Икар

Глава 1. Икар и первый апостол

Икар в задумчивости брел по песчаному берегу безымянной реки. Тридцатитрехлетний молодой человек, совершенно не замечая царившей вокруг гармонии живого и неживого, истинного и иллюзорного, шагал босыми ногами по осточертевшей, даже в столь незначительном возрасте, геосфере, нежно лелея давнюю свою мечту – нацепив на спину крылья, покинуть матушку-Землю и, пронзив последовательно слои стратосферы, мезосферы и что там еще имелось у этой наскучившей ему планеты, устремиться к Солнцу, пылающему в огненной славе Дому, неодолимо манящей термоядерной обители, туда, откуда, как хотелось думать Икару, он был родом.

Слепящее пятно в небесах всегда привлекало юношу невозможностью заглянуть за завесу сверкающей пелены, пусть и отраженной в неспокойной воде, оно хлестало по зрачкам искрящимися плетьми, не позволяя пытливому взору зацепиться хоть за краешек будоражащих воображение берегов.

Предаваясь столь не свойственным его возрасту мечтаниям, Икар невольно увеличил шаг, будто бы скорость передвижения по земле приближала его ко встрече с вожделенным светилом, и в ту же секунду, когда он перешел на бег, сухая черная коряга, поставленная сюда не иначе как усилиями самого Врага рода человеческого, безжалостно «схватила» спринтера-фантазера за пятку, отчего Икар, пока еще только готовящийся к своему будущему полету, смог немного потренироваться.

Приземление хоть и было произведено по всем правилам, на четыре точки, но все же начинающий астронавт достал носом до речного песка, что вызвало непроизвольный выброс энергии в виде замысловатой сентенции от вернувшегося из короткого путешествия в объятия родной планеты и тихий смешок от встречающей стороны – обнаженного по пояс мускулистого мужчины с внимательными серыми глазами и короткой клинообразной бородкой.

– Однако, молодой человек, надобно смотреть под ноги, а не грезить девичьим станом, дабы сохранить в целости нос и другие полезные члены, – язвительно заметил он.

Икар не стал обижаться на незнакомца, это вообще было не в его привычках.

– Икар, – просто представился юноша, отплевывая песчинки, прилипшие к губам.

– Рыбак, – так же незатейливо ответил незнакомец и принялся неторопливо вытягивать из воды сети, более не обращая внимания на молодого человека.

– Я собираюсь к Солнцу, – как бы между прочим произнес Икар, потирая ушибленное колено.

Рыбак молча продолжал делать свою работу, стараясь не зацепить снастями за ветки ивы, опустившие свои «руки» до самой воды.

– Не хочешь со мной? – юноша слегка повысил голос, полагая, что собеседник не слышит его.

Рыбак остановился и посмотрел на Икара взглядом лечащего врача:

– Нет.

– Почему?

Любой человек дела не переносит, когда его отвлекают от трудов праведных, тем более если зевака оказался еще и психом, бредящим о межзвездных полетах.

– Там нет ни рек, ни озер, а значит, и мне на Солнце делать нечего, – стараясь быть спокойным, ответил Рыбак. Мускулы на его плечах напряглись, и сети пришли в движение.

– Возможно, на Солнце имеются солнечные реки и даже целые моря… – восторженно начал Икар.

– Если только жидкого гелия, – усмехнулся Рыбак, демонстрируя начальные познания в астрофизике.

– В которых водятся солнечные рыбы, – продолжил, не обращая внимания на усмешки, Икар. – Для того чтобы узнать это, всего-то и надо – слетать на Солнце, превратиться в солнечного рыбака и…

– Сплести солнечные тенета, – Рыбак снова остановился и уже раздраженно добавил: – Видимо, из протуберанцев.

– Давай помогу тебе, – предложил юноша в надежде хоть как-то наладить диалог.

– Не стоит, – грубо отрезал Рыбак. – Каждый должен заниматься своим делом, рыбак – ловить рыбу, мечтатель – мечтать. Иди и мечтай.

– Неужели тебе никогда… – взорвался Икар, хватаясь за сети, но Рыбак клещеобразной рукой «перекусил» его кисть:

– Я счастлив здесь, на Земле, на этом пустынном берегу. Для чего отправляться на поиски неведомого и, весьма вероятно, несуществующего, меняя привычные устои?

– Нравится часами торчать в холодной воде в обществе пиявок и лягушек, ожидая, что сети твои вытянут на берег золотую рыбку? – Икар морщился от боли, настолько сильно Рыбак удерживал его руку: – А вдруг получится, нацепив крылья, взлететь ввысь?

Подобного напора охотник за обитателями речных глубин явно не ожидал, он ослабил хватку, отчего сети остановились посреди потока:

– Крылья рыбака, – несколько озадаченно началось его объяснение, – сплошь из чешуи, перьев на них не сыщешь. Помыслы мои в глубине, а не в вышине, да и Солнце, к которому зовешь, иной раз мешает своим жаром, делая рыбу ленивой до клева и безразличной к прикормке.

Вены снова вздулись на руках, и сети пошли к берегу. Икар не стал мешать Рыбаку, но уходить и не собирался:

– Вытаскивая рыбу из воды, лишаешь живое существо привычной среды обитания, убиваешь плоть через удушение, принимая ее жертву в угоду чреву или на потребу существования, но разве не можешь ты, человек, обойтись без этой жертвы? Бог наделил Землю иной пищей.

Рыбак, не прекращая вытягивать сеть, усмехнулся:

– Вытащив солнечного карпа из солнечного озера, не лишу ли я его среды обитания, к коей он приспособлен, как делаю здесь, на земле? В чем разница? Взгляни, – он вытянул на песок свою сеть примерно наполовину, в ней обреченно трепыхалось с десяток блестящих, упругих тушек. – Безмозглая рыба, зашедшая в мои тенета, просто меняет форму существования, потеряв свободу, она окажется запеченной на углях и растворенной затем моим желудком. Так же и Человек, свободно действующий в своей среде, запутавшись в собственных деяниях, оказывается «вырван» из нее, чтобы через мгновение очутиться в Аду, на тех же самых углях, что давеча сам раздувал для карпа.

Рыбак аккуратно освобождал улов, цепляя каждую рыбину за жабры на веточку оливы, а закончив, опустил трепещущую гирлянду в воду, прижав ветку камнем.

– Я поступаю по отношению к рыбе, как Творец по отношению к человеку – на Земле, как на Небе.

Икар, глядя на подводную тюрьму для несчастных водоплавающих узников, отчаянно шевелящих плавниками, печально произнес:

– А не как Лукавый, расставляющий вокруг человеческих душ сети порока, чтобы затем пожрать их, заблудших и запутавшихся?

– Так жил мой отец и мой дед, дед деда так же ловил рыбу, а кто правил их ремеслом, Бог или Дьявол, мне неведомо, да я и не задумывался, некогда. – И рыбак полез в воду ставить сети снова.

– Возможно, нет, я даже уверен, – вскричал Икар, – на Солнце все по-другому.

– Мы не на Солнце, – деловито пробурчал Рыбак, стоя в речной воде уже по пояс.

– Чтобы узнать, так ли это, я и отправляюсь туда, – Икар взглянул на вожделенную цель, прикрыв ладонью глаза.

– Не боишься разочароваться? – Рыбак вылез из воды, и на песке образовалось темное пятно, напоминающее испуганную каракатицу. – Вдруг там еще хуже, к тому же, долететь до Солнца – потратить время, а оно здесь дорого.

– Меня не страшит потеря времени, когда есть результат, – вспыхнул юноша. – Больше пугает отсутствие результата при избытке времени.

Рыбак отжал намокшие штаны и разложил их на горячем песке сушиться:

– Часами просиживая без движения на берегу, один, в ожидании клева, я перестал замечать время, а возвращения домой с пустыми руками, что далеко не редкость, научили меня не привязываться к результату. Ни потеря времени, ни отсутствие цели давно не имеют для меня значения. Жизнь протекает и в безвременье, и в безрезультатности, но при этом она может быть прекрасна именно там, где ты сейчас.

Огорченный Икар еле слышно спросил:

– Ты не последуешь за мной?

Рыбак вытянул из реки оливковую ветку с нанизанной на нее рыбой и протянул молодому человеку:

– Нет. Слова твои не вдохновляют умиротворенную неспешным течением бытия душу, но всем, кому захочется послушать про Икара, стремящегося к Солнцу, я не откажу в пересказе нашего разговора.

Икар с благодарностью принял из рук Рыбака улов и пересчитал тушки.

– Все правильно, – произнес он, – одиннадцать штук.

– Почему правильно? – удивленно поднял брови Рыбак.

– Одна уже сорвалась, – загадочно ответил Икар и бодро зашагал вдоль реки, не сводя глаз со сверкающего на водном зеркале Солнца.

Глава 2. Икар и второй апостол

Не редкие минералы, затертые в складках каменных одежд, не слюда, переливающаяся всеми цветами радуги на скальных боках, не вкрапления золотых самородков в толще остывшей лавы, но черная, наполненная тучным гумусом, пахнущая мульчей и грибными спорами земля – вот главное богатство человечества, вот истинный дар Богов и жертва матушки-Землицы заселившим ее просторы недоразвитым особям. Так рассуждал Землепашец, закончив обработку надела и притулив ноющую спину к плугу, со счастливой улыбкой на лице вдыхая отдававшее недрами тепло в еще прохладный, утренний воздух. Длинноносые грачи, громогласные его спутники, суетливо вышагивали по вспаханной земле, ловко хватали неожиданно для себя оказавшуюся на поверхности живность, подбрасывали вверх несчастных букашек и червяков, звонко клацая клювами от удовольствия, и бежали дальше, к зазевавшейся мошке или сколопендре. Сколько раз наблюдал за этой картиной буйного пиршества Землепашец и не уставал восхищаться неисчерпаемым богатством земного покрова, приносящего свои плоды уже в первые минуты после того, как его коснется рука человека.

Подвижная, дышащая, копошащаяся перина под жаркими лучами солнца «полыхала» тягучим маревом, и крестьянин, устав отмахиваться от назойливых слепней, уже начал погружаться в долгожданную дрему, как вдруг на краю поля, в трепещущем воздушном полотне возникла одинокая фигура, которая, и не подумав обогнуть вспаханный надел, направилась прямо к утомленному наблюдателю. Сначала Землепашцу даже показалось, что наглец, посмевший надругаться над периной черного бархата, не ступает на нее вовсе, а как бы парит над землей, но стоило незнакомцу приблизиться, как стало ясно – на теле нетронутой, девственной «кормилицы» остаются грубые отпечатки его сандалий.

– Какого черта! – выругался крестьянин, вытирая соленый пот со лба.

– Я Икар, – ничуть не обидевшись, произнес человек, так беспардонно топчущий труды Землепашца. – И я иду к Солнцу.

– Можешь следовать куда угодно, хоть в пасть к Дьяволу, мне наплевать, но только не по моей земле, – крестьянин недовольно поморщился, разглядывая «урон», нанесенный его пашне незнакомцем.

– Но мне хотелось бы пригласить тебя с собой, – Икар лучезарно улыбался, всем своим видом подражая тому «Богу», на которого молился.

– Какого черта, – прозвучало вновь, – мне делать на Солнце, там жарко, там вечная засуха, а она – главный враг моего ремесла.

Икар, ей-богу, странный малый, не переставая скалиться, уселся рядом с крестьянином:

– А может, солнечные семена любят жар, не хочешь проверить?

Землепашец тут же подумал: принесла нелегкая идиота под конец работы, но не стал обижать собеседника и миролюбиво ответил:

– Солнечные зерна, я полагаю, это всего лишь искры, дающие всходы невидимых магнитных волн. Такому земледельцу, как мне, не узреть и не собрать плодов своего труда там, а ведь именно в этом и заключается смысл моей жизни.

Икар внимательно рассматривал крестьянина – мощные плечи переходили в бычью шею, обвитую змеями вен, жилистые руки труженика, сложенные на коленях крест-накрест, подобно двум дубам, сваленным ураганом, тянули за собой сгорбленную, измученную нелегкой жизнью спину, и в этой картине расслабленного упокоения жили только глаза, с любовью впитывающие вид идеально возделанной почвы, слегка испорченной дорожкой следов нежданного пришельца.

– Ты гнешь спину, подготавливая землю к посеву, чтобы потом гнуть спину, укладывая в нее семена, а затем опять будешь гнуть спину, собирая урожай. Когда-нибудь ты сломаешь ее.

– Но ведь это моя спина, – грустно усмехнулся Землепашец. – Считаешь, что солнечные пашни сами втягивают в себя семена, а готовые колосья валятся в солнечные снопы без участия солнечных работников? Послушай, Икар, я не знаю, как ты собираешься попадать на Солнце, но если произойдет чудо и тебе случится оказаться там, ты спокойно сможешь приставать с глупостями к солнечным обитателям, коли таковые имеются, но право слово, тис, согнутый в лук, до того момента росший прямым и стройным, даже стянутый тетивой судьбы, остается верен своему предназначению, будучи и согбенным, он помнит о своей изначальной природе. Вот и я, встав на путь этот еще в отрочестве, не разогнусь и на смертном одре.

Он поднялся на ноги и оперся на плуг:

– Это моя жизнь.

Икар, прищурившись, взглянул на Солнце (здорово, когда мечта всегда под рукой, по крайней мере, весь световой день) и неторопливо заговорил:

– Отчего же лучнику не приходит в голову снять тетиву и, распрямив спину тисовой ветки, преобразить ее в посох странника, несущего в мир вопросы, а не стрелы, и если боль, то душевную, а не телесную?

– А не думал ли ты, – встрепенулся крестьянин, человек грубый и простой, но прямой и честный по натуре, – солнечный романтик, что утомленный своей миссией странник, на закате, прислонив спину к одинокому дереву на вершине холма, сунет руку в котомку и достанет хлебную лепешку для восстановления сил, появившуюся там благодаря обычному, приземленному землепашцу, которому нет дела до вопросов без ответов и пустых ответов на насущные для кого-то вопросы, если Солнце, что манит тебя столь сильно, высушило пашню, растворило облака на небе и выпарило воду в реке и нужно как-то спасать урожай.

Оратор от сохи смачно сплюнул:

– Солнце, надо полагать, есть обитель солнечных людей, и я думаю, их солнечные желудки устроены иначе, нежели наши. Нет в этом путешествии места для меня.

– Не обижайся, брат мой, – неожиданно обратился к крестьянину Икар, – но не страх ли потерять плоды трудов своих по причинам, судия коим сам Господь, говорит сейчас в тебе? Может, засуха или наводнение, уничтожающие многочисленных «детей» твоих, посаженных в возделанную почву, привязывает тебя к ней? И не так ли Господь Всемогущий «трясется» над нами, семенами Его, помещенными на матушке-Земле среди невзгод и неурядиц, и что тебе, а значит и Ему, если одно семечко вырвется ветром из-под кома земли и вознесется в небеса?

Землепашец в задумчивости почесал затылок, высыпав при этом на богатырские плечи сухие соломинки и запутавшихся в густых, вьющихся волосах бедных мух, еле живых от страха:

– Когда в закромах остался старый урожай, нет смысла переживать о потере нового. Так же Господу нашему Богу нет никакого резона лить слезы по поводу толпы идиотов, обряженных с ног до головы в железо, неистово стремящихся навстречу другим, схожим с ними недоумкам в нарядах другого цвета. Итогом подобных встреч бывают разбросанные по ристалищу части тел оппонентов. И дело здесь не в хладности сердца или безразличии ума, а в вечном круговороте семени и плода, посевной и жатвы, рождения и смерти.

Икар несколько смутился философским напором крестьянина:

– Ты не хочешь пойти со мной к Солнцу из желания оставить все как есть?

Землепашец надавил на плуг, и из-под стального клыка выползла наружу черная губа плодородного отвала:

– Мои предки жили так, и в этом бытии я не вижу ничего зазорного. Чтобы последовать за тобой, мне нужно увидеть, каков выйдет результат, если ты хочешь заставить меня прямо сейчас бросить плуг и поле и, нацепив крылья, отправиться к Солнцу, посеяв таким образом зерно новой жизни.

Икар, прекрасно понимая, к чему клонит его собеседник, только и развел руками:

– Солнце – это терра инкогнита для меня, Эльдорадо Кортеса, явь и мираж одновременно. Только прибыв туда, ты сможешь понять, как сажать искры в плазму, а дождавшись «урожая», познать вкус его.

На эти слова Землепашец усмехнулся:

– Перед посевом я нюхаю землю, так учил дед, и я боюсь, что сунув нос в солнечную пашню, я опалю волосы и ослепну раньше, чем увижу урожай. Я не пойду с тобой, тот, чье место определено заранее, должен обладать изрядной смелостью поменять его, мне такой подвиг не под силу.

Икар понимающе покивал головой и снял с прутика рыбешку:

– Это тебе.

– Я не ем рыбу, – Землепашец поморщился.

– Это не еда, это символ, – улыбнулся Икар.

– Символ чего?

– Нашего знакомства, напоминающего ловлю на живца и хоть и короткого, но общего пути, – в голосе молодого человека проскользнуло разочарование.

– Не люблю оставаться в долгу, – проворчал крестьянин и полез в карман. На свет Божий он выудил горстку пшеничных зерен.

– Все твои закрома? – рассмеялся Икар.

– Теперь твои, – Землепашец раскрыл ладонь.

– Спасибо, брат, – сказал Икар и, пересчитал зерна. – Десять, так и должно быть.

– Что должно? – удивился крестьянин, непонимающе глядя на странного собеседника.

– Не важно, хорошего сева, – снова рассмеялся Икар и, спрыгнув с пашни на нескошенную траву, засеменил прочь.

Глава 3. Икар и третий апостол

Сначала Икар услышал приглушенный лязг железа, затем сквозь листву стали пробиваться возбужденные крики людей и уже когда до путника окончательно дошло, что где-то неподалеку происходит вооруженная стычка, явственно прозвучал визгливый голос рожка, призывающего на помощь, после чего две стрелы срезали ветки ясеня над его головой. Икар резко свернул вправо с лесной тропинки, стараясь двигаться так, чтобы шум боя тревожил левое ухо, но продираясь через ореховые заросли, он запутался с направлением, запаниковал, а минутой спустя раздался еще один призывный рог, прямо перед ним, и лес неожиданно успокоился. Все произошло столь быстро, что Икар не глядя ступил на сухую ветку, выдавшую его положение треском, словно оружейная прислуга переборщила с порохом и бомбарда изрыгнула из чугунного чрева ядро вместе с невообразимым снопом искр и громоподобным раскатом. Юноша замер с поднятой ногой, прислушиваясь к последствиям своей беспечности. Три минуты спустя, когда согнутое левое колено затекло настолько, что удерживать его в подобном положении начала отказываться четырехглавая мышца бедра, очнулась сойка, за ней включились клесты, и уже через мгновение лес ожил общим многоголосьем своего пернатого населения.

Икар облегченно опустил ногу, выдохнул и… услышал впереди:

– Если ты друг, выходи на свет, если нет, сделай три шага назад и уходи с миром.

– Я друг, – поспешил уверить невидимого обладателя грозного голоса юноша. – Меня зовут Икар.

И испуганный путник, осторожно раздвинув ветви бузины, вышел на лесную поляну. Его взору открылась типичная картина небольшого, но кровопролитного сражения; в центре открытого места, через которое проходила тропинка, лежало поваленное, и судя по всему, не ветром, раскидистое дерево. На стволе дуба, а это был именно дуб, восседал рыцарь в доспехах, внимательно разглядывающий собственный щит на предмет повреждений, вокруг него в самых неудобных позах застыли солдаты, затеявшие засаду, все они были мертвы.

– Чистая работа, не правда ли? – гордо хмыкнули из-под забрала, указав железным пальцем на тела несчастных.

– Да, сэр, – ответил озадаченный Икар. – Вы только что умертвили… – юноша пошевелил губами: – полдюжины душ.

– Душа бессмертна, – рявкнул Солдат и поднял забрало. – А это… – он кивнул на тела нападавших: – Им просто не повезло.

– Не повезло встретить более сокрушающий меч, чем их оружие? – насмешливо произнес Икар.

– Они солдаты, как и я, – воин отстегнул ремни и снял шлем.

Перед Икаром был скорее его ровесник, нежели человек старше по возрасту, но длинные прямые волосы его были седы, а глаза тлели, как лучина, а не блестели, как полагается очам в молодые годы. Икар не без опаски приблизился к Солдату, все время поглядывая на тяжелый меч, забрызганный горячей, еще не запекшейся кровью.

– Не согласится ли бесстрашный воин составить мне компанию в путешествии на Солнце? Уставший от боев, ран, лишений и злобы в сердце наверняка захочет снять тесные доспехи и примерить невесомые одежды Света.

Стерев пот со лба пучком травы, Солдат задрал голову вверх:

– Солнечный воин, коли там царит мир и никто не помышляет о распрях, скорее пародия на солдата, лубок, подделка, дешевая театральная декорация, меч из дерева, а его удары имитируют за кулисами вооруженные кастрюлями статисты. Стать в строй с таковыми, плечом к плечу мне не хочется совсем, это позор для рыцаря, падение статуса, бесславная сдача бастиона, сожжение мужественности у позорного столба.

Икар, дав бравому вояке отдышаться, улыбнулся:

– Смена разящей стали на животворящее пламя, где же здесь стыд, падение и сожжение? Солдат живет мечтой о силе, разве не так? Там, на Солнце, ты обретешь силу огня, но не превращающего в угли и пожирающего на своем пути все и вся без разбора, а несущего Свет и Любовь.

Рыцарь молча потянулся к ближайшему поверженному им врагу и резким движением оторвал клок кожаной куртки, торчащей из-под кольчуги, после чего положил меч на колени и начал стирать с него кровь.

– Как мне убедить тебя? – заторопился Икар, раздраженный безразличием занятого своим делом Солдата.

Ратных дел мастер поднял на юношу усталые глаза:

– Тот огонь, что ведом мне, смертоносен, его безудержная сила, заключенная в мелкие серые гранулы, отправляет тяжелые каменные ядра в противника, без разбора дробя кости, его языки, накрепко связанные со смолой, беспощадно пожирают плоть, будучи излитыми на головы осаждающих, его жар выпаривает глаза несчастных, когда стеной до небес наваливается на их убежища. Мне знакомы мощь и величие огня, отправиться на Солнце – что самовольно забраться в жерло мортиры, заменив своей задницей пыж.

Икар расхохотался, живо представив себе эту картину:

– Возможно и так, но солнечные доспехи изменят понятия земного вояки на осознания Воина Света. Стрелы в руках твоих обретут скорость солнечного ветра и точность прохождения сквозь игольное ушко. Их энергия – жизнь и просвещение через опыт и преодоление.

– Друг мой, – совсем по-отечески, несмотря на равенство возрастов, обратился рыцарь к Икару, – доводилось ли тебе хоть раз оказаться в пустыне? Свет солнца, о котором бредишь ты, превознося его качества, несет в тех местах смерть и отупение, через медленный ее приход посредством обезвоживания. Я осквернил эту землю кровью многих людей, достойных и не очень, коварных соперников и благородных врагов, тех, кто заслуживал смерти семикратно и тех, кто ни в чем не был повинен. Крест могильный давно ждет моего тела, ибо меч, что пронзит меня, уже выкован и пребывает в умелых руках.

Солдат закончил со своим оружием и принялся изучать вмятины на щите, не забывая беседовать с Икаром:

– Не будет ли выглядеть экспедиция на Солнце как побег? Воин, покинувший ратное поле, трус, а я не хочу прослыть таковым, и посему мой ответ тебе – нет.

Икар грустно посмотрел на ивовую ветку с рыбой и нащупал в кармане горстку пшеничных зерен, подарок Землепашца:

– Сердце солдата отвердевает и становится подобно броне, защищающей тело, оно становится нечувствительным к чужой боли тем сильнее, чем чаще испытывает ее само, сердечное пламя застывает ледяным языком, ибо воин хоронит братьев по оружию быстрее, нежели успевает узнать имена новобранцев. Солнце растопит этот лед, вернет чувствительность, и сердце твое воспылает заново.

Рыцарь, определив самую крупную вмятину, положил щит на камень и стал топтать его железным башмаком. Убедившись, что плоскость более-менее выпрямилась, он повернулся к Икару:

– Все, как ты выразился, пылающие сердца, коих мне довелось знать, лезли на стены впереди первых и подставляли свои тела, когда не оставалось целых щитов, дабы прикрыть товарищей, все до единого лежат в сырой земле. Воин должен, а вернее, обязан иметь вместо сердца кусок скалы, только в этом случае у него есть шансы прожить больше тридцати лет. Там, куда ты зовешь меня, пребывают самые беззащитные существа, готовые подставить под удар обе щеки. Встать в их ряды – обладать непостижимым мужеством и невиданной отвагой.

Солдат ловко подхватил лежащий на траве меч и сделал несколько эффектных выпадов, напоследок аккуратно срезав синюю головку полевого цветка:

– Таких качеств у меня нет, я страшусь каждый раз нового боя, а в конце благодарю Всевышнего за то, что остался жив. От того-то ставлю клепки на щит и точу без устали меч, а не цепляю на спину крылья, ведь для полета мне придется избавиться от оружия и доспехов.

– Так в этом весь смысл! – вспыхнул Икар. – Начать новую жизнь – отказаться от атрибутов старой, устал бояться – не бойся.

Солдат, поддавшись порыву, отложил в сторону щит и меч, отстегнул нагрудник, сбросил налокотники и поножи. Солнце осветило его сильное, но бледное, измученное тело, покрытое паутиной шрамов. Рыцарь на секунду задумался, а затем резко сказал:

– Нет, Миру не стоит «любоваться» такой картиной, – и нацепил свое железо обратно. – Отправляйся один, чистый и непорочный сознанием и деяниями. Слишком много света там, на Солнце, для таких, как я. Мне удобно прятать глаза под забралом здесь, на Земле, а Солнце просто растопит сталь, и спрятаться мне будет негде.

Икар понимающе покивал головой, снял с ветки одну рыбу и достал зернышко.

Рыцарь горько усмехнулся:

– Слишком щедрое угощение.

Икар улыбнулся в ответ:

– Сохрани зерно, оно – символ Истины, пусть и малой, но ради которой ты идешь на смерть.

– А если нет в войне правды, – возразил Солдат, – правды с моей стороны и гонит в бой чужая воля?

– Тогда рыба напомнит тебе об изворотливости скользкого ума, что, оставшись вне океана Истины, протухает до зловония.

Они обнялись как братья, и Икар продолжил свой путь по лесной тропинке, оставив за спиной озадаченного встречей Солдата.

Глава 4. Икар и четвертый апостол

Красно-коричневая бесформенная масса, стоило ему коснуться мягких, влажных ее боков, начинала дрожать, извиваться, изгибаться и даже, как казалось Гончару, стонать, но не сопротивляться, и ее податливое тело постепенно обретало форму; какой ей быть, он еще не знал, сейчас, в начале пути, рождалась только заготовка, объем, степень стройности и изящества. Мастеру требовалось время, чтобы решить, мысленно осязать и увидеть, где и как пойдет изгиб, каков будет радиус, задающий выпуклость, и сколько галтелей чудесным ожерельем украсят горлышко, нет-нет, конечно же, шею будущей вазы. Пальцы ремесленника слегка подрагивали, но тем не менее оставались сильными и требовательными, глина, вечная его любовь, превращалась тогда в безропотную наложницу и позволяла, позволяла, позволяла, а он не спрашивал и делал с ней все, что хотел.

Попади в раннем детстве ему в руки музыкальный инструмент, наверняка нынешний гончар стал бы великим музыкантом; длинные, тонкие и невероятно цепкие пальцы способны были с легкостью освоить любой струнный, и приструнить всякий клавишный инструмент. Но мальчику суждено было родиться в семье гончара, и судьба ждала его возле печи и за кругом, в окружении мешков, заполненных глиной. Однако внутренняя тяга к музыке и врожденный слух не оставляли мастера ни на секунду, за работой он постоянно мурлыкал под нос, иногда завывая оперной дивой или срываясь на визгливый фальцет субтильного юноши-идола, и тогда заготовка под неловким движением ломала стройный позвоночник, вмиг возвращаясь в бесформенное ничто.

Едва Гончар в это дождливое, неласковое утро принялся замешивать розовую глину, одновременно соображая, во что превратить хлюпающую под руками массу (заказов давненько не поступало), как дверь мастерской скрипнула и внутрь опасливо протиснулся молодой человек приятной, по мнению хозяина, внешности.

– Здравствуйте, – сказал он негромко. – Я Икар.

Гончар приветливо кивнул в ответ, старательно пытаясь припомнить этого заказчика, незнакомого ему на лицо.

– Ты что-то хотел? – наконец уступил мастер своей никудышней памяти после долгой паузы. Гость, с секунду помявшись у порога, ответил:

– Да, идем со мной к Солнцу.

Глаза у Гончара удивленно округлились. Несомненно, он был о себе высокого мнения, гончарный круг, говаривал хозяин мастерской в кругу старых дружков за кружкой темного пива, подобен Вселенной, ибо, когда раскручиваю его, запускаю ход Времени. Собутыльники хохотали и кричали на все заведение:

– Уж не возомнил ли ты себя Создателем?

На что раскрасневшийся от возмущения или спиртного гончар возражал:

– В некоторой степени, господа, ведь из подручной глины создаю проявленную форму мира.

Товарищи по столику переходили на откровенный гогот, да так, что вышибалы выводили компанию наружу, но при этом все были довольны.

– Там имеется жар для обжига, – профессиональным языком начал мастер, – и не понадобится печь, но вряд ли на Солнце найдется глина. Да и чаши, вазы, горшки и кувшины, все то, что делаю я, предназначается для хранения воды, которая уж точно на Солнце в дефиците.

Он, довольный собой, покрутил густые усы, поглядывая на посетителя – что, мол, скажешь.

Икар не растерялся:

– Рыбак тоже сетовал на ее отсутствие, но как знать, возможно, Солнце – это один огромный океан Света.

– Океан огня, но не воды, – коротко заметил Гончар, примериваясь, какое количество глины взять на круг.

Молодой человек не собирался сдаваться:

– Быть может, земной мастер, ваявший творения из глины, сподобится, обернувшись Солнечным Гончаром, на создание амфор, хранящих пылающую жидкость.

Гончар со все возрастающим изумлением уставился на гостя:

– То есть, удерживать плазму? Нет, Икар, Бог вылепил Человека из глины, чтобы Человек попробовал создать что-то из нее же. Если и есть на Солнце гончар, то Бог сотворил его из Света.

Икар лучезарно улыбнулся:

– А не думал ли ты, что мы все из света, только для земного существования облеплены глиной, и по прибытии на Солнце нужно просто снять ненужные одежды.

Гончар встал из-за круга и, подойдя к полке с утварью, взял в руки изящной формы кувшин:

– Как думаешь, Икар, потребуется ли посреди океана эта вещица для воды, когда кругом одна вода? Ты зовешь меня в Океан Света делать амфоры для Света, но кто из обитателей Солнца пожелает удерживать Солнце взаперти?

Гончар поставил кувшин на место, но снял стоящую по соседству миску и предложил Икару зачерпнуть ею воздух, чтобы потом как-нибудь вдохнуть из нее:

– Это бессмысленная ноша, обременение, оковы, возможно, прекрасные, но ненужные, как и ваяющий их Солнечный Гончар.

– Амфора – это аллегория, – Икар пошарил взглядом по полкам, хранящим многочисленные изделия мастера. – Там ты сможешь создавать любые, самые смелые и неожиданные формы, ведь в твоих руках будет не глина, а солнечная материя.

– Мой друг, – Гончар снова вернулся к своему рабочему месту, – Солнце мне представляется как пространство, не обремененное лишними формами, кроме единой сферы, излучающей Свет. Это место Свободы, а оно не требует улучшений, ибо совершенно. Свобода прекрасна сама по себе, в своей простоте и отказе от излишеств в искривлении или намеренном заполнении самое себя, как пространства. Небо радует глаз, когда оно исполнено исключительно синевой, всякое, даже не великое облако или намек на тучу, уже навевают тревогу и грусть или, как минимум, вызывают беспокойство.

Полагаю, в солнечных жилищах нет даже солнечной мебели, чтобы выставить на ней солнечные вазы.

Икар воспринял логику отказа мастера, но тем не менее имел в запасе еще аргументы:

– Бог создал мир чистым, ибо безупречно чист сам, но дал Человеку свободу заполнять его собственными творениями.

– За сим я здесь, – резко ответил Гончар и принялся разминать слегка подсохшую за время полемики глину.

– Но почему ты не хочешь перенести эту парадигму на Солнце, – отчаянно воскликнул Икар, – и заполнить солнечный мир своими произведениями?

Мастер, не прерывая размягчения материала, с улыбкой обратился к упорствующему путешественнику в никуда:

– Возможно, именно из-за таких идей и появляются пятна на Солнце. Не станет ли Солнце хуже греть и меньше светить, когда солнечные гончары начнут захламлять его своими горшками?

Икар покачал головой:

– Но ведь и твои чаши люди могут наполнять ядом, ответственен ли творец за судьбу своего творения? Кузнец одинаково добротно подковывает и крестьянскую кобылу, и боевого коня.

– На то Бог и поделил воду на Живую и Мертвую, – усмехнулся Гончар, – чтобы наливающий ту или другую брал на себя ответственность, а куда наливать, я обеспечу. И не забывай, мой юный друг, как я ограничен в творчестве, сколь ни искусны мои пальцы, но если заготовка не вертится, да и когда круг исправен, я «зажат» в творчестве несколькими движениями и могу создавать только фигуры вращения, ровно так же я ограничен и в возможности отслеживать использование «чад» моих, ну прямо как родитель, сказавший все, что хотел, и выпустивший «птенца из гнезда».

Икар немного помолчал, переваривая услышанное, а затем предположил:

– Быть может, степеней творчества на Солнце больше и иначе осознаются последствия трудов своих?

– Да знаешь ли ты, мальчишка, – неожиданно взорвался мастер, с силой шваркнув розовый ком на гончарный круг, – как усмиряется огонь такой силы, что есть на Солнце? Нет? А тебе стоило бы поинтересоваться, ибо крылья, коими собираешься воспользоваться для своего романтического путешествия, должны уметь выдерживать испепеляющий жар.

– И как же усмиряют Солнце? – как можно спокойнее произнес Икар, приглушая таким образом пыл Гончара.

– Плазму удерживают магнитным полем, – нравоучительным тоном ответил мастер, – это известно каждому земному гончару.

Икар, выслушав, сложил руки на груди и парировал:

– Речь, в общем-то, не обо мне, если решишь отправиться со мной, вопрос крыльев я решу.

Гончар тяжело вздохнул:

– И хотел бы я поверить тебе, но не верится, слишком долго работаю я с глиной, самым земным материалом. Через руки, чувствующие ее тепло и холод, влажность и сухость, пластичность и зернистость, связан я с планетой, крепко-накрепко. Слова твои не будоражат воображение человека, ограниченного сознанием цилиндрических форм. Нет для тебя более ненадежного спутника, чем я, смотрящий вечно под ноги в поисках идеальной глины.

Икар понимающе покачал головой:

– В память о нашей встрече прими от меня зерно и рыбу.

Молодой человек положил на гончарный круг свои дары.

– И как мне читать эти символы? – тихо проговорил догадливый Гончар, человек, проживший жизнь и напитавшийся от нее мудрости.

Икар улыбнулся:

– Ты решил, что я бросил красивую приманку про Солнце, это зернышко, и не проглотил ее вместе с крючком, а я, на самом деле, давал тебе Зерно Истины, но в страхе неверия ты не испробовал его.

Гончар, вытерев тряпицей пальцы от высыхающей глины, взял зерно и спросил:

– А рыба?

Но мастерская уже погрузилась в тишину.

Глава 5. Икар и пятый апостол

Молодая женщина одним точным движением вынула заколку, прятавшуюся под шелковыми лепестками ярко-красной розы, и густые черные волосы рассыпались по обнаженным плечам. Полупрозрачная ширма, скрывавшая до времени от заинтересованного взора Художника привлекательные формы выбранной им натурщицы, скрипнула, и дева, к слову сказать, не самый дешевый вариант, нисколько не смущаясь собственной наготы, «выплыла» на середину мастерской. Удовлетворенный выбором, служитель Форнарины жестом, не лишенным изящества, указал на кривоногую кушетку возле окна, и небесная грация, бросив многозначительный взгляд на мужчину, медленно улеглась на нее, запрокинув руки за голову, в свободной позе властелины и соблазнительницы.

Художник открыл было рот подсказать натурщице более выгодное положение тела относительно освещения, но медный колокольчик, висящий на двери мастерской, весело звякнул, и в тон ему голос вошедшего произнес:

– Здравствуйте, я – Икар.

– Да будь ты сам Аид, в дыму и молниях, окруженный свитой из чертей и грешников, – выругался Художник, – ты не вовремя.

– А мне нравятся зрители, – проворковала с кушетки обнаженная нимфа, с интересом разглядывая незнакомца.