Ещё не поздно

– С Соколовым мне все понятно, а Семён… Инсульт? Серьёзно, инсульт? В его-то возрасте?

Больничный коридор казался сильно темнее обычного. Небо над городом переливалось сталью и белым шумом, будто никак не могло решить: обрушить на людей-тараканов там, внизу, дождь, или нет. Инспектор по делам несовершеннолетних Сергей Зарницын разделял эту позицию – он сам не мог определиться с тем, взорваться ему сейчас или повременить. Последние пару часов старший лейтенант полиции пребывал в дурном настроении – посреди позднего завтрака ему прислали видео с камер наружного наблюдения из парка. На кадрах – его «любимый» подопечный, Семён Пыньков, избивает сверстника, а затем замирает на краткий миг и падает замертво. И поступает в интенсивную терапию с абсолютно неутешительным диагнозом.

– Он ненадолго приходил в себя в карете скорой. Лицевая мимика заторможена, координации движений никакой, речь совершенно неразборчива. Фельдшер диагностировал инсульт, позвонил и предупредил. Мы тут подготовили все необходимое. Доставили его без сознания, и… – врач остановился на полуслове.

– И – что? – не слишком терпеливо переспросил Зарницын.

– Сейчас ждем анализы, товарищ лейтенант, но я честно не понимаю, что с ним происходит. Семён пришел в себя с час назад. И чувствует себя вроде бы… нормально.

– Старший лейтенант, – поправил полицейский. – И что значит «вроде бы нормально» после вот… такого?

Они остановились у дверей палаты, где лежал мальчик.

– При повторной диагностике мы не выявили ни самого инсульта, даже внешних признаков, ни сотрясения. Видимых отклонений… Он, знаете, как не с этой планеты. Напуган и лопочет без умолку.

– Гм. То есть голова цела? Здоров?

– Э… Пока рано говорить определенно, но то, что я видел – это совсем не нормально.

– А Ваш фельдшер…

– Нет, – отрезал врач, – ошибиться не мог. У него двадцать лет стажа, товарищ лейтенант!

– Ну, ошибки случаются у всех, – Сергей оглядел небольшой холл, на время ставший пристанищем их разговора. – А что, собственно, говорит сам юноша? Как себя чувствует?

– Мы… не можем понять что именно он говорит.

– Ах, в этом смысле. Это молодежно-приблатненный диалект. Даю мастер-класс, как избавить от него пациента, но только один раз.

– Подож… – врач не договорил: Зарницын резко толкнул дверь и ввалился внутрь.

– Ну здорово, Сёма! – рявкнул он. – Я тебя предупреждал про малолетку, сволота ты поганая? Чего тебе пацан сделал, что ты бил его ногами, мать твоя наркоманка?

Вопреки всем возможным ожиданиям полицейского, мальчик заплакал, а в его глазах действительно был лишь страх.

– Сёма, скотина, кончай концерт!

Стандартной реакции снова не последовало.

– Не понял юмора, – удивился Сергей. – Ты чего это, а?

И вот тут Сёма заговорил. И тараторил и пыхтел он без остановки, изредка запинаясь, чтобы проглотить слезы. Да только Зарницын ничегошеньки не понял.

– Шеф, – он кивком указал врачу на дверь, – еще на пару слов.

Они вышли из палаты, оставив мальчика на попечение медсестры.

– Так, Михаил… – он взглянул на бейдж. – Николаевич. У меня два с половиной вопроса. Первый – простой: Вы его карточку смотрели?

– Ну разумеется, сразу же! Нам же надо было знать, есть у парня аллергия на какие-нибудь препараты или нет.

– А там было указано про букет наследственного дерьма, который он получил от родителей-алконавтов?

Михаил вздохнул и сдавленно кивнул:

– Было. Ужас.

– Тогда что это за тупой прикол я сейчас видел? – Зарницын схватил терапевта за ворот халата. – Вы его тут чем-то обкололи? Морфин? Кодеин? Чего он там несёт на тарабарском, а?!

– Вы же сами м-меня не дослушали! – взвизгнул врач.

Сергей Зарницын разжал руку.

– Весь – внимание, – буркнул он.

– Я н-не уверен, товарищ лейтенант, но это, в-вроде бы, польский.

Потребовалось несколько секунд, чтобы Сергей попытался прогнать эту информацию через свой мозг.

– Чего? – спросил он наконец.

– Польский, – кивнул врач. – Ну, или похожее, кто там в этой долбаной Европе рядом…

– Так. Сначала инсульт – то он есть, то его нет, а теперь это. Николаевич, а Вы сами-то не под наркотой часом? Какой польский? Этот малолетний дегенерат знает только два языка – русский и русский матерный, и те – с ошибками.

Михаил Николаевич открыл рот, но быстро щелкнул зубами и пригласил Зарницына обратно в палату. Когда они вошли, парнишка снова вжался в койку.

– Михаил, – по слогам произнес врач похлопал себя по груди. Потом подошел к медсестре и положил руку ей на плечо. – Кристина.

Он повторил этот номер несколько раз, и указал рукой на мальчика.

– Колек, – показал на себя Сёма.

– Какой еще Коля? – снова повысил голос Зарницын. – Ты чего несешь?

Михаил замахал руками, а Сергея между тем осенило:

– Да хорош комедию ломать! – заорал он. – Я все уже понял! Хотите признать его невменяемым? Так опоздали, я это до вас знал! Он бы не избивал всех, кто под руки попадется, будь это иначе! А теперь – всё, прямым ходом отправится в колонию для мелких фашистов!

Вдруг пацан заорал во всю ребяческую глотку, вскочил с кровати, опрокинув по пути стойку с капельницей и забился в угол. Он бешеными, сумасшедшими глазами озирался по сторонам, повторяя лишь одно слово:

– Фашишти… Фашишти…

Старший лейтенант Зарницын остановился и принялся судорожно думать. На Семёна это было абсолютно не похоже. В иной ситуации пацаненок бы вяло послушал, потом испугался бы угроз, состроил бы удивительно честные глаза и клялся бы всем богам, что исправится. Мол, ну что Вы так сурово, ошибки случаются у всех, дядя полицейский! Ну правда!

Ага, да. Ровно до следующего инцидента.

Огрехи… нет, думал Сергей, какие уж огрехи – воспитания не было вообще. Сёму забрали от родителей, алкашей и наркоманов, и несколько лет лечили от туберкулеза и какого-то сдвига в нервной системе, название которого при должной сноровке-то не всегда выговоришь. В социуме – в детском доме – мальчик быстро понял, что общепринятые нормы морали и поведения несколько сложнее тех, что он привык видеть в родных четырех стенах, и понимать их отказался. И не то, чтобы он был такой совсем один – постоянно случались и драки, и синяки, и ссадины. И абсолютная пустота в голове. Что разговаривай, что наказывай, толку – никакого.

Последний случай всех злее – напал среди бела дня на идущего мимо мальчика и бил его ногами, пока тот не начал хрипеть. Это – финиш, думал лейтенант, теперь игры кончились. Да только… Сёма, этот номер не в твоем репертуаре, а актер из тебя так и вовсе дрянной. Тогда что же происходит-то? Сергей поймал взгляд мальчика, и не увидел ничего хорошего: тот совершенно не узнавал своего «лечащего» полицейского. Словно впервые видел. Сыграть такое даже хорошему актеру сложновато.

Изредка выглядывающее солнце спряталось за плотной пеленой черных грозовых облаков. За окном окончательно потемнело. Город поглотили густые сумерки, хотя вечер еще даже не думал начинаться.

Лейтенант Зарницын поглядел на испуганную девушку Кристину, чьи глаза слишком явно выдавали желание убежать из палаты от греха подальше. Обратил взор на Михаила Николаевича, чьи глаза замерли где-то между непониманием и… чем-то еще.

– М-да. Видать, здорово ты башкой долбанулся, – пробормотал он, взял стоящий около койки стул и сел рядом с Сёмой. – Ладно, попробуем по-вашему. Михаил, – он указал на врача.

– Михаил, – после заминки подтвердил тот, похлопав себя по груди.

– Кристина, – указали они на медсестру и одарили ее пристальным взглядом. Повторяй, мол.

– К.. Кристина, – пролепетала она и положила руку на себя.

Мальчик все еще испуганно дергался, пытаясь сильнее вжаться в стену.

– Сергей, – указал лейтенант на себя.

– Росьяне? – медленно сказал Семён. И, добавил, указав на взрослых дрожащим пальчиком. – Не фашишти?

Сергей скорчил гримасу и посмотрел на врачей. Те ошарашено закивали.

– Россияне, – повторил полицейский, глядя на мальца, – не фашисты.

У пацана затряслась нижняя губа, а по щекам снова покатились слезы:

– Ратунек, – выдохнул он. – Хвала армии червоной…

И обмяк, потеряв сознание. В окно палаты крупными каплями застучал дождь.

Некоторое время никто не решался пошевелиться.

– Не знаю, товарищ лейтенант, кто такой Ратунек, – первым заговорил Михаил после долгой паузы. – Но вот червоная…

– Да. Знаю, – ответил Сергей ледяным голосом и направился к выходу. – Скоро приедет директор детдома. Мы будем в кафетерии.

***

– Выражаю озадаченность, – проговорил седовласый мужчина в костюме-тройке, дослушав рассказ. – Если Вы так шутите, Сергей Романович, то это, гм… Не смешно.

Сергей поймал себя на том, что все крутит и крутит в голове фразу мальчика о червоной армии и никак не может ее отпустить.

– А похоже, что я смеюсь? – он отхлебнул кофе. – Можете врача поймать, Михаил зовут, то же самое Вам скажет.

Еще глоток кофе.

– Поэтому, спрошу еще раз, Петр Алексеевич. Утром не было эксцессов?

– Ничего необычного, – ответил директор детского дома.

– Сдается мне, навещать вас надо почаще.

– Бог с Вами, у Вас итак дел невпроворот.

– Для рассадника детского бандитизма, – прорычал лейтенант, – я время найду.

– Они не бандиты, Зарницын. Они – дети. Дети, которым не повезло. И наша задача сделать так, чтобы они не чувствовали этого, сделать из них членов общества.

– И как, преуспеваете?

Петр Алексеевич грустно усмехнулся:

– Лет двадцать пять назад было гораздо хуже. Там каждый третий, как Семён, прямо отчаянно желал провести жизнь за решеткой. А сейчас он такой фактически один на все учреждение.

– У-ух ты, – протянул лейтенант. – Ну, это окрыляет.

Директор детдома покачал головой глядя на полицейского:

– Злой Вы, Зарницын. Не ласковый.

– Да будь моя воля, – взорвался Сергей, – пристрелил бы, как больную макаку! Вот, полюбуйтесь! – он практически швырнул руководителю детдома папку. – Это Марк Соколов. Отличный парень, через неделю двенадцатый день рождения отпразднует. Только, знаете, в чем проблема? В том, что не будет у него на дне рождения ни аниматоров, ни шоу мыльных пузырей, ни даже игровой приставки! У него три ребра треснуто, и одно – сломано, что спровоцировало повреждение легкого! И сделал это Сёма, мать его наркоманка, Пыньков! Видео с камер прислали сразу же, там все красочно видно, хоть реконструкцию делай. Я не собираюсь церемониться – скажу родителям Соколова все, как есть. В лепешку расшибусь, но буду добиваться тюрьмы. По детскому строгачу пойдет.