Коробка Кошмаров

Хроники возвращения юсов

Тот, кто проснётся завтра

Пятница, 13 декабря 2047

– Ты прелесть, детка, – мужчина небрежно провел указательным пальцем сверху вниз по лицу девушки. Мысль о странной сексуальной притягательности, в общем-то, случайной женщины осталась недодуманной. Приступ головокружения и тошноты, неоднократно повторяющийся последние дни, снова вывернул мозг наизнанку.

– Хочу есть. Принеси мне суши, – он грубо толкнул ногой расслабленное женское тело.

Миниатюрная фигурка неслышно скользнула в дальний угол пентхауса – столовую. Суши были несвежие. Резкое амбре – верный признак подпорченной рыбы, не только не смутил его, а скорее, разбудил аппетит. Синеглазый жгучий брюнет жадно заглатывал заказанный накануне большой сет роллов. Громко чавкающий красавчик мог внушить отвращение кому угодно. Только не ей. Девушка не сводила преданного взгляда с любовника.

Насытившись, мужчина почувствовал облегчение. Мир перестал вращаться, мучительные позывы на рвоту прекратились.

Он окинул взглядом безукоризненно скроенную фигуру и отметил – девушка действительно хороша, пожалуй, лучше всех предыдущих, и что удивительно, он даже запомнил как её зовут.

За свои неполные сорок лет мужчина выработал принцип, который старался не нарушать. Имя – это слишком интимно. Если часто его произносить, можно привязаться к носителю. Зачем? Жизнь полна приятных моментов и красивых женщин. Любое обременение в виде привязанности – помеха фееричности бытия. В языке достаточно ласковых аморфных обращений, но он прекрасно обходился одним.

– Детка, – он поманил её пальцем к себе в объятья, но тут же, неожиданно для себя добавил, – Тая, ты помнишь моё имя?

– Конечно, Алекс. Чтобы запомнить его, мне хватило и пары минут знакомства, – она доверчиво прижалась к его груди. – А ведь мы встречаемся уже пятый раз.

– Правда? Мне и в голову не пришло считать наши ночи, – стараясь скрыть пренебрежение в голосе, почти добродушно заметил он.

– Это потому, что ты мужчина, – улыбка Таи озарила лицо мягким светом, – у нас, женщин, всё по-другому.

– Да? – острый взгляд, пропитанный подвальной сыростью, на мгновение вспыхнул.

Взор не может быть затхлым, скажет иной человек. Но Алекс одними глазами умел гасить собеседника.

– Я тебе нравлюсь, или ты влюблена? – вкрадчивый вопрос звучал из его уст не одну сотню раз.

Если она сейчас замурлычет про любовь – с ней будет то же, что и с остальными. Если соврет – с ней будет то же, что с остальными. Если промолчит – с ней будет то же… Алекс не успел огласить мысленный приговор до конца.

– Ты мне нужен, Алекс. Не скажу, что это на всю жизнь, или долгое время. Но сейчас мне хочется быть рядом с тобой.

Мужчина повёл бровью от удивления. Интуиция, отточенная в жестоких финансовых битвах, подсказывала – девушка предельно честна.

– Ты можешь остаться до утра… – снисходительно прошептал он в маленькое розовое ушко.

Тая благодарно отозвалась влажным поцелуем. Прежде чем провалиться в глубокий сон, Алекс успел отметить ощущение странного кислого вкуса слюны. Его прерывистое дыхание издавало зловоние. Девушка придвинулась ближе, свернувшись калачиком, прижалась обнаженной спиной к мускулистому животу.

Каждая клеточка её беззащитного тела трепетала от нетерпения. Округлые соблазнительные ягодицы свела судорога. Из анального отверстия вырвались на свободу пять тонких щупалец, обильно покрытых серой слизью и устремились к лицу мужчины. Он тяжело задышал. Краткий стон вырвался из груди, когда инородное внедрилось в его широко раскрытые ноздри. Мужчина дернулся и затих.

Прислушиваясь Тая осторожно шарила в забрюшинном пространстве человека. Личинки развиваются нормально. Ещё месяц, и они будут достаточно жизнеспособны, чтобы кормиться самостоятельно. Человек большой и сильный, питания на первые дни будет достаточно.

Существо испытало состояние близкое к человеческой эйфории. В этот раз никто не помешает её замыслу.

Она расслабилась и прикрыла глаза. Когда маленькие юсы выедят человека изнутри, пустую оболочку можно будет заполнить воском. В конце концов, его отработавшее тело достойно стать украшением главного храма Тбьрда. Она сладко зевнула, обнажив острые белые зубки.

Инкубатор застонал во сне. Совершенная по форме женская рука ласково погладила его живот.

– Терпи, тебе ещё рано сдыхать.

Существо в женском обличье спрыгнуло с кровати и тенью прошмыгнуло в гостевую зону квартиры-студии. Молитвенный алтарь её рода Тькаб находился далеко, но у человеческой твари в логове нашлось то, что вполне может служить проводником – стену за барной стойкой украшала коллекция охотничьих трофеев. В центре композиции, составленной из умерщвлённых животных, красовалась голова лося с большими ветвистыми рогами, прикрепленная на медальон. Она напоминала шлем Бьюху. Это обстоятельство дарило надежду – Тьянха будет услышана!

Существо, внешне неотличимое от обычной человеческой самки, легко вскарабкалось по стене, заглянуло в искусно сделанные таксидермистом глаза. Мертвый зрачок отразил белый овал лица.

Для создания артефакта, способного многократно усилить мысль, требуется потратить не одну сотню лет, но сейчас был особый случай, и существо имело все основания рассчитывать на успех. Десять лет тесной ментальной связи с некогда живым животным должны были оставить след в его голове и после смерти.

Надо только восстановить цепочку событий, настроиться на волну, и импровизированный передатчик донесёт обращение Тьянхи к соплеменникам. Удача, да и сам великий Бьюху благоволят ей.

Существо припало лбом к голове чучела и замерло, отключив рецепторы слуха и зрения – только чистая энергия мысли должна транслироваться в пространство.

Потомство. Всё ради него. Ей, рождённой ещё в брюхе лагофага, ни разу не удавалось дождаться жизнеспособных детёнышей. Юсы – древнейшая дочеловская раса, почти приняли неизбежность вымирания. Вечноживущие, с точки зрения людской быстротечной жизни, они оставались слишком уязвимы в части продолжения рода.

Нет, Великий Бьюху создал их совершенными. Юсы могли создавать симбиоз с растениями или другими живыми существами. Поднимать вес в несколько тысяч раз больше собственного, развивать скорость до 490 км/ч, что было просто нереальным по человеческим меркам. Бьюху дал им способность обучаться, будучи ещё в утробе инкубатора, «слышать» ногами и различать друг друга по запаху. Да много чем одарил их Бьюху в своей безграничной щедрости и любви.

На этой планете не было живых существ, равных им по неуязвимости. И только одно звено в цивилизации юсов оказалось предательски слабым – репродукция. Бьюху лишил их возможности самостоятельно вынашивать детёнышей, как это делают теплокровные. Не дал он и защиты зародышам в виде крепкой скорлупы, как у земноводных или птиц.

Но, зато Великий Бьюху оставил юсов цельными, не разделив на две беспомощные половины как остальных. Самодостаточные гермафродиты – им не надо было тратить время и силы на поиск партнёров для оплодотворения. Не было необходимости конкурировать между собой за право на продолжение рода, казаться лучше, чем есть на самом деле, чтобы заполучить себе недостающую часть для размножения. Юсы действительно оставались лучшими, каждый сам по себе – идеальные особи, созданные для конструктивного усовершенствования мира.

Внизу, за пределами дома, кипела жизнь большого мегаполиса-муравейника. Мягкотелые ущербные люди метались в промозглом зимнем тумане, одержимые идеей воссоединения со своей половиной, дабы обрести конфигурацию личного счастья.

Высоко над ними, на крыше небоскрёба, из одетого в стекло и бетон пентхауса, в информационное поле планеты струилась чистая энергия радости. А ведь ровно год назад в этот день Тьянха считала себя несчастнейшей из юсов…

Пятница, 9 ноября 2046

Она сидела высоко на дереве, практически слившись с его стволом и с тревогой рассматривала людей. Так много гоминидов в одном месте она не видела с момента пробуждения. То есть, десять зим. Место её обитания почти не изменилось за тысячи лет, пока она находилась в анабиозе. Редкий охотник проникал так далеко в тайгу, что безусловно, было для неё большой удачей.

Эти четверо прилетели на «вертушке», как они сами назвали приспособление для перемещения своих хилых тел. К бесконечному удивлению Тьянхи, за прошедшее время люди совсем не эволюционировали и для обмена информацией по-прежнему использовали речь.

Юси старательно загружала в свою память комбинации звуков и легко их расшифровывала, ничего сложного в этом не было. Она отметила – представителей отряда приматов интересовало в основном два момента – пища и спаривание.

Из их слов Тьянха поняла – люди убили её лося, её «лагофага» не ради еды. Для этих гоминидов охота – развлечение, а не средство выживания. Ей тяжело давалось принятие факта бессмысленной гибели животного, которого она десять лет заботливо выращивала и берегла как будущий инкубатор.

Даже свойственная юсам терпимость к образу жизни других существ не могла примирить её с утратой перспективы обзавестись потомством. Философия «круга перерождений» – основа религии и мировоззрения юсов, отвергала убийства любых живых существ даже ради еды. Древней расе, которой принадлежала Тьянха, вообще было чуждо насилие. Любимые дети Земли, её первенцы, её санитары, юсы относились к благородным падальщикам.

Тьянха прикрыла простые глаза, необходимые для определения освещенности и плоскости наклона. Сложные, фасеточные глаза – жгутики, усики, мандибулы, антеннки продолжали передавать информацию в мозг. Двое людей, из присутствующих четверых, не скрывали враждебное отношение друг к другу. Этот факт удивлял и настораживал. Как представители одной расы могут испытывать между собой иные чувства, кроме всеприятия и любви?

– Алекс, почему трофей твой, если охота совместная? – высокий крепкий самец был явно не настроен уступать свою часть добычи.

– По кочану, Ник. Это моя пуля сидит у сохатого в сердце, значит, он мой. Завтра, если ты будешь достаточно метким, подстрелишь кого-нибудь ещё.

Не надо обладать наблюдательностью юсов, чтобы понять, эти двое – негласные лидеры небольшой человеческой стаи. Другие два – всего лишь свита.

– Лицензия на отстрел лося одна, – мужчина, которого остальные называли Ник, смотрел на оппонента исподлобья.

– А ты без лицензии давай, или слабо? – пренебрежительно усмехнулся Алекс, и отвернулся, демонстрируя – разговор окончен.

Крупный широкоплечий самец раз в пять меньше лося, но с достаточной массой чтобы прокормить хотя бы пять личинок Тьянхи. Никогда и никто из народа юсов не пробовал доверить этап вынашивания человеческому существу, но сейчас, лишённая, последней надежды на выполнение своего репродуктивного долга, Тьянха задумалась. Хрупкие гоминиды казались ненадежными инкубаторами. Но первородных лагофагов давно не стало, как и того мира, в котором она увидела дневную звезду в первый раз.

Изобилие мегафауны. Лагофаги и киты в океане, гигантские стада травоядных на суше. Огромные покрытые шерстью мамонты, бизоны, большие кошки, медведи, волки в бесчисленном количестве населяли тогда Землю. Множество диких лошадей и других травоядных удобряли целинные степные просторы. Всё изменилось внезапно, без предупреждения. Если быть точным, сначала модифицировались человеческие существа, а затем то же самое произошло с окружающим миром.

Тьянха незаметно сопровождала группу охотников к месту их стоянки. Она размышляла и не находила ответы на свои вопросы. Как люди смогли выжить, будучи настолько нетерпимыми друг к другу? Бьюху создал их слишком слабыми, им неуютно в рамках природы, а их внутренний резерв ограничен ущербностью физиологии. Тьянха заметила, как жались к живому огню охотники, стараясь согреться. Они в постоянной оппозиции к окружающему миру. Им то жарко, то холодно. Вместо того, чтобы приспособить свои тела, они постоянно стремятся переделать под себя окружающую среду.

Сами юсы, хвала великому Бьюху, не зависели ни от климата, ни от капризов погоды. Их тела, покрытые прочной хитиновой оболочкой, не нуждались ни в одежде, ни в доспехах. И всё же – продолжение рода напрямую зависело от теплокровных.

Время, когда самооплодотворенные яйца будут нуждаться в организме-инкубаторе, неумолимо подходило. Вырастить и приручить ещё одно крупное животное, способное принять в себя новую жизнь, Тьянха не успевала.

– Ты перестал видеть края, Алекс, и это во всём, – два самца стояли напротив друг друга, готовые к схватке.

Тьянха, не спускавшая глаз с гоминидов уже 48 часов, почувствовала, как воздух вокруг человеческих особей буквально уплотнился от разлитых в пространстве эманаций ненависти.

– Каждый сам определяет границы своих возможностей, Ник, – мышцы лица говорившего сложились в странную гримасу – диссонанс между холодом в глазах и презрением, застывшем в кривой ухмылке. – Твой, номер даже не второй, – медленно цедил слова человек, убивший лося, – ты лузер, Ник – в бизнесе, в жизни, даже в постели ты ноль, если верить словам твой шлюхи Светки.

Юси видела, как нервная дрожь, подобная электрическому заряду, короткой очередью прошила тело высокого сильного самца. Целую секунду Тьянха не знала, чем закончится странное противостояние. Резкий хук справа заставил пошатнуться самца по имени Алекс. Вероятно, второй удар сбил бы его с ног. Но хлёсткий плевок выстрела поставил точку в споре.

Особенность юсов – умение считывать информацию, зашифрованную в эндокринной системе любого живого существа. Феромоны тревоги, страха одинаковы у всех. Тьянха почувствовала стремительное изменение эмоционального фона гоминида-убийцы. Липкая паутина ужаса, рожденная внутри поверженного самца, сплела почти видимый кокон смерти. Тонкие щупальца небытия метнулись в сторону Алекса. Неестественно побледнев, мужчина замер. Миг, и оцепенение сменилось поспешным бегством.

Юси подошла к распростертому на земле телу, только когда шаги сбежавшего самца стихли вдали. Гоминид по имени Ник был мёртв.

Сладковатый, аппетитный запах крови кружил Тьянхе голову. Юсы никогда не убивают ради пищи. Но и отказываться от угощения было не в их правилах. «Мудрость великой Матери в том, что смерть одного – это жизнь для другого» – гласит пятый закон Бьюху.

Присев над ещё неостывшим трупом, Тьянха подцепила острым когтем шарик глаза и поднесла его к жвалам. Почти забытый вкус детства – вкус лагофага, заставил её откликнуться нутряным звонким прищёлкиванием. Прежде чем она приступила к полноценной трапезе, в сознании мелькнула мысль, возможно, между древними морскими гигантами и гоминидами, гораздо больше общего, чем могли предположить даже самые мудрые умы расы юсов.

Тонкое острие зова вошло в жемчужный туман ноосферы. Живая оболочка планеты – бурлящая, как кипящая кастрюля, притихла на мгновение.

Стремление донести весть своему народу даже без шлема Бьюху, наполняло силой транслируемые Тьянхой образы. Находись в пентхаусе сторонний наблюдатель, он бы очень удивился, увидев скрюченную обнаженную женскую фигуру, застывшую высоко на стене. Девушка упиралась лбом в роскошное чучело головы лося. Раскидистые рога, украшенные симметрично расположенными крепкими отростками, казалось, принадлежали двум существам одновременно – мёртвому и живому.

– Пробуждайтесь, юсы, Великая Мать нуждается в нас. Я, Тьянха из храмового города Тбьрда проложила новый путь.

Глубоко в земле, в карстовых пещерах, в сознание спящих многовековым сном существ, ворвались цветные образы.

Трое гоминидов, с искаженными от ужаса лицами, застыли над отполированными костями своего соплеменника. Сложенная аккуратной юси стопка одежды, лежащие рядом часы и гаджет мёртвого самца, похоже не только не обрадовали их, а напугали ещё больше. Тяжёлое неуклюжее приспособление, похожее на гигантскую стрекозу, медленно поднималось вверх. Сливаясь с серым брюхом машины, крепко вцепившись когтистыми лапами с клейкими подушечками, Тьянха, первая из древнего народа, поднималась в небо.

Каждый день, каждый час, проведённый ею в огромном мегаполисе, накопленный бесценный опыт, становился общим достоянием расы.

Как выжить юси в человеческом муравейнике? Как выбрать безопасное место для логова? Где всегда можно найти пищу, а чего стоит избегать.

Сотни ответов на незаданные вопросы сходили небесным откровением пробуждающимся сородичам.

Пятница, 9 августа 2047

Терпкая летняя ночь. Новый сквер на самой окраине города. Незаметная, как тень совести, Тьянха караулит маленькое тело. Девушка почти мертва. Мозг убит наркотиками, сердце отсчитывает последние удары. Юси никогда не убивают ради пищи. Юси ждут. Рано или поздно всё живое станет пищей. Стоит ли торопиться? А в мозгу уже укрепилось озарение, ниспосланное Бьюху: «несъеденный ужин может стать шансом для всего народа юсов».

Ни одна человеческая модница не способна с такой бережной тщательностью отнестись к своему новому наряду, с каким рвением Тьянха выхаживала полуживое людское хилое тело. Лучше бы, было на пару размеров больше, сетовала иногда она, осторожно проникая в человеческую оболочку. Полгода, миллиметр за миллиметром, два живых организма, принадлежащих к разным биологическим видам, срастались в одно существо.

Насколько велика вероятность в многомиллионном городе встретить в нужный момент того, кого ищешь? Почти нулевая, усмехнется человек. Стопроцентная – ответит любой из расы юсов. Падальщик легко отыщет след охотника.

Пятница, 11 октября 2047

Помпезный зал ресторана, щедро залитый сиянием множества хрустальных люстр, пафосные речи членов правления и обилие улучшенных эстетической медициной красоток, навевало на Алекса смертную тоску.

Положение президента компании обязывало его дождаться хотя бы конца официальной части. Блуждающий взгляд скучающего мужчины зацепился за точеную фигурку молоденькой официантки, ловко скользящей между столиками.

«Новенькая и, кажется, совсем юная» – удовлетворенно хмыкнул он.

«Ну, вот мы и встретились, лагофаг» – скромная полуулыбка, тронула пухлые девичьи губы.

Имаго

– Впервые это случилось, когда я подписала развод. Контрольный пакет акций нашей конторы упорхнул в портфель бывшего мужа. Бывшего! Даже сейчас не могу поверить! Одна виртуальная подпись перечеркнула жизнь. Вы слышите меня, док?

– Да, продолжайте!

– Тогда это и началось. Комок в горле, обычный при волнении, вдруг зашевелился под кожей. Сам. Я глотнула воды, но стало только хуже.

– Значит, раньше вода помогала?

– Раньше такого не было!

Гэл вспомнила как выскочила из кабинета юриста, и кинулась в туалет. Горло изнутри щекотали сотни холодных лапок, поднимаясь все выше, уже задевая гланды.

На глаза навернулись слезы, она, склонившись над раковиной, исторгла из себя полстакана воды вместе с каким-то невероятным насекомым.

– Там была бабочка! Живая, док! Огромная.

Насекомое оказалось красивым и омерзительным одновременно. Его цепкие лапки ухватились за край раковины, оно ловко перевернулось со спинки на живот. Темно синие крылья, дрожа, расправились. Вид у бабочки был помятый.

С минуту Гэл ошалело смотрела на неё, пытаясь вспомнить где только что видала такую же… ах, да! Печать мужа на документах – бабочка в круге.

Когда антенны усиков полностью распрямились, бабочка тяжело взлетела, сделала неловкий пируэт над унитазом и уселась на зеркало. А Гэл потихоньку, чтобы не спугнуть её, приоткрыла дверь. Одним прыжком оказалась в коридоре, и побежала прочь.

– Миссис Роуз, вы с детства боитесь больших насекомых, верно?!

– Не люблю крупных, – с достоинством ответила Гэл выпрямившись, потому что доктор назвал её миссис Роуз, – карамора, богомол, саранча. А бабочек, только если очень больших… не люблю!

Она поежилась и покрылась мурашками с ног до головы, вспомнив богомола. Ей было пять лет, когда он заполз к родителям в палатку, и стал водить лапками, будто колдовал! И ей тогда он показался огромным. Даже толкиновского Барлога она всегда представляла исключительно богомолом. А греческая саранча ещё страшнее! Больше ладони Армана! Да и бабочки вылетали изо рта огромные… Тошнота вновь подкатила к самому горлу. И Гэл привычным жестом прикрыла шею, чтобы скрыть шевеление под кожей.

– Бабочка, значит, осталась в туалете. Может вам показалось? Фото не сделали?

– Были ещё случаи. Несколько раз… не пришло в голову сфотографировать…

– Подождём с выводами, миссис Роуз. Расскажите об этих… э-э-э-э… приступах. Как часто они происходят? И куда Вы деваете насекомых.

– Раньше было раз в неделю, а теперь каждый день. Зато они появляются не так внезапно. Можно за час понять… по щекотке в горле. Будто пенятся пузырьки на выдохе! А потом она уже ползёт вверх. Главное, чтобы крылья внутри не раскрыла! Может застрять.

Доктор по ту сторону экрана ноутбука нахмурился.

– Так, так, и куда вы их…

– Вторую я выпустила в окно. Третья случилась ночью, и я посадила её в банку, а с утра вытрясла в форточку. Теперь я стараюсь дойти до ближайшего парка, когда начинается приступ. Что бы сразу – на травку. Они все разные, и цветом, и размером, а в отеле их нечем кормить. Хотела сделать рентген, чтобы узнать много ли ещё там… куколок. Но раздумала – может им вредно облучение? Я даже кофе перестала пить – горячий. Боюсь обварить. Они ведь живые!

В кафе пахло булочками и свежим экспрессо. Но рядом с ноутом на столе Гэл стоял только дежурный стакан воды.

– Любопытно, очень любопытно, – док снял толстые очки и стал неспеша протирать линзы краем халата, – Расскажите, сильно нервничали из-за развода?

– Порядком. Хотя развод казался мне закономерным. Дети выросли. Муж в деловых поездках месяцами. Мало внимания, только сиди и жди звонка, – Гэл вздохнула.

– Влюбились?!

Она покраснела, закрыла лицо руками.

– Да.

– Кто был инициатором бракоразводного процесса?

– Я, – не отнимая рук от пылающих щёк, затараторила Гэл, – Арман не хотел. Год тянул с ответом. А когда я уже начала колебаться – не вернуться ли, он вдруг согласился, но сам не явился. Оформили через юриста – мужу акции, а мне – наш дом.

– Кто-нибудь видел этих бабочек кроме Вас? Вы живете у своего друга?

– Нет, никто… – слезы на клавиатуре уже, – мы с ним тоже… расстались. Чтобы проверить чувства. Я не могу день за днём – еда, любовь, сон, еда, любовь, сон – и так по кругу! Я работать хочу. Арман по сути отстранил меня от дел, забрав акции. Лишил права голоса! Я любила нашу волшебную работу! В ней все строилось на доверии. А я предала Армана – ушла, без объяснения причин. Я даже не могу вернуться в дом, где я была счастлива – с ним! Как я одна буду там жить?!

Гэл охрипла и сильно закашлялась, комок в горле зашевелился. Он был больше обычного. Воздуха уже не хватало.

– О! Вот опять! Сейчас полезет! Не могу больше говорить… док! Отключаюсь.

– Минутку! Это у Вас от волнения – бабочки! – заторопился доктор. – Реакция на стресс. Переезжайте назад в Ваш дом. Начнёте новую жизнь. Найдёте работу, заведёте собаку – бабочки и закончатся. А рецепт я вам пришлю на почту! Пейте по инструкции. Если через неделю приема бабочки все ещё будут появляться – наберите меня!

– Спасибо, док. На связи!

Гэл захлопнула крышку ноутбука, оглядываясь в поисках уборной.

Лишь бы было не занято!

На этот раз все оказалось намного хуже. Пусть доктор не поверил. Но интуиция подсказывала ей – эта последняя!

А сейчас необходимо было выжить.

Бабочка была гораздо больше, и позывы жёстче. Гэл поняла, хрипя, что сейчас задохнётся… прямо здесь – в туалете пиццерии. Трудно представить конец глупее для сталкера удаленных миров! В глазах потемнело, колени тряслись. Она уже готова была сдаться, расцарапывая горло, но, сквозь шум крови в ушах услышала знакомый голос:

– Давай, бейби!

И закричала в ответ, точнее, зарычала отчаявшимся зверем:

– А-а-а-арман!!!

Злость и тошнота наконец сделали своё дело: в раковину выпала полураскрывшаяся куколка, и Гэл удалось вдохнуть. Голова кружилась. Зажмурившись и ухватившись за раковину чтобы не упасть, Гэл жадно глотала воздух. Боль в ободранном горле, жажда, как всегда после… этого, и облегчение!

Она почти ощупью включила воду – сполоснуть рот. Перламутровая слизь куколки размылась под струей, и сквозь слезы Гэл увидела в раковине голую девочку. Она тёрла кулачками глаза, а мокрые изумрудные крылышки, дрожа, уже распрямлялись у неё за спиной.

– Сталкеры не сходят с ума, – вслух подумала Гэл, и собственный осипший голос показался ей чужим, – потому что и так сумасшедшие! У меня профдеформация.

Дрожащею рукой она еле попала в карман толстовки, вытащила очки.

Девочка оказалась прелестной: потянулась, зевнула. И доверчиво протянула к Гэл маленькую ручку.

– Нужно отнести её в Контору! Показать Арману, – подумала Гэл, и вздрогнула: пропуск на работу она сдала – единственный выход – вернуться с девочкой домой. Там, в оранжерее или в зимнем саду, она будет в безопасности. А дальше – посмотрим.

В кармане нашёлся старый клетчатый платок мужа – протирать очки. Гэл повязала его вокруг малышки как тунику. И посадила девочку на плечо.

Такси остановилось у знакомого каменного забора. Гэл машинально пересчитала вещи.

Чемодан на колесиках, сумка с ноутом и рюкзак для котов – с малышкой, сонно таращившейся в иллюминатор переноски. Все на месте.

Сумерки уже стали густыми как черничное варенье.

Глядя на тёмные окна особняка, Гэл отметила про себя: «Все хорошо. Муж и дети уже спят, а она просто поздно вернулась домой. С утра надо успеть пожарить оладьи, пока Лис не ушёл в колледж».

Она бодро зашагала через сад.

– С возвращением миссис Роуз, – проскрипел электронный страж, распахивая перед ней тяжелую дверь.

– Включи свет, отопление и сделай мне чай с лимоном и ложкой сахара.

– Не могу, миссис Роуз, – дверь гулко захлопнулась за спиной, оставив Гэл в полной темноте, – Питание отключено. Я… я… я…

Все стихло.

– Закоротило, что б тебя! Завтра утром посмотрю, при дневном свете.

Муж всегда быстро решал проблемы энергообеспечения особняка. Теперь придётся разбираться самой.

И Гэл, уже третий раз за день, поймала себя на мысли: «Нужно позвонить Арману…»

Тьма была густой и холодной, как желе. Тишина обжигала уши. А ещё этот запах!

Их дом всегда имел множество ароматов, по которым Гэл могла бы с закрытыми глазами пройти в любую комнату: молотый кофе, корица и мускатный орех – столовая; розы, анемоны и хороший одеколон – их с Арманом спальня; канифоль и гиацинты – комната старшего сына Лиса, он виолончелист; а кедром и флёрдоранжем тянуло из зимнего сада… резная лестница пахла старым лаком, едва уловимый запах солей, разбавителя, марганца, и розового масла тянулся из алхимической лаборатории мужа. Все вместе ароматы создавали неподражаемый аккорд – запах родного угла.

Но сейчас все запахи отступили, кроме одного, резкого и незнакомого.

Гэл потянула носом, и ей захотелось ощетиниться, оскалиться, а ещё лучше убраться подальше. Острый, отдающий желчью и драконьей кровью, залепляющий ноздри и рот запах живого, возможно, даже раненного существа. Так пахнут змеи, меняющие кожу. Ящеры. Рептилии? Не то.

Запах какой-то непонятной твари, горгулья её задери!

Гэл с ужасом поняла, что не сможет покинуть дом. Электронный дворецкий прежде чем отрубиться заблокировал все выходы. Она шлепнула рукой по карману, где обычно лежал пистолет, но нащупала только прямоугольник мобильного. Боги Олимпа, и почему она пришла домой безоружной?!

Феечка беспокойно завозилась в переноске на плече. Это придало Гэл решимости.

– Не бойся, малышка! – прошептала она, – Спрошу Армана, как включить электричество. Может, просто какое-то реле переключить. Откроем дверь и вернёмся в отель. А на завтра вызовем вивисекторов… и клининг.

Знакомые пять цифр набрались вслепую. Гэл, глубоко вздохнув, поднесла телефон к уху, боясь услышать автоответчик. О, пошли длинные гудки.

И сразу же на втором этаже раздалась первые такты «Оды к радости» Бетховена.

Арман был дома.

Гэл радостно побежала вверх по знакомой лестнице, освещая ступени телефонным фонариком. Она сразу забыла о разводе, утраченных акциях и своей болезни, словно о дурном сне. Сейчас она увидит мужа, по которому очень соскучилась! Он, конечно, всё простил, раз ждёт её дома! И жизнь наладится.

После первого пролёта Гэл споткнулась и чуть было не растянулась прямо на ступеньках, едва удержав рюкзак. Каблук поехал в слегка фосфоресцирующей луже на паркете. А, вот и ещё одна… ещё. Гэл тряхнула головой и пошла на звук звонка, уже внимательней глядя под ноги. Лужи были странные. Будто мёд растерли по полу грязной шваброй – в одном направлении.

– Это следы, – догадалась Гэл, похолодев, – и ведут они в спальню. Или в лабораторию за ней. Но Арман-то должен быть в курсе, он всё и объяснит!

Телефон надрывался в полном одиночестве. Он вибрировал и крутился на тумбочке бывшего мужа, слабо освещая откинутое с одного конца покрывало. На заставке экрана стояла их с детьми общая фотка – как раньше… как всегда. Мужа в комнате не было.

Гэл прервала звонок, когда за баритоном уже вступил хор, безрезультатно посветила по углам и пристроила рюкзак с заснувшей феечкой на подоконник. Вслушалась в наступившую тишину. О! Из алхимической, смежной со спальней, доносилось слабое бульканье возгонки, заглянула туда. Ни мужа, ни Твари… никого, лишь поблёскивают пузыри на радужной жидкости в колбе над спиртовкой. Значит, идёт какой-то опыт!

– Арман! – позвала она громким шёпотом, – это я! Арма-а-ан!

Ответа не последовало. Наверное, его срочно вызвали в Контору. Или он ушёл в библиотеку в западном крыле дома. Там и оружейная, и тренировочный зал, и бассейн. А может быть снова отмечает начало холостой жизни рюмкой виски в «Янтарном грифоне»?!

Вернётся, хотя бы за телефоном.

Усталость тяжело навалилась на плечи, захотелось вытянуться в своей постели и заснуть.

Гэл вернулась к двери в спальню, заперла её. На тот случай, если Тварь – результат Армановых опытов или его домашний питомец – надумает заглянуть, и побрела в кровать.

Балдахин, расшитый урановыми бусинами внутри и снаружи, словно светлячками, тенью возвышался над ложем. Он одновременно удовлетворял запросы обоих супругов: Арман любил барокко, а Гэл мечтала спать в лесу, где в кронах деревьев соперничают светлячки и первые звёзды.

– Почему телефон здесь, а хозяина нет, и чем пахло на лестнице?! Куда делась Тварь, и была ли она? Об этом я подумаю завтра! Одно очевидно: это я была дурой, затеяв развод! – вслух выругалась она, нашаривая ночную сорочку под своей половиной одеяла. Рубашка была на месте. Гэл едва успела донести голову до подушки, как провалилась в чёрную яму сна.

А там были горячие капли на руке, дождь не дождь, а что-то странное. Сотрёшь, но все равно жжется. В полудреме кажется, будто над спиртовкой лопнула колба и варево из неё разбрызгалось по всему дому. Белые розы уже стали красными?!

Перевернулась на другой бок. Половина кровати пуста: можно лечь морской звездой на дно ночи. Расплыться в околоплодных водах бессознательного, с облегчением утратив привычные черты личности… Спать.

Что это?! Шур, шур, шурк! Шуррр, шуррр, шурк!

Будто кто-то скребёт коготком по брезенту, изнутри пытаясь поддеть петельку, проткнуть дырочку. Сначала крохотную, вот так! Потом вставить второй коготок! Расширить, расшатать отверстие побольше… капелька за капелькой, вытекает едкая жижа, постепенно расходится опалённая ей ткань, пропуская внутрь ночной воздух.

О, какое наслаждение – дышать им! Из полуоткрытого окна тянет первоцветами.

Распустились гиацинты и желтые нарциссы на клумбе у пруда с карпами кои. Чудесная ночь для весеннего праздника. А крокусы, наверное, уже отцвели!

Шур, шур, шурк! Шуррр, шуррр, шурк! Надо поднажать! Ну – ка! Ещё чуть-чуть!

Наверху, под пологом балдахина, сначала что-то потихоньку шуршало и скреблось, потом все громче заскрипели стропила шатра, и с треском раскрываемой гигантской молнии лопнул подвешенный к ним кокон. Пара фосфоресцирующих капель из него попала Гэл на руку и щёку. Она подскочила, зашипев от боли и неожиданности. И увидела над собой слабо светящуюся щель, из которой сочились на кровать капли мерцающего мёда. И запах!

Гэл зажала рот рукой.

– Сейчас вырвет без всякой бабочки, – подумала она, глядя на зловонную лужу поверх одеяла, – надо бежать!

Но сдвинуться с места было невозможно, словно лёд сковал всё тело. А глаза, помимо воли, все смотрели и смотрели на… на чудовищно треснувший плод.

Края щели тем временем стали расширятся, их раздирали изнутри. Потом появилась длинная рука, покрытая сияющей слизью. За ней – вторая. Руки с усилием раздвинули дыру настолько, что из неё разом выскользнула половина туловища Твари и повисла вниз головой, прямо напротив.

Не сразу сообразив, что хриплый непрерывный крик выходит из её раскрытого рта, Гэл рванулась прочь. Но Тварь ловко поймала её за руку твёрдыми хитиновыми пальцами с чёрными когтями. Дёрнула назад. И довольно зашипела.

Уже на грани спасительного обморока Гэл поняла, что Тварь так смеётся.

Дальше нехитрую мелодию выводит виртуозный свист – прямо над ухом.

Увидев, что Гэл открыла глаза, Тварь перестала свистеть и раскачиваться вниз головой.

С неё больше не капало, но все её нелепое тело поблескивало в свете взошедшей луны. Запах почти пропал. Точнее, он изменился. Мускус? Нееет, пачули и лимонник.

– Считалочка… Ты ещё и поёшь?! – выдавила Гэл, поджимая ноги. По крайней мере, её пока не съели. Даже не надкусили, вроде.

Подмигнула Тварь, опёрлась на руки и ртутью перелилась на кровать рядом.

– Это мальчик, – машинально отметила Гэл.

Он тут же перевернулся на живот, с наслаждением потягиваясь. И стал развертывать скрученные новые крылья. Гэл сглотнула. Они с мужем сами составляли описания для Бестиария Конторы. Такого образца не было.

Длинный, не меньше 8 с половиной футов. Хвоста нет. Зато крылья роскошные, павлиньего цвета – верхний слой, перламутровые – стрекозиные нижние. Больше всего похож на Синего Морфо из Танзании (Занзибар) – по конфигурации и окрасу. Размах около 12 футов, не меньше! Голова пропорциональная, прямого постава. На лице в форме полумаски лежит та же пыльца что и на крыльях. Черты лица правильные, глаза очень большие, с ярко голубыми белками, чёрными ирисами и зрачками, губы алые, крупные, хорошо очерченные. Зубы ровные белые заострённые по всему переднему ряду. Волосы черные, длинные. Язык ещё не видала, полагаю, трубочкой или раздвоенный. Система связок гортани пригодна для речи… Это…

– Это же… такой большой фейри! – восхищенно прошептала Гэл и потянулась за смартфоном, – здесь материала на две научных статьи для ВМА! (Всемирный Магический Альманах)

Он перехватил руку с телефоном, быстро отобрал его и, не глядя, сунул рядом с Армановым.

– Думаешь, я позвоню 911? – проворчала Гэл. Она знала, что без фоток о статье можно забыть! ВМА – строго научное издание! Им нужны доказательства.

Фэйри пожал плечами:

И он снова подмигнул, придвигаясь ближе. Улыбнулся хищно, сверкнув острыми зубками, потянул носом прямо у её щеки. И присвистнул.

«Только что вылупился… Голодный, наверное. Ещё сожрет!» – подумала Гэл, отодвигаясь.

Но Фэйри протянул к ней руку ладонью вверх. Кинолог учил Лиса так показывать руку собаке: видишь, у меня нет камня. Не бойся! Собака понимала и не боялась.

Гэл стиснула челюсти, она знала, что страх не скрыть от животных и сверхъестественных существ. Потому что он пахнет!.. А они это чуют!.. И нападают.

Открытая створка окна мотнулась от ночного ветра.

Рюкзак на подоконнике пару раз покачнулся и полетел вниз. Гэл кинулась к нему, но Фэйри был быстрее. Он, не оборачиваясь, протянул руку и поймал переноску на лету. И вот рюкзак уже у него на коленях. Гэл попробовала забрать его. Ответом был такой грозный шип и свист, что она оставила попытки и с круглыми глазами следила, как цепкие пальцы открывают застежку.

– Чёрные когти вблизи больше похожи на маникюр, – подумала Гэл, – А кожа нежная, сверху покрыта ромбовидными чешуйками – темными и светлыми. Это не хитин. Надо как-то сфоткать!

Крылатая малышка сама выскочила Фэйри на руки и пропищала:

– Приветствую Вас, сир!

Сделала смешной реверанс, придерживая края платья из носового платка, и вылетела в окно.

– Моя! А я даже не успела дать ей имя, – развела руками Гэл на вопросительный взгляд тёмных глаз, – Со мной она вообще не разговаривала… Почему она назвала тебя СИР?

В ответ он снова засвистел, почти по-змеиному:

Он снова протянул вперёд руки, делая какие-то невероятные движения. Точно колдовал. Где-то я уже это видела… – …Богомол!

Гэл скользнула с кровати к окну. Лучше уж спрыгнуть со второго этажа!

И замерла.

Сад внизу был подсвечен сотнями разноцветных огоньков. Словно витражная розетка Нотр Дама, он сиял и переливался радужными искрами в молодой зелени. Огни двигались, сплетаясь цветным хороводом вокруг пруда. Карпы, все как один, высунули красно-белые головы из воды, и, раскрыв рты, следили за небывалым танцем. На листе кувшинки по центру сидела её маленькая девочка и хлопала в ладоши. Приглядевшись, Гэл поняла, что огоньки – светлячки и фонарики. Их несут крошечные фейри, наводнившие сад. Рядом с ними плясали, играя на дудочках, маленькие уродцы неизвестной породы, лягушата и кикиморки. Вот он какой – весенний праздник.

Точь-в-точь как на картине безумного Ричарда Дадда, которая висит над рабочим столом Армана в алхимической. Рядом с «Садом земных наслаждений» Иеронима Босха.

– Зачем тебе репродукции таких странных картин в лаборатории, милый? – пару лет назад спросила Гэл, обратив на них внимание.

– Это подлинники, детка! Для магического вдохновения годятся только подлинники.

– Я думала они в музее. Это вообще законно?

Арман, заливавший в колбе медный порошок каким-то реактивом, только выгнул темную бровь.

– А вдруг на них брызнет?!

– Не брызнет. Если будет вдохновение – не брызнет! А когда надоест – верну их на место, – ответил Арман, отсчитав в колбу три капли своей крови и засовывая порезанный палец в рот.

Пока она пыталась как-то осознать ожившее полотно, Фэйри встал у неё за спиной, тоже глядя вниз. Выше на полторы головы, кожа покрыта бегущими узорами, пересекающимися линиями и змеиными ромбами.

Центробежная сила его мощной магии прижала лопатки Гэл к его груди. Голова пошла кругом.

– Это и есть Весенний праздник? Феям нужны Король и Королева?

Он кивнул и скрестил руки у неё на плечах знакомым жестом – омерзительно-прекрасный в самом естестве. Притягательный и отвратительный, будто бы преследовавший её на протяжении всей жизни, и наконец, получивший над ней власть.

Алые губы коснулись шеи за ухом, целуя нежно и влажно. Рука скользнула в вырез рубашки, с силой охватила грудь. Он призывно зашипел, готовый к заключительному аккорду. И, преодолев сопротивление, повернул слабо защищающуюся женщину лицом к себе.

От Фэйри вдруг запахло приятно и необычно: нежностью раннего лета, свежим сеном, шиповником после грозы. И дыней.

– Это феромоны! – догадалась Гэл.

Но она же не бабочка в самом деле?! А почему тогда бабочки изо рта… Гэл так удивилась, что позволила себя поцеловать (из чисто научного любопытства! Понять, что у него: язык, хоботок – трубочка, жало?!).

Во рту у него внезапно оказалась живая роза, истекающая сладким соком. И половина досталась Гэл. А язык как язык, только чуть длиннее обычного.

С ней несколько раз такое уже случалось: то, что она на дух не переносила – вдруг начинало нравится! Все сильнее и сильнее. Как и сейчас.

Но, растворяясь в объятиях своего самого сильного страха, Гэл задумалась над тем насколько доктор был прав? Либо ей становится все хуже, и уже невозможно отличить реальность от сновидений надломленной души, либо прекрасная Тварь, готовая овладеть ей в супружеской спальне, живое порождение её кошмаров – почти наверняка дело рук самого Армана. Осенило! Мысли, жаля разъярёнными осами, поползли в голове одна за другой, цепляясь друг за друга.

Почему Гэл решила, что муж простил её?

Просто ей самой хотелось так думать!

Отсудить акции, чтобы лишить и права голоса и любимой работы – тоже месть!

Но Арману её показалось недостаточно!

Он всё рассчитал верно, создавая для неё монстра – она одна, конечно, заявится домой. Увидит телефон мужа – и будет думать, что он тоже здесь. Ляжет на своё место в общей кровати. Заснёт прямо под чудовищной куколкой. А дальше – дело времени. Если жена не умрет от инфаркта сразу, то монстр может её и съесть. Или, того хуже…

Конечно Твари нужна будет Королева, чтобы спарится, оставить в ней личинку следующего Короля Фэйри. Кто знает, сколько длится у них фаза имаго?! Ему нужно торопится! Он сейчас и торопится.

Хор крохотных эльфов, гномов и прочей лесной мелочи громко запел фейский гимн. Требуют своих Короля и Королеву? Вот уж нет! В её жизни бабочек достаточно.

Гэл разозлилась!

Уверенный в победе Фэйри получил сразу головой в переносицу и коленом в пах. Громко зашипев от боли, он откатился на Арманову половину кровати. Из ушибленного носа, фосфорицируя, потекла кровь. Узоры на коже задвигались ещё быстрее. Фэйри, было оскалился на Гэл, но передумал и вздохнул, грустно покачав головой.

Одной рукой он достал из-под подушки Арманов ночной колпак, промокнул кровь, другой выдвинул верхний ящик тумбочки. Серебряный портсигар с тремя лошадиными головками на крышке, последний подарок Гэл, был с секретом. В корпусе – встроенная зажигалка. Удобнее, чем прикуривать от пальца, как все алхимики. И руки чистые!

Фэйри тщательно изучил разные гильзы папирос за желтыми резиночками держателей, вставил самую длинную в угол рта. И, тряхнув закрытым портсигаром, прикурил от огонька на торце. Он глубоко затянулся и выдохнул дым в форме грифончика. Спальня сразу наполнилась клубами ароматного табака.

Гэл не верила своим глазам.

Следующее кольцо получилось дракончиком, кусающим свой хвост. Потом на середину комнаты вылетел кентавр, догоняющий сирену. В них метил пухлый амур.

Спальня постепенно заполнялась дымными фигурками: призрачный Пегас скакал вокруг Уроборуса, барашки прыгали через белых тигрят, крылатый змей повис под потолком, держа во рту клубящуюся жемчужину. За переливчатым дымом стала уже не видна фигура Фэйри.

Гэл закашлялась, распахнула окно.

Дымовые фигуры, по очереди, выплывали в предрассветные сумерки. Они постепенно теряли форму и становились клочьями утреннего тумана над дальними крышами. Сад тоже опустел. Только припозднившийся гном толкал к воротам скрипучую тележку, полную музыкальных инструментов. И квакала в пруду какая-то захмелевшая лягушка.

Гэл обернулась назад. Фэйри сидел на постели по-турецки, зажав в зубах очередную папиросу. Он что-то сосредоточенно искал в телефоне Армана. Ультрамариновые крылья распластались по спинке кровати.

– Ты… ты…Фэйри Кинг, прямо из Синей Гусеницы вышел что ли, горгулья твоя бабушка! Я в Мэри Эннином уме, по-твоему?! – ахнула потрясённая Гэл, постепенно повышая голос, – или в Алисином?! Это ещё хуже! Думаешь, я буду все терпеть?! Положи телефон, быстро! Выметайся следом за своими уродцами!

– Ты давай по-тише насчёт моей бабушки. Слышишь?! А то я тебя съем, экс миссис Роуз. Мне сейчас как раз нужны калории. А косточки твои на флейты пущу, – не поднимая глаз от экрана спокойно сообщил он.

Гэл обомлела от этой наглости! Да кто он такой, чтобы съесть её?! Угрожает?! Армана он уже съел, наверное, ещё когда был гусеницей! Даже с магами высшей категории такое случается. Или… или он… ну тогда вообще! Это надо проверить!

«За время моего отсутствия ничего не изменилось. Даже ночнушка была на месте! – подумала Гэл, – возможно и моя любимая беретта 92 все ещё в прикроватной тумбочке».

Пистолет, как всегда, лежал в верхнем ящике. Он, изготовленный на заказ, поблескивал золотыми деталями в ворохе ненужного хлама, который сам по себе скапливается в закрытых ящиках.

Коробка с патронами затерялась среди обёрток от конфет, чеков и старых зарядок. Но, судя по весу ствола, магазин был полон.

Гэл, пряча беретту за подол порванной рубашки, обошла кровать.

Дверь в алхимическую была распахнута. Колба, будто полная мыльных пузырей, радужно переливалась на спиртовке. Из неё шёл пар, ели видный в серой комнате перед рассветом.

Фэйри закончил что-то набирать, и сообщение, пискнув, улетело к своему адресату.

Гэл, ждала, направив на него дуло. Наконец он поднял глаза. И ухмыльнулся.

– Думаю, ты знаешь, что это за игрушка, – снимая с предохранителя, спокойно сказала Гэл, – убирайся вон отсюда! Это мой дом.

– И не подумаю! – он вытянул длинные ноги, – иди лучше ко мне. Ещё есть время поспать до утра. Или ты меня всё ещё боишься?

– С чего ты взял, что я тебя боюсь? Давай по-хорошему! А то…

– Ну, ты вроде бы боялась больших насекомых, – невозмутимо продолжал Фэйри, потихоньку пересаживаясь ближе и ближе, – саранчу, богомола, крупных бабочек из Танзании?!.. А то что? Вышибешь мне мозги? Или сердце?

Дуло беретты теперь смотрело на его грудь. Но ни один мускул на лице, ни одно крыло не дрогнули.

Гэл шмыгнула носом.

– Откуда ты… всезнающий такой?! Не приближайся! Я выстрелю.

Фэйри встал, почти вплотную:

– Док звонил. Стреляй.

Гэл резко повернулась и выстрелила раньше, чем осознала его слова.

(Всех сталкеров учили этому приему – держать в уме сразу две цели, смотреть на одну и поражать другую, ориентируясь на боковое зрение. «Сложно, но возможно», как говорил старый инструктор).

Колба разлетелась миллионом брызг. Картины пострадали, почти наверняка!

– Док звонил?!

– Что ж ты наделала, Гэл! – взвыл Фэйри, кидаясь в алхимическую. – Два года упорного труда богомолу под хвост! О-о-о-о! Все пропало. Мой летучий элексир! Вдребезги! Хоть бы иногда промахивалась, сестры твои гарпии!

– Я просто прекратила этот цирк.

Он зло зашипел! Но его силуэт уже начал колебаться и поплыл, крылья бессильно пообвисли.

– Такая роскошная иллюзия пошла прахом… у меня же презентация через неделю по «Сказкам и суевериям Ирландии»! Что я теперь покажу?!

– Что?! Иди в ванну перекидываться. Этого зрелища я точно сейчас не вынесу! – Фэйри поплёлся в ванну. Павлиньи крылья теперь бесполезно волочились по полу.

– Даже опробовать их не успел, – разочарованно протянул он, опираясь о косяк.

– Иди, иди, только скажи сначала, как врубить электричество. Я нам кофе сварю. И оладьи пожарю. Ты голодный, наверное.

– Самый левый тумблер на щитке, – сказал он и закрыл дверь.

– И приготовься рассказать, что доктор тебе про меня наплёл! – крикнула она.

Дождавшись шума воды, Гэл отправилась вниз.

Арман вошёл на кухню точно в тот момент, когда последние оладьи перекачивали со сковороды на блюдо.

Свежевыбритое лицо сияло обаятельной улыбкой, а шёлковый халат цвета красного вина подчеркивал прекрасную фигуру. Лишь седая прядь, которой раньше не было, протянулась вдоль левого виска. Охапка желтых нарциссов из сада в одной руке, другой он придерживал карман.

– Пристрой цветы в вазу. Приятно видеть на столе кусочек весны! – сказал он, присаживаясь.

Гэл молча взяла цветы и сунула в кувшин для воды, стоявший на скатерти.

– Ну?! – сказала она, нахмурившись.

– Можно сначала кофе?

Гэл налила напиток в фарфоровую чашку с инициалами Армана и подала её мужу.

– С одним кусочком сахара, – смягчилась она.

– Доктор звонил мне, бейби, несколько раз. И вчера тоже… он был не на шутку озабочен твоим… э-э-э-э… неврозом. Передай оладьи, пожалуйста.

– Очень интересно. Продолжай.

– Он сказал, что ты уже не очень в себе. Из-за развода… сказал, тебе нужен уход… и наблюдение. Что ты одна… что у тебя галлюцинации, судя по всему. Дай кленовый сироп, пожалуйста!

– Вот! И ты решил меня добить, что ли?

– Что ты, бейби! Я хотел тебе помочь! И кажется получилось.

– Помочь? – глаза Гэл стали круглыми, как у первой собаки в сказке про огниво, – но каким способом, мистер Роуз?!

– Помнишь, как Дед принёс Лису в подарок бабочкарий с десятью гусеницами и куколками? Тебе не зашло.

– Просто неудачный подарок.

– Почему неудачный? Сын был в восторге. А я запомнил отвращение на твоём лице! Я знаю тебя лучше, чем ты сама и смог сразу найти решение проблемы! – отложив нож и вилку, сказал он, – Ты у меня боец. Сталкеры бывшими не бывают! Правда?!

– Допустим… И?!

– Страх нужно преодолеть, прожить и перешагнуть. Это единственный способ избавится он него. Я решил совместить приятное с полезным. И придал своему персонажу больше черт от насекомого. Только и всего. Ты прекрасно справилась. Только не называй больше мою бабушку горгульей. Ей может не понравиться.

– Послушай, а если эти бабочки изо рта и правда были голюцинацией? Их никто не видел, кроме меня!

– Нет, точно нет, – быстро сказал Арман, краснея, – я уверен.

– Но почему?!

– Видишь ли, бейби, ты ушла от меня так внезапно… а я так рассердился. И…

– Что и?!

– Ну, я проклял тебя немножко, совсем чуть-чуть! Бабочками.

– Что я слышу, горгулья твоя…

– Вот бабушку не тронь!

– …твоя тётушка! Ты в своём уме?! Зачем? У меня аж глаз сейчас задергался.

– А ты ушла – зачем?! Ты же любишь меня. Это очевидно. И ещё мне нужно было дитя – Фэйри! Только получилось не сразу.

Гэл сидела, опершись на стол и закрыв уши руками. Она плакала.

– Ты все специально выдумал, все подстроил ради своей волшебной выгоды!

– Нет, бейби, нет, – он подошёл обнял за плечи, утешая, – больше бабочки не повторятся… ну, давай мириться, а? Мир, да?! Не плачь… вот, посмотри, какая чудесная… галлюцинация! Просто очаровательное дитя – Фэйри. Твоя. И моя. Она спала в саду.

Он бережно вынул из кармана девочку в платье из клетчатого носового платка… и с изумрудными крылышками.

Малышка, покачиваясь на пухлых ножках, дошла до блюда с оладьями, села на него и стала с аппетитом кушать.

2022 г.

Эдельвейсы справедливости

Такого жаркого августа, как в этом году, лично я не помню. Синоптики, что вещают из телевизора, говорят примерно так: «Подобная аномально высокая температура зафиксирована впервые за последние восемьдесят лет». Продлится экстремальное тепло, опять же, по словам ведущих прогнозов погоды, ещё минимум две-три недели.

Знаете, говорят: «асфальт плавится под ногами»? Так вот, сейчас это никакое не преувеличение, всё буквально.

На календаре 20 августа. Я изнываю от жары в своём кабинете. Кондиционер не справляется с потоками горячего воздуха. Была бы моя воля, разделся бы до трусов, а может быть и дальше. Но нельзя, жду гостей.

Сейчас ко мне придёт не кто иной, как майор Лиходеев – полицейский, заслуженно считающийся лучшим сыщиком города.

Зачем? Законный вопрос. Давайте, расскажу всё с самого начала.

Я – хиромант. Сейчас, возможно, вы улыбнулись. Поверьте, не нужно снисходительно хмыкать и считать меня шарлатаном. Если так, вы ошибаетесь. Как, возможно, ошибаетесь и в том, что считаете людей моей профессии кем-то вроде гадалок. Да, мы читаем линии ладоней, но это далеко не всё. Я, например, владею гипнозом, знаю травы, обряды и загово́ры. В общем, считайте меня экстрасенсом широкого профиля, если угодно.

И ещё – я помогаю нашей доблестной полиции намного чаще, чем об этом нужно знать обычному обывателю. Услуги людей, так или иначе связанных с паранормальным, как вы понимаете, власти не афишируют. Я их прекрасно понимаю и на первые полосы газет не рвусь.

– Ну и жара! Думал, у тебя попрохладней, – майор явился ко мне ровно в 10:00, как и договаривались.

– Обойдёмся без предисловий, – обмениваться любезностями не было настроения. Все эти «как поживаете, как здоровье драгоценной супруги» пусть остаются до более прохладных времён.

– У нас серия убийств, – Лиходеев тоже прекрасно понимал, что сейчас не до расшаркиваний. – Каждые два дня – новый труп.

– К выводу, что перед вами серия вы пришли потому что… – я попытался ещё более ускорить рассказ майора.

– Нашли объединяющий фактор. И не один, – Лиходеев хотел выдержать драматическую паузу, но, перехватив мой измождённый духотой взгляд, тут же продолжил. – Трупы холодные.

– Логично, – я не смог удержаться от саркастичного замечания.

– Минус десять градусов, эксперт замерял. Ты, думаю, в курсе, что на такой жаре это невозможно, – мы с майором давно были на «ты». – Пока довозили до морга, тела остывали ещё на 3–5 градусов. Впрочем, в бумагах всё написано… Поможешь?

Лиходеев принёс с собой толстую папку с документами, но смотреть их я не спешил.

– Почитать – всегда успею. Рассказывай дальше, – я скрестил руки на груди, показывая, что пока к бумагам даже не притронусь.

– Уговорил, – произнёс майор так, будто это я и вправду его уговаривал. – Трупов уже десять. По одному каждые два дня. Никаких следов насилия. Тела мало того, что холодные, ещё и твёрдые, как камень. Наш прозектор сломал три пилы. Достаточно? Смотри бумаги!

Я всем видом показывал Лиходееву, что ему стоит продолжать. Нужны все факты.

– Мало, что трупы холодные и твёрдые? Они ещё и бледные, будто из людей слили кровь. Не хватит? Ну, слушай дальше. Кровь на месте, только замёрзшая, внутренних повреждений нет. Майор замолчал.

Лиходеев явно чего-то не договаривал. Он же не зря обратился ко мне? Это могло произойти только в одном случае – майор знал… догадывался, что соглашусь помочь.

– Давай уже, выкладывай главное. Думаю, из-за него ты ко мне и пришёл.

– У каждого из десяти – на руке знак. Идентичный, будто под копирку, до миллиметра. Ну, будешь смотреть бумаги?

После этого я раскрыл казённую бумажную папку серого цвета с белыми верёвочными завязками. Там, прямо сверху (ох, и майор, ох, и шельмец), лежали фотографии ладоней.

Я разложил снимки на столе. Десять рук десяти человек. На каждой будто выжжен силуэт цветка. Я сразу опознал эдельвейс – редкое растение, растущее высоко в горах. Пойти в горы и найти его считается очень хорошей приметой. Точнее – знаком. А тут – вот как. Символом удачи помечены мёртвые тела. Как говорится, со знаком везения у них не сложилось.

– Они выдавлены, потом почернели, – Лиходеев ответил на мой незаданный вопрос. – Ну, поможешь?

– А куда тебя девать, майор?! Чай будешь?

– Не до чаёв. Да и в такую жару… Минералочки холодненькой не найдётся?

Минералки не нашлось, Лиходеев согласился на чай.

– Где произошли убийства? В каких местах? – я сразу решил взяться за дело.

– У тебя есть карта города? – майор поворошил бумаги в той же бумажной папке и вытащил список.

Карта города у меня была, и Лиходеев это знал. Он просто хотел, чтобы я сам пригласил его туда, куда, обычно, никого не пускаю. Это небольшая комнатка за неприметной дверью. Майор там бывал. Кроме карты в моём «секретном месте» находятся некоторые артефакты и вообще то, что обычным посетителям лучше не видеть.

Лиходеев надел очки и, читая начал вкалывать в карту булавки согласно своего списка, булавки нашлись в его кожаном планшете. Надо же, он и это предусмотрел. Неужели я стал таким предсказуемым? Скорее всего – это его полицейский опыт. Профессиональная деформация, так сказать. Или дедукция, чем бы она не была.

– Ничего не замечаешь? – закончив втыкать иглы, обернулся ко мне майор.

Тут уже я показал, что тоже умею догадываться:

– Доставай нитки, или что там у тебя? Не думал, что ты такой любитель драматических эффектов.

Лиходеев вытащил из внутреннего кармана форменного пиджака катушку с красными нитками и соединил отмеченные булавками места.

– Ну как? – Лиходеев явно оказался доволен результатом.

На карте вырисовался идеальный десятиугольник. Я взял из рук майора катушку и соединил иглы крест-накрест.

– Вот здесь. Завтра, – я ткнул пальцем, хоть это и не совсем культурно, в место пересечения нитей.

Я имел в виду, что следующее убийство серии, если оно всё-таки планируется, произойдёт завтра именно в той точке. На самом деле, всё просто, я сложил два и два. Между булавками одинаковые расстояния, фигура сложилась, а сегодня двадцатое. Если по трупу через день с первого августа, то завтра, двадцать первого, будет ещё один. Оставалось только одно свободное место – в центре фигуры, иначе нарушатся пропорции, и вероятнее всего, труп будет последним. Если завтра убийцу не поймаем, можно забыть о нём навсегда. Или до следующего десятка смертей.

– Ладно, майор, садись и раскрывай карты полностью. Ты же знал, что получится идеальная фигура и пересечение линий тоже делал. Признавайся, репетировал заранее всю эту геометрию? Хотел меня впечатлить? Впечатлил, – я засмеялся, представляя, как Лиходеев у какой-нибудь доски оттачивает движения, чтобы своим профессионализмом сразить меня наповал. – Теперь говори, что всё-таки надо от меня. Только чётко и прямо, по-полицейскому. Думаешь, орудует маньяк, спятивший на почве какой-то эзотерики?

– Я хотел тебя заинтересовать, – майор тяжело осел на стул.

– Считай, что заинтересовал…

– Убийца, или убийцы, явно по твоей части. Мы не знаем, сколько их. Свидетелей нет ни в одном из эпизодов. А значит – нам нужна защита. Твоя. Понятно? Оперативники будут работать в любом случае, но мы должны знать, с чем, с кем имеем дело. Не хотелось бы, чтобы мои парни тоже это… Холодными трупами с цветочками на ладонях в морг. Понимаешь?

– Слушай, Лиходеев, с этого нужно было начинать. Я подумаю.

– Если одиннадцатый труп намечается… Времени мало, завтра уже… – Лиходеев снял очки и ёрзал на стуле, как школьник.

– Это я сказал. Забыл?

– Не забыл, – майор встал и без прощаний направился к выходу. Всё логично. Если мы обошлись без приветствий, то легко можем обойтись и без всяких «до новых встреч». – Думай до вечера, больше времени нет.

Ишь ты! Он ещё и приказывать мне будет. А с другой стороны, я майора понимаю. Завтра он и его люди пойдут рисковать. Что с ними случится, когда они встретятся с убийцей, или убийцами, лицом к лицу? Вот поэтому я и простил Лиходееву и его приказной тон, и весь этот спектакль с картой, нитками и иголками.

Я рассмотрел фотографии ладоней трупов. Снимки качественные, ничего не скажешь, но лучше бы увидеть их живьём, если так можно говорить по отношению к мертвецам.

Что-то я становлюсь циником. Не находите? Хотя, а кем мне ещё быть?

Время приближалось к полудню – самая жара, я ехал в морг. Автомобиль решил не брать, отправиться на метро. Там, под землёй, по-любому должно быть попрохладней.

Остановившись в дверях морга я сообщил охраннику:

От Лиходеева, – всё равно же закончится звонком майору, если меня не пропустят.

– Он предупреждал, проходите, – охранник в помятой униформе нажал кнопку турникета, и я прошёл внутрь помещения.

И снова Лиходеев меня опередил…

Внутри препятствий не чинили, и согласились показать всех убитых непонятным способом. Я имею в виду этих, заледеневших в жару.

– Иероглифы у всех одинаковые, японские – прозектор перед тем как открыть первый холодильник, попросил меня расписаться в специальном журнале, что мол был такой-то, такой-то во столько-то.

– Какие иероглифы? – я удивился. Неужели майор что-то от меня скрыл?

– На ладонях, – прозектор положил журнал под стол.

У первого убитого на руке действительно красовался иероглиф. А как же эдельвейс? Куда он подевался? И где линия жизни? Как я выяснил при ближайшем рассмотрении, таковой не оказалось ни у одного из убитых. Как она могла стереться? Прав Лиходеев. Дело однозначно по моей части.

– И самое интересное, когда их привозили, рисунок был другим. После вскрытия изменился. Чудеса! – болтливый прозектор, которому, что вполне объяснимо, в морге не с кем поговорить, не умолкал.

– И что же там написано? Что означает иероглиф? – я решил поддержать разговор, ожидая ответ типа «а кто его разберёт?» или простого «не знаю».

– «Высшая справедливость». Я в интернете узнал. Там два иероглифа, на самом деле, просто сплетены чудно́, сразу не разберёшь.

– А кто же такой умный, что догадался? – я ухватился за ниточку.

– Друг из Японии подсказал. Я на наш хакерский форум фото скинул, – прозектор понял, что сказал что-то лишнее. А с другой стороны, какая мне разница, хакер он или нет? Вообще не интересно. Свои прозекторские обязанности он выполняет, а в свободное время – чем бы не тешился. Хоть Пентагон пусть взламывает. Мне-то что?

– Мне бы поговорить с этим умным японцем. Организуешь? – я как бы невзначай достал из кармана портмоне и вытащил оттуда купюру в тысячу рублей.

– Да не нужно денег. Мне и самому интересно. Расскажете потом, чем закончилось?

Пришлось пообещать.

Прозектор провёл меня в свою коморку, где на столе валялся недоеденный гамбургер и стоял ноутбук.

– Моя машинка, – прозектор погладил клавиатуру. – Рабочая лошадка.

Не знаю, как прозектор вообще тут находится и ещё умудряется есть. Запах, какой бывает только в моргах, стоит невыносимый. Наверное, одежду теперь придётся сдавать в химчистку. Иначе от амбре не избавиться. А ведь я совсем недавно переживал о запахах в метро. Всё познаётся в сравнении, как говорится.

Когда хакер, наверное, в этой комнатушке называть прозектора лучше именно так, отвернулся, я посмотрел характеристики ноутбука. Ого! Впечатляет. Сколько же стоит такая «рабочая лошадка»? Думаю, не меньше какого-нибудь внедорожника. А наш хакер не так и прост, получается. На зарплату прозектора подобное не купишь. Конечно, от моей тысячи он легко отказался. Она ему, как слону дробина. Что же он тогда делает в морге? Почему работает за копейки? Неужели для удовольствия?

Я отогнал от себя дурные мысли. Не хочется думать о парне плохо. Тем более, у него такая обаятельная улыбка.

«Друг из Японии», с которым связал меня хакер-прозектор, оказался девушкой лет семнадцати-восемнадцати. Она, через программу-переводчика, конечно, поведала и об эдельвейсе, который превращается в иероглифы, и ещё кое о чём, что я сам никогда бы так быстро не нашёл. Повезло. Всё-таки везение – это часть моей работы. Без него – никуда.

Главное, я знал, что теперь нужно делать, чтобы защитить парней Лиходеева. Дело, как выяснилось, настолько же далеко от обычного криминала, как Луна от Токио.

Я позвонил майору и рассказал, что знаю, как всё безопасно обставить. Завтра на операцию, это я тоже ему сообщил, я пойду вместе с ним и его людьми.

Мне нужна была ещё кое-какая подготовка. Для этого я заехал в магазин бытовых и садовых инструментов.

На следующий день мы с Лиходеевым и тремя оперативниками, переодетые в дорожных рабочих, с самого утра имитировали в нужном месте ремонт тротуара. И, конечно, смотрели по сторонам. Главное, чтобы к нам сильно не присматривались. Рабочая одежда на нас пятерых смотрелась, мягко говоря, как на корове седло. Ни майор, ни оперативники, ни я на работяг-дорожников похожи не стали даже в касках и комбинезонах. Мне ещё и отбойный молоток в руки сунули. Хорошо, что не включили. Я с этой адской машиной обращаться точно не умею. Остальные, наверняка, тоже.

Моё внимание привлекла женщина с белоснежной кожей, восточными чертами лица и волосами цвета воронова крыла, одетая в платье, очень похожее на японское кимоно. Белое, с голубыми цветами. Я узнал эдельвейсы. Незнакомка будто бы плыла над дорогой, передвигаясь настолько плавно, что это завораживало и даже… Гипнотизировало? Точно! Вот это да! Об этом мне «друг из Японии» не говорила. Я знал только про гипнотический взгляд.

Майор, наконец, тоже её заметил и подал знак оперативникам, но я успел быстрее полицейских. Купленный мной вчера в магазине бытовых и садовых инструментов мешок для цемента я мгновенно надел женщине на голову, а к горлу приставил приобретённый там же большой нож.

Незнакомка замерла, а я внезапно почувствовал, что очень хочу её поцеловать. Что на меня так подействовало? Я уже стал снимать с неё мешок, но подбежавшие оперативники, не обращая на меня внимания, повалили женщину на асфальт и защёлкнули за спиной наручники.

Перед «задержанием» мы с майором договорились, что первый допрос проведу я, раз уж случай в моей компетенции.

Женщина не упиралась и стала говорить, как только её провели в допросную.

Она японка, родилась в Японии. Сюда, в Россию, приехала около 40 лет назад с русским мужем, бывшим торговым атташе. А в Японию он попал с каким-то партийным функционером.

В стране восходящего солнца между молодыми людьми случилась любовь и прочие мелодраматические подробности. Партия против их брака не возражала, выставив одно условие – жить молодожёны должны в нашей стране.

Я слушал и молчал, не решаясь спросить главное.

– Ты Юки-онна? – наконец я решился. – Ты – Снежная женщина?

Легенда о Юки-онна, что означает, как вы уже наверняка поняли, Снежная женщина, произошла от очень старых японских рассказов про ёкаев – сверхъестественных монстров, духов и демонов. Юки-онна живет в заснеженных горах и долинах, а выглядит почти прозрачной и белоснежной, хотя имеет длинные черные волосы. Она невероятно красива и изящна и в целом это что-то вроде Снежной Королевы. И она также достаточно жестока, питаясь от человеческой энергии и охотясь на заплутавших путников.

Когда Юки-онна нападает на человека, то целует его и высасывает через рот жизненную энергию. После этого несчастный падает замертво, твердый и холодный, как кусок льда. Юки-онна умеет маскироваться и жить среди людей, но её можно опознать по белоснежной коже. Снежная женщина даже может выйти замуж и жить с мужем, как примерная жена. Обо всём этом мне по интернету рассказала японка. Она же сказала, что единственный способ убить Юки-онна – отсечь ей голову. Для этого я купил большой нож. А чтобы Снежная женщина не загипнотизировала меня взглядом понадобился мешок. Это я сам придумал. А как иначе мне мгновенно её ослепить?

Мешок оставался на ней даже сейчас.

Женщина, вместо прямого ответа, рассказала, что её муж погиб. Его сбила машина.

И она не могла жить дальше. В прямом смысле.

– Я брала у него энергию, понемногу. Только чтобы жить. Я никого не убивала. Я любила его. Вы, русские, лучше всех знаете, что значит «любить».

Водитель, убивший моего Виктора, оказался пьян, как выяснилось позже. Мужа увезли в больницу. Он умирал, требовалась операция, но тут туда же доставили того пьяного водителя. За ним гнались полицейские, он на всей скорости въехал в столб. Ему, этому убийце, тоже нужна была срочная помощь. Он, к нашему несчастью, оказался сынком какого-то крупного чиновника. Врачи взялись спасать его! Его, а не Виктора! Мой муж мёртв из-за них!

– И теперь ты мстишь?

– Да! Лжесвидетели, адвокаты… Все, кто спас и прикрыл этого убийцу. Они свалили всё на моего Виктора. По их бумагам, виноват мой муж!

– Ты убила не всех. Кто остался? Водитель? – я посмотрел на зеркало в допросной. Там, за этим с виду непрозрачным стеклом, в другой комнате, стоял Лиходеев. Он всё видел и слышал. Надеюсь, майор подумал то же, что и я. У меня от этих мыслей по спине побежали мурашки.

Я угадал. Остался самый главный преступник. Снежная женщина не умеет лгать. Я сердцем чувствовал её боль и понимал, что она говорит правду.

Юки-онна творила обряд отмщения. После его завершения душам убитых преступников, станем называть вещи своими именами, не будет покоя. Они вынуждены будут скитаться между нашим миром и миром духов.

Снежная женщина, она так и не сказала своего настоящего имени (а было ли оно у неё?), выманивала своих жертв в нужные места и там убивала. Так нужно для обряда. Должен был получиться десятиугольник – совершенная форма, он, как и эдельвейсы, и иероглифы – часть древнего действа. То, что все виновные – мужчины, сыграло Юки-онна на руку. Она умеет принимать любой вид. Что ей стоит стать молодой привлекательной девушкой и заставить захотеть себя поцеловать? Как меня в тот момент, когда я надел на неё мешок. Что она там сделала? Лица я не видел, значит – какие-то жесты? Запах? Не думаю, что Юки-онна выдаст свои секреты. Я решил вообще у неё об этом не спрашивать.

А ведь оставались и ещё вопросы. К примеру, она «нарисовала» десятиугольник, потому что предстояло убить одиннадцать человек? Если бы их было, скажем, пять, она бы творила квадрат или убивала невиновных до нужного количества?

В точке, где должен был умереть последний, одиннадцатый человек, погиб Виктор. Об этом я догадался сам. Впрочем, Лиходеев, со своей прозорливостью, тоже это понял. Нужно будет потом поднять старые полицейские бумаги, поинтересоваться.

Теперь мне требовалось принять решение, и я его принял. Я уговорил майора отпустить Снежную женщину со мной. Лиходеев тоже считал, что справедливость важнее всего. Не даром я его уважаю.

Я был рядом с Юки-онна, когда она…

В живых больше нет ни одного виновного в смерти её мужа. Сейчас на руке последнего выдавлен и скоро превратится в сплетение иероглифов знак эдельвейса.

Я видел смертельный поцелуй, наблюдал за ним, как за казнью приговорённого к высшей мере. Хотя, если разобраться, так оно и было. Только в роли судьи и палача выступала она, женщина из японской легенды.

– Ты ответишь мне на один вопрос? – после всего я старался не смотреть на Юки-онна. Меня, признаться, увиденное шокировало, хоть я и сам на всё это подписался.

– Один вопрос. Задавай.

– Куда исчезли линии жизни с ладоней твоих… Обидчиков, – я чуть было не сказал «жертв».

– Я забрала их себе, – женщина замолчала, а я понял, что она не произнесёт больше ни слова. Вероятно, она решила, что её ответ расставляет все точки над i. Ну что же. Будет о чём подумать. Ещё одна загадка ко всем остальным, не более.

После этого я отвёз Юки-онна на могилу Виктора. Она подошла к гранитному памятнику, легла и больше не встала. Дух Снежной женщины, совершив отмщение, ушёл. Сам, по собственной воле.

Тело Юки-онна похоронили рядом с мужем. Я решил, что каждый год, 21 августа, буду посылать на их могилу цветы.

Чаша наполнилась

Свеча рвано отражалась в тусклом зеркале. Она взяла второе. Старое, точнее, старинное. Маленькое, круглое, с крупным сапфиром в центре оправы и изящной ручкой. Направила его на свечу, немного повертела, наклонила… Получилось! Перед ней выстроился маленький зеркальный коридор, освещённый дрожащими отражениями пламени. Он манил. Затягивал… Она отвернулась, встряхнула головой и перевела взгляд обратно.

Гадать она не любила, да и не видела в этом смысла. Её никогда особенно не беспокоило будущее по одной простой причине: она была в нём уверена. Не сомневалась в том, что сделает хорошую карьеру, удачно выйдет замуж, вырастит детей, а может и внуков. Что её жизнь сложится наилучшим образом – разве может быть иначе? Ведь ей всегда всё давалось легко, играючи. Поэтому она сама не знала, что заставило её в ночь на старый Новый год, вернувшись с весёлой вечеринки, не лечь спать, а погасить во всём доме свет и взяться за зеркала. Что она надеялась в них увидеть?

Точно не себя. А ведь именно она стояла в конце зеркального коридора. Она, только лет на пятьдесят старше. Иссохшая старуха в тёмной одежде, с измождённым бледным лицом и безумными глазами. Её взгляд пригвождал к стулу, лишал воли. Очень хотелось закричать, но не получалось; даже вздохнуть – не получалось. Она хотела опустить зеркало, закрыть коридор в никуда, но руки не слушались. Эти полупрозрачные, мерцающие в свете пламени глаза, казалось, вытягивали из неё силы. Старуха шагнула вперёд, будто желая покинуть зазеркалье, подняла тощую руку со скрюченными пальцами и приглашающе взмахнула ею, подзывая ближе к себе.

Не в силах противиться, она приблизилась к зеркальной поверхности. Мимолётно отметила, что старое зеркало всё испещрено тоненькими трещинками, но в следующее мгновение забыла об этом. Перед глазами замелькали картинки. Красивый мужчина, влюблённо смотрящий на неё, белое платье невесты, играющие в саду дети. Чёрная глыба, летящая навстречу, куски искорёженного металла и обломки кирпичей. Больничный коридор, обшарпанная палата, инвалидная коляска в углу. Тёмная пустая квартира, старуха, бесконечно и бессмысленно переставляющая с места на место тарелки на столе, накрытом на шестерых. Старуха подняла ничего не выражающие глаза и вдруг подмигнула: мол, хочешь так? Она в панике замотала головой: «Нет! Не хочу!» Старуха зло усмехнулась и исчезла.

И она в зеркальном коридоре стала другой. Ухоженной женщиной средних лет с твёрдым взглядом и ироничной улыбкой. В роскошно обставленной квартире, в дорогой машине, в самолёте. В кабинете врача, в операционной, больше напоминающей космический корабль, на больничной койке, на своей кровати, застеленной шёлковым бельём. Неподвижная, с вышколенной сиделкой. Женщина печально улыбнулась и с трудом приподняла идеальную тонкую бровь: а так? «И так не хочу!» Зеркало помутнело и погасло.

Она откинулась на стул, сжимая зеркальце в одеревеневших пальцах. «Что это было? Моя судьба? Такая жуткая? Как же так? Что меня ждёт? Что будет со мной?» Снова подняла зеркало, снова всмотрелась в коридор, ведущий в темноту.

Сначала он был пуст, потом по призрачным ступеням заметались тени. Размытые силуэты, чёрные крылья, наползающие из небытия горы… В тёмное окно ударил порыв ветра, стекло задрожало, но устояло. «Что будет со мной? Что будет со мной?» – не обращая ни на что внимания, твердила она, с трудом удерживая зеркало в дрожащих руках. И увидела. Она стояла на пепелище. Рядом суетились люди, выли сирены скорой помощи, мимо проносили тела в пакетах. «Нет!» Искажённое горем лицо пошло рябью и исчезло, уступив место другому, залитому слезами – лицу нищенки в лохмотьях. «Нет!» На смену ему пришло безвольное лицо сумасшедшей, запертой в комнате с решёткой на грязном окне. Следом – окровавленное, неподвижное, словно маска, лицо молодой мёртвой женщины… «Нет! Не хочу!!!»

Снова вместо зеркального коридора – невнятная муть. Свеча погасла, превратившись в бесформенную кучу воска. Она опустила зеркальце и зарыдала.

– Зря, – раздался тихий голос. Кто-то тяжело вздохнул.

– Кто здесь? – она застыла, не отводя глаз от зеркала.

В комнате была полная темнота, даже городские огни в окне погасли. Однако зеркало не было тёмным. Из него бил холодный, мертвенный свет, заполняя собой всё вокруг. Стало зябко и одновременно душно. Лучи медленно двигались, постепенно закручиваясь спиралью. Наконец, сквозь них проступили очертания черепа. Большого, белого, гладкого, с зияющими глазницами и глумливой щелью рта. Она жалобно засипела, дернулась, хотела убежать, но всё тело сковал ужас.

– Ты слишком разборчива, – продолжал голос, – легко отказываешься от своей судьбы.

– Неужели любая моя судьба – несчастна? – прошептала она, – неужели моё будущее может быть только таким?

– Лучше спроси, каким было твоё прошлое, – прошелестело в ответ.

– Каким? – она удивилась. – Всё было хорошо…

У женщины, появившейся в зеркале в следующую секунду, действительно всё было хорошо. Просто замечательно. Вечернее платье по моде тридцатых годов, перо в причёске, новенький кабриолет. Та, что её сменила, восседала в резном кресле, больше напоминающем трон, держа веер в изящных, унизанных драгоценностями пальцах. Следом показалась дама, которая, блаженно прикрыв глаза, лежала на инкрустированном золотом и слоновой костью ложе, пока рабыни натирали гладкое ухоженное тело маслами.

– Это я?

Картины, скорее напоминающие исторический фильм, чем быль, поразили её даже больше, чем мрачные пророчества будущего.

– Ты, – подтвердили откуда-то из глубины зеркала. – Чаша наполнилась.

– Какая чаша?

– Чаша твоего счастья.

– И теперь мне суждены лишь горести? – от гнева и ощущения несправедливости она разом перестала бояться. – Почему? Чем я заслужила такое?

– Чаша наполнилась, – бесстрастно повторил голос.

– Но я же говорила «нет»! Они спрашивали меня, и я не соглашалась! Теперь будущее, которое я видела, не наступит?

Неведомый собеседник промолчал, а она, замерев от страшной догадки, тихо продолжила:

– Но я же отказалась от всех вариантов…

По спине побежали мурашки, сердце будто сжали ледяными пальцами. Поздно. Ничего уже не поправить…

– Я и говорю – зря, – голос был еле слышен, но в нём явственно сквозила жалость.

Назавтра её здесь уже не было. Нигде не было. Никогда больше не было.

Победившая любовь

добро и зло схватились насмерть

но победила всех любовь,

стоит такая кровь стекает с зубов

© BredoeDресурс: https://vk.com/sandalporoshki

Всякий из них, ступая под сень их крыши, должен был почтительно преклонить колени. Те, перед кем преклонялись колени, пребывали не на тронах и даже не на тяжёлых креслах на витых ножках. Это была её любимая банкетка, на аталасной поверхности которой она, скорее раскладывала своё платье, нежели сидела сама. А он слегка присаживался на высокую боковину и, скрестив ноги, свысока взирал на трепещущую коленопреклонённую мелюзгу. Стоящие на коленях благоговейно прижимали руки к груди, с трепетом взирали снизу-вверх на царственную пару. Потом, отпущенные равнодушными кивками двух украшенных диадемами голов, прибывшие, принимая ванны из парной крови или неспешно отведывая сочных, погружённых в транс, крестьянских девок, осторожно, шёпотом, выдыхали своё благоговение…

…глядя, как, над когда-то светлой рощей, кружится стая нетопырей, местные жители близлежащей, давно не процветающей деревни, угрюмо собирались к церкви. С тех пор, как неразумная Катерина, проповедуя силу истинной любви, кинулась в некогда светлую рощу за бравым, но холодным, как замёрзшая река, Андреем, у деревни настали плохие времена. Андрей этот надменный был человек, нехороший, даже злой, хоть и улыбался всем и на словах ласковый был. Но такая, видно, судьба выпала несчастной Катерине, что бросилась она за ним следом, думая, что настоящая любовь всё исправит. Там, в этой роще, он её и укусил. Говорят, просто от раздражения, потому что злила она его своими причитаниями, упрёками, признаниями и ласками.

И как стало их двое, так и поползли на местный люд напасти. Что сказать, молодых девок почти не осталось, так любили кровопийцы нежиться в их крови. А мать Катерины попыталась дочь вернуть, уповая тоже на силу любви, только материнской. Нашли её на околице обессиленной и полусумасшедшей. Правда, не укушенной. Тут и понял народ, что нет спасения от беды. Стояли вокруг деревни заброшенные чесночные поля; никто давно не поправлял частоколы из осиновых кольев; в колокола опасались звонить даже по большим праздникам, ибо стоило ударить в колокол, как на звук сползались тучи нетопырей и кружили над несчастной деревней как стая воронья. А некоторые из них осмеливались рассаживаться на церковных крестах и, сверкая клыками, нагло чистили свои кожистые крылья.

Сегодня было солнечно, жарко и ветрено. Народ сходился к церкви без особой надежды, но с желанием посмотреть на очередного проповедника, который, как говорили, был человеком особой святости. Шли, обутые в тяжёлые подкованные железом башмаки, на случай, если проповедник окажется излишне рьяным и навязчивым, с опасными идеями, и его придётся пинать. В прошлый раз, заслушались всем миром, когда заезжий гений риторики, взывая о любви к Родине, остановил несколько семей от переселения из родной деревни в безопасные места, да ещё увлёк этих людей за собой в бывшую светлую рощу, полагая, что совместная проповедь любви к обществу и к месту рождения способна изменить сущность упырей и спасти их. Долго кровопийцы пинали их черепа по бесплодным полям, а потом, обсев, как мухи пряник, церковные купола, с аппетитом сожрали и самые кости. Так что, не было теперь проповедникам доверия…

Так шептались люди деревни между собой, сжимая одним, потным от напряжения, кулаком серебряный кастет, а другим серебряный крест на груди. И, по среди шёпота своего, пропустили люди мгновение, когда проповедник вышел к ним на высокое церковное крыльцо. И когда они его заметили, то отшатнулись, так ослепительно было сияние его просветлённого лица; а потом отшатнулись ещё раз, потому что это было лицо кровопийцы Андрея. Наступившую тишину разорвало надсадное рыдание полусумасшедшей матери Катерины, трясущейся и плачущей. Проповедник, светло улыбнувшись, спустился с крыльца и взял её за руки. И столько доброты было в его жесте, что все испытали облегчение; и даже мать Катерины испытала его. Полностью не вылечилась, но трястись и плакать перестала. Словно перестало у неё что-то болеть. И тогда народ пожелал слушать проповедника.

И он говорил. Говорил о любви своей к падшему брату, который, увы, был воплощением истинного зла в этом мире. Да, признал проповедник, Андрей – брат его, брат – близнец. Мать их не перенесла такой двойни и в родах умерла, успев только назвать имя для первого ребёнка. Андрей родился первым, и когда это случилось, дома треснули все стёкла и со стены упали иконы. Все, кто был в доме, видя такое страшное дело, в ужасе закричали; когда же младенец поднял на них свои холодные и голодные глаза, а потом улыбнулся сладкой улыбкой, бросились прочь из дома. Только старая повитуха сохраняла спокойствие, даже когда он оскалился и не дал ей перерезать серебряными ножницами пуповину. Тогда она сказала ему, что бы он сам освобождался от привязи и сам выходил в этот мир. И первенец перекусил свою пуповину, а потом принялся пить кровь, текущую из неё.

Когда просветлённый проповедник родился, то застал своего брата поедающего их общую мать. Увидев близнеца, старший с шипением кинулся к нему и укусил. Вот, сказал проповедник, стягивая с плеча рубище, вот его зубы, первый шрам из многих оставленных мне единственным родным человеком. Единственным, потому что отец близнецов, увидев такое зло, сжёг дом, и сгорел в нём сам. Сжёг дом, забыв, что кроме Андрея, там есть ещё второй ребёнок и повитуха.

Среди слушателей начался лёгкий ропот, люди не верили, что покусанный кровопийцей остался человеком. Да, подтвердил проповедник, я не стал кровопийцей. Зато брат мой дико кричал обожжёнными ртом и зубами, и страх, с тех пор, единственное доступное ему чувство, которое он по-настоящему переживает. Когда загорелся наш общий дом, Андрей, не смотря на обожжённый рот, спешно догрызал останки матери, а спокойная и невозмутимая повитуха перерезала серебряными ножницами мою пуповину, вынесла меня из огня и на пороге горящего дома нарекла Серафимом.

Всегда, говорил проповедник, брат его сеял непоправимое и злое. Всегда, ему, проповеднику, приходилось идти следом за Андреем и исправлять содеянное. И никогда не было полной победы ни у одного брата и ни другого. И решил Серафим, что должен он накопить божью благодать; уединился и проводил дни в молитвах и святости. Но и брат его накапливал в себе силы зла, губя живых и окружая себя нетопырями. А понял проповедник, что пора выйти из своего укрытия, когда достигла его ушей история несчастной Катерины, которую он некогда любил нежной и светлой любовью.

Казалось, Катерина отвечала взаимностью, но Андрей манил её и без колебаний она ушла за ним. Ушла, искренне веря, что спасёт его. Но обернулась к ней её любовь холодным оскалом любимого человека, превратила её саму в кровопийцу. Да, говорил проповедник, человек склонен обманываться. И, чем светлее чувства, чем выше представления, тем чернее обман и больнее предательство, тем глубже пропасть от осознания, что ничего не помогает. Да, человек склонен превращаться в монстра, это не ново. Тут проповедник сделал паузу и указал рукой в сторону некогда светлой рощи. Там, воскликнул он, там, сидят они, один рождённый кровопийцей, вторая ставшая кровопийцей по доброй воле! И я пойду туда и там всё решится!

Угрюмо смотрел народ на просветлённого святого; и внимая его речам, люди снова глухо зароптали, ибо боялись, что их руками захочет проповедник решить свой семейный вопрос. Не зови нас с собой, сказали ему люди; видели мы, к чему приводит любовь и как бессильно самое светлое чувство; испили мы всем народом отчаяние, когда не только в домах стало пусто, но и на кладбище стало некого снести, потому что не остаётся от несчастных и праха. Светло улыбнулся проповедник, и успокоился народ, взирая на исходящее от него ослепительное сияние.

Не стоит бояться вам, сказал он, защищайте самих себя, это единственное, что вы можете сделать. И совершая это, знайте, что поступаете вы правильно; только этим поможете мне; ибо зло и добро – два глаза на лице господнем, а любовь – испытание для каждого из них; и не в ваших силах исполнить долг, возложенный не на вас. И добавил, вооружайтесь и бейте в колокола!

…в некогда светлой роще было беспокойно и тревожно; всякий преклонивший колена перед ними, метался среди гниющих деревьев и гниющих недогрызенных трупов; что-то странное происходило в давно не процветающей деревне, когда внезапно над ней разлился яркий свет. Свет этот, хоть и был далёк, терзал кровопийц, внушая им настоящий ужас. Венценосные владыки стояли неподвижно посреди общего смятения и неотрывно смотрели в сторону деревни. На его лице была смесь настоящего беспредельного страха и ненависти, а на её – истинное блаженство, ибо поняла она, что может защищать возлюбленного. Он же, не глядя на неё, махнул рукой, и нетопыриная стая, хлёстко щёлкая кожистыми крыльями и оставляя после себя волну зловонного запаха, взмыла в небеса. Свет дня померк, такая туча нежити поднялась в воздух. Владыка оскалился; и тут же вся чёрная рать стремительно понеслась к некогда счастливой деревне.

…сумрачно глядел народ, как, заслоняя солнце, взлетает туча нетопырей, и как удаляется фигура просветлённого святого в сторону когда-то светлой рощи. Он шёл и за ним угрюмо двигалась стена жителей давно не процветающей деревни с густым частоколом железных копий над головами. Тускло отсвечивали в едва пробивающемся солнечном свете посеребрённые копейные острия, и вслед им летел гулкий звон колоколов. Медленно продвигалось народное воинство, и, пока оно неуверенно переходило с места на место, цепляясь ногами за землю, просветлённый проповедник ушёл далеко вперёд, ибо шагал бесстрашно и быстро.

Нетопыри, видя его ослепительное сияние, трепетали от ненависти и страха; но, не смели нарушить волю своего владыки. С диким визгом, источая зловоние, почти ослепшие, сбившись с кучу, кинулись они вниз, желая сожрать святого. Закинув голову, смотрел проповедник на множество оскалов, которыми ощерился зловонный кожистый клубок нежити, смотрел и чему-то улыбался. И не было в этой улыбке доброты.

А потом он просто поднял руку вверх. Со стороны казалось, что просветлённый святой добродушно приветствует орду обезумевших кровопийц раскрытой ладонью. Нетопыри же от его приветствия впали в полное беснование; кусая друг друга, они уже не летели, а стремительно падали вниз, судорожно переплетясь между собой.

И такое сияние исходило от святого, что первые ряды их превратились в прах, который мгновенно испарился; следующие осыпались пепельным дождём на истерзанную ими же землю. Самые же последние, пытаясь остановить своё падение, бессильно скребли обожжёнными ошмётками крыльев по раскалённому воздуху.

Проповедник опустил руку и, не переставая улыбаться, уверенно пошёл к некогда светлой роще. За его спиной визг злобы сменился воем ужаса. Это подошло народное воинство, преисполненное отчаяния и надежды. Каждый житель некогда процветающей деревни имел свои счёты с кровопийцами, и каждый из них желал навсегда покончить с нетопырями. С визгом и воем сыпались покрытые волдырями нетопыри с неба под ноги деревенскому ополчению и, с последним желанием нанести ущерб, злобно грызли они посеребрённые острия копий. Народ же, с угрюмым сосредоточением, молча, добивал кровопийц, не оставляя нежити ни малейшего шанса.

…Венценосная пара ожидала его, удобно расположившись на её любимой банкетке. Катерина была блаженно отрешена в ожидании проявлений силы истинной любви, Андрей же сладко и приятно улыбался, полагая, что брат не заметит его страха. С сияющей улыбкой зашёл в некогда светлую рощу и Серафим. Он шёл и от его сияния выгорали гниющие останки и высыхали поражённые гнилостной слизью деревья.

Андрей прикрыл глаза, его раздражало сияние брата. Он злился из-за исчезновения нетопырей, разложившихся трупов и гниющих деревьев. Он злился и страшился одновременно. Он почти дошёл до безумия, так ему хотелось укусить Серафима. Не за плечо, как в младенчестве, а за горло. И обожжённый рот уже не мог удержать его. И, не успел младший брат остановиться и поприветствовать их, как с утробным рычанием, оскалившись, старший кинулся на него.

Серафим пропустил бросок, но и Андрей не был точен, и потому снова вцепился брату в плечо, там, где уже кусал его. И оба закричали от нестерпимой боли. После чего, ударили друг друга. И некогда светлая роща со стоном погружалась то в болезненную мглу, то в невыносимый свет; и не было конца этому безумному поединку, как и крику обоих братьев.

Наконец, пришла в себя и Катерина. Задумчиво смотрела она, как оба брата, схватившись на смерть, пытаются победить один другого. И поняла она, что для защиты любимого ею Андрея, она должна остановить не только некогда любимого ею Серафима, но и самого Андрея. Довольно, решила Катерина, озирая, то гниющую, то горящую, некогда светлую рощу; довольно просветлённому святому и венценосному кровопийце думать только друг о друге. Пусть проповедник думает о людях, а царственный вампир думает только о ней. Если же оба они откажутся от предложений истинной любви, то она сама поставит точку в этой вечной и утомительной круговерти. Так думала несчастная Катерина и, встав со своего места, окликнула их. Они не услышали её. Тогда она протянула руки и тронула их за плечи. Но братья в пылу борьбы скинули с себя её руки и оттолкнули. С трудом удержавшись на ногах, поняла Катерина, что не ошибалась. И вступила в схватку третьей.

…молча глядел народ, опираясь на окровавленные посеребрённые копья, на застывшее изумление мёртвых лиц венценосного кровопийцы и просветлённого святого; на их разорванные горла и растерзанные тела. Но, пуще, смутились люди, увидев несчастную Катерину. Стояла она, победившая и зло, и добро, в середине погибшей берёзовой рощи, с блаженной улыбкой на лице и кровь обоих братьев, смешиваясь, неспешной струйкой стекала ей на подбородок с зубов…

06.01.2020

Симферополь

Страх страхов

– Мама! – это отчаянно кричит и споро лезет в коробку «Забыл выключить-закрыть-погасить». Обычно толстенький и наглый, он нынче осунулся и похудел. Не растолстеешь теперь, когда хозяин завёл привычку хихикать над своей сотой проверкой двери или утюга. Подвывающий «Забыл выключить-закрыть-погасить» шлёпнулся на дно коробки, прямо на «Боюсь темноты» и «Боюсь смерти». Эти забрались в коробку давненько, с той поры, как хозяин раскидал по дому шоколадки, отключил ночники и начал ходить с фотоаппаратом на кладбище. И даже выставку кладбищенских видов открыл. На ночь музеев. Успешную! Так у них теперь когти слоиться начали и ломкость у них повысилась. А шипы ломить стало. До боли! Даже скулить не могут. Хозяина боятся.

Рядом хнычет «Страшный и постоянный», любитель сниться хотя бы раз в месяц. Сильный кошмар был, с криком, с дрожью, с пробуждениями, с испугом. С щупальцами, для обвивания мозга, и с присосками, для сердца. Любил силы из хозяина покачать. А теперь, бледен, вял, высох весь, валяется в самом углу… Это потому, что хозяин перестал глотать снотворное и просыпается теперь со словами: «О! Сегодня не так интересно, как в прошлый раз. Так себе!». Потом зевает и засыпает снова. С улыбкой. Затрясёшься тут, захнычешь.

Что дело плохо, мы поняли, когда хозяин собрался с силами, и прошёл по всем местам, где его обижали в детстве и в юности; где его оскорбила любимая, где его предал друг, где коллеги из тупой вредности провалили всё дело его жизни. И вся семья «Я боюсь вспомнить-так будет всегда-меня снова обидят» в полном составе и в конвульсиях размазалась по стенкам коробки.

Вообще, нельзя так относиться к своим верным страхам и кошмарам, нельзя. Нас надо холить, лелеять, подпитывать; о нас надо постоянно думать, нас надо постоянно испытывать; нами надо жить! А хозяин перестал с трепетом ждать нас, перестал оборонятся, перестал убегать; принял нас, таких как мы есть. Предал, одним словом.

Ах! Что это за звук? Ключ поворачивается в замке! Хозяин вернулся, хозяин идёт домой! Что ещё нам приготовил тот, кто лишил нас еды? Он что-то напевает, значит нас ждёт что-то…ужасное! Прячьтесь, прячьтесь, пока вы ещё хотя бы тени! Пока он совсем не развеял вас!

С последним поворотом ключа в двери, скользкие щупальца, ядовитые когти, оскаленные зубы, мерзкие присоски и прочие отвратительные конечности с отчаянием обречённых вцепились в створки коробки изнутри. Потом в маленькую, случайно оставшуюся щель высунулась многосуставчатая лапа с крючком на конце и шлёпнула снаружи, на стенку, этикетку с надписью: «Хрупкий груз. Не кантовать!». И судорожно дёргаясь, мгновенно скрылась обратно. Щель с хрустом сомкнулась.

Замок щёлкнул. Дверь открылась.

21.01.2022

Симферополь

Черный пояс с тремя зелеными полосками

Стеклянная дверь брызнула мелкими осколками и алмазной крошкой засыпала трещиноватый асфальт Пушкинской. Следом, щедрым красным дождем, брызнула кровь из крепкой, но, невыдержавшей соприкосновения с металлической рамой двери, пацанской головы. Наверное, не надо было так его бросать, но, последнее время, голоса говорили громче, особенно в левом ухе. В том самом, куда пострадавший кричал угрозы. Когда внутри постоянно брюзжат два мужских голоса и один женский, а снаружи безостановочно кричит какой-то урод, можно и озвереть. Клиент, предложивший деньги за охрану на этой встрече, растворился, а выбитая дверь и конкурент нанимателя, с разбитой головой, остались лежать. Коротко он пришел в себя, почему-то в СИЗО, где ухмыляющийся человек в погонах, тихо говорил о трех, нераскрытых на сегодняшний день, убийствах, но, конечно же, совершенных им, и, если будет чистосердечное признание… все ли гражданин понимает? Он понимал. Он искренне покаялся в пяти драках за два последних месяца с пятью же переломами у противников. А как, скажите, быть, если за тобой следят, а враги с намеком засовывают правую руку в карман? На что они намекают? На слежку… и первый голос, опять же, это подтверждает. Такое терпеть нет никаких сил, а он человек в спорте заслуженный, он занимался разными единоборствами, у него почти везде высший дан! Последнее, чему он предался всей душой, это тай-квон-до. Тут у него черный пояс с тремя зелеными полосками. Это он просил принять во внимание. Последние сборы он, конечно, пропустил, но это все из-за голосов. Полтора года с двумя перерывами в психбольнице – никто ждать не будет, понятно же! Так что, он согласен ответить за выбитую дверь и пробитую голову, но убийства – это не к нему. А что скажет гражданин по поводу давильни? – поинтересовались погоны. Он пожал плечами. Голоса занимали больше. Дальше был туман, из которого выглядывала слежка. Их оказалось двое, мерзких, облакообразных. Наврали, наврали! Голоса, оправдываясь, нестерпимо визжали. Сзади коротко щелкнула металлическая дверь. Перед глазами в тумане появилось небольшое окошко с неровными краями. Непроизвольно опытный взгляд бойца сквозь туман – тринадцать человек в камере. Снова перед глазами мерзкая тварь! Он отмахнулся и пропустил тяжелый болезненный удар в голову. Да, пропустил бы он меньше, но слежка делилась, их было уже много, от них надо было отмахиваться, и надо было хлопать себя по левому уху, где голоса орали до совершенной невозможности. А потом его перестали отвлекать. А слежка вдруг сложилась снова в двух, но уже с клыками. И тут он их поймал. Протянул руки и поймал. Они пытались вырваться, но через руки шла сила…сила…сила…. На пороге камеры застыли люди, с ужасом глядя на тринадцать трупов с почти оторванными головами. И, на сидящего посреди свежей трупарни, человека с застывшим счастливым оскалом на лице, что-то слушающего левым ухом, с побелевшими кулаками вытянутых вперед рук. Неожиданно глаза его обрели ясность и он сказал хриплым голосом, давясь вязкой слюной:

– Видите? Видите, поймал! Думали уйти…, а у меня черный пояс с тремя зелеными полосками… примите это во внимание…

И засмеялся.

Январь 2011 год

Уходящие в закатных лучах

Минувшим летом мы, как группа молодых журналистов-путешественников, отправились на Южный Урал. Все эти игрища в кладоискателей, мечтающих найти золото самого Емельяна Пугачева, представляются мне попыткой одурачить наивных девушек. Поговаривают, что, мол, где-то там на границе Свердловской и Челябинской областей есть крупные залежи серебра, но оставим сокровища тем, кому это действительно интересно. Я же, как путешественник и немного писатель, согласился поучаствовать в экспедиции в Аркаим. Помните, о нем еще Задорнов фильм снимал в духе того, как мало мы знаем о настоящей истории Руси. Не могу не согласиться со знаменитым сатириком, ведь следы невероятных фортификационных сооружений сохранились и до наших дней.

Наш лагерь находился буквально в паре километров от Аркаима. Большой во всех смыслах (под полторы сотни килограмм) Иван Борисович с упоением рассказывал о некоем Центре мира, до которого нельзя доехать на автомобиле, но вполне реально добраться пешком.

– Тогда получается, что это не Центр, а совсем другая часть мира, например… – ехидно заметил Пашка.

– Дурак ты, Пашка, и лечиться не хочешь, – с чувством проговорил Иван Борисович.

Дальнейшее их препирательство меня мало интересовало, учитывая, что висящий над костром чайник уже закипел.

Вся экскурсионно-туристическая и походно-составляющие части нашего путешествия были спланированы на следующий день, а сегодня можно было немного расслабиться после дальней дороги.

Хотя Иван Борисович был активным сторонником и пропагандистом здорового образа жизни, мешать травмировать собственную печень всем, что горит, он никогда не препятствовал ровно до той поры, пока вновь испеченный забулдыга не начинал нарушать элементарных норм поведения в лагере.

Так случилось и на этот раз. Нет, ничего крамольного в тот вечер не произошло, мы просто сидели у костра, и ближе к вечеру речь как-то сама зашла про всякие деревенские страшилки.

Назойливые земляные осы не хуже ротного старшины способны были разогнать молодых по спальным местам. Солнце уже совсем опустилось за линию призрачного горизонта, наш костровой Сашка под неодобрительный взгляд Ивана Борисовича и дополнительные 100 гр. Для предстоящего сна заканчивал историю про команду Дятлова.

Мне же, честно говоря, наскучили старые баяны в духе ночных визитов усопших черных археологов, но одна история, рассказанная все тем же костровым, прочно засела в памяти.

Июльский день выдался невыносимо жарким. Солнце пекло так, будто вокруг на многие десятки километров раскинулись не вековые Сибирские леса, а мертвые россыпи каракумского песка. Ни малейшего облачка, ни намека на некое подобие ветра – ничего подобного по всей видимости не предвиделось вплоть до самого заката.

Каждый взмах литовки в таких условиях приближал Ваньку с Митькой к получению дарвиновской премии, а назойливый гнус только подстегивал к тому, чтобы бросить проклятый покос и отправиться куда-нибудь в прохладную тень.

– Слыш, Митька, ты б за водой хоть сбегал, – кое-как ворочая языком попросил Ванька.

– Так есть же еще она, – отвечал Митька.

– Тут теплая, а там, – с этими словами Ванька махнул в сторону пруда, – холодная.

– И то правда, Митька, не будь лентяем, – раздавшийся голос звучал откуда-то из-за спины ребят.

Вышедший из леса человек присел на корточки и закурил пахучий Беломор.

– Скоро дождь будет, – выпуская дым, проговорил пришедший. – вон, смотрите ласточки низко летят.

И правда над прудом низко-низко летели ласточки, будто надеясь, что прохладная вода сможет их защитить от беспощадного июльского пекла.

Митька, а следом за ним и Ванька встали, как вкопанные, во все глаза таращась на курящего и изрядно похорошевшего деда Максима, а тот, будто прочтя мысли ребят, только хмыкнул, дескать, и что тут такого необычного, ну сижу, ну курю и дальше что?

Да только как полгода назад умер дед Максим. Вот, вроде, совсем недавно, как и почти все местные мужики на покос ходил да хозяйство свое держал и от ядреного самогона с крепким табачком не отказывался. Но, однажды, вернувшись с поля, сильно занемог и уже не вставал с постели.

Баба Нюра по-первости даже к знахарю ходила, мол, Никитич, выручай, травами там подсоби или слово какое шепни, да толку от этого знахарства никакого, умер дед Максим, а от чего – никто не знает.

– Вам не предлагаю, рано вам еще, – с этими словами дед Максим извлек откуда-то из глубин перекинутого через плечо походного мешка небольшую фляжку, и сделав изрядный глоток, привычно закашлялся. – А дождь все-таки будет, ну, ладно, пора мне.

Митька с Ванькой опомниться не успели, как дед Максим буквально растворился в лучах начавшего клониться к закату солнца.

Разумеется, Митька с Ванькой никому о случившемся на покосе говорить не стали, а то мало ли засмеют, мол, на солнце перегрелись работнички или чего хуже отлынивают от и придумывают небылицы про покойников.

– А дальше что? – жадно поинтересовался фотограф Стас.

– Ушел дед Максим, – равнодушно ответил Сашка. – а ребята может и сейчас с покоса возвращаются. Покойники – покойниками, а скотину кормить надо.

– Хорошо с вами сидеть, но вставать рано, – проговорил я, дожевывая последнюю сосиску и, пожелав всем спокойной ночи, отправился к своей палатке.

Уже все улеглись, а сон, как назло, все не шел. Я выбрался из палатки.

Ночная земля еще таила остатки недавнего тепла, а звезды над головой были такими яркими, что я практически без особых усилий мог разглядеть количество лепестков изображенных на аккуратно свернутой скатерти полевых цветов.

Романтика…

– Ты чего не спишь? – раздавшийся за спиной голос буквально заставил меня подпрыгнуть на месте.

Стоящая в паре метров Машка не выглядела сонной, но немного суженные зрачки глаз выдавали, что уснуть девушка все-таки пыталась.

– А ты чего? – вопросам на вопрос отвечал я.

– Да так, – неопределенно повела плечом девушка.

– Тогда может прогуляемся, Борисыч говорил, что за вон тем перелеском отличное озеро есть, где и вода чистейшая ни то, что в нашем водопроводе, и покупаться там тоже можно, – предложил я.

– А давай, – махнула рукой Машка.

– А ты правда веришь, что призраки существуют? – саркастично поинтересовался я, обнимая девушку за плечи.

– Разумеется, да, – безапелляционно тихо проговорила Маша. – тебе городскому не понять, а они же на самом деле бывают.

– Кто они? – машинально переспросил я.

– Ну, кто, кто, да не важно, бывают и все тут, – упрямо повторила Маша.

Я внезапно почувствовал, что девушка не врет, не знаю, что на меня нашло, но я ей верил и тогда, верю и сейчас, хотя судьба раскидала нас в противоположные уголки нашей необъятной страны.

– Ты только не перебивай, – попросила Маша, когда мы возвращались в лагерь. – Это было несколько лет назад. Жил по соседству… Тебе ничего не даст его имя, но пусть будет дядя Ваня. Добродушный был мужик, охоту, рыбалку любил, чирков – это такие утки дикие нам постоянно приносил, да с батей моим самогона мог пропустить. Обычный деревенский образ жизни вел. Ну там семья, разумеется, у него была и даже двое внуков появилось.

Мне стоило огромных усилий скрыть прорывающийся наружу долгожданный зевок. Биография неизвестного деревенского мужика интересовала меня с той же степенью вероятности, что эвенкийского шамана второй закон термодинамики.

А Маша тем временем продолжала:

Дяде Ване уже восьмой десяток шел, а не чета многим вставал ни свет, ни зоря и что-то все делал и делал по хозяйству, а потом плохо ему стало, соседи говорили, что сердце прихватило, и умер дядя Ваня прямо на своем огороде.

По всем обычаям схоронили и 9 дней уж отвели, а я в тот день огород прополоть решила. Слышу, Серый залаял – это пес наш, я его еще щенком нашла и с рук кормила, вот он у нас и прижился. Да так громко залаял, что я даже испугалась. Родители в город уехали, а из давно схоронившей своего деда бабки защитник слабый, а мне страшно стало, в ворота стучат, Серый надрывается, того гляди цепь порвет.

– Фу, свои, – донесшийся из-за ворот голос был настолько знакомым, что ни узнать в нем дядю Ваню было совершенно невозможно. – Машка, батю позови, курить охота, а магазин закрыт, – раздалось по ту сторону калитки.

Но едва на крыльце появилась вышедшая на шум бабка, как пес резко угомонился. Машка, конечно, и раньше слышала от взрослых, что баба Нюра умеет нечто такое, что и кровь остановить и хворь излечить помогает.

Мне тогда лет 11 было. Бегала я с деревенскими мальчишками и девчонками играть на заброшенную стройку да ненароком сильно ногу ушибла, отец даже в город свозить к травматологу хотел, но баба Нюра приложила к ушибу обычный подорожник, пробормотав при этом нечто невнятное. Часа не прошло, как отек спал.

Можно ли было назвать бабу Нюру ведьмой? – скорее знахаркой или на худой конец целительницей, сильно уж травы всякие собирать да сушить бабка любила, а потом людей лечила ими.

Мне все это целительство было абсолютно безразлично: экспедиции горного университета – вот, что меня всегда интересовало по-настоящему.

Но слушал я не перебивая.

Маша испугалась не на шутку, ведь, если дядя Ваня умер, а сомневаться в этом не приходилось, она же сама видела медленно опускаемый в землю гроб, то кто тогда стоит за воротами и разговаривает его голосом?

– Иди в дом, – замахала баба Нюра.

Спорить с бабкой Маша не стала, возможно и потому, что ее слова звучали как самый настоящий приказ.

А потом повисла тишина да такая плотная, будто вакуумную бомбу сбросили, но где-то совсем далеко на пределе слуха были различимы слова: «Рано ему еще с тобой курить, придет время, сами к тебе в гости придем».

Девушке стало страшно по-настоящему за бабку, как там она? Что с ней?

– А ты чего трясешься, как лист осиновый? – осведомилась баба Нюра, входя в Машину комнату. – чайник инеем покроется, пока тебя ждешь.

– А как же… – растеряно спросила Маша.

– Что «а как же»? – непонимающе поинтересовалась баба Нюра. – А и не было ничего, просто Серый облаял какого-то приезжего или кого из местных не признал.

И немного помолчав, баба Нюра добавила:

– Ты ничего не видела, ничего не слышала и ни с кем не разговаривала.

– Я поняла, – испуганно прошептала Маша, глядя на внезапно посерьезневшую бабку, взгляд у которой не сулил ничего хорошего.

– То есть к вам приходил покойник, в смысле недавно умерший дядя Ваня? – резюмировал я.

– Не хочешь – не верь, – обиделась девушка и, скинув мою руку с плеч, гордо зашагала в сторону остывающего кострища.

– Да ладно тебе, – примирительно сказал я. – со мной тоже происходило нечто такое, о чем в университетских стенах говорить не принято.

– И о чем же не говорят безнадежно упрямые скептики? – недоверчиво хмыкнула Маша.

– О чем, о чем, – о покойниках в том числе, – загадочно отвечал я. – Ну слушай теперь мою историю.

Пару месяцев назад возвращался я из столичной командировки и где-то в районе Перми подсел мужичек.

Разговорились, он, кстати, тоже путешественником оказался и таким же, как ты говоришь, скептиком.

– Ну, давай, за знакомство! – проговорил мой попутчик по имени Игорь, поднимая крохотные, но весьма изящные железные стопочки с забористым пермским самогоном.

– Твое здоровье, – выдохнул я, залпом глотая терпкую жидкость.

Как водится, разговорились о всяких незначительных мелочах в духе «Докуда едешь? Или чем занимаешься, в смысле, кем работаешь?»

Нет резона пересказывать, кто сколько получает, за какую цену можно купить жилье в Перми и прочие повседневности, но вот одна история запомнилась надолго.

– Понимаешь, – начал Игорь, – я ни во что подобное никогда не верил, пока сам не столкнулся… давай, поднимай.

Я не умею описывать странные не поддающиеся логическому объяснению и законам здравого смысла истории, и перескажу так, как сам слышал от лица Игоря.

Да и какая уже разница, где и когда это случилось, приехали мы с ребятами за город шашлыков пожарить, девчат с собой позвали. Песни под гитару, мясо, вино и погода такая, что хоть всю ночь гуляй: ни ветерка, ни палящего солнца, словом, благодать.

– Прям, как у нас, – заметила Маша.

Сидели мы так несколько часов, все было нормально, ели, пили, но не так, чтобы упиваться.

Володя пригласил Наташу на медленный танец под аккомпанемент Колиной гитары и песни про какой-то там хрустальный замок, ну, может слышал, в котором молодая колдунья жила и к себе путников зазывала, а потом они исчезали без следа.

Всякое говорили про те места. Мы, признаться честно, может быть поэтому туда и сунулись, но я, как кандидат технических наук, могу сказать, что в подавляющем количестве случаев так называемые аномальные зоны содержат огромное количество радиоактивных элементов, а инопланетянами там и близко не пахнет.

– А как же все эти свечения? – поинтересовался я.

– Ты, вроде, парень не глупый, а такую ерунду несешь, – отвечал Игорь. – руды там лежат, понимаешь, а зеленые человечки придут, если закусывать не будешь. Вот тебе еще сыр, ешь и слушай.

При упоминании о зеленых человечках Маша невольно хихикнула:

– Так значит, и к нашему костровому тоже гости заявятся, вон сколько согревался да не закусывал.

– Тебе не холодно, может плед принести?

– Да вроде нет, ты продолжай, что там дальше было, – улыбнулась Маша.

А дальше, если верить Игорю, было так:

– Да отпустите же меня, мне надо, понимаете, надо туда пойти, иначе мы все здесь умрем, никто из нас не вернется домой! – раздавшийся голос одного из наших ребят, назовем его Димкой, заставил романтически настроенные парочки покинуть насиженные палаточные места, чтобы посмотреть, что случилось, третий по счету танец оборвался, точно лопнувшая гитарная струна, а Коля так и остался сидеть, не понимающе перебирая струнами.

– Перепил? – скорее констатировал я.

– Да в том-то и дело, что нет, – сокрушенно покачал головой Игорь. Я всякого в жизни повидал, но тут ни о какой белой горячке и речи не идет. Точно волокло его что-то или кто-то в лес, а он сперва кричать начал, мол, пустите, пустите, хотя сидел он все за тем же костром. Потом резко вскочил и побежал, а глаза совершенно безумные. Не скажу, что Димка был сильным человеком, но первые две попытки повалить его на землю он отбил с легкостью, которой мог бы позавидовать Костя Цзю. И только, когда мы навалились в полную силу, незадачливый пьяница был скручен и доставлен в свою палатку под четкое наблюдение двух наиболее крепких ребят. Надо ли говорить, что в сторону леса кое-кто поглядывал с опаской, а некоторые из девчат предложили не оставаться с ночевкой под предлогом, а вдруг дождь. Перспектива укрываться в лесу так и осталась перспективой.

Маша невольно кинула взгляд в сторону леса.

– Боишься, что и тебя кто утащит? – саркастично поинтересовался я.

– Эх, молодежь, молодежь, – раздавшийся из-за моей спины голос Ивана Борисыча, казалось, прозвучал настоящим громом. – Один – скептик, другая – романтик, а в страшилки одинаково верите, тогда дайте и мне слово, коль спать не собираетесь.

Костер разгорелся с новой силой, Маша куталась в принесенный мною плед, а наш опытный Борисыч начал свою страшную историю…

– …эх, берегись! – воскликнул Саня, опрокидывая очередной ковшик воды на раскаленные камни.

– Аж уши зажгло, – довольно проговорил Серега, откупоривая банку прохладного Хольстена. – Сейчас бы еще в снег да девчонок с соседней деревни позвать.

– Мечтать не вредно, – философски заметил Саня.

Дрова в старенькой буржуйке горели весело, а запаренный березовый веник издавал одуряющий аромат свежего леса.

– Ну, тогда я первым париться, – безапелляционно заявил Саня, глядя на сосредоточенного вокруг содержимого жестяной банки друга.

– А я, пожалуй, освежиться выйду, – и с этими словами Серега, не выпуская заветной банки из рук, вышел в предбанник.

Стрелки часов почти достигли полуночи, однако любителей ночных банных посиделок сей факт никоим образом не смущал.

«Хорошую баньку мы с батьком построили, – думал про себя Серега, сидя на аккуратно выструганной табуретке. – Не то, что предыдущая развалюха, перешедшая по наследству от деда Егора».

Внезапно ему показалось, что по ту сторону двери предбанника кто-то есть. Ощущение чьего-то незримого присутствия не оставляло никаких шансов для сомнений.

Меньше всего Серега хотел прослыть трусом, учитывая их с Саней репутацию деревенских хулиганов, но оказаться там, где все отчетливее он чувствовал наличие чего-то или кого-то незнакомого, он не хотел совершенно точно.

– Ну ты там не околел еще! – задорно прокричал Саня, выскакивая за глотком ночной прохлады.

Довольный возможностью ретироваться в наполненную жаром баню Серега лишь пробурчал нечто невразумительное, и уже через считанные секунды ночь огласили его возгласы в духе: «хорошо!», – «вот так банька чудной получилась!»

Пагубная привычка курить в любое время суток и при любых обстоятельствах заставила Саню перед выходом в Серегин огород все-таки накинуть на себя висящую на крючке простынь.

Ночной воздух оказался прохладным, а дремлющая над деревней луна решила спрятаться за невесть откуда возникшее облачко.

Привычная порция никотина принесла еще большее расслабление распаренному организму. Едва заметный шорох заставил Саню обернуться туда, откуда выступали контуры предыдущей Серегиной бани. Снести ее или каким-либо образом переоборудовать все никак не доходили руки, поэтому ее эксплуатировали в роли склада для всего ненужного.

В метрах десяти в отблесках июльских звезд стояла она. Саня на что угодно мог бы поспорить, что в тот момент он видел именно девушку молодую и необычайно красивую: черные волосы стекали по необычайно хрупким плечам, а в голубых глазах можно было увидеть отражение вышедшей из своего укрытия луны.

И только одежда выдавала в незнакомке не искательницу полуночных приключений, а совершенно другую сущность.

Непонятного фасона банный халат отлично гармонировал с идеально белоснежной кожей лица, а едва заметное матовое свечение, окутывающее силуэт, создавало картину нереальности происходящего.

– Ты чего там уснул? – нарочито бодро поинтересовался Серега, выскакивая из бани в чем мать родила.

– Ты это самое, – сбивчиво начал Саня. – Хоть бы прикрылся.

– А кого мне стесняться в собственной бане? – парировал Серега, но увидев незнакомку в банном халате тут же осекся.

Она не делала попытки подойти ближе или отдалиться, а, кажется, просто смотрела на выходящей из новенькой банной трубы радостный дым.

Внезапно ее голубые глаза полыхнули нестерпимым пламенем настолько ярким и пронзительным, что Саня и Серега одновременно зажмурились, а когда зрение вернулось…

– Пожар, пожар! – завопил первым очухавшийся Серега. По крыше новенькой бани пробегали алые всполохи, отчетливо запахло гарью, но возникший из неоткуда огонь также быстро погас, как и начался.

– Что это было? – севшим голосом спросил Серега своего товарища, глядя на совершенно целехонькую банную крышу, по которой еще пару минут назад танцевали безжалостные огненные языки.

– А я почем знаю, – почему-то резко ответил Саня. – Ладно хоть никого не разбудили, и пожара не случилось.

– И что это было? – одновременно поинтересовались мы с Машей.

– Сам я, к счастью, с ней не сталкивался, но от покойной бабки слышал про Банницу – хозяйку бани, – отвечал Борисыч, – будто появляется она после полуночи в банях и горе тем, кому доведется с ней столкнуться.

Внезапный хруст веток заставил нас подпрыгнуть на месте.

– Хруп, хруп, – раздалось справа от меня.

– Не обращай внимание, Леший балуется, – серьезно пояснил Борисыч.

– А ветку к вам в руку тоже Леший подкинул? – поинтересовалась Маша.

– Все спать! – скомандовал Борисыч, а то вставать рано.

И мы отправились каждый по своим палаткам.

А утром стало происходить необъяснимое. Добродушный Иван Борисович без объяснения причин дал команду снимать лагерь как можно скорее. Кое-кто из участников экспедиции искоса переглядывался, но не говорил не слова.

– Саня, – обратился я к костровому. – хоть ты скажи, что случилось? Куда такая спешка?

– Понятия не имею, – отвечал костровой. – Борисыч сказал, надо уходить, и все тут.

В течение часа от лагеря осталось только обугленное кострище, возле которого мой цепкий взор заметил очень странные проступающие сквозь траву не то человеческие, не то звериные следы. Когтистые отпечатки нарочито свидетельствовали о недавнем визите ночного гостя, а лежащая в стороне прокушенная банка тушенки не оставляла сомнений в истинных намерениях таинственного незнакомца.

Сложно назвать действие нашей команды позорным бегством, ведь в конечном итоге мы нашли такое, что, возможно, войдет в будущие учебники истории, но все мои последующие попытки узнать, что же все-таки случилось той ночью, рассыпались о глухое молчание Ивана Борисыча. И только спустя много лет, работая в одном из архивов, я натолкнулся на подобную историю, очевидец которой утверждал, будто во время экспедиции на Южный Урал встретился с неким человекоподобным существом огромного роста, поросшего густой серой шерстью, но тогда от верной гибели его спасло наличие охотничьего ружья.

И все-таки, несмотря на мой природный скептицизм я нет-нет, да задумываюсь над тем, что есть нечто такое, о чем с трибуны академического сообщества лучше не говорить. Пусть это останется лишь страшной байкой, чем непостижимой реальностью.

Бабочка

Тени плясали на сводчатом потолке, заунывные звуки музыкального инструмента, похожего на волынку, перекрывались другими – барабанными. Гул нарастал. Посреди зала сидела светловолосая девушка. Глаза её были закрыты, но тело откликалось короткими толчками на каждый удар по кожаной мембране. Рядом с девушкой стоял невысокий резной столик, на котором, непонятно с какой целью лежала карминная салфетка с золотой вышивкой – бабочкой. Стоявшие вокруг три десятка людей в плотных замысловатых масках молчали. Со стороны было совершенно невозможно определить в собравшихся даже пол, тем более узнать кого-то из них, когда-либо в дальнейшем.

Внезапно «волынка» стихла, а барабаны зазвучали приглушённо, фоном. И тут же над яркой тряпицей на столе вспорхнули легкие переливающиеся голубым крылышки. Возникшая из ниоткуда бабочка казалась волшебным, нет, даже божественным существом. По рядам прокатились восхищённые возгласы. Девушка начала медленно открывать глаза. В следующий момент громыхнули барабаны, и бабочка сорвалась с места. Подлетев к сидящей фигуре, она резко упала вниз, и впилась острыми игольчатыми зубами в правое запястье девушки, до этого безвольно лежавшее на коленях. Раздались хлопки, барабаны застучали дробью, кожа на месте укуса побагровела, выпустив капельки крови, моментально сложившиеся в изображение. Спустя ещё несколько мгновений кровавый рисунок превратился в изящную татуировку, барабаны ударили в последний раз, и помещение погрузилось в полную темноту.

Будильник трезвонил уже почти час, сдвигаемый Татьяной на более позднее время каждые десять минут. Вставать не хотелось. Наконец, после шестого подхода, женщина начала приходить в себя. Разнылось запястье.

Спросонья Татьяна сразу и не поняла причину саднящей боли, однако уже через минуту пробудившийся окончательно мозг подсказал – перестало действовать обезболивающее, принятое по рекомендации мастера тату в салоне с завораживающим названием: «Крылья Морфо».

Татьяна поморщилась, нужно было вставать и что-то делать с этой нарастающей болью. И почему такая гиперреакция? Ей сказали, «ничем не мазать», поэтому, обойдясь ударной дозой спазмолитиков, она легла спать, как никогда рано. Татьяна вздрогнула, вспомнив давешний сон – таинственный ритуал, бабочка с зубами, как у пираньи… Вот это её тряхануло!

– Никогда больше не буду делать татуировок! – твердила она спустя четверть часа, принимая душ. Повторяла эту фразу, как мантру, поджаривая хлеб в тостере. Напугала странным речитативом соседку-пенсионерку, не заметив, как та вдогонку осеняет её крёстным знамением. И наконец, выплеснула наболевшее своей верной «Ауди», вставляя ключ в замок зажигания. После чего подействовало вновь принятое лекарство, и Татьяна благополучно переключилась на мысли о предстоящей встрече.

Вывернув на трассу, она покосилась на толстую папку, лежащую на соседнем сидении. Белана Скворцова – медийная личность. Татьяне даже не нужно было открывать досье, чтобы до мельчайших чёрточек воспроизвести по памяти лицо с фотографии и биографические данные. «Сорок три года, платиновая блондинка, серые глаза, на шее, в районе левой сонной артерии четыре родинки среднего размера, образующие букву «С». Рост 172 см. Не замужем. Детей не имеет. Основатель новомодного течения среди женщин».

Сообщество с красивым французским названием «Papillon» проповедовало жизнь в текущем моменте. «Вкушай радости, развлекайся, не задерживайся на одном месте», твердили попавшие туда женщины… Девиз…

Татьяна, до этого внимательно следившая за дорогой перевела взгляд на салонное зеркало:

– Девиз у них соответствующий: «Порхай с ветром».

Она посмотрела на травмированное запястье и расхохоталась:

– А ведь можно было, наверное, обойтись временной татуировкой.

«Впрочем, вряд ли, – закончила она, возвращаясь мысленно к Скворцовой. – Такая сразу отличит подделку».

Журналистское расследование, ради которого Татьяна пренебрегла своими принципами – никогда не наносить на тело рисунки, обещало стать поворотным в её карьере. Во всяком случае, так обещали в родной редакции, и сомневаться причин не было. Сразу решив, что задание пустяковое, она заготовила пару-тройку дежурных вопросов о целях и развитии общества и принялась ловить Скворцову на всевозможных светских вечеринках. Не тут-то было. Оказалось, Скворцова посещает исключительно закрытые мероприятия, из разряда тех, на которые обычному смертному приглашения не достать ни за какие пончики, хоть малиновые, хоть с карамелью. Вот, и пришлось ради интервью прикидываться адепткой. А там условия жёсткие, «светлейшей аудиенции» удостаиваются лишь меченые.

Татьяна резко затормозила, едва не пропустив красный сигнал светофора. Плохо! Настроение испортилось. Не хватало ещё невнимательности на встрече. Дождавшись зелёного, она с нетерпением тронулась с места, но уже через пару кварталов сбавила скорость, и, свернув на пересекающую улицу, затормозила прямо возле «Боголюбова» – модного ресторана, в котором и предстояло знакомство со Скворцовой.

Пафосное заведение «Боголюбов» было известно тусовками бомонда, но, тем не менее, к категории «закрытых» не относилось. Это было удивительным, учитывая замкнутость Беланы. Ровно до настоящего момента. Полупустая парковка ещё на входе подсказала – ресторан арендован полностью. «Тем лучше», – решила Татьяна. Оставив верхнюю одежду в гардеробе, она, сопровождаемая охранником, поднялась на верхний ярус. Скворцова сидела за столиком, нетерпеливо постукивая длинными сверкающими ноготками.

– Добрый день.

Белана не ответила, только в качестве приветствия слегка наклонила голову и также, кивком, указала на соседний стул. Фотография не предавала и доли той «глянцевости», которой, казалось, был пропитан весь облик основательницы «Papillon». «Королева!», – располагаясь, невольно восхитилась Татьяна. Скворцова тем временем уткнулась в меню. Над головами женщин пролетела бабочка, серо-коричневая, невзрачная, из тех, что обычно по незнанию называют ночными или, ещё лучше – родственницами моли. Насекомое сделало круг по залу, снова метнулось к женщинам, затем резко взмыло вверх, стукнулась об огромную хрустальную люстру, и только после этого вылетело в окно.

– Бражник, – прокомментировала Белана, не отрывая взгляд от меню.

– Что?

– Вид бабочки. Чему вас только на журфаке учат?

– Уж точно не названиям бабочек, – вспылила Татьяна.

Скворцова рассмеялась, казалось, ей доставил удовольствие эмоциональный всплеск собеседницы. Она перевела взгляд на татуировку.

– Узнаю почерк Морфо.

– В смысле?

– Кольщик, у которого ты была. Морфо – псевдоним. Впрочем, могу и ошибиться, тату у тебя немного странная.

– Почему? – Татьяну начал нервировать этот странный диалог.

Скворцова укоризненно вздохнула, выразительно посмотрела на охранника, отчего тот бросился закрывать шторы, и вслед за этим в зале погас свет.

– Видишь?

Татьяна взглянула на своё запястье и вздрогнула от неожиданности. Пусть тускло, но татуировка светилась. Зажглась люстра.

– Как я и говорила, бражник, – невозмутимо продолжала основательница женского сообщества. – Впрочем, с такими данными рассчитывать на большее не приходится. Задавай вопросы, девушка. У тебя ровно, – она постучала по миниатюрным золотым часикам, – три…

– Минуты? – Татьяна не рассчитывала на такое короткое интервью. – Или часа?

– Дня, – хмыкнула Скворцова. – А вопросы можешь задавать ближайшие полчаса.

Окончательно запутавшаяся Татьяна, решила не терять больше времени.

– Почему Вы решили создать такое объединение?

– Всё просто, – по-доброму улыбнулась Белана. – Женщины созданы, чтобы радоваться жизни, пленять мужчин своей красотой, получать удовольствие от всего, что окружает, порхать над проблемами. Я им помогаю.

– Но ведь всё это несерьёзно и даже чересчур легкомысленно. Есть же традиционные ценности. Семья, материнство.

– Думаешь? Впрочем, наши адептки далеко не все чайлд-фри, у половины есть дети, у некоторых даже взрослые. Только это не имеет никакого отношения к образу жизни. Лёгкость и кружение в потоке – основная идея.

– А как попадают в ваши ряды?

– Как и ты. Оставили заявку на сайте, получили рекомендации, а дальше собеседование. Я не всех принимаю. Твоя работа не при чём, – предотвратила она, готовое сорваться, возражение Татьяны, – иначе ты бы не поставила клеймо Морфо. Другое дело, не все готовы принять действительность и стать «бабочкой». Спроси себя, готова ли ты к таким глубоким изменениям.

Девушка напряглась, опять «Королева» начала говорить полунамёками.

– Я никогда не стремилась быть легкомысленной!

– Опять споришь. Красивой жизни-то хочется, не отрицай. К тому же, бабочки – элита. Мы можем летать!

Она опять посмотрела на часы, и Татьяна поняла, что разговор окончен. И что ей в статье писать? Про прелести воздушных хороводов?

Следующее утро встретило Татьяну сильной головной болью. «Опять таблетки глотать!». По инерции она посмотрела на запястье. Обычный рисунок. Может, это гипноз какой, и свечение ей просто привиделось. Сейчас тату выглядела буднично, припухлость и краснота пропали. Вспомнилось пустое интервью, и настроение само собой упало ниже ноля. Она выбралась из-под одеяла и, вздыхая, включила кофеварку. Удивительно, но сегодня запах любимого напитка раздражал. Захотелось сока. Персикового. Сладкого и густого, как в детстве. Подавив сиюминутный порыв, Татьяна вывела из спящего режима компьютер, открыла Word, и обречённо уставилась на пустую страницу. Разрозненные фразы, как назло не хотели формироваться в связный текст. Татьяна снова посмотрела на руку, кликнула по значку браузера и набрала в поисковике «классификатор бабочек».

Спустя несколько минут она убедилась, что изображение на руке соответствует «бражнику». Тем удивительнее было появление этой сумеречной малютки в разгар дня в ресторане. Подогреваемая интересом, она принялась искать информацию. Внезапно нахлынула обида на слова Скворцовой об её внешности. Она и вправду решила, что Татьяне дорога только на панель? Да, невзрачная. Расщедрившись на натуральный блонд, природа отыгралась на остальном – черты лица невыразительные, близко посаженные маленькие глаза, короткие ресницы, и в довершение – губы-полосочки. Никакой косметикой не поправишь. Неприметная, но не вульгарна. Или что там ещё имела ввиду Белана?

Интересно, наверное, быть «бабочкой». Может, Скворцова права, и у неё тяга к разгульной жизни? Скрытое желание с лёгкостью да изяществом, как все эти дамочки, вальсировать от одного события к другому?

Увлечённая размышлениями, Татьяна не сразу заметила появление нового входящего на мейле.

– Вся жизнь в коконе! – рассердилась она вслух. – А сообщество это, очень кстати, раздаёт крылья.

Вот только, как девочке взрослой, в разные сказки про добрых тётенек не верилось. У всякой услуги есть цена. Адептки «Papillon» шикарны, дизайнерские look-и, машинки, классом ни чета её верной подружке… Чем она может их заинтересовать? Ни связей, как таковых, ни финансовых вложений. Тем не менее Белана не отказала. Почему? Мысли путались. Зазнобило. В области живота сдавило, заколотилось с удвоенной силой сердце. Нелегко даётся принятие себя, но что-то обязательно нужно менять. Татьяна хлопнула ладошкой по столу, и, наконец, заметила письмо. «А пусть даже из редакции», – решила она. «Так и скажу, о бабочках разговаривали». Вопреки предположениям, это оказалось приглашение на закрытую вечеринку тех, о ком она размышляла все последние часы, когда не спала. Послезавтра, сверилась она с календарём. Что ж, по крайней мере есть время купить платье.

Оставшееся до вечеринки время Татьяна провела с пользой – обновила гардероб согласно протоколу, отыскала в своих запасах подходящие аксессуары и даже получила отсрочку в написании статьи, посвятив начальство в свою идею внедрения в «Papillon». Шеф неожиданно согласился и выдал небольшой аванс на представительские расходы.

Всё складывается на редкость удачно, даже подозрительно удачно. Единственно, что огорчает – внезапная простуда. И где только подхватить умудрилась? Тело ломит, глаза покрасневшие, живот крутит. Пришлось заливать в себя дозу жаропонижающих. На всякий случай, чтобы продержаться до конца мероприятия.

Добравшись по указанному в приглашении адресу, Татьяна с удивлением отметила, что вопреки ожиданиям оказалась далеко не в пафосном районе, а в каких-то непонятных гаражах на отшибе. Она хотела уже оставить претензию в приложении, но внезапно разглядела ещё одну женщину в вечернем платье, выбирающуюся из очередной машины, и сомнения отпали сами собой.

– Добро пожаловать, – встретила Татьяну очередная красавица в ярко-оранжевом с чёрными подпалинами платье, едва та нажала кнопку звонка. Создавалось впечатление, будто её ждали. – Я – Марина. Сегодня исполняю обязанности распорядителя.

Татьяна кивнула и принялась осматривать обстановку. Холл достаточно просторный, цвет стен неяркий, бежевый, и странно выделяющиеся при этом аляповатые плинтуса, покрытые золотой краской. По правую руку на стене – огромное зеркало. Ничего от любимого хай-тека!.. – расстроилась Татьяна, стиль – это врождённое – скорее уж «недобарокко». В распахнутые двустворчатые двери можно разглядеть вместительный зал, а в нём – у Татьяны аж дыхание перехватило и закружилась голова – около двух сотен женщин в разноцветных платьях. Точь-в-точь плантация бабочек.

– Сегодня в честь «Великой Морфо» имена остаются за порогом, – ворвался в сознание голос Марины. – Ты Бражник. Я Перламутровка. Ирина Акимовна, – она кивнула в сторону затянутой в бледно-желтый брючный костюм даму неопределённого возраста – Капустница…

– А Скворцова? – попыталась отыскать глазами основательницу Татьяна.

– Махаон. Но её можно и по имени. Это исключение.

– А как будет проходить мероприятие? Что нужно делать?

– Танцуй, веселись, порхай, ты же…

– Спасибо, Перламутровка, – прервал знакомый жёсткий голос. Белана стояла за спиной Татьяны и раздавала указания. – Я введу гостью в суть процесса.

Распорядительница согласно качнула головой, присоединяясь к кругу дам, обсуждавших последние новости с кинофестиваля во Франции.

– Нравится? – проследила Скворцова за взглядом Татьяны, которая опять засмотрелась на пёстрое великолепие.

– Красиво.

– Успеешь ещё насмотреться, пойдём поговорим.

Скворцова подошла к зеркалу, привычно нащупала, маскировавшуюся под обои дверь, повернула какой-то рычажок и жестом поманила Татьяну за собой. Обстановка комнаты показалась скудноватой даже для неприхотливой журналистки. Маленький резной столик да два стула рядом. На Татьяну отчего-то накатила волна паники. Она машинально провела пальцем по татуировке. Белана расхохоталась.

– Итак, мой дорогой Бражник, скоро ты умрёшь.

– Что? – девушке показалось, она плохо расслышала сказанное.

Скворцова снисходительно склонила голову набок.

– Наше общество, – начала она уверенным тоном, – уже несколько десятков лет служит «Великой Морфо». Как тебе известно, бабочки живут недолго, – кто-то день-два, другим повезло на целый месяц. Но наша Морфо особенная. У неё есть способность жить долго…

Татьяна слушала не перебивая, время от времени озираясь по-сторонам. Место странным образом напоминало пещеру из её сна, и бабочка, впившаяся тогда в запястье, уж не «Великая ли Морфо»? Какой-то бред!

– …в течение своего очередного цикла – около месяца, она выбирает себе жертву, добровольно согласившуюся на клеймо Морфо. Благодаря этой метке, девушка в сжатые сроки превращается в крылатую прелестницу…

У Татьяны начала подниматься температура, слова Беланы проникали в мозг, впечатываясь калёным железом.

– …дальше дело за малым, три-пять дней, и наш бал, на котором во время ритуального жертвоприношения Морфо перегрызает горло добровольцу, запуская тем самым очередной собственный цикл жизни.

Новая информация никак не хотела оседать в голове Татьяны. Это шизофрения?

– Я не безумна, – будто прочитала её мысли Белана. – Не более, чем ты. Впрочем, скоро сама убедишься.

– Хорошо, – решила подыграть журналистка. – Но вот что не сходится. Тут полный зал красавиц с метками, а вы в прошлую встречу рассказывали, в обществе есть женщины, имеющие взрослых детей. Бабочки столько не живут.

– Конечно, нет, – удивилась Белана рассуждениям. – У наших дам, в подавляющем большинстве, не клеймо Морфо, а временные татушки. Жертвой становится лишь та, кто добровольно по-настоящему рисунок набьёт.

– Но я ведь не знала, и вообще для интервью, – не собиралась сдаваться Татьяна.

– У тебя был выбор. Зачем делать настоящую? Тем более, если не рассматривала всерьёз наше сообщество.

– Побоялась разоблачения. Решила, вы сразу отличите.

– Я и отличила, – ухмыльнулась Белана. – Точнее, не совсем так. Ты только пришла к нужному кольщику, а дальше Морфо сама постаралась.

– Это был не сон?

Паника нахлынула с новой силой, тело пронзила судорога…

– Предупреждала же – три дня. Столько всего можно было успеть сделать.

Татьяна с ужасом заметила, что стены раздвинулись, исчезли стулья, а по периметру внутреннего пространства появились барабаны, по которым застучали палочки, управляемые невидимой рукой. На поверхности стола, ещё минуту назад совершенно пустого, появилась знакомая салфетка, а следом взмахнула крыльями Морфо. Она открыла ужасающую пасть, исторгая оглушающий вопль. Татуировка на руке Татьяны загорелась огнём, вырывая из груди девушки отрывистый крик. И в ту же секунду журналистка взлетела настоящей бабочкой, повинуясь инстинктам, понеслась к приоткрытой двери, но Белана с другими адептками не дали вырваться, загоняя обратно в центр. Барабаны неистовствовали, Морфо развернулась и приготовилась нападать. В такт барабанам, стали бить в ладоши свободные девушки. Бражник, загнанный в угол, заметался уворачиваясь от острых зубов. Морфо настигала. Бражник метнулся в противоположную сторону и вдруг резко полетел к барабанам, нырнул под одну палочку, сделал пируэт вокруг второй, нырнул под соседнюю справа… Великой Морфо повезло меньше, пытаясь догнать ускользающую жертву, она не успела увернуться и одним точным и сильным ударом, пришедшимся на её маленькую головку, оказалась размазанной по кожистой поверхности инструмента. Раздался треск. По рядам прокатилась волна отчаяния.

Татьяна, напротив, почти успокоилась, смущало одно, – мысли стремительно терялись. Теперь она, – дипломированный журналист, – уже не смогла бы связать и пары слов. Отчаянно захотелось на воздух, но неведомая сила сама потянула её к салфетке. Сопровождаемая шквалом аплодисментов, она, покачиваясь на тоненьких ножках, встала в центре.

Время Великой Морфо закончилось. Кровавому Бражнику слава! – нараспев протянула Скворцова. По новой громыхнули барабаны, выбивая из присутствующих ритмичное – три дня… три дня…

Эхо разнесло громкий вопль. Бражник сидел с застывшей в оскале зубастой пастью и хищно разглядывал ряды своих адепток.

Пелена

Бойт ждал пятницы с отчаянием – ночь на субботу была первой ночью полнолуния. Значит, опять начнется… Боль во всем теле, приблизительно с полуночи. И слухи, слухи, ползущие по городку: «Вы слыхали? У Фарлингов сын пропал. И сарай сломан, а забор и вовсе в щепы…», «А следы, следы? Кто может оставлять такие следы на земле?» «Кто?» Потом, конечно, найдутся обезображенные останки молодого Фарлинга, жители торопливо попрячутся по домам, запирая двери и ставни, потому что покрасневшее солнце нырнет за горизонт и сразу же навалятся липкие июньские сумерки, а за ними – вторая ночь полнолуния.

Бойт удрученно вздохнул. Все началось недавно – это полнолуние всего третье. И все же… Уже четырежды находили истерзанные останки жителей Армидейла, неосторожно покинувших свои дома ночью. Несколько раз к утру оказывались полуразрушенными деревянные строения.

Городок погрузился в оцепенение. Обитатели отсиживались за мощными стенами старых каменных домов, понимая, что оборотень – кто-то из местных. Армидейл – такая глушь, что за ночь добраться от ближайшего селения можно разве что на самолете, а самолеты сохранились только в столице и, говорят, давно уже не летают. Горы и лес окружили городок с трех сторон, единственная дорога убегала на юг, где далеко-далеко, в неделе пути, лежит такой же замшелый городишко Гриборг.

Бойт торопливо двигался по улице, обдумывая то, что пришло в голову сегодня утром. Соседи безмолвно кивали ему – Бойт здоровался и сразу же опускал взгляд. Он боялся, как и все.

Правда, никто не мог узнать, что боится он совсем не того, что остальные. Самое парадоксальное – больше всех боялся именно Бойт. Остальные боялись только оборотня. Бойт боялся всего – себя, сограждан. Боялся, что его разоблачат. Боялся неминуемой и неотвратимой расправы. Как ужасно терзаться страхом, которому виновник – ты сам! И ведь поделать ничего нельзя.

Бойт от бессилия зажмурился.

Дом у него был старый и крепкий. Будь оборотнем кто другой, Бойт чувствовал бы себя вполне в безопасности за его массивными стенами.

Дверь глухо хлопнула, закрываясь. Бойт замер на пороге комнаты. Итак… Получится ли?

Лан неслышно подошел к сестре и положил руки ей на плечи. Васта испуганно вскрикнула, отшатнулась прочь. В глазах ее сверкнул ужас. Лан смутился.

– Прости… Я не хотел тебя испугать…

Сестра всхлипнула, опускаясь на табурет.

– Господи… Сколько это будет продолжаться?

– Прости, Васта. Мне кажется, я кое-что придумал.

Васта горько усмехнулась:

– Что ты мог придумать? Кто может справиться с этой тварью?

Лан не успел ответить – в наружную дверь постучали. Почти одновременно часы пробили десять вечера.

– Не открывай! – прошептала Васта, судорожно вцепившись брату в локоть. – Это ОН!

«Рано еще, до полуночи далеко…» – подумал Лан и вышел в сени. Васта не отпускала его руки.

– Не открывай!!!

В дверь опять постучали. Удары гулко отдавались во всем доме.

Лан взял свободной рукой разрядник, всегда висевший на крайнем крючке вешалки, и громко спросил:

– Кто там?

Снаружи донеслось:

– Лан! Открой! Это мы – Ари и Веселый. Открой, пожалуйста!

Васта вздрогнула и крепко сжала брату ладонь: Ари был ее женихом.

– Что вы, черт возьми, делаете во дворе в такой час?

– Лан, у нас в спальне кто-то окно вышиб. В дом теперь может влезть кто угодно. Открой, пожалуйста! Нам негде укрыться. Эй, слышишь?

Лан колебался.

– Почем мне знать, вы это, или только притворяетесь?

– Лан, прошу тебя, мы уже десять минут торчим на улице беззащитными…

– Ари, – перебила Васта, скажи, как ты меня называешь? Только ты? Как?

Из-за двери сразу же послышалось:

– Шао!

– Это он! – сказала Васта брату. – Никто не может этого знать.

Лан отступил и отодвинул тяжелый засов. В сени поспешно ввалились двое – Ари и его закадычный дружок, имени которого никто не помнил. Звали его просто «Веселый».

В открытую дверь на миг заглянул желтый кругляш полной луны. Лан защелкал замками.

– Черти бы вас побрали! Шляетесь в такое время… – проворчал он, вешая разрядник на место.

Веселый сегодня выглядел не особенно веселым. Ари перестал обниматься с Вастой и повернулся к Лану.

– По-правде говоря, дом у нас в полном порядке, Лан. Просто я придумал, как изловить это отродье.

Лан покачал головой:

– Ты идиот, Ари. Я бы ни за что не вышел на улицу в потемках.

– Надо же что-нибудь делать, – пожал он плечами и усадил Васту в кресло. Лан вздохнул, вопросительно качнув головой:

– Ну, выкладывай, что ты там придумал.

Звезды поблекли, темнота расползлась, уступая место рассвету. Бойт дернулся и пришел в себя. Все тело ломило и жгло, словно его долго топтали в кислотной луже.

Он огляделся. Городок виднелся в полумиле слева. Бойт вскочил, превозмогая боль, и побежал туда, торопясь скрыться, пока окончательно не рассвело. Бежал он по знакомому следу – двойной цепочке четких глубоких отпечатков, внушающих подсознательное смутное беспокойство.

Значит, ничего не вышло. Вчерашняя выдумка не остановила его.

На околице Бойт свернул со следа и задами пробрался к своему дому. Дверь болталась на легком ветру, распахнутая настежь. Он вошел в комнату и уставился на груду битого кирпича вперемешку со штукатуркой.

Вчера он снял люстру, привязал к крюку в потолке крепкую капроновую веревку с петлей на конце. Еще одной веревкой обвязал массивную чугунную печь. Около полуночи встал на табурет, одну петлю захлестнул на ногах, другую на запястьях. Завалился набок, взвыв от боли в вывернутых плечах, и повис, растянутый между потолком и печью, абсолютно беспомощный. Это было вчера вечером. Больше он ничего не помнил.

Бойт угрюмо поднял глаза. Крюк был вырван с мясом. На потолке остался безобразный кратер метрового диаметра. Сам крюк с креплением валялся посреди комнаты. Шнур, привязанный к печи, был просто оборван и пестрой змеей свился в углу.

Бойт судорожно сглотнул и обессиленно повалился на кровать. Боль медленно отступала. «А ведь сегодня нужно еще что-нибудь придумать», – мелькнула вялая мысль.

Армидейл тем временем оживал. Вот хлопнули отворяемые ставни, вот показалось помятое, тронутое ночным страхом и бессонницей, лицо.

Спустя час Бойт встал и начал собираться на работу. Работал он единственным продавцом в крошечном магазинчике и обычно целый день механически принимал деньги, отпускал покупки, а сам думал все время о своем.

Бойт запер дом и побрел вверх по улочке к магазину. Сегодня должен был заявится хозяин и привезти партию товаров, ну и, разумеется, устроить Бойту обычный разнос, после которого все пойдет как прежде.

Жители Армидейла торопливо кивали друг другу и спешили поскорее разойтись. Бойт вел себя точно так же.