В городе белых ночей

Глава первая

В город-герой Ленинград я прилетел ночью, в июне 1972 года, в день 300-летия со дня рождения Петра Первого. Это было моё первое дальнее путешествие. Двухчасовой перелёт из Уфы, на самолёте ИЛ-62, был выполнен безукоризненно.

Светлое здание аэропорта, постройки 1951 года, в стиле неоклассицизма, по нынешним меркам выглядело более чем скромным, маленьким.

При себе я имел фибровый чемоданчик с самыми необходимыми вещами и деньги на кармане, рублей 40–50. Было мне 16 лет.

Стояла лучшая ленинградская пора «белых ночей», тёплых, тихих, сухих, пора цветения сирени и прогулок по ночному городу. Июль 1972 года оставался самым тёплым за всю историю наблюдений в Ленинграде-Санкт-Петербурге вплоть до 2010 года, но жарким не был, скорее необычно сухим.

Переночевав на квартире какой-то маминой знакомой, с утра пораньше я отправился в «Политех» (Ленинградский политехнический институт им. М. И. Калинина, нынешнее название: Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого») и подал документы для поступления.

Процедура оформления в абитуриенты прошла быстро и легко, без всякой волокиты и формалистики. Мне, как и всем прочим нуждающимся, предоставили койко-место в общежитии студгородка.

Ленинград мне сразу, на всю жизнь, понравился. Это был мой город, в нём я чувствовал себя как дома. Какого-либо эмоционального потрясения или растерянности я не испытывал, город был именно таким, каким я его представлял по описаниям Пушкина и других классиков, каким я его ожидал увидеть.

Для меня Ленинград был ещё Изумрудным городом, к которому я шёл все 16 лет моей тогдашней жизни, городом, где должны были исполниться все мои юношеские желания. Какого-то ошеломляющего цивилизационного разрыва между моим родным Стерлитамаком и Ленинградом я не чувствовал и ничем, на общем фоне, от моих ровесников-ленинградцев не отличался, разве что одеждой, ибо одет я был бедно, по скромным возможностям моей мамы, работавшей медсестрой и, после гибели отца, растившей нас с братом в одиночку. Одежда, или "прикид", для студентов Ленинграда в те годы была не так важна, как нынешним.

Некоторые, важные для меня различия, конечно, были. Например, в Ленинграде люди не практиковали громкий разговор между двумя собеседниками, один из которых находился у передней двери автобуса, а второй у задней. В Ленинграде не лузгали семечки в общественных местах со всеми вытекающими последствиями. В отличие от Стерлитамака, в Ленинграде не наблюдались "химики" и прочие расконвоированные уголовники, все ранее судимые граждане проживали на "101-м километре" от города.

Ленинград 1972 года был безопасным городом, общественный порядок в его пределах поддерживался неукоснительно. Для более молодых читателей напомню, что сотрудники милиции в СССР, в те годы, при выполнении повседневных заданий оружия при себе не имели, а резиновых дубинок не было и в помине. Конечно, скрытные, подпольные пороки: наркомания, проституция, извращения и домашнее насилие в советском обществе существовали, но открыто не проявлялись. При себе я всегда имел паспорт, ибо милиция в любой момент могла остановить, проверить документы.

В 1972-м Ленинград был городом, где всё было устроено для удовлетворения насущных нужд пролетариата, тогдашнего «гегемона» общества, по его вкусам, как это понимали партийные функционеры, которые хорошо помнили причины и поводы Русской революции.

Никакой наружной рекламы не наблюдалось, равно как и мелкой торговли, разве что пирожками, мороженым и напитками. На улицах – никаких праздношатающихся, нищих, попрошаек или, упаси Боже, проституток, никто не рылся в мусорных баках.

Наглядная агитация была представлена в полный рост: красные флаги, транспаранты, плакаты, портреты официальных лиц попадались повсюду в изобилии, в том числе, подозреваю, чтобы скрыть дефекты осыпающейся лепнины, трещины, грязь и копоть на фасадах.

Весьма заметны были в центре города гопники и приближающиеся к ним, большие любители "бормотухи", сиречь самого дешёвого креплёного вина, подвыпившие и в стельку пьяные, в том числе валяющиеся на улицах (их оперативно подбирала милиция и увозила в вытрезвители). Рюмочные и закусочные встречались повсеместно, за пределами центральных улиц. Многочисленные пивные ларьки выполняли роль своеобразных мини-клубов на открытом воздухе. Обслуживание уважительное, пиво по желанию клиента зимой подогревалось, наполненные из крана кружки отстаивались, чтобы осела пена. Крепость напитка можно было усилить, долив в кружку водочки из "чекушки". Гегемону ларьки очень нравились. Закуску – колбасу, ветчину, сыр, по желанию покупателя в магазине нарезали максимально тонко. Хлеб нарезать или преломлять приходилось самим. Все напитки и продукты были самого высокого качества, в наши дни недостижимого.

Двери музеев в Ленинграде были широко открыты для публики. Никаких очередей. Входные билеты стоили какие-то смешные копейки. В будние дни, когда я посещал музеи, Эрмитаж был практически безлюдным.

Из иностранных гостей в историческом центре попадались вечно пьяные финны, а вокруг вузов северо-вьетнамцы, которых легко было отличить по детскому сложению и одинаковой одежде фабрики "Большевичка".

Из числа братских народов преобладали грузины. В отличие от Москвы, русское население Ленинграда составляло тогда не менее 90 процентов.

Несмотря ни на что, Ленинград несомненно оставался градом святого Петра, "полночных стран красой и дивом". Это было очевидно и заметно на каждом шагу, и коренные жители ласково именовали свой город "Питером". Основываясь на своём жизненном опыте, склоняюсь к тому, что феномен личности Петра Первого и масштабы её влияния на великороссов как суперэтноса до конца не изучены и не осознанны. Ясно одно: они огромны и влияние это продолжается по сей день.

В 1972 году умные люди понимали, что Санкт-Петербург не исчез, не канул в Лету безвозвратно. Он продолжал существовать и определять повседневную жизнь ленинградцев. Это достоинство Ленинграда делало его городом не только чрезвычайно интересным и привлекательным, но и уникальным, загадочным, единственным в своём роде городом в России, находящимся под небесным покровительством святого апостола Петра с первого дня своего существования, в строгом соответствии со Священным Писанием: "всяк падый на камени том, сокрушится: а на немже падет, стрыет его". (Евангелие от Луки 20:18).

В моём родном Стерлитамаке последний православный храм ещё в конце 1950-х был ограблен, порушен и закрыт, но меня успели в нём окрестить, по обряду Русской православной церкви, на первом году жизни. До приезда в Ленинград я никогда не входил под своды действующего православного храма.

В Ленинграде 1972 года оставались православные храмы, которые никогда не закрывались и не разрушались, в них шли богослужения. Посещение их для меня стало величайшим событием, последствия которого проявились не сразу, но весьма убедительно. Не могу точно сказать, сколько православных храмов действовали тогда в исторической части города. Для меня были доступны три из них: Николо-Богоявленский морской собор, бывший в то время кафедральным, Князь Владимирский собор, прихожанином которого в своё время был Достоевский, в нём сохранялась величайшая русская святыня, икона Казанской Божией матери и Троицкий собор Александро-Невской лавры.

Санкт-Петербург это материальное воплощение великой, во многом загадочной идеи, значение которой способны вместить далеко не все, включая большинство современных архитекторов, историков и политиков. Город был заложен на островах дельты Невы по плану, начертанному единолично самим царём Петром, его основополагающая идея неподвластна людям и продолжает направлять развитие города уже 320 лет. Благодаря хорошей сохранности исторического центра и русским классикам литературы, после революции воспоминание об императорском Петербурге формировало единый, никогда не прерывавшийся временной поток, переходящий в современность и строящий будущее. Все мы убедились в реальности и действительности этого процесса, когда Ленинград снова стал Санкт-Петербургом в 1991 году, а в 2016-м на своё законное место, вслед за триколором, вернулся и имперский двуглавый орёл. Начиная с 2024 года некоторые уважаемые жители города имеют уникальную возможность одновременно носить две награды, памятные медали: в честь 250-летия города-героя Ленинграда и 300-летия Санкт-Петербурга.

Как доблестный воин, вышедший из ада жестокого сражения, потрёпанный и измученный, Ленинград после революции сохранял свой неповторимый облик, совершенство архитектурных ансамблей, величие гранитных набережных, захватывающих дух перспектив, историю побед и расцвета великой России в камне. Знаменитые на весь мiр художественные символы города на Неве: Зимний дворец, Исаакиевский собор, Медный всадник, Адмиралтейство, Ростральные колонны, Гранитные атланты, Александрийский столп оставались непревзойдёнными, ничего подобного при советской власти так и не было воздвигнуто, ибо всё по-настоящему великое и прекрасное может быть создано только великой империей.

Река Нева, мощная и загадочная, невероятно глубокая и всегда, в любое время года, полноводная, была главной артерией северной столицы, она оживляла гранитные набережные и стальные мосты. В Неве купались, у стен Петропавловской крепости летом располагался полуофициальный городской пляж.

В 1972-м, на 55-м году Русской революции, в Ленинграде сложилась весьма интересная ситуация: вождь мiрового пролетариата В. И. Ленин и император всероссийский Пётр Первый разделяли примерно поровну симпатии и уважение горожан, и партийные бонзы ничего с этим поделать не могли. Против диалектики не попрёшь. Закон единства и борьбы противоположностей это один из универсальных законов диалектики, он проявляет своё действие в природе, обществе и мышлении.

Пётр Первый основал Санкт-Петербург с одной единственной целью: "Ногою твёрдой стать при море". Название (первоначально в форме Санкт-Питер-Бурх, на нидерландском Sankt Pieter Burch, крепость Святого Петра) дано в честь небесного покровителя царя Петра. В 1703 году исполнилась заветная мечта всех русских царей до Петра, в устье Невы сошлись все главные торговые пути древней Руси, русские товары получили свободный доступ на богатый европейский рынок, что было событием всемiрного значения.

В 1972 году все эти древнейшие маршруты, связывавшие восток и юг Евразии с её Севером и Западом, влачили жалкое существование или совсем захирели. Ленинград утратил своё значение как глобальный торговый узел.

Две самые сильные и самые масштабные личности в российской истории, Пётр Первый и Ленин оставили после себя идеи, направления, прецеденты, мифологию, яркие воспоминания и тайны. Всё это на берегах Невы, в гуще народных масс причудливо переплелось и своеобразно синтезировалось.

Дух петровской эпохи, настроения, мечты, жажда перемен в общественной жизни отчётливо проявились у поколения "семидесятников". Не случайно рок-группа “Аквариум” появилась летом 1972 года в Ленинграде, как коллектив, который на русском языке пел песни, которые не соответствовали официальным критериям того, какая должна была быть песня. Вот свидетельство лидера "Аквариума" Бориса Гребенщикова:

"Один замечательный писатель точно определил, что живое отличается от неживого тем, что только живое способно плыть против течения.

Я вырос в Петербурге 1960 – 1970-х годов. Именно в Петербурге, а не в Ленинграде. Называя город, в котором мы жили, «Петербургом», мы как бы проводили черту между пошлостью официальной культуры и нашей собственной жизнью. Мы плыли против течения, потому что иначе выжить было невозможно.

И вот культура Петербурга времён моей юности была, с моей точки зрения, фантастической Вселенной; мы, конечно, были заперты на этой территории, весь остальной мир был нам практически недоступен, но человеческую культуру отнять у нас никто не мог. Поэтому мы существовали в мире Упанишад, Лао-Цзы, Данте, Бунюэля, Достоевского, Аполлинера, старинной музыки, джаза, рок-н-ролла; мы принимали все, что было сделано человечеством, за естественную среду обитания, и это задавало высочайший уровень ответственности, которому, понятно, соответствовать мы никак не могли, потому что ничего не умели. Но как бы имелось в виду, что вот мы тут чуть-чуть поработаем и достигнем этого уровня, а пока что посмотрите, вот как мы развлекаемся.

Но в глубине души было абсолютно ясное ощущение, что есть настоящее, и мы знаем где оно. И знаете, в итоге оказалось, что это ощущение было совершенно верным."

Трёхсотлетнее прошлое Санкт-Петербурга не было опосредованным влиянием, основанным на размытых воспоминаниях, оно прорастало живыми, видимыми ростками Будущего. Так на месте лесной гари, из зарослей бурьяна поднимается молодой подрост, казалось бы, навсегда уничтоженного леса.

Ленинград того времени имел сюрреалистический образ советского, социалистического города, в котором отчётливо проступали черты былого, имперского Санкт-Петербурга. Знаменитые памятники Петру Первому, Екатерине Второй, Николаю Первому, Александру Третьему стояли нетронутыми. Останки императоров и императриц по-прежнему лежали в царской усыпальнице, в Петропавловском соборе, хотя и попранные, и ограбленные в 1926 году. Сам Петропавловский собор оставался самым высоким зданием Ленинграда, и ангел на его шпиле сохранялся, равно как и ангел с крестом на Александрийском столпе. Как бы случайно Ленинградом управлял первый секретарь ленинградского обкома КПСС по фамилии Романов. На чердаке Казанского собора, где тогда помещался музей истории религии и атеизма, мирно почивали мощи св. преподобного Серафима Саровского, а в экспозиции музея мощи св. бл. кн. Александра Невского. В подвале бывшего Свято-Иоанновского женского монастыря на Карповке, отданного под мелиоративный техникум, сохранялись нетронутые мощи св. прав. Иоанна Кронштадтского, а на Смоленском кладбище гробница небесной покровительницы Санкт-Петербурга, св. бл. Ксении Петербургской. Их коммунисты не уничтожили, не хватило духу. По сей день они остаются главными православными святынями города на Неве.

* * *

10 августа 1987 года, после торжественного освящения часовни, гробница Ксении Петербургской, столь горячо любимой петербуржцами Христа ради юродивой, стала вновь доступна для поклонения. Именно тогда началось духовное восстановление града святого Петра. Ленинград стал первым городом в СССР, где решились вернуть закрытые, поруганные храмы верующим, и это не было случайностью.

* * *

В середине 1980-х начали ремонт фасадов в пределах центральной части Петербурга, к югу от Исаакиевской площади. Эта часть города чудом сохранилась с дореволюционных времён, без новостроя. Со стен домов сняли все вывески и транспаранты советского периода. В большинстве случаев под ними открылись старые ещё царские вывески и надписи на стенах. Это было незабываемое ощущение – полное погружение в атмосферу Петербурга Достоевского!

* * *

Отправная точка, откуда начинался Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, стояла незыблемо. Святые апостолы Пётр и Павел крепко молили Бога, всё заложенное и построенное Петром Первым в Ленинграде сохранялось. Бесы, узурпировавшие власть (не путать с рядовыми революционерами-большевиками, со старой гвардией, которая вся погибла в гражданскую и в результате чисток) имели своей целью полностью избавиться от имперского наследия города. Первым делом они планировали, по примеру своих учителей-французов, снести Петропавловскую крепость. Это была самая страшная атака на Санкт-Петербург с момента его заложения, ибо с Петропавловской крепости город начинался, она была его axis mundi. "Рукою крепкою и мышцею высокою" Господь Бог остановил безумцев. Точно также провалились многочисленные попытки уничтожения исторической застройки центра Ленинграда, в том числе инициированные главным ненавистником русского мiра, буйнопомешанным человеком по имени Адольф Гитлер, который намеревался затопить всю территорию города. Человек предполагает, а Бог располагает. В Москве бесы действовали более уверенно.

Становой хребет Ленинграда, Невский проспект, начинается от стен Александро-Невской лавры, которая полностью никогда не закрывалась, в конце выходит к Дворцовому мосту, с изумительной панорамой невских берегов с Петропавловским собором на противоположном берегу в её центре. Сохранение этих святынь и их исторических названий в "колыбели революции" – это настоящее, великое чудо.

Ленинград-Санкт-Петербург всегда был самым европейским из всех русских городов, в то же время на все сто процентов русским, имперским городом. Заложенный на краю русской ойкумены, на отвоёванных у Швеции землях, заселённых чухонцами, он приобрёл выдающееся, сакральное значение для формирования великорусского суперэтноса. Четыре исторические фигуры: Пётр Первый, Екатерина Вторая, Пушкин и Достоевский, великие деяния которых определили великорусскую идею, мiровоззрение и народный характер, действовали и творили именно в нём.

Ленин со товарищи были интернационалистами-максималистами, их целью было формирование не только государства нового типа, но и нового народа-интернационалиста. Пётр Первый посвятил свою жизнь строительству Великой России, а Ленин борьбе за утопию "светлого коммунистического будущего всего человечества".

* * *

Имя городу и человеку даётся свыше, имеет тайное, вечное значение, устанавливает духовные границы развития. Попытки недалёких, самонадеянных людей выдумать своё, приземлённое имя или в политических целях изменить исконное, всегда заканчиваются не самым лучшим образом. Поэт Есенин в 1924 году, в пьяном виде, говорят, подал правительству прошение о том, чтобы все сочинения А. С. Пушкина подписывались его именем, основанием чего указывал на переименование Петрограда в Ленинград. Время было воистину сумасшедшее, окаянное.

Имя Санкт-Петербурга в совершенстве раскрыло логос этого не имеющего аналогов в мiровой истории града, увенчавшего грандиозное здание великой России. Безумная попытка изменить его закончилась крахом всероссийского масштаба в 1991 году.

Я всегда ясно осознавал, что родился русским и переделываться в "европейца" не имел ни малейшего желания. Великорусскую цивилизацию невозможно втиснуть в узкие, окостеневшие западноевропейские рамки. Некоторые петровские и екатерининские потуги в этом направлении выглядели смешно, например превратить Васильевский остров в кусочек Голландии, выкопав на месте улиц каналы, или взять готовые шведские законы и перенести их в Россию без изменений. Реформаторы мелкого пошиба, образца 1990-х, выглядели ещё смешнее.

* * *

Поначалу в Ленинграде 1972 года многое для меня было непривычно.

Первое это вкус ленинградской воды. В Стерлитамаке мы всегда в больших количествах пили сырую воду, часто прямо с водоразборной колонки, она была необыкновенно вкусная и абсолютно чистая. Ленинградскую воду пить было невозможно, вкус у неё был как у дистиллированной воды, да ещё с привкусом железа.

Второе это ленинградский квас, который продавался из бочек. В Стерлитамаке мы пили классический русский кислый квас янтарного цвета, который хорош для окрошки. В Питере квас был чёрный и сладкий, вкуснее стерлитамакского. Пиво, мороженое, булки имели вкус, отличный от стерлитамакских аналогов, которые соответствовали русской традиции сохранения вкуса натуральных продуктов. Чёрное, сладковатое пиво марки "Бархатное" и "Мартовское" было чем-то сюрреалистическим.

Белые ночи меня очаровали на всю жизнь. До этого я никогда не гулял ночи напролёт в таком приподнятом настроении. В Ленинграде это доставляло особую радость, спать не хотелось, город был такой необычный, призрачный, безлюдный, тихий и загадочный, по-особенному доверительно-близкий.

Великолепное, сказочно красивое ленинградское метро, открывшееся в год моего рождения, усиливало общее впечатление комфорта, безопасности и удобства передвижения по городу в любое время суток. Метро работало до 2-х ночи и открывалось, насколько я помню, в 5 утра.

На время вступительных экзаменов я жил в студгородке на Лесном проспекте, 65, по тем временам весьма продвинутом. Он и поныне там, функционирует по-прежнему. Утренний буфет в просторном зале был шикарным. Самообслуживание, никто не стоит над душой. Прекрасный выбор: горячие сосиски, сыр, сметана, булочки, пирожные, кофе. Стоило это сущие копейки. Замечу, что о деньгах в то время я никогда не заботился, мелочь в кармане была моим капиталом, казалось, что она никогда не иссякала, мои скромные потребности покрывались легко. Ни одного дня я не чувствовал себя голодным или лишённым чего-то жизненно необходимого. К еде я всегда был неприхотлив, на обед мог довольствоваться тарелкой гарнира, например гречневой кашей, цена 5 копеек. Салат из капусты стоил те же 5 копеек, хлеб-чай набирали безплатно. Проезд на трамвае стоил 3 копейки, в метро 5 копеек. Поллитровая кружка кваса 6 копеек, пива 22 копейки. И так далее. Так что один рубль тогда были хорошие деньги, на день более чем достаточно. В недорогом ресторане на один рубль можно было сытно покушать, с пивом или плодово-ягодным вином. Звонок с телефона-автомата стоил 2 копейки, но звонить было решительно некому, до появления мобильных телефонов оставалось 22 года.

Никаких банковских карточек в те времена не существовало и счёта в банке (точнее в сберкассе) у меня не было, даже бумажника и тривиального кошелька не было. Деньги для меня были средством обеспечения жизнедеятельности, но не самостоятельной ценностью. Я никогда их не копил, не пересчитывал и ни у кого не занимал. Всё, что мне действительно было нужно, имелось в достатке, я никому не завидовал.

Студгородок ЛПИ располагался на Выборгской стороне, рядом с узловой железнодорожной станцией "Кушелевка", которая обслуживала пригородные поезда Приозерского и Ириновского направлений. Окружали его рабочие кварталы, строгие и тихие, ничего лишнего. Пивные, рестораны, клубы, танцзалы и прочие злачные места не наблюдались.

Студгородок примыкал к огромному, тихому и живописному, всегда малолюдному парку Лесотехнической академии. Этот парк 18 века, английского типа, был открыт для посещения в любое время. По ночам там много чего происходило. Парк имел весьма непростую историю и массу потайных уголков и таинственных объектов, включая могилы самых разных людей и эпох, а Ботанический сад парка являлся особо охраняемой природной территорией, где велись научные работы.

Ближайшей и конечной станцией метро на северном направлении тогда была «Площадь Ленина» (Финляндский вокзал), до которой добирались трамваем. Финляндский вокзал все называли Финбаном. Его постепенно реконструировали, начиная с 1960 года. Западное крыло с оригинальной архитектурой в 1972-м ещё сохранялось в прежнем виде. Случалось, среди ночи на нас находил волчий аппетит. Тогда мы запрыгивали в ночной трамвай и ехали на «Финбан» перекусить. Вокзальный буфет работал круглосуточно. Очень вкусные, горячие пирожки, чай. Там я впервые в жизни увидел бомжей, которые тёрлись в буфете и терпеливо ждали, когда кто-нибудь оставит недоеденный пирожок и недопитый чай, этим они питались.

До Финляндского вокзала можно было добраться и на электричке, со станции "Кушелевка", с приметным зданием вокзала старинной архитектуры, располагавшейся в паре минут пешком от студгородка. Электрички ходили каждые 15-20 минут. До института добирались только на трамвае.

Подавляющее большинство старых зданий Ленинграда тогда выглядели мрачновато: серые, закопчённые, с давно не ремонтированными фасадами и ржавыми крышами, ещё со времён ленинградской блокады, а некоторые и с царских времён. (Сплошной косметический ремонт фасадов целых улиц начался только с 1975 года, с Невского проспекта).

В те годы соперничество Москвы с Ленинградом проходило довольно остро. Москва явно проигрывала по культурным позициям и общему эстетическому впечатлению и жутко завидовала Ленинграду. Огромные деньги уходили на развитие и украшение Москвы, Ленинград же финансировали по остаточному принципу, как рядовой областной центр. Дворцовая площадь, например, была неряшливо закатана потрескавшимся асфальтобетоном. Храмы города вид имели печальный, обшарпанный, со срезанными крестами, некогда золотые купола стали серыми, особенно грустно смотрелся купол Исаакиевского собора. Большинство храмов использовались не по назначению. Жилой фонд исторического центра города состоял из жутких коммунальных квартир, нередко до 16 комнат на одну уборную.

Недалеко от студгородка, на Большом Сампсониевском проспекте, находилась кондитерская фабрика, сладкие карамельно-ванильные ароматы из которой разносились по окрестностям. Мне они очень нравились.

В Ленинграде я чувствовал себя хорошо, уютно и в полной безопасности. Жители города общались между собой именно так, как учили меня бабушка и мама: вежливо, достойно, никто не орал и не вёл себя агрессивно, неадекватно, вызывающе, хулиганы не наблюдались, преступность была минимальной, по крайней мере я и мои друзья-знакомые с ней не сталкивались.

Моим любимым местом сразу стала набережная Невы, Дворцовый мост, панорама правого берега, Исаакиевская площадь. Морской воздух освежал и бодрил. Тогда я ещё не знал, что именно здесь, в красивейшем месте северной столицы, мне уготовано учиться и работать долгие последующие годы. Широта и размах ленинградских панорам сулили новые неожиданные встречи, увлекательные приключения и безграничные жизненные перспективы.

Политехнический институт тогда находился на пике своего развития и финансировался щедро. Достаточно сказать, что многие советские космонавты защищались именно в ЛПИ. В число научных разработок входили космическая программа, ракетостроение, ядерные разработки, радиационная безопасность, спасение Байкала, создание искусственного сердца и многое другое. Белоснежное здание института, классического стиля, окружённое прекрасным парком, не могло не нравиться. Внутри полного света здания идеальная чистота и порядок, как и подобает ведущему техническому вузу. Дисциплина была суровая, но без фанатизма. Коммунистические идеология и пропаганда, включая наглядную агитацию, в стенах Политеха никак себя не проявляли, за всё время обучения я так и не увидел комсорга, понятия не имел кто у нас секретарь комсомольской организации и не присутствовал на каких-либо собраниях. В качестве комсомольца я никому не был интересен, хотя членские взносы, наверное, платил. Институт занимался слишком серьёзными, жизненно важными для страны вопросами, политиканы в нём знали своё место.

Поступал я на элитарный физико-математический факультет, на только что открывшуюся, суперсовременную кафедру биофизики. Конкурс был огромный, если не ошибаюсь 25 человек на место, большую часть абитуриентов представляли выпускники ленинградских школ, в основном привилегированных, с "углублённым изучением". Какой-то большой разницы и превосходства с их стороны в школьной подготовке я не заметил. Советская система образования, наследница имперской системы, в 1972-м была лучшей в мiре, в чём я позднее убедился на личном опыте. Именно образования, а не современного "обучения". Современные выпускники школ даже не понимают, в чём тут разница. Главным её достоинством было предоставление равных возможностей всем школярам, независимо от их места проживания, материального достатка их семей и социального положения родителей.

Экзамены я сдал легко, а на сочинении, на котором всегда отсеивали приблудных иногородних, выбрал тему, по которой уже отличился на выпускных экзаменах в школе. Написал сочинение в стихах, пушкинским четырехстопным ямбом. Насколько я понял, это был первый случай подобного рода в СССР, по этому поводу была заметка в журнале «Семья и школа». Написал хорошо, без ошибок. Сам ректор института выразил желание посмотреть на меня. Возможно, это мне помогло. Набрав максимально возможное количество баллов, я прошёл конкурс и был зачислен студентом дневного отделения.

Лето 1972 года было на всей европейской части России небывало жарким и засушливым, в некоторых районах областей центра России не выпало ни капли осадков. Высокоствольные деревья теряли пожелтевшие листья, в воздухе накапливался запах лесных и торфяных пожаров. Нестерпимой жаре в июле-августе предшествовала суровая зима с очень низкими температурами и малым количеством осадков. Такая нехарактерная погода стояла практически по всей Европе с декабря 1971-го по март 1972 года. После этого сильные морозы внезапно сменились ранней и очень теплой весной, что в итоге привело к засухе. Из-за недостаточного снежного покрова зимой реки и озера начали стремительно мелеть. В земле не накопилось достаточного количества влаги, началась засуха, что привело к массовой гибели озимых, в том числе пшеницы, ячменя и овса.

Для Советского Союза засуха стала настоящим бедствием. Были резко увеличены закупки зерна за границей, а в Баку срочно был открыт первый в стране завод по производству кондиционеров. На закупку зерна были потрачены золотовалютные резервы, 486 тонн золота.

Ленинград от засухи почти не пострадал, но уборка урожая в пригородных хозяйствах, безусловно, приобрела особую важность в свете всеобщего неурожая.

Глава вторая

В то время порядок в Ленинграде был таков, что сразу после зачисления новоиспечённые студиозусы отправлялись на месяц в подшефные совхозы. Мы, первокурсники, выехали на Карельский перешеек, в совхоз «Красный сеятель» Всеволожского района, "на картошку", то есть для уборки картофеля.

Жили мы в бревенчатых бараках, мальчики и девочки раздельно. Руководитель отряда выбрал меня в качестве «горниста» по нашему мужскому бараку. За неимением горна я использовал гитару, на которой максимально громким голосом каждое утро исполнял песню барабанщика «Встань пораньше!»

Публика не роптала. Первое время погода была сносная, но постепенно холодало и дождик накрапывал всё чаще. Одежда у меня была неподходящая, "стрёмная", слишком лёгкая, что могло бы для меня закончиться весьма печально, но наша кураторша, старшекурсница Галина, которая мне симпатизировала, выдала мне солдатский бушлат-телогрейку. Это меня спасло. К тому же я сделал для себя открытие: если становилось совсем грустно и ужасно зябко, можно было закурить (до этого я не курил), и наступало состояние эйфории, "кайф" в котором многое можно было вытерпеть. Курили мы болгарскую «Шипку», короткие, рыхлые сигареты без фильтра, самые дешёвые, но табак был настоящий, турецкий. Спиртные напитки, даже пиво, никто не употреблял, не было заводил и желания.

В те дни со мной произошли два события, которые можно назвать серьёзным испытанием. Оба были связаны с лошадьми.

Первым было испытание на самостоятельность. В отряде существовала должность водовоза. Им назначили Лёшу, парнишку из Биробиджана, который был со мной в приятельских отношениях. По какой-то причине ему нужно было срочно отъехать. На время отсутствия он попросил назначить на его должность меня, проинструктировать не успел.

Воду возили в огромной железной бочке, тащила её смирная кобыла с жеребёнком, который неотступно следовал за матерью. Никакого опыта общения с лошадьми у меня не было. Явившись рано утром на конюшню, я получил от конюха, весьма вредного старикашки, короткий урок как запрягать лошадь в повозку. Угрюмый, пожилой конюх был ингерманландским финном, представителем народа, который с незапамятных времён жил в этих местах, но перед Советско-финской войной 1939-1940 годов поголовно был выселен в Сибирь. Теперь я понимаю, что, скорее всего, он мне, как русскому, не симпатизировал, да и лошадей не любил. У жеребёнка почему-то была пробита голова и даже повязки не было, кобыла-мать, конечно, переживала, постоянно на него оглядывалась.

***

Второй визит в совхоз «Красный сеятель» я нанёс спустя ровно двадцать лет, уже в новом качестве. И застал всё то же безобразие, особенно меня поразил вид телят, стоящих в телятнике по брюхо в жидком навозе. В этот раз я уже кое-что мог поправить и добился увольнения тогдашнего директора совхоза.

***

Сделав одну ходку с водой, я привязал лошадь у столовой и пошёл выпить чайку. Вернувшись, к ужасу своему, увидел такую картину: вся упряжь сползла со спины на голову лошади и придавила её до самой земли. Видимо, конюх слабовато всё закрепил, кобыла пыталась пощипать травки и её накрыло. Подскочив к бедному животному, я вмиг её разнуздал и освободил. При этом выяснилось, что под чересседельником у несчастной лошадки были натёрты застарелые глубокие раны.

Так я оказался перед абсолютно свободной, несчастной кобылой с грудой упряжи, которую никогда в жизни не держал в руках. Тем не менее, с Божией помощью, справился, запряг по всем правилам, достаточно быстро.

По дороге к пункту назначения с тяжёлой бочкой был довольно крутой спуск, где лошадь корячилась очень осторожно. Если бы упряжь соскочила в тот момент, последствия и для меня, и для лошадки могли бы быть весьма печальными. Не помню, пожаловался ли я на конюха. В те времена это было не принято. В наши дни наказал бы мерзавца, по справедливости.

Второе происшествие оказалось намного более серьёзным и в итоге привело меня в знаменитую питерскую тюрьму «Кресты».

В одну из ночей в студенческом лагере мы были разбужены криками, шумом и женским визгом. Выглянув из барака, я увидел такую картину: в дверь соседнего, женского барака ломились пьяные парни. Это были местные, которые пришли «знакомиться с девочками". Я и несколько других ребят ринулись на выручку. Увидев нас, хулиганы отбежали от двери и вскочили на коней, на которых прибыли в лагерь. Осмотревшись и осмелев, они увидели, что защитников немного и начали задирать нас и наезжать конями, разворачивая их к нам задом, заставляя коней брыкаться. До сих пор у меня перед глазами копыто лошади, мелькнувшее в сантиметрах от моего лица. Выскочило нас всего человек десять, но, оглянувшись вокруг, я увидел только нашего руководителя и ещё одного студента. Остальные ретировались в барак. Тогда наш руководитель, молодой мужик, выхватил полено из поленницы и метнул в одного из всадников. Мы с другим студентом последовали его примеру. Атаку удалось отбить.

Утром было разбирательство. Вожак хулиганов оказался ранее судимым и его упекли в «Кресты», куда меня позже вызвали для опознания, а по возвращению в город я выступил свидетелем на суде. Так я впервые познакомился с системой правосудия в СССР.

Глава третья

Ленинградский политехнический институт в 1970-х годах котировался во всём мiре достаточно высоко. Он стал для меня прекрасной школой и проверкой моих личных возможностей, дал мощный толчок моему развитию как личности.

Комплекс зданий института был возведён лучшими архитекторами и строителями Петербурга в 1900-1905 годах. Н-образная конфигурация главного здания и его внутренняя планировка, при которой все лекционные аудитории выходят на юго-запад, позволяют максимально использовать естественное освещение. Все корпуса института поражают своим простором, высотою и светом. Сильное впечатление на меня производили огромные, залитые дневным светом коридоры, просторные аудитории. В те годы Политех, несомненно, намного превосходил все остальные вузы Ленинграда по техническим параметрам и оснащённости оборудованием.

Студгородок на Лесном проспекте, (койко-место, 4 человека в комнате), был вполне приличным, спокойным и безопасным. Там была отличная столовая и даже кинотеатр только для студентов. (Кстати, позже мне пришлось ещё раз в этом городке пожить, в 1983-84-м годах, уже с семьёй. В том же самом корпусе, на том же этаже, но занимали уже четыре комнаты).

Уровень обучения на факультете был высочайшим, требования жёсткие, но я справлялся довольно легко. Выручала хорошая память, особенно зрительная. Перед экзаменом я тщательно и максимально красиво переписывал лекции (если собственных записей не хватало, дополнял из лекций однокашников и из учебников) в новую тетрадь, используя разноцветные чернила и потом заучивал наизусть, 48 листов мелким, убористым почерком, ряды сложнейших формул и доказательств теорем. Сейчас в это трудно поверить, но на это уходило всего 2-3 дня, точнее суток. Компьютеров и калькуляторов ещё не было, все вычисления производили с помощью логарифмической линейки. Чертёж какого-нибудь машиностроительного узла на ватмане, который предполагалось чертить месяц, на кульмане, я вычерчивал на кухонном столе за ночь. При этом требования к чертежам были весьма высокие, необходимо было соблюдать толщину линий, шрифты и так далее.

Я благодарен Политеху за то, что там меня быстро и на всю жизнь научили умению мыслить организованно, во всём быть точным, пунктуальным, напряжённо работать головой столько, сколько это необходимо, с максимальной нагрузкой.

Стипендии в 40 рублей вполне хватало на все мои нужды, я ни в чём не нуждался и переводов от мамы не получал, ей ещё моего младшего брата поднимать нужно было. Одежда моя была самая простецкая, всё что имел носил на себе. Что-то современное, молодёжное, например простую спортивную куртку или модельные туфли, купить в магазине было невозможно. Модные вещи иностранного производства покупали у фарцовщиков, за большие деньги, которых у меня не было.

1972–1973 годы проходили под знаком молодёжного бурления по всему мiру. Война во Вьетнаме подходила к концу, для СССР к победному. 27-го января 1973 года американцы с позором проиграли войну во Вьетнаме и поспешно бежали. Социалистический лагерь побеждал по всем направлениям.

В Политехе училось много вьетнамцев. В силу военных обстоятельств у себя на родине, они не имели требуемой подготовки и были не в состоянии справляться с учебной нагрузкой политеха. К ним относились с пониманием, обращались как с детьми. А советские студенты, не без помощи рок-музыкантов, симпатизировали простым американским парням, напрасно гибнущим во Вьетнаме. Именно в 1972-1973 годах рок-музыка достигла своего апофеоза. Европоцентризм, который агрессивно культивировался в России с начала 18 века, оказался намного сильнее классового сознания и идеологии марксизма-ленинизма, которые к тому времени уже стали анахронизмом. Яркий пример настроений того времени – прекрасная песня в исполнении ленинградской рок-группы «Поющие гитары» под названием «Был один парень, и он, как я, любил и «Битлз» и «Роллинг стоунз». На нашем факультете студенты-старшекурсники поставили спектакль из жизни американских студентов-бунтарей, меня тоже вовлекли, на заднем плане.

За всю историю сосуществования русского и американского народов не было подобного периода взаимной симпатии и понимания между молодыми людьми двух стран. Это был шанс создать справедливый мiровой порядок, основанный на высших ценностях, без политиканства. Идеологическую битву между социалистическим и капиталистическим блоками в 1950-1970-х выиграли не пропагандисты и не идеологи, победу одержали рок-музыканты, волшебная сила искусства, которую коммунисты не понимали. Человечество тогда получило благословенные пятнадцать лет, которые начались после окончания Карибского кризиса и закончились с началом Афганской войны. Впервые в достоверной истории на протяжении этих пятнадцати лет продержалось более-менее устойчивое доверие народов к друг-другу с твёрдым намерением мирно сосуществовать и сотрудничать, уверенность в том, что новая мiровая война никогда больше не разразится. События мiрового масштаба, олимпиады, чемпионаты мiра, генеральные ассамблеи ООН проходили с великим энтузиазмом и большими надеждами на лучшее будущее. Вера в честность, олимпийские идеалы, справедливость, равноправие и здравый смысл, авторитет Организации Объединённых Наций ещё не были подорваны. Принципиально новое, мыслящее независимо поколение "бумеров", самое многочисленное в истории человечества, формировало наиболее активную часть населения Земли, "молодёжь" и, соответственно, студенчество, что нервировало старшие поколения, вселяло в них страх перед грядущими переменами.

Многие молодые люди в Питере уже ходили в джинсах, с длинными волосами, курили американские сигареты, слушали фирменные "пласты", сиречь пластинки с рок-музыкой. За длинные волосы в Политехе преследовали, могли даже отчислить, что было довольно глупо. Джинсов у меня не было, по причине бедности (они тогда стоили целой студенческой месячной стипендии), но от этого я не страдал.

В стране уже остро чувствовался когнитивный диссонанс между достигнутым уровнем развития науки и техники и техническим оснащением повседневной жизни людей. Например, нельзя было иметь в личном пользовании пишущие машинки, копировальные аппараты. Интерес к современной технике, к жизни в развитых странах был огромный.

В декабре 1972 года я с близкими друзьями попал на первую в СССР научно-техническую американскую выставку Research and Development USA, которая выставлялась в павильоне на территории Ленинградской гавани. Выставка нам понравилась. Посвящена она была в основном освоению космоса и новейшим разработкам для улучшения жизни людей, вплоть до электрических кофейников и кухонных комбайнов. В числе прочих экспонатов был закопчённый командный модуль Apollo 10, который якобы побывал на орбите Луны в мае 1969 года. Меня поразили его неожиданно маленькие размеры.

На выставке мы заметили, что кое-что, например значки, брошюры, книги и журналы можно брать себе. Никакие предупреждающие надписи по этому поводу не наблюдались, равно как и персонал выставки, посетителей очень мало, многие секции совсем пустые. Это было для нас ново. Осмотревшись, мы заметили, что некоторые посетители прихватывают и экспонаты посущественнее, типа электрический чайник или кофейник. Мы решили не отставать. Не помню, что выбрали мои друзья, мне же приглянулся атлас Луны. Американцы никак не реагировали.

На выходе нас ждали крепкие парни в штатском. Провели в какое-то помещение, трофеи отобрали, допросили (я объяснил, что атлас мне нужен для изучения английского языка) и пообещали скорую встречу с родными там, откуда мы приехали. На самом деле никаких последствий для нас не наступило.

Первый год моей жизни в Ленинграде был богат на события и приключения. О них расскажу в другой раз.

Политех был хорош во всех отношениях. Но это было не моё. Поступал я на кафедру биофизики, но «био» там и не пахло. Все эти формулы, расчёты, лабораторные с мудрёными приборами, чертежи давались мне легко, но меня не вдохновляли. Мой лучший друг Вова (Мэн), который поступил на машиностроительный факультет, также томился и мечтал стать доктором.

Поддерживая друг друга, мы решили оба уволиться и поступать заново: я в Ленинградский университет, на биологический, а Вова в Первый медицинский (забегая вперёд замечу, что он до сих пор работает в больнице хирургом). Так мы и сделали. Решение было непростое, рискованное. В случае непоступления мы автоматом попадали в армию (в Политехе была военная кафедра), а Вова, в случае неудачи, должен был вернуться на Сахалин, где жили его родители.

Руководство моего факультета эту затею не одобрило, уговаривали меня остаться. Мы твёрдо стояли на своём.

***

Много позже мой сын закончил Политех, который тогда уже гордо именовался Техническим университетом, а мне в нём довелось почитать лекции по земельным отношениям, на факультете гидрологии.

Глава четвёртая

Для меня двери Ленинградского государственного университета открылись в 1974-м, в год 250-летия этого старейшего в России университета. Божиим промыслом я тогда был помещён в самый центр Санкт-Петербурга-Ленинграда и всей Великой России, где мне предстояло учиться, жить и работать следующие двенадцать лет моей жизни.

Ленинградский государственный университет в те годы представлял из себя феномен, трудно объяснимый и ещё труднее описуемый. Как ни странно, но подробных воспоминаний о студенческой жизни тех лет очень немного, и они носят фрагментарный характер любительских записок. Правдивой, всеобъемлющей истории Петербургского-Ленинградского университета мне найти не удалось. Всё что я обнаружил оказалось довольно скучной, выхолощенной пропагандой, направленной на рекламу университета, из которой все неудобные, политически болезненные моменты убраны. В официальных агитках и рекламных проспектах мой родной университет предстаёт рядовым, ничем не примечательным вузом, отличающимся от других разве что далеко не полным перечнем его знаменитых студентов и преподавателей.

С подобными оценками я категорически не согласен. Петербургский (Ленинградский) университет явление уникальное, он занимает исключительное место не только в истории высшего образования, но и во всей новейшей истории России. В этом отношении его просто не с чем сравнивать. Как бриллиант «Кохинур» является абсолютной доминантой в Британской королевской короне, так и Петербургский университет господствует в истории университетского образования России.