Фанатка

Глава 1 Марта

В сентябре погода стояла жаркая, почти такая же, как и летом. Солнце быстро раскаляло темный камень почерневших от времени стен академии, и находиться в помещении с закрытыми окнами казалось невыносимым.

Жара особенно сводила с ума в кабинете заклинательства, окна которого – огромные в потолок – выходили на южную сторону и не были прикрыты густыми кронами; именно в этом месте деревья были высажены на некотором отдалении.

С первого дня профессор Константин Васильевич Вяземцев, часто приходивший с последними студентами, с порога просил открыть окна, чтобы проветрить. Просьба неукоснительно исполнялась. Студенты бросались настежь распахивать старые скрипучие створки, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ветер уже доносил легкое дыхание огненной осени, но всё ещё был ласкающе приятным, наполняющим легкие терпкими ароматами отгорающих трав.

Духота установила свои правила в классе с приходом сырого октября. Небо чаще затягивало жирными дождевыми червями туч. Стоило стылым внутренностям исторгнуться из прожорливого брюха, как те тлели на глазах. Проглядывало солнце, и вот уже пламенеющий диск сиял на небе золотой начищенной монетой, требуя потерянную влагу назад. Густой супистый дым клубами дыбился от напитанной земли, превращая здание, наполненное студентами, в топленую баню.

Стоило открыть окна, как налетавшие порывы ветра доносили выстывающее дыхание гор, заставляя корчиться от ощутимого холодка. Стоило закрыть окна, как запертый внутри влажный воздух нагревался до удушливого, выплавляя остатки мыслей и заставляя опускаться веки в отупляющей дреме. Окна снова открывались.

В ноябре стало прохладнее. Солнце показывалось всё реже, позволяя тьме медленно плести паутину высоко под беленым потолком, опуская ярусы занавеси все ниже и ниже вдоль стен, погружая всё вокруг в сумрак. В такую погоду хотелось тепла, но тридцать два дышащих тела быстро сжигали пригодный для ученья воздух и снова требовалось открыть окно.

– Филипп, будь добр, раскрой створку рядом. Только одну, благодарю, – попросил профессор вскоре после начала занятия.

Так происходило последние пару недель.

Филипп поднялся и, выполнив просьбу, бесшумно опустился на стул, продолжив вести конспект лекции. Его тонкие бледные пальцы с короткими чистыми ногтями аккуратно держали перо. Голова чуть наклонена набок, рука поддерживает подбородок. Сквозь светлые, покрытые налётом истертой позолоты волосы сочился мягкий свет, касаясь идеальных плеч. Не слишком широких и округлых, как у силача, но и не узких девичьих. Это виделось даже под скрывавшей очертания фигуры мантией.

Не прошло и минуты, как он едва заметно шевельнулся, одернул манжет форменной голубой рубахи, забросил ногу за ногу.

По комнате расплывался холод. Он проникал всё глубже, окутывая студентов под мерный скрежет пишущих перьев.

Филипп заерзал, плотнее сжал левую ладонь, а затем и вовсе убрал её в карман.

Поднялся легкий сквозняк. Просвистел от окна до двери, заставив парня поежиться. Он, должно быть, не заметил, как чуть приник, стараясь глубже нырнуть под невысокий ворот укороченного сюртука. В этот момент он напоминал напыженного воробья.

Его выражение лица изменилось: брови сошлись к переносице, губы чуть поджаты.

Ему было холодно.

Я всё ждала, когда он скажет об этом, попросит у профессора разрешение закрыть окно. Но он молчал. Молчал уже довольно давно – он стал замерзать уже в середине октября.

Он зажал нос, но это не помогло. Чихнул. Сдавленно, едва слышно. Но и тогда не попросил закрыть окно, а профессор не заметил, увлеченно вещая с кафедры о мудрёных заклинаниях, доступных учащимся на последних курсах Высшей магической академии.

Наконец раздался мелодичный перезвон, оповещавший, что занятие подошло к концу. Профессор выдал задание и разрешил покинуть кабинет.

Все будто с места сорвались – впереди был обеденный перерыв. В нешироком дверном проеме по обыкновению разгоралась сутолока. Студенты шумно переговаривались, шелестя бумагами и мантиями, оживленно смеялись и торопились покинуть охолонувшую комнату.

Обычно я покидала кабинет одной из последних, но сегодня тоже немного поспешила. Близ двери, в веренице вороных одежд, я затерялась и потому никто не обратил внимания на моё присутствие.

Ещё шаг и я поравнялась с парнем. Он был одного со мною роста, но все же я казалась выше из-за шапки густых волос. В суматохе перехватила его ладонь. Он вздрогнул, посмотрел на меня. Увидев, кто именно позволил себе дерзость, его лицо изменилось. Должно быть, его прозрачные серые глаза потемнели от возмущения. Но я не ответила на его прямой взгляд, продолжая смотреть перед собой и идти вперёд. Его руки я не выпустила, когда он попытался отнять ладонь. Действовал он не слишком решительно – наверное не хотел привлекать лишнее внимание.

Руку я не разжала, пока мы не оказались перед самой дверью. В этот момент я выпустила чужие пальцы и, не сбившись с шага, вышла первой.

***

В обеденном зале было как всегда шумно. Помимо болтовни раскрашенной всеми оттенками от шепота до скандала, звенели тарелки, бряцали столовые приборы, хлюпали разливаемые супы и напитки.

Прорва студентов толпилась у прилавков раздачи, половина столов была уже занята. Незаметная для всех, я влилась в вереницу и дожидалась своей очереди. Не переживала, что не найду пустого стола. Вот уже четвертый год у меня было собственное место.

Прошла в один из тёмных углов зала, тускло освещённый факелами, заняла привычный стол и стала делать то, что делала всегда – наблюдать.

Копошившаяся и перетекавшая будто муравейник масса живых тел меня занимала мало. Всё моё внимание было приковано к одной единственной точке пространства. Иногда колышущиеся языки пламени – студенты – образовывали зазоры, позволяя мне увидеть его.

Филипп привычно сел с друзьями. Все четверо тоже давно определились с собственным расположением и потому мой стол был сдвинут так, чтобы иметь лучшую возможность видеть его хотя бы мельком.

Он улыбался. Я выдохнула. Это означало, что своим поступком я шокировала его недостаточно сильно, чтобы выбить из привычной колеи. Это было бы больно, хотя и не удивительно.

Всё что я хотела, это согреть его немного. Моей стихией был огонь и мне ничего не стоило греть саму себя, меняя температуру тела на желаемую. Мои прикосновения могли ощущаться по разному. Я коснулась Филиппа горячей рукой, хотела поделиться теплом, только и всего.

И сделала это довольно находчиво: никто не заметил, и потому безупречная репутация Филиппа не была запятнана моим вольным прикосновением – прикосновением изгоя. Именно это место я занимала в группе четвертого курса.

Это место стало моим по поступлению. Я приехала из далекой провинции, говорила с небольшим акцентом, отличавшимся от столичного, и мой нелюдимый вид, должно быть, слегка отпугивал.

Честно говоря, я часто смотрела на себя в зеркало, сравнивая с однокурсниками и пришла к выводу, что не очень привлекательная. Лицо, наверное, казалось маленьким из-за обилия густых каштановых волос, доходивших до талии. Они всегда свисали по обе стороны закрывая уши и нижнюю челюсть, от чего лицо выглядело узким. Глаза почти чёрные, близко посаженные, брови густоватые, нос не слишком прямой и губы странные. Верхняя значительно больше нижней и оттого слегка нависающая.

Другие не любили на меня смотреть и либо не замечали, мазнув случайным взглядом, либо отводили глаза, будто на дороге споткнулись. Такой реакции, признаться, я ожидала. Там, откуда я родом на меня смотрели точно так же.

Я пережевала пару яиц и, подставив обе руки под подбородок, уставилась на Филиппа. Он смеялся чьим-то шуткам и выглядел обворожительно.

Он был идеален. Невысокий, тонкий в кости, но не женоподобный; красивые правильные черты лица за исключением надбровных дуг – они выдавались сильнее и были великолепны. Очень типично для столицы, но вот глаза… глаза миндалевидной формы чуть вытягивались к вискам, выдавая смесь кровей, но каких, я не знала. И пара родинок на лице. Одна повыше верхней скулы, другая под нижней губой.

Я сглотнула.

В этот момент взгляд Филиппа случайно наткнулся на мой и замер. Уголки смеющегося рта опали. Я не отворачивалась, глядела прямо на него. Он тоже. И вдруг он едва заметно кивнул и перевел взгляд.

Я онемела.

Что это было?

Выглядело как благодарность.

За сегодняшнее?

В груди гулко ударило.

Для тебя – всё, что угодно, Филипп.

Глава 2 Марта

– Филипп, будь добр, приоткрой окно, – попросил профессор заклинательства.

Филипп поднялся и подошел к раме. Ухватился за ручку, знакомым движением потянул на себя. Створка не поддалась. Филипп замер на мгновенье, и потянул сильнее – с тем же результатом.

– Должно быть, заело, Константин Васильевич, – ответил он низким мелодичным голосом после того, как попробовал ещё раз. – Боюсь, более серьезного воздействия стекло не выдержит.

Профессор прервался, посмотрел поверх очков сначала на Филиппа, потом на окно, отложил манускрипт лекции, встал.

– Действительно, не поддается, – в искреннем удивлении произнёс он, сам приложив немало усилий. – Ещё вчера всё прекрасно работало. – Владислав, – окликнул профессор студента через два стола. – Открой окно рядом с собой, будь добр.

Парень резво поднялся, но и его ожидала неудача – створка рядом с ним тоже не желала открываться.

– Да, что же это, – квохча, профессор поочерёдно пытался открыть окна, продвигаясь к задним рядам. – Какой-то розыгрыш? Знаете, я не ценитель.

Только последнее окно в углу – там, где никто не сидел, соизволило распахнуться.

– Ну наконец-то, – с облегчением выдохнул профессор. – С этой ситуацией я позже непременно разберусь и виновные будут наказаны, а сейчас не будем больше терять время и вернемся к лекции.

Я не переживала о том, что буду наказана. Профессор обладал великолепной памятью, когда речь шла о заклинаниях, и просто отвратительной забывчивостью касательно бытовых дел, из-за чего не раз ругался с заведующей по хозяйственной части.

Мне ничего не стоило прийти в кабинет пораньше с молотком и жменей гвоздей, и забить злосчастные створки. Даже если будут искать злоумышленника по магическому следу, ничего не найдут. Да и слышно моих стараний не было – в такую рань крыло пустовало.

Если Филипп в тот день действительно поблагодарил за такую мелочь, значит, я серьёзно недооценила размер неудобства. Должно быть, холод ощутимо его изводил, раз уж такой пустяк стал основанием к контакту с изгоем, то есть со мной. Со сквозняками рядом с Филиппом пора было покончить.

Готова биться об заклад, профессор не скоро займется проблемой, раз уж окно в конце аудитории открывается. А там придет зима, и необходимость в этом исчезнет по крайней мере до весны.

Забыв об осторожности – мною никто никогда не интересовался, я улыбалась собственной находчивости, прежде отвесив себе мысленную оплеуху за невнимательность в отношении Филиппа. Впредь нужно быть собраннее. Кивнув своим рассуждениям, в порыве решимости я перевела взгляд на объект своего обожания… и застыла.

Филипп смотрел на меня поверх плеча. Незаметно для остальных, словно откинулся в удобное для записи положение, в пол-оборота, и наблюдал за мной.

Как долго?!

Я запаниковала и тут же сникла. Опустила пониже подбородок, укрываясь за волосами, упавшими на лицо.

Нет, он не мог догадаться. Мало ли о чём я могла думать? Я должна была выглядеть странно, но для меня это как раз нормально, ведь я же считалась странной. Что с меня взять? Парю в собственных фантазиях прямо посреди занятия, ничего особенного.

Я медленно подняла голову, проверить смотрит ли ещё Филипп. Он смотрел. Я виновато потупилась, не в силах строить безразличный вид или другую сложную мину. Делать я это, конечно, умела, но обманывать Филиппа, пусть даже выражением лица у меня не было желания.

Вдохнув глубже, я сдалась и подняла глаза. Пусть читает чистосердечное признание на моей провинившейся физиономии. Филипп смотрел и я не придумала ничего больше, как подернуть плечами. Он продолжал смотреть. Я насупилась, чувствуя себя не в своей тарелке. Я ведь хотела как лучше.

Ничего не оставалось – я вытянула из-под стола молоток и положила поверх конспекта.

Филипп, увидев молоток, вытаращился. Беззвучно произнёс губами: убери. Я поспешила спрятать инструмент обратно. Парень наконец отвернулся.

Меня одолевали мысли, когда я, как обычно, одной из последних покидала кабинет и совсем не заметила, как кто-то пристроился рядом, сравнивая шаг с моим. Почувствовав касание руки, я вздрогнула, уставилась на человека идущего рядом – Филипп. Он мазнул нечитаемым взглядом по моему лицу и вышел первым. В руке у меня осталась записка.

***

Ещё никогда мне не стоило стольких усилий донести поднос с тарелками до стола. Руки чуть дрожали от нервного возбуждения, костяшки пальцев побелели от усилия, я то и дело сглатывала копившуюся во рту слюну, словно умирала от голода, но о еде и думать не могла, просто взяла всё то, что брала обычно, поскольку мысли мои были заняты совсем другим.

Стоило водрузить ношу на столешницу, как я тут же нырнула рукой в карман и достала записку, чтобы перечитать ещё раз.

«Встретимся в дальней беседке, той, что у лысого камня, в 18.00».

Пробежав строчку глазами, я почувствовала, как жар снова заливает щеки. Скомкала рукой юбку на колене и постаралась медленно вдохнуть, чтобы выровнять сердцебиение. Только через минуту, немного успокоившись, аккуратно сложила записку и спрятала сокровище в карман.

Подняв взгляд, я уставилась в ту самую точку, которая имела для меня значение. В этот момент языки тел колыхнулись и в просвете мелькнуло его лицо.

Филипп улыбался, слушая одного из своих друзей. Его глаза, укрытые мягкими длинными ресницами, ловили отблески зажжённых в зале свечей и тихо мерцали. Скулы тронул лёгкий румянец – в обеденном зале всегда было тепло от толпы студентов и кухни расположенной за соседней стеной. Уголок его рта дрогнул, поднимаясь выше, блеснул краешек жемчужных зубов.

Откуда у людей могут взяться такие зубы? Я видела разные. Кривые, слишком мелкие и редко посаженые, щербатые, и слишком крупные наползавшие один на другой, обломленные и сколотые, с налетом и разной степени желтизны, сдвинутые относительно носовой перегородки вправо или влево, лошадиные – разные. Но чтобы такие, как у Филиппа, никогда.

Его зубы были ровными, но не искусственными, как у некоторых. Не слишком крупными и не слишком мелкими, а идеально подходившими один к одному. Молочно белые со слегка прозрачными краями, просвечивавшими перламутром. Смотреть на них было приятно. Они были красивые. Как и всё в Филиппе.

Наверное поэтому к нему тянулись люди. Филипп всегда был окружен компанией, будь то парни или девушки. Они летели к нему всё равно что мотыльки, влекомые светом. Я, конечно, знала о том, что есть на земле такие красивые люди, но Филипп был совершенством.

К тому же он всегда был вежлив и обходителен с другими. Не отказывал в просьбах, даже когда им откровенно хотели воспользоваться. К примеру те, кто не желали учиться самостоятельно и рассчитывали на понимание и помощь других, без зазрения совести паразитируя на чужой щедрости, списывали домашние задание из года в год.

Филипп был невероятно красив, хорошо учился и был учтив. Он обладал всем, чтобы подняться достаточно высоко по социальной лестнице. И я была совершенно согласна, что там – на самом верху – ему и место. Не было никаких сомнений, что он достоин всех благ, которые могла предложить ему жизнь.

***

В беседке я была уже к пяти вечера. Небо укрывали разбухшие кишки облаков, медленно наливавшиеся сумраком. Там, в глубине, посверкивали слабые разряды молний, глухие протяжные раскаты набатом звучали в отдалении.

Непогода меня не пугала, наоборот – завораживала. Облокотившись на широкий высокий борт беседки, свисавшей над пропастью, я смотрела в высь не отрываясь, подмечала, как крепчает ветер, пытаясь сорвать мои волосы с плеч. Холодно не было, внутренний огонь был надежнее любых одежд, так что накидку я оставила в комнате академии.

С такой высоты монументальное здание как на ладони. Академия представляла собой старинный каменный замок с шестью устремлёнными к облакам башнями; несколькими площадками с широкими парапетами; с крытыми мостиками переходов, соединявшими западное и восточное крыло; с вытянутыми арочными окнами, украшенными мшистыми розетками; с выступами, занятыми пугающими изваяниями с оскаленной пастью и огромными когтистыми лапами; с оградами решёток и вылощенными плитами внутреннего двора с его неуклюжим фонтаном – весь монумент служил пристанищем Высшей академии магии и чародейства вот уже пару столетий.

Сюда съезжались маги отовсюду. Сначала мне здесь не понравилось – здесь я была чужой, но стоило увидеть Филиппа и всё остальное стало не важным. Наоборот, я полюбила это место всей душой, ведь только в этих стенах я могла находиться вместе с ним. Три с небольшим года пролетели незаметно и до выпуска оставалось не так уж далеко, чтобы я ценила выпавшую мне возможность. Вот бы можно было остаться здесь с ним навечно.

– Привет, – прозвучало за спиной и я обернулась.

Это был Филипп. Помимо форменного костюма академии на нём были высокие тёплые с опушкой сапоги и зимний подбитый лисьим мехом плащ. Капюшон он снял войдя под своды беседки.

– Ты не зажгла свет, – то ли подметил, то ли спросил он.

По углам притаились факелы. Их можно было зажечь вручную, либо с помощью магии. Для меня, как для мага огня, это не составило бы сложности, но я не стала этого делать.

– На всякий случай. Чтобы нас никто не увидел.

Пусть вероятность, что в такую погоду кто-то решит прогуляться была мала, но всё же я собиралась соблюсти максимум осторожности. Филипп наверняка хотел того же, выбрав одну из самых удалённых и потому нежалуемых студентами беседок. Подниматься по крутому взгорью пришлось около получаса и это была отнюдь не увеселительная прогулка.

Филипп ничего на это не ответил, прошел по дуге, на меня не смотрел. Руки его были в карманах – наверное он снова мёрз, но предложить согреть его я не решилась. Здесь, в уединенности скал, поросших голубоватым сосняком такое предложение казалось более личным, чем касание среди толпы. Я не хотела его обидеть.

– Зачем ты это сделала?

Очевидно, что моя выходка с молотком должна быть объяснена и я к этому готовилась. Выдумывать оправдание было глупо, к тому же я нисколько не смущалась собственных чувств. Считала их не уместными в отношении такого совершенства, как Филипп – да, конечно – но точно не поводом для стыда. Если бы такой, как он не нравился, кто же тогда?

– Тебе было холодно и я приняла меры.

Изящная бровь едва заметно изогнулась. Мое сердце ударило громче, я туже сжала челюсть, пытаясь не потерять сосредоточенность в его присутствии.

– Это я понял, – сквозь зубы процедил он и отвёл взгляд. – Тебе не кажется, что это слишком?

Я на секунду задумалась.

– Нет.

Он посмотрел на меня снова.

– Ты странная.

– Я знаю.

Его слова меня ничуть не задели – это была чистая правда.

– Чего ты хотела этим добиться? – Филипп хмурился. – И тем, что согрела мне руку? Думаешь, я падок на сопливую романтику?

– Не думаю, – конечно, мои причины были совсем иные. – Просто ты мёрз и меня это беспокоило.

Презрение отразилось на идеальном лице.

– Значит, ты одна из этих дурочек, томно вздыхающих по мне и шлющих глупые записки без подписи, – вынес он приговор и кивнул сам себе.

Мне требовалось немного времени, чтобы обдумать сказанное. Со стороны это должно быть снова выглядело странным – будто от растерянности или смущения я язык проглотила – но мне требовалось подумать.

– Нет. Я не слала тебе записок без подписи или любых других. И я не вздыхаю томно – я пытаюсь себя контролировать.

Филипп тихо фыркнул.

– Ты очень странная, – протянул он с оттенком брезгливости.

Я чуть расстроилась. Не словам, но выражению его лица.

Филипп развернулся и направился к ступенькам ведущим из беседки, но в самый последний момент остановился, повернул голову в пол оборота и спросил:

– Значит, я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, конечно, – тут же согласилась я.

Парень развернулся, выглядя озадаченным.

– Ты же только что сказала…– начал он и не закончил фразу.– Забудь.

Больше он ничего не добавил, но и уходить не спешил. Его брови сошлись к переносице, означая, что он о чём-то раздумывает. Плотнее сжав губы, он сложил на груди руки и недружелюбно уставился на меня.

– Чем я тебе нравлюсь? – спросил он так, будто ответ его не слишком волновал.

Мы стояли друг против друга на некотором расстоянии, но даже приняв важный вид и будто вытянувшись, мы все равно были одного роста, и подавить меня важной позой не получилось – я прекрасно отдавала себе отчёт в происходящем. Юлить с ответом и не думала:

– Всем.

– Глупости, – отмахнулся он. – Подробнее.

Ну хорошо. Подробнее, значит подробнее.

Я начала с его внешности, и он тут же скривился, как от кислого лимона сунутого под нос, когда я закончила живописать его зубы, он попросил остановиться и, должно быть, на этом хотел закончить разговор, спросив «это всё?», на что я ответила, что дальше идет его характер, потом поведение и манеры, затем отношение к людям и порученным делам, и ещё несколько пунктов.

Он снова застыл с выражением озадаченности на прекрасном лице. Немного подумав, попросил продолжить с того места, где он меня оборвал. И я продолжила декламировать, чуть повернувшись, когда к середине речи он подошел к скамье и не слишком грациозно опустился.

Но слушал он меня внимательно. Разные эмоции мелькали на его идеальном лице, но среди них не было ничего напоминающего отсутствие интереса, и этого мне было более чем достаточно, ведь за всё это время немого обожания это был наш первый разговор. Ну и что, что больше говорила я, мне было уже приятно, что мы так близко и он впервые смотрит на меня прямо. На меня.

– … ещё мне нравится, как ты щуришься, когда ешь ягодный штрудель. Когда делаешь первый укус, и даже немного до того. Уже предвкушая близкую кислинку, чуть прикрываешь глаза, будто готовый к терпкости вишни…

– Хватит! – Филипп взвился, как ужаленный. – Прекрати это! Ты разве не понимаешь, что это ненормально!

Я затихла, но глаз не прятала.

– Понимаю.

– Тогда зачем?

– Что зачем?

– Зачем… Зачем ты ведешь себя как помешанная?

Что мне оставалось, кроме как пожать плечами.

– Наверное потому, что я такая и есть, – тише проговорила я, и раскат грома сопровождаемый молнией сотряс воздух вокруг.

– Жуть какая, – Филипп резко поднялся со скамьи. – Прекрати меня преследовать.

– Я этого не делаю.

– Тогда что же ты делаешь?

– Просто смотрю на тебя.

– Ты делаешь это постоянно!

– Потому что на тебя невозможно не смотреть.

Филипп раскрыл рот, собираясь парировать, но так ничего и не произнес.

Я пожалела, что не зажгла факелы, мне так хотелось видеть его лицо отчетливее. О чём он подумал в этот момент?

– Я ухожу, – с этими словами он поспешил прочь из беседки.

– Филипп, – его имя на своём языке я пробовала не раз, но никогда не обращалась к нему вслух.

Его имя отдавало вкусом спелого персика.

Он остановился.

– Один неважный момент… – я поколебалась, и всё же произнесла, видя, что он ждёт, – записки без подписи шлёшь ты? – скомкано закончила я, надеясь, что он не обидится.

Я не хотела уличить его, просто если для него важны записки – ведь он упомянул о них и написал мне одну ранее днём – наверное, это могло иметь значение. Или нет? К однозначному выводу я не пришла – не успела, поэтому и произнесла без уверенности.

В этот момент, в абсолютной тишине, сверкнула молния. Затем раздался гром, и он вынырнул из-под укрытия беседки.

Всего миг я видела его лицо, но этого было достаточно, чтобы заметить смущение и уязвимость, а ещё лёгкий румянец, коснувшийся его скул.

Он был ВОСХИТИТЕЛЕН!

Не важно о чём был наш разговор и как сложился, вниз по дороге, обратно к академии, я полыхала вместе с потоками грязи от занявшегося дождя, абсолютно счастливая! После стольких лет лицезрения совершенства, шанс поговорить с ним – величайшая милость!

Глава 3 Филипп

Размашисто шагая вниз по крутой дороге и пытаясь удержать полы мантии, срываемые ветром, я не мог не думать о самом странном разговоре в моей жизни. Сказать, что я был удивлён, значило ничего не сказать – я был шокирован!

Странную, по общему мнению ребят девушку я заметил в первый же день. Не заметить её было невозможно. Довольно высокая, сложенная как подросток – толку что ей тогда было уже восемнадцать – она отличалась идеально ровной осанкой, да такой, будто указку проглотила – так, в общем, про неё иногда и шутили; острые плечи, совсем лишенные девичьей покатости, длинная шея и совершенно бледное овальное лицо, на котором омутами кипели почти чёрные глаза.

Только спустя некоторое время я поймал себя на мысли, что никак не могу разглядеть других черт. Её глаза притягивали с той неодолимой силой бездны, когда нет сил не смотреть вниз.

Разглядывать приходилось урывками. В первый год, особенно в начале учёбы, все очень внимательно друг за другом наблюдали – присматривались, выбирали друзей и круг общения. Решали, кому достанется статус отщепенца. Я не слишком удивился, когда изгоем выбрали Марту.

Мало того, что у неё была не самая тривиальная внешность – рост, сложение, бледность бросались в глаза сразу, но были и другие примечательные черты. Чего стоили её тёмные, едва тронутые выгоревшей на макушке бронзой волосы. Густые и непослушные, они словно укрывали девушку наполовину откинутой вуалью.

К тому же форменный костюм сидел на ней не хуже, чем на наших профессорах-женщинах – тех, кто посвятил себя науке и потому не обзавелся ни утонченным видом, ни семьёй. Вот только синим чулком она пока не была – возраст был слишком юным, чтобы хоронить её личную жизнь, но нельзя было не признать, что у неё имелись все шансы пополнить в будущем их ряды. К тому же такие женщины были всегда увлечены чем-нибудь важным, будь то магия, политика, наука. За Мартой я никаких склонностей не заметил.

В учёбе и магии её результат был всегда средним и, кажется, ничего её особенно не интересовало. По крайней мере, я не видел в ней энтузиазма на занятиях или пылкости в отношении других увлечений.

Но кое-что я все же заметил. Заметил, что она исподволь наблюдает за мной, когда думает, что я не смотрю. Так было все три года, и вот в начале четвёртого она позволила себе коснуться меня. Я был потрясен, потому что привык считать, будто мы существуем в разных реальностях.

И сейчас, после разговора с ней, я точно мог утверждать, что склонность у неё всё же имелась. И не просто склонность, а огромная маниакальная зависимость, нет, зацикленность. На мне!

Оказавшись внизу, я выругался – сверху сорвались резкие стрелы дождя. Несколько упавших, будто выроненных из небесного колчана наконечников разбились о клубящуюся пыль, ещё несколько мгновений и зарядил настоящий ливень.

Я не стал дожидаться водопадов и тут же свернул на обочину. Нырнул в подлесок, за ствол старого скрюченного ясеня, росшего в паре шагов от дороги, прильнул к шероховатой коре и туже натянул капюшон, собираясь переждать буйство непогоды в укрытии и только потом вернуться в академию.

Дождь лил стеной. Временами напор слаб, словно некто невидимый, обрушивший на нас кару небесную, делал долгий продолжительный вдох и после снова испускал на землю потоки воды.

Я подумывал над тем, чтобы рискнуть и попытаться добежать до дверей академии в одну из таких дождевых проплешин, но подхватить простуду отчаянно не хотелось. Насморк, кашель и слабость – какая же гадость. Лучше было поработать над собственным терпением и подождать.

Увы, у меня, как у мага воздуха было не слишком много преимуществ в такую погоду, да и потенциал мой был ниже среднего, что я старательно скрывал, не привлекая к своим магическим способностям внимания.

Я даже сквозняк на заклинательстве унять не мог, а ведь он достал меня до печенок!

В одну из таких проплешин я расслышал тяжелые хлюпающие шаги и почти сразу увидел фигуру, спускавшуюся вприпрыжку вниз. Марта резво шла вперёд подгоняемая наклоном и, похоже, хорошим настроением. Улыбаясь и широко размахивая руками в такт шагам, она, кажется, что-то напевала себе под нос.

Дождь её ни капли не смущал. И если меня можно было уличить в небрежности, поскольку про зонт я не вспомнил, даже видя надвигавшееся ненастье, то она – я не сомневался – даже и не подумала его взять. Она также не носила тёплую обувь и накидку, разгуливая в туфлях и платье круглый год.

Такое могли себе позволить только маги огня. Причём достаточно сильные, ведь ресурс был не бесконечен, как и напряжение физических сил. Истощив себя, можно было надолго захворать, поэтому многие предпочитали обходиться вещами.

Поведение Марты снова списывали на её странность и чудачество, ведь никаких выдающихся способностей она ни разу не демонстрировала. Все просто решили, что ненормальная девчонка играется с собственным ресурсом, расходуя тот на всякую несущественную ерунду.

Девушка резко сменила направление на повороте, заставив меня вздрогнуть. Её волосы унесло в сторону, и пар, окутывавший её облаком, зацепился за плечи, превратившись в дымчатую накидку. Она походила на порождение тьмы – гостью с изнанки мира.

«Жуть какая», – подумал я, ощутив, как по коже пробежали мурашки.

К беседке я подошел раньше назначенного времени. Я знал, что она уже там – ветер принёс известия. Подниматься не спешил, наблюдая с дороги ниже, откуда отлично просматривалась часть деревянной конструкции, и девушка, опустившая голову на руки, глядящая в даль. Мне показалось, что непогода совсем её не пугает.

И всё же я повременил с появлением. Выждал, и только потом поднялся в беседку. Она обернулась, позади неё ослепительно мелькнула молния, четче выделяя тёмную фигуру. Её лицо было не разглядеть – факелы не горели.

Мне стало неуютно. Я сам решил поговорить, но в этот момент с удовольствием бы сбежал. И всё же… Всё же мне было интересно и я начал этот разговор.

Пожалуй, не было ничего удивительного в девице вздыхавшей по мне – таких за время обучения набралось предостаточно, вот только их глупые мечты о том, какой я принц, не имели никакого отношения к действительности. Скорее так было принято – выбрать симпатичный предмет обожания, чтобы было что обсуждать с подругами, переливая из пустого в порожнее до бесконечности.

На самом деле все мы не так уж много знали друг о друге, чтобы полагаться на свои суждения. Ведь все всегда пытались скрыть свои недостатки и подчеркнуть достоинства. Да и любили мы в этих выдуманных любовных историях только себя. Страдали, рыдали, убивались, ставя в середину картины себя любимого: то окрыленно счастливого, то безнадежно раздавленного – всё всегда крутилось вокруг наших собственных чувств, а не чувств того, на кого, как нам казалось, было направлено наше пристальное внимание.

По этой причине я ни разу не заводил ни с кем отношений. Флиртовал немного для вида, но на этом все мои притязания заканчивались. Люди сочли моё поведение очаровательным и таинственным, присвоив мне образ недоступного сердцееда. Девушки серьёзно осаждали меня, привнося в жизнь больше неудобства и раздражения. Всё это было слишком банально и скучно, и потому совершенно не интересно.

То, что сделала Марта – сначала согрела мою руку, а после забила окна, – немного расходилось с той картиной влюблённости, которую я привык наблюдать у девушек.

Вздохи, долгие взгляды, записки и, может быть, несмелые, скомканные до неприглядности приглашения на зимний бал – это было всё, на что отчаивались девушки. Они же так переживали за собственный сердечный ритм и пунцовые щеки, что не замечали ничего вокруг. Вряд ли кто-то вообще обращал внимание на настоящие неудобства, сложности или проблемы друг друга, и ещё меньше можно было надеяться на то, что кто-нибудь решит за них взяться.

И я совру, если скажу, будто только это заставило меня поговорить с Мартой.

Я был поражен храбростью отщепенца, решившего действовать после стольких лет незаметного существования. Ведь я мог оттолкнуть и высмеять. Мог прилюдно выдать того, кто забил окна и тогда бы она выглядела не просто странной, но дикой.

Вот только сейчас, после разговора, я серьезно сомневался, что ей было дело до того, какое мнения составят окружающие. Да, и если сделать ещё один шаг в своих рассуждениях, придется признать, что рассмотрев меня достаточно хорошо, она точно знала, что я так не поступлю.

Я выдохнул, сдаваясь, и прислонился лбом к стволу дерева, потянув носом расплывавшийся в воздухе запах сырой земли и давно пожухлой листвы – замечательный запах. Не чета мерзким девичьим сладким отдушкам. Я, как маг воздуха, был особенно чувствителен к ароматам.

Дело было в том, что, мне нужно было прояснить, что же у неё на уме. Как она решилась на то, чтобы сделать нечто новое и довольно смелое, после стольких лет немого обожания. Да, конечно же, я не мог не видеть её взгляд все эти годы – его замечали и мои друзья, шутили по этому поводу.

Гораздо больше меня волновали некоторые другие странности, иногда происходившие вокруг.

Как и у всех, у меня случались мелкие неприятности, но всегда удачно разрешались без моего участия. Терялась почта из столицы, а затем вдруг находилась, и только моя, не чужая. Возникло недопонимание с соседом, и вдруг его так удачно переселяют. Не хватило учебников в библиотеке – я опоздал к началу второго года – а потом книги выдали, сказав, что кто-то сдал ненужные экземпляры. Девушки донимали, вот только я ни разу не травился зельями, которые подливались куда угодно, и, должно быть, по стечению неведомых обстоятельств, не надевал заговоренную на приворот одежду.

Таких счастливых случайностей и неслучайностей в моем списке было предостаточно. И если вначале я списывал всё на везение, со временем у меня появились некоторые сомнения на этот счёт. Однако никаких доказательств того, что кто-то приложил к этому руку не было.

Кроме одного не слишком убедительного момента: несмотря на то, что моей стихией являлся воздух, проблем с огнём у меня не случалось – проблем, очевидных другим.

Как и любой другой студент, я был обязан уделять внимание всем элементам и уметь использовать необходимый минимум неродных стихий.

Касательно огня: мне полагалось уметь поджигать свечи и конфорки в лаборатории зельеварения, уметь освещать себе путь, использовать самые простые и необходимые заклинания. Хорошо у меня получалось только в кабинете, перед профессорами. В своей комнате я исходил седьмым потом, чтобы высечь из пальцев искру и даже это не всегда удавалось.

Впервые я заподозрил её около года назад, но только вчера убедился, что мне не кажется и Марта, скорее всего, была причастна если не ко всем странностям, то точно к некоторым из них.

Строит из себя хранителя, побери её духи! Молчит годами, будь она неладна. Чего только стоит её замечание, что записка не подписана. Меня и моими же словами! Но будь я проклят, если она сказала это с желанием уязвить. Нет! Не было в её до противного острой ремарке ни капли упрёка или претензии. В её словах я расслышал замечание старшего и более опытного наивному ребёнку… Да кем она себя, духи побери, возомнила?

Я скрежетал зубами.

Это немое бесконечно долгое обожание и такой внимательный взгляд ко мне. Именно ко мне, а не себе самой.

При этих мыслях я разволновался.

И всё же… Всё же это было далеко не всё, что заставило меня с ней увидеться.

Позади раздался треск веток. Я обернулся, ожидая увидеть зверя и надеялся, что мне не попадется опасный хищник. Никого не было, только дождь беспорядочно барабанивший о тёмную зелень и… Зонт. Длинная трость со сложенной чёрной плащевиной стояла рядом с трухлявым пнём в паре шагов от меня.

Я застыл, чувствуя как внутри всё задрожало.

– Я знаю, что это ты! Немедленно покажись! – потребовал я.

Из-за соседнего ствола бесшумно качнулась тень, вынырнув только на половину. Посмотрела на меня одним глазом.

– Духи тебя побери! – выпалил я, ощущая холодный страх где-то по середине груди.

Как она подобралась так близко, не издав ни единого звука? Ветки хрустнули только чтобы привлечь моё внимание к проклятому зонту. И когда она заметила меня? Когда спускалась вниз, но не подала вида?

Не чувствуя ног, я неуклюже ломанулся прочь. Вынырнул на размытую колею и понёсся не разбирая дороги.

Она пугала меня до дрожи в коленях. До трясущихся поджилок. До остановки сердца.

И это была главная и основная причина, почему мне страшно хотелось с ней поговорить. Все эти годы.

Она притягивала так же, как история, плетущаяся в тёмной комнате тихим шепотом; как угол в укутанном мраком коридоре за который так и тянуло заглянуть, даже если волосы вставали дыбом; пугала, как чёрный паук повисший над кроватью; звала эхом глубоких подземелий.

Она пугала меня одним своим присутствием, и потому никогда не была пустым местом. Для меня.

Странно?

Да, очень. Наверное потому, что и сам я был немного странным, просто этого никто не замечал. Кроме неё, похоже.

Глава 4 Марта

Дождь оглушающе барабанил по гравию дорожки, когда в сизом сумраке я приблизилась к парадным ступеням академии. Поднявшись на широкое освещенное крыльцо, остановилась. Серые конопатые плиты украшали комья грязи с чужих сапог.

Я улыбнулась – теперь всё было правильно.

Вернувшись в академию после разговора, я застыла на этом самом месте в растерянности. Филипп должен был спуститься передо мной, а значит, порог не мог быть чистым. Но был. Убрать так быстро не могли. Служащие возьмутся за дело не раньше следующего утра и только после того, как закончится дождь.

Я быстро сообразила, что по дороге, попав под ливень, он, должно быть, решил укрыться под сенью деревьев и переждать первые удары непогоды. Скорее всего, остался где-то на обочине. Идти вглубь леса, не имело смысла, да и диких зверей хватало.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы я поспешила юркнуть за дверь, схватить один из общественных зонтов у порога и броситься обратно.

Отыскала я его быстро. Помедлила, решая, как предложить зонт. Вряд ли он сильно обрадуется моему появлению, но оставить его одного в темноте, там где водятся медведи и волки, да ещё на холоде, который он не переносил, я не могла.

Кажется, вместо помощи, я только сильнее его напугала. Зонт он не взял – сбежал. Зато теперь был в безопасности и тепле толстых стен, а я была довольна.

Наклонилась на мгновенье и коснулась живой мясистой грязи, растерла пальцами с чувством удовлетворения и только после вошла в дверь.

***

Следующие пару недель я была особенно осмотрительна и была готова биться об заклад, что он ни разу не поймал на себе мой взгляд. Я позволяла себе смотреть только когда ко мне была обращена спина Филиппа или расстояние было значительным и он никак не мог меня заметить.

Я не смотрела на него ни в обеденном зале ни в учебных кабинетах. Это было сложно, но я держалась, думая о том, что так ему будет легче. Не слишком приятно, наверное, быть предметом чьего-то обожания. Особенно, если тебе этот человек не нравился или, куда хуже, считался странным.

Так что свой бесславный подвиг я совершала для Филиппа со всей самоотверженностью, на которую была способна. Пусть он почувствует, что от меня не исходит никакой угрозы. Я вообще была последним на свете человеком, способным ему навредить.

Глядя мимо идеального лица, я просто представляла его там, где останавливался мой взгляд. И любовалась памятными моментами, коих в моей голове было предостаточно.

Как серьёзен и вдохновлён он был, зачитывая доклад о болотных кикиморах, обитавших в северных широтах. Как грустен и задумчив казался, сидя на скамье во время магических состязаний. С какой умиротворенностью и спокойствием взирал он в даль, вытянувшись на лужайке перед академией.

Я подавила вздох. Ничего не скажет ему о том, что границы его жизни – хотя бы мыслью – нарушены мной не единожды: ни взгляд, ни вздох. Филипп мог быть абсолютно спокоен.

***

Спустя месяц я достигла совершенства в искусстве незаметного наблюдения. Я прилагала массу усилий, пока скрытное внимание не стало второй кожей. Такая жизнь казалась такой же естественной, как и предыдущая, и была почти удобной.

Оказалось, что в таком поведении были свои преимущества. Лишенная удовольствия смотреть в его лицо, я получала заоблачную порцию наслаждения, когда всё же случайно касалась его взглядом.

Благодаря хаотичности движения вокруг, что непременно происходило среди огромной толпы студентов, Филипп иногда вдруг возникал рядом, и отвернуться означало привлечь его внимание вспыхнувшей суетой. За лучшее я считала полыхнуть мимо, по заданной траектории движения, словно меня и не было рядом.

И всё же мимолетное мгновение, когда мой взгляд соскальзывал с его лица, ощущалось почти так же остро, как прикосновение кончиков пальцев к его коже. Единственное касание в тот ноябрьский день, которое никогда не изотрется из моей памяти.

Лелея свою сокровищницу воспоминаний и бесконечно перебирая искры драгоценных моментов, я отправилась в библиотеку ранним выходным днём. Коридоры пустовали, разнося гулкое эхо моих шагов: почти все ещё спали.

Декабрь, стылый и снежный, подходил к концу – наступило время ежегодной описи манускриптов. Из каждой группы назначался представитель, готовый помочь в общем деле. Меня назначили в первый же год, не спросив; просто вписали мою кандидатуру. Никто не желал просиживать свободное время за наискучнейшим занятием инвентаризации трухлявого пергамента. С тех пор эта обязанность негласно легла на мои плечи.

Я не сопротивлялась. Друзей у меня не было, а свободного времени хоть отбавляй, так что я была не против чем-нибудь себя занять для разнообразия. К тому же, библиотека была ничуть не худшим местом для того, чтобы вызволять из памяти чудесный образ Филиппа, чем я и собиралась заняться.

Ежегодная повинность в библиотеке составляла полные сутки, то есть двадцать четыре часа, которые можно было разбивать на своё усмотрение. Я предпочитала жертвовать временем по утрам в дни отдыха, когда в библиотеке царили приятные мне пустота и тишина.

Каждый год я выбирала одно и то же место – дальний угол малого читального зала. Туда заходили меньше: студентам не нравился затхлый запах старины, который было не выветрить, и бесконечные сквозняки. Сейчас окна были плотно закрыты и аромат стоял удушающий. Но меня не беспокоил.

Оконные арки были высокими и узкими, выходили на северную сторону и потому всегда оставались притенены. Сейчас с внешней стороны стекла – заиндевевшего, раскрашенного узорами – лежал снег, скрадывая и без того скудное освещение.

Книжные шкафы, уходившие в невысокий потолок, резали пространство на части. В каждой секции стояли столы, но чем дальше от окна они располагались, тем меньше света могли предложить. Путем нехитрых изысканий, представленных посредством проб, я обнаружила, что только крайний стол в углу у самого окна был пригоден для работы. Там я обычно и таилась, предоставленная сама себе.

Оказавшись в большом зале, отметилась у главного библиотекаря, взяла несколько регистрационных журналов на проверку и отправилась в своё логово.

Как и ожидалось, в такой ранний час библиотека почти пустовала; исключением были несколько студентов, грызших гранит науки с маниакальной ожесточенностью. Они расселись друг от друга на внушительном расстоянии, будто поделили территорию, и не на что не обращали внимание.

А посмотреть в библиотеке было на что. Мне всегда казалось, что здесь обитает идеальная осень. Грандиозная по размерам зала уходила высоко в купол одной из широких башен. Её барабан – сплошь стёкла – обильно рассеивали вокруг мягкий утренний свет. Щедрая позолотой отделка ловила лучи восходящего солнца, расцвечивая отблесками богато убранное пространство. Книгохранилище пылало каймой благородного металла по линиям картин и портретов, по ободам подсвечников и светильников. Разноцветный бархат книжных корешков, будто сменивших цвет листьев, плотно лепился друг к другу, создавая упорядоченную какофонию оттенков вдоль ровного ряда полок. Шкафы, все равно что неправильные деревья с неестественно ровными – только прямыми по вертикали и горизонтали – ветками, плотно обхватывали свои некогда кроны.

Проплыв в косых лучах солнца и вальсирующей пыли, я оказалась у противоположной от главного входа стены, свернула налево, опустилась на пару ступенек вниз, преодолев узкий арочный проход и, очутившись во мраке малого читального зала, сразу направилась к своему столу.

Моё место не пустовало. В окружении таких же журналов, как и те, что были в моих руках, сидел Филипп и убористо писал.

Я замешкалась, развернулась, и решила уйти, чтобы его не беспокоить.

– Стой!

Филипп откинулся на стул, вернув перо в чернильницу.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Пришла работать? – кивнул он на стопку, прижатую к моему животу и, получив согласный кивок, указал на стул напротив. – Садись.

– Я не хочу тебе мешать.

– Ты не мешаешь, – бросил он и вернулся к бумагам.

Раздумывала я недолго. Опустилась напротив, раскрыла журналы и принялась сверять даты выдачи и возврата манускриптов.

– Как дела? – спросил он.

Я подняла голову и уставилась на парня. Он тоже посмотрел на меня открыто и прямо. Стол был нешироким и, должно быть, это было странное зрелище. Мы сидели, глядя друг на друга с нечитаемыми лицами.

– Хорошо, спасибо. Как твои дела?

– Могло быть и лучше.

– Что-то случилось? – я пыталась не выказать вспыхнувшего волнения, но неосознанно подобралась.

– Ничего особенного, – ответил Филипп, пытаясь напустить в голос безразличия, – слегка волнуюсь из-за сдачи стихий.

– Какой элемент? – спросила я для приличия, потому что знала ответ.

– Огонь.

В конце каждого полугодия, помимо предметов освоенных за семестр, полагалось сдать экзамен по неродной стихии; родная стихия сдавалась отдельно в малой группе соплеменников, таких групп, соответственно было четыре.

Чужую стихию сдавали всем потоком. Студент был обязан выбрать один элемент и освоить новое для себя заклинание. Стихии должны были сменяться очередностью.

Я давно посчитала. В первое полугодие первого года обучения Филипп выбрал огонь и чуть не провалился. Моя стихия никак не хотела ему отзываться. К счастью, моя очередь была следующей, я стояла рядом и помогла. После Филипп выбирал воду и землю. Затем был ещё один полный круг, и по всему выходило, что снова пришло время сдавать огонь.

– Нужна помощь?

– Да.

Я заметила, что Филиппу не понадобилась пауза на размышление. Это означало, что он рассчитывал на мое предложение и потому его принял.

– Осталась пара недель, ты уже выбрал демонстрационное задание?

– Нет. Может, ты выберешь? – с некоторым вызовом спросил он.

Я сглотнула; он не мог догадаться, что я помогла ему в первый или второй раз на экзамене. В первый раз я шла следующей случайно и потому присутствовала в кабинете; второй раз, когда он сдавал огонь в конце второго года обучения, я всё подстроила, чтобы идти вслед за ним. К тому времени я уже разобралась, что Филипп может справиться с водой и землей, но огонь – огонь ему не отвечал.

Помню, как перед второй сдачей огня он прятался в пустых кабинетах, чтобы отработать освещение пути. Заклинание пустяковое, не требующее серьёзных затрат энергии. Нужно было просто высечь искру на ладони, а затем, привязав к ней наподобие фитиля собственную энергетическую нить, удерживать некоторое время. Искра, с горем пополам, вспыхнула пару раз, но удержать её на ладони никак не удавалось.

Филипп злился на себя, пробовал снова и снова, но с тем же результатом. Он прятался каждый вечер, чтобы сладить с простейшей магией, но увы.

Сумрачный и перегоревший, он явился на экзамен. На лице его читалась глухая решимость попытаться несмотря ни на что. Когда он произнёс заклинание и искра вспыхнула с первого раза, он замер. Я стояла за его спиной, чуть в стороне, и заметила его озадаченный вид. Удивлённый до крайности, он даже не вспомнил, что нужно привязать нить: ведь огню нужно было чем-то питаться.

– Следующий, – сказал профессор, выводя его из ступора.

– Что, простите?

– Минута прошла, ты сдал, не задерживай других студентов.

Филипп отошёл в сторону, а потом ещё долго разглядывал собственную руку, будто на ней можно было найти ответы. Я бы их с удовольствием предложила, но Филипп не жульничал на экзаменах и вряд ли бы сильно обрадовался.

– Хорошо, – спокойно и уверенно произнесла я. – Уже выбрала. Когда попробуем?

Филиппа я застала врасплох, но вида он не подал и не растерялся.

– Да хотя бы и сейчас. Почему нет?

Я кивнула.

– У тебя есть с собой бумага, чтобы записать?

Филипп полез в сумму. Такая была при себе у каждого. Я не взяла свою, поскольку рассчитывала, что все необходимое раздобуду у главного библиотекаря, а затем собиралась вернуться в собственную комнату.

Я на память прочитала одно короткое четверостишие. Филипп аккуратно записывал, пока я разглядывала идеально ровные завитки.

– Так что нужно делать? – вернул он меня вопросом обратно в реальность.

– Вот, – я оторвала от его черновика небольшой уголок размером с фалангу пальца и положила на стол посередине – лишнее мы сдвинули в сторону.

– Этим заклинанием ты должен только поджечь предмет.

Филипп задумался.

– В чём разница между обычным поджиганием свечи и этим вариантом?

– Все просто. Поджигая свечу, ты высекаешь искру на продолжительность времени возгорания фитиля или, скажем, другого предмета. Такова задача. Это заклинание должно спалить поджигаемый предмет дотла и только потом погаснуть, при этом ни поверхность стола, ни любая другая поверхность, на которой работает заклинание, не должны пострадать. Только заданный предмет.

– Интересно. Что будет, если этим заклинанием поджечь всё ту же свечу?

– Она будет гореть пока не выгорит. Цель не зажечь, а сжечь.

– Здорово, – задумчиво потянул Филипп. – Должно быть сложное, – апломб с которым он начал этот разговор дал трещину – сейчас он выглядел взволнованным и неуверенным, думал, должно быть, что у него не получится.

– Совсем нет. Всё, что нужно, это поджечь край бумаги заданным импульсом, остальное сделает магия. Держать источник привязанным нет нужды. Попробуешь?

Филипп кивнул и я заметила, как порозовели его щеки – он заволновался сильнее. Я не торопила. Филипп произнёс заклинание, но ничего не вышло, он плотно сжал губы, на меня не смотрел – был недоволен собой.

– Как ты ощущаешь огонь? – спросила я.

– Разве есть варианты? Как нечто жгучее и болезненное, если не держать расстояние.

Мы посмотрели друг на друга.

– Огонь может быть теплым и согревающим. Можно?

Я вытянула руку, когда Филипп кивнул, и коснулась его пальцев, расслабленно застывших поверх черновика. Я снова делилась теплом и наслаждалась касанием.

– Огонь ласкает и дается в руки, если ты предложишь что-то взамен. Откроешься ему, накормишь. Огонь хочет брать и только затем отдает. Если ты его боишься и закрываешься, значит, не готов поделиться, и, как результат, он тебе не дается.

Я оторвала глаза от его руки, там где продолжала касаться, и посмотрела в его глаза.

– Попробуй ещё раз произнести заклинание. Только в этот раз откройся огню, предложи ему себя, – я сглотнула, стараясь не потерять концентрации. В присутствии Филиппа это было очень сложно. – Я рядом. С тобой ничего не случится.

Помедлив, Филипп снова посмотрел на заклинание, подумал о чем-то, а затем произнёс заветные слова, глядя на обрывок бумаги. Тот задымился и вспыхнул. Филипп завороженно смотрел, как догорает последний желтоватый клочок, обращаясь в хрупкий черный пепел.

Посерьезнев, он вдруг спросил:

– Это ты или я?

Я хотела было ответить, но мне этого показалось недостаточным, ведь совершенно точно он догадался, как сдал экзамены с огнем в предыдущие годы.

Я оторвала ещё один клочок, положила туда, где осталась завернувшаяся полоска пепла, встала, собрала журналы и ушла.

Ему бы точно не повредила вера в собственные магические силы. А мне нужно было подышать в стороне.

Как тот клочок бумаги, я вся горела от прикосновения к его коже, от того, что так прямо смотрела в его глаза и мы были так близко. После месяца воздержания чувство было оглушительным. Я была будто пьяница, которому сунули под нос дорогой выдержанный напиток.