Ломоносов

Дом-музей Ломоносова в Холмогорском районе Архангельской области

Кристиан-Альберт Вортман. Портрет Анны Иоанновны. 1736

И. Коровин. Петр Первый обсуждает строительство судоверфи в Архангельске в 1692 году. 1910

Холмогоры

Считается, что Михаил Васильевич Ломоносов родился 8 [4]ноября 1711 года. Никаких документальных подтверждений этой даты рождения не сохранилось. В научный обиход, как наиболее вероятную, ее ввел в конце XIX века историк Российской Академии наук Михаил Иванович Сухомлинов, основываясь на «рукописной памятной книге Куростровской Димитриевской церкви», относящейся к XIX в. [5]

Детство будущий ученый провел в деревне Мишанинской, входящей в селение Холмогоры под Архангельском. Располагались Холмогоры на острове Куростров, омываемом водами Северной Двины, и состояли из двух деревень – Денисовки и уже упоминавшейся Мишанинской.

То были суровые земли, но не глухомань!

Беломорский край считался опорным пунктом внешней торговли России. Крепостного права в тех краях не знали, а вот с заграницей связи были крепкими: Архангельск был крупным морским портом. Туда приходили торговые корабли из Англии и других европейских стран: в 1667 году был введен новый торговый устав, по которому иностранцам запрещалось заходить в другие порты, кроме Архангельска. В свою очередь, и русские мореплаватели и рыбаки уходили от устья Северной Двины через Белое море далеко в океан – на Шпицберген, к другим островам, доходя до Норвегии и Швеции. В зимнее время поморы с моржовой костью, но главное – с уловом рыбы шли обозами в Москву. Мороз позволял довести рыбу сохранной.

Много для развития края сделал первый архиепископ Холмогорский Афанасий – человек бурного темперамента и неутомимой деятельности. Трудился он в конце XVII века. В его огромной библиотеке были сотни книг на латинском, греческом и немецком языках, медицинские, исторические, географические, военные сочинения. В его доме имелись «книга атлас», «книга карта морская», «всякие картины и чертежи», «два глобуса на станках», «компас», «двенадцать чертежей да две карты морские». Он даже основал первую на Русском Севере обсерваторию – в Спасо-Преображенском монастыре. Центрами культуры были и другие монастыри: Соловецкий, Антониево‐Сийский, Николо-Корельский…

Трижды бывал в тех местах сам государь Петр Первый – неутомимый «работник на троне». Впервые – в 1693 году, когда он провел в городе свыше двух месяцев. Тогда в Архангельске было уже 29 торговых домов иностранного купечества, и в порт приходило до 40 кораблей. Для царя и его свиты на Мосеевом острове на Двине была поставлена небольшая деревянная «светлица с сеньми». Петр в тот раз отдал распоряжение о строительстве на острове Соломбала судостроительной верфи и сам заложил на этой верфи первый корабль – «Святой Павел».

Год спустя корабль был построен, и тогда Петр второй раз посетил Архангельск и лично спустил корабль на воду. Тогда же царь совершил морское путешествие к Соловецкому монастырю. С того времени город неустанно развивался.

В третий раз Петр приехал в Архангельск в 1702 году и поселился на острове напротив строящейся Новодвинской крепости. Конечно, и десять, и двадцать лет спустя многие архангелогородцы помнили императора.

Огромные, невероятные перемены произошли в стране в царствование Петр Великого, и вести о них докатывались и до архангельских поселений. Царь повелел боярам брить бороды, завел новые моды и обычаи. Ввел новое летоисчисление: до Петра оно велось от «сотворения мира», а теперь стали считать от «рождества Христова» – как в Европе. Основал новый город и перенес туда столицу из древней Москвы… Отстранил от управления страной потомков древних фамилий и набрал новых людей – неродовитых, никому не известных, зато деловых и знающих. Конечно, такие слухи не могли не будоражить воображение пылкого, даровитого Миши Ломоносова. Как бы и ему хотелось оказаться среди этих новых людей, приближенных к самому царю-батюшке!

Доходили до Холмогор вести о Северной войне – победоносной для России. Мише Ломоносову исполнилось всего десять лет, когда долгая война окончилась и был заключен Ништадский мир. Страна получила выход в Балтийское море и присоединила обширные прибалтийские земли. Заключение мира праздновалось семидневным маскарадом. Царь был вне себя от радости и, забывая свои годы и недуги, пел песни и даже плясал по столам. Теперь Россия могла считаться великой европейской державой, в ознаменование чего Петр принял титул императора.

Дипломатами, «прогнувшими» шведов на чрезвычайно выгодные для России условия, были Андрей Иванович Остерман и Яков Вилимович Брюс – оба иностранцы, оба из «новых» государевых приближенных. Мог ли юный Миша слышать об этих людях? Вполне. Ведь на отцовском гукоре [6]он добирался до самого Архангельска – развитого торгового города, в котором бывали и ученики московской навигацкой школы. Школа та располагалась в Сухаревой башне, в верхних этажах которой заседало тайное ученое «Нептуново общество» и находилась обсерватория Брюса. Эти люди вполне могли рассказывать о талантливой ученом, естествоиспытателе и астрономе – шотландце по происхождению, сенаторе, президенте Берг- и Мануфактур-коллегий. А могли и приврать, пересказав провинциалам парочку столичных анекдотов: мол, Брюс сконструировал железного дракона, на котором по ночам вместе с царем летает, вырастил гомункулуса в реторте, в июльскую жару заморозил пруд, так что его гости могли кататься на коньках. Подобные истории не пугали, а, наоборот, дразнили юного Мишу. Мечтал он о том, что выучится и тоже великим ученым станет, не хуже Брюса.

Еще в начале Северной войны, в деревне Вавчуге, расположенной на правом берегу Северной Двины всего в 13 километрах от Холмогор, заработала корабельная верфь братьев Бажениных, которая быстро стала базой русского кораблестроения. Здесь строились рыболовные, торговые и военные суда. Кораблестроение требовало развития и других отраслей: кузнечного дела, металлургии, прядильного и ткацкого ремесла для производства парусины. Баженины завели канатный, прядильный и парусный заводы для производства такелажа.

Увеличивалась потребность в хорошо подготовленных специалистах. На верфи, в порту, на мануфактурах можно было встретить грамотных, образованных людей, приехавших сюда из самого Петербурга, подчас не добровольно: ведь Холмогоры, Куростров, да и все окрестности Архангельска исстари были местом ссылки.

Местные уроженцы лениться себе не могли позволить: с ленью в таком климате не выживешь. Приходилось много работать и быстро соображать. Ну а если была на то возможность, то учились двинцы охотно: уроженцами тех мест впоследствии были скульптор Федот Иванович Шубин и физик Михаил Евсеевич Головин, племянник Михаила Васильевича Ломоносова по материнской линии.

Куростров – один из островов устья Северной Двины. Земли там скудные, не слишком плодородные, а лето – короткое и нежаркое. Куростровцы сеяли лен и коноплю, рожь и ячмень, но даже в самые щедрые годы хлеб приходилось докупать: своего урожая на весь год не хватало. А для этого нужны были деньги. А значит, куростровцы вынуждены были примечать, откуда эти деньги можно взять. Сейчас мы бы сказали, что они активно занимались бизнесом, были людьми оборотистыми. Процветало скотоводство – крестьяне откармливали на продажу телят. Выгоду приносили и такие промыслы, как производство древесного угля, извести, смолокурение. Процветали ремесла: близ Холмогор было много медников и кузнецов, портных и сапожников, гончаров и кожевников. Но особенно ценилась резьба по дереву и по кости – моржовой и мамонтовой. Славилась на всю Россию северодвинская роспись. Чаще всего была она двуцветной – красной с черным, но иногда добавляли и зеленый цвет. Красный цвет давала местная рыжая глина. Реже употребляли более дорогую привозную празелень. Прялки с такой росписью были ходовым товаром. Ну а сами куростровские женщины на расписных прялках пряли серую льняную нить. Потом белили ее на солнце, ткали холсты, украшали их вышивкой. Наверняка маленький Михайло любовался расписными изделиями, украшавшими дома куростровцев. Может, именно они и вдохновили его много лет спустя увлечься производством красителей.

Ломоносовы

Упоминание о семье Ломоносовых восходит к временам Алексея Михайловича. С большой долей вероятности предки великого ученого или хотя бы некоторые из них были приверженцами старообрядческой традиции, так как эта фамилия встречается в среде старообрядцев, а младшая сестра Ломоносова, всю свою долгую жизнь прожившая в Архангельской области, при болезни не была исповедана и причащена «по ея суеверию» – то есть она не приняла Никоновскую реформу [7]. Однако отец Ломоносова, по всей видимости, уже перешел в официальную церковь.

Ломоносовы считались зажиточными крестьянами; как и прочие, они занимались хлебопашеством, но их основным делом были рыбная ловля и зверобойный промысел. Плавания в северных морях были нелегким и опасным делом, но семья Ломоносовых принадлежала к опытным мореходам. Лука Леонтьевич Ломоносов, двоюродный дед ученого, был старшим в промысловой артели. А это значит, что он хорошо знал навигационное дело.

Отец ученого, Василий Дорофеевич Ломоносов, был зажиточным крестьянином, занимался морским и речным рыболовным промыслом, имел мореходное судно, называемое «гукор». Это слово происходит от голландского «hoeker» и обозначает двухмачтовый промысловый или грузовой парусник с широким носом и круглой кормой. Такие суда строились как на вавчужской верфи, так могли быть и трофейными. Гукор Ломоносовых назывался «Святой Архангел Михаил», но Василий Дорофеевич любовно называл его «Чайка».

Возможно, из-за связей Ломоносовых с морем в исторической литературе возникла традиция именовать предков ученого «поморами», но никаких исторических документов, в которых сам Ломоносов именовал бы себя или иных своих родственников «поморами», не существует.

В «Переписной книге города Архангельска и Холмогор 1710 года», когда Василию Дорофеевичу было уже тридцать, имеется такая запись: «На деревне Мишанинской. Двор. Лука Леонтьев Ломоносов шестидесяти пяти лет. У него жена Матрона пятидесяти восьми лет, сын Иван двенадцати лет, две дочери: Марья пятнадцати лет, Татьяна восьми лет. Земли тридцать три сажени. У него житель на подворьи Василей Дорофеев сын Ломоносов тридцати лет, холост. У него земли тридцать четыре сажени» [8].

Это значит, что Василий Дорофеевич стал жить своим домом и женился относительно поздно и уже перешагнул за тридцатилетие, когда родился у него сын Михаил. Мать мальчика – Сивкова Елена Ивановна – была дочерью псаломщика одной из двух действовавших тогда в Холмогорском округе церквей. Обе они отстояли от Курострова верст на пять. Как дочь церковнослужителя, она, в отличие от своего мужа, знала грамоту. Скорее всего, именно мать дала Михаилу первое ознакомление с буквами и цифрами, а потом определила способного мальчика в обучение сначала к грамотному соседу крестьянину Шубину, а потом к церковному дьячку Семену Никитичу Сабельникову, который преподавал ему грамматику, алгебру, привил любовь к книгам: при церкви была небольшая библиотека, в которой находились книги духовного содержания. К десяти годам Миша уже бегло читал и практически все свое время проводил за учебниками.

К сожалению, Елена Ивановна очень рано умерла, после чего Василий Дорофеевич снова женился. Его вторую жену звали Феодора Ускова, но и она умерла всего лишь после трех лет супружества. И тогда Василий женился в третий раз – на вдове Ирине Корельской. На этот раз выбор его был неудачным: Ирина отличалась мерзким, завистливым нравом и пасынка своего не полюбила. А ведь другая гордилась бы таким приемным сыном: к четырнадцати годам Михайло уже так хорошо владел грамотой, что купцы и посадские люди доверяли ему переписывание важных деловых документов. Образцы каллиграфического почерка 14‐летнего и 19‐летнего Ломоносова хранятся в местном музее.

Начальное образование

В начале 1720‐х годов архиепископ Варнава основал в Холмогорах сначала навигацкую, а потом и «словесную» школы, которые размещались прямо в архиерейском доме. Там преподавали славянскую грамматику, церковный устав, пение и чистописание. Обучалось 39 человек. Потом школу преобразовали в семинарию.

Многие исследователи считают, что будущий ученый ту школу посещал, причем, если у него не было бумаги для записей, делал заметки на светлой подкладке кафтана. Этот испещренный записками кафтан видели многие: он потом хранился у архангельского губернатора. Надо думать, что злую мачеху Ломоносова изрядно бесила его привычка портить одежду.

Именно в той школе он мог познакомиться с «Псалтырью рифмотворной» – то есть стихотворным переложением Псалтыри, изданным в 1680 году. Автор ее – поэт и переводчик, энциклопедически образованный человек Симеон Полоцкий был наставником детей царя Алексея Михайловича. Он же основал в Москве при Заиконоспасском монастыре школу. Известно, что «Псалтырь» произвела огромное впечатление на юного Ломоносова.

Немало помогло образованию Михаила и знакомство с братьями Дудиными – деловыми и умными людьми. Василий Дудин служил приказчиком на верфи в Вавчуге. Егор Дудин был мореплавателем и промышленником, а третий брат, Осип, – известным резчиком по кости. В их доме была неплохая библиотека, в числе книг были «Арифметика» Леонтия Магницкого и «Грамматика» Мелетия Смотрицкого. Эти две книги Ломоносов потом называл «вратами своей учености».

Надо признать, что исстари арифметика была в России не в чести. Даже царских детей «цифирной азбуке» не обучали. Дети учили назубок часослов, Псалтырь, Евангелие и Апостол. Читали, писали, хоть и не всегда грамотно, а вот учебников по арифметике и геометрии к началу XVIII века в России просто не было. Эти науки преподавали лишь в старших классах, и количество математических трудов было небольшим.

Однако когда Петр Первый учредил в Москве школу «Математических и Навигацких, то есть мореходных хитростно искусств учения», потребность в таких учебниках стала очевидной. В числе преподавателей новой школы был и Леонтий Магницкий, который работал там вплоть до своей смерти в 1739 году. Несколько лет он создавал свой учебник, собрав науку арифметики из разноязычных книг – греческих, латинских, немецких, итальянских и старославянских.

«Арифметика» впервые была опубликована в 1703 году, ее титульный лист украшала гравюра-аллегория, заимствованная из немецкого учебника по военной арифметике. Первый тираж составил 2400 экземпляров, что для XVIII века означало большой успех книги. «Арифметика» Магницкого полвека оставалась единственным школьным учебником математики.

Во взрослом возрасте Ломоносов демонстрировал блестящее владение русским языком и сам стал автором нескольких обучающих книг. Первым шагом к постижению тонкостей языка стала для него «Грамматика» Мелетия Смотрицкого.

Мелетий, в миру – Максим Герасимович Смотрицкий – православный писатель, потомственный интеллигент, энциклопедически образованный человек, жил в конце XVI – начале XVII века. Значительную часть своей жизни он провел в Польше, много полемизировал с католиками. Он был автором нескольких трудов на польском языке: трактата «Ответ», полемических произведений «Плач», «Прошение», «Оправдание невинности» и других. Его главный филологический труд «Γραμματικῇ Славенскиѧ правилное сѵнтаґма» вышел в 1618–1619 годах. Это был учебник по грамматике церковнославянского языка. Он выдержал множество переизданий, переработок и переводов. Смотрицкий сформулировал пять этапов обучения: «Зри, внимай, разумей, рассмотряй, памятуй».

Учебник, написанный по греческому образцу, состоял из нескольких частей: орфография, этимология, синтаксис и просодия (раздел фонетики). Там приводились системы падежей и спряжений глаголов, а также были отмечены случаи, когда один и тот же звук отображался разными буквами, и таким образом были вычленены «лишние» буквы русской азбуки, без которых можно было обойтись. Имелся в «Грамматике» и раздел о стихосложении, в котором Смотрицкий предлагал строить стихи на русском языке подобно античным образцам, то есть он был сторонником силлабической системы стихосложения, в которой при построении стиха учитывает главным образом число слогов в словах, но не ударения.

Дудины книгами дорожили и далеко не сразу отдали их даровитому подростку. Ломоносов вспоминал, что ему долго пришлось упрашивать Дудиных и «угождать» им.

Отношения с отцом

К сожалению, дома страсть Михаила к наукам не понимали. Отец сам был человеком невежественным, он хоть и любил сына, но видел в нем лишь своего преемника – то есть хлебопашца и рыболова. Уже десятилетним он брал его с собой в море, учил ориентироваться по звездам, забрасывать сети и управлять судном. Михайло вместе с отцом в 1721 году прошел на семейном гукоре по Северной Двине в Белое море. Впоследствии они вместе ходили на «Чайке» на мурманские промыслы, в Белое и Баренцево моря, Ледовитый океан, «от города Архангельского в Пустозерск, Соловецкий монастырь, Колу, Кильдин, по берегам Лапландии, Семояди и на реку Мезень», – вспоминал Ломоносов. Писал он и о том, что «…ветры в поморских двинских местах тянут с весны до половины мая по большой части от полудни и выгоняют льды на океан из Белого моря; после того господствуют там ветры больше от севера, что мне искусством пять раз изведать случилось. Ибо от города Архангельского до становища Кекурского всего пути едва на семьсот верст, скорее около оного времени не поспевал как в четыре недели, а один раз и шесть недель на оную езду положено за противными ветрами от норд-оста» [9].

Своими глазами видал Михайло Ломоносов и чудесное северное сияние, и таинственное свечение морской воды. Позднее попытался он все эти тайны научно объяснить: «…Пары, к электрическому трению довольные, открытое море произвести может, которых обилие морская вода сама в себе кажет, оставляя за собою светящий путь ночью. Ибо оные искры, которые за кормою выскакивают, по-видимому, то же происхождение имеют с северным сиянием. Многократно в Северном океане около 70 градусов широты я приметил, что оные искры круглы» [10].

Знакомился юный Ломоносов с промыслом морского зверя: тюленя, нерпы, моржа, морского зайца… «На поморских солеварнях у Белого моря бывал многократно для покупки соли к отцовским рыбным промыслам и имел уже довольное понятие о выварке» [11].

Видел он, как ночами замерзает Белое море и как по тонкому гибкому льду ходят охотники за нерпами: «… Где вода преснее и мороз сильнее, тут и море так замерзает, что по нему ходить и на нартах ездить можно. В Поморье называется оное ночемержа, затем что в марте месяце ночными морозами в тихую погоду Белое море на несколько верст гибким льдом покрывается, так что по нему за тюленями ходят и лодки торосовые за собою волочат, и хотя он под людьми гнется, однако не скоро прорывается; около полудни от солнца пропадает и от ветру в чепу́ху разбивается» [12]– так он много лет спустя описал свои впечатления от тех поездок. В этих морских походах закалилось здоровье и душевные силы Ломоносова. Он привык преодолевать трудности.

Юноша сызмальства отличался большой физической силой: «Я, будучи лет четырнадцати, побарывал и перетягивал тридцатилетних сильных лопарей [13]», – вспоминал Ломоносов. Правда, он тут же добавлял, что не считает лопарей, или, как их чаще называют, – саамов – физически сильным народом. Их слабость он объяснял тем что питаются они одной только рыбой.

По-видимому, в таких плаваниях Ломоносов познал первое юношеское чувство и изведал сексуальный опыт – с лопарскими женщинами. Он был всегда чрезвычайно скромен во всем, что касалось его личной жизни, и о своих романах старался не упоминать, однако однажды все-таки написал о саамских женщинах, что, хотя полярным летом, когда солнце не заходит, они весьма загорают, не зная ни белил, ни румян, однако ему доводилось видать их нагими. Он дивился белизне их тел, для описания которых использовал несколько наивное, но яркое сравнение: «Они самую свежую треску превосходят, свою главную и повседневную пищу».

Познакомился Ломоносов и с раскольниками – старообрядцами. И даже был ими, по собственному его выражению, «уловлен» – то есть воспринял их мысли и образ жизни. Продлилось это недолго, но все же старообрядцы оказали на Михаила влияние: их скромность, даже аскетизм были восприняты им и впоследствии помогали ему, когда приходилось терпеть нужду, стремясь к заветной цели.

Все это были незабываемые впечатление и ценный жизненный опыт, но не совсем то, о чем мечтал мальчик. Уже в зрелом возрасте Ломоносов писал: «Имеючи отца хотя по натуре доброго человека, однако в крайнем невежественного, и злую и завистливую мачеху, которая всячески старалась произвести гнев в отце моем, представляя, что я всегда сижу по-пустому за книгами. Для того многократно я принужден был читать и учиться, чему возможно было, в уединенных и пустых местах и терпеть стужу и голод».

После Петра

В начале 1725 года пришла в Холмогоры страшная весть: умер государь-император Петр Алексеевич.

«Что се есть? До чего мы дожили, о россиане? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!» – горестно возгласил его ближайший сподвижник Феофан Прокопович.

Ломоносову на тот момент было уже тринадцать лет. Учитывая, что с десяти лет он ходил вместе с отцом в море, это был уже вполне самостоятельный юноша, способный оценивать происходящее. И, без сомнения, кончина деятельного, даровитого монарха ввергла его в скорбь. Петр навсегда остался его кумиром.

Увы, у необыкновенного монарха достойного преемника не нашлось. Сначала ему наследовала супруга – Екатерина Первая Алексеевна, при жизни мужа никогда управлением не занимавшаяся и даже грамоты не знавшая (за нее документы подписывала дочь). Фактически страной руководил Александр Меншиков – талантливый, но вороватый сподвижник Петра.

Екатерина прожила недолго, на троне ее сменил внук Петра Первого – сын казненного царевича Алексея, Петр Второй. По малолетству он был мало способен к управлению, и всем руководили члены Верховного Тайного Совета. Увы, судьба отмерила юному императору недолгий век: он умер от оспы в январе 1730 года, не дожив и до пятнадцати лет.

Верховники решили пригласить на царство вдовую племянницу Петра Великого – дочь его старшего брата Анну Иоанновну – существенно ограничив ее самодержавные права особыми условиями – «Кондициями». Современники считали эти условия прообразом Конституции.

Анну Иоанновну воспитывали еще по понятиям допетровской Руси: обучили грамоте и заставили вызубрить церковные книги. Вот и все.

Затем она затвердила светский этикет и танцевальные па. Семнадцати лет Анну выдали замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма, но молодая женщина овдовела всего лишь через 4 месяца после свадьбы: муж скончался от чрезмерного количества выпитого вина.

С тех пор она тихо и незаметно жила в провинциальной небогатой Курляндии – крошечном герцогстве, располагавшемся на территории современной Латвии к западу и юго-западу от Рижского залива. Конечно, она с радостью приняла предложение стать российской императрицей – пусть даже ее звали лишь царствовать, но не править.

В феврале 1730 года Анна Иоанновна торжественно въехала в Москву, где ей в Успенском соборе присягнули войска и высшие чины государства. Спустя всего лишь месяц с небольшим она совершила государственный переворот, решительно отвергнув предложенные ей и уже подписанные «Кондиции», и отправив большую часть членов Верховного Тайного Совета в ссылку.

В апреле Анна вторично короновалась, уже как самодержавная императрица, осыпав милостями тех, кто помогал ей в борьбе с верховниками.

Царствование Анны Иоанновны могло бы оставить о себе добрую память. Достоинств у этой государыни было немало, многие современники отмечали ее здравый рассудок, ясный ум, личное обаяние, умение слушать. Порой можно прочесть, что Анна не интересовалась государственными делами. Но это неправда: она каждый день поднималась до восьми часов утра и в девять уже занималась бумагами с министрами и секретарями. Она очень старалась, стремилась быть хорошей государыней. Увы: ее подводил недостаток образования и ума. Анна при всех своих достоинствах была довольно ограниченна, суеверна и доверчива. Этими ее качествами и пользовались многочисленные придворные проходимцы.

Это правда, что Анна любила развлечения и транжирила деньги: став в тридцать шесть лет императрицей, она словно стремилась наверстать все то, что было упущено ею в юности. Развлечения в те времена были очень грубыми, и это давало возможность позднейшим историкам выставлять Анну крайне вульгарной особой. Но на самом деле забавы при ее дворе нисколько не отличались от тех, что любил Петр Великий, – шутовские свадьбы и «машкерады».

Да, царствование Анны Иоанновны оставить добрую память могло – но не оставило. Причина была в ее фаворите – курляндском немце, герцоге Эрнсте Иоганне Бироне.

Обычно Бирона принято изображать чудовищем, однако, если покопаться в записках современников, он был всего лишь не слишком умным, плохо образованным, высокомерным человеком с мерзким характером. Бирон «представителен собой, но взгляд у него отталкивающий», – писала о нем обычно добродушная супруга английского посла леди Рондо. «Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий», – отзывался о нем полковник русской армии Кристоф-Герман Манштейн. Очень плохо, когда такому человеку достается фактически неограниченная власть. Именно из-за него время правления Анны вошло в историю как «бироновщина».

Этот термин придумали историки – современники его не употребляли. Подразумеваются под ним действия Канцелярии тайных розыскных дел, учрежденной еще Петром Первым для проведения следствия по делу царевича Алексея. Во времена Анны Иоанновны Тайная канцелярия орудовала особенно жестоко – с тех пор как императрица Анна вступила на престол, было отослано в Сибирь и на русский Север не менее 20 тысяч человек. В числе их было 5 тысяч [14], местопребывание которых осталось навсегда неизвестным.

Никто не смел слова сказать, не рискуя попасть под арест. В ход пустили такого рода маневр: разболтавшегося человека в минуту, как он считал себя вне всякой опасности, схватывали замаскированные люди, сажали в крытую повозку и увозили самые отдаленные области России. Одним из таких уголков была Архангелогородская губерния.