Жемчуга

Littore quot conchae, tot sunt in amore dolores.

«Сколько ракушек на морском берегу, столько и страданий от любви» (лат.)

Овидий

Глава 1

Если бы я мог вернуть время назад, то сделал бы что-нибудь, отчего стало бы светлее на душе. Но что я мог сделать? Мне было всего шесть лет, когда я стал осознавать, что происходит на самом деле в моём доме. У нас было всё. Много из того, что было в нашей семье, не было у других. У нас был большой загородный дом на озере, у нас была огромная двухэтажная квартира в центре города. У мамы была престижная работа, а папу знали все. Иногда его даже узнавали прохожие на улице, так как сам он любил частенько ездить на метро, чтобы не стоять в пробках. И всё было хорошо, но не было самого главного. Но про это я понял чуть позже, так как все пытались тщательно скрыть отсутствие любви. Мне стало не понятно, почему я вижу такие странные сны, иногда они повторялись. Я знал, что говорить маме об этом нельзя. Я был уверен, что если я ей это расскажу, она очень разозлится на меня. В то время она начала часто злиться по пустякам, и я не раз замечал на её лице раздражение, которое сильно портило её внешность. Я старался не расстраивать её. Я видел, что она устала быть «хорошей». В ней было много нереализованного, скрытого, подавляемого, которому никак не удавалось выйти наружу. В чём был талант матери? Я так и не понял. Знала ли она, для чего живёт? Я не уверен. Каждое утро она читала молитвы по маленькому молитвенному сборнику и заставляла меня делать поклоны перед выходом в школу, а по воскресеньям мы ходили на службу в церковь, где во дворике храма было церковное кафе. Я ждал с нетерпением окончания службы, чтобы съесть своё любимое малиновое мороженое, которое мне разрешалось вкушать лишь только в эти особые дни.

Папа никогда не ходил с нами в храм, он всегда был чем-то занят. Иногда он забирал нас после службы на машине, и мы ехали в торговый центр, чтобы купить маме новое платье. Так он отделывался от тяжёлых бесед с матерью, которые он очень не любил. Она хотела ему понравиться и часто выбирала платья ярких цветов, но отцу было всё равно, в чём она была одета. Он давно перестал смотреть на неё. Мне казалось, что мать одевается слишком откровенно для своего возраста, но сказать об этом я ей не мог. Она не послушала бы меня.

Мама очень хотела, чтобы я был похож на него, но я унаследовал её черты лица и цвет глаз. Я был не прав, когда думал, что всё наладится. Чем больше мать старалась выдавать нашу жизнь за абсолютное счастье, тем чаще я стал замечать некий нездоровый блеск в её глазах. Она стала вести себя очень странно, и у неё появилась одна новая привычка. Когда отец просил её сделать что-нибудь против её воли, она брала мои вещи и начинала бросать их в отца. Я не понимал, зачем она так делает. Тогда отец говорил мне подняться к себе в комнату и сидеть там, пока он не придёт за мной. Однажды я так просидел долго – долго, пока сам не решил снова спуститься на кухню. Я просто не мог заснуть из-за голода, а меня всё никак не звали на ужин.

Когда пришёл в пижаме на кухню, то увидел мать, на которой было это ненавистное мне с тех пор ярко-зелёное шёлковое платье. На кухонном столе стояла открытая бутылка водки и законченная бутылка вина. Мать была в полубреду и разговаривала сама с собой, вернее сказать, со своим отражением в зеркале, которое висело над старинным пианино, уставленным её портретами в рамках и другими семейными фотографиями. Я также увидел на столе раскрытый модный журнал, на страницах которого была красивая женщина в жемчужном колье и серьгах. Она была значительно привлекательнее мамы во всех смыслах, и даже такой маленький мальчик, каким был я, понял это. Я сразу определил, в чём дело: отец ушёл от нас, и, скорее всего, он ушёл к этой женщине из журнала.

Увидев меня на кухне, мать не сразу обратила на сына внимание. Но когда она заметила, что я рассматриваю заветный журнал, она выхватила его из моих ручонок и стала рвать глянцевое издание на мелкие клочки. Она плакала, кричала и, в перерывах, хватала меня, то прижимая крепко к себе, то отталкивая и шлёпая. Её глаза снова заблестели, и мне впервые стало страшно. Мама сказала, что всё это происходит, потому что есть я, а я никак не мог понять, что я сделал такого и в чём я виноват. Я сказал матери, что скоро вырасту, заработаю денег и куплю ей ещё более красивые жемчуга, чем те, в журнале.

Когда я попытался обнять её, она толкнула меня так сильно, что я не смог удержаться на ногах и упал. Я ненавидел этот мраморный, в чёрные разводы, пол с подогревом. Мне не нравился стиль матери и не нравилось то, как была обставлена наша квартира и загородный дом. Во всём этом был какой-то подвох. И теперь стало понятно, что отца не смог удержать этот антураж, над которым так тщательно работала мать. Правда, в тот вечер я не знал, что он ушёл навсегда. Это я понял только тогда, когда мать уволилась с работы и сказала, что мы скоро уезжаем. Я хотел спросить, смогу ли я увидеть папу, но всё никак не знал, как лучше это сделать, и я оставил для мамы маленькое сердечко под подушкой, которые вырезал сам из картонной коробки из-под кроссовок, которые мне привёз папа из командировки в Париж. Мама всё поняла и решила со мной поговорить серьёзно. Она сказала, что папа очень любил меня, но теперь он больше не будет дарить мне подарки, и мне лучше начать привыкать к тому, что папа больше не придёт.

Вначале я думал что это просто так, и скоро всё изменится. Но ничего не изменилось. С тех пор мама совсем перестала улыбаться, и тогда я понял, что мама не может меня полюбить. Я даже теперь не могу на неё злиться, но мне не хотелось в это верить. Но я это почувствовал так сильно, что не мог себя обманывать. От ревности и злости мать постарела и стала курить. Я очень расстраивался, когда она пила. Она совсем перестала следить за собой, и теперь у неё седые виски и корни волос, потому что она больше не ходит в салон красить волосы.

Я чувствовал, что есть что-то, что мне никто никогда не скажет. Есть какая-то тайная сторона у этой истории, и поэтому папа так поступил. Он не бросил бы меня просто так. Я дал самому себе обещание раскрыть энигму, и, чтобы не забывать об этом, я прожёг себя маминым окурком, отчего на запястье остался шрам с двухцентовую монету. В тот страшный вечер, когда мать улеглась спать, я собрал обрывки страниц журнала, а после склеил их и часто подолгу смотрел на портрет этой загадочной женщины, которой принадлежало сердце отца.