Собственность Шерхана

Глава 1

Лиза

— Когда ты собиралась рассказать о том, что ты беременна?

Я задохнулась от неожиданности и слов не нашла в ответ. Да, я на шестом месяце беременности уже. Я всегда была стройной, а уж после нескольких месяцев токсикоза похудела ещё сильнее. Живот скрывала сколько могла, но в последние дни он начал расти, как на дрожжах. Мне казалось, что с рубашкой на три размера больше плюс жилет рабочий его не видно…

— Лиза, — поторопила меня администратор кафе, в котором я работала, — отвечай.

Я на секунду закрыла глаза. Вспомнила, как тяжело было искать работу без документов. Что я беременна! И засунула свою обиду куда подальше. Мне нужна эта работа.

— Пожалуйста, — попросила я умоляющим тоном. — Не увольняйте меня, я смогу прятать живот ещё несколько недель.

Женщина улыбнулась — мои растерянность и боль, похоже, доставляли ей удовольствие.

— А потом? Родишь прямо в зале? Лиза, ты должна думать о репутации нашего заведения. Ты уволена, Лиза, мы не можем позволить себе глубоко беременного официанта. Официант — это наше лицо.

У меня кровь от лица отлила. Думала о том, что эта стерва не первая в моей жизни. Были уже…и к сожалению, наверняка, не последняя. И что сейчас она закроет кафе и пойдёт домой, в уютную собственную квартирку. А у меня только съёмная тёмная комнатушка в коммуналке, и за неё скоро нужно платить.

— Пожалуйста, — снова попыталась я.

— Лиза, нет, — даже мягко ответила она. — Форму оставь в раздевалке, в шкафчике.

— А…, - робко начала я. — А зарплата за неделю?

— Считай, что её удержали в качестве штрафа за твою ложь.

— Но это же не честно!

— А что ты мне сделаешь?

И снова улыбнулась. В раздевалке, снимая форму, пыталась не плакать. Ловила на себе сочувствующие взгляды других официанток. Интересно, они тоже знают? И то, как я стыдливо пряталась за дверцей шкафчика, переодеваясь, нисколько мне не помогло?

А самое обидное — Жанна, администратор, наверное знала это ещё днем. И все равно позволила мне работать до самого закрытия, зная, что не заплатит. Я таскала тяжёлые подносы, а она смотрела и думала о том, что скоро уволит меня.

Заплакала я уже на улице — ночь, не видит никто. Иду, плачу и вспоминаю слова отца моего ребёнка. Он сказал, что никто никогда меня больше не обидит. Ведь теперь я его девочка, девочка Шерхана. И наверное, не посмели бы обидеть, если бы я осталась…

— Прости, бабушка, — всхлипнула, — я так больше не могу. Я хочу к тебе…

Моя бабушка умерла больше года назад. После смерти родителей она была моей единственной опорой и поддержкой. Она просила меня быть сильной, но я больше не могу. Прости…

Недорогое кафе, в котором я работала последние месяцы, было недалеко от набережной. Два берега реки соединял мост — красивый и величественный. Он ярко светился огнями и словно звал меня к себе. Идеальное место, чтобы умереть.

Перила моста холодные и мокрые — дождь был недавно. От реки, что темнеет так далеко внизу, веет сыростью. Скоро уже… перелезть через перила, когда ты маленького роста и у тебя беременный живот — целое испытание. Но с ним я справилась.

Стою на самом краешке, рукой удерживаясь за металлический поручень. Ветер волосы шевелит. И даже не страшно как будто. Думаю о том, что бабушка поймёт. Что покончить жизнь самоубийством не такой уж и большой грех. А вот рожать во грехе, от того, кто убил твоих родителей… Это страшнее. Я все ей объясню.

Осталось сделать один шаг. Отрываю ногу, готовлюсь шагнуть в пропасть, глубоко, возможно, в последний раз, вдыхаю воздух. И слышу его. Детский плач. Вцепилась в перила руками, обернулась. На опорах моста горят огни, но здесь, внизу — темно. Два часа ночи уже, откуда здесь ребёнок? Наверняка, показалось. Нужно прыгать.

А ребёнок плачет снова. Судя по голосу — малыш совсем. И взрослых никого — уж их бы я разглядела. Может, выпал из коляски? Поползет сейчас и свалится в воду! Или замёрзнет насмерть, сентябрь! У меня сердце похолодело и зашлось, сбиваясь с ритма.

— Сейчас, мой хороший, — торопливо ответила я. — Сейчас я тебя заберу.

Поползла через перила обратно. Боюсь сорваться — кто ещё кроме меня малышу поможет? Нет никого… И ночь такая тихая, даже вода не плещется внизу, только малыш и плачет…

Он замолчал, но я запомнила откуда шёл плач, и пошла в ту сторону. У меня был простенький, дешёвый телефон, достала, включила фонарик. И поняла одно — ребёнка нет. Вообще нет, я прошла длинный мост туда и обратно, по обеим сторонам. Пешеходов не было, проехали две машины. Пусто и на тротуаре, и на проезжей части. И свалиться в воду малыш не мог — снизу все обито сеткой.

Выключила фонарик и меня обволокла темнота, мягкая, влажная. И по коже мурашки — жутко. И ребёнок в животе, рождения которого я так боялась, вдруг тихонечко ткнул меня ножкой в бок. Я заплакала и засмеялась разом, стою ночью на мосту, слезы по щекам размазываю.

— Ладно уж, — сказала я своему животу, из-за которого меня сегодня уволили. — Давай попробуем ещё пожить…

Пошла обратно. Домой в одну сторону, а я пошла к кафе. Надвинула капюшон плаща на лицо, чтобы не видно, хотя и так никого нет, кроме редких зевак. Прошлая Лиза боялась ночью ходить на улице, а нынешняя уже привыкла. Подобрала по дороге увесистый обломок кирпича.

Встала в месте, которое точно с камер не просматривалось, поэтому сюда официанты бегали курить втихаря. Размахнулась и…бросила кирпич. Прямо в огромное витринное окно дешёвой кафешки, которая гордо называла себя рестораном. Стекло сначала гулко затрещало, потом рябью трещин пошло, и громко-весело осыпалось вниз.

— Ну, а что ты мне сделаешь? — пожала плечами я и пошла домой.

И дышать, как будто, стало немного легче.

Глава 2

Имран

Чётки упали на пол.

Я поднял их, покрутил задумчиво между пальцев. Чётки старые, от отца еще достались, сколько лет уже всегда при мне. Бросил их на стол раздражённо. Сегодня все из рук валилось.

Настроение было напиться и забыться, но я сидел в зале своего ресторана и слушал, как Лика поет романс.

Пела она хорошо, прикрыв глаза и держась за микрофон. Вечером был аншлаг, ценник конский, а свободных столов нет, полная посадка.

Подозвал официанта, велел виски притащить. Выпил два глотка, горло обожгло терпкой крепостью.

Лучше не стало, но на мир этот смотрел уже не с такой ненавистью.

Прикрыл глаза на миг, и тут же — образ Белоснежки возник. Точёная хрупкая фигура, копна белоснежных волос, пухлые губы. Взгляд наивный.

Но, как оказалось, Белоснежка моя не была такой наивной. Она сбежала, сбежала вместе со своим дядькой, от которого когда-то просила защиты. И самое ценное с собой прихватила.

Нет, это были не бабки. Денег у меня хватало на роскошную жизнь, я мог позволить себе все, что хотел. Кроме одного.

Проклятой Лизы Вяземской.

Я искал ее. Рыскал везде, думал поначалу: найду и придушу. Не влюблен был, нет, но как-то так вышло, что она всю душу мне измотала.

Тем, что исчезла, тем, что оказалась беременной. От меня, от Шерхана. Это был мой наследник, даже если в Белоснежке текла кровь моих врагов, Вяземских. Один меня чуть не отправил на тот свет: пуля, выпущенная из его пистолета прошла всего на миллиметры левее сердца, и только чудо помогло мне выжить.

А второй Вяземский, паскуда, едва не увел у меня огромную партию оружия. За этим заказом стояли такие люди, что если бы груз не нашелся вовремя, меня бы просто уничтожили.

Но он нашелся. Во многом, благодаря Белоснежке. Вот только сама она точно под землю провалилась.

Поиски Вяземских не давали никаких результатов. Первые месяцы я ещё не терял надежду: они где-нибудь засветятся, проколятся, и я их найду. Но с нашей последней встречи миновало уже полгода…

Завибрировал, привлекая внимание, телефон. Звонил Анвар.

— Брат, ты где? Разговор есть.

— Приезжай, — ответил лениво. Махнул официанту, чтобы он убрал со стола. Лика заметила, что я собираюсь уйти, посмотрела внимательно. Я кивнул ей, приглашая в кабинет: разрядка не помешает.

В кабинете расстегнул рубашку, головой встряхнул. Нужно отогнать тяжёлые мысли, завтра предстояла важная встреча. Закурил, с наслаждением затягиваясь, стряхнул в пепельницу.

Лика зашла через десять минут. Платье красное, обтягивающее. Грудь высокая, твердая троечка. Рот алой помадой накрашен. Я на рот этот смотрю и думаю, неплохо бы засадить ей.

— Звал? — спрашивает с улыбкой. Знает, для чего пришла сюда. Я встаю, ремень расстегиваю, пряжкой звякая.

— Звал. Иди сюда.

Два раза ей говорить не нужно. Лика подошла, подцепила ногтями резинку боксеров, приспуская их вниз. Член уже налился, Лика ладошку свою лизнула, провела по его длине, опускаясь передо мной на колени. Обхватила ртом головку, лизнула языком и головой двигать начала. Губы красные по стволу скользят, во рту ее горячо и влажно. Я Лику за голову взял и на член насаживать начал, задавая темп.

Но стоило глаза закрыть, как перед глазами возникала Белоснежка.

Как наваждение, твою мать, помутнение какое-то. Будто на этой девке свет клином сошёлся. Но стоило вспомнить только ее белое тело, гладкую кожу, лобок со светлыми, мягкими волосами, как меня накрывало.

Зверь просыпался, рычать хотелось, снова под себя ее подминать, входить на всю длину. И трахать, вышибая крик.

— Имран, тут?

Дверь без стука открылась, в проёме мелькнула башка Анвара.

— Пошел нах… — бросил в дверь первое, что под руку попало. Тяжёлая пепельница пролетела через всю комнату, врезаясь в дверное полотно, туда, где мгновение назад был Анвар.

Весь настрой сбил, обезьяна небритая. Я отстранил Лику, испытывая злость. Не могла она заменить Белоснежку, как не старалась. Все не то, сплошной суррогат.

— Имран? — посмотрела вопросительно. Я кивнул на дверь:

— Иди, позову потом.

На женском лице на мгновение мелькнули настоящие эмоции, но она тут же вернула безмятежное выражение. Помнила, что целую неделю полы мыла тут. А потом, когда ранили меня, а Игнат исчез, прихватив с собой племянницу, именно Лика ездила меня выхаживать.

И без ее помощи обошёлся бы, без бульонов этих. Но оценил, что не бросила, осталась при мне. После предательства Шамиля, который был мне словно брат, а потом сдох, как крыса, я ещё больше начал ценить преданных людей.

Открыл кошелек, отсчитав пятитысячные купюры:

— Ты про мобильник новый говорила? Иди, обнови себе, — и бросил деньги на стол. Лика улыбнулась сдержанно, деньги спрятала в карман неторопливо, а потом в щеку меня чмокнула:

— Позови, как продолжить захочешь.

И ушла, виляя задницей. Отличной, кстати говоря, задницей. Но совсем не той, которую я хотел трахать без остановки.

Лика вышла, а Анвар завалился. Лицо раскрасневшееся.

— Ещё раз без стука влетишь, доделаешь то, чему помешал, — зажигая новую сигарету, сказал четко. — Чё за кипиш?

— Брат, — Анвар почти театральную паузу выдержал, — Игнат нашелся. Ребята вычислили его.

Глава 3

Лиза

Я проснулась от громкого стука в дверь моей комнаты. Желудок сжало спазмом. Токсикоз уже отступил, слава богу, но иногда вот так накатывала тошнота, и сразу страшно становилось, что он опять начнётся.

Я вздохнула поглубже, слюну сглотнула. Меня не тошнит, все хорошо. Почти убедила себя в этом и пошла открывать. Думала — Людка. Людка, это моя соседка. Всё моё воспитание противоречило тому, что кого-то можно так называть, это же не вежливо, но… Людка была просто Людкой. И стучать вот так было в её характере, поэтому я открыла без страха.

За дверью стоял полицейский.

— Иванова Лиза? — спросил страшным голосом.

Фамилию я придумала устраиваясь в кафе. Я кивнула, делая шажок назад, вглубь своей комнатушки. Мужчина без спросу прошёл за мной.

— А где вы, гражданка Иванова, были вчера ночью, между двумя и тремя часами?

Я похолодела. Меня посадят! Дался мне этот кирпич. Теперь в тюрьме буду сидеть, как настоящая преступница. И ребёнок там родится, будет потом в детдоме жить… Как хорошо, что этого не успела увидеть моя бабушка!

Воспитание данное мне было такой силы, что врать мне и в голову не пришло. И молчала я только потому, что от страха язык отнялся. Стою, смотрю на мужчину. За его спиной, зевая и потягиваясь, показалась растрепанная со сна Людка.

— Сергеич, — укоризненно сказала она полицейскому, которого, судя по всему знала. — Ты зачем ребёнка пугаешь?

— Ребёнок этот вчера ночью огроменное стекло в ресторане вашем расколотил!

Людка утомленно закатила глаза и на меня рукой показала.

— Да ты посмотри на неё, олух царя небесного!

Полицейский посмотрел. Я знала, что он видит. Худенькую девушку с голубыми глазами, которые на отощавшем лице лице огромными кажутся, коса длинная через плечо, да беременное пузо, которое под узким домашним платьюшком хорошо видно. Маленькая собачка до старости щенок — это про меня, пусть и двадцать мне уже скоро.

— Мне заявка поступила, — сердито рыкнул дядька.

— Ночью я её сама из кафе встретила, — сказала Людка. — Двух ещё не было, одна она ходить в темноте боится. Потом мы сидели чай пили и спать легли! Иди, Сергеич, в другом месте бандитов ищи!

Полицейский матюкнулся, ушёл. Я разревелась. Людка меня по спине гладит, я плачу, халат на плече ей слезами вымочила.

— Ты разбила? — спросила она.

— Я, — ответила еле слышно.

— Горе же ты луковое…пошли чай пить.

Людка пила. Старалась держать себя в руках, но первую рюмку выпивала уже после завтрака, да так на работу и шла — она поваром в кафе работала, и меня туда устроила. Сначала мне казалось диким это, потом привыкла, да и к Люде привязалась.

— Я пошла работать, — сказала она потом. — Посмотрим, может выцаганю зарплату твою, Жанна, сучка, конечно. Армен приехать должен, это ко мне, ты не пугайся, хорошо? И на ужин приготовь чего-нибудь.

Я кивнула. Посмотрела на свои руки. Пальчики тоненькие, беленькие. Раньше я ими только на пианино и бренчала. А теперь и полы мою, и подносы таскаю, и готовить худо-бедно научилась. А ещё я беременна от того, кто убил моих родителей.

— Он нас не найдёт, — сказала я своему животу. — Да и не нужен ты своему папе. Ты же из моего рода, рода Вяземских… Он ненавидит нас.

Ребёночек пнул меня тихонько в живот. До вечера я возилась по дому, пытаясь не думать о том, во что превратилась моя жизнь, и что работу искать нужно, иначе просто помру с голоду. Приготовила ужин. Открылась дверь, забренчали замки. Я подумала — Люда. Должна была уже, время подошло.

— Ты значит, — хмыкнул входя бородатый мужчина, — новая Людкина подопечная?

Он мне сразу не понравился. Не в национальности дело. Шерхан, которому я отдала свою девственность, дагестанец. У этого — глаза плохие. Не добрые.

— Я, — тихонько согласилась я.

Он усмехнулся, сбросил куртку прямо на пол, уселся на стул, раскинув ноги так, что мне пришлось бы через них перешагнуть, чтобы с кухни уйти.

— Армен я. Да ты не бойся, добрый я…

Нало в комнату уйти, решила я. Закрыться там, и сидеть ждать Люду, пусть сама со своими любовниками разбирается. Перешагнула, не без страха, через ногу. Вот чуть чуть осталось и выйду из комнаты. Но… Армен схватил меня за косу и на себя дёрнул. Голову обожгло болью, я закричала и упала.

— Добрый и ласковый, — продолжил мужчина. — Да не бойся ты, порезвимся немного, ниче не будет. Всё равно пузатая, порченая уже…

И платье моё наверх задрал. Ноги мои пытается раздвинуть, а я не кричу больше — голос пропал. Отталкиваю от себя его руки, пытаюсь выбраться из под мужского, такого тяжелого тела. Он — сильнее. Он не Шерхан, которому я уступила бы, ему невозможно не уступить, слишком сладко-запретно с ним. Если этот надо мной надругается, я точно с моста прыгну, никто не остановит. Мужская рука добралась до трусов. Даже снимать не стал, просто сдвинул полоску ткани между ног, и коснулся рукой там, там, где никто кроме Шерхана не касался.

И вот тогда я закричала. Закричала так, что у самой уши заложило. Так, что наверное, у соседей, посуда в шкафах задребезжала. Ору и света белого не вижу. Даже не поняла, что нет на мне больше мужского тела. И не сразу слышать начала, что происходит.

— Ах ты паскуда сраная! — кричала Людка и лупила своего любовника пакетом, в котором гремели бутылки. — Ах ты сволочь! Да я тебя… Всю водку об твою голову дурную разбила, урод!

Я на четвереньках проползла мимо. До комнаты далеко, ванная ближе. Заползла, закрылась. Не плачу даже, просто дышу так, словно марафон пробежала. Набралась сил, встала. На полке у раковины лежат ножницы. Большие, ржавые. Смотрю на них молча, а потом беру в руки. И так же молча начинаю отрезать свою косу прямо у основания. Ножницы тупые, от усилий, которые я прилагаю, начинает болью ломить пальцы. Но я упряма и наконец коса, толстая, светлая, моя гордость — упала на пол к ногам.

— Никто больше за неё меня не поймает, — сказала я своему отражению. Отражение было испуганным, диким, взьерошенным. — Девочка Шерхана…

Вышла из ванной. В квартире тихо. Нашего третьего соседа большей частью дома не бывает, и живём мы с Людкой вдвоём. Накидываю тонкий плащ.

— Ты чего наделала-то, дура, — всплескивает руками соседка. — Косу отрезала, бестолочь! И куда ты пошла? Выгнала я козла этого!

— Извини, — выдавливаю я. — Мне нужно одной побыть.

Выхожу из квартиры.

— Бутылку мне купи, — кричит вслед Людка. — Я об Армена все разбила!

Поневоле улыбаюсь. Но остаться сейчас не могу. Хочу одной забиться в тёмный уголок, чтобы никого-никого не было, и просто сидеть молча. Ни о чем не думать, особенно о прежней жизни — слишком больно сравнивать.

Бутылку я купила. И маленькую шоколадку — надеюсь за водку Люда денег вернёт, у меня уже нет почти. Села за домом, на лавочке. Место необжитое, тут только бабульки днем судачат. Сижу. Темно уже, страшно, надо домой идти. Но…везде страшно.

Из темноты белым пятном выплыла кошка. Коротко мурлыкнула, запрыгнула на лавку рядом со мной, потерлась о мою руку. Худая, ужасно — даже в потемках ребра пересчитать можно. Но главное, не это — живот. Поразительно большой живот, словно приклееный к худому тельцу.

— Нет у меня ничего покушать, — опечалилась я. — Только водка, и шоколадку я уже съела…прости.

Кошка вздохнула, совсем по человечески, но все равно не ушла — рядом села, лапками перебирать и мурлыкать.

— Ты совсем, как я, — сказала я кошке. — Такая же тощая, беременная и бездомная.

Та снова печально в ответ вздохнула, и я решилась вдруг. А почему бы и нет? Хоть какая то польза от меня будет, ночи холодные, кошка так худа, и котята помрут, и она.

— Пошли вместе жить… У меня в холодильнике молоко есть и сосиска.

Подхватила на руки ничего не понимающую от удивления кошку, и к себе понесла, в съёмную комнату, за которую платить через неделю.

Глава 4

Шерхан

Костяшки в кровь сбиты. Руку сжимаю — не болит.

Вообще не чувствовал боли. Только злость, ярость.

Игнат сидел напротив, руки за спиной связаны, изо рта кровь течет. Глаза заплыли, оскаленная кровавая пасть зияет дырами в том месте, где раньше были зубы.

— Придурок долбаный, — сплюнул он, кровь потекла по подбородку. Я подошёл и снова врезал ему в рожу:

— Хлебало свое заткни, тварь. Где она?

Вяземский молчал, лыбился только, чем доводил меня до приступа. Да, я искал его, чтобы отомстить. Он пытался меня подставить, убить, а такое не прощают. За такое — только пролитой кровью расплата. Но не меньше меня интересовало, куда делась Белоснежка.

Я помнил тест, забытый — специально или нет, — в ее комнате. Две полоски на нем.

Если она сохранила ребенка, я заберу его себе. Он мой. Шерхана. А с ней что делать ещё не решил. Убить хотел, за то, что предала. За то, что с Шамилем сбежала к своему дяде.

Ненавидел их всех. Сейчас, когда Вяземский снова был рядом, остро чувствовал, что не прошло ещё ничего, что не зажило, не отпустило.

Хуже, сука, шрамов. Те хоть затягиваются.

— Что с ребенком? — следующим ударом сломал нос. Вяземский взвыл, а потом вдруг захохотал, как безумный:

— Ребенок? Ребенок… Сбежала твоя бедная Лизавета, чтобы не рожать от тебя ублюдка.

Дальше я не помнил: молотил его, превращая лицо в кровавое месиво. Глаза застилало от ненависти, от мысли о том, что Белоснежка могла на аборт пойти и избавиться от моего ребенка.

Не знаю, кого в тот момент ненавидел больше. Ее, Вяземского, себя.

Оттащил меня Анвар. Ему тоже попало, но он стерпел:

— Брат, остановись, брат! Не трогай эту гниду, нам ещё узнать надо все!

Я дышал тяжело, грудь вздымалась, сердце стучало бешено. Как зверь, желание убивать и рвать врага, больше ничего.

Но я сдержался. Через силу, кулаки сжимая.

Отошёл от Игната, потерявшего сознание. Ребята его подвесили за руки на крюк, подняли над землёй. Исмаил водой плеснул в разбитую рожу, чтобы Вяземский пришел в себя.

— Разберитесь с ним, — я вышел на улицу, вытирая руки от крови врага салфетками. Сентябрь уже, пасмурно было, темнело. Вдоль гаражей темно, собаки лают где-то вдали. Над головой небо, чёрное, с россыпью звёзд. Задрал голову, его разглядывая, достал сигареты из пачки. Затянулся глубоко, чтобы дым до самой глубины лёгких дошел.

— Он раскололся.

Анвар подошёл тихо. Встал рядом, тоже затянулся. Стоим, курим, вслушиваясь в тихую осеннюю ночь. Стоны из гаража не доносятся, Игната не слышно.

Я докурил, бросил окурок под ноги, раздавил ботинком.

— Говори.

— Это Чабаш оружие заказал у Игната.

Я грязно выругался.

Мы почти не пересекались. Жили в разных городах, нас разделяли десятки километров. Но тех, кто занимался крупными закупками оружия, так или иначе, приходилось знать. Так какого лешего Чабаш пошел на меня?

— Убью его, — с холодной ясностью сказал Анвару. Он мне положил руку на плечо:

— Брат, нам в тот город дорога закрыта. Ты же знаешь, кто там держит все. Только приедем, сразу на ножи положат.

— Какая-то сука будет пытаться нас опрокинуть, подставить, а мы сожрем? Да каждая шавка после этого решит что так можно обращаться с Шерханом!

Я его руку с плеча скинул и пошел к машине, печатая шаг.

Сам не знал, куда тянет. Разогнался и помчался по городу, выжимая почти до двухсот. Мотор ревел, а мне мало было.

Белоснежка так и не нашлась. Мы людей гоняли, ища ее вместе с дядей, а она сбежала от него. И неизвестно, где ее искать.

Как вспоминал слова Игната, так кровь глаза застилала. От меня, значит, рожать не хотела. Княжна, мать ее, поломойка в штопаных трусах. Найду, мало ей не покажется.

Домой приехал под утро. Дом, пустой, встречал меня темными окнами. Поднялся в ту комнату, где Белоснежка жила. После ее побега все здесь разгромил, ничего целого не осталось, ни мебели, ни вещей.

Только шмотки ее не выбросил. Так и остались висеть, как напоминание о собственной слабости.

В дополнение ко всем отметинам, которые Вяземские мне нанесли.

И снова я собрал всех своих людей и велел носом рыть в поисках Белоснежки. Беременной или нет. Убью ее лично, если она на аборт пошла.

Раньше мы ее с дядей искали, но гниде этому Чабаш помогал. И если бы он обратно в наш город не сунулся, мне бы выцепить его не удалось.

Это бесило: со всеми своими связями, с проплаченными людьми, я не мог найти одну единственную девчонку. Как ей удавалось скрываться полгода, для меня оставалось загадкой.

Настроение портилось с каждым днём. В ресторан не ездил, после того как швырнул стул в стену, на глазах у гостей. Кровь кипела, зверь во мне требовал выхода эмоциям, но я никак не мог его успокоить.

Сидел дома, накачиваясь виски. Утром седьмого дня подошёл к зеркалу. Пьяный уже с утра. Рубашка мятая, когда менял — не помню. Щетина отросла, уже почти борода. Рожа мятая, взгляд мутный. По дому голые девки ходят, ни имен не помню, ни как трахал.

Лику, певичку свою, в очередной раз нахрен послал.

Б**ть, так дело не пойдет. Умылся холодной водой, выгнал баб из дома, смахнул со стола в мусорку стройный ряд бутылок, окурки.

Мыслить ясно ещё не получалось, но дальше падать уже некуда, дно там.

Раз оступишься, упустишь из виду свою команду, сожрут тут же.

Достал телефон, пропущенных накопилось до хрена. Больше всего от Анвара.

— Ну чего тебе, — башка болела с перепоя, но свежий воздух, который тянул из открытого окна, помогал не раскинуть до конца.

— Шерхан, племянница нашлась.

Я замер, сжимая трубку. Анвар помедлил, точно решимости набирался:

— Ее с Чабашем видели.

Ещё немного — и от телефона только куски пластика остались, так сильно я в трубку вцепился. Отбросил его на стол, провел рукой по щетине.

— Ну что, Белоснежка, держись. Шерхан на охоту вышел.

Глава 5

Лиза

Отмытая ночью кошка поутру оказалась такой белой, что моя темная комнатушка казалась наряднее и светлее.

— Снежинкой будешь, — тут же решила я.

Ночью мне Шерхан снился. Как будто стоял за окном, что вовсе удивительно — я живу на втором этаже барачной двухэтажки, и на меня смотрел. И я хотела прочь от него бежать, да только сил нет, ноги не слушаются, и под гипнозом его взгляда поневоле делала шаг за шагом вперед, к нему…

Сейчас к окошку я подошла с опаской — но там пусто. Конец сентября, дождь моросит, скоро холодно совсем станет, а у меня окно щелястое… Вот о чем нужно думать, а не о мужчине, который разрушил всю мою жизнь.

Людка не звала меня пить чай, и скоро я поняла, почему. Она спала в коридоре, перегородив мне путь в ванную. Работать она работала, но в выходные дни давала себе воли и ни в чем себя не ограничивала.

— Люда, — попросила я. — Пусти меня в ванную.

— Не страдай херней, — чётко сказала Люда, перевернулась на другой бок и дальше уснула.

Умываться пришлось на кухне. Я сидела и смотрела газету с объявлениями о работе, мой телефон интернет не тянул, да и не очень я и разбиралась в мировой сети — бабушка считала, что молодой девушке это не нужно, а сейчас и научить некому. Уже поняла давно, что без документов можно устроиться только на самую черную и низкооплачиваемую работу, вздохнула, перелистнула страничку, и тут Снежинка заорала. Не закричала, а именно заорала, протяжно, низко. А она все утро себя вела странно — бегала по комнате, словно спрятаться хотела.

Я, придерживая свой живот, бросилась к ней. Кошка забилась под старое продавленное кресло на высоких ножках, и дышит тяжело.

— Прямо так сразу и рожать, — испугалась я. — Что же ты…

И Людка пьяная спит, и помочь некому. Принесла свое полотенце, подложила под кошку, погладила её тихонько по спине, поймала измученный взгляд жёлтых глаз.

— Женщина должна быть сильной, — сказала я кошке. — Меня так бабушка учила. Вот я пытаюсь, и ты давай тоже будь.

Она очень старалась. К обеду родила четырёх котят, похоже, всех, что были. Вылизывала их и мелко тряслась от усталости. Покачиваясь со сна и алкоголя, в комнату вошла Людка.

— Родила твоя приблуда? — спросила, обдав запахом алкоголя. — Что же ты ревешь тогда, радость же?

— Три котёнка погибло, — глухо сказала я. — А кошка никак не поймёт этого…

— А как поймёт, так сожрёт, — заключила соседка. — у них так положено. Дай, я во дворе их закопаю…

Унесла. Кошка кружила по комнате, искала, потом пошла к оставшемуся ребёнку, рядом легла.

А я глядя на них поняла многое. Первое — как этой кошке мне никто не поможет. А ещё мне нужны деньги. Чтобы не быть такой же вот безнадёжно слабой, когда придет время рожать. Я ещё не умею любить ребёнка, который во мне, не научилась. Я едва свыклась с тем, что рожать придётся от врага своей семьи. Но…я не хотела, чтобы он родился такой вот беспомощный, пищал, открывая ротик, и потом умер.

Значит мне нужна работа. Решительно вернулась на кухню, открыла свою газету и ткнула пальцем в первое попавшееся объявление. Читаю — ночному клубу «КАБАРЕ» требуются официантки, уборщицы, работницы кухни… Туда и пойду, сразу, не откладывая, только душ приму.

— Я устраиваться, — тихонько пискнула я охране.

Дюжий дядька мне кивнул, и я вошла внутрь. Заведение открывается только вечером, поэтому сейчас здесь рабочая, знакомая мне уже кутерьма.

— Уборщицей? — спросила меня женщина, после того, как я отстояла короткую очередь соискателей.

— Кем угодно, — сказала я.

Посмотрела презрительно на меня, наверное, и спрятанный под плащом живот разглядела.

— Трудовую давай и медкнижку, — сказала она.

— У меня их нет…

Здесь не было Шерхана, на которого я могла бы сослаться и меня не приняли, жаль, зарплата тут хорошая, в этом я уже разбиралась. Иду по длинному служебному коридору и слезы глотаю. И слышу вдруг — поют. Я так не пела давно… Иду на голос. Это, наверное, комната для репетиций, сцена небольшая, длинный зал, несколько стульев. Тоже небольшая очередь — на работу устраиваться.

— Ты бы член изо рта достала, прежде чем петь, — сказал высокий мужчина очередной певичке. — Слазь давай со сцены, следующая… Все не то!

У дверей стоит девушка молодая, наверное, организатор прослушивания, недовольна, руки на груди скрестила.

— Я могу спеть, — тихо сказала я ей. — Я с пяти лет пою.

— Набор на прослушивание уже закончен, — ответила она не глядя.

И так мне обидно стало. Что из-за равнодушных людей мы с маленьким можем погибнуть. Я же не денег прошу — просто работы, и работать буду на совесть. И я сделала невероятно смелое для себя — запела. Громко. Не поняла даже со страху, что пою, первое что в голову пришло, а когда поняла, поздно уже было тормозить.

— В юном месяце апреле, — выводила звонко я, и все разом замолчали, — в старом парке тает снег. И крылатые качели начинают свой разбег…

Мужчина у сцены обернулся и я испуганно заткнулась.

— Чего замолчала? — спросил он. — Давай на сцену лезь, микрофон возьми, посмотрим, на что способна…

Я полезла. И запела — терять мне нечего. Глаза зажмурила и пою. Петь это хорошо, петь я люблю, позволяешь голосу лететь на волю, преодолевая любые ноты, и как будто легче на душе становится.

Так я внезапно устроилась на работу. Хозяина заведения звали Чабашев Давид, он просто потащил меня в отдел кадров, чуть не за шкирку, как нашкодившего ребёнка.

— Эту мне оформи, — бросил он.

— Она приходила уже, у неё документов нет.

— Так нарисуй их сама! — раздражённо бросил Давид.

Выступать сказали уже завтра. Мне — страшно. Пустили в комнату с нарядами, велели выбирать, а у меня одна мысль — живот спрятать. Та девушка, организатор, со мной.

— Беременная? — догадалась она.

— Да…

— Сейчас мы твоё пузо спрячем… Чабаш если решил что, уже не отступится, петь теперь будешь даже если на сцене рожать решишь.

Самый страшный — первый раз. Меня так трясло, что Людка порывалась налить мне водки.

— Ты что? — испугалась я. — Я же беременная!

— Для нервов, — икнула Людка, ещё не вышедшая из запоя.

— Валерьянки лучше дай.

Наверное, все первые столики ресторана, входящего в большой развлекательный комплекс, весь вечер сидели и просто дышали этой валерьянкой — столько я её выпила. Зато выступила. Страшнее всего это на сцену выйти и начать, а петь уже не страшно. А ещё главное — не петь про качели и прочую лабуду, это мне уже Чабашев сказал.

Через неделю после того, как я устроилась, ночью ударили первые морозы. Моя коммуналка от центра недалеко, хожу я пешком, даже хорошо перед сном, но сегодня — скользко. Машину, выезжающую из ворот за ночным клубом я заметила слишком поздно, попыталась рвануть в сторону, но с животом непросто… Упала прямо под колеса, благо затормозить успел.

— Живая? — спросил Чабашев, выходя из машины. — Пузо цело?

— Живая, — ответила я, поднимаясь с его помощью. — Целое, спасибо. Извините, что я так неловко…

Он замолчал. Смотрит на меня в упор, словно думает о чем-то важном.

— Как зовут тебя, говоришь?

— Лиза, — послушно говорю. — Лиза Иванова.

— Иванова, — хмыкнул он. — Залазь, Иванова, в машину, довезу до дома.

Я думала, он просто высадит меня у подъезда, но он поднимается со мной. В квартире пахнет алкоголем, на кухне спит пьяная Людка. У меня нет привычки стесняться своих друзей, какими бы они не были, но перед начальством неловко.

— Нельзя так жить, — назидательно говорит Чабашев. — Я у себя целый этаж купил, четыре квартиры….хочу хоромы отгрохать, да все лень. Давай-ка, Иванова, собирай манатки и ко мне едь, один хер три квартиры пустые стоят.

Глава 6

Шерхан

В чужой город заехали ночью.

Темень, дождь льет, ни черта не видно, хоть глаз выколи.

Ехали на двух машинах, Анвар уговорил не рисковать и взять с собой бойцов. Никто нашего визита здесь не ждал, но на теплый прием рассчитывать не стоило, тем более ехал я за своим.

А Чабаш просто так делиться не будет. Он, сука, тот ещё гондон.

Всю дорогу душила ярость, дикая, необузданная. Кровь кипела. Зверь внутри меня жаждал возмездия.

Я столько сил положил на поиски Белоснежки, а она все это время путалась с моим врагом. Вот почему я найти ее не мог: под защитой Чабаша это было неудивительно. Прятал он мою девчонку, гнида.

Закрыл глаза.

Снова захотелось выпить, алкоголь глушил чувства. Но теперь мне требовался ясный и чистый ум, потому к выпивке больше не притрагивался. Нельзя было расслабляться.

Вспомнил, как полгода назад валялся на больничной койке. Вроде и ранение было — несерьёзное, бок заштопали, но начался сепсис. И пока я на больничной койке валялся, истыканный системами, моя невинная полотерка с Чабашем мутила.

Я на ноги с трудом вставал, заново ходить учился. На палку опирался, и от бессилия собственного орал во всю глотку, срывая голос. Ненавидел ее.

А она развлекалась, дрянь. Снова накатила волна гнева.

Трахалась с ним? С кем-то другим? Даже от мыслей о том, что ее мог касаться чужой мужчина, хотелось вытащить пистолет из наплечной кобуры и выпустить ему мозги из своего "Макара".

Теперь я знал адрес, по которому жила моя Белоснежка. Знал, где она работает. В "Кабаре", — у Чабаша под крылом. Пошла протоптанной дорогой, дрянь…

К клубу подъехали за полночь. Соваться туда было плохой идеей.

В самое логово, к серьезному человеку, но я туда собирался ввалиться с одного пинка. Не мог тянуть больше, все, баста.

И так полгода прождал этого дня, да только чувства оставались все такими же. Острыми. Ядовитыми. Отправляли, разъедали изнутри.

К "Кабаре" подъехали к часу ночи. Не стал откладывать на завтра.

Мне нужно было заглянуть в лицо этой маленькой княжне, которая всю душу мне вывернула. Узнать хотел, спросить: каково было меня предавать? Когда с Шамилем спуталась, до того, как в мой дом попала, или после? И про дядьку все это — обман был? Зачем тогда флешку мне подсунула?

Шамиль был мертв, с него не спросишь. А если б остался жив — я бы ему мозги по новой выпустил, предателю. Вяземский скорее подохнет, чем правду расскажет, а может, от боли, у него и вовсе крыша поехала. Бред нес, я с этим псом даже разговаривать не стал.

Я схватился за ручку автомобиля. Нужно было идти. Вон вывеска «Кабаре» огнями сверкает, так и манит.

— Имран, оставь оружие. На входе рамки, обшмонают и не пустят.

Анвар был прав. Но пистолет холодил руку, успокаивал приятной тяжестью. Я подкинул "Макар" несколько раз в руках, а потом в бардачок закинул.

— Здесь сидите, — велел бойцам. Анвар собрался было возразить, но его оборвал, — непонятное что-то сказал? С прицепом меня точно не пустят.

На фейсконтроле местные пацаны разглядывали чересчур пристально. Ещё бы, даг, рожа небритая, а до этого неделю бухал. Но костюм дорогой, часы, мобила — и меня пропустили.

Я не знал, где Белоснежку искать. Но все равно найду, никуда не денется. По сторонам глянул, не видно ли уборщиц. Вдруг, Лиза и здесь в полотерках? Кем-то же ходит сюда работать. Или повысили уже?

Спустился вниз, в большой зал. Свет приглушённый, народу дохрена. И где ее тут разглядеть?

Подошёл к бару, чувствуя, как настроение с каждой минутой моего здесь пребывания все хуже и хуже становится.

— Виски, — щёлкнул бармену, а потом вспомнил. Не пью же больше. Твою мать. Поморщился, — не, давай спрайт.

Сделал глоток, разворачиваясь к сцене, и чуть не подавился. Там Белоснежка стояла. Платье темное, длинное, волосы короткие. Обрезала. Поет, за микрофон держится, глаза прикрыты. От лица взглядом вниз скользнул. Кровь к лицу мигом прилила.

— Сука, — живота не было видно. Значит, сделала все-таки от меня аборт. Побежала под нож к врачу, дрянь, чтобы не рожать от Шерхана. Чтобы не пачкать свой грёбаный княжеский род моей аварской кровью.

Перед глазами — пелена, ничего не вижу, только ее на сцене. А она выводит свои песни, и кроме высокого девчачьего голоса будто ничего не осталось.

Я шел на него вперёд, расталкивал попадающих под руку людей. Как ты смогла, Белоснежка, как посмела со мной — вот так? Предательница. И снова больно стало — нет, уже не шрамы, что Вяземские оставили, внутри. В душе саднило.

До сцены совсем немного осталось, но мне на плечо тяжёлая ладонь опустилась, заставляя остановиться:

— Притормози, уважаемый.

Развернулся, с разворота короткий хук — вот тебе, мля, уважаемый. За одним охранником второй подтянулся, но даже вдвоем со мной — не справится. Я был как зверь. Загнанный, а оттого опасный. Получил под дых, пропустив один из ударов, но вывести из строя не сумели, второму засадил в пах. Жаль, "макар" в машине остался, я бы тут всех положил.

А Белоснежка пела. Не слышала, не видела — оттащили меня, твари, подальше от сцены, скрутили. Тащили меня вчетвером, словно животное. Я успел оглянуться, бросить последний взгляд на сцену — Белоснежка повернулась боком, и я увидел. Все еще беременна.

Она все еще носила у себя под сердцем моего ребенка. А значит, отсюда, из этого города гребаного, без нее я не уеду.

Снова взял себя в руки. Теперь, когда была цель, требовалась засунуть эмоции куда подальше.

— Пацаны, все хорош, перебрал. Больше не буду, кому отстегнуть за причиненные неприятности?

В дорогом заведении с дорогими людьми конфликты решались по-свойски. Не думаю, что каждый холуй здесь знал, что я — Шерхан. Охрана глядела настороженно, но больше меня не крутили. Я из лопатника купюры вытащил и ближайшему секьюрити в карман пиджака засунул.

— Все, замяли? Достаточно? Я пойду, воздухом подышу.

Достал на ходу пачку сигарет, тряхнул — после потасовки переломались все. Курить хотелось до жути. Смял пачку, выкинул в урну, и к машине пошел. Чувствовал, что вслед мне смотрят еще. Сколько времени до того, как Чабашу доложат о моем визите? Здесь ловить нечего, значит, надо к Белоснежке домой ехать и там ее выцеплять.

— Ну, что? — Анвар все это время двигатель не глушил, и пистолет наготове держал, — там она?

— Там, — кивнул, — певичкой устроилась… Едем к ней домой. Там будем выцеплять. Здесь охраны дохрена…

Внутри все от предвкушения замирало. Я в азарт вошел — все, ловушка захлопнется скоро, попадет полотерка обратно в мои объятия. Уж я-то с ней по душам поговорю.

К ее дому подъехали, я на улицу вышел, оглядываясь. Халупа халупой, старый, покосившийся барак. Открыл подъезд, завоняло мочой и кошками. Поднялся на второй этаж, дверь на хлипких петлях. Хватило одного удара, чтобы она открылась.

Зашел внутрь. Коммуналка, видимо, длинный коридор упирался в кухню. Пошел на голоса, руку с пистолетом вниз опустил. Как тут жить можно было? Нищета, полы под ногами скрипят, дом того гляди и развалится. Не удивлюсь, если еще и толчок уличный.

На кухне застал отличную картину. Баба без возраста сидела на коленях у мужика, по внешности на армянина похож. На столе облезлая скатерть, поверх — бутылка с водкой, на самом дне осталось, две стопки, закуска.

— Ты кто? — окинула меня мутным взглядом баба.

— Где Лиза?

— Лиза, — икнула она, — уехала твоя Лиза к принцу из сказки. Опоздал, басурманин.

Глава 7

Лиза

Сердце пропустило удар, почти до боли сжался живот. Малыш внутри затаился в страхе, а потом забился, упираясь в меня руками и ногами — ему не нравилось, когда так тесно.

Я велела себе дышать во что бы то ни стало. А ещё — петь. Петь — самое главное, мой голос давал деньги и мне, и моему нерожденному ещё ребёнку. Последний куплет. Припев повторить два раза — кто придумал такие длинные припевы? А потом спуститься со сцены, у меня небольшой перерыв. Обычно в это время я просто отдыхаю, пью воду, а сейчас…

— Мужчина такой темноволосый, — торопливо сказала я начальнику охраны. — Несколько минут назад вывели из зала, вы знаете, кто это?

Мужчина посмотрел на меня, как на дурочку.

— Если бы я знал всех местных алкашей… В коридоре подожди.

Никаких алкашей в это заведение не пускали, а если и пускали, то таких богатых, что сами им в попы дули и пылинки сдували. А я…я увидела мельком только, но почему-то почти уверена была — это Шерхан.

И страшно так стало. Вспомнились дни, проведённые с дядей. Бесконечная, выматывающая гонка на автомобиле, из города в город, без ночевок и остановок — и слава богу, он не трогал меня, спешил. Но его слова…

— Думаешь, нужна ему? — смеялся он, а в салоне машины пахло алкоголем и немытым мужским телом, меня тошнило ужасно, часто так, я все боялась, что он догадается, что я беременна, и уничтожит и моё дитя, и меня. — Да он ненавидит нас. Весь наш род, деточка. Ты бы видела его радость, когда он убил твоих родителей… А ведь мать твоя у меня на руках умерла, все просила позаботиться о тебе… Дяденька позаботится. А ебарь твой, никакой он не тигр, шакал, распечатал девочку, просто назло… Он попользовался тобой и все.

Сотни слов и все об одном. Каждое из них прожгло дырочку в моей душе, и теперь она словно решето. И сейчас…мне страшно. Я не знаю, кого больше боюсь, дяди или Шерхана и почти уверена, начальник охраны не договаривает мне. Лжет. Я слышу, что он кому-то звонит, но слов не разобрать. Потом выходит ко мне.

— Постоянный клиент это, Витька Череп, иди, птичка, пой. Не волнуйся из-за ерунды.

Я почти поверила в то, что это какой-то Витька. Отработала, вернулась домой. Точнее, меня довезли — Давид дал мне водителя. Сказал — чтобы не задавили нигде. Его забота меня пугала, я успела чётко понять — за все в этой жизни платить приходится.

Квартира была огромной и почти пустой — только спальня и кухня обставлены, в остальных комнатах пусто и голая штукатурка на стенах, похоже и правда скоро ремонт. В дверях меня встретила Снежинка.

— Что, моя хорошая? — заботливо спросила я.

Она потерлась мне об ноги и повела к корзинке, в которой спал единственный выживший котенок. Бледно-рыжий, такой слабый, что не пищал даже, только спал все время.

Всю ночь мне Шерхан снился. Во сне говорил, что я отняла у него кое-что. Его ребёнка. И ребёнка надо вернуть. Проснулась — живот снова тугой и твёрдый, надо к врачу… Я, которая ещё недавно хотела с моста прыгнуть, с тревогой прислушивалась к своим ощущениям.

Снежинка снова волновалась. Я взяла котёнка на руки — головка безжизненно повисла, но сердечко билось, и маленькой бок неровно вздымался.

— Я его спасу, — обещала я кошке.

Завернула в полотенце кото-ребенка, быстро оделась, заспешила на улицу. Тут надо сказать — дом охранялся капитально. Внизу охранник и камеры, и тут, наверху, при входе на этаж Чабашева крепкая стальная дверь и свой охранник. Он всегда меня без проблем пропускал.

— Куда? — спросил он меня.

— К ветеринару, — ответила я послушно. — Котенок слабенький, мне кажется, он умирает.

— Не было никаких распоряжений, идите к себе.

И…и все. Как я не умоляла, дверь мне не открыли. Сам же Чабашев приехал только к вечеру. Вошёл ко мне, я на полу сижу, кулёк с котёнком на руках баюкаю.

— Ты чего это, — хмыкнул он. — Иванова Лиза, попу морозишь?

— Я пленница тут, — мой голос звучит гулко и глухо. — Меня не выпустили просто и из-за этого котенок умер. Последний котенок Снежинки. Теперь она бегает и ищет его, а я не знаю, что делать.

Снежинка волновалась. Я не показала ей крошечное рыжее тельце. Я не знала, как будет правильно. Я вдруг представила себя на её месте и мне стало до боли жаль эту тощую кошку, что металась по огромной квартире не в силах отыскать свое дитя.

— Ну, прости, — легко сказал Чабашев. — Виноват, сглупил, не сказал охране, а без моего разрешения они ничего не делают.

— Ваши извинения не вернут котёнка.

Чабашев внимательно смотрел на меня сверху вниз. Я совершенно не могла его понять. Он…казался добрым. А глаза холодные. Меня взял на работу, приютил. Кажется — добрый. А сам…я видела, как он ударил официантку за то, что она пролила вино гостю на брюки. У Чабашева было две стороны, и я подсознательно его боялась, а ещё думала — что ему от меня нужно?

— Вот же блядь, — выругался Чабашев и ушёл хлопнув дверью.

Я вздрогнула. Отсутствовал он недолго, вернулся уже через двадцать минут. И на вытянутых руках брезгливо, за шкирку держит котёнка. Маленький, чёрный, глаза закрытые ещё, недовольно извивается и пищит.

— Где вы его взяли? — изумилась я.

— На складах кошка окотилась три дня назад, там шестеро, сама столько не выкормит. Держи, мамаша.

На пол котёнка положил. Слепыш головой крутит и плачет. Снежинка опасливо подошла к нему, обнюхала, а потом жалобно на меня смотрит, не зная, что делать. Её-то котенок другой был, да и пах иначе… А этот чёрный и шумный такой.

— Чужих детей не бывает, — тихо сказала я ей.

Она словно поняла меня, подхватила котенка осторожно зубами и понесла в корзинку. Потом долго вылизывала, урчала, а мелкий черныш с удовольствием сосал сиську, и все равно ему было, что эта мама иначе пахнет…

Я долго ими любовалась, спохватилась, когда поняла, что Чабашева нет в квартире, ушёл молча. У меня в руках все ещё кулёк с котёнком. Надо его похоронить. В кладовке есть совочек, крошечную могилку им я вырыть смогу. Вышла из квартиры, остановилась у злосчастной двери, охранник глаза отвёл.

— И теперь нельзя? — со слезами спросила я.

— Не было распоряжений…

Глава 8

Лиза

Чабашева так и не было. Кулёк я убрала подальше, чтобы Снежинка не нашла погибшего от людского равнодушия малыша. Но кошка всецело была занята своим подкидышем и на меня внимания почти не обращала.

Я не знала точно, сколько времени, но нужно было собираться на работу. Я умылась, расчесала волосы — все ещё трудно было привыкнуть к тому, что они короткие. От неровной стрижки волосы топорщились, я пригладила их мокрой рукой.

Платье у меня было одно — черное, трапецией. Оно почти скрывало живот, который в последнее время стал расти не по дням, а по часам. Ребенок во мне набирал вес и сил, и удары его становились все чувствительнее.

Я коснулась живота рукой:

— Я позабочусь о тебе.

Никто за мной не приходил. За окном стемнело давно, в это время я уже к выступлению должна была готовиться, но про меня забыли точно.

Я подошла к большому окну, выглянула: вокруг деревья, а вдали машины едут, фонари зажглись, снова дождь затянул. Осень…

Снова нужно было думать о теплой одежде, на мой живот ничего уже не лезло, куртка не застегивались.

А для этого — только бы из дома выйти. Я зажмурилась сильно-сильно и о бабушке подумала. Почему ты не научила меня быть сильнее? Кому сейчас нужно умение вышивать? Стало горько, но слезы я сдержала. Разве слезами делу поможешь? Только дитя в животе напугаешь…

Дверь хлопнула. Чабашев пришел. Встал в коридоре, на волосах и пальто — капли дождя. Смотрит на меня, внимательно, аж до жути. Я снова живот рукой обхватила, чувствуя себя перед ним абсолютно беззащитной. Так хотелось спросить — вы же меня не обидите? Но я уже знала, что люди не всегда свои обещания сдерживают. Дядя защищать обещал. Шерхан — тоже…

— Поехали, Иванова Лиза.

А у меня сердце удары пропустило. Я вот так сразу поняла — не на работу он меня хочет отвезти.

Чабашев все понял по выражению моего лица.

— Не бойся. Переедем в квартиру с хорошим ремонтом. Негоже беременную девочку в таких условиях держать.

— Спасибо, — тихо ответила, — вы и так для меня много делаете. Мне и здесь хорошо…

Казалось, он меня не слышит даже. Лицо у него было приятное, в волосах седина появилась. Ему лет сорок было, а может, больше, и между нами пропасть — и в годах, и во всем остальном.

— Пять минут вещи собрать хватит?

Вот и все, мои возражения мимо прошли. Он хозяин, это его дом. Я вспомнила, что воспитанная девушка, кивнула и вещи пошла собирать. Их не так много оказалось, в два пакета уместились. Посмотрела на Снежинку, лежавшую в корзинке — та снова младенца кошачьего вылизывала, как не устаёт?

Чабашев мой взгляд поймал.

— Их потом заберём. Поехали.

Пакеты он у меня забрал, и смотрелось это очень странно. Высокий, на две головы почти меня выше, в дорогой стильной одежды по фигуре. А в руках — два пестрых ярких пакета, набитые одеждой, тапочки в одном из уголка выглядывают. В старой квартире полы холодные были, и ноги мёрзли…

С нами была охрана. Я шмыгнула в машину, на заднее сидение. Пристегнулась ремнем, аккуратно огибая живот. Малыш затих, прислушиваясь.

Чабашев сел рядом, от него пахло сигаретами и мужским одеколоном. К счастью, от запахов теперь меня уже не тошнило.

— Где твои документы, Лиза?

Он разглядывал меня, а я чувствовала себя очень неуютно. Хотелось вжаться в спинку сидения, чтобы подальше от него быть. Шерхан тоже пугал, но рядом с ним было и страшно, и хорошо одновременно. А Чабашев просто пугал, хотя даже пальцем меня не обидел…

— Потеряла.

Врать я не любила и не умела. Но в последнее время приходилось часто. Сказала неправду и покраснела, выдав себя с головой.

Он мне не поверил, да и кто поверил бы? Когда только от дяди сбежала, у меня были ещё деньги, немного — я смогла стянуть их из дядькиного бумажника, вся трясясь от страха. Но иначе — мне бы не выжить никак.

Первое, что я решила, что мне нужно документы на эти деньги купить. Чтобы никто не нашел, если я буду жить под чужим именем.

И случай представился скоро: я на автобусном вокзале стояла, смотрела, сколько стоят билеты. К себе прижимала кошелек, до потери памяти боясь, что его стащат. Видимо, выглядела я странно, и ко мне подошёл мужчина. Полный, губы толстые, неприятные, как пельмешки.

Я на него с опаской взглянула, ожидая от каждого незнакомого человека гадостей.

— Проблемы? — поинтересовался, а я так перепугалась, головой из стороны в сторону замотала. Мужчина хмыкнул только:

— Могу помочь. Под залог телефоны беру, золото, — потом, окинув взглядом с ног до головы, добавил, — с документами могу помочь.

Я отказалась, сказала, что не надо ничего. Он отошёл, но далеко уходить не стал. А я от одного окошка к другому переместилась, знала, что он на меня смотрит и нервничала сильнее.

А потом увидела полицейских. Они документы проверяли у парня, уснувшего на лавке. Если ко мне подойдут — то все, конец…

Отчаянье придало решимости, я заметила, куда свернул тот мужчина, что помощь предлагал, и пошла за ним следом.

Он курил на улице, заметил меня и снова усмехнулся:

— Надумала?

— Мне паспорт нужен.

— Паспорт, говоришь, — протянул он, а потом цену назвал. Такую, что у меня уши загорелись. Это была как раз та сумма, что я у дяди стащила, но если документы будут, тогда я и на работу смогу устроиться, заработать ещё…

— Давай решайся быстрее. Предложение пять минут действует, — поторопил, — надо или нет?

— Надо.

— Ну идём тогда, вон там офис мой. Бабки только заранее давай, — и протянул ладонь. Пальцы у него тоже были короткие, пухлые. Неприятные.

Я отдала деньги, выбора-то не осталось. Мы дошли до неприметного двухэтажного дома, вывески на дверях не было.

— Здесь жди, сейчас спущусь. Какое имя хочешь?

— Лиза… А фамилию любую.

— Ну, Лиза так Лиза, — кивнул он, улыбнувшись, дёрнул ручку двери и скрылся.

Естественно, документов никаких я не увидела. Ждала, пока в туалет не захотелось, а отойти боялась. Вдруг, он выйдет, а меня тут нет. Когда совсем невмоготу стало, зашла в подъезд, он был проходным, с другой стороны — оживленная улица. А сам дом нежилой, никаких фирм там не было.

Так я осталась без документов и денег. Паспорта у меня с тех пор так и не появилось, но не рассказывать же об этом Чабашеву.

Машина ехала, скорость большая, дождь за окном все лил. Чабашев на меня не глядел, занят был телефонным разговором.

Я не вслушивалась, откинулась назад, чувствуя, как ноет уставшая поясница.

И в этот момент прозвучал оглушительный взрыв. Я сначала даже не поняла, что это было, наша машина затормозила резко, а потом пошла юзом. Все внутри от страха сжалось, я держалась одной рукой за ручку дверную, а другой — за живот. Чабашев орал над ухом, сердце колотилось отчаянно. А дальше — выстрелы, я никогда не слышала их вживую, но точно знала, что это они.

— Твою мать!

Чабашев заставил меня пригнуться, стекла машины разлетелись на осколки, осыпая нас с ним. Мне дышать было трудно, в позе такой болел живот, ребенок пинался отчаянно, требуя убрать давление, но я не могла сбросить с себя руку Чабашева и пошевелиться.

Вот и все, подумала, скоро с бабушкой увижусь… Отмучились мы.

Но умереть мне не дали. С моей стороны распахнулась дверь, ветер бросил в лицо порывом капли дождя, и я поняла, что Чабашев больше меня не держит. Кто-то расстегнул ремень, выдернул меня за руку из автомобиля. Я спотыкаясь безропотно последовала за мужчиной в маске, лишь бы не упасть на живот, это самое страшное.

Первая машина, в которой ехала охрана, полыхала. Темно уже было, а от яркого пламени все вокруг казалось красным. Несколько человек с автоматами и в масках, наверное, ОМОН, стояли рядом с ней.

— Сука, я тебя урою, — зарычал Чабашев, которого волоком тащили по мокрому асфальту. По его лицу струилась кровь, темная, — на полоски порежу, гнида.

Движение, и один из нападавших резко ударил его прикладом по голове. Чабашев резко замолчал, я закрыла рот рукой, чтобы не заорать.

Меня повели в микроавтобус, на руках подняли в салон — ступени высокие, самой не забраться. Следом запрыгнули все остальные, водителю отдали приказ, и автобус помчался вперёд.

Я боялась дышать, шевелиться. Пока никто на меня не смотрел, был шанс, что забудут, не тронут. Только живот крепче обнимала, и молилась без конца. У всех, кто был в салоне — оружие, автоматы, пистолеты. Видно только глаза в прорезях балаклавы.

Наконец, один, что сидел напротив меня, посмотрел в глаза. И от его взгляда кровь застыла в венах. Медленно, очень медленно он стянул с себя маску.

— Ну вот мы и встретились, Белоснежка, — произнес Имран.

Глава 9

Шерхан

Я все думаю, главное, в глаза ей заглянуть. Может, и правду говорят, что глаза не лгут. Хрен знает, что я в них увидеть хотел. По факту они огромные, голубые, как небо весеннее и блестят от непролитых слез. В них, презрение, а ещё — страх. Меня горечью затапливает от осознания этого, на что надеялся, идиот…

В салоне машины полумрак. Лиза забивается в самый угол, прижимается к дверям, как можно дальше от меня. Мне не видно её живота, а хочется убедиться своими глазами, что есть он.

— Быстрее гони, — бросаю водителю.

У границы города пересаживаемся в другой автомобиль — этот слишком заметен, парни сдергивают бронежилеты. Всё молча. Белоснежка не выдерживает и начинает тихонько плакать. Подхожу, ловлю за подбородок, вынуждаю её смотреть мне прямо в глаза, ненавижу её сейчас за эти слезы.

— По любовнику своему скучаешь? — спрашиваю я.

Она отшатывается, словно я её ударил. Мне и правда хочется сделать ей больно. Просто потому, что больно мне, изнутри, словно расковыряли дырку в груди, которую ещё её отец сделал. Но понимаю — не смогу. Просто не смогу и все. Бью кулаком по капоту машины, оставляя вмятину, ловлю осуждающий взгляд Анвара — машину-то за что, говорит он одними глазами, лучше уж мне в морду дай…

Гоним домой молча и очень быстро. Я еду в другой машине, просто потому, что не могу дышать одним с Белоснежкой воздухом, слушать, как она всхлипывает. По другому мужику плачет, сука. Курю всю дорогу, сизый дым нехотя вытягивается в приоткрытое окно.

Я говорил ребятам — ни одного волоса не должно было упасть с женщины, что носит моего сына. Им не нравится то, что под одной крышей со мной будет жить дочь того, кто едва не убил меня. Они горят местью. Но то, что у неё в животе мой сын, все меняет. Они будут оберегать её, даже если ненавидят.

Это был наш единственный шанс, я понимал. Чабаш вёз ее в такое место, где я бы не смог её достать. Поэтому… Пули, которыми лупили по окнам, были холостыми, но силы их хватило, чтобы автомобильное стекло расколотить. Взрыв был призван не калечить, а отвлечь внимание, дезориентировать, что нам с блеском и удалось. Ребята обсуждают, довольные — им дай только воли пострелять, адреналин в крови бурлит, а у меня на душе мрак, хоть волком вой.

— Охрану по периметру усиленную, — отдаю команду я, когда приезжаем домой, уже под утро.

Я не думаю, что Чабаш ответит нападением уже сегодня, но я должен быть готов ко всему. Я не знаю, насколько ему Белоснежка нужна, готов ли он убивать ради того, чтобы не плакала молча, как сейчас, а ночами обнимала, маленькими пальчиками выводя узоры на груди… Снова хочется убивать. Рычать хочется. Хочется вернуться и заново пережить этот момент превосходства над соперником, уронить мощным ударом на грязную землю, наступить ногой на грудь, слыша, как хрустят ребра… Жаль, не убил. Убивать его сейчас просто нельзя было — это развяжет войну, в которой полягут мои люди.

— Куда её? — спрашивает Анвар, в голосе плохо скрываемое презрение.

— В ту же комнату.

Я слишком зол. Мне нужно держаться от Белоснежки подальше, чтобы не натворить бед, я это знаю. Смотрю в её тонкую спину, когда уводят — так и не догадаешься, что беременна. Говорю себе — потом. Завтра. Хотя бы через час. Не иди к ней, ты же не хочешь её уничтожить.

Срываюсь и иду. Сидит на кровати, при виде меня вскочила, живот свой беременный руками прикрыла — до боли стискиваю зубы. В потасовке ей все же перепало, хоть и сразу на руках вынес. Платье немного порвано, короткие волосы взлохмаченные, на щеке полоска пыльная.

— Зачем волосы отрезала? — спрашиваю я, заставляя себя быть спокойным.

— Я не твоя собственность, — отвечает Белоснежка, вдруг ставшая не в меру своевольной. — Что хочу, то и делаю.

— Ты, — рычу я. — Моя. Блядь. Собственность.

Вскидывает подбородок. Хочу снова заставить её плакать. Чтобы сука, из-за меня плакала, а не по ёбарю своему слезы лила. Но в ее глазах упрямство, и сила, которой я раньше не замечал.

— Ты убил моего отца, — тихо отвечает она. — Мою мать. Ты лишил меня семьи. Я никогда не буду с тобой.

Вот оно какое — бешенство. Оно бурлит изнутри, кажется, вот-вот и порвёт меня на части, и уничтожит все вокруг, и беременную Белоснежку тоже.

— В тебе мой сын, — выдыхаю я, все ещё держа себя в руках. — Родишь его. Я его заберу, не хочу, чтобы он рос с матерью шлюхой. А потом проваливай, куда хочешь, стелись под кого хочешь.

Выхожу из комнаты, так хлопаю дверью, что окна дребезжат. Всё ещё пытаюсь в руках себя держать. Закуриваю, но жалкой дозы никотина не хватит, чтобы унять моё бешенство. Наливаю виски в бокал, делаю глоток. Представляю, как голая Белоснежка под Чабашем стонет, стыдливо прикрывая грудь рукой. А потом… Потом притягивает его к себе, открывает ему навстречу розовый рот… Бокал с хрустом разбивается в сжатом кулаке, стекло впивается в кожу. Похер. Вытаскиваю крупный осколок из ладони. Иду к ней, пачкая все каплями крови, как в тот вечер, когда Белоснежка меня покинула.

В комнате её нет. Захожу в ванную. Увидела меня, вздрогнула, попыталась прикрыться руками — голая совсем. А я стою, смотрю на неё, на небольшой, такой, сука, красивый круглый живот, внутри которого мой ребёнок. На грудь, которая налилась, соски розовые крупнее стали. Что думал до этого — не помню. Пусто стало в башке до звона, в горле пересохло, шагнул к ней.

— Руки убери, — приказал осипшим голосом.

Замерла на мгновение, но убрала послушно. Провел пальцем по животу, оставляя за собой след крови. Тугой. Тёплый. Наверх, к груди потяжелевшей, обвел по кругу сосок. Сжал немного грудь, Белоснежка вздрогнула, наверное — больно. А я смотрю, как зачарованный, на густую белую каплю, что из соска выступила.

И со стоном признавая, что это, сука, сильнее меня, наклоняюсь и слизываю её языком.

Глава 10

Лиза

Его язык обжигал. Меня как молнией пронзило, когда Шерхан коснулся моего соска, и мурашки по позвоночнику побежали.

Это было бесстыдно и упоительно одновременно. Я стеснялась стоять перед ним обнаженной, с большим животом, который ни скрыть, ни спрятать. Даже если там, под сердцем, было дитя Имрана. Даже если он — убийца моего отца. И ещё вчера я считала, что ненавижу его всем сердцем.

Но сейчас я не видела лица Шерхана, только темную макушку, чувствовала горячее дыхание на своей груди.

Она стала чувствительной, налилась, и его прикосновения были острыми, даже болезненными. Я напомнила себе, что из-за него я сиротой выросла, и почему сбежать хотела из его дома. Он плохой человек.

Попыталась оттолкнуть, но это как гору сдвигать: Имран даже не почувствовал, как я упиралась в его плечи ладонями со всех сил.

Он припал жадно губами к соску, втягивая его языком, а руки при этом скользили по телу. Я охнула, внизу живота разлилось приятное тепло, я давно не испытывала ничего подобного.

— Не трогай меня, — последняя попытка, чтобы вывернуться из его объятий, но Шерхан не дал. Подхватил меня на руки и понес куда-то.

Я боялась вырываться — у меня ребенок в животе, лишь бы не навредить, а куда руки девать не знала.

От него пахло так знакомо. Полгода прошло, даже больше, но запах этот я помнила так хорошо, точно мы вчера виделись.

Имран меня на кровать положил, а сам встал рядом. Рубашку расстегивает, смотрит на меня исподлобья.

— Не буду я с тобой спать, — я покрывало подхватила, накрываясь, а ему все нипочём. Манжеты расстегнул медленно, рубашку отбросил, звякнул ремнем пояса.

А мне плакать хотелось: я не убегу, я не могу сопротивляться, и сегодня я куда беспомощнее, чем в нашу первую встречу.

— Будешь, — сказал, как припечатал. Смотреть на обнаженного Шерхана было невыносимо, я стеснялась, не зная, куда отвести взгляд, и понимала, что он меня все равно против воли возьмёт.

На груди возле сердца все так же алел шрам от пули, на боку добавился новый — следы от швов, рваные, неровные.

Его руки, расчерченные темными полосами татуировок, на манер тигриной шкуры, схватились за покрывало, откидывая его в сторону, и снова обнажая меня.

— Не трогай! — крикнула, даже кулаком от обиды ударила о матрас, но слишком мягко и тихо, чтобы воспринимать меня всерьез. Слезы покатились по щекам, а Имран меня как тогда, в прошлой жизни, за щиколотки к себе подтянул и навис надо мной.

Я упёрлась в него руками, боялась, что он всем весом на живот опуститься, а там же ребенок, он такого обращения не выдержит. Мысли о малыше прибавили решительности, я стучала по его плечам, головой мотала, но он одной ладонью схватил меня за запястья и зафиксировал мои руки над головой.

— Я не хочу!

— А другого — хотела? — прорычал в ухо, зло, грубо, — с Чабашем трахалась, дрянь?

От обиды и возмущения пропал дар речи. Как он мог такое обо мне подумать и о Чабашеве? Да он же мне в отцы годится!

А Имран нашел мой рот и впился жестким поцелуем, губы терзал. Его язык проник в мой рот, а у меня слезы текли без остановки, и вкус у нашего поцелуя был соленый — соленый.

Плакала оттого, что сопротивляться не могу. Оттого, что целуя врага семьи и отца своего ребенка. Оттого, что нравится и на поцелуй этот тело мое реагирует, и сопротивляться совсем не хочется.

Только сдаться Шерхану в добровольный плен.

Он руки мои опустил, накрыл ладонью грудь, сжимая до боли. Я вскрикнула глухо.

Слишком чувствительно и горячо. Его рука дернулась, точно он испугался, что сделал мне больно, а потом двинулась дальше. Коленями он раздвинул мне бедра, коснулся пальцами чувствительной точки.

Там уже было мокро. Я горела от мысли, что такое происходит со мной, а Имран зарычал, ощущая на пальцах влагу.

— Сучка, хочешь меня, — рыкнул в ухо, а я из последних сил соврала:

— Не хочу.

А потом его пальцы оказались везде: внутри меня, в самых сокровенных местах, они ласкали, давили и заставляли задыхаться.

Он подхватил меня за бедра, переворачивая: я встала на колени, упираясь вниз, живот, такой большой, но кровати не касался. Ребенку не понравился такой резкий поворот: он толкнулся болезненно, но я не смогла даже отреагировать. Я напряглась, ожидая, что Имран сделает мне больно, сжалась вся. Но он вошёл плавно, но мне казалось, что теперь я не смогу принять его в себя целиком. Дернулась вперед, пытаясь отодвинуться, но он не дал, позволяя привыкнуть к своим размерам. Зафиксировал за бедра, пальца давили, наверняка останутся следы.

Его движения были сильными, но не болезненными, от влажных звуков, что издавали наши тела, соединяясь, горели уши. Это казалось совершенно неприлично, но при этом — приятно. Больно не было.

Он задавал ритм, убыстряясь, а с моих губ слетали стоны, хоть я и старалась молчать.

— Я убью тебя, маленькая предательница! — рыкнул он в очередной раз, а потом дернулся, отодвигаясь. Я почувствовала, как по бёдрам потекла обжигающая-горячая влага, липкая, густая. Ноги дрожали, мне тяжело было стоять в такой позе, дыхание сбилось.

Скрипнула кровать, Имран поднялся, оставляя меня. Я перевернулась на бок, укрываясь, грудь сдавило спазмом. Я не хотела, чтобы меня считали предателем. Это была неправда.

— Ты убил моих родителей, — сказала ему, когда он выходил из комнаты. Имран замер на месте, спина напряглась, очерчивая мускулы. — А я тебя не предавала. Я ни с кем не спала…

— Я должен проверить, что это не Чабаш прятал тебя от меня целых полгода?

Я замотала головой, короткие волосы липли к губам:

— Я сбежала от дяди, а потом пряталась в центре "Зайнаб", пока туда не пришли твои люди…

— Складная сказка, — хмыкнул Шерхан, нисколько мне не поверив. — Больше ничего сказать не хочешь?

Я задохнулась от обиды. Я не ждала понимания от того, кто лишил меня семьи, но мог поверить мне, беременной, хотя бы в малом. Потом вспомнила, что у меня хотя бы голос есть, чтобы говорить, а есть существа куда беспомощнее меня, и решила откинуть гордость в сторону — не время.

— Хочу, — вскинула я подбородок. — Если уж пользуешься моим телом, то будь добр плати, и не деньгами, а поступками. У Чабаша в квартире кошка осталась, с котенком… квартира пустая запертая, я боюсь, они погибнут. Пожалуйста…

Глава 11

Шерхан

Всё её запах виноват. От меня пахло порохом, сигаретным дымом, кровью из пораненной о стекло бокала ладони. От неё — невинностью, черт побери, несмотря на тело, которое приобрело и беременный живот и роскошные женственные изгибы. Шагнул к ней ближе, знал же, не нужно… Вдохнул её запах полной грудью. Яблоком пахнет от волос. Зелёным. Кислым таким, как те, что мы в детстве пиздили с дачных участков. Женщиной пахло. Взрослой, знающей цену своей привлекательности. Только вот Белоснежка не знала…

Уходи, заорал я мысленно себе. Поздно. Словно все мои силы, все мои мысли сосредоточены на кончиках пальцев, которыми я по животу Белоснежки вожу. Никогда раньше на беременных баб не смотрел даже — ну, пузатая баба и подумаешь. А тут… Тёплый живот. Такой тугой. Трогательно выступающий пупок. Вены, что стало видно отчетливее под белой кожей, и по каждой из них хочется языком провести. И головка члена буквально болит, пульсирует огненной болью, и унять её может только Белоснежка. Нужно внутрь неё, просто жизненно необходимо в её влажное тепло, иначе крышка, иначе с ума сойду.

Мне хватило сил не сделать ей больно. Кончил и сам испугался, все ли в порядке, цела ли? И смелость сразу покинула, но мужик я или нет? Трусливо бежать не буду, сделал значит сделал, за свои дела я всегда ответ держу.

Протянул руку коснуться бархатной девичьей щеки, но Белоснежка просто оттолкнула мою руку. И тогда я увидел. Её живот просто вздыбился, словно там внутри что-то живое. Я опешил, дыхание перехватило, когда дошло, какой я идиот. И её беременность не нечто абстрактное теперь, не тест положительный, который до сих пор в ящике стола в моем кабинете лежит. Это, блядь, правда. И вот то, что так яростно толкает Белоснежку изнутри, это не просто нечто живое. Это и правда мой сын.

— Можно потрогать? — спросил я охрипшим от волнения голосом. — Он…шевелится.

Белоснежка тяжело приподнялась и натянула на себя одеяло по самый подбородок. Моя робкая девочка…от мысли, что такой дерзкой её сделал Чабаш или какие-то другие мужчины скриплю зубами.

— Давай, заставь меня, — упрямо говорит она. — Ты же можешь, тебе же плевать, что я думаю, что я чувствую.

Обида и ненависть на самого себя захлестывает с головой. Ухожу. В кабинете моем кровь, бокал разбитый, рано, но надо прислугу поднимать, пусть убирают. Снова пью, зарекался не пить, но сколько херовых мыслей в голове, и не отключить их никак, и алкоголь тоже не справляется. Звоню Анвару, он приходит уже через минуту, заспанный, вихор волос торчит дыбом, словно в шестнадцать, когда я первый раз его увидел.

— Врача дерни, — отдаю команду. — Лучшего по этим беременным делам. Пусть полностью посмотрит и анализы возьмёт!

Анализы нужно. От самой Белоснежки только и осталось, что сиськи, да пузо. Кормить её надо, и витамины пусть жрёт какие положено, если надо, насильно буду пихать.

— Хорошо, — кивает Анвар.

— И это… центр "Зайнаб" знаешь? Были там наши?

Первые пару месяцев после того, как Белоснежка исчезла, я вообще смутно помню. Я тогда землю носом рыл, зверея от того, что предают самые близкие. Рану на боку замотал бинтами сам как смог, зубы стиснув, и забил. Думал — как на собаке заживёт. Не зажило, и заражение крови свалило меня надолго. Как не сдох, сам не понимаю, кишки изнутри горели, казалось, мозги кипят.

— Были, — кивнул Анвар. — Ты не верил тогда ещё, что она…ну, что с дядей своим сама ушла. Велел везде рыть и приюты эти тоже.

— Координаты дай.

Холодный душ, насильно сожранная каша и две чашки зубодерно крепкого кофе почти привели меня в чувство после бессонной ночи и нервяка. Центр находится в соседнем городе. Ехать по трассе часов шесть, но то если по-человечески. Я за три долечу…

Долетел. С адресом по навигатору сверился, глазам не веря. Приют в моем понимании это халупа, в которую идут от безнадёжности и нищеты. Здесь все не так. Здание новое совершенно, но не дешёвый новодел, который я не люблю, предпочитая старину, а лаконичное, стильное. Дорогое. Камеры кругом понапичканы, охрана, мать вашу. На меня смотрят пристально, чувствую — так просто не пробиться.

Морду побрил, глаза, конечно, с недосыпа красные, но зато часы с половину их богадельни стоят, похуй. Вхожу в холл, здоровый детина сразу перегораживает путь. Пожалел, что своих людей не взял.

— Куда?

— К хозяйке, — лениво ответил я.

Изнутри все пышет, но старательно остаюсь спокойным хотя бы внешне.

— Кто?

— Шарханов, — отвечаю, понимая, что в этом городе меня могут и не знать. — Имран Рамазанович.

— Документы.

Хочется двинуть его по морде, но вынуждаю себя достать права, показать их ему. Напоминаю себе — я с миром пришёл.

— В списках тебя нет, но если ты один из муженьков, — почти улыбается верзила. — Отсюда по частям выйдешь, и ничего мне за это не будет.

— Тебе будет, — спокойно отвечаю. — А с бабами я не воюю.

Говорю эту фразу и вспоминаю Белоснежку, что пряталась от меня под одеялом. Это воспоминание придаёт терпения. Иду длинным коридором, поднимаюсь на лифте на указанный мне этаж. На встречу выходит глубоко беременная белобрысая девушка, явно не Зайнаб.

— Хозяйка ваша так легко мужиков пускает, — хмыкаю я. — Не боится?

— Зайнаб Ильдаровна ничего не боится, — с гордостью отвечает девушка.

Кабинет огромный и светлый. Панорамные окна в пол, пушистый бежевый ковёр, стол посередине. Столько воздуха, что захлебнуться им можно. Зайнаб Ильдаровна, если это она, торчит кверху пятой точкой, что-то старательно выписывая на здоровом листе бумаги, который на столе лежит. Задница её интересует меня не очень — у меня другая задница в голове давно уже. Поэтому взгляд обернувшейся девушки я встречаю совершенно хладнокровно, если она жопой своей меня из колеи выбить хотела, ей не удалось.

— Что вам нужно? — даже не улыбнулась мелкая пигалица.

Темноволосая, кареглазая, такого же маленького роста, как Белоснежка. Костюм деловой, глаза умные спокойные и смотрят на меня внимательно.

— Вы прятали мою женщину, — твёрдо заявил я.

Девушка улыбнулась одними уголками губ, вопросительно вздернула точеную бровь. Самоуверенная.

— Если она сюда пришла, — качнула головой она. — То она уже не ваша женщина. Уходите.

— Послушайте, — начал я.

Я не хотел делать ей больно, не стал бы. Я хотел заставить её слушать меня. Донести, как это важно для меня. Я же не многого хочу, просто начать Белоснежке верить… Девушка отвернулась снова к своим бумагам, а я взял её за запястье. Не схватил. Именно взял, привлекая её внимание, вынуждая смотреть на меня, но она так вздрогнула, словно я её ударил.

— Зай, — раздалось от дверей. — Тьфу, Зайнаб, ты…

И нас увидел. И мою руку на тонком женском запястье. Шкаф, но набитый не жиром, а мышцами, смуглая кожа, высокий, явно бывший боксер. И выражение лица так стремительно меняется от умиротворенного до бешенного.

В тот момент я понял — это его женщина. А ещё то, что Зайнаб Ильдаровна ничего не боится не из-за охраны внизу, а потому, что такой вот мужчина её любит. Движение было почти неуловимым, крепкий кулак бросился мне в лицо, и навстречу мне — пол. На мгновение загудело в ушах.

— Сука, — сплюнул кровь я. — Я с миром пришёл, один!

Никто ещё не смел безнаказанно мне морду бить, и похер сколько на этом мордовороте мышц. Я вскочил на ноги одним стремительным движением и бросился вперёд, с удовлетворением чувствуя, как мой кулак болью обожгло, и слыша, как хрустит нос противника. И плевать, что самому по уху заехали — в бою на боль внимания не обращаешь.

Маленькая Зайнаб носилась вокруг нас, и по-моему, ругалась, причём даже не выбирая выражений. А потом…окатила ледяной водой, я даже не понял сначала, что произошло, как дворовых собак мои драки ещё никто не разнимал.

Стоим с её мужчиной, мужем, если судить по кольцам на пальцах, напротив друг друга, дышим тяжело, с обоих вода капает, а Зайнаб Ильдаровна с пустым ведром в руках и смотрит на него гневно.

— Хватит! — воскликнула она. — Как дети малые! Руслан, я просила тебя не калечить моих посетителей?

— Он тебя схватил! — упрямо возразил тот.

— Дотронулся. Просто дотронулся! И к моим девочкам он отношения никакого не имеет, я пробила по базе, пока он поднимался! А если хотите драться, идите на улицу!

Я мрачно перевёл взгляд на окно — там, за ним, стылый осенний парк. Драться не хотелось. Да что там — жить не особо хотелось. Белоснежка мне лгала.

— Простите, — устало сказал я. — Я просто…волновался. И не знал где она. Я ни разу не обидел её. И не буду…даже если не верю, все равно не обижу. Я пойду…

Зайнаб посмотрела на меня. Внимательно, не как до сих пор. И оказалось вдруг, что далеко не восемнадцать ей, как изначально казалось, едва ли намного меня моложе. И тонкие морщинки у глаз, которые только красили её. И сами глаза…казалось, что они столько боли видели, сколько не каждому суждено, возможно, даже мне, несмотря на всю хрень моей жизни. И что лгать ей — невозможно. Она и так все знает, причём лучше меня.

— Как зовут? — тихо спросила она.

— Лиза…Вяземская.

Даже в анкету не полезла, она, уверен, всех своих подопечных знала и в лицо, и по имени, и судьбу каждой.

— Была, — кивнула она. — Почти два месяца. От дяди пряталась. Про вас…не говорила ничего. Проблемные девочки у меня не здесь живут, я их берегу от чужих глаз. Её искали вооружённые люди, я рассказала ей это и она сбежала, я даже денег ей дать не успела и с документами помочь. У неё все хорошо?

— Теперь хорошо, — ответил я, и пошёл прочь, стряхивая с волос воду.

У лифта меня нагнал её муж. Ехали вниз молча, но без обмена репликами не обошлось.

— Если ты ещё раз подойдёшь к моей жене, — сказал он утирая ватным диском разбитый нос. — Я…

— Да понял я, — отмахнулся я.

Разбитая скула болела, два передних зуба чуть качались — хорошо, что не выбил. Белоснежка была с Чабашем, этого факта не отменить. Но она не лгала мне про эту удивительную Зайнаб. Она сказала правду. И теперь я не знал, как загладить свою вину. Хотя…знал.

Я не спал уже вторые сутки, но к ночи пригнал к городу, в котором нашёл Лизу. Жилье Чабаша мы изучили, когда думали, как Лизу освободить. Знал, что занимает целый этаж элитного дома старой постройки, в самом центре. И что обычно ему хватает охраны подъезда — когда дома нет, этаж не охранялся отдельно, все равно через сейфовую дверь не пробиться. Знал и какие комнаты занимала Белоснежка.

Подобрал булыжник побольше, сунул в карман, все равно в потасовке куртку испортили безнадёжно. Ухватился за богатую лепнину у водостока и полез наверх. Третий этаж — не бог весть какая высота, переломаю если ноги, то так мне и надо.

Наверх добрался почти без приключений, уцепился получше, ударил камнем по стеклу, осторожно, чтобы не уронить вниз много, лишний шум не нужен. Я верно расценил — в этой части своих хором Чабаш ремонт отгрохать не успел, сигнализации не было. Крупные осколки вытащил и закинул внутрь комнаты, потом перелез через подоконник сам.

Кошка нашлась быстро — белая, тощая, очень злая. Хотел поймать, цапнула меня за руку до крови. Детёныша защищает.

— Да тише, дура, — попросил я. — Я же тебя спасаю.

Поймал за шкирку, засунул за куртку, застегнул, чтобы не сбежала. Котёнка, такого маленького, что в ладонь помещается, во внутренний карман. У самых дверей пустой комнаты лежал свёрток. В нем — котенок, судя по всему, умерший не так давно.

— Надеюсь, ты расскажешь когда нибудь эту историю мне, — сказал я вслух.

И свёрток взял тоже, ребята в саду закопают. Надо, наверное, цветы ещё купить, сдаётся мне двух живых кошек и одной дохлой слишком мало для того, чтобы выпросить прощение.

Глава 12

Лиза

— Кровь из вены берется. Не бойтесь, больно не будет, — медсестра протёрла сгиб локтя спиртовой салфеткой, а я сжалась. Уколов я боялась, но понимала, что анализы надо сдать.

Когда я полгода назад попала в центр Зайнаб Ильдаровны, меня первым делом отправили проверять, как беременность развивается. Водили по плоскому ещё животу датчику, а я лежала, страшась шелохнуться. На экране пятно показали, похожее на кляксу, — ребенок мой, пусть в это и сложно поверить. И сердце билось уже…

В этот раз я боялась не меньше. Столько выпало испытаний на нашу с малышом долю, особенно в последнее время. И я все ещё помнила слова, сказанные Имраном, что ребенка он себе заберёт. Как же он без меня, без мамы? Да, я ещё совсем не знаю, что делать с младенцами, ни разу на руках даже не держала, но уже точно знала, что мы с ним — команда. И чтобы не случилось, я всегда буду защищать его и опекать.

Когда осмотр закончился, я снова осталась одна в своей комнате.

Имрана не было, дом охраняли. Я подошла к окну, заглянула за занавеску: по высокому забору камеры установлены, на воротах несколько человек в форме охранников. Бежать отсюда будет непросто, но у меня уже есть опыт побегов. Я смогу. В дверь постучали, я обернулась.

Женщина лет сорока пяти в платке, с приятной внешностью, раньше я ее не видела. Она смотрела на меня доброжелательно:

— Лиза, обед готов. Имран Рамазанович велел следить, чтобы вы обязательно ели.

Я пошла за ней на первый этаж, в столовую. Женщина, представившаяся Аминой, поставила передо мной тарелку с густым супом. На столе стояли вазочки с фруктами, нарезка овощей, сыры, мясо — одной мне столько не съесть, неужели все это только для меня одной?

— А Шер… Имран Рамазанович будет обедать?

Амина не ответила, и я поняла, что это не входит в ее обязанности, докладывать о том, где начальство.

Взяла ложку, попробовала. Суп был обжигающе-горячий, но очень вкусный. Я еле аккуратно, а у самой мысли о Снежинке с малышом. Вспомнит о них Чабашев? Даже страшно подумать было, что он может вспомнить о них когда будет слишком поздно.

Странно, но о нем самом я почти не думала. После вчерашней ночи все мои мысли были сосредоточены на Имране. На жгучем стыде, который я испытывала вспоминая, как низко пала.

Себя ту, что семь месяцев назад пришла в ресторан Шерхана в поисках защиты я прощала. У меня опыта не было, я жизнь не знала, и наконец, я не знала, что это именно он меня семьи лишил.

А теперь…теперь я все знаю. И плавиться в его объятиях — предательство.

— Мы отсюда сбежим, — сказала я животу. — Я не хотела быть матерью ребенку того, кто убил моих родителей. Но судьба распорядилась иначе. Тебя я здесь одного не оставлю.

Весь день Амина пыталась меня накормить, под конец дня я стала ощущать себя свиньёй, которую откармливают на убой, но отказаться стеснялась. Она же готовила, старалась ради меня.

Ночью мне не спалось, чужой дом казался полон шорохов и незнакомых звуков. Я лежала, разглядывая потолок. Ребенок не спал, и я тихонько поглаживала живот.

А на утро меня разбудило истошное кошачье мяуканье. Я открыла глаза, заслышав знакомые звуки, села на краю кровати, нашаривая ногами тапочки. С первого раза не попала, так торопилась, что рванула босиком. Сердце учащенно билось, но я даже в мыслях боялась озвучить то, что чувствовала.

Снежинка спряталась под огромный деревянный шкаф со стеклянными дверцами и оттуда шипела на одного из охранников. Он пытался достать оттуда кошку, встав на четвереньки, но она не давалась.

— Не трогайте ее, пожалуйста, — попросила, — она боится вас.

Охранник пробормотал что-то на своем языке, но отошёл. Я мельком заметила тонкие порезы на его руках и порадовалась за Снежинку, — в отличии от меня защищаться она умела.

Я села на пол возле шкафа, протянула ладонь:

— Не бойся. Это я.

Кошка не вышла, но шипеть перестала. А я сидела на полу, поглаживая одной рукой живот, а другую держала вытянутой, открытой ладонью вверх. И рассказывала, что никогда их не предам, что на кухне есть вкусное мясо и молоко, и Амина непременно нальет ей целую миску, если Снежинка решит выйти.

— Мне тоже страшно, как и тебе, за себя и за своего ребенка, — вздохнула я, — но мы справимся.

И кошка поняла. Высунулась из-за шкафа, держа своего черного приемыша за шкирку. Он тихо пискнул, и тогда Снежинка опустила теплый мохнатый комок в мою ладонь.

— Спасибо, — прошептала я, едва сдерживая слезы и погладила свободной рукой ее по белоснежной шерсти.

— Даже кошки к тебе тянутся, — произнес задумчиво Имран, напугав меня. Я вздрогнула, поднимая голову. Снова не заметила, как он подошёл: за полгода я успела забыть, как бесшумно, по-тигриному он может передвигаться. Обернулась. На скуле кожа ссажена, губа разбита, наливается синяк.

— Ты их спас, — произнесла я. В горле точно ком застрял, я хотела его поблагодарить, но так и не смогла выдавить из себя и слова.

— Спас, — кивнул он, разглядывая меня внимательно. — И с Зайнаб твоей виделся.

Я удивлённо моргнула: когда он все успел? И одновременно неприятие чувствую — не верит мне, проверяет все…

О Зайнаб Ильдаровне у меня остались самые теплые воспоминания, я не хотела сбегать из ее центра, но побоялась, что люди Шерхана сделают ей плохо из-за того, что она помогала мне.

— Как ты от дяди сбежала?

Я начала подниматься осторожно, прижимая к груди крохотное кошачье тельце. Имран протянул руку, но я её не приняла. Я не доверяю больше своему телу.

— Мне просто повезло, — вздохнула я, понимая, что лучше сказать уже и покончить с этим.

Дядя с меня глаз не спускал, несколько дней мы ехали почти без остановок, пару раз меняли автомобили, в них же и ночевали. Меня мутило постоянно, и я очень боялась, что дядя поймет все про ребенка, и тогда мне несдобровать. На четвертый день, ближе к ночи, дядя сказал:

— Ночуем сегодня в мотеле. Попробуй хоть слово вякнуть или помощи попросить, я тебя тут же подстрелю. Мне терять нечего.

Я знала, что у него пистолет с собой и в угрозы верила. Безропотно вошла следом в придорожную гостиницу. На парковке возле нее было припарковано с десяток фур, видимо, здесь ночевали дальнобойщики.

Дядя шел, держа меня за шею, ни вздохнуть, ни дернуться. От него пахло ужасно, от меня, думаю, тоже не лучше, и от этих чудовищных запахов токсикоз только усилился.

Пока мы оформляли номер возле стойки, дядя одной рукой держал меня, другой — свою сумку. Я знала, что он в ней деньги хранит, много денег.

— Ваши документы, пожалуйста, — попросила администратор, дядя начал рыться в кармане, для этого ему пришлось меня отпустить. Звякнул колокольчик над входом, и внутрь зашёл мужчина. Он был просто огромный, бородатый, из-под закатанных рукавов рубашки выглядывали руки, покрытые татуировками.

— Какой еблан свой тарантас припарковал так по-уродски? — рыкнул он и на дядю моего глянул, — твой форд?

А потом схватил его за ворот свитера и поводок на улицу. Это было так резко и так внезапно, что я замерла, не зная, что делать. На раздумья у меня было пару секунд всего. Я наклонилась к сумке, чтобы из-за стойки женщина не могла меня разглядеть, схватила спешно пачку денег, пряча ее в карман, и выпрямилась.

— Где здесь туалет?

— Прямо и направо.

До туалета шла, боясь оглядываться, руки жгло. Я украла деньги и теперь собираюсь сбежать, но другого шанса не будет.

Туалет располагался на первом этаже, и в нем было окно. Я заперлась изнутри, а потом дернула за ручку, молясь, чтобы она поддалась.

Выпрыгнула, снаружи никого, забор высокий в метре, окна выходили на задний двор. Прижалась к стенке, обходя здание. Выглянула, чувствуя, как сердце от страха вот-вот из груди выпрыгнет. Если дядя меня сейчас поймает…

Но дядя заходил в мотель, это был мой последний шанс. Я рванула изо всех к дороге, пока он меня не хватился, и замахала руками огромному грузовику, выехавшему с парковки.

За рулём сидел тот самый водитель, что пару минут назад выдернул дядю. Он остановился, открывая дверь:

— Тебе чего, пигалица?

— Помогите, пожалуйста, — попросила я помня, что угрожающая внешность еще ни о чем не говорит. Плохие люди черны изнутри, — мне очень в город нужно.

Глава 13

Шерхан

Меня так и тянуло к комнате Лизы. Что сказать — не знаю. Смотрит сквозь меня, думает что-то свое. Вот и хожу, у себя дома, круги наматываю, будто и не хозяин.

Странно это было. Я все ещё не простил ей Чабаша и верить до конца не мог. И что с ней делать дальше, когда мой сын родится, так и не решил. Сложно.

Последний круг по широкому коридору дал около восьми вечера. Привычно остановился у дверей Лизы, прислушался. Шум какой-то непонятный. Я уж вообразил, что она снова от меня сбегает, я бы не удивился даже, постучал, вошёл, охерел.

— Ты что делаешь? — спросил недоуменно я.

Потому что глазам своим верил не очень. Беременная Лиза толкала комод, точнее — пыталась толкать.

— Комод толкаю, — объяснила она то, что я и сам видел. — Поставлю у двери.

Упрек проглотил, понял — не доверяет мне. Это понятно, но легче не становится

— Ты не дура ли? — спросил почти ласково. — Ты моего сына носишь, какие комоды?

Она смотрела на меня, вздернув тонкие брови. И не улыбалась, я и не помню, когда улыбку ее видел в последний раз.

— Замок велю поставить, чтобы изнутри запираться.

Она кивнула, отвернувшись. Волосы светлые короткие пушатся, их не сдерживает теперь тяжёлая коса. И так хочется в них лицом закрыться. Поцеловать тонкую шею… Как заколдованный рядом с ней. Только мысли о Чабаше отправляют, словно ядом. Никогда не смогу смириться и принять, что она с ним была так близко.

Вышел, пока не закипела злость внутри. Как бы не было, она носила моего ребенка и уже только ради этого беречь Белоснежку стоило.

А замок, в случае чего, я одним ударом снесу.

Вниз спустился, отдал приказ, чтобы уже сегодня замок ей этот чертов повесили. Пока говорил, поймал взгляд Анвара. Он прекрасно знает, что к чему, понимает. Похер. Мой дом — мои правила. Вот хочу и забочусь о дочке того, кто меня едва на тот свет не отправил.

На следующий день казалось легче. Как будто дурацкий замок, что-то изменил. И немножко ближе нас сделал, как бы странно не звучало.

Я в ресторан несколько дней уже не ездил. Там все по накатанной — управляющий толковый, который ведёт все, как по нотам. И не думал даже. Все мои мысли только об одном. Иногда — как бы коснуться Лизы. Так, чтобы платье сминая задрать, поцеловать круглый живот… Иногда сатанея думаю о том, что пусть Лиза и не лгала мне во всем, с Чабашем она точно спала. Стал бы он иначе так близко к себе её держать? Защищать, собой рискуя? Когда снова и снова представляю их в одной постели, убивать хочется.

Так вот. День был мирным. Я начал думать, что мы уживаться научимся. Хотя бы до рождения сына. А потом…

Я как раз подобно идеальному отцу смотрел в сети самую понтовую и дорогую коляску, сидя в гостиной на первом этаже, когда хлопнула входная дверь. Я не обратил внимания — охрана сейчас усиленная, Чабаша жду.

Что он с ответкой объявится — базару нет. Я его прикладом ушатал прямо в родном городе, украл Белоснежку, а в довершении ещё и кошек свистнул, совершенно по-наглому. Такое не прощают. Анвар за это злился на меня, за неоправданный риск, за то, что всех ребят из-за бабской прихоти подставляю.

Я прислушался: следом за стуком двери цокот каблуков. Вот тут я напрягся. Телефон отбросил на соседнее кресло, поднялся, уже предчувствуя, что увижу.

Лика, блять. Которая отличается от Лизы на одну букву и на целый мир. Губы красной помадой намалеваны, волосы по плечам струятся, шубка соболиная, сам покупал.

— Имран, — защебетала она. — Тебя так долго не было, я соскучилась!

Кто пустил, успел подумать я, какого хера?!

— Пошла вон, — четко и раздельно сказал я. — Жопу в руки и пиздуй отсюда!

Лика обиженно скривила алый рот. А дальше все одновременно произошло. Гостиная большая, смежная. Из широких дверей входит Лиза. Улыбается — я так долго этой улыбки ждал, черт. Руки устроены на животе, на них котенок. Глаза открыл, видно, этому радуется. И вместе с этим Лика скидывает свою шубу. Под ней вызывающе роскошное белье, чулки и сапожки на тонкой шпильке. И все.

— Блять, — говорю я, потому что не знаю, что ещё можно сказать.

Девушки друг на друга смотрят. У Лизы глаза распахнуты удивленно, такого она явно не ожидала, да и я тоже, чего греха таить. Лика смотрит на живот, не отводит от него взгляда, кажется вот-вот прожжет взглядом и платье, и плоть.

Лиза убежала молча, только платье и взметнулось. Лика осталась. Я бы все на свете отдал, чтобы наоборот.

— Это что, полотерка? — все ещё не веря спросила Лика. — Беременная? От тебя, Имран?

— Какого хера припёрлась? — зло спрашиваю я. — Кто тебя звал?

Хватаю за голый локоть и тащу к выходу. Думаю, что сказать Лизе. Такое, чтобы поверила. Чтобы простила, потому что жизненно важно вдруг становится её прощение.

Тащу Лику к выходу, в одном белье, в другой руке — шуба. На улице снега ещё нет, но мороз уже ощущается. Идём к пункту охраны, которая усилена, и все равно, блять, пропустили! Там — Анвар. Переводит взгляд с мониторов камер на меня. Ждёт.

— Какого хера? — спрашиваю я.

— Это твоя любовница, — напоминает Анвар. — А та, что дома у тебя, только до рождения ребёнка, ты сам сказал. Почему я должен был её не пустить?

Скриплю зубами. Анвар зол на меня и он прав. Наказание все равно неминуемо — он все понимал и сознательно пошёл на это. Он не хочет, чтобы Лиза была в моем доме, ей здесь не место. Она из рода убийц и предателей.

— Чтобы больше я тебя не видел, — говорю Лике.

Бросаю ей шубу. Второй парень из охраны уводит её прочь. Она мне уже не интересна, сейчас у меня в голове Лиза, и Анвар блять, из-за которого все вдруг так херово стало, во сто крат хуже, чем раньше было.

— Склады пойдёшь охранять, — говорю я. — И сидеть там будешь, пока не скажу.

У него щеки алеют. Он привык быть на острие. Его манит адреналин, перестрелки, интриги. Склады — это склады.

— Я десять лет с тобой, брат, — говорит он, — я с тобой и огонь, и воду прошёл. А она… Вяземского дочь. Баба. Другой веры.

Думаю о том, что Лиза, наверное, плачет там. Она такая хрупкая. Такая нежная. Такая…беременная. И теперь между нами снова — не просто замок, а целая, блять, крепость. Смотрим с Анваром друг на друга, тяжело дышим. Думаю о том, что рожу его разбить хочу. По мощеной плиткой дорожке грохочут шаги. Кто-то бежит. Тот самый парень, что Лику выпроваживал, влетает в комнату с трудом переводя сбитое бегом дыхание.

— Там…там Вяземский сбежал.

Глава 14

Шерхан

Крушить хотелось и убивать.

Всегда считал, что в моей команде — лучшие бойцы, а по факту набрал безмозглых дебилов, которые умудрились в который раз Вяземского просрать.

Схватил первое, что под руку попалось — кружка тяжелая, металлическая, и в окно ебнул. Стекло разбилось с грохотом, осыпая осколками сторожку, а мне лучше не стало ни хрена.

Там, за забором Чабаш, который придет ответку кидать за мои выходки. Там — недобитый Вяземский бродит, который смог полудохлым сбежать. А вокруг меня одни уебки, способные разве что между моими бабами склоки провоцировать.

Пиздец.

— Имран, — не вовремя Анвар сунулся. Я ему с размаха хук справа, в ухо, от всей души.

Анвар упал, размашисто взмахнув руками. А мне уже дальше в бой хочется, если не порву кого-нибудь, то сам взорвусь к чертям. Руки чешутся, кровь кипит.

— Ты совсем? — смотрит на меня, поднимаясь. За ухо держится, морщится, — ты из-за бабы ебнулся, брат.

Я только этих слов и ждал. Они для меня — как для быка красная тряпка, дальше бросился, кулаком снизу в челюсть.

У меня рука тяжелая, а сейчас границ и вовсе не видел, да и Анвар тоже.

Набросился на меня в ответ. Деремся, рычим, разнимать никто не суется, знают, лучше не лезть.

— Сука, — под кулаком моим сминаются кости носа. Анвар сильный, но я сильнее, я в борьбе с детства, — ты чего на папу попер, шакал позорный? Забыл, блядь, кто тебя из аула в люди вывез?

— Отпусти, блять, отпусти!

Я его в захват, за шею держу, дыхание хриплое, сбилось, из носа юшка теплая катится.

— Ещё раз против меня попрешь, окажешься с Шамилем в соседней могиле, червяков кормить, — сплюнул, руку убрал. Встал, отряхиваясь. Рубашка порвана, на свалку только теперь.

Анвар поднялся следом, слегка помятый, но вид виноватый. Понял, что кругом — его косяк.

— Не надо меня с Шамилем сравнивать, — ответил, смотря мимо, — я не предавал тебя никогда.

Шамиля хоронили со всеми почестями. Его мать, Абида, растила нас как родных. Не ее вина, что сын оказался продажной тварью, но в память о своем детстве и в знак уважения перед этой женщиной темы предательства Шамиля никто не касался.

Да и к лучшему оно было, чтобы в народ не поползли слухи о том, что в моем близком окружении были крысы.

Не Шерхан я иначе, а сопливый пиздюк, не способный держать своих бойцов в узде.

Подумал, что с побегом Вяземского это ещё ярче прослеживаться стало.

Сука.

Через пятнадцать минут Анвар уже докладывал о том, что произошло. Лицо его расцвело кровоподтеками, я и сам выглядел не лучше.

Слушал его и думал — Лиза снова в опасности. И ребенок мой. А ещё Лика эта, мать ее, в белье блядском. Что ж все так сложно-то?

— Он с переломами ребер, кормили раз в день. Ребята и расслабились, сюда почти все стянулись и к объектам нашим. Вот эта крыса и воспользовалась шансом. Его не сразу ещё хватились, он в углу лежал, как мешок. Собрал под куртку свою солому, пацаны с дверей глянули, на месте.

— Увольняй их нахер, — сплюнул, — Вяземского найти быстрее, чем Чабаш, или отвечаю, склады у меня охранять будешь ты.

— Найдем, Имран. Он босиком, без верхней одежды, далеко не сбежит. Всех бойцов туда стянули.

Я башкой покачал, подавляя гнев.

— К следующему утру чтобы новости были.

Вернулся в дом, поднялся к комнате Белоснежки. Заперлась, естественно. Стукнул пару раз в дверь:

— Лиза, открывай. Поговорить надо.

Она молчала, и это по нервам било не слабо.

— Лиза, это не то, что ты подумала.

Ну пиздец, вот и я докатился, что эту тупую фразу с видом провинившегося школьника бубню. Только я и вправду виноват был перед ней.

Подумалось, может снести замок этот к черту? Сам же велел поставить. Но если силой пойти, Белоснежка и вовсе не простит. Я же не варвар, блять, а горец. От слова "горе".

Белоснежка из комнаты не выходила. Новостей о Игнате не было. Я сидел в столовой, думал о том, что у меня запасов виски — пить не перепить, но держался. Подослал Амину к Лизе, та ей дверь открыла. Хотя бы еду приняла, и на том спасибо.

Извинятся я не умел. Решил цветы заказать, что, блин, ещё делать? Выбирал букет, потом плюнул, сказал, чтобы привезли самый большой, розы с Белоснежкин рост. Курьер притащил, букетище огромный, как телки любят. Амина сбегала к Лизе, но та фыркнула и сказала, что никогда розы не любила.

Зашибись.

К поискам Вяземского подключили всех ментов. Он не должен был до Чабаша дойти, живой или мертвый, но остаться в нашем городе. Вечером съездил в ресторан, перед самым закрытием.

Лики не было, администратор сказал, что она взяла больничный. Будто я спрашивал, похер мне было на нее. Я за все ее заслуги щедрой рукой отсыпал, но борзеть не разрешалось. А уж тем более вваливаться в мой дом как к себе.

В ресторане тоже места себе не находил, с приходом управляющего торчать здесь денно и нощно не было никакого смысла. Меня домой тянуло, гнала мысль — вдруг, пока я сюда приехал документы подписать, моя охрана снова ебалом прощелкает и впустит в этот раз уже не певичку, а настоящих врагов.

По дороге домой увидел зоомагазин. Тормознул возле него, заглянул внутрь. Белоснежка на кошках своих как помешанная, возилась точно с детьми. На витрине дом кошачий стоял, все как положено, несколько этажей, игрушки прикручены, не дом, а целый коттедж. Набрал барахла для кошек, самого дорогого корма — не дай Аллах черный приблудыш откинется, снова я виноватым окажусь.

Ну и дом взял, куда без него. Запихнул в багажник кошачье приданное и домой поехал.

В окнах ее комнаты горел свет. Я стоял во дворе своего дома, задрав голову, и думал, может, залезть? Хоть глянуть, чем там моя беременная девочка занята.

Но не стал. Зашёл, оставил все кошачьи прибамбасы напротив ее дверей. Захочет, возьмёт.

А сам ушел в гостиную. Сидел напротив телика, каналы гонял, на телефон посматривал — никаких вестей, Игнат как сквозь землю провалился.

Блядство.

Перевел взгляд на дверь, а там она. Белая кошка. Сиди копилкой, смотрит на меня глазами круглыми.

— Я тебе там пожрать купил, дом отдельный. Иди, живи, наслаждайся жизнью.

Кошка, естественно, не ответила. Зато пошла. Прямо ко мне.

Остановилось возле ног, хвост задран, обнюхала. А потом запрыгнула, устраиваясь на коленях. Это было неожиданно. Я не шевелился, стерпел, когда она меня когтями за ногу прихватила, наминая, точно подушку.

А потом улеглась.

Я рукой провел по ее спине, шерсть мягкая, гладкая. От кошачьего тела тепло шло, я снова провел рукой, за ухом причесал. А она замурлыкала.

— Ну, хоть одна баба в этом доме на меня не обижена, — хмыкнул я. Считай, успех.

Глава 15

Лиза

Всю ночь я ревела и ничего с собой поделать не могла. Малыш в животе пинается тихонько, словно меня поддерживает, а я реву. Говорю себе — так лучше. Разве ты хочешь, чтобы тот, кто разрушил всю твою жизнь, спал ночами в твоей постели? Нет, конечно, нет! Пусть спит с кем угодно. С кем хочет, хоть со всеми сразу! Но как представлю, как Лика его обнимает, и её красные губы самодовольно улыбаются, так снова всхлипываю.

Утром в зеркало смотрю — ужасно. Мало того, что беременная, так ещё и опухшая вся. И пожаловаться-то некому — Снежинка, предательница, снова куда-то пропала. В новом огромном доме она боялась, и то и дело перепрятывала котёнка с места на место, не очень доверяя незнакомым людям. Видимо, её жизнь тоже была полна горького опыта, боли и предательств.

— Завтракать здесь будете? — спросила Амина.

— Нет, спущусь, — ответила я.

Потому что хотела понять — дома Имран ранним утром или нет. Не знаю, зачем мне это нужно, но убедиться в этом необходимо. Если нет…то все окажется ещё хуже, чем было. Прошлась мимо его комнаты — двери нараспашку, широкая постель заправлена, на ней точно никто не спал этой ночью. Сглотнула горький ком. Спустилась к кабинету — за запертыми дверями гробовая тишина.

Всё правильно. А чего ты ожидала, дурочка Лиза? Мужчины не меняются. Такие, тем более. И прими это разочарование, и живи с ним. Готовься морально к тому, что твоего ребёнка отнимут, тебя просто не спросят, выкинут за порог, как надоевшую кошку. А твоего ребёнка будет воспитывать очередная вертихвостка с силиконовой грудью. Может, даже, Лика…

Проходя через гостиную первого этажа, которая все ещё в утреннем полумраке, вздрогнула от неожиданности. На диване, вытянув длинные ноги, спал Имран. А на плоском мужском животе, свернувшись клубком — Снежинка.

От красоты этой, такой мирной картины, у меня все внутри перевернулось и дыхание перехватило. Снежинка меня увидела, потянулась довольно, проснулся, забарахтался, отыскивая сиську котенок.

— Он же может нечаянно во сне раздавить котёнка, — шёпотом сказала я Снежинке. — Глупая ты мамаша.

— Не раздавлю, — потянулся и Имран. — Я уже полчаса, как проснулся, лежу, не шевелюсь…

Осторожно переложил кошачье семейство, сел, потёр заросший щетиной подбородок и на меня посмотрел. А я покраснела, как будто меня на месте преступления поймали — ещё бы, стою, им спящим любуюсь.

— Пойдем-ка жрать, Белоснежка, — позвал он.

И я снова покраснела, будто меня на свидание позвали. Имран явно о чем-то своем думал — тёмные глаза чернее обычного, на лбу сосредоточенная морщинка. В душ сходил, с волос капли капают, одна скатилась по лицу прочертив мокрую дорожку. Я вдруг поймала себя на том, что мне её путь хочется языком провести. В животе сразу греховно жарко стало. Плохая Лиза, падшая, поругала я себя.

Не нужно забывать — он твой враг. И ты в его доме пленница…

— Такой уже живот большой, — сказал Имран, и я шаг назад сделала, словно пряча ребёнка от него.

— Восьмой месяц уже пошёл.

И неловкая тишина. Кажется, столько всего сказать нужно. Потребовать от него объяснений, но…молчу.

— Лика… Трахался я с ней, да, — просто объяснил Имран. — Но сейчас ничего нет. Не звал я её, Анвар запустил, гаденыш.

— Это твоя личная жизнь, она меня не касается.

Голос мой сухой, как пустыня Сахара. А внутри и радость, от того что сейчас ничего нет, и обида-злость, что когда я на последнюю сотню рублей выживала, Лика стонала под ним. Ненавижу её, прости меня, бабушка, за такие чувства.

— А поехали в торговый центр, — вдруг удивил Имран. — Смотри на твоём пузе толком ни одно платье не сходится уже, а моему сыну простор нужен. Накупим тебе шмотья.

Ехать с ним я никуда не хотела. Но я так устала быть пленницей. А там — люди. Там обычная жизнь. И туда — манит. И кивнула, а Имран так радостно улыбнулся, что моё глупое сердце опять екнуло.

Шубка, которую мне Имран ещё весной подарил, и которую я сбегая гордо тут оставила, и правда, на моем животе уже не сходится. Благо — идти только до машины, которую подогнали к самому крыльцу. За рулём водитель, а Имран рядом со мной сел, сзади.

Ездить — неудобно. Не могу понять, нравится ребёнку автомобили или нет, но реагирует на них он всегда остро. Его возмущению и пинкам нет предела. И сейчас упёрся ножками в самые ребра, вынудив меня с лёгким стоном поменять позу на более удобную.

Имран заметил это моё движение, и движение в животе под тонким вязаным платьем тоже.

— Можно? — спросил он. — Пожалуйста.

Он был таким большим. Сильным. Он мог сломить моё сопротивление за секунду. Но он просил. И столько мольбы было в его голосе. Я не могла ему отказать. Взяла его руку, тяжёлую, смуглую, с тонкими длинными пальцами, и положила её на живот себе.

И замерла — так хорошо. Вот просто глаза закрыть и представить, будто мы обычная семья. Ждём своего первенца и счастливы. Что никаких теней прошлого не стоит между нами. Ребёнок тоже на мгновение замер, удивлённый чужим прикосновением, а потом изо всех сил пнул Имрана прямо в ладошку.

— Ни х*я себе, — вырвалось у Имрана поневоле. — Прости… Просто, он такой сильный. Тебе, наверное, больно, когда он так… Моя кровь. Ни на секунду не сомневался, что это мой сын.

Наклонился, и прямо в живот меня поцеловал, а я некоторое время вспоминала, как же обратно дышать начать. Как не заплакать от горечи, что идиллия наша так коротка — всего до торгового центра, который уже виднеется впереди.

Въехали на подземную парковку, и Имран руку свою убрал. Сразу так холодно стало и горько. Ничего. Я сильная, я справлюсь…

Дверь мне Анвар открыл, водитель был в машине — подогнал к самому лифту, чтобы я не мерзла, и должен был отъехать. Имран вдруг потянулся ко мне, пока я выйти не успела и легонько поцеловал в губы. Так неожиданно и нежно…

— Если бы ты знала, — шепнул он, и я почувствовала на своих губах его дыхание. — Какая красивая ты сейчас. Такая красивая, что сдохнуть хочется…

Отстранился. Телефон зазвонил, недовольно посмотрел на дисплей.

— Я… — неуверенно начала я.

— Иди с Анваром, Белоснежка, — улыбнулся он. — Не для бабских ушей разговор. Я догоню.

Я из машины вышла. До лифта — несколько шагов. По асфальту гуляет противный ветерок, забирается под шубку, холодит ноги. Анвар идёт рядом, явно спешит, а я все оборачиваюсь и на Имрана смотрю. Он взгляд мой поймал и рукой мне помахал…

А потом…взвизгнули тормоза, какой-то автомобиль резко и на большой скорости пошёл на разворот — это на подземной-то парковке. Анвар назад дернулся и выругался так, что у меня щеки заалели. Я, глупая, не сразу поняла, что происходит.

Даже взрыва не почувствовала. Просто холодно было, а потом в ушах зазвенело, толкнуло в спину горячим воздухом, я не устояла и на колени упала, благо руки выставить успела. Кожу на коленях содрала, и не понимаю, почему так паленым пахнет — а это мех моей шубки тлеет. Анвар что-то заорал, тлеющий поясок шубки затоптал ногой и не церемонясь потащил меня к лифту. Посадил прямо в углу, на холодный грязный пол.

— Тут сиди! — крикнул он в моё лицо. — Тут сиди, я сейчас!

И рванул обратно. Я на четвереньках обратно к дверям ползу. Мне важно видеть, что там происходит. Стеклянные двери медленно закрываются, кто-то наверху лифт вызвал, я не успела совсем немного. Медленно встаю, опираясь о них. Смотрю.

Там — филиал ада на земле. Наверное, такой он и есть, ад, которым меня бабушка пугала. Только я не ожидала, что за все мои грехи он настигнет меня так быстро. Там — огонь. Разорванная, как игрушка, машина, искореженный металл. Касаюсь стекла — кажется, оно тёплое. Ищу глазами Имрана и не вижу, и запах такой ужасный, что лёгкие выжигает изнутри и само сердце.

Нет, хочу сказать я, но не могу.

Лифт медленно едет наверх, так медленно, словно в замедленной съёмке. Прижимаюсь к стеклу лицом. На нем — сажа и мои слезы. А по моим ногам вдруг течёт вода, такая горячая, что обжигает сильнее огня, и ребёнок в страхе отчаянно толкается, прося меня остановить то, что происходит.

Глава 16

Лиза

Паника топит, и воздуха не хватает совсем.

Я из лифта прочь, а вокруг столько людей, и все они смотрят равнодушно мимо, идут по своим делам, совсем меня не замечая.

И им дела нет до того, что только что Имран взорвался на парковке. Сердце бьётся отчаянно, я мечусь по сторонам, и не знаю что делать.

В сапогах чавкает. Это воды отошли? А с ребенком что будет? Это же плохо?

Я думаю, что мне нужно вниз, туда, где остался Имран и охрана. Чтобы убедиться, что он жив, чтобы попросить помощи. Мне надо в больницу. А у меня ни телефона, ни документов, совсем ничего.

Живот тянет резкой болью в области лобка, так неожиданно, что я сгибаюсь, обхватывая его ладонью. Боль, пусть и резкая, но длится недолго, отпускает. Я держусь ладонью за живот, ощущая, что он стал меньше в объемах и как будто опустился. Боже, это же так рано, мне же ещё нельзя рожать!

Лифтов все нет и нет, торговый центр незнаком, но я пытаюсь взять себя в руки и спустится вниз, на парковку. Еду по эскалатору, ручьем текут слезы, так, что застилают глаза — я почти не вижу ничего. Спускаюсь на этаж ниже, по сторонам головой кручу, чтобы понять, как выйти на парковку.

Шумно, музыка играет, промоутер в костюме огромного, розового сердца, подходит ко мне, протягивая руки в больших пушистых перчатках, в которых зажат флаер.

— А у нас сегодня распродажа, заходите! — говорит громко.

— Как спуститься на парковку? — кричу ему, проклиная свою беспомощность. Почему бабушка не научила меня быть сильной в самых сложных ситуациях? Почему за последний год на меня свалилось так много испытаний?

Промоутер говорит что-то, но слов я не слышу. Снова резкая боль внизу живота заставляет согнуться, под ладонью, которой я обхватываю его, привычно упругий живот кажется твердым, каменным почти. Боль так оглушительно-неожиданна, что я на мгновение глохну.

Схватки, доходит до меня. Людка рассказывала, что их ни с чем не перепутать, так и есть. И от этого я пугаюсь ещё сильнее. А что, если роды начнутся прямо сейчас, посреди торгового центра, рядом с этим человеком в гигантском мохнатом сердце, что тычет мне в лицо листовку? И никто мне не поможет?

Больше всего на свете я боюсь потерять ребенка, а он затих, не шевелится, ему тоже страшно.

— Все хорошо будет, малыш, все хорошо.

Только я своим словам не верю. От мысли, что я сегодня могу потерять двух важных людей разом, начинает тошнить.

Я нахожу в себе силы двигаться дальше. Нужно идти, я делаю шаг за шагом, ногам сыро в промокших от вод сапогах.

Вижу стрелку, указывающую выход на парковку. Теперь, когда цель намечена, дышать немного проще.

— Нам не туда, — чужая рука хватает меня за запястье, я резко вскидываю голову, заслышав знакомый до боли голос.

На меня смотрит Чабашев, и в его нахмуренном лице нет ничего доброго.

— Это вы, — говорю, вкладывая в свои слова сразу несколько смыслов.

Это он напал на Имрана, иначе, чтобы он тут делал, Чабашев? Его дом за сотни километров от нашего города, и ни одной причины, по которой он мог бы тут стоять, со мной рядом, я не видела.

Дернула руку, но он не пустил, ещё сильнее схватил. Не больно, но цепко.

— Я закричу, — предупредила его, ощущая липкий ужас от своей беспомощности. Нельзя с ним никуда идти, мне в больницу нужно, нужно узнать, что с Имраном, — пустите!

— Здесь сейчас не безопасно, — покачал он головой, — Иванова, не тупи.

— Тогда отпустите меня, — пересохшими от волнения губами, попросила я. Новый приступ боли снова застал врасплох, я охнула громко, пережидая схватку.

— Что с тобой? — Чабашев нахмурился, вглядываясь в мое лицо.

— Кажется, я рожаю…

Он выругался, перехватил мою руку удобнее, и потащил настойчиво к выходу:

— Я ни хрена не знаю, как принимать роды, зато понимаю, что здесь может быть опасно. Это ведь Шерхана ребенок?

Я кивнула. Сопротивляться не было сил, я сосредоточилась на том, чтобы просто переставлять ноги. Каждый шаг давался с трудом, ноги стали тяжёлыми, неподъемными. А Давид слишком спешил, я не могла двигаться в таком же ритме, дыхания не хватало, сил не хватало. Мы оказались на улице, я даже не поняла, каким выходом мы воспользовались. Просто шла за ним, как покорная овца на заклание. Холодный ветер тут же забрался под одежду, прошелся по мокрым ногам. Я чувствовала, что из меня все ещё струится потихоньку горячая вода, почти сразу же остывая, чавкая в моих сапожках.

— Не бойся, — повторил Чабаш, и глянул на меня так, словно я очередная бомба, которая сейчас взорвется.

Я не верила ему, но разве у меня был выбор? В прошлый раз он ни сделал мне ничего плохого, взаперти только держал. В этот раз в клетку мне нельзя.

Впереди стоял большой черный джип, не тот, в котором мы ехали в нашу с ним прошлую встречу. Но такой же огромный.

— Садись, — Чабашев распахнул заднюю дверь, — только быстрее.

Сделать это было не так просто, как сказать, и уж тем более — быстрее. Джип высокий, ноги поднимать тяжело, забраться, чтобы не задеть живот, ещё сложнее. Чабашев помог, осторожно подхватив со спины. На сиденье я не села — легла, ощущая давление внизу живота. Ребенок почти не двигался, и я молилась, прося помощи у всевышнего и бабушки. "Только не забирай его себе, пожалуйста, — попросила ее, — нельзя. Я без него не смогу, я умру прямо сразу".

— Зачем вы здесь? — Чабашев сидел на переднем сидении, рядом с водителем. Скосился на меня, раздумывая, что сказать.

— Мне нужен твой мужчина.

— Значит, вы знали…

— Что ты — не Иванова? — кивнул он, — догадывался. А потом вспомнил, где я видел тебя раньше.

Я понятия не имела, где меня видел Чабашев до нашей встречи. В его городе раньше я никогда не бывала.

— Я не знаю, где Шерхан, жив ли он, — покачала головой, — отпустите меня, я ничем вам не могу помочь.

— Да что ты заладила, отпустите да отпустите, — он даже разозлился как будто, — сама же сказала, рожаешь. На улице хочешь родить? Остановить машину?

На улице рожать я не хотела. Я вообще не хотела сейчас рожать, я хотела ходить по торговому центру вместе с Шерханом. Ощущать его горячую ладонь на собственном животе, выбирать одежду себе и ребенку. Волноваться, когда он смотрел на меня, быть обиженной на него за прошлые поступки и учиться прощать. Прощать — это самое сложное.

А вместо этого я ехала в чужой машине и не знала, выжил ли Имран или нет. И что будет с его ребенком — тоже не знала. Слезы снова покатились по лицу горохом. Имрану нужна была помощь, и младенцу в моем животе. Я не могла выбирать между ними двумя, это было неправильно, но каждая мать пойдет за своим ребенком до конца.

— Не реви, — попытался успокоить Чабашев. — Терпеть не могу ревущих баб, а тебя даже не я брюхатил.

Я сжала зубы, стесняясь кричать от боли. Думала о том, что наверняка испачкаю его сидения. Столько мыслей непутевых в голове, сосредоточиться на одной сложно.

— А вам-то это зачем?

— Считай, покупаю индульгенцию за свои грехи, — хмыкнул он, и на меня внимательно посмотрел. Я видела его сквозь слезы, размыто, — я же не зверь какой-то, чтобы рожающую бабу бросить одну. Ты-то ведь даже за кошками вернулась, да?

— Шерхан… Я попросила.

— Придурок влюбленный, — покачал Чабашев головой. — Не бойся, не умрет. Он с того света не раз возвращался, выживет твой Шерхан. Если уж твой отец его убить не смог…

— Что?! — мне показалось, что я ослышалась, что Чабашев перепутал все на свете. Это же Имран родителей моих убил… Я даже не думала никогда, что он тоже мог пострадать, не рассматривала ситуацию с другой стороны. А потом след от пули на груди вспомнила, так четко, точно видела сейчас Имрана перед собой.

Давид не ответил ничего, мы уже въезжали во двор больничного здания, возле входа рядком стояли жёлтые автомобили "скорой помощи". Мне так больно и страшно было, что я даже обрадоваться не смогла тому, что он в больницу меня привез

Хлопнула дверь, Чабашев вышел, а ещё через несколько мучительно длинных минут, за время которых была ещё одна болезненная схватка, внёс меня на руках в роддом.

— Документы? — женщина в белом медсестринском халате смотрела сурово, — сколько недель?

Документов не было, я беспомощно смотрела на нее и пыталась найти ответ, почему я приехала в грязной шубе, рваных колготках, без паспорта и телефона.

— Оформляйте так, потом все довезем, — одним движением Чабашев выудил портмоне, вытащил несколько купюр и протянул медсестре. Та спорить не стала. А мне было неудобно, что Чабашев за меня платит. Как за товар.

Меня увели, а я так и не успела ничего переспросить у Давида, сейчас все это отошло на второй план.

Самым важным было и оставалось жизнь моего ребенка. Мне помогли переодеться, выдали ночнушку с огромным вырезом спереди, короткую, едва прикрывающую попу. Снять мокрые, грязные вещи было почти приятно, если бы не боль и страх.

Я легла на кушетку, куда указала медсестра. Она была уже другой, не та, что принимала меня. Молодая, мне казалось, мы ровесницы почти. И смотрела она добрее.

— Сейчас сделаем УЗИ, — предупредила меня.

Я кивнула, лежать на спине было больно, когда схватывало. Пришла врач, намазала холодным гелем живот. Она смотрела в монитор молча, только датчиком водила по животу. Мне казалось, что он стал за это время ещё меньше, и я бесконечно трогала свой живот, боясь, что он скоро сдуется окончательно, как дырявый воздушный шарик, и станет совсем плоским, не оставив места младенцу.

— Как мой ребёнок? Живой?

Спрашивать было страшно, меня трясло, как в ознобе. Но ее молчание — ещё страшнее.

— Пока живой, — кивнула врач равнодушно, и, кажется, в этот момент разбилось мое сердце. Я прикусила губу, чтобы не закричать от этих жутких слов, которые набатом вторились в моей голове — пока живой. Пока. Живой. Пока.

Мне вкололи укол, — для раскрытия лёгких, повесили на живот тяжёлые датчики, чтобы мониторить сердцебиение ребенка. Датчик пищал, и от каждого его звука мне становилось хуже и хуже. Никаких других звуков, в родильном зале я была одна, только время от времени заглядывал кто-то из акушерок.

— Потерпи, пожалуйста, — шептала я своему животу, — мы же сильные, мы справимся с тобой. Мама тебя так любит, только потерпи.

Я пыталась тихонько петь, колыбельную, песни меня успокаивали. Прерывалась, когда от боли становилось совсем невыносимо, а потом продолжала дальше. Сколько прошло времени с тех пор, как я оказалась в больнице, я не знала, по ощущениями время тянулось вечность, каждая минута схватки была бесконечно долгой. Меня осмотрели, поставили капельницу, а я все мысленно повторяла про себя, как мантру, колыбельную. Я все не свете отдать была готова, лишь бы наше с Имраном дитя родилось живым и здоровым, все на свете.

В какой-то момент боль стала совсем невыносимой, промежутков между схватками не осталось. Я держалась за железный край кровати, казалось, что ещё одна схватка — и я выдерну железо, так сильно сжимались мои пальцы. Акушерка заглянула в дверь:

— Вяземская, давай на осмотр.

Как я заползала на высокое кресло, в памяти не осталось. Между ног жгла такая сильная боль, я хотела в туалет, но даже отдышаться нормально не получалось.

— У нее потуги! — крикнула акушерка кому — то, а потом обернулась ко мне:

— Все, мамаша, рожаешь. Слушай теперь меня.

Рожать оказалось больно. Я такой боли никогда не испытывала раньше, я думала, что умру, но с каждой новой волной находились новые силы.

— Тужься! Головка появилась, тужься давай!

Пот катился с меня ручьем, я видела только большие часы на стене напротив, но не могла понять, какой час они показывают. А потом — наступило облегчение, я рванулась вперёд в последний раз, и ребенок выскользнул из меня.

Глава 17

Шерхан

Надсадно что-то пищало. Как комар назойливый, от которого отмахиваешься, а без толку. Мысли ворочались тяжело и туго, удивился ещё — напился я, может?

С усилием открыл глаза. Сделал несколько открытий. Первое — наверху бетонные перекрытия, а снизу асфальт. Второе — меня тащат за ногу. Анвар тащит. Третье — не комар пищит, баба верещит, да так долго, на одной ноте, что вот сил бы достало, встал бы и оплеуху зарядил.

— Какого х*я тащишь меня? — почти ласково спросил я у Анвара.

— Я тебя спасаю, — обиделся тот.

И тут стукнуло, бахнуло озарением, все на пути сметая. Вспомнилась Белоснежка, Такая тонкая, что со спины и не скажешь, что беременная. Анвар ведёт её, а она все оборачивается, на меня смотрит. Улыбается едва-едва, губы бледные в синеву. Визг тормозов чужого автомобиля вспомнил. И что понял сразу происходящее, только останавливать уже поздно было. Рывком бросился к Белоснежке, догнать, накрыть своим телом, защитить… А потом огонь этот и визг надоевший бабский.

Тяжело сел. Мотнул головой. Сорвалась с лица, упала густая капля крови — из ушей сочится. Внутри тонко гудит, не иначе, как очередной сотряс, мне в своё время на борьбе нехило прилетало. Но все это — херня.

— Лиза где? — хрипло спрашиваю я.

— Живая она… в лифт отвел, на случай, если стрелять будут.

— Одну бросил? — моментально зверею я.

Встаю. Ноги обжигает болью, и не мудрено — штанину пропалило в нескольких местах, дорогой ботинок обуглился, немного поплавилась подошва.

— Если выбирать она или вы, вас выберу, — упрямо сказал гаденыш.

И заработал оплеуху сразу же.

— Делать будешь, что я скажу. Заткни уже бабу, бля.

Испуганная женщина стояла у розовой машинки своей и на нас смотрела в оба глаза, не забывая подвывать. Я подошёл, насколько мог, к горящей машине, и выругался — у водителя шансов не было.

Кабина лифта, естественно пуста. Урод, снова выругался я. Достал мобилу, велел своим перекрывать ТЦ полностью. Меня трясти начинало от мысли, что Лиза сейчас в чужих руках может быть. Такая беспомощная, такая моя. Охрана ТЦ уже к нам бежит, сейчас и этих запрягу.

Телефон зазвонил как-то особенно зловеще, я сразу понял, что не к добру. Что не успели.

— Да? — нетерпеливо бросил я.

— Твоя Лиза на Павлова шестьдесят четыре, — ответил Чабаш.

— Если хоть волос упадёт с её головы, — прорычал я. — Я тебя, ублюдок, живым закопаю.

Павлова, сука, Павлова. Вспоминаю, где находится. Машина с ребятами уже подъехала, бегу к ней, как могу, с раненой ногой и головой гудящей. Понимаю, что сейчас боец из меня хреновый, торможу.

— Анвар, снимай ботинки.

Он смотрит на свои щегольские дорогие ботинки и пятится назад.

— Мне ещё с ментами разбираться…

— Босиком разбираться будешь! — рявкаю я.

Немного жмут. Гоню, едва слушая подсказки навигатора. Выжимаю из автомобиля все соки. Кровь, натекшая из уха, намочила воротник рубашки, теперь он высох и противно царапает кожу. Одной рукой руль держу, второй пытаюсь кровь с лица стереть.

Я горел желанием убивать. Всё просто — Чабаша убить, голыми, нахер, руками. Лизу забрать. Простейший действенный план. Плевать, что там дальше будет, главное, чтобы у Лизы и маленького сына, который в ней прячется, все хорошо было. Самому и сдохнуть не страшно.

Машину на парковке бросил, влетел внутрь здания. Испуганно шарахнулась в сторону девушка в белом халате, до меня дошло, что это больница — из-за гнева и страха за Лизу я толком и не видел ничего, злость глаза застилала.

Вдоль стены — стулья. С одного из них, навстречу мне, поднимается Чабаш. Бросаюсь на него. Роняю на пол одним ударом, снова бабы визжат, сущее наказание, и так мозг кипит. Удивительно, но Чабаш не сопротивляется даже.

— Я поговорить пришёл, — говорит он. — Блядь, слезь с меня или разгребай все дерьмо сам.

— Где Лиза? — устало хриплю я.

— Рожает…

Как рожает? Она же худенькая такая, ей толстеть и толстеть до родов ещё. Срок маленький ещё, восьмой месяц только пошёл… На Чабаша больше не смотрю, насрать на него.

— Где у вас рожают? — спрашиваю я у стайки испуганных медсестер.

— На… — робко отвечает самая смелая, — на втором этаже…но нельзя туда, нельзя!

— Можно.

Всё можно. Безошибочно и сразу нахожу коридор, ведущий к лестнице, в несколько шагов взлетаю по лестнице, не щадя больную ногу. Распахнул стеклянные створки дверей, на этаж ввалился, задев пустое кресло-каталку у стены.

Остановился. Лекарствами пахнет. Куда идти? С одной стороны донёсся слабый женский стон. Я сразу представил свою Белоснежку, страдающую от боли и понёсся спасать, словно можно вообще спасти в таком деле.

Дверь открыл, вошёл уверенно, усилием воли заставив себя не хромать. Немая сцена. Две хлопотливые медсестрички, которые сразу все свои дела бросили и на меня смотрят. Врач в колпаке и маске, на перчатках — кровь.

И совершенно незнакомая мне женщина, которая бросив рожать, тоже на локтях приподнялась и на меня смотрит. А я смотрю туда — между широко разведенных её ног. И не любопытства ради, а с ужасом, потому что вижу, как из неё появляется округлая, покрытая мокрыми волосиками, младенческая голова.

— Голова пошла, тужься, тужься, — распорядилась одна из женщин, все сразу заглянули в промежность с головой и про меня забыли.

Роженица душераздирающе закричала, а я шарахнулся назад. Блядь, а ведь с Белоснежкой где-то рядом такое же происходит! И нет никого рядом, чтобы поддержать, меня нет! Бегу по коридору, все двери открываю подряд.

Чаще — пусто. И вот наконец самая последняя дверь, а за ней — тишина. Открываю осторожно, вхожу. И сразу её вижу. Лиза, Белоснежка моя. Она тоже мой взгляд сразу ловит, будто ждала меня.

— Имран, — тихо шепчет она.

Бросаюсь к ней, беру за тонкую руку. Ноги её тоже разведены, но на них наброшена тонкая белая простыня, местами кровью заляпанная. А живот… Он плоский почти, в нем точно нет ребёнка больше, и мне так жутко становится от того, что опоздал, не смог исправить, снова все испортил… Лиза беззвучно плачет, я шепчу что-то глупое ей, убираю пряди волос, прилипшие к вспотевшему, покрытому слезами лицу.

Смотрю в спины врача и медсестер, что стоят в углу комнаты. Там, у них то, что важно так. Что смысл моей жизни. И страшно так, что я перестаю дышать. И с каждым ударом моего сердца ещё страшнее, стискиваю руку Лизы в своей, словно вместе — легче.

И тогда…тогда мой ребёнок плачет. Тихо так плачет, словно обидели его. Горько.

— Папа всех порвёт, — тихо шепчу я. — Никто тебя не обидит.

Я не помню, когда плакал последний раз, а сейчас слезами щиплет глаза и мне не стыдно нисколько.

— Кто это ещё? — спрашивает акушерка сварливо. — Про санитарию и дезинфекцию вообще слышали?

— Папа, — тихо говорю я. И громче, увереннее добавляю — Я отец. Дайте мне моего ребёнка.

Тяну руки. Женщина качает головой и закатывает глаза, а потом все же протягивает мне белый, маленький такой свёрток.

Господи, какой ребёнок лёгкий. Невесомый. Опускаюсь на стул, рядом с Лизой, и мы вместе смотрим на наше дитя. Лиза осторожно касается крошечной щеки, а я не смею. И грязный, и страшно своими огромными пальцами такое чудо трогать. Сломаю ещё что-нибудь. Младенец чувствует прикосновение матери, морщит тонкие, бесцветные бровки, носик, словно вот-вот заревет снова, а я смотрю и глаз отвести не могу. Я зачарован, кажется, побеждён навеки.

— На вас кровь и сажа, — говорит врач.

— Сын Шерхана крови и пороха не боится, — гордо отвечаю я.

— Сын, может и не боялся бы, — хмыкает акушерка. — Только дочка у вас.

Поднимаю взгляд на Лизу и вижу, что усталые её глаза смеются.

Глава 18

Лиза

Она такая крохотная, наша дочь. Теперь, после того, как Шерхан ворвался в роддом, язык не поворачивается сказать — моя. Она — наша.

Никогда в жизни я не видела зрелища более трогательного и нежного, чем Имран с младенцем на руках. Живой. С дочкой. И взгляд его такой, полный нежности к этому беспомощному существу, которого он держал, боясь шевельнуться лишний раз.

И в тот момент мне было не страшно совсем, и боль, такая невыносимая прежде, отступила, стихла. Были только мы втроём, в этом родильном зале, да во всей вселенной.

Нам ещё многое предстояло обсудить. Но сейчас это отошло на второй план.

Когда дитя было в животе, я почти не задумывалась, кто там — мальчик, девочка? Я любила его любого. А живя рядом с Имраном заразилась его уверенностью в том, что ношу сына, наследника.

Но теперь, когда родилась девочка, светловолосая, с аккуратным ротиком, я поняла, как много эта девочка взяла от меня.

Мне хотелось — чтобы только лучшего.

— Я хочу назвать ее Верой, — сказала тихо, глядя на Имрана. — Так бабушку мою звали… она мне вместо родителей была.

Сказала, а у самой глаза застилают слезы. Как жаль, что она не дожила до этого момента. Не увидела свою правнучку, похожую на ангела.

Имран молчал. Я подумала, что странно, наверное, с его фамилией и отчеством — русское имя. Не разрешит. Приготовилась возразить даже.

— Иман, — сказал он после паузы, — пусть ее будут звать Иман. Это тоже значит — вера.

Незнакомое имя непривычно ложилось на слух. Я произнесла его несколько раз, пытаясь распробовать:

— Иман. Иман.

Так похожее на имя самого Шерхана. Я снова посмотрела на дочь, — не принимая новое имя ещё, но привыкая. К ней. И к тому, что стала мамой, так неожиданно рано, гораздо раньше, чем планировала.

Я — мама. Так удивительно это было, волшебно.

А потом Имрана погнали. Я осталась с врачами, а дочку унес неонатолог с забавным колпачком из пёстрой ткани. Я смотрела ей вслед, ощущая острое одиночество. Столько месяцев я не бывала совсем одна, всегда рядом был мой живот. А теперь, без этих пинков под ребрами, без неспешных ворочаний я ощущала себя пустой, полой. Совсем одинокой.

К вечеру меня перевели в палату. Соседок не было — быть может, Имран постарался. Но то к лучшему. Общения я не искала.

Я встала с кровати, все ещё болело тело, саднило между ног, и шаг каждый был непростым. Отодвинула жалюзи. Там, за окном, через забор был храм. Лампы подсвечивали золотые купола. Я помолилась, благодаря бога за то, что спас и дочь, и Шерхана.

Страшно представить, что я могла их потерять.

— Вяземская, ужин! — в дверном проёме появилась голова женщины в белом колпаке, — давай тарелку.

— А нету, — растерялась я, — не привезли ещё…

Только сейчас поняла: у меня с собой вообще ничего нет. Ни тапочек, ни ложки с тарелкой. И ходила я все ещё в халате роддомовском, застиранном, но мягком. Сумку в роддом даже и собирать не начинала, все казалось, время есть ещё, рано. Для дочки ни одной пеленки не куплено. Кто теперь этим будем заниматься? Я и сама не знаю, что нужно, Имран — тем более.

— Держи тогда тарелку, вернёшь потом на раздачу.

Я взяла посуду, стакан с компотом. Поняла вот только, что очень, просто безумно хочу есть. Никогда, кажется, такого голода не испытывала, как сейчас. И котлета казалась божественной почти, а компот, — и вовсе амброзией.

Ела, не торопясь, смакуя каждый кусочек. Кто бы мог подумать, что в больнице — еда такая вкусная, ни с чем не сравнится! Не сдержалась, собрала остатки соуса корочкой хлеба, положила на язык и закрыла глаза от удовольствия. Вкусно. После ужина отнесла посуду, куда велела раздатчица. А на обратном пути возле своей палаты так и замерла, зачарованная зрелищем — медсестра катила тележку, в которой ровным рядом лежали светлые свёртки, шесть штук. На пеленках белых машинки нарисованы и мишки.

Колесики гремели о плитку, один младенец кричал во всю силу своих лёгких, а остальные лишь губами причмокивали. Я стояла, держась за дверь своей палаты, сердце в волнительном ожидании замерло: а есть ли там моя дочь?

— Вяземская? Грудь помойте, волосы соберите. Вашу позже принесу, — словно предупреждая мои вопросы, произнесла медсестра, и я задохнулась от радости. Впереди — свидание со своей дочкой.

Я приготовилась, ожидая, когда ее занесут, села на край кровати, сложив руки на коленях, как примерная школьница.

Дочь спала. Я смотрела на ее лицо, опухшее, красное, и думала, что не видела никогда ничего красивее. Почему раньше новорожденные мне не казались такими чудесными?

— Здравствуй, моя родная, — прошептала ей, подставляя руки. Медсестра ловко опустила дочь ко мне в объятия.

— Ее кормят из бутылочки, но неонатолог разрешил приложить к груди.

— Из бутылочки? — я подняла глаза на девушку.

— Ну да, — кивнула она, — ваша торопыжка сосать ещё не умеет. Но попробовать стоит. Остальное все врач расскажет, на обходе.

Я не умела, не знала, что делать. Я же держу ее двумя руками, как кормить? Отпустить было боязно, я никак не могла придумать, как перехватить ее надёжнее, чтобы освободить руку. Посмотрела беспомощно на медсестру, она хмыкнула, отодвинула край у сорочки, чуть сжала сосок и подвинула мою руку с головой малышки на встречу. Так, что сосок целиком поместился в крохотный приоткрытый ротик.

Я замерла. Это было так странно, так необычно. Ее рот был влажный, теплый. Дочь чуть сморщилась, я испугалась, что прижала ее слишком тесно, что она сейчас задохнётся или расплачется. Я не хотела, чтобы она плакала при виде меня. Но дитя, точно зная лучше, что делать, обхватила губами сосок и сделала несколько движений. У меня от них мурашки по всему телу разбежались, это нельзя было сравнить ни с чем, что я испытывала раньше. Одновременно интимно и сокровенно.

Дочь открыла глаза, посмотрела на меня внимательно, так серьезно, точно ей было не несколько часов от роду. Точно она уже многое в жизни повидала. Глаза у нее были голубые, светлые. Бабушкины.

— Спасибо, — прошептала я ей, — спасибо, что ты выбрала меня.

Через пару минут дочь уснула. Сосок так и остался у нее во рту, но сил сосать больше не нашлось, да и молока у меня не было. Я разглядывала ее, тонкие светлые волоски бровей, гладкая, нежная кожа. Провела пальцами осторожно, боясь нарушить покой. Но она не проснулась, таким крепким был младенческий сон. Так я и просидела весь отведенный нам час, не шевелясь даже, и глаз с нее не сводила.

Теперь я точно знала, что такое любовь. Это когда смотришь на свое дитя, и слов нет хватает, чтобы сказать, что ты сейчас испытываешь. Будто в жизни смысл появился только сейчас, настоящий самый.

Медсестра пришла забирать ее до обидного быстро, мне не хотелось расставаться с дочерью, но пришлось.

— Не переживайте, завтра снова принесем, — пожалела она меня, — как придёт молозиво, нужно будет сцеживаться для кормления.

Дочку унесли. Я смотрела в спину медсестре, пока она не скрылась за дверями. В который раз собралась заплакать, но не успела. Следом за ней в палату заглянула санитарка.

— Это тут, что ли, Вяземская? Вам папаша ваш вещей передал. Жить, похоже, тут собираетесь, — проворчала она, а потом начала заносить пакеты.

Их было много, так много, что я сбилась со счета. Кажется, Имран скупил с полок все, до чего смог дотянуться. Там были и детские вещи, и моя новая одежда, и целый пакет всякой среди, и даже погремушка, судя по виду, из настоящего серебра, лёгкая, ажурная, с изображением ангела. Я покрутила ее в руках, потрясла, вслушиваясь в мелодичный звук и рассмеялась.

Кто бы мог подумать, что из сурового Шерхана выйдет такой сумасшедший папаша.

Глава 19

Шерхан

Я сначала не поверил. При Белоснежке бочку катить не стал, имею уважение к детородному процессу, сам недавно видел, как из человека человек вылазит — я бы умер.

Белоснежку на каталке отвезли в палату, я денег дал, чтобы все пучком было, и раз уж вломился в роддом, пошёл искать место, где младенцев хранят.

— Вяземская? — переспросила женщина, дежурящая на складе младенцев. — Её ребёнок пока в реанимации.

Слово реанимация меня до ужаса напугало, глаза округлил.

— Умирает???

Женщина снисходительно головой покачала.

— Маленькая она у вас, пусть и здоровая совершенно. Так всем будет спокойнее, там реаниматолог дежурит, и кислород всегда под рукой. Да куда вы, не пустят вас в жженых штанах!

Я совсем забыл о том, что и правда одна штанина местами сгорела, а под ней зудят, наливаются болью свежие ожоги. До того ли, когда вдруг новый человек родился?

К счастью, у меня много денег и сногсшибательная улыбка — женщина не устояла. Бахилы мне выдала, халат, шапочку и даже перчатки. А главное, объяснила как до реанимации добраться. В ней и правда был врач, тот самый, что нашего ребёнка, язык не поворачивается сказать дочку, унёс.

— Ну, нельзя, — устало сказал он. — Не пущу.

— По-братски давай, — попросил я. — Не каждый же день дети рождаются, у меня вот первый раз.

Наконец, сговорились на том, что в реанимацию меня не пустят, но ребёнка на минутку выкатят — чтобы посмотрел. И выкатили, в эдакой тележке на колёсиках. Малыш лежит, спеленутый, как поленце, мордочка крохотная, а главное — смотрит куда-то. Задумчиво так, и не поверишь, что ещё ни хрена не соображает.

— Минута, — напомнил врач.

На руки сам я брать боялся. Поглядел и так, и эдак. Увидел аккуратно подоткнутый край пелёнки, потянул за него и ребёнка размотал. И поразился. Ребёнок был настолько же прекрасен, насколько ужасен. Я думал, младенцы пухлые, как на картинках и открытках, но нет. Ножки- ручки тоненькие, ребёнок ими сразу стал размахивать. Красные. Венки все под кожей видно, а кожа такая тонкая-тонкая, кажется, одно неосторожное движение и порвётся.

— Ты это, — попросил я ребёнка. — Маши-то поаккуратнее руками, сама себе больно сделаешь!

Подгузник огромный, чуть не до груди. С ним просто — отогнул липучки, чуть потянул и увидел. И убедился. Точно девочка. Маленькая такая, крохотная, что дыхание перехватывает. И уже явно сердитая на меня. Наверное обиделась, что я мальчика хотел. А я на неё смотрю и сердце бьётся где-то в ушах, кроме его стука ничего не слышу. И как-то неважно кажется вдруг, что совсем не джигит у меня, а такая вот мелкая, вся в Белоснежку, девочка.

— Ладно уж, — разрешил я. — Будь уж девочкой, раз так получилось.

Попытался замотать ребёнка обратно, не вышло, мелкая рассердилась на меня ещё сильнее и заплакала.

— Осторожнее, — попросил я. — И не ори громко так, откуда силы-то берутся? Ничего, вот откормлю твою мамку, станет толстая, молока будет много, и ты у меня тоже потолстеешь.

Малышку сразу же забрали, и так одиноко стало, холодно. Хочу эту малявку домой, понял я. Чтобы ночами верещала, не давала спать, я бы научился её на руки брать, и носил бы. И дом бы ей показал, и кабинет свой, и алабая, что ночами бегал по участку и на луну выл, и в ресторан бы отвёз…

Сладкие мечты прервались на первом этаже. Я ещё шапочку идиотскую снять не успел, когда увидел Чабаша. Честно — вообще про него забыл.

— Ну, что, — нетерпеливо спросил он. — Кто родился?

— Девочка, — ответил я, глянув исподлобья. — Тебе какого хера здесь нужно?

Покосился на медсестер, шапку с бахилами выкинул в урну, на улицу вышел. Достал сигарету, закурил жадно. Чабаш тоже присоединился, стоим вдвоём курим, на роддом смотрим.

— Я между прочим, — отметил Чабаш. — Женщину твою спас.

— Спасибо, — буркнул я. — Этого я не забуду. И машину свою со сгоревшим в ней водителем тоже.

Чабаш затянулся в последний раз, сигарету на асфальт бросил, затоптал, ко мне повернулся.

— Ты меня в ваши местные разборки не тяни. К ним я отношения не имею, развлекайтесь, как вам угодно. Я пришёл по своему делу. Мне нужен Вяземский. Если ты отнял у меня инструмент давления на него, беременную свою бабу, тогда отдавай его.

— А хер маслом тебе не намазать? — развеселился я.

Пока курили, зыбкое перемирие было. Теперь от него ни следа, да и не верю я ему ни на грош.

— Он мне должен был большую партию оружия поставить. Говорю, как есть, перед тобой притворяться нет смысла, ты и сам по уши в этом дерьме. Я работал с ним раньше, я дал ему хорошую предоплату. Очень хорошую, Шерхан. За такие деньги убить не жалко. Вяземский исчез, оружия у меня нет. И расклад такой — войны не хочешь, отдавай мне либо Вяземского, либо все деньги, что он у меня увёл.

Теперь мне стало смешно. Настолько, что отказывать в удовольствии посмеяться я себе не стал — ржал долго и смаком.

— То есть ты хотел спиздить у меня оружие, — начал я. — Не морщись, мы называем вещи своими именами. Ты дал Вяземскому деньги чтобы он спиздил мой товар, а теперь, когда не вышло, требуешь у меня компенсацию?

— Либо Вяземский, либо деньги, — пожал плечами Чабаш. — А ещё под тебя большие люди из ментовки роют, имей ввиду.

Он уходил, я в спину ему смотрю и даже сил нет, чтобы злиться. У меня дочка маленькая сегодня родилась. Вера. Иман. Крошечная, на лягушонка похожа, и все равно — самая охуенная в мире. Всё Чабаши этого мира сегодня идут в жопу, решил я.

И поехал в торговый центр. В тот же. Машину с парковки уже убрали, но гарью пахнет, жареным мясом. Я с содроганием подумал о том, что пахнуть могло бы мной. Моей плотью. И что вопросы надо решать, теперь мне свою жизнь беречь и ценить надо — ради Иман.

А сейчас я пойду и куплю для своей принцессы самое маленькое и самое шикарное платье и ещё кучу всякой девчачьей хреноты.

Наверху, по пути к детскому магазину вдруг притормозил у ювелирного. Бабы любят побрякушки, а Иман моя точно женского пола, я сам в этом убедился. Значит нужно золото. Зашёл.

— Золото, — попросил я и с гордостью сказал, — для любимой женщины.

Потому что она точно теперь самая главная и любимая.

— Сколько ей лет? — услужливо уточнила консультант.

— Часа три, — ответил я. — Она такая, килограмма два.

И руками показал, какая маленькая — с ладонь мою. Продавщицы переглянулись и положили на витрину дорогую фирменную коробочку с тиснением. В ней — погремушка. Особенная, я таких не видел никогда. Нежная, как сама Иман, красивая, ангелок выгравирован.

— А золота нет? — огорчился я.

— Только серебро, — пожала плечами консультант. — Коллекционная вещь, берите, не пожалеете.

— Хорошо, давайте… За золотом потом вернусь. И дайте мне побрякушку с самым огромным бриллиантом — для второй моей женщины.

Глава 20

Лиза

Бывает, думаешь, что вот уже, все плохое позади. Что ничего страшного уже не будет, расслабляешься, а потом жизнь бьёт под дых.

Я действительно расслабилась в больнице. Дочка лежала под присмотром врачей, меня обещали пустить к ней попозже, после тихого часа. А пока я пыталась нацедить для нее молоко.

Груди налились, стали тяжёлыми, полными. Они и за беременность выросли, но сейчас казалось, что за последние сутки на размер больше стали, соски потемнели. Я сжала один, из него потекла густая белая капля.

Сцеживаться было трудно. Стерильный стаканчик, который мне выделили, заполнился лишь на пару миллиметров, а у меня уже на лбу пот выступил.

Так мало, подумала, закусывая губу. А грудь уже огнем горела от моих стараний, покраснела как будто даже. Я взглянула на часы — время кормления приближалось, надо было отнести столько, сколько есть.

Недоношенных детей держали на другом этаже. Я поднялась по лестнице, осторожно сжимая стаканчик и боясь его уронить.

Дочку бы все равно накормили, но я понимала, как важно для моей торопыжки мамино молоко.

Возле двери, ведущей в детское отделение, уже стояли две девушки в халатах. Посмотрели на меня понимающе, одна кивнула, приветствуя, я ответила ей тем же.

Когда дошла моя очередь, я протянула стаканчик, виновато опуская голову, сказала очень тихо:

— Это для Вяземской. Сколько смогла…

— Не переживайте, у нее желудок с напёрсток, ей хватит, — подбодрила медсестра. За ее спиной был длинный коридор, через прозрачные стекла можно было разглядеть боксы с малышами, над которыми мигали разноцветными огнями датчики. Я пыталась понять, почувствовать, где из них — моя дочка, но все казалось одинаковым.

— Идите, не положено, — подтолкнула мягко медсестра, — вечером зайдёте.

Уходить не хотелось. Я боялась, что после вчерашнего короткого свидания с дочкой, забуду как она выглядит. А если ее перепутают? Здесь столько детишек…

Пока шла по лестнице, шлепая тапочками, накручивала себя разными мыслями. Может, и зря я в отдельной палате, без соседок?

В палате в мое отсутствие уже побывала санитарка. Я заметила белую коробку. Опять Имран постарался.

Вчера он столько всего передал, что я ещё не всё пакеты успела перебрать. Меня радовало его отношение к дочке. К Иман. Видно было, что ему не все равно, и на руках он ее когда держал — я от взгляда его таяла, да так, что забывала о давней вражде. Искупил ли он то, что я осталась сиротой? Ответов не было, слишком многое нам предстояло обсудить. Но не радоваться я не могла.

Сердце билось трепетно от его заботы.

Я помыла руки, подняла крышку коробки и замерла. Там, на дне, на белой пергаментной бумаге, лежала кукла. Грязная, на волосах комья земляные, точно ее выкопали недавно. Одного глаза не было, второй завалился внутрь и не открывался. На голом теле — порезы и дырки, а сверху кто-то щедро плеснул красной краской, такой алой, что на кровь похожа.

Я уронила коробку из дрожащих пальцев на пол, кукла выпала, закатившись под кровать и сказала:

— Ма-ма.

А я заорала, закрывая глаза, ладонями уши зажала. И орала так, от страха совсем перестав соображать. Глаз открыть боялась, вдруг там, на месте этой грязной куклы — Иман моя? Голая, беспомощная, вся в грязи и крови?

От этой мысли так жутко было, словами не передать, и оставалось только кричать.

Не помню, как меня из палаты вывели, в себя я пришла в незнакомом кабинете, после укола успокоительного. На вопросы отвечать не могла, просто сидела молча, в полной апатии.

А потом услышала знакомые шаги, оказывается, я помнила его походку на слух. Подняла заплаканное лицо, встречаясь взглядом с Шерханом.

Он был зол.

Брови нахмурены, и выражение это. Точно растерзает сейчас любого, кто под руку попадет.

— Там внизу, — начала я, и не договорила.

— Знаю, — ответил он. Шагнул ко мне, разом заполняя небольшое пространство кабинета собою. На широких плечах халат белый, щетина синевой отливает, мешки под глазами.

Уставший, мы оба устали. Сел рядом, я носом шмыгнула, упираясь лицом в его грудь, вдохнула глубоко знакомый запах.

— Это дядя Игнат.

Других вариантов не было. Только он мог прислать куклу эту жуткую, с запиской — "Шерхановскому выблядку".

— Я его убью, — четко сказал Имран, а я вздрогнула. Никаких убийств я не хотела. Просто, чтобы дядя исчез навсегда из нашей жизни. Мне те дни, что я в его плену провела, до конца дней будут сниться в самых страшных кошмарах.

— Не надо, — закрутила головой, ощущая, как короткие пряди хлещут по моему лицу. — Пообещай просто, что с ней все будет хорошо. Действительно пообещай, не как в тот раз.

Он все понял. Желваки на лице заходили, словно сдерживал едва себя сейчас.

— Я обещаю, что с Иман ничего не случится, — сказал, наконец, Шерхан. — Жизнью своей клянусь.

И я ответила ему просто:

— Хорошо.

Имран уехал, пообещав, что снова заедет завтра. Я знала, что здесь отцов не пускают, но разве такие мелочи для него когда-то были проблемами?

Меня перевели в новую палату. Тоже одиночную, но на этаж выше. Теперь я ещё ближе к дочке стала, чтобы молока ей отнести, нужно было всего лишь коридор пройти.

А вечером меня пустили к ней на свидание. Я стояла возле прозрачного кювеза и снова как дышать забывала.

Дочка спала, во сне чмокала губами, высовывала маленький розовый язычок. Такая крохотная.

Мне разрешили взять ее на руки, и она словно почувствовала, что это я. Глаза открыла, глянула строго. А я ей шепнула:

— Все хорошо будет, Иман. Твой папа пообещал.

Глава 21

Шерхан

Куклу я не выбросил. Домой нести её кощунство, теперь она лежит на моем столе в кабинете ресторана и смотрит на меня одним единственным оставшимся глазом. И смотрит так, словно знает до хрена, а говорить не хочет.

— Сучка, — сказал я кукле. — Всё равно доберусь до правды, я все равно всех накажу…

В голове муторно и мутно. Во мне несколько бокалов виски. Нет, я не отмечаю рождение ребёнка, не заливаю алкоголем свои проблемы. Просто смотрю на куклу и пью. Домой идти не хочется, там Белоснежки нет. Нет маленькой Иман. И мои мысли мечутся между ними и долбанной куклой, туда, сюда и обратно.

Вяземского нужно поймать. Уничтожить. Чтобы следа его не осталось, как и от его рода. Иман его фамилию носить не будет, увидел на карточке, что привязана к кроватке, написано Вяземская, даже передернуло. Моя дочь будет Шархановой, даже если Белоснежка того не хочет. Это факт.

В дверь постучали. Я на часы глянул — ресторан уже скоро закрываться будет, большая часть посетителей разошлась, кого черти принесли?

— Да! — бросил я.

Дверь открывалась торжественно, сразу было понятно — что-то эдакое готовится и назревает. Назревала Лика. В красном атласном платье, длинном, но таком проститутском, что искренне надеюсь, она в нем не выступала. У меня все же ресторан, а не публичный дом. Лика улыбнулась, а я поморщился — и думать забыл о её существовании вообще, Иман собой весь мир загородила, хоть и весит всего два килограмма.

— Милый, — проворковала она.

— Пошла вон, — ответил и ещё глоток из бокала сделал.

Лёд в виски уже почти растаял, алкоголь приятно холодил разгоряченное нутро. Лика плечами пожала, но не ушла. Шагнула ближе, одно движение, и блядское её платье с шелестом упало на пол. Под ним ничего, даже чулков и то нет. Только дареное мною колье в ложбинке груди и все. Голой задницей на стол уселась, одну ногу закинула на спинку моего кресла. Я на неё смотрю — хороша, чертовка. И в постели неуемна, за это и держал. Тонкие щиколотки, точеные бедра, на лобке аккуратная полоска вниз ведет.

— Когда у тебя последний раз был секс? — улыбнулась Лика. — Проблемы проблемами, но зачем отказывать себе в удовольствиях?

Соскользнула вниз, на колени встала, потянулась к пряжке моего ремня. У меня непроизвольная эрекция, она почувствовала её, потеревшись щекой о ширинку. В глазах мелькнуло самодовольство, а мне гадко стало.

Вдруг вспомнил Белоснежку в нашу первую ночь. Она девственницей была. Сама боится, больно ей, на глазах слезы блестят, а сама мою голову к груди своей прижимает, и так тихо вздыхает, что мурашки по коже, ни с какими показными стонами и не сравнится.

— Пошла вон, — повторил я, впрочем, беззлобно.

Я не умел злиться на баб. Баба она баба и есть, что с неё взять? По иронии судьбы до бешенства меня могла довести только одна из них, самая нежная и невинная. Белоснежка.

— Да брось, Шерхан, — протянула Лика. — Она же беременная была. Корова. Вы трахались? Пусть да, я прощу, мы с тобой столько уже всего вместе пережили. Но сейчас? Из неё ребёнок вылез, Шерхан. Наверное, её влагалище сейчас больше ведро напоминает по ширине…

Я вперёд наклонился, к самому её лицу. У неё снова торжество блестит в глазах, а меня подташнивает, и не от алкоголя, а от мерзости. Взял её за лицо, сжал так, что смялись под моими пальцами щеки, скривился алый рот, показался ровный ряд блестящих, идеально белых зубов.

— Ещё раз про мою женщину такое скажешь, — прошептал я. — Я тебе язык вырву. Уяснила? А теперь топай, нахер, отсюда.

Толкнул. Упала назад, на пол задницей. Падая, ноги раскинуть не забыла, видимо, рассчитывает, что алкоголь, воздержание и адреналин все же сделают свое дело и с собой я не справлюсь.

— Милый…

— Совсем топай, — пояснил я. — Со всеми манатками. Ты уволена.

Нажал кнопку вызова охраны — возиться самому с ней не хотелось. Увели, я ещё слышал крики и проклятия из коридора. Похер. Выкинул её из своей жизни, и как будто легче стало.

Немного мутило. Прилёг на диван. Сколько разных баб на нем перетрахал, думаю, не счесть. А кажется, что пропахло Лизой все, только её запах в голове, только его и помню, яблоками зелёными, детским мыло, и женщиной, от которой мысли кругом…

Проснулся ближе к пяти утра совершенно разбитый. Принял душ, сменил рубашку — в ресторане все было. В коридорах и залах тихо, кроме охраны никого. А я вдруг понял, что никуда не хочу, ничего этого не нужно, не интересно. А манит и тянет меня лишь туда, где две девочки мои.

Сел в машину и поехал. Заспанный сторож долго не хотел меня пускать. Я мог бы в морду дать ему и пройти, но, во-первых, тот меня на лет тридцать старше, а уважение к старшим никто не отменял, во-вторых, он моих девочек охраняет, ему положено быть дотошным, его миссия очень важна. Наконец, позвонил руководителю одного из отделений, разбудил того, уточнил. А я денег раздал всем, кому только можно было, я здесь персона уже известная.

— Шарханов? — услышал я в трубке заспанный голос. — Да пусти его, все равно не отстанет… В реанимацию нам новое оборудование обещал. Бахилы пусть наденет…

Бахилы я надел. Тихонько, чтобы не шуметь поднялся на Лизки этаж. Роддом просыпается только, где-то слышны шаркающие шаги в тапках, где-то посуда гремит. Белоснежка моя спит, до подъёма ещё время есть. Будить — жалко. В окно фонарь светит, сижу, любуюсь ею. Лицо тонкое, красивое, волосы только зря постригла, дуреха. Ничего, не зубы же, отрастут… Сморщилась во сне, зубы стиснула, наверное снится перенесенная недавно боль, а быть может и до сих пор мучает, все же Лика права — ребёнок вылез, это вам не шутки. Я бы все сейчас отдал, чтобы её боль себе забрать, мне похер, я привыкший, а она вон какая нежная, как принцесса.

— Спи спокойно, — шепнул я. — Я рядом.

Её дыхание и правда выровнялось, словно услышала, поняла. Я сгорбился на неудобном стуле и сам не заметил, как уснул тоже. Проснулся из-за того, что больница полна шума — тележка гремит по коридору, где-то младенец орёт и тошно, а Белоснежка на меня смотрит и улыбается.

— Сумасшедший, — и головой покачала. — Там младенцев начали развозить на первое кормление. Нашу отдельно принесут, ненадолго.

И мне так приятно вдруг стало, что она сказала — нашу. За руку её взял, молчу. Дверь открылась минут через десять, принесли родной наш кулечек. Медсестра при виде меня вздохнула, но ворчать не стала.

— Мне дай, — попросил я у Лизы. — Пожалуйста. Мне уже почти не страшно её держать. Ну, когда не плачет.

Она не плакала. Проснуться до конца не могла, то приоткроет глаза, пощурится на лампу, вздохнёт тихонько, снова закроет. Потом силенок наберётся, снова пытается проснуться. Смешная такая.

— Принцесса папина, — сказал я дочке. — Запоминай давай мой голос.

Она снова вздохнула тихонько и затихла. Я ещё подумал — уснула. А ещё — ну, как такая соня-то сиську сосать будет? Я не понял, не успел понять. Я такого удара от судьбы не ожидал, не в тот волшебный идиллический момент, да, блядь, никогда!

Поняла все Лиза. Сразу, видимо, материнское чутье. Отшатнулась от меня, словно я монстр.

— Она не дышит, Имран! — воскликнула Лиза. — Что ты наделал?!

Дальше счёт на секунды. Я в коридор бросился, дорогу до реанимации знаю. Но даже тогда, когда боялся, как никогда в жизни, понимал, что эти её последние слова мной никогда уже не забудутся, как бы этот день не закончился.

Глава 22

Лиза

Кажется, мое сердце перестало биться ровно в тот момент, когда я увидела сереющее лицо своей дочки в руках Имрана.

Так страшно мне не было ещё, я только сейчас это поняла. Все, что раньше было, — ерунда, когда твой ребенок перестает дышать.

Дикое отчаяние накатывало волнами.

Когда врачи выгнали нас из реанимации, не давая никаких прогнозов, вообще не говоря ни слова, мы остались с Имраном вдвоем в длинном, пустом коридоре. Так близко, только между нами в этот момент пропасть разверзлась целая, не перейти, не перепрыгнуть. Я смотрела на широкую спину Шерхана, стоявшего перед дверями реанимации и думала. Почему все дорогое мне, к чему он прикасался, должно умирать?

Он был как жестокий царь Мидас, только прикосновения его обращали вовсе не в золото. Я надеялась, что на Иман его проклятие не сработает.

И кажется, зря.

Меня трясло, как на холоде, то и дело в реанимацию забегали врачи, но я не слышала оттуда ни звука, ни одного обнадеживающего звука. Тишина давила на уши.

Как же мне хотелось услышать крик Иман, Господи… Хоть слабый писк, чтобы понять: моя дочь жива. Но секунды текли медленно, складываясь в минуты, а новостей не было. Ни плохих, ни хороших.

— Идите в палату, — сказала медсестра, проходя мимо, — ждите там.

— Что с дочкой? — я бросилась за ней, вцепилась в руку, заглядывая в лицо с надеждой.

— В палату идите, — повторила она устало и руку свою забрала.

Я прижалась к холодной стене лопатками и скользнула по ней вниз. Ноги не держали.

Подтянула колени поближе и прикусила руку. До крови. Чтобы не заорать от отчаяния.

Медсестра вернулась обратно, уже не одна, с высоким мужчиной в белой одежде, на нас не посмотрела.

Пожалуйста, Иман, живи. Ты же сильная, ты девочка, ты должна справиться со всем.

Подошла к дверям, отделяющим нас от реанимации, лицом прижалась, заглядывая внутрь.

Никакого движения. Так и стояла, боясь моргнуть, чтобы не упустить ничего. Глаза от слез болели.

А потом врач вышел. Я не сразу поняла, что у него в руках — наша дочь. В жёлтом байковом одеяле, и лица совсем не видно завернута в кулек. Но это была она. Сердце не могло обманывать. Врач скрылся за соседней дверью, и отсюда я не могла увидеть, что на ней написано. Представила только — самое страшное.

Дернула в отчаянии дверь, которая без ключа не открывалась, та естественно, не поддалась. Имран руку мне на плечо положил, пытаясь успокоить, но я ее сбросила, снова дверь дернула.

Медсестра, уже другая, покачала недовольно головой, но пошла к нам, пряча руки в карманах халата.

— Куда они ее несут? — заорала, как только дверь открылась, — Что с ней?

— Мамочка, ждите! — одернула меня строгим голосом медсестра, — у ребенка спазм лёгких, недоношенная она, что вы хотели?

— Скажите, она дышит? — взмолилась, не давая закрыть ей дверь. Держалась за неё побелевшими пальцами, рук не разжать. Без ответа — не сдвинусь.

— Дышит. Идите уже в палату, не надо здесь кричать.

Дышит.

Иман — дышит. Я выдохнула, отступая, дверь закрылась. Руки тряслись, но теперь уже от облегчения.

Я с лица слезы стёрла. Шерхан ко мне приблизился. Его знакомый запах наполнил лёгкие, но в этот раз он не успокаивал.

Я глаза на него подняла. Его — черные-черные, даже зрачка не видно, в обрамлении густых ресниц. И взгляд его такой, до самых костей пробирает. Ссадины на лице, отметины от бандитской жизни. Так и будет у него — ни минуты покоя, то убивают его, то он. Слишком разные мы, чтобы ужиться вместе.

— Почему ты все портишь, Имран?

Все внутри точно коркой льда покрылось, ни вздохнуть, ни двинуться.

Он от меня шарахнулся, точно от пощёчины, по лицу темная тень пробежала. Но ни слова не сказал. Да и что тут скажешь? Помнил же, что на руках его — кровь моих родителей.

И я помнила.

— Я приеду вечером, — ответил, наконец. Запретить я ему не могла. Видеть — не хотела. Побрела в свою палату, оставив Шерхана одного у дверей реанимации.

В тишине было слышно только, как шоркают по полу мои тапочки. Сил поднимать ноги выше не было. Адреналин схлынул, на место ему пришла апатия.

Шла и думала, это кара за мои грехи.

За то, что позволила сердцу своему глупому биться счастливо рядом с Шерханом. Что фантазировала о будущем нашей дочери, где были мы оба рядом — и я, и он.

Точно память своих родителей предала ради него, и теперь Иман расплачивалась за эти ошибки.

В палате притворила за собой дверь, опустилась на колени и молиться начала. Пообещала Господу богу, что исправлюсь. Что не позволю больше грешным мыслям сбивать себя с пути, ради дочки своей.

Закрыла глаза и так четко вспомнила папу. Как заплетал мне косы, и всегда они у него получались ровные-ровные, прядка к прядке. У мамы так не выходило.

Я их обоих сильно любила, но отец с самого детства был для меня всем. Я ждала его с работы, пела ему по вечерам и играла на фортепиано, устраивала концерты.

И все старалась делать, чтобы он мной гордился. Так почему сейчас об этом совсем забыла?

— Прости, папочка, — прошептала в пустоту, — скоро ты снова сможешь мной гордиться. Я исправлю все.

Вечером Шерхан приехал, как и обещал, но в палату заходить не стал, да и к лучшему это было. Я слышала его голос, а позже санитарка занесла очередные пакеты с продуктами. К ним не притронулась даже, мне хватало местной еды.

Когда пришло время кормления, я снова нацедила молока в стакан и пошла привычной уже дорогой, чтобы передать его для дочки. Ей силы нужны.

Стакан забрали, а ровно в шесть меня пустили посмотреть на нее издали. Она лежала в шапочке вязаной, на руках — датчики, на лице маска кислородная, от которой тянулась длинная белая трубка.

Иман казалась совсем крохотной в своем кювезе, и беспомощной. Я смотрела на нее и чувствовала, как грудь наливается от молока. Коснулась халата — по нему расползались влажные пятна в районе груди.

— Ну, хоть с едой у нас проблем не будет, — пообещала негромко ей. А она, точно услышав, дернула ручкой — будто махнула мне согласно.

Глава 23

Шерхан

Оказывается, я раньше никогда не боялся. Раньше, мне никогда не было страшно. Ни разу. Страх, настоящий, липкий, не дающий дышать я испытал только сейчас. Когда ребёнок в твоих руках не дышит и ты понимаешь — ни хрена от тебя ничего не зависит. Остаётся только бежать, надеясь на руки врачей, а потом ждать, ждать, снова ждать, и каждая секунда этого ожидания — целая маленькая жизнь. Каждая секунда во мне отпечаталась, каждая оставила рубец в моей душе.

Потом сидел в машине, не в силах уехать, курил одну за другой, утопая в сизом дыме, и думал, как оно вдруг получилось так вообще? Как это маленькое, на лягушонка похожее создание, весом в два кило, вдруг стало важнее моей жизни, важнее всего мира? Так же не бывает. Оказалось — бывает. И на телефон смотрю то и дело — реаниматолог сказал, что сообщат, чуть что, сразу. И что должно обойтись без последствий. Что она у нас все же, целых два килограмма и здоровенькая. Недельку так полежит, потом верещать так будет, сердитая, что не будем знать куда деваться. Надеюсь, так и будет.

На кону была очередная большая поставка. Мне бы думать о том, что хлеб насущный приносит, а у меня все мысли в роддоме, в маленькой коробке стеклянной, в которой лежит моя Иман.

На следующий день я вернулся в роддом. Сначала пошёл в реанимацию. Там уже как своего встречают — притерпелись. Да и я, как ответственный папаша все анализы на всевозможные болезни сдал, флюорографию сделал, теперь находиться здесь не страшно — здоров, как бык.

Иман раздетая. Такая маленькая. На ней только памперс, носочки, и то и другое таким большим кажется, и шапочка на голове. Тонкие веки прикрыты и чуть дрожат — наверное, снится что-то. Надеюсь, хорошее, например — мама. Как смотрит склонив голову, светлые волосы взъерошены, на губах улыбка, в глазах — любовь. А не то, что вчера случилось.

Как завороженный смотрю, как вздымается маленькая грудная клетка. Вверх, вниз. И так страшно, что она вдруг просто устанет и перестанет дышать. И снова липкий ужас обволакивает, топит с головой. Не позволю ему. Я сильный, и дочка у меня сильная, похер, что не пацан, вот вырастет и любому фору даст.

— Только дыши, — попросил я, наклонившись к стеклу, что нас разделяло. — Долго-долго дыши. Сто лет, как твоя прабабушка, что до сих пор жива, я тебя к ней отвезу показать. Даже больше дыши…

Малышка вздохнула печально, чуть приоткрыла глаза и как будто улыбнулась. Наверное, вру себе — мелочь же. Но все равно, приятно. И как будто обещала мне, что вот точно ещё сто лет дышать будет, и даже больше.

Потом пошёл в палату к Лизе. Дверь толкнул, вошёл. Она на коленях стоит, моя Белоснежка. Смотрит в пол, губы шепчут что-то беззвучно. Как я вошёл, точно слышала, но виду не подала. Сел на стул, жду. Десять минут, пятнадцать.

— Ты все молитвы собралась перебрать? — спросил я.

Тишина. Словно нет меня. Снова жду. Молчание тяготит. Орать хочется, только бы не молчать.

— Я прощаю тебя, — сказал я. — За те слова, что ты вчера сказала.

Мне не забыть их никогда. Но я понимал, что она любит Иман так же, как я, и наверное сильнее, хотя такое мне даже представить сложно, настолько всеобъятна моя любовь. И поэтому я мог представить, понять, насколько Лизе было страшно вчера. А страх за близких порой затмевает разум.

— Мне не нужно твоё прощение, — сухо ответила Лиза. — Всё нормально. Ты мне мешаешь. Я молюсь за здоровье своей дочери.

Своей, сука! На мгновение накатили бешенство, но с ним в справился, совладал собой. Смотрю в тонкую её спину в дешёвом ситцевом халате. Я что, нормальных шмоток ей не передал? Маленькая, упрямая, невыносимая. Мать моего ребёнка…

Уходя, не отказал себе в удовольствии как следует трахнуть дверью. Нужно окунуться в работу — груз прибывает уже сегодня. В ресторане поёт новая какая-то певичка — я даже не вникал. Даже смотреть не стал на её прелести — тошно. В кабинете Анвар сидит, лениво перекидывает нож из руки в руку, играет. Ножик дорогой, лезвие сверкает, в рукоятке камни. Пижон.

— С вами поеду, — решил я.

Всю суету и страх с себя надо стряхнуть. В дело хотелось. Порохом чтобы пахло. Обычными привычными мужскими эмоциями жить, хотя бы недолго. Хотя бы недолго не думать о Лизе, черт её побрал.

— Менты же, — нерешительно протянул Анвар. — Пасут. Не нужно.

И ножик выронил, тот воткнулся в деревянную поверхность стола, я устало глаза закатил. Менты, он прав. Я понимал, неладное творится. И дядька чёртов не смог бы без чужой помощи бежать. Кто-то ему здорово помог, кто-то прячет его до сих пор. Кто-то очень сильный и влиятельный. У Чабаша нет столько силы в моем городе, хотя я до сих пор не мог определиться, верить ему или нет.

Но и сидеть вот так, обеспечивая себе алиби, пока мои люди собой рискуют тоже не мог.

— Похер, — лаконично ответил я. — Похер.

Эта партия не такая большая, как та, которую Вяземский для Чабаша увести хотел. Обошлись без железки. Встреча проходит за городом. На земле снег, прикрывающий сырую грязь — никак погода не устаканится. Вокруг темень, редкие снежинки сыпятся, склады какие-то, ещё при советах построенные, покривившиеся, никому не нужные. Ждём. Люди мои рассредоточились и тоже ждут. Они знают свою работу, мы много лет её тянем, пусть гордости за это я не испытываю.

Интуиция вопит — вали отсюда. Садись в свою машину, дави по газам. Едь к Белоснежке, поговорите уже по душам. Просто схватить её за тонкие плечи, тряхнуть, но осторожно, чтобы голова не отвалилась. Заставить слушать.

Но я упрямо остаюсь здесь. Причина проста. Я словно надеюсь, что произойдёт что-то херовое. Словно очередной пулей в бок можно искупить то, что сделал, даже мысли свои.

Потому что как я только вспоминаю молящуюся Белоснежку, сразу в голову лезут мои же мысли. Как я смерти желал её роду. Я хотел, чтобы те, кто не раз и не два поганили мою жизнь, исчезли. Я совсем не думал о том, что и дочь моя их рода. Моя жена. И то, что случилось потом, кажется мне наказанием. И то, что я продолжаю стоять здесь, увязая дорогими ботинками в ледяной слякоти, говорит о том, что мне мало одного лишь наказания. Я хочу искупить свои слова и мысли. Я хочу, чтобы у маленькой Иман все хорошо было. Только, сука, как это сделать.

— Как же просто раньше жить было, — поморщился я и лоб потёр.

Бабы, бухло, оружие. А потом встретилась на моем пути одна премиленькая полотерка с длинной косой и все по пизде пошло.

Издалека раздался звук мотора. Фары не включали — тихарились, хотя здесь народу на ближайший десяток километров — ноль. Только мы. Подъехал грузовик покрытый тентом, две легковушки сопровождения. Из темноты выступили мои люди с оружием наперевес.

— Ваш купец, наш товар, — хмыкнул, выпрыгивая из кабины водитель. — Принимайте.

Подошёл, отстегнул край тента, поднимая его наверх. Там внутри — деревянные ящики. Запах мазута и масла. И много-много теней, которые все собой укрывают.

Одним движением я вспрыгнул внутрь кузова, откинул крышку ближайшего ящика. Там обернутые тряпками в масляных пятнах автоматы. Моё чутье не унимается. Оно просит чудных вещей — достать пистолет и насквозь, несколькими выстрелами подряд прошить грудь ухмыляющегося водителя, потом лечь на пол, не мешая своим людям стрелять.

Поднял первый автомат — приятно тяжёлый. Опустил руку под него, чтобы проверить нижние. И наткнулся на ровный ряд холодных кирпичей. Пистолет я достать не успел, зато успел подумать — нужно было слушать свою интуицию, нужно.

Темнота, что пряталась внутри кузова метнулась мне навстречу материализовавшись берцами, которые толкнули меня в грудь, вышибая воздух, опрокинули из кузова грузовика, роняя в мерзлую липкую грязь. Бахнуло несколько выстрелов сразу.

— Я тебя, мразь, убью, — хрипло выплюнул я, пытаясь вдохнуть воздух, ребра либо треснуты, либо сломаны.

— Сложновато это будет из СИЗО, — усмехнулся обладатель берцев, и ударил меня прикладом ружья по лицу.

Глава 24

Лиза

Ночью я смогла забыться сном. Проснулась от смутного ощущения тревоги и разбитости. Ныло измученное родами тело, грудь налилась молоком, несмотря на то, что после родов только несколько дней прошло. На сорочке расплывалось два мокрых пятна.

С молокоотсосом я уже научилась обращаться. Молока казалось мало совсем, несмотря на чувство распирания в груди, но врач меня успокоил — Вере пока больше, чем достаточно, она же такая маленькая.

У реанимации привычная очередь из мам с бутылочками. Я не знакомилась ни с одной из них, но каждая мне близка. Нас объединяют общие страхи и тревоги.

Мой врач пришла ко мне уже после обхода. Я напряглась — любые новости страшно.

— Вяземская, на выписку, — сказала она.

У меня все внутри замерло от радости, сердце забилось, как бешеное.

— Если нас выписывают, — выплеснула радость я, — значит с Верочкой все хорошо? Она уже может дома жить?

Врач отвела взгляд.

— Вас выписывают, Лиза. С вами все хорошо. С малышкой тоже, но она должна еще наблюдаться. Её переведут в больницу. Вы так же, как и раньше можете привозить ей молоко, она в нём нуждается, грудное молоко лучше любой смеси.

У меня сердце перестало радостно трепыхаться, вниз ухнуло. Пошла к реанимации и долго, пока не прогнали прочь, смотрела на свою дочь через холодное стекло.

Затем собрала вещи — их не так и много было, пакеты, преданные Имраном, я не трогала. Уходить, оставляя здесь Веру, ужасно не хотелось. Дверь скрипнула, я обернулась. В дверях, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоит долговязый Анвар. Я никогда ему не нравилась, даже странно, что пришёл.

— Я вас домой отвезу, — порадовал он.

Я сглотнула горечь — Имран даже не приехал, что подтверждало, я без ребенка ему не нужна. Выводили меня не через главный вход, но я все равно успела увидеть радостных встречающих — людей с букетами и шариками, улыбками на лицах. Я тоже так хотела, простого, обычного человеческого счастья.

Вопрос решилась задать только возле самого дома, всю дорогу в машине висело тягостное молчание.

— Имран не будет меня встречать?

— Он на работе, — солгал Анвар.

Его ложь было видно за версту, ею все пропахло. Я слезы глотаю. Вдруг он просто убедился в том, что я плохая мать? Не смогла родить сына, не смогла до конца срока доносить. И он вспомнил о том, чего хотел — забрать у меня ребенка, а меня выставить вон. Тогда это может быть частью его плана. И то, что Веру перевели в больницу, и то что не встретил меня.

Из машины вышла, большой двор, снегу уже намело, смотрю на дом, в котором даже счастливой быть получалось, несмотря, ни на что. Шагнула к ступеням. Первая, вторая. На третьей замерла.

Меня…словно держит что-то. Не пускает внутрь, толкает обратно в осенний холод.

— Не могу, — покачала я головой. — Не могу, не хочу. Я не буду здесь жить.

Сбежала вниз по ступеням, и дышать легче стало.

— Но куда вы пойдете? — беспомощно спросил Анвар.

Я не знала, куда мне идти. А потом поняла — есть куда. У меня есть свой дом, дом в котором я росла. Почему я должна бегать сама от себя?

— Домой поеду. Можешь отвезти. Нет, так сама доберусь.

— Но что скажет Имран?

— А где он? — развела руками я. — Его здесь нет. Если ему есть, что сказать, пусть приходит и говорить. Где искать меня знает.

Анвар был дико недоволен, но возражать не посмел. Отвез. Я так давно дома не была…не знаю даже, что ждет меня там, но кажется, поступаю правильно. Дяди там точно нет, он давно в бегах, почему я должна отказываться от того, что мое по праву?

— Дальше сама, — притормозила я Анвара у ворот.

Вышла. Постояла немного. Калитка приоткрыта, об охране здесь давно никто не думал. Вхожу в сад. Осень порезвилась на славу, но видно, что летом за садом никто не ухаживал. Клумбы поросли сейчас сухим уже бурьяном, на плитке дорожек листья вперемешку со снегом.

Толкаю дверь домой. Заперто. Стучу, особо ни на что не надеясь. Жду. Прижимаюсь ухом к холодной двери и слышу шаркающие шаги и дверь медленно отпирается.

Старушка, что открыла, долго и подслеповато щурилась, разглядывая меня, а у меня слезы по щекам текут.

— Лиза? — наконец спросила она. — Никак ты?

— Я! — воскликнула я, обнимая ее. — Ты одна здесь?

— А куда мне еще идти? — прокряхтела она. — Вернулась девочка домой, заходи, чайник поставлю…

Надежда жила здесь столько, сколько я помню. Она не была прислугой, она была частью этого дома. К сожалению, она была слишком стара, чтобы противостоять дяде, но я так рада была её сейчас видеть!

И дом свой, пылью уже заросший, старушка одна не справлялась. И чай пить из сервиза, который так бабушка любила. Тревоги по дочери никуда не ушли, но теперь я могла думать о них без горечи, а с надеждой.

Имран только… Мое отношение к нему всегда было полно противоречий. Я видеть его не хотела, так будет правильно, лучше, но… Поневоле ждала, что придет за мной. Высокий, сильный, на лице щетина снова, глаза тёмные. Усмехнется, скажет — не охренела ли, Белоснежка? Бегом домой…

Через плечо перекинет и заберет. Но он не пришёл. Я ему не нужна.

Вечером запустила домашнюю прачечную, сняла пыльные шторы в комнате и пыльное же постельное белье. Надежда все восхищалась — выросла, девочка! Истинная Вяземская, любое дело в руках спорится.

Отвезла первую партию молока в больницу. Посмотреть на дочку не разрешили, только завтра. Но заверили, что с ней все хорошо. Утром снова приеду…

Надя рано ложилась спать. Я проверила замки и двери, все закрыла на запоры — страх, что дядя может вернуться, не отпускал. Вошла в папин кабинет. Дядя осквернил его, но запятнать не смог. Здесь все папой пахло, хранило его следы.

— Даже если у меня не будет денег, — прошептала я. — Даже если меня лишат этого дома, который принадлежит дяде, я все равно не вернусь к тому, кто тебя убил, папа.

Старый дом словно вздохнул в ответ. Секретер отца, антикварный, очень дорогой предмет мебели, который всегда, сколько помню запертым стоял, вдруг приоткрылся. Не весь, третий ящик снизу.

Я, робея от внезапного страха, осторожно подошла, присела, потянула дверцу на себя. Внутри папки документов, такие же пыльные, как и все в этом доме. Картонные, тесемками перевязанные. Развязываю осторожно, с трепетом. На самом верху стопки бумаг копия завещания с жирной пометкой — оригинал хранится у нотариуса.

Читаю, от напряжения строчки прыгают, слова сливаются, смысл ускользает.

А потом я понимаю, что являюсь владелицей и этого дома, и папиного завода, ещё чего-то — от волнения запомнить не могу. А еще понимаю, что дядя лгал мне, утверждая, что позволяет жить здесь только из жалости.

Глава 25

Шерхан

Ребра болели пиздец, не вздохнуть, не двинуться.

Я поменял позу, прижимаясь спиной к грязной стенке изолятора, и поморщился. Хреново, если перелом. Сколько их у меня, этих переломов, как у Джеки Чана, наверное, и сотрясов до кучи.

Мотнул башкой, звенит. Вот уроды. Специально били, зло вымещая. Сутки прошли, а менты со мной ещё не общались, мариновали. И куда привезли, понять не смог, выводили из «буханки» омоновской вниз башкой, тоже мне, черный дельфин, ёпта.

Курить хотелось жутко, а ещё домой, скинуть с себя пропитавшиеся ядерным тюремным духом шомтки, помыться.

А потом за девочками моими поехать. За двумя килограммами счастья, — а говорят, его не измерить ничем, брехня. Мое точно можно взвесить.

Только по всему выходило, что не скоро я Иман увижу, и если возьмутся за меня всерьёз, то сидеть мне ещё лет тридцать минимум.

А ведь чуйка меня не обманывала. Только я будто специально, вопреки себе туда поехал, точно наказание искал.

Точно если хреново мне будет, я свои грехи замолить смогу. Чем хуже — тем лучше.

А вот Анвара я в последний момент не зря развернул — отправил за Белоснежкой приглядывать. Он вопил, что за бабой таскаться не нанимался, но поехал все же.

И теперь почти единственный из пацанов, кто на воле остался.

Вот и посмотрим, зря он свой хлеб ест или нет. Не за себя я в первую очередь волновалась, за дочь. И хоть за роддомом приглядывали чоповцы, без меня у Игната руки развязаны. Что эта гнида может натворить после того, как куклу ту прислал, неведомо.

— Шарханов, на выход, — вертухай в форме замер возле дверей камеры. Я вышел не торопясь, быстрей ребра не давали, но конвоир рявкнул, — не на прогулке, бля, давай живей. Лицом к стене встал, руки за спину!

Я развернулся, подставляя руки. На запястьях щёлкнули наручники, холодный металл обжигал кожу. Как представил, что десяток лет так ходить придется, аж зубами скрипнул. Не сейчас, блять, когда я смысл жизни обрёл, наконец, когда понял, ради чего вся эта суета.

Коридоры длинные, темные, конвой с двух сторон. Я шел, голову задрав. Перед комнатой для допроса остановился, дожидаясь, когда наручники снимут и внутрь пустят.

Браслеты щёлкнули.

— Газуй, Шарханов, или тебе особое приглашение выписать?

Следак уже сидел за столом. Лицо его мне сразу не понравилось — рыжий, бесцветный весь, а взгляд типичный ментовской.

— Ну, присаживайтесь, будем общаться, — кивнул он на стул. Деревянный, такой древний, что того гляди развалится. СИЗО старое, и ремонт здесь был при союзе ещё. Дощатый пол с облупившейся краской, над головой — полуслепая лампа.

Дерьмо.

Я стул поближе к столу подвинул, ногу на ногу закинул.

— Без своего адвоката общаться не буду — заявил, — я права свои знаю.

— Адвокат не адвокат, а светит тебе, Шарханов, пожизненное за все твои деяния.

Я молчал.

Слова эти его — не приговор ещё, а как обухом по башке.

Я иллюзий никогда не строил, знал, какой срок за каждое мое движение, но такое услышать не был готов.

Следак надел очки, подтянул к себе ближе бумажную папку с делом. Минут пять прошло, а он все строчит что-то, на меня даже не глядит. В тишине слышно только, как водит ручкой по листку бумаги. Писатель херов.

А я о Иман думаю. Как она там, дышит ли? Без телефона и связи я как без рук. И помочь оперативно не смогу. Блядство. Кулаки сжал, ощущая беспомощность. Беспомощным я быть не привык, это мир под меня прогибался, а не я под него. Но не сегодня.

Тут я был тигром в клетке.

Перед глазами поплыло на миг, привкус во рту металлический ощутил.

— Мне к врачу надо, — сказал лениво, пряча свое истинное состояние. Слабых не щадят, их добивают только, — ваши архаровцы мне ребра поломали.

— Плохо тебе? А не надо было к нам попадать, — за стеклами очков блеснули его глаза. Бледно-голубые, как у дохлой рыбы.

— Я без адвоката все равно ничего говорить не буду.

— Значит, следствию помогать не желашь, — протянул задумчиво мент, — а мог бы срок себе скостить.

Я хмыкнул:

— На сколько? С пожизненного на пятак лет? Уважили, предложение выгодное нашли, — улыбку с лица стёр и добавил, — фельдшера мне позовите, или мой адвокат потом вашу шарагу разнесет по кускам.

Мы со следаком взглядами сцепились. У него на руках все козыри, если б не с поличным задержали, ещё можно было бы крутиться да извиваться.

Но доказательства все, как говорится, на лицо, спецоперации на ровном месте не проводят. Чабаш не зря меня предупреждал, чтобы осторожен был, но я же лихой герой, что мне там чужие советы? Он для меня не авторитет.

Следак позвал конвой, мне снова браслеты надели. Обратный путь до камеры в два раза длиннее показался, я потом понял, почему: меня привели в другую. Зашёл внутрь, замерев на пороге.

Нары двухярусные, три места заняты, одно верхнее, свободное. Мужики, что тут сидели, на меня глянули, и по одним их лицам понял: подставные. Слишком чистенькие они были, и нарочито равнодушный взгляд как маяк сигнализировал об опасности.

Меня сюда проучить определили, чтобы спесь всю сбить, если не завалить вообще. Смотря какая цель: прикрыть наш трафик оружия или раскрутить его дальше.

Один против троих не выдюжу, ребра болят, стоит только руку вверх поднять, значит, хитрее нужно быть.

— Здорово, мужики, — поприветствовал, сделав несколько шагов вперёд. Да спиной на засов закрылась железная дверь, стучи не стучи, а на помощь никто не явится.

— Здорово, — ответили недружно. Я прошел мимо, закинул куртку на верхнюю полку, ту, что мне отводилась, и сам на нее забрался. Сделал все, чтобы даже виду не подать, будто сил не будет сдачи дать.

Лег, а сердце колотится. Уставился в потолок, думая, что ночь впереди меня ждёт непростая.

Глава 26

Лиза

Проснулась утром по расписанию больницы — успела привыкнуть. Там по утрам мерный гомон, шелест шагов, первые крики детские. Глаза открыла, обрадовалась — сейчас мне Веру принесут. Потом вспомнила, что не принесут, она же под кислородом. А потом вспомнила, что я дома. Дома, который мой, не просто по праву, на которое всем плевать — по закону.

Тихо. Очень тихо. На улице снег идёт, мелкий, колкий, стучится в окно, просится домой. Зябко, нужно бы разобраться с отоплением. Бабушке в последние годы не до дома было, она уже болела. Потом дядя — ему бы только виски был. А уж последние месяцы здесь только старенькая Надя и жила.

Грудь болела. Она, такая маленькая раньше, сейчас потяжелела. Её распирало молоком. Сцеживаюсь молокоотсосом, стерильная ёмкость медленно заполняется белым, густым молоком, слезы глотаю. И больно, и грустно. Хочу своего ребёнка приложить к груди, и чтобы сосала, причмокивая сладко. Чтобы такое же раннее утро было, на улице холодно-холодно. А мне тепло, на ногах носки пушистые, ребёнок такой сонный и тёплый на руках. Глажу светловолосую голову, и думаю — только бы не ревела. Слишком рано. Потому что рядом спит тот, кто безмерно дорог, я вижу, как мерно вздымается во сне его грудь. Он ночью с ребёнком возился, сейчас пусть поспит…

Мечты. Вроде хочется такой малости, обычной, житейской, а не судьба. Все против. Молоко я отвезла на такси. Прошлая Лиза на такси ездить боялась, всего боялась. А нынешняя, взрослая, боится только за ребёнка. За себя — ни капли.

— Как она? — жадно спросила я у медсестры, что принимала моё молоко.

— С врачом говори, он позже будет, — буркнула она, тоже злая, невыспавшаяся. Потом на меня посмотрела, пожалела. — Дышит хорошо, вес немного потеряла, так все они поначалу, не переживайте. Главное, дышит. Днем приезжайте, может вас пустят…

Её слова не то, чтобы успокоили, просто позволили мне держаться дальше. Вернулась домой, теперь у меня были ключи. Подхожу ближе, на снегу оставляю следы, останавливаюсь. На пороге моего дома, такого старого, но высокого, красивого, цветы. Огромная корзина. И так красиво это — серый гранит ступеней, снег белый, темно-красные розы… Поневоле залюбовалась.

И внутри все всколыхнулось. Я не хотела с Ираном быть. Хотя, не самой же себе врать, хотела…просто знала — нельзя. Неправильно. А то, что мы сейчас не вместе, правильно. Но, нельзя же исчезать так…без слов. Молча. Мы столько вместе прожили, я заслужила хотя бы прощальных слов.

Шагнула к букету. Взяла карточку. «Соскучишься — звони. Давид».

Про него я и не вспоминала — не до того было. Расстроилась, что не Имран. Что ему все равно. Хотела цветы оставить на крыльце, но жалко стало красоту такую. Отперла дверь, втащила домой тяжёлую корзину, понесла на кухню.

— Блины пеку, — объяснила Надя. — А ты с утра куда ходила в холод такой?

Повернулась, увидела цветы, замерла удивлённо, с большой круглой поварской ложки капнула на пол капля теста.

— Это кто ещё? Жених?

— Баб Надь, — неловко начала я, не зная, как и рассказать. — У меня дочка есть. Маленькая ещё совсем, без меня лежит в больнице. Я ей молоко вожу несколько раз в день.

Надя и не заметила, что блин на скородке уже почернел, удивлённо села на стул, на меня смотрит. Я испугалась, как бы с ней ничего не случилось, вот бабушку бы такая весть шокировала. Шагнула, отодвинула сковородку с огня, кончиками пальцев ухватила обуглившийся блин и отправила его в мусорное ведро. Такого прежняя Лиза тоже не умела.

— Никак замуж вышла? — выдавила наконец старушка.

— Не вышла, — покачала головой я. — А цветы это так, пустое…постоят и завянут. Не обращай внимания.

Но старушке явно было что сказать. Встала, подбоченившись, руки в бока, глазами сверкнула сердито.

— То, что родила, больно хорошо, дом большой, пусть бегает, — сказала она. — А мужьями что бросаться? Мордой не вышел? Дитя без отца растить собралась? Все тебе бабка своими голубыми кровями мозги запудрила! У самой-то сын ненаглядный сколько раз битый домой приходил, не счесть! Три года сидел, тебя не было ещё. В тюрьме! А как свою внучку пристраивать, так все плохи! Тьфу.

Я отшатнулась. Воспоминания об отце мне ничего не могло испортить, но узнавать такое вдруг неприятно было. Осознавать, что лгали. Уж ни о чем таком мне бабушка никогда не говорила!

— Я сама разберусь, — отрезала я. — А блинов хватит нам, смотри уже какая стопка.

С кухни ушла, а она вслед ворчит, что завели бы дома мужика, все пожрал бы, не пришлось бы продукты переводить. А я со стыдом о кошках своих вспомнила. Обижать бы Имран их не стал, но маленькому котёнку так бы понравилось здесь. Рос бы с Верой вместе. Нужно как-то забрать.

Надя обижалась на меня ещё долго. Я с улыбкой вспомнила, как они раньше с бабушкой ругались, обе упрямые, ни одна ни за что не уступит. Так хорошо раньше было, так спокойно… Когда подошло обеденное время, вызвала такси. Молоко снова со мной, в специальной ёмкости. Сегодня точно уговорю показать мне мою малышку. Нужно включить все свое обаяние и упорство.

Ещё в такси мне показалось — что-то не так. Моё чутье за последние месяцы жизни, когда со мной всегда что-то случалось, развилось ещё сильнее. Обернулась, смотрю через заднее стекло — обычная городская дорога. Потом ещё раз обернулась и ещё. И поняла — темно- синий спортивный джип с тонировкой на окнах. Он едет за нами. Пугаться я не стала. Спокойно вышла из машины, вошла в больницу.

Меня пустили внутрь. Дали ребёнка на руки, позволили поить из бутылочки, грудью кормить не разрешили. Она маленькая такая, моя Вера. Сосёт еле-еле, устаёт, засыпает. А у меня так молоко сильно пришло, что сквозь свитер и халат белый медицинский выступило. До боли. Зубы стискиваю — главное, не реветь. Врач увидела, головой покачала.

— Не накручивайте себя так. На поправку идёт дочка ваша, может и выписали бы на днях, но видите, желтизной отдаёт. Желтушка началась. Пусть пока лежит, недоношенных с желтушкой не выписываем даже при положительной динамике. Потерпите.

Я только сейчас заметила, что её кожа и правда чуть потемнела, лобик шелушится. Я тихонько поцеловала дочь в обе щеки, крохотный носик.

— Выздоравливай скорее, — попросила я. — Мама очень по тебе скучает.

Неохотно вернула ребёнка. Из больницы вышла другим путем. Обошла парковку длинной дугой. Там и есть — синий автомобиль стоит себе скромненько, спрятавшись за тентованной газелью. Моего появления с другой стороны водитель явно не ожидал. А я просто открыла дверь и села на пассажирское сиденье.

Анвар, а это был он, едва не подавился сигаретой от неожиданности.

— Зачем ездишь за мной? — спросила я.

Он насупился. Не нравится, что анонимность его слежки нарушена.

— Шерхан велел, — буркнул Анвар, на меня не глядя.

Теперь я разозлилась. После родов мне гораздо сложнее контролировать свои эмоции.

— А что его высочество сам свою задницу не притащит? Холодно ему?

— Работает он, — и снова старательно на меня не смотрит.

О, я знала, каким может быть Имран. Если ему нужно будет, горы свернёт. Работа очень слабая причина. Просто я Имрану больше не нужна.

— Передай ему, что мы с дочерью без него справимся. Пусть валит к своим певичкам.

Дверь открыла, намереваясь выйти — говорить больше не о чем. И с Имраном-то о чем, а уж с подосланными казачками… Вышла уже, когда Анвар вдруг окликнул.

— В сизо он… Велел не говорить и присмотреть, чтобы дурного не случилось. С партией взяли, вытащить пока не получается, крепко за него взялись.

Я ничего не ответила, дверью только хлопнула. Успела подумать — собаке собачья жизнь. Сердце дрогнуло, но сердце у меня глупое, его можно не слушать. Ветер на улице сильный, а я так в себя ушла, что забыла про такси, пешком домой дошла. И дома только поняла — реву. Сказала себе — от ветра и холода слезы, и только…

— Так будет правильно, — снова успокоила себя. — Это не твоё дело. Играл в опасные игры, доигрался.

Потом принялась думать. О тюрьме я мало знала, это мне не нужно было, я росла оранжерейным цветком. А сейчас представляла могучего своего тигра запертым в клетку, и сама задыхаться начинаю. Пошла на кухню. Налила стакан воды, выпила залпом. Споткнулась взглядом о корзину роз. Вытащила карточку. Набрала номер. Гудки тянулись так долго, что я уже сбросить хотела.

— Это я, — сказала, как взял трубку.

— Уже соскучилась? — хмыкнул Чабаш.

— Да.

— Приезжай тогда.

Продиктовал адрес и сбросил. Я снова такси вызвала. Еду, слезы глотаю, говорю себе — это только ради дочери. Чтобы росла спокойно. Чтобы не узнала потом, что был у неё отец, да только пропал. В тюрьме. На многие десятки лет. Нет, этого я своей Вере не желала.

Такси остановилось у ресторана. Я привычно оробела — храбрости мне ещё недоставало. Но швейцар кивнул мне, видимо был предупреждён. Отвёл к нужному столику.

Стол накрыт. Еда Чабаша интересует меньше всего. Лениво потягивает алкоголь из бокала, на меня смотрит.

— Мне нужна твоя помощь, — выпалила я.

Чабаш удивленно вздернул брови. На губах лёгкая полуулыбка. Ей я не верила — читать этого человека так и не научилась.

— У всего своя цена, — меланхолично ответил он.

Глава 27

Шерхан

Я не спал, нет. В зыбкой дреме лежал, вслушиваясь в чужую речь. Порой слова было не различить, иногда цеплялся за редкие фразы. В открытую обо мне не говорили, ничего, что могло бы предвещать беду.

Но я не расслаблялся.

С тюремной братией я дел старался не иметь. Да, есть у нас за городом смотрящий, с которым приходилось считаться, и деньгами делиться, но тюремные авторитеты и уличные пацаны, выросшие на районе, это вам не одно и тоже.

А я часть детства своего вообще в горах провел, в бабушкином доме. Она отлично разговаривала на нескольких языках, и на русском в том числе. Денег не было у родителей, девяностые, а нас в семье несколько детей. Приходилось туго, и тогда нас отправляли к бабушке.

У нее огород был огромный, а сад простирался почти до самого горизонта. Каких только деревьев там не росло, и яблони, и груши, и алыча.

Дед летом ночевал прямо в шалаше, охраняя урожай, а я вместе с ним. Сквозь дырявую крышу видно было звёздное небо, а ночью, в тишине — слышно только, как падали с глухим звуком в траву переспевшие плоды.

Это было самое счастливое время. Бабушка трудилась в землю по самые локти, и никогда не боялась грязной и трудной работы. Да и сейчас не боится, хотя отметила уже столетний юбилей. И память до сих пор оставалась ясной, и всех своих внуков и правнуков она помнила по именам.

И я надеялся, что привезу к ней Иман, познакомлю дочку с прабабушкой, покажу свой дом детства. Сейчас, после ремонта, он выглядит совсем иначе, но запах там до сих пор — тот же самый. Прозрачный горный воздух, сады, речная вода, кристальная, холодная, что зубы ломит, когда начинаешь пить.

На смену мыслям о дочке пришел образ Лизы. Может, сотрясение тому виной было, а может, я всё-таки провалился в сон и теперь она мне снилась. Улыбалась Белоснежка, глядя мне в глаза, и никуда сбежать не пыталась. Волосы снова длинные, в тяжёлую косу сплетены. Смотрел на нее, и кровь вскипала, и сердце билось быстрее.

Никогда мне с женщинами так хорошо не было, как с этой. Не физически, хоть и это тоже, но и душевно. Запал я на нее, всерьез и надолго.

— Белоснежка, — позвал ее. Она в платье стояла, легком, летнем, босоногая. Сквозь полупрозрачную ткань просвечивала фигура. С беременностью и родами она ещё женственнее будто стала. Грудь округлилась и увеличилась, бедра стали круче.

— Дурак ты, — сказала, а я охотно кивнул:

— Дурак.

Даже спорить не стал. Подошёл ближе, коснулся руки, переплетая свои пальцы с ее. И на душе теплее стало, оттого, что не гонит она меня, а смотрит ласково.

— Имран, — позвала, и я наклонился, чтобы поцеловать, а она увернулась, ускользая. И из рук моих, и от поцелуя. Отступила, хмурясь, во второй раз уже серьезнее сказала, — Имран.

А я на нее смотрел и понять не мог, что не так. Сон, мучительный и тягучий, оплетал сознание, и вот уже я словно муха в липких паучьих тисках.

— Проснись, Имран! — шепнула Белоснежка в последний раз, и я глаза резко распахнул.

Темно, ни зги не видно. Сердце колотится учащенно, как после кошмара, я не шевелюсь. Разом воспоминания навалились, и где я нахожусь, и почему. Черт, ведь не должен был уснуть, а уснул.

Лежу, не шелохнувшись, дожидаюсь, когда глаза привыкнут к темноте.

Но раньше, чем это успевает произойти, ловлю движение едва заметное с правой стороны.

На раздумье нет времени, счёт идёт на доли миллисекунды. Я увернулся, повернулся на бок, и в то место, где только что лежал, воткнулось что-то острое. Нож или заточка, не знаю, но если бы не Белоснежка, лежать бы мне сейчас там истекающим кровью, а может, и трупом уже.

Я в прыжке с нар вперёд нырнул, на того, кто во тьме со мной рядом стоял. Это уже не про проучить история, здесь меня конкретно слить хотели, а значит и драться надо было не на жизнь, а на смерть.

Всем телом встретился со своим сокамерником, он от меня такой прыти не ожидал, да и я тоже. От резких движений боль новой вспышкой окатила, но я уже двигался, как заведённый автомат.

Кулак сминал кости лица, попавшие под удар. Я на борьбу много лет ходил, но дракам меня учила улица, а там нет никаких правил и законов, кроме одного. Делай что хочешь, но выживи любой ценой, ибо никакой рефери не свистнет в свой свисток, останавливая бой.

— Сука! — услышал сдавленный крик того, на ком сверху сейчас сидел в узком пространстве между столом и нарами, — мочи его!

В темноте ребята ориентировались лучше меня. Их было трое, я один, и сколько я смогу против них продержаться, вопрос открытый.

Кто-то бросился на меня, по ощущениям, точно плитой стотонной накрыло, я упал навзничь, башкой навстречу каменному полу. Фейерверк перед глазами, как камеру ещё не осветило всю. На миг меня оглушило, к тому, что уже получил от ОМОНа в прошлой схватке, добавилось новое. Если фартанет и выживу, кабы совсем дураком не остаться…

На ноги встать не удалось, я свернулся, защищая голову от ударов, пережидая боль. Удары сыпались один за другим, били мощно, но места было мало, тесно, темно, все друг другу мешали.

В тишине слышно только запыхавшееся дыхание и звук ударов, и я на них пытался ориентироваться. На лету схватил одного за ногу, дёрнул вверх, заставляя потерять устойчивость. Он улетел, и надеюсь, башка его треснула как арбуз от встречи с полом.

По крайней мере один затих. Так тебе и надо, гнида, подумал злорадно.

Если крикнуть, можно было попытать счастье, и дождаться, что вертухаи на бучу среагируют, но я себя старался не выдавать. Теперь уже в темноте я ориентировался лучше, и на второго сзади прыгнул. Перехватил за шею захватом, не давая ему рыпнуться, он ногами по полу засучил.

— Кто послал, сука? Кто?!

А вот третьего я из виду упустил.

До заточки он первый добрался, острая боль обожгла многострадальный бок. Я только успел подумать — бляха, опять туда же, а говорят, снаряд два раза в одно место не падает, брехня все это.

Ослабил захват, ощущая, как льется кровь по бочине, горячая, липкая. Загрохотали замки на железной двери, под потолком вспыхнул свет, а я скатился по стене вниз, пытаясь рану зажать.

— Вы чё устроили? — крикнул кто-то, но я уже не реагировал. Подумал только, права была Белоснежка, и вправду — дурак…

Глава 28

Лика, несколько дней назад

Шампанское было кислым. Никогда не понимала прелести сухих вин, но все вокруг твердили, что именно такое пить и нужно. Если понимаешь толк. Если у тебя есть вкус. А сладенькое так, для плебеев.

Видимо, в глубине души я была плебейкой. Мне нравилось то, что слаще. И сейчас глоток делаю, на языке кислинка, внутри разливается горечь. И обидно так вдруг стало, глазами захлопала, прогоняя слезы.

— Детка, — спросил мужчина, который привёл меня в этот пафосный ресторан. — С тобой все хорошо?

— Всё отлично, мне так здесь нравится, — широко улыбнулась я. — Спасибо, что привёл. Детка сходит попудрить носик.

Он кивнул, я, проходя мимо, чуть коснулась пальцами его плеча. Это жест-обещание. Я не хотела в туалет, мой носик был напудрен идеально, уж чем я владела в совершенстве, так это искусством нанесения мейка. Мне просто было чертовски обидно, а реветь на публике я не хотела. Да и мой спутник…никто не любит ревущих истеричек. Их не хочется баловать. Их не хочется трахать.

В туалете нет никого, чему я безмерно рада. Смотрю на себя в зеркало — блестят уже глаза слезами, блестят. А пара слезинок могут нанести непоправимый ущерб и моему макияжу, и моему имиджу.

— Ты не будешь плакать, тряпка, — зло сказала себе. — Было бы из-за чего…

Дело в том, что было. Всё Шерхан. Иногда казалось, я так зла на него, что все чувства прошли уже давно. А копнешь чуть глубже, на месте, зараза.

Я не могла понять, что делаю не так. Я…старалась. И в свою постель пустила далеко не сразу, я не хотела, чтобы он считал меня шлюхой. А мне с ним так хорошо было… Иногда, раньше, до появления этой гребаной куклы, он брал меня к себе домой. Я так этому всегда радовалась. Там, в его кровати, всегда просыпалась вперёд него и долго любовалась им спящим. А потом он тянулся ко мне, такой сонный, тёплый, обнимал, подминал под себя, накрывал жадным ртом и такими же жадным руками…

Я до него не знала, что такое бабочки в животе. Думала, выдумки для бабских книжек. А с ним поняла, что и правда, бывает. Что только представишь, как обнимает жарко, шепчет что-то на ухо, и внизу живота горячим огнём все трепещет…

Теперь это все не моё. Полотерка, как ненавижу её. Как обрадовалась, когда эта дура сбежала. Супчики Шерхану в больницу таскала, готовить я всегда умела, нищее детство научило.

А он смотрел на меня мутным взглядом, температура под сорок, заражение его сильно мучило, сам улыбается, сам уснёт и имя её шепчет.

Как вспомню — зубами скриплю от злости. Ненавижу, ненавижу! Ещё ребёнка ему родила, об этом невозможно не думать. Я бы тоже родила. Мальчика. Темненького, глазастенького, на папу похожего. Когда приехала в город этот из глубинки, я залетела. Аборт сделала, обливаясь слезами, девятнадцать мне было, как дуре этой. И тогда решила, что в следующий раз забеременею только от лучшего в мире мужчины. И что? Вот он, лучший, да только спит с другой бабой, а ты ему нахер не сдалась.

— Что же ты аборт не сделала, — прошептала я. — Он бы тебя не простил, он бы снова вернулся ко мне…

Время шло. Злые, непрошенные слезы высохли. Бросила взгляд на телефон — тот, кто меня сюда привел, наверное, уже заждался. Его я тоже ненавижу. Но правда в том, что без мужчины в этом мире не выжить.

Вышла из туалета. Иду по залу. Спина гордая, лицо надменное, так, чтобы никто не подумал, что внутри волки воют. Нашла глазами наш столик. Сидит. Вольготно раскинулся, ноги чуть в стороны развёл. Упругий животик натянул рубашку — ел он сегодня за троих. На лбу испарина, утомился, видимо. Но главное — взгляд. Соседний столик сервирует молоденькая официантка. Она вынуждена немного наклониться, расставляя блюда, и мой мужчина смотрит на её задницу, на губах блуждает ухмылка.

А мне с ним спать придётся. Сегодня. Я чётко это понимала, я и так долго тянула, не решаясь. Слишком велик контраст после Шерхана. ЭТО. Слишком. Но если я не дам ему сегодня, он просто бросит меня и найдёт другую. Да хоть эту официантку.

И так противно стало вдруг. До боли. Замерла. Потом развернулась и направилась в сторону гардеробов. Один раз, несколько лет назад, мне пришлось бежать из ночного клуба в одном лишь платье, зимой, с тех пор я с улыбкой забираю свой номерок, даже если его протягивают мужчине. Одно из правил.

Торопливо накинула шубку, выскочила на улицу незамеченной своим спутником. Теперь можно не притворяться. Теперь можно поплакать. И по своим сожалениям тоже — я знаю, что буду жалеть о том, что ушла сегодня. Потому что мне нужен сильный обеспеченный мужчина, а они на дороге не валяются.

— Ну и похер, — заключила я.

Утерла слезы, шагнула в вечернюю темноту. Дальше все получилось быстро. Машина, на которую я внимания не обращала, остановилась рядом, дверь открылась, и меня прямо внутрь кто-то сзади толкнул.

Закричала, мне грубо ладонью рот зажали. Ладонь пахла сигаретами и тяжёлой туалетной водой. Её я укусила, мне отвесили пощёчину и толкнули в сторону. Машина уже ехала, в голове моей гудело набатом — сильно ударил.

— Я обращусь в полицию, — бесполезно пригрозила я.

— Детка, мы и есть полиция, — усмехнулся тот, кто меня ударил.

Окинула его быстрым взглядом. Не полиция, нет. Из этих структур, но явно кто-то круче. Такие слои, о которых страшновато думать, и дел с которыми иметь не хочется. Только не спросили меня.

Привезли к какому старому дому, окна тёмные. Грубо вытащили по лестнице, втолкнули в комнату. Их трое, но в соседней комнате ещё есть, успела заметить. Всё трое сели, а я стою беззащитная, кажется — голая.

— Давай говори про любовника своего, — усмехнулся главный мучитель.

Я чётко и сразу поняла о ком речь.

— Он больше не мой любовник. Вам другая женщина нужна. Отпустите, ничего не скажу, потому, что не знаю.

Он встал. Я сжалась, ожидая удара, который не замедлил явиться. Шубу мою сдернули, её ещё Шерхан дарил, красивая. На пол бросили… Ударил ещё раз, в глазах потемнело. Рванул платье, оно беспомощно затрещало, пошло по швам, прижимаю его к себе, чтобы не упало.

— У него сделка на носу, — прошептал он. — А такие шлюшки, как ты, очень глазастые и приметливые. Ты не могла не слышать ничего, ты умная девочка, я уверен. Если будешь паинькой, уйдёшь целой и здоровой. Если нет… Нас тут много. Тебя когда-нибудь уже по кругу пускали? Хочешь попробовать?

Я заплакала. Он, этот мучитель, только подтверждал и так понятную мне истину — в этом мире не выжить без сильного мужчины. Никак. И я знала, он сделает, что грозится, и ничего ему за это не будет.

Прости, мысленно взмолилась я. Прости меня, Шерхан, пожалуйста.

— Большая Поповка, — сипло сказала я. — Заброшенная деревня. Там где-то…

Меня не отпустили сразу, проверять будут. Заперли в комнате. Там я вволю поплакала, думала о Шерхане, о том, что не стоило мне тогда подслушивать — тогда бы и предать не смогла.

А ночью он пришёл, мой мучитель. Но один, а это я переживу, я же и правда, умная девочка.

Глава 29

Шерхан

Во рту — как в Сахаре.

Сушняк жуткий. Я попытался облизать пересохшие губы, но ничего не вышло. Глаза открыть — ещё тяжелее, веки слиплись. Тело мое отказывалось слушаться.

Мне это не понравилось.

Я вообще не любил, когда не по-моему выходит.

Поднапрягся, открыл глаза. Светло так, аж больно, режет. Поморгал, возвращая зрению четкость. Не сразу, но смог разглядеть, где нахожусь.

Над головой потолок белый, с потрескавшейся местам штукатуркой. Стены, окрашенные унылой синей краской. На большом окне — решётка двойная… События прошедшие пронеслись, Лиза, Иман, СИЗО, пресс-хата. Не ожидал я, что меня сразу на ножи поднять попытаются, обычно выбивают признания, полеты с верхней полки организовывают.

Но, видимо, на меня заказ был серьезный… Радовало, что живой. Значит, и дальше выживу.

Рукой шевельнул, от движения бок разом обожгло болью. Зубы сцепил, пытаясь отдышаться, от слабости все тело трясет. Слабым мне быть нельзя было, слабым тут не выжить.

Извернулся кое-как, покрываясь испариной, но бочины раненной коснулся. Под пальцами — повязка марлевая, а под ней огнем жжет. И снова ведь в то место, где прошла уже пуля.

После таких упражнений требовалось ещё отлежаться. Я смотрел в окно, за которым ни черта не видно, только снег мел, и думал, какая же гнида помогла мне сюда отправиться.

По-любому, круг доверенный не такой большой. Там, на воле Анвар остался. Благодаря мне, а может, и он в курсе всего был? После Шамиля не мог верить никому на сто процентов, но ему — хотелось. Я ему самое ценное доверил охранять, девчонок своих.

А может, Чабаш подсуетился? Ему я тоже не доверял, тот короткий нейтралитет, что держался между нами по взаимному умолчанию, ничего не значил. Я его охрану, как девочек провел, по башке влепил, Белоснежку свою беременную увел.

Да, это было мое, но по его репутации это тоже ударило. Хоть он и делец в первую очередь, а не мститель.

Дверь распахнулась, я отсюда не видел, кто заходит, но напрягся. С такой слабостью не повоюешь, тут меня убить раз плюнуть.

Но вошли не местные быки, которых я ожидал увидеть. Женщина лет сорока, фельдшерица. Глянула на меня, хмыкнула:

— Ну что, очнулся?

— Очнулся, — согласился я, внимательно ее разглядывая. Она подошла ближе, остановилась в паре шагов, не вынимая из карманов халата рук.

— Там за дверью конвой. Рыпнешься, тебя тут же скрутят и выпишут билет на кладбище. С твоей раной чудом, что жив остался.

— А я везучий, — ответил нагло, она улыбнулась:

— Ну вот и посмотрим, везучий.

На перевязке я так зубы сжимал, что того гляди раскрошатся. Дырка в боку небольшая, но саданули глубоко, кровь шла ещё, да и в башке гудело.

— Мне бы рёбра ещё… глянуть, — напомнил я. В пылу драки боль отступала на второй план, но сейчас все удары, полученные вчера, загудели, заболели разом, — а ещё лучше укол обезболивающий.

Фельдшерица руки протёрла, глянула на меня с ехидством:

— А может, тебе ещё и обед из ресторана, и девочек привезти?

— Девочек не надо, — хотел головой помотать, но рисковать не стал, — а вот пожрать бы нормально я не отказался.

Женщина подошла ближе, стянула с рук перчатки, щёлкая резиной:

— Две таблетки парацетамола тебе, боец, а дальше уж как-нибудь сам справляйся.

Никогда бы не подумал, но парацетамол помог. Настолько, что я даже сесть осмелел, подтягивая тело на руках.

Отдышаться, правда, потом пришлось, во рту снова противный металлический привкус. Размял руки, как мог, опустил ноги на пол. Деревянные, холодные, но то, что было нужно в этот момент. До окна шел долго, по ощущениям, никак не меньше получаса, обливаясь потом. Но — надо. Разойтись, взбодриться. Некогда мне лежкой лежать, когда на свободе остались мои девочки.

И Игнат, гнида.

Из всех версий склонялся к тому, что это он руку приложил и к тому, что закрыли меня, и что ранили.

А там Лиза. Беззащитная совсем. Хоть и научилась зубы показывать в последнее время, а все равно за себя постоять не могла. И крошечная дочь моя, два килограмма, занявшие все мысли.

Я надеялся, что Анвар сможет обеспечить им безопасность, но на нём и остальные дела оставались. Ресторан — не единственное, о чем следовало беспокоиться.

Раз партию приняли менты, значит, нужно будет с покупателями решать вопрос…

С оружием я давно завязать хотел. Обрыдло, поперек горло все это стояло. Но с крючка не так просто слететь, раз вступив во все это дерьмо, отмыться далеко не просто. Да и не хотел я раньше, все устраивало, и жизнь шальная, и бабки рекой. А теперь покоя хотелось.

У меня на офшорах отложена хорошая сумма, ещё внукам Иман хватит, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая. Где-нибудь на берегу моря, ходить круглый год в футболке и шортах, и не видеть никогда решеток на окнах, как сейчас.

Я оперся о подоконник, разглядывая внутренний закрытый двор, с узкими прогулочными двориками, ни единого дерева, голый асфальт, запорошенный снегом.

И не хотел представлять, что впереди меня может ждать только это, беспроглядный кошмар и заточение.

До кровати дошел, настроение мрачное, на нуле почти. Мне бы хоть мобилу, отзвониться, чтобы понять, что да как там…

Единственный плюс, кормили здесь сносно. Я ложкой водил по тарелке, суп прозрачный, но силы были нужны, и я старался. А потом за мной конвоир пришел.

— На выход, Шарханов.

Я на него посмотрел настороженно, на какой ещё выход? Мне ещё лечение требовалось, и я не собирался так быстро санчасть покидать. Условия здесь были не в пример лучше, чем в камере.

— А мне ходить нельзя, — ответил, — запретил врач.

— Ну тогда и адвоката не проси, — пожал плечами вертухай. Вот тут выпендриваться я уже не стал, поднялся, опираясь о железные прутья на спинке кровати, и вперёд пошел.

Как назло, идти далеко было, и пару раз перед глазами потемнело. Блять, как барышня на выданье, в обмороки не хватало ещё упасть. Соберись, Шерхан, всю волю в кулак.

Адвокат мне понравился. Взгляд умный, одет в дорогой костюм, на запястье часы хорошие. Надеюсь, бабки за работу свою он не просто так получает.

— Альберт Магданов.

Рукопожатие у него было крепкое. Я стул отодвинул, усаживаясь напротив, поморщился. Адвокат это сразу заметил:

— Мы настаиваем на независимом медицинском осмотре.

— Лучше вытащи меня отсюда, — я губы растянул в улыбке, — а дома само зарастёт.

— Я работаю над этим, — кивнул он, — вам бумаги нужно будет подписать все необходимые, чтобы я мог к вам беспрепятственно попадать в любой момент.

Он ручку мне протянул, разложил стопку бумаг на несколько куч.

— На меня вчера напали, — подписывая документы, начал я, — в этот раз отбился, в следующий не факт. Так что напряги всех, кого нужно, если залог нужно оплатить — деньги есть.

— Ваши счета и имущество арестованы, — я голову поднял, забыв на миг о том, чем только что занимался, — ресторан закрыт.

— Блядство, — выругался, а потом ещё пару фраз присовокупил, — а ты тогда на какие шиши? Кто тебя оплачивает?

— Мой клиент — Елизавета Вяземская.

Глава 30

Лиза

На небольшой сцене в глубине зала поёт девушка. Красивая, все они красивые, эти певички, мне ли не знать. Лощеная. Одна разница, блондинка, а так Лика один-в-один. Про любовь поёт.

А я стою и не знаю, что делать. Про Чабаша я знала только то, что я совсем его не знаю. Что у него внутри творится, непонятно. Это человек который мог ударить. А мог принести котёнка, потому что кормящая кошка потеряла свое дитя.

— Чего глазами хлопаешь? — спросил, сделал глоток из бокала. — Садись давай, в ногах правды нет.

— Спасибо, — неловко отозвалась я, словно и правда, поболтать пришла. Словно не жду, когда он цену озвучит за спасение отца моего ребёнка.

Приборы лежат в рядочек, посверкивают, отражая свет. Всё вилки на месте, пробежалась взглядом привычно. Бабушка с детства учила: этикет и правила приличия прежде всего. Жаль, весь мир не может жить по её правилам, все было просто и понятно.

— Жри давай, — бросил Чабаш. — Тощая совсем.

Вспомнилось вдруг, как так же Имран меня кормил, а на сцене пела Лика. Господи, как хорошо все же тогда было. Так все просто. Казалось, что страшно, а по сути, как у Христа за пазухой была.

Смотрю на стол. Он богат, чего только нет, на две персоны накрыт, Чабаш меня ждал.

— Мне ничего этого нельзя, — тихо ответила я. — Я кормящая.

— А чего можно?

— Печёные яблоки… Галеты. Гречку. Постный суп…

Чабаш глаза закатил, но официантку подозвал. Потянулись долгие минуты молчания. Тот меня словно и не замечает, а я на него в упор смотрю. Думаю, но мне страшно даже представлять, что он попросить может. Он слишком непредсказуем.

Наконец, Чабаш поймал мой взгляд и прямо на меня посмотрел. На грудь мою. На мне простая домашняя рубашка, но дело в том, что теперь она мне в груди мала. Пару первых пуговиц пришлось расстегнуть. И сейчас я буквально чувствую его взгляд в ложбинке груди и медленно краснею.

Передо мной поставили тарелки и это на секунду ослабило напряжение. В ресторане нашлись даже галеты. Я взяла одну и откусила, жую, не чувствуя вкуса.

— И что же ты можешь предложить мне, Иванова Лиза?

Снова краснею.

— Деньги, — шепнула я. — Скажите, сколько нужно.

Снова смотрит на меня, чувствую себя голой, подавляю желание прикрыться руками — его бы это посмешило.

— Под твоего возлюбленного хорошо роют. Все имущество уже под арестом. Наверняка, заначки есть, но пока он их вскроет… время будет упущено. Чуешь, как все серьезно?

— Чую, — снова шёпотом.

Его взгляд снова блуждает где-то в зоне моего скромного декольте. Не выдерживаю и застегиваю до горла — пусть лучше жмет. Чабаш коротко смеётся.

— Глупая Лиза, очень глупая. Зато какая хорошенькая, не правда ли?

Встаёт, обходит стол, потом присаживается на его край, рядом со мной. Берет холодными пальцами за подбородок, приподнимает, вынуждая в лицо смотреть. Смотрю, стараюсь не моргать даже, словно от этого что-то зависит.

— И на что же ты готова, Лизонька?

Лизонькой меня в детстве папа звал, от этого сейчас почти больно физически. Сдаюсь, закрываю глаза. Он руку убирает, но я замираю в той же позе. Палец скользит по моему горлу, касается первой пуговички, поддевает её…

Понимаю — с ним спать придётся. Но сколько бы я не говорила, что не хочу быть с Имраном, правда такова — ни с кем другим не смогу просто. Я бы, наверное, дала обет безбрачия самой себе. Посвятила бы жизнь Вере своей маленькой. Но другие мужчины…нет.

А если, ради спасения Имрана? Если ничего его больше не спасёт? Представляю себя и Чабаша в одной постели. Он красив, этого не отнять. Высок, силен. Но просто…он не Имран. И когда я представляю, как его руки гладят моё обнажённое тело, тошнота подкатывает к горлу.

— Я… — пытаюсь что-то объяснить я.

Не успеваю. Успеваю наклониться, чтобы не испачкать брюки Чабаша — он же совсем рядом. А потом меня рвёт на пол, прямо у его ног. Тошнит, а я думаю, Господи, просто со стыда можно провалиться под землю. Лучше бы сейчас прямо.

Утираю рот салфеткой. Лицо горит. Пью воду, пытаясь прогнать горечь во рту. Поднимаю взгляд и на Чабаша смотрю. В его взгляде что-то похожее на сожаление. Грусть. Могут ли грустить такие люди?

— Дурочка, — тихо говорит он. — Влюблённая дурочка. Пол напачкала…

Подходит официант с невозмутимым лицом, предлагает нам пересесть, но Чабаш отказывается. Ещё одна женщина молча и пытаясь быть незаметной моет пол. Мне стыдно всего сильнее перед ней — я понимаю её труд.

— Простите, — выдавливаю я из себя.

— Бог простит, — выдавливает Чабаш, и упоминание господа в его устах звучит дико. — А теперь сюда слушай. Твои прелести прекрасны, спору нет, и я бы с удовольствием к ним…приобщился. Да вот только беда, вышел уже из возраста, когда ради бабы просирать бизнес готов. Мне твой дядька большие бабки должен. Расклад такой, либо дядьку мне, либо все им нажитое. Я слышал, ты нынче богатая невеста…

Я…улыбнулась. Так стало вдруг хорошо. Понимаю, что впереди все ещё покрыто пеленой неизвестности, но…мне не придётся спать с ним. А деньги…я знаю цену деньгам, я столько месяцев выживала. Тогда смогла, и снова смогу!

— Точно дура, — покачал головой он. — Завтра приеду с юристом.

Из ресторана мы вышли вместе. Мне вдруг, как ребёнку, хочется вприпрыжку скакать от радости. От ощущения, что все наладится. На улице скользко, когда Чабаш придерживает меня за руку, я не возражаю.

Вылетающая из сумерек фигура становится полной неожиданностью для нас обоих. Я не успеваю понять кто это, как мужчина бросается на Чабаша, бьёт кулаком, они оба валятся на землю. Я не кричу даже — отступаю в сторону и пытаюсь понять, что происходит.

Теперь Чабаш сидит на нем сверху. Утирает кровь. Анвар, а это он, обиженно шмыгает и тоже булькает кровью. Дураки, а ещё меня обзывают.

— Это не твоя женщина! — сердито кричит он.

— Санта-барбара, блядь, — отзывается Чабаш и встает, отряхивается. — Как же я от вас уже устал.

Помогаю встать Анвару. Теперь кажется вдруг — он свой, хотя не нравился мне никогда, да и я ему.

— Не глупи, — выговариваю ему шёпотом. — Он Имрана поможет спасти. Ничего у нас нет и не будет. А ты лучше кошек мне принеси, если энергию тратить некуда.

Анвар кивает, но на Чабаша смотрит с презрением, как на злейшего врага. Качаю головой и радуюсь тому, что Чабаш и правда бизнес ставит превыше всякой ерунды и на Анвара ему плевать.

— А свидание, — кричу я в спину уходящему Чабашу. — Свидание с Имраном организовать можете?

— Совсем охренели, — отвечает он.

Я снова улыбку сдерживаю, я читаю в его голосе «да».

Глава 31

Шерхан

Не знаю уж, как Лиза смогла это сделать, но после визита адвоката, отношение ко мне поменялось.

Это было не так явно заметно, но все же ощущалось. Шкурой чувствовал.

Кстати, о шкуре. Нехотя, но помыться меня отпустили. Душевая здесь — комната в кафеле, высокий кран над головой, труба, покрытая толстым слоем краски поверх ржавчины.

Но даже этого было достаточно, чтобы почувствовать себя человеком. Я стоял, рукой опираясь о стену, и чувствовал, как по спине льется горячая вода. Хорошо как, черт возьми.

Запах смыть не удалось, но грязь, кровь, запекшуюся жесткой коркой вокруг раны, отмыл.

Напор барахлил, я выкрутил кран, отряхнул с волос капли воды. Борода отросла за эти дни, ещё немного, и я стану похож на своего деда-аксакала.

Адвокат передал пакет с чистой одеждой. Я переоделся, с наслаждением, и на койке больничной вытянулся. В палате я все ещё оставался один, соседние койки пустовали.

Оно и к лучшему.

До следующего дня меня никто не трогал. Пару раз появлялась фельдшерица с парацетамолом, который я пить отказывался. Ничего, и так справлюсь.

После визита адвоката сил словно прибавилось. Башка ещё болела периодически, и слабость накатывала от чрезмерной активности, но ребра ныли меньше. Значит, — не перелом.

Ночью я спал тревожно. Страх, что нападение сможет повториться, никуда не делся. Все ещё непонятно оставалось, кто нанял «торпеду», местные или кто-то с воли.

Если местные, то расслабляться нельзя вовсе. Если Игнат или кто-то вроде него, то второго так быстро найти ещё нужно постараться.

В любом случае — осторожность превыше всего.

На следующий день после завтра в палату зашёл конвоир, уже другой, не тот, что был вчера. Я смотрел настороженно.

— На выход, Шарханов.

— Куда?

— На кудыкину гору, — рявкнул недовольно, — давай быстрей.

И в этот раз без браслетов обошлось. Я в комнату зашел, такую уже безобразно-унылую, как и все остальное, что было в изоляторе.

Только она мне показалось во сто крат ярче и чище. Потому что тут меня ждала Лиза.

Я шагнул к ней и сам же остановился.

Казалось, с нашей прошлой встречи вечность прошла.

Она такая красивая, Белоснежка моя. Рот слегка приоткрыла, волосы короткие за ухо заправила.

— Привет, — первой поздоровалась, и я ответил эхом:

— Привет.

Мы молчали, разглядывая друг друга. Я — с жадностью. Скучал по ней сильно, но ещё сильнее по дочке. Неожиданно, но мысли были заняты ею постоянно. И если Лиза здесь, то где моя дочь? Их выписали? Она вообще жива?!

На мгновение от собственных мыслей холодок по позвоночнику пробежался. Нет, глупости, моя дочь сильная, в меня.

— Как Иман? — спросил, — с кем она?

— Хорошо, — Белоснежка отвернулась, глядя на стену, — она в больнице ещё. Меня выписали без нее. С ней все хорошо, я езжу каждый день, несколько раз, молоко привожу…

Когда Лиза говорила о дочке, даже тон голоса менялся. Теплел. Совсем другой становился.

Она замолчала, будто не зная, что говорить дальше.

— Спасибо за помощь, — поблагодарить ее стоило. А ещё спросить то, о чем со встречи с адвокатом думал, — но как ты смогла это сделать? Адвоката найти, оплатить?

И вот тут мне показалось, что она смутилась окончательно, даже щеки порозовели. А мне это ох как не понравилось. Что-то не то было, чуйка шептала, ее ответ мне не по душе придется. Так и вышло.

— Мне Чабашев помогает.

— Ну, пиздец!

Сука, вот этого услышать я не ожидал. Стоило только ментам поймать меня, как сразу же всплыл этот козел. Каким боком он вообще к делу примазан оказался, я не пойму?

У Лизы и денег ведь нет! Да и были бы — не нужны мне Вяземских, в гробу я такую помощь видел.

Только чем тогда она с ним расплачивается? В глазах потемнело,

от злости все внутри клокотало. Я кулаки сжал, думал, ебну счас в стену, чтобы легче стало, но из последних сил сдержался.

— И какая же цена у твоей помощи? Переспать с ним? — поинтересовался ядовито. А самому пиздец как обидно. И картины гнусные перед глазами, как тварь эта мою девчонку лапает. Она ведь не просто моя — она мать моей дочери. А эта сволочь… Выйду — самолично урою его.

— А ты думаешь, я только на это гожусь? — Лиза уперла руки в бока, даже голос повысила. Ну, охренеть.

— Ничего я не думаю, — оборвал, — что ты ему пообещала? Что пока я тут, вы там трахаться будете на свободе?

— Дурак, — заорала она, — какой же ты придурок, Имран!

И ко мне подлетела, то ли толкнуть собиралась, то ли ударить. Я ее за запястья схватил, сжал сильно. У самого пылает все от гнева, дышу тяжело, и она так же.

Вдохнул полные лёгкие, и затопило меня. Запахом ее. Знакомым. Близостью этой нечаянной. Прижал к себе Лизу поближе, и поцеловал. Губы у нее сладкие, нежные, только в поцелуе моем нежности ни на грамм. Он весь горечью пропитан и болью. И целовались мы так же — до боли, до вкуса крови на губах.

Я руками по ее телу жадно шарил, грудь сжимал, неожиданно потяжелевшую, плотную. Моя она была, моя только и ничья больше, и пусть этот Чабаш нахуй катится, ему не светит ничего.

Лиза в юбке была, я подол задрал, сминая все сопротивление, кожа мягкая, гладкая. До трусиков легко добрался, дёрнул их, пытаясь вниз стащить, но она засопротивлялась, поймала за ладони, не давая сдвинуться.

Я отстранился, заглядывая ей в глаза. Неужели — противно после Давида? Неужели, правда? Но взгляд ее затуманенных от желания глаз был честным и чистым.

— Нельзя мне, — покачала она головой, не отпуская рук, — я же родила только… не могу ещё.

Черт, об этом я и вовсе не думал. Хотел ее, мочи нет, член стоял колом, натягивая ткань спортивных штанов.

И от желания сводило все, да ещё и Белоснежка одним только видом своим дурманила. Губы от поцелуя моего жёсткого распухли, я пальцем скользнул по ним. А она взяла и обхватила его губами. Да так, что я застонал непроизвольно. Эмоции острые было, зашкаливали — мы с ней вдвоем, в СИЗО, и неизвестно, выйду я отсюда или нет, и увидимся мы ещё с ней, и когда.

Я на плечи ей надавил, заставляя опуститься. Белоснежка глаза распахнула, огромные-огромные, голубые, невинные. Но подчинилась. Опустилась передо мной на колени, я дёрнул резинку штанов, высвобождая член.

Он пульсировал почти болезненно, на головке набралась капля смазки. Я обхватил ствол поудобнее, притянул Белоснежку свою поближе и провел по ее губам, оставляя влажный след. Она не отстранилась, только сказала доверительно:

— Я никогда… ни разу.

Я знал. Но после этой фразы последние тормоза сорвало. Лиза рот открыла, и я медленно вошёл в него, подрагивая от запредельных эмоций. Ее язычок, горячий, влажный, скользнул по головке. Я подался вперёд, а Белоснежка от неожиданности дернулась, подавилась. На глазах выступили слезы, я их пальцем стёр. Думал, остановится, но она упрямая, продолжила дальше.

— Зубы спрячь, — шепнул, закрывая глаза.

Она старалась. Очень. Что Белоснежка в этом деле неопытная, было заметно, но она старалась со всей страстью, с которой только могла. Я руку ее нащупал, показал как обхватить, и накрыл своей ладонью, показывая, как надо двигаться. Она послушно повторяла.

— Вот так, моя хорошая, вот так.

Разрядка до болезненного быстрая, я за затылок ее придержал и кончил прямо в рот. Бурно, сильно так, что она невольно отодвинуться попыталась, но я не дал. Не хотел обламывать весь кайф.

А потом помог ей подняться. Она губы украдкой вытирает, словно стыдясь всего того, что только что между нами было, дурочка. Я ее за подбородок взял аккуратно, лицом к себе развернул.

Никогда баб после минета не целовал. Не то, чтобы западло, но не тянуло, противно, что ли, было.

Только Лиза не все те другие бабы, что раньше были, она чище, даже когда рот ее перепачкан моей спермой и ее слюной.

И я ее притянул ещё ближе, сминая в медвежьих объятий и губ Белоснежкиных коснулся. Она напрягалась на мгновение, но потом расслабилась.

— Вот так лучше, — шепнул ей, а потом уже спокойнее добавил, — а теперь можешь рассказывать, что вы там с Чабашем затеяли.

Глава 32

Лиза

Анвар меня до дома отвёз, всю дорогу сердито пыхтел и на меня смотрел, как на врага народа, словно я не из ресторана вышла, а из публичного дома. Я думаю — ну и ладно. У меня грудь полна молока, надо сцеживаться и лететь в больницу, буду я еще про всяких упрямых переростков думать. Не до того.

Но утром вернулся. Постучал, пошла открывать, а у него в руках переноска, оттуда дурниной кричит испуганная Снежинка. У меня в носу защипало, засвербило, так по ней соскучилась. Переноску забрала, на пол поставила, открыла. Снежинка выбежала сама, потом давай котёнка волочь. А за то время, что я его не видела, он значительно изменился. Немного опушился, глаза открылись, жопка толстая, тяжёлая — все маминого молоко только его. Снежинка его поднять не может, но в панике пытается спрятать свое оставшееся дитя, унести отсюда подальше.

— Вот же заполошная мамаша, — рассмеялась я. — Это же я, Лиза, не узнаешь? Я теперь никуда не денусь, спокойно будем жить.

Снежинка мой голос узнала, ко мне подошла, ладонь обнюхала, коротко мурлыкнула, потерлась о ноги. На шум вышла Надя. Анвар в дверях стоит, я не знаю, что с ним делать, обратно отослать неудобно, а сюда звать, ну, что я с ним делать буду? Он меня на дух не выносит. Надя все решила за нас.

— Это что, папаша пришёл? — спросила она, разглядывая его подслеповато. — Никак не русский? У-у-у, морда чёрная!

Анвар вспыхнул, я покраснела.

— Бабуль! — воскликнула я. — Нельзя так! Да и не папа это, просто кошек принёс!

Но со старушкой так просто было не сладить, с ней и моя бабушка- то не справлялась в свое время.

— Ишь, будет она тут нос воротить! Подумаешь, нерусский… Ладный зато какой смотри, здоровый. Не фыркай тут, так и будешь сидеть в девках! А ты давай на кухню иди, блины есть будешь.

Не спросила даже, перед фактом поставила. Анвар робко снял ботинки, пристроил их на коврике у входной двери и послушно пошёл блины есть, да так и остался.

Я Снежинке и её детёнышу обустроила уютное гнездышко, да только котёнку не сиделось там — вылазил и ходил обследовать комнаты, неумело косолапя и смешно оттопыривая чёрный хвостик. Снежинка след в след за ним ходила, чтобы с ребёнком ничего не случилось.

Так десять дней и пролетело. К Имрану меня не пустили больше, чему я даже стыдливо рада была. К нему хотелось до ужаса, до дрожи в коленках, но как с ним быть я не знала. Главное, пусть его вытащат обратно.

Верочку мне толком в руки не давали. Не развернуть, не завернуть, не потетешкать. Дни, когда мне позволяли её кормить из бутылочки, я считала удачливыми. И то, что из этой бутылочки она пила не смесь, а моё молоко — счастьем.

Вот сегодня принесли, а она у меня кричит так громко, как никогда. Лицо сердитое, сморщенное, красное, ротик беззубый открыт.

— Случилось что-то? — испугалась я.

— Голодные мы, — улыбнулась педиатр. — Очень голодные и это очень хорошо.

Я послушно потянулась за своей ёмкостью с молоком, но педиатр остановила моё движение жестом.

— Нет? — снова всполошилась я, я была такой же пугливой мамой, как Снежинка. — Ей не подходит молоко, нужна смесь?

Внутри все упало — мечтала кормить дочку своим молоком. Носом хлюпнула, чувствую, сейчас вместе с Верой и разревусь.

— Рубашку расстегивай, — велела врач.

Я расстегиваю, а руки трясутся от волнения. Дочку на руки приняла. Да, я пыталась её кормить грудью, но тогда она и не умела ещё, а теперь вон какая крикливая. А если не получится? Коснулась соском щеки, Вера голову повернула и сама его в рот взяла! Потом скривилась, правда, недовольно — на соску бутылочки привычной не похоже, но голод сделал свое, и она начала сосать. Она кушает, а я от волнения не дышу.

— Сосёт, — шёпотом говорю врачу. — Сосёт, смотрите!!!

— Сосёт, — подтвердила она. — Завтра выпишу вас, приезжайте к десяти с конвертом.

Домой я скакала просто вприпрыжку, счастьем окрыленная. Всех обрадовала, даже котенок и тот засуетился взволнованно, свой хвост поймать пытаясь. Надя повела Анвара на чердак, оттуда спустили кроватку, в которой ещё я спала малюткой. В магазин поехали, за подгузниками, маленькими одежками, одеялками! Столько хлопот радостных.

— Уж не поеду с вами, — отмахнулась утром Надя. — Старая я. Скорее давайте ребёнка везите домой.

И всплакнула, то ли от радости, то ли от волнения, то ли от всего разом. Я в холле больницы стою, жду, когда назовут мою фамилию и вся захожусь от нетерпения. Но время идёт, а младенцев выдают в порядке какой-то непонятной мне очереди. Поневоле по сторонам смотрю, а там одни папы. Что другие подумают мне все равно, да и Анвар рядом может сгодиться за папу, но на душе горько. Здесь должен Имран быть. Даже если мы не будем вместе, забирать нашу дочь мы должны были вдвоём.

— Цветы нужно было купить, — сказал Анвар. — А мы не подумали. Я может съезжу?

— Не уходи, — попросила я.

Я боялась, что Веру принесут, когда его не будет и нам придётся стоять здесь и ждать. А мне скорее домой хотелось отнести свое счастье.

— Поздравляю, — раздалось сзади. — Не ждали?

Нет, его я точно не ждала. Все вопросы решались с юристом, а Чабаш, словно получив от меня все, что ему нужно было, про меня забыл. Оно и к лучшему. А сейчас обернулась — стоит.

— Зачем пришёл? — замявшись, спросила я.

— Да потому что все не по-человечески у вас, — покачал головой он. — Как первый раз замужем. Ну, кто же в роддом без конвертов с деньгами и букетов едет?

За ним вошли двое мужчин. Здоровые такие, хоть сейчас на ринг. А в руках пакеты подарочные бумажные, букеты, шарики… Мне от Чабаша не нужно ничего, но сейчас снова в носу защипало слезами. Это просто гормоны после родов, успокоила сама себя.

Стоим, ждём, но с цветами и правда, приятнее ждать. С ними словно законное право имею здесь стоять.

— Вяземская! — крикнула женщина.

Сердце встрепенулось. Конверт и одежду для малышки мы передали сразу, как пришли, и сейчас мою Веру в этом золотистом великолепии и вынесли.

— Кто у нас папа? — растерялась женщина с моим любимым кульком в руках.

И посмотрела на меня. За мной Анвар, Чабаш, два головореза с букетами… Анвар, который до этого делал вид, что Чабаша не видит в упор решительно шагнул вперёд и мою малышку на руки принял, глянул на меня гордо. А меня снова реветь тянет — глупая…

На улицу вышли, Чабаш повёл меня к трём машинам, они тоже все в розовых лентах, цветах и шариках… Так меня Имран должен был домой везти.

— Ты что, все утро украшал?

— Выкинь из головы херню, — посоветовал он. — У меня на это дело прислуга есть.

Я кивнула, но все равно нерешительно остановилась. Оторвала от машины одну ленточку, отнесла и повязала на зеркало машины Анвара. С ним поеду, это будет правильно. Анвар снова гордо спину выпрямил.

Напоследок, я не удержалась все же, спросила то, что давно на языке вертелось:

— А у тебя что, — обратилась я к Чабашу. — Дети есть?

— Нет, — ответил он таким тоном, что сразу становилось понятно, дальше лучше не спрашивать.

И это правильно — меня это не касается. Моё счастье на руках у Анвара, домой сейчас поедет.

— Спасибо, — сказала я. — Спасибо.

Глава 33

Шерхан

Дочку выписали.

Это я знал. Не от Лизы, нет, с ней мы не виделись с тех самых пор.

Но то свидание, которое нам адвокат устроил, много для меня значило. На душе теплее сразу становилось, стоило вспомнить Белоснежку, заявившуюся сюда.

Нет, здесь ей совсем не место, княжне, в мрачных тюремных стенах, да и я тут быть не хотел.

Я хотел домой. Туда, где плачет маленькая Иман, а Лиза прижимает ее к себе и кормит грудью, смотрит с нежностью на нашу дочь.

Только Белоснежка вовсе не ко мне домой приехала. Сначала — из упрямства, а потом и на дом арест наложили. А ведь там все было готово ко встрече ребенка. Самое лучшее, коляска на понтах, кроватка, игрушек мешок.

Только девочки мои жили теперь в родовом гнезде Вяземских, княгини… И кошек с собой туда притащили, которых Амина вывезла из дома. И Анвар, судя по всему, там же ошивался.

С ним я недавно разговаривал по телефону. Паники своей он не показывал, но я знал, что дела наши идут, откровенно говоря, паршиво.

Ресторан стоял закрытый, персонал распустили домой. Денег рассчитаться с ними хватило, благо, бухгалтерией занимался толковой паренёк.

А Анвар дочку мою охранял. Это хорошо. Они в своем доме совсем беззащитные были.

Где-то до сих пор шлялся Игнат. Сука, наверняка, пока залег на дно. Я понимал, что его крышуют серьезные люди, думаю, чекисты.

Точно не Чабаш, теперь я в этом был уверен. Хотя этот сукин сын из всей ситуации вышел в максимальный плюс.

Белоснежка ему завод отдала, отцовский, а это была сумма внушительная.

Да, я знал, что моя свобода дорого стоит, но что она в руках Чабаша окажется, даже представить не мог. Очень уж он вовремя и к месту тут оказался. Да ещё и Белоснежку из роддома встречать поехал.

Думал об этом и пиздец, как злился. Снова вспоминал, как Лиза жила-работала с ним. И взгляд его помню, которым он на мою женщину смотрел. Такой взгляд — мужской, заинтересованный. И живот, сука, не смущал его ни капли.

Только теперь, выходило, я от него зависел и от связей его. В своем городе он был бог и царь, что он мог сделать в нашем, я не знаю. Да и хватит ли у местных властей сил на дело это повлиять, не ясно…

Оставалось ждать.

И надеяться, что жертва Белоснежки не напрасна.

Я до сих пор в это верил с трудом. И в то, что она на такой шаг пошла — ради меня.

Я в жизни своей от других людей столько заботы не видел. Семья не в счёт, в семье мы всегда были как одно целое. А чтобы другие, бескорыстно, жертвовали ради меня чем-то серьезным… Это подкупало.

Я, сам того не подозревая, наткнулась на драгоценный камень. На Белоснежку.

Думал об этом, и внутри все переворачивалось.

Лика тоже таскалась ко мне, когда я с сепсисом подыхал, и может, на тот момент ее забота была вполне искренна, но я всегда знал, что для нее — выигрышный билет, и ей абсолютно похер, какой мужик потащит ее в богатое будущее. Не я, так найдется кто-то другой.

Лиза совсем не такая. И среди этого дерьма, в котором я барахтался, она единственная, ради кого хотелось бросить все к черту.

Оружие, оружие, оружие… оскомину набившее слово.

На допросах я молчал, не сдавал никому, кто направлял нам эти партии. Потому что знал — заикнусь только, и назавтра меня найдут повесившимся на собственной простыне.

Отмазывать меня не придут, добить — добьют.

А пока тюремная жизнь текла своим чередом. Из больницы меня выписали, башка уже почти не гудела, да и бок затянулся. Заживало на мне, как на собаке.

Камеру дали большую, на двенадцать человек.

Не пресс-хата, уже хорошо. И «петухов» там не водилось, все первопроходцы, по правильным статьям.

Место я себе выбрал недалеко от окна, на нижнем ярусе. Свободных коек было мало, но лезть наверх не стал, не фуфлыжник какой-нибудь. Здесь работало одно правило, как себя поставишь, так и будет.

К счастью, авторитет свой доказывать кулаками ни перед кем не пришлось. Может, снова постарались на воле, а может — фартануло.

Первым, с кем я тут познакомился, был Игорёк. Невысокий, но крепкий, он местных законов не знал. Назвался и руку мне протянул.

— Ты бы руки всем подряд не подавал, — посоветовал я, глядя на вытянутую ладонь, — а то мало ли.

Игорь ее тут же в карман спрятал. И правильно. Мы тут никого не знали, вот так законтачишься с кем-нибудь обиженным и ночевать придется под койкой где-нибудь поближе к параше.

Косяков не простят.

Игорь прибился поближе. И шконку занял рядом.

— А тебя какая статья? — спросил он.

— Торговля оружием. Может, ещё что сверху навесят, — невесело усмехнулся я. Игорь даже жуликом не был, дал в долг другу денег, а тот не возвращал. Сумма хорошая, а терпение плохое. Вот и решил свистнуть у друга своего денег обратно. На этом и поймали.

Дурак, одним словом. И я дураком был… Да только здесь это не лечится.

С воли посылки приходили стабильно. Сигареты, еда, рыльно-мыльные. Своим я делился, чужое не брал. Порядки такие.

Но все же, тут было не так сурово. Да, не курорт, но жизнь друг другу сидевшие не отравляли. Никакого беспредела. Даже телик имелся, и новости местные я смотрел.

К счастью, мою рожу через весь экран не показывали, о том, что накрыли торговцев оружием, слова не было.

Зато в один из дней ресторан мой показали. Я его узнал не сразу, а когда разглядел, замер, не донеся чашку с чаем до рта.

— Сегодня, — говорила дикторша, глядя из экрана прямо в лицо мне, — в три часа ночи неизвестные подожгли ресторан «Караван». Проезд пожарным был загорожен автомобилями, поэтому приступить к тушению удалось не сразу. Пожару был присвоен четвертый уровень сложности…

На кадрах мелькало сгоревшее дотла здание ресторана. Черные, подкопченные стены, зиявшие черными дырами окон.

Сука. Кто бы это не был, я выйду отсюда и урою его голыми руками.

Глава 34

Лиза

Я была готова к тому, что Вера не будет спать. Все же говорят о том, что младенцы спать не дают никому рядом. Но, наверное причина в том, что крошка была ещё слишком мала, большей частью она только и делала, что спала.

Она спит, я ею любуюсь. До бесконечности. На улице снег уже совсем лёг, холодно, но в доме натоплено, Анвар камин мой прочистил, теперь в нем тоже дрова тлеют. Уютно. Но именно в моменты такого материнского удовлетворения и понимаешь, что только лишь этого для женского счастья мало. Нужно больше, гораздо больше.

В одну из ночей после выписки я проснулась от тревоги. Ничего странного в этом не было — Верочка спала так тихо, что мне то и дело мерещилось, что она снова перестала дышать и я в ужасе подскакивала и бежала смотреть, как она. Так и получалось, что ребёнок спит, как ангелок, а мама все равно не высыпается.

Так и сегодня бегом побежала к кроватке, а счастье моё в ней сопит тихонечко себе. Я полюбовалась ею немного и пошла вниз. Из-за грудного вскармливания меня часто мучила жажда. Дом спит. Тихий и спокойный. Снежинки не видно, её сыночка тоже, где прячется Анвар понятия не имею, Надина комната ближе к её кухонным владениям. Я налила полный стакан воды и с удовольствием выпила.

Совершенно обыденное действие, ночь спокойная. Пошла обратно, и тогда поняла, что-то не так — сквозняк гуляет. Напряглась. Теперь тишина и темнота не кажутся мягкими и уютными, а дом спокойным. Так не должно быть.

— Всё в порядке, ты просто трусиха, — прошептала я.

Пошла туда, откуда дует. Гостиная на первом этаже, недалеко от кабинета папы. Большое двустворчатое окно открыто, ветер занавесками играет, кидает в комнату снежинки. Я моментально поняла, что произошло. Кто-то в дом забрался. И этот кто-то, скорее всего, внутри сейчас, ведь когда я только спускалась, ничего подобного не было.

Прошлая Лиза, версия годовой давности, от страха в обморок упала бы. Или заверещала, словно мышь увидела. Я — другая уже. Взрослая. Я мать. Я многое пережила. И да, мне страшно до ужаса, но я держу себя в руках.

Молниеносно бросаюсь к лестнице. Я знаю каждую ступеньку, которая заскрипит, я в этом доме выросла. Лечу через три перешагивая. Успеваю думать о том, что тот, кто проник внутрь, наверняка, знает планировку дома. И если он выбрал то окно, то сейчас скорее всего в кабинете отца. Но там нет ничего важного теперь. А вот у меня есть то, что важнее всего мира.

Нужно чётко расставлять приоритеты, и я это сделала. Влетела в комнату. Не трачу время ни на что лишнее. Склоняюсь к кроватке — Вера здесь. Беру её на руки, заворачиваю в одеяло. Выхожу из комнаты. Сердце бьётся, как бешеное, кажется, его стук слышно во всех уголках дома. Вера недовольно кряхтит, проснулась, но пока ещё не ревёт.

Темно. Вспоминаю, как убегала тогда, в тот вечер, когда первый раз увидела Шерхана. Так же, как тогда, замираю и слушаю. И слышу шаги. Тихие, но чёткие. Тот, кто проник внутрь, старается быть тихим, но сейчас он поднимается наверх, а лестница на моей стороне и тихонько поскрипывает.

Похоже, он один. Пячусь назад осторожно и максимально тихо. Там вторая лестница, черновая. В старые времена, когда наш дом бурлил жизнью, по ней сновала прислуга. Сейчас эта лестница меня спасёт.

На первом этаже не раздумываю ни секунды. Бросаюсь к первому же окну, распахиваю раму, сажусь на подоконник и прыгаю вниз. Тогда, когда я сбегала отсюда раньше, приземление было таким же — в снег. Только тогда я была в туфлях и пальто, а сейчас в сорочке ночной и босиком. Потому что раньше я только себя спасала, а сейчас то, что ценнее в сотни тысяч раз.

Маленькую Веру.

Снег обжигает голые ступни. Наступать на него больно физически, но через несколько шагов чувствительность притупляется и я бегу быстрее. Показываться на открытом пространстве мне страшно, встаю в густой ночной тени забора и думаю, как дальше быть.

Вера начинает хныкать, и в ответ на это моя грудь наливается молоком. Дрожащими замёрзшими руками расстегиваю сорочку и даю ребёнку грудь. Дочь умиротворенно присасывается. Ей хорошо, ей тепло, она в одеяле.

Я стою так неизвестно сколько времени. Один раз мне показалось, что я увидела, как от дома к калитке метнулась чья-то тень, но вернуться не осмелилась. А потом на порог выбежал Анвар. Взъерошенный, встревоженный. Дурашливая мальчиковость с него слетела разом.

— Лиза! — громко крикнул он. — Вы здесь?

В его голосе страх за меня. Тогда я осмелилась выйти из своего укрытия, сделала несколько шагов и едва не упала — так ноги замёрзли, что плохо слушались.

— Шерхан, блять, меня убьёт, — выругался Анвар, меня увидев. — Нормальные люди одеваются!

— В доме кто-то был, — тихо ответила я. — У меня не было времени одеваться, я спасала ребёнка.

Теперь в его глазах что-то похожее на уважение. Анвар нас обеих на руки подхватил и в дом внёс. Замотал в плед, чая налил горячего. Надя, которая говорила, что страдает старческими бессонницами, похрапывала так, что на кухне было слышно.

— Надо дом проверить, — сказал Анвар.

А мне его от себя отпускать страшно, хотя больше чем уверена — визитер ушёл. Он был слишком неуверен в себе, он был один. Но все равно, с Анваром спокойнее. Но дом он все же проверил. Оказалось, проснулся Анвар от холода — было открыто два окна, а спит он на первом этаже. Сразу побежал наверх, а меня там нет… Я слушаю его, отогреваюсь, ноги в вязаных старых носках чуть-чуть покалывает, Вера на руках снова спит. И кажется, теперь никогда её из рук выпустить не осмелюсь.

— Теперь и этому дому не могу доверять, — в никуда произнесла я.

Анвар ночевал в нашей комнате. На полу, одеяло принёс. Я сама согрелась, наконец, начала засыпать, сама думаю о том, что если бы здесь был Имран, то все было бы иначе. Я не кровожадна, но просто знаю — за Веру Имран бы убил. Засыпая, сквозь сон слышала, как Анвар звонит и с кем-то говорит, но сил вслушиваться в слова не было.

А утром… Анвара в моей комнате уже не было, и на секунду меня охватила паника. Взяла дочку на руки, вниз иду. Там одуревшая от происходящего баба Надя, а в гостиной, на всех креслах, на двух диванах, и даже на крышке фортепиано мужики. Глаза разбегаются, но в общем, больше десятка.

— Ахмед, — говорит Анвар и показывает на первого бородача. — Саид, Ибрагим, Юсуф…

Я сбиваюсь со счета и просто киваю. Вера, словно чувствуя, тоже глазенки открывает и внимательно слушает.

— То ни одного мужика, — всплескивает руками баба Надя, когда Анвар заканчивает. — То целый батальон! Как вас прокормить-то всех?

Кто-то пододвигает стул, я сажусь. Один из мужчин выступает вперёд. Наверное, объясняться перед женщиной, да ещё и другой веры ему не по нраву, но он говорит.

— Остальных вместе с Шерханом забрали… Мы пытаемся вытащить, но там менты, они все повязаны. Если мы пока не можем быть с Шерханом рядом, то уж его дочь мы как — нибудь защитим.

Глава 35

Шерхан

Не было для меня ничего хуже, чем несвобода.

Как по рукам-ногам связанный, сиди и жди развития событий. Я в гуще быть привык, в эпицентре.

А тут меня изолировали. От басмачей моих, со мной в СИЗО ни одного не оставили из тех, кого вместе загребли. Распихали пацанов по разным отделам, а меня здесь, в главном.

Мариновали: больше на допросы не вызывали, я просто ждал, и это тупое ожидание убивало.

Столько дел, в которых следовало навести порядок. Ресторан сгоревший… Ведь я догадывался, чьих рук это дело. Неуловимый сукин сын, Игнат, сами черти его, что ли прятали у себя? Абсолютно отмороженный, конченный придурок.

Когда мы с Вяземскими закусились, это ведь по его вине конфликт произошел. Только тогда он прятался за своего брата. У Сереги Вяземского, отца Белоснежки, авторитет был и уважение, а этот так, прилипала.

И в перестрелке той, где Лизы отец умер, а меня с того света вернули, только Игнат отделался легким испугом.

Это было так давно; он залег на дно, дорогу мне не переходил, мировую даже пытался предложить, но был послан нахуй. Мы существовали параллельно, пока не мешает, мне на него класть.

Кто ж знал, что этот гнида только ждал подходящего момента, чтобы наговнять.

Я его совсем из поля зрения своего выпустил, не до того было. Зря.

В пятницу меня позвали на свиданку. Шел и думал, что встречу Лизу, оттого, наверное, присвистнул даже, застав в комнате Чабаша.

— Какими судьбами?

Рук мы друг другу не дали. Я смотрел хмуро. Больно рожа его мне не нравилась. Хитрый он, сука, слишком, чтобы верить ему. А ещё никак не мог простить, что сначала Белоснежка жила у него, а потом он сюда припёрся, да и помощь решил мне оказать.

Цену зарядил — упасть, не встать. Я понимал, что по такой убойной статье меня нелегко отмазать, а может, и вовсе нереально.

И как собирался все провернуть Чабаш, чужой в нашем регионе человек, остаётся вопросом.

— Можешь считать меня своим благословением, — хмыкнул он, а у меня резко руки зачесались по зубам ему съездить. — Ладно, разговор у меня недолгий. Сегодня к тебе придут люди, надо их предложение принять. Тогда есть надежда, что тебя здесь надолго не задержат. И выйдешь ты на волю к своей жене и дочке.

Не о том я думал. Не о предложении. Меня царапнуло — жена. И ведь вправду, другой женщины на эту роль, кроме Белоснежки, я не видел, особенно с рождением ребенка нашего.

Дальше в ту сторону думать я себе запретил. Ни к месту сейчас.

— Что за предложение?

Чуйка подсказывала, что оно мне не понравится. Я не хотел, чтобы меня застали врасплох.

Но Чабаш ничего не сказал, только выразительно посмотрел в сторону двери. Нас могли слушать.

— В положенный час ты обо всем узнаешь сам, — придурковатым голосом пропел Чабаш, поднимаясь и подходя ко мне ближе, — я тебе настоятельно рекомендую согласиться. Это единственный твой шанс.

Мы смотрели друг другу в глаза. Его были холодные, равнодушные. В сущности, ему глубоко фиолетово, что будет со мной, Чабаш и не думал это скрывать.

— Я тебя услышал, — ответил я ему, наконец.

Меня увели назад в камеру, и всю дорогу я размышлял о том, как меня бесит Чабаш. Настолько, что и предложение его принимать против шерсти. Чувствовался в нем подвох, двойное дно. А может, все дело в том, что он помогла не мне. Делал он это ради Лизы.

Не за бесплатно, но и за деньги не каждому бы он пошел помогать. Лично мне — точно нет.

Обещанный разговор состоялся ближе к вечеру. Я все ждал, кто будут люди, с которыми мне придется общаться, — менты или те, кто по ту сторону закона? Хотя уж я-то хорошо знал, что иногда это бывает одни и те же люди.

На этот раз меня привели в комнату, похожую на чей-то кабинет. За столом сидел высокий мент. По нему сразу было понятно, что он из органов, пусть и одетый в гражданскую одежду. Выражение лица, до того поганое, будто говна нюхнул.

— Интересный разговор намечается, — я взял инициативу на себя. Стул подставил поудобнее, нога на ногу. Хотя хозяином положения я себя не чувствовал, и собеседник мой это понимал. Сегодня все козыри в его руках.

— Очень, — кивнул он и улыбнулся. Улыбка у него была мерзкая, взгляд холодный, рыбий. — Была бы моя воля, я бы таких как ты, гноил в тюрьме и на свободу не выпускал.

Я сморщился, как от кислого:

— Ой, гражданин начальник, вот только не надо мне это волынку затягивать, здесь нет ни одного Павлика Морозова, каждый сам за свою шкуру.

— А теперь слушай сюда, Морозов, — он наклонился ближе, голос стал тише. Хищное лицо оказалось так близко, что я при желании мог бы выбить ему кадык. Путь в никуда, глупая мысль. — Если ты хочешь отделаться минимальным сроком, нам нужны все твои каналы по поставкам, все контактные лица, весь маршрут следования груза.

Ты вводишь наших людей и полностью уходишь от дел.

Или будешь сидеть здесь в петушином углу.

А вот пугать меня, сука, не стоило. Пугать это он зря начал, потому что я озверел. Меня сейчас не просто прогибали, а имели жёстко, а такого я позволить не мог. Кровь вскипела мигом, сознание застлала одна — единственная мысль — не сдаваться, ни за что не отдавать ментам трафик.

— Каналы, говоришь? — переспросил задумчиво, точно размышлял, а потом плюнул в него, — хуй вам, а не каналы. Вы же правильные, вот и ебитесь как хотите.

— Ну, придурок, — мент вытер рукавом лицо, — доигрался ты. Конвой! — гаркнул он, и тут же в кабинет вошёл вертухай, — в карцер его на трое суток. Долбоеб, бля.

В карцере было хуево. Слепая лампочка, окна не было, шконка, на которой можно лежать только ночью, а днём она прикручивалась к стене. Спертый воздух, пропахший отчаянием и горечью.

Я не мог сидеть. Ходил вдоль стены, четыре шага по длине, три по ширине. И думал.

Думал, что в этой ситуации моя гордость вообще ни к месту. Что если я проведу так остатки своей жизни, то я не увижу собственную дочь. Не возьму ее больше на руки.

Да, я хотел отойти от торговли оружием. Но не так, когда меня вынуждали. Кинуть всех людей. Сдать все каналы.

И меня колбасило пиздец как. На одной чаше весов — семья. Иман моя. Лиза. На другой — люди, с которыми я дела вел. Мое слово, данное им, мои обязательства.

Три дня, проведенных в карцере, я не спал. Я принимал одно из самых жестких, самых сложных решений. Это был как шаг в пустоту, в неизвестность.

Вспомнил слова Чабашева. Не проебал ли я бездарно последний дарованный мне шанс? Не им. Белоснежкой. Выкупленный ценой имущества ее рода. Ради меня. Человека, от которого она пиздец как мало хорошего видела.

И я решился.

— Шарханов, на выход, — набившая уже оскомину фразу, щелчок браслетов на руках. Я шагаю вперёд, не в камеру. Снова на разговор.

Снова тот же мент, на этот раз я уже осознаю свое положение.

Смотрю на него твердо, руки все ещё за спиной, наручники не снимают.

— Ну, Шерхан, так и будешь мозги мне делать? Мы и без тебя справимся, бегать за тобой никто не будет.

— Я уже понял, — перебиваю его, — я согласен. Но у меня есть условия…

Глава 36

Лиза

Уснула я, на удивление крепко. Так крепко, что расслабилась, бдительность потеряла. Не услышала чужих шагов. Того, как открывается дверь. Не увидела фигуры, которая склонялась над кроваткой моей дочери. Проснулась, когда уже поздно было. Рывком к кроватке бросилась, и увидела, что она пуста. Даже простыни не смяты, такая лёгкая у меня крошка.

Сначала я перестала дышать. А потом закричала так, что проснулась. В потолок смотрю, не понимаю, где сон заканчивается, где явь начинается. Руки трясутся, ноги не держат. Бегу к кроватке, склоняюсь — здесь. Наверное, и правда я закричала, дочка проснулась, кряхтит недовольно. Прижала её к себе, боюсь, слишком крепко, да сил отпустить нет. Дверь открылась, влетел Анвар, а с ним кто-то из бородачей, никак всех по имени не запомню.

— Что случилось?

— Всё хорошо, — с трудом ответила я. А потом поняла, что не смогу спокойно спать до тех пор, пока на страже моей дочери не будет её отец. И…закричала — где ваш хозяин? Где он? Я не могу так уже больше!

И дверь захлопнула. Пеленать Верочку мне было жаль, но я купила специальный кокон для младенцев, в нем ей было уютно и тепло. Сейчас дрожащими руками я вынула, и всю-всю осмотрел, цела ли. И потом только заревела. Кто бы знал, что рожая ребёнка попадаешь в такую сильную зависимость. Мне нужен её отец, чтобы хоть немного спокойнее дышалось. Только он может понять, насколько же жизненно важны эти два с половиной пищащих килограмма.

Утром, естественно, не выспалась. Коляску толкаю по двору туда-сюда, гулять нужно, а выйти страшно. У меня начинается паранойя, и только тут, под присмотром десятка бородачей я чувствую себя относительно спокойно. И то, не в полной мере.

— Спать тебе надо нормально, — пожурила меня тётя Надя. — И жрать вдосталь. Где это видано, чтобы кормящая мамаша один постный суп да сухари с гречкой ела?

Один раз она заставила меня поесть, как следует. А я, не опытная глупая мамаша, согласилась. И моя девочка тихонько, как котенок, пищала всю ночь, мучалась от боли, прикусывала мой сосок розовыми беззубыми деснами. Нет, я лучше на сухарях.

Унесла дочку к себе. В приоткрую дверь вошёл котенок, следом за ним — Снежинка. Котенок был слишком активен, но она, потеряв остальных своих детей, боялась лишиться и этого, и ходила за ним след в след.

— Вовсе ты не глупая мамаша, — со вздохом признала я. — И не взбалмошная. Оказалось, мамаши все такие.

Снежинка короткое мурлыкнула, признавая мою правоту и свернулась на моей постели. Теперь она красивой была, моя кошка, а не тем костляво-беременным приведением, что вышло ко мне из потемок одним безнадёжным вечером. Теперь бока не лоснились, а из глаз почти ушла тревога.

Надеюсь, и из моих уйдёт. И мой дом снова крепостью для меня станет, надёжной защитой. Я не буду бояться, что ночью ко мне кто нибудь вломится, и Вера будет счастливой и спокойной.

Спать с ребёнком вместе было удобнее, но Вера была такой маленькой, что я не решалась — задавить страшно. Поэтому спала одна. Тревога не отпускала, я все терпела, чтобы не уснуть, прислушиваясь к тишине дома — не раздадутся ли шаги чужие. Но усталость и недосып сделали свое дело, и я уснула.

Проснулась не привычно, от страха. От того, что хорошо. Не поняла даже, почему, спросонья. Просто хорошо и все. Тепло. Защищенно. Попой поерзала, прижимаясь теснее к тому, кто кто меня сзади обнимает, мурлыкнула, как Снежинка совсем. И потом только дошло, обухом по голове ударило. Бородачи не справились! Кто-то снова проник в дом. И не так страшно то, что в постели он у меня, как то, что ребёнок без присмотра. За себя не боюсь, за Веру боюсь. Закричала — пусть Анвар услышит. Рванулась в сторону, выкатываясь из- под одеяла, из тепла мужских рук.

Он поймал меня. Дёрнул назад, к себе, навалился тяжёлым телом. Я размахнулась, не ударила, нет. Оцарапала его лицо. Укусила за плечо, мужчина коротко вскрикнул, явно этого не ожидая. Во рту кровь почувствовала, но времени на раздумий не было. Я не за себя сражалась, а за своего ребёнка.

— Да остановись ты уже! — заорал незваный гость. — Ты меня добьешь сейчас!

Я удивлённо глаза распахнула. Шерхан, а это был он, покачал головой и немного расслабился — за обе руки меня держал. Разглядываю его лицо, в комнате темно, еле ночник светит. Щетина, аж борода почти, скулы выдались, похудел, глаза ещё больше и ещё темнее кажутся.

— Ты что, из тюрьмы сбежал? — хрипло спросила я.

— Подкоп вырыл, — кивнул Шерхан. Руки мои выпустил, потом сорочку наверх задрал, коснулся пальцами плоского уже живота, оставляя на коже огненные следы-метки, потерся о моё плечо колючим подбородком. — Какая же ты у меня дикая, Белоснежка… Неправильная. Но ты мне такая нравишься. Замуж за меня пойдёшь, Белоснежка?

Глава 37

Шерхан

Она сладкая, Белоснежка моя.

Сжимал в своих объятиях, аромат вдыхал и надышаться не мог.

— Ну кто же так предложение делает? — фыркнула она, я легко согласился:

— Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Хочешь, встану на одно колено и руку и сердце попрошу?

Говорил на полном серьёзе. Пока в СИЗО сидел, сколько об этом думал, о жизни своей, о Лизе и об Иман. Раньше о семье никогда не задумывался, а тут оказалось внезапно, что созрел. Что хотел фамилию одну на всех троих, чтобы Лиза больше не Вяземской была, а Шархановой. Ей идёт моя фамилия.

— Хочу, — видеть не мог, почувствовал только, как она кивнула в темноте. Но объятий разжимать не стала, не выпуская меня.

— Не пустишь? — спросил, накрывая ее рот своим.

От поцелуя совсем голову снесло. Так я ее хотел сильно, словами не передать. А Белоснежка, заводя, льнула ко мне в ответ, сжимала крепко в объятиях.

— Никуда не пущу.

Я гладил ее живот, опускаясь вниз, коснулся пальцами резинки трусиков. Она руки мои перехватила, как тогда, на свидании.

— Все ещё нельзя? — спросил огорчённо. Тормозить тяжело, член пульсирует, вся кровь в одно место стянулось.

— Нельзя…

Шепнула, проводя пальчиками по моей щеке. Щека колючая, побриться я так и не успел, сразу сюда приехал. В дом этот, чей порог переступить непросто оказалось. Казалось, он щерился на меня своими окнами, темный, старый дом. Старого я не любил, и на дом этот взирал без радости. Мне бы Белоснежку к себе, туда, где и для нее, и для дочки есть все, что нужно. Но это потом.

А пока мой собственный дом закрыт был, я в этот шел. Ничего, стерпит Вяземское имущество. Я теперь здесь не чужой.

— Совсем-совсем? — уточнил, поглаживая ее поверх тонкой ткани белья. Белоснежка подалась навстречу бедрами, ее тело словно слово «нельзя» не знало. Я наклонился, губами приникая к трусикам, поцеловал сквозь них.

Как же пахла она, умопомрачительно. Даже сейчас, после родов, в ней оставался ещё аромат невинности пополам с женской греховностью.

Я вдохнул глубоко, а потом не выдержал, лизнул. Прямо поверх ткани. Белоснежка вздрогнула, простонала глухо.

— Нельзя, — протянула, а сама опять мне бедрами навстречу, точно призывала продолжить.

Два раза намекать не пришлось, я отодвинул тонкую полоску ткани в сторону, слегка раздвинул ее губки и приник ртом. Белоснежка выгнулась, попыталась колени свести, но я не дал.

Провел языком по нежной коже, обводя клитор. Ввел осторожно палец внутрь — ещё недостаточно влажно, нужно ещё.

Лиза снова встрепенулась, но я оторвался на мгновение от нее, чтобы произнести:

— А ну, тихо лежи, — и продолжил начатое. Лиза пробормотала в ответ что-то бессвязное, но сопротивляться перестала. Ее тонкие пальцы скользили по моему затылку, а мой язык — между ее ног.

Я чувствовал, как набух ее клитор, надавил на него сильнее, и Белоснежка вскрикнула, бурно кончая.

В кроватке завошкалась маленькая Иман. Мы замерли на секунду, прислушиваясь к тому, проснется дочь или нет. Я и не думал о том, что надо быть осторожнее. Что теперь рядом в кровати спит важный человек, чей покой надо беречь.

— Тшшш, — прошептала Лиза, голос ее был охрипшим, — тшшшшш…

Тяжело вздохнув, точно нехотя, Иман уснула дальше. А я подтянулся на локтях, нависая над Белоснежкой. В темноте лица не разглядеть толком, только глаза мерцают. Провел пальцем по щеке, так и есть — слезы текут. Ну, блин, здрасти — приехали.

— Ты чего? Больно было?

Она так головой из стороны в сторону замотала, что едва не съездила мне по носу.

— А чего ревём тогда?

— Хорошо, — всхлипнула она. С ума сойти с ней можно, честное слово.

Только слезы ее неожиданные мой настрой сбить не смогли. Я все ещё хотел ее жутко, до дрожи.

— Я осторожно, — шепнул на ухо, склоняясь к ней, — скажи, если будет больно.

Она кивнула, касаясь моего плеча, обхватила ладошками за спину. Я вошел, очень медленно, и замер, привыкая к Белоснежке заново.

Ощущения были другими. Не могу точно объяснить, но хуже не стало точно, хотя я боялся. Как-никак, оттуда целый человек вылез. Пусть и маленький, в два килограмма весом.

Было по-другому. Но мне все равно нравилось, она по-прежнему оставалась моей Белоснежкой. Матерью моей дочери.

Я задвигался, медленно сначала, давая ей привыкнуть, а потом все быстрей. Сложно было себя сдерживать, хотелось до упора, трахать ее, чтобы искры из глаз, но я ж не зверь.

От каждого толчка все внутри приятно сжималось, каждое движение как ток по оголенным нервам.

Она постанывала, но точно не от боли. Я ноги ее в коленях согнул, развел в стороны, чтобы проникнуть глубже.

Так хотелось сейчас рассмотреть ее. С большой грудью, полной молока, с темными сосками. Живот уже плоский стал, точно и не рожала, только бедра круглее.

Женственнее, вкуснее. Мне такой она нравилась ещё сильнее. Все ее изменения в теле благодаря мне произошли, и это тоже заводило, давало какую-то дикую, необузданную власть над ней.

Но я не собирался причинять ей боль, ни за что. Наоборот, мне хотелось, чтобы и она кончала подо мной, чтобы с губ срывалось мое имя.

Оргазм наступил быстро, я вошёл ещё несколько раз, а потом кончил ей на живот. Хотелось внутри остаться, заполнить ее до конца своим семенем, но побоялся. Один плод нашей любви уже лежал на кровати рядом, а я не знал, безопасно сейчас или нет.

Сперма вытекала горячими толчками, дыхание сбилось, рваное, горячее, а мне пиздец как хорошо было. Лег сбоку от Белоснежки, привлекая ее к себе, прижал попой к пульсирующему ещё члену.

Хорошо.

— Хорошо, — точно мысли мои вслух повторила.

Голос сонный, да и меня в сон морило. Я лежал, ощущая под рукой сердцебиение Белоснежки.

— В ванну надо.

— Потом сходишь.

Сил шевельнуть рукой не было. Только прижимать ее к себе крепко, чтобы никуда не отпускать.

Закрыл глаза, лениво думая, что дел впереди дохрена. С пацанами перетереть надо предстоящие дела, разговор будет сложный и не особо приятный. Но — не сейчас.

Сейчас я слушал дыхание двух самых важных для меня людей и улыбался.

Глава 38

Лиза

Я не должна была соглашаться на эту свадьбу, я знаю. По факту, я на неё и не согласилась. Однако Имран, умиротворенный сексом, моей близостью, свободой, наконец, так спокойно уснул, что, похоже, был уверен — я сказала «да».

Однако, вскоре проснулась Вера. Чем больше она крепла, тем громче становилась, поэтому сразу же меня разбудила, и Имран сонно ворочаться начал. Замуж я за него не пойду, но все равно — жалко. Пусть спит.

Дала дочке грудь. Насытилась она быстро, сосала жадно, словно пытаясь наверстать все дни, что мы не вместе были, но уснуть отказалась. То втянет сосок в рот, то языком вытолкнет, кряхтит недовольно, ножками упирается, выгибается. Я уж было решилась спуститься вниз, в гостиную, чтобы Имрану не мешать спать, да он проснулся окончательно.

— Дай мне, — сонно сказал он.

— Спи, все в порядке, — отмахнулась я.

— Дай мне мою дочь, — теперь в его голосе металл.

Отдала — вот пусть мучается сам. Имран легко её взял, для него она, наверное, совсем ничего не весит, моя крошка. Я подавила минутный страх, вспомнив, как она у него на руках дышать перестала. Всё будет хорошо, Вера окрепла, она сильная.

— Спи, — велел Имран. — Сиськи она уже насосалась, дальше мы сами.

Легко сказать — спи. Я лежу на них смотрю. Имран закинул подготовленные поленья в камин, разгорелся, раскрасил все в рыжие тона огонь. Ходит по комнате бесшумно, как только он умеет, и тихонько что-то дочке говорит. На нем лишь одни брюки, и я могу вдосталь любоваться тем, как отблески огня играют отсветами на смуглой коже его груди.

Он так красив. Ему так идёт это нечаянно отцовство. Ему так идёт наша дочь. И как мне сказать ему, что замуж за него не пойду.

— И чего ты тут в ночи возмущаешься? — тихо спросил Имран у Веры. — Не трогал я твои сиськи. Ну, почти не трогал, нельзя быть такой жадиной.

Я покраснела, а Вера что-то тихо прокряхтела, агукать она не умела ещё. Любовалась ими да так и уснула, не заметив, как.

Утром проснулась, грудь полна молока, на сорочке пятна, а постель моя пуста, и детская кроватка тоже. Подавила минутную панику — теперь у нас папа есть. Но вниз летела быстрее ветра.

Имран за столом сидел, в компании своих, а Надя щедро наваливала всем каши и блинов, на плите стояло разом три чайника. Нужно будет нанять ей помощницу, подумала я, одна она не справится, старенькая же. Проходя мимо Имрана Надя каждый раз щурилась, внимательно присматриваясь.

Я на дочку глянула — спит у папы на руках, хорошо все, и бросилась помогать старушке.

— Дай, — попросила я и забрала стопку тарелок. — Тяжёлые же, не таскай сама, вон мужиков сколько, пусть помогают.

— Я не пойму, — шёпотом спросила она. — Этот вот сидит с Верой, он новый или старый?

— Новый, — снова покраснела я.

После завтрака, после того, как дочь покормила и перемыла посуду, снова осталась одна, один на один со своими мыслями. Вера спит в люльке, а я все думаю, как же Имрану сказать, что замуж за него не пойду. Неправильно это. Мужики все на улицу высыпали, что-то бурно обсуждают, жестикулируют. Я Веру оставила в гостиной под присмотром Снежинки и решилась отлучиться на пять минут. Полезла на чердак.

Дом этот нашей семье много-много лет принадлежал, и чердак это просто семейный музей. Здесь в чехле и висело мамино платье свадебное, это я помнила ещё с детства. Тут сухо было и чисто, оно сохранилось, пусть и запылилось. Я как следует его отряхнула и вниз понесла.

Соблазн велик. Я просто примерю и посмотрю, какой была бы невестой. Одним глазочком, и никто кроме меня не увидит. Спустилась, в окно глянула — Имран уехал. Вот и отлично, никто меня не застукает.

Шёлк холодил кожу, скользил, крючки на спине отказывались застегиваться, но я справилась. Оказалось, что мы с мамой были фигурами похожи, только моя молочная грудь едва в корсет влезла. На подоле старое пятно, но удовольствия от любования собой оно не портит.

— У Шерхана нет денег на новое платье? — раздался вкрадчивый голос сзади.

Я вздрогнула и едва не подпрыгнула. Повернулась — Чабаш стоит, привалившись к дверному косяку и на меня смотрит. Мне все равно, что он обо мне думает, не им занято моё сердце, но я вдруг понимаю, как со стороны выгляжу. Вся в пыли после лазаний по чердаку, в платье, которое десять лет в шкафу провисело и едва на груди сошлось.

— Это просто семейная реликвия, — сказала я. — Если бы я выходила замуж, я бы купила новое. Но я не выйду.

Вот, озвучила наконец слова, ещё бы набраться духом и сказать их Имрану. После того, как родила ему дочь. После того, как отдавалась ночью, да так, что до сих пор внизу живота ноет, а стоит только вспомнить свое бесстыдство, как алеют щеки.

— Вот как? — вздернул бровь Чабаш. — Впрочем, это не моё дело. Я проезжал мимо, заодно бумажку тебе на подпись привёз.

Я прекрасно знала, что с этим бы справился его юрист. Зачем приехал? Посмотреть? Что же, вдосталь тогда на меня налюбовался, век бы ещё не видеть.

Я взяла документ и села. Строчки сливались перед глазами, я ровным счётом ничего не понимала, что читаю — слишком много юридических терминов, а я в изоляции росла и на пианино играла. Моё замешательство от Чабаша не укрылось, головой только покачал.

— Я подпишу, — решительно кивнула я, и прошла к журнальному столику, шелестя старым платьем. — Я думаю, ты меня не обманешь.

Взяла ручку, и уже почти подписала, когда Чабаш тихо сказал сзади, тихо, но каждое его слово впечатывалось в подкорку.

— Дура, — усмехнулся горько. — Я легко тебя обману. Ты даже не поймёшь, пока поздно не станет. Тебя любой обманет. Не потому, что дура. Потому что ты слабая молодая девушка с ребёнком на руках. Ты понимаешь, что будет, если Имран со своими людьми отсюда уйдёт? Ты совершенно не защищена будешь, хотя признаю, твоя бабка вполне может поколотить кого-нибудь скалкой. Но ты не сможешь за ней прятаться. Тебе нужен кто-то сильный, это правда жизни. Чтобы, когда придёт твой дядя, да любой мужик, считающий, что он вправе обидеть тебя, твою дочь, отнять то, что тебе принадлежит, обломал зубы. И никто не защитит твоё дитя лучше, чем её отец.

Глава 39

Шерхан

Иман смотрела на меня внимательно.

Иногда даже не по себе становилось: как этот маленький комок, умещающийся в моих ладонях целиком, точно котенок, так много места занимает? В этом доме. В моей жизни.

Ее взгляд был взрослым, серьезным. Словно думала: всё-то я, папка, про тебя знаю.

Как ты на свободе оказался.

Какой ценой.

И я знал, какую цену мне пришлось заплатить за то, чтобы сидеть сейчас здесь и держать свою дочь в руках.

Другие бы сказали: скрысился, но я никого не предавал.

Уйти, уступив свое место другому человеку, отойти от дел под обещание, что мою семью не тронут. Конечно, в играх больших дяденек грош цена любому слову, но я тоже не пальцем деланный.

— Не бойся, — сказал Иман, — твой папка не дурак. Порешаем все по-умному.

Она приоткрыла рот, показывая маленький язычок, точно дразнилась. Беззубая, смешная. Руки маленькие — за палец держится всей пятерней, но сколько силы в ней, в моей дочери.

Хватка — от души. Я кивнул одобрительно. Иман Шарханова такой и должна быть. В ней аварская кровь пополам с княжеской течет, гремучая смесь.

Поцеловал ее в щеку, а она поморщилась недовольно. Щетина отросла, колется, и дочке явно не нравился колючий папка.

— Ладно, не бузи, побреюсь я.

Ради нее не только побриться, ради нее я горы свернуть готов, не то, что бритвой по роже водить. Погладил по нежной детской щеке пальцами, любуясь. Так она на мать свою похожа, необъяснимо. А говорят, восточные гены доминируют. Ни хрена.

Как бы хорошо с дочкой не было, а к делам возвращаться надо. Я ее Белоснежке, появившейся на кухне, в руки передал, скользнув ладонями по ее тонким пальцам. Она дочку подхватила, прижимая к себе, а сама мыслям своим хмурится, общения избегает, в глаза мне не смотрит. Воркует преувеличенно громко с дочерью.

— А сейчас мы тебя переоденем, сухой памперс возьмём. Кто у нас самая красивая девочка на свете? Конечно, ты.

И отвернулась быстрей от меня. Тут все ясно, задумала очередную херню. Лизу я считывать научился.

Но разбираться, что она там удумала, времени не было, нужно было перетереть дела с пацанами, поэтому в печенку лезть не стал.

Накинул куртку, обулся и вышел из дома.

На улице холодно, морозно, но после натопленного Вяземского дома хорошо. А уж после СИЗО — подавно. Вдохнул свежий воздух полной грудью.

— Пока нас менты пасут, поиски продолжать нельзя, — говорит Анвар, и я киваю. Стоим почти в кружок, все мои приближенные ребята. По лицу вижу, что им тоже не терпится найти того пидараса, который всю эту бадягу затеял.

Но Игнат, гнида, как сквозь землю провалился. Кто-то крышует его знатно, прячет у себя, без помощи он давно бы загнулся, шкура позорная. Нет у него таких средств, чтобы долго бегать, нет и никогда не было. Шиковал сначала на деньги брата, потом на Белоснежкино наследство.

Вот поэтому она ему и нужна. Без нее у Игната ничего, только дырка от бублика. А если не станет Лизы и Иман, все имущество перейдет ему в собственность. Об этом даже думать не хочу, сразу руки в кулаки сжимаются.

Дом охраняется, но я не верю до конца никому. Анвар признался, что кто-то пробирался сюда, и они его прощелкали, дебилы. Возможно, это и был наш неуловимый дядюшка.

В глаза мне не смотрят, знают, что за такой косяк с них спросить могут. Серьезно спросить. Но я пока молчу.

К себе домой надо, здесь проходной двор, мой дом как крепость. Тут Вяземский дух повсюду. Тошно с него, хоть теперь наша кровь и переплелась самым причудливым образом.

— Ладно, херня это все, ваши поиски. Поехали смотреть, что там от ресторана осталось.

Нечего там на пепелище делать, я это знаю, но не приехать не могу. Тянет. Сам сажусь за руль, Анвар рядом, сзади два человека в машине сопровождения. Безоружные, куда там, когда ментовской пресс ни капли меньше не стал. Эта передышка только временная, пока не приведут человека, которого я должен внедрить на свое место. Как его пацанам представлять, что говорить людям, неясно. Никто его ментовской шкурой считать не должен, иначе ни мне, ни заместителю моему будущему башки не снести. Легенда будет, менты постараются. Останется все только разыграться как по нотам…

Но пока он не появился, я могу своими делами заняться. Точнее тем, что осталось от моего бизнеса.

Парковка возле «Каравана» пустая. Раньше здесь машину не воткнуть было, все заставлено, а сейчас только старый битый «Жигуль» приютился в дальнем конце стоянки.

Здание, некогда величавое, мощное, красивое, покрыто копотью. Снег припорошил следы от пожара, но окна с выбитыми стеклами все ещё щерятся в мою сторону. Здание выстояло, но сгорело

все, что было внутри, до тла. Я иду вперёд, обрывая ленты, перегораживающие вход. Под ногами хрустит — не то стекло, не то остатки былой роскоши. Каждый шаг в тишине громкий-громкий, и кажется, что это не стекло под подошвой обуви моей, это прошлая жизнь с треском рушится.

Анвар следом не пошел, остался курить на улице. Я постоял в большом зале, черном, грустном, пропитанным запахом дыма. Столько дней прошло, а все никак не выветрится.

Пацаны говорят — две гранаты было, и я прекрасно знаю, кто их запустил. Хренов метатель.

Игнат Вяземский.

— Брат, поехали, нечего тут делать, — позвал Анвар, — дела не ждут.

— Я его убью, — обещаю ему мрачно, — слышишь? Вот этими самыми руками кровь пущу, — и протягиваю вперёд покрытые полосатыми татуировками руки.

Лапы тигра.

— Убьешь, — соглашается Анвар, — а я тебе помогу, брат.

Глава 40

Лиза

Я поняла, что я чувствовала в последние дни. Защищённость. Страх никуда не делся, он притаился, уснул. Я не слушала больше шаги, то и дело ожидая нападения. Ко мне пришла уверенность, если Шерхан рядом, значит, все будет хорошо.

Поэтому слова Чабаша выбили меня из колеи. Он облек все мои страхи в словесную форму. Платье мамино, пока меня в нем ещё никто не увидел, спрятала, от греха, а сама задумалась.

На кухне стою, Вера спит в люльке, иногда вздрагивает немного, словно как и я, чужих шагов боится. Тогда я тихонько касаюсь её, и шепчу, что я рядом. Папа её куда-то ушёл, по важным делам мужским, и теперь я вдруг боюсь, что он не вернётся.

— Свадьбу когда играть будете? — сердито спрашивает Надя.

Она наконец определилась с тем, кто отец ребёнка — Имран прямым текстом сказал. И теперь сердилась на меня так, что даже в суетливых движениях едва скрываемое раздражение. Старость отнюдь не придала ей терпеливости.

Я на полу сижу, ноги подогнув, чищу картошку, кажется, уже целое ведро начистила, а все мало. Очень уж много мужчин, и правда, нужен на кухню помощник. Вера сопит, мне спокойно и хорошо, монотонный труд успокаивает, но мысли не дают покоя, а теперь ещё и Надя.

— В наше время не обязательно жениться, — терпеливо объясняю я. — Ребёнок внебрачный не позор больше. Имран ребёнка на себя запишет, а я не буду против, чтобы она виделись.

— Мало тебя бабка порола, — вздохнула Надя. — Больше надо было, а не разговоры про честь разговаривать. Мужики, они знаешь что? Ребёнка любят ровно до тех пор, пока любят женщину, его родившую. Вот так погонишь его, там рано или поздно баба какая приголубит, и все, поминай, как звали. Новых детей наделают, а ты свою одна растить будешь.

— Глупости, — вспылила я. — Имран не такой. А замуж идти за того, кто в бедах моей семьи повинен, я не стану, неправильно это.

Закинула в тазик последнюю картофелину и поднялась. Разговор становился очень неудобным, я даже понимать стала, чего моя бабушка вечно с Надей ругалась.

— Детей делать значит правильно, — снова за свое принялась та. — А жениться нет. То ли дело в наши времена…

Пришлось слушать, что там было раньше — бросить одну, с обедом на нашу маленькую армию, я её не могла. А потом Вера проснулась, заплакала, Надя всполошилась и отвлеклась. Что ни говори, она любила меня, да и дочку мою тоже.

Имрана до самого вечера дома не было. Я поневоле и Лику вспомнила — не встретились ли грешным делом? Потом себя одернула — он не такой. Не стал бы почти сразу после меня к ней. Да в любой другой. Это — тоже неправильно.

— И вообще, тебя это не касается, — напомнила я себе, но помогло мало.

Вера грудь сосёт-причмокивает, а я вспоминаю, с каким трепетом Имран моего живота касался тогда, в тот роковой день. Сколько восхищения было в его взгляде и прикосновениях. И думаю о том, что он красив. Молод. Богат. Что если я его прогоню, он долго один не будет. Рано или поздно рядом с ним появится женщина. Потом другая. А потом одна из них родит ему ребёнка. И он так же будет на неё смотреть. Так же гладить ее живот. Потом в своих огромных ручищах крошечное дитя баюкать. От представленной картины такая ревность скрутила, какого не бывало, даже когда его в постели с Ликой представляла.

— Собака на сене, — опечалилась я. — Ни себе, ни людям.

И зачем все так скрутилось в узел тугой? Зачем мой отец вообще с Шерханом встретился тогда? Что им делить было? Жили бы сейчас долго и счастливо. И я Имрана бы встретила без черноты в душе, с открытым сердцем…

И где же его все же черти носят?

Не вернулся до поздней ночи. Я терпела, сколько могла, потом все же забылась сном. Проснулась, темно, ночник только светит. Вера спит, она у меня умница. А постель моя пустая и холодная. Не вернулся. И разом мучают и тревога, страх за него, и ревность, и не пойми, что сильнее. Решила спуститься, спросить у кого-нибудь из охраны, они должны были знать, где их хозяин.

Дом тихий и спокойный, сегодня я почти ему доверяю. Иду тихонько к кабинету, там мужики обосновались. В гостиной дыхание слышно, щелкаю светом и замираю. Имран. Снова на диване спит, словно в моей постели ему места мало.

— Ты зачем здесь? — спросила я, стараясь не показать обиду.

Он сонно щурится на свет и улыбается. И такой родной кажется, что хоть плачь, от того, как все запуталось.

— Так вы же спите, тревожить не хотел. И потом, ты сонная дерешься…

Намёк на шутку — улыбнулась одними губами.

— Понятно, — отозвалась сухо. — Я пойду. Ребёнок может проснуться.

Развернулась, наверное выглядя нелепо — мой ночной путь был до дивана и обратно.

— Постой, — попросил Имран. — Тут такое дело… Я купил только, как родила ты, да дела закрутились.

Замерла. На Имрана смотрю, жду. Он же потянулся к пальто, небрежно брошенному на кресло, и из кармана достал…коробочку. Темно-винного цвета, бархатная.

— О… — выговорила я, не в силах сказать что-то еще. — Имран…

— За рождение детей положено золото, — твёрдо сказал он. — Много золота.

И коробочку открыл. А в ней…сережки. Красивые, наверное. С камушками. А я толком и не вижу — слезы мешают. Я не хотела за него замуж, да. Я знаю, что это неправильно. Но почему серёжки?!

— Эй, — в лице переменился Имран. — Ты что? Не понравились?

— Понравились, — кивнула я. — Спасибо.

Коробочку схватила и к себе бросилась, от слез дороги толком не видя, в комнату влетела и скорее дверь захлопнула, оставаясь наедине со своими слезами.

Глава 41

Шерхан

Баб не поймёшь.

Особенно, если они княжеского роду.

Тем более, если они недавно родили и гормоны бушуют через всю голову.

Это я уже давно знал, а сейчас только подтверждение нашел.

Белоснежка чудила. Пока я дома был, наблюдал за ней исподтишка. Как она мыслям своим хмурится, как пойдет куда-то и вдруг замрет, оглядываясь, как над дочкой склоняется, едва дыша.

Наверное, весь тот стресс, что она пережила не прошел даром. Я к своей жизни привык, и то были времена, когда бухать тянуло, хотелось послать все к черту и уехать. А Лиза…

Вот не знаю, как бабка умудрилась вырастить ее таким беспомощным цветком, княжеским. С учётом того, кто был Лизин родитель, это казалось насмешкой даже.

Но я знал уже: бабушка ее после смерти сына начала с ума сходить, и Белоснежку мою воспитывала так, чтобы никому в голову не пришло, будто отец ее мог в тюрьме сидеть или оружием продавать. И рядом никого вменяемого не оставалось, только она, бабка да бабкина подруга, что на нашу ораву стол накрывала.

Надя эта была забавная. Рассматривала меня пытливо, вздыхала, пытаясь заговорить о чем-то, но все сводила на тему жрачки. Кормили тут на убой, такими темпами мои бойцы вскоре превратятся в раскормленных поросят.

Но это все к делу не относилось. О Лизе я беспокоился, это было понятно. Она мать моего ребенка… да блять, не только из-за этого. Я питал к ней чувства, сам себе боялся признаться, потому что никогда ни к кому такого не испытывал. И понимал все её брыкания, как не странно.

Весь день мысли о ней крутились, о девочке моей, но когда я домой приехал, поздно ночью, подниматься в комнату не стал.

Лиза чутко спала, стоило только чуть скрипнуть дверью, как тут же вскидывалась, испуганно вглядываясь в темноту.

Запугали ее. Игнат, мразь… Но с ним я вопрос решу. Я его на лоскуты порежу, за то, что он, сволочь, устроил тут.

Я лежал на диване, почти заснув, но тут скрипнула дверь и на пороге показалась Лиза.

Улыбнулся ей, вспоминая, как она теплая, нежная. Захотелось взять ее, под бок положить и…

— Ты зачем здесь? — вроде, спокойно спрашивает, но я чувствую нотки недовольства, только в шутку перевести пытаюсь. Но баба, настроенная на скандал, со своего пути так просто не сойдет.

Чертыхнулся про себя, вовсе мне с ней ругаться не хотелось, мало мне других забот.

Ну и как тут съехать, чтобы тихо-мирно разойтись?

И тут я вспомнил, что в кармане пальто сережки лежат. Я ей так и не подарил, то одно, то другое. Подумал, что обрадуется серёжкам, подобреет.

Достал коробку, открыл, протягивая ей. Ну же, Белоснежка, подобрей немного, чё ты как Пьеро который день к ряду?

Все живы-здоровы, это главное. Остальное приложится.

Лиза мое имя пробормотала и на сережки эти пялится.

Сука, ну что на этот раз-то не так? Я аж с досады зубами скрипнул, вроде все, как положено, вот подарок, вот золото — бриллианты с мизинец, чтобы за километр видно было.

— Не понравилось?

— Понравилось, — она сережки схватила и из комнаты рванула, только ее и видели.

Я остался сидеть, тупо глядя ей вслед. И чё это сейчас было такое?

Очередные бабские приколы?

Выругался, бляха муха, столько проблем вокруг, а тут ещё Лиза масло в огонь подлить умудрилась.

К гадалке не надо было ходить, чтобы понять: ревёт она там, у себя в комнате. Я сначала следом решил пойти, но потом передумал. Пусть успокоится маленько, я ей ровным счётом ничего плохого не сделал, чтобы рыдать.

В злом настроении спать лег. Снилась чертовщина, ныл бок, я просыпался несколько раз, вглядываясь за окно.

Мело. Видимо, ранение на погоду реагировало. Под утро вьюга усилилась, дом скрипел и выл в такт, точно живой, и мне не спалось. Зато когда серые сумерки вползли в кабинет, освещая хрустальную люстру над головой, я вдруг понял, что вчера произошло.

Лиза думала, я ей кольцо подарю. Вот я идиот…

Сам же ее замуж позвал. Поэтому она и расстроилась. Как я сразу не догадался?

Понял и самому смешно стало. Ну, Лизка, внатуре из-за такой фигни губы дуть и рыдать. У нее этих колец будет, сколько захочет, хоть на каждый палец — пяток.

Я взглянул на часы, нужно было ехать на встречу, а потом с адвокатом к ментам. Завтракать не стал, умылся, надел рубашку чистую и спустился вниз.

Ибрагим за рулём, меня уже ждали.

День выдался суетной, я промотался до самого вечера по встречам, нанял бригаду, которая должна была реанимировать здание «Каравана». Оставлять его в таком виде, как памятник о пожаре, не хотел.

Домой вернулся поздно, бабка уже спала, только Лиза с дочкой сидели в гостиной. Под ногами кошки шманяются, дочка в коконе лежит, сосредоточенно разглядывая свой маленький кулак, точно увидела что-то необычное.

А Лизка с вышивкой. Тонкие пальцы ловко снуют по ткани, нитка тянется, лицо сосредоточенное, складка залегла между бровей.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила, не поднимая на меня глаз. Я подошёл ближе, сел прямо на пол возле ее ног, склонился к Иман, что под боком у Лизы лежала. — Как дела?

Вопрос тупой, можно про погоду ещё что-нибудь добавить, но во всех этих тонкостях, связанных с обидками, я не дока. Любую другую бы пинком под зад отправил, но в том-то и беда, что Лиза не любая.

— Отлично.

В ухе ее сережку заметил, значит, подарок надела, приняла от меня. Я схватил Лизку за щиколотку, погладил по коленке. У нее по коже тут же мурашки пробежали, она торопливо ногу отодвинула, я не сопротивлялся. Дурака дальше включать не стал, поэтому заявил прямо в лоб:

— Я тебе кольцо купил. Давай на этой неделе распишемся, — и достал из кармана коробочку, новую, с обручальным кольцом.

Лиза напряглась, так вцепилась в пяльцы, как не сломала ещё. Мне ее молчание не понравилось.

— Ну, что ещё не так? Не того цвета? Не тот камень? Некрасивое?

— Красивое, — кивнула, так тихо ответила, еле слышно, — не могу я за тебя замуж, не могу… Прости.

А у самой в глазах слезы.

— Таааак, — протянул я, — это что ещё за новости?

К такому повороту меня судьба не готовила. Вроде недавно ее все устраивало, что теперь? Чабаш? Этот сука недавно приезжал с документами, ребята курсанули. Неужто, наговорил что?

— Почему?

Мы смотрели друг другу в глаз. Во мне злость кипит, тысяча причин ее отказа, одна другой хуже. Потому что я, блять, дагестанец? Потому что она княжна? Потому что со мной — только трахаться?

— Папа, — произнесла и разрыдалась, пряча лицо за ладонями.

Я поднялся осторожно, взял на руки дочку. Она на меня взгляд перевела. Такой же, как у матери.

— Ты убил его… Я знаю, — всхлипывая, проговорила дальше.

Да, все так и было.

Я помню, как мы на стрелку приехали. Я и братья Вяземские. Огонь они первые открыли, даже побазарить ни о чем не успели. Игнат оружие достал первым, а мы с отцом Белоснежки сделали два выстрела одновременно. Свет вырубили почти сразу, темно было, только вспышки от пистолетов и крики, внутри и снаружи, где остались наши люди. Фактически, я приехал на собственную казнь, просто моя пуля, как оказалась, попала в цель, а Вяземский промазал.

— Твой отец, — начал я и замолчал, подбирая слова осторожнее, — он не был ангелом. Я его убивать не собирался, мы вполне могли бы ужиться на одной территории. Но они развязали войну первыми, а я просто выжил.

Белоснежка рыдала, не сдерживаясь. Я подошёл, опускаясь снова на колени рядом с ней. Она руки протянула, забирая Иман и прижимая ее к груди.

— Лиза. Мне жаль, что так вышло. Сделанного не воротить, но я уже расплатился кровью за кровь твоего отца. Разве будет лучше, если Иман тоже вырастет без своего?

Я накрыл ее ладони своими и сжал.

— Я второй раз спрашивать не буду, если скажешь нет, так нет. Пойдешь за меня замуж.

Мы снова встретились глазами. Черт, не думал, что меня это так будет задевать, но сейчас хотелось даже дыхание задержать до того, как она ответит.

— Да, — кивнула она, и ещё раз повторила, громче, — да, Имран, да.

Глава 42

Лиза

Глаза заполнились слезами снова. Я любила Веру, но порой искренне не понимала, что её появление сделало с моим организмом. Я была готова плакать из-за любой мелочи.

Хотя сейчас…не мелочь вовсе. Имран стоит передо мной на коленях, и так волнуюсь я, что воздуха не хватает. И повторяю вновь и вновь — да, да…

— Хорош сырость разводить, — попросил Имран, но голос мягкий, смешливый.

Кольцо на палец мне надел, не сразу правда, вспомнив, на какой нужно — пришлось подсказать. Кольцо село, как влитое. Руку вытянула, любуюсь им, думаю, даром, что баба Надя слепая, как крот, кольцо увидит сразу.

— Красивое? — спросил Имран.

И я поняла вдруг — он волнуется. Скрывает изо всех сил, и все равно волнуется. И мне от этого хорошо стало, словно ближе сделались, я и мой гигант, а ведь разные совсем.

— Самое красивое, — честно ответила я, хотя из-за слез и волнения не разглядела толком. — Самое красивое в мире.

Имран у моих ног сидит и снизу вверх на меня смотрит. И таким родным кажется сейчас, как никогда. Хочется по тёмным густым волосам погладить, и робею. И не верится, что этот огромный сильный мужчина моим будет. Уже мой.

— Ты самая красивая, — тихо сказал он.

И поцеловал меня в колено голое, едва платьем домашним прикрытое. У меня сердце вниз ухнуло. А он коснулся сначала едва-едва губами, и рот его, такой резко очерченный, для меня — нежный. Затем приоткрыл губы и коснулся кожи языком, отчего по моей коже мурашки пробежались, сверху донизу. И ноги сами, непроизвольно в стороны развелись, от чего я покраснела — интуиция мне подсказывала, что это говорит просто о максимальной испорченности. Но Имран у наоборот понравилось.

— Будь для меня такой, — сдавленно простонал он. — Но для меня только…

Подтянул меня к себе, вниз на пол, на колкий ковёр, сверху своим телом накрыл. Я тут же раскрыла ему свои объятия, рот, я вся бы для него открылась, даже если не хотела бы — это сильнее меня. Это на инстинктивном уровне въелось в саму подкорку, то, что я и этот мужчина — одно целое. Пусть мы можем не ладить в жизни, в постели места для споров не остаётся, здесь все правильно, здесь я сама покорность.

— Хочу тебя, — первый раз признала я вслух. — Так хочу сильно, что коленки трясутся.

— Что же ты со мной делаешь, — выдохнул Имран.

Платье моё дёрнул, она затрещало, разрываюсь по шву, такое же послушное, как и я. Имран перекатился, теперь я — сверху. Из под него заверещала Снежинка — хвост зажали бедной. Она его взъерошила и прочь из комнаты метнулась.

Я думаю вдруг — мы в общей комнате. Дверь не запирается. Дома баба Надя, несколько мужиков охраны. Пойдёт один проверить, чего это кошки ночью верещат, а тут я, в разорванном платье верхом сижу, на…на муже будущем.

— А ну и пусть, — заключила я. — Я право имею. Законное.

И колечко на пальце Имрану показала. Тот засмеялся, приподнял меня немного, расстегивая свои брюки, выпуская член наружу. Тот уже эрегирован. Я в мужских половых органах не разбиралась, и слава богу, но величие члена Имрана меня каждый раз поражало. Такой твёрдый. Такой большой, что кажется — не вместить в себя. Невозможно. Но остановиться невозможно тоже.

Имран отодвигает в сторону полоску моих трусов, со стоном ощущая мою влагу — я для него всегда такая. Понимаю, что не умею быть сверху. Мне замуж скоро, я ребёнка родить уже успела, а в сексе совсем несведуща.

— Ты все правильно делаешь, — шепчет мой будущий муж.

Опускаюсь на член, медленно принимая в себя его полностью. Я стону, и Имран тоже стонет, наши голоса сливаются воедино, наши руки, наши тела. Двигаюсь. Медленно, неумело, но кажется — тело само знает, как правильно. Нужно не думать, нужно просто отдаться своим желаниям.

Внизу живота разгорается знакомый жар. Я знаю, что он закончится локальным взрывом внутри меня, после которого ноги дрожат, в голове ни одной мысли, а внутри сладко так… Ускоряюсь. Кажется, меня сейчас ничего не остановит, а сильные, смуглые руки Имрана на моих бёдрах подхватывают, помогая двигаться не сбиваясь с темпа. А потом…потом плачет Вера. Тихонько, как она умеет, обиженно.

А у меня внутри — ураган. Если остановлюсь сейчас, сметет все на своём пути. И на доли секунд появляется соблазн — сначала закончить. Я же быстро, мне до освобождения чуть-чуть…

— Вера плачет, — констатирует Имран, и помогает мне подняться.

Меня затапливает жаркой волной жгучего стыда. Кормлю дочку и на Имрана стараюсь не смотреть. Словно знает, какая я плохая. Вера сопит, засыпает, перекладываю её в колыбель, тяну время неловко.

— Знаешь, что? — удивляет вдруг Имран. — Жрать хочу. Пойдём на кухню?

Баба Надя за ночные рейды не похвалит, но мы все равно крадемся и хихикаем, как дети. Оставшаяся с ужина курица давно остыла, подернулась плёнкой загустевшего соуса, но такой вкусной кажется — ничего вкуснее не ела.

— Ну вот, — поддевает меня мой мужчина. — Можешь же по человечески жрать, и без вилок для мидий.

Мои руки в соусе и блестят от жира, держу куриную ножку, и смешно мне, и неловко, и думается порой — хорошо, что бабушка не видит. Она бы не поняла. Имран наклоняется вдруг и слизывает стекшую каплю соуса с моей кожи, у меня снова дыхание перехватывает.

— Тигр, — ласково треплю по волосам, как и мечтала. — Мой тигр.

И столько нежности в моем голосе, и столько тепла в его глазах, что страшно становится от необъятности испытываемого сейчас счастья, от страха, что оно вдруг может закончиться.

— Я ещё не всё, — Имран подхватывает меня легко и сажает на столешницу. Я смущаюсь, но мне и самой нужно, чтобы руки его по телу моему бродили, чтобы его губы искали мои.

Он целует меня, падает, разлетаясь по всей кухне, стопка салфеток. Но все это уже не имеет никакого значения, есть только он, я и ничего больше…

Глава 43

Шерхан

Мысль о свадьбе, поселившаяся внезапно, крепко засела в голове. Чего тянуть?

Я хотел, чтобы у Лизы, наконец, моя фамилия стала.

Кольцо на пальце уже было. Я считал ее своей женщиной, у нас с ней дочь.

В общем, дату я выбрал самую ближайшую. Позвонил матери.

— Привет, Имран, — сказала она мне. Мама общалась со мной только на аварском, хотя я всегда отвечал на русском.

Выслушала меня, в трубке молчание. Я знал, что она всегда мечтала невестку из Дагестана, скромную девственницу, покрытую платком. Но женюсь я, а не мама.

— Твои братья обидятся, если ты свадьбу не сыграешь, — заметила она.

— Разберусь с делами здесь, устрою у вас пир на весь мир. А пока роспись в пятницу, я куплю вам с отцом билеты.

Белоснежка новость о том, что на свадьбу мама моя приедет, восприняла с испугом.

— Не трусь, — я щёлкнул ее по носу, — лучше платье себе выбери. Самое красивое. Но только с охраной.

Не стал добавлять — чтобы не как в тот раз, и так все подразумевалось.

С одной стороны, сейчас рискованно было устраивать большой праздник. С другой — так часто ли Шерхан женится?

— Имран, — Белоснежка обняла меня, голову задрала, заглядывая в глаза, — а кто ещё будет? Много народу.

— Немного, — сказал я, — человек сто.

— О, — у нее глаза округлились даже, — ничего себе — немного.

— Все свои.

А Лиза замолчала, губу закусила. Я догадался, — у нее из родных никого почти, только бабка, что с нами жила. Дядю я в счёт не брал, да и землю топтать ему не долго осталось.

— Я тоже хочу позвать гостей, — наконец, сказала она.

— Зови, — а сам подумал, кого она, интересно, хочет позвать? В институте не училась, из школы ее бабушка забрала. Преподавателя вокала? Учителя по рисованию?

— Тогда давай Чабашева позовём.

Ну здрасти, блять, его ещё только не хватало. Я напрягся, ощущая, как внутри огонь закипает.

— Его зачем?

И сразу все вспомнилось. Как Белоснежка у него жила. Как он прятал ее от меня, а потом обобрал за дядькин долг на целый завод. Да, меня он вытащил, только, сука, тяжело быть этому типу благодарным. Ничего он просто так не делает.

— Он нам помогал. Не ревнуй, пожалуйста, я на других мужчин не смотрю, — Белоснежка на носочки встала и губ моих коснулась легко, только так, одним мазком не отделаешься. Я ее покрепче поцеловал, к себе прижимая, но она выкрутилась, не давая увлечь за собой на диван.

— Погоди, это ещё не всё, — палец приложила к моим губам, — я ещё Люду позвать хочу. Она хорошая…

— Это кто ещё?

Никаких Люд я не помнил, но, в принципе, пофиг, после Чабаша меня сложно удивить. И все же, его рожу на свадьбе видеть не хотелось, надеюсь, от приглашения от откажется.

— Я жила тогда вместе с ней, это она меня в ресторан устроила, я тебе рассказывала.

Люду я вспомнил. И хахаля ее, и бутылку водки на столе. Н-да, у и друзья у моей Белоснежки.

— Ладно, и ее позовём, пофиг.

На конец дня у меня ещё было несколько встреч, с адвокатом в том числе, а ночью родители прилетали.

В аэропорт за ними я сам поехал. Если мать встретит водитель, точно обидится, а обижалась она долго и со вкусом.

Рейс из Махачкалы прилетел без задержек, я вглядывался в толпу, проходившую регистрацию. Отца заметил сразу, он, несмотря на возраст, все еще оставался сильным, подтянутым. Высокий, широкоплечий, волосы только седые все. Рядом мама.

Она растила нас в строгости, гоняла, когда нужно было, и боялась баловать, чтобы мы с братьями выросли людьми.

Баловала нас бабушка. Я бы и ее на свадьбу привез, но она наотрез отказалась лететь на самолёте.

— Здравствуй, Имран, — мы с отцом обменялись рукопожатиями, а потом обнялись. Маму я в щеку поцеловал, она похлопала меня по плечу.

— Вези, показывай нам нашу внучку. Обычно, конечно, наоборот делают, сначала женятся, потом детей заводят, — подколола, не смогла сдержаться.

— А я вот у вас такой весь необычный. Иман вам понравится.

Везти родителей в Белоснежкин дом не хотелось. Не то, чем я мог гордиться, жить у своей женщины, будто своего дома не было.

Но выбора на оставили, арестованное имущество я назад пока так и не получил, и неизвестно было, вернутся ли права на мой дом обратно или нет.

Этот вопрос оставался открытым до тех пор, пока я не передал дела. Когда этот исторический процесс должен свершиться, мне известно не было.

В доме нас встречали накрытым празднично столом, Надя суетилась, расставляя тарелки, Белоснежка крутилась рядом, держа на руках Иман. Та за нами с любопытством наблюдала.

После того, как все познакомились, руки вымыли, стали за стол садиться. Лиза с мамой друг к другу приглядываются. Я мать свою знаю, невестку она ещё не приняла, а вот к внучке сердце растаяло.

— Можно, на руки возьму?

Лиза кивнула и, словно нехотя, протянула девочку. Мать сразу заквохтала, прижимая к себе Иман. Та язычок высовывает, словно дразнится, и все только на нее и смотрят.

Оттого, что родные в сборе было, что дочь жива и здорова, что Лиза рядом сидит, за руку меня держа, на душе тепло стало.

Я не знал, сколько такая передышка протянется, но хотелось каждое мгновение растянуть.

— Давайте есть, — скомандовала Надя, — пироги стынут. У меня настоечка есть, сама делала. Давайте за знакомство, может? За Верочку нашу, за молодых!

Глава 44

Лиза

— Она плачет, — сказала мама Шерхана и губы недовольно поджала.

Я сказала себе — терпение. Это бабушка твоей дочери. Ты должна быть счастлива, что людей, которые любят Веру, становится больше. А в том, что любит, не сомневалась даже, это было заметно в каждом прикосновении к ребёнку, в каждом взгляде.

Она скоро улетит к себе. Надо просто подождать. Я почти себя успокоила, но как найти подход к этой строгой женщине с волевым лицом, я не знала. Я больше чем уверена была раньше, что в Дагестане царит патриархат, но когда эта статная женщина, под платком которой серебрились свернутые змеями косы, проходила мимо, вся маленькая армия Шерхана замолкала и в струнку вытягивалась.

— Да, она плачет, — спокойно признала я. — Вера младенец, они иногда плачут, это нормально. Ребёнка нужно утешить, но не устраивать из этого трагедию.

— Жарко дома, — покачала она головой в ответ. — Ребёнок хочет пить. Водички.

Но я не для того столько сражалась за грудное вскармливание, чтобы так легко его потерять, и свято верила — пока в моём молоке есть все, что моей дочери нужно.

— Ей не нужно воды давать, — усилием воли добавила жёсткости в голос. — Она просто спать хочет.

Дала малышке грудь. Она начинала понимать, что у неё есть ручки, и что ими не только беспомощно махать можно. Нет, пользоваться ещё не научилась, рано, но когда сосала, пристраивала ладошку на грудь, и это было так нежно и трогательно, что меня порой на слезу пробивало.

Заира, а маму Шерхана так звали, снова головой покачала и пошла на кухню, командовать. Готовить она любила и умела, этого не отнять, но думаю, Надя от такой помощи была не в восторге.

Вера уснула. Я устроила её в колыбели. Свою комнату я отдала матери Шерхана сама, добровольно — не весь дом мог похвастать отличным ремонтом, а я старые обои вполне переживу. Теперь я спала в комнате родителей, большая комната, которую я так любила в детстве, сейчас казалась пустой и заброшенной, несмотря на то, что вылизана до блеска.

Разговор с Заирой я из головы выбросила — дел слишком много, чтобы об этом ещё переживать. Свадьба завтра уже, словно Имран боится, что я снова сбегу и время торопит. Он нанял организатора свадьбы, но та каждый свой шаг координировала со мной, и я поневоле втянулась в свадебные хлопоты. И в самом деле — как бы жизнь не сложилась, замуж я выйду только один раз, это я давно решила и осознала, как только приняла предложение.

Ночью перед свадьбой мы спали с Имраном раздельно — его мать настояла. Бедного моего будущего мужа вовсе изгнали из дома невесты и велели возвращаться только утром.

— Я скучать буду, — неловко сказала я ему.

Девочка, что помогала убирать дом к гостям, в красках рассказала мне о том, что мужчины на мальчишниках делают, да так, что я покраснела и велела не нести больше глупости. А сейчас не могу не думать об этом, вдруг Имран тоже?

— Я тоже, — улыбнулся он и поцеловал меня коротким, но глубоким поцелуем.

— А ночью…что будешь делать? — решилась спросить я.

Он посмотрел на меня удивлённо, а потом понял и рассмеялся.

— Дурочка. По тебе скучать буду.

И снова поцеловал, теперь уже долгим и страстным поцелуем, таким, что хоть сейчас в ближайшую же комнату и закрыться, да только Заира поймает точно, у неё глаз алмаз.

— Пока, — шепнула я.

Заира настояла на том, чтобы я съела сначала хинкал, а потом кусок жареного мяса — ребёнку с молоком должна была нормальная еда попадать, а не супчик мои. Я сдалась и поела, о чем теперь страшно жалела — Вера плакала всю ночь. Мне замуж выходить, а я дитя своё на руках качаю и слезами давлюсь — жалко крошку. Нормально она уснула только к утру, и я коротким сном забылась, не выспалась совершенно.

Завтрак был шумным. Меня к себе требовали визажист и парикмахер, которым комнату выделили на первом этаже, мне задали сто вопросов и дали сотню распоряжений и я устала совсем. Потом поняла, что молоко пришло сильно, значит дочку давно не кормила, а малышку Заира унесла. Пошла искать на кухню и там…там увидела, что дочка моя в люльке на столе лежит, а Заира её водой поит. С ложечки.

— Что вы делаете? — поразилась я. — Я не разрешала!

— Тебя в семью взяли, а не наоборот, — ответили мне. — Старших слушать надо, ничего, раз твои родители не научили, мы научим.

У меня слезы подкатили снова, что за день дурацкий! И что мне, уступать сейчас только потому, что она мама Шерхана? Вера икнула и закашлялась — пить она не умела, сосать только, и я решилась.

— Никто меня в семью не брал, — жёстко сказала я. — Я замуж выхожу за вашего сына, а не в рабство иду. Я княжеской крови, а ещё, на данный момент богаче вашего сына. А если вас не устраивают мои родители, можете смело уходить из их дома, я вам номер в гостинице забронирую. Отдайте мою дочь.

Забрала дочку и к себе в комнату бросилась. Вера сосёт грудь, я думаю Господи, как же устала! И макияж свадебный, наверное, потёк с этими слезами. В комнату постучали — платье пора одевать. Я никого видеть не хочу. Сама. Дочку уложила, осторожно, чтобы не смазать косметику на лице, платье надела. Со шнуровкой корсета справилась — для моей бабушки умение с ними справляться было гораздо важнее умения платить за электричество по счётчику. Надела. Всунула ноги в туфельки. Подошла к окну. Двор полон машин — гостей будет немерено, огромный ресторан сняли.

Но главное не это. Снег идёт. Свежий, пушистый, чистый такой. Всё накрыл. И следы чужие, и машины, и деревья заботливо шапкой накрыл. Торжественно и красиво. И я представила, как иду в этом белоснежном красивом платье по белому же снегу. В новую жизнь иду, такую же чистую и совершенно-прекрасную. Туда иду, где меня ждёт Имран.

И снизошел вдруг покой — все хорошо будет. Дочку позволила забрать Заире — та на неё нарядное платьице наденет. Сесть я не могла, платье помять боялась, но встала перед большим зеркалом, разглядывая себя и наслаждаясь нечаянным одиночеством. Хорошо-то как.

За спиной скрипнула дверь, раздражённо повернулась — надеялась хоть пять минут суматошным утром одна побыть. Но дверь заперта, я вспомнила, что сама же ее и закрыла.

— Кто здесь? — недоуменно спросила я. — Снежинка? Кис-кис…

И тогда в зеркале увидела движение за своей спиной. Неуловимое, слишком быстрое, чтобы я успела на него отреагировать. Зато успела удивиться — одна из больших дубовых панелей, которыми были облицованы стены родительской комнаты, словно в сторону отошла — за ней пустота чёрная. Кричать надо было, но словно парализовало от удивление и страха. А потом — от боли.

Удар оглушил, но не лишил сознания, просто дезориентировал. Я чувствовала, как мне на голову что-то надевают, заталкивают в рот сухой, царапающий небо и язык, кляп из свернутой ткани. А потом просто волокут туда, к проему в стене, о существовании которого я даже не знала.

Глава 45

Шерхан

Я волновался. Как пиздюк.

Вроде, ну свадьба и свадьба, чё тут такого. По факту, мы уже живём с Белоснежкой вместе, ребенка заделали, что изменят две печати в наших паспортах?

Но когда пацаны приехали, родители, я понял по — настоящему. Женюсь. Реально ведь — кольцо теперь на пальце, жена будет, и я не просто тигр-одиночка.

У меня своя стая.

В день свадьбы я с утра в костюм облачился. Мать, вспомнившая об одной ей ведомых традициях, меня не только из спальни общей погнала, из дома отправила. Я не стал перечить, уступив в малом. Одной ночи, проведенной в гостинице, достаточно будет для того, чтобы она успокоилась, невысокая цена.

С Белоснежкой им общий язык будет непросто, и я малость переживал, как бы мать не ляпнула чего.

В этой маленькой женщине был и есть стальной стержень, а уж строить и делать по-своему она любила всю жизнь. Наверное, поэтому я так рано из дома свалил, слишком свободолюбивым рос. Но мать есть мать, худого она не желала ни Лизе, ни тем более, Иман

Нужно было ещё за букетом заехать, а потом к Белоснежке. Стоило представить, что она встретит меня в платье свадебном, чистом, белом, как сразу лыбиться начинал, точно идиот. В кармане пиджака — в коробочке два кольца, ее и мое. Камень вот такой брюлик, чтобы издалека видно было, Шерхана жена.

Адвокат, услышавший, что я свадьбу закатил, деликатно промолчал, но по лицу было понятно, что он не разделяет нашу точку зрения. Оно, может, и правильно, если меня упекут, то на всей семье печать, только я одно знал: это лучший способ обезопасить Белоснежку от дяди. Ее и дочь свою.

Имущества ее мне не нужно, своего бабла достаточно, даже с учётом арестованных счетов.

Остальное было записано на десяток разных подставных, плюс офшоры, — только прикоснуться я пока к этим деньгам без палева не мог.

Но ничего, на кольцо и на свадьбу хватило. И на подарок Белоснежке, свадебный.

Зазвонил телефон. Не тот, мой, с которым я обычно неразлучен. Другой.

Внутри ёкнуло, неужто в этот день меня дёрнул? Свадьба, как никак.

Взял трубку в руки, номер не определился.

Ответил сухо, нехотя.

— Алле.

— Приветствую, — уже знакомый голос того мента, что меня вел. Я догадался, что это мне сулило, оттого про себя выругался грязно. Почему, блять, именно сегодня?

— Подъезжай через час в кафе «Рок-н-ролл», разговор есть.

— В другой день никак? Сегодня свадьба.

— Поздравляю, — хмыкнул в ответ мент, и от этой интонации я как от лимона скривился. Мне его поздравления до пизды. — Не опаздывайт, женишок.

Я лицо потёр устало. Со всеми этими делами я от самого важного отвлекся. Максимально старался оставшийся отрезок времени, что меня не трогают, семье посветить, но лафа не будет длиться постоянно.

Делать нечего, завел тачку и поехал. Кафе на отшибе, на часы поглядываю, должен все успеть. Свадьбу без меня не начнут, но Белоснежку расстраивать не хотелось. Знал, как для нее это все важно.

Мент уже сидел за дальним столом. Увидел меня, кивнул, не переставая есть. Он мне не нравился, хотя как иначе? Но у этого больно рожа скотская была, и манеры. Такие подозреваемых пиздят на допросах, берут дань с дилеров, а погоны расценивают как карт-бланш на беспредел.

— Надеюсь, разговор много времени не займет.

Я сел, в меню смотреть не стал, заказал у подоспевшего следом официанта кофе. Счас бы не его, а вискаря.

— Сконтачу с человеком, которому дела передашь, и поезжай жениться.

— И когда он будет? — спросил хмуро.

— А вон, уже идёт, — кивнул мент, указывая мне за спину. Я назад поворачиваться не стал, дожидаясь, когда мой приемник покажется рядом.

Скрипнул стул, я голову поднял недовольно, и выругался.

— Поздравляю со свадьбой, Имран.

— Да пошел ты нахуй, — выплюнул в рожу Чабашу. Это он, сука такая, сидел тут напротив и улыбки расточал, довольный донельзя, — это ты руки приложил к тому, чтобы меня загребли? — я схватил его за лацканы пижонского пиджака, встряхивая. Мы были почти одного роста, только дури во мне заметно больше, и все, о чем я сейчас мог думать — как лучше ему втащить, с ноги или кулака.

— Успокойся, — рявкнул мент, а потом повторил, чуть тише, — сели, бля!

Чабаш ухмылялся, я дышал тяжело, ещё мгновение, и от его лощеной рожи кровавая каша останется.

— Остынь, Шерхан, был бы ты посговорчивее, сидел бы на своем месте дальше, — резко ответил Чабаш, когда скалиться ему надоело, — мне предложили, я согласился. К делу перейдем или так и будешь пыхтеть?

— Перейдем, — пообещал я, — я тебя во все тонкости с большим удовольствием посвящу.

В голосе угроза, я ее сковать не собирался.

Напряжение зависло над столом. Официант подошёл, неловко оставляя чашку с кофе на краю стола. Я сдвинул, чуть не пролив на костюм Чабашу, тот только головой покрутил.

Я не зря его подозревал, без него тут не обошлось. У Белоснежки завод оттяпал, чтобы меня выпустить, а сам давно с ментами скорефанился, шкура.

— Ты вводишь меня в курс дела, — начал Чабаш, — знакомишь со своими людьми, передаешь каналы. Я обеспечиваю тебе отход.

— А мы позволим тебе спокойно слиться, если все пройдет гладко, — добавил мент.

Я криво усмехнулся, в то, что все будет гладко, мне особо не верилось, но какой выбор? Я мог бы сейчас выбить душу из Чабаша, но на его места может прийти гнида и похуже.

— Ну, раз все понятно, — мент доел, бросил поверх тарелки скомканные салфетки, — продолжайте без меня.

Минут сорок мы перетирали подробности, я то и дело бросал взгляд на часы. Я так-то женюсь сегодня, блять. В кой-то веки о себе подумать хотелось, а не об этом всем.

Ещё ж и за цветами ехать.

— Газуй уже, жених, за свой невестой, — Чабаш смотрел с весельем, — истомился весь.

— Рот закрой, — посоветовал я, — это тебе за наше дело в бубен дать не полагается, а за то, что на Лизу слюной капаешь, без раздумий втащу.

Ответить он не успел, я увидел звонок от Анвара. Он знал, что мне просто так звонить в это время не стоило, по спине холодок пробежал: как бы ни случилось чего.

— Алле, — ответил, а Анвар закричал, перебивая:

— Украли! Украли Лизу!

Я ему сначала не поверил, думал, шутка дурацкая, тоже мне, кавказская пленница.

— Ты дебил, такими вещами шутить? Охраны полон дом!

— Братан, бля буду, это не шутка! Приезжай быстрей!

Я не помню, как вскочил, опрокидывая стул, и на выход рванул.

Все внутри заледенело точно, я себе не позволял думать о плохом, но как, как черт подери, Лиза могла исчезнуть из дома, где двадцать бойцов охраняли периметр?

— Что случилось? — крикнул Чабашев, сбегая следом по ступенькам, — что там с Лизой?

— Только сунься, — рявкнул я, открывая дверь автомобиля, — только сунься и тебе не поздоровится.

Резко газанул с места, оставляя на асфальте темные следы от покрышек.

Гнал, как ни разу в жизни, а в башке лишь одна мысль — я все равно не успею.

Глава 46

Лиза

Я знала — кричать надо. Попыталась вытолкнуть языком кляп — невозможно. Тот, кто меня тащил грубо так, мало обращал внимания на мои слабые попытки освободиться. А потом я руками потянулась к кляпу, и это, видимо, было последней каплей его терпения.

— На твоём месте я бы хорошо себя вёл, — сказал он и ударил меня снова.

Я успела узнать голос. Не удивилась даже — ждала словно. Мимоходом успела порадоваться, что дочку отдала Заире, пусть меня мучает. Иначе забрал бы и Веру, но она в надёжных руках. Пусть водой поят — главное живая и здоровая.

Потом темно стало, и ушло хриплое чужое дыхание, покачивание в такт ходьбе, тёмные переходы тайного коридора, о котором я и не знала — я, как оказалось, многого не знаю. Слишком многого.

В чувство меня привёл свет, резанувший по глазам, после тёмного перехода его казалось так много. Машина дяди припаркована в незнакомом мне дворе. Меня грубо в багажник бросил, на боль от падения я даже не обратила внимания, от прошлого удара ещё в себя не пришла.

Ехали мы очень быстро. В багажнике холодно, холод этот меня отрезвил и в чувство привёл. Руки не связаны, ощупываю ими все вокруг себя. Попыталась было открыть изнутри, вывалилась бы прям наружу, плевать на возможные увечья. Не смогла. Нащупала фары, попыталась её выбить, чтобы вытащить руку и привлечь внимание водителей на дороге, но тоже не преуспела.

Зато смогла отвязать кляп, который для надёжности вокруг головы вонючей тряпкой обмотан. Выплюнула, вздохнула с облегчением — маленькая, но победа. Кричать бесполезно — музыка такая громкая, что почти оглушает.

— Экономь силы, — прошептала я пересохшим после кляпа ртом. — Они пригодятся. Ты же хочешь вернуться к своей девочке, своему мужчине и выйти, наконец, замуж.

Вот как, оказывается, решения принимать нужно — в миг стало понятно, что замуж я не ради дочери хочу, не ради стабильности и прочих благ. Просто хочу, и точка. Чтобы с Имраном рядом быть. И сейчас, ради того, чтобы вернуться к своим любимым людям, я на многое готова. А дядя одного не знает — я выросла. Когда меня последний раз видел, я несмышленышем была, на самостоятельную жизнь неспособным. С тех пор многое изменилось, слишком много воды утекло.

Время в тёмном холодном багажнике автомобиля потеряло всякую значимость — просто бесконечным казалось. Я потеряла ему счёт, и казалось, что едем мы целую вечность. Руки голые, замёрзли совсем, одна радость — платье пушистое.

Однако, когда машина остановилась и багажник открылся, я с удивлением поняла — все так же светит солнце, вряд ли много времени прошло. Я приготовилась ещё тогда, когда машина только тормозить начала, и времени даром не теряла. Только крышка багажника поднялась, как я резко выбросила вперёд сжатые в коленях ноги и ударила дядю в грудь. Он не ожидал, упал. Я потеряла несколько драгоценных секунд выбираясь из багажника в свадебном платье — это непросто, а дядя уже поднимался, я не причинила ему особого ущерба.

Смотреть по сторонам некогда, дорога каждая секунда, боюсь, второго шанса у меня на побег не будет. Задираю платье и бегу. Наверное, очень красиво было, классическая сбежавшая невеста — снег, много снега, и я в платье белоснежном бегу, от страха и адреналина даже холода не чувствую.

— Стой, сука! — заорал дядя вслед, чем только подстегнул мою скорость.

Но месяцы, что мы не виделись и ему на пользу пошли — он явно меньше пил, вследствие чего и бегал быстрее, чем раньше. Я не смогла убежать. Настиг меня, за платье дёрнул, уронил, сверху навалился. Я лицом в снег упала, он набился и в декольте, и в глаза, и в рот… Вот теперь я чувствую его обжигающий холод, но особого значения это не имеет.

— Шерхан тебя убьёт! — выплевываю я.

— Сколько месяцев уже убивает, — хихикает мерзко дядя. — Кишка тонка.

Волочет меня в домик. Я отбиваюсь, что есть сил, поэтому толком осмотреться не могу, вижу только дощатые заборы, такие же дощатые стены, покосившееся окно. Дверь надсадно скрипит, открываясь. Дядя хрипит, устал бежать, сдерживать моё сопротивление. Наваливается сверху, чтобы не сбежала, открывает люк в полу. Я никогда не бывала в таких частных домиках, но соображаю — погреб. Выбраться оттуда будет ещё сложнее, чем из багажника, понимаю я, делаю рывок из захвата чужих рук.

— Сама напросилась! — кричит дядя и буквально впихивает меня в тёмный провал открытого погреба.

Качусь вниз, ударяюсь, обдираю локти и колени. Трещит, разрываясь, свадебное платье, которое отчасти смягчило падение. Из глаз поневоле текут слезы — к сильной боли привыкнуть невозможно, она любого сломает.

— Сиди там, пока не поумнеешь, — бросает дядя и люк захлопывает.

Я забиваюсь в угол, перевожу дыхание. Прислушиваюсь к мужским шагам наверху. Рано или поздно он ко мне спустится, хотя я, впрочем, скорее бы тут от голода и холода умерла, чем его руки на себе терпеть.

Сначала в погребе совсем темно кажется, потом глаза привыкают, и пары тонких лучей, что падают из щелей сверху, хватает, чтобы немного осмотреться. Полки какие-то, на них пыльные банки. Горами свалена ненужная ветошь. Ларь с картошкой стоит, но она жухлая и проросшая давно — видимо, прошлый урожай, автоматически отмечаю я.

Шаги наверху стихают, потом слышится едва различимый гул двигателя. Уехал. Сразу же бросаюсь к металлической лестнице, поднимаюсь, толкаю люк, что есть сил — заперто. Ожидаемо, но я все равно надеялась на чудо. Обследую потолок. В нем имеются щели, но мысли о том, чтобы его сломать и быть не может — щели идут между стыками двух бетонных плит.

— Я не сдамся, — говорю я вслух, чтобы себя приободрить. — Я вырою подкоп.

Обхожу насильно навязанные мне владения. Инструментов, разумеется, никаких нет, но я нахожу вполне удобную палку и ею начинаю ковырять стену. Примерно через час понимаю — бесполезно. Там тоже бетон, везде, поверх него только несколько сантиметров нанесённой земли. Меня не видит никто, я могу позволить себе быть слабой. Сажусь и плачу. Наверное, жалко выгляжу, даже в темноте видно, насколько грязным стало моё красивое платье.

Думаю о том, как сердилась утром на мелочи какие-то, на ерунду, одна побыть хотела. Вернуть бы все назад, я бы ценила каждое мгновение этой суетливой, но такой спокойной жизни.

А потом он возвращается. Я к тому времени замёрзла настолько, что мне тяжело двигаться. Даже зубами стучать перестала — на это тоже требовались бы силы. Дядя откидывает люк, ко мне спускается.

— Что, стала более сговорчивой? — усмехается он. — Или до ночи оставить сидеть?

— Вали, — с трудом выговариваю я. — Я предпочту одинокую смерть разговорам с тобой.

— Ишь, какая, — качает головой он. — А я ведь по хорошему хотел. Ну, подумаешь, попортил бы тебя, так женился бы потом. Знаешь, двоюродный дядя это не кровная родня, расписали бы. Деток бы наделали… Все бы в семье осталось добро. А ты…мало того, что завод отдала, ещё детей от них рожать вздумала…

Приближается ко мне. Он словно и правда, даже не зол уже, так, огорчён просто тем, что я такая нехорошая. Наклоняется ко мне, смотрит внимательно, а потом пощёчину даёт. Звонкую. Такую, от которой в ушах звенит, а в глазах все вспыхивает алыми всполохами.

— Теперь все по-моему будет, — продолжает он.

Рвёт моё платье, обнажая ноги. Вновь наваливается всем своим телом. Но я не та уже. Я не буду плакать. Я буду сражаться. Тянусь к его шее. Она пахнет кислым, застарелым потом. Открываю рот, что есть сил, вбирая в себя его плоть. Кусаю. Кусаю так сильно, что во рту становится солоно от крови.

— Сука! — кричит дядя.

Отшатывается от меня. Дышит тяжело, словно загнанный зверь. Молча друг на друга смотрим. А потом сверху раздаётся незатейливая мелодия — телефон звонит.

— Я вернусь, — говорит дядя. — Ты не сможешь сопротивляться вечно. Вернусь, все будет иначе.

Поднимается. Крышку люка захлопывает за собой. Говорит по телефону наверху, наверное в погребе плохо ловит. Я не прислушиваюсь. Я думаю о том, что он сказал. О том, что он прав. Он сильнее меня и сопротивляться я долго не смогу.

— Лучше сдохнуть, — шепчу яростно.

А потом рву платье. Ему и так изрядно досталось, поэтому на полосы оно расходится легко. С длинными лоскутами поднимаюсь наверх. На крышке — ручка. Обматываю её полосами ткани, переплетаю их, стягиваю, а потом привязываю к верхней ступени лестницы. Здесь все добротно сделано, на совесть, первый натиск выдержит. И это явно лучше, чем ничего.

Когда дядя возвращается, я дрожащими руками продолжаю свою работу, все кажется, что мало, больше надо. Дядя дёргает крышку, понимает, что я сделала и витиевато ругается матом.

— Дура, — кричит он. — Я вернусь и привезу болгарку! А ещё лучше, я просто заберу твою дочь! И уж она точно будет послушнее тебя, она будет хорошей девочкой!

Он лжет, шепчу себе я. Он не доберётся до Веры теперь. Слезаю с лестницы. В куче тряпья нахожу старое, погрызенное мышами одеяло, заворачиваюсь в него и жду. Жду, когда мой будущий муж заберёт меня из этого ужасного места, а уж в этом я ни на секунду не сомневаюсь.

Глава 47

Шерхан

Кровь стучит в висках громко.

Дорога до дома Вяземских занимает одиннадцать минут.

Одиннадцать долбаных минут, но я все ещё верю, будто успею, вдавливая педаль газа до упора в пол, выжимая из тачки все, на что она только способна.

Сигналю, пролетая на красный несколько светофоров, чудом избегая аварии. Я не смотрю в зеркала заднего вида, вообще ничего не вижу, кроме дороги впереди.

В поворот вхожу на скорости, машина кренится, но все же равновесие выдерживает.

Дом Вязеских возвышается над забором, тёмный, мрачный, ненавистный.

Дом, в котором, блять, сколько секретов, что его проще снести, с землёй сравнять.

Внутри клокочет злость, ярость даже, и каждое движение мое пропитано этим чувством.

Я залетаю внутрь, бесполезная охрана шарахается в разные стороны от меня.

Мне орать хочется, выбить из каждого душу, но голос впервые в жизни меня предает, когда я слышу, как надрывно кричит дочь.

Мать стоит посреди гостиной с ней на руках, пытаясь укачать, а Иман во всю силу лёгких надрывается, ее крохотное лицо раскраснелось и сморщилось, точно ей больно.

Мать с Надей спорили о чем-то на повышенных тонах, ребенка поделить не могли.

— А нечего было ее вчера заставлять жирное мясо есть, — кипятилась Надя, а мать почти рычала в ответ, исступленно качая дочку на руках:

— Нормальная мать есть должна! У нее молоко пустое!

От женских криков башка разрывалась, я смотрел две секунды на все это безобразие, а потом рявкнул:

— А ну, успокоились все!

Мать и Надя разом смолкли, и только дочка, заслышав мой голос, заблажила ещё сильнее.

Я руки к дочери протянул, взял осторожно у матери и к себе прижал. Она все такая же невесомая была, моя дочь. Я прижал ее к себе, ощущая тепло, исходящее от младенческого тела.

— Папа здесь, — сказал четко, а Иман вдруг перестала плакать и на меня уставилась. А я представил на миг, что будет, если Лиза…

И все внутри окаменело точно, на задний план все отступило: проблемы с законом, оружие, менты, Чабаш.

Я Лизу должен был спасти во чтобы то ни стало. Ради нее. Ради себя, ради дочери, что на руках моих сейчас лежала.

— Давай мне, сынок, — мать руки протянула, чтобы обратно ее забрать, — я ее водой напою пока, она есть хочет.

Я хотел было сказать, что Лизе врач запретил, а потом запнулся. Без молока дочери никак, ей, наверное другая еда нужна, смесь? Блядствто, что делать?

— Ты уж найди ее, — Надя, бледная, с растрепанными седыми волосами смотрела на меня растерянно, — Лизавету нашу…

— Найду, — в этом я даже не сомневался. Сейчас я сдохнуть был готов, но найти свою жену.

Обернулся, глядя на своих бойцов.

— Где? — выхватил глазами Анвара. На него был зол. На себя. На всех вокруг. Зачем послушался идиотских советов, знал же, нельзя ее одну оставлять, Белоснежку свою.

— В комнате родителей.

Мы молча поднялись вдвоем. Зашёл в комнату, здесь мне не нравилось находиться, я ее избегал старательно. Казалось, дух Вяземский тут особенно чувствуется, концентрат. Я знал, что виновен в смерти человека, который тут жил, делил кровать со своей женой, растил дочь. Жену мою растил.

Глянул на стену: одна панель отошла, за ней проход, сухой, пыльный. Ощупал замок, провел по нему пальцами. Изнутри его просто так не откроешь, хитрый механизм, только с ключом, а снаружи — легко, если знать, где защёлка.

Но Лиза, скорее всего не знала. Чертов дом…

— Вот зачем он тогда приходил, — дошло до меня, — за ключами. А потом через туннель свалил, сучара.

— Пацаны взяли видео с камер наблюдения, — заговорил Анвар, — мы знаем номер и марку автомобиля. План "Перехват" объявлен…

— Мало. Нужно что-то ещё сделать. Его надо на ноль помножить, он совсем рамсы попутал.

Достал мобилу, включая фонарь, и пошел вперёд, по туннелю. Он спускался вниз, под землю, достаточно широкий, чтобы я не задевал плечами стен и не касался головой потолка.

— Долбаные князья, — выругался, на ходу ускоряясь, коридор сделал два поворота, затем я упёрся в лестницу. Поднялся по ступенькам, толкнул дверь и оказался в старом сарае.

Вышел на улицу, вокруг снега по колено, и следы, много следов. Вот здесь он ее волочил, вот тут машина стояла…

Глаза закрыл на мгновение, от ощущения собственной беспомощности и бесповоротности случившегося колбасило. Раньше я считал себя непобедимым. Косяков не было, когда отвечаешь только сам за себя. С семьёй — ты слабее. С любыми людьми — слабее во сто крат. Я раскрылся, стал уязвимым.

И пострадали от этого все.

— Идём в дом, — кивнул Анвару, шедшему следом. Мы обогнули участок: соседний, заброшенный, он стоял впритык к саду Вяземских.

Возле дома стояла машина Чабаша.

На него терпения уже не хватало. Я сегодня и так еле сдерживался, чтобы не придушить его, не дать в морду, пока он с умным видом мне втирал, как лучше дела передавать.

— Какого хуя ты припёрся?

Он стоял на крыльце, точно меня дождался.

— Помочь.

— Засунь свою помощь себе в очко, — посоветовал я, — без тебя разберемся.

Я в этот момент четко понимал: он здесь не просто так, ничего Чабаш не делает без своей выгоды. А если вдруг и согласится помочь, то не без собственного интереса. Мысль о том, что ему Лиза нравится, вызывала бурю эмоций.

— Ты дебил? — он сплюнул под ноги, спрятал руки в карманы брюк, — без меня ты будешь искать ее долго.

С неба снег сыпит мелкой крошкой, я в костюме свадебном стою, не чуя холода. Только гнев, от которого горячо-горячо.

— За базаром следи, — сквозь зубы цежу, он нарывается, отвечаю. Я на три ступеньки поднимаюсь, и вот мы теперь с ним лицом к лицу. В доме снова кричит дочка, голоса мамы и Нади, у охраны рация включена. А мне в драку хочется, мордой прокатить этого пижона по княжеским угодьям, чтобы завязывал здесь шататься.

— Я знаю, где может быть Игнат, — говорит он, — я помогу тебе ради Лизы.

Глава 48

Лиза

Некоторое время я могла думать только о том, что дядя вернётся. Всё же, я была очень изнежена до тех пор, пока резко взрослеть не пришлось. И сейчас с ужасом думаю о том, что когда он вернётся, будет очень больно.

Но постепенно монотонность моего ожидания победила страх. За свое дело взялся холод. Он пробрался под платье, старое одеяло было плохой защитой. Я села так, чтобы платье накрыло ноги полностью, завернулась, и даже задремала почти, так легче было холод терпеть. Не знаю, сколько времени прошло. Проснулась от того, что жарко, и не поняла даже сначала почему. В жар бросило, да так, что одеяло сбросить пришлось, на коже выступила холодная испарина.

Конечно, я готовилась к роли матери. Как могла, как умела. Но ребёнок был первым, я — оранжерейный цветок, и многое я не знала и не умела. И не была готова к тому, что произойдёт. Сначала подумала, что температура у меня поднялась потому, что простыла, что было бы логично.

Но нет. На первое же моё неуклюжее движение грудь, запертую в тесном корсете, полоснуло болью. Я в ужасе коснулась корсета — когда я кормила в последний раз? Несколько часов назад. Молока у меня всегда было много, грех жаловаться. А теперь оно пришло резко, потому что время кормить малышку, а на мне — жёсткий корсет.

— О нет, — простонала я.

Опасливо прислушалась — наверху тишина. Непослушными, замерзшими пальцами принялась расстегивать корсет. Если я хочу кормить свою малышку дальше, а я твёрдо намерена вернуться, я должна сцедить молоко.

Но ситуация была гораздо страшнее, чем я могла представить. Касаться груди было больно. Она каменной кажется, я прощупываю комки под кожей. Пытаюсь немного нажать и сквозь зубы шиплю от боли.

— Нужно, — заставляю себя я.

Но молоко не желает покидать мою грудь. Я сквозь слезы смогла выдавить только несколько капель, а между тем температура все выше поднимается. Мне моколоотсос нужен и пара таблеток жаропонижающего, но ни того, ни другого нет. А больше всего сейчас мне нужен мой мужчина.

Наверху хлопает дверь. С ужасом понимаю, что если дядя привёз свою пилу, как и обещал, то сейчас спустится вниз, а я здесь сижу — почти топлес. Скулить хочется от страха.

— Соскучилась, дорогая племянница? — издевательски спрашивает он, и я вижу тени его шагов через свои щели в потолке. — Ничего, сейчас увидимся.

Ревёт пила — он её привёз. Кряхтит от натуги дверь моей тюрьмы, и сейчас мне хочется, чтобы она была крепкой, самой крепкой в мире, подвал кажется уже привычным злом, просто позвольте остаться здесь! Одной…

Показывается краешек диска. От него вниз искры сыпятся, гаснут, касаясь сырого пола. Это даже красиво. Завораживает. А ещё — немного светлее стало. Я реву в голос, реветь уже не стыдно, все равно за шумом пилы не слышно. Реву и торопливо застегиваю корсет, я не хочу спровоцировать дядю на насилие.

Наконец дверь сдаётся и шумно падает вниз. Дядя наклоняется и смотрит на меня. Улыбается. Я слезы вытираю, размазывая грязь по щекам. Зато успела, корсет застегнула.

— Отпустите меня, — прошу я. — Пожалуйста, я вам все отдам.

— Поздно уже, — отмахивается он, ничего не объясняя.

Тянет меня за волосы наверх. Я стараюсь спешить, один раз споткнулась на ступенях и голову обожгла дикая боль. Я ещё радовалась, глупая, что волосы начали отрастать. Налысо надо было бриться, налысо.

— Пожалуйста…

— Нас ждёт маленькое путешествие.

Тащит меня на улицу. Меня трясёт, я потеряла всю силу к сопротивлению. Дядя снова толкает меня к багажнику, а потом вдруг касается моего обнаженного предплечья. Удивлённо качает головой.

— Ты больна? Горишь вся.

— Не знаю… простыла наверное, — лгу я.

— Ты мне пока нужна здоровой. Садись назад.

Сажусь. В машине тепло, но меня продолжает потряхивать от озноба. Дядя даже не связывает меня, понимая, насколько я сейчас слаба и беспомощна. Я сворачиваюсь калачиком и проваливаюсь в бредовый сон. В нем мне кажется, что я еду к своему мужу и дочери, но стоит только приоткрыть глаза, как вижу седую, давно не стриженную голову дяди.

— Приехали, вылазь давай, сбежавшая невеста.

Дёрнул меня на улицу. Я в этом месте была только раз, маленькой, папа привозил, но сразу узнала — завод. Длинные цеха, высокие чудные металлоконструкции, на которые в детстве забраться хотелось, но конечно же, никто не позволил.

— Разбазарила семейное достояние, — ворчит дядя.

Мы не идём к зданию офиса, которое громадой впереди высится. Он заводит меня в лабиринт цехов. Темно, только вдоль потолка узкие окна, через них струится скупой свет. Нет никого — работа на заводе давно встала, с тех пор, как все это началось. Но я знаю, что он все равно очень ценен, недаром Чабаш хотел его заполучить.

— Тут будь, — говорит он. — Машину отгоню, чтобы не видно.

Я рухнула на пол. Он вышел, я огляделась. Пустующий завод просто готовые декорации для фильмов ужасов. Темно, пыльно, голуби воркуют где-то под потолком. На улице слышу работающий двигатель машины. Несколько минут у меня есть. Ещё у меня есть завод, на котором, при удачном раскладе, можно от толпы маньяков прятаться. А ещё у меня есть дочь, ради которой я найду силы, встану, и прихрамывая, покачиваясь пойду прочь. Я спрячусь и он не сможет меня отыскать.

Глава 49

Чабаш

Надо быстрее заканичивать с этим делом. Чужой город напрягал, своих дел скопилось предостаточно, а я возился тут с Лизой и Шархановым, точно своих забот не было никаких.

— Я знаю, где может быть Игнат, — сказал Имрану. На нем лица не было, оно и понятно. Я слышал, как плакала навзрыд его маленькая дочь, оставшаяся без мамы, и надеялся, что мы успеем.

Лизу было жалко. Я помнил, как она прижимала к груди котенка, которого я ей притащил, казалось, в прошлой ещё жизни, и понимал, что при всем желании не вмешиваться в это дело просто не могу в стороне остаться. Злился, бесился, а все равно полез.

Игнат Вяземский был конченным. Для таких людей не существует норм морали и правил, он беспределит просто потому, что может. Я с такими долбоебами старался дел не иметь, но здесь так карта легла. И знал я Игната больше, чем все, кто здесь находился, а ещё знал, где этот гнида может прятаться.

Когда разговор шел о больших деньгах, стоило перестраховаться. Шерхану везло, потому он расслабился, а в нашем бизнесе нельзя булки разжимать, на твое место сразу же придет тот, кто поумнее и ловчее.

Теперь Имран об этом догадывался, но для него было уже поздно. А для Лизы, надеюсь, — нет.

— Где? — спросил он отрывисто, в его речи непривычно прорезался гортанный акцент, выдавая кавказскую кровь. Я разделял его волнения.

— Поехали, у него не так далеко дача есть. Бери своих людей, погнали на моей.

Меня не остановят.

Я сел за руль, Имран коротко крикнул на своем наречии парням. Хлопнули двери, с коротким визгом стартовали следом друг за другом две машины.

— Скажи своим, пусть без нашего разрешения не приближаются. Он по-любому вооружен.

Имран коротко кивнул. Ему не нравилось, что инициатива перешла в моих руки, для таких людей, как Шерхан, это удар по самолюбию. Но сейчас мне было похер на его чувства, я преследовал только одну цель.

Меня, в первую очередь, интересовал сам Игнат. Он вышел из-под контроля окончательно и стал опасен для моего дела. Сегодня выдался отличный шанс слить его с концами, и если это будет сделано руками Шерхана или его людей, то так будет даже лучше.

Снежная каша под колесами затрудняла управление автомобилем, я выжимал из авто, что мог, но приходилось считаться с погодными условиями. Проку будет от нас, если мы попадаем в аварию?

— Откуда ты знаешь, что он может быть там? Мы проверили все его связи, это место нигде не мелькало.

— Плохо проверяли, — я не стал вдаваться в подробности наших прошлых взаимоотношений с Вяземским. Когда-то я был вынужден ему помогать для того, чтобы вложенные в оружие бабки не пропали бесследно.

— Самый умный? — Шерхан зыркнул на меня так, что должно было пронять, но не проняло. Я старше его больше, чем на десятку, а в нашем бизнесе это, считай, целая вечность. И таких борзых повидать успел достаточно. Но, несмотря на то, что сейчас Шарханов откровенно нарывался, я его понимал. Если бы моих жену или ребенка похитили… «Вот поэтому у меня и нет ни того, ни другого», — невесело усмехнулся про себя. — Меня интересует только одно: тебе какая выгода в этом всем? Мы ни друзья, ни родня, и если ты не запал на мою жену, то какого хрена?..

— Может, я миллиардер и филантроп? — сейчас не время было для шуткок, я понимал, но не сдержался, — мне выгодно, чтобы с тобой и твоей семьей ничего не случилось. Дела должны быть переданы.

Договорить мы не успели, впереди показался нужный нам дачный кооператив. Мы бросили тачку подальше, чтобы не привлекать внимание, и пошли задворками к нужному дому.

Следов на снегу было полно, сам дом казался пустым. Унылое зрелище, даже неприятное. Мы стояли вдвоем с Шерханом, общались жестами в полной тишине, от адреналина клокотало все внутри.

Пульс ускорился, я обратился весь в вслух.

Люди Шерхана замерли чуть поодаль, на лице решимость. За своего Шерхана они готовы были всех порвать, а оскорбивший семью главного, оскорбил и их самих.

Мы старались привлекать как можно меньше внимания, пацаны Шарханова были вооружены калашами, если какая-нибудь не в меру любопытная бабушка узреет и вызовет ментов, им не отмазаться.

Переглянулись с Имраном, я кивнул, он пошел первый чуть пригнувшись, я следом. В руках у него пистолет, я наготове с чистым стволом. Дверь в доме была неплотно закрыто, Имран отворил ее, та протяжно скрипнула.

С деревьев рядом сорвались вороны, черной тучей взмыли в небо, протяжно закаркав. У Шерхана желваки задвигались от напряжения, я покрепче обхватил ствол, готовы ко всему.

Но надежда на то, что Игнат тут, таяла на глазах. Шархан первым зашёл в дом, передвигался он по-кошачьи, совершенно бесшумно, несмотря на свое крупное телосложение.

Я прошел следом, прислушиваясь, но внутри стояла абсолютная тишина.

— Его здесь нет, — сказал Шарханов, а потом пнул ногой стул, крикнув уже громче, — сука, его здесь нет!

На нем не было лица, я и сам чувствовал глухое раздражение. Слишком надеялся на то, что Вяземский тут.

— Его — да, — кивнул я, допуская, что он может оставить Лизу здесь, а сам свалить. Не все же ему таскать с собой девчонку. — Ищем дальше.

Мы разошлись по комнатам, пытаясь отыскать его следы. То, что Вяземский был тут, и совсем недавно, сомнений не вызывало.

Первым подпол заметил Имран, он спустился туда, я посветил телефоном сверху, заглядывая вниз.

Имран пробыл там больше минуты, и я мысленно был готов услышать дурные вести.

— Она была здесь, — сказал он глухо, поднимаясь, наконец, наверх, держа в руках грязную тряпку. Я не сразу понял, что это: некогда белый материал перепачкан в земле, местами видны следы подпалин.

— Ее свадебное платье. Если он с ней что-то сделал…

Мы молчали. Я жил в мире без розовых иллюзий и вполне понимал, что родственные связи таких людей не остановят ни от одного грязного поступка, тем более, такого ублюдка, как Игнат.

— Есть ещё какие-то места?

Я помотал головой:

— Мои люди проверили всё остальное, пусто.

Мы молчали, глядя друг на друга, я видел, как за полной отчаянной решимостью скрывается страх. Страх потерять самое дорогое.

Я его понимал. Бессилие злило, ни он, ни я не привыкли быть в таких ситуациях, когда твои деньги, связи ничего не решают.

Звонок мобильного в тишине был особенно громким. Имран нахмурился, глядя на дисплей, но ответил быстро:

— Да! — слушал, на лице никаких эмоций. Я не стал гадать, дожидаясь, когда он расскажет сам. — Если ты пиздишь, я тебе оторву башку, поняла? Где ты? Сейчас я приеду.

На мой немой вопрос он ответил:

— Появилась зацепка. Ты со мной?

— Куда я денусь, — я пожал плечами.

Имран сел ко мне в машину, пока его люди разворачивались на своем автомобиле, мы уже выезжали на главную дорогу.

— Куда дальше?

— На Проспект Свободы, — я поднял бровь, но комментировать не стал, хотя вся затея выглядела сомнительной. Но счёт шел уже на минуты, от момента, как пропала Лиза, прошло уже слишком много времени. Я постукивал пальцамип по рулю, плохие предчувствия не покидали.

В городе менты были на каждом шагу. Мы молча проехали несколько постов, в тачке два пистолета со спиленными номерами, но мою не тронут. А вот охрану…

Словно усшылав мои мысли, Имран позвонил Анвару, своему помощнику:

— Автоматы скиньте, патрули вооруженные везде, — а потом уже добавил, обратившись ко мне, — придется без охраны.

Не сказать, что эта новость меня обрадовала, но своих людей я дергать пока не стал. Наконец, мы остановились возле непримечательных гаражей, Имран вышел из машины, я закурил, приоткрыв окно.

— Ты где? — крикнул он. Тишина. Так, точно не в городе мы, вообще ничего не слышно, только на адреналине сердце качает кровь, пульс части в ушах. Изображение рисует Иванову Лизу, уже без живота, с большими испуганными глазами, и Игната рядом. Я знаю, что такие уроды, как он, делают с такими невинными душами, как она. И страшно, что уже поздно. И хоть это не моя война, но я готов и сам пристрелить этого отморозка.

Слышу шаги, от гаража отделяется тень. Не сразу понимаю, что это девушка. Кутается в меховую шубу, лица не разобрать. Она подходит ближе к Имрану и шепчет:

— Привет.

А он ее за воротки дёрнул и к тачке моей приложил спиной, от души так:

— Что, шкура, думала, я не узнаю, кто меня ментам сдал?

И за шею сдавил, девчонка вскрикнула глухо.

— Полегче, — решил я вмешаться, вышел следом. Вот только лишних трупов мне ещё не хватало. Вблизи я видел, баба красивая, смотрит испуганно то на меня, то на Шарханова. А у того только что пар из носа не валит, дышит так, что грудь вздыбается.

— Имран, — голос ее звучал глухо, он все ещё держал девчонку за шею. — Я знаю, где они.

Сердце застучало быстрей. Может, и вправду знает? Судя по разговору, я успел догадаться, что это бывшая любовница Шарханова, я знал, что менты ее обработали, как следует.

— Откуда, блядь? Очередная подстава?

Он снова ее об машину приложил.

— Нет, нет… я подслушала! Тот мент, который заставил меня…

Ее голос дрожал от волнения, но она продолжила:

— Они по камерам вычеслили, они знают его тачку. На заводе, который Лизе принадлежит, они туда поехали.

Я чертыхнулся, завод этот теперь был мой, но суть от этого не изменилась.

— Со мной поедешь. И если, Лика, ты меня обманула, я тебя прямо там похороню.

Шарханов запихал свою любовницу на заднее сидение и сел рядом с ней, а я рванул с места, понимая, что от нашей расторопности сейчас зависит чужая жизнь.

Держись, Иванова Лиза.

Глава 50

Шерхан

Машину заносит на поворотах, скорость высокая, дорога покрыта наледью. Закуриваю, на Лику не смотрю, а она словно специально мой взгляд пытается поймать. А я не могу, только от осознания того, что рядом она, что от неё зависит жизнь моей Белоснежки, крышу сносит. Я так воспитан был, что предательство для меня самое страшное преступление. А она меня предала.

— Имран, — вдруг тихо, чтобы Чабаш не услышал, зовёт она. — Я не хотела, правда. Они…они меня заставили.

Молчу. Она руку мне на колено положила. Без сексуального подтекста, скорее робко, испуганно, просто желая привлечь внимание.

— Руку убери, — сквозь зубы попросил я.

Она её отдернула, я успел увидеть на тонком запястье зеленеющий уже синяк. Раньше она была бы просто не достойна жалости, она — предательница. А сейчас думаю о том, что Лиза там одна, с этим уродом. И что он тоже ей может больно сделать. И понимаю вдруг, что не важна ни моя гордость, ни мои принципы. Пусть Лиза сотни раз меня предаст, только бы ей не было больно. Никогда.

— Я тебя люблю, — шепчет Лика. — Всегда. Я никого так не любила…

— Любовь не такая, — жёстко ответил я.

— А какая?

Я вопрос без ответа оставил. Сигарету выбросил в окно, оружие проверил. Обернулся, затем номер набрал, матюкнулся сквозь зубы — охрана отстала, менты затерли, а разбираться с ними сейчас некогда.

— Ждать будем? — спросил Чабаш и без меня зная ответ.

— Быстрее гони.

Ворота заводские распахнуты, словно специально нас ждут. Огромный двор пуст, машину бросаем, выходим. Тишина, только эхо от наших шагов.

— С нами иди, — бросаю Лике. — Тебе доверия нет.

Опускает голову, послушно идёт. Внимательно вниз смотрю — машина явно была, но её отогнали. Но следы остались, они ведут к одному из цехов.

— Зуб даю, он ждёт нас, — констатирует Чабаш.

— Держи зубы при себе.

Но я тоже уверен — ждёт. Но мне насрать, потому что там меня ждёт моя девочка. Я много лажал, признаю. Но сейчас не имею права её подвести, я горы с землёй сравняю, но её спасу.

Цех огромный. Я знал про этот завод Вяземских, но никогда особо глубоко не копал, меня их кирпичи да бетон не особо интересовали, и сейчас масштабы поражают. Огромное тёмное пространство, узкие окна вдоль потолка, где-то в вышине ворчит обиженно голубь, и эхо шагов.

— Здесь, как в ужастике, — тихо шепчет Лика.

И в это время сзади раздаётся противный лязг и скрежет металла. Замираем все трое, потом оборачиваемся. Металлические ворота, которые так гостеприимно распахнуты были, оказались автоматическими и сейчас медленно закрываются. Если побежать к машине и надавить на газ, может и успели бы вырваться из ловушки. Но я не побегу. Я вперёд пойду, к своей девочке.

Идём дальше, Лика начинает скулить от страха. Я бы её в машине оставил, но где гарантия, что там, на виду, она в безопасности? Она сама все понимала, и поэтому настояла на личной встрече и сейчас покорно идёт сзади. Она предала дважды и ей нужна моя защита. Мне это поперёк горла, но кинуть не могу.

Ворота остаются сзади светлым мутным пятном, когда тишина вокруг нас оживает, взрывается треском и хрипами.

— Раз! — громогласно разносится голос. — Раз, два, раз, два! Как слышно, как слышно, приём!

— Клоун, — сплевывает Чабаш. — Нахер ему эта театральщина?

А я знаю, зачем. Он хочет смотреть, как мы будем мучиться. Просто убить ему будет обидно. Он хочет отомстить за месяцы страданий. За то, что гоняли его как зверя на охоте. За то, что лишили сначала бизнеса, а потом вкусного наследства. Он хочет, чтобы нам было страшно.

— Голодные игры объявляются открытыми! — продолжал орать в громкоговоритель Вяземский, и голос его перемежается треском и шорохами. — Победителю достанется одна несколько помятая, но все ещё симпатичная блондиночка и много денег, а те, кому не повезёт, здесь сдохнут. Небольшой спойлер — сдохнете вы, так было задумано!

— Пошёл нахер! — заорал я.

— Ворота и все выходы заминированы, я вас очень долго ждал, соскучился. Удачи!

И словно в подтверждение слов сзади, оттуда, откуда пришли мы раздался гулкий взрыв. Здание застонало и вздрогнуло, но устояло. Меня в спину взрывной волной толкнуло, в воздух поднялась пыль, ничего не видно. Как улеглась, увидел, что Лика сидит на грязном бетонном полу и поскуливая размазывает слезы по щекам, оставляя тёмные разводы.

— Хватит слезы лить, — сказал я. — Поздно.

— С собой её возьму, — спокойно, словно ничего не взрывалось, ответил Чабаш. — Я здесь был недавно. Сейчас налево пойду, ты направо. Эта анфилада цехов соединяется дальше, там встретимся. Остальное заперто и под сигналкой, сам проверял. Где-то здесь она, ищи.

Я кивнул и повернул направо. Здесь ещё темнее, но глаза постепенно привыкают. На телефоне есть яркий фонарь, но использовать его было бы просто глупо — как мишень буду. Наверху, под высоким потолком переходы, и там вполне может сидеть снайпер.

Иду вдоль стены. Сейчас я в коридоре, хотя смешно называть коридором тоннель, по которому в свое время свободно ездили грузовики. Шаги шуршат. Кроме этого — тишина.

Смотрю по сторонам в мутную темную дымку и думаю о том, что живыми будет выйти сложно. Что любимый дядюшка, наверное, узнал мой секрет. Дело в том, что я несколько схитрил. Я так хотел, чтобы мои девочки были под моей защитой и носили мою фамилию, что ускорил процесс. Перед законом мы с Лизой уже муж и жена, а свадьба красивая лишь финальная точка, чтобы все было правильно. И Вяземский понял, что сейчас он теряет все.

Но если…если мы все умрём? Умрёт Чабаш, и Вяземского перестанут гонять бандиты. Умрём я и Лиза — маленькая Вера останется сиротой. Очень богатой сиротой, которая унаследует и мои капиталы, и Лизы. Моим родителям малышку так просто не отдадут — ну, кто отдаст маленькую белобрысую девочку, очень богатую, на Кавказ, когда у неё есть такой влиятельный дядя? А перед законом этот урод чист, к нему только у нас претензии. Сволочь.

Стискиваю зубы. Проблемы буду решать по мере поступления. Сначала найду Лизу. Обниму, лицом в волосы зароюсь, понюхаю. Смешно, но сейчас мне этого больше всего хочется — полной грудью её запах вдохнуть. Неповторимый. Такой, от которого голова кругом. Невинный и грешный. Сладкий и терпкий. Главное, найти её сейчас…

Не раздается ничьих шагов. Не выстрелов. Не взрывов. Начинаю думать, что это план Вяземского, и если он не стреляет, значит все идёт по его плану. Я просто шагаю в расставленную ловушку и не делаю ни единой попытки вырваться. Меня ведёт страх за любимую женщину, он сильнее всего на свете.

Коридор расширяется и перетекает в огромный полупустой зал. Здесь можно на машине гонять спокойно. Пожалуй, становится понятно, зачем этот завод Чабашу. Задеваю какую-то конструкцию плечом, она звенит, я вздрагиваю и опускаюсь на землю, ожидая выстрелов.

И тогда вижу его. Белое пятно в этом мире тёмных и серых красок. Темно, видно плохо, но это точно что-то белое. Сердце замирает, потом частит. Иду, потом срываюсь и бегу, похер, за себя не страшно, меня сейчас просто несёт туда неудержимо.

Это Лиза. Спряталась, забилась в угол. Потеряла сознание. Блять, я сейчас отнесу её в безопасное место, а потом вернусь и медленно будут убивать Вяземского. Очень медленно и очень жестоко.

Ее грудь вздымается, выдыхаю. Склоняюсь над ней, теперь в темноте различаю черты лица. Оно заострилось словно, хотя мы только вчера виделись. Под глазами тени. Касаюсь и от неожиданности отдергиваю руку — она горячая. Пиздец, просто, какая горячая.

Глаза открывает, смотрит на меня и не узнает. Вскрикивает. Прижимаю к себе, чтобы не выскочила на открытое пространство, под возможную пулю. Она в моих руках бьётся, пытается вырваться.

— Нет, — хрипло шепчет Лиза. — Нет, нет…

— Т-с-с-с, — шепчу в самое ухо. — Тише, Белоснежка, это я, я пришёл тебя забрать домой.

Смотрит в моё лицо, не понимая, что происходит. А потом узнает и слабо улыбается.

— Имран…

Тянется ко мне, прижимается, обвивает руками шею, а потом вскрикивает.

— Где больно? — пугаюсь я. — Покажи, где болит, что он сделал???

— Это не он, — тихо отвечает. — Молоко встало… Давно не кормила, тесный корсет, грудь каменная, у меня жар, я двигаться не могу, больно…

У меня сердце разрывается. Снова трещит с далёкого потолка, сумасшедший Вяземский хохочет, кричит что-то, довольный тем, что мы в его власти. Где-то совсем близко раздается автоматная очередь. У нас автоматов нет, значит Чабаша гоняет. Думаю об этом отстраненно — это не главное щас. Главное то, что Лизе пиздец, как больно, и у неё очень высокая температура.

— Потерпи, маленькая, — прошу я.

Корсеты, кто их выдумал? Не могу расшнуровать, просто дёргаю и рву, оставляя её в одной тонкой сорочке, что пряталась под ним. Рву и её. Касаюсь груди, и Лиза вздрагивает всем телом.

— Больно…

— Так надо, — добавляю в голос жёсткости, а сам боюсь, как пацан малолетний ей больно сделать и все испортить. — Терпи.

Накидываю на неё свое пальто, чтобы не мерзла, вынуждаю сесть удобнее. Накрывают грудь ладонями — жёсткая, как камень. Лиза стонет от боли, а я разминаю их. Нажимаю на сосок, но выходит только одна белая капля. Нет, так дело не пойдёт.

— Ты что? — вдруг понимает Лиза моё намерение и пугается.

Не отвечаю. Наклоняюсь, вбираю сосок в рот. Тяну, делаю сосательные движения один за одним, осторожно надавливая на такую твёрдую грудь. И наконец удается, и в рот мне течёт густое сладкое молоко. Теперь будет легче, главное сдвинулось дело.

— Сумасшедший, — шепчет Лиза.

— Вкусно, — во весь рот улыбаюсь я склоняюсь над второй грудью.

Где-то за нашими спинами грохочет автоматная очередь, но это не имеет никакого значения сейчас.

Глава 51

Лика

Под ногами хрустел мусор, тихо ходить я не умела, не могла.

Впереди, в паре шагов маячила широкая спина Чабашева. Сейчас, когда глаза почти привыкли к темноте, я уже могла разобрать его очертания.

Но лучше бы тут шел Шерхан. Я помечтала немного, чтобы он вот так, меня искал по старому заводу, чтобы за меня хотел всех порвать.

Но такого не было и не будет никогда уже, другая ему дочь родила, другую он любил, не меня.

Я своим звонком грехи свои перед ним замолить не смогла бы, да и не пыталась. Я устала: оказалось, что быть любовницей Шерхана и мента, что меня никак отпускать не желал, было две большие разницы. К последнему я чувств не питала, и раз попала в ловушку, то была покладистой, все ещё помнила его угрозы.

Он расслабился при мне совсем, и по телефону обсуждал дела не стесняясь. Вот я и подслушала, а как поняла, о чем речь, сбежала. Надеялась, что Шерхан меня защитит.

Я ногой задела что-то, стеклянное, бутылку похоже, она громко загрохотала, покатившись по полу, эхом разлетелся звук, отскакивая от стен. Я замерла, сжалась вся, Чабашев выругался тихо. Дёрнул меня, повалив на грязный, пыльный пол, а потом вдруг снова загрохотало, да так громко, как ни одна стеклянная бутылка не могла.

— Пиф-паф, ой-ей-ей, — голос, искаженный громкоговорителем, звучал страшно, я глаза закрыла, сверху Чабашев давил всем телом.

— Не рыпайся, — шепнул, я и не могла.

После стрельбы стало тихо, я вслушивалась, в ушах звенело.

Страшно было, но думала не о себе, а о том, жив ли Имран? И его полотерка… зажмурилась сильно, только на секунду представив, что ее не станет, но потом своих же мыслей испугалась сама. Ничего с ее смертью не изменится.

— Вставай на четвереньки и ползи, только тихо.

Чабашев слез, я вдохнула полной грудью, наконец, и поползла. В ладони впивался мусор, коленям было больно, но я не звука не издавала, сосредоточившись только на том, чтобы двигаться вперёд.

Чокнутый Лизин дядька что-то ещё кричал в громкоговоритель, я слов разобрать не могла, жутко только было от его интонаций, точно у мужика кукушка съехала. Вот ему я от всей души желала сегодня помереть.

Наконец, мы добрались до укрытия, Чабашев буркнул:

— Тормози, — я послушно остановилось. Мы сели рядом, почти плечом к плечу, я пялилась в темноту перед собой, молчать было тяжело.

— Как думаешь, у нас есть шансы отсюда живыми уйти?

Чабашев хмыкнул:

— В мои планы умирать сегодня не входило.

— И в мои.

Чабашев сделал паузу, а потом заговорил серьезно:

— Брось дурить, нет у тебя шансов, железобетонно там все. Найди мужика нормально, нарожай ему детей и борщи вари ему.

Я задохнулась, каждое слово сейчас казалось острым, ранящим. Мне и самой все понятно было, но вот так, со стороны услышать, — больно.

— Я его люблю, — упрямо сказала, а Давид пожал плечами, я почувствовала этот жест:

— Ну и дура. Давай, газуй дальше, выбираться надо.

Мы снова поползли, вдоль стен, одно помещение сменялось другим, пока, наконец, Чабашев не остановился, а я в него упёрлась.

— Нашлась пропажа.

Я выглянула вперёд, только что-то огромное белеет, ничего больше не вижу. Зрение у Чабашева было, в отличие от меня, как у кошки, если он смог тут что-то разглядеть.

— Живая?

Он не ответил, снова грохнуло, на этот раз справа от нас, я никогда в Бога особо не верила, а тут перекрестилась.

— Бегайте, бегайте, не долго вам осталось. Слышишь, Чабаш, тебя я тоже отправлю на тот свет, думал, самый умный нашёлся? — проорал Лизин дядя. Чабаш сказал негромко, ни к кому не обращаясь:

— Да когда ж ты сдохнешь уже, придурок.

А потом взял что-то, я не разглядела, темный предмет, поднялся на миг и швырнул так далеко, как только мог. Кирпич или камень, не знаю, с глухим звуком упал метрах в ста от нас, хотя для меня казалось, — километр.

— Рванула, — крикнул, подталкивая меня, и я побежала. За спиной снова выстрелы, мне страшно так, как никогда раньше не было, и бегу я как в последний раз в жизни.

И в последний момент я заметила его. Шерхана. И Лизу… минуту назад мне казалось темно, не вижу ничего, а вот поди ж ты, его вижу так отчётливо, что даже глазам своим не верится. Я остановилась, совсем чуть-чуть не добежав до них, точно на стенку наткнулась.

Шерхан прижимался к ее груди, светлая кожа пятном выделялась, притягивая взгляд. Я задохнулась даже, подумав сначала, что это глупо и омерзительно, заниматься сексом, когда нас убить хотят, неужели так невмоготу? А потом дошло, у меня хоть и не было детей, но я сама была женщиной, и знала, что бывает с кормящими. Он ее расцеживал. Шерхан. Сильный, могучий, с кавказской гордостью, текущей вместе с кровью в его венах, молоко высасывал из своей поломойки.

«Так вот какая — любовь настоящая», — подумала горько.

— Пригнись, дура! — рявкнул Чабаш, я повернулась испугано, но не успела отреагировать. Раздалась короткая очередь, где-то под потолком озарило вспышками, а потом меня полоснуло по животу острой болью, такой внезапной, такой обжигающей, что я дышать разучилась разом, даже закричать не смогла. Успела только прижать пальцы к животу, ощущая что-то горячее, мокрое, непонятное.

А потом все стало уже неважно.

Глава 52

Шерхан

По ушам полоснуло грохотом, я обернулся. Успел увидеть круглые глаза Лики. В них не страх даже. Удивление. Она упала, Лиза вскрикнула.

— Она что, умерла? — в ужасе прошептала она. — Имран, сделай что-нибудь!!!

— Двигаться можешь? — спросил я.

Уплотнения в груди ещё были, я прощупывал их пальцами, но это потом. Главное снять основное напряжение и боль.

— Да, — кивнула Лиза. — Легче стало.

Сорочку, что была под корсетом я порвал, но даже в таком случае, когда кругом порох, кровью пахнет и хрен знает, выживем или сдохнем и допускать не хотел, чтобы Чабаш пялился на моё. Поэтому, как смог, связал узлом и пальто свое на Лизе застегнул.

— Тогда вставай. И не вылазь туда, пригнись немного.

— Но там Лика…

Вздохнул. Поймал Лизу за подбородок, к себе повернул, поцеловал коротким сухим поцелуем и заставил в глаза смотреть, едва различимые в темноте.

— Есть ты, — чётко, почти по словам сказал я. — Есть весь остальной мир. И меня не ебет, если они все сдохнут. Я не пророню и слезинки, если здесь сдохнет и Чабаш. Ты важнее всего. Я не пойду к Лике, там зона обстрела. Меня не жалко. Но если я умру, кто тебя отсюда вытащит?

— Но…

— Никаких «но». Держись за меня и иди осторожно.

Мне было жаль Лику. Чисто по-человечески никто не заслуживал такой страшной и ранней смерти. Я гнал от себя мысли, что она может быть жива и умирает сейчас в одиночестве. Я чётко расставил приоритеты. Я согласен умирать только за эту белобрысую, растрепанную девицу, в драном свадебном платье, забрызганном молоком. Ну и ещё за одну маленькую девицу, которая дома. Все.

А Чабаш…больше чем уверен, что этот засранец выживет и вообще всех нас переживёт. Идём, осторожно сгибаясь за какими-то металлическими конструкциями. Чабаша надо найти, потому что вместе вероятность спасти Белоснежку выше. Они были вместе с Ликой, значит где-то рядом он.

Лиза споткнулась и упала, я выругался, но не на неё, а на её чёртова дядьку, и взял её на руки. Идти согнувшись и неся Лизу на руках — чертовски сложно.

— Где, блять, черти Чабаша носят, — выругался я.

— Здесь я, — отозвался он, заставив вздрогнуть от неожиданности.

Обернулся — сидит, ноги вольготно раскинув, крутит в руках неприкуренную сигарету. Полное впечатление — на какой-нибудь элитной вечеринке в крутом ночном клубе. А мы, на минуточку, на заброшенном заводе, по которому нас гоняет сумасшедший с автоматом. Чабаш решил меня добить и закурил.

— Ты ебнулся? — ласково спросил я.

— Да ты так шумел по дороге, что вся округа знает, где мы прячемся, и смысла таиться уже никакого.

— Бля…

— Мальчики, не ссорьтесь, — сказала Лиза вдруг и с рук моих слезла, уселась прямо на пол.

Я рядом с ней. Тоже закурил, и правда, какой смысл. Сидим. Думаю напряжённо, как вырваться из этой ловушки, а главное, женщину свою вытащить. Где-то наверху гремит Вяземский и достать его никакой возможности, если только в молоко палить, в надежде на чудо.

— Лика? — спросил Чабаш.

Я головой только покачал, он понял все сразу.

— Что-то давно он в громкоговоритель не орал, — заметил я.

Докурил, Лизу пересадил к себе на колени, чтобы задницу не морозила. Она все ещё пиздец горячая, но дышит легче, надеюсь лучше ей стало.

— Наверное, что-то готовит, — задумчиво сказала Лиза.

Что-то громко загрохотало металлом о металл, а потом характер звуков изменился. Задорно заплескалось, потекло на пол, зашумело капелью, запахло характерно.

— Вот черт, — выругался я.

— Поганец, — восхитился Чабаш. — Я когда ту сделку готовил, с твоей подставой, и хотел через Вяземского весь ваш район под себя подмять, вовсе не предполагал, что у гаденыша столько воображения.

Пахло бензином. Я позволил себе на мгновение глаза закрыть. Картина такая — мы сидим в безопасном закутке, который объединяет цепочку цехов. Мы вне зоны обстрела, а спускаться Вяземскому страшно. Но выхода у нас нет. Те самые направо — налево, через которые мы пришли, в зоне обстрела. Он нас просто поджарит сейчас и все.

— Так это ты все затеял? — шёпотом спросила у него Лиза. — С самого начала?

— Милая, — улыбнулся Чабаш и потрепал её по волосам. — Какая разница теперь? Считай, что я просто исповедался перед смертью.

Лиза испуганно вскрикнула, придурок блядь. Я зубы сжал. Думай, Имран, думай, он скоро все тут обольет а потом просто чиркнет спичкой и пойдёт забирать себе нашу дочь.

— Раздевайся, — тихо приказал я Лизе.

— Что? — не поняла она.

Я, не дожидаясь её действий, сам стянул и свое пальто, и платье свадебное, такое роскошное ещё недавно. Загородил её своим телом, чтобы Чабаш не смотрел, и оставил её только в трусах и обрывках сорочки. Затем сверху снова пальто надел и застегнул на все пуговицы, холодно, но потерпит.

— А я то уж было думал, что ты напоследок решил приникнуть к женским прелестям, — хмыкнул Чабаш. — Пожалел, что попкорн не захватил.

Я бы нашёл что ему сказать, но не время. Сейчас все зависит от него. Повернулся к Чабашу.

— Ты все это заварил. Ты. И ту мою подставу с первой партией. И бизнес мой забрал. И завод Лизы, но тут то похер, все равно сгорит.

— Ну, я, — лениво согласился он. — И что?

— Из-за тебя мы на этом заводе и сейчас сдохнем. Мне на тебя насрать, и на себя тоже. Но Лиза умрёт с нами. Наша дочь сиротой останется и Вяземский над ней опеку оформит, дядюшка хренов. Не находишь, что ты мне должен, как земля колхозу?

— И?

Я по сторонам посмотрел. Темно, бля, железок каких-то куча. Нашёл подходящий кусок широкой трубы полой, достаточно лёгкой, чтобы нести и не длинной. Напялил сверху платье свадебное. Получилось мало на человека похоже, да. Но здесь темно, и даже если у Вяземского есть очки ночного видения, его можно запутать, он высоко, а побежим мы оба.

— Ты возьмёшь трубу в платье. Я Лизу. На руки. Бежим оба. Сразу, резко, в разные стороны. Этому уроду не разорваться. У кого-то есть шанс.

— Тебе значит бабу, а мне бревно, — задумчиво ответил он. — И что мне за это будет?

— Шанс выжить, — жёстко ответил я. — Чистая совесть.

— Чистая, блядь, — сплюнул Чабаш, встал и потянулся.

А потом, трубу подхватил. Остатки платья послушно и красиво даже распушились, и вместе со своей железной бабой Чабаш сделал пару вальсирующих движений. Абсурдно да, но Лиза даже хихикнула истерично.

— Бери свое сокровище, — кивнул вдруг он. — И на раз, два, три…

Лизка после родов совсем исхудала, кормить и кормить её. Лёгкая. Труба у Чабаша тяжелее поди. Рванули одновременно и в разные стороны. Вяземский не ожидал, потерял секунд пятнадцать. Потом полоснул очередью за нами. Не попал, только рикошетом по стенам застучало. Затем снова, ногу полоснуло болью, но я зубы только сильнее стиснул, Лиза дышит тяжело, шею мою руками стискивает.

Загрохотало выстрелами в другую сторону — Чабаша пытается достать. Нырнул в длинный коридор, здесь тоже наверху ебаные переходы, но Вяземскому придётся выбирать за мной бежать или Чабашем. Побежал за ним. Полохнуло огнём сзади, урод, поджёг-таки.

К концу забега в ботинке чавкало от крови, а нога горела от боли. Похер. На улицу вырвался, солнце ослепило с непривычки. Забежал за машину, Лизу на землю опустил, пытаюсь отдышаться.

— Чабаш, — шепчет она. — Чабаш где?!

Ползёт на четвереньках из-за машины, чтобы выглянуть, я за ногу поймал, она, блять, брыкается ещё. Выглянул тоже и стал свидетелем эпичного зрелища. Цех горит. Клубы чёрного дыма валят, языки оранжевого пламени. И Чабаш, блять, бежит, платье свадебное развевается. Мне на него насрать было, честно, а тут даже запереживал, успеет или нет. Не успеет. Громыхнуло далёким уже выстрелом, но удачным. Чабаш рухнул, невесту свою выронил, она гулко об бетон треснулась.

— Сука, — снова выругался я.

Оценил происходящее — пулей меня больше не достанут, дым закрыл видимость. Встал, прихрамывая пошёл за Чабашем, за ногу, не особо церемонясь, притащил к машине.

— Миленький, — запричитала Лиза. — Хоть ты не умирай, пожалуйста.

Чабаш картинно застонал и руки раскинул. А потом под нашими непонимающими взглядами пальто расстегнул, и откуда-то из подмышки вытащил скомканную пулю, отбросил её в сторону.

— Бронежилеты на стрелки носить надо, — вздохнул он. — молодёжь.

Я посмотрел — вроде умирать не собирается он, Лиза под присмотром. Нога вроде терпит, потом ею займусь. От платья оторвал кусок, лицо замотал как следует. Лиза сразу поняла, что я сделать собрался.

— Не пущу, — жёстко сказала она.

— Эта падаль сегодня сдохнуть должна.

Чабаш объяснил, как попасть на верхние переходы. Оказалось — с улицы. Я поднялся, дверь толкнул. Они железные, крепкие вроде на вид, но под ногами гремят, пошатываются. Цеха неравномерно горят, где один бетон был, бензин уже выгорел, а вот где станки рабочие были, полыхают резво. Я иду, думаю Вяземский сейчас через второй выход пробраться пытается, а там очень жарко сейчас.

Он мои шаги издалека услышал, и очередью полоснул. Но я ошибки свои учёл, с Чабаша бронежилет снял, ему уже без надобности. Ударило пулей прямо по груди, дыхание вышибло, на мгновение остановился, дыхание переводя, затем снова вперёд пошёл. Вяземский снова очередью полоснул, пытался в голову, но все в молоко ушло, поди попробуй прицелься, когда все дымом заволокло, и от него же лёгкие жжёт изнутри. А потом вдруг сухой щелчок раздался. Ещё один.

— Что, мразь, — мягко спросил я, — стрелять нечем больше?

В пару шагов его догнал, автомат отобрал и им же по морде ему дал. Тот упал, попытался от меня уползти. Так выглядит жалко, что руки об него марать противно, но как вспомню, сколько он дерьма сделал…

— Вставай, гнида.

Он встал. Мы над самой горящей частью цеха, металлические перекладины под нами накалились, чувствую тепло через подошвы ботинок, снова поди поплавятся. Пистолет достал, что мне теперь, стрелять в безоружного?

Всё само решилось. Он пистолет увидел, заорал, и попытался бежать. Силы не рассчитал, упал снова, только на этот раз перекатился и вниз, на одних руках висит, снизу огонь, и перекладины горячие.

— Помоги, — попросил он. — Я все отдам. Не чужая кровь, ваша дочка…

— Сдохни уже, — попросил я.

От дыма задыхаюсь, но не ухожу. Он до последнего мне миллионы сулил за спасение. Потом пальцы не выдержали, сорвался, вниз упал, в самое пекло. Я перегнулся посмотрел ещё — точно ли? Такие твари, обычно, живучие. И только после этого, кашляя от дыма, толком дороги не видя обратно побежал.

На улице — солнце. Воздуха много так. Ворота снова распахнуты, двор наших людей полон. У Лизы глаза огромные, испуганные. Забыла, что болеет, на меня набросилась, то обнимает, то кулаками по груди лупит.

— Никогда так больше не делай! — кричит. — Я волновалась, дурак!

— Не буду, — счастливо жмурился я, к себе её прижимая. — Люблю тебя, Лиза, похер, что Вяземская, поехали уже домой к дочке, да жениться до конца.

— Ботинки сгорели, — сквозь слезы улыбается она.

Анвар мои ботинки увидел, вспомнил случай на парковке, снова стал молча свои снимать, я рукой его остановил — похер. Все похер, когда счастливый такой. Даже то, что Чабаш выжил, уже не особо расстраивает.

— Как жаль, — притворно вздохнул я, поравнявшись с ним. — Что завод твой любимый сгорел.

— Ой, не говори, — согласился он. — Ладно ещё я застраховал его полностью неделю назад…

Эпилог

Лиза

Свадебное платье сидело идеально. На этот раз — никаких корсетов и шнуровок, хватит, я, кажется, их на всю оставшуюся жизнь вперёд натаскалась.

Против воли вспомнилась та наша с Шерханом свадьба, несостоявшаяся. Похищение, завод, пожар, дядина смерть.

Я не горевала о нем ни капли, запретила себе все лишние эмоции. Дядя Игнат все человеческое, что оставалось в нем, давно растерял за свою никчёмную жизнь.

Посмотрела на себя в зеркало, замерла. Светлые волосы отросли за год, стали почти до лопаток, сегодня я оставила их распущенными, так, как любит Имран. Макияжа почти не было, только губы блеском тронуты и ресницы накрашены. Я себе нравилась. После рождения дочки фигура стала женственнее, и грудь мне, несмотря на все проблемы, удалось сохранить в форме.

— Ты готова, доченька? — Надя, бабушкина подруга, в комнату заглянула, замерла на пороге, мной любуясь. — Ох, девочка наша выросла, жаль, Верочка не видит, какая ты красивая.

Глаза, скрываемые стеклами очков, подозрительно заблестели.

— Ну, полно, Надя, плакать в такой день, — я подошла к ней и обняла, знакомый с детства с запах, уютный, домашний, втянула, — это все платье.

— Прости, старую, совсем растрогалась. Идём, ждут тебя уже все.

На этот раз свадьбу мы решили праздновать в доме Имрана. Ночевали вместе, — Шерхан сказал, что ни за что меня одну не оставит, глаз не спустит. Хватило ему уже. В саду разбили огромный шатер, назвали кучу гостей. Хоть мы и были давно женаты официально, но Имран сказал: празднику все равно быть, в платье свадебном и с букетом я должна пройтись, и никто этот день нам не испортит.

Я к лестнице вышла, а внизу, у первой ступеньки, Имран стоял. Мой тигр. Мой мужчина, мой самый любимый. Я замерла, глядя на него восхищённо, такой он красивый был, в строгом костюме. В петлице цветок, в руках букет, и смотрит на меня глазами, полными любви. Теперь я в его чувствах не сомневалась, знала, как он ко мне относится на самом деле. На что он пошел ради нашей семьи.

Я по ступенькам спустилась медленно, подол платья придерживая, и замерла рядом с ним.

— Какая красивая ты у меня, Белоснежка, — наклонился он к уху и добавил пару непристойностей, отчего щеки разом вспыхнули, — так бы и съел тебя.

— Потерпи до ночи, — я за руку его взяла, пальцами переплетая, — совсем немного.

— Много, даже чересчур, — возразил Имран, — но так и быть, потерплю.

Мы вышли с ним вместе во двор, где стояла арка, увитая розами и гортензиями. Гостей так много было, что я растерялась даже. Нашла глазами Люду, Чабаша, Анвара. Заметила, как смотрят все на нас с улыбками, как хлопают в ладоши, приветствуя и успокоилась.

Заиграла торжественная музыка, Имран сжал мою ладонь сильнее, и мы пошли по дорожке.

Возле арки наши самые близкие уже стояли. Родители Шерхана, с Иман на руках, Надя. Я повернулась лицом к мужу, посмотрела в его черные-черные глаза. В любимые. В такие родные.

Ведущий что-то говорил, торжественно, но ни одно его слово не зацепилось за сознание, точно мы вдвоем остались с Шерханом на всем белом свете.

— А теперь, молодые, обменяйтесь клятвами, — произнес ведущий, и Шерхан заговорил.

— Клянусь любить тебя. Клянусь всегда быть рядом, защищать от всех бед и невзгод тебя и нашу дочь. Клянусь быть верным, клянусь, что сделаю все, чтобы ты никогда не пожалела о том, что стала моей женой.

От слов его — мурашки бегут, от взгляда так щемит, что мне хорошо, и хочется смеяться и плакать одновременно.

— Клянусь, — ответила я, — любить тебя всю жизнь, в богатстве и бедности, в болезни и здравии.

— А теперь, — подхватил ведущий, — скрепите вашу клятву поцелуем!

На такую толпу целоваться стеснительно было, но я глаза закрыла и губы подставила, ощущая, как крепкие мужские руки сжимают меня в своих объятиях, а потом подхватывают, кружат в воздухе.

— Ну что, пацаны, — крикнул вдруг Имран, — женат я, женат! Гуляем!

И праздник начался. Я дочку на руки взяла, нарядную, в белом платье и смешном ободке. Она тут же припала ко мне, обнимая, и залепетала:

— Ма-ма-ма-ма!

— Здесь мама. И папа здесь. Вон наш папа, танцует лезгинку, — кивнула я, указывая на Шерхана.

А он и вправду танцевал. Я его таким и не видела никогда, замерла, восхищённо вглядываясь. Таким грациозным он был, так ему шел этот танец, красивый, смелый, четкий.

А потом к Шерхану его отец вышел, и тоже танцевать начал. И Анвар тоже.

И ещё кто-то из его ребят, и ещё. Иман хлопала в ладоши, улыбаясь, а я ее к себе прижимала. А потом пошла с гостями своими здороваться.

— Лизкаааа, — Люда, с бокалом в руках, обняла меня за плечи, — счастливая ты! Я так за тебя рада!

— Спасибо, — улыбнулась я, — и за то, что приехала.

— Такое событие грех пропустить. Тем более, с таким красавчиком рядом, — она повернулась к Чабашеву и подмигнула ему. Давид хмыкнул:

— Польщён, леди, вы прекрасны, спору нет, но сегодня я предпочитаю крепкие напитки и одиночество.

Людка фыркнула:

— Слыхала? Вот из-за таких потом у нормальных баб комплексы вырастают.

— У тебя для этого не одной причины, — улыбнулась я.

После танцев гости все за столы расселись. Дочку ближе к вечеру мама Имрана пошла укладывать в кроватку. С ней мы, пусть и не сразу, но общий язык нашли, начали уважать друг друга, и Иман бабушку любила очень.

— А теперь, пока все ждут торт, предлагаю слинять, — Имран положил мне руку на колено, приподнимая подол платья.

— Неудобно, — замялась я, — гости, родня..

— Ничего, они едят и веселятся. А у нас с тобой брачная ночь по плану, переходящая в утро.

Он поднялся, протягивая ладонь, и подмигнул заговорщески.

И я пошла за ним следом.

Чабаш

Мелкая уже бегала. Платье пушистое, носочки кружевные, все дела. А белобрысая какая, ужас просто, глазищи голубые в пол-лица, бантики на голове, кудряшки блондинистые.

— Плилет, — сказало мне белобрысое чудо и уставилось любопытно.

Я растерялся. Чужие дети, конечно, растут быстро, но я не ожидал того, что Иман уже может произносить слова, причём понятные.

— А ты точно имеешь к ней отношение? — осторожно спросил я у Шерхана. — Ты себя в зеркало видел вообще?

Он здоровый, меня даже выше, глаза чёрные, руки мускулистые в татуировках, Иман в его руках кажется нарядной куклой.

— Щас плюну на законы восточного гостеприимства и вон выставлю, — обещал он.

— Ладно, ладно, — покладисто согласился я. — Где там твоя женщина…

Уже сколько лет знакомы, а ревновать продолжает, видимо, по привычке. Я прошел через комнаты первого этажа большого дома и тихонько постучался в спальню. Сегодня Лиза гостей принимает полулежа, и ей это простительно.

— Заходи, — позвала она.

Сидит на кровати поджав ноги. Любуется. Я подошёл и тоже принялся рассматривать внимательно. Младенец, как младенец. Этот точно на папашу будет похож. Волосы на макушке уже темненькие, рожа насупленная и даже как будто немножко злостная.

— Красивый, правда?

— Он просто восхитителен, — кивнул я и в кресло сел. — Ты же не заставишь меня его держать?

— Давид, ты не изменяешь традициям, — мягко засмеялась Лиза.

Маленький Имранович, каюсь, как его назвали я уже забыл, на меня зыркнул сердито, а потом рот открыл и начал орать. Удивительно громко, для существа, которому и пары недель ещё нет. Лиза на руки его взяла, отвернулась и приложила к груди. Подумать только, ещё недавно её муж готов был меня убить, а теперь приличия, как другу семьи, позволяют рядом находиться в такой интимный момент.

Самого кормления мне не видно, только кусочек темноволосой детской макушки и маленькую ступню, которой ребёнок зачем-то дёргает. На меня быкует, догадался я, точно, весь в папашу.

Смотрю на них, и неожиданно горько вдруг стало. Потому что понимаю — у меня такого не будет. Ни милой Мадонны жены, ни маленького, злобного, но все равно милого младенца.

— Уснул, — шепнула Лиза и Имрановича осторожно уложила на кровать.

Я почувствовал неожиданную неловкость, все же лишний я на этом празднике жизни, не стоило приезжать.

— Я тебе подарок принёс, — сказал я и положил на колени Лизы конверт. — Только мужу не говори, пока я от города не отъеду километров на сто, а лучше на двести.

Открыла. На бумаги смотрит, потом на меня, снова на бумаги.

— Но…зачем?

— Так правильно будет. Женщина не должна надеяться на одного лишь мужчину, у тебя должны быть свои капиталы.

В конверте акции. Десять процентов акций завода, который восстановлен и сейчас работает в полную силу.

— А ещё, Лиз… Ты не мучай больше ни себя, ни Имрана. Мать твою точно дядя убил, то и без разбирательств было ясно, ему над тобой нужна была опека, наследство. А отец… Игнат первым стрельбу открыл. Шерхан зелёный тогда юнец совсем был, пороха не нюхавший, все на него повесили. Лиза, не убивал он твоего отца, это Игнат.

Лиза вдруг бросилась ко мне, обняла, чего я совсем не ожидал, порадовался только, что Шерхан не видит. А ещё с горечью подумал о том, что никто точно не знает того, что было в тот вечер, больше десятка лет прошло, и одна моя небольшая ложь никому не повредит. Зато может сделать счастливей одну маленькую семью. Какая, нахер разница, что тогда случилось, если Лизка обнимает меня и ревёт счастливо?

— Женись, — шёпотом попросила наивная Белоснежка, которая верила в людей, в счастье, в любовь. — Найди ту самую, женись, хочу и твоего сына нянчить.

— Это трудно выполнимо, — горько усмехнулся я. — Я пойду, хорошо?

Иман играла куклой, которую я ей притащил. Играть было сложно, потому что кукла с неё размером, но девочка не сдавалась, упертая. Может и есть что в ней от папаши…

— Спит? — спросил Шерхан про младенца.

— Спит, — кивнул я. Посмотрел на Снежинку, что дремала возле Иман, не обращая внимания на шум, и решился вдруг сказать, — ты береги Лизу. В моей жизни тоже была девочка с котятами. Упустил.

Он хотел сказать что-то, но лишним было бы, так же как и моё ненужное откровение. Остановил его жестом. Вышел. Машина стоит у дверей, заведена и готова уже. Но мне пройтись хочется, уложить мысли. Иду, благо дом у Шархановых в центре, и путь мой лежит по тихой тенистой улочке, застроенной старинными домами. Иду, а машина вслед едет, охрана не спускает с меня глаз ни на миг.

Впереди припаркована бабская яркая машинка, и девушка, склонившись, достаёт кучу пакетов из багажника. Ничем непримечательная картина. А потом девушка выпрямляется, струятся по плечам волосы вкусно-шоколадного цвета, и такая знакомая лёгкость в её движениях, что мне на миг перехватывает дыхание. Но она поворачивается лицом и понимаю — показалось.

— Девочка из прошлого, — прошу шёпотом, затягиваюсь глубоко, горький дым щекочет горло изнутри. — Не мерещься больше, пожалуйста.

****По многочисленным просьбам решили осчастливить и Чабаша. Книга "Заложница мафии" уже на сайте!

Конец