Плевать. На все все равно, таков мой девиз на пути, который ведёт меня к Дашке. Я упорная, я своего добьюсь.

— Мне Миша нужен, — снова улыбнулась я.

— Какой?

— Он жил здесь шесть лет назад. Пил здесь.

— А, кто тут только не пил, — отмахнулся мужчина. — Не помню.

И дверь захлопнул. Я не сдалась так скоро, и стучала в неё, и пинала, и слов нецензурных не жалела — бесполезно. Тогда я прошлась по всем соседям. Поговорила со всеми. Мишу никто не знал и не помнил. Спустилась вниз — к тому времени погреться на солнышке вышли бабушки. На лавочка сидеть холодно, стоят группой у подъезда, что-то обсуждают. Мишу они помнили, но их слова так разнились, что никакой пользы не несли.

У меня от обиды перехватило горло, реветь хочется, ещё и голова кружится — последний раз вчера ела.

В соседнем доме кафе, скорее, столовая, туда и зашла. Там — на удивление чисто. Выпечкой пахнет. Заказанные мной салат и картофельная запеканка с курицей весьма не дурны. Чай горячий и терпкий. Когда я его уже допивала за мой столик подсел парень.

Я брови удивлённо вскинула — время не пиковое, до обеда далеко, столиков свободных много. Сама на него смотрю. Долговязывый, неврзрачный. Без возраста, ему и восемнадцать можно было дать, и тридцать. Смотрит на меня, серые глаза бегают, взгляд не задерживается ни на чем не на мгновение.

— Зачем тебе Мишка нужен? — наконец спросил он.

У меня сердце екнуло и пустилось вскачь в предчувствии — все было не зря. Я ниточку нашла и больше её не упущу.

— Я работала с ним несколько лет назад, — спокойно ответила я, стараясь не сказать лишнего. — Осталась довольна, все прошло хорошо. Теперь мне снова нужны его услуги.

— Сколько заплатишь за информацию? — в его голосе нетерпение.

Я отдала бы все, что у меня есть. Но я боюсь дать слабину. Боюсь показать насколько это важно мне. Да и верить ему не нужно — можно остаться вовсе ни с чем. Я достала одну купюру и положила её на стол.

— Не больше, — холодно сказала я — Я тебя знать не знаю.

Паренёк глаза закатил, но бумажку подобрал шустро, она исчезла в его кармане, как не бывало.

— На Китайке, — ответил он. — Ночной клуб. Мишка там каждую ночь появляется, и сегодня должен. Не благодари.

И исчез вместе с купюрой в неизвестном направлении. Не сказать, что я верила ему, но должна была проверить любую возможность. И к открытию я уже у ночного клуба была. Он был странным, не таким, как мне представлялось — по ночным клубам я раньше больно не тусила. Жила в маленьком городке, потом училась, потом вышла замуж… А уж затем просто боролась за выживание со своим ребёнком.

И сейчас смотрела с любопытством и лёгким разочарованием. Обычная бетонная коробка, на склад похоже. Судя по всему, здесь куча разных офисов, а сбоку притулилась вывеска ночного клуба и лестница ведёт вниз. Ещё заперто, на парковке только три машины, народу никого. Мороз щиплется, но я терпеливо жду.

Думаю о том, что Мишку легко узнаю. И описать его смогу другим людям. Он на сестру свою похож. Такой же глазастый, с благородным лицом. Тонкая кость, голубая кровь, что взять. И взгляд его отлично помню, лёгкую пресыщенность жизнью, которая ему явно поперёк горла, и щетину трёхдневную. Я точно узнаю его в толпе.

Наконец дверной запор щёлкнул, отпираясь, наружу выглянул лысый охранник, замер при виде меня. Его удивление выразилось в коротком и емком — э?

— Трубы горят, — пояснила я. — Спасу нет.

Прокользнула мимо него, пока не вздумал остановить, и вошла внутрь. Там — пока никого. На втором ярусе столики, между ними скользят официантки. Здесь, внизу, большая танцевальная зона, сцена с парой шестов, длинный бар, к которому я и направилась.

— Кофе, — попросила я у бармена. — Сладкий, пожалуйста.

И только когда начали прибывать первые посетители, начала понимать, насколько я здесь неуместна без грамма косметики на лице и в старом пуховике. Плевать, на это тоже плевать.

Глава 31. Демид.

Вечером Дашка расцвела. Причина проста — Насти не было, а бабушка была и котята тоже. Я ни разу ещё не видел её настолько мирной. При виде меня, конечно, сразу колючки выпускала, как ёжик испуганный, поэтому я старался особо не отсвечивать, весь вечер проторчал в офисе. Я не обижался, обижаться после всего сделанного было бы глупо.

На следующий день бабушка планировала уезжать. Она и так пробыла у меня дольше, чем умела, дольше, чем когда либо выдерживала. Её ждала деревушка родная, небольшой тёплый домик, две оставшиеся в живых подружки, куча гераней в горшках на подоконниках, и муж похороненный на местном кладбище. Там же лежал мой отец. Там же моя дочь. Моя первая дочь. Хоронить её на каком то чужом кладбище казалось кощунством, как она там одна будет лежать? Умом понимал, а по факту все равно не смог ни на элитном кладбище похоронить, ни Насте позволить увезти в свой городок далёкий. Пусть возле бабушки будет, та к ней ходит каждые выходные.

Утром, когда я едва проснулся и принял душ, даже позавтракать не успел спуститься, ко мне в комнату постучали. Замок мне, кстати, врезали — ночных визитов я больше не хотел. Порой они приносят больше последствий, чем удовольствия. Иду открывать, поневоле думаю, кто? Явно случилось что-то, прислуга мой распорядок дня знала и понапрасну беспокоить бы не стала, комнаты убирались в удобное для меня время.

Значит с Дашкой что-то случилось, екнуло тревожно сердце и к двери едва не полетел. Распахнул. Взгляд перевёл вниз. А это она сама и есть, Дашка, собственной персоной. И запомнила ведь, где моя комната, хотя не приходила раньше ни разу.

— Да? — осторожно спросил я.

Тут надо сказать, что Даша была при полном параде. Именно в таком виде я её от матери и забрал. Сапожки с котятами, тёплые штанишки, куртка, варежки на веревочках болтаются, шапка со смешным помпоном. За спиной — рюкзачок игрушка.

— Вы не отдаёте меня моей маме, потому что она чужая вам, — удивительно серьёзным тоном сказала моя дочь. — Тогда отдайте бабушке. Она же не чужая. Она родила вашего папу, а папа родил вас. Бабушка сказала, что вам вместо мамки была. Я хорошая, я не буду обижать её, честно. А чтобы вы не скучали, я вам Мурзика оставлю. И песика тоже, бабушка сказала, от собак одни хлопоты. Я, конечно, не хочу его оставлять, но…

И сбилась, стушевалась, боевой задор пропал. Я первый раз слышал от неё столько слов разом. И я не знал, как ей ответить, чтобы не сделать больно снова.

— Нет, — малыш, мягко ответил я. — Так нельзя. Во-первых, бабушка старенькая очень, ей будет тяжело. Во-вторых, ты моя дочь. Я пропустил почти шесть лет твоей жизни, я не хочу так больше.

Она не стала плакать. Рассердилась. Ногой топнула. Рюкзачок со злости свой в стену бросила, что наверное, хорошо — психолог говорила, что ей нужно давать выход эмоциям.

— Не буду тут жить все равно! — запальчиво крикнула Даша. — Убегу, через забор перелезу и маму свою найду, мне бабушка поможет! Моя мама бабушке понравится, не то что ваша Настя!

Я головой покачал — надо бы моей бабушке быть аккуратнее в высказываниях. Дашка убежала громко цокая сапожками, я поднял с пола её рюкзак. Не удержался, открыл. В нем — игрушки. Фотографии. Я знаю, что нельзя так грубо совать нос в чужую жизнь, но я медленно просматриваю каждую.

Беременная Ольга, такой я её разве только во сне видел. Настя беременная лучилась счастьем, она никогда так счастлива не была, как в те месяцы. В глазах Ольги уже знакомая мне настороженность. Под глазами — тени. Её лицо выглядит усталым. На животе мужская рука, и я вдруг чувствую ненужную, ничем не обоснованную ревность. Но Ольга не прижимается к своему мужу. Словно пытается отстраниться, именно поэтому мужа с фото удалось вырезать почти без потерь. Рука вот только осталась….

Фотографии, на которых Дашка совсем малышка. Пухленькая, здоровая, счастливая. И Ольги глаза радостью лучатся. Им хорошо вместе. А мне на эти фотографии и горько смотреть, и сладко. Нужно будет потом попросить у Даши разрешения и сделать копии фотографий. Потом, это тогда, когда она перестанет меня ненавидеть…

Рюкзак я отнёс к ребёнку в комнату. За завтраком — гнетущее молчание. Дашка решилось было в знак протеста снова голодовать, но с бабушкой такой номер не прокатит.

— Ишь, чего удумала, — фыркнула она. — Ложку взяла и кушай. В нашем детстве таких разносолов не было, жрали че давали и рады были. Ешь давай.

Дашка посмотрела на меня обиженно. Ей не хотелось, чьлбы я видел её капитуляцию, но и бабушку обижать не хотелось. Ложку все же взяла и поела.

— Ещё приедешь? — спросил я у бабушки, когда она уже собралась уезжать.

— Сам, — махнула она рукой. — Стара я слишком для таких забав. Устаю. И ерундой не страдай, разве можно ребёнка от мамки отрывать? Какая ни есть, Дашка её любит, а не пигалицу твою. Насильно мил не будешь.

Я смиренно выслушал все её упрёки. Дашка провожал бабушку, обнимала, глаза на мокром месте, но не ревёт. Реветь потом будет, как на окошко свое залезет.

— Ну, будет, — мягко пожурила её бабушка. — Чего по мне слезу лить? Вот помру и будешь плакать, а пока рано, рано…

Настя ещё не вернулась. Я сделал себе заметку — узнать, что за работа у неё там такая, и куда она все же ездит. Даша была с няней, я в офисе уже, когда мне позвонили. Детектив вылетел сразу же, как я ему сказал, и у него явно уже новости есть.

— Здравствуйте, — поздоровался он и сразу к делу перешёл. — Чудные дела творятся тут, Демид.

— Да? — заинтересовался я.

— Ольга не в роддоме отнюдь. Она брата вашей жены ищет. Я пока не знаю, зачем он ей нужен. Похоже собралась посетить злачное, совсем не для одинокой дамы предназначенное, место.

— И что думаешь?

— Думаю огребет проблем по самое не хочу.

Я задумался. Зачем ей Михаил нужен? Я сам его несколько лет не видел, и видеть не планировал — он не самый приятный человек, алчный, до денег падкий. Я ему сразу дал понять, что на моё богатство он может и не смотреть, и дружбы между нами не вышло. Но Настя любила его, и винить я её не мог — единственный, оставшийся в живых родственник.

— Что делать? — спросил мужчина.

— Присматривай. А я…я скоро буду, сейчас секретарь организует перелет.

Глава 32. Ольга

Народ начал собираться активно. Пуховик я в гардероб не сдала, просто расстегнула, и сейчас жарко. Сижу, пью кофе. Заведение сомнительное, а кофе — вкусный, и я растягиваю удовольствие по максимуму, вторая чашка мне уже просто не по карману будет. За моей спиной кто-то громко, визгливо рассмеялся. Я поняла, ещё немного и бармену просто не до меня будет, его завалит работой. Подозвала его к себе.

— Мне молодой человек нужен, — сказала я, и говорить пришлось громко, мешала музыка. — Его Мишей зовут. Он такой, красивый. Глаза большие, как у олененка. Худой, высокий.

Мне бы добавить — документы он делает. Для точности. Тогда, думаю, поняли бы все. Но нельзя.

— Мне сказали, он каждый вечер тут, — неловко добавила я. — Вы должны его помнить.

— И зачем он вам?

Парень так подчеркнул слово вам, что я поежилась невольно, вновь осознав, что мне не место здесь. Мне дома место, где бы он ни был. Главное, чтобы Дашка рядом, а где — без разницы. Заказали бы пиццы сейчас, ели бы её прямо на диване, мультики бы смотрели. Я бы садик ей разрешила прогулять, и сама бы на работу забила, плевать на проблемы, надышаться бы вдоволь своим ребёнком.

— Он нужен мне, — твёрдо произнесла я. — Нужен.

О, я бы задала ему всего один вопрос. Всего один, и от ответа зависит многое. Если он, конечно, захочет мне ответить.

Бармен неторопливо поверил бокал на свет, убеждаясь в его идеальной чистоте, затем посмотрел на меня прямо через него, как через лупу. И глаз его показался таким большим и чёрным, что мне неожиданно стало страшно.

— Позже, — пожал плечами он. — Миша будет позже, ещё слишком рано.

А я уже час здесь. И ждать непонятно сколько — клуб до шести утра работает. Хотелось просто лечь и ноги вытянуть, сапоги снять. А мне и лечь то негде — номер в гостинице я снять не успела, голова была не тем занята.

— Значит буду ждать, — сказала я, больше самой себе.

Бармен перестал обращать на меня внимание. К бару подошла большая компания людей, меня дважды толкнули, специально ли, нечаянно, поди пойми. Становилось слишком шумно и людно. Я отошла от бара. Проталкиваюсь сквозь толпу, которая кричит, смеётся, танцует, и по сторонам смотрю. Ищу Мишу. Дважды казалось — он. Бежала, и понимала, что ошиблась. Большой зал обошла вдоль и поперёк несколько раз, хотела подняться наверх, но туда меня просто не пустили — фейс контроль не устроил мой наряд. Этому я не удивлена — несколько дней в одних джинсах хожу…

Я решила выждать время. Скоро часть этих точно напьётся и разойдется, искать будет легче. Или разработаю план, как попасть в ресторанную зону. Я дико устала. Мне бы присесть хоть на минуточку…

Мой стул у бара давно и прочно занят. Я отошла в сторону от беснуюшейся толпы. Музыка грохочет и здесь, но кажется, что немного тише. В одну сторону коридор уводит в сторону туалетов, в другую — пожарный выход, лестница наверх ведёт, заканчивается закрытой дверью. Кадка стоит с большой и крайне измученной пальмой. Ствол её перевит мигающей гирляндой, и я только глядя на неё поняла — скоро новый год.

А ещё поняла, что если я не справлюсь, то это будет первый новый год Дашки без меня. Паршиво так стало, хоть скули, снова слезы на глаза навернулись.

Плакать я не буду. Не здесь, не сейчас. Села на нижнюю ступеньку. Она холодная, металлическая, попу холодит даже через пуховик. Глаза слипаются. Удивительно, но я уснула, прямо у запасного выхода, на железной лестнице, где сверху сквозняком поддувает. Проснулась резко, как от толчка. Все так же грохочет музыка. На часы смотрю — спала около пятнадцати минут. Чувствую себя просто ужасно, держусь на одном лишь упорстве.

— Нужно умыться, — заключила я.

Туалеты были рядышком. Толкнула ближайший. Внутри — безлико. Никаких попыток в дизайн, просто кабинки, нейтрального цвета плитка. Включила холодную воду, опустила в неё руки, прижала их ко лбу. Смотрю на свое отражение — глаза красные, усталые. Ничего, ещё немного продержаться… Сейчас пойду и точно найду этого Мишу.

Из одной из кабинок раздался громкий звук падения. Я вздрогнула и обернулась. Наклонилась, заглядывая вниз, пусть это и неприлично. Виднеется нога в мужском дорогом, я бы сказала — пижонском ботинке. Штанина задралась из под неё торчит тонкая щиколотка. Мужчина упал на пол прямо у унитаза.

— Вам плохо? — спросила я.

Паралельно озаботилась — это он зашёл в женский, или я в мужской? Помогать ему у меня и в мыслях не было, я ненавидела пьяных мужчин и старалась с ними не связываться, они меня пугали. Но если ему реально плохо, я могла бы позвать кого нибудь из сотрудников клуба.

— Уйди, дура, — невнятно ответил мужчина. — Мне хорошо.

— Ну, ок, — не стала спорить я.

И пошла к выходу. Но у дверей остановилась вдруг, озаренная мыслью, которая казалась невероятной. Вернулась. Туалет пустой, кроме нас никого нет. Вошла в соседнюю кабинку, залезла на унитаз ногами, и заглянула сверху в нужную.

Мужчина, скорее парень, лежал свернувшись калачиком у унитаза на полу. Штаны его, слава богу, были на месте. Но интересовало меня не это.

— Вы Миша, — сказала я.

Он поднял взгляд на меня, долго пытался сфокусировать его, щурился на свет.

— Че надо? — наконец спросил он.

— Дверь мне откройте. Я вам помогу, только откройте.

— Не, — лениво ответил он и снова глаза закрыл.

Я вышла, подергала дверь — крепкая. Мне не сломать замок. Вернулась в свою кабинку. Я все детство по деревьям лазила в бабушке саду, неужели не справлюсь? Поднапряглась, перекинула ногу через верх кабинки, боже как хорошо, что я высокая и ноги у меня длинные. Перевалилась, и прыгнула вниз, почти упала, скорее. Ушиблась о бачок унитаза, и наступила на Мишину ногу, чем вызвала шквал проклятий в свой адрес.

— Я вам помогу, — успокоила я. — Сейчас я вас заберу отсюда. Кофе хотите? Я вас домой отвезу на такси, хорошо?

Отперла дверь, попыталась поднять такого нужного мне сейчас мужчину, поставить на ноги. Но он, такой вроде худой, оказался неимоверно тяжёлым. Рухнул сверху на унитаз, а потом его тошнить начало.

— Ничего страшного, — повторила я. — Всё нормально, со всеми случается.

— Пить, — прохрипел мужчина отрываясь от унитаза.

Если бы было, во что набрать, я бы его прямо из под крана напоила бы водой. Но не было. Так быстро, как тогда до бара, я давно не бегала. Маленькая бутылочка минералки стоила почти как весь мой дневной заработок, а Миша выпил её залпом.

— Я такси вызову сейчас, — снова заговорила я.

— Ты кто такая? Никуда я не поеду.

Пошатывась пошёл умываться. Теперь с отросших волос на рубашку вода капает. На лице щетина и следы бурной жизни, но все равно красив, этого не отнять.

— Вы мне документы делали. Почти шесть лет назад, зимой. Я Ольга.

— И что, не понравилось?

— Нет, все отлично… Документы были идеальны. Но у меня есть один вопрос.

— Валяй.

Наклонился, минералка кончилась, теперь пил воду прямо из под крана. Я глубоко вздохнула, набираясь храбрости.

— Я хотела спросить… Когда Демид Шахов проверил все версии и понял, что ребёнка забрала я, почему Настя ему не рассказала? Вы же знали все… моё имя. Почему она молчала все эти годы?

Он выпрямился так резко, что на меня брызнули капли воды с его волос. Я отшатнулась. А взгляд его таким трезвым вдруг стал, словно это не он на полу возле унитаза валялся недавно. Одним рывком ко мне дёрнулся и за руку схватил. Сильно. Больно.

— Отпустите, — жалобно попросила я. — Пожалуйста.

— Иначе что? — спросил он.

Я попыталась вывернуться, я не привыкла сдаваться так просто. Шагнула назад, потянула руку на себя сильно. Миша за мной. Он все же был пьян. Он не рассчитал своих возможностей. Наступил на лужу воды, которую сам наплескал умываясь, поскользнулся и упал. Я времени терять не стала, рванула, что было сил, под треск ткани куртки, которую он до последнего из рук выпускать не хотел.

Выбежала из туалета. На раздумья были только доли секунды. И я побежала в свой закуток с пальмой и лестницей, затаилась за кадкой. И сразу же поняла — ошиблась. Здесь меня найти легко, просто поверни и вот она я, как на ладони. Нужно было в зал, там много людей, там легко затеряться.

Дверь хлопнула почти сразу, Миша вышел. Звонит кому-то.

— Баба, — гаркнул он в трубку. — Высокая, белобрысая, некрашенная, в куртке дурацкой. Все выходы перекрой и людей в зал давай, не должна уйти.

Сердце ушло в пятки. Посмотрела назад — та самая пожарная лестница. Сверху цепь висит и замок. У нас всегда перекрыты пожарные выходы, всегда, вопреки всем правилам. Тихо, чтобы не издать ни звука крадусь. Шесть шагов. Поднимаюсь. Так страшно, что дышать больно. Трогаю цепь, ищу её конец. И понимаю, что замок просто на ручке висит, не закрывает ничего, а обе ручки обмотаны этой вот цепью, которая не замкнута.

Отматываю. Кажется гремит ужасно, даже музыку заглушает. Что ужасно долго. Наконец дверь свободна. Открывается наружу, там снега немного намело, толкаю с усилием. Вываливаюсь на мороз, цепь в сугроб бросаю и бегу.

Глава 33. Демид.

В этом городе я бывал достаточно часто — дела бизнеса. Но никогда не вникал, город меня не интересовал, серый, стандартный, такой же, как и все остальные. Ехал в такси, смотрел по сторонам без особого любопытства, то и дело поглядывал на часы. Перелет организовали крайне быстро, они были уже отлажены — узнал о предстоящем ближе к вечеру, в полночь уже здесь. К полуночи подъехал в означенному ночному клубу, отпустил такси, замер на парковке — что делать дальше я не знал. Что что, а играть в шпиона мне доселе не приходилось, если не считать моментов связанных с Ольгой. И сейчас снова — она.

Достал телефон, звонить детективу, но тут одна из машин мигнула фарами. Покачал головой, в ответ на такую конспирацию, подошёл, открыл дверь сел. В салоне накурено и пахнет крепким кофе.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил я.

— Ольга внутри. Я заходил, провел там с полчаса, больше глаза мозолить не стал. Она там несколько часов уже, и явно ждёт, конкретных встреч не назначала, я бы узнал. Просто ждёт.

— Михаила?

— Его. Его я мог пропустить, часть машин, видимо из категории vip, либо сотрудники въезжают через вон те роллерные ворота.

Я кивнул, принимая информацию, но что делать дальше не знал.

— Я войду туда?

— Нет, — категорично ответил тот. — Михаил вас знает. А здесь, в этом городе, он персона в преступных кругах достаточно значимая. Что от него ожидать я не знаю, так как понятия не имею, что Ольге от него нужно.

Я сорвался, несколько часов летел в самолёте, оставил свою дочь на няньку и охрану для того, чтобы сидеть и смотреть, как нанятый мной мужик курит?

— Я не буду сидеть в машине, — отказался разглядывая пьяную толпу у входа в клуб. — Я не для этого летел. Какой бы не была правда, которую ищет Ольга, она и меня касается.

— Черт, — выругался детектив, который, видимо, не ожидал, что я решу принимать активное участие в операции. — Тогда давайте так, я наблюдаю за воротами и главным входом, а вы за запасным, он с той стороны, неприметная дверь с фонарём. Близко только не стойте, там камеры.

Согласился. Что угодно, только не сидеть вот так и не ждать неизвестно чего. Решил — полчаса похожу там, в потемках, потом пойду внутрь клуба и напрямую у Ольги спрошу, что она задумала. Быть может она уже больше знает, чем я.

Я сделал глоток кофе из термоса и пошёл на улицу. Обогнул здание, искомую дверь нашёл быстро. Над ней и правда фонарь и глазок камеры, отошёл подальше. Сделал сорок шагов в одну сторону, потом сорок в другую. Постоял — скучно. Ещё раз на время посмотрел — всего двенадцать минут прошло, рехнуться можно. Детективам доплачивать нужно за особую скучность работы.

Протомился ещё пять минут. Хотелось уже войти, найти Ольгу и припереть к стенке — все бы рассказала, что нарыла, никуда бы не делась. Я уже решил бог с ним, с эти ожиданием, сделал шаг, намереваясь исполнить задуманное, как дверь открылась. С натугой — снег. Из-за неё, приоткрытой, сразу вырвались басы музыки. А ещё вывалилась девушка. Я даже не сразу понял, что это Ольга, до того не ожидал её здесь увидеть, да ещё с цепью в руках. На цепь она посмотрела так, словно вдруг в руках змею обнаружила, отбросила в снег и побежала.

Дать ей сбежать я не мог. Меня она не видела, я стоял в густой ночной тени, а она со света бежала, и почти на меня. Когда поравнялась, шаг к ней сделал и за руку поймал, не давая скрыться. Я предполагал, что она немного испугается — все же ночь. И что не рада будет меня видеть. Но такой реакции не ожидал.

Я её на себя потянул, она закричала вдруг, и сама же на меня бросилась, опрокидывая в снег. Чокнутая женщина! Повалилась на меня сверху, уселась на животе — я за руки её держу, она меня бить пытается, дышит тяжело. Под моё пальто, приспособленное для более лёгкой зимы сразу снег набился, я могу сбросить эту мегеру с себя, но боюсь сделать ей больно.

— Хватит! — рявкнул я.

Рывком с себя сбросил, сверху навалился, фиксируя руки, чтобы не пыталась больше драться. Лежу на ней сверху, лицом к лицу, вижу её глаза даже в густой темноте.

— Демид? — удивилась шёпотом она. — О…

И так губы её округлились удивлённой буквой, что мне её вдруг поцеловать захотелось. Неуместное, ненужное желание. И у организма сразу отклик, я в пальто, но куртка на Ольге растегнута, замёрзла наверное уже, дуреха, и я чувствую под собой её тело, оно — волнует.

— А кого вы ожидали увидеть? — не сдержал я раздражения.

— Мишу. Или убийц, он меня хочет убить.

— Что за бред?

Естественно я в это не поверил, кто бы поверил? Не в то, что Ольгу убить кто-то хочет, не в то, что Михаил вообще в состоянии убить кого-то. Это был донельзя манерный и избалованный юноша.

— Слезьте с меня, — сердито сказала Ольга.

А потом, сама же противореча себе обхватила мою голову и крепко-крепко к себе прижала, щекой к щеке.

— Какого черта, — я попытался отсраниться, а она ещё крепче меня к себе прижала.

— Тише, — строгим шёпотом велела она. — Лежите тише и смотрите.

И тогда я понял, что изменилось. Музыка, те басы, которые остались внутри клуба, когда Ольга дверь закрыла, сейчас снова резвились снаружи. Я поднял взгляд, не отрываясь щекой от Ольгиной щеки. Дверь была нараспашку. Под фонарём стоял парень и по сторонам смотрел. Следом за ним ещё мужчина выбежал.

— Сейчас камеры посмотрят! — крикнул второй. — Темно, черт, и снег пошёл! Сашка, садись в машину, давай на дорогу, отсюда она никуда не могла деться.

Я понял наконец — не просто так Ольга, как угорелая, бежала. И что и правда, полежу пока на ней, вставать не буду. Сейчас нас снег прячет и темнота, но если встанем то сразу будем заметны. Из клуба ещё несколько человек выбежало, подогнали автомобиль, он мазнул светом фар совсем рядом с нами.

— Поползли, — сказала сумасшедшая женщина. — Они же нас запомнят рано или поздно, давай попробуем ползти, а потом бежать. Во дворы надо, там сугробы, они там не проедут…

— На парковке мой человек, — ответил я.

— Вот и ползите туда, а я отсюда подальше.

И толкнула меня, вынуждая с себя слезть. Я скатился и замер — страшно, от адреналин кровь бурлит. Мужчины кричат что-то, явно не ожидая того, что Ольга почти под носом у них, в сугробе лежит, город закрывать планируют и посты ДПС поднимать… как у них все схвачено, не хуже, чем у меня дома.

Колени сразу вымокли. Оглянулся назад, Ольга ползёт, видится мне мутным тёмным пятном.

— Ложись! — яростно шепнул я, услышав шум двигателя.

Снова в снег упал скатился с обочины, благо сугробы в этих краях всегда были знатными. Машина пролетела, ещё одна. Мы добрались до какого здания, за углом я позволил себе встать, дождался Ольгу.

— А теперь что? — растерянно спросила эта авантюристка.

— Теперь бежать, — ответил я.

За руку её взял и побежал, ноги в сугробах вязнут, куда бегу все равно уже, главное — отсюда подальше. Если Ольга медлит, дёргаю на себя, вынуждая поторопиться, руку её не выпускаю — потеряется ещё.

Глава 34. Ольга

В груди свистело, клекотало и булькало. Бежать устала. И кажется, пробежала много-много, а по факту всего ничего. В штанины набился снег, в сапоги, в карманы, снег был везде.

— Я раньше любила снег, — сказала я Демиду отдышавшись. — После этой зимы терпеть не могу, так бы и уехала на Эквадор.

Шахов немного поморщился — видимо вспомнил, как морозил меня под своим забором. Так подумать, всего ничего времени прошло с того вечера. Воистину, бесконечна эта зима и запасы её снега.

— Идемте, — бросил он. — Не знаю, кто гонится за вами, но мы не так далеко. Они могут, наконец, додуматься, что вы не на машине удрали, а уползли по сугробам. А дальше идти по нашим следам дело техники.

Я испуганно обернулась назад. Ночь тёмная, луны не видно, цепочка наших следов теряется в темноте, но если идти с фонарём…скорее бы снегу навалило, я пошутила, что он мне не нравится.

— Что вы здесь делаете? — спросила я, когда мы тронулись в путь преодолевая очередной сугроб.

На сугробы нам так везло, потому что клуб находился в почти не жилой зоне. Несколько дней шёл снег, здесь его толком и не чистили, только на дорогах, а на дорогу соваться страшно.

— За вами слежу, — равнодушно ответил Демид. — Надо добраться до ближайшего кафе, выпить очень горячего чая и позвонить детективу, он возле клуба остался.

Я задохнулась от негодования — мало того, что приехал сам, так ещё и детектив здесь! Осталась стоять в сугробе, а Демид пошёл вперёд не оборачиваясь, прямой, несгибаемый и упрямый. Я поняла, что доказывать ему что-то сейчас бесполезно, а оставаться здесь одной ночью не хотелось, и бросилась догонять его проваливаясь в снег по колено.

— А Даша? — осторожно задала я следующий вопрос, самый главный.

— Она с няней и охраной.

— Ваша жена?

— Нет, она не в городе.

Снова поморщился, думает наверное, что дело в борьбе бабкой постоянной, за детское внимание, за мужское расположение. Ах, если бы… Мне стало легче, отчитывать его за то, что он оставил ребёнка, я не стала. В конце концов, кто знает, как бы мне пришлось, не схвати меня тогда Демид за руку. Думать об этом было боязно.

— Я не пойду в кафе, — упрямо головой покачала я. — С кафе все и началось. Кто знает, где у него ещё люди есть. Сейчас меньше всего хочу попасть в бандитские разборки.

— Тогда не стоило переться в ночной клуб.

— Так было нужно.

Думала, скажет снова что-то колкое, обидное, но он промолчал. И, что удивительно, прислушался к моим словам. Когда впереди показалась освещенная фонарями улица, он на неё не повернул, хотя вывеска бара так и манила к себе. Свернул в подворотню, огляделся вокруг, полез в карман пальто и выругался.

— Что? — не сдержала любопытства я.

— Телефон, видимо, где-то в сугробе остался. Дайте свой, я позвоню.

Я шагнула назад, уперлась ногами в короткий заборчик огораживающий палисадник. И…покачала головой. Дело не в глупом упрямстве. Я не знала, кому он будет звонить. Не знала, что скажет им. Но я не доверяла всему миру. Только себе. А ещё, почему-то, самую капельку Демиду. Только он не знает ничего, и знать ему рано, не готов совсем…

— Не будьте ребёнком, — вздохнул он.

— Не дам. Если решите отобрать, он заблокирован.

— Да и ладно, — Отмахнулся он. — Я просто сейчас куплю новый и все.

Дальше — комедия одного актёра. Смотреть за лицом Демида было очень интересно. Человек, который любые вопросы решал с помощью денег, вдруг понял, что у него их нет. Наличку по карманам такое деловое создание давно не носило, карты были в телефоне, который где-то в сугробах лежит, кошелёк и документы в дорожной сумке, сумка — в машине детектива.

— Каково быть нищим? — участливо спросила я.

Ответом мне был полный ярости и желания убивать взгляд.

— У вас есть паспорт? Нужно снять номер в гостинице, остальные вопросы решать по мере поступления. Мы все мокрые, надо высохнуть.

— Демид, — теперь вздохнула я. — Если бы вы искали человека в своём городе, сколько бы у вас времени ушло на проверку гостиниц? Квартиры тоже проверят, да. Но это сложнее.

Он снова молча признал мою правоту. Я отошла на несколько метров в сторонку, чтобы он не отобрал телефон, когда я его разблокирую. На мой маневр Демид покрутил пальцем у виска. А скажите, почему бы мне верить, что человек, отобравший у меня ребёнка, не осмелится украсть телефон?

На поиски квартиры у меня ушло десять минут. Передышка, горячий душ и вещи на батарее высушить мне нужно, как никогда. Нужно собраться мыслями. Нужно понять куда двигаться дальше. Наконец, нужно поговорить с Демидом.

Квартира была недалеко, и из тех же опасений быть пойманными мы не поехали на такси. Я много лет бегала, у меня немало правил. Дошли. Хозяйке то и дело звонили, из трубки орал то ребёнок, то муж в отчаянии, она даже разглядывать нас не стала, благо, поздно совсем. Выдала нам белье, показала где что, забрала две моих кровных тысячи и убежала.

— Каково это, — спросила я, снимая сапоги. — Когда за вас платит женщина?

— Ольга, перестаньте, — попросил он. — я завтра вам все отдам. С процентами.

С огромным удовольствием стянула мокрые носки. Ступни холодные, скукоженная кожа, словно в детстве перекупалась на речке. Проверила все замки — дверь не так, чтобы крепкая, но закрыто все хорошо. Не думаю, что нас так найдут быстро, они совсем были не готовы к моему появлению.

Вытащила из рюкзака своих кукол, поставила на комод. Демид на них посмотрел с любопытством. Куртку на батарею и сразу в ванную пошла. Полезла под такой горячий душ, что тело заболело. Вытерлась досуха, надела вафельный халат выданный хозяйкой. Тонкий, но все равно, главное, чистый, порошком стиральным пахнет вкусно. Все свои вещи закинула на экспресс стирку в машинку.

— Вы везде, как дома, — отметил Демид.

— А мне не привыкать, — пожала плечами я. — Я несколько лет в бегах. Съёмные квартиры и есть мой дом. В душ идите.

Пока он мылся я свои вещи уже достала и развесила, самое плотное — на батареи, пока проснусь высохнет. Демид на меня глядя тоже вещи кинул в машинку, но включить не сумел, пришлось идти на помощь.

— Чай? — показала я на закипающий чайник. — У меня колбаса есть сырокопченая и баранки.

Чай был дешёвым, но таким вкусным казался. Горячий-горячий. И колбаса вприкуску с баранками — тоже. Словно ничего вкуснее никогда не ела. Постели застелила отдельно. Мне на кровати, ему на диване, он джентльмен, по крайней мере мужчина точно, пусть уступает. Выключила верхний свет, осталась только прикроватная лампа.

— Ольга, вам придётся все рассказать, — сказал Демид. — Всё, что сегодня произошло, и что шесть лет назад.

— Вы не сможете меня заставить говорить, — грустно улыбнулась я. — Лучше не спрашивайте.

Отошла к окну. Сейчас спать ложиться. Устала очень, одна надежда, усну сразу и думать ничего не буду. А утром проснусь бодрой, и непременно придумаю, как дальше быть и что делать.

— Зато вы можете заставить меня замолчать, — заметил он. — Не спрашивать ни о чем, некоторое время.

Тихо шагнул ко мне. Я замерла. Почувствовала его руку на своей талии. Тонкие, но такие сильные и красивые мужские руки развязали тесемку халата, а затем и вовсе уронили его с плеч.

Что же, неплохой способ отвлечься, мысленно согласилась я.

Глава 35. Демид

Подсознание шептало, что просыпаться нужно, но тело отчаянно сопротивлялось. Телу было сладко. Тепло, под одним одеялом на двоих, пусть и слишком коротком для меня. Ступни торчат, но какая, к черту, разница? Женщина лежит рядом, и именно от неё так сладко, как давно уже не бывало. Сквозь сон тянусь к ней, обнимаю. Скольжу пальцем по теплому животу. Обвожу ямку пупка вокруг. Ольга вздрагивает, просыпаясь, осознавая моё присутствие.

Отстраняется, выскальзывает из под одеяла, сразу холодно становится. Она не стыдится себя, своего тела, но и не выставляет его на обозрение нарочито. Смотрю на обнаженную женскую спину. Как выпирают лопатки, когда тянется за брошенным на пол халатом. Накидывает его на себя, разом от меня закрываясь.

— Наверное, вещи уже высохли, — говорит задумчиво.

Словно нет меня, нет того сумасшествия, что творилось между нами ночью, когда слов было мало, закончились они и не нужны вовсе. Зато руки были, губы, зубы, ногти, следы от которых наверняка алеют на моей коже.

— Ольга, — прошу я.

Сам не знаю, о чем прошу. То ли о том, чтобы взяла уже и рассказала уже все, то ли о том, чтобы вернулась в постель. Я не знаю, чего хочу больше и просто смотрю, как Ольга ходит по комнате. Собирает с батарей высохшие вещи. Задумчиво щупает джинсы — не высохли. Выкатывает из кладовки масляный обогреватель, включает, вешает джинсы на него. Ставит чайник. Затем поворачивается ко мне резко, мой взгляд ловит. Волосы взлохмачены, губы припухшие от моих поцелуев, глаза чуть красные, словно плакала, когда я уснул и не мог её слышать.

— Я не буду говорить красивых речей про то, что это было ошибкой, — пожала плечами она. — Но ваше эго страдает, вы лежите и ждёте, когда же я что-то скажу. Поэтому все же говорю — оторвите задницу от кровати уже, и давайте искать Михаила. Вам нужна правда, мне было достаточно дочери. Вставайте.

Эта женщина могла довести до белого каления. С ней явно невозможно уживаться мирно. И моя дочь слишком много от неё взяла, чтобы подружиться со своей настоящей матерью.

Но в её словах был резон и я послушно встал. На кухне засвистел чайник. Ярлыки от пакетиков дешёвого чая уныло свисали из чашек и я вдруг вспомнил о том, что я совершенно нищ. Гол, как сокол, и в прямом и в переносном смысле понял я, натянул белье и брюки. Ольга вытащила на свет божий свою последнюю баранку и разломила пополам, это почему-то умилило. И мирно все, и меланхолично стучит ложка, помешивая сахар.

Утро раннее, зимнее, тёмное. Я, признаться, даже не знаю, который час — телефона у меня нет, в квартире нет часов. К своему смартфону Ольга меня все ещё не подпускает. А потом идиллия была нарушена в один момент. Постучали в дверь.

Я сразу смотрю на Ольгу. Она сильная. Несгибаемая. Она так много может. Но сейчас она просто женщина и в её глазах плещется страх. Я не могу сказать, что мне это нравится. Но это делает её человечнее. Понятнее.

Встаю, иду к дверям. Признаться, мне самому не по себе. Я не знаю, от чего бежит Ольга, но её явно преследовали. А гостей в этом городе я не жду. Выглянул в глазок.

— Может, не стоит открывать? — спросила Ольга, а я отпер дверь.

Ярослав, мой детектив вошёл в квартиру и принёс с собой запах мороза и холод. На его куртке, шапке, даже на ресницах блестят снежинки, и кажется, он вот-вот достанет из-за спины красный мешок и подарит мне шоколадного зайца.

— Пришлось поплутать, — сказал он и Ольгу увидел. — О, наша пропажа. О, горячий чай!

Ольга пожала плечами и достала ещё одну чашку, бросила в неё пакетик, налила кипятка и подтолкнула к гостю. Выглядело так себе гостеприимно. Слава посмотрел на нас, смятую постель со съехавшими простынями и единственным одеялом он приметил ещё из коридора. Ничего не сказал, и правильно сделал.

— Давайте, милая, рассказывайте, — велел он и шумно отхлебнул чаю.

Ольга откинулась назад, на спинку стула, закинула ногу на ногу. Белая коленка показалась в вырезе халата и меня вдруг покоробило то, что эту коленку в данный момент может видеть другой мужик. Вообще любые мужики могут видеть.

— С какой это стати? — усмехнулась Ольга.

— Чтобы мы во всем разобрались.

— Это вы меня искали? Вы, я так и поняла. Если вы не сумели вовремя найти одну женщину с однии ребёнком, почему я должна думать, что вы справитесь сейчас?

Детектив вспыхнул. О, у нас было много оправданий. Больше двух лет мы не подозревали о том, что Аня не наша дочь. Когда все вскрылось, начали искать сразу. Но…почти три года прошло. Не сохранилось никаких записей с камер наблюдения. Никто не запомнил женщину с ребёнком, это слишком обыденная картина, чтобы помнить о такой встрече года. Но мы добрались все же до того медицинского центра, где они обследовались. Там Ольга назвалась тем же именем, что и в роддоме. А потом их следы пришлось искать долгие месяцы, и раз за разом, город за городом Ольга от меня ускользала.

— Я знаю, где Михаил, — наконец ответил Ярослав. — Я так понимаю, Ольга, вы поедете с нами?

Оделась она быстро. Пока собиралась, я заполучил себе обратно свою сумку, а с ней документы и деньги. Вновь себя человеком почувствовал. Ольга вышла из комнаты в джинсах и свитере, я протянул ей купюру достаточно большого достоинства, чтобы смутить.

— За ночлег и баранки, — объяснил я.

Признаться, думал, что включит гордость. Откажется, или велит искать деньги мельче, но…

— Ок, — пожала плечами Ольга, сунула купюру в карман. — Поехали?

Я понятия не имел, о чем мы будем говорить с Михаилом и зачем он нам вообще. Он был максимально не интересен мне. Но узнать — хотелось.

— Сегодня вы мне расскажете.

— Сначала поговорим с Михаилом. Я думаю, разговор при наличии двух мужиков, один из которых с оружием, будет продуктивнее, чем вчера.

Михаил жил в высотке, которая могла бы быть элитной, но настойчивости ей не хватило. В хорошем районе, дом новый, но какая-то безприютная. В подъезде, наверняка, консъерж, но мы обходим дом. Подъезд сквозной, мы входим через второй, у Ярослава ключи. Отсюда едва видно холл, проскользаем на лестницу, в лифт не идём, поднимаемся пешком.

— Он нам просто не откроет, — шепчет Ольга.

— Откроет, — уверенно отвечает детектив. — Шахова он боится. Это не баб по сугробам гонять.

Нехорошее подозрение у меня закралось, когда мы уже поднялись на нужный этаж и с каждым шагом оно все крепло. Казалось, даже пахнет тревогой, озоном, как после сильной грозы. Шагаю быстрее. Останавливаюсь. Дверь приоткрыта. Немного, на сантиметр, из квартиры чуть сквозняком тянет.

Ярослав надевает перчатки, мне это совсем не нравится. Тянет дверь на себя. Входит в квартиру. Я выжидаю, а Ольга бросается внутрь.

— Не стоит это видеть, — рявкаю я, за ней бегу, перехватываю поперёк талии, не пуская дальше просторной прихожей. — Пойдём обратно.

Но она видит. Я вижу. Ярослав стоит посреди комнаты, смотрит вниз внимательно, склонив голову. Ему явно видно больше нашего, но мне хватает и того, что есть. Рука. Мужская, худая. Редкие волоски на фалангах пальцев, коротко обрезанные ногти. Рука испачкана кровью, крови много, она почти добралась до ботинок Ярослава.

— Мёртв? — спрашиваю я.

—Бесспорно, — подтверждает Ярослав. — Причём не так давно мёртв.

Ольга словно каменеет. Наверное, от страха, думаю я, веду её назад, прочь из квартиры.

— Не стоило этого видеть, — качаю головой. — Сейчас купим что нибудь успокаивающее, все будет хорошо.

— Он теперь ничего не расскажет, — шепчет она и в голосе её злость. — Демид, нам немедленно нужно вернуться к нашей дочери.

Глава 36. Ольга.

В самолёте между нами напряжение висит. Мне сложно сидеть на месте. Сложно понять, что вот сижу и так быстрее попаду к дочери. Хочется вырваться на волю и лететь впереди авиалайнера. Хочется чувствовать действие.

Самолёт частный, так богато я не летала даже когда замужем была. Комфортабелен. Кофе вкусный. Демид сидит наискосок напротив. На него смотрю. Он погружен в свой смартфон, и кажется, больше его ничего не интересует. Мой телефон тоже подключён к бортовому интернету, но мне сейчас это не нужно. Зато когда Демид звонил домой, я вся превратилась во слух. Да, я банально подслушивала.

— Дай поговорить с Дашей, — попросила я. — Пожалуйста.

И сжалась, ожидая ответа. Того, что припомнит, как не дела ему своей телефон, опасаясь что домой позвонит и наговорит лишнего.

— Она на занятиях, — просто ответил Демид. — С ней все хорошо.

Легче стало если только на самую капельку. Мы пропустили утренний регулярный рейс в наш город, и поэтому припозднились, ожидая, когда компания Шахова организует нам перелет. Сейчас смотрю в иллюминатор, но за ним ничего — просто густая облачная темнота, которая порой вспыхивает светлыми всполохами.

Не поверит. Он мне не поверит. Теперь, когда умер Миша, со своей тайной я осталась один на один, никто больше не знает. Самолёт плавно пошёл вниз, обволокло плотной, тёмной гущей облаков. У меня глаза защипало непролитыми слезами, пришлось снова напоминать себе, что я сильная. Я не плачу. Я не буду плакать, когда он может увидеть.

Я старалась держать дистанцию от Шахова, но по прилёту, в аэропорту уже, побежала за ним следом, вцепилась в рукав пальто, как ребёнок, заглянула в глаза.

— Вы обещали, — напомнила я. — Вы обещали, что позволите мне увидеть Дашу, когда я вернусь.

— Я не монстр, — устало ответил он.

Я могла бы поспорить. Я многое видела. Я знала, как равнодушны бывают его глаза, как он отбирает самое дорогое. Знала, как бывают нежны его руки и губы. Шахов слишком непонятен, чтобы ему можно было верить.

Но темный автомобиль быстро вёз нас от аэропорта, и с каждым километром я становилась ближе к Дашке. У города, который нам следовало пересечь встряли в пробку и потеряли сорок бесценных минут, которые я могла бы провести с дочерью.

Из машины выскочила вперёд Шахова, вперёд водителя, побежала к дому. Наверное, здесь, в богатых домах не принято разуваться, но привычки вбитые жизнью сильны. Снимаю ботинки и бросаюсь к лестнице. Дашка, наверное, в игровой комнате сейчас. Она моя маленькая совушка, её так сложно уложить пораньше, а потом разбудить утром…

На первой же ступени замерла. Наверху стояла Настя. Почти шесть лет её не видела, но узнала сразу. Правда тогда она была моложе. Круглее, и живот, и щеки нежные, словно детские. Сейчас прямая, тонкая совсем, в глазах скорбь, и кажется, что она там уже очень давно поселилась.

— Здравствуй, — спокойно сказала Настя.

Мне почему-то сложно дышать. Слышу за спиной шаги Демида. Снова внутри клокочут слезы, на этот раз — обиды.

— Я к своему ребёнку, — стараюсь, чтобы мой голос звучал твёрдо.

Поднимаюсь на следующую ступень. Воздух такой густой, что словно отказывается меня пускать, он как кисель, я тону в нем.

— Дём, — говорит Настя. — Я не буду оспаривать твоё решение каким бы оно ни было. Если ты считаешь, что они должны видеться, пусть будет так. Но Дём…я первый раз смогла уложить дочку спать. Сама. Я читала ей сказку, а она меня слушала, понимаешь? Потом уснула. Если сейчас Ольга разбудит ребёнка, то что между нами было обесценится, утром она будет помнить только об этой встрече. Демид, пожалуйста… они же могут встретиться завтра. А я буду хоть немножко ближе к нашей малышке.

Каждое её слово камень, который падает на меня сверху лишая возможности выбраться. Поворачиваюсь к Демиду. Он смотрит на свою жену, и в его глазах…вина. Он чувствует себя виноватым. Ему жаль её.

— Я обещал, — говорит он тихо.

Настя вдруг стремительно сбегает по ступенькам вниз. Я оцениваю свое положение — могу ли прорваться с боем? Там, наверху, маячит тень охраны, Настя подстраховалась. Если я устрою истерику и подниму крик, то перепугаю Дашку. Этого я не хочу, бедному ребёнку и так досталось. Я чувствую себя загнанной в ловушку. Я не знаю, как мне быть и поневоле слушаю супружеский разговор.

— Дём, — теперь голос Насти высокий, тонкий на надрыве. — Ты что-то от меня скрываешь, я по глазам вижу. Дема, мне страшно, скажи пожалуйста!

Молчи, чёртов Дема, хочется сказать мне. Я не могу отпустить ощущение, что все это — срежессировано заранее.

— Я по делам ездил в твои края… Насть, твой брат погиб.

Она не кричит. Просто смотрит безмолвно на мужа, а потом падает, как подкошенная. Не в обморок даже, просто на пол, я слышу, как ударяется её голова о пол, морщусь — звук неприятен. Поневоле думаю, что могла бы уже тогда и с лестницы упасть, чтобы результативнее было. Прижимает ладони к лицу, сворачивается клубком.

Я не могу сочувствовать её горю. Мне её не жаль. Мне никого не жаль, только мою дочку. И я снова чувствую себя обманутым ребёнком. Мне обещали целый мир. Обещали и не дали. И на чужую драму я смотрю равнодушно, она не трогает моего сердца, оно занято другим.

— Нашатырь принесите, — гаркает Демид куда-то в пустоту комнат. — Чай на травах заварите!

И кто-то из этой самой пустоты тут же бросается исполнять поручение. Демид берет жену на руки и несёт к дивану.

— Демид, — говорю я, слова мои хорошо слышно в тишине, которая нарушается лишь всхлипами Насти. — Мне кажется, это твоя жена подменила детей. Я почти уверена в этом.

Он опускает тонкую, наверняка неимоверно лёгкую фигурку на диван, накрывает бережно пледом, гладит по светлым волосам. Потом поворачивается ко мне.

— Ольга, — пытается улыбнуться. — Я не думаю, что ты стала бы лгать. Возможно, ты сама веришь в это. Просто сейчас все так не к месту… Настя очень любила брата. Я не нарушаю обещаний, приезжай завтра утром и проведёшь с Дашей целый день. Я договорюсь и Настю на это время заберут в клинику, мне кажется ей не помешает, слишком сильный стресс.

Мне хочется кричать. Топать ногами и кричать. Но я стою беспомощно. Затем все же бросаюсь к лестнице, но меня перехватывают. Не сопротивляюсь больше. Покорно иду, позволяю усадить себя в автомобиль.

— За тобой пришлют машину утром, — говорит мне вслед Шахов.

И возвращается, поить свою жену травяным чаем. Всю дорогу я молчу. Меня везут в свою съёмную квартиру, которая такой ненужной и пустой кажется. Под дверь подсунута записка. Хозяйка, милейшая женщина пенсионного возраста написала, что не дозвонилась, но напоминает, что срок арендной платы уже подошёл. Скомкала бумажку, отправила в карман.

Сижу на табуретке прямо в куртке. Я верю ему. Всё равно верю. И завтра за мной машина приедет. Но я не верю, что Даша там в безопасности. Я не знаю, чего ждать от его жены, я не понимаю её.

Закрываю лицо руками, как она недавно. Не плачу, слезы уже перегорели внутри. Их выпарила злость, горячая, жгучая. Я просто сижу и жду, чтобы время шло скорее. Чтобы ночь закончилась и за мной приехала уже эта машина. А потом я обниму свою дочку. Крепко-крепко. Подарю ей куклу. И найду уже нужные слова, чтобы сказать их её отцу.

В животе недовольно урчит, напоминая простую истину — война войной, обед по расписанию. Вздыхаю. Нужно хотя бы поставить чайник. Отрываю ладони от лица. Смотрю на свою кухню, не уютную, заброшенную мной, покрытую пылью. И до мозга не сразу доходит, что квартира меня предала. Не моя больше. И что нужно бежать.

На пыльном столе, которым давно не пользовались пальцем нарисована смешная рожица. Чистые кружки всегда в шкафу, а теперь одна на столешнице, с её белого бока стекла и застыла густая капля кофе. А ещё рядом лежит нож. На него я смотрю, как завороженная, теряя время.

Когда нахожу силы подняться на ноги уже поздно. Но наверное, поздно стало уже тогда, когда я только вошла в квартиру. Не стоило.

— Привет, — раздалось из тёмной прихожей, свет в которой я поленилась включить.

И моё сердце ухнуло вниз.

Глава 37. Демид

Дашка за завтраком вялая и едва шевелится. То поковыряет ложкой в тарелке, то отвернется и в окно смотрит. Настя молча кофе пьёт. Вся в чёрном, на контрасте её кожа кажется белой, как снег. В клинику она ехать отказалась.

— Я буду здесь. В этом доме я была счастлива, не смотря ни на что, — твёрдо сказала она. — А когда тело моего брата выдадут, я поеду и похороню его рядом с родителями.

Я узнавал уже — тело криминальное, сразу его отдавать не хотели. Следствие идёт, на которое и с удовольствием бы меня дёрнули, но силенок не достало. Я молча согласился, не выгонять же её из дома, но задумался, как же, черт побери, две женщины, такие разные, просто совершенно, будут уживаться здесь весь день. Сбежать бы в офис, да нельзя, не знаю, как они обе себя будут вести, рядом с Дашей должен быть хоть кто-то спокойный.

Поморщился. Кофе слишком крепок. Кивнул няне, ушёл к себе в кабинет, пока не приехала Ольга есть шанс поработать спокойно хотя бы час. В дверь постучали через пятнадцать минут. Я по стуку уже определил кто. Моя дочь.

Открыл. Няня виновато пожала плечами, говоря, что не смогла противостоять ребёнку, и я её понимал. Дарья Демидовна бывала на редкость упертой. Прошла мимо меня, я дверь за ней прикрыл, чтобы при няне не говорить. Даша деловито вскарабкалась на кресло для посетителей и сложила ладошки на коленях.

— Я знаю, что мама вчера приезжала.

Я закашлялся. К этому готов не был. Вчера она спала, а потом мы решили не рассказывать ей ничего. Просто потому, что её ожидание меня убивало. Она бы ждала, стояла на своём подоконнике и смотрела на дорогу, а у меня бы сердце рвалось. Пусть лучше сюрприз будет.

— Откуда, позвольте узнать, такие новости?

Даша головой покачала, посмотрела на меня, как на несмышленыша.

— Я сегодня проснулась в шесть часов. Мне было скучно лежать одной и я спустилась вниз, — понятно, подумал я, у семи нянек дитя без глазу, а Дашка продолжила. — Я хотела попросить какао на кухне, но они там разговаривали и я остановилась послушать.

— Подслушать, — поправил я. — И что же они там говорили?

— Что моя мама хорошая, а ваша Настя плохая и вами крутит, как хочет. И что у вас ни стыда, ни совести, а мать эта не та, которая родила, а та, которая вырастила.

Кулаки сжал. Пойти бы сейчас, поувольнять всех же. Уволить не уволить, но разобраться нужно будет. Я не желаю, чтобы на моей же кухне обсуждали мою личную жизнь.

— А ещё?

— А ещё, что мама вчера пришла, а вы снова её прогнали.

Она, моя маленькая девочка, которая то на "ты" обращалась, то снова сбивалась на "вы", держалась весь разговор. Она явно была намерена не плакать при мне. Но на последней фразе носом шмыгнула, глаза заблестели, засопела, сосредоточенно пытаясь не разреветься.

— Дай-ка посмотрю, — серьёзно ответил я, в кинул руку вглядываясь в наручные часы. — Сейчас уже восемь сорок пять. Значит через пятнадцать минут Володя заведёт машину, поедет и привезёт твою маму.

Она ожидала отпора. Чего угодно. Но только не того, что я вот так просто дам ей желаемое. С кресла вскочила, ротик округлила буквой "О", ладони прижала к порозовевшим щекам. И стала вдруг тем, кем и должна быть — ребёнком, которому через месяц стукнет шесть. Ребёнком, который под ёлкой увидел вдруг подарок, о котором так долго мечтал.

— Правда? — усомнилась Даша на мгновение.

— Правда, — кивнул я.

И тогда случилось невероятное. Дашка ко мне побежала и обняла крепко-крепко. За ноги. Уткнулась лицом в мою ногу и так простояла несколько секунд. У меня позорно защипало глаза — самому бы не расплакаться. Это длилось так недолго, стремительное объятия закончилось, Дашка убежала. Подозреваю — на подоконник.

Так и есть. Я только открыл документ, который следовало изучить перед подписанием, как в дверь снова постучали. Но вошли сразу после стука. Настя.

— Демид, — укоряюще сказала она. — Знаешь, где наша дочь?

— На подоконнике? — предположил я.

— Так и есть, — согласилась она. — А ведь мы решили ничего ей не говорить. Ты совсем меня не слышишь.

— А ты не слышишь нашу дочь, Настя. Мне нужно поработать.

Уходя дверью хлопнула, я снова поморщился. Работать уже не выходило. Вышел. Даша выбрала подоконник в холле второго этажа — отсюда, как на ладони видно. С ней оба котёнка, в ногах плачет изрядно потолстевший щенок. Носом прижалась к стеклу, ждёт. Меня увидела, мне улыбнулась.

— Вон Володя, — сказала и пальцем показала на машину что стояла у ворот, готовясь уехать. — Сейчас маму мне привезёт.

— Привезёт, — улыбнулся я.

Полчаса туда максимум, полчаса обратно. Дашка не смотрела на меня, смотрела во двор. Но я чувствовал, сейчас, в данный момент она меня принимает. Мне временно все прощено. Сегодня я гонец, принесший хорошие вести. Поэтому я подвинул толстого щенка ближе к маленькой хозяйке и тоже сел на подоконник.

Мы не говорим. Даша ждёт. Щенок дрыхнет, изредка поскуливая во сне и дергая лапами, котятам спать надоело, они затеяли игру, а я читаю книгу. Точнее, пытаюсь читать, на каждой странице задерживаюсь на несколько минут — смотрю на свою дочь, так мирно настроенную ко мне сегодня.

Книга в электронном формате и скачана на телефон. Звонков я не ждал, почти все рабочие звонки проходят через секретаря и этот номер знали немногие. Поэтому когда телефон зазвонил я едва не выронил его от удивления и неожиданности. На экран смотрю — тот самый Володя.

— Да? — бросил я в трубку и шагнул в сторону, чтобы Дашка не слышала.

— Я звонил в домофон, — сказал мой водитель. — Поднялся наверх, позвонил в дверь. Она не открывает.

Это мне совсем не нравилось, но я остался спокойным внешне.

— Ключи с собой взял?

Гордиться нечем, но дубликат ключей от квартиры Ольги у меня был уже давно. Ещё с тех времен, когда я только думал о том, как именно забрать своего ребёнка.

— Открывай, — велел я.

Слышу, как лязгает, отпираясь, замок. Минута тишины, перемежаемой едва слышимыми шагами, шорохами, тресками. И наконец…

— Её здесь нет. У квартиры не жилой вид, но вчера она явно была здесь. Следов поспешных сборов или борьбы нет.

Я сбросил звонок. Мне нужна только одна минута. Чтобы собраться с мыслями, чтобы понять, как дальше быть. Этой минуты у меня нет. Дашка слезла с подоконника, смотрит на меня, в глазах ожидание. Она весь разговор слышала, но понять ничего не сумела и теперь ждёт моих слов.

— Даша, — беспомощно говорю я.

— Ты снова меня обманешь, да?

И смотрит мне в глаза, кажется — в самую душу, а я стою пепед ней и просто остро мечтаю о том, чтобы все было иначе.

Глава 38. Ольга

Я не думала ни мгновение. Бежать мимо него — фантастика. Раньше пыталась, наивная была, милая добрая…одним словом — молодая. Сейчас знаю, победить его невозможно. Но если повезёт, то получится убежать.

Мысли проносятся в голове за доли одной единственной секунды. Потом толкаю вперёд, переворачиваю стол. Лёгкий, современный, он просто поддаётся мне. Пинаю ногой стул, закрепляя баррикаду. Тот, кто стоит в прихожей смеётся моим планам — смешно прятаться от волка в соломенном домике, про это даже сказку написали…

Но в моей голове не это. Рывком бросаюсь к окну. Успеваю подумать — этаж невысокий, снизу сугроб. Максимум сломаю ногу, малая жертва, зато будет шанс сбежать. Распахиваю створку и буквально переваливаюсь вниз, времени на то, чтобы залезть на подоконник и прыгнуть ногами вниз нет.

Я недооценила своего мужа. За шесть лет, что мы не виделись он не стал слабее нисколько. Легко преодолел возведенную мной преграду. Горшок с замученным без регулярного полива цветком перекувыркнулся и исчез внизу, в темноте, а я не успела. Свобода манила, казалось, она так близко, но он успел. Поймал меня за куртку дурацкую, втащил обратно внутрь квартиры. Я не плакала, зарычала от злости… Да, я изменилась за последние годы.

— Здравствуй, золотко, — улыбнулся мой муж. — Соскучилась?

Я дернулась бесполезно, а он за волосы меня схватил и ударил о стену лицом. Потом все пропало, исчезло, провалилось в никуда.

Пришла в себя ещё в машине, он вёз меня куда-то. Но была слишком слаба, ударил сильно, даже на полноценный стон сил не хватало, в голове звенит, рот крови полон — губы разбиты. Руки за спиной связаны, лежу на них, затекли и просят движения.

Машина остановилась, казалось, вечность спустя. Я решила не показывать, что уже в сознании. Муж взвалил меня на плечо и понёс куда-то. Бросил на кровать. Затем тишина. Я так поняла, что стоит, на меня смотрит. Соблазн приоткрыть глаза, чтобы увидеть его велик. Терплю.

— Вот же глупая, — сказал он и в его голосе снова улыбка. — Разве могу я желать плохого своей женщине? Спи, устала наверное.

Руки мои развязал, одеялом укрыл сверху, ушёл. Лежу, боюсь шевелиться. Одеяло холодное, колючее, пахнет мышами. В комнате тоже холодно. Я жду. Наконец слышу двигатель машины — он уехал, и тогда встаю.

Наощупь, потому что темно, продвигаюсь к двери. Дёргаю безуспешно — закрыто. Комната маленькая и холодная, это частный домик, который этой зимой похоже не топили ни разу. Ноги слушаются уже лучше, бросаюсь к зашторенному окну. Рамы замазаны столькими слоями краски, что слились намертво, открыть их не представляется возможным. Да и бесполезно — за ними решетка. Крепкая на вид, даже в потемках.

Я ищу выход ещё долго, брожу по комнате, спотыкаясь. Затем понимаю, что на данный момент сделать ничего не могу, а мыслить нужно рационально. Свет включить не сумела — электричества нет. Уже давно глубокая ночь. Дверь, судя по всему, открывается внутрь, подпираю её старым советским шкафом. Так мне мужа не победить, но я услышу, когда он вернётся.

Сажусь на кровать. Холодно. Этой зимой проклятый холод меня просто преследует, и никуда от него не деться. Не все плохо. Даши со мной нет, она с Демидом. Он сумеет её защитить, пытаюсь убедить себя, сумеет. Он сильный.

Сворачиваюсь клубком прямо в куртке, накрываюсь одеялом. Мышь под полом, которую пугали мои ночные хождения, успокоилась и снова зашуршала. Её возня немного успокаивала и я даже уснуть смогла.

Проснулась на рассвете. Огляделась. Комната выглядела убогой. А ещё — непреодолимой. Я не смогу выбраться, мне не сломать эту дверь. Кричать, чтобы привлечь чужое внимание бесполезно, я знаю своего мужа. Если он оставил меня здесь, значит спокоен за то, что меня тут не найдут.

На тумбе у кровати стоит стакан воды. Немного выплеснулось — я задела ночью рукой. Сверху вода подернулась тонкой коркой льда — холодно в комнате. Я смотрю на эту воду, которая наверняка божественно вкусная и понимаю, как пить хочу.

— Ты знаешь своего мужа, — шепчу я. — Не стоит пить это. Ты не знаешь, что он мог туда добавить.

Минуты текут и жажда становится нестерпимой, вместе с ней меня мучает и головная боль, возможно, сотрясение мозга. Думаю я долго. А потом обматываю кулак одеялом и бью по окну. Стекло разбивается, вниз падает большими кусками, там крошится в опасную и острую крошку. Куски побольше можно использовать, как оружие, но сейчас меня волнует не это. Протягиваю руку между решёток, скатываю снежок, на откосе много снега, а затем с удовольствием его кусаю. Холодно так, что зубы болят. Снег во рту тает неохотно, царапает небо и горло, но становится немного легче. Стакан сталкиваю на пол — подальше от соблазна. В комнате и так было холодно, а теперь сквозь битое стекло ещё и ветер врывается. Моего мужа ещё нет. Скатываю ещё один снежок, прикладываю к разбитому лицу. Думать становится легче.

Заворачиваюсь в одеяло, сажусь на кровать. Спать я больше не буду, спать непозволительная роскошь, да и я уже вполне пришла в себя. Я буду думать. Думать и ждать.

— Ты не ожидаешь увидеть меня такой, — холодно и спокойно говорю я. — Ты будешь удивлён.

Глава 39. Демид.

— Этого и следовало ожидать, — сказала Настя.

Я не хотел делиться с ней, но она пришла, а лгать ей не хотелось ещё больше. Как бы меня не корежило от происходящего, следовало смириться с тем, что Настя часть его. От неё никуда не деться.

— Это на неё непохоже, — устало возразил я.

— Думаешь? — горько усмехнулась она. — Ольга просто поняла, что попалась. Что ей не верит никто. Что её преступление раскрыто. Поэтому просто сбежала. А вот это, по моему, очень на неё похоже, она мастер бегать.

— Тебе домой не пора?

Услышав мой вопрос Настя от меня отпрянула. Посмотрела круглыми удивленными глазами, словно не веря в мои слова.

— Ты меня гонишь? Из нашего дома? Прочь от моей дочери?

— У тебя брат умер, — напомнил я. — Тебя надо быть рядом с ним.

Ушла, дверью хлопнув. Ещё истерик не бабских мне не хватало. Куда больше меня пугало состояние Даши. У неё тоже была истерика. Скорее, шок. Молчаливый и страшный. Мне казалось, что я просто теряю ребёнка. Нет, она не умирает, слава богу, но все равно от меня ускользает. Ещё немного и я просто не смогу найти к ней пути.

Она в комнате сидела. Даже не на подоконнике. Просто, на кровати. Смотрела в никуда, ни на что не реагировала. Не говорила. Так — два часа уже. И врач был, и на него она тоже нисколько не отреагировала. Лучше бы ругалась со мной и планы строила, как через забор сбежать. Молчаливой и сломленной она меня пугала. Я её не узнавал.

— Машину, — распорядился я, бросив попытки разговорить ребёнка. — Скорее.

Когда выходил из дома набрасывая пальто машина уже у дверей стояла. Решение ехать было совершенно спонтанным. Не знаю, что я увидеть хотел. Своими глазами убедиться в том, что Ольга сдалась? Так же, как и наша маленькая дочь? Поняла всю бессмысленность своих попыток и уехала в очередной чужой город?

В квартиру вошёл, постоял на пороге. Жилье пахло пустотой. Понятно было, что здесь и не живёт никто. Вошёл в комнату — пыльно, брошено. Но не беспорядок, нет. Просто бесприютность и ненужность. На кухне, на дверцей холодильника детский рисунок. Взял его и рассматривал долго — сомневаюсь, что в ближайшие месяцы Даша подарит мне что-то похожее.

— Ее как будто здесь и не было, — задумчиво сказал я в пустоту.

Если бы я ещё увидел следы самого бегства. Или борьбы. Хотя, с кем ей бороться? Михаила, и того уже нет больше, да и происходило все в другом городе. Здесь Ольга была в безопасности. Ей не от кого было бежать — только от меня.

Вышел из квартиры, которая так и не открыла мне своих тайн — пустая, ненужная поездка, остановился у подъезда. И здесь больше делать нечего, и уезжать не хочется. Словно держит что-то. Будто не узнал что-то, не сделал важное, такое, что потом поздно будет.

Курить захотелось остро, до дрожи, как всегда, когда вспомнилась некстати вредная, давно уже брошенная привычка.

— Сигарету дай, — сказал водителю, который ждал меня у автомобиля.

Я даже не знал, курит ли он — ни разу не видел. Но тот сразу послушно протянул мне пачку. Достал одну сигарету, закурил. Сухой дым щиплет горло. Обернулся, посмотрел на дом. Ехать нужно, ничего меня здесь не держит. Скользнул взглядом по подъезду, окнам, фасаду, и вдруг замер.

— Постойте, — задумчиво сказал я.

Водитель понял, что я обращаюсь не к нему, но все равно, на всякий случай вытянулся в струнку. Я сигарету недокуренную отбросил, пошёл вперёд, проваливаясь прямо в сугробы — тротуар был расчищен, но вдоль стен снега было немерено. В штаниры сразу снега набилось, вспомнилось, как с Ольгой спасались… кто бы подумал, что эти воспоминания так скоро будут вызывать улыбку? Она все же удивительная, это Ольга. С ней ничего не бывает обычным.

Под конец склего короткого пути провалился уже по колено. Остановился. Присвистнул — не показалось. Картина совершенно неприметная — те же сугробы и загораживают.

Это горшок. Обычный, для цветов. Упавший сверху. Раскололся, половинки глубоко впечатались в снег, запорошили его чёрной землёй. И само растение имелось, сломанное, замершеее, безвозвратно погибшее.

Голову наверх поднял, отсчитал окна — так и есть, Ольгино прямо по курсу. Кухня. И снег с откоса сметен. И как это было? Ольга приехала вечером, а она точно приехала, мой же водитель отвёз. Потом рассердилась на что-то, открыла окно, выбросила вниз горшок с несчастным цветком, а потом уехала? Как-то… странно.

Бросился к подъезду, влетел наверх, забыв про лифт, перешагивая через три ступени. Снова вошёл в комнату. Осторожно, чтобы ничего не испортить и не наследить, скоро будут специалисты работать. Наклонился, осматривая поверхности — на всех них ровный, непотревоженный слой пыли. Вещи в порядке. А вот диванчик, на котором судя по всему спала Дашка. На нем неопрятно скомкана подушка, кто-то сидел здесь, судя по всему долго. Рядом на журнальном столике пыль потревожена. Книга лежит, открытая на сорок шестой странице. Ольга сначала села, читала, а потом внезапно пошла и выбросила цветок? Видимо ей очень не понравился сюжетный ход.

На кухне так же. На столешницах пыль ровным слоем. Зато стол и подоконник тщательно вытерты. Ольга весьма избирательна в уборке. Я достал телефон. Набрал номер детектива.

— Ярослав, — спросил я, когда он взял трубку. — Почему мы два года задавались вопросом, куда делась Ольга, и ни разу не задумались над тем, откуда она взялась?

Глава 40. Ольга.

Утро было привычно холодным. В окошко задувает ветер, иногда встаю, смотрю на улицу. Снег чистый нетронутый, только на подоконнике мои следы. Стена какого сарайчика. Рябина, яркие, красно — оранжевые ягоды под снежными шапками. Красиво.

А я жду и снова думаю о том, что не приду. И Даша окончательно решит, что не нужна мне. Что я предала её. Снова. И тоска глухая, безнадежность, такая, что хоть с разбегу о стенку головой. Но я терплю. Голова мне ещё пригодится. Желательно — целая. Я буду той самой лягушкой, которая смогла взбить масло в кувшин и не сдохла. Она смогла и я смогу.

Машина подъехала тогда, когда солнце уже стояло, светило в полную силу так, что глазам больно. Лучи искрили о снежные грани так радостно, словно все перепутали, словно весна настала.

— Глупости, — сказала я себе. — Эта зима будет длиться вечно.

На кровати рядом со мной осколок стекла. Самый большой и острый. Один конец я обмотала тряпкой для своей безопасности, другого оружия у меня нет и не будет.

Встала за старым советским шкафом. Прижалась спиной к холодной стене.

— У тебя одна попытка только, — говорю я. — Не облажайся. Всё получится.

Сказать легко. Сделать чертовски сложно. Вспомнились вдруг месяцы беременности, когда я по сути даже человеком не была. Просто бесправное нечто, которое ощущало постоянный, всепоглощающий ужас. Слышу его шаги, и с каждым дышать все труднее. Кажется я проваливаюсь в прошлое, кажется все не по настоящему. Касаюсь истерично живота, но под толщей пуховика он плоский. Иначе быть не может, сознание играет со мной дурные шутки.

Ноги просто примерзают к полу. Прилипают, прирастают. Накатывает паника — я не смогу сделать решающего шага, а дверь уже открывается.

У меня не получится. Говорю себе раз. Два… Бросаюсь вперёд не дождавшись три. Успеваю увидеть тёмную ткань куртки, мужскую руку с длинными пальцами и аккуратными округлыми ногтями. Заросший щетиной подбородок. Бить надо в горло. Просто наотмашь.

Почти получилось. Почти. Помешала его куртка — слишком скользкая ткань. Стекло прорезало её и послушно вошло в тело, но катастрофически поздно, слишком низко — на уровне плеча.

— Я убью тебя! — ревёт муж.

Отбрасывает меня в сторону одним лишь ударом. Грузно падаю на пол — голове все же досталось. Кусок стекла разбился в моих руках, один осколок вонзился в мою ладонь. Мой муж рыча сбрасывает куртку, и я вижу капли крови стекающие с его руки. Слишком мало крови, слишком, он не погибнет. Стоит, смотрит на руку. Потом рывком отдирает кусок занавески, забинтовывает рану, наклоняется ко мне. Я лежу. Голова кружится, второй удар за сутки, у меня просто нет сил встать сейчас. Ни моральных, ни физических. Я просто смотрю на него. На лицо, которое когда-то родным казалось. В ореховые глаза, которые казались такими добрыми. Смешная. Это теперь знаю, что не говорят глаза ни о чем. Лгут. Просто орган зрения.

— Ну, вот зачем ты, Оля? — казалось удивился он, окончательно успокоившись. — Я же по хорошему. А то, что вчера тебя ударил, так знал, что будешь упрямиться. Это для твоего блага, глупышка.

— Просто отпусти, — прошу я, зная, что бессмысленно.

Качает головой, с улыбкой меня рассматривая. Моя ладонь пульсирует болью, а крови вытекло даже больше, чем у него, вот же невезучесть.

— Я всегда хотел, как лучше, — продолжает он. — Пригрел тебя. Да ты у меня только жрать по человечески начала. Тряпки нормальные таскать. В самолёт первый раз села. Что я не так сделал, скажи?

Присел на корточки. Я собрала все последние силы и пнула его по колену, вынудив упасть назад. Сбежать не смогла бы, не сейчас. Просто…терять нечего.

— Дура, — рычит он. — Всё испортила! Ребёнка моего угробила, подкинула чужим людям, лицемерка! Святошу изображала!

Наваливается на меня всем телом. Отталкиваю. Моё сопротивление бесполезно, он сомнет его, всегда сминал. Он делал со мной это во время беременности. Нельзя было, не разрешали врачи… Сейчас я была сильнее, но толку?

Расстегивает мою куртку, коленом раздвигает мои ноги. Слышу, как гремит, расстегиваясь, его ремень. Продолжаю сопротивляться, остановиться не могу. А потом…понимаю словно. Раскидываю руки широко, словно весь мир обнять хочу. Закрываю глаза. Улыбаюсь.

Муж такого не ожидал и замер надо мной с расстегнутыми брюками.

— Эй, — сказал растерянно, смешно даже стало. — Ты чего?

— Ничего, — ответила спокойно. — Давай, давай. Я не буду сопротивляться. Делай все, что хочешь.

Чувствую его дыхание близко-близко. Глаза не открываю, как бы не храбрилась, все равно, страшно.

— А потом? — спросил мой муж, он всегда был понятливым.

— А потом я умру. Мне теперь все равно. Это раньше меня дочка держала, теперь ничего. Я не дам тебе власти надо мной, ты не сможешь меня заставить жить.

Он не поверит в мою любовь к Дашке. Он свое то дитя угробить хотел. Любовь к чужому в его мировоззрение никак не укладывается. А он не хочет, чтобы я умерла так легко, так быстро. Так я лишу его удовольствия меня ломать.

— Такой ты мне больше нравишься, — протянул он, и к моему удивлению с меня поднялся. — Была бы раньше такой, глядишь и родила бы нормального ребёнка. Вставай давай.

За волосы дёрнул так, что поневоле слезы из глаз брызнули, потащил вон из комнаты.

Глава 41. Демид

Тогда я его отстранил от дела. Его методы казались слишком мягкими, слишком медленными, хотя он все же невероятное сделал — помог отыскать в стогу сена иголку. Даже не её, а след её. А это было непросто, одна женщина с младенцем растворились просто бесследно, о них не помнил никто, кроме нас. Дальше за дело взялся я со своими людьми. Мы перли напролом, и так же ребёнка отняли…

Глаза закрыл, досчитал до трех. В комнате кажется душно, нечем дышать, несмотря на то, что окно открыто в него дует холодом.

— Сложно найти того, кто не пропадал, — задумчиво сказал Ярослав. — Понимаете?

Тряхнул головой, прогоняя отупление вызванное усталостью.

— Ольга взяла и появилась в городке, сыгравшем в вашей жизни такую весомую роль. Значит, она откуда-то взялась. И следовательно, там пропала. Но никто не подавал заявления на пропажу беременной женщины. На маргиналку она точно не похожа. Значит, у неё не были близких. Но она же бежала от кого-то? Да, мы все были уверены, что от вас. Но что её туда ночью привело?

— Муж, — вспомнил я. — Она что-то говорила про мужа.

Ярослав погрузился с головой в свои мысли. Я в коридор вышел, сел на мягкий пуыик у двери, ноги вытянул. Ярослав же, на ходу вытягивая из пачки сигарету, за мной следом.

— К счастью, беременные женщины пропадают крайне редко. Я изучил все пропажи, что состоялись в то время. Ни одна из них не Ольга. Её муж, видимо, не подал заявления в полицию. Чудеса.

Вышел из квартиры, я с ним вместе. Идём к машине, молчим. Мне интересно, что он там увидел, на Ольгиной кухне, то же, что и я? Или у детективов и зрение иначе работает?

— Думаете сама уехала? — её выдержал я.

— Увезли, — уверенно ответил он. — Прибрали, за собой, конечно, но не особо старательно. Наверное тот, кто её забрал, уверен, что никому кроме него она не нужна.

Она нужна Даше, подумал я. Маленькой девчонке, которая уже успела разочароваться в этой жизни. И мне нужна. Но только потому, что моя дочь к ней привязана. Не потому, что мне с ней рядом так ясно думается и дышится легко, и жить вдруг хочется. Совсем не поэтому.

— И что нам делать?

— Я пока не знаю, что происходит. Надеюсь, скоро буду знать. А пока мы не представляем, чего ждать, Демид, на вашем месте я бы получше спрятал дочь.

— Она дома, — пожал плечами я. — Это крепость. Там много охраны. Там её мать.

— Как знаете.

Ярослав не из этого города, поэтому на время поисков я выделил ему автомобиль и водителя, чтобы не тратил время ни на что, кроме Ольги и её чёртовых тайн. Он пошёл к этой машине, я к своей, когда он вдруг меня окликнул.

— Демид…вы ничего не хотите мне сказать?

— Например? — удивился я.

Смотрит на меня пытливо из под кустистых бровей, ждёт.

— Например вы знаете что-то. Или просто слышали и не придал значения. Что угодно. Любая мелочь может указать путь.

— Нет, — уверенно ответил я.

Я не видел Ольгу уже сутки. Когда-то я так её ненавидел, так сильно, как сам от себя не ожидал. Не верил, что могу испытывать такое сильное, обжигающее и всепоглощающее чувство. А теперь…волнуюсь. И думается, лучше бы и правда, забила на меня, уехала. Да, плохо. И Дашка совсем поникла… Но так Ольга была бы жива и здорова.

И сам не верил. Эта девушка не уступит. Не сдастся. Она стойкий оловянный солдатик, она сильнее всех, кого я знал, она сильнее меня.

И дома тишина гнетущая. Такая, как тогда, когда умирала Анютка. Когда все боялись излишне громко ступить, чтобы эту тишину не нарушить, когда дышали вполсилы, когда улыбка стала редких гостем. На первом этаже в гостиной кудлатый щенок с остервенением грызёт угол ковра. И сразу становится понятно — его маленькая хозяйка занята. Настолько, что в этой чёрной дыре её детского горя не осталось места для маленького щенка.

— Нужно её развеять, — сказала Настя шёпотом. — Может с ней в цирк сходить? Или ещё куда-нибудь, я посмотрю, что есть интересного.

— Настя, — одернул я. — Занимайся своими делами. Детектив не рекомендовал пока подвергать Дашу ни малейшему риску, поэтому прогулки строго в парке вокруг дома.

Настя помешивала чай, ложка методично и немного тоскливо постукивала о фарфор кружки. Мои слова услышала, замерла, ложка издала последнее "динь".

— Что это значит? Эта женщина снова нам угрожает? О, Демид…дай мне увезти отсюда нашу крошку, куда угодно.

— Не страдай ерундой, — посоветовал я. — Дома безопасно, а ты бы лучше делами занялась, тело брата скоро выдадут уже.

Настя вскочила со стула, обошла меня, обняла со спины тонким прохладным руками, прижалась на мгновение.

— Ты прав, — и чуть потерлась о моё плечо. — Как всегда прав, Дем. Давай я её с собой заберу? Там красота такая сейчас. Санки. Лес…

— И труп дяди, — напомнил я. — Не чуди Настя, пусть дома сидит.

— Ты не позволяешь мне быть её матерью! — вскричала моя жена. — Ты отнимаешь у меня мою дочку!

Я не испытал привычного чувства вины. То, что я испытывал было очень похоже на обычное раздражение.

Глава 42. Ольга

— Я соскучился, — доверительно сообщил мне муж. — Сильно. Ты посиди пока, подожди.

И сам же меня на стул усадил, довольно таки аккуратно. Потом посмотрел внимательно, головой покачал укоризненно, и немного подумав обвязал мои ноги стальным тросом и друг к другу, и к ножкам стула. Я не сопротивлялась, сил на это не было, просто сидела и ждала.

— Зачем? — только спросила я, когда закончил.

— Пинаешься больно, — улыбнулся он. — А ещё бегаешь быстро. И далеко, как выяснилось.

Я кивнула, принимая ответ. Руки свободны, и то хорошо. Все равно иллюзий по поводу того, что сейчас убежать получится, я не питала. Муж же, напевая популярную песенку, которая слышалась из каждого утюга, занялся приготовлением еды. Долго разжигал плиту — она работала от газового баллона.

Потом принёс чёрный хрусткий пакет и принялся разгружать. Банка консервированной кукурузы — меня раньше умиляло, что такой богатый взрослый мужик сладкую кукурузу любит. Теперь не умиляет больше, разве только удивляет постоянство его привычек. Пачка сосисок. Замороженная стручковая фасоль, помидоры черри, одну сразу же закинул в рот, упаковка яиц. Вдогонку дешёвая заварка и вафли с карамелью.

Я так замёрзла, что просто наслаждалась видом горящего огня, вряд-ли он был в состоянии прогреть эту комнату или весь дом тем более, но смотреть на него было приятно. А потом…потом зашкворчали на сковородке сосиски, яйца. Голова все так же кружилась, но теперь ещё и спазмом скрутило желудок — есть я хотела ещё вчера, когда мы встретились.

— Выглядит красиво, — сообщил он, помешивая содержимое сковородки.

— Приятного аппетита, — отозвалась я и сглотнула слюну.

Я не буду просить у него еды, я пока не настолько голодна, гордость во мне сильнее. Да и осторожность — мало ли, что он добавить может в пищу. Сижу, смотрю в его спину. Он увлечён готовкой, странно, но готовить он всегда любил и делал это с удовольствием. Я тогда ещё думала, разве может быть плохим человек, который по утрам готовит мудреные оладушки со шпинатом? Это сейчас я взрослее стала, теперь знаю, что плохим может быть кто угодно, не смотря на атрибуты и привычки.

Шевельнула ногой — туго примотано. Рукой подвигала, осторожно. Он не обернулся. Я решила рискнуть. Кухня была маленькой, как и большинство кухонь домов советской и постсоветской постройки. Одной рукой я могла дотянуться до выключенного за ненадобностью холодильника, а второй до кухонных шкафчиков. Муж стоит спиной и не должен заметить. Если не обернётся, конечно…

— А ведь мы с тобой муж и жена до сих пор, — говорил он. — У меня и паспорт твой есть.

Тихонько тяну на себя выдвижную полку. Ощупываю. Засохшая головка чеснока, отделение для ложек. Там может быть нож, знаю, но искать его страшно — загремят же. Вытягиваю шею. Заглядываю. Нож есть. Дешёвый, с пластиковой чёрной ручкой, такой желанный. Осторожно беру его, не выронить бы…

— Я и заявление не стал подавать о твоей пропаже, — продолжал делиться наболевшим муж. — Искал конечно, по своим каналам, но полицию привлекать не стал. А знакомым сказал, что разошлись и ты уехала.

Нож в моих руках. Ладони вспотели так, что я и правда боюсь выронить из влажных пальцев. Держу. Смотрю на спину мужскую, такую беззащитную. Воткнуть бы, по самую рукоять. Но я привязана, мудрено и основательно, если встану, то только со стулом, а это медленно и грохот. Не сейчас. Прячу нож в рукаве пуховика, благо он присборен резинкой и нож не упадёт.

— Мне кажется, все мои друзья поняли и смеялись надо мной, слышишь?

И поворачивается резко, так, что я вздрагиваю, хотя куда уж бояться больше…

— Тебе только кажется, — шепчу, пытаясь скрыть свое смятение.

— Ничего, я вымещу на тебе все свои обиды, — как ребёнок радуется он.

Я смотрю на него. А потом боковым зрением замечаю мазок своей крови на шкафчике. Сердце замирает. Если он увидит, то поймёт все и моя задумка провалится, а вместо неё много боли будет за непослушание.

—Яичница горит, — выдавливаю из себя я.

— Черт.

Снова поворачивается спиной. Смачиваю слюной кусочек рукава и быстро тру пятно, а сердце колотится так громко, что оглушает меня. Успеваю.

— Вкусно.

— Я рада.

Ещё не отошла от страха быть пойманной. Он ест, я сижу и жду, и даже голод немного приглушился — страх оказался сильнее. Но теперь у меня нож есть, правда я не знаю, что делать с ним. Ничего, главное есть, придумаю.

— Ты украла у меня ребёнка, — огорошил вдруг.

— Ты убить её хотел, — напомнила я. — Разве это меня не оправдывает?

— Нет, она же моя была. А ты её забрала.

Молчим. Он ест. Я немного согрелась, волнение утихает, на место ему приходит вселенская усталость.

— Как сыр в масле каталась, — говорит, прожевывая. — Чего тебе мало было? Нет же, в нищете, с чужим ребёнком лучше. И мужика нормального не нашла. И правильно, кому нужна с довеском?

— Некоторым довески не проблема.

Мгновенно темнеет лицом, стоило молчать. Бросает в меня стаканом, но промахивается, похоже специально. Стакан летит в стену, а муж смеётся с того, как я испуганно втянула плечи.

— Были значит мужики? Были, кого спрашиваю?

Перегибается через стол, хватает меня за голову, бьёт лицом о стол. Обжигает болью, по рту стекает кровь.

— Не было, — сплевываю я. — Не было!

Снова улыбается, теперь уже удовлетворенно, а у меня во рту солоно от крови. Думаю о том, что до Дашки он не доберётся, и только от одной этой мысли становится легче.

— Ты же милая такая. Добрая. Не умеешь одна. Ты все равно бы хоть котёнка, да завела. Жаль, не завела, я бы ему шею свернул. Но зато ты завела девочку, ворованную. Да?

— Её забрал отец, — стараюсь, чтобы мой голос звучал максимально равнодушно. — Я не имею на неё права.

— Но ты любишь её, да? — смеётся он. — Любишь, так и знал, моя же ты любительница танцевать на граблях. Соскучилась, да? Не переживай, раз уж она тебе так глянулась, я её заберу. И будем жить втроем. Я, ты, и девочка. Как и было бы, если бы ты не сбежала.

Он смеётся, а я кричу.

Глава 43. Демид.

Я терял время. Ярослав просто и прямо сказал — я ему мешаю. Своим давлением, своими требованиями невозможного.

— Дайте мне эту ночь, Демид. Эту ночь и пару ваших человек. Езжайте домой, к своей дочери.

Моя дочь не хотела разговаривать. Не просто со мной, вообще, даже с кошками перестала. Я не знал, как вернуть её, я все сломал, испортил, я сам себя загнал в тупик. Я хотел, чтобы моя дочка смеялась, чтобы она счастливой была.

Ночь, та самая которую я дал детективу. Нужно уже доверять ему начать — он же сумел найти след Ольги, что казалось невозможным почти. Темно. Дом тихий, сонный, кажется, спит. Но это впечатление обманчиво. Я знаю, что не спит Дашка. Лежит, смотрит сухими глазами в потолок. Я знаю, что дети сильные. Что она сможет это пережить. Не забудет, спрячет в самой глубине души, никому не покажет. Но я не хочу, чтобы она это делала. Теперь я больше всего на свете хотел достать и дать ей эту чёртову маму, чтобы она снова поверила в счастье, в чудеса.

Мы уже поняли, что Ольга не ночевала в квартире. Её соседка с первого этажа слышала хлопок падающего цветочного горшка вскоре после того, как Ольга домой вернулась. Он, тот, кто её забрал ждал её в тишине и темноте оставленной квартиры.

Дверная ручка повернулась вдруг, тихонько щёлкнув и при движении отразив лунный отблеск. Дальше дело не пошло — заперто. Я вздохнул — не спим не только мы с Дашей. Можно сделать вид, что сплю, ломиться она не будет, да только не по мужски это. Встал, открыл.

Темно, но в темноте этой вижу, что на Насте, слава богу, ничего обольстительного — огромный пушистый халат до самых пяток.

— Ты пришла меня совращать? — устало спросил я.

— Нет. Мы же взрослые люди. Я пришла сказать, что теряю тебя.

Вздохнул — оказалось, моя маленькая бывшая жена на редкость упряма, и что делать с ней я не знал.

— Настя, — решил напомнить. — Мы давно друг друга потеряли, вместе с нашей дочерью.

— Но у нас снова есть дочь…шанс.

Она не любила меня, это я точно знал. Ни тогда, ни сейчас. Я не любил её — она была милой, удобной и родила мне дочь. Она была хорошей женой, но это в прошлом и ушло бесповоротно. Возвращать я ничего не хотел, но её обижать не хотел тоже. Мало того, снова накатывает дурацкая жалость. Словно ребёнка обижаю. И почему я когда то решил, что милая инфантильная девушка будет мне хорошей парой? Сейчас хотелось чего-то более…сильного. Надёжного. Взрывного.

— Настя, мы не будем пытаться вернуть нашу семью. У нас есть дочь, мы будем общаться ради неё. Я тебя не обтжаю финансово и буду продолжать содержать, но я не хочу, чтобы ты продолжала жить в моем доме, это неправильно. Ты должна уехать завтра.

— Хорошо, — после паузы согласилась она. — Утром начну собирать наши вещи.

— Не наши, Настя. Свои. Даша здесь останется.

Теперь она заплакала. Я её по плечам глажу, к себе прижимаю и утешаю. Шепчу, что это ради дочери. Она слишком много всего пережила. Если сейчас и отсюда её забрать, будет ещё хуже. Но на самом деле все проще — я не хочу отдавать ребёнка. Всё во мне протестует против этого, я ужасен, но ничего с этим поделать не могу. Настя родила нашу дочь, но они словно две параллельные прямые, которые не пересекутся никогда, я не могу представить их вместе — им обеим будет плохо. Маленькая Даша слишком яркая и темпераментная, они сломают друг друга.

— Ты сначала меня из моей жизни забрал, — всхлипнула Настя. — А теперь выбрасываешь из своей, как ненужную вещь, как игрушку сломанную.

— Неправда, — не согласился я. — Просто пора быть бывшими, какими мы и были последние два года. А Даша…вам сначала нужно привыкнуть друг к другу. Хорошо? Видеться вы сможете столько, сколько захотите.

Отстранилась от меня, вытерла щеки ладонями, хотя слез и так в темноте не видно. Глубоко вдохнула, возвращая себе самообладание.

— До нового года три дня… Ты позволишь мне остаться на праздник или выгонишь прямо завтра?

— Черт, — вспомнил я про праздник. — Оставайся, конечно. И я не выгоняю тебя, просто хочу жить своей жизнью.

Она кивнула, явно уже погрузившись с головой в свои мысли. Ушла. Я вернулся в постель, зная, что обманываю себя, уснуть все равно не смогу. Пошла вторая ночь, как Ольга исчезла. Где она, как она? Тепло ли ей, сыта ли? Обижает ли её он, тот мужчина из её прошлого? А если ей хорошо с ним? Смогу ли я понять и принять то, что она отказалась от своей дочери, от двух ни к чему не обязывающих ночей со мной, ради другого мужчины?

Одна мысль об этом била по самолюбию. Но черт, я же взрослый мужик. Я переживу то, что мне предпочли кого-то другого. Вот Дашка… и снова подумал — не верю, что Ольга находится там добровольно. Найти её нужно и вернуть, и подарить Дашке, как самый лучший подарок на новый год.

Телефон на ночь не выключал — надеялся на внезапный звонок. Я ждал его, но все равно от неожиданности вздрогнул. Чёртов телефон заблудился где-то в складках одеяла, я все проклял, пока его добыл — все казалось, с каждой секундой шанс услышать нечто важное теряю.

Ярослав.

— Да! — бросил нетерпеливо, отрывисто.

— Вы просили звонить, если что-то важное будет. Звоню. Недалеко от дома Ольги есть небольшой продуктовый магазин. В нем, на удивление функционируют все камеры, даже внешние. Я проработал все проехавшие мимо автомобили, а это единственный выезд со двора на дорогу. И Демид, у нас есть машина. Его машина.

Глава 44. Ольга

Комната кажется уже почти родной. Не безопасной, но привычной. Муж в порыве светлых чувств заложил разбитое окно подушкой и теперь не сквозит даже. Красота да и только.

— Куртку порезала, бестолковая, — покачал головой муж. — Ладно рука, руку не жалко, как на собаке заживёт. А куртка новая почти, и нравилась мне.

— Новую купишь, — равнодушно ответила я.

Он наведался в машину и принёс ещё пакет барахла. Наручники. Фривольные такие, с жирным намёком на интимность — розовые, пушистые.

— Крепкие, — порадовал муж. — На себе сначала проверил. Умеют же делать, китайцы, когда хотят.

И так мирно все, словно обсуждаем покупку с сомнительного сайта, которая вдруг, неожиданно для всех, оказалась удачной.

— Зачем, — спрашиваю я. — Тут же решётки, я никуда не денусь.

— Ага, потом ещё чем нибудь пырнешь, нет, спасибо. Смелая слишком стала. Ничего, посидишь пару дней голодная, снова будешь милая и ласковая. А уж когда я девочку заберу, вовсе запоешь соловушкой.

Я пытаюсь контролировать эмоции, но поздно, он уже понял, что моё слабое место нашлось. Что за себя мне не страшно. Мне страшно за маленькую девочку, которую родила чужая женщина, которую у меня отобрали, а она все равно — вся жизнь моя.

— Андрюш, — вдруг обратилась я по имени, как сто лет назад, когда не боялась ещё его. — Зачем нам нужен чужой ребёнок? Обуза. Давай вместе уедем. Я и ты. Я тебе нового ребёнка рожу, сына, как ты хотел.

Смеётся. Уверен, что читает меня, как раскрытую, сотни раз уже читанную книгу. Явно собой доволен.

— Девочка нужна для того, чтобы ты и дальше звала меня Андрюшей.

— Я буду, — скриплю зубами от отчаяния, стискивая челюсти что есть силы. — За тебя беспокоюсь. Он же богат. У него охрана, они вооружены, а ты не чужой мне все же. Муж.

— Всё хорошо будет. Я с его женушкой столкуюсь, мы неплохо ладим, а за ней есть небольшой должок. Ну, бывай, скоро вернусь.

Уходит. Я сижу на полу возле холодной батареи и плачу и бессилия. Плакать нельзя. Нужно делать что-то. Как-то выбираться, предупредить Демида, заставить его меня слушать. Нужно действовать немедленно.

Сначала я пыталась сломать батарею, точнее трубу которая к ней вела. Было у нас с Дашкой такое — на одной из съемных квартир шкаф двигала и сломала трубу отопления. Хорошо всех тогда залили. Но то — город. Там из пластика все, что можно. Тут — металл. Крепкий, наверное ещё при советах кованый, ему все мои усилия до лампочки. Я упиралась ногами в стену и тянула, что было сил. Я пинала эту трубу ногами. Я вкладывала в это все свои силы, но металл, крашенный грязно-голубой краской, был непоколебим.

Тогда я обратила внимание на наручники. Муж оказался прав — они были сделаны на совесть. Отказывалась обрываться даже цепочка, что соединяла браслеты. Слишком крепко, слишком.

— Зачем я такая слабая, — в отчаянии простонала я.

Поплакать бы снова, да толку от слез. Приснилась лбом к шершавой стене. Она — холодная. Всё вокруг холодное. Сначала я легко холод переносила, благо муж меня увёз полностью одетой — и в сапогах, и в куртке. А сейчас сопротивляемость организма упала, холод пробрался в самое моё нутро и холодил прямо оттуда.

Вот выберусь отсюда, отсраненно подумала я. И на море махнём с Дашкой. Не наше, холодное, а на далёкое-далёкое, жаркое. Туда, где вода, как молоко парное, а солнце прожаривает до самых костей. И кожа облазит тонкой шкуркой уже к исходу первого дня. Дашка будет рядом в песке строить замок, а я лягу на шезлонг, глаза закрою, в бокале коктейль с кубиками льда, хотя нет, к черту лёд, пусть все горячее будет…

Не будет, вдруг чётко понимаю я. Ни Дашки счастливой, ни кубиков дурацких. Ничего не будет, если я здесь останусь. Соберись. Сделай все, что можешь. Сделай больше, чем можешь.

Нужно порвать эту цепочку. Снова ногами уперлась, приготовилась, дёрнула, что есть сил. Вскрикнула от боли — цепочку не порвала, но рассекла о браслет кожу. От моих многочисленных усилий начал отходить розовый искусстенный мех, под ним обнажился металл, о который я и поранилась.

Я замерла. Сколько я в своё время читала криминальных историй? А сколько фильмов смотрела? Глупая я, глупая. Кровь — скользкая. И это отлично просто. Сижу, смотрю, как струйка крови стекает по ладони, пропитывает розовый мех, капает на пол. Вжимаю большой палец внутрь, к центру ладони. А потом дёргаю. Снова и снова.

И даже не понимаю сразу, что освободилась. Что получилось у меня. Боль в измученной ладони такая сильная, что не чувствую освобождения, только, как по инерции упала и затылком о пол стукнулась, так и дошло. Свободна!

Бросаюсь к двери. Тут — легче. У меня ножик есть. В деле осовобождения от наручников он был бесполезен, потому что в маленькое отверстие замка я не могла его ввести. А дверь я открыть сумею, я мастер, я все время ключи теряю, а этот — простой. Ввожу внутрь. Я не пытаюсь открыть ювелирно, я просто ломаю замок изнутри, он щёлкает, проклиная все на свете и потом сдаётся. Пинаю дверь, вываливаюсь в коридор.

На улице темно уже — очередной вечер настал, я уже со счету сбилась. Настал новый год уже, или ещё нет? Когда Шахов появился в моей жизни ноябрь был, только снег ложился, только все покрывалось льдом. Чуть больше месяца прошло, а кажется — целая жизнь.

Бросаюсь ко входной двери. Заперто. И мой ворованный ножичек тут не поможет — замок снаружи. Старый такой, навесной. С улицы его снести, при наличии лома, минута дел. Но я внутри да и лома — нет. Окна все зарешечены.

— Да что за тайны вы тут прятали! — ругаюсь я на неведомых хозяев домика. — Нечего у вас воровать!

В отчаянии бегаю по комнатам — их с кухней вместе четыре. Бью стекла. Думала на чердак подняться и спрыгнуть вниз, в снег, но чердачного люка нет, наверное, он снаружи.

— Думай, — говорю себе я.

Сажусь. Усиленно пытаюсь придумать выход. Но от голода звенит в голове, все болит, и холод, который отступил, когда я действовала, навалился снова.

А потом по стене, на которую я смотрю в поисках ответа, мазнуло светом. Места нелюдимые, кажется, кроме меня и Андрея здесь никого нет. Значит, он вернулся. Так легко я не уступлю ни свою свободу, ни Дашкино счастье. Сжимаю в кулаке нож. Свет фар снова скользит в сторону, слабый, рассеянный — далеко. И следом раздаётся сигнал. Тот, кто в машине сигналит, словно пытаясь привлечь внимание. Андрей бы так делать не стал, ему внимание чужое точно не нужно.

— Демид, — понимаю я и бросаюсь к окну.

Наверное, примерно понимает, где я, а найти не может. Окна все мной разбиты, кричу. Снова кричу и снова, но меня не слышно — голос я давно сорвала. Ни фонарика у меня нет, ничего. Где я нахожусь, в дачном кооперативе? Сколько времени пройдёт, пока они обыщут все аллеи и домики? И следов машины нет, метель и снег валят весь вечер, и этот же снег помешает им быстро меня найти. А нужно — быстро. Демид не знает, что Даша в опасности.

Бегу на кухню — Андрей же готовил еду. В темноте, наощупь, нахожу коробок спичек. Трясу — много ещё, хорошо гремят. Снова бегу в ту комнату, в которой видела свет машины. Чиркаю. Спичка ломается, слишком руки замёрзли. Вновь чиркаю — фырчит недовольно и гаснет. А третья горит. Подношу к занавескам, они весело занимаются огнём, капают вниз синтетической вязкой лавой. Огонь перескакивает на карниз, на старые обои, на ковер на стене. Наконец так светло-светло становится, а ещё — тепло. Так тепло, что мне почти хорошо.

Едкий дым пробирается в лёгкие, кашляю, заматываю чем-то лицо, чтобы не надышаться, ухожу в другую комнату, прижимаюсь к битому окну, жадно вдыхаю воздух.

Старый домик словно только и ждал, когда же его подожгут, может, тоже замёрз совсем, брошенный и не нужный никому. Горит он жарко, весело и споро, торопясь куда-то. Думаю вдруг о том, что могу погибнуть. Что же, это хотя бы тепло будет, я так замёрзла…

Шаги слышатся, как сквозь вату. Сквозь дрему. Удары по двери, звон упавшего, сбитого замка. Бежит кто-то. На руки меня берет. Ругается зачем-то, зачем, если я умница? Я все хорошо придумала.

— Чокнутая баба! — кричит Шахов. — А если бы сгорела?

— Даша, — шепчу я. — Скорее едем к Даше.

И улыбаюсь устало и счастливо, понимая вдруг — как хорошо, что Шахов есть. Не потому, что меня спас. А потому, что тоже любит Дашу. А вместе мы все сможем.

Глава 45. Демид.

Вечер уже, темно, хотя, не поздно ещё. Тут, за городом, и не чувствуется, что новый год скоро, хотя домик горит ярко так, просто празднично. И сугробы кругом, сугробы, хорошо хоть метель унялась.

— Ей бы попить, — сказал Ярослав.

— У вас в термосе всегда что-то есть, — напомнил я.

— Верно. Чай сладкий, самое то.

Несу Ольгу к машине — её голова болтается беспомощно, а взять удобнее не могу, ноги глубоко в снег проваливаются, идти неудобно. А она сознание потеряла, что не мудрено, конечно.

Опускаю на заднее сидение. Придерживая голову вливаю в рот немного — ей бы хоть глоток сделать, наверняка дрет болью горло, после того, как дыма надышалась. Делает глоток, кашляет, в себя приходит на мгновение.

— Даша… К Даше поехали скорее, мой муж…

Последние слова неразборчиво шепчет, затем снова теряет сознание. Перехватываю её ремнем, чтобы на пол не свалилась, дорога здесь толком не чищена, замело, едем. Всё время пытаюсь дозвониться до врача, но связь появляется лишь ближе к городу — далеко он её увёз, медвежий угол.

Врач приезжает одновременно с нами. Со мной охраны несколько человек, многие из них куда сильнее меня, но Ольгу в дом я несу сам, словно её, такую шебутную и строптивую, доверить никому не могу. Вношу в одну из спален, опускаю на кровать.

— Мне её раздеть нужно, — говорит врач. — Осмотреть на предмет повреждений, быть может, здесь нужна госпитализация.

Я снимаю сапоги, помогаю стянуть куртку, брюки. Ольга такая холодная вся, как ледышка, вспоминаю, как держал её за воротами, отказываясь впустить, на морозе, и затапливает жаркой волной стыда.

На её лице несколько гематом. Большая ссадина. Синяки есть на теле. Больше всего меня пугает рука. Иссиня синее запястье, опухшее, с чётким красным отпечатком от браслета наручников. Кожа — содрана. Да так, что врач, обработав рану, наносит несколько швов. Я испытываю такое сильное желание убивать, что от него немного подташнивает, его трудно сдерживать.

Убью, говорю себе я. Вспоминаю горящий домик, наручники измазанные в крови, которые висят с батареи. Я его убью и это будет благом. Такие не должны жить.

— Ее в больницу бы лучше, — протягивает врач.

— Сбежит, — честно отвечаю я. — В себя придёт и сбежит, даже если на четвереньках. Как видите, не помогут даже наручники. Все мои средства к вашим услугам, многое медицинское оборудование осталось после дочери.

Кивает, принимая мой ответ. Я отворачиваюсь, когда он снимает с неё белье. Мне кажется — так правильно. Несмотря на то, что я видел там все, и все виденное мне нравилось. После всего произошедшего она заслуживает немного личного пространства, хоть в таких вопросах.

— Ее не…

Не могу договорить это слово, будто если скажу, это станет правдой. И одновременно понимаю, даже если это случилось, даже если он над ней надругался, того, что Ольга самый сильный человек из всех мне знакомых людей, не изменит. Я все равно буду ею восхищаться, всегда.

— Насколько могу судить, нет, — успокоил врач. — Но сотрясение мозга, истощение, как видите, даже кровопотеря есть. Сначала была рапорота ладонь на этой руке, а потом она сама содрала кожу на второй. Сейчас все раны обработаю и капельницу поставим.

Накрываю её целомудренно простыней. Пропахшие дымом вещи уносят. Наклоняюсь к ней, на лбу огромная гематома, легко, сухими губами целую рядом, чтобы не сделать больно. Целую возле самой линии роста волос, и волосы её тоже пахнут дымом, она вся этим запахом пропиталась.

Врач, отрабатывая заплаченные деньги споро берет анализы крови. И из вены, и из пальца. Ставит капельницу, и медленно, капля за каплей в вену Ольги струятся жизнь и силы.

— Когда ей станет лучше?

— Состояние не критичное, так что скоро. Но потом все же беречься и в клинику подъехать, завтра буду ждать. Анализы отправлю сейчас в лабораторию, к полуночи будут готовы. Пока капает раствор буду ждать в соседней комнате, если что, я рядом, зовите.

Я понял, что выходит он ради меня — чтобы дать мне побыть с Ольгой, не скрывая эмоций. А мне не стыдно. Да, я понял вдруг, что Ольга вызывает у меня целую гамму самых разных эмоций и чувств, от бешенства до восхищения, и ничего из этого я не стыжусь. Сейчас мне хочется быть нежным с ней. Хоть немного сгладить собой всю ту жестокость, которую ей пришлось вынести.

Мне бы хотелось взять её за руку, но обе они изранены. Я просто сижу рядом и тихонько поглаживаю её по пальцам, едва касаясь. Цвет понемногу начинает возвращаться на её щеки — порозовели. Ресницы трепещут, снится что-то страшное. Я хочу, чтобы ей только хорошее снилось, но мне не под силу прогнать её кошмаров. Тихонько стонать во сне и шевелиться она начала примерно через тридцать минут после установки капельницы. А потом открыла глаза. Взгляд мутный, испуганный. Меня увидела, и улыбнулась немного и от этой слабой улыбки у меня дыхание перехватило.

— Где, — хрипло шепчет она, не в силах договорить предложение.

— Ты у меня, — отвечаю. — Всё хорошо. Этого подонка я поймаю, можешь не сомневаться. Ты сильно надышалась дымом, ещё у тебя сотрясение мозга…

Снова делает попытку улыбнуться. Привстать даже, тихонько нажимаю на грудь ладонью, вынуждая опуститься на постель.

— Даша…

— С ней все хорошо, — смотрю на Ольгу, и понимаю, что я был глуп. Что прозрел. Хорошо, что не поздно. И решение созревает моментально. — Ольга, выходи за меня замуж. Так правильно будет. Дашку будем вместе растить. Но не думай, не только ради ребёнка. Просто ты не такая, как все. Я тобой восхищён. Если я позволю тебе уйти, я буду жалеть об этом всю жизнь.

Она все же садится в постели, неугомонная. С некоторым удивлением смотрит на иглу капельницы, что торчит из её руки. Трёт лоб, пытаясь прийти в себя, но натыкается ладонью на гематому и шипит сквозь зубы от боли.

— Хочу сейчас ее видеть. Немедленно.

Улыбаюсь. Да, она такая вот, не изменить, но я и не хочу ничего менять.

— Скоро приедут. Настя решила, что Даша должна тебе подарок подарить на новый год, они уехали в торговый центр.

Поворачивается так стремительно, что снова кровь от лица отливает, оно становится мертвенно-бледным, прекрасным в своей ненормальности, одно яркое пятно — глаза. Они такие испуганные, широко распахнутые, в них столько ужаса, что я немедленно понимаю — случилось что-то непоправимое.

Глава 46. Ольга.

Кажется, время стремительно утекает сквозь пальцы, а никто ничего и не думает делать.

— Она их поменяла, она, твоя жена, — яростно, давясь отчаянием шепчу я.

На спинке кресла халат висит, похоже, приготовленный для меня. Встаю, покачиваясь. Натягивается капельница, о которой я забыла, колет болью. Выдергиваю иглу, бросаю в сторону, накидываю на плечи халат.

— Тебе нужно лежать, — жёстко говорит Демид. — Тебе плохо станет.

Плевала я на его жёсткость. Сейчас меня меньше всего волнует, что он обо мне подумает.

— Плохо Даше станет, — отрезаю я. — Если я буду лежать. Демид, ты два года искал того, кто совершил подмену. И ты проглядел все, ты не увидел. Если хочешь жалеть свою жену дальше, на здоровье, но без меня. Они спелись с моим мужем. Их нужно остановить и отнять ребёнка. Где Ярослав, я помню, что он был с тобой, мне нужен хоть кто-то трезво-мыслящий.

Он не верит мне. Но он любит Дашу, я напоминаю себе о том, что именно это самое главное. Безоговорочная любовь к одной маленькой упрямице. Эта любовь поможет нам преодолеть все наши разногласия, она всеобьятна.

— Ярослав, вернитесь пожалуйста, — просит он все же прислушавшись к моим словам.

Я ищу одежду. Вспоминаю вдруг, что на улице зима, халат не самая лучшая одежда для прогулок. Меня все ещё покачивает, вместе с силами, которое принесло мне лекарство из капельницы, ко мне вернулся голод. Но все потом. После. Сначала Даша.

Демид на телефон смотрит, и я понимаю вдруг, что он хочет сделать. Опускаю свою ладонь сверху, соприкасаемся пальцами, прошибает, словно разрядом. Замираю на мгновение, смотрю. Его ладонь большая, сильная, пальцы длинные. Моя тонкая, вся в ссадинах, запястье бинтами обмотано…

— Умоляю, — прошу я. — Не звони ей. Пусть она пока не знает ничего. Я боюсь, что она может сделать что-то страшное. Пусть не думает, что мы гонимся за ней.

— Я дождусь Ярослава, — идёт навстречу он. — Потом приму решение.

Выхожу из комнаты. Мне навстречу бросается врач, игнорирую его слова, потом буду болеть, пока некогда. Спокойная, словно ничего странного не происходит, женщина, приносит мне одежду. Новое, в упаковке, белье, мои же джинсы, оставленные здесь в прошлый раз, большой свитер, похоже, принадлежащий Демиду. Принимаю с благодарностью, именно это мне сейчас и нужно.

Проходит всего несколько минут, пока я одеваюсь, но кажется — вечность. Ярослав приходит, когда я уже в сапогах.

— Вы мне верите? — спрашиваю я его. — Поверьте мне, пожалуйста, Демиду жалость и ответственность закрывают глаза. Детей поменяла Настя.

— Верю, — кивает он. — Я вам верю. И я склоняюсь к тому, что убийство брата организовала тоже Настя. Не сама убила, конечно…

—Андрей, — подхватываю я. — Это сделал Андрей. А сейчас они, возможно, вместе. Он больной человек, она тоже. Демид, открой глаза, помоги мне спасти нашу дочь.

Он чернеет лицом. Отдаёт распоряжение, выходим на улицу все вместе. Звонит. Звонит не Насте, слава богу, охране. Тем, кто сопровождал их до торгового центра. С болью слышу то, что и ожидала — несколько минут назад Настя отправила охранника с покупками к машине, обещая ожидать в кафе. В кафе их нет.

— Всё будет хорошо, — шепчу я, словно мантру. — едем быстрее, пожалуйста.

Мы и так гоним по максимуму, не обращая внимания на дорожные условия, на то, что темно, снега на трассе много. У меня сердце колотится в ушах где-то, я лишилась возможности думать. Демид же вдруг на колени опускает мне коробку. Прозрачный ланч-бокс.

— Ешь, — жёстко говорит он.

— Ты с ума сошёл? — удивляюсь я. — Как я могу есть?

— Просто, — пожимает плечами он. — Открываешь рот, кусаешь, жуешь, глотаешь. До торгового центра даже при такой скорости минимум десять минут, а ты не ела около двух дней. Не трать время зря.

И я соглашаюсь вдруг, урчит, радуясь желудок. Открываю крышку. Бутерброды. Красивые, на них тонкие полоски мяса, листы зелени, половинки крошечных, перепелиных яиц, капли тёмного соуса и крошка кунжута. Откусываю. Рот мгновенно наполняется слюной. Я жую, и слушаю, что говорит Демид по телефону. Возможно, он мне все ещё не верит, но он делает все, что может сейчас. Всё выходы из торгового центра под наблюдениям. Предупреждена охрана. Стянуты люди Демида, все, что были в городе. И с нами ещё три машины. Все будет хорошо, будет обязательно, шепчу я.

— Ты в машине останешься, — жёстко говорит Демид, — это даже не обсуждается.

— Хорошо, — соглашаюсь я, понимая, что иногда проще не спорить, чтобы получить желаемое.

Глотаю сладкий чай. Демид вылетает из машины и несётся к пункту охраны, его уже ожидают. Про меня все забыли словно, я просто прислушиваюсь к тому, что они говорят и пью чай. Настя не выходила из торгового центра. Она где-то здесь. Но до нового года чуть больше суток. Людей здесь слишком много. Её не могут по камерам найти.

Я из машины выхожу, благо мужчины заняты своим делом и на меня особо внимания не обращают. Они пытаются очень быстро найти иголку в стоге сена. Я стою и к себе прислушиваюсь. Кажется вдруг, что это самое важное.

Мне легко представить себя на месте Насти. Пусть причины были разными, но я знаю, что такое бежать. Я бежала больше пяти лет, я прекрасно понимаю, каково чувствовать себя загнанным зверем.

Оборачиваюсь — на меня никто не смотрит. Разревнули оперативный штаб, кто-то кричит что то, компьютеры, сигареты дым. А всего-то нужно найти одну женщину и одну маленькую девчонку в одном отдельно взятом торговом центре.

Ухожу незамеченной. Поднимаюсь наверх. Четыре этажа полных предпраздничной суеты. Вот закончится все, у меня и подарок есть для Даши — кукла. Надеюсь, не потерялись они в этой гонке последних дней.

Я выгляжу немного странно, хотя очень много. Моё лицо разбито, на мне мужское пальто. Люди сторонятся меня, но так даже лучше — идти легче.

— Думай, как она, — говорю себе я. — Ей страшно. Она не умеет бегать. Не привыкла. Она забилась в какой нибудь угол и не видит путей для отступления.

Я поднялась на самый верх — четвёртый этаж. Здесь большой кинотеатр и несколько кафе. Здесь её и видели последний раз. Она могла спуститься, да. Но вдруг она этого не сделала?

Распускаю волосы, чтобы светлые пряди упали на лицо и прикрыли огромный синяк. Опускаю голову. Иду. Туалеты. Служебная дверь. Открываю — не заперто. Здесь тоже туалет, комната с техническим инвентарем, и ещё одна дверь. Толкаю и её. Лестница наверх, там наверху выход на крышу и дверь любезно подперта кирпичом, чтобы не закрылась. Причина ясна сразу — стандартная, для любых организаций пепельница в виде банки из под разрекламированного кофе, серая крошка пепла на снегу. Холодно, но холодом меня не напугать.

Здесь явно чистят, да и снег на открытом пространстве скопиться не успевает, его просто сдувает ветром. Оглядываюсь — на крыше торгового центра я в первый раз. Впереди город, ночь уже скоро, но спать никто и не думает — скоро новый год. Завтра уже, одна ночь осталась.

Всматриваюсь в снег, брожу. А потом вижу цепочку следов. Взрослые и детские. Иду по ним, петляя между бетонными коробками из которых раздаётся мрачное гудение — видимо, вентиляция.

— Мама! — кричит Даша. — Ты пришла!

Она увидела меня первой. Настя, которая держала её за руку дернулась и у меня сердце замерло — на самом краю стоят. Темно, но мне кажется, что я вижу, как поблескивает лёд под их ногами. Скользко.

— Пришла, — согласилась я. — Настя, отпусти ребёнка, ей же холодно тут без куртки. Заболеет.

— Это моя дочка, — нервно отвечает она. — Я буду решать, а не ты!

За спиной хруст наледи. Так обернуться хочется, но я терплю, словно если отведу взгляд от дочери, то случится что-то непоправимое. Страшное. Необъятное.

— Конечно, твоя, — соглашаюсь я. — Я просто волнуюсь за вас.

Переминается с ноги на ногу. Замёрзла, тоже. Дашку крепко держит за руку, дуреха. Разве можно на льду стоять на самом краю? Я не вижу, но Даша видит тех, кто за моей спиной.

— Не слушай её, Демид! — кричит в отчаянии она. — Она лжет. Она хочет забрать у меня все, и тебя, и дочку… А больше ничего не осталось, и Миши нет больше!

Дашка беззвучно плачет, лицо её кривится, у меня сердце сжимается.

— Настя, — жёстко говорит Демид. — Отпусти ребёнка.

Его жёсткость может все испортить. Рукой даю ему знак, чтобы молчал, не знаю, понял ли. Сейчас не помогут ни его силы, ни все его люди. А вот если говорить, просто, как женщина с женщиной, шанс есть, я чувствую.

— Я тебя понимаю, — тихо говорю я. — Как никто другой понимаю. Поэтому я тебя нашла первой, не они. Я мать, и ты мать. Я тоже бежала, так долго, что это стало смыслом моей жизни. Я тоже потеряла всех.

— Это Демид виноват, — капризно изгибаются губы Насти. — Во всем виноват. В том, что моя семья стала нищей. Мама погибла и папа тоже. И Мишка тоже из-за него умер. Он мог бы просто поверить мне и все. Зачем он слушал тебя? Зачем начал проверять? Я бы не стала искать твоего мужа, он бы не убил Мишу, если бы только Демид верил мне.

Снизу монотонно шумят машины — никто и не смотрит наверх, никто не видит на самом краю обледенелой крыши тоненькую девушку с ребёнком. Мне хочется посмотреть, как Даша, но я не отрываю взгляд от лица Насти, боюсь отвести даже на мгновение.

— И в этом я тебя понимаю. Я была, как ты, когда замуж вышла. Молодая, неопытная. Юная дурочка, в любовь верила.

— Я просто хотела, чтобы ему было больно! — закричала отчаянно Настя. — Чтобы он видел, как та, которую он так любит сильно, уходит, а он сделать ничего не может! Как я провожал своих родных! Поэтому я детей поменяла. Ты спала. А когда меня сквозь сон увидела, улыбнулась даже… Я просто поменяла их, я знала, что ты уйдёшь сразу, как сможешь. Я верила тебе, я знала, что ты будешь хорошей мамой. Ты сильная, ты сильнее меня. Но я любила твою девочку, верь мне! Я так сильно её любила. Не сразу это произошло. Я знала, что она больна и молчала. Я не отдавала её врачам, говорила, что сама педиатр. Но она была такой светлой, Ольга! Такой нежной. Я все сделала правильно. Она была мне предназначена, а не этот дьяволенок.

Мне глаза закрыть хотелось, они слезились от напряжения. Осознать. Что в первые месяцы жизни, когда операция была бы максимально плодотворной, Настя просто молчала. Ждала, когда моя дочь умрёт. Мне выть хочется, но я терплю. Я боюсь её спугнуть и делаю шаг за шагом. Медленно.

Движение я замечаю боковым зрением. Сначала мне кажется, что мерещится — слишком напрягаю зрение, боясь даже моргнуть лишний раз. А потом понимаю, что нас берут в клещи. Только сзади и с одной стороны люди Демида. А с другой стороны мой муж. Прижимается спиной к одной из бетонных коробок.

— Настя, — тихо прошу я. — Я не держу на тебя зла. Пойдём в тепло, пожалуйста.

— Он давно уже тут, — указывает подбородком на Андрея. — Думает, если убил по моей просьбе Мишу, то я отдам ему девочку. А я не хочу отдавать, она моя теперь!

Мне кажется, что все вокруг неправда. Андрей перестаёт скрываться, теперь я вижу его хорошо. Он тоже шаг делает к Насте. Насколько сильно его желание сделать мне больно? Думает ли он сейчас о последствиях для себя? Наверное, нет.

— Настя, — едва различимым шёпотом умоляю я. — отпусти её, пока не поздно.

Дальше все происходит одновременно, но я вижу каждое движение, запоминаю его навечно, хотя бегу. Слышу чей-то крик. Дыхание Демида, он бежит рядом со мной. Стремительный бросок вперёд Андрея — он ближе всех нас. Он толкнет их вниз сейчас и Дашки не станет на моих глазах. Я потеряю вторую дочь и даже сделать ничего не сумею.

Шаг, второй. Одна десятая доли секунды. Вторая. Воздух вязкий, как кисель, густой и плотный. А потом лёгкое движение Насти. Она отпускает Дашкину ладошку и толкает её в спину, в моем направлении. Не успеет, Дашка просто не успеет, несмотря на то, что Настя дала ей шанс.

Демид кричит, срывая голос. Какой-то десяток метров за эти секунды растягивается в марафонский забег, больше, чем уверена, что эта крыша и этот сюрреалистичный забег будут сниться мне всю жизнь.

Я недооценила Дашку. Она такая умная, моя девочка. Сначала широко распахивает глаза и смотрит на приближающегося Андрея. Она уже поняла, что жизнь далеко не так легка и приятна, как раньше казалась. Моя маленькая девочка очень рано стала реалисткой. И она понимает, что ей не убежать. И…не бежит. Падает плашмя на крышу, закрывает голову ладонями.

Андрей не успевает изменить траекторию своего движения, наклониться, ноги его скользят по льду. Я вырываюсь из временного капкана, падаю рядом со своей дочкой. Обнимаю крепко, оттаскиваю прочь от края крыши, который так пугает. Такая она холодная, замерзла совсем. Начинаю снимать пальто, но Демид уже снял свое и торопливо заворачивает нас в него.

— Всё хорошо, — шепчу я молчащему ребёнку. — Теперь все хорошо, мама рядом, мама всегда будет рядом.

На краю крыши никого нет, но разве это имеет хоть какое-то значение? Никакого.

Эпилог первый. Ольга.

Дома тихо. Темно еще совсем. Дашка спит со мной, кажется, она ещё не скоро меня отпустить сможет. Чаще молчит. Прижмется и сопит, сопит, а у меня сердце стучит через раз от волнения. И не верится в то, что вот сидит на моих коленях, сейчас, рядом, всегда теперь рядом будет, тоненькая, похудела совсем, локти-коленки торчат, моя, родная. И нисколько не важно, что родила её не я.

Поцеловала в лоб — не шелохнулась. Засыпает она плохо, а потом спит, как убитая, словно все это время без меня не спала, терпела, и только сейчас вот дорвалась до спокойного сна.

Встала. Полы тёплые, иду босиком. В холле огромная елка пушистая, её привезли только в ночь нового года, а наряжали мы её уже утром. Красивая.

Всё, не как у людей. Я даже о том, что беременна, узнала от Демида. Пришел утром новогодним, пока Дашка умывалась и огорошил.

— Ты беременна, — констатировал он. — Анализы пришли.

— Ого, — только и смогла выговорить я. — Спасибо, что сказал.

Несколько дней прошло, а я как не знала, что с этим фактом делать, с этой нечаянной, такой ненужной беременностью, так и не знаю до сих пор. И поэтому иду сейчас к Демиду, крадусь в потемках, словно вор.

Я знаю, что дверь в его комнату запирается, но все же толкаю, и она послушно открывается. Словно теперь прятаться не от кого. А может это приглашение?

— Спишь? — в темноту спрашиваю я.

— Спал, — согласился Демид. — Нельзя было?

Наощупь нашла кресло, села. Сижу. Что говорить в таких случаях?

— Зови меня снова замуж, — начала я. — Тот раз не считается, там состояние аффекта было у всех. Кольцо купил хоть?

— Купил. Пойдёшь за меня замуж?

— Пойду, — и кивнула, хотя он не видит в темноте.

И молчим оба. Так обидно стало вдруг. И он знает, и я, что это ради Даши. Мне гарантии нужны. Я больше не хочу терять свою дочь. И моя свобода не значит ничего, если ради того, чтобы Даша рядом росла, необходимо кольцо на палец надеть, я надену.

И чего тогда, спрашивается, обидно? Непонятно вовсе.

— Дурочка, — шепчет он. — иди сюда.

Я обиженно не иду, тогда встаёт сам, подхватывает меня на руки, благо я, как и Дашка, отощала. Несёт в постель. Бережно, как ребёнка. Накрывает одеялом, утыкается куда-то в шею мне и щекочет дыханием. Так и лежим. И мне неожиданно хорошо.

— Мне нельзя рожать, — тихо говорю я. — Ты же понимаешь, что эта беременность совсем не к месту. Дашка ещё долго в себя приходить будет, ну, какой второй ребёнок?

— Но он же есть уже, — возражает Демид. Касается ладонью живота. — Здесь. И это факт. И мы не будем избавляться от него из-за наших страхов. Все будет хорошо. Его нет больше. Не нужно никуда бежать.

Закрываю глаза. Андрей не умер сразу. Долгую неделю сражался за жизнь в реанимации. Он даже умирал подло — упал на Настю, она едва не спасла ему собой жизнь. Но все же сердце не выдержало. Иногда я думаю, стало ли мне от этого легче? Непонятно. Может станет, со временем.

— Но Даша…

— Ты сильная. А она так на тебя похожа. Твоя дочь. Мы справимся.

Я заплакала. Я не хотела рожать, да. Потому, что страшно. Беременность первая мне не забудется никогда. Но и отказаться от того, кто уже внутри — невыносимо. И мне, такой сильной, вдруг хочется, чтобы кто-то взял и просто хоть что-то решил за меня. И сейчас я Демиду благодарна.

— Пореви, — улыбается он. — Девочкам это необходимо порой.

Дашка спит с куклой. Вторую, её сестрёнку, мы отвезли в деревню. Если честно, я бы в этот момент хотела быть одна. Это слишком сокровенно. Но Дашку пока нельзя оставлять, она была со мной. Дорожки на кладбище уже расчистили с утра, я села на холодную лавочку, долго сидела и смотрела на светловолосую девочку с фотографии. Моя, тоже моя. И тоже всегда будет в самом сердце. Куколку на могиле оставила Даша. Я не знала, как ей все это объяснить, но кажется, она сама все понимала. Вот вырастет, и я найду нужные слова.

— Ну, — грубо сказала бабушка Демида. — Хватит жопу морозит и слезы лить, домой идемте.

— Я не лью, — жёстко ответила я.

В домике её деревенском тепло и уютно. Чайник пузатый пыхтит на плите. Мы не предупредили, что приедем, и старушка не успела подготовиться. И в панике металась, пытаясь гостей накормить. Я посмотрела на её суету, и легонько отодвинула старушку в сторону.

— Идите пока к ребёнку, я сама.

И взялась разделывать куриную тушку — водителя и охранника тоже покормить нужно, а Демида усадила чистить овощи. Он с бабушкой переглянулся, и взгляд этот, казалось, полон смысла был, который мне понять не дано.

— Мне кажется, я не нравлюсь твоей бабушке, — тихонько шепнула я.

— Нравишься, — возразил он. — А главное, мне нравишься. Сильно, очень сильно. Так, что я бы тебя украл, если бы не вся эта история. Просто забрал себе, и ни с кем не делился бы. А тут сантименты приходится всякие… И ты, Оль, выходи за меня замуж, потому что я тебе нужен, а не вот это все… Хорошо?

Я спрятала лицо у него на груди и кивнула.

Эпилог второй. Даша.

За Дашу все боялись. Она нутром это чувствовала, хотя вроде маленькая. Справили шестой день рождения той же зимой. Всю зиму искали новый дом, не связанный никакими тяжёлыми воспоминаниями. Дашке все дома одинаковыми казались, большие, чужие. Да и какая разница? Главное, чтобы мама рядом была, и кошек со щенком не отнимали. Всё остальное — неважно.

Купили в итоге, и вскоре он, такой чужой поначалу, начал становиться своим. Ближе к лету у мамы начал расти живот. Она его стыдилась, глупая. Словно стыдно любить кого-то, кроме Даши. Снова психолог зачастил. Сначала тётя не нравилась Даше, и та с ней из принципа не разговаривала, а потом поняла, что это весело и втянулась.

А летом уже спать начала в своей отдельной комнате. Иногда ночью просыпалась и бежала к маме, но та всегда была на месте — в одной с папой комнате.

Мальчик родился осенью. Бабье лето стояло, в воздухе летают паутинки, солнце светит, как бешеное, напоследок, листья золотые, небо голубое, до боли в глазах. Даша тогда в садик вернулась, в тот самый, который раньше ходила, хотя и далеко от дома. Мама сказала, так лучше.

— У тебя что, правда теперь папа депутат? — спросил Коля.

— Нет, — покачала головой Даша. — Просто миллионер.

Утром уходила, мама была дома, пузо огромное, улыбается устало. А потом прямо днём из садика забрал папа и в больницу повёз. Мама ещё более усталая, а живота нет больше. Вместо него — мальчик. Маленький такой, и словно только вот родился, и уже устал — лицо сердитое. Смешное. Глазки свои таращит, смотрит внимательно так, запоминает.

— А как он оттуда вылез? — поразилась Даша.

— Дома расскажу, — засмеялся почему-то папа, а мама только глаза закатила.

Мальчика дали подержать, но держать его было скучно. Он только лежал, смотрел, иногда устало, тяжело вздыхал. Зато его нянчить приехала бабушка, и суетой наполнился весь дом. Но каждый подчёркивал, что Дашу любит, словно она этого не знала. На самом деле, этого и знать не надо, любовь либо есть, либо нет, иного не дано.

Мальчиком Даша особо не интересовалась. Садик, подготовка к школе началась — скоро семь лет стукнет, кошка, которая только вот была котёнком, родила вдруг сама пятерых сразу, и все друзья Дашки хотели котят посмотреть.

А потом, выходной был, Даша вдруг заскучала — зима уже, на улице метель метет, папа уехал в командировку, мама уснула, потому что мальчик плакал всю ночь, а няни в выходные нет. Даша бегала по коридору с котятами, и услышала, как мальчик плачет. Пошла посмотреть, почему мама к нему не идёт.

Мама спала. Под глазами тени. И так вдруг её жалко стало, такую самую родную и самую важную. Подошла, к кроватке наклонилась. Малыш увидел её, бровки сердито насупил. Ножки задрал наверх, с одной снял носок, а потом его в рот засунул.

— Фу, — сказала Даша. — Нельзя, кака.

Носочек изо рта вытащила и обратно на маленькую ножку одела.

— Агу, — поблагодарил мальчик.

— Ты что, — поразилась Даша. — Совсем, как человек, что ли?

Ребёнок снова агукнул, и Даша впервые принялась рассматривать его внимательно. Оказалось — хорошенький. И на маму похож сильно, вовсе не на папу, как все говорят. И лицо у него не красное уже, а очень даже симпатичное.

— Бу-у-у, — зачем-то рассердился он.

Наверное, не нравится, что разглядывают.

— Не сердись, — попросила Даша. — Давай лучше дружить будем, Ваня…

Еще больше книг в Дамской читальне. Ищущий да обрящет!

Не забудьте наградить автора донатом. Копейка рубль бережет:

https://litnet.com/book/eto-moya-doch-b296597