Времена года

Весна

Наверное, это была весна. Не знаю, почему я так решила: по наитию ли, сказала наобум или просто выбрала такое подходящее по состоянию души время года. Правда в том, что я сомневаюсь. Даже не так – я не помню, когда это произошло.

Дни радовали относительным теплом, да и надето на мне вроде было всего ничего – джинсы, пуловер, кроссовки. Тогда вообще я не задумывалась, что и по какому случаю мне надеть. Это, кстати, заметно упрощало жизнь.

Темнело, наверное, не настолько поздно, как осенью или в первых числах марта. Да и, пожалуй, не стали бы мы идти полгорода пешком, если бы на дворе стояли морозы. Хотя кто знает.

Мы возвращались с вечеринки. С очень шумной, очень людной и опьяняюще веселой. Там, где мы были только что, до сих пор гремела музыка, а в курилке люди спорили о том и о сем, иногда срываясь на крик. Рядом, возле постоянно распахивающихся дверей кто-то пристроился и играл на гитаре незамысловатый мотив. А кто-то закрылся в туалетной кабинке, выплевывая из себя всю прежнюю веселость и беззаботность. В общем, было по-своему хорошо в этом месте.

Мы пробыли там недостаточно долго, чтобы не смочь уйти, но вполне достаточно для того, чтобы стать пьяными. Не совершенно, не так, когда не стоишь на ногах, а в висках пульсирует лишь одна мысль: «Добраться до кровати». Мы были так… славно пьяны. Именно славно – это чудесное слово.

Мы шли пешком. Ты держал меня за руку. Мои пальцы тонули в твоих цепких, уверенных. Я судорожно сжимала твою ладонь, хваталась за запястье и спешила не отстать: ты ведь шел быстро, размашисто, не обращая внимания на то, что я еле-еле поспеваю.

Мы останавливались иногда. Под одиноким, единственным горящим на улице фонарем подкурили сигареты. Сделали по паре затяжек. Курить, если честно, не хотелось. Мы оба насквозь пропахли сигаретным дымом, затхлостью курилки и духотой танцзала.

Зашли в переулок и сели на лавку. Нужно было домой. И тебе, и мне. Тонкой струйкой дым поднимался вверх. Я наблюдала за ним и пускала колечки. Ты наблюдал за мной и молчал.

Наверное, если бы ты решил заговорить, это все испортило. Ведь есть такие ситуации, мгновения, в которые просто противопоказано что-то говорить. Думаю, ты знал об этом. Поэтому и молчал. Лицо твое, в обрамлении соломенных волос, взгляд, чуть подернутый хмельной поволокой, – весь ты казался загадочным. Впрочем, тогда мне загадочным казалось слишком многое.

Последней затяжкой я обожгла легкие, безжалостно смяла бычок, встряхнулась. Ты снова взял меня за руку. Довел до подъезда. Мы попрощались. Скорее всего, сейчас я бы решила, будто прощание вышло скомканным. Возможно, так оно и было. Мы словно стыдились той возникшей в переулке тишины. Словно ее мог кто-то услышать и неверно истолковать.

Или – чего уж там, ведь бывает – уже тогда, этой неизвестной ночью мы предвкушали нечто такое, еще невесомое, едва осязаемое, но уже подступившее, дышавшее в затылок. И я заранее знала, насколько требовательными, порой жесткими, но несравненно нежными могут быть твои пальцы.

Мы оба помним этот май. Я надеюсь, что оба. Ведь нет ничего хуже, когда один человек хранит в памяти то, что другому абсолютно безразлично. Это словно быть приглашенным на похороны совсем не знакомого: вроде и положено прослезиться, а не понимаешь, зачем.

И думая, что ты не настолько черств, я лелею надежду – мы помним. И ты, и я.

К чему все это? Просто в том мае ты остался должен мне поцелуй. Именно должен, без вариантов. Ведь все остальное ты мне дал. Одарил щедро, не скупясь, можно даже сказать, сверх меры.

Сумел преподнести подарок так, чтобы я подумала, будто это и не подарок вовсе, а само собой разумеющееся. Хотя о чем я? Конечно, так и было. Разве можно считать подарком полуночное бдение за совершенно бесцельным занятием? Или, скажем, разговоры ни о чем и утро, настолько сонное, что мысли, кажется, превращаются в вату? Или слишком рано хлопнувшую дверь, своим звуком перебившую сон? Или то, что было потом?

И отчего же считать прекрасным время «после», когда мои «здравствуй» уходили в пустоту. Будто я скармливала слова какой-то прожорливой твари – я все говорила, говорила, а она жрала без разбору каждое словосочетание.

И как можно с улыбкой вспоминать чрезмерно дождливый день, вымочивший мой джинсовый сарафан так, что тот противно лип к телу. И какое-то невнятное кафе у метро. И разговор, непонятно зачем начатый и никак законченный…

Все было так, как обычно бывает. Просто. Бесцельно. Прозаично. Совсем не романтично. Но это было, оставило след, затронуло душу. По крайней мере, мою. На твою я даже и не надеюсь. Однако в том мае ты остался должен мне поцелуй.

Снова май. Сначала, конечно, был апрель. Он принес много странных снов. Знаете, как бывает: снится то, о чем ты никогда вроде и не думал. А просыпаешься и понимаешь – вот ведь точно, так и есть. И думаешь про эти сны, но не имеешь права ими делиться.

Или вот еще, апрельское. Встреча в компании. Ничего вроде как необычного. Полувзгляды, полунамеки, смешки. Мы все готовим пиццу. Тесто к ней не удается. Начинка отменная, а тесто – нет. И прилипает к пекарской бумаге, черт ее дери.

– О, у нас пицца с бумажкой, – говоришь ты, и все смеются. И я смеюсь. И мы едим этот кулинарный выкидыш.

Никогда не используйте пекарскую бумагу, если не хотите стать героем истории «А помнишь пиццу с бумажкой».

И потом, когда все съели, выпили и обсудили всех и каждого, ты уходишь. Я остаюсь, смотрю тебе вслед и жалею, что не могу пойти следом. Я возвращаюсь домой на рассвете, меня провожает человек, которого мне не хочется видеть рядом. Но так надо. И мы идем и смеемся и говорим ни о чем.

И вот май. Я готовлю тебе сюрприз. Вместе со всеми, конечно. Но сама. Кропотливо выбираю, как и что сделать. Намекаю – получится незабываемо. Жду, когда же наконец смогу этот сюрприз показать.

И лес, день солнечный. И всем весело. Все что-то обсуждают. И наш – мой – сюрприз готов, а тебя нет. И накатывает такое мерзкое ощущение, что все зря. Глупое, потому что вроде как и нет причины. Но она есть, и уже практически выбралась наружу. И готова меня растерзать, разорвать на куски, на части поделить.