Вина

Глава 1. Barolo жесткой структуры

В мире существовало много антикварных магазинов, каждый из которых предлагал что-то уникальное, старинное или винтажное. Но когда речь заходила о лучших из лучших, то следовало выделить магазин Эйнштейна, где продавались подержанные вина, недопитые выдающимися личностями и знаменитыми алкоголиками: армянский коньяк Черчилля, столичная водка Ельцина, мохито Хемингуэя и многое другое чрезвычайно раритетное, включая вина из коллекции Геринга.

Внешне Эйнштейн походил на великого физика, да и талант имел великий. Только взгляд у него был попроще: обращён не к просторам Вселенной, а в простую торговую сеть.

В народе его любили. Называли эзотериком. Покупали вино, слушали замысловатую речь и пытались понять удивительное и невероятное, запредельное для всеобщего понимания.

И вот однажды, когда магазин пустовал, а хозяин пил эзотерическую смесь из полыни, мёда и пиявок, старинная дверь скрипнула, серебряный колокольчик звякнул, и в салон вошёл незнакомый покупатель. Он был молод и хорош собой, высок и статен, и, наверное, благополучен. От него веяло заграницей и большими деньгами, и чем-то ещё вкусным. Но не таким вкусным, как пахнет еврейская хала, а как пахнут французские устрицы, если они вообще пахнут и хоть сколько-нибудь вкусны.

Покупателя звали Петром.

Пётр прошёлся по салону и остановил свой взгляд на итальянских дорогих винах. Эйнштейн снял бутылку с полки, погладил крутой бочок и предложил покупателю:

– Ваше вино! Взгляните! Docg Barolo.

Пётр взял бутылку и покрутил в руках.

– Неплохой выбор.

– О да. У вас сложная винА. Жёсткой структуры и яркой кислотности. Весьма трудна для искупления.

Пётр вскинул брови.

– Какая винА?

Старик оттопырил нижнюю губу.

– Ваша винА – Docg Barolo. Она находится в этой бутылке.

– Моя винА в бутылке?

– Ну да. В бутылке. Я продаю винУ.

Пётр смерил его недоверчивым взглядом: стрик не спятил?

– Нет. Не спятил. Не хотите своей винЫ – покупайте винУ Ельцина. Там четверть литра осталось.

– Зачем мне винА Ельцина?

– Вот именно. Зачем вам винА Ельцина? У вас своя собственная имеется. Вот она. В этой бутылке. Произведена в Италии, в регионе Пьемонт.

– Я бывал в Пьемонте.

– Вот видите! – обрадовался старик. – Ваша винА из Пьемонта.

Пётр опомнился: нет у него никакой винЫ! Он не воровал, не убивал, не насиловал. Он просто бывал в Пьемонте. А этот старик сумасшедший. С ним не о чём разговаривать.

Пётр расплатился и вышел из магазина.

На улице было морозно и ветрено. Гонимые ветром снежинки летели по косой и сбивались в сугробы, кололи лица прохожих и забивали шапки.

Пётр оглянулся. На крыльце стоял Эйнштейн и что-то кричал. Ветер рвал и комкал его фразы, и разобрать их было невозможно. Тогда старик сложил руки рупором и закричал ещё громче, с таким напряжением, какое позволяло стариковское здоровье.

– Не теряйте времени! Молодой человек! Скорее распивайте винУ!

Пётр послал старика подальше, и, казалось бы, ветер проглотил его слова, но старик услышал, свернул округлые плечи и насупился. И перестал походить на Эйнштейна. Стал походить на самого себя, неряшливого торгаша и хитрющего еврея.

Довольно усмехнувшись, слегка иронично, а в общем-то, грустно, мужчина засунул руки в карманы и двинул небрежной походкой, чуть развинченной и неторопливой, как у ленивого хозяйского кота.

Ввинтившись в толпу, он поднажал, продираясь через человеческий поток, чувствуя себя таким же, как все: озабоченным и усталым, возвращающимся домой после длинного рабочего дня, чтобы успеть к ужину и заботливой жене, любимым детям, телевизору и дивану.

Однако всё было не так!

У Петра не было работы. Он сам был работодателем. У него не было жены и детей, но были телохранитель и водитель, автомобиль “Maserati” и дом в Швейцарии, квартира в Лондоне и родительская хрущёвка в российском убогом регионе. А ещё у него была винА – Docg Barolo, произведенная в Италии, в Пьемонте, в самом центре прекрасного Средиземноморья.

Последний раз он был там четыре года назад. Стояло прохладное октябрьское утро. Долины окутывал туман. Пахло перегноем, орехами и печным дымом.

Отель, где он остановился, располагался в старинном замке, застрявшем на холме среди обширных виноградников Ланге.

Замок был выстроен в двенадцатом веке и много раз перестраивался, менял хозяев, конструкцию и внешний облик. Узкие проёмы окон напоминали бойницы средневекового бурга. Огромные залы, винтовые лестницы и слепые коридоры хранили мрачную готическую таинственность. Самой большой ценностью являлся погреб, где хранилось “Barolo” – вино королей и король среди итальянских вин.

Хозяйка замка, костлявая некрасивая итальянка без определённого возраста, включила электричество, и венецианская люстра, свисающая над прямоугольной столешницей, вспыхнула яркими канделябрами. Мрак растворился, и комната повеселела. Обнажился почерневший буфет и кожаные кресла с деревянными подлокотниками в виде львиных голов с позолоченными гривами.

Наступило время ужина. К столу подали тушеное мясо с овощами, горячую кукурузную кашу и местное красное вино. Простая деревенская пища приятно утешила молодой организм. Пётр расслабился и расположился у пылающего камина.

В каминную вошёл мальчик, хозяйский сын. На вид ему было лет одиннадцать. Он был хорош, нежен и улыбчив, и премило простодушен. Белая кожа и припухлость губ придавали сходство с херувимом. Непослушные волосы сползали на глаза и мешали ему. Он откидывал голову назад. Волосы взлетали и падали, укладывались каскадом и опять сползали. Закрывали глаза и мешали смотреть на мир, по-детски розовый и бесхитростный.

Мальчика звали Антонио.

Пётр вступил с ним в беседу и, нащупав интерес к музыке, высказал свою привязанность к группе “Queen”. Антонио выслушал и охотно кивнул, хотя мало что понимал по-английски.

– Рок полезен для ума, – внушал ему Пётр. – Хочешь стать рокером? У рокеров высокий IQ.

– Si[1], – отвечал мальчик и смешно морщил лобик, пытаясь осмыслить сказанное.

Но осмыслить не мог. Его английский был плох, а природной сообразительности катастрофически не хватало.

– Хочешь стать таким, как Дэвид Боуи?

Вот это мальчик понял. Вскочил и ударил себя в грудь.

– I am also a Black Star[2]!

Покорив сердце маленького итальянца, Пётр тут же о нём забыл. А поздним вечером, когда готовился ко сну, в номер проскользнул Антонио и юркнул в его постель.

Озадаченный мужчина растерялся, но потом рассердился и грозно возвысился над мальчонкой.

– Ты ничего не попутал? Приятель?

Мальчик натянул одеяло на голову.

– I'm scared. Can I stay with you[3]?

Мужчина откинул одеяло и обнажил худенькое тело.

– Вставай. Иди к родителям. Объясни, что тебе страшно, что ты не можешь оставаться один.

– No! No! Mi rimprovereranno. Mi lasciano sempre solo[4].

Мальчик свернулся калачиком и затих.

Сердце мужчины дрогнуло. Он вспомнил своё детство, как боялся темноты, как леденел от страха и звал родителей, но они не приходили. Ночные кошмары длились и умножались, пока, намучившись, он не засыпал тяжёлым и тревожным сном.

Ему стало жаль пацана, и он оставил его в постели.

– Что мне с тобой делать? Мальчишка вытаращил глаза.

– Может, колыбельную спеть?

Присев на краешек кровати, мужчина тихонько запел.

– Спокойной ночи. Спать спокойно…

Он пел так, как бы спел Джон Леннон, укладывая спать сынишку. В этом было что-то трогательное и очень человеческое: русский бизнесмен, уставший от одиночества, пел колыбельную песню испуганному итальянскому мальчику.

Незаметно подкрался сон, и мальчик уснул, уютно устроившись в постели.

Пётр уселся в кресле и открыл ноутбук. Проверил электронную почту, отправил пару мессенджеров, ознакомился с экономическими новостями, сделал пометки в дневнике, позвонил управляющему, спланировал будущий день и не заметил, как сам уснул.

Когда он проснулся, Антонио в комнате не было.

Он принял душ, побрился, оделся и спустился на завтрак. Болела голова. Хромало настроение. Он выругал себя за то, что не выспался. А впереди был редчайший день, когда он был свободен. И от своей свободы он был намерен получить удовольствие. Но как это сделать, если болит голова и ломит тело?

Выпив крепкий кофе и закусив омлетом, он поднялся в номер, чтобы пару часов отлежаться. Каково же было его удивление, когда у дверей он встретил Антонио. Недовольно поморщившись, он подумал: опять этот мальчик! Капризный и навязчивый. И такой неприятный!

И все же он уступил, поборол свою неприязнь и впустил ребёнка в комнату. В конце концов, ребёнок не виноват, что у взрослого поменялось настроение, что он не хочет играть, изображать добрячка и укладывать в постель мальчиков.

Ничего не заметив, мальчик вошёл в номер, расположил на столе ноутбук и включил запись «Linkin Park». Энергия рока захватила. Он стал дёргаться, мотать головой и трясти конечностями, и всё больше и больше поддавался кайфу. Потеряв связь с реальностью, мальчик стал срывать с себя одежду и разбрасывать её по комнате, как это делают закоренелые рокеры, соревнуясь в экстраординарных поступках.

Взявшись за виски, Пётр недовольно поморщился и прикрикнул на него:

– Прекрати!

Антонио не слышал. Он бился в ритме, желая понравиться русскому дяденьке. И делал это так настойчиво, так искренне и простодушно, как делают обычно дети, недополучившие родительской любви. Они добиваются внимания и приклеиваются всей душой, обожают и боготворят, но только до тех пор, пока чувствуют любовь. А если что-то пойдёт не так, они ненавидят лютой ненавистью и ничего не прощают.

Пётр легонько толкнул Антонио. Тот не ощутил толчка, продолжал дёргаться и увлечённо подпевать согласно динамичному ритму.

Пётр толкнул сильнее. Антонио упал, ударился головой и забился в эпилептическом припадке.

Всё случилось внезапно. Судороги скрутили конечности, дыхание сделалось учащённым, лицо исказилось: появилось крупное дрожание век и сильное подёргивание мышц. Ротовое отверстие заполнила пена. Его вытошнило. Он обмочился. Долгое время находился без сознания и, собственно, не мог знать, что с ним произошло. А когда очнулся, то обнаружил под собой лужу, испугался и убежал.

Пётр остался один. Одежда была загажена рвотной массой, обувь залита мочой.

Это было омерзительно. Омерзительно было всё: одежда, комната, отель и сам мальчик. Особенно омерзителен был мальчик!

Быстро переодевшись, он вызвал хозяина и в двух словах объяснил, что произошло. Не дождавшись извинений, он покинул отель. О мальчике постарался забыть. Вычеркнуть его из памяти, как гадкий, ненужный эпизод.

Прошло четыре года. Пётр приобрёл винО у Эйнштейна и тут же всё вспомнил.

Он вспомнил, что по его винЕ Антонио приобрёл эпилепсию. Он поспособствовал заболеванию, при котором разрушается мозг и выжигается психика. Мальчик сделался эгоистичным, агрессивным и неуравновешенным. Часто впадал в депрессию, страдал припадками, мучался головными болями и неутолимой тоской.

И всё это сделал Пётр!

Грудь сдавил удушающий стыд. В сердце вцепилась ВинА и, как злобный гребнистый крокодил, стала рвать и трепать сердечную мышцу. Пётр решил, что поможет Антонио. Слетает в Пьемонт, поговорит с родителями и организует лечение. Это самое малое, что он может предложить для ребёнка, которого сделал неотвратимо больным.

Глава 2. Старый замок, вино и вендетта

В Турин он прилетел в канун Нового года. Решил остановиться в старом замке. Вышел из такси, взобрался на холм и остановился у старых ворот.

– Ну здравствуй, дружище!

Хмурый обшарпанный бург встретил его молчанием. За четыреста лет он немало повидал чудаков. Но Пётр был особенным, самым чудаковатым. Вот он стоит в кашемировом пальто и с саквояжем от «Prada», в котором лежит винО, упакованное в дурацкий пакет с логотипом “Моя вина”. Чья винА? Его винА? Непонятный русский. Чего он ждал от встречи с обитателями замка? Разве они поймут его русский дух? Разве оценят его совестливую душу?

Дверь отворил хозяин и проводил в тот же самый номер, какой он занимал раньше. Из окон виднелись крыши домов, вершины холмов и спящая долина – умиротворённая деревенская благодать, покрытая тонким снежным кружевом.

До наступления Нового года оставалось пять часов.

Пётр принял душ, поменял сорочку и направился в гостиную, украшенную во всё красное. Итальянцы любят красное. Считается, что красное приносит благополучие и удачу. Стол был застелен красной скатертью, в канделябрах зажжены красные свечи, на стенах развешены красные гирлянды, а гости одеты в красную одежду.

Пиршество возглавил хозяин.

Его старая мать, седая мадонна в красном расшитом кокошнике, расположилась по правую руку. Она была глуховата и вносила диссонанс в праздничное новогоднее застолье. Однако никого это не раздражало. Наоборот. Все относились к ней уважительно, подавали на пробу блюда, терпеливо ухаживали и разъясняли слова, которые она не расслышала или не поняла.

Усталая супруга, безликая донна в красной кружевной накидке, села по левую руку хозяина. Она ничего не ела, следила за порядком и пополняла тарелки. Худая и некрасивая, она была из обедневшего дворянского рода. Истощённость её запястий украшали старинные фамильные драгоценности. Костлявые ключицы прикрывало громоздкое колье.

Рядом с ней сидел сынок, несовершеннолетний отпрыск, единственное утешение престарелых родителей. Он много ел и мало говорил, и весь словно был намерен взлететь и исчезнуть за стенами замка. И всю новогоднюю ночь провести в обществе друзей и подружек.

Пётр бросил быстрый пытливый взгляд. Антонио покраснел.

Он вырос и повзрослел за то время, пока они не виделись. Носил крутую одежду рокеров: кожаные брюки, кожаную косуху, высокие гриндерсы и мощные наушники, подключённые к тяжёлому испепеляющему року. Длинные русые волосы были собраны в узел. Виски идеально подбриты. Руки татуированы. Над верхней губой темнел несмелый пушок. Взгляд его сделался глубоким и настороженным. Казалось, весь внутренний мир был закован в комплексы, озлоблен мрачными образами и измучен неудовлетворённой плотью.

Неловко развернувшись, Пётр опрокинул бокал, и багровая жидкость залила жаккардовую скатерть. Гости вскочили с мест и захлопали в ладоши. Открытые лица итальянцев озарили безудержное веселье и нескрываемая радость.

– Allegria[5]! Allegria!

Хозяева согласились: allegria. Разлить вино считалось хорошей приметой, сулило урожайный год, успешный сбор урожая и большую выручку. Итальянцы пустились в пляс. Хозяева остались довольны. Праздник удался. И только хозяйский сынок был молчалив и не весел.

Пётр коснулся его холодных пальцев.

– Антонио…

Мальчик отдёрнул руку, встал и переместился к камину. Пётр увидел, как он сутул, длинноног и несуразен, и в то же время пронзительно красив. Сердце сжалось от тихого восторга. Он и сам не ожидал, что в нём проснутся тёплые нотки и неизведанные ранее отеческие чувства.

Антонио это почувствовал. И ссутулился ещё больше.

Так они и сидели, словно связанные невидимыми нитями: один за столом, другой у камина. Их разделяли пять шагов, и в то же время их разделяла пропасть, какая существовала между зрелым мужчиной и пятнадцатилетним подростком.

Хозяин распахнул окно, и шум застолья приостановился. Морозная ночь вздохнула. На сельской башне оживились часы, и бой курантов возвестил, что наступил Новый год.

Пётр посмотрел на Антонио. Тот спрятался за спину отца, а потом и вовсе исчез. Ушёл из дома, чтобы на улице провести время вместе со своими сверстниками. Возможно, он поедет в Бароло. Встретиться с девчонкой и зажмёт её в тёмном углу. И будет целовать всю ночь.

А Пётр останется один. Совсем один. В старом промозглом замке, полного приведений и безудержного итальянского веселья.

Пётр поднялся в свою комнату, разделся и лёг в постель. Не спалось, не думалось. Ничего не хотелось. Он просто лежал и смотрел в потолок.

Скрипнула дверь. Лёгкой тенью в комнату проскользнул Антонио. Он покрутился у окна, постоял у стола и вывалил груду маленьких целлофановых пачечек с белым кристаллическим порошком.

Пётр сел в постели.

– Ты толкаешь дурь?

Антонио пожал плечами.

– Droga ricreativa[6].

Пётр нахмурился.

– А не боишься, что я вызову полицию?

– Perche[7]?

Пётр побагровел: дрянной мальчишка! Не затем он приехал, чтобы вляпаться в наркоту. Готовил подарок, хотел поговорить по душам. А что получил взамен? Адренохром?

Антонио улыбнулся: о нет! Это не адренохром? Если бы он имел доступ к адренохрому, был бы самым богатым драгдиллером!

Закипающий гнев неожиданно схлынул, а на смену ему пришло брезгливое недоумение. Неужели Антонио так жесток? Адренохром – кровь из мозжечка истерзанных младенцев. Первосортный наркотик для осатанелого Голливуда. Неужели Антонио мог бы торговать адренохромом?

Пётр поднялся с постели. Постоял. Подумал. Вот идиот! Рассчитывал на понимание. Кого? Подростка, шибанутого на всю голову!

– Давай! Вымётывайся!

– Perche?

Пётр сделал круговое движение рукой.

– Давай! Давай! Вымётывайся!

Антонио не уходил. Он заглянул в пакет с логотипом “Моя вина” и достал бутылку “Barolo”.

– Beviamo del vino[8].

Пётр отрицательно покачал головой. Антонио не тот человек, с кем должен распить винО и раскаяться за свою винУ.

– Ah, così[9]! – воскликнул подросток, подхватил пакет, распахнул створки окна и выбросил винО на улицу. Послышался звон разбитого стекла и весёлый смех итальянцев.

– Allegria!

Пакет взмок и разорвался, и бордовая жидкость разлилась по брусчатке. Пётр почувствовал суеверный страх: винО Эйнштейна разлито, разрушена эзотерическая сущность, и теперь никогда не избавиться от винЫ.

Увидев огорчение, с каким Пётр принял факт разбившейся бутылки, Антонио перепугался, сгрёб белые пакетики и быстро выскочил в коридор.

Пётр долго не мог заснуть, ворочался и взбивал простыни, пока, наконец, не отключился, не растворился в быстром беспокойном сне.

Проснулся от постороннего звука. Лязгнул ключ в дверном замке, скрипнула входная дверь, и в комнату вошли трое.

Не включая свет, они набросились на Петра, перевернули лицом к подушке и придавили сверху. Один сел на плечи, другой на ноги. А третий стоял у кровати и ни в чём не участвовал, только подрыгивал ногами, обутыми в знакомые гриндерсы.

Сидевшие сверху всей своей тяжестью вдавливали его в кровать, стянули трусы и оголили ягодицы. Вогнали палку в анальное отверстие, совершили несколько поступательных движений и резко крутанули. Пётр сжал зубы и зажмурился, чтобы не закричать от боли. Палку выдернули. Молча соскочили. И, не проронив ни слова, вышли из комнаты.

Пётр остался один.

Он лежал, уткнувшись в подушку, и скрежетал зубами. Потом высморкался прямо в простынь, встал, но не сделал двух шагов, как его вытошнило. Вывернуло все, что съел за новогодним столом.

Рвотные массы лежали перед ним на полу и отвратительно воняли.

Оставив неубранной блевотину, он направился в душ. Вода смыла пот, смягчила боль, уравновесила энергию. Вышел освежённым, но по-прежнему оскорблённым.

Убрал за собой блевотину. Долго стоял у окна. Хотел вернуться в постель, но увидел кровь и воздержался.

Заметив на стуле куртку, оставленную Антонио, он сорвал её и, размахнувшись, швырнул об пол и растоптал ногами.

Каков подлец! Каков гадёныш! Убить его мало! Хотя можно и убить!

Он схватил пистолет, который всегда был при нём, и выскочил в коридор. Где этот мерзавец?

Ударом ноги вышиб соседнюю дверь, ворвался в комнату, в которой проживал Антонио, но никого там не нашёл.

Выстрелил в люстру, вышел в коридор и расстрелял все плафоны.

Замок погрузился во тьму.

Взвыл тонкий женский голосок. Послышались причитания, громкие разговоры, крики и ругань.

Кто-то зажёг свечи. Кто-то вызвал полицию.

Минуя остолбеневшего хозяина, Пётр бросил пятисотенную и стремительно покинул отель.

Добравшись до Турина, засел в ресторане. Сидел, пил коньяк и осторожно двигал задницей. Болело внутри, в самой сердцевине. Ворочались и застревали в мозгу тяжёлые, разрушающие мысли: возможно, это была вендетта? Нет. Не похоже. Скорее это была дерзкая подростковая выходка.

От употребления коньяка эмоции упростились. И он решил, что помнить об этом глупо, а простить – великодушно. Он не настолько глуп, чтобы быть великодушным.

Что же остаётся делать?

“А ничего! Плюнуть и забыть. Не жевать, как жвачку, не обсасывать, как кость, а просто выплюнуть. Тьфу! Только придётся заплатить за молчание. Иначе фотографии попадут в СМИ, и тогда неприятностей не оберёшься. Спокойствие стоит того, чтобы заплатить”.

Пётр позвонил Антонио. Потребовал, что тот держал язык за зубами. И его дружки держали. Иначе приедут русские дяди и разберутся с ним. Им мало не покажется!

Антонио струхнул и пообещал молчать.

Пётр отключил телефон и бросил на стол. И вспомнил, с каким настроением приехал в Бароло. Хотел поговорить с Антонио и его родителями. И что из этого вышло? Лучше не вспоминать! Лучше заплатить и никогда не вспоминать. Он провел несколько банковских операций, в результате чего Антонио стал обладателем двухсот тысяч евро.

Забросив телефон в саквояж, он облегчённо выдохнул и расслабился: теперь можно насладиться Италией. Ах, какие приятные люди эти итальянцы! Какой хороший сервис и отличный итальянский кофе!

Он пил ароматный эспрессо и наблюдал за пожилой итальянкой, которая посадила за стол собачонку и потребовала её обслужить.

Пётр добродушно ухмыльнулся и подумал, что чудаки встречаются везде. Вот и он. Чудак. Зачем он прилетел сюда? Чего ждал от Антонио? И что получил? Жутко вспомнить.

Он расплатился с официантом, вызвал такси и через час был в самолёте. Занял место у окна и смотрел, как огромная реактивная машина мягко вырулила и стремительно взлетела и, разорвав облака, быстро набрала высоту и взяла курс на запад.

Пётр давно уже жил в Лондоне. Среди холодных и чопорных людей, умеющих держать дистанцию и не лезть в чужую душу.

Самолёт приземлился во Хитроу. Его встретил телохранитель и проводил до автомобиля. Водитель принял саквояж и поставил в багажник. Пётр устроился на заднем сиденье и открыл ноутбук.

Не работалось. Болели душа и задница. В голову лезли неприятные мысли. Почему так случилось? ВинА даже не казалась ему винОй. Не ощущалась тяжестью, не проявлялась ответственностью. Как будто её вовсе не было.

Пётр ощутил винУ, когда купил у Эйнштейна “Barolo”. Только тогда понял, что виноват перед Антонио. По его винЕ мальчик приобрёл эпилепсию. Его мозг деградировал, психика обеднялась. Он пребывал в состоянии непроходящей злобы. Теперь он будет злобствовать всегда. Бить, оскорблять, обижать и мстить. Так будет всегда, если не лечить эпилепсию.

Пётр решил, что вернётся в Пьемонт и поговорит с родителями Антонио. И настоит на его лечении.

Поездку в Пьемонт он запланировал на июнь. В Турине должна была состояться встреча с руководителем компании “Fiat”. Он подпишет договор, обсудит детали и, освободившись, съездит в Бароло. Пару дней проведет в замке.

Глава 3. Никто не хотел чужих планов

В начале лета он прибыл в Турин. Взял такси и, минуя крохотные городки и огромные виноградники, погружённые в задумчивую тишину, въехал в сонную долину, обдуваемую лёгким июньским ветерком. Ещё несколько минут, и он оказался у подножья холма, на вершине которого стоял бург, возведённый в двенадцатом веке.

– Ну, здравствуй! Древняя развалина!

Двери замка были изъедены временем. Стены убого обшарпаны. Окна похожи на бойницы. Через оборонительный ров, некогда заполненный водой, переброшен шаткий, продырявленный временем деревянный мосток. Хозяин встретил со льстивой улыбкой. Ещё бы! Деньги, которые перечислил Пётр, заставили его уважать.

Пётр поднялся в свою комнату. День догорал день, поигрывая отблесками в деревенских окнах. Над потемневшими холмами зажглось ровное оранжевое сияние. И дело даже не в красотах Нижнего Ланге, не в старом замке и больном Антонио. Дело в том, что он одинок. Продрог от одиночества в холодном и чопорном Лондоне и теперь цеплялся за всё и всех, чтобы не быть одиноким. Даже за уродов, которым он совсем не нужен, а нужны только его деньги.

Намочив полотенце, он наложил компресс на лицо. Выждав некоторое время, нанёс гель и приступил к бритью. Сначала выбрил впадину под нижней губой, потом перешёл к подбородку, а от него, слегка оттягивая кожу, продвинулся к щеке. Руки действовали привычно. Мысли протекали нервически.

“Нужно понять, чего хочет Антонио, почувствовать его настроение, разгадать его намерения. Ни в коем случае не давить. Не обидеть! Не ущемить! Не напоминать о плохом, а порадовать подарком. Антонио исполнилось шестнадцать. Подарок нужен мужской”.

Уже стемнело. Небосвод развернулся, и на чёрном бархате открылась крупная звёздная россыпь. Что звёзды? Пётр вздохнул. Звёзды, словно пузыри с газом, которых распердели по небу. Они горят, но никто не может дотянуться, смахнуть или зажечь свою звезду. Для своих на небе места не хватает!

Пётр спустился в гостиную и занял место у окна. Ему подали вино из местного сорта винограда “Неббиоло”. Он сделал глоток. “Docg Barolo”. Пахнет смолой, розой и фиалкой и хорошо подходит к баранине. Пётр заказал седло барашка.

Хозяин поклонился.

– Будет исполнено! Доктор!

Пётр смерил его длинным неодобрительным взглядом: деньги возымели свою силу! Хозяин кланялся, брал под локоть, называл его доктором и презентовал аперитив.

Что ж, аперитив – это неплохо. Аперитив у итальянцев – это образ мышления. Рецепт непринуждённого образа жизни, непроходящего позитива и привязанности к комфорту.

Петр сожалел, что итальянский образ жизни был для него недоступен. Бизнес обязывал к напряжению, не позволял расслабиться и почувствовать вкус жизни, ощутить прелесть беспечности и абсолютного безделья.

С бокалом в руке он прошёлся по залу. Здесь всё было пропитано историей и средневековым благородством. Низкий деревянный свод, арочные проёмы окон, угловой камин с коваными принадлежностями, овальный стол с тяжёлыми стульями и почерневший буфет с серебряными кубками. Всё впечатляло, давило на психику и вселяло таинственный трепет.

Он выглянул в окно и увидел Антонио.

Как же изменился Антонио! Из долговязого дёрганого подростка он превратился в красивого возмужавшего юношу. За руку он держал девушку. Ах, как хороша была эта девушка! Юная, лёгкая, как дуновение ветра, с белыми летящими волосами и синими смеющимися глазами.

Они вошли в дом. Послышалась лёгкая болтовня, быстрые шаги, скрип деревянной лестницы. Хлопнула дверь. И отель поглотил влюблённых.

Пётр вернулся в кресло. Хозяин расположился напротив. Они завели беседу на итальянском языке. Хозяин изъяснялся на пьемонтском диалекте, а Пётр говорил на флорентийском, который специально выучил, чтобы бывать в Италии, отдыхать в Пьемонте и не чувствовать себя дискомфортно.

Хозяин рассказал, что замок принадлежал коммуне, а его обслуживание осуществляла семья. Хозяин, по существу, был не хозяином, а управляющим замком. Когда Антонио женится, то сменит отца. Он тоже станет управляющим.

– Антонио следует учиться, – осторожно вставил Пётр.

Хозяину это не понравилось. Он позволил себе не согласиться.

– Антонио науки не нужны. Он всему научится у меня. Будет отличным управляющим замком.

Пётр осторожно возразил.

Пётр осторожно возразил.

– Чтобы стать управляющим, нужно быть здоровым. Антонио необходимо лечиться.

Хозяин потемнел лицом и несогласно дёрнулся.

– Эпилепсия неизлечима. Это известно всем. И незачем тратиться на лечение, которое неизлечимо.

Пётр не обступал. Спокойно и вежливо он продавливал своё предложение.

– Если Антонио будет лечиться, его психика будет более уравновешена, а мозг менее подвержен разрушению. Антонио сможет учиться и приобрести хорошую специальность. Накопив средства, он сможет выкупить отель. Вы хотите выкупить отель?

Глаза итальянца загорелись, и Пётр понял, что нащупал его главный интерес.

– Я мог бы оплатить расходы, которые потребуются на лечение и образование Антонио.

– Благодарю! Доктор, – хозяин цокнул языком. – И всё же я повторю, что Антонио не нужны науки. Со своей болезнью он свыкся. Научился обходиться без приступов. А что касается денег, так это очень хорошо. Буду признателен. И Антонио будет рад, если вы выкупите у коммуны отель и подарите его Антонио. Это и будет для него лечением и образованием. В школе не учат детей, что деньги нужны не для того, чтобы ради них всю жизнь работать, а для того, чтобы заставить их работать на себя.

Пётр откинулся на спинку кресла и зло усмехнулся: транслятор заезженных штампов! Так бы и ухватил его за кадык!

Хозяин сглотнул, словно почувствовал опасность, и искоса посмотрел на русского, безусловно богатого и, очевидно, сумасшедшего. Неужели даст денег? Это было бы хорошо. Замок нуждался в ремонте, семья – в автомобиле, а Антонио – в лекарствах.

– Я дам деньги на лечение и образование. Если вы не будете учить, лечить и заботься о здоровье Антонио, денег от меня не получите.

Он поставил бокал на стол, неспешно поднялся и направился к выходу.

Итальянец удивился: гость уже уходит? Как же так! Он даже не стал торговаться. О, Мадонна! С этим русским невозможно иметь дела! Вот так сразу: встал и ушёл!

Хозяин тоже вскочил и рванул за Петром. Но тот оглянулся и пригвоздил его взглядом.

– Ваш ответ жду до завтра.

Хозяин упал в кресло: как это до завтра?

Пётр покинул помещение, поднялся на второй этаж и остановился у комнаты Антонио. Постоял, прислушался и постучал.

Юноша открыл и испугался. И хотел тут же захлопнуть дверь, но Пётр придержал её рукой.

– Привет, Антонио! Это я, Пётр. Узнал?

Антонио промычал что-то неопределённое.

– Нам нужно поговорить. Можно к тебе зайти?

– Я за-а-нят, – заикаясь, произнёс горький итальянский чайлд. Из глубины комнаты выглянуло ангельское существо с голубыми ясными глазами и светлыми вьющимися волосами.

– Хорошо. Поговорим попозже.

Мужчина хотел похлопать юношу по плечу, но тот вывернулся и захлопнул дверь. Пётр уткнулся носом в дверное полотно и некоторое время так стоял: что это значит?

Он занёс кулак, чтобы побарабанить в дверь, но передумал. Опустил руку, стиснул зубы и ушёл к себе в номер. Лег на кровать и уставился в потолок. Он физически ощущал свою ненужность. Приехал, чтобы помочь. А это никому не нужно. Никто не хочет жить по чужим планам.

Будучи крупным бизнесменом и медийной личностью, он распоряжался множеством судеб, а своей судьбой распорядиться не мог. И не потому, что не хватало сил, ума или денег. А потому его никто не желал. Все желали его денег. Деньги для них значили больше, чем сам Пётр.

Пётр позвонил на ресепшен и хотел заказать вина, но передумал. Заказал горячий шоколад.

С кружкой дымящегося напитка он расположился за ноутбуком. Июньская луна проливала свет в комнату и затейливо играла с фресками. Работать мешал шум, доносящийся с улицы. Пётр выглянул из окна. Прямо под стеной замка подростки проводили свои разборки. Двое коренастых били третьего, высокого и хлипкого.

“О Господи! Да это же Антонио!”

Недолго думая, Пётр рванул на подмогу. Он скатился по лестнице, завернул за угол… и застал Антонио с окровавленным носом!

– Эй! Ребята! Постойте! – выкрикнул он на флорентийском.

– Чего тебе нужно, дяденька? – ответили ему на пьемонтском.

– Двое на одного. Нечестно!

– Он нам должен. Двоим!

Пётр обратился к Антонио.

– Ты им должен?

Антонио шмыгнул носом и утёрся кровью.

– Сколько должен?

Антонио назвал. Пётр достал телефон и перечислил нужную сумму. Потом сгрёб юношу в охапку и отвёл в свой номер.

Пока Антонио возился в ванной, Пётр стоял у окна и вспоминал свои подростковые бои. У пацанов всегда так. Без драк не обходится!

Тут он заметил кровь на рукаве… и на ладони… Что это? Это не кровь! Он понюхал, лизнул. Нет, это не кровь. Это краска.

Всё понятно. Пацаны его разыграли. Вот мерзавцы!

Разъярённый, он ворвался в ванную, где Антонио отмывался от краски.

– Что это? – закричал он, и голос его разнёсся по ванной подобно грому.

Антонио струхнул.

– Это… кровь.

– Нет! Это не кровь. Это краска! Ты разыграл спектакль, чтобы взять с меня деньги!

Антонио затрясся.

– Прости! Прости!

Петр потеплел и вроде даже обмяк. Антонио это заметил и, почувствовав, что гроза миновала, сразу осмелел. Встал во весь рост и, глядя в глаза, нагло улыбнулся.

– Мне нужны были деньги.

– Попросил бы у меня.

– Я? – губы Антонио сложились в презрительную усмешку. – Попросил бы у тебя?

Пётр пожал плечами.

– А что? Попросил. Я бы дал.

– Ты даешь деньги только под свои планы. Просто так денег не даёшь. С тобой договориться невозможно. Потому что ты – русский медведь.

Пётр побагровел.

– Да как ты смеешь! Щенок!

Он вскинул кулак и двинул в скулу. Юноша отлетел к стене и ударился головой. Глаза его закатились, челюсть отвисла, он сполз на пол и задергался в эпилептических судорогах.

Пётр испугался: как он мог! Как мог такое сотворить!

На оголённых частях тела было видно, как сократились и утолщились мышцы, а молодое красивое тело искривилось дугой.

Глаза закатились. Рот обезобразился. На левой стороне лица пробил нервный тик. Находясь в бессознательном состоянии, Антонио обмочился.

Приступ длился недолго. Антонио пришёл в себя, подмылся, умылся и вышел из ванной весь мокрый, жалкий, с обвисшими плечами и дрожащими коленями.

Пётр протянул к нему руки и усадил в кресло.

– Сядь. Отдохни.

Антонио сел, закрыл глаза и тут же растёкся по креслу. Он морщился от головной боли и время от времени вздрагивал. Наконец ему сделалось лучше. Он встал. На кресле осталось мокрое пятно, пахнущее мочой.

Пётр сделал над собой усилие, чтобы его не стошнило.

– Тебе нужно больше отдыхать. Давай завтра съездим на озеро. Проветримся. Побудем на природе.

Антонио недовольно отвернулся.

– Завтра не могу.

Глаза юноши суетно забегали, по лицу пробежала тень. Стало понятно, что поездка на природу не входила в его планы.

– А как насчёт послезавтра? – настаивал Пётр.

– И послезавтра. Не могу.

Юноша спрессовал воздух рукой, двигая ладонью вверх-вниз, как это делают итальянцы, и раздражённо произнёс:

– Хватит! Отстань! Отвяжись!

Мужчина не отстал. Сказал, что у него есть подарок. Юноша оживился и пожелал немедленно получить подарок.

– Э, нет! Подожди до утра.

Стерпев внутренний бунт, Антонио согласился: он подождёт до утра. На этом они расстались. А утром, когда все спали, они вышли из отеля, и Пётр показал свой подарок. Это был мотоцикл “Ducati XDiavel”. Обладатель премии “Red Dott Award”.

– Вау!

Антонио раскраснелся, глаза его заблестели. Он оседлал стального коня и так газанул, что оглушил всю округу.

– Садись сзади!

Пётр надел шлем и сел сзади.

Стремительней пули, утопая в мужском счастье, они помчались по пыльным дорогам Нижнего Ланге. Ветер свистел в ушах. Вены вспучивал адреналин. Девушки смотрели вслед. Это было то, что надо! Ни одна женщина не смогла бы понять мужчину так, как понимали мужчины друг друга!

Спустя некоторое время они остановились у заводи, образованной небольшим ручьём. В гористой местности он был чист и холоден, струился между камней и мхов, а натыкаясь на пороги, разбивался о них вдребезги. Но стоило выйти на равнину, как ручей терял свою скорость и превращался в ленивую струйку, а когда попадал в ложбину, то и вовсе мутнел, становился грязным, как городской сток, растекался унылой лужицей, удобной для проживания жаб, ужей и прочей гадости.

Зачерпнув воды, Пётр в шутку плеснул на Антонио.

– Нельзя поосторожней?

Юноша отпрыгнул и отряхнул одежду. Пётр весело расхохотался.

– Чего ты? Как замороженный! Давай! Пошевели эмоциями!

Пётр заигрывал и провоцировал. Антонио не поддавался, куксился и обижался. Пётр сбил его с ног, они сцепились и покатились под откос, свалились в зелёную протухшую воду и оба хлебнули. Пётр выпустил воду струёй, пропуская её через зубы. Антонио закашлялся, постукивая рукой по груди, и, вытаращив глаза, выскочил на берег.

Шутливая борьба не получилась. Оба вымокли, испачкались и провоняли.

– Ну, прости, прости, – виновато повторял Пётр.

Антонио надулся и долго не разговаривал с Петром. Потом достал сигаретки, которые у него всегда имелись, и предложил Петру. Они затянулись марихуаной, и мир оживился. Трава сделалась изумрудной, а в зарослях вереска проглянул цвет шоколада, бордо и охры.

Мысли их увлажнились, сердца разогнались до тахикардии, и они, бесшабашные и счастливые, вскочили на мотоцикл и помчались в Бароло.

Спешились у первого попавшегося кафе. Выбрали столик на улице, сели под надписью на этрусском языке и заказали тайярин.

Лучилось июньское солнце, звучала лёгкая музыка, свисали гирлянды цветов. Всё это, включая превосходную яичную пасту, создавало ощущение маленького праздника. В таких местах сидят часами, потягивают вино из кувшина и болтают о всяких пустяках.

Пётр тоже говорил. Но он говорил о серьёзном. Он выкладывал планы: где Антонио будет лечиться (в Турции или Испании), где он будет учиться (в Риме или Милане), как изменится его жизнь и наполнится взрослыми смыслами и прекрасными перспективами.

Антонио ничего не хотел: ни серьёзных планов, ни взрослых смыслов. Он просто хотел денег.

– Дай мне лучше денег.

Пётр вскинул недоуменный взгляд: Антонио не хотел его планов? Как такое может быть?

– Послушай, Антонио! Я всё оплачу. Испанию и Милан.

Антонио не соглашался. Испания и Милан – это хорошо, но не в плане учёбы или лечения. Он лучше останется в Бароло.

– Чао, Альфредо! Чао! Тото!

Он поглощал лепестки пасты, посыпанные стружкой трюфеля, вертел головой и приветствовал знакомых. А если знакомых не замечал, то тучнел и надолго зависал в айфоне, который подарил ему Пётр.

Так, ни о чём не договорившись, усталые и раздражённые, они вернулись в отель.

На следующий день Пётр улетел в Россию. На тридцатилетний юбилей, куда, впрочем, не был приглашён.

Без приглашения ходят только те, кто больше не может надеяться, что их хоть когда-нибудь пригласят. Вот таким был Пётр. Он пришёл без приглашения.

Глава 4. Не ищите первую любовь

Официальные поздравления юбиляра стремительно переместились в банкетный зал и, захлебнувшись шампанским, постепенно сошли на нет. Остались разорённые столы, уставшие букеты да несколько задержавшихся гостей, недокуривших сигарет и не припудривших носы.

Лера стояла у барной стойки и разговаривала с баристой. Зелёное платье с открытой спиной, шоколадные волосы и замшевые туфли делали её утончённо изящной, подчёркивали зрелую красоту и благополучие тридцатилетней женщины.

Она оглянулась, увидела и вспыхнула сиреневым нежным очарованием.

– Рада тебя видеть. Давно из Лондона?

– Сегодня прилетел.

Мягко улыбнувшись, она коснулась роз.

– Это для меня?

– Тёмное бордо. Как ты любишь.

– Спасибо, что помнишь.

О да! Конечно! Он помнил.

Помнил и любил. Не так, как в семнадцать лет. Без телячьего трепета, розовых соплей и избытка адреналина. Любил не сказочную принцессу, а реальную земную женщину… с красивой линией плеч, длинными изящными руками и родными каштановыми глазами!

Он зацепил её взглядом, сплёл руки и притянул к себе. Женщина рассмеялась, выскользнула из объятий и закружилась по залу. Стройная, лёгкая, цветущая. Она упала на диван и просканировала его длинным испытующим взглядом: кто он такой, этот везунчик с миллиардом? Неужели тот самый Петя, с кем она целовалась в школе?

– Ты женат? Дети?

– Нет. Ни жены, ни детей.

– Я тоже нет.

Пётр возмужал. Раздался в плечах и сделался выше. Теперь он медийная личность. Богат, успешен, раскован и вальяжен. Наверное, счастлив. Нельзя быть несчастным при таком наборе достоинств.

– Что будешь пить?

– Коньяк.

Взгляд серый, внимательный и осторожный. То тёплый и серебристый, а то холодный, оловянный и чужой. Наверное, он избирателен в выборе женщин.

– Сколько лет мы не виделись?

– Двенадцать.

Двенадцать лет прошло. У каждого сложилась своя жизнь. Лера служила в министерстве. Пётр владел крупным холдингом. Их пути разошлись, но начало было единым. Они вспомнили школу, школьных друзей и забавные школьные истории. А потом вдруг замолчали. Возникла тягостная неловкость, предопределённая с самого начала и связанная с болезненным прошлым.

Мужчина подумал, что женщина не так благополучна, как кажется на первый взгляд. А женщина подумала, что мужчина слишком благополучен, чтобы сносно выглядеть на его фоне. И от этого ей стало душно. И больше не хватало сил скрывать внутреннюю трансгрессию, мешающую быть простой, естественной и независимой.

Извинившись, она сослалась на головную боль и оставила его со своим коллегой. А сама покинула зал.

Коллега, маленький кругленький человечек с чёрными масляными глазками, назвался Равилем Шамильевичем, полностью захватил внимание и, предложив выпить, сразу же перешёл на ты.

– Тебе нравится эта женщина?

– Кто?

– Лерка.

Пётр не ответил.

– Вижу, что нравится. Нравится.

Пробежавшись взглядом по закускам, он зацепил вилкой оливку.

– Должен тебя предупредить, что внутри Лерка сложная. Очень сложная. Имеет связи наверху.

– Это плохо?

– Да как тебе сказать…

Равиль не знал, как сказать.

– Несправедливо. Ей сразу досталась должность. А я начинал с низов. Работал курьером. Потом поднимался всё выше и выше. А теперь я кто?

– Кто?

– Начальник лицензионного отдела. Вся губерния у меня вот здесь!

Он показал кулак.

– Неужели вся?

– Ну, не вся, – нехотя согласился татарин. – Мне мешает министр.

Хлопнула дверь.

– Сейчас явится. Увидишь. Затмит явление Христа народу.

Послышался шум, возня и грубое чертыханье. Что-то упало, покатилось и разбилось. Когда всё стихло, появилась женщина. Высокая, статная, с орлиным профилем и прозорливым взглядом. Она прошлась по залу, как по театральной сцене, с прямой спиной и вскинутой головой.

– Здравствуйте.

Пётр встал и поздоровался.

– Садитесь!

Пётр сел.

– Представьтесь, пожалуйста.

Пётр представился.

Глаза министра загорелись любопытством.

– Приятно познакомиться с человеком, который не за границей оставляет налоги, а вкладывает в родной край.

Пётр поклонился.

Раиса Ивановна улыбнулась и пригубила коньяк. Напиток доставлял ей удовольствие. Она любила изысканные вкусы и сложные ароматы. Умела ценить послевкусие и мягкую трансформацию. Задержала во рту жидкость и ощутила тающее пламя, мягко переходящее в расплавленный шоколад. Такую трансформацию давал “Hennessy”. Божественный, ни с чем не сравнимый напиток!

Коньяк подарил олигарх. Взятки деньгами она не брала, а вот коньяком – пожалуйста!

Она умела дать, взять и профильтровать. Мудрейшая женщина! Её неординарная внешность – фигуристая тётя с большим умным лицом – не вызывала вожделений мужчин и не порождала зависти женщин. Зато на трибуне или во главе совещания она была незаменима и впечатляюща. И не было ей равных в управлении министерством!

Раиса Ивановна достала сумочку, извлекла батистовый платочек и, опустив в него большое и умное лицо, аккуратно дунула. Нежно потрепав выдающийся нос, вскинула синий, по-детски чистый взгляд.

– Где обосновались? Здесь? Или вернётесь в Лондон?

– Буду жить здесь. В городе. Здесь я родился и вырос.

– Очень хорошо. Добро пожаловать в святую реальность российской запущенной провинции.

– Благодарю.

– Семья у вас есть?

– Нет. Я не женат.

– Ничего! Мы скоро тебя женим, – Равиль коротко хохотнул. – В провинции самые красивые женщины.

Министру это не понравилось.

– Не надо твоих женщин! Ты лучше налей. Да не полстакана, а чуть-чуть. Тебя без того слишком много!

Равиль налил, сглотнул обиду и, поджав губы, подумал: как ему надоела старуха! Глаза бы больше не видели: голенастые верблюжьи ноги, морщинистые корявые руки и безобразно большую грудь.

Он вздохнул и почувствовал тоску. Ему захотелось домой. К жениным подмышкам, дочкиным урокам и уютному дивану с телевизором.

Уйти он не мог: не понравится министру. Пришлось терпеть. Лера тоже терпела. Хмурилась, ходила туда-сюда. Наконец села, закинула ногу на ногу и взяла в руку бокал.

“Ах, какая женщина! – подумал Пётр. – С такой женщиной только в Парижскую оперу!”. А она? Проживала в провинции, корпела в министерстве и раз в году летала в Анталию.

Появился администратор и сообщил, что на имя Леры доставлен пакет с логотипом “Моя вина”.

Пётр удивился.

– Это твоя винА?

– Да. Моя.

Бокал в руке дрогнул, и вино тревожно забилось, теряя амплитуду и скорость.

– Понимаете, Пётр, – заговорила Раиса Ивановна. – Наш город богат культурным наследием. Одна из местных традиций называется “Раскаянье”.

– Вот как, – удивился Пётр и с беспокойством взглянул на Леру: неужели будет раскаиваться?

Раиса Ивановна кивнула: будет!

Пакет доставили из магазина, где продаются подержанные вина. Когда-то, в своё время они принадлежали мировым знаменитостям, их не допили Уинстон Черчилль, Эрнест Хемингуэй, Борис Ельцин и другие великие алкоголики. Допить за кем-то вино – значит узнать чужие мысли, проникнуть в чужие планы, завладеть чужой идеей. Людям интересно знать, что думал Стивен Кинг или Базз Олдрин.

– Неужели такое возможно?

– Да. Вполне. В ходе эзотерических ритуалов. Кстати! В городе готовится фестиваль подержанных вин. Приглашён губернатор. Придут энофилы. Приедут столичные коллекционеры. Приходите и вы, Пётр. Будет интересно. Будут торговать винОй.

– Торговать винОй?

– Как бы вам сказать, – Раиса Ивановна на секунду задумалась. – В бутылках винО. Это факт. Но люди выкупают винО, как свою собственную винУ. Готовы заплатить любые деньги!

– Зачем выкупать винУ?

– Чтобы раскаяться.

– А в церковь сходить нельзя?

– Можно. За свою винУ мы отвечаем перед Богом и людьми. Чтобы поговорить с Богом, нужно прийти в церковь. Чтобы объясниться с людьми, нужна бутылка. Так повелось. Нужно взять бутылку, распить и покаяться.

– И люди каются?

– Каются. У нас народ простой, совестливый. Покупает винО и кается винОй. Торговля проходит бойко. Проводятся акции. Бывают подарки. Вот Лере, например, подарили виски.

“Ах ты, старая чертовка, – подумал Пётр. – Сама придумала традицию, назвала её народной и теперь голову морочит!”.

Раиса Ивановна благодушно улыбнулась.

– Люди пьют винО, как бы выпили винУ. Родственники и друзья помогают исправить ошибку. Кто словом поможет, кто делом, а кто финансы подбросит. Такая у нас традиция: вместе выпить винО и разделить чужую винУ, искупить её и исправить ошибку.

– Это традиция?

– Традиция. Нигде такой традиции нет. Только в нашем городе. Ну как? Вам нравится?

“Маразм и мазохизм”, – подумал Пётр, но не решился произнести вслух. Раиса Ивановна огорчилась.

– Значит, не нравится.

– Нельзя сказать, что не нравится. Любая традиция – это отточенный в народе опыт, уникальный культурный приём.

– О да. Наша городская традиция находится в области элитарной культуры. Она напрягает. Заставляет думать и поступать по чести. Человек делается более сложным и продуманным. Причём, заметьте, апеллирует только к одному чувству: к чувству винЫ.

– Это понятно. ВинА – заезженный конёк управленцев.

Все посмотрели на Раису Ивановну, словно Пётр навел объектив, и все увидели её нечистоплотность, прикрываемую благими намерениями. Каковы истинные мотивы министра? Очистить среду? Усилить власть? Облегчить бремя управления?

Наступила неудобная тишина.

Все наблюдали, как из пакета “Моя вина” Равиль достал Лерину вину, и ею оказалась бутылка дорогого шотландского виски.

Глаза Раисы Ивановны разгорелись.

– Кошерный бурбон! Имеется сертификат. О-о-о! Выпущен компанией “Buffalo Trace” при патронате Чикагского раввинского совета! Ну, Лера! Тебе повезло. Эйнштейн тебя уважил!

Лера подёрнула плечом и ничего не ответила.

– Кто такой Эйнштейн? – вежливо поинтересовался Пётр.

– Хозяин антикварного магазина, – охотно пояснила Раиса Ивановна. – Вообще-то он не Эйнштейн, но все зовут Эйнштейном.

Пётр многозначительно кивнул и озадаченно замолчал: Эйнштейн, губернатор, энофилы… Всё выглядело странно. Нужно ли становиться членом этой ячейки? Может, ему уйти?

Лера мотнула головой.

– Нет. Останься!

Она была бледна и, казалось, измождена своими мыслями. Пётр не понимал, что происходит. Раньше такой традиции не было. Что случилось с обществом? Возникла потребность в новой морали?

Он искоса глянул на Леру: будет выворачивать душу перед пьяным сослуживцем и сумасшедшим министром?

Министр кивнула: будет!

– Равиль Шамильевич! Виски разлей!

Равиль разлил.

– Леора Израилевна! Начинай!

Лера начала. Она подняла стакан и сказала:

– У меня есть ребёнок!

Все переглянулись: как это? Вчера не было, а сегодня есть?

Лера опустила голову.

– Да. У меня есть дочь. Двенадцать лет. Двенадцатилетняя винА.

Пётр побледнел: не может быть!

– Может! Я забеременела в одиннадцатом классе.

Пётр вскочил, ничего не сказал и опять сел.

– Ты здесь не причём!

Конечно, не причём. Даже Иисус Христос родился не от святого духа, несмотря на то, что на этом настаивает церковь.

– О моей беременности не знал никто.

– Даже отец ребёнка?

– Даже мои родители.

Её родители уехали в Израиль, когда Лера закончила школу. Они не видели, как рос её живот. Лера поступила в университет и стала учиться. А живот всё рос и рос. Срочно потребовался муж. Сгодился Иаков, давнишний товарищ отца. Они поженились. Девочка родилась в октябре. Беленькая, хорошенькая. Она не вписывалась в традиционную еврейскую семью. Говорят, что евреи не бросают детей. Это правда. Иаков не бросил девочку. Он поселил её с няней на даче. Лере разрешалось её посещать, но не чаще, чем раз в месяц. Девочка называла её тётей.

Раиса Ивановна вскинула брови.

– Тётей?

Равиль свёл брови к переносице.

– Тётей!

Пётр выпрямил спину и застыл. Ему всякое приходилось видеть, слышать и совершать. Он наступал на горло конкуренту, применял рейдерские и рэкетировские приёмы. Но в тот момент он был необыкновенно слаб. Ему трудно было дышать и трудно смотреть на Леру. Сжавшись и сгорбившись, она не смела поднять глаза, всё говорила и говорила.

– Иаков надеялся, что я буду айдише мамой, нарожаю кучу детей, научу играть на скрипке и воспитаю нобелевских лауреатов.

– А ты?

– А я не хотела. Развелась с мужем, съехала с квартиры, но привычек своих не поменяла. По-прежнему скрывала дочь и виделась с ней только раз в месяц. Иаков оплачивал её содержание и никаких претензий ко мне не имел. Он меня жалел. Так продолжалось двенадцать лет. До сегодняшнего дня.

– А сегодня что?

– Сегодня я дочку заберу домой.

– А раньше не могла?

Лицо её страдальчески искривилось.

– Петя…

Пётр вскочил.

– Лера!

Женщина отстранила рукой.

– Не трогай меня!

Мужчина отстранился и сел, ощутив жгучую несправедливость. Как будто ужалила оса или обожгла австралийская медуза.

– Родители знают? – спросил Равиль.

– Нет. Не знают.

Татарин заулыбался.

– Ничего! Вот узнают и обрадуются! Будет у вас праздник!

Министр шикнула на него, показывая знаками, мол, замолчи! Балабол! Нужно подумать, прежде чем сказать!

Равиль не думал. Он говорил от сердца.

– Порадуются, конечно! А как же! Иначе быть не может! У меня самого дочка растёт. Родители в ней души не чают!

Лера жалобно всхлипнула, плечи её затряслись, и она разрыдалась.

Глядя на неё, Раиса Ивановна расчувствовалась и тоже прослезилась. Позабывшись, она сняла с головы парик и почесала поражённую алопецией голову.

– Вот вам и традиция! Хорошо мозги прочищает!

Растрёпанная и зарёванная, с искривлённым ртом и трясущимися руками, Лера даже отдалённо не напоминала холёную красавицу, какую встретил Пётр, когда пришёл на банкет.

Лучше бы он сюда не приходил. Лучше бы ничего не видел!

– Пётр! – донеслось издалека. – Вы меня слышите? Пётр!

Он очнулся.

– Да, Раиса Ивановна. Я вас слушаю.

– Отвезите Леру домой.

– Хорошо. Отвезу.

– Только заберите девочку с дачи.

Пётр кивнул: да, конечно. Он заберёт.

– Что с вами происходит? Пётр! Возьмите себя в руки. У всех есть винА. Разве у вас нет винЫ?

– На что вы намекаете?

– Я не намекаю. Просто говорю: у всех есть винА. У меня, у Равиля. У всех есть винА. Только не все в этом признаются. А Лера нашла в себе силы и призналась.

– Зачем?

– Как зачем? Она честна перед самой собой. И перед людьми честна. А это дорогого стоит!

Пётр недоумённо глянул: кому это надо? Кто поймёт её поступок и разделит горе матери? Только осудят и посудачат.

Однако возражать он не стал. Посадил Леру в Maserati и повёз за город, где на даче бывшего супруга проживала её дочь. Двенадцатилетняя девочка Соня. Двенадцатилетняя винА.

Глава 5. Сложно быть женщиной Лерой

Соня сидела на заднем сиденье Maserati и смотрела в окно. Милая, воспитанная, очень симпатичная девочка.

Она кого-то напоминала. Пётр не мог вспомнить.

Льняные волосы, синие глазки и милые ямочки на щёчках напоминали кого-то близкого и хорошо знакомого. Кого?

Пётр наклонился к Лере и под литой шум Maserati задал сакраментальный вопрос:

– Чей это ребёнок?

Женщина вскинула палец к губам и яростно зашипела.

– Тише!

Кого она скрывала? Кого она боялась назвать?

И вдруг он вспомнил!

Maserati рванул, подрезал Nisan и нервно встроился в ряд. Мужчина сжал зубы, чтобы сдержать бранные слова. Он вспомнил школьного товарища, своего закадычного дружка, который также имел льняные волосы, синий взгляд и широкую улыбку.

Этот ребёнок Димки. Это его дочь!

В душе похолодело.

Безоблачное детство и радужная юность, какими он себе их представлял, в один миг обратились в иллюзию, за которой пряталась грязь, цинизм и распутство. Его предал лучший друг. Ему изменила любимая девушка.

А ведь он их любил и верил им обоим.

Он вспомнил, как с Димкой спасали скворца. Это было во втором классе. Димка всегда любил птиц и животных. Приносил домой драных кошек, больных собак и желторотых птенцов. В третьем классе они стащили сигареты и выкурили в подворотне. В четвёртом нашли порнографический журнал и долго хихикали над картинками. В пятом поклялись в дружбе. Клятву скрепили кровью: порезали пальцы и соединили раны. В выпускном классе оба влюбились в Леру. Она выбрала Петра. Они гуляли вечерами, держались за руку и целовались. А Димка в свободное от Петра время занимался с его любимой сексом и делал ребёнка!

Maserati опять рванул, подрезал Audi и нервно встроился в ряд.

Лера молчала. Он её не спрашивал. И так всё было ясно. Весь ужас состоял в том, что это была одна и та же Лера. И с Димкой, и с Петром. Как она могла?

Он покосился на неё. Женщина была бледна: ни кровиночки в лице. Потухший взгляд и синие губы. Ей предстоял непростой разговор с родителями: она везла домой дочь, о существовании которой раньше никто не знал.

– Хочешь, я зайду к вам домой?

– Зачем? Возьмёшь на себя винУ?

Взбрызнув ядом, она отвернулась. И он отвернулся, сглотнув обиду.

Так и молчали до самого дома. А когда приехали и выставили чемоданы, заговорила девочка, словно прошелестела тихим голосом.

– Могу я вас попросить об одолжении.

Пётр вскинул бровь. Лера оцепенела. Девочка виновато улыбнулась.

– Чемодан тяжёлый. Помогите донести до квартиры.

– Софья, – с укором произнесла Лера, и скулы её порозовели. Она встретилась взглядом с Петром и, чуть тушуясь, проговорила:

– Правда, не поможешь нам с багажом?

Пётр кивнул. Понятно, что обе боялись встречи с родителями. Посторонний человек хоть как-то мог оттянуть на себя внимание. Он подхватил чемодан и проводил их до квартиры.

Сара и Израиль очень обрадовались, заохали, заахали и, конечно же, не отпустили Петра. Проводили его в гостиную и организовали Шаббатнюю трапезу со свечами, халами и вином.

Сердобольная Сара сидела рядом с Соней и пополняла её тарелку.

– Кушай, детка, кушай. Ты такая худенькая!

Седовласый Израиль сидел рядом с Петром и расспрашивал его о прожитых годах.

– Ай, молодец! Таки устроился! С деньгами-то не так хорошо, как без денег плохо!

Лера в разговорах не участвовала. Её мысли были далеко. Она продумывала финал, каким закончится этот день.

После ужина все устроились на диване и стали рассматривать фотографии: вот свадьба Сары и Израиля, а тут родилась Лерочка, а здесь она первоклассница… А это Пётр. Лера и Пётр – самые красивые выпускники местной школы. Оба учились на отлично и успешно устроились в жизни.

– А вот фотография на нашей Родине, в Тель-Авиве.

Сара любовно сложила руки на груди.

– Тель-Авив нам не Родина! – вздорно возразил Израиль.

– Это почему же не Родина? – удивилась пожилая женщина.

– Наша Родина – Советский Союз. Россия. А Тель-Авив… это так! Вынужденная эмиграция.

– Кто тебя вынудил, Изя? Ты сам захотел хорошей медицины и продолжительной жизни. Сам поехал.

– Поехал?

– Да. Поехал.

– Поехал и воткнулся в место, где все евреи плачут.

– Ты про стену? Изя?

– Я про налоговую. Сара!

– Что ты говоришь! – возмутилась женщина. – Девочка подумает, что ты дурак. Но ты же не совсем дурак!

Девочка вежливо улыбнулась и потупилась. Она шутку поняла. Хотя шутка была грубовата на взгляд двенадцатилетней девочки. Но в целом ей эти люди нравились.

– Я тоже еврейка? – спросила девочка и вскинула синий взгляд.

– Ты? – удивилась Сара и оглядела светлые волосы.

– Соня – еврейка. Даже не сомневайтесь, – поспешно заверил Пётр. Он нервничал и для верности ударил себя по колену.

Все с недоумением посмотрели на Петра. Наступила неудобная пауза.

Лера смутилась, покраснела и выскочила из комнаты.

– Что происходит? – забеспокоился Израиль и последовал за дочерью на кухню. За ними засеменила Сара.

Уединившись и прикрыв за собою дверь, родители спросили у дочери: кто эта девочка? И почему она с чемоданом?

Лера расплакалась и созналась: Соня – её дочь. Ей двенадцать лет. Все двенадцать лет она жила у Иакова на даче.

– Что-о-о! – закричал Израиль. – Что ты сказала?

И это было подобно грому. Лера что-то пролепетала в ответ, но это не было принято. Израиль затопал ногами и застучал кулаком по столу. Сара пыталась успокоить то одного, то другого. Но бесполезно! Крик, визг и рыдания сотрясали воздух. Эмоции зашкаливали. Испепелялась атмосфера. Искривлялось пространство. Всё происходило так громко и так колоритно, что гости, сидевшие в гостиной на диване, каждый раз вздрагивали, когда зашкаливали децибелы.

Пётр сжимал детские ладошки. Девочка льнула к нему и прятала в предплечье лицо, когда из кухни доносилось: “Как ты посмела!”, “Что ты наделала!”, “Как мы с этим будем жить?”.

– В чем я виновата? – спрашивала девочка, хлопая влажными длинными ресничками.

Пётр её успокаивал:

– Ты ни в чём не виновата. Потерпи немного. И всё образуется.

Прошёл час, и в дверях появился Израиль.

Соня встала к нему навстречу и вытянулась в ниточку. Она была готова держать ответ. Только за что? За вину своего рождения? Или за проживание без семьи, без заботы, без материнской ласки?

Израиль взял её за плечи и развернул лицом к свету.

– Дай я на тебя посмотрю.

Всмотревшись в белёсые бровки, бордовые щёчки и синие глазки, он провёл рукой по волосам.

– Блондинка?

Девочка вздохнула: блондинка.

– Синие глазки?

Девочка печально кивнула: синие.

Израиль с сомнением поцокал: “Цэ-цэ-цэ”. И наконец заключил:

– Моя порода.

Наклонился и чёрной с проседью бородой пробороздил беленькое детское личико. Поцеловав в лоб, старик воскликнул:

– Нет ничего лучше, чем еврейский ребёнок!

Девочка удивилась, но виду не подала. Держалась строго, вопросов не задавала. Во всём чувствовалась твёрдость характера: в осанке, во взгляде, в тугих косичках и сжатых кулачках.

В гостиной появилась Сара. Растрёпанная и заплаканная, она сразу запричитала:

– Ой, ты моя деточка! Ой, ты моё солнышко! Ой-ой-ой! Как же тебе жилось без меня? Столько лет! Столько лет! Ну ничего. Теперь я тебя буду любить! Я тебя так буду любить, что ты не захочешь, а станешь у меня счастливой! Я буду тебя жалеть и баловать! Я буду тебя обожать. Хочешь земелах?

Девочка помотала головой.

Сара прижала её к себе и включила еврейскую бабушку, какой бывает только еврейская бабушка с присущей ей сверхлюбовью, сверхтревожностью и сверхопекой.

– Чего ты хочешь, деточка? Скажи. Я всё исполню.

Девочка посмотрела на Леру.

Сара перехватила взгляд и строго прикрикнула на дочь:

– Чего стоишь? Леора! Ты мать или кто? Иди, поцелуй свою детку!

Все трое обнялись и поцеловались.

– Я знала! Знала! – вторила девочка, рыдая. – Я знала, что вы моя мама!

Лера взвыла, да так громко и отчаянно, что даже Пётр, глядевший на них, почувствовал набежавшие слёзы и твёрдый ком в горле.

Израиль, стоявший в сторонке, нисколько не стеснялся слёз. Он вытирал слезу за слезой и покачивал головой: как много пришлось пережить, как долго Соня ждала, прежде чем они смогли принять её в свою семью.

Почувствовав себя лишним, Пётр вышел в прихожую. Израиль его догнал, остановил и заговорил длинными болезненными разговорами.

– Не осуждай мою дочь. Не надо! Лера хорошая женщина, хотя поступок у неё плохой. Даже не знаю, как она могла совершить такой плохой поступок! Вэй' мир!

Пётр ничего не ответил.

Не найдя поддержки, Израиль усилил тему.

– Лера была отличницей. Ты помнишь. Получила сто баллов на ЕГЭ. Могла поступить в любой вуз, но выбрала юридический. Я подстраховался, договорился с кем надо, чтобы приняли без лишних вопросов, а сам вместе с Сарой улетел в Тель-Авив. Через три недели прилетела Лера. Помню, мы с женой удивились: зачем она прилетела? Скоро начнутся занятия, а она всё бросила и прилетела. Тогда я не понял. А должен был догадаться! Лера была на пятом месяце беременности. Хотела, но не посмела признаться родителям. Вернулась в Россию и вышла замуж за Иакова, давнишнего моего приятеля. Иаков – серьёзный мужчина, порядочный человек, но воспитывать чужого ребёнка он не захотел. Бог ему судья. Спасибо, что не бросил. Евреи не бросают детей. Не так много нас осталось, чтобы мы друг друга бросали.

Израиль выразительно глянул. Пётр ничего не ответил. Израиль вздохнул: ну что за собеседник! Ни слова в ответ! Несмотря на это, он продолжил. А как иначе! Тему нужно было добить.

– Мы с женой не знали, что у нас родилась внучка. Какой грех! Внучка выросла умницей и красавицей. Дай бог ей здоровья и хорошего жениха!

Израиль поднял руки, как для молитвы. Беззвучно пошевелил губами, потом достал носовой платок, громко высморкался и вытер слезившиеся глаза.

Они с Иаковом всегда были в хороших отношениях. Не раз пересекались, долго разговаривали, но ни разу Иаков не проговорился, что у Леры есть дочь. Серьёзный мужчина. Продуманный. Строго хранил чужую тайну, чтобы не выстрелила по его авторитету. Слухи и кривотолки ни к чему. Любому могут повредить. А у него бизнес. Ювелирное дело. Достойный человек. Двенадцать лет оплачивал счета по содержанию чужого ребёнка. Честь и хвала! Богом зачтётся, а Израиль в долгу не останется.

Пётр слушал и молчал. Вернее, отмалчивался. Он не знал, как реагировать на такие откровенные признания. Всё было так запутано и так больно било по его собственным нервам. Прошло десять часов, как он прилетел из Лондона. Хотел поздравить свою первую любовь с юбилеем, а тут столько всего вывалилось… Столько грязи на чистый облик первой любви. Это надо было переварить!

– Послушай, Пётр! Приходи к нам почаще. Мы с Сарой будем рады. И Сонечка тебя полюбила.

Израиль сделал паузу.

– Тебе нравится Лера?

Пётр напрягся. Старый еврей пожевал губы, утопающие в бороде, и, понизив голос, проникновенно произнёс:

– Вижу, что нравится. Ты вот что. Пётр! Женись на Лере. Зачем время зря терять? Ты не женат. Лера не замужем. Женитесь. Вы достойны друг друга.

Пётр почувствовал, что краснеет. Давно с ним такого не случалось.

Израиля это не смутило. Даже наоборот. Он обрадовался.

– Лера – красавица и умница. Служит в министерстве. Имеет авторитет и хорошую зарплату. Прекрасная хозяйка. А как щуку фарширует! А какие халы печёт! Ой-ё-ёй! Объеденье! Женой будешь доволен. Обещаю. Ну что? По рукам?

Израиль поискал отклика, но не нашёл. Пётр по-прежнему молчал. Тогда старик поддал пару.

– Мы с Сарой вам не помешаем. Оставим квартиру в пять комнат. Отдадим восьмизначный банковский счёт. Соню заберём в Израиль. Живите и радуйтесь. И своих детей рожайте. Ну что? По рукам?

Пётр взмок от такого напряжения. Ну что сказать? Как не обидеть старика?

– Мне надо подумать. Не обижайтесь, Израиль. Такие дела скоро не делаются.

– Всё правильно говоришь. Надо подумать. Ты думай. Хорошо думай. А я буду ждать. Ну… чтоб был мне здоров!

Они попрощались и разошлись.

Израиль был настоящим евреем! Полным жизнелюбия и силы. Он праздновал субботу, отвечал вопросом на вопрос, употреблял кошерное мясо, приносил камни вместо цветов, поддерживал сплочённость клана и самозабвенно заботился о своей семье.

Он предложил дочь в жёны успешному бизнесмену, почти долларовому миллионеру. Ну, разве это плохая сделка? Если, конечно, она состоится. Пусть Пётр подумает. Ответа пока не требуется. Серьёзному мужчине нужно подумать. А Израиль сделает всё, чтобы достойный жених не прошёл мимо его любимой дочери. Такого жениха упускать нельзя!

Однако Пётр не собирался жениться. И не потому, что ему не нравилась Лера, а потому, что был не готов.

Он позвонил Израилю через неделю. Поблагодарил за гостеприимство, поинтересовался здоровьем, пожелал хорошего дня и сказал, что направил подарок – антикварный семисвечник. На этом разговор закончился. О женитьбе он не произнёс ни слова!

Израиль всё понял. Беспокойство отца усилилось. Отступать он не собирался: потерять выгоду – это не входит в правила еврея. А Пётр был выгодным женихом: молод, здоров, богат и образован, без вредных привычек. Что ещё надо? Чтобы Пётр был еврей? Это было бы слишком сладко. Такого не бывает. Пусть Пётр остаётся русским. Хотя… жаль, что нет достойных евреев на примете. А тех, что были, Лера всех забраковала.

Выслушав отца, Лера рассмеялась. Сказала, что и думать не хочет о замужестве. Пётр слишком хорош для неё. Она не собирается комплексовать на фоне его блистательной личности!

Отец возмутился: что такое говорит его дочь! Его дочь – лучшая дочь в мире! Лакомый и желанный плод для каждого нормального мужчины.

Лера сказала, что всё это глупости. Ей лучше оставаться незамужней и заниматься воспитанием дочери.

Израиль замолчал. Уступил. Но только на время. Пусть сама поймёт, что нет лучшего подарка судьбы, чем хороший человек с деньгами.

И на самом деле. Вскоре Лера засомневалась: а вдруг отец прав? Израиль всегда был прав. Может, и на этот раз он прав? Стоит присмотреться к Петру?

Она ему позвонила. Они встретились в огромном выставочном зале на международном фестивале электромобилей, где сосредоточилось множество современной техники.

Пётр находился в центре событий. Он держал персонал выставки в напряжении. Задавал множество вопросов по поводу рентабельности и комфорта и возможности удержать потребительский спрос.

Увидев Леру, он обрадовался.

– Интересуешься электромобилями?

– Интересуюсь.

Пожав ему руку, она оставила тонкий аромат духов с холодным морским аккордом. Именно такой запах должен был понравиться холостяку – минималисту, самодостаточному и увлечённому интеллектуалу. Хотя дело не в духах. Или не столько в духах. Ещё сохранялась сила любви и её магнетизм, с которым Пётр прожил столько лет, пока они не виделись. Ещё не выветрилось влияние этой женщины. Он был по-прежнему очарован и околдован, и требовалось время, чтобы он остыл и осознал, сможет ли он простить измену.

Или это была не измена? Тогда что это было?

Они вышли на улицу. Прошёл дождь и выглянуло солнышко. Это стало метафорой к возвращению ярких юношеских чувств. Они прошлись по мокрому тротуару и заглянули в небольшой ресторанчик, где итальянский шеф-повар творил итальянские чудеса с телятиной, свежим тунцом и соусом “Вителло тоннато”.

Устроившись у окна, они преисполнились ликованием, ловили дразнящую волну и верили, что отношения можно обновить и всё начать сначала.

Лера рассказывала смешные истории, отредактированные её крепким умом. Пётр внимательно слушал, любуясь завитком на нежной шее. И всё, казалось, было хорошо… но нет! Они поссорились. И трудно сказать, что спровоцировало ссору. Были на то происки Судьбы или скрытые движения души, но что-то подталкивало их к острому выяснению отношений, к вспышке эмоций и потере взаимопонимания.

– Чей это ребёнок? – завёл старую тему Пётр.

– Зачем тебе знать? – нехотя ёжилась Лера.

Но Петру нужно было знать! Нужно было, чтобы она созналась, назвала имя Димки. Предательство отравляло его душу, корёжило сознание и вышелушивало мозги. И никакое чистосердечное раскаяние не могло помочь ни одному, ни другому: было разрушено доверие, разорвана душевная связь, испачканы юношеские впечатления.

– Я боялся поцеловать, взять тебя за руку… А ты…

– Что я?

– Ты за моей спиной….

– Что за спиной? Договаривай!

– Ты оказалась беременная!

Лера вздрогнула. Как будто ей прокололи сердце.

– Да! Оказалась. И что? Это естественно. Быть беременной.

Как будто она защищалась, не найдя поддержки и понимания.

– А ты что думал? Детей приносит аист?

Она задиралась, провоцировала и атаковала.

– Скажи мне, что я тварь. Скажи! Я – тварь, бросившая ребёнка!

Пётр укоризненно покачал головой.

– Возможно, у тебя были какие-то обстоятельства.

– Какие обстоятельства? – она зло расхохоталась. – Никаких обстоятельств не было! Был секс. Просто секс. И больше ничего!

Они замолчали. Пётр с вытянутым лицом. Лера с поджатыми губами.

Подали спагетти и говядину с тунцом. Он накрутил аккуратный пучок и отправил в рот. Она подумала: как он может есть, когда нужно серьёзно поговорить?

Пётр ел и молчал. Потом заговорил о бизнесе. Он сказал, что бизнес – его родная стихия. Он не хотел бы тратиться на выстраивание карьеры, не смог бы ждать двадцать лет, когда его назначат министром. Успех должен быть стремительным, работа не в тягость, а доход достаточным. И всегда должно оставаться время, чтобы заниматься саморазвитием, путешествовать и развлекаться.

Лера слушала с отрешённым лицом. Её жизненные приоритеты были совсем другими. Она занималась построением карьеры, не имела времени на саморазвитие, давно не путешествовала и почти никогда не развлекалась. Она хотела стать министром! И будет ждать двадцать лет. Столько, сколько потребуется. В этом она видела риск, смысл и радость своей победы и исполнение желаний.

Пётр не то что ей не подходит, он ей противопоказан!

Она сорвала салфетку с колен и бросила её на стол.

– Мне пора!

Пётр поднял глаза: ну что это за манеры? Он ещё не доел, а она уже уходит!

Лера встала. Взяла сумку, покрутила её в руках и посмотрела в окно.

Он её не удерживал.

Она ушла, не дождавшись реванша.

Пётр заказал коньяк и задумался. Ему никогда не удержать эту женщину. Она поперечная. Она всё делала “поперёк” тому, что установлено нормой, что требует разум или благополучие. В семье её учили быть сдержанной, не обижать людей, не провоцировать ссору, кропотливо и заботливо выстраивать отношения. Лера делала всё по-своему. Она вычеркнула Петра из своей жизни. Поставила на нём крест.

В течение одного приёма пищи их отношения прошли все стадии деградации: от бурного ликования и проникновенной нежности до леденящей скуки и едкого аскетизма.

Никто не виноват, что не сложились пазлы, не нарисовалась картинка, не устоялась модель их совместного будущего.

Глава 6. Растрата нерастраченных чувств

Тридцать лет Раиса Ивановна возглавляла региональное министерство. Тридцать лет она была деятельна и активна. Но наступил момент, и министра отправили “на заслуженный отдых”, а дело всей жизни передали молодому, хитрожопому и вредоносному Мухожуку.

Пожаловаться было некому, потому что не было ни семьи, ни друзей, ни подруг. Даже соседей не было. Она проживала на гектаре дорогой элитной земли одна в двухэтажном доме. Не боялась ни грабителей, ни насильников, ни Бога, ни чёрта! Правда, дом был под круглосуточной охраной, и два раза в неделю к ней приходила прислуга.

Остальное время она была одна.

Сидела у камина, читала книгу, пила вино и часто одурманенная спиртным, отключалась от реальности.

Погрузившись в короткий муторный сон, неожиданно просыпалась и с удивлением обнаруживала, что сидит в кресле. Огонь в камине погас, а вокруг одинокая бабья участь.

Она поднималась и брела в спальную, чтобы залечь до утра и забыться хмельным сном.

По утрам болела голова. Она пила кофе, завтракала тем, что приготовила прислуга, и опять садилась у камина. Ей не хотелось выходить в мир, где висело злое белёсое солнце, а земля была покрыта настом.

К ночи похолодало и выпал снег. Мир изменился. Стал уютным, заснеженным и доброжелательным.

Употребив немало водочки и основательно закусив телятиной, она вышла на крыльцо. Её встретила звёздная, скрипучая и необыкновенно ясная ночь.

– В лесу родилась ёлочка. В лесу она росла…

Пробороздив сугроб и остановившись у голубой ёлочки, она украсила её разноцветными шарами и сверкающими гирляндами.

– И вот она, нарядная, на праздник к нам пришла…

Вдруг она замолчала. Её плечи затряслись, челюсть отвисла, и она осела в сугроб. Завыла, как старая одинокая волчица.

– Ой, мамочка, дорогая! Никого не было у меня роднее. Никто меня не люби-и-л. Никто не жале-е-л. Никто не прощал оби-и-д. Прости ты меня, недотёпу стоеросовую!

Платок сполз с головы. Пуховик распахнулся, и холод пробежался по застарелому телу.

– Вот замёрзну, и никому меня не будет жалко, – плаксивым голосом произнесла она и осмотрелась.

Вокруг не было никого. Только белый искрящийся снег, лунный свет с жёлтым сиянием и переливающийся перламутр на красной черепичной крыше.

Воздух был чистым, напряжённо звенящим. Во всём улавливалось приближение Рождества, обещание колокольного звона, рождественского гуся и сладких пирогов.

Ей стало легче: завтра праздник.

Да и мать её, наверное, простила. Мать всегда простит своё дитя, даже если ему под семьдесят.

Сладко зевнув, она подёрнула плечами и, запахнув пуховичок мелкими быстрыми шажками в мягких катаных валеночках просеменила домой. Спать, спать, спать! Сегодня спать, а завтра будет день, и она точно решит, что делать с таким большим количеством свободного времени.

Она достала мамину музыкальную шкатулку, завела тугую пружину и поставила на комод. Мелодия Штрауса, лёгкая и волнующая, закружилась по комнате и всколыхнула детские воспоминания, когда весь мир был большим и чудесным, а мама – молодой и счастливой.

Мама любила Раечку, а Раечка любила мамины платья. Она одевала шёлковое голубое платье в жёлтенький цветочек и залезала на стул. Возвышаясь над рождественским столом с крашенными яйцами и пышным куличом, она читала стихи Чуковского, Михалкова или Маршака. Мама сидела напротив, сложив руки на коленях, и любовалась своей Раечкой, единственной доченькой, такой умницей и красавицей. Будущим министром!

Она нырнула под одеяло и умилённо пригрелась.

Проснулась в хорошем настроении. Нарядно оделась и сходила в церковь. А когда вернулась, всё оказалось по-прежнему: в доме пусто. Она одна.

Набрав пирожков, уселась у телевизора. Употребила все десять. Потом нашла финансовый счёт детского дома в Архангельске и перечислила семизначную цифру.

– Больше не надо, – вразумительно произнесла сама себе. – Чем больше дашь, тем больше украдут.

Раиса Ивановна огляделась: у неё всего было в достатке. Она любила радоваться своему богатству. Но… не в этот раз. В груди что-то защемило, а в голову полезли нехорошие мысли: что будет с богатством, когда она умрёт? Кому достанется дом, итальянская мебель, венецианская люстра и счёт в банке? Точнее, несколько счетов в нескольких банках!

Вот если бы были наследники! Но наследников не было.

Она походила по дому, посмотрела на своё богатство, и дискомфорт усилился. Вспомнились приписанные премии, бесконечные взятки, незаконное землевладение и малодушие с подчинёнными. Но больше всего она стыдилась своей ссоры с матерью. Мать была главным её стыдом.

Она остановилась у окна. На ветке, направленной в стекло, сидел воробей и искоса на неё поглядывал: даст тётка пожрать или не даст?

Тётка не поняла. Постучала по стеклу. Воробей вспорхнул и улетел. Ветка качнулась, с неё посыпался снежок. Мелкий, искрящийся, как серебряный дождик.

Женщина восхитилась: “Как красиво!”. И позвонила Равилю.

– Привет, татарин. Жена не вернулась?

– Нет. Веду переговоры.

Жена бросила его после новогодней попойки, которую они вместе провели. Ушла к родителям, забрав дочку, компьютер и двух кошек.

– Хочешь, я позвоню твоей жене и скажу, что ты выполнял моё задание.

– Нет. Не хочу. Не звоните. Вам доверия нет.

– Это почему же? Я бывший министр, почётный пенсионер. Серьёзная дама.

– Это вам только кажется, что вы серьёзная.

– Ну, знаешь… придержи язык!

Она отключила связь и бросила телефон в диван.

“Невозможный татарин!”.

И в этот момент в саду что-то бахнуло. Стены вздрогнули. Мамина шкатулка включилась и заиграла Шопеновский вальс.

Раиса Ивановна бросилась к окну.

В середине двора, оплавив снег до прошлогодней травы, торчало огромное стекловидное яйцо. Понаблюдав минуты три, она убедилась, что яйцо неподвижно и ничем не угрожает. Она выскочила во двор и, приблизившись, поняла, что это космическая капсула.

– Космонавт приземлился!

В капсуле находился инопланетянин. Небольшая инопланетная особь с грубым кожаным покровом, круглой головой и большими миндалевидными глазами. Похоже, он был мёртв. Не выдержал гравитационного давления.

Раиса Ивановна постучала по прозрачной обшивке. Звук получился глухой и невыразительный. Она сходила в дом, принесла кухонный топорик и целый час трудилась над вскрытием капсулы.

Вскрыть не получалось. Разочарованная и раздосадованная, она села на снег и задумалась.

Вдруг что-то щёлкнуло, капсула раскрылась, и из неё вывалился голый серый человечек. Он был ещё жив. Сердце билось, а веки вздрагивали, хотя находился без сознания.

Подхватив тщедушное тело, женщина поволокла его в дом и обустроила на маминой кровати. Укрыла маминым пуховым одеялом, включила мамин ночник и, убедившись, что инопланетянин спит, на цыпочках вышла из комнаты.

Космическую капсулу, торчавшую посредине двора, она забросала простынями, чтобы сберечь от соседского сглаза и настойчивого контроля полицейских.

Вернувшись в дом, заглянула в комнату гостя и, не обнаружив его в постели, бросилась искать: где этот космический безумец, которому ещё рано вставать с кровати! Потому что он слаб! Ему нужна реабилитация, которую обеспечит Раиса Ивановна! Инопланетянина она нашла у раскрытого холодильника. Сразу потеплела и, всплеснув руками, тихонько осела на стул.

– Мужик в доме!

Гость развернул к ней свой серый голый корпус и показал безобразное лицо. Миндалевидные глаза засверкали.

– Чего ты хочешь? – бесстрашно спросила хозяйка. – В холодильнике есть всё, чего пожелаешь: борщ, жареный гусь и клюквенный кисель. Ты любишь кисель?

Инопланетянин ничего не отвечал. Только вращал глазами.

Раиса Ивановна настаивала на ответе:

– Скажи! Чего ты хочешь?

Сосредоточившись, она вдруг поняла, что инопланетянин хочет подышать свежим воздухом. Она взяла его за руку и, ощущая тёплую шершавую ладонь, повела на балкон.

– Дыши, сколько тебе угодно. Здесь много кислорода. Хватит всем, кто умеет дышать.

Инопланетянин широко раскинул руки и подставил январскому солнцу лицо. Сделал несколько глубоких вздохов, и по всему стало видно, что он всем доволен: и солнцем, и воздухом, и хозяйкой!

Надышавшись, он свернул объятья и вернулся на кухню. Съел борщ, гуся и выпил весь кисель.

– Вот так-то лучше, – одобрила его хозяйка. – А то руки раскинул и делает вид, будто одним только воздухом питается. Хи-хи!

Инопланетянин тоже рассмеялся: хи-хи!

– Что будем делать? – спросила хозяйка, когда они вдоволь насмеялись.

Гость указал на стул. Женщина присела, сложила руки на коленях и разгладила складочки на тёмно-синей пижаме. Точь-в-точь такой же, как у Шанель Коко.

Они стали общаться при помощи телепатии. Инопланетянин посылал сигналы. Раиса Ивановна их принимала и конвертировала в мысли. В целом получалось неплохо. Хотя разговаривать молча – это настоящая пытка для многоговорящей женщины.

О чем же они говорили?

Обо всём на свете. Инопланетянин поблагодарил за спасение и комплексный обед и попросил разрешения пожить в доме.

Раиса Ивановна согласилась.

– Живи сколько хочешь! Только скажи, с какой планеты ты прилетел?

Инопланетянин смущённо развёл руками: ни с какой. Вообще-то он землянин. Продукт генной инженерии, разработанной в американской военной лаборатории. Таких, как он, многое множество. Все созданы под инопланетян. Все имитируют инопланетян. Зачем? Чтобы отвлекать внимание людей. Чтобы люди не знали, чем занимаются инопланетяне в сообществе с американскими военными. А на самом деле инопланетяне помогали США, направляли развитие американской науки и техники.

Летательные аппараты они укрывали в ангарах, расположенных на территории штата Невада, известного под названием “Dreamland”.

Раиса Ивановна пришла в восторг. Теперь она владела американской тайной! И точно знала, что скрывалось на территории “Dreamland”.

Удовлетворённо кивнув, она глянула на мутанта так, словно приобрела его в собственность. Любовно осмотрела, погладила по руке и, ощутив тепло, приятно удивилась: теплокровное! Осталось только уточнить: кто он? Мужчина или женщина?

Удостоверившись, что имеет дело с особью мужского рода, она всё же поинтересовалась: где находятся его половые органы?

Мутант раздвинул ноги, и Раиса Ивановна увидела, что там, где заканчивалось туловище и начинались ноги, имелась грубая складка.

– Органы спрятаны в брюшину?

Мутант отвёл взгляд в сторону.

– Ой-ё-ёй! – сочувственно воскликнула Раиса Ивановна. – А нельзя разочек попользоваться?

Мутант отрицательно покачал головой. Раиса Ивановна стравила вздох.

– Всё понятно.

И вдруг, заискрившись лукавинкой, с улыбкой спросила:

– Может, можно? Один разочек?

Мутант оскалился. Женщина хохотнула и закружилась по кухне.

– Сейчас-сейчас, налью тебе супчика. Любишь телятину запечённую? Ах да! Забыла! Ты находился на космическом пайке. Питался пастой из тюбика.

Она погрозила в окно, выходящее на запад. Туда, где через европейский континент, через весь Атлантический океан и горный штат Айдахо находился Вашингтон.

– Вот изверги! Лишили секса и человеческой еды! Чего-чего, а этого лишать не имели права!

Миндалевидные глаза засветились иронией.

Женское сердце дрогнуло. Она погладила его по руке, а он провёл по её щеке. Женщина закрыла глаза и прижалась щекой к ладони. О! Какую нежность она испытала! Томительно-щемящую, шелковистую!

Женщина оторвалась и запорхала по кухне. Большая, нелепая, пожилая и абсолютно счастливая.

– Сейчас позвоню в ресторан и закажу праздничный ужин. Хочешь? Доставят самое лучшее!

Инопланетянин развёл руками: как угодно хозяйке. Когда был сделан заказ, она спросила:

– У тебя имя есть? Как мне тебя называть?

Инопланетянин печально поник. Имени у него не было. Был инвентарный номер: Р-759. Но разве это имя! Это только номер.

Женщина обласкала и успокоила его и предложила имя Серж. Такое имя носил Вронской в романе “Анна Каренина”. Раисе Ивановне нравился Вронский. Ей хотелось бы иметь такого Вронского. Она не понимала главную героиню. Как можно покончить жизнь самоубийством, когда у женщины было всё, чтобы стать счастливой: муж, любовник, дети, деньги, положение в обществе! Дура была эта Анна Каренина.

– Послушай, Серж! Почему ты прилетел ко мне, когда вокруг так много молодых, красивых и одиноких женщин?

Блеснув зелёными глазами, Серж телепатировал, что был приговорён к смерти, сбежал из лаборатории и искал надёжный плацдарм.

– Ах, плацдарм, – разочаровалась Раиса Ивановна.

Серж подтвердил: да, он искал плацдарм, а нашёл женщину! Самую лучшую в мире женщину!

– Ну уж! Самую лучшую!

Взглянув в зеркало, она поправила парик, который не забыла надеть по случаю дорогого гостя. Впрочем, ответом она была довольна.

– Ты мой герой!

Серж смутился. Он мог бы порозоветь, если бы позволила кожа. Но такая толстая и серая, как у слона, кожа в принципе не могла розоветь.

– У тебя есть фамилия? Серж? Я бы могла дать свою. Тебе нравится фамилия Прявт? Серж Прявт. Недурно. Будешь моим братом. Не возражаешь?

Мутант опустил голову и шаркнул ногой. В глазах отразилось мальчишеское озорство. Раиса Ивановна поняла намёк, обмякла и расползлась по стулу.

– Ты прав. На брата не похож.

Серж беззвучно рассмеялся и послал лёгкий шаловливый биоток. Женщина его подхватила и зарделась.

– Ну, если так… Я не возражаю. Будь моим мужем!

Глаза Сержа засияли, как далёкие счастливые звёзды. Он был согласен. А женщина сразу обеспокоилась бытовыми проблемами.

– Я предлагаю жить на моей жилплощади. Твою капсулу мы будем сдавать в аренду.

Серж сложил руки на груди и поклонился. Раиса Ивановна расцвела: “Какое счастье, что попался покладистый мутант!”.

А какой он замечательный собеседник! Рассказывал о внеземных цивилизациях, межгалактических путешествиях и межгалактических войнах. И о том, что Вселенной управляет синтетический Мозг. И том, что будущее Земли печально. Новые технологии разрушат земную экономику, политику и жизненную философию. Человек перестанет быть человеком.

Исчезнут такие ценностные виды энергии, как любовь, вина, стыд, совесть, патриотизм.

Раиса Ивановна внимательно слушала и не соглашалась. Она считала, что человечество выживет. Выстоит. Приспособится и будет развиваться. Человека спасут две категории: стыд и любовь!

Стыд и любовь удержат человека в человеческих рамках!

Серж выкинул знак “V”.

– Дай Бог!

Они сошлись: пожилая женщина, бывший государственный служащий, и человеческий мутант, беглец из американской лаборатории.

Вечера проводили у камина. Раиса Ивановна пила коньяк. Серж потягивал томатный сок. Им было хорошо и уютно вдвоём.

Серж рассказывал, как работали генные лаборатории, как мутантов поставляли в американскую промышленность, армию и спорт.

Внешне мутанты не отличались от людей, но внутренне они были другими, обладали особыми физическими и психическими способностями. В армии служили отважные, выносливые и дисциплинированные. В спорте участвовали сильные, быстрые и ловкие. На производстве работали трудолюбивые, неприхотливые и безропотные.

Серж был очень простым мутантом. Он соответствовал внешнему виду инопланетян, стереотип которых сложился в сознании обывателя. Тем не менее, он обладал высоким интеллектом.

Часто Раиса Ивановна спрашивала его о чем-то таком, труднодоступном для понимания человека, и с удовольствием слушала ответы.

Чаще всего она задавала вопрос о Боге.

– Кто такой Бог?

Но на это вопрос Серж не отвечал. Ёрзал на месте и краснел. Его глаза загорались и гасли, как далёкие недоступные звезды. Серж опасался, что излишняя информация осложнит их совместную жизнь. А ему нравилась их совместная жизнь. Нравился человеческий быт, человеческий комфорт, натуральная пища и бесконечные разговоры.

Наверное, он был бракованным мутантом, потому что его программой не предусматривались чувства и эмоции. А Серж был чувствителен и эмоционален. Он чувствовал мир по-человечески и по-человечески любил женщину.

Конечно, такой мутант не мог находиться среди генномодифицированных убожеств. Он сбежал. Его искали. И нашли.

Вернувшись однажды из парикмахерской, она не застала его в доме. Оббежала все комнаты, громко кричала, рыдала и звала любимого. Но Сержа нигде не было. Капсула тоже исчезла.

Тогда она поняла, что больше не увидит мутанта. Его забрали американские военные.

Женщина пила успокоительные, злоупотребляла спиртным, но ничего не помогало. Вытеснить боль из души не было средств. В надежде на сочувствие она позвонила Равилю, попросила о встрече, но вредный татарин отверг её просьбу. Сказал, что вернулась жена и надо помочь ей на кухне. А ещё нужно помочь дочери с домашним заданием по математике.

– Не слишком ли ты балуешь своих девочек?

– Нет, – спокойно ответил татарин. – Любви и заботы не бывает много.

– Понятно.

Раиса Ивановна ощутила боль: её никто не любил, никто о ней не заботился.

– Не переживайте, Раиса Ивановна, – успокоил её Равиль. – Скоро будет Пасха. Тогда и встретимся.

– Причём тут Пасха! – взвизгнула отвергнутая женщина. – Пасха – православный праздник. А ты татарин!

– А нам, татарам, всё равно. Лишь бы праздник был.

До Пасхи оставалась неделя. Не зная, куда себя деть, с кем выговориться и как получить помощь, Раиса Ивановна поехала к эзотерику. Эйнштейну. Хозяину магазина подержанных вин.

Глава 7. Невыносимая лёгкость вины

В магазине Раиса Ивановна встретилась с Петром. Они стояли у картины Пикассо, в подлинности которой не сомневались, как не сомневались ни в одном другом антиквариате, принадлежавшем Эйнштейну.

Они дожидались, пока эзотерик освободится.

Но старик не торопился. Медленно и обстоятельно он обслуживал молодого и нагловатого хозяина соседней лавки, хотя его дожидались такие солидные люди, как Пётр и Раиса Ивановна.

Наконец Раиса Ивановна не выдержала и потребовала к себе внимания.

– Господин Эйнштейн! Вы скоро освободитесь?

Эйнштейн не расслышал или не захотел расслышать, но только не повернулся, даже не посмотрел в её сторону.

Раиса Ивановна увеличила силу требовательности.

– Господин Эйнштейн! Вы меня слышите? Выдайте нашу винУ!

Старик оглянулся, смерил её испытующим взглядом и, наконец, ответил, хотя весьма холодно и небрежно:

– Возьмите любую бутылку. Там. В ящике. Ящик стоит у входа.

– Как любую! – обомлела Раиса Ивановна, свято верившая в то, что эзотерик выдавал только предназначенные Судьбой бутылки.

– Так. Любую! Пакет возьмите у кассы.

Пётр подошёл к кассе.

– Господин Эйнштейн! Здесь нет пакетов “Моя винА”. Здесь пакеты “Поздравляем с покупкой!”.

– Это не для вас! Положите на место. Это для тех, у кого нет совести.

– Для людей без совести?

– Для них.

Эйнштейн больше не походил на услужливого старичка-одуванчика. Он выглядел как злостный сорняк-одуван, пустивший крепкие корни в благодатную городскую среду, из которой высасывал соки и минералы. Теперь его выкорчевать будет непросто.

– А как же городская традиция? – взвизгнула Раиса Ивановна. – Весь город скупал ваше винО и раскаивался в винЕ. Городская среда становилась чище, лучше, культурнее. Снизилось число преступлений, разводов и абортов. А теперь что будет с нашим городом!

Эйнштейн поджал губы, приподнял плечи и развёл руками.

– Что поделаешь! Изменился покупательский спрос. Раньше торговал для совестливых, теперь торгую для бессовестных. Хорошо платят. Считают клубным ритуалом обслуживаться у Эйнштейна!

– Вы изменили концепцию продаж? – удивился Пётр.

– Бизнес требует перемен, – лихо ответил торговец.

– Вы ориентируетесь на бессовестных!

– Теперь на бессовестных.

– Но почему? Это противоречит нравственности и морали.

Эйнштейн подпёр руками поясницу и смерил Петра недобрым взглядом.

– Вы же бизнесмен! Вы должны понимать, что винА – это реклама. Рекламный ход. И больше ничего.

– Вы спекулировали на винЕ! Наживались на угрызениях совести!

– Наживался! Ну и что?

Сражённый испепеляющим цинизмом, Пётр обессилил. Как он не догадался? На самом деле “ВинА” – это реклама. Просто реклама. Рекламный ход. И больше ничего.

– Хуцпа! – неожиданно выкрикнула Раиса Ивановна, засверкала глазами и сжала кулаки. – Беспардонная экстраординарная наглость!

Ощетинившись, как старая волчица, она сделала шаг вперёд. Эйнштейн вытянулся перед ней во фронт и стиснул зубы. Так они стояли друг против друга: нос к носу, пока Эйнштейн не дрогнул и не отступил, почувствовав женское превосходство.

Он попятился и, споткнувшись о пустой ящик, упал в него, оказавшись по грудь внутри и свесив ноги наружу.

Раиса Ивановна настигла его и зависла, угрожающе вскинув руки.

Старик зажмурился и, не имея возможности вылезти, закрутился в ящике, завертелся и выдернул из из-под себя первую попавшуюся бутылку.

– Это вам! Милейшая мадам!

Женщина нахохлилась.

– Что это?

– Святая вода! Русский стандарт. Приготовлена на Ладожской воде в условиях Валаамского монастыря.

– Водка, что ли?

– Она самая!

Женщина смягчилась.

– Мерси.

Она взяла бутылку и порозовела.

Не вставая из ящика, старик пошарил за спиной и вытащил другую бутылку, красивую, как флакон из-под духов в хрустальной огранке.

– Вот это передайте Леоре Израилевне. Арак “El Namroud” – израильский спиртной напиток. Не обжигает горло, имеет сладковатый привкус и тонкий аромат аниса.

Кряхтя и охая и опираясь на руку Петра, он выполз из ящика и раскрыл его пошире. Выволок громадную бутыль литров на двадцать и поставил перед покупателями.

– Это буза. Татарский национальный напиток, – он утёрся рукавом. – Изготовлена методом брожения с использованием лучших сортов канадской пшеницы. Бутыль тяжёлая. Пусть Равиль сам заберёт.

Эйнштейн оглядел покупателей и, потерев руку о руку, довольно заключил:

– Всё! Теперь я от вас свободен.

– Как же “Всё”? – с едкой иронией подметил Пётр. – А где моя бутылка?

– Вам не положено, – сухо отрезал Эйнштейн.

– Почему не положено?

– Вы не виноваты.

Глянув недоверчиво, Пётр подумал, что старик набивает цену. Спорить не стал. Решил сам разобраться с винОй.

Прошёлся вдоль стеллажей, рассматривая раритеты, среди которых были горячительные напитки, испробованные великими алкоголиками: Черчиллем, Хемингуэем, Ельциным, Стивеном Кингом и другими.

Пётр выбрал набор “Дайкири”, некогда принадлежавший Джону Кеннеди, тридцать пятому президенту США.

“Никто не виновен, пока не доказана вина”, – вспомнил он изречение Кеннеди. И, оставив десять десятитысячных купюр на прилавке, свободно вышел из магазина.

Пусть что-нибудь докажет, что он виноват в эпилепсии, приобретённой Антонио. Тогда он будет считать себя виноватым. А пока нет. Он не виноват.

– Эй! Молодой человек! – выкрикнул ему вслед Эйнштейн. – Не берите на себя чужую винУ.

Пётр не удостоил его ответом. Он уходил и уносил набор для коктейля, который некогда принадлежал Джону Кеннеди.

Выйдя на свежий воздух, Пётр позвонил Иванову. Тот оказался в Лондоне. Тогда он позвонил Петрову. Тот оказался в Нью-Йорке, а Сидоров был в Сингапуре, а Романов на Канарах. Все разбежались. Все покинули Россию и вывезли свои капиталы. Так оно и было, как сказал Эйнштейн. Началась война, и из всех углов повылазили бессовестные: кто бежал, кто предал, а кто просто поносил власть, страну и всех вместе россиян. Бессовестных стало больше. Намного больше, чем было.

Пётр позвонил водителю и распорядился, чтобы автомобиль подъехал к магазину Эйнштейна. Этот Эйнштейн – другой Эйнштейн, более гениальный. Он сделал такую рекламу, что бизнес попёр как на дрожжах!

Пётр оглянулся. В дверях стоял Эйнштейн.

– Чужая винА небезопасна!

Пётр махнул рукой и пошёл прочь.

Эйнштейн вернулся в магазин и застал Раису Ивановну корпящей над маленькой дамской сумочкой. Женщина пыталась втиснуть полулитровую бутылку водки. Бутылка не влезала. Женщина злилась. И, наконец, не достигнув желаемого, она отбросила сумку.

Эйнштейн усмехнулся.

– Если в сумочку не входит бутылка, значит, эта сумочка – дерьмо!

Раиса Ивановна обиделась.

– Это не дерьмо, а настоящий Dior!

В глазах её блеснули слёзы, выражение лица смазалось, а губы затряслись.

Старик растрогался.

– Любой Dior не стоит дороже ваших слёз!

Эйнштейн не сводил с неё глаз, полных неподдельного восхищения, словно только что рассмотрел женщину в грозном министре, владеющем мужским характером и назидательным тоном.

– Хмы. Хмы. У вас, Раиса Ивановна, фигура филигранной обточки!

Он в воздухе обрисовал корпулентную форму.

Женщина подняла на него глаза, полные натуральных слёз.

– Это вы мне?

– Это я вам!

Женщина кокетливо подёрнула плечом, хотя кокетничать в её возрасте было просто неприлично. Эйнштейн обладал бесспорным преимуществом, потому что говорить комплименты в любом возрасте прилично.

– Вы неимоверно красивая женщина! Раиса Ивановна!

Раиса Ивановна зарделась. Никто раньше не делал ей таких комплиментов. Она опять подёрнула плечами, могучими, как у тяжелоатлета.

– Что у вас болит?

Женщина охотно всхлипнула.

Мужчина вспыхнул озорством.

– Вот здесь: болит?

Он показал в область сердца.

Она помотала головой.

Эйнштейн коснулся головы.

– Вот здесь: болит?

– Нет.

– Ойц! – старик ударил рукой о руку. – Неужели отсидели больное место?

Раиса Ивановна несмело улыбнулась.

Эйнштейн продолжал напирать.

– Не беспокойтесь. Я уже решил вашу проблему, – старик лукаво прищурился. – Я решил, что проблемы у вас нет!

Женщина улыбнулась. Смелее. Даже, можно сказать, многообещающе.

– Сейчас выпьем, потанцуем и поцелуемся.

Она завозилась, достала пудреницу, заглянула в зеркальце, смахнула невидимую пылинку с крупного ноздрястого носа и, оставшись собой довольной, нежнейшим голосом пропела:

– Господин Эйнштейн! Мы едва знакомы с вами, а вы уже считаете, что завоевали моё сердце.

– О нет! Дорогая Раиса Ивановна! Я скромный еврей. Так высоко не целюсь. Моя цель гораздо ниже.

Губы его растянулись, образуя мягкие складочки под чисто выбритыми щёчками. Он выразительно опустил глаза: туда-сюда, туда-сюда. Ну, в общем, туда!

– Ох! – с восторгом выдохнула дама.

Оба рассмеялись и отбили друг другу ладони, как это делали подростки.

Наступило взаимопонимание, которое Раиса Ивановна, как истинный управленец, тут же использовала в своих управленческих целях.

– Господин Эйнштейн, если я вам симпатична, давайте расширим и углубим наше взаимодействие. Предлагаю сохранить и сообща оберегать городскую традицию “Раскаяние”. Или её ещё называют: “Выкупи винО и искупи винУ”. Уверяю вас, город от этого только выиграет, а вы не окажетесь в накладе.

В лице старого еврея что-то дрогнуло. Молниеносно просчитав свою выгоду, он решил, что при поддержке министерства и непосредственном участии Раисы Ивановны прибыль от продаж виноватым может оказаться больше, чем прибыль от продаж бессовестным. Тем более, что изменилась обстановка в стране в связи обострившимися отношениями с НАТО. Бессовестные в срочном порядке покидают страну. Виноватые остаются. Живут. Работают, воюют и защищают Родину. И очень нуждаются в винЕ. Тут без таргетинга понятно, что всплеск покупательского интереса бессовестных – это временное явление в России. А виноватые всегда будут. Всегда будут пить и раскаиваться.

– Договорились! – воскликнул Эйнштейн. И они опять ударили по рукам.

Сердечно распрощались, и Раиса Ивановна, подхватив свою сумочку от Dior и пакет с водкой от Эйнштейна, степенно и величаво покинула антикварный магазин.

На улице, не доходя до угла, она столкнулась с возбуждённой толпой. Протиснувшись сквозь плотно стоявшие тела, она попала в самый центр, где стояла машина скорой медицинской помощи. На носилках лежал Пётр. На его лицо падали снежинки и не таяли, покрывая тонким слоем полупрозрачного инея.

Она провела рукой по щеке, откинула волосы со лба и заметила, что ресницы дрогнули. Слава Богу! Жив!

Рядом вырос полицейский.

– Вы знаете этого человека?

Раиса Ивановна кивнула.

– Кто он?

– Лучший из нас.

Полицейский недоверчиво глянул.

– Фамилия, имя, род занятий, место проживания.

Ничего не ответив, она отвернулась. Машина скорой помощи уехала. Полицейский исчез.

– СБУ заказала, – послышалось справа.

– С чердака стреляли, – отозвалось слева.

– Понятно дело! Миллиардер. Помогает фронту.

– Да-а-а. Жалко парня.

– С охраной надо ходить! Раз миллиардер, надо ходить с охраной.

– От судьбы не уйдёшь. И охрана не поможет.

Люди стали расходиться, недовольные тем, что зрелища оказалось маловато. Но тут из толпы воспрянул один, самый пропитый и задиристый. Он зацепил Раису Ивановну и закричал.

– А я тебя знаю. Ты на завод приходила. Рожу кривила. Всем была недовольна.

Мужчина вцепился в лацканы английского шевиотового пальто.

– Меня с завода попёрли.

– Неужели из-за неё?

– Из-за неё! Из-за кого же ещё? Из-за этой министерской крысы!

Женщина вздёрнула подбородок и выгнула спину, чтобы не уткнуться лицом в грудь наглеющего мужлана.

– Пусть теперь за всё ответит, – процедил он сквозь зубы. А она, изловчившись, оттолкнула его и отдалилась. Но мужлан не отступал. Вцепился в рукав и просверлил маленькими, водкой залитыми глазками.

– Сначала премии лишили. Потом сократили. Потом я запил. Меня бросила жена. Дети отвернулись. Теперь я один. Бомжую.

– Вот сука!

– Конечно, сука! Пусть ответит!

Мужчина ухватился за шарф и передавил глотку. Стало трудно дышать. Лишившись сил, женщина повалилась на колени. Ещё немного и настал бы её конец, но тут сбоку кто-то ударил по рукам насильника, и тот её отпустил.

Получив свободу, Раиса Ивановна вздохнула, встряхнулась, сорвала с себя шарф, бросила его на землю и полезла в драку.

– Дай-ка я врежу тебе! Заводской рабочий!

В поисках поддержки женщина перевела взгляд на толпу и пошарила по потемневшим лицам. Человеческая масса дрогнула и заколыхалась, как плохо застывший студень. Поддержки она не нашла. Поняла, что биться придётся одной.

Она замахнулась и ударила мужчину сумкой. Мужчина озлобился и протаранил её тучным корпусом. Попятившись, она устояла и вскинула кулаки.