Монпасье

Бессмысленно, но красиво

Перья, заливисто вереща,

Прыгают в ветвях игриво,

Дворник насыпал в кормушки зерна.

Бессмысленно, но красиво.

Лошадь, махнув головой,

Языком зацепила жниво,

Сервировали обед ломовой.

Бессмысленно, но красиво.

Ребёнок надел парадный костюм

В саду, чтобы выглядеть мило.

Улыбкой ода́рен с беззубого рта.

Бессмысленно, но красиво.

Отец признается, в хозяйкой любви

Коту, теребя игриво

Не жизнь, а сметана тунеядцу коту.

Бессмысленно, но красиво.

Девчонка метёт остывший пирон

Пища́ о своём плаксиво:

– Работа – Нет дом,

Нет – работа. Нет – дом.

Бессмысленно, но красиво.

Мозг реставрирует, свернутый врач

С опытом, но удивило

Он – доктор, и в то же время – палач.

Бессмысленно, но красиво

Родился на свет Христос

И им мать, как факелом осветила.

Народ разъярённый никак не унять.

Бессмысленно, но красиво.

Сомнамбула черепа растеклась,

Дух спит, и сознание остыло.

Мор, СПИД, эпидемии всё при нас.

Бессмысленно, но красиво?

Планета раздулась, кора разошлась.

Планета подумав, остыла.

И нас, пощадив, от себя отреклась.

Бессмысленно, но красиво.

Бой

Много пить надо ли огненной водки?

И селёдкой закусывать кислород,

Углекислым газом гасить пороги

Прибоев судорог, скрививших рот.

Пойло дрянь, но приятнее многих соседей.

Соседей по паспорту и отцу.

Это уже, как будто призвание,

Загнанным сделаться сродни псу.

Алкоголики, знаете, странная тема.

Запах скверный, и очень противны на вкус,

Но за драной рубахой, чуть отодвинув, ребра, виднеется каменный груз.

И его орошают палёным шнапсом,

А гнёт тяжелеет, отборный, кремень

Год за годом, смоченный собственной болью

К бедолаге приходит замыленный день.

И это чудовищно!

У́зы сто́ит бить снарядами, в слабое естество.

Не убьешь эту гадость, придётся вычеркнуть

Из жизнедеятельности, самого.

Мир ничтожен, и ты в этом мире бесхозном

Лишь убежище для паразитов и блох,

А очиститься можно, упомнив кто ты,

– Ты же точно такой же маленький Бог!

Но это для сильных, а ты сдаёшься

Обливши горючим косое лицо,

Сжимая гранату, зажмурив веки

Безжалостно дёргаешь за кольцо.

Середина

Я сама плюю в свой колодец,

Хоть водица чиста и невинна,

С вросшим деревом междоусобиц,

Я сама себе середина.

Раздор пересёк сплошную, война расцвела в столице.

Я сама себе нечто чужое, я пою себе небылицы.

И сама верю в каждое слово, плачу сразу, смеюсь постепенно,

Я сама себе рваная рана, я сама себе вскрытая вена.

Мне не чуждо касание быта, но сам быт опротивел до жути

Я не нравлюсь себе, непременно,

Но влюбилась бы, если по сути,

И ласкала б обвисшую кожу,

Полотно битый час не красится,

Я сама себе тень бездонная,

Я та мышь, что по норам прячется.

Я богатое чувствами общество,

Я корыто поносом измазанное

Абсолютное, и понятное.

Абсолютное, недоказанное.

Меж бёдер покажется плоти нож

Примеряю к увядшему декольте,

Я гибрид из разных пород и рас

Отщепенец с божественным намасте́.

Акт случится с такими же или с собой,

В отражение зеркала вовсе не ты,

В отражение туловище под водой

Окисление эпической широты.

Мозг свернулся как сеть и на век застыл,

И его насильственно ворочу

Растяну на четверть внизу низин

Разверну на градусы, отпущу.

Что ты можешь? Скажи мне в лицо, давай!

Сколько будешь терпеть меня, истязать?

Я плюю в свой колодец, и пью потом,

И за это согласна себя распять.

Один, два, три

Не принимаю ни в чём участие,

Не плачу́ угловатых с нолями.

Я сегодня как деепричастие

Я не с вами, и вы не с вами.

Перепробовал горы химии,

Заколол бедро до тугих узлов

Применил к себе репрессалии

Бесов вытащил из шутов.

Улыбаться не смеет изогнутый рот

То ли я, то ли прикус не подошёл

Я сегодня по-прежнему антипод,

И по-прежнему формирую шоу.

Уезжаешь при жизни в другие края,

Что ты делаешь Господи, посмотри

Колупаешь загнившую борозду

Закрываешь, считаешь: Один, два, три.

Может выкроить что-нибудь, как Ван Гог,

Может тоже себя в виде уха дарить?

Я наверное, пальца лишиться бы смог,

Ой, да ну его, пальцы умеют шить.

Может брюхо вспороть? Да и то не факт,

А вдруг вытащат, то ли ещё могу.

Я беру свои карты, кладу их вспять,

Я повешенный снова, и не в ладу.

Может выколоть глаз, или выбить зуб?

Сделать больно снаружи, чтоб стихло внутри.

Я душевнобольной, и опять в бреду,

Закрываю, считаю: Один, два, три…

Не сон

Не знаю, как писать по-другому?

Я страдал уже множество зим, и с балконов бросил кажется полмиллиона окурков,

А после просто исчез.

Я бродил по пустыням и топким болотам.

Был в бараках, в лесу, был могилой сиротам,

Был собакой, в упряжке бревенчатой юрты,

Котом, что крадёт колбасу.

Кем бы нибылось мне, как не делалось плохо, я слезами своими растапливал ноты,

Они таяли и улетали на волю, восхваляя хрустальную соль.

Я высчитывал ноль, и со мной обходились, как с детьми, которые не родились,

Смывали в проточные ржавые трубы больничного гальюна.

Я устал, отработал, не хочется плакать,

Не хочется вешаться и царапать дверь арендованой, ёмкой коробки,

Распыляться, как аэрозоль.

Лететь словно бабочка, собираться, влюбляться, отряхиваться, вытираться

От физических шрамов и быть обтекаемым, в душе, без внеплановых нор.

Бодрит лучше кофе твоё настроение, твоё сердце колотится за благословение,

Бога, выпрашивая билеты, тебе, на зелёный вагон.

Брось каку-мысли, тебе не светит: Создавать эшелон, обнажаться при свете,

Не светит многое, но ты старайся, ведь кажется – ЭТО НЕ СОН.

Безразличие

От жизни до смерти всего один шаг,

И он называется безразличие.

Я не приемлю сон натощак, и тыловое двуличие.

Тик Ток разрывает немая волна,

Летят со всех трещин объёмные жопы,

А мне, а что мне, мне моя сатана не велит затесаться в топы.

Балансирую между пустым и умом,

Между стрингами и Маяковским,

Между юбками мини и красной Москвой,

И костюмом мужским неброским.

И хочу кое-как тоже все-таки жить, не терпеть от прихода к приходу.

Может правда и мне до пизды натянуть чулки, и в любую погоду,

По снегу и лужам в этих чулках обзоры пилить в ютубы,

Или тоже в каких-нибудь кабаках давать за песцовые шубы.

Может правда светить сосками в лицо, оголять целлитные ножки?

Испивать за здоровье гос. чина винцо, зени́цы скроить как у кошки.

Бросить учёбу, уйти с головой в ориентиры Московской трассы.

Я не знаю, а хочется тоже жить, умертвить однотонные рясы.

Не расписаться в собственной серости, гомеостаз обнаружить.

Не ишачить в столовой за 70р. в час, и не члены чужие утюжить,

А заработать на тучный конец без расчехления бёдер,

Чтобы икра не только в рекламе, чтоб дома и в виде вёдер.

Закрывать что ли Джойса, идти в магазин за кружевом и чёрной кожей,

Надевать костюмы шальных медсестёр, выходить угловатой рожей.

Продайся девчонка, шепчет страна, снимай XXL трусишки,

Открывай свой айфон или что у тебя, сожги лекционные книжки.

Будешь шлюхой, как молодая кровь, подписота взлетит как ракета,

Похоронишь понятия совесть, любовь, зато популярна где-то,

И рекламные деньги тут же в пути, уже едут к тебе сапсаном,

Вот видишь как быстро, вот у тебя наличные, в клатче засса́ном.

Продаёшь по частям половые дела, вертишь анусом с придыханием.

От жизни до смерти всего один шаг, и он зовётся отчаянием.

Росток

Хрупкие женские грёзы, канули в свежий поток.

Капали тучные слезы, в землю, и дали росток.

Росток пытался пробиться, сквозь почву сухого кремня,

И стоило измениться, рассаде, как будто броня окутала ломкий росточек.

Смотри высоко дорогой!

Росточек поверил в слово, росточек свершился собой.

Смотри, за слоем граненым, медовый, солнечный свет.

Смотри дорогой, поднимайся,

Встречай янтарный рассвет!

Ты можешь, ты сильный и слабый, ты красив, о Бог мой, как хорош.

Ты нужен как воздух и море, ты нужен, как тёплая рожь.

Росточек поверил, поднялся, полюбив своё естество,

Как здорово что он не сдался, как радостно за него.

Поговори со мной обо всём на свете

Пожалуйста, поговори со мной обо всём на свете, о цветочном узоре, о кривопошитом пледе.

Поговори о закате, нечёсанных маленьких Йети, поговори со мной о жаре, или лучше рассвете.

Поговори о зелёных вагонах, о тёплых лужах, о тома́х неизвестных тебе, и о неуклюжих.

Попроси меня рассказать то, о чем волнует, я поверь не заставлю ждать,

Они атакуют тебя мои разносортные мысли.

Помнишь юность? На шее твоей повисли мои хрупкие руки, чувства неслись парадом.

Я поверь мне, не только хотела казаться адом.

Я хорошая девочка, маленькая, но чужая, я так редко встречала кого-то, за кружкой чая.

Ты был не образцом, но какие они наши годы, наша ложка была не к обеду, к несчастью роды,

Но знаешь, мы были как будто единым целым, хлипким, нежизнеспособным, всегда под прицелом.

Ты не нравился моей маме, и папе тоже, я не нравилась всем твоим, не казалась хорошей.

Мы прозрачные бабочки, в продуваемом ветром поле, разлетелись по разным мирам, уподобились воле, нас несло, мы кружились, сношались с другими в вальсе,

А увидив друг-друга чрез множество зим, откупились,

– "Здрасте".

У тебя появилась невеста, не я, другая, она лучше наверное, что я несу? Не знаю.

Я просто соскучилась, знаешь, погано всё это, поговори, просто скажи, прошу,

Обнажённа, раздета, душу открыла ты знаешь, ты её видел, предал не предал, поговори, без игр.

Я прошу, ну пожалуйста, да обо всём на свете,

Нам ведь есть о чём рассказать друг-другу, у нас же дети.

По ком звонят колокола

Я помню тот бесцельный день, лучи окутывали землю.

Упрямо солнце-феномен распада не давало стеблю.

Куда уходит краткий час, когда сменяются минуты, и молчаливый, старый дуб, куда хоронит атрибуты, свои, он что-то потерял, я тоже, тоже, очень много,

Тех, кто меня не понимал, и тех, кому ко мне дорога.

Я помню, знал их голоса, мы пели, мы смеялись, жили, но их забрали небеса,

Они на время одолжили те души,

А я здесь, я есмь, я видел тлен, подошву смерти.

Я зачерствелый человек, но в сердце шевелятся дети.

Когда пробьёт беззвучный час, вибрация пройдёт по коже,

Замечу свет, но не сейчас, сейчас я больше не тревожен.

Их голоса ответят мне, глаголом на мои вопросы, мы будем там, наедине,

Там будут море и матросы, и старики, и доктора, и мама чья-то обернулась…

По ком звонят колокола?

По тем, кого коса коснулась.

Памяти любимого поэта

Здравствуйте, дядя Бродский, как вам в квартире живётся?

Сколько квадратов в квартире? Она как была или шире?

Слушайте, дядя Бродский, как вам скажите, живётся?

Бессмысленно ль всё во вселенной,

Там ты такой же пленный?

Скажите мне Ося Сашин, а Женя с тобой Лукашин?

А правда рождается в споре? А пишут про что на заборе?

Простите, товарищ Бродский, у вас папирос не найдётся?

Я курил, к сожалению, бросил, когда проступила осень, мне начать бы,

Но пахнет по́том, деревья смердят помётом, вообще знаешь, мир изменился,

Хорошо ты ещё не родился.

Как захочешь, мужчина Бродский, побывать где-то вновь, так придётся,

Меня разыскать, но не сразу, по Божьему, по приказу.

«Не хочется». Ладно Бродский, мне как и тебе, доведётся,

Бороться с собой, местами, отчитываться перед властями,

Покидать страну, но с восторгом, бодаться до сме́рти с моргом,

Придётся стоять, ложиться, дружить, поминать, женится.

Здравствуйте, дядя Бродский, как вам в квартире живётся?

Мне, живётся печально, сейчас расскажу детально.

Я не знаю как ты, но остро, воспринимаю фальшивых взрослых,

Боюсь все буквы алфавита, и прямолинейная бритва

Скользит от лобковой, выше, к сосудам, на шее-крыше.

Совершите ошибку дядя, за дверью смеются бляди,

Мир также прослыл пробелом, если подумать в целом.

Я знаешь, из комнаты вышел, был на помойках и слышал,

Что там где ты есть, нет покоя, и там зачерпнут за живое.

Не выходи, не совершай ошибку, не интересно сюсюкать Шипку,

Не будь дураком говорю! Будь тем, чем другие не были!

А есть, я есть часть вот этой остеохондрозной мебели.

Я есть часть прогнившей фармакологии, я есть система, ведущая ноги.

Я бреду куда карта ляжет, куда продавщица скажет идти, я иду,

И прохожих лица, отражение части столицы, напыщенны и лукавы,