Гамлет

Необходимое предуведомление

Эта книга вышла в издательстве Петрозаводского государственного университета в 2010 г., крохотным тиражом в 500 экз. 1 Первая презентация книги – еще до петроза-водской – состоялась в Москве в сентябре 2010 г. на международной научной конференции «Шекспировские чтения», посвященной 100-летию со дня рождения А. А. Аникста, чьей памяти переводчик и дерзнул посвятить свой труд. До этого, осенью 2009 г., моя статья “Переводить – невозможно. Переводи, брат! Из опыта работы над переводом «Гамлета»” (представлявшая собой, фактически, фрагменты из «Записей на полях перевода») появилась в сборнике научных трудов издательства Московского гуманитарного университета «Шекспировские штудии XIV. Шекспир: разноязычный контекст» – очередном выпуске «штудий».

Предлагаемая здесь версия несколько отличается от издания 2010 года по компоновке и верстке, сообщаются некоторые новые данные. И главное – сам текст пьесы местами дан уже в иной редакции, как представляется переводчику – более приближенной к слову Шекспира (в случаях особо значимых первую редакцию привожу в комментариях, так как, полагаю, немногие с ней знакомы, – слишком скромен был тираж издания).

Также следует сказать, что многократно упоминавшйся в «Записях на полях» (редакция 2010 г.) «Гамлет» И. В. Пешкова – это первое издание его перевода и комментариев (2003 г.), с тех пор вышла (практически одновременно с моей книгой) вторая редакция (М., «Лабиринт», 2010; так что мы с Игорем Валентиновичем позже в интернет-переписке взаимно посожалели, что оба выпустили свои книги, не будучи еще знакомы – он с моей работой, я с его второй редакцией), и кое-что из моих тогдашних споров с автором сегодня уже как бы дань прошлому: в некоторых случаях точки зрения Пешкова-текстолога изменились, как изменился значительно и сам стиховой текст перевода. Поэтому здесь, в тех случаях, где это представлялось необходимым, обращаюсь в комментариях к обновленной версии книги И. В. Но все же во многом сохраняется прежний текст «Записей» – не столько потому, что И. В. в издании 2010 года, меняя стихотворный текст, прежний зачастую оставляет в своих комментариях как полноправный, по сути, вариант, – сколько потому, что именно «Записи» издания 2010 года, как и обращение там к книге И. В. 2003 года, – это и свидетельство, и прямое отражение процесса создания моего «Гамлета».

Впрочем, похоже, что этот процесс вряд ли когда завершится окончательно (тут, конечно, «виноват» сам великий Вильям, есть ведь и классические примеры: не зря Борис Леонидович, начав сотворение «своего Шекспира» с перевода именно «Гамлета», как раз над ним-то и трудился без конца, десятки лет, только смерть прервала эту «высокую болезнь»). И позывы, симптомы моей собственной «болезни» уже начали проявляться, чему свидетельство – эта версия. Так что не могу исключить какие-то новые редакции своего перевода – как и комментариев…

В. А.

2013, ноябрь

ОБ АВТОРЕ ПЕРЕВОДА:

Окончил Петрозаводский университет в 1967 г. Филолог. 37 лет работал на

Карельском ТВ редактором, потом режиссером художественного вещания.

Журналист с 35-летним стажем. «Отличник ТВ и радио СССР». Заслужен-

ный работник культуры Карелии. Лауреат I Всесоюзного фестиваля народ-

ного творчества за театральную режиссуру (1977).

Поэт, переводчик англоязычной поэзии (сонеты Шекспира, стихи Э. А. По,

«Охота на Снарка» Л. Кэрролла и др.). В 1983–90 – участник всесоюзных

Шекспировских конференций. Поэмы, венки сонетов, эссе печатала газета

«Лицей» (Петрозаводск). В 1999 г. был принят в члены Союза писателей России. Поэма «Круги» (о поколении «шестидесятников») отмечена в «Истории карельской литературы».

В 2010 г. в издательстве Петрозаводского университета вышел его перевод «Гамлета» Шекспира с многостраничными комментариями «Записи на полях». В 2015 г. в том же издательстве вышел сборник переводов зарубежной поэзии (в основном – англоязычной) «Остаться, растворясь…». Оба издания вышли очень небольшими тиражами. В 2020 г. в издательстве «Версо» вышел совсем крохотным тиражом вышел трехтомник, так сказать, «избранных сочинений» (переводы не вклю-чены) «Комнаты эха».

ОБ ЭТОЙ КНИГЕ:

Новый перевод трагедии Шекспира «Гамлет» В. З. Ананьина – яркое событие отечественной шекспиристики. Он быстро займет свое достойное место среди переводов М. Л. Лозинского и Б. Л. Пастернака.

Автор – вдумчивый переводчик, поэт, журналист, исследователь теории перевода, режиссер, получивший филологическое образование в Петрозаводском университете, опытный педагог. На протяжении многих лет он участвовал в работе всесоюзных Шекспировских конференций в Москве. Этот опыт им учтен в переводческой работе.

Особым достоинством работы Валерия Зосимовича является комментарий, который дает переводчик такого сложного и вместе с тем важного для русской культуры текста, как «Гамлет». Разбираются и совсем «свежие» переводы Чернова, Цветкова, Пешкова, Поплавского…

Исследовательский труд особенно ценен образной речью, что ныне становится большой редкостью, когда культурный уровень современных переводов деградирует с пугающей прогрессией. Этот перевод действительно может доставить эстетическое удовольствие, а содержательные комментарии – интеллектуальную радость.

Н. В. ЗАХАРОВ,

ученый секретарь Шекспировской комиссии при Научном совете

«История мировой культуры» Российской академии наук

Несомненно, это плод долгой напряженной работы над главным текстом Нового времени, и результат отражает процесс роста собственного самосознания и переводческих навыков самого Валерия Зосимовича. А наше рубежное ОСЕВОЕ время – от II к III тысячелетию – как бы само провоцирует на перепрочтение шекспировского текста. Существует и такой сильнейший раздражитель, как исповедально-личное переложение «Гамлета» Б. Пастернаком, что само по себе ставит на повестку дня «уточняющий» подход к тексту.

Конечно, как во всякой работе такого рода, встречаются решения, с которыми не всегда соглашаешься, но перевод В. Ананьина лишен печати самоослепленного провинциального аван-гардизма, наделен умеренной долей консерватизма и ставит своей задачей верность тексту.

Переводческие решения автора во многом определяет и театрально-сценическая парадигма. Во всем переводе присутствует забота о сиюминутной доступности текста «на слух», т. е. предназначенного для зала. Автор, по существу, дает режиссерскую экспликацию действия и истолкование поведения персонажей по принципу вживаемости.

Свои соображения по этому вопросу, как и по другим спорным проблемам, автор излагает в своем обширном послесловии – «Записи на полях». Как раз благодаря этому комментарию весь труд В. Ананьина по переводу «Гамлета» оборачивается своего рода человеческим документом, сплачивающим воедино дерзновенные филологические опыты и собственный экзистенциальный опыт свидетеля XX века.

Л. И. МАЛЬЧУКОВ,

доктор филологических наук,

профессор кафедры германской филологии ПетрГУ

«Гамлет» – у Шекспира мое любимое. А влюбленность в Шекспира – раньше всего именно в драматурга – неискоренима со школьных лет. В то же время и в пьесах он для меня изначально – поэт. Как и наш Пушкин.

С огромным и любящим уважением отношусь к сделанному за два века в «русском Шекспире» – и в русском «Гамлете». Считаю долгом заявить о том сразу – именно потому, что за последние полтора десятка лет в новейшей, постсоветской российской «шекспириане» выявился, утвердился, стал как бы «культурным стереотипом», метой «продвинутости» и моды иной взгляд. Я же публично расписываюсь в «ретроградстве»: остаюсь благодарен переводчикам «Гамлета» былых времен, от первопроходца М. Вронченко до Н. Полевого, А. Кронеберга и К. Романова, от М. Лозинского до А. Радловой, Б. Пастернака и М. Морозова. Их труд, их преданность Шекспиру, их любовное вчитывание в его слово, их удачи (да и то, что можно и нужно у них оспорить) – для тех, кто рискнул на свое прочтение самого знаменитого из трагических поэтов, – такой же ориентир и «комментарий», как и необъятные закрома шекспиристики.

Но, значит, и планка тут установлена высокая. И делать дело «ниже» по результату («текстологическому», «поэтическому» ли) – бессмысленно. Потому любая новая попытка требует отваги – и, конечно же, веры в себя, что со стороны не может не глянуться самоуверенностью и «претензией». Приступая к работе, ты должен быть готов встретить законный скепсис и пристрастие не только специалистов-знатоков, но и всех возможных твоих читателей, для кого русский Шекспир стал как бы частью «менталитета» – в слове, сказанном до тебя мастерами. Так что трезво отдаю себе отчет: судьбу своего опыта не могу предугадать, а оправдывать свою безрассудную смелость – если ее и можно оправдать, – смею лишь одним: «Гамлет» со мной и во мне – всю мою, уже такую долгую, жизнь.

Рубеж нового века родил в России новый шекспировский – и «гамлетовский» – бум. С 1999 года уже вышли в свет, кажется, десять (если не больше) новейших переводов «Гамлета» (о них – в комментариях; хотя капитальный труд И. В. Пешкова над первопечатными текстами и его же, местами спорные, но интереснейшие комментарии надо сразу выделить особо). А вариантов сцен, монологов, фраз!.. Шекспиром набит Интернет. Версий «Быть или не быть» не счесть: серьезные, добросовестно-старательные, «вольные», «модерн», стёб… Немыслимое множество перекладов сонетов (в том числе и полные своды). О неслыханных шекспироведческих исканиях и не говорю. От многих нынешних, изощренно-«научных» интерпретаций разного рода «тайн» в «Гамлете», как правило, заходит ум за разум. Как и от гипотез нафталинной давности: о пресловутой «проблеме авторства», сегодня российскими изыскателями с энтузиазмом реанимированной – и утверждаемой заново как абсолют, всё с теми же, для новейших поколений, видимо, суперновыми доводами. Воистину, правы и Экклезиаст, и Шекспир одного из сонетов, сказавшие: всё уже «было»… Что ж, исполать. Бурная пена когда-нибудь да уйдет, Шекспир и «Гамлет» останутся. Главное – они, выходит, нужны нам в наше смутное время позарез. В конце концов, нынешние «страсти по Шекспиру» и нам, и тем, кто уже дышит в затылок, и потомкам, и мастеру Вилю, жителю и сеятелю нашего «культурного поля», – на пользу. Глядь, до нового-толкового и достучимся… Толците, и дастся нам.

Почти всех нынешних переводчиков и истолкователей поэта-драматурга Шекспира (и его «Гамлета»), пусть и спорящих друг с другом, отличает, похоже, одна общая черта: весьма критическое, а то и резко «нигилистическое» отношение к тому, что накоплено «до них» в русском переводном Шекспире. В общем, это даже закономерно, но сам я взгляд сей никак не могу разделить, может быть – просто по возрасту, научению и воспитанию. Прочитывать заново, предлагать новое, «свое» ли, «ближе» ли к автору, – да. С порога прежнее отбрасывать, лихо ниспровергать, «свое» бульдозерно «продвигая» (а ныне переводчиками и «ведами», порой в одном лице, такое нет-нет, да «озвучивается», вплоть до отказа Маршаку в минимуме дара поэта, Пастернаку – в достаточном понимании не шекспировского даже, а вообще английского языка), – это уже нечто иное, у меня ни сим-

патии, ни доверия как-то не вызывающее. Если кому-то из нас и дано выговорить некое

новое слово, двинуться чуть дальше или «выше», – так только потому, что мы, как на все века было сказано, «стояли на плечах гигантов». Еще Пушкин говаривал азартным хулителям «устарелого» Жуковского: не кусайте груди кормилицы своей… А всерьез ставить задачу: своим переводом как бы «отменить» прежние, – несерьезно.

Для всех нас есть два русских «Гамлета» XX века, наша – навсегда уже – классика: Лозинский и Пастернак. Каждый для многих «обычных читателей», по сути, – едва ли не «на правах оригинала» (как называл Пастернак «Лира» в переводе Дружинина). Точнее (уникальность русского «Гамлета»!) – именно «двух оригиналов». Ведь оба переводчика «читали» Шекспира не схожими методами и дали результаты разительно не схожие.

М. Л. Лозинский хотел как можно бережнее, скрупулезнее передать и «содержание», и «рисунок мысли» (выражение М. М. Морозова) Шекспира, вплоть до строчечной формы и синтаксиса. В идеале бы: на одно (каждое!) значащее слово Шекспира – одно русское.

Б. Л. Пастернак считал необходимым условием приближения к автору внутреннюю свободу переводчика, а ее обеспечивает цельное постижение подлинника, и главное – его «духа». Переводи не слова и метафоры, строки и монологи, а «мысли и сцены».

Оба метода обоснованы – и оба рискованны, каждый по-своему.

«Лексическим» методом Лозинского трудно преодолевать «генетическое» отличие языков: тут и иные законы синтаксиса, и, говоря огрубленно, «короткость» английских слов и «длиннота» русских. И главное: полисемия, «синкретика» английской лексики (где Шекспир был виртуозом) – и русский синонимизм (смысловую «множественность», нюансировку, а то и одновременную (!) резкую разность значений одного английского слова – надо передавать разными способами). Хотя это проблема каждого переводчика, какую бы «школу» перевода он ни исповедовал. Но если тебя еще связывает сам принцип уважительного следования «за автором»? Это вызовет и усложненность (или «спрессо-ванность») конструкций речи, и невольное, если не искажение, то порой обеднение смыслового наполнения, и «странности» словаря; даст впечатление языковой и временной дистанции, затруднит понимание. В итоге – конечно, может дать «запах почерка» Шекспира, но – и дух «остраненности» (и «отстраненности») автора, уже не «нашего современника» (Г. Козинцев), а «литпамятника» иной культуры.

«Поэтический» же метод Пастернака, по сути, – сугубо индивидуальный, «разовый»; слишком уж многое (если не все) зависит от творческой личности переводчика, говоря прямо: от масштаба способностей его, и как «читателя», и как «поэта». И парадокс: чем «зримей» видится автор переводчику (а Б. Л. ощущал себя с Ш. на равных), тем ближе соблазн не перевода, а вариации, или «пересказа», «изложения» (простите «школьные» термины). Не зря сам Б. Л. предлагал судить его «Гамлета» как факт русской поэзии, по тем же законам, что и собственное творчество. Не случайно тут и другое следствие: для Б. Л. из его переводов Шекспира именно этот стал делом всей жизни, его правил он десятки лет, упорно стремясь обуздать, устрожить заявленный метод, сознательно (а то и «давлению извне» уступая) менял «личный почерк», приближая к чужому «рисунку мысли». Но одно «свое» не тронул – и правильно: почти строгое чередование «мужских» и «женских» строк. Зря это ставим ему в вину: «Гамлет» не «Горе от ума», Шекспир – поэт по «первому дару», и «равновесный» русский ямб помогает это донести, если ты не автор «Годунова». Почти везде следую тому же ритму. Да и оказалось: стих так ложится «сам собой»! Очевидно, ему так естественнее дышится… Вдруг у Б. Л. было то же: не «приём», а – «так легло»?

Какую же задачу ставил автор предлагаемого перевода, как определял свой «метод»?

Рискну ответить максимально честно: задачу, видимо, невозможную, утопическую. Дать

опыт некоего «синтеза» двух методов,* попытку реализовать «золотую середину» (или хоть

к ней приблизиться). На пределе своих способностей и разумения быть верным Шекспиру, и в смысловых, и даже в речевых «подробностях» (когда они, по-твоему, не только необходимы, но и достаточно характерны, любопытны), что требует опять же максимального, по твоим силам, «прорыва внутрь» текста. И одновременно – попытаться

–– * Есть еще «метод адекватности» И. В. Пешкова, но его перевод 2003 г., отсылки к которому здесь многократны, по словам самого И. В., «не претендует на самостоятельное эстетическое значение», носил «вспомогательный характер» при публикации оригиналов пьесы (труд великой пользы для переводчиков).

дать русское поэтическое произведение (т. е. написанное как бы «русским поэтом Шекспиром», да еще поэтом нашего времени, современного стихоязыка, как и «мастер Виль» был «своим» для своего читателя-зрителя). При этом произведение театральное, рассчитанное на сценическую практику. Короче: «современная» пьеса, воспроизводящая возможно точнее всемирно известный источник, и не прозой, а стихом («дьявольская разница», как сказал бы Александр Сергеевич). Стихи же, в русле поэтики нынешнего – но «традиционного», без «архаики», «постмодерна» ли, сленга, – русского стиха (всегда за плечом ощущая тень другого своего бога, сократовского ли «даймона»: Пушкина), стараться ориентировать на оригинал, в том числе на эквилинеарность и эквиритмию. И это – когда уже есть театральный стихотекст от одного из мэтров-мастеров русской поэзии!

Словом, задача по плечу едва ли не гению, каковым переводчик заведомо не является, что, поверьте, сознает лучше любого из читателей и критиков.

Зачем же браться за неисполнимое? На что тут вообще можно надеяться?

Опять скажу честно: не знаю. Нет у меня самоутешительного ответа. Знаю одно: не пойти на это безумие я почему-то не мог.

Рождался перевод в два этапа. Первый, после десятка лет труда (редко, урывками, ощупью), прервался на середине работы, еще в начале 1980-х годов, думалось: навсегда.

Более четверти века неоконченный мой «Гамлет» сидел (даже не в сознании, а где-то в глубинах мозжечка) привычной, уже глухо помнящейся занозой.

И однажды, на финишной жизненной прямой, вдруг задергало, заболело – как некий неисполненный долг, неясная, но явственная вина. Перед кем? Перед своим Гамлетом? Шекспиром ли? Перед теми (уже немногими) близкими и «дальними», кто еще помнит, как декларировал я любовь и верность автору «Гамлета»? Перед памятью о незабвенном А. А. Аниксте? Кто еще в 70-х годах былого века архивежливо, но нещадно разгромил первую мою, щенячью «гамлетовскую» примерку (вот они, редкие уже и тогда, российские интеллигенты старой высокой пробы: не счел зазорным главный шекспировед страны откликнуться с Олимпа на немощный лепет неофита-полуграфомана из провинции, недоросля в тридцать с гаком лет). А через годы – щедро приветил первые мои над сонетами барда страдания, не узнав в них (напомнить я не посмел) забытого им неуча, канувшего в Лету … Выпало то счастье, когда «Гамлет» неумехи покрылся было пылью, и тоже до сих пор зудит рубец: со смертью А. А. остановились и сонеты, рано, на трети дороги. Но это – отдельная тема, и еще теплится надежда, что не фатален финал.

А «Гамлет», тогда нахально обещанный Александру Абрамовичу в кулуарах ИМЛИ, на давних шекспировских конференциях, все-таки закончен. И каким бы он ни вышел, какая бы незавидная участь ни ждала его, груз странного тревожащего долга стал все же поменьше, полегче. И если даже отдаю своего принца на поругание и казнь, или (что еще хуже) на незаметный промельк и забвение, знаю: новый век опять обновит (уже обновляет) «Гамлета». Нужны переводы. Они уже явились. Будут еще. Вот и мой, вслед иным, – рискнул себя явить. В остальном, как говорил Гамлет, что будет – тому и быть.

Последнее. В параллель с переводом рождалось бесформенное нечто, названное: «Записи на полях». В итоге выросли сиамские близнецы, разнополые, но неразделимые. Без «примечаний» кое-что может показаться очень непривычным, а то и «от фонаря» сказанным. Да и, смею надеяться, режиссерам и актерам что-то могло бы пригодиться. Там же – об источниках перевода. Словом, перевод и «Записи» – одна «книга». Что переводчик очень просит иметь в виду. Хотя, возможно, это самоощущение взаимонеобходимости перевода и жанрового винегрета «Записей» – тоже иллюзорно…

В. А.

2009, февраль-март.

Светлой памяти

человека

из ушедшей плеяды

благороднейших российских

интеллигентов,

ученого,

рыцаря и герольда Шекспира,

Александра Абрамовича Аникста

посвящает свой труд

переводчик

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР

ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Г А М Л Е Т А,

ПРИНЦА ДАТСКОГО

ПЕРЕВОД

Валерия Ананьина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

КЛАВДИЙ король Дании

ГАМЛЕТ сын покойного, племянник нынешнего короля

ГЕРТРУДА королева Дании, мать Гамлета, жена Клавдия

ПОЛОНИЙ канцлер и первый королевский советник

ЛАЭРТ сын Полония

ОФЕЛИЯ дочь Полония

ГОРАЦИО товарищ Гамлета по университету

РОЗЕНКРАНЦ друзья Гамлета – в детстве и по учебе,

ГИЛЬДЕНСТЕРН провинциальные дворяне

ОЗРИК

ВОЛЬТИМАНД придворные

ДВОРЯНИН*

КОРНЕЛИЙ (без слов)**

РЕЙНАЛЬДО человек Полония

МАРЦЕЛЛ

БЕРНАРДО часовые

ФРАНЦИСКО

ФОРТИНБРАС принц Норвежский

АКТЕРЫ

ДВА КЛОУНА из простонародья, могильщики

СВЯЩЕННИК

НОРВЕЖСКИЙ КАПИТАН

АНГЛИЙСКИЕ ПОСЛЫ

ПРИЗРАК ОТЦА ГАМЛЕТА

Лорды, дворяне, офицеры. Солдаты, матросы, горожане. Вестовые, слуги.

Место действия – ЭЛЬСИНОР.

____________________________________________________________________

* Из 18-й сцены. Можно «объединить» с «лордом» из 22-й. Прим. переводчика.

** А Корнелия – с кем-то из них или с обоими. На заметку театру. Прим. переводчика.

АКТ I*

Эльсинор. Крепостная площадка. Франциско в карауле. Входит Бернардо.

БЕРНАРДО:

Кто это там?

ФРАНЦИСКО:

Нет, сам ты кто? Ни с места!

БЕРНАРДО:

Жить долго королю!

ФРАНЦИСКО:

Бернардо?

БЕРНАРДО:

Он.

ФРАНЦИСКО:

По сменщикам таким часы сверять бы.

БЕРНАРДО:

Отбой, Франциско, полночь, двигай спать.

ФРАНЦИСКО:

За смену в срок спасибо: стал ледышкой,

И сердце ноет.

БЕРНАРДО:

Происшествий нет?

ФРАНЦИСКО:

Мышь не шмыгнула.

БЕРНАРДО:

Значит, спи спокойно.

Марцелл хотел дежурство разделить,

Гораций с ним. Поторопи, коль встретишь.

ФРАНЦИСКО:

Похоже, не они ли. Стой! Кто там?

ГОРАЦИО (входя):

Кто друг земных основ.

МАРЦЕЛЛ (входя):

И верен трону.

ФРАНЦИСКО:

Храни вас Бог.

МАРЦЕЛЛ:

А, неподкупный страж.

Счастливо! Кто там сменщиком?

ФРАНЦИСКО:

Бернардо.

Храни вас Бог. (Уходит.)

МАРЦЕЛЛ:

Бернардо, эй!

БЕРНАРДО: Там что –

Горацио никак?

ГОРАЦИО:

Каким-то боком.

––

* Деление пьесы (крайне неудачное) на 5 актов, список «лиц», многие ремарки, разметка сцен – дело рук позднейших редакторов, не Шекспира. Тут деление на три акта (на сцены кое-где тоже не традиционное, как порой и ремарки). Подробнее: см. «Записи на полях». – В. А.

БЕРНАРДО:

Привет, Гораций! Друг Марцелл, салют!

ГОРАЦИО:

Являлась эта штука?

БЕРНАРДО:

Нет покуда.

МАРЦЕЛЛ:

Горацио послушать, так у нас

Фантазия играет. Он не верит,

Что дважды мы видали эту жуть.

Насилу упросил его сегодня

Побдеть на страже с нами в эту ночь.

Явления дождется – убедится,

А там с виденьем и поговорит.

ГОРАЦИО:

Дождусь я, как же.

БЕРНАРДО:

Сядем. И позволь-ка

Еще разок твой неприступный слух

Атаковать рассказом очевидца.

ГОРАЦИО:

Ну, так и быть, послушаем. Сажусь.

БЕРНАРДО:

Вчерашней ночью,

Едва звезда, вон та, левей Полярной,

Марш по* небу проделала как раз

Туда, где блещет нынче, мы с Марцеллом,

Как било час…

(Входит Призрак.)

МАРЦЕЛЛ:

Молчи! Ни звука! Вот оно, гляди!

БЕРНАРДО:

Точь-в-точь король-покойник, старый Гамлет!

МАРЦЕЛЛ (Горацио):

Ты книгочей – так попытай его.

БЕРНАРДО:

Король – и всё! Ты глянь, Гораций, глянь!

ГОРАЦИО:

Одно в одно – вот ужас! Быть не может!

БЕРНАРДО:

Вопроса ждет.

МАРЦЕЛЛ:

Спроси его, спроси!

ГОРАЦИО:

Кто ты, посмевший под покровом ночи

Присвоить августейшие черты

Покойного властителя державы?

Я заклинаю небом, отвечай!

МАРЦЕЛЛ:

Похоже, оскорбилось.

БЕРНАРДО:

И уходит!

––

* Литеры курсивом указывают акцент. – В. А.

ГОРАЦИО:

Стой! Заклинаю! Говори! Ответь!

(Призрак уходит.)

МАРЦЕЛЛ:

Ушло – и рта раскрыть-то не желает.

БЕРНАРДО:

Что, побледнел, Горацио? Дрожишь?

Не очень на фантазию похоже?

Что скажешь?

ГОРАЦИО:

Не ручательство бы глаз,

Ни в жизнь бы не поверил, Бог свидетель.

МАРЦЕЛЛ:

Схож призрак с королем?

ГОРАЦИО:

Как ты – с собой.

И латы те же самые на нем,

Как в поединке с гордецом-Норвежцем,

И хмур – как в ссоре с польским королем,

Когда швырнул того на лед из санок.

Неслыханно!

МАРЦЕЛЛ:

Вот так две ночи, в самый мрачный час,

Он марширует мимо, туча тучей.

ГОРАЦИО:

Все разгадать до донца не берусь,

Но, в общем, тут предвестье: ждет страну

Гроза, – глядишь, чужак в нее ворвется.

МАРЦЕЛЛ:

А ну, присядем. Кто бы мне сказал,

С чего так построжали караулы,

Что по ночам нет гражданам житья?

Зачем льем пушки сутки напролет,

Скупаем за границей снаряженье,

Вербуем корабельщиков, а те

И в праздники усердствуют, как в будни?

Куда мы гоним, не щадя себя,

И дня уж мало – ночь берем в упряжку?

Кто разъяснит?

ГОРАЦИО:

Могу. По крайней мере,

Слух передам. Вы помните? Король,

Чья тень нам с вами только что являлась,

Когда-то личный вызов получил

От короля норвежцев Фортинбраса.

Норвежца жег честолюбивый зуд,

А Гамлет в здешнем мире слыл героем,

Он зарубил врага. А перед тем

По всем законам рыцарского права

Противники скрепили договор:

Жизнь потерял – теряешь часть владений.

Конечно, равной долею земель

И наш король сопернику ручался,

Осиль на поединке Фортинбрас.

Но тот погиб – и свой залог утратил,

А Гамлет – приобрел. И вот теперь

Забунтовал наследник Фортинбраса,

И именем, и норовом – в отца:

Бурлит в юнце металл, не ставший слитком.

Акулью хватку обнаружил принц:

Набрал в глуши сорвиголов да голи,

За харч готовой и в любой огонь, –

Пустому животу закон не писан.

Все донесенья сходятся в одном:

Отец терял, как сказано, а отпрыск

Железным кулаком велит вернуть.

Вот, думаю, откуда сборы наши,

И патрули, и толки про войну,

Вся лихорадка, бьющая страну.

БЕРНАРДО:

Сдается мне, что так оно и есть.

А то с чего бродить дозором, в латах,

Зловещему подобью короля,

Который эту распрю нам накликал?

ГОРАЦИО:

Пусть мошка, – а зрачок души тревожит…

А вот когда кичился славой Рим,

Не ведая, что завтра рухнет Цезарь,

Могилы пустовали без жильцов,

А мертвецы стонали в переулках.

Земля в косматом пламени комет

Кровавою росою исходила.

Вещало беды солнце. На Луну,

Светило влаги, двигатель Нептуна,

Тьма пала хворью, будто в Судный День.

Теперь подобный знак земля и небо

Послать решили к датским рубежам,

Гонцом судьбы, прологом близких бедствий,

Чтоб нас и всю страну предостеречь.

(Возвращается Призрак.)

Вернулось! Ну, пускай испепелит,

А закрещу дорогу. Призрак, стой!

Какой тебе ни дан бы звук ли, голос, –

Ответь мне!

Какое дело доброе тебе

Вернет покой, а мне послужит к чести?

Ответь мне!

Какая ждет страну твою судьба,

И можно ли, узнав, ее избегнуть?

Ответь!

Какой ты клад в земной утробе скрыл?

Кто о казне, знать, в жизни пекся строго,

И в смерти ищет к золоту дорогу?

(Поет петух.)

Стой! Говори! Марцелл, не выпускай!

Стой, сказано!

МАРЦЕЛЛ:

Мне что – бить алебардой?

ГОРАЦИО:

Давай, – уйдет!

БЕРНАРДО:

Сюда, держи!

ГОРАЦИО:

Сюда!

(Призрак уходит.)

МАРЦЕЛЛ:

Ушло.

Неладно вышло, – вылитый король,

А мы к нему с насильем. Да без толку:

Что привиденье бить, что дым рубить,

Не оскорбился дух, так посмеется.

БЕРНАРДО:

Он все сказал бы, не запой петух.

ГОРАЦИО:

Заметили? Он вздрогнул, точно грешник

Перед Судом. Поверье я слыхал:

Петух, трубач зари, крикун картавый,

Своей руладой будит бога дня.

До этого сигнала дух свободен:

Вода ли, пламень, воздух ли, земля, –

Блуждай по всем стихиям. Но услышишь

Крик петуха, – спеши в свою тюрьму.

Вот вам пример, что лгут не все легенды.

МАРЦЕЛЛ:

Он таять стал при петушином крике.

А раз в году, толкуют старики,

Когда подходит Рождество Христово,

Всю ночь горланит утренний певун.

Тогда и духи выглянуть не смеют,

И сны к добру, и звезды не вредят,

А чары ведьм и фей теряют силу,

Так святы благодатные часы.

ГОРАЦИО:

Слыхал – и в чем-то верю… Посмотрите:

Уже рассвет волочит ржавый плащ,

С холмов росу сбивая на востоке.

Конец дежурству. Только – вот совет:

Пусть обо всем, что ночью мы видали,

Узнает младший Гамлет. Ставлю жизнь,

Уж с ним-то дух не промолчит, как с нами.

Согласны рассказать ему, друзья?

Так поступить велят и долг, и чувство.

МАРЦЕЛЛ:

Давайте, ладно. Ну, а где с утра

Удобнее найти его, я знаю.

(Уходят.)

Тронный зал Эльсинора. Трубы, литавры. Входят Король, Королева, Полоний, советники, Лаэрт, Вольтиманд, Корнелий, Гамлет и другие.

КОРОЛЬ:

Хотя кончина дорогого брата

Свежа в сердцах, и безутешны мы,

А вся страна единым ликом горя,

Как должно, чтит прах Гамлета-отца,

Но каждый волен побороть природу,

И, мудрой скорби в меру дань отдав,

Мы в час беды себя забыть не вправе.

А потому наш долг: в супруги взять

Вчера – сестру, сегодня – королеву,

Наследницу державы и венца,

Вдову-хозяйку всей военной мощи.

Не сладок нам, как говорится, мед:

Улыбка – в том глазу, а в этом – слезы,

На свадьбе мы поем за упокой

И свадебные песни – на поминках,

Стремясь печаль и радость уравнять.

Добавил бы, что мудрость приближенных

(Мы доброй воли не стесняли им)

Нас укрепляла. Всех – благодарим.

Теперь второе. Младший Фортинбрас,

Решив, что с нами можно не считаться,

А в государстве углядев расстрой

Со смертью брата, так в мечтах занесся,

Что требовать от нас не устает

Возврата вотчин, тех, что взял по праву

Наш храбрый брат. Не по юнцу замах,

Сейчас мы сообща и кончим с этим.

Вот сущность дела. Немощен и дряхл

Король норвежский, дядя Фортинбраса,

И в суть затей племянника не вник.

Мы пишем тут ему, прося в дальнейшем

Пресечь набор солдат, расход казны,

От лишних тягот подданных избавив.

Везти привет монарший старику –

Вам, добрый Вольтиманд, вам, друг Корнелий.

Круг полномочий дан в статьях письма,

Не превышайте их в переговорах.

С отъездом не тяните. Добрый путь.

Пусть быстрота докажет вашу верность.

ВОЛЬТИМАНД, КОРНЕЛИЙ:

Докажем, государь, не сомневайтесь!

КОРОЛЬ:

Не смеем сомневаться. Отправляйтесь.

(Послы уходят.)

Теперь, Лаэрт, что нового у вас?

Прошенье вы готовили. О чем же?

К разумному не глухи короли.

Заранее твою любую просьбу

Опережаю щедростью своей.

Не ближе голова по крови к сердцу,

Ко рту в застолье не щедрей рука,

Чем датский трон – к родителю Лаэрта.

Итак, чего ты хочешь?

ЛАЭРТ:

Государь!

Позвольте мне во Францию вернуться.

Я добровольно из-за рубежа

На вашу коронацию приехал.

Мой долг исполнен. Честно говоря,

Я мыслями теперь – опять в Париже.

С поклоном этой милости прошу.

КОРОЛЬ:

Отец не против? Что Полоний скажет?

ПОЛОНИЙ:

Он так тянул мне душу, государь,

Что вытянул согласье. Просьбу сына

Своей скрепляю, сердце сам скрепя.

Молю нижайше, дайте дозволенье.

КОРОЛЬ:

Лови фортуну, в добрый час, Лаэрт,

Шлифуй свои таланты на досуге.

А что мой родич Гамлет, брат… и сын?

ГАМЛЕТ:

Родством – посродней, родом – не в породу.

КОРОЛЬ:

Всё так же ходим под завесой туч?

ГАМЛЕТ:

Нет, государь, – стоим на солнцепеке.

КОРОЛЕВА:

К чему, мой добрый мальчик, этот мрак?

Глянь дружелюбней на державу нашу.

Не весь же век, не подымая глаз,

Искать следы отца в истлевшем прахе.

Всем дан предел природного пути –

Жить, умереть и в вечность перейти.

ГАМЛЕТ:

Всем дан предел.

КОРОЛЕВА:

Грустя об общей доле,

Где повод выглядеть в особой роли?

ГАМЛЕТ:

Не выглядеть, сударыня, а – быть.

Не знаю слова «выглядеть». Ни этот

Чернильный плащ, ни траурный наряд –

Приличия заезженные знаки, –

Ни хриплый вздох, ни половодье слез,

Ни горестью обтянутые скулы,

Ни все разряды табеля скорбей

Не скажут суть. Игру освоить эту

Немудрено – чтоб «выглядела» роль.

Боль, что во мне, – правдивее стократ

И скорбь не превращает в маскарад.

КОРОЛЬ:

Отрадно и хвалы достойно, Гамлет,

Что грустный долг вы платите отцу.

Но и родитель ваш, и дед, и прадед

Отцов теряли. Первый долг живых –

Осиротев, оплакивать утрату

Какой-то срок. Но обращать печаль

В кичливый вызов – чести не прибавит.

Мужчины недостойно – так стенать.

Усмотрят в этом дерзость святотатца,

Незрелость сердца, взвинченность души

И скудную ребячливость понятий.

Есть вещи, неизбежные для всех

И потому обычные. К чему же

Упрямо ими сердце надрывать

Вразрез с рассудком? Стыдно, Гамлет. Это

Пред небом, пред усопшими вина,

Вина пред естеством и верх абсурда

Для логики, чей тезис – смерть отцов –

Один, и вывод: вздох над первым трупом

Иль нынешним – один: «Быть по сему!»

Терзанья тут бесплодны. Умоляем:

Откиньте их, примите нас в отцы.

Пусть помнит мир, что вы – ближайший к трону,

И вас хотят любовью наделить,

Которая отцовской не уступит

По терпеливой силе нежных чувств.

А в Виттенберг опять спешить не стоит,

Ученые занятья подождут.

Надеемся склонить вас: задержитесь

Под ласковой опекой наших глаз

Как первый в свите, нам – и брат, и сын.

КОРОЛЕВА:

Прошу, не обижай отказом мать,

Не езди в Виттенберг, останься с нами.

ГАМЛЕТ:

Сударыня, во всем вам подчиняюсь.

КОРОЛЬ:

Вот искренний, почтительный ответ!

Нам в Дании ты – свой. Мадам, идемте.

С улыбкой в сердце, принц, благодарим

За смирность и уступчивость сыновью.

Не час веселий бражных для страны,

Но в честь согласья пусть подымет пушка

Тост короля до туч, чтоб горний гром

Земным громам откликнулся! Идем.

(Трубы, литавры. Уходят все, кроме Гамлета.)

ГАМЛЕТ:

О, если б ты, нечистой плоти груз,

Мог стать росой, растаять, испариться!

И если бы Творец не запретил

Самоубийства людям! Боже! Боже!

Как этот затхлый бесполезный мир

Возней бездарной опостылел глазу!

До рвоты. Пустоцветов наплодил

Сад одичавший. Сорняки да плесень

Одни его забили. Как могли

Дать небеса скатиться до такого!

Два месяца, как умер. Нет и двух!

Король – до ногтя! Рядом с тем сатиром –

Как Аполлон. А мать любил он так,

Что ветры целовать ее не смели.

Земля и небо! Мне ли вспоминать!

Она впивалась так в него, – казалось:

Чем корм сытней, тем ненасытней рот,

А через месяц… Лучше бы не думать.

Недолговечность, – Женщиной зовись.

Лишь месяц! Не стоптала башмаки,

В которых шла за гробом, вся в рыданьях,

Античным впору…* И она, она –

Мой Бог, зверь неразумный дольше плачет! –

Супруга! Дяди! Отчима обрел!

Двойник отца, как я – близнец Геракла!

Вдова на час! Еще с набрякших век

Соль лицемерных слёз она не смыла,

И – в новобрачных! Дьявольская прыть.

Бегом, бегом – в постель кровосмешенья!

Злом началось, – не жди добра и впредь.

Рвись, сердце. Стать бы камнем. Онеметь.

(Входят Горацио, Марцелл и Бернардо.)

ГОРАЦИО:

Почтенье, принц.

ГАМЛЕТ:

Да, да, я рад вас видеть…

Горацио! Не верю сам себе.

ГОРАЦИО:

Он самый, принц, и ваш слуга навеки.

ГАМЛЕТ:

Мой друг! А этим званьем мы равны.

Что вытянуло вас из Виттенберга?

Кто с вами там? Марцелл?

МАРЦЕЛЛ:

Добрейший принц…

ГАМЛЕТ:

Я очень рад вас видеть. (Бернардо) Добрый вечер.

Что ж вас из Виттенберга привело?

ГОРАЦИО:

Желанье побездельничать, мой принц.

ГАМЛЕТ:

И враг бы не сказал о вас такого,

Не клевещите сами на себя,

Не верю. Пожалейте уши друга

Вы – и безделье? Полно, знаю вас.

Но, право же, зачем вы в Эльсиноре?

Гостям здесь рай, – мы выучим вас пить.

ГОРАЦИО:

Отец ваш умер, – я спешил к обряду.

ГАМЛЕТ:

Смеетесь надо мной, ученый друг?

––

* В оригинале королева – «вся в слезах, как Ниобея». Вариант «по автору», на выбор, – см. «Записи». Замена – для зрителя, не знакомого с мифологией и без комментария под рукой. – В. А

К венчанью матери моей, не так ли?

ГОРАЦИО:

Вы правы: поспешили с этим, принц.

ГАМЛЕТ:

Всё бережливость, бережливость, брат!

Пирог с поминок подали на свадьбу.

Рад встретить бы на небе сатану,

Чем испытать подобный день, Гораций.

Отец… Он и сейчас передо мной.

ГОРАЦИО:

Где, принц?!

ГАМЛЕТ:

В зрачках души моей, Горацио.

ГОРАЦИО:

Видал его: достойный был король.

ГАМЛЕТ:

Он человеком был. Во всем – и в целом.

И мне не встретить равного ему.

ГОРАЦИО:

Похоже, принц, он встретился мне ночью.

ГАМЛЕТ:

Он? Вы о ком?

ГОРАЦИО:

Отец ваш, принц.

ГАМЛЕТ:

Отец!

ГОРАЦИО:

Спокойней! Не спешите изумляться,

Дослушайте. Я не сошел с ума,

Но если бы не эти очевидцы…

Короче – чудо!

ГАМЛЕТ:

Господи, скорей!

ГОРАЦИО:

Уже две ночи этим караульным,

Марцеллу и Бернардо, на посту

В безлюдье мертвом видится такое:

Вдруг, в полночь, некто, дух ли, человек,

Закованный в доспехи боевые,

И обликом – ваш вылитый отец,

Дозор минует королевским шагом.

Так трижды проплывает он вблизи,

Едва дозорных древком не касаясь.

А те, дрожа, как студень, онемев,

Глаза вперяют в жуткое виденье.

Наутро тайну доверяют мне.

На третью ночь я с ними в карауле –

И убеждаюсь в правде диких слов:

В такой же час я вижу тот же образ.

Я помню короля: вот две руки –

Они не больше схожи.

ГАМЛЕТ:

Место, место!

МАРЦЕЛЛ:

Площадка, принц, где смена часовых.

ГАМЛЕТ:

Вы с ним не говорили?

ГОРАЦИО:

Я пытался,

Но все впустую. Правда, помню миг:

Виденье будто головой качнуло,

И я решил – сейчас заговорит,

Но тут петух заголосил некстати.

Едва он крикнул, – отшатнулся дух

И тут же с глаз пропал.

ГАМЛЕТ:

Невероятно!

ГОРАЦИО:

Но истинно – ручаюсь жизнью, принц.

Мы посчитали долгом вам открыться.

ГАМЛЕТ:

Да, да… Прошу простить, я не в себе.

Кто ночью на часах?

МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО:

Мы, принц.

ГАМЛЕТ:

Отлично.

В доспехах был, сказали вы?

МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО:

Да, да.

ГАМЛЕТ:

Что, с головы до пят?

МАРЦЕЛЛ, БЕРНАРДО:

От ног до шлема.

ГАМЛЕТ:

И вы сумели разглядеть лицо?

ГОРАЦИО:

Забрало было поднято, мой принц.

ГАМЛЕТ:

А как смотрел? Угрюмо?

ГОРАЦИО:

Как сказать.

Скорей не гневно хмурился, а горько.

ГАМЛЕТ:

Бледнел, краснел?

ГОРАЦИО:

Кровинки нет в лице.

ГАМЛЕТ:

И все на вас глядел?

ГОРАЦИО:

Не отрываясь.

ГАМЛЕТ:

Жаль, не был там.

ГОРАЦИО:

Подумали бы – бред.

ГАМЛЕТ:

Как знать, как знать… И долго это длилось?

ГОРАЦИО:

Успел бы я до сотни досчитать.

МАРЦЕЛЛ. БЕРНАРДО:

Нет, дольше, дольше!

ГОРАЦИО:

Ну, при мне – навряд ли.

ГАМЛЕТ:

Седая борода?

ГОРАЦИО:

Как на живом:

Едва посеребрённый черный соболь.

ГАМЛЕТ:

Сегодня ночью вместе постоим.

Вдруг явится…

ГОРАЦИО:

Придет, не сомневаюсь.

ГАМЛЕТ:

И если снова примет вид отца,

Я с ним заговорю, – хоть преисподня

Разверзнись, чтобы вбить мне кляп! А вас

Прошу и впредь молчать о нашей тайне,

И что бы ночью ни произошло, –

Осмысливать в уме, но вслух – ни слова.

А я за дружбу – дружбою воздам.

До встречи. Ждите к полночи на месте.

Я подойду.

ВСЕ:

Почтенье вам, милорд!

ГАМЛЕТ:

Мне – ваша дружба, вам – моя. До встречи.

(Они уходят.)

Виденье в латах! Дух отца? Актер?

Нечисто что-то тут. Скорей бы полночь!

Терпи, душа! Посеянное зло

В земле не скрыть: пришла пора, – взошло.

(Уходит.)

Комната в доме Полония. Входят Лаэрт и Офелия.

ЛАЭРТ:

Поклажа на борту уже. Прощай.

А будет случай, – не проспи, сестренка,

С попутным ветром весточку пришли,

Как ты живешь.

ОФЕЛИЯ:

Еще напоминает…

ЛАЭРТ:

А Гамлета авансы – ерунда.

Галантный вздор, игра ребячьей крови,

Фиалка, обогнавшая весну,

А цветик ранний – хил и быстро вянет,

Сласть аромата не на век – на миг.

Не дале.

ОФЕЛИЯ:

Чем – докуда?

ЛАЭРТ:

До рассудка!

Натуры рост – не только в росте мышц,

Растем, как церкви: чем главою выше,

Тем выше службой духа и ума.

Сейчас он любит, он – сама невинность,

Душою, плотью, помыслами – чист,

Я допускаю. Но остерегайся!

Все высшие – в желаньях не вольны.

Он связан по рукам своим рожденьем,

Не может он по вкусу отмерять

Себе кусок. Он в выборе обязан

Из блага государства исходить.

Закон природы: что на пользу телу,

Лишь то и выбирает голова.

И пусть он о любви поет часами,

Будь умницей и верь лишь тем словам,

Каким законный ход – ему по силам,

А высшему по силам только то,

Что не вразрез со словом сильных мира.

А честь? А имя доброе твое?

Ведь если ты поверишь сладким песням

И, по сердечной слабости, отдашь

Девичий клад, не выдержав атаки…

Офелия, сестренка, берегись!

Влечение не подпускай на выстрел,

Страсть бьет, как пуля, – хоронись в тылу.

Засматривать на прелести девичьи

И месяцу нескромно дозволять.

От клеветы и святость не спасется.

Червь точит первоцветы по весне

Охотнее, пока они – в бутонах.

И утром жизни, по сырой росе,

Легко схватить смертельную простуду.

Остерегись, страх – охранит от бед.

А юный пыл – враг самому себе.

ОФЕЛИЯ:

Урок хорош. Приставлю стражей к сердцу

Твои советы. Только, милый брат,

Не будь и ты, как тот безбожник-пастырь:

Другим укажет в рай тернистый путь,

А сам, чревоугодник и повеса,

Срывает розы на путях греха,

Забыв свою же проповедь.

ЛАЭРТ:

Не бойся.

Ну, дотянул: родитель к нам идет.

(Входит Полоний.)

Двойное благо – два благословенья.

Проститься дважды – редкий дар судьбы.

ПОЛОНИЙ:

Все здесь еще! Не стыдно? В море, в море!

Уж ветер на плечах у парусов,

А ты все тянешь! Ну, благословляю.

И намотай на ус десяток правил.

Задумал дело – шум не заводи,

Неладных дум – не доводи до дела.

С людьми будь прост, но в кумовья не лезь.

Друзей проверь и отбери вернейших,

А выбрал – к сердцу сталью приклепай.

Но братии с угла, цыплятам-франтам

Ладонь не суй, – гляди, мозоль натрешь.

Ссор берегись, но уж ввязался в драку –

Бей до конца, чтоб береглись тебя.

Почаще раскрывай не рот, а ухо.

Всяк суд прими, но сам умей судить.

По кошельку заказывай наряды,

Но не форси: дороже, да скромней.

Одежда выражает человека,

Французская ж разборчивая знать,

Как ни одна, на том собаку съела.

Не смей брать в долг и не давай взаймы:

Ссудил – и деньги потерял, и друга,

А занял – бережливость притупил.

Вот соль всего: себе останься другом.

Тогда, как вечер следует за днем,

Ты, следственно, для всех врагом не будешь.

Прощай. Советам – зреть в тебе. Всех благ.

ЛАЭРТ:

И вам – мое нижайшее почтенье.

ПОЛОНИЙ:

Не мешкай. Время – деньги. Слуги ждут.

ЛАЭРТ:

Прощай, сестра. Запомни хорошенько

Все сказанное.

ОФЕЛИЯ:

В памяти замкну,

А ключ возьми с собой.

ЛАЭРТ:

Желаю счастья.

(Уходит.)

ПОЛОНИЙ:

Офелия, о чем был разговор?

ОФЕЛИЯ:

Извольте, – кое-что касалось принца.

ПОЛОНИЙ:

Ах, так. Не зря помянут. Говорят,

Он что-то стал уединяться с вами?

Не часто ли? И сами вы, слыхать,

Ему с охотой потакать готовы.

Коль это так – а только так и шепчут

Мне доброхоты, – должен я сказать:

Не те у вас понятия о чести,

Что подобали б дочери моей.

Что между вами? Мне-то уж не лгите.

ОФЕЛИЯ:

Он в страсти открывался мне на днях

И сердце предлагал в заклад.

ПОЛОНИЙ:

Ах, в страсти?

Ну, зелены в рискованных делах!

Хорош заклад. А вы, поди, и рады

Ссужать под эти – ишь, словцо! – заклады?

ОФЕЛИЯ:

Не знаю, что и думать.

ПОЛОНИЙ:

Научу.

Так думайте: за чистую монету

Такой заклад сочтет одно дитя.

Слова не деньги, – не продешевите.

Не то – ох, каламбуры, смерть моя! –

Под те заклады – дурам вложат вклады.

ОФЕЛИЯ:

Меня он доверять любви молил

И вел галантно речь…

ПОЛОНИЙ:

Звучит недурно!

Любви молил и вел галантно лечь?

ОФЕЛИЯ:

…А поручиться в клятвах – призывал

Едва ль не всех святителей небесных!

ПОЛОНИЙ:

Силки для глупых куриц! Мне ль не знать:

Чем кровь резвей, тем горячее клятвы!

Язык влюбленных на посулы щедр.

Те искры, дочка, блещут, да не греют,

И гаснут, чуть успев наобещать.

Не должно блестки принимать за пламя.

Скупее будьте с нынешнего дня,

В узду – девчачий нрав: бежать на голос!

В сношеньях ваших – ставка поценней.

А что до принца, – тут в одно поверьте:

Он юн и волен бегать с поводком

Длинней, чем ваш. Не вздумайте, короче,

Дать веры клятвам. Клятвы – торгаши.

Товар их сверху красен, да ходатай

По грязным искам тоже врет красно.

Уж эти мне священные обеты!

Они – что сводни. Набожно вздохнешь –

Объедешь легче. Всё! Впредь – не хочу,

Чтоб вы минутный дали повод к сплетне,

На щебет с принцем тратя свой досуг.

Наказ – чтоб путь нашел благой конец –

Блюдите!

ОФЕЛИЯ:

Слушаюсь, милорд отец…

(Уходят.)

Ночь. Крепостная площадка.

Входят Гамлет, Горацио и Марцелл.

ГАМЛЕТ:

Ну и мороз! А ветер – так и режет!

ГОРАЦИО:

Собачья стужа, да.

ГАМЛЕТ:

Который час?

ГОРАЦИО:

К двенадцати идет.

МАРЦЕЛЛ:

Нет, больше. Било.

ГОРАЦИО:

Да? Не слыхал. Тогда близка пора,

В какую дух обычно появлялся.

(Трубы и пушечные выстрелы.)

Что это, принц?

ГАМЛЕТ:

Не спится королю.

Пьет, в пляс идет, шлет чванный тост по кругу,

А как пропустит рейнского стакан,

Грохочет медь, ревут ослами трубы

В знак подвига.

ГОРАЦИО:

Традиция?

ГАМЛЕТ:

Вот, вот.

Хоть я рожден здесь и с укладом свыкся…

Традиция! Такую не блюсти,

А корчевать – прибавило б нам чести.

Кем мы слывем на запад и восток?

Пьянь туполобая, позор народов,

Нам кличка – свиньи. С этаким клеймом

На имени – свершай хоть мы деянья

Из величайших, грязная молва

Их суть, их сердцевину обесценит.

Вот так и с человеком происходит.

Найдут в тебе родимое пятно,

В котором без вины ты виноватый,

Раз мать с отцом себе не выбирал, –

Тут – взбухнет что-то вдруг со дна натуры

И все ограды разума прорвет,

Там – милый нрав дурной привычкой сквашен,

Ну, словом, хоть один в тебе изъян, –

Дан гороскопом, скроен ли природой, –

Будь в остальном ты чистый бриллиант,

Считай, что все достоинства напрасны:

Они в глазах людей осквернены

Одним грешком, как мед – лишь каплей дегтя.

Вот так подчас один хмельной глоток

Всю честь в тебе поставит под сомненье,

К стыду и сплетням…

(Входит Призрак.)

ГОРАЦИО:

Принц, глядите, вот он!

ГАМЛЕТ:

Апостолы и ангелы, спасите!

Благой ты дух, проклятый ли ведьмак,

Твой важный вид – вихрь адский, пар ли райский,

С добром идешь, худое ли принес, –

Ты облик взял сомнительный. Хочу

Спросить. Так отзовись на имя: Гамлет!

Король! Отец мой! Дании монарх!

Ответь! Не дай мне лопнуть от загадок!

Скажи, зачем костям стал тесен саван,

Ведь по обряду схоронили их?

Зачем гробница, где лежал ты мирно,

Раззявила вдруг каменную пасть

И выплюнула в мир тебя? Зачем ты,

Остывший труп, железом тут гремишь,

Ночным кошмаром бродишь в лунных бликах?

Чтоб в нас, на смех природе, строй натуры

Поколебать? Чтоб душу потрясти,

Стращая жутью запредельной мысли?

Скажи, зачем? К чему? И в чем наш долг?

(Призрак манит Гамлета.)

ГОРАЦИО:

Он знак дает, чтоб вы с ним отошли,

Как будто что-то сообщить желает

Лишь с глазу на глаз.

МАРЦЕЛЛ:

Вежливо зовет,

А сам завлечь, где потемнее, хочет.

Не вздумайте пойти с ним.

ГОРАЦИО:

Ни за что!

ГАМЛЕТ:

Так не ответит! Лучше подойду.

ГОРАЦИО:

Не надо, принц!

ГАМЛЕТ:

Вздор, вздор, я не пуглив.

Жизнь я не ставлю в цену и булавки,

Но не подставлю под наемный нож.

Душа? Она, как тот же дух, бессмертна,

Чем ей он страшен? Вновь зовет. Иду.

ГОРАЦИО:

А если он заманит вас к прибою,

Иль на обрыв над бешеной водой,

И на краю внезапно обернется

Настолько жутким чем-нибудь, что вы

Сберечь рассудок будете не в силах?

Подумайте! Сойти с ума – и где?

Там, наверху, и повода не надо,

Чтоб помешаться, хватит и того,

Что глянешь с крутизны и рев пучины

Услышишь.

ГАМЛЕТ:

Вновь кивнул. – Ступай вперед,

Я следом!

МАРЦЕЛЛ:

Нет! Не надо, принц!

ГАМЛЕТ:

Прочь руки!

ГОРАЦИО:

Одумайтесь!

ГАМЛЕТ:

Судьба моя зовет.

Я этот голос каждой жилкой слышу,

Он силу влил в них львиную. Пора!

(Призрак манит.)

Опять зовет. С дороги! Ну! Клянусь,

Любого духом сделаю, кто тронет!

Прочь, я сказал! – Идем! Веди! Я – следом.

(Призрак и Гамлет уходят.)

ГОРАЦИО:

Так распалить себя! Он одержимый.

МАРЦЕЛЛ:

Зря подчинились мы ему. За ним!

ГОРАЦИО:

Да, да, идем. Чем кончится все это!

МАРЦЕЛЛ:

Есть в датском государстве где-то гниль.

ГОРАЦИО:

Направь нас небо!

МАРЦЕЛЛ:

А пока – за принцем.

(Уходят.)

Другая часть площадки. Входят Призрак и Гамлет.

ГАМЛЕТ:

Куда заводишь? Дальше не иду.

ПРИЗРАК:

Тогда внимай.

ГАМЛЕТ:

Готов!

ПРИЗРАК:

Близка минута,

Когда на муки серному огню

Предать себя я должен.

ГАМЛЕТ:

Бедный призрак!

ПРИЗРАК:

Не сострадать, а вслушаться прошу

В то, что открою.

ГАМЛЕТ:

Слушать я обязан.

ПРИЗРАК:

И отомстить, когда услышишь.

ГАМЛЕТ:

Что?

ПРИЗРАК:

Дух твоего отца перед тобою.

Скитаться я ночами обречен,

А днем томиться в пламени до срока,

Пока оно не выжжет из меня

Земную скверну. Если б не заклятье,

Какую повесть о своей тюрьме

Мы, мертвые, поведали б живущим!

Любое слово душу бы твою

Изрезало и кровь оледенило,

Глаза, как звезды, вышли б из орбит,

И встали пряди каждым волоском,

Как при напасти – иглы дикобраза.

Но уши смертных – не для вечных таинств.

О, слушай, слушай, слушай! Если ты

Любил отца когда-нибудь…

ГАМЛЕТ:

О, Боже!

ПРИЗРАК:

За гнусь его убийства отомсти.

ГАМЛЕТ:

Убийства?

ПРИЗРАК:

В убийстве и законнейшем – всё гнусь,

Но всех гнусней, всех извращенней – это.

ГАМЛЕТ:

Дай мне узнать! Нет крыльев у меня,

Но месть, любовь и помысел крылаты,

Так дай мне крылья!

ПРИЗРАК:

Вижу твой настрой.

Кем был бы ты? Мертвее жирной тины,

Чья гниль причал летейский облегла,

Когда бы не воспрянул тут. Так слушай.

Оповестили, что меня в саду

Змея во сне ужалила. Народу

Надули в уши подлых небылиц.

Ты благороден смолоду, так знай же:

Змея, чьим жалом сгублен твой отец,

Теперь в его короне.

ГАМЛЕТ:

Чуял сердцем!

Мой дядя?

ПРИЗРАК:

Да.

Кровосмеситель, похотливый зверь,

Умом змеи, подарками иуды –

Чума таким талантам и дарам,

И горе соблазненным! – королеву,

Как девку, заваливший на постель.

Каким паденьем это было, Гамлет!

Моя любовь была ль не высока?

Не шла всегда ли об руку с обетом,

При алтаре ей данным? – И упасть

До низкого натурою пигмея,

Забыв меня!

Но так же, как не сдастся чистота,

Надень порок хоть маску херувима,

Так похоть, дай ей ангела в мужья,

Пресытится и на небесном ложе:

Отбросы слаще!

Но тише! Холодком дохнул рассвет.

Успеть бы досказать. Я каждый полдень

Спускался в сад немного отдохнуть.

Во сне и подстерег меня твой дядя

С проклятой беленою в пузырьке

И влил мне в уши дьявольское зелье,

Проказу вызывающий настой,

Чье действие столь гибельно, что разом

Быстрее ртути обегает он

Природные протоки в нашем теле,

Створаживая кровь, – как молоко

Свернет щепотка едкого помёта.

И мне те муки выпали, сынок.

Как Лазарю, мерзейшею коростой

Покрыл лишай отравленную плоть

В единый миг.

Так, спящий, был лишен рукою брата

Я жизни, королевы и венца.

Так, срезанный в расцвете грешной жизни,

Не исповедан и не причащен,

На Суд отправлен был – без покаянья,

Со всем ярмом своих греховных дел.

О, ужас, ужас, ужас! Коль природа

Тебя не обделила, не смолчи.

Не дай кровосмешенью и разврату

Подстилкой сделать ложе королей.

Но, выбирая путь и способ мести,

Не запятнай души своей, мой сын,

Не замышляй на мать. Судья ей – небо

И тернии, что сердце изъязвят,

Оставь ее той казни. Всё, простимся.

Уже зарю почуял светлячок

И огонек ненужный убавляет.

Прощай, прощай – и помни обо мне. (Уходит.)

ГАМЛЕТ:

Ты, небо! Ты, земля! Что мне добавить?

Ад вспомнить? Мерзость! Стой же, сердце! Стой!

Дряхлеть не смейте, мускулы! Прямее!

Нельзя сгибаться! Помнить о тебе?

Да, бедный дух, пока на месте память

В безумном этом шаре. О тебе?

Я по страницам памяти со щеткой

Пройдусь. Долой все школьные азы,

Весь книжный мусор, все былья заметы,

Весь жалкий опыт юности – долой!

Жильцом в перебелённой книге мозга

Лишь твой наказ оставлю, не смешав

С пустой породой, Бог тому свидетель.

…Не женщина – змея! Подлец! Подлец!

Улыбчивый мерзавец!.. Где тетрадка?

Внесем открытье. Можно, господа,

С улыбкой жить – и убивать с улыбкой!

Не всюду, так у нас – наверняка!

(Пишет.)

Так. Это, дядя, – вы. Теперь – мне слово:

«Прощай, прощай – и помни обо мне!»

Я присягнул.

ГОРАЦИО и МАРЦЕЛЛ (за сценой):

Принц, принц!

МАРЦЕЛЛ (за сценой) :

Вы где?

ГОРАЦИО (за сценой):

Господь храни вас, принц!

ГАМЛЕТ:

Да будет так.

ГОРАЦИО (за сценой):

Мы к вам, мой принц, мы к вам!

ГАМЛЕТ:

Ко мне, ко мне! Сюда, мой ловчий сокол!

(Входят Горацио и Марцелл.)

МАРЦЕЛЛ:

Вы целы, принц?

ГОРАЦИО:

Какие вести, принц?

ГАМЛЕТ:

Чудесные!

ГОРАЦИО:

Мы ждем.

ГАМЛЕТ:

Проговоритесь.

ГОРАЦИО:

Я? Никогда, клянусь!

МАРЦЕЛЛ:

Я тоже, принц!

ГАМЛЕТ:

Судите ж. Чья душа бы догадалась…

А не сболтнете?

ГОРАЦИО, МАРЦЕЛЛ:

Разрази Господь!

ГАМЛЕТ:

Не проживало в Дании мерзавца…

Но тот – подлец отъявленный.

ГОРАЦИО:

Нет призракам нужды бросать могилы

Для этих откровений.

ГАМЛЕТ:

А! Вот, вот.

Так что нам церемониться? Разумней,

Пожав друг другу руки, разойтись.

Вам – по своим делам или желаньям, –

Свои у всех желанья и дела,

Не те, так эти, – ну, а мне – всех хуже:

Иду молиться, видите ли.

ГОРАЦИО:

Принц!

Как это понимать? Вихрь слов несвязных!

ГАМЛЕТ:

Я вашу честь задел? Сердечно жаль,

Сердечно жаль.

ГОРАЦИО:

Да что вы, где бесчестье!

ГАМЛЕТ:

Здесь, друг мой, здесь – и страшное, клянусь,

Да истребит всех змей святой Георгий!*

Виденье ж – призрак честный, и велел

Сказать вам: с жаждой знать, что между нами,

Уж справьтесь как-нибудь. Теперь, друзья,

Раз вы друзья, по книгам ли, по шпаге,

О пустяке прошу.

ГОРАЦИО:

Исполним все.

ГАМЛЕТ:

Про эту ночь – нигде, ни с кем, ни слова.

ГОРАЦИО, МАРЦЕЛЛ:

Не сомневайтесь, принц.

ГАМЛЕТ:

Клянитесь в том.

ГОРАЦИО:

Порука честь, не скажем.

МАРЦЕЛЛ:

Честь порука.

ГАМЛЕТ:

Нет, на мече.

МАРЦЕЛЛ:

Мы дали клятву, принц.

ГАМЛЕТ:

Нет, вот мой меч. На нем, на нем.

ПРИЗРАК (из-под сцены):

Клянитесь!

ГАМЛЕТ:

А, старина! Суфлер? Ты здесь, честняга?

Слыхали? Друг в подвале – за меня!

Давайте же.

ГОРАЦИО:

В чем клясться, растолкуйте.

ГАМЛЕТ:

Мечом клянитесь ввек не разглашать

Того, что здесь вы видели.

–– * В подлиннике Гамлет клянется св. Патриком, покровителем Ирландии, истребившим там змей (намек на «змей»-близких), хранителем чистилища (дух оттуда). В театре у зрителя нет под рукой комментария; я счел возможным заменить покровителем Англии, самым известным змееборцем, Георгием, всехристианским святым (в День св. Георгия, говорят, Шекспир и родился). Кто предпочтет «букву», может поменять: «…святой Патрикий!». – В. А.

ПРИЗРАК (из-под сцены):

Клянитесь!

ГАМЛЕТ:

Мы вездесущи?* Сдвинем точку зренья.

Ну, двинулись. И руки – вновь на меч.

Мечом клянитесь ввек не разглашать

Того, что здесь вы слышали.

ПРИЗРАК (из-под сцены) :

Клянитесь!

ГАМЛЕТ:

Неплохо, старый крот! Лихой сапер.

Уже успел подрыться? Двинем дальше.

ГОРАЦИО:

Ну, день и ночь! Нет странности чудней!

ГАМЛЕТ:

Вот чужестранца мирно и приветьте.

Земля и небеса полны, мой друг,

Вещей, что и философу не снились.

Ну, ближе, ближе. Снова повторим, –

И будь за это с вами милость Божья!

Как странно бы себя я ни повел,

Каким бы дураком ни обряжался,

Приди охота корчить мне шута,

Вы никогда не станете, к примеру,

Вот этак руки скрещивать, кивать,

Иль напускать словесного туману:

«Да мы… Да нам… Да если б не запрет…

Да захоти мы… Да уж нам известно…»,

И прочее; короче – намекать,

Что знаете о чем-то. Так не делать.

И поддержи Господь вас в трудный час!

Клянитесь же!

ПРИЗРАК (из-под сцены):

Клянитесь!

ГАМЛЕТ:

Вольно, вольно,

Ретивый дух!

(Они клянутся.)

Так, судари мои.

Отныне вам всем сердцем доверяюсь.

И всё, чем может дружбу доказать

Такой бедняк, как Гамлет, – он исполнит,

Была бы Божья воля. Что ж, идем.

Нам – по пути. И помните: ни звука.

У Времени – злой вывих. О, проклятье!

Суставы веку урожден вправлять я!

Ну, нет, нам – по пути.

(Уходят.)

-–

* В подлиннике: Hic et ubique? («Здесь и повсюду?», лат.) По поверью, злой дух (сатана) мог быть сразу в нескольких местах (значит, принц еще не уверен в природе духа). Перевод сохраняет ритм строки. Впрочем, его сохраняют и латинская фраза, и буквальный перевод. – В. А.

Комната в доме Полония. Входят Полоний и Рейнальдо.

ПОЛОНИЙ:

Тут деньги и письмо ему, Рейнальдо.

РЕЙНАЛЬДО

Отдам, хозяин.

ПОЛОНИЙ:

И еще, дружок:

Не худо бы повыведать заране,

До встречи с ним, как сын себя ведет.

РЕЙНАЛЬДО:

Я так и мыслил, сударь.

ПОЛОНИЙ:

Мыслил, шельма!

Смышлен, ей-ей, смышлен. Так вот, сперва

Разнюхайте, мой милый, кто в Париже

Из наших, при деньгах ли, где живут,

С кем водят кумовство, помногу ль тратят,

И, этакой пристрелкой – та верней,

Чем тонкие расспросы, – набредя

На знающих Лаэрта, – правьте ближе,

Прикиньтесь, что слегка знакомы с ним,

К примеру: «Я знавал его отца,

Друзей, да и его немного…». Ясно?

РЕЙНАЛЬДО:

Да, господин.

ПОЛОНИЙ:

«Немного и его.

Но – можете добавить, – лишь постольку…

Но если он – тот самый ветрогон,

То он – такой, сякой…» – и тут валите,

Все, что взбредет. Но не перегибать,

Чтоб гнусным чем его не опозорить!

Лишь те отметьте буйства и грешки,

Что юности обычно и свободе

Сопутствуют.

РЕЙНАЛЬДО:

Как то: игра…

ПОЛОНИЙ:

Вот, вот.

Попойки, драки, ругань. Склонность к блуду,

Да, да, и это можно приплести.

РЕЙНАЛЬДО:

Хозяин, это чести не заденет?

ПОЛОНИЙ:

Ни капли, – если ловко подсластить.

Не вздумайте дойти до клеветы,

Что он открыто шляется по девкам.

Я не о том. Вы поверните так,

Что все его проделки, мол, исходят

От вольнолюбья, пылкости души,

Брыкливости неприручённой крови,

Всех так штормило.

РЕЙНАЛЬДО:

Можно, господин?..

ПОЛОНИЙ:

Узнать, зачем так делать?

РЕЙНАЛЬДО:

Да, хозяин,

Хотел бы знать.

ПОЛОНИЙ:

Я вот к чему клоню,

И полагаю – средство без осечки.

Когда на сына капнете грязцой,

Как вещь грязним, беря ее в работу,

Тут собеседник ваш, кого играть

Заставить мы хотим по нашим нотам,

Коль замечал подобные грешки

За молодцом, который упомянут,

Наверняка подхватит вам же в тон.

«Сэр добрый», скажет он, иль «друг», иль «сударь»,

Смотря по стилю родины его

Иль по своей натуре…

РЕЙНАЛЬДО:

Так, хозяин!

ПОЛОНИЙ:

И тут начнет он… Он начнет… начнет…

О чем это я, а? Я ведь собирался что-то сказать, клянусь обедней. На чем я остановился?

РЕЙНАЛЬДО:

На «сэре», «сударе» и «он подхватит».

ПОЛОНИЙ:

Да, да – канальство! – он подхватит, да!

Подхватит так: «Я знаю эту личность.

Я видел, как вчера – или на днях,

Иль ранее – он с тем-то был и тем-то,

Там – дулся в карты, там – упился в дым,

За теннисом – поспорил кулаками…»

А то и так: «Он хаживал в дома,

Где кое-чем, грешно сказать, торгуют», –

В бордели, по-ученому. И глядь:

Ложь насадил – поймал сазана правды.

Так все мы, дальновидцы-мудрецы,

Идем в обход, бьем крюком – а в итоге?

Шли по кривой – а вышли напрямки.

Советую и к сыну так подъехать.

Понятно? Повторить?

РЕЙНАЛЬДО:

Не нужно. Вник.

ПОЛОНИЙ:

Тогда – счастливый путь. (Дает кошелек.)

РЕЙНАЛЬДО:

Хозяин добрый…

ПОЛОНИЙ:

Все вызнайте о нем.

РЕЙНАЛЬДО:

Не подведу.

ПОЛОНИЙ:

А он – пусть пляшет под свою дуду.

РЕЙНАЛЬДО:

Я понял.

ПОЛОНИЙ:

Жду с удачей.

(Рейнальдо уходит. Вбегает Офелия.)

Дочка? Что ты!

Случилось что?

ОФЕЛИЯ:

Отец, милорд! Боюсь!

Как страшно!

ПОЛОНИЙ:

Да с чего, Господь помилуй?

ОФЕЛИЯ:

Я вышивала. Вдруг открылась дверь,

Заходит Гамлет. Куртка нараспашку.

Ни шляпы, ни подвязок. А чулки!

Как цепи на колоднике – до пяток,

Все в глине. Сам – белее полотна.

Стучат колени, – так его колотит.

Глаза какие! Точно был в аду –

И выкричит вот-вот весь адский ужас.

ПОЛОНИЙ:

Рехнулся от любви?

ОФЕЛИЯ:

Не поручусь,

Но опасаюсь.

ПОЛОНИЙ:

Он сказал хоть слово?

ОФЕЛИЯ:

Он стиснул мне запястие – вот так! –

И отступил, руки не отпуская.

Другую руку козырьком ко лбу

Вот так приставил – и в лицо мне впился,

Как будто вздумал рисовать портрет,

И так застыл. Потом тряхнул мне руку,

Кивнул вот так три раза и вздохнул, –

Казалось, разорвется грудь от вздоха

И жизнь угаснет. Тут ладонь разжал –

И сразу к двери. И пока не скрылся,

Всё взгляда от меня не отводил, –

Спиною, что ли, видел он дорогу? –

И вышел, пятясь, глаз не опустив.

Их жуткий свет мне обжигает кожу.

ПОЛОНИЙ:

Скорей идем, отыщем короля!

Воистину, вот исступленье страсти!

От ваших чувств – приходит вам же край,

С отчаянья идете на безумства!

Но так уж и ведется под луной:

Все страсти злы, от них и терпим. Жалко!

Вы эти дни не строжили его?

ОФЕЛИЯ:

Нет, нет!.. Но, вашим следуя приказам,

Ни писем не брала, ни самого

Не принимала.

ПОЛОНИЙ:

То-то принц и спятил!

Жаль, вовремя его не оценил.

Где был мой ум? Боялся я, погубит

Тебя вертун, не доверял. А зря!

Ах, Господи, ведь старый так же склонен,

Где и не надо, мерить по семь раз,

Как молодой – не ведать чувства меры.

Идем, должны сказать мы королю.

Смолчим, – тут жди беды! Любовь откроем, –

Глядь, жди вражды. Но лучше уж – второе.

Идем!

(Уходят.)

Зал в замке. Трубы, литавры. Входят Король, Королева, Розенкранц,

Гильденстерн и сопровождающие.

КОРОЛЬ:

С приездом, Розенкранц и Гильденстерн.

Давно мы собирались вас увидеть,

А тут нужда поторопила нас

Послать за вами. Верно, вам известна

Метаморфоза с принцем. Видит Бог,

Иначе и не скажешь, ибо Гамлет

И внешне, и внутри – как подменен.

Что, большее родительской кончины,

Так выбило его из колеи

И ум затмило, – не могу придумать.

Я вас прошу – ведь вы от малых лет

И вкусы, и занятья с ним делили, –

Любезно посвятить досуг двору

На некий срок. По-свойски в развлеченья

Втяните принца и любым путем,

По слову, по намеку, по крупицам,

Дознайтесь о причине этих мук.

Знай мы болезнь – нашли бы и лекарство.

КОРОЛЕВА:

Он вспоминал вас часто, господа.

Убеждена, нет никого на свете,

К кому б еще он так привязан был.

И если б вы, по доброму согласью,

Пожертвовали временем своим

И принесли успех надежде нашей,

От короля – столь памятным гостям

И благодарность будет по заслуге.

РОЗЕНКРАНЦ:

Монархи вправе слугам повелеть,

Не облекая тронной воли в просьбу.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

А в воле слуг – самим послушно лечь

К стопам монарха и служить с охотой.

Натянут лук и лишь команды ждет.

КОРОЛЬ:

Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн.

КОРОЛЕВА:

Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц.

Прошу пройти без промедленья к сыну.

Он страшно изменился! Господа,

Приезжих наших проводите к принцу.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

На добрый труд нас, Господи, подвинь

Для пользы их высочества!

КОРОЛЕВА:

Аминь!

(Розенкранц, Гильденстерн и кто-то из свиты уходят.

Входит Полоний.)

ПОЛОНИЙ:

Посольство возвратилось, государь,

С успехом из Норвегии!

КОРОЛЬ:

Ты был всегда благих вестей творитель.

ПОЛОНИЙ:

Был, вот как? Милосердный властелин!

И долг, и душу – верьте старику! –

Я отдаю лишь королю и Богу.

Так вот: или сдают мои мозги,

На дичь теряя нюх, каким, бывало,

Я как политик славился, иль мне

Открылись корни помраченья принца.

КОРОЛЬ:

Не терпится услышать. Не тяни!

ПОЛОНИЙ:

На первое – посольство бы принять,

А на десерт – моя поспеет новость.

КОРОЛЬ:

Так, помолясь, – подай их нам к столу.

(Полоний выходит.)

Он говорит, Гертруда, что нашел

Причину, на какой ваш сын расстроен.

КОРОЛЕВА:

Боюсь, другой не сыщешь: смерть отца

И наше торопливое венчанье.

КОРОЛЬ:

Нарыл, – просеем…

(Входят Полоний, Вольтиманд и Корнелий.)

Рады вам, друзья!

Что, Вольтиманд, послал нам брат норвежский?

ВОЛЬТИМАНД:

Поклон и пожеланье всяких благ.

Он тотчас рекрутов набор приказом

Остановил. Он полагал, войска

Племянник против Польши снаряжает,

Но разглядел теперь, что целил тот

По вашему величеству. Горюя,

Что немощь стариковская его

Юнцу сыграла на руку, он вызвал

Обманщика. Явился Фортинбрас

И, получив от дяди нахлобучку,

В конце концов зарекся наперед

На вашу милость подымать оружье.

В обмен на то на радостях старик

Три тысячи ему на содержанье

В год положил и поручил солдат,

Уж набранных, поднять в поход на Польшу.

При этом он пересылает просьбу.

(Подает бумагу.)

Благоволите пропустить войска

Свободно через датские владенья.

Ручательства блюсти закон и мир

Приложены.

КОРОЛЬ:

Вот это нам по сердцу!

И, выбрав час удобнее для дел,

Прочтем и взвесим, что и как ответить.

Отчет хорош, спасибо за труды.

Вы – дома, отдыхайте. А позднее –

Ждем вас на пир.

(Вольтиманд и Корнелий уходят.)

ПОЛОНИЙ:

Одна забота с плеч.

Начнем и мы. Владыки! Распинаться,

Что значит господин, а что слуга,

Что день есть день, ночь – ночь, а время – время,

И значило б транжирить время дня

И ночи. Посему, поскольку краткость –

Душа ума, а многословье – плоть

В наружных завитушках, буду краток.

Ваш сын безумен. Скажем так, поскольку

Вся соль безумья в чем? Быть без ума.

Но суть не в том.

КОРОЛЕВА:

Так без фантазий – к сути.

ПОЛОНИЙ:

Я фантазер? Простите, госпожа,

Что он рехнулся, – быль. Хотя и жалко.

И быль, что жаль. И жаль, что это быль.

Ну вот, договорился… Всё сначала,

И без фантазий. Он помешан. Так,

Пускай. Осталось – что? Сыскать причину

Эффекта. Нет, де-фекта, ибо он,

Эффект, небеспричинно дефективен.

Итак, пришли к итогу. А теперь

Поднапрягите ум. Я – дочь имею.

Имею, ибо дочь пока – при мне.

Так вот – заметьте, дочь послушна долгу! –

Что мне она дала. Судите сами. (Читает.)

«Божественной, души моей идолу, распрекраснейшей Офелии…».

Это он курьезно сказал, нелепо сказал: «распрекраснейшей», нелепо сказал. Но слу-

шайте дальше. Вот (читает): «Ей, к предивной белой грудке, тут вот это – и тэ дэ…».*

КОРОЛЕВА:

И это шлет ей Гамлет?!

ПОЛОНИЙ:

Госпожа,

Терпенье. Дочитаю слово в слово. (Читает.)

«Усомнись – в звезде огнистой,

В том, что солнце круг свой вертит,

В том, что нет обманных истин,

Но в любви – мне верь ты!

Офелия, сокровище! Больной я от этих стихов. Я не мастак вздыхать постопно. Но страсть к тебе крепка, крепчайших крепче, – вот в это верь. Адью.

Твой навсегда, возлюбленнейшая леди, и машинка та при нем, – Гамлет».

Вот что мне дочь послушная дала.

И более того – пересказала,

Когда, каким путем и где ее

Он домогался.

КОРОЛЕВА:

Как она встречала

Страсть Гамлета?

ПОЛОНИЙ:

Как мыслите: я – кто?

КОРОЛЬ:

Верх преданности, символ благородства,

По меньшей мере.

ПОЛОНИЙ:

Рад бы доказать.

Но что бы вы подумали, представьте,

Когда, поймав на взлете эту страсть

(А я, по правде, раньше все заметил,

Чем дочь сказала), – что бы обо мне

Подумали и вы, и королева,

Возьми я, скажем, роль их почтаря,

Иль, прикусив язык, приструнив сердце,

Закрой глаза на шашни? Что тогда?

Нет, враз я ранней пассии отрезал:

«Принц Гамлет – принц, твоей ли он звезды?

Тому не быть!». И повелел строжайше:

От принца – дверь отныне на запор,

Ни встреч, ни подношений, ни посыльных.

И вот плоды запрета. Получивши

Отставку, Гамлет, кратко говоря,

В унынье впал, дошел до голодовки,

Отсюда – впал в бессонницу, ослаб,

А там и повредился, и помалу

Стал сумасшедшим, в качестве кого

И буйствует теперь, а мы рыдаем.

КОРОЛЬ:

Согласны с ним?

КОРОЛЕВА:

Похоже, так и есть.

ПОЛОНИЙ:

Хотел бы знать, хотя бы раз бывало,

––

* У автора «и т. д.» на латыни: «etc.». Это – из письма, не слова Полония. См. в «Записях». – В. А.

Чтоб заявил я твердо: «Это так»,

А вышло бы иначе?

КОРОЛЬ:

Не припомню.

ПОЛОНИЙ:

Рубите это с этого, – я прав

И в этот раз. Навел на след бы случай,

А там я правду хоть из-под земли,

Да вырою.

КОРОЛЬ:

Как в этом убедиться?

ПОЛОНИЙ:

Он, знаете, привычку приобрел

Гулять часами в галерее.

КОРОЛЕВА:

Верно.

ПОЛОНИЙ:

Вот тут-то подпущу ему я дочь.

А вы со мною за ковром укройтесь.

За встречей проследим. И если он

К ней не пылает страстью и свихнулся

На чем другом, не канцлером мне быть,

А содержать тележный двор.

КОРОЛЬ:

Проверим.

КОРОЛЕВА:

Вон он, бедняжка. С книгой. Как угрюм!

ПОЛОНИЙ:

Молю, уйдите оба, удалитесь,

Позвольте мне, – иду на абордаж!

. (Король, Королева, свита уходят. Входит Гамлет, читая.)

Как добрый принц мой Гамлет поживает?

ГАМЛЕТ:

Хорошо, с Божьей помощью.

ПОЛОНИЙ:

Вы знаете меня, ваше высочество?

ГАМЛЕТ:

Превосходно. Вы торговец живой рыбой.

ПОЛОНИЙ:

Что вы, принц, нет!

ГАМЛЕТ:

Ну, так желаю вам быть столь же невинным.

ПОЛОНИЙ:

Невинным, принц?

ГАМЛЕТ:

Да, сударь. Мир пришел к тому, что безгрешного надо выуживать из десятка тысяч.

ПОЛОНИЙ:

Истинная правда, ваша светлость.

ГАМЛЕТ:

Угу. Если уж солнце плодит лишь червей в околевшей собаке, – благо, лобзавшее падаль… Есть у вас дочь?

ПОЛОНИЙ:

Есть, мой принц.

ГАМЛЕТ:

Не пускайте ее гулять на солнце. Благословен познанья плод, да как бы плод совсем не

тот не нагуляла дочка… Глядите в оба, приятель.

ПОЛОНИЙ (в сторону):

Что вы на это скажете? Всё поет про дочку. А ведь сперва не признал. Торговец рыбой, говорит. Далеко зашел, далеко. Правду сказать, смолоду и я от сердечных ран заходил за край, почти вот так же. Приступим-ка снова. – Чем вы так захвачены, ваше высочество?

ГАМЛЕТ:

Словцами-с-ловцами-с-ловцами.

ПОЛОНИЙ:

В чем тут проблема?

ГАМЛЕТ:

У кого и с кем?

ПОЛОНИЙ:

Я имею в виду содержание книги, мой принц.

ГАМЛЕТ:

Сплетни, сударь. Пройдоха сатирик здесь расписывает, что у стариков седые бороды и сморщенные лица, глаза страдают недержанием клейкой слизи и мутной смолы, и это при наличии полного отсутствия ума и чрезвычайной хилости ляжек. Всему этому я, сударь, весьма и весьма верю, но считаю неприличным вот так взять это и обнародовать, ибо сами вы, милейший, состарились бы, как я, если б могли, вроде краба, ходить задом наперед.

ПОЛОНИЙ (в сторону):

Хоть он и сходит с ума, но своего рода по методе. – Не желаете ли сменить атмосферу, сойти с этих высей, мой принц?

ГАМЛЕТ:

В могилу?

ПОЛОНИЙ:

Вот уж, воистину, сойти с высей. – До чего иной раз тонко подметит! Дал же Бог счастье. И ведь пока здравомыслящий тужится над метким ответом, глядь – из полоумного он сам собой выскочил. Оставлю-ка его и пораскину умом, как побыстрей устроить ему встречу с дочкой. – Высокочтимый принц, смиренно расстаюсь с вами.

ГАМЛЕТ:

Ни с чем другим, милейший, не расстался бы я охотней, кроме своей жизни, кроме своей жизни, кроме своей жизни.

ПОЛОНИЙ:

Всего наилучшего, мой принц.

ГАМЛЕТ:

Ох, уж эти занудливые старые шуты!

(Уходят в разные стороны.)

Комната Гамлета.

Входит Гамлет, затем Полоний с Розенкранцем и Гильденстерном.

ПОЛОНИЙ:

Вам нужен принц, – он тут.

РОЗЕНКРАНЦ (Полонию):

Храни вас Бог.

(Полоний уходит.)

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Славнейший принц!

РОЗЕНКРАНЦ:

Дражайший принц!

ГАМЛЕТ:

Милейшие друзья! Как поживаешь, Гильденстерн? А, Розенкранц? Как поживаете, мальчики?

РОЗЕНКРАНЦ:

Как беспристрастные сыны земли.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Мы, к счастью, осчастливлены не слишком:

Не бантики на маковке судьбы.

ГАМЛЕТ:

Но и не стельки в туфельках Фортуны?

РОЗЕНКРАНЦ:

Ни тут, ни там, – посередине, принц.

ГАМЛЕТ:

Ага, поближе к талии? А то уж – в самой серёдке, где всего милей?

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Имеем право доступа, признаться.

ГАМЛЕТ:

В Фортункину секретнейшую часть? Еще бы! Эта шлюха – из доступных. Что еще нового?

РОЗЕНКРАНЦ:

Да ничего, принц, разве что этот свет становится честным.

ГАМЛЕТ:

Значит, скоро светопреставление. Только ваши новости врут. Однако, позвольте частный

вопрос. Чем это, мои хорошие, так услужили вы Фортуне, раз она собственноручно шлет вас сюда, в тюрьму?

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Тюрьму, принц?

ГАМЛЕТ:

Дания – тюрьма.

РОЗЕНКРАНЦ:

Тогда весь мир – тюрьма.

ГАМЛЕТ:

И впору по всем статьям – с множеством застенков, охранных постов и подземелий, и Дания тут – одно из наихудших.

РОЗЕНКРАНЦ:

Мы по-другому мыслим, принц.

ГАМЛЕТ:

Ну, так для вас оно иначе. Вещей – нет ни хороших, ни дурных, лишь разум наш оценивает их. Для меня мир – тюрьма.

РОЗЕНКРАНЦ:

Значит, тюрьмой его делают ваши амбиции. Вашей душе он тесен.

ГАМЛЕТ:

Господи! Да заприте меня в скорлупку ореха, – я бы считал себя царем бескрайнего мира … не грезься мне дурные видения.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Вот этими-то виденьями и грезит честолюбие. А вся материя амбиций – только тень этих мечтаний.

ГАМЛЕТ:

Мечты, как и видения, – лишь тени.

РОЗЕНКРАНЦ:

Именно. Так что сам предмет честолюбия, я бы сказал, такая убогая и легковесная вещь, что оно-то просто-напросто – тень тени.

ГАМЛЕТ:

Выходит, у нас одна голь перекатная обладает истинными телами, а наши монархи и не

слово, я уже не соображаю.

РОЗЕНКРАНЦ. ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Мы ваши слуги, следуем за вами.

ГАМЛЕТ:

Это вы напрасно. И без вас вокруг наследили, куда ни пойди, в слугу наступишь. Вы для меня – не того сорта, как эта, сказать по чести, усердная дрянь, что приставлена за мной ходить. Но, следуя исхоженной стезёй дружбы, – что вам делать в Эльсиноре?

РОЗЕНКРАНЦ:

Погостить у вас, принц, – ничего больше.

ГАМЛЕТ:

Голяк, вроде меня, беден и благодарностью. Все же – благодарю, но поверьте уж, мои дорогие, за мое «спасибо» и полгроша – дороговато. За вами не посылали? Вы сами так захотели? Ваш визит доброволен? Ну-ка, сдавайте карты по-честному. А? Да говорите же!

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Что нам сказать, принц?

ГАМЛЕТ:

А, да что хотите, всё в точку. За вами посылали. Не нужно и исповеди – глаза вас выдают, как ни скромничайте, это не замажете, сноровки не хватит. Я знаю, добрый король и королева посылали за вами.

РОЗЕНКРАНЦ:

С какой целью, принц?

ГАМЛЕТ:

Тут уж вы меня должны просветить. Только заклинаю вас, с вашего позволенья, истинностью нашего товарищества, единодушием, нас отличавшим с юности, обязательствами, кои налагает на нас негасимая любовь, и прочими святынями, какие бы навешал вам на шею оратор поречистей, – без уверток со мной. Посылали за вами, или нет?

РОЗЕНКРАНЦ (Гильденстерну):

Вы что скажете?

ГАМЛЕТ (себе):

Так, теперь – глаз да глаз на вас. – Если любите меня, выкладывайте.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Принц, за нами посылали.

ГАМЛЕТ:

А зачем, – могу и сам сказать, я стал догадлив. Так что вам не придется откровенничать, и для короля с королевой ваше уменье хранить тайну не полиняет и перышком.

С недавних пор я – сам не знаю, почему, – растерял всю свою веселость, отвык от занятий. Воистину, душа моя меняется, и это так невыносимо, что этот шедевр зодчества природы, земля, кажется мне лысым пустырем, этот великолепный воздушный полог, эта величаво вознесшаяся твердь, эта, видите ли, державная кровля в убранстве золотых высверков, для меня – только вонючее и ядовитое скопище паров. Как мастерски сработан человек! Как благороден разумом! Способностями – как неисчерпаем! И обликом, и побужденьями – как восхитителен и чист! В деяниях – как сходен с ангелом! В суждениях – как сходен с богом! Краса вселенной! Всему живому – образец! А что мне этот – выжми суть, – прах праха? Не в восторге я от сынов Адама, от дочерей Евы также, вы что, насчет женщин ухмыльнулись?

РОЗЕНКРАНЦ:

Принц, я и в мыслях не держал ничего подобного!

ГАМЛЕТ:

Так чего хихикать, когда я говорю, что от мужчины как человека не в восторге?

РОЗЕНКРАНЦ:

Подумалось, какой постный прием ждет тогда у принца мужчин-актеров. Мы обогнали их по пути, они двигаются сюда – предложить вам свои услуги.

ГАМЛЕТ:

Кто играет короля, – милости прошу. Я воздам должное его величеству. Бродячий

рыцарь пустит в дело свой меч и щит. Любовнику не грозит вздыхать даром. Неврастеник

успокоится в конце роли. Комик заставит лопнуть от смеха всех, у кого слаба пружинка на щекотку. А уж играющему барышень и мадам дадут вволю выложить душу, хоть бы и спотыкался белый стих. Что это за актеры?

РОЗЕНКРАНЦ:

Те самые, что вас так восхищали, – столичные трагики.

ГАМЛЕТ:

Что заставило их пуститься в странствия? Постоянная сцена была доходней – по части и славы, и барыша.

РОЗЕНКРАНЦ:

Думаю, им не дают играть в столице последние нововведения.

ГАМЛЕТ:

Та ли у них репутация, как в бытность мою в городе? По-прежнему в зените успеха?

РОЗЕНКРАНЦ:

Честно говоря, чего нет, того нет.

ГАМЛЕТ:

Как это? Они что, стали ржаветь?

РОЗЕНКРАНЦ:

Да нет, стараются держать марку. Только вот появился выводок детей, эти ястребята еще в пуху, но своими дискантами задают тон сваре, за что им и хлопают бешено. Они сейчас в моде и так наскакивают на обычные театры – плебейские, как они их называют, –

что иной и при шпаге не рискнет в те ходить, боясь шпилек театральных щелкоперов.

ГАМЛЕТ:

А эти птенцы – что они? Кто их содержит? Много им платят? Или они занялись этим ремеслом, пока еще свежи голосовые связки? А потом, когда сами вырастут в обычных актеров – а так и будет, коли не изобретут иного способа прокормиться, – не спохватятся ли они, что их вожди подложили им свинью, заставляя поносить собственное будущее?

РОЗЕНКРАНЦ:

Ей-богу, много было шумихи с обеих сторон, и народ не считает грехом втравливать их в грызню. Было время, за пьесу ничего не давали, если в ней авторы да актеры не наставят синяков соперникам.

ГАМЛЕТ:

Да ну?

РОЗЕНКРАНЦ:

О, тут изрядно ломали головы!

ГАМЛЕТ:

Словом, мальчишки несносны?

РОЗЕНКРАНЦ:

Да, принц, не снесет и Геркулес в роли атланта.

ГАМЛЕТ:

Это еще что. А вот мой дядя теперь – датский король, и те, кто строил ему рожи, пока жил мой отец, дают сейчас по двадцать, сорок, пятьдесят и сотне золотых за его рожицу в миниатюре. Кровь Христова! Есть тут что-то сверхъестественное, смоги философия это раскопать.

(Фанфары за сценой.)

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Это актеры.

ГАМЛЕТ:

Господа, вы желанные гости в Эльсиноре. Ваши руки, ну! Атрибуты гостеприимства – светский стиль и церемонность. Это подобающий случаю наряд, наденем же его, коли позволите. А то как бы мое обхождение с актерами – а оно, предупреждаю, скорее всего проявится достаточно наглядно, – не показалось вам более подобающим приемом гостей, чем ваш.

Словом, добро пожаловать! Но мой дядя-отец и тетка-мать ошиблись.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

В чем, дорогой принц?

ГАМЛЕТ:

У меня сдвиг – только при норд-норд-весте. Когда ветер поюжнее, я еще отличу ястреба от кукушки.

(Возвращается Полоний.)

ПОЛОНИЙ:

Желаю здравствовать, господа.

ГАМЛЕТ:

Слушайте, Гильденстерн, и вы тоже – по слухачу на каждое ухо! – видите там великовозрастного дитятю? Он еще не вышел из пеленок.

РОЗЕНКРАНЦ:

Может, он попал в них вторично. Сказано же про старцев: в детство впал.

ГАМЛЕТ:

Готов пророчить, он грядет сообщить мне об актерах, вот увидите. – Ваша правда, сударь. И было утро – понедельника, именно так.

ПОЛОНИЙ:

Ваша милость, у меня для вас новость.

ГАМЛЕТ:

Ваша милость, у меня для вас новость. Когда Квинт Россий в Риме был актером…

ПОЛОНИЙ:

Актеры здесь, принц.

ГАМЛЕТ:

Свят, свят, свят!

ПОЛОНИЙ:

Слово чести.

ГАМЛЕТ:

На ослах они сидят.

ПОЛОНИЙ:

Лучшие в мире актеры, для пьес трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально–комических, историко–пасторальных, трагико–исторических, траги–комико–историко–пасторальных, сочинений как нормальных, так и всякого рода поэтических! У них и Сенека не скучен, и Плавт не пустой зубоскал. Играть ли по писанному, импровизировать ли, – равных им нет!

ГАМЛЕТ:

О, Иеффай, судья израильский, каким ты кладом обладал!

ПОЛОНИЙ:

Каким же это кладом он обладал, ваше высочество?

ГАМЛЕТ:

Как же! «Дочь, красотка с лица, и одна у отца, он лелеял ее, как мог».

ПОЛОНИЙ (в сторону):

И все-то он про дочку…

ГАМЛЕТ:

Разве не так, старец Иеффай?

ПОЛОНИЙ:

Если я, по-вашему, Иеффай, принц, то истинно так: у меня есть дочь, и я ее лелею.

ГАМЛЕТ:

И вовсе не так.

ПОЛОНИЙ:

А как же тогда, принц?

ГАМЛЕТ:

А вот как. «Но и душу, и плоть направляет Господь…». Тогда-то, знаете ли: «И случилось должное в срок». Что именно – вам доскажет первый же куплет сей набожной песенки: тут, видите ли, как раз подходит мой способ коротать время, так что окорочусь.

(Уходят.)

Одно из помещений замка или двор.

Входят Гамлет, Гильденстерн, Розенкранц, Полоний и четверо-пятеро актеров.

ГАМЛЕТ:

Добро пожаловать, мои почтенные, всех – милости прошу. Рад вас видеть во здравии. Пожалуйте, мои милые. А, старый дружище! Ишь, пока не видались, обородател. А в Данию прибыл пообстричь – уж не меня ли, смельчак? Барышня-милёнушка, вы ли это? Пресвятая Дева, ты, ваше девичество, стал ростом ближе к небу, чем в прошлый раз смотрелся на котурнах. Моли Господа, чтоб голосок у тебя не треснул, как негодная к обращению монета. Господа, всем – добро пожаловать! И, как французские сокольничьи, нацелимся-ка на первое, что попадется. Послушаем монолог. Снимем-ка пробу вашему искусству. А ну, страстный монолог!

1-й АКТЕР:

Какой монолог, добрый принц?

ГАМЛЕТ:

Как-то ты читал мне одну вещь. Ее так и не сыграли, разве что разок: пьеса, помнится, не угодила широкой публике. Большинству эта икра была не по губам. Но, как принял ее я и другие, чей приговор в таких делах повесомей моего, это была превосходная пьеса, хорошо разбита по сценам, написана искусно, но просто. Помню, пеняли, что стихам не хватает для смака перца, а стилю, для оригинальности, – громовости. Но признавали в вещи здоровый свежий метод правды и красоту без красивости. Один монолог там я особенно любил, это рассказ Энея Дидоне, и в особенности то место, где он расписывает, как прирезали Приама. Если он жив у тебя в памяти, начни с этой строчки… сейчас, сейчас, как там?

Лютует Пирр, как африканский зверь…

Не то. Но начинается с Пирра.

Лютует Пирр. Броня его черна,

Как и душа. Он сам – чернее ночи,

Той, проклятой, когда троянский конь

Таил убийцу до утра в утробе.

Теперь еще он выкрасил доспех

В багровый цвет – и стал ходячей жутью:

Теперь он с ног по брови – весь в крови

Жен, матерей, мужей, отцов, малюток.

В жаровнях улиц трупы запеклись.

Ад полыхает. Распаленный бойней,

В кровавой корке, Пирр, осатанев,

Карбункулами буркалы вращает,

Ища Приама…

Ну, а дальше – сами.

ПОЛОНИЙ:

Ей-богу, хорошо прочитано, принц, и дикция есть, и чувство меры.

1-й АКТЕР:

Вот – его находит.

Приам сражаться тужится, но меч,

Ровесник старца, ни руки, ни воли

Не слушает: где пал, – там и лежит.

А Пирр уж тут. Неравный поединок!

Вот ярый мах клинка, – но старика

Уже и свист меча сдувает наземь.

И – точно этот взмах последний дух

Из Трои вышиб! – факел царской кровли

Вдруг рушится на Пирра. Оглушен,

С мечом, застывшим в воздухе на взмахе

Над сединой Приама, замер Пирр –

Злодеев так малюют на картинах, –

И, словно позабыв, что замышлял,

Не шевельнется.

Но таковы затишья перед бурей:

Спят небеса, недвижны облака,

Крутые ветры дремлют, притаилась,

Как смерть, земля… И вдруг свирепый гром

Разрубит мир! Вот так и Пирр очнулся

И довершает мстительный удар.

И вряд ли молот силача-циклопа,

Куя для Марса вечную броню,

Нещадней бил, чем пирров меч кровавый

Пал на Приама.

Стыдись, стыдись, Фортуна! Где вы, боги?

Сходитесь, чтоб отнять у шлюхи власть,

Сбить обод с колеса, повыбить спицы,

А осевой кругляк – с небесных круч

Скатить на дно, к чертям!

ПОЛОНИЙ:

Укоротить бы.

ГАМЛЕТ:

С этим шли бы к брадобрею, заодно со своим бородатым остроумием. Прошу тебя, продолжай. Ему нужны плясовая или анекдот посальней, от прочего он храпит. Продолжай. Перейди к Гекубе.

1-й АКТЕР:

Смотрите! Обесчещена царица!

ГАМЛЕТ:

Обесчещена царица?

ПОЛОНИЙ:

Хорошо! «Обесчещенная царица» – это хорошо.

1-й АКТЕР:

Незрячая от изверженья слёз,

Гасящих пламя, мечется, босая,

С тряпицей на челе взамен венца,

Взамен порфиры – с простыней случайной

Вкруг изможденных многоплодьем чресл!

Кто б это видел, тот на власть Фортуны

Восстал бы, яд проклятий изрыгнув!

А если б на вдову взглянули боги,

Когда убийца, тешась, как мясник,

Тесал пред ней в окрошку тело мужа,

И если беды смертных для богов

Хоть что-то значат, – лютый вопль вдовицы

Не огнь – слезу б исторг из глаз небес

И вечных бы потряс!

ПОЛОНИЙ:

Смотрите, он в лице изменился, и слезы на глазах. – Прошу тебя, хватит.

ГАМЛЕТ:

Ладно. Остальное дочитаешь потом. Любезнейший, проследите там, чтобы актеров хорошо устроили. Слышите? Пусть их примут как следует, потому что они – отражение и

хроника века. Лучше вам получить за гробом скверную эпитафию, чем дурную славу от них

при жизни.

ПОЛОНИЙ:

Ваше высочество, я обойдусь с ними по заслугам.

ГАМЛЕТ:

Клянусь святым причастием, человече! – намного лучше! Если с каждым обходиться по заслугам, кто спасется от кнута? Обходитесь с ними по мерке собственного самоуважения. Чем меньше они это заслужили, тем больше чести вашей щедрости. Проводите их.

ПОЛОНИЙ:

Идемте… господа.

ГАМЛЕТ:

Ступайте за ним, друзья. Завтра – слушаем спектакль.

(Уходят Полоний и все актеры, кроме 1-го.)

Вот что, старый друг. Можете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?

1-й АКТЕР:

Да, принц.

ГАМЛЕТ:

Значит, даем его завтра вечером. А мог бы ты в случае нужды выучить монолог, строк так в двенадцать-шестнадцать, который я бы написал и вставил, а?

1-й АКТЕР:

Да, принц.

ГАМЛЕТ:

Отлично. Ну, гряди за тем высокородьем, да гляди, не выделывайся под ту породу.

(1-й Актер уходит.)

Драгоценные друзья, расстаемся до вечера. Еще раз – добро пожаловать в Эльсинор.

РОЗЕНКРАНЦ:

Вы так добры, мой принц…

ГАМЛЕТ:

Да, с Богом, с Богом.

(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)

Наконец – один.

Что я за тварь! Гнуснейший из рабов!

Чудовищно. Вот лицедей проезжий,

Над вымыслом, в придуманных страстях,

Так подчинил воображенью душу,

Что слёзы на глазах его; видна

Работа чувств на побелевшем лике;

И рвется голос, и безумен взгляд,

И в каждом жесте бьется зримый образ.

И всё – из ничего. Гекуба? А!

Что он – Гекубе? Что ему – Гекуба?

Из-за нее – рыдать? А что тогда

Свершил бы он, имей для страсти повод,

Как я? В слезах театр бы утопил,

А уши растерзал громовой речью,

С ума бы свел преступных, ужаснул

Распутных, а не ведавших – сразил бы,

В столбняк бы вверг и зрение, и слух!

А я,

Тупой слюнтяй, фальшивый грош, лунатик,

От грёз дурею – дела не рожу,

Рта не раскрою, не качну мизинцем,

Ни ради правды, ни за короля,

Чью жизнь и трон украл подлец. Выходит,

Я – трус? Кому желательно меня

Назвать мерзавцем? Надавать пощечин?

Пух выдергать со щек по волоску?

Вбить кличку «Лжец» мне в глотку? Дернуть за нос?

Кому охота?

Ха! Я проглочу!

Черт побери, я – голубь, до печёнок!

Ни капли желчи, зло меня не злит,

Не то б давно скормил кишки холопа

Я местным коршунам. Кровавый пес!

Блудливый каин, выродок, иуда!

Месть! Месть!

…Вот скот я длинноухий. Браво!

Я, мститель за убитого отца,

И небом к мести взнузданный, и адом,

Как девка подзаборная, ору,

Опорожняюсь руганью, как шлюха,

Как судомойка.

К черту! Мозг, проснись!

Я слышал, человек с нечистой тайной

Порой в театре яркостью игры

Так потрясется, что прилюдно, в зале,

В злодействе и винится. Говорят,

Убийство немо. Да, но не безгласно!

Другой, нездешний дан ему язык.

Велю убийство разыграть при дяде,

Про смерть отца чтоб вспомнил. Поглядим,

Потрогаем, жива ли язва. Дрогнет, –

Я знаю, как мне действовать. А вдруг

Был этот призрак – дьявол? Тот способен

Взять и любимый образ. Да и я

В хандре и горе, а такой натурой,

Как пожелает, так и вертит бес,

На нашу гибель. Повесомей духов

Нужны улики. Ладно. Прищемлю

Капканом пьесы совесть королю.

(Уходит.)

КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА

АКТ II

Галерея в замке.

Входят Король, Королева, Полоний, Офелия, Розенкранц и Гильденстерн.

КОРОЛЬ:

Итак, сложить картину вы не в силах:

Зачем он эту кашу заварил,

С чего все дни так бешено нервозен?

Блажь, бунт, безумье, – как это понять?

РОЗЕНКРАНЦ:

Он сам признал, что места не находит,

Причин же – открывать не пожелал.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

И чтоб озвучил, – вряд ли мы добьемся.

Едва подвинь на исповедь, – глядишь,

Уже замкнулся с хитростью безумца,

Не сыщешь правды.

КОРОЛЕВА:

Как он принял вас?

РОЗЕНКРАНЦ:

Вполне учтиво.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Явно через силу.

РОЗЕНКРАНЦ:

Замял наш иск, хоть был красноречив

В своей защитой речи.

КОРОЛЕВА:

Не пытались

Развлечь его?

РОЗЕНКРАНЦ:

Вот тут нам повезло.

Дорогой обогнали мы актеров,

О чем и сообщили принцу. Он,

Похоже, принял с радостью известье.

Актеры на дворе. Им, вроде, дан

Приказ играть сегодня.

ПОЛОНИЙ:

Верно, верно.

И принц меня просил на сей предмет

Молить склонить державный слух и око.

КОРОЛЬ:

Со всей душой. Рад слышать, что его

К такому тянет. Следует и впредь

Острее править страсть его к забавам!

РОЗЕНКРАНЦ:

Исполним.

(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)

КОРОЛЬ:

Вы бы, милая Гертруда,

Оставили нас тоже. Нам тайком

Доносят: Гамлет близко. Здесь, случайно,

Офелию он встретит. Видит Бог,

Оправдана подглядка отчим правом:

Мы проследим тишком с ее отцом

Свиданье это и рассудим здраво,

Из поведенья принца исходя,

Любовь ли точно, или что другое

Его терзает.

КОРОЛЕВА:

Ухожу. Дай Бог,

Офелия, актриса поневоле,

Чтоб ваша прелесть, девочка, была

Счастливою причиной буйства сына,

Чтоб ваши свойства помогли его

На путь наставить, к чести вас обоих.

ОФЕЛИЯ:

Дай Господи!

(Королева уходит.)

ПОЛОНИЙ:

Офелия, пора!

Прохаживайтесь. – Окажите милость,

Извольте притаиться, государь. –

Читайте, вот псалтирь, – молитва красит

Уединенье. Господи, грешим!

Да что там, постным ликом да божбою

Усахарим и чёрта.

КОРОЛЬ (в сторону):

Как он прав!

Рубцом набрякла совесть от удара.

Напудренные щеки потаскух,

Сдери румяна, будут не чернее

Всех дел моих под гладью красных слов.

О, тяжкий груз!

ПОЛОНИЙ:

Идет! Пора, державный,

Нам отступать.

(Король и Полоний скрываются. Входит Гамлет.)

ГАМЛЕТ:

Так быть или не быть?

Вот он, вопрос. Достойней – что из двух?

Скрепить свой дух и выстоять без стона

Под бешенством пращей и стрел судьбы –

Или поднять клинок на море бедствий

И в смертной сшибке им найти конец?

И умереть. Уснуть. И все. Представим:

Уснут с тобой тоска и сотни мук:

Наследных для живых – их нет для мертвых.

Исход завидный, верно? Смерть – лишь сон…

Сон, я сказал? А! Вот подводный камень!

Какие сны придут в смертельном сне,

Когда житейской маеты удавку

Разрубим? Вот предел. Вот где шагнуть

Всё медлим мы, а пытка-жизнь – всё длится…

Кто вынес бы твой кнут и хохот, Время,

Тирана кривду, травлю гордых душ,

Мучения любви неоценённой,

Закона немощь, произвол чинов,

Пинки заслуге скромной – от лакейства,

Когда б он сам себе простым ножом

Мог счет закрыть? Кто нес бы ношу жизни,

Под ней кряхтел бы, ныл, потел – но брёл,

Когда бы не пугала там, за гробом,

Чужая неоткрытая страна,

Откуда не пришел никто обратно?

Смущает волю скрытое от глаз:

Неси свой куль мытарств, уже привычных,

И не беги к неведомым, глупец.

Так труса будит в нас дотошность мысли.

Так, блёклой думой наживив крючок,

Хворь бледную подцепит наша твердость.

Так и почин великой высоты,

Сбивая курс, теряет знак деянья.

Тогда – молчи!..

Офелия? Найди

Для грешника словцо в молитвах, нимфа.

ОФЕЛИЯ:

Как проводил мой принц все эти дни?

ГАМЛЕТ:

Благодарю покорно: славно, славно.

ОФЕЛИЯ:

Принц, я от вас дар памятный ношу,

Хотела бы теперь освободиться.

Молю, избавьте от него.

ГАМЛЕТ:

Не я!

Не я дарил. Донашивайте с Богом.

ОФЕЛИЯ:

Дарили, принц, вы знаете. А цену

Надбавил слов сладчайший аромат.

Растаял он. Возьмите всё назад.

Душе невинной дар любой не впрок,

Когда даритель сделался жесток.

Прошу вас, принц.

ГАМЛЕТ:

А! Так вы невинны?

ОФЕЛИЯ:

Принц!

ГАМЛЕТ:

И вы прекрасны, да?

ОФЕЛИЯ:

О чём вы, ваше высочество?

ГАМЛЕТ:

Да все о том же: раз уж вы непорочны и прекрасны, вашей добродетели нечего якшаться с вашей красотой.

ОФЕЛИЯ:

С кем же, как не с целомудрием, принц, красоте и крепить сношенья наивыгодным договором?

ГАМЛЕТ:

Вот, вот, торговым. И скорей красота сдаст целомудрие в публичную аренду, чем

целомудрие выкупит красоту. Раньше это было парадоксом, но нашим веком доказано. Я вас любил единожды.

ОФЕЛИЯ:

О да, мой принц, и так меня уверили…

ГАМЛЕТ:

А не верили бы! Как ни прививай добродетель к нашему старому стволу, грешных корней не выкорчуешь. Не любил я вас.

ОФЕЛИЯ:

Тем больше я обманута…

ГАМЛЕТ:

Иди-ка в монастырь для дамочек. Чего тебе неймется плодить грешников? Сам-то я еще в меру добропорядочный. Но и я начни себя казнить, так покажется: лучше б меня мать не рожала. Я очень горд, мстителен, тщеславен. И у меня под рукой больше злодейств, чем рассудка, чтобы их осмыслить, фантазии, чтобы их воплотить, и времени, чтобы дать им ход. На кой чёрт молодцам вроде меня корчиться между небом и землей! Все мы сущие гадюки, никому из нас не верь. В монастырки – и скатертью дорога! Отец твой где?

ОФЕЛИЯ:

Дома, принц.

ГАМЛЕТ:

Вот и заперли б его там, чтоб валял дурака только при своих. Прощай.

ОФЕЛИЯ:

Святое небо, помоги ему!

ГАМЛЕТ:

А если соберешься замуж, вот тебе проклятие в приданое. Будь ты целомудренней

льда, чище снега, а от клеветы не убежишь. Ступай к монашкам, кому сказано! С Богом, с Богом. А если уж невтерпеж без мужа, выходи за дурня. А умный видывал бодливых чудищ, каких из нас вы лепите. Кыш, кыш, в монастырь! Не мешкай. Счастливого пути.

ОФЕЛИЯ:

Силы небесные, верните ему прежний облик!

ГАМЛЕТ:

Наслышан по горло и про ваши подмалевки. Бог вам дал одно лицо, а вы себе мажете другое. И шагу не ступите, всё бы вам дрыгнуть да взбрыкнуть. И ни словечка в простоте, всё бы подсюсюкнуть. И всякой божьей твари у вас своя кличка. И наблудите – стало быть, по святой невинности. Нет, милые, с меня хватит, и так тронулся. Слышите, – никаких свадеб! Кто успел пережениться, – всем долгие лета, кроме одного! Кто не успел, – пусть сидят, как есть. В монастырь, сказано! (Уходит.)

ОФЕЛИЯ:

Мой Бог, чем обернулся гордый дух!

Взор чести! Речь науки! Меч отваги!

Державная надежда, цвет страны!

Манер и вкуса зеркало живое,

Предмет вниманья всех… Всё пылью, всё!

А я? Да есть ли женщина несчастней!

Пить музыку и мед священных клятв –

И увидать: разбит высокий разум,

Расколоты его колокола!

А этот чудо-облик, май в расцвете,

Безумьем смят! За что мне этот ад,

Видавшей блеск – увидеть и закат!

(Возвращаются Король и Полоний.)

КОРОЛЬ:

Любовь? Иным отдался он страстям.

Да и слова, хоть не ахти как связны,

Безумьем и не пахнут. Он в душе

Другое что-то вскармливает желчью,

И чует сердце, – высидит змею.

Чтоб вовремя предупредить угрозу,

Я поспешил решение принять:

Он в Англию немедля соберется –

Взыскать недоуплаченную дань.

Быть может, новые моря и страны

И смена впечатлений выбьют дурь,

Засевшую под сердцем, над которой

Он голову ломает, потеряв

Вид человеческий. Как ваше мненье?

ПОЛОНИЙ:

Мысль мудрая. А все-таки, по мне,

И корень, и исток его кручины –

Несчастная любовь. – Ну, что, бедняжка?

Передавать, что принц наговорил,

Труда не стоит, слышали. – Державный,

Всё в вашей воле. Но один совет:

Свести под вечер королеву с сыном.

Пусть с глазу на глаз выспросит его.

Коль вы не прочь, попробую подслушать.

Не дастся он и ей, тогда конец:

Ссылайте в Англию, сажайте в крепость, –

По выбору.

КОРОЛЬ:

Идея хороша.

Сильней безумец – зорче сторожа.

(Уходят.)

Зал в замке. Входят Гамлет и два-три актера.

ГАМЛЕТ:

Читайте, будьте добры, этот монолог, как я показал, легко и отчетливо. А станете витийствовать да гримасничать, как многие из ваших, – уж лучше бы мои стихи читал уличный глашатай. И не очень пилите воздух руками, этак вот, все приемы хороши в меру. Как раз в потоке, буре, так сказать, в вихре страсти и надо учиться выдержке, она все соразмерит. С души воротит слушать, как здоровенный малый, башка в парике, рвет страсть в клочки, в сущие ошметки, оглушает дешевую публику, которой по уму разве что пантомима без смысла да галдеж. Я бы выпорол такого детину, страшилище балаганное. Это ж Ирода переиродить. Пожалуйста, постарайтесь без этого.

1-й АКТЕР:

Обещаю, ваше высочество.

ГАМЛЕТ:

Но и квёлым быть не надо. Следуйте внутреннему зову, умный инстинкт подскажет. Согласуйте действие со словом, слово с действием, и тут следите особо, чтоб не перейти грань естества. Ведь всякое «чересчур» – это отход от предназначения театра, конечная цель которого, от начал и поныне, была и есть – держать, как говорится, зеркало перед природой. Показывать чистоте – ее истинные черты, грязи – ее подлинный вид, а возрасту и плоти любого из времен – верный отпечаток: состояние и тела, и здоровья века. Так что, тут переборщи или не добери, – недалеких-то умом повеселишь, но непременно огорчишь знающего, а мнение одного такого должно перевешивать в ваших глазах целый театр, набитый прочей публикой. Ох, видывал и слыхал я актеров, даже расхваленных, кто, грех сказать, ни молвить по-христиански не мог, ни ступить, – ни крещеный, ни язычник, вообще нелюдь. Так пыжится и ревет, что подумаешь: какой-то подмастерье природы слепил человека, да и халтурно, до того гнусным представлен вот такими род человеческий.

1-й АКТЕР:

Надеюсь, мы у себя это, в меру сил, исправили.

ГАМЛЕТ:

Исправьте до конца. И кто играет дураков – пусть не добавляют слов от себя сверх написанного в роли. Есть такие: сами начинают расхохатывать, чтоб зрители, у кого в голове пусто, подхватили, и как раз, когда публике бы вдуматься в какой-нибудь важный момент пьесы. Свинство это, и показывает все грошовое честолюбье любителей такого шутовства. Идите, готовьтесь.

(1-й Актер уходит. Входят Полоний, Розенкранц и Гильденстерн.)

Ну что, ваша милость, пожелал король слушать это твореньице?

ПОЛОНИЙ:

И королева тоже, и поскорее.

ГАМЛЕТ:

Прикажите артистам поторапливаться.

(Полоний уходит.)

Вы, оба, не поможете ему?

РОЗЕНКРАНЦ, ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Охотно, принц.

(Уходят.)

ГАМЛЕТ:

Эй, где ты там, Гораций!

(Входит Горацио.)

ГОРАЦИО:

Здесь, добрый принц, всегда готов служить.

ГАМЛЕТ:

Горацио, кого бы ни знавал я,

Из всех людей – лишь ты и человек.

ГОРАЦИО:

Уж скажете вы, принц…

ГАМЛЕТ:

Не льщу, не думай.

Какой расчет мне льстить, коль ты богат,

Сыт и одет – лишь бодростью душевной,

Не кошельком? Кто ж голытьбе польстит?

А льнуть к мошне – оставим подлипалам,

Готовым до земли колени гнуть

Там, где вилять хвостом сулит прибытки.

Послушай-ка. Едва моя душа

Поднаторела разбираться в людях

И выбирать, избранником ее

Стал ты. Один-единственный, кто в жизни

Все вынес – и себя не износил,

Кто принимает равно благодарно

Удар судьбы и дар. Благословен,

В ком кровь и ум в таком единстве слиты,

Не дудка он под пальцами судьбы,

Чтоб вторить перебору их. Найди мне

Второго, кто не стал рабом страстей, –

Войдет он в сердце, в сердцевину сердца,

Как ты вошел… Увлекся я, прости.

Сейчас король увидит представленье.

Там будет сцена, близкая тому,

Что от меня про смерть отца ты слышал.

Когда поймешь, что к этому идет,

Всей зоркостью души следи за дядей,

Прошу. А не скакнет виновный пес

Из темной конуры на речь актера, –

Тот призрак наш был духом окаянным,

А у меня фантазия чадит

Страшней, чем у циклопов кузня.* В оба

Смотри за ним. И я в него вопьюсь.

Каким себя покажет, – позже сверим,

Да приговор и вынесем.

ГОРАЦИО:

Идет.

––

* В тексте: «кузница (или наковальня) Вулкана». Замена – для зрителя (читателя) без комментария под рукой и знания мифологии: наковальня Гефеста (тем более – «вулкана») осталась бы образом непонятным, а о «молотах циклопов» уже говорил I-й актер. Вариант по оригиналу элементарен: «…Страшнее, чем Вулкана кузня. В оба…», на выбор, – В. А.

И если вора за руку не схватим,

Прохлопанную кражу оплачу.

ГАМЛЕТ:

Грядут. Пора мне корчить сумасброда.

Найдите место.

(Датский марш, фанфары.

Входят Король, Королева, Полоний, Офелия Розенкранц, Гильденстерн, лорды свиты. Охрана несет факелы.)

КОРОЛЬ:

Как наш племянник Гамлет? Жизнь – по вкусу?

ГАМЛЕТ

Чудо, а не жизнь, воистину! Харч – точнехонько по вкусу хамелеону: воздух, нашпигованный обещаниями. Каплуна вам так не откормить.

КОРОЛЬ:

От твоего ответа, Гамлет, и руками разведешь. Я такого в уме не держал.

ГАМЛЕТ:

Вот и я не удержал. (Полонию) Ваша милость, вы сказывали, что играли когда-то в университете?

ПОЛОНИЙ:

Да, принц, игрывал. И слыл неплохим актером.

ГАМЛЕТ:

И что же вы представляли?

ПОЛОНИЙ:

Я представлял Юлия Цезаря. Меня убили в Капитолии. Преступником был Брут.

ГАМЛЕТ:

Брутально ж было с его стороны убивать такого преступно-капитального телка. – Актеры готовы?

РОЗЕНКРАНЦ:

Да, принц, и ждут лишь вашего приказа.

КОРОЛЕВА:

Иди сюда, сядь рядом, милый Гамлет.

ГАМЛЕТ:

Нет, милая матушка. Тут есть металл поприманчивей.

ПОЛОНИЙ (королю):

Ого, замечаете?

ГАМЛЕТ:

Леди, я приткнусь вам в подол, в вашу лощинку?

ОФЕЛИЯ:

Нет, принц.

ГАМЛЕТ:

Я имею в виду головку на коленках.

ОФЕЛИЯ:

Да, принц.

ГАМЛЕТ (ложится у ног Офелии):

Подумали, у меня в мыслях – непотребства мужлана?

ОФЕЛИЯ:

Ни о чем таком и не мыслю, принц.

ГАМЛЕТ:

А ведь мысль чудная – пристроиться между ног девицы по требованию.

ОФЕЛИЯ:

Как, как, принц?

ГАМЛЕТ:

Да так просто.

ОФЕЛИЯ:

Вам веселить гуляк на свадьбе, принц.

ГАМЛЕТ:

Кому, мне?

ОФЕЛИЯ:

Да, ваше высочество.

ГАМЛЕТ:

Да Господи, гулёна-затейник – весь ваш! Что еще и осталось человеку, как не погулять вволю? Гляньте, как рада-радехонька мать моя, а двух часов не прошло, как умер мой отец.

ОФЕЛИЯ:

Нет, вот уже дважды два месяца, принц.

ГАМЛЕТ:

Так давно? Тогда черные тряпки к дьяволу, пусть донашивает, надену посолидней траур, из черных соболей. Святое небо! Два месяца, как умер, и еще не забыт? Тогда есть надежда, что память о великом человеке переживет его на полгода. Но, Матерь Божья, ему бы, пока жил, трат не жалеть, строить церкви, а то кто ж его помянет, – забудут, как конька-ряженого стародавних гуляний, тому хоть эпитафия есть: «Увы, увы, конька забыли вы!»

(Гобои. Начинается пантомима. Входят Король и Королева; они – сама нежность, обнимают – она его, он ее. Она преклоняет колени, со знаками преданности. Он, ее подняв, кладет голову ей на плечо. Ложится на скамью в цветах. Видя, что он уснул, она покидает его. Входит некто, забирает у спящего корону, целует ее, вливает в уши тому яд и уходит. Возвращается Королева, найдя Короля мертвым, неистово выражает чувства. Опять является отравитель, с двумя-тремя немыми слугами, – чтобы напоказ порыдать с ней. Труп уносят. Отравитель обхаживает Королеву, соблазняя подарками. Та, недолго, как бы неблагосклонна и выказывает отвращение, но, наконец, принимает его любовь. Уходят.)

ОФЕЛИЯ:

Что это значит, принц?

ГАМЛЕТ:

Да черт те что! Это уголовщина исподтишка, означает «подлость с заранее обдуманным намерением».

ОФЕЛИЯ:

Вероятно, нам кратко представили главное содержание пьесы?

(Входит «Пролог».)

ГАМЛЕТ:

Всё узнаем от этого парня. Актеры не умеют хранить секреты, всё тут же представят.

ОФЕЛИЯ:

Он разъяснит весь виденный показ?

ГАМЛЕТ:

Да. И вид всего, показанного вами. Было бы вам не стыдно показать, а уж он не постыдится разъяснить, что это вы ему такое показали.

ОФЕЛИЯ:

Стыд вам, принц, стыд вам. Буду смотреть пьесу.

«ПРОЛОГ»:

Пред трагедией оной

Просим с низким поклоном

Нам внимать благосклонно. (Уходит.)

ГАМЛЕТ:

Это что, пролог или девиз на перстеньке?

ОФЕЛИЯ:

Коротко, принц.

ГАМЛЕТ:

Как женская любовь.

(Входят два актера, «Король» и «Королева».)

«КОРОЛЬ»:

Вот-вот квадрига Феба обогнет

В тридцатый раз весь круг земель и вод,

И тридцать дюжин лун носили вслед

По тридцать дюжин раз заёмный свет

С тех пор, как нам в час брачного венца

Сплел руки – Гименей, любовь – сердца.

«КОРОЛЕВА»:

Удвоила б чета светил нам счет

Кругов своих, – а чувство не умрет!

Но горе мне, усталость иль недуг

С недавних пор томит вам плоть и дух?

Я вся в тревоге. Впрочем, оттого

Вы не тревожьте сердца своего.

Страсть в женщине равна боязни бед:

Обеим – места нет, иль меры нет.

Сполна доказан чувств моих запас,

Раз, вас любя, любовь дрожит за вас.

Великой страсти – малый страх в напасть,

Страх застит свет – знать, выросла и страсть.

«КОРОЛЬ»:

Увы, мой ангел, ты – почти вдова,

Живая мощь во мне едва жива.

Тебе ж и впредь на милом свете жить

В почете и любви. И, может быть,

Другой супруг…

«КОРОЛЕВА»:

Не смейте продолжать!

Любить опять – и честь, и трон предать!

Второй супруг? Бог заклеймит мне лоб!

Льнет ко вторым – кто первых вгонит в гроб!

ГАМЛЕТ:

Горько, горько!

«КОРОЛЕВА»:

Тех, кто вторично к алтарю идет,

Ведет не чувство – низменный расчет.

Вторых в постелях вдовьих целовать –

Своих усопших дважды убивать.

«КОРОЛЬ»:

Я верю: говоришь – как мыслишь ты.

Но нам ли не крушить свои мечты!

В нас помыслы – лишь памяти рабы,

Ей в рост они: сильны – или слабы.

Покуда зреет – связан с веткой плод,

Но перезрев – немедля упадет.

Никто пока забыть не избежал

Платить долги, что сам себе должал.

Страсть нам диктует замыслы, но те,

Потухни страсть, повиснут в пустоте.

Чем радость жарче, чем тоска лютей,

Тем всё короче жизнь у их затей.

Не ходят врозь час бед и час удач,

Чуть что, – уж плачет смех, смеется плач.

Коль вещи вечной в мире не найти,

Судьба любви – к удачливым идти,

А кто кем правит, ум не разберет:

Судьба – любовью, иль наоборот.

Великий пал – любимый друг в бега,

Ничтожный встал – стал люб и для врага.

Любовь досель к завидным судьбам льнет.

В удаче – слуг-друзей невпроворот,

В нужде – зови хоть друга, хоть слугу,

Вернейший уподобится врагу.

Но тем закончу, с чем и шел к тебе.

Им не сойтись – желаньям и судьбе,

Та – рушит все намеренья сердец,

Начало – в нас, не в нас, увы, – конец.

О новом муже мысль тебе дика –

Не похоронишь первого пока.

«КОРОЛЕВА»:

Не есть мне хлеба, света не видать!

И день, и ночь запор темниц глодать!

Надежд лишиться, веры и ума!

Сойди за рай затворнице, тюрьма!

Все зло, что топчет радости цветы,

Приди и растопчи мои мечты!

Здесь – и в аду – пусть муку я найду,

Когда из вдов – да в жёны вдруг пойду!

ГАМЛЕТ:

Отрекись-ка она теперь?

«КОРОЛЬ»

Вот клятва клятв. Теперь оставь меня,

Мой друг. Я утомлен. Остаток дня

Отдам охотно сну.

(Засыпает.)

«КОРОЛЕВА»:

Спи, мой родной.

Зло да не ляжет меж тобой и мной.

(Уходит.)

ГАМЛЕТ:

Мадам, как вам пьеса?

КОРОЛЕВА:

Мне кажется, леди чересчур щедра на протесты и заявления.

ГАМЛЕТ:

О, но она слово сдержит.

КОРОЛЬ:

Идея пьесы вам известна? В ней ничего противозаконного?

ГАМЛЕТ:

Нет-нет, тут только шутят и шутя отравят. В жизни ничего противозаконного!

КОРОЛЬ:

Как вы назвали пьесу?

ГАМЛЕТ:

«Мышеловка». Ничего себе, да? А как понимать? Иносказательно. В пьесе представлено убийство, содеянное в Вене. Герцога звать Гонзаго, жену – Баптиста. Сейчас увидите, это гнуснейшее дельце, но что с того? Вашего величества и нас, у кого душа чиста, это никак не затронет. Натерло кляче, – пусть брыкается, наша-то холка цела.

(Входит актер в роли Луциана.)

Вот некий Луциан, племянник короля.

ОФЕЛИЯ:

Вам бы на роль хора в пьесе у древних греков, принц.

ГАМЛЕТ:

Мне бы на роль толмача в кукольном вертепе – между вами и вашим милёнком, дали б

только наглядеться, как дергунчики кувыркаются.

ОФЕЛИЯ:

Вконец извострились, принц, вконец извострились.

ГАМЛЕТ:

Постонали б, тупи вы мое на конце острие.

ОФЕЛИЯ:

Вот еще радость, на горе.

ГАМЛЕТ:

Так-то вы и судите о своих благоверных. – Начинай, убийца. Брось свои треклятые рожи, чёртов сифилюга, и начинай. Ну! «Уж ворон каркает, взывая к мести»!

«ЛУЦИАН»:

Рука верна, ум черен, яд готов.

Час выгодный. Нет глаз из-за кустов.

За дело, смесь полуночной отравы,

Гекатой трижды проклятые травы!

Пусть зелье ведьмы током огневым

Живое вмиг подменит неживым!

(Вливает яд в уши спящего.)

ГАМЛЕТ:

Он отравляет его в саду, ради герцогства. Герцога звать Гонзаго. История примечательная, описана по-итальянски тонко, они ведь народ понятливый. Сейчас увидите, как убийца добывает любовь Гонзаговой жены.

ОФЕЛИЯ:

Король встает!

ГАМЛЕТ:

Что, напугал игрушечным огнем?

КОРОЛЕВА:

Как мой властитель? Все ему по вкусу?

ПОЛОНИЙ:

Прекратить пьесу!

КОРОЛЬ:

Света мне! – Прочь отсюда!

ВСЕ:

Света! Света! Света!

(Уходят все, кроме Гамлета и Горацио.)

ГАМЛЕТ:

Олени, вскачь! Подстрелен? – Плачь!

Цел? Желчь не жжет? – Играй!

Пусть эти – спят, но те-то – бдят!

Весь свет – прочь удирай!

Ну, сэр, отвернись от меня остальная удача, турни, как варвар-турок, – с этим вот, да с лесом перьев на шляпе, да с парой провансальских роз на вырезных туфлях, не заслужил бы разве я местечка в компашке актеров?

ГОРАЦИО:

С половинным жалованьем.

ГАМЛЕТ:

Ой, с полным!

Под Зевсом трон, мой друг Дамон,

Не знал и близко зла,

Но пал заслон, – узнал и трон

Зловонный зад к…клеща!

ГОРАЦИО:

Могли бы и в рифму.

ГАМЛЕТ:

Горацио, друг, за каждое слово призрака – тысячу золотом!

Ты заметил?

ГОРАЦИО:

Еще как, принц!

ГАМЛЕТ:

На словах отравителя?

ГОРАЦИО:

Следил за ним в оба глаза.

ГАМЛЕТ:

А! Ха! Музыку сюда! Ну-ка! А ну, игрецы!

Чёрт! Раз король – не комик по нутру,

Роль комика нутру – не ко двору!

Ну-ка, музыку, музыку!

(Возвращаются Розенкранц и Гильденстерн.)

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Добрый принц, позвольте вас на два слова.

ГАМЛЕТ:

Да на всю историю, сэр!

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Король, сэр…

ГАМЛЕТ:

Да, сэр, что с ним?

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

…Удалился один в совершенном расстройстве.

ГАМЛЕТ

Допился, сэр?

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Нет, принц, скорее допекло.

ГАМЛЕТ:

Желчный пузырь перетрудил? Мудрее было б сказать это его лекарю. Пропиши ему

очистку я, как бы не пропекло его желчью до кончика.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Добрейший принц, введите свои речи хоть в какие-то рамки, мне поручено дело, не отмахивайтесь, да еще так дико.

ГАМЛЕТ:

Я укрощен, сударь. Возглашайте.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Королеву, мать вашу, крайняя горесть духа заставила послать меня к вам.

ГАМЛЕТ:

Проходите, не стесняйтесь.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Нет, дорогой принц, вы не так поняли, эти любезности тут ни к чему. Угодно вам отвечать здраво, – по вашей матери приказу я и поступлю; а нет, – уж извините, удалюсь, на том и покончим.

ГАМЛЕТ:

Сэр, не могу.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Чего, принц?

ГАМЛЕТ:

Отвечать вам здраво: мозг нездоров. Но, сударь, как смогу, отвечу, когда прикажете, то есть, как тут было сказано, когда нам по матери приказано. Так что без лишних слов – к делу. «Мать мою», сказали вы?

РОЗЕНКРАНЦ:

Тогда – вот ее слова. Ваше поведение ее просто немыслимо потрясло.

ГАМЛЕТ:

Вот он, немыслимый сын, так тряханувший мать! А у сей материной потряски на

запятках, вдогонку – никого, ничего, а? Уж исповедуйтесь.

РОЗЕНКРАНЦ:

Она желает говорить с вами в своей спальне, прежде чем пойдете в постель.

ГАМЛЕТ:

Всегда готовы, будь она десять раз матерью. Имеете что сторговать нам сверх того?

РОЗЕНКРАНЦ:

Принц, вы когда-то меня любили.

ГАМЛЕТ:

Да и все еще нежничаю, клянусь этими ручишками-воришками.

РОЗЕНКРАНЦ:

Добрейший принц, каков мотив у вашего расстройства? Вы же сами запираете двери своей свободе, не признаваясь в горестях другу.

ГАМЛЕТ:

Сэр, продвижения мне нет.

РОЗЕНКРАНЦ:

Как это, когда сам король подал голос за вас как за наследника престола!

ГАМЛЕТ:

Да, сэр, но «покуда травка подрастет…», поговорка-то уже попахивает…

(Возвращаются актеры с флейтами.)

А, флейты! Дай гляну одну. – Ну-ка, в сторонку. – Что это вы всё заходите мне с тыла по ветру, будто хотите гнать к ловушке?

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

О, принц, если я слишком дерзко исполняю долг, это любовь проявляет себя столь неуклюже.

ГАМЛЕТ:

Что-то я не понял. Сыграете на этой дудке?

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Принц, я не могу.

ГАМЛЕТ:

Я прошу.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Поверьте, я не могу.

ГАМЛЕТ:

Я умоляю.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Я не знаю, как за нее взяться, принц.

ГАМЛЕТ:

А легко, как и лгать. Перебирайте дырочки этим пальцем и большим. Дуйте в нее ртом, и она заговорит красноречивой музыкой. Вот клапаны.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Это не поможет, мне не выжать из них ни ноты, я не умею.

ГАМЛЕТ:

А теперь смотрите, какой фитюлькой вы меня вообразили. Вы желали бы играть на мне. Вам представляется, что мои клапаны вы знаете. Собираетесь выжать из меня самый тайный мотив. Думаете, что заставите звучать мои ноты, снизу доверху, по всей октаве. А вот в этом инструментике – столько музыки, чудный голос, и вам не вытянуть из него ни звука. Кровь Господня! По-вашему, я игрушка проще флейты? Кличьте меня инструментом, каким хотите, вам по силам раздергать мне струны, но играть на мне – не вам.

(Возвращается Полоний.)

Награди вас Бог, сэр!

ПОЛОНИЙ:

Мой принц, королева желала бы говорить с вами, и не откладывая.

ГАМЛЕТ:

Видите, вон там тучка, по виду почти верблюд?

ПОЛОНИЙ:

Клянусь обедней, и вправду верблюд.

ГАМЛЕТ:

А по-моему, похоже на хорька.

ПОЛОНИЙ:

У нее хребет хорьковый.

ГАМЛЕТ:

Или китовый?

ПОЛОНИЙ:

Истинно – китовый.

ГАМЛЕТ:

Вот мне и пора идти к матери. Сейчас и пойду. (В сторону.) Они меня последнего ума лишат. – Непременно иду, сейчас же.

ПОЛОНИЙ:

Я так и передам. (Уходит.)

ГАМЛЕТ:

«Сейчас же», – легко сказано. – Пошли бы и вы, милые.

(Уходят все, кроме Гамлета.)

Сейчас пора полночной ворожбы.

Гробы разверзлись, ад заразой пышет

И травит мир. Сейчас готов я пить

Живую кровь и натворить такого,

Что день померк бы. Тихо! Мать зовет.

Будь человечным, сердце. В это тело

Нерона душу не впускай – на миг!

Жестоким – буду, но не стать бы зверем.

Возьмем кинжалом слово – не клинок,

Роль палача пускай язык играет.

Но как слова ни резали бы мать,

Не дай, душа моя, им делом стать.

(Уходит.)

Комната в замке. Входят Король, Розенкранц и Гильденстерн.

КОРОЛЬ:

Не по сердцу он мне. Да и терпеть

Помешанных – с огнем играть. Готовьтесь.

Сбыть с рук его – препоручаю вам.

С ним на корабль – и в Англию немедля.

Устои государства нам нельзя

На карту ставить, если бродит рядом

Бред во плоти.

ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Мы будем начеку.

Нет, государь, священнее заботы,

Чем оберечь покой несчетных ртов,

Кто жив и сыт раденьем высшей власти.

РОЗЕНКРАНЦ:

Жизнь каждому дарована одна,

И должно ей всей крепостью рассудка

От бед храниться. Бдеть же зорче всех

Должна душа, чья жизнь еще для многих –

Залог их жизней. Потерять вождя –

Не просто смертью больше. В ту воронку

Затянет всех окрест. Тут – колесо,

Утверждено оно на горном пике,

А великаньи спицы скреплены

С десятком тысяч крохотных довесков;

Колосс падет, – сглотнет и малых сих

Та катастрофа. Плачут короли –

Им эхом вторит общий плач земли.

КОРОЛЬ:

Прошу взять меры к быстрому отплытью.

Пора стреножить сталью эту жуть,

Довольно ей копытом бить.

РОЗЕНКРАНЦ, ГИЛЬДЕНСТЕРН:

Мы мигом.

(Уходят. Входит Полоний.)

ПОЛОНИЙ:

Он к будуару матери идет.

Я за ковром послушаю, державный,

Всю тяжбу. Верю, мать проймет его.

Но вы сказали – и сказали мудро:

Пусть ухо, материнского острей –

Ведь к сыну мать пристрастна по природе, –

Тут последит. До встречи, государь.

Я перед сном успею к вам с докладом

О новостях.

КОРОЛЬ:

Спасибо, добрый друг.

(Полоний уходит.)

Мой черный грех, смердишь ты к небесам.

О, язва первородного проклятья,

Убитый брат! Молиться не могу.

Хоть сам не прочь, да и нужда приспела,

Но все позывы – топит власть греха.

Я – как охотник за двойною дичью:

Какую гнать, не знаешь – и стоишь,

Глядь, – двух и упустил… Но вот рука –

Да вдвое толще будь от крови брата! –

Отмыть ее до снежной белизны

Росы небес, что ль, мало? Милость неба –

На что она, как не поставить нас

Лицом к лицу с грехами? Что молитва,

Как не двойной залог: не падать зря –

И отмолить паденье? Глянул в небо –

И снова чист… Но где найти слова?

Молить – о чем? «Прости мне гнусь убийства»?

Нет, рано. Все мое – еще при мне,

И трон, и власти вкус, и королева,

Вся сласть, из-за чего и убивал.

Плоды греха вкушающих – прощать?

Да, этот мир прогнил от червоточин,

Рука порока, в золоте сама,

За грязный золотой наймет и судей,

И сам закон. Но наверху – не так.

Ни лжесвидетельств, ни подложных исков,

Все – подлинно. И от зубов до лба

Там вид своих грехов мы явим сами,

Самим себе – улика. Что тогда?

Что делать?.. Кайся! Кто раскаян – спасся.

Но если к покаянью – не готов?

Вот мука! И в груди – черно, как в склепе!

Душа, чем жарче рвется из трясин,

Тем глубже вязнет! Ангелы, ко мне!

Шанс дайте! Гнись, колено! Сердца сталь,

Стань мягче мышц невинного младенца!

Все сладится.

(Отходит и преклоняет колени. Входит Гамлет.)

ГАМЛЕТ:

Удача в руки! Он молитвой занят.

Один удар – и он на небесах,

Я отомщен. Рассмотрим-ка поглубже.

Мерзавцем мой убит отец. А я,

Отца кровинка, сдуру шлю убийцу

К воротам рая?

Да тут услуга платная, не месть!

Отец убит в цветеньи сытой плоти,

В бурленьи майских соков и страстей,

Бог весть, как там, вверху, нас ревизуют,

Но, судя по всему, ему пришлось

Не сладко. Так отмщение ли это,

Когда преступник душу облегчил,

Очищен, годен и созрел к отходу?

Нет.

Меч, в ножны! Жди удачи погрознее.

Засни он пьяным, гневом распались,

Раздуй кровосмесительную похоть,

Бранись, играй на деньги – словом, будь

Застигнут в деле, где не пахнет раем,

Вот тут и бей, чтоб небу показал

Он пятки, а душа, чернее ада,

В ад и пошла. – Ждет мать. – Молись, подлец.

Лекарство лишь отсрочило конец. (Уходит.)

КОРОЛЬ (встает):

Слова вспорхнут, а мысли – низом снова,

А небесам – зачем без мысли слово?

(Уходит.)

Будуар Королевы. Входят Королева и Полоний.

ПОЛОНИЙ:

Он близко. Вы до дна его проймите,

Пускай поймет: есть выходкам предел.

Скажите, что заступничеством вашим

Одним и цел он. Я укроюсь тут.

Уж будьте с ним пожестче.

ГАМЛЕТ (за сценой):

Мать! Мать! Мать!

КОРОЛЕВА:

Ручаюсь в этом. За меня не бойтесь.

Подходит, слышу. Прячьтесь побыстрей.

(Полоний прячется за ковром.

Входит Гамлет.)

ГАМЛЕТ:

Ну, мать, зачем изволили позвать?

КОРОЛЕВА:

Сын, твой отец был оскорблен тобою.

ГАМЛЕТ:

Мать, мой отец был вами оскорблен.

КОРОЛЕВА:

Не отвечайте языком фигляра!

ГАМЛЕТ:

Не спрашивайте языком ханжи.

КОРОЛЕВА:

Такое – мне!..

ГАМЛЕТ (обрывает):

Зачем меня вы звали?

КОРОЛЕВА:

Забыли, кто я?

ГАМЛЕТ:

Помню, вот вам крест.

Вы – королева, ваш супруг – брат мужа,

А мне вы – вот ведь горе! – даже мать.

КОРОЛЕВА:

Тогда – поговорят другие с вами.

ГАМЛЕТ:

Ну, нет! Садитесь. Сядьте! Не пущу,

Пока не дам самой полюбоваться,

Как в зеркале, на все свое нутро!

КОРОЛЕВА:

Что ты затеял? Он зарезать хочет!

Спасите!

ПОЛОНИЙ (за ковром):

Боже! Стража, стража, стража!

ГАМЛЕТ (обнажая клинок):

Ага! Тут крыса? Спорим, – ей конец!

(Колет сквозь ковер.)

ПОЛОНИЙ (за ковром):

Убили! (Падает и умирает.)

КОРОЛЕВА:

Что ты сделал!

ГАМЛЕТ:

Сам не знаю.

Там что – король?

КОРОЛЕВА:

Такого натворить!

Кроваво, безрассудно, вмах!

ГАМЛЕТ:

Кроваво?

Не больше, чем, сгубивши короля,

Встать с братом короля у алтаря!

КОРОЛЕВА:

Сгубивши короля?

ГАМЛЕТ:

Да, леди, верно!

(Поднимает ковер и обнаруживает Полония.)

Прощай, бедняга, надоеда-клоун.

Я – ставку взял бы выше, ты – судьбу,

Но, видишь, вредно быть не в меру прытким.

Вы – сядьте. Тише. Не терзайте рук!

Мне предоставьте истерзать вам сердце,

Коль поддается ломке эта вещь

И не вконец обронзовела к чувству,

Надев броней привычку к срамоте.

КОРОЛЕВА:

Но что такое сделать я могла,

Чтоб так со мной ты…

ГАМЛЕТ:

Вы смогли такое,

Что и пристойность осквернит, и стыд,

Честь выставит ханжой, а вместо розы

Лоб чистой страсти уснастит клеймом,

Как шлюхе; обернет супругов клятвы

Божбою шулеров. Вы то смогли,

Что вылущит из плоти долга – душу,

В пустое словоблудье обратит

Всю сладость веры. Небо раскалилось,

Земля, луна, вся мировая твердь,

Как в Судный День, угрюмо брови супит

На ваш поступок!

КОРОЛЕВА:

В чем же суть его,

Уж если так вступленье громыхает?

ГАМЛЕТ:

Смотрите, вот портрет, а вот другой.

Две копии, два облика, два брата.

Вглядитесь в этого – какая стать!

Лоб – что у Зевса, локон – Аполлона,

А грозным взором – сам воитель-Марс,

Осанкой – сам гонец богов Меркурий

На крутизне неболюбивых гор!

Чистейший слиток истинных достоинств,

Где весь Олимп себя запечатлел,

Дав миру верный оттиск человека.

Вот первый ваш супруг. А вот – второй.

Как черный колос, гнилью зараженный,

Сглодавший брата. Где у вас глаза?

От сочных горных трав – бежать в болото

Жиреть на тине! Есть у вас глаза?

Любовь? Забудьте слово. В ваши годы

Пожар в крови рассудком укрощен,

Решает ум. Но что за ум сменил бы

Того – на это! Чувства вам даны,

Без них ни встать, ни сесть. Но суть их, видно,

В параличе. Да спятивший – и тот,

Как бурно бы в нем чувства ни мутились,

Остатком их сумел бы разобрать

Различье тут! Так что же вас за дьявол,

Играя с вами в жмурки, так обвел?

Глаз, осязанье, ухо, обонянье –

Да хоть одно из чувств, не будь иных,

Хоть хилый дай росток, – и то так дико

Не промахнется!

Стыд, краска где твоя? Ад-возмутитель,

Коль в зрелой леди так разжег ты плоть,

Чего ж не плавить юным, с их-то пылом,

Воск целомудрия! И впредь – не срам

Отдать себя напору жадной страсти,

Коль сам себе огнеопасен лед,

А ум – хотеньям сводник!

КОРОЛЕВА:

Хватит, Гамлет!

Ты повернул глаза мне в глубь души,

А там – черно, и только рдеют пятна,

И их ничем не смыть.

ГАМЛЕТ:

Но жить в поту

Вонючих простыней! На сальной лёжке

Вариться в гное блуда! Называть

Любовью случку в стойле!

КОРОЛЕВА:

Хватит, хватит!

Твои слова ножами режут слух,

Сын, пощади!

ГАМЛЕТ:

Убийца, низкий скот!

Не стоит, грязный раб, двухсотой доли

Убитого! Зловещий шут в венце!

Державный вор! Сумел и трон присвоить,

И с полки – хвать корону королей,

Да и в карман!

КОРОЛЕВА:

Стой!

ГАМЛЕТ:

Клоунская пестрядь –

И в королях!

(Входит Призрак.)

Святая рать небес!

Укрой крылами! – Что угодно вашей

Вседоброй тени?

КОРОЛЕВА:

Боже, он в бреду!

ГАМЛЕТ:

Пришли бранить медлительного сына?

Он временем опутан, страсти раб,

Не исполняет грозного приказа,

Ведь так?

ПРИЗРАК:

Считай мой нынешний приход

За оселок для притуплённой воли.

Но глянь на мать. Она потрясена.

Не дай смятенью душу ей сломать,

Тут битва не по силам слабой плоти.

Поговори же с ней.

ГАМЛЕТ:

Что с вами, мать?

КОРОЛЕВА:

Нет, с вами что, мой сын?

Вперились в пустоту, ведете речи

С бесплотным воздухом. А этот взгляд!

Так дико смотрят разве только духи.

И, как живые, встали волоса!

Так по трубе полк спящий – вмиг в шеренгах,

Как ожил низкий сор бы. Милый сын!

Остудим жар болезни, вспышку эту,

Мы трезвостью. Куда глядите вы?

ГАМЛЕТ:

Да на него! Он – вот! Как бледен! – гляньте!

И вид его, и повесть бы могли

Рыдать заставить камни! – Отвернись же!

Зачем вмешался с жалостью? Мой долг

Жесток, в цвет крови! Что, свернешь на слёзы?

КОРОЛЕВА:

С кем это вы?

ГАМЛЕТ:

Не видите? Вон там!

КОРОЛЕВА:

Там – ничего. А все, что есть, я вижу.

ГАМЛЕТ:

И никого не слышали?

КОРОЛЕВА:

Лишь нас.

ГАМЛЕТ:

Да вот он! Там! Смотрите, – ускользает,

Отец, одеждой, видом – как живой!

Смотрите, к двери движется. Уходит!

(Призрак уходит.)

КОРОЛЕВА:

Тот отпечаток – лишь у вас в мозгу.

Болезненный экстаз творит и духов,

Искусник он коварнейший.

ГАМЛЕТ:

Экстаз?

Мой пульс, как ваш, размерен по секундам,

Здоровью в такт. И не бредовый вздор

Мои слова. Хотите, – повторю их

Дословно. Сумасшедший бы – не смог,

Я – не собьюсь. Души спасенья ради,

Не надо душу опием глушить,

Надеждой тешить, что всему причина –

Бред сына, а не матери позор.

Тем пластырем себя прикроет язва,

Но гнойной порчей все внутри изъест

Невидимо. Вам исповедь поможет.

Покайтесь в прежнем и хранитесь впредь.

Ведь сказано: не добри плевел туком,

Не рости скверн. Простите горний тон,

Но в этом жирном веке даже святость

Должна просить прощенья у греха,

Молить, чтоб тот отмыть его дозволил.

КОРОЛЕВА:

Ты сердце, Гамлет, надвое рассек.

ГАМЛЕТ:

Пожертвуйте же худшей половиной,

А с лучшею – живите в чистоте.

Спокойной ночи. С дядей – не ложитесь,

Нет чистоты – найдите, где занять.

Привычка – монстр, пожрет любое чувство,

Но в чем-то бес – и ангелу сродни:

Добру ведь тоже свой наряд привычен,

Сменил ливрею рясой – глядь, привык

Носить и благо. Воздержитесь ночью,

Глядишь, – вторично легче пост блюсти,

А там пойдет, привыкнете поститься.

Привычка может склад натур менять:

Поём в лад с чёртом, или чёрта гоним

Чудесной силой. Так что – доброй ночи.

Коль есть в благословении нужда, –

Я испрошу для вас его. А канцлер –

Мой грех. Я каюсь. Но судило небо

Меня – им наказать, а мной – его.

Знать, мне судьба – служить бичом Господним.

Улажу с трупом – и отвечу сам

За эту смерть. Что ж, снова – доброй ночи.

Я должен быть жесток – ради добра.

День плох, но худший – был уже вчера.

Еще словечко, мать…

КОРОЛЕВА:

Но что мне делать?

ГАМЛЕТ:

Да ничего из сказанного мной!

Пусть пьянь в короне вас в постели тешит,

За щечку щиплет, мышкою зовет,

А вы, за пару грязных поцелуев,

Щекотку шеи пальцами в крови,

Ему на блюдце все и поднесите:

Мол, я не без ума, наоборот –

С умом вожу вас за нос. Было б славно!

Красе венчанной, мудрой и благой, –

И от кота, летучей крысы, жабы

Скрыть ключ к загадке? Кто бы утерпел!

Не до рассудка, как макаке в басне!

Жжет птичья тайна, – клетку с ними хвать,

На крышу – прыг, там – летунов на волю,

И, взлет их съобезьянив, с крыши – вниз!

Вот и ломайте шею.

КОРОЛЕВА:

Будь уверен,

Коль наше слово – воплощенный вздох,

А вздохи – жизнь, скорей дышать не стану,

Чем выдохну хоть слово из твоих.

ГАМЛЕТ:

Меня отправят в Англию, слыхали?

КОРОЛЕВА:

Ах, я забыла. Да, так решено.

ГАМЛЕТ:

Депеши клеят. Два дружка по школе –

Я верю им, как парочке гадюк, –

Везут наказ и в две метлы мне чистят

Дорожку к яме. Пусть потеют, пусть.

Азартней нет игры – взорвать сапера,

Да на его же мине! Изловчусь –

Но вроюсь ярдом ниже их подкопа,

Пускай летят к луне! Вот кутерьма!

Лоб в лоб – два хода хитрых, два ума!

…Вот кто теперь стасует мне колоду.

Найдем останкам место за дверьми.

Ну, доброй ночи, мать. А наш советник –

Теперь и вправду тайный: тих и мил,

А этаким глупцом трепливым жил!

Ну, сэр, вперед, еще к концу тащиться…

Покойной ночи, мать.

(Уходит, волоча тело Полония.)

Комната в замке. Входят Король, Королева, Розенкранц и Гильденстерн.

КОРОЛЬ:

Груз этих тяжких вздохов что-то значит,

Так расшифруйте, – нам понять бы суть.

Где сын ваш?

КОРОЛЕВА:

Ненадолго нас оставьте.

(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)

Ах, что при мне случилось!

КОРОЛЬ:

Что, Гертруда?

Как Гамлет?

КОРОЛЕВА:

Был припадок – точно шторм,

Так волны с ветром меряются силой.

Вдруг слышит шевеленье за ковром

И с криком: – Крыса, крыса! – тычет шпагой,

Слепой от бреда. Добрый наш старик

Нечаянно убит.

КОРОЛЬ:

Беда какая!

Так с нами было б – окажись мы там!

Его свобода – вечная угроза

И вам, и нам, и каждому, да всем!

А за кровавый фортель – как ответить?

На нас повесят, вольно ж было нам

Не охранить, не усмирить, не выслать

Юнца с больным умом. А всё любовь!

Из-за нее мы хворь не оценили,

А предпочли, как стыдную болезнь,

Таить ее – и дали ей изъесть

Жизнь нашу изнутри. Куда он делся?

КОРОЛЕВА:

Унес куда-то мертвого беднягу.

Над трупом луч блеснул в больном мозгу,

Как чистая руда в пустой породе:

Он плачет от того, что натворил.

КОРОЛЬ:

Пойдем, Гертруда. Не блеснет и солнце

На гребне гор, – он будет на борту.

А преступленье – половчей и с честью

Попробуем спустить на тормозах,

Лицо бы сохранить. – Эй, Гильденстерн!

(Возвращаются Розенкранц и Гильденстерн.)

Друзья, вы оба, быстро – взять подмогу:

Принц, буйствуя, Полония убил

И вынес труп из спальни королевы.

Сыскать, отнять – без шума – и снести

В часовню. Ради Господа – скорее.

(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)

Идем, Гертруда, соберем друзей,

Кто помудрей, расскажем, что случилось

И что решили. Может, клевета,

Чей шепот в мире пробивнее пушки,

Пальнет не в нас отравленным ядром,

А мимо, в воздух. Поспешим, жена.

Душа в разладе, страхами полна.

(Уходят.).

Другое помещение в замке. Входит Гамлет.

ГАМЛЕТ:

Надежно прибрано.

РОЗЕНКРАНЦ, ГИЛЬДЕНСТЕРН (за сценой):

Принц Гамлет! Гамлет!

ГАМЛЕТ:

Ш-ш! Шуму-то! Кто звал меня? А, эти.

(Входят Розенкранц и Гильденстерн.)

РОЗЕНКРАНЦ:

Что сделали вы с мертвым телом, принц?

ГАМЛЕТ:

Смешал с землей – она костям родня.

РОЗЕНКРАНЦ:

Скажите, где, – чтоб мы снесли в часовню.

ГАМЛЕТ:

А вы не верьте этому.

РОЗЕНКРАНЦ:

Чему?

ГАМЛЕТ:

Что я – хранилище ваших секретов, а не моих собственных. И потом, быть на допросе у какой-то губки? Что ей ответит королевский сын?

РОЗЕНКРАНЦ:

Это я для вас губка, принц?

ГАМЛЕТ:

Да, сэр. Разбухшая от королевских подпиток, подкачек, подачек. А лучшая челядь – та, что услужит напоследок. Таких король держит за щекой, как обезьяна. Кладет в пасть первыми – чтобы последними проглотить. А захочет вернуть то, что вы всосали, вас только прижми, и вы, губка, опять сухонькие.

РОЗЕНКРАНЦ:

Не понимаю смысла, принц.

ГАМЛЕТ:

Я рад.

Речь умника спит сладко в ухе дурня.

РОЗЕНКРАНЦ:

Принц, вы должны сказать нам, где тело, и пойти с нами к королю.

ГАМЛЕТ:

Тело с королем, да король без тела. Король суть бестелесная вещица…

РОЗЕНКРАНЦ:

«Вещица», принц?

ГАМЛЕТ:

…дунь на нее, – и нет: к нулю стремится, не человек, а тень, – как в Писаньи, по псалму. Ну, к нему, так уж к нему. Раз-два-три-четыре-пять, прячься, лис, идут искать!

(Уходят.)

Другая комната в замке. Входят король и сопровождающие.

КОРОЛЬ:

Его – и тело – я велел найти.

На воле он – ходячая опасность!

Но строго по закону с ним – нельзя:

Он популярен у разгульной черни,

А та – глазами судит, не умом,

Вину – не видит, кару – замечает.

Всё надо сделать гладко и умно,

Внезапную отсылку мы представим

Давно решенным делом. Хворь острей –

Потребны или поострее средства,

Иль никакие.

(Входит Розенкранц.)

Ну? Еще сюрприз?

РОЗЕНКРАНЦ:

Где спрятано им тело, государь,

Мы так и не добились.

КОРОЛЬ:

Сам он где?

РОЗЕНКРАНЦ:

За дверью, под охраной, ждет велений.

КОРОЛЬ:

Представить перед нами.

РОЗЕНКРАНЦ:

Гильденстерн!

Впускайте принца!

(Входят Гамлет и Гильденстерн.)

КОРОЛЬ:

Гамлет, где Полоний?

ГАМЛЕТ:

За ужином.

КОРОЛЬ:

За ужином? Каким?

ГАМЛЕТ:

Не там, где ест он, а где едят его. Как раз сейчас у него по расписанию съезд правящих червей. Червь – это вам не кто-нибудь, а единственный Его Величество Едок, ему – и великий стол. Мы откармливаем всякую тварь на корм себе, а себя выкормим червям на кормежку. Вот вам упитанный король и тощий голодранец – это только две перемены к одному столу, два блюда в меню, а конец-то один.

КОРОЛЬ:

Господи Боже, Господи Боже!

ГАМЛЕТ:

Человек поймает рыбу на червя, поевшего короля, и поест рыбы, откушавшей этого червяка.

КОРОЛЬ:

Что этим хочешь ты сказать?

ГАМЛЕТ:

Только одно: показать, что король может совершить державный вояж и по кишкам попрошайки.

КОРОЛЬ:

Где Полоний?!

ГАМЛЕТ:

На небесах; пошлите посмотреть. А не найдет посланный там, поищите сами, в другом месте. Ну, а не сыщете за месяц, потом унюхаете, стоит лишь подняться на галерею.

КОРОЛЬ (кому-то из свиты):

Найдите там его.

ГАМЛЕТ:

Он вас дождется.

(Кто-то из свиты уходит.)

КОРОЛЬ:

Поступок твой, для твоего же блага –

О чем печемся мы, как и скорбим

О сделанном тобой, – тебе диктует

Отбыть быстрее пули. Будь готов,

А судно уж готово, ветер в помощь,

Ждут спутники. Всё. В Англию пора.

ГАМЛЕТ:

Туда – и всё?

КОРОЛЬ:

Да, Гамлет.

ГАМЛЕТ:

Превосходно.

КОРОЛЬ:

Не скажешь лучше, – знай ты наши мысли.

ГАМЛЕТ:

Мне виден херувим, что видит их.

Ну, Англия, так Англия! – Прощайте,

Мать любящая!

КОРОЛЬ:

Любящий отец,

Хотел сказать ты?

ГАМЛЕТ:

Любящая мать!

Отец и мать – муж и жена, муж и жена – плоть едина, так что – мать! Ладно, двинулись! На Англию! (Уходит.)

КОРОЛЬ:

За ним, не упустить! И мигом – на борт!

Чтоб до рассвета – выдворить его!

Бумаги запечатаны. Прощайте.

И дело не затягивать. Быстрей!

(Розенкранц и Гильденстерн уходят.)

И если, Англия, моя любовь

Тебе важна, а сила что-то значит,

Покуда шрам от датского меча

Еще краснеет, и невольным страхом

Ты платишь дань покорности,– не смей

С прохладцей встретить наш приказ державный,

Что дан в сопроводительном письме:

Смерть Гамлету! Сверши наказ, Британец!

Чахотка эта сушит кровь мою,

Будь мне врачом! Пока нас в мире двое,

Ни радости не знать мне, ни покоя.

(Уходит.)

Равнина в Дании.

Входят Фортинбрас, капитан и солдаты, на марше.

ФОРТИНБРАС:

Поклон от принца датскому монарху.

Согласно договору, Фортинбрас

Ждет санкции, мол, для сквозного марша.

Вам сборный пункт известен, капитан.

А будет их величеству угодно

Увидеть нас, предстать ему – наш долг.

Так и скажите.

КАПИТАН:

Все исполню, принц.

ФОРТИНБРАС:

Солдаты, шаг придерживая, – марш!

(Фортинбрас и солдаты уходят.

Входят Гамлет, Розенкранц, Гильденстерн и другие.)

ГАМЛЕТ:

Простите, сэр, чьи это там полки?

КАПИТАН:

Норвежцы, сэр.

ГАМЛЕТ:

Куда поход?

КАПИТАН:

На Польшу.

ГАМЛЕТ:

Кто во главе?

КАПИТАН:

Наследник Фортинбрас,

Племянник престарелого монарха.

ГАМЛЕТ:

Вы в приграничье или внутрь страны?

КАПИТАН:

Сказать по правде и без экивоков,

Весь наш поход – за лоскутком земли,

В каком прибытка – разве что названье.

За пять дукатов я б его не снял,

И тех-то ни Норвегии, ни Польше

Не выручить, пусти его с торгов.

ГАМЛЕТ:

Так Польша за него не будет драться.

КАПИТАН:

Туда уже подтянуты войска.

ГАМЛЕТ:

Две тыщи душ, да денег тысяч двадцать

Поставить на кон – за соломы клок!

Ей-богу, скрыт в довольстве и покое

Смертельный гной: прорвется внутрь, – конец,

Без видимых причин. – Спасибо, сударь.

КАПИТАН:

И вам – дай Бог. (Уходит.)

РОЗЕНКРАНЦ:

И нам бы тронуть, принц.

ГАМЛЕТ:

Так трогайтесь вперед, я догоню.

(Уходят все, кроме Гамлета.)

Весь мир вокруг мне служит обвиненьем,

Всё шпорит месть-лентяйку. Человек –

Что он такое, коль на рынке жизни

Ценил еду да сон? Родня скоту.

Ведь Тот, кто создал нас так прозорливо,

Связуя «до» и «после», – дал тот дар

И разум, с Божьим сходный, нам для дела,

Не гнить же зря им. Что ж это со мной?

Бездумье зверя? Щепетильность труса,

Кто, не шагнув, уж с лупой мерит шаг?

Четвертовать любую мысль, – и станешь

На четверть мудр, а на три – боязлив.

Зачем живу, не знаю. Чтоб талдычить:

«Я должен сделать»? Да уже давно

Есть всё: причина, воля, сила, средства, –

Так делай! Вот земля дает пример:

Та тьма людская, армия на марше,

Где в командирах – утонченный принц.

Дух честолюбья в нем, видать, от Бога,

Смеется он над завтрашней судьбой,

Плоть хрупкую дразня смертельным риском

Скорлупки ради. Да, велики те,

Кем движут и великие причины,

Но не грешно величье увидать

В соломинке, коль ставим честь на карту.

А я терплю – когда убит отец,

В позоре мать, кипят и кровь, и разум,

А дело спит. Не стыдно ли смотреть,

Как двадцать тысяч двигаются к смерти –

За дым пустячной славы, за мираж,

Чтоб лечь в могилу, как в постель, – за кочку,

За сцену, где живых – не разместить,

Не скрыть – убитых пьесой без мотива!

О, мысль моя! Отныне ты красна

От крови – или даром не нужна!

(Уходит.)

КОНЕЦ ВТОРОГО АКТА

АКТ III

Комната в замке.

Входят королева, Горацио и придворный дворянин.

КОРОЛЕВА:

Мне не о чем с ней говорить.

ДВОРЯНИН:

Она

Не отстает, и впрямь ума лишилась.

Ее бы пожалеть.

КОРОЛЕВА:

Да что ей надо?

ДВОРЯНИН:

Отец на языке у ней. Весь мир

Коварен, мол. Бьет в грудь себя, то хнычет,

То на дыбы – с былинки. Речь темна,

Там связных мыслей – с четверть. Вздор, по сути,

Но кто-то, глядь, и ухо навострил,

Невнятицу – подшил к своим догадкам.

И верно, подмигни она, кивни,

Двинь пальчиком, – кто захотел, домыслил

В бессмыслице намек на некий смысл,

Ни в чем не ясный, но весьма прискорбный.

ГОРАЦИО:

Принять бы все ж ее: бред сироты

В дурных умах посеет злые мысли.

КОРОЛЕВА:

Впустите.

(Дворянин выходит.)

(В сторону.) Душа устала. Носишь грех в груди –

Жди после сласти горечь впереди.

Так на улики мнительна вина,

Что уличит себя спроста она.

(Возвращается дворянин с Офелией.)

ОФЕЛИЯ:

Где Дании державная краса?

КОРОЛЕВА:

Ну, как вы, милая?

ОФЕЛИЯ (поет):

«Ты нам открой, кто милый твой,

Чтоб отличили вмиг».

«Он с палкой странника, босой,

На шляпе перловик».

КОРОЛЕВА:

О чем ты, дорогая? Что за песня!

ОФЕЛИЯ:

Что вы сказали? Нет, тут нужно слушать. (Поет.)

«Ах, леди, умер он вдали».

«Ах, умер, умер, ах!».

«Мох с дёрном в головах легли,

А камень лег в ногах»…

Постойте… а, вот!

КОРОЛЕВА:

Но, право же, дружок…

ОФЕЛИЯ:

Нет, нужно слушать! (Поет.)

«Тут саван готов белее снегов…»

(Входит король.)

КОРОЛЕВА:

На горемыку гляньте, государь.

ОФЕЛИЯ (поет):

«…И роз душистых венок.

Да только без роз и любящих слез

Ты в землю чужую лег».

КОРОЛЬ:

Как вам сегодня, милое дитя?

ОФЕЛИЯ:

Хорошо, воздай вам Бог. А говорят, сова была дочкой хлебопёка. Отче, мы знаем, что мы такое сейчас, но чем еще можем стать, – не ведаем. Господь благослови вашу трапезу!

КОРОЛЬ:

Всё грезит об отце.

ОФЕЛИЯ:

Пожалуйста, о том ни словца. А спросят, как было дело, скажите вот что. (Поет.)

«В день Валентинов нужно мне

Заутра ранью встать,

Чтоб выстать у тебя в окне –

И Валентиной стать».

Впустил он девушку в свой дом –

Согреть ему жилье,

А выпроваживал потом –

Не девушкой ее.

КОРОЛЬ:

Офелия, голубка!

ОФЕЛИЯ:

Ой, не клясться бы, не ругаться, вот-вот кончу. (Поет.)

Есусе и Благая Мать!

Не стыдно ли юнцам?

Как петухам бы кур топтать,

Так нас бы драть срамцам!

«Пока ты не подмял меня,

Божился в жены взять!».

А этот врун отвечает:

«И взял бы, да не вспомню дня,

Чтоб ты пришла мне дать».

КОРОЛЬ:

И давно это с ней?

ОФЕЛИЯ:

Надеюсь, все сладится. Нам бы только потерпеть. Но не могу не плакать, как подумаю, что они хотят положить его в холодную землю. Погодите, брат еще об этом узнает! А вам спасибо за мудрое участие. – Сюда, мой кучер! – Доброй ночи, леди. Доброй ночи, милые леди. Доброй ночи, доброй ночи. (Уходит.)

КОРОЛЬ:

За ней, тишком! Следите в оба глаза.

(Горацио уходит.)

Вот яд нам горя горького. А всё –

Отцова смерть! Пришли, Гертруда, беды –

Не шлют разведку, батальоном прут.

Отца ее убили. Сын ваш изгнан,

Хоть в этой ссылке – сам и виноват.

Тем временем народ в грязи нас топит,

Как мутная заразная вода.

Смерть старика – вся в домыслах и слухах,

Тайком зарыть, – ох, ум был зелен! Чадо

Себя забыло. Разум раздвои, –

Мы лишь картинкой не скоты, а люди.

И сверх всех бед – явился дочкин братец.

Весь в тучах, подозреньем лишь и сыт,

Готов подставить уши всем смутьянам,

А тем – зудит науськивать его

Отравою вокруг отцовской смерти.

Все, слыша звон и скудно зная дело,

Нас в этом гное рады обвалять,

Шипя от уха в ухо. Друг мой милый,

Страшней картечи мне пальба молвы,

Вот-вот дострелят.

(Шум за сценой.)

КОРОЛЕВА:

Боже, что за топот?

КОРОЛЬ:

Моя охрана где? Пусть двери держат!

(Входит вестовой.)

Что там еще?

ВЕСТОВОЙ:

Спасайтесь, государь!

Вал наводненья не глотает берег

Так бешено, как молодой Лаэрт,

Став главарем мятежников, сметает

. Гвардейцев ваших. Толпам он – царек.

До них как будто мира не стояло,

Законов древних не было, основ,

Всяк – сам законник, делатель уставов,

Они орут: «Наш выбор! Он – король!»,

Кидают шапки в небо, бьют в ладоши:

«Лаэрта – в короли! Лаэрту – трон!».

КОРОЛЕВА:

Пустились псы, да взяли ложный след!

Вам только лаять, датские дворняги!

КОРОЛЬ:

Взломали двери.

(Шум за сценой.

Входит Лаэрт, вооруженный. Следом датчане.)

ЛАЭРТ:

Где ваш король? – Побудьте за порогом.

ДАТЧАНЕ:

Нет, мы с тобой.

ЛАЭРТ:

Друзья, тут – я один!

ДАТЧАНЕ:

Ну, пусть… (Отступают за двери.)

ЛАЭРТ:

Спасибо. Дверь постерегите.

Эй ты, король-подлец! Отдай отца!

КОРОЛЕВА:

Спокойно, дорогой Лаэрт.

ЛАЭРТ:

Спокойно?!

Да не кипи хоть каплей кровь, ославьте

Меня – ублюдком, рогачом – отца,

А мать мою чистейшую клеймите,

Как шлюху, – меж бровей, вот тут!

КОРОЛЬ:

Лаэрт,

Чем вызван твой мятеж, под стать гигантам?

Оставь, жена, ничто нам не грозит.

Король обережен щитом Господним,

Как жадно ни косись измена оком,

Да зуб неймет. Так чем это, Лаэрт,

Ты так взбешён? Оставь его, Гертруда,

Пусть скажет человек.

ЛАЭРТ:

Где мой отец?

КОРОЛЬ:

Убит.

КОРОЛЕВА:

Не королем!

КОРОЛЬ:

Пусть сам и спросит.

ЛАЭРТ:

Как он погиб? Но трюки не пройдут!

К чертям все клятвы! К сатане присягу!

Раздумья, благочинье, милость – в ад!

Да будь я проклят! Да гори огнем

Весь мир и оба света – тот и этот!

Чему бы ни бывать, но за отца

Сполна сквитаюсь!

КОРОЛЬ:

Кто ж вас остановит?

ЛАЭРТ:

В своей я воле – мир мне не указ!

А способы, – да прутика мне хватит

Свернуть и горы!

КОРОЛЬ:

Дорогой Лаэрт,

Вам невтерпеж до донышка разведать

Про смерть отца – чтоб скопом всем воздать,

Врагу и другу, всем, кто с этой смертью

Взял куш, попал в прогар?

ЛАЭРТ:

Нет, лишь врагам!

КОРОЛЬ:

Хотите знать их?

ЛАЭРТ:

Я друзей отцовских

Готов обнять, отдать им кровь свою,

Собой кормить, как пеликаны кормят

Птенцов.

КОРОЛЬ:

Вот наконец заговорил

И верный сын, и дворянин примерный.

Что в горе вашем я не только чист,

Но сам горчайше потерпел на этом,

Увидите дня ясного ясней…

ДАТЧАНЕ (за сценой):

Дорогу ей! Впустить!

ЛАЭРТ:

Ну? Что за шум?

(Возвращается Офелия.)

Иссохни, раскаленный мозг! В семь раз

Став солоней, сожгите зренье, слёзы!

Свидетель Бог, твой бедный мозг – вот груз

Весам на чашу мести! Цветик майский!

Сестренка, детка, нежная моя!

О, небо! Разум девичий так молод –

И вот не смог он старца пережить!

Природы клад – любовь. Уйдет, кто дорог,

Пошлет природа вслед ценнейший дар –

Что было дорогого в нас.

ОФЕЛИЯ (поет):

Несли мертвеца, не закрыв ему лица,

Бим-бомм, ой-ё-ёй!

И гроб, и все, кто нёс, промокли от слёз,

Прощай, голубь мой!

ЛАЭРТ:

Будь в ясном ты уме и требуй мести,

Так душу не задела б.

ОФЕЛИЯ:

Все поют!

Яма, яма глубока, глубока, он на дне, и не докликать дружка. Вот бы еще прялку сюда, колесо гудёт – песенку ведет. Это про обманщика-управителя, сманившего господскую дочку.

ЛАЭРТ:

Бессмысленное – поважнее смысла.

ОФЕЛИЯ:

Вот розмарин, это для памяти. Пожалуйста, любовь моя, помни. А вот анютины глазки, это чтоб думалось.

ЛАЭРТ:

И мысль, и память здесь – безумью впору.

ОФЕЛИЯ:

Это душистый укроп для вас, и еще водосбор. Тут рута – это вам. Можете еще называть ее воскресной травкой или травкой благодати. Вот и для меня немножко. Только свою руту носите на отличку – печалится всяк о своем. Вот маргаритки. Хотела дать вам фиалок, да они все завяли, как только отец умер. Говорят, конец у него легкий был. (Поет.) Мой Робин, весь свет мой, все счастье мое!

ЛАЭРТ:

И страсть, и горе, нежность, гнев и ад –

Всё прелестью она соединила.

ОФЕЛИЯ (поет):

«Так он и вправду не придет?

Взаправду не придет?»

«Нет, нет, он спит,

В земле зарыт,

И нас то ложе ждет».

«Белее снега с серебром

Был лен его кудрей.

Господь, приветь его добром

И душеньку пригрей!».

И за все души христианские прошу Боженьку! Ну, Господь с вами. (Уходит.)

ЛАЭРТ:

Ты видишь это, Господи?!

КОРОЛЬ:

Лаэрт,

Горюю с вами, – долг примите этот,

Иль откажите прямо. Без помех

Рассудимся. А судьями возьмите

Друзей, кому вы верите. Клянусь:

Найди они, что, боком ли, впрямую,

Но мы причастны к делу, – отдаем

Страну, корону, жизнь и все, что ценим,

Вам в возмещенье. Ну, а если нет, –

Тогда уж одолжите нас терпеньем,

Чтоб мы совместно вымостили путь,

Как душу вам насытить.

ЛАЭРТ:

Я согласен.

Молчать о смерти, тайно хоронить!

Над прахом – ни герба, ни лат, ни шпаги!

Честь не воздать, обряд не соблюсти!

Всё криком вопиёт земле и небу

И ждет суда.

КОРОЛЬ:

Суд будет прям и скор.

Свершившего злодейство – под топор.

Прошу со мной.

(Уходят.)

СЦЕНА 19

Другая комната в замке. Входят Горацио и слуга.

ГОРАЦИО:

Хотят меня увидеть? Кто такие?

СЛУГА:

Матросы, сэр. Для вас, мол, письма есть.

ГОРЦИО:

Впусти.

(Слуга выходит.)

Не знаю, кто бы в целом свете

Мне письма, кроме Гамлета, писал.

(Входят матросы.)

1-й МАТРОС:

Дай Бог вам благ, сэр.

ГОРАЦИО:

И тебе дай Бог.

1-й МАТРОС:

Даст, Всеблагой. Не гож ему,– воздаст.

Тут для вас письмо, сударь, это от посланного в Англию, – если вас зовут Горацио, как мне сказали.

ГОРАЦИО (читает):

«Горацио, когда проглядишь письмо, устрой, чтоб эти парни как-то попали к королю, у них письма к нему. Едва пару дней пробыли мы в море, как за нами вдогонку пустился хорошо вооруженный пират. Уступая ему в ходе, мы поневоле расхрабрились – и сошлись борт о борт. В стычке я перескочил к ним, а они в тот же миг возьми и отвали, так что я остался у них единственным трофеем. Обошлись со мной эти воры, как добрые самаритяне. Ну, да они знали, что делали, ведь теперь я у них в долгу: добро за добро. Так что позаботься, чтоб король получил мои письма, а сам поспешай ко мне – спешнее, чем бежал бы от смерти. Я тебе шепну на ухо два-три словца, от которых онемеешь, хоть и они легковаты для дела такого калибра. Эти добрые молодцы доставят тебя туда, где я обосновался. Розенкранц и Гильденстерн следуют своим курсом в Англию, о них много чего имею тебе сказать. Счастливо! Твой, о чем ты прекрасно знаешь,

Идем, скорей доставим ваши письма,

И сразу в путь – к тому, кто их послал.

(Уходят.)

Другая комната в замке.

Входят Король и Лаэрт.

КОРОЛЬ:

Теперь должны меня вы оправдать

По совести и в сердце взять как друга.

И слух, и ум могли вас убедить:

Отец ваш пал от рук того, кто метил

В меня.

ЛАЭРТ:

Положим, так. Но почему

Не стали вы преследовать злодейство?

Оно ж против природы вопиёт,

И ваша безопасность, ваша мудрость

К суду взывали.

КОРОЛЬ:

Тут причины – две.

Вы вправе счесть их чем-то маловажным,

Я ж – ими связан. Королева-мать

На сына не надышится. А я ведь –

Не знаю, к чести или на беду, –

И жизнью, и душою с нею слит:

Как не сменить звезде свою орбиту,

Мне без жены – не быть. Второй мотив:

Стал слишком люб наш принц простонародью.

Тут гласный суд над их любимцем – риск,

Страсть черни извратит вещей природу:

Когда прилив сглотнул упавший ствол,

Морская соль топляк оденет в камень.

Разбойник плебсу – и в цепях божок,

А мне бы вихрь вернул мои же стрелы.

Из лучника стать целью? Не хочу.

ЛАЭРТ:

А мне – терпеть? Отец достойный – отнят,

В кромешном состоянии – сестра,

А ей – хоть бед оценкой не поправишь, –

Цены бы не было! С избытком век

Украшен ею был! Нет, мстить – так мстить!

КОРОЛЬ:

Вы можете до срока спать спокойно.

Не думайте, что мы тупее пня

И то, что нас грозят обрить по плечи,

Сочли потехой. Ждите новостей.

Отец ваш был мне друг, себя мы ценим,

И это вам поможет угадать…

(Входит вестовой.)

Вот, кстати! Письма? От кого?

ВЕСТОВОЙ:

От принца.

Тут – вам, тут – королеве, государь.

КОРОЛЬ:

От принца?! Кто принес?

ВЕСТОВОЙ:

Сам я не видел,

Матросы, сказано. Я получил

От Клавдио, а он уж – от посыльных.

КОРОЛЬ:

Лаэрт, вострите слух. – Оставьте нас.

(Вестовой уходит.)

(Читает.) «Высокий и могучий, да будет вам ведомо, что я высажен голышом на берег вашего королевства. Завтра испрошу милости узреть ваши державные очи и, заручившись заранее вашим дозволеньем, поведаю все обстоятельства моего нежданного и более чем странного возвращенья. Гамлет».

Что это значит? Все вернулись тоже?

Иль тут обман, а истина – в другом?

ЛАЭРТ:

Узнали руку?

КОРОЛЬ:

Стиль и почерк принца,

Вот – «голышом»… Приписка есть: «один»!

Вам что-нибудь понятно?

ЛАЗРТ:

Я теряюсь.

Но пусть придет! Душа горит. Живу

Одной мечтой: швырнуть в лицо убийце:

«Что сделал – то и получи!»

КОРОЛЬ:

Коль так, –

Как лег расклад нам: так ли, как иначе, –

Вам буду рулевым, согласны?

ЛАЭРТ:

Да.

Не правьте только к миру и покою.

КОРОЛЬ:

Покой найдем – но свой… Опять он тут.

Сорвал охоту мне. И полагает,

Что ей конец. Что ж, подстрекнем его

На новый подвиг. Мысль уже созрела,

Он шею – не захочет, да свернет.

Смерть не родит и ветерка сомненья,

Подвоха даже мать не заподозрит,

Сочтет за случай.

ЛАЭРТ:

Правьте, государь.

Ваш курс – мой курс. Но только изберите

Орудием – меня.

КОРОЛЬ:

Уже избрал.

Хвала о вас дошла к нам из Парижа.

При Гамлете вам воздавали честь

За качество, каким вы там блистали.

Вся тьма талантов ваших в гордеце

Так не будила зависти, как этот,

Хотя, по мне, ранг вещи невысок.

ЛАЭРТ:

Талант? Какой же?

КОРОЛЬ:

Юность им гордится,

Как шляпе – бант, гуляке – легкий плащ,

Он ей к лицу, как зрелости – приличны

Здоровый теплый мех и строгий крой.

Два месяца тому у нас гостил

Нормандский дворянин. Видал французов,

Встречал в бою. На славу ездоки,

Верхом – всяк лих! Но щеголя такого

Не видывал. Он всех околдовал.

В седле рожден, казалось. Что за трюки

Выделывал под ним красавец-конь!

Кентавр воскрес, мне чудилось. Не в силах

Был мозг вообразить все чудеса,

Что он творил.

ЛАЭРТ:

Нормандец, говорите?

КОРОЛЬ:

Нормандец, верно.

ЛАЭРТ:

Ставлю жизнь, – Лямор.

КОРОЛЬ:

Он самый.

ЛАЭРТ:

Мы в друзьях. Да, это перл,

Всей нации алмаз.

КОРОЛЬ:

И вас он славил.

Вы, он сказал, фехтуете, как бог,

Особенно – в защите на рапирах

Искусны так, что любо поглядеть

На бой, найдись достойный вас соперник.

Он так и объявил. И присягнул,

Что в их стране не сыщешь забияки,

Кого спасли бы глаз, напор, заслон,

Сойдись с ним вы. Услышав отзыв, Гамлет

Так отравился завистью, что спит

И видит: упросить вас по приезде

С ним биться. Эрго…

ЛАЭРТ:

Эрго, государь?

КОРОЛЬ:

Лаэрт, скажите: ваш отец вам дорог?

Иль ваше горе – живопись одна,

Лицо без сердца, а?

ЛАЭРТ:

Вопрос обиден!

КОРОЛЬ:

Нет, нет, да кто же не любил отцов!

И вы любили. Но ведь только время

Родит любовь, и время же ее

Испытывает – жар она, иль проблеск.

Огонь любви питают фитили,

А те нагаром пламя и убавят.

Добру – любому – быть не век добром:

Собой пресытясь – сгибнет от излишка,

Так полнокровных часто душит кровь.

Хотел свершить – свершай, покуда хочешь,

Твое «хочу» – отсрочки охладят,

Рук, языков и случаев найдется

Для этого. И слово «долг» тогда –

Слезливый вздох: легчит, да не излечит.

Но – к нашей язве. Гамлет здесь. Готовы

Платить сыновний долг? Не на словах,

А – чем?

ЛАЭРТ:

Да в церкви – глотку перережу!

КОРОЛЬ:

Что ж, для убийцы нет святых убежищ,

Для мести – мер. Но, дорогой вы мой,

С идеей той – умней сидеть вам дома…

Итак, прибыв, принц узнаёт: здесь – вы.

Хор подставной возносит вас до неба:

Удвоим блеск тех ваших совершенств,

О коих пел француз. Тут – сводим с принцем

И ставим два заклада, на пари.

Он по натуре – до бездумья рыцарь,

Не знает козней сроду, сам рапир

Осматривать не станет. Вам легко,

Чуть исхитряясь, взамен тупой учебной

Взять боевую. Дальше – ловкий выпад,

И за отца сквитались вы.

ЛАЭРТ:

Аминь!

А я найду, чем острие помазать.

По случаю мне знахарь продал мазь:

Тронь ею нож, – едва черкнёшь до крови,

Гроб обеспечен. Панацей тут нет,

Бессильны все чудесные припарки

Из самых редких под луною трав,

Царапни – и конец. Фехтуя, трону:

Мне – лишнее очко, чума – ему,

Укол, – он труп.

КОРОЛЬ:

Но нужно взвесить всё:

Момент и средства, – чтоб отливка вышла

По точной форме. Не докончи мы,

Раскрой неловким ходом всю затею, –

И затевать не стоило б. Нужны

В походе крепкий тыл, на стрельбах – пушка

В запас, взорвись одна. Поищем мысль.

Вся ставка – ваша хваткость?.. Так…

Ага!

От жаркой схватки – в горле запершит,

И тем скорей, чем круче вы в атаке.

Он пить захочет. Я на этот случай

Готовлю кубок. Сделай он глоток –

Хоть и ушел бы от укола с ядом,

Тут – не уйдет. Минуту! Там шумят?

(Входит королева.)

К нам королева. Что там, дорогая?

КОРОЛЕВА:

Беда, за горем горе по пятам.

Лаэрт, сестричка ваша утонула.

ЛАЭРТ:

Как – утонула! Где?!

КОРОЛЕВА:

Тут ива над рекой седую прядь

В струе зеркальной моет. К ней бедняжка

Свой принесла причудливый венок:

Крапиву, горицвет да маргаритки

С ятрышником – цветок лиловый тот

Невежы-скотопасы кличут грубо,

А скромницы – перстами мертвеца.

Ветвь травами убрать она тянулась,

А сук-завистник тут и подломись.

Ее и все сиротские трофеи

В поток плакучий скинуло. Пока

Несли ее широкие одежды, –

Обрывки старых песен лепеча,

Она плыла русалкою природной,

Созданием, не ведающим горя,

Как будто в той стихии рождена.

Но вышел срок: плащ сироты, набрякнув,

Певунью свел в муть смерти.

ЛАЭРТ:

Утонула!

КОРОЛЕВА:

Вот горе-то.

ЛАЭРТ:

Офелия, тебе

Пришлось на долю слишком много влаги,

Чтоб я ее слезами умножал.

Но слезы нам не зря даны природой,

Они – язык стыда. Чтоб впредь не вел

Я женщиной себя, пойду отплачусь.

Покину вас. Хоть в горле – лава слов,

Их гасит бабий плач. (Уходит.)

КОРОЛЬ:

За ним, Гертруда.

С таким трудом в нем бешенство унял!

Теперь, боюсь, он снова разъярится.

Идем за ним.

(Уходят.)

Кладбище.

Входят два клоуна с лопатами и мотыгами.

1-й МОГИЛЬЩИК:

След ли хоронить ее по-христиански, раз она самовольно намерилась в царствие небесное?

2-й МОГИЛЬЩИК:

Стало быть, след. Так что копай на всю катушку. Ее следственник смотрел и присудил

по-христиански.

1-й МОГИЛЬЩИК:

А ты суди сам. Ладно бы, утопись она в целях законной самозащиты.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Это самое и присудили.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Да ведь тут – самонападение, не иначе. В том-то и штука. Вот я: взял себя и намеренно утопил, чье это дело? Крути, не крути, а мое. Да еще и тройное: я ход ему дал, я его в исполнение приводил, я его довершил. Йёрго, она утопла с намерением.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Слушайте-ка, господин глубокопатель…

1-й МОГИЛЬЩИК:

Погодь. Вот те вода. Ладно. Вот те человек. Ладно. Теперь: человек идет к воде и топится, – хошь, не хошь, а дело его. Гляди дальше. Вода идет к человеку и топит, – его это дело? Нет. Йёрго, кто в своей смерти не виноват, тот своей жизни не укоротил.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Это по какому закону?

1-й МОГИЛЬЩИК:

По самому уголовному – по закону следствия.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Хотите по правде? Не будь она из благородных, не видать бы ей христианских похорон.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Точно. То-то и обида. У нас кто повыше – топись и вешайся за милую душу, не то что наш брат, такой же христианин. Ну, лопатка моя, за дело. Коли рассудить, нету дворян стариннее, чем огородники, землекопы да могильщики. Их ремесло от Адама.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Это Адам-то из дворян?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Он первый носил герб.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Ничего он не носил.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Да ты кто, нехристь? Как ты Писание читал? В Писании сказано: Адам землю копал. Мог он без лопаты копать? А глянь на гербовый щит: та же лопата. Вот тебе еще вопросик, ответишь не так – пора тебе на последнюю исповедь.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Валяйте.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Кто строит крепче всякого каменщика, корабельщика и плотника?

2-й МОГИЛЬЩИК:

Мастер по виселицам. Это строеньице всех поселенцев переживет.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Ай да голова, убей Бог! Виселица годится. Да только смотря кому. Она годнее всего для негодяев. А по тебе, негоднику, выходит, виселица крепче церкви. Следственно, тебе виселица годится. Попробуй еще разок.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Кто строит крепче каменщика, корабельщика и плотника?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Во-во. Скажешь, – иди гуляй.

2-й МОГИЛЬЩИК:

А вот и скажу.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Ну-ка.

2-й МОГИЛЬЩИК:

Господи, ну, не знаю!

(Входят Гамлет и Горацио, останавливаются в стороне.)

1-й МОГИЛЬЩИК:

Ладно, не забивай башку. Осла как ни бей, резвей не побежит. А спросят еще когда, отвечай – могильщик. Его дома до конца света простоят. Сбегай-ка в кабачок к Йоргену – доставишь мне чашу ампрозии.

(2-й Могильщик уходит. 1-й Могильщик копает и поет.)

И я бывал в любви удал

От самых юных лет,

И день за вечность я считал,

Когда подружки нет.

ГАМЛЕТ:

Петь за рытьем могилы! Не усвоил, что ли, этот малый, чем занят?

ГОРАЦИО:

Наоборот – освоился, занятие-то привычное.

ГАМЛЕТ:

Пожалуй. Щепетильничает рука, не привыкшая к мозолям.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Но старость, лютая карга,

Подкралася – и хвать!

И отвезла на берега,

Где милку не обнять.

(Выбрасывает череп.)

ГАМЛЕТ:

И у этого черепа был язык, и он умел петь. А наш мошенник щелкает его оземь, точно это ослиная челюсть, которой Каин совершил первое убийство. Может, это бывшая башка политика, наш осел теперь ею помыкает, а она могла и Господа Бога обвести, разве не так?

ГОРАЦИО:

Вполне возможно, принц.

ГАМЛЕТ:

Или башка придворного. Он умел ластиться: «Доброе утро, ваше светлейшество, как изволите здравствовать, ваше добрейшество». И самого его величали «их милость Как-его-бишь», и он расхваливал лошадь их милости Как-его-там, когда хотел выклянчить подарок, так ведь?

ГОРАЦИО:

Так, принц.

ГАМЛЕТ:

Именно. А взять теперь мою Леди, змею-циркачку, с ее переворотами. Вот – и челюсти нет, и заступ могильщика гвоздит по черепушке. Вот он, дивный кульбит-колесо, увидать бы этот фокус воочью. Эти кости – стоило их вынашивать да обучать манерам, чтобы потом играть ими в городки? Мои кости ломит, как подумаю.

1-й МОГИЛЬЩИК:

А что потом? Лопата, лом,

Да саван для костей.

Могила – твой последний дом,

Земля – твоя постель.

(Выбрасывает череп.)

ГАМЛЕТ:

Еще один. Почему бы ему не быть черепом крючкотвора? Где теперь его кляузы и казусы? Где толкования и примечания, его фокусы с параграфами? Почему он терпит подзатыльники от грязной лопаты этого невежи и не тащит его в суд за оскорбление действием? Хм! А может, в свое время это был крупный земельный откупщик, весь в закладах, векселях, поручительствах, неустойках, актах о возмещении убытков. И вот всё, что заимел по займам и взыскал по искам? Этот фунт грязи, начинивший его чинную голову? И два поручителя с лопатами готовы ручаться за него только в одной сделке: на участок размером с два листа купчей. Да одна передаточная писанина о его праве на это

вместилище тут бы не уместилась. И его наследнику в конце концов обеспечено не больше?

ГОРАЦИО:

Ни на вершок, принц.

ГАМЛЕТ:

Кожу для деловых пергаментов, кажется, поставляют бараны?

ГОРАЦИО:

Да, и еще телята.

ГАМЛЕТ:

Бараны и телята те, кто ищет в таких штуках обеспечения. Поговорю-ка с этим молодцом. – Чья это могила, дядя?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Моя, уважаемый. (Поет.)

Могила – мой последний дом,

Земля – моя постель.

ГАМЛЕТ:

Похоже, что твоя, – шутки у тебя гробовые.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Вы-то пока не гробанулись, значит, она не ваша. А я тут не шутя гроблюсь, выходит, она моя.

ГАМЛЕТ:

Ничего себе «не шутя»: сидишь в могиле и врешь, что она твоя. Она для мертвых, а не для таких живчиков. Дошутишься, дядя.

1-й МОГИЛЬЩИК:

А вранье не угробить, это шутьё живучее, от меня ушло, к вам пристало.

ГАМЛЕТ:

Какому рабу Божьему яму роешь?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Да уж не нашему брату.

ГАМЛЕТ:

Тогда – какой сестре во Христе?

1-й МОГИЛЬЩИК:

И не женщине.

ГАМЛЕТ:

Так какую ж душу человечью тут закопают?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Тело, уважаемый, которое было женщиной, да вот, земля ему пухом, отдало душу.

ГАМЛЕТ:

Каков шельмец – до донышка! Говори, да оглядывайся, не то подловят на двусмыслице. Ей-богу, Горацио, в последние года три я замечаю: век так извострился, того и гляди, мужик отдавит пятки высокородью. – Как долго ты могильщиком?

1-й МОГИЛЬЩИК:

А все дни в году – с того денька, как покойный король Гамлет одолел Фортинбраса.

ГАМЛЕТ:

Это сколько же?

1-й МОГИЛЬЩИК:

А самим не сосчитать? Всяк дурень скажет: в тот день родился молодой Гамлет, тот, что теперь задурил и послан в Англию.

ГАМЛЕТ:

Черт возьми, зачем же в Англию?

1-й МОГИЛЬЩИК:

А за умом, раз потерял. Там он нового наберется, а нет, – беда не велика.

ГАМЛЕТ:

Это почему?

1-й МОГИЛЬЩИК:

А там он и так за своего сойдет. Там все полоумные, не хуже его.

ГАМЛЕТ:

С чего же это он тронулся?

1-й МОГИЛЬЩИК:

С чудного сдвига, говорят.

ГАМЛЕТ:

То есть как?

1-й МОГИЛЬЩИК:

То есть так: взял и поехал – с катушек.

ГАМЛЕТ:

Я спрашиваю, на какой почве?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Как на какой? Всё на нашей, на датской. Я тут копателем, малолеткой и мужчиной, считай, тридцать лет.

ГАМЛЕТ:

Сколько пролежит человек в земле, пока не сгниет?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Ну, коли живьем не сгнил, – нынче развелось сифилитиков-мертвяков, что и до похорон не дотягивают, – приличный покойник лет восемь-девять протянет; кожевник – тот уж девять обязательно.

ГАМЛЕТ:

С чего это он – дольше других?

1-й МОГИЛЬЩИК:

А как же, уважаемый: шкура-то у него так ремеслом выдублена, что никакой водицы не

боится. А уж эта ваша жидкость вашему сукину сыну дохляку – хуже любой хворобы. Вот, скажем, череп. Пролежал в земле три годка и еще двадцать.

ГАМЛЕТ:

Чей же это?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Паршивца одного шального; чей, по-вашему?

ГАМЛЕТ:

Откуда ж мне знать.

1-й МОГИЛЬЩИК:

Чума его разрази, шкоду ненормального! Верите ли, флягу рейнского раз мне вылил на макушку. Этот череп, уважаемый, это череп Йорика, королевского дурачка.

ГАМЛЕТ:

Этот?

1-й МОГИЛЬЩИК:

Этот самый.

ГАМЛЕТ:

Дай взглянуть. (Берет череп.) Ох, бедняга Йорик! Я знал его, Горацио. Непревзойденный острослов, выдумщик удивительный. Тысячу раз возил меня на спине. А теперь – тошнотворней и не вообразить. Мутит, как подумаю. Здесь были привешены губы, которые я целовал не знаю сколько раз. – Где теперь твои прибаутки, твои ужимки, твои песенки? Где петарды твоего юмора, от которых ревел и валялся впокат весь стол? Нечем теперь передразнить свою же ухмылку? Челюсть-то потерял – и с концом? Ступай теперь к уборной моей леди и втолкуй ей: накрасься она хоть в палец толщиной, не миновать ей кончить такой же красоткой. Повесели ее этим. – Скажи мне, Горацио, одну вещь.

ГОРАЦИО:

А именно, принц?

ГАМЛЕТ:

Как по-твоему, у Александра Македонского в земле такой же вид был?

ГОРАЦИО:

В точности.

ГАМЛЕТ:

И от него так же разило? Тьфу! (Кладет череп.)

ГОРАЦИО:

Точно так же, принц.

ГАМЛЕТ:

До какой жалкой роли можем скатиться, Горацио! Почему бы нам не оглядеть весь путь почтенного праха Александра до последней службы, в бочке затычкой?

ГОРАЦИО:

Взгляд на вещи любопытный, но не чересчур ли?

ГАМЛЕТ:

Ни капли, только последовательный, в меру скромный; к той вероятности и приводит. Скажем, так. Александр умер; Александра закопали; Александр становится прахом. Прах

суть земля. Из земли получают глину. Почему же этой глиной, бывшим Александром, не могут затыкать пивную бочку?

Быть Цезарем – и мертвой глиной стать,

Чтоб щель в метель тобой могли латать!

Страх всей земли – теперь земля и прах,

Замазка стен, лишь сквознякам на страх.

Но тс-с! Отходим. Вон идет король.

(Входит священник; несут гроб;

король, королева, Лаэрт, следом лорды свиты.)

Вот королева, двор. Кого хоронят?

Обряд-то как урезали! Видать,

Бедняга наложил, отчаясь, руки

Сам на себя. А знатным был! Тишком

Посмотрим.

(Гамлет и Горацио отходит в сторону.)

ЛАЭРТ:

Что добавите к обряду?

ГАМЛЕТ:

Лаэрт. Честнейший юноша. Следи!

ЛАЭРТ:

Так будут добавления к обряду?

СВЯЩЕННИК:

Насколько вправе церковь, мы и так

Устав расширили. Ее кончина

Сомнительна. Не властный бы указ,

Ждала б она в земле неосвященной

Трубу Господню, не молитв на гроб

Достойна, а камней и битых плошек.

А ей венок невестин разрешен,

Во гроб цветы девические, звоны

И место на кладбище.

ЛАЭРТ:

Это все,

Что церковь может?

СВЯЩЕННИК:

Ни на лепту больше.

Мы б осквернили погребальный чин,

Пропой над нею Реквием и службы,

Как над почившей в мире.

ЛАЭРТ:

Гроб – на дно!

И да взрастит ее святое тело

Весной фиалки! – Знай, невежа-поп:

Быть ангелом-хранителем сестренке,

Как лживо ты ни лайся!

ГАМЛЕТ:

Как – сестре?

Офелия!

КОРОЛЕВА:

Прелестное – прелестной.

(Рассыпает цветы.)

Спи, милая. Мечтала я тебя

Женою сына увидать. Украсить

Цветами ложе брачное, не гроб.

ЛАЭРТ:

Тройная кара, трижды десять раз

Казни главу проклятого злодея,

Чье дьявольское дело из тебя

Исторгло ясный ум! – Не зарывайте!

Последний раз ее я обниму!

(Прыгает в могилу.)

Засыпьте прахом – и живых, и мертвых!

Чтоб здесь, в низине, выросла гора

Не ниже древних высей Пелиона,

Небесных круч Олимпа!

ГАМЛЕТ (выступает вперед) :

Чья тут скорбь

Так страстно голосит? Чей рык печали

Поверг в столбняк планеты в небесах,

Как изумленных зрителей? Здесь – я!

Я, Гамлет Датский!

(Прыгает в могилу.)

ЛАЭРТ:

К бесам твою душу!

(Борются.)

ГАМЛЕТ:

Желай что подобрее. Руки с горла!

Незлобив я, и безрассудства нет,

Но все же в чем-то быть могу опасен,

Побойся, умник. Руки убери!

КОРОЛЬ

Разнять их!

КОРОЛЕВА:

Гамлет, Гамлет!

ВСЕ:

Господа!

ГОРАЦИО:

Спокойней, принц!

(Их разнимают. Они выбираются из могилы.)

ГАМЛЕТ:

Ну, нет! На эту тему

Еще побьемся! Буду спорить с ним,

Пока моргают веки!

КОРОЛЕВА:

Тему, Гамлет?

Какую?

ГАМЛЕТ:

Я Офелию любил.

Да сорок тысяч братьев не сумеют

Все их любови – уравнять с моей!

Чем память мертвой ты почтишь?

КОРОЛЬ:

Лаэрт,

Он болен, не забудьте.

КОРОЛЕВА:

Бога ради,

Уж потерпите.

ГАМЛЕТ:

Черт возьми, давай,

Показывай, – что нам бы ты представил?

Выл? Груди рвал? Постился? Чах в слезах?

Пил уксус? Крокодилов грыз бы? Это

Смогу и я. Вопить сюда пришел?

Меня конфузить – прыгать к ней в могилу?

Зарытым с нею быть? Смогу и я.

Болтать про горы? В миллиарды футов

Над ней и мной нагромоздите пик,

Чтоб тот обжарил темя краем солнца!

Олимп * твой рядом – прыщ! Красно ты плел

Тут словеса, – могу не хуже!

КОРОЛЕВА:

Это

Припадок просто. Скоро все пройдет.

Он снова будет кротким, как голубка

Над парой золотистых голубят.

Он скоро ослабеет и затихнет.

ГАМЛЕТ:

За что вы так обходитесь со мной,

Лаэрт? Я вас любил. – Да ладно, что уж!

Геройствовать Гераклу, иль болтать, –

В свой день коту – вопить, а псу – хватать. (Уходит.)

КОРОЛЬ:

Прошу вас присмотреть за ним, Гораций.

(Горацио уходит.)

(Лаэрту, тихо) Терпение! Недавний разговор

Припомните. Конец венчает дело. –

Гертруда, пусть за сыном приглядят. –

Она здесь встанет в камне, как живая.

Покой и мы найдем, час недалек.

Потерпим же. Терпенье – делу впрок.

(Уходят.)

Зал в замке. Входят Гамлет и Горацио.

ГАМЛЕТ:

Об этом всё. Другое проследим.

А все ли обстоятельства ты помнишь?

––

* В подлиннике – Осса (третья из гор; те же мифы древней Греции). В театре зрителю не до комментариев, а на незнакомом слове слух споткнется. Заменяю на самую известную гору из названных Лаэртом. Подробнее см. «Записи», там же – вариант «по автору». – В. А.

ГОРАЦИО:

Такого не забыть.

ГАМЛЕТ:

Спать я не мог

На сердце – прямо битва, мех постели

Был нестерпимей, чем бунтовщику –

Колодки. Всё кручусь – и вдруг решаюсь!

Порыва миг порой неоценим:

Он выручит, когда замес глубинный

Туманом скрыт. Знать, Провиденье есть!

Оно докончит наш сюжет невнятный,

Желанья достругает.

ГОРАЦИО:

Спору нет.

ГАМЛЕТ:

Я, под плащом матросским, выхожу.

Тьма – глаз коли; добрался к ним на ощупь,

Нашарил их пакет – и с ним назад.

В каюте вскрыл – наглец, бесстыдник, знаю,

Но где угроза – там не до манер.

Вникаю в суть посланья: в нем, Гораций, –

Вот подлость королевская! – приказ,

Резонами пестрит, все – к вящей пользе

И Дании, и Англии, заметь!

Для здравья двух держав, для их спасенья,

Мне, пугалу-страшиле, ведьмаку,

Прочтя сие, не медля и не глядя,

Наточен ли топор, – башку долой!

ГОРАЦИО:

Приказ? Да бросьте!

ГАМЛЕТ:

Вот он, – сам увидишь.

Но что я сделал дальше, рассказать?

ГОРАЦИО:

Да, да!

ГАМЛЕТ:

Когда вокруг паучьи сети,

Мозг, прежде чем пролог ему задашь,

Глядь, сам уж начал пьесу. Сочиняю

Текст новый. За столом перебелил.

Когда-то взял я моду нашей знати:

Красивый почерк – только для низов,

И попотел, чтоб свой – обезобразить,

Но тут забытый навык послужил

Мне верой-правдой. Хочешь знать, что вышло?

ГОРАЦИО:

Еще бы, принц.

ГАМЛЕТ:

Вот воля короля:

Коль Англия ему – вернейший данник,

Коль пальмою цветет меж них любовь,

Коль мир венком пшеничным их связует,

Коль с другом друг – рядком, как А и Б,

Ну, там ослам – еще воз грузных «кольев», –

Коль так, – всё обозрев и в корень зря,

Веленью свыше следуя, без прений,

Подателей сего – в момент казнить,

Покаяться не дав им.

ГОРАЦИО:

А печать-то?

ГАМЛЕТ:

Мне порадело небо даже тут:

Храню отцовский перстень, там – печатка,

Для королевской – слепок снят с нее.

Сложил свой лист, как прежний, подпись вывел,

Скрепил печатью – и тишком вернул:

Не различат подменного младенца!

С утра – пираты, дальше – знаешь сам.

ГОРАЦИО:

Плыть, значит, Гильденстерну с Розенкранцем

На плаху.

ГАМЛЕТ:

Ну, коль служба – по любви,

По службе – чин. И мне не колет совесть:

Ловчил ловкач – сам в яму и словчил.

Чревато хлипкой челяди встревать

Меж выпадов свирепых в смертной рубке,

Где силачи сошлись.

ГОРАЦИО:

Ну, наш король!

ГАМЛЕТ:

Суди теперь, – не красен долг платёжкой?

Убил отца, мать шлюхой обернул,

Влез между троном и моим избраньем,

Уже решил закинуть и крючок

На жизнь мою. Не требует ли совесть

Воздать иуде этой вот рукой?

Не смертный грех ли – злую гниль природы

Не вырезать, дать порче разрастись?

ГОРАЦИО:

Но он ведь результат посольства вскоре

Получит.

ГАМЛЕТ:

Вскоре. Но антракт – за мной,

Хоть жизнь людская – счет на «Раз!», и только.

А каюсь я, Горацио, в одном:

Так распустить себя перед Лаэртом!

В моей судьбе – его беда видна,

Как в зеркале. Добьюсь его прощенья.

Но, право, так помпезно он скорбел, –

Тут взбесишься.

ГОРАЦИО:

Потише! К нам, похоже?

(Входит Озрик.)

ОЗРИК:

Ваше высочество, с благим возвратом в Данию.

ГАМЛЕТ:

Милейший, благодарствую покорно. (Горацио, тихо) Знаешь этого комара?

ГОРАЦИО (Гамлету, так же):

Нет, принц.

ГАМЛЕТ (так же):

Значит, Богу ты угоднее, знаться-то с ним – грешно. У него уйма земли, и злачной. Дай скоту владеть скотиной, его кормушку обязательно выставят за столом королей. Эта птица не умнее клуши, но, как я сказал, навоза в его распоряжении – несчетно.

ОЗРИК:

Сладчайший принц, будь вашей милости досуг, я мог бы предложить вам нечто от их величества.

ГАМЛЕТ:

С охотою приемлю, сэр, всем рвеньем духа. Убор свой примените надлежаще – он для головки.

ОЗРИК:

Благодарен вашей милости, весьма жарко.

ГАМЛЕТ:

О нет, вельми студёно, уверяю, подуло с севера.

ОЗРИК:

Действительно, мой принц, как бы прохладно.

ГАМЛЕТ:

И все же, мыслю, пекло, духота для моего душевного сложенья.

ОЗРИК:

Неописуемые, принц, так страшно душно… не выразиться, как. Но их величество, мой принц, мне повелело, чтоб от меня вы известились, что они побились о знатный, сэр, заклад – на вашу голову. Вот сущность дела…

ГАМЛЕТ:

Я умоляю, вспомните…

(Побуждает Озрика надеть шляпу.)

ОЗРИК:

Ну что вы, добрый принц, мне, правда, комфортней так. Сэр, на днях тут прибыл ко двору Лаэрт – смею уверить, джентльмен абсолютно, весь полный разнородных совершенств, милейший в обхождении и превосходный видами. Волнительно сказать, поистине он атлас и толковник дворянина, поскольку в нем найдете вы весь материк тех областей, кои бы только пожелал увидеть человек из благородных.

ГАМЛЕТ:

Сэр, его точной обрисовке в вашем лице не приходится терзаться вечными муками, хотя, вестимо, суммируй мы его по каталогу, – ввели бы память в головокруженье, рыская по курсу его проворных парусов. Наивернейше ж воздавая, толкую я его – как душу высшего артикула, а вылитое им – столь редкостной дороговизны, что, если верный стиль употребить, подобье он найдет – лишь в зеркале своем, а кто еще себя бы срисовал с него – так это тень его, кто кроме!

ОЗРИК:

Вашим высочеством изложен он вполне всебезупречно.

ГАМЛЕТ:

Но, сударь, относительно чего? Зачем обволокли мы достохвального дурным дыханьем нашим?

ОЗРИК:

Сэр?

ГОРАЦИО:

Из других уст свой язык не понять? Постарались бы, сударь, ей-богу.

ГАМЛЕТ:

Что значит выдвижение кандидатуры этого господина?

ОЗРИК:

Лаэрта?

ГОРАЦИО (Гамлету):

Его кошелек уже пуст, все золотые словеса потратил.

ГАМЛЕТ:

Его, сударь.

ОЗРИК:

Я знаю, вы не остались не сведущи…

ГАМЛЕТ:

Я бы не прочь, чтоб и вы знали. Хотя, и сведай вы, – сказать по чести, мне б это вряд ли к чести послужило. Итак?

ОЗРИК:

Вы не остались не сведущи, в чем именно превосходителен Лаэрт.