Любовь далекая и близкая

© Федорченко С. А., текст, 2023

© Егорова Т., иллюстрации, 2023

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2023

© ИП Соседко М. В., издание, 2023

Любимой маме Нине Михайловне Федорченко, присутствующей в этой книге, посвящается…

1

Рабочий день закончился. Александр Василенко, начальник отдела объемных забойных двигателей Пермского филиала научно-исследовательского института буровой техники, убрал в ящик рабочего стола лежавшие на нем деловые бумаги, взял папку с дипломным проектом и, почти сбежав со своего четвертого этажа на первый, вышел из здания института. Он очень спешил. Поэтому тут же добрался до ближайшей троллейбусной остановки, сел в подошедший троллейбус и вскоре уже подъезжал к политехническому институту. Прошедший рабочий день был напряженным, но удачным. Решить и сделать удалось многое. Такие дни в его практике случались нечасто. И Александр ценил их, стараясь, когда все получается, работать подольше, задерживаясь допоздна. Но сегодня срочное дело заставило его изменить этому правилу и уйти сразу, едва наступил конец рабочего дня. Под радужное настроение, в котором он находился, даже удалось избавиться от своих профессиональных мыслей и забот. Услужливая память вдруг напомнила ему и временную «измену» своей профессии, и неожиданное возвращение в нефтяную отрасль.

…Закончив двенадцать лет назад нефтяной геологоразведочный техникум, Александр работал на буровой, пока не был призван в армию. Отслужив три года срочной службы, демобилизовался, но в «нефть» не пошел. Мама, Нина Михайловна, после операции чувствовала себя неважно и нуждалась в уходе. Александр устроился на закрытый завод имени М. И. Калинина, на котором проработал семь лет вначале слесарем, затем мастером, а еще позже – старшим мастером сборочного цеха. Но любовь к нефтяному делу взяла свое, и, несмотря на заманчивые перспективы, с завода ушел. Уже работая в Пермском филиале научно-исследовательского института буровой техники, поступил на вечернее отделение горно-нефтяного факультета политехнического института. Учеба захватила его целиком. Наконец-то он снова занимался тем делом, которое полюбил, еще учась в нефтяном техникуме. И когда учеба подошла к концу и настало время браться за дипломный проект, он с огромным желанием взялся за его написание. Тему для диплома выбрал непростую – «Разбуривание Елпачихинского месторождения с использованием при бурении скважин объемных забойных двигателей». Елпачиха, как между собой называли это месторождение нефтяники, была капризной площадью. Обвалы пород, затяжки инструмента и уходы циркуляции при бурении скважин здесь были частым явлением, создававшим дополнительные трудности. Поэтому применение в этом районе объемных двигателей было по-настоящему смелым новаторским решением. Внедряя двигатели, можно было избежать многих осложнений. Александру с помощью убедительных расчетов удалось доказать целесообразность предлагаемых в дипломном проекте решений. За что консультант дал отличный отзыв на его проект. До защиты оставалось две недели. За это время нужно было получить рецензию у руководителя дипломного проекта. Для встречи с ним майским солнечным днем Александр отправился в институт. На остановке возле Октябрьской площади он вышел из троллейбуса, но вдруг услышал за спиной какой-то шум. Александр оглянулся и увидел стоящую в дверях стройную красивую девушку. Держась за поручни, она растерянно смотрела на него. Он шагнул назад, взял девушку на руки, вынес из троллейбуса и осторожно опустил на асфальт.

– Что случилось? Вы оступились? Стоять не больно? – спрашивал Александр, волнуясь и переживая не меньше девушки.

– Извините, что так получилось! Я не хотела их надевать. – Девушка посмотрела на светлые босоножки на высоком каблуке, в которые была обута. – Как будто чувствовала, что они меня подведут. И вот… зацепилась каблуком за краешек ступени. – Она смущенно посмотрела на Александра, который в это время пытался незаметно взглянуть на свои часы. – Вы спешите?

– Какая вы наблюдательная. – Он снял с руки часы и положил их в карман брюк. – Вот так, чтобы они вас не смущали. Вам куда?

– Мне? До угла и направо. А вам?

– Налево через площадь, вон к тому большому зданию.

– К политехническому институту? Вы преподаватель?

– Не угадали. Несчастный студент-вечерник. Правда, почти с дипломом нефтяника. – Он прижал папку, в которой был проект, к груди. – Скоро защита, осталось получить рецензию, вот за ней и иду.

– Ни пуха вам, ни пера!

– К черту! К черту!

– Ну что, будем прощаться? Еще раз извините за то, что так… заставила вас потрудиться.

– Если бы вы знали, как мне приятно было это делать! – Александр вдруг понял, что пройдет каких-нибудь десять-пятнадцать секунд – и они расстанутся. И он потеряет ее навсегда. И никогда больше не увидит это юное, стройное, красивое чудо, с роскошными, до пояса черными волосами. Эта мысль ужаснула его.

– Давайте так. Каждый раз, когда вы будете подъезжать к этой остановке, я буду встречать вас здесь и выносить из троллейбуса на руках. – Он понимал, что несет чепуху, что девушка может на это обидеться. Но был готов говорить что угодно, лишь бы она не ушла и хоть ненадолго еще задержалась.

– Нет, выносить меня, я думаю, вам больше не придется. – Девушка и не думала обижаться. – А вот запомнить этот случай постараюсь. А теперь еще буду болеть за вас. Поэтому, когда получите диплом, сообщите, если не трудно.

– Как это «сообщите»? Каким образом? Куда и кому?

– Мне по телефону. Запишите номер. – Она дважды назвала его, подождала, когда оторопевший от счастья Александр его запишет, и по-доброму улыбнулась. – Мне тоже пора. Прощайте! – И постукивая по асфальту каблучками, пошла, удаляясь от него.

В институте Александр нашел руководителя своего дипломного проекта, грозу всех студентов-нефтяников, доцента Сократова, вручил ему папку с проектом и тут же скрылся, оставив приготовившегося к встрече со студентом доцента в полном недоумении. Действительно, Александру было не до «дипломных» разговоров. Девушка, которую он только что встретил, не выходила у него из головы. Снова и снова вынимая из кармана свой студенческий билет, в уголке которого был записан номер ее телефона, он в сотый раз вглядывался в дорогие ему цифры, с трудом сдерживаясь, чтобы не подойти к телефону-автомату и не набрать номер.

Увидев входящего в дом сына, Нина Михайловна поняла: он опять влюбился. К его частым и легким романам она давно привыкла и не осуждала за это. Интересный собеседник, общительный, всегда начищенный и наглаженный, он нравился как совсем юным девушкам, так и взрослым женщинам, в том числе и замужним. Воспитанный в духе ее наказов – сохрани ты – сохранят и тебе – он не доводил свои скоротечные романы до интимных отношений, а заканчивал их еще на стадии поцелуев и объятий. Но время шло, ему этой весной стукнуло уже тридцать, однако девушки по-прежнему то появлялись, то исчезали. А с ними таяла и самая большая мечта Нины Михайловны – взять на руки и понянчить долгожданного внука. Две ее дочери, сестры Александра, давно уже жили отдельно, обложившись мужьями и детьми. У них, слава Богу, все было хорошо: почти не пьющие мужья, здоровые дети. И за них она была спокойна. А вот что будет с Сашей, вернее, кто будет рядом с ним… Об этом она думала постоянно. «Попадет какая-нибудь „цыпа“. Ни поесть приготовить, ни белье постирать, ни рубашку погладить. И будет он, бедный, сам все делать», – Нина Михайловна пыталась представить эту «цыпу». Ее настроение окончательно портилось. Потому что каждый раз воображение рисовало один и тот же портрет: холеную, высокомерную, напомаженную красавицу с наманикюренными ногтями и ледяным взглядом. И тогда она подходила к иконе и, умоляюще глядя в глаза Спасителю, шептала: «Не дай, Господи! Спаси и сохрани, Господи! Господи, помилуй!»

Удивительно, что Александр, обычно не скрывавший от матери своих знакомств и пусть без деталей, но в общих чертах рассказывавший о своих девушках, в этот раз предпочел отмолчаться. Хотя возбужденное состояние, в котором он находился, проявлялось во всем – во взгляде, в движениях, в голосе. Опытная Нина Михайловна пошла на хитрость, пригласив сына в огород. Там они сели на скамейку, что стояла под большим, буйно цветущим кустом белой сирени.

– Ты смотри, что нынче с сиренью творится: цветет как в последний раз. Даже листьев не видно. – Она обняла сына. – Пойдешь на свидание – нарежь букет, да побольше.

– Не будет никакого свидания, мама. Я даже имени ее не знаю. Только телефон. Да и тот, возможно, не ее, а чужой.

– Но это же легко проверить! Надо позвонить, и если ответит она, значит, не обманула. Ну а если… об этом не хочется даже думать… тогда придется ее забыть.

– Не могу ее забыть, мама! Если не дозвонюсь, буду ее искать. Обыщу всю Пермь, но найду.

– Да что с тобой, Саша? Успокойся. И потом… как ты можешь подозревать в обмане девушку, которую, кажется, полюбил? Разве она похожа на лгунью?

– Какая лгунья, ты что говоришь, мама? Если бы ты ее видела! Красивое лицо, большие, очень добрые глаза и взгляд… Нет, такая обмануть не может.

– Тогда вот что. Завтра ты пригласишь ее на свидание. Вы встретитесь…

– …Но она просила позвонить только после защиты, когда получу диплом.

– Глупый ты еще. Это был предлог. Повод, чтобы дать тебе телефон. Не могла же она сказать: вот мой телефон, звоните, когда захотите. Девушка твоя поступила мудро, разрешив звонить тогда, когда будет повод. Главное для нее было – дать тебе номер телефона. И она сделала это очень красиво. Теперь твоя очередь галантно ответить на такой жест. Поэтому завтра ты должен встретиться с ней. Это свидание многое прояснит. Узнаешь, как она к тебе относится. Когда поедешь, нарежь нашей сирени, да побольше, не жалей. И, пожалуйста, будь посмелее. Таким влюбленным, но нерешительным я тебя еще не видела.

На следующий день Александр с охапкой белой сирени, волнуясь, прохаживался перед телефонной будкой, что стояла около художественной галереи. Наконец, трижды мысленно пожелав себе удачи, решительно вошел в будку и набрал номер телефона девушки. После двух-трех длинных гудков в трубке что-то щелкнуло и послышался ее голос. Александр хотел ответить, но горло перехватило, и он, как ни старался, не мог произнести ни слова. И только после того, как она в ответ на его молчание пригрозила положить трубку, заговорил:

– Это я, здравствуйте… Вы меня узнаете? Мы вчера познакомились возле троллейбуса. Ну, это когда вы выходили, а я…

– …А вы тут как тут. Конечно, узнала. Только что значит «познакомились»? Я не знаю вашего имени, вы – моего. Какое же это знакомство?

– Извините, что не представился вчера. Меня зовут Александр.

– А я – Галя. Александр, мы договорились, что вы позвоните мне после защиты диплома. Что-то случилось?

– Да нет. То есть ничего не случилось. Дело в том, что я с мамой живу в небольшом домике возле соснового бора в Верхних Муллах, это пригород Перми. У нас там огород. А в нем растет большой куст белой сирени. В эту весну она цветет так, что почти не видно листьев. Мы с мамой решили, что этим богатством нужно поделиться с вами. Половина куста у меня в руках. Вот как-то бы передать вам эту охапку…

– Какой вы… Звонок, сирень… Все так неожиданно. А как ваша мама узнала обо мне? Вы ей рассказали?

– Да. Мне не удалось скрыть свое состояние, и она, увидев меня, попросила поделиться тем, что произошло. Пришлось признаться, что я встретил вас. Кстати, она передает вам привет. Подарить вам сирень тоже ее идея.

– Александр! Если можно, передайте привет вашей маме. Мне даже как-то неловко. Ведь она меня совсем не знает – и вдруг такое отношение…

– Оставьте, Галя! Моя мама очень тактичная, красивая женщина, большая умница. Она все понимает. Так где я вас увижу? – Мне очень неловко, но я должна сказать, что сегодня мы, скорее всего, не встретимся.

– Я вас не увижу? Почему?

– Сегодня нерабочая суббота. У папы появилась редкая возможность отдохнуть. Они с мамой уезжают на дачу, меня забирают с собой. И у нас с вами осталось всего две-три минуты, чтобы закончить разговор и попрощаться.

– А как же сирень, Галя?

– Вы откуда звоните?

– Я нахожусь около художественной галереи, очень люблю это место – изумительный вид на Каму, этот собор…

– Если бы вы были рядом! Я живу в доме за зданием областного управления внутренних дел, известном как «башня смерти». Нет, вы не успеете доехать, Александр. А сирень мне очень жаль. Я ее очень люблю, с ней не сравнятся никакие, даже самые роскошные, розы. А вы подарите вашу, как вы сказали, охапку какой-нибудь красивой девушке. Ну, все, давайте прощаться. На всякий случай еще раз желаю вам отличной защиты. И заранее поздравляю с получением диплома.

– Как? Мы же договорились созвониться по этому поводу. Ничего не понимаю…

– Александр, не хотела вам говорить, но вынуждена. Меня в это время уже не будет в Перми. Через неделю, может, чуть позже в свой город Горький из заграничной командировки приедет мой жених, инженер-кораблестроитель. В Горьком он пробудет два-три дня. В это время состоится наша свадьба. Муж снова уедет за границу, а я останусь в Горьком, скорее всего, навсегда. Поэтому и поздравляю вас заранее, пока еще здесь. Почему вы молчите, Александр? Не хотите пожелать мне счастья? – Она не услышала ответа, так как Александр молча повесил трубку.

…Почти не замечая никого и ничего, он брел по Комсомольскому проспекту. Из оцепенения его вывел чей-то женский голос: «И куда это ты с таким букетом, сынок?» Он обернулся и увидел старушку, сидящую на деревянном ящике. На лежащей перед ней газете аккуратными рядами были разложены предназначенные для продажи, перевязанные нитками небольшие букетики фиалок и подснежников. Александр подошел к старушке и положил сирень к ее ногам.

– Это вам!

– Мне? – ахнула та. – Так много? Вот спасибо! Дай Бог тебе здоровья! И жене, и деткам твоим.

«Ну, вот и пристроил свою сирень. Даже хорошие слова заработал, – с облегчением подумал он. – Только где она, моя будущая половина? Встретил, кажется, наконец ту, о которой мечтал все холостяцкие годы. И на тебе – она без пяти минут жена какого-то счастливчика. И пожаловаться-то некому. Сам виноват. Поаккуратнее надо было со всеми этими услугами с применением рук».

Нина Михайловна к рассказу сына отнеслась на удивление спокойно:

– До сих пор ты первым бросал… Нет, оставлял своих девушек. Не задумываясь о том, какую боль они при этом испытывали. Это было довольно жестоко. И я не раз говорила тебе об этом. – Она посмотрела сыну в глаза. – Но ты не очень слушал меня, продолжая нравиться девушкам, упиваясь своими победами. Хотя, знаю, расставаясь с ними, ты делал это по-мужски честно, порядочно, не задевая ни их честь, ни свою собственную. Теперь пришла твоя очередь испытать эту боль. Знаю, как это нелегко. Но справиться с ней можно. Загрузи себя до отказа работой, доведи дипломный проект до защиты и получи диплом. А там, глядишь, и отойдет от сердца, забудется твоя Галя. Знаю, что ты на это скажешь. Мол, не забуду ее никогда, таких больше на свете нет. Да что хочешь говори, спорить не буду. Но время лечит всех, и тебе оно тоже поможет. Помни это. Кстати, не видела твою Галю…

– Мама!

– Извини. Просто Галю. Не видела ее и знаю только по твоим рассказам, а нравится она мне почему-то и все. Сердцем чувствую, какой она хороший человек. Так что начинаю переживать вместе с тобой.

Утром, едва Александр появился в институте, его вызвал главный инженер Петр Илларионович Астафьев, немного картавивший, худощавый интеллигент, обращавшийся ко всем на «вы».

– Александр, я знаю, вы подготовили дипломный проект, который посвящен разбуриванию Елпачихинского нефтяного месторождения объемными двигателями конструкции нашего ученого Самуила Никомарова. Министерство нефтяной промышленности очень заинтересовано в их скорейшем внедрении. И чтобы изучить его возможности, направило к нам одного из своих лучших специалистов в области бурения. Поезжайте с ним на Елпачиху и познакомьте его с результатами, которые нам удалось получить благодаря этому уникальному изобретению.

– Когда выезжать, Петр Илларионович?

– Лучше сегодня. В пятницу московского гостя уже ждут в министерстве с отчетом о поездке. Работы у вас очень много. Так что поспешите.

Командированный из министерства специалист оказался совсем молодым человеком, недавно закончившим Московский институт нефти и газа имени академика Губкина. Однако, несмотря на молодость, Владимир – так звали москвича – хорошо разбирался в буровецких делах. Он был прост, общителен и начисто лишен присущей москвичам столичной звездности. Это помогло ему к концу поездки на месторождение подружиться с Александром. Целыми днями с утра до вечера они мотались по буровым и расставались только перед самым сном, когда расходились по своим одноместным номерам в гостинице города Осы. И только тогда Александр позволял себе, расслабившись, вспоминать Галю. Он не просто вспоминал ее, а пытался мысленно писать ей письма. Вообще-то это были даже не письма, а неосуществимые мечты, больше похожие на грезы. В них он видел ее то поливающей с Ниной Михайловной грядки на огороде, то неторопливо прогуливающейся с ним по тропинкам Черняевского леса. И ему становилось легче.

Возвратившись в Пермь, Александр вместе с Владимиром засели за отчет, который написали, просидев до полуночи. И уже утром представили его Астафьеву, который после ознакомления с ним удостоил их щедрой похвалы.

– Думаю, что полученные вами данные о работе забойных двигателей следует рассмотреть на заседании ученого совета нашего института. Настолько они интересны и даже неожиданны. Так что готовьтесь выступать, – обратился он к Александру. И тут же посмотрел на москвича. – Вам, Владимир Николаевич, спасибо за работу. Это раз. Билет на самолет и командировочное предписание получите у секретаря. Это два. И наконец, последнее. Ваш самолет на Москву вылетает через четыре часа. У вас есть время хоть немного ознакомиться с нашим городом. Александр Анатольевич, возьмите мою машину и покажите гостю оперный театр, художественную галерею, наконец, нашу красавицу Каму. И что-нибудь еще, если успеете.

– Я слышал, что у вас есть уникальная коллекция деревянных богов, – осторожно вмешался Владимир. – Ее можно посмотреть?

– А почему нет? Она, кстати, в художественной галерее, которая стоит на берегу Камы. Ну что, поехали? – Александр поднялся со стула.

Поколесив по городу, друзья подъехали к зданию художественной галереи. Вид величественной Камы, открывавшийся с площадки перед галереей, поразил Владимира.

– Нам бы такую реку! В Москве не река, а какой-то мутный ручеек, – мечтательно произнес он.

– Ишь ты, чего захотел! Такую реку заслужить надо. И мы ее заслужили. – Александр взял друга под руку. – Все, пора на встречу с богами. Заждались они нас.

Коллекция деревянных пермских богов окончательно сразила Владимира. Он подолгу рассматривал каждую скульптуру, делая в своем блокноте какие-то зарисовки и восхищаясь: «Чудо! Фантастика! Невероятно». Александру даже показалось, что он хочет поговорить с богами, но сдерживается. Сделав восторженную запись в книге посетителей, друзья вышли на улицу.

– Ты смотрел на деревянных богов как на живых. Словно хотел познакомиться с ними, но, видимо, постеснялся меня. Или мне показалось? – улыбаясь, спросил Александр.

– Напрасно смеешься, Саша! Сразу видно, что ты, кроме своего бурения, ничего не знаешь. Не обижайся, это я так, шучу. – Владимир похлопал друга по плечу. – Ваши деревянные боги – это такое искусство! Нет слов… Когда-то, еще в детстве, я увидел сидящего в гнезде птенца. Маленького, беззащитного, озирающегося. Он будто хотел сказать: «А где же мама с моим червяком? Ведь я так хочу есть!» Я запомнил эту картинку и потом по памяти вырезал все это из дерева – и гнездо, и птенца. Затем стал «создавать» зверей, а еще позже – головы знакомых и даже небольшие скульптуры знаменитостей. Сейчас в моей коллекции есть и копии архитектурных шедевров: Кремль, Лувр, Эйфелева башня. Но теперь все это задвину в сторону и займусь богами. Что-то скопирую с ваших, что-то придумаю сам.

– Верно говорят: талант, как и беда, не бывает в одиночку. Ты, оказывается, не только способный нефтяник, но и прекрасный художник, скульптор. – Александр грустно посмотрел на друга. – Так не хочется с тобой расставаться…

– Мне тоже. Соберешься в Москву – обязательно дай знать. Адрес, телефоны у тебя есть. Остановишься у меня. Посмотришь мою коллекцию. К твоему приезду я создам что-нибудь божественное.

– Тебя проводить? В аэропорту зайдем в ресторан, примем по сто грамм. Смотри-ка, рифма пошла! Это от грусти, от расставания с тобой.

– В другой раз. Вечером меня уже ждут в министерстве. Так что извини. И прощай. – Владимир крепко обнял Александра и пошел к машине.

Когда «Волга» с Владимиром скрылась из глаз, Александр медленно, глядя под ноги, побрел в сторону площадки, на которой только что они стояли, любуясь Камой. Вообще-то Александр трудно сходился с людьми, несмотря на свою коммуникабельность. Виной всему была его придирчивость к тем, кто собирался с ним дружить. И если «кандидат в друзья» ему не нравился, он прямо давал ему это понять. И наоборот. К тому, кто отвечал его требованиям, он прикипал всем своим существом. Владимир был таким. «И знакомы-то с ним были меньше недели, а уехал – и я будто осиротел», – грустно думал он, спускаясь по бетонным ступеням к реке. Его невеселые мысли прервал женский голос, показавшийся ему знакомым и назвавший его по имени. «Дожил… Докатился до слуховых галлюцинаций. Ну и работничек! Лечиться надо. Ну, ничего, сейчас посидим у воды и успокоимся». Александр уже подходил к набережной, как вдруг кто-то сзади коснулся его плеча. Он оглянулся и обомлел – перед ним стояла Галя. Он зажмурился, но тут же открыл глаза, словно проверяя себя: не сон ли это? Нет, это была Галя. Даже платье на ней было то же самое, в котором она была в день их встречи.

– Александр! Что с вами? Неужели вы меня не узнали? Я даже оделась специально как в тот раз, – несмело проговорила она.

– Да… ну, конечно… как же… Я сразу догадался… Но вы же должны быть в этом, как его… – Александр все еще не мог прийти в себя и говорил, повторяя и путая слова. – Кажется, в Горьком. И у вас там свадьба… А вы почему-то здесь.

– Потому что моего жениха не отпустили, вернее, задержали еще на две недели. И тогда я решила, если, конечно, позвоните, напомнить вам о сирени, которую тогда не получила.

– Я отдал всю охапку какой-то бабуле, торговавшей цветами.

– Бабушке повезло. Завидую ей. Так вот, я ждала вашего звонка. Но телефон молчал. Вы не звонили. И я поняла почему. Вы обиделись на меня. И правильно сделали. О том, что я выхожу замуж и навсегда уезжаю в Горький, я сказала так, словно кичилась этим или хвасталась. Я представляла вас, выслушивающего весь этот бред, и мне становилось стыдно.

– Галя! О чем вы? Ну не надо! Да не казните вы себя! Зачем это вспоминать? Да, состояние было такое, что… Нет, не хочу об этом говорить. Не хочу!

– …И тогда я решила разыскать вас, чтобы извиниться. – Они дошли до набережной и стояли возле бетонного, с железными решетками ограждения, отделявшего пешеходную дорожку от воды. Галина тонкая, с чуть заметным пушком обнаженная рука была совсем близко от его ладони, лежавшей на бетонной стенке. Достаточно было одного, совсем незаметного движения, чтобы его ладонь коснулась ее руки. Но Александр справился с этим желанием и убрал ладонь, сунув руку в карман пиджака. Девушка глазами проводила это движение и вдруг отвернулась. Растерявшись, Александр стоял молча, не зная, что делать. Но Галя так же неожиданно повернулась к нему лицом, и он увидел в ее глазах слезы.

– …А вы будто сквозь землю провалились.

– Но я же нашелся! И вы никуда не уехали. Все хорошо. Да перестаньте же плакать!

– Какой же вы… деревянный. Я целыми днями пропадала в институте, исходила все коридоры и закоулки. А вы – «я же нашелся». Ну, вы нашлись, и что дальше?

– А дальше вот что. Во-первых, вы перестанете меня ругать. Потому что всю прошедшую неделю я был в командировке на буровых, откуда дозвониться до Перми было невозможно. А во-вторых, мы сейчас же поедем к нам, вы познакомитесь с моей мамой. И, уверен, подружитесь с ней, потому что она замечательная женщина, а вы очень добрая, изумительной красоты девушка.

– А вдруг я ей не понравлюсь? Я очень боюсь этого. И потом… я без пяти минут жена – и еду в гости к незнакомому мужчине. Может она так подумать, Александр?

– Уверен, что нет. Не такой она человек. Она не видела вас ни разу, а вы уже ей понравились.

– Я завидую вашим отношениям с мамой. А у меня все иначе. Моя мама – жесткая, категоричная женщина. Она главный врач поликлиники и привыкла всех подчинять себе, в том числе и меня. Я, конечно, все понимаю, я – дочь и обязана ее слушать, но когда дело доходит до унижений и оскорблений, я восстаю. И если бы не папа, я давно бы ушла из дома. Он очень любит меня. Такой добрый и сердечный. Всегда, когда может, защищает меня от нападок мамы. Но папа постоянно занят, он полковник, заместитель начальника областного УВД. Так что у родителей своя жизнь, а у меня своя. Мне даже персональный телефон поставили, чтобы я не мешала родителям. Он стоит в моей комнате, и никто, кроме меня, им не пользуется. Ой, что-то я разоткровенничалась, извините, – спохватилась Галя. – Вот и хорошо. Теперь я хоть что-то о вас знаю. А то все о себе да о себе. – Александр положил руку на плечо девушки. – Вы, оказывается, такая сильная. Откуда у вас это?

– Может быть, от папы? Он, несмотря на доброту, очень настойчивый, даже упрямый. Хотел, чтобы я получила какое-нибудь военное образование или стала юристом. Но я сказала нет, и ему не удалось меня переубедить. Как золотая медалистка, могла выбрать любой вуз, даже в Москве, но решила, что наш пермский университет ничем не хуже московского. И вот только что закончила третий курс экономического факультета. – Ничего себе! Выходит, вам, уж простите за то, что заговорил о возрасте, двадцать или чуть больше? Галя, но в этом красивом платьице вы похожи на семнадцатилетнего подростка, ну, от силы восемнадцатилетнего. Не старше.

– Спасибо, Александр.

– А нельзя обратиться ко мне как-нибудь поласковее или подобрее?

– Как это – «подобрее»?

– Ну… скажем, назвать меня просто Сашей. Можно придумать и более душевный вариант моего имени.

– Даже не знаю, можно ли вас так называть. По-моему, как-то неловко. Да и какой вы «Саша»?

– Так-так, намек на разницу в возрасте уловил. Спасибо, что напомнили. Да, мне уже тридцать.

– Александр! Нет, Саша! Какой намек? Какая разница в возрасте? О чем вы? Чуть что, сразу обижаетесь. Даже сердитесь. – Уже не сержусь. Знаете, это такое возрастное ворчание, похожее на старческое. Вот поворчал – и снова улыбаюсь, видите?

– Конечно. Сейчас вы настоящий Саша. Понятный, ироничный.

– Спасибо. Давайте договоримся вот о чем. Все спорные вещи будем разрешать или сглаживать шутками. Согласны?

– Согласна. Если нам доведется снова встретиться и пооткровенничать. Я, безусловно, против ссор.

– Я тоже. Но за встречу с вами, если она возможна.

– Может быть, не стоит загадывать? На всякий случай постарайтесь не исчезать и не теряться, как в этот раз.

– Постараюсь. Скажите, вы нашли меня без помощи вашего всемогущего папы?

– Да, папу я к поискам не привлекала. Видите, я уже пытаюсь шутить. А тогда, потеряв надежду встретить вас в институте, почти дословно восстановила наш разговор по телефону. Вы сказали, что звоните от художественной галереи. И я стала приходить туда, решив, что рано или поздно вы там появитесь, чтобы позвонить мне. Оказалось, я все сделала правильно.

– Галя… какая вы… – Александр взял ее руку в свою и поцеловал пахнущую тонкими женскими духами ладонь. – А теперь, не теряя ни минуты, в гости к Нине Михайловне!

Войдя в избу, они застали Нину Михайловну на кухне. Стоя перед пышущей жаром духовкой, она вынимала из нее противень с вкусно пахнущими пирожками. Увидев вошедших, поставила его на стол и растерянно опустилась на стул.

– Мама, это мы… то есть я и Галя, – негромко проговорил Александр, удивляясь собственной нерешительности. Держась за руки, они продолжали стоять у входной двери.

– Вижу, что вы. Ну, проходите, раз пришли. Присаживайтесь, а я пока приду в себя. – И когда Александр и Галя присели на два стоящих рядом табурета, неожиданно совсем по-дружески, будто это была ее давняя знакомая, посмотрела на девушку. – Вот уж чего не могла предположить, так это то, что ты здесь появишься. Конечно, он тебя уговорил? – Нина Михайловна перевела взгляд на сына. И не позволив ему ответить, почти приказала: – Ты бы оставил нас с Галей вдвоем, нам посекретничать надо. Прогуляйся, сходи в огород, нарви к обеду молодого укропа, щавеля, нащипли перышек лука. – И когда за сыном закрылась дверь, ласково улыбнулась девушке. – Ну что ты притихла, все молчишь и молчишь? Меня испугалась?

Ну, сразу не то сказала, извини. Растерялась, когда тебя увидела. Не думала, что ты такая красавица, хотя Саша говорил, что встретил чудо. Теперь вижу, что он не преувеличивал. Тебя увидишь – не то что голову – рассудок потеряешь.

– Ну что вы, Нина Михайловна! – Галя, осмелев, посмотрела ей в глаза. – И никакое я не чудо. Глупая девчонка, что делаю – сама не знаю. Скоро свадьба, а я с чужим мужчиной по гостям разъезжаю. Разве так можно? Ведь нельзя так поступать? Я и Саше об этом говорила.

– Не знаю, что и ответить… Честное слово, не знаю! Не видела бы тебя, – не задумываясь, ответила бы, что так поступать нехорошо. А встретившись с тобой, такой чистой, нетронутой, искренней, понимаю, что никакая грязь к тебе не прилипнет. И все-таки давай порассуждаем… Ну, встретились, приглянулись друг другу, подружились. Что в этом предосудительного? Главное – как разойтись, чтобы оставить хорошую память об этой встрече, не причинив боли. Правда, боюсь уже сейчас, что для Саши расставание с тобой будет настоящей трагедией.

Нина Михайловна поднялась, подошла к Гале и, когда та встала, обняла ее и погладила по голове.

– И знаю-то тебя каких-то полчаса, а такая родная ты мне стала! Прямо колдовство какое-то! – Она поцеловала девушку в щеку. – Ну, все, давай накрывать на стол. А вон и Саша идет.

Зная строгий нрав матери, Александр не стал задерживаться в огороде, а, быстро нарвав полную корзину зелени, тут же промыл ее чистой колодезной водой и помчался в дом. Не очень ласковые слова, сказанные матерью при встрече, насторожили его. Однако то, что он увидел, появившись на кухне, привело его в тихий восторг. О чем-то переговариваясь, словно закадычные подруги, Нина Михайловна и Галя хлопотали, накрывая на стол.

– Пока мы с Сашей мудрим над зеленым салатом, ты бы, Галенька, переоделась, – Нина Михайловна достала из платяного шкафа свой цветастый халат и протянула его девушке. – А то еще невзначай посадишь пятно на свое шикарное платье. Где ты купила такую красоту?

– Сама сшила, Нина Михайловна, не покупала.

– Ты шьешь? Кто же тебя научил?

– Соседка, она живет в соседней квартире на нашей площадке. Когда я еще училась в школе, часто приходила к ней смотреть, как она делает выкройки и строчит на машинке швы. У нее это очень красиво и быстро получалось. Потом я попробовала все делать сама, конечно, с ее помощью. Вначале шила платьишки для кукол, потом стала шить на себя. Все, что сейчас ношу, сшито моими руками.

– Господи! Какая же ты умница и рукодельница. – Нина Михайловна помогла Гале переодеться. И когда та в ее халате появилась на кухне, всплеснула руками. – Надо же! Еще краше стала. Верно говорят: красоту одеждой не испортишь. Сынок, полюбуйся на нашу красавицу.

Действительно, в ярком, до пят халате, подпоясанная узким пояском, с распущенными длинными волосами Галя напоминала былинную фею, каких часто изображают в иллюстрациях к книжкам с русскими народными сказками. Александр подошел к девушке, восхищенно посмотрел на нее.

– Галя… нет слов.

– Все правильно, слов не надо, хватит говорить. Пора обедать, садимся за стол. – Нина Михайловна разлила по тарелкам дымящийся борщ. – Меню на сегодня: зеленый салат, борщ с говядиной и сметаной, пирожки с мясом и картошкой. Тому, кто все съест, чай с мятой и вареньем из смородины.

За разговором обеденное застолье затянулось. Галя взглянула на свои наручные часики, стараясь сделать это незаметно. Нина Михайловна это увидела.

– Да, пожалуй, тебе пора домой. Хотя так не хочется, чтобы ты уезжала. – Она дотронулась до Галиной руки. – Сейчас заглянем с тобой в огород, нарвем тебе зелени – и поезжай с Богом. Саша тебя проводит.

Прощание получилось грустным. Нина Михайловна проводила их до ворот, передала Гале пакет с зеленью и пирожками и посмотрела ей в глаза. Увидев, что в них стоят слезы, тихо произнесла:

– Ну что ты, доченька! Не надо плакать. Мы еще увидимся. Вот приедешь в следующий раз – натопим баньку, попарю тебя, а потом будем пить чай с медом и вареньем. И, конечно, будем сплетничать, как все женщины. А теперь дай я тебя поцелую.

На тракте Шоссе Космонавтов Александр поймал частника, и вскоре они уже подъезжали к Комсомольской площади, где, как объяснила Галя, за зданием областного УВД находился их дом. В машине, стесняясь водителя – молодого мужчины, откровенно, с любопытством подглядывающего за ними в переднее зеркало, они почти не говорили, а лишь обменивались короткими фразами. Но выйдя из машины, заговорили сразу и горячо, не сдерживаясь. Галя говорила о том, как хорошо ей было у них и какая замечательная у него мама. А он восхищался тем, как Галя себя вела и как влюбилась в нее Нина Михайловна. У подъезда дома, в котором жила Галя, они остановились и молча посмотрели друг на друга.

– Вот здесь я живу на третьем этаже. Ну… Я пошла? До свиданья! Можешь позвонить мне завтра? Извините, я так привыкла мысленно разговаривать с вами на «ты», что проговорилась…

– Наконец-то! А я давно хотел предложить перестать выкать, но боялся, вдруг вы… то есть ты, неправильно меня поймешь. Еще решишь, что я набиваюсь в друзья.

– Не надо так говорить. – Галя подошла к нему вплотную и приложила палец к его губам. – Я уже считаю тебя своим другом. И этот день, который ты подарил мне, я никогда не забуду. А теперь прощай! – Она улыбнулась и стала быстро подниматься вверх по ступеням.

Нина Михайловна встретила сына тревожным вопросом:

– Почему так долго? Что-то случилось? Или с Галей долго прощались? Я вся переволновалась, не знала, что и подумать.

– Успокойся, мама, все хорошо. Просто водитель, который согласился везти нас с Галей, оказался еще тем рвачом и заломил неслыханную плату. Пришлось расплатиться, не торговаться же при ней. Остался с мелочью, которой хватило только на трамвай. Как они ходят, сама знаешь. А с Галей расстались быстро. Попрощались и разошлись.

– Без объятий?

– Представь себе, без них.

– И правильно. Она не из тех легкомысленных девушек, что вешаются на шею при первой встрече. Воспитанная.

– Что верно, то верно. А вот откуда такое хорошее воспитание – загадка. Отец, правда, очень добрый человек, он полковник, служит в милиции. Мать – врач, по словам Гали, очень жесткая женщина, отношения с ней непростые. Оба, и отец и мать, всегда заняты, им не до дочери. Мне кажется, Галя сама себя воспитала. И к тебе потянулась потому, что не знает, что такое материнская ласка.

– Моя бы воля – посадила бы ее с собой рядом и никуда не отпускала. Так она мне по душе пришлась. – Нина Михайловна поднялась с дивана, на котором сидела, медленно прошлась по комнате и остановилась возле окна, выходившего в огород.

– Смотрю на грядки, а перед глазами картина: мы с ней сидим в меже и, как кролики, щиплем щавель с укропом. И она эту зелень ест. Я ей говорю: «Галенька, милая! Она же немытая, с землей». А она: «Нина Михайловна, у вас земля такая чистая, зачем же ее смывать?» Это какой же золотой характер нужно иметь, чтобы так по-доброму ответить! И это при том, что дома, как ты говоришь, ей живется несладко. А шьет-то как! Она учится или уже работает?

– Школу закончила с золотой медалью. Сейчас студентка госуниверситета, перешла на четвертый курс.

– Твоей Гале цены нет. И как вы будете расставаться, не представляю.

– Я тоже. Хотя думаю об этом постоянно.

– Сколько ни думай, а прощаться придется. Раньше надо было встречать это чудо. Опоздал ты, сынок. А сейчас тебе о защите диплома больше думать надо.

Напоминание Нины Михайловны о защите дипломного проекта оказалось очень своевременным. Приезд москвича, недельная командировка и, наконец, неожиданная встреча с Галей выбили Александра из привычного рабочего ритма. И о предстоящей защите думать или не хотелось, или на это не было времени. Теперь, спохватившись, пришлось наверстывать упущенное. Александр прошел собеседование у грозного Сократова, потом получил его рецензию с оценкой «отлично» и даже набросал свое пятнадцатиминутное выступление на защите. Ближе к вечеру встретился с группой, отвечавшей за банкет, внес свой «пай» и даже написал несколько шутливых поздравлений. И только после этого наконец позвонил Гале. После нескольких длинных гудков на том конце подняли трубку. Но на его «алло» никто не ответил. «Что-то с телефонами, с этим автоматом или с Галиным», – решил Александр и через минуту снова позвонил. И услышал ее совсем не приветливый голос:

– Здравствуй, Саша.

– Галя, что у тебя с телефоном? Звоню-звоню, а ты не отвечаешь. Извини, забыл поздороваться. Здравствуй!

– Телефон исправен. Я слышала тебя, но решила проучить, поэтому не отвечала.

– Проучить? За что?

– И ты еще спрашиваешь? Я ждала твоего звонка целый день. Но ты не удосужился позвонить. Разве так можно?

– Галя, извини. В пятницу защита, а у меня еще не все было готово. Пришлось наверстывать. Наконец все сделал и вот звоню.

– Ну мог же между своими делами набрать мой номер: так, мол, и так, сейчас занят, освобожусь и позвоню.

– Впредь так и буду делать. А ты, по-моему, уже не сердишься? А что если я к тебе приеду?

– «К тебе» – это как?

– Ну, то есть к твоему подъезду. Буду через десять минут, жди!

Стоявшую у подъезда Галю Александр заметил еще издали. В джинсах и в голубой, в талию блузке она казалась еще стройнее, чем в платье. Он подошел к ней и остановился. Но тут же сделал еще шаг, поднял ее на руки и направился к стоявшей на Комсомольском проспекте скамье.

– Зачем ты это делаешь? Отпусти меня! Я пойду сама, – шептала она, все крепче прижимаясь к нему. Александр подошел к скамье, сел на нее, не выпуская Галю из своих объятий. Она попыталась освободиться, но не смогла. Наконец он разжал руки, Галя соскользнула с его колен и села рядом.

– Только ты не сердись. А постарайся меня понять, – словно извиняясь, тихо заговорила она. И вдруг провела своей рукой по его большой ладони. – Какие у тебя сильные руки. Когда ты со мной, я тоже становлюсь сильной. И для этого мне совсем не обязательно сидеть у тебя на коленях… И не хмурься, пожалуйста. Мы договорились не ссориться, а уходить от ссор с помощью шуток. Или ты уже забыл об этом? Хорошо, поговорим серьезно. Этот разговор, наверное, должен был произойти раньше, но я гнала от себя эти мысли, не хотелось портить настроение ни тебе, ни твоей удивительной маме. Понимаешь… я делаю одну ошибку за другой, и никто меня не поправит. Вначале дала тебе свой телефон. А зачем? Потом искала тебя целую неделю, хотела извиниться, хотя понимала, что это предлог, что я просто хочу тебя снова увидеть. А эта поездка к вам, встреча с Ниной Михайловной? Которая сблизила меня с вами настолько, что теперь, думая о тебе как о друге, жду твоего звонка, хочу слышать твой голос. О Нине Михайловне разговор особый. Я полюбила ее так, что мысленно называю ее мамой. И сейчас каждый день думаю, нет, мечтаю о новой встрече с ней, о бане, которую она обещала. Я наконец узнала, какая она – материнская любовь, потому что, кажется, я ей тоже нравлюсь.

– Понравилась – не то слово. С твоим появлением я перестал для нее существовать как сын. О чем бы мы теперь ни заговорили, она тут же вспоминает тебя. «А вот это Гале бы понравилось». Или: «Интересно, что делает твоя Галя? Опять, наверное, строчит на машинке, шьет какую-нибудь очередную красоту?»

– Это правда? Спасибо. А о том, что я как бы затмила тебя, пожалуйста, никому больше не говори, хорошо? Она любит тебя так сильно, как редко любят мамы. И это, Саша, не преувеличение. Мне хорошо в этой атмосфере любви, которой пропитан весь ваш дом и в которую я окунулась. Только как мне быть, когда эта сказка закончится и не будет ни тебя, ни твоей мамы? – Галя вдруг придвинулась к Александру и, совсем не сдерживаясь, прижалась к нему. Получилось это так естественно и просто, будто она делала это много раз, совсем не стесняясь своих чувств. Правда, тут же отодвинулась и посмотрела на него извиняющимся взглядом.

– Совсем не контролирую себя. Одерни, отругай меня. Ну что ты молчишь?

– А мне безумно нравится, и что ты говоришь, и что ты делаешь. И прошу тебя, перестань себя стыдить. Это несправедливо по отношению к нам обоим. А к разговору этому мы еще вернемся после моей защиты. Если в этом будет необходимость. Ты согласна?

– Ты, как всегда, говоришь разумные вещи, заступаешься за меня. И я уже не чувствую себя виноватой. Даже улыбаюсь сейчас, вот! А теперь пора по домам. Тебя ждет Нина Михайловна, а меня – незаконченное шитье, хочу управиться к сроку. – Опять какой-нибудь сногсшибательный наряд?

– Закончу – покажу обязательно. Саша, не провожай меня. Мне не нравится прощаться у подъезда. Стоишь, оглядываешься… А здесь мы как настоящие влюбленные. Цветущая липа, скамейка, на которой сидели… Ну, все, я пошла. – Галя поцеловала его в щеку и, постукивая по асфальту каблучками, быстро зашагала к дому.

Встретились они лишь спустя два дня вечером накануне защиты диплома возле кинотеатра «Октябрь». До этого увидеться не удалось из-за занятости Александра. В институте состоялось неплановое заседание ученого совета по забойным двигателям, обещанное главным инженером Астафьевым. Пришлось готовиться к участию в его работе и выступлению на заседании. После чего Александр был вынужден добавить пару листов в уже готовый дипломный проект и даже заменить один из чертежей. Галя сочувственно и терпеливо отнеслась к этим неожиданно свалившимся на него дополнительным трудностям. И как могла успокаивала по телефону. «Саша, это такие мелочи! Потерпи еще чуть-чуть, ну, совсем-совсем капельку! Ты такой сильный. Завтра эта книжечка будет у тебя в кармане. Я даже ощущаю запах ее типографской краски. И верю в тебя, ты слышишь?»

И когда в зрительном зале «Октября» наконец погас свет, она положила голову на его плечо и тихо прошептала:

– Можно я не буду смотреть на экран, а просто посижу с тобой вот так?

Вместо ответа он взял ее ладонь в свою и поцеловал.

– Ты такой хитрый, купил билеты на последний ряд. – Она приблизила свое лицо к его глазам. – Это специально, чтобы мы могли шептаться?

– И не только шептаться.

Он свободной рукой обнял ее и поцеловал в губы. Поцелуй оказался долгим, и, когда их губы наконец разомкнулись, оба какое-то время молча сидели, опустив головы и не глядя друг на друга.

– Я так боялась, что это произойдет, – Галя первой посмотрела на него. – И вот это случилось. Ты осуждаешь меня? Скажи, только честно.

– Представь себе, я хотел спросить тебя об этом же. И даже слова у меня были те же. Невероятно, но мы думаем об одном и том же одновременно. Живем похожими чувствами. – Александр коснулся губами ее лица. – Может быть, уйдем отсюда? А этот боевик досмотрим в другой раз.

Выйдя из кинотеатра, они прошлись по Горьковскому саду, купили по пломбиру и устроились на одной из скамеек возле ротонды. Когда с мороженым было покончено, Галя открыла свою небольшую сумочку и достала из нее сверток.

– Это тебе. Поздравление с завтрашней защитой. Там же иконка с изображением Божией Матери. Я освятила ее вчера в Слудской церкви. Так что не волнуйся, все будет хорошо. – Она протянула сверток.

– Спасибо. – Александр взял сверток и изумленно посмотрел на Галю. – Ты такая выдумщица! Можно посмотреть, что там?

– Пока не надо. Помнишь, как, прощаясь, я сказала про незаконченное шитье? Так вот, оно в этом свертке. Дома посмотришь.

Едва переступив порог дома, Александр развернул пакет, заинтригованная Нина Михайловна стояла рядом. Она помогла разложить то, что в нем было: перед ними лежала белоснежная рубашка – батник с модными черными пуговицами.

– Ну, Галя… – восхищенно прошептала Нина Михайловна. Она достала из нагрудного кармана маленькую иконку и, перекрестившись, приложила ее к губам. – Даже иконку послала. Вот умница!

– Иконка освящена, мама.

– Значит, Галя верующая? Тогда вот что, – Нина Михайловна порылась в шкатулке и достала оттуда маленький крестик на тонкой цепочке. – Он серебряный, это подарок моего отца, твоего дедушки. Он был священником. Крестик святой. Но для нее даже его не жалко. Передай ей, пожалуйста.

Не удержавшись, Александр позвонил Гале еще по дороге в институт, куда утром отправился на защиту дипломного проекта.

– Галя, волшебница! Такая рубашка… Еду в ней, а на меня все смотрят, заглядываются. Одна девушка даже поинтересовалась, где продают такие.

– И что ты ответил этой девушке? Заодно, наверное, узнал, как ее зовут?

– Не пытайся испортить настроение, не получится. Спасибо за рубашку. Все, побежал на защиту. Позвоню позже.

– Ни пуха!

– К черту!

Александр защищался третьим. Его новинка – объемные забойные двигатели, которые он предложил в своем дипломном проекте, вызвала большой интерес у членов комиссии. Особенно у председателя комиссии, начальника объединения «Пермнефть» Мальцева Николая Алексеевича. Он дотошно интересовался преимуществами объемных двигателей перед серийными турбобурами. Александр уверенно отвечал на его вопросы. Но последний заставил его поволноваться.

– Вы предлагаете в своем проекте покрывать ротор и статор забойного двигателя износоустойчивой резиной. Во-первых, для чего? И, во-вторых, это дорого. Может быть, не стоит, как говорят, овчинка выделки? – председатель внимательно посмотрел на Александра.

«Да загляните же в смету, Николай Алексеевич! Там все есть: обоснование, расчеты», – глядя на Мальцева, подумал Александр. Но стараясь сохранять спокойствие, вслух сказал:

– В смете на бурение скважин приведены точные расчеты, доказывающие высокую эффективность забойных двигателей. Так что, Николай Алексеевич, овчинка выделки стоит. Пройдет от силы десять лет – и нефтяники на серийные турбобуры будут смотреть как экскаваторщик на лопату. Что же касается покрытия ротора и статора резиной, то данные, которые также приведены в дипломном проекте, убедительно доказывают, что в результате обрезинивания значительно уменьшаются гидравлические потери при бурении и увеличивается срок службы объемных двигателей.

Дискутируя с Мальцевым, Александр краем глаза заметил, как заерзал на стуле явно нервничающий член комиссии Сократов. «Так, пятерки, конечно, теперь не видать. Четверка в лучшем случае. Но она тоже оценка», – попытался успокоить он себя. И тут же представил маму с Галей, переживающих за него, для которых его четверка будет равносильна двойке или провалу. «Им-то каково? Ждали отличной защиты как праздника. Мама наверняка уже праздничный стол накрывает. Она умеет это делать. Галя такую изумительную рубашку сшила. А я… Сейчас как-то бы дождаться результатов защиты и исчезнуть незаметно еще до начала банкета. А его, этот банкет, устрою в ближайшей чайной. Сто-двести граммов водки и пара пирожков с капустой. Вот и весь пир».

Результаты защиты зачитывал сам Мальцев, объявляя дипломников в алфавитном порядке. Фамилии Александра среди них не было. «Какое-то недоразумение», – заволновался он и поднялся, чтобы выяснить, в чем дело. Но тут же опустился на стул, увидев, что Сократов делает ему знак рукой. Дескать, не мешай слушать, сиди! Между тем Николай Алексеевич уже заканчивал свое выступление:

– Все дипломные работы выполнены на хорошем профессиональном уровне. Чувствуется, не в обиду будет сказано студентам-очникам, их писали не студенты, а уже состоявшиеся нефтяники, знающие, как нелегко достается это черное золото. И какой это, без преувеличения, адский труд – работать буровым или верховым рабочим, помощником бурильщика, бурильщиком. Но одна работа… – Мальцев обвел глазами сидящих в зале дипломников, нашел среди них лицо Александра и, продолжая смотреть на него, взял со стола лежавший перед ним том. Сердце Александра замерло и, кажется, остановилось. Он узнал свой проект. – …По единодушному решению всех членов комиссии заслуживает особой оценки. Потому что этот проект разбуривания очень капризного Елпачихинского нефтяного месторождения объемными забойными двигателями выполнен на уровне добротной кандидатской диссертации. Автору проекта остается только сдать кандидатский минимум, после чего он может получать удостоверение кандидата наук. Кстати, я только что принял решение оказать институту-разработчику финансовую помощь. Эти средства должны обеспечить доведение уникального двигателя до промышленного производства в более короткие сроки, чем ранее планировалось.

Несмотря на все уговоры, на банкет Александр не остался. Выпив с бывшими «однополчанами» полфужера шампанского, он смочил остатками вина корочки диплома и, попрощавшись со всеми, кинулся звонить Гале. Заранее продумав весь разговор, он начал его трагическим голосом, каким говорят люди, на которых обрушилась беда.

– Ну, все… Нет, конечно, не совсем уже все так безнадежно. Но все как-то вот так…

– Я ничего не поняла. Что случилось, Саша? Да говори же ты, не молчи! Ты защитился?

– Ну, не совсем чтобы защитился, а все-таки как-то удалось, почти… – Он продолжал нести бессвязную чушь, но, не выдержав, сменил тон на смешливый: – Галенька, милая, извини! Хотел пошутить. Да, все хорошо. Защитился на отлично, диплом в кармане. Собирайся, едем к нам его обмывать. Мама уже, наверное, стол накрыла.

– Господи! Какой же ты… Да разве так можно? Я даже говорить не могу от испуга. Но все равно поздравляю! Ругать за эту твою выходку буду потом, может быть, завтра. Сегодня у меня тоже счастливый день. Наша группа решила отметить окончание третьего курса поездкой к одному из наших парней. У них в Троице настоящий дворец. А родители в отъезде. Гулять решили до утра. Я, конечно, отказалась, но к тебе поеду с удовольствием.

– Подожди, Галя. Твои знают о вашей вылазке в Троицу?

– Да, и о том, что я не поеду с ними, тоже.

– Тогда вот что. Слушай меня внимательно. Ты сейчас же скажешь папе или маме о том, что передумала и что едешь с ребятами. Оденешься по-спортивному, без всяких там коротких юбочек. А через полчаса мы встречаемся у автовокзала и едем к нам. Топим обещанную баню, обмываем мой диплом и гоняем до утра чаи.

– Но, Саша…

– Все. Никаких возражений!

Галя появилась у автовокзала только через час, раскрасневшаяся и запыхавшаяся от бега. Подойдя к Александру, обняла его. В голубом спортивном костюме и в такого же цвета легкой шапочке, под которой были упрятаны ее роскошные волосы, Галя была похожа на спортсменку-гимнастку. Он восхищенно посмотрел на нее, она не сводила глаз с него. Когда сели в автобус, она положила голову на его плечо.

– Пока шила тебе рубашку, все боялась, что ошибусь в размерах. Ведь я никогда не шила ничего мужского. Теперь вижу, что все рассчитала правильно.

– У тебя все еще впереди, научишься.

– Что ты имеешь в виду? – она подняла голову и, чуть прищурившись, посмотрела на него.

– Галя… ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Вот-вот объявится или появится – какая разница? – твой, как его…

– …Игорь…

– Появится этот Игорь, посадит тебя за швейную машинку, и будешь ты ему строчить трусы, майки, рубахи. Вот тогда и научишься. Это я и имел в виду.

– Какой ты, оказывается… Тебе хочется испортить этот праздничный день?

– Но я постоянно об этом думаю! Представляю, как он трезвонит тебе, а ты ему отвечаешь: «Приезжай скорее, милый! Я жду тебя. Скучаю». Такое себе нарисуешь – и желание жить пропадает.

– А у меня не пропадает? Да, он звонит почти ежедневно. Вначале у меня не получалось, но сейчас я научилась под разными предлогами уклоняться от разговоров с ним. И теперь он в основном звонит маме, которая с удовольствием рассказывает о своих подозрениях. Конечно, по поводу меня. Папа как может пытается сгладить наши конфликты, но что он может сделать, если его постоянно нет дома? Вот в такой атмосфере я существую. Поэтому, когда ты звонишь мне, мне хочется прыгать от счастья. – Галя снова прижалась к нему головой. – А перед Ниной Михайловной мы все равно должны предстать красивыми и счастливыми. И еще, я очень тебя прошу, если тебе дорога: не обижай меня такими разговорами, хорошо?

Выйдя из автобуса, они купили в придорожном магазине бутылку сухого вина и плитку шоколада. «Мама терпеть не может крепкий алкоголь», – предупредил Александр Галю.

– Я тоже, – улыбнулась она. – А ты? Нефтяники, я слышала, народ пьющий.

– Я – как все. По случаю могу и выпить. Но меру знаю, так что не беспокойся, – отшутился он.

Запах чего-то вкусного и свежеиспеченного они почувствовали, еще подходя к дому. А когда вошли, ахнули: весь большой кухонный стол был заставлен салатами, закусками и большими тарелками с пирогами и шаньгами. Нина Михайловна тут же обняла Галю, которая, не удержавшись, тут же отщипнула кусочек пирога и положила его в рот.

– Советую не портить аппетит. Лучше быстро вымойте руки – и садимся за стол. Все разговоры потом. По лицам вижу, что все, слава Богу, закончилось. Хотя… – Нина Михайловна внимательно посмотрела на Галю. – Какая-то ты невеселая. Вроде и улыбаешься, но как-то без радости. Что-то случилось? – Да нет. Все нормально, Нина Михайловна. Просто переволновалась за Сашу. Он же не сообщил по телефону, что защитился, а разыграл меня, наговорив убитым голосом непонятно что. Я чуть дара речи не лишилась.

– Мама, а Галя к нам с ночевкой, – Александр на всякий случай вмешался в разговор.

– Это правда? – Нина Михайловна удивленно посмотрела на девушку. – Наконец-то! Какая ты умница. Твои, надеюсь, знают, что ты вечером не появишься дома?

– Я сказала, что уезжаю со своими однокурсниками отдыхать. И что вернусь только завтра.

– Ну и хорошо, что предупредила. Значит, волноваться не будут. Мы тоже не станем спешить, все будем делать не торопясь. Саша сейчас затопит баню, и пока она топится, посидим за столом, перекусим, обмоем его диплом. Потом сходим в лес, он у нас тут рядом, наломаем свежих веников. Баня за это время как раз выстоится. Ну, вроде все сказала. Хотя нет. Ты, Галенька, скинь-ка свой чемпионский заряд и загляни в мой шкаф, выбери что-нибудь из моего гардероба. А после помоги Саше с баней. А я сейчас займусь столом.

– Твоя мама – настоящий командир. У нее все четко. Кто, когда и что должен делать. – Переодевшись, Галя сидела в предбаннике, глядя, как Александр растапливает печь. – Между прочим, ты тоже очень обязательный и организованный. Вам, таким одинаковым, это не мешает ладить друг с другом?

– Ничуть. Каждый знает свои обязанности и выполняет их. – Александр наконец растопил печь и присел рядом. – И если у одного что-то не получается, другой это видит и приходит на помощь. Мама развила свои организаторские способности, мне кажется, как бы поневоле. Потому что всю жизнь обходилась без помощи мужчин. С которыми маме не везло. Поэтому ей самостоятельно приходилось принимать все решения и осуществлять их, ни на кого не надеясь. Когда я подрос, ей стало легче, но время ушло, романов и заманчивых предложений выйти замуж становилось все меньше. Сейчас она мечтает только о том, как бы удачно женить меня, чтобы успеть понянчить внуков. А я все тяну, хотя годы летят… Ну что делать, если не могу встретить человека, которого бы мог полюбить?

– А я? – Галя встрепенулась и посмотрела Александру в глаза. – Я уже перестала быть твоим другом?

– Господи, какой же ты еще ребенок! – Александр обнял девушку и прижал к себе. – А еще замуж собралась.

– А может быть, я уже передумала? Ну что ты на меня так смотришь? Я не шучу. Ну, выйду замуж – потеряю тебя, Нину Михайловну. А как жить без вас? Каждый раз, расставшись с тобой, я прихожу в свою комнату, закрываюсь и плачу. Даже не знаю почему. То ли от счастья, потому что встретила тебя с мамой. То ли от тоски, что опять осталась одна. А впереди эта страшная неизвестность…

Галя не договорила. Неожиданно Александр взял ее лицо в свои ладони и, не сдерживаясь, стал покрывать поцелуями ее глаза, губы, шею. Все больше распаляясь, он расстегнул верхнюю пуговицу халата и, оголив плечо, поцеловал его.

– Что ты делаешь, Саша? Остановись! Ты же можешь справиться с собой. Умоляю тебя, не надо! – шептала Галя, пытаясь руками прикрыть оголившуюся грудь.

– Дети! Вы где? – голос Нины Михайловны послышался совсем рядом. Александр вскочил, заслонив своим телом Галю, которая лихорадочно застегивала халат. – А, вот вы где! – Нина Михайловна показалась в дверях предбанника. – Уединились? Вот и хорошо. Не все же вам на людях маяться. Красивые, настоящие чувства не всегда надо выставлять напоказ. Искренние слова лучше произносить с глазу на глаз. – Она подошла к девушке и поправила ее растрепавшуюся прическу. – Напугала я вас, уж извините. А почему ты крестик, что я тебе подарила, не носишь?

– Можно я его после бани надену? – Галя поднялась и прижалась к Нине Михайловне. – Спасибо вам за него.

– Вот и носи на здоровье и на счастье. И давай пока обойдемся без слез. – Она кончиком пальца убрала слезинки со щек девушки и повернулась к сыну. – Дров не жалей. Подкинь побольше, и лучше березовых. Баню натопить надо так, чтобы наша красавица ее навсегда запомнила.

За столом Нину Михайловну было не узнать. Вместо строгой «генеральши» за ребятами ухаживала обаятельная хлебосольная хозяйка, мягко, но настойчиво уговаривавшая их «съесть еще чуть-чуть» или «отведать вот этого совсем немного». И когда сухое вино было выпито, вдруг обратилась к сыну:

– Ну что, Сашенька, споем нашу любимую? – и пояснила, глядя на Галю: – Это известный романс Рощина из кинофильма «Разные судьбы». Фильм давнишний, когда он вышел, ты была еще ребенком, а может, еще и не родилась, – и, не дожидаясь сына, запела очень чистым голосом.

Александр улыбнулся сидевшей рядом Гале: мол, извини, придется помогать маме. И подхватил красивым баритоном:

Заканчивали петь романс совсем тихо, понизив голоса чуть не до шепота. Будто боялись спугнуть воспетую в романсе запоздалую любовь.

В наступившей тишине были слышны только всхлипывания Гали, уткнувшейся в плечо Александра. Нина Михайловна села рядом.

– Не плачь, доченька, держись. Чует сердце, главные наши слезы впереди. А за этот, как его, романс извини. Не надо было его петь. И без него ясно: поздно вы встретились. И как сложатся ваши судьбы – одному Богу известно. А может, и он не знает, что делать с вами, но, наверное, рассудит по справедливости. Давайте в это верить. И будет легче. Ну, все. Вино выпито, слезы высохли, все слова сказаны. Пришло время познакомить Галю с нашим лесом. А он у нас особенный. Заходишь в него злой, взвинченный, а выходишь – будто после исповеди, спокойный и такой добрый, что хочется просить у всех прощения.

Сосновый бор, о котором говорила Нина Михайловна, находился от их домика совсем близко, метрах в пятистах. Они вышли на дорогу, ведущую вглубь леса, с удовольствием вдыхая теплый, пропитанный запахом хвои воздух. Ноги утопали в толстом слое сухих иголок, которыми была усыпана дорога. Пройдя с километр, все трое свернули на узкую тропинку, петлявшую между молодыми березками и осинками, пока не оказались на большой открытой поляне, заросшей цветущим земляничником и лесными травами.

– Посидим, отдохнем, пока Саша заготавливает веники. – Нина Михайловна расстелила под березкой легкое покрывало, которое захватила из дома, и присела на него, жестом пригласив Галю сесть рядом. – Ты как пушинка, под тобой даже трава не приминается, – сказала она, восхищенно глядя на девушку. – Я, между прочим, когда-то тоже была такой. Или почти такой. Кажется, вчера все это было. Талия, горящие от любви глаза… И куда все это делось? – Когда Галя попыталась что-то сказать, прижала сорванный цветок к ее губам. – Пока ничего не говори. Знаю, что хочешь сказать. Дескать, я и сейчас неплохо выгляжу. Так это смотря для кого. Если для дряхлеющего пенсионера с шаркающей походкой и дрожащими руками, то, извините, нет! Уж лучше оставаться одной, чем ходить за древним старцем. Как-то ночью не спалось, я перебрала в памяти свои романы. И Сашиного отца, и остальных мужчин, что ухаживали за мной после его смерти. Так вот, вспоминаю их и думаю: а ведь я, кроме мужа, так никого по-настоящему и не любила. И хвалю себя за то, что ни за кого замуж не вышла. Несмотря на их клятвы о любви и уговоры. Жить без любви, доченька, наказание. Тяжелее которого ничего не придумаешь.

Говорю тебе, пока Саша меня не слышит. При нем ведь это не скажешь. А вот и он. – Нина Михайловна встала и пошла навстречу увешанному вениками сыну. – Пожадничал ты, сынок. Хватило бы и пары веников. Хотя баня наша не последняя. Веники еще сгодятся. – В голосе Нины Михайловны снова зазвучали командирские нотки: – Ты, Саша, отправляйся-ка домой и готовь баню. Запарь веники, наноси холодной воды. А мы нарвем цветов по букетику, как-никак в лесу были, и пойдем потихонечку. Гале, по-моему, здесь понравилось. Наверное, и уходить отсюда не хочется. Я угадала?

– Не то слово, Нина Михайловна! Вы говорили, что этот лес успокаивает. Да он просто волшебный! Я будто заново родилась – так мне сейчас легко.

– Выходит, не обманула я тебя, правду сказала. – Они медленно шли по лесной дороге. Нина Михайловна снова заговорила мягко, по-дружески: – Когда мы с Сашей присмотрели домик, в котором живем, для покупки, он нам не понравился – маленький, да еще в логу, в низине. Но увидели совсем близко лес и решили дойти до него. Зашли и поняли: никуда мы отсюда не уйдем и не уедем. Потому что такой красотой не разбрасываются. Купили этот домик и не пожалели. Что-то пристроили, срубили баньку, вырыли колодец, привели в порядок огород, кустов ягодных насадили. Но лес как был, так и остался нашим любимым местом отдыха и покоя. И ты, Галенька, когда будешь в Перми, не забывай это место, приезжай и заходи. Всегда будем тебе рады.

– Что вы, Нина Михайловна! – Галя остановилась и стояла, растерявшись, явно не зная, как реагировать на последние слова Нины Михайловны. – Я же еще никуда… ну, не уехала, а вы со мной уже прощаетесь. Почему?

– Глупенькая ты. Да не прощаюсь я с тобой, боюсь я за тебя, вот и говорю, сама не знаю что. Давай пока не будем заикаться о прощаниях. Договорились? – Нина Михайловна привлекла Галю к себе. Так, прижавшись друг к другу, они шли до самого дома.

Александр явно переборщил с баней, натопив ее так, что даже он, парившийся при любой, самой высокой температуре и делавший, как правило, по многу заходов, в этот раз попарился лишь трижды и, не выдержав нестерпимой жары, примчался в одних плавках к колодцу. Там он вылил на себя полдесятка ведер ледяной колодезной воды и лишь тогда стал приходить в себя.

Увидев эту сцену, Галя испуганно прижалась к Нине Михайловне.

– Я боюсь. Можно я не пойду в баню?

– Успокойся. Я буду с тобой. Вот твой тазик, полотенце и ночная рубашка. На всякий случай положила еще и простынь. Вдруг не будет у тебя сил одеваться, замотаешься в нее. Ну, так что, пошли? – Нина Михайловна погладила девушку по голове.

Опытная в банных делах мама Александра как в воду глядела. Оказавшись на банном полке, Галя сжалась в комочек, мгновенно покрывшись потом. С минуту она сидела неподвижно, глядя на Нину Михайловну, деловито запаривающую веники, и вдруг молча повалилась на доски.

…Очнулась Галя в предбаннике. Закутанная в простыню, она лежала на кушетке. У изголовья сидела Нина Михайловна. В руках у нее был пузырек с нашатыркой и клочок ваты. Увидев, что девушка открыла глаза, она поставила пузырек с ватой на столик и поцеловала ее в лоб.

– Слава Богу! Ох и напугала ты меня. Нет, это надо же: не сказав ни слова, вытянулась на полке, будто спать собралась. А если бы не оказалось нашатырки? Ты что, ни разу не парилась?

– Я не только не парилась ни разу, я в бане-то впервые. Но теперь я знаю, что такое деревенская баня.

– Ничего ты еще не знаешь. Вот сейчас сполосну тебя, наденешь рубашку, и на этом твоя баня сегодня закончилась. А теперь пошли домой. Полежишь, отойдешь, пока я быстренько попарюсь, и начнем гонять чаи.

Чаевничали долго, почти до полуночи, распивая чай то с медом, то с ягодными вареньями, то с душистой мятой. Было весело. Нина Михайловна по-актерски в лицах изображала то несущегося к колодцу сына, то обомлевшую от жары Галю. Спать засобирались только тогда, когда у молодых стали слипаться глаза. Через полчаса все крепко спали. Нина Михайловна с Галей в спаленке, Александр – в своей небольшой комнатке.

Проснулись поздно, когда высоко поднявшееся солнце уже палило вовсю, будто собиралось сжечь все живое на свете.

– Съездили бы куда-нибудь, покупались, позагорали. А то лето в разгаре, а вы оба бледные, как поганки, – предложила Нина Михайловна, когда все стали подниматься из-за стола.

– А может, действительно махнем за город? Скажем, в Пальники на Чусовую? – Александр вопросительно посмотрел на Галю. – Поставим палатку, посидим у костра. Как ты?

– Как я? Я с удовольствием. Только мне бы вначале показаться дома, чтобы не потеряли. А костер с палаткой – это так здорово! Спасибо вам. – Галя подошла к Нине Михайловне. – Только мне совсем не хочется с вами прощаться.

– А ты не прощайся, просто скажи – пока! И снова приезжай. Сейчас я соберу вам что-нибудь перекусить, чтобы вы там на реке не умерли с голоду, и отправляйтесь с Богом.

Оставшись одна, Нина Михайловна села в спальне на кровать и задумалась. В том, что ее Саша наконец полюбил по-настоящему, она не сомневалась. И это ее бесконечно радовало. К тому же, как-то незаметно привязавшись к Гале, она уже не представляла свою дальнейшую жизнь без этой юной, чистой, невероятно красивой умницы. С тихой радостью в душе мечтая о том, как они будут вместе вести домашние дела, учась друг у друга: она у Гали – мастерству шитья, а та – ее умению готовить и выпекать всякую вкуснятину. Как правило, все ее мечты заканчивались одной и той же красивой картинкой: напевая колыбельную у детской кроватки, она укачивает крошку-внука. Малыш не хочет спать и тянет к ней свои пухленькие ручонки, улыбаясь и издавая какие-то мычащие звуки. Она наконец не выдерживает и берет его на руки, прижимая его к груди, замирая от любви к этому крохотному живому существу, в котором течет и ее еще совсем не старческая кровь. Правда, потом это видение исчезало, уступая место совсем другим тревожным мыслям. Да, рассуждала она, думая о ребятах. Сейчас у них все хорошо, влюбленные по уши, они не могут ни дня прожить друг без друга. Но вот появится Галин жених… И что тогда? Жуткий скандал, главным виновником которого будет ее сын? И не только он. Она тоже. И сможет ли эта хрупкая девочка, увлекавшаяся за свою короткую жизнь всего каких-нибудь два-три раза, отстоять свою любовь к Саше? Не сломается ли в этой борьбе? Не изменит ли этому чувству? А может, все же обойдется без слез и скандалов? Ей так хотелось знать о том, что будет дальше, хоть немного, но знать. Наконец, решившись, она отправилась к соседке, одинокой бабе Насте. Муж бабы Насти умер четыре года назад, взрослые дети разъехались кто куда, изредка навещая одинокую старуху-мать. Жила она в крохотном, похожем на баньку домишке на малюсенькую старушечью пенсию да на то, что собирала со своего небольшого, в пару соток, огорода. Иногда подрабатывая гаданием на картах. Разговоры и слухи об этом ее умении ходили разные. Но большинство из тех, кому она гадала, утверждали, что ее карты не врут. Не очень верившая во всякие предсказания Нина Михайловна в этот раз все же решила попытать счастья. – Вот пришла к тебе, Настасья Павловна. Уж не знаю, то ли за советом, то ли за помощью, – поздоровавшись, начала она, выкладывая принесенные гостинцы: деньги, две десятки, большой кусок мясного пирога и бутылку водки.

– Сейчас же забери деньги! – замахала руками баба Настя. – Не беру я деньги. Грех это. А остальное пригодится, оставь. Говори, зачем пришла. Вроде бы все у тебя хорошо. Слышала, сынок твой, похоже, влюбился? И она к нему присохла. Говорят, свадьбу готовите? Неужто правда?

– Надо же! Все все знают, кроме меня. Какая свадьба, Настасья Павловна? Верно говорят, девочка как картинка. И добрая, и уважительная, и руки золотые. И моего, вижу, любит. Но вот там у меня внутри что-то саднит, не дает покоя. Ночами не сплю, все думаю: а дальше-то что будет?

– Чудная ты, Михайловна! Но чего ты тоску на себя нагнетаешь? Если любит, значит, нянчить тебе вскорости внуков. Радоваться надо, а ты… «саднит где-то». Давай-ка выпьем по чуть-чуть, давно водку не пробовала.

– Нет, Настасья Павловна. Вначале раскинь карты, а после, может, и выпьем.

– Дело говоришь, Михайловна. Карты руки чувствуют, если выпил, могут и обмануть, не сказать правду. Я сейчас поработаю, а ты пока посиди и помолчи.

Баба Настя вынула из шкатулки потрепанную колоду карт, тщательно ее перетасовала и стала раскладывать на столе. Разложив, внимательно всмотрелась в них, подняла из середины пикового валета и показала его Нине Михайловне.

– Это очень плохой человек. И он почему-то рядом с червовой дамой, этой твоей…

– …Галей.

– А Саши твоего я возле этой дамы не вижу. Подожди, вот он где! Крестовый валет. Но так он далеко от своей червовой дамы, ну, совсем не с ней. Сейчас я еще раз раскину карты, проверю, вдруг ошибочка вышла.

Баба Настя собрала карты, снова перетасовала колоду и, разложив их, тяжело вздохнула.

– А ведь не врут мои карты. Все то же показывают. Опять этот пиковый валет рядом с червовой дамой. А парня твоего нет, как не бывало. Появилась вот еще пиковая дама с червовым королем. Кто они такие, не могу понять. То ли друзья, то ли враги они твоей невестке. Может, повторить, еще раз раскинуть?

– Не надо, Настасья Павловна. Правду говорят твои карты. Не врут. А тебе спасибо. Пошла я, прощай.

– Нет уж, погоди! Не пущу, пока не скажешь все, что знаешь. Темнишь ты что-то, Михайловна. Давай-ка выкладывай.

– А чего тут скрывать? Карты все верно показали. У нашей Гали есть жених, и он вот-вот должен приехать за ней. Сейчас этот пиковый валет за границей. Пиковая дама – это Галина мать. Думает она только об одном – поскорее выдать дочь за этого жениха. Червовый король – это Галин отец, но он ничего не решает. Всем командует мать. Вот так.

– Выходит, тебе все и без меня известно? Зачем же приходила, коли все знаешь?

– Что ты, Настасья Павловна! Очень ты мне помогла. Теперь я знаю, что делать. Спасать надо нашу Галю, пока этот пиковый валет не заявился.

– Помогай тебе Господь! Может, выпьем за удачу?

– Не могу, Настасья Павловна. В другой раз как-нибудь. Еще раз большое спасибо тебе и твоим картам за правду.

– Ты сказала, надо спасать эту Галю. Это как?

– Ну, увезти ее куда-нибудь. Спрятать на время.

– Ох и рисковая ты баба, Михайловна! А не боишься? Опасное это дело – чужого человека красть.

– А счастье у человека украсть, выходит, можно? Нет уж, эта девчушка мне родной стала. И за нее я буду с кем угодно воевать.

– Ну, помогай тебе Господь. Может, выпьем за удачу?

– Не могу я, повторяю, Настасья Павловна. Ей-богу не могу! Вот пройдет все, успокоится – тогда и выпьем за нашу победу. А сейчас, извини, не до этого мне. Будут новости – забегу, расскажу. А сейчас прощай.

Дома Нина Михайловна выпила валерьянки, зажгла перед иконой Божьей Матери свечу и стала ждать сына. Он появился поздно вечером, в двенадцатом часу. Невероятно возбужденный, постоянно улыбающийся. Войдя, Александр обнял мать.

– Мама, что случилось? На тебе лица нет. Ну что ты молчишь?

– Потому что не хочу с тобой разговаривать. Это предательство. Я тут вся извелась, надо срочно с тобой серьезно поговорить, а ты… исчез, как с цепи сорвался.

– Но ты же сама нас как бы выпроводила. А сейчас упрекаешь. Извини, если заставил тебя поволноваться. Так не хотелось расставаться с Галей. День пролетел как одна минута. И какой день, мама! Хочется запомнить его навсегда.

– Что за загадки, Саша?

– Мама… думаю, ты больше не будешь на меня сердиться, если я скажу, что мы с Галей решили жениться.

– Ну, это ваше решение еще ничего не значит. У Гали есть жених, который, я, думаю, жив-здоров и вот-вот здесь появится. Вот тогда и посмотрим, кого из вас выберет эта девочка.

– Да хоть десять женихов пусть приезжают! Галя свой выбор сегодня сделала. Ее муж – это я.

– Я это уже слышала. Догадываюсь, что ты решил опередить своего соперника и уговорил Галю пойти с тобой в ЗАГС. Это так?

– Нет, о ЗАГСе мы действительно говорили. Но это нужно согласовать с родителями. Я – с тобой, она – со своими. А сегодня произошло то, после чего наше решение изменить уже нельзя. Мы были близки, вот…

– По-моему, ты шутишь, и очень пошло. Этого не было, ты все выдумал.

– Это правда, мама. Мы долго купались, замерзли и забрались в палатку, чтобы согреться. Обнялись и стали целоваться. И не смогли сдержаться…

– Так, – Нина Михайловна поднялась, прошлась по комнате и остановилась напротив сидящего сына. – Мне очень хочется дать тебе пощечину. Но я и в детстве тебя не била, не унижусь до этого и сейчас. Скажу только, что ты чудовище, нет, ты дрянь! Говорить с тобой больше не о чем. И видеть тебя в этом доме мне тоже не хотелось бы.

Ночь для обоих выдалась бессонной. Нина Михайловна без конца ворочалась в постели, несколько раз вставала перед иконой Иисуса Христа и шептала: «Спаси и сохрани, Господи! Прости нас, грешных!» Потом проговаривала все молитвы, которые знала, снова заканчивая их просьбой простить грешника-сына.

Утром, так и не сомкнув глаз, она появилась в предбаннике, где на кушетке с открытыми глазами лежал Александр.

– Вижу, ты тоже не спал. Сейчас попытайся хоть немного вздремнуть, потом приведи себя в порядок и поезжай к Гале. Говори что хочешь, но упроси ее приехать сюда, к нам. Я сама встану перед ней на колени и буду извиняться за тебя. А с тобой разговор еще впереди. Так что готовься.

…Оказавшись возле дома, где жила Галя, Александр огляделся. Ему показалось, что за ним следят. Но не заметив ничего подозрительного, он направился к будке телефона-автомата. «Еще одна такая нервная бессонная ночь – и начнутся галлюцинации», – подумал он, набирая номер телефона Гали. Телефон не отвечал. Он снова набрал ее номер. И вновь услышал бесконечно длинные гудки. «Что-то с телефоном, или она его отключила, – решил Александр. – Подожду и позвоню через полчасика». Он присел на скамейку, что стояла под липой напротив Галиного подъезда, и стал наблюдать за всеми, кто входил или выходил из него, надеясь на чудо – вдруг увидеть любимую. Но чуда не произошло. И просидев больше часа, он вновь позвонил Гале. Телефон по-прежнему не отвечал. И Александр решился. Осторожно, стараясь не шуметь, он вошел в подъезд и остановился пораженный. Непривычно большие лестничные площадки и широкие лестницы были выложены цветным кафелем. А массивные перила и металлические узорчатые ограждения придавали подъезду дворцовый вид. На каждой площадке было всего по две квартиры. Александр поднялся на третий этаж и посмотрел налево на дверь с металлической табличкой, на которой было выгравировано «Скворцова Вера Ивановна». «Соседка Гали», – догадался он и взглянул на правую дверь. «Лебедев Виктор Семенович», – прочел Александр. С отчаянно бьющимся сердцем он подошел к двери и прислушался. За дверью было тихо. Он прижался к двери ухом, но ничего не услышал. «Или все спят, или нет никого», – решил он. И нерешительно нажал на кнопку звонка. Услышав раздавшуюся за дверью трель звонка, на всякий случай отошел от двери и стал ждать, когда она откроется. Но в квартире по-прежнему было тихо. Он позвонил снова, потом еще раз, подолгу не отрывая палец от кнопки звонка. Квартира опять ответила тишиной. «Выходит, все-таки уехали. Скорее всего, на дачу, Галю забрали с собой, чтобы опять не исчезла. Жаль, придется ждать до завтра. А это настоящая мука. А мама-то как огорчится!» – вдруг вспомнил он о своей матери. Александр отошел от двери, собираясь уходить, но передумал и негромко постучал, словно прощаясь с молчаливой квартирой. Неожиданно за спиной раздался звук открывающейся двери. Он оглянулся и увидел пожилую женщину, стоявшую на площадке.

– Вам кого? – рассматривая Александра, спросила она. – Вы к Лебедевым? А их нет. Никого. Уехали они.

– Извините, уехали на дачу? Галя с ними? – Александр приблизился к женщине.

– А, вот вы кто! Вы Саша. Галя таким и описала, когда рассказывала о вас. Ну, что же мы стоим на площадке? Заходите в квартиру, – и когда Александр вошел, протянула руку. – Меня зовут Вера Ивановна.

– Да, я прочел ваше имя на табличке. Вера Ивановна… и все-таки куда они уехали и где Галя? Она с ними? Вы, наверное, знаете?

– Конечно, сейчас все вам расскажу, – Вера Ивановна явно не торопилась отвечать на его вопрос. – Может быть, попьем чайку?

– Нет, спасибо. Я только что из дома.

– Хорошо. Тогда слушайте. Вы должны знать все, поэтому начну издалека. Мы с Лебедевыми дружим давно. Мой муж был в подчинении у Виктора Семеновича. И эту квартиру мы получили благодаря ему. Муж умер пять лет назад от инфаркта в звании подполковника. Детей нам Господь не дал. Поэтому Галю мы любили как родную дочь. Росла она на наших глазах, и мы видели, как с возрастом у нее все больше ухудшаются отношения с матерью. Она часто приходила к нам заплаканная и однажды даже осталась ночевать у нас, так как не хотела возвращаться к себе домой. И когда научилась от меня шитью, то засиживалась до полуночи. В общем, нелегко ей жилось. Когда она встретила своего Игоря, я обрадовалась: наконец-то девочка заживет по-человечески. У них даже была намечена дата регистрации и день свадьбы. Но Игорь улетел в командировку. И тут она встречает вас. И влюбляется. – Вера Ивановна грустно посмотрела на притихшего Александра. – Ну а дальше вы все знаете, даже больше, чем я. Скажу только, что когда она подружилась с вами, то очень изменилась. Стала совсем другой – озорной, веселой. Бывало, сидит у меня за машинкой на кухне, строчит что-нибудь и все о вас рассказывает, какой вы хороший и какая у вас замечательная мама. А совсем недавно так разоткровенничалась, что не выдержала и заговорила о вашей свадьбе и будущих детях. А потом вдруг заплакала. Не хочу, говорит, я встречаться с Игорем. Мне бы куда-нибудь скрыться, уехать на время. Помогите, Вера Ивановна! Кое-как я ее тогда успокоила. Но не помогла, как она просила. И теперь каюсь, прости меня, Господи! – Вера Ивановна накапала в стакан каких-то капель, развела водой и выпила. – Последние запасы валерьянки допиваю, вы уж извините. Такой сегодня день, с раннего утра их пью…

– Извините, что заставляю вас волноваться. И все-таки, Вера Ивановна… по-моему, вы что-то скрываете от меня. Умоляю, скажите, где Галя? Что с ней?

– Александр… да нет больше вашей Гали, увезли ее. Рано утром прилетел этот самый Игорь и увез ее к себе в Горький.

– Как увез? Насильно? Не может быть!

– Еще как может. Я все это видела своими глазами. И не хотела рассказывать вам, так как думала, что рано или поздно вы все равно узнаете. А сейчас вижу, что будет лучше, если вы услышите, что произошло, от меня. И примете правильное решение. Крепитесь, мне тяжело об этом рассказывать, а вам, Александр, я думаю, будет больно слышать. Неделю назад отец Гали Виктор Семенович уехал в Москву. Его повысили, назначив начальником управления министерства. Галина мама, Варвара Яковлевна, воспользовалась тем, что заступника дочери не стало, и развила бурную деятельность. Видимо, тогда она не только рассказала Игорю о поведении Гали, но и договорилась о том, как увезти дочь в Горький. И сегодня рано утром он появился у них. Я еще спала, когда в дверь позвонили. Это была Галя. Полуодетая, заплаканная, она обняла меня и сказала, что ее увозят в Горький и что у нее есть всего одна-две минуты, чтобы написать вам записку. Я тут же дала ей лист бумаги и ручку. Она села за кухонный стол и стала писать. Но тут в дверь опять позвонили. «Это мама, она пришла за мной!» – вскрикнула Галя, сунула записку мне и только успела сказать: «Вдруг Саша будет искать меня, передайте это ему», – как вошла Варвара Яковлевна. Она схватила Галю за руку и увела к себе. Через полчаса я увидела в окне жуткую картину: они вместе с Игорем силой заталкивают в «Волгу» плачущую Галю… Ну вот, теперь вы знаете все, Саша.

– Когда это произошло? – с трудом выдавил из себя Александр.

– Сегодня около семи утра. Что с вами, Александр? На вас лица нет. – Вера Ивановна схватила пузырек с валерьянкой. – Сейчас я вам накапаю.

– Не нужно, Вера Ивановна. Валерьянка не поможет. Скажите, а адреса или телефона этого Игоря у вас нет?

– Нет. Когда Варвара Яковлевна увела Галю, я сообразила, что надо бы у нее спросить хотя бы его телефон. Думала сделать это, когда она зайдет ко мне попрощаться. Но она не зашла. Все произошло очень быстро, потому что, кажется, было тщательно продумано и подготовлено.

– Вы сохранили Галину записку?

– Да, вот она. – Вера Ивановна достала из лежавшей на книгах папки сложенный вчетверо листочек бумаги и протянула его Александру. – Когда они уехали, я прочитала ее… Давно так не плакала.

Александр развернул листочек. В нем неровными, написанными явно в спешке словами было: «…Саша, любимый! Что бы со мной ни случилось, знай, что я любила только тебя и никого…» На последнем слове записка обрывалась.

– Бедная девочка! Она, видимо, хотела написать «и никого больше», но не успела. – Вера Ивановна вырвала из блокнота лист, что-то написала в нем и протянула Александру. – Здесь мой адрес и телефоны, домашний и рабочий. Я завуч седьмой английской средней школы, на пенсии, но работаю. Можете, если понадобится, найти меня там, в школе. И на всякий случай дайте свой адрес. Вдруг что-то прояснится. Я тут же вам сообщу. – И уже прощаясь с Александром, негромко сказала: – Передайте, если это удобно, привет вашей маме. Представляю, как она будет переживать обо всем, что произошло. Галя к ней очень привязалась, я знаю. Думаю, и ваша мама тоже ее полюбила».

В ближайшем гастрономе Александр купил бутылку водки и плитку шоколада. Полная, средних лет продавщица, отбивая чек, удивилась:

– Водка с шоколадом? Пойдет ли?

– Пойдет, – грустно усмехнулся он. – Сейчас мне все равно – хоть водку заедать шоколадом, хоть шоколад запивать водкой.

В трамвае по дороге домой он попытался осмыслить то, что произошло. Но в голове была сплошная путаница, воображение рисовало жуткие сцены похищения Гали, вызывая чувство ненависти к похитителям и непреодолимое желание им мстить.

Не доехав до своих Верхних Муллов пары остановок, Александр вышел из трамвая и зашагал в сторону леса. Там он отыскал поляну, на которой они совсем недавно втроем отдыхали, присел на ствол поваленной березы и, распечатав бутылку, сделал несколько больших глотков. Водка была теплой и противной. Он хотел вылить остатки, но, подумав, поставил бутылку на землю. «Кому-то повезет, если забредет сюда», – мелькнула мысль. Вспомнив о шоколаде, он достал размякшую плитку и, отломив несколько долек, положил их в рот. «А что? Хорошая закуска – шоколад. Как-нибудь скажу об этом той толстой тете, чтобы знала. Вот пойду к Гале в гости и по пути зайду. Нет, лучше мы зайдем к ней вместе вдвоем. Пусть увидит, какие мы счастливые. Но водку покупать у нее не будем. От нее только противный запах и никакого удовольствия. Хотя нет. Как это никакого удовольствия? Вот я же с удовольствием разговариваю с собой. И мне от этого хорошо. Теперь всем буду говорить, как легко человеку, если он выпьет». Затуманенный алкоголем мозг продолжал диктовать все новую чушь. Где-то там, в подсознании витала мысль, что он уже пьян, что больше пить нельзя. Но пришедшее вместе с опьянением чувство облегчения заставило его снова взять в руки бутылку…

Очнулся он вечером, когда солнце уже скрылось за лесом. Александр лежал на траве. Рядом валялась пустая бутылка. «Водка вылилась или я ее всю выпил? – Александр с отвращением отбросил бутылку в кусты и осмотрелся. Сказочно яркая, цветущая поляна вдруг показалась выцветшей, поблекшей. – Будто ей стыдно за меня. – Он последний раз обвел взглядом окружавшие поляну березки и кустики. – Обещаю вам, нет, даже клянусь, что приду сюда снова. Появлюсь совсем другим и обязательно с Галей. А пока простите меня…» Он чуть склонил голову и медленно побрел в сторону дома.

Сидевшую возле калитки маму Александр заметил еще издали, как только вышел из леса. Нина Михайловна тоже увидела его и, поднявшись со скамьи, на которой сидела, быстро пошла навстречу. Приблизившись к нему, почувствовала запах спиртного.

– Это с какой стати? На радостях? И почему без Гали? Уж не заболела ли она, перекупавшись?

– Все гораздо хуже, мама. Дай дойти до дома, там все расскажу. – Они вошли в дом, сели на кухне.

– Ну, говори, слушаю. Хотя ты, по-моему, еще не протрезвел до конца, – Нина Михайловна внимательно посмотрела на сына, сидевшего напротив за кухонным столом. – Может быть, тебе стоит проспаться? Отложим разговор?

– Сейчас я самый трезвый человек на свете. Так вот, мама, и не надо из меня делать пьяницу. А теперь о Гале. Все, нет ее больше.

– Как это нет? Что за загадки?

– Какие загадки, мама? Повторяю: нет больше нашей Гали! Увезли ее в Горький сегодня рано утром. Прилетел этот Игорь, ее жених, и увез.

– Господи! Скажи, что это неправда. Что ты, не знаю… пошутил, что ли. Ну не может этого быть, не может! – Нина Михайловна растерянно смотрела на сына, явно дожидаясь, что он признается в своей шутке. И не дождавшись, опустилась на колени перед иконой. – Господи Иисусе Христе, сыне Божьей! За что ты нас так наказал? Отнял у нас это солнышко, как же нам теперь без нее жить? Ведь, считай, родная она нам стала, – последние слова Нина Михайловна проговорила рыдая. Позже, уже лежа в кровати, куда ее уложил Александр, она пыталась расспросить его о том, как похитили Галю, но едва он начинал рассказывать, она снова начинала плакать.

Утром, опухшая от слез, она молча, не перебивая, выслушала рассказ сына. Потом, чуть заметно шевеля губами, про себя прочитала записку Гали. Погладила ее рукой и тихо проговорила:

– Бедная девочка. Ведь она даже не знает нашего адреса. Значит, и написать нам не сможет. Так хочется на нее посмотреть! А у нас нет даже хоть какой-нибудь ее фотографии. Как же мы могли это допустить? А ведь я знала, чувствовала эту беду. Карты все предсказывали.

– Какие карты, мама? – нахмурившись, спросил Александр.

– Когда вы с Галей уехали загорать, я пошла к нашей соседке бабе Насте и попросила ее раскинуть на картах, чтобы узнать, что ждет вас.

– Ну и?..

– И карты показали, что случилось. Нам надо было срочно спасать ее, упрятать на время, а мы… занялись разборками.

– Но ведь это подсудное дело, мама! Украсть, спрятать человека разве можно?

– А другим можно? Воруют невест и никаких судов и законов не боятся. Этот Игорь из Горького насильно увез Галю. Это по закону?

– Но он же ее жених, имеет право так поступать.

– Да одинаковые у вас права, что у него, что у тебя! Пока нет штампа в паспорте, Галя – свободный человек. Только, в отличие от нас, они повели себя решительно, хотя и грубо, а мы… Господи! Какое чудо упустили! Но толку от нытья не добавится. Сейчас надо подумать и решить, что предпринять, чтобы помочь нашей девочке. Как представлю ее, хрупкую, беззащитную, среди этих похитителей, сердце разрывается на части. Знать бы, где ее прячут, пешком, нет, бегом побежала бы в этот самый Горький ее вызволять. – Нина Михайловна смахнула выступившие слезы, каким-то отсутствующим взглядом посмотрела на сына. Тот сидел, опустив голову, сжимая кулаки. – Возьми себя в руки. Кулаками делу не поможешь. И никаких выпивок! Водкой горе не зальешь. Запомни это. Вижу, что держишься из последних сил. Но, извини, на то ты и мужик, чтобы все это вынести. А теперь говори, что задумал.

– А что говорить? И о чем? Жить не хочется.

– Я не это хотела от тебя услышать.

– Подожди, не перебивай, мама. Вот сейчас слушаю тебя, а сам думаю: да это же все сон! Тяжелый, нехороший, но только сон. Сейчас он пройдет, и откроется дверь, войдет Галя. И скажет: «И что это вы тут загрустили? Да вот же я! Живая и невредимая!» – говоря это, Александр даже взглянул на входную дверь, будто действительно ждал появления Гали.

– Ты, я смотрю, сейчас все-таки не в состоянии трезво рассуждать и мыслить. – Нина Михайловна поднялась, подошла к сыну и положила руку ему на плечо. – Ладно. На сегодня все. Прекращаем эти разговоры. Сейчас ложись спать, выспись. Сон – лучшее лекарство от переживаний, – и, как-то непривычно тяжело ступая, скрылась в своей спальне.

Посовещавшись, еще до завтрака они решили, что Александр созвонится, а если удастся, то и встретится с Верой Ивановной. И в зависимости от того, что она сообщит, они примут план действий.

Домашний телефон Веры Ивановны не отвечал, и Александр позвонил в школу. Она оказалась там и явно обрадовалась его звонку.

– Хорошо, что вы позвонили, Саша. Мне показалось, что, когда мы расставались, вы были в шоковом состоянии. Даже побаивалась, что с вами что-то может случиться. Но, вижу, все обошлось.

– Да, мама благодарит вас за ваше участие и тоже передает привет. Вера Ивановна… есть хоть какие-то новости?

– Нет, Саша. Никаких новостей. Это неожиданно даже для меня. Телефоны у Лебедевых отключили. Об этом мне сообщили люди, которые сейчас пакуют и увозят вещи и мебель. Видимо, отправляют все это в Москву. Я надеялась, что увижу Варвару Яковлевну. Уж за своими-то личными вещами она должна была приехать! Но оказалось, как мне передали те же грузчики, им приказано отправлять абсолютно все, даже личное и постельное белье. Видимо, Галина мама здесь появляться не собирается. Я думаю, нужно подождать еще два-три дня. Вдруг случится чудо и мне позвонят или кто-то все же приедет оттуда. Правда, я уже ни во что не верю. Так вот, если ничего не произойдет, мне кажется, нужно лететь в Горький. Попытаться отыскать Галю там. Помните фильм «Девушка без адреса»? Ведь нашли же героиню фильма в многомиллионной Москве, даже не зная ее имени. А вам известно и имя, и фамилия, а теперь даже ее отчество. И жителей в Горьком намного меньше, чем в Москве, всего миллион, как и в нашей Перми. Так что шансы у вас есть.

– Какие шансы, Вера Ивановна? О чем вы? Девушка без адреса… В кино может случиться все что угодно. А вот в жизни… Извините, что я так резко говорю.

– Это вы меня простите. Сказала чепуху, не подумав. Хотела поддержать вас…

И когда они уже попрощались, остановила его:

– Александр… Если все же придется ехать или лететь туда… В общем, будьте осторожны, берегите себя. Особенно когда придется вызволять Галю.

Кое-как промучившись два дня, Александр вновь позвонил Вере Ивановне. С трудом сдерживая слезы, она ответила, что известий никаких нет. И что она решила ехать с ним в Горький на поиски Гали, если он, конечно, не будет против. Тщательно выбирая слова, он поблагодарил Веру Ивановну за участие в его проблемах, вежливо отказал ей в попытке ехать с ним и, попрощавшись, положил трубку.

На следующий день, утром, выпросив в счет отпуска три дня, он вылетел в Горький. Уверенность в том, что он найдет там свою любовь, переполняла его. Поэтому, не теряя времени, еще в самолете он набросал на листочке план действий, который стал претворять в жизнь. Начал он с паспортных столов и всевозможных адресных служб, с которыми связался по телефону, объясняя, что произошло, уговаривая и даже умоляя помочь ему. Ответы на том конце провода поразили его своей черствостью и безразличием. «Не можем помочь», «не хватает данных», «не в нашей компетенции» – отвечали ему. Отчаявшись, он обратился в городское управление милиции. Неожиданно ему повезло. Выслушав его, молодые милиционерши пообещали подготовить список всех «Галин Лебедевых» с отчеством «Викторовна», прописанных и проживающих в Горьком. Девушки сдержали свое слово. Но их старания оказались напрасны. Все Лебедевы Галины Викторовны оказались немолодыми женщинами. Самой «юной» из них было тридцать пять лет.

Пытаясь как-то приободрить вконец приунывшего Александра, они посоветовали ему заглянуть в ЗАГСы и дворцы бракосочетаний и снабдили Александра необходимыми адресами и телефонами. Потратив почти целый день, он побывал в этих заведениях, но ни в одном из них невеста с девичьей фамилией Лебедева не регистрировалась и не бракосочеталась. Оставалась надежда, правда, очень слабая, вдруг встретить Галю на улице. И мотаясь по городу, он продолжал всматриваться в лица проходивших или встречавшихся ему девушек и молодых пар. Удача иногда, казалось, подшучивала над ним. Несколько раз ему попадались стройные красивые девушки, похожие на Галю. Бледнея, затаив дыхание, он приближался к очередной красавице… и тут же отходил от нее. Нет, это опять была не Галя.

Невероятно, но эти неудачи не вывели его из себя, а, кажется, закалили. Так что к концу пребывания в Горьком он уже не сомневался, что с приобретенным опытом неудач и с помощью появившихся у него доброжелателей и знакомых ему удастся найти девушку. И он будет приезжать сюда до тех пор, пока это не произойдет.

Погруженный в эти мысли, Александр вышел из гостиницы и быстро зашагал в сторону стоянки такси, что находилась на противоположной стороне улицы. Он спешил: до вылета самолета в Пермь времени оставалось в обрез. Поэтому, не обращая внимания на знаки светофора, уворачиваясь от проносившихся машин, стал пробираться к стоявшей на стоянке «Волге» с шашечками. Ему оставалось преодолеть каких-нибудь несколько метров, когда рядом с ним раздался пронзительный скрежет резко затормозившей легковой машины. Он поднял голову и увидел… Галю. Она сидела на переднем сидении и тоже смотрела на него, не мигая, широко раскрытыми глазами. «Галя, это я!» – вырвалось у Александра. Он подался вперед и хотел еще что-то произнести, но в ту же секунду машина сорвалась с места, сбив его с ног, и, быстро набрав скорость, скрылась из виду. С трудом поднявшись, шатаясь из стороны в сторону, он кое-как добрался до тротуара и, присев на корточки, прислонился к фонарному столбу, закрыв глаза. «Вот мы и встретились, Галенька! Хоть и случайно, всего на несколько секунд, но какое это счастье – снова видеть тебя! Эти секунды снова вернули меня к жизни. Теперь я знаю, что ты здесь, и обязательно разыщу тебя. Только ты, пожалуйста, никуда не уезжай, хорошо? Ну, потерпи еще немного! Представляю, как обрадуется мама, когда узнает, что мы встретились…» – с трудом сдерживая слезы, думал Александр. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним пожилого мужчину.

– Что вам нужно? – встрепенулся он, поднимаясь на ноги.

– Так ты совсем трезвый? А я-то думал, ты хорошо принял. Шатало тебя из стороны в сторону так, что стало страшно. Ну, все, думаю, свалится парень с ног и попадет под колеса. Случилось что-то?

– Уже все хорошо. Спасибо. Извините, мне нужно в аэропорт, опаздываю.

– Вот здорово! Я же таксист! Мигом доставлю. Давай помогу дойти до моей красавицы. Она тут рядом.

Красавицей оказалась та самая «Волга» с шашечками, к которой пробирался Александр. Таксист и правда был опытным водителем. Ловко попетляв по запруженным улицам города, он вскоре уже гнал машину по шоссе, ведущему в аэропорт. Заметив, что Александр часто поглядывает на часы, попытался успокоить его:

– Не переживай, парень, успеем. Тебя как зовут? Пора, наверное, познакомиться.

– Александр я.

– Надо же! И я Александр. Значит, мы с тобой тезки. Ничего, если я буду тебя называть просто Сашей? А ты меня – как хочешь. Можешь дядей Сашей или просто Александром.

– Договорились, Александр.

– Тебе сколько?

– Что «сколько»? Лет? Тридцать.

– Конечно, ты женат, счастливая семья, дети…

– Да нет у меня никого. Ни жены, ни семьи, ни детей.

– Что так? Видный парень. Таких поискать.

– Некогда все, не до женитьбы. Работа, институт. Девчонки если и были, то такие, что быстро переставали нравиться. Но совсем недавно влюбился по-настоящему, – Александр наконец пришел в себя и принялся рассказывать свою историю любви, спокойно, словно делился с хорошим другом. – Она тоже меня полюбила. Хотя у нее уже был жених, ваш, горьковский. У них даже свадьба была назначена. Он со временем, конечно, узнал о нашем романе и, понимая, что теряет ее, рано утром прилетел в Пермь и насильно ее увез.

– То есть вначале ты ее у него отбил, а потом он у тебя?

– Получается так.

– И что же дальше?

– Помучился я, помучился… а жить без нее уже не могу. И решил ее разыскать. Три дня искал. Исколесил весь Горький. Где только не был. Но никаких следов… и вдруг… Это случилось только что, полчаса назад.

– Не тяни, Саша, рассказывай. Подъезжаем к аэропорту, скоро будем прощаться.

– Так вот, выхожу из гостиницы, иду по проезжей части и едва не попадаю под «Жигули». Смотрю, а в машине сидит моя Галя. Испуганная, вот с такими глазами! Я что-то крикнул ей, хотел к ней подойти, но машина вдруг сорвалась с места, сбила меня и скрылась. Что было дальше, вы видели.

– Надо же! Наконец встретил ее – и тут же упустил… – Александр-таксист остановил «Волгу» у самого здания аэровокзала. – У нас еще минут десять есть, знаю я этот пермский рейс, успеешь. Не дело сыпать соль на рану, как говорят. Но все же скажу прямо: ошибку ты сделал, Саша, и очень большую. Лечь надо было под колеса, преградить этому, как его… жениху дорогу. Это он был за рулем?

– Не знаю, не обратил внимания, не до того было…

– …А пока бы он давал задний ход, разворачивался, ты мог выхватить ее из машины. Дальше вот что. Возникает потасовка, появляется милиция. Вас всех увозят в участок. А тебе только это и надо. Там начинаются допросы, составляются протоколы, в которых все: телефоны, адреса. И теперь Галя твоя. – И заметив, что Александр опять поглядывает на часы, сказал: – Да не вешай ты голову! Найдем мы твою Галю. Давай мне ее фотографию, езжу много, город знаю как свою квартиру. Или встречу ее, или попадет она ко мне, в мою красавицу.

– Александр, знаете… а у меня нет ее фотографии.

– Как нет? Ну, хоть какую-нибудь, самую малюсенькую дай.

– Честное слово, нет! Мы и встречались-то каких-нибудь три недели. Кто бы мог подумать, что все так закончится.

– Ну, парень, нет слов. Ладно, вот мой домашний телефон и адрес. Звони и пиши. И хоть два слова скажи: как выглядит твоя Галя?

– Невысокая стройная брюнетка, волосы до пояса, и очень-очень красивая, очень.

– Ничего себе, нарисовал портрет. Да ты знаешь, сколько в Горьком таких брюнеток «с волосами до пояса»? Тысячи, десятки тысяч. Ну, все, беги на посадку. И дай тебе Бог хорошую жену. Если не эту Галю, то другую, но не хуже.

Они обнялись крепко, по-мужски. Александр-таксист, не стесняясь, вытер рукавом слезы.

– Когда надумаешь здесь появиться, позвони. Встречу, обмозгуем, где и как искать красавицу. И вот еще что. Сейчас развелось полно художников, которые рисуют портреты с живых людей. Пусть сделают ее портрет с твоих слов. Постарайся описать ее как можно точнее. Сфотографируй то, что они нарисуют, и пошли мне. Я размножу фотографию и дам задание своим друзьям таксистам, чтобы высматривали Галю. Ну, прощай!

В самолете Александр пытался сосредоточиться и обдумать предстоящий разговор с мамой, который – и он это прекрасно понимал – будет для обоих не просто нелегким, а по-настоящему тяжелым. Но «репетиция» разговора не получалась: мысли сбивались, появлялись какие-то совсем ненужные слова и выражения, будто оправдывающие его за неудачную поездку. Поэтому, сойдя с трапа самолета, он тут же из аэропорта позвонил Вере Ивановне, разговор с которой ему представлялся простым. Поздоровавшись, он справился о ее здоровье и сообщил о своих безрезультатных поисках. И когда заговорил о случайной встрече с Галей, вдруг услышал в трубке взволнованный голос молчавшей до этого Веры Ивановны:

– Саша, я знаю, что вы видели Галю.

Александру показалось, что он ослышался.

– Вера Ивановна, в аэропорту шумно. Пожалуйста, повторите, что вы только что сказали.

– Я сказала, что знаю о том, что вы встретились с Галей.

– Но этого не может быть, простите… Об этом знают только четверо: Галя, я, этот жених – или кто там сидел за рулем – и еще таксист, который подвез меня в горьковский аэропорт. Больше никто.

– Так вот, за рулем сидел, как вы выразились, «этот жених», то есть Игорь. Он позвонил мне час назад. И по-моему, с удовольствием рассказал о том, как сбил вас своей машиной. Я была поражена и страшно возмущена, хотела положить трубку, но сдержалась и спросила, кто дал ему номер моего телефона. Думая, что он узнал его от Варвары Яковлевны. Как-то нехорошо похихикивая, он ответил, что номер телефона ему сообщила Галя и что она уговорила его позвонить мне. И опять же, якобы Галя просила передать вам, чтобы вы больше не появлялись в Горьком. Я вышла из себя и почти закричала, что она не могла так сказать и так себя повести. Даже хотела бросить трубку, но он вдруг попросил меня дослушать его. Галя, сказал он, хорошо знает характер этого пермского дружка и уверена, что рано или поздно он все равно найдет вас и вы познакомитесь. И как бы между прочим добавил: «Я назначен представителем Горьковского пароходства, по заказу которого в Бойценбурге, в Германии, строится речное судно. Командировка продлится около года. Представитель обязательно должен быть женатым человеком. Поэтому в ЗАГСе нам пошли навстречу, зарегистрируют нас послезавтра. И на следующий день мы с Галей вылетаем в Бойценбург». Хорошо, сказала я, дайте трубку Гале, я хочу попрощаться с ней. Он растерялся, несколько секунд молчал и потом ответил, что звонит с рабочего телефона. С трудом сдерживаясь, я попросила назвать номер домашнего телефона. «Я сама ей позвоню», – сказала я. «Это исключено!» – вызывающе рявкнул он. И тут я окончательно убедилась в том, что все, что плел этот так называемый жених от имени Гали, – абсолютное вранье, чушь, придуманная и продуманная им. Он стал мне отвратителен, и я сказала: «Вы лжец, Игорь! Пройдет совсем немного времени – и вы поймете, какую страшную ошибку совершили, лишив Галю любви и счастья, принудив ее стать вашей женой. Галя не полюбит вас никогда, знайте это! Я презираю вас и запрещаю мне звонить! Прощайте навсегда».

Пересказывая свой разговор с Галиным женихом, Вера Ивановна разволновалась и говорила резко, будто вновь отчитывала горьковского лжеца.

– Извините, Саша, опять разгорячилась, «вошла в роль», – оправдываясь, вздохнула она позже и неожиданно спросила: – И что нам сейчас делать? Мне кажется, нужно подождать, пока страсти остынут… и тогда принимать решение. А как вы считаете? Я понимаю, вам сейчас очень тяжело. Тем более предстоит нелегкий разговор с мамой. Может, не стоит ей рассказывать все? Ну, хотя бы об этом отвратительном звонке Игоря? Чтобы не делать ей очень больно.

– Нет, Вера Ивановна. От мамы я ничего скрывать не буду. Она должна знать всю правду. Вы уж простите меня за такое упрямство.

– Ну что же… Пожалуй, вы правы. Знаете, мне очень хотелось бы хоть как-то поддержать вашу маму сейчас, когда ей особенно тяжело. А что если я напишу ей письмо? Мне есть что сказать ей, ведь я любила и продолжаю любить Галю. То есть то, что случилось, – наша общая беда. Дайте мне ваш адрес, если вы, конечно, не против.

– Спасибо, Вера Ивановна! Мама будет очень рада получить от вас письмо. Зовут ее Нина Михайловна, фамилия – Василенко, это папина фамилия. А девичья – Смирных. Записывайте адрес.

Сообщив адрес, Александр попрощался с Верой Ивановной, сел в автобус сто десятого маршрута и спустя полчаса подходил к своему домику в Верхних Муллах. Состояние, в котором он находился, было похоже на сумасшествие, он был просто оглушен сообщением Веры Ивановны. И как ни пытался заставить себя хоть немного успокоиться, чтобы трезво оценить создавшуюся ситуацию, у него ничего не получалось. Однако больше всего его волновала предстоящая встреча с мамой. Даже сейчас, находясь всего в нескольких шагах от дома, он не представлял, как скажет, как сообщит ей эту убийственную новость.

…У калитки дома Александр перекрестился и осторожно, стараясь не стучать, вошел во двор. Перед входной дверью немного задержался и, прошептав «С Богом!», вошел в избу. Мать была на кухне. Она стояла к нему спиной, но, услышав звук открывающейся двери, обернулась и, охнув, медленно опустилась на стул, не сводя с сына глаз. Он тоже смотрел на нее, состарившуюся, неузнаваемую, с темными кругами под воспаленными глазами.

– Господи, Сашенька… живой, невредимый! – после небольшой паузы тихо проговорила мать. Александр сжался, приготовившись услышать упреки за то, что заставил ее переживать, не удосужившись послать за три дня даже короткую, из двух слов – «жив, здоров» – телеграмму. Но мать молчала, то ли не в силах говорить от радости, то ли ждала, когда заговорит он. «Как же я мог забыть о ней? О своей матери! Довел ее до такого ужасного состояния», – пронеслось у него в голове. Александр шагнул к ней, опустился на колени и взял ее ладони в свои руки.

– Мама, родная, прости, если можешь! Запутался я с этими поисками. Ездил, ходил, умолял с утра до вечера – и все без толку. А встретил ее – и совсем потерял голову.

– Что ты сказал? Ты видел Галю? Сынок… неужели? Не молчи же, рассказывай, как это было? Ты сказал ей, что я ее все так же люблю? А что она передала мне? Ты это запомнил? – оживившись, мать забрасывала его вопросами. И когда он поднялся с колен, встала и заходила по кухне. – Вот и отец Михаил из Слудской церкви, у которого я была, сказал: будет у тебя в жизни просветление, правда, ненадолго. А вчера вдруг приходит баба Настя. Я, говорит, снова карты раскинула. Опять этот пиковый валет рядом с вашей красавицей. Сынок, выходит, врут ее карты?

– Подожди, мама, дай прийти в себя. Не могу собраться с мыслями. Понимаешь… нет у нас повода для радости. А отец Михаил прав: я действительно видел Галю. И карты бабы Насти нас не обманули: Галя живет у этого Игоря как в плену…

Вскоре мать знала все. Рассказ сына слушала как приговор, напряженно и молча, не перебивая. Только, слушая, менялась все время в лице. Оно то становилось белым, как лист бумаги, то покрывалось красными пятнами. Александр не скрыл ничего, подробно рассказав и о своих поисковых мытарствах, и о встрече с Галей, и о звонке Игоря Вере Ивановне. Правда, стараясь при этом выгораживать любимую. Мать заметила это и, когда он умолк, тихо, с трудом выговаривая каждое слово, спросила:

– Ты даже сейчас, после того, что случилось, продолжаешь ее оправдывать. Значит, веришь, что она по-прежнему тебя любит. Это так?

– Да, и не сомневаюсь в этом. А вот этому Игорю не верю, ни единому его слову. Он негодяй. И еще трус. Боится встречи со мной. Порядочные мужики так себя не ведут.

– В тебе говорит ревность. Остынь, прошу тебя! Успокойся!

– А твое спокойствие меня удивляет. Думал, расскажу – будут слезы, отчаяние. А ты даже не прослезилась, мама.

– Да выплакала я все свои слезы, сынок! Нет их у меня, все, кончились. За это время не спала ни минуты. Что только не передумала. На почту бегала, вдруг, думаю, твоя телеграмма затерялась. Но нет, ты как в воду канул.

– Прости, мама, еще раз прошу. Если можно, давай больше не будем об этом говорить.

– О чем ты, сынок? Да разве родная мать может не простить свое дитя? Вот будут у тебя свои сорванцы – вспомнишь мои слова. А за Веру Ивановну спасибо. Будешь звонить – поклонись от меня. И скажи, что жду от нее письма. И отвечу, если дашь ее адрес. Сейчас нам надо попытаться успокоиться и уж потом что-то решать. Хотя решай не решай, а Галю из Германии не вывезешь. Это тебе не город Горький. Сейчас отправляйся в баню, истопила ее на всякий случай. А потом спать, спать, спать! К утру будем нормальными людьми.

– Вы с Верой Ивановной и думаете одинаково. Надо же!

– А как ты думал? Мы взрослые женщины. Вначале думаем, потом делаем. Не как вы, молодежь: сперва делаете и только потом думаете. Я не о тебе, не думай. – И неожиданно подошла и прижалась к сыну. – Как же мы будем без нее, сынок? А она без нас как? Вот тебя успокаиваю, а у самой сердце от боли заходится.

– Ты очень переживаешь, мама. Постарайся хоть немного успокоиться. Все только начинается, а мы с тобой расклеились. – Александр поцеловал мать в щеку. – Нам потребуется еще много сил и нервов, чтобы выручить нашу любимицу. Знаешь, вот где-то здесь, – он приложил руки к сердцу и тут же постучал по лбу, – живет уверенность, что мы ее обязательно найдем. Какой пир закатим, мама!

– Ну, пировать, скорее всего, вы будете без меня. Я, конечно, надеюсь на Божью помощь. Но когда это произойдет и увижу ли я нашу Галю… Не знаю, сынок.

– Мама! Для меня ты всегда была образцом стойкости. Куда это делось? Все, больше никаких слез! Галя жива, и это главное. За все остальное будем бороться. Согласна на это?

– Разве можно с этим не согласиться? А ты молодец! И не стесняйся меня одергивать, если я вдруг ослабну. Для меня ты теперь главная опора. Ну, еще, может быть, Вера Ивановна. А за поддержку тебе спасибо. Теперь топай в баню, после нее будешь совсем другим человеком.

Впервые за последнее время Александр спал настоящим, крепким сном. Во сне он опять видел Галю. Она бежала ему навстречу по заросшему ромашками полю. Неожиданно запнувшись, упала, но тут же поднялась, добежала до него и прижалась к его груди, пахнущая собой и полевыми ромашками…

2

Утром, едва Александр появился на своем рабочем месте, его вызвал главный инженер института. После удачной поездки Александра с москвичом Володей на Елпачихинское месторождение Астафьев стал относиться к нему с большой симпатией, которой не скрывал. И все чаще с ним советовался, особенно в вопросах, касающихся объемного забойного двигателя.

«Интересно, зачем я ему понадобился? – подумал Александр, входя в кабинет шефа. – Кажется, совсем недавно встречались, обсудили все вопросы, что нужно было, согласовали… Что-то случилось?»

Обычно разговорчивый Астафьев в этот раз был непривычно сух и сдержан.

– Березняковские калийщики просят нас срочно отгрузить им десять объемных двигателей малого диаметра. Ну, тех, которыми мы бурим поисково-разведочные скважины. – Астафьев поднялся с кресла, в котором сидел, пожал Александру руку и снова сел. – Похоже, до них дошла информация об этих чудо-двигателях и они хотят использовать их при бурении своих «калийных» разведочных скважин, отказавшись от бурения их дедовским роторным способом. Три двигателя мы им уже отгрузили. Через неделю отправим остальные. Но… – главный, чуть прищурившись, посмотрел на сидящего за приставным столиком Александра, – но они понятия не имеют, как бурить такими двигателями. Поэтому слезно умоляют послать в Березники опытного «кадра», который знает технологию бурения этими двигателями и сможет обучить их такому искусству. Думаю, вы уже догадались, кому я хочу поручить это задание.

– Когда выезжать, Петр Илларионович? – с готовностью спросил Василенко.

– Хорошо, если бы выехали срочно, то есть завтра. Главный геолог объединения «Уралкалий» Борис Михайлович Голубев уже ждет вас. Командировка не из коротких, кого оставите на отдел вместо себя?

– Думаю, Николая Деркача.

– Ну что же… Деркач – опытный специалист, не сомневаюсь, справится. – Астафьев проводил Александра до двери, но не выпустил его, а неожиданно задержал. – Сегодня мы месяцами ходим за калийщиками, согласовывая с ними точки заложения скважин. А выполнив их просьбы, подружившись с ними, мы эти точки будем не просить, а требовать. Так что на вас, Александр Анатольевич, с надеждой смотрит не только наш институт, но и все нефтяники объединения «Пермнефть». – Астафьев крепко пожал Александру руку. – И звоните мне чаще, в любое время. Ни пуха!

В город Березники Александр приехал самым первым утренним автобусом и, устроившись в гостиницу, сразу позвонил своему другу Леониду Смольникову. С ним он близко сошелся еще в годы учебы в нефтяном техникуме. Позднее эти приятельские отношения переросли в крепкую мужскую дружбу. Правда, в отличие от Александра, Леонид убрал свой диплом техника по бурению скважин с глаз подальше и подался в снабженцы, проявив дремавший в нем недюжинный талант предпринимателя-снабженца. Да так, что вскоре стал одним из самых молодых начальников управлений снабжения объединения «Пермнефть», одно из которых находилось в Березниках и которое возглавлял Смольников. Выстроив на месте старых развалюх-складов современные, сверкающие чистотой и образцовым порядком ангары, он до крыши забил их всем, о чем можно было только мечтать. Там было все: от недоступных и недоставаемых зернистой икры и растворимого кофе до импортных дубленок, мебельных гарнитуров и легковых машин. Обеспечив своих работников квартирами, Смольников взялся за устройство своего быта, за год выстроив на берегу Камы в сосновом бору двухэтажный коттедж. Все ладилось у него и в семейной жизни. Жена, красавица Оксана, родила ему сына Петьку, а спустя два года – дочь Алену. Своих приятелей и друзей Смольников не забывал, спасая их в тяжелые годы от голодной смерти, когда в магазинах на продажу выставлялись только пустые полки с солью. Не боясь злых и завистливых языков, одевался он щегольски модно и дорого: мокасины, джинсы, кожаные крутки. Женщинам он нравился, а когда, случалось, увлекался сам, то вовремя останавливался, не допуская никаких близких отношений. О романе друга с красавицей Галей, которую он не видел, Смольников знал от него самого и как мог его поддерживал. Поэтому, услышав в трубке его голос, страшно обрадовался. И через полчаса уже был в номере Александра. Узнав о цели командировки друга, Леонид неожиданно оживился.

– Так, значит, предстоит встреча с Голубевым, говоришь? Знаю я этого голубя сизокрылого. В некотором долгу он у меня, так что как миленький сделает все, о чем мы его попросим. Дочь у него как-то собралась замуж. А приличного свадебного платья или подходящего материала, чтобы его сшить, ну нет нигде! Хоть в Америку за этим поезжай! Пришлось выручить, подобрали мы ему, вернее ей, очень даже подходящее платьице. С тех пор он со мной за версту здоровается. Этим мы и воспользуемся. Все, идем, садимся в машинку и едем к нему.

Смольников оказался прав. Увидев вошедших в кабинет Смольникова с незнакомым мужчиной, Голубев, средних лет, лысоватый, в поношенном костюме мужичок, долго жал, здороваясь, руку Леонида, потом также, знакомясь, старательно поздоровался с Василенко. Голубев оказался очень деятельным и энергичным человеком. Тут же вызвал нужных специалистов, поручив им к вечеру подготовить все документы, необходимые для организации и проведения семинара. Поинтересовался у Александра, есть ли у него какие-то особые требования или условия. И когда тот ответил, что не выдвигает никаких особых условий, заявил, что, если в ходе обучения такие условия вдруг появятся, он примет их без всяких обсуждений. И уже прощаясь, вдруг предложил «принять по рюмашке коньяка» за крепнущий союз нефтяников с калийщиками. Друзья, переглянувшись, дружно отказались, заявив, что эта дружба и так крепче некуда и что коньяк лучше поберечь до окончания курсов.

– Вы правы, коньяк пить еще рано, – согласился Голубев, прощаясь совсем по-дружески.

– Нормальный мужик этот Голубев. Деловой, конкретный, все раскрутил в два счета. И за что ты его невзлюбил? – обращаясь к другу, заговорил Александр, когда, выйдя из кабинета Голубева, они шли, направляясь к выходу из роскошного здания объединения «Уралкалий».

– Да хорошо я к нему отношусь! – вдруг взорвался Смольников. – Просто жаль его, затюканный он какой-то. Одет как бомж…

– Вот и помоги ему одеться прилично. Он весь в работе, жена не следит…

– Нет у него жены. Похоронил он ее два года назад. Рак желудка. Говорят, любил ее очень. А она, наоборот, не очень.

– Тем более, помоги мужику прийти в себя!

– Обещаю. Все, закрыли эту тему. – Леонид остановил свои новые «Жигули» у входа в гостиницу. – А сейчас послушай меня. Поднимайся к себе, забирай свои вещички, выписывайся из этой берлоги – и катим ко мне. Оксане я уже звонил. Она страшно обрадовалась, узнав, что ты здесь, в Березниках. Твоя комната на втором этаже, есть туалет, ванная комната, будешь жить как нормальный человек. На рыбалку сходим, в лес за грибами, за ягодами. Бутылка виски давно дожидается… Ну, чего сидишь? Вперед!

– Спасибо, Леня! Не успел я приехать – ты уже рядом. Но сейчас не могу я к тебе. Видел же, сколько бумаг я взял у Голубева? Все это надо просмотреть к завтрашнему дню: геологию калийных месторождений, точки заложения скважин, их проектную глубину. Да много чего! А у тебя я обязательно побываю, поверь, очень хочется. Но не сейчас. Не рассердишься, что я вот так…

– Ну, рассержусь я, а что толку? Все равно ты сделаешь по-своему, знаю я тебя. Ну что? Пока!

– Пока! И большой привет Оксане.

Со схемами, таблицами и всевозможными графиками Александр просидел до полуночи, делая необходимые выписки и расчеты. Зато утром, появившись у Голубева, уже владея ситуацией, со знанием дела быстро подписал все подготовленные для него документы. И тут же вместе с главным геологом выехал на одну из буровых, естественно, волнуясь перед предстоящей встречей с буровиками-калийщиками. Но они приняли «нефтяного» коллегу радушно, предложив немедленно начать изучение объемного забойного двигателя. Занятия затянулись, так как буровики хотели знать «все и сразу», задавая массу вопросов. На следующий день, уплотнив его донельзя, Александр побывал еще на двух буровых, а к концу недели объехал остальные три. После чего приступил к практическим занятиям. В гостиницу он возвращался поздно вечером. Принимал душ, наскоро пил чай с печенюшками, звонил, отчитываясь за предыдущий день, Астафьеву и, наконец добравшись до постели, засыпал мертвым сном. Иногда он звонил Вере Ивановне, надеясь вдруг получить от нее хоть какую-то весточку о Гале. Но она всякий раз со вздохом огорчала, сообщая, что о Гале для него ничего нового нет… Матери он послал две телеграммы абсолютно одинакового содержания: жив, здоров, скоро буду дома, целую, – считая, что этого достаточно, чтобы она не волновалась.

Зачеты у буровиков решили принимать, учитывая важность и значимость события, в кабинете Голубева, который явился одетый в новый темно-серый костюм и белоснежную сорочку с розовым галстуком.

– Ну как тебе мой подшефный? – шепнул Александру присутствовавший на церемонии Смольников.

– Хорош! Вылитый министр калийной промышленности, – ответил Василенко. – Спасибо за него, Леня!

Под стать своему начальнику выглядели и буровики – торжественно взволнованные, празднично одетые. Некоторые были с цветами. Зачеты они сдавали легко, со знанием дела. А после сдачи шумно фотографировались, весело подшучивая друг над другом. Когда, попрощавшись, они ушли, Голубев напомнил оставшимся Василенко и Смольникову об их обещании обмыть окончание курсов. В этот раз отказаться от обмывания было невозможно, и Александру пришлось в компании с Голубевым в два приема выпить пятьдесят граммов конька. Смольников, приехавший на своих «Жигулях» за рулем, был вынужден довольствоваться лишь торжественным поднятием наполненной рюмки. Прощались с Голубевым тепло. Он, приняв на грудь еще «два по сто», разоткровенничался, перейдя на «ты»:

– Редко встречаешься с хорошими людьми. А если повезет и познакомишься с такими, сразу тянет на исповедь. Тебе, Александр, наше общее спасибо! Как ты провел обучение – это высший класс! Надумаешь перейти к нам на работу – тут же примем на любую буровецкую должность. Только скажи. И еще: приказом нашего генерального тебе объявлена благодарность и выделена совсем немалая премия. Придешь завтра за документами – загляни в бухгалтерию, получи и премию, и грамоту с благодарностью.

– Какая-то грамота, премия… К чему все это? – проворчал Александр, усаживаясь в машину рядом с другом.

– Молодец этот Голубев. Это с его подсказки и премия, и благодарность, – не обращая внимания на ворчание друга, ораторствовал Смольников, лихо мчась по березниковским улицам. – Где-то вычитал: при хорошей женщине и мужик может стать человеком. Сдается мне, что покойная жена Голубева была именно такой хорошей женщиной. В результате получился нормальный человек. Ну, все, приехали. – Леонид, как всегда, по-хозяйски остановил машину возле самого входа в гостиницу. – Сейчас быстренько слетай в свой номер, оставь там свои бумажки и цветы и так же бегом возвращайся, поедем ко мне, – обратился он к другу.

– Не могу я к тебе ехать, Леня.

– Как это прикажешь понимать – «не могу»?

– Ну… Не хочу я в таком виде – усталый, чуть поддатый – появиться перед твоей Оксаной. Неудобно…

– А меня обманывать, значит, удобно? Обещал же… Господи, как мне надоело тебя уговаривать! Последний раз спрашиваю: поедешь?

– Нет, извини, Леня. Ну могу я хотя бы выспаться, в конце концов? Хоть раз?

– Да спи ты хоть до обморока, черт ученый! Забирай бумажки с цветами и проваливай!

– Цветы подари Оксане. Мне-то куда с ними? Скажи: это от благодарных учеников-калийщиков. Все, до завтра!

– Ох и разозлил ты меня! Пока.

Помахивая полученным у администратора ключом от своего номера, Александр подошел к лифту, нажал на кнопку вызова и стал ждать спускающуюся кабину. Дождавшись, он вошел в нее и уже хотел нажать на кнопку своего этажа с цифрой семь, но увидел, что к лифту приближается изящная молодая брюнетка в голубом брючном костюме. В руках она явно из последних сил держала большую черную сумку. «Гастролирующая певица или актриса из кино, – догадался Александр. – Одна с такой сумищей. А где ее помощники?» Дождавшись, когда «певица» подойдет к лифту, он, придерживая одной рукой закрывающиеся двери лифта, другой подхватил ее сумку и, посторонившись, пропустил в лифт. На шестом этаже они вышли из лифта и впервые посмотрели друг на друга.

– Ну что? Показывайте тернистый путь к вашему номеру, – улыбаясь, обратился Александр к даме.

– Мой номер в конце коридора, – она рукой показала, в какую сторону нужно идти. – А почему вы назвали путь к нему тернистым?

– Потому что ходить с такой ношей, как у вас, – испытание даже для здорового мужчины. А для такой хрупкой девушки, как вы, это настоящее наказание. Согласитесь, я прав?

Они остановились возле двери с номером 602.

– Ну, вот наконец я дома, – облегченно вздохнула «актриса». – Вы очень помогли мне, спасибо большое.

– Хоть на прощание откройте секрет, что там в вашей сумке? Мои руки подсказывают, будто там десяток кирпичей, не меньше.

– Я так похожа на жуликоватую работницу кирпичного завода?

– Не знаю, не знаю, как выглядят такие работницы, чтобы сравнивать вас с ними. Извините, я, кажется, ляпнул что-то не то. Давайте лучше попрощаемся, пока я, не подумав, не наговорил еще что-нибудь лишнее.

– Да что с вами? Извиняетесь непонятно за что… Успокойтесь, пожалуйста, хорошо? А в сумке съемочная камера, пара фотоаппаратов, штатив и объектив. И ни одного кирпича.

– Вы фотограф?

– Где вы видели фотографа с киносъемочной камерой? Я режиссер-документалист. В Перми, в художественной галерее, мы снимали документальный фильм об уникальной коллекции скульптур деревянных богов. Все сняли и уже собрались возвращаться в Москву, когда неожиданно на меня вышла директор местного краеведческого музея, которая знала о наших съемках. Она сообщила, что у них в Березниковском музее находятся не менее интересные экспонаты. И так горячо упрашивала меня приехать и их снять, что я не выдержала и с оператором приехала сюда. И не пожалела об этом: березниковские боги такие же замечательные, как и пермские…

– …Сто раз бывал в Березниках, но не знал об этом.

– Теперь знаете. Посмотрите их обязательно. А еще мне очень понравился сам город. Молодой, красивый. Захотелось показать в фильме и его. Запланировали съемки. Но случилась беда: у Бориса – так зовут оператора – обострилась язва желудка, и его пришлось срочно отправить в Пермь. Так я осталась одна с этим, как вы выразились, неподъемным грузом. Завтра попытаюсь что-нибудь снять: вашу Каму, панораму города, если, конечно, получится…

– Извините, что прерываю вас, но на нас уже обращают внимание. Может быть, закончим разговор у вас в номере?

Оказавшись в номере, Александр вежливо отказался от предложенного ему стула и, водрузив на него сумку, обратился к красавице-режиссеру:

– У нас с вами немало совпадений, которыми предлагаю воспользоваться. Вы когда уезжаете?

– Завтра после обеда. За мной приедет машина.

– Я так и думал, вернее предполагал. Тогда, если вы не против, предлагаю такую картинку завтрашнего дня. Утром я буду немного занят, час, не больше. Затем сюда подъедет мой друг. Отличный парень, Березники знает как свою кухню. Он подскажет, что и где снимать. Втроем, я думаю, управимся быстро. После чего мы с ним сгоняем на нефтяную буровую, а в два часа дня буду готов составить вам компанию по пути в Пермь. Как мой план?

– Хорош. А вы часто вот так лихо все расписываете: час сюда, два оттуда?

– Пытаюсь, хотя получается не всегда. Бывает, все распланирую – и вдруг какая-то неожиданность или неприятность – и все летит в трамтарары. Но у нефтяников такое случается нередко, и мы, планируя что-то, заранее как бы закладываем эти срывы, то есть предусматриваем их.

– Я насторожилась, услыхав от вас слова «нефтяная буровая». Сейчас убедилась, что вы нефтяник. Я так рада встрече с профессиональным нефтяником!

– Еще одна загадка. Не понимаю, чему вы радуетесь? Ну, встретился нефтяник… И что? Это повод для ликования?

– Не дерзите, вам это не идет. Дело в том, что мой отец преподавал в нефтяном институте имени Губкина. А до этого работал в Татарии, строил эти самые нефтяные скважины.

– Не строил, а бурил.

– Хорошо, бурил скважины.

– Кстати, я занимаюсь этим же – бурю скважины.

– Да? Значит, вы коллеги. Так вот, он так любил все, что связано с нефтью, и так зажигал своей любовью студентов, что слушать его лекции приходили студенты с других факультетов. И обещал обязательно свозить меня к нефтяникам. Но не успел. Однажды приехал домой из института, прилег на диван отдохнуть, задремал и больше не проснулся.

– Это ужасно. Вам, значит, так и не удалось побывать на буровых?

– Нет. Но я по-прежнему об этом мечтаю.

– Тогда вот что. Хотя, думаю, пришло время нам назвать себя. Меня зовут Александром Анатольевичем, можно называть просто Александром. А вас, извините, как?

– Я Марина Сергеевна, можете называть по имени.

– Отлично, Марина, кстати, это имя украшает вас лучше всяких бриллиантов.

– Спасибо, Александр.

– И еще. В переводе с латинского Марина означает «морская». Красиво звучит.

– У вас тоже по-настоящему мужское имя. Терпеть не могу мужчин с немужскими именами, всяких там Евгениев, Юлиев, Валентинов.

– Итак, с именами разобрались и определились. Так вот, программа на завтра остается в силе. Только на буровую, где бурится самая настоящая скважина, поедем уже втроем: вы, мой друг Смольников и я. Не забудьте взять с собой фотоаппарат, форма одежды такая: чем проще, тем лучше. И никаких каблуков и шпилек!

– Слушаюсь! – Марина улыбнулась и поднесла ладонь к виску. – Александр, а вы не передумаете?

– Никак нет! Не передумаем, товарищ режиссер, – он по-военному повернулся кругом и вышел. Но тут же вернулся и, хитро подмигнув девушке, простился: – Спокойной ночи!

К своему номеру Александр подходил со смешанными чувствами. Мысленно он ругал себя за такое мальчишеское поведение, за то, как он вел себя с красавицей-режиссером. Какие-то кирпичи… «Извините, а как вас зовут? Или: а я тоже бурю эти скважины. Тьфу! Клоун! Трепач, болтун!» – костерил он себя. И тут же оправдывал: «Ну помог я с этой сумкой. Да, познакомились, разговорились. Правда, он затянулся, этот разговор. Ну и что? Мне теперь прикажете удирать от молодых красивых женщин? Или делать вид, что они мне не нравятся? Это за что же такая кара?»

С такими непонятными настроениями он позвонил Смольникову и рассказал ему о встрече с красавицей Мариной, не утаив ничего. Тот выслушал молча и, уже прощаясь, тяжело вздохнул:

– Ну ты даешь, старик! Не ожидал от тебя такой прыти. Договоримся так: если твоя Марина окажется хоть немного хуже той, которую ты сейчас нарисовал, я тут же уезжаю. И никаких съемок и буровых!

Увидев Марину, Леонид картинно зажмурился и застонал.

– Саня, я слепну! Такая красота! Очки мне темные, очки!

Марина действительно была потрясающе хороша. В спортивном черном костюме и светлых кедах, стройная, с высокой грудью и собранными в большой узел, цыганского цвета волосами, она, казалось, вобрала в себя все лучшие качества молодых красивых женщин: безупречно правильные черты лица, изумительную фигуру и царственную походку. Не проявляя при этом ни тени зазнайства или превосходства. Как бы говоря в ответ на восхищенные взгляды и реплики: «О чем вы? Какая красота? Я такая, как все. Не лучше, не хуже».

Смольников, сраженный ее привлекательностью, сразу уловил эти ее бесценные черты характера и повел себя так, как ведет себя приятель, давно не видевший бывшую одноклассницу. Расспросил ее о последних московских новостях, выведал, что говорят в столице о подозрительной кремлевской возне, и даже посоветовал, как лучше представить в будущем фильме березниковских деревянных богов. От Марины он не отходил ни на шаг, помогая ей снимать, крепить камеру, выбирать место для съемки. И в конце даже попытался снимать сам.

Улучив момент, когда Марина была занята камерой, Александр отозвал его в сторону.

– Что с тобой, Леня? Ты ли это? Успокойся, не дури, не сходи с ума, – попытался он охладить любовный пыл друга.

– Не переживай, старик. С умом, слава богу, у меня все в порядке… А тебе мое большое спасибо за такую находку. Представить страшно… Ведь если бы мы вчера с тобой ко мне укатили… Все! Не встретили бы это чудо. А за меня не переживай – за тебя стараюсь.

– Не перестарайся, Леня!

Когда сняли величественные, как Уральские горы, солеотвалы, Леонид заглушил мотор нового служебного уазика.

– Сейчас поедем на буровую, – неожиданно строго начал он. – Здесь наснимали столько, что хватит на отдельный фильм о Березниках. На буровой, по-моему, лучше обойтись без камеры, мало ли что… А фотографировать можно все, всех и везде. Теперь о том, кто чем здесь займется. В связи с тем, что на этой буровой планируется бурение «куста» скважины – семь или восемь, необходимо перестроить нынешнюю вагон-столовую, расширив ее. Этим я и займусь. В это время вы, – Смольников посмотрел вначале на Марину, потом на друга, – отправляйтесь на саму буровую, естественно, переодевшись в спецовки и, конечно, в касках. От Александра, Марина, ни на сантиметр! Современная буровая установка – это сложнейший комплекс из огромных машин и механизмов, работающих под колоссальным давлением и электрическим напряжением. Если решите подняться к верховому… – Смольников вдруг замолчал, но тут же продолжил: – Чего я бы не советовал вам делать, то: я обращаюсь к вам, Марина, поднимаясь, не смотрите вниз и держитесь за поручни обеими руками. А ты, Саша, не выпускай ее из рук. Как бы не улетела. Шучу, конечно. Дальше. Пока мы бродим, Наташа, повар, с сыном Димой насобирают вам, Марина, ягод. Клюквы, брусники и черники здесь море! Кстати, Наташа – жена Николая, мастера этой бригады. Он сейчас в Перми, сдается «хвосты» перед дипломом в политехническом институте. Его Димка, тоже будущий нефтяник, учится в нефтяном колледже, здесь проходит производственную практику. Вот, кажется, и все. Самое-то главное: обедать будем на буровой, Наташа готовит – пальчики оближешь!

Когда, подъехав к буровой, выходили из машины, Марина шепнула Александру:

– Какой он разный, этот ваш Смольников! Только что был разговорчивый и шутливый, как мальчишка, и вдруг такая просто прокурорская серьезность.

– Он всегда знает, как с кем разговаривать и как при этом вести себя. Причем абсолютно не унижаясь. – Александр помог Марине выйти из машины и, поддерживая ее за локоть, повел в сторону буровиков, о чем-то громко разговаривающих со Смольниковым.

– Я вижу, он вам понравился, тогда с удовольствием добавлю в его копилку еще немного хорошей о нем информации. Так вот, в двадцать с небольшим лет Леонид стал самым молодым руководителем-снабженцем в огромной системе нефтяной промышленности. Думаю, он уже перерос должность начальника Березниковского управления и не сегодня завтра пойдет на повышение. Кстати, у него всегда были деньги, и мы, учась с ним в нефтяном техникуме, чтобы не умереть от голода, просили у него взаймы, нередко «забывая» вернуть долг. И он снова давал, будто забывая об этом долге. Секрет его неиссякаемого богатства открылся только на банкете, который мы устроили, получив дипломы техников по бурению нефтяных скважин. Оказалось, а об этом проговорился, выпив, сам Леонид, все четыре года учебы он по ночам разгружал на Перми Второй товарные вагоны… Он и сейчас, в наше голодное время, не отказывает в помощи бывшим однокурсникам и друзьям. Ну, пока хватит возносить Леню, пора настроиться, чтобы выдержать встречу с бригадой. Да, да! Буровики – народ крутой, за словом в карман не лезут. На вас, Марина, будут смотреть как на появившееся в небе НЛО.

Александр оказался прав. Увидев их, буровики как по команде умолкли, уставившись на яркую молодую женщину. Смольников нашелся и тут, продолжая контролировать ситуацию.

– Мужики! – обратился он к буровикам, которые по-прежнему не сводили глаз с красавицы. – Нашу гостью зовут Марина Сергеевна, она московский режиссер, здесь снимает документальный фильм о деревянных скульптурах богов. Ее отец – нефтяник. Марина Сергеевна очень хотела посмотреть, что это такое – наши буровые установки. И мы с моим другом Александром Анатольевичем решили, что лучше всего, если это будет ваша бригада. Не ударьте в грязь лицом и покажите, какие вы отличные ребята и хозяева. Я к вам тоже по делу. А сейчас общий для всех обед, Наташа, я смотрю, уже заждалась нас. После обеда – по рабочим местам.

Позднее Марина не раз, словно кинопленку отснятого фильма, прокручивала в уме все, что было потом. Причем делала это с удовольствием, потому что все, что было запланировано Леонидом Смольниковым, выполнялось неукоснительно.

Так, вначале чуть располневшая, очень приветливая повар Наташа накормила всех – и бригаду, и гостей – сытным обедом, где после овощного салата была предложена наваристая грибовница, а на десерт – ягодный компот с румяными пирожками, начиненными морошкой. Затем, переодевшись во все «Наташиное», она и Александр отправились на буровую установку. Она поразила ее своими размерами и мощью.

Марина и представить себе не могла, что для того, чтобы просверлить в земле дырку глубиной полтора-два километра нужно столько сложнейшей техники: двигателей, насосов и лебедок, соединенных между собой толстенными, в руку толщиной металлическими тросами и гигантскими цепями. Но осмелев, она уговорила Александра подняться к верховому рабочему, который находился в «люльке» на высоте двадцати с лишним метров. И там даже выглянула наружу за обшивку вышки. То, что она увидела, привело ее в восторг. Вокруг до самого горизонта раскинулась непроходимая тайга, разрезанная, словно по линейке, прямыми, широкими, заросшими малинником, разнотравьем и ягодными кустарниками просеками. И от этого казавшимися огромных размеров цветными ковровыми дорожками. Очень захотелось сверху шагнуть в эту манящую пустоту и вместе с пролетающими птицами промчаться над этим сказочным лесным царством.

Внизу их ждала вся бригада. Снявшие с себя мешковатые брезентовые спецовки, причесавшиеся и улыбающиеся симпатичные парни теперь вовсе не были похожи на тех суровых рабочих, которых она снимала во время осмотра буровой. И когда они спросили, нельзя ли сделать хотя бы одну коллективную фотографию, она с радостью согласилась. Фотографирование неожиданно затянулось. Буровики без конца подшучивали друг над другом, стараясь при фотографировании оказаться поближе к стоящим вместе Марине, Наташе и Димке. А уже прощаясь, стали расспрашивать ее о будущем фильме, приглашая вновь в гости и вежливо интересуясь, когда будут готовы фотографии и нельзя ли вместе с ними выслать кассету с фильмом о богах. Поблагодарив парней за очень теплую встречу, Марина заверила их, что сделает все, о чем они ее просили, и, сдерживая предательские слезы, направилась к машине, возле которой стояли поджидавшие ее Александр с Леонидом. Вдруг сзади кто-то окликнул ее по имени. Марина оглянулась и увидела бегущих в ее сторону Наташу и Димку. В руках у них были небольшие капроновые ведерки.

– Совсем про ягоды забыла с этим фотографированием и мужиками, – пытаясь отдышаться, заговорила Наташа. – Вот насобирали вам с Димой. – Наташа передала изумленной Марине ведерки. – В этом клюква, а вот тут брусника, и вот еще ведерко с черникой и морошкой. Морошка, правда, уже отходит, но ее еще много. Угостите своих. Вы когда уезжаете? Сегодня?

– Не знаю, Наташа, пока не знаю…

– Тогда вот что. Если уедете завтра, поставьте ягоды на ночь в холодильник, чтобы они не закисли, ягоды-то спелые. И еще: ребята просили передать, чтобы вы на них не сердились. Дескать, наклянчили всего, навыпрашивали, вдруг она рассердится?

– Да что вы, Наташенька! У вас такие симпатичные парни! Передайте им: я буду по ним скучать и всегда помнить их. Вы такие все здесь добрые! Можно я вас поцелую? – Марина обняла и поцеловала Наташу и по-взрослому протянула руку Димке. – Спасибо тебе за ягоды. Я думаю, мы обязательно еще встретимся, да, Дима?

В этот раз, уезжая с буровой, Смольников не гнал машину, а вел ее спокойно. То ли оттягивал время прощания с Мариной и Александром, то ли боялся, что рассыплются ягоды. Хотя все ведерки – он это видел – были обвязаны марлевыми салфетками.

– Прощаясь с бригадой и вот сейчас с Наташей, я окончательно решила, что, закончив работу над фильмом о богах, я начну снимать картину о нефтяниках, – заговорила первой Марина. – И хочу здесь остаться до утра, чтобы по свежим впечатлениям кое-что записать. Завтра или через день это будет уже не то. А вы, Александр, могли бы подождать меня утром? А утром по дороге в Пермь мы поговорили бы на «нефтяную» тему. Как вы, согласны?

– Разве вам можно в чем-то отказать? – не стал возражать Александр.

– Тогда так, – оживился Смольников. – Сейчас едем ко мне, ужинаем, сплетничаем не спеша, а утром невыспавшие-ся, с больными головами, но жизнерадостные начинаем новый трудовой день. Мы с Александром за, а вы, Марина?

– Я – против. Леонид… Просто испорчу вам хорошую компанию, зачем нужен такой гость? Даю честное слово: мне нужно сейчас побыть одной. Поверьте – я компанейский человек, но не сегодня. Извините, вы очень хорошие… Как бы вас по достоинству назвать?..

– Назовите мальчиками, – подсказал Смольников, – сделайте комплимент.

– Пожалуйста. Так вот, мальчики, мне очень не хочется расставаться с вами, но сегодняшний вечер мой.

– Окей! – Леонид привычно чуть не въехал на гостиничное крыльцо и заглушил мотор. – За «мальчиков» вам, Марина, наше мальчишечье спасибо. Заканчиваем переговоры. Сейчас Саша занесет в ваш номер Наташины дары природы. Не забудьте поставить ягоды в холодильник, иначе к утру вместо них в ведерках будет молодое плодово-ягодное вино.

Прощаясь с Мариной, Леонид долго не выпускал ее ладонь из своей руки.

– Так жаль, что вас не будет! Оксана очень хотела познакомиться с вами. Шашлыки, уха, виски… Посидели бы, поспорили… о той же нефти, о вашем фильме. Как говорится, in vino veritas – истина в вине. Вот и поискали бы эту самую истину.

– Очень хорошо сказано, – улыбнулась Марина. – Не сомневаюсь, мы с вами еще не раз найдем повод и за мой фильм выпить, и за эту истину.

По пути к дому Смольников вдруг разоткровенничался:

– Надо же, какое совершенство создал Господь! Все в одном человеке: и красота, и ум, и талант. А какое обаяние! С ума сойти можно. Был бы холостым – бросил бы все и бегом за ней в столицу, чтобы каждый день знать и слышать, как живется красавице, как она дышит, не обидел ли кто…

– А с чего ты взял, что ей будут нужны твои вздохи и ухаживания? А если у нее хорошая дружная семья, любящий и любимый красавец-муж, ухоженные дети? И все это променять на какого-то несостоявшегося нефтяника? Остынь, Леня!

– Следи за своими словами, Саня! Кто-то скважины бурит, а кто-то этих работяг и тружеников кормит, одевает и обувает. – Да не злись ты! Свой диплом ты заработал и оправдываешь его. Речь не об этом.

– А о чем?

– О том, что у тебя все есть, все отлажено: прекрасная семья, отличный дом, высокая должность. И главное, ты нужен людям, они в тебе нуждаются. И это надо беречь. Тебе же не с неба это свалилось, сам заработал. Что же касается Марины… Наверное, подружимся с ней, тем более задумала фильм о нас, нефтяниках. Куда же она без нас?

– Знать бы, кто ее суженый. Его возраст, должность, есть ли дети, сколько. Давай-ка выведай у нее осторожно все это, пока до Перми будете нежиться в машине.

– Намек понял, постараюсь узнать.

– Вот и ладно. А то не женщина, а сплошные неизвестности. Как представляю, что ее охмурил какой-нибудь древний, толстый и лысый, как яйцо, деятель от культуры – плохо становится.

– Отстаешь от жизни, Леонид Васильевич! Сегодня такие супружеские пары – норма, правило. Или почти правило. Но сдается мне, Марина не из тех, кто может жить не любя.

– Дай-то Бог! Ну, кажется, мы дома. Пошли здороваться с Оксаной и моими орлятами.

Посиделки получились на славу. Накрыв богатый стол, умница Оксана побыла с мужчинами часок, «вставила» Леониду за то, что он не смог уговорить москвичку заглянуть в гости, и удалилась к малышам. Оставшись вдвоем, друзья налегли на виски и коньяк, так что наутро выглядели почти пожилыми мужиками с опухшими лицами и покрасневшими глазами. Но превозмогая жуткую похмельную головную боль, привели себя в порядок, хлопнули по кружке крепкого кофе и помчались в гостиницу. Увидев их, администратор, пожилая женщина, протянула им небольшой листочек. «Записочка вам от дамы из шестьсот второго номера», – сказала она, загадочно улыбнувшись. Друзья переглянулись, взяли записку и, отойдя в сторону, стали ее читать.

«Дорогие Саша и Леня! – было написано в ней каллиграфическим почерком. – Произошло неожиданное: меня срочно вызывают в Москву, причем со всем отснятым материалом о богах. Почему и зачем – не знаю. Сейчас 11 часов вечера по вашему времени, а завтра в полдень я должна уже быть в Министерстве культуры. Бегу к машине, которую прислали за мной. Оставляю свой домашний адрес и телефоны, квартирный и служебный. Звоните первыми, так как ваших телефонов у меня нет.

Обнимаю вас, мальчики! Ваша Марина Голдовская».

– А я, пока сюда ехали, такую прощальную речь приготовил и еще конфеты, – упавшим голосом заговорил Смольников.

– Какие конфеты? Я не видел, чтобы ты что-то вез, – удивился Василенко.

– И не увидишь. Они у меня в жигулевском бардачке лежат. Всегда, на всякий случай. Мало ли кого встречу… Да бог с ней, с этой речью и конфетами! Жаль… Так хотелось по-хорошему попрощаться, и вдруг эта Москва. Совсем как в старой кинокомедии «Волга-Волга». Там этот музыкальный горе-деятель охает: «Так хорошо все началось, и вдруг… вызывают в Москву!» Ну, прямо про нас и нашу Марину!

– Да, Леня, верно говорят: беда не приходит в одиночку. И так голова трещит, а тут еще всякие загадочные записки появляются.

– А записочка эта, Саня, между прочим, непростая, она дороже золотой. В ней же Марина и адрес сообщила, и все телефоны. И написала: звоните, не стесняйтесь! Что это значит? А то, что она в настоящее бурное время или без мужа, или он у нее тот самый старый пень, о котором мы с тобой говорили и которому наши звонки будут до лампочки. Хоть зазвонись! Так что выше голову, мой юный друг! Как говаривал великий комбинатор Остап Бендер, заседание продолжается, господа присяжные заседатели! А записочку эту драгоценную храни и береги пуще глаза!

– Может, запишешь ее адрес и телефоны?

– А зачем они мне, женатому мужику? Ты у нас холостой и самый писучий. Ты звони и пиши. А сейчас выписывайся из этой общаги, повезу тебя на автовокзал, и будем прощаться. Приедешь в Пермь – сразу же позвони Марине, не забудь!

3

В Пермь Александр из ближайшего телефона-автомата позвонил Вере Ивановне.

– Саша? Откуда звоните? Из Перми? – страшно обрадовалась она. – А у меня для вас и Нины Михайловны потрясающая новость: от Гали письмо, я только что его получила. Читая его, наплакалась. Бедная девочка…

– Вера Ивановна, я на автовокзале, приехал из Березников, дома еще не был. Сейчас найду машину и приеду за вами. И мы с Галиным письмом поедем к нам. Вы сможете?

– Конечно, Саша, подъезжайте.

Увидев входящих в дом сына и Веру Ивановну, Нина Михайловна охнула и опустилась на стул.

– Откуда это вы, такие торжественные и вместе? А тебя, сынок, я уже и ждать перестала. Совсем забыл старуху-мать.

– Мама! Ну какая же ты старуха? Ты всегда у нас самая молодая, совсем еще юная. Не сердись на блудного сына, прости его, хорошо? – Александр обнял и поцеловал мать. – Мне кажется, по случаю сегодняшнего праздничного дня вам обеим следует перейти на «ты», без всяких там отчеств: ты – Вера, ты – Нина. Вы согласны?

– Я давно об этом думала, – сказала Вера Ивановна.

– Я тоже, – поддержала подругу Нина Михайловна. – Все, никаких выканий. Так что вы там привезли? Праздничные лица?

– Мама… Только никаких слез, обещаешь?

– Попробую, да говори же, Саша, не тяни!..

– Вера Ивановна получила от Гали письмо…

– Письмо от нашей Гали? Вера, это правда? Вы не разыгрываете меня?

– Разве этим можно шутить, Нина? Саша, доставай письмо.

Александр дрожащими от волнения руками вынул из кармана пиджака толстый конверт и протянул его матери. Нина Михайловна взяла его, поднесла близко к глазам, поцеловала и вернула сыну.

– Ты еще не читал письмо?

– Нет, мама, только Вера Ивановна читала.

– Ну, тогда начинай и не спеши.

«Мои дорогие Вера Ивановна, Нина Михайловна и любимый Саша! – неуверенно прочел Александр первые строчки письма. Но прокашлявшись, помолчал и стал читать дальше уже более уверенно: – Да, это я, ваша Галя. Если бы вы знали, как я вас люблю, как мне плохо без вас! Как часто я плачу, вспоминая то время, когда мы были все вместе. Пишу урывками, когда остаюсь совсем одна. Поэтому, если письмо будет не очень последовательным, значит, кто-то мне помешал. А сейчас попытаюсь рассказать, что было дальше после того, как меня затолкали в машину и увезли в аэропорт. Но вначале хочу спросить вас, Вера Ивановна: нашел ли вас Саша? Если вы до сих пор не встречались, то, пожалуйста, съездите к ним. Очень вас прошу, просто очень! Адреса Саши и его мамы Нины Михайловны я не знаю, поэтому расскажу, как найти их дом. На автобусе сто десятого маршрута, который идет от колхозного рынка в аэропорт, вы доедете до остановки „Школа“ – это в Верхних Муллах, пригороде Перми. Потом пройдете через сквер и по зеленой улочке направитесь в сторону соснового леса. В конце этой улочки, внизу под горкой, стоит их домик. Я запомнила его номер – двадцать девять. Если вдруг заблудитесь, Вера Ивановна, то спросите о них у кого-то из живущих в этих местах. И Нину Михайловну, и Сашу там все хорошо знают. И когда вы с ними познакомитесь, то, я уверена, подружитесь – такие они просто замечательные! А сейчас продолжу рассказывать про свое похищение. Все время – и в машине, и в самолете – я плакала, умоляя отпустить меня. Иногда мне казалось, что все это какой-то страшный сон. Вот сейчас он пройдет, и я снова буду дома, а вечером опять увижу Сашу. Но я ошибалась, думая так. В горьковском аэропорту нас встретили его родители. И я поняла, что все происшедшее было тщательно продумано и подготовлено. А главные зачинщики – это „он“ и моя мама. „Он“ – это мой так называемый жених, и дальше я так и буду его называть – „он“, „ему“, „его“ и так далее. Меня привезли в их квартиру и отвели в отдельную комнату. Я закрылась в ней и пролежала на диване до самой ночи. Под утро я наконец задремала, но тут в дверь постучали. Я ее открыла, оказалось, это моя мама, она улетала в Москву и решила со мной попрощаться. Но я не стала с ней разговаривать. Как я ее ненавидела в эти минуты! Она стояла холеная, улыбающаяся, отвратительная, как бы говоря всем своим видом и поведением: ну что, получила?

Днем меня попыталась покормить его мама. Я поблагодарила ее, но есть не стала и попросила воды, так как очень хотела пить. Римма Степановна – так зовут его маму – пошла на кухню, и в это время в комнату вошел он. И не спрашивая разрешения, уселся на диван, на котором я сидела. Я попыталась столкнуть его с дивана, но не смогла. В это время вошла Римма Степановна с графином, в котором была вода. Она приказала ему немедленно убраться. И когда он вышел, подсела ко мне. „Я с самого начала была против этой грязной затеи, но переспорить твою маму не смогла“, – как бы извиняясь, проговорила она, прощаясь со мной. „Не уходите, Римма Степановна! Побудьте со мной хоть немножечко“, – взмолилась я. Она осталась, и мы неожиданно для нас обеих разговорились. „Мне хотелось бы хоть что-то знать о человеке, которого ты любишь так, что готова страдать ради этой любви“, – сказала Римма Степановна. И выслушав меня, погладила по голове: „Теперь я окончательно на твоей стороне. Только, как тебе помочь, пока не знаю“. После этого разговора мы потянулись друг к другу, и мне стало чуточку легче, хотя жить взаперти, когда тебя закрывают и прячут телефон, было просто невыносимо. Наша регистрация между тем все откладывалась. С отъездом в Германию тоже что-то не получалось. Я по-прежнему не подпускала его к себе. И если он вдруг оказывался возле моей двери, Римма Степановна тут же прогоняла его.

И вот однажды, когда все ушли, это было утром, я увидела на кухонном столе деньги, ключ от квартиры и записку, где было всего одно слово: „Пока!“ Я поняла, что Римма Степановна решила помочь мне бежать из этой тюрьмы. Быстро одевшись, я вышла из квартиры, заперла дверь и, сунув ключ под коврик, что лежал у двери, выбежала на улицу. Там поймала старенькую легковушку и через полчаса уже была в аэропорту. Выстояв очередь в кассе, я попросила билет до Перми. Кассир потребовала паспорт. Я ответила, что у меня его нет. Тогда она отказалась продавать билет, несмотря на то что я плакала, умоляя ее сделать исключение. За меня заступились стоявшие в очереди женщины, но и это не помогло. Я присела на скамью, не зная, что делать. Пока ко мне не подсела какая-то старушка, которой я рассказала об истории с паспортом. Выслушав меня, она посоветовала мне поехать на железнодорожный вокзал, где билеты продаются без паспорта. Я очень обрадовалась, побежала к выходу и тут же натолкнулась на вошедших в зал – на него и его отца. Меня доставили в их ненавистную мне квартиру. Был жуткий скандал. Во всем обвинили Римму Степановну. Но она не испугалась этих криков и не отходила от меня, не позволяя никому входить ко мне. А через два дня состоялась регистрация брака с ним, закончившаяся пьяным застольем в каком-то ресторане. После него уже дома он, пьяный, падая и спотыкаясь, ввалился ко мне, пытаясь овладеть мной. Сопротивляясь, я исцарапала его лицо. На шум прибежала Римма Степановна. Она схватила его за волосы и вытолкала из комнаты…»

– Все, я больше не могу читать, извините. – Александр отложил в сторону листы письма. – Пусть дальше читает кто-то из вас. – Он посмотрел вначале на мать, которая продолжала молчать, словно чего-то выжидая, потом на Веру Ивановну.

– Читайте, Саша, читайте! Дальше там будет такое личное, какое читать лучше вам, – заговорила Вера Ивановна.

– Да, читать про такие издевательства нелегко. А каково было об этом писать? Но ведь Галенька смогла! – поддержала подругу Нина Михайловна.

– Хорошо, попробую дочитать до конца, – согласился Александр и стал читать дальше.

«…В этот вечер Римма Степановна надолго задержалась, разговаривая со мной, а потом и совсем осталась со мной, устроившись спать в раскладном кресле. Господи! Как я была ей за это благодарна! Успокоившись, я наконец задремала, но вдруг она обратилась ко мне: „Галя, ты не спишь?“ – „Нет, не сплю, Римма Степановна“, – ответила я. „Мне кажется, ты стала неравнодушна к соленому“, – сказала она. „Что вы! Просто я люблю все острое. А почему вы так решили?“ – забеспокоилась я. „А потому, – ответила Римма Степановна, – что однажды, когда мы с тобой готовили салат, ты один за другим моментально съела два соленых огурца, даже не притронувшись к хлебу. А теперь скажи, только откровенно: у тебя была близость с Сашей?“ Мне очень не хотелось говорить об этом, но Римме Степановне я была просто обязана сказать правду. „Да, – ответила я, – мы были близки один раз, это случилось перед самым моим похищением. А первым моим мужчиной был ваш сын. Говорю об этом, чтобы вы, Римма Степановна, знали, что, выходя за него замуж, я была девушкой“. Неожиданно она стала расспрашивать меня о каких-то циклах, задержках. Но когда поняла, что я в этих тонкостях женских ничего не понимаю, ужаснулась и стала объяснять мне, какие признаки говорят о моей беременности. И что по ее самым приблизительным прикидкам ребенок родится в апреле, то есть будет овном».

Последнюю фразу Александр прочел дважды и оторопело посмотрел на женщин.

– Это как? Я – будущий отец? Боюсь в это поверить, вдруг тут какая-то ошибка.

– А вы читайте дальше, Саша. Галя убедительно все описала, – сказала Вера Ивановна.

«…На другой день меня осмотрел врач-гинеколог, приятельница Риммы Степановны, – читал Александр, с трудом выговаривая слова от охватившего его радостного волнения. – И все подтвердилось! Я беременна! Я чувствовала себя такой счастливой, что не могла заснуть: то плакала, то мысленно разговаривала с тобой, Саша. И даже придумывала нашему малышу имена: если будет мальчик, то назовем его в честь папы Александром. А если родится девочка, то пусть она будет Ниной – в честь Нины Михайловны. И когда утром начались сборы в Германию, я была совершенно спокойна. Но в этот день случилось такое… Днем мы с ним ездили подписывать какие-то документы, и вдруг я увидела тебя. Ты переходил улицу, и он сбил тебя, догадавшись, кого он сбил, потому что я дико закричала. Об этом я рассказала Римме Степановне. „Значит, он ищет тебя, – сказала она и тут же принесла мне ручку, несколько листов бумаги и почтовый конверт. – Все, что сейчас скажу, запомни и сделай или поступи так, как я посоветую, – непривычно строго начала она. – Через два дня вы с ним поездом уедете в Москву. Оттуда самолетом улетите в Берлин, и потом вас увезут в город, где на верфи строится наш теплоход. Там вы будете жить. Так вот, мой тебе наказ: присмотрись к людям, а русских там живет немало, и заведи с ними дружбу, если они нормальные, хорошие наши граждане. И только после этого уходи от моего сына. Я догадываюсь, что ты об этом думаешь. И согласна с тобой: жить с человеком, которого ты презираешь и даже ненавидишь, – это мука, пытка. Но, повторю, не делай ничего сгоряча, хорошо подготовься к уходу от него. Игорь, узнав, что ты беременна и от кого, думаю, возражать не будет. А для ваших друзей, которые наверняка появятся, это будет обычный рядовой случай – ну, разошлись и разошлись! Мало ли сегодня таких глуповатых пар. А что малыш, который появится, не его, будете знать только вы да твой Саша. Выносить ребенка – это тяжкий труд. Береги, умоляю, и себя, и будущее чадо! Теперь о письме. У тебя целых два дня, чтобы все подробно описать. Твои друзья должны знать, кто твой друг, а кто враг. Я буду помогать тебе, чем могу и как могу. Представляю, как там, в Перми, будут рады, когда узнают, что у вас с Сашей скоро родится ребенок. Передай, пожалуйста, им от меня большой привет. И еще. Письмо, видимо, получится большим, ты аккуратно вложи его в конверт, запечатай и подпиши. Обратный адрес укажи наш. Я почтовый ящик возьму под контроль, поэтому, если твои пермские друзья будут мне писать, пусть пишут на мой адрес. Но попроси их не тянуть с ответом. Дело в том, что моего мужа повысили – он стал заместителем председателя горисполкома, и скоро мы переедем в более просторную квартиру. А эту займет многодетная семья. Свой новый адрес я не знаю, узнаю – сообщу в Пермь. Письмо, которое напишешь, передашь мне, так сказать, из рук в руки. Я его отправлю заказным, так будет надежнее“.

И тут Римма Степановна обняла меня и сказала: „Боюсь я за тебя. Как ты там одна? Сможешь ли выстоять? Ведь сама еще ребенок!“ На что я ей ответила: „Не надо за меня бояться, Римма Степановна! Я теперь такая сильная! Видите – даже не плачу. Вы тоже берегите себя, я как-то видела – вы сердечные капли пили… целыми стаканами“. А она поцеловала меня и говорит так неожиданно: „Что ты, Галенька? Я еще внуков твоих хочу понянчить!“

Мои дорогие и любимые! Заканчиваю свое послание, получилось что-то вроде дневника. А слова Риммы Степановны я повторила, кажется, слово в слово – так они мне запомнились. Тут сказалось и мое филологическое образование. Вот видите, я даже немного подшучиваю, поэтому и вы, вспоминая меня, делайте это без жалости. А ты, Саша, должен быть уверен во мне: я никогда и никому не позволю не только прикоснуться ко мне, но даже намекнуть о таком желании. Пишу эти последние слова и вижу, как вы, собравшись вместе, по очереди читаете это письмо – ведь одному его не осилить…

До свидания, мои дорогие и любимые! Крепко-крепко всех вас целую!

Ваша Галя».

Александр закончил читать, отложил листы письма и торжествующе посмотрел на женщин.

– Что-то не слышно поздравлений. Перед вами без пяти минут отец, а вы, извините, как воды в рот набрали. Как это понимать? Неужели не рады?

– Да что ты, сынок! Это такая радость… Разве ее можно словами передать? – как-то осторожно заговорила Нина Михайловна. – Не знаю, о чем сейчас думает Вера, а я вот что вспомнила. По-моему, совсем некстати. Как ты после загорания уже вечером пришел и говоришь: все, мама, мы с Галей женимся, потому что мы сегодня были близки. Ох, как я тогда на тебя рассердилась! Даже послала к ней извиняться. А оно таким счастьем обернулось!.. А какое письмо Галя написала! Хочется читать его и читать. Ты, Вера, оставь его нам на пару деньков, пожалуйста, мы его с Сашей еще почитаем.

– Нина! О чем ты? Читайте, читайте, я потом с него в управлении ксерокопию сниму. Такое письмо да не сохранить? Галя приедет, а мы письмо как сюрприз ей преподнесем: на, почитай-ка, что ты тут изобразила так трогательно.

– Нам бы не сплоховать и через денек-другой послать ответ Римме Степановне, – предложил Александр. – Пока она не переехала на новую квартиру. Опоздаем – придется ее разыскивать, как я Галю…

– Верно, сынок. Тянуть не будем, – согласилась Нина Михайловна. – Ты, Саша, напишешь главное письмо, а мы к нему приложим свои бабьи записочки. В Пермь ее пригласим, чтобы приехала, когда захочет…

– …И путевочку в Усть-Качку организуем. Пусть подлечит свое сердце. Со здоровым сердцем валерьянку не пьют, – вставила Вера Ивановна.

Вечером после работы дома Александр написал Римме Степановне ответ на Галино письмо. В нем он поблагодарил ее за все, что она сделала для нее. Попросил сообщить Гале, когда с ней установится почтовая связь, что он не только познакомился с Верой Ивановной, но и подружил ее с Ниной Михайловной. И в конце пригласил в Пермь. На другой день письмо вместе с женскими записками было отправлено в Горький. Потянулись дни напряженного ожидания: что ответит теперь сама Римма Степановна?

К этой немного суматошной личной жизни добавились институтские хлопоты и заботы, которых накопилось немало. Даже несмотря на то что в его отсутствие отдел возглавлял опытный главный инженер проекта Николай Деркач. Пришлось задерживаться на работе до позднего вечера. И как-то Василенко с ужасом подумал о том, что он до сих пор не удосужился позвонить Марине. Он тут же набрал ее служебный номер телефона, но, не услышав ничего, кроме длинных гудков, позвонил по домашнему номеру. Но опять услышал в трубке только длинные гудки. «Ошибся при наборе», – решил он. И посматривая на лежавшую перед ним записку Марины с ее номерами телефонов, аккуратно, выдерживая секундные паузы, снова набрал домашний номер. После раздражавших его нескольких гудков Александр уже хотел положить трубку, но вдруг услышал на том конце женский голос.

– Марина, это вы?! – воскликнул Александр.

– Александр? Неужели? – тоже громко ответила Марина. – Наконец-то! Вы пропали, что случилось?

– Не волнуйтесь, ничего не случилось. Отсутствовал на работе три недели, накопились какие-то срочные дела, вопросы, расшиваюсь потихоньку. А вы-то почему сбежали?

– Это у вас, нефтяников, все планируется и рассчитывается заранее – вы говорили мне об этом. А у нас все с точностью наоборот: планируй, не планируй – никому твой план не нужен, так как все решает руководство. Со мной так и получилось. В конце сентября в Берлине состоится международный фестиваль документальных фильмов. Оказалось, что в этот раз будет представлено немало фильмов на религиозную тему. А у нас их нет или есть, но очень старые. В Министерстве культуры вспомнили о моем фильме про деревянных богов. И решили посмотреть, что я у вас наснимала. Причем сделать это решили срочно, так как заканчивались сроки подачи заявок. Так я оказалась в Москве, или, как вы сказали, сбежала.

– Мы с Леней тоже гадали: что случилось? Но не будем об этом, слава богу, все прояснилось. Ну, вы показали фильм комиссии… И что?..

– Не фильм, а отснятый материал. Материал понравился, было решено монтировать фильм, озвучивать, в общем, готовить для участия в Берлинском фестивале.

– Это же здорово! Поздравляю, Марина.

– Кстати, показала и то, что сняла вместе с вами в Березниках. На две-три секунды там засветился и ваш друг.

– Смольников? Вот проныра, везде успеет. Тоже мне, артист!

– Сейчас с утра до вечера в студии, но фотографии уже готовы, куда высылать?

– Высылайте на мой адрес. На днях Леня будет в Перми, я передам ему его долю.

– Не скупитесь, хорошо? Чтобы и ребятам-буровикам досталось. Напечатала их с запасом, хватит на всех.

– Спасибо, Марина. Записывайте мой адрес и служебный телефон. Адрес не совсем городской, мы с мамой, Ниной Михайловной, живем в своем доме, вернее домике, в пригороде Перми. Поэтому домашнего телефона у меня нет.

– Все записала… Вы сказали «мы с мамой». И больше никого, только вы двое?

– Повторяю: в домике живут два человека – я и моя мама. Еще раз повторить?

– Не надо. И не сердитесь, пожалуйста, ну, спросила… Простое женское любопытство, что из этого?

– Рассердись на вас – и привет «нефтяному» фильму! Снимать не будете.

– Буду снимать, вот только закончу ленту о богах.

– Марина! На штурм Берлина! Мы с вами. Ни пуха!

– К черту, к черту! Фотографии высылаю, ждите.

– Ждем, спасибо. А что с ягодами? Вино привезли или все-таки ягоды?

– Сто раз мысленно благодарила Наташу за совет. Сделала так, как она говорила. Ягоды сохранила как ягоды, а довезла лишь половину из того, что мне подарили. В Перми пришлось угостить своих ребят, а в министерстве на них глаз положили члены комиссии. Я же домой не заезжала, а из аэропорта поехала сразу в министерство. Там и отсыпала им всего понемножку. Ох и облизывались они! Думаю, ваши ягоды помогли мне стать участницей Берлинского фестиваля.

– К фильму о нефтяниках привезем их в ведрах, наполненных до краев. Смело обещайте!

Попрощавшись с Мариной, Александр позвонил Леониду. Тот, выслушав друга, задал любимый вопрос:

– Надеюсь, ты уточнил ее семейное положение, старина?

– Говорила она свободно, явно никого не стесняясь и не осторожничая. Может быть, она в это время просто была одна? Надо было ее об этом спросить, но, виноват, увлекся разговором и не поинтересовался. Хотя сам проговорился, что живу в доме с матерью.

– И как она отнеслась к тому, что ты ляпнул?

– По-моему, очень удивилась, даже переспросила: вы живете один с мамой? И больше никого? Да, подтвердил я, только мы двое живем в доме.

– Значит, постеснялась спросить: а где же ваша женушка живет, дорогой Саша? И почему не с вами, если она есть? – оживился Леонид. – Итак, подведем итог вашей телефонной встречи. А он такой: ты не знаешь о ней ничего, а она о тебе – почти все. И будет большим молодцом, если сможет растопить сердце твоей суровой Нины Михайловны. И тогда, Саня, ЗАГСа тебе не миновать. А так как лучшей спутницы твоей неспокойной жизни тебе не найти, то в этот самый не любимый тобой ЗАГС можешь пригласить ее хоть завтра. Она, Марина, этого стоит. Поверь мне.

– Послать бы тебя куда подальше, так достал ты меня этим сватовством. Но не могу. Просьба у меня к тебе есть, личная, вещевая. Боюсь, откажешь, если отлаю.

– Отказывать могу и без твоего отлаивания. Говори, что нужно.

– Сапоги у мамы того… поизносились, а впереди осень. И у ее подруги, Веры Ивановны, той самой, что Галю как дочь любила и воспитывала, такая же беда. Кучу магазинов обегал – ничего подходящего!

– Какой размер? Ноги полные или не очень?

– Размер тридцать шестой – тридцать седьмой. А ноги… Ну, подсказывай, какие бывают ноги у пенсионерок?

– Все ясно. Будут твоим дамам сапожки. Только что поступили итальянские на осень – загляденье! Я так понимаю, ты свою березниковскую премию в расход пускаешь?

– Да, ее, пока не истратил на пустяки.

– Тогда вот что. Сегодня поступили мужские двубортные костюмы из Германии, все размеры, черные с едва заметной полоской. Поеду в Пермь – захвачу вместе с сапожками, если, конечно, тебе он нужен. Я бы советовал. С деньгами, если премии не хватит, помогу.

– Думаю, хватит. Вези свою немчуру. Когда в Пермь и по какому поводу?

– Буду через неделю. Вызывает шеф, Гуриненко, начальник всей службы снабжения объединения «Пермнефть». Старик собирается на пенсию, решил обкатать меня в должности первого заместителя, чтобы потом, видимо, посадить в свое кресло.

– Молодец, Леня! Растешь! Не вздумай отказываться. И сразу же сделай заявку на хорошую квартиру. И не на какой-нибудь Бахаревке-Крохалевке, а на Комсомольском проспекте или на Ленина требуй.

– А ты почему у своих директоров квартиру не просишь? Сколько будете в своей избушке ютиться?

– Квартиру еще не заработал – это раз, потом: не сможем мы с мамой жить без бани и сада-огорода – это два.

– Ну, как знаешь. И все же не тяни, прижми своих академиков. Мол, женюсь, некуда невесту вести, изба не позволяет. Не дадите квартиру – к вам перееду! Все, давай прощаться.

– Давай. Приедешь – позвони!

– Обязательно. Да, как довезла Марина ягоды?

– Довезла только половину, а вторую выпросили всякие попрошайки.

– Скажи ей: нельзя быть такой доброй! А ягод мы еще насобираем. Обнимаю, пока!

Дорога от института до дома, если не вмешивались какие-то непредвиденные обстоятельства, занимала около сорока минут. Этого времени было достаточно, чтобы воссоздать прошедший рабочий день, разложить его «на плюсы», то есть на то, что было сделано, и «на минусы» – на то, что не удалось сделать. Постепенно такие «разборки» стали привычными, даже системой, не позволяя откладывать дела «на потом» и исключая всякую бестолковщину. Но в этот раз думать об институтских и других делах не хотелось. Мешало приподнятое настроение, вызванное телефонными откровениями с Мариной и Леонидом. И только выйдя из трамвая, проходя мимо будки с телефоном-автоматом, он вспомнил, что сегодня не звонил Вере Ивановне. Он вошел в будку и набрал ее номер.

– Вера Ивановна, добрый вечер, – заговорил он, услышав, что она сняла трубку. – Извините, что звоню так поздно…

– Я знаю, что вы сейчас спросите о письме из Горького, от Риммы Степановны, – перебила она его и вздохнула. – Нет письма… Мы отправили ей письмо полторы недели назад. Даже если бы его везли на лошадях, она бы давно его получила и, конечно, ответила нам. Мне кажется, что-то случилось. В общем, я решила лететь в Горький… завтра утром. В моем кабинете меняют линолеум, так что у меня есть день-два свободных. Очень удобный случай. Только, Саша… – Вера Ивановна замолчала, но тут же заговорила снова: – Нине Михайловне о моей поездке, пожалуйста, не говорите, хорошо?

– Да, ей лучше не говорить, вы правы. Скажи ей – она тут же помчится за вами в аэропорт. Ради Гали она готова лететь хоть на Луну.

– Это верно. Возвращусь – сразу позвоню.

– Удачи вам, Вера Ивановна!

Дома на вопрос матери, нет ли новостей от Веры Ивановны, Александр, отвернувшись, чтобы она не увидела его бегающих глаз, ответил, что новостей никаких нет и что каждый день приставать к нему с этим вопросом не надо. Нину Михайловну такой резкий ответ сына удивил, но она ничего не сказала и ушла в свою спальню. Весь следующий день Александр провел на стендовой буровой, где испытывался объемный двигатель последней модификации. Домой приехал поздно и, чувствуя, что от первого же вопроса матери может «расколоться», сослался на усталость и прилег на диван. Вдруг кто-то постучал в дворовую калитку. Нина Михайловна недоуменно пожала плечами и, накинув на плечи шаль, пошла открывать дверь. И тут же вернулась, поддерживая бледную осунувшуюся Веру Ивановну.

– Ни за что не угадаешь, откуда прибыла наша дорогая гостья, – обратилась Нина Михайловна к сыну. – Ухаживай за Верой, пока я соберу что-нибудь на стол.

– А вот и угадаю – из Горького, – Александр понял, что скрывать обман от матери уже не имеет смысла. Он помог Вере Ивановне раздеться и усадил за стол. Нина Михайловна придвинула к ней тарелку с шаньгами и пирожками, мед, кружку заваренного чая.

– Вначале попей чайку с медом и шаньгами, потом будешь рассказывать, что ты наездила. – Заметив, что сын пытается что-то сказать, одернула его: – А ты пока помолчи, тоже мне заговорщик! Я ведь сразу заметила, что ты ходишь сам не свой, но решила подождать, когда сам все расскажешь. Ну и дождалась. Вы без меня все решили…

– Не сердись, Нина, – Вера Ивановна отодвинула недопитый чай. – Не до ссор сейчас. Горе у нас всех большое. Не знаю, как об этом сказать… Нет больше Риммы Степановны, вот…

– Что ты говоришь, подруга? – Нина Михайловна даже привстала со стула, на котором сидела, но снова села. – Я все понимаю и не сержусь на вас, что вы со мной не посоветовались. Ну, решили съездить – и решили! Что теперь?.. Хотя меня позвать надо было. Вдвоем что ни делай – все надежнее. Ну, хватит ныть, это я о себе. Значит, прилетела ты, пришла к ней, а ее нет, переехала. Так было, Вера?

– Не к месту что-то ты разговорилась, Нина… Ее совсем нет. Умерла наша Римма Степановна, понимаешь?

– Как это умерла? Совсем, по-настоящему?

– А как еще умирают? Кроме как по-настоящему, никак.

– Господи… За что ты так ее? Она же человек была замечательный. – Нина Михайловна посмотрела на сжавшегося в большой человеческий комок сына. – Правда, сынок? Галю нашу как могла спасала. Что бы с ней было, если бы не она? – Нина Михайловна посмотрела на икону со Спасителем. – Я так тебя просила помочь Римме Степановне! На коленях перед тобой стояла, а ты… – Она не договорила, поднялась, махнула на икону рукой и, пряча плачущее лицо, вышла из кухни.

– Давайте накапаем ей валерьянки и пойдем к ней. Ее нельзя сейчас оставлять одну, – сказал Александр, роясь в домашней аптечке.

После выпитых валерьяновых капель Нина Михайловна чуть отошла и даже попыталась шутить:

– Совсем распустилась. Чуть что – и сразу в слезы! За Риммой Степановной, что ли, собралась? Ну, рассказывай, Вера, все по порядку. Как это было. Обещаю – слез не будет!

– Ну, прилетела я, нашла дом, квартиру, – совсем тихо заговорила Вера Ивановна. – Дверь открыла молодая женщина, лет тридцати пяти – тридцати шести. Пригласила войти. Я вошла, а там куча детей – от малышей до почти взрослых. Половина из них – она сказала – приемные. Узнав от меня, что я приехала к Римме Степановне из Перми, вначале замялась, но тут же, разговорившись, рассказала о ней все, что знала и что с ней произошло.

А произошло вот что. Квартиру, в которую Римма Степановна должна была переезжать, отремонтировали быстрее, чем ожидалось, и надо было в нее въезжать. Муж Риммы Степановны был в командировке. И ей пришлось самой руководить погрузкой-разгрузкой, так как у них было много дорогой посуды, зеркал и хрусталя. Но она с этим справилась и даже помогла грузчиками и машиной переехавшей в их старую квартиру многодетной семье. Нервов при этом потратила, конечно, немало. И еще она ждала какое-то письмо из Перми. И когда оно наконец пришло, она была на седьмом небе. Тогда же Римма Степановна пообещала, что вскоре приедет за книгами, которых была целая библиотека, и оставит многодетным хозяевам свой новый адрес, чтобы в случае, если к ним придет письмо из Перми, они могли переправить его на этот новый адрес.

Действительно, через несколько дней за книгами приехали молодые люди, но без Риммы Степановны… Они рассказали, что с острым сердечным приступом Римму Степановну доставили на скорой в больницу, где она и скончалась. Ее сын, сообщили они, на похороны не успел, но побывал на могиле матери. Причем был один. Вот все, что я узнала, – закончила Вера Ивановна.

– Спасибо тебе, Вера. Теперь и мы с Сашей будто побывали в Горьком, так ты хорошо передала происшедшее с этой удивительной женщиной.

– Сейчас так хочется говорить о ней самыми высокими, самыми громкими похвальными словами, – поддержала подругу Вера Ивановна. – И все равно их будет мало, чтобы оценить все, что она сделала для Гали, а значит, и для нас. – Вера Ивановна поднялась и стала прощаться. – Поехала я, как говорят хохлы, до дому, до хаты.

– Никуда ты не поедешь, заночуешь у нас, – решительно заявила Нина Михайловна. – Саша сейчас затопит баню, через час пойдем париться. Сразу оживешь, придешь в себя. Давай, Саша, да пожарче натопи, чтобы прожарить до последней косточки нашу путешественницу.

От бани Вера Ивановна пришла в неописуемый восторг. И позже, когда все трое, распаренные и похорошевшие, собрались за столом, чтобы домашним вином помянуть покойную, нет-нет да снова восхищались: «Какое чудо эта ваша парилка!»

За разговорами не заметили, как наступила полночь. По кроватям и постелям разбредались нехотя, продолжая обсуждать все, что связано с Галей и Риммой Степановной. Отмечая про себя, что случившееся большое горе не ослабило их, а напротив, укрепило в каждом уверенность в собственных силах.

На следующий день, в полдень, почтальон принесла на имя Александра бандероль. Нина Михайловна расписалась в квитанции за ее получение и стала рассматривать небольшой, но увесистый пакет, присланный сыну из Москвы и подписанный явно женской рукой, пытаясь угадать, что в этом таинственном пакете. Но вскоре оставила это бессмысленное занятие, решив дождаться прихода сына. И когда он появился, вручила ему бандероль.

– Вот, какая-то москвичка М. Голдовская тебе послала, – чуть прищурившись, пытливо глядя ему в глаза, заявила Нина Михайловна. – Что-то не припомню среди твоих женщин москвичек. Может, поделишься тайной?

– Какая тайна, мама? – Александр вскрыл бандероль и достал из него фотографии. Их было много – несколько десятков, ярких, цветных, очень профессионально изготовленных. – Ай да Марина! А фотографии – просто художественное произведение каждая! Смотри, мама: это Леня Смольников с поваром Наташей и ее сыном Димой. А это буровая бригада, все красавцы, как на подбор! А это Марина, та самая М. Голдовская, которая прислала все это богатство. Мы с ней поднялись на рабочее место верхового рабочего, и она попросила ее сфотографировать. Правда, шикарное фото? А вид какой сверху? Залюбуешься!

– Ну что же… Теперь я понимаю, почему ты не удосужился из этих Березников написать матери хотя бы одно письмо. Не до писем тебе было. Эх, сынок, сынок… Я все жду, когда ты станешь серьезным, а ты…

– …А я как был хуже всех, таким и остался? И писем тебе не пишу, и веду себя плохо, и тупой, как пень. А уже если встретил красивую женщину – все! Трагедия.

– Как ты не понимаешь, Саша? Боюсь я за тебя. Уж больно нравишься ты женщинам и девчонкам. Видный, неглупый, заговоришь любую. Но разве могут у тебя быть женщины после Гали? Даже если они красавицы, вроде твоей Марины? Молчишь? Можешь не отвечать. А я скажу: нет, не могут, не должны быть!

– Но я так же считаю. А здесь простая случайность. Марину встретил в гостинице, помог донести тяжелую сумку до номера. Разговорились. Оказалось, она режиссер-документалист. В Перми и в Березниках снимает фильм о деревянных богах.

Отец – нефтяник, и она всегда мечтала побывать на буровой. Вот мы с Леней и свозили ее. После этого она уехала в Пермь, а потом улетела в Москву. Уезжая, обещала выслать фотографии. Обещание свое выполнила, как видишь. Вот и все. Никаких слез при расставании, никаких признаний.

– Хорошо, если все так. Может, и напрасно я на тебя ополчилась, извини. Но имей в виду: вы, мужчины, сильнее нас, женщин. Зато мы хитрее вас. Так вот, вдруг эта твоя Марина…

– Мама! Может, хватит этих «моя», «твоя»?..

– Ладно, не твоя, а чья-то. И, не дай Бог, увлечется она тобой! Тогда все, ты пропал! Такие яркие женщины знают себе цену, и что они неотразимы – тоже знают. И они, если надо завоевать полюбившегося им мужика, идут на все: влюбляют его в себя, разваливают его семью и даже бросают своих детей. Да, да! По-настоящему полюбившая женщина беспощадна. Запомни это!

– Но Марина же не из таких, это сразу видно.

– Дай-то Бог! Она, конечно, замужем? Не может же такая красавица жить одна.

– Не знаю, мама. И знать не хочу. Все, заканчиваем этот разговор.

Александр собрал лежавшие на столе фотографии и стал укладывать их в пакет, но вдруг увидел внутри его небольшой белый квадратик. Он достал его. Это был лист бумаги, сложенный вчетверо. Александр развернул находку и чуть не вскрикнул от удивления – лист оказался письмом.

– Читать вслух или ты сама его потом поизучаешь? – обратился он к матери, молча наблюдавшей эту сцену.

– Читай, читай! Если ты, конечно, не против, – ответила мать. – Но вначале дай, пожалуйста, фотографию, ту, где она есть. Хочу смотреть на нее и слушать ее слова и мысли. Насколько все это будет совпадать.

– Вам бы, Нина Михайловна, в психотерапию податься, цены бы вам не было, – подшутил Александр. Но мать вовсе не была расположена к шуткам.

– Психотерапевтом мне с моим педагогическим образованием, конечно, не быть, а вот психолог, думаю, из меня мог бы получиться. Сейчас смотрю на тебя и читаю твои мысли…

– Интересно, о чем я сейчас думаю, можешь сказать?

– Сейчас тебя беспокоят две мысли. Первая: только бы Марина не брякнула в письме что-нибудь лишнее! И вторая: как не допустить нашей с ней встречи.

– А ведь ты права, я действительно об этом думаю. Итак, читаю письмо.

«Уважаемая Нина Михайловна и Александр! – осторожно начал читать он. – Высылаю фотографии. Их напечатали с запасом, чтобы хватило и вам, и Смольникову, и всей буровой бригаде с Наташей и Димой. Мне кажется, снимки получились. Все на них очень красивые и веселые. А мне, глядя на них, становится грустно – так я к буровикам привязалась. Но успокаиваю себя тем, что решение снять документальный фильм о нефтяниках я приняла и от этого решения не отступлюсь, если, конечно, меня поддержит мое начальство. Тогда фотографии очень пригодятся. Работу над деревянными богами заканчиваю. Все смонтировано, озвучено. Березники с „актером“ Смольниковым оставила, хотя комиссия, просмотрев еще черновой вариант, просила это убрать. В конце той недели вылетаю в Берлин на кинофестиваль. Устаю и волнуюсь очень. Но прихожу домой, пью чай с вашими ягодами и успокаиваюсь. Спасибо за них! Уважаемая Нина Михайловна! Обращаюсь к Вам, чтобы поблагодарить Вас за Александра. Удивительный он, спокойный и очень надежный. Никогда бы не решилась ехать неизвестно куда с совершенно незнакомыми мужчинами, а тут поехала, даже не задумываясь. Они были просто обворожительны, я имею в виду Александра и Леонида Смольникова, когда помогали мне снимать Березники. Как это было смешно и весело! Потому что они вели себя как расшалившиеся мальчишки, подшучивая друг над другом. И вдруг на буровой я вижу совершенно других людей – строгих, уверенных в себе, настоящих хозяев своей профессии. Восхищаясь, я сравнивала их с молодыми москвичами, чаще всего слабыми, безвольными и жалкими. И мне становилось стыдно за эту „золотую“ молодежь. Извините, про это так… вырвалось. А Ваше имя, Нина Михайловна, я запомнила, когда его как-то произнес Александр. Спасибо ему за это!

Хотела написать коротенькую записку, а получилось большое письмо – уж очень хотелось выговориться. После Берлина позвоню! Но и вы, Александр, звоните.

Ваша Марина Голдовская».

Закончив читать письмо, Александр торжествующе посмотрел на мать, как бы говоря: «Ну как? Надеюсь, ты успокоилась? Нормальное деловое письмо…» Но она продолжала молча всматриваться в фотографию, которую держала в руках. Александр уже хотел положить письмо вместе с фотографиями, но мать остановила его.

– Читал ты письмо, а я, не отрываясь, смотрела на нее, где на фотографии она стоит с буровиками, красивая и вроде бы счастливая. И вдруг я начинаю понимать, что никакая она не счастливая и что в письме она пишет не то, что у нее на душе. И так, сынок, захотелось ее по-настоящему, по-бабьи ее, по-нашему успокоить, что хоть сейчас готова сесть и написать ей письмо.

– Ты хочешь написать письмо Марине? Ну, мама… с тобой не соскучишься! Еще вчера защищала меня от нее, а сегодня – такая любовь! И все-таки спасибо тебе за это решение. Ей, мама, сейчас действительно нелегко. Да! Будешь писать, имей в виду: отец ее умер несколько лет назад. И потом непонятно, что случилось у нее со своей семьей: есть ли она у нее, есть ли муж? Но по домашнему телефону звонить разрешает. Может быть, в ее семье, если она есть, это считается нормой? И последнее. Пошли ей вместе с письмом свою фотографию, чтобы она знала, какая ты у меня необыкновенная. И не скромничай – дружить так дружить!

Проводив утром сына на работу, Нина Михайловна отложила все домашние дела и села за письмо Марине. Она еще не знала, что напишет этой невероятно обаятельной девушке, так неожиданно ворвавшейся в их довольно спокойную жизнь, вызвавшей такие симпатии, что, не будь Гали, мать пошла бы на все, чтобы завоевать красавицу. Потому что лучшей спутницы жизни для своего сына она бы не желала. Конечно, о таких «корыстных» планах она писать не будет. Разве можно это делать, не зная ее семейного положения? А вот поблагодарить девушку за отлично выполненные фотографии, а главное, за добрые слова о Саше она имеет полное право. Вот с такими теплыми, прямо-таки материнскими чувствами, которыми она прониклась, Нина Михайловна приступила к письму.

«Дорогая Марина!

Ты удивлена? Да, это я, Нина Михайловна. И как Ванька Жуков из известного рассказа классика, „пишу тебе письмо“. В своей жизни я дважды увлекалась письмами. Первый раз – это когда полюбила одного человека, и второй – когда Саша служил в армии. Служил он за границей, письма от него и к нему шли долго, и я стала писать ему письма в форме диалога. Спрашивала его о чем-нибудь, ну, например: „Саша, а чем вас там кормят?“ И за него тут же отвечала: „Да всем, что перепадет армии, но с голода, обещали, умереть не дадут“. Он вначале очень удивился (тем более что я часто угадывала его „ответы“) такой манере написания, но потом привык и стал писать так же, как и я. О своем втором увлечении письмами расскажу позже, а пока хочу поблагодарить тебя за добрые слова о моем сыне. Да, он такой и есть – открытый, порядочный, надежный. Девчонкам нравится, и они ему тоже. Но пока не женится: то армия, то институт, а тут еще эта диссертация, никак ее не допишет. А этим летом у него появилась очень хорошая девушка Галя. Не повезло, правда, ему и тут: жених, за которого Галя была сосватана, похитил ее из Перми и увез в Германию, где он работает по контракту. Вот теперь ждем ее. А когда она вернется, не знаем. Саша – молодец, верит, что она вырвется из этого германского плена, и ни с кем не дружит. Этим он напоминает своего отца, моего покойного мужа. Тот был однолюбом и, когда надо, очень упрямым. Звали его Анатолием Тимофеевичем. Он был железнодорожником и погиб нелепо – попал под поезд. Саша тогда только пошел в школу, поэтому помнит своего отца плохо. Оставшись без Толи, я растерялась. Как жить без такого хорошего и надежного человека? По ночам плакала и без конца разговаривала с ним, будто с живым. Потом решила уйти в монастырь. Но вовремя одумалась: а куда девать детей? У нас же, кроме Саши, были еще две девочки. Всех отдавать в детдом? Да ни за что! Сейчас, когда девочки выросли, вышли замуж за хороших мужиков и встал на ноги Саша, я спрашиваю себя: как же мы выжили? Да так, отвечаю сама себе, выжили и все! Когда полегче стало, взялась за себя: косметика, всякие помады. Стала следить за одеждой. И замечать, что мужчины на меня поглядывают, некоторые даже сватались. Но я их отшивала, так как ни один из них даже пальца Толиного не стоил. Когда я уже заведовала детским садом, мне выделили льготную, то есть за пятьдесят процентов стоимости, путевку в наш знаменитый на весь Союз курорт „Усть-Качка“. Я слышала, что там лечат все – от головы до пят, и, отправив Сашу в пионерский лагерь нефтяников в Полазну, поехала лечить свое сердце, которое иногда пошаливало. Две недели из трех пролетели незаметно. Днем после процедур я много гуляла. А вечером иногда заглядывала на танцевальную площадку, которая находилась на набережной Камы. С удовольствием слушала музыку и разглядывала беззаботных танцующих. Как-то, насмотревшись на всех, я уже пошла к выходу, когда меня задержал высокий стройный мужчина, весь в белом, и пригласил на вальс. Я удивилась: мужчины, как правило, вальсы не танцуют, потому что не умеют его танцевать! Но приглашение приняла из любопытства: интересно, как он будет вальсировать? И была приятно удивлена – он танцевал легко, будто скользил по льду. А как он кружил меня! Музыка перестала звучать, а мне казалось, что я продолжаю кружиться. Вальс оказался прощальным в этот танцевальный вечер. Все стали расходиться. Я тоже направилась к своему корпусу, в котором был мой номер. Вдруг кто-то коснулся сзади моего плеча. Я оглянулась: это был тот самый танцор. „Испугался, думал, потерял вас, – заговорил он. – Вы к себе? Не уходите, давайте погуляем, такой вечер“. – Мужчина умоляюще смотрел на меня. Я молча пожала плечами, соглашаясь. Он осторожно взял меня за локоть, и мы, не сговариваясь, пошли по набережной в сторону пляжа. Там сели на скамейку под грибком, продолжая молчать. „Вы хорошо танцуете, – первой заговорила я. – Учились этому?“ – „Угадали, да, учился, – он явно обрадовался начавшемуся разговору. – Закончил четыре класса Пермского хореографического училища, но во время учебного спектакля после прыжка неудачно приземлился. И все! Привет балету!“ – „Конечно, жалеете? Такое училище – и вдруг беда, которая все похоронила… – посочувствовала я. – Как вы это пережили?“ – „Жить не хотелось, пережил – не то слово. Ведь о чем мечталось? Я принц Зигфрид в „Лебедином“, заканчивается спектакль, бурные аплодисменты, восторженные зрители, цветы… И все это будет… только уже не со мной. Ну, все, закрываем эту тему. Думаю, пора представиться. Я главный инженер Нижнетагильского вагоноремонтного завода, женат, отец двоих детей, по имени Николай. То есть Николай – это мое имя“. – „Не волнуйтесь, я все поняла. Так вот, перед вами педагог-дошкольник, мать троих детей, заведую детским садом, зовут меня Нина Михайловна Василенко. Что еще?.. Да! Мужа нет. Он погиб“. – „Исчерпывающая информация. – Николай снял свой роскошный белый пиджак и накинул на мои плечи. – На всякий случай, становится прохладно, – пояснил он и предложил: – Может быть, пора по домам? Боюсь я за вас, Нина, очень уж вы легко одеты“. Я не хотела уходить: приятный мужчина, тихий шелест речных волн, лунная дорожка на воде и полная тишина…

Оказывается, мне так всего этого не хватало! Но я не стала спорить. Он проводил меня и, прощаясь, посмотрел прямо в мои глаза: „До завтра, Нина! Встретимся на танцах“.

Назавтра он разыскал меня на процедурах и предложил прогуляться по лесу. Мы переоделись в спортивное и незаметно, о чем-то разговаривая, забрели далеко, в самую гущу соснового бора. Николай развел небольшой костер, достал из пакета сосиски, поджарил их и, попросив меня закрыть глаза, вынул, видимо, из того же пакета бутылку шампанского. Все это он делал быстро и умело. Я похвалила его за такое мастерство. И вдруг он скорчил очень смешную гримасу. Оказалось, Николай забыл взять бокалы. „Ничего, – успокоила я его. – С такими аппетитными сосисками шампанское можно пить и из горлышка“. Господи! Ничего вкуснее этих пахнущих хвоей жареных сосисок и шампанского из горлышка я никогда не пила и не ела. Расшалившись, мы стали прыгать через костер, играли в прятки и даже пытались петь. Николай очень долго смеялся, когда я похвалила его, сказав, что для советского главного инженера у него очень даже приличный голос. В санаторий, немного поплутав по лесу, мы пришли поздно, пропустив ужин. И снова переодевшись, пошли в местный ресторан, где весь вечер играли какие-то шустрые ребята из Пермской филармонии и пела неопределенного возраста безголосая вокалистка. Мы танцевали мало, больше сидели вдвоем за столиком, отдыхая после бурно проведенного пикника. Но когда певица запела знаменитое „Вдыхая розы аромат, тенистый вспоминаю сад…“, мы не выдержали и пошли танцевать. Неожиданно, когда мелодия танго заканчивалась, Николай прижался ко мне и, чуть наклонившись, поцеловал в губы. Я отпрянула и даже перестала двигаться. „Если тебе это неприятно, я готов извиниться“, – сказал он. „Давай уйдем отсюда“, – тоже перейдя на „ты“, ответила я. Мы вышли из ресторана и молча, не сговариваясь, пошли в сторону пляжа. Там сели на полюбившуюся нам скамейку, продолжая молчать.

– Ну не сердись, – первым заговорил Николай. – Не знаю, как это получилось. Слышишь? Не молчи, Нина! Извини. Случайно это…

– Ох, Коля, Коля! – я впервые назвала его неполным именем. – Столько извинений из-за одного поцелуя! Ты всех незнакомых женщин на третий день уже целуешь? Или только заведующих детсадом? А остальных позже?

– Нина! Я не давал тебе права так разговаривать со мной!

– А я и не просила у тебя никакого права. Думаешь, я не вижу, что творится с тобой? И куда мы с тобой катимся? Сначала танцы, потом поцелуи, а дальше все, что получится? Конечно, я сама виновата, что случился этот курортный роман. Но, может быть, я, одинокая взрослая женщина, соскучившаяся по мужскому вниманию, все же могу увлечься обаятельным, чуть моложе меня мужчиной? Хотя тоска по вашему брату меня тоже не оправдывает. Но я „переболею“, и этим, дай Бог, все закончится. А что будет с тобой? Тайные встречи, письма, подпольная любовь, жизнь на две семьи – и вашим, и нашим. А жена, дети, от которых нужно будет все это прятать, прикидываясь примерным семьянином? Их-то куда? Их не спрячешь, они живые. И без твоей мужской и отцовской любви им будет ой как плохо! И потом, кто же я буду, если позволю себе такую „сладкую“ жизнь? Да никто! Если не сказать хуже. Конечно, я захожусь даже от одного твоего взгляда и от твоих рук, когда они меня касаются. Поднеси спичку – и я вспыхну, заполыхаю, как костер. И ты, я вижу, в таком же состоянии. Но согласись, с этим надо что-то делать, пока мы оба не сошли с ума. Или я не права, Коля?

– Разве может быть не права „одинокая взрослая женщина“? Ну, Нина… Главного инженера огромного предприятия отчитала, словно двоечника. Но как говорится, и на том спасибо! – Коля, ты шутишь, а я серьезно…

– А я еще серьезнее. Ты когда покидаешь этот памятный курорт? – Коля поднялся, встал напротив и посмотрел на меня. В его взгляде была такая решимость!

– Через три дня заканчивается моя путевка. А что? – ответила я.

– А то… что моя ссылка сюда заканчивается через неделю. Значит, здесь мы оба будем находиться как минимум три дня. Не удивляйся, но я привык сам принимать серьезные решения. Поэтому предлагаю в течение этих трех дней не встречаться и не разговаривать друг с другом. Думаю, этого времени будет достаточно, чтобы все обдумать и проверить наши отношения на прочность. Как тебе мое предложение?

– Не знаю, – я была растеряна и не готова к такому предложению. – Давай попытаемся, если получится…

– И вот тогда узнаем, кто без кого не может жить. А теперь по домам, идем не торопясь. – Такой решительный Николай нравился еще больше. Мне очень хотелось в эти секунды обнять и поцеловать его. Но я сдержалась и только взъерошила его густые, чуть вьющиеся волосы.

…Наступившая ночь была ужасной. Я с трудом засыпала, но, увидев нелепый сон, просыпалась с одной и той же мыслью: как быть дальше? Остаться на три дня, избегая с Колей встреч, или… уехать, исчезнуть навсегда? К утру решение созрело окончательно, и первым же рейсовым автобусом я отправилась домой. Оказавшись в родных стенах, облегченно вздохнула и, чтобы меньше думать о своих „подвигах“ в Усть-Качке, загрузила себя на весь день различными делами. Съездила в свой детский сад, дозвонилась до пионерского лагеря, где был Саша, и навела порядок в доме. К вечеру устала так, что с трудом передвигалась. И уже лежа в постели, подумала о Коле: где он сейчас и с кем? Ищет ли меня? С этой ревнивой мыслью я заснула.

Проснулась от негромкого стука в окно. Я подошла к нему, отдернула шторку и обомлела: за окном стоял Николай, красивый, улыбающийся. Я накинула халат, выбежала во двор и впустила его. Он поднял меня на руки и прижал к себе так сильно, что я чуть не задохнулась. „Ну, здравствуй, бегунья!

А ведь мы так не договаривались. Убегать, прятаться… – Николай поставил меня на ноги, взял мое лицо в свои ладони, прижался к нему. – Всю Пермь обегал, искал тебя, боялся, что не найду. Спасибо милиции, помогли. А мы что, так и будем во дворе стоять? Может, покажешь свой терем-теремок?“

Как мы провели вечер за чаем, рассказывать не буду. О чем бы ни говорили, думали больше о том, как мы счастливы, потому что снова вместе. И это сводящее с ума состояние счастья затмевало даже волнующее ожидание интимной близости, о которой мы, конечно же, мечтали, тщательно скрывая друг от друга это желание. И когда наконец оба оказались в одной постели, под общим одеялом, то какое-то время лежали неподвижно, вытянувшись в струнку. Столько лет прошло, но я и сейчас помню первое Колино прикосновение, на которое я ответила, ласково погладив его руку. А потом был взрыв. Мы стали неистово целоваться. Покрывая поцелуями каждый миллиметр любимого тела, пытаясь оттянуть момент наступления такой желанной близости. И когда эта вершина человеческой любви нас накрыла, мы оба едва не потеряли сознание. А придя в себя, стали что-то лепетать. Но волна страсти снова захлестывала нас с головой. Лишая рассудка… И так продолжалось до рассвета… Утром, провожая Колю, я не плакала, только, перекрестив его, умоляла беречь себя и хранить семью. О том, как поддерживать наши отношения, мы не говорили – на это просто не было времени. Да и зачем что-то загадывать? Ясно было одно: порвать теперь наши отношения, ставшие близкими, нам не удастся. И пытаться это сделать не стоит.

Николай написал письмо первым, сообщив, что ему лучше писать на главпочтамт Нижнего Тагила до востребования. В письме было столько нежности, тоски и даже отчаяния, что я тут же ответила ему, успокаивая и обещая помнить его, так как очень к нему привязалась. Постепенно переписка вошла в нашу жизнь и стала такой же необходимой, как радио, телевизор, которые мы слушаем и смотрим ежедневно.

Коля рвался в Пермь, настаивая на встрече. Но я запретила ему приезжать, так как не хотела, чтобы Саша знал хоть что- то о моем курортном романе. И вдруг грянула беда. В партийный комитет завода пришло анонимное письмо о том, кто коммунист Стрелков Николай Иванович, главный инженер завода, ведет аморальный образ жизни, поддерживая близкие отношения с посторонней женщиной. И когда от Николая потребовали назвать эту женщину, он послал партком к черту и ушел с заседания, хлопнув дверью. За такую неслыханную дерзость ему пообещали исключение из партии и даже освобождение от должности главного инженера. Но выручили друзья, с которыми Николай учился в Уральском политехническом институте, занимавшие высокие посты в Министерстве машиностроения. Они моментально оформили его перевод на должность генерального директора только что построенного Красноярского машиностроительного завода. Рассвирепевшие парткомовцы только развели руками, так и не успев наказать строптивого коммуниста. Обо всем этом мне рассказал сам Коля, позвонивший на работу в детсад; сообщив, что теперь, пропадая на заводе сутками из-за многочисленных недоделок, живет лишь мечтой о встрече со мной. А спустя месяц после переезда в Красноярск, получив большую трехкомнатную квартиру, заявил, что намерен готовить документы для развода, а меня готов привезти в Красноярск хоть завтра. Я ответила, что ни в какой Красноярск я не поеду, а если он вздумает развестись с женой, я прекращу с ним всякое общение. Но он продолжал настаивать на своем. И тогда я не стала отвечать на его письма и звонки, когда он звонил на работу. И однажды, рассердившись, даже не прочитав его очередное письмо, изорвала его в клочья, сложила клочья в конверт и отправила ему. Господи! Как я жалела о глупости, которую совершила! Николай перестал писать, теперь писала письма я. Одно, второе, третье… В них я просила извинить меня за отвратительный поступок. Но все было напрасно. Николай не отвечал. Не берусь описывать свое состояние.

Не хватает слов. Правда, еще оставались его письма, который я перечитывала, если совсем было невмоготу. И читая их, всегда плакала. Так было жаль потерянной впопыхах любви. И невыносимо больно от потери этого очень близкого мне человека. Страдала я и от неизвестности. Что с ним? Прижился ли он в чужом огромном городе, где нет ни друзей, ни знакомых? А как его карьера? Ведь Коля такой прямой и всегда идет напролом, если надо чего-то добиться. Дипломат он, я убедилась, никудышный… И наконец – его семья, с ней-то что? В Нижнем Тагиле они или уже с ним, в Красноярске? По привычке я заглядывала каждый день в почтовый ящик, надеясь на чудо – вдруг он напишет? Даже просила Господа, чтобы он упросил Колю написать мне. Но все было напрасно. Шло время, я стала успокаиваться и как-то, перечитав Колины письма, сожгла их, чтобы ничто больше не напоминало мне о нем. Ведь у меня не было даже самой малюсенькой его фотографии! Так что теперь я окончательно вычеркнула его из своей жизни. Но спустя несколько лет Господь все же сжалился надо мной. Оказавшись на педагогическом семинаре, который вот-вот должен был начаться в актовом зале горисполкома, я увидела на столе, возле которого проходила регистрация участников, стопку газет „Правда“. После регистрации каждому „семинаристу“ вручали по газете, причем бесплатно, советуя прочитать в ней передовую статью, посвященную тем же проблемам, которые мы намеревались обсуждать на семинаре, – проблемам воспитания детей и подростков. Пробежав по статье глазами, я сунула газету в сумку, решив спокойно прочитать дома. И ознакомившись, обратила внимание на заголовок другой статьи, набранный крупным шрифтом: „Советскому машиностроению – зеленую улицу!“ „Так… Машиностроение? Это интересно“, – подумала я и стала читать про это самое машиностроение и его зеленую улицу, удивившись: в статье честно и бесстрашно рассказывалось об отставании этой важной отрасли от таких же отраслей за рубежом. Заканчивалась смелая статья словами, который я выучила наизусть, потому что читала и перечитывала их десятки раз: „…Придавая большое значение ускоренному развитию советского машиностроения, Совет министров СССР постановил: назначить Стрелкова Николая Ивановича, 1933 года рождения, генерального директора Красноярского объединения машиностроительных заводов, первым заместителем министра Министерства тяжелого и среднего машиностроения Союза СССР“.

„Какой ты молодец, Коля! Не сломался, не сбежал, когда беды и неприятности сыпались на тебя! – подумала я, восхищаясь его взлетом. – Уж ты прости меня за ту глупость, которую я совершила, послав тебе письмо… ну, то, в котором были кусочки твоего послания. Очень я тогда за тебя боялась и за твою семью переживала. Вот и сорвалась. Но теперь я спокойна. Все у тебя, я чувствую, наладилось, и слава Богу! У меня тоже все хорошо, тебя часто вспоминаю. А как подумаю, какие мы с тобой были глупые и что вытворяли, сразу сердце захватывает… Но представить, как первый заместитель министра прыгает через костер, все-таки не могу. Коленька! Удачи тебе и, главное, здоровья! Нина“.

…Вот так, Марина, я мысленно поговорила с ним последний раз. Больше о нем ничего никогда не слышала. Газету храню до сих пор. Хотя она уже, наверное, устарела. Он, возможно, министром стал. А письмо это я наконец заканчиваю, столько бумаги извела, ужас! Придется в большом конверте отправлять, и, конечно, заказным. Если хватит терпения дочитать мой „роман“ до конца, буду благодарна. Думаю, мы с тобой о нем еще поговорим, он ведь с намеком в твой адрес. Ты тоже очень, по-моему, доверчивая и добрая. Свою фотографию высылаю, но она десятилетней давности, сейчас я уже не такая, вижу – постарела очень.

Прощаюсь с тобой,

Нина Михайловна.

P. S. Привет от Саши!»

4

Через три дня почтальон Лида, с которой Нина Михайловна училась все десять лет в школе, принесла ей телеграмму.

– Опять, кажется, из Москвы. В этот раз тебе, – с любопытством глядя на бывшую школьную подругу, заговорила она. – В тот раз твоему Саше целая бандероль пришла, опять же из Москвы. От твоей соседки бабы Насти узнала, что невесту он нашел. Уж не москвичку ли?

– Успокойся, Лида. Невесту он действительно встретил, но никакая она не москвичка, а наша пермская девушка.

Лида была хорошим добросовестным почтальоном. Но вместе с почтой также аккуратно сообщала всем, с кем встречалась, и поселковые сплетни. Поэтому Нина Михайловна быстро свернула этот «свадебный» разговор и, попрощавшись с бывшей одноклассницей, вернулась в дом. Там, даже не присев, сгорая от нетерпения, прочла телеграмму. Она оказалась больше похожей на небольшое письмо. «Нина Михайловна, – было в телеграмме, – спасибо за такое очень откровенное письмо. Читала и перечитывала его со слезами. Так жаль и Вас, и Вашего Николая! Может быть, все-таки нужно было к нему съездить? Он же любил вас! Письмо беру с собой в Берлин. Возвращусь – позвоню Саше. А вы очень даже красивая. Марина».

– Сумасшедшая! Это же сколько ты денег выложила за такой длинный текст? – недовольно проворчала в меру экономная Нина Михайловна, кстати, давно побаивавшаяся, что богатый, не считающий деньги Смольников испортит сына, приучив сорить деньгами. Теперь же такая угроза привыкнуть легко тратить деньги могла исходить и от явно небедной Марины, что ее также настораживало. Но в случае с этой очень длинной телеграммой она прощала девушке расточительство: очень уж душевными были слова, сказанные в ее адрес, а также по поводу романа с Колей.

Обязательный Смольников, как и обещал, предварительно предупредил Александра о своем приезде в Пермь и в указанный в разговоре день появился в областной столице. Они встретились в конце кафе «Уют», что находилось вблизи роскошного здания объединения «Пермэнерго» на Комсомольском проспекте. Это действительно уютное, небольшое кафе они, нищие студенты-нефтяники, называли «Утюгом». Может быть, потому, что там все было просто и надежно, как в обычном домашнем утюге: недорогое, но сытное меню, дешевая пермская водка и настоящая живая музыка в исполнении трио – аккордеона, гитары и ударника.

Свободных мест в кафе было много, и друзья выбрали столик подальше от входа, заказав бутылку коньяка и хорошую закуску. И пока официант выполнял заказ, Леонид, как фокусник, стал вынимать из большого цветастого пакета обновки, которые привез по просьбе друга. Вначале это были две пары женских сапожек, производства Италии, изящных, как игрушки. После чего в руках Леонида оказался шикарный, черный, с едва заметной белой полоской двубортный костюм немецкого производства. Восхищенный этим великолепием, Александр быстро расплатился и спрятал бумажник в карман пиджака.

– Все? Премии привет? – спросил Леонид.

– Нет, еще на рубашку осталось, – улыбнулся Александр.

– Побереги эти остатки, в следующий раз привезу тебе сорочку с галстуком. Как жениха тебя оденем, а там, глядишь, и невеста объявится, Галя или Марина…

– Опять ты за свое, Леня! Давай обмоем чудо, которое ты привез, и займемся фотографиями. – Александр выложил на столик фотографии. – Вот они, целая пачка. Но вначале обмоем костюм и сапожки.

Коньяк подействовал на Смольникова сентиментально, приведя его в почти детский восторг. Он подолгу рассматривал каждый снимок, комментируя то, что на нем запечатлено, охая и вздыхая. Наконец собрал их и, бережно завернув в листок меню, положил в карман.

– Все, Саня! Решено – ни в какую вашу Пермь я не поеду! Остаюсь в Березниках. Выпьем за это мужское решение. Наливай, Саша.

– Стоп! Это какое такое мужское решение ты принял? Будь добр, объясни.

– А такое. Нечего мне здесь делать. В Перми своей чиновничьей швали – хоть завались! И тут еще я, Смольников Леонид Васильевич, собственной персоной, буду у них в ногах путаться. Не бывать этому!

– Ах вот ты как? – Александр наконец понял, почему вдруг замитинговал Леонид. – Ты не хочешь уезжать из своих Березников. Я правильно тебя понял? То есть отказываешься от повышения? Струсил, испугался? Отполировал до блеска свой участок, обзавелся гнездышком, нарожал детей – и на покой? Не стыдно давить в тридцать лет диван перед телевизором?

– Саня, ты диваном меня не кори! Я, если надо было, и кирпичи сам клал, и балки строгал. И, как ты выразился, «гнездышко» своими руками построил на заработанные деньги. Так что в выражениях советую быть аккуратнее!

– Ладно, успокоились. С коньяком свяжешься – не то наговоришь. Давай… как там у товарища Гоголя: «Повторим, – сказал почтмейстер, и выпили по шестой». Вот и мы давай прикончим бутылку – и больше ни-ни!

– Боишься, что Нина Михайловна в угол поставит?

– Угол не угол, а мораль выслушать придется.

– А ты, только она начнет мораль читать, – раз! – и сапожки перед ней выставь. Гарантирую: дар речи твоя строгая маман точно потеряет. Может, и еще бутылочку на стол поставит. – Дождешься от нее… Ну, рассказывай, с кем ты там «наверху» не поладил? Неужели с шефом?

– И да и нет. Получилось, что без меня меня женили. Прихожу к Гуриненко, а он мне подает приказ о моем назначении заместителем начальника управления. Спрашиваю: как так? Я же не давал согласия! А он: мы же тебя не дворником назначаем, за честь надо считать, ну и так далее. Тут я и взорвался. Говорю: кто-то все базы развалил, а я сейчас должен их отстраивать? Нашли дурака…

– А его и не надо искать. Ты и есть дурак. Возомнил из себя какого-то снабженческого гения, которого надо упрашивать: уже ты, соколик, выручай нас, помоги поднять наше хозяйство! Поверь, никто тебя упрашивать не станет. На такую хлебную должность в отделе кадров очередь из желающих оказаться в кресле заместителя Григория Павловича Гуриненко. Кстати, ты хоть знаешь, что он всю войну ловил немецких шпионов? Не в тылу, а на передовой. И вшей кормил вместе со всеми, и в сырых окопах спал. А за поимку очень важной немецкой «птицы» был представлен к званию Героя Советского Союза. Представление затерялось, и он получил орден Красной Звезды. Вот так, Леня. Не того ты человека обидел. Так что иди завтра утром и, пока не поздно, соглашайся: мол, бес попутал, Григорий Павлович! Жалко оставлять березниковское хозяйство, столько в него своих молодых сил вложил… Вот и погорячился, наломал малость дров.

– Мы так с ним и договорились, что утром я сообщу ему об окончательном решении.

– Вот и передай ему это решение. Дескать, хоть завтра готов занять высокий пост. А что с квартирой? О ней был разговор?

– Квартиру шеф пообещал через месяц, где она будет, не знает. А пока поживу в гостинице объединения «Пермнефть».

– Без квартиры ты не останешься, это ясно. И пока о ней не говори, рано.

– Хорошо ты мне мозги прочистил, Саня. Я и не думал, что ты можешь быть таким резким. Я ведь почему так взбунтовался? Посмотрел на фотографии, а там все ребята, такие красивые, веселые! И так их стало жалко. Подумал: как-де я без них? Мне же без них… ну, плохо будет. Мы на этом «кусте» такую столовую забахали! Не столовая – ресторан! Решили и на других «кустах» такие же построить. И кто теперь их будет возводить?

– Не будут строить – приедешь и врежешь. Живо, как ты выражаешься, возведут. Пойми – перерос ты свои Березники. Нечего тебе там делать. Размах нужен твоей кипучей натуре, а над чем размахивать? И, главное, для чего? Так что вот-вот уйдет уважаемый Григорий Павлович – займешь его место. А там, глядишь, и в министерство позовут. Правда, ради вузовского диплома придется какой-нибудь худенький институт закончить. Ну, ты его за два-три года, думаю, осилишь. И не робей, Леня! Помню, поступая в политех, я не верил, что его закончу. Пять лет бегать вместе с сопливыми мальчишками и девчонками? Зубрить непонятные формулы и учить дурацкие «марксизмы-ленинизмы»? Смогу ли? Но пять лет пролетели как… как один месяц, ну, как полгода. Честное слово, Леня!

– Говоришь красиво, будто песню поешь, аж плакать хочется. А Гуриненко откуда знаешь? Даже я, его работник, не знаю о нем столько, сколько ты.

– Случайно познакомились. Оказались в одном купе скорого поезда «Кама». Оба ехали в Москву. Он – в министерство, я – в институт буровой техники. Разговорились. Тогда-то он и рассказал о своих военных годах. Собеседником он оказался изумительным, его хотелось слушать и слушать.

– Ты, старик, сегодня тоже в ударе. Меня словами отметелил – почище ремня. Ну и правильно, чувствую, дури во мне поубавилось. Итак, решили – перехожу! И на прощание: что там с Мариной?

– Сногсшибательные вести, Леня! Она с мамой, кажется, подружилась. Письма друг другу шлют, телеграммы. Кто бы мог такое предположить?

– Да, с твоей мамой не соскучишься. Видно, удалось нашей красавице подобрать ключ к ее суровому сердцу и колючему характеру, коли они стали подружками. Этому можно было бы радоваться – пусть дружат на здоровье! Но ведь тогда они вдвоем за тебя возьмутся. И все, конец твоей бурной холостяцкой жизни. Нина Михайловна как рассуждает? Галя далеко, и когда она вырвется из этого германского плена – и вырвется ли? – неизвестно. А тут такая яркая умная москвичка-режиссер с квартирой. Где еще такое счастье встретишь? Твоя мать, Саня, реалист…

– Она-то чем тебя не устраивает?

– Да прелесть твоя мать, не придирайся к моим словам! Мне бы такую. Это с виду она жесткая и строгая, а ясно же, что душа у нее широкая и отзывчивая, как только ближе с ней познакомишься. Но она опытная женщина, в отличие от нас, молодых дурней, не в облаках витает, а живет реальной жизнью. Да, она любит Галю как свою дочь, и, может быть, даже сильнее, но разве, рассуждает она, можно упустить такую возможность осчастливить сына? Вот она и старается.

– Да не буду я счастлив с Мариной! И потом, с чего вы взяли с матерью, что она одна, не замужем?

– Надо быть слепым, чтобы этого не заметить. Так, мы закончили этот пустой треп. Разбегаемся. Привет, причем пламенный, Нине Михайловне и пионерский – Марине! Передашь, не забудешь?

– Не бойся, передам.

Шутливые слова друга о том, что за выпивку он может загреметь в угол, Александр вспомнил, как только переступил порог дома. Нина Михайловна уловила исходящий от него запах коньяка и попыталась устроить сыну разнос:

– И откуда мы такие развеселые? Новый год еще вроде не скоро. Конечно, с Леней встретились? И по какому поводу? Рассказывай, сынок!

Не реагируя на вызывающий тон матери, Александр молча вынул из пакета обе пары сапожек и поставил перед ней. Обомлев, Нина Михайловна смотрела то на стоявшие перед ней сапожки, то на улыбающегося сына.

– Что это, сынок?

– Это? Сапожки, мама, осенние, итальянские. Тебе и Вере Ивановне. Осень на дворе, так что носите на здоровье.

– Я понимаю, это Леня постарался. Но это же бешеные деньги! Откуда они у тебя? Смольников одолжил? Саша, ты стал сорить деньгами. Это плохо и даже опасно. Я поговорю с Леней.

– Я запрещаю тебе даже думать так о нем! И уж тем более говорить. Не послушаешь – устрою скандал. А деньги… Премировали меня калийщики за то, что обучил их буровецкому делу. Причем хорошо премировали. Еще и на костюм осталось. – Александр обнял мать. – Эх, мама, мама! Думал, обрадуешься, спасибо скажешь, а ты…

– Саша, сынок, да прости ты меня, старую! Ну, совсем я не хотела тебя обидеть. – Нина Михайловна поцеловала сына. – А что если я их… ну, хоть померяю?

– Они же твои, мама…

– Можно я надену черные? Вере подарим коричневые. – Мать сбросила с ног домашние тапочки и надела черные сапожки. Прошлась по комнате, постояла перед трюмо. – В самый раз, сынок, и размер, и полнота. Только как в них по нашей грязи ходить? Сердце не выдержит, от жалости разорвется.

– А ты, мама, по грязи ходи в резиновых сапогах, а когда дойдешь до асфальта, переходи на эти, итальянские. А если серьезно: увижу тебя в старых – накажу! Как наказать, придумаю. А теперь смотрим мой костюм.

Увидев переодевшегося в новый костюм сына, мать ахнула:

– Сашенька! Ты ли это? Господи, какой красавец! К такому костюму белую сорочку и, конечно, галстук помоднее…

– Будет вам и сорочка, и модный галстук. Леня привезет, договорились. Получится, так сказать, полный жениховский комплект одежды.

– Жаль, Галя тебя таким красивым не увидит…

– Дождемся, нарядимся и покажемся.

– А если долго придется ждать? Скажем, год или два? Потерпишь?

– Что за слова у тебя, мама! «Потерпишь», «придется ждать». То Леня, то ты – и все одно и то же. Да сколько надо, столько и буду ждать Галю! И хватит об этом. Кстати, Леня все-таки переходит к своему шефу заместителем.

– Вот и молодец, что решился. Ему расти надо. С его энергией – да сидеть в Березниках? Учись у него умению доводить все до конца. Это редкое качество, которого тебе явно не хватает. Думаю, ты и сам это знаешь. А Лене передай, что я без ума от сапожек и очень его за них благодарю. Передашь?

– Конечно, скажу, не волнуйся, не забуду.

Замечание матери по поводу его неумения добивать все дела до конца Александр посчитал не совсем справедливым, но, проглотив появившуюся легкую обиду, не стал с ней спорить. «Ну что же… Придется учиться контролировать самого себя, следить, куда и на что уходит моя „кипучая энергия“», – решил он, успокоившись.

Очередная рабочая неделя оказалась довольно сумбурной. Неожиданно в институт приехал Борис Голубев из Березников. Пришлось знакомить его с главным инженером Астафьевым, встречать и провожать, когда уезжал именитый калийщик. И еще одна непредвиденная потеря времени: вечер, который Александр планировал использовать для работы с расчетами своей диссертации, был потрачен на встречу с Верой Ивановной, приехавшей по его звонку к ним, чтобы, как выразился Александр, получить «таинственный презент». Увидев изящные сапожки, Вера Ивановна пришла в восторг, померяла их и стала расплачиваться, категорически отказываясь взять их просто «за так». Когда затянувшиеся по этому поводу разговоры ни к чему не привели, Нина Михайловна взяла сумку подруги и положила в нее сапожки. Так, с сумкой в руках, она просидела весь вечер и отдала ее Вере Ивановне только тогда, когда та стала собираться домой.

Суматошная рабочая неделя наконец завершалась, когда вечером на столе Александра зазвонил телефон. Оказалось, звонит Марина, уже из Москвы. Поздоровавшись, каким-то ликующим голосом она сообщила, что завтра первым утренним рейсом она прилетит в Пермь. Дело в том, пояснила она уже более спокойно, что ее фильм «Деревянные боги в Перми» на фестивале в Берлине получил один из самых престижных призов. И руководство пермского телевидения, узнав об этом одним из первых, приглашает ее принять участие в передаче, посвященной этому фильму. На торжество приглашены директора Пермской галереи и Березниковского музея, а также представители культурной элиты Перми.

– Я срочно записала фильм и несколько кассет захвачу с собой для передачи и для вас с Леней, – добавила Марина. И, помолчав, сказала, что встречать ее не надо, так как за ней пришлют машину, и, как только она узнает о времени выхода в прямой эфир, тут же сообщит.

Попрощавшись с Мариной, Александр позвонил Леониду, который, приступив к работе в новой должности, день и ночь теперь мотался по нефтяным районам, знакомясь с состоянием баз снабжения. Александру повезло: Леонид оказался «дома» – в гостинице объединения «Пермнефть», в номере, который ему предоставили на время, до получения пермской квартиры.

– Значит, наша любимица прибудет завтра? – в голосе Смольникова чувствовалось разочарование. – И сколько дней звездочка посвятит нашему очень культурному городу? Не знаешь? Это почему? Растерялся, небось, от радости? – От прежнего загрустившего Смольникова не осталось и следа. Оживляясь, он продолжал: – Такую гостью встречать надо на соответствующем уровне. Поэтому поездку в Чернушку, которую запланировал на завтра, переношу на послезавтра. С меня, Саня, цветы, с тебя – поздравительная дорогая открытка с очень теплым, почти интимным текстом. И звонок секретарю Гуриненко: где, когда и во сколько состоится это торжество. Она найдет меня, и мы договоримся о встрече. Записывай телефон Григория Павловича.

Дома, еще не раздевшись, Александр сообщил матери новость о прилете Марины.

– Прилетает? А зачем? – удивилась мать. – У нее в Перми какие-то дела?

– Ее фильм о богах на Берлинском кинофестивале получил приз, – ответил Александр. – И наши телевизионщики решили встретиться с режиссером, создателем фильма, и показать фильм. Пригласили Марину.

– Надеюсь, она найдет время заглянуть к нам? – с надеждой в голосе спросила мать.

– Не знаю, мама, – отрезал сын.

– Ты говоришь о Марине как о совершенно чужом человеке! – возмутилась мать. – Это странно и не похоже на тебя. Ну, прилетит она… Ты встретишь ее в аэропорту?

– За ней пришлют машину, поэтому встречать ее не нужно. Так она сказала. А сейчас я хочу погладить свой коричневый костюм. Где наш любимый утюг?

– Может, наденешь этот… новый? – несмело предложила мать.

– Нет, уважаемая Нина Михайловна! Для того костюма еще не настало время. Мы же договорились. Или ты забыла?

Рассвет Нина Михайловна встретила на ногах. Нужно было испечь пироги и картофельные шанежки, которые у нее получались невероятно вкусными и которыми она очень хотела попотчевать красавицу-москвичку. И глядя, как свежевыбритый, празднично одетый сын с удовольствием за завтраком уплетает еще не остывшую стряпню, вздохнула.

– Вот сейчас бы это Марине попробовать, пока все свежее и горячее…

Она не договорила. За окном послышался шум подъехавшей машины, затем все стихло, и тут же раздался негромкий автомобильный сигнал.

– Кто это в такую рань? Сходи, Саша, посмотри! Наверно, ошиблись адресом, – обратилась она к сыну.

Александр вышел и через минуту вернулся, пропуская впереди себя Марину.

– Вот и Марина, – обратился он к матери. – Едва уговорил зайти: приехать хватило смелости, а зайти, говорит, боюсь.

– А чего нас бояться? И молодец, что приехала. – Нина Михайловна наконец убедилась, что все происходящее не сон, пришла в себя и обрела дар речи. – А мы с Сашей только что тебя вспоминали. Раздевайся, чай с пирогами пить будем. Саша, поухаживай за Снегурочкой.

Одетая в коричневую расшитую дубленку, такого же цвета полусапожки и красный вязаный берет, Марина и впрямь была похожа на сказочную героиню.

– Нина Михайловна! Саша! – взмолилась она. – Я, честное слово, не могу задерживаться! Меня ждут на телевидении. Вечером я улетаю обратно, вот и решила заехать к вам хоть на минутку. Назвала водителю ваш адрес, не думала, что он найдет вас, извините меня, пожалуйста!

– А за что ты извиняешься? За то, что праздник нам с Сашей устроила? – Нина Михайловна сама помогла девушке раздеться и, усадив за стол, восхищенно посмотрела на нее. – Ты такая красивая в этом черном костюме. Ну вылитая Майя Кристалинская! Хватись, ты и поешь, наверное, неплохо?

– Да, в нашей семье петь любили…

– Ну, об этом мы еще поговорим, а может, и споем. А сейчас пей чай и ешь. Пока не съешь все, что я положила в тарелку, никуда не поедешь. Привыкай к нашим порядкам, в этом доме командую я. И не смотри на часы, никуда твои телевизионщики не денутся. Станут ворчать – развернись и сделай им ручкой. Увидишь – сразу в ноги упадут. А вот это… – Нина Михайловна протянула девушке сверток – …передашь водителю. Здесь пироги и пара шанежек. Пусть перекусит, пока будет добираться до своего телевидения.

И увидев, что Марина перестала есть и отодвинула от себя почти пустую тарелку, похвалила ее и заодно себя.

– Вот и молодец! Правда, вкусно? Ну что? Одеваемся? Только, пожалуйста, скажи, когда включать телевизор, чтобы тебя посмотреть.

– Нина Михайловна! Во-первых, спасибо за вашу прекрасную стряпню, в жизни не ела ничего вкуснее. Что же касается нашего «круглого стола» – так называется наша встреча, то со слов водителя знаю, только когда мы выйдем в прямой эфир – это будет в 6 часов по пермскому времени. И после нас покажут фильм…

– …С обеда включаю телевизор.

– И хотя я очень тороплюсь, это надо сказать и показать. – Марина достала из дорожной сумки несколько кассет. – Вот кассеты с фильмом – вам, Нина Михайловна с Сашей, Леониду и буровикам, у которых я гостила. Всем остальным – галерее, Березниковскому музею – фильм на кассеты запишут телевизионщики. – А это тот самый приз, который получил фильм. – Марина порылась в сумке, вынула из нее коробочку, из которой извлекла небольшую, сверкающую позолотой фигурку – человек со съемочной камерой. И пока Нина Михайловна и сын с восхищением рассматривали фигурку, что-то спрятала за своей спиной. – Угадайте, что у меня в руках? – улыбаясь, спросила она. И не получив ответа, поднесла к их изумленным лицам две зимних норковых шапки – серую женскую и черную мужскую. – Вот-вот начнется зима, так что носите на здоровье, – добавила она, растерявшись. – Они что, вам не понравились? А я пол-Берлина объехала, пока их нашла. Так обрадовалась, думала, и вам будет приятно… Ну, хоть померить-то их можно?

– Ты большая умница и очень, видно, добрая. – Нина Михайловна обняла девушку. – За шапки, конечно, спасибо, но как подарки принять их не можем. Очень уж они дорогие. Скажи, сколько они стоят? Только честно, без обмана.

– Нина Михайловна! Саша! Ну за что же вы ко мне так?.. Какие деньги? Вы же для меня самые-самые близкие. Я же совсем одна, у меня и мамы тоже нет…

– Господи! Так ты, выходит, круглая сирота? А с мужем-то как у тебя? Тут-то повезло или…

– …Разошлись мы. Не хочу сейчас говорить об этом, извините, Нина Михайловна. Как-нибудь в другой раз расскажу. Вы бы примерили шапки, вдруг я ошиблась размером. И я поеду. А про оплату решим так. Руководство студии документальных фильмов после успеха в Берлине наконец приняло решении о «нефтяном» фильме, снимать который поручено мне. И тут без помощи Саши и Леонида мне не обойтись. Вот тогда и разберемся, кто кому и сколько должен, хорошо, Нина Михайловна? А сейчас меряем ваши обновы.

Шапки оказались впору. И Нина Михайловна, и Александр смотрелись в них просто здорово. И сняли их только тогда, когда пришло время провожать гостью. Домой Нина Михайловна вернулась одна, без Саши, который уехал с Мариной, решив поторопиться – опаздывать на работу было не в его правилах.

В доме, который еще минуту назад был наполнен голосами, стояла тишина. Мать представила всех, кто ехал в машине – водителя, Марину и Сашу, – весело болтающими о предстоящей телепередаче, и ей стало грустно и одиноко. Чтобы справиться с таким угнетенным состоянием, она скинула полушубок, в котором выходила провожать Марину, натянула сапожки и надела любимое черное зимнее пальто с серым каракулевым воротником. И после этого посмотрела на себя в зеркало. Головного убора явно не хватало. Она осторожно водрузила норковый подарок на голову, высвободив из-под него свою роскошную, как у молодой, косу. И вновь, но уже придирчиво, осмотрела себя: «А ведь ты, мать, девчонка еще хоть куда! – расхвасталась она. – Ни морщин, коса без седины, а ноги – как у молодухи. Правда, чуть подкачала фигура. Но под приталенным пальто и она смотрится как у сорокалетней». Так подбадривая себя, мать сняла верхнюю одежду и присела на диван. Откуда-то взявшаяся, непрошеная жалость к самой себе заглушила эту нескромную браваду. «Конечно, – с горечью подумала она, – можно замазать морщины и закрасить седину, но как спрятать эти вмиг пролетевшие годы, когда тебе уже „под-шестьдесят“? И разве они промчались? Господи! Неужели? Их что, уже не вернуть? Но я же еще не жила! Посуди сам, Господи: то дети, которых надо было поднимать, то мужа моего ты к себе забрал, а еще эта нужда и безденежье, да беды, которых не ждешь, а они сами на голову сваливаются. А я ведь толком из-за всего этого и любить-то не научилась. Или, правильнее сказать, не смогла понять, что за чувство такое – любовь… С Толей, мужем, прожили недолго, не до любви было. Колю полюбила больше жизни и тут же его потеряла. А потом всех ухажеров отшивала, посылая их куда подальше. Помню, я уже работала заведующей детским садом, прибыла к нам комиссия из облоно с плановой проверкой. Во главе с таким холеным и сытым мужиком, что просто ужас! И он, узнав, что я вдова, стал меня преследовать. Да так, что никакого прохода! И когда мое терпение лопнуло, отчитала его. Что тут началось! Проверки за проверками! Замучили, думала, не выдержу. Но обошлось, хотя нервов помотали основательно. А его потом сняли, кажется, за взятку. Но это был неприятный случай, каких было совсем-совсем немного. В основном мужики попадались хорошие. А еще запомнился совсем забавный случай. Это было в конце войны. Я, как и многие мальчишки и девчонки, работала токарем на нашем авиационном заводе имени Сталина. И вот вытачиваю я свои втулки, и вдруг подходят к моему станку несколько начальников. О чем-то они поговорили, подержали готовые втулки, попрощались и пошли. А один из них, молодой и красивый, вернулся и спрашивает: „Как тебя зовут?“ Я говорю: „Нина“. – „А лет тебе сколько?“ – спрашивает. „Пятнадцать“, – отвечаю. „И ты в пятнадцать лет такую ответственную деталь вытачиваешь?“ – удивился он. И пошел догонять остальных. А в конце смены, когда я уже чистила станок, вдруг появился снова, только один. Достает шоколадку, подает мне и говорит: „Это тебе за хорошую работу. Я главный конструктор такого же завода в Куйбышеве. Вырастешь – приезжай, встречу“. И ушел. Я думала, он еще придет, но не пришел. А ту шоколадку мы всей семьей понемногу, маленькими кусочками ели. Дома я сказала, что ее мне вручили за хорошую работу на рабочем собрании. Про главного конструктора так никому и не сказала. Хотя помнила его долго».

Нина Михайловна посмотрела на настенные часы. Они показывали половину второго. «Пора включать телевизор», – решила она и подошла к нему, но не включила, вдруг вспомнив Галю. «Вот хотела посмотреть одну передачу по телевизору, – мысленно обратилась она к ней. – Женщина в ней должна быть, молодая и тоже, как ты, красивая. Вижу, очень нравится ей Саша. Да и я к ней как-то прониклась – ни отца у нее, ни матери, с мужем развелась… Вначале жалко ее было, хотела хоть как-то поддержать, а сейчас убедилась – хороший она человек. Правда, больно уж волевая и энергичная. Ну, так это же неплохо! И страшно мне, Галенька: вдруг у нее с Сашей что-нибудь завяжется? Но тебя я не предам, ни в коем случае! Сейчас даже телевизор не буду включать, чтобы ничего не видеть. Обещаю, Галенька». Нина Михайловна посмотрела в окно и удивилась: белый-белый снег укрыл крыши домов, улицы, огороды. «Красота-то какая! – восхитилась она. – А я сама с собой разговорилась. С чего бы это? Неужто и впрямь это от старости? Ох, держись, мать!» – подбодрила она себя и пошла на кухню растапливать печь и готовить обед. Но хозяйничала она на кухне недолго. Переживания за Марину – за то, как она выглядит и сможет ли ладно сказать, взяли верх над искусственным безразличием, и она, подкинув в горящую печь побольше дров, села перед включенным телевизором. И вовремя. Пожилой седой ведущий только начал представлять участников «круглого стола». Вначале представил Марину, глядя на нее такими пожирающе-маслеными глазами, что Нина Михайловна сразу же невзлюбила его. «Ишь ты! Туда же! Глазки строит пень старый. У нас пошире в плечах и помоложе мальчики есть», – проворчала она. Марина выглядела действительно превосходно – красивая, с изящно уложенными волосами. «И когда она успела это сделать? Это же не косу заплести», – удивилась Нина Михайловна. Держалась Марина естественно, не рисуясь и не обращая внимания на телевизионные камеры. В отличие от двух полных, ярко накрашенных дам – директора Пермской галереи и директора Березниковского краеведческого музея, сидевших в напряженной позе с каменными лицами справа и слева от Марины. И вдруг камера наехала на Александра и Леонида, сидящих рядом и о чем-то разговаривающих негромко друг с другом. «Мальчики мои! А вы-то как сюда попали? Ну, Марина, не можешь ты без наших парней и шагу сделать… Или не хочешь», – разволновалась мать. Она готова была смотреть и смотреть на своих «мальчиков», но тут неприятный ведущий предоставил слово Марине, зачем-то придвинувшись к ней чуть ближе. Марина удивленно посмотрела на него, но тут же перевела взгляд на передающую камеру, поблагодарив пермских телезрителей и комитет по телерадиовещанию за участие в просмотре передачи и за организацию этой программы. Не забыла она сказать спасибо и обеим директрисам, заявив, что без их участия и помощи фильм мог и не получиться. «Ох и дипломат ты, девочка! Тебе бы послом в какой-нибудь Америке работать. Мигом бы всю ругань прекратила!» – восхитилась Нина Михайловна и стала слушать Марину. Та рассказывала очень интересно. Начала с истории создания деревянных скульптур богов, а закончила просто захватывающим сообщением об авторах, создавших уникальные скульптуры. Все ее выступление сопровождалось демонстрацией фрагментов ее фильма. В результате создавалось впечатление, что слушатель или телезритель сам является участником увлекательной экскурсии по галерее или по Березниковскому музею. В конце своего захватывающего рассказа Марина сделала такую длинную паузу, что Нина Михайловна забеспокоилась: не забыла ли она то, что хотела сказать? Но заволновалась мать напрасно. Как-то незаметно для всех в руках молодой красавицы-режиссера оказалась маленькая статуэтка, та самая, которую она показывала у Нины Михайловны утром. Марина поставила фигурку на стол, сказав, что это и есть тот самый приз, который берлинское жюри присудило ее фильму и за который боролись больше двадцати маститых режиссеров со всего мира.

– И когда один за другим они стали подходить к микрофону, возле которого я стояла, чтобы поздравить меня, причем делали очень искренне, даже без тени зависти, я не выдержала и заплакала… Сейчас, дорогие пермяки, – сказала Марина, – я испытываю подобные чувства…

«Ай да Марина! Какая же ты молодец!» – прослезилась Нина Михайловна. И тут же чуть не упала со стула, на котором сидела, увидев на экране, как, пошептавшись, Александр с Леонидом извлекли из-под стола огромный букет белых роз и, прошагав к Марине, упали на одно колено, протянув ей розы. «Поздравляем с победой русского фильма в немецком Берлине!» – дружно, в один голос отрапортовали они, поцеловали галантно руку смущенной Марине и как ни в чем не бывало уселись на свои места. Это произошло так быстро и неожиданно, что растерялся даже несимпатичный ведущий. Но он все же заставил себя присоединиться к поздравлениям молодых людей и попытался вызвать на беседу скучающих директрис. Но разговор со скованными дамами не получился, так как на все его вопросы и подсказки они заученно отвечали: да, помогали чем могли и успеху фильма очень рады. Нина Михайловна за этой скучной сценой почти не следила, так как по-прежнему находилась в состоянии восторга от того, что отмочили ее ребятки. «Какие же вы молодцы, мальчики! Это же надо так ладно все проделать! Когда же вы успели отрепетировать? А розы? Где достали это чудо? А телевизионщики? Ни единого цветочка! Позор! Конечно, такие розы стоят хороших денег. Ну да бог с ними, с деньгами! Не в них же счастье, правда?» Нина Михайловна на радостях выпила любимой валерьянки и решила проследить за тем, что будет дальше, переживая теперь уже не только за Марину, но и за Сашу с Леней, боясь, как бы они не выкинули еще что-нибудь. А между тем передача продолжалась, но уже не по заранее подготовленному сценарию. Понимая, что из неразговорчивых директрис больше выжать ничего не удастся, потускневший ведущий снова обратился к яркой москвичке, зачем-то опять придвинув к ней свой стул, на котором сидел. Его вопрос был простым и касался дальнейших планов столичного режиссера. Но Марину, как показалось Нине Михайловне, он обрадовал. И она, все больше зажигаясь, стала рассказывать, как познакомилась в Березниках с прекрасными людьми – нефтяниками, как была очарована рабочими-буровиками, побывав на бурящейся скважине, убедившись, как нелегко добывают эту самую нефть… После чего дала себе слово добиться согласия руководства своей студии на съемки фильма о нефти и нефтяниках. Средства на этот документальный фильм выделены, вскоре начнется разработка сценария, поиск места съемок и консультантов будущего фильма, закончила Марина, добавив, что два консультанта Василенко Александр и Смольников Леонид присутствуют на этой передаче и готовы дать первый комментарий о фильме. «Может быть, начнете вы, Александр?» – предложила Марина, обращаясь к Василенко. «Ай да Марина! Уже вместо ведущего заправляет! – восхитилась Нина Михайловна и тут же стала болеть за сына: – Не подведи, Саша, заступись за свою профессию!»

– Все мы любим сытно и вкусно поесть, красиво и модно одеваться, нам нравится ездить на машинах, летать на самолетах, плавать на кораблях и пароходах, – спокойно начал Александр, глазами встречаясь с каждым, кто сидел за круглым столом. – Нередко восхищаемся действительно отличными фильмами и спектаклями. Наконец мы стали спокойно спать и отдыхать, зная, как надежно защищены мы от врагов нашей славной армией. И ко всему этому благополучию мы привыкли, забыв – или не зная, что все эти блага у нас появились благодаря… – Александр сделал паузу и посмотрел в направленную на него камеру, – …благодаря нефти. Которой у нас достаточно не только для удовлетворения своих внутренних потребностей, но и для того, чтобы по низкой цене продавать ее нашим многочисленным друзьям и сторонникам за рубежом. Хочу, чтобы меня правильно поняли. Конечно, нефть – это деньги, которые мы выручаем, продавая ее направо и налево. Но прежде всего нефть – это сотни, тысячи тончайших и ценнейших нефтепродуктов, без которых наша современная жизнь была бы просто невозможна. И становится непонятно, почему поистине героический труд геологов, буровиков, эксплуатационников, добывающих эту самую нефть, нередко вдали от своих семей, днем и ночью, в жару и в холод, никак не освещается? Нет ни хороших книг, ни спектаклей, ни фильмов, со знанием дела, профессионально рассказывающих о жизни и труде нефтяников. Поэтому фильм, который будет снимать Марина Сергеевна, просто необходим, так как поможет, пусть частично, устранить эту несправедливость.

Не успела Нина Михайловна обрадоваться блестящему выступлению сына, как слово взял Леонид:

– Полностью согласен с тем, что сейчас сказал мой коллега Александр Василенко, – Смольников произносил слова жестко, будто чеканил. – Но Александр забыл упомянуть телевидение, которое абсолютно равнодушно к «нефтяной» теме. Хотя его хватает на осточертевшие милицейские боевики, и на трансляцию бесчисленных и бесталанных ВИА с их безголосыми солистами, и на пошлые шоу. Этим же страдает и наше пермское телевидение, начисто забывшее о своих земляках-нефтяниках. А я напомню, что наша область занимает четвертое место в стране по уровню добычи нефти. И благодаря нашей пермской нефти машины, танки, самолеты и флот в годы Великой Отечественной войны не испытывали дефицита в керосине, бензине, солярке и машинных маслах. В этой связи мне припомнился один случай, о котором следует рассказать. Как-то я оказался на областном партийном активе, который вел Первый секретарь обкома партии Борис Всеволодович Коноплев. Для очередного выступления на трибуну поднялся буровой мастер Осинского управления буровых работ, Герой Социалистического Труда Азанов Геральд Васильевич. Высокий, молодой, в черном костюме и белой сорочке, с красивым галстуком и Звездой Героя на лацкане пиджака.

– Геральд Васильевич, – обратился к нему Коноплев, хорошо относившийся к нефтяникам, – у вас на груди только Звезда Героя, а где же орден Ленина, который полагается к Звезде? Почему его не носите? Где-то прячете?

– В кармане у меня орден Ленина, Борис Всеволодович. Вместе с остальными правительственными наградами.

– Как? Вы носите награды в кармане? Может, покажете, что там у вас?

Геральд Васильевич без тени смущения запускает свою широченную ладонь в карман брюк и выкладывает на трибуну целую гору орденов и медалей: орден Ленина, орден Октябрьской Революции, орден Дружбы народов, «Знак Почета» и еще десяток медалей. Зал замер. Все знали, что шутить с царем Борисом – так за глаза звали Коноплева – опасно. Но Борис Всеволодович был спокоен.

– Тогда объясните всем нам, Геральд Васильевич, почему вы такие высокие правительственные награды прячете в карманах?

– Объясняю для всех присутствующих, – твердо заявил Азанов, – почему я так поступаю. Я очень ценю и уважаю все награды, которыми меня удостоило наше правительство. Но есть одна самая высокая награда – звание Героя Социалистического Труда. И если Звезда есть на груди, значит, у того, у кого она сияет, есть еще награды! Так обязательно ли их выставлять? Хотя, может быть, я и не прав, извините.

– Не буду комментировать наш разговор. Думаю, он не нуждается в этом. – Борис Всеволодович встал из-за стола президиума, подошел к Азанову и пожал ему руку. А в микрофон сказал, обращаясь к сидевшим в зале: – Нам бы тысячу-другую таких Азановых – мы бы такой крутой социализм построили!

Позже, перепрыгнув через все ступени карьерного роста, Геральд Васильевич стал начальником Краснокамского управления бурения. Двое его сыновей-близнецов, закончив политехнический институт, тоже стали нефтяниками. – Смольников замолчал, но вдруг заговорил снова: – Хочется спросить: почему о таком незаурядном человеке до сих пор ничего не написано, не снято даже минутного ролика? Кстати, в нашем Пермском институте буровой техники группа ученых изобрела объемный забойный двигатель, проще говоря, турбобур для бурения скважин, который произвел революцию в технике бурения. Двигатель получил золотую медаль на Всемирной нефтяной выставке в Париже. Американцы, с которыми мы соревнуемся в вопросах бурения, увидев его на выставке, просто сошли с ума и даже хотели украсть выставленный экземпляр. А узнав, что мы этим турбобуром пробурили на Кольском полуострове сверхглубокую скважину, глубиной, какой никто и нигде не достигал, – 15 километров, предложили немыслимые деньги за хотя бы десяток таких двигателей, которые слезно умоляли им продать. К счастью, правительство отказало им в этой просьбе и правильно сделало. Сейчас американцы пытаются создать аналог нашему забойному двигателю, но пока у них ничего не получается. И слава Богу! Почему и зачем я тут исповедуюсь? А для того, чтобы наше родное пермское телевиденье перестало заниматься мелкотемьем, а сосредоточилось на поисках настоящих героев-тружеников, которых у нас немало. Их и искать-то не надо, они сами приходят. Вот рядом со мной сидит один из таких «неприглашенных», уже знакомый вам Александр Василенко, который без конца одергивает меня, мешая говорить. Ну, скромный он товарищ! А ведь он и есть один из главных конструкторов уникального двигателя, о котором я только что говорил. Но кто об этом знает? Хотя, может быть, после этой передачи его станут узнавать на улице. На улице-то узнавать, может, и будут, а вот пригласят ли после этой передачи на телевидение – большой вопрос… Заканчиваю. Наш уважаемый ведущий Эдуард Львович показывает мне, что пора закругляться. Что я и делаю. Действительно, мы с Александром наговорили столько, что… Но поймите нас – очень уж много чего накопилось, накипело. Ну и высказались… Вам, Эдуард Львович, конечно, достанется, поэтому валите все на нас, мол, какие-то ребята неуправляемые, не умеют себя вести, впервые перед камерами и все такое… А мы уж как-нибудь все это переживем, а перед вами извиняемся. И последнее. Марина Сергеевна! Вся буровая бригада благодарит вас за прекрасные фотографии и снова ждет в гости. После вашего визита на буровую парней просто не узнать: на вахту приезжают чуть ли не в галстуках, чтобы моложе выглядеть, всю растительность, что росла на лице, посбривали. А какие вежливые, Марина Сергеевна, стали! Просто жуть! Общаются вежливо и только на «вы». Вы, говорят, Иван Иванович, извините великодушно, не вспомните, мать вашу, куда делись мои рукавицы? И все в таком духе… Я сейчас пытаюсь шутить, чтобы было не так грустно расставаться с вами, дорогие друзья, – Леонид обвел взглядом присутствующих. – Кто-то из вас, возможно, подумает: какие же мы друзья? Да, мы еще не стали друзьями, но если, разойдясь сейчас, не потеряем друг друга, а будем встречаться, помогая каждый каждому, то, я уверен, со временем крепко подружимся.

Наступил уже поздний вечер, когда во дворе послышались шаги сына. Мать встретила его у порога. Помогла ему раздеться и тут же не удержалась от упрека:

– Все-таки выпили? А нельзя было обойтись без нее?

– Ну мама! Такая передача – и не обмыть ее…

– Ладно, бог с ней, с выпивкой! Верно говорят: победителей не судят. Что с Мариной? Проводили ее?

– Конечно, еще как. Но на последний самолет все же успели. А вот к нам заехать времени не осталось, извини, мама.

– Давай пройдем в комнату, сядем на диван, и ты спокойно мне все расскажешь.

– А что рассказывать? – Александр устроился на диване, прижавшись к матери. – Ты же видела передачу? Ну, значит, все знаешь. А дальше… Когда передача закончилась, телевизионщики пригласили всех на чай. Но мы вежливо отказались, сославшись на то, что Марине нужно срочно возвращаться в Москву. И ушли, поймали машину и поехали в «Горный хрусталь»… – Но, по-моему, это очень дорогой ресторан…

– Но не в «Утюг» же Марину вести? Там засиделись, о чем только не говорили! Глянули на часы, а, оказалось, до последнего рейса на Москву остался час. Но попался лихой частник, за полчаса довез нас до Савино.

– Расплатиться-то хоть успели? – осторожно поинтересовалась мать.

– Понял, что тебя волнует. Мы с Леней скинулись, хотели расплатиться, но Марина категорично запретила нам это делать. Чуть не поссорились даже. Пришлось ей уступить.

– Ну, за такую охапку роз можно и ресторан оплатить, – не унималась мать.

– Ты все о деньгах! С тобой невозможно разговаривать.

– Прости, о деньгах больше не буду вспоминать. Но такие розы, с ума можно сойти…

– Леня достал по блату из каких-то, кажется, обкомовских теплиц. Продали за полцены, когда узнали, что он работает у Гуриненко первым заместителем. Так уважают Григория Павловича.

– Вы, конечно, оба молодцы, особенно Леня. Так все развернул и, когда понял, что перегнул палку, умудрился расстаться по-хорошему. Как вы с телевизионщиками распрощались? Неужели они не обиделись?

– А на что обижаться? На правду, которую мы сказали? Друзьями после этой передачи не стали, но разошлись как цивилизованные люди. На той неделе они обещали приехать в институт снимать ролик о нашем объемном двигателе. Кстати, после нас должны были показать фильм о деревянных богах. Ты его посмотрела?

– Нет, сынок. Не стала смотреть, так устала, переволновалась, дело до валерьянки дошло.

– Часто ты к ней стала прикладываться, не бережешь себя. Может, отправить тебя куда-нибудь полечиться, заодно и отдохнуть? В ту же Усть-Качку, например?

– Что ты, Сашенька! Я хорошо себя чувствую. Ну, чуть понервничала, иногда слезу пускала, что из этого?

– А «из этого», как ты говоришь, выходит, что надо лечиться, чтобы слезы твои из глаз не капали. Словом, после Нового года возвращаемся к такому же разговору, договорились?

– Хорошо, сынок, договорились. Но еще задержу тебя на минуту-другую. Забыла спросить: ужинать будешь?

– Что ты, мама! После «Горного-то хрусталя»?..

– Тогда последний вопрос: как расстались с Мариной? Не хотела спрашивать, но не выдержала.

– Если очень-очень честно, то было грустно. То есть если честно говорить. Хотя Леня пытался веселить, рассказывая анекдоты. Мы прошли до трапа, обнялись, а когда она стала подниматься в самолет, то не выдержала и заплакала… Забыл передать от нее привет. И еще она очень – несколько раз – извинялась, что не получилось снова встретиться и попрощаться с тобой. Говорила, что ты написала ей какое-то особенное письмо, которое она теперь всегда носит с собой. Что за письмо ты написала?

– Ничего особенного. Просто откровенно под настроение выговорилась. Знаешь, сынок, я внимательно следила за тобой на экране, любовалась тем, как ты эффектно выглядишь, как убедительно говоришь. А сама все думала: ну почему ты такой одинокий? Да, у тебя есть друзья, это очень даже неплохие ребята. Но у них у всех уже семьи, дети, любимые жены. А у тебя? Нет никого. Появилась Галя, а вместе с ней надежда: еще немного – и внучат нянчить буду. И где они, наши с тобой внучата? Боюсь тебя обидеть этими словами и разговорами, но эта неизвестность… не дает покоя. И еще Марина… Пойми, я по-прежнему люблю Галю, как родную, и как-то, по-моему, говорила об этом тебе. Но эта добрая, красивая и тоже одинокая москвичка все больше нравится, в том числе и тебе. И это, сынок, объяснимо: девушки, как Марина, на вес золота – такой она замечательный человек. Так что нам с тобой теперь делать? Не пускать ее в дом? Дать, как говорят, от ворот поворот? Но ни я, ни ты не способны на такие поступки. Потому что это жестоко и, главное, совершенно несправедливо. Я смотрю, ты не реагируешь на мои слова. А я надеялась, что у нас получится серьезный разговор.

– Считай, что такой разговор состоялся. Молчал же я потому, что мне нечего было ответить. Ты, как всегда, права. Марина и правда просто чудо. Без отца, без матери, разведена – не жизнь, а сплошная боль! И хоть бы полслова жалобы! Просто феноменальная стойкость. Спрашиваешь, что нам с тобой делать, как себя вести? А думаешь, я знаю? Хотя все-таки есть один совет: надо сохранить нынешние деловые, дружеские отношения. Тем более что дел впереди уйма! И с телевизионщиками придется заниматься, и что-то по фильму делать, и диссертацию заканчивать, будь она… Леня до Нового года собирается в квартиру здесь заселяться, как не помочь? И это все, не считая каждодневных дел на работе и поездок по буровым, надо делать. Пытаюсь не утонуть, не погрязнуть в деловой суете, но получается не всегда. А Галю, мама, помню, дня не проходит, чтобы о ней не думал. Как она там, не болеет ли? Даже ревновать начал к этому Игорю. Вдруг у них там все наладится? Поведет он себя как человек, и Галя простит его…

– Вот об этом я тебе запрещаю думать, слышишь? Галя не из тех девушек, что могут обмануть. Так что успокойся. Кино-то когда посмотрим?

– Не сегодня – завтра принесу видеомагнитофон, вот тогда хоть до утра будем смотреть этих богов. А сейчас, как в армии, отбой! То есть по кроватям.

Есть такая расхожая фраза: «утром он проснулся знаменитым». Чаще всего так говорят об актерах, блестяще сыгравших в фильме главную роль и ставших после этого узнаваемыми. Что-то подобное случилось и с Александром. Едва на следующий день после телеэфира он появился на работе, как раздался телефонный звонок. Звонил Анатолий Деменко, приятель, с которым он учился в политехническом институте. Большой любитель красивых молодых женщин, Анатолий поздравил его с «освоением» телевидения, поинтересовавшись, где он нашел, как выразился Анатолий, «такую сказочно-восхитительную во всех отношениях фею». «В Березниках, – скромно успокоил приятеля Александр. – Увидимся – сообщу подробности». Следом, после Деменко, позвонили еще двое бывших однокурсников. Затем прозвучал звонок от друзей с Калининского завода, напомнили о себе и телевизионщики, предупредившие о своем приезде в институт в первой половине дня завтра. Однако самым неожиданным был звонок главного геолога объединения «Пермнефть» Спартака Ароновича Винниковского. Одинокий холостяк, высокий, с большим лбом, переходящим в лысину, и в толстых роговых очках, он считался одним из самых эрудированных геологов Министерства нефтяной промышленности. Винниковский на память знал историю открытия всех крупнейших нефтяных и газовых месторождений страны с их характеристиками: объем запасов нефти или газа, проницаемость пластов, дебит скважин, способ эксплуатации и другие. Винниковского все знали, побаивались и любили. Он же не боялся никого и ничего, говоря и отстаивая истину и правду там, где другие руководители боялись открыть рот. Звонок Спартака Ароновича Александр расценил как подарок Бога, потому что про себя уже давно решил – лучшего главного консультанта будущего фильма, чем Винниковский, не найти. И его поздравительный звонок Александру означал: главному геологу выступления молодых нефтяников на передаче понравились. Теперь оставалось уговорить Марину выйти на разговор с ним, чтобы добиться его согласия на участие в фильме.

Александр убрал в стол раскиданные на нем бумаги и уже собрался уходить, как вдруг зазвонил молчавший в конце рабочего дня телефон. «Да когда же наконец закончатся эти звонки?» – с раздражением подумал он, поднимая трубку.

– Саша, это ты? – послышался в трубке женский голос.

– Да, это я, Александр. А кто вы?

– Ты не узнал меня? Это я, Оля. Ну, помнишь, я работала в отделе у Мариампольского?

– Ничего себе звонок! Откуда звонишь, Оля?

– Из Соликамска. Я там теперь живу, мама ко мне переехала. Замуж я не вышла. Вчера увидела тебя по телевизору и решила позвонить. Но телефон у тебя был все время занят, дозвонилась только сейчас. А ты все такой же. Нет, еще красивее. А эта женщина-режиссер… Она твоя жена?

– Нет, она просто режиссер. Посторонний человек.

– Она так на тебя смотрела! Вот я и решила, что ты женился…

– Оля! Почему я должен перед тобой отчитываться? Да, я скоро женюсь и буду отцом. Все, больше никаких разговоров на эту тему!

– А я все еще люблю тебя, Саша! И не могу забыть, как мы тогда, в кинотеатре на последнем ряду… Ты только не сердись, мне и так плохо без тебя. Скажи, что не сердишься.

– Я не сержусь, совсем не сержусь. Ну, может, немного. Давай прощаться, Оля.

– А мы можем встретиться, если я приду в институт? Ну хоть несколько минут мы побудем вместе?

– В институт может прийти любой, в том числе и ты. Я кладу трубку, прощай!

…Как ни пытался Александр мысленно оторваться от только что закончившегося с Олей разговора, у него ничего не получалось. Память вновь возвращала его к тем, казалось, беззаботным дням, когда, уволившись с Калининского завода, он впервые вошел в здание института буровой техники и увидел там красавицу Олю, высокую, с прекрасной фигурой и темными глазами. Вначале они осторожно наблюдали друг за другом, но вскоре стали здороваться, испытывая взаимные симпатии. Александр сгорал от желания познакомиться с ней ближе, но сдерживал себя: мешали слухи, ходившие по институту. Будто Оля – любовница начальника отдела растворов пожилого еврея Семена Мариампольского, принявшего ее, техника-химика, в свой отдел на инженерную должность. Но однажды, оказавшись по дороге домой в одном трамвае, они разговорились. Да так, что, когда Оля стала выходить на своей остановке, он, не раздумывая, вышел вместе с ней. И потом долго стояли возле ее дома, не в силах расстаться. В этот вечер он узнал, что ее отец, когда она еще ходила в детский сад, ушел к другой женщине. Мать, медсестра, чтобы как-то выжить, подрабатывала, где только могла. И Оля, которая училась в химико-технологическом техникуме, прочитав рекламное объявление в газете, решила принять участие в конкурсе красоты «Мисс Пермь», надеясь что-то получить от этой затеи. И неожиданно стала «Вице-мисс Пермь». Победы, то есть первого места, ее лишил председатель жюри конкурса, старый ловелас, бывший солист балета, не дававший ей прохода со своими приставаниями, но в конце концов получивший от девушки полновесный резкий отлуп. Месть этого подонка была жестокой: он снял с Оли, претендовавшей на первое место, все баллы. Но красота совсем неизвестной девушки взяла свое. Ее второе место, по единодушному мнению остальных членов жюри, было намного ценнее первого. О ней писали газеты, ее узнавали на улице. Правда, с тех пор, рассказала Оля, она органически не переваривает эти так называемые «конкурсы красоты», где даже не пахнет никакими конкурсами, а все куплено, заранее распределено и где много моральной и физической грязи. С грустью рассказав о своих соревновательных похождениях, Оля уже стала прощаться, но вдруг спросила:

– Вы, конечно, знаете, что мне приписывают особые отношения с Мариампольским? Так вот, очень вас прошу: не верьте этим слухам. Мариампольский – очень чистый и порядочный человек. Правда, невезучий и несчастливый. И беззащитный к тому же. Вы молчите, Александр, а я хочу знать: как вы относитесь к этим разговорам?

– Я им не верю, и это честный ответ, – сказал он и добавил с грустью: – Какой удивительный сегодня вечер, да, Оля?

– Я тоже об этом подумала, – улыбнулась девушка. – До завтра!

Какая-то непреодолимая сила влечения проснулась в них после этого вечернего откровения. Едва заканчивался рабочий день, они встречались и уходили в Черняевский лес, где бродили допоздна, или шли в кино, где, плотно прижавшись друг к другу, о чем-нибудь шептались, совсем почти не глядя на экран. А как-то, купив в «Художку» билеты на последний ряд, где их никто не видел, прижались лицами и стали целоваться. Вначале осторожно, едва касаясь губами, но, распаляясь, вскоре целовались уже неистово, будто хотели поглотить хоть частичку дорогого лица.

Утром, даже не поднявшись на свой четвертый этаж, Александр зашел в лабораторию, где работала Оля. Нестерпимое желание увидеть ее, подстегиваемое памятью о вчерашних неистовых поцелуях, туманило мозг. Но лаборантки, ее подруги, пожав плечами, сказали, что Оля еще не пришла. Не появилась она и позже. В институте она оказалась лишь спустя два дня. И сразу подала заявление на увольнение. Кто-то из конструкторов сообщил Александру, что пришла красавица не одна, а с молодым человеком, который ждет ее в фойе института. Александр спустился вниз и действительно увидел сидящего на диване невысокого прыщавого парня с короткой стрижкой. С трудом подавив желание выставить прыщавого из института, он поднялся в отдел, пытаясь взять себя в руки и решить, как быть в создавшейся довольно пикантной ситуации. Но ответить на этот вопрос ему не удалось, так как неожиданно появилась Оля. Она несмело присела на стул, стоявший возле его рабочего стола, и предложила:

– Может быть, поговорим? Я хочу вам все объяснить…

– А это надо объяснять? И зачем? Все ясно и так. Мне осталось только пожелать тебе, как сейчас принято в таких случаях говорить, здоровья и большого личного счастья. А теперь уходи. Мне надо работать. Ну что ты сидишь? Иди к своему прыщавому, с тоски, наверно, сохнет твой любимый!

– Не уйду, пока вы меня не выслушаете! Я вижу, как я вам ненавистна и что вы с трудом сдерживаетесь, чтобы не ударить меня. Так ударьте – будет легче и вам, и мне. Ну? Что же вы сидите? Влепите мне пощечину, я унесу ее вместе с вашими поцелуями. Не можете? Жаль меня? Эх вы… – Оля поднялась со стула, как-то презрительно и в то же время с жалостью посмотрела на Александра и вышла.

Вечером, когда институт опустел, к Александру зашел Мариампольский. Он рассказал, что Оля дружила с ожидавшим ее парнем еще до его призыва в армию, а когда он уехал служить, обещала ждать, чтобы потом выйти за него замуж. Но подружившись с Александром, хотела сообщить своему служивому, что передумала и выходить за него замуж не хочет. Но не успела написать об этом. Парня по какой-то желудочной болезни очень быстро комиссовали, и он прямо с поезда заявился к Оле домой. И вот тогда, то ли пожалев его, а может быть, уступив его приставаниям, Оля позволила ему все… Как будущему мужу. После чего решила вместе с ним уехать из Перми.

– Нам всем нравилось, как вы дружите с Олей, – помолчав, снова заговорил Мариампольский. – Надеялись погулять на вашей свадьбе. Но не получилось. Вот и пойми этих женщин – когда верить им, а когда нет? Я свою Софочку не простил за то, что она полюбила другого. И до сих пор, вот уже двадцать лет прошло, спрашиваю себя: правильно ли я поступил? Может, стоило ее простить?

Потрясенный всем произошедшим за день, едва переступив порог, Александр потребовал у матери водки. Оценив его состояние и его потерянный вид, она не стала отказывать. Выпив целый стакан, он, подобрев, рассказал матери все о романе с Ольгой.

– Я видела, что с тобой творится что-то неладное. Но не спрашивала, ждала, когда ты сам все расскажешь. – Нина Михайловна погладила сына по голове. – Пожалеть тебя? А что это изменит? Но что Оля о себе еще напомнит – это точно. Сглупила она, теперь всю жизнь себя будет корить за эту глупость. А тебе, сынок, тоже урок. Доживаешь уже третий десяток, а с нашим братом – женщинами – ведешь себя как безусый мальчишка.

Нина Михайловна оказалась права: Оля позвонила через три месяца, сообщив, что развелась со своим бывшим «служивым». И что очень просит Александра простить ее за то, что она тогда натворила. Александр ответил, что давно уже ее простил и в знак примирения разрешает ей обращаться к нему на «ты»…

…И вот спустя почти три года новый звонок, заставивший вспомнить все, что было связано с юной красавицей, разволновавший его. «Ох, Оля, Оля! Неугомонная и беспокойная, – подумал Александр. – Действительно, пацан я необъезженный тогда был. Всего-то надо было сделать – сесть после „Художки“ и этих страстных поцелуев в трамвай и привезти тебя к нам домой. А дальше… Дальше ни при чем бы оказался твой прыщеватый солдатик. Как говорится, третий лишний».

Поскольку мать с его слов знала, чем закончился скоротечный роман с Олей, Александр, появившись дома, рассказал ей о звонке красавицы, признавшись, что совершил тогда непростительную ошибку, отпустив девушку после любвеобильного сеанса домой.

– Да, ты прав, – Нина Михайловна неожиданно заинтересованно отнеслась к разговору. – Появись она у нас в тот вечер, все могло сложиться по-другому. Не исключено, что она могла мне понравиться, а я – ей, и, может, нянчила бы твоя мать сегодня внуков. Но тогда, извини, не было бы нашей любимицы Гали, и не знали бы мы обаятельную Марину. – Мать вопросительно посмотрела на сына, как бы спрашивая: а как ты думаешь? Но тут же решительно произнесла: – Нет уж! Как случилось, так и получилось. Нам грех на что-то жаловаться. Верно я говорю, сынок?

Александр вместо ответа лишь картинно раскинул руки, мол, разве ты можешь ошибаться?

Очередной рабочий день начался с телефонных звонков. Вначале позвонили из комитета по телевидению и радиовещанию, предупредив о том, что съемочная группа выезжает и будет в институте через полчаса. Затем Александру позвонил сам председатель комитета Валентин Ермолов, сообщивший, что он решил возглавить съемочную группу сам, попросив не начинать съемки до его приезда. С Ермоловым Василенко познакомился в лихие комсомольские годы, когда без хулиганистых молодых ребят-комсомольцев не строился ни один завод, ни даже жилой дом, не игралась ни одна свадьба. Шел пленум Пермского обкома комсомола, посвященный работе задиристых, вечно сующих свой нос во все и вся «Комсомольских прожекторов». Валентин Ермолов, интеллигентный, симпатичный, совсем недавно избранный первым секретарем обкома комсомола, обратил внимание на выступавшего, совсем молодого «прожекториста» Александра Василенко и предложил ему перейти на работу в обком комсомола. Василенко тогда вежливо отказался и вскоре забыл об этой встрече и разговоре с Ермоловым. Вспомнил о нем, лишь прочитав в областной «Звезде», что комсомольский вожак назначен председателем Пермского комитета Гостелерадио. И вот предстояла новая встреча.

Высокий уровень представительства со стороны телевизионщиков предполагал такой же высокий уровень и с институтской стороны. Александр пошел к Астафьеву, чтобы предложить ему возглавить съемку и обговорить с ним содержание возможного интервью. Но ни главного инженера, ни директора института Павла Михайловича Невилько на месте не оказалось. Оба вместе с главным конструктором объемного забойного двигателя Самуилом Никомаровым были вызваны на совещание в объединение «Пермнефть». Это было полной неожиданностью, так как еще накануне Александр предупредил главного инженера о возможном общении с телевизионщиками, и тот согласился вместе с Никомаровым участвовать в съемке. «Значит, придется отдуваться одному. Что ж, сам виноват, наговорил на передаче черт знает что», – взгрустнул Александр.

Но уже, собравшись и мысленно приказав себе «не ныть, не хныкать», набросал сценарий будущего телевизионного ролика. В нем значилось, что вначале будет показан институт с его огромными современными конструкторскими залами, богатая библиотека на десять тысяч томов, актовый зал и сравнимая с хорошим рестораном, сверкающая хирургической чистотой и добротной мебелью столовая. Затем, значилось в сценарии, должна быть показана техническая база с ее уникальными испытательными стендами и современнейшими станками. Завершить этот показ следовало большим интервью или с Астафьевым, если он к этому времени появится, или с Василенко.

Приехавшие вскоре телевизионщики и появившийся вслед за ними Ермолов согласились с предложенной программой телесъемок и благодаря явно опытному оператору и деловой хватке Ермолова быстро отсняли то, что было запланировано, с комментариями Александра, звучащими за кадром.

Заминка неожиданно возникла во время записи интервью, которое давал Александр вместо так и не появившегося Астафьева. Задававший Александру вопросы журналист вел себя крайне непрофессионально: жестикулировал, размахивая руками, подолгу окал и акал, а задавая вопрос, давал понять, что владеет проблемами, о которых спрашивает. Но больше всего Александра раздражала его вопиющая картавость. Буквы «р» в его фразах не было, в результате самые простые слова в исполнении журналиста становились неузнаваемыми. Так слово «бурение» превратилось в «буение», а популярное в среде нефтяников слово «проходка» – в какую-то «походку». Когда раздражение Александра достигло предела, он вопросительно посмотрел на стоявшего поблизости Ермолова. Мол, где вы нашли этого клоуна? Догадливый Валентин Михайлович все понял, взял у горе-ведущего микрофон и задал Василенко всего два вопроса. Первый: что нужно предпринять для организации серийного производства уникальных объемных двигателей? И второй: что стало с гордостью нашей страны – сверхглубокой Кольской скважиной?

– Чтобы начать массовое изготовление наших двигателей, нужно прекратить производство нынешних устаревших марок турбобуров. Для этого не нужны никакие дополнительные миллиарды рублей. Осуществить это можно на действующих мощностях, используя имеющиеся кадры нефтяников-машиностроителей. Это ответ на первый вопрос, – сказал Александр. И продолжил: – Что же касается знаменитой Кольской скважины, то это единственная в мире скважина, пробуренная на такую рекордную глубину – пятнадцать тысяч метров. Такой небывалой глубины удалось достичь лишь благодаря нашим забойным двигателям. Серийные турбобуры на таких далеких от поверхности забоях неэффективны, даже бессильны. Используя наши двигатели, можно было бы бурить дальше, но выяснилось, что для этого не хватает мощности наземного бурового оборудования. И все-таки скважина выполнила свою миссию. В керне – так называется добытая и поднятая на поверхность порода – были обнаружены признаки жизнедеятельности микроорганизмов. То есть жизнь в земле даже на больших сверхглубинах идет своим чередом, доказали оптимисты. Больше того, ходили упорные слухи, что опытным исследователям удалось записать звуки, издаваемые живыми существами, доносившиеся с пятнадцатикилометровой глубины. Так, может быть, Кольская скважина наконец ответила на волнующий всех вопрос, есть ли жизнь внутри Земли? Кстати, в процессе бурения на рекордной глубине и с буровым оборудованием, и с буровыми инструментами стали происходить совершенно необъяснимые вещи: вдруг ломались бурильные трубы, отказывались работать турбобуры, ни с того ни с сего останавливалось наземное буровое оборудование. Неужели кто-то не впускал нас в их невиданный подземный живой мир?

Выслушав Василенко, Ермолов поблагодарил его за интересное, интригующее сообщение и пожал ему руку. А когда были выключены свет и камеры, попрощался со съемочной группой, сказав, что задержится в институте, а возвратившись в комитет, вместе с ними посмотрит только что отснятый материал.

– Мне очень понравилось, как вы, Александр Анатольевич, вместе с вашим коллегой взбунтовались на программе, – заговорил Ермолов, когда телевизионщики ушли. – Благодаря вам программа получилась острой. И тогда я решил, что передачу о вашем объемном двигателе нужно обязательно сделать. Сейчас возвращусь в комитет, посмотрю, что мы у вас сняли, а снятого хватит на все 15–20 минут, это совсем немало для нашего пермского эфира, и сразу начнем монтаж сюжета.

– А этот картавый «ленинец»… Неужели он там будет?

– Конечно, нет, не будет, не волнуйтесь. Очень стыдно за него. Со всеми, кто приходит к нам работать, я знакомлюсь лично. С ним я не встречался. Как он затесался в наши ряды – буду разбираться. Думаю, если материал хорошо смонтировать, то его можно будет вставить в ваш фильм о нефтяниках. Как вы считаете?

– Это было бы здорово! Спасибо, Валентин Михайлович! Марина Сергеевна будет, я уверен, только рада.

– Это та прекрасная дама, что снимала богов? Где вы встретили это чудо? Конечно, в Москве?

– А вот и нет, здесь, в Березниках. Был там в командировке, увидел в гостинице, разговорились. Оказалось, ее покойный отец был нефтяником, и она очень хотела побывать на буровой. Но не получилось из-за его смерти. Пришлось мне с Леней Смольниковым свозить ее к березниковским буровикам.

– Смольников… Это тот щеголь, у которого в руках вдруг оказались изумительные розы? Ну, прямо как рояль в кустах. Он еще так здорово рассказал про бурового мастера Азанова. – Он самый, вместе учились и до сих пор дружим. Так вот, после поездки на буровую Марина просто «заболела» нефтяной темой и выбила деньги для съемки документального фильма о нефти и нефтяниках. Осталось, как говорится, всего ничего: написать профессиональный сценарий, найти грамотных консультантов и снять фильм, – улыбнулся Василенко. – А чтобы прорекламировать будущий фильм, возбудить к нему интерес «нефтяного» начальства, вытащила нас на эту передачу.

– Ну и молодец ваша красавица! И умница: программа о деревянных богах – и вдруг такой профессиональный разговор про нефть и о нефтяниках! Нам хоть бы половинку такого чуда, а то у нас не дикторы, а перезрелые доярки из совхоза «Верхнемуллинский».

– Что верно, то верно. Увидишь их на экране телевизора – и все. Всякое желание его смотреть начисто пропадает. Говорю обидные вещи, но это правда, уж не обессудьте, Валентин Михайлович!

– А на что или на кого обижаться? Разве что на самого себя. Ну что делать, если оскудела Пермь красивыми девушками?

– Могу помочь, есть такая девушка…

– Вы серьезно?

– Еще как! Серьезней не бывает. Девушку зовут Оля. Живет в Соликамске, но она пермячка, уехала туда из-за парня, с которым не сложились отношения. Оля – бывшая «Вице-мисс Пермь», у нее среднее техническое образование, умница, с красивым голосом, хорошей дикцией и идеальной фигурой. Рост – как у нашего брата, мужика: метр семьдесят с лишним. Когда работала в нашем институте, вся мужская половина – и холостые, и женатые – сходила по ней с ума.

– И вы в том числе?

– Разумеется. Как член холостой части мужской половины имел на это законное право.

– Как мне связаться с ней, Александр Анатольевич?

– Пока у меня нет ни ее адреса, ни телефона. Но она обещала быть в Перми, «пригрозив» заглянуть в институт. Тогда я возьму ее данные и сообщу их вам.

– Может быть, с ней удастся встретиться? Я имею в виду себя. Чтобы, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Думаю, ее можно будет и услышать, и увидеть. Оля – очень коммуникабельная девушка и серьезная. Самостоятельно принимает решения и никого не боится.

– Ничего себе, портрет диктора пермского телевидения! Гримируй – и вперед, на камеру! Об остальном природа позаботилась.

– Ее лицо гримом можно только испортить. Это вы уж своих телок… простите, доярок, гримируйте. Извините, сорвалось с языка.

– Все нормально. Сказали то, что думали. У нас это называется «Интервью без камеры». Александр Анатольевич, вы, когда мы с вами познакомились, не приняли мое предложение перейти работать в аппарат обкома комсомола. Не скажете почему? Ведь вы, я вижу, родились для комсомольской работы.

– Ответить коротко или поподробнее?

– Лучше откровенно.

– Хорошо. Комсомольцем я стал в 14 лет, еще учась в нефтяном техникуме. Потом армия, где я был комсоргом роты. Демобилизовавшись, в «нефть» идти не получилось. Мама после операции чувствовала себя неважно, и оставлять ее одну было нельзя. Устроился на Калининский завод учеником слесаря сборочного цеха, стал слесарем, затем мастером, старшим мастером. Без комсомола жить не получилось: оказался членом комитета комсомола завода, начальником штаба «Комсомольского прожектора». Казалось, все складывалось на зависть хорошо: интересная работа в условиях хирургической стерильности и чистоты (а мы собирали блоки автопилотов к баллистическим ракетам), хорошая зарплата, моя группа получила звание «Коллектива коммунистического труда». Захватывало дух и от комсомольских дел. Что еще надо? Но… не давала покоя мечта снова вернуться в «нефть». Не поверите, Валентин Михайлович: захожу в цех – вокруг белизна, все в специальной обуви, в белых халатах и белых шапочках… А у меня перед глазами буровая, с ее многопудовыми элеваторами, залитая водой и с запахом мазутной гари. И наконец я решился – подал заявление об уходе, поступив в этот институт на должность инженера с окладом 90 рублей в месяц.

И невероятно: с такой нищенской зарплатой я чувствовал себя богачом и счастливым! Потому что занимаюсь любимым делом. А вам я тогда отказал, потому что боялся: уйду к вам в обком комсомола – и все, привет мечте!

– В это трудно поверить. Поменять комфорт сборочного цеха на неуют буровой?.. На это не каждый может решиться. Между прочим, слушая вас, сравнил жизненную ситуацию, которую вы пережили, с той, в которой оказался я. И они, оказывается, схожи. Только, в отличие от вас, меня лишили любимой работы, где я чувствовал себя как рыба в воде, заставив заниматься радио и телевидением, в чем я совершенно ничего не понимал и не смыслил. И теперь представьте себе: прихожу я в свой кабинет, где собрались все ответственные спецы комитета. Представитель областного комитета партии представляет меня и уходит, оставив один на один с этими, мягко говоря, недружественными по отношению ко мне людьми. И с этого дня я погружаюсь в атмосферу соперничества, слухов и сплетен, которые мне, «чайнику», страшно мешают осваивать незнакомую мне профессию. Что только не передумал в эти первые дни моего председательства, о чем только не пожалел! Хотелось оставить ключи от кабинета и сейфа и уйти. Уйти куда глаза глядят. А они смотрели в сторону родного мне обкома комсомола, где день и ночь кипела жизнь, где проходили бурные собрания и активы, рождались хорошие замыслы и инициативы, откуда уходили десятки и десятки стройотрядов, помогавших создавать «Пермнефтеоргсинтез», губахинский «Метил», добрянскую ГРЭС, калийные рудники в Березниках и Соликамске. И знаете, Александр Анатольевич…

– …Валентин Михайлович, без отчества можно?

– Но если взаимно, то да. Продолжу мысль. Легче становилось, когда вспоминал наши походы, ночевки у костра с песнями Пахмутовой и Бабаджаняна под гитару. А еще грели душу всплывавшие в памяти наши любовные утехи. Это когда мы, парни, осторожно залезали в девичью палатку и, прижавшись к спальным мешкам, в которых они лежали, шептались с ними иногда до утра. Порой не верится, что все это было совсем недавно. Кстати, телевидение тогда соответствовало духу времени и происходящим событиям. Да, были громоздкие, страшно неудобные камеры, но был действительно прямой эфир: что сказали в передаче, то и услышали телезрители. Операторы преследовали героев-целинников по пятам и даже опережали их. Реклама была редким гостем, фильм можно было посмотреть полностью, ни разу не отвлекаясь на рекламу каких-нибудь трусов. А какими были дикторы и ведущие! Вышколенные, с замечательными голосами и дикцией, прекрасно одетые. Сейчас – увы! – все наоборот. Искромсанные до неузнаваемости сюжеты, не умеющие связать и двух слов, акающие и без конца мычащие Салаховы, матерные и пошлые шоу и отвратительная, нагло прерывающая любую передачу реклама. Безвластие вопиющее! Звоню в Москву своему руководству. Спрашиваю: как быть с антиалкогольной борьбой? Что, вырубили виноградники и успокоились? Но ведь пить меньше не стали. Люди травятся суррогатами. Как себя вести, подскажите! Отвечают: свяжемся с ЦК партии, перезвоните. Перезваниваю, и вот что советуют: конечно, продолжать бороться за здоровый, трезвый образ жизни надо, но… вы уж там как-нибудь с этим поосторожнее, не перегните палку… Ничего себе совет! Хоть стой, хоть падай. У вас, в науке, все по-другому, конечно: сегодня придумали, завтра испытали, послезавтра в скважине. Так?

– Если бы!.. Так же, как у вас: нашел оригинальное решение, изготовил образец. Тут бы его и внедрить! Но нет, дуй по главкам и чиновничьим кабинетам, доказывай, что то, что ты изобрел, очень необходимо и его надо срочно внедрять. Идут годы, прежде чем ты сможешь уломать упрямых и тупых чиновников. Которые еще бесцеремонно лезут в соавторы твоего изобретения.

– Грустно. Я думал, у вас нет этого лицемерия и издевательства, как у нас. – Ермолов встал и, прощаясь, протянул Василенко руку.

– Здорово поговорили. Давно так не откровенничал. Спасибо, что хватило терпения выслушать.

– Что вы, Валентин! Может, чайку или кофе на прощание? Наша столовая во внеобеденное время работает как кафе. Идемте!

– Нет, нет! Как-нибудь в другой раз. Может, и вы ко мне как- то заглянете? Позвоните, и я встречу, продолжим разговор. Вот моя визитка, здесь мой прямой телефон. Обещайте, что мы встретимся!

– Обещаю, вы же, надеюсь, до выхода в эфир нашей темы пригласите меня на просмотр? Что там получилось…

Александр не договорил. Зазвонил телефон внутренней институтской связи. Извинившись, Василенко поднял трубку. – Слушаю, Петр Илларионович! – прикрыв трубку ладонью, Александр пояснил: – Это главный инженер. Я быстро ему отвечу.

– Да, все сняли. Очень профессиональные ребята во главе с самим председателем Комитета Валентином Ермоловым. Они все уехали. Нет, не угостил, не до этого было. Встретимся, посидим. Чуть позже зайду к вам, расскажу о съемках.

– Ничего, что я вас не выдал, что вы здесь? – Александр, положив трубку, обратился к Ермолову. – Может быть, вы хотели встретиться с главным?

– Нет, что вы! Мы так хорошо пообщались. Все, больше никаких встреч. Только не говорите, пожалуйста, своему шефу о нашем картавом ведущем, хорошо, Александр?

– Разумеется, не скажу. Хотя бы потому, что Петр Илларионович тоже картавит. Правда, мягко, по-ленински. А это вам на память о нас, нефтяниках. – Александр взял стоявшую на его столе, искусно вырезанную из плексигласа миниатюрную копию буровой вышки и протянул ее Ермолову. – Как-нибудь съездим с вами на настоящую буровую, если вы, конечно, не против.

– Я, конечно, не против, – улыбнулся Ермолов.

– Вот и отлично. Прощаемся? Я вас провожу.

Дома весь наступивший вечер они посвятили просмотру фильма о богах, который сняла Марина. Александр смотрел фильм, не отрывая глаз от телевизора. Мать же нет-нет да отвлекалась, чтобы сделать на листке бумаги какие-то пометки. «Это мои охи и ахи в письменном виде», – объяснила она удивленному сыну. От фильма оба были в восторге. Выигрывал он еще и от того, что комментировала снимаемое сама Марина. Произносимый текст был очень интересным, в нем чувствовалось глубокое знание истории христианской религии и уважение к православной вере. Не забыла Марина рассказать и о старообрядцах и их особых обычаях. Ее голос, лишенный стандартных дикторских приемов и назидательности, звучал спокойно, но убедительно, словно это был чей-то интересный рассказ в кругу семьи. Фильм уже заканчивался, когда на экране на несколько секунд засветился Смольников. Увидев его, Нина Михайловна от неожиданности чуть не свалилась со стула, на котором сидела.

– Ну, Леня… Ничего же без тебя не делается, – то ли хваля его, то ли чуть осуждая, вздохнула Нина Михайловна. А когда они уже стали укладываться спать, вдруг попросила сына научить ее пользоваться видеомагнитофоном. И научившись, призналась: – Завтра утром посмотрю богов на свежую голову. Уж больно они мне понравились.

Леонид был, как говорят, легок на помине. В первой половине дня он позвонил Александру, попросив его никуда не уходить и не уезжать, так как собирается к нему приехать. Александр удивился: обычно рассудительный и уверенный в себе друг в этот раз говорил каким-то озабоченным, даже тревожным тоном.

– Нам бы где-то уединиться, чтобы никто не помешал разговаривать, – обратился он к Александру, когда они встретились.

– Сядем за мой рабочий стол и будем говорить хоть до утра, никто нас там не услышит, не волнуйся.

Когда они проходили по конструкторскому залу, Леонид оживился, восхищенно глядя на склонившихся над кульманами симпатичных, модно одетых чертежниц.

– Мама родная! С ума сойти! Разве можно спокойно работать в таком гареме? Глаз не оторвать, смотрел бы и смотрел… – Посмотрел? Все, успокойся! По голосу понял – что-то случилось, рассказывай, – потребовал Александр, когда они сели в кресла, стоявшие возле его рабочего стола.

– Пока ничего не случилось, но может… То есть может случиться.

– Леня! Не тяни резину, говори!

– Так… С чего все началось? – Смольников наморщил лоб, вспоминая. – Да как в известном стихотворении: дело было вечером, делать было нечего. От безделья, по-моему. Я пешком возвращался из областного управления снабжения. И до того не хотелось идти в эту опостылевшую гостиницу! Подхожу к оперному театру, у входа толпится народ. Смотрю на афишу, оказывается, люди пришли на балет «Дон Кихот». А чем я, думаю, хуже? И – в кассы, они в отдельном домике. А мне: какие билеты, молодой человек? Они давно проданы, все до единого. Задело это меня, решил – все равно попаду, не я буду! И уже после третьего звонка купил у одного хмыря с рук, правда, с переплатой. Но какой билет, Саня! Третий ряд! Это же совсем перед сценой, балерине в глаза посмотреть можно. Смотрю, наслаждаюсь. И вдруг выходит такая… красавица, совсем даже не худая, грудь нормальная, а ноги! И как она их поднимает, то одну, то другую – с ума сойти можно от таких бедер! И, представляешь, весь спектакль так. Иду в гардероб одеваться, а перед глазами она – Елена Дьяченко, заслуженная, между прочим, артистка. Это я в программе вычитал. Пришел в гостиницу, лег спать, а уснуть не могу. Все думаю: как бы с ней хотя бы поздороваться? Честное слово, ничего от нее не надо! Просто услышать ее голос, посмотреть, какая она в жизни, а не на сцене… И утром, еще до работы, купил розы, красивую открытку. Хочу ее подписать, а руки дрожат. Но кое-как вывел: «Лена! Видел Вас в „Дон Кихоте“. Вы – чудо! Леонид». Съездил к театру и от вахтерши, которая сидела у служебного входа, за шоколадку узнал, что балетные спектакли идут не каждый вечер. Зато каждое утро до обеда проходят репетиции всего балета. И что она может передать Елене и цветы, и открытку. В этот же день я уехал в Кунгур, где пробыл два дня, и, вернувшись в Пермь, сразу же пошел к театру. И вот топчусь я около служебного входа, а мысли одна темнее другой: ну зачем мне все это? Цветы, открытки, нашел чем удивить. Да у нее таких Смольниковых – пруд пруди! И все-таки вошел и… батюшки! Та же вахтерша! Мария Ивановна, так, оказалось, ее зовут. Улыбается, узнала меня, говорит: «Передала я Леночке все ваше. Она очень удивилась и, когда уходила после репетиции из театра, просила меня передать вам эту записочку, если вы еще зайдете». И передает мне «эту записочку». Вышел я на улицу и читаю: «Здравствуйте, незнакомый ценитель балета Леонид! Спасибо вам за чудесные розы. Если позвоните, повторю это еще раз. Мой телефон… Елена Дьяченко».