Сады цветут

Предисловие:

Для тех, кто все же решится прочитать его, заранее выказываю свою благодарность. Ведь я как самый настоящий школьник понимаю, что это не одно из самых увлекательных занятий. Но как автор я призываю Вас хотя бы начать.

Данное произведение написано, скажу сразу, восемнадцатилетней школьницей о времени, о котором она могла только слышать от взрослых или видеть в кинофильмах и книгах. Но данное время всегда манило её: такое далекое, но одновременно близкое; чужое, но и роднее него для неё было трудно сыскать. Даже без свойственной её возрасту романтизации она оставалась верна любви к этому времени, как оставалась верна памяти о своем прадедушке, вселившем когда-то давно это незаурядное пристрастие к прошлому, коснуться которого она не могла, но чье вуальное присутствие ощущала всю свою жизнь. Она не испытывала любви к кровавой истории или политике, а испытывала её к людям, к их несгибаемой надежде на завтрашний день, их умению чувствовать прекрасное даже в условиях страшной войны.

И нет, она не пытается задобрить или вызвать Вашу снисходительность к её первому рассказу, ведь под конец рассказа Вы даже не сможете воспринимать её как человека доброжелательного, но, поверьте, она изо всех сил пыталась изобразить реалии тех лет, изучив воспоминания обычных школьников и рядовых солдат, чьи тела уже давно покоятся на безымянных кладбищах в далёких коридорах нашей памяти. По моему мнению, самый верный способ узнать историю такой, какая она есть – это не читать мемуары сидевших в уютных кабинетах командиров (но и их вклад я не ручаюсь обесценивать), а изучать воспоминания обычных ребят, жён и матерей, чьи нетронутые бедами судьбы столкнулись с лавиной войны, смертей товарищей и непоправимых травм.

И, заканчивая сию оперу от второго лица, скажу только одно: я посвящаю этот рассказ своему прадедушке – ветерану и, в общей сложности, моему герою.

ГЛАВА 1

(04.12.194….)

«…Не потому, что от неё светло, а потому, что с ней не надо света…»

– Что за нежности ты читаешь, Наденька? Разве ты забыла, что стихи, в первую очередь, должны быть философскими, о Родине, природе что ли…А здесь что? Одна любовь!

– Здесь чувства, как ты не понимаешь! Только поэт может перенести такое чувство, как любовь, на лист, да еще и так точно!

– Почему только поэт? А как же художник? Скульптор-то, к твоему сведению, вообще лепит всё, что вздумается!

– Эх, Юрка, не понять тебе никогда этого. По крайней мере, пока не влюбишься.

– Я и не хочу понимать – пустое это все. Глядишь: в Москву учиться не поеду, видите ли, стишками решил заняться. Ишь чего!

Она только слегка качнула головой и ничего не ответила. Надя, Наденька, Надежда Рябинова – так обычно её все называли. Девушка лет шестнадцати, спокойная, маленькой комплекции, но, когда дело касалось чего-то высокого – поэзии или литературы – Наденьку, словно сентябрьский день, резко сменяли листья серьезности и сухие ветки бойкости. Ведь как же люди могли тогда писать, а любить, а жить! «Не то что в нынешнее время» – постоянно цитировала она. Наверное, всем творческим душам свойственно замечать красоту вокруг только через призму прошлого, совершенно не догадываясь, что всё это стоит прямо у её носа, а вернее – безмятежно сидит у дерева, доедая последнее яблоко. Она всегда грезила о прекрасном поэте, величаво сидящим у окна и пишущим строчки об её красоте. Ей казалось, что такие особы только и делают, что цитируют великих классиков и задумчиво сидят у пера. Но всем свойственно ошибаться, и нашей Наденьке тоже, поэтому не будем осуждать её за собственную опрометчивость.

А вот и он, «невольник чести», Юрка Жданов – друг детства Нади, и, по его словам, «верный слуга её до невероятной красоты скверного характера». Один из лучших учеников математической школы, «математик до мозга костей», как называет его Надя. Парень задорный, душа компании, но и Наденьку свою никогда не забывал – приходил к её школе почти каждую перемену, отчего над ним иногда посмеивались.

Несмотря на всю свою прогрессивность и желание добиться успехов в технической сфере, больше всего Юрий хотел оставить что-то после себя, принести пользу, особенно Родине. Он любил свой город и страну, любил сменяющуюся временами года природу, считая всех людей её отпрысками. «Она же, природа, живая. И, честно говоря, иногда я, проходя мимо какого-нибудь сада, подойду да и обниму дерево, а оно – да не смейся ты! – дышит мне будто в самый затылок. И так спокойно на душе становится, пока какой-нибудь сторожила не окликнет, думая, что я ворую яблоки. В такие моменты я словно становлюсь таким ма-аленьким и беззащитным, а листья большими ладонями, которые в один момент могут укрыть меня. В то время казалось, что мир как-то ярче что ли. Будто кто-то с возрастом замешивает в мою глазную палитру темные краски. А я теперь даже и не вспомню, каким ярким было солнце в тот день, когда я в последний раз вышел во двор поиграть с ребятами…»

Но больше всех Юра любил её: непостоянную, такую разную, но при этом очаровательную Надю. В детстве он постоянно твердил, что она будет его женой. И если с возрастом взгляды меняются, то эта оборванная страничка желания, слетевшая когда-то с детских губ, до сих пор витает в воздухе и никак не хочет разбиваться о твердую землю обстоятельств. Но, как все знают, даже в самой знойной пустыне иногда идут дожди…

– Как там были эти строчки у Пушкина? Там про демона, влюбленного в земную девушку… Вот эти строки я люблю!

– Это Лермонтов, глупый! Как можно их путать?! Пушкин – это разум, страдающий от сердца. А Лермонтов – он… Он сердце, страдающее от разума…

Я тот, чей взор надежду губит;

Я тот, кого никто не любит;

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь, – я у ног твоих!

М.Ю. Лермонтов

ГЛАВА 2

Жарким и знойным концом весны, когда даже земля уставала от палящих лучей солнца, 11 «А» класс собрался в поход по местным лесам, которых оказалось вдоволь. Деревья служили им щитом, укрывающим от жилистых солнечных рук, называемых лучами, но как же тогда красиво пели птицы, сидящие на ветках – с такой музыкой не сравнится ни одна великая композиция. Даже Верка Селезнёва, любительница «высокой» музыки, призналась в этом.

Наденька Жданова была в обычной своей манере: задумчива и смиренна, словно сирень у окна, иногда постукивающая своими ресницами фиолетовых цветов. Юра, как и обычно, шел с нею наравне, рассказывая очередную историю об случайно удавшемся научном открытии. Заметив, что сия увлекательная тема не особо завлекала Надю, он спросил её:

– Надь, вот каков философский вопрос: любить или быть любимым?

– Такой глупый вопрос, Юрка. Словно спросил об килограмме ваты и железа.

– Так что же лучше всё-таки?

– По-моему, когда ты любишь, ты чувствуешь и творишь, ты – человек. Любовь необязательно должна быть взаимной, но она есть, витает в воздухе. Она породила войны и примирения; смерти, но и дарила новые жизни. Любовь – это движение. Человек не может стоять на месте, пока он любит. Если он любит человека – он добьётся его внимания, если Родину – её благополучия, если себя – умиротворения. Жизнь – это любовь, поэтому нельзя ответить однозначно. Она просто есть и все.

– А ты сама-то любила когда-то?

– Мне кажется, это так просто нельзя понять. Только через время, оглянувшись назад, когда момент стал просто мыльным отпечатком в памяти, можно сказать, что ты любил этого человека. Ведь любовь – одна из причин, почему человек тоскует по прошлому. Мы все такие существа, которые не хотят жить в моменте. Нам постоянно нужно думать наперед. «А если он или она оставит меня? Что тогда? Может, самому отстраниться, пока не поздно?» – наша спешка губит нашу любовь, и, пожалуй, не только её. А потому и остаются воспоминания, словно наскальный рисунок, свидетельствующий о том, что такое когда-то да было, но внезапно исчезло.

– Ты так мыслишь, будто много раз с таким сталкивалась. Но уверен, что твое мнение основано только на прочитанных книгах и рассказах других девчонок.

– Человеческий опыт, Юрка, только портит человека. Он спотыкается об один камень, но потом начинает бояться дороги, усыпанной цветами из-за того маленького камушка. Поэтому я решила пройтись сначала по чужим камням, чтоб было не так страшно ступать на свой.

Не успел он ответить, как громкий бас учителя прозвучал на пол леса, напоминая об остановке. Перед глазами комсомольцев предстала живая картина, будто с полотен Шишкина: поляна, усыпанная осколками одуванчиков, чернобровые деревья и маленькое озерце, от которого так и веяло ощутимой свежестью. Опустив все свои вещи наземь, мальчишки сразу побежали купаться, оставив девчонок одних на зеленом берегу.

– Как дети малые, что с них взять. – сказала Нина Петрова – девушка веселая и жизнерадостная, её все так и называли по-доброму «Нинка».

ПРИМЕЧАНИЕ:

Отправившись одной из первых добровольцем на фронт, Нина сразу попадет на передовую, где в последние минуты боя выбежит из окопов из-за контузии и будет расстреляна врагом. Даже на могильном кресте её подпишут как «Нинка Петрова: наша веселая, наша полная жизни.». Шли слухи, будто бы она улыбалась, лежа в могиле.

– А потом за таких кто-то да замуж выйдет, вы представляете? Только вот Юрка хорош собой: умный, в Москве учиться хочет. На инженера, между прочим! Да, Надька, ты не против, если я ему теперь читать стихи буду? – усмехнувшись, сказала Марина Плетнева – дочь школьного директора, славящаяся своим капризным характером.

ПРИМЕЧАНИЕ:

Марина Плетнева проведёт пол войны в Москве, зная о ней только из заметок в газетах, но потом, встретив полковника, почти вдвое старше неё, пойдет с ним на фронт, где в нечеловеческих условиях будет работать телеграфисткой. Повенчается в окопах. Встретив конец войны с ребёнком на руках, но без мужа, подорвавшегося на мине, переедет к родителям в Москву.

– Делай, что душе твоей угодно – он не собачка на поводке. Но, как было у Горького: «Рожденный ползать – летать не может.» – сказала Надежда, из-за чего у других вырвался тихий смешок.

– Твой острый язык, Надька, когда-то тебя погубит. – нервно выдала Марина.

– Девочки, давайте не будем ссориться! Мы, комсомолки, должны друг к другу относиться, как к сестрам! Разве Владимир Ильич завещал нам сеять вражду между друг другом? Позор вам! – выдался грубый голос Светы Румянцевой, свято верующей в коммунистические идеи и в правоту партии. Все предполагают, что всё это у неё от родителей – людей, ещё более верных советским идеям.

ПРИМЕЧАНИЕ:

По року судьбы, родителей Светланы еще до войны признают предателями Родины, а сама Светлана, потерявшая, словно Раскольников из романа Достоевского, веру в правую, казалось, идею, найдет пристанище у власовцев. Дальнейшая её судьба неизвестна, но предсказуема.

А солнце все продолжало светить, да и птицы петь тоже. Им все нипочём: ни гул ребят у озера, ни разрушительная, чудовищная Она, унесшая жизни миллионов невинных душ. Стоит ли их за это презирать? – Нисколько. Во всем виноват только он.

Человек.

Его мысль.

Его слово.

Не стоит разглагольствовать насчет того, насколько действия и слова равносильны по своей разрушительности, ибо они могут оказаться совсем ничтожны по сравнению с мыслью. Человек, уже обремененный какой-либо навязчивой мыслью, проигрывающуюся, словно пластинка – убедить в чём-то обратном сложно. Ни действия, ни слова не смогут его изменить. Но он, до мозга костей убежденный в чём-либо, может отравить той же убежденностью весь мир, ибо пустых голов гораздо больше, нежели обремененных. Великое множество павших духом, но достаточно одного мнимого мессии, чтобы все они безоговорочно поверили, что именно он избавит их от всех тягот. Почему так? – Вечный вопрос.

Пока глупого гложет голод, умного кормит мысль.

"Тот, кто любит цветы,

Тот, естественно, пулям не нравится.

Пули – леди ревнивые.

Стоит ли ждать доброты?

Девятнадцатилетняя Аллисон Краузе,

Ты убита за то, что любила цветы."

Е.А. Евтушенко

ГЛАВА 3

Вечерело. Собравшись у костра, молодежь напевала песни и взахлеб читала стихотворения, иногда перебивая друг друга.

– Послушайте, послушайте вот это!

А Надя с Юрой сидели в стороне, молча переглядываясь с хрустальными звёздами.

Первым заговорил он.

– Надь, как же долго мы всё-таки дружим, не так ли? – сказал парень, медленно ложась на убаюкивающую своей мягкостью траву.

– Да, прилично. Почти всю жизнь.

– А если мы вдруг, скажем, поженимся. Мы года будем считать от нашей свадьбы или от момента нашего знакомства? Тогда, считай, стеклянную свадьбу мы уже обошли!

– Ну ты и шутник, Юрка. Какая свадьба? Нам же учиться ещё… – смеясь, ответила она, медленно отрывая лепестки ромашки.

– А я и не шучу. Окончу институт, ты тоже, да и возьмем и поженимся. Никуда же ты не денешься от меня, не правда ли? Как там писал один поэт:

«До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.»

– Ты же не любишь Есенина. Сам говорил, что пишет как-то «погано».

– А я и не люблю Есенина. Люблю его за то, что его любишь ты. Я готов хоть целыми днями читать тебе его, если он тебе так нравится. Да так, что скоро я тебе начну сниться. И Есенин, наверное, тоже… – усмехнувшись, сказал он.

Надя лишь усмехнулась и толкнула его в бок, а после пошла к остальным ребятам, ибо те подозрительно затихли, слушая только одного человека. Как оказалось, то это говорила Рада – девушка гораздо старше, но остававшаяся на повторные года из-за неуспеваемости. Некоторые твердили, что у неё в роду все ведьмы.

– Кому еще погадать? – гнусавым голосом сказала девушка, перемешивая стёртую колоду карт и оглядывая всех зарницами темно-карих глаз. Ты, Надька, не хочешь судьбу свою узнать?

– Я не верю в такие глупости. – твердо сказала она. – но делать все равно нечего, так что пускай.

Искусно размешав и расставив колоду карт, гадающая молча смотрела то на карты, то на Надю.

– Ну, что там?

– Дорогу вижу: длинную, истоптанную, но с внезапным тупиком. Ой, плохи твои дела, девка. Валет бубновый не к добру…

– О чем это ты?

– И воду у дороги вижу: кристальную, как слёзы. Погубит она тебя. – спокойно проговорила Рада.

– Чушь какая-то. Говорила же, что неправда всё это! – резко поднявшись, возразила Надя, пристально взглянув в темную бездну цыганских очей.