Солнце

Размер шрифта:   13
Солнце

Огромный полукруг алого солнца начал таять на железном краю Стены.

Егор швырнул лопатку в ящик и принялся отряхивать одежду.

– Как тебя… Андрей, да? Составь мне компанию, будь любезен. Я хочу сегодня поужинать на воздухе и распорядился приготовить на две персоны.

Мама Егора прислала нам ужин на подносе, накрытом двумя салфетками, стоявшими домиками над тарелками. Мы уселись прямо на ящики с инструментом, и я тотчас закурил, чтобы скрыть замешательство перед содержимым подноса. Егор заглянул под белоснежный краешек, с легким укором сказал: «Мама!» и, благодушно вздохнув, повязал себе салфетку. Я медленно сделал то же самое.

Егор приподнял изящную, почти кокетливую крышку на супнице и перевел на меня потеплевший взгляд.

– Ты ешь тяжелую пищу?

Я пожал плечами.

Мы с Егором уже две недели утрамбовывали вечно осыпающуюся западную часть Дома. Я вставал немного раньше, пережидал, пока наша часть на несколько минут отъедет от западной, и когда они снова смыкались, переходил на их сторону.

Егор с семьей жил на лучшем, предпоследнем этаже. На последнем жили наблюдатели. Кто-то рассказывал, что летом Солнце заглядывает                  в такие квартиры на целый час. Егор спускался на работу прямо из подъезда, делал несколько шагов влево и – вот он, фронт работ – неровные впадины           на уровне первого этажа. Я заполнял их глиной и лежавшими вокруг комьями земли, а Егор ровнял и доводил до гладкости, напевая какую-то иностранщину.

На второй день я не удержался и спросил:

– А вас-то зачем погнали?

– То есть? – вежливо удивился Егор,  – кого это «нас»?

– Ну, тебя-то кто работать заставляет?

– Я сам так решил. Вообще, меня папа еще в детстве записал в полк, так что я уже офицер. Но этим летом я им предъявил ультиматум: либо работаю, как обычный солдат, либо ухожу в свободные художники.

Мы продолжили работу, но через минуту я признался:

– Я вот тоже рисую немного…

– Почему «тоже»?

– Ну, ты сказал, что хочешь стать художником.

– Нет-нет, это я в гипотетическом смысле. В плане ухода                        в неоплачиваемую профессию. А в каком жанре рисуешь? Пейзаж, портрет?

– Рисую, в основном, солнце. Оно к нам очень редко заглядывает.

– А где можно посмотреть работы? В твоей мастерской?

Я медленно кивнул.

После заката мы пошли к восточной части.

– Неужели это самый, самый край Дома?  – взволнованно говорил Егор, держась за осыпающиеся стены, чтоб не свалиться.  – Никогда не думал, что попаду сюда.

Егор так никогда не узнает, что та полутемная комната, куда я привел его после работы,  – моя квартира. Это наша на двоих с Порфирием кухня-спальня-гостиная, это приемная Порфирия по мелкому ремонту и,                           в последнюю очередь, моя мастерская.

Впрочем, Егор нашел обстановку романтичной.

– Прямо Монмартр,  – с легкой завистью сказал он, протискиваясь                в наш лаз. Пока он оглядывал двери соседей, я успел живописно расставить холсты у стен и водрузить посередине мольберт.

Егор немного походил по комнате, аккуратно обходя землю, успевшую влететь в окно. Кроме картин он внимательно осмотрел наш бугристый потолок, пригляделся к приемному окошку на двери с подписанными рукой Порфирия часами работы (лицо его выразило научный интерес) и спросил, как выйти наружу. Я отодвинул засов и пошел провожать его до стыка половин Дома. Прощаясь, Егор серьезно сказал:

– Я совсем не знал тебя. Жаль, мама не видела твоих работ, она любит авангард. Но если на нашей половине пройдет выставка, мы придем всей семьей. Ты  – талант. Позволь пожать руку.

Никто не может сопротивляться подобным словам, и я не стал исключением. Так началась дружба двух разных половин Дома.

С утра мы по большей части работали молча, но после обеда Егор обычно начинал монологи. Он вообще любил пофилософствовать вслух:

– Почему полдома отъезжает два раза в день – с рассветом и закатом? Почему наши квартиры сотрясаются, а иногда рушатся?

Первый раз я решил ему ответить, но оказывается, это был риторический вопрос, поскольку сначала он меня не допускал                                до рассуждений о таких материях. Перебив меня, Егор ответил сам себе:

– Существуют несколько точек зрения по этому поводу, я же не разделяю ни одной.

Он сделал паузу и посмотрел на меня.

– Ну? – спросил я.

– Что до меня, так я уверен: встряхивание есть перемещение материи, которая постоянно меняется.

– Так-так,  – сказал я. (Так обычно говорил Порфирий, поглядывая на мои «солнца» и силясь их понять). – Ну, а мы сами встряхиваемся?

Продолжить чтение