Правовое регулирование применения финансовых технологий в условиях цифровизации российской экономики

1.1. Влияние цифровизации на экономику и правовое регулирование экономических отношений

Типы экономических систем. Экономика – основа, определяющая суть, содержание и особенности общественных отношений на том или ином этапе исторического развития. Соответственно, трансформация экономики предопределяет изменение всех видов общественных отношений, в том числе в правовом пространстве. При этом в последнее время в науке все чаще стал обсуждаться вопрос о становлении и развитии нового типа экономического уклада общества – цифровой экономики. Исключительный интерес в разрезе данной темы представляет влияние цифровой экономики на финансовые правоотношения, особенности которого будут рассмотрены в данной главе.

С течением времени общественная организация претерпевает значительные изменения, меняется образ жизни, появляются все новые и новые технологии. Все это оказывает значительное влияние на все сферы общества, включая экономическую. Обобщение основных черт, присущих экономическим отношениям на различных этапах исторического развития, позволяет выделить несколько видов экономических систем. Традиционно классификация таких систем проводится в зависимости от двух признаков:

1) формы собственности на средства производства;

2) способа регулирования хозяйственной деятельности и управления ею.

Таким образом, виды экономических систем отражают способы решения главных экономических проблем и типы собственности на экономические ресурсы[1]. Это позволяет выделить четыре основных типа экономических систем: традиционные, рыночные, командные и смешанные. Сто́ит, впрочем, оговориться, что представленные ниже характеристики экономических систем являются достаточно обобщенными и условными. Следует также учитывать, что на развитие экономических отношений влияет множество факторов, в том числе географическое положение, геополитическая ситуация, история, культура и традиции того или иного общества, а также целый ряд иных факторов.

Первичным типом экономической системы является традиционная экономика, которая в первую очередь присуща древнему и средневековому этапу исторического развития. Однако отметим, что и в более позднее время можно встретить экономические черты, характерные именно для этого типа. Например, многие африканские страны и сегодня обладают признаками традиционной цивилизации.

Как отмечается в экономической теории, главную роль в социально-экономических отношениях такого типа играют традиции и обычаи, которые необходимо защищать от каких-либо изменений, в том числе прогрессивных. Ценностью при таком жизненном укладе являются стабильность, устойчивость, почитание заповедей предков. Именно от традиций зависит, какие блага, каким способом и для кого будут производить. При этом товарно-денежные отношения не развиты, господствует натуральный обмен. В структуре экономики такого типа преобладает сельское хозяйство, большинство населения занято в аграрном секторе, применяя ручные орудия труда, а главным богатством является земля. Роль человека в общем процессе производства экономических благ определяется в первую очередь наследственностью, а также принадлежностью к определенной группе (касте). Интересы личности в таком коллективе четко не выделяются[2].

В результате первой промышленной революции человечество шагнуло в эпоху индустриального общества. В экономической теории отмечается, что для данного общества характерна стадия промышленного развития, когда основной отраслью производства становится крупная индустрия, а промышленный и финансовый капитал – главный объект собственности[3]. Характерными чертами индустриального общества являются возрастающие объемы потребления, производства и его экстенсивное развитие, высокая ценность знаний, а также механизация социальных связей и отношений человека с природой[4]. И. Н. Тяпин отмечает также, что структурные связи в обществе нового типа существенно отличаются от традиционной модели. Теперь главными структурными социальными единицами, отличающимися друг от друга местом в экономической системе, выступают классы. Одновременно с экономической и социальной сферой модернизация затрагивает и политическую систему: существенно расширяется круг прав и свобод граждан, получают развитие парламентаризм, многопартийность. Однако индустриальная революция привнесла и негативные изменения. В частности, усиливается неравномерность развития различных регионов, что впоследствии становится причиной колониальных войн, захватов, порабощения сильными странами слабых[5].

Следующим типом экономического уклада является рыночная экономика, отличительная особенность которой состоит в наличии свободного, неконтролируемого со стороны государства рынка. Для соответствующего типа социально-экономического устройства общественных отношений характерна частная собственность на средства производства, что, в свою очередь, создает естественную конкурентную среду в предпринимательском сообществе. Положительным следствием этого является высокий уровень заинтересованности бизнеса в создании и продвижении на рынке нового продукта (в том числе инновационной направленности), что формирует условия для свободной конкуренции и экономического роста в стране. Однако данный тип экономического уклада в чистом виде (без регулирующего воздействия со стороны государства в отдельных сферах жизнедеятельности) не позволяет обеспечить стабильный рост целого ряда отраслей экономического производства, не предполагающих получения сверхприбыли в краткосрочной перспективе (например, стратегических систем биобезопасности, военной промышленности, сферы здравоохранения и др.). В зоне риска экономическая система чистой конкуренции оказывается в периоды нестабильности или экономического спада, обусловленные разными причинами – эпидемиологическими, социокультурными, технологическими и т.д.[6]

Высокий уровень централизации управления и материально-технического обеспечения сферы производства и потребления ресурсов характерен для следующего типа экономического уклада – командно-административной, или плановой, экономики.

Под плановой экономикой целесообразно понимать экономику, «при которой материальные ресурсы составляют в основном государственную собственность, а направление и координация экономической деятельности осуществляются посредством централизованного планирования, управления и контроля»[7]. Рассматриваемый тип экономики существовал в СССР, а также иных странах так называемого восточного блока[8]. Характерной особенностью данного типа экономического уклада является управление всеми хозяйственными процессами на основании государственного планирования (в том числе показателей выпуска товаров) с преобладанием административного метода регулирования экономических отношений. В плановой экономике все наиболее важные ресурсы находятся в собственности государства, основными участниками их перераспределения являются предприятия государственной формы собственности. Правовая регламентация социально-экономических процессов в обществе и государстве направлена на укрепление государственной власти, а саморегулирование как вид хозяйственной автономии субъектов экономического процесса в стране не развито.

К положительным чертам рассматриваемой системы управления целесообразно отнести устойчивость всех экономических процессов, которая обусловлена планомерным наращиванием материально-технических ресурсов и кадрового резерва. В силу прямой административной подчиненности субъектов хозяйствования плановая экономика обладает более хорошей, в сравнении с рыночной экономикой, мобилизационной способностью, а это, в свою очередь, позволяет ей преодолевать кризисные этапы с меньшими потерями. В то же время следует отметить, что монополизация рынка со стороны государства создает предпосылки для снижения эффективности экономических процессов в связи с отсутствием конкурентной среды. Данное обстоятельство стагнирует формирование инновационного потенциала практически всех отраслей экономики.

В современных условиях подавляющая часть экономических систем носит смешанный характер, т. к. в любой рыночной экономике в той или иной степени наблюдаются элементы централизованной экономики и государственной собственности[9]. Российскую экономику также следует относить к смешанному типу. Подтверждением этому служат положения Конституции Российской Федерации[10], которая, с одной стороны, гарантирует единство экономического пространства, свободу экономической деятельности (ч. 1 ст. 8), право на свободное использование способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ч. 1 ст. 34), а с другой – предусматривает создание условий для устойчивого экономического роста страны и повышения благосостояния граждан (ст. 75.1), которые невозможны без государственного управления экономическими процессами.

Цифровая экономика. Сегодня весь мир стоит на пороге четвертой промышленной революции, главной отличительной особенностью которой является тотальная информатизация и цифровизация и, как следствие, переход к цифровой экономике. Вспомним предшествующие три революции, символами которых стали: паровая машина и паровоз, затем электродвигатель и автомобиль и, наконец, атомный реактор и ракета.

Четвертая промышленная революция предполагает внедрение принципиально иной системы материального производства, трансформацию всей сферы экономической жизни, включая отношения собственности, сферу услуг, занятие предпринимательской деятельностью, механизм частного и государственного управления, которые будут основаны на цифровых системах. Будут затронуты и социальная, культурная сферы, что неминуемо приведет к изменению всего общества, включая частную жизнь.

Однако следует отметить, что предпосылки цифровой революции в развитых странах мира сформировались еще в 70–80-е годы XX века. В Советском Союзе в послевоенное время активно обсуждалась возможность автоматизации управления народным хозяйством[11].

Таким образом, цифровизация и трансформация экономической системы выступает объяснимым и вполне обоснованным этапом развития лидирующих экономик мира. Однако, как подчеркивает С. И. Черных, соответствующий переход возможен при наличии двух обязательных условий.

Во-первых, в государстве должен фиксироваться высокий уровень удовлетворенности базовых потребностей населения среднего класса (рынок должен быть насыщен продуктами питания и одеждой; население должно быть обеспечено достойным жильем и товарами длительного пользования, в том числе автомобилями), что предполагает увеличение доходов основных слоев населения и, как следствие, соответствующее экономическое развитие[12].

Во-вторых, обязательным условием выступает наличие эффективной национальной промышленной и научно-технологической базы, которая может непрерывно создавать инновационные разработки и преобразовывать их в продукты, на которые имеется постоянный спрос[13].

По мнению А. А. Петрова, в настоящее время важнейшими элементами цифровой экономики выступают цифровизация, роботизация, блокчейн, 3D-принтинг, искусственный интеллект, киберфизические системы, интернет вещей, цифровые платформы, электронная коммерция, большие данные. Указанные технологии содействуют модернизации экономической системы, значительному повышению производительности труда, формированию принципиально новых рынков, приросту ВВП, что в конечном счете должно обеспечить рост благосостояния населения[14].

Как отмечает Л. В. Турко, термин «цифровая экономика» был введен Николасом Негропонте, американским специалистом в области информатики, в 1995 году. с целью обозначения и выделения возможностей новой экономической системы относительно предыдущей, поскольку именно в то время начали активно продвигаться разработки в сфере информационно-коммуникационных технологий[15].

Важно отметить, что единого подхода к толкованию данного термина до сих пор не выработано. Рассмотрим некоторые из них.

В зарубежной экономической литературе используются различные термины для обозначения рассматриваемого типа экономики: цифровая экономика[16], информационная экономика[17], электронная экономика[18], API-экономика[19] и т. д. В России чаще всего используется термин «цифровая экономика». В юридической доктрине представлены различные подходы к определению данного понятия.

В. А. Вайпан определяет цифровую экономику как систему экономических отношений, в которой данные в цифровой форме являются ключевым фактором производства во всех ее сферах[20]. Несомненным плюсом представленного определения является конкретизация объекта соответствующих экономических отношений: ими является не просто информация, а ее разновидность – данные. Исходя из содержания действующего законодательства[21] информация делится на сообщения и данные. Последние представляют собой упорядоченные, хранящиеся в формализованном виде сведения.

Р. В. Мещеряков предлагает рассматривать цифровую экономику как экономику, основанную на цифровых технологиях, т. е. исключительно как область электронных товаров и услуг, а также экономическое производство с использованием цифровых технологий[22].

В. М. Матюшок полагает, что цифровая экономика – это форма экономической деятельности, в основе которой лежит глобальная электронная среда с преобладанием в качестве особо значимых элементов производительных сил информации и знаний и ускоренной динамики между спросом и предложением[23].

А. А. Петров определяет цифровую экономику как инфраструктуру хозяйственной деятельности, основанной на информационно-компьютерных цифровых технологиях, которые диктуют свои правила дальнейшего развития материального и нематериального производства, системы управления и регулирования, системы общественных отношений, правовой системы и общества в целом[24].

Некоторые исследователи полагают, что цифровая экономика является не чем иным, как продолжением информационной экономики, которой стали присущи некоторые новые черты после уникального технологического прорыва в результате четвертой промышленной революции[25].

Сто́ит заметить, что ряд представителей науки и вовсе настроен очень скептически по отношению к происходящим экономическим переменам. Так, В. В. Ивантер, рассуждая о сущности цифровой экономики, отмечает, что речь идет не столько о создании новых отраслей и новой экономики, сколько об оцифровке существующей, о создании взаимосвязанных информационных систем[26].

Д. А. Диденко и А. А. Шудренко полагают, что инновационная экономика не несет каких-либо качественно новых изменений по сравнению, например, с экономикой традиционной, вследствие чего не сто́ит признавать ее самостоятельной стадией[27].

По мнению С. И. Черных, такое отношение ученых может быть связано с тем, что Российская Федерация все еще отстает от цифровых лидеров. Так, национальная инновационная экономика в настоящее время уступает в глобальном масштабе в конкурентной борьбе за факторы, определяющие конкурентоспособность инновационных систем, в первую очередь за «умные деньги» (инвестиции, привлекающие в проекты новые знания, технологии, компетенции)[28].

В отчете Организации экономического сотрудничества и развития за 2020 год для Целевой группы по цифровой экономике G20 «Дорожная карта по созданию общей основы для измерения цифровой экономики» отмечается, что цифровая экономика включает в себя всю экономическую деятельность, основанную на использовании цифровых ресурсов или значительно расширенную за счет их использования, включая цифровые технологии, цифровую инфраструктуру, цифровые услуги и данные[29].

Т. Мезенбург предлагает рассматривать цифровую экономику как систему, включающую пять обязательных характеристик, среди которых: электронная коммерция; инфраструктура электронного бизнеса, т. е. программное обеспечение, оборудование, сети, человеческий капитал и др.; характеристика демографии и рабочей силы; ценовое поведение; увеличение значимости традиционных отраслей посредством применения цифровых технологий[30].

Анализ приведенных выше позиций позволяет выделить два подхода к пониманию сущности цифровой экономики. В узком смысле цифровая экономика рассматривается как вид экономических отношений, главным образом основанных на обороте цифровых технологий. Ученые, придерживающиеся данного подхода, не рассматривают цифровую экономику во взаимосвязи с иными сферами жизнедеятельности общества (политической, социальной, правовой), оказывающими значительное влияние на уровень цифровизации экономических процессов в государстве.

С позиций широкого толкования цифровая экономика представляет собой цифровую трансформацию всех сфер жизнедеятельности общества и государства, главным образом связанную с внедрением в оборот инновационных информационных технологий, новых средств связи, цифровой инфраструктуры и модернизированных механизмов управления цифровыми объектами.

Однако, несмотря на различные доктринальные подходы к толкованию, термин «цифровая экономика» имеет нормативное закрепление. Согласно Стратегии развития информационного общества Российской Федерации на 2017–2030 годы[31], цифровая экономика – это хозяйственная деятельность, в которой ключевым фактором производства являются данные в цифровом виде, обработка больших объемов и использование результатов анализа которых по сравнению с традиционными формами хозяйствования позволяют существенно повысить эффективность различных видов производства. В то же время полагаем, что приведенное определение также не отражает сущность цифровой экономики в полном объеме.

Трансформация общественных отношений в условиях цифровизации. Цифровизация оказывает комплексное воздействие как на экономику, так и на механизм ее правового регулирования. Охарактеризуем наиболее важные аспекты этого процесса.

Во-первых, становление цифровой экономики предполагает изменение субъектного состава складывающихся на рынке отношений. Появляются новые субъекты правоотношений, наделенные особым правовым статусом. К таким субъектам следует, например, относить операторов цифровых платформ и иных систем обмена данными, являющихся посредниками между классическими субъектами складывающихся правоотношений и цифровыми ресурсами.

Применительно к сфере финансовых правоотношений в качестве таких посредников могут выступать, в частности, операторы единой биометрической системы, которые совместно с Банком России определяют перечень угроз безопасности, актуальных при обработке биометрических персональных данных, их проверке и передаче информации о степени их соответствия предоставленным биометрическим персональным данным физического лица в информационных системах организаций финансового рынка в процессе применения информационных технологий в целях идентификации физических лиц.

Во-вторых, в связи с появлением новых участников на рынке услуг возникает объективная необходимость закрепления правового статуса соответствующих субъектов экономической деятельности. Следовательно, переход к цифровой экономике влечет закономерные изменения в действующем законодательстве. Иными словами, всеобщая цифровизация ставит перед законодателем новые задачи нормативного сопровождения вновь складывающихся отношений, осложненных «цифровым элементом». В настоящее время действует целый ряд стратегических документов, определяющих основной вектор развития цифровой экономики как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Среди таких документов целесообразно выделить:

– Стратегию развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы, предполагающую создание кросс-отраслевых консорциумов в сфере цифровой экономики на базе крупнейших российских интернет-компаний, банков, операторов связи, операторов платежных систем, участников финансового рынка, государственных компаний и корпораций;

– национальную программу «Цифровая экономика Российской Федерации»[32] и связанные с ней федеральные проекты в сфере нормативного регулирования цифровой среды[33], информационной инфраструктуры[34], кадров для цифровой экономики[35], в сфере информационной безопасности[36] и цифровых технологий[37], а также в сфере цифрового государственного управления[38];

– государственную программу Российской Федерации «Экономическое развитие и инновационная экономика»[39], по смыслу которой цифровая экономика является одним из видов инновационной экономики.

Применительно к сфере финансовых правоотношений целесообразно выделить Указ Президента РФ от 07.05.2018 № 204 «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года »[40], в котором одной из основных задач в процессе реализации программы по цифровой экономике ставится преобразование финансовой сферы деятельности (финансовых услуг) посредством внедрения цифровых технологий и платформенных решений.

В-третьих, развитие цифровой экономики и правоотношений, складывающихся между новыми субъектами рынка, предполагает трансформацию базовых принципов правового регулирования рассматриваемых отношений. Так, на первый план выходят принципы получения, хранения, обработки и распространения информации, связанные с обеспечением информационной безопасности и конфиденциальности данных, принцип ответственности за неконтролируемое распространение информации ограниченного доступа и др. Банк России в своих документах неоднократно отмечал, что применение цифровых технологий предполагает фундаментальное изменение принципов предоставления услуг и бизнес-процессов взаимодействия компаний с клиентами, другими участниками финансового рынка и регуляторами, а также увеличение объемов и скорости транзакций за счет использования новых цифровых инструментов и платформенных решений[41].

В свете развития цифровой экономики особое правовое значение приобретают такие межотраслевые принципы правового регулирования в сфере информационных технологий, как обеспечение безопасности Российской Федерации при создании информационных систем, их эксплуатации и защите содержащейся в них информации; недопустимость установления нормативными правовыми актами каких-либо преимуществ применения одних информационных технологий перед другими, если только обязательность применения определенных информационных технологий для создания и эксплуатации государственных информационных систем не установлена федеральными законами, и др .[42]

В-четвертых, появляются специальные правовые режимы, нацеленные на ускоренное внедрение цифровых технологий в практическую деятельность человека. Например, в целях снятия первоочередных регуляторных барьеров, препятствующих развитию и функционированию цифровой экономики в денежно-кредитной сфере, Банком России в 2018 году была запущена регулятивная «песочница». Приоритетными направлениями для пилотирования в рамках рассматриваемого особого правового режима в условиях цифровой экономики являются технологии больших данных и машинного обучения, мобильные технологии, искусственный интеллект, биометрические технологии, технологии распределенных реестров, открытые интерфейсы, технологии цифрового профиля и иные[43].

В-пятых, вместе с развитием цифровых правоотношений происходит реструктуризация рисков, связанных с внедрением инновационных методов управления социально-экономическими процессами. В связи с этим актуальным становится вопрос своевременного выявления соответствующих рисков и угроз. Как отмечает Банк России, помимо открывающихся возможностей, широкое внедрение финансовых технологий несет в себе потенциальные риски для участников рынка и стабильности финансового рынка, управление которыми может потребовать нестандартных методов[44].

Так, апробация инновационных финансовых технологий, продуктов и услуг в рамках регулятивной площадки Банка России проводится с учетом комплексного анализа риска информационной безопасности (киберриска), формирования моделей угроз, возникающих при их использовании[45]. К числу конкретных RegTech-проектов[46] в области информационной безопасности и киберустойчивости финансовых организаций можно отнести, например, многофакторную аутентификацию клиентов финансовых организаций, а также применение криптографических средств защиты. К числу SupTech-проектов[47] в рассматриваемой сфере можно отнести создание системы «Антифрод» Банка России, обеспечивающей мониторинг транзакций в платежной системе Банка России[48].

В-шестых, формируются новые инфраструктурные связи между субъектами финансовых правоотношений, что, в свою очередь, ведет к объективному расширению международного сотрудничества и формированию глобальной цифровой экономики. Следует отметить, что инфраструктурные связи формируются по нескольким направлениям:

1) создание соответствующей технологической базы, позволяющей внедрить цифровые инновационные технологии на определенной территории (кластерный подход). Например, территории опережающего социально-экономического развития[49], территория инновационного центра «Сколково»[50] и др.;

2) создание соответствующего нормативно-правового регулирования, нацеленного на закрепление особых (льготных) условий функционирования субъектов экономической деятельности на соответствующей территории. Так, для организаций, получивших статус участников проекта «Сколково», на период в течение 10 лет со дня получения ими статуса участника проекта «Сколково» начиная с 1-го числа месяца, следующего за месяцем, в котором ими был получен статус участника проекта «Сколково», установлены пониженные тарифы страховых взносов в совокупном размере 14%[51].

Применительно к сфере финансовых правоотношений целесообразно отметить, что экстерриториальный характер оказания финансовых услуг на глобальных рынках актуализирует вопрос гармонизации правовых режимов стран-партнеров.

В-седьмых, в качестве одного из основных катализаторов экономического роста и повышения благосостояния нации выступают инновационные цифровые технологии и их активное внедрение во все сферы жизнедеятельности общества и управленческую систему государства. Применительно к сфере финансовых правоотношений в качестве соответствующих цифровых инноваций Банк России называет следующие технологии:

– технологии систем распределенного реестра;

– биометрические технологии;

– технологии роботизации;

– технологии цифровой идентификации и аутентификации;

– платежные технологии и технологии, используемые для перевода электронных денежных средств;

– технологии электронной подписи;

– технологии обеспечения информационной безопасности;

– технологии обработки и анализа данных, включая технологии искусственного интеллекта;

– технологии хранения данных, включая облачные технологии;

– квантовые технологии;

– технологии связи и обмена данными, включая технологии интернета вещей;

– технологии виртуальной и дополненной реальности;

– технологии, направленные на цифровую трансформацию финансового рынка[52].

В-восьмых, в итоге формируется комплексная цифровая политика государства, направленная на регулирование отношений во всех сферах жизни общества (в том числе в сфере финансовых правоотношений) с учетом особенностей их цифрового сопровождения.

Цифровая экономика основывается на концепции «5Ц», предусматривающей развитие:

– цифровых технологий;

– цифровой инфраструктуры;

– «цифрового права» (правового регулирования цифровой среды);

– цифровых услуг;

– цифровой политики.

Данный подход напрямую вытекает из национальной программы «Цифровая экономика Российской Федерации», где в качестве самостоятельных структурных блоков выделяются нормативное регулирование цифровой среды; информационная инфраструктура; кадры для цифровой экономики; информационная безопасность; цифровые технологии и цифровое государственное управление.

Таким образом, цифровую экономику целесообразно рассматривать исключительно как структурный элемент общенациональной цифровой концепции, реализация которой зависит от скорости внедрения в экономический оборот цифровых инноваций, создания зон цифрового роста, использования инновационных механизмов управления социально-экономическими процессами, построения правового контура в сфере развития прорывных инноваций в цифровой среде с одновременным обеспечением информационной безопасности общества и государства. Следует отметить, что в основу формирования цифровой политики должен быть положен синергетический подход, обеспечивающий всестороннее сбалансированное развитие всех направлений цифровой трансформации общества и государства (развитие концепции «5Ц»). Только взвешенное управление механизмами внедрения цифровых инноваций позволит достичь тех целей и задач, которые изложены в национальной программе по развитию цифровой экономики Российской Федерации.

1.2. Трансформация финансового права в условиях цифровизации

Цифровизация и право. Влияние цифровизации на сферу правового регулирования – одна из наиболее актуальных и широко обсуждаемых в науке тем. Невооруженным глазом виден рост научных публикаций, посвященных данной теме, что косвенно подтверждает ее принципиальную важность на современном этапе развития юридической науки. При этом можно констатировать, что процесс цифровизации затронул все (или практически все) отрасли российского права. Характеризуя закономерности такого явления, как «цифровая трансформация права», А. В. Минбалеев отмечает:

– проявление закономерности учета цифровизации при определении предмета отношений, подвергающихся правовому регулированию;

– слабый учет технического регулирования и недостаточная его интеграция с механизмом правового регулирования;

– бессистемность правового регулирования, формирование норм права без опоры на положения теории государства и права;

– трансформация правовых ценностей[53].

Финансовое право, как ни одна другая отрасль российского права, тесно связано с экономикой. Изменение экономического базиса неизбежно ведет к трансформации финансового права. Современная финансово-правовая повестка связана с обсуждением правовой природы цифровых валют, целесообразности введения цифрового рубля, с анализом особенностей правового регулирования цифровых финансовых активов, правового статуса операторов информационных систем, в которых происходит выпуск и обращение утилитарных цифровых прав, цифровых финансовых активов, цифровых валют и т. д. Не будет преувеличением сказать, что цифровизация затронула все без исключения институты финансового права, обусловив необходимость научного исследования и оценки происходящих процессов[54].

Предмет и метод финансового права в условиях цифровизации. В науке финансового права справедливо отмечается, что цифровизация ведет к трансформации и расширению предмета названной отрасли права: появление новых объектов правового регулирования (электронных денежных средств, цифровых валют, цифровых финансовых активов) имеет своим следствием включение в предмет финансового права и новых видов общественных отношений[55]. С другой стороны, подчеркивается и влияние обратных связей: технологии, внедренные в процесс правового регулирования, способствуют упорядочиванию общественных отношений, упрощают и ускоряют регулятивное воздействие государства[56].

Здесь же следует сказать о том, что цифровизация ведет к качественному изменению общественных отношений за счет «новых форм и способов взаимодействия»[57]. Представляется, что данный процесс гораздо тяжелее оценить, поскольку он не находит такого яркого выражения вовне, как процесс расширения предмета финансового права. Между тем уже сегодня можно констатировать, что внедрение электронного документооборота влечет за собой трансформацию налоговых и бюджетных отношений. Имплементация финансовых технологий ведет к изменению порядка оказания традиционных финансовых услуг (банковских, страховых, услуг на рынке ценных бумаг, микрокредитования, коллективных инвестиций и т. д.), что с неизбежностью приводит к пересмотру подходов к осуществлению надзора со стороны Банка России, и т. д. Таким образом, можно сделать вывод, что в настоящее время предмет финансового права находится в процессе трансформации – как качественной (за счет усложнения существующих финансовых отношений), так и количественной (за счет включения новых общественных отношений).

Вместе с тем применительно к вопросу о трансформации предмета финансового права в условиях цифровизации экономики следует дать ряд пояснений.

Во-первых, необходимо понимать, что право в целом и финансовое право в частности регулирует только общественные отношения и не регулирует «сущность внедряемых цифровых технологий»[58]. Правовые и технические нормы – разные по своей природе. Если нормы права регулируют отношения, складывающиеся между субъектами (государством, муниципальными образованиями, физическими лицами и организациями), то технические нормы регулируют порядок взаимодействия субъектов права с техникой, т. е. неодушевленным предметом, а также то, как должны протекать внутренние процессы в технике. Как отмечается в теории права, технические нормы – самоисполнимы, в то время как социальным (в том числе правовым) нормам требуются социальные способы обеспечения[59]. При этом технические нормы в ряде случаев могут трансформироваться в правовые нормы[60].

Необходимо осознавать ограниченность права в регулировании вопросов применения цифровых технологий. Праву не следует приписывать качества, которые ему не присущи. Право имеет пределы своего регулятивного воздействия. Следует разграничивать нормы права и технические нормы. При этом последние должны служить инструментом, способствующим правовому регулированию. Правовые и технические нормы должны составлять единый механизм регулирования цифровых технологий.

Во-вторых, общественные отношения находятся в процессе постоянной трансформации и эволюции. В связи с этим не следует переоценивать значение цифровизации для финансового права. Так, только в XX веке экономические отношения дважды претерпели коренные изменения, переходя от рыночной экономики к социалистической и обратно. За последние 100 лет в нашей стране произошло пять денежных реформ (в 1922–1924, 1947, 1961, 1991 и 1993 годах.)[61]. Огромное значение для финансового права на рубеже XX и XXI веках имело принятие двух кодифицированных актов – Бюджетного кодекса и Налогового кодекса. Здесь же следует отметить и коренные изменения в системе государственного управления, в частности реформу федеральных органов государственной власти 2004 года. Образование в 2013 году мегарегулятора в лице Центрального банка Российской Федерации привело к трансформации модели правового регулирования деятельности кредитных и некредитных финансовых организаций и т. д. Перечисленное – лишь небольшая часть в ряде событий, которые существенно повлияли на финансовые отношения. Цифровизация должна быть воспринята как еще одно звено в соответствующей цепи.

В-третьих, возможность выделения в рамках предмета финансового права «цифровых финансовых отношений» в настоящее время вызывает сомнения. Так, суть собственно финансовых отношения ясна, она не раз становилась объектом исследований ведущих ученых-финансистов[62]. Между тем значение термина «цифровые отношения» порождает споры. В. А. Лаптев и О. А. Тарасенко выделяют три подхода к трактовке термина «цифровые отношения»:

– цифровые отношения – общественные отношения, осложненные «цифровым элементом»;

– цифровые отношения – отношения, складывающиеся исключительно в цифровом пространстве;

– цифровые отношения – отношения с участием как традиционных субъектов, так и киберфизических систем в отношении объектов материального мира и киберфизических систем[63].

Таким образом, можно утверждать, что понятие «цифровые отношения» не является устоявшимся. Полагаем, что применительно к предмету финансового права наибольшее значение имеет не тот факт, что те или иные отношения являются «цифровыми», т. е. складываются в цифровом пространстве или иным образом осложнены «цифровым элементом», а то, что они являются финансовыми – возникают в процессе образования, распределения (перераспределения), использования и контроля за использованием централизованных и децентрализованных фондов денежных средств. Данный критерий отграничивает предмет финансового права от предметов иных отраслей российского права.

Следует отметить, что основополагающим критерием, позволяющим выделить ту или иную совокупность правовых норм в качестве самостоятельной отрасли права, является сочетание предмета и метода правового регулирования. И если вопросам предмета финансового права в свое время было уделено достаточно много внимания[64], то метод данной отрасли во многом воспринимается как само собой разумеющаяся категория, которая не требует дополнительных научных изысканий. Не в последнюю очередь это предопределяется тем фактом, что главным, материальным критерием выделения отрасли является предмет правового регулирования. На это, например, обращает внимание Т. Н. Радько, отмечающий, что метод – это «юридический, как бы дополнительный критерий»[65].

Среди работ, посвященных вопросам метода финансового права, следует выделить докторскую диссертацию И. В. Рукавишниковой[66] – фундаментальный и всеохватывающий характер данной работы на многие годы исчерпал научную дискуссию по соответствующей теме. Тем не менее представляется, что в свете изменений в механизме правового регулирования финансовых отношений, происходящих вследствие цифровизации экономики, теория метода финансового права может быть дополнена новыми выводами.

Традиционно в теории права под методом правового регулирования понимается совокупность приемов и способов, посредством которых нормы права воздействуют на участников общественных отношений. С. С. Алексеев выделял четыре элемента метода правового регулирования. Данные элементы отражают характер:

– юридического положения субъектов[67];

– юридических фактов;

– способов формирования содержания прав и обязанностей субъектов;

– юридических мер воздействия[68].

В зависимости от соотношения всех вышеперечисленных факторов, в теории права выделяют два метода правового воздействия – метод диспозитивного (децентрализованного) воздействия и метод императивного (централизованного) регулирования. Указанные методы, в свою очередь, отражаются в сочетании конкретных способов правового регулирования, определяющих характер закрепленных в норме права предписаний. В теории права принято выделять три основных способа правового регулирования: дозволение (управомочивание), обязывание, запрет[69]. Существует также мнение о возможности выделения иных, дополнительных способов правового регулирования, таких как рекомендации, согласования, договоры и т.д.[70]

Следует отметить, что с течением времени менялись и представления о методе финансового права. Так, например, в советский период развития финансово-правового учения признавалось, что «для финансового права характерен императивный метод». Вместе с тем изменение экономического базиса, связанное с переходом к рыночным отношениям, имело своим следствием пересмотр многих постулатов финансового права, в том числе воззрений на метод данной отрасли. Построение рыночных отношений привело к широкому распространению частных хозяйствующих субъектов в целом и специализированных участников финансового рынка в частности, а основным способом аккумуляции денежных средств в централизованные денежные фонды государства стал метод обязательных (в первую очередь налоговых) платежей. Очевидно, что новая экономическая реальность потребовала и изменения подходов к правовому регулированию финансовых отношений.

Кроме того, отказ от административно-командной модели экономики привел к повышению роли финансового права в регулировании общественных отношений и, как следствие, к отказу от господствовавшего в правовой теории мнения о подчиненном характере финансового права по отношению к административному. Между тем общее сходство метода правового регулирования названных отраслей права обусловило необходимость выделения специфических черт финансово-правового подхода к правовому регулированию общественных отношений.

Так, разграничивая методы финансового и административного права, О. Н. Горбунова подчеркнула, что в финансовых отношениях предписания, как правило, исходят от финансово-кредитных органов государства, которые не находятся в прямом подчинении у других государственных органов, а взаимодействуют с ними по функциональной линии. Кроме того, автор отмечает, что для регулирования финансовых отношений характерно меньше усмотрения и произвола, нежели для административного регулирования[71]. Данное замечание, однако, вызывает сомнения и во многом носит субъективный характер.

Представляется, что более точно специфику метода финансового права выразила Е. Ю. Грачева, указавшая на то, что субъекты, выдающие властные предписания (финансовые, налоговые и кредитные органы), и другие участники финансовых отношений в целом не находятся в административной зависимости[72].

Н. И. Химичева также подчеркивала целый ряд специфических особенностей метода финансового права, которые проявляются:

– в содержании предписаний: они связаны с определением порядка и размера обязательных и добровольных платежей;

– круге органов, уполномоченных на властные действия: участники финансовых отношений находятся во взаимосвязи функций финансовой деятельности, что, однако, не означает того, что метод властных предписаний в рамках финансово-правового регулирования не затрагивает отношения вертикального соподчинения[73].

И. В. Рукавишникова считает, что сущностными признаками метода финансового права являются:

– имущественный аспект;

– преимущественная императивность правового регулирования;

– наличие менее жестких властно-подчиненных связей между субъектами финансовых отношений;

– допустимость определенной самостоятельности властвующих субъектов в выборе форм осуществления возложенных на них обязанностей;

– уникальное сочетание способов правового регулирования[74].

Представляется, что все вышеперечисленные особенности в полной мере характеризуют уникальность метода финансового права, позволяющего отграничить его от методов иных отраслей российского права.

Как отмечено выше, применяемые методы финансово-правового регулирования предопределяются в том числе господствующими на том или ином этапе исторического развития экономическими отношениями. Как было сказано в предыдущем параграфе, в настоящее время мы становимся свидетелями перехода к экономике нового типа – вследствие четвертой промышленной революции происходят коренные изменения в производственной сфере и сфере услуг, на рынке труда, финансовых рынках, в системе государственного управления и т. д. Связано это с интенсивным внедрением во все сферы общественной жизни новых цифровых технологий, именуемым «цифровизацией».

Как справедливо указывается в науке финансового права, «технологии являются инструментом, способствующим финансово-правовому регулированию, администрированию, финансовому контролю»[75]. Таким образом, очевидно влияние цифровизации на конкретные способы правового регулирования финансовых отношений.

По верному замечанию К. С. Бельского, «метод финансового права – единый метод правового регулирования, но со своими особенностями»[76]. Очевидно, что цифровизация не ведет к изменению основного метода финансового права: финансовые отношения в первую очередь регулируются методом власти и подчинения, при этом в установленных законом случаях допустимо ограниченное применение диспозитивного метода. Диспозитивность и императивность метода правового регулирования – достаточно общие категории, отражающие лишь концептуальный подход к модели правового регулирования, применяемой той или иной отраслью российского права. В то же время нельзя не признать, что сам по себе механизм правового регулирования претерпевает существенную трансформацию в условиях цифровизации экономики, поскольку меняются и конкретные способы правового и неправового воздействия на участников финансовых отношений. При этом следует обратить внимание на то, что метод, наряду с нормой права, правоотношением и правоприменительными актами, является одним из элементов механизма правового регулирования. И. В. Рукавишникова точно подмечает, что метод «не обособлен от других элементов, а имманентно присущ каждому из них»[77]. Таким образом, метод раскрывает то, как механизм правового регулирования воздействует на общественные отношения.

Говоря непосредственно о влиянии цифровизации на метод финансового права, можно выделить следующие тенденции:

– дополнение способов правового регулирования техническими средствами. По мнению Т. Я. Хабриевой и Н. Н. Черногора, «…важный вопрос состоит в том, возникнут ли в связи с решением технологической задачи гибридные формы средств или способов правового регулирования, включающих как сугубо юридические, так и цифровые (например, цифровой код) инструменты?»[78]. Широкое внедрение цифровых технологий влечет за собой ускорение не только передачи информации, но также и ее обработки, в том числе в автоматическом режиме. Цифровые технологии обеспечивают обработку огромных массивов информации, ее сопоставление, выявление фактов несоответствия установленным требованиям. Одним из наиболее ярких примеров является технология «АСК НДС-2»[79], которая аккумулирует в себе информацию о плательщиках налога на добавленную стоимость, позволяя проследить процесс уплаты налога на всех стадиях реализации товаров, работ и услуг. В последнее время общеупотребимым стал термин «финансовые технологии», который используется для обозначения, с одной стороны, различных методов и инструментов, способствующих оказанию финансовых услуг, а с другой – отдельной, самостоятельной индустрии, занимающейся разработкой, внедрением и применением соответствующих инструментов. Регулирующие и надзорные технологии направлены на обеспечение соблюдения законодательных требований субъектами финансового рынка и их клиентами, упрощение обмена информацией, автоматизацию процесса анализа данных учета и отчетности по операциям с денежными средствами и иным имуществом. Внедрение «финансовых технологий» в целом ведет к повышению эффективности существующих способов правового регулирования;

– изменение «имущественного аспекта». По замечанию И. В. Рукавишниковой, «имущественный аспект метода правового регулирования финансовых отношений проявляется в его содержании»[80],

т. е. направленности на поддержание стабильности финансовой деятельности. Вследствие изменения экономического базиса происходит и трансформация содержания метода финансового права – за счет расширения сферы правового регулирования властные предписания государственных органов стали распространяться на принципиально новые сферы общественной жизни. Имущество сегодня – это не только традиционные объекты материального мира, но и не имеющие овеществленной формы электронно-цифровые данные. В частности, в 2019 году Гражданский кодекс РФ был дополнен ст. 141.1, закрепляющей определение и порядок распоряжения цифровыми правами[81]. Так, в соответствии с п. 1 этой статьи цифровыми правами признаются названные в таком качестве в законе обязательственные и иные права, содержание и условия осуществления которых определяются в соответствии с правилами информационной системы, отвечающей установленным законом признакам. К указанным цифровым правам, в частности, относятся цифровые финансовые активы и утилитарные цифровые права, которые по своей правовой природе являются финансовыми инструментами. В целях обеспечения стабильности соответствующих секторов финансового рынка были приняты федеральные законы, регулирующие обращение указанных объектов, а функции по надзору за деятельностью субъектов финансовых отношений, опосредующих операции с цифровыми финансовыми активами и утилитарными цифровыми правами, были возложены на Банк России. Таким образом, очевидно, что метод финансового права стал применяться для регулирования новых секторов финансового рынка;

– усиление диспозитивности. Данное последствие цифровизации не является вполне очевидным. В то же время внедрение новейших цифровых технологий обеспечивает бо́льшую вариативность механизма правового регулирования финансовых отношений. Данный факт может быть проиллюстрирован целым рядом примеров. Так, в рамках налоговых правоотношений налогоплательщики и налоговые агенты должны представлять налоговые декларации, расчеты и иные документы. При этом по общему правилу[82] они могут выбирать форму представления таких сведений – на материальном носителе или в электронной форме. Кроме того, с 1 января 2019 года физические лица, в том числе индивидуальные предприниматели, проживающие в ряде субъектов РФ, получили право применять специальный налоговый режим «налог на профессиональный доход». Внедрение данного специального налогового режима во многом стало возможным именно благода ря развитию цифровых технологий. Например, ст. 3 Федерального закона от 27 ноября 2018 года № 422-ФЗ «О проведении эксперимента по установлению специального налогового режима “Налог на профессиональный доход”»[83] посвящена правовому регулированию порядка использования мобильного приложения «Мой налог», применяемого в целях администрирования в рамках рассматриваемого специального налогового режима;

– трансформация основных способов правового регулирования:

а) обязывание. Государство возлагает на субъектов финансовых отношений целый ряд обязанностей, связанных с использованием цифровых технологий. Например, в рамках контрольных правоотношений они традиционно могут выбирать форму представления документов контролирующему лицу. В то же время на основании п. 1.5 инструкции Банка России от 15 января 2020 года № 202-И «О порядке проведения Банком России проверок поднадзорных лиц»[84] Банк России и поднадзорные лица осуществляют обмен документами и информацией в связи с проведением проверок в первую очередь через личный кабинет участника информационного обмена и только при отсутствии такой возможности – на материальном носителе (на бумажном носителе и (или) на отчуждаемом (съемном) машинном носителе информации);

б) запрет. Право – универсальный регулятор общественных отношений. Между тем широко признается факт того, что право ограничено в своих возможностях влияния на цифровую среду. Наиболее заметным образом это проявляется на примере цифровых (крипто-) валют. Понимая невозможность эффективного регулирования обращения указанных инструментов, государство, в частности, ввело запрет на принятие цифровых валют в качестве встречного предоставления за передаваемые товары, выполняемые работы и оказываемые услуги[85];

в) управомочивание. Цифровые технологии расширяют возможности по реализации и защите прав и законных интересов субъектов финансовых правоотношений. Например, налогоплательщики на основании подп. 1 п. 1 ст. 21 НК РФ вправе получать по месту своего учета от налоговых органов бесплатную информацию (в том числе в письменной форме) о действующих налогах и сборах, налоговом законодательстве и т. д. При этом они могут реализовать данное право через личный кабинет;

– расширение возможностей регулирования трансграничных общественных отношений. Как уже было отмечено, право хотя и является универсальным, но остается ограниченным инструментом воздействия на субъектов финансовых отношений. Юрисдикция государства (т. е. пределы его компетенции) очерчена границами данного публичного правового образования. Очевидно, что попытки одного государства регулировать общественные отношения на территории другого государства есть прямое вмешательство в суверенитет последнего. Подобные действия могут иметь самые неблагоприятные последствия.

Между тем усиливающаяся глобализация обуславливает интенсификацию трансграничного движения денежных средств, что неизбежно влечет за собой ряд проблем, связанных в том числе с определением объема фискальных прав различных юрисдикций. Так, очевидно, что налогоплательщики стремятся перевести свой капитал в низконалоговые юрисдикции в целях сохранения причитающихся им доходов. Однако у государства, на территории которого данный доход извлекается, существует прямо противоположный интерес – обложить поступления налогоплательщика налогом на своей территории и пресечь факты незаконного вывода капитала за рубеж. Для определения полноты исполнения налогоплательщиком налоговой обязанности государству зачастую требуется информация, носящая закрытый характер (о зарубежных счетах, об офшорных операциях, объектах недвижимого имущества и т. д.). Помимо решения юридического вопроса о допустимости и об основаниях представления такого рода информации, требуется также техническое обеспечение возможности передачи соответствующих сведений. В этих целях в конце 2017 года в НК РФ был введен раздел VII.1 «Выполнение международных договоров Российской Федерации по вопросам налогообложения и взаимной административной помощи по налоговым делам»[86], закрепляющий порядок автоматического обмена финансовой информацией с иностранными государствами (территориями). Заметим, что подобный информационный обмен стал возможен в первую очередь благода ря внедрению современных цифровых технологий.

Таким образом, цифровизация оказывает значительное влияние на метод финансового права. Безусловно, она не затрагивает таких его существенных характеристик, как императивность и диспозитивность, – это обобщенные категории, свойственные методам любой отрасли права. В то же время внедрение цифровых технологий меняет внутреннюю суть процессов воздействия на общественные отношения, расширяя и трансформируя способы влияния на поведение участников таких отношений. Дополняя традиционные способы правового регулирования техническими средствами обеспечения их реализации, государство повышает эффективность механизма правового регулирования. Цифровые технологии предоставляют праву возможность регулирования общественных отношений принципиально новыми способами, усиливая вариативность инструментария метода финансового права. Представляется, что рассмотренные выше тенденции будут только усиливаться, приводя тем самым к изменению содержания метода финансового права.

Полагаем, что в рамках настоящего параграфа также должен найти освещение вопрос о трансформации системы финансового права и возможном выделении в ее рамках такого структурного образования, как «цифровое финансовое право». Данная проблема предопределяется существующим научным спором о понятии и сущности «цифрового права». Так, А. В. Минбалеев полагает, что «цифровое право – система общеобязательных, формально-определенных, гарантированных государством правил поведения, которая складывается в области применения или с помощью применения цифровых технологий и регулирует отношения, возникающие в связи с использованием цифровых данных и применением цифровых технологий»[87]. Очевидно, что предмет данного правового образования составляют общественные отношения, включенные в уже устоявшиеся, традиционные отрасли российского права; следовательно, оно носит комплексный характер. Между тем, в отличие, например, от банковского, страхового, предпринимательского права и ряда иных комплексных отраслей, критерием выделения цифрового права является не вид осуществляемой субъектами отношений деятельности, а используемые технологии, что достаточно ново для теории права. Таким образом, в основу выделения цифрового права положен принципиально иной критерий. Продолжив цепь логических рассуждений, мы можем прийти к выводу о возможности выделения, например, «цифрового публичного банковского права» и «цифрового частного банковского права». Однако подобного рода правовые образования будут лишь перегружать систему права.

На наш взгляд, замечание о том, что цифровое право «это не в чистом виде нормы права, как мы привыкли их понимать… Цифровое право – правоведение, образ действий в принципиально иной регуляторной среде», а также то, что «цифровое право формируется цифровыми трансакциями»[88], полностью противоречит постулатам теории права. Констатация того, что «цифровое право – иная правовая организация»[89], свидетельствует о том, что оно не может быть вписано в существующую систему права. Отсюда могут быть сделаны два противоположных вывода: несостоятельна либо теория права в целом, либо теория о цифровом праве в том виде, в котором она была представлена выше. Полагаем, что складывавшаяся веками теория государства и права является в достаточной степени универсальной и обобщенной, чтобы воспринять даже самые инновационные взгляды. В то же время тезис о том, «цифровое право – это соединение неправовых регуляторов, которые в определенных сочетаниях дают правовое качество», не выдерживает никакой критики[90]. И безусловно, следует отрицательно оценить попытку деления права на цифровое и аналоговое[91]. Подобный подход недопустим: право не может быть аналоговым, в силу того что не могут быть аналоговыми общественные отношения, нормы права, нормативные правовые акты, субъекты правоотношений и т. д. Аналоговым может быть сигнал электросвязи и устройство, работающее с аналоговыми сигналами, но не право.

Основываясь на всем вышесказанном, следует сделать вывод о нецелесообразности выделения «цифрового финансового права» – ни как комплексного межотраслевого образования, ни как подотрасли или института собственно финансового права. Внедрение финансовых технологий не меняет фундаментальной сущности финансового права как отрасли российского права, регулирующей публичные финансовые отношения.[92]

Финансовое право тесно связано со всеми (или практически со всеми) отраслями российского права, что давно признается и в учебной и научной литературе[93]. Более того, усиление межотраслевой интеграции – одна из отличительных особенностей современного этапа развития права. Финансовое право связано с конституционным, административным, гражданским, земельным, экологическим правом и иными отраслями. Констатация факта наличия связей финансового права с информационным правом не привносит ничего принципиально нового в теорию. С тем же успехом помимо «цифрового финансового права» можно выделить «экологическое финансовое право», «трудовое финансовое право», «уголовное финансовое право» и т. д. Между тем это не делается по причине явной бессмысленности. Очевидно, что на практике зачастую весьма сложно в каждой конкретной ситуации вычленить отношения исключительно одной отраслевой принадлежности.

Говоря же о системе финансового права, следует сказать, что на сегодня отсутствует необходимость выделения дополнительных подотраслей и институтов, которые регулировали бы новые общественные отношения, связанные с применением цифровых технологий. Рассматриваемые отношения успешно охватываются существующими в системе финансового права крупными структурными образованиями. В то же время полагаем допустимым говорить о возможности выделения субинститутов, в рамках которых осуществляется регулирование обращения цифровых валют, цифровых финансовых активов, контроль и надзор за деятельностью субъектов, осуществляющих инвестирование при помощи краудфандинговых платформ, надзор за операторами информационной системы, в которой осуществляется выпуск цифровых финансовых активов, и т.д .[94]

Внедрение цифровых технологий ведет к изменению экономики и, как следствие, к трансформации финансовых правоотношений, фундаментальной основой которых служат господствующие на соответствующем историческом этапе экономические отношения.

Как известно из курса теории государства и права, любое правоотношение имеет трехзвенную структуру, которая включает в себя объект, субъект и содержание правоотношения. Очевидно, что цифровизация оказывает влияние на каждый из указанных элементов. Выше уже было отмечено, что тенденцией последних лет является расширение объектов финансово-правового регулирования, что связано с появлением электронных денежных средств, цифровых валют, цифровых финансовых активов и т. д. При этом изменяется и содержание, т. е. объем прав и обязанностей участников правоотношений – физические лица и организации приобрели возможность получать необходимую информацию через личные кабинеты (например, кабинет налогоплательщика, личный кабинет на сайте Росфинмониторинга, личный кабинет на официальном сайте Банка России[95] и т. д.), инвестировать денежные средства с помощью инвестиционных платформ, проходить удаленную идентификацию при совершении операций с денежными средствами и иным имуществом и т. д. Основываясь на этом, мы можем с уверенностью заключить, что цифровизация экономики ведет и к трансформации правового статуса субъектов финансовых правоотношений.

В то же время, перед тем как более полно осветить данную тенденцию, считаем необходимым остановиться на рассмотрении более общих вопросов, связанных с определением и правовым статусом субъектов финансового права/финансовых правоотношений.

Т. Н. Радько предлагает рассматривать субъект права как индивида или организацию, которые способны приобретать и осуществлять непосредственно или через своего представителя субъективные права и юридические обязанности, нести юридическую ответственность. Предпосылкой приобретения и осуществления лицом субъективного права и юридической обязанности является такое его юридическое свойство, как правосубъектность, которая образуется из правоспособности, дееспособности и деликтоспособности[96]. В свою очередь, под субъектом финансового права можно понимать лицо, обладающее набором финансово-правовых характеристик, необходимых для участия в возникших финансовых отношениях, которому в рамках закона предписано осуществить какие-либо действия либо воздержаться от них[97].

По вопросу соотношения таких категорий, как субъект права и субъект правоотношения в теории права высказаны разные точки зрения. Например, можно встретить мнение, что данные категории тождественны[98]. Однако в настоящее время преобладает позиция, разграничивающая содержание данных понятий[99]. Субъект права – это потенциальный, а субъект правоотношения – реальный участник правоотношения, обладающий набором конкретных прав и обязанностей. В связи с этим под субъектом финансовых правоотношений следует понимать непосредственного участника уже существующих финансовых отношений, который с момента их возникновения обладает соответствующими правами и обязанностями[100].

В науке финансового права предлагаются различные классификации субъектов финансовых правоотношений. Так, Д. М. Мошкова выделяет три основные группы субъектов: публично-правовые образования, коллективные субъекты и индивидуальные субъекты[101]. Аналогичные группы субъектов финансовых правоотношений выделяет и Л. Н. Древаль. При этом основанием классификации, по мнению автора, является степень заинтересованности указанных групп при осуществлении публичной финансовой деятельности[102]. Это же основание позволяет разграничить субъектов финансовых правоотношений на активных и пассивных[103].

Следует отметить, что прошедшие с момента распада советского государства 30 лет привели к существенному изменению субъектного состава финансовых правоотношений. Так, С. С. Тропская, исследуя особенности субъектного состава рынка финансовых услуг и финансового рынка, отмечает, что государственная монополия в системе страхования, кредитования, валютных операций сменилась узакониванием деятельности по оказанию таких услуг частными компаниями. Внедряются современные финансовые инструменты, предлагаются новые финансовые услуги. В результате расширяется круг субъектов финансового рынка, однако их деятельность непросто оценить исключительно положительно. С одной стороны, она предоставляет возможность сосредотачивать временно свободные денежные средства и распределять их в зависимости от потребностей граждан, организаций и даже целых экономических отраслей. Если посмотреть иначе – размещение привлеченных денежных средств сулит большие риски и может причинить вред интересам как отдельных лиц, так и экономики в целом. Более того, динамичное развитие цифровизации финансового сектора способно наряду с приумножением достоинств финансового рынка (скорость, прибыльность, удобный доступ к тем или иным услугам) привести к усилению рисков[104].

В последние годы круг частных субъектов финансового права значительно расширился. Е. Н. Горлова видит некоторые риски такого развития событий. Массовое участие частных субъектов в распределении публичных финансов, по ее мнению, приводит к нерезультативному расходованию государственных и муниципальных денежных средств. В качестве решения данной проблемы предлагается ограничить доступ частных субъектов к финансовому сектору, в частности отменить бюджетные кредиты[105].

Возвращаясь к субъектам финансовых правоотношений, складывающихся на финансовом рынке, следует отметить, что одной из тенденций последнего десятилетия стало выделение обособленной группы субъектов финансовых правоотношений – потребителей финансовых услуг[106]. Широкое внедрение цифровых технологий упростило доступ потребителей к финансовым услугам профессиональных участников финансового рынка (страховщиков, брокеров, дилеров, микрофинансовых организаций и т. д.). Помимо бесспорного удобства, дистанционное оказание финансовых услуг порождает целый ряд рисков, связанных в том числе с разглашением информации, операционными ошибками, кражей личных данных и денежных средств и т. д. Специалисты предостерегают, что «проникновение информационных и телекоммуникационных технологий в экономику обострило проблемы охраны персональных данных, коммерческой, корпоративной и банковской тайны»[107]. Все это ставит перед государством задачу защиты прав и законных интересов потребителей финансовых услуг. В частности, не так давно был образован институт уполномоченного по правам потребителей финансовых услуг. Кроме того, в структуре Банка России создана Служба по защите прав потребителей и обеспечению доступности финансовых услуг. Немаловажным также видится повышение финансовой грамотности граждан: наличие необходимых знаний, навыков и умений обращения с деньгами и финансовыми инструментами является залогом взвешенного принятия решений на финансовом рынке (поскольку позволяет потребителям избегать недобросовестных поставщиков соответствующих услуг) и достижения гражданами финансового благосостояния. В целях финансового просвещения Правительством РФ утверждена Стратегия повышения финансовой грамотности в Российской Федерации на 2017–2023 годы[108].

По справедливому замечанию В. В. Попова и Е. Г. Тришиной, «цифровые технологии существенным образом изменили правосубъектность участников налоговых отношений, в первую очередь налоговых органов и налогоплательщиков, повлияв на содержание налогового обязательства и расширив способы обмена налоговой информацией»[109]. Указанные авторы, в частности, выделяют ряд преимуществ налогового администрирования для налогоплательщиков, у которых открыт личный кабинет на сайте Федеральной налоговой службы в сети «Интернет». Так, налогоплательщик, который по каким-либо причинам не выполнил в полном объеме в установленные сроки возложенную на него налоговую обязанность, извещается об этом (с параллельным направлением требования уплатить недоимку) через личный кабинет. Если же налогоплательщики – физические лица, обладающие статусом индивидуальных предпринимателей, или организации не выполняют соответствующее требование, налоговый орган вправе направить поручение (в том числе в электронном виде) в банк, где открыты их счета, на списание и перечисление в бюджетную систему необходимой денежной суммы (в том числе за счет принадлежащих им электронных денежных средств). Аналогичным образом и в отношении налогоплательщика – физического лица, не являющегося индивидуальным предпринимателем, возможно взыскание в судебном порядке недоимки за счет электронных денежных средств[110].

В связи с этим следует отметить, что Указом Президента РФ от 09.05.2017 № 203 была утверждена Стратегия развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы[111], во исполнение которой утверждена национальная программа «Цифровая экономика Российской Федерации». Как отмечается в науке, «данная программа имеет непосредственное отношение и к цифровизации сферы налогообложения, информационной регламентации отношений между налогоплательщиками и налоговыми органами, включая налоговое администрирование»[112].

Необходимо подчеркнуть, что все вышесказанное относится к привычным, «традиционным» субъектам финансовых правоотношений. Между тем в настоящее время в юридической науке в целом и науке финансового права в частности ведутся споры о возможности (и необходимости) выделения принципиально новых субъектов финансовых правоотношений, например искусственного интеллекта, наделенных искусственным интеллектом роботов и экосистем, появление и развитие которых стало возможным исключительно благода ря новым технологиям.

Особую актуальность в современных условиях приобретает изучение правового режима функционирования искусственного интеллекта (далее также – ИИ) в финансовой сфере. Так, в утвержденной Правительством РФ Концепции развития регулирования отношений в сфере технологий искусственного интеллекта и робототехники до 2024 года[113] особо отмечается потенциал применения ИИ на финансовом рынке для осуществления алгоритмической торговли, клиентского обслуживания, обработки финансовой информации, анализа рынка и т. д.

Определение искусственного интеллекта в настоящее время закрепляется в нескольких нормативных правовых актах различной юридической силы. Согласно подп. «а» п. 5 Стратегии развития искусственного интеллекта на период до 2030 года под искусственным интеллектом следует понимать комплекс технологических решений, позволяющий имитировать когнитивные функции человека (включая самообучение и поиск решений без заранее заданного алгоритма) и получать при выполнении конкретных задач результаты, сопоставимые как минимум с результатами интеллектуальной деятельности человека. В свою очередь, названный комплекс технологических решений включает:

– информационно-коммуникационную инфраструктуру;

– программное обеспечение (в котором используются в том числе методы машинного обучения);

– процессы и сервисы по обработке данных и поиску решений.

Данное определение является достаточно универсальным и отражает основные технические характеристики, присущие искусственному интеллекту. Впрочем, и оно нашло свою критику в юридической науке[114]. В доктрине предлагаются и иные, подчас достаточно объемные определения искусственного интеллекта[115]. Как бы то ни было, все встречавшиеся нам определения страдают одним существенным недостатком – они отражают в первую очередь технические аспекты рассматриваемой категории, слабо передавая сущность искусственного интеллекта именно как правовой категории[116].

Одновременно все чаще стали появляться серьезные научные исследования, в которых проводится анализ возможности отнесения искусственного интеллекта к числу субъектов различных правоотношений, т. е. признания за ИИ правосубъективности[117]. Очевидно, что первый и наиболее простой ответ на поставленный вопрос: ИИ не может признаваться субъектом правоотношения. Между тем не все так однозначно и рассматриваемая проблема требует более пристального исследования.

Необходимо указать на то, что теория о субъектах правоотношений в ее нынешнем виде прошла довольно длительную эволюцию. Так, достаточно сказать, что еще 100 лет назад юридическое лицо не всеми правоведами признавалось субъектом правоотношений. В частности, выдающийся дореволюционный теоретик права Н. М. Коркунов писал, что юридические отношения могут складываться только между людьми, в связи с чем и субъектами следует признавать только людей[118]. С другой стороны, не во все времена и не во всех культурах субъектами выступали исключительно живые люди. Так, Г. А. Гаджиев и Е. А. Войниканис отмечают, что классическое римское право изначально признавало, что определение субъекта права в качестве исключительно живого человека – ошибочно. Такой подход представляется чрезмерно узким. Утверждение, что субъектом права может быть только живой человек, тесно связано с узкореалистическим пониманием права[119]. В свою очередь, А. В. Березкин и С. Ю. Крицкая указывают на то, что «persona представляло юридическую фикцию, т. е. крайнюю степень абстракции, поскольку означало… некий символ – принципиальную схему»[120]. Подобный подход характерен не только для западной, но и для восточной правовой традиции. Например, в Индии божества местной религии признаются субъектами правоотношений, имеющими свои права и законные интересы[121].

В рамках современного финансового права, как уже было сказано выше, к субъектам финансовых правоотношений относятся публично-правовые образования (государство и муниципальные образования) и коллективные – органы государственной власти, местного самоуправления, бюджетные, автономные и казенные учреждения, государственные и муниципальные предприятия, иные коммерческие и некоммерческие организации и др. Ведущим субъектом финансовых правоотношений является государство. Еще Е. А. Ровинский обращал внимание на способность государства выступать в финансовых правоотношениях не только как властный субъект, но и как субъект хозяйствующий, выражающий культурные и материальные интересы общества в целом[122]. Л. Н. Древаль подчеркивает главенствующее положение государства среди иных субъектов. Осуществляя свои полномочия и обязанности в сфере финансов, оно проявляет себя одновременно в качестве носителя верховной власти и казны. Данное положение позволяет государству, помимо определения ограничений собственного участия в указанной сфере, устанавливать различные финансовые преференции в отношении себя[123].

Таким образом, не следует сводить категорию «субъект правоотношения» исключительно к физическому лицу.

В свою очередь, О. А. Ястребов отмечает, что вероятность эволюции человечества, подкрепленная технологиями искусственного интеллекта, представляет собой базовое содержание трансгуманизма – интеллектуального и культурного общественного движения, поддерживающего необходимость планомерного базисного увеличения возможностей человека, в особенности посредством усовершенствования и распространения новых технологий[124]. Уже сейчас некоторые авторы указывают на необходимость распространения на ИИ конституционных гарантий его «прав и свобод»[125].

Возможность признания ИИ субъектом финансовых правоотношений – это не только теоретический, но и утилитарный вопрос, имеющий серьезные правовые последствия. В первую очередь такие последствия связаны с решением вопроса об ответственности за действия (бездействие) искусственного интеллекта. Так, например, у потребителя финансовых услуг могут возникнуть убытки в связи с неправильной консультацией, данной ИИ по вопросам инвестирования денежных средств, сбоя в работе ИИ, неправильного или несвоевременного внесения информации искусственным интеллектом и т. д. Следует признать справедливым замечание С. В. Рыбаковой о том, что «искусственный интеллект видоизменяет деятельность потребителя финансовых услуг в сторону принятия решения без использования собственных знаний и навыков»[126]. Риски, вызванные финансовой неграмотностью, зависят преимущественно от деятельности гражданина, в то время как риски, обусловленные применением искусственного интеллекта, не зависят от его волеизъявления и сознания. Однако гражданин может регулировать собственное поведение, основываясь на анализе результатов работы искусственного интеллекта. Например, можно принять решение, исходя из показателей надежности расчетов, выполненных компьютером[127]. Таким образом, происходит некая трансформация рисков. Искусственный интеллект корректирует деятельность потребителя финансовых услуг, который теперь может принимать решения, основываясь не только и не столько на своих знаниях и навыках. Тем не менее результатом принятия такого «несамостоятельного» решения (наличие волевого критерия при отсутствии интеллектуального) выступают различные правовые последствия[128].

Таким образом, признание ИИ самостоятельным субъектом финансовых правоотношений снимает ответственность за потенциальные убытки с разработчика и (или) оператора платформ, на которых функционирует ИИ. Полагаем, что такой подход не может быть одобрен из-за его формализма. Подобное решение вопроса рождает широкое поле для злоупотреблений со стороны недобросовестных участников финансового рынка и, как следствие, ведет к снижению прав и законных интересов потребителей финансовых услуг, повышению рисков для стабильности финансового рынка в целом. В настоящее время искусственный интеллект, по сути, мало чем отличается от любого механизма – он может действовать только в заданных рамках. Безусловно, в отличие от механизмов, ИИ обладает большей вариативностью. Тем не менее он не обладает свободой воли, поскольку действует по заранее заложенным в него алгоритмам. Это же является основной причиной, по которой мы не можем признать ИИ субъектом финансовых правоотношений, – он не наделен свободой воли. Кроме того, он не обладает важным именно для финансовых правоотношений свойством – самостоятельным источником доходов[129]. В связи с этим ни искусственный интеллект, ни наделенные им роботы не могут признаваться в качестве самостоятельных субъектов финансовых правоотношений на текущем этапе исторического развития.

Еще одним важным последствием цифровизации экономики стало появление так называемых экосистем цифровой экономики (далее – экосистема). Определение данного понятия закрепляется в Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы: согласно подп. «с» п. 3 экосистема цифровой экономики представляет собой партнерство организаций, обеспечивающее постоянное взаимодействие принадлежащих им технологических платформ, прикладных интернет-сервисов, аналитических систем, информационных систем органов государственной власти Российской Федерации, организаций и граждан. В то же время, на наш взгляд, экосистема – это не просто партнерство организаций, а принципиально новый субъект финансовых правоотношений.

В условиях расширения сети «Интернет» и развития мобильных приложений пользователям стали доступны электронные платформы, обеспечивающие доступ к различным услугам, в том числе финансовым. При этом несколько платформ могут объединиться в экосистему, что в сочетании с дополнительными офлайн-сервисами порождает качественно новый уровень обслуживания клиентов. Пользователям в таком случае нет необходимости отдельно регистрироваться на каждой платформе, создавать логины и пароли, т. к. экосистема предполагает использование единого сквозного идентификатора клиента. Более того, нередко все онлайн-сервисы сосредоточены в одном приложении для смартфона (пример – Super App)[130].

На сегодняшний день крупнейшими международными экосистемами являются две китайские технологические компании: Alibaba и Tencent – и четыре американские: Google, Apple, Facebook и Amazon (совместно именуемые GAFA).

Однако на данный момент сложно говорить о выработанной правовой системе регулирования экосистем, что создает значительное количество арбитражных споров с иными бизнес-моделями, ставит под угрозу нормальное функционирование конкурентной среды, ставит производителя в зависимость от тарифов и правил, уставленных экосистемами, привязывает к себе потребителя и нередко определяет модель его потребления[131]. Особенно остро данная проблема ощущается в странах, где отсутствуют национальные экосистемы, т. к. производители данной страны находятся в дискриминируемом положении.

Заметим, что в Российской Федерации несколько крупных отечественных компаний создают платформенные и экосистемные бизнес-модели, наряду с другими, более мелкими. Одной из особенностей формирования экосистем в России является значительная роль крупных банков и финансового сектора в целом. В то же время и технологические компании внедряют финансовые услуги в свою экосистемную продуктовую линейку[132]. Таким образом, мы можем выделить две основные модели создания экосистем: когда финансовые компании расширяют свой бизнес за счет предоставления клиентам иных услуг, помимо финансовых (такси, доставка еды, онлайн-кинотеатры и т. д.), или же когда IT-компании выходят на финансовый рынок. Примером первой модели может служить экосистема «Сбер», второй – «Яндекс».

Примечательно, что изначально у крупнейших технологических игроков отсутствовал интерес к традиционным финансовым продуктам. Центральный банк РФ объясняет это тем, что финансовые рынки находятся вне пределов базовых компетенций таких компаний, отличаются от технологического сектора пониженной маржинальностью и в значительной степени зарегулированы[133]. Выход на финансовый сектор предполагает ведение диалога с финансовыми регуляторами, а также работу с новыми рисками, которые не заложены в уже сформированный крупный бизнес. Тем не менее полноценное функционирование экосистемы сложно представить без встроенных в нее финансовых услуг. Основными финансовыми сервисами бигтех-компаний[134] выступают расчеты за покупки товаров и услуг, кредитование, ведение счетов клиентов, страховые и инвестиционные продукты[135].

Встраивая в свои платформы финансовые продукты, бигтех-компании выбирают между внешним партнерством с классическими субъектами рынка финансов и наличием самостоятельного финансового института, включенного в структуру экосистемы. Первая модель отношений характерна для американских игроков, вторая же модель характерна для китайских Alibaba и Tencent.

Банком России отмечается, что от специфики банковского регулирования в конкретной юрисдикции зависит возможность и форма выхода финансовых компаний, в первую очередь банков, на экосистемный рынок[136]. Например, в США можно говорить о практически полном запрете нефинансовой деятельности финансовых компаний. Что касается российского рынка, то можно выделить следующую особенность: передовые финансовые организации становятся технологическими компаниями и организуют вокруг себя экосистемы финансовых и нефинансовых услуг, а также реализуют проекты с интернет-компаниями[137].

Рассмотрим лидирующие национальные экосистемы – «Сбер» и «Яндекс». Так, «Сбер» постепенно расширяет экосистему нефинансовых услуг посредством приобретения компаний в самых разнообразных отраслях. В рамках строительства экосистемы «Сбер» запускает различные финансовые инициативы, вступает в стратегические альянсы, ищет стартапы, тестируя новые рыночные ниши[138]. Немаловажно также, что именно «Сбер» обслуживает более половины всех банковских клиентов. Таким образом, можно утверждать, что данная экосистема совершенствуется путем использования преимуществ в финансовой среде, а также имеющейся клиентской базы и банковской информации о клиентах.

В отношении экосистемы «Яндекса» Банк России отмечает, что долгие годы бизнес данной компании основывался на медиа-продуктах – от поисковика и почты до новостей. Монетизация достигалась за счет использования контекстной рекламы, которая соответствовала интересам и поисковым запросам пользователя. В середине 2010-х годов «Яндекс» принял новую стратегию, которая заключается в максимальном выходе из онлайна в офлайн с помощью развития разнообразных сервисов. Сегодня компания обладает внушительным объемом передовых технологий, включая биометрическое распознавание речи и разработки в области компьютерного зрения. «Яндекс», по сути, стал крупнейшим в России разработчиком цифровых технологий[139].

Полагаем, что экосистемы в настоящее время можно рассматривать в качестве нового коллективного субъекта финансовых правоотношений. В данном случае можно провести аналогию с банковскими группами, которые также представляют собой объединение нескольких юридических лиц. При этом банковская группа является объектом банковского надзора со стороны Банка России. В рамках экосистемы образуются качественно более тесные и сложные связи между ее участниками. Анализ действующих в Российской Федерации экосистем позволяет сделать вывод, что все они предлагают примерно одинаковые услуги. В связи с этим важной составляющей управления экосистемами являются программы лояльности для клиентов – полученные баллы могут тратиться потребителями на весь ассортимент или бо́льшую часть услуг экосистемы. Участники экосистемы находятся под единым управлением и действуют в рамках общей для экосистемы политики. То, что экосистема – принципиально иной субъект правоотношений, можно проиллюстрировать решением ПАО «Сбербанк»: в сентябре 2020 года был проведен ребрендинг, в рамках которого в оборот введено общее наименование экосистемы, образованной данной кредитной организацией, – «Сбер». По замечанию Г. О. Грефа, Сбербанк «значительно больше, чем банк»[140]. В то же время очевидно, что подобное решение во многом направлено на обход законодательного запрета для кредитных организаций на занятие производственной, торговой и страховой деятельностью[141].

Несмотря на все плюсы, экосистемы таят в себе серьезные риски, к которым можно отнести:

– риск монополизации отдельных областей рынка: за счет централизации управления и распространения программ лояльности на услуги различных секторов экономики лицам, осуществляющим такие же или сходные виды деятельности, как и участники экосистемы, сложно конкурировать с последними. Связано это с тем, что экосистемы более удобны для клиентов;

– риск недобросовестной конкуренции: экосистемы за счет аккумуляции значительных денежных средств могут оказывать существенное влияние на рынок, предлагая услуги по более низким по сравнению с конкурентами ценам;

– риск дискриминации поставщиков экосистемной платформой: предпочтение может отдаваться связанным с экосистемой поставщикам. Как подчеркивает Банк России, дискриминация может быть как технологической, так и информационной (например, поставщики могут столкнуться с нестабильностью технического соединения, неполнотой либо задержкой передачи информации). Притеснение может выразиться и в неравных условиях партнерства, которое основано на спорных, непрозрачных критериях. В то же время объективное, обоснованное запросами потребителей установление платформой требований к своим участникам не сто́ит считать дискриминацией. Кроме того, некоторые требования могут быть установлены законодательством – к примеру, обязательная сертификация определенной продукции[142];

– риск раскрытия персональных данных пользователей: экосистемы аккумулируют значительный объем информации о различных сторонах жизни потребителей. Хищение или разглашение персональных данных пользователей может иметь самые серьезные негативные последствия. Особенно опасна утечка персональных данных в экосистемах, использующих единый профиль (например, Сбер ID и Яндекс ID).

Перечисленные риски составляют лишь малую часть перечня угроз для экономики, порождаемых экосистемами. В связи с этим необходима выработка общей модели правового регулирования создания и функционирования экосистем, стандартов систем управления и внутреннего контроля (контроля рисков, контроля в сфере использования инсайдерской информации, контроля управленческих решений и т. д.), правил осуществления контроля и надзора за деятельностью экосистем в Российской Федерации.

Подводя итог сказанному, следует отметить, что цифровизация экономики значительно влияет на трансформацию правового статуса субъектов финансового права:

– во-первых, применение информационно-коммуникационных технологий в финансовых правоотношениях в некоторых случаях влечет изменение содержания правосубъектности их участников, что обусловлено необходимостью установления для них дополнительных прав и обязанностей;

– во-вторых, появляются новые виды субъектов финансовых правоотношений. Наиболее яркий пример – экосистемы, возникновение которых стало возможным только в условиях развития сети «Интернет», распространения цифровых мобильных устройств, а также активной разработки мобильных приложений, которые позволили связать в рамках единой платформы виды деятельности, осуществляемые в различных секторах экономики;

– в-третьих, изменяются подходы к правовому регулированию финансового рынка. Информатизацию финансовой индустрии наглядно демонстрирует цифровой документооборот: вся информация хранится и передается с помощью компьютерных и цифровых технологий. Например, банковский счет и профиль клиента практически полностью являются цифровыми. Продукты и услуги также переходят из физического мира в цифровой. Клиент взаимодействует с провайдером финансовых услуг посредством различных устройств: смартфона, компьютера, банкомата и др. Наконец, цифровая трансформация финансовых услуг подразумевает выход из традиционного предоставления финансовых услуг в развитие экосистем, включающих в себя услуги и продукты из околофинансовых или вовсе не финансовых индустрий.

1.3. Финансовые технологии как объект финансово-правового регулирования

По справедливому замечанию Е. Ю. Грачевой, «мы являемся свидетелями того, что развитие информационных технологий ведет к формированию новой цифровой реальности, оказывающей, в свою очередь, влияние на все без исключения процессы, включая область финансов, и приведшей к появлению криптовалюты, иных цифровых активов, цифровой экономики. Эти процессы объективно требуют модернизации и трансформации в сфере права в целом и в финансовом праве в частности»[143]. Именно финансовый сектор по многим объективным причинам оказался наиболее технологичным[144].

Рассмотрим более подробно сущность финансовых технологий и их виды.

В первую очередь следует отметить, что, несмотря на основополагающий и прикладной характер рассматриваемой категории, российское законодательство не содержит официальной дефиниции соответствующего инструмента. В связи с этим целесообразно обратиться к доктринальному толкованию данного понятия.

Современные философы рассматривают технологию как представление процесса деятельности, в ходе которого ее исходный материал преобразуется в результат, продукт[145].

В прикладном, утилитарном аспекте технология выполняет функцию алгоритма, позволяя получать продукт в оптимальном (на данном уровне развития науки и техники) варианте[146].

Экономисты под технологией предлагают понимать совокупность основных действий, совершаемых средствами производства и людьми, по преобразованию сырья (предмета труда) в готовую товарную продукцию[147].

Применительно к сфере финансовых правоотношений в научной литературе представлены разнообразные позиции, отражающие сущность технологической трансформации финансового сектора.

Так, профессор П. Шуфель определяет финансовые технологии как новую финансовую отрасль, которая применяет технологии для улучшения финансовой деятельности[148].

В литературе также встречается точка зрения, что финансовые технологии – это по своей сути оцифрованные финансовые и банковские услуги, распространяемые в финансово-банковской среде[149].

Небесспорна точка зрения, которая связывает финансовые технологии исключительно с инструментами трансформации форматов взаимодействия клиентов и финансовых институтов[150].

По мнению В. В. Масленникова, М. А. Федотовой, А. Н. Сорокина, финансовые технологии – это сложная система, объединяющая секторы новых технологий и финансовых услуг, стартапы и соответствующую инфраструктуру[151].

Е. А. Демьянова, в свою очередь, полагает, что финансовые технологии также можно определить как цифровые инновационные решения в сфере финансовых услуг, предлагаемые компаниями, использующими новую технологическую платформу, которые конкурируют или сотрудничают с финансовыми институтами[152].

По мнению автора, при формировании комплексного определения финансовых технологий целесообразно учитывать следующие существенные признаки данной категории.

Во-первых, представляется некорректным отождествлять финансовые и инновационные технологии, т. к. это самостоятельные категории, которые существуют опосредованно и могут лишь дополнять друг друга. Иными словами, не все финансовые технологии являются инновационными, и наоборот. Более того, важно понимать, что приравнивание инновационных технологий к финансовым привело бы к тому, что правоприменитель при использовании финансовых технологий одновременно подпадал бы под действие специального законодательства, регулирующего инновации. Отчасти терминологическая неопределенность в данном вопросе обусловлена отсутствием законодательно закрепленного понятия финансовых технологий.

Во-вторых, некорректно представлять финансовые технологии исключительно в виде оцифрованных услуг в финансово-банковской среде, поскольку, как будет показано далее, рассматриваемые технологии затрагивают не только финансовый рынок, но и иные сферы, в которых государство осуществляет финансовую деятельность.

В-третьих, следует согласиться с авторами, указывающими на системный характер финансовых технологий. Действительно, финансовые технологии образуют сложноструктурированную систему. А. С. Линников и О. В. Масленников выделяют такие элементы системы финансовых технологий, как субъекты, объект и инструменты[153].

В-четвертых, финансовые технологии не только несут позитивные изменения в общественную жизнь, но и таят в себе существенные риски, в том числе для финансового сектора. В связи с этим представляется необходимым осуществлять правовое регулирование порядка применения финансовых технологий и надзор за деятельностью профессиональных участников рынка финансовых технологий на основе риск-ориентированного подхода. Исходя из этого, можно констатировать, что одной из подсистем финансовых технологий должна выступать стратегия управления рисками. Важно помнить, что позитивный результат от внедрения в финансово-кредитную сферу той или иной финансовой технологии напрямую зависит от эффективного управления и минимизации рисков негативных последствий от внедрения в практику и использования соответствующей технологии.

В этой связи одной из главных задач финансово-правового регулирования общественных отношений, складывающихся в процессе использования финансовых технологий, является установление перечня рисков, которые несет за собой процесс внедрения и реализации финансовой технологии, определение критериев оценивания таких рисков, а также создание эффективной системы управления ими. Причем применение той или иной финансовой технологии должно быть оправдано с точки зрения высокого коэффициента полезного действия по сравнению с возможными негативными последствиями ее использования.

Следует также отметить, что в науке так называемый FinTech (financial technology) можно рассматривать, с одной стороны, как инновационные методы и способы оказания финансовых услуг, а с другой стороны, как отрасль экономики, представленную предприятиями, предлагающими соответствующий сервис[154].

Соответственно, в первом значении финансовые технологии также могут быть рассмотрены с двух точек зрения:

– с узкой – это технологии, применяемые исключительно на финансовом рынке. Например, Банк России определяет финтех как предоставление финансовых услуг и сервисов с использованием инновационных технологий[155];

– с широкой – это все технологии, связанные с финансами: технологии на финансовом рынке; технологии, применяемые в рамках бюджетного процесса; технологии, применяемые в рамках налогового администрирования; технологии в рамках национальной платежной системы и т. д.

Отметим, что действующее законодательство в части закрепления различных видов финансовых технологий, а также особенностей правовой регламентации их внедрения в практическую сферу достаточно фрагментарно, что, в свою очередь, не позволяет выработать должный механизм регулятивного воздействия, в том числе по обеспечению информационной безопасности. Тем не менее анализ действующего законодательства позволяет выделить следующие виды финансовых технологий, приоритет развития которых официально закреплен в документах Банка России. В зависимости от сферы применения выделяют:

– RegTech (регулирующие технологии);

– SupTech (надзорные технологии).

Среди конкретных видов цифровых технологий выделяют:

– Big Data (большие данные);

– Smart Data («умные» данные);

– мобильные технологии;

– искусственный интеллект, роботизация и машинное обучение;

– биометрия;

– технология распределенных реестров;

– открытые интерфейсы (Open API)[156].

Рассмотрим некоторые из них более подробно.

RegTech (regulatory technology), как определяет Банк России, представляют собой инновационные финансовые технологии, которые используются поднадзорными финансовыми организациями для повышения эффективности выполнения регуляторных требований и управления рисками, что позволяет финансовым организациям быстрее и с меньшими затратами осуществлять требования внутреннего контроля[157]. Иными словами, данный вид технологий помогает упростить выполнение финансовыми организациями обязательных требований мегарегулятора. Примерами соответствующих технологий могут служить технологии комплаенс-контроля[158], идентификации, мониторинга транзакций, управления рисками и т. д.

SupTech (supervision technology) – это финансовые технологии, направленные на совершенствование существующих методов надзора и регулирования для обеспечения эффективных способов выявления и оценки рисков, сбора и анализа данных[159]. Внедрение SupTech способствует совершенствованию механизмов взаимодействия Банка России и поднадзорных организаций (например, развитие личного кабинета участника информационного обмена, использование новых форматов представления надзорной информации и др.)[160]. Иными словами, данные технологии призваны повысить эффективность контрольно-надзорных мероприятий, проводимых регулятором (Банком России) в отношении финансовых организаций.

В настоящее время RegTech и SupTech могут быть дифференцированы на технологии, уже находящиеся в процессе реализации, и технологии, предлагаемые в качестве инициативных проектов для ближайшего их внедрения в практическую деятельность. Например, к уже реализуемым SupTech можно отнести систему надзорного стресс-тестирования банковского сектора (Top-down), анализ взаимосвязанности юридических лиц (создана автоматизированная система выявления групп связанных лиц)[161]. Среди инициативных проектов SupTech целесообразно отметить подготовку внедрения системы мониторинга и анализа операционных рисков банков, создание единого реестра залогов, технологии стресс-тестирования (киберучение) и т. д. В качестве примера инициативных проектов в сфере RegTech особый интерес вызывает создание KYC-платформы[162].

Технологии больших данных (Big Data), направленные на обработку и систематизацию структурированной и неструктурированной информации огромных объемов, сегодня рассматриваются как инструмент обеспечения информационной безопасности и киберустойчивости. Эти технологии помогают собирать исходные данные, которые характеризуют уровень риска по финансовым операциям, для проактивного выявления «точек сосредоточения риска»[163].

Несмотря на то что искусственный интеллект не следует квалифицировать в качестве самостоятельного субъекта финансовых правоотношений, его можно рассматривать как одну из разновидностей финансовых технологий (если он применяется для оказания финансовых услуг). Искусственный интеллект получил свое практическое применение по следующим направлениям деятельности: он обеспечивает более быстрый и точный кредитный скоринг для банков, предлагая наибольшую экономию средств; банки используют искусственный интеллект, чтобы усовершенствовать идентификацию и аутентификацию клиентов, имитировать живых сотрудников с помощью чат-ботов и голосовых помощников, углублять отношения с клиентами и предоставлять персонализированные идеи и рекомендации[164].

Одной из наиболее активно внедряемых в практику финансовых организаций технологий является технология распределенного реестра и ее разновидность – блокчейн (Blockchain), служащий технологической основой криптовалют[165]. Кроме того, данная технология может быть применена в том числе в целях повышения качества взаимодействия между субъектами финансового рынка и федеральными органами государственной власти. Так, например, в России будет проведен эксперимент по формированию эффективных и безопасных механизмов электронного взаимодействия участников финансового рынка с органом регистрации прав при совершении ипотечных сделок с применением информационной системы «Мастерчейн», основанной на технологии распределенных реестров. Проведение эксперимента планируется не позднее 1 декабря 2021 года по 1 ноября 2022 года[166].

Наряду с явными позитивными эффектами от практической реализации рассматриваемой технологии, появляются также определенные риски, которые могут затронуть в том числе изменение субъектного состава на финансовом рынке. Так, внедрение технологий блокчейн может вытеснить с финансового рынка целый ряд посредников, в частности кредитные организации, поскольку технологии распределенного реестра (блокчейн) позволяют пользователям выполнять банковские операции, не пользуясь услугами посредников[167].

Помимо указанных, можно выделить и иные виды финансовых технологий. Например, в зависимости от наличия или отсутствия инновационного потенциала финансовые технологии целесообразно дифференцировать на ординарные финансовые технологии, новые и инновационные финансовые технологии. Важно отметить, что каждый из обозначенных видов технологий, как правило, регулируется в рамках определенного правового режима. Так, ординарные финансовые технологии – это технологии, применяемые в рамках повседневной деятельности финансово-кредитных организаций и потребительской инфраструктуры на финансовом рынке, особенности управления которыми предусмотрены в стационарном национальном законодательстве и актах Банка России. Инновационные финансовые технологии регулируются специальными экспериментальными правовыми режимами[168].

По мнению автора, учитывая общий подход законодателя к рисковой природе большинства финансовых технологий, целесообразно дифференцировать финансовые технологии на следующие виды, придав данной классификации законодательно закрепленный статус:

– класс высокорисковых финансовых технологий;

– класс финансовых технологий с умеренным риском;

– класс финансовых технологий с низким уровнем риска.

Как уже отмечалось, по нашему мнению, регулирование финансовых технологий должно основываться на риск-ориентированном подходе. Обоснованность данной позиции подтверждается в том числе нормами действующего законодательства. Так, например, в соответствии с ч. 7 ст. 3 Федерального закона от 2 августа 2019 года № 259-ФЗ «О привлечении инвестиций с использованием инвестиционных платформ и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее – Закон № 259-ФЗ) оператор инвестиционной платформы до заключения договора об оказании услуг по содействию в инвестировании обязан получить от инвестора – физического лица подтверждение того, что он ознакомился с рисками, связанными с инвестированием, осознает, что инвестирование с использованием инвестиционной платформы является высокорискованным и может привести к потере инвестиций в полном объеме, и принимает такие риски. Таким образом, законодатель относит данный вид инвестирования к высокорисковым технологиям и потому закрепляет особый механизм регулирования сделок и особенности взаимодействия субъектов финансовых отношений.

Очевидно, что интенсивность и ускоренные темпы развития существующих и возникновения новых финансовых технологий создают закономерную ситуацию, когда нормотворческие органы не успевают реагировать и вырабатывать специальные нормы, призванные четко урегулировать возникающие в процессе применения финансовых технологий общественные отношения. На это обстоятельство неоднократно указывали ученые и практики[169]. Следовательно, дифференциация финансовых технологий в зависимости от уровня риска позволит структурировать действующее законодательство в сфере регулирования цифровых финансовых технологий и обозначить приоритетные направления регулятивного воздействия с целью минимизации негативных эффектов в первую очередь от высокорисковых финансовых технологий.

Рассмотрим особенности правового регулирования современных финансовых технологий, которые обусловлены рядом факторов, указанных ниже.

В самом начале следует отметить, что в настоящее время государственная политика в рассматриваемой сфере направлена на дифференциацию различных правовых режимов регулирования финансовых технологий. Подтверждением данного тезиса являются положения Федерального закона от 31.07.2020 № 258-ФЗ «Об экспериментальных правовых режимах в сфере цифровых инноваций в Российской Федерации» (далее – Закон № 258-ФЗ). С его принятием в национальном законодательстве четко оформились два базовых правовых режима в сфере регулирования финансовых технологий:

– общий правовой режим;

– специальный (экспериментальный) правовой режим.

Полагаем, что первый из названных правовых режимов не нуждается в развернутой характеристике в силу своей очевидности[170]. Второй режим предусматривает существенные ограничения[171], в связи с чем необходимо более подробно охарактеризовать основные элементы специального (экспериментального) правового режима:

1. Цели функционирования специального (экспериментального) правового режима. Законодатель установил закрытый перечень целей установления экспериментального правового режима, принципиальное достижение одной из которых является обязательным условием функционирования экспериментального правового режима. К таким целям относится:

– формирование по результатам реализации экспериментального правового режима новых видов и форм экономической деятельности, способов осуществления экономической деятельности;

– развитие конкуренции;

– расширение состава, повышение качества или доступности товаров, работ и услуг;

– повышение эффективности государственного или муниципального управления;

– обеспечение развития науки и социальной сферы;

– совершенствование общего регулирования по результатам реализации экспериментального правового режима;

– привлечение инвестиций в развитие предпринимательской деятельности в сфере цифровых инноваций в Российской Федерации;

– создание благоприятных условий для разработки и внедрения цифровых инноваций[172].

Заметим, что развитие международного сотрудничества в финансовой сфере или апробация финансовых технологий для целей, не указанных выше, выходят за рамки предмета регулирования Закона № 258-ФЗ.

2. Субъекты специального (экспериментального) правового режима. Действующее законодательство также закрепляет ограниченный перечень субъектов экспериментальных правовых режимов. Например, инициатором проекта экспериментального правового режима не может выступать иностранное юридическое лицо. Таким образом, данный режим направлен на реализацию внутригосударственных целей и задач и не предполагает развития международного сотрудничества по направлению эксперимента.

3. Территория специального (экспериментального) правового режима. Рассматриваемый режим ограничен в пространстве, на котором он может действовать. Ограничение специального регулирования в пространстве тем не менее не предполагает создания какой-либо инфраструктуры для проведения соответствующего эксперимента – в отличие, например, от кластерной модели регулирования. Напомним, что под инфраструктурой следует понимать совокупность территории кластера и находящихся на ней зданий, строений, сооружений и иных объектов, в том числе объектов коммунальной инфраструктуры, а также механизмов взаимодействия лиц, участвующих в реализации проекта на территории кластера, в том числе путем использования соответствующей инфраструктуры[173].

4. Срок реализации специального (экспериментального) правового режима. В качестве одного из принципов экспериментального правового режима Закон № 258-ФЗ называет ограниченность его действия во времени[174]. По общему правилу срок действия экспериментального правового режима определяется программой экспериментального правового режима и не может превышать три года[175].

5. Принципы регулирования в рамках специального (экспериментального) правового режима. Рассматриваемый режим также основывается на принципе минимизации отступлений от общего регулирования. Следовательно, одной из основных задач при использовании экспериментального правового режима является апробация новых цифровых технологий в финансовой сфере путем их максимального встраивания в действующую систему правового регулирования с возможностью внесения незначительных изменений в общий правовой режим регулирования финансовых технологий.

Интересно отметить, что практика введения экспериментальных правовых режимов начала складываться еще до принятия правовых основ их установления: еще в апреле 2018 года Банком России была запущена регулятивная «песочница», представляющая собой некий механизм для пилотирования инновационных финансовых технологий и сервисов[176]. Регулятивную «песочницу» можно рассматривать как специальный (экспериментальный) правовой режим, позволяющий тестировать новые инновационные продукты в изолированной среде под контролем регулятора без риска нарушить действующее законодательство с целью определения целесообразности внедрения соответствующей технологии в практику и разработки модельного правового регулирования инновационной финансовой технологии. Основными целями функционирования регулятивной «песочницы» являются:

– тестирование нового продукта для принятия решения о целесообразности практического использования (определение положительных эффектов от инновационной финансовой технологии);

– оценка рисков внедрения продукта в практику (оценка негативных эффектов от инновационной финансовой технологии);

– разработка стратегии минимизации рисков с сохранением максимального положительного эффекта от технологии (соотношение качество – польза – риск);

– разработка специального законодательства для регулирования процесса внедрения инновационной технологии в финансово-кредитную среду и контроля за ее использованием (нормотворческая функция).

После принятия Закона № 258-ФЗ Банком России был принят целый ряд нормативных правовых актов в целях регулирования экспериментальных правовых режимов в сфере цифровых инноваций на финансовом рынке[177]. Кроме того, в течение 2020 года Банком России было отобрано для проведения пилотирования семь сервисов, три из которых были связаны с рынком цифровых валют: сервис коллективного майнинга цифровых валют, платежный сервис с использованием цифровой валюты и сервис для инвестиций в цифровую валюту[178]. На сегодняшний день, однако, число реализованных проектов весьма незначительно, причиной чему является в том числе несовершенство действующего законодательства в части объема полномочий Банка России по введению и изменению специальных условий (изъятий) действующих норм для тестирования инновационных финансовых технологий. Так, например, в соответствии с ч. 2 ст. 6 Закона № 258-ФЗ актом Банка России для экспериментального правового режима могут быть установлены ограничения объема отдельных финансовых операций и общего объема финансовых операций, осуществляемых в рамках такого экспериментального правового режима, количества лиц, в отношении которых могут осуществляться эти финансовые операции в течение срока действия экспериментального правового режима или в соответствующую единицу времени, а также иные условия установления такого экспериментального правового режима. Важно при этом учитывать, что данное положение распространяет свое действие только на правоотношения, связанные с разработкой, апробацией и внедрением цифровых инноваций на финансовом рынке. Таким образом, законодатель в рамках соответствующего закона рассматривает финансовые технологии в узком смысле. Следовательно, целый ряд финансовых технологий (технологии в широком смысле) не попадают под действие Закона № 258-ФЗ. Это обстоятельство, по нашему мнению, стагнирует развитие информационных технологий в финансовой сфере, а также значительно замедляет своевременное совершенствование действующего законодательства.

Еще одной тенденцией в общемировом масштабе является активное внедрение кластерного подхода регулирования цифровых финансовых технологий. Так, Банк международных расчетов в 2019 году создал Инновационный хаб для центральных банков с целью развития международного сотрудничества в области финансовых технологий[179]. Более того, активно создаются специализированные международные тематические площадки, нацеленные на поиск партнеров в сфере технологического развития и укрепления сотрудничества. Например, в сентябре 2021 года в Шотландии прошел финтех-фестиваль, организованный под эгидой Fintech Scotland. Участниками фестиваля стали ведущие финтех-инноваторы из США, Европы, Австралии и других стран, работающих совместно с Scottish Development International и Министерством международной торговли Правительства Великобритании[180]. Следует также упомянуть о специальных рекомендациях (практических руководствах) для государств – членов ЕС по формированию кластерной политики, издаваемых Европейской комиссией (например, Смарт-руководство по кластерной политике (Smart Guide to Cluster Policy)[181]).

Применительно к отечественному опыту целесообразно отметить, что в настоящее время активное внедрение кластерного подхода в государственном регулировании различных общественных отношений отмечается в таких сферах, как медицинская и фармацевтическая деятельность[182], исследовательская деятельность[183], деятельность в сфере спорта и туризма[184] и т. д. Вопрос о создании специализированного кластера для ускоренного развития финансовых технологий по-прежнему открыт. В литературе высказывались также точки зрения о возможности использования инфраструктуры территории «Сколково» для активного тестирования новых финансовых технологий[185]. Считаем, что принятие профильного закона о международном финансовом кластере позволит ускорить дальнейшую имплементацию международных стандартов и лучшей мировой практики правового регулирования финансового рынка, усилив международное сотрудничество, направленное на снижение системных рисков в финансово-кредитной сфере[186].

Сравнивая кластерный подход с экспериментальными правовыми режимами, следует выделить ряд отличительных особенностей, присущих кластерному подходу:

1. Территориальный признак. При организации кластера на определенной территории акцент делается на обеспечении рассматриваемой территории определенной инфраструктурой. Так, кластер – это совокупность инфраструктуры территории кластера, участников проекта и механизмов взаимодействия участников проекта[187].

2. Временной признак. Как правило, деятельность субъектов и участников кластера не ограничена по времени максимально допустимым сроком в отличие от четко установленных максимально допустимых сроков действия экспериментального правового режима (3 года).

3. Субъектный состав. Кластерный подход не ограничивает субъектный состав в отличие от экспериментального правового режима. Напротив, целый ряд международных кластеров предполагает участие иностранных юридических лиц наряду с отечественными представителями.

4. Цели деятельности. Кластерный подход отчасти обеспечивает международное сотрудничество в той или иной сфере развития общественных отношений в отличие от экспериментального правового режима, основной целью которого является совершенствование общего регулирования по результатам реализации экспериментального правового режима.

Подводя общий итог, отметим, что финансовые технологии – сложное и многоаспектное явление, которое может быть рассмотрено с различных точек зрения. Так, финансовые технологии (FinTech) в настоящее время определяются и как отдельная отрасль экономики, и как конкретные методы и способы, опосредующие проведение финансовых операций. В свою очередь, в рамках второго подхода финансовые технологии можно определить как совокупность методов и способов, применяемых исключительно на финансовом рынке (узкий подход) или же как совокупность соответствующих методов и способов, применяемых в рамках всех направлений финансовой деятельности (широкий подход). Представляется, что преодоление ограниченности узкого подхода определения финансовых технологий является неотъемлемым условием дальнейшего развития финансового права на современном историческом этапе. Таким образом, в целях ускоренного развития информационных технологий в финансовой сфере в основу нормативно-правового регулирования финансовых отношений должен быть положен широкий подход в понимании финансовых технологий.

Кроме того, последующее внедрение финансовых технологий должно основываться на сочетании специальных правовых режимов и кластерного подхода, которые смогут обеспечить выработку наиболее эффективного механизма правового регулирования цифровых технологий в финансовом секторе, создание необходимой инфраструктуры, обеспечивающей безопасное применение таких технологий субъектами финансовых правоотношений, а также трансформацию системы финансового контроля в целях обеспечения законности в процессе внедрения финансовых технологий.

Следует отметить, что и в доктрине, и в официальных документах различных органов государственной власти выделяются разные виды финансовых технологий, многие из которых были упомянуты выше. При этом бо́льшая часть таких технологий сейчас только проходит «обкатку», и их внедрение в практическую деятельность – дело ближайшей перспективы. В то же время целый ряд финансовых технологий уже сейчас является объектом правового регулирования. В первую очередь это технологии, связанные с финансированием (краудфандинг), управлением активами (цифровые финансовые активы) и платежами (цифровые валюты). Между тем вопросы правового регулирования указанных технологий не нашли должного освещения в науке финансового права. Более того, можно констатировать определенный приоритет гражданско-правового подхода в исследовании указанных тем. В связи с этим представляется необходимым более детально остановиться на изучении вопросов финансово-правового регулирования краудфандинга, цифровых финансовых активов и цифровой валюты в рамках второй главы настоящей диссертации, чтобы обосновать включенность ряда общественных отношений, складывающихся в процессе применения указанных финансовых технологий, в предмет финансового права.

2.1. Цифровые платформы и финансовый рынок

Цифровые платформы прочно вошли в нашу повседневность. Современный человек обитает не только в реальной, но и цифровой среде, образуемой различными платформами. Мобильный телефон и иные электронно-цифровые устройства выступают не только инструментом создания цифровой проекции человека, но и бесценным хранилищем информации о нем. Нет необходимости лишний раз доказывать, что цифровые платформы существенным образом упростили нашу жизнь – они облегчили и ускорили доступ к услугам и информации, сократили временные и пространственные границы между поставщиком и потребителем, снизили затраты на оказание услуг и т. д. В связи с этим не удивительно, что платформы стали использоваться кредитными организациями и иными участниками финансового рынка для продвижения и оказания финансовых услуг.

Понятие и функции цифровых платформ. Слово «платформа» имеет несколько значений. Изначально оно означало какое-либо возвышение (помост, ровная высокая площадка)[188]. Вместе с тем, как отмечается в словаре Брокгауза и Эфрона, «в переносном смысле в Англии с начала XIX в. так стали называть всякую речь, произнесенную с платформы, т. е. обыкновенно на народных собраниях. Вследствие этого платформой называется преимущественно политическая речь на народном митинге, но также политическая речь на банкете, даже публичная лекция на политические темы»[189]. В то же время, более верным представляется говорить о том, что платформа – это не сама речь, а политическая программа, концепция, которая может быть доведена до общественности посредством публичной речи, доклада в письменной или электронной форме и т. д. С развитием цифровых технологий появились так называемые цифровые платформы, широкое распространение которых, в свою очередь, привело к возникновению платформенной экономики.

Как определяется в Докладе Банка России для общественных консультаций «Экосистемы: подходы к регулированию»[190] платформа (цифровая платформа) – информационная система, работающая через сеть Интернет, которая обеспечивает взаимодействие участников платформы друг с другом, позволяя им создавать и обмениваться ценностями. Следует отметить, что в Европейском союзе используется схожее понятие – онлайн платформа, представляющая собой поставщика услуги хостинга, который по запросу получателя услуги хранит и распространяет общедоступную информацию, за исключением случаев, когда такая деятельность является второстепенной и чисто вспомогательной функцией другой услуги и по объективным и техническим причинам не может использоваться без этой другой услуги, и случаев, когда интеграция той или иной функции (feature) в другой сервис направлена на обход применения действующих нормативных правовых актов[191]. Следовательно, под платформой в рассмотренном определении понимается субъект – поставщик услуг.

Цифровая платформа может быть определена как:

– информационная система, включающая программное и аппаратное обеспечение, предоставляющая участникам цифровые инструменты (программы, интерфейсы, функции и сервисы для компьютеров, мобильных и иных электронно-цифровых устройств) для общения друг с другом;

– цифровая среда (цифровое пространство), возникающая в результате взаимодействия участников платформы и в рамках которой такое взаимодействие происходит;

– комбинация цифровых инструментов и услуг, объединяющая различные группы пользователей[192];

– поставщик услуги хостинга, который по запросу получателя услуги хранит и распространяет общедоступную информацию;

– совокупность правил в соответствии с которыми происходит взаимодействие участников.

Таким образом, можно заключить, что цифровая платформа – это сложное, многоаспектное понятие, которое включает в себя как технологические, так экономические, социальные и правовые аспекты. Цифровая платформа – это и цифровые сервисы, используемые для взаимодействия между участниками, и новая цифровая реальность в рамках которое происходит такое взаимодействие.

Отметим, что цифровые платформы выполняют разные функции:

– с технологической точки зрения – обеспечивают размещение, обработку, хранение, изменение и обмен информацией, а также возможность ознакомления с данной информацией;

– с экономической – участвуют в создании новых экономических благ (в частности, информации, объектов интеллектуальной собственности), а также обмене экономическими ресурсами (реализации товаров, услуг, информации и т. д.);

– с социальной – опосредует общение между участниками платформы;

– с правовой – предоставляют инструменты для совершения юридически значимых действий, в том числе для заключения сделок, обработки персональной и иной информации и т. д.

В свою очередь, платформенная экономика – это модель экономических отношений, в рамках которой процессы производства, распределения, обмена и потребления опосредуются цифровыми платформами. Предоставляемые платформами цифровые инструменты используются для проведения операций между:

– представителями бизнеса и потребителями (business-to-customer (B2C));

– предпринимателями (business-to-business (B2B));

– потребителями (customer-to-customer (C2C)[193];

– правительством (органами государственной власти) и бизнесом (government-to-business (G2B));

– правительством и человеком (government-to-person (G2P)).

Виды цифровых платформ. В науке предлагается несколько подходов к классификации цифровых платформ. Так, в зависимости, от применяемой бизнес модели можно выделить:

– платформы-интеграторы (например, Apple iOS) – их суть заключается в том, что оператор платформы выступает посредником между разработчиком программного обеспечения или любым иным участником платформы, который предоставляет услуги, и конечным потребителем. Данную бизнес модель, в частности, применяет Apple – разработчики программного обеспечения могут размещать свои программы только в AppStore. Ограничивая конкуренцию, Apple контролирует все процессы в рамках своего магазина приложений, в том числе и денежные транзакции. Подобное монопольное положение приводит к тому, что только указанная компания получает комиссию с разработчиков программного обеспечения – стандартная комиссия App Store составляет 30% для приложений, используемых для продажи цифровых товаров и услуг[194];

– продуктовая платформа (Google Android) – внешние участники опираются на базовую технологию, предоставляемую владельцем платформы и продают продукты и услуги напрямую конечным пользователям, без посредничества или с ограниченным посредничеством владельца платформы;

– многосторонняя платформа (Facebook; eBay, Alibaba) – внешние участники и потребители могут свободно взаимодействовать друг с другом через платформу.

В зависимости от применяемого режима взаимодействия выделяют[195]:

– колаборативные платформы (Wikipedia) – характеризуются гибкими правилами регулирования поведения участников, а также равным и открытым доступом к информации в системе. В случае с Wikipedia пользователям предоставляется право редактировать содержащуюся в ней информацию;

– конкурентные (Playstation и Xbox) – функционируют в условиях конкурентного противостояния с аналогичными платформами;

Классификация по режиму управления позволяет выделить[196];

– открытые платформы (Linux) – разработчик платформы предоставляет пользователям право на использование, изменение и распространение программного обеспечения и его исходного кода всем пользователям для любых целей;

– закрытые платформы (Apple iOS; Google Android) – операторы контролируют саму платформу (включая ее исходный код), сторонние приложения и контент, размещаемый на платформе, а также обладают правом ограничить «удобный» доступ к нежелательным с их точки зрения программам или контенту.

Цифровые платформы на финансовом рынке. Широкое внедрение цифровых платформ финансовыми организациями привело к существенному изменению ландшафта глобального и национального финансового рынка. Как было отмечено в Основных направлениях развития финансового рынка Российской Федерации на 2022 год и период 2023 и 2024 годов, «применение цифровых технологий и создание платформенных решений приводит к фундаментальным изменениям принципов предоставления финансовых услуг и взаимодействия компаний с клиентами, другими участниками финансового рынка и регуляторами, а также увеличению объемов и скорости транзакций»[197]. Тот факт, что финансовый рынок стал одной из основных областей применения платформенных решений и развития передовых цифровых технологий, предопределяется сутью финансовых услуг и особенностями их оказания – как правило, такие услуги не связаны объектами материального мира. Как отмечает А. Г. Гузнов, «в каком-то смысле финансовый рынок противопоставляется рынку материальных вещей… в постиндустриальной экономике финансовый рынок из прислуги системы производства вырос в самодостаточную систему»[198]. Цифровые технологии предоставляют возможность поставщикам и потребителям финансовых услуг обойтись без личного посещения последним офиса финансовой организации – потребитель имеет возможность ознакомиться с условиями услуги на сайте поставщика, идентификация клиента и заключение соглашения могут быть осуществлены в дистанционной форме. Равным образом, удаленно может быть произведена и оплата услуги – посредством безналичных, электронных и цифровых денежных средств. Кроме того, деньги могут выступать самостоятельным предметом финансовой сделки – в отношении договоров вклада, займа, кредита. Бездокументарные ценные бумаги, электронный страховой полис и даже драгоценные металлы на обезличенных счета – все эти объекты существуют в цифровой форме.

Происходящая на современном историческом этапе трансформация финансового рынка, связанная с внедрением платформенных решений, проявляется в повышении:

– доступности финансовых услуг одновременно в трех измерениях – временном, пространственном и финансовом. В рамках платформенной экономики финансовые услуги оказываются быстрее, чем в традиционной экономической модели. Потребитель более не ограничен выбором финансовых услуг, оказываемых финансовыми организациями, которые находятся в пределах его транспортной доступности;

– адресности финансовых услуг – из всего многообразия предоставляемых финансовыми организациями услуг, потребитель может выбирать наиболее подходящие именно ему – как по видам, так и по условиям. При этом внедрение алгоритмов поведенческого анализа пользователей приводит к тому, что гражданин зачастую получает информацию о подходящей для него услуги в рамках контекстной рекламы. Финансовые организации могут дифференцировать условия предоставляемых финансовых услуг в зависимости от категории потенциальных потребителей – малые предприятия, индивидуальные предприниматели, IT-компании и т. д.;

– сложности финансовых продуктов – цифровые финансовые платформы дают возможность увеличивать портфель предлагаемых продуктов и количество каналов их предоставления, комбинировать различные виды финансовых услуг;

– конкуренции между финансовыми организациями – вследствие повышения доступности финансовых услуг, профессиональные участники финансового рынка вынуждены предлагать потребителям более выгодные условия, а также менять свои бизнес-модели. Так, например, финансовые организации, которые ранее опирались на разветвленную сеть офисов, расположенных в труднодоступных местностях, в настоящее время теряют данное конкурентное преимущество;

– простоты получения финансовой услуги – цифровые платформы стремятся внедрять «дружественные», т. е. интуитивно понятные и логичные, пользовательские интерфейсы, а также максимально автоматизировать процесс получения финансовой услуги. Например, для того, чтобы перевести денежные средства физическому лицу не нужно заполнять платежное поручение, а достаточно указать номер телефона получателя в своем мобильном приложении;

– коммодитизации – финансовые услуги стандартизируются, теряя свою уникальность, в результате чего для потребителя не имеет значения, кто оказывает услугу – он может поменять поставщика, если другая финансовая организация предложит более выгодные условия;

– рисков – возрастают риски негативных последствий, как для всей системы финансового рынка, так и для отдельных финансовых организаций и потребителей.

Понятие и виды цифровых финансовых платформ. В настоящее время платформенные решения применяются в деятельности всех субъектов финансового рынка – кредитных и некредитных финансовых организаций, а также лиц, оказывающих профессиональные услуги на финансовом рынке. В этом смысле цифровые платформы, используемые указанными субъектами для оказания финансовых услуг, по своей сути, являются финансовыми. Вместе с тем, необходимо обратить внимание, что в российском законодательстве финансовые платформы выделяются в качестве отдельного вида информационных систем на финансовом рынке. Таким образом, можно говорить о том, что к определению «финансовой платформы» можно подойти с двух точек зрения:

– с широкой – финансовой платформы является любая цифровая платформа, посредством которой финансовые организации оказывают финансовые услуги, а также цифровые платформы, которые используются Банком России в процессе регулирования и надзора на финансовом рынке (далее – цифровая финансовая платформа);

– с узкой – финансовая платформа представляет собой информационную систему, которая на основании п. 1 ч. 1 ст. 2 Федерального закона от 20.07.2020 № 211-ФЗ[199] обеспечивает взаимодействие участников такой платформы[200] с помощью информационно-телекоммуникационной сети «Интернет» в целях обеспечения возможности совершения финансовых сделок и доступ к которой предоставляется оператором финансовой платформы.

Цифровые финансовые платформы могут быть классифицированы по различным основаниям. В зависимости от вида оказываемых с их помощью услуг можно выделить:

– основные цифровые финансовые платформы – опосредует оказание потребителям банковских, страховых, платежных и иных финансовых услуг, связанных с движением финансовых ресурсов. Соответствующие услуги выступают фундаментом финансового рынка, поскольку именно по поводу их оказания соответствующий рынок и складывается;

– инфраструктурные цифровые финансовые платформы – с помощью таких платформ оказываются финансовые услуги, связанные с обеспечением деятельности финансовых организаций и в целом финансового рынка (включая различного рода технические и организационные услуги – клиринговые, расчетные, операционные услуги, услуги по организации торгов, ведению реестров и т. д.);

– сервисные (факультативные) цифровые финансовые платформы – используются для оказания услуг, сопутствующих основным и инфраструктурным финансовым услугам (идентификация, оценка рисков, посредничество и т. д.).

По характеру оказываемых финансовых услуг можно выделить:

– самостоятельные цифровые финансовые платформы – это платформы посредством которых происходит оказание финансовых услуг;

– посреднические цифровые финансовые платформы – их основная цель заключается в том, чтобы обеспечить возможность заключение сделки между финансовой организацией и клиентом. Примером служит финансовый маркетплейс на котором потребитель может выбрать интересующую его услугу, сопоставить условия, предлагаемые различными поставщиками и заключить сделку с использованием цифровых сервисов, предоставляемых маркеплейсом;

– смешанные – к данной группе можно отнести краудфандинговые платформы, которые, с одной стороны, оказывают финансовые услуги, связанные с привлечением инвестиций, с другой – служат посредником между лицом, инвестирующим денежные средства, и реципиентом. Последнее особо ярко проявляется, когда инвестор получает вознаграждение в виде продуктов или доступа к услугам, которые он финансирует.

В рамках перечисленных выше цифровых финансовых платформ происходит реализация в первую очередь частного интереса – они служат для извлечения прибыли в процессе осуществления хозяйственной деятельности субъектов финансового рынка. В то же время можно выделить цифровые финансовые платформы, функциональное назначение которых лежит в иной, публично-правовой плоскости – они создаются в целях обеспечения стабильности и развития финансового рынка. Среди таких платформ можно выделить:

– RegTech цифровые финансовые платформы – обеспечивают выполнения финансовыми организациями регуляторных требований;

– SupTech цифровые финансовые платформы – применяются регулятором для повышения эффективности контроля и надзора за деятельностью участников финансового рынка[201].

Таким образом, цифровые финансовые платформы – многоаспектное понятие и их не следует сводить исключительно к финансовым платформам, вопросы образования и функционирования которых регулируются Федеральным законом от 20.07.2020 № 211-ФЗ. На сегодняшний день цифровые финансовые платформы опосредуют как оказание финансовых услуг профессиональными участниками финансового рынка, так и выполненные функций, возложенных действующим законодательством на регулятора финансового рынка.

Подводя итог, можно заключить, что цифровизация в целом и внедрение цифровых платформ в частности приводят к изменению структуры финансового рынка, бизнес моделей финансовых организаций, порядка взаимодействия поставщиков финансовых услуг и их клиентов, поведения потребителей финансовых услуг, а также целому ряду иных фундаментальных сдвигов, воздействующих на финансовый рынок. Это, в свою очередь, требует адекватных и своевременных правовых решений, обеспечивающих стабильность финансового рынка, его развитие, защиту прав и законных интересов потребителей финансовых услуг.

2.2. Цифровые экосистемы на финансовом рынке

Цифровые экосистемы. Как уже отмечалось, цифровые платформы – продукт IT-бизнеса, который стал востребован хозяйствующими субъектами финансового и реального секторов экономики. Важнейшей же чертой современной экономики является ее ориентация на удовлетворение как можно большего числа разнообразных потребностей населения наиболее удобным, быстрым и желательно наименее затратным способом. Неудивительно, что логическим итогом эволюции цифровых платформ стало их объединение в единые экосистемы.

Со всей очевидностью можно утверждать, что слово «экосистема» перекочевало в юриспруденцию и экономику из экологии. Изначально «экосистема (или «экологическая система») означала совокупность обитающих на определенной территории организмов, а также условий их существования, которые находятся во взаимосвязи и взаимодействии друг с другом. Постепенно рассматриваемое понятие стало употребляться в более широким значении – как сложноструктурированная, самоорганизующаяся и постоянно развивающаяся система, элементы которой взаимосвязаны. При этом, как правило, слово «экосистема» имеет позитивную коннотацию – оно подчеркивает, что соответствующие элементы находятся во взаимовыгодном взаимодействии, в кооперации, симбиозе, поскольку деструктивные элементы нарушают единство экосистемы, приводя к ее разрушению.

На основании подп. «с» п. 3 Указа Президента РФ от 09.05.2017 № 203[202] экосистема цифровой экономики – это партнерство организаций, обеспечивающее постоянное взаимодействие принадлежащих им технологических платформ, прикладных интернет-сервисов, аналитических систем, информационных систем органов государственной власти Российской Федерации, организаций и граждан. Вместе с тем, представляется, что данное определение не совсем удачное – указанные цифровые платформы могут принадлежать одной организации в результате чего партнерство субъектов отсутствует. В цифровых экосистемах симбиоз проявляется не столько в партнерстве организаций (хотя и это не исключено), сколько во взаимосвязи цифровых технологий, сервисов, платформ, оказываемых услуг и предлагаемых продуктов. В связи с этим согласимся с определением, приводимым в докладе Банка России[203], согласно которому экосистема (цифровая экосистема) – это совокупность сервисов, в том числе платформенных решений, одной группы компаний или компании и партнеров, позволяющих пользователям получать широкий круг продуктов и услуг в рамках единого бесшовного интегрированного процесса.

Первоначальный толчок развития экосистем дали американские биг-тех компании – Google, Apple, Facebook (в настоящее время – Meta[204]), Amazon, которые в совокупности образуют так называемую «Большую четверку» или сокращенно GAMA[205]. Зачастую в данный список также включают Microsoft, расширяя группу до «Большой пятерки» или GAMAM[206]. Указанные компании на протяжении 2000-х и 2010-х годов выступали лидерами IT-индустрии в силу чего за счет накопленного опыта в данной сфере, технологического преимущества перед конкурентами и широких финансовых возможностей, именно они выступили локомотивом формирующейся экосистемной экономики. Несмотря на общую принадлежность перечисленных корпораций к сфере IT, их экосистемы развивались по-разному – экосистема Google сформировалась из поисковой системы, Apple – операционной системы, компьютеров и мобильных устройств, Facebook – социальной сети, Amazon – интернет-магазина. Таким образом, названные корпорации, заняв доминирующее положение в соответствующей области информационных отношений, пришли к одному и тому же решению о дальнейшем пути развития своей бизнес-модели – формированию экосистемы.

К крупнейшим мировым экосистемам также следует отнести китайские Alibaba, Tencent и Xiaomi. Успех Alibaba – это история слияния информационных технологий и реального сектора экономики, которых хорошо развит в КНР. Экосистема Tencent начала развиваться на основе мессенджера, а затем – видеоигр. Xiaomi – китайская корпорация, которая из производителя смартфонов постепенно превратилась в одного из ведущих игроков рынка интернета-вещей. Кроме того, к экосистемам также относят южнокорейскую фирму Samsung, индийскую Jio, японские – Sony и Rakuten, казахстанскую – Kaspi, а также ряд иных экосистем. Таким образом, можно сделать вывод, что переход от платформенной к экосистемной экономике – глобальный процесс.

Экосистемы могут «вырасти» не только из IT, но и из финансового сектора. Таким примером, в частности, является российская экосистема Сбера. Напомним, что произошедшее в 2020 году переименование «Сбербанка» было объяснено формированием собственной экосистемы, которая, по заявлению руководителей финансовой организации, не умещалась в «прокрустовом ложе» традиционного банковского-бизнеса[207]. Построению собственных экосистем в настоящее время занимаются и другие российские кредитные организации – например, ВТБ и Тинькофф. В связи с этим, Банк России отметил, что особенностью нашей страны «является лидирующая роль финансового сектора в создании экосистем»[208].

Еще одной особенностью российского рынка является наличие сильных IT-корпораций – Яндекс и VK – также развивающих собственные экосистемы. Помимо этого, созданием экосистем занимается ряд мобильных операторов – МТС и Мегафон. На основании этого, можно заключить, что Россия находится в общем фарватере экосистемной экономики, и на сегодняшний день наша страна – одна из немногих, которая обладает разветвленной системой конкурентоспособных на локальном рынке национальных экосистем[209].

Современные экосистемы обеспечивают взаимосвязь между:

– онлайн-сервисами – опосредуют получение услуг и передачу информации через сеть «Интернет». Наиболее типичным примером могут служить онлайн-кинотеатры, социальные сети, мессенджеры и т. д.;

– офлайн-сервисами – используются для получения товаров, работ и услуг в реальной жизни. К таким сервисам относятся услуги такси, доставки еды и других товаров;

– цифровыми устройствами – с одной стороны, выступают в качестве инструмента для взаимодействия с цифровыми платформами, а с другой – могут являться «физической» составляющей экосистемы. Примером служат устройства Apple – iPhone, iPad, AirPods, Apple Watch и т. д.;

– интернетом-вещей – представляет собой сеть физических объектов, которые оснащены встроенными технологиями для связи и восприятия или взаимодействия друг с другом или внешней средой. К данной категории относятся физические объекты, обеспечивающие домашнюю автоматизацию (home automation), управление транспортными средствами и т. д.

Кроме того, сервисы экосистем могут быть классифицированы по их функциональному назначению. В частности, в докладе Банка России выделяется четыре типа сервисов:

– электронная коммерция (маркетплейсы);

– информационные технологии (поисковые сервисы, голосовой помощник, операционная система, облако и т. д.);

– финансы (кредит, страхование, платежи и т. д.);

– образ жизни (онлайн-кинотеатры, аренда/продажа недвижимости, такси, каршеринг, онлайн-обучение, игры, соцсети, мессенджеры и т. д.).

В то же время ряд сервисов достаточно тяжело однозначно отнести к какой-либо одной группе. Например, соцсети, мессенджеры и маркетплейсы могут быть с тем же успехом отнесены к информационным технологиям.

Основываясь на всем вышеперечисленном, можно заключить, что современные цифровые экосистемы представляют собой совокупность цифровых платформ, объединяющих IT, финансовый и реальный сектора экономики, посредством предоставления своим клиентам онлайн и (или) оффлайн сервисов, опосредующих передачу информации, получение товаров, работ, услуг, результатов интеллектуальной деятельности, а также обеспечивающих взаимосвязь цифровых устройств и (или) интернета-вещей.

Цифровые экосистемы могут быть классифицированы по различным основаниям. По степени охвата рынка они могут быть:

– глобальными – к ним относятся экосистемы ведущих биг-тех компаний GAMA;

– национальными – экосистемы, представленные в первую очередь на локальном рынке страны, реже – на региональном рынке. К таковым относятся российские экосистемы. Интересно, что несмотря на всемирную известность, китайские фирмы Alibaba и Tencent сохраняют национальную направленность своего бизнеса.

В зависимости от развиваемых сервисов, можно выделить экосистемы, включающие:

– исключительно цифровые сервисы – самый распространенный и наиболее простой подход к построению экосистемы – он не требует инвестиций в инженерные разработки и реальное производство. Такие экосистемы существуют исключительно (или преимущественно – если брать экосистемы, предоставляющие традиционные офлайн услуги – доставка, услуги такси и т. д.) в виртуальной форме;