Если тебе повезет

– С ДНЕМ АНГЕЛА, ПРИЯТЕЛЬ!.. Угораздило же тебя родиться в Хэллоуин!

Как всегда, когда я приникал лицом к плоскости аквариума и плющил греческую горбинку своего римского носа о стены его прозрачной тюрьмы, Хэллоуин, прямо-таки, из себя выходил, чтобы убедить меня в том, как мало он ценит мое очередное пришествие.

Старательно делая вид, что он и не пытается уследить то мгновение, когда вокруг него, с подчеркнутой драматической плавностью, начнет опускаться на дно манна небесная – полновесные питательные хлопья, специально предназначенные для аквариумных рыбок его, навсегда халявного образа жизни, он поворачивался ко мне тем местом, к которому у женщин крепится талия, а у Хэллоуина крепились два вуалевых плавника – не для пива не подойдет! – и принимался, в буквальном смысле слова, рыть землю, то есть, с целеустремленным видом подкапывал корни нимфеи – единственного намека на водоросли в своей прозрачной, но навсегда безутешной, камере-одиночке.

Нет, мое лицо не озаряет улыбка Тай-Чи, и я не питаю возвышающей радости, когда мимо меня в аквариуме проплывает медитативный призрак, вроде Хэллоуина. Вероятно, я просто-напросто, еще не дозрел и не слишком нуждаюсь в просветлении.

Что же касается Хэллоуина, то даже когда хлопья халявы под названием «всё включено», набухая от влаги, замедленным хороводом опускаются на дно, он старательно хлопает своими огромными глазами и дожидается, когда единственная радующая глаза греческая деталь на моем носатом лице отодвигается от аквариума и принимается за еду. Судя по всему, для него, как и для меня, поглощение пищи было процессом столь же интимным, что и секс, и есть на публике он считал делом недостойным настоящего вуалехвостого телескопа. Голубая кровь повелевала ему наслаждаться немногими радостями жизни в одиночестве. В этом мы были с ним похожи: я достаточно давно и привычно, правда, уже без обычного блеска, бравировал жизнью одинокого волчары, пытающегося, всего лишь, выжить.

«Драконий глаз», как еще называют вуалехвостых телескопов, не был моим выбором. Причем, ни с какой точки зрения. Oдиночкам, вроде меня, с небезопасной профессией, держать животных дома не рекомендуется. Один из запретов, накладываемых кругом деловых обязанностей.

С этим пучеглазым вуалехвостом всё вышло вопреки моей воле. Он достался мне по наследству.

Хэллоуина оставили в аквариуме, роль которого играла огромная банка из-под мраморных оливок. О том, что в ней было, не трудно было догадаться по рисунку на металлической крышке. Она лежала подле банки на кухонном столе. Судя о всему, воду в этом лишенным удобств аквариуме давно не меняли, и Хэллоуин дышал, словно загнанная лошадь.

– И что мне с ним делать? – спросил я у дамы из лизингового офиса, которая смотрела на задыхающуюся аквариумную рыбку с таким же равнодушием, как и с балкона на задыхающийся от смога город минуту назад.

– У вас тут открывается прелестный вид на город. Я бы даже позволила себе сказать «восхитительный» – безусловное достоинство квартиры, которое, между прочим, не добавляет ни цента к вашему месячном ренту. Вам крупно повезло – этот расход несет, вместо вас, лизинговый офис. Не забудьте об этом, когда будете взвешивать все плюсы и минуты выбранной вами квартиры для проживания.

Она не знала, что выбор места проживания сделало за меня мое начальство. Я мог выбирать квартиру их числа свободных, но лишь в пределах всё того же огромного дома. Снять здесь квартиру было предварительным условием для выполнения моего задания.

– Так что мне с ним делать? – повторил я свой вопрос, кивая на задыхающуюся в аквариуме рыбку.

– Всё, что съехавшие жильцы оставляют в квартире, мы – люди из лизингового офиса – оцениваем, как ваше наследство. И вы вправе поступить со всем, что осталось от прежних жильцов, по своему усмотрению.

Окрашен был телескоп в цвета хорошо отмеченного Хэллоуина -запитого и закушенного праздника. Он быыл густо покрыт оранжевыми пятнами по непроглядно-черному полю.

Я подумал, что напрасно рассматриваю умирающую аквариумную рыбку, как помеху и лишнюю заботу. Если мне удастся всучить этот аквариум какому-нибудь малышу в лифте, которого держит за руку, сколько-нибудь привлекательная, мама, то проблема знакомства со студенткой института исцеления «Донгшон» превратится в листок для раскрашивания по цифрам: первый – красный, второй – зеленый…

– Уговорили, оставляю,– сказал я.– Мне нравится его расцветка. Я назову его Хэллоуин! Не возражаете?

– Хоть Рождество в июле! – мрачно отзывается дама из офиса.

Я решил, что сколько бы времени не прожил на белом свете телескоп криминальной расцветки, раз уж он вошел в мою жизнь, я буду старательно праздновать дни его рождения каждый Хэллоуин. В конце концов, есть на свете вещи несомненные, вроде лишней стопки виски на льду, который мне, разумеется, не может повредить.

– За твое здоровье, лупоглазый!

В ДВЕРЬ ПОЗВОНИЛИ.

Плавным движением, я отодвинул дверцу шкафа в прихожей, просунул руку в образовавшуюся щель и влез в раструб парившего между полками ботинка. Рукоять пистолета словно сама собой легла мне в ладонь.

Я разогнулся и одним взглядом осмотрел свою прихожую.

Огромный календарь с голыми девицами на противоположной от двери стене. Оплавленные обрезки свечей на верхушках коллекции приконченных бутылок из-под любимого виски для создания настроения. Коллекция журналов «Пентхауз» в сеточке, больше всего напоминающей огромный, полупрозрачный презерватив,– обычная квартира законченного плейбоя, которого привела в Тайланд забота об одной только ягоде-малине. Не говоря уже о забота о расширении коллекции рассказов по пятницам в спортбаре, в мужской кампании!..

– Одну минуту!

Я оставил всё, как есть, включая приоткрытую дверцу шкафа, и открыл дверь.

На порог стояла Прекрасная дама, словно сошедшая с одной из страниц календаря, что висел на стене за моей спиной. Наверное, самым точным ее описанием было «Ее Величество Поздняя Весна лет тридцати пяти в своем обычном профессиональном наряде – платье свободного кроя с декольте, которое позволяло сместить все акценты и высвободить для мечтательного мужского глаза еще и плечо, кроме шеи.»

Это неправда, будто мужчина столбенеет перед истинной красотой. Вот и женщине Господь не дал ничего бесплатно, так что истинным дочерям Евы достаточно оголить небольшую часть своего тела, чтобы навсегда покорить мужчину, пальцем о палец, для этого, не ударив.

На самом деле, мужчина столбенеет не перед наготой, а перед тем, что нарабатывается нелегким опытом, и называется правилами поведения в мужском обществе. Они начинаются с «чтобы у него надолго отвисла челюсть, сними с себя шляпку» и заканчивается словами «чтобы у него пошли пузыри изо рта, брось в свою шляпку что-нибудь запоминающееся, например, телесного цвета бюстгальтер, который ты забыла сегодня надеть».

А теперь скажите, сколькие из женщин знают наверняка, какое из двух своих плеч они должны оголить, чтобы заставить мужчину мечтать о ночи, в которую ты позволишь ему всё?

Вкус – дело непостижимой сложности, и лишь по это причине Господь вешает ярлычок «роковая женщина» только на ту женщину, которая знает, какое из двух, казалось бы совершенно идентичных плеч, ей нужно оголить первым.

За спиной у Поздней Весны, на расслабленных завязках, висела соломенная шляпка, цвет которой был подобран так, чтобы осветлять копну все еще роскошных, даже в ее возрасте, волос. Темные очки служили для введения в заблуждение, прежде чем

ошарашить магией на ровном месте, для чего владелице очков достаточно было вспоминала, что лучший способ заставить мужчину открыть рот заключается в простом сокращением количества деталей своего гардероба.

Пляжная сумка «Бродяга» заставляла каждого встречного описать это чудо, сплетенное из соломки в сколько-нибудь очевидных терминах, начиная с тотальной невозможности определить ее размеры – можно ли сказать, что в руках у нее была соответствующая ее фигуре, маленькая сумочка? Или, все-таки, большая, автоматически удлиняющая ее фигуру одним только присутствием в гардеробе?

Но даже тот мужчина, который готов был воспользоваться словом «большая», ни за что не смог бы предположить, что среди заполнивших узость соломенного чуда предметов были: телефон, из тех что никто из мужчин не в состоянии всунуть в задний карман своих джинсов, и который, к тому же, мог раскладываться так, чтобы напоминать русский комплекс радиоэлектронной борьбы, предназначенный для подавления любых помех любого, по размерам, устройства, которые только существуют в этой Галактике, а также усиливать сигнал от телефона подруги, которая еще не завершила рассказ о том, xxnj случилось после того, как молодой человек, который произвел на нее хорошее впечатление своими манерами, разделся; после чего ей стало ясно, что она совершила не просто самую большую в своей жизни, но непоправимую ошибку!..

Кроме того, в тугом пространстве соломенной роскоши уместились кошелек для дамской мелочи; где просто не было места для купюр оканчивающихся одиноким нулем. Только двумя! Потому что на всем белом свете нет ничего более безвкусного, чем одинокий ноль на одинокой купюре! Ну, и конечно, мне не следовало забывать упомянуть о пачке салфеток, большой упаковке мятных карамелек, губной помаде, которая навсегда оставляет вокруг флюоресцентные круги вокруг мужских глаз и, конечно же блеск для губ, который, по какой-то мистической причине, приклеивается к мужским губам гораздо лучше, чем к женским.

Простите меня, если я забыл упомянуть о пляжном полотенце, паре изящных сандалий флип-флоп, и неподьемном томе энциклопедии с подзаголовком «Что он хотел сказать, но так и не смог, сыто икнув в ответ на вашу просьбу «Ни слова больше! Я хочу, чтобы говорили руки, губы, и, кое-что еще! Так что…»

– Добрый день! – сказала она. – Я, все-таки, нашла вас!.. То есть, не то, чтобы я вас искала, но если представить себе все варианты персон, которые могли оказаться на пороге этой квартиры в эту самую минуту, вместо вас, на вашем месте, я рада тому, что набралась смелости и постучала в вашу дверь!

Для начала знакомства, она воспользовалась чуть замедленным речитативом, которым пользуются все хорошенькие актрисы, чтобы благодаря легко угадываемому ритму, достичь своей главной цели, за которой стоит такое понятное женское желание не остаться за ужином в одиночестве.

Моя тренированная память тут же подсказала мне, где именно я уже видел это приятное лицо – вернее, смазанную приятность очертаний, что оставалось, после него, в воздухе, всякий раз, когда его обладательнице становилось ясно, что ей не удалось скрыть свое присутствие, и я смогу угадать не только, откуда за мной следила пара ее предельно внимательных глаз, но и направление, в котором она постаралась исчезнуть, уверяя себя, что она, по-прежнему, может продолжать считать себя незамеченной.

Не совсем дырявая память напомнила мне, где именно я уловил вянущий след ее внимательных глаз впервые в своей жизни. Это было на смазанной плоскости окна набирающего скорость поезда подземки. В другой раз, никто иной, как она проводил меня оценивающим взглядом в узости дверного проема уличного ресторанчика. И я не думаю, что путаю ее с какой-то другой особой, смотревшей на меня, кратко и искоса, с высоты парковой скамейки ближайшей к дому смотровой площадки.

Она сняла очки, улыбнулась, и я лишний раз удивился тому, с какой силой цветет женская красота на пороге увядания, которое будет длиться и длиться, но которое уже никогда больше не восхитит мужчину высотой своей проникновенной силы, сокрушающей всякое равнодушие и фальшивую мужскую бывалость, что сродни едва ли не полной бесчувственности.

– Вы, скорее всего, рассмеетесь, когда узнаете, что именно привело меня к вам.

Я не уточнил, готов ли я, в самом деле, сделать это. Я имею ввиду, лишь это и ничего больше.

Она опустила руку в сумочку, висевшую на локте другой руки, и достала оттуда нечто в конвертике.

– Это 711-ая квартира, я не ошиблась?

– Не ошиблись.

– Эта почта, вероятно, была предназначена для вас, но каким-то чудом оказалась… в моем почтовом ящике!

Я взглянул на конверт. Он был мне хорошо известен. Я успел получить несколько таких же от местного бизнесмена, сдающего в рент мотороллеры. В Паттайе это был достаточно популярный бизнес. Для траспортировки монопринтов или монооттисков размерами, с которыми работаю я, больше подходит небольшой пикап трак, который я и арендую вский раз, когда мой учитель, старик- израильтянин Эллиас Мизрахи – немногословный, но удивительно тонко чувствующий природу художественной техники, изучение которой я завершаю в институте искусств в Чикаго, требует показать, чем я занимался последние пару дней.

Талантливый специалист в изобразительном искусстве – штучный товар, и если он, к тому же еще и талантлив, то, скорее всего, он неохотно берет к себе учеников даже на таких льготных условиях, какие предоставляет мой институт.

Насколько мне известно, декан факультета графики Гарри Мюйр, который не однажды помогал мне изыскивать средства для оплаты за мое обучение в институте, должен был трижды звонить в Тайланд – страну, в которой, вопреки еврейской традиции, семейным привязанностям да и просто здравому смыслу оказался Мизрахи, и что было еще более невероятно, навсегда застрял, прежде чем получил по-стариковски невнятное обещание присмотреть за бездарем, если он окажется не окончательно безнадежным.

На шее у Поздней Весны висело довольно странное ювелирное украшение – кулон в виде крошечного гонга, испещренного затейливой тайской письменностью. К нему, на тоненькой бечевке, крепилась удивительно изящно вырезанная колотушка. Она чуть заметно подрагивала в такт с тяжелыми покачиваниями груди моей новой знакомой.

– Есть ли хоть один мужчина на свете, которому вы позволили ударить в гонг, что висит на вашей груди?

– Зачем? Чтобы испортить вечер? То, что вы видите, вовсе не игрушка. Но мужчины, почему-то, именно к серьезным вещам относятся самым неподобающим образом, даже не понимая, какую глупость они совершают! Одним словом, забудьте даже мечтать, что вы станете первым мужчиной, которому я доверю ударить в гонг моего ангела-хранителя!

– Не позволите, да? Никогда?

– Даже не сомневайтесь. Причем, на все 113-ть процентов!

Странное волнение, на мгновение возникло в моей памяти, но сколько я не пытался, так и не вспомнил, где услыхал это выражение впервые.

– Но что же, тогда, входит в программу, доступную для мужского понимания тех, кто хочет продолжения отношений с вами?

– Запоминайте. Вы начнете с того, что подсядете ко мне поближе, обнимите за талию и, легко потянув губами за мочку уха, поцелуете меня в шею.

– Можно начинать?

– Я вам скажу, когда.

– РИНИ, Я ШЕЛ СЮДА, В СТУДИЮ, АЖ ИЗ ДЕКАНАТА, чтобы задать тебе один-единственный вопрос. Но сначала я хочу убедиться в том, что тебя ответ на этот вопрос интересует не меньше, чем меня.

Гарри Мюйр, декан факультета графики Чикагского института искусств, который курировал мое восхождение по ступеням академической продвинутости, возвышался надо мной рыхлой, от несдержанности в диете, скалой.

Я молчал, в упор, но вполне дружелюбно, и даже с благодарностью разглядывая вечно угрюмое лицо этого, в общем-то, вполне порядочного человека, который, по возможности, в самом деле, делал для своих студентов всё, что мог, и который свою готовность помогать старательно прятал за маской прожженного пессимиста, которого не нужно было убеждать в том, какой стороной, из-за вечной черной людской неблагодарности, падает на дорогой ковер сандвич, густо намазанный маслом.

– Скажи мне, достаточную ли сумму тебе удалось собрать на твоем банковском счету, чтобы оплатить счет за обучении в институте на следующий семестр?

– Боюсь, что нет.

– Это – хорошо.

Честно говоря, я так не считал, но возражать Гарри было бесполезно. К тому же противоречить в рамках этого разговора с ним было бы чистым безрассудством.

– А знаешь ли ты, сколько денег мне удалось накопить на своем счету в банке с той же целью? Я имею ввиду, чтобы уплатить за твое обучение в институте?

– Я полагаю, мне было бы несколько нескромно интересоваться этим вопросом, верно?

– Еще лучше! А теперь скажи, пожалуйста, кто во всем чикагском институте искусств, если не сказать больше, а именно, во всем Чикаго, заинтересован в обсуждении шансов будущих звезд национального искусства сбыться? Я имею ввиду, чтобы напомнить всему миру о стране, которая не пожалела средств для тех своих граждан, которые этого, вне сомнений, стоят заботы?

Я прекрасно знал правила этой игры. Я тяжело вздохнул и промолчал.

– Так вот, я с прискорбием вынужден сообщить тебе, что денег на моем банковском счету, чтобы одолжить тебе сумму, не уплатив которую ты не сможешь продолжить свое обучение, увы, явно недостаточно. И это особенно обидно, поскольку до конца твоего обучения осталось не так уж много.

– Не надо об этом, мистер Мюйр! Когда я поступал в институт, я понимал, что, вряд ли смогу, завершить свое образование, и даже догадывался, по какой причине мне , вряд ли, удастся это сделать!.. Я хочу сказать, что как ни грустно думать об этом, я был готов к такому повороту событий. Что же касается вас, то, как бы то ни было, я навсегда сохраню благодарность к вам в своем сердце. Я всегда буду вспоминать вас с теплом и искренней благодарностью.

– И это всё? Я хочу спросить, это всё, что ты можешь сказать в ответ?

– Боюсь, что да, – недоумевающе протянул я.

– Значит, так. Надеюсь, мне нет необходимости делиться с тобой деталями этой истории, но если в двух словах, в твою судьбу вмешалось провидение. Независимо от того, готов ты в то поверить или нет, это событие многое меняет с точки зрения решения твоих финансовых проблем. Вернее, речь идет о реальной возможности изменить многое в твоей судьбе, при условии, что ты проявишь сколько-нибудь благоразумия. Тем более что других шансов помочь тебе у меня нет.

– Прошу прощения, мистер Мюйр, но я, всё еще, не понимаю, каким образом…

– Дай мне свой телефон, – вместо ответа, оборвал меня он.

– Зачем?

– Я должен ввести в него номер телефона. Дело в том, что как мне объяснили, будет лучше, если я не буду произносить его вслух, и что ко мне относятся с безусловной доброжелательностью, но если я не буду благоразумен, то всё может измениться, и я еще не раз пожалею об этом.

Ничего не понимая, я протянул Гарри свой телефон. Он возвратил его мне, буквально, минутой позже.

– И последнее, что я могу сказать, в твоих интересах сделать этот звонок как можно скорей.

– Простите, звонок кому?

– Тому, кто возьмет трубку. Я пометил его в твоих контактах, как «Мистер X». Я ухожу. Будь хорошим мальчиком. Позвони, как только за мной закроется дверь.

Я так и поступил. Трубку взяли сразу.

– Мистер Одвелл? – услышал я хорошо поставленный голос, который, безусловно, к себе располагал.

– Да, это я.

– Мне бы хотелось попросить вас об одолжении. Не могли бы вы составить мне кампанию и скрасить своим присутствием мой одинокий ужин?

– Боюсь, вы сами не знаете, о чем просите! Вам грозит умереть от cкуки в моей кампании!

Довольный смех на том конце провода длился ровно столько, сколько нужно, чтобы дать понять, что мою шутку оценили.

– Вы можете мне не поверить, но эту проблему я готов решить! С вашей же помощью. Вы мне немного расскажете о себе и ответите на некоторые вопросы, – отозвался, наконец, голос на том конце провода. – А вот, чтобы мы оба не заскучали, отвечать буду я. Если вы, конечно, не имеете ничего против.

– Звучит довольно убедительно.

– Прекрасно. Вы замечали, когда-нибудь, крошечный японский ресторанчик справа по выезду со студенческого паркинга вашего института.

– Да.

– Там совершенно изумительно готовят один из самых опасных деликатесов в мире – рыбу фугу с запеченным овощным ассорти и гремолатой под лимонным соусом. Мне ничего не известно о том, есть ли место среди ваших кулинарных вкусов экзотике, но – просто, чтобы добавить интереса предстоящей встречи, одного грамма яда этой рыбы достаточно, чтобы уничтожить… впрочем будет лучше, если я вынесу эти печальные подробности за рамки нашей встречи… Скажите, ваша последняя по счету лекция завтра заканчивается в шесть сорок пять?

– Да.

– Я буду ждать вас в этом ресторанчике за столиком для двоих четвертью часа позже.

– И как я узнаю вас?

– Я буду читать спортивную хронику местной газеты, тем более что в течение дня у меня нет возможности познакомиться с самыми любимыми из моих новостей. До встречи.

МНЕ НЕ СОСТАВИЛО ТРУДА отыскать среди посетителей ресторана человека, говорившего со мной по телефону. Посетителей было не много, и среди них был лишь один человек, лицо которого скрывала газетная полоса. На ее, обращенной ко мне стороне, крупными буквами было набрано: «Спортивные новости».

Я подошел и поздоровался.

При моем появлении человек за столиком пружинисто поднялся из-за стола, протянул мне руку и представился:

– Майкл Коул, ваш проводник в мир кулинарных изысков.

Так я познакомился с ведущим офицером XY-13. В течение нескольких месяцев он был моим моим проводником в мир промышленного шпионажа и ментором по всем вопросам сыска пропаавших без вести.

– ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ПРОБИЛ ДЛЯ ТЕБЯ! – кричал Гарри Мюйр, то ли обнимая меня, то ли прыгая вокруг меня от невозможности устоять на месте.– Тебя будет учить Мизрахи! Ты только вдумайся в это – сам Мизрахи! Ты знаешь, за сколько ушел на аукционе в Голландии его последний принт «И ни слова больше»?

Разумеется, я был знаком с ценами за монопринты на лучших аукционах мира, но я не хотел мешать Гарри наслаждаться своим маленьким счастьем.

– Тридцать четыре косых! Ты слышишь? Тридцать четыре!.. Не знаю, или ты в курсе!.. Это не масло, не холст. Это, всего лишь лист акварельной бумаги холодного прессования, истолченный в пыль уголь и немного цветных чернил. И эта цена – это высота, которую не каждый возьмет!

Это и в самом деле была высота, о которой монопринтисты, в массе своей, могли только мечтать. Средняя стоимость монопринта большого размера была в пределах от нескольких десятков до двух- трех тысяч долларов. И это был ценовой максимум, продиктованный техникой, выбором медиума для нее, традицией восприятия искусства, наконец, в нашем, не слишком логично выстроенном мире.

Гарри вдруг помолчал, как-то исподтишка, из некой известной лишь ему одному глубины, до времени потаенной ото всех, затаенно взглянул на меня и сказал:

– Ты побьешь этот рекорд. А про меня скажут, что это я подарил стране еще одного гения.

– С меня две банки пива в студенческой забегаловке. И при этом, вы сможете выбрать для себя что-угодно, – я повторяю, что-угодно в пределах четырех баксов, шеф! Другими словами, вам предлагается, прямо-таки, астрономический выбор, исключая зарубежные сорта. Это не только вкусно, но и патриотично. В конце концов, я не настолько богат, чтобы приплачивать за космополитизм. Другими словами, и хорошо зная ваши вкусы, я предлагаю вам исторический выбор между «Бадом-селект» и «Бадом-Лайт». Лично я воспользуюсь золотой серединой и возьму себе «Регуляр Бад» – недорогой выбор, который я, к тому же, назвал бы историческим!

Гарри тяжело посмотрел на меня, и напомнил, что как официальное лицо академии, он не имеет права принимать о студентов подарки.