Черепаха. Стихотворения

Размер шрифта: 13

ISBN 978-5-0060-5480-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ХХХ («Золотою монетой…»)

Золотою монетой —
за жизнь, за грехи —
Золотою, орлёною, неходовою —
Расплачусь. Белым светом,
свернувшись в стихи,
Расплачусь, и за милость мне эту с лихвою.

Мне б прожить только – тонко
по краю пройти:
И земного не взваливать бремени,
И во Царствие Божие не забрести,
раньше времени.

Мне б прожить – как слепому,
держась за плечо
Невесомое Духа Святого,
Пусть ведёт, пусть несёт, —
а мне всё нипочём
В этих сумрачных, душных чертогах

Изгнанья…
Тополиной листвы – золотой! —
Брошен сверху. Есть, чем расплатиться
За чернильный в тетради живой завиток
И за чистую снова страницу.

Чужбина

О, в сумеречность густоты дерев, —

Когда подёнщиной стреножен и задавлен,

Идёшь – вдруг глянешь: там звериный зев

Чужбины снова тебе явлен.

Хоть и сшивала хирургическая нить

Всех долгих лет, сшивала и лечила.

Но – нет, родная сердцу выть

Всё так и держит, никому не уступила.

И я смотрю в зияющий простор:

В нём всё, к чему так непривычен взор.

Но манит он, и тянет, и прельщает.

Куда опять? Молчит, не обещает.

И, крадучись, как будто холодок

Тревожной радости подступит нестерпимо…

И так всегда и всюду: словно рог

Свой носорог, несу тебя, чужбина.

И кажется порой, что, отродясь,

Везде чужой – и обрываешь связь

С такой же лёгкостью, как скорость рвёт перроны,

Как тащат в сумрак свой насупленные кроны.

Магнитный город

Дворики и улицы кривые —
Грузно ниспадающий изгиб.
От объятий выгнуться – живые, —
Ветром расцелованы, могли б.

Но чутьём каким-то заунывным, —
И непобедимым потому, —
Кто вас проводил по этим дивным
ХОлмам разухабистым в дыму?

Вопреки и дыму и угару,
Вопреки безвкусицы иной…
Улицы и дворики, на пару,
Ну-ка, прогуляемся со мной!

Я вас пожалею, неприютная,
Павшая былинкой, где пришлось.
Мне всё ближе небо это мутное,
Этот чад – мой ветреный авось.

Как трубили гибельные своды! —
В ночь тащил трамвай людской поток.
Как, дрожа тельцами, антиподы
В сторону бросались из-под ног!

Как висели долго отчужденьем,
И душа пугалась им в ответ.
И миров недавнего крушенья
Всё стоял перед глазами свет.

Нужно было дням остановиться.
Пристальность, как пристань, обрести.
Чтоб, с ухваткой дошлого провидца,
Эту весть, как ножичком сгрести.

Вот она – вуалью погребальной
Словно веет, а под ней – глаза;
Вот она – историей опальной
В тех глазах – убитых небесах.

Вот она, вся суть её келейная, —
Сквозь ячейку – ясно и легко.
«Вот она!» – былинкою отдельной,
Я – за ней, с попутным ветерком.

Но, раскачиваясь и держась за нити
Шёлковые, – боязно порой
Мне от этой утончённой прыти,
Навсегда увлекшей за собой.

…Ах, прогулка нынче удалась нам!

И, в истлевшей пачкаясь золе,

Хнычет луч средь веток, так опасно,

Грузно ниспадающих к земле.

Молния

О, что-то случилось!

О, что-то такое случилось!

В заснеженный март обвалилось громовое небо.

И молньей озлилось…

И молньей как будто озлилось,

Оскалилось молнией в окна смешно и нелепо.

Но, может, сей росчерк

Грядущей весны небывалый

Всё тот же союз подтверждает

Их с вечными льдами.

И я не ошиблась, рождаясь,

Как небо, обвалом,

И с молньей в руке

Средь сугробов, бредущих грядами.

А, может быть, это —

Страшнее, сильней и желанней —

Рождается что-то,

К земному приблизившись краю?

Но вижу воочию: вспышкой

оконных посланий

Последняя тьма иллюзорной мечты догорает.

1996 г.

Вокал

От музыки-Марины до моря недалёко.

А голос так высоко – высокогорья голос

Встречал открытой бездной и боль предвозвещал,

И силу беззащитности вселял;

И всплески волн октавных, и монолиты пенья,

И многоструйное небес теченье!..

И грудь разверстая плыла к ним жадным ртом —

Мир рушился телесный за бортом.

У зеркала

Ты называешь меня тучкою своею
За мои серые глаза.
Вот и печалей не развею —
И плачу, словно небеса
В июне
тёплыми дождями.
И ночами
Тревожно сердце громыхало вдалеке.

Ты слышал? Это от молчания
И тишины, накопленной в тоске.
Ты слышал, чувствовал ли? —
Молнии к твоим тянулись берегам!
ЯзЫками безмолвными
Глубоко вскрикивали там.

Кольца

Давай нанижем расстоянья,
Как кольца, дни и ночи – кольца,
На руки, встретимся руками
В пожатье страстном.
Сожмешь сильнее – боль расслышу,
Чуть легче – холод ожиданья.
На языке прикосновений
Поговорим, давай.

Слова нелепые минуя
Средь суетливости нелепой…
Тьма театрального партера —
Нам грёзы сумрак.
И только тяжесть ноши дивной
Нам не позволит продержаться
Подольше: – О, ещё немного,
Ещё немного! Ах и ах!

Посыпался и разбежался
Весь сонм колец, звеня паденьем.
И два венчальных прозвенели,
Скатившихся в небытие.

Ночь

Из детства выросшая ночь, —
О, ведь и ты была дитятей! —
Уже свою рождаешь дочь,
Из цепких выпустив объятий.
Заматерелой девой сна
(Твой сон особенного свойства) —
Как и тогда ты у окна,
Нет и теперь во мне геройства.

Теперь и вовсе не ищи!
Когда смотрю поверх заката,
Уж пригляжу среди лощин
Громоздких туч пути возврата.
Мой скорый рейс: закат – рассвет.
Чтоб не входить, не прорываться…
О, мне известно, сколько бед
Несёт ручищ твоих коварство.

И отчего – тишком-тишком —
Тобой пугают, и боятся
Звучащих за спиной шагов,
Порой лишь глупого паяца.
Живая правда при тебе
Так беспощадно, так жестоко
Видна, что плачешь по судьбе,
Своей судьбе ещё до срока.

ХХХ («Закат-восход…»)

Закат – восход.
Закат – восход.
Виток – уход.
Виток – приход.

Синева, фиолетовость, электро-синий —
Трогает душу, как товар в магазине.

– Проходи мимо, – говорю, – не продаётся.
– Так возьму, – шепчет и смеётся.

Уходит. Приходит. В окна заглядывает.
Не решается, или время выгадывает.

А крылья подрагивают – полётный зуд:
Разбить витрину – и пусть несут!

Ах, грех великий! Горит восток.
– Электро – синий, ещё виток!

Всё говорит о том…

Всё говорит о том.
В полётах птицы.
Листва слетает и кружится —
И не уляжется притом

Никак, ей ветер
Скучная помеха.
Лишь в небе жгучая прореха
Лучами светит.

И блик мерцающий
Один —
Моёй надежды господин —
Согреет и приветит.

Всё говорит о том…
Темнее ночи.
И встречи долгие короче
Стали, тих стал дом.

И ожидания всё горше:
Сегодня жду, а завтра больше
Уже не жду.
Приду.

В бреду все сны.
И сна-то нет.
Средь ночи зажигаю свет
(так до весны),
Спускаюсь лестницей —
бегом! —
За непослушным поводком.
И отрок-пёс
Предчувствий нос
Задрал на первый свой мороз…

Всё говорит о том.

ХХХ («Кривые улицы пусты…»)

Кривые улицы пусты.
Асфальта лужи и разводы.
И облетающей листвы
Июньская свобода:

«Хотим, в ветвях мы шелестим,
Хотим, умрём мы под ветрами!»
Любовный ветреный мотив
Воспет невинными ворами.

У лета красного крадут,
Юнцы, наряды дорогие.
И обнаженья выгиб крут,
И отражения такие!..

И непогодою пьянясь,
Лихая мысль плывёт и скачет.
И не найдут в том смысл и связь,
Кто через час здесь замаячит.

Невинный стыд – экстаз листвы.
Порыв дерев и улиц томных.
И мы – так вздорны и бездомны —
Не по погоде для молвы.

ХХХ («Да, осень золотая…»)

Да, осень золотая.
Но золото своё
Она в огонь сметает,
Транжирит, раздаёт.

Не ценит и не помнит,
Как будучи весной
В мечтах жила укромных
О роскоши земной.

А видит лишь потери,
Разлук бесценный ряд —
И у массивной двери
Нескромный свой наряд.

ХХХ («А в природе беспредметный разговор…»)

А в природе беспредметный разговор —
Слово Божье, просто так оно летит.
И, вступая в перекличку или спор,
всё шуршит, свистит, щебечет и трещит.

И никто не ищет смысла – нет нужды —
В недосказанном, невнятном – предрешён.
И оттал -киваю – щийся от воды,
Пеликан, как Моцарт, отрешён.

Не придёт, счастливчик, в голову ему
И подумать: «Вот я, птица-пеликан!» —
Что какой-нибудь в завистливом дыму
Сеть ему готовит и капкан.

А и зверь голодный если налетит,
Не из зависти – как Вы же, на бифштекс.
И дуэт страстей их предварит
Высшей справедливости гротеск.

Так, в прекрасной бессловесности кружась,
Шум и голос музыкальных ищут форм.
Каждый – логика другого, отродясь
Не убийца, не доносчик и не вор.

ХХХ («Снег-Тишина…»)

Снег-тишина.
Пух -легчайший.
Сугроб за сугробом,
и явным капризом
Ветра каприз,
из губ мчащий
В сугробы
с сюрпризом.

Как не бывало —
в пыль,
В быль заснеженную
старой России;
В пыль нежнейшую
сугробы-гробы
РассыпАлись,
рассЫпались —
воскресили:

Тройка; снег;
бег; побег
Его – с нею
её – в неизбежность…
Но снег ли?
Но бег ли?
А, может быть,
брег пенящийся?
Или
зари безбрежность?

Или…
Только
можно ль сказать вот так,
Запросто, о воскресшем?
Желанном, сказать
при котором – наг,
Словом поспешным.

Ветра каприз,
из губ мчащий,
Кисеёй искрящей
улёгся в быль.
А снег всё падал,
живой, пьянящий,
И быстро сугробы —
росли – гробы.

Этюд

Метели буяные,
Шумные, пьяные —
Январские бури —
февральский прелюд.
Бежать ли от вас,
иль искать в вас приют?
Но душ наших
клавиши фортепьянные
То будто воспрянут,
то вновь опадут,
Встревожены ритмом
синкопы гарцующей,
Рассеяны темой
подъездных дверей.
И эхом,
обрывки пространства
связующим,
Нам – вымысла жести
пунктир негодующий
И звуки – фермата
продрогших зверей.

ХХХ («Ах, как торопится проворный…»)

Ах,
как торопится проворный
Огонь —
считает дни мои —
С какою скоростью огромной!
И с ядовитостью змеи.
Сжирает всё!
Мечи полешко
идей безумных,
поспевай!
И средь углей его не мешкай,
И ни о чём не вспоминай.
Так пыхнет дымом, жаром мщенья…
Ну, что тот ветхий огонёк,
В тебе живущий от рожденья —
Неосторожный мотылёк.

В день рождения. Январь

Сорокалетия сорока
Трещит о таянии дня.
И в сон глядит Господне Око:
«Спеши!» – И жизнь, как простыня

Вся сбита, вся змеёй скрутилась
И затаилась на краю…
Я просыпалась – и светился
Металл луча сквозь кисею;

И капля сферой освещённой
Ползла по наледи стекла
И, сжавшись вдруг, и обречённо,
Как в преисподнюю протекла…

Нечаянно всё промелькнуло:
Любови, боли, смена вех —
На строгом поводке посула,
Что хватит счастья нам на всех.

Когда ж хватали и делили —
Всё обращалось в тихий прах…
За нас и ангелы молили
У Настоятеля в ногах.

И вот теперь сквозь луч сусальный
И треск сороки слышу я:
«Он ждёт на суд исповедальный».
Он ждёт – и вниз летит змея.

ХХХ («О, браслеты, кольца! путы!»)

О, браслеты, кольца! – Путы! —
Атрибуты несвободы! —
Украшенья дорогие и грошовые…
А мои персты свободны,
Высоки, как трон породы,
И легки на расстояния тяжёлые.

И упрёк принять нельзя им
в лицемерьи для кого-то —
Обретались дорогие и грошовые.
Но терялись вдруг, неясно,
где и как. И вновь свобода
Выходила и встречала, грош дожёвывая.

О, любви тугие кольца!
Оставляя след заметный,
Ускользая, точно вторят всем лишениям:
«Вот страданий след кровавый,
а вот счастья оттиск бледный. —
Выбирай,
те, что поярче,
украшения».

ХХХ («Устарели Грации…»)

Устарели Грации.
Обветшали Музы.
Слава эмиграции!
Налегке, без груза…

Рифму, ритм, гармонию
Трудно ль по карманам
Рассовать, и – в море
Грёз самообмана.

Побросав всё в прошлом,
Встряхивая гривой, —
Ты теперь дотошный
Эмигрант счастливый!

Что же ты всё ищешь
Сущностью земною? —
Ти-ши-ны…
Потише!
Эй, там, за стеною.

Надежда победить

Надежда победить? —
Как дорого, как глупо…
Себя, других винить
Потом и бегать с лупой
Всё больше по следам
Своим. И будет грустно.
Истребуем, но – т а м —
Законность лож Прокруста.

А здесь мы сотворим
Действительность без боли, —
Как двери отворим,
Спасаясь от неволи,
Где будет легче сметь,
Где дум поток осажен…
Ни грамма слова «смерть»
Не выгадать продажей!

Где слово-боевик
Проходит слов болота,
А пуля-слово «миг»
В подтекст садится плотно.

А слову «победить» —
Тем цветом придорожным —
Один удел – дружить
С пыль – словом «невозможно».

Над пылью и цветком
Бог-Слово год от году
Возмездья тёмный ком
Подхватывает с лёту.

Песня в золе

Посвящается погибшим в терактах в Волгограде
31 декабря 2013 г.

Грустные люди на грустной земле

Грустные песни катают в золе.

Слышат, как быстро сгорают их дни,

Годы, эпохи – стволовые пни

С мощным набором священных колец…

Ввинчены, загнаны в скорбный венец,

В круг пепелища… Ну, песню катай!

Дух этот тёмными ртами хватай!

Слышится песня не тем, кто поёт,

А только тем, кто её не вернёт.

ХХХ («Холодных зим предчувствие, предвестье…»)

Холодных зим предчувствие, предвестье

Ложится нА землю опять.

Греха ли смертного, иль мести

Вновь эта горькая печать?

Но неспроста – и вновь, и вновь по кругу:

Бесснежье, ветер, резкость и мороз, —

И прячет зверь в промозглый угол

Свой чуткий нос.

Бесснежье…

Улиц обнажённых

Зияют рёбра, веточка дрожит,

И южных чад, морозом сокрушённых,

Немая тать по улицам спешит.

И тишина – такая! – непривычно.

Лишь гулкость звонкая повсюду разлитА,

Что скажешь слово – тут же эхом зычным

Ударится в хрустальные уста.

И снова отзовётся в подневольном:

Холодных зим предвестие верно…

Но выпал снег с утра в Первопрестольной!

Верти, Зима, своё веретено.

ХХХ («Только ночь. И сверчок в ночи…»)

Только ночь. И сверчок в ночи.

Кто там шепчется? Всё – молчи.

Кто там время торопит вспять?

Всё равно ничего не понять.

Звёзд просыпалась с неба горсть…

Долгожданный нейдёт к нам гость.

Туго стянута кожей дней

Тайна вглубь уходящих корней.

Скоро ль, скоро пробьют ключи?

Ночь.

И громко – сверчок в ночи.

Жди весны

«Говори, говори,
Там никто всё равно не услышит.
Как в печи прогорит
Пусть и жарким дыханьем надышит.

Но пристроившись в ночь,
Жди весны долгожданнее прежней…» —
Так мне, к жару охоч,
Нашептал полусонный валежник.

Полудикий старик,
Этот жар твой смертельный так молод!
Он схватил и проник,
Всё минуя, сквозь всё – полусонное соло.

ХХХ («Между закатом и зарёй…»)

Между закатом и зарёй
Во тьме ночной никто не спит.
И, словно он с землёй сырой
Самой без страха говорит.

Тысячелетья вороша,
Не успокоится душа.
Скорее мир она обрушит,
Как тесно скроенный наряд.

Т а м всюду рубища горят…

ХХХ («Зимняя белая ночь…»)

Зимняя белая ночь.
Росчерк чернильный свиданья.
Белого летняя сочь
Тянется к соче-танью.

Вида классический блеск —
В плавную неприхотливость.
И, набирая вес,
Мимо бредёт сонливо.

Тихая – ни ветерка.
Полная —чуть покачнулась,
Чувствуя, как шевельнулась
Кроткая скорбь мотылька.

Продолжить чтение