Методология и философия права: от Декарта до русских неокантианцев

1.1. Натурализм и механицизм в философии права Нового времени

В качестве методологической основы политико-правовых учений Нового времени явился рационализм, который восприняли Гуго Гроций, Томас Гоббс, Бенедикт (Барух) Спиноза и другие мыслители. В еще большей степени рациональное начало проявилось в философии Готфрида Вильгельма Лейбница и его последователей: «Лейбницем была сделана попытка установить те высшие истины, из логических комбинаций которых можно было бы вывести все познания»[2].

Отличительный признак человека от других существ есть разум и воля, порождающие его нравы. Но человек является существом общежительным; совершенным воплощением этих стремлений человека является государство. Поэтому гуманитарная философия есть философия государства, основывающегося на эмпирии и истории. Эти идеи были далеки от концепции Спинозы, стремившегося «растворить» нравственность в единой субстанции, адекватно выражаемой в теоремах и формулах.

Одним из первых из философов-натуралистов XVII века, кто показал ограниченность механического познавательного идеала, был Г. В. Лейбниц: «…Я увидел, что невозможно отыскать принципы истинного единства только в материи или в том, что только пассивно, так как все здесь есть простой конгломерат бесконечных частей. Ибо множество может обладать реальностью только через истинные единства, которые имеют иное происхождение и суть нечто совсем другое, чем сумма математических точек»[3]. В его учении подчеркивается недостаточность механического миропонимания, согласно основному принципу которого целое всегда равно сумме своих частей.

Ученый с этим не соглашался. В человеческом знании он различал две достоверности: аподиктической обладают суждения логики, метафизики и математики; другие науки, в том числе этика, обладают достоверностью условной. Духовное царство есть область моральной необходимости, законы которой не тождественны законам логики и математики. (В этих вопросах Г. В. Лейбниц предвосхищает положения «Критики практического разума» И. Канта. В истории гносеологических проблем его справедливо считают предшественником последнего)[4].

Сторонники Г. В. Лейбница, как и он сам, высказывались за дуализм физического и нравственного миропонимания и, как может показаться, только прикрывали его единством математической схемы. (Монады Г. В. Лейбница обладают индивидуальностью, которая подтверждается самодеятельностью и самоотличием. Принцип индивидуализации и спецификации составляет сущность всех действующих в мире сил)[5].

Так, по мнению Самюэля Пуфендорфа, моральность проистекает не из природы, а из установления. Немецкий юрист полагал, что человеческое поведение морально нейтрально, только привносимая этическим и юридическим законом оценка сообщает ему нравственную квалификацию. С. Пуфендорф противопоставляет эмоциональную свободу индивида, проявляющуюся в его разнообразных побуждениях, и разумную необходимость, требующую от человека соответствия поведения определенным правилам и предписанным моральным (естественным) законам[6].

Следует заметить, что по своему содержанию теория С. Пуфендорфа не приближается к натуралистическому монизму, а является предтечей отдельных идей критического идеализма, утверждавшего принципиальную двойственность мира сущего и мира нравственно-должного.

В XVII веке особое внимание уделялось опытному познанию, чувственному в частности. Немецкий социолог, основатель формальной социологии Фердинанд Теннис, а позднее и один из основоположников марбургской школы неокантианства Пауль Наторп показали, что основатель новой механики Галилео Галилей отличие новой науки от схоластики видел в отношении к проблеме чувственных качеств: «Измерять то, что измеримо, и пытаться сделать измеримым еще неизмеренное». Стало быть, сравнивать количества, а не классифицировать качества, – таковы, по мнению Г. Галилея, задачи новой науки»[7].

Свет, звук, теплота, запах и другие качества, называемые обычно чувственными, являются движением, оказывающим различные действия на органы чувств человека. Чувственные представления человека есть роды движения, а значит – особый вид познания. Как полагал Б. Спиноза, тот вид познания, который имеет своим источником опыт или чувство, не приближает нас к познанию сути вещей, – это есть только наше субъективное мнение, не имеющее прочных основ. Поэтому чувственное познание в философии нидерландского мыслителя является низшим родом познания.

Следствием этой установки в философии, в частности философии права, явилось утверждение, что истинное познание должно освободиться от мира субъективных чувств и настроений. За субъективным, изменчивым и разнообразным миром требуется найти твердую постоянную основу, составляющую онтологическую сущность явлений и познавательный идеал для мыслителя. Но эту постоянную основу теоретики видели по-разному.

Так, Р. Декарт и ранний Г. В. Лейбниц (эссе «О мудрости» было написано в 70-е годы XVII века, когда философ находился под влиянием Р. Декарта и Т. Гоббса)[8] считали, что мудрость заключается в правильной дедукции. Согласно V правилу для руководства ума Р. Декарта правильный метод заключается «в порядке и расположении того, на что должно быть направлено острие ума в целях открытия какой-либо истины. Мы строго соблюдаем его, если будем постепенно сводить темные и смутные положения к более простым и затем пытаться, исходя из интуиции простейших, восходить по тем же ступеням к познанию всех остальных»[9].

Тот, кто не следует этому правилу и беспорядочно исследует трудные вопросы, с точки зрения Р. Декарта, похож на человека, который пытается одним прыжком взобраться с земли на верх здания, пренебрегая ступенями лестницы, предназначенными для этой цели, или не замечая их. Так поступает большинство людей, занимающихся механикой, которые пренебрегают физикой и наугад изготавливают новые двигатели. Таким же образом поступают и те философы, которые, пренебрегая опытом, уверены, что истина выйдет из их головы, как Минерва из головы Юпитера[10].

В X правиле философ эту же мысль формулирует следующим образом: «Для того чтобы сделать ум проницательным, необходимо упражнять его в исследовании вещей, уже найденных другими, и методически изучать все, даже самые незначительные, искусства, но в особенности те, которые объясняют или предполагают порядок». Не следует приступать к изучению трудных вопросов сразу же, надо начинать с простых и известных понятий и постепенно переходить к уяснению сложных и неочевидных истин. Для этого важны самостоятельность ума и его рациональность.

Еще в ранний период своего творчества Р. Декарт отмечал, что для него главное удовольствие в научных занятиях заключалось не в том, что он выслушивал чужие мнения, а в том, что он всегда стремился создать свое собственное понимание предмета. Со школьной скамьи философ понял, «что нельзя придумать ничего столь странного и невероятного, что не было бы уже высказано кем-либо из философов»[11]. В более зрелые годы, по-прежнему придерживаясь метода самостоятельного поиска истины, он полагал, что «привычка и пример убеждают нас больше, чем какое бы то ни было точное знание. <…> При всем том большинство голосов не является доказательством, имеющим какое-нибудь значение для истин, открываемых с некоторым трудом, так как гораздо вероятнее, чтобы истину нашел один человек, чем целый народ. По этим соображениям я не мог выбрать никого, чьи мнения я должен был бы предпочесть мнениям других, и оказался как бы вынужденным стать своим руководителем»[12].

Для достоверного познания нужен метод, который Р. Декарт понимает как постоянное соблюдение порядка мыслительной деятельности. Это «точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное и, без излишней траты умственных сил, но постепенно и непрерывно увеличивая знания, способствует тому, что ум достигает истинного познания всего, что ему доступно»[13]. (Немецкий философ, представитель марбургской школы неокантианства Эрнст Кассирер соотносил познание и действительность, во многом следуя методу Р. Декарта. Цель этого метода – установить однозначный порядок и связь между всеми отдельными элементами мышления.

Эта позиция в методологическом плане представляет большой интерес: приоритет здесь отдается не содержанию идей, а правилам их обоснования. Чистое познавательное значение некоторой мысли определяется не содержанием ее, но той необходимостью, в силу которой она выводится путем безупречной дедукции из последних и основных принципов. Первое правило рационального знания, по мнению Э. Кассирера, должно заключаться в таком расчленении понятий, чтобы они представляли один единый, замкнутый в себе ряд, внутри которого не было бы ни одного необоснованного перехода: «Все, что может стать когда-нибудь предметом человеческого познания, подлежит этому условию непрерывной связи, так что нет ни одного, столь отдаленного вопроса, которого мы не могли таким образом достигнуть, переходя от одного члена к другому»)[14].

Из двадцати одного Правила для руководства ума Р. Декарта III правило («В предметах нашего исследования надлежит отыскивать не то, что о нем думают другие или что мы предполагаем о них сами, но то, что мы ясно и очевидно можем усмотреть или надежно дедуцировать, ибо знание не может быть достигнуто иначе»)[15] является принципиально значимым для методологии науки. (Философ замечает, что мы никогда не сделаемся математиками, даже зная наизусть все чужие доказательства, если наш ум не способен самостоятельно разрешать проблемы, или философами, даже прочтя все сочинения Платона и Аристотеля, если не будем в состоянии вынести твердого самостоятельного суждения о данных вещах, поскольку в этих случаях мы увеличим только свои исторические сведения, но не знания).

Действительно, для четкости понимания предмета исследования необходимо сложные и недостоверные истины постепенно сводить к более простым и уже из них объяснять сложные. Для этого процесса важна классификация. Казалось бы, систематизирование ничему новому не может научить, но, по мнению Р. Декарта, оно является главным секретом научного метода, поскольку разбивает все предметы по определенным классам, категориям. С помощью классификации мы можем уяснить, что именно и в каком порядке следует исследовать.

Для удобства классификации все вещи философ подразделяет на абсолютные и относительные. Абсолютно все, что содержит в себе искомую ясность и простоту, – все, что можно рассматривать как «независимое, причина, простое, всеобщее, единое, равное, подобное, прямое и т. д.». Под относительным понимается «зависимое, следствие, сложное, отдельное, множественное, неравное, несходное, косвенное и т. д.»[16]. Человеческое знание обладает небольшим набором абсолютных вещей, или «чистых сущностей», которые не сводимы к чему-либо высшему. Из них выводится все относительное. Метод Р. Декарта – это сведение предметов от относительного к абсолютному с тем, чтобы конструировать относительное во всем богатстве и разнообразии вещей и явлений.

Следуя методологическому пути Р. Декарта, Т. Гоббс пришел к выводу, что высшей задачей философии должно быть сведение явлений к основным законам движения. Основной пункт любого знания – показания наших чувств. Задача науки сводится к объяснению чувственных явлений с помощью сведения их к причинам. Философский метод заключается в сложении (складываем явления из их причин – синтез) и разложении (раскладываем явления на их причины – анализ)[17]. (Обычно разделительный метод называют аналитическим, а соединительный синтетическим.)

По мнению Т. Гоббса, в науке причины частей следует изучать ранее причин целого. Под частями он понимал элементы сущности вещи (например, под частями человека имеются в виду не голова, плечи, руки и другое, а его очертания, рост, движения, чувственные восприятия, разум и другие акциденции (свойства), конституирующие природу человека, но не отдельную человеческую личность[18]. Иными словами, наука познает универсальные причины, которые являются общими для всех тел и любой материи. Самой всеобщей причиной является движение, к которому, в итоге, сводится все без исключения. По теории Т. Гоббса, свести человеческое знание к вечным законам движения – высший идеал науки[19].

Подобные идеи характерны и для Б. Спинозы, который в своей «Этике» указывает, что рациональное познание дает нам знание о том, что является общим для всех вещей и что одинаково существует как в части, так и в целом[20]. В этом положении выражена одна из истин естествознания: для механического взгляда на мир не существует целого, которое содержало бы нечто качественно большее, чем его части. Постулат этого подхода состоит в разложении мира на элементы, сумма взаимоотношений которых образует его сущность.

Основными тенденциями философии Нового времени стали процесс разложения явлений на первоначальные элементы и поиск сущности явлений в необходимых отношениях между этими частями. В исследованиях государства и права этот метод работал следующим образом: необходимо разложить понятия на части, т. е. исследовать, например, какова природа человека, насколько склонен (не склонен) человек к образованию государства, каким образом должны соединяться люди при намерении создать государство.

Получается, что методология общественных наук Нового времени, как и теоретического естествознания, начинается с обнаружения первичных элементов, из которых состоит изучаемое явление. В политических конструкциях использовался метод атомизации как проявление социально-политического индивидуализма, согласно которому личность стремится освободиться от первоначальных уз, связывающих ее с обществом.

Однако не все философы права разделяли этот подход: сторонники общежительных доктрин не приравнивали «естественное состояние» к «войне всех против всех» и считали общественную связь изначально присущей состоянию природы. Социальный атомизм проявляется не в основах, а рассматривается как следствие этих теорий.

Например, С. Пуфендорф рассматривал естественное состояние (statusnaturalis) по аналогии с физическим пространством: это есть та почва, на которой моральные сущности могут выполнять свои моральные действия, подобно тому, как физические предметы, полагая свое существование в физическом пространстве, в нем совершают свои физические движения[21]. Человек в естественном состоянии связан элементарными обязанностями и пользуется такими же правами, в силу чего этому состоянию присущ мир. Изначальная гармония естественного состояния есть гармония в отношении его частей; как только несовершенства человеческих действий нарушают это состояние, требуется установление положительных законов. С момента столкновения людей между собой каждый из них начинает выступать как некоторый атом, они начинают создавать договоры, выходят из естественного состояния и вступают в гражданский правопорядок. Получается, что социальное целое слагается из отдельных личностей, понимаемых натуралистически и механистически (эволюция определения личности)[22].

Личность, обладающая инстинктом самосохранения и в силу этого действующая по принципу собственной пользы, – основной пункт политико-правовых систем XVII века. У Т. Гоббса теория самосохранения выступает как некоторое самоочевидное предположение: люди по своей природе таковы, что если они не будут сдерживаться страхом перед какой-либо властью, они не будут доверять друг другу и будут бояться друг друга[23]. Другими словами, все люди по природе желают себе пользы. «Первое из всех благ – самосохранение». К этим рассуждениям Т. Гоббса близок С. Пуфендорф. По его учению, человек более всего любит себя и всеми способами стремится себя сохранить; этот инстинкт человека столь силен, что перед ним уступает всякий другой.

Понятия «сохранение человечества как рода» и «инстинкт самосохранения», заложенный в каждом человеке как индивидууме, различал и Б. Спиноза в «Этике». Философ интерпретирует закон инерции таким образом, что приписывает единичным вещам некоторую долю творческой мощи. Движущиеся или покоящиеся тела пребывают в этом состоянии до тех пор, пока их не выведет из него действие какого-либо другого тела. Природа сложных тел содержит в себе особые условия, способствующие развитию реактивной силы испытывающего воздействие тела: сложный индивидуум может испытывать разные воздействия, сохраняя при этом свою природу. На основании этого человек может оказаться предметом разнообразного воздействия других тел, пребывая в своем миропонимании[24].

Так утверждалось понятие личности, наделенной элементарными силами природы. На этом положении представители естественного права основывали идею равенства личностей. Например, Т. Гоббс полагал, что природа наделила человека одинаковыми способностями, и, несмотря на различия в физической и психической организации, соображения пользы тождественны у разных людей. В учении С. Пуфендорфа эти идеи получают более этически-нормативное толкование: человеческое равенство заключается не только в том, что силы взрослых людей примерно одинаковы, но и в том, что каждый должен исполнять предписания естественного закона[25]. Следствием этой теоретической установки явилось положение о том, что общество есть сочетание однородных атомов, находящих в своем единении, только то, что присуще каждому из них в отдельности.

Естественно-научные понятия переносились и на способы конструирования общества и государства. Представители социальной философии XVII века по-разному видели механизм этого взаимодействия, но все разнообразие этих теорий можно, как и Н. Н. Алексеев, свести к учению социальной борьбы (Т. Гоббс, Б. Спиноза) и концепции общественной солидарности (Р. Кумберланд, физиократы). Согласно идеям Т. Гоббса и Б. Спинозы, естественный закон самосохранения обеспечивается, в конце концов, искусственными средствами. Так постулируется необходимость трансцендентальной (надчеловеческой) разумной силы.

На учении английского епископа Ричарда Кумберланда следует остановиться отдельно. Он выступил теоретическим противником Т. Гоббса, указав на односторонность его системы, упускавшую нравственную сторону жизни человека в социуме, и стремился доказать, что первоначальный естественный закон, которым руководствуется человек, состоит не в стремлении к сохранению, а во всеобщем доброжелательстве, от которого зависит и личное самосохранение. В исследовании природы человека, как и Т. Гоббс, Р. Кумберланд принимает в качестве образца математику: «Я счел нужным следовать той же методе, т. е. указать некоторые очевидные начала касательно естественных последствий, частей и отношений всеобщего доброжелательства, не утверждая, что такое доброжелательство существует, но будучи однако уверен, что так как оно возможно, то из него можно вывести многие последствия, которые способны направлять нас в нашей нравственной деятельности; а это именно то, что делают теоремы в возможном построении проблем»[26].

Однако философ считает, что математики совершенно устраняют из исследований понятие цели. По методу Р. Декарта, для геометрических расчетов достаточно сочетание и разделение разных линий. То же самое можно сделать и в нравственности, исследуя пропорции различных человеческих сил, которые содействуют достижению общего блага. В силу этого здесь, как и в физике, необходимо заменить категории цели и средств категориями причины и следствия. Этим способом нравственные вопросы, по мысли Р. Кумберланда, становятся доказательными, поскольку, как в физике посредством геометрической методы все явления тел выводятся из движущих сил, так и в области человеческих действий, следуя той же методе, можно из необходимого отношения терминов вывести совершенные доказательства причин, ведущих к сохранению или разрушению человеческой жизни, свободы и имущества[27].

В основе концепции Р. Кумберланда лежит принцип самосохранения, но он поясняет, что этот принцип никак не противоречит идее целого: каждый индивид, сохраняя себя, служит сохранению всех. Этому закону подчинены и взаимные отношения людей: человеческий род, как и отдельные индивиды, стремится к самосохранению. В обществе наблюдается гармония между целым и его частями; индивидуальные интересы, несмотря на все свое разнообразие, не носят антагонистический характер[28]. Осуществление закона самосохранения с этой позиции необходимо приводит к установлению гармоничного порядка в обществе, в котором полезное для личности является наиболее значимым и для общества.

В целом следует отметить, что политико-правовые теории XVII века претендовали на связь с натурфилософией. Всякое истинное знание должно обладать математической достоверностью. Для многих мыслителей XVII века математика представлялась совершенным методом исследований. Идеал «универсальной математики» и сама мысль, что все науки совершенны в той степени, в какой они могут быть изложены математическим способом, надолго завладели умами. Этот способ аргументации представлялся объективным и лишенным субъективных оценок и пристрастий, а философское знание выглядело доказательным, как точные науки.

Если исходить из этой посылки, то разнообразие нравов, обычаев, юридических норм и политических установлений подпадали под категорию заблуждения, а борьба мнений объявлялась плодом субъективизма, невежества и незнания. Если бы удалось осуществить идею универсальной математики, то в культурно-исторических проблемах, в вопросах права и государства, области морали и нравов установилась бы некоторая математическая твердость мнений. Самобытность и разнообразие культурно-исторического процесса сменились бы постоянством и неизменностью содержания. Кроме того, предписания этики и политики, выраженные с математической точностью, усваивались бы человечеством так же, как дети понимают четыре первых арифметических правила.

Рациональный натурализм отождествлял общественное бытие с бытием математическим. Социальная система, с этих позиций, подобна системе геометрии, в которой нет никакого изменения и развития, отношения между атомами-личностями носят характер вечный и постоянный. Данный подход выражается в учении о неизменном характере естественного права, последовательно вытекавшем из философских предпосылок механического взгляда на государство и общество. Принципы социального порядка и юридические нормы, согласно этой концепции, отождествляются с царством законов механической природы. Категории самосохранения, абстрактной личности, естественного состояния, общественного договора, права, государства имеют значение фигур и линий, которые используются в математической демонстрации.

Вместе с тем методологически важно, что уже на уровне классических доктрин естественного права XVII века не было совершенного отождествления социального и математического бытия; более или менее сознательно начинает противопоставляться понятию механической природы культурный и нравственный мир человека, как царство свободного установления. В лице Г. В. Лейбница естественно-правовая мысль уже четко показала отличие нравственных понятий от категорий механических. Приемлемость математических методов в области социальных наук, как покажут будущие концепции, прежде всего И. Канта и Г. Гегеля, не очевидна и не доказательна. Философское знание в целом и социальные науки в частности не должны ориентироваться на математические методы в силу специфики своего предмета исследования.

Резюмируя сказанное, отметим, что в приложении к социально-политическим вопросам математический метод не мог быть до конца оправдан. По своим задачам этот подход требовал разложения социальной материи на ряд константных отношений, которые есть в математике и механике. Натуралистической социальной философии в некоторых случаях удавалось формулировать отдельные положения, притязающие на общеобязательность истин математики и физики. Вместе с тем, когда дело доходило до построения общего здания социальной философии, общества, государства, права, тогда приходилось признавать их изменчивый характер: подлежащее времени и месту, зависимое от случайностей и исторических условий положительное право, конкретные формы правлений, изменение объема и видов прав человека. Теория естественного права не уничтожала разнообразия проявлений политико-правовой материи, она входит в него, как необходимое связующее звено между человеком и государством.

Как справедливо полагал Т. Гоббс, при всем разнообразии положительных законов всегда будет считаться гражданской добродетелью – их соблюдение и пороком – идти против них. И если в одном государстве справедливым считается то, что в другом является несправедливым, то везде имеет значение максима, постулирующая ненарушимость данных, установленных государством законов. Нарушать договор и, следовательно, преступать положительный закон – значит преступать закон естественный. Кража, убийство, прелюбодеяние и все преступления удерживаются естественным законом. Но что в государстве называется кражей, что убийством, что прелюбодеянием, что, наконец, преступлением, – все это должно определяться не естественным, но положительным законом: «Ведь хотя закон природы запрещает воровство, прелюбодеяние и т. п., однако, если гражданский закон прикажет посягнуть на что-то, это уже не будет воровством, прелюбодеянием и т. п.»[29].

Другими словами, так как позитивное изменчивое право является необходимой частью социального бытия людей, последнее характеризуется не только суммой постоянных, но также и суммой переменных отношений. Социальные отношения нельзя отождествлять с законами природы и с математическими формулами. Признать это принципиально значимое методологическое положение означает осознать недостаточность физико-математических аналогий для конструкций общества, права, государства. В итоге к этому склонялись теоретики и философы права XVII века: Б. Спиноза, теоретически обосновывавший демократию, но признававший разумными и аристократию, и «разумную» монархию; Р. Кумберланд, отличавший проблему изображения идеальных конструкций в области государства и общества от проблемы их реального исторического происхождения; С. Пуфендорф, полагавший, что вопрос о наилучшем государственном строе может быть решен только сообразно с конкретно-историческими условиями.

Идея универсальной математики поставила в истории политико-правовой мысли проблему механизации социальных наук. Однако предмет изучения философии, истории и теории права таков, что с неизбежностью предполагает оценки и цели, содержащиеся в духовных запросах человека и общества. Решать эти вопросы механистически означает впадать в теоретическую односторонность. Философия и история правовой мысли показывают (философия с помощью систематического, история – генетического метода) постановку проблем и их решение в области права и государства. Меньше всего здесь имеет место механистичность вопросов и математизм их решений: история философии права – это опыт человеческой мысли, с необходимостью предполагающий постановку разных целей и использование разных средств их достижения.

Историческое изложение политических и правовых доктрин не преследует цель археологических находок – оно должно включать в себя критический анализ правовых идей, стремиться не к поспешным сиюминутным оценкам «на злобу дня», но к объективному исследованию материи философии права. Историческое изложение не навязывает свой разум истории, а призвано открыть разум в самой исторической действительности, в показаниях исторического опыта.

В исторической ретроспективе увлеченность идеями математизма и механизма в области политико-правовой мысли XVII века сменяется постепенным охлаждением к ним – все большее значение приобретает идеализм. Так, по мнению И. Канта, все философские понятия, данные apriori (например, субстанция, причина, воля, справедливость), носят условный характер и не могут быть четко определены вне конкретных обстоятельств времени и места, в отличие, например, от дефиниций точных наук (таблица умножения, формула площади круга, теорема Пифагора и пр.). «Философские дефиниции осуществляются только в виде экспозиции данных нам понятий, а математические – в виде конструирования первоначально созданных понятий; первые осуществляются лишь аналитически, путем расчленения (завершенность которого не обладает аподиктической достоверностью), а вторые – синтетически; следовательно, математические дефиниции создают само понятие, а философские – только объясняют его. <…> В философии дефиниция со всей ее определенностью и ясностью должна скорее завершить труд, чем начинать его»[30].

Сложность изучения социальных явлений с этих позиций очевидна. Понятие права постигается философией, кроме этого, право носит социальный, следовательно, оценочный характер. Оно всегда так или иначе отражает существующий порядок в обществе, а значит, оценивает его в системе юридических категорий. Эти методологические трудности и порождают в теории права множество разных, порой взаимоисключающих пониманий содержания права.

В дальнейшем наибольшее внимание этой теме уделяли представители неокантианской философии, четко разграничившей методологию познания в области природы и в сфере социальных наук. Так, В. Виндельбанд справедливо полагал, что «разум» не создается, он уже заложен в бесконечном многообразии естественно-необходимых процессов: все сводится лишь к тому, чтобы он был познан и сознательно сделан определяющей причиной»[31]. Что касается области свободы, то она представляет собой часть природной сферы, в которой господствует норма.

В заочной полемике со Спинозой и Лейбницем В. Виндельбанд замечал: «…Во всем историческом и индивидуальном для нас остается доля необъяснимого – нечто невыразимое, неопределимое. <…> Совокупность всего данного во времени обнаруживает абсолютную самостоятельность наряду с общей закономерностью, которой подчинено ее движение. Содержание мирового процесса нельзя понять из его формы. На этом потерпели неудачу все попытки логически вывести частное из общего, «множественное» из «единого», «конечное» из «бесконечного», «бытие» из «сущности»[32]. Это есть пробел, который великие системы миропознания могли лишь скрыть, но не сгладить». С позиции неокантианства, научная мысль может определить только задачу познания, но не в состоянии этот вопрос разрешить окончательно.

Проблемам поиска методологии в Новое время уделялось большое внимание. Интерес был обусловлен фундаментальными открытиями в области естественных наук. Великие естествоиспытатели XVII века Иоганн Кеплер, Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Роберт Бойль, Эдм Мариотт, Христиан Гюйгенс, Антони ван Левенгук, Роберт Гук подготовили базу для теоретического осмысления и классификации эмпирических данных. Философы и теоретики права этого времени не остались равнодушны к успехам физиков, химиков, математиков и стремились применить классификационные методы к построениям философских и социальных систем.

В Новое время на смену схоластическим конструкциям Средневековья пришел рационализм. В качестве логико-теоретических основ политико-правовых доктрин рационализм предлагал оценивать общественные явления с точки зрения логики и здравого разума человека. Эмпирический материал, лежащий в основе каждой политико-правовой концепции, требовал осмысления с учетом новой методологии.

Согласно теориям естественного права этого времени, все люди равны от природы, наделены разумом и свободной волей. Также проводилось деление естественного и позитивного права, причем нормы положительного права должны были соответствовать предписаниям естественного права. При построении доктрин многие философы права стремились использовать методы точных и естественных наук. В математическом методе они видели четкость, ясность, достоверность в изложении материала и аксиоматичность истин. Из естественных наук была заимствована таксономическая классификация, основанная на типологическом подходе к определению организма и его функций, соотношению целого и частей и других понятий, необходимых для построений в области права и государства.

Самостоятельным вопросом философии и философии права, в частности, в XVII веке явилось понимание природы и субстанции. Разделение мира на качественно устойчивый порядок и изменяющиеся явления природы породило размышления философов о различии сущности и опытного мира. С этих позиций человек рассматривался, с одной стороны, как природное существо, когда он есть форма проявления субстанции: как любой биологический организм, возникает, изменяется, умирает, а с другой – он обладает разумом и потому самодостаточен, руководствуется в своих действиях собственными устремлениями.

Различение неизменной сущности и изменчивого мира в Новое время имело своим истоком разногласия в области метафизики древнего мира: одни философы развивали идеи неизменного бытия (Парменид, Зенон), другие (Гераклит) – идеи вечного изменения. Софист старшего поколения (V век до н. э.) Протагор заметил, что «человек есть мера всех вещей, существующих, что они суть, несуществующих, что они не суть» и что общеобязательных истин нет. Человек с его меняющимися представлениями и ощущениями – индивидуален. Использование человека в качестве критерия познания, который сам подлежал постоянному изменению, свидетельствовало о субъективности процесса познания. Протагор не принял математику, посчитав действительным только то, что дано нам в восприятии: в реальности мы не соприкасаемся с абстрактными математическими объектами (точкой, прямой, плоскостью).

Поставленный софистами вопрос о существовании в познании общеобязательных истин перешел в концепции Нового времени и был по-своему интерпретирован применительно к природе человека, праву и государству. Тем не менее, идея натурализма в философии права XVII века отличалась и от древней философии, и от учений XIX века.

Существенное отличие новой философии от древней, по мнению В. Виндельбанда, заключается в том, что «первая начинает столь же обдуманно, сколь последняя наивно»[33] выстраивать свои системы. Увлеченность гармонией чисел, изумление стройностью вселенной – отличительная черта неоплатонизма. Эти же идеи присущи естествоиспытателям XVII века с тем различием, что «математический смысл мироустройства они ищут не в символических соотношениях чисел, а стремятся понять и доказать, исходя из фактов»[34]. Отличие натуралистических философий XVII века от более поздних концепций проявлялось в отношении к принципу причинности: основным принципом теорий XVII века было не каузальное объяснение социальных явлений, а математическая конструкция. Механическое миропонимание предполагает, что «принцип причинности» ограничивается некоторыми условиями. Формально и методологически это проявляется в постулате математического способа изложения[35]. Данный постулат означал, что научное объяснение имеет дело не просто с причинами, но с причинами измеримыми, выражаемыми в количественных измерениях.

В Новое время превосходство точности естественно-научных методов перед познавательными приемами общественных наук породило стремление сблизить социальные и естественные науки. Однако сама идея приложения универсальной математики к области социальных явлений не была однозначно воспринята в политико-правовой теории. Проследив основные вехи поиска научной методологии в учениях известных философов и теоретиков права и государства XVII века, можно предположить, что это перенесение методов скорее было данью научной моде.

Эпоха философии XVII века открывается рядом глубоких исследований Декарта, Гоббса, Спинозы, Лейбница. Считалось, что эти мыслители придавали универсальное значение методам естественных наук и распространяли их на всю область человеческого знания. Созданные ими монистические системы претендовали на абсолютное значение, поскольку основывались на принципах точного естествознания, универсальной математики и механики[36].

Социальные системы XVII века стремились обрести истину в области исследований общества, государства и права с помощью математического и механистического способа изложения материала. Так, родоначальник естественно-правовой доктрины, нидерландский юрист, философ и теоретик права Гуго Гроций использовал математический метод в исследованиях морали, права, государства: «…Признаюсь, что говоря о праве, я отвлекался мыслью от всякого отдельного факта, подобно математикам, которые рассматривают фигуры, отвлекаясь от тел»[37]. Он различал естественное право и волеустановленное. Естественное право, согласно его философии, «есть предписание здравого разума, коим то или иное действие, в зависимости от его согласия или противоречия самой разумной природе, признается либо морально позорным, либо морально необходимым…»[38].

Для рассмотрения вопроса естественного права в нашем ракурсе важно не противопоставление его с человеческими установлениями в виде положительных законов государства, а природа естественного права и пути его доказательства. Предписания естественного права, с точки зрения Г. Гроция, неизменны: «Естественное право столь незыблемо, что не может быть изменено самим богом. <…> Оттого, что подобно тому, как бог не может сделать, чтобы дважды два не равнялось четырем, так точно он не может зло по внутреннему смыслу обратить в добро»[39]. Следовательно, принципы естественного права в силу его низменности можно научно исследовать.

Принадлежность чего-либо к области естественного права доказывается или «из первых начал» (apriori), или – «из вытекающих отсюда следствий» (aposteriori). Из этих способов изучения естественного права, полагал философ права, первый отличается большей отвлеченностью, второй – большей общедоступностью. Доказательство «из первых начал» заключается в обнаружении логическим путем соответствия данного правила человеческой разумной природе. Доказательство «от следствий», считал Г. Гроций, «обладает не совершенной достоверностью, но лишь некоторой вероятностью», и состоит в обнаружении опытным путем всего того, что признается естественным правом у всех или, по крайней мере, у наиболее образованных народов[40].

Важным в характеристике права и государства Г. Гроция следует признать и то, что исследование этих вопросов в его учении не сопровождается установлением их зависимости от конкретной исторической обстановки. Изучение в этих областях, по его мнению, возможно вне истории, поскольку неизменна природа человека; «здравый разум», «общий смысл», «согласие всех», «общее мнение» – понятия, которые трактуются Г. Гроцием чисто рационально. Однако такой методологический «внеисторизм» не мешает автору в подтверждение своих идей и способов доказательств естественного права «от следствий» цитировать большое количество классических авторов – Гесиода, Гераклита, Аристотеля, Цицерона, Сенеку, Квинтилиана, Порфирия, Андроника Родосского, Плутарха[41].

Можно заметить, что рационализм методологии Г. Гроция не предполагает распространения всех механических конструкций на область права и государства, речь, скорее всего, может идти о применении им постоянных величин для раскрытия природы человека (неизменность природы человека, неизменность естественного права, константа в содержании общественного договора и видов государства и др.). В целом вслед за Г. Гроцием мы можем заметить, что изучать право так, как математик рассуждает о фигурах, трудно, поскольку в области морали нельзя достигнуть математической достоверности.

Для крупнейшего философа Нового времени Рене Декарта критерием истинной науки являлся не опыт, который он справедливо считал субъективным, а точность и очевидность математических наук (см., например, его учение о дуализме субстанций)[42]. Арифметика и геометрия – науки, выросшие из прирожденных методологических принципов. Суть рассуждений Декарта следующая. То, к чему математика пришла благодаря естественному свету разума, другие науки должны достигнуть с помощью правильного метода. Математика – образец истинного знания. Она должна стать масштабом оценки социальных наук. Для этого следует обобщить методы арифметики и геометрии, отвлечься от особой материи, нарушающей чистоту метода геометрических фигур. В результате будет установлен новый познавательный прием, обладающий преимуществами методологических средств логики, анализа древних и новой алгебры, но в то же время свободный от их недостатков. Таким образом, все науки будут построены так же, как математика.

Философ советует уклоняться от изучения всего того, что не поддается приемам точного исследования. Он заявляет: «Целью научных занятий должно быть направление ума таким образом, чтобы он выносил прочные и истинные суждения о всех встречающихся предметах»[43]. В области науки не может быть единогласно принятых истин, ученые всегда будут расходиться во мнениях по каждому предмету. Это было очевидно для Р. Декарта.

Но коль скоро любая наука предполагает достоверное и очевидное познание, то ученый сформулировал правило для руководства ума, согласно которому «нужно заниматься только такими предметами, о которых наш ум кажется способным достичь достоверных и несомненных познаний»[44]. Соблюдение этого правила приводит к тому, что из всех наук остаются лишь арифметика и геометрия. В отличие от дедукции или чистого умозаключения опыт часто вводит людей в заблуждения, поскольку неясности в сознании проистекают, как полагал Р. Декарт, из «плохо понятых фактов или из поспешных и необоснованных суждений». Именно поэтому философу в это время симпатизируют точные науки: «Арифметика и геометрия гораздо более достоверны, чем все другие науки, а именно – их предмет столь ясен и прост, что они совсем не нуждаются ни в каких предположениях, которые опыт может подвергнуть сомнению, но всецело состоят в последовательном выведении путем рассуждения»[45].

Стоит заметить, что взгляды этого философа на точные науки эволюционировали. «Правила для руководства ума» относятся к ранним произведениям Р. Декарта, были написаны на латинском языке в 20-е годы XVII века и не закончены автором. Основные понятия его философии: определения интуиции, дедукции и индукции, содержащиеся в данной работе, остались неизменными, но его отношение к точным наукам изменилось. В «Рассуждении о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках» (1637, Лейден) Р. Декарт иначе оценивает значение точных наук в процессе познания мира: к логике «примешано» много «вредного и излишнего», алгебра превратилась «в темное и запутанное искусство, затрудняющее наш ум, а не в науку, развивающую его»[46].

Наиболее яркими примерами натурализации социальной науки XVII века считались учение Т. Гоббса и философия Б. Спинозы. В. Виндельбанд называет Т. Гоббса «вождем этического натурализма»[47]. По оценке Н. Н. Алексеева, «в проведении принципов натуралистического монизма Спиноза и Гоббс не имеют себе равных»[48].

Задача учения Томаса Гоббса – изучить основание человеческих действий с той же точностью, с которой познаются основания величины в фигурах. В XI главе «Левиафана» английский философ наглядно показывает различие точных и социальных наук: «Учения о праве, государстве, справедливости постоянно оспариваются как пером, так и мечом, между тем как учения о линиях и фигурах не подлежат спору, ибо истина этих последних не задевает интересов людей, не сталкиваясь ни с их честолюбием, ни с их выгодой или вожделениями»[49]. Если бы истина, что «три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила чьему-либо праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы задеты этой истиной, учение геометрии было бы если не оспариваемо, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии»[50].

Следует заметить, что его категория «естественного состояния» как «войны всех против всех» является искусственным установлением. Она противостоит «природе» как некоторому первоначальному творению. Т. Гоббс подчеркивает, что государство есть только машина, подобная другим механическим продуктам человеческого искусства: государство (civitas) «есть единая личность, чья воля на основании соглашения многих людей должна считаться волею их всех, с тем чтобы оно имело возможность использовать силы и способности каждого для защиты общего мира»[51]. Это определение есть своеобразный продукт механистической социальной конструкции.

И все же, в отличие от Р. Декарта, математические и механические аналогии английского философа обладают скорее внешним характером. Томасу Гоббсу принадлежит глубоко разработанное учение о государстве и праве, которое в полной мере может быть оценено вне рамок механицизма и математизма. Характеристика и виды государств, права их суверенов, отеческая и деспотическая власти, свобода подданных, содержание и виды права, их соотношение с законами, структура законов и многие другие вопросы его политико-правового учения подлежат осмыслению в ракурсе теории и философии права.

Бенедикт (Барух) Спиноза – выдающийся философ XVII века. В его «Этике, доказанной в геометрическом порядке» понятия изложены в форме аксиом (не требующих доказательств самоочевидных положений), теорем и их доказательств, лемм (вспомогательных теорем), схолий (пояснений к тексту), короллариев (следствий, выводов). Предмет анализа «Этики» – внутренняя свобода человека во взаимодействии разума и аффектов. Проблемы внешней свободы в обществе – темы «Богословско-политического трактата» и «Политического трактата».

Степень свободы человека, по учению Б. Спинозы, совпадает со степенью его разумности, но природа человека включает в себя и аффективную сторону души и тела. Аффекты – это вызванные извне состояния души и тела, но в случае его познания аффект перестает быть пассивным – он становится аффектом разума[52].

Связующим звеном между философией Б. Спинозы и политическим учением явилась теория природы человека. Как и Макиавелли, Боден, Гроций, Гоббс, Мор, Кампанелла, задачу учения о государстве он видел в том, чтобы «вывести из самого строя человеческой природы то, что наилучшим образом согласуется с практикой»[53].

Центральное место в философии мыслителя занимает понятие субстанции – внутреннее фундаментальное основание, сущность и причина мира: «Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться»[54].

Следует заметить, что европейская философия XVII века – это вообще «философия субстанции». Сформировался субстанциализм как своеобразный тип исторического мышления и метод создания философских систем. Субстанции приписывалась способность порождать из себя многообразные состояния действительности, поэтому и все содержание философии должно было выводиться из первичных основоположений (принципов, первоначал).

Согласно этому подходу мир должен подчиняться неким универсальным и неизменным законам, которые познаются неизменным разумом человека[55]. Главное в области философии и, в частности, философии права, с этих позиций – поиск вечных неизменных сущностей. Особенность субстанции заключается в ее абсолютном характере – она самодостаточна, существует сама по себе, ни от чего не зависит, ни с чем не взаимодействует, иначе она оказалась бы зависимой от чего-либо внешнего по отношению к ней. В этом смысле субстанция «самотождественна» и неизменна. Изменяться – это значит становиться каким-то иным, а все необходимое есть то, что обязательно существует и не может быть в иной изменяемой форме. Вывод о неизменности субстанции стал следствием постулирования ее необходимости[56].

Субстанция и природа, по учению Б. Спинозы, понятия равнозначные. Природа как субстанция есть внутренняя сущность, которая не дана нам непосредственно в мире явлений, а познается только разумом. Опытный мир и человек – это только модусы (состояния) субстанции, которые подлежат изменению. Модусы тоже относятся к природе, но другого рода – природе производной. Изменения в модусах не влияют на субстанцию и на природу в целом.

Эти принципиально важные положения философии переносились на область социальных явлений. Например, природа человека имеет неизменный характер, при этом методологически не имеет значения – человек зол по своей природе (отсюда «война всех против всех») или добр (как следствие, мир и сотрудничество людей). На этом положении строились концепции классической теории естественного права, представители которой, начиная с Т. Гроция, полагали, что природа, как и права человека, не подлежит изменению.

Кроме этого, не потеряли своей актуальности рассуждения о сущности государства и ее разных проявлениях (модусах). Например, несмотря на многолетние поиски субстанции государства, так до конца не ясно, правовое государство является модусом (изменчивая конечная вещь) субстанции или это какой-то вариант атрибутов сущности государства. Споры ведутся не только по формальным характеристикам, но и по существу вопроса – всегда ли государство имеет в своем содержании правовую основу или право для государства есть явление преходящее. В последнем случае нельзя говорить даже о правовой основе государства, которая или есть, и в этом случае она неизменна, или это не основа, а какая-то видовая модификация понятия государства.

В последующем развитии политико-правовых идей акцент в исследованиях государства и права сместился в сторону историзма и социологизма. Но XVII век – эпоха субстанциализма, который внеисторичен. При этом философы права этого времени признавали изменения и в природе, и в обществе, но все преходящее оценивали как существующее, однако не существенное, не представлявшее для философии подлинного интереса – сущность всегда неизменна. Проблемами поиска сущностей занимались многие философы, однако система Б. Спинозы в истории философии права стала классическим образцом «философии субстанции»[57].

1.2. Философская реакция на механистическую социальную теорию

Традиционно философию Иммануила Канта специалисты причисляют к эпохе Просвещения, ведущей свое начало от Р. Декарта. С фактической точки зрения это действительно так, однако от взглядов данной эпохи его принципиально отличает радикальный характер критики познавательных методов. В «Критике чистого разума» немецкий мыслитель выступает против основных принципов натуралистического мировоззрения, а не его последствий.

Как показал И. Кант, категории физики и схемы математики имеют определенные границы своего применения, их власть не распространяется на все области человеческого знания. Он доказывал, что метафизическое знание отлично от математики. Моральные науки принадлежат к метафизике и не могут спорить в достоверности с математикой. Критическая философия выступала против идеи универсальной математики: предмет исследований И. Канта и его сторонников – гносеология, метафизика, этика.

На социально-политическую теорию И. Канта оказали большое влияние идеи Жан-Жака Руссо, у которого немецкий философ заимствовал категорию абстрактной личности и другие категории естественно-правовой теории XVII века. В «Общественном договоре» Ж.-Ж. Руссо ставит проблему естественного права не в физическом освещении (как это было у мыслителей XVII века) и не в виде исторического факта (как это обосновывают английские теоретики естественного права), у него эта проблема носит ясно выраженный этический характер[58]. Далее, И. Кант всецело относит философию права к области этики, а не к сфере физики; он строго отделяет мир природы и мир свободы. Естественно-правовые конструкции, согласно его подходу, имеют своим предметом не вопросы сущего, а проблемы должного – проблемы оправдания права и государства. Это принципиально новый методологический подход.

Вместе с тем в область этики И. Кант привносил отдельные идеи социальной физики. Сама идея построения «чистой этики», «очищение» ее от всего эмпирического, мысль, что в области свободы возможно построение дисциплины посредством конструктивных приемов, – свидетельство перенесения приемов, заимствованных из механики и математики. Так, в «Метафизике нравов» И. Кант уподобляет закон, по которому происходит согласование свободы каждого со свободой всех, применяемой в математике конструкции понятий или построению их в чистом созерцании apriori. Он утверждает, что подобная правовая конструкция аналогична построению закона движения тел по принципу равенства действия и противодействия. При этом роль чистого созерцания, благодаря которому такая конструкция становится возможной в чистой физике, в области философии права играет урегулированное законом и согласованное с ним взаимное и равное принуждение[59].

В статье «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» И. Кант замечает: «Какое бы представление в метафизическом смысле мы не составили себе относительно понятия свободы воли, все же ее проявления, человеческие действия, точно так же, как и всякое другое природное явление, определяются всеобщими законами природы»[60]. Исходя из этого, можно предположить, что история, являющаяся полем действий свободной воли, открывает закономерности человеческого поведения. В качестве примеров философ приводит случаи постоянства рождений, смертей, браков и т. д. Подобно явлениям метеорологическим, их трудно подвести под общие законы, но они не могут быть изъяты из общей цепи естественной необходимости и ее постоянных законов. Отдельные люди и даже целые народы мало думают о том, что, действуя из личных мотивов и преследуя собственные цели, они незаметно осуществляют цели природы и бессознательно ими руководствуются[61].

Свободу человека И. Кант относил к миру ноуменов, однако фактические проявления этой свободы складываются на уровне феноменов как реальные культурно-исторические отношения. Область эмпирической действительности (уровень феноменов – явлений) подчинена в сфере человеческого познания категориям механической природы. Область ноуменов (вещей в себе) не познается разумом человека.

Культурная жизнь людей, к которой относятся право и государство, фактически является суммой отношений моральных и естественных. Именно поэтому в социальных науках необходимо допустить в качестве регулятивного принципа сверхмеханическое понятие цели. Человек по своей природе есть существо не только органическое (живет по законам причинно-следственных отношений), но рассматривается как ноумен, обладающий свободной волей. Общество состоит из самодостаточных, наделенных свободной волей индивидов, однако на уровне общественных связей индивиды – ноумены рассматриваются и как феномены. Государство и право, как проявления социума, должны оцениваться не только в понятиях «вещи в себе», но и применительно к условиям естественнонаучного опыта.

Вместе с тем политико-правовые явления основываются не просто на категории цели, но на цели разумной и нравственной. Поскольку человек наделен разумом и основанной на нем свободной волей, постольку понятия права и государства имеют морально-телеологический смысл. Таким образом, в критической философии идеи натурализма соединяются с этическим долженствованием.

Трудность в оценках кантовской позиции этих вопросов заключается в признании им двойственной природы индивида. Дело в том, что эмпирический человек, выступающий в условиях конкретной реальности политико-правовых условий, как существо, относящееся к области феноменов (явлений), создает, по И. Канту, некий порядок нормативности, выходящий за рамки опыта. Иными словами, физический фактор порождает метафизические последствия. Здесь понятие свободы получает уже не только статус «вещи в себе», но и реальный, онтологический характер, что размывает дуализм всей кантовской системы – «мир сущего» и «мир должного».

И. Кант мечтал о Кеплере и Ньютоне исторической науки, но в то же время своей основной задачей он считал установление границ математического универсализма, полагал область морали принципиально не подлежащей математическим схемам, поместил философию права в область понятий свободы (должного), в философии истории обосновал принцип целеполагания. В проведении этих идей И. Кант, по оценке Н. Н. Алексеева, во многом примыкал к Г. В. Лейбницу, воспринявшему традиции аристотелизма (с уклоном в сторону конкретного и исторического)[62].

Послекантовский немецкий идеализм представляет собой развитие положительных начал, заложенных философией критицизма, отсюда – анти-механический характер социальной философии идеализма и глубокая разработка проблем культуры, частью которой являются институты права и государства[63]. Дальнейшее развитие социальной философии применительно к вопросу механизации политико-правовых знаний получило в неокантианстве и философии права Г. В. Ф. Гегеля.

Философия права Георга Вильгельма Фридриха Гегеля представляет собой рубеж развития идеалистических принципов и теории экономического материализма.

Философ не отрицал значение математики. В «Энциклопедии философских наук» его ученики разъяснили взгляды своего учителя. Количество есть ступень идеи, и потому оно имеет неоспоримое значение как логическая категория, категория мира природы и духа. Однако в природе, где идея является в качестве внешней по отношению к себе самой, количество имеет большее значение, чем в области духа – мире внутренней жизни. В «Феноменологии духа» Г. В. Ф. Гегель замечал, что задача математики заключается в познании величин, но величина есть далеко не главное определение вещей. В силу этого математическое знание не касается существа вещей; его предмет есть недействительное, отвлеченное свойство вещей, а не имманентное и качественное определение.

Диалектическая философия, по мнению немецкого ученого, не отрицает математического метода, а только ограничивает его универсальные тенденции: «Вообще, эта привычка сводить всякое различие и всякую определенность рассматриваемых предметов на количественные отношения есть один из предрассудков, наиболее препятствующих точному и основательному знанию»; «наше познание было бы очень бедно, если бы мы должны были отказаться от знания таких предметов, как свобода, право, гражданственность, Бог, потому что их нельзя измерить и вычислить или выразить в математической формуле, если бы мы должны были ограничиться самым неопределенным представлением о них, а все ближайшие и частные их определения были предоставлены произволу и прихоти каждого»; «вообще, исключительно-математическая точка зрения, которая отождествляет количество, эту определенную ступень идеи, с самой логической идеей, совпадает с материализмом»[64].

Критически оценивает Г. В. Ф. Гегель метод атомизации. При исследовании нравственных явлений, по его мнению, возможны два подхода: метод атомизации, в основе которого лежит принцип восхождения от отдельного индивида к обществу, и метод, согласно которому первоначально существует некое субстанциональное единство. Метод атомизации, как отмечалось, был характерен для политико-правовых идей Нового времени, когда природу государства раскрывали на основании общественного договора, объединяющего интересы подданных и правителя. С этой позиции Г. В. Ф. Гегель критиковал теорию Жан-Жака Руссо, который отождествлял понятие воли как принципа государства и понятие индивидуальной воли[65].

Индивидуальная воля, с точки зрения Гегеля, является принципом не государства, а гражданского общества. Государство есть некое субстанциональное единство, от которого человек не волен отрываться[66]. По мнению представителей атомистической теории, государство и право имеют отрицательный характер, ограничивающий свободную волю индивидов, создают внешние рамки поведения. Все категории объективного духа Г. В. Ф. Гегеля здесь низводятся на ступень случайных человеческих поступков.

Вместе с тем, с позиции ученого, существует некое целое, которое образует логическую основу всей его системы. Это целое формулируется в понятии объективного духа – «нравственной субстанции», или «нравственной действительности». Царство духа («нравственный универсум») противостоит в его философии царству природы. «Духовный универсум» противостоит «универсуму физическому», как «вторая природа», как самостоятельное царство явлений, законов, отношений, связанных специфической связью. Эта связь носит конкретно-исторический характер. В этом мире исторических форм происходит жизнь духа, в течение которой он проходит разные формы и стадии своего развития. Народ, государство, право – явления этого духа: «Дух есть нравственная жизнь народа»; «как действительная субстанция дух есть народ»; «почва права есть вообще духовное»; «система права есть царство осуществленной свободы, которую породил из самого себя мир духа как вторую природу».

Основу классификации наук, как считал Г. В. Ф. Гегель, образует наука о чистой идее, или логика. Логика есть царство истины, или «система чистого разума». На логике базируются реальные науки. Это означает, что содержание реальных наук не может быть независимым от логических идей, его составляет та же абсолютная идея, но только в особенной, специфической форме. Ступени абсолютной идеи – это уже не чистые логические формы или категории, а реальные образования – природа, дух, культура, история. Совокупность этих проявлений Абсолюта является завершенным рядом реального развития, или процессом постепенного самопознания абсолютной идеи. Поэтому момент «естественности» предполагается на целом ряде ступеней гегелевской системы.

В «Философии права» исходным пунктом является понятие воли, которая вначале предстает как естественная, или непосредственная, воля[67]. Право на первоначальной ступени своего развития выступает в форме непосредственного наличного бытия, в которой свобода также проявляется естественным образом. Пройдя процесс своего «очищения», право обретает истинное бытие в «объективной нравственности».

Однако первая ступень «объективной нравственности» – семья – содержит в себе момент естественности (семья – это «непосредственный, или естественный, нравственный дух»). Последний уровень философии права – всемирная история, также обладает естественным характером. На этом этапе развития Абсолюта государство как воплощение объективного духа выступает в естественном, обусловленном природой бытии, как отдельный исторический народ[68].

Следует отметить, что момент «естественности» проявляется в философии Г. В. Ф. Гегеля каждый раз в новой форме, поэтому не следует видеть в его построениях категории чистой, механической природы.

Несколько подробнее следует остановиться на моменте «естественности» в гегелевском учении о гражданском обществе в «Философии права». Гражданское общество является антитезой «непосредственной субстанциональности» семьи. В нем естественная связь членов семьи заменяется «самостоятельностью частных моментов», где высшей ценностью выступает частное и особенное. Гражданское общество – это «ступень дифференциации», момент распада естественной нравственности на атомы, основу которых образуют личности, объединенные своими потребностями и интересами. В обществе Г. В. Ф. Гегель видит смесь «естественной необходимости и произвола». Метод атомизации используется им для характеристики не государства, а гражданского общества, в котором каждый его член – самостоятельная и самодостаточная личность. Порядок общества представляется философу механическим – в нем царит необходимость, с помощью внешних связей согласуются индивидуальные противоположные тенденции, и частное приводится ко всеобщему, поэтому определяет его как «вынужденное государство».

Учение Г. В. Ф. Гегеля о гражданском обществе – ступень в развитии объективного духа, мира нравственности, это область свободы, а не мир природы. В основе общественных связей лежит экономический процесс, который создается из взаимодействия свободных лиц. Экономические законы отличны как от законов материального мира, так и от законов, определяющих отношения права и нравственности[69].

Действительное внутреннее сходство между механической социальной теорией и философией права Гегеля проявляется в его отношении к историзму[70]. «В основании эмпиризма лежит чрезвычайно важный принцип, что истинно только то, что находится в действительности и присутствует в восприятии»; «этот принцип противоположен точке зрения долженствования… Подобно эмпиризму, диалектическая философия познает только то, что есть; она не признает того, что только должно быть и, следовательно, не существует»[71].

В диалектической философии немецкого мыслителя историзм сочетается с элементами идеализма. По мнению Г. В. Ф. Гегеля, необходимо различать ряд исторического развития от ряда развития из понятий. Философия права основывается на понятиях, однако нельзя сказать, что логический ряд противостоит конкретным историческим формам. Исторический характер философии проявляется в учении Гегеля о постепенном развитии социальных форм: «Что касается до индивидуума, то каждый есть сын своего времени; подобно этому и философия облекает в мысли свое время. Столь же нелепо думать, что какая-либо философия способна перешагнуть современный ей мир, сколь нелепо полагать, что индивидуум способен опередить свое время, перескочить через Родос»; «О назиданиях касательно того, каким должен быть мир, нужно сказать, что философия всегда приходит к ним слишком поздно. Как мышление о мире, она является прежде всего во времени, когда уже действительность закончила свой образовательный процесс и приняла готовую форму… Если философия начинает рисовать серым по серому, это значит, что одна из жизненных форм состарилась; и серым по серому ее нельзя помолодить, но только познать. Сова Минервы начинает летать только вечером»[72].

Гегелевская философия права не безразлична к историзму: она вбирает в себя элементы историзма и стремится построить новую философскую методу, которая придала бы эмпирическому материалу разумное содержание. Иными словами, философия права должна открыть в историческом процессе начала логики. Исторические формы – собственность, семья, право, гражданское общество, государство и другие – являются ступенями в логическом развитии Абсолюта. Историческая действительность, таким образом, по справедливому замечанию Н. Н. Алексеева, «логизируется», соответственно, «логизации подвергаются и изучающие ее науки»[73].

Создается впечатление, что философия права Г. В. Ф. Гегеля сходна с классическими естественно-правовыми доктринами: содержание философии права, подобно механической теории общества, слагается из ряда рациональных отношений, носящих в сумме абсолютный, постоянный, неизменный характер. И естественно-правовые доктрины XVII века, и философия права Гегеля – формы рационализма.

Вместе с тем учение немецкого философа качественно отличается от механического рационализма. В его системе над философией права стоит философия истории. Содержание философии права, по теории Г. В. Ф. Гегеля, должно индивидуализироваться применительно к конкретным временным порядкам исторического процесса. Государство, высшая ступень «объективного духа», или философии права, является исходным пунктом для новых процессов: это непосредственная действительность конкретного народа, который имеет свою историю. Конкретная история единичного народа переходит во всемирную историю, содержанием которой является диалектика конечных исторических типов государств. Всемирно-исторический процесс с точки зрения абсолютной системы представляется немецкому мыслителю, как и логика: он слагается из ряда ступеней, находящихся между собой в диалектически-категориальном отношении. В отличие от философии права эти отношения имеют характер не только логический, но и реально-временной.

В противоположность представителям механистических теорий Г. В. Ф. Гегель не стремится разложить конкретное на элементарные частицы, наоборот, он закрепляет за ним статус особенного. Разные формы культуры: философия, религия, искусство, государственно-правовые установления – являются конкретным воплощением Абсолюта.

С политической точки зрения справедливо сопоставляют гегелевскую философию права и классические теории естественного права, утверждающие возможность полной гармонии между индивидуальным и общим, между личностью и обществом[74]. Это показывает, что при всем отличии от механической теории Г. В. Ф. Гегель оценивает личность как абстрактную категорию. Личность не является атомом, но это всеобщее понятие, которое получает свое высшее завершение только в государстве. (В этом смысле политическая система Гегеля «есть перевод идей Руссо, мы бы сказали, перевод всего старого естественно-правового натурализма, на язык немецкой идеалистической философии»)[75].

Теория абстрактной личности позволяет ученому изобразить исторический процесс как строго законосообразное явление. История в его системе – поле действия частных интересов, но они являются только средствами действия Абсолюта, где достигается согласование свободы и необходимости. Таким образом, индивидуальная свобода существует только в случае приобщения к всеобщему. Последствием этого подхода является введение исторического процесса в рамки рациональной закономерности. Исторический процесс в системе Г. В. Ф. Гегеля входит в номологические схемы, в которые стремились его ввести мыслители XVIII и начала XIX века, искавшие аналогий в рациональных схемах естественных наук.

В итоге можно сделать вывод, что философская система Г. В. Ф. Гегеля разошлась с натурализмом XVII века: она не ставила своей задачей разложение качества на количественные показатели; она признавала за качественно-конкретным самостоятельное познавательное значение. В этом подход немецкого мыслителя, по мнению Н. Н. Алексеева, близок скорее аристотелевской традиции, воспринятой Г. В. Лейбницем. Но Г. В. Ф. Гегель облек качественно-конкретное в рациональные схемы диалектической логики: «На развалинах царства механики водворилось царство диалектики, математический монизм сменился диалектическим»[76].

Согласно марксистской идеологии вся история есть «история классовой борьбы». Меняются имена борющихся партий: свободный и раб, патриций и плебей, феодал и крепостной, цеховой мастер и подмастерье – все они являются враждующими классами. Притесняемые борются с притеснителями – в этом процессе заключается принцип исторической жизни. Абсолютная ценность состоит в победе пролетариата. С точки зрения материалистического понимания, главная роль в истории отводится экономической жизни, поэтому разделение истории на эпохи должно соответствовать различным формам хозяйства. Отсюда – материалистическое, т. е. экономическое понимание истории.

Генрих Риккерт, не имевший определенных политических пристрастий, критиковал марксистский подход. Придерживаясь материалистического понимания истории, он видел в существенном «подлинную действительность», приписывал всей остальной культурной жизни лишь существование низшей ступени в качестве надстройки. Философ задается риторическим для критической философии вопросом: правомерно ли видеть абсолютную ценность и смысл всего исторического развития в победе пролетариата в экономической области? Можно усомниться в вероятности того, что марксистские принципы (ценности), определенные с партийно-политических точек зрения, пригодны для истолкования смысла всемирной истории[77].

По мнению Г. Риккерта, в основе всякой критики должен лежать критерий ценности. Кроме того, необходимо иметь представление о всестороннем понимании истории. Построение системы ценностей предполагает, что помимо фактической оценки надо ставить вопрос о значимости культурных ценностей. Поэтому, по теории Г. Риккерта, важно дать понятие необходимой ценности в качестве критерия для фактических оценок[78].

В этом ракурсе можно заметить, что философия истории, как наука о принципах, соприкасается с более общими философскими исследованиями – о смысле человеческой жизни. Основные положения философии истории совпадают с положениями философии как науки о ценностях.

С точки зрения неокантианской методологии, законы не могут выступать принципами истории. Философии как критической и систематической науке о ценностях в качестве критерия абсолютной ценности нужна формальная безусловная ценность. Философия истории пользуется чисто формальными принципами ценности, так как значимость этих принципов простирается на всю историю.

Николай Николаевич Алексеев большое внимание уделял вопросу соотношения исторического материализма и немецкого идеализма. Социальные науки, разъяснял он, имеют дело с бытием историческим и развивающимся; но в «развитии» раскрываются моменты, полагающие различное, конкретное, а не всеобщее. По мнению Н. Н. Алексеева, К. Марксу не удалось бы создать своей теории, если бы он не воспитывался на традициях философского идеализма. В этом влиянии со стороны идеализма он видел отличие историзма системы Маркса от английских и французских социологических концепций[79].

Распространенное отношение К. Маркса к И. Канту следующее. Последний обосновывал возможность универсального естественно-научного опыта. В этом смысле К. Маркс неосознанно продолжает идеи И. Канта, хотя они и были заслонены для него философией Гегеля, и стремился развить естественно-научный опыт. Он не рассматривал проблему «этически должного». Исторический материализм подводил исторический процесс под схему естественной законосообразности, т. е. будущее неизбежно вытекает из настоящего, как настоящее – из прошлого.

Однако марксизм не объяснял, почему это будущее будет соответствовать нашим идеалам. (На эту проблему не раз указывали философы и теоретики права. Например, Н. А. Бердяев замечал: «Необходимо показать, что наш общественный идеал не только объективно необходим, но что он также объективно нравственен и объективно справедлив, что его осуществление будет прогрессом в смысле улучшения, словом, что он общеобязателен, имеет безусловную ценность, как должное (категория этическая)»)[80]. Иными словами, проблема сущего должна дополняться темой должного. Возвращение к И. Канту поставило перед историческим материализмом задачу морального оправдания наших идеалов и показывало пути ее решения[81].

Механическое соединение натурализма К. Маркса с моральным учением И. Канта есть эклектика. Понятие естественного закона, которым оперирует К. Маркс, и понятие моральной свободы И. Канта образуют антиномию. Прообразом всех естественных законов, имеющих форму строгой необходимости, является понятие причинности. Здесь следует отметить, что понятие нравственного самоопределения (свободы) противоположно понятию причинности. Можно согласиться с оценкой Н. Н. Алексеева учений идеализма и марксизма: «…Если царство конкретно-исторической действительности, хотя бы даже формально, сходно с этим родом бытия, если в нем господствует тот же номологический порядок, – бессмысленно говорить о каком-то нравственном ее оправдании. Это подлинно было бы нравственным оправданием закона сохранения энергии! Поэтому соединение морального учения Канта с марксизмом при том условии, что марксизм не откажется от натуралистических аналогий, является задачей, направленной на соединение по существу своему не соединимого. Сочетать марксизм с идеализмом возможно при одном условии: при условии отказа марксизма от связи с его субстанциональными и номологическими элементами»[82].

Как К. Маркс относился к гегельянству? Он создал свою социальную философию в форме естественной законосообразности так же, как Гегель использовал рационализм для формирования системы философии. Однако К. Маркс разделял идеи левого крыла гегелевской школы, задача которой сводилась к делогизации и дерационализации материала. Для Г. В. Ф. Гегеля социальное бытие слагалось из диалектических категорий, образующих в целом самостоятельную ступень логического развития абсолютной идеи. Поэтому общественная концепция К. Маркса есть противоположность рациональной теории Г. В. Ф. Гегеля.

Общество, по К. Марксу, не является областью действия разумных сил, наоборот, – это сфера слепых инстинктов и интересов. В процессе поддержания жизни люди вступают в необходимые, независящие от их воли отношения; из взаимодействия определенных социальных групп слагается состояние каждого общества. Иными словами, история человечества, с точки зрения идеологии марксизма, не является историей развития некоего Абсолюта, – она есть борьба классов, обусловленная столкновением интересов разных социальных групп. Специалисты не раз обращали внимание, что под внешним рационализмом учения К. Маркса скрывается иррациональная суть общественных отношений[83].

Если философия Нового времени XVII века была преимущественно философией природы, то заключительный ее период придает большее значение проблемам культуры и истории. К. Маркс критически оценивал натуралистические системы XVII века: они объявлялись метафизикой, немецкий идеализм – бессмыслицей. Это были достаточно поверхностные оценки, которые объяснялись, в том числе, незаинтересованностью К. Маркса в обстоятельности исследования философских проблем. Ф. Энгельс, не имевший большого пристрастия к философии, изобразил воззрения К. Маркса в свете поверхностного популизма.

Основная идея взглядов Ф. Энгельса – сознание полной несостоятельности немецкого идеализма. Немецкий идеализм обозначил проблему объективной этики. Ф. Энгельс отрицает за этикой самостоятельное, объективное значение. «Если уж с понятием об истине и заблуждении мы не ушли далеко, то еще меньше шансов на это с понятием о добре и зле. Противоположность этих понятий движется исключительно в области морали, стало быть, в сфере, относящейся к истории человечества, в которой реже всего встречаются окончательные истины в последней инстанции»; «мы поэтому отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона <…>. Напротив, мы утверждаем, что всякая нравственная теория до сих пор являлась продуктом данного экономического положения общества. А так как общество до сих пор двигалось в классовых противоположностях, то мораль всегда была классовой моралью»[84].

Как можно увидеть, Ф. Энгельс разделяет подходы этического релятивизма, утверждая, что этика сливается с деятельностью, направленной на сохранение жизни и на борьбу за существование. Аналогично Ф. Энгельс не одобряет политиков и юристов, которые государственное и частное право рассматривают как независимые области, которые имеют свое отдельное независимое развитие и которые должны и могут быть подвергаемы самостоятельно систематической обработке путем последовательного устранения всех внутренних противоречий. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» он писал: «Если бы люди сознавали связь идеологии с экономическими отношениями, пришел бы конец всякой идеологии»[85]. По существу, Ф. Энгельс отрицал все наследие немецкого идеализма.

Вывод, который сделал Н. Н. Алексеев, – социальная философия марксизма проникнута историзмом. Однако перед К. Марксом встал неразрешимый вопрос: какие категории формируют историческое и изменчивое бытие, рассматриваемое как самостоятельное онтологическое начало? В отличие от английских и французских социологов и экономистов К. Маркс ясно понимал невозможность выразить «историческое» в понятиях механического естествознания. В силу этого в марксизме сочетается историзм с гипотезой, взятой из механического естествознания, – материализмом[86]. Таким образом, конструируется новое учение под названием «исторический материализм».

2.1. Основы методологии науки (Риккерт, Кассирер, Гессен, Булгаков, Кистяковский, Лаппо-Данилевский)

Представители марбургской школы неокантианства (Г. Коген, П. Наторп, Р. Штаммлер, Э. Кассирер, А. Риль, В. А. Савальский, В. Э. Сеземан и др.) занимались преимущественно логико-методологическими вопросами науки; сторонники баденского направления неокантианства (В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Б. А. Кистяковский, П. И. Новгородцев, С. И. Гессен и др.) исследовали субъект познания и выстраивали науки в зависимости от критерия отнесения их к ценностям. Ориентир на культуру в системе построения наук – отличительная черта их философии.

Генрих Риккерт глубоко исследовал проблемы гносеологии, аксиологии, онтологии. В работах «Границы естественнонаучного образования понятий. Логическое введение в исторические науки» (1896 / в русском переводе 1902), «Науки о природе и науки о культуре» (1899 / 1911) «Философия истории» (1905 / 1908) он изложил свой подход к решению вопросов содержания, характера, классификации наук.

Развивая методологию И. Канта, Г. Риккерт определил границы естественно-научного и исторического методов. С помощью естественно-научного метода образуются общие понятия, этот подход отождествляет границы познания с границами опыта. Целью естественно-научного познания является установление закономерной связи фактов между собой: это познание изображает объективную картину эмпирического бытия. Исторический метод имеет дело с конкретной действительностью и образует понятия по принципу «ценности». Задача исторической науки заключается в установлении внутренней закономерности конкретных и общих явлений с точки зрения телеологии. Предметы и явления истории группируются сообразно с критерием ценности.