Освобождённый

Часть первая. Послание в бутылке

В скромном провинциальном городке Вольный, что раскинулся на скалистых склонах восточного берега Миуса, не было никаких достопримечательностей. Даже у самых маленьких и обречённо периферийных населённых пунктов есть такие места, которыми гордятся местные жители и в обязательном порядке тянут в них гостей или случайных приезжих. Посмотрите, эта церковь была построена меценатом таким-то аж в семнадцатом веке, а в этом доме когда-то жил знаменитый русский писатель такой-то, на этой улице родился советский космонавт, на этой режиссёр, а здесь произошло вошедшее в историю сражение. Гид гордо распрямляет плечи, экскурсанты ошалело аплодируют…. В Вольном же само отсутствие серьёзных достопримечательностей и было его главной достопримечательностью.

Правда, жизнь обычных людей при данном имеющемся недостатке здесь протекала не менее комфортно, чем в других, более известных и популярных городах. Возможно, потому, что ничего великого в Вольном никогда не рождалось, не жило и не происходило, все прошлые правители как всесоюзного, так и местного уровня уделяли огромное внимание наличествованию в городе несметного числа предприятий и подведомственных им всяческих объектов социально-культурного и бытового значения. Ну, где ещё можно было встретить и пересчитать в определении на душу населения столько дворцов культуры и клубов, спортивных и детских комнат, профессиональных училищ и детсадов, домов быта и ресторанов, магазинов, столовых и кафе, чинно разбросанных по земельным наделам заводов, шахт, фабрик, производственных участков и цехов, и на площадях, прилегающих к многочисленным административным зданиям?

Именно поэтому рабочий город Вольный был славен своими традициями, зарождавшимися в каждом отдельном районе, на каждой отдельной улице или в квартале, на пляжной или досуговой территории, в клубе, физкультурной секции или в школе. У школы номер семь, живописно заасфальтированной в тихом районе среди садов и аккуратно выстроенных рабочих бараков с железобетонными узорчатыми заборчиками, была традиция выпускные вечера устраивать не в актовом зале, как это принято в других учебных заведениях, а на природе. Выпускные классы выезжали автобусами к извилистому берегу речки, на ослепительно яркой цветочной поляне устанавливали скамейки и столы, и здесь проводили свой последний школьный урок. А уже утром символически переходили мост из детства во взрослую жизнь, ступая навстречу восходящему солнцу и встречая рассвет перед дальней дорогой в неизвестную, полную сладких надежд и головокружительных тревог, взрослую жизнь.

26 июня 1978 года, когда страна, а вместе с ней и весь мир, ещё не отошли от бессонной ночи после драматического финала чемпионата мира по футболу, десятый «А» класс праздновал выпускной согласно установившейся традиции. Как обычно, сначала был вечер – посиделки в тени широких дубов с учителями, родителями и ветеранами войны и труда, которые с должным почтением и личным удовольствием вручали выпускникам аттестаты зрелости и рассказывали о своих жизненных подвигах. А потом – ночь – это когда учителя, родители и ветераны разъехались и оставшиеся одноклассники, косо поглядывая на грустно сидящую у костра классную руководительницу Инну Владимировну, начали украдкой доставать из кустов заранее привезённые и припрятанные бутылки с шампанским вином марки «Советское». Как правило, полусладкое или сухое – самые часто встречающиеся разновидности сего запрещённого к употреблению до достижения восемнадцати лет пьянящего напитка.

– Ну, что, пацаны, Алиску зовём или без неё? – спросил Мишка Горский, русоволосый широкоплечий приземистый парень с широким лбом, пересечённым глубокой горизонтальной морщиной.

– Как Костик скажет, – ответил долговязый чёрноглазый брюнет Олег Астров, аккуратно разливая вино в три одноразовых бумажных стаканчика из-под мороженого. – Мне всё равно, я на всякий случай пять стаканов у мамки выпросил, можем ещё и Наташку Рогову позвать.

– Не надо Наташку, ну её, будет балабонить, мозг и без неё трещит, – отозвался Костик немного сутулый длинноволосый шатен с большими тонкими губами. Старосту класса Рогову он недолюбливал за чересчур болтливый длинный язык, который он называл «блинным».

– Меньше свой футбол по ночам надо смотреть, и башка будет в порядке, – недовольно буркнул Олег, питавший чувства уважения к мелкому классному начальству.

– Ты чего? Это же финал чемпионата мира! – махнул рукой Костик. – Один раз в четыре года проводится! Прошлый чемпионат я не смотрел, не соображал ещё. А следующий будет в восемьдесят втором году, представляете? Это нам уже будет по двадцать одному году. Кто-то на пятый курс перейдёт, кто-то в армии отслужит… Уже старые будем.

– И что? Один раз в четыре года… Ну, посмотрел ты, выиграли твои фашисты, доволен? – спросил Олег, вытирая рукавом белой рубашки пот со лба – погода стояла душная.

– Почему фашисты, Олег? Они футболисты, они просто спортсмены и не отвечают за тех людей, которые пришли в Аргентине к власти, – размахивая руками, возмутился Костик. В этот момент Олег сунул ему в правую кисть стакан с ароматным вином и съязвил:

– Фашисты-фашисты, братик. Пришли они, ага. Шли-шли, и пришли к власти. Нормально так. Я тоже хочу просто идти, и на место дорогого Леонида Ильича Брежнева прийти. А деньги футболистам Аргентины фашисты платят из кармана посаженных в тюрьмы коммунистов, да?

– Какие деньги, Олег? – нервно жестикулируя и расплескивая вино на невидимую в темноте ночи траву, негодовал Костик.

– Ты ещё скажи, что они бесплатно играют, – отозвался стоящий несколько в стороне лопоухий низкорослый Мишка, он краем глаза наблюдал за тем, чтобы к их спрятавшейся за большим кустом дикого орешника компании друзей непрошено не примкнул кто из сидящих вокруг костра одноклассников. – Они, Костик, профессионалы, им там, на Западе, за год такие деньжищи платят, что ты в какой-нибудь газете, если станешь журналистом, за всю жизнь не заработаешь.

– Им платят в клубах, а это сборная! – не соглашался Костя.

– И что? Ты хочешь сказать, что эти упитанные фашистские морды на халяву жилы рвут на поле? Да брось ты! – снова не унимался Олег.

– А я за голландцев болел, – признался Мишка. – Не так, чтобы болел, но хотел, чтобы они выиграли.

– Вот! – чуть не воскликнул в знак поддержки Олег. – И я за то, чтобы победили не фашисты. И рано или поздно они победят, потому что красные всегда побеждают. Но пить мы будем не за это…

– Что вы разорались? – раздался из темноты шипящий голос приближающееся одноклассницы Алисы. – Доорётесь, что сейчас сюда вся толпа нагрянет и Инну приведёт. Пьёте что ли?

Парни тихо ухмыльнулись.

– Нет, в кожу втираем, видишь, уже пиджаки сняли? – браво ответил за всех Мишка.

– Не вижу, темновато здесь. А о чём спор?– спросила Алиса, принимая из рук Олега бумажный стакан.

– О том, что сборная Аргентины, представляющая фашистский режим этой страны и, по сути, её эскадроны смерти, выиграла у сборной Голландии финал чемпионата мира, что, на мой взгляд, не совсем справедливо, – самодовольным тоном пояснил Олег.

– Фу, ты, нашли предмет спора. А то, что голландцы за пять дней без единого боя Гитлеру сдались, а потом воевали против нас, блокируя Ленинград, это не фашисты что ли? – дерзко и отрывисто спросила Алиса.

– Правда что ли? – вопросительно буркнул Мишка.

– Правда. Историю в школе учить надо было, двоечники, – дёрнула плечами Алиса.– А я, если честно, первый раз в жизни шампанское пить буду. Не опьянею, как думаете?

– От одной ничего не будет, пей, – успокоил Алису Костик и прижался к её плечу.

– Какая фемина, – заметил это движение друга Олег. – Ну, мальчишки и девчонки, давайте, за нас, за сбычу мечт! Чтобы кем мы в жизни захотели быть, теми обязательно стали!

Друзья, имитируя цоканье бокалов, тихо потёрли в разреженной темноте бумажными стаканчиками и, немного волнуясь, мечтательно выпили вино. Лёгкое благородное тепло побежало по кровеносным сосудам.

– А закуску брали? – вдруг спросила Алиса.

– Нет, – отозвался Олег. – Зачем, Тулаева? Если тебе конфетку – то сходи к костру возьми. От одного стакана ничего не будет, успокойся… Бутылка практически пустая, три капли, кажись, осталось, нечего больше и пить. У меня предложение появилось. А давайте загадаем желания, запишем их на бумажке, закупорим в бутылке и пустим по речке?

– Давайте, – согласился Костик. – Бутылка приплывёт в Азовское море, далее – в Чёрное, потом в Средиземное, в Атлантический океан, или в Индийский. А оттуда – в Тихий. Кто-нибудь на далёких жарких островах найдёт её, прочитает бумажку, переведёт на свой язык, и узнает о существовании нашего города Вольный, нашей школы, нашего класса и нас с вами. Приедет в гости и спросит: «Ну, как, дорогие товарищи, сбылись ваши мечты?». А мы, постаревшие уже такие, пионерским хором с комсомольским задором: «Да-а-а!». Или нет, не так, не важно, приедет тихоокеанский пигмей к нам или нет, но именно в тот день, когда он откупорит бутылку, наши мечты сбудутся. У кого есть бумага и ручка?

– У меня есть блокнот, – ответил Мишка.

– Запасливый, – пошутил Олег.

– Предусмотрительный, – парировал Мишка. – Где писать будем? К костру надо идти, у Инны Владимировны фонарик есть. Заодно песенки гитарные послушаем, слышишь, Валёк пошёл лабать своих «генералов песчаных карьеров».

– Ага, и попоём с ним заодно. При всех остальных что ли писать будем? – спросила Алиса.

– А что тут такого, Тулаева? Все и так знают, что ты будешь поступать в медицинский, – строго заметил Олег, потом, улыбаясь, добавил, – я, как и мой батя, буду директором шахты, мне просто выбора старики не оставляют. Миша, как я понимаю, хочет стать военным. А Костик журналистом. Так ведь?

– Не так, – ответил Костик, – это я просто так болтаю о факультете журналистики, чтоб Инна Владимировна с директором не приставали: «Куда идёшь, куда идёшь?». А вообще сторожем хочу стать. А что, сиди, скучай, ничего делать не надо. Буду себе тихо романы писать в рабочее время. И никакого криминала. Может, ещё и за книги гонорары платить будут.

– Кончай выделываться, – одёрнула Костика Алиса. – За сторожа я замуж не пойду.

– Вот, так, братик, – тонко засмеялся Олег. – Не успел девушку толком полюбить, только душу ей распахнул, а тебе уже условия выставляют. Смотри, не прогадай. Алиска – ещё та жена будет.

Мишка достал из внутреннего кармана пошитого специально к выпускному вечеру серого пиджака авторучку, небольшой блокнот, вырвал из него лист в клеточку, и предложил друзьям вернуться на поляну, ярко залитую клокочущим светом костра, где несколько собравшихся в круг одноклассников пели под гитару популярные песни.

– Вы куда пропали? – сонно спросила скорчившаяся на скамейке и изрядно заскучавшая классная руководительница.

– Мы здесь рядышком, Инна Владимировна. В игру одну интересную играем. Называется «Угадай своё будущее», главное, что в этой игре никто не знает, кто станет победителем и какой его ждёт приз, – попытался соригинальничать Олег, но был резко оборван крепким пинком под ребро со стороны Костика.

– Меньше слов, больше дела. А то договоришься, что все поиграть захотят, пустую стеклотару с леса соберут, и сюда, под нос классухе, притащат, – саркастически шепнул на ухо Костик. – Это Олег шутит, – сказал он в сторону Инне Владимировне.

Минуту спустя, уединившись на отдельной скамейке, школьные друзья – Мишка, Олег, Костик и его возлюбленная одноклассница Алиса с высокой восторженностью момента по очереди записали на листке свои объявленные ранее желания, номер школы, класс, название города и год. Алиса придумала закрутить записку в фольгу из-под плитки шоколада «Чайка», чтоб не разлагалась, всё это завернули в целлофановый пакет от конфет, затолкнули в спрятанную под орешником бутылку, закупорили её, спустились по пологому склону и под клятву встретиться в будущем бросили в тихий поток реки. На горизонте кровянистой лентой назревал рассвет…

«Дорогие потомки!

Мы, выпускники 1978 года СШ№7 города Вольный, сообщаем всей стране о своих планах на будущее.

Хочу стать военным офицером.

Михаил Горский

Хочу стать директором шахты.

Олег Астров

Хочу стать сторожем.

Константин Нилов

Буду работать в медицине.

Алиса Тулаева

27 июня

г. Вольный, СШ№7 имени В.И.Ленина, 10-а, 1978 г.»

Костя Нилов, или просто Костик, как его называли в школе, хоть и написал в бутылочном послании шутливое «Хочу стать сторожем», всё-таки мечтал о журналистике. Не совсем понимая в деталях суть этой профессии, он, тем не менее, много писал – рассказы, эссе, иногда стихи, и даже пробовал сочинять на них простенькую танцевальную музыку под гитару, на которой играть нормально, впрочем, так и не научился. В какой-то момент решил, что его будущее неизбежно должно быть связано с творчеством и печатью. А так как в городе Вольный была только одна редакция ежедневной газеты «Знамя», вокруг которой годами интенсивно вращались все городские литераторы, корреспонденты и просто графоманы, то ничего другого Костик в своём будущем не мог и представить.

Однажды переступив порог здания редакции, а было это в ходе школьной экскурсии, Костя увидел настоящего живого корреспондента, который увлекательно рассказывал о своей профессии, связанной не только с добротным владением словом, но ещё и с командировками, общением с интересными людьми и большой ответственностью перед обществом и собственной совестью. Конечно, Костик понял, что это его призвание. Осталось только поступить в институт, закончить, и вернуться в свой город, где его, молодого, талантливого и работоспособного специалиста, наверняка, должны были принять в редакцию газеты с распростёртыми объятьями.

А потом случилось то, чего никто не ждал, и что радикально изменило и личные планы Кости, и жизнь его семьи. Ранним маем, купаясь с мальчишками в пруду, утонул средний брат Кости – тринадцатилетний Гриша, названный так в честь деда по материнской линии. Заплыл на большую глубину, где ледяное артезианское течение уже ждало свою босоногую жертву, резкие невыносимые судороги спутали обе Гришины конечности так быстро, что он не успел и на помощь позвать. С берега мальчишкам показалось, что Гриша просто шутит, громко хватая лёгкими воздух с водной пеной, да только обернулось всё не так, как легкомысленно думалось. Уничтоженная несчастьем мать обвинила в смерти сына отца, который по злому стечению обстоятельств и воле спутавшихся звёзд в тот роковой день отмечал с коллегами свой выход в отпуск. Да и сам отец винил только себя, уходил из дома, выл разъяренным волком на растущую Луну, но успокоения в этом уже не находилось никакого.

Не смогли примириться Ниловы. Назрел между родителями тяжёлый и несправедливый развод, где предстояло не только разделить дом, но и, по сути, двух сыновей – Костю и младшего брата Андрея, которому только-только стукнуло двенадцать. И по закону он имел самостоятельное право выбрать того родителя, с кем ему жить дальше.

– Ты с кем хочешь остаться? – закрывая двери дальней спальни высокого кирпичного дома, спрашивал младшего брата Костя.

– Не знаю, – бубнил угрюмый Андрей. – Наверное, с мамой, но мне и папу жалко.

– И мне…Но как быть, если мы оба останемся с мамой?

– Ты уже совершеннолетний, ты не в счёт.

– Это по закону я не в счёт. А по совести? Как быть? Мне ведь нельзя отсюда уезжать, у меня Алиса. Куда я без неё?

– А разве папа решил уезжать?

– А куда ему деваться? Некуда ему здесь уходить, уже и заявление на увольнение с работы подал. И просит, чтобы кто-то из нас переезжал с ним. У тебя школа здесь, а я заканчиваю, мне хоть на край света можно. В Жданове и институт, и техникумы есть. Только как пояснить отцу, что у меня Алиса?

– А ты точно уверен, что Алиса тебя любит? – вздыхал Андрей, делал внушительную паузу, и, боясь спровоцировать брата на повышенный тон, смотря куда-то в немую пустоту окна, тихо-тихо, словно про себя, говорил: – До тебя она ждала с армии Марата Аипова, не дождалась, а он скоро возвращается…

– Алиса сказала, что не нужен ей Марат, – гордо и упоённо успокаивал брата Костик.

– Мне сестра Марата из параллельного класса сказала, что он вернётся и разберётся с тобой, – предупреждающе и несколько испуганно шептал Андрей.

– Посмотрим, кто ещё с кем разберётся, – печально бравировал Костик, напоминая о том, что у него есть верные друзья, которые в обиду не дадут. И пусть Марат старше на три года, служил-то он в строительном батальоне, а не в воздушно-десантных войсках и не в морской пехоте, так что не так страшен чёрт, как его рисуют.

Костя, однако, недоговаривал брату про ещё одну проблему в своих недавно завязавшихся и непростых взаимоотношениях с Алисой. Рождённая в татарской семье с устоявшимися мусульманскими традициями, семнадцатилетняя красавица с широкими карими глазами уже была обещана её отцом другому парню, сыну его лучшего друга, шахтного бригадира. И этот парень – Марат Аипов. Закручивающийся в сложный тугой узел треугольник со дня на день мог развязаться или завернуться ещё туже – по распространяющимся в посёлке слухам, в день, когда Костя встречал с классом рассвет на Миусе, Марат, следуя из далёкого Казахстана, уже подъезжал в плацкартном вагоне поезда дальнего следования к родному Вольному. Уйти от непростого разговора с взрослым соперником вряд ли представлялось возможным.

Костя неплохо разбирался в физике и химии, любил геометрию и черчение, но всегда серчал, что в школе не проходят такого предмета, как любовь, хотя уже примерно класса с третьего он понимал, что это такое. Искал ответы на все вопросы взаимоотношений противоположных полов у Толстого и Достоевского, Шолохова и Грина. Вот только Алиса со своей путаницей в отношениях была совсем не похожа на классическую Ассоль. Обнадёживало одно: Алиса действительно говорила Костику, что с того момента, как она стала с ним встречаться, прошлый роман её не интересует. А все уговоры отца о существующих в их роду традициях она отметает как пережитки прошлого и религиозные предрассудки. Отец ворчал, неуклюже топал по домашним коврам кривыми мускулистыми ногами, но дочь капризничала и закатывала такие истерики, что в бой с главой семьи приходилось вступать матери Алисы.

– Объясни мне, Аля, что не так с Маратом? Тебе же он нравился, ты на его проводах в армию обещала, что будешь ждать парня, – грозно ворчал отец. – Как ты мне предлагаешь смотреть в глаза Зуфару, который уже и водку закупил для вашей свадьбы, а ещё трёх живых барашков? А мне с ним работать, я, между прочим, во многом завишу от его воли, и моя зарплата зависит. Всё, что здесь в доме куплено, в том числе твои вещи, это старания Зуфара. Он уважаемый человек на предприятии, бригадир, ударник социалистического труда, его портрет на доске почёта в шахтном дворе висит, на него молодёжь равняется, начальство его поощряет. Да и надо признать, что не будь Зуфар таким пробивным, не видать нам и лучших шахтных лав, а, значит, и высоких премий, ползали бы где-нибудь по залитым водой уклонам, долбили уголёк молотками.

– Папа, при чём тут это? – упав лицом в подушку, стонала Алиса. – Я уже взрослая, и имею право сама выбирать, с кем мне встречаться и за кого мне замуж выходить. И я, кстати, не спешу семью заводить. И Марат пусть тоже погуляет немного.

– Откуда он взялся, этот твой Нилов, скажи, пожалуйста? – продолжал ворчать отец, играя желваками и важно расхаживая взад-вперёд по комнате Алисы. – Десять лет сидели в одном классе – не видела, и тут вдруг раз, и на тебе! А там, между прочим, люди говорят, семья рушится. Сын утонул, отец с шахты рассчитался, уезжать к престарелой матери надумал. Аж в Жданов! И с кем ты связываешься, подумала?

– Подумала. Не хочу замуж за Марата. Назло ему буду встречаться с Костей! А если не с ним, то и не с Маратом – точно, так и знай!

– Опять за старое! Девочка моя, не спеши с выводами, не беги впереди своих эмоций. Послушай старших, родителей своих, мы ведь тебе никогда зла не пожелаем. Марат приедет, ты с ним встретишься, поговоришь, по-новому увидишь, как изменился этот замечательный парень.

Наступил момент проверки Алисиных чувств. Не любила она Марата, может, потому, что долгая разлука – почти два года – потушила пламень девичьих чувств, может, оттого, что боялась войти в большую семью высокочтимого, важного и самовлюблённого Зуфара Аипова. Любила ли Костю – сама толком не понимала. Костик с первого класса был верным товарищем, всегда готовым помочь и защитить. Вместе ходили в школу, бегали в библиотеку, в драматический кружок, потом на танцы. А потом – первое, словно невзначай, объятие, первый неумелый поцелуй, весёлый шепот одноклашек за спиной, соседские сплетни и небылицы.

Да и пусть! Чем больше говорили, тем сильнее вязла в отношениях с Костей жизнерадостная неугомонная Алиса. Нравилось ей с Костей – и всё тут. А любовь это или нет – кто его разберёт. Даже мама говорила, что настоящая любовь приходит не сразу, иногда нужно пожить в браке несколько лет, детей совместно родить, чтобы понять – любишь ли ты человека или нет. Или наоборот побыть врозь, чтобы испытать свои чувства на прочность. Если повезёт поступить в медицинский институт, придётся жить в общежитии, в чужом городе, здесь-то и выяснится, насколько Алиса дорога Косте. Он ведь никуда поступать так и не решается, говорит, посмотрим – «куда ты, туда и я».

Отоспавшись после бессонной выпускной ночи, Костя вышел из спальни и обнаружил маму плачущей на кухне. Растрёпанные русые волосы падали на её необычайно воспалённые глаза, плечи были опущены, прямой тонкий нос заострился.

– Отец уехал, – сказала она.

– Как уехал? – удивился Костя. – Суд же, вроде…

– Написал ходатайство, отказался от раздела дома, сел на автобус и уехал. Сказал, что ни на кого не может давить, ни у кого ничего не может просить, пусть каждый принимает решение за себя, – вздыхая, проговорила мама.

– Может, оно и к лучшему? – казённо спросил Костя, понимая, что вопрос его не то, что не к месту, он в данный момент прозвучал совершенно идиотски. Разве может быть кому-то лучше от полного распада, а теперь уже и разъезда семьи по разным городам?

– Не знаю. Я теперь ничего не знаю, – опустила голову мама.

– А я что могу знать в ваших делах? А что может соображать Андрей? – злобно спросил Костя.

– Ты прав, сынок, – горько кивнула мама. – Это мы с отцом виноваты. Оба виноваты. Как выживать теперь, ума не приложу. Тебе в институт поступать. А за что?

– Да какой институт, мам? Я работать пойду…

– Чего придумал. Учиться надо, сынок.

– Уже выучился. Аттестат видела? Да и не хочу я никуда далеко от Алисы уезжать.

– Подожди, ты же говорил, что она в медицинский поступает.

– Говорил. Как поступит, тогда что-нибудь придумаем.

– Несерьёзно всё как-то у вас.

– Это у вас с папой несерьёзно, – огрызнулся Костя. – Пойду я к Алисе, хочу с ней посоветоваться. Новости час от часу всё веселее…

Семья Тулаевых жила на окраине шахтёрского посёлка под названием Васильевка, состоявшего из беспорядочно рассыпанных вокруг шахты дореволюционных зданий, одноэтажных бараков и вытянувшихся длинной змейкой четырёх параллельных улиц из частных строений. Когда-то Васильевка сама считалась краем города, но потом потеснили её со всех сторон разраставшиеся квартала и переулки других рабочих посёлков, образовав целый район. Географически дом Тулаевых оказался почти в его самом центре, но по старым привычкам старожилов всё равно назывался Васильевским краем.

Костя редко приближался к дому Тулаевых, опасался встречи с эмоциональным и скандально известным отцом Алисы, которого откровенно побаивался. Как правило, Алису звал на улицу её сосед, шестилетний босяк Юрка, за что Костя его всегда поощрял шоколадной конфетой. Возлюбленная Кости никогда не заставляла себя ждать долго, а здесь уже и Юрка вернулся за обещанной конфетой, и любопытная престарелая соседка, любительница посплетничать, вопросительно выставила в открытое окно дома свою лунообразную физиономию, а Алиса не выходила.

– Юрка, иди сюда. А ты точно ей сказал, что я пришёл? – недоумённо спросил Костя у аппетитно жующего яблоко мальчишки.

– Сказал. Но они там ругаются, – небрежно пропищал Юрка.

– А Алиса услышала, ты уверен?

– Услышала. Но она больше всех кричала.

– Подожди, не убегай. Неси бумажный листок и ручку, я записку Алисе напишу. Будет тебе две конфеты, завтра, – попросил Костя.

Юрка согласился, послушно выполнил поручение. Вернувшись из дома Тулаевых, куда он, считаясь полусиротой и местным беспризорником, забегал без лишних стеснений, принёс письменный ответ от Алисы.

«Костя, извини. Марат вернулся из армии, он у нас. Давай встретимся сегодня вечером в восемь на танцплощадке. Всё расскажу потом. Алиса», – прочитал записку Костя.

Холодок прикоснулся к онемевшим устам Кости. Ай, да Марат! Ай, наглец! Не успел приехать, повидать родных, друзей и близких, и сразу ввалился в дом Тулаевых. Что нужно делать в подобной крайне неприятной и даже несколько опасной ситуации? Этого Костя не знал, что предпринять не соображал, отчего мысли растеклись, а нервы, трепеща до ломоты в суставах, тянулись стальными струнами. Тоже идти в дом, куда его никто не приглашал, устраивать там скандал или драку? Нет, это делать нельзя. Тем более, что физически Марат, наверняка, сильнее, да и перед родными Алисы нельзя падать в грязь лицом. Нужно довериться интуиции и благоразумию Алисы, пусть она выпутывается из этой переделки, которая, если по чести, ею же и создана. Костя в свою очередь решил посоветоваться с друзьями, как быть.

*

Танцы на Васильевке гремели на весь Вольный. Небольшая круглой формы огороженная со всех сторон высокими вертикальными решётками площадка с бетонной сценой-ракушкой могла вместить не более пятисот плотно прижавшихся друг к другу человек, но собиралось на танцевальные вечера, по сезонным подсчётам зевак, больше тысячи. Молодые люди разных возрастов – школьники и студенты, дембеля и новобранцы, семейные и холостяки, длинноволосые и стриженные наголо, в джинсах-клёш и тренировочных брюках, в цветастых рубашках, коротких кримпленовых юбках, длинных ситцевых платьях, кожаных туфлях на высокой платформе, босоножках и даже в кедах – сбредались на Васильевку со всех окраин города.

Каждый шёл со своими благородными или не очень целями. Кто подраться с парнями других районов, кто познакомиться с девушкой, кто встретить старых друзей, послушать игравших и певших «вживую» популярных местных музыкантов, показать себя или посмотреть на других. Васильевская танцплощадка одновременно была и боксёрским рингом, и выставкой современной моды, и местом для иногда важных, эпизодами нужных, но в том числе и не самых желательных, но неизбежных встреч. И уже в последующую очередь – это была крупная городская точка, где молодёжь могла действительно потанцевать и насладиться музыкой.

Напротив входа на танцплощадку располагался летний кинотеатр, собранный из крашеных в зелёный цвет сосновых досок и тяжёлых буковых брусков, служивших колоннами как в зрительском зале, так и на высокой выступающей террасе, где располагалась касса. От органично пристроенной к центру фасада кирпичной кинобудки наискосок через парковые насаждения закручивался выложенный железобетонными затяжками тротуар, ведший к каменному зданию шахтёрской столовой, ателье и профсоюзной библиотеки. Территория перед кинотеатром освещалась мощными прожекторами, свет которых не пробивался сквозь густые кроны многолетних клёнов и акаций.

Именно в этом тёмном месте, за углом перед входом в столовую, и условились встретиться друзья Костика – Мишка и Олег. Сам же Костя по предварительной договорённости с ними должен был привести на танцплощадку Алису, танцевать с ней весь вечер, изображать удовлетворение и радость на лице, но в случае, если там появится Марат, а жил он фактически за кинотеатром, вызвать его на разговор «один на один». Только не у всех на глазах, а в сторонке, где, словно совершенно случайно, Марата ждала бы группа Костиной поддержки. Мишка хоть и невысок, лениво двигался, но был крепко сложен, легко подтягивался на турнике пятнадцать раз, никогда не уходил от мальчишеских стычек. Олег – тот и вовсе два года ходил в боксёрскую секцию, владел крепким ударом, лучше всех в школе играл в волейбол. Иными словами, шансов против них двоих у Марата не было никаких.

Один вопрос не успели обсудить друзья – это куда девать в этот момент Алису? Вдруг она со своим импульсивным характером вмешается в разговор «один на один» и испортит весь вечер, подразумевающий «науку» Марату? Костя решил оставить эту проблему для разрешения, как говорят, непосредственно на местности.

Ровно в восемь вечера Костя купил входные билеты и занял позицию у скамейки на террасе кинотеатра, откуда просматривалась вся танцплощадка и подходные пути к ней. Музыканты в ракушке уже пробовали звук гитар и барабанов, певец попугаем басил в свистящий конденсаторный микрофон «рас-рас-рас», со всех сторон бурлящими потоками текли весёлые и шумные людские толпы. Обычно Алиса, назначая встречи, всегда приходила вовремя. Но не в данный вечер. Что-то случилось, но что – заморочливый вопрос, на который у Кости ответа не находилось.

Нервы срывали все запертые изнутри засовы. Через полчаса танцплощадка грохотала и ревела, разрисовывая ночное пространство вспыхнувшими лучами цветомузыкальной установки. В этом штормящем море из движущихся людей, мелькающих бликов и оглушающих звуков уже невозможно было отчётливо различить лица. Но это лицо, появившееся у широких решётчатых ворот танцплощадки, не узнать было невозможно. Да, это был он, Марат Аипов, высокий, подтянутый, с чёрными, ровно выстриженными, усами, одетый в широко расстегнутую на груди военную форму со знаками отличия, чёрными погонами, белым аксельбантом и сдвинутую на затылок необычно высокую фуражку. Рядом с Маратом, пытаясь перекричать громкую музыку, размахивала руками Алиса. Она смотрела на террасу, Костя поймал её взгляд, но он был пустым, ледяным и отрешённым.

Такой разворот событий угадать было никак невозможно. Костя почувствовал слабость в ногах, которые отказывались подчиняться воле. Но нужно было сделать шаг, чтобы перед тем, как Марат и Алиса пройдут с билетами контроль и утонут в воронке танцплощадки, успеть задать ей вопрос. Возможно, последний вопрос в их длиною в десять лет, но таких коротких отношениях.

– А-ли-са! – что есть сил, крикнул Костя. Она резко обернулась, оглянулся и Марат. На его лице растянулась пренебрежительная ухмылка, полная уверенности и самодовольства. Весь ранее разработанный с друзьями план рухнул в пропасть бессилия. У Кости пропал голос, он хотел крикнуть «Вернись», но вместо этого из глотки вырвался бессвязный рокот. Тогда Костя развёл в стороны руки, словно корабельный сигнальщик, задавая любимой вопросы: «Что произошло? Почему? Как ты могла?» Но Алиса не остановилась и не ответила, она лишь приложила к губам указательный палец, дистанционно посылая Косте сигнал «Тише!» или «Замолчи!».

Напрягая последние силы, шатаясь и жадно цепляясь руками за кусты и деревья, Костя шагнул на аллею, ведущую к столовой. Нужно было быстро всё сказать друзьям, которые наверняка заждались. Никакого самостоятельного решения в голове не рождалось.

– Ну, что? – раздался из темноты голос Мишки.

– Всё, – хрипло ответил Костя и тяжело рухнул на ступени столовой. – Всё. Всё. Всё. Она с Маратом Аиповым.

– Кто, она? Алиса что ли? – громко и испуганно переспросил Олег.

– Да. Алиса. Пацаны, хочу выпить, пошли отсюда. Потом расскажу. Где можно достать вина? Или коньяка. Или водки, – почти шёпотом проговорил Костя.

– В кабаке можно, в ресторане «Донбасс», у официантов втихаря взять, батя всегда брал, – буркнул Олег. – А у тебя башли есть?

– Да есть немного, отец оставил расчётные, когда уезжал…

– Тогда пошли, лишь бы дали. Пусть Мишка возьмёт, у него морда обезьянья, сойдёт за тридцатилетнего, – громко захохотал Олег.

– Но-но-но, попрошу морды не касаться, – рыкнул Мишка, потом обстоятельно добавил: – Что-то я не понял, так мы харю Марату бить будем или нет?

– Подожди ты с его харей, это всегда успеется, – перебил Олег. – Костик, я другое не понял, твой отец уехал что ли? Насовсем?

– Похоже, что да, – вздохнул Костя, шаркая ногами по искрящейся в полутьме угольной пыли. Ноги его не несли, но он пытался не отставать от шедших впереди друзей.

– Де-ла-а! – промычал Олег. – Брат утонул, батя свалил, эта дура изменила…

– Она не дура, – огрызнулся Костя.

– Я тебя умоляю, защищаешь тут её. Я сразу понял, что не твоя это девушка, братик. Не твоя! – уверенно и протяжно, как гудит бронзовый тромбон, проговорил Олег. – Я же тебе говорил, что там в семье не всё ладно, отец её – диктатор Пиночет, мать – хоть паранджу одевай. А Алиска – она ведомая. Кто её первый под ручку взял, с тем и идёт танцевать. И в переносном смысле, и в прямом. Не писала она, видите ли, письма Марату. И что? Только он на порог, и Алиска сдалась. Так как там у вас всё получилось на танцах?

– Она пришла с ним, – отчаянно прохрипел Костик.

– А-а, ну, вот. А ты – всё, отработанный материал. Попользовалась и бросила, такие они, бабы, нельзя им верить, – многозначительно резюмировал Олег, открывая двери расположенного на противоположной части парковой зоны ресторана «Донбасс». – Мишка, за мной, пошли искать официантов. Они здесь всегда с наценкой приторговывают спиртным.

Денег у друзей хватило на две бутылки водки. Просочившись сквозь дыру в тянущемся вдоль ресторанной стены металлическом заборе, друзья пробрались на слабо освещённую территорию спортплощадки горного училища, откуда их не могли увидеть ни сторожа, ни проезжавшие по автотрассе милицейские патрули. Сбоку от конструкции с баскетбольным щитом был врыт в землю ржавый железный стол для тенниса. Здесь и разместились. О том, что нет закуски, вспомнили только тогда, когда открыли первую бутылку.

– М-да, вот же гуимплены, хотя бы хлеба догадались в кабаке спросить, – недовольно и сурово промычал Олег. – Я без закуси не могу. Я вообще, если честно, водку никогда не пил.

– И я, – отозвался Мишка.

– Я пробовал, у отца со стакана отпивал разок, гадость, – признался Костик.

– Вот и пей сам эту гадость, ты же хотел, – протянул бутылку Олег.

Костя сделал глоток, сморщился, выдохнул, потом отпил ещё несколько глотков, прокашлялся. Ничего, вроде, без особых выкрутасов зелёный змий заполз внутрь, но потушить его градус захотелось. Мишка молча ухватил полную бутылку, нырнул в заборную дырку, вернулся через несколько минут с двумя плитками шоколада.

– Они и шоколадом приторговывают, поменял вот, – пояснил он, разворачивая шоколад и протягивая его Косте. Тот сделал ещё несколько глотков и сунул в рот половину плитки.

– Пробирает, вроде, чуть легче, – признался он.

– В общем, так, братик, мы подумали, и я решил: бить Марата мы не будем, – обняв Костю через плечо, важно и медленно, делая паузы и раздумывая, сказал Олег.– Ты извини, но так будет лучше. Не достоин он того, чтобы мы об него руки марали. А Алиса не достойна, чтобы ты свою душу об неё марал. Понял меня?

– Я хочу с ней поговорить, – заплетающимся языком пролепетал Костя.

– Вот, дурак. Ещё раз повторяю: будь выше их обоих. Ты должен гордо переступить через эту ситуацию. Пусть она потом жалеет, что отказалась от такого парня. Да, Мишка? – Олег повернулся в сторону. Мишка кивнул. – Вот, и он говорит то же самое. Посмотри вокруг – сколько девок ходит мимо, и все свободные. И не хуже твоей Алисы. Уже не твоей, вообще-то…

– Почему это не моей? Я не сдался, я… – Костя хотел встать с теннисного стола, но едва не рухнул лицом вниз в высокую траву, поддержали друзья.

– О-о, да ты, ваше благородие, нарезался, – засмеялся Олег, придерживая Костю рукой.

– Я-а? – шатаясь, проговорил тот. – Да я тебя сейчас за такие слова, знаешь…

Олег отпустил руку и совершенно опьяневший Костя, наотмашь ударив воздушное пространство, неуклюже свалился. Мишка с Олегом вопросительно взглянули друг на друга, но рассмотреть выражений собственных лиц не смогли. Ночь была такой плотной, хоть ножом на дольки нарезай.

– Куда его, такого? – спросил Мишка.

– На такси бы, но денег нет, – ответил Олег. – Придумал, давай в бурсацкую общагу его определим, пусть здесь до утра отлежится. Общага сейчас пустая, все уже на каникулах. Сторожу остаток водки предложим, тут ещё полпузыря, и шоколадку, а?

– А его мать? Надо ей как-то сказать, – предложил Мишка.

– Ага, среди ночи попрёшься на Нахаловку? Иди, если хочешь, я – пас, – злобно пробурчал Олег, представляя, как они с Мишкой тащат на спинах полуживого Костика по каменным мостовым рельефных улиц Нахаловки, повисшей на возвышенности у самого края города.

– Я тоже не пойду. Пусть сам утром матери объясняется, правильно? Потащили в общагу…

Сторож общежития оказался на удивление добрым и сговорчивым. Да и мужик с пониманием, видно, с такими незадачами имел дело не только по роду своей нынешней деятельности, но и сам в них когда-то попадал.

– А-а, заносите вот в эту крайнюю комнату, кладите парнишку на любую кровать, все свободны, – улыбаясь в седые усы, сказал сторож. – Где ж его так угораздило, вы двое трезвые, а он – третий – мёртвый? В ресторане так нализался?

– Да кто его знает, нашли таким, – пробубнил Олег.– Вы его, если что, пораньше толкните, нечего тут отлеживаться. Чтоб до ухода матери на работу успел домой. Хорошо?

– Не беспокойтесь, всё сделаем, как требуется, и умоем, и чайком отпоим, и на путь истинный наставим. Парень, вроде, чистенький, ухоженный, быва-ает…

*

Утром, ничего не понимающий Костя с вопросами, где он находится и как сюда попал, отказался от предложенного улыбчивым пьяненьким сторожем чая с сахарком, и стремглав, почти бегом, бросился домой. По пути кипятил свои мысли, вываривая в голове решение о дальнейших отношениях с Алисой. Да и не только о них, давила на темечко и внутрисемейная неразбериха и так не вызревшая идея – куда идти учиться или работать.

С Алисой всё ясно, она предала его, причём сделала это публично, на глазах у всех, кто был вчера на танцах и видел её с Маратом. Больно? Очень! Но переживаемо, в прочитанных книгах встречались любовные истории и с более жестокими окончаниями. А вот куда теперь деться самому? Как сделать так, чтобы долго-долго не видеться и не слышаться ни с кем из родных, друзей и знакомых, кто так или иначе знал об отношениях Кости и Алисы? Куда исчезнуть, но так, чтобы никто не подумал, что он сломался, и так, чтобы Алиса поняла, что она ему теперь не нужна? Пусть живёт со своим Маратом, выходит замуж, если ей так угодно!

Решение пришло в тот самый миг, когда, ворвавшись в прихожую, Костя услышал рыдающий голос матери:

– Где тебя носило, Костя-а-а? Я всю ночь не спала, я уже и на Васильевку ходила, тебя искала, всех и знакомых и незнакомых спрашивала. Ты же был там, тебя у кинотеатра видели. Где живёт твоя Алиса, я не знаю, хотела уже и к ней идти. Что случилось? Ты у неё был? Не рановато? Подожди, а что за запах? Ты пил?

– Мама, я еду в Жданов. С Алисой всё кончено. Мы расстались. А я хочу поступить, – Костя сделал паузу, пытаясь быстро вспомнить хоть какое-нибудь учебное заведение города Жданова. Моряки! В Жданове есть моряки! – Хочу поступить в мореходку. Моряком хочу быть, мама. В плавания ходить.

– К отцу, значит? – сев на стул и ударив руками по тонким коленям, вздохнула мама.

– Да, и то, что там живёт бабушка, это плюс, не надо будет в вонючей общаге скитаться, – Костя демонстративно понюхал в районе правого плеча свою рубашку и кисло сморщился.

– Бросай рубашку в стирку, вечером постираю, – сказала мама.

– Не надо. Я сейчас еду. Где мой паспорт, аттестат, свидетельство о рождении, рюкзак и спортивная сумка? И медицинская справка, – засуетился Костя.

– Да как же так, мне ж тогда тебя собрать надо, а мне на работу…

– Не надо, сам соберусь. Еду сейчас, там документы только до тридцатого июня принимают, конкурс большой, – соврал Костя.

– Так уже и ждановский автобус ушёл, и на бердянский ты опоздываешь. Чем же ты поедешь?– запричитала мама.

– Через Донецк поеду. Доберусь. Не переживай, – быстро бросая вещи в спортивную сумку, гаркнул Костя.

– Так скоро? Хоть поешь с матерью?

– Чайку хлебну, только быстро.

Костя не мог сам себе объяснить, зачем нужна такая спешка, но ему до боли в подреберье хотелось именно сейчас уехать из города, в котором живёт Алиса. Косте казалось, что именно так ему станет легче. А там, в Жданове, он отведёт душу на белых россыпях Песчаного пляжа, половит с отцом рыбу на Старокрымской плотине, подышит морскими ветрами на площадках Городского сада.

Поцеловав маму, Костя перекинул через плечо рюкзак, взял под мышку свою спортивную сумку, купленную ещё в восьмом классе, и – на вокзал. Расстроенная мать долго сидела на опустевшей кухне, сложив руки, не понимая, что происходит с её старшим сыном. Течение её мыслей нарушил энергичный гул милицейского «бобика», остановившегося у самой калитки, где жили Ниловы. Из машины, громко хлопнув дверцами, выскочили три человека в форме, и быстро вошли во двор, один постучал в дом, двое нырнули под окна.

– Откройте, милиция, – послышался строгий голос.

– Открыто, – протянула мать, пятясь от ворвавшихся в дом милиционеров.

– Разрешите представиться, капитан Чижиков… Нилова Ангелина Павловна? – резко выговаривая слова, спросил моложавый высокий милиционер с рыжими волосами и лёгкой щетиной на щеках.

– Да, я. А…а что случилось, не понимаю?

– Где ваш сын, Нилов Константин Георгиевич? – протокольно продолжил капитан.

– Мой сын? Так это…– Ангелина Павловна стала быстро перебирать все возможные варианты ответа человеку в голубой форме. Если сказать, что Костя только что ушёл на вокзал, то его догонят и задержат. Но за что? Что произошло у него этой ночью? Почему за ним приехала милиция? – Так это я у вас хотела спросить, где он.

– То есть он ночью дома не был? – сузив мелкие глаза и сморщив лоб, изображая недоверие, спросил капитан.

– Да его и вчера не было, выпускной у них… Где-то шляется уже двое суток, сил никаких нет. Искала всю ночь, хотела уже к вам заявление писать. А что случилось, вы мне можете пояснить? Я имею право узнать?

– Имеете, – козырнул капитан, достав из кожаной папки лист с печатью. – Вот ордер на обыск в вашем доме. Ваш сын, Нилов Константин Георгиевич, подозревается в убийстве. Пока подозревается.

– В каком ещё убийстве? Что происходит, товарищи?

– А вот этого вам уже знать не нужно. Пока не нужно, – клацнув зубами, отчеканил капитан и, вальяжно забросив ногу на ногу, сел на кухонный стул. – Понятых нашли? Прошу приступить к проведению обыска. Вы, мама, можете присутствовать, давать пояснения сотрудникам. А муж ваш где?

– В разводе мы, он с нами не живёт уже, – неуверенно почти прошептала Ангелина Павловна.

Услышав шум, из дальней спальни дома в зал опасливо вышел Андрей. Он растерянно смотрел недоумевающим взглядом то на милиционеров, то на понятых, то на белую как мел, мать.

– Иди, погуляй, сынок, – сказала Ангелина Павловна, глядя в глаза капитану. – Это мой младший, извините, он ещё не завтракал, мне можно с ним выйти на минуту?

– Выйдите, если нужно, – безразлично кивнул Чижиков.

Мама взяла за руку Андрея, аккуратно потянула его в сени, стала перед ним на колени и шёпотом изрекла:

– Андрюша, умоляю тебя, беги на автовокзал, и если Костя ещё не уехал, если увидишь его там, скажи, чтобы он уезжал быстрей и не возвращался. Не возвращался совсем. Ни при каких обстоятельствах. Что бы ни происходило. Мы всё выясним. Я не знаю, может, Костя и правда совершил что-то ужасное. Но я чувствую, что здесь какое-то недоразумение. Ты понял, Андрюшенька? И никому, никому, слышишь, ничего не говори, если ты его увидишь.

Андрей успел передать слова мамы Косте, когда тот уже сидел в мягком кресле салона красно-белого «Икаруса». Передал и то, что в их доме милиция проводит обыск. Костя совершенно ничего не помнил, что с ним было ночью, как он расстался с друзьями. Но был уверен, что ничего противоправного он не совершал. Во всяком случае, не должен быть совершить. И что такое вообще могло произойти, что домой нагрянула милиция? Впрочем, испуганный вид Андрея и переданные им слова матери возымели действие. Костя достал из сумки летнюю белую панамку, натянул её до ушей, убрал волосы, прикрыл глаза чёрными квадратными очками и провалился в кресло автобуса.

«Надо посоветоваться с папой. Он сообразит, что делать. Он найдёт, где мне спрятаться. Быстрее, быстрее гони, шеф!», – мысленно подгонял он водителя. И не знал о том, что своего отца – Нилова Георгия Петровича в Жданове он не найдёт. Ни у проживающей в ждановской Новосёловке бабушки, ни где- либо ещё. И никто его больше не увидит никогда.

А ещё Костя не знал, что никогда не увидит свою мать – Нилову Ангелина Павловну. Она умрёт на операционном столе ровно через два дня из-за нервного срыва и прободения обострившейся язвы желудка.

Вечером 30 апреля 2022 года в рабочем офисе московского Интернет-издания «Воля» отмечали юбилей – пятидесятилетие директора и по совместительству шеф-редактора Арсения Викторовича. Коллектив небольшой – пятнадцать человек – журналисты, программисты, рекламисты, бухгалтерша, секретарша, уборщица и здесь же – серо-полосатый кастрированный офисный кот. На прибранном от бумаг директорском столе – шампанское Тамани, абхазское вино, грузинский коньяк, ессентукская минеральная вода и всяческие уже почти доеденные колбасно-кондитерские нарезки.

– Друзья мои, впереди у нас лето, – уже слегка захмелевший от принятого спиртного юбиляр сфокусировал рассеянное внимание коллег. – А лето – это долгожданная пора отпусков. К сожалению, финансовая кухня нашего издания так устроена, что мы не можем вот так просто, как другие, взять и всех отпустить по морям в июле. Сами понимаете, нет у нас свободных средств, чтобы совершить такой административный подвиг. Мы его просто не потянем. Да и реклама летом должна работать, как бы там ни падали объёмы рекламных поступлений. Поэтому сейчас мы всё допиваем, доедаем, а потом дружно расходимся, разъезжаемся по домам думать. Со своими жёнами, мужьями, детьми, котами, собаками, попугайчиками, питончиками и прочими членами семей. Чтобы завтра, первого мая, в онлайн-формате сбросить на мой ящик свои пожелания или предложения по срокам вашего отпуска. Все возможные накладки вместе с бухгалтером обсудим и скорректируем на выходных в телефонном режиме. Договорились? Это не касается только Максима. Макс, с тобой у нас отдельный разговор. Пойдём, выйдем, чтобы не откладывать его в долгий ящик.

Двадцативосьмилетний Максим Гущин пришёл в «Волю» ещё практикантом. Показал себя позитивно, как говорят, пришёлся ко двору, поэтому вопрос трудоустройства решился быстро, одним росчерком пера директора – Арсения Викторовича. Работал продуктивно и много, зарабатывал на уровне с остальными коллегами. Но последние полгода, после того, как Макс расстался со своей девушкой, владелицей модного бутика Натальей, пошёл какой-то необузданный развал не только в душе, но и в профессиональной деятельности. Директор надувал и без того плотно упитанные заросшие поседевшей бородкой щёки, угрюмо вздыхал и прикладывал ладонь к высокому лбу с низко падающим редким локоном, когда на редакторский стол приносили распечатку очередного Максова шедевра из раздела «Житейские истории».

– О чём я с тобой хотел поговорить, Максим, – начал Арсений Викторович, выйдя с Гущиным в приёмную. – Ты у нас уже сколько работаешь? Лет пять?

– Если быть точным и не считать практику, то шесть, – ответил Макс, опуская глаза и словно чувствуя, что разговор пойдёт о его увольнении. Но он ошибся.

– Подними глаза, мой друг, ты напрасно думаешь, что я снова буду предъявлять тебе претензии, тонко намекая на написание заявления об уходе. Нет! – сказал, как рубанул топором, Арсений Викторович. – Разговор о твоём отпуске. Думаю, что тебе нужно отдохнуть уже сейчас. Поехать к маме с папой в Таганрог, море ещё прохладное, но зато бодрит. Вот и взбодри своё тело, умой свою душу, отряхни свой увядший талант, Макс. Ну, не могу я на тебя смотреть, в каких мучениях ты рожаешь свои опусы. Негодные опусы, ты сам же это видишь.

– Низкий индекс читаемости – это ведь ещё не показатель негодности материала, – пожимая плечами, возразил Макс.

– Да пёс с ним, с тем индексом читаемости, мой друг! Я и есть твой самый, что ни на есть главный индекс. А я недоволен тем, что ты изо дня в день приносишь в редакцию одни и те же банальные нудные отчёты из жизни этих спортсменов, актёров, певцов и прочих, мягко говоря, лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, – размашисто жестикулируя руками, словно делая телевизионное заявление, выпалил директор. Потом достал из наколенного кармана широких джинсов- джоггеров пачку сигарет и протянул Максу. Тот решительно отказался. – Молодец. Уважаю. Ты ещё и не пьёшь. Как бы мне всё это бросить? Научи.

– А я и не начинал, бросать нечего, – натянуто улыбнулся Гущин, при этом подтянул живот, выпрямил упругую грудь, напряг мышцы рук, чтобы директор обратил внимание на его спортивную фигуру.

– Какие положительные люди трудятся у меня в коллективе. Но порой не понимающие будничных вещей, – Арсений Викторович устало затянулся сигаретой. – Вот, смотри, за прошедшую неделю ты сдал три статьи. Первая про какого-то провинциального подмосковного певца, упорно пробивавшегося на сцену, но так и не пробившегося из-за козней чиновника минкульта. Вторая о никому не известной актрисе «Современника», которая, бог ты мой, сама воспитывает двух детей. Как будто она одна такая на всю Россию. А третья статейка про хоккеиста, который перенёс очень сложную операцию и, о, чудо, вышел на площадку. Это и есть жизненные истории? Ты знаешь, я в юности тоже занимался хоккеем, в Союзе им полстраны занималось. Всё было доступно – и катки, и коньки, а клюшки так вообще два рубля стоили. Так вот, я, наверное, каждый месяц что-то себе ломал, и потом вполне успешно выходил на лёд и продолжал играть. В чём история, которая должна заинтересовать всю страну? Которую прочитает не только хоккеист, его родители и лечащий врач, но и простая домохозяйка где-нибудь в Воркуте или Ставрополе. Не уловил?

– Не совсем, – признался Макс, смотря в глаза Арсению Викторовичу.

– Понимаешь, я не требую от тебя каких-то супер-пупер историй о том, как пекарь дядя Вася женился двадцать раз и зачал тридцать сыновей. Нет, это в некоторой степени глупо и даже пошло, – директор закатил глаза, сжал свободную от сигареты руку в кулак и спросил: – Они ведь сами тебе звонят и пишут, так ведь? Это они заинтересованы оказаться героями твоей рубрики, а не твоя рубрика и твой читатель нуждается в них?

– Иногда да, – согласился Макс.

– Почти всегда. Поверь, я знаю эту публику. Если не они сами, то отрабатывают их пиарщики. А нам нужны просто честные истории. Из самой жизни, – Арсений Викторович подошёл к окну приёмной, взглянул на мелькающие за стеклом силуэты куда-то спешащих людей и мчащихся машин, и показал на них пальцем. – Мне нужны истории отсюда. Когда ты последний раз просто выходил в город, сидел на скамейке, общался с обычными гражданами, покупал у бабушки пирожки на рынке? Когда обсуждал новый фильм после сеанса в кинотеатре? Когда жарил шашлык в компании незнакомых людей на каком-нибудь поэтическом слёте в лесу? Уже и забыл, наверное, что помимо всей этой спортивно-артистической и политической пены, есть глубина, есть вот этот глубинный народ. Со своими историями, которые гораздо интересней того декоративного хлама, которым заваливают нас через каналы связи. Знаешь Максим, когда я учился в школе и только мечтал стать журналистом, пожилой редактор нашей районки со странной фамилией Бонти, итальянец, наверное, дал мне задание. Он протянул старую чёрно-белую фотографию, на которой были запечатлены трое обнимавшихся мальчишек. И сказал: «Напиши о них». Я взбеленился, обиделся даже. Кто такие, я их не знаю, где я их найду? А редактор, хитро щурясь, мне в ответ: «Вот найди и узнай, кто они такие». Это задание! И что бы ты думал? Я обратился в тогда ещё милицию, благо, нашёл связи, параллельно в районо, пробежался по всем фотоателье. И вуаля – двух пацанов я таки разыскал. Только они уже были взрослыми мужчинами, один работал на заводе, второй был связистом, а третий, как они мне рассказали, погиб на фронте Отечественной. У каждого уже семья, дети, проблемы, успехи. И я написал статью «История одной фотографии». Ты даже не представляешь, какой вал писем с отзывами хлынул после публикации в редакцию районной газеты. Отыскались родные, друзья этой троицы, даже сестра погибшего фронтовика. Пришлось писать продолжение. А потом люди стали присылать другие снимки с просьбой разыскать изображённых на них людей. И я искал. Потерянных детей, исчезнувших из жизни возлюбленных, случайных встречных или героев курортных романов. Мне кажется, что уже тогда тот седой редактор Бонти принял для себя решение взять меня на работу. Но не успел, скоропостижно умер. А я ему до сих пор благодарен за тот жёсткий, но такой необходимый урок на всю жизнь. Именно тогда я понял, что такое настоящая журналистика, а не это – «чего изволите».

Арсений Викторович отошёл от окна, его полное лицо сморщилось и потемнело. Хмель полностью прошёл, и перед Максимом стоял тот шеф-редактор, которого он видел на ежедневных планёрках. Только грустный и наполненный воспоминаниями. Он скупо улыбнулся, захлопал глазами, поднял брови, словно спрашивая: «Ты уловил?»

– Я понял, – кивнул Макс, – кажется, действительно понял.

– Вот и здорово. Но с завтрашнего дня – отдых. И не вздумай включать мозг на генерирование каких-то новых тем. Остановись. Замри. Услышь музыку Вселенной. Просто купи билет в Таганрог, возьми в шкафу пару книг, на чтение которых у тебя постоянно не хватало времени, и – насладись жизнью. Найди себе, наконец, новую подругу. Договорились?

– Да. Спасибо вам, большое спасибо, – немного смутился Максим, приняв предложенное директором крепкое рукопожатие.

– Ты, кстати, обрати внимание на Асю Ланкину, – воодушевлённо проговорил Арсений Викторович. – Правду тебе говорю. Мало того, что она хороший перспективный корреспондент, так ещё и спортсменка, комсомолка, просто красивая девушка, но главное, как мне кажется, безумно в тебя влюблена.

– Да бросьте, это вам показалось…

– Не брошу, Макс! Я знаю, что ты ей нравишься до безумия, нашептали коллеги. Так что не теряй времени зря, ей уже двадцать три года, в этом возрасте девушки начинают увядать, если рядом не окажется доброго спутника жизни.

– Ну, хорошо, я подумаю.

– Тогда пошли пить чай, и по домам.

Тихо скользя по полированным рельсам, как молодая гадалка водит золотым перстнем по линиям жизни, поезд Москва-Таганрог тронулся на юг. Вечерело. Как ни странно, но людей в плацкартном вагоне было немного. Либо все москвичи и гости столицы разъехались на загородные пикники и майские каникулы на морях и озёрах ещё вчера, когда Максим поздравлял шефа с юбилеем, либо это просто совпадение такое. Макс по своей старой привычке взял билет на боковую верхнюю полку. Есть ряд докучающих неудобств, но зато дешевле и спокойней, ни с кем не нужно меняться местами, чтобы перекусить. Невысокий рост Максима позволял ему вытягивать ноги вдоль полки, не высовывая их в узкий проход. Да и просто посидеть, уткнувшись лбом в стекло, посмотреть в окно на убегающие русские ландшафты – удовольствие, которое постигают ещё в раннем детстве.

– Будешь? – украдкой спросил замечтавшегося Максима лет тридцати от роду короткошеий кривоносый сосед, видимо, боксёр, показывая из буйно пахнущего колбасой полиэтиленового пакета горлышко коньячной чекушки.

– Ой, нет, спасибо, – подняв ладонь, наотрез отказался Макс.– Я чаёк лучше.

– Так в чаёк давай добавлю, – настаивал сосед.

– Нет, правда, я не буду, – отказался Максим.

– Одному предлагаешь пить? Первомай всё-таки, день солидарности трудящихся, – обиделся сосед.

– Почему одному? Я чай, вы – коньяк, никаких проблем.

– Давай на «ты». Я – Саня. А ты?

– Я – Макс.

– Сейчас я сбегаю, закажу тебе чай, себе кофеёк, посидим, потолкуем, – Саня нырнул в купе проводников, что-то долго, смеясь и балагуря, рассказывал весёлым моложавым проводницам, вернулся с двумя парящими ароматом стаканами. – Я вообще люблю кофе холодным пить, но тут выбор небольшой. Ты тоже за ленточку?

– В смысле? – не понял Максим.

– В Донбасс едешь?

– Нет, в Таганрог.

– Мне почему-то показалось, что нам по пути до конца, – глубоко выдохнув, сказал Саня.

– У каждого свой путь, – философски заметил Максим, пытаясь выглядеть спокойно и уверенно.

– Да нет, дружище, у нас теперь у всех в этой стране одна дорога, одна судьба. Или мы их или они нас, – Саня отпил полстакана кофе, криво покосился через проход вагона на аппетитно жующих соседей, добавил себе коньяка. – Ну, давай, Макс, за неё, за победу!

– День Победы через восемь дней же, – поправил Максим. Саня широко усмехнулся, опустил голову, почесал наголо выбритый слегка вспотевший затылок.

– Это была победа дедов, мы к ней отношения не имеем. А я пью за нашу, за будущую победу, – сказал он лёгким басом.

– Над кем?

– Над врагами России.

– Ты, знаешь, Саша, я как-то от темы войны далёк. У меня лично врагов нет, я, если быть откровенным, пацифист, – признался Максим, искренне рассчитывая, что последней фразой он сменил давно неприятную для него тему разговора, на которую в редакции «Воли» вообще было наложено табу.

– А где, если не секрет, ты работаешь, пацифист? – не унимался Саня, подливая в остывший кофе остатки коньяка.

– Я? Журналист. А что?

– Журналист, значит? Да то, журналист ты наш, пацифист, что в том числе и по вашей вине мы так поздно взялись за дело, и допустили такую вопиющую, я бы сказал, преступную несправедливость по отношению к части русского народа, – глаза Сани налились густым алым цветом, смотрели в упор в лицо Максима, и не моргали. – Если бы вы, журналисты, ещё тогда, в четырнадцатом году, не молчали в тряпочку, а говорили и писали правду, я уверен, что Россия не дошла бы до такой ситуации, когда и кровавая война, и нижайший позор на наши головы одновременно. И одно на другое никак обменять не выйдет.

– Саша, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Возможно, это в силу моей отстранённости от военной тематики, – хотел оправдаться и обрезать разговор Макс, но неугомонного соседа остановить уже было невозможно.

– Да всё ты понимаешь, – прошипел он, доставая вторую четвертушку коньяка и разворачивая на столе едко пахнущую чесноком колбасу. – И все вокруг тоже всё понимают. Понимают, что мы прокакали Украину, что мы предали русских Донбасса. Что мы допустили массовые убийства людей, которые попросили у нас помощи. Русских людей. Так, наверное, жить легче, с шорами на висках, чтобы только прямо видно было.

– Я лично никого не предавал и ничего не …

– Подожди, я не всё сказал, – перебил Саня.– Ты, вот, журналист, слышал, небось, о таком военном диктаторе, Пиночете в Чили? Слышал, да?

– Ну, да…

– Осуждаешь его?

– Его, кажется, весь мир осудил…

– Во-о-от! Весь мир! Осудил. А сколько он казнил людей, помнишь?

– Нет, не помню…

– А я тебе отвечу. Казнил две тысячи, и тысяча людей пропала без вести. Диктатор и фашист. Всего лишь три тысячи замордованных. Вот так! – перешёл на повышенный тон Саня. – Три тысячи человек за сколько там? За пятнадцать или двадцать лет правления хунты Пиночета. И весь мир его осудил. Так ведь? Так! А украинская хунта всего за восемь лет бомбёжек и блокады Донбасса только по тем цифирям, что на трибуне той самой организации объединенных наций поднимали, казнила тринадцать или четырнадцать тысяч ни в чём не повинных мирных граждан Донбасса. Русских людей! И никто не осудил! Так это я не беру ещё тысячи людей, которых тайно сгноили в охранке и концлагерях, и которые просто, тупо, пропали без вести. О них лишь спустя годы, поверь, заговорит весь якобы прозревший мир. И ты, русский журналист, об этом не знаешь? Не понимаешь, да? Ты, русский журналист, как и тысячи тебе подобных деятелей прессы и телевидения по всей стране, тоже не осудили киевскую хунту. Мы, как страна, только в этом году наконец-то в полный рост заговорили о том, что творилось и творится в Донбассе. И не только в нём. Потому что власть так приказала. Но каждый в отдельности гражданин, как и ты, увы, сидит и помалкивает, делает вид, что не понимает. Вон, посмотри направо, тётенька с большим задом, её дяденька с пузом сумоиста, их чадо с ожиревшими ножками буквой «хэ», лупающее заплывшими глазками в телефон, думаешь, они поддерживают меня? Нет. А ведь слышат наш разговор. Слы-ы-шат. Но наверняка осуждают меня. И как мы должны воевать за нашу Родину, за наш народ, когда чувствуем, что нет поддержки? Может, и есть, но дохлая она, скупая и неискренняя. Воюешь с врагом, и не знаешь, а не стоит ли друг моего врага за спиной? А ведь это и их война. Проиграем мы, поверь мне, не пить «баварского» и им. Каменоломни, рапс, баланда, кнут и вырождение – вот, что их ждёт!

Максим напряг мышцы рук и спины, замолчал и отвернулся в окно. Ему стала крайне неприятна беседа с незнакомым человеком, который направлялся на войну. Ехал не в составе армейского подразделения, а вот так, добровольно, на гражданском поезде, в джинсах, красной ветровке с гвардейской лентой на воротнике и в зелёной футболке. Что им движет? Ненависть? Патриотизм? Национальное самосознание, помноженное на чувство мести? Непонятно.

Максим вспомнил своего отца, который по молодости лет остался на сверхсрочную службу прапорщиком. Поначалу был вполне доволен и собой, и условиями службы, жизни и быта, получил от государства квартиру, которую вскоре удачно поменял на дом, копил на машину. Благо, и потянуть в разваливающейся повсеместно армии было что. А как только рухнула страна, нехотя поползли разбазаренные правителями русские земли под юрисдикцию национальных окраин, так и служба перестала мёдом казаться. И двинул батя на рынок, поначалу торговать с раскладушки тем, что удалось слямзить на военных складах – по большей части обмундированием, а потом раскрутился, прикупил контейнер, накатал поставочные маршруты, и пошло торговое дело, не успевал завозить обувку и тряпьё для таганрогского населения.

Когда подошло время срочной службы у Максима, отец жёстко поставил вопрос ребром: «Нечего тебе там делать, пусть лошки ушастые Родину защищают, а тебе учиться надо и деньги зарабатывать». Какими путями отец добыл для сына «белый» билет – известно одному всевышнему, возможно, сыграли роль старые военные и медицинские связи. Так Максим узнал, что у него имеется тяжёлой формы почечная недостаточность, что давало ему пожизненный «откос» и от службы в армии, и от защиты Родины вообще.

– А кем ты работаешь? – решил спросить Максим.

– А я, друг мой, простой московский водила, на фене говоря, бомбила, причём в третьем или чётвёртом поколении, как мне рассказывали, прадед мой тоже извозчиком был в столице, – ответил Саня. – Да вот, забухал с подругой, забрали права. По-справедливости, законно отняли, но обидно. Месяцок я посмотрел на всё это глядство, и решил, что час мой пробил. Списался с парнями и еду на войну.

«Странно, – подумал Макс. – Москвич. Небось, и квартира своя в Москве есть. Девушка тоже есть. Да разве отсутствие прав – причина подставлять голову под снаряды? В Москве найти работу можно, и жить можно, и неплохо жить, она – столица – как другое государство».

– Я, извини, с такими, как ты, не сталкивался. Не могу тебя ни поддержать, ни осудить. И поспорить тоже, извини, не могу. Мне вообще не ясна до конца суть этой войны с Украиной, – стараясь не зацепить чувства соседа, высказался Максим.

– С какими «такими»? – переспросил Саня. – Безбашенными? Ну, что есть, то есть. Я в армии сапёром был, в инженерных войсках. Разминировать не приходилось, но понятие имею. Думаю, может, сам бог меня в такие войска тогда определил, чтобы сегодня я Родине пригодился. А про суть войны тут, Макс, всё очень просто…

–Ну, как просто, Саш, неужели нельзя было без войны, договориться как-то? – перебил Максим.

– Договориться было нельзя, – поморщив лоб и наклонившись своим габаритным туловищем над столом, сказал Саня. – Если зять – дурак – каждый день до смерти забивает твою сестру, ты с ним сколько лет и сколько раз договариваться будешь? Восемь лет с ними договаривались, катали их то по нормандиям, то по минскам. Всё соглашения заключали, ублажали ублюдков. Слышал, наверное, да? И до чего докатались? До того, что их армию западники подготовили к войне с нами. А, как известно из мудрых слов Антона Павловича, твоего земляка, если в первом акте пьесы на стене висит ружье, в последнем акте оно обязательно выстрелит. Ружьё-то в виде бандеровской армии западники повесили не для полюбоваться. Вот так, Максимка. Да и не с Украиной мы воюем, с чего ты взял? Что такое Украина? Бывшая Малая Русь, родина Гоголя и Булгакова. Мы ведь не против Гоголя и Булгакова, так? Мы против тех, кто их сегодня вычеркнул из бытия миллионов людей по ту сторону линии фронта. И с какой это стати Малая Русь какой-то Украиной стала? Кто придумал? Кто узаконил? А никто. Шайка в Киеве наворотила дел, и коммунисты московские. Была эта земля Русью изначально, и должна быть Русью. Иначе куда она делась, Русь? Выходит, истребили её, как индейцев в Америке. Я так думаю. Вот за это и война тоже.

– Ты националист? – с некоторым интересом спросил Максим, слышавший много о националистах, но никогда не общавшийся с их радикальными представителями.

– А разве Родина есть только у националистов? У коммунистов или либералов её нет? – хитро подмигнул Саня.

– Так да или нет? – не удовлетворился ответом Макс.

– Как тебе ответить? В данный момент, пока мы тут где сейчас находимся? Рязань, вроде, проехали? В данный момент я русский националист. Да. А как победим или паду смертью храбрых, тогда считай меня коммунистом, – красиво оголив ровные ряды белоснежных зубов, улыбнулся Саня.

– Может, поспим? Народ уже отбился, – с мольбой во взгляде устало спросил Макс, показывая на мерно посапывающих пассажиров на верхних полках. Его действительно утомил такой импульсивный непрогнозируемый разговор с соседом.

– Давай поспим, почему бы и нет. Ты ныряй наверх, а я пойду ещё проводницам сказки порассказываю, может, баб долго теперь не увижу, – Саня подтянул джинсы, снял красную ветровку и исчез в купе проводников.

*

Около семи утра, когда путевой метроном отсчитал короткие пролёты железнодорожного моста через Северский Донец, Саня лёгким прикосновением руки разбудил Максима. Нижняя полка уже была прибрана и снова превратилась в стол с мягкими красными сиденьями.

– Ну, бывай, Макс! – весело сказал сосед, он уже был полностью одет, на плече висел огромный камуфляжный рюкзак, из-за которого выглядывали усталые, но улыбающиеся проводницы. – Извини, если чего не так. Помнишь слова из песенки Макаревича «и оба сошли где-то под Таганрогом среди бескрайних полей, и каждый пошел своею дорогой, а поезд пошел своей»? Так вот неправильный этот Макаревич, и песня у него неверная. Дорога у нас у всех сейчас одна и поезд один. Попомнишь мои слова, – Саня крепко хлопнул Макса по плечу, поцеловал по очереди в щёки засмущавшихся железнодорожниц, и стремительно вышел из вагона в направлении жёлтого здания вокзала с надписью «Каменская».

В Таганроге стояла небывалая летняя жара. После холодного, с морозами и снегами марта, апрель и май яростно выжигали только-только пробудившиеся скромные травы. Растерявшийся от погодных аномалий народ скинул с плеч куртки и пиджаки, но продолжал носить их в руках – на всякий климатический случай. Максим шёл с вокзала домой, где он не был уже больше года. То всероссийский карантин из-за эпидемии коварного неизвестного вируса поломал все планы с проведыванием родных и друзей детства, то расстраивающиеся отношения с девушкой, требовавшие и немалых нервных сил, и внимания, и времени, откладывали поездку в родные места на неопределённый срок. Родителям всего не пояснишь, не поймут, хоть и посочувствуют. Зато было радостно, что почти целый месяц можно ни о чём не думать и просто насладиться отдыхом. Ведь именно этого хотел и Арсений Викторович. Напрягаться придётся потом, уже в Москве.

Максим неспешно прогулялся вдоль трамвайных путей, свернул к Горьковскому парку, который в этот чудесный солнечный день просто манил знакомой с детства прохладой свежей зелени. Любимый парк, обнимаемый, как руками прошлых столетий, Большим и Малым Садовыми переулками, с домом культуры на углу, от которого наискосок вдоль моря убегала к порту родная улица Греческая. Максим присел на скамейку, закрыл глаза, вспомнил сладкие минуты далёкой юности. Вдруг в этот момент его кто-то окликнул.

– Макс, ты что ли? – прямо перед скамейкой у толстой колонны с афишами стоял с широко раскрытыми удивлёнными глазами одноклассник Серёга Першин. – Вот так встреча!

Максим обрадовался встрече, Серёга лучше всех писал школьные сочинения, тоже пробовал свои силы в разных городских газетах, хотел сдать документы на факультет журналистики в Ростове-на-Дону, но неожиданно для себя стал историком. И, как поговаривали на встречах выпускников другие одноклассники, весьма неплохим, в школе, где он работал, его обожали дети и уважали коллеги.

– Серж, привет, дружище! – Макс взволнованно вскочил со скамьи и тепло обнял школьного друга. – Сколько не виделись?

– Не считаю, – приятно улыбнулся Серёга. – Какая разница? Главное, встретились. Ты тут надолго? Чем сейчас занят? А то посидели бы в какой-нибудь забегаловке.

– Так давай, я, считай, на месяц здесь, только с вокзала. Ещё своих не видел, но и не звонил им. Хочу сюрпризом явиться.

Максим и Серёга осмотрелись и, не сговариваясь, словно в унисон, решили присесть в кофейне напротив входа в парк.

– Ты как? Не женился? Смотрю, банки подкачал, в зал ходил? – спросил Серёга.

– В зал ходил, работа такая, – улыбнулся Максим, рассматривая, словно впервые, свои литые упругие бицепсы. – Без физкультуры либо жиром заплыл бы, либо в больничку с сердечком слёг. Сейчас, правда, бросил. Всё некогда, некогда. Как со своей расстался, так почему-то ни на что не стало хватать времени. Представляешь?

– У тебя же, кажись, Ксюха была?

– Ксюха это здесь была. Давно. Стареешь, забывать начал. А в Москве другая, ты её не знаешь.

– Да, блин. Время летит так быстро, что фиксировать события не поспеваешь. Доехал- то хоть нормально?

– Нормально, если не считать какого-то чудака, загрузившего меня разговорами о войне. На фронт ехал, доброволец типа.

– Ага, сейчас много таких. Не понимаю их как человек, принимаю, как гражданин, но могу посочувствовать как историк. На мой взгляд, ничем хорошим для них вся эта спецоперация не закончится.

– А для нас?

– Если доживём до конца войны, то есть шанс периодически встречаться в парке Горького и пить кофеёк. Ты, к слову, с сахаром или без?

– Я чай. Чёрный, сахара одну.

– Девушка, можно кофе без сахара и чёрный чай с одной ложкой сахара, – обратился Серёга к заскучавшей в ожидании заказа полной белокурой барменше. – У нас в школе поговаривают, что летом мобилизация будет.

– Серьёзно? – заёрзал Максим. – Я думаю, что вряд ли. У нас армия больше миллиона, да и добровольцы, народа хватит.

– Смотря на что, – сказал Серёга, посмотрев хмуро, исподлобья. – Поштурмовать пяток городов хватит, взять пару областей тоже хватит. Но всё это хозяйство контролировать надо, снабжать, кормить, отстраивать. Сам понимаешь, тут одними штурмовиками не обойтись, нужна армия другого состава. Да и война не на полгода эта.

– Почему ты так решил?

– Как историк проанализировал. Первая мировая тоже ведь не сразу началась, как Гаврила Принцип австрийского  эрцгерцога кокнул. Да и прежде, чем фрицы под Москвой оказались, Испания была, Карелия, раздел Польши. Так что всем достанется. Но тем, кто первыми пошёл в огонь, не завидую.

– А можно бы было всё это как-то не допустить, я имею в виду нынешнюю войну? Вот, собеседник мой в поезде считает, что нельзя.

– А как? Война заказана и оплачена, и поле боя было выбрано уже давно. Нас это не касалось особо. Так, беженцы ехали то из Донецка, то из Мариуполя, всякое рассказывали. Но уже тогда было понятно, что это только начало.

– Ну, из Донецка понимаю. А из Мариуполя чего ехали, там же не стреляли, вроде.

– Много ты, Макс, знаешь. Стреляли. И люди пропадали. Причём не в единичных экземплярах, а массово. Насколько массово – пока сложно сказать, это через десятки лет станет достоянием общественности. Но к тому времени уже никто не ужаснётся, потому что умопомрачительная информация о всех последующих жертвах затмит первые.

– Ты меня пугаешь, дружище. Если честно, я вообще как-то не вникал в суть конфликта. Не интересовало, да у нас в редакции это было моветоном. Так руководство определило.

– Не пугаю я, Макс. Просто констатирую. Про Мариуполь ведь слышал, что там было?

– Ну, так, в общих чертах, что в подземельях заводов украинцы прятались.

– Я не о подземельях, псы, что в них пировали, сами себе судьбу выбрали. Поделом, если их пустят в расход. Я о мирных людях, кто не хотел войны, кто избегал её. Там реально был ад, я даже боюсь каких-то сравнений с другими городами – Дрезденом, Сталинградом… Я там, в Мариуполе, сам был неделю назад. С волонтёрами ездил. Не дай, бог, Макс…

– И что там?

– Лучше не знать, тем более не видеть. Хотя с другой стороны, был у меня любопытный разговор с одним местным мужичком. Старенький такой, лысый, с палочкой вокруг своего разбитого дома ходил и охал. Я подошёл к нему, сунул гуманитарный набор, посочувствовал. А мужичок мне возьми и анекдот расскажи. Может, слышал? Про женщину, которая воды боялась?

– Рассказывай.

– Короче, вернулся домой из командировки муж. А жена с любовником. Молит бога, мол, спаси, муж убьёт. Бог спас, но сказал, что погибнешь не от рук мужа, а от воды. Женщина три года ни на море, ни на речку не выезжала, в ванной купалась с осторожностью, воду мелкими глотками пила. А потом ей в профсоюзе предложили бесплатную путёвку на лайнере. Решила, что если за три года ничего не произошло, может, и в этот раз как-нибудь пронесёт. Да и любит народ халяву, чего ж от путёвки отказываться. Вышли в море, тут кораблекрушение, лайнер идёт ко дну. Снова взмолилась женщина, просит бога спасти. Говорит: «Неужели ты, бог, из-за одной меня столько людей погубишь?». И тут разверзлись небеса, оттуда бог и говорит: «Да я вас, шлюх, три года на этот корабль собирал!». Я сначала не понял, к чему бы мужик мне этот анекдот рассказал. Он пояснил кратенько. Говорит, что, может, бог тоже свои виды имел на Мариуполь и тех, кто туда прибыл за восемь лет бойни. А наехало туда немало падали человеческой. Жаль, что из-за неё и многие обычные люди пострадали. Вот их реально жаль.

– М-да, приехал домой. А тут чем ближе к ленточке, тем больше разговоров о войне.

– Зато чем дальше от линии фронта, тем громче крики «Можем повторить!» и «На Берлин!». Или наоборот – «Нет войне!» – другая крайность. Ты не думай, Максим, я и не осуждаю никого, и не поддерживаю до мозолей на гландах. Просто жизнь – она одна, хочется жить, ни с кем не враждовать, радоваться. А это пространство с каждым днём становится всё теснее. Из Москвы пока не видно, но и туда докатится, поверь.

– Вот, не хочу об этом думать. Просто не хочу. Я ещё тогда в четырнадцатом году, хоть и глуп был, но понимал, что зря мы в этот Крым влезли, Донбасс поддержали. Ну, или часть Донбасса.

– Я тоже не хочу думать. Только думаю, и считаю, что всё не зря. Абсолютно. И только история вправе вынести свои вердикты, а не мы.

– Какие вердикты, Серёга? Мы нарушили территориальную целостность чужой страны.

– Тоже либеральной пропаганды что ли подъел? А право народа на самоопределение куда дел? Значит, хохлы имели право от нас отсоединиться, а русские обратно к нам от хохлов не могут? И с какой стати Украина чужая страна? У меня мать полтавская, в Харькове училась. Там тётка осталась. Всё дело в том, как я сам размышляю, да и с хорошими юристами эту тему перетирали, что право народа уперлось в территориальную целостность. Но в этой вилочке есть один гвоздик, который почему-то все забыли. И только хорошие историки помнят. Это то, что в Киеве произошёл государственный переворот, перестала действовать конституция государства. И именно в этот период, Макс, когда в стране не было ни президента, ни какой-либо объективно легитимной власти, ни конституции, ушёл и Крым, и Донбасс. Причём Донбасс ушёл куда более легитимно, чем ты можешь себе представить. Они выбрали на народных вече органы новой местной власти вместо старой, сбежавшей с Януковичем. Копное право называется, форма прямой демократии. Будет интересно – расскажу как-нибудь. Правда, на Крым хохлы, или те, кто ими рулил из-за океана, не сунулись, побоялись получить по носу, а за Донбасс вцепились. Уголёк, руда, газ, металлургия, соль, химия – на дорогах европ просто так не валяются. Так что всю эту бодягу, про территориальную целостность можно перелистнуть и забыть. Была бы им нужна целостность – договаривались бы с народом без войны. Но на народ чихать они хотели.

Серёга и Максим замолчали. Каждый задумался о своём, и каждый хотел сменить тему сложного разговора, завязавшегося совершенно нежданно, но в этот исторический час как будто обязательно.

– Сам-то как? Как супруга Света? – первым прервал затишье Максим.

– Вторым ходит, – лукаво подмигнул Серёга.

– Оба- на, так ты скоро отец-героин будешь? – весело воскликнул Макс.

– Надеюсь. Помнишь Влада Кукина? Ну, тот, что двухпудовую гирю из школьного спортзала в девятом классе украл? Мы с ним решили небольшой бизнес замутить, ну, чтоб кроме хлеба ещё и масло иногда в рационе было.

– Да ты что? Молодцы.

– Да. В Никольском хотим магазинчик продуктовый соорудить. Но не простой магазинчик, а с некоторой изюминкой. Хотя, если откровенно, первооткрыватели не мы. Влад бросил клич среди бомжей и гопоты в заливе, чтобы собрали бутылки из-под шампанского. В общем, мысль такая, чтобы магазин этот был полностью построен из бутылок. Ну, понятно, внутри всё сделать красиво, а снаружи так, чтобы издали привлекал внимание. С башней какой-то, как у крепости. Вот.

– Где-то я видел дома из бутылок, интересные конструкции. Это сколько надо собрать тары на магазинчик?

– На один квадратный метр стены минимум двести бутылок.

– Не слабо.

– Тысячи три с лишним уже собрали, это на пару стен. Но их все нужно вымыть, высушить, плотно закрыть. Работы – непочатый край. У одного чудака в гараже выбрали больше тысячи бутылок, тоже собирал с незапамятных времён по всем злачным точкам. Что интересно, в одной бутылке нашёл послание в будущее. Представляешь, какие-то школяры ещё в семьдесят восьмом году прошлого столетия написали записку о том, кем они хотят стать. Закупорили в бутылке, как в пиратских книгах, и бросили в Миус. Чудаки. Интересно, конечно, живы ли они, и кем реально стали?

Максим легко вздрогнул, ибо в этот момент вдруг вспомнил про «Историю одной фотографии», ставшую фактически темой жизни для его шефа Арсения Викторовича. Максим вспомнил о том, что ему двадцать восемь лет, шесть из которых он усердно топчется на одной и той же неблагодарной ниве описания житейских историй известных в определённых кругах общества людей, которые зачастую ему не интересны сами. Но ни одна из них так и не явила собой ту историю, которая бы каким-то образом изменила его жизнь, дала новый творческий толчок, как вода оживляет усыхающее растение. Записка в бутылке с посланием в будущее? А что, это могло бы быть интересным, если по той же схеме, о которой говорил шеф, найти авторов этой записки, составив некое жизнеописание с продолжением. Это мог бы быть целый сериал. А если им заинтересовать какого-нибудь сценариста кино, или самому попробовать написать киносценарий? Из этого мероприятия можно было бы сделать и некую прибыль. У Серёги – стеклотарный магазин, а у Максима – бутылочная история.

– Серж, с этого места подробней, если можно. Эту записку увидеть можно? Хочу сфотографировать, – внутренне трепеща как рыба, увидевшая сияющую блесну, спросил Максим.

– Дома она, я её в файлик упаковал и в книгу по истории Таганрога положил, – тепло, словно одарил друга несметным богатством, ответил Серёга. – Заинтересовало что ли? Вот, видишь, что значит встретить старого дружбана! Эксклюзивчик!

– Реально интересная тема могла бы получиться, – нетерпеливо задёргался Макс, уже предвкушая, как он доложит о ней редактору и тот многозначительным кивком головы утвердит её в план.

– Да я тебе её подарить могу. Тоже мне ценность. Вообще хотел выбросить, Кукин сказал: «Оставь». Лежит давно, ждёт тебя, – громко и раскатисто засмеялся Серёга. – Напишешь репортаж, хоть ссылочку сбрось, почитаю.

– Договорились. За кофе я плачу. А ты где живёшь сейчас?– спросил Максим, надеясь заполучить записку как можно раньше.

– На Мариупольском шоссе возле тридцать шестой школы. Но записка у матери дома, мать, как и раньше, на Фрунзе живёт. Можем зайти в гости, если не спешишь?– предложил одноклассник.

Профессиональная привычка делать всё и сразу, не откладывая в долгий ящик, привела Максима в квартиру матери Серёги Першина. Это была высокая стройная темноволосая женщина с ярко накрашенными губами, добрыми глазами с немного припухшими верхними веками, одетая в красного цвета длинный домашний халат с низким декольте, широко распахнутый выше колен.

«Ничего себе! – подумал Максим, слегка опешив от внешнего обаяния хозяйки небольшой, но современно обставленной двухкомнатной квартиры. – Была бы чуть помоложе, я бы ей отдался, честно слово. Интересно получается, десять лет проучился с Першиным в одном классе, гуляли по одним улицам, и ни разу не видел его мать. Интересно, какой она была в те годы и сколько ей лет сейчас? Жаль, конечно, либо я так поздно родился, либо она рановато…».

Получив в руки желанный файл с запиской, Максим вежливо отказался от чая, скрыто исподлобья ещё раз полюбовался роскошными формами и приветливой улыбкой Серёгиной мамы, и распрощался, пообещав, что в следующий раз обязательно задержится. Тем более, что и мама друга очень настаивала на совместном обеде.

«Вот же чёрт! Просто ведьма какая-то, глазищи зелёные, эти ямочки на щеках, ух, с одного взгляда залихорадило! Не было бы Серёги рядом, остался бы. Сто процентов не отказался бы с ней пообедать. Даже ради интереса, а там бы как карта легла», – мечтательно подумал Максим, съёжился и быстро зашагал в направлении дома своих родителей.

А в этот момент за обеденным столом Першин отвечал на заинтересованные вопросы своей мамы о том, что это за интересный парень приходил к ней в квартиру, о котором она в прошлые годы слышала лишь мимоходом.

Обед, приготовленный родной мамой – самый вкусный и полезный в мире. Виктория Николаевна Гущина – бухгалтер отцовского малого коммерческого предприятия – в юности закончила кулинарное отделение техникума, и даже некоторое время трудилась поваром в школьной столовой. Потом замужество, выживание на руинах большой страны, участие в медленно набирающем обороты отцовском бизнесе. Но как быстро приготовить вкусный обед своему «блудному» московскому сыну, не забыла даже спустя десятилетия после кулинарной муштры.

Максим с аппетитом уплетал горячие мамины котлеты и молча рассматривал её располневшее лицо, огрубевшие руки, шею, стянутую глубокими морщинами. Маме пятьдесят два года, но выглядит уже как умершая пять лет назад бабушка, которой было семьдесят. Максиму не давали покоя мысли о Серёгиной матери, которую он визуально сравнивал со своей, и видел эту поразительную разницу. Как могла женщина, которая пусть моложе его родительницы всего на несколько лет, так сохранить свою фигуру, лёгкость походки, привлекательность лица и женских форм. И даже дома одевается так модно и сексуально вызывающе.

– Мама, ты телевизор смотришь? Видела президента Франции Макрона и его жену? – неожиданно, словно развлечения ради, спросил Максим.

– Видела, конечно, – захлопала глазами Виктория Николаевна.

– И как они тебе? – хитро смотря в зрачки и ожидая реакции матери, продолжил Макс.

– А как надо? Ну, пара как пара. Что такого? Что ты имеешь в виду? – не поняла напора сына Виктория Николаевна.

– Макрон моложе своей жены, её, кажется, Брижит зовут, на целых двадцать четыре года! Как тебе такое? – довольным голосом выпалил Максим.

– Ну, не знаю, – пожала грузными плечами мама. – Никогда не задумывалась над этим. У них там во Франции такое, наверное, в порядке вещей. Эдит Пиаф была намного старше мужа, лет на двадцать, наверное.

– Да и у нас в порядке вещей, – перебил Макс, – Киркоров и Пугачёва, например…

– А потом Пугачёва и Галкин, – засмеялась Виктория Николаевна. – Извращенцы какие-то…

– Почему сразу извращенцы? Я лично ничего странного в этом не вижу, у них ведь даже дети есть, – снова не дал договорить матери Макс. – Я недавно интервью брал у сорокалетней тренерши по лёгкой атлетике, так она вышла замуж за своего воспитанника, а ему двадцать. Жизненная история, мам. Любви, как говорят, все возрасты покорны.

– Ох, и работа у тебя, сынок, с такой работой нахватаешься такой грязи, что не отмоешься потом. Ну, да, Москва, туда всё дерьмо со всей России съезжается за перспективами, которых нет на периферии, – вздохнула Виктория Николаевна.

– Мам, я тоже дерьмо? – обиделся сын.

– Да при чём здесь ты? Я про этих, как их, ну, понаехавших извращенцев говорю. Весь телевизор ими забит.…

– Мам, а если бы я, например, встретил женщину старше себя?

– Так и знала. Поругался со своей бизнесменшей, всё, пошёл по рукам парень. Ну, давай, рассказывай, кто она на этот раз? – жёстко спросила Виктория Николаевна, словно перешла в психическую атаку.

– А я разве сказал, что у меня кто-то есть, я чисто гипотетически…

– Ага, гипотетически, то про Макрона, то про тренершу свою сорокалетнюю, издалека зашёл. Ты мать не обманешь. Не хочешь говорить, скоро отец придёт. С ним про этих педофилок потолкуешь, – голосом, полным обиды, проговорила мама, убирая пустую посуду со стола.

– Насмешила, мам. Педофилки! Не могу-у! – раскатисто рассмеялся Максим.

Отец Владимир Алексеевич Гущин приехал ближе к вечеру, когда разогревшее портовые крыши солнце скользнуло вдоль берега моря и закатилось за порозовевший на западе горизонт. По-мужски коротко обнялись. Отец достал из холодильника бутылку водки.

– Не научился пить? – спросил сурово. Максим отрицательно покачал головой, отец, одобряюще кивнув, убрал бутылку обратно. – Так сказать, на побывку?

– На месяц, чуть меньше.

– Чем заниматься думаешь?

– Отдохну немного, – задумался Максим. – А потом хочу одну тему здесь в разработку взять. Школьный друг подкинул записку, написанную школьниками ещё при СССР. Представляешь, босяки, запечатали её в бутылку и кинули в залив. Кто-то выловил и сохранил до наших дней. Появилась идея найти авторов записки и сделать крутой такой материал об их нынешней жизни. Кстати, ещё даже не изучил бумаженцию. – Макс с гордостью достал из файла пожелтевший листок с выцветшей записью.

– Так, подожди, здесь написано: «город Вольный», – бережно прочитав протянутую бумагу, одёрнул довольно улыбающегося сына Владимир Алексеевич. – Ты представляешь, где это?

– Какой ещё Вольный? – нахмурился Максим. – Разве не Таганрог?

– На, сам почитай.

Максим принял записку и внимательно пробежал по нескольким написанным разными почерками строкам. В конце прочитал: «г. Вольный, СШ№7 имени В.И.Ленина, 10-а, 1978 г.»

– Ни фига себе! И как туда ехать? – озабоченно возмутился Максим.

– А никак! Не ходють туды поезда, и автобусы тоже. Как в страну дураков, поэтому Буратино в неё пешком ходил, – саркастически отрезал отец. – Раньше, при Союзе, был прямой рейс, пару проходящих – на Ворошиловград, Северодонецк – тоже катались, а сейчас всё, другое государство. Через Ростов только, с пересадкой. Но там война. Оно тебе надо?

– Вот, чёрт, – скривился Максим. – Хотя с другой стороны есть какой-то в этом свой шарм. Репортаж из зоны боевых действий. Может, шеф поведётся на хорошую тему, раскошелится командировочными?

– Да прекрати ты, – басом протянул отец. – Это тебе что, игрушки? Люди рассказывают, что там всех подряд мужиков хватают и на фронт, окопы рыть.

– Да я ещё никуда не еду, но тема интересная, – с нотой возмущенного разочарования и надрывом выдавил из себя Максим. – Вот бы реально узнать и описать всю историю возникновения, написания этой записки, и понять, как она могла попасть к нам в залив.

– Как? Как? – перекривил сына отец. – Каком кверху. Миус берёт своё начало где-то под Дебальцево, это на трассе Ростов-Харьков, представляешь? Далековато будет.

– Ну, Москва дальше.

– Москву не бомбят.

– А Вольный это разве передовая?

– Ух, ты какой умный стал – передовая, тыловая! Там военное положение, и этим всё сказано. После войны напишешь свою историю. Да и в Таганроге я здесь тебе столько тем найду, не переваришь.

Неодобрительно слушавшая мужской разговор Виктория Николаевна выдержала свою паузу и тихо вставила:

– А у меня в Вольном подруга жила. Её туда давно ещё, в восьмидесятые годы, наверное, командировали на какой-то завод, филиал нашего, таганрогского. Так Машка поработала на нём немного, а потом удивила всех, представьте, замуж за шахтёра вышла. И осталась там. Я на свадьбу ездила, ох и гуляют эти шахтёры, скажу я вам, мальчики! Еле выжила. А после того как-то разошлись у нас с подругой пути-дорожки. Она приезжала поначалу к родителям, потом похоронила их и пропала в своём Вольном. Но адрес у меня где-то записан. Я не сторонница того, чтобы ты, Максим, туда ехал, но если пошлют, то Машу надо разыскать. Я ж не знаю, как у вас там, в Москве. Начальству ж виднее.

– Мать, помолчи, – перебил Владимир Алексеевич.– Не начальству решать – подставлять человеку голову под снаряды или нет. Давай так, сынок, пока отдыхай. Поможешь тут мне немного с крышей, а потом будет видно. Может, эта твоя тема с запиской сама отпадёт, как никому не нужная.

Максим жадно выпил холодный чай и, нахмурившись, отодвинулся в угол кухни. Он был опечален тем, что поиск героев записки осложнён большим расстоянием, непонятной логистикой, ещё и необходимостью ехать в зону боевых действий. Впрочем, он всё равно решил для себя обязательно связаться с Арсением Викторовичем и попросить его благословения на написание материала о послании в бутылке.

Как только все церемонии родительско- сыновней встречи закончились, Максим уединился в спальне и набрал шефа.

– О, рад слышать, тебя Макс. Нормально ли доехал? Как погода на Юге России? – отозвался Арсений Викторович. Максим поприветствовал директора и вкратце изложил ему суть и сюжет предполагаемой авантюры с запиской. На что услышал чеканистое: «Нет!»

– А почему? – растерянно спросил Максим.

– Я должен ещё раз повторять то, что многократно объявлял, в том числе и в твоём присутствии? – тяжело дыша, ответил Арсений Викторович, Макс даже представил его насупившееся похолодевшее лицо. – Хорошо. Я повторю индивидуально для тебя. Для нас нет этой территории. Для нас нет этой войны. Для нас нет этих людей, которые там воюют или пишут записки. Для нас нет беженцев или пострадавших, как бы жалко их не было. Это не Россия, это не наши граждане, это не наша тема и не наше поле для деятельности. И не будет нашей, даже, если меня об этом попросит лично президент. О какой командировке может быть речь? Я понятно объяснил? Тогда конец связи, много дел. Набирайся сил и не отвлекайся на всякую ерунду.

– С ума сойти! – воскликнул Максим, отчаянно бросив на кровать свой телефон. – Вот это поговорили. Как будто ноги вытер. В душу плюнул. Сволочь! Мучитель!

Каким-то неведомым ему чувством Максим в этот момент вдруг ощутил и отвращение к своему начальнику, и свою незримую причастность к странному добровольцу Сане, к неоднозначным словам Серёги Першина об одной с Украиной стране. Ведь действительно, государства разные, а страна одна. И у мамы есть подруга юности за ленточкой, которую она выдавала замуж в Вольном. И мама Серёги –полтавчанка. Подумав о ней, Максим вдруг вспомнил этот высокий разрез красного халата и глубоко проникающий немного лукавый зелёный взгляд.

«Да что же это такое? Неужели влюбился в мамочку?» – внутренне одёрнул себя Максим, но справиться с нарастающем волнением при воспоминании о понравившейся ему намного старшей женщине был не в состоянии.

Первый день отпуска снова начался с мыслей о матери Сергея Першина. Фантазии до приятной ломоты в груди бродили как засахарившиеся сладкие ягоды, баламутили засорённое воспоминаниями сознание, и не отпускали.

« Какая у нас с ней разница? Как бы она меня приняла, явись я к ней без приглашения? И как бы к этому отнёсся Серёга? Впрочем, он живёт далеко, и знать об этом ему вовсе не обязательно. Мало ли, с какой просьбой я могу обратиться к его матери. Имею ведь право, мы взрослые самостоятельные люди. Отца у Серёги нет – это точно, он погиб ещё в его детстве, но вдруг есть ухажёр, любовник? Господи, а ведь я о ней ничего не знаю, ни где она работает, ни даже как её зовут», – перебирал в голове вопросы Максим, напряжённо мечась по спальне то в одну, то в другую сторону.

Наконец, в этом жужжащем рое дум вызрело смелое и кажущееся безумным решение – купить цветы, шампанское и явиться к Першиной, прямо сказав ей, что она свела его с ума с первого взгляда. И пусть эта манящая всем своим утончённым существом возрастная красавица принимает решение – пустить его в своё жилище или навсегда закрыть дверь. В конце концов, никто ничего не теряет.

Наскоро позавтракав и выслушав недовольные реплики матери, Максим надел свой единственный ещё не ношенный чёрный костюм, купленный на возможный праздничный случай, и вышел в город. По дороге на улицу Фрунзе купил цветы, шампанское, коробку конфет, хотел приобрести ещё духи, но потом вспомнил, как на такие презенты реагировала его бывшая московская девушка, мол, духи выбирает не мужчина, а женщина, и отказался от этой затеи, отложив её на более подходящий случай. Остановившись у крашеной почему-то в траурный чёрный цвет подъездной двери, обнаружил, что на ней установлен домофон. Вчера он не обратил на эту деталь внимания, не запомнил и номер квартиры. Пришлось напрячь память и высчитать номер квартиры по её месторасположению и этажу – второй этаж направо. Позвонил несколько раз, ответила полная тишина.

– А вы к кому? – раздался сзади старческий голос, по всей видимости, пожилой соседки, невысокого роста, с большой сумкой, установленной на двухколёсной тачке-кравчучке.

– Я? – замешкался Максим. – Я …к Першиным. Но не отвечают.

– А-а, к Ирочке? Так она сейчас на работе.

– А где она сейчас работает или когда будет, не знаете? – спросил Максим, сделав ударение на слове «сейчас», как будто он знал, где Ирина трудилась раньше.

– Будет, наверное, после обеда. А работает она во Дворце молодёжи, бывший комбайновый, если знаете. Это чуть выше на углу Гоголевского и Петровской, – показала направление старушка. – А вы, наверное, её воспитанник? Да, у неё все красавцы. Залюбуешься!

Максим почтительно кивнул, не отвечая. Поблагодарил. Он хорошо помнил, где находится Дворец молодёжи, и, не теряя ни минуты, быстро зашагал вверх по улице. На входе в здание его остановила полная женщина средних лет, дежурная с сипловатым голосом:

– Ой, а вы уже опоздали, молодой человек, отчётный концерт закончился. Гости разъехались. Но, если что, можете пройти, они в кабинете директора ещё сидят.

– Извините, я ищу Ирину Першину, – не узнавая себя, с заиканием произнёс Максим.

– Так и Ирина Степановна тоже там, пойдёмте, молодой человек, не стесняйтесь, у нас тут не кусаются.

Перед дверью в кабинет директора Максим осознал всю нелепость возникшей ситуации. Просто так зайти в кабинет руководителя дворца, с цветами и шампанским, где сотрудники отмечают окончание какого-то отчётного концерта – это не входило ни в какие, даже самые абсурдные планы. И как представиться коллективу? Да уж, в образе Остапа Бендера в поисках своей мадам Грицацуевой Максиму бывать ещё ни разу в жизни не приходилось.

– Извините, а нельзя мне не входить, а позвать сюда Ирину, э-э-э, Степановну? – заискивающе подавшись немного вперёд, как можно более тихо и вежливо спросил Максим.

– Так зачем, поздравите её прямо там, она сегодня защитила звание коллектива, у неё праздник, проходите, – ответила дежурная и буквально толкнула Максима в кабинет.

В объёмную, но стройную фигуру Гущина тот же час вопросительно вгрызлись два десятка изумлённых любопытствующих женских глаз. В пересохшем горле запершило, щёки залились красным цветом, чего с Максимом не случалось, пожалуй, со школьной скамьи. Надо было срочно придумать какую-то легенду своего появления здесь, похожую на правдоподобную.

– Здравствуйте! – неуверенно промямлил он, подбирая в сознании необходимые фразы и смотря на расслабленно сидящую в мягком кресле за директорским столом яркую женщину в сиреневом костюме. – Я… этот… журналист интернет-ресурса «Воля», ведущий раздела «Житейские истории». Разрешите мне присоединиться к поздравлениям?

– Так поздравляйте, – улыбчиво сказала женщина, властно взмахнув рукой в сторону высокого окна, где сидела она – Ирина Степановна, одетая в строгий брючный костюм, чёрные замшевые босоножки на высоком каблуке. Этот дополненный скромным, но утончённым макияжем образ, который, казалось, был знаком Максиму с детства из каких-то популярных женских журналов, возбуждал и сражал наповал. Максим, словно средневековый рыцарь, был готов стать на колени перед Ириной Степановной и целовать её руки.

И единственное, что его останавливало от такого шага, так это полное отсутствие придуманной истории своего здесь появления. Журналист из Москвы приехал в Таганрог поздравить никому неизвестную за пределами города сотрудницу культуры Ирину Першину? Нет, что-то в этом было несуразное, а другие идеи упорно не шли в голову. Ирина Степановна смотрела в глаза Максима всё тем же лукавым поедающим живые клетки взором, периодически отводя его в стороны, изучая реакцию коллег.

– Боже, мой, мы же с вами договаривались о встрече! Я совсем забыла с этой подготовкой к концерту! – вдруг воскликнула Першина, поднявшись со стула и сделавшая несмелый шаг навстречу Максиму. Гущин облегчённо осознал: он спасён.

– Вы бы хоть какое-то письмо на дворец прислали, предупредили о вашем визите, мы бы материалы вам приготовили, – недовольно проворчала женщина в директорском кресле. – Впрочем, оставьте свою визитку, мы вам релиз вышлем. Вы шампанское сами будете пить или к нашему столу присоединитесь?

– Да-да-да, тысяча извинений, – уже уверенно и даже восторженно сказал Максим, и, слегка потеснив сотрудниц, поставил бутылку на общий стол, а рядом положил коробку конфет и свою визитку. – Угощайтесь, а я, если не будет возражений, попрошу Ирину Степановну уделить мне немного времени.

– Да пожалуйста, – как бы небрежно отозвалась женщина-директор, извлекая из офисного прибора визитную карточку. – Ирина Степановна, вы на сегодня свободны. Поздравляем вас ещё раз. Можете идти. И предупреждайте, что у вас такие серьёзные связи в столичных средствах массовой информации. А вы, молодой человек, не поленитесь прислать нам ссылку на вашу житейскую историю, пожалуйста, вот вам моя визитка.

Гущин, ладонью слизнув со стола визитку и расправив широкие плечи, вышел первым, за ним – Першина с его букетом цветов.

30 июня 1978 года после нескольких солнечных дней город Вольный накрыл проливной дождь, начавшийся ещё ночью. В актовый зал городского отдела внутренних дел бодро забегали шумные милиционеры в мокрых кителях и в почерневших от воды некогда голубых рубашках. Начиналось экстренное оперативное совещание с участием заместителя начальника областного управления внутренних дел и руководства города.

– Здравствуйте, товарышы офицеры! – вяло поздоровался из-за деревянной лакированной трибуны с советским гербом полный и обрюзгший полковник, представитель областного центра. Дождавшись громкого коллективного приветствия, продолжил: – Я приехал к вам в горотдел сами знаете по какому вопросу. И этот вопрос уже на контроле в министерстве и на личном контроле у первого секретаря Ворошиловградского обкома партии товарыша Гончаренко. Сами понимаете, шо спуску не будет никому. Все мечтания о том, шо завтра суббота, шо кому-то надо в отпуск на море, отставить. Такое творится, а они непонятно о чём думают, рапорта носят. Всем понятно? Вопросов нет? Вижу, шо всем. Тогда продолжу. В вашем городе за последние три дня произошло три убийства. Причём в одном и том же месте – на танцах. Кстати, закрыли эти танцы или до сих пор пляшут?! – обратился полковник к сидящим в президиуме руководителям горотдела и исполнительного комитета.

– Так точно, товарищ полковник! Сегодня утром всё закрыто и опечатано как положено. Правда, дождь, наверное, печать смыл…– отозвались в президиуме.

– Повесить свой замок на эту клетку! Написать бумаги под личное в письменном виде ознакомление директору шахты, всем его замам и профсоюзу. Учить вас надо? – продолжил полковник. – Три убийства за три дня, одним и тем же способом – это уже серия. Сами понимаете, шо это означает для нас с вами. У нас с вами появился серийный убийца. И кого убивают? Солдат! Молодых парней, отслуживших в армии, можно сказать – цвет советского народа, будущее страны и партии! До Москвы дошло. Хто докладывает по сути вопроса?

– Товарищ Чижиков. Капитан милиции! – выкрикнули в президиуме.

– Слушаем, – буркнул полковник.

На невысокую сцену к трибуне поднялся обесцветившийся от бессонных ночей Чижиков, бросил растерянный взгляд в зал и спросил:

– Мне только по сути или опять всё с самого начала докладывать?

– Давай по сути, – зашумели в зале.

– Капитан! – одёрнул приезжий полковник. – Вы задержали подозреваемого?

– Никак нет, товарищ полковник!

– Почему?

– По месту жительства не появляется. Родные, друзья, знакомые утверждают, что не знают, где он находится.

– Объявили во всесоюзный розыск?

– Так точно!

– Доложите всё, что знаете о подозреваемом.

– Есть!– козырнул Чижиков.– Нилов Константин Георгиевич, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения, выпускник средней школы номер семь. Проживал в доме с матерью Ниловой Ангелиной Павловной и малолетним братом Ниловым Андреем Георгиевичем по улице Кольцевой, дом номер сорок один. Отец с матерью недавно в разводе, уехал в город Жданов, предположительно к матери. Нилов Константин Георгиевич встречался с одноклассницей Тулаевой Алисой Назаровной, которая до этого, по словам её родных, ждала из армии Аипова Марата Зуфаровича, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, который был убит на танцплощадке посёлка Васильевка двадцать седьмого июня текущего года приблизительно между десятью и одиннадцатью часами вечера…

– …Вечера, – грубо перебил полковник. – Это уже ночь, через час – полночь наступает. Какого лешего у вас в городе танцы танцуют в такое время? Где милицейские патрули? Где народная дружина? Почему нет ночного освещения на территории шахты? Куда вообще власть смотрит? Никакого порядка! Хто отвечает за это? Капитан, орудие убийства нашли?

– Никак нет! Ищем, товарищ полковник.

– Шо докладывают криминалисты?

– Орудием убийства предположительно является немецкий штык-нож времен Первой мировой войны с характерными для данного вида оружия зазубринами, имеющими форму пилы. Длина клинка двести пятьдесят миллиметров, ширина двадцать пять миллиметров. Удары штык-ножом предположительно наносились правой рукой прямым уколом в сердце, шансов выжить у жертв не было. Тем более эти зазубрины…Говорят, что в Великую Отечественную носителей таких штыков бойцы Красной Армии в плен не брали.

– Давай без лирики, капитан! Какие-то улики у подозреваемого дома нашли?

– Никак нет, товарищ полковник!

– Плохо искали, значит. А эти, друзья его, одноклассники, с ними поработали?

– Так точно! Два последующих убийства гражданина Астафьева Виктора Леонидовича и гражданина Зоца Ивана Тихоновича произошли приблизительно в то же время в последующие два дня, у друзей есть неопровержимое алиби. Проверяли тщательно, товарищ полковник…Они дали показания, что около десяти вечера расстались, оставив гражданина Нилова в состоянии алког…

– Ясно…Шо ничего не ясно, – нервно вздохнул представитель из областного центра. – Но то, шо этот Нилов где-то прячется, фактически доказывает его вину. В состоянии алкогольного опьянения убил соперника из-за девки. Вошёл во вкус. Или совсем умом тронулся после того, как кровь почуял. Не смог остановиться – стал ещё убивать. Есть такая вероятность?

– Так точно! – хором буркнули в президиуме.

– А если он не причастен к убийствам? – покосился на хор полковник. – Сторож в училище шо сказал? Шо принесли его в отключке. Мог ли семнадцатилетний пацан с хорошей школьной характеристикой, будучи пьяным, убить одним ударом крепкого трезвого парня, отслужившего в армии? А если преступник не Нилов, а кто-то другой? А Нилов просто каким-то образом узнал, шо его подозревают и подался от страха в бега. Такой вариант развития событий мог быть?

– Так точно! – уже менее дружно пропел президиум.

– Вот и я о том. Поэтому нам кровь из носу нужно найти этого Нилова. Землю грызть зубами, перерыть весь город, отработать все загородные дачи, брошенные строения, производственные и учебные помещения, установить все родственные и дружеские связи. Дайте телефонограмму в Жданов, пусть проверят, куда там отец Нилова уехал. Быть готовым к выезду опергруппы на моря.

– Так уже дали, товарищ полковник! – гордо выпятив грудь, сказал Чижиков. – Но есть одна существенная проблема.

– Какая?

– Мать Нилова вчера умерла в больнице. Язва желудка. Прободная.

– И шо?

– Адресов ждановских родственников мужа не успели у неё уточнить.

– По картотекам ищите. Учить вас надо? Запрашивайте у коллег всю информацию, которая может быть полезной. Теперь по орудию убийства. Объявляем месячник добровольной сдачи оружия, холодного, прежде всего. Акцентировать на этом во всех объявлениях. Круглосуточно! Объявите какое-то вознаграждение за немецкий штык-нож. Хорошее вознаграждение, всё равно его никто платить не будет. Подключаем газету и радио, магазины, почтовые отделения, аптеки, вокзалы, квартальные комитеты, домоуправления, комсомол, садоводческие общества, делаем ориентировки. Прошу и местную власть не ждать с морей погоды, и так уже засиделись, пытаясь сохранить, так сказать, лицо, и не поднимать паники у населения. Она и без нас поднялась – весь город шумит, шо появился маньяк. Нам с вами не сносить погон и должностей, если в течение трёх суток мы не раскроем эти преступления. Все свободны, товарышы. Руководители подразделений, криминалисты и Рыжиков задержитесь.

– Чижиков, товарищ полковник, – по-школярски скромно поправил капитан.

– Какая разница! – жёстко отрезал полковник. – Шоб называться Чижиковым ещё заслужить надо, – в президиуме тихо захохотали.

– Максим, что это было? – резко остановилась Ирина Степановна и, грозно сдвинув брови, посмотрела Максиму в виноватые глаза. По вестибюлю Дворца молодёжи залаяло расплывчатое эхо стука её тонких каблуков и бархатного голоса.

– Ира, Ирина Степановна…– пытался подобрать слова Максим. – Ты… вы извините, что так всё получилось. Мне очень нужно с вами поговорить, но только не здесь. Прошу вас, пойдёмте со мной в какое-нибудь кафе или ресторан. Умоляю.

– Ну, если умоляете, подождите пару минут, я заберу свои вещи. И если вы не будете против, я вызову такси. Не хотелось бы общаться здесь, где вокруг глаза, длинные носы и даже стены с ушами. Я ведь так понимаю, что интервью со мной – это только предлог?

Максим покорно кивнул, Ирина улыбнулась, снова показав свои божественные ямочки на щеках. Через пятнадцать минут Гущин и Першина уже делали заказ в уютном тихом кафе неподалёку от Политехнического музея.

– Мне нравится в этом районе, сама не знаю, почему, – сказала Ирина. – Мне вообще нравится старый город, с ним связано много хороших воспоминаний. Вы ведь тоже где-то здесь живёте? Точнее ваши родители…

– Да, только на Греческой, – уточнил Максим.

– Вам Сергей сказал о моём отчётном концерте? Вы с ним разминулись в кабинете директора всего в каких-то пять минут.

– Нет. С Серёгой после вчерашней встречи мы больше не говорили. Всё произошло случайно…

– И цветы с шампанским тоже случайно?

– Я был у вашего дома, соседка сказала, где вы работаете. А я, если честно, даже не знаю, кем?

– Соседка? Наверное, тётя Люда. А я работаю хореографом, вы даже ни у кого не спросили?

– Нет. Ира…Можно мне вас так называть? И вы, пожалуйста, говорите со мной на «ты»…

Першина просверлила Максима приятным острым взглядом, снова улыбнулась, но ничего не ответила. Максима до одышки напрягло это молчание. Вот она, сидит напротив, её изящная тонкая рука теребит розовую салфетку на столе. Одно движение – и он возьмёт эту руку, как это делал в жизни не раз. Но то были другие девушки и женщины. Проще ли были? Нет. Но менее возвышенные и более открытые, как многократно перечитанные книги. Ирина другая, это чувствовалось во всём – в походке, в движениях, в голосе, дыхании и взгляде.

Принесли сухое вино и салаты. Ирина косо повела бровью, показывая Максиму, что неплохо было бы выпить. Максим, весь трепеща, принял это предложение.

– Вы любите сухое или предпочитаете что-то покрепче? – спросила Ирина, поправляя голубой кулон, украшавший глубокое декольте. Макс жадно поймал это движение и обратил внимание на высокую острую грудь Першиной, резко поднимавшуюся от участившегося дыхания.

– Я вообще не пью. Это первый раз в жизни. С вами. Или с тобой? Вы так и не ответили.

– С тобой, Макс. Закажи креплёного, моё настроение начинает подниматься. Кажется, отпустило после утреннего столбняка. Ты знаешь, с каждым годом почему-то становится всё сложнее подтверждать квалификацию и звания коллектива.

Когда через время на столе не осталось ни сухого, ни креплёного, легко захмелевшая Ирина Степановна спросила:

– Так ты что-то хотел сказать. И ради этого пришёл ко мне домой?

– Пожалуй, не сказать, а наоборот расспросить. Я ничего о …тебе… не знаю. Сергей говорил, что… ты из Полтавы?

– Вы даже это обсуждали?

– Нет-нет. Серёга сказал это случайно в разговоре о политике. А я запомнил.

– Нет, Максим, я из полтавского села. А что?

– Ничего. Продолжай…те. Может, ещё заказать вина?

– Почему бы и нет. Давно я о себе никому ничего не рассказывала. Ты хочешь что-то писать обо мне?

– Можно и так сказать.

– Стоит ли? Бестолковая биография, да и не актуальная. Историю с гадким утёнком, который стал прекрасным лебедем, уже написали до тебя. С детства мечтала танцевать. После школы поступила в институт культуры в Харькове. На первом курсе вышла замуж за сокурсника, звукорежиссёра, аж из Таганрога. На втором курсе родила Серёжу. А потом, будучи в академотпуске, осталась одна. Бывший муж, с которым я до сих пор официально не разведена, умотал куда-то в Англию. И ничего мне об этом не сказал. Я, конечно, подала заявление в милицию: пропал человек. Мне дали ответ: ваш человек пересёк границу и находится в Великобритании. Что делать? Ни работы, ни денег, ребёнок на руках. Полная неразбериха в голове и сердце. Вернулась в родное село, к матери, с которой жила старшая сестра, представь, с мужем и двумя детьми, ещё и младшая на выданье – женихи табунами ходили. А в селе тоже никаких перспектив, страна-то распалась, нищета и разруха, только идти коров доить. Разгар девяностых. Я же мечтала танцевать, кое-как, наперекор матери, доучилась заочно. Параллельно подрабатывала в сельском клубе – и полы мыла, и кусты стригла, и цементом стены мазала, и микрофоны в зале включала. Но и здесь сократили. Поплакала, повыла на Луну, сама от себя не ожидая, купила билет, и приехала в Таганрог к матери своего беглого суженого-ряженого. А мать, свекровка то есть, оказалась женщиной правильной. Приняла и меня и сына. Прописала, считай, сама оформила гражданство. Помогла по жизни. Когда умирала, написала завещание на квартиру. Мне и внуку. Ты был вчера в этой квартире. Это если вкратце о моей личной жизни. А о работе – ничего выдающегося. Репетиции, конкурсы, отчёты, грамоты – не более. Побросало по разным заведениям, прижилась, вот, у молодёжи. Это стимулирует, заставляет следить за собой. Старые и некрасивые не интересны молодым. Нужно быть лучше их, сильнее что ли, тогда тебя будут слушать, и тебе будут подражать. Наверное, для них, для детей, старалась всю жизнь и себя сохранить, – Ирина тяжело вздохнула и сделала полный глоток.

– Муж твой он как-то выходил на связь, хотя бы с матерью? – спросил Максим.

– Было дело, письма писал. Изредка, раз в год, наверное. Но как только сверковка раскрыла ему все карты, что мы живём у неё, как отрезало, вот и вся история, – пожала плечами Ирина.

– А-а-а… у тебя были другие мужчины? – неумело попытался вызвать откровение Максим, вынужденно делавший небольшие глотки вина под давлением указывающего на наполненный бокал взора Першиной.

– Были. Но свекровка не особо их принимала. А мне уйти тоже не свезло, все претенденты на руку и сердце были женаты. Нести же крест любовницы как-то не хотелось. Не моё это – прятаться от глаз, врать коллегам, объясняться Сергею. Как-то написал мне из Киева одноклассник, первая школьная любовь. Узнал у сестры адрес: «Люблю! Не могу! Целую! Приезжай, я – к твоим ногам». Поехала, рискнула попробовать, всё пыталась как-то устроить свою жизнь лучше. Киев всё-таки не Таганрог, да и диплом у меня украинского образца. Серёжа ещё маленький был, но уже много понимал. Одноклассник снял нам квартиру, так как свою делил в суде со своей первой женой. Повела Серёжу в школу, а там уже тогда бесновались. Весь класс бегал в оранжевых шарфиках, требовали у сына говорить на мове, москалём называли. Это у них революция такая была, как они говорили. И мой одноклассник крутился там в каких-то штабах у Ющенко. Это президент их был на тот момент. Всё обещал, что вот-вот заберут всё у донецких, вступят в Евросоюз, он хапнет кучу денег, купит новую квартиру, получит должность в министерстве…Я из-за сына уехала обратно в Таганрог. Свекровка, слава богу, простила. Серёжа до сих пор вспоминает те дурацкие два месяца, вырванные из жизни. Кстати, ты обратил внимание, что старики на Украине не хотят войны? А молодёжь жаждет резать нас. Это как раз те, которые бегали тогда, в середине двухтысячных по школам в оранжевых шарфиках. Как будто не от нас они родились…

– Резать нас? Но ты же родом с Украины…

– Мы родом, Максим, из Советского Союза. Мы родом из унаследованной им тысячелетней истории и культуры нашей большой страны. И сама Украина вместе с нынешней Россией родом из него. Геббельс, кажется, говорил, что если отнять у народа историю, то через поколение он превратится в толпу, а еще через поколение им можно управлять, как стадом. Не зря же систему образования так изменили. Именно для того, чтобы то, что являлось аксиомой для нас, превратилось в миф для нынешних митрофанушек. Но мы же не о политике пришли сюда разговаривать? Закажи ещё вина!

Максим, покорно пошатываясь, бросился к бару и принёс полную бутылку. Ирина осуждающе окинула его с ног до головы.

– Не многовато ли будет?– спросила отрывисто.

– Заберём с собой, если останется, – ответил Максим.

– С собой, значит? А куда, позволь спросить?

– Куда скажешь.

– То есть ты ещё не решил, куда мы идём дальше?

– Я это решил ещё с утра. Даже ещё ночью.

– Но у меня не прибрано. Я не ждала гостей.

– Я не хочу быть гостем.

– Ты пьян, Макс.

– Не более, чем ты.

– Тогда берём бутылку и ловим такси. Если что – плачу я.

– Нет, я.

– Только попробуй. Ты меня ещё не знаешь.

В такси Гущин нырнул на заднее сиденье, чтобы сесть рядом с Ириной. Попытавшись положить свою тяжёлую руку на её тонкое плечо, понял, что это неудобно. Тогда просто взял её за ладонь. Ирина подняла на Максима жадные глаза и шёпотом сказала:

– А ты не пожалеешь?

Максим уже потерял над собой всегда присущий ему контроль, и вместо ответа наклонился и легко поцеловал её в щёку. Ощутив тёплое встречное движение Ирины, он протянул дальнюю руку, обнял её за талию, прижал к себе, и без стеснения отдал всю свою нежность крепкому и продолжительному поцелую в расслабленные губы.

– Чижиков, ко мне, бегом! – раздался по внутренней связи хриплый голос начальника горотдела.

Чижиков бросил трубку телефона, хрустнул заклинившими позвонками, соскочил со стула и выбежал в коридор, недавно застеленный свежим линолеумом с жёлтыми цветами, никак не гармонирующими с профилем милицейского учреждения. По пути на второй этаж в кабинет к начальнику спросил у дежурного, который час – свои наручные часы забыл завести перед тем, как заснул прямо за рабочим столом. Было пять часов вечера, обычно в это время, в конце рабочего дня, в кабинетах горотдела сотрудники, весело балагуря, уже готовились на выход. Сейчас всё было иначе, словно в период военных действий. В связи с объявленной с 1 июля 1978 года операцией «Перехват» милиционеры перешли на круглосуточный режим работы. Чижиков потёр руками сонное лицо, изобразил бодрую улыбку для подскочившей открывать дверь молодой секретарши, забежал в кабинет начальника.

– Капитан Чижиков по вашему приказанию…

– Садись, пиши, – быстро приказал начальник – худощавый высокий майор с седыми висками и высоким лбом, под смешки коллег традиционно ходящий в безобразно коротких брюках с красными лампасами. Чижиков присел за приставной стол, открыл записную книгу. – Посёлок Княгиневка, улица Тургенева, дом двадцать четыре. Записал? Ильенко Зоя Ивановна и Ильенко Николай Петрович. Пока ты дрых в кабинете, эта самая Зоя Ивановна принесла тот самый немецкий штык-нож…

– Я не дрых, товарищ… – пытаясь поправить начальника и оправдаться, скрипнул голосом Чижиков.

– Да не перебивай! – крикнул подполковник. – К тебе три человека в кабинет заглядывали, храпел как хряк перед убоем, морда, вон, вся на рыбьи жабры похожа. Я приказал не беспокоить. Пока с обнаруженной находкой работают эксперты, а я почему-то уверен, что это будет то, что мы ищем, дознаватели опрашивают Зою Ивановну, ты срочно собираешь группу и срочнейше выезжаешь по указанному адресу, берёшь мужа этой Зои Ивановны, Николая Петровича, её малолетнюю дочь и идёте на место, где штык-нож был обнаружен. Там нюхаете всё от травы и воды до макушек терриконов, и хоть сами становитесь с Бобиком на четыре точки, но весело и результативно маршируете по следу преступника. Ну, что, колёсико завращалось? Ух, как завращалось! Либо этот Нилов ножичек там прятал, либо после начатой нами работы задёргался и туда перепрятал, а, может, просто сбросил. Надо быстро разобраться. Ясно, что он где-то рядом, и он загнан. В общем, задача ясна? Выполняй!

Чижиков отдал честь и стремглав выскочил из кабинета. Опергруппа с собакой, фотографом и криминалистами уже была готова к выезду и ожидала у изрядно проржавевшего УАЗика.

–Ждём вас, товарищ Чижиков, – широко улыбаясь, доложил молодой лейтенант – оперуполномоченный.

– По местам, поехали!– скомандовал Чижиков.

Княгиневка – пригородный посёлок, вся жизнь которого теплилась на небольшой экспериментальной шахте и личных подсобных хозяйствах. Перепуганный Николай Петрович с улицы Тургенева не сразу понял, чего от него хотят милиционеры.

– Может, чайку? – засуетился он в сенях – низкорослый облысевший шахтёр, его профессиональная принадлежность определялась по угольным ободкам вокруг глаз. – Дочка нашла этот ножик вчера во-о-он, там, под бугром, у могилок. В крайнем брошенном доме какие-то пацаны часто собираются. Чем они там занимаются – одному богу известно, но стены все этими, как их, фашистскими крестами обрисованы. Они и на скале их, паршивцы, рисуют, там вон, чуть выше, на ставке. Но мы не поддерживаем это дело. Да-а, не поддерживаем. Так вот, тут – дочка с ножом, а тут – выступление по радио, что его ищут как орудие убийства, которым маньяк орудовал. Может, это и не этот ножик. Бог его знает. Лучше сдать от греха подальше. Вот я жену к вашим и послал, она всё равно в город на базар собиралась.

– Какой маньяк? – спокойно и убедительно одёрнул Николая Петровича капитан Чижиков. – Нет никакого маньяка. Всё под контролем советской милиции. Вы место показать можете, где дочь нашла штык-нож?

– Так я ж говорю, во-о-он, там, под бугром.

– Понятно. Под бугром места много, нам конкретно нужно. И всё, что вы знаете о тех, кто там, в брошенном доме, собирается.

– Дочка нашла, я не в курсе.

– Николай Петрович, зовите дочку.

– Так ей шесть лет, что она понимает?

– Дети порой понимают больше нас.

– Так спит она…

– Будите. Вы же осознаёте, мы можем и вас заподозрить, что вы маньяк.

– Так нет же маньяка, вы сказали.

– Это я сказал. А он-то может и быть.

Николай Петрович недовольно вздохнул, нырнул в проход дома, через пару минут вывел в сени девочку, одетую в домашнюю пижаму.

– Таня, расскажи дядям, где ты нашла ножик? – попросил дочку отец.

– Там, – показала пальцем Таня.

– Вот, и нам так сказала, – развёл жилистыми руками Николай Петрович.

– Понимаете, мы должны точно составить картину обнаружения вещественного доказательства,– пояснил Чижиков. – Одевайте дочь, идёмте под бугор.

Идти пришлось по раскалённой после прошедшего дождя скалистой грунтовой дороге. Справа виднелся заклубленный дымом шахтный террикон, едкий запах от которого вился по всем пожелтевшим княгининским низинам и тянулся вниз вдоль Миуса. Левее от террикона виднелась невысокая скала, нависающая над зеркалом местного пруда. Скала была выкрашена в красную краску, а на ней – белый круг со свастикой в центре. Милиционеры переглянулись и замерли, остановился даже служебный пёс Бобик.

– Кто здесь у нас участковый? – возмущённо спросил лейтенант.

– Смирнов, – ответил Чижиков. – Никому не докладывай о том, что видишь, остальных тоже прошу не поднимать панику, сами разберёмся со Смирновым. Эх, что тут у него творится-а-а…

Таня остановилась перед самым крайним домом, дальше – только выжженная степь, холмы и низкорослая посадка из акаций. Дом, заросший диким виноградом, стоял без окон и дверей, и размещался совершенно непонятно на какой улице – как бы отдельно от всех остальных строений посёлка.

– Кто здесь жил? – спросил Чижиков.

– Лет двадцать никто не живёт, а то и больше, – ответил Николай Петрович, потом, почесав лоб, добавил: – На этом краю поговаривают, что ведьма жила. Умереть не могла, так люди все окна вынесли, только тогда душа и вышла. Вот ведь как за этот мир держалась.

– Вы в партии состоите? – спросил Чижиков.

– Не, я так… И в комсомоле чуток походил…

– Оно и видно. То бога вспоминаете, то ведьму какую-то. Советские люди, а рассуждения как у дореволюционных царебожников.

– Так я не настаиваю, что бог есть. Но и не знаю, есть ли он на самом деле. А про ведьму говорю только то, что старики рассказывают. Я ведь и Танюшке говорил всегда, чтобы ни ногой в эту сторону. Плохое это место. Вот, пошла и принесла домой такую штуку… Говорил же, Танюша?

Девочка застенчиво кивнула и позвала всех внутрь каменного дома с покосившейся черепичной крышей. Милиционеры придержали за плечо девочку и вошли первыми.

– Вот здесь, под доской! – громко сказала Таня, указывая пальцем на пролом в изрядно выгнившем полу, по всей видимости, прихожей комнаты.

– Точнее, Танюша, – попросил Чижиков.

– Ну, вот, здесь…

– Так, биоматериал Нилова доставайте, все остальные покинуть помещение, фотографии сделаем потом, – приказал капитан. – Кинолог, работайте. Работайте, Вася, на вас вся надежда! Давай, Бобик, давай!

Кремовый лабрадор с длинными рыжими ушами, словно нехотя, сунул морду в принесённую криминалистом металлическую банку и, вместо того, чтобы броситься в дом, а затем двинуться по следу преступника, сел, мечтательно окинув взором окруживших его людей.

– И что бы это значило? – недовольно спросил Чижиков. – Бобик, след! Может, ему надо что-то посильней понюхать? Носки Нилова что ли? Не заболел он?

– Никак нет, – отозвался кинолог Вася. – Здоров и весел. И не прочь перекусить. А носки тут, даже самые вонючие, не помогут. Не Нилов это.

– Как не Нилов?

– Не было в этом доме Нилова, Бобик бы учуял. Я бы это понял.

– Ну, так что делаем-то? – зло замешкался Чижиков. – Ищем или как?

– Времени уже прошло много. Бесполезно. Боюсь, что зря вы нас дёрнули, – сказал кинолог.

– Ясно. Дрянь дело, – расстроено взмахнул руками Чижиков. – Слушай, кинолог, ну, а как-то дать ему хорошенько обнюхать всю территорию, всё в доме или в этой руине, может, возьмёт след?

– Вряд ли. Я сделаю, но всё зависит от Бобика, – пожал плечами Вася и завёл лабрадора в дом. Через несколько минут вышел, приложив к фуражке правую руку в виде отдания офицерской чести. – Задание выполнено…

Чижиков чувственно хлопнул себя по бёдрам и отошёл в сторону. Долго стоял задумчиво, смотря в одну точку – на нацистскую свастику, нарисованную на скале. Потом подошёл к заскучавшей под высокой выспевшей вишней Тане.

– Девочка, ты видела тех ребят, которые в этом доме собирались? – спросил вежливо, словно рублём одарил.

– Видела, – отозвалась Таня.

– А что они тут делали, видела?

– Костёр жгли во дворе, книжки в них жгли, потом что-то кричали в доме. И всё. Больше ничего не видела. Я ушла, мне страшно стало.

– А кого-то из этих парней ты знаешь или хотя бы в лицо запомнила?

– Запомнила. Он по нашей улице часто проходил в эту сторону. На ставке у нас купался. Он большой, огромный такой.

– Ставок?

– Нет, тот человек.

– Стоп! Значит, ты бы могла его узнать в лицо, этого огромного человека?

– Наверное. Но я боюсь его. Он на цыгана похож.

– А почему в дом сама пошла? Как ты этот нож нашла?

– Я подсматривала вон с той шелковицы. Залезла на дерево и всё видела, а они меня не заметили. А как ушли, я зашла.

– Это было вчера вечером?

– Ну, когда солнце начало заходить.

– И ты видела, как этот нож под пол кто-то положил?

– А этот человек и положил. Помахал у всех перед лицом, что-то им сказал и убрал под пол.

Чижиков оставил в покое Таню и снова вошёл в дом. Стены изнутри были тоже обрисованы свастикой. В углу комнаты, которая, скорее всего, когда-то служила спальной, лежала разорванная газета с латинскими литерами. Чижиков учил в школе английский, но тут разобрал, почувствовал нутром, что газета напечатана на немецком. Под окном комнаты – пепел от истлевшего костра, рядом – несгоревшие корешки книг. Чижиков ловко выпрыгнул в проём окна, не прикасаясь ни к чему руками, прочитал название «Они сражались за Родину».

«Что за чертовщина? Ребус какой-то, – подумал он. – Вроде, ехали сюда, всё было в целом понятно. Но Нилова собака не учуяла. Все эти костры со сжиганием книг… Свастика… Какие-то молодёжные ритуалы… Недобитки фашистские что ли в городе завелись? Как они могут быть связаны с убийствами? И могут ли? Надо ехать в отдел…»

Не дождавшись окончания работы экспертов, Чижиков спустился вниз к улице Тургенева. По ней мог проходить потенциальный убийца. Или тот, кто убийцу знает. Но качественный фоторобот с ребёнком не составишь. Надо подключать участкового Смирнова, он всю местную шантрапу должен знать в лицо. Да и этой свастикой заодно пусть всерьёз займётся. Совсем вверенной территорией перестал интересоваться.

Приехав в горотдел, Чижиков первым делом заглянул в кабинет к командиру службы участковых. Попросил, чтобы Смирнов по приезду срочно зашёл по очень важному делу. Затем устало поднялся в приёмную. Секретарша привычно подскочила, Чижиков махнул рукой, чтобы села на место.

– Разрешите доложить? – спросил, приоткрыв дверь руководителя.

– А, Чижиков, заходи! Заждался тебя, – пригласил к столу начальник. – Сразу информирую – на ножичке обнаружена кровь всех трёх жертв. Будем считать, что судьба нам просто подбросила подарок. Но есть и другой нюанс. Пальчиков Нилова на ноже нет. И вообще Нилов его, по всей вероятности, в руки не брал. Такой расклад.

– У меня картина та же, – пробурчал уставший от палящей жары Чижиков. – Бобик сдулся. Кинолог сказал, что Нилова на месте обнаружения вещдока не было.

– Ну, это и ежу теперь понятно. Что ещё нашли?

– Эх, товарищ командир, мне бы мозги этого ежа, которому всё понятно, – Чижиков подробно изложил начальнику всё, что видел в Княгиневке, и суть своих соображений по дальнейшим действиям.

– Свастика? Цыган, говоришь? Смирнов? Брать надо этого цыгана, незамедлительно. Понимаю, что у нас все уже на ногах не стоят, но других вариантов не вижу, как говорится, в ружьё, – поднял брови начальник.

– А что с этим Ниловым делать?

– А что с ним делать? Задерживать. Будем разбираться. В Жданове у бабки его нет, местные телеграфировали. И отца там тоже нет. Попытались у его брата, Андрея Нилова, кажись, расспросить, кто у них в Вольном ещё из родных остался, так пацан, как сумасшедший, несёт какую-то околесицу про какую-то воду, в которой он тонет, слюной брызгает, задыхается, руками во все стороны машет. Надо психиатру парня показать, или придуривается, что-то знает, но включил дурака, или действительно от всего пережитого двинулся малость. И инспекция по несовершеннолетним пусть вопрос не запускает, ищет батю Андрея. Не сиротать же пацану в детдоме.

На ровных изгибах белоснежного подвесного потолка в спальной комнате деловито хозяйничал беспечный паук. Раньше Ирина никогда его не замечала, а сегодня утром неожиданно обнаружила, поймав себя на мысли, что самоуверенные движения этого непрошенного хозяина чертовски её раздражают. Хотела встать, но боковым зрением увидела, что за её нагим телом пристально наблюдает лежащий рядом Максим.

Вчера вечером всё произошло так стремительно, что Ирина не успела даже бегло осознать случившееся. Эта злосчастная бутылка вина, окончательно размывшая остатки воли и самоконтроля… Этот безумный напор Максима… И вот теперь он рядом, смотрит на неё мечтательным поедающим взглядом, а там, наверху, паук, и чтобы сбросить его с потолка, необходимо встать во весь рост и бесстыдно вытянуться, попав в пробуждающийся поток дневного света.

Ирину угнетали мысли: что это было – зачерствевшее многолетнее желание близости, или всё-таки минутная слабость, вызревшая на дрожжах излишне выпитого алкоголя? Кто он, этот Максим Гущин, – случайный пассажир, на неизвестном полустанке забежавший в вагон её размеренной, как стук колёс, жизни, или новый хозяин уставшего от одиночества сердца? Ирина перебирала в сознании всевозможные варианты развития этих внезапно вспыхнувших отношений, но ни один из них не вписывался в логику её насущной реальности. Посмотрев в глаза Максима, Ирина, похоже, увидела то же самое внутреннее смятение, которое одолевало и её.

– Доброе утро, Максим! Мне кажется, мы попали в цугцванг. Так ведь называется эта позиция в шахматах, – размеренно, словно читая урок, произнесла Ирина.

– Что-то было не так? – смущённо спросил Максим.

– Ты имеешь в виду нашу молниеносную связь? – заметила эту неловкость Ирина. – Нет, в этом плане тебе не о чем беспокоиться. Всё было великолепно. И меня это нисколько не беспокоит, скорее, наоборот, радует. Я о другом. О том, что нам и быть вместе нельзя, но и порознь будет плохо. Что нам прятаться бессмысленно, но и быть у всех на виду глупо и в некотором смысле небезопасно. Людская молва – она ведь как зарождающаяся стихия, превращающая, казалось бы, внешне невинную коллективную энергию в шторм и ураган. Какой бы шаг мы не предприняли, он всё равно будет неудачным, плохим для обоих.

– Почему ты так решила?

– Не знаю. Опыт подсказывает. Кто-то из нас явно сошёл с ума. Либо юный кавалер, падший до отношений с женщиной возраста его матери, либо старая дама, нагло и остервенело совратившая кавалера…

– Почему же совратила, я первый начал. А моя мать, между прочим, старше тебя на пять лет, – недовольно проворчал Максим.

– Пять лет…Много это или мало? Через пять лет я буду такой, как твоя мама, неинтересной, постаревшей, немного поглупевшей и постоянно ворчащей из-за бытовых проблем, которые, как правило, в семье разрешает женщина. А ты останешься примерно таким же, тридцатитрёхлетним Ильёй Муромцем возраста Иисуса Христа, то есть одновременно и сильным и умным, ещё и мечтающим о своих детях, которых я в силу вполне объяснимых причин дать тебе не смогу…

– Ира, ты знаешь, я совершенно не думаю о детях. И никогда о них не думал. Не восприми меня как назойливого нарцисса, но это так. Иногда мне кажется, что…

– …что ты искал меня всю жизнь? – лёгким вздохом перебила Максима Ирина.

– Почти угадала…

– Да, так бывает. Просто в нашей жизни либо я родилась слишком рано, либо ты слишком поздно, чтобы, не обращая внимания на злоязычных коллег и соседей, ревнивых родственников и друзей, на разность физиологий и, в конце концов, на вечно вмешивающийся в отношения бытовой вопрос, мы могли быть вместе, любить друга, строить планы и верить в нескончаемое счастье.

– Это ты так решила? – обиженно спросил Максим.

– Что ты? Я ничего не решала, эта слишком сложная математическая задача для моего гуманитарного ума. Возьмём в нашем уравнении хотя бы такой условно неизвестный компонент, как твоя работа в Москве. Что делать второму компоненту?

– Так данное уравнение может быть и с двумя переменными. Разве человек привязан к одному месту, его можно переменить. И мне, и тебе.

– А если второй компонент не готов к таким радикальным шагам, как переезд в незнакомую суровую Москву, где никто совершенно не ждёт сорокасемилетнего хореографа с провинциальным дипломом. Да и некуда там ехать. Съёмная квартира? Ипотека? Работа на рынке у китайца? Моя жизнь более-менее определённая: дом, работа, раз в неделю встреча с сыном, скоро внучка появится, стану бабушкой. Не мечтал ли ты всю жизнь, Максим, встретить не юную принцессу из королевского дворца, а простую таганрогскую бабулю? – Ирина обнажила свои ямочки на щеках и аппетитно захихикала.

– Зачем ты сразу начинаешь ставить барьеры, у нас с тобой, между прочим, идёт только первый день совместной жизни, – поддержал шутку возлюбленной Максим. Его в этот момент беспокоили не мысли о будущем, а тревога о настоящем, где пришедшая в себя после нетрезвой бессонной ночи Ирина Першина начала возводить стены в только-только начавшихся отношениях. – Я скажу так: меня совершенно не волнует ни мнение коллег, ни мнение родных.

– И даже оценка твоего одноклассника и школьного друга Серёги не смущает? – спросила Ирина, набрасывая на хрупкие плечи свой возбуждающий красный халат.

– А вот здесь даже не знаю, что тебе ответить, – честно признался Макс. – Серёга – это фактор. Возможно, непреодолимый фактор.

– Ну, не сказала бы, что совсем непреодолимый. Серёжа неглупый мальчик, он умеет любить, умеет прощать, готов слушать, понимать и вникать. Просто мне самой будет перед ним неловко, что у нас вот так – всё и сразу, – Ирина скользнула на кухню, включила газовую плиту, поставив на неё чайник. Максим выскочил следом, на ходу застёгивая джинсы.

– Может, снимем квартиру в Таганроге? – нежданно спросил Максим.

– Квартиру в Таганроге? – переспросила Ирина.– И это сразу снимет все внутренние тормоза? Понимаешь, Макс, сегодня ночью наши физические атомы сложились очень удачно, просто превосходно. Пока был в отключке головной центр управления душевными полётами. А теперь заработал центр, и что-то в нём после вчерашнего барахлит. В юности всё в жизни полно романтики, особенно тема любви между особями противоположных полов. Сначала букеты, потом ключи от квартиры, затем дети, море, дача, совместная райская старость. А когда сходятся люди в возрасте, люди с солидным бэкграундом, всё сложней. Нужно уже построенные стены как-то сдвинуть и попытаться перестроить то, что было ранее построено на весь человеческий век, и так, чтобы не заблудиться в новых лабиринтах.

– Но почему ты всё примеряешь к себе? Почему ты совсем не спрашиваешь обо мне и моих размышлениях? – с ноткой капризности бросил Максим.

– Мужчины любят ложь и пафос, – прищурив глаза, улыбнулась Ирина. – Ты кофе или чай?

– Чай. Какая ложь? Какой пафос? – возмутился Максим.

– Не мной сказано, Раневской, кажется: под самым красивым павлиньим хвостом всегда находится обычная куриная задница. Это я к тому, что все слова мертвы, если за ними нет дел. Ты можешь наговорить мне с три короба о своих журналистских или донжуанских подвигах, что с того? Как это отразится в зеркале существующей действительности?

– Ты ошибаешься, Ира. Я, например, сейчас думаю о том, чтобы уволиться из редакции «Воли» и устроиться в какое-нибудь таганрогское издание. Благо, с московским дипломом и опытом столичной работы я не лишён перспектив быть удачно принятым.

– А дальше?

– Дальше? Отец поможет, обзаведёмся новой квартирой, обставленной по самым свежим требованиям фэн-шуя…

– Ой, мечтатель… Пей чай. Не знаю даже, что и ответить тебе…

– А могу открыть свой сайт. Есть знакомые айтишники, помогут. Создам аккаунты в нескольких соцсетях, буду вести свой блог. Можно даже под тем же названием – «Жизненные истории». Какую-то часть своей аудитории перетащу из «Воли» на свой ресурс. У меня уже и тема для старта есть. Ты видела американский фильм «Послание в бутылке» с этой, как её, Робин Райт? Нет? Ну, и хорошо, что не видела. У меня послание в бутылке, которое хранилось у тебя в шкафу, будет во сто крат интересней американского: четыре героя встречаются спустя сорок четыре года. У них уже дети, внуки, целая жизнь за плечами. Кевин Костнер просто нервно курит в сторонке. Как идея?

– Не интересуюсь американским кино, предпочитаю отечественное, но идея неплоха, я её уловила сразу. Я так понимаю, ты ждёшь однозначный ответ от меня? Даю ли я тебе шанс?

– Именно!

– Ты знаешь, Максим, я ещё не решила: даю ли я его сама себе. Дай время.

– У меня всего месяц.

– Тебе всего двадцать восемь, чтобы отводить себе такие короткие сроки. Впрочем, месяц это хороший период. Я уже думаю, время пошло. Пей чай!

3 июля 1978 года в кабинете у начальника Вольнянского ГОВД встречали прокурора города. Невысокий, слегка обрюзгший мужчина лет пятидесяти был одет не по погоде в плотный серый костюм и белую нейлоновую рубашку с крупными рубиновыми запонками на рукавах. Шею туго затягивал яркий широкий галстук с узорной вышивкой позолоченной нитью. Собравшиеся руководители подразделений отчитывались о проведённой работе за неделю после первого серийного убийства на танцах посёлка Васильевка.

С разрешения руководства поспавший пару ночей капитан Чижиков уже немного пришёл в себя и внимательно рассматривал вспотевшую голову прокурора, которую украшала забрызганная укладочным лаком «Прелесть» корона, собранная из длинных волос на затылке и зачёсанная на изрядно облысевшую макушку. Чижикову показалось, что все коллеги смотрели на эту приподнятую летним ветерком корону, которую прокурор не успел или попросту забыл поправить перед входом в горотдел. Даже начальник ГОВД – и тот, докладывая по существу ситуации, концентрировал взгляд не на лице старшего советника юстиции, а на комично выглядевшей макушке его головы.

– Итак, подозреваемый Руденко Михаил Михайлович, тысяча девятьсот шестидесятого года рождения, уроженец посёлка Яновка, цыганской национальности, нигде не работает, задержан вчера утром, – пробубнил начальник горотдела, поправляя очки, но при этом не опуская глаз на лист с напечатанным на машинке докладом. – В ходе задержания сопротивления не оказывал, зато отличились местные жители посёлка Княгиневка, тоже цыганкой национальности. У них там целый табор на улице проживает. Такой бунт устроили, что пришлось доставать табельное оружие. В ходе дознания дал показания, что орудие убийства тридцатого июня сего года приобрёл за пять рублей у неизвестного молодого человека, которого видел несколько раз в заброшенном доме на окраине посёлка. Там, как выяснилось, собиралась местная то ли шайка то ли секта фашистов или сатанистов в количестве пяти человек. В настоящий момент с членами данной группировки работают следователи, разбираемся. Но вот, в чём проблема: все эти ребята подтверждают факт покупки штык-ножа гражданином Руденко у неизвестного, которого никто не знает ни по имени, ни по фамилии, ни какого он возраста. Его называли по кличке Египтянин. Фоторобот составлен, в этом направлении работаем. Так вот, этот Египтянин был у них эдаким тайным главарём, неформальным лидером. Все его боялись. Начитан, силён, умён, жесток, читал им в заброшенном доме лекции на темы нового мирового порядка новой расы. Откуда приходил и куда уходил – никто не знает, связь держал через посыльных, которых каждый раз менял.

– Вот же подонок, – перебил прокурор. – Страна выиграла такую войну, миллионы жизней отдала за то, чтоб никакого нового порядка на планете не было, а тут свои дети, у нас под носом…Товарищ майор, профилактика работы с несовершеннолетними правонарушителями у вас хромает.

– Так точно, – согласился начальник. – Есть такое. Будем исправляться.

– Будете, конечно, – вздохнул прокурор, куда ж нам деваться. Но как – вот, в чём вопрос. Ритуально всё как-то у вас проводится, казённо, я бы сказал. А тут творческий подход нужен, нетрадиционный, где-то выходящий за пределы служебных инструкций. Впрочем, это тема другого разговора. Что по алиби Руденко?

– Алиби у него крепкие, – продолжил начальник. – И семья, и соседи утверждают, что в дни убийств был дома. Не подкопаешься.

– Так. А что по этому Нилову? – прокурор медленно повернулся к капитану Чижикову.

– Задержан, товарищ прокурор, – резко поднявшись с места, отрапортовал Чижиков.

– Наконец-то. Садитесь, докладывайте, – повелительно взмахнул кистью руки прокурор.

– Задержали сотрудники Приморского районного отдела города Жданова, – Чижиков сделал паузу. – Совершенно случайно это произошло.

Прокурор криво поморщился, услышав слово «случайно». Майор изумлённо вытянулся в кресле, словно желал бодро выкрикнуть «виноват!». Остальные сотрудники неодобрительно покачали вспотевшими от жары головами.

– То есть, как это случайно? Вы хотите сказать, что мы и наши донецкие коллеги просто ловили на лужайке бабочек для гербария, и вдруг обнаружили подозреваемого в трёх убийствах? – недовольно пробасил широкоплечий представитель из областного УВД.

– Никак нет! – ответил Чижиков. – По полученной от ждановских коллег информации, гражданин Нилов снимал комнату у некой престарелой гражданки на улице Большая Морская, там у них пляж находится.

– Загорал, стало быть, – перебил прокурор.

– Возможно, – согласился Чижиков. – Подозреваю, что прятался от преследования, так как у своей бабки он не появлялся и о том, что находится в розыске, знал. Вероятно, мать успела ему об этом сказать. А случайность задержания в том, что хозяйка дома, где Нилов снимал комнату, вызвала скорую помощь. Плохо ей стало. Прибывшие на место врачи обнаружили её без признаков жизни, поэтому сообщили в милицию. А уже приехавшие милиционеры Приморского райотдела и проверили документы у всех постояльцев умершей бабушки. И установили личность Нилова.

– Ну, вот, проявили бдительность, продемонстрировали высокую внимательность, а вы говорите «случайность», – прожевал слова прокурор. – Где сейчас Нилов?

– Группа выехала в Жданов, сегодня будет в Вольном, – сказал майор.

– И какие будут соображения, прошу высказаться, – повертев во все стороны короной, предложил прокурор.

– Доставят Нилова, картина прояснится, – с писклявой ноткой в голосе ответил начальник ГОВД.

– А если не прояснится? У вас уже хотя бы какая-то комбинация в голове складывается?

– Пока нет.

– А у меня да, – гордо тряхнул короной прокурор и вытянул пухлые губы вперёд. – Что вы ответите на то, что Нилов это и есть этот Египтянин. Река такая Нил есть в Египте. Улавливаете?

– Ну, это совпадение, но не улика… – скромно попытался вставить реплику Чижиков, но прокурор перебил его:

– У Нилова, кроме того, был мотив убийства, он хотел его проучить, Марата Аипова, собрал для этого у шахтной столовой своих друзей. То есть был или точнее планировался предварительный сговор, направленный на причинение вреда здоровью Аипова. Так?

– Ну, в принципе, так, – согласился Чижиков.

– А раз так, то почему бы не предположить, что в состоянии алкогольного опьянения после окончания танцевальной программы Нилов временно покинул общежитие училища, выследил Аипова и нанёс ему смертельное ножевое ранение. Как там в протоколе? В ходе ссоры с Алисой Тулаевой Марат Аипов направился за ней в сторону шахтной столовой, хотел догнать, то есть. Но не догнал, стал звать Тулаеву, а дозвался своего убийцу, появившегося из темноты промышленных строений. Убийца сделал дело и вернулся досыпать в общежитие. Как вам такой расклад? – многозначительно крякнул прокурор. – Вы зададите вопрос: а как же другие два убийства? Отвечу. Преступник всегда приходит на место преступления, это не я сказал, а крупный французский судебный медик Локар. А зачем приходит? В большинстве случаев, чтобы уничтожить оставленные улики – каждый контакт оставляет след. Забыли что ли основы криминалистики? А мы имеем дело с молодым преступником. Который проспался после убийства, протрезвел, испугался, засомневался, что-то вспомнил. И явился на танцплощадку следующим вечером. Пока мы не знаем мотивов двух последующих убийств, но уверен, что они, эти мотивы, выяснятся.

– Товарищ прокурор, но как Нилов, если он и есть Египтянин, успел убить троих человек, продать нож цыгану, чем-то уехать в Жданов, снять там комнату, если учесть, что у нас объявлен перехват, и свободно уехать он не мог никак? – с некоторым раздражением возразил Чижиков.

– Вы, капитан, узко мыслите, автостопом мог доехать, – важно проговорил человек с короной на голове. – Лучше бы вы задались вопросом, как Нилов, если он, по-вашему, не совершал убийств, мог узнать о том, что он в розыске? Вы же хотите сказать, что он уехал на следующий день после первого убийства.

– Думаю, и я уже высказывался на этот счёт, что мать как-то успела ему передать…

– Этого мы уже не узнаем.

– Почему же? Узнаем, когда привезут на следственные мероприятия самого Нилова.

– Нилов, чтобы спасти свою шкуру, много вам чего может наговорить, а нам надо следовать логике, – прокурор зло нахмурился и просверлил взглядом Чижикова. – А логика в том, что у Нилова есть мотив. Причём мотив основательный. И как вам такой расклад, если Руденко опознает Нилова и узнает в нём Египтянина? Фотографию Нилова цыгану показывали?

– Никак нет.

– Как так, товарищ Чижиков? Это очень существенная недоработка, за такую нас в области по макушке не погладят, – прокурор поднял над головой руку и смущённо обнаружил торчащую волосяную корону. Тотчас стыдливо придавил её к макушке и обратился к майору: – Руденко в капэзэ?

– Так точно, – брызнул майор.

– Распорядитесь привести и показать ему фотографию Нилова.

Майор резво подскочил, вышел в приёмную, на ходу подтягивая и без того короткие милицейские брюки с лампасами и показывая цветные резинки своих капроновых носков. Через несколько минут вернулся в кабинет в сопровождении молодого конвойного с автоматом и задержанного Руденко. Это был огромный темнокожий детина с густой чёрной шевелюрой, одетый в обтягивающую цветастую рубашку и иностранные джинсы, которые в городе можно было купить только на рынке у цыган.

– Чижиков, где фотография? – обратился майор к капитану.

Чижиков достал из красной папки с золотым тиснением советского герба чёрно-белую фотографию с изображением Константина Нилова и брезгливо сунул её детине. Тот протянул закованные в стальные браслеты руки, небрежно взял фотографию, прищуриваясь, покрутил её в разных ракурсах перед глазами, а потом громко захохотал.

– Чего ржёшь, идиот? Узнаёшь его? Это Египтянин? – крикнул майор, но детина только поднял уровень децибел, упал на пол и в конвульсиях, вызванных смехом, стал бить ногами.

– Чего это с ним? – тихо спросил прокурор. Но все молчали, наблюдая картину неугомонного громкого хохота в исполнении подозреваемого Руденко, и ждали его ответ. От него зависела дальнейшая судьба Кости Нилова.

Часть вторая. Марик

С самого раннего утра 5 мая 2022 года перед кабинетом психиатра Вольнянского психиатрического диспансера наблюдалась длинная очередь. Первой в ней стояла горбатая растрёпанная старушка с крупными, выступающими из орбит карими глазами. Доктор ещё находился на оперативном совещании в ординаторской, но старушке уже хотелось кому-то обстоятельно выговориться, её выбор пал на полноватую бледную женщину с уставшими глазами и двух худощавых седовласых мужчин, стоявших в очереди следующими.

– Люди добрые, сколько же это будет продолжаться? – подняла глаза старушка. – Жить же так невозможно. Я уже не знаю, что делать и куда прятаться. Гудят и гудят, гудят и гудят, и днём гудят, и ночью гудят. Это же геноцид какой-то, они ведь нас с ума сведут.

– Вы о чём? – вежливо спросил мужчина помоложе.

– Да о них, о самолётах. Ну, какое терпение нужно иметь, чтобы вынести это, скажите? Сутками же гудят, я уже и в шапке-ушанке пытаюсь спать, и специальные затычки из старых валенок вырезала – не помогает. Воздух уже пропитался этим гулом. Даже когда самолётов нет, а всё равно что-то гудит. Что делать, скажите?

– На что на этот раз жалуетесь, Михайловна? – задорно спросил шустро семенящий в направлении кабинета рано облысевший врач с острым моложавым взглядом и тонкими губами с задранными вверх уголками.

– Ой, доктор? Да на них жалуюсь, на самолёты. Гудят и гудят, жизни не дают, – проворчала старушка.

– Ну, да, гудят, война идёт, Михайловна, – закивал врач, отмыкая кабинет. – А вы как хотели? Гул потерпеть можно, не Мариуполь же у нас, не бомбят… Вот там действительно тяжело, смотреть телевизор невыносимо от этого ужаса, что творится в городе. Да города уже, считай, нет, Михайловна. Иди домой, валерьяночку, пустырник принимай. Что ж ты каждый день сюда как на работу приходишь – и по делу и без? А вы по какому вопросу? – обратился врач к мужчинам и женщине.

– Мы из Мариуполя…

– Проходите, – создалось ощущение, что врач от неожиданного ответа стал немного ниже, либо просто присел.

За врачом в кабинет последовали мужчина постарше и женщина, которая сильно хромала. Старый письменный стол, отделанный коричневым шпоном и обильно залитый толстым слоем лака, скрипящие буковые стулья, белая люстра-шарик, выкрашенные лет тридцать назад в бежевый цвет стены – всё соответствовало духу советского периода, как будто и не было этих десятилетий после распада большой и великой страны. Доктор предложил присесть.

– Вы нас извините, – тихим дрожащим голосом сказал мужчина, снимая мятую бейсболку, – нам нужен сертификат, мы оформляем разрешение на временное проживание.

– Не понял, что оформляете? – задумчиво переспросил врач.

– Эр вэ пэ, так это у вас называется, – пояснил мужчина.

– Если можно, подробнее, я всё равно ничего не понял.

– Мы из Мариуполя, беженцы. Там всё потеряли, похоронили дочь, приехали сюда к брату, а здесь мы иностранцы. Нужно оформлять разрешение на временное проживание, иначе шага сделать не можем – ни пенсию оформить, ни на работу устроиться, ни в какие-то органы обратиться. Нам в полиции дали большой перечень документов, которые необходимо собрать, среди них должны быть сертификаты от психиатра и нарколога. Сами удивляемся всему…

– Подождите-подождите, а вы уверены, что это действительно э-э нужно? Если вы из Мариуполя, то какие же вы иностранцы? Э-э можно ваши паспорта?

Мужчина и женщина торопливо достали свои синего цвета документы и протянули врачу. Тот внимательно их изучил, уголки губ медленно опустились вниз.

– Что-то не так? – переспросила тяжело дышавшая женщина.

– Да нет, всё так, – ответил доктор. – Место рождения у вас, э-э Нилов Константин Георгиевич, город Вольный, а у вас, э-э Нилова Наталья Ивановна, город Стаханов. Какие же вы иностранцы? Формально я, конечно, обязан вас отправить обратно в Мариуполь и там обращаться к психиатру. Но я не понимаю, вы ведь э-э не из Африки, даже не из Армении или э-э не Таджикистана приехали. Русские люди, земляки. Из Мариуполя, я там, бывало, каждое лето загорал э-э на Песчаном пляже. Минуточку, – врач поискал в своём мобильном телефоне какой-то номер, сделал вызов. Никто не ответил. Набрал другой – та же картина.

– Вы, наверное, в полицию звоните? – спросила женщина. – Это бесполезно.

– Вообще что-то непонятное вокруг происходит, никуда не дозвонишься. И это ведь не первый раз. Городские телефоны вообще либо отключены, либо молчат. Куда катится страна? – недовольно проговорил врач.

– К вам тоже дозвониться невозможно. Ни сайта у диспансера нет, ни каких-то ссылок в соцсетях, все номера телефонов в сети – старые, ещё украинские. Вот, сами приехали узнать про эти сертификаты. Формально, безусловно, вы может нас отправить обратно в Мариуполь, нас все здесь туда отправляют, как будто на Луне живут и не знают, что произошло с городом. Только, во-первых, нечем туда ехать, никто не возит, а если возит, то требует суммы, за которые можно в Штаты туда-обратно бизнес- классом слетать. Во-вторых, некуда ехать, всё уничтожено огнём и снарядами. А, в-третьих, нет в Мариуполе ни улицы Пашковского, ни психдиспансера, который на ней размещался. Как нам быть? – тихо, с долей страха, неуверенности, но и некой надежды сказала женщина.

– Да. Есть такое. Представляю. А сайтом и телефонами некому у нас заниматься, тут вы правы, – задумчиво произнёс врач, не зная, что в этот момент оба пациента напротив одновременно подумали «сам бы мог заняться, невелика работа». – В общем, так, э-э Наталья Ивановна и Константин э-э Георгиевич, наш диспансер такими сертификатами не занимается, это вам нужно в республиканскую больницу ехать. Бумага платная, у нарколога тоже. Но меня, как говорится, терзают смутные сомнения, а правильно ли вы всё делаете? Да и зачем? Неужели всё так у нас запутанно? А какие ещё документы вам нужно собрать, если э-э не секрет? Просто самому интересно.

– Да какие здесь секреты? – мужчина скромно пожал худыми плечами, обтянутыми пыльной круткой. – Бумаг много. Прошли фильтрацию. Вот, стали на миграционный учёт, потратили три дня – беготня по квартальным, по соседям, которые, в глаза нас никогда не видели, но должны подтверждать, что мы здесь проживаем, всё это заверяется в администрации города. Не примите на свой счёт, но дурдом какой-то. Теперь, как бы так политически безопасно выразиться, нужны справки об отсутствии непогашенных судимостей в Луганской народной республике и, что любопытно, на Украине. А как их взять с Украины, если с ней идёт война? Через линию фронта на ту сторону пробираться? Так для той стороны я уже при любых раскладах коллаборант и изменник государства на том элементарном основании, что эвакуировался в эту сторону, в сторону России.

– Вы серьёзно на счёт такой справки? – изумлённо подняв брови, спросил врач.

– Нам подсказали, что есть специально подготовленные люди, непонятно под чьим флагом и на кого работающие, которые делают такие документы, недёшево, надо сказать. Платишь четыре тысячи рублей, и тебе дают бумагу, в которой записано, что с твоих слов у тебя отсутствуют непогашенные судимости. И за свои слова, в случае чего, ты же сам и отвечаешь перед народом и отечеством, печать, подпись.

– Но это же какой-то абсурд. Извините, это просто э-э психиатрическая клиника во всей красе! – воскликнул врач. – Как можно мучить людей, переживших мариупольский ад, выживших в подвалах, похоронивших родных, и при этом требовать с них какие-то совершенно безумные с точки зрения здравого смысла справки? Извините, но хоть финансовую помощь вам какую-то э-э оказали?

– Кто? – спросила женщина.

– Ну, я не знаю, кто. По телевизору говорят, что э-э всем выжившим мариупольцам помогают, дают жильё, выделяют крупные пособия, э-э трудоустраивают…

– Мы только первого мая сюда приехали, ещё не знаем ничего. Может, где-то и дают, – сказал мужчина.

– А до этого времени вы два с лишним месяца уличных боёв жили в Мариуполе?

– Если это можно сказать – «жили». В подвале с начала марта, когда прилетела авиабомба, и в квартире не осталось ни окон, ни дверей. А потом пожар, сгорело всё, даже запасы продуктов, и акриловая ванна расплавилась, в которой был запас воды.

– И чем вы питались? И почему не выехали? Вы извините, что я задаю эти вопросы. Здесь э-э нет никакого профессионального интереса, чисто человеческое любопытство, точнее – вы – реальная возможность э-э услышать правду из первых уст, без преломления через телеэкран.

– Питались мы тем, что собирали на разбомбленном и размародёренном рынке. Зёрна гречки и макароны порой выколупывали из асфальта. А почему не уехали? А как, и чем? По всему городу – бои. Хотя кому-то и повезло, а кому-то нет. Выезжали, да не доехали. Сначала мечтали чем-то вырваться, чтобы дочь спасти, ей двадцать пять всего было. А когда она погибла, то и смысл спасения потерялся. Ждали смерти, честно говоря. Вы действительно хотите услышать правду? Не боитесь? – мужчина холодно посмотрел в глаза психиатру. В этом взгляде доктор уловил всё: и немой укор, и колючую ненависть, и неслышимую мольбу, и страдание, и полноценное безумие.

– Да, да, извините, занервничал он. – Мне не стоило бередить ваши раны, они у вас ещё долго будут болеть. Если что, э-э вы обращайтесь, чем можем – поможем. По глазам вижу, что э-э вы нуждаетесь в нашей помощи, но навязывать её не имею права. Вы хоть где устроились здесь?

– У брата, – ответил мужчина.

– Это вот тот мужчина, что остался за дверью?

– Совершенно точно.

– Лицо его мне очень э-э знакомое. Он в прошлом не наш пациент?

– Вряд ли. Хотя кто его знает. Тут, похоже, все ваши пациенты в большей или меньшей степени, – усмехнулся мужчина, встал со стула, протянул руку жене, которая со стоном в потугах поднялась и первой захромала к двери. – Всего вам доброго!– поклонился мужчина.

– Спасибо! И вам…– невнятно прошептал доктор.

Мысль не рождается сама по себе, она приходит подобно радиоволне, реагируя на призыв настроенного на неё радиоприёмника. Несколько дней после переезда из разгромленного военными действиями Мариуполя в родной город Вольный Константина Нилова терзали исключительно мысли о пережитом им за последние два месяца.

Ещё двадцать третьего февраля 2022 года он с друзьями на мариупольском рынке праздновал День защитника Отечества, несмотря на запреты, которые ввёл на Украине властный режим президента Зеленского. Константин не голосовал за Зеленского, как, впрочем, и за его кровожадного предшественника, с пренебрежительным безразличием относился ко всякого рода пресловутым указам Киева о декоммунизации, переименовании городов и улиц и отмене устоявшихся советских праздников. Поэтому с чистой совестью поднимал с коллегами и одновременно конкурентами рюмочку крепкой за ту самую Советскую армию, в которой воевал его дед, служил отец и в которой он так и не смог отслужить свои законных положенных два года из-за четырнадцатилетнего срока заключения в колонии строго режима. А двадцать четвёртого февраля на рынке было уже не до праздников.

– Костя, так мы работаем сегодня или нет? – взволнованно, на ходу, спросила синеволосая девушка по прозвищу Мальвина, торговавшая на соседнем ряду джинсовой одеждой.

– Я лично торгую, меня как-то остальные не беспокоят, – аккуратно раскладывая книги на деревянном торговом лотке, ответил Нилов. – А что не так, или есть предложение продолжить праздник?

– Так война началась сегодня в пять утра, ты что, не слышал? – затараторила девушка.

– Да эта война уже идёт восемь лет, я уже заколебался их слушать, – нервно оскалил зубы Костя.

– Костя, очнись, всё серьёзно. Банкоматы, говорят, все пустые, цены в маркетах взлетели, курс доллара под сорок, народ валит из города. Какая торговля, блин? Посмотри вокруг! – в голосе Мальвины проскальзывали жирные интонации истерики.

– Слушай, ну, если ты всё уже решила, то тоже вали. Чего меня спрашиваешь? Вон, глянь, Вася товар раскладывает, Валя, вроде, тоже, – Константин бегло провёл взглядом по уже примелькавшемуся за много лет рыночной торговли лоткам, палаткам и контейнерам, и только в этот миг обнаружил, что большинство предпринимателей вместе с вспотевшими грузчиками интенсивно грузили товары в машины и вывозили во все направления. На помятых лицах людей – сосредоточенность, волнение, граничащее с паникой.

– В общем, с тобой всё ясно, думала хоть у тебя узнать какие-то новости, ты ж у нас гуру. Был, до сегодняшнего дня! – разочарованно крикнула Мальвина, и зашлёпала полиуретановыми подошвами кожаных зимних сапог по вспузырившумся за зиму плиточному тротуару. Костя действительно слыл на рынке знатоком и политическим экспертом, но в это ранее холодное утро высокая информированность и собачье чутьё изменили ему.

– Что за чёрт? – недоумённо проскрипел он. – Вась, слышишь, Вась! Ты сегодня работаешь?

– Какая работа, Костик? Война! Я сортируюсь, гружусь и выезжаю из города. Если выпустят, – ответил Василий – сосед по торговому ряду – моложавый, подтянутый, всегда весёлый и приветливый, но в это утро чрезмерно взбудораженный и злой.

– Подробней можешь сказать, где война? Что случилось? – спросил Константин.

– А ты взрыв не слышал что ли? Где-то в районе аэропорта так бахнуло, что стёкла на Бахчике дрожали. Утром сообщили, что Россия напала, по всем аэродромам ракетами ударила, даже до Западэнщины долетело. Прикинь! – с некоторой едва уловимой долей удовлетворённости от осознания того, что русские ракеты расшевелили осиное гнездо Галичины, крякнул Василий.

– Вжарили таки! Ну, наконец-то, – усмехнулся Константин. – Только не пойму, а у нас чего все мечутся?

– Да хрен его знает. Как говорится, все бегут, и я за всеми. Вообще, мужики говорят, что у нас в аэропорту радиолокационную станцию уконтрапупили, значит, скоро россияне будут здесь, – Василий, ещё не полностью отлыгавший от вчерашнего рыночного возлияния в честь Дня защитника Отечества криво улыбнулся. Эта улыбка выразила и лёгкий страх от происходящего, и надежду на то, что на днях в Мариуполь войдут российские войска.