Примирение

Я стоял с опущенными руками, сильно сутулясь, и смотрел, как коренастые мужички несут черный сосновый гроб. Рабочие аккуратно опустили покойного деда в яму. Мы с бабушкой взяли комья земли и по очереди бросили на крышку гроба. Старушка повернулась ко мне. Тогда я впервые рассмотрел ее красивые васильковые глаза. У пожилых людей глаза обычно водянистые и поблекшие, но у неё они, вопреки преклонному возрасту, сохранили свой удивительный цвет. Она пошамкала тонкими губами. Приподняла почти прозрачные светлые брови и высоким голосом сказала:

– Деточка, ты не переживай. Я знаю, тебе тяжело, – шмыгнула носом, – все образуется, мой милый, все образуется, – повторила она и пригладила редкие волосы.

Во время похорон я ничего не чувствовал. Однако когда сообщили о смерти деда, захотелось выпрыгнуть с третьего этажа. Я тогда находился в комнате и боялся взглянуть на окно. Мне хотелось жить, и в то же время я непроизвольно задумывался о смерти. В душе была гнетущая тишина – предвестник невосполнимой утраты. Я потерял по-настоящему близкого человека и дальнейшая жизнь без него теперь казалась немыслимой. Но, представив свой труп под окном в луже крови, я поёжился.

После того, как суицидальные мысли покинули меня окончательно, я превратился в пресное существо, похожее на амебу.

Мы с бабушкой поехали на поминки. Там нас поджидал отец. Я видел его второй раз в жизни. Он уехал после моего рождения и с тех пор со мной не общался. Ресторан, куда мы прибыли, напоминал футуристический стеклянный купол.

Я вышел из машины. Посмотрел на отца. Он был поджарый и высокий. Разговаривал с только что прибывшими родственниками, которые отсутствовали на похоронах. И действительно, что там делать? То ли дело поминки, где можно поесть, хорошо выпить и разъехаться по домам! Потребительская философия, мать ее, она, родная. Отец поймал мой взгляд и посмотрел на меня.

Его вытянутое и худое лицо напоминало морду добермана. Густые черные брови были нахмурены. Светло-карие глаза высокомерно смотрели то вправо, то влево. Тонкие губы были поджаты. Заостренный узкий подбородок придавал суровости. Черные волосы были коротко подстрижены, почти как у заправского зэка.

Мне бы не хотелось жить с доберманом в человеческом обличье в одной квартире. Вид отцовской физиономии наводил на мысль, что в какой-то момент он вцепится мне в глотку и разорвёт её.

В зале стоял длинный стол с угощениями. Отварная курица, свиной и бараний шашлык лежали на двух серебристых блюдах. В плетёных корзинах остывал свежеиспеченный корж и белый хлеб. Вскоре официанты принесли алкоголь: грузинские вина, армянский коньяк и мадеру.

Интересно, почему отец так и не приехал на похороны? Неужели приготовление поминок для него важнее, чем прощание с отцом? Меня это слегка злило. Он ведь не доберман и не маньяк с топором за спиной, как безумный Джек Николсон из фильма «Сияние». Он нормальный человек. Правда, дед о нем чаще всего отзывался сдержано, а порой и негативно. Я доверял дедушкиному мнению, но мне хотелось верить, он ошибался.

Родственники расселись за столом. Я на них почти не смотрел. Многих из них я толком и не знал. Все мое внимание сконцентрировалось на отце. Он встал и поправил темно-синий галстук. Черный костюм красиво сидел на отцовской фигуре, как на заправских гангстерах из фильмов Гая Ричи.

Отец постоянно поглядывал на гостей, но меня, как будто не видел. Я воспользовался этим, чтобы понаблюдать за ним, и скоро заметил, что он часто хрустит костяшками пальцев. Он нервно касался кончика длинного носа. Пару раз потер правое веко. Ослабил галстук и расстегнул ворот рубашки. Почесал мочку уха.

Я так увлекся наблюдением за поведением, что прослушал всю его, должно быть, пафосную речь. Нет, я не рассеянный чудак, который рассматривает людей. Впрочем, я частенько почитываю статейки по психологии на сайте журнала ELLE. Например, из недавних – статья с названием «Десять признаков, что человек лжет». В данном случае, отец явно заслужил оценку четыре из десяти.

Затем я переключил внимание на гостей. Их я разделил на три категории. В первую категорию входили те, кто жадно посматривал на еду. Во вторую – хихикающие и перешептывающиеся. В третью – те, кто пытался не заснуть. Наконец-то отцовская речь завершилась. Родственники тут же набросились на угощения. Я, как начинающий карикатурист, почерпнул для себя идею для новой работы.

Мой мозг превратился в сплошной белый лист, а фантазия принялась активно рисовать очередной эскиз. Я представил, что все родственники превратились в свиней, которых усадили за стол, и им подали самые изысканные блюда. Животные же начали сметать со стола всё, жадно вылизывая тарелки. Только боюсь, что свиньи не стали бы так рьяно налегать на спиртное.

К концу бесконечно интеллигентнейшего застолья все бутылки оказались опустошены, а посуда вычищена до последней крошки. И тогда началась рубрика «час анекдотов», вызвавшая у меня непреодолимое желание застрелиться самому или пустить пулю в лоб рассказчику. Один толстяк со смеющимся приплюснутым, как у монгола, лицом, выдал шутку с километровой бородой:

"Приходит сын к отцу и говорит:

– Пап, Лена отказалась выйти за меня замуж. Это уже пятая девушка по счету.

– Сынок, благодари бога, долго так тебе вести не будет!"

Толстяк разразился хохотом. Его щеки тряслись, а сам он хватался за большое пузо. Остальные натянуто улыбались. Почувствовав себя лишним, я встал из-за стола и незаметно удалился.

У ресторана находился небольшой скверик, где стояли скамейки. Я сел на одну из них. Недалеко виднелись стеклянные башни Москва-сити. На соседней скамейке сидели две девушки, которые говорили модно, стильно, молодежно.

– Ты че? – спросила девушка с синими волосами, пирсингом в носу и татуировкой на шее.

– Че? – отозвалась девочка с длинной фиолетово-чёрной челкой, короткими волосами и оголенными до пятой точки ногами.

– Ни че, – захихикала синеволоска. – ***чо, поняла, – и дала подзатыльник коротко-стриженному нечто.

– Ты прям моя крашиха.

Я тут же подумал о поведении родственников на поминках. Однако дед их не считал лицемерной биомассой. И помогал им бескорыстно. Одним выбил квартиру в Москве, другим – хорошую работу.

Именно поэтому многие представители бабушкиной родни не вынимали язык из дедушкиной задницы.

Как-то раз у меня с дедом состоялся прелюбопытный разговор. Мы были в гостиной. Я сел по-турецки на кожаный мягкий диван. Дедушка в тот момент смотрел передачу о Достоевском по каналу «Культура».

– Деда, я хочу спросить.

– Да, конечно, – дедушка приподнял кустистые седые брови, широко раскрыл глаза и посмотрел на меня.

– Зачем ты помогаешь родственникам, ведь они – натуральные сволочи?

– Почему ты так думаешь? – дедушка слегка нахмурился, и его тонкие губы плотно сомкнулись.

– Они все пользуются твоей добротой.

– Это сложный вопрос, – дедушка морщинистой волосатой рукой помассировал висок, будто пытаясь привести в действие мыслительный процесс. Я представил, как в дедушкином мозгу быстро закрутились шестеренки, словно в часовом механизме. – Я не думаю, что все настолько плохи, как ты это говоришь.

– А врагу бы ты помог?

– Я? – ткнул себя длинным указательным пальцем в грудь дедушка. – Хм, помог бы, если бы мог.

– А зачем помогать тому, кто тебя ненавидит?

– Ну и что? – спросил дед и широко улыбнулся, в уголке его губ образовались четко различимые сладки. – Неужели я не помогу человеку, который нуждается? Не важно, враг-друг. Всегда надо оставаться добросовестным.

– Ну если серьезно, то помог бы плохому человеку, например?

– Хм, – дед посерьезнел и на мгновение завис, как старая система марки виндоус. На его лбу обозначились три прямые складки: большая, средняя и совсем маленькая. – Ты ведь знаешь, кем я работаю, Павлуша?

– Да, дед, ты – профессор.

– Профессор чего?

– Философии?

– Правильно! – почесал колючую седую щетину дед. – А у философов не принято делить людей на черное и белое. Жизнь состоит из полутонов. Их огромное количество. Плохих людей не существует, равно как и хороших. Все мы неоднозначны. Мы видим мир через призму своих ощущений. Вот, какого цвета этот свитер? – спросил дед и указал на рукав своего джемпера.

– Зеленого, – уверенно подметил я.

– А вот для меня – зеленовато-синего. Мы слишком субъективны от мозга до костей. Некоторые люди думают, что только их взгляд верный. Это глубочайшее заблуждение.

Дед пару раз шмыгнул носом, достал из кармана клетчатый носовой платок и высморкался.

– Что до помощи, я всегда руководствуюсь следующим правилом, – дед сложил платок и убрал обратно в карман, – как можно есть белый хлеб с маслом, когда рядом с тобой человек умирает с голоду? Взаимопомощь и уважение – это два главных человеческих качества.

Я прикоснулся к верхней губе указательным пальцем и закатил глаза в знак раздумий.

В дедушкиных аргументах была доля правды. Но я считал, что жизнь – это борьба. Ты всегда должен в первую очередь думать о собственном благе. Дед же придерживался иного мнения.

Ко мне быстрым шагом направлялся отец. Он выглядел нервным, будто его обсчитали в магазине на кругленькую сумму. Его брови были сдвинуты к переносице и почти застилали глаза. Он чем-то походил на Раскольникова. Не хватало только топора в руке.

– Ты куда это пропал? – резко сказал отец. – Бабушка тебя обыскалась. Ты поступаешь некрасиво. Что скажут родственники?

Блин! Что? Как? Вот какие вопросы пришли мне на ум. Что этот перец, черт возьми, несет.

– Ты, наверное, впервые оказался в приличном обществе. Твой дед не работал над твоим воспитанием? Пока все не разойдутся, не смей выходить из-за стола. Это считается дурным тоном. Тебе понятно?!

Что?! Нет, нет, нет… как… как он вообще смеет?! Он не имеет права так говорить о дедушке. Да и о каком приличном обществе говорить-то, когда ни один из этих долбаных родственников не обмолвился ни словом о покойном.

Один из них вообще рассказывал анекдоты! Какие нахрен анекдоты?! Какие?! У всех «этих» только одно на уме – пожрать, побухать и трахнуть чужой мозг тупыми анекдотами.

– Надеюсь, мы друг друга поняли, – заключил отец и ушел.

Что он возомнил о себе? Вернулся спустя много лет, и ещё диктует мне условия! Надутый индюк! И это мой отец? – я с горечью сплюнул на тротуар и прошёл мимо уставившихся на меня девчонок обратно в ресторан.

Глава первая. Просто плохой день прямиком из прошлого

Я лежал и пялился в потолок. Почти все стены комнаты были обклеены плакатами с изображением Виктора Цоя. Я любил его песни. Они возвращали меня к жизни, когда было особенно тяжко. Моим одноклассникам было этого не понять. Как говорил мой учитель истории: чего ожидать от поколения, сидящего у подъезда с банкой «Ягуара»?

В голове на секунду возникла аналогия с современным репером, дающим концерт на стадионе перед многотысячным стадом баранов.

Меня сразу же потянуло нарисовать карикатуру. Я вскочил с кровати и побежал к рабочему столу. Заточил карандаш и начал водить острым грифелем по бумаге.

Разговор на кухне меня отвлёк. Я приоткрыл дверь и прислушался. Бабушка и отец о чем-то говорили.

– Мам, давай помогу.

– Да нет, Васечка, не надо.

– Тебе же тяжело.

– Ну хорошо, сыночка, раз ты настаиваешь.

По звуку кто-то наливал чай.

– Какой же у тебя вкусный обед получился. Просто объедение!

– Спасибо, сыночек. Рада, что смогла угодить.

Послышался звук поцелуя.

– Как же я соскучился по тебе! Как же долго я тебя не видел! Все-таки по скайпу болтать намного хуже, чем вживую.

– О! Да, сыночек. Я так рада, что ты здесь. Так тепло на душе! Как твой бизнес, сыночка? Надеюсь, у тебя хороший заместитель.

– Да, у меня отличная команда. Я долго набирал людей, которым смогу доверять. Главное, расставить правильные приоритеты и не давать работникам спуску. Надо, чтобы были полнейший порядок и дисциплина. В лесном бизнесе это особенно важно.

– Какой ты у меня молодец, сыночка. Деловой, ох деловой. Горжусь тобой!

– Кстати, не видела мои таблетки «Рокона»? Такая серая упаковка.

– О! Конечно, сыночка, я их, по-моему, в аптечку положила, посмотри в коридоре.

Послушав разговор отца и бабушки, я уже было подумал, что относился к отцу слишком сурово, но его последняя фраза меня как будто шандарахнула по голове:

– Мам, ты не представляешь, как я рад, что мы избавились от этого старого хрена! – сказал отец.

– Да, сынок. Царствие ему небесное. Жаль, что к тебе он был так несправедлив.

Уж от кого-кого, а от бабки я не ожидал такое услышать! Бабуля явно сидит под чем-то жестким и не соображает, что вообще несет. Будто ее здравомыслие приняло приличную дозу ЛСД и находится под сильнейшим кайфом.

Мне хотелось ворваться на кухню и наорать на них. Кто эти двое такие, чтобы говорить всякое дерьмо про моего друга, наставника и просто хорошего человека?! Один пропадал в заднице мира и приперся через много лет неизвестно для чего! Другая, черт ее дери, старая корова, которая уже явно не осознает, что говорит в порывах старческого слабоумия.

Я глубоко вдохнул, выдохнул, сжал кулаки и стремительным шагом вернулся в комнату. Бросился на кровать и впился зубами в подушку. В голове эхом раздавались отцовские слова: старый хрен, старый хрен, старый хрен.

Я достал из-под матраса «айпод» и пролистал плейлист. Вставил наушники и включил песню «Восьмиклассница». Я долго ворочался в кровати. Едва сдерживал подступающие к глазам слезы. Постоянно хлюпал носом. Чувствовал себя самым одиноким и несчастным человеком в мире.

В наушниках заиграл куплет, мне полегчало:

Для меня музыка была некой отдушиной, как для заядлого курильщика очередная доза никотина в момент сильного стресса. Строчки из песни напомнили один эпизод из моей жизни.

Когда я учился в третьем классе, сидел на последней парте. Наша классная руководительница записывала арифметические примеры на доске. Дима Турков поглядывал на меня с третьего ряда. Он поворачивал ко мне свою квадратную физиономию и подмигивал.

Турков был сильным и здоровым, как «Гелендваген». Его боялись все мальчики в классе. Одни страшились, что их изнасилуют. Другие тряслись, что им вышибут мозги с одного удара. Дима Турков не трогал только девочек. Представительницы прекрасного пола не входили в круг его сексуальных предпочтений.

Моим вниманием полностью завладела она. Весь урок я пялился на ее белокурый затылок. У нее была красивая золотистая коса и длинная шея с несколькими едва заметными родинками. Эх, Лиза, Лиза…

Я знал, у меня нет никаких шансов. И всё же в душе теплилась надежда, что Лиза Колышева обратит на меня внимание. Я, конечно, понимал, что Шарль Перро написал полный бред про то, что красавица может полюбить чудовище. Все эти сказочники либо ничего не смыслят в жизни, либо намеренно вводят в заблуждение наивных читателей.

Вот и я на какой-то момент забыл, что живу не в долбанном фэнтези, а в реальной жизни. Решил пойти ва-банк и попытать удачу в амурных делах. Может быть, что-то из этого и выгорит. Если же ничего не выйдет, моя самооценка может спокойно прострелить себе башку.

На перемене Лиза Колышева смотрела в свой новенький «айфон», вложенный в ярко-красный чехол. Мои полоумные одноклассники носились в коридоре, как сбежавшие пациенты дурдома. Я поймал момент, когда никого не было в классе. Встал из-за парты и пошел к Лизе. Сердце ускорило ритм, готовое разорвать грудь и выпрыгнуть наружу. Колени начали подкашиваться, словно у человека с полным мочевым пузырем. Руки задрожали, как у нарика во время ломки. Линолеум скрипел под ногами, выражая своё недовольство.

Окно возле учительского стола было открыто. Ветер гулял по классу, нахально посвистывая. За окном виднелись совсем голые деревья, как оголенные стриптизерши. От небольшого ветерка жалюзи колыхались туда-сюда.

Вдруг в класс зашла Вика. Она подбежала к Лизе.

– Лиз, ты не поверишь, пойдем скорее, там Турков показывает девочкам журнал с мужскими писюнами, – Вика хихикнула и закрыла рот ладонью.

Черт возьми! Нашла время, когда заходить в класс. Эта Вика всегда появляется в самый неподходящий момент. Я подумал, что весь мой план разрушен и стоит вернуться за парту.

– Викусь, мне это не интересно, – неожиданно ответила Лиза, оторвавшись от экрана смартфона.

«Есссссть! – возликовал я. – Правильно, Лиз, так ее, эту малолетнюю извращенку!»

– Не интересно? – округлила темно-карие глаза Вика, а потом пожала плечами и выбежала прочь.

«Давай-давай, катись в ад и наслаждайся фотографиями своих чертовых пенисов», – мысленно позлорадствовал я.

Когда класс снова опустел, я направился к Лизе. У меня еще больше пересохло во рту и онемел язык, как у заправского алкаша. Я вплотную подошел к ней, a потом громко и отчётливо произнес ее имя. Когда я паниковал, мой голос становился громче.

Лиза подняла свое круглое личико. Ее голубые глаза впились в меня. Почти прозрачные бровки нахмурились. Длинные белесые ресницы быстро захлопали.

Я почувствовал себя не очень хорошо. У меня возникло ощущение, что я внезапно попал на прием к стоматологу, который вот-вот вонзит мне в десну громадный шприц с километровой иглой. Я застыл от страха и смущения, а мои губы перестали шевелиться, словно кто-то заклеил рот скотчем. Я что-то промычал под нос. Лиза закатила глаза и прошипела:

– Господи! Да отвалите же вы все от меня, наконец!

Она снова уткнулась в экран телефона. Но я не мог отвалить. Я будто наступил в лужу клея «Момент» и застыл на месте. Прозвенел звонок, и все забежали в класс. Наталья Сергеевна опаздывала.

Я будто оказался в фильме «Ночь живых мертвецов». Представил, что попал в тесный класс, где кишат полчища зомби в лице моих одноклассников.

Сравнение слегка неуместное, но в тот момент для меня не было разницы между ходячими мертвецами и школотой. Я тогда также перепугался, как если бы на меня напала орда реальных зомбарей.

Одноклассники замерли и уставились на меня, в нелепой позе торчащего перед Лизой. Они ждали, когда, наконец, произойдет что-нибудь интересное.

«Твою мать! Твою мать! ТВОЮ ЖЕ МАТЬ! – мысленно кричал я. – Что, черт возьми, со мной происходит?! Ну, давай же, родной! – уговаривал я себя. – Беги, беги к себе на место! Просто топай к парте. Иначе над тобой сейчас начнут стебаться! Черт, черт, черт. Что же, блин, делать?!»

Меня, действительно, как будто парализовало. Я сильно зажмурил глаза и прошептал:

– Наталья Сергеевна, быстрее спасите меня.

Турков протиснулся с ругательствами:

– Да отойдите вы. Че встали-то?! – он повернулся ко мне.

Турков глянул вниз. Он разразился издевательским хохотом.

Остальные тоже посмотрели в том же направлении и засмеялись. Я не понимал, чего эти идиоты хохочут, а главное над чем. Я тоже посмотрел вниз и увидел лужу под своими ногами.

Лиза горделиво вскинула голову и посмотрела на меня, потом демонстративно принюхалась. Я увидел, как задвигались ее ноздри. Она отшатнулась назад, зажала нос и крикнула:

– Фу-у-у-у, писун! Как это мерзко!

Все начали хором скандировать: «Писун, писун, писун…»

Я наконец-то избавился от оков стеснительности и рванул вон из класса. Я едва протиснулся через скандирующую толпу. Побежал в туалет. Меня преследовал топот одноклассников, словно стадо гигантских индийских слонов. Я заперся в кабинке. Сел на толчок и зарыдал. Тем временем толпа все кричала одно и то же слово, которое отпечаталось в моей памяти.

«Сволочи, суки, мрази, – я мысленно перебирал ругательства, которые знал на тот момент, – падлы, подонки, мерзавцы, дауны и аутисты чертовы. Ненавижу их, чтоб они все сдохли. Сдохли, сдохли, СДОХЛИ!!! А самое главное, чтобы у этой Лизы никогда никого не было. Надеюсь, с возрастом она подурнеет и потолстеет. Я хочу, чтобы ее больше никто не любил. Она это не заслуживает, не заслуживает…» – я продолжал рыдать. Слезы застилали мне глаза, было больно и тяжело глотать.

С того дня я перестал мечтать о том, что у меня кто-то появится.

«Ну и хрен с ними, – думал я, – никто мне не нужен и никогда не будет нужен. Один как-нибудь проживу».

Я перестал следить за собой и смотреть на девушек, а когда видел молодые и счастливые пары, то чувствовал зависть и жалость к себе.

Однажды я сидел рядом с дедом, который с большим интересом смотрел по «ящику», как один мужик в деловом костюме орет на другого. Это программа называлась политическими дебатами. Мне казалось странным, что дедушка-профессор смотрит такую муть. Вскоре я понял, что таким образом он искусственно повышает уровень дофамина в крови, как при просмотре тупой, но весёлой комедии.

Когда сумасшедшие из телевизора начали визжать, дед залился смехом. В гостиной было душно, все окна были намертво закрыты, а занавески задернуты. Мы сидели вдвоем в полумраке. Комнату освещал только телеэкран. На кухне были слышны короткие бабушкина шаги. Видимо, она что-то готовила или собиралась.

– Дед! – позвал я.

Дедушка все еще смотрел в телевизор.

– Дед, деда… слышишь? – я тронул его за рукав белой в синюю полоску рубашки.

Дедушка медленно отвел взгляд от экрана и повернулся ко мне.

– Что говоришь, родной?

– Я больше никогда не пойду в школу… – мой голос дрогнул.

– Почему? – дедушкины кустистые брови нахмурились, а его большая волосатая рука судорожно погладила меня по спине. – Тебя кто-то обижает?

– Нет, – вздохнул я, – просто я сегодня подошел к одной девочке и от страха описался. Теперь весь класс будет всегда смеяться надо мной.

За окном слышался шум автомобильной трассы. Бабушка что-то жарила. Я догадался по запаху жженого масла. Спустя минуту-две вся квартира наполнилась ароматом только что приготовленных оладий.

– Скажи, что мне делать, чтобы Лиза обратила на меня внимание? Почему я ее люблю, а она меня нет?

– Ну, во-первых, не спеши. Во-вторых, не зацикливайся на одной девочке. В-третьих, набирайся опыта в общении, чтобы иметь широкий кругозор, – дед перестал гладить меня по спине и принялся чесать свою бороду.

– Не понял? – мотнул я.

– В плане чего?

– Что это за три странных пункта?

– Не спеши заводить отношения, пока неопытен. Не останавливайся на одной девочке, а смотри по сторонам на других. И не старайся преуспеть сразу во всем. Надо учиться общаться и заводить просто друзей.

– Я и так умею общаться! – обиделся я.

– Ты уверен? – приподнял брови дед, – Бабушка сказала, что ты ни с кем не разговариваешь.

– Это потому что они все дураки! Все мои одноклассники! – Я со злостью ударил по мягкому подлокотнику дивана.

– Порой легче всех назвать дураками, чем признать собственные уродства и плохие стороны.

– Тогда что мне делать? – я крепко стиснул пальцами несчастный подлокотник. – Я хочу именно Лизу… Не хочу ждать, хочу все и сразу!

– Хм, – дед повернулся к телевизору и сложил узловатые пальцы в форме пирамиды. – Я думаю, Павлуша, ты не терпелив. Ведь с женщинами как? Если она не хочет с тобой общаться, насильно ее не заставишь.

– Ну что тогда мне делать? – я подпер голову руками и сел по-турецки.

– Помнишь нашу совместную рыбалку прошлым летом? – спросил дед, чуть улыбнувшись.

– Помню.

Дед приобнял меня. Бабушка уже накрывала на стол, судя по звуку. Вся гостиная наполнилась вкусным запахом оладий.

– Ну так вот, – продолжил дедушка, задумчиво почесывая бороду. – На рыбалке главное – терпение. Ты насаживаешь на крючок наживку и закидываешь далеко в воду. Если клюнет рыбка, то хорошо. Если нет, повезет в следующий раз. Но ты же – дедушка прыснул в усы, – не полезешь в воду ловить голыми руками рыбу, так ты весь потенциальный улов распугаешь. С женщинами точно так.

Тогда я не понял всей этой аналогии. Подумал, ну, дед, ты загнул. Ничего не понятно, хоть и любопытно. Сейчас же до меня дошло. Дедушка хотел наглядно показать, что спешка порой бывает глупой. Если рыба не клюет, не стоит лезть в воду и пытаться ее поймать руками. Рыба уплывет, а ты вымокнешь до нитки, оставшись ни с чем.

Глава вторая. Неудачное примирение

Я вернулся из воспоминаний в настоящее. Вытащил наушники и отложил «айпод». Встал с кровати и принялся наматывать круги по комнате. Меня снова начали грызть сомнения, словно клыки гигантской акулы из фильма «Челюсти» впились в кожу. Вдруг отец не так уж плох. Может, у него и правда были проблемы с дедом, но меня это не должно касаться. Я надумал последовать совету одного психолога, пост которого недавно прочёл в интернете. Решил применить его советы к отцу.

Отец сидел на кухне и пил чай. Он параллельно смотрел в телефон и что-то строчил. У меня чаще забилось сердце, будто я находился в открытом море, а рядом проплывала белая акула, которая неумолимо приближалась ко мне. Коленки начали трястись как у ботаника-геймера, который пытается заговорить с первой красавицей школы. Я сел рядом с отцом. Он отпил из дедушкиной чашки с надписью из двух слов «Я тебя» между которыми было нарисовано ярко-красное сердце. Рядом с чашкой лежали две белые таблетки.

Отец посмотрел на меня, нахмурился и снова отвел взгляд.

– Здравствуйте, – сказал я, натужно улыбнувшись.

– Добрый вечер, – холодно произнес отец, не глядя мне в глаза.

– Я хотел сказать, что мне понравилась в…ваша речь на поминках, – улыбнулся, а в голове пронеслось: «Как же, блин, я не убедительно вру».

– Очень рад, – ледяным голосом ответил он и начал снова печатать сообщение в «вотсапе».

Я нервно задергал ногой под столом. Взял маленькую квадратную бордовую салфетку и начал перебирать ее в потных ладошках.

– А как у вас дела? – я хотел добавить «папа», но не смог себя заставить это произнести.

– Нормально, – коротко и сухо произнес он, не отрываясь от телефона.

– Эмм, здорово, – я снова натянул улыбку и начал от волнения хрустеть костяшками пальцев. Мне хотелось подать сигнал «SOS», чтобы прилетел на вертолете железный Арни и спас меня от чудовищно неловкой ситуации.

Молчание затянулось. Отец взял мобильный и засунул в карман брюк. Проглотил две таблетки и запил их чаем. Он потянулся и размял спину.

Встал из-за стола, прошел вперед и остановился около холодильника. На холодильнике была прикреплена дедушкина фотография. Отец повернул голову к фото, еще больше нахмурился и закусил нижнюю губу.

Мне показалось, что сейчас он харкнет на дедушкино изображение и с его уст сорвется вся ядерная мощь великого и могучего русского языка. Однако папаша не проронил ни слова. Покинул кухню и скрылся за углом прихожей. Я облегченно вздохнул, словно все эти пять минут вообще не дышал. Акула уплыла, а я, наконец, почувствовал себя в безопасности. Пока я слушал скупые отцовские ответы, мне показалось, что между мной и им находилась толстенная стальная дверь. Дверь откроется, но для этого нужно знать шестизначный код. Остаётся только наобум набирать разные комбинации, которых может быть бесчисленное множество.

Я мог бы броситься ему в ноги, рыдать, кричать и умолять о прощении за поведение на похоронах, но отцу было все равно. С таким же успехом можно взять двустволку и вышибить себе мозги, но папка продолжил бы вести переписку в своем гребаном мессенджере.

Я разжал правую руку, бросил на стол помятую и мокрую от пота салфетку. Тьфу на него, не хочет со мной общаться – не надо! У меня, блин, тоже есть достоинство и гордость.

Я думал, что если проявлю инициативу, то смогу найти ключик к отцу, но этого не вышло. Какого хрена так?! Как обычно, мое доброе намерение с треском провалилось. Еще кто-то удивляется, что в мире высока смертность от самоубийств. Жизнь все делает для того, чтобы мы сбросились с крыши и шмякнулись об асфальт, переломав все кости.

Некоторое время для меня самый большой гамлетовский вопрос был: жить или «выпилиться» к чертовой матери. После долгих размышлений я решил, что все-таки кончать с собой – это удел совсем отбитых придурков, поэтому вариант суицида полетел в корзину для неудачных идей.

И вдруг у меня возникла новая мысль: я подумал, а почему отец так ненавидит деда? Неожиданно в памяти всплыл эпизод, когда я находился на даче в годы пубертата.

Итак, каждые летние каникулы я проводил на даче. У нас был участок в шесть соток. Двухэтажный кирпичный дом – один из самых больших в округе. Территория была ухоженной и красивой, словно готовилась к отбору на конкурс дачников «Самый лучший участок».

Ради этой красоты бабушка долго возилась в саду и работала в огороде. Все-таки бабка была родом из села, поэтому привыкла к физическому труду. Она работала с таким рвением, будто от этого зависела ее жизнь.

На территории стояло огромное количество декоративных гномов. Признаться, они меня пугали. Эти мелкие уродцы не сводили с меня глаз. Когда темнело, мне было боязно выходить на улицу. В детстве мне казалось, что эти гномы оживают, когда все спят, и бродят по участку с вытянутыми руками, как зомби. Бр-р-р, до сих пор жутко от этих мыслей, когда представляю.

Мы с дедом сидели на скамейке в тени коттеджа. В тот день палило июльское солнце. Я потягивал квас из пластикового стаканчика. Бабушка работала в огороде, перекапывая землю.

– Дед, – спросил я, – почему бабушка такая грустная?

– Разве? По-моему вполне нормальная. – он отхлебнул из стаканчика квас.

– Не знаю. Она всегда так много работает, когда расстроена.

– Да, наверное, ты прав. – Дедушка отставил стаканчик. – Скорее всего, с сыном поговорила.

– Почему вы с папой не общаетесь? Почему он не приезжает? Я его никогда не видел.

– Вот и хорошо. Тебе не стоит с ним общаться, – скрестил руки на груди дед.

– Но почему?

– Поверь мне, это он тебя не научит хорошему.

Я заметил, что дед начал теребить на руке металлические часы и периодически посматривать на время.

– Ну вот! – вздохнул я и отвернулся. – Ты опять от меня что-то скрываешь. Сам же говорил, что мы друзья. Друзья должны доверять друг другу.

– Вовсе нет, я доверяю тебе, – дед пододвинулся ко мне ближе и обнял за плечи. Он приподнял свои кустистые брови, тонкие губы сложились в слабой улыбке.

Бабушка активно полола сорняки. Один из гномов, приподняв нарисованные брови, глупо ухмылялся. Солнце по-прежнему пекло, из-за чего на дедушкином смуглом лбу выступили капли пота.

– Ну, ладно-ладно, я расскажу, с чего начался наш конфликт.

– Правда? – обрадовался я, едва не подпрыгнув на месте.

Дед кивнул и шире улыбнулся. Он всегда улыбался, когда видел мою радость. Он вытащил из кармана сложенный вдвое голубой клетчатый платок и протер лоб:

– Ну что ж, начнем?

Дедушка начал свой рассказ с того, что его отправили на лечение. Тогда у него были проблемы со спиной и суставами. Он поехал в Кисловодск. Остановился в санатории, где в основном отдыхали люди преклонного возраста. Компанию ему составил сын.

Стены номера были выкрашены в желтый, как моча или магазинный яблочный сок, цвет. На полу лежал истерзанный линолеум – словно тигр провел по нему когтями. Две односпальные кровати страшно скрипели, когда на них спали, как если бы на них занимались бурным, безудержным, страстным сексом. На стене висело зеркало в человеческий рост. Форточка была распахнута настежь. Ветер с улицы вальяжно прогуливался по тесной комнатушке. Днем, как обычно, дедушка делал лечебную физкультуру в номере. В номер зашел отец. Он широко улыбался, словно выиграл миллиард в лотерею. Глаза его горели так, что об них можно было зажечь сигарету. Дед спросил у сына, улыбаясь:

– Сегодня у тебя хорошее настроение, да?

– Обычное, – скупо проговорил отец.

– Эх, сынок-сынок, лукавишь, – дед перестал делать физкультуру и приготовился слушать сына.

– Что ты имеешь в виду, пап? – отец посмотрел на деда и приподнял правую бровь.

– Я видел тебя с одной барышней.

– Разве? – демонстративно поднял брови и раскрыл глаза отец.

– А что в этом такого? Ты неплохо выглядишь. Закономерно, что ты привлекаешь молодых дам.

– Нет, я ни с кем не гулял, – отрезал отец, – тебе явно показалось.

– Ну ладно, – отмахнулся дед, – не скромничай.

– А я не скромничаю! – резко повернул голову в сторону деда отец. – И вообще, мне двадцать восемь лет. Это мое дело, с кем гулять!

– Ну вот, опять ты нервничаешь… – дед не любил, когда сын говорил в подобном тоне. Он привык к уважительному обращению, и чувствовал, как на лбу выступает пот от напряжения.

– Сын, разве плохо, что я интересуюсь, с кем ты проводишь время?

– Отец! – молодой мужчина чуть не топнул ногой. – Хватит! Это уже не актуально. Мне не пять и не пятнадцать, чтобы контролировать каждый мой шаг! – Отцовский голос так и сквозил холодом, пренебрежением и высокомерием.

Дед плотно сжал губы.

– Ну, во-первых, не говори со мной в таком тоне, – перешел на ледяной тон дед.

Отец не выдержал, сжал кулак и стукнул по стене:

– Не обязан я отчитываться перед тобой! Я в последний раз прошу тебя, не вмешивайся в мою жизнь.

– А то что? – отбил дед, чуть приподнявшись с кровати, а потом и вовсе встал.

– Ничего! – неожиданно отец улыбнулся и хитренько протянул, – так ты хочешь знать, кто эта девушка? Что ж, я тебе расскажу.

– Ну? – дед почувствовал подвох. – Кто же?

– Она танцовщица в ночном клубе. Она не имеет семьи, потому что сирота. И я надеюсь, что мы поженимся.

Дедушка не выдержал. В мыслях наступила буря. Как?! Что?! Танцовщица? Детдомовка?!? Нет, н-е-е-е-е-т, не бывать этому!!! Не бывать, черт возьми!!!

– Нет! – крикнул дед.

– А я говорю – да. Я женюсь на ней, хочешь ты этого или нет, – еще больше улыбнулся отец и прищурился.

– Если ты это сделаешь! Я, я… я выгоню тебя из дома!

– Плевать. Я смогу найти работу и снять квартиру.

– Неужели тебе дорога эта девушка, не имеющая образования, работающая незнамо где и кем?! Ведь какая она мать? Какая жена?

– Не смей решать за меня, с кем мне жить! – заорал отец, а потом как будто на автомате харкнул в лицо деду.

Дед подлетел к сыну. Размахнул и влепил нерадивому сынку пощечину.

– Ты! – заорал отец, поднявшись на ноги, – ты! Если ты еще раз ударишь меня! Я убью тебя, слышишь?! – отец сжал кулаки и принял боксёрскую стойку, будто хотел избить беспомощного старика. Он ещё с минуту смотрел исподлобья на отца, а потом шумно выдохнул, повернулся и стремительно покинул номер.

Отец хлопнул дверью так сильно, что зеркало сорвалось со стены и разбилось на множество осколков.

Я был в шоке от дедушкиного рассказа. Ситуация вышла двоякая. Отец был слишком резок, дед слишком напорист. Дедушке стоило отнестись уважительно к отцовскому выбору. Отцу не следовало дерзить.

В любом случае, отец все-таки женился на той сироте-танцовщице. Через два года совместной жизни у них родился я. Мама умерла при родах, а отец оставил меня бабушке с дедушкой. Сам он уехал из города, чтобы начать жизнь с чистого листа. Что-то мне подсказывало, что он любил мою мать. Следовательно, не мог простить себе ее смерть.

Я долго думал, почему он не поддерживал со мной связь и не взял меня к себе на воспитание. На ум приходила только одна причина. Возможно, я служил бы отцу напоминанием о любимой покойной жене. Может, папа и вовсе винил меня в том, что мать умерла.

Я понял, что мне ужасно жаль отца. Мне было стыдно за свои предыдущие мысли. Зря я сравнивал его с акулой. Он просто побитый жизнью человек. Впрямь не бывает ни добрых, ни злых, ни темных, ни белых, все слишком сложно в этом мире.

У меня снова появилось горячее желание наладить отношения с отцом. В душе зрел страх, как обычно у тех, кто боится, что у них что-то не получится. Я, как творческий человек, всегда боюсь осуждения или неудачи. В моей голове будто вулкан извергся, и множество сомнений, как раскаленная лава, вылились на меня: вдруг ничего не выйдет? Если мои попытки все равно провалятся? Не бессмысленно ли это?..

Я себя успокоил. Если хочешь чего-то добиться, надо попытаться сделать хоть что-нибудь. Легче запереться в бункере и ждать ядерной войны, чем сделать что-то, чтобы предотвратить катастрофу. Я поборю страх неудачи. И тогда, может быть, жизнь откроется с новой стороны.

Глава третья. Удивительная встреча на кладбище

В какой-то момент мне стало одиноко. И я захотел поехать к деду на могилу. Я взял карту «тройка», оделся потеплее и отправился на автобусную остановку Я помнил, где похоронен дед. Это были совсем новые участки, где находились свежие могилы.

Пока шел до места, разглядел много интересного. Видел, что два громадных мужика в военной форме сторожили чье-то надгробие. У этих ребят были такие важные лица, словно им дали задание охранять могилу еврейского миллиардера из рода Ротшильдов. Я прошел дальше и увидел само надгробие. Три громадные гранитные плиты с золотистым текстом, а в центре – двухметровая бронзовая статуя покойника. Мда, извращения могут быть разными. Одни любят жесткий секс, другие пишут эротические фанфики, третьи занимаются самолюбованием даже после смерти, ставя себе роскошные памятники.

Я, наконец, дошел до интересующей меня могилы. Подошел ближе и увидел крест с дедушкиной фотографией. Мне стало как-то спокойно и хорошо, словно бомжу, попавшему в мавзолей, набитый бутылками со спиртным.

Оглянулся и увидел, как между надгробий ходят таджики с длиннющими бородами. Таджики – это проблема всех крупных кладбищ. Они высматривают посетителей, чтобы «впарить» им услуги по «крышеванию» могил. Как в 90-е бандиты «крышевали» бизнесменов, также мигранты сегодня «крышуют» участки на кладбище.

Я заметил, что около некоторых участков сформировались целые таджикские компании. Они что-то активно обсуждали, будто готовили рейд на могилу злейшего врага.

Мимо меня прошел один из них и на ломаном русском спросил, не нужно ли мне чего. Мне захотелось пошутить над ним, но я удержался, чтобы бородач не закатал меня в асфальт в прямом и переносном смысле.

Я отвлекся от мыслей и посмотрел на фотографию деда. Неожиданно мне стало легко и весело, будто я принял изрядную дозу галлюциногенных веществ. Нет, я не чувствовал себя сумасшедшим. Причина моей радости состояла в том, что при виде доброго взгляда моего покойного друга у меня всегда повышалось настроение.

Я долго смотрел на крест. Честно говоря, меня посетило странное ощущение. У меня не было желания уходить с кладбища. Обычно люди включают функцию максимального ускорения, чтобы поскорее свалить из столь мрачного и депрессивного места. В свою очередь мне хотелось остаться тут жить. Среди надгробий куда веселее и легче, чем в унылой московской квартире.

Мимо меня проехала черная Тойота. На такой машине ездит отец. Да нет! Хотя… Все-таки надо проследить. Я пошел за автомобилем и спрятался за столбом. Краем глаза я заметил, как из машины действительно вышел отец. Что он тут делает? Если не к деду пришёл, то к кому? Может, у нас тут ещё кто-то похоронен?

Я подошел ближе. Отец держал в руке букет красных гвоздик. Даже издалека было видно, что могила заросла сорняками и высокой травой. Мне захотелось рассмотреть надгробие получше. Я подошел ближе и увидел совсем простенький дешевый стальной памятник в форме сердца. На нем был изображен православный крест и выведены имя и фамилия: «Елена Николаевна Корчагина».

Это имя мне ни о чем не говорило. Но тут я посмотрел на годы жизни: 19 сентября 1976–25 июля 2001, и все факты сложились в единый пазл!

Это была могила моей матери. Её имени я не знал, потому что ни бабушка, ни дед никогда о ней не говорили. А когда я пытался сам о ней расспрашивать, разговор тут же переводился на другую тему.

«Кем была моя мама?» – этот вопрос выводил дедушку из себя. Дедушкино лицо принимало такое выражение, словно его, уважаемого профессора, послали в пешее эротическое путешествие.

Если подумать чисто логически, куда попадают стриптизерши после смерти? Если женщина трясла прелестями перед мужиками – это ведь тоже грех. Едва я задумался об этом, как совесть дала мне пощечину и заявила в стиле Остапа Бендера: «Эх, дать бы тебе в морду, да Заратустра не позволяет». Действительно, мне никто не давал право столь цинично рассуждать о покойной матери.

– А ты че тут делаешь? – раздался голос отца.

Я поднял на него глаза и тут же опустил. На мгновение мне удалось запечатлеть худое щетинистое лицо с блестящими от слез глазами. Его брови были низко опущены, а губы имели форму перевернутой улыбки. Отец чем-то походил на грустный эмодзи.

– Я… я… – я окончательно растерялся, – просто к дедушке пришел.

– Ах, ну да, точно, – отец положил цветы на землю, а сам начал вырывать сорняки из земли.

– Вам… это… это самое… как бы… помочь привести в порядок участок? – почесывая затылок, спросил я и поморщился от смущения.

Отец повернулся и взглянул на меня слегка удивленно. Он кивнул и ответил чуть менее враждебно: «Можно». Я ступил на материнский участок и начал вырывать сорняки. Отец обратился ко мне:

– Открой багажник. Надо взять банку краски, чтобы подкрасить ограждение. Оно совсем заржавело, – он протянул мне ключи.

– Окей, – и я побежал за краской.

После проделанной работы я ехал в машине отца на переднем сидении и краем глаза на него поглядывал. Ну вот, дело почти сделано. Сейчас у меня есть шанс завести разговор и сблизиться с отцом.

– А у вас… у вас… вы не могли бы рассказать о моей матери, каким она была человеком? Дед мне почти не рассказывал о ней.

– Хе-хе, – ухмыльнулся отец, – почему я не удивлен. Твоя мама была хорошим человеком. – холодный голос отца становился теплее, каменное выражение лица преобразилось, он перестал так крепко сжимать руль и чуть откинулся назад, – Она… ну в общем, – он тяжело сглотнул и снова впился пальцами в руль. – Я не мог тут жить после ее смерти. Каждый уголок города напоминал о ней. Поэтому и уехал подальше отсюда.

– Вы не взяли меня с собой, потому что я напоминал бы вам о ней?

– Да, отчасти… Признаться честно, мне надо было встать на ноги. Добиться успеха. Нажить хоть какой-то капитал.

– А чем вы занимались?

– Лесным бизнесом. Мы организовали фирму по торговле древесиной.

Я посмотрел в окно. Мы как раз проезжали мимо красовавшихся вдали высоток Москвы-Сити. На улице совсем стемнело, поэтому небоскребы сияли, как драгоценные камни, на фоне черного неба.

Я думал о своем. И медленно проникался уважением к отцу. Он потерял любимую женщину, но не сдался, попытался наладить свою жизнь. Потеряв любимых, многие люди спиваются или уходят в себя, забыв дорогу в реальность. Отец не похож ни на тех, ни на других. Больше всего меня поражало то, что он не забыл мою мать. Должно быть, у него были женщины в другом городе, но, скорее всего, на уровне секса на одну ночь. Спустя столько лет он все равно сохраняет верность покойной возлюбленной.

Мы приехали с кладбища и дверь нам открыла бабушка. Она наготовила картофельных драников. На скатерти стояла тарелка, а на ней пирамидой разложены драники, словно мини египтяне отстроили это вкусное сооружение к нашему приходу. Мы сели за стол и начали есть. Бабушка подлила клюквенный морс сначала отцу, а потом мне.

– Где вы были так долго? – спросила бабушка.

– Да так. Мы с… – отец сделал паузу, глотая драник, а у меня быстрее забилось сердце – с сыном навещали Елену.