Десять дней октября

1 октября

Осень лишь тогда можно назвать золотой, когда в небе ярко светит солнце, а жёлтые листья берёз и осин особенно жизнерадостно смотрятся на фоне сочной и глубокой синевы неба. Но если над головой от края и до края растянулась серая хмарь, если низкие тучи беспрестанно сыплют на землю дождливую морось, если негде спрятаться от пронизывающего холодного ветра, то такую осень хочется назвать не золотой, а ржавой, несмотря на то что на деревьях всё те же самые листья. Впрочем, нет. В такие моменты они темнеют, тяжелеют и, срываемые ветром, сбиваются в мокрые кучи на тротуарах в ожидании, когда хмурый дворник сметёт их куда-нибудь подальше с глаз долой.

В один из таких ржавых и мокрых осенних дней Артём Сотников, втянув голову в поднятый воротник, сидел на лавке под широким навесом возле здания городского автовокзала. Можно было войти внутрь, где хотя бы не было ветра, но ему не хотелось.

Висевший на столбе динамик щёлкнул, и дежурный женский голос ровным тоном выдал очередную информацию: «Вниманию пассажиров! У перрона №4 начинается посадка на автобус, следующий по маршруту…» Затем были названы три населённых пункта, конечным из которых был небольшой райцентр, куда и направлялся Артём.

Поёжившись, он хмуро глянул в сторону перрона №4, к которому с разных сторон потянулись люди. «Ещё покурить успею», – подумал Артём, доставая из мятой пачки сигарету. Через минуту к перрону не спеша подкатил старый «МАН», ещё через минуту к нему от вокзала проковыляла толстая тётка в форменной синей куртке с вышитыми на груди жёлтыми крылышками, ещё через минуту очередь медленно поползла внутрь автобуса.

Когда от очереди оставалось два человека, Артём ещё раз затянулся, затушив, бросил окурок в урну, подхватил на плечо спортивную сумку и пошёл в автобус. Усевшись на своё место у окна, он пихнул сумку ногой под сиденье, откинулся на спинку и устало закрыл глаза. Прошлой ночью он почти не спал и надеялся сейчас выспаться в дороге.

Толстая контролёрша напоследок окинула полупустой салон безразличным взглядом, что-то пометила в своих бумагах и вышла из автобуса, буркнув себе под нос: «Счастливого пути». Водитель закрыл дверь и стал аккуратно выруливать с привокзальной площади на улицу.

«Наконец-то, – подумал Артём. – Поскорее уже свалить отсюда к чертям собачьим». Он крепче закрыл глаза, но почувствовал, что сон вряд ли придёт быстро. События вчерашнего вечера не хотели идти из головы.

Вчера после работы он нигде не задерживаясь пришёл домой, как обычно, в начале седьмого. Ни жены, ни дочери не было. Подождав до семи, Артём разогрел утрешнюю картошку и без настроения поужинал, стоя прямо у плиты. Звонить жене и спрашивать, когда она придёт, он не стал. Слишком часто последнее время случалось так, что её то сверхурочно оставляли на работе («Ой, у нас опять аврал сегодня!»), то она встречала подругу, которую «сто лет не видела» («Зашли в кафешку, поболтали немного»), то заходила маму попроведать («Она позвонила, что-то неважно себя чувствует»).

Артёму это, конечно, не нравилось. Он подозревал, что жена банально врёт, но до последнего пытался гнать прочь дурные мысли. Он что-то говорил ей, пытался убедить, что надо в первую очередь торопиться домой, что у них семья, но всё было без толку.

С Эльвирой они жили уже девять лет. Правда, с полугодовым перерывом, когда после пяти лет совместной жизни они всё же разбежались, но, помыкавшись с полгода поодиночке, вновь сошлись, решив, что вместе им всё же будет лучше. Артём тогда был безумно рад, думал, что все проблемы позади, что вот сейчас-то они, поумневшие и повзрослевшие, заживут спокойно и счастливо и будут жить так, как говорится, «до самой старости». Тем более ведь была дочка, в которой Артём души не чаял. Маленькая Полинка характером во многом походила на отца: такая же спокойная и миролюбивая, она, будучи совсем младенцем, никогда не закатывала родителям истерик, а став постарше с удовольствием помогала по дому – мыла посуду, пылесосила, вытирала пыль.

Артём, сам выросший без рано ушедшего из семьи отца, как-то сказал себе, что в лепёшку расшибётся, но сделает всё, чтобы его дочь не росла безотцовщиной. Но если бы всё зависело только от него… После свадьбы Эльвиры хватило лишь на год. Впрочем, она не отличалась лаской с самых первых дней их семейной жизни, но всё же тогда соблюдалась хоть какая-то видимость благополучия. Однако уже через полгода после рождения дочери, когда жена вернулась из короткого декрета на работу, её словно подменили, и Артём совершенно отчётливо почувствовал резкое охлаждение с её стороны.

Когда он пытался выяснять отношения, то в ответ слышал лишь: «Я есть готовлю? Я твои вещи стираю? Чего тебе ещё от меня нужно?» Несколько лет он как-то терпел всё это, надеясь непонятно на что, но потом плюнул и подал на развод. Как выходило сейчас, не последний.

Кстати, тогда ему запомнился один случай. Его мать незадолго до того развода приходила к ним, пыталась что-то говорить, увещевала и сына, и невестку. Впрочем, все её слова о трудностях одинокой жизни разбивались о простое заявление Эльвиры: «Знаете что, Галина Трофимовна, вы двоих детей одна вырастили, я уж с одной как-нибудь справлюсь». Так вот, зайдя как-то в комнату к внучке, Артёмова мать сказала той: «Полинушка, ты бы, может, хоть папе с мамой сказала, чтоб они жили хорошо да не ссорились». На что Полина, которой только-только исполнилось четыре годика, как-то совершенно серьёзно и спокойно ответила: «А мама с папой жить не будут. Мама папу не любит».

После того как они расписались повторно, Эльвиру снова хватило ненадолго. Уже так же через полгода начались «задержки на работе» и прочая ерунда.

– Слушай, я не понимаю, ты зачем второй раз замуж за меня пошла? – сердито спрашивал жену Артём. – Ведь у нас не семья, а так – видимость какая-то, профанация.

– Я не думала, что так получится, – недовольно кидала через губу Эльвира и уходила в другую комнату.

Где-то на задних рядах захныкал ребёнок. Артём открыл глаза. Автобус размеренно катил по загородной трассе мимо чёрных мокрых полей и таких же мокрых берёз, на которых болтались под ветром остатки жёлто-коричневой листвы.

Дождь усилился, и на боковом стекле тонкими иголочками часто вспыхивали мелкие капельки. Со стороны водительского места доносилась музыка какого-то радиоканала. Артём глубже засунул руки в карманы и снова закрыл глаза.

Вчера, поужинав в одиночестве, он уселся перед телевизором с кружкой чая и стал переключать каналы один за другим. Хотелось отвлечься, но внимание ни на чём не останавливалось. В голове крутились лишь нерадостные мысли об Эльвире.

Около девяти во входной двери послышался звук вставляемого ключа. Через секунду – короткий звонок. Артём открыл дверь, это была жена. Мельком глянув на мужа, она вошла и стряхнула капли с полузакрытого зонта прямо на пол:

– Ты уже дома?

Артём пожал плечами:

– Ну, а где мне быть? Естественно, дома. А где Полина?

– Я сегодня маму попросила, она её к себе со школы забрала.

– А ты?

– Что – я?

– Почему ты не забрала?

– Слушай, что за допрос опять, а? Чего ты меня всегда контролируешь?! Прямо какая-то передача «Что? Где? Когда?». Надоело, – недовольно дёрнула плечами Эльвира.

Раздевшись, она пошла в зал и, став у шкафа, стала вынимать из ушей серёжки.

– От тебя вином пахнет, – нахмурился Артём. – Где ты была? Ты же знаешь, что мне не нравятся эти твои постоянные задержки то на работе, то ещё непонятно где.

Уперев руку в бок, Эльвира закатила глаза к потолку и долго выдохнула:

– О-о-ой… Как меня это всё достало… Послушай, когда я что-то говорю или что-то делаю, я не хочу думать о том, как ты будешь на это реагировать.

– Как это? – Артём зажмурил глаза и тряхнул головой. – Это что же тогда получается? Какая же это будет семья, если одному наплевать на другого? Слушай, я не понимаю, почему ты так поступаешь?! Я ведь тебя люблю! Неужели тебе всё равно?!

Снова протяжно вздохнув, жена медленно, как к надоедливой мухе, повернулась к мужу. Глаза её смотрели холодно, с каким-то высокомерным пренебрежением.

– А я тебя – не-лю-блю! – громко и отчётливо произнесла она по слогам. – Понятно?!

Откуда-то снизу, из живота, в голову Артёму ударила горячая волна, а грудь будто сдавило обручем. Дыхание у него перехватило, но уже через мгновение внутри словно сорвалась взведенная до упора пружина. Не помня себя от злости он стиснул зубы, быстро шагнул вперёд и… дал Эльвире хорошего пинка по тому месту, на котором обычно сидят.

Пинок получился что надо, поскольку та довольно высоко подскочила на месте. Высокомерие и пренебрежение, которыми секунду назад она одарила мужа, моментально испарились из её глаз, и их место заняли испуг и растерянность. Впрочем, уже через пару секунд она бегом кинулась в коридор, где был телефон.

– Алло, полиция! Меня муж избивает! Алло, да… Я говорю, меня муж избивает! – кричала она в трубку. – Что? Адрес? Записывайте! – И она продиктовала адрес, после чего убежала на кухню, плотно закрыв за собой дверь.

Артём же, дав жене пинка, вдруг ощутил внутри полную опустошённость и апатию ко всему происходящему. Сев на диван, он выключил продолжавший болтать всё это время телевизор, откинулся на спинку и закрыл глаза. Ему не хотелось даже шевелиться. В голове крутилось только: «Это всё, всё, финиш…».

Полиция приехала довольно быстро. Минут через пять квартирную тишину нарушил долгий, наверное, даже слишком уж долгий звонок в дверь. Он ещё не успел затихнуть, а Эльвира уже впускала в квартиру приехавший наряд.

– Да, это я звонила, – решительным голосом начала она, – меня муж избивает.

Артём, по-прежнему не двигаясь, сидел на диване с закрытыми глазами.

– Где он? – послышался мужской голос.

– Муж? Вон там, в зале.

Артём открыл глаза и повернул голову в сторону коридора. В зал не спеша вошёл пожилой капитан с серьёзным лицом, а за ним молоденький сержант с автоматом на плече. Глянув на спокойно сидящего Артёма, капитан спросил Эльвиру:

– Он, что ли?

– Он, – коротко бросила та и поджала губы.

Капитан, похоже, ничего не понимал. На сердитой молодой женщине явно не было никаких следов побоев, да и выглядела она вполне неплохо – нарядная, с макияжем, с аккуратной причёской. Сидящий на диване парень тоже не подавал никаких признаков агрессии, и, судя по всему, был абсолютно трезв.

– Объясните, пожалуйста, подробнее, что случилось?

– Он меня пнул.

– Один раз, что ли, пнул? Куда?

– Куда-куда… Пнул и всё, – гневно сверкая глазами, затараторила Эльвира.

– Это так? – повернулся капитан к Артёму.

Тот кивнул:

– Ага.

– Один раз пнул и всё?

– Один раз и всё.

Капитан окончательно растерялся. Похоже, таких «избиений» он в своей практике ещё не встречал.

– Ну так и что? Разве это «избивает»?

– Извините, – повысила голос Эльвира, – вам надо, чтоб он меня покалечил, что ли?!

– Гм, – смутился полицейский, – да нет, я не об этом. – Он обвёл глазами присутствующих. – Так, протокол, что ли, составлять?

Артём молча пожал плечами. Капитан посмотрел на Эльвиру:

– Может, сами разберётесь? Он вроде не буянит, не пьяный. Что делать-то будем?

– Вы меня спрашиваете, что вам делать? – Эльвира гневно зыркнула на полицейского. – Делайте что там у вас полагается в таких случаях.

Капитан развёл руками:

– Как хотите. Заявление писать будете?

– Буду.

– Ну ладно. Где тут у вас присесть можно?

– На кухне, там стол есть. – И Эльвира повела капитана в кухню. Сержант остался в зале.

Артём встал и, взяв сигарету с зажигалкой, молча пошёл на балкон.

– Погодите, – подал голос молоденький полицейский, – на балкон нельзя.

– Это почему ещё? – хмуро поинтересовался Артём.

– Ну нельзя и всё.

– Что, боишься, что убегу? Не бойся, здесь высоко. Только я не курю в квартире, понимаешь? – И, открыв дверь, Артём вышел на балкон.

«Дожил, – мрачно подумал он, затягиваясь сигаретным дымом и глядя на проходящие внизу по мокрой и тёмной улице машины. – За девять лет пальцем не тронул, а тут раз дал пендаля под зад, так заблажила сразу – помогите! муж избивает! Да уж…» Дождь залетал на балкон и холодно колол Артёма в лицо, но он не замечал эти капли, безучастно вертя сигарету пальцами.

Сержант подошёл к окну и из комнаты наблюдал за ним. Через пару минут он постучал пальцем по стеклу и махнул головой, показывая, что Артёма зовут. Щелчком бросив окурок в темноту, тот вернулся в комнату.

Капитан сидел на кухне за столом, перед ним лежал заполненный протокол и заявление. Эльвира стояла у окна, сложив руки на груди.

– Ну что… – устало вздохнул полицейский. – Протокол я, конечно, оформил, и формально мы должны его сейчас забрать с собой, – он кивнул на Артёма, – но вы понимаете, что если мы его увезём, то потом надо будет на работу ему сообщать, у него неприятности будут.

Он обращался больше к Эльвире, а не к Артёму. Ему он, судя по всему, в глубине души даже сочувствовал.

– Ты где работаешь? – спросил он его.

– В фирме одной строительной. В службе безопасности. – Артём сидел на табуретке напротив капитана и смотрел в пол.

– Ну вот, в службе безопасности. – Капитан повернулся к Эльвире. – За при́вод могут вообще с такой работы попереть. Подумайте хорошенько.

Та стояла молча, глядя злыми глазами прямо перед собой. Через минуту она промолвила всё тем же сердитым и решительным тоном:

– Хорошо, но пусть он при вас пообещает, что больше не тронет меня.

Артём поднял на неё безразличные глаза и тихо спросил:

– Да кто тебя трогает-то?

– А кто меня пнул, не ты, что ли?! – опять взвилась жена.

– Тихо, тихо… – капитан примирительно помахал ладонью. Затем глянул на Артёма: – Обещаешь?

Тот ухмыльнулся:

– Да чего тут обещать-то? Я её сроду пальцем не трогал.

– Ну сам ведь признался, что пнул её.

– Ну пнул. Первый раз за девять лет.

– Значит, больше не будешь?

«Детский сад какой-то», – подумал Артём, но вслух сказал:

– Не буду.

– Хорошо, тогда распишись вот здесь, что предупреждён о надлежащем поведении.

Артём не глядя расписался где-то на задней стороне протокола. Полицейский ещё что-то говорил Эльвире, та, нахмурив брови, кивала головой, что-то говорила сама, что-то подписывала, но Артём их уже не слушал. Он взял новую сигарету и опять ушёл на балкон. Полицейский с автоматом уже не следил за ним.

Когда наряд уехал, Артём достал из шкафа большую спортивную сумку, побросал в неё кое-какие вещи, бритву, зарядку для мобильника, взял паспорт и не говоря ни слова и не глядя на жену вышел в дверь. Он слышал, что она что-то сказала ему вслед, но не разобрал, что именно, а останавливаться и уточнять не было никакого желания.

«Куда сейчас?» – думал он, стоя на автобусной остановке. К матери идти не хотелось. Он жил у неё те полгода, когда они разводились с Эльвирой в первый раз. Она, конечно, и сейчас пустит к себе, но Артём хотел уехать куда-нибудь подальше, где было бы можно отвлечься от всего, забыться, не видеть никого из знакомых, прийти в себя и хорошенько обдумать как жить дальше.

Ещё стоя на балконе, он подумал о деревне, где родился и вырос. Была она в двухстах километрах от областного центра, где Артём жил сейчас. Из родни там почти никого уже не осталось, только двоюродный брат Пётр с семьёй да вдовый дядька, которого он не видел с тех пор, как вернулся из армии, то есть, считай, десять лет. Вот про него-то, про дядю Гену, Артём и подумал: а что, если к нему завалиться незваным гостем? Не выгонит же, всё-таки родной племянник. В крайнем случае, если с дядькой не получится, можно будет к Петру нагрянуть, пару деньков у него погостить да покуролесить. Ну и кое-какие одноклассники в деревне ещё остались, так что под забором ночевать не придётся. На том он пока и порешил, больше всё равно никаких идей в голову не шло.

На душе было пусто. Хотя нет, не пусто – там всё заполнила тягучая и холодная тоска. Артём понимал, что это – всё. После того, что произошло, после слов жены, открыто сказанных ему в глаза, никакой речи о семейной жизни с Эльвирой больше быть не могло. Но что тогда дальше?

Он вздохнул и посмотрел на часы – было уже без малого десять часов. К дядьке если и ехать, то, конечно же, только завтра, но сейчас-то всё равно надо где-то переночевать.

«Олегу позвоню», – подумал Артём и достал мобильник. Олег был его лучшим другом, они когда-то ещё до армии, в конце девяностых, вместе учились в ДОСААФ (которое тогда называлось РОСТО) на водителей, потом в одной команде призывались, два года служили в одном взводе в автороте, и на дембель уходили также вместе. После армии у них сохранились не просто приятельские, а настоящие дружеские отношения. Все проблемы – и житейские, и душевные доверяли друг другу, как брат брату. Да что там брат… С иным братом не всем поделишься, а тут – друг с большой буквы этого слова, с которым уже столько пережито!

В трубке послышалось: «Аппарат абонента выключен, либо находится вне зоны доступа». «Неужели и вправду на рыбалку умотал? – разочарованно подумал Артём. Олег говорил, что собирался куда-то далеко за осенним налимом. – Ладно, попробую позвоню Ильшату».

С Ильшатом Гариповым они вместе работали. Сотников был заместителем начальника службы безопасности в одной небольшой, но быстро развивающейся, строительной компании, и Ильшат формально был у него в подчинении, он был простым специалистом и курировал охрану различных объектов. Однако ещё в то время, когда Артём не был на этой должности и они с Гариповым были на равных, между ними завязались неплохие приятельские отношения, близкие к дружеским. Эти отношения таковыми и остались, несмотря на карьерный рост Артёма. Они частенько гуляли семьями в одних компаниях, приглашали друг друга на дни рождения, даже пару раз вместе встречали Новый год. Конечно, к Ильшату Артём относился не так, как к Олегу, но, если так можно сказать, он у него был второй по значимости в иерархии дружеских отношений.

Гарипов был дома. Когда Артём упавшим голосом объяснил, что ему надо где-то переночевать, тот без лишних разговоров позвал его к себе.

Автобус замедлил ход и свернул с трассы. Артём открыл глаза. Они подъезжали к первому транзитному городу. Повиляв по узким улочкам, «МАН» остановился у перрона небольшого автовокзала и, кашлянув, умолк. Дождь не переставал. Водитель набросил куртку, и, спрятав под неё какие-то бумаги, убежал в служебные двери, крикнув: «Стоим десять минут».

Артём вышел на улицу под навес, потянулся и достал сигарету. В животе заурчало. Дело подошло к обеду, а он толком не ел с утра. «Ладно, – подумал он, – потерплю. Приеду в райцентр – там перекушу, всё равно деревенского автобуса придётся ждать целых три часа, если, конечно, за это время расписание не поменялось».

Отойдя в сторону, он достал мобильник и набрал номер матери:

– Алло, мам, я тут решил отпуск взять, отдохнуть немного, так что ты меня не теряй. В деревню захотелось съездить, к дяде Гене, погостить у него маленько. Да ничего не случилось, так просто, развеяться недельку. Ну давай, пока… Не волнуйся. Я потом ещё позвоню.

Через несколько минут шофёр вернулся, и следом за ним в автобус потянулись выходившие покурить мужики. Артём сел на своё место, засунул руки в карманы и снова закрыл глаза.

Ильшат, впустив его в квартиру, молча кивнул на кухню: «Проходи туда». Его жена Марина, похоже, уже легла спать.

– Чай будешь? – спросил хозяин позднего гостя. – Или у меня коньячок есть. Может, по пять капель?

Он понял, что у Артёма что-то стряслось, но с расспросами не торопился. Тот на пару секунд задумался и потом кивнул:

– Давай по пять капель. Не помешает.

Ильшат достал небольшие рюмочки и начатую бутылку коньяка. Выставил на стол из холодильника тарелочку с нарезанным сыром и бужениной. Налив, он протянул свою рюмку к Артёму:

– Ну давай, за всё хорошее.

Выпили. Артём даже не почувствовал ни вкуса коньяка, ни его крепости.

– Я тебя не сильно стесню? Мне до утра только перекантоваться.

– Брось… Если надо, так и дольше можешь. У тебя что‑то стряслось?

Дверь в кухню приоткрылась и, щуря глаза от яркого света, заглянула Марина:

– Привет, Артём. Что-то случилось? – Она тоже села на табуретку у стола, тревожно глядя то на мужа, то на гостя. – Чего вы коньяк один пьёте? Давайте я хоть чаю вам заварю.

Артём улыбнулся:

– Привет, Марин. Ничего страшного не случилось, не переживайте. Так… Небольшие житейские сложности. Я ночку у вас переночую, если можно, а то к матери ехать не охота?

Марина серьёзно посмотрела на него:

– Когда сложности небольшие, то ночуют дома. А из дома уходят, когда сложности большие. Что у вас стряслось?

– Ну чего ты пристала к человеку? – Ильшат сердито посмотрел на жену. – Захочет – сам расскажет. Давай лучше ещё по одной.

– Да ничего, всё нормально. – Артём взял рюмку и невесело усмехнулся. – Просто, похоже, всё у нас с Эльвирой. Да не «похоже», а точно – всё! Финита ля комедия.

Он выпил и снова не почувствовал вкуса коньяка. Ильшат с Мариной переглянулись.

– Вот дела…

– Дальше уже некуда – финиш. – Артём подцепил вилкой ломтик буженины. – Давайте, ребята, я в подробности пока вдаваться не буду, просто поверьте, что других вариантов уже нет.

– Может, ещё всё наладится? – как-то жалобно протянула Марина, сделав печальное лицо. – У вас же дочка.

Артём горько улыбнулся:

– Да, дочка… Её-то всего жальче, если честно. Но я ведь от Полинки и не отказываюсь, а вот с Эльвирой мне дальше дороги нет.

– Ладно, мальчики, не буду вам мешать. Посидите вдвоём, поболтайте, только на это не налегайте сильно, завтра же на работу, – кивнув на коньяк, Марина встала.

– Да не бойся, – успокоил её Ильшат. – Так… По одной ещё, не больше.

– Спасибо, Марин, – Артём снова улыбнулся хозяйке. – Не переживай, всё хорошо будет.

Они посидели ещё немного, выпили по третьей. Постепенно Артём в общих чертах обрисовал другу события вечера.

– М-да уж, дела… – сочувственно протянул Ильшат. – Может, ещё? – показал он на коньяк.

Артём отрицательно покачал головой:

– Нет, не хочу. Надо с ясной головой завтра встать. Отпуск буду просить на месяц. В деревню хочу уехать, развеяться немного. Да и обдумать всё надо в спокойной обстановке.

– Так у тебя же не по графику сейчас.

– Да я понимаю, но, думаю, уболтаю шефа.

Посидели какое-то время молча, отхлёбывая чай.

– Слушай, Артём, – как-то неуверенно начал Ильшат, – это точно, что ты с Эльвирой разбегаешься?

Тот поднял на товарища глаза и пожал плечами:

– Гм… А как ты себе представляешь нашу с ней дальнейшую жизнь после всего, что я тебе рассказал? Конечно, точно.

– Я просто тогда тебе ещё одну вещь скажу. Чтоб у тебя, так сказать, была бо́льшая ясность всей картины.

Артём удивлённо посмотрел на Ильшата:

– Не понял, ты о чём? Какая ясность?

– Ну… это Олега касается.

– Олега? А что с ним не так?

Ильшат и Олег знали друг друга, так как вместе бывали на нескольких вечеринках у Артёма с Эльвирой. Дружить они, конечно, не дружили, да и приятелями не были, а были знакомы лишь как общие друзья Артёма, не больше.

Ильшат молчал, не глядя на своего гостя и не зная, как лучше начать. Его широкие ноздри раздувались, он нерешительно поёрзал на табуретке.

– Ну продолжай, раз начал. А то заинтриговал и умолк. – Артём с интересом смотрел на друга. – Чего там с Олегом?

– Ты же давно с ним дружишь? – глянул исподлобья Ильшат.

– Да уж лет двенадцать-тринадцать. Ещё до армии познакомились. А что?

– Хорошо его знаешь? Уверен в нём?

– Слушай, ты вопросы какие-то задаёшь… Говори прямо, что случилось-то? – Артёма начала раздражать такая нерешительность товарища.

Ещё немного помявшись, Ильшат всё-таки выдавил из себя:

– Ну, в общем, я их с Эльвирой несколько раз вместе видел.

На кухне на какое-то время повисла тишина.

– Продолжай, – через несколько секунд тихо сказал Артём.

– Я, конечно, свечку не держал, но считаю, что любовники они. – Было видно, что Ильшату с трудом даются эти слова.

– Ты уверен?

– Скажи, у него машина есть? Синий «Рено»-универсал.

– Есть. – Голос у Артёма вдруг осип, он прокашлялся: – Кхэ-кхэ.

– Ну вот… В общем, в машине видел и так ещё… С Маринкой в кафе один раз их видели, правда, они нас не заметили тогда, мы далеко сидели.

– И давно ты это знаешь? – Артём отпил чая, чтоб смочить горло. Он снова ощутил ту же горячую волну, поднимавшуюся снизу в голову. Сжав губы, он судорожно взглотнул.

– Примерно с год, может полтора.

– Почему раньше не говорил?

Они обменивались фразами, не глядя друг на друга.

– Артём, ты не обижайся только, но как я мог тебе сказать? Мало ли какая там блажь могла быть? Кто дурью не мается?

– Я не маюсь, – резко сказал Сотников. – Думаю, ты тоже, да и Маринка твоя. Или нет?

Ильшат вздохнул:

– Но у вас же семья всё-таки, дочка. Может, твоя Эльвира перебесилась бы, и всё у вас дальше хорошо бы было.

– Ну да… А я, значит, всё это время с рогами хожу, скоро за троллейбусные провода цепляться буду, а ты на них смотришь со стороны и жалеешь меня: может, сами со временем отвалятся. Так, что ли? Спасибо, друг.

– Я так и знал, что ты обидишься, – потухшим голосом сказал Ильшат, глядя в тёмное окно. – Просто хотел, чтоб ты хотя бы сейчас обо всём знал. А то ведь к нему побежишь горем своим делиться. А он ещё и посочувствует.

– М-да… Тут ты прав, хотел к нему сначала, только телефон у него не ответил, – вздохнул Артём. Помолчав пару минут, он глянул на друга. – Ладно, Ильшат, я не обижаюсь, я понимаю, ты как лучше хотел. Просто слишком много событий за один вечер получается. Слишком много новостей, так сказать. Впрочем, ты прав, так картина становится более полной.

Он встряхнул головой и вновь вздохнул полной грудью:

– Я не обижаюсь, Ильшат, правда. Всё нормально. – Артём хлопнул друга по плечу и повторил: – Всё нормально. Давай спать ложиться, а то завтра вставать рано. Где ты меня положишь?

На следующий день была пятница. На работу они приехали вместе с Ильшатом, и Артём уговорил своего шефа Сергея Петровича Павленко дать ему на сегодняшний день отгул, а с понедельника оформить месячный отпуск.

– Ну ты даёшь! – вытаращив глаза на своего зама, начальник службы безопасности хлопнул себя руками по ляжкам. – Кто так делает? У тебя отпуск вообще-то через полтора месяца только! А если раньше надо, так хотя бы за неделю просил, что ли! Я сам вот хотел в начале октября на недельку в Сочи махануть пока там ещё тепло, жене уже пообещал.

– Петрович, ну пойми ты меня… – Хмурый Артём сидел перед шефом, время от времени просительно поглядывая на него. – Я ж тебе объясняю – если б не приспичило, разве бы я просил?

– Да что у тебя стряслось-то?

Чуть помедлив, Артём нехотя сказал (хотя, чего там было скрывать, всё равно пришлось бы ставить в известность):

– С женой я развожусь. Ушёл из дома вчера вечером. Мне надо где-нибудь перекантоваться какое-то время, обдумать всё.

– Ну дела! Ты это серьёзно?

– Серьёзней некуда.

Павленко был почти в два раза старше своего молодого зама и в глубине души относился к нему по-отечески. Поёрзав в своём начальственном кожаном кресле, покачав головой и покряхтев, он достал телефон.

– Нина, слушай… Тут у меня кое-какие заморочки на работе вырисовываются. В общем, с Сочи нынче, похоже, ничего не получится. Ну… Ну я же не знал. Меня о таких вещах тоже заранее никто не предупреждает. Ну ничего, на новогодние каникулы сгоняем. Ну… Ну давай. Всё нормально у тебя? Ну давай, целую.

Отложив мобильник, он задумчиво посмотрел в сторону, потом что-то черканул в ежедневнике и перевёл взгляд на Сотникова:

– Слышал?

– Петрович, спасибо тебе огромное, – Артём приложил руку к груди. Поднявшись, он подвинул ближе к шефу заявления на отпуск и на отгул. – Ну я тогда побежал, а то мне на вокзал успеть надо.

– Ты скажи хоть, где будешь-то?

– В деревню к себе поеду.

– Ладно, давай не теряйся. Будь на связи и сам звони, если что.

И вот уже райцентр. «МАН» вырулил на площадь перед маленьким зданием автостанции и остановился. Достав из-под сиденья сумку, Артём вышел из автобуса. Погода здесь была чуть получше – небо так же хмурилось, дул такой же холодный ветер, но хотя бы не было дождя. Голые тополя устало качали ветками, словно приветствовали вновь прибывших в их маленький городок.

Зайдя на станцию, Артём сразу купил билет до деревни. Времени оставалось ещё почти три часа, и он решил найти местечко, где можно было бы спокойно посидеть в тепле и перекусить. Он не был здесь уже много лет, поэтому не знал, где и что сейчас находится.

– Слушай, батя, – обратился он к щуплому мужичку, сидевшему с большим брезентовым рюкзаком на лавке у входа в автостанцию, – где тут какая-нибудь столовая или кафе есть? Чтоб поесть можно было и посидеть спокойно.

– А закурить у тебя есть? – быстро спросил Артёма мужичок, повернувшись к нему всем телом.

Тот ухмыльнулся:

– А бесплатно информация не предоставляется?

– Чего? – не понял мужик.

– Ничего, ничего… – Артём достал из пачки сигарету и протянул мужику. – Спички-то есть свои?

– А? Серянки-то? Это есть.

– Так, где, батя, поесть тут можно? – повторил свой вопрос Артём.

– А вот слухай… Туда вон прямо пойдёшь, – мужик махнул рукой с горящей спичкой в сторону. – там улица Ленина будет.

– Знаю такую улицу.

– Ну так вот… Направо по ней топай, дорогу не переходи, и там вскорости должна быть кафетерия.

– Прямо-таки кафетерия? – усмехнулся Артём.

– А вот уж тут ручаться не могу, но то, что кормят там, знаю точно. Сам как-то заходил с товарищем, правда, давно уже это было.

Закинув сумку на плечо и сказав мужичку спасибо, Артём отправился в указанном направлении.

В этом небольшом городке у него был ещё один армейский сослуживец, которого звали Игорь Старченко. В армии они дружили втроём: Артём, Олег и Игорь. Но после демобилизации Старченко вернулся в свой городок, и их пути разошлись. Артём виделся с ним в первое время пару раз: однажды, когда сам ездил в деревню и заскочил ненадолго к приятелю на работу, а потом, когда Игорь по каким-то делам приезжал в областной центр, но больше, кроме нескольких писем, контактов не было. Однако Артём помнил, где тот работает. «Может, к Игорьку заглянуть ненадолго?» – подумал было он, но тут же отказался от этой затеи. Время до автобуса хоть и оставалось, но всё же не так много, а визит мог затянуться надолго: натура у армейского дружка была деятельная, авантюрная, и он мог так быстро Артёма не отпустить, а то и сам бы увязался за ним в деревню, что в планы Артёма, естественно, не входило. «Ладно, на неделе потом сгоняю к нему на денёк, повидаемся», – решил он.

Минут через десять Артём дошёл до старого трёхэтажного дома послевоенной постройки, на первом этаже которого висела скучная и блёклая вывеска «Кафе Весна». «Ну что ж, мужик не наврал. Посмотрим, чем тут местный общепит дышит», – подумал он, входя в «кафетерию».

Внутри был длинный зал примерно с десятком столов, стоявших вдоль стены с большими окнами. В самом конце зала находилась барная стойка, возле которой мутно отражала потолочные люстры гнутая стеклянная витрина. В зале было пусто, за стойкой тоже никого не было. «Заходи, бери, что хочешь, и уходи», – усмехнулся про себя Артём, подходя к стойке.

– Есть кто живой? – он постучал костяшками пальцев по стеклу витрины.

Из-за неприметной двери, что была позади барной стойки, выглянула девушка в белом фартуке.

– Здравствуйте. Я вас слушаю, – тихо, без улыбки и вообще каких-либо эмоций произнесла она.

– Можно у вас покушать?

– Можно, выбирайте. – Девушка протянула Артёму лист бумаги с отпечатанным на принтере меню.

Сделав заказ, он сел за стол в середине зала. Часы, висевшие на стене напротив окон, показывали лишь начало пятого, однако было полное ощущение, что на город уже опустились вечерние сумерки.

Артём посмотрел в окно. Нечастые прохожие быстро пробегали мимо, пряча головы от ветра за поднятыми воротниками. Мокрые тополиные листья, сбившись в липкие грязные кучи, лежали вдоль бордюр. Проезжавшие время от времени машины взъерошивали их, те нехотя взлетали, но тут же снова тяжело шлёпались на асфальт. Облезлые и невесёлые фасады домов выглядели совсем уж мрачными из-за того, что стояли мокрые от беспрестанно идущих последнюю неделю дождей. Артёму показалось, что он не приехал на автобусе всего за каких-то сто пятьдесят километров от областного центра, а перелетел на машине времени лет на пятнадцать-двадцать назад. Если там, где он жил, в последние годы всё же чувствовалось какое-то движение: что-то строилось, что-то ремонтировалось, то тут словно всё законсервировали с начала девяностых.

Интерьер кафе был под стать внешнему виду. С потолка свисали большие шарообразные люстры, покрытые толстым слоем рыхлой пыли. При этом из семи светильников работало лишь пять. Снизу метра на полтора стены были покрашены голубой масляной краской, выше – побелка с желтоватым колером. В простенках между окон висели некогда яркие картинки с сексапильными красотками в купальниках. Лица и тела красавиц, как и их бикини, были все в мелких точках, по всей видимости, оставшихся от мух.

Осмотревшись, Артём взял в руки согнутую вдвое картонку, лежавшую на столе возле подставки с салфетками. Ярко-красные буквы на бледно-жёлтом, в цветочек, фоне гласили: «Кафе Весна! Праздничные обеды, свадьбы, поминки. В будние дни с 12 до 15 бизнес-ланч». «М-да уж… – он невесело усмехнулся, – ланч шагает по планете, вот и сюда докатился. Только насчёт бизнеса я что-то сомневаюсь».

Мысли снова вернулись к тому, что произошло вчера. У него в голове не укладывалось, что Олег мог вот так вот с ним поступить. Эльвира, та – запросто, стерва, она и есть стерва. Конечно, он давно подозревал, что она изменяет ему, но, как говорится, не пойман – не вор. Может, Ильшат, чего напутал? Да ну нет… Гарипов просто так говорить не станет. Если уж он решился и сказал ему об этом, значит, уверен был в своих словах. Тем более, говорит, что уже больше года знает об этом и несколько раз их вместе видел. Выходит, так оно и есть. Хотя, чему удивляться? Олег всегда был неравнодушен к женскому полу. Но одно дело завести обычную любовницу, а другое – жена друга. Что ж, выходит, такой друг. Артём вдруг вспомнил, как в армии на первых месяцах службы показал Олегу фотографию Эльвиры. Тот внимательно посмотрел на карточку, а потом, пожав плечами, сказал: «Ничего девочка, потянет». Артёма тогда неприятно резануло это «потянет», но он не стал придавать этому большого значения, а просто убрал фото и всё.

Олег, как и Артём, быстро женился после армии, но через четыре года развёлся и по сей день жил холостяком. Его жена ушла от него, забрав маленького сына, когда узнала, что муж завёл на стороне интрижку. Тот после распада семьи особо не страдал, всячески показывал, что жизнь для него не кончилась, был весел и жизнерадостен. Артём сначала пару раз высказал ему, что друг был неправ, но потом плюнул – пусть живёт как хочет. В конце концов, это его судьба и его жизнь. У Олега периодически появлялись и исчезали какие-то подружки, любовницы, причём, подчас весьма сомнительных качеств. Одна из них как-то на вечеринке, организованной Олегом по какому-то поводу, довольно недвусмысленно намекала Артёму на близость, но для него было диким даже подумать об этом – ведь это подруга Олега, его лучшего друга! Не только жена, но даже и любовница друга, какая бы она ни была, – табу! А вот для самого Олега, выходит, никаких таких табу не существовало.

Дверь в кафе резко распахнулась, и с громким смехом туда буквально заскочили два молодых парня лет двадцати. Один из вошедших, высокий и худой, одетый в лёгкую модную светло-синюю курточку, джинсы и яркие пёстрые кроссовки, явно примерял на себя роль лидера. Из-под воротника куртки выглядывала белая рубашка и тоненький красный галстук. Весело ухмыляясь, он обвёл взглядом помещение, на секунду остановил глаза на Артёме и двинулся к барной стойке. Его спутник, такой же щуплый, но ниже ростом и одетый заметно победнее, засеменил следом.

– Мать, плесни нам по сто пятьдесят водочки, – развязно сказал девушке долговязый. – А то холод сегодня собачий, замёрз я что-то. Ну и гамбургер какой-нибудь сообрази закусить.

Девушка исподлобья глянула на подошедшего:

– Где ты здесь мать увидел?

– Да ладно ты… Чего выделываешься? Плесни водочки, говорю.

– Подождёшь. – Девушка вышла из-за стойки с подносом и пошла к Артёму. – Вот, пожалуйста, ваш заказ. Приятного аппетита.

– А, ну да… Надо сначала обслужить клиента, – саркастично проронил обладатель красного галстука. Его спутник громко заржал.

Девушка вернулась за прилавок, налила в два стакана водку, положила на тарелку какой-то бутерброд и назвала сумму. Положив деньги на стойку, парень бросил через губу:

– Сдачу себе оставь. На чай.

– Не нужны мне твои подачки. Забери, – девушка положила перед ним мелочь.

– Гм, богатая? Серый, – кивнул парень своему спутнику, – забери, потом сигарет возьмём.

Артём искоса наблюдал за этой парочкой. Он не любил таких, презрительно называл их пижонами. «Самого́ соплёй перешибить можно, а строит из себя», – подумал он, по привычке следя боковым зрением за парнями и мысленно оценивая их физические возможности. У него сформировался этот навык, когда он, отучившись полгода и получив лицензию охранника, первые три года после армии работал примерно в таком же кафе, только немного побогаче. Тогда они каждого вошедшего посетителя сразу пытались прощупать взглядом, прикинуть, что от него можно ожидать и каков может быть расклад, если вдруг что-то пойдёт не так.

Ещё раз бросив взгляд на парочку, усевшуюся за ближний к витрине стол, он отвернулся и сосредоточился на еде, которая на удивление оказалась вполне достойного качества. Парни продолжали что-то говорить девушке, время от времени громко хохотали, но Артём уже не обращал на них внимание. На улице начался дождь, и стало ещё темнее.

От своих мыслей его отвлёк громкий женский возглас:

– Отвали, я тебе сказала!

За дальним столиком снова заржали. Артём посмотрел в их сторону. Тот, что был с красным галстуком, стоял возле стойки и тянулся к девушке рукой. Та, гневно глядя на него, отступала назад.

– Эй, ребята! – громко сказал Артём. – Дайте поесть спокойно.

– А? – долговязый повернул голову. Его глаза пьяно поблескивали. – Пардон, месье! Конечно, конечно… Приятного аппетита.

Он кивнул приятелю:

– Ладно, Серый, пошли отсюда. А то нам тут сегодня не рады. Но я не прощаюсь, – и он, скривив физиономию, подмигнул девушке за барной стойкой.

Та не удостоила его взглядом. Проходя мимо Артёма, парень манерно поклонился и ещё раз сказал:

– Приятного вам аппетита, месье.

Артём спокойно посмотрел на него и кивнул:

– Спасибо.

Когда парни ушли, он повернулся к девушке:

– А у вас что, охраны нет?

– Охране платить надо, – ответила та тихо, что-то делая за прилавком, – а от этих дебилов всё равно не отвяжешься.

Артём посидел ещё какое-то время, потом глянул на часы: была половина шестого. На улице начинали сгущаться уже обычные сумерки, и в некоторых местах даже зажглись фонари. Он рассчитался за заказ, подхватил сумку и, накинув капюшон, не спеша пошёл обратно на автостанцию, решив оставшееся время дожидаться автобуса там.

Пятьдесят километров до деревни скрипящий «ПАЗик» одолел за час. На улице стало совсем темно. Нет, не просто темно – это была та осенняя чернота, которая случается, когда небо затянуто низкими плотными тучами, когда не видно ни луны, ни звёзд, и взгляду абсолютно не за что зацепиться. В такие моменты, если нет поблизости какого-нибудь фонаря, приходится идти, опираясь лишь на внутреннее чутьё.

Дом дяди Гены был на крайней улице в деревне. По одну сторону там стоял редкий ряд домов, а напротив, сразу через дорогу, начинался березник. До самой улицы можно было вполне сносно дойти по центральной дороге, которую освещали не частые, но позволявшие хоть что-то видеть, фонари, а вот дальше начиналась кромешная тьма, и лишь светящиеся окна домов служили ориентиром, показывая, куда нужно двигаться.

Только Артём свернул с центральной дороги на дядькину улицу, как сразу же угодил в глубокую лужу. Он чертыхнулся, отряхивая вмиг промокшую ногу. «А вдруг дяди Гены дома нет? – мелькнуло у него в голове. – Вдруг ушёл куда-нибудь или уехал? Вот это будет номер. К Петру-то, считай, на другой конец деревни нужно будет топать. Я впотьмах тут все ноги себе переломаю, пока дойду».

Собаки, заслышав его шаги, подняли такой лай, что хотелось заткнуть уши.

– Да не к вам я иду, не к вам, – недовольно бурчал Артём, осторожно выбирая дорогу и пытаясь идти по краю, там, где была трава. Однако, как он ни старался, грязь вскоре тяжёлыми комьями налипла на туфлях.

– Ну, ёлки-палки, деревня родная… – продолжая ворчать себе под нос, он дошёл наконец до дядькиного дома.

Тот тяжёлым тёмным пятном смутно вырисовывался на фоне чуть менее тёмного неба. В окнах света не было. «Вроде здесь он жил, если я ничего не напутал. Но неужто и вправду дома его нет?» Артём осторожно нащупал калитку и, подойдя к окну, постучал в стекло. Собаки с разных сторон не унимались. Он постучал ещё раз, громче. Примерно через полминуты окно зажглось жёлтым светом, и Артём облегчённо вздохнул – дома!

Стукнул засов, и из-за двери послышался дяди Генин голос:

– Кто там?!

– Дядь Ген, это я, Артём!

– Какой ещё Артём?

– Ну я, Артём, племянник!

Брякнула щеколда, и входная дверь открылась, выпустив наружу полоску света от маломощной лампочки, висевшей в сенях.

– Артём? Тебя каким ветром занесло? На ночь-то глядя… Ну заходи.

Племянник разулся в сенях, чтобы не тащить грязь в дом. Дядька пропустил его вперёд, сам закрыл двери.

– Здоро́во, дядя Гена! – Артём протянул руку, когда они вошли в избу. – Слушай, всех собак на улице поднял, пока до тебя дошёл. У тебя-то нету?

– Нет, я собак не держу.

– Дядь Ген, – смущённо улыбнулся Артём, – приютишь племянника на несколько деньков? Вот, выбрался в отпуск отдохнуть маленько, развеяться, так сказать… Решил тебя попроведать, а то сто лет уж не виделись.

– Ну что ж, милости просим. – Дядька смотрел на позднего гостя чуть прищурившись. – Не ждал, не ждал, если честно. Конечно, живи сколько хочешь, я только рад буду. Ты голодный, небось? Сейчас я тебе разогрею чего-нибудь, поешь с дороги.

– Да нет, спасибо. Я в райцентре поел, не хочу. А чего у тебя свет не горит? Вроде не поздно ещё.

– Так я рано ложусь. Встаю рано, вот и ложусь рано. Чего высиживать да электричество зазря жечь? – дядя Гена усмехнулся. – А то смотри, может, хоть чаю тебе разогреть?

– Не надо, я, правда, не голоден. Я прошлую ночь только почти не спал, думал, в дороге высплюсь, но не вышло. Если ты сам уже лёг, то я бы тоже завалился куда-нибудь. Устал за эти дни как собака, – засмеялся Артём. – А завтра уж и поболтали бы обо всём.

Дядя Гена пожал плечами:

– Как скажешь… Сейчас постелю тебе.

Он был старше племянника ровно на тридцать лет. Жену свою похоронил семь лет назад, вскоре после того, как вышел на пенсию по льготному шахтёрскому стажу. Когда-то дядя Гена закончил с красным дипломом горный факультет политехнического института. Работал на крупной шахте сначала начальником участка, а затем и горным диспетчером. Но через семнадцать лет, к удивлению многих, уволился и вернулся в родную деревню, где устроился на гораздо менее оплачиваемую должность начальника гаража в местном совхозе. Тут он и работал до пятидесяти двух лет. Затем, когда совхоз в конце девяностых приказал долго жить, плюнул на всё и оформил шахтёрскую пенсию, благо, право такое у него было. У дяди Гены с женой был единственный сын Роман, который, отслужив срочную на Тихоокеанском флоте, остался после демобилизации жить на Дальнем Востоке.

Достав из шкафа постельное бельё с одеялом, дядя Гена застелил диван и бросил на него толстую пуховую подушку:

– Умывайся, там рукомойник в углу возле печки, мыло. Ну и ложись, свет погасить только не забудь.

Умывшись, Артём разделся и с удовольствием вытянулся на диване. Собаки умолкли, и он вдруг отчётливо услышал ту особую тишину, которая бывает ночами только в таких вот деревенских домах, стоящих где-нибудь на отшибе. Было только слышно, как тикают в прихожей старые ходики с гирями. Артём вздохнул и блаженно закрыл глаза. «Ну всё, – подумал он, – сейчас главное ни о чём не думать, никого не вспоминать, идут они все лесом. Отдохнуть хочу».

2 октября

Рано утром Артёма разбудили звуки, от которых он давным-давно отвык: дядя Гена растапливал печь – шумел кочергой и шумовкой, выгребая вчерашнюю золу из топки, гремел дровами, высыпал из ведра уголь. Вскоре печь загудела, и по избе постепенно стало расходиться уютное тепло.

В ногах у Артёма лежала свернувшаяся клубком кошка, которую он вечером и не заметил. Он пихнул её ногой, она спрыгнула с дивана и пошла на кухню, задрав пушистый хвост.

– Иди сюда, молока тебе налью, – тихо сказал ей дядя Гена.

Артём посмотрел на часы: половина восьмого. «Рано вставать, ещё поваляюсь. Всё равно торопиться некуда», – он повернулся на другой бок и снова закрыл глаза. Если бы не пришедшие сразу мысли об Эльвире, он, наверное, был бы счастлив в эту минуту. Подумалось: «Чего я раньше к дядьке в гости не приезжал? Хорошо тут у него, уютно как-то».

Однако снова уснуть не получилось. Ещё немного поворочавшись с бока на бок, Артём встал и выглянул из комнаты. Дом у дяди Гены был небольшой: сразу при входе – прихожая, выполнявшая также роль кухни, здесь была аккуратная побеленная печь-трёхходовка, за ней в углу – умывальник, напротив – небольшой буфет с посудой, возле окна стоял стол, у двери вешалка; налево от входа – совсем небольшая комнатушка, в которой стояла металлическая кровать с панцирной сеткой (на ней спал дядя Гена) да небольшой старый комод с пузатыми выдвижными ящиками; прямо из прихожей другая дверь вела в просторную горницу с тремя окнами – здесь был диван, на котором ночевал Артём, центр занимал большой круглый стол с плетёными стульями вокруг него, в разных углах стояли: платяной шкаф, большой ларь да тумбочка с телевизором, возле телевизора обращал на себя внимание здоровенный книжный шкаф, битком набитый книгами.

Увидев вышедшего в прихожую Артёма, дядя Гена, прилёгший было в своей комнатке на кровать, поднялся:

– Ну как, выспался?

– Ага, выспался. А ты, дядь Ген, чего-то совсем рано поднялся. Ещё толком и не рассвело.

– Так, это уж я по-стариковски, – засмеялся дядька, – рано просыпаться стал. Часов в пять глаза продеру, и всё, нету сна. Полежу, полежу, да и встаю. А сейчас так уж и печку топить надо утрами, за ночь выстывает.

– Да ладно ты, чего прибедняешься – «по‑стариковски». Какой ты старик? Тебе же шестидесяти ещё нет, кажется? – Артём присел на стул возле стола.

– Через два месяца стукнет.

Однако дядька и вправду немного хитрил. Несмотря на то, что скоро ему пошёл бы седьмой десяток, выглядел он значительно моложе: был довольно крепок, лишнего сала ни на животе, ни по бокам не имел. Конечно, морщины на лице да седина в коротко стриженых волосах выдавали возраст, но явно не стариковский.

Артём протяжно зевнул и выглянул в окно, за которым начинало светать.

– Дядь Ген, ты ничего, что я к тебе вот так, без предупреждения, без звонка? А то я даже не знаю какой у тебя номер мобильного.

– Так у меня и нет никакого мобильного.

– Как нет? Я думал, сейчас у всех уже есть.

– Выходит, не у всех. Я вот не обзавёлся, – развёл дядя Гена руками. Он отодвинул кружок на плите и пошурудил горящие уголья кочергой. – Вы-то как там живёте? Как мать?

Он имел в виду свою сестру, мать Артёма. В семье их было трое: младший Геннадий, средняя Галина и старший Дмитрий, отец двоюродного брата Артёма Петра.

– Да ничего, нормально.

– Чем она сейчас занимается-то? – Дядька сел на стул напротив племянника.

– Да чем… На пенсии. А как Роман? Пишет?

– Пишет реденько. Тоже вот советует телефоном обзавестись, чтоб созваниваться. Оно, может, и удобнее, но мне, когда почтальонша письма приносит, как-то больше нравится их читать. Не знаю, живым чем-то от него веет, что ли… Почерк видишь, понимаешь, что человек не просто на кнопку ткнул, а сидел, писал, старался. Я, вон, храню их все. Возьмёшь иной раз какое-нибудь старое, перечитаешь и словно в то время вернулся. А телефонный-то разговор так не переслушаешь. Хотя, понимаю, что в прошлое, конечно, бумажные письма уже уходят. Прогресс, ёлки-палки, никуда не денешься…

– Чем он занимается-то?

– Ромка-то? Рыбу ловит на сейнере каком-то. Женился три года назад, да всё никак до меня не доедут. Я невестку живьём ведь и не видал ни разу, фотокарточку только высылали и всё.

– Понятно. Будешь писать, так от меня привет ему передавай. – Артём подошёл к вешалке и достал из куртки пачку сигарет. – Дядь Ген, ты где куришь? В избе или на улицу выходишь?

– А я, Артёмка, вовсе не курю.

– Ты же, вроде, курил раньше?

– Так, то раньше, а сейчас уж лет десять как бросил это дело, ещё Надя моя жива была. Тебе если надо, ты или на крылечко выходи, или, вон, в печку дыми, чтоб только в избу дух табачный не шёл, а то не люблю я его сейчас.

Артём присел на низенькую табуреточку около печи и немного приоткрыл кочергой дверку, за которой металось в топке пламя. Взяв лежавшие тут же спички, закурил.

– А я вот, как в армии начал, так и курю. Бросил бы тоже с удовольствием, но пока не выходит. Пытался пару раз, да всё без толку. Помаешься, помаешься неделю-другую, а потом снова… А ты как завязал с этим? Может, посоветуешь чего?

– Да как тебе сказать, племяш. Если честно, то я курить и не бросал, перестал просто и всё. Вот как-то так…

– Как это? Это разве не одно и то же?

– Не знаю, может, и одно. Только, когда говорят – брошу, это вроде как соберу силу воли в кулак и не буду больше! А как по мне, так от такого бросания только вред может быть, потому как человек насилие над собой совершает. Дескать, хочу, нутро просит, а я вот его переломаю. Может, в каких-то случаях оно и так бывает нужно, только я по-иному на эти вещи смотрю. Не насиловать себя надо, а сознательно подойти к вопросу. Убеди сам себя, что вред тебе от этого, осознай хорошенько, думай об этом всегда. Со временем оно и отпадет. Само. Я имею в виду желание это.

– Гм, – усмехнулся Артём, выпуская струю дыма в топку, – интересно ты рассуждаешь. Я-то как раз так и делал – думал, силу воли проявлю.

– Ну так сам и видишь, что ничего не вышло. А если всё же получится, то насилие это над собой потом в другом месте вылезет, и чего похуже можешь натворить. Начнёшь злобу свою на других вымещать.

– Слушай, точно! У нас на работе один бросал курить, так к нему месяц подойти нельзя было – злой ходил как собака, кидался на всех, огрызался постоянно. А потом всё равно опять начал.

– Подобрел?

– Кто? Мужик-то этот? Ну да, как опять закурил, так подобрел сразу, – засмеялся Артём.

– Вот я и говорю. А если ты не дурак, если человек разумный, то и подход разумный к себе найди. Где-то обхитри хотелку свою, дай вместо курева что-нибудь другое – конфетку съешь, к примеру, или семечек пощёлкай; меньше делай того, после чего курить сильней хочется; обходи стороной тех, кто смолит постоянно и тебя своим видом соблазнять будет; наконец, убеди себя во вреде гадости этой, посчитай хотя бы сколько денег на неё уходит. Глядишь, через месяц-полтора и бросать не придётся, просто перестанешь курить и всё. Вот как я, безо всякой силы воли. – Дядя Гена улыбнулся и подмигнул племяннику. – Ты-то сам человек разумный или как?

Артём усмехнулся:

– Да как тебе сказать… Если твою логику послушать, так, выходит, что не очень.

– Вот и думай. – Дядя Гена поднялся со стула. – Ладно, ты тут пока один посиди, а я в погреб сбегаю, достану кое-чего. – И он, накинув фуфайку, вышел в сени.

Затянувшись ещё раз, Артём швырнул окурок в огонь и аккуратно прикрыл топочную дверцу. Возвращаясь в горницу, подумал: «Может, и вправду курить бросить пока в отпуске? Хотя, бросишь тут с такими делами», – он вспомнил, что привело его сюда.

У печи было жарко, и, сидя там, он раскраснелся, но в комнате было свежо и намного прохладней. Артём подошёл к книжному шкафу и стал рассматривать книги. Сам он в последние годы почти ничего не читал, хотя раньше любил это занятие: зачитывался Фенимором Купером, Джеком Лондоном, Конан Дойлом… В углу у шкафа было совсем темно, поэтому он включил свет. Паустовский, Лев Толстой, Куприн, Бунин, Пушкин, Горький, Тендряков, Астафьев, Распутин, – читал он фамилии на книжных корешках. С одного края на верхней полке стояли книги и вовсе занятные – здесь были Драгунский, Носов, Сотник, Кассиль, Крапивин. «Внуки, может, к нему приезжают, для них держит? – подумал Артём. – Хотя какие внуки? У него же Роман совсем недавно женился». Книги на нижних полках особенно привлекли внимание Артёма. Здесь стояли «Бхагават Гита», Кришнамурти, Вивекананда, были книги по психологии, религии. Он присел и достал одну, стоявшую у самого края, с потрёпанным корешком без названия. На обложке было два слова, написанных крупными тиснёными буквами: «Новый Завет». «М-да уж… – удивился Артём. – Дядька-то у меня какие книжки, оказывается, почитывает».

Хлопнула входная дверь. Артём подумал, что это вернулся дядя Гена, но услышал женский голос:

– Геннадий, ты дома, нет?

Он выглянул из горницы в прихожую. У двери стояла женщина, на вид лет пятидесяти пяти, может, чуть старше. В простенькой болоньевой куртке, на голове повязан платок, на ногах галоши. Округлое лицо, несмотря на возраст, довольно свежее, даже румяное, с большими спокойными глазами. Увидев Артёма, женщина не смутилась, а с интересом стала разглядывать его.

– А Геннадий где?

– Он в погреб пошёл. – Артём продолжал держать в руках Новый Завет.

В это время дверь снова распахнулась, и в спину женщине ткнулся дядя Гена, держащий в руках банки с соленьями.

– Ой, Людмила, заходи. – Он поставил банки на пол и стал разуваться. – У меня, видишь, гость вчера приехал. Племянник, Артём. Ну заходи, заходи, разувайся, чего ты у порога-то встала?

– Да я на секундочку, молока тебе свежего принесла, в сенях оставила на сундуке. В пакете там банка двухлитровая стоит.

– А-а… Спасибо. Молоко сейчас кстати будет. Ты молоко-то пьёшь? – спросил дядька Артёма, вешая фуфайку на крючок.

Тот пожал плечами:

– Пью.

– Парно́е. Не ваше стерилизованное или какое там оно у вас в магазинах.

Артём снова пожал плечами:

– Если честно, парно́е сто лет уже не пил, – он улыбнулся. – Но, конечно, выпью с удовольствием. Детство вспомнить.

– Он ведь наш, деревенский, – сказал дядя Гена Людмиле и кивнул на племянника. – Ты-то его не знаешь, вы позже сюда переехали.

Женщина тоже улыбнулась:

– Не знаю. Ладно, не буду вам мешать, общайтесь. – Она шагнула за порог.

– Ты потом-то хоть заходи, пообедаем вместе, посидим, – сказал ей вдогонку дядя Гена.

– Хорошо, зайду.

Артём вернулся к книжному шкафу и поставил Новый Завет на место.

– Это кто, дядь Ген?

– Людмила-то? Соседка, по правую руку от меня живёт. Ты вчера мимо её дома как раз шёл.

– Ты у неё молоко покупаешь, что ли?

– Почему «покупаешь»? Так даёт. Мы с ней хорошо живём, дружно. Помогаем друг другу по-соседски: я ей то забор поправлю, то уголь в углярку скидаю, то лопату наточу… Да мало ли дел в своём доме по мужской части. Она одна живёт, мужика у неё уж три года как током на работе убило. Дети – двое у них было, сын да дочь, – отдельно живут, самостоятельные уже, со своими семьями. Вот… А она мне иной раз то молока принесёт, то пирогом каким угостит, белить вот нынче помогала, ну и ещё чего по мелочи.

– Так, может, вам сойтись, да и жить вместе, чтоб не бегать вот так из дома в дом? Раз уж у вас такая кооперация наметилась.

Дядя Гена усмехнулся:

– Женщина она неплохая, но не так всё просто, Артёмка. Одно дело помочь друг другу по-соседски да по‑человечески, а другое – под одной крышей вместе жить. Она от смерти мужа только год как отошла, а может, и по сей день ночами плачет. А ты говоришь – вместе живите.

– Ну я же не знал. Я так, спросил просто, – словно оправдываясь за своё не самое уместное предложение, ответил Артём.

– Ну вот и ладно. – Дядя Гена энергично потёр ладонями друг о друга. – Иди руки мой. Сейчас на стол накрою, и завтракать будем. Я, кстати, там, заодно, туфли твои помыл, а то грязнущие были.

– Да зачем ты? Я бы сам, дядь Ген.

– Ладно, ты же в гости приехал, так что отдыхай.

Всё это время дядька не приставал к племяннику ни с какими расспросами. Только после завтрака, пока ещё сидели за столом, спросил:

– Какие у тебя планы на день? Баню будем топить? Или как?

– Ой, дядь Ген, я бы с удовольствием, – обрадовался Артём. – Сто лет в деревенской баньке не парился. Когда к Петру приезжал три года назад, у них вот только.

– Ты тогда ко мне даже и не зашёл.

Артём, смутившись, виновато улыбнулся:

– Да как-то не получилось. Закрутились там у них… Они-то у тебя хоть бывают? Видитесь?

– Ага, как же… Дождёшься от вас, молодых. – Дядя Гена убрал со стола и стал мыть посуду в большом тазу под рукомойником.

В доме сделалось совсем тепло, даже немного жарко. Артём на какое-то время позабыл про свои семейные проблемы, про то, что случилось с ним два дня назад, про измену жены и предательство друга. Тихо и покойно было сидеть за столом на кухне, слушать размеренно гудящую печь и глядеть в окно на жёлтый березник, стоящий по ту сторону дороги. Давно рассвело, но небо, как и вчера, хмурилось, хотя дождя не было. Подошла кошка и стала тереться о ноги.

– Хорошо у тебя, дядь Ген, – тихо сказал Артём. – А где сейчас Пётр? Чем занимается?

– Вроде бы на грейдере работает у дорожников. Ездит, дороги равняет. Проезжал как-то летом по нашей улице, останавливался. Поговорили пять минут, да дальше поехал, вот и всё.

– Понятно. – Артём, поставив локти на стол, подпёр голову руками. Немного помолчав, сказал: – А у меня вот всё хреново, дядь Ген. Хреново.

Дядька, ополаскивая тарелку, молча посмотрел на племянника, ничего не сказал. Артём глянул на него и грустно усмехнулся:

– Знаешь, если честно, я ведь поэтому к тебе и приехал. Извини. Не просто в отпуск да в гости, тебя попроведать, а захотелось куда‑нибудь уехать подальше, чтоб никого не видеть, не слышать… Обдумать всё. Вот, про тебя и вспомнил. Ты не сердишься?

Дядя Гена вытер руки о полотенце и снова сел на стул напротив племянника:

– За что? За то, что про меня в трудную минуту вспомнил? – он пожал плечами. – Так я только рад. Чего мне сердиться? Вот и молодец, что приехал. Живи сколько надо, отдыхай, думай. И мне веселей будет.

У Артёма отлегло от сердца. Он почему-то боялся, что дядька может обидеться, скажет: вот, дескать, когда всё хорошо было, так и не вспоминал, а как прижало, так сразу приехал тишину искать. Но дядя Гена смотрел на него со спокойной улыбкой, по-доброму и безо всяких подковырок.

– Отдыхай, – повторил он племяннику. – Пошли только в горницу, там попрохладней будет.

Артём свернул постельное бельё в рулон и, подогнув одну ногу под себя, уселся на диван. Ддядька же сел на скрипучий стул у окна. Немного помолчав, племянник продолжил рассказывать:

– Семья у меня рушится, дядь Ген. Можно сказать, уже разрушилась. Жена змеёй подколодной оказалась, а лучший друг предателем. – И он слово за́ слово поведал дядьке всё, что произошло с ним в эти дни.

Рассказал также про то, как жили они все последние годы, как Эльвира, в конце концов, бросила ему в лицо обидное «не люблю», про то, как потемнело у него в глазах от этих слов, как пнул её под зад, а она полицию сразу вызвала. Рассказал и про то, как узнал потом о предательстве друга.

– Дядь Ген, я же ведь её боготворил, я же любил её до безумия, на руках носил, пылинки сдувал с неё, и что в итоге? Что я заслужил? Вот это вот – «мне плевать на тебя»? Разве так можно? А друг? Он же мне роднее брата был, а сам, оказывается, мне же рога и наставлял? Дядь Ген, это как называется? Что же за люди они такие, а?

Дядька сидел и молча слушал Артёма, не перебивал, словно давая ему выплеснуть всё, что накопилось на сердце: обиду, горечь, злость… Но когда племянник умолк, он неожиданно спокойным тоном спросил:

– Значит, говоришь, любил жену свою?

Артём удивлённо посмотрел на него:

– Конечно, любил! Я что, вру, по-твоему?

– Да нет, не врешь, просто мне интересно, что ты под этими словами подразумеваешь?

– Я чего-то не пойму тебя, дядь Ген. Что тут ещё подразумевать? Любил, значит любил. Мне кроме неё никого не нужно было. «Эльвирочка… Эльвирочка…». Всё для неё, любой каприз! Не то что не изменял, я и смотреть-то на других девчонок не смотрел. Всё ждал, когда же у нас наладится, да заживём мы по-хорошему. Надеялся на что-то. Вот и дождался… Тридцать лет уже, а ни семьи, ни жилья.

– Да я не об этом. Ты вот сказал: «что же я в итоге заслужил?». Я и смутился – ты любовью что-то заслужить хотел, что ли? Так это уже вроде как корысть получается. Ты мне – я тебе. Или я чего не так понял?

Артём совсем растерялся. Он не ожидал такого поворота. Он думал, дядя Гена посочувствует ему, поддержит, а тут…

– Да причём здесь корысть-то? Ведь вполне естественно, что если сам любишь, то в ответ хочется тоже и любви, и ласки, и уважения. Что в этом плохого? Ведь это нормально! Корысть какую-то увидел… Что это за семья такая получается, если один любит, а другой плюёт на него? Ты её, дядь Ген, оправдываешь, что ли? – Артём нагнулся к сумке и достал из неё новую пачку сигарет.

– К печке, к печке иди, – дядька кивнул в сторону прихожей. – Это ты прав, конечно, что при таких отношениях не семья уже получается, только ты мне вот что скажи… Ты её на руках носил, на божничку поставить готов был, а она тебя?

– Что – она меня?

– Ну она-то тебя любила?

Артём недоумённо пожал плечами:

– Ну а как, раз замуж пошла?

– Ну, милый мой, замуж ходят не только по любви. Есть браки и по расчёту. Может, у неё какой интерес был на тебя? Квартиру там получить, машину, денег, ещё чего. Я же с твоей женой незнаком.

Артём открыл пачку и задумчиво вынул сигарету:

– Я не знаю. Я думаю, любила. Как без любви-то семью создавать? У нас же и дочка есть.

– Да, дочка. Вот дети-то поболе вашего в таких случаях страдают, – вздохнул дядя Гена и покачал головой. – У них ведь весь мир рушится, когда родители разводятся.

– Дядь Ген, я всё же не пойму, ты к чему клонишь?

– Да чего тут понимать, племяш? Ты сам себе напридумывал про эту Эльвиру свою, чего у неё и в помине не было. Можно сказать, сел голым задом на печку, а потом печку же и ругаешь. Дескать, я тебя, печка, люблю, а ты жжёшься. Или ты думаешь, когда женился на ней, она другая была, лучше, да потом испортилась? Нет, так не бывает, это я тебе точно скажу. Конечно, она тебе, наверное, какой-то пыли в глаза напустила, а ты и уши развесил. Надо было получше человека узнать, может и жениться бы передумал, сейчас бы не страдал.

– Да куда лучше-то? Мы же с ней ещё до армии познакомились, год дружили. Потом она из армии дождалась меня, ну я и подумал, чего тянуть-то? Вот и поженились.

– М-да… Неприятно, конечно, всё это, чего уж тут говорить. Только ты, Артём, не серчай на меня, но я тебе в лоб скажу: её это всё, конечно, не красит, но ты виноват не меньше. Хотя бы в том, что слеп был от страсти к избраннице своей. Заметь, я не говорю «от любви», я говорю – «от страсти». Тем более что и второй раз снова на ней женился, считай, на те же грабли сам и наступил, а теперь её одну во всём винишь.

– Так я же говорю, дочка у нас уже была, – вконец растерялся Артём. – Считал, одумалась она, повзрослела, дурь всякая вышла. Надеялся, семья будет, наладится всё у нас, – он опустил голову.

– Вот видишь – думал, надеялся… Ладно, не кисни, чего ты голову повесил? Ты ещё молодой, у тебя всё впереди. А Эльвиру твою простить да пожалеть надо вместе с другом этим твоим. Как его? Олег, ты сказал?

– Как это? – Артём поднял голову и прищурил глаза. – Пожалеть? Олега пожалеть? Это за что же? За паскудство его, что ли? Её пожалеть за то, что семью разрушила, за то, что в душу наплевала, за измены? Ты чего говоришь, дядя Гена? Слушай, ну не ожидал я от тебя, честное слово.

Тот улыбнулся в ответ и спокойно кивнул:

– Да, Артёмка, пожалеть. Потому как у людей, которые так поступают, жизнь, ох какая нелёгкая бывает, поверь мне. Это попервости они гоголем ходят, думают, что высоко взлетели, да только жизнь-то она длинная, а цыплят по осени считают. Поэтому ты зла на них не держи, а лучше пожалей. Им ещё это аукнется, если не раскаются вовремя да прощения не попросят.

– У кого прощения? У меня, что ли?

– А зачем тебе их прощение, ежели ты сам их наперёд простишь да пожалеешь?

– А у кого тогда?

– У бога.

– А бог-то тут причём? – Артём окончательно запутался в дядькиных рассуждениях. Весь их разговор шёл куда-то не в ту сторону, не так, как он думал.

– Как это причём? Он-то как раз везде причём.

– Слушай, дядь Ген, ты мне чего-то голову совсем заморочил – жену-стерву прости, друга-предателя пожалей, чего-то там им когда-то аукнется… Но я-то сейчас живу! У меня сейчас душа на куски разрывается! – Артём встал с дивана и начал расхаживать взад-вперёд по горнице, так и держа незажжённую сигарету в руке.

– Ну и живи, кто тебе не даёт? – Дядя Гена спокойно посмотрел на племянника снизу-вверх. – Я ж тебе объясняю: вашей с женой вины в создавшемся положении ровно поровну – она тебя обманула, но ты ведь сам в ней не разобрался до конца и женился, да ещё и дважды. Или она тебя силком на себе женила?

– Смеёшься? – Артём хмуро глянул на дядьку и снова сел на диван.

– Ну так я и говорю: ты сам в ней толком не разобрался, боготворил, по твоим же словам (чего она явно не заслуживала), в жёны взял, а сейчас всю вину на неё перекладываешь. Это честно, по-твоему? Мне кажется, нет. Поэтому возьми свою часть вины на себя и отпусти эту голубку на все четыре стороны. А сам свою жизнь строй дальше. Сделай правильные выводы и живи. Только вот, «жена-стерва да друг-предатель во всём виноваты, а я бедный и несчастный, посочувствуйте мне» – это выводы неправильные будут. Жена и друг такими всегда были, такие сейчас есть, а будут дальше или нет, это нам с тобой не ведомо. У них своя жизнь, может, и изменятся, но не нам их судить да переделывать.

Племянник сидел и молча смотрел в пол, вконец озадаченный дядькиными словами:

– Ну и не сочувствуй, не надо… Запудрил ты мне мозги своими рассуждениями. Я с этой стороны не смотрел на всё это.

– А ты посмотри, подумай. Сам сказал, что за этим ко мне и приехал. Тебя же никто не торопит. – Дядя Гена поднялся со стула, вышел в прихожую и стал одеваться.

– Ты куда? – поднялся следом Артём.

– Так, уже баню готовить пора. Она у меня большая, просторная, ей часа три-четыре топиться надо. Зато париться потом одно удовольствие, сам увидишь. Ты мне поможешь воды натаскать? Вон у нас колодец, за огородом, вёдра я тебе дам.

– Конечно, помогу. – Племянник тоже вышел в прихожую и стал надевать свою куртку. – Только покурю сначала.

– Погоди, одень чего попроще. – И дядя Гена дал ему старенькую фуфайку.

После обеда, часам к четырём баня была готова.

– Ты сразу париться не начинай, полежи сперва на полке́, попрей, чтоб пропотеть хорошенько, по сухому прожариться, – говорил дядя Гена, показывая Артёму, где и что у него в бане. – На вот, простыню на поло́к постели, чтоб не жгло. А потом уже, как выйдет из тебя вся гадость вместе с по́том, тогда и веничком себя не жалей. Я свеженький запарил, в тазу вон лежит, на лавке. Да, чуть не забыл… Я ещё кипятком веток пихтовых залил с душицей. Как на поло́к ляжешь, так совсем чуток плесни на каменку, только чтоб для запаха. Оно дышать приятнее будет, да и для здоровья, для лёгких хорошо. Только немного, чтоб жар сухим оставался, без пара.

– Хорошо, дядь Ген, разберусь. – Артём стал раздеваться в предбаннике.

Плеснув на горячие камни пихтового настоя, он растянулся на полке́. По парилке поплыл вкусный хвойный аромат вперемешку с запахом душицы. Сухой жар прогревал, но не обжигал. Закрыв глаза, Артём медленно вдохнул полной грудью: «Хорошо-то как! Почему вот только люди не могут жить так же просто и хорошо? Почему же мы делаем друг другу всякие гадости да подлости? Как же можно вот так обманывать, предавать? Дядьке хорошо говорить – прости да пожалей, отпусти на все четыре стороны. Это не его лучший друг предал. Нет, дядя Гена, тут я с тобой согласиться не могу. Если такие вещи прощать, так вообще на голову сядут и будут ноги о тебя вытирать. Гм, пожалеть их… Чего их жалеть? Они меня жалели, когда за моей спиной мне же рога наставляли? Нет уж, не будет им прощения от меня, не на того напали».

После того как оба сходили в баню, пришла Людмила:

– Я уж в обед не стала вас беспокоить, вижу – баню топите. А сейчас вот картошки с мясом натушила, дай, думаю, угощу. А то самим-то, поди, некогда готовить было. – В руках она держала большую сковороду, завёрнутую в полотенце.

– Заходи, Люда, заходи. – Дядя Гена взял сковороду из её рук. – Спасибо тебе. Я и вправду ужином ещё не занимался. Проходи, давай вместе посидим, поужинаем.

За столом болтали о разном. Дядя Гена расспрашивал о своей сестре – матери Артёма, тот рассказывал, говорил о городской жизни, о разных новостях, сам интересовался, как идут дела в деревне, что нового у родных и общих знакомых. Людмила посетовала на местного пастуха, который с октября наотрез отказался пасти коров, хотя вполне ещё можно было недели две-три гонять небольшое деревенское стадо на выпаса.

– Да стадо-то стало… Название одно. Сколько там? —дядя Гена повернулся к соседке. – Голов сорок наберётся на всю деревню?

– Всего? – удивился Артём.

– Вот тебе и «всего». Раньше-то три стада на село было. С разных концов собирали. По улицам шли, так конца-края не было видать, пыль столбом стояла. И коровы, и овцы, и козы… А сейчас все ленивые стали, никто не хочет за скотиной ходить. И за молоком, и за сметаной, и за яйцами в магазин бегут.

– Так, может, оно и к лучшему. – Людмила пожала плечами. – Значит, деньги у людей есть, да и в магазине всё купить можно. Раньше-то отчего скотину держали? Потому что в магазинах ничего не было. Вот, считай, натуральным хозяйством и кормились, а оно ведь дело-то хлопотное. И тяжело это – корову держать. Сено поставить надо, каждый день кормить, доить… И не оставишь ведь её даже на день, как привязанный всё время. Заболеть, и то нельзя. Ты же, Геннадий, сам сейчас уже ничего не держишь, кроме пчёл своих. Даже курей у тебя нету.

– Может, ты и права, – согласился хозяин. – Хотя разве сравнишь магазинное со своим-то? Качество-то и вкус совсем другие.

– Это да, что правда то правда. Я вот фабричную сметану да масло сливочное вообще есть не могу, – кивнула Людмила, – совсем невкусными кажутся.

– А что до меня, – продолжал дядька, – так мне одному разве много надо? Да и пенсии, слава богу, хватает. Ты вот иной раз чего подкинешь. А пчёы – это так, для души больше, да за ними и ухода не так много, они сами кормятся.

– А сколько у тебя, дядь Ген? – спросил Артём.

– Четыре улья вон за домом стоят. Скоро уже в подпол надо будет убирать их, пока морозов больших нету.

Людмила ушла, когда совсем стемнело. Дядька с племянником перебрались в комнату.

– Ну что, Артём ба́тькович? Тебе, наверное, телевизор посмотреть охота? Если надо, так ты не стесняйся, включай. Я‑то сам его редко когда смотрю. По праздникам великим.

– Да нет, не хочу я его тоже. В городе надоел. Всё равно ничего путного не показывают, криминал сплошной да сплетни: кто, где, с кем и сколько раз, – он вдруг осекся на этих словах и снова погрустнел.

Немного помолчав, спросил дядьку:

– Дядь Ген, вот ты днём говорил, сам я, дескать, виноват. Не разобрался в человеке, а потом его и винишь. Забудь, прости, да ещё и пожалей. Так по этой логике надо всех мошенников, что у людей деньги обманом выманивают, тоже прощать да жалеть? Сам виноват, потому что не разобрался, что он жулик? Это что же тогда получится?

Дядя Гена сел на диван рядом с Артёмом:

– А что получится?

– Ну так, значит, выпускай их из тюрем на волю?

– Ну почему же? Не надо никого выпускать. Ты просто не путай общественное прощение и своё личное. Мы же все люди, живём в обществе, следовательно, должны соблюдать установленные законы и правила общежития. А одно из таких правил гласит: не воруй, причём, неважно как – мошенничество это, обман или разбой. Всегда так было, испокон веку, иначе общество не сможет нормально жить и развиваться. Поэтому тех, кто ворует, и наказывают. Но ты-то сам его при этом и простить можешь, и даже пожалеть. Душу его бестолковую пожалеть, потому как тяжко ему придётся. Ты только подумай: что же это за жизнь такая у человека, что ему постоянно в страхе пребывать приходится – «Как бы не поймали, как бы в тюрьму не посадили»? Или думаешь, эти люди спят спокойно? Сомневаюсь. Ходи да озирайся.

Артём усмехнулся:

– Ну не знаю… И воруют, и живут в своё удовольствие, и спят, я думаю, вполне благополучно. Причём воруют-то миллионами да миллиардами.

– Так это только внешнее, напускное благополучие. А там, в глубине-то – страх сидит. Они бодрят себя, убедить пытаются, что всё им нипочем, что плевали они на всех, а покоя-то в душе всё равно нет.

– Ну ладно, бог с ними, с мошенниками этими, но всё равно не могу я никак принять, что и жену свою пожалеть должен. Отпустить на все четыре стороны – ладно, тут по‑другому и не получится, но с чего мне её жалеть? Думаешь, её совесть мучает? Да она, поди, рада-радёшенька, что меня удалось из дома выжить. И спит спокойно, да ещё и не одна, наверное, – Артём зло ухмыльнулся.

Дядя Гена вздохнул:

– Не понял ты меня, племяш. Давай по-другому объяснить попробую. Вот скажи, доводилось тебе такое видеть, что ребятёнок маленький шагает, ходить только учится и – раз! – в стул врезался, упал, заплакал…

– Конечно, видел, – племянник снова удивлённо посмотрел на дядьку: «К чему он опять клонит?» – Полинка сколько раз стулья сшибала.

– Ну вот… Упал, значит, плачет, а тут бабуля сердобольная подскакивает, подняла дитятку и давай стул этот лупить да приговаривать: «Ах, какой стул нехороший, ах, встал он тут у нас на дороженьке, ах, вот мы ему, вот мы ему!» Видел такое?

– Ну да, бывает.

– Так скажи мне, кто виноват, что ребёнок в стул врезался? Неужели этот стул? Он вообще-то на месте стоит, никого не трогает, а ребёнок шпарит напропалую и – тресь в него с разбегу!

Артём засмеялся:

– Естественно, ребёнок.

– А как ты думаешь, что для себя уяснит этот ребёнок после того, как его бабка всю вину на стул этот несчастный свалит? А он скажет себе: «Я-то молодец, оказывается, я хожу как надо, это стул дурацкий во всём виноват». Вместо того чтобы подумать: «А вдруг это я неправильно что-то сделал? Может, мне надо учиться ходить поаккуратнее? Может, на себя лишний раз посмотреть?» Конечно, ходить нормально он рано или поздно всё же научится и стулья постоянно сшибать не будет, но потом, что бы в его жизни ни случилось, он будет думать по-прежнему: «Я-то молодец, я-то ни при чём, а вот Ванька-Петька-Светка – это они во всём виноваты», поскольку не приучен он будет к себе критически относиться, к своим поступкам.

– Погоди! – племянник поднял руку. – Во-первых, я не помню, чтобы при мне кто-то бил стулья, в которые я врезался, когда ходить учился. А во-вторых, Эльвира – это не стул, и я не просто врезался в неё сдуру. Стул никого не обманывает, он стоит и все его видят – хочешь врезайся, хочешь обходи. А она меня обманула, причём жестоко обманула!

– Не кипятись. Про стул это я так, для примера. В жизни полно других ситуаций, когда человек может уяснить, что в его проблемах виноваты все, кроме него самого. Да и вообще человек так устроен, что на себя в последнюю очередь смотрит. Эго не позволяет в собственной святости усомниться. А что касается Эльвиры… Да, она не стул, так ведь и ты уже не просто ходить учишься. Ты, мил человек, уже другие уроки в этой жизни проходишь, посерьёзнее. Я же тебе про принцип толкую на примере этого стула. Если ты изо всей этой ситуации с изменой жены, с предательством друга выйдешь с глубокой обидой и злостью на них – это они такие-сякие, а я ни при чём, то, считай, не прошёл ты свой урок. Поэтому это прощение в первую очередь тебе самому нужно. Ты ещё молодой, у тебя жизнь впереди, и если не научишься это делать сейчас, то потом намного тяжелее будет. И рискуешь ты потом этот урок заново проходить, только уже, возможно, на более серьёзном уровне.

– Куда уж серьёзнее, – нахмурился Артём.

– Ну, брат, жизнь она разные сюрпризы может преподносить, куда серьёзнее измены жены да развода. – Дядя Гена встал, подошёл к печке и потрогал ладонью дымоходы. – Как думаешь, подтопить на ночь или так до утра дотянем, не замёрзнем?

– Да ладно, не топи, не зима же на улице. – Артём тоже встал с дивана.

Дядька продолжал:

– Вот представь, идёт человек, а за спиной рюкзак. Как затаил на кого обиду, злость или иной какой гнев, зависть, ревность, так, считай, положил камушек в рюкзак этот. И со временем там столько камней набирается, что дальше идти уже сил нет. Тянет рюкзак к земле, давит на плечи ношей непосильной, а человек вместо того, чтоб сбросить всё это, упирается, кажилится, пока совсем не свалится без сил.

– И что? Как сбросить этот рюкзак?

– Простить, – дядя Гена улыбнулся. – Простить тех, на кого гнев, злость, обида… Только по-настоящему, а не формально. Чтоб зла в душе не осталось ни капли. А уж каким образом ты это сделаешь, тут по-разному может быть. Я вот тебе предложил посмотреть на ситуацию с женой с другой стороны – что ты сам человека переоценил, а потом претензии ему предъявляешь, почему он не соответствует твоим требованиям. Да потому и не соответствует, что он совсем другой. Чего же сейчас на неё бочку катить? Расцени эту ситуацию как жизненный урок, словно ты в стул врезался, сделай выводы и живи дальше, но уже без Эльвиры своей, а ей скажи «спасибо» за всё и «до свидания». То же самое и Олегу своему. Впрочем, что делать, это тебе решать, жизнь-то твоя. Я просто тебе совет даю, не более.

– Вот, если честно, дядь Ген, то я тебя не очень понимаю с этими уроками. – Артём, задумавшись, неспешно ходил по комнате из угла в угол. – Это же не школа, в конце концов.

– А что же это? Жизнь как раз и есть одна большая и долгая школа.

– Гм, но в школе-то потом экзамены сдал и дальше, в институт, потом ещё куда-нибудь. А тут что? Рано или поздно помрешь и всё – кончились твои уроки.

– Кто знает, кончились они или нет.

– В смысле? Ты о загробной жизни, что ли?

Дядя Гена пожал плечами:

– Может, и о загробной, а может, вдруг, да и опять тут же, на земле этой.

– Ну ты даёшь! Вот договорились мы с тобой. Я там у тебя Библию видел на полке, а ты сейчас словно буддист какой‑нибудь рассуждаешь или индус. Да брось ты!

– Так я ж и говорю: тебе решать, как дальше жить. Это твой выбор, я же не настаиваю. Раз уж у нас с тобой разговор такой зашёл о жизни, вот я тебе и высказал своё мнение. Поделился, так сказать, не более того. А там уж тебе решать, – повторил дядя Гена и улыбнулся. – Ну что, может, спать уже ложиться будем?

– Давай, правда, спать будем, – согласился Артём. – А то что-то у меня уже голова кругом пошла от разговоров этих.

На душе у него стало как-то неспокойно, словно взъерошили там против шерсти. В бане, да и потом, когда сидели втроём за столом и разговаривали, он немного успокоился, даже смирился с мыслью, что никого жалеть не собирается, что всё само как-нибудь устаканится, а тут дядька опять со своими стульями, уроками да рюкзаками… Разбередил чего-то, только непонятно чего.

Когда племянник уже лёг, дядя Гена заглянул в горницу:

– Да, совсем из головы вылетело, забыл сразу тебе сказать. Там в сумке твоей телефон, похоже, звонил пока ты в бане мылся.

Артём достал мобильник. Было два пропущенных вызова и оба от Олега. Усмехнувшись, он отключил у телефона звук и бросил его обратно в сумку: «Звонит ещё, гадёныш. Совсем совести нет. Что, ему Эльвирка не сказала, что я из дома ушёл?» Повернувшись лицом к спинке дивана, он закрыл глаза и постарался выкинуть всё из головы, иначе точно не заснуть.

3 октября

– Дядь Ген, я сегодня, наверное, к Петру в гости схожу, попроведую их, – сказал после завтрака Артём. – Как-никак выходной, воскресенье, он дома должен быть, а завтра, может, на работу уйдёт.

– Ну что ж, сходи. От меня привет передавай. Когда собираешься? После обеда?

– Нет, пораньше. Думаю, часов в двенадцать пойти, у них и пообедаю.

– Ночевать там останешься или обратно придёшь?

– Да, думаю, засветло к тебе и вернусь. Долго сидеть не буду. Просто выйти охота, по деревне прогуляться, а то вчера почти весь день в доме просидели, проболтали с тобой, в бане только и были. Ну и повидаться с ними, конечно, охота.

– Сходи, сходи. – Дядя Гена подошёл к ходикам и подтянул гирю вверх. – Проветрись.

– Слушай, а чего ты себе нормальные часы не купишь?

– Это какие – нормальные?

– Ну электронные, на батарейках. Они сейчас недорого стоят. Можно такие же, со стрелками, а можно и с цифрами. И не надо будет каждый день заводить, гирю подтягивать.

– А мне не тяжело, Артёмка, я никуда не тороплюсь. Ведь эти часы как живые, словно душу свою имеют. А на батарейках чего? Кончится заряд, и умерли твои часы. В магазин сразу бежать. А если не будет там батареек? А тут – гирю вверх поднял, и всё, ничего больше не надо. И так скоро без электричества шагу ступить не смогут.

Погода с утра снова хмурилась, но дождь, шедший всю ночь, всё же перестал.

– У вас бы тут хоть щебнем засыпали, что ли, – собравшись идти, Артём подошёл к калитке и подозрительно посмотрел на дорогу. – А то грязи по колено. Ни пройти ни проехать.

– Так ты одевай, вон, сапоги мои резиновые. В туфельках-то своих утонешь, это тебе не город.

Переобувшись в сапоги, Артём пошёл.

В деревню с одной стороны широким клином заходил березник, и если посмотреть на неё с высоты птичьего полёта, она походила на корявую, квадратную букву С. Дома́ дяди Гены и Петра стояли в разных её концах. Поэтому к Петру можно было срезать путь, если пойти напрямую через березник, а можно было идти по более длинной дороге, в обход, через центральную улицу села, там, где Артём шёл, когда приехал сюда. Он выбрал второй вариант. Ему хотелось прогуляться по знакомым улицами, пройти мимо дома, где он родился и вырос, мимо школы, в которой учился, а может, и встретить кого-то из старых приятелей.

Выйдя на центральную дорогу и немного пройдя по ней, он свернул в переулок, где стоял их дом. Когда Артём окончил деревенскую десятилетку, и они переезжали в город, то дом продали, и в нём давно уже жили другие люди. Артём и раньше, когда изредка бывал в деревне, проходил по родной улице мимо их старой усадьбы. Сердце в такие моменты щемило, так как многое новыми хозяевами было переделано на свой манер, и дом с участком потеряли привычный вид.

Сейчас, подойдя ближе, он не поверил своим глазам: забора со стайкой и баней не было, а дом, открытый со всех сторон, представлял собой лишь серый бревенчатый сруб с пустыми прогалами вместо окон. Над голыми стенами с остатками штукатурки, цеплявшейся за дранку, тонкими рёбрами торчали в хмурое небо стропила.

У Артёма сжалось сердце. Как так? Что случилось? Неужели пожар? Но нет, ничего горелого не было видно. Вокруг дома мёртвыми будулыгами торчала сухая полынь. Было очевидно, что дом в таком состоянии находился уже года два, не меньше.

Краем глаза он заметил, что к калитке соседнего дома подошла старая женщина. Это была баба Нюра, их бывшая соседка. Повернувшись, он подошёл к ней:

– Баба Нюра, здравствуй! Узнала, нет? Это я, Артём.

Старуха прищурилась и посмотрела на него, прикрыв глаза рукой:

– Артёмка? Ты, что ли?

– Я.

– Ох ты, тебя и не признать сразу-то. Какой стал.

– Баба Нюра, а чего с домом-то стряслось? Приехал вот к дяде Гене погостить, дай, думаю, пройдусь по родным местам, а тут вон чего…

– Так вот видишь, Артёмушка, как жизнь-то поворачивает. Уехали все отседова.

– Так, а почему дом-то такой стал? Почему сломали всё?

– Так это не сразу. Сперва-то продать хотели, да только покупателей нету. В деревню-то нынче никто ехать не хочет. – Старуха постояла, пошамкала губами. – Года три, однако, дом пустой стоял, а потом вот на слом продали его. Баню-то со стайкой, да забор сразу разобрали да увезли, а дом стоит вот ещё. На следующий год, наверное, и от него ничего не останется. Усадьбу жалко, зарастает всё.

– Да, жалко, – Артём с тоской посмотрел на остатки родного дома.

– Ну вот… – вздохнула баба Нюра. – Да чего уж тут, теперь вся жизнь наша такая. Всё под закат идёт. Я вот помру, так тоже всё растащат. Кто захочет тут жить?

– А чего они уехали-то? Хозяева эти, которые после нас жили.

– Так они сами-то городские ведь. Сюда приехали, как в городе жизнь совсем плохая стала. Скотину сперва завели, корова была у них, овечки, думали насовсем останутся. Да всё газ они ждали, печку топить им шибко не нравилось. С углём да с золой таскаться кому интересно? Это мы уж привычные, родились здеся, а они городские. Ну и газ-то этот всё сулились, сулились: проведём, дескать, погодите ещё немного, а его нету и нету. – Баба Нюра вытерла краем платка слезящиеся глаза. – Сколько они?.. Годов десять пожили, однако, да и плюнули. Говорят, обратно в город поедем, там мужику работу какую-то посулили, вот и уехали.

– Я помню, газ этот обещали, когда ещё мы тут жили, – усмехнулся Артём. – Столбы-то бетонные под трубы тогда ещё вкопали. Я совсем пацаном был.

– Ну вот, вот… Они, вон, по сей день, столбы-то эти торчат. Это ещё при советской власти было, а сейчас и вовсе никому ничего не нужно стало, – закивала баба Нюра. – Вы‑то как там в городе живёте? Как Галина-то? Одна всё или нашла себе кого?

– Да нормально, баб Нюр. Нормально живём. Мать одна, привыкла уже, говорит, никого ей не надо.

Постояли ещё немного, поболтали о жизни, о здоровье. Баба Нюра рассказала о своих дочерях, живших сейчас тоже в городе:

– Редко бывают, редко. Но совсем не забывают, проведают всё же, тут грех жаловаться.

– Ладно, баба Нюр, пойду я дальше, – засобирался Артём. – К Петру зайти хочу, не был ещё у них.

– Ну давай, давай, ступай с богом. Матери поклон от меня передавай, – соседка мелко закивала головой и снова приложила к глазам сухонькую руку, глядя на пошедшего прочь Артёма.

Настроение у него испортилось. Он думал, что пройдёт по деревне, вспомнит золотые деньки детства, всколыхнётся в душе далёкая радость тех дней, а тут оно вон как выходило. Не радость, а совсем наоборот.

Перед тем как иди к Петру, он решил зайти в магазин, купить каких-нибудь гостинцев. Вся торговля в деревне была сосредоточена в центре. Вокруг небольшой заасфальтированной площади, на которой останавливался рейсовый автобус из райцентра, стояли почта, сельсовет да сберкасса, а чуть в сторонке – пара продовольственных и промтоварный магазины. Это место в деревне так и называли – «площадка». В советские годы здесь на столбе висел большой громкоговоритель, который днём всегда работал, вещая передачи центрального радио. Бодрым голосом дикторы оповещали селян о выплавленном чугуне, надоях молока, о новостях на международной арене, звучали песни, концерты… Такое звуковое сопровождение вызывало ощущение бурно идущей жизни, постоянного движения, даже если на «площадке» никого и не было. Но сейчас тут было совсем тихо и действительно пусто, несмотря на то, что было воскресенье и день был в самом разгаре. Казалось, деревня, словно вымерла.

Артём вошёл в магазинчик с вывеской «Продукты. Круглосуточно». Покупателей не было. Худая остроносая продавщица в очках, увидев посетителя, встала со стула, стоявшего у небольшого зарешёченного окошка и, поджав губы, подошла к кассе.

– Добрый день, – поздоровался Артём.

– Здрас-сьте, – чуть слышно ответила та, не глядя на него.

На вид ей было лет сорок, сорок пять, короткая стрижка, форменный синий халатик поверх вязаного свитера с высоким воротом, на халатике приколот небольшой бейджик с надписью красным фломастером «Зинаида». Артёму она была незнакома, видимо, не из местных. Он посмотрел на заставленный товаром стеллаж позади продавщицы:

– Зинаида, скажите, пожалуйста, что у вас можно из пряников или печенья купить? Только, что-нибудь хорошее и свежее.

– Всё на полках. – И ленивый взгляд в окно с выражением лица уставшей непонятно от чего страдалицы.

Артём посмотрел на женщину и усмехнулся.

– Понятно всё с вами, – тихо пробормотал он.

Добрая часть стеллажа была отдана под напитки. Здесь завлекала всеми цветами радуги газированная вода в пластиковых бутылках, яркими упаковками привлекал внимание разномастный сок, пару полок занимали пиво и водка. Вторая половина была уставлена кондитерскими изделиями, консервами, крупами, лапшой и прочим. Роль прилавка выполнял здоровенный холодильный ларь, в котором жались друг к другу замёрзшие пельмени и мороженое.

Купив булку хлеба, пакет пряников и коробку конфет, Артём, никуда больше не заходя, пошёл сразу к Петру.

Жена Петра Светлана, когда в двери вошёл Артём, сидела у стола, листала какой-то журнал и курила. Подняв глаза на гостя, она отложила сигарету в пепельницу:

– Ёлы-палы, какие люди! Петька, иди сюда, Артёмка в гости заявился! – растянув в улыбке рот и сверкнув золотой коронкой, Светлана поднялась со стула. – Здоро́во! Каким ветром тебя в нашу дыру занесло?

– Привет, – Артём улыбнулся в ответ и протянул пакет с гостинцами. – На вот, взял кое-что к чаю.

– Ха! – Светлана растянула рот ещё сильней. – Чаем, что ли, решил отделаться? Не выйдет! – она погрозила пальцем.

Из комнаты вышел хмурый и небритый Пётр.

– Здоро́во, брательник, – протянул он Артёму руку.

– Привет! – Артём поздоровался с братом, они обнялись.

– Заходи, раздевайся. Ты как в наши края?

– Да вот отпуск взял, решил съездить, родню попроведать. Как говорится, себя показать да людей посмотреть.

– Чё тут у нас смотреть-то? Или забыл уже всё? – вставила Светлана, криво усмехнувшись. – С каждым днём только хуже да хуже.

Пётр махнул на неё рукой и поморщился:

– Да ладно тебе! Хуже ей… И так дома сидишь, ни хрена не делаешь, а всё чего-то жалуешься.

– Ага! «Ни хрена не делаешь…» А кто тебе каждый день жрать готовит, кто тебя обстирывает, кто за детьми смотрит, а? Это что, по-твоему, ни хрена не делаю? – сердито зыркнула на мужа жена. – Не слушай его, Артёмка, он тебе наговорит сейчас.

Пётр был на три года старше двоюродного брата. С будущей женой, которая в свою очередь была старше его тоже на три года, он познакомился, когда служил в армии в соседней области. Когда Пётр демобилизовался, она неожиданно согласилась ехать с ним в деревню. Так они и поженились, родили двоих мальчишек и жили здесь вот уже двенадцатый год. Светка, родив детей, на работу больше не выходила, объясняя это необходимостью воспитывать сыновей. Пётр ей периодически пенял на это, но спорить со Светкой было трудно, да считай и невозможно: баба она была горластая, нахрапистая и переорать могла любого.

– Ой, Артёмка, только вот у нас сейчас правда жрать ничего нету, – протянула она, жалобно глядя на мужнина брата. – Слушай, а ты деньгами не богат?

Артём пожал плечами и улыбнулся:

– Да есть, конечно.

– Всё! Я сейчас Славку в магазин отправлю, и посидим нормально, а то чего с чаем одним да с пряниками. – Она повернулась к двери. – Славка, ты где там? Иди сюда!

Из небольшой комнаты в глубине дома вышел мальчишка, старший сын Петра Славка. Увидев Артёма, он кивнул:

– Здравствуйте, дядя Артём.

– Привет, Славка. Как у тебя дела? – Артём улыбнулся парнишке.

– Да погоди ты, потом целоваться будете, – перебила его Светка. – Славка, сейчас тебе дядя Артём денег даст, ты дуй бегом к тёте Зине и возьми у неё пару пачек пельменей и две бутылки «Пшеничной». Скажи, я послала. И лимонаду какого-нибудь возьми.

– Не много будет? – с сомнением уточнил Артём. – Две-то бутылки?

Светка цыкнула в ответ и добавила:

– Не много. Зато потом бегать не придётся.

Славка оделся, взял у Артёма деньги и убежал.

– А разве ему дадут? Он же маленький ещё, – Артём кивнул вслед мальчишке.

– Это у вас в городе не дадут, а у нас тут свои порядки, – заверила его Светка.

– А младший ваш где? Максим?

– В комнате сидит у себя. В первый класс нынче отдали. Да бог с ним… Рассказывай, как вы там в области живёте. Ты на чём, кстати? На машине? – задавала вопросы Светка, выглядывая в окно. – Чего-то не видать.

Пётр сидел тут же и молча курил возле печки.

– Да нет, я на автобусе. Позавчера вечером приехал, у дяди Гены остановился. Вчера вот баню топили, а сегодня к вам решил сходить.

– А чего не на машине? – Пётр повернул голову к брату. – Ты когда у нас был? Года два, три прошло? Тогда на машине же приезжал.

– Да продали мы её. Надо было, как говорится, жилищный вопрос решать. Мы с однокомнатной на двушку обменялись, вот и нужны были деньги на доплату. С тех пор на общественном транспорте и катаюсь, – засмеялся Артём. – На новую машину пока не накопил. Да, наверное, ещё не скоро и накоплю.

– А чего так? – Светка достала новую сигарету и снова закурила. – Сейчас, вон, кредиты на каждом шагу, бери – не хочу. Подвинься. – Она пихнула мужа ногой. – Расселся тут, ни пройти ни проехать.

Пётр подвинулся в сторону. Артём немного помялся и в двух словах рассказал, что разводится с женой.

– Вот дела! – Светка вытаращила на него и без того большие, на выкате, глаза. – А ты говоришь, двух много будет. Тут как бы ещё за третьей бежать не пришлось с такими новостями.

Артём тихо засмеялся:

– Так чего сейчас, упиться, что ли, с горя?

– Ну не упиться, но раз такое дело… – Она снова пихнула мужа в бок. – Ты чего расселся? Ставь воду, сейчас Славка уже вернётся. И в погреб сгоняй, достань там огурцов да помидоров солёных.

Пётр недовольно глянул на неё:

– А ты, случаем, не оборзела? В погреб схожу, а воду сама ставь.

Артём усмехнулся. Ему всегда было интересно, что общего нашли друг в друге его брат со своей женой? Пётр был немногословен, всегда, обычно, спокоен и рассудителен. Он был работящ, ростом невысок, но жилист, с длинными, сильными руками. Светка же была громкоголосая широкозадая тараторка, любительница шумных компаний и выпить. Она, хоть и жила в деревне уже довольно долго, всегда старалась подчеркнуть своё городское происхождение, много красилась, часто надевала яркие, броские наряды.

Вскоре вернулся Славка. Сварили пельменей, сели за стол, выпили по первой.

– Ну и чего делать сейчас будешь? – Поморщившись, Светка поддела на вилку дымящийся пельмень.

Артём пожал плечами:

– Пока не знаю. Вот и отпуск взял, чтобы отвлечься немного, обдумать всё спокойно.

– Да чего тут думать?! Мне твоя Эльвира эта никогда не нравилась. Фифа этакая, всё ходила нос задирала.

– Ты-то откуда знаешь? – угрюмо спросил Пётр. – Ты видала-то её, может, раз или два, да и то мимоходом.

– А я сразу людей вижу, понятно? – Светлана мотнула головой на Артёма. – Вон, Артёмка – хороший парень, сразу видно. Ты давай наливай, а то расселся тут…

Она пододвинула свою рюмку к Петру, возле которого стояла початая бутылка. Потом снова повернулась к Артёму:

– А с квартирой чего? Ей, поди, не оставишь?

– Да не знаю. Ей бы одной, конечно, оставлять не стал, но там же дочка, Полинка. Хочется, чтоб у неё своя комната была, отдельная.

– Не вздумай оставлять! Что дочка? Им и одной комнаты за глаза хватит. А тебе где жить? Снимать, что ли, будешь или у матери ютиться? Ишь! Она там, поди, уже губу раскатала. Мужиков водить. Артёмка, не вздумай!

– Да плевать мне на неё саму да на мужиков её. Я же говорю: хочу, чтоб у дочери нормальные условия были.

– Ну не знаю… Дурак будешь, если всё ей оставишь. – Светка громко икнула. – Ой, пардон.

В кухню заглянул второй сынишка Петра и Светки, шестилетний Максим:

– Мам, а нам со Славкой чего-нибудь поесть можно?

Мать кивнула на чайник:

– Воды, вон, набери, чайник поставь, сами чаю себе сделайте. Дядя Артём вам пряников купил с конфетами. Берите к себе их туда, а нам тут не мешайте. У нас тут взрослые разговоры. – Она протянула сыну коробку с конфетами. – На, держи.

Светка сама разлила по рюмкам и протянула свою к Артёму:

– Давай, Артёмка, за тебя. А этой не оставляй ничего, пополам дели всё, как по закону положено. Потом же тебе ещё и алименты платить придётся.

– Да тебе-то какое дело? – подал слово со своего места Пётр. – Пусть сам решает, не маленький. Оставлять, не оставлять… Вечно лезешь, куда тебя не просят со своими советами.

– А чего это ты её защищаешь, Эльвирку эту, а? – накинулась на мужа Светка. – Ты–то чего тут вякаешь? Тебя вообще никто не спрашивает. А Артёмке мы здесь новую бабу найдём, деревенскую, нормальную, а не фифу городскую. – Светка, похоже, в данный момент совсем забыла, что сама была родом из города.

– Ну нет, – покачал головой Артём. – Мне сейчас голову в этот хомут пихать ни к чему. Я один пожить хочу, ну их всех в баню.

Незаметно за этой пустой болтовнёй и препирательствами допили первую бутылку. У Светки уже вовсю блестели глаза, она явно захмелела, но, похоже, только входила в кураж. Пётр с Артёмом были заметно трезвее и молчаливее.

– Как там тётя Лариса поживает? – Артём посмотрел на брата.

Тётя Лариса была матерью Петра. Она три года назад схоронила своего мужа Дмитрия. Врачи так толком и не сказали от чего тот умер – как-то быстро сгорел человек за каких‑нибудь три месяца и всё. В больницу ложиться отказался, так дома и помер на своей кровати. Жила тётя Лариса в этой же деревне на соседней улице.

– Да, вроде, нормально, – Пётр пожал плечами.

– Чего ей сделается? Она ещё всех нас переживёт, – опять вставила свои пять копеек Светка. У неё со свекровью отношения не заладились с первых лет, и общались они мало.

– Она одна или сошлась с кем?

– Одна.

– Так и не разобрались, отчего дядя Дима умер?

– Нет, – покачал головой Пётр. – Да кто там разбираться будет… Кому оно надо-то? Помер, да и всё.

Какое-то время посидели молча. Светка о чём-то задумалась, вертела в руках пустую рюмку, Пётр хмуро курил возле печки, а Артём смотрел в окно на стоявших чуть в стороне от дома двух тёток, болтавших друг с другом и активно при этом жестикулировавших.

– Дядя Гена говорит, сам виноват, что так вышло, – Артём решил поделиться тем, о чём говорили вчера с дядькой. – Дескать, не разобрался в Эльвире своей, женился, так чего сейчас на неё бочку катить? Дескать, она всегда такая была. Пожалеть, говорит, её нужно, потому как ещё аукнется ей это когда-нибудь.

– Дурак ваш дядя Гена, – ухмыльнулась Светка. – Он всё добренького из себя строит. Ага, жди, когда ей там аукнется. А сам с голым задом останешься. Я не помню, когда уже, встретила его как-то возле магазина на «площадке», разговорились, так он начал мне про любовь какую-то толковать. Какая к чертям собачьим любовь?! Где он нашёл её, любовь эту? Запомни, Артёмка – всем на всех наплевать, каждый только о себе думает да под себя гребёт. Любовь… Стою́ тогда, смотрю на него, а сама про себя думаю: дурак, не дурак? Вроде не маленький, а собирает ерунду какую-то.

Артём пожал плечами:

– Не знаю, может, в чём-то он и прав.

– Да брось ты! – Светка потянулась сигаретой к мужу. – Дай подкурить. – Затянувшись, снова повернулась к Артёму: – Дядя Гена тебе насоветует. Ты меня слушай, Артёмка, я плохого не подскажу. – И снова мужу: – Давай, открывай вторую, а то уснуть с тобой можно.

– Мне-то на работу завтра, – недовольно протянул Пётр. – Это вам никуда не надо.

– Какая работа?! Сам же говорил, соляры нету, будешь весь день дрыхнуть под своим грейдером. Наливай давай!

И опять потянулись полупьяные разговоры, советы чего да как делать, как делить жильё и прочее имущество. Когда вторая бутылка подходила к концу, резко зазвонил мобильник, лежавший тут же на подоконнике.

– Алло! – закричала в трубку Светка. – Танька, ты что ли? Да мы тут сидим, у нас гости. Брат Петькин двоюродный в гости приехал. Ну… Давайте! Давайте приходите. Вы вдвоём или ещё кто с вами? Ну давайте, ждём.

– Сейчас Тиуновы придут с самогонкой. – Она, пошатываясь, встала. – Петька, слазь ещё в погреб, достань капусты квашеной. Пельменей почти не осталось, закусывать нечем.

– Да вы сдурели что ли? – Пётр поднял голову. – Куда её глыкать-то столько?

– Иди давай без лишних разговоров! Не хочешь – не пей, а мы с Артёмкой ещё посидим, да и Тиуновы сейчас придут, я говорю. Правда, Артёмка? Ты их не знаешь? Это соседи наши, через огород живут.

– Да я как-то тоже особо напиваться не хотел сегодня, – поддержал Артём брата. Сильно пьяным он себя не ощущал, но и трезвым после двух бутылок на троих, естественно, не был. – Засветло хотел к дяде Гене вернуться, а уже темнеет.

– Да мы не много, так… Слушай, а чего?.. Оставайся у нас ночевать! У тебя горе вон какое, надо же поговорить по душам, обсудить всё. – Светка стояла, склонившись над Артёмом и положив тяжёлую руку ему на плечо.

– А то не обсудили ещё, – проворчал со своего места Пётр. Он от спиртного становился ещё более хмурым, только речь начинала чуть-чуть запинаться.

– Тебя забыли спросить! Дуй в погреб за капустой, тебе говорят!

Пётр тяжело вздохнул, но, поднявшись, всё же побрёл на улицу.

– Нет, Свет, я пообещал, он ждать будет, – ответил Артём на предложение невестки остаться ночевать у них.

– Ну как знаешь… Давай ещё хоть часик посиди, с Тиуновыми познакомишься, они нормальные. Тебе сейчас сколько годов? Тридцать-то есть? Им-то обоим по двадцать семь или восемь, не помню. Месяц назад у Ваньки на дне рождения гуляли. Ну и вот… – Она облизнула губы. – Посидим с часик, ещё не сильно темно будет, дойдёшь. Да и сейчас фонари тут у нас везде светят.

В кухне было уже так накурено, что резало глаза.

– Может, проветрим? – предложил Артём.

– Давай двери откроем. А Петька придёт, я ему скажу, пусть печку затопит, чтобы избу совсем не выстудить. Хотя рано ещё, конечно, но ладно.

Открыли двери, и в них сразу же из сеней шагнули молодая женщина и мужчина.

– О-о-о! Нас уже встречают, ха-ха-ха, – громко захохотала гостья, крупная рыжая деваха с конопатым лицом.

– Танюха, заходите! – закричала Светка. – Это мы проветрить решили маленько, а то накурили тут. Знакомьтесь, это Артёмка, брат Петькин, а это Танька да Иван.

Иван, невысокий губастый парень с довольно уже приличным для его возраста брюшком, достал из-за пазухи бутылку с жидкостью белёсо-мутного цвета.

– Куда тут крепкие напитки поставить можно? – радостно заулыбался он, зыркая по сторонам весёлыми нагловатыми глазами. Гости были тоже навеселе.

Вошёл Пётр с трехлитровой банкой квашеной капусты. В кухне сразу стало шумно, зазвучали громкие возгласы, смех. Кто-то о чём-то спрашивал, горластая Светка старалась всех перекричать, стали резать хлеб, брякали посудой. «Рюмок не хватает! – кричала рыжая Танька. – Рюмки ещё нужны!» – и лезла в шкаф, шаря по полкам руками. У Артёма разболелась голова, он встал со своего места, сунул ноги в первые попавшиеся галоши.

– Я пойду на улицу выйду, проветрюсь маленько.

– Ты ненадолго только. – Светка дёрнула его за руку. – Давай по-быстрому и обратно. – Она подумала, что он пошёл в туалет.

На улице быстро сгущались сумерки. Артём отошёл к калитке, где было потише, и не так были слышны пьяные голоса из дома. Он энергично растёр лицо ладонями и с облегчением вздохнул. Мимо, виляя по грязи из стороны в сторону и объезжая лужи, проехал мужик на старом «ИЖе» с коляской. «В городе таких уже и не встретишь, а тут по сей день ездят», – усмехнулся про себя Артём. Треск мотоцикла удалился, и вокруг снова стало по-деревенски тихо. Где-то в стороне перебрехивались собаки, на соседней улице в стайке натужно мычала корова, требуя к себе хозяйку.

– Артём, ну ты куда пропал? – из-за двери высунулась Светкина голова. – Мы тебя уже потеряли, заходи давай!

– Иду, – он повернулся, хотя желания возвращаться в тесную душную кухню не было никакого.

У него возникло желание тихонько обуть сапоги, накинуть куртку и улизнуть, как говорится, по-английски, но это вряд ли бы осталось незамеченным. Светка сразу как клещ вцепится и не отстанет, пока снова за стол не сядешь.

– Я тут уже рассказала Таньке с Иваном, что ты там со своей этой, как её… Элькой разводишься, так она тоже говорит, чтоб ты к нам сюда перебирался. Мы тебе тут быстро невесту найдём! Да ещё и с домом! – горланила на всю кухню Светка и хохотала при этом. – Танюха, я ему предлагала уже, так он говорит, я в этот хомут сейчас уже не полезу.

Танька тоже захохотала, затрясла своей рыжей шевелюрой, поддакивая пьяной соседке.

– Ванька, наливай свою самогоновку, а то от Петьки не дождёшься! – Светка махнула рукой.

– А это нас долго просить не надо! – широко и радостно улыбнулся сосед, берясь за бутылку.

Артём, севший на другой стул (на его месте сейчас сидел Пётр), взял в руки рюмку с мутной жидкостью.

– Ну, за всё хорошее! Чтоб у нас всё было, а нам за это ничего не было! – пузатый Иван, не переставая улыбаться, протянул свой стакан, чокаясь со всеми по очереди. – Петруха, сосед, давай!