Дом самоубийц леди Мэри
Кукла – вместилище детских страданий.
В играх дети переносят в куклу всё,
что гнетёт их души.
«В чёрном-чёрном городе, на чёрной-чёрной улице стоит чёрный-чёрный дом…». На самом деле город был вовсе не чёрный, да и улица – само очарование. Просто дети любят придумывать нелепые страшилки. И так начиналась страшилка про дом… Её дом.
Сама она не считала, что в нём есть что-то страшное. Хотя он действительно выделялся среди остальных – увитых розами и виноградом, своей самобытностью. Но всё самобытное считают странным, не правда ли? Она думала точно так же.
По совести сказать, весь её вид – и нежно розовое кружевное платьице, и тряпочные башмачки, и румянец – всё подходило тем, обычным домам, с их множественными оттенками светлого. И уж никак не её нынешней обители. Где было темно, пыльно, пахло плесенью и засохшей кровью. Сейчас, она, конечно, не могла ощущать этот запах – у неё не было ноздрей, но помнила его. Он буквально витал в воздухе сухими кровавыми частичками.
Она сидела на подоконнике, держа спину и вытянув прямые ноги. Разбитое окно второго этажа было единственным, с которого давно упала тяжёлая штора, и оно открывало вид на улицу.
Её братики и сестрички по крысиному копошились у неё за спиной. Чавкающие звуки, хруст костей и хлюпанье эхом оседали на стенах.
«Должно быть, убирают остатки тела новой сестрёнки» – подумала она рассеянно. Назойливость этих звуков раздражала, ей хотелось, чтобы они поскорее её догрызли и унесли в сад.
Для неё это было обычным делом. Она была фарфоровой, шарнирной куклой в старом, страшном доме.
Вдоль стены скользнула тень. Зашуршали отголоски когда-то парчовой юбки. Она не спутала бы этот звук ни с чем на свете, и всё-таки не торопилась оборачиваться. Мамочка вернулась из подвала.
– Энни, детка, – голос давно мёртвой женщины шершавый и колючий, – Знакомься с новой сестрёнкой. Её зовут Сара.
Рассохшиеся белесые руки подхватили её за талию. Мамочка развернула Энни на подоконнике, и осенняя улица скрылась от её стеклянного взгляда. Рядом, широко расставив негнущиеся ноги, сидела новая сестра.
Оставив девочек знакомиться, Мамочка уселась в своё кресло. Иссохшее дерево надсадно, противно скрипело в такт покачиваниям.
Верно, Энни знала лишь живую Сару, не мёртвую. У новой сестрички было правильное, благообразное лицо. Она была наполнена добротой, и взгляд её светился смиренной, всепоглощающей любовью. Любовью к своей семье. Сара при жизни очень боялась её потерять.
– Привет, – раздалось из недр фарфоровой головы Энни.
Она улыбалась навечно застывшими губами. Даже если не хотела этого.
Сара молчала.
На новой сестрёнке была белая ночная сорочка с подолом в крови. На кукольных руках тоже была кровь, она обрамляла ножом вырезанные на запястьях слова: «Папочка», «мамочка», «братик». Энни подумала, что вырезать эти надписи на себе было очень больно.
***
«Дом самоубийц! Кровавая бойня!» – пестрил газетный заголовок.
«Многим печально известный дом кукольницы Мэри Доллс поведал новую ужасную историю. Продолжается череда леденящих кровь преступлений, захлестнувших наш город.
Вчера ночью жители соседнего с проклятым домом участка видели, как из окна второго этажа выпала девочка, и позвонили в полицию. Полицейские направились на место, предполагая, что пострадавшая может быть ещё жива, но, как и в прошлые разы, тела не обнаружили. Был найден окровавленный нож и некоторые вещи, как оказалось, принадлежавшие Саре Бишеп – дочке Эдварда Бишепа, помощника настоятеля храма.
Полиция направилась в дом Бишепов и обнаружила трупы всех членов семьи. Эдвард, его жена Жаклин и сын Ник были жестоко изрезаны и заботливо уложены на кровать. Убийца разложил тела так, будто Бишепы просто заснули вместе, обнимая спящего посередине Ника. Поражает не столько кровавая расправа, сколько дьявольский контраст между жестокостью и заботой убийцы по отношению к своим жертвам.
Полиция пока не даёт никаких подтверждений, но по предварительным данным, нож, найденный в Доме самоубийц – и есть орудие убийства семьи Бишеп.
Напомним читателям, что эта история далеко не первая. Соседи или случайные прохожие видят выпадающих из окна проклятого дома или повесившихся на ветке дерева людей, но прибывающая на место полиция трупов не обнаруживает. Лишь личные вещи со следами крови.
События развиваются стремительно. Следите за новостями в последующих выпусках».
– Пфф, писаки, блять. Им бы из всего раздуть трагедию, – мужчина с остервенением бросил газету на стол, – Ручаюсь, процентов семьдесят из этого – ёбанная брехня.
– Ральф, завязывай бубнить, бесишь! – Генри что-то напряжённо искал в интернете, уткнувшись носом в экран ноутбука.
Ральф промолчал. Он взял с пола полупустую бутылку пива, и с остервенением раздавил жирного таракана, зазевавшегося на горлышке. Он ненавидел тараканов. Ненавидел эту квартиру, где численность паразитов превышала количество жильцов раз так в тысячу. Он ненавидел… Свою жизнь.
По экрану малюсенького телевизора тоже полз таракан. Поменьше. Он приделал ведущей новостей противные усы, и Ральф усмехнулся. Звук был убавлен на нет, и сексуальная усатая дикторша шептала томным голоском что-то про политику.
– Какого черта ты там ищешь, Генри?
– Хлебало завали, сказал! – огрызнулся напарник.
Он почти касался носом тусклого монитора.
Они не были друзьями. Да даже напарниками их можно было назвать с трудом. Скорее товарищи по несчастью, или два тупых лузера, бессмысленно гробящих свою жизнь. Бесит. Как же это бесит!
– Прибавь-ка, – сказал Генри, не оборачиваясь.
– Чего? – отвлёкшись, Ральф не сразу его услышал.
– Прибавь звук, блять!
Ральф с остервенением схватился за пульт.
– …открытие грандиозной выставки-коллекции, – голос дикторши превратился из томного в бойкий с увеличением громкости, – Известный коллекционер кукол, Ричард Мелдэк, посетивший наш город, приглашает всех насладиться экспонатами, которые он собирал много лет. На выставке представлены куклы разных стран и эпох. От фарфоровых леди девятнадцатого века, до ультрасовременных эльфов и волшебниц. Выставка доступна для посещения до конца недели в Центральной галерее нашего города. И к другим новостям…
Сюжет сменился. Ральф снова убавил звук, вопросительно уставившись на напарника:
– И, блять?
– Ты не чуешь, чем пахнет?
– Твоей наглой задницей?
– Не, ну ты точно дебил, – Генри наконец отлепился от компа, – Ты представляешь, сколько эти чертовы фанатики платят, чтобы добыть свои экспонаты?
– Сколько?
– Дохуя!
– И?
– И один такой денежный мешок приехал к нам, в это захолустье! А у нас под боком дом старой кукольницы.
– Мэри Доллс? – Ральф бросил короткий взгляд на газету, – Ну да.
– Теперь-то дотумкал, дубина? – но, не особо надеясь на сообразительность напарника, Генри продолжил, – Там куча кукол. Куча! И всем им как минимум по сто лет. Ты представляешь, сколько он нам за такое сокровище отвалит? Кукольница когда жила? Ну в начале прошлого века точно. С её смерти этот дом никто не трогал, там все её «творения» так и остались. Представляешь сумму? А это ж не просто куклы, а куклы с историей! Так что накинь ещё пару нулей. Ну? Охрененно же! И дельце-то плёвое. Зайти, натырить тех, что покрасивее, выйти, толкнуть, да зажить припеваючи.
– Не-не, погоди, Генри. Мы же только по покойникам работаем.
– А с них много соберёшь? Особенно тут! Не, ну посмотри вокруг, – он обвёл руками грязные, почерневшие обои, – Мы с тобой похожи на грёбанных миллионеров, чтоб от такого отказываться?
– Ну не знаю. Может, не стоит нам соваться в Дом самоубийц?
– Ты чего, ссышь? Ты, блять, на кладбище мертвяков по ночам выкапываешь, и спишь спокойно. А в пустой дом зассал пойти?
– Завались! – Ральф пихнул друга в плечо, но не сильно, – Просто, ну… Не спокойно там.
– Ой, тот же склеп.
– А трупы?
– Какие трупы?
– Которые не нашли, Генри!
Напарник рассмеялся. Голос у него был высокий, чуть писклявый для мужчины.
– Ну не нашли же. Послушай, даже если там кто-то и лежит, провалившись под пол – пара-тройка мертвяков нам не помешает.
– Главное нам самим не пополнить их коллекцию.
***
С мерным скрипом покачивалось кресло у потухшего камина. Энни прислонилась спиной к разбитому стеклу. Мамочка не разрешала ей долго смотреть на улицу, потому кукла смотрела на Мамочку. Её посеревший, сухой силуэт с призраками налипших на платье комочков каолина единственный, на ком не было крови. Чудовищная ложь. На Мамочке крови было больше, чем на всех обитателях этого дома.
Братики и сестрички разбрелись по комнатам. От скуки без свежего трупа куклы-щелкунчики ловили в стенах крыс. Энни слышала, как пищали бедные животные, когда кукольные челюсти перемалывали их ещё живыми.
Нет, братики и сестрички крыс не ели. Кукла вообще не может питаться в том понимании, в котором привыкли люди. Они поступали с крысами так же, как с трупами – перемалывали их челюстями до состояния каши и закапывали в саду. Каждый год Мамочка говорила, что на их месте вырастут прекрасные, яркие цветы. Но наступало новое лето, а сад оставался таким же мёртвым. Энни это удручало.
– Мамочка… – у кресла возникла кукла мальчика в бакалаврской мантии и шапочке.
Братик протянул ручки. Мамочка подняла его к себе на колени. Потрескавшимися пальцами сняла с него шапочку, стала поглаживать по голове, приговаривая ласково:
– Ты ж мой глупенький… Совсем-совсем тупица, да? Ума в тебе ни на грош, мой хороший.
Кукла-щелкунчик помурлыкивала от радости. С её деревянных челюстей стекала чернеющая кровь, он заляпал мантию и белый воротничок.
Брайан вовсе не был глупым. При жизни он как-то услышал от отца: «Ты полный идиот!», и посвятил себя тому, чтобы доказать папочке обратное. Ему может и доказал, а вот себе нет. Всё это Энни увидела в его глазах, когда Брайан впервые пришел в их дом. Потому Мамочке так легко было оставить его здесь.
– Мамочка! – этот недовольный голос принадлежал Кристи. Она стояла на каминной полке, уперев ручки в бока.
Сестрёнка всегда была ревнива. При жизни она очень любила свою маму, и не хотела делить её с отчимом. Кристи боялась, что мама совсем забудет про неё со своим новым мужем, потому выжгла своё имя у женщины на животе. Пока та ещё была в сознании, она кричала:
– Кристи, детка, зачем ты это делаешь?! Я же тебя люблю!
– Я тоже тебя люблю, мамочка! И не хочу, чтобы ты меня забывала.
Но могут ли помнить мёртвые?
Придерживая Брайана на коленях, Мамочка поднялась и взяла Кристи к себе. Две куклы на ветхом платье недовольно смотрели друг на друга, а Мамочка гладила их, приговаривая:
– Ты ж мой глупенький… Ты ж моя жадненькая…
– Мамочка! Мамочка! Мамочка!
Энни издала едва слышный вздох. Ну вот опять… Началось. Стоило одному пойти к Мамочке, как остальные сразу лезли следом. Каждый хотел урвать себе немного мамочкиного внимания.
Все они когда-то были живыми. У всех были свои мамы и папы. Каждый страдал от чего-то своего, но конец у всех один. Они умирали здесь. Ещё до фактического момента смерти. Они умирали, лишь посмотрев Энни в глаза. Одного взгляда ей хватало, чтобы увидеть страхи, переживания и недостатки. А Мамочка делала всё остальное.
Ей это особенно нравилось… Превращать страхи в реальность. И приводить всех своих будущих «деток» к единственно верному завершению их сделавшейся невыносимой жизни – к самоубийству.
Потом она срезала с тела всё, что могло ей пригодиться. В обычную смесь для фарфора, кроме каолина, полевого шпата и кварца, шли ещё кровь, мясо, фрагменты перемолотых костей. Это было Мамочкиным особым рецептом. Так она и создавала своих кукол. Братиков и сестричек для Энни.
А Энни… Никогда не хотела ни брата, ни сестру.
За окном быстро стемнело. Один тусклый фонарь горел за спиной куклы. Она единственная осталась сидеть на подоконнике, а потому первая услышала, как дверь внизу со скрипом отварилась.
***
Идти решили ночью. Сейчас осень, но темнеет ещё поздно, и много полуночников. Соседи, напуганные позавчерашним, опять же, бдят. Потому стоило перестраховаться.
Генри ждал с нетерпением. Его давила каждая секунда. Подумать только, в его уродской жизни наконец-то появился шанс! И выглядел он как старый, безобразный дом сумасшедшей, но Генри привык, что весь этот мир – одно сплошное уродство.