Калифея

В 2009 году экономика Греции была истощена. Денег в бюджете не было. Люди с ужасом пытались вообразить себе сумму государственного долга в триста миллиардов евро – она казалась просто невероятной. Раньше чиновникам как-то удавалось латать финансовые пробоины и создавать видимость надежды на выход из сложной ситуации, но те времена остались в прошлом, а на смену им пришел страх перед неизвестностью. Если бы Греция была человеком, она бы, вероятно, завернула в платок Библию, сложила в чемодан свой любимый учебник по истории античности, взяла сменное белье и уехала бы куда подальше от бремени грядущего дня.

Жители ее так и готовы были поступить: в едином порыве они поглядывали искоса на сложенную в стопку одежду, на скудную мебель, пустой холодильник и на простодушные взгляды детей. Те, ничего не понимая, хлопали близорукими глазами и самозабвенно стучали по экранам телефонов, стараясь не замечать серых лиц своих родителей.

Последние вести усадили перед новостными каналами всю страну. Финансы, кредиты, проценты, долг, снова кредиты и снова долг. Одни ничего не поняли и переключили канал, другие, открыв банку пива, осыпали телеведущего бранью, третьи зевали, а четвертые просто тяжело вздыхали.

Приам Илиадис в тот день сидел с пультом в руке, и, не замечая, что телевизор уже включен на полную громкость, пытался прибавить еще. На экране раз за разом сменялись графики, вяло перетекающие от зеленого цвета к оранжевому, затем резко переходящие в красный – туда, где были критически низкие показатели.

«И как строить дом без материалов? – спросил он себя. – Чем заделать брешь, через которую в детскую комнату начнет дуть ледяной ветер, когда отнимут последнюю дощечку?..»

Он нажимал на кнопку, листая каналы. Вещались сотни историй, шли прямые трансляции со всех концов света. Приам был сам не свой: его распирало от злости, но он не понимал, отчего именно ему так плохо. Если это накопительный эффект, то почему не получалось вспомнить хоть один случай, чтобы он был счастлив от накопившихся мгновений радости?

Глава 1

Он вышел из аудитории чуть в спешке, набросив пиджак на согнутую руку, быстрыми шагами спустился вниз. Пришлось подать знак таксисту, чтобы тот развернулся и пригнал свою старую Тойоту к главному входу. Приам слышал кокетливый смех пары первокурсниц, но ему это уже не льстило. Не обращая на них внимание, он быстро дошел до автомобиля и сел на заднее сиденье.

– Добрый день.

– Здравствуйте, – отозвался водитель.

Приам был не из тех, кто любит поговорить с водителями такси, продавцами или парикмахерами. На это ему хватало лишь двух фраз для приветствия и прощания. Раз в несколько лет волонтеры-студенты бесплатно принимали у него донорскую кровь, но и тогда он все делал молча, словно его попросили налить томатного сока. Зато, зайдя к себе домой, он мог вести долгий чувственный монолог с телевизором, который был его привычным раздражителем.

Дисбаланс гормона кортизола вызвал болезнь, которую называли гипергликемией. Два года назад врач сказал, что содержание глюкозы в сыворотке его крови больше принятой нормы на три миллимоля на литр. Это означало, что с донорством покончено, но не покончено с головной болью, постоянной сухостью во рту, мышечной слабостью и гиперактивностью. Последние два пункта противоречили друг другу и доставляли много неудобств.

Приам смотрел в окно, качая ногой и облизывая пересохшие губы. Пальцы по привычке скользнули в карман и, вынув зарплатную карту, стали отстукивать по ней, насчитывая и отделяя секундной паузой три-по-семь. Он повторил это два раза, потом его перебил вопрос таксиста, уточнивший адрес: «Агиос?..». «Да», – коротко и почти раздраженно ответил Приам, что прозвучало как «отвяжись». Пришлось начать сначала. Пальцы делали это не в первый раз: раздавался точный щелчок, пульс, чеканка.

Его всегда раздражал запах пластмассы. Даже в грязных бумажных деньгах, прошедших через сотню-другую немытых рук, есть молекула, взятая от корней живого дерева. В пластмассе нет жизни? Но ведь жизни нет и в гитаре, пока не стукнешь по ее струнам. Если когда-то давным-давно Бог не вдохнул бы в человека жизнь, тело так и осталось бы лежать бездыханным прахом. Все сущее имеет право на жизнь, и, если пластмассе придать смысл, она исполнится желанием сыграть вам на руку.

Звук двигателя такси был приятным. Приам Илиадис стал считать фонарные столбы. «Чтоб меня!», – подумал он, насчитав до приезда ровно семь столбов. И только нога его ступила из машины на асфальт, как все фонари разом зажглись. «Да ну! Они же должны зажигаться от цепи, с падением освещенности до определенного уровня, но на улице еще светло. Это к удаче. Это определенно к удаче!»

Он встал перед билбордом, на котором были изображены гномы, купающиеся в золотых монетах. Между ними находилась необыкновенной красоты Белоснежка, больше походившая на Афродиту. Приам подошел ближе, подмигнул красавице и взглянул на небольшой отель, утопавший в цветущих померанцах. На первом этаже заведения влиятельный, но известный лишь в узких кругах хозяин отеля, разместил казино.

Приам размял пальцы и вошел в отель. На входе ему косо улыбнулась и поприветствовала уже знакомая и приятная на вид консьержка.

– Сегодня людно? – отведя руку за спину, спросил гость, продолжая разминать пальцы.

– Почти никого, но ближе к вечеру ждем притока, – вежливо ответила девушка.

– По пути я насчитал ровно семь фонарей, – взяв у нее клубную карту, сказал Приам. – А потом они все разом зажглись! Как вам такая интрига. Как по мне, это чудесное начало вечера.

Таких вечеров на его счету было уже немало. Загорались фонари, прохожая старушка в бреду молвила что-то о несметных богатствах, на ладонь ложились гроздья винограда, число которых было известно еще до того, как он их сосчитал, и даже падала звезда в ту самую минуту, когда он подходил к порогу игорного дома.

Консьержка мило рассмеялась.

– Удачи, кириэ1 Илиадис.

Благодушно склонив голову, он последовал в игровой зал, разделенный на несколько комнат. Каждая представляла свою стихию: рулетка, слоты и карточные игры, среди которых был популярен греческий холдем2.

Приам зашел в уборную, привел себя в порядок, купил воды и вернулся в зал. Он не решался подходить к столам, где играли на тысячи, а иногда и десятки тысяч, сначала решил прощупать удачу за одним из слотов. Слегка опустив голову, он направился в комнату слева и заметил, что в ней почти никого. «Удача не любит свидетелей», – подумал он, приготовив карту.

Уже второй слот дал ему победный спин3 в лабиринте Минотавра. Звон золота в игровом автомате привлек внимание двух молодых парней, которые, судя по их настроению, уже спускали последние деньги. Через минуту они подошли к Приаму.

– Разрешите, мы за вас поболеем? Сегодня у нас не задалось, даже не успели насладиться процессом.

У обоих под глазами были синие, а местами и розовые, мешки. Вероятнее всего, они вошли в казино первыми, а уйдут последними. «Достанут», – подумал Приам.

– Извините, я люблю играть в тишине, один.

– Мы постоим, ниче? – с акцентом спросил его товарищ.

Приам отвлекся от слота и раздраженно посмотрел на того, кто с ним говорил. Хотелось ответить коротко и грубо, но этого не пришлось делать. Все поняв без лишних слов, они развернулись и, тихо переговариваясь, ушли.

Рука потянулась к красной кнопке, с ее нажатием барабан завертелся. Медленно, лениво завертелся, тяжело опускались в ниши один за другим Тесей, Ариадна, Минотавр, снова Ариадна и снова Тесей. По диагонали слева направо до оси пополз нитью выигрыш с небольшим номиналом, а затем контуром выделилось изображение Минотавра. Он забил себя по груди и ударил по своду барабана. Выпало семь бонусов, и в ту же секунду ладони игрока вспотели, а глаза стали жадно требовать монет.

Воздух наполнял легкие, но не мог их насытить. Приам едва не задыхался, но наживка, не отпуская его из своих лап, заставляла жить.

С полсотни евро ему удалось подняться почти до тысячи. Теперь, – подумал он, – можно и за рулетку. Пополнив карту суммой для более серьезной игры, он решил перебраться из комнаты низкого пошиба за солидный стол. Приам, повесив пиджак, зашел в уборную и снова привел себя в порядок. Он с хрустом выпрямил спину, закатал рукава и расстегнул вторую пуговицу на рубашке. Умывшись, вытерся бумажными полотенцами, затем вернулся в зал: он грезил о том, что фарт всегда на стороне смелых. Но почему же тогда и смелому не быть на стороне фарта?

Сам того не заметив, мужчина уже провел за автоматами целый час. Комната, где крутили рулетку, уже кишела людьми. Несмотря на это, там стояла почти идеальная тишина, которую нарушали только щелчки кнопок. Дым клубился под вытяжкой. Приам поторопился занять место за тем столом, где было меньше игроков.

На таблице минимальная внутренняя ставка, как и внешняя, начиналась с пяти евро; максимальная внутренняя – сто евро, тогда как внешняя значилась в пять тысяч.

Илиадис получил фишки красного цвета номиналом по двадцать евро. Крупье, подписав стоимость фишек, положил их на край стола.

Любопытно, что за пределами стола фишки не представляют никакой ценности, но пока игрок сидит за столом, у него при взгляде на них перехватывает дыхание, и едва сердце не уходит в пятки, когда их забирают руки дилера.

– Джентльмены, позвольте присоединиться, – сказал Приам, окинув взглядом троих молодых людей.

Его высокомерно встретила голубоглазая девушка с распущенными ниже плеч каштановыми волосами, разминавшая плечо богато одетого друга. На один только бриллиант, украшавший ее шею, Приам мог месяц не выходить из игорного дома. Хотя, подумал он, все зависит от того, как поведет себя рулетка.

– Начнете с наружных ставок? – исподлобья спросил мужчина. Он протянул руку и представился: – Меня зовут Прочорос, а это – мои друзья, Саймон и Кальяс. – Анни, поздоровайся с новым игроком, – обратился он к девушке, оплетшей его шею. – Может, теперь станет интереснее.

– Добрый день, – лениво ответила девушка.

– Приветствую всех и желаю удачной игры, – сказал Приам улыбаясь.

В такие минуты кириэ Илиадис ощущал прилив бодрости и неподдельную радость. Его окружали незнакомые люди, и каждый, оставив свои заботы, приходил сюда, словно для того, чтобы погрузиться в иную реальность. Кто-то видел в играх шанс разбогатеть, кто-то тешил свое самолюбие, искал славу, а кто-то добровольцем вступал в ряды партизан непровозглашенных карточных войн.

Началась напряженная игра, за первые двадцать минут которой Приам выложил все, что выиграл в слотах. Сперва подвел цвет: он ставил на красный, а выпал черный. Затем он рискнул, поставив на первую дюжину, но и тут колесо фортуны покатилось мимо. Тогда он попробовал поставить на нечетные, а после неудачи повторил, решив взять упрямством, но и в этот раз руки крупье безжалостно забрали небольшую стопку его фишек в пользу казино. Приам рассмеялся, но уже готов был съесть свой галстук. Он взял паузу и попросил у Прочороса сигарету.

Кириэ Илиадис не курил. Иногда лишь брал в руки сигарету, считая, что нужно сбивать жизнь с привычного ритма, дабы она не застоялась. Маленькие уловки, считал он, помогают идти большими шагами. Конечно же, мысленный монолог был не о сигаретах.

В казино стягивалось все больше людей. Стало очень накурено. Вытяжка не справлялась: дым висел уже прямо над головами гостей. Девушки, сопровождавшие мужчин, кашляли и, вдоволь напитавшись вниманием не самого благочестивого общества, сошлись у барной стойки.

Среди игроков были иностранцы из ближнего зарубежья. Они вели себя как дома, не проявляя особой вежливости и шутя с крупье о том, что в скором времени опустошат денежный карман казино «Эпос-Рояль».

Приам затушил сигарету, размял шею и утер лицо липкими от пота пальцами. Семь фонарей, – вспомнил он. – Семь.

В новом спине Прочорос поставил на крест, получив шанс восемь к одному, Саймон поставил на шесть номеров, надеясь поднять в ставке пять к одному, а Кальяс выбрал колонну, поставив на двенадцать номеров, что дало бы ему в случае успеха двойной выигрыш при незначительных потерях.

– Ставлю все на семь, – закрыв глаза, объявил Приам. – Здесь ровно пятьсот евро.

«Ставлю ВСЕ на СЕМЬ» – вернулось эхом в его сознание. Это означало, что шанс выиграть – тридцать пять к одному. Иногда он видел собственное безумие. В этот раз оно сидело рядом и докуривало за него сигарету.

Прочорос рассмеялся, пальцем поманив Анни. Почуяв запах победы, она сделала глоток вина и, оставив подруг, вернулась к столу.

– Я все равно ничего не понимаю, – нежно сказала она. – Мы выигрываем?

– Нет, малышка, ты же знаешь, в чем мой главный выигрыш. Прижав губами сигарету, он погладил ее бледную, почти белую руку.

Будучи уверенной в его состоятельности, она смущенно смеялась.

– Кириэ Приам поставил все на кон, – уточнил для нее Саймон.

– Ставки сделаны, господа, – поторопился крупье, готовясь дать шарику ход под мастерски отточенным углом, так, чтобы вероятность выигрыша казино возросла.

Приам откинулся на спинку кресла и вновь стал отстукивать по карте три-по-семь. Крупье щедро улыбнулся, потер ладони, толкнул колесо против часовой стрелки и пустил шар по кругу рулетки. Шар несколько раз перепрыгнул с ячейки на ячейку, разогнался по циферблату и резким скачком занял положение на выигрышной ячейке – семь.

– Семь! Семь, чтоб меня! – завопил Приам.

Прочорос схватился за голову и вскочил с места.

Можно было все отдать, чтобы еще раз увидеть их опешившие взгляды. В этих глазах сияли зависть, восторг и каннибализм. Приаму так и показалось: они словно готовы были его съесть.

– Господа, – обернувшись, сказал Прочорос, параллельно с этим ослабляя воротник. – Зашла ставка ва-банк, тридцать пять к одному.

Несколько человек с двух ближайших столов повернулись в креслах и замерли. На видном месте сидел щекастый мужчина, с трудом вытянувший едва заметную шею с несколькими блестящими складками.

– Сколько? – спросил он.

– Пятьсот, – ответил Саймон.

Толстощекий равнодушно фыркнул и повернулся обратно к своему столу.

– Хорошая игра, – безвольно заключил крупье. – Ваш выигрыш – семнадцать тысяч пятьсот евро.

Приам почувствовал, как от счастья, гордости и беспокойства ему распирает грудь. Он бросил на разгоряченную Анни нахальный взгляд и попросил у крупье счет.

Анни была слишком хороша для Прочороса, как и выигрыш, который был слишком хорош для Приама.

Глава 2

– Иди-ка, послушай, – обернувшись к другу, сказал Приам. – Скоро и мы останемся без работы. Чертовы бюрократы проели все съедобное и несъедобное.

– Тебе ли жаловаться, золотой мальчик? – прозвучал ответ.

С оплетенной виноградом веранды, вылив на высушенную солнцем землю черный кофейный осадок, вышел Александрос. Крепкий-малый, он был ростом ниже среднего, но имел внешность атлета; не обладая особым складом ума и при относительной привлекательности, умел правильно себя подать в любой обстановке, к тому же, он был настоящим трудягой – его грубые, мозолистые руки явно привыкли к тяжестям. Еще мальчишкой он в одних трусах щеголял по оливковым рощам, помогая отцу аккуратно собирать плоды в корзину, а по полудню слонялся на рынке, привлекая своей харизмой прохожих дам к небогатому прилавку. Его отец был стар, и когда он умер, сын, неплохо зная свое дело, пытался сохранить лавку, но грубые взрослые совсем не собирались поддаваться ему: они не дали подростку шанса выиграть в сложной финансовой игре. Александрос хорошо знал ее правила, но не подозревал, что для победы взрослые готовы их нарушать. Прошло время, он пытался писать картины и лепить скульптуры, но их никто не покупал. Уже юношей стал заниматься спортом, выступал с переменным успехом – денег это ему не принесло. Тогда он открыл ненадолго свой тир, но для кишащих туристами Афин это было подобно плевку в океан. Сумма аренды победила сумму арендатора: Александрос с трудом покрыл долги и устроился в маленькую строительную фирму, которая теперь была на волоске от разорения.

– Слышишь? – опять окликнул его Приам.

– Ну что?

– На границе столпотворение. Никто уже не верит, что жизнь наладится, все бегут, как крысы.

– Их можно понять, у них семьи, дети. Я могу представить, на что готов отец ради своих детей. В том году мы с Лачезис думали, что у нас будет ребенок.

– Алекс, брось рассказывать мне свою личную жизнь, особенно такие подробности, – смутился Приам.

– Да нет, нет, послушай! Меня в тот момент обдало жаром! А потом, спустя несколько минут, я успокоился и, знаешь, почувствовал себя настоящим героем. Я представил, как иду через ветер, огонь, держу в руках своего сына, защищаю от беды. Я полюбил Лачезис еще сильней. Конечно, мы с ней потом обрадовались, когда узнали, что она не…

– Говорю же, хватит! Свое личное надо держать при себе! К тому же, ты ее бросил.

– Бросил, потому что люблю.

– Искусный лжец. Даже себя смог в этом убедить.

– Если и лжец, то самых честных правил.

– Я запишу это, – чуть слышно сказал Приам. – Голова раскалывается.

– Говорил же, сколько за виски не заплати, результат будет один, – ответил Александрос, крутя в руке стакан с водой. – Только деньги перевели.

– Ладно, ладно, ты глянь сюда, – Приам кивнул в сторону телеведущей. – Она же настоящая модель! И дурак к экрану прилипнет. Вещает про огромный финансовый долг и про то, с чем нам всем придется смириться, а сама говорит так спокойно, что сразу понятно: ее это не коснется. По ту сторону экрана все лгут.

– А я по эту сторону. И про Лачезис я не врал. Я бросил ее только на время, потому что она решила быть из нас двоих главной.

– Опять ты со своей психологией.

– Теперь, когда я ушел, – продолжал Александрос, – она осознает, что манипулировать не выйдет и вернется, когда поймет, что в наших отношениях есть только один мужчина. Потом будет держаться за меня, как утопающий за проплывающий мимо спасательный круг.

– Бревно? – Приам почесал блестевшую, как шпинель, черную бороду. – Ты – самовлюбленный прагматик.

– Я просто вижу их насквозь, – ответ Александроса прозвучал так буднично, будто он зевнул.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Во всяком случае, твоя уверенность заразительна, – признался Приам.

– Уверенность – это единственное, что отличает нас от баб.

– Эти рамки давно стерты. Хотя, возможно, ты прав.

Для себя он заметил, что рамки эти стерты только для тех, кто недостаточно хорош, чтобы считаться мужиком, и для тех, кто слишком туп, чтобы заметить разницу между мужчинами и женщинами. Приам выключил телевизор и встал.

– Нам как будто больше не о чем поговорить. Давай пройдемся до Йоса. У него мать болела, купим гостинцев.

– Я с собой не взял денег, да и посмотри на мой вид, – потянув за край рубашки, сказал Александрос. – Надо идти домой, меня наверно обыскались.

– Уверен?

Александрос заметался: – Да, они ж забудут мое лицо.

– Иди, иди, и обязательно передай от меня приветы кириэ Филоменесу и кирии Агати.

– Да уж. От твоей официальности еще не вешаются студенты? Нэаре!4 Дэспинис!5, будьте так добры, прошу вас к доске, – Александрос самодовольно рассмеялся.

– Все эллины знают правила приличия, но следуют им только спартанцы, – как бы невзначай сказал Приам.

– Тоже мне, спартанец. Слушай, а когда ты навестишь своих родителей?

Тут Приам чуть не закипел, но его охладила внезапная головная боль.

– Они в Серре.

– Я знаю, где они.

– В Серре им хорошо.

– Наверняка.

– Я не вижу проблем, если у них все хорошо.

– Думаешь, твой приезд доставит им проблемы?

– Скорее наоборот, этим приездом я доставлю проблемы себе. Они не просто так уехали. В душе они оба еще молоды, у них большие планы.

– Отправишь им долю с выигрыша?

– Я решу, – ответил Приам, меряя его сердитым взглядом.

– Ладно, не хочу лезть. Ты от меня тоже передай привет Йосу. И нечего так трястись по поводу кризиса. Не бери кредиты – и будешь спать спокойно. По большей части, кризисов стоит бояться должникам. А ты вон как вчера поднялся – на целых десять тысяч… десять штук! Такие деньги на дороге не валяются.

Приам мысленно извинился за то, что солгал ему, назвав не всю сумму. Потом успокоил себя тем, что не обязан ставить всех и вся в известность о своих финансах.

Они пожали друг другу руки. Деловито приподняв подбородок, Александрос пошел вниз по улице. Проводив друга, Приам проверил счет на карте. Семнадцать с половиной. Неужто не сон?.. От недосказанности, если не сказать лжи, все внутри него горело. Это чувство влекло за собой тревогу и страх.

Механическая память заставила его взяться за пульт и включить телевизор на секунду раньше, чем рассудок успел себе в этом отказать. Картина не изменилась. Те же графики, та же ведущая.

Он вдруг понял, что наличие денег не принесло ему счастья. Радость была мгновенна, едва ощутима, а теперь ее будто нет совсем. Секунда успеха стала равносильна внезапной бренности. Азарт породил мысль, что вчерашняя победа не сделает его вновь победителем на рассвете нового дня. Он почувствовал, будто за спиной кто-то беззвучно над ним смеется, но, обернувшись, никого не увидел.

Илиадис вспомнил, что не прошло и суток с тех пор, как в кармане звенели последние монеты. Он тяжко вздохнул, затем резко потянулся к телевизору и выдернул шнур из розетки. Дом наполнился тишиной, а когда звон в ушах затих, за окном послышалось пение птиц. Он вспомнил: нельзя сидеть без дела, иначе сойдешь с ума от вездесущей духоты. В полдень, переодевшись в классические брюки и белую рубашку, он вышел из дому.

С помутившейся от смешанных чувств головой Приам добрался до входной двери Йоса, уже дважды постучал и только потом понял, что забыл купить для его матери фруктов. Было совсем не до апельсинов, когда он в полудреме бился за свое будущее, борясь с призраком, подавляющим волю.

Безликие толпы шли мимо одной угрюмой полосой: люди бурно обсуждали серость своих дел, стояли в очередях и топтались у стоянок, докуривая остаток жизни. Совсем недавно все было хорошо: он окреп, возмужал и всерьез стал думать о том, чтобы найти себе спутницу.

По пути, он вспомнил слова кириэ Полиэна, одного из своих преподавателей: «Когда Древо жизни зеленеет, люди не задумываются о том, что осенью его листья опадут». Теперь он понял, о чем размышлял всю дорогу и почему забыл купить апельсины.

Стало неудобно перед Даной Мораитис, но теперь обратно пришлось бы идти не меньше десяти минут. Он потянулся к двери, чтобы постучать в третий раз, но в ту же секунду она открылась.

Перед ним был Йос. Настолько худой, что нос, губы, глаза и брови казались приделанными к узкому детскому лицу. Он все время носил черные неглаженые футболки, вероятно думая, что черный цвет измятым не бывает. Плечи до самых краев были завалены целыми сугробами перхоти. Любому собеседнику хотелось ее стряхнуть, пока от тяжести не рухнула тонкая конструкция его воробьиных ключиц.

– Привет, Прими.

Приам ненавидел, когда Йос его так называл. Он был единственным, кто называл его так с тех пор, как они начали заводить первых подружек. «Чтобы на тебя обратили внимание девчонки, – объяснял старший брат Александроса, – надо сначала забыть о своих побрякушках и идиотских прозвищах». К совету прислушались все, кроме Йо. Он продолжал себя так представлять, что неминуемо обрекало его на одиночество и безответную любовь к компьютерным играм.

– Йос, привет, – раздраженно улыбаясь, ответил Приам. – Как мама? Все еще болеет?

– Иди, сам глянь, – он подвинулся и пригласил Приама в дом.

Приам вошел и сразу же справа от себя, на кухне, встретил смешно переступающую с ноги на ногу под музыку Дану Мораитис. Она обернулась и заметила гостя только тогда, когда ее золото, ее драгоценный сын Йос, выключил музыку. Кисти рук у нее были в муке, фартук перекосился на бок, взгляд был одновременно умный и наивный, как у школьных старост, которых назначили только за то, что они тряслись от ответственности. Ее волосы всегда были собраны в пучок, а краешек носа постоянно был красным – и создавалось впечатление, будто она пять минут назад плакала.

Увидев ее, Приам вспомнил одну девчонку в школе. Каждый раз подходя к учителю она начинала плакать, еще не успев произнести ни слова. Даже когда ей просто надо было передать справку от врача или задать вопрос, волнение выплескивалось из нее искорками слез. «Разрази меня!.. – подумал Приам. – Одно лицо».

– Здравствуйте, кириа Дана, как ваше здоровье? – Приам уже знал, что она оправилась от болезни, но этот вопрос необходимо было задать хотя бы из вежливости.

– О, ты очень вовремя зашел, Приам! – Она весело шагнула в сторону, открыв вид на «шведский стол», на котором пирамидами была сложена еда – хлеб, овощи, мясо. – Как считаешь, к чему это я так готовлюсь? – она смешно трясла головой и вертела пальцами под нескладную музыку, которая звучала только в ее собственной голове. Дана Мораитис широко улыбалась и ждала реакции, но не дождавшись, выдала то, что сын оттягивал вот уже несколько месяцев. – Наш малыш Йос сделал предложение малышке Анисии.

Губы Приама вывалились вперед, он поджал их и, обернувшись к Йосу, ненаигранно закашлялся.

– И ты молчал, да? – с дружеским упреком спросил Приам. – Куда ж тебя… погоди-погоди… Анисия?.. – он отвернулся от матери Йоса, еще крепче сжал губы и закрыл глаза.

В этот момент Йос скрестил руки за спиной и зашмыгал носом.

– Пошли, Прими, покажу тебе кое-что.

Приам, поглаживая затылок, пошел за ним. Иногда он ловил себя на том, что уже давно не друг, а старший брат, взявший на себя бремя его взросления.

Комната Йоса была по всем углам обклеена светодиодными лентами. На каждой стене для поглощения звука были установлены по четыре квадрата из китайского поролона. На столе был дорогой игровой компьютер, на который Йос потратил трехмесячную зарплату официанта в кафе «Диагор».

– Смотри! – тягомотно сказал Йос. – Какой микрофон купил! Теперь нельзя чавкать на стримах: он записывает даже работу желудка.

– Вы меня не разыгрываете? Ты серьезно собрался жениться на Анисии? – спросил Приам, сменив тему с неинтересной на удручающую.

– А что такого? Она классная! – протирая компьютерные очки, сказал Йос. – Теперь он взял в руки беспроводную мышь, немного поковырял, потом, сбросив с табурета джинсы, поставил его к гардеробу, поднялся, взял из коробки запасную батарейку. – А? Ну, че скажешь? Буду зарабатывать на стримах, этого хватит на жизнь, даже с запасом. Вечером с Ани будем смотреть киношку, можем даже позволить себе пару бокалов вина.

Приам уже хотел влепить ему сухую затрещину, но, подальше от греха, убрал руку в карман. В начале декабря, примерно восемь лет назад, Александрос перестал встречаться с Анисией Левидис. Видя ее легкомысленный характер, он немедля ее бросил, не допустив наступления поры привыкания, обид и сожалений. Потом Анисия крутилась вокруг Приама, но так ничего и не добилась. Спустя два-три месяца после этого он заметил, как Анисия открыто намекает Йосу о своей симпатии, но и тому было не до нее: он копил на свой первый компьютер, собирал коллекции игрушечных моделей пассажирских самолетов и каждому встречному пересказывал западные комиксы. Все, что могла в нем найти Анисия, – это утешение или месть.

Что могло двигать ею теперь, спустя столько лет? – спрашивал себя Приам. – И почему она решила после длинного ряда разношерстных отношений вернуться к самому слабому игроку этой бескомпромиссной партии? Может, она просто устала бегать за красивыми мальчиками и решила позволить себя любить тому, кто долго об этом мечтал? Если в жизни есть справедливость, тогда Анисия должна хорошо обжечься, ошибочно думая, что к людям можно приходить и уходить при любом удобном случае. Но есть ли в жизни справедливость? Есть она или нет… а Йос теперь помолвлен.

– Хочешь анекдот? – спросил Йос, заранее начав свой безжалостный смех.

– Да, только сначала расскажу я, а потом ты.

– Ну давай.

– Мышь Йос-Йос решил жениться.

– Да-да, смешно.

– Вот и я думаю, так себе анекдот.

– Да пошел ты, Прими.

– Сколько тебе лет, Йос? Ты же на год младше меня?

– Если тебе двадцать семь, то да.

– А почему ты решил именно сейчас жениться?

– Вот анекдот послушай, тогда и поймешь.

– А ну давай, – пробормотал Приам.

– Подходит сын к отцу и спрашивает: «Па, а что значит жениться?» А тот ему: «Помнишь, я на день рождения подарил тебе плеер? А ну-ка дай мне его сюда. Гляди-ка, сколько у него тут песен!» Он удалил все песни, оставив только одну. «На, сынок! Вот что значит жениться».

Приам тихо захохотал:

– Так что ж ты тогда женишься?

– Хочу острых ощущений.

– Дурачок ты, Йос, не взрослеешь. И хорош меня так называть. Прими! Прими!.. Будто нам по двенадцать лет.

Йос рассмеялся.

– Да, ты ревнуешь, брат. Я читал про такое. Не хуже синдрома Отелло, но тоже штука опасная. Друзья не должны ревновать, когда кто-то из компании женится, а, наоборот, должны радоваться.

– Тебя в Анисии все устраивает? – серьезно спросил Приам.

В этот момент цвет диодов сменился и перекрасил их лица в красный.

– Конечно, не все, – неуверенно сказал Йос. – Но когда любишь…

– Ладно, Йос, извини.

Приам посоветовал ему полистать трактат Сунь-Цзы «Искусство войны», узнать, как себя вести с дамочкой, чтобы она тебя не переиграла.

– Смешно, правда смешно. А что значит, чтобы «не переиграла»?

– Это как партия в шахматах. – Приам почувствовал, что во рту у него пересохло. – Налей, пожалуйста, воды.

Йос принес стакан холодной воды и протянул другу.

– Спасибо, вкусная вода.

– Пожалуйста. Ну, так что с шахматами?

– Сначала ты играешь в поддавки, а потом не можешь отыграться. Жениться – это не просто остаться с одним треком в плеере. Это еще каждый день распутывать наушники, переводить со словарем тексты ее песен, выставлять композицию на все музыкальные площадки, а еще организовывать концерты и подыгрывать ее ежедневным модуляциям на дудке. Ладно. Слушай, мне нужно в туалет.

– Это все твоя гипер?..

– Супер-Пупер-Гипергликемия. Постоянно сушит, заливаюсь литрами воды и часто бегаю в туалет. Почему ты каждый раз спрашиваешь? Я же тебе сто раз это говорил.

– Извини, мне казалось, что тебе от этого неловко… не хочу, чтобы тебе было неудобно, вот и говорю, что это все из-за болезни.

– Нет, это уже лишнее. Ладно, сейчас вернусь.

Приам вернулся и вновь осмотрелся в комнате друга. Он прекрасно знал о капризности Йоса. Если выходила новая игра или выпускалась модель нового самолета, он не думал о пустой хлебнице, холодильнике или о просроченной аптечке: все, что его заботило, – новый экспонат в коллекцию. Теперь он решил жениться.

– Жену не получится стримить, – неосознанно сказал Приам. Теперь уже было поздно, он произнес это вслух, поэтому пришлось завершить мысль. – И в сервант ее не пихнешь, слишком уж тяжелый лайнер.

– Думаешь, я ни на что не способен? – с обидой сказал Йос. – Я зарабатываю больше, чем ты.

– Молодец какой! А я помню твоего отца. Хорошим был человеком и запомнился своими поступками. Но разве он был богатым?

– Причем тут мой отец?

– Для того, чтобы стать во главе семьи, нужны не деньги, а большая воля. Как думаешь, могильщик ждет, пока кто-то умрет, чтобы заработать? А есть люди, которые находят там, где не искали и на что не надеялись.

– Ты постоянно все усложняешь. Зашел меня поучать? Видел, как моя мама рада? Попробуй теперь ей что-то объяснить.

– Так это она тебя убедила, что тебе пора жениться? Эх, Йос-Йос!

Возвращаясь домой, Приам обещал себе на какое-то время забыть о просмотре новостных каналов. Из-за них головная боль становилась более ощутимой. Но совсем отказать себе в этом было нельзя. Раз в два дня он преподавал у студентов второго курса политологию, где помимо лекций об отмене долговых камней Солоном ему приходилось обучать молодых и чересчур либеральных людей политическому «благоразумию».

Провел всего несколько семинаров, и вот, настал этот день:

Сегодня сва-,

сегодня свадьба!

В красивом саду,

В красивом саду!

На лесенке дрожал от волнения щуплый мальчишка со скрипкой. Двое мужчин играли на гитарах, а третий хрипло и весело подпевал им, успевая тянуть в проигрышах сигарету. Кто-то из гостей, сев рядом, размахивал бубном и сиял золотыми зубами. Несколько стариков завороженно отстукивали твердыми, как деревяшки, пальцами по краю стола, а женщины упоенно хлопали в ладоши, поблескивая кольцами и браслетами. Звук рассыпался от грохота и шума.

Восемь, быть может, десять человек стыдились своего присутствия и, скрючившись, обсуждали яркое будущее собственных детей. На другой стороне целых пять женщин окружили стол, за которым горько и уродливо, как показалось Приаму, сжав сразу все мышцы лица, плакала Дана Мораитис. Она была безутешно счастлива.

По старой семейной традиции вино разбавили с водой, но особо находчивым гостям никто не запретил принести с собой что-то крепкое. Старики хорошо знали свое дело: рюмки резво гуляли под столом через цепочку трясущихся седовласых рук и, завернутые в платок, стукались друг о друга без единого звона. Ближе к ночи четыре фонарных огня над открытым рестораном превратились в глазах гостей в десятки разноцветных гирлянд. На всю улицу звенели шальные танцевальные мотивы.

Стало ясно, что с этого дня суденышко по имени «Йос» больше не удержит на причале маленький якорек. Теперь его парус наполнен колдовским дыханием Анисии Левидис.

Глава 3

Приам чувствовал себя одиноким. Как-то раз по пути домой он зашел в книжный и, читая по старой привычке первые две страницы, хотел найти что-то близкое для себя. Все не срасталось: одна книга была донельзя красноречива, другая показалась не в меру грубой, третья – слишком простой… Он перелистывал уже седьмую книгу, когда в глаза бросились строки: «Есть люди, расставшись с которыми, уже не хочешь просить у Бога чистый лист, чтобы начать все сначала». Приам развернул обложку. Это был роман Андреа Филлини «Дом на веслах». Полистав еще несколько страниц, он приметил еще одну цитату: «…люди попадают в яму под названием «меланхолия» только потому, что ям под названием “счастье” нет». – Легко же вам в своей Италии писать о счастье и тоске, – фыркнул Приам. – Живете, не зная бед, а все скулите.

Он, будто отрекаясь, положил книгу обратно на полку и вышел из магазина. Рядом был банкомат. Походив кругами, Илиадис все же остановился и вставил карту в приемник. Огляделся по сторонам. Никого. Ввел пароль и как-то внезапно стал жалеть, что поспешил. «Больше одной зарплаты отправлять не стоит, заметят неладное. Но и меньше не надо, не дай Бог узнают, подумают, что жадность…»

Слишком долго раздумывал – время обработки истекло и сеанс автоматически завершился. Потом повторно ввел пароль и перечислил на счет отца сумму, равную месячному заработку без учета стимулирующих выплат и надбавок за помощь на кафедре. На экране блеснула галочка – это означало, что перевод успешен. Впервые за два года ему удалось выиграть сумму, которой можно было поделиться с родителями. Наивно было, но он почувствовал гордость. Тотчас выпрямил спину, зашагал мимо цветущих дворов и похожих на пещерки подъездов, обойдя знакомые хребты сутулых крыш частного сектора, стал спускаться по краю велосипедной дорожки. Там пролегал самый близкий путь в квартал, где скоро должны были заиграть пестрые огни казино.

У входа Приама встретил мужчина среднего возраста. На первый взгляд он походил на бродягу и, судя по «Лаки Страйк», тлеющей в его отекших пальцах, можно было лишь догадываться: либо он ее попросил у какого-нибудь постояльца, либо часом ранее был богат, но проиграл все деньги и до закрытия казино поселился в баре. Когда Приам подошел ближе и увидел, как тот крутит в руках часы, ему стало ясно: мужчина все проиграл.

Они молча поглядели друг на друга, потом Илиадис вошел в узкую высокую дверь казино «Калифея», известного в посвященных кругах шумной обстановкой и крепкой выпивкой.

Зазвонил телефон, но было поздно. Он должен был зазвонить прежде, чем нога игрока ступила в дом Тюхе6. Рука нащупала телефон и на несколько секунд зажала кнопку отключения. Секундная вибрация и – Приама словно дернуло током – в груди разлилось неповторимое ощущение: он вне зоны доступа.

Выпив сто грамм узо7,, он нашел за барной стойкой компанию, с которой договорился занять один из покерных столов. «Калифея» не имела тех проблем с сигаретным дымом, что были присущи другим игорным домам, но шум и азарт здешних игроков уже стал притчей во языцех. Клуб притягивал темпераментных гостей с Востока, задир и хвастунов.

– Тут никто в карман за словом не лезет, – предупредили его в первый же день, когда Приам только знакомился с карточными играми. – Если лезть в карман, то только за чеком. А слова игроку особо не нужны, достаточно сложить пару букв и выкрикнуть их в момент удачи или фиаско.

Среди частых гостей был один матерый старик: ловкий, смышленый и опытный в игорном деле. Владельцы казино его недолюбливали, но все до одного уважали за умение хранить клубные секреты. Один маленький человек в океане игорного бизнеса за годы падений и взлетов стал влиятельной фигурой. За ним были сотни небольших побед и десятки крупных выигрышей. Его удача означала неудачу владельца, и с каждым годом второй ощущал ее все болезненнее. При этих и всех прочих обстоятельствах ни одна уважающая себя персона этой большой игры не решалась поднять руку на удачливую пешку и положить конец городским легендам о теневом бизнесе казино.

Однажды Приам говорил с ним лично. Старик был в отличном настроении и оставил о себе приятное впечатление. Узнав, что его собеседник преподаёт в высшем учебном заведении, он с любопытством задавал вопросы, а затем делился своими собственными размышлениями. «Жизнь похожа на коробку конфет, – говорил старик по имени Михалис. – Глазом моргнуть не успеешь, как все сладкое уже съедено, и внутри – пусто». Приам с восторгом глядел в его серые глаза и жадно впитывал их мудрость. Во всяком случае он верил, что она там есть.

Беспокойство и сомнения преследовали Приама Илиадиса везде, и только ступив за порог казино, он чувствовал свое преимущество. Оно не заключалось в особых знаниях или хитрости, ему просто везло. Нередко бывало такое, что на ставках он исправлял свое финансовое положение, и даже стал замечать в этом некую стабильность.

В этот раз за столом сидели пять человек: кроме Приама еще трое мужчин и преклонного возраста женщина с острыми, как кинжал, ногтями и дорогими кольцами на руках. Каждый был уверен, что фарт на его стороне, все важно расправили плечи и всякое свое слово подкрепляли напористыми жестами свободной руки. Другая рука держала две карты, что отличало эту игру от Техасского Холодема. По мере получения новых карт игроки развертывали свои комбинации, повышали ставки и в последнюю минуту нервно раскрывали карты, надеясь на удачу.

В первых пяти партиях Приаму не везло. Все карты имели числовое значение, а старшая карта была не выше девятки. С его стороны удачно зашел блеф как раз к последней раздаче с небольшими картами, заставив напрячься игроков высокой начальной ставкой и создав впечатление, что старшие карты прямо влияют на повышение его ставок. Теперь он мог играть с ними как угодно, блефуя или повышая уже на реальных основаниях.

Игроки с каждой партией становились все серьезнее, за столом почти не звучало шуток. Азарт охватил всех участников, напряжение витало над столом тусклым облаком, а воздух словно наэлектризовался.

Приам провалил заход с двумя хорошими картами в руках – с тузом и королем. Леонт, игрок напротив, поймал тройку валетов, забрав почти две тысячи евро. Это разозлило всех, даже его товарищей, неумело скрывающих за фальшивыми улыбками острую зависть.

Так уж устроена природа человека: в условиях повторяющихся неудач мы исключаем по иллюзорным соображениям возможность дальнейших провалов и с детским простодушием предаем себя на волю счастливого случая. Ставки в этот момент повышаются, а слепая вера убаюкивает нас в своих бархатных объятиях. Приам все сильнее запутывался в липкой паутине, стараясь не думать о пауке.

Как заикался безбожный Ктезипп (уже другой старик, грубый, не в меру вульгарный), разоривший десятки игорных домов по всему миру, – Мне нечего бояться, сынок, моя душа возрождается с каждым спином, с каждым новым броском шара по кругу рулетки, вместе с ним и я верчусь, пою и ликую. Иго мое благо, и бремя мое легко8. – Вспомнив эти слова, Приам оцепенел. Он понимал, что только дьявол может беззаботно присвоить себе слова из Святого Писания, особенно если они взяты из уст Христа.

Возможно, он хотел бы на этом остановиться, но азарт – дело упрямых. Встать из-за стола было равносильно отказу от дуэли. Дело чести он считал превыше всего, и на этот раз на кон были поставлены не только фишки, но, вместе с ними, сердце и душа.

Этим вечером он проиграл все до последнего евро, напился и в полном бреду, разговаривая с самим собой, вернулся домой ни с чем. Его мучила рвота, сопровождаемая воплями и исступленным смехом.

«Семнадцать тысяч евро. Стрит Флеш от Леонта. Зеро».

С тех пор прошел целый год. Все, что заметил Приам Илиадис, это небольшое повышение цен в магазинах на иностранные продукты и технику, сокращение зарплаты почти на одну треть и, как следствие, моральную усталость. Решив сменить обстановку, он воспользовался отпуском и на целых три дня уехал в Серру к родителям.

Сидя в самом хвосте автобуса и глядя в окно, он погрузился в согревающие душу воспоминания. Вспомнилось детство, когда родители еще были молоды и полны энергии. Они любили своего единственного сына, проводили с ним много времени, ответственно воспитывали в нем качества, которых сами боялись никогда не развить в себе.

Ему было примерно шесть лет, когда соседи купили себе пса. Щенку было всего полгода, но он уже вымахал и каждый раз прыгал на маленького Приама, виляя хвостом и показывая свое желание поиграть. Родители смеялись, вспоминая, как он кричал: «Держити ево кто-нть! Па, скажи ему! Лает на меня со всево размаху! Со всей дури лает!..»

Набравшись терпения, мать поправляла ошибки малыша, учила культуре речи и манерам. Следом за ней отец, заметив излишнюю аристократичность в общении сына, влеплял ему элегантный пинок под зад и предупреждал, чтобы тот разговаривал, как мужик.

Потом вспомнил, как разболелся зуб. Тогда ему исполнилось одиннадцать лет. Азат, так звали его отца, моментально нашел средство: прикурил сигарету, прижал ее краем рта и взял из контейнера щепотку сахара. Он крепко затянулся, стряхнул уголек и насыпал на край сигареты кристаллы сахара. «А-ну, затяни дым своей ноздрёвой пещеркой». «Чего?» – испуганно спросил Приам. «Носом, говорю, вдохни дым, пока сахар еще там». Мальчик резко вдохнул, ахнул от жжения и вытер рукавом выступившие слезы. «Не боись, сынок, – добавил отец, – сейчас пройдет». Приам улыбался, вспоминая особую заботу отца, его методы воспитания и советы, выслушанные Приамом, сидящим на его здоровенных плечах.

Автобус был полон туристов. Одновременно звучала речь на пяти или шести языках, от шума раскалывалась голова. Илиадис хорошо различал скаузерский диалект приезжих, предположительно, из Ливерпуля и «дитуля мопасси фхансу», – как подшучивал, изображая французов, мальчишка, сидящий впереди. Остальные голоса смешивались в какую-то какофонию.

Когда перед внутренним взором проносились очередные воспоминания, за окном проплыло облако бело-голубого дыма. Через несколько секунд за ним уже не было видно ничего. Автобус остановился, но Приам не отвлекся на это, не придал совсем никакого значения. Он упрямо смотрел в окно, с неясным ощущением чего-то ждал, и в тот самый миг из рассеявшегося облака возник призрак молодой красивой женщины. У нее было приятное, но измученное усталостью лицо. Она стояла с двумя тяжелыми чемоданами и толстой папкой, зажатой под мышкой, а маленький мальчик, похожий на ангела, тянул ее за руку, указывая ей путь.

Эллада9, не ты ли? Не ты ли идешь, невообразимо прекрасная, неведомо куда, горько глотая слезы, глядя вдаль… вещи, что ты несешь, тебе не пригодятся! оставь их! воспрянь… Приаму показалось, что от сильной жажды он стал бредить. Поводил по нёбу языком – показалось, будто коснулся пальцем.

Скоро автобус тронулся и покатился вниз по грунтовому склону. Примкнув к окну, Приам простился с призраком-на-чемоданах. Он не успел запомнить ее лицо. Оно исчезло неумолимо быстро, и с этой минуты что-то чуждое и неразгаданное в его голове, сердце или душе препятствовало воссозданию этого образа. Осталось только размытое пятно.

Приам взял в дорогу книгу, которую давно хотел прочитать. Это был роман Ремарка. В пути самое то. Не уделив в свое время должного внимания этому автору, он чувствовал острую необходимость исправиться. Следовало меньше думать о прошлом и будущем, учиться жить сейчас. Он прочитал несколько глав, затем, подложив ладонь вместо закладки, уснул крепким, почти мертвецким, сном, а проснулся через час, когда автобус, подскочив на очередном камне, вышвырнул книгу из его онемевших пальцев.

Приам глубоко зевнул, потянулся и лениво подобрал книгу. Только спустя секунду к нему пришло понимание, что это не та книга, которую он брал в дорогу. Он читал Ремарка, но из его рук только что выпала другая книга: Герман Гессе «Игра в бисер». Приам оглянулся. В автобусе стоял гул дремоты вперемешку с шумом двигателя. Ничего подозрительного, никаких примет. И только теперь, взяв телефон в руки, он окончательно пришел в себя: это был сон, который вернул его к событиям шестилетней давности.

Дата в телефоне: 15.06.2015

Он хотел быстро забыть этот сон, чтобы не тратить время на погоню за собственной тенью. Жизнь, – ту, которую мы видим, можем осязать, – способен понять далеко не каждый, а уж разгадывать смысл и причины снов – это, считал Приам, удел бездельников. Ему хотелось забыть, и он совершенно точно забыл бы тот сон, но одной решительности для этого было мало. Из окутанного глубоким сумраком сна в реальность просочился тихий женский голос. Он был похож на летний ветер, который заботливо поет, убаюкивая ребенка. Голос был едва слышен, и в тишине его мог различать только Приам.

Сначала он услышал шепот и, побоявшись, сразу же позвонил домой. Подумал, что маме могло стать плохо, и через тревожное внутреннее состояние доносится ее зов, но, позвонив, убедился, что с ней все в порядке. Тогда он постарался отстраниться и не придавать значения тому, что слишком непонятно, безлико и призрачно. С тех пор голос надолго затих.

Приам вздрогнул от вопля старика: «Экономике трындец! Скоро наши земли раскупят за гроши, – он почти проткнул пальцем газетную полосу. – Европейцам плевать на наших детей, у них есть собственные».

«И то верно», – подумал Илиадис и снова впал в смятение. Губы слиплись, и теперь он не мог говорить до самого приезда, зато мог думать. Он впервые в жизни поблагодарил Создателя за то, что мог думать и слышать в собственной голове свой голос. Но тут же пришло искушение обвинить Творца в том, что все это из-за гипергликемии. Он осаждал себя за ненужные мысли и осторожно напоминал себе, что есть люди и с худшим положением дел. Ему становилось стыдно. Тогда он старался сбить себя с толку первой попавшейся мыслью, чтобы прервать слабость и раскаяние.

На прошлой неделе Приаму пришлось читать лекции о государственном устройстве, но вместо студентов он словно видел мираж: растекшиеся лица бюрократов; а когда говорил о валютном рынке, перед его глазами мелькали сбежавшие в две тысячи одиннадцатом инвесторы. Большая голодная семья эллинов, не способная прокормить самих себя, отчаянно искала способы прокормить своих детей. И теперь, в канун парламентских выборов, улицы были переполнены людьми, требующими сменить бездарную власть. Новая демократия пала под натиском долгов и недовольства. Ее сменили левые радикалы. Они обещали, что новых кредитов не будет, а жесткой экономике пора положить конец. Смена власти и министра финансов подбодрила людей. Более заразительным оставалось чувство тревожного ожидания. Раздражали любые новости: как плохие, так и хорошие. Никто не осмеливался делать прогнозы. Будущее осталось за темной завесой: ни единой щели, которая бы позволила заглянуть вперед хоть на день.

Глава 4

Так шагали дни, и тяжело плелись за ними долгие недели. Зарплата Приама упала до четырехсот пятидесяти евро при незначительном подъеме цен в магазинах. На жизнь хватало, но только на собственную. Он в сердцах проклинал время, в которое доводится жить его поколению. Теперь оставалось играть только в слоты, и каждую монету он опускал в приемник с обжигающей жадностью в груди.

Дочь Йоса уже готовилась пойти в первый класс, а он продолжал вести свой подкаст, тайком внося донаты10 за доспехи, мечи и прочую виртуальную ерунду. Приаму все еще сводило скулы, когда маленькая Ева называла Йоса папой.

Создание семьи Илиадис считал делом великим. К нему нужно подходить со всей серьезностью, присущей полководцам. Он вздохнул, глядя в беззаботные глаза Йоса и его веселой дочки.

– Ладно, увидимся, – сказал Приам, улыбаясь и кивая головой.

Его лицо окрасили первые морщины, но не стали шире плечи, не поднялся выше подбородок, и будто не было места для разбега в открытые просторы мира.

Когда он шел домой, на горизонте среди темных облаков полыхнула молния и следом полил дождь. Через минуту он усилился и стал быстро заливать улицы.

В шуме дождя, перебирая тонкими ножками, решительно шагнула через лужу и забежала под козырек беседки девушка в сером платье. Старики сутками напролет играли там в домино или нарды, но раньше всех смекнув о непогоде, неспешно захромали по домам. Проходя мимо, Приам сбавил шаг.

В ту минуту он терзался очередными вопросами и ему казалось, что он думает больше других… за всех сразу. В конце концов он пришел к тому, что люди – это всего-навсего люди. Не больше, чем люди. Если отталкиваться от этой простой мысли, то больше не будешь ни от кого ничего ожидать и, более того, дашь человеку возможность ошибиться, а потом примешь его таким, какой он есть. Ведь и сам ошибался, и так много, что стал к себе недоверчив. Сам в ту минуту не понимал, зачем так себя замучил?..

Приам медленным, но спокойным шагом вошел в беседку.

– Не замерзли?

Девушка подернула плечами и скрестила руки.

– Я сейчас уйду, – сказала она, обернувшись к тротуару.

Илиадис хотел заглянуть в ее глаза, но она их прятала, глядя то в сторону, то вниз. И тем не менее он понял, что она и вправду собралась уйти. Из беседки ее прогоняла скромность, может, страх перед строгим отцом или старшим братом. Ей было некомфортно.

– Я не прогнать вас пришел, – сказал он мягко.

– Мне все равно пора идти, – ответила девушка, осторожно шагнув к двери, где стоял Приам.

– Такие важные дела, что и промокнуть не боитесь?

Она задумалась и снова подернула плечами, затем шагнула назад и, расставив руки, оперлась о перила.

– Вообще-то я хотела устроиться на работу, но мне отказали, – призналась девушка без всякой грусти.

– Интересно, что их не устроило?

Она легко улыбнулась, подняла глаза и снова показала безразличие.

– Наверно, нет опыта, вот и побоялись.

Нет, сказал он себе, они испугались твоих глаз. Молодых, красивых и сильных теперь боятся. Он сказал бы ей об этом, но ему хотелось другого: оставить крупицу недосказанности. Об этом восторженно твердил Александрос, пока беспомощно не влюбился и не потопил окончательно свою принципиальность. Его жена настояла на своем, и они переехали в Германию. Александрос был на верном пути, но сбился, допустив малейшую слабость.

Эту девушку Приам Илиадис видел впервые, но уже не мог смириться с тем, что есть вероятность больше никогда ее не повстречать.

– Не хочется сидеть без дела, – сказала девушка, прервав его мысли.

– Все так говорят, а на самом деле нас заставляет трудиться пустой холодильник.

– Да нет, меня это не пугает, – так же уверенно сказала она.

– Я забыл спросить ваше имя.

– Ну узнаете, и что вам это даст? – улыбнулась она.

Приам удивлялся, как у нее получается совместить в себе кротость, уверенность, легкую манеру общения. И она так убедительно задала этот вопрос, что он замешкался: и правда, зачем вообще людям имена?..

«Совсем неважно, что она говорит, – возникнув из закоулков памяти, сказал ему тот, старый, Александрос, – ты должен настоять на своем». Нельзя не согласиться.

– Вот есть дождь, – сказал Приам. – Он начался ни с того ни с сего, просто так. Мы можем назвать некоторые признаки. На улице слякоть, лужи, поднимается приятный запах. Мы с вами немного промокли, укрылись под навесом. И, все же, я знаю, его имя – дождь. И вы его знаете. Понимаете, о чем я? У всего в этом мире есть имена и названия. Но меня – вы не знаете. И я вашего имени – не знаю.

– Ну, простите, это уже ваши проблемы. Вот я про вас знаю, вы преподаете в институте.

– Так-так, – костяшками пальцев Приам выдал по брусу глухую дробь. – Значит, мне не нужно представляться?

– Ни к чему, – с озорством сказала она, испытывая его терпение.

– Не знаю, что вам про меня рассказали, но в жизни я намного хуже, – отшутился Илиадис.

– По будням, скорее всего во время большой перемены, вы пьете ужасно невкусный кофе напротив моего дома, – рассмеявшись, сказала она. – Иногда, кстати, тоже частенько, я вижу вас с бутылкой воды. И пьете вы воду как-то жадно, не как все. Пока это все, что я о вас знаю.

Приаму стало неловко. Он представил, как по-дурацки мог выглядеть, стоя на улице среди толпы студентов, затерянный в самом себе, одинокий в своих раздумьях. Да, ему придется рассказать ей про гипергликемию, иначе как объяснить, почему он везде носит с собой бутылку воды и так часто бегает в туалет.

«Тем не менее, она смотрела», – сказал он себе, теперь уже видя себя более опрятным и стройным. – «Смотрела, и смотрела не раз, а каждый день. Я ее за язык не тянул…».

– Ладно, теперь я знаю, где вы примерно живете. Только не заставляйте меня заниматься жалкими делами и выслеживать вас. Назовите свое имя.

– Вам правда так важно знать, как меня зовут? – ее голос прозвучал, как знакомая мелодия.

Он помедлил с ответом, улыбаясь, вновь простучал пальцами по краю перил.

– Дождь перестал.

– О, правда? – она растерянно улыбнулась и медленно привстала.

Приам отступил от выхода.

– Пока, – произнесла она так тихо, что это больше прозвучало как: «пока? а может… ах, жаль…».

– Десятого числа в беседке будет спокойно. Я бы поговорил с тобой еще… – приходи.

Он перешел на «ты», в ту же секунду почувствовав, как между ними что-то обвалилось.

– Десятого? И что вы собрались сделать со стариками, чтобы они не пришли сюда играть в домино? – она вновь показалась радостной.

– Обычно в этот день они с утра стоят в очередях за пенсией, а потом занимают очереди, чтобы оплатить коммунальные услуги. Мой старик называл это днем благословений и проклятий.

Она чуть заметно кивнула.

– Ну, я пойду?

Приам молча улыбался.

Она по-детски подернула плечами и, обойдя мокрую траву, осторожно пошла по узкому мощеному тротуару. Он приказал себе не смотреть ей вслед, а потом, когда она уже ушла, еще долго глядел на пустой тротуар и ее исчезающие следы.

Глава 5

Накануне Приам проиграл в слотах небольшой запас денег, и уже к утру заметил, что холодильник пуст. Пообедав в закусочной, он ждал ее в беседке почти до самого вечера, сутулясь от голода и пропуская через себя десятки мыслей о том, что мог ей не приглянуться или что она хочет с ним поиграть, не принимает его всерьез, а может, наоборот считает его слишком взрослым. На вид ей было не больше двадцати.

Когда она пришла, Приам Илиадис понял, что-то с ее настроением не так.

– Привет. Прости, что в тот раз не сказала – меня зовут Мелита, – призналась она, закончив все игры. – Я заставила тебя долго ждать?

– Нет, я тоже только пришел. Что случилось?

Она сжала губы, чтобы не заплакать, ее плечи по привычке подпрыгнули, и она покачала головой, – «Нет, – говорили ее добрые карие глаза, – я не смогу произнести ни слова. Скажи что-нибудь сам…»

– Мои родители живут на окраине Серры. Переехали, когда поняли, что я уже могу о себе позаботиться. Ну, то есть, не останусь голодным.

Он и впрямь тогда думал так же, как они, что человеку надо просто помочь встать на ноги и сделать пару шагов, а потом подтолкнуть и наблюдать: полшага, шажок и еще… значит, может сам. А сейчас, когда уже идешь своим ходом, бежишь, несешься, как ошпаренный бык, – уже некогда спросить себя, где и когда остановиться, чтобы не лопнуло сердце…

Приам протер пальцами краешки губ.

– Знаешь, о чем я вчера думал, когда ты ушла?

Мелита убрала за ухо прядь черных волос и подняла глаза. Она почти отстранилась от того, что ее мучило, и была готова слушать.

– В тот раз, когда ты ушла, я думал, стоило ли мне подходить, затевать разговор и спрашивать твое имя… Столько мыслей в голове… Знала бы ты, как я хочу перестать думать, но не получается. Я постоянно себя чем-то гружу. Меня иногда все так бесит! Вот я иду по улице Кифисьяс. Подростки, да какие подростки, дети лет шестнадцати, лежат в курилке, «вмазанные» до исступления.

– Что значит, «вмазанные»? – спросила Мелита.

– Значит, что-то приняли.

Она снова поправила непослушные волосы, вроде бы, поняв, что Приам заговорил уже совсем не о том, о чем поначалу хотел сказать, затем собралась с мыслями и призналась:

– Мой отчим тяжело заболел.

– Ох… Мелита… прости, я такую чушь несу. Ты сказала, отчим? – и тут же ему стало вдвойне неловко.

– Да, сама не знаю, почему я так сказала. Обычно я так не говорю, не уточняю подробностей. Он мне как родной. Совсем как родной. – Она вынула из сумки платок и сложила его вчетверо, чтобы спрятать в ладонь.

– А что с ним случилось? – спросил Илиадис так, словно спрашивал о собственном отце. Он будто должен был все знать, но почему-то не знал, и чувствовал себя виноватым даже в том, в чем не было его вины.

– У него третий день раскалывается голова. Томография ничего не показывает, а врачи разводят руками, потому что никакие обезболивающие не справляются. За последние трое суток он спал всего час. И я уснуть не могла. Даже сейчас слышу папин стон. Я не знаю, что делать… – в ее слабом голосе была беспомощность. – Вчера к нам заходил отец Филасеос. Мы помолились всей семьей, и боль отступила на целых два часа. Один час он спал, и мы уже успокоились, но потом боль вернулась еще сильнее и отняла у него последнее терпение. Он не может двигаться, есть, разгова… – Не договорив она заплакала и дрожащими пальцами поднесла платок к губам.

В беседке гулял ветер, вздымая ее волосы и стирая с лица тонкие следы набежавших слез. Приам сел рядом, обнял ее, и она уткнулась носом в его плечо, словно они были знакомы уже много лет и через многое прошли вместе.

– Мне надо идти, – сказала Мелита, – надо быть рядом с папой.

– Давай я провожу, – предложил Приам, – может чем-то смогу ему помочь…

– Нет, этим только хуже сделаешь. Он очень строгий. Если в таком состоянии он увидит меня с кем-то, точно не выдержит.

– Хорошо, только скажи, где еще я могу тебя увидеть? Когда?

– Появлюсь, как только папа встанет на ноги, – сказала Мелита, и, подняв глаза, сначала увидела выступавший кадык, щетину и крепкую шею Приама, затем его подбородок и высокие скулы. Она готова была отдать все, чтобы он ее не отпускал, но заставила себя попрощаться.

Приам напоследок коснулся ее руки, потом отступил и молча проводил ее долгим взглядом.

Несколько следующих дней он был сам не свой. Работа превратилась в мучительную тягомотину и сильно утомляла. Студенты замечали, что в нем нет прежнего огня, во время семинаров Илиадис слушал ответы лишь краем уха, а сам остро заточенным карандашом рисовал какую-то девушку. Поползли слухи самого низменного содержания. Когда одна из старост призналась ему в этом, Приам даже не стал дослушивать, сделал вид, что ему не до подростковых глупостей. Над преподавателями всегда шутили, и будь ты хорошим или плохим, сильным или слабым, умным или глупым, – над тобой все равно будут подшучивать. Единственное, что заставляло его беспокоиться – это слухи о его любви к азартным играм, но только потому, что он знал, как опасны эти игры для неискушенных студентов.

Приам признался себе, что Мелита поглотила добрых две трети его мыслей. Чистя зубы, он улыбался себе в зеркале, но смотрел как бы ее глазами, приглядываясь к ровному ряду зубов и думая о том, что стоит почаще улыбаться. Вечером он нашел время почитать, но, перелистав несколько страниц, понял, что все прочитанное растворилось где-то в бессознательном потоке мыслей, которые украла Мелита. Жаря яичницу, он представлял, как рядом Мелита готовит салат, а, включая телевизор, ложился под плед, который тянула на себя Мелита, и каждый шаг с их последней встречи был отмерен под бдительным наблюдением воображаемой Мелиты. Той Мелиты, которая оценивала его работу, подбадривала вовремя заняться отчетами, могла рано разбудить и своей улыбкой прибавить ему жизненных сил.

Он глотнул воды, лег в постель, выключил светильник и через несколько минут уснул. Ночью приснился сон, в котором Илиадис вновь очутился в беседке, только Мелиты там не оказалось. Старики играли в настольные игры, громко спорили о чем-то и размахивали руками. Он не устоял. За игрой в нарды чувствовал себя не так уверенно, как за карточным столом, но несколько партий дались хорошо. Зашли новые игроки, и Приам невольно уступил им место. Все будто переменилось. Двое играющих бросали кости, но на кубиках не было числовых значений. Он подошел ближе и заметил, что ни тот, ни другой не сдвинули с места ни одной шашки. Они оба злились, уже готовы были подраться. Их надо было остановить, успокоить, и Приам шагнул к столу. Когда он решил прервать игру, нарды превратились в маленькую дверь, а один из игроков, который был весь в черном, схватил старика за одежду, затащил на дверь и, взяв за шею, стал стаскивать его в открывшуюся створку… остальные испугавшись расступились и, подвязывая к балкам черные ленты, покинули беседку. Приам бросился к старику и успел схватить его за ботинок, но чуть не упал вместе с ним. Старик провалился в узкую дверную щель, а дверь с треском захлопнулась, вновь превратившись в нарды. Уродливый игрок, сидевший напротив, достал платок, протер лакированную поверхность с изображенными на ней крест-накрест сатирами и вытянул кулаки. Приам невольно выставил ладони, и тот вложил в них кубики. -Бросай, – прохрипел старый.

Приам вскочил от ужаса. Его еще целый день преследовал грохот игральных костей и безликий старик с воплем «Бросай». Это была ночь с четверга на пятницу, и как он потом узнал, – ночь, когда перешел в вечность отец Мелиты.

Глава 6

В Афинах у Мелиты было не так много близких людей. Она с сестрой и отцом переехали из небольшого города Хиос близ Эгейского моря, чтобы найти работу в новом месте и расплатиться со старыми долгами. После первой волны кризиса их гостиничный бизнес постепенно шел ко дну, но опытный глава семьи смог удачно пережить девятый вал хлынувшего на них давления, удержав семейное дело, когда все были на грани разорения. К следующей волне он планировал готовиться с командой специалистов, но неверно спрогнозировал темпы экономических изменений. В Греции стремительно сократился приток европейских туристов, почуявших кризис, как чуму, и побоявшихся высоких цен. Уже в первые месяцы нового экономического кризиса это ввергло его единственный серьезный источник доходов, – отель «Нимфос», – в неподъемные долги. Пришлось продать не только гостиницу, но и дом, прежде чем перебраться в столицу.

Кириэ Авгей понимал, что его ждет долгий путь, он сильно торопился, боясь за будущее семьи. Всегда держал в уме фото супруги, душа которой несколькими годами ранее вступила в ряды их ангелов-хранителей, и теперь свадьбы подрастающих дочерей стали еще большей ценностью, чем любое его личное желание. Авгей чувствовал на себе большую ответственность. На карту было положено все: голые руки, тяжелое сердце и стесненная душа. Старик отдал дочерям все, что у него было: маленький, но уютный дом, автомобиль марки «Рено», который он успел-таки купить до повышения цен, участок с небольшим садом, посреди которого росло кривое сливовое дерево, полный белокрылых голубей чердак и поток испепеляющих сердце воспоминаний о былом счастье.

Мелита стала непохожа на себя. Кроткая, спокойная и мирная, она теперь стала совсем несчастна. Приам еще не был для нее тем, на кого она могла положиться, и с похоронами ей помог отец Филасеос. Теперь он стал для сестер еще более близким человеком. Хоть сам Авгей и не стремился к духовной жизни, но дочерям никогда не смел запрещать ходить в храм.

Долго тянулись дни и ночи. Июнь подходил к концу. Приам научил Мелиту вновь улыбаться, но улыбка была недолгой и не излучала радости. Она всюду звала с собой сестру, боясь оставить ее одну.

Тогда Василисе было двадцать лет. Она устроилась официанткой в бильярдной, и как-то раз Мелита попросила Приама поговорить с руководителем заведения, чтобы ни один клиент не позволял себе лишнего. Место оказалось приличным, там чаще играли мастера, которые не дружили с выпивкой и усиленно готовились к соревнованиям. А еще там работал молодой парень, менеджер, отлично знающий свое дело. Его звали Евгений, он был хорошо сложен, трезво мыслил и вызывал уважение. По крайней мере, от него не пахло притворством. Несколько раз Василиса появлялась с ним в компании Приама и Мелиты, а потом они предпочитали гулять вдвоем. Так у Приама вновь нашлось время, чтобы узнать Мелиту ближе.

Встречи в беседке забылись, теперь они сидели в скверах, парках или на пыльных каменистых берегах Саронического залива. Не было никаких слов о любви. Чаще всего за них разговаривали ветер и чайки.

Мелли, как теперь ее называл Приам, была очень открытой и энергичной даже после смерти отца. Нередко она печалилась, но своевременно умела преображать свои чувства в светлую грусть. Вздыхая, она показывала альбом фотографий, рассказывала короткие, но интересные истории о том, каким особенным было ее счастье и как необычайна была к ней любовь родителей. Еще маленькой, на фотографиях, она так смело улыбалась, что эта смелость, шагнув на годы вперед, говорила Приаму: «Ну что ты скис? Боишься какого-то кризиса? Не будь ты таким трусом!..»

Когда Приам листал ее фотографии, на него находил жар. В нем перемешались все чувства: от головокружительной симпатии до страха перед собственными чувствами. Все пути его размышлений сводились к неустойчивому положению страны, новым для нее вызовам… они касались далеких геополитических проблем, которые повергали его в сомнения. Приам ненавидел себя за эрудированность, ведь не читай он всех этих идиотских умных книг, ему бы не пришлось, обнимая Мелиту, думать о государственном долге и всех неприятностях, которые сулили провал даже его самым скромным ожиданиям. Он глядел на фото счастливой смуглой девочки с огромным портфелем за спиной, а сам мысленно ругался: «Наступил июль, кто бы вас побрал, горе-кредиторы, и уже первого числа, кто бы вас побрал, горе-кредиторы, страну настиг дефолт, чтоб вас настигла пощада Божья, горе-кредиторы!»

А Мелита нежно улыбалась, глядя в его полные беспокойства глаза и ровным, спокойным голосом его ободряла. «Все, что у меня есть, – говорила она, – это то, во что я верю. Все остальное не имеет значения». Она была мудра и красива, но главной ее добродетелью Приам видел чрезвычайную настойчивость в поисках счастья – вот так – с пустыми руками и без всяких условий.

«Вы назвали свое бездействие несчастьем.

Давайте, наконец, называть вещи своими именами…»

Приам улыбнулся матовой черно-белой фотографии молодого тренинг-менеджера и его цепкому лозунгу на клочке бумаги. Тем не менее, все, что Приам видел вокруг себя, а, в особенности, то, что слышал от Мелиты, требовало от него действий. В сухом остатке он и сам понимал, что загнал себя в угол собственными страхами перед пока еще мифическим монстром бедности и голода. Цены в магазинах если и поднялись, то незначительно, и людей больше запугали пропагандисты.

– Иногда ты хмурый, как старый дедушкин портрет, – сказала как-то Мелита, почесывая ногтями его руку. – Выйди за рамки и увидишь, что жизни не стоит бояться. Как бы трудно ни жилось, мы уж как-нибудь справимся.

– Я не боюсь и никогда не боялся за себя, – отвечал Приам. – Но это безответственно, когда ты заводишь семью и детей, еще не собрав для гнезда ни одной ветки. От нашего бездарного правительства ничего хорошего ждать не приходится, и никто не знает, что нас будет ждать через год-другой…

– Не знаю, с чего ты взял, что от решений правительства зависит наше счастье. У тебя есть я, у меня – ты. Не нужно втягивать сюда политику, и вообще не нужно о ней думать. Я ревную, – сказала она, ущипнув его за руку.

Приам обнял Мелиту и даже поддался ее настроению, пообещав на досуге обдумать все, что она сказала. Прошло несколько дней, и он готов был довериться судьбе, но случилась неприятность, которая снова вернула его на два шага назад. Накануне, когда он готовился сделать ей предложение, Анисия Левидис бросила Йоса и, отсудив большую часть нажитого им добра, переехала с дочерью на юг страны. Приам предпочитал не говорить об этом с Мелитой, но внутри него поселились сомнения, которых никогда прежде не было.

Он неумело скрывал от нее свои опасения, так же неумело, как пытался скрыть покупку кольца. Однажды она случайно увидела чек, и дата на нем указывала, что кольцо было куплено больше двух месяцев назад. Мелита не сомневалась, что кольцо было для нее, но все сопоставив, поняла, что он купил его всего за несколько дней до того, как развелся Йос. Приам горел от стыда, когда она обо всем догадалась:

– Ты не доверяешь мне, – не сдержав слез, произнесла она. – Увидел, как Анисия уехала от Йоса и решил, что я тоже тебя предам?

Приам стоял у двери. На секунду к нему подкралась мысль о том, как ему противны собственные колебания. Настало время решить: либо уйти, либо остаться навсегда и больше не допускать сомнений.

По скату крыши и целлофановой поверхности теплиц забарабанил дождь. Ветер наклонил и раскачивал ветхие кустарники с молодой ярко-фиолетовой бугенвиллией, оплетшей белую изгородь и стены дома.

– Что такое? – спросила Мелита. – Ну что?

Приам молчал целую минуту и не слышал ее голоса.

– Бросишь меня? – наконец, спросила она. – Хотя бы скажи причину.

Только теперь, вырвавшись из собственных раздумий, он ее услышал.

– Прости, что не был рядом, когда не стало твоего отца. Я еще ничего толком не понимал… не знал, что мы так сблизимся.

Услышав это, Мелита была одновременно раздражена и рада, но ей удалось скрыть все, кроме блестевших от слез глаз.

– Ты была права. Давай перестанем вести себя, как подростки, и поженимся.

Она вытерла слезы и с отчаяньем бросилась в его объятия. Когда Приам обнимал ее, страх и сомнения отступали так далеко, что чувство свободы разрывало легкие.

Воскресным вечером, сразу после долгой службы и исповеди, Приам приехал к Мелите и сделал ей предложение. От него еще пахло ладаном, когда он произносил слова о любви, верности и решимости сделать ее счастливой. Мелита незамедлительно согласилась, а через положенное время отец Филасеос, теперь уже зная их обоих, благословил брак таинством венчания.

Обычно свадьбы в Афинах устраивались с широким размахом в триста-четыреста человек, но в этот день были приглашены только самые близкие. Несмотря на это, праздник выдался ярким, и после стольких лет Илиадис впервые видел, как глаза матери и отца мерцают от радости.

Сразу после свадьбы Мелита переехала к Приаму. В захламленном бумагами и учебниками по политологии доме начались уборка и ремонт. Спустя всего пару недель дом преобразился, стал более светлым, в нем появился комфорт, а труд еще больше сплотил молодых супругов вокруг домашнего очага. Когда сложная часть работы закончилась, Мелита почувствовала себя поистине счастливой, за последние месяцы она заметно похорошела и улыбалась чаще обычного.

– Так жаль, что у Йоса не сложилось, – говорила она, наливая чай. – Он ведь хороший парень. Он не заслужил этого.

– Заслужил, раз так случилось, – сказал Приам.

– Ты жестокий.

– Нет, я сказал, как есть. Йос не пропадет. Это для любого человека сложно, но пройдет время, он оправится.

– Я бы хотела, чтобы мы за него помолились.

– От моих молитв толку немного, – сказал Приам.

– Как это? Разве ты не молился, чтобы мы были вместе?

Приам повесил голову и неловко улыбнулся.

– Не молился, да?

– А это было обязательно? Я был в себе уверен. Обычно молятся, когда не верят, что получится, начинают надеяться на чудо.

– Нет. Молятся, чтобы получилось так, как будет правильно.

– Не припомню, чтобы хоть раз молитва мне помогла. А ведь молился. И на коленях стоял, даже бывало, со слезами.

– Значит, молился, а сам не верил. Или просил не о том.

– Ну, да.

Комната пахла зеленым чаем и мандариновой халвой из манной крупы. Чай еще остывал, а Приам и Мелита сидели напротив друг друга, и, уже поговорив о разном, оба о чем-то задумались. Каждый хотел произнести слово, но для обоих оно, – нужное, – терялось в немыслимом порядке других – похожих, но неподходящих.

Он взял ее за руку. Между их взглядами поднимался и исчезал чайный пар. Она влюбленно улыбалась.

– Хочу ребенка, – сказала Мелита. – Хочу, чтобы у нас была большая семья.

Приам сделал глубокий вдох.

– Я тут читал на днях лекцию о государствах, как они строились, и как о них говорили разные люди. И вот что мне попалось: «Маленькие машины работают лучше больших, потому что в последних сильнее трение. Так же и с государствами». Эту цитату я взял у Вольтера. А теперь вижу сходства и между государством и семьей. Мы выдерживаем трение, пока наш механизм еще мал, но что будет, когда у нас будут дети? Я не чувствую стабильности, не чувствую почвы под ногами.

– И для чего мы тогда женились? – с трудом сдерживаясь, спросила Мелита.

– Пойдем на воздух, – сказал Приам. – Он встал из-за стола и, взяв чашку чая, направился к выходу. Мелита пошла за ним.

Двор был окружен деревьями, приземистым кустарником и невысоким забором. От ветра скрипели и хлопали ставни. Вокруг холмы тонули в садах, а поодаль ветхие дома из бурого камня возвышались, как вечные самородки. Только некоторые были из побеленного камня, с синими дверьми и окнами. Рядом с домами стояли столы и стулья, горшки с цветами и почтовые ящики.

– Может, спустимся к роднику? – предложил Приам.

– Думаешь, меня это успокоит, и мы забудем, о чем говорили? Шум воды на меня не действует как успокоительное.

– Это не шум, а песня. И тебе должны быть знакомы ее слова, если хорошо прислушаться. Она может даже больше сказать, чем я.

– А тебе самому нечего сказать?

– Ты задала мне сложный вопрос. На него можно дать ответ, обобщающий любые отношения между мужчиной и женщиной, но это будет несправедливо. – Приам отвечал ей медленно и вдумчиво. – Мои чувства к тебе очень личные и глубокие. Возможно, ты будешь рада, если я скажу, что мы женились ради счастья: твоего, моего и нашего общего. Но это только слова, потому что счастье бывает переменчивым.

Мелита наступила на камешек и подпрыгнула от боли.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь. И пока мы дойдем до родника, я пролью весь чай.

– Тут осталось не больше двадцати шагов, держись за мной и смотри под ноги.

– Почему бы кириэ Софрону не перенести свои бельевые веревки подальше от тропинок?

Приам разразился внезапным смехом.

– В прошлом году был сильный ветер. Шпильки сорвались, и его трусы летали по всей округе. Старый чудак, – мягким тоном сказал он.

Мелита рассмеялась.

– Он хороший человек, – добавил Приам. – Несчастный и одинокий, и поэтому не такой, как все.

– А что с ним случилось?

– Глухонемой… Никогда не слышал и не обменивался словом с этим жестоким миром. Он и его мать умерли во время ее родов. Только малыш чудом стал дышать спустя час после смерти, в тот момент, когда с ним уже прощался отец, горько оплакивая самых дорогих людей. Местные старушки говорят, что в маленького Софрона вдохнул жизнь Сам Бог и, по уговору, он должен был молчать о случившемся чуде. Малыш не разговаривал… издавал ни звука, и поначалу все думали, что он пребывает в безмятежном согласии с собой и с миром, но прошли месяцы и годы, а он так и не произнес ни слова. Я знаю, что его мучит, но не могу сказать.

– Жаль таких людей. Как он справлялся с трудностями всю свою жизнь? Иногда мы и двух слов не можем связать, чтобы решить свои проблемы, а человек совсем лишен этой возможности…

– Он никогда не показывал своей слабости. Не зря Природа сделала нас чувствительными к боли. Если бы этого не случилось, мы бы ее превзошли.

Мелита склонила голову и тихо вздохнула.

– Ну вот, пришли, – сказал Приам. Он сел на стриженую траву подле родниковой гальки, глотнул чая и поставил чашку рядом с источником.

Мелита села рядом и, опустив глаза, улыбнулась.

– Все-таки здесь хорошо. Слышишь, как птицы поют?

– Да, стоит закрыть глаза и прислушаться к звукам, как тут же отступает тревога.

– Что тебя так тревожит? Ты часто упоминаешь это слово, но я так и не поняла, что тебя так мучит?

Приам коснулся пальцем ее подбородка и повернулся к ней лицом, – ничто так не мучит, как твои глаза, – он поцеловал ее розовую щеку, по которой мелькнул отраженный от воды луч света.

– Давай. Ты же хотел мне что-то сказать?

Вот чего-чего, а этого рассказывать Приам не хотел, но ее любопытство было больше его уклончивости.

– Ну что такое? – спросила Мелита.

– Мать рассказывала, что нам трудно приходилось. Я тогда был ребенком, не понимал, почему отец так редко приезжает домой. Он появлялся раз в год, примерно на месяц, и снова уезжал. Мы как-то сводили концы с концами, а он днями и ночами пахал на разных работах за границей. Однажды он приехал и, пошептавшись с мамой, сказал мне, что мы поедем на горнолыжную базу. Он хотел восполнить этой поездкой недостаток внимания к сыну, теперь я это понимаю. Сезон был в разгаре. И вот с компанией туристов мы разбили лагерь. Я оглядывался по сторонам: всюду люди были одеты в лыжные костюмы, которые отлично держат тепло и были очень хороши на вид. А мы с отцом были одеты как плебеи. Нам предлагали костюмы напрокат, но отец с важным тоном отказывался от любых подношений. К полудню он познакомился уже со всеми, кто был в лагере. Он любил разные рассказы и делился самыми нелепыми из них; придумывал истории прямо на ходу, был в восторге от самого себя. Часть его историй была связана со мной, хотя многие из них я слышал впервые. Ладно, детская часть на этом закончилась. Угадаешь, что могло случиться?

Мелита подняла брови и скрестила руки, – ну хватит, рассказывай.

– Правильно сдалась – никогда не угадаешь. К полудню солнце было высоко, но поскольку был будний день, в лагере оставалось не больше тридцати человек. Отец узнал, что где-то неподалеку есть тропа и идя по ней, можно найти спуск, который закрыт для туристов. Он хотел только посмотреть, а подъемники туда не шли. Да и кто знает, может он даже повел меня совсем не для этого, а только чтобы поговорить по пути, потому что я помню почти весь наш разговор, хоть он местами и не клеился.

– И о чем вы говорили? – спросила Мелита, стуча веточкой по бесформенному камню.

– Это не главное. Слушай, что было потом.

– Ну, расскажи… – она толкнула его и обняла. – Что он говорил тебе?

– Да всякое. Говорил, когда дерешься, держи подбородок низко, а когда влюбишься, держи высоко.

Мелита рассмеялась.

– А почему нужно опускать подбородок, когда дерешься? – спросила она, коснувшись его щеки.

– Если хорошо попасть в челюсть, ни один здоровяк не устоит.

– Ой-ой.

– Я думаю, ты поняла, о чем он мне рассказывал. Думаю, этого достаточно. Я продолжу историю. Мы прошли через узкую сосновую лесополосу и долго поднимались по тропе, но она привела нас в тупик. Дальше не было никаких следов, а горную вершину от нас отделял густой лес, чем-то похожий на вход в бесконечность.

– Страшно.

– Страшно не это.

– Слушаю.

– Мы медленно шли вверх и уже почти дошли до вершины, когда отец подвернул ногу и заявил мне, что не может идти дальше. Нет, не только дальше, а совсем не может. Вот в этот момент я серьезно струхнул. Недолго он взвешивал все за и против: шлепнул меня по спине и велел бежать в лагерь за помощью. Я уточню, что мне тогда было всего двенадцать лет.

– Ты справился? – спросила Мелита, отложив ветку и напряженно взявшись за его руку.

– Это как посмотреть, – запнувшись, сказал Приам. – Остальное я лучше расскажу немного по-другому. Представим, как это выглядело глазами отца.

– Ага. Смещаем камеру?

– Да, вроде того.

Мелита терпеливо улыбнулась и принялась медленно допивать чай.

– Теперь представь еще раз, как он хлопнул меня по спине, а я (точнее, мой нежный детский взгляд) впивался в его сердце, прося прекратить это все и вернуть нас домой… Отец старался говорить быстро, чтобы не возникло пауз для сомнений. «Ты сможешь, сын, просто иди и отправь ко мне людей». Вот и все, ничего сложного он себе и не представлял, уж в этом-то я уверен. Я повернулся к нему спиной. И он смотрел на мою маленькую спину, а где-то там, очень далеко был лагерь. Впереди была узкая тропа с глубокими следами. Это значило одно: здесь давно никто не бывал, а мы уже на выходе из леса сбились с пути. Отец напоследок окрикнул меня и махнул рукой, но тут же схватился за ногу. Укрывшись от ветра за деревом, он пролежал около двух часов. С каждой последующей минутой (это я уже себе представляю) время тянулось для него неестественно долго. Потом он решил, что помощь уже близка и, взяв палку, стал медленно идти им навстречу. Только вот следы замело, а никто так и не встретился ему по пути. Он шел так же два часа, уже не обращая внимания на боль и понимая, что в темноте ему не выбраться, к тому же, найти его будет в разы сложнее. Как-то он признался, что уже готов был по возвращении выместить на мне всю накопившуюся злость. Наверно, было бы лучше, если все так и случилось. Ну да ладно, с судьбой не поспоришь – она существует только в прошедшем времени. Отец вернулся в лагерь, когда горизонт просвечивал последними лучами заката. В этом ему повезло, – Приам снова запнулся.

– Глотни чаю, – предложила Мелли, – что с твоим голосом?

Приам вяло улыбнулся.

– Он пришел в лагерь и рухнул на диван. Потом попросил горячего чая. Потом ему протянули сигарету, и только после этого до него дошло, что все мужики здесь, на месте. Тогда кто же ушел его искать? А где сын? «Где мой сын – думал мой старик. – Его только за смертью посылать…» Как он потом узнал, в лагерь никто не приходил, а значит, сын заблудился и сейчас находится где-то в лесу… «Потерялся!» Представляю, как он чуть не сдавил себе пальцами череп и завопил, как раненный медведь.

– Почему ты так говоришь?

– Как? – он не дал ей времени на ответ, сразу продолжив рассказ. – С момента, как я ушел за помощью, прошло где-то шесть часов. Им пришлось поднять в воздух вертолет, чтобы меня найти. Хорошо, что в это время я был не в лесу, и они меня увидели, иначе к утру они нашли бы меня замерзшего в сугробе. Тебе интересно, что я тогда пережил? Один в лесу. Зимой. Думая о том, что не помог отцу… Как бы я ни пытался, но этого не описать словами. Мне пришлось пережить там что-то жуткое, и оно не вышло из меня. Маленькое седое пятно над ухом не дает мне забыть ту ночь.

– А я никогда не спрашивала тебя об этом…

– Пятно как пятно, откуда ты могла знать.

Мелли обняла Приама и провела пальцем по белому, как сгусток облаков, пучку волос.

– Ты спрашивала меня о детях. Так вот, мне почти нечего ответить… это сложно. Что бывает со львами, когда, выдернув из дикой природы, их балуют мясом и дрессируют палкой? Вот и с семьей так же, только мы дрессируем сами себя, мечтая о свободе и нарезая по манежу знакомые до тошноты круги. Мой отец был слишком молод, он еще не отпустил мысли о свободе. Он хотел казаться отцом, но еще не дорос до этого. По-настоящему готовые к семейной жизни родители – это как смертники. Они живут уже не собственной жизнью, а жизнью своих детей. Подарки уже не приносят той радости, если их делают тебе, а не твоему ребенку. Счастья, отдельного от детей, больше не существует. Да и любви – нет. Есть только люди, которые любят. Поступки, поступки, поступки… и все кругом ждут, когда ты обделаешься.

– Да с чего ты это взял? Не нужно смотреть на несчастных людей, они, по большей части, сами портят себе все и не замечают радости. Дети – это цветы жизни.

– Шаблон.

Мелита рассердилась и, резко встав, обронила чашку чая на камни. Чашка со звоном разбилась и осколки упали на дно неглубокого прозрачного родника. Она спустилась, собрала их и, сложив в блюдце, поторопилась домой. Приам не стал останавливать ее, но не спеша пошел следом. Каждый шаг отдавался болью в затылке, мышцы устало подрагивали.

Глава 7

Мелита смывала свою сердитость упорно трудясь на кухне, роняя и швыряя полотенца, прихватки и обжигая руки о края раскаленной плиты. Сковорода шипела и плевалась горячим маслом, и с той же прытью за окном неустанно шумел дождь.

Вечером к их дому подъехал черный «Опель». Дверь приоткрылась и из нее выглянул смуглый мужчина. Автомобиль был освещен фонарным столбом, об его крышу ударялись капли дождя, разлетаясь на десятки желтых брызг. Человек вышел из машины, раскрыл зонт и закурил.

– Это еще кто? – спросила Мелита, внимательно выглядывая из окна.

Увидев знакомый автомобиль, Приам недовольно сморщился.

– А, это мой коллега. У нас конец семестра, а он без меня ничего не может сделать, приходится показывать все на пальцах.