Заказ исполнен

Наспех чмокнув жену в подставленную для поцелуя щеку, Джозеф Стоун взлетел на второй этаж. Вскоре оттуда раздались звуки воды, грохот ящиков комода и отборный мат, которым сопровождался каждый вечер пятницы, если кто-то или что-то мешали хозяину дома поскорее убраться отсюда, сбросить с уставших за рабочую неделю плеч роль примерного отца и мужа и хоть один вечер побыть самим собой – беспечным, в меру равнодушным, любящим сальные шуточки и пьяные разговоры с друзьями детства. Они собирались каждую пятницу, садились за облюбованный столик, и говорили обо всем, кроме жен и детей, словно пытаясь перечеркнуть последние лет десять и вернуться в то беззаботное время, когда никто из них не был женат и даже не помышлял о серьезных отношениях. А уж о том, чтобы взять на себя ответственность за только что зародившуюся жизнь и вовсе не могло быть и речи.

Расходились, как обычно, за полночь. Перессорившись напоследок из-за того, заслуженная ли победа была присуждена в финале игры по футболу, шестеро мужчин вывалились на едва подсвеченную фонарями улицу, чтобы разбрестись в разные стороны по домам, где их ждали такие же уставшие за рабочую неделю жены и сопящие в подушку дети.

Всего несколько шагов, и все они снова станут примерными семьянинами и отдадут всю следующую неделю попытке прожить ее более или менее достойно их статусу.

Джозефу Стоуну до дому было всего пара кварталов, поэтому он не стал брать такси, надеясь отсрочить тот момент, когда на пороге встретит вечно недовольная жена, еще час назад надувшая губы, перестав присылать ему на телефон сообщения “Ты еще долго?”. Как будто не знала, за кого выходит замуж, или, как и все остальные, желающие навесить свои проблемы на кого-то другого, надеялась, что он изменится с рождением ребенка.

Но люди не меняются.

Его путь лежал через жилой квартал, в это время суток погруженный во тьму. Маленькая стрелка на старых часах перешагнула цифру “два”, а значит все примерные семьянины, каким пытался – правда, пытался, – быть и Джозеф Стоун, давно грели спины о располневшие после родов животы своих обезображенных домашним бытом жен. Залаяла соседская собака. Негромко, больше для порядка. Тут же раздался плач недавно родившегося на этот свет сына соседей. Загорелось окно на втором этаже и мелькнул темный силуэт с взлохмаченной головой – мать торопилась к своему чаду, превозмогая желание проигнорировать требовательный вой.

Свернув за угол, Джозеф Стоун увидел свой дом. Они купили его совсем недавно, решив, что ребенку будет лучше расти за городом, где не носятся шальные водители, не прячутся в подворотнях извращенцы в длинных плащах, не рыскают по улицам бродячие собаки. Здесь, в пригороде, жизнь текла по-другому. Капля за каплей она вытекала из отмеренных судьбой тел и впитывалась в нагретую лучами солнца почву под ногами.

Здесь когда-то рос и сам Джозеф.

Оставалось всего несколько шагов. Он уже разглядел свет ночника в их спальне и брезгливо поморщился от одной только мысли, что жена так и не легла спать, ожидая его прихода, словно верная дворняга. Видел брошенное на скамейку у крыльца одеяло, в которое она любила кутаться, всматриваясь в темную улицу.

Джозеф Стоун остановился, чуть пошатнувшись на нетвердых ногах, словно не решаясь перешагнуть эту черту, за которой снова наденет маску приличного семьянина. Его взгляд пробежал от входной двери до угла, поднялся вверх по водосточный трубе, задержался на приставленной к крыше лестнице – он собирался прочистить каминную трубу перед тем, как выпадет первый снег, но все откладывал, – и уткнулся в выделявшийся светлым пятном на фоне темного окна детской комнаты листок бумаги. Отсюда невозможно было разглядеть, что на нем нарисовано, но само собой в памяти вспыхнуло изображение искривленного карикатурного лица, нарисованного его маленьким сынишкой сегодня на ярмарке.

“У вашего сына талант”. Только идиот мог принять эти закорючки за более или менее приличную мазню.

Откуда-то налетел порыв ветра, разворошил опавшие листья, и в нос ударил запах осени, так некстати начавшейся в самый разгар лета, задержавшегося аж до конца сентября. Джозеф поежился, вздохнул, оглянулся на тонущие в темноте соседские дома, и уже собирался открыть калитку, как почувствовал, что за спиной кто-то есть.

Резкая боль пронзила череп и добралась до пропитанных пивом мозгов. Еще секунду взгляд цеплялся за светлое пятно листа бумаги в окне сына, а потом все померкло.

Тело Джозефа Стоуна нашел маленький Джонни. Как только проснулся, он сразу бросился к окну, чтобы забрать рисунок, оставленный там на ночь, как велел тот странный и немного страшный великан-карикатурист с ярмарки, обещая, что отец больше никогда не станет дергать его и тянуть домой, когда так хочется остаться и еще хоть одним глазком посмотреть на шоу уродов или сделать всего один круг на детском паровозике, объезжающем всю территорию ярмарки.

Рисунка на окне не было. Огромными от удивления глазами мальчишка шарил по двору, пока не наткнулся на то, что сначала показалось огромной ростовой куклой в жуткой маске, каких он видел вчера: изуродованное огромными стежками раздутое лицо, вылезшие из орбит глаза, черная рваная пропасть беззубого рта, тянущегося до самых ушей в беззвучной улыбке.

Маленький Джонни с замиранием сердца разглядывал чудовище, поселившееся у них во дворе, не решаясь двинуться с места, и старательно делал вид, что не замечает колыхающийся листок пожелтевшей от времени бумаги, приколотый на гвоздь, вбитый прямо посредине лба окровавленной маски, пока не услышал истошный крик матери, пронзивший еще не проснувшийся в раннее субботнее утро пригород.

Каждый день, ровно в двенадцать часов, передвижная ярмарка, принадлежавшая вот уже девятому поколению цыган, открывала свои ворота для всех желающих полакомиться дешевой и слишком сладкой выпечкой, прокатиться на дребезжащих от чрезмерных усилий каруселях, пройтись по рядам с никому не нужными товарами и обязательно прикупить себе корявые фигурки животных с отбитыми хвостами, связанные наспех узкие шарфы, самодельные скворечники и разрисованные вручную кружки.