Поэтические переводы сонетов У. Шекспира 1 – 154
ВВЕДЕНИЕ.
С тех пор, как 20 мая 1609 года издатель Томас Торп заплатил за регистрацию сборника и экземпляр книги «Шекспировы сонеты» 6 пенсов, кого только не вдохновляли они на написание поэтических переводов. Не буду всех перечислять, хотя, список получился бы впечатляющий. Почти каждый советский поэт считал долгом оставить свою поэтическую версию, особенно после награждения С. М. Маршака в 1949 году Сталинской премией (второй степени) за переводы сонетов У. Шекспира. Сейчас в списке так называемых «классиков» более сотни известных и заслуженных поэтов; и, сравнивая свои переводы между собой, эти авторы частенько вели жаркие дискуссии о точности, вольности, недостатках и лучших качествах предложенных вариантов.
Сам У. Шекспир с момента отдельной публикации в 1599 г. 138-го и 144-го сонетов, потом издания книги Торпом в 1609 г. и до своей смерти в 1613 г. ничем не подтвердил своё авторство. А когда через 150 лет англичане этим озаботились, то, не нашли ничего лучшего, как признать автором человека, бывшего в творчестве далеко не посторонним, автором постановок в королевском театре, и чьё имя как будто было указано в названии «Шекспировы сонеты». Других доказательств в пользу настоящего создателя до сих пор не найдено.
Чтобы читатель смог полноценно оценить точность предложенных мной переводов, к каждому сонету предлагается торповский оригинал на английском языке, и построчный перевод на русском от признанного шекспироведа, члена Союза переводчиков России А. А. Шаракшанэ, который проделал большую работу, смог учесть мнения многочисленных исследователей и отразить английские слова, фразы и идиомы в их значениях, соответствующих времени написания сонетов. Поэтому, если решите проверить подстрочник с помощью Яндекс-переводчика, имейте это в виду, и не удивляйтесь возможным расхождениям.
Ознакомиться полностью с этим серьёзным трудом, а также с его собственными поэтическими переводами вы можете в книге Шаракшанэ А.А. "Сонеты Шекспира" М.: ИМЛИ РАН, 2018. – 384 с. ISBN 978-5-9208-0559-1; https://yadi.sk/d/B5q2wHnEG_of6Q.
Данный подстрочник выполнен без художественного приукрашивания, как, например переводы В. Гюго, обеспечивает точное построчное соответствие оригиналу со всей, к сожалению, присущей опубликованным Т. Торпом оригинальным текстам, некоторой неоднозначностью толкования.
Я не ставил целью отразить в переводе каждое слово из подстрочника, к тому же это сделать физически невозможно, а постарался в ограниченной по объему форме понятными современными образами передать содержание. Сам С. Я. Маршак говорил, что только две трети из его переводов – это чистый перевод, а третья часть – лирика, в которой он вместе с Шекспиром высказал и себя.
Темы некоторых сонетов вполне могут показаться несовременными и неактуальными. Что поделать, жизнь не стоит на месте. Поэтому следующая моя книга будет сборником вольных переводов «по мотивам» на тему, которая будет чем-то близка оригиналу, но всё же иметь более актуальное современное наполнение. Четыре из них в качестве анонса я размещу вместе с поэтическими переводами к сонетам №71 – №74. Надеюсь, что они вас и развеселят и заставят задуматься. Желаю приятного чтения!
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ.
1.
От всех прекрасных, лучших образцов
Мы жаждем ожидать его потомство,
Чтоб после увядания отцов,
Вновь восхищаться, видя эти свойства.
Но ты, имея ум и ясный взгляд,
Питаешь годы топливом цинизма,
И создавая дефицита ряд,
Находишься в плену у прагматизма.
Собою украшая этот мир
Как лучший из прекраснейших творений,
Хоронишь содержания эфир,
В бесплодном расточительстве умений.
Пойми нас, сохрани свой образ милый,
Всё то, что есть, не схорони с могилой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ (здесь и далее взяты из книги Шаракшанэ А.А. Сонеты Шекспира. М.: ИМЛИ РАН, 2018. – 384 с. ISBN 978-5-9208-0559-1, https://yadi.sk/d/B5q2wHnEG_of6Q:
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content,
And, tender churl, mak'st waste in niggarding:
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
От прекраснейших созданий мы желаем потомства,
чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала,
но, когда более зрелая роза* со временем скончается,
ее нежный наследник нес память о ней.
Но ты, обрученный с собственными ясными глазами,
питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности,
создавая голод там, где находится изобилие,
сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне.
Ты, являющийся теперь свежим украшением мира
и единственным глашатаем красочной весны,
в собственном бутоне хоронишь свое содержание
и, нежный скряга, расточаешь себя в скупости.
Пожалей мир, а не то стань обжорой,
съев причитающееся миру на пару с могилой.
* Всюду в тексте подстрочного перевода курсивом даны слова, добавленные для большей связности текста.
2.
Когда твой возраст осадит отряд
Морщин глубоких вместо похвальбы,
На молодых оценят их наряд,
А на тебе – лохмотьями судьбы;
И спросят, где сейчас та красота,
И где твоё богатство прежних дней,
Ответить, что по-прежнему крута,
Не сможет даже ушлый прохиндей.
А если бы ты в оправданье мог
Сказать, что детям передал секрет,
Они сейчас прожитого итог,
И в красоте их часть твоих побед,
То б ощутил, как прежде молодой,
Горячей кровь с холодной головой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, `This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.
Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
все будут считать лохмотьями;
тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
где все богатство цветущих дней,
сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", –
доказав его сходством с тобой, что его красота – это твое наследство.
Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.
* По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости
3.
Вглядись в себя, и так реши по виду:
«Пора создать наследника себе,
Продолжиться в потомке индивиду,
И испытать родительство в судьбе».
Нет женщины, которая не примет
Твоё посланье сердца и руки;
И разве назовёшь ты чьё-то имя
Тех, кто ответом были бы строги?
Для матери ты – чудо отраженья,
С тобою вспомнит время лучших лет;
Так, ты с детьми повторишь от рожденья
До зрелости раз пройденный сюжет.
И чтобы о себе оставить память,
Ты образу не дай в земле растаять.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Look in thy glass and tell the face thou viewest,
Now is the time that face should form another,
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose uneared womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb
Of his self-love to stop posterity?
Thou art thy mother's glass, and she in thee
Calls back the lovely April of her prime;
So thou through windows of thine age shalt see,
Despite of wrinkles, this thy golden time.
But if thou live rememb'red not to be,
Die single, and thine i dies with thee.
Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь:
пришло время этому лицу создать другое,
так как, если ты не обновишь его свежесть,
ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать*.
Ибо где та, чье невозделанное лоно
пренебрежет твоей пахотой?
Или – кто настолько безрассуден, что станет гробницей,
чтобы из любви к себе не дать появиться потомству?
Ты – зеркало для своей матери, и она в тебе
возвращает прелестный апрель своих лучших лет;
так и ты, через окна своей старости**, увидишь,
вопреки морщинам, это свое золотое время.
Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти,
умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой.
* Т.е. лишишь какую-то женщину счастья материнства.
** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно понять как "старыми глазами" или "в своих детях".
4.
Зачем свою ты расточаешь прелесть,
И красоту не ценишь так, как должно?
Природа часто проявляет щедрость,
Но лишь взаймы, вернуть кому не сложно.
Так почему ты уделяешь мало
Вниманья красоте – её умножить?
Не позволяй, чтоб юность проедала,
Не оставляя больше, кроме крошек.
С самим собою заключая сделки,
Обманешь лишь себя же по итогу;
И перед смертью выяснится: мелкий
Отчет о жизни предъявляешь богу.
И заберёшь ты красоту в могилу,
Не проявив божественную силу.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Unthrifty loveliness, why dost thou spend
Upon thyself thy beauty's legacy?
Nature's bequest gives nothing, but doth lend,
And being frank she lends to those are free:
Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer, why dost thou use
So great a sum of sums, yet canst not live?
For having traffic with thyself alone,
Thou of thyself thy sweet self dost deceive:
Then how, when Nature calls thee to be gone,
What cceptable audit canst thou leave?
Thy unused beauty must be tombed with thee,
Which us d lives th'executor to be.
Расточительная прелесть, почему ты тратишь
на себя свое наследие красоты?
Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы
и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр*;
так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь
обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать?
Ростовщик без прибыли, почему ты используешь
такую великую сумму сумм, и при этом не имеешь средств к жизни?
Ведь, заключая сделки только с одним собой,
ты, милый, обманываешь только самого себя;
а когда Природа велит тебе уйти,
какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить?
Твоя неиспользованная [не пущенная в рост]** красота должна быть похоронена с тобой,
Тогда как, будучи использованной, она живет в качестве твоего душеприказчика.
* В этой строке оригинала оба эпитета, "frank" и "free", имеют значение "щедрый"; второй также может содержать намек на вольность сексуального поведения.
** Всюду в тексте подстрочного перевода в квадратных скобках приводятся значения слов подлинника, которые не переданы в переводе из-за существенной многозначности слов или потому, что их прямая передача по-русски звучала бы неприемлемо коряво или непонятно.
5.
Создавшее прекрасный механизм,
Что образ – взгляд не в силах оторвать,
Оно же уничтожит эту жизнь,
Сотрёт с лица всей красоты печать.
Неумолимо Время к естеству,
Зима заменит лето в свой черёд:
Деревья сбросят пышную листву,
Дорожки белым снегом занесёт.
И если квинтэссенцию тепла
не сохранять в стеклянных бутылях,
Утратятся секреты ремесла
И память о цветенье на полях.
Но если из цветов извлечь эфир,
Цветы живут и радуют наш мир.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Those hours that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell
Will play the tyrants to the very same,
And that unfair which fairly doth excel;
For never-resting time leads summer on
To hideous winter and confounds him there,
Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
Beauty o'ersnowed and bareness everywhere:
Then were not summer's distillation left
A liquid prisoner pent in walls of glass,
Beauty's effect with beauty were bereft,
Nor it nor no remembrance what it was.
But flowers distilled, though they with winter meet,
Leese but their show; their substance still lives sweet.
Те часы, которые своей тонкой работой создали
прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды,
поведут себя как тираны по отношению к нему же
и лишат красоты то, что все превосходит красотой,
поскольку неутомимое время ведет лето
к отвратительной зиме и там губит его:
соки будут скованы морозом, а пышная листва исчезнет,
красота будет занесена снегом, и всюду будет голо.
Тогда, если эссенция лета не была сохранена,
жидким узником, заточенным в стеклянных стенах,
вместе с красотой будет утрачена ее животворная сила,
не станет ни красоты, ни памяти о том, какова она была.
Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима,
они теряют* только свой вид, а их сладостная сущность по-прежнему живет.
* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "leese" следует читать как "lose".
6.
Не позволяй зиме обезобразить
Эссенции цветов до сохраненья,
И защити в сосуде их от грязи,
От увяданья и уничтоженья.
На будущее заложи основу,
Защиту от природных недородов,
Когда ты породишь себя другого,
То вправе больше ожидать доходов.
Родишь десятерых и будешь счастлив,
Когда все десять на тебя похожи,
Тогда и смерть в какой-нибудь напасти
Тебя совсем не сможет уничтожить.
Решай быстрее, ты ведь всех прекрасней,
Не стань добычей смерти и несчастий.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Then let not winter's ragged hand deface
In thee thy summer ere thou be distilled:
Make sweet some vial; treasure thou some place
With beauty's treasure ere it be self-killed:
That use is not forbidden usury
Which happies those that pay the willing loan;
That's for thyself to breed another thee,
Or ten times happier be it ten for one;
Ten times thyself were happier than thou art,
If ten of thine ten times refigured thee:
Then what could death do if thou shouldst depart,
Leaving thee living in posterity?
Be not self-willed, for thou art much too fair
To be death's conquest and make worms thine heir.
Так не позволь грубой руке зимы обезобразить
в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция;
наполни сладостью какой-нибудь сосуд, обогати какое-то вместилище [место]
сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится.
Такое использование [помещение в рост] не является запрещенным ростовщичеством,
оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду;
ты вправе породить другого себя
или стать в десять раз счастливее, если "процент" будет десять к одному.
Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь,
если бы десять твоих детей десять раз воспроизвели твой облик;
тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул этот мир,
оставив себя жить в потомстве?
Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен,
Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками.
7.
С рассветом Солнце бросит первый луч,
И сразу все глаза к нему направят,
Восторженно он выйдет из-за туч,
Служа великолепию и славе.
Потом светило покорит зенит,
Как человек за будущим в погоне,
И взгляды смертных ярко отразит
Сопровождавшим ход на небосклоне.
Потом оно, заканчивая труд,
Пойдёт к закату, светом угасая,
А преданные прежде, отвернут
Свои глаза с темнеющего края.
Так и твоя закончится судьбина,
Умрёшь, коль не оставишь даже сына.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Lo in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climbed the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgri:
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age he reeleth from the day,
The eyes (fore duteous) now converted are
From his low tract and look another way:
So thou, thyself outgoing in thy noon,
Unlooked on diest unless thou get a son.
Гляди: когда на востоке благодатное светило
поднимает пылающую голову, внизу все глаза
отдают почести этому новоявленному зрелищу,
служа взглядами его священному величеству;
и когда оно взобралось на крутой небесный холм,
напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,
вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,
сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;
но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,
как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,
глаза, прежде преданные, отворачиваются
от этого низкого участка пути и глядят прочь.
Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,
Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.
8.
Не странно ли, от музыки гармоний
Не радуется твой прекрасный слух;
И любишь запах не из благовоний,
И принимаешь чистоту грязнух?
Настроенные струны неизменно
Созвучьем оскорбляют звуковым.
Наверно, потому: союзом верным
В безбрачье обвиняешься ты им.
Смотри на струны: как супруг с супругой,
В согласье с каждым свой ведут рассказ,
Семью напоминая точной фугой,
Где нету нот фальшивых ни на раз.
В единый голос слившийся тандем
Поёт: «Так ты окажешься никем».
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy
Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
Or else receiv'st with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tun d sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear;
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering;
Resembling sire, and child, and happy mother,
Who all in one, one pleasing note do sing;
Whose speechless song being many, seeming one,
Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'
Сам музыка для слуха, почему ты печалишься, слыша музыку?
Приятное не воюет с приятным, удовольствие радуется удовольствию;
почему же ты любишь то, что принимаешь неохотно,
или же принимаешь с радостью то, что тебе досадно?
Если верное созвучие хорошо настроенных струн [звуков],
соединенных в [брачные] союзы, оскорбляет твой слух,
так это потому, что они мягко упрекают тебя, губящего
в безбрачии [музыкальные] партии, которые ты должен исполнить.
Смотри, как струны, одна – любезный супруг другой,
ударяют, каждая с каждой во взаимном порядке,
напоминая родителя, ребенка и счастливую мать,
которые, все как один, поют одну радостную ноту.
Их песня без слов, в которой несколько голосов кажутся одним голосом,
поет тебе: "Ты один окажешься ничем".
9.
Не из боязни ль огорчить вдову,
Растрачиваешь силы, одинокий?
Когда умрёшь бездетный наяву,
Оплачет этот мир тебя в итоге.
И будет вечно бедный мир скорбеть,
Что не оставил от себя потомства,
А женщина способна вспомнить ведь
Всё, даже взгляд, от первого знакомства.
Подумай, то, что тратишь, этот мир
Всё сохранит и разместит уместно;
Потерян поколения кумир -
И красоту не восстановишь вместо.
Те, кто в душе не любят никого,
Убьют и не себя лишь одного.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Is it for fear to wet a widow's eye
That thou consum'st thyself in single life?
Ah! if thou issueless shalt hap to die,
The world will wail thee like a makeless wife;
The world will be thy widow and still weep,
That thou no form of thee hast left behind,
When every private widow well may keep,
By children's eyes, her husband's shape in mind:
Look what an unthrift in the world doth spend
Shifts but his place, for still the world enjoys it,
But beauty's waste hath in the world an end,
And kept unused the user so destroys it:
No love toward others in that bosom sits
That on himself such murd'rous shame commits.
Не из боязни ли увлажнить глаза вдовы
ты растрачиваешь себя в одинокой жизни?
О! если тебе случится умереть бездетным,
мир будет оплакивать тебя, как лишенная пары* жена.
Мир будет твоей вдовой и будет вечно скорбеть,
что ты не оставил после себя никакого своего образа,
тогда как любая обыкновенная вдова может хранить,
вспоминая по глазам детей, облик мужа в своей душе.
Подумай: то, что мот тратит в этом мире,
только переходит с места на место, так как мир по-прежнему обладает этим,
но растрата красоты – это ее конец в мире,
и, не используя** ее, владелец ее уничтожает.
Нет любви к другим в груди у того,
кто совершает над самим собой такое убийственное злодеяние.
* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "makeless" следует читать как "mateless".
** Речь идет о выгодном использовании, приносящем "проценты", то есть рождении детей.
10.
Неправда, друг, что ты не одинокий,
Для этого ты слишком себялюб;
Возможно также, что по нраву многим,
Но лично сам, на чувства очень скуп.
Та сдержанность – убийственна без плюсов,
Тебя не остановит вред себе,
Стремясь разрушить крепкий тыл союза,
Служивший основанием в судьбе.
О, измени и мысли, и сомненья,
Неужто, что-то лучше, чем любовь?
И запусти в сознанье измененья,
Чтоб испытать свою влюблённость вновь.
И ради всех нас, сотвори потомка
Чтоб в детях красота звучала громко.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
For shame deny that thou bear'st love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lov'st is most evident;
For thou art so possess'd with murd'rous hate,
That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire:
O change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
Стыдись! Неправда, что у тебя есть любовь к кому-то –
у тебя, который в отношении себя так неразумен;
Можно согласиться, если угодно, что ты любим многими,
но что ты никого не любишь, совершенно очевидно;
ибо ты так одержим убийственной ненавистью,
что не останавливаешься перед тем, чтобы строить козни самому себе,
стремясь разрушить прекрасный кров,
забота о сохранности которого должна быть твоим главным желанием.
О перемени свои мысли, чтобы я мог изменить свое мнение!
Неужели ненависть должна иметь лучшее жилище, чем нежная любовь?
Будь, как само твое присутствие, милостивым и добрым
или к себе, по крайней мере, прояви добросердечие:
сотвори другого себя, ради меня,
чтобы красота могла вечно жить в твоих детях или в тебе.
11.
Старея, в то же время расцветёшь
В ребёнке, что жена твоя вскормила,
Твоя частичка, на тебя похож
И молодая кровь твоя же в жилах.
И в этом – мудрость, красота и рост,
Без этого – природы увяданье.
Когда бы все, как ты, держали пост,
Наш мир не пережил бы испытанье.
Пусть те, кого Природа создала
Не сохранять, погибнут без потомства;
Но те, в кого вложила всё она,
Должны приумножать без скопидомства.
Ты для Природы лишь с печатью отпрыск,
И ты рождён, чтоб чаще ставить оттиск.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st
In one of thine, from that which thou departest,
And that fresh blood which youngly thou bestow'st
Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:
Herein lives wisdom, beauty, and increase,
Without this, folly, age, and cold decay:
If all were minded so, the times should cease,
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
Look whom she best endowed she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby,
Thou shouldst print more, not let that copy die.
По мере того, как ты будешь приходить в упадок, так же быстро ты будешь расцветать
в одном из твоих детей, из того, что отделишь от cебя,
и ту свежая кровь, которую ты, будучи молодым, подаришь,
ты сможешь назвать своей, когда утратишь молодость.
В этом – мудрость, красота и рост;
без этого – безрассудство, старость и холодное увядание.
Если бы все думали так, как ты, времена прекратились бы,
и за три двадцатилетия* мир исчез бы.
Пусть те, кого Природа создала не для того, чтобы сохранять, –
неотесанные, уродливые, грубые, – погибнут бесплодными;
но кого она наделила лучше всего, тем она дала больше**,
и этот обильный дар ты должен заботливо приумножать.
Она изваяла тебя как свою печать, и имела в виду,
чтобы ты произвел больше оттисков, а не дал погибнуть этому образцу.
* Т.е. за человеческий век.
** В оригинале – трудное для истолкования место. Возможное прочтение: "…всем, кого Природа наделила лучше всего, она дарит и больше шансов оставить потомство". По другой версии, "the" в строке 11 следует понимать как "thee"; в таком случае вся строка означает: "кого бы и как бы природа ни одарила, тебе она дала больше".
12.
Когда я обращаю взгляд на время,
Как чудный день закончиться готов;
И отцветающую хризантему,
И седину в прическах стариков;
Когда я вижу без листвы деревья,
Великолепных в прежней красоте,
Увязанные в снопы насажденья
На тех полях, что нынче в наготе.
Тогда я задаюсь простым вопросом,
И понимая, смертные мы все,
Что после нас другой апофеозом
Пройдёт опять по жизненной стезе.
Но спрятаться от времени есть средство,
Потомством заполняя наше место.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night,
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silvered o'er with white,
When lofty trees I see barren of leaves,
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer's green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard:
Then of thy beauty do I question make
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake,
And die as fast as they see others grow,
And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
Save breed to brave him when he takes thee hence.
Когда я считаю удары часов, сообщающих время,
и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь;
когда я смотрю на отцветающую фиалку
и на соболиные кудри, сплошь посеребренные сединой;
когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья,
прежде укрывавшие от жары стадо,
и зелень лета, всю увязанную в снопы,
которые везут на дрогах, с белой колючей бородой;
тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте,
понимая, что ты должен исчезнуть вместе со всем, что уничтожено временем,
поскольку все прелести и красоты пренебрегают собой
и умирают, как только видят, что подрастают другие,
и ничто от серпа Времени не может защитить,
кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет тебя отсюда.
13.
О, пусть, бы ты себе принадлежал!
Но это, ведь, пока живёшь на свете.
Старайся, чтоб в конце твой идеал,
Твой милый образ воплощали дети.
Природа красоту дала взаймы,
И чтоб аренда не кончалась эта,
И ты как прежде рядом был с людьми -
Сын должен повториться силуэтом.
Кто дом своей семьи не укрепит,
Не стал бы содержать его достойно,
И зимним бурным ветрам вопреки,
И смерти преждевременной убойной?
И помни, друг, что говорил другим:
«Вот мой отец», – пусть сын так скажет им.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O that you were your self! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live;
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give:
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Your self again after yourself's decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter's day
And barren rage of death's eternal cold?
O, none but unthrifts: dear my love, you know
You had a father, let your son say so.
О, пусть бы ты принадлежал себе*! но, любовь моя, ты
не дольше будешь принадлежать себе, чем ты сам живешь на этом свете [здесь].
К неминуемому концу ты должен готовиться
и свой милый образ подарить кому-то другому,
чтобы красота, которую ты получил в аренду,
не имела окончания; тогда ты стал бы
принадлежать себе снова после своей смерти,
когда твой милый отпрыск воплотит твой милый облик.
Кто позволит такому прекрасному дому прийти в упадок,
когда бережный уход мог бы достойно поддержать его
вопреки бурным ветрам зимнего дня
и опустошительному наступлению вечного холода смерти?
О, никто как моты! возлюбленный мой, помни:
у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же.
* Другое возможное толкование: "пусть бы ты оставался собой".
14.
Я предсказаний не ищу у звёзд,
Хотя, и астрономией владею,
Не предскажу, что будет путь непрост,
Болезни иль удачную затею.
Не подскажу, что вот произойдут
События из горя и трагедий,
Правителям – последствия причуд,
Которые увижу я на небе.
Но вижу то я по глазам твоим,
И эти звёзды мне подскажут верно,
Что все несчастья всё же избежим,
Когда собой займёмся непременно.
Иначе, предскажу тебе о том:
Не сохранишь ни красоту, ни дом.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Not from the stars do I my judgment pluck,
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or seasons' quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive
If from thy self to store thou wouldst convert:
Or else of thee this I prognosticate,
Thy end is truth's and beauty's doom and date.
Свои суждения я не собираю со звезд,
и все же, полагаю, я владею астрономией,
но не так, чтобы предсказывать удачу или неудачу,
чуму, голод, или то, какими будут времена года;
также не умею я делать предсказаний на краткие моменты времени,
каждому указывая [его] град, дождь или ветер,
или говорить, хорошо ли пойдут дела у государей,
по знаменьям*, которые я нахожу в небе.
Но я свое знание вывожу из твоих глаз,
и в этих неизменных звездах я читаю ту премудрость,
что правда** и красота будут вместе процветать,
если ты отвлечешься от себя и обратишься к сохранению своей красоты;
иначе вот что я тебе предсказываю:
твой конец будет для правды и красоты роковым пределом.
* "by oft predict" – трудная для перевода фраза, в которой наречие "oft" (часто) употреблено как прилагательное, а "predict" (предсказывать) – как существительное.
** Здесь и во многих случаях далее слово "truth" применительно к адресату сонетов употребляется в широком смысле положительного нравственного начала и может интерепретироваться не только как "правда", "истина", но также как "совершенство", "добродетель", "постоянство", "верность".
15.
Всё, что произрастает в этом мире,
Недолго совершенство сохранит;
На сцене мы, и в жизненном турнире
Нам судьи-звёзды вынесут вердикт.
И рост людей, и также рост растений -
На небе их решается судьба:
На пике ты по молодости гений,
Потом, один путь к немощи раба.
И тот, кто этой мыслью овладеет
Успешен будет в знании своём,
И Время с Увяданьем не посмеет
Тому грозить костлявым кулаком.
И я тебе от знания такого,
Что Время заберёт, открою снова.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When I consider every thing that grows
Holds in perfection but a little moment,
That this huge stage presenteth nought but shows
Whereon the stars in secret influence comment;
When I perceive that men as plants increase,
Cheer d and checked even by the selfsame sky,
Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
And wear their brave state out of memory:
Then the conceit of this inconstant stay
Sets you most rich in youth before my sight,
Where wasteful Time debateth with Decay
To change your day of youth to sullied night,
And all in war with Time for love of you,
As he takes from you, I ingraft you new.
Когда я думаю о том, что все, что произрастает,
остается совершенным только краткий миг;
что эта огромная сцена представляет не что иное как спектакли,
которые, тайно влияяя, толкуют звезды;
когда я постигаю, что рост людей, как растений,
поощряет и останавливает то же самое небо:
все они тщеславны в своем молодом соку, в высшей точке начинается их упадок,
и затем их расцвет изглаживается из памяти;
тогда мысль об этом непостоянном пребывании в мире
делает тебя самым богатым молодостью в моих глазах,
на которых разрушительное Время спорит с Увяданием,
стремясь превратить день твоей молодости в мрачную ночь,
и в решительной войне с Временем, ради любви к тебе,
то, что оно будет отбирать у тебя, я буду прививать тебе снова.
16.
Но почему ты способом влиянья
На временные факторы стихий,
Не укрепишь себя от увяданья,
Не так, как я, когда пишу стихи?
Счастливое твоё наступит время,
И много есть непаханых полей,
Которые твоё живое семя
Приняли б на рассаду сыновей.
И только так продлится жизнь на свете,
Ни красками портрета, ни пером,
Передаётся красота в секрете,
Возможность вечно жить своим плодом.
Возделывая, сохранишь себя,
И соберёшь поспевшие хлеба.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
But wherefore do not you a mightier way
Make war upon this bloody tyrant Time,
And fortify yourself in your decay
With means more bless d than my barren rhyme?
Now stand you on the top of happy hours,
And many maiden gardens, yet unset,
With virtuous wish would bear your living flowers,
Much liker than your painted counterfeit:
So should the lines of life that life repair
Which this time's pencil or my pupil pen
Neither in inward worth nor outward fair
Can make you live yourself in eyes of men:
To give away yourself keeps yourself still,
And you must live drawn by your own sweet skill.
Но почему ты более действенным [могучим] способом
не поведешь войну против этого кровавого тирана, Времени,
и не укрепишь себя против увядания
средствами более благословенными, чем мои бесплодные стихи?
Сейчас ты на вершине счастливых часов,
и много девственных садов, еще незасаженных,
с благочестивой охотой восприяли бы твои живые цветы,
гораздо более похожие на тебя, чем твое рисованное подобие.
Так и должны линии жизни* обновлять твою жизнь,
ведь ни кисть этого времени**, ни мое ученическое перо,
не способные передать ни твоего внутреннего достоинства, ни внешней красоты,
не могут сделать так, чтобы ты сам жил в глазах людей.
Отдавая себя, ты сохранишь себя,
и так ты должен жить, запечатленный собственным милым мастерством.
* Трудное для понимания место, допускающее различные толкования. Возможно, имеются в виду черты детей, потворяющие и "обновляющие" (repair) красоту отца.
** Возможно, здесь имеется в виду современный Шекспиру стиль портретной живописи.
17.
Кто в будущем стихам моим поверит,
Когда в них бесконечна похвальба,
И твой талант раскрыть не хватит меры,
Так много лучших качеств у тебя?
И если бы я мог твои красоты,
Не пропуская, все в стихе собрать,
Грядущий век сказал бы: «Что ты, что ты:
Лица здесь неземная благодать».
Поэтому то, рукописи будут
Не поняты, а правда не видна,
И названа воображенья грудой,
Иль пышным слогом песенки она.
Но если б ты родил на свет ребёнка,
То, жил вдвойне: в стихах, и с ним в пелёнках.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Who will believe my verse in time to come
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, `This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet's rage
And stretch d metre of an ntique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
Кто поверит моим стихам в грядущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь гробница,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица".
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным воображением поэта
или пышным слогом античной песни;
однако, будь в то время жив твой ребенок,
ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах.
18.
Сравним ли ты с прекрасным летним днём?
Когда ты и красивее и молод:
Бутоны в мае сотрясает шторм,
И лета срок окажется не долог.
Порою солнце слишком велико
И часто, золотой луч затуманен,
Так, всё прекрасное лишается его,
Когда природе он не долгожданен.
Но, лето, что в тебе, не пропадёт,
И будет красота ещё сильнее,
И Смерть не скажет, что пришёл черёд,
Когда в стихах ты станешь повзрослее.
Пока на свете любят и живут,
Продолжит жизнь твою мой скромный труд.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Shall I compare thee to a summer's day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer's lease hath all too short a date;
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimmed;
And every fair from fair sometime declines,
By chance or nature's changing course untrimmed:
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou ow'st,
Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,
When in eternal lines to time thou grow'st.
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Сравнить ли мне тебя с летним днем?
Ты красивее и мягче [более умерен]:
прелестные майские бутоны сотрясаются бурными ветрами,
а [арендный] срок лета слишком краток;
порой слишком горячо сияет небесный глаз,
а часто его золотой цвет затуманен,
и все прекрасное порой перестает быть прекрасным,
лишается своей отделки в силу случая или изменчивости природы;
но твое вечное лето не потускнеет
и не утратит владения красотой, которая тебе принадлежит*,
и Смерть не будет хвастать, что ты блуждаешь в ее тени,
когда в вечных строках ты будешь расти с временем.
Пока люди дышат и глаза видят,
до тех пор будет жить это мое произведение, и оно будет давать жизнь тебе.
* В оригинале – "thou ow'st"; по мнению исследователей, глагол "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).
19.
Всесильно Время вырвать когти льва,
И уничтожить хищное потомство,
И в пасти выбить зуб из озорства,
И птицу Феникс сжечь из вероломства;
Сменять по очерёдности года;
Что хочешь делать, без ограниченья,
На мир любая опустись беда,
Но не сверши, о, Время, преступленья:
Любимому чело не исчерти
Рисунком лет из безобразных линий,
Оставь его нетронутым черты
Как образец на будущей руине.
А впрочем, несмотря на весь твой вред,
Он в вечности – его воспел поэт.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Devouring Time, blunt thou the lion's paws
And make the earth devour her own sweet brood;
Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,
And burn the long-lived phoenix in her blood;
Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,
And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,
To the wide world and all her fading sweets;
But I forbid thee one most heinous crime:
O, carve not with thy hours my love's fair brow,
Nor draw no lines there with thine ntique pen;
Him in thy course untainted do allow
For beauty's pattern to succeeding men.
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Всепожирающее Время! Затупи когти [лапы] льва,
и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод;
вырви острые зубы из пасти свирепого тигра,
и сожги долговечную феникс в ее крови;
проносясь, твори радостные и мрачные времена года;
делай, что пожелаешь, быстроногое Время,
со всем этим миром и его блекнущими прелестями.
Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление:
своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного,
не начерти на нем линий своим древним пером.
Его, в своем беге, оставь невредимым
как образец красоты для будущих людей.
Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред,
мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым.
20.
Лицо твоё от женщины красивой,
Ты мой любимый, страсти господин;
Хотя, и с нежным сердцем, но не лживым,
Как у прекрасных греческих богинь;
С глазами без игры, и без обмана,
А взгляд зажжёт огнём любой предмет,
Мужскою статью вышел без изъяна,
И для мужчин и женщин лучше нет.
И чтоб не стал ты женщиною милой,
Природа для решения проблем,
Взяла, и к телу твоему пришила
То, что в тебе не нужно мне совсем.
Раз, ты для женщин вышел как герой,
Останься их сокровищем, плейбой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
A woman's face with Nature's own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all hues in his controlling,
Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.
Лицом женщины, написанным рукой самой Природы,
обладаешь ты, господин-госпожа моей страсти;
нежным сердцем женщины, однако, не знакомым
с непостоянством, которое в обычае у обманщиц – женщин;
глазами более яркими, чем у них, но без их обманной игры,
красящими [золотящими] любой предмет, на который они глядят;
мужской статью, которая все стати превосходит*,
похищает взоры мужчин и поражает души женщин.
Сперва ты создавался, чтобы стать женщиной,
но затем Природа, творя тебя, воспылала к тебе любовью
и занявшись добавлением отняла тебя у меня –
добавив нечто, мне вовсе не нужное;
но поскольку она предназначила** тебя для удовольствия женщин,
пусть будет моей твоя любовь, а использование*** твоей любви – их сокровищем.
* Спорное место. Существительное "hue", кроме преобладающей в современном английском языке группы значений "цвет", "оттенок", "тон", во времена Шекспира могло использоваться также в значениях "форма", "благородная осанка", "грация". Глагол "control" (здесь – в форме
"controlling") может выражать идею превосходства, доминирования, но может быть истолкован в смысле включения частей целым; в последнем случае возможен перевод: "ты наделен мужской статью, в которой воплощены все лучшие мужские и женские черты".
** В подлиннике использована глагольная конструкция "prick out" в значении "выбрать", "отметить", с игрой на слове "prick", которое с 16 в. и по настоящее время используется как
просторечное название мужского органа.
*** Здесь "thy love's use" (использование твоей любви) можно понять как физическую любовь в отличие от духовной, на которую претендует поэт, или как потомство – результат "использования" любви с "прибылью".
21.
Я не из тех, чья муза вдохновляет
Вставлять в стихи сравнения красот,
И, выбирая их из разных баек,
Превозносить банальный наворот,
В чертах любимых видеть жаркий пламень,
Сокровища из моря и земли,
И первоцвет весны, и редкий камень,
Что красоту под солнцем обрели.
О, мне позвольте, пишущему честно,
Поверьте, что, любви моей предмет
Любого превзойдёт, и даже если
Не так блестит, как звёзды много лет.
Пусть говорят, кто за молву людскую,
Я промолчу – любовью не торгую.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So is it not with me as with that Muse,
Stirred by a painted beauty to his verse,
Who heaven itself for ornament doth use,
And every fair with his fair doth rehearse,
Making a couplement of proud compare
With sun and moon, with earth and sea's rich gems,
With April's first-born flowers, and all things rare
That heaven's air in this huge rondure hems.
O let me, true in love, but truly write,
And then believe me, my love is as fair
As any mother's child, though not so bright
As those gold candles fixed in heaven's air:
Let them say more that like of hearsay well,
I will not praise that purpose not to sell.
Я не похож на тех поэтов, чью Музу
вдохновляет на стихи раскрашенная красота,
которые само небо используют для украшения
и все прекрасное перечисляют в связи со своими возлюбленными,
творя сочетания гордых сравнений
с солнцем и луной, с перлами земли и моря,
с первоцветом апреля, и всем тем редкостным,
что заключено в этом огромном небесном куполе.
О позвольте мне, истинно любящему, и писать истинно;
а потом, поверьте, предмет моей любви красотой не уступит
любому, кто рожден матерью, хотя и не так блестящ,
как те золотые свечи, что установлены в небе.
Пусть больше говорят те, кто любят молву,
я же не буду расхваливать то, чем не намерен торговать.
22.
Я не поверю зеркалу, что стар,
Пока и ты, и юность одногодки,
Когда остынет молодости жар,
Тогда пусть смерть берёт нас всех за глотки.
Ты облачён в одежду из красот,
И ей укрыты оба наших сердца,
Моё – в тебе, твоё во мне живет,
Я не могу быть старше их владельца.
Поэтому, друг милый, берегись,
И я – себя, не для себя, конечно,
Твоё сердечко, от тебя мне приз,
Я сберегу его заботой встречной.
Но вдруг, моё сердечко ждёт утрата,
Не ожидай и своего возврата.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date,
But when in thee time's furrows I behold,
Then look I death my days should expiate:
For all that beauty that doth cover thee
Is but the seemly raiment of my heart,
Which in thy breast doth live, as thine in me.
How can I then be elder than thou art?
O therefore, love, be of thyself so wary
As I not for myself but for thee will,
Bearing thy heart, which I will keep so chary
As tender nurse her babe from faring ill:
Presume not on thy heart when mine is slain;
Thou gav'st me thine, not to give back again.
Мое зеркало не убедит меня, что я стар,
пока юность и ты – одного возраста,
но когда я увижу у тебя борозды времени,
тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням,
так как вся та красота, которая тебя облачает,
есть не что иное как прекрасное одеяние моего сердца,
живущего в твоей груди, как твое в моей;
так как же я могу быть старше тебя?
Поэтому, любовь моя, береги себя,
как и я буду беречь себя – не ради себя, а ради тебя,
нося в себе твое сердце, которое я буду оберегать,
как заботливая нянька – дитя, от всякого зла.
Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет убито:
ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал
23.
Бывает, что плохой актёр на сцене
Из роли выбивается своей.
Как силы в побеждённом супермене
От ярости теряются быстрей;
Так я, робея, забываю часто
Использовать любовный ритуал,
И кажется, любовь не так прекрасна,
И ослабел уже потенциал.
О, пусть мой взор заменит красноречье,
Моей любви бурлящей остроты,
Во взгляде том её чистосердечья
Побольше, чем у многих, красоты.
Всё то, о чём не сказано меж нами,
Ты научись читать во мне глазами.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
As an unperfect actor on the stage,
Who with his fear is put besides his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength's abundance weakens his own heart;
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of love's rite,
And in mine own love's strength seem to decay,
O'ercharged with burden of mine own love's might:
O let my books be then the eloquence
And dumb presagers of my speaking breast,
Who plead for love, and look for recompense,
More than that tongue that more hath more expressed.
O learn to read what silent love hath writ:
To hear with eyes belongs to love's fine wit.
Как плохой актер на сцене,
от страха выбивающийся из роли,
или некое свирепое сущесво, переполненное яростью,
у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце;
так я, робеющий от ответственности, забываю произнести
совершенные формулы любовного ритуала,
и кажется, что любовь во мне ослабевает,
подавленная бременем собственной мощи.
О пусть мои книги* заменят мне красноречие
и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца [груди],
молящими о любви и взыскующими награды
более, чем язык, который больше высказал**.
О, научись читать то, что написала молчаливая любовь:
умение слышать глазами – часть тонкого ума любви.
* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 – это опечатка, и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица).
** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно появляется в более поздних сонетах к Другу.
24.
Мои глаза, взяв кисти и рубины,
Твой облик мне на сердце нанесли,
И тело словно рама у картины,
И перспективы смелы, и милы.
В работах мастеров мы видим место,
Где образ вышел искренней всего,
Вот так в моей груди ты видишь честность,
В меня проникнув взглядом глубоко.
Смотри, на что способны наши очи:
Взаимным блеском отразив миры,
Проникнуть в душу ярким днём и ночью,
Чтоб всю любовь увидеть изнутри.
Однако, мудрость недоступна чувствам,
Глаза рисуют лишь на блажь искусствам.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Mine eye hath played the painter and hath stelled
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And p rspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill
To find where your true i pictured lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glaz d with thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, wherethrough the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee.
Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.
Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели
облик твоей красоты на скрижали моего сердца;
мое тело служит ей рамой,
а перспектива – искусство лучших художников,
так как через художника нужно видеть его мастерство*,
чтобы найти, где помещен твой истинный образ,
всегда висящий в мастерской моей груди,
окна которой застеклены твоими глазами**.
Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам:
мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня –
окна моей груди, через которые солнце
любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя.
Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости:
они рисуют только то, что видят, не зная сердца.
* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз, как объектив камеры
обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди] поэта, в соответствии с законами
перспективы.
** – потому что, как сказано в Сонете 22, "мое сердце находится в твоей груди".
25.
Пусть тем, кому благоволит фортуна,
Присвоятся все титулы однажды.
Тогда, как мне останется трибуна
И радость в том, что я считаю важным.
Любимцы королей и властелинов
Цветут и пахнут в образе павлиньем;
Но вот беда, уверенность блондинов
Не выдержит разлада с господином.
И может воин, побеждавший орков,
В решающем сражении повергнут,
И быть истёрт из памяти потомков,
И не пройти истории проверку.
Но счастлив я, любимый и влюбленный,
Пока живу я, этим чувством полный.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud h2s boast,
Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
Unlooked for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies buri d,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famous d for fight,
After a thousand victories once foiled,
Is from the book of honour ras d quite,
And all the rest forgot for which he toiled:
Then happy I that love and am belov d
Where I may not remove, nor be remov d.
Пусть те, к кому благосклонны их звезды,
хвастают почестями и гордыми титулами,
тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству,
безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего.
Любимцы великих государей распускают свои прекрасные лепестки,
совсем как ноготки под взглядом солнца,
и в них же сокрыта их гордыня,
так как от первого хмурого взгляда их слава умирает.
Утомленный ратными трудами воин, прославленный в битвах,
после тысячи побед однажды потерпевший неудачу,
вычеркивается совсем из книги чести,
и забывается все остальное, ради чего он трудился.
Но счастлив я, любящий и любимый;
от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить.
26.
Моя любовь, по долгу всех влюблённых
В прекрасные достоинства твои,
Я шлю тебе своих симпатий волны,
Не в силах отыскать слова любви.
Тот долг велик в заботе ежедневной,
Что ум не может слов найти простых,
И я надеюсь, добротой душевной
Найдёшь и скажешь за меня их ты.
И так, до той поры, пока природа
Мне милостиво разум не вернёт,
Тогда я посвящу тебе и оды,
И выскажу сердечный мой почёт.
И напишу любовное посланье,
Когда преодолею испытанье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Lord of my love, to whom in vassalage
Thy merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written ambassage
To witness duty, not to show my wit;
Duty so great, which wit so poor as mine
May make seem bare, in wanting words to show it,
But that I hope some good conceit of thine
In thy soul's thought (all naked) will bestow it,
Till whatsoever star that guides my moving
Points on me graciously with fair asp ct,
And puts apparel on my tottered loving,
To show me worthy of thy sweet respect:
Then may I dare to boast how I do love thee,
Till then, not show my head where thou mayst prove me.
Властелин [лорд]* моей любви, к которому долгом вассала
меня крепко привязали твои достоинства,
к тебе я шлю это письменное посольство,
чтобы засвидетельствовать свой долг уважения, а не выказать остроту ума, –
долг столь великий, что в сравнении ум, такой бедный, как мой,
может показаться голым, не имея слов для его выражения,
но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью
в глубине своей души ты прикроешь его наготу
до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь,
посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении,
и оденет мою истрепавшуюся любовь в красивые одежды,
чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения.
Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю,
а до того не явлюсь к тебе на испытание.
* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула – если, как считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым аристократом.
27.
Когда ложусь в кровать передохнуть,
Уставшим членам выказать заботу,
Так, мысли начинают новый путь,
И разум мой включается в работу.
И могут эти мысли одолеть
Далёкие дороги, непростые,
Заставить широко смотреть вослед
В ту темноту, что видят лишь слепые.
Воображенью не хватает сил,
Но вижу я всегда, как ты зарёю
Кромешный мрак собою осветил,
И стала ночь прекрасной, молодою.
Вот так, я – днём, а мысли мои – ночью,
К тебе привязан искренне и прочно.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Weary with toil, I haste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired,
But then begins a journey in my head,
To work my mind, when body's work's expired;
For then my thoughts (from far where I abide)
Intend a zealous pilgri to thee,
And keep my drooping eyelids open wide,
Looking on darkness which the blind do see;
Save that my soul's imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which, like a jewel (hung in ghastly night),
Makes black night beauteous, and her old face new.
Lo thus by day my limbs, by night my mind,
For thee, and for myself, no quiet find.
Уставший от тягот пути, я спешу в постель,
сулящую желанный отдых членам, утомленным дорогой,
но тогда начинается путешествие в моей голове,
которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились,
так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище,
отправляются в усердное паломничество к тебе
и заставляют мои слипавшиеся глаза широко раскрыться,
глядя в темноту, которую видят слепые,
но воображаемое зрение моей души
представляет моему невидящему взору твой призрак,
который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи,
делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо – молодым.
Вот так днем – мои члены, а ночью – ум,
ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя.
28.
Как мне вернуть утраченное прочно,
Когда я не могу нормально спать –
Заботы дня не облегчатся ночью,
Ночные беды – всем дневным под стать;
Хотя, день-ночь между собой далёки,
Меня помучить рады, не любя,
От одного– дорожные тревоги,
А от другой – что еду от тебя?
Польщу я им, когда сравню с тобою:
День, как и ты, способен озарить,
А смуглоликой ночи я открою
Густой, великолепный её вид.
Но без тебя, мне день продлит печали,
И ночь убавит горести едва ли.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How can I then return in happy plight
That am debarred the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night and night by day oppressed;
And each (though enemies to either's reign)
Do in consent shake hands to torture me,
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day to please him thou art bright,
And dost him grace when clouds do blot the heaven;
So flatter I the swart-complexioned night,
When sparkling stars twire not thou gild's the event:
But day doth daily draw my sorrows longer,
And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.
Как же мне тогда вернуться в счастливое состояние,
если мне отказано в благе отдыха –
когда тяготы дня не облегчаются ночью,
но наоборот, ночь усиливает дневной гнет, а день – ночной,
и оба, хотя каждый является врагом власти другого,
пожимают руки, соглашаясь мучить меня,
один – тяготами пути, а другая – заставляя сокрушаться,
что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя?
Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты так светел
что оказываешь ему любезность, заменяя его, когда тучи затмевают небо;
так и смуглоликой ночи я льщу,
говоря, что когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь вечер.
Но день каждый день продлевает мои печали,
а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску.
29.
Когда отвержен долгими годами,
И не способен больше на борьбу,
Прошу у неба тщетными мольбами,
И проклинаю горькую судьбу,
Мечтая быть немного по богаче,
Красивым стать, к публичности стремясь,
Талантом обладать, большой удачей,
Всем тем, чем обделён пока сейчас;
И в мыслях тех, себя же презирая,
Подумаю вдруг только о тебе,
Тогда душа летит к воротам рая,
Исполнить гимн везенью и судьбе;
И в память о любви твоей прекрасной,
Я не считаю жизнь свою напрасной.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When in disgrace with Fortune and men's eyes,
I all alone beweep my outcast state,
And trouble deaf heaven with my bootless cries,
And look upon myself and curse my fate,
Wishing me like to one more rich in hope,
Featured like him, like him with friends possessed,
Desiring this man's art and that man's scope,
With what I most enjoy contented least;
Yet in these thoughts myself almost despising,
Haply I think on thee, and then my state
(Like to the lark at break of day arising
From sullen earth) sings hymns at heaven's gate;
For thy sweet love rememb'red such wealth brings
That then I scorn to change my state with kings.
Когда, в презрении у Фортуны и в глазах людей,
я в полном одиночестве оплакиваю мое положение отверженного
и тревожу глухое небо тщетными мольбами,
и смотрю на себя и проклинаю свою судьбу,
мечтая уподобиться тому, кто богаче надеждой,
походить на одного внешностью, на другого – обилием друзей,
желая обладать искусством этого и кругозором того, –
менее всего довольствуясь тем, чем я более всего наделен;
среди этих мыслей, почти презирая себя,
я вдруг думаю о тебе, и тогда моя душа,
подобно жаворонку, на заре поднимающемуся
с угрюмой земли, поет гимны у небесных ворот,
так как мысль о твоей драгоценной любви дает такое богатство,
что я бы погнушался поменяться своим положением с королями.
30.
Когда проступки призовут на суд
Мои воспоминания о прошлом,
Вздыхаю грустно, годы донесут,
Что прожил я бездарно их и пошло.
Тогда-то увлажнится строгий взгляд
По всем друзьям, безвременно ушедшим,
И пред глазами промелькнувший ряд
Напомнит о прекрасном и отцветшем.
Тогда те дни я снова проживу,
И каждое несчастие позорно,
Как будто мог исправить наяву
Свершившееся ранее повторно.
И только вспомнив о тебе, мой друг,
Печали все развеются вокруг.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:
Then can I drown an eye (unused to flow)
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancelled woe,
And moan th'expense of many a vanished sight;
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoan d moan,
Which I new pay as if not paid before:
But if the while I think on thee (dear friend)
All losses are restored, and sorrows end.
Когда на судебные заседания безмолвных заветных мыслей
я вызываю воспоминания о прошедшем,
я вздыхаю о многом, к чему тщетно стремился,
и, думая о старых бедах, заново оплакиваю растрату моих лучших лет.
Тогда мои глаза, непривычные к влаге, бывают затоплены слезами
по драгоценным друзьям, скрытым в вечной ночи смерти;
я оплакиваю заново давно изжитые муки любви
и стенаю о многом, что было, но исчезло;
тогда я горюю о прежних горестях
и тяжко, беду за бедой, повторяю
печальный счет прежних страданий,
заново оплачивая его, как будто он не был оплачен раньше.
Но если в это время я подумаю о тебе, дорогой друг,
то все потери восполняются и печали проходят.
31.
В твоей груди чужие бьют сердца,
В которых жил и я когда-то прежде;
И в них любовь осталась до конца,
Хотя, вернуть хозяев нет надежды.
Как много прежних восхищений, чувств
К несчастию, во мне не сохранилось,
С лихвой взяла с меня проценты грусть,
Что их тела теперь уже в могилах!
В тебя сейчас вселилась та любовь,
От всех жильцов с их сумасшедшей страстью,
И ты по новой зажигаешь кровь,
Как прежде – те, кто стал твоею частью.
Те образы – в тебе, любимый мой,
Ты вместе с ними, всем владеешь мной.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thy bosom is endear d with all hearts,
Which I by lacking have suppos d dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buri d.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye,
As interest of the dead, which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone.
Their is I loved I view in thee,
And thou (all they) hast all the all of me.
Твоя грудь мне дорога всеми сердцами,
которые я, будучи лишен их, полагал мертвыми;
там царствует любовь, со всем, что ей принадлежит,
и всеми друзьями, которых я считал похороненными.
Как много священных и почтительных слез
глубокая преданная [религиозная] любовь похитила из моих глаз,
как проценты мертвым, которые, кажется,
только переместились и теперь сокрыты в тебе!
Ты – могила, в которой живет погребенная любовь,
увешанная трофеями моих ушедших возлюбленных друзей,
которые все свои права на меня передали тебе,
и то, что принадлежало многим, теперь только твое.
Их любимые образы я вижу в тебе,
и ты – вместе со всеми ними – целиком владеешь мной.
32.
Когда ты проживёшь тот скорбный день,
В который смерть зароет мои кости,
То, выяснишь: достойное взамен
Моим стихам найти не так уж просто.
Сравнишь с произведением любым,
И пусть, в моих стихах найдёшь изъяны,
Поют они об искренней любви,
Когда другие – просты и банальны.
И оценив меня, тогда поймешь:
«Твои стихи сильнее век от века,
Воспел любовь ты нищих и вельмож,
И ценной для любого человека,
Но умер ты, вокруг поэтов много,
Читаю всех, и только ты – от бога.»
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover,
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceas d lover,
Compare them with the bett'ring of the time,
And though they be outstripped by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
O then vouchsafe me but this loving thought:
`Had my friend's Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought
To march in ranks of better equipage:
But since he died, and poets better prove,
Theirs for their style I'll read, his for his love.'
Если ты переживешь тот благословенный для меня день,
когда этот скряга [мужлан], Смерть, укроет мои кости прахом,
и случайно еще раз перечтешь
эти бедные безыскусные строки твоего умершего друга,
сравни их с достижениями времени
и, хотя бы их оставило позади любое перо,
сохрани их ради моей любви, не ради стихов,
которые будут превзойдены искусством более счастливых людей.
И удостой меня такой любящей мысли:
"Если бы Муза моего друга росла вместе с растущим веком,
его любовь принесла бы более ценные плоды, чем эти,
чтобы ему шагать в рядах лучших*,
но раз он умер, и поэты стали лучше,
я буду читать их сочинения ради их стиля, а его – ради любви".
* В подлиннике – образ марширующих полков, где "equipage" означает "вооружение", "оснащение". Возможно, здесь содержится указание на лучшую образованность других поэтов по сравнению с автором "Сонетов".
33.
Я часто видел, как восходит солнце,
Вершины озаряя красотой,
Потом, спускаясь в каждое оконце,
Сверкал прекрасно лучик золотой.
Но вскоре утро позволяло тучам
Затмить своё чудесное лицо,
И, пряча облик, зрителей измуча,
Скрывалось от настойчивых ловцов.
Так было и со мною: солнца лучик,
Моё лицо сияньем осветил,
Но жаль, всего на час, и скрыли тучи
Всё то, что подарил он, полный сил.
Вот так, к тебе моя любовь понятна:
Что взять с людей, когда на солнце пятна.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alcumy,
Anon permit the basest clouds to ride
With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this isgrace:
Even so my sun one early morn did shine
With all triumphant splendor on my brow;
But out alack, he was but one hour mine,
The region cloud hath masked him from me now.
Yet him for this my love no whit disdaineth:
Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth.
Множество раз видел я, как великолепное утро
чествует вершины гор царственным взглядом [глазом],
касаясь золотым лицом зеленых лугов,
позолачивая бледные потоки с помощью небесной алхимии,
но вскоре позволяет нижайшим тучам бежать
уродливой массой по своему божественному лицу
и, пряча от покинутого мира свой облик,
крадется, невидимое, на запад с позором.
Так и мое солнце однажды ранним утром озарило
мой лоб всем своим великолепием,
но увы, моим оно было только один час –
скоро его от меня скрыла туча.
И все же моя любовь его за это нисколько не презирает:
земным солнцам позволено иметь пятна, когда в пятнах солнце небесное.
34.
Ты обещал прекрасную погоду,
И я в дорогу вышел без плаща,
Позволив тучам не давать проходу,
И разделить нас полосой дождя.
И пусть ко мне пробьёшься сквозь ненастье,
Чтоб воду утереть с моих ланит,
Тебя не похвалю я за несчастья,
Которые не смог предотвратить.
Прощенье не излечит того горя,
Что пережил я из последних сил,
Не будет утешением героя,
Когда обиду в сердце сохранил.
Моя, любовь, но слёз твоих минутки
Бесценны, и окупят все проступки.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Why didst thou promise such a beauteous day,
And make me travel forth without my cloak,
To let base clouds o'ertake me in my way,
Hiding thy brav'ry in their rotten smoke?
'Tis not enough that through the cloud thou break,
To dry the rain on my storm-beaten face,
For no man well of such a salve can speak,
That heals the wound, and cures not the disgrace:
Nor can thy shame give physic to my grief;
Though thou repent, yet I have still the loss:
Th'offender's sorrow lends but weak relief
To him that bears the strong offence's cross.
Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds,
And they are rich and ransom all ill deeds.
Почему ты обещал такой прекрасный день
и тем заставил меня отправиться в путь без плаща,
чтобы позволить низким тучам настичь меня в пути,
скрыв твое великолепие отвратительной завесой?
Недостаточно тебе пробиться сквозь тучи,
чтобы осушить от дождя мое побитое бурей лицо,
ведь никто не станет хвалить бальзам,
который лечит рану, но не исцеляет бесчестья.
И твой стыд не станет лекарством от моего горя;
хотя ты раскаиваешься, я все же в убытке:
сожаления обидчика дают лишь слабое утешение
тому, кто несет крест тяжкой обиды.
Но эти слезы – жемчужины, которые роняет твоя любовь, –
драгоценны и искупают все злые деяния.
35.
Не огорчайся от своих проступков:
И родники бывают захламлёны,
Погода из-за туч – ужасно жуткой,
А черви – поселяются в бутоны.
Безгрешных нет, но я – в сонете этом
Оправдываю даже преступленья,
Себе в ущерб плачу авторитетом,
Когда других – сужу без сожаленья.
Пытаюсь чувствам придавать разумность
На стороне преступников и бестий,
И, понимая: совершаю глупость,
Вхожу в конфликт любви своей и чести,
И поневоле становлюсь пособник
Тому, кому всего лишь я – любовник.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud,
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Auth rizing thy trespass with compare,
Myself corrupting salving thy amiss,
Excusing thy sins more than their sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense –
Thy adverse party is thy advocate –
And 'gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an ccessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
Не печалься больше о том, что совершил:
у роз есть шипы, а в серебряных источниках – грязь;
тучи и затмения пятнают луну и солнце,
и отвратительный червь живет в сладчайшем бутоне.
Все люди совершают проступки, и даже я – в этом стихотворении,
узаконивая твое прегрешение сравнениями,
унижая себя, заглаживаю твою ошибку,
находя для твоих грехов больше оправданий, чем для грехов других*
Ведь чувственному проступку я придаю разумность –
твоя противная сторона становится твоим адвокатом, –
и против себя самого начинаю тяжбу.
Такая гражданская война идет во мне между любовью и ненавистью,
что я поневоле становлюсь пособником
милого вора, который меня жестоко ограбил.
* Спорное место. В оригинальном издании Торпа в этой строке дважды повторялось местоимение "their" (их): "Excusing their sins more than their sins are", – однако большинство позднейших издателей считали это ошибкой набора и заменяли одно или оба местоимения на "thy" (твои), чем определялись разные истолкования. Помимо принятого в настоящем переводе,
распространенным истолкованием является: "…находя для твоих грехов больше оправданий, чем они того заслуживают (и тем самым поощряя тебя на дальнейшие проступки)".
36.
Позволь нам друг от друга отказаться,
Хотя, любовь с тобой у нас одна,
Чтоб я позор и все свои несчастья
Пронёс один, их исчерпав до дна.
У нас двоих привязанность едина,
Но в наших жизнях – разная беда,
Которая как веская причина
Крадет у счастья нашего года.
Тебя при встрече, может – не узнаю,
Чтоб не навлечь и на тебя позор,
И мне в ответ, такому негодяю,
Озвучь публичный выговор – укор.
Не опорочь себя моей любовью,
Чтоб не платить и именем, и болью.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Let me confess that we two must be twain,
Although our undivided loves are one:
So shall those blots that do with me remain,
Without thy help, by me be borne alone.
In our two loves there is but one respect,
Though in our lives a separable spite,
Which though it alter not love's sole effect,
Yet doth it steal sweet hours from love's delight.
I may not evermore acknowledge thee,
Lest my bewail d guilt should do thee shame,
Nor thou with public kindness honour me,
Unless thou take that honour from thy name:
But do not so; I love thee in such sort,
As thou being mine, mine is thy good report.
Позволь мне признать, что мы двое должны быть раздвоены,
хотя две наши неразделимые любви суть одно,
чтобы те пятна позора, которые лежат на мне,
я нес один, без твоей помощи.
В двух наших любовях – одна привязанность,
но в наших жизнях – разное зло,
которое, хотя и не умаляет единой любви,
крадет у любви драгоценные часы наслаждения.
Я, может быть, никогда больше не признаю тебя при встрече,
чтобы моя прискорбная вина не навлекла на тебя позор;
и ты публично не выказывай мне расположения,
чтобы оказанная мне честь не убавила чести у твоего имени.
Не делай этого; я люблю тебя так,
что, поскольку ты мой, и твоя репутация – моя.
37.
Как радуется в возрасте родитель,
Когда его дитя красив, здоров,
Вот так и я, фортуною избитый,
Ценить в тебе достоинства готов,
Как если б красота, богатство, разум,
А может быть, и что-нибудь ещё,
В тебе все вместе воплотились разом,
Я этим был бы искренне польщён,
Тогда я стал бы – не судьбой презренный,
Когда тень от красот твоих на мне
Огромным списком лучших достижений,
И частью славы счастлив был вполне.
Пусть будет больше счет твоим наградам,
Ведь я всегда стою с тобою рядом.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
As a decrepit father takes delight
To see his active child do deeds of youth,
So I, made lame by Fortune's dearest spite,
Take all my comfort of thy worth and truth;
For whether beauty, birth, or wealth, or wit,
Or any of these all, or all, or more,
Inh2d in thy parts, do crown d sit,
I make my love ingrafted to this store:
So then I am not lame, poor, nor despised,
Whilst that this shadow doth such substance give,
That I in thy abundance am sufficed,
And by a part of all thy glory live:
Look what is best, that best I wish in thee;
This wish I have, then ten times happy me.
Как дряхлый отец радуется,
видя, что его полный жизни сын [ребенок] совершает деяния юности,
так я, охромевший* по жестокой злобе Фортуны,
нахожу все свое утешение в твоих достоинствах и верности,
так как если красота, происхождение, богатство или ум,
или что-то из этого, или все, или что-то еще,
облагороженные тобой, по-королевски воплотились в тебе**,
то я приобщаю свою любовь к этим благам,
и тогда я не хромой, не бедный, не презираемый,
поскольку эта тень твоих благ так существенна***,
что мне довольно твоего изобилия
и я жив частью всей твоей славы.
Что ни есть лучшего, я желаю, чтобы это принадлежало тебе;
если это желание выполнено, то я десятикратно счастлив.
* Большинство комментаторов считают, что определение "lame" (хромой) здесь следует понимать в переносном смысле.
** Спорное место, допускающее различные прочтения.
*** В подлиннике использованы заимствованные из философии образы тени (shadow) и субстанции (substance), о которых см. примечание к сонету 53.