Повесть о преподобном Серафиме Саровском
© Карпицкая В. Л. Текст, 2023
© Сибирская Благозвонница. Макет, оформление, 2023
Чудесноe спасениe
Просторна и красочна земля Курская. Текут по ней речки быстрые. На возвышенных берегах зеленеют луга шелковые. Уходя волнами вдаль, темнеют могучие леса-дубровушки. А посреди раздольной равнины, при слиянии рек Сеймы и Куры, стоит древний город Курск, задумчиво глядит в синее небо белыми церковками и колоколенками. Голубоглазый светло-русый мальчик лет семи, затужив пояском холщовую рубаху, выбежал из ворот дома. Перекрестившись на возводимый храм во имя преподобного Сергия Радонежского, вздохнул: «Вот бы увидел тятенька, как храм вырастает, то-то остался бы доволен!»
Подняв лицо к безоблачному небу, зажмурился: где-то там, за лучистой голубизной, раскинулось Царствие Небесное. Как там живётся батюшке? Минуло уже четыре годочка, как призвал Господь Исидора Ивановича. Богоугодное дело, начатое им, продолжает матушка: сама мастеровых на строительство храма нанимает, сама за ходом работ зорко следит. Вот и нынче собралась она работу строителей осмотреть; обещалась и его, Прошу, с собой взять. Охота ему поглядеть на город с высоты птичьего полёта. Скрипнула дверь, и Агафья Фотиевна вышла на крыльцо. В тёмном сарафане, волосы туго заплетены в косу и уложены венком на затылке. Поверх головы наброшен цветастый плат, подаренный отцом.
– Благослови, Господи! – осеняет она себя крестным знамением и берёт сына за руку. – Пошли, Прошенька, с Богом. День необыкновенно яркий, золотистый. Крапива и лопухи разрослись вдоль дороги, запышнели, дремлют на солнышке.
От усадьбы Мошниных, что на улице Сергиевской, до храма рукой подать. На траве у забора под развесистой плакучей берёзой сидят нищие: молодая баба, бледная и тонкая, с двумя белоголовыми детишками. Завидев купеческую вдову, они разом протягивают руки. – Пода-айте Христа ра-ади! – умоляют жалобным, хватающим за душу голосом. Всякий раз, выходя из дому, Агафья берёт с собой что-нибудь и для бедных. И на этот раз она подала бабе несколько медных монеток. – А можно и мне? – тихонько просит матушку Прохор. С нежностью глядя на сыночка, Агафья даёт ему несколько подрумяненных душистых баранок. Он тут же с любовью наделяет ими деток: – Возьмите Христа ради!
– Спаси вас Господи! – кланяются убогие.
Агафья отвечает лёгким поклоном и, немного отойдя, негромко наставляет сына:
– Всегда помогай людям несчастным, неимущим, ибо заповедал Господь: Будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд [1].
– Матушка, а что, если нечего дать? – взволнованно показывает Проша пустые ладошки.
– Тогда узнай беду человека и утешь словом. Или прости того, кто обидел тебя. Этим милость Бога заслужишь, – улыбнулась Агафья и ласково погладила мальца́ по светлой головушке. – Вот окончишь учение, станешь брату Алексею помогать. Горшечное ремесло – дело доброе, прокормит. А ты у меня мальчик толковый, с Божией помощью быстро всё освоишь.
Проша никогда ни в чём не ослушался матушку, а на этот раз призадумался: «Торговому делу нужно отдавать всё время – значит, не на каждую службу в церковь пойдёшь. Ну что ж, – вздохнул, – буду вставать до зари и ходить на заутрени! Да читать Священное Писание и Псалтирь».
Он давно полюбил чтение этих душеполезных книг, в особенности псалмы царя Давида. По ним же усвоил грамоту и выучил много молитв. Сладостны слова Божии! Любо слушать, как их в храме на литургии поют и читают!
– А что, Прошенька, хороша будет церковка наша! – радуется Агафья Фотиевна, подходя к храму. – Вот закончим кирпичную кладку – и начнём дела штукатурные и живописные. Благослови, Господи! – крестится она, осторожно всходя на деревянные ступени.
Проша неотступно следует за матушкой, держа её за руку. Он уже не впервой сопровождает её и безо всякого страха поднимается по шатким доскам. Но вот Агафья приостанавливается, оглядывая работу каменщиков, и он забегает выше, чтобы с высоты колокольни поглядеть на улицу и простор вокруг города. Взглянул и ахнул: город как игрушечный! Весь поместится на ладошке! А вон и маковица Ильинской церкви – в ней тятеньку отпевали. Чуть подальше красовитый Знаменский монастырь. А там…
Опершись на окно, Проша подался вперёд. Доска под ним вдруг покачнулась, и земля устремилась навстречу… – Господи! – так и обмерла Агафья, увидев, как сын её, вскрикнув, сорвался вниз. Не помня себя от ужаса, кинулась она сбегать по зыбким дощатым ступеням. И, страшась найти дитя бездыханным, только одно твердила: – Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Но дивны дела Божии!
Видит – стоит её Прошенька цел-невредим на обломках кирпичей, точно Ангелы опустили его на крыльях. Бросилась Агафья к нему и, целуя лицо и руки, крепко прижала к себе драгоценное своё чадушко, Божие солнышко, и от счастья залилась слезами:
– Слава Богу! Слава Богу! Слава Богу!
Коренная икона
Когда Проше исполнилось десять лет, он тяжко захворал. День ото дня ему становилось всё хуже и хуже. Он ослаб так, что уже совсем не поднимался с постели. Бедная мать не отходила от него, неотступно призывая Бога и моля Его о помощи. В одну из ночей Проша впал в забытьё, метался в горячке, дышал часто и прерывисто. Казалось, он умирает. Вне себя от горя, Агафья велела старшей дочери Прасковье бежать за священником, как вдруг Прохор привстал и осенил себя крестным знамением. – Матушка… Сестрица… Пресвятая Богородица обещала посетить нас и исцелить меня от болезни.
Сказав так, он снова лёг и забылся сном. Дыхание его стало ровным.
С радостью и удивлением переглянулись мать с дочерью. Упав на колени, возблагодарили Царицу Небесную: – Слава Тебе, Владычица! Слава милосердию Твоему! Агафья отпустила Прасковью почивать, а сама подошла к сыну. Свет луны озарял его лицо, и в мягких, золотистых лучах оно выглядело спокойным. Он спал сладко-крепко. Горячка оставила его.
Сев рядом на стул и прислушиваясь к дыханию сына, Агафья так и не сомкнула глаз до зари. Наступающий день был особенным: церковное празднество обретения иконы Божией Матери «Знамение». Все в городе, даже ребята малые, знали эту легенду. Некий охотник из соседнего городка Рыльска нашёл чудотворный образ Богородицы в лесу на берегу реки Тускарь. И только поднял его – из земли забил родник. Здесь построили монастырь, а в нём берегли икону. Не единожды Царица Небесная заслоняла город и его жителей от злых татар и литовцев. В ярости рубили враги образ Заступницы Небесной и бросали в огонь. И всё-таки он уцелел!
Светало. К Знаменскому монастырю уже стекался православный люд. Ранняя служба, по обычаю, завершалась крестным ходом. Из монастыря икону торжественно несли в Коренную пустынь, где она была чудесно обретена при корнях дерева.
Послышались удалённые звуки колокола, и Агафья устремилась к окну: на самом краю Сергиевской улицы уже показалась процессия. Впереди шествуют певчие и великое духовенство в золочёных и серебряных ризах. Следом идут монахи, монашки, миряне. Высится над головами крест. Плывут-колышутся золотые хоругви и образа со святыми ликами. Несут благодатную, сияющую позолотой икону Божией Матери.
Дрогнуло сердце Агафьи, а глаза застили слёзы: «Вот бы Прошеньку подвести к Ней!»
И только так помыслила, как внезапно налетел ветер; на город надвинулась огромная туча, и в следующую минуту разразился такой дождь, что по улице хлынули потоки мутной воды, и дорога в один миг превратилась в чавкающее месиво, став непроходимой. Крестный ход пришлось повернуть в сторону центральной Московской улицы, вымощенной камнем. А чтобы сократить путь, святыню понесли через проходной двор Мошниных.
Увидела Агафья входящих в раскрытые ворота с молитвенным пением богомольцев – метнулась к кровати, схватила сына на руки и бросилась во двор навстречу шествию. Упала с ним на колени – и чудотворная икона Владычицы Неба и земли проплыла над ними. Благостен был взор Царицы.
Благодарные слёзы залили лицо Агафьи. – Радость-то какая, сынок! Никогда не бывало такого, чтоб нашим двором шли! А нынче чудо свершилось: Сама Пречистая посетила нас образом чудотворным Своим! – в умилении обнимала она сына.
С этого часа Прохор стал быстро поправляться.
Так исполнилось обещание Царицы Небесной.
Христа ради юродивый
Жизнь в уездном городе Курске текла спокойно и неторопливо. Задолго до рассвета вставали на молитву монахи Знаменского монастыря.
С первыми лучами оживала Ямская слобода. Здешние жители издавна содержали почтовые станции и занимались извозом. В любом доме среди бела дня и ночи можно было недорого нанять экипаж для городской езды или резвую пару лошадей для дальней поездки. Брались за работу мастеровые и ремесленники на окраинах города: в Казацкой, Подъяческой, Рассыльной и Солдатской слободах.
Следом открывались торговые ряды в центре города, на улицах Московской, Херсонской и Сергиевской. Всякий день поднимался до солнца и Прохор. Ещё луна и звёзды тихо светили на небе, когда он становился на колени пред иконами и прилежно читал утреннее правило. Легко и радостно становилось ему от общения с Богом. Радовалась Агафья такому благому усердию сына. Умилялась, видя, что тяга к слову Божию заменяет отроку игры и забавы.
Помолясь, Проша торопился на заутреню в Ильинскую церковь, где с замиранием внимал словам Писаний и церковному пению.
А после мчался помогать старшему брату.
Алексей к тому времени сменил убыточное гончарное ремесло на торговлю железом: орудиями для пахоты, сеяния и уборки урожая. Помимо этого, он предлагал дуги, шлеи, верёвки и ремни – всё то, без чего не обходится ни одно крестьянское хозяйство.
Бывало, прибежит Проша в лавку – а там уже шум и толчея: покупатели присматривают товар. Братец же бойко помогает выбирать:
– Есть топор плотничий, столярный, древорубный. Дешёвой ценой продаю!
– Дай-ка вон тот, древорубный, – тычет пальцем крестьянин.
И Алексей подаёт небольшой, но увесистый топор.
Мужик, взяв его, кивает головой:
– Пожалуй, подойдёт. У меня такой же был, да украли. А мне топор что отец родной: кормит, одевает и обувает.
Прохор тут же подходит ко второму покупателю, и тот спрашивает косу и точильный камень к ней.
– Эта косочка лучшая из всех, – с улыбкой кладёт Проша товар на прилавок, – что лезвие, что обушок, что пяточка и носочек!
Мужичок долго стучит по лезвию ногтем, прислушиваясь к звону, а Прохор терпеливо ждёт. Жалко ему чёрный народ: многим потом даётся трудовая копейка.
– Верно, певучая косонька, – наконец соглашается покупатель и развязывает кошель на поясе. – Дай Бог тебе, чадо, здоровьица и счастливо сбыть весь товар!
– Дай Бог и вам на острую косу много сенокосу, – радуется Прохор.
А брат уже велит ему подать железные скобы. И Проша спешит за ними в заднюю, складскую комнату.
Когда же не было покупателей, Алексей ненадолго отпускал младшего брата. При этом просил:
– Помолись, Прохорка, за успех в деле.
Твоя молитва быстро до Бога доходит.
И он отправлялся к реке, где спокойное течение Тускари, медовый запах трав и шелест листвы располагали к молитве.
Как-то занял Проша своё любимое местечко на лужайке. Ромашки глаз веселят.
Иволги на ивах весело пересвистываются.
Солнечные зайчики перебегают по золотистому дну реки. Благодать!
Опустился он на колени и, глядя в небо, доверчиво попросил у Бога помощи в торговле для брата. В глазах его стояли слёзы.
– Сладок, ох как сладок мёд слов Божиих, – вдруг услышал за плечом ласковый голос. Рядом с ним стоял человек, Христа ради юродивый. Жалок был его вид: обут в рваные сапоги, одет в ветхий-преветхий долгополый кафтан, подпоясанный толстой верёвкой. Через плечо висит длинная холщовая сума. Лицо же, обросшее серой, как печная зола, бородой, светлое, доброе.
Не испугался Прохор блаженного. В городе все хорошо знали его и относились с почтением. Знал и он. Ходила молва, что этот Божий человек читает мысли и обладает даром провидения. – Здравствуй, дедушка, – вскочив на ноги, низко поклонился Прохор. И, достав из кармана завязанный в белую холстинку кусок калача, подал убогому. Взглянул старичок на отрока прищуренными глазами и, погладив по голове, вернул подношение.
– Исцелила тебя, чадо, Пречистая. Отныне клади в суму дорожную калачи да собирайся в христолюбивый град Киев, в Дом Пресвятой Богородицы.
Удивился Проша, округлились радостно глаза: как это старчик прознал его желание? И впрямь по многу раз он слушал матушкины рассказы о Киево-Печерской Лавре и о почивающих в её пещерах святых Божиих угодниках. И всей глубиной сердца восхотел посетить эту обитель! – Не тотчас, не тотчас, а когда надлежит, – засияли-заулыбались морщинки на лице старичка.
Он сел на траву, провёл рукой по зелёным её косам:
– Тёплая землица-кормилица. Слышишь, как дышит? Так теплом и обдаёт.
Проша подсел рядом и задумчиво опустил голову. Помолчав, робко спросил:
– Скажи мне, дедушка, а почему люди становятся монахами?
Старец ответил не сразу. Некоторое время он прислушивался, как будто травы нашёптывали ему ответ, а потом тихо молвил:
– Господь – Солнце наше. Жизнь и смерть, счастье и горе человека – всё зависит от воли Божественной. Сколько уже было людей на земле? И все прошли без следа.
Прославились же на Небе и на земле лишь те, кто жил по заповедям Божиим и для кого эти заповеди были слаще мёда и дороже золота. Вот и уходят в монастырь, чтобы со всем тщанием Единого Бога искать.
Внимал Проша словам старца, не сводя с него глаз, и затем сказал твёрдо:
– Желаю и я стать монахом. Я бы день и ночь молился, чтобы Господь помиловал всех!
Улыбка скользнула по устам старика.
– Монашеский путь – скорбный, не каждому под силу, – вздохнул он.
День уже клонился к вечеру. Благую беседу прервал басовитый колокол Знаменского монастыря.
Прохор спохватился:
– Меня же братец ждёт! Бранить будет, что замешкался.
– Не тужи, чадо, Бог уже всё устроил, – успокоил его блаженный. – Ты лишь благодари Всевышнего, что услышал твои молитвы. Да вкушай-затверживай: Господи, помилуй мя грешнаго!
Ласково легли на сердце Проши слова эти.
Потом уже познал он их крепость и сладость.
Поклонился он старцу и заторопился в лавку.
Алексей был весел. Пересчитав дневную выручку, он довольно похлопал младшего брата по плечу:
– Ох и даётся тебе, Прохорка, молитва!
Доход нынче с избытком!
– Слава Богу! – возрадовался и Прохор, а про себя воздохнул: «Господи, помилуй мя грешнаго».
В Киев
С той поры ещё усердней стал посещать Проша храм Божий. Ни одной утрени и вечерни не пропускал. Но больше всего полюбил молитву – неотступно молился в церкви, дома и в любом месте, где бы ни находился. Радуясь этому, Агафья то и дело благодарила Господа за сына. Как-то шла она в храм вместе с Алёшей и Прохором. А навстречу им тот самый человек Божий, Христа ради юродивый. Указал он перстом на Прошу и сказал, глядя на него с улыбкой:
– Блаженна ты, вдовица, что у тебя такое детище. Будет крепким предстателем пред Святою Троицею и горячим молитвенником за весь мир.
И сжалось сердце материнское, предчувствуя разлуку с сыном.
Между тем Прохору сравнялось пятнадцать годков. Давно созрело у него желание уйти в иноки, чтобы всецело служить Богу. Ни о чём другом не помышлял. Поделился он сокровенным с друзьями-однолетками, купцами Иваном Дружининым, Иваном Безходарным и Алексеем Мелениным. И обрадовался, узнав, что желания их взаимны! Тогда и порешили: как только будет построен Сергиевский храм, они вместе отправятся в Киев, чтобы благословиться у старцев.
Миновала зима. Заблагоухали в садах цветущие яблони.
Храмовые работы близились к концу. И тогда решился Прохор доверить свои мысли матери. Поклонился он ей в пояс и сказал с почтением: – Матушка моя родимая! Задумали мы с товарищами отправиться в Киев. Хочу поклониться святым угодникам Божиим и попросить через них у Господа благодатной помощи в деле спасения.
Заплакала тихими слезами Агафья, прижала к груди Прошу:
– Милый сын, это благое желание. Благослови тебя Господи исполнять волю Его святую! В эту ночь она совсем не спала. Всё молилась Премилосердной Богородице, вверяя Царице Небесной своё дорогое чадо, да собирала нехитрую снедь в путь-дороженьку. Несколько раз она неслышно подходила к кровати, на которой почивал сынок, и, любуясь родным лицом, вздыхала: «Вот и возмужал мой Прошенька». Засветло пробудился и Прохор. Усердно помолившись Господу, встал он перед матушкой на колени. И Агафья Фотиевна, взяв с полочки семейную реликвию, большое медное распятие, сотворила им крестное знамение, благословив сына в дальнюю дорогу:
– Храни тебя Господь, сынок! Пусть Матушка Божия будет тебе помощницей во всём путешествии и возвратит тебя под родимый кров здравым.
Во дворе Прохора уже ждали друзья. Поклонившись на все четыре стороны, юные странники бодро выступили в путь. Не одну неделю шли ходоки. Шагали босиком, неся обувку на плече в подпоясанных кушаком рубахах. Любовались реками, обширными озёрами, рощами и полями. Коротали путь-дорожку рассказами из Житий святых и Евангельскими притчами. Изредка останавливались, чтобы подкрепить силы.
Тогда присаживались они на траве-мураве, доставали на холстину из котомок хлеб, печёную репу, лук да чеснок и с молитвой принимались за трапезу. Запивали родниковой водой.
Когда ветер нагонял грозные клокастые облака, а из них ударял дождь, товарищи спешили укрыться под размашистыми деревьями. И пока одна за другой полыхали молнии и громыхал гром, молились, уносясь далеко над землёю.
Ночевали в храмах, по стогам да сараям с душистым клевером. Не раз приходилось юношам преклонять головы и под ракитовым кусточком, а то и просто зарывшись в медовую луговую траву, натянув на себя свитки. Когда заканчивались съестные припасы – предлагали отроки труды свои в жилых посёлках. Работали дружно да с Божией помощью: косили траву, рубили дрова, копали землю в огородах. Жалостливые хозяйки расспрашивали путников, куда они путь держат, потчевали чем Бог послал. Что могли, давали с собой. А иные и денежку жертвовали, чтобы младые богомольцы молитву и о них сотворили в святом Киеве-месте. Так мало-помалу и одолели многие вёрсты. Последнюю ночь долгого пути утомлённые паломники провели под открытым небом на высоком берегу Днепра.
Когда же взошло солнце, под щедрой небесной синевой во всей красе предстал древний Киев и его обширная Лавра со всеми своими златоглавыми церквами.
О Киев! Град равноапостольных Владимира и Ольги. Земля, где апостол Андрей водрузил на высоком холме Честный и Животворящий Крест и прорёк: «На сих горах воссияет благодать Божия и град великий возникнет».
Внезапно раздался из Лавры тихий утренний благовест, призывающий к молитве. И, осенив себя крестным знамением, сотворили юноши земной поклон.
На площади перед Святой Софией колыхалась толпа народная. Богомольцы со всех краёв широкой Руси стекались к этому величественному храму, чтобы поклониться святыне – образу Божией Матери. Исполинский рост Заступницы Пресвятой Богородицы, как и все Её дела. Небесного цвета Её хитон. Золотое покрывало спускается с Её главы. А руки Её воздеты вверх – туда, где в куполе изображён Вседержитель Христос.
С умилением повергся под сень Всеблагопомощной Владычицы и Прохор. Сладостное чувство тотчас объяло его душу, а глаза наполнились слезами. И не хотелось ему покидать этот дивный храм, где красуется сия царственная икона.
Но впереди ждали подземные кельи великих угодников Божиих Антония и Феодосия – земных Ангелов и Небесных человеков. В благоговейном молчании спускался Прохор в недра пещерные. Каждый шаг его отзывался под низкими сводами.
Тускло горели лампады и свечи, озаряя тёмные коридоры. Здесь, закончив земные труды, почивали многие святые угодники. Нетленны были тела преподобных. Прохор припадал к каменным их ложам, прося святых о помощи в спасении. И в его душе разливалась благодать. «Господи! Всю жизнь провёл бы в этом приюте безмолвия средь сих праведников!» – с упованием на милость Божию помыслил юный богомолец. От монахов, служителей пещер, Прохор узнал, что близ Лавры, в Китаевской пустыни, спасается блаженный старец Досифей.
Поведали о нём, что ради Христа отрёкся он от всего мирского: пища его – трава, одежда – власяница, ложе – земля. Даже огнём не пользуется! И горячо возжелал Прохор своими глазами узреть великого старца и благословиться у него.
Ох, и труден был путь на Китай-гору!
Зелёной стеной на её склонах стояли серебристые тополя, развесистые дубы и душистые липы. Их ветви так густо переплелись, что почти не пропускали солнечный свет.
И Прохор долго пробирался по узкой горной дорожке, промытой дождями, неустанно твердя: «Господи, помилуй мя грешнаго».
И отступала усталость.
Вот и скит.
Отшельник с любовью принял отрока, провидя в нём истинного подвижника Божия.
– Что привело тебя сюда, любезное чадо? – спросил с участием.
Лицо Прохора засветилось.
– Святой отче! Всем сердцем и всей душою хочу служить я Отцу Небесному! Думаю, что здесь, в этом святом месте, нашёл я пристанище для души моей.
Однако прозорливец покачал головой:
– Чадо Божие, не здесь, а в Саровской обители обретёшь ты Бога.
Взволновалась душа, и припал Прохор к стопам отшельника.
– Святой отче, благословите остаться подле вас навсегда! Желаю постричься в монахи не в каком-либо ином месте, а только в этой пречестной обители!
Но ответствовал прозорливец с кроткою отеческой улыбкой:
– Гряди, чадо Божие, в Саров и пре-буди там. Место сие тебе будет во спасение, с помощью Господа. Тут скончаешь ты и земное странствие твоё. Только старайся стяжать непрестанную память о Боге чрез неослабное призывание имени Божия так:
Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго! Сие неутомимое вопияние да будет и в устах, и в сердце твоём: с ним найдёшь покой, приобретёшь чистоту духовную и телесную, и вселится в тебя Дух Святый, источник всяких благ. В Сарове и настоятель Пахомий богоугодной жизни; он последователь наших Антония и Феодосия!
Сказав так, Досифей возложил руки свои на главу Прохора, благословляя его.
Саровский послушник
Чуть свет проснулась в этот день Агафья. Тихая улыбка витала на её лице.
Только недавно вернулся из богомольного путешествия сынок. Не успела она насмотреться, как возмужал он и похорошел, и вот нынче, на Казанскую, ещё одна великая радость: освящается храм. Почти два десятка лет ушло на его строительство!
На долгожданное торжество собрались все благочестивые жители Курска. Изумлённым глазам предстал белокаменный собор невиданной красоты и величия.
Со слезами молился Прохор в новом храме Спасу и Пречистой. А после торжества, вернувшись домой, поклонился он Агафье Фотиевне и, глядя в её доброе, с морщинками вокруг серых глаз лицо, сказал с неизъяснимо нежным сочувствием:
– Матушка родимая! Всей душою хочу посвятить себя служению Богу. Прости меня, ухожу я в монастырь! Сжалось сердце любящей матери. Но со смирением приняла она благую весть. И, благословив сына, с кротостью промолвила:
– Помогай тебе Господи, Прошенька! А я до последнего дыхания моего буду благодарить Бога, что промыслил о тебе. Ничего не взял с собой Прохор, только большой медный крест, материнское благословение да несколько ржаных лепёшек.
Отойдя несколько от родимого дома, остановился, чтобы в последний раз взглянуть на него. Прощай, матушка! Прощай, родной Курск!
Дорога в Саров пролегала через тёмные дремучие леса, полные дикого зверья и разбойников. Не часто на ней можно было встретить прохожего: она была безлюдна и опасна. Осенив себя крестным знамением и всецело положась на волю Божию, по этой дороге и двинулся Прохор. Шёл неустанно, с молитвой на устах. Редко-редко с грохотом нагоняла его тряская телега. И суровый мужик-возница, попридержав разгорячённую лошадёнку, милостиво предлагал подбросить до ближайшего селения, лежащего на пути.
Для ночного отдыха юноша стучался в чужие избы. Сердобольные бабы молча отводили страннику место на лавке или на полу возле печки. Случалось, и сажали за стол.
А утром Прохор чуть свет снова отправлялся в путь.
Так, с Божией помощью минуя опасности, где пеше, где конно, претерпевая холод и голод, добрался наконец он до желанной обители, стоящей посреди потаённой глуши, над речками Саровкой и Сатис. Небо уже было усеяно звёздами. В ранних зимних сумерках гудел-благовестил колокол. Был канун великого Богородичного праздника, и Прохор подоспел к самому началу всенощного бдения. Сняв шапку и сотворив три поклона, он с трепетом переступил порог соборного храма.
Вёл службу отец Пахомий, курянин по происхождению, седовласый настоятель Саровского монастыря. Как чадолюбивый родитель, с радушием принял он Прохора и назначил послушником к обительскому казначею Иосифу. Тот с первой минуты полюбил кроткого и молчаливого юношу. Отведя ему место в келье, определил на братское послушание в хлебню. С раннего утра и до темноты не покладая рук трудился Прохор. Вручную молол пшеницу в каменных жерновах, просеивал муку через сито, замешивал тесто, сажал хлебы в печь. Служение в хлебне считалось не только самым тяжёлым, но и самым значимым. Ведь хлеб – это Божий дар. Вот и работал Прохор с такой ревностью и усердием, словно служил Самому Господу.
Иосиф же, отвечая за всё хозяйство, частенько заглядывал в пекарню и, глядя, как Прохор сильными руками месит тесто, кивал головою одобрительно:
– Так, так. Сей труд – ради смирения. Смиренных Господь спасает. И молись… Молись… И Прохор молился. Перед каждым замесом читал акафисты и окроплял опару в квашне святой водой, после чего она начинала дышать как живая. Ахали братия, хрустя горячей хлебной корочкой: – Вот тебе и новоначальный! Вкуснее хлеба не едали! Вскоре Прохора перевели на послушание в просфорню. И здесь его посещал духовный отец Иосиф. Смотрел, как послушник справляется, и, пряча довольную улыбку, приговаривал:
– Доброе, доброе просвирное тестушко, тонкое да крутое! Ну, пеки, пеки во славу Божию. И Прохор смиренно, с молитвой трудился, благодаря Господа за благоволение, потому что все относились к нему доброжелательно – и послушники, и казначей Иосиф, и настоятель Пахомий.
Но только привык Прохор к просворной, как его уже перевели в столярню. Безропотно принял он новое послушание, ибо монастырь – как пчелиная семья, где каждый занят своим делом. Здесь Сама Матушка Божия определяет каждому послушание: одному – выпекать хлеб, другому – огородничать и землю пахать, а третьему – ухаживать за немощными. В столярне было поручено Прохору резать кипарисные кресты, а помимо этого, изготавливать двери, окна и половые доски.
Понравился послушнику запах кипариса. И вжиканье рубанка, снимающего стружку, и немноголюдье – всё было любо в мастерской. И само столярное ремесло пришлось по душе, оно легко давалось; даже отец Иосиф заметил:
– А ты, Прохор, столяр хорошей руки! С тех пор братия стали называть Прохора не иначе, как «столяр Прохор». И верно, резал он усердно, умело и сам весь пропитался пахучим кипарисом. А в свободную минутку с удовольствием поделывал и что иное: мастерил скамейки, сосновые столы, дубовые бочки.
Послушание в столярне Прохор исполнял с радостью и довольно долго, да всё же пришлось привыкать к новому послушанию – быть монастырским будильщиком: будить братию, напоминая о том, что время подниматься на раннюю службу.
Наконец, определили его на пономарское послушание. Стал Прохор приходить в храм раньше всех, задолго до святой литургии. Возжигал свечи и лампады, звонил в колокола. Во время обедни прислуживал в храме: готовил кадило, при помазании держал сосуд с благословенным елеем. Всегда кроткий и молчаливый. Всё исполнял с молитвой и благодатными слезами. Никто и никогда не видел его сидящим. Даже просто прислониться от усталости к стене не позволял он себе, считая это большим грехом.
Спал Прохор всего четыре часа; а в остальное время, стоя пред образами в келье, читал Евангелие, Псалтирь, Апостол, Жития святых и душеспасительные сочинения отцов и учителей церкви: Василия Великого, Иоанна Златоустого и преподобного Иоанна Лествичника.
В краткие же минуты досуга он непрестанно творил Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» Эту молитву Прохор так полюбил, что она прилепилась к самому дыханию его.
«Сей от рода нашего»
Два года уже длилось послушание. Прохор не страшился трудностей и думал только о спасении души. И попустил Господь ему суровое испытание. Занемог Прохор лютой болезнью, водянкой. Во всём его теле скапливалась жидкость, и оно так распухло, что нельзя было без стона шевельнуть ни рукой, ни ногой. Боль перемежалась с сильной лихорадкой: вначале бил озноб, затем он сменялся жаром.
Прохора положили на одр, и он лежал неподвижно и с трудом дышал. Сам отец Пахомий неотлучно был при нём и ухаживал, как за сыном родным: омывал его и кормил.
Казначей Иосиф, любя духовное своё чадо так же сильно, помогал настоятелю.
Слезами любви и умиления отвечал мужественный страдалец на их любовь. Да молитвами о них. Три года Прохор с безропотным терпением переносил телесные мучения. Братия, сочувствуя, старались хоть чем-то ему помочь: отереть пот со лба, приподнять немного, чтобы не образовались пролежни, – но уже не надеялись на выздоровление страдальца.
Когда Прохор совсем изнемог, то с детской простой признался настоятелю, что было ему пророчество от киевского старца Досифея о том, что здесь, в обители Саровской, закончит он своё земное странствование. И, прослезившись, тихо проговорил:
– Любезный владыка, чувствую, что душа моя торопится в селения вечные. Прошу себе прощения и благословения. В ответ на это Пахомий ответил:
– Благо тому, кто имеет память смертную. Но на всё воля Божия. Один Бог ведает день и час нашей смерти. – Немного же помолчав, сказал: – Чадо любезное, хотим мы с отцом Иосифом послать за врачом, чтобы облегчил твои страдания.
– Отче святый! – взволнованно отозвался Прохор. – Предал я себя истинному Врачу душ и телес, Господу нашему Иисусу Христу, и Пречистой Его Матери. Прошу, отслужите ради Бога молебен о здравии убогого раба Божия Прохора.
И глаза настоятеля наполнились слезами…
На Божественной службе горячо молился Пахомий о здравии болящего, а после молебна навестил Прохора, чтобы келейно исповедать и причастить его как готовящегося отойти в мир иной. Вместе с Пахомием пришёл и отец Иосиф поддержать своё духовное чадо и заодно помочь настоятелю совершить таинство Причастия.
Отец Иосиф приблизился к больному со Святыми Дарами. И Прохор, с усилием приподнявшись, под видом хлеба и вина вкусил из рук старца Плоти и Крови Иисуса Христа и, умиротворённый, опустился на ложе.
И вдруг…
Воссиял свет ярче солнечного, и узрел Прохор Преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолами Петром и Иоанном Богословом. Благолепный лик Пречистой светился добротою неизреченной. Указав рукою на Прохора, Небесная Гостья сказала Иоанну: «Сей от рода нашего». И возложила правую руку на голову болящего. Жезлом, который держала в другой руке, Целебница Благосердная коснулась раны на правом боку, и она открылась – из неё произошло обильное выхождение жидкости.
И в тот же миг Прохор исцелился. Лишь след на его теле остался навсегда: углубление величиною с кулак.
Никому из присутствующих, кроме него самого, чудесное явление не было открыто. Просто все удивились скорому его выздоровлению.
И только спустя много лет, перед самой своей кончиной, поведал он о великом чуде, бывшем с ним. Впоследствии на месте, где Прохора исцелила Пресвятая Богородица, возвели Божиим Промыслом больничную церковь во имя преподобных Зосимы и Савватия Соловецких. На месте воистину чудесном…
Серафим, Пламенный
Сердце Прохора возгорелось любовию к Богу. Восприимчивая душа его преисполнилась высоких мыслей и чувств. В благодарность Господу за своё исцеление благословился он у старцев на хлопотный труд сборщика средств для возведения больничной церкви.
И отправился странствовать по Руси – по бесконечным стёжкам-дорожкам, по сёлам и деревням, прося православных подать на храм. Завернул и на родимую сторонушку, на землю Курскую и в самый богоспасаемый град Курск. Слава Богу, матушку, Агафью Фотиевну, застал в живых. Повидался с братом Алексеем и сестрой Прасковьей.
Алексей помог в богоугодном деле: с его лёгкой руки курское купечество щедро пожертвовало на монастырскую церковь.
С собранными деньгами поспешил Прохор в обратный путь, усердно моля Матерь Божию быть ему Путеводительницею и возлагая на Неё всю надежду. С Божией помощью вернулся в родную обитель жив и здрав, избежав разбойного нападения. И со слезами вознёс тёплую молитву Пречистой Деве за Её заступление.
Когда же церковь была построена, украшена и освящена, Прохор своими руками сработал для неё кипарисный престол.
И с той поры чаще всего причащался в новосозданном храме.
Видя его неутомимое усердие к Богу, однажды сказал Пахомий:
– Чадо! Немало ты потрудился на послушаниях и возрос духовно. Вполне достоин ты пострижения в монахи.
Просияло лицо Прохора.
– Отче святый! – повергся он на колени. – Только этого и желает моя душа!
С этой минуты стал считать он дни до праздника Успения Пресвятой Богородицы, в канун которого должно свершиться пострижение. Семь дней инок Прохор непрерывно молился, ежедневно причащался Святых Таин и вкушал только лишь просфору.
И настал этот день.
Заканчивалась всенощная. Двое монахов подошли к Прохору и, взяв под руки, отвели к дверям церковного притвора. Здесь он снял свои одежды и остался в одной лишь белой рубахе до пят.
Погасили свет. Только свечи и лампады горели пред иконами, высвечивая строгие лики святых. Таинство началось…
Трижды сотворив земной поклон, Прохор упал ниц и на локтях пополз к алтарю, где у царских врат стоял отец Пахомий. Коснувшись челом ног настоятеля, он поднялся с пола и смиренно опустил голову. Сам Христос с Божией Матерью и Ангелами, невидимо для человеческих глаз пребывающие в храме, будут слушать его монашеские обеты.
– Согласен ли ты навсегда оставить свои желания и с любовью исполнять послушания настоятеля и братии и пребывать в постничестве до последнего дыхания? – торжественно вопросил Пахомий.
– Ей-богу, владыко святый! – твёрдым голосом ответствовал Прохор.
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! – в один голос запели братия.
Настоятель взял ножницы. И упали на пол состриженные волосы с главы послушника. Это значит, что отрекается Прохор от всего мирского, принимая Ангельский образ.
И святое имя у него отныне будет новое – Серафим.
А вскоре он был посвящён в сан иеродиакона. Теперь каждый день с утра до вечера отец Серафим служил в храме, ночью же пребывал в молитве. И ощущал при этом не усталость, а блаженную радость.
Однажды во время службы увидел он, как в алтаре у престола собрались прекрасные юноши в священническом облачении.
Они служили и пели Богу вместе с братией.
Пение их было несказанно сладостным, не сравнимо ни с каким земным пением. И отец Серафим, стоя с улыбкой, любовался ими, не в силах отвести взор.
Братия с удивлением смотрели на него, а после службы спросили:
– Ты заметил что-нибудь необычное? И преподобный со слезами радости открыл, что сподобился видения Божиих Ангелов.
– Было сердце моё как воск, тая от неизреченной радости такого лицезрения. И не помнил я ничего, что было со мною, а только помнил, как входил в церковь и как после служения выходил из неё… Такова была милость Господа к Своему избраннику. Благоволил Серафиму и настоятель Пахомий. Редко когда он совершал службу в храме без него. Брал с собой и в поездки, вызванные нуждами монастыря. В одной из таких поездок они ненадолго остановились недалече от Саровской обители, в Дивеевской женской пустыньке.
Серафим не однажды слышал от отца Пахомия добрые слова об игумении матушке Александре. Пришла она в эти северные края издалека, из христолюбивого града Киева. И не по собственному хотению: Пресвятая Богородица во сне велела ей отправиться в дальний путь. Подвижница выполнила веленное Пречистой. Продала всё своё имущество и на вырученные средства построила церковь.
Теперь же старица Александра была больна. Получив от Господа извещение о скорой своей кончине, упросила она отца Пахомия соборовать её. Он исполнил желание.
И, прощаясь, игумения стала умолять настоятеля взять её пустыньку под свою опеку.
Отец Пахомий с сочувствием покачал головой:
– Матушка! Я стар и слаб, не знаю, доживу ли до этого времени. А вот иеродиакон Серафим – молодой, усердный; ему и поручи это великое дело.
Тогда игумения обратилась с просьбой к отцу Серафиму. В её умоляющих глазах стояли слёзы.
– Прошу, отче, попечитесь о моих горлицах Христовых! Царица Небесная Сама наставит, как всё устроить, – заверила старица. И преподобный Серафим дал обещание.
Это было последнее желание матушки… Завершив свои дела, на возвратном пути отец Пахомий и отец Серафим поспели к погребению матери Александры. Все заботы по управлению Дивеевской общиной отныне легли на плечи почтенных лет настоятеля.
Божий избранник
Шла последняя, самая строгая неделя Великого поста. Преподобный Серафим не вкушал даже хлеба, лишь иногда разрешал себе воду. Заточась в келье и всецело уйдя в молитву, он полагал несчётное число поклонов.
Переживая снова и снова земные страдания и смерть Спасителя, приходил он на богослужения с покрасневшими от слёз глазами. В Великий Четверг вместе с отцом Пахомием преподобный Серафим служил «великое стояние». Читая страницы Евангелия, вспоминали с братией последнюю Вечерю Христа с двенадцатью учениками.
Как живыми представлялись отцу Серафиму картины пасхальной трапезы Спасителя.
Вот Он снимает с Себя верхнюю одежду и, словно раб, в одном хитоне берёт полотенце, Сам опоясывается им и опускается на колени, чтобы с любовью умыть ноги Своим ученикам. Изумление апостолов так велико, что они оцепенели. Лишь Пётр, первым придя в себя, восклицает: Господи! Тебе ли умывать мои ноги?[2]
Тогда Иисус отвечает ему: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после [3].
Окончив же омовение ног, Иисус обратился к ученикам: Вы называете Меня Учителем и Господом… Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу [4].
Один из двенадцати был Иуда Искариот. Христос обратил на предателя последний взгляд, последний призыв немой мольбы и Своими руками умыл ему ноги…
Вот истинное смирение! Христос – Сын Божий, Господь господствующих, склонил колено пред Иудой, призвав делать добро не только тем, кто нас любит, но и тем, кто нас ненавидит.
Затем наступила самая торжественная минута. Иисус Христос взял хлеб и, преломив, дал ученикам Своим, говоря:
Сие есть Тело Мое, за вас ломимое [5]. Также взял Он и чашу с вином: Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов [6].
И, преподавая хлеб и чашу, Господь установил навсегда Священную Вечерю для всего христианского общества: Сие творите… в Мое воспоминание [7].
С той поры установился обычай: в Великий Четверг настоятели монастырей омывают ноги двенадцати монахам, подобно тому как Христос – двенадцати Своим апостолам.
Зачерпнув ковшом воду из лохани, отец Пахомий подходил поочерёдно к каждому из двенадцати и, со смирением припадая на колено, лил её на стопы сидящего, затем утирал полотенцем. Омыл и отёр настоятель ноги и Серафиму.
После окончания обряда отец Серафим поднялся на амвон. Стоя в царских вратах, с особым благоговением возгласил он слова молитвы:
– Господи, спаси благочестивыя и услыши ны.
И только навёл на предстоящих орарем – лентой, носимой на левом плече, – и произнёс: – …И во веки веков… – как лицо его изменилось, сделавшись бледным как полотно. Преподобный замер, не в силах произнести ни единого слова. В ослепительном сиянии в окружении небесного воинства – Ангелов, Архангелов, Херувимов и Серафимов – по воздуху в лучезарных царских одеждах шествовал Иисус Христос!
Легко плывя по-над всеми, Он благословлял молящихся в храме. Остановившись возле Серафима, Христос осенил его крестным знамением…
Лицо Божия избранника просветлело, будто осиянное солнцем. А душа его наполнилась такой неизъяснимой Божественной благодатью, что всё земное перестало существовать… Многие это заметили, но никто не понимал, что происходит. Два иеродиакона бережно взяли отца Серафима под руки и ввели в алтарь. Там он оставался стоять неподвижно: лицо его то белело, то покрывалось красными пятнами. Прошло три часа, прежде чем он пришёл в себя. И, оставшись наедине с настоятелем и казначеем Иосифом, поведал о видении, как увидел он Иисуса Христа, ликом и ризами сияющего, окружённого Ангелами, Архангелами, Херувимами и Серафимами. Господь шёл по воздуху, благословляя служащих и молящихся, а затем вступил в образ Свой, что близ царских врат.
– Я же, земля и пепел, удостоился особого от Него благословения. Сердце моё тогда возрадовалось чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу, – с детским простодушием признался преподобный. Старцы с большим вниманием выслушали откровение, нисколько не усомнившись в истинности Божественного созерцания. И отец Пахомий, как более опытный в духовной жизни, обнял любимейшего из учеников своих и мягко предостерёг: – Да не возомни, чадо, что сие видение было по достоинствам твоим. Не подумай о себе, что уже свят, иначе все труды твои пред Богом рассыплются в прах. Благо будет, если ты предашься самоуничижению и смиренномудрию. Долго ещё созерцал преподобный Серафим в душе дивное посещение, сотворяя крестное знамение:
– Земля и пепел есмь, Господи, земля и пепел…
Труд ходьбы
После чудного видения жизнь преподобного Серафима изменилась. Стал он постоянно ощущать близость иного мира, вечного. Не удивлялся, когда на храмовых службах появлялись Ангелы. Напротив, ждал той минуты, когда узрит Божиих посланников и услышит их Ангельское пение. А после запирался в своей келье и, проливая потоки слёз, подолгу пребывал в молитве. Мудрый и проницательный отец Пахомий заметил перемены в поведении Серафима и во время исповеди спросил:
– Чадо моё, какая печаль владеет сердцем твоим?
Упал Серафим к стопам своего духовного учителя:
– Отче честный! Любезны мне труды церковные и радостно служить братии. Но нет ничего желаннее, чем молитва в уединении и безмолвии. Сладостней всего быть рабом Преблагого Господа и Пречистой Его Матери!
Умилился игумен. Улыбка промелькнула на лице Пахомия. И сказал он тихо и любовно: – Чадо мое! Господь да укрепит тебя на пути спасения. Я же благословляю тебя на исполнение обязанностей полесовщика. Будешь беречь наше лесное хозяйство от незаконной вырубки.
– Спаси, Господи! Благодарствую, отче! – поклонился Серафим до земли.
На следующий же день сразу после заутрени отправился он в заповедный лес.
Приветливо шелестят раскудрявые красавицы берёзки. Раскинув тёмно-зелёные шатры, поскрипывают золотистыми стволами столетние сосны. Незаметные пташки весело перекликаются в широковетвистых кронах. Пахнет багульником, смолой, земляникой.
Шагает преподобный по песчаной лесной дорожке. Радуется миру Божию. Как мудро всё устроил на земле Господь! Тут тебе и ягодка сочная, тут и рыжики сидят, как пяточки, из мха выглядывают. Весь день проходил он по тропам-засекам, непрестанно творя Иисусову молитву. Любовался лесными речками и озёрами. Попадались на пути родники и болотца. Встречались обитатели лесные. На полянке приметил отец Серафим змейку – она, свернувшись, грелась на пенёчке. Зайчишка покосился на захожего человека и, не видя в нём опасности, в трёх шагах перепрыгнул тропинку.
Ближе к вечеру, обходя красный лес сосняк, услышал вдруг отец Серафим глухой стук, доносившийся из чащобы. Оградив себя крестным знамением, пошёл в ту сторону. И видит: машет мужик топором. Дрожит-стонет дерево под яростными ударами.
Смирная гнедая лошадка, запряжённая в телегу, терпеливо ждёт рядом.
– Божией милости тебе, трудолюбец! – с поклоном ласково приветил работника отец Серафим. – Нельзя тут рубить. Лес заповедный.
Глянул косо через плечо дровосек:
– Я под лесом живу, а печку соломой топлю.
– А я, убогий Серафим, говорю тебе:
чужое взять – своё потерять. Пока тут воруешь, твоя хата вот-вот вспыхнет, – с тёплой улыбкой предостерёг преподобный.
Рассердился крестьянин, нахмурился:
– Уходи лучше от греха подальше!
Но Серафим продолжал своё:
– Поспеши. Времени ещё хватит, чтобы спасти нажитое.
И столько было доброты и сочувствия в его голосе, что обеспокоился мужик.
Заткнув топор за пояс, отвязал тощую лошадёнку свою и, вскочив в телегу, махнул кнутовищем.
– Помогай тебе Царица Небесная! – осенил его крестным знамением преподобный.
И как раз вовремя воротился рубщик из леса: загасил пожар одним ведром воды.
Прошло несколько дней. И в обитель вбежал запыхавшийся крестьянин. В руках он держал конскую уздечку. У каждого монаха спрашивал:
– Батюшка, ты, что ли, Серафим?
Преподобный как раз, выйдя из своей кельи, складывал в поленницу дрова.
И один из иноков указал на него – мол, вот он и есть.
Сорвав с головы шапку, мужичок бросился в ноги преподобному:
– Выручай, родименький!
Отец Серафим поднял его и спросил ласково:
– Что ты пришёл ко мне, убогому?
Опешил посетитель:
– Так все кругом говорят, что угадывать ты ловок! Вон и соседа моего от пожара уберёг. – И взмолился со слезами: – Верни мне, монашек, лошадку! Увели прямо со двора. И я теперь без неё совсем нищий! Не знаю, чем буду кормить семью.
Посмотрел отец Серафим на мужичонку: худ, руки трудовые, заскорузлые, кафтан заплатанный на нём. Взял бедного горемыку за голову и приложил к своей груди:
– Поспеши в соседнее село. Не доходя до него, свороти с дороги вправо и пройди четыре дома: там увидишь калиточку; войди в неё, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча.
Обрадовался крестьянин, ринулся, куда ему было велено, даже забыв поблагодарить прозорливца.
И точно: на самом том месте стоит его конь. Привёл он его в деревню и поведал всем:
– Святой! Святой батюшка Серафим!
И слово его свято: как сказал, так всё и случилось!
Крылатая народная молва тут же подхватила весть и понесла по миру.
И потянулся из окрестных деревень к стенам монастыря люд честной. Кланялись крестьяне прозорливцу, плача о своих бедах.
Не застав его в обители, ждали до темноты, а самые нетерпеливые отправлялись на поиски в лес.
Пустынька
До последней искорки догорело лето.
Деревья разоделись в жёлтые и красные одёжки. А вскоре потянуло с севера осенней сыростью и холодом. Спряталось за тучи солнце. Приуныл лес, опустел.
Отец Серафим по-прежнему совершал каждодневные свои походы. По душе ему было лесное уединение и безмолвие. Любо среди величественных сосен, источающих смолистый аромат, творить сокровенную молитву. Да только от долгих хождений стали болеть ноги. Всё тяжелее давался труд ходьбы. И задумался преподобный о том, чтобы совсем удалиться в пустынь. Лишь одно не позволяло испросить благословения у отца Пахомия: тяжёлая болезнь старца. С благодарностью помнил Серафим, как настоятель отечески ухаживал за ним, тогда ещё молодым послушником, во время мучительной болезни. Теперь и он, возвращаясь из леса в обитель, с великим смирением ночами просиживал у ложа духовного друга и учителя. И молился, молился усердно… Предчувствуя скорую свою кончину, Пахомий поручил отцу Серафиму поддерживать Дивеевскую общинку, благословил на долгую праведную жизнь, и чистая душа его отлетела к Богу.
Многие слёзы пролил отец Серафим о потере богомудрого наставника. А потом поклонился до земли новому настоятелю, отцу Исайе, и попросил благословения на подвиг пустынножительства. Старец одобрил благое намерение подвижника. Задолго до заутрени с тёплой молитвою на устах вышел преподобный из обители. В балахоне, в лаптях, на голове – чёрная шапочка-камилавка. На груди большой медный крест, через плечо холщовая торба, а в ней Святое Евангелие и сухари.
Лес ещё спал. Неподвижны оголённые вершины берёз. Осинка ярким факелом полыхает на фоне тёмных елей. Ни один лист не трепещет на ветру. Тишина. Только дятел глухо долбит сосну. Шагая по безлюдной дорожке, ведущей в лесную глушь, заметил отец Серафим белку-сосновку. Как рыжий огонёк, летала она с дерева на дерево. И вдруг скок, скок – свесилась попрыгунья с ближайшей ветки и глядит доверчиво на человека: не угостит ли чем? Достал преподобный из сумы сухарик. – Вот тебе милостынька от убогого Серафима, – радуясь, протянул на ладони. Белочка цап угощеньице и была такова!