Константин Великий. Сим победиши

Размер шрифта:   13
Константин Великий. Сим победиши
Рис.0 Константин Великий. Сим победиши

© Кошелев А.В., текст, 2023

© Сибирская Благозвонница, макет, оформление, 2023

Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать.

Послание апостола Павла к Римлянам (Рим. 15, 1)
Рис.1 Константин Великий. Сим победиши

Пролог

Константину снилось, что он, сменив пурпурное одеяние на скромные одежды пастуха, гонит отару с зимнего пастбища на летнее. Овцы остановились на водопой у берега реки. Пересчитав их, он обнаружил, что одной не хватает.

– Забудь про нее, – сказали другие пастухи. – Не бросать же ради одной овцы всю отару. Никто не узнает, что она пропала.

– Господин узнает и опечалится, он бережет каждую из своих овец, – проговорил Константин.

– Ее косточки уже глодают волки, пропала она.

– Тогда я соберу их и отнесу нашему Господину. Он простит нас, если одна из его овец потеряется, но разгневается, узнав, что мы не пытались найти ее, – возразил им Константин, отправляясь на поиски. Остальные пастухи рассмеялись ему вослед.

Он расцарапывал руки, продираясь сквозь кустарник, раздирал башмаки об острые камни, спотыкался о торчащие из земли корни, терпел голод и усталость, но продолжал искать.

Константин нашел заблудшую овцу в гуще темного леса. Ему захотелось побить нерадивую палкой. Но она посмотрела на него испуганными глазами, подволакивая раненую ногу. И он пожалел ее, взвалил овцу на плечи и понес к своему Господину…

Часть первая

Сим победиши

Рис.2 Константин Великий. Сим победиши

I

Императорский дворец

города Трира,

310 г.

Солнце плавно опускалось за горизонт. Запад Римской империи погружался во мрак. Геркулий Максимин наблюдал за закатом, стоя на балконе императорского дворца и упираясь ладонями в мраморный поручень.

– Скорее, скорее, – шепотом приговаривал он, поторапливая солнце.

Максимин ждал наступления ночи, как дара богов. Когда на дворец опустится тьма, он войдет в покои зятя, цезаря Константина, и отомстит за страшное оскорбление, которое тот ему нанес.

Не так давно Геркулий поднял мятеж, но это вышло случайно. В нем виноват сам Константин. Он выступил в поход против франков, которые обрушились на Верхний Рейн. Максимин был в Арелате[1], командовал расквартированным там резервом, на случай если узурпатор Максенций, между прочим родной сын Геркулия, попытается вторгнуться в Южную Галлию. И пусть Максенций изгнал своего отца из Италии, пусть и послал за ним погоню, от которой тот спасся при дворе Константина, все равно это его родная кровь, его наследник! Максимин поставил зятя выше родного сына!

Время шло, а от Константина не было вестей. Максимин справедливо рассудил, что это неспроста. На войне даже императора подстерегают опасности. Особенно Константина, который нередко врывался в самую гущу сражения, чтобы вдохновить солдат. Если правитель погиб, как можно сидеть сложа руки? Вот Максимин и объявил войскам, находившимся в Арелате, что цезарь убит варварами, а затем выдал им монет из городской казны, чтобы они могли поднять пару кубков в честь погибшего императора. Вскоре легионеры сами пришли просить его, прославленного полководца Геркулия Максимина, принять пурпур. Пришлось согласиться.

Увы, Константин оказался жив. Узнав о том, что его войска в Арелате провозгласили нового императора, он покинул Верхний Рейн и в сопровождении небольшой свиты помчался в Южную Галлию.

Зачем? Хватило бы и письма, в котором Константин сообщил бы, что пребывает во здравии. Неужели он подумал, что благородный Геркулий Максимин мог его предать?

Легионеры хлынули ему навстречу, моля о прощении и обвиняя во всем Максимина. Для Геркулия это стало вызовом. Как они смеют? Разве Константин его хоть в чем-то превосходит? Оставшись с горсткой людей, он решил доказать, что с ним нужно считаться. Максимин перебрался в Массилию[2], которую оборонять проще, чем Арелат, и велел приготовиться к осаде. Но малодушные горожане распахнули перед законным императором ворота, а собственные легионеры связали Максимина и привели к Константину.

И тогда Константин нанес Гекрулию самое страшное из всех возможных оскорблений: он проявил к нему милосердие! Максимина не лишили жизни, как это должно делать с опасными противниками, и даже не заключили в темницу. Константин простил тестя, перед этим позорно лишив императорской диадемы. Как он посмел? Максимин остался при дворе, но теперь за каждым его движением зорко следили.

Сжав зубы, старик терпел, дожидался удобного случая поквитаться. Придворные думали, что его можно безнаказанно унижать, им казалось, от Максимина все отвернулись. Но у него осталась верная союзница, которая поможет отомстить! Его дочь, Фауста. Она видела, как Константин опозорил ее отца – главу рода! Такое не прощают даже супругу.

Когда солнце скрылось за горизонтом, глаза у Максимина загорелись, как у старого кота. Он скинул ненавистную белоснежную тогу и стал топтать ее ногами. Константин запретил ему носить пурпурные одеяния, привилегию императоров. Затем Максимин сунул за пояс кинжал, снял сандалии и босой, в одной нижней тунике вышел в коридор.

Ему нужно было пробраться к императорской опочивальне. Благо она находилась недалеко от его покоев. Фауста обещала найти повод отослать стражу. Максимин прислушался: с дальнего конца коридора доносилось шлепанье сандалий по каменным плитам. Должно быть, это уходили стражники. Путь был свободен, хотя и оставался риск столкнуться с кем-нибудь из прислуги.

Позабыв о больных суставах и своем императорском величии, Максимин крался к опочивальне обидчика. Когда он увидел перед собой широкие створчатые двери из красного дерева, ведущие в нее, ему показалось, что он разом помолодел лет на двадцать. С трудом подавляя волнение, Геркулий постучал, как они с Фаустой условились. Одна из створок двери отворилась бесшумно: накануне Максимин велел смазать петли маслом.

Он проскользнул внутрь. Во мраке императорской спальни Фауста напоминала призрак. Ее бледное лицо сверкало в лунном свете, растрепанные волосы спадали на обнаженные плечи. На ней была только простыня, в которую она завернулась, прежде чем впустить отца в спальню. Фауста несколько раз громко всхлипнула. Максимин шикнул на нее, но взглянул на красные от слез глаза дочери, и ему стало не по себе. Он отвернулся и увидел мирно спящего зятя. Тот лежал на правой половине громоздкой кровати, из-под пурпурного покрывала виднелись только лоб, светлые волосы и руки, обхватившие подушку. Его тихое посапывание было единственным звуком, нарушавшим царившую в комнате тишину.

Максимина охватили сомнения. Он, храбрый воин и прославленный военачальник, собирался зарезать спящего, ничего не подозревающего человека, пусть тот и был его врагом. Взгляд скользнул чуть выше, остановился на изголовье кровати, украшенном орнаментом из слоновой кости в виде дремавшего льва. Максимин тут же испытал азарт. Он почувствовал себя отважным охотником, подбирающимся к спящему зверю. Если лев проснется прежде, чем ему будет нанесен смертельный удар, то хищник разорвет охотника на куски.

Максимин вытащил из-за пояса кинжал и двинулся к императорскому ложу, но Фауста схватила его за руку. Отец в раздражении хотел оттолкнуть дочь, но та вдруг прильнула к нему, обняла и поцеловала.

– Я люблю тебя, отец, – прошептала она.

В последний раз Фауста проявляла к нему такую нежность, когда была совсем маленькой. Он замер, сердце защемило. Обнявшись, они не решались заглянуть друг другу в глаза. Если бы дочь попросила его сейчас развернуться и уйти, Максимин подчинился бы. Но она отпустила его руку и отошла в темный угол. Несколько мгновений он стоял неподвижно, дыша глубоко и часто, затем, встав на цыпочки, сделал пару шагов в сторону Константина. Однако нервы не выдержали. Издав воинственный клич, он бросился на зятя, демонстрируя завидную для своих лет прыть. Максимин навалился на врага всем телом и всадил ему кинжал между ребер, тут же вынул и ударил вновь. Покрывало стало мокрым от крови.

Максимин с легкостью подавил попытки противника скинуть его с себя. Победа досталась ему гораздо проще, чем он себе представлял.

«Щенок, куда тебе со мной тягаться?!» – подумал тесть, ликуя под жалобные стоны жертвы.

Он нанес третий удар. Убедившись, что кинжал вошел как можно глубже, Максимин провернул его и резко вытащил. Жертва затихла, ее тело обмякло. Фауста, до этого момента наблюдавшая за отцом как завороженная, закрыла лицо руками и зарыдала. Максимин торжествующе оскалился. Послышался топот множества ног и бряцанье металла. В опочивальню ворвались стражники с факелами в руках.

– Константин мертв! – крикнул им Максимин, не в силах совладать с радостным возбуждением. – Теперь я ваш император!

Стража расступилась, вперед вышел высокий широкоплечий мужчина, весь облик которого дышал силой и здоровьем. Его силуэт и походка показались Геркулию до боли знакомыми. Но кто это? Максимин никак не мог сообразить. И вот в свете факелов он разглядел белые, как лен, волосы, высокий лоб, длинные мускулистые руки, правильные, энергичные черты лица, решительный подбородок, тяжелые брови и глаза… эти большие светло-голубые глаза с едва заметным ледяным блеском. Такие глаза были только у одного человека!

Максимин выронил кинжал и попятился. Перед ним стоял цезарь Галлии и Британии, сын Констанция Хлора – император Флавий Валерий Константин. Вид у него был спокойный и мрачный. Максимин мог бы схватить окровавленный кинжал и броситься на Константина, стражники не успели бы помешать, но он, не находя в себе сил, застыл как вкопанный.

– Уберите труп преступника, – сказал Константин, взглянув на императорское ложе, с которого стекали темные струйки крови. – Казнь свершилась.

Двое солдат завернули лежавший на кровати труп в покрывало и вынесли его из опочивальни. Тут Максимин понял, как легко был обманут, словно глупый мальчишка.

– Изменщица! – прохрипел он, уставившись на Фаусту. – Как ты смела? Предать отца, главу рода!

Сжав кулаки, Максимин шагнул в сторону дочери, но Константин дал знак стражникам, и те схватили его.

– Валерий Геркулий Максимин, я обвиняю тебя в покушении на жизнь императора, – объявил Константин. – Заприте его в темнице!

Максимин не предпринял даже слабой попытки сопротивления, осунулся и понурил голову. Державшие его под руки стражники со стороны казались не конвойными, ведущими в камеру преступника, а заботливыми охранниками, помогавшими пожилому человеку.

Константин с супругой остались в комнате одни. Она тихо плакала, опустившись на пол. Он взял ее ладони в свои и бережно притянул Фаусту к себе. Не находя слов утешения, Константин молча обнимал ее и гладил по волосам.

– Что теперь с ним будет? – слабым голосом спросила она.

– Префект претория займется его делом. Я буду свидетелем, окровавленный кинжал и труп преступника – доказательствами. – Пояснять, какое наказание ждет виновного в покушении на императора, не было необходимости. – Я не могу его снова простить. Он был готов убить меня, ты сама видела. Если бы он не попросил у тебя помощи, а поджидал меня где-нибудь, возможно, ему улыбнулась бы удача.

– Прошу… Пожалуйста, – с трудом пробормотала Фауста.

– Успокойся, – прошептал Константин. – Я исполню любую твою просьбу. Я в долгу перед тобой.

Он думал, что супруга будет умолять его сохранить отцу жизнь. Но она, к его немалому удивлению, попросила об ином.

– Не надо суда, такого позора отец не вынесет. Позволь ему покончить с собой. Только не унижай… Пожалуйста…

Сказав это, Фауста залилась слезами.

– Хорошо, будет так, как ты просишь, – пообещал Константин.

За дверьми опочивальни их ожидали Карпилия и Олимпия, личные рабыни Фаусты. Константин передал супругу в их заботливые руки.

– Подготовьте для императрицы покои на верхнем этаже. Проследите, чтобы ей было хорошо, и не отходите ни на мгновение.

– Будет исполнено, о Божественный, – поклонились служанки.

Ночь выдалась бессонной и утомительной. Константин спустился в свой кабинет на нижнем этаже. Он работал там до утра, разбирая донесения военачальников и магистратов. Как только занялась заря, он велел принести крепкую веревку. Связав петлю, император вышел из дворца и в сопровождении стражников направился в городскую темницу Трира.

Холодный каменный пол в камере Максимина застелили коврами, вместо грубой подстилки поставили кровать с мягкой периной и подушками, набитыми гусиным пухом. Завтрак принесли из дворцовой кухни. А вот со зловонной сыростью, мучившей старые кости Максимина, ничего сделать не смогли, да и лампадки, которые должны были разгонять мрак, давали больше копоти, чем света.

Константин оставил стражу снаружи. Прежде чем войти к Максимину, он распорядился, чтобы заключенных из соседних камер перегнали в другое крыло. По лицу тестя не пробежало даже тени удивления, когда Константин, подойдя к его камере, отпер дверь и вошел внутрь. Максимин смотрел в пол.

– Я никого не казню без суда, высокородный Максимин. Даже если знаю, что у преступника есть шанс избежать заслуженного наказания. Однако твоя дочь умоляла меня не устраивать процесса. – Услышав о Фаусте, Максимин слегка вздрогнул, но не проронил ни слова. – Я не могу отказать ей, но и поступаться принципами не собираюсь. Поэтому позволю тебе самому решить свою судьбу.

Максимин, не поднимая головы, демонстративно сплюнул.

– Суд и казнь будут публичными, – продолжил Константин. – Посмотреть на них соберутся жители не только Трира, но и окрестностей. – Он бросил к ногам Максимина веревку; это наконец заставило того встрепенуться. – Твоя голова, высокородный Максимин, слетит с плахи под улюлюканье толпы. Хотя ты можешь… и не дожидаться суда. Решай.

Тесть взял веревку и посмотрел на Константина взглядом, полным ненависти.

«Я защитил Максимина от кровожадного сыночка, дал ему приют, женился на его дочери, а он ненавидит меня за то, что не сумел отнять у меня власть, – подумал Константин. – Это не человек, а зверь, и я вошел к нему в клетку. Нужно было кинуть веревку через решетку. Как только я повернусь спиной, чтобы уйти, он набросит мне петлю на шею и попытается задушить…»

Максимин крепко сжал в руках веревку. Константин его вовсе не боялся и находился в уверенности, что сумеет одолеть тестя, если тот нападет. Но у него не было никакого желания вступать в схватку со стариком. Их взгляды встретились. В глазах Максимина читался вызов, Константин же смотрел на него оценивающе. Он заметил, как злобные искорки, плясавшие в зрачках тестя, постепенно гаснут. Старик первым отвел взгляд. Константин продолжал пристально смотреть на него. Максимин занервничал; не в силах более усидеть на месте, он встал и прошелся по камере. Константин медленно повернулся к нему спиной и, скрестив руки на груди, стоял так некоторое время. Однако Максимин не решился сделать даже шага в его сторону.

«Он мне больше не угроза, – подумал Константин, закрывая за собой дверь камеры. – Если старик не покончит с собой до суда, я помилую его. Пусть сидит в камере до конца своих дней».

Вечером Константину доложили, что его тесть, Валерий Геркулий Максимин, повесился. Смотритель темницы умолял простить его за то, что недоглядел за столь важным заключенным. Константин проявил милость, не став наказывать ни смотрителя, ни стражников.

II

Через месяц после смерти Геркулия Максимина Константин созвал своих военачальников. Сначала он побеседовал с каждым по отдельности, затем провел общий совет. Они собрались в глубине сада императорского дворца внутри небольшого портика, среди зелени, журчащих фонтанов и статуй.

Военный совет начали на рассвете. Император считал, что первые лучи восходящего солнца пробуждают мудрые мысли, которые вновь засыпают после полудня. В портике оказалось тесновато, особенно после того, как Константин велел поставить в центре овальный стол красного дерева, с ножками в виде когтистых львиных лап. На нем были разложены карты Галлии и Италии. Император и часть военачальников стояли вокруг стола, остальные чуть поодаль, опираясь спинами о мраморные колонны портика.

– Пора покончить с узурпатором Максенцием, – начал Константин. – Он отважился объявить нам войну, как будто мы с ним равны!

Услышанное ничуть не удивило военачальников. Они ожидали этого с того момента, как Максимин, отец Максенция, повесился в камере. Однако войну он начал отнюдь не из желания отомстить за отца, которого и сам бы казнил, если бы тот вместе с Фаустой не сбежал под крыло к Константину. Ему хотелось выглядеть в глазах римлян скорбящим сыном, чтобы привлечь на свою сторону хоть какие-то симпатии. Узурпатора ненавидели, его власть держалась на страхе. Обеспечивать верность армии ему приходилось такими подарками и жалованьем, каких солдаты никогда бы не получили при любом другом правителе. Максенций понимал: стоит пропустить хоть одну выплату, и ему конец. Война должна была встряхнуть предававшиеся праздности войска и заставить римлян относиться к нему с уважением.

– И без объявления войны мы считаем Максенция своим врагом с того момента, как он осмелился захватить власть, – продолжил Константин. – Теперь, когда мы обезопасили побережье от саксов, а границу от франков, пора сокрушить узурпатора. Прибывшие послы сената и народа Рима умоляют нас спасти священный город от Максенция. Египет восстал против него. Без африканского зерна ему нечем кормить чернь, раздачи хлеба прекратились. Максенций распорядился раздавать запасы только легионерам и гвардии. Преторианцы жестоко расправляются со всеми, кто открыто негодует. Казна пуста. Максенций поднял налоги и отнимает имущество у состоятельных граждан. А о его любви к вину и распутству уже слагают легенды. Рим, а вместе с ним вся Италия стонут под гнетом узурпатора. Часть своей армии он отправил в Египет, подавлять восстание. Сейчас Максенций уязвим! Тянуть нельзя! Выступаем как можно скорее!

Вот теперь военачальники переглянулись. Обороняться проще, чем атаковать. Все рассчитывали, что ослабленный Максенций сам нападет на них следующей весной и они разобьют его. Слово взял Авл Аммиан, самый опытный из всех военачальников Константина.

– О Божественный, твой победоносный поход против франков недавно завершился, солдаты устали, запасы провианта истощены. – Авл был единственным из приближенных Константина, кто, обращаясь к нему, не заботился о том, чтобы придать своему голосу как можно более почтительный тон. – Их хватит на пару месяцев, не более!..

– Я знаю! – перебил его Константин. – Авл, по-твоему, Рим станет ждать, пока крестьяне в Галлии соберут урожай? Двух месяцев достаточно. В начале осени наша кавалерия войдет в ворота Вечного города. Кавалерию будешь вести ты, высокородный Авл, держа в руках копье с насаженной на него головой Максенция! – Смягчившись, император добавил: – Восстание в Египте долго не продлится. Войска узурпатора разобьют повстанцев и вернутся обратно на кораблях, забитых зерном. Наше преимущество испарится.

– Максенций может укрыться в Риме, – заметил Авл. – Разбить его легионы недостаточно. Для обороны хватит и преторианской гвардии. Тебе, о Божественный, придется брать город измором.

– Этого не будет, – спокойно возразил Константин. – Жители Рима не станут терпеть осаду и голод. Преторианцам не совладать с сотнями тысяч разъяренных горожан. Максенций это понимает. Он бросит против нас все свои силы, и гвардию в том числе. Больше ему ничего не остается!

Авл Аммиан поджал губы и постарался собраться с мыслями. Он знал, что император прислушивается к советам, однако возражений не терпит. Если Константин что-то решил, пытаться переубедить его не только бесполезно, но и рискованно.

– О Божественный, за свои двадцать лет службы я твердо убедился в одном: война не любит намеченных планов, – осторожно произнес Авл. Константин в ответ улыбнулся. Военачальник счел это добрым знаком и продолжил: – Разбить узурпатора будет непросто. У него много войск и опытные полководцы. Если молниеносной кампании не выйдет, твоя армия, о Божественный, окажется в трудном положении…

– Ты, как всегда, прав, мудрый Авл. Если бы это было противостояние равных, наш успех висел бы на волоске. Но ты и все те, кто сомневается, забываете, что мы законная благословленная всеми богами власть, которой ждут как избавления. Города Италии откроют перед нами ворота, легионеры узурпатора сложат оружие, а те, кто все же осмелится сопротивляться, будут сломлены. Никакой иной, кроме как молниеносной, эта война быть не может.

В портике воцарилась тишина. Авл умолк, но Константин чувствовал, что еще недостаточно зарядил своей уверенностью военачальников. Возможность встретить врага на своей территории казалась им более привлекательной, чем вторгаться в чужие земли. Запланированный императором поход был менее соблазнителен еще и потому, что не давал возможности обогатиться. Константин никогда не разрешит армии грабить Италию, а тем более Рим.

– Высокородный Авл ратует за осторожность. Его можно понять, – прервал короткое молчание вождь алеманов по имени Эрок. – Пока соблюдаешь осторожность – ограждаешь себя от опасностей, но с ее помощью великих дел не свершить.

У Эрока было узкое хищное лицо, острый нос, тонкие брови, глубоко посаженные серые глаза с зеленоватым оттенком. Длинные русые волосы он заплетал в косу. Эрок родился по другую сторону Рейна, среди величественных лесов, в землях, которые римляне считали варварскими. Когда он был юн, его отправили в Рим в качестве заложника. Там Эрок получил образование и познал все блага цивилизации. Когда его отец скончался, юноша вернулся к соплеменникам и во многом благодаря поддержке римлян унаследовал власть.

Став вождем, Эрок первым делом договорился с Констанцием Хлором, чтобы его людям разрешили переселиться в Галлию, недалеко от рейнской границы.

В эпоху Тридцати тиранов[3], полную кровопролитных войн и разорительных набегов, немало земель, особенно вдоль границ, оказались опустевшими. Населявшие их крестьяне были убиты, угнаны в плен или бежали, бросив хозяйство. Констанций Хлор охотно предоставил Эроку и его соплеменникам заброшенные территории, взамен мужчины племени пополнили ряды римской армии. Эрок с радостью лично возглавил алеманов, вставших на службу империи, передав бразды правления совету старейшин. Когда Констанций Хлор умер, Эрок и его люди одними из первых стали выкрикивать имя Константина, требуя, чтобы он стал наследником. Их клич подхватила вся армия покойного Констанция.

– Мои воробушки щебечут, что лучший полководец узурпатора Руриций Помпиан остался в Италии. Близ Вероны он собирает и готовит войска для похода на Трир, – продолжил Эрок. – Кажется, высокородный Авл хорошо с ним знаком. Не потому ли он предлагает подождать, что опасается своего старого друга?

– В чем ты меня обвиняешь, благородный Эрок? – прорычал Авл, едва сдерживая гнев.

Ветеран побагровел, шрам на лбу налился кровью.

– Я далек от обвинений, лишь передаю то, что рассказывают мне мои воробушки.

Воробей был символом богини любви Венеры. Воробушками Эрок называл своих любовниц. За годы, проведенные в Риме, любвеобильный варвар завел близкие знакомства со многими девушками – как с обычными гетерами, так и со знатными патрицианками. Он вел с ними переписку, поэтому был в курсе свежих новостей и слухов из Вечного города. Это была еще одна причина, по которой Константин ценил вождя алеманов.

– С Рурицием мы несколько лет прослужили в Иллирии. Если бы я стал перечислять всех, с кем хлестал вино да ходил к гетерам, вам пришлось бы слушать меня до захода солнца, – произнес Авл, взяв себя в руки. – Руриций знает свое дело, легионеры его уважают. Это все, что я могу про него сказать. – Сделав небольшую паузу, он продолжал: – Я никогда не давал поводов усомниться в своей верности. Когда император ведет армию в бой, я иду в первых рядах. Так будет и в этом походе. А сейчас я лишь делюсь своим мнением… мнением ветерана.

– И мы благодарны тебе за это, высокородный Авл, – коротко кивнул ему Константин, затем обратился к Эроку: – О чем еще щебечут твои воробушки?

– Рим ждет тебя как спасителя, о Божественный. Однако уверенности, что ты придешь, нет.

– Почему?

– Все говорят о том, что ты достойный наследник своего великого отца, блестящий полководец и мудрый правитель. Но Божественный Констанций никогда не пытался расширить свои владения. Благодаря ему Галлия и Британия процветали. Ни Италия, ни Испания, ни африканские провинции его не интересовали. А нужны ли они Константину? – Эрок улыбнулся, сверкнув желтоватыми зубами.

Ему нравилось демонстрировать окружающим, с какой легкостью он, общаясь с императором, переходит грань. Эрок знал, что Константин слишком нуждается в нем, чтобы за это наказать.

– Для моего отца честь была превыше всего, – с нажимом произнес Константин. – Если бы узурпатор осмелился захватить власть при моем отце, то долго бы ее не удержал. Констанций разгромил бы его и заставил заплатить за свои преступления. Он совершил бы то, что сейчас должны сделать мы. Но благородный Эрок прав. Рим не может ждать! Если Максенция свергнут разъяренные горожане без нашего участия, то его место займет новый узурпатор. Прольется кровь, но ничего не изменится, а возможно, станет еще хуже. Риму нужен законный правитель.

– Риму нужен Константин! – подхватил Эрок.

Император добился своего: военачальники осознали необходимость выступить в ближайшее время. Их мысли обратились к деталям предстоящего похода.

– Достойнейшие Марк и Кассий Ювентины, есть ли среди нашей армии отряды, не готовые к походу? – обратился Константин к двум молодым братьям-близнецам из древнего патрицианского рода, которые служили у него трибунами. – Те, которые слишком измотаны или будут роптать.

Простые солдаты любили братьев Ювентинов – если они хотели что-то донести до императора, то делали это через них. Марк и Кассий чувствовали себя неуютно в обществе старших командиров. Будучи младше по званию, они были более знатного происхождения, чем любой из офицеров Константина, поэтому часто находились среди легионеров и центенариев[4], которых превосходили и знатностью, и чином.

– Солдаты готовы выступить по твоему первому зову, о Божественный, и ни один не станет роптать, – выпалил Марк, опередив неторопливого Кассия.

На фоне высокого и статного Марка внешне менее яркий Кассий терялся. У них были черные как уголь волосы, которые братья коротко стригли на армейский манер, и карие глаза. Вот только если взгляд Марка казался живым и энергичным, то у Кассия, напротив, задумчивым и тяжелым.

– Это отрадно, – кивнул император. – Но, как бы ни был важен поход против узурпатора, все войска выводить из Галлии нельзя. Пограничная армия останется, а мы поведем только маневренные легионы.

Рейнская граница нуждалась в защите, и Константину пришлось оставить половину своих войск.

Далее перешли к обсуждению плана намечающейся кампании: сбор армии должен был пройти близ города Арелат. Для вторжения в Италию выбрали маршрут через горные перевалы, которыми пять столетий назад шел Ганнибал. С тех времен перевалы основательно расчистили, а ведущую к ним дорогу расширили. В летние месяцы идти там было вполне безопасно.

Военный совет закончился после полудня. Император пригласил военачальников разделить с ним обеденную трапезу. Когда они потянулись через сад ко дворцу, Константин попросил Флавия Далмация, префекта претория Галлии и Британии, задержаться.

Далмаций был сводным братом Константина. Констанцию Хлору, чтобы стать императором, пришлось развестись с матерью Константина Еленой, дочерью вольноотпущенника, и жениться на девушке благородных кровей Феодоре, приемной дочери Геркулия Максимина. Таким образом, Максимин приходился тестем не только Константину, но и его отцу. От брака с Феодорой у Констанция осталось шестеро детей: три дочери – Анастасия, Констанция и Евтропия, трое сыновей – Юлий Констанций, Флавий Далмаций и Флавий Ганнибалиан.

Со старшим сыном Феодоры Юлием Констанцием отношения у Константина не сложились. После смерти их отца Юлий заявил о своих претензиях на трон. Шансов преуспеть у него не было: ни армия, ни аристократия его не поддерживали. Константин поместил брата под арест на одной из роскошных вилл Констанция. Феодора, выражая свое недовольство, поселилась вместе с сыном. Константина это только обрадовало. Ганнибалиан был слишком юн, чтобы с ним считаться, он остался при матери.

А вот с Далмацием Константин поладил. Ему исполнился двадцать один год. Внешне Далмаций напоминал своего отца: высокий и жилистый, со светлыми, как лен, волосами, что было отличительной чертой их рода. Его бледную кожу не могло пронять даже щедрое летнее солнце. Но в отличие от всегда сдержанного и вдумчивого Констанция Хлора Далмаций был энергичным, порывистым и легко поддавался эмоциям, что порой сильно раздражало Константина.

Они свернули с дорожки, ведущей во дворец, и остановились у мраморного фонтана, слушая журчание воды.

– Есть вести от старшего августа Галерия? – спросил император после недолгого молчания.

Ему было неприятно говорить про Галерия, чье главенство приходилось признавать. Они были давними врагами. Он подозревал, что, если бы не узурпатор Максенций, против которого старший август дважды безуспешно посылал войска, Галерий попытался бы свергнуть Константина.

– Ему сейчас не до Галлии и Британии, – ответил Далмаций. Когда они с братом оставались наедине, то разговаривали по-простому. – Тот ужасный нарыв, что образовался у него под… детородным органом, продолжает увеличиваться. По слухам, гниль пошла по всему телу и в нем завелись черви.

– Всё слухи, – вздохнул Константин, но при этом по его губам скользнула тень улыбки. – При дворе старшего августа творятся такие дела, а мы вынуждены полагаться на молву.

– Мои люди добыли сведения, которые будут понадежнее слухов, – уверенно заявил Далмаций. – Лекари бессильны, Галерий решил обратиться за помощью к богам, ко всем сразу, даже к Богу христиан. Он приказал советникам подготовить эдикт, который остановит гонения на христиан и признает их веру как одну из религий империи. За это последователи Христа должны будут молиться своему Богу о его выздоровлении.

– Значит, Максенций начнет преследовать христиан в пику Галерию, – заметил Константин. – Когда узурпатор захватил власть, то показательно объявил милость христианам. Но они все равно порицали его за пьянство и разврат. Теперь он с радостью развяжет гонения.

– Говорят, узурпатор пьет столько вина, что переплюнул бы любого сатира. Галерий будет рад, когда узнает, что ты выступил против Максенция. Сам он очень слаб и сделать это не в состоянии. Его племянник Максимин Даза провозгласил себя августом и захватил восточные провинции: Сирию, Месопотамию и Понт. Галерий сделал вид, будто это случилось с его одобрения, и признал Дазу своим соправителем.

– А про мою мать ты что-нибудь разузнал? – осторожно спросил Константин, как будто от интонации могли зависеть сведения, которые он услышит.

Когда восемь лет назад он бежал от Галерия из Никомедии[5] к отцу на Запад, ему пришлось оставить свою мать на Востоке: вместе они бы не спаслись от погони. Константин знал, что Галерий не причинит Елене вреда и будет хорошо с ней обращаться. Она была нужна ему как ценная заложница. Так и случилось. Став императором Галлии и Британии, Константину пришлось признать старшинство Галерия. Теперь же, когда тот болен и слаб, самое время попытаться вызволить Елену.

– К сожалению, ничего нового, – пожал плечами Далмаций. – Она в своем доме под стражей. Галерий сейчас так страдает, что вряд ли вспоминает о ней.

Константин вел с Еленой переписку, но, так как все их письма вскрывали, сообщить друг другу что-то по-настоящему важное они не могли.

– Он с такой легкостью отдал вероломному племяннику половину своих владений, неужели будет трудно вернуть мою мать? Если он скоро умрет, то она ему больше не нужна.

– Ему – нет, но его наследники вряд ли отпустят ее.

– Значит, нужно забрать Елену прежде, чем Галерий умрет. Даже на смертном одре он будет рад мне насолить. Жаль, я не могу сейчас до него добраться… – Константин с такой силой сжал кулаки, что ногти больно впились в ладони.

– Уничтожив узурпатора, ты завладеешь Вечным городом, а из него можно дотянуться куда угодно, – заметил Далмаций. – Все дороги ведут в Рим, значит, и из Рима дойдешь куда хочешь.

– Кто будет преемником Галерия?

– Он хотел бы, чтобы им стал его сын Кандидиан, но тот еще слишком мал, его никто не поддержит. Максимин Даза уже забрал почти весь Восток. Остальные земли вплоть до Иллирии, вероятно, достанутся Лицинию, старому приятелю Галерия.

– Я знаю его, – кивнул Константин. – Сын дакийского крестьянина. Поднялся из низов. Всю жизнь прослужил под началом Галерия. Когда я стал цезарем, он получил от своего покровителя часть Иллирии и Фракию, чтобы набрать там армию для похода в Галлию. Им помешал мятеж Максенция. Лициний готовился воевать против нас. Если Елена окажется у него или у Дазы, они потребуют колоссальный выкуп или же вообще откажутся отпускать, будут использовать ее, как Галерий. Отправиться в Никомедию с армией рискованно. Да и прежде нужно разобраться с Максенцием. Пошлем послов. А дальше видно будет.

– Я готов ехать! – воскликнул Далмаций.

– Прости, тут необходим кто-то более… искушенный, – задумчиво произнес Константин. – К тому же ты необходим мне в походе против узурпатора. Ты же не хочешь, чтобы все лавры достались Авлу с Эроком?

– Конечно, нет! – усмехнулся Далмаций. – Но кого ты отправишь? Вояк у нас полно, а вот послов…

– Пусть это будет моей заботой, – улыбнулся император. – Ступай обедать, я скоро к вам присоединюсь.

Братья вместе вошли во дворец. Далмаций направился в триклиний[6], а Константин поднялся на третий этаж и вошел в покои, отведенные римским сенаторам. Их было трое. Двое пожилых – Кальпурний и Феликс. Дорогу из Рима в Трир они выдержали с трудом и когда предстали перед императором, то с трудом держались на ногах. Им было важнее оказаться подальше от Максенция, чем донести до Константина послание сената. Миссию возглавлял патриций Вассиан, который был значительно моложе спутников. Он произнес возвышенную речь о том, как Вечный город страдает под гнетом узурпатора и призывает Константина спасти его. Император остался доволен услышанным.

Вассиан был среднего роста, но благодаря превосходной горделивой осанке и всегда приподнятому орлиному носу казался высоким. Нежная загорелая кожа, ухоженные ногти, темные, чуть посеребренные сединой волосы. Движения неспешные, исполненные достоинства, как у истинного аристократа.

Сенаторы, расположившись на ложах, вели неторопливую беседу. Увидев императора, они хотели подняться, но он сделал им знак, что это лишнее.

– Приветствую вас, почтенные отцы Рима! Надеюсь, вам уютно под моим кровом?

– Благодарим, о Божественный, о лучшем приеме мы не смели мечтать, – ответил Вассиан. Кальпурний и Феликс закивали.

– Пришло время обеденной трапезы. Для меня и моих приближенных было бы честью, если бы вы разделили с нами трапезу, – сказал император, окидывая Вассиана оценивающим взглядом.

Тот догадался, что это неспроста. Подавив волнение, он ответил:

– С превеликой радостью.

После трапезы император пригласил Вассиана прогуляться по саду, чем вызвал жгучую зависть Кальпурния и Феликса. Во время прогулки Константин не стал тратить время на церемонии, а прямо попросил Вассиана отправиться к Галерию и попытаться вызволить Елену. Несмотря на дружеский тон, которого придерживался император, сенатор понял, что не имеет права отказаться.

III

Константин прогуливался вдоль прямых длинных улиц военного лагеря. С обеих сторон тянулись палатки легионеров из белой парусины.

Император всегда старался выглядеть спокойным и невозмутимым, создавая видимость, будто ничто не может заставить его сомневаться в себе. Но сегодня мрачное расположение духа брало над ним верх. Он хмурился и временами, сам того не замечая, глубоко вздыхал. Тревожные вести пришли из Египта: армия узурпатора разгромила восставших, «житница Империи» вновь оказалась под властью Максенция. Сейчас его войска готовятся к отплытию обратно в Италию. Война еще не началась, а преимущество, на которое так рассчитывал Константин, исчезло. Армия узурпатора будет в полном сборе. Максенций стягивает резервы и активно набирает новых рекрутов. По численности у него будет преимущество в три или даже четыре раза. Беднота, задобренная возобновившейся раздачей хлеба, на время забудет о своей ненависти к узурпатору и, вместо того чтобы поднять мятеж, будет с любопытством следить за ходом противостояния.

Император с гордостью и тревогой смотрел на готовящиеся к походу войска. Это был цвет его армии: солдаты, закаленные в боях против пиктов, саксов, франков и багаудов. Многие из них служили еще при его отце. Именно они возвели Константина на трон, с ними он бился бок о бок на туманных землях Британии и в мрачных германских лесах. Их отвага и доблесть прославили его как полководца. Здесь были искусные конные лучники из загадочных азиатских степей, тяжелая кавалерия грозных батавов, свирепые алеманы Эрока, легионеры, набранные из романизированных кельтов Галлии и Британии.

Он никогда бы себе не простил, если бы потерял этих славных воинов, бросив их в неравный, заведомо проигранный бой. Как бы он потом посмотрел в глаза отцу в загробном мире? Но отступать нельзя: это оскорбит солдат. Разве он не верит в их победу? Разве они не способны сокрушить любого врага, как бы многочислен он ни был? А главное, Максенций, Лициний, Максимин Даза и даже умирающий Галерий не должны почуять его слабости. Если решился сделать шаг, то иди до конца.

«Отец рассказывал, как Септимий Север, умирая, советовал своему сыну Каракалле: будь великодушным к солдатам, а все остальные пусть катятся в Тартар, – подумал Константин. – А еще Север сказал Каракалле: не дай никому увидеть, как ты меня убьешь!»

Солнце клонилось к закату. Легионеры собирались возле костров, на которых варилась похлебка. Держа в руках деревянные миски, они нетерпеливо рассаживались, постелив на землю льняные плащи. На них оставались только грубые туники грязно-белого цвета с длинными рукавами, стянутые поясами с бронзовыми накладками, и калиги[7].

Классическая римская армия отошла в прошлое. Империя больше не вела завоевательных войн, а перешла к обороне границ: от пиктов и саксов в Британии, от германских племен на Рейне и Дунае, от персов на Востоке, от мавров в Африке, от движения багаудов внутри собственных провинций. Военные реформы Диоклетиана закрепили преображение армии, начавшееся столетием ранее.

Войска поделили на пограничные и маневренные. Первые были заслоном на пути врага, а вторые – резервом на случай прорыва. В походы полководцы брали в основном маневренные части, пограничную армию снимали с оборонительных рубежей только в крайнем случае.

Численность римского легиона уменьшилась – с пяти тысяч до тысячи двухсот человек. На смену пластинчатым доспехам пришли чешуйчатые, в виде множества металлических пластинок, похожих на рыбьи чешуйки, которые нашивали на тканевую основу. Широкие четырехугольные изогнутые щиты, называемые «скутум», уступили место щитам меньших размеров овальной формы, поэтому ножны, ранее располагавшиеся на правом боку, переместились на левый. Вместо знаменитого гладиуса легионеры теперь сражались более длинным мечом – спатой. Метательный дротик пилум заменили спикулумом[8].

Римская армия изменилась до неузнаваемости. Таковы были требования новой эпохи, в которую вступила империя.

Константин почувствовал запах бобовой похлебки, которую легионеры варили вместе со стручками и кусочками сала. Мысли о еде тут же отогнали мрачные переживания. Император ощутил, что проголодался. От отца он перенял правило: во время военных походов есть то же, что и обычные легионеры. Константину нравилась простая солдатская пища, она вносила в его рацион приятное разнообразие и давала желудку передохнуть от изысканных блюд дворцовой кухни.

Мелькнула мысль вернуться в свой шатер и приказать подать ужин. Но вместо этого он подошел к одному из костров. Прежде чем легионеры успели вскочить, чтобы поприветствовать его, император проворно скинул пурпурный плащ и присел рядом с ними.

– Найдется для меня миска? – спросил Константин.

Он уже не раз делил трапезу с легионерами – его поступок не вызвал удивления. Возле костра были разложены сыр и хлеб, стояли кувшины с оливковым маслом. Присмотревшись к отличительным значкам на поясах, Константин определил, что составил компанию центенарию, декану[9] и восьми рядовым. Затем он взглянул на штандарт, установленный возле ближайшей палатки. Оказалась, что это вторая манипула[10] шестого Геркулиева легиона.

«Его падчерица стала моей мачехой, дочь моей женой, сам он пытался меня убить, – подумал Константин. – И даже после смерти он будто по-прежнему где-то рядом».

Этот легион был набран Геркулием Максимином и назван в его честь. Пока император рассуждал о своем тесте, центенарий с почтительным видом протянул ему деревянную миску. Константин поблагодарил его и нетерпеливо спросил:

– Скоро там? Уже слюны полон рот.

– Еще чуть-чуть, – с придыханием ответил легионер, помешивая густую похлебку.

Он немножко зачерпнул из котла, попробовал, сделал паузу, чтобы как следует распробовать, затем взял мешочек с солью, бережно его развязал и добавил пару щепоток. За приготовлением похлебки как завороженные наблюдали все, кроме двух молодых легионеров, которые угрюмо смотрели себе под ноги.

– Почему приуныли? – добродушно спросил у них Константин.

Те вздрогнули и побледнели, не зная, что ответить.

– Чего языки прикусили? Забыли, как надо отвечать? – рявкнул декан, затем, извиняясь за них, обратился к императору: – Не гневайся, о Божественный. Желторотики сами не свои, кампидуктор[11] их совсем измотал. Гоняет целыми днями, жезлом лупит и орет, что худшего сброда никогда не видел. Он это всегда говорит. А новобранцы верят.

– Кто у вас кампидуктор? – поинтересовался Константин.

– Фурий Катон.

– Старый пес, все лютует. Но ничего, он свое дело знает, мой отец его ценил, как и весь шестой Геркулиев легион, – кивнул император. – Копите свою ненависть к кампидуктору, чтобы выплеснуть ее на врага. Очень скоро он сделает из вас добротных легионеров.

С Фурием Катоном Константин не был знаком, а лишь сделал вид, что знает, кто это. Кампидукторами назначали ветеранов, поэтому было очевидно, что он служил при Констанции Хлоре. Ну, а характеры у всех ветеранов схожи, такими их сделала римская армия.

Вскоре легионер, стоявший у котла, объявил: блюдо готово! Горячую похлебку разлили по мискам. От поднимающегося пара лица у солдат раскраснелись. Император, чтобы этого не случилось и с ним, не наклонялся, ел выпрямившись, но ложкой орудовал столь же проворно. Миски стремительно пустели. Добавку накладывали до тех пор, пока не вычерпали котел до самого дна. Похлебку заедали козьим сыром и свежим хлебом с хрустящей корочкой, макая его в оливковое масло. Уплетая свой ужин, легионеры громко чавкали и, не сдерживаясь, рыгали, а когда доели, жадно вылизали миски. Им и в голову не приходило, что рядом с императором нужно соблюдать манеры.

– Похлебка удалась на славу! – произнес Константин, похлопав себя по животу. – И хлеб замечательный, кто его пёк?

Он отстегнул от пояса флягу с поской[12], сделал несколько глотков и протянул ее сидевшему рядом легионеру.

– Я, – смутившись, произнес юноша, высокий и худой, как стебель, с длинными сильными руками. – Меня зовут Сабин, мой отец и дед были пекарями. Это у меня в крови.

– К сожалению, в походе такого вкусного хлеба тебе не испечь. Нам придется довольствоваться сухарями. Но, разгромив узурпатора вместе с теми безумцами, что решат сражаться под его знаменами, мы поставим столы на Марсовом поле и будем пировать. Я приглашу всех своих бравых легионеров, а вторую манипулу шестого Геркулиева легиона в первую очередь.

– Враги Константина будут дрожать! – воскликнул центенарий.

Остальные легионеры с жаром его поддержали. Император напомнил им о недавнем вторжении франков. Они стали с удовольствием вспоминать, как разбили варваров и отбросили их обратно за Рейн. Фляга с поской прошла по кругу и вернулась к Константину. Он уже хотел подняться и уйти, когда центенарий осторожно спросил:

– О Божественный, говорят, что участие в походе против узурпатора зачтется за пять лет службы… Это только слухи?

– Я собирался объявить об этом в ближайшие дни. Те, кто примет участие в войне против Максенция, смогут выйти в отставку на пять лет раньше, – подтвердил Константин. Легионеры радостно переглянулись. Император решил продолжить и обрадовать их еще. – Каждый получит право выбрать участок земли в Галлии, Британии, Испании или Италии. – Он говорил о территориях, контролируемых узурпатором, как о принадлежащих ему. – А также пару волов, пятьдесят модиев[13] зерна и… вознаграждение.

Константин не стал называть конкретную сумму. В империи шло обесценивание монеты, никому, даже Диоклетиану, не удалось его остановить. Вознаграждение, которое император посулил бы, через год-два могло стать грошовым.

– А если легионер захочет поселиться в городе и печь хлеб, ему будет на что снять пекарню? – робко спросил Сабин.

Обесценивание монеты беспокоило горожан сильнее, чем сельских жителей. Крестьянин мог и сам себя прокормить.

– Конечно, вы сможете заняться чем пожелаете. Твое намерение похвально, Рим нуждается в ремесленниках, особенно в хороших пекарях, – произнес император, пытаясь придумать, что бы предложить таким как Сабин. – Каждый, кто решит стать ремесленником или торговцем, получит… сто модиев зерна. Оно всегда в цене; думаю, пекари об этом прекрасно знают. Его можно будет продать или обменять. И без должного вознаграждения я никого не оставлю. Как только голова узурпатора скатится с плеч, монета вновь наберет вес. – Константин поднялся: – С завтрашнего дня каждый будет получать к ужину по куску мяса. Благодарю за трапезу.

– Ты оказал нам великую честь, о Божественный! – хором отозвались легионеры.

После сытного ужина Константина потянуло в сон. Несколько раз приятно зевнув, он все же решил немного прогуляться. Миновав ряды палаток, император вышел к стене, ограждавшей лагерь. Ему захотелось подняться на сторожевую башню, взглянуть на окрестности. Дозорный отступил на полшага в сторону, пропуская Константина к краю смотровой площадки. Он положил ладони на деревянную перегородку и посмотрел вдаль.

Он полюбил Галлию за те семь лет, что правил ею. Это был прекрасный край, в котором римская цивилизация переплеталась с древней и таинственной культурой кельтов. Но Константин чувствовал себя здесь скорее военачальником, живущим во дворце, чем всемогущим правителем. Он защитил эти земли от варваров, подарив жителям годы мира и спокойствия. Но отсюда у него не получалось справиться с обесцениванием монеты, наладить торговлю с другими провинциями. Нити управления Западом находились в Италии.

Константин разглядывал причудливые домики кельтской деревушки неподалеку, с круглым основанием и конусовидными, чуть наклоненными крышами. На задних дворах паслись козы. Трое крестьян с длинными нечесаными волосами, в грязных рубахах и грубых шерстяных штанах тащили вязанки хвороста. Слышались крики петухов, любимой птицы галлов. Поднимавшиеся от труб домов тонкие струйки дыма, казалось, подпирали чистое предзакатное небо. А ведь рядом находился Арелат, крупный город с высокими каменными стенами, акведуком, общественными термами, амфитеатром и храмами римских божеств.

«Завоевание Галлии открыло Юлию Цезарю путь к самой вершине, – рассуждал Константин. – Мне же она досталась по наследству».

Рядом с лагерем протекала речушка, из которой легионеры набирали воду. Над ней уже сгущался вечерний туман. Взглянув на нее, Константин подумал о Рубиконе, реке, что была немногим больше этой, но прославилась в веках. Когда-то она была границей между Италией и Цезальпийской Галлией. Юлий Цезарь во главе войск возвращался в Рим. По закону он должен был оставить легионы за Рубиконом. Он уже знал, что враг приготовил ему ловушку. Его ждали неминуемый арест и гибель. Однако двинуться с армией на Рим, чтобы разделаться с врагом, означало объявить войну всей республике.

По легенде, Цезарь сомневался: поднять оружие против Вечного города – страшное преступление, да и войск противник мог собрать значительно больше. Стоя на берегу Рубикона, он подбросил монету. Она выпала стороной, означавшей войну. Тогда Цезарь изрек: «Жребий брошен!» – и повел легионы на Рим. Он победил, Республика сгорела в огне гражданской войны, а из ее пепла родилась Империя. Но могло ли все пойти по-иному, если бы выпала другая сторона?

Раздумывая об этом, Константин вынул из кошеля бронзовую монету, отчеканенную во времена правления отца. На одной стороне был изображен профиль Констанция Хлора с лавровым венком на голове, на другой – он вместе с богом Юпитером держали на руках маленькую крылатую богиню Викторию.

«Сторона с профилем отца будет за мир, с Викторией за войну», – решил Константин.

Он не рассчитал и подбросил монету слишком высоко. Она взмыла в воздух, а затем упала меж ветвей раскидистого кустарника за лагерной стеной.

«Жребий брошен, но не пойман, – с досадой подумал Константин. – И ладно, все равно бронза сейчас ничего не стоит».

Тут он понял, как глупо было бы сказать своим солдатам, что они не пойдут сражаться и не покроют себя славой потому, что монета выпала не той стороной. Цезарь не бросал жребий. У него не могло быть пути назад. Он следовал правилу: Фортуна благоволит смелым! Поэтому покорил Галлию всего с пятью легионами, поэтому стал одним из величайших людей в истории Рима.

– Думаешь о Юлии Цезаре? – послышался за спиной голос Далмация.

Константин обернулся и удивленно спросил:

– Как ты узнал?

– Любой, кто смотрит на реку и подбрасывает монету, скорее всего, думает о Цезаре, – пожал плечами Далмаций.

– А ты догадлив, – кивнул император и тут же добавил: – У нас это семейное. Давно тут стоишь?

– Не очень. Не хотел тебя отвлекать.

Они спустились с башни и двинулись вдоль стены. От Далмация резко пахло лошадиным потом.

– Договорился со жрецами? – спросил император.

Перед походом полагалось провести ритуал жертвоприношения, чтобы задобрить богов и призвать их на свою сторону.

– Со служителями Юпитера, Марса и Квирина – без труда. Они согласились на серебро и бронзу. А вот жрецы Митры требуют золото. Я пытался, но с ними так тяжело, они уперлись. Чтобы митрийцы провели жертвоприношение, нужно отдать им почти весь наш запас золотых.

– Я собираюсь раздать его солдатам. Мы и так задержали их жалованье, – покачал головой Константин. – А ты намекал жрецам, что если они умерят свои аппетиты, то будущий правитель всего Запада будет им признателен?

– Разумеется. Они ответили, что, кто бы ни правил Западом, он все равно будет в них нуждаться. Кажется, они прослышали, что у узурпатора намного больше людей, чем у нас, и верят в его победу. Я бы наказал их за подобную дерзость, но… ты же понимаешь.

Император кивнул. Культ солнечного бога Митры был очень популярен среди военных. Он пришел с Востока в годы правления императора Аврелиана. Положив конец эпохе Тридцати тиранов, Аврелиан искал способ вновь сплотить империю или хотя бы ее армию. В Пальмире, подавляя восстание царицы Зенобии, он проникся культом Митры.

Вера в Непобедимого бога Солнца, дарующего славу поклонявшимся ему воинам, нашла отклик среди легионеров и военачальников. Но Аврелиан, солдат до мозга костей, не понимал, что эта полностью закрытая для женщин религия не могла объединить не только Империю, но даже армию. Она была чуждой для крестьян, ремесленников и прочих непричастных к военному делу слоев населения. А именно оттуда шел основной приток рекрутов в легионы.

Храмы солнечного бога – митреумы – должны были располагаться под землей, в подвалах или пещерах. Новая религия не принесла империи грандиозных построек, а, наоборот, зарылась под землю. Злые языки шутили, что адепты Митры делают подкопы под римскими городами и те скоро обрушатся.

– Заплатить легионерам за верную службу или жрецам за благословение бога Солнца, – вздохнул Константин. – А ты что думаешь, Далмаций?

– Прошу тебя, не говори так! Митра благоволит тем, кто прославляет его на поле брани, а не тем, кто приносит ему в жертву стада быков и трусливо надеется, что ему пошлют легкую победу. Алчность жрецов позорит его имя, он накажет их. Но это не оправдает нашего пренебрежения владыкой Солнца!

Их отец Констанций, как и все высшие чины Империи, был митрийцем скорее из необходимости, чем из собственных убеждений. Таинство посвящения в культ Митры прошли и все его сыновья, будучи еще подростками.

– Если бы тебе довелось пережить то же, что и мне, ты бы знал: боги совсем не такие, как нам рассказывают жрецы. Очень жаль, что ты не справился. Я подумаю насчет золота. Решение сообщу завтра утром, – холодно произнес Константин. – Есть вести от братьев Ювентинов?

– Их переговоры с варварами прошли успешно. Они должны вернуться еще с пятью сотнями вспомогательной кавалерии. – Далмаций выглядел опечаленным.

– Когда все войска соберутся, у нас будет двенадцать легионов и восемь тысяч всадников, – подсчитал Константин. – У Максенция войск почти в три раза больше.

Далмаций молчал опустив голову.

– Ждать нельзя, иначе его армии явятся сюда. Но пока они расквартированы в разных местах. Будем действовать на опережение, нападем первыми и трижды разобьем войска, примерно равные нам по численности. Фортуна благоволит смелым! – твердо сказал император. – Осталось договориться с христианами. Вели привести ко мне епископа Осия… Только будьте с ним почтительны.

– Он уже ждет тебя у твоего шатра.

– Что?

– Я прибыл из Арелата и сразу к тебе. Мне сказали, что ты отправился прогуляться по лагерю. Я хотел пойти тебя искать, и тут появился Осий. Стража у шатра собиралась прогнать старика, но я знал, что ты захочешь его увидеть, и велел не трогать.

– Странно, что он пришел сам; должно быть, собирается меня о чем-то попросить. Оно и к лучшему, – задумчиво произнес Константин. – Тогда на этом всё. И еще, Далмаций, учись не показывать, как легко тебя расстроить. Бери пример с нашего отца, будь невозмутим.

– Постараюсь, о Божественный. – Перед тем как уйти, Далмаций поклонился.

Константин ответил ему снисходительной улыбкой.

IV

Константин быстрым шагом направился к своему шатру, чтобы поговорить с епископом, но вдруг остановился, услышав голоса, доносившиеся из шатра Авла Аммиана.

– Ты называешь наш медок пойлом, а мне противна кислятина, что вы зовете вином.

– Да ты его пить не умеешь, в глотку заливаешь, даже вкуса не распробовав!

– Вы пьете его с таким умным видом, всякие специи добавляете. А голова от вашего вина трещит, как будто по ней топором били.

– Во всем надо меру знать, а вы, варвары, напьетесь так, что валяетесь как бревна. Хоть голыми руками вас вяжи.

– Раз так, то почему вы, римляне, ни разу к нам не приходили и не вязали? Боязно, да? Зато на рассвете мы бодры и готовы сражаться. А вы по утрам после своего вина похожи на ходячие трупы бледно-зеленые.

– Языком молоть вы все горазды, только когда это римляне вас боялись?

Стража, выставленная перед шатром, расступилась, пропуская императора. Он заглянул внутрь. В ноздри ударил такой запах перегара, что Константин только усилием воли удержался, чтобы тут же не выйти обратно.

– Я своих алеманов научу сражаться не хуже ваших ле… – Увидев императора, Эрок, сжимавший в руках серебряную кружку с пенным напитком, осекся на полуслове. Авл, делавший глоток вина из позолоченной чаши, поперхнулся и стал кашлять.

– Что вы тут делаете? – спросил Константин, хотя вопрос был излишним.

Авл никак не мог откашляться; при его вздрагиваниях чаша дрожала, расплескивая вино по полу.

– Обсуждаем план предстоящей кампании против узурпатора, – ответил Эрок, похлопывая Авла по спине.

– Как только выступим в поход, ни капли вина, меда или пива, – строго произнес император.

– Твое слово – закон, о Божественный, – сказал Эрок.

Придя в себя, Авл хотел что-то добавить от себя, но император уже покинул палатку. Полководец выглядел раздосадованным, он еще никогда не оказывался в столь глупом положении. Эрок тем временем налил ему в чашу пенного меду.

– За Божественного Константина! – объявил алеман.

Епископ Осий оказался высоким жилистым мужчиной пожилых лет, с загоревшим, суровым, но по-своему приятным лицом. От его внимательных голубых глаз во все стороны расходились мелкие лучистые морщины. Несмотря на высокое положение, которое он занимал среди христиан, на нем были простые сандалии, скромный серый хитон, поверх которого накинут легкий плащ – гиматий. Увидев императора, Осий низко поклонился.

– Приветствую тебя… – Константин сделал паузу, вспоминая, как принято обращаться к христианским епископам. – Святой отец.

Он решил поговорить с епископом возле шатра. Так их беседа была бы менее официальной, к тому же император не хотел тревожить тех, кто находился внутри его шатра.

– Василевс, я не святой, – улыбнулся Осий. – Я честной отец.

– Ты состоишь лекарем в моей армии и, поговаривают, можешь исцелить одним прикосновением, – сказал Константин.

– Я промываю и перевязываю раны, вправляю вывихи, готовлю настойки из трав, пою и кормлю тех, кто не способен питаться сам. Мои силы скромны. Всё в руках Господа. Одни умирают, получив царапину, другие поправляются после ужасных ранений. Я благодарю Бога за тех, кто выздоровел, и молюсь за упокой тех, кого Он призвал к Себе.

– Нам нужно задобрить богов перед походом. Скоро в лагере будут жертвоприношения. Среди моих легионеров есть христиане, которых подобные ритуалы очень печалят, – произнес император так, словно речь шла не о служении богам, а о заурядной канцелярской процедуре. – Объясни им, что это необходимость. Нельзя начинать войну, не умилостивив богов.

– Твою просьбу будет легко исполнить. Христиане молятся за тебя. Они верят, что ты достойнейший из нынешних правителей и Господь дарует тебе победу. Твоя армия защищала Галлию и Британию от варваров, а теперь ты ведешь ее спасать Рим от Максенция. Их воинский дух высок. Они готовы биться под твоими знаменами, не щадя своих жизней.

– Благодарю тебя, честной отец. – Улыбка на мгновение тронула уста Константина. – Я бы с радостью принес пожертвования вашей Церкви, но моя казна пуста. Даю слово: став правителем всего Запада, я вас щедро вознагражу.

– Ты великодушен и добр, однако твоя победа и есть самая желанная награда для меня и всех христиан.

– Как жаль, что служители других богов не похожи на тебя, – с досадой произнес император.

– Ты пытаешься умилостивить римских божеств, угодить Митре и даже просишь христиан не печалиться. – Осий заглянул Константину в глаза: – Все это только ради солдат? А у кого бы ты, цезарь, попросил благословения для себя?

Слова епископа вновь заставили императора вздрогнуть.

«В самом деле, занятный старик», – подумал он.

– Битвы выигрывают солдаты, – сказал Константин так тихо, чтобы только Осий мог его слышать. – Главное, чтобы они верили в свою победу, а полководец должен быть хладнокровен и расчетлив.

– Ты говоришь о хладнокровии, а сам не раз бросался в гущу сражения. – В словах епископа слышался некоторый укор. – Солдаты пойдут не за своими богами, а за тобой. Как ты можешь вести людей, если сам не знаешь, во что веришь? Куда ведет твой путь?

– Ты забываешься! – сурово произнес император. – Осторожней, всему есть предел. Я могу и наказать тебя!

– Моя жизнь в твоих руках, – сказал Осий, смиренно склонив голову. – А судьбы каждого из нас в руках Господа. Ты не веришь в жертвоприношения, тебе они не нужны! Пусть Имя Христа станет твоим знаменем! Оно принесет тебе победу, а не демоны, которых ты пытаешься задобрить. Какой бы густой ни была тьма, она всегда трепещет перед светом.

– Мне показалось, что мы поняли друг друга, – покачал головой Константин. – Я не намерен слушать проповеди!

– Тогда прислушайся к своему сердцу! В нем скрыты ответы, которые ты жаждешь найти.

– Я уважаю храбрых, но не выношу безумцев. Пока не знаю, к которым из них тебя отнести. – Император подошел к епископу вплотную и прошептал ему на ухо: – Когда-то я искал бога, которому мог бы служить беззаветно, чье имя прославлял бы. Я молился божествам Олимпа, Митре, вашему христианскому Богу, ждал благословения, знака. Но мне никто не ответил. Перед тем как выступить против франков, я отправился в священную рощу Аполлона и провел в ней весь день. И ничего не произошло, я вышел из нее раздавленным, но легионеры решили, что на меня произвело такое впечатление величие Аполлона, узрев которого даже Божественный император почувствовал себя ничтожным. Я не стал их разочаровывать, объявил, что сам бог Солнца благословил нас на войну с варварами. Я думал, Аполлон покарает меня за обман, но мы разгромили франков. Солдаты ликовали. Десятки тысяч воинов искренне уверовали в мою нехитрую ложь. Тогда я понял: сначала люди должны поверить во что-то и только потом это обретет силу. Мы даем богам власть, а не они проливают ее на нас!

– Истина ускользала от тебя, потому что ты не был к ней готов. Теперь время пришло, – спокойно произнес Осий. – Воля Божия осуществляется через человека. Если ты станешь ее исполнителем, ничто не сможет тебя остановить: ни полчища узурпатора, ни козни задобренных им демонов. Твой триумф станет знаком для всего мира. Возьми же знамя Христово!

– Ты меня утомил, старик, – устало произнес император. – Выполни мою просьбу, и я буду тебе признателен. Ступай, разговор окончен.

Он развернулся и направился в свой шатер, но услышал слова у себя за спиной:

– Константин, ты не сумел найти Бога и теперь чувствуешь себя потерянным. Если выступишь в поход, не обретя света, то ввергнешь во мрак и тех, кто следует за тобой.

Это было непростительной дерзостью. Последнее слово должно оставаться за императором. Константин постоял неподвижно, подавляя вспышку гнева, а когда обернулся, Осия уже не было.

Войдя в шатер, он услышал голоса Фаусты и Криспа, своего сына от первого брака. Когда Константин служил на Востоке при дворе Диоклетиана, то тайно обвенчался с девушкой по имени Минервина. Это был неравный брак: сын императора и дочь простолюдина, но ими овладела страсть. Вскоре у них родился Крисп. Они были счастливы то недолгое время, что провели вместе. Когда Диоклетиан отрекся от престола и его сменил Галерий, Константину с женой и годовалым сыном пришлось бежать на Запад, к Констанцию Хлору.

Став цезарем, Константин, как в свое время и его отец, был вынужден развестись, чтобы жениться на девушке высокого происхождения. Константин любил Минервину, но не мог ей позволить жить при дворе, это бы стало поводом для слухов, и тем более он не мог разрешить ей забрать Крис-па. Сын остался с ним. Минервина была в отчаянии, вдали от дома, в одночасье лишившись и мужа, и ребенка. Она проклинала Константина и тот день, когда встретила его. Он успокаивал себя мыслями о том, что у императора иначе быть не может и в другой жизни обязательно бы сделал Минервину счастливой.

Криспу недавно исполнилось восемь лет, он был крепкий, энергичный и смышленый. Отец гордился им. Он очень напоминал Константина – чертами лица, волосами и даже походкой. От матери он унаследовал высокий чистый лоб и румяный цвет кожи, который в роду Констанциев чаще всего бывал болезненно-бледным.

Женившись на Фаусте, Константин волновался, не зная, как она будет относиться к его сыну. Пока Крисп был совсем маленьким, Фауста почти не обращала на него внимания, предоставив малыша многочисленным нянькам. Когда мальчик немного подрос, она стала ему не мачехой, а, скорее, старшей сестрой. Они отлично поладили и много времени проводили вместе.

Фауста и Крисп расстелили в углу шатра медвежью шкуру, улеглись на нее, обложились лампадками и, развернув свиток «Батрахомиомахии», поэмы о войне мышей и лягушек, по очереди читали из нее по нескольку строк. Они были на том моменте, где битва у болотной лужи находилась в самом разгаре. В сражение готовился вступить мышиный герой Кускохват, сын царя Круподува.

Крисп прочитал:

  • Звали его Кускохватом, и был он воитель могучий.
  • Отчий наказ выполняя, вмешался он в грозную сечу.

Фауста подхватила:

  • Встав подле лужи и силою громко своей похваляясь,
  • Стал угрожать он, что всех до одной уничтожит
  •                                                                     лягушек.

Константин не стал их прерывать. Скрестив руки на груди, он с улыбкой наблюдал за ними.

  • Тело ж свое Кускохват защитил, на две половинки
  • Крепкий орех расколов и покрыв скорлупой свои
  •                                                                          плечи.
  • Страхом объяты, помчались к родному болоту лягушки:
  • Всех мог сгубить Кускохват – была в нем великая
  •                                                                        сила…[14]

Фауста заметила мужа, свернула свиток и сказала:

– Хватит на сегодня.

– Там немножко осталось. Давай дочитаем, – попросил Крисп.

– Тебе пора спать, иначе ты не вырастешь таким большим и сильным, как твой папа. – Она кивнула в сторону Константина.

Увидев отца, Крисп бросился к нему и обнял. Фауста тем временем торопливо надела сандалии.

– Можно мы еще почитаем? Там самое интересное! – попросил Крисп.

Константин вопросительно взглянул на жену, та покачала головой.

– Нам всем нужно лечь сегодня пораньше, – сказал император, для убедительности широко зевнув. – Завтра важный день, будем готовиться к жертвоприношениям. Поможешь мне отобрать быков для Юпитера, Марса и Квирина.

Крисп пришел в восторг. Фауста выглянула из шатра и кликнула пожилого раба Марсия, который присматривал за сыном императора. Она велела ему уложить Криспа спать.

– Могли бы и дочитать, – сказал Константин, когда они с Фаустой остались наедине. – Я вас не торопил.

– Захотелось побыть с тобой. Мы почти не видимся при свете дня, а когда заходит солнце, ты так устаешь, что сразу засыпаешь.

Супруга прижалась к его груди. Они молчали. Он пытался собраться с мыслями, она слушала, как бьется его сердце. После того как Максимин повесился, Константин некоторое время избегал Фаусту, сначала сам этого не замечая, а потом осознанно. Она переживала из-за смерти отца, он боялся увидеть в ее глазах упрек: ведь Константин мог арестовать Максимина, как только узнал о его замысле, а не разыгрывать сцену с покушением. Но ему нужно было узнать, как далеко готов зайти тесть. В итоге Максимин умер. Император спал в кабинете, делая вид, что всю ночь работал, отлучался из дворца по первому же поводу, а когда все же виделся с Фаустой, избегал ее взгляда. Конец этому положила сама императрица. Ночью она пришла к нему в кабинет, когда он уже крепко спал. Фауста не стала будить его, а легла с ним рядом. Утром он проснулся в ее объятиях.

Фауста удивляла Константина с первого дня брака. Во время пышных свадебных торжеств он вспомнил о скромном венчании с Минервиной; ему стало тоскливо: его чувства к бывшей супруге были еще сильны. И хотя Константин редко напивался, в тот раз он перебрал. Войдя в спальню, чтобы впервые разделить с Фаустой супружеское ложе, он увидел испуганную семнадцатилетнюю девушку, которая боялась поднять на него глаза. Константин смотрел на нее и думал, ради чего он так жестоко обошелся с красавицей Минервиной.

Чтобы делить ложе с неопытной в любовных делах, совершенно незнакомой девочкой?

Она поднялась и робко подошла к нему. Он стал развязывать пояс, перехватывавший ночное одеяние новобрачной. Это был старинный обычай, символизировавший покорность жены перед мужем. Однако геркулесов узел никак не поддавался. Император злился.

Выпитое вино дало о себе знать, он не смог сдержаться и громко рыгнул. По лицу Фаусты мелькнула тень отвращения. Константин самому себе стал противен. Наконец, разобравшись с узлом, он нервным движением стянул пояс и отбросил его в сторону. В их первую брачную ночь не было ни страсти, ни нежности. Константин отнесся к своим супружеским обязанностям как к не самому приятному долгу. А она была еще неопытна, чтобы суметь пробудить в муже пыл. Все это пришло к ней потом. Утром Константин проснулся в ужасном расположении духа и поразился, увидев, что Фауста ему улыбается. Она выглядела счастливой. Но почему? Для него это осталось загадкой.

С тех пор у них все наладилось. Благодаря Фаусте он почти забыл Минервину, о ней ему напоминал лишь Крисп, когда спрашивал о своей маме.

Императрица была высокой и, пожалуй, слишком крупной для девушки из высшего круга, но рядом с мощным Константином они смотрелись гармонично. Длинные темные волосы, изящно подведенные брови, яркие зеленые глаза выделялись на фоне немного грубоватых черт лица.

Несмотря на то что отец Фаусты был императором, ее род восходил к простым иллирийским крестьянам. Изящество и утонченность знатных патрицианок были ей чужды. Их заменяли энергия и здоровье, которыми дышал ее облик, особенно когда она улыбалась, обнажая два ряда белоснежных зубов со слегка длинноватыми клыками.

Порой она казалась Константину ласковой волчицей. Для римлян это было особое животное. Капитолийская волчица вскормила своим молоком брошенных на берегу Тибра младенцев Ромула и Рема, будущих основателей Рима. Идеалом женщины для римлян была покорная, заботливая матрона и в то же время сильная, грациозная и опасная волчища.

– Максенций – твой брат, – нарушил молчание Константин. – Если я… если со мной что-то случится, он тебя не тронет. Пообещай мне сделать все, чтобы спасти Криспа.

– Не говори так. – Фауста испуганно заглянула ему в глаза. – С тобой не может ничего случиться, ты победишь!

Он впервые с начала подготовки к походу признался кому-то в своих сомнениях:

– Максенций может выставить против нас около шестидесяти тысяч. Ты представляешь, сколько это? Я надеялся, что часть этих войск будет в Африке, а другая занята восстанием в тылу у самого Максенция. Похоже, Фортуна отвернулась от меня.

– Тогда отступи!

– Проявить слабость все равно что вынести себе приговор. Лициний, Максимин Даза и Максенций тут же объединятся против нас. Для них будет не важно, кто правит законно, а кто узурпатор. Грядет гражданская война, и для начала им нужна легкая цель. Пути назад отрезаны. Со щитом или на щите.

– Значит, ты победишь! – уверенно сказала Фауста. – Сколько бы тысяч ни собрал Максенций, они против тебя ничто!

– У меня совсем не ладятся отношения с твоей семьей, – улыбнулся Константин. – Твоя старшая сестра ненавидит меня, я посадил ее старшего сына под арест, хотя должен был казнить за попытку захватить власть.

– Феодора мне не сестра, – фыркнула Фауста.

– Твой отец поднял против меня мятеж, а затем пытался убить. Твой брат объявил мне войну. Ты же понимаешь: я не смогу пощадить Максенция. Его преступления слишком тяжкие.

– Поступай как должно.

– Тебе его совсем не жаль? – Этот вопрос вырвался у него невольно.

– У меня нет никого, кроме тебя! Я для них ничего не значу, дочь или сестра, им все равно, если меня уже нельзя выгодно выдать замуж. Для Максенция я такой же враг, как и ты. Куда ты, Гай, туда и я – Гайя.

– Жаль, что я не так грозен, как герой Куско-хват, – попытался пошутить император. – Тогда лягушки Максенция сами бы разбежались, увидев меня.

– Сам Зевс бы тебя испугался и начал метать молнии, а потом послал бы ужасных крабов, чтобы не дать мышкам Константина и лягушкам Максенция перебить друг друга.

– Боги редко вмешиваются, чтобы спасти кого-то: кровь побежденных для них подношение. Они даже Трою не спасли.

– На все их воля, – вздохнула Фауста. – Я рада, что этот противный старик наконец ушел. Он так долго простоял у шатра. Твой брат велел стражникам его не трогать, но мне все равно хотелось прогнать старика.

– Почему? – удивился Константин. – Чем тебе не угодил епископ Осий?

– Я не люблю христиан, – ответила она брезгливо. – Это религия рабов.

– Моя мать – христианка.

– Ты никогда не говорил об этом! – поразилась Фауста.

– У любых стен могут быть уши. Мы редко с тобой действительно остаемся наедине. До недавнего времени христиан преследовали, а врагов у меня хватает.

– Поэтому твой отец с ней развелся?

– Нет, он сделал это, чтобы стать императором. Против ее веры отец ничего не имел. Она иногда читала мне о пришествии Доброго Пастыря. Мне нравилось, хотя я уже почти все забыл. Христианами могут быть не только рабы. Жена и дочь Диоклетиана поклонялись Христу.

– Они отреклись от Него, когда Диоклетиан открыл им глаза, – заявила Фауста.

– Вернее, он заставил их отречься, как только начались гонения, иначе ему бы пришлось заточить в темницу собственных жену и дочь, – поправил супругу Константин. – Многие последовали их примеру, но далеко не все. Когда моему отцу доложили, что христианство стало вне закона, он собрал всех своих офицеров, что были христианами, и приказал им принести жертвы Юпитеру, угрожая жестокой карой тем, кто откажется. Некоторые подчинились, но большинство предпочли наказание. Тогда отец прогнал тех, кто был готов отречься от своей веры, ведь они с такой же легкостью предали бы и его.

– А тех, кто готов был ее отстаивать, он не только не наказал, но и наградил, – закончила фразу Фауста; эту историю она знала прекрасно.

– Мой отец никогда не был христианином, но не боялся окружать себя ими.

– Христиане ходят по дорогам с оружием и кошелями, набитыми монетами, предлагая путникам деньги, чтобы те убили их, а если встречные отказываются, то сами нападают, – не сдавалась Фауста. В этот момент она напоминала обиженную девочку. – Они враги рода человеческого, ненавидят наш мир и мечтают поскорее вознестись!

– Не говори глупости. Так поступали только циркумцеллионы[15] в Африке – сумасшедшие, считавшие себя христианами. Тебе о них отец рассказывал? Диоклетиан любил о них вспоминать, когда оправдывал гонения.

– Если христиане во всем правы, почему ты сам не христианин? – выпалила супруга.

– Потому, что все это пустые слова. Священники, понтифики, авгуры, гаруспики лгут, хотя и искренне верят в свою ложь, чтобы люди слушались, приносили дары, соблюдали правила. Религия нужна народу, как войску дисциплина, без нее управлять невозможно. Для Диоклетиана христиане, отказывавшиеся совершать жертвоприношения, были все равно что нарушавшие приказ легионеры. И поступал он с ними соответственно.

– Ты не боишься разгневать богов такими словами? – обеспокоенно спросила Фауста.

Константин покачал головой:

– Мне было восемнадцать, я служил августу Диоклетиану, мы готовились к битве с пустынными кочевниками. Август поручил мне подыскать пару быков для жертвоприношения. Как же я был взволнован! Думал, благосклонность богов в моих руках. – Он медленно опустился на кровать; эти воспоминания казались столь давними, будто всё произошло в другой жизни. – Я привел двух огромных жирных бычков с большими рогами и лоснящейся шкурой. Смотреть на них – одно загляденье. Но, когда гаруспики стали возиться во внутренностях, оказалось, что печень у жертв желтоватая да еще хрустит под ножом, а желудок весь в черных точках. Чудовищные знамения! Я дрожал от ужаса.

Но Диоклетиан не смутился, велел привести еще быков. Во второй раз все прошло как надо. Легионеры возликовали, когда гаруспики объявили, что знаки – благоприятные, словно перед этим ничего и не было. Диоклетиан только посетовал, что неопытные гаруспики поторопились, продемонстрировав солдатам внутренности больных животных. Нужно было сделать это аккуратно, чтобы армия ничего не поняла, а потом объявить, что знамения сулят победу. Кочевников мы, разумеется, разбили.

Фауста присела рядом с мужем и положила голову ему на плечо.

– Жертвоприношения для армии так же важны, как провиант и снаряжение, но имеют ли они какое-нибудь отношение к богам? Не знаю. На мои молитвы никогда не было ответов. Иногда мне становится страшно оттого, что мы совсем одни и никто за нами не присматривает.

– Не печалься, – улыбнулась ему Фауста. – Я с первого взгляда поняла, что ты избран богами. Они тебе благоволят! Ты победишь!

Она стала покрывать шею и щеку Константина поцелуями. Он повернулся к ней, их губы слились в долгом поцелуе. Супруга откинулась на подушки и поманила за собой Константина. Однако тоска, что охватила его во время разговора о богах, не отпускала, а ласки Фаусты усугубили ее. Он вдруг почувствовал тошноту. Ему стало не по себе, сердце зажало в тисках. В голове вертелась всего одна мысль:

«Как я мог на такое решиться? Я же погублю их всех!»

Он представил, как один его воин выходит против троих солдат Максенция. У него никаких шансов. Он храбро сражается, отражает щитом сыплющиеся удары и совершает ответные выпады. Но его окружают. Один из врагов бьет ему щитом по ногам, другой ранит копьем бедро. Воин с ревом падает наземь, силится встать, но третий противник пронзает ему грудь мечом.

Константин высвободился из объятий Фаусты. Его била мелкая дрожь.

– Ты что? – растерянно спросила она.

– Я… – Он не знал, что ответить. – Мне нужно пройтись.

Константин вышел из шатра. Прозвучали протяжные сигналы труб, означавшие «отбой», легионеры разбредались по палаткам. Этот уже давно привычный звук вдруг показался ему нестерпимым. Стены лагеря давили на императора. Он направился к Декуманским воротам[16], нетерпеливо приказал открыть их и, провожаемый взглядами удивленных дозорных, покинул лагерь.

Константин шел не разбирая дороги, ноги сами несли его. Оказавшись возле речки, на которую он смотрел со сторожевой башни, император остановился. Шум лагеря стих. Слух ласкали шелест травы, стрекотание кузнечиков, журчание воды. Тревога стала понемногу отступать. Константин спустился к воде и умылся. Он вспомнил детство, когда они с матерью после ужина отправлялись на прогулку. Чаще всего они ходили к озеру, кидали в воду камешки; если вечер выдавался душным, купались. Дома мать укутывала его одеялом и читала перед сном: о Трое, об Одиссее, Энее и его потомках, о Добром Пастыре. Ее заботливый, чуть насмешливый голос был с ним всегда. В мире, где так много лжи и жестокости, только слова матери казались Константину той единственной правдой, в которой не было ничего, кроме добра.

Он набрал горсть камешков и, присев на берегу, стал метать их в речку. Над ним было высокое чистое небо, край которого в последних лучах заходящего солнца окрасился золотисто-алым. И вот у самого горизонта Константин заметил одно-единственное облако, медленно уплывавшее вдаль. Он пригляделся, оно оказалось в виде креста. На нем вроде была какая-то надпись, но разобрать ее никак не получалось.

Послышалось блеянье овец. Должно быть, пастухи из ближайшей деревни пригнали отару на водопой. Константин не хотел, чтобы его увидели в одиночестве на берегу, и спрятался за раскидистый кустарник. Вскоре показались овцы, они спустились к воде и начали пить. Затаившись, император от досады закусил губу. Ему хотелось, чтобы пастухи поскорее ушли.

– Константин, хватит прятаться от меня! – послышался голос, показавшийся императору смутно знакомым.

Выглянув из-за куста, он увидел высокого голубоглазого юношу в скромной серой одежде. Тот смотрел прямо на Константина, его лицо было серьезным и светлым.

– Проснись и узри истину! – сказал юноша, указав на небо.

Облако в виде креста поравнялось с заходящим солнцем, и слова на нем вспыхнули пламенем.

– In hoc signo vinces[17], – прочел император.

Его охватил трепет: то, чего он ждал столько лет и что уже отчаялся узреть, наконец свершилось. Добрый Пастырь послал ему знак. Через мгновение надпись исчезла, а облако растаяло. Юноша улыбнулся Константину и погнал своих овец дальше. Император хотел пойти за ним, но не посмел и только проводил взглядом.

Константин еще долго наблюдал за горизонтом, боясь пошевелиться. Он испытывал восторг, подобный которому ощущает человек, впервые увидевший бескрайнее море или величественные горы, но во много раз сильнее.

Только когда землю плотно окутала тьма, а на небе одна за другой стали зажигаться звезды, император медленно поднялся и направился обратно в лагерь.

V

На следующие утро Константин отменил жертвоприношения и приказал солдатам нанести белой краской на щиты и шлемы монограмму Христа – хризму – в виде двух первых греческих букв имени Спасителя: Χ (хи) и Ρ (ро), скрещенных между собой[18].

Лагерь напоминал растревоженный муравейник. Христиане ликовали и разносили весть, будто Сам Христос явился этой ночью императору. Почитатели иных богов негодовали. Если бы Константин стал молить Бога христиан о поддержке наравне с другими божествами, они бы только обрадовались: чем больше богов на их стороне, тем лучше. Но предпочесть Христа Митре и всему римскому пантеону недопустимо!

Назревал бунт. Многие легионеры отказывались выполнять распоряжение императора и были готовы наброситься на сослуживцев из числа христиан, уже украсивших свои щиты монограммой Спасителя. Даже главные военачальники пребывали в растерянности, повеление Константина было для них как удар грома, только Эрок посчитал это шуткой и громко смеялся над происходящим.

Около полудня император приказал солдатам собраться возле его шатра. Он вышел к ним в полном воинском облачении. Раб подал ему кисть, и Константин у всех на глазах нанес на свой щит хризму.

– Я хочу, чтобы каждый из вас последовал моему примеру! – объявил он. – Отбросьте сомнения! Войска узурпатора будут дрожать при виде этого знака. Нам не нужны Митра и боги Олимпа! Господь, которого многие из вас еще не познали, явил мне знамение. Нас ждет победа!

Император говорил твердо, глаза у него при этом светились. Он еще никогда не был так уверен в своих словах, и легионеры это почувствовали. В отсутствие братьев Ювентинов говорить от имени простых солдат вышел трибун Луций Фульвий, командовавший шестым Геркулиевым легионом; у него за спиной был долгий путь от рядового до старшего офицера.

– О Божественный, мы боимся прогневать богов, – начал Луций. – Они могут встать на сторону узурпатора и обрушить на нас свою кару. Мы готовы нанести на щиты и доспехи монограмму христиан, но и наши боги должны быть уважены. Не гневи их! Просим тебя, о Божественный, не отменяй приношений!

– Всю свою жизнь я служил чужим богам, – покачал головой Константин. – Отец посвятил меня в митрийцы, даже не спросив, хочу ли я этого, Диоклетиан приказывал приносить жертвы Юпитеру. Хватит! Когда мы защищали эти земли от варваров, то просили помощи у ваших богов. Теперь же я веду вас за собой, и нам будет покровительствовать Господь, Который ответил на мои молитвы, Который старше и могущественнее любого из известных вам богов.

Если Юпитеру, Митре или Аполлону оскорбителен мой поступок, то почему они не явятся и не развеют мои заблуждения? Или пусть покарают меня на месте! Где молнии да стрелы, сыплющиеся с небес? Боги слишком часто отворачивались от нас. Если они оберегают Рим, то зачем отдали его в руки узурпатора и позволяют ему творить бесчинства?

Взгляды некоторых легионеров устремились в небо, они увидели лишь ласточек, что порхали над лагерем, охотясь за мошкарой.

– Придет время, и каждый из вас прозреет, а сейчас поверьте мне! Если боитесь, то оставайтесь здесь вместе со своим страхом, я не хочу, чтобы хотя бы один солдат выступил в поход против своей воли! Это не будет считаться мятежом или дезертирством, пусть за мной идут только добровольно. Жалованье, которое вы не получали последние месяцы, будет выплачено всем без исключения!

– Алеманы последуют за Божественным Константином и исполнят любой его приказ! – подал голос Эрок. – Мы готовы нести знамя Христа, если таково желание императора. Богов Асгарда[19] прославляет наша доблесть, кровь врагов и кружки пенного меда, поднятые в их честь.

– Батавы нанесут на свои доспехи любые знаки, какие ты пожелаешь, о Божественный, – подхватил Бертольд, командир вспомогательной германской кавалерии, приятель Эрока. – Веди нас к победе!

Константин сдержанно улыбнулся и кивнул им. Луций Фульвий молчал потупив взгляд. Легионеры, которые были христианами, начали стучать мечами о щиты, выражая готовность сражаться за Господа и императора. Но многие солдаты из числа галлов и бриттов всерьез задумались над тем, чтобы остаться.

– Во имя чего жертвоприношения, о которых вы просите? – продолжил Константин. – Ради победы или чтобы избежать кары? Мы задабриваем богов, откупаемся от них, но помогают ли они нам на самом деле или только грозят навредить? Нам больше нечего бояться, нас защитит Бог Единый, Творец всего сущего!

Даже если со мной останется всего лишь горстка воинов, я все равно поведу их на Рим. Тех, кто бросит своего императора, я не стану наказывать, но они сами пожалеют о содеянном. Нас ждет слава! Возможно, кто-то из вас не верит в Бога христиан, но разве хотя бы один солдат доблестной армии Запада сомневается в своем императоре? Мы громили пиктов, саксов, франков, настал черед узурпатора! Какие бы козни ни готовил Максенций, сколько бы войск он ни собрал, ему ничто не поможет! Даже самая густая тьма боится света!

– Император узрел истину! – восторженно воскликнули христиане.

– Прости нас, о Божественный, – произнес Луций Фульвий, склонив голову. – Мы не смеем сомневаться в твоих словах, все приказания будут немедленно выполнены!

Луцию по-прежнему было не по себе при мысли, что придется сражаться с монограммой Христа на доспехах и пренебречь жертвоприношениями. Однако он не мог допустить, чтобы император остался в окружении христиан да германских варваров. Его поддержка окончательно склонила чашу весов в пользу Константина.

Когда армия выступила в поход, от нее отделились лишь несколько солдат. Легионы Константина шли на Рим!

VI

Легионы Константина переправились через гору Монженевр и вышли к городу Сегуэнсо[20]. Немногочисленные войска Максенция, охранявшие перевал, разбежались. Жители города открыли ворота и встретили солдат императора Галлии и Британии как освободителей. Константин добился первого успеха в войне с узурпатором и не пролил при этом ни капли крови. Однако самое трудное было впереди. Он дал легионам день отдыха, а затем повел их на Турин. Разведчики доложили, что гарнизон города мал и, скорее всего, Турин тоже гостеприимно распахнет ворота.

Сентябрьский день выдался жарким, но недушным. Легионеры наслаждались ласковым италийским солнцем и распевали песни. Настроение у них было прекрасное, узурпатор оказался совершенно не готов к вторжению, ближайшие недели кампании сулили новые легкие победы. Очередная гражданская война не могла никак повлиять на начавшийся праздник сбора урожая. Всеобщая радость от этого события передалась даже солдатам Константина.

Император ехал в авангарде, состоявшем из легкой кавалерии, двух галльских легионов, алеманов и нескольких отрядов лучников. Фаусту и Криспа он оставил раскачиваться в карете среди обозных телег между авангардом и основными силами.

Хотя армия преодолевала по двадцать пять миль[21] в день, императору казалось, что они движутся слишком медленно. Ему хотелось как можно быстрее сразиться с Максенцием. Мысленно он много раз пускал свою лошадь галопом и мчался к Риму.

– Благородный Эрок, скажи, что ты думаешь о высокородном Авле Аммиане? – обратился император к ехавшему рядом вождю алеманов, желая скорее отвлечься от мыслей об узурпаторе, чем удовлетворить любопытство.

– Он старый римский пес, о Божественный, я голодный германский волк, – сказал Эрок, усмехнувшись. – Как волк может относиться к сторожевому псу?

– Ты смеешь отвечать мне вопросом? – В тоне Константина слышался не столько гнев, сколько удивление. – Когда мы освободим Рим, я смогу управлять всем Западом, и столь острой нужды в твоих алеманах у меня не будет. Тогда тебя может постичь наказание за те дерзости, что ты себе позволял!

– Я постараюсь сделать так, о Божественный, чтобы приносить тебе еще больше пользы, и моя ценность в твоих глазах ни капли не уменьшится, – невозмутимо ответил варвар.

– Помни, благородный Эрок, у тебя осталось совсем немного времени, постарайся добиться этого как можно быстрее. – Император едва заметно улыбнулся: – И все же, если тебе не нравится высокородный Авл, почему ты распиваешь с ним мед и вино?

– Я совсем не это имел в виду, о Божественный. Пес может не уступать волку ни в силе, ни в ловкости, ни в длине клыков. Мне по-своему приятен высокородный Авл, но нам с ним друг друга не понять. Волк никогда не станет радоваться цепи, на которую его посадили, да кости, что ему бросили.

– Римляне для тебя псы? – Константин пристально посмотрел на вождя алеманов.

– Конечно же, нет! Рим создал великую Империю, покорив бесчисленное количество земель и племен. Недаром волчица вскормила своим молоком Ромула и Рема. Пес же только охраняет то, что принадлежит его хозяевам! Далекие предки Авла были завоеваны римлянами, а он стал могучим защитником Империи. Покоренные Римом народы считают себя его сыновьями, но они заблуждаются. Истинных римлян осталось совсем мало, однако они еще не перевелись. Один из них сейчас ведет свои легионы покорять Италию!

– Освобождать, – поправил император. – Если те, кто служит Риму, подобны псам на цепи, то почему ты и твои люди среди них?

– Мое племя никогда не было покорено Римом. Мы пришли к вам добровольно, чтобы учиться, перенимать все самое лучшее. Однажды мой народ придет на смену вашему. Возможно, на это уйдут сотни лет, но я уверен: так будет.

– Чтобы заменить римлян, нужно стать римлянами. В ваших руках великая Империя стала бы темной и дремучей, как германские леса…

Константин не договорил, увидев на горизонте облако пыли. Он поднял правую руку вверх, приказав авангарду остановиться.

– Что это? – удивился он. – К нам кто-то движется, но войск узурпатора не должно быть на много миль впереди, а торговому каравану такой пыли не поднять.

Император подозвал к себе контуберналов[22]. Он уже хотел отправить их выяснить, кто к ним приближается, когда примчался Далмаций. Его лицо блестело от пота, глаза горели, бока лошади взмылены.

– На нас идет мавританская конница Максенция! – выпалил он.

– Твои люди докладывали, что армия врага стоит под Вероной и ее не может быть поблизости! – раздраженно воскликнул Константин.

– Разведка дошла только до Турина; наверно, кавалерия находилась в небольшом лагере за городом. – Оправдываясь, Далмаций напоминал ученика, который пытается объясниться перед разгневанным учителем. – Разведчики, отправившиеся дальше, до сих пор не вернулись. Всадников не так много, около тысячи.

– Должно быть, благороднейший Далмаций набрал в разведку одноглазых циклопов, – язвительно произнес Эрок. – Тогда неудивительно, что они не заметили тысячи мавров у себя под носом.

– Не смей так со мной говорить, грязный варвар! – взорвался Далмаций.

Эрок ему ничего не ответил, лишь прищурил глаза и мрачно усмехнулся. Константин тем временем раздавал указания контуберналам.

– Публий, передай Дидию Варрену, чтобы уводил свою кавалерию назад, ближе к обозу, а трибунам Секунду Рустицию и Луцию Фульвию – пусть строят своих легионеров для отражения кавалерийской атаки. Павсаний, отыщи командира батавов Бертольда, он должен быть в арьергарде; его люди срочно нужны здесь. Остальные, созовите ко мне всех старших командиров!

Он обернулся, чтобы отдать приказ Эроку, но вдруг заметил, что на тащившихся в хвосте авангарда алеманах надеты только рубахи и штаны.

– Почему твои воины без доспехов? – Константин побагровел.

– О Божественный, жара, я разрешил им снять их и оставить в обозе, – спокойно сказал Эрок. – Мы были уверены, что сегодня не придется сражаться. Нас ввели в заблуждение, но алеманы готовы биться и так. Оружие всегда с нами.

– Если из-за вас наш авангард будет разбит, я прикажу подвергнуть всех алеманов децимации[23]. И ты, Эрок, будешь тянуть жребий вместе с ними, – произнес сквозь зубы император. – Немедленно надеть доспехи!

Вождь алеманов кивнул, развернул коня и поскакал к своим людям. К тому моменту, как они успеют добежать до обозов, облачиться в доспехи и вернуться, мавры уже обрушатся на авангард, а двух галльских легионов может не хватить, чтобы отразить атаку. Константин приказал подтянуть еще силы.

«Недисциплинированные варвары, слепые разведчики. На что мне надеяться с таким окружением? – разочарованно подумал он, но тут в голове мелькнула мысль, которая его немного успокоила: – Всё в руках Господа!»

На горизонте вырисовывались очертания закованных в железо всадников. Легионеры ощетинились копьями и построились в квадраты, в центре которых расположились лучники. Земля под ногами с каждым мгновением дрожала все сильнее.

Мавры стали наниматься на службу Римской империи с недавнего времени, но уже успели зарекомендовать себя как грозную силу. Именно они помогли Максенцию в столь короткий срок подавить мятеж в Египте. Тяжелая кавалерия легко опрокинула ряды повстанцев. Узурпатор возлагал на нее большие надежды и в войне против Константина.

Оказалось, что арьергард сильно отстал, любимый конь Бертольда сломал ногу. Он долго отказывался пересесть на другого скакуна, а когда понял, что иного выхода нет, начал требовать жеребца не менее достойного, чем тот, которого лишился. Без Бертольда арьергард, состоявший в основном из батавов, двигаться не мог.

Узнав об этом, Константин с большим трудом сохранял спокойствие. Ему хотелось громко выругаться, но теперь не на своих подчиненных, а на самого себя. Он был излишне самоуверен и допустил глупую ошибку. Его застали врасплох, а войска оказались слишком растянуты, чтобы успеть собраться и отразить неожиданную атаку.

– На что эти безумцы рассчитывают? – наигранно фыркнул Далмаций, пытаясь сам себя успокоить. – Без поддержки пехоты кавалерия ничего не сможет нам сделать.

– Они сметут наш авангард, Далмаций, и умчатся прежде, чем мы подтянем главные силы, – пояснил Константин. – А так как батавы слишком отстали, нам даже в погоню за ними не броситься.

– Нужно послать против мавров конницу Дидия Варрена, – предложил запыхавшийся Авл; он прискакал мгновение назад. – Она их задержит.

– У легкой кавалерии Дидия нет шансов против мавров, – покачал головой Константин. – Мы потеряем ее, если бросим в бой. Нам нужны бата-вы, но им не успеть!

– Тогда мы лишимся двух галльских легионов! – Авл так разволновался, что перестал следить, как разговаривает с императором. – Пожертвуем всадниками, но сохраним легионеров!

– Ты ошибаешься! Нам не придется никем жертвовать, пехота выстоит!

Военачальники стали уговаривать Константина покинуть авангард и присоединиться к основной армии. Он отказался и остановил коня сразу за оборонительным строем легионеров, давая им понять: «Падете вы, погибну и я». Мавры приближались. Ожидание атаки было томительным, особенно для легионеров. У самых молодых из них тряслись колени, но скорее от напряжения, чем от страха.

Бряцая доспехами и обливаясь потом, приближались солдаты еще двух легионов, но им нужно было успеть построиться, иначе их легко сокрушат, а противник был совсем близко. Авл соскочил с лошади и закричал:

– Легионеры, за мной! Строиться в шеренги по флангам от оборонительных квадратов, живее!

Он уже собирался повести их за собой, когда Константин положил ему руку на плечо:

– Авл, командуй отсюда, тебе не нужно быть в первых рядах. – В его голосе слышалась просьба, а не приказ.

– Прости, о Божественный, мое место именно там, среди солдат, или грош мне цена.

Мавры перевели лошадей на галоп, набирая скорость для атаки. Лучники принялись осыпать их стрелами, но это только раззадорило африканцев.

– Затянуть баррит[24]! – приказал Авл.

Римские легионы, служившие на рейнской границе, переняли у германских племен особый боевой клич. Лошади мавров, которые ранее никогда его не слышали, заволновались и замедлили ход, всадники тщетно их подгоняли. Баррит начался с низкой ноты и стремительно пошел вверх. Легионеры поднесли щиты ко ртам, чтобы звук стал еще сильнее. Убавился боевой пыл и самих мавров, их встревожили боевой клич римлян и хризма, которую они приняли за таинственный магический символ. Стройные порядки противника начали сбиваться.

Опомнившись, всадники разразились в ответ воинственным ревом и принялись нещадно лупить лошадей каблуками сапог, чтобы ускориться, но драгоценные минуты были потеряны. Авл успел построить легионеров. Несущуюся на полном скаку кавалерию встречала стена из копий и щитов. Однако мавры не собирались останавливаться и поворачивать. Они уже не раз опрокидывали плотный строй пехоты мощным наскоком, поэтому не сомневались в успехе.

Раздался оглушительный металлический звон, а за ним вопли раненых людей и животных. Сила, с которой кавалерия обрушилась на легионеров, оказалась колоссальной, но римляне выстояли. Им удалось сохранить строй. Атака мавров захлебнулась, десятки всадников и лошадей мгновенно погибли, налетев на выставленные копья, еще столько же были ранены. Но всадники не собирались отступать. Неудача их разозлила, они принялись рубить легионеров длинными изогнутыми мечами. Завязалась ожесточенная схватка.

– Окружайте их! Окружайте! – кричал Авл.

Но выполнить приказ не получалось. Мавры уверенно держали линию, не давая римлянам к ним подступить. Легионерам, находившимся в тесном строю, было трудно отражать сыпавшиеся сверху размашистые удары. Казалось, еще немного и пехота начнет пятиться. Авл до крови прикусил губу, пытаясь что-нибудь придумать. И тут с флангов на мавров набросились алеманы. Всадники были так увлечены сражением с легионерами, что не заметили, как к ним подобрались германцы. Кавалерия пришла в замешательство, в ее строю образовались бреши, в которые тут же устремились римляне.

Началась резня. Поднялась такая пыль, что императору и окружавшим его военачальникам стало ничего не видно, но теперь это было уже не важно. Они и так прекрасно знали, что происходит. У мавров не осталось шансов.

– Найдите Авла Аммиана и трибунов, командующих легионами, передайте им, чтобы старались щадить лошадей. Скакуны мавров нам еще пригодятся, – приказал Константин контуберналам.

Треть всадников была перебита. Остальным из последних сил удалось вырваться из окружения. Израненные и изможденные, они надеялись спастись бегством, но лошади слишком устали, чтобы мчаться во весь опор. Они скидывали с себя доспехи, бросали щиты и оружие, чтобы скакать быстрее. Константин, не отрывая взгляда, следил за отступающим противником. Он уже слышал у себя за спиной топот копыт; это возвращалась легкая кавалерия Дидия, маврам было от нее не уйти.

– О Божественный, атака отбита! – торжественно произнес Эрок, подойдя к императору.

Когда алеманы ринулись в атаку, он спешился и бился бок о бок со своими людьми. Его доспехи были в пыли и брызгах свежей крови, на устах играла самодовольная улыбка, напоминавшая оскал.

– Благородный Эрок, ты говорил, что истинных римлян осталось совсем мало, – спокойно сказал Константин, продолжая наблюдать за удаляющимися маврами. – А что будет, когда их совсем не останется?

Эрок никак не ожидал вопроса, поэтому ответил не сразу.

– Те, кто считает себя римляном, а на самом деле им не является, продолжат охранять Империю, но она рассыплется в их руках.

– Ты ничего не понимаешь, – снисходительно произнес император. – В год консульства Луция Марция Филиппа и Секста Юлия Цезаря вспыхнула война между Римом и находящимися под его покровительством союзными народами. Как думаешь из-за чего? Полагаешь, марсы, самниты, луканы хотели сбросить с себя главенство Рима? Нет, благородный Эрок, они начали войну, желая добиться римского гражданства, требуя, чтобы их признали такими же римлянами, как и жителей Вечного города. Борьба не во имя свободы, а ради полного слияния. Рим победил, но пошел на уступки и даровал им гражданство. Сейчас этих народов больше нет. Есть только римляне. Италия – это римляне, Империя – это римляне. Твое племя никогда не придет нам на смену. Вы можете только влиться в нас; ради этого ты и твои люди переселились из-за Рейна.

Улыбка на устах Эрока стала еще шире.

Константин возглавил кавалерию, отправившуюся преследовать мавров. Те уже не могли дать отпор и становились легкой добычей. Тех, кто сдавался в плен, щадили. Лишь немногим африканцам удалось достичь Турина. Они надеялись спастись за его стенами, но жители закрыли перед ними ворота. Голодные до зрелищ городские зеваки со стен наблюдали, как Константин и его солдаты расправились с остатками тяжелой кавалерии Максенция. Жители Турина встретили армию императора Галлии и Британии как героев.

Спустя четыре столетия конница мавров заставит дрожать всю Европу, одерживая одну громкую победу за другой. Но в начале четвертого века армия Константина, которая несла на своих щитах и доспехах монограмму Христа, разгромила ее.

VII

Следом за Турином распахнул свои ворота Медиолан[25]. В годы правления Диоклетиана этот город стал столицей Запада Империи. Когда Максенций захватил власть, он вернул главенство Риму, но значение Медиолана было по-прежнему велико.

Константин развивал свой успех столь стремительно, что даже ненавистникам христиан пришлось признать, что на его стороне воистину могущественная сила. На перешедших под его контроль землях хризму стали рисовать повсюду. Простые люди приходили от нее в восторг. И хотя большинство из них не имели представления, чтó эта монограмма означает, каждый был уверен: в ней заключена особая мощь.

Узурпатор узнал о том, что противник перешел через Альпы и начал вторжение, когда Константин с женой, сыном и братом уже обедал во дворце Медиолана. Максенций отправил приказ своему старшему военачальнику Рурицию Помпиану, находившемуся под Вероной с третью всех войск, немедленно выступить против врага и изгнать его из Италии. Однако к тому моменту, как сообщение из Рима было доставлено, легионы Константина уже сами двигались на Верону. Вместо атаки Помпиану пришлось готовиться к обороне. Солдат у него было больше, но в бой они отнюдь не рвались. Их пугали слухи об императоре, которому благоволит христианский Бог.

Почва для этих слухов была благодатной. Несмотря на то что римляне старались демонстрировать свое презрение к христианам, в глубине души они всегда чувствовали в них нечто особенное, непонятное и чуждое гордым латинянам, но все же очень сильное, достойное уважения.

Мирные жители жадно ловили каждую подробность разгоравшейся войны, присовокупляя к ним собственные выдумки. Даже правдивые вести тут же обрастали легендами. Чем ближе армия Константина была к Вероне, тем сильнее нервничали солдаты Помпиана.

Верона, окруженная мощными крепостными стенами, находилась в излучине реки, и подойти к ней можно было только с одной стороны, что осложняло штурм. Она могла выдержать долгую осаду, на которую у Константина не было времени. Император намеревался взять город приступом и сделать это как можно скорее. От успеха в битве за Верону зависела судьба всей кампании.

Пока Константин и Руриций Помпиан еще только готовили свои войска к сражению, в Риме уже ходила молва о блистательной победе избранного Богом императора. Эти слухи лишили узурпатора сна. Он потерял аппетит, не находил себе места, вспышки гнева перемежались с приступами паники.

Узурпатору было тридцать четыре года. Коренастый и тучный, с сильными, короткими руками, широким округлым лицом, с мощной, как у льва, переносицей и большими телячьими глазами, внешне он походил скорее на центуриона преторианской гвардии, чем на властителя Рима. Ему не хватало умения держаться, изысканности манер, от его движений и речи веяло простотой, сказывалась кровь иллирийских крестьян. Однако благодаря этому солдатам и простому народу Максенций показался человеком открытым и искренним, что помогло ему при захвате трона. От своего отца он унаследовал сложный, заносчивый характер, однако главным достоинством Геркулия Максимина – талантом полководца – Максенций был обделен. Узурпатор умел лишь переманивать на свою сторону легионы, но не командовать ими.

Объявив войну Константину, он не только начал собирать армию, но и созвал со всей Империи знаменитых оракулов, толкователей снов, ведуний и гаруспиков, чтобы они предрекли исход противостояния. Те вводили себя в транс с помощью одурманивающих курений, гадали по воску, полету птиц, потрохам животных, а Максенций вслушивался в их бессвязные бормотания. К огромному неудовольствию римского плебса, узурпатор по прихоти гаруспиков забил половину цирковых львов ради предсказаний по их внутренностям. Знамения оказались неблагоприятными. Максенций решил отложить поход против Константина до лучших времен, но тот сам перешел через Альпы, захватил Северную Италию, а теперь нацелился на Верону, после взятия которой двинется на Вечный город. Узурпатор слишком доверял оракулам, чтобы поверить в успех Помпиана.

Он хотел собрать оставшиеся войска и закрепиться в Риме. Даже если Константин одолеет Помпиана, не потеряв ни одного солдата, ему все равно не хватит сил для штурма такого города. Но в самом Риме было неспокойно. Жители устали от узурпатора и распустившейся преторианской гвардии. А больше всего Максенций опасался христиан, которые с готовностью пожертвовали бы собой ради победы Константина. Распоряжение начать против них гонения было отдано сразу, как только он узнал об эдикте Галерия, но преследования были организованы так плохо, что не принесли ощутимых плодов. В довершение один из оракулов предсказал узурпатору, что он непременно погибнет, если останется в городе.

– Я дал им кров, выполняю все требования, щедро вознаграждаю за труды, а они меня только расстраивают и злят, – сетовал на прорицателей Максенций.

В отчаянии он обратился к священным книгам Сивилл, хранившимся за семью печатями в храме Юпитера Капитолийского. Верховный жрец никогда бы не разрешил узурпатору заглянуть в них, если бы Константин не отверг римских богов и не объявил Христа своим покровителем. Война за власть затронула веру.

В книгах Сивилл Максенций нашел предсказание, что скоро «погибнет враг Рима». Узурпатор рассудил, что раз Константин движется с армией на Вечный город, да еще служит «чужому богу», значит, он и есть враг. Максенций так вдохновился, что решил сразиться с Константином, лично возглавив войско. Он велел созвать военный совет в своем дворце на Палатинском холме.

Увидев, что узурпатор сияет от радости, его военачальники решили, что пришли хорошие вести из Вероны. Но, когда он развернул перед ними карты окрестностей Рима, они догадались: Максенций наконец получил обнадеживающее предсказание и рвется в бой.

– Враг Рима будет уничтожен! – торжественно объявил узурпатор. – Убийца моего отца вероломно напал на нас и осадил Верону. Я молюсь всем богам Рима о победе высокородного Руриция Помпиана. Но, если он не справится, спасать Вечный город, его граждан и сенат придется нам! Армия готова?

– В ближайшие дни прибудут новобранцы из Этрурии, о Божественный, тогда войска будут в полном сборе, – доложил Квинт Эльмер, престарелый военачальник, выглядевший усталым.

Он столько лет своей жизни посвятил армии, что к преклонным годам все связанное с ней стало повергать его в тоску. Эльмера больше беспокоила увеличивающаяся с каждым днем проплешина на голове, лишавшая его последних седых волос, чем вторжение Константина.

– Мы и без этих желторотиков справимся, – фыркнул префект преторианской гвардии Макрон Скудилло. – Они будут только путаться под ногами. У нас и так солдат в два раза больше, чем у выродка Констанция Хлора.

Макрон Скудилло и его преторианцы были главной опорой власти узурпатора, поэтому чувствовали себя хозяевами Рима.

– Нельзя недооценивать коварство Константина, благороднейший Скудилло; чтобы справиться с ним, нам понадобится каждый, кто способен держать оружие, – многозначительно произнес Максенций. – Недаром лучшие оракулы не могли пробиться сквозь ту тьму, которой он себя окружил. Вероятно, Константин – колдун, потому-то ворота стольких городов отворились перед ним сами по себе. У него солдат в три раза меньше, чем у меня, и все равно он осмелился напасть первым. Нечестивец полагается на чары! Так он и побеждал варваров, запугивая их магией. Константин хочет с ее помощью захватить Рим. Но священные книги Сивилл развеяли мои сомнения, они взывают к нам защитить Вечный город и не бояться колдовства. Не быть чародею правителем Запада! Мы остановим и разгромим его!

– Развернув полный фронт, ты, о Божественный, используешь свое преимущество в войсках и не оставишь Константину шансов, – скучно произнес Квинт Эльмер.

– Я это и сам прекрасно знаю, высокородный Эльмер, не нужно мне объяснять столь очевидные истины! – раздраженно воскликнул Максенций, затем опустил взгляд на карты и добавил: – Расположим армию на равнине между Вейями и Фиденами.

– Мудрое решение, о Божественный, – тут же откликнулся Скудилло.

Он был доволен, что узурпатор выбрал место всего лишь в девяти милях от Вечного города. Дальше преторианцы идти бы не захотели.

– Чтобы убить змею, нужно отрубить ей голову, – задумчиво произнес Максенций. – Без Константина его армия неопасна.

Пока узурпатор правил вместе с отцом, они дважды одолели посланные против них армии. Сначала Галерий поручил своей марионетке-соправителю Северу расправиться с ними. Однако большинство легионеров, которыми командовал Север, раньше служили под началом Геркулия Максимина. Оказавшись в Италии, они целыми отрядами стали переходить на сторону своего бывшего военачальника. Войска Севера стремительно таяли. Он укрылся в Равенне, которая благодаря окружавшим ее болотам и лесам считалась неприступной. Но Максимин уговорил его сдаться, обещая сохранить ему жизнь. Север согласился, был арестован, доставлен в Рим, где Максенций его казнил.

Тогда старший август Галерий решил лично покарать мятежников. Максимин прибегнул к схожей тактике. Он подкупал легионеров Галерия, чтобы они перешли на его сторону. Старший август, чувствуя, что может повторить судьбу своей несчастной марионетки, поспешно отступил. Геркулий Максимин не только одержал победу без единой стычки, но и значительно увеличил собственную армию.

Максенций хотел действовать по примеру отца. Однако даже он понимал, что ни за какие посулы ему не переманить ни единого отряда из войск Константина, поэтому узурпатор решил не пытаться лишить полководца армии, а оставить армию без полководца.

– Если полностью разгромить легионы Галлии и Британии, придется посылать туда войска для защиты границ, – продолжил узурпатор. – Убьем Константина, и его люди сложат оружие. Я проявлю милосердие, пусть возвращаются обратно, воевать с варварами.

– Я посылал к нему убийц, но они не смогли к нему подобраться, – покачал головой Скудилло. – В свое оправдание они утверждают, будто Константина защищает некая сила.

– Мне не нужны наемные убийцы, – твердо заявил Максенций. – Справедливость восторжествует, змей отравится собственным ядом. В разгар битвы я разверну коня и поскачу прочь. Константин возрадуется, решив, что его магия меня испугала. Он бросится в погоню, ему захочется лично пленить правителя Рима. Как только я промчусь по Мульвийскому мосту, инженеры выбьют подпорки. Мост рухнет под Константином и его кавалерией. В доспехах ему не выплыть. Воды священного Тибра поглотят чародея.

Узурпатор самодовольно усмехнулся. Военачальники одобрительно закивали: его план пришелся им по душе. Тем временем Руриций Помпиан еще надеялся, что из Рима подоспеет подкрепление, тогда армия Константина окажется в тисках и будет разбита. Однако на военном совете никто даже не предложил отправить помощь Вероне.

VIII

Чтобы блокировать Верону, нужно было форсировать узкую, но очень быструю реку. Солдаты Константина никак не могли решиться на это. Тогда император подал им пример, вступив в воду одним из первых. Пока они переправлялись, Руриций Помпиан вывел из города половину своего войска.

Его план был прост, но, как ему казалось, надежен. Либо Константин атакует его, тогда оставшаяся часть гарнизона также покинет город и ударит противнику в тыл либо начнется осада Вероны. В этом случае Помпиан намеревался измотать армию Константина стремительными атаками и отступлением. Однако император поступил иначе. Оставив основные силы блокировать город, он с отборными частями выступил против Помпиана.

Военачальник узурпатора поначалу не хотел вступать в битву, но его численное преимущество было столь очевидным, что он счел это даром богов. Сражение было ожесточенным; начавшись на закате, оно длилось всю ночь. Первые лучи восходящего солнца осветили равнину, усеянную трупами.

Войска Помпиана уверенно теснили центр армии Константина. Император на это и рассчитывал, его легионеры отступали шаг за шагом, сохраняя строй. Когда противник продвинулся достаточно далеко, Константин приказал флангам перейти в контрнаступление, отбросить атаковавшие их отряды, а затем сомкнуться, взяв главные силы Помпиана в кольцо. Военачальник узурпатора отчаянно сопротивлялся. Он вновь и вновь вел своих людей на прорыв из окружения, пока остатки его изнуренной армии не начали валиться с ног от усталости. Тогда Руриций Помпиан приказал своим солдатам сложить оружие, а сам повернулся лицом к восходящему солнцу, воздал хвалу богу Митре и, обнажив меч, бросился на легионеров Константина.

Молочно-белый утренний туман начал таять. Защитники Вероны, увидев, что их полководец потерпел поражение, а многие из товарищей погибли, решили сдаться. Ворота города отворились, но Константин не спешил вводить армию внутрь. После столь напряженного сражения солдаты рассчитывали поживиться трофеями. Верона была первым городом, оказавшим серьезное сопротивление, и они надеялись, что на этот раз император позволит разграбить его. Константин понимал, что если откажет, то пошатнет боевой дух армии. Многим из солдат, особенно германцам, было непонятно: что это за поход, в котором нечем поживиться?

Константин обдумывал, как ему поступить, пока они с Авлом Аммианом шли по полю боя, разыскивая тело Руриция Помпиана. Императору нужно было убедиться, что полководец узурпатора мертв. Стоял удушливый запах крови, внутренностей и измятых трав. Вороны слетались полакомиться мертвечиной.

– Парни из шестого Геркулиева сказали, что пронзили его дротиками где-то здесь. – Авл указал на окраину поля.

У Помпиана был шлем с ярко-алым гребнем и такого же цвета плащ; они принялись их высматривать.

– Я не вижу тут павшего военачальника, – устало произнес Константин.

– Не мог же он встать и уйти, – растерянно пробормотал Авл, почесывая затылок. – Может, его солдаты оттащили тело?

За спиной у Константина стоял похоронный отряд. Его командир Гай Орлибий подошел к императору, низко поклонился и произнес:

– О Божественный, позволь мне сказать.

– Говори.

– У полководцев очень дорогие доспехи и оружие. Если в руки солдат попадает тело вражеского военачальника, они стремятся забрать их себе.

Авл и Константин переглянулись.

– Живо ищите трупы без доспехов и шлемов да тащите сюда! – прикрикнул на легионеров похоронного отряда Авл. Ему было досадно, что их командир оказался сообразительнее, чем он. – Шевелитесь, не вынуждайте императора ждать!

Константин наблюдал за ними с тоской. Он одержал блистательную победу и в кратчайший срок овладел хорошо укрепленным городом. Дорога на Вечный город открыта, однако радости император не испытывал. Собственная армия доставляла сейчас хлопот больше, чем противник. До завершения кампании оставался один решительный шаг – разгромить Максенция на подступах к Риму, но Константин вдруг осознал, что едва овладеет Вечным городом, как на него свалится столько дел и забот, что он даже не успеет насладиться триумфом. Необходимо будет как можно скорее исправить ошибки, совершенные узурпатором, иначе его тоже начнут в них обвинять. Народ за свои невзгоды всегда корит тех, кто у власти.

Императору захотелось уйти к себе в шатер, чтобы помолиться. С тех пор как он обрел Бога, молитвы помогали ему успокоиться, привести мысли в порядок, а главное, согревали душу. Фаусте было неприятно смотреть, как муж молится, стоя на коленях. Ее охватывала ревность. Она всячески пыталась ему помешать, чаще всего стараясь ласками заманить на супружеское ложе. После того как у нее не получалось, императрица, всплеснув руками и обиженно надув губы, выходила из шатра. Если бы она так отвлекала Константина от государственных дел, он бы разгневался на супругу, но ее тщетные попытки оторвать его от общения с Богом вызывали у него лишь снисходительную улыбку.

Император читал молитвы во весь голос, с чувством произнося каждое слово; в детстве его так учили взывать к богам римского пантеона. Епископ Осий хотел объяснить Константину, что христианину так молиться не подобает, но решил повременить. Император еще успеет познать суть христианской веры, а пока пусть следует зову сердца. К тому же на легионеров, находившихся рядом с его шатром, молитвы Константина производили глубокое впечатление.

Перед Авлом положили несколько убитых в коротких шерстяных туниках, поверх которых надевались доспехи; с их лиц смыли грязь и запекшуюся кровь.

– Вот он, Квинтилий Руриций Помпиан. – Авл печально вздохнул и указал на одного из погибших. – Ты принял свой последний бой.

– Можете приступать, – кивнул Константин Гаю Орлибию. – Руриция Помпиана сожгите на погребальном костре, остальных похороните в общей могиле.

– Будет исполнено! – Командир похоронного отряда поклонился, прижав правую руку к сердцу.

– Полководцев не принято сжигать в простых туниках, – мрачно заметил Авл. – О Божественный, дай мне времени до полудня, я найду его доспехи и тех, кто осмелился их забрать.

– Оставь, – махнул рукой император. – Иногда надо давать солдатам послабление.

– Даже если они мародерствуют вопреки приказу?

– Да, порой даже в этом случае, – раздраженно ответил Константин. – Сейчас армия ликует: мы одержали победу. Но отними у них то, что они считают справедливо добытым в бою, и их радость испарится. Кому, как не тебе, это понимать, высокородный Авл.

– Не смею возразить, о Божественный, – скрепя сердце произнес военачальник.

– Даю два дня отдыха, выступаем послезавтра на рассвете. Авл, наберись сил, ты лучший из моих полководцев. Нас ждет сражение за Рим!

Послышался топот копыт. Константин обернулся, к нему приближались братья Ювентины. Глаза у них горели мальчишеским азартом; должно быть, устроили соревнование, кто первым сообщит императору радостную весть. Глядя на них, Константин не смог сдержать улыбки.

Марк в очередной раз опередил брата, стремительно спешился, низко поклонился и доложил:

– Гарнизон Вероны просит разрешения присоединиться к твоей армии, о Божественный! Они готовы немедленно принести тебе клятву верности.

Кассий тем временем тоже поклонился и с угрюмым видом встал рядом с братом.

– Они уже клялись Максенцию, – покачал головой император. – От присяги нельзя отречься, пока тот, кому она принесена, жив. Если они не хотели сражаться за узурпатора, не нужно было вставать под его знамена. Когда война закончится, мы решим, как с ними поступить. А пока разоружите их, разбейте на небольшие группы и отправьте в разных направлениях. Если солдаты Руриция Помпиана захотят вновь сражаться на стороне узурпатора, они не должны успеть соединиться. Но прежде передайте всем, что они могут прийти сюда и проститься с павшими товарищами.

– Твоя воля – закон! – хором воскликнули братья.

Константин направился к своему шатру; шел не спеша, слегка покачиваясь. Голова кружилась от стоявшего вокруг смрада, бессонной ночи, проведенной в сражении, и тяжелых мыслей. Перед тем как уснуть, император собирался прочитать какую-нибудь молитву. Обычно он брал наугад один из свитков, подаренных ему епископом Оси-ем. Оказавшись в лагере, Константин заметил, что из ворот Вероны вышла длинная процессия. Ее возглавляли мужчины в длинных белоснежных тогах; это были представители городской курии.

За ними следовали рабы в серых туниках, которые несли шкатулки, мешки и сундуки, катили бочки. Отдых откладывался. Константин подозвал охрану и двинулся навстречу процессии. После того как полагавшиеся приветствия были соблюдены, послы спросили об условиях сдачи города.

– Достопочтенные жители Вероны, я пришел, чтобы освободить вас от гнета узурпатора, а не поработить, – ответил им Константин. – Разве император, посещая принадлежащий ему город, ставит условия сдачи? Я и мои военачальники были бы рады насладиться вашим гостеприимством, но Рим нас заждался. Мы не можем задерживаться надолго.

– Мы смиренно просим тебя, о Божественный, принять эти дары в благодарность за наше освобождение от гнета узурпатора!

Это было золото, драгоценности, шелк, фалернское вино и многое другое.

«Снова Господь помогает мне!» – подумал Константин.

– Раздайте это моим воинам, – произнес он, окинув подношения оценивающим взглядом: веронцы были щедры. – Они славно сражались, это будет им достойной наградой. – Немного помолчав, император спросил: – Кого считают лучшим ювелиром Вероны?

– Египтянина Оригия и грека Лузия Навина, они спорят за звание лучшего.

– Я хочу их видеть, у меня есть для них срочная работа, – сказал Константин.

IX

Пока армия Константина отдыхала у стен Вероны, а в погребальном костре Руриция Помпиана тлели последние угли, в Вечном городе был праздник. Максенций устроил грандиозный пир в честь скорой гибели «врага Рима». Он поднимал чашу за чашей за Митру Непобедимого и богов-олимпийцев, пока хмель не свалил его с ног.

От Вероны легионы Константина двинулись на юг, пересекли реку Пад и достигли Бононии[26]. В городе стоял небольшой гарнизон. Жители сомневались, как им поступить: перебить солдат узурпатора и выйти встречать Константина с дарами или готовиться к осаде. Однако император не стал терять время, у Бононии его армия повернула на дорогу, идущую вдоль северо-восточного хребта Апеннинских гор. По ней она вышла к Адриатическому морю, двинулась вдоль берега до города Фано, где свернула на знаменитую Фламиниеву дорогу, и направилась прямо на Рим.

Узурпатор и его военачальники не ожидали, что Константин будет передвигаться столь стремительно. Узнав, что он уже близко, они начали лихорадочно готовиться к битве. Максенций перевел свое войско через Мульвийский мост и тайно приказал инженерам ослабить подпорки, чтобы по сигналу их можно было легко выбить.

Армия узурпатора заблокировала Фламиниеву дорогу, заняв позиции на равнине, постепенно поднимавшейся к горе Соракт, между Вейями и Фиденами. Солдаты выстроились по косой линии вдоль берега Тибра. В центре расположились италийские легионы, состоявшие в основном из новобранцев, за ними преторианская гвардия, на левом фланге легкая конница, тяжелая – на правом.

По вражеской территории римские легионы, как правило, передвигались с рассвета и до полудня. Вторая половина дня уходила на возведение укрепленного лагеря. Эта тактика была обременительной, но она не раз приносила свои плоды, не давая противнику застать римлян врасплох. Поэтому, когда в полдень на Фламиниевой дороге показался авангард армии Константина, Максенций и его военачальники были уверены, что он сейчас остановится и начнет строительство лагеря.

– На что он надеется? – усмехнулся узурпатор, наблюдая за облаком пыли на горизонте. – Безумец, думает, его новый Бог выиграет за него сражение?

– Ночью окружим их лагерь, – предложил префект преторианской гвардии. – Будем держать, пока они не начнут пухнуть с голоду. Им не вырваться, а запасов у них мало.

– Нет, благороднейший Скудилло, я не могу столько ждать! – резко ответил Максенций, он чувствовал себя, как никогда, уверенно. – К тому же мне нужна армия Галлии и Британии, а не кучка ходячих скелетов.

– До этого не дойдет, – пообещал узурпатору командир преторианцев. – Дождемся, пока они как следует проголодаются, а затем предложим обменять Константина на мясо, хлеб и вино. Никакими молитвами не унять урчания желудков. Его приведут к нам в цепях собственные люди.

– Благороднейший Скудилло, должно быть, судит о рейнских легионах по своим преторианцам, – желчно заметил Квинт Эльмер. – Зачем упускать хорошую возможность атаковать?

– Как ты смеешь? – побагровел префект преторианцев.

– Сейчас не время для ссор! – рявкнул на них Максенций. – Высокородный Эльмер прав, нужно покончить с Константином как можно скорее. Нельзя давать ему время на колдовство!

– Говорят, христианский Бог может накормить толпу во много тысяч человек несколькими рыбами и хлебами, – произнес один из военачальников.

– Когда они остановятся, чтобы начать строительство лагеря, мы пойдем в наступление. У Константина меньше солдат, они устали после марша. К закату они будут молить о пощаде, – сказал Эльмер.

– Это разумно, – кивнул узурпатор. – Я разберусь с чародеем, а вы позаботьтесь о его людях. Боги улыбаются нам! Змея сама ползет под занесенный молот.

Но Константин не собирался останавливаться, прежде чем не разобьет узурпатора. Его армия продолжала идти, словно не замечала противника. Когда впереди стали четко видны позиции Максенция, император развернул коня и поехал вдоль колонн своих войск.

– Могучие воины Запада! – произнес Константин, стараясь, чтобы его слова звучали как можно громче. – Там, у берега Тибра, стоят преступники, которых мы обязаны предать суду. Они позорят величие Рима, грабят и убивают его граждан. Вечный город взывает к нам с мольбой очистить его от скверны! Мы защищали Галлию от франков, Британию от пиктов и саксов, а сейчас сердце империи нуждается в нас! Настал момент, ради которого начался наш поход.

Вся армия не могла слышать речь императора, однако те легионеры, мимо которых проезжал Константин, подхватывали каждое его слово и по цепочке передавали остальным. С задержками и некоторыми искажениями ему внимали даже те, кто шел в самом хвосте колонн.

– Не стану скрывать, на каждого из вас приходится два или даже три солдата узурпатора. Но разве они нам ровня? Спросите себя: кто эти люди? Воры, пьяницы, насильники и убийцы! Перед нами армия или полчища разбойников? Мы пришли сюда, чтобы восстановить единство империи, защитить слабых и прекратить бесчинства. Это благородная цель, ради которой стоит сражаться. Каждый из вас – верный и отважный воин, гордость Империи. Солдаты узурпатора дрожат от страха, глядя, как мы приближаемся, потому что знают: сколько бы их ни было, им никогда нас не сокрушить! Сегодня мы покроем себя славой освободителей Рима! Бесстрашие и вера сделают нас непобедимыми!

По колоннам прокатился одобрительный рев.

– Максенций уверен, что боги на его стороне. Но почему же тогда города Севера склонились перед нами, а лучший полководец узурпатора был разбит? Где была их поддержка все это время? Мы несем волю Бога Единого и Всемогущего. Он хранит нас! Максенций прячется за спинами своих солдат, он не верит, что боги защитят его. Вот наглядное доказательство их слабости. Обречены те, у кого нет благородной цели и уверенности в своих силах.

Он дал знак контуберналам. Они подъехали к нему и подали длинный предмет, завернутый в пурпурную ткань и по форме напоминавший штандарт легиона. Константин поднял его вверх, контубернал осторожно стянул ткань. Глаза легионеров блеснули от восхищения.

– Это хоругвь Христова!

Веронские ювелиры по заказу Константина превратили римский штандарт в христианское знамя, епископ Осий его освятил. Верхушку знамени венчал отлитый из золота лавровый венок, украшенный драгоценными камнями. Под ним располагались позолоченные буквы хризмы, ниже была закреплена поперечная планка, с которой свисал расшитый золотом алый стяг со словами: Hoc vince[27]. Эту хоругвь назвали лабарумом.

– С нами Бог, да свершится воля Его! Бейтесь за Господа, за славу Рима и за всех, кто нуждается в вашей защите! Заклинаю вас только об одном: если я погибну, не останавливайтесь, сражайтесь, пока враг не будет разгромлен, пока не сложит оружие последний солдат узурпатора! Вперед, нас ждет победа!

Константин собирался бросить армию в бой прямо с марша. Он очень рисковал, но только так можно было застать узурпатора врасплох и получить преимущество. Развернув коня, император помчался обратно к авангарду, контуберналы с трудом поспевали за ним.

Обоз и всех, кто сопровождал армию, оставили позади. Жены командиров вместе со слугами столпились на небольшом холме, наблюдая за намечающимся сражением. Крисп с большим трудом прорвался вперед и разочарованно вздохнул. Ему было видно лишь пыль, поднимаемую солдатами. Он понурил голову, когда рука Фаусты мягко легла на его плечо.

– Хочешь посмотреть на отца? – спросила она, сверкая глазами.

За напускной веселостью императрица прятала волнение. Прежде чем Крисп успел ей ответить, она наклонилась, усадила его к себе на плечи и выпрямилась. Окружающие подивились: сил Фаусте было не занимать.

– Вот он! – Она указала на всадника в шлеме с высоким гребнем, который скакал параллельно колонне легионеров с диковинным знаменем в руках. Его доспехи блестели на солнце, за спиной развевался пурпурный плащ. У Криспа перехватило дух от восторга. Фауста восхищенно воскликнула:

– Вот он! Твой отец, император Константин! Константин Великий!

– Великий! – радостно повторил Крисп. – Константин Великий!

За день до сражения Константин решил выучить какую-нибудь молитву, чтобы с ней на устах ринуться на ряды Максенция, но у него это никак не получалось. Он много раз ее читал, но не мог удержать в памяти больше нескольких строк. Это было мучительно, ему казалось, что слова молитвы ускользают от него. Раньше с ним такого никогда не случалось.

«А может, Бог не хочет, чтобы я шел в бой с его молитвой на устах?» – с трепетом подумал император. Он спросил об этом Осия.

– Господь никому не запрещает учить молитвы, обращенные к Нему, – заверил его епископ. – Но, может, время для этого еще не пришло?

– Когда же, если не сейчас? – разволновался Константин. – Солдаты не должны заметить и тени моих сомнений!

Тогда Осий предложил императору запомнить молитву из одной строчки – Иисусову молитву:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго! – заучил Константин и почувствовал, как тяжелый груз свалился с души.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» – повторял про себя император.

Он приказал трубить сигнал к атаке, а сам, возглавив авангард, состоявший из легкой кавалерии и азиатских конных лучников, повел его к правому флангу противника. Максенций и его военачальники не верили своим глазам.

– Он, должно быть, смерти ищет, – удивился узурпатор, затем обратился к своему окружению: – Видите, боги отдают Константина нам в руки. Высокородный Эльмер, возглавь правый фланг, разбей чародея и приволоки его ко мне живым или мертвым!

– Будет исполнено!

Император построил конницу клином – впереди азиатские лучники, за ними легкая кавалерия. Так как армия Максенция выстроилась не по прямой линии, а вдоль берега, его правому флангу, прежде чем выдвигаться в бой, нужно было развернуться. Квинт Эльмер недооценил скорость, с которой мчался авангард Константина. Перед тем как его тяжеловооруженные всадники успели завершить маневр, лучники приблизились на достаточное расстояние для стрельбы. Император приказал сосредоточить обстрел в тех местах, где виднелись вражеские стяги. Выхватив луки и откинувшись в седле, наемники на полном скаку принялись осыпать кавалерию узурпатора стрелами.

Сразу несколько знаменосцев неприятеля пали. Под обстрелом, потеряв ориентиры, кавалерия противника пришла в замешательство. Эльмер попытался восстановить порядок, но вдруг стрела вонзилась ему в шею. Он упал с лошади, захлебываясь кровью. К нему кинулись, чтобы помочь, но сделать уже ничего было нельзя. Лишившись командира, порядки правого фланга Максенция окончательно расстроились.

Тяжелая кавалерия сильна своим натиском, но отражать атаки, стоя на месте, она не способна. В отличие от пехоты, где легионеры подпирали друг друга, конница не могла организовать плотный оборонительный строй. Авангард Константина обрушился на правый фланг Максенция и смял его. Всадники узурпатора бросились врассыпную, некоторые из их лошадей так перепугались, что сбрасывали наездников.

Солдаты, наблюдавшие за началом битвы в отдалении, лучше всего видели возвышавшийся над головами сражавшихся, сиявший в солнечных лучах лабарум. Когда тяжелая конница Максенция была опрокинута легкой кавалерией, они подумали, что такое могло случиться только благодаря силе знамени Христова. Войска императора возликовали, солдаты узурпатора ужаснулись.

– Вот она, его магия, я же вам говорил! – побагровел Максенций.

Он решил, что пора действовать. В сопровождении отряда телохранителей узурпатор поскакал к своему правому флангу, туда, где виднелся лабарум. Увидев пурпурный плащ Максенция, остатки тяжелой кавалерии собрались вокруг него. Выкрикивая во все горло ругательства в адрес Константина, он сделал вид, что ведет их в бой. Ему и в голову не приходило, что у него появился хороший шанс отбросить конницу противника. Он думал только о том, как заманить Константина в ловушку.

Император находился во втором ряду своего авангарда. В правой руке он сжимал древко лабарума и поэтому не мог сражаться, а в левой держал щит, которым парировал удары копьем, когда всадники Максенция пытались прорваться к нему. Конница неприятеля перешла в контрнаступление, сразу несколько воинов из первого ряда пали, и перед Константином оказалось сразу двое всадников неприятеля. Чтобы отбиться от них, одного щита было мало, пришлось выхватить меч, при этом бросив знамя. Одного из противников он сбросил с седла, плашмя ударив щитом по лицу. Второму стрела вонзилась в плечо, он дернул поводья, его лошадь рванулась в сторону и врезалась в бок другому всаднику.

Константин спрыгнул с коня, чтобы подобрать лабарум, и вдруг заметил в метрах двадцати от себя Максенция. Их взгляды встретились. Для узурпатора настал идеальный момент перехватить инициативу. Его кавалерия перегруппировалась и начала теснить авангард неприятеля. К тому же те, кто наблюдал за сражением со стороны, видели, как пал лабарум, и, должно быть, решили, что император погиб, а чудотворная сила знамени исчезла. Максенцию нужно было лишь приказать коннице перейти в решительное наступление, но, почувствовав на себе взгляд Константина, он не смог произнести ни слова. Узурпатор побледнел, по телу пробежала дрожь. Он развернул коня и, не оглядываясь, помчался к Мульвийскому мосту. Следом за ним в бегство обратилась его кавалерия. Правый фланг Максенция был разгромлен. Император хотел броситься в погоню: пленить его – большая удача, но неясное предчувствие предостерегло от этого.

«Сперва нужно разбить армию узурпатора, а уже потом преследовать его самого», – подумал Константин.

Тем временем в бой вступила пехота. Новобранцы Максенция не выдержали натиска опытных галло-британских войск и начали пятиться, но сзади их стали подпирать преторианцы. Установилось шаткое равновесие. Легкая кавалерия узурпатора попыталась зайти в тыл легионерам императора, но столкнулась с батавами Бертольда и была разбита.

– О Божественный, мне послать людей в погоню за узурпатором? – спросил у Константина Дидий Варрен.

– Нет, у нас каждый воин на счету, – покачал головой император. – Пусть бежит, без армии он пустое место. Главное – одержать победу!

У армии Максенция все еще было значительное численное преимущество в пехоте, но, оставшись без кавалерии, ее фланги оказались оголены. Конница Константина обрушилась на противника с двух сторон. Италийские легионы дрогнули, не выдержав такого напора, и бросились бежать, никто не хотел погибать за узурпатора. Только преторианцы удерживали позиции: за право хозяйничать в Риме они были готовы биться до последнего.

Максенций пронесся по Мульвийскому мосту, резко осадил коня, развернулся, чтобы дать сигнал инженерам выбить подпорки, но обнаружил, что погони нет. Узурпатор не мог поверить своим глазам: его огромная армия проигрывала сражение, а план, на который он так уповал, провалился. Когда бóльшая часть солдат обратилась в бегство, у Максенция появилась надежда, что теперь-то Константин погонится за ним. Он выехал на середину моста и стал звать:

– Константин, сразись со мной! Прими мой вызов, если ты не трус!

Император был в гуще сражения и не слышал его. Узурпатор кричал, пока не охрип. Им овладело отчаяние, он поник головой, слезы потекли по щекам. Удар молотом пришелся мимо, а змея ужалила руку, что его сжимала.

– Проклятый колдун, – сокрушенно пробормотал Максенций.

На мост хлынули спасавшиеся бегством легионеры. Ослабленные подпорки не выдержали. Узурпатор упал в Тибр. Солдаты, что не успели вступить на обрушившийся мост, бросились бежать вдоль берега. Константин дал возможность убежать тем, кто не хотел больше сражаться, затем подтянул резервы и окружил остатки армии неприятеля.

– Какие будут приказы, господин префект? – спрашивали у Макрона Скудилло его гвардейцы.

Тот отчаянно пытался сообразить, что предпринять. Он спешился, когда повел в наступление центр войска Максенция. Его конь остался где-то позади. Скудилло озирался по сторонам и ничего не мог разглядеть, кроме шлемов преторианцев. Тогда он встал на свой щит, а четверо гвардейцев подняли его над головами. Скудилло надеялся найти слабое место в рядах окруживших их войск, но, оглядевшись, понял, что положение безнадежное. Армия Константина теснила преторианскую гвардию со всех сторон. У них уже не было шансов перехватить инициативу. Им оставалось лишь пятиться и отбиваться, а кольцо все сжималось. Тогда Макрон Скудилло понял, что пришел его час. Он повернулся туда, где виднелся лабарум, вскинул правую руку, в которой держал меч, и воскликнул:

– Идущие на смерть приветствуют тебя!

Константин удивленно поднял брови, но затем привстал в седле и ответил на приветствие.

– Приказ такой: не продешевите! – грустно усмехнулся Скудилло, когда преторианцы опустили его на землю. Затем встряхнул головой и во всю глотку прокричал: – Приказываю каждому продать свою жизнь подороже! Покажите им, на что способны, и не смейте позорить преторианскую гвардию, иначе я и в Тартаре до вас доберусь!

Они выполнили приказ, ни один из преторианцев не дрогнул. В гвардию отбирали только опытных, закаленных в боях легионеров. Столичная жизнь развратила их, но в пылу битвы они снова стали самими собой – лучшими солдатами античного мира. Они были последними прямыми наследниками легионов Августа. После битвы у Мульвийского моста римская армия уже никогда не станет прежней. Кочевники из Великой степи, романизированные галлы, бритты и германцы под командованием Константина разбили войска италийцев.

– Может, отведем один легион? – предложил императору Авл, наблюдая за стоявшими насмерть гвардейцами. – Если появится шанс спастись, они побегут…

– Нет! – перебил его Константин. – Преторианцы, которым сегодня удастся спастись, или станут разбойниками, или вновь поднимут оружие, присоединившись к нашим врагам. У них был шанс бежать, больше никакой пощады!

Сражение превратилось в долгую кровавую резню. К закату пали последние преторианцы. Умирая, префект произнес:

– Марс… Марс… встречай своих… сынов.

Когда все закончилось и лязг металла затих, солдаты Константина почувствовали страшную усталость. Многие валились наземь, другие из последних сил помогали раненым.

Император слез с седла, подрагивавшими от перенапряжения руками передал контуберналам лабарум. Ему не хотелось смотреть на поле битвы. Стерев с лица пот, он направился к развалинам Мульвийского моста. Его догнал Далмаций.

– Это великая победа! – воскликнул он, обняв Константина. – Она прославит твое имя в веках!

– Узурпатор сбежал! Если у него остались хоть какие-нибудь резервы, он укрепится в Риме и наша победа будет пирровой, Далмаций. Нас ждет изнурительная осада, – ответил император, высвободившись из объятий. – Этот трус разрушил за собой мост. Прикажи братьям Ювентинам найти легионеров, которые меньше всех устали. Пусть немедленно начнут налаживать переправу! И отправь Бертольда преследовать солдат Максенция. Главное, рассеивать их, не давая собраться в отряды.

Далмаций оторопел, румянец на бледном лице вспыхнул еще ярче.

– Будет исполнено, – произнес он, взяв себя в руки.

Константин кивнул и попытался ему улыбнуться, однако он так устал, что получилась, скорее, гримаса. Изучив остатки моста, император двинулся вдоль берега. Он шел и мысленно корил себя за то, что позволил Максенцию уйти.

«Я мог схватить его, и война бы закончилась! Глупец, почему я даже погони за ним не отправил?»

Тут Константин заметил выброшенный на берег труп. Он хотел обойти его, но увидел на доспехах погибшего обрывок пурпурной ткани. Император наклонился и перевернул утопленника на спину. Перед ним лежал Максенций. Заглянув в мутные, широко раскрытые глаза узурпатора, Константин ощутил дрожь.

«Неисповедимы пути Господни», – вспомнились ему слова епископа Осия.

Теперь он знал, что война окончена, мятеж подавлен, Италия возвращена в лоно империи, а Рим ждет своего нового повелителя, ждет уже не цезаря, а августа Константина!

Его легионеры стали выходить из оцепенения. Они наконец почувствовали, что одержали победу, достойную великой армии. Вечный город будет встречать их как своих спасителей. Это было мечтой любого солдата империи.

– Слава Константину! – прокричал один из легионеров.

Его слова тут же подхватило все войско.

– Слава Константину! Слава Константину! – разносилось над полем битвы.

Император не обращал на это никакого внимания. Он стоял на коленях возле берега Тибра и молился.

X

Константин вызвал военачальника в свой шатер на рассвете следующего дня.

– Авл, ты въедешь в ворота Вечного города первым, как я и обещал. Бери с собой людей, сколько потребуется. Прежде чем мы войдем в Рим, ты должен навести порядок. Избавься от всех статуй и изображений Максенция, сожги изданные им указы, уничтожь его печать. Арестуй тех, кто поддерживал узурпатора. За короткий срок до всех тебе не добраться, но устрой как можно больше шума, чтобы они испугались и сами сбежали. Далмаций прибудет через пару дней и поможет подготовить город к триумфу.

– Будет исполнено. А как поступить с сыновьями узурпатора?

Константин совсем забыл про них. Вздохнув, он прошелся по шатру, затем произнес:

– Максенций был братом моей супруги, его сыновья – мои племянники. Дети не должны отвечать за грехи отца. Отправь их вместе с родней и прислугой в Британию. Я напишу наместнику, чтобы он приглядывал за ними.

– Твоя воля – закон, о Божественный!

– И не забудь: когда будешь въезжать в Рим, голова узурпатора должна красоваться на острие твоего копья. Его участь будет уроком.

– Это честь для меня! – Авл поклонился. Константин взял со стола чашу с разбавленным вином, сделал маленький глоток и протянул ее военачальнику. Тот поблагодарил и опустошил чашу. – Говорят, в книгах Сивилл Максенций нашел предсказание, что в день битвы у Мульвийского моста погибнет враг Рима. Поэтому он и решил сражаться. Боги посмеялись над ним. Теперь Рим знает, кто на самом деле был его врагом.

– А почему они так поступили? – В голосе императора слышались нотки грусти. – Максенций не был достойным человеком, но он верно служил богам, как завещали предки. За что они наказали своего преданного слугу?

– Трусость и слабость оскорбляют богов. Фортуна благоволит храбрым, тем, кто готов взять свое… – начал Авл, но, заметив, что император собирается еще что-то сказать, умолк.

– Однажды царь Крёз, правитель Лидии, собрался выступить в поход против персов. Но его терзали сомнения: враг был очень силен. Тогда он обратился к Дельфийскому оракулу. Тот ответил ему: «Начав войну, ты разрушишь великое царство». Крёз обрадовался, решив, что сумеет сокрушить державу персов. Однако его армия проиграла все сражения, а персы разрушили Лидию. Предсказания даются надвое и потому всегда сбываются. Боги издеваются над нами, напоминая, как мы ничтожны, как легко они могут ломать наши судьбы. Только Господь заботится о нас. Он наш Пастырь, нужно следовать Его воле, лишь тогда мы не заблудимся.

Авл не знал, что ответить. Он был предан Константину всей душой, но веры его не разделял.

В шатре повисло молчание. Наконец военачальник неуверенно произнес:

– Лидия… Это теперь провинция Азия?

– Да, и Вифиния, – кивнул император. – Некогда великое царство, ныне две наши провинции.

Они вновь замолчали.

– Ладно, ступай, – отпустил военачальника Константин, но, когда тот был уже у самого выхода из шатра, окликнул: – Скажи, Авл, а что ты думаешь о благородном Эроке?

– Заносчивый варвар, ему не помешало бы поучиться хорошим манерам.

– Если он тебя так раздражает, то почему вы пьете вместе?

Этот вопрос поставил Авла в тупик. Он несколько мгновений хлопал глазами, удивленно глядя на императора, затем ответил:

– О Божественный, а разве тем, кто сражается бок о бок, нужен повод, чтобы выпить?

– Видимо, нет.

После полудня прибыл гонец из Никомедии. Август Галерий издал эдикт о веротерпимости, в котором приказывал прекратить гонения на христиан и требовал, чтобы представители всех религий империи молились о его здоровье. Соправители Галерия Максимин Даза и Лициний его уже подписали.

«…Пусть все нежатся в мире и спокойствии и отдыхают в безопасности. А более всех пусть возрадуются те, кто отринул заблуждения и свернул с неверного пути, ибо обрели они здравое и верное понимание вещей, как будто после жестокой бури или тяжкой болезни, а в будущем ждут их только сладостные плоды жизни…» – говорилось в эдикте.

В каждой его строке чувствовался беспомощный вздох Галерия: «Пусть будут и христиане».

– Да будут христиане! – произнес Константин, поставив под эдиктом свою подпись и печать.

Он еще не знал, что к этому моменту его злейший враг Гай Галерий Максимиан, которого церковные историки прозовут Зверем, уже испустил дух. Ему всегда казалось, что однажды они с Галерием сцепятся не на жизнь, а на смерть. Но все сложилось иначе.

Когда Константин, Фауста и Крисп на закате прогуливались вдоль берега Тибра, по реке проплыла коряга. В сумраке императору показалось, что это плывут трупы Максенция и Галерия.

– Ого, какая! – засмеялся Крисп, указав на корягу пальцем.

– Да, сынок, очень причудливая, – согласился Константин.

Часть вторая

Золотой телец

Рис.3 Константин Великий. Сим победиши

I

Константин шел по темным улицам великого города и звал его жителей следовать за ним. Он хотел привести их к свету, который навсегда развеет мрак, окутывавший Священную империю. Но на его призыв не было отклика. Тени редких прохожих мелькали вдалеке и тут же скрывались за темными углами. Жители попрятались в домах, потушив свет. Император чувствовал на себе их встревоженные взгляды сквозь затянутые слюдой окна. Вечный город затих, но не уснул, а притаился.

Константин остался совсем один: родные не захотели сопровождать его, солдаты и военачальники разбежались. Даже епископ Осий куда-то пропал.

– Ваши глаза так привыкли к темноте, что вы боитесь света? – спрашивал Константин, но лишь угрюмое молчание было ему ответом.

И вот он заметил вдалеке чью-то темную фигуру. Обрадовавшись, император ускорил шаг. Неужели кто-то наконец вышел ему навстречу? Чем ближе он подходил, тем крупнее становился силуэт впереди, постепенно увеличиваясь до исполинских размеров. Константин вышел на Форум и оказался перед огромной мраморной статуей Октавиана Августа – отца империи.

«Чего римляне так страшатся? – спросил он себя, взглянув на статую. – Я же хочу дать им надежду!»

Земля задрожала у него под ногами. Ладони статуи Августа сжались в кулаки. Константин попятился.

– Свет, что ты несешь, – это пламя костра, которое испепелит Империю! – прозвучал громкий низкий голос откуда-то из чрева статуи. – Ты, как Нерон, хочешь поджечь Рим, но после твоего пожара город не отстроить, он будет навеки лежать в руинах!

– Пламя, которым я хочу поделиться, греет, но не обжигает, – нерешительно ответил Константин.

– Глупец, сам не ведаешь, что творишь! – Голос поднялся выше и теперь звучал из шеи Августа. – Ты несешь гибель и опустошение под видом любви и спасения. Ты привел варваров к стенам Рима, растерзал преторианскую гвардию. Мою гвардию!

– Я поступал так, как должно! – Константин почувствовал уверенность в себе. – Мы спасли Рим!

– Твоя победа – проклятие для Империи. Ни один узурпатор не причинит столько вреда, сколько принесешь ты! – гремел голос. – Религия рабов никого не возвысит, а только унизит тех, кто ее исповедует: свободных граждан Рима, благородных патрициев, императора и даже самих богов, если они окажутся в тени Распятого. Ты называешь Богом преступника, подвергнутого позорной казни. Прозрей наконец и отступись, пока не поздно! Хочешь служить Ему потому, что Он единственный из богов, пославший тебе знак? Ты собирался в поход против Рима, только враг Вечного города мог стать твоим союзником. Но теперь, когда трон принадлежит тебе, ты будешь недругом Империи или ее правителем?

– Ложь! Все ложь, каждое твое слово!

– Когда Христос только родился, я уже правил большей частью всей ойкумены[28]. Что же это за Бог, который родился столь недавно и был убит людьми? Какой силой Он может обладать?

Константин закрыл глаза и стал повторять про себя: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!»

– Он обещает своим последователям Рай на Небесах, но неужели ты думаешь, что Небо может принадлежать Ему, самому ничтожному из всех божеств? За Его посулами пустота, все, что Он говорил, обман! Верующие в Него отказываются от всего ради вознесения, но после смерти их, проживших столь пустые жизни, не ждет ничего, кроме разочарования и мук! Не бывает империй рабов. Уверовав во Христа, римляне ослабеют, и тогда придут новые племена, могучие и жестокие, которые утопят Вечный город в крови.

Константин не слушал голос, а лишь продолжал твердить про себя Христову молитву.

– Союзников нужно выбирать осторожно, их враги становятся твоими. Скоро против тебя объединится вся Империя. Вначале тебя будут бояться, а потом презирать. Нет более ненавистного врага, чем предатель собственного народа. Ты им станешь, если не отступишься! Твое тело растерзают, а память о тебе предадут проклятью.

– Не отступлюсь! – твердо произнес Константин, открыв глаза. В его взгляде не было и тени страха или сомнений. – Я буду идти до конца, моя судьба в руках Господа, все, что со мной станется, будет по Его воле, а не по твоей!

Он чувствовал, что перед ним вовсе не дух императора Августа, а кто-то иной, пытавшийся им казаться.

– О нет! Ты не в Его, а в моих руках! – взревел голос. – Я решу твою участь!

Статуя сошла с постамента и, с грохотом ступив на мраморные плиты Форума, протянула к императору длинные холодные руки. Константину хотелось броситься бежать, но усилием воли он заставил себя стоять не шелохнувшись. У него за спиной собиралась толпа горожан. Статуя нарочито медленно обхватила Константина и подняла.

– Ты еще можешь спастись. Мне не хочется казнить тебя, достойного римлянина, на глазах у ничтожной черни, – произнес голос уже без гнева, а даже с заботой.

– Не тебе меня миловать и не тебе карать, – ответил Константин, глядя в пустые черные глаза статуи.

Едва эти слова сорвались с его губ, как он услышал хруст собственных ребер. Воздух со свистом вылетел из груди, изо рта хлынула кровь, а за спиной зазвучали торжествующие возгласы толпы.

II

Константин проснулся в холодном поту и вскочил с постели, чтобы скинуть пелену кошмарного сна. Его резкое пробуждение не потревожило сна Фаусты, императрица лишь перевернулась на другой бок. Он взглянул на прикрепленные к стене шатра водяные часы. До сигнала труб, означавшего подъем, оставалось около часа, но снова ложиться ему не хотелось. Константин подошел к стоявшему на круглом столике кувшину с водой и умылся.

«Римляне будут меня ненавидеть, – подумал он, вспомнив увиденный сон, тут же встряхнул головой и сам себе возразил: – Ничего, Аврелиан заставил их поклоняться Митре, а я научу любить Христа».

Константин стал размышлять о предстоящем триумфе. Римляне очень любили это зрелище. Они не только воздавали должное победоносному полководцу и его армии, но и упивались унижением врагов Империи. Его беспокоила мысль, что ему будет трудно продемонстрировать жителям Вечного города всю значимость своей победы над узурпатором, так как она не принесла ему ни богатых трофеев, ни пленных. Казна Максенция осталась в Риме, а его солдат, сдавшихся в плен, Константин планировал вновь принять на службу, отправив на разные рубежи.

Накинув поверх туники плащ, он вышел из шатра. Было свежо и прохладно. Лагерь еще крепко спал, лишь на дальнем его конце помощники армейских лекарей кипятили в больших котлах со щелоком ткань для перевязок. Император вздохнул полной грудью.

«Это будет прекрасный день!» – подумал он, глядя на горизонт, где занимался рассвет.

Константин приказал разбудить Далмация и братьев Ювентинов. Покинув теплые постели и с трудом разлепив глаза, они предстали перед ним, ежась от холода. Если Марк и Кассий изо всех сил пытались держаться, то Далмаций откровенно зевал.

– Когда Эмилий Павел праздновал триумф после победы над македонским царем Персеем, повозки, груженные трофеями, два дня тянулись вдоль улиц непрерывной вереницей, – сказал им Константин. Те хмурились, стараясь спросонья понять, к чему он это говорит. – Император Траян после войны с даками неделю демонстрировал захваченное золото, драгоценные камни и пленных. У нас же из трофеев только два десятка телег, заваленных оружием и доспехами преторианцев. И ни одного пленного, которого можно гнать по улицам Вечного города. Наш триумф запомнят как самый жалкий из всех.

– Рим – главный трофей Божественного Константина! – произнес Далмаций. – Вечный город у твоих ног.

– Предлагаешь приказать армии ворваться в Рим и начать грабежи? А потом во время триумфа показать жителям Вечного города их же сокровища? – поинтересовался император. – Уверен, Эроку и Бертольду это понравится.

– Я не о том!

– Мы не раз спасали Запад от варваров, напомним об этом римлянам. Отправляйся во все окрестные деревни и ищи мужиков, хотя бы немного похожих на франков или саксов.

– Думаешь, жители Рима не отличат крестьян от варваров?

– А что они о них знают? Косматые, немытые, в грубых шерстяных одеждах. Большинство рабов, живущих в Вечном городе, родились в господских домах. Рим давно не видел настоящих варваров. Переодень крестьян, вымажи грязью, главное, чтобы они шли и помалкивали.

– Может, не сразу, но об этом узнают, пойдут слухи…

– И пусть. Нас ждут такие свершения, что сплетни о крестьянах, переодетых варварами, будут ничтожны! – перебил его Константин. – Римляне должны увидеть, что мы защищали Рейн. Но у нас нет времени посылать в Трир за пленными франками. Если ты не готов взяться за это, я пошлю кого-нибудь другого!

– Я выполню все, что прикажешь, – сказал Далмаций, опустив голову.

– Хорошо. После триумфа крестьянам придется некоторое время посидеть в темнице, но потом их вымоют в банях, переоденут в чистые одежды и накормят от брюха. Можешь заплатить им немного, но только бронзой. Бери в сопровождение два эскадрона легкой кавалерии и… – император взглянул на братьев Ювентинов, на мгновение задумавшись, – и достойнейшего Марка. Варварские одежды возьмете у алеманов. У вас неделя, затем отправляйся в Рим помочь высокородному Авлу в подготовке празднеств.

Сначала Константин хотел отправить с Далмацием обоих братьев, но потом решил, что от расторопного Марка будет больше пользы, а медлительный Кассий их только задержит.

– Вам все ясно?

Далмаций кивнул.

– Твоя воля – закон, о Божественный! – просиял Марк Ювентин.

Кассий помрачнел и понурил голову.

– Не хочу отпускать от себя вас обоих, – решил приободрить его Константин. – Ты нужен мне здесь, достойнейший Кассий, следить за восстановлением моста, а твой брат поможет благороднейшему Далмацию.

– Счастлив служить тебе, о Божественный, – отозвался тот, но в его голосе не чувствовалось радости.

Император отпустил их. Перед уходом они поклонились, Марк ниже всех.

Константин решил прогуляться за пределами лагеря. Позвав рабов, он приказал подать ему легкие доспехи, меч, алый плащ и калиги. Ему не хотелось брать с собой охрану, поэтому он оделся как старший трибун[29] и через преторианские ворота вышел из лагеря.

От Тибра поднимался густой влажный туман. Было видно не дальше пары шагов. Император шел не спеша, погруженный в раздумья, и вздрогнул, когда прямо перед ним из тумана словно выплыли женщина с маленькой девочкой. Их глаза сверкнули от испуга, они, видимо, тоже заметили Константина перед тем, как чуть не столкнулись с ним. Девочка заулыбалась, а ее мать, слегка поклонившись, вежливо поприветствовала его.

Они были из зажиточной крестьянской семьи, одеты скромно, но опрятно. Женщина невысокая, полненькая, с приятным округлым лицом, в руках держала плетеную корзину. Ее дочка – лет пяти, с золотистыми кудрявыми волосами и большими светло-голубыми глазами.

– Благородный господин, ты служишь Божественному Константину? – спросила женщина.

– В битве у Мульвийского моста я сражался под знаменами цезаря Галлии и Британии, – уклончиво ответил он.

– Война уже закончилась?

– Узурпатор утонул в Тибре, его войска разбежались. Не беспокойтесь, покой и порядок вернулись в ваши края. Теперь Римом будет править законный император!

Его слова не успокоили женщину.

– Почему тогда Константин не уводит свои легионы? – робко поинтересовалась она. – Зачем они стоят здесь?

Близость от родного поселения такого количества солдат волновала ее сильнее, чем все консулы, императоры и узурпаторы на свете.

– Трусливый Максенций разрушил Мульвийский мост. Как только его восстановят, император уведет свою армию к стенам Вечного города. А до тех пор я буду следить, чтобы ни один солдат не потревожил вас, даю слово!

Лицо женщины озарилось широкой улыбкой. Она вынула из корзины пшеничные медовые лепешки с тмином, кувшин овечьего молока и предложила Константину разделить с ними трапезу. Девочка ела и пила с таким удовольствием, что император не смог устоять. От вкусных ароматных лепешек так и веяло теплом домашнего очага.

Константин, сам не понимая почему, подумал, как было бы замечательно, если бы у него родилась дочка с большими смеющимися глазами и кудрявыми волосами.

Он предложил проводить их. Император беседовал с женщиной, а девочка бежала впереди, срывая цветы. Собрав букет, она тут же потеряла к ним интерес и бросила их на землю. Константин поднял цветы, сплел из них венок и, потрепав девочку по волосам, надел ей на голову. Она засияла от радости. У императора давно не было так легко на душе.

Сойдя с тропинки, они вошли в небольшую тенистую рощу и остановились у маленького каменного алтаря, на котором лежала причудливая выточенная из дерева фигурка и горел слабенький огонек.

– Ну, вот и пришли, – сказала женщина и, заметив удивление, отразившееся на лице Константина, пояснила: – Здесь дом нашего покровителя.

Она достала со дна корзинки крохотный кувшинчик с темным маслом и вылила его в дырочку с обратной стороны алтаря, после чего огонек разгорелся сильнее, затем бросила в огонь зерно фимиама. Воздух наполнился благоуханием. Они с дочерью взяли по пшеничной лепешке и положили их по обе стороны от причудливой фигурки. Константин смотрел на них, испытывая смешанные чувства. Епископ Осий убедил его, что все боги, кроме Бога Истинного, по сути своей демоны или бесы, поэтому власть их ограничена, а помощь, которую они оказывают, приводит лишь к бедам. Император уже пожалел, что решил проводить случайных знакомых, ему ни к чему было здесь находиться.

И все же на сердце у него стало тепло. Было приятно наблюдать, как мать и дочь, положив руки на деревянную фигурку, благодарят своего маленького родного пената[30] за то, что война закончилась так быстро и не принесла им бед, в семье у них все здоровы, а урожай выдался обильным. Затем они просили у него продолжить заботиться о плодородии земли, оберегать их от бедствий, охранять от злых духов. А божок будто бы отвечал им журчанием студеного ручья, что протекал неподалеку, шелестом трав и шумом деревьев.

Когда девочка с добродушной улыбкой вдруг протянула Константину зерно фимиама, он заколебался. У римлян считалось правилом хорошего тона выказывать уважение местным богам. Отказавшись бросить фимиам в огонь алтаря, император серьезно оскорбил бы местных жителей, а в первую очередь девочку и ее мать. Он взял зерно, посмотрел на извивавшийся на ветру, как крохотная змейка, язычок пламени… Казалось, нет ничего проще, чем одним движением руки пожертвовать маленькому богу его фимиам. Однако Константин стоял неподвижно, чувствуя на себе вопросительные взгляды.

– Ваши края воистину гостеприимны, благодарю за угощение и за то, что скрасили мои утренние часы, – быстро произнес он.

Император отстегнул от пояса кошель и высыпал на ладошку девочке несколько золотых монет. Глаза у матери и дочери заблестели. Они тут же забыли о своем маленьком боге. Женщина взяла монету и попробовала ее на зуб; та не погнулась. Как бы ни обесценивались в империи монеты, золото всегда оставалось в цене. Прежде чем прикрепить кошель обратно, Константин незаметно бросил в него зернышко фимиама.

– Мне пора возвращаться в лагерь. Скоро в Риме состоятся торжества в честь победы Константина. Будут зрелища, на улицах накроют столы. Вы станете желанными гостями, приходите всем селением!

Мать с девочкой пообещали, что обязательно придут. На этом они распрощались.

«А может, Осий ошибается? И нашим мольбам внимают не только бесы, но и Ангелы, которые спустились с Небес и поселились в тенистых рощах, чтобы лучше нас слышать?» – подумал Константин.

Солнце уже всходило. Туман рассеивался, отступая к реке. Возле тропинки появился нищий, нервно переминавшийся с ноги на ногу. Он не сводил взгляда с рощи; должно быть, дожидался, пока она опустеет, чтобы войти и поживиться подношениями для маленького бога. На нем были одни лохмотья, едва прикрывавшие тощее костлявое тело, его воспаленные глаза слезились, синеватые губы безостановочно шевелились, он бормотал себе что-то под нос. На Константина нищий не обращал внимания. Император, не останавливаясь, вынул золотую монету, бросил ее к ногам бедолаги и пошел дальше, но, услышав за спиной низкий хриплый голос, остановился.

– Это не то, что мне нужно!

Константин обернулся. Казалось невероятным, что столь ничтожное существо, как этот бродяга, обладало столь сильным голосом. По коже пробежали мурашки.

– А что же ты хочешь? – в замешательстве спросил император.

Нищий затрясся всем телом, изо рта у него потекли слюни.

– А вот… те… тебя-то мне и надо, – задыхаясь, пробормотал он.

Бродяга сунул длинные, с острыми локтями руки в складки лохмотьев и вынул маленький ржавый кинжал. Константин схватился за рукоятку меча, но, заглянув в налитые кровью, пустые глаза нищего, оцепенел от страха. Такое с ним случилось впервые. Он не раз сражался в первых рядах своего войска, подавая пример мужества как простым легионерам, так и военачальникам. Орды свирепых варваров его не пугали, однако сейчас он застыл на месте не в силах пошевелиться и только вымолвил:

– Уйди от меня… де… демон!

Константин позволил нищему подойти, размахнуться и лишь в последний момент, скорее рефлекторно, чем осознанно, схватил его за руку чуть ниже запястья. Он не пытался бороться с нападавшим, а только сдерживал, не давая себя заколоть. Они рухнули на землю, и бродяга навалился на императора всем своим тщедушным телом.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», – повторял про себя Константин.

Глаза у нищего остекленели. Он закряхтел, изо рта, как из жерла вулкана, на лицо и грудь императора хлынула лава. Константин вскрикнул от ужаса и почувствовал солоноватый металлический привкус. Лава оказалась не раскаленной, а теплой и липкой. Кинжал выпал из грязных костлявых пальцев бродяги. Чьи-то сильные руки обхватили нападавшего и отбросили его от императора, словно котенка.

Перевернувшись на бок, Константин стал сплевывать кровь, которая попала ему в рот, когда он вскрикнул. Кто-то попытался помочь ему подняться, император отмахнулся, но, опомнившись, сам вскочил на ноги. Рядом стоял Кассий Ювентин с окровавленным мечом в руке.

– Ты не ранен, о Божественный?

Константин отрицательно покачал головой. Ему показалось, что скверный сон, который он видел минувшей ночью, все еще продолжается.

– Я искал тебя. Надеялся, ты выслушаешь меня! – произнес Кассий. – Мне сказали, что ты покинул лагерь. Я искал тебя, но никак не мог найти. Уже отчаялся и хотел возвращаться, но благо туман развеялся, и я издалека увидел, как этот сумасшедший напал на тебя.

Император принялся оттирать лицо от крови подолом плаща.

– О чем ты хотел поговорить? – спросил он.

– О Божественный, я понимаю, почему ты послал с благороднейшим Далмацием моего брата. Ему во многом удается опередить меня… – начал Кассий.

– Я собирался отправить вас обоих, но в последний момент передумал, – перебил его Константин. – Это провидение, Кассий! Воля Господа может свершаться и через наши предчувствия, а если противиться ей, то случится беда. Ты спас меня, и я этого не забуду.

Кассий всеми силами старался не показывать, насколько эти слова его осчастливили. Но получалось у него это слабо, он так и светился от радости. Император взглянул на труп нищего, он напомнил ему дохлую костлявую крысу, затем поднял с земли кинжал, с которым тот напал на него.

«Этой штукой он бы мою кольчугу не проткнул, – подумал Константин, проведя рукой по затупившемуся острию кинжала. – Какой позор, я бы ему одной рукой шею свернул!»

– Кассий, я дам тебе шанс проявить себя, – уже совсем иным тоном произнес Константин. – Постарайся выяснить, кто этот человек и почему он напал на меня. Бери себе в помощники любого, кого сочтешь полезным. Я надеюсь на тебя.

– Это честь для меня, я не подведу!

– Но никто не должен знать о случившемся! Запомни, нищий напал на старшего трибуна возле лагеря, и его закололи.

Император направился к Тибру, чтобы смыть с себя кровь перед тем, как вернуться в лагерь.

III

Спустя несколько недель настал день триумфа. Мульвийский мост был починен, армия подошла к стенам Рима и расположилась на Марсовом поле. Жители города томились в ожидании начала празднеств. Авл и Далмаций поспешно заканчивали последние приготовления, а солдаты начищали до блеска щиты и доспехи. У императорского шатра стояла позолоченная колесница, запряженная четверкой белых коней.

Специально обученный раб помогал Константину облачиться в особую триумфальную тогу с вышитыми золотыми звездами, которую надевали только на торжества.

– Не выношу тоги, ходить в них – сплошное мучение, – жаловался император епископу Осию, с которым они беседовали, пока Константин готовился к триумфу. – Но этого требует обычай. Мы, римляне, трепетно относимся к традициям, а ко всему новому настороженно и враждебно. Первых греческих актеров, прибывших сюда, сбросили в Тибр, а сейчас их в Риме больше, чем во всей Элладе. Отче, думаешь, Вечный город сможет стать Городом христиан?

Раб тем временем взял тогу за прямой край и уложил ее императору на левое плечо так, что она свисала до щиколотки. Другой конец он пропустил по спине, под правой рукой и начал его драпировать, укладывая глубокими складками.

– Христос говорил: Не вливаютвина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое[31]. Все мы дети Господа нашего. Римлянам нужно только вспомнить об этом, тогда они прозреют, – ответил Осий.

– Вспомнить? – удивился Константин.

Раб принялся натягивать тогу вокруг ребер императора. Делал он это очень осторожно, стараясь соблюсти баланс, чтобы она не причиняла неудобства, но и не свисала.

– Если человека ударить по голове, он может потерять память. Я не раз это наблюдал, когда лечил твоих солдат, Василевс. После грехопадения люди были сброшены из Рая на грешную землю. Удар они получили столь страшный, что забыли саму суть бытия. Люди не могли больше общаться с Богом Истинным, они были слишком далеко от Него, поэтому придумали ложных богов. Но это не будет длиться вечно. Заблудившись во тьме, можно забыть, что такое свет, но когда вновь узришь его, то ни с чем не спутаешь.

– Твоему красноречию могут позавидовать многие ораторы, отче, – улыбнулся император.

Оставшуюся часть ткани раб спустил полукругом чуть ниже колена и снова перекинул через левое плечо. Он несколько раз одернул полу и закрепил ее на груди. Константин подошел к большому сидонскому зеркалу на оловянной подкладке. Он остался доволен своим обликом. Император казался величественным и элегантным во многом благодаря струящимся складкам тоги. Правая рука была у него свободна, а левую, наполовину прикрытую драпировкой, Константин держал полусогнутой, чтобы ткань не волочилась по земле.

– Хорошо, ступай, – кивнул он рабу; тот, низко поклонившись, покинул шатер. Оживившись, император воскликнул: – Вергилий говорил про римлян: «Владыки мира – это народ, одетый в тоги». Наступает новая эра, отче, в этом ты прав. И нам посчастливилось стать не просто тому свидетелями, а быть сопричастными!

– На все воля Божия, – смиренно сказал Осий. Немного помолчав, он добавил: – Василевс, война закончилась, я делал все, что в моих силах, для твоих солдат, но теперь мне пора возвращаться в Кордубу[32]. Моя кафедра не должна больше пустовать.

Когда Испания оказалась под властью узурпатора, многие юноши из паствы Осия, не желая служить Максенцию, покинули родные края и отправились в Галлию с намерением вступить в легионы Константина. Прихожане умоляли епископа последовать за сыновьями, чтобы он молился вместе с ними, наставлял на путь истинный, исповедовал и врачевал. Осий не мог им отказать, он стал лекарем в рейнской армии.

Услышав слова епископа, император помрачнел, прошелся по шатру и медленно произнес:

– Оставайся, здесь ты нужнее! Вместе мы многого добьемся! Ты станешь епископом Рима.

– Мне доверили кафедру Кордубы, об этом не должно забывать. А у Рима уже есть епископ – отец Сильвестр.

– Пусть Сильвестр займет кафедру Кордубы… или какую-нибудь другую. Церковь разберется. Уверен, ему будут рады в любых краях. Его новый приход получит щедрые пожертвования. Переезд Сильвестра принесет всем благо. Я прослежу, чтобы никто не был обижен, а только выгадал.

На лицо Осия легла тень.

– Не гневайся, Василевс, но ты хочешь невозможного.

– Почему? Неужели Церкви трудно выполнить мою просьбу? Разве я о многом прошу?

– Нельзя менять и назначать епископов по своей прихоти. Мы должны следовать тому, что нам завещали апостолы, иначе у нас не станет Церкви Христовой. Если тебе так дороги мои советы, то вот один из них: с отцом Сильвестром вы совершите не меньше славных дел, чем со мной. Не руби сплеча!

Константин задумался.

– Я доверяю тебе, отче, и поэтому хотел, чтобы ты был моей правой рукой. Но раз это невозможно… надеюсь, ты не откажешь мне в другом, – сказал император, коснувшись рукой подбородка. – Крисп должен познать науку Слова Божия. Демоны и злые духи, что веками живут в Вечном городе, постараются сбить нас с пути. Я уже чувствую их присутствие. Они будут давить не только на меня, но и на сына. Криспу нужен особый наставник, который будет не только учить, но и оберегать его от тьмы.

– Боюсь, мне это не по силам, – вздохнул Осий. – Наследнику нужен учитель мудрый и полный сил. Я же стар, необразован и Промысл Божий чувствую скорее сердцем, чем умом, поэтому далеко не все смогу объяснить юному Криспу. Советую пригласить Фирмиана Лактанция. Он ревностный христианин, искусный ритор и талантливый сочинитель.

– О чем бы я тебя ни просил, ты все отвергаешь, – покачал головой Константин. – Ты прошел многие мили и вынес тяжелые испытания ради детей своих прихожан. А ради моего сына не соглашаешься даже задержаться при императорском дворе.

– Василевс, твое отношение ко мне согревает мою душу. И отвечаю я так, чтобы не отплатить за твое доверие разочарованием.

– А в Лактанции ты уверен?

– Да, – кивнул епископ. – Если ты предложишь ему стать наставником Криспу, он согласится с превеликой радостью. Во времена гонений он укрылся в землях твоего отца, сейчас живет в Трире и уже много лет молится за тебя, Василевс, и за всю вашу семью. Лактанций будет для твоего сына славным учителем.

– Напиши ему, пусть прибудет в Рим. Я скреплю письмо своей печатью.

– Напишу сегодня же.

– Рим сохранит своего епископа, у моего сына появится новый наставник, и только я остаюсь без духовника и… и друга. Отче, ты покидаешь меня в тот момент, когда твое крепкое плечо и мудрый совет ценнее десятка верных легионов. Если я оступлюсь, рухнут многие надежды.

– Наконец ты говоришь от сердца, а не от разума, – после небольшой паузы произнес Осий. – Если бы я стал епископом Рима или учителем Криспа, то занял бы чужое место. Но, раз ты просишь быть тебе другом и духовником, я не вправе отказать. Пресвитеры Кордубской кафедры, должно быть, уже забыли, как выглядит их епископ, – усмехнулся Осий. – Я задержусь в Вечном городе. Но помни: как только я перестану быть нужен, то сразу покину тебя. И это время наступит гораздо раньше, чем ты предполагаешь.

– Благодарю, отче! – Константин хотел коснуться губами руки Осия, но в последний момент передумал. Они попрощались. Епископ был у выхода, когда император попросил его: – Снаружи дожидается Кассий Ювентин, разреши ему войти.

Осий молча кивнул. Через мгновение вошел Кассий. Увидев императора в триумфальной тоге, он выразил восхищение и стал рассыпать комплименты, сравнивая его то с Гаем Юлием Цезарем, то с самим Аполлоном.

– Оставь церемонии, – махнул рукой император. – Когда мы наедине, не утомляй меня пустыми речами. Что тебе удалось выяснить?

– Бродягу, который напал на тебя, о Божественный, звали Прокесс. Когда-то он с женой и сыном жил в рыбацкой деревушке неподалеку. Говорят, однажды на него нахлынуло отчаяние, и он стал проклинать богов за то, что родился бедным рыбаком, никогда не ел досыта, не спал на мягком и пил только кислое вино из виноградных выжимок, а после себя оставит лишь горсть меди, ветхую хижину да дырявую лодку. Сбежались соседи, его успокаивали, затыкали рот, били палками, но он не унимался. Прокесс всю ночь возводил хулу на богов, а утром они его покарали.

– В дом Прокесса ударила молния? – предположил Константин, рассказ Кассия его не слишком заинтересовал.

– Нет, о Божественный, боги поступили по-другому. Сначала они забрали у него жену. Утром он нашел ее мертвой у реки. Прокесс стал пить без продыху, его сын не выдержал и сбежал. Рыбак остался один. Тогда на него напала жуткая хворь. Страшная боль пронзила его чрево, и унять ее не могло даже самое крепкое пойло. Он отощал до костей, лишился сна. Рассудок у него помутился, взгляд стал безумным, он рвал на себе одежды и глубоко расцарапывал кожу. Прокесс никого не трогал, поэтому селяне сочувствовали ему и подкармливали. Он бродил по селениям, жил на подачки. Он всегда был очень голоден, ел кору, траву, иногда даже землю и камешки.

– Это тебе селяне рассказали? – спросил император. Кассий кивнул. – Любая история постепенно превращается в байку. Не разберешь, где правда, а где выдумки. Представь, что было бы, если бы каждого бедняка, который клянет богов, ожидала такая кара. К тому же если Прокесс никого не трогал, то почему напал на меня?

– Геростратова слава? – предположил Кассий. – Прокесс проклинал богов за то, что был бедным рыбаком, и они превратили его в нищего безумца. Он решил, что возвысится, подняв руку на Божественного императора.

– Откуда ему было знать, кто перед ним? Я выглядел как старший трибун.

«Может, боги подсказали? – промелькнула мысль у Константина. – Пообещали простить, если он убьет того, кто оскорбил их гораздо страшнее. Сколько еще безумцев они пошлют против меня?»

– Для такого ничтожества, как Прокесс, и старший трибун – величина колоссальная, – сказал Кассий. – Он был сумасшедший…

1 Арелат – современный город Арль во Франции. – Здесь и далее примечания автора.
2 Массилия – современный город Марсель во Франции.
3 Эпоха Тридцати тиранов в Древнем Риме – эпоха недолговечных узурпаторов времен гражданских войн III века, каждый из которых погиб, не сумев объединить Римскую империю.
4 Центенарий – чин, заменивший звание центуриона, командовал сотней легионеров.
5 Никомедия – древний город в Малой Азии. Сейчас на его месте находится город Измит в Турции.
6 Триклиний – обеденная зала.
7 Калиги – полусапоги, покрывавшие голени до половины; их подошва была покрыта шипами для устойчивости.
8 Пилум – метательный дротик, длина с наконечником – 2 м, длина наконечника – 60–100 см. Спикулум – более тяжелый дротик длиной около 190 см с коротким (до 30 см) железным наконечником.
9 Декан – командир подразделения из десяти легионеров.
10 Манипула – основное тактическое подразделение легиона в период существование манипулярной тактики. Манипула осуществлялась трехлинейным построением с интервалами: гастаты, принципы, триарии.
11 Кампидуктор – звание, появившееся в римской армии во времена поздней Империи; носивший его отвечал за подготовку новобранцев.
12 Поска – древнеримский безалкогольный напиток, смесь винного уксуса, яиц и воды.
13 1 модий равен приблизительно 23 кг.
14 Отрывок из «Батрахомиомахии» в переводе профессора Владимира Григорьевича Боруховича.
15 Циркумцеллионы – радикальная секта, ее участники называли себя воинами Христа, они вели борьбу с несправедливостью, учиняя расправы над состоятельными людьми.
16 Декуманские ворота – главные ворота римского лагеря, они всегда были обращены в сторону, противоположную противнику.
17 In hoc signo vinces – Сим победиши (лат.).
18 Хризма – монограмма имени Христа Х и Р.
19 Асгард – в скандинавской и германской мифологии небесный город, место, где живут боги-асы.
20 Сегуэнсо – современный город Сузы.
21 Римская миля – единица длины, равная расстоянию 1000 шагов или 5000 римских футов. По современным оценкам, римская миля равна 1479 м.
22 Контубернал – будущий офицер, выполнявший при полководце обязанности ординарца; их набирали из знатных юношей.
23 Децимация – казнь каждого десятого по жребию, высшая мера дисциплинарных наказаний в римской армии; применялась редко.
24 Баррит – боевой клич, рев германских воинов. По крайней мере, начиная со времен Тацита германские воины в преддверии битвы, выкрикивали в один голос боевые песни, известные как баррит (baritus), что означало «рев», «гул».
25 Медиолан – современный город Милан в Италии.
26 Бонония – современный город Болонья в Италии.
27 Hoc vince – Сим побеждай (лат.).
28 Ойкумена – часть мира, освоенная людьми.
29 Трибун – офицерский чин в римской армии.
30 Пенаты – в римской мифологии боги – хранители и покровители домашнего очага. Отсюда выражение: «Вернуться в родные пенаты».
31 Мф. 9, 17.
32 Кордуба – современный город Кордова в Испании.
Продолжить чтение