Пассатижи

Гроза

 В детстве даже самая маленькая поездка – большое путешествие. Это сейчас за ягодой, за грибами ездят на личных машинах поодиночке. А раньше собирались человек по пятнадцать-двадцать и ездили на бортовых машинах. Нас, маленьких ребятишек, брали с собой. Мы грибов и ягод почти не собирали, но непременно находили себе занятия: лазали по деревьям, собирали листья, играли в войнушку, прятки. А то просто, ходили по лесу или по колкам как охотники. И главной удачей было увидеть, какую-нибудь дикую зверюшку или необычную птицу, которой не увидишь в селе. А какой вкусный обед был на лесной поляне. Взрослые расстилали покрывало, и наставляли всякую снедь. Огурчики, помидорчики, круглую картошку, копченое сало, хлеб. И все дружно ели. Там среди лесных деревьев даже хлеб имел особый душистый запах и вкус. Смеялись, шутили, а потом опять расходились с корзинками в разные стороны. И обязательно перекликались.

– Ау-у-у…

 Однажды собрались мужики на дальние прудки поневодить. В прудках водился довольно крупный карась, а иногда в невод попадалась и щука. Еще когда собирались, ранним утром, обратили внимание на то, что утреннее солнышко как-то необычно припекало для раннего часа. Поехали на бортовой машине. Мужики и ребятишки постарше сели в кузов на скамейки, а отец и я – в кабине с шофером. Ехали по пыльной проселочной дороге и, даже с закрытыми окнами, в кабине стояла пыль. За машиной пыль поднималась высоко густыми клубами.

 Мне хотелось, чтобы мы ехали долго и далеко. До дальних стран, до самого моря…

 Но мы скоро приехали. Пруд был не очень большой, поросший камышом. Среди камышиных листьев и стеблей торчали коричневые бальки, а на водной глади желтелись цветы кувшинок. В селе на речке такого не увидишь, а это значит – мы уже в другой стране.

 Мужики пошли готовить невод, а мы занялись своими делами. Сначала ходили по берегу и разглядывали водоросли, ловили улиток, гоняли лягушек. Потом нашли мостик, сели на него в рядок и болтали босыми ногами в воде. Солнышко все сильней припекало, и мы пошли искать место, где можно искупаться. Вода была теплой и прозрачной, правда дно было вязким, но это нам не мешало играть в догонялки, нырять и плескаться.

 За играми и рыбалкой не сразу обратили внимания на почерневший горизонт. Кто-то из мужиков сказал, что будет гроза и надо успеть доехать до села, пока она не нагрянула.

 Пока собирались, садились в машину, черные тучи уже были где-то над селом. Уже слышались раскаты грома. И что-то тревожное было в лицах мужчин. Они поглядывали в сторону надвигающейся грозы и торопились. На фоне туч молнии сверкали особенно ярко, и были слышны непрекращающиеся раскаты грома. Быстро начало темнеть, хотя был еще полдень. Повеяло прохладой, и запахло сыростью.

 Собрались, поехали. В кабине было тепло, и за гулом мотора раскаты грома были не слышны. Шофер все время повторял:

– Не успеем, не успеем, надо было на месте переждать. Спрятались бы под машиной.

 Он жал на газ, машина подпрыгивала на кочках, сильно трясло. Я еще не видел сильных гроз, поэтому не тревожился. Мне интересно было смотреть на сплошную черноту неба впереди, где как змейки переплетались молнии. Они становились все ярче, а сверкание их учащалось. Вспышки не прекращались, а грохот грома стал настолько сильным, что заглушал рев мотора.

 Впереди вдалеке появились крайние избы села. Видно было, что над селом идет сильный дождь. Скоро он доберется до края села. Гром становился настолько сильным, что хотелось заткнуть уши. Он грохотал сразу после вспышки молнии. На лобовое стекло шмякнулись крупные редкие капли.

 В какой-то момент я увидел, что нас обгоняет такая же бортовая машина с людьми в кузове. Они пригибались и закрывали головы руками. И в тот момент, когда обгонявшая машина поехала впереди нас, молния сверкнула так ярко, что на какое-то время я ослеп. Гром грохнул так, что заложило уши. Мотор заглох. Сквозь ливень и гром я услышал истошные крики женщин:

 -Убило! Убило! Убило!.. Помогите, убило.

 Я не заметил, как отец выпрыгнул из машины и стоял на земле, сморщившись и держась за колени. Крики нарастали. Мне стало страшно. Я не знал, что делать.

 Кто-то крикнул:

– Бегите в село, бегите!

 И все побежали. Это была паника. Крики, оглушительные раскаты грома, ливень с градом… и человек, лежащий возле машины, возле которого суетились люди. Он лежал на земле и не шевелился. Лицо у него было почти черное, и я понял, что это его убило молнией. Стало настолько страшно, что ноги перестали слушаться. И я бежал, не чувствуя, что меня тянет за руку брат. Ощущение было такое, что молнии летают над головой. Это была война. Война между небом и землей. И человек, всесильный человек, был просто беспомощной козявкой в этой войне…

 Бежали долго, кричали, рыдали…Не заметили, как пробежали первые дома. Бежали вдоль улицы, Пригибаясь и вздрагивая от пронзительного громыхания. Наверное, так бы и бежали до самого своего дома, если бы впереди не появился рослый мужчина в брезентовом дождевике. Он раскинул руки, как бы перекрывая всем путь, и кричал:

– Забегайте в дома! Забегайте в дома! Куда вы?!

 И все стали забегать в дома.

 Мы с братом тоже забежали в ближайший дом, где уже укрывались люди. Людей было много. Так много, что все стояли.

 Гроза стала стихать. Кто-то горестно рассказывал об убитом молнией односельчанине.

Потом нас нашел отец. Я боялся выходить из дома, который стал убежищем для людей. Отец взял меня на руки, я зажмурился, уткнулся ему в плечо и уже до самого дома не открывал глаза.

 Я еще долго боялся гроз. Даже маленькая тучка на небе вызывала во мне страх. Да и сейчас, спустя много лет мне не по себе, когда полыхают молнии и гремит гром…

Домовой

Зима нынче намела сугробы под Новый год. Навалила по самые крыши. Мужики бросали снег большими деревянными лопатами, прокладывая путь от крыльца до калитки.

По дорогам деревни надрывались трактора и на радость ребятне сгребали снег в огромные кучи. Ребятишки подравнивали их лопатами и катались с горок на санках и строили крепости.

Валентин Семенович смотрел на улицу через полузамерзшее окно, сидя за столом, пил некрепкий чай с пряниками. Его жизнь текла размеренно по-стариковски, напоминая о себе то радикулитом, то давлением. И это можно было перенести, но с недавних пор в его доме стал баловать домовой… По ночам! Посудой-то загремит, это еще ладно, а кровать качать начнет или топает возле неё, что изба ходуном ходит, это любой не выдержит. Валентин Семенович вставал, включал свет и ругался на домового, правда, вполголоса, чтобы соседку Михайловну, что жила за стеной и была чуть моложе его, не разбудить. Бывало, поругается, а потом нальет чашку супа, поставит на стол, положит рядом кусочек хлеба. Ешь! Ляжет спать. Домовой греметь и пугать перестает до следующей ночи. А то и на неделю притихнет.

Валентин Семенович его шибко не боялся, а вот соседка наслушается россказней, всю ночь свет не выключает и телевизор смотрит. Правда, под телевизор она больше спала. Благо дело сын со снохой ей импортный подарили. Он сам выключается. А старый-то по всей ночи алалыкал, свет мотал!

Раньше частенько к Семеновичу забегала. То с блинами зайдет, то пирогов настряпает, а бывало и с просьбой какой: снег там отбросить, дров поколоть. По хозяйству, в общем. Сам-то он не раз предлагал дверь в стене прорубить, чего, мол, вокруг-то бегать. Не соглашалась. На улицу, говорит, совсем перестанет выходить, а так хоть воздухом подышишь… Да и по деревне разговоры пойдут. У стариков свои причуды.

Семенович сам частенько заходил, в основном для разговора, а по праздникам наливочки яблочной стаканчик пропустить. Стаканчик, не больше. Печень не та…

Кто-то постучал в окно. Семенович слегка вздрогнул. Никак опять домовой. Нет, это Михайловна молока принесла, а в дом не заходит, боится. Она как-то сказала, что к ней всякая зараза прилипает. Не ровен час, домового к себе в дом припрет от Семеновича.

Молоко поставил   в холодильник. Холодильник-то старенький, на ножках еще, но надежный, сколько лет бесперебойно морозит. Только вот ножки передние шатаются, а починить – все руки не доходят. Приходится поддерживать, когда открываешь.

Семенович оделся, пошел к соседке в ограде дорожку от снега расчистить, а за одним и у себя. За работой и день закончился, совсем темно стало.

Зашел домой, прислушался. Тишина. Холодильник только гудит привычно, да за стенкой телевизор играет. Михайловна опять, наверное, спит. Сам включил телевизор, сел на диван: ох, спина, моя спина! На экране Якубович раздавал подарки, пробовал напитки, ерничал над игроками. Ведь старик уже, и как ему не надоест?..

И сам того – не замечая, заснул Семёнович. Да так крепко, что не услышал, как все передачи закончились. Проснулся от стука. Сам не понял: то ли показалось, то ли, правда, кто под полом загромыхал. Опять домовой! Ох, и зло взяло Семеновича, а его, если он спросонья – обойди стороной! И решил он под пол залезть, посмотреть, что за нечисть его по ночам будит, тревожится заставляет! До каких пор его какая-то бабкина сказка пугать будет? Прихватил с полки фонарик, открыл крышку, прислонил к холодильнику… И то ли её плечом задел, когда в подполье слазил, то ли ножки у холодильника совсем расхлябались, только она захлопнулась, а сверху холодильник загремел! Семенович попробовал открыться, но не смог. Он головой толкал, и спиной давил. Бесполезно. Так пыхтел он полчаса, пока не пристал. Прямо, как в гробу. Он даже представил, как найдут его не скоро, высохшего. Мороз по коже! Посветил фонариком, нет тут никакого домового! Вот жил, себе человек, жил и нашел свою смерть в картошках на зиму. Нет! Что он – не мужик, что ли?!

Между его и соседкиной квартирой под домом завалинка. Семенович решил раскопать её, пролезть к Михайловне в подполье, а там, на свободу выбраться! Копал долго, руками. Ногти все в кровь сбил. Фонарик к тому времени угас. В полной темноте перелез в соседское подполье. Пока искал выход, опрокинул на себя бак с известью. Потом окончательно заблудился…

***

Михайловна безмятежно похрапывала под какой-то полуночный фильм. Кот обмякшим телом лежал в неудобной позе у нее на подушке над головой. Нашел место. Кто-то сказал, что кошки на больное место ложатся и лечат. Вот она его и приучила. Голова-то к старости, как чугунка, на каждый бряк откликается.

Проснулась Михайловна от стука. Спросонок не поняла: в дверь стучатся или в окно. Поднялась, подумала немного. Кто в окно долбиться-то будет, через сугроб не перелезут.

Пошла к двери:

– Кто там?

А за дверью тишина, только чей-то голос, как из-под земли:

– Михайловна, открой…

Ну вот, дождалась! И к ней домовой пожаловал! Зря молоко Семеновичу таскала.

Кот подошел к дырке в подполье и замяукал, как-то жутко. Он летом так мяукал, когда рыбы объелся, его тошнило.

Соседка кинулась к двери, на ходу сгребла, не разбирая, одежду с вешалки. Хорошо, валенки на пороге стояли, на печку с вечера не забросила. Выскочила на улицу: куда бежать? К Семеновичу! Его домовой – пусть забирает обратно!

Забежала к соседу в ограду, ага, свет в окошке горит, значит, не спит. Сначала стучала в дверь, потом в окошко. Кричала Семеновичу громко, впричит. Где-то совсем недалеко завыла собака. Дуэт получился жуткий…

Мышкин – сосед через дорогу, выскочил на крыльцо в овечьем тулупе на голое тело, с ружьем. Когда-то он служил на границе, сколько времени прошло, а выучка осталась! Стоя на крыльце, он размахивал стволом и кричал что-то, вроде: «Руки в гору, морду в землю, завалю всех»! Собака выть перестала, а Михайловна нет. Старый погранец по-пластунски заполз к Семеновичу в ограду, но, разглядев в темноте Михайловну, понял, что это лишне.

– Что, помер? – наклонившись к уху Михайловны, спросил Мышкин.

Вид вооруженного человека, в трусах под распахнутым тулупом, как ни странно, заставил женщину успокоиться. И только в этот момент она поняла, что в доме Семеновича никого нет.

– Чего блажишь, Михайловна, Семенович, что ли помер?

– Доигрался твой Семенович с домовым.

– Может в больницу сбегать, врача привести?

– Какого врача, попа надо, попа!

– Значит, все-таки помер, – поник Мышкин.

– Да не помер он, домовой у него прижился, – крикнула она и, схватив Мышкина, потащила его к себе домой.

Мышкин не упирался, но и не торопился, надеясь разгадать таинственные действия Михайловны. Вероятность того, что соседка хлопнула стопку, другую – отпадала сразу, но вот вариант с помешательством, казался ему наиболее вероятным.

Но когда они вошли к ней в дом, и Михайловна включила свет, Мышкин понял, что сходит с ума и он… Посреди кухни из подполья торчал белый памятник, причем только бюст. Мало того, что он торчал, он еще и моргал глазами и похож был на Семеновича!

Мышкин и Михайловна замерли от неожиданности и страха. Первым пришел в себя Мышкин. Он метнул ружьём, как городошной битой, в «памятник». Оно пролетело в сантиметре над головой приведения. «Памятник» ойкнул и нырнул в подпол.

Ни старому погранцу, ни пожилой женщине не удалось закричать так, как им хотелось в эту минуту. Крик ужаса казался им шепотом… Мышкин, забыв, что дверь открывается наружу, рвал ручку на себя, Михайловна крестилась обеими руками. Не обращая на все это внимание, «памятник» медленно вылазил из подполья! Но только после того, как он вылез весь и произнес несколько слов из ненормативной лексики, характерных для данной ситуации, все наконец-то начали понимать, что произошло.

***

А утром вся троица сидела у Михайловны за столом, пила чай, ела пирожки с клубникой и решала: как лучше прорубить дверь от Семеновича к Михайловне…

А домовой сидел незаметно на шкафу и хвалил себя за то, что он так все хорошо придумал.

Жизнь – два года

Жизнь школьного портфеля – два года.

Правда, если на нём   не кататься со снежной горы

после уроков в морозный зимний день, то три…

Прошёл не один десяток лет с той минуты, когда я навсегда расстался с тобой, придя из школы в последний свой ученический день, оставил в коридоре навсегда.   Тебя пожалела моя бабушка и спрятала в кладовую, повесив на крючок старой вешалки. Ты долго висел в темноте с тремя учебниками за 10-й класс. Потом тебя отдали соседу под слесарные ключи и ты долго ходил с ним на работу. Твоя внутренняя обшивка промаслилась и пришла в негодность под тяжестью железяк. Однажды осенью, когда сжигали во дворе жухлые берёзовые листья, тебя бросили в костер, потому что ты уже не был портфелем, а превратился в старую ненужную вещь без ручки с большой рваной дырой в «брюхе».

Мой школьный портфель! Через много лет, хочу сказать тебе из своего Будущего, что все человеческие мечты сбываются, кроме одной…

Иногда возникает нестерпимое желание вернуться в то время, где ты еще совсем новенький, с неповторимым запахом новизны, с осенним солнечным первосентябрьским настроением. Сложить в тебя учебник географии с кругосветными путешествиями, учебник истории с великими героями, математику, химию и новенькие тетрадки с красными полями. Взять тебя за теплую дерматиновую ручку и с легким сердцем и восхищенным разумом пройти путь от дома до школы.

Мой школьный портфель, тебя давно уже нет, но ты остаёшься символом убежавшего времени. Ты маленький штрих в большой картине моей судьбы.

Миг учителя

Дорога из школы домой покрыта желтыми тополиными   листьями. Накрапывает нудный осенний дождик. Небо беспросветно серое. Хочется тепла и солнечного света. Хочется в отпуск куда-нибудь, где листья на деревьях вечно зеленые, где люди в белых легких одеждах укрываются от солнца под разноцветными зонтиками…

 Порыв холодного ветра возвращает к действительности. Желтый мокрый лист ударился в лицо и прилип к щеке. Чтобы его убрать, надо поставить на землю одну из сумок – либо с учебниками, либо с хлебом… Но земля мокрая и раскисшая… Лист приходиться убирать с лица рукавом, поднимая руку   вместе с сумкой. Он больно царапает щеку. Настроение и без того серое, под стать дню, портится окончательно. Мечтать о теплых краях с соленым ласковым морем не хочется.

 Хочется домой, затопить печку, согреться, попить чаю и просто посмотреть по телевизору какой-нибудь глупый сериал про счастливых людей и ни о чем не думать. Только увесистая сумка с тетрадями, планами, учебниками не дает никаких шансов сделать будничный вечер маленьким праздником. Еще надо позвонить некоторым родителям, чтобы на родительское собрание пришли. Разговор не обещает быть приятным: не хотят идти под разными предлогами, а вопросов накопилось много. В общем, обычный вечер…

 Вот и дом. На мокрой крыше прилипшие листья. В окнах нет света. Шторы с ярко-желтыми цветами кажутся блёклыми.

 Открываю дверь, вхожу в дом, включаю свет в коридоре. Я дома! Ставлю сумки и сразу чувствую как устали мои руки!.. Снимаю плащ, прохожу на кухню и включаю чайник…

 В такие минуты понимаешь, почему «мой дом – моя крепость»… Там, за стенами осталась осень со своим непредсказуемым характером, порывами ветра, водяной холодной пылью и листьями, которые бесцеремонно липнут к лицу…

 Наливаю себе чашку горячего чая, беру вазу с печеньями и иду к телевизору. Располагаюсь поудобнее  на диване. Чашку с вазой ставлю на журнальный столик. На экране телевизора глупый сериал про счастливую жизнь… И смотреть его совершенно не хочется. Закрываю глаза, откидываю голову на спинку дивана…

 Почему-то вспоминается первая  школьная сентябрьская линейка. Я – классный руководитель 5 класса. Сердце колотится от волнения. Мальчишки и девчонки смотрят на меня с таким изучающим любопытством, что, кажется, читают мои мысли. А мысли мои трусливо путаются в голове, состояние на грани паники. Ребята о чем-то тихо перешептываются, изредка поглядывая на меня. Это с годами я поняла, что они просто соскучились друг по другу и не могут наговориться, а я думала, что меня обсуждают и судорожно поправляла прическу и галстук… А потом они мне дарили цветы. Впрочем, слово «дарили» здесь не очень подходит. Просто подходили и складывали свои разноцветные букеты мне в руки, с облегчением отходя в сторону. Букеты скатывались с этой охапки и падали на землю, а дети поднимали их и опять пристраивали сверху. Цветы обильно благоухали у меня в руках разнообразными ароматами. Держать их было неудобно, но приятно. В душе возник какой-то восторг, я благодарила всех, боясь, что этот маленький цветочный воз выпадет у меня из рук.

 Я даже и представить себе не могла, сколько произойдет событий  радостных и печальных, напряженных и смешных с этими ребятами, которые целых семь  лет будут называться моим классом…

 С каждым годом они становились ближе и роднее. И уже их боль не воспринималась как чужая, их радость была и моей радостью… Они шумели, смеялись, не выполняли домашнего задания, побеждали в школьных конкурсах, болели, удивляли, жаловались, скрывали ошибки, влюблялись, плакали, росли и взрослели…

 Выпускной вечер… Вручение аттестатов… Всё как-то неожиданно быстро закончилось… Торжественные и нарядные они выглядели победителями – героями. А ведь на самом деле, окончание школы – это победа! Победа над самим собой, победа родителей и учителей. За повседневностью мы порой не замечаем, что в стенах школы идет напряженная борьба за будущее нового поколения! И главным оружием в этой борьбе становится слово и душа учителя!.. От этого зависит: станет ли человек стремиться к созиданию и получать от этого радость или просто будет коротать время между рождением и смертью… Будут ли вечные ценности: любовь, семья, дружба  маяком на жизненном пути? Или жадность, зависть и ложь загонят человека в беспросветность прозябания?