Магия Фан. Жесть
Чёрные камни
О людях, попавших в шторм,
Связанных в лодке бумажной.
О волосах, не любивших шпилек,
О слабости злой и бесстрашной.
Ольга Пулатова
Волна накатывает на берег и пронизывает холодом, кажется, до костей. Седовласый мужчина, лежащий на берегу, закрывает лицо руками, но это помогает слабо – он весь промок настолько, будто бы сам стал морской водой. Это был бы лучший исход, ведь так холод и страх навсегда отступят, как уйдёт и тоска по далёкому дому вместе с грустью о погибших товарищах.
– Уилл, Матиас, Сергей, Том, Андрей… – бормочет он имена друзей, пусть те больше никогда не отзовутся. – Рик, – вспоминает он собственное имя. – Ричард.
Пока волна отступает, Ричард медленно поднимается. Колени подгибаются, в ладони впиваются острые грани камней, от чего в полумраке на берег капает кровь. Но он помнит, что нельзя сдаваться, иначе…
* * *
Тамара просыпается от будильника, но глаза не открывает. Его мелодия подобна грому, оглушительной волне, сбивающей с ног. Как же там будет спасаться тот мужчина? Кто он? Ей хочется как можно дольше помнить этот сон, ведь кажется, что там, на холодном морском берегу, всё по-настоящему. Более по-настоящему, чем её собственная скучная студенческая жизнь.
Будильник звонит второй раз. От некогда любимой мелодии Тома морщится и всё-таки открывает глаза, а после встаёт, но лишь затем, чтобы взять в руки скетчбук. Образ мужчины настолько яркий, что до сих пор сохраняется в памяти, будто бы там, среди чёрных камней, остался кто-то хорошо знакомый. И пусть Тамара уверена в том, что видит пожилого мужчину в первый раз, относиться к нему с безразличием не получается.
– Какие красивые глаза, прямо как грозовое небо, – бормочет Тамара. – Прямо как у мамы. Наверное, поэтому он и показался мне знакомым. Давно я ей не звонила, кстати…
Наплевав на то, что до первой пары остаётся меньше получаса, Тамара берёт в руки смартфон и набирает номер матери.
Длинные гудки длятся слишком долго.
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – сообщает ей механический голос. «Опять телефон где-то оставила, и он разрядился?» – думает Тома, но в глубине души переживает. А что, если сон был предупреждением? Он ведь такой яркий, живой, даже немного пугающий. Тамара до сих пор чувствует солоноватый запах моря, а пронизывающий всё тело ветер и сейчас будто бы охлаждает воздух в комнате и колышет волосы.
Слишком тревожно. Она вскакивает со стула и начинает расхаживать по комнате туда-сюда. Звонит ещё раз – результат тот же.
Больше ждать Тома не может.
Буквально подбежав к шкафу, Тамара берёт первое, что попадается под руку – серые джинсы и голубую – прямо как её собственные глаза – рубашку. Мама поэтому её и подарила месяц назад, на день рождения. Сказала, что она точь-в-точь такого же цвета, какого были и глаза, унаследованные от отца. Единственное, что осталось от него на память: ни фото, ни личных вещей, даже волосы у Томы мамины: каштановые и до невозможности прямые. А у того мужчины из сна они были длинными и волнистыми, о чём неожиданно вспоминает Тома, но не понимает, чем ей это поможет.
«С мамой беда», – стучит, бьётся в голове навязчивая тревожная мысль.
Тамара одевается быстро и уже через пять минут выбегает из общежития в солнечный сентябрь, так контрастирующий с её настроением и недавним сном.
Вокзал, электричка, стук колёс, растягивающий время во что-то вязкое и бесконечное. Наконец, нужная станция. Как бы Тома не уговаривала, мама не хотела переезжать в город: жила в деревянном домике на окраине деревни, вела скромное хозяйство и была этим довольна. Сейчас Тамара в очередной раз жалеет о том, что мама живёт так далеко от цивилизации, пусть ей и помогают немногочисленные соседи.
Путь до дома смазывается в одно мгновение. Тамара чувствует себя натянутой струной, готовой вот-вот порваться или взорваться подобно шипучему драже. Ассоциация кажется настолько странной и неуместной, что Тома улыбается.
Дом встречает её промозглой темнотой. Свет нигде не горит, печь давно не топлена, разряженный мобильник лежит на столе в прихожей. Мамы нигде нет.
Тамара обходит дом, чтобы убедиться в этом, заглядывает в каждый закоулок, даже поднимается на чердак, который некогда до невозможности её пугал. Да и трудно не бояться, когда на тебя падает что-то большое и мрачное. Пусть это и оказался старый плюшевый мишка с неё ростом, на чердак Тома с той детской поры не поднималась.
Где включать свет, она так и не находит, но благо, штор на небольшом круглом окне под потолком нет, поэтому хоть что-то рассмотреть можно. Мишка так и сидит рядом с люком. Вздрогнув, Тамара проходит мимо. Мишке, по виду, лет тридцать, не меньше. «Чей он, интересно? – думает она попутно: – Мамин?».
Чердак оказывается просто огромным! Томе даже кажется, что он в несколько раз больше дома под ним. Она осматривается, с удивлением понимая, что видит очень много вещей, связанных с морем. Откуда? Мама ни о чём таком ни разу не рассказывала.
Взгляд цепляется за удивительно чёрную ракушку, выглядывающую из-под тёмно-серого от грязи обрывка паруса.
– Томочка, здесь ты? – спрашивает снизу мама.
«Значит, с ней всё в порядке», – с облегчением думает Тамара, чувствуя, как что-то бывшее с утра неподъёмным грузом, исчезает, просто растворяется. Подхватив ракушку, она пружинящей походкой идёт в сторону выхода с чердака.
– Здесь. Иду, мам! – отвечает Тома насколько может весело и бодро.
Разговор им предстоит непростой.
Тамара входит на кухню следом за матерью. Она уже не та испуганная девчонка, которая примчалась при первом же подозрении на опасность.
– Ма-ам, ну я же просила тебя следить за телефоном, – протягивает она с претензией.
– А чего за ним следить? Сам пусть за собой следит. Связь, тем более, ловится не везде, – говорит мама совершенно спокойно и даже весело.
– Я же волнуюсь…
– А ты не волнуйся, Томочка, твоя мама и не такое видела.
– Какое «такое»? – напрягается Тома.
– Хочешь чаю? Травяного. Специально в лес вот ходила, набрала. Как знала, что ты сорвешься и примчишься сегодня. – Мама смеется, но Тамара чувствует исходящее от неё будто бы даже осязаемое напряжение.
– Что-то случилось? – спрашивает она, заглядывая матери в глаза удивительного цвета.
– Нет-нет, всё в порядке. Мой руки и садись за стол! – резко отвечает та и идёт к печи.
Тома оставляет смартфон с ракушкой на тумбочке и подходит к рукомойнику. А из головы отчего-то так и не идёт тот седой мужчина – Ричард.
– Мам, а у нас случайно нет предка-моряка? – спрашивает она невзначай.
К удивлению Тамары, мама вздрагивает и начинает осматриваться, особенно внимательно вглядываясь в окно.
– С чего ты так решила, дочь?
– Ну… – сначала Тома хотела рассказать и про сон, но после решила повременить с ним. – Там, на чердаке, столько всего морского. И даже смотри, какая ракушка!
Вытерев руки, Тамара подходит к тумбе и берёт в левую руку чёрную ракушку.
– Я таких и не видела никогда. Чёрная-чёрная, прямо как…
– Как что? – испуганно перебивает её мама.
– Мне сегодня приснился пожилой мужчина. Он шёл вдоль морского берега, а там было много острых камней. Цвет похожий.
– Чёрный? – спрашивает мама подавленно.
– Да, чёрный. А что такого? – не понимает Тамара.
– Пора, – бормочет мама себе под нос, так что Тома едва может разобрать голос.
– Ч-что пора? – холодок, отступивший в поезде, возвращается, так что Тамара вздрагивает.
– Пить чай, конечно же. Он как раз настоялся. – Пусть мама и пытается казаться бодрой, Тома этим не обманывается.
Тамара чувствует, что мама что-то недоговаривает, но давить на неё не хочет. И так женщина пожилая, многое испытавшая за свою жизнь. Вон, даже седые волоски появляться начали, что Тома замечает только сейчас. Она садится за стол, оставляет ракушку рядом и берёт в руки тёплую кружку. Аромат чая, до того витавший в воздухе лёгким флёром, наполняет ноздри.
– Что это за травы? – с улыбкой спрашивает Тома.
– Пей, девочка, пей, – сухо отвечает мама.
Тамара делает один глоток, потом ещё и ещё. На вкус тоже никак не удается определить, что там за травы такие необычные, но останавливаться не хочется. Хочется пить и пить – до дна. Томе не удаётся остановиться даже тогда, когда она понимает, что мама никогда не обращалась к ней «девочка» – только по имени или «дочка». А это её «девочка» звучит слишком отстраненно для матери.
– Мужчина, которого ты видела во сне – мой отец, – неожиданно сообщает она.
Томе уже сложно воспринимать информацию, глаза слипаются, а в голове появляется какой-то туман, но она слушает родной голос изо всех сил.
– Их корабль напоролся на рифы, когда мне было пять. Вся команда погибла и только он смог спастись, заключив договор с морским дьяволом. В качестве залога отец использовал меня. – Мама смеётся, но этот смех далек от привычных звонких колокольчиков. – Теперь, чтобы жить самим, нам нужны жизни кровных родственников. Мне жаль, Тома. Я думала, что успею родить ещё кого-то, но времени больше нет. Прощай.
Это «прощай» становится последним, что Тамара слышит от матери. Голова стремительно тяжелеет, глаза слипаются, в ушах шумит ветер. Тому тянет зевнуть, но даже этого она сделать не успевает. Тьма накрывает её подобно савану.
Тамара приходит в себя, но в первые секунды даже не понимает, где она. Здесь холодно, оглушительно шумит море и до щиплющей боли пахнет солью. А ещё – острые камни впиваются в колени и ладони.
Тома поднимается, но чувствует необычайную слабость, как будто бы ей не двадцать, а все восемьдесят. Да и руки какие-то слишком тонкие и бледные…
Тут появляется Ричард. Он уже совсем не старик, а вполне себе мужчина в самом расцвете сил. Дедушка, как теперь знает Тамара, широко улыбается, смотря на ослабевшую Тому.
– Ну здравствуй, внучка, – с сильным акцентом произносит он. – Очередная.
Ричард начинает лающе смеяться. Глаза его сверкают безумным блеском, а волосы теперь такие же тёмные, как у мамы.
Только сейчас Тамара понимает, что то, что она во сне приняла за чёрные камни, на самом деле обломки костей, пропитанные кровью. Она вздрагивает и начинает пятиться от безумного родственника. Хочется оказаться как можно дальше от этого острова. И как Ричард провёл здесь столько лет?
Тома спотыкается и едва не падает. Равновесие удаётся сохранить, но идти с каждым шагом это всё тяжелее делать.
– О, ты ещё можешь двигаться? Екатерина хорошо о тебе позаботилась, я рад. Мне хоть какое-то время будет не так скучно. – Ричард, которого никак не удаётся считать собственным дедом, опять начинает смеяться.
Обессилевшая Тамара падает на колени и закрывает глаза, по её щекам текут такие же солёные, как морская вода, слёзы.
* * *
– Мне правда жаль, Тамара. Я хотела бы тебя спасти, – бормочет Екатерина в своём, реальном, мире, заворачивая иссохшееся тело Томы в грязно-серую парусину. На голове женщины больше нет седых волос.
Наклонившись, она целует дочь в морщинистый лоб. На подобную пергаменту щёку падает одинокая слеза.
Отражение
Милый, имя тебе легион.
Ты одержим,
Поэтому я не беру телефон.
Соблюдаю постельный режим,
Но в зеркале ты, из крана твой смех,
Ты не можешь меня отпустить,
А я не могу вас всех.
Ольга Пулатова
– Опять, – шепчет Игнат, уставившись на себя в отражении.
Опять ему показалось, что кто-то по ту сторону подмигнул ему. Вернее, не кто-то, а он сам, его собственное отражение. Игнат стоит так ещё пять минут, сосредоточенно уставившись на зеркального двойника, но больше никаких лишних движений не замечает.
– Опять мерещится? – обеспокоенно спрашивает Алёна, жена Игната, заглядывая в ванную.
– Нет, – резко и неправдоподобно возражает он.
– Сходи уже проверься. – Она вздыхает, но говорит тихо, не настаивая – смирилась – после чего тихо выходит, придерживая живот. Игнат так и не решается рассказать жене, что курс лечения он уже проходил незадолго до знакомства с ней.
Он, конечно, не рад такому положению вещей, но в остальном чувствует себя прекрасно. Считать всё подряд не принимается, навязчивых идей не имеет. И только эти странно движущиеся отражения опять не дают покоя день ото дня. Он ведь надеялся, что всё уже закончилось…
Игнат не помнит, когда именно это началось. Кажется, так было всегда. Отражение в зеркале понимающе улыбалось, подбадривая в тяжёлые минуты, даже когда сам он не мог сохранять самообладание. Отражение давало ощущение, что он не одинок. Игнат с детства привык к этому чувству, радовался единственному понимающему существу, пока однажды не ощутил, что становится чужим для этого мира, что за связью с незеркальным отражением почти потерял связь со всеми людьми.
Родители после переезда уже давно его не навещали. Сколько? Год? Два? Три? За монотонной жизнью он даже не заметил прошедшего времени. С девушками отношения так и не сложились…
Осознав это, Игнат испугался, начал игнорировать гримасы отражения, прошёл курс лечения у психиатра. Странные видения исчезли, чтобы вернуться тогда, когда он будет счастливо женат, а жена вот-вот родит. Почему? За что? Игнат не понимал и не понимает этого до сих пор.
Набросив куртку, он выходит на улицу, вдыхая полной грудью влажный послегрозовой воздух. Пусть дождь и закончился, с листвы деревьев ещё падают капли, звонко ударяясь об асфальт, будто бы кто-то смеётся. Игнат вздрагивает от неожиданной ассоциации и оборачивается. В окне он видит встревоженное лицо жены и своё собственное отражение, которого на таком расстоянии точно не может быть там.
– Спасайся! – кричит он, срываясь с места и разгоняясь до немыслимой скорости.
В мгновение ока Игнат преодолевает эти несколько метров до дома и ударяет кулаком в стекло. То разбивается, осыпаясь и на него, и на жену десятками острых осколков. Алёна с визгом отскакивает, а на шум прибегают соседи.
Как бы Игнат не пытался объяснить, что именно видел и почему так поступил, ему не верят. Сосед – здоровенный бугай, имеющий разряд по боксу, без проблем скручивает Игната, пока хрупкая жена соседа успокаивает Алёну и вызывает скорую помощь.
* * *
– Извини меня, извини меня… – тихо повторяет Игнат, сидя через десять минут на крыльце в ожидании скорой.
Сосед нависает рядом своей горой мышц и даже не предлагает обработать руку. В отличие от приехавших врачей. Они его осматривают и забирают, а у Игната даже сил спорить с этим нет. Может, оно и к лучшему будет.
Теперь его жизнь состоит из одних только уколов и редких встреч с Алёной, введённых в монотонный больничный график. Она рассказывает, как жизнь, как справляется, как ей не хватает дома мужа, ведь на девятом месяце беременности трудно делать очень многое.
– Извини, – в очередной раз повторяет Игнат, погладив её по округлому животу, но увидев, как Алёна вздрагивает и сжимается, убирает руку.
– Я держусь, – жена грустно улыбается. – Да и соседи помогают. Виктор вчера следил за установкой нового окна, Маша по дому чуть ли не больше меня хозяйничает… – Она смеётся. – А как рожу, чувствую, пора будет её домработницей на полную ставку брать.
– Лучше нормальную найти, – напряжённо говорит Игнат.
– А что такого? Ей не трудно, а мне хоть не так одиноко, – с плохо скрываемой болью в голосе возражает Алёна.
– Ах! – он не в силах просто сидеть и смотреть на это. – Предательница! Лгунья! Мужа, значит, в дурдом отправила, а сама…
В комнату для общения забегают санитары. Один из них скручивает успевшего встать и нависнуть над женой Игната, а второй что-то ему вкалывает, от чего мужчина мгновенно отключается.
И вот, он опять абсолютно один в комнате. Вспылил на пустом месте. Игнату безумно стыдно, хочется извиниться перед женой, но теперь он сомневается, что она придёт ещё хоть раз. А если у неё из-за волнения случится выкидыш? Терзаемый мыслями, он продолжает лежать на кровати, не в силах пошевелиться из-за плотных ремней, обхватывающих всё тело.
Приглушённый свет мог бы навевать желание уснуть, но Игнат и думать об этом не может. Мысли его свободно дрейфуют, подкидывая безрадостные воспоминания, но ни на чём он не может сконцентрироваться слишком долго.
– Эй, отражённый, ты здесь? – спрашивает Игнат с надрывом. – Я же знаю, что здесь! Почему не показываешься? Неужели бессилен без зеркальной поверхности? Ха-ха-ха, не такой-то ты и всесильный, здесь тебе меня не достать. Ни за что не достать!
Смех переходит в какие-то безумные бульканья. Санитар, наблюдавший за всем этим, уже спешит в палату, держа в руке шприц со снотворным. Игнат смотрит на него, на иглу, и видит собственное широко улыбающееся отражение на острие.
– Нет, нет! – кричит он и пытается выпутаться из врачебного плена.
Он дёргается, но безуспешно, раз за разом лишь ослабевая в надёжных путах. Они явно рассчитаны и на более сильных мужчин.
– Пожалуйста, я не хочу, помогите… – шепчет Игнат, сам не понимая, к кому именно обращается и о чём просит. – Я хочу, чтобы это прекратилось…
И ему действительно помогают. Голова кружится, глаза закрываются, а уже через несколько секунд Игнат видит себя, лежащего на больничной кровати. Картинка кажется какой-то искажённой, а ещё до невозможности узкой, сплюснутой с боков.
– Нет, нет! – кричит он, когда понимает, что именно случилось. – Нет, Алёна, Тимур…
– Мне жаль, сын, – раздаётся тихий голос за спиной. Незнакомый, но какой-то странно родной.
– Сын? – Игнат оборачивается и видит мужчину, удивительно похожего на него самого. Или это он похож на неизвестного мужчину?
– Да. Лили тебе не рассказывала? – Мужчина удивлённо поднимает брови, совсем как сам Игнат. Даже небольшая ямочка между бровей точно такая же.
– Нет. Мама… Мы с родителями ничего такого не обсуждали.
– Ах, с родителями. Ну, чертовка! Тот, кого ты знаешь как отца, на самом деле твой отчим. Лили думала, что спасёт тебя, обманет демона. Наивная дура! От судьбы не уйдешь, как бы ни хотелось.
– Я бы попросил… – начинает было возмущаться Игнат, но понимает, что толку не будет. Биологический отец – а похоже, это был именно он – сына даже не слышит и смотрит куда-то в бескрайнюю туманную даль, заполненную мраком.
– Она думала, что сходства со мной никто не заметит. Возможно, Борис и непроходимый идиот, но уж точно не демон…
– Да какой ещё демон?! – сейчас Игнат чувствует себя очень бодро и живо впервые за долгое время, он не хочет просто сидеть здесь и бездействовать.
– Легион. Вырвавшись на свободу, он поглощает души всех, до кого может дотянуться. Но для его воплощения почему-то подходит только наш род. Может быть, какая-то древняя сделка, но факт остаётся фактом – Легион может воплотиться только в нас. Он методично сводит с ума, а потом находит слабое место и захватывает тело. Он убивает, пока есть силы, а потом бросает бесполезную оболочку и пирует, готовясь к новой атаке.
– Тимур…
– Это мой… Твой сын?
– Да, но он ещё не родился. Наверное… Сколько я вообще провёл в больнице, чёрт возьми?! Мне срочно надо вернуться!
– Это невозможно.
– Почему?
– Я пытался, – с горькой обречённостью отвечает отец. – Демон меня едва не поглотил. Да и куда возвращаться? Тело уже в лапах Легиона, а он свои временные оболочки не жалеет, не говоря уже о том, что просто от его нахождения внутри тело разрушается.
– Что же теперь делать? – Игнат запускает пятерню в волосы и морщится.
– Ничего, – равнодушно отвечает отец.
– Но ведь ты откуда-то об этом узнал!
– Из старого дневника одного из предков. Лили его сожгла, – с тем же обречённым равнодушием отвечает отец.
Не зная, как действовать дальше, Игнат садится прямо на чёрный пол и осматривается. Холода он не чувствует. Температуры в этом странном месте вообще будто бы нет – есть только серый туман, выделяющийся на фоне вязко-серой темноты.
– Что теперь будет? – с отчаянием в голосе спрашивает он.
– Меня поглотит Легион, а ты останешься один.
– Но почему?
– Потому что он подчиняет через эмоции, а я больше не могу сохранять спокойствие. Ты – сможешь, я уверен в этом. Прощай, сын… – Голос становится всё тише, пока вовсе не смолкает, растворяясь в гнетущей темноте.
Игнат мгновенно вскакивает. Туман на секунды становится чёрным, забирая немногие отблески света. Игнат весь сжимается, но его туман не трогает. Пока? На том месте, где совсем недавно стоял мужчина, называющий его сыном, никого нет. Только что-то бледно отблёскивает на полу. Игнат подходит и наклоняется, поднимая старинный серебряный перстень с рубином.
– И как мне это поможет, отец?
* * *
Шлепок, первый крик.
– Ма-ачик, – радостно кричит картавая медсестра в очках, стоящая рядом с акушеркой.
– Тимур, – слабым голосом произносит роженица, с трудом сохраняя сознание.
Новорожденный мальчик ревёт навзрыд, но быстро успокаивается и даже улыбается, заметив блеск сбоку. Легион знакомится с новой жертвой.
Волосы будто шёлк
Я не умею чего-то ещё,
Я – маленький червячок,
Мир безумный проносится мимо.
А мы создаём своими руками
Невесомые тонкие ткани,
Красота вполне ощутима.
Ольга Пулатова
Сента-576 идёт по ярко освещённому коридору и смотрит по сторонам, хотя знает его идеально – она ведь каждый день так ходит. Однообразный металл сияет, стыки встречаются всё также через один метр, но оттого менее интересно не становится.
Её босые ноги совсем не чувствуют холода металла, как и многого другого, но это не беда. У неё – важная миссия, выполнив которую девочка отправится в идеальное место, о котором ей так много рассказывает Наставница. А ещё у Сенты-576 – удивительной красоты волосы, идеально гладкие и прочные, а потому её особенно берегут и даже защищают от других девчонок. Те просто завидуют, в чём сама Сента-576 полностью уверена, ведь у них-то цвет волос обычный белый.
Ещё и волосы у неё растут в разы быстрее, а потому уже сейчас, когда ей всего-то шесть лет, они достигают метра. У Сенты-550 они всего-то шестьдесят пять сантиметров, а у Сенты-564 и того меньше – полметра.
Своими волосами Сента-576 гордится, ухаживает за ними и всячески бережёт. Правда, один раз они всё-таки немного пострадали: концы оплавились из-за неловкой Сенты-548. Впрочем, больше её никто в блоке и не видел. Наставница сказала, что та устыдилась и переехала жить в другой блок. Сента-576 не понимает, что такое «устыдилась», но безропотно принимает эту информацию.
– Сто девять сантиметров! – восхищённо говорит Наставница.
Сента-576 и сама понимает, что это много, намного больше, чем у других девочек, но подтверждение Наставницы для неё намного ценнее простого понимания. Она улыбается и кивает, от чего копна ярко-рыжих волос чуть шевелится, но не более, ведь они у неё намного толще и тяжелее, чем у обычных людей. Этим Сента-576 тоже гордится.
– Идём завтракать, моя хорошая. – Наставница кладёт руку на её левое плечо, после чего они отправляются в столовую.
Тишину нарушает только звон посуды и шум их шагов. Сента-576 уже смирилась с тем, что опаздывает к завтраку, поэтому не переживает о том, что почти все уже поели. Зато им не измеряют волосы каждый день – только раз в неделю. Ей выдают стандартную тарелку паштета – в этот раз с грибным вкусом, как написано, – и отправляют за столик, где соседки по комнате уже доедают свои порции.
Сента-576 улыбается им и кивает, садясь рядом. Соседки тоже приветственно кивают, а после вопросительно смотрят на рыжеволосую. Она стучит ложкой по тарелке один раз, потом кладёт ладонь на стол, после чего отстукивает ещё девять раз. У соседок удивительно синхронно расширяются глаза и даже рты приоткрываются. Санта-576 трясёт головой с длинной толстой косой и смеётся.
* * *
Проходит пять лет. Сенте-576 с каждым днём всё тяжелее вставать с кровати. У неё даже подушки уже нет – скрученные волосы её полностью заменяют. Шея, намного более массивная, чем у людей, и та уже не справляется. И если раньше только говорить было невозможно, то теперь и глотать сложно. К счастью, на завтрак, обед и ужин по-прежнему паштет с разными вкусами, поэтому проблем с этим почти нет. Но только почти.
С трудом поднявшись с кровати, Сента-576 пересаживается в кресло-каталку. Волосы она сгружает в специальную сумку за спиной. Шея чувствует удивительную лёгкость.
Сента-576 едет по ярко освещённому коридору и смотрит прямо перед собой. Пальцами она, как может, разминает постоянно напряжённую шею: не спасает ни гимнастика, ни специальный воротник, ни то, что бо́льшую часть времени она перемещается в кресле или просто сидит. Кажется, что утомление не исчезнет никогда, и даже восхищение Наставницы и зависть других девчонок не сильно помогают смириться с таким положением вещей.
– Двести шестьдесят восемь сантиметров! – сообщает Наставница.
Сента-576 улыбается, но особой радости не испытает даже из-за того, что ради неё построили специальную лестницу и разрушили участок потолка в углу кабинета Наставницы – иначе её волосы просто невозможно было точно изменить.
– Ты не рада? – Наставница, естественно, замечает её настроение.
Вопрос оказывается неожиданностью, ведь раньше Сенту никогда не спрашивали об эмоциях. Сента-576 неопределённо пожимает плечами, ведь и сама не может ничего понять.
– Спускайся. Давай поговорим, – ласково предлагает Наставница.
Несмотря на то, что вопроса и не звучит, Сента осторожно кивает и медленно, придерживаясь за стену, спускается. Волосы тоже спускаются и скручиваются у основания лестницы – с каждым шагом всё сильнее. Они собираются красивыми сверкающими волнами, образуя целое блестящее море. Сента-576 видела такое море в фильме, но там оно было голубое. Собственное ей нравится больше.
– Ты же помнишь о своей миссии? – спрашивает Наставница, когда волосы Сенты-576 уже заплетены в длинную косу и растянулись рядом с ней подобно волшебной змее.
Сента-576 кивает. Она действительно прекрасно помнит о своей великой миссии. Она, как и другие Сенты, должна подарить миру людей, живущих за пределами блока, свои великолепные волосы, из которых сделают самую лучшую в мире ткань. О волосах надо заботиться, ухаживать, ведь чем длиннее они вырастут, тем больше ткани получится. Кроме того, чем длиннее будут волосы на момент срезания, тем больше всего получит Сента в Чудесной стране, куда отправится после начала менструаций, мешающих волосам оставаться такими же красивыми и крепкими. Там она сможет счастливо жить, найти свою любовь, что бы это ни значило. Сента-576 вообще бо́льшую часть слов не понимает, но безусловно верит Наставнице, ведь та точно не будет желать зла своим воспитанницам.
– Молодец, – возвращает её из мыслей единственный знакомый голос. Другие голоса она тоже слышала – в фильмах, но лишь голос Наставницы кажется ей по-настоящему живым. – Тогда почему ты такая грустная?
Сента-576 и сама не знает. Она должна радоваться, раз у неё уже сейчас волосы такие длинные, намного длиннее, чем у других. А уж что будет к менструации… Пусть она и не знает, что это такое, но уверена, что сразу поймёт, а ещё уверена, что у неё ещё достаточно времени. Она помнит, что девочки уходили, когда им было, как минимум, пятнадцать лет. А ей всего-то одиннадцать. За четыре года её волосы вырастут ещё, как минимум, на метр! От этого Сента-576 почему-то не радуется, как должна бы, а тревожится и хмурится, представив, каково будет ходить с такими волосами. И сможет ли она вообще ходить?
– Пойдём завтракать! – Из мыслей её выдёргивает громкий хлопок.
И Наставница помогает рыжеволосой Сенте усесться в кресло-каталку.
В столовой уже совсем пусто. Лишь на раздаче лежит одинокая порция паштета в ожидании Сенты-576. Он сегодня, что удивительно, сладкий: то ли вишня, то ли ананас. Меню уже сняли, поэтому точнее она понять не может, но эта сладость с кислинкой ей нравится.
Впрочем, от грустных мыслей не избавляет даже вкусный паштет. Он просто на время отодвигает их в сторону.
– Хочешь мне о чём-то рассказать? – Наставница садится рядом и отодвигает тарелку Сенты-576 в сторону, кладя на её место персофон. Воспитанницам такие не положены и лишь в исключительных случаях Наставница позволяет что-то написать и донести свои мысли не только жестами. Между собой они общаются или записками, написанными неровным почерком, или языком перестуков, что случается чаще, ведь бумагу не так-то просто достать.
Сента-576 кивает, а после медленно, долго ища каждую букву, выводит два слова: «Мне страшно».
– Почему? – удивлённо спрашивает Наставница.
«Не оправдаю ажидания», – отвечает Сента. Она замечает ошибку в последнем слове, но далеко не сразу и слишком поздно, чтобы исправлять.
– Ну как же ты их не оправдаешь? У тебя ведь такие длинные и густые волосы. Ещё и цвет уникальный.
«Сломаю шею, умру, запутаюсь в воло…», – начинает она перечислять варианты, но Наставница кладёт свою ладонь поверх её руки, не давая дописать.
– Не переживай, я рядом и не позволю воплотиться твоим страхам.
Сента-576 кивает и немного расслабляется. Она чувствует, что тревога постепенно отступает.
* * *
Менструация настигает рыжеволосую Сенту во время очередного измерения длины волос. Дискомфорт внизу живота она чувствует с са́мого утра, но лишь сейчас узнаёт причину. Кровь пропитывает её тонкие белые шорты. Первой это замечает Наставница.
– Так быстро? – разочарованно спрашивает она. – Тебе же всего лишь двенадцать… Почему уже сейчас?
Сента-576 лишь пожимает плечами. Она даже облегчение чувствует, ведь не придётся ждать ещё как минимум три года и мучиться с тяжелеющими с каждым днём волосами, прежде чем отправиться в Чудесную страну. Всё случится уже сегодня.
За ужином она сидит как на иголках, переживает и думает, что же ждёт её там, в той Чудесной стране, о которой так много рассказывала Наставница. Только сегодня почему-то она больше молчит, не общается ни с ней, ни с другими девочками. Даже на ужин приходит под конец и сразу же направляется к Сенте-576.
– Пора, – только и говорит Наставница как-то безэмоционально.
Сенты аплодируют, провожая одну из своих в Чудесную страну. Сента-576 улыбается, пересаживаясь в кресло-каталку.
Наставница в этот раз сама катит кресло, а едва они покидают кухню, сворачивает в какой-то неприметный коридор. Сента не понимает, почему, ведь помнит, что других Сент уводили прямо, но даже обернуться не может, чтобы спросить хоть взглядом. Лишь сильнее сжимает подлокотники.
– У тебя уникальный случай, – начинает с жаром шептать Наставница. – Его надо исследовать, а не губить вот так просто. Или ты думала, Сента, что эта «Чудесная страна» на самом деле существует?
Она надрывно смеётся, продолжая катить Сенту-576 всё дальше. Та всё же пытается повернуть голову, но шею пронзает такая боль, что попытку она бросает: нет, не сможет, не справится. Сента-576 ведь даже ходить сама больше не способна.
Но что всё-таки задумала Наставница? И что именно она имела в виду, когда сказала про Чудесную страну?
– Стой! – кричит Наставница сзади. Голос звучит вдалеке, не рядом. Но как?
– Как ты не понимаешь? Нельзя её на утилизацию, – отвечает Наставница, по-прежнему катящая Сенту вперёд.
– Стой, – спокойно говорит ещё одна Наставница. Она преграждает дорогу впереди. Как такое возможно?
Сента-576 закрывает глаза своими тонкими ладонями, давит на них, чтобы не видеть этого. Она сошла с ума из-за менструации? Как иначе можно объяснить то, что Наставниц стало три? Она слышит шаги, звуки борьбы, но не открывает глаза, она не хочет всего этого видеть, даже мычать начинает, чтобы не слышать ничего постороннего.
– Всё хорошо, Сента, – говорит ей через несколько минут Наставница.
Сента-576 открывает глаза. Они с Наставницей находятся в коридоре рядом с выходом из столовой.
– Ты так неожиданно уснула, что я даже растерялась. Переволновалась? – участливо спрашивает она, а дождавшись кивка, продолжает: – Понятно. Но ничего, скоро у тебя не будет поводов для волнения.
И вместе они едут дальше. Сента-576 знает, что будет потом: ей измерят волосы в последний раз, после осторожно срежут их, а сама она отправится в Чудесную страну, где не будет тяжести волос, страха, металлических стен и бесконечных в своей однообразности коридоров.
Не знает она лишь о том, что на следующем ужине и сама будет присутствовать, но – как блюдо. Апельсиновый паштет наверняка понравится другим Сентам.
Последняя песня
Боли не чувствует ящер железный,
Но тосклива его монотонная песня:
«Навстречу деревьям, навстречу туману,
Пока бесполезным не стану».
Ольга Пулатова
Сильва смертельно бледна. Её тонкие длинные пальцы, некогда исполнявшие сложнейшие партии на пианиото, теперь сжимают небольшую красную сумку, до отказа забитую самым необходимым: деньги, еда, которая не испортится в дороге, вода, минимум одежды. Если она переживёт эту поездку, то сможет купить новую, если нет, то отсутствие тёплых вещей уже не будет волновать бывшую пианиотинистку. Её пальцы уж точно никогда не коснутся разноцветных клавиш, а без этого жизнь всё равно не будет яркой и полной.
Под размеренное «чу-чух-чу-чух» она смотрит в окно и безуспешно пытается расслабиться. Невозможно. Кажется, вместе с оранжевым солнцем идёт к закату и вся жизнь Сильвы.
– Только бы успеть, – шепчет она.
Других людей Сильва будто бы даже не замечает, сосредоточенно слушая стук колёс. Она не слышит голос соседки, не обращает внимания на плач ребёнка в начале вагона. Всё становится таким не важным, когда на кону собственная жизнь.
– На цизале он меня точно не догонит – тут и достаточно ровных дорог для неё нет, телепортатора так быстро не найдёт… Шансы есть, – продолжает шептать Сильва, больше успокаивая себя, чем на самом деле рассуждая вслух и просчитывая возможные варианты.
И ведь надо было так глупо попасться: случайная встреча, мимолётный роман, который мог бы закончиться тихим мирным расставанием, если бы Кальт не позвал замуж. Сильва отказала, ведь не собиралась сковывать себя узами брака, тем более, с этим человеком. Вот только он оказался графом. Кальтис Синон Ирвинт не привык, чтобы ему отказывали. По его настойчивости Сильва поняла это очень быстро, но было уже поздно: Кальт тоже понял, но то, что она никогда не полюбит его, а без этого пианиотистка была не нужна эгоистичному графу.
Сильве ничего не оставалось, кроме как бежать как можно быстрее и дальше – туда, где её никто не найдёт и никогда не узнает. Успеть бы только.
Станции проносятся с черепашьей скоростью, леса сменяются полями и городами, мир застилается туманом, идёт дождь. События жизни, которая навсегда осталась в прошлом, не отпускают, кружат перед глазами, смешиваясь с пейзажем за окном.
Вот Сильва первый раз видит пианиото. Разноцветные клавиши – цвета по количеству стихий – завораживают её мгновенно. Так и хочется прикоснуться к ним, научиться играть также красиво, как уличная исполнительница на центральной площади.
Потом – долгие часы обучения, старенький инструмент, подаренный родителями на десятилетие и – музыка. С того времени она окружала Сильву каждую минуту, даже во сне.
Она научилась петь и даже сама написала несколько песен, аккомпанируя себе прямо по ходу, заранее не готовясь и не подбирая нот. Казалось, что такая радостная жизнь полная музыки будет всегда, но реальность оказалась не такой уж и милосердной.
– Прощайте, – шепчет она и даже не пытается вытереть слёзы – лишь отворачивается к окну, чтобы никто их не увидел.
– Почему ты такая грустная? – обращается к Сильве откуда-то взявшийся мужчина. Его голос она узнаёт с небольшим опозданием.
– Прощаюсь с прежней жизнью, – отвечает она тихо и поворачивает голову в сторону сидящего рядом Кальтиса, продолжая говорить, но теперь с горечью: – Быстро ты меня нашёл.
– У тебя было не так много вариантов для побега, драгоценная Сильва, а я очень хорошо тебя изучил, чтобы у меня не осталось сомнений в том, что ты поедешь на север, подальше от привычных для меня мест, – с мрачным торжеством в голосе говорит граф.
– Да, – с грустью соглашается пианиотинистка. Она ведь до последнего надеялась, что удастся сбежать.
– А знаешь, что там впереди?
– Что? – спрашивает она без особого интереса.
– Рыжий мост. – Кальт широко улыбается, в его глазах можно заметить безумные искры. – Его так назвали за неимоверное скопление ржавых темачей в воде. Никто не удивится, если ещё один, этот, сорвётся вниз.
– Нет, ты этого не сделаешь! – кричит она испуганно, желая привлечь внимание других людей.
– Тебя не услышат, Сильва, артефакт глушит все наши слова… Твои слова. – Он улыбается ещё шире и застёгивает на левом запястье Сильвы свадебный браслет, снять который уже не выйдет. – Прощай, моя драгоценная.
– Козёл! – вскочив, кричит женщина, хоть и понимает, что теперь он её даже не услышит. Никто не услышит.
Кальтис исчезает вместе с двумя телепортаторами. Ну да, не станет же он сам умирать во имя безграничной в своём эгоизме любви. Пианиотистка грустно улыбается, смотря на пустоту, где ранее стоял несостоявшийся муж. Она крутит равнодушный браслет, но никакого способа его снять не видит.
Сильва морщится и садится на место. В окно она видит Рыжий мост, к которому темач стремительно мчится. Поздно пытаться предупреждать машиниста и пассажиров, поздно спасать или спасаться. Сожалеть тоже поздно.
Не остаётся ничего, кроме как петь, пусть её песню и услышит один только железный змей, обречённый на смерть волею графа Кальтиса Синона Ирвинта.
Самый грустный клоун
Печальный клоун смешит кого-то,
Ведь быть весёлым – его работа.
Хочу бежать, но боюсь споткнуться:
Глаза печальны, слова смеются.
Ольга Пулатова
– Встречайте! Сегодня на арене – самый грустный клоун из ныне живущих – Клара. Не верите? Сейчас она вам это докажет!
Импровизированный зал взрывается аплодисментами и улюлюканьем, под которые и появляется хрупкая девушка с настолько бледной кожей, что на фоне чёрного платья и чёрных же волос Клара напоминает призрака. Очень грустного призрака.
– Эй, грустный клоун, весели меня! Это ведь твоя работа, – доносится чей-то насмешливый бас.
– Слушаюсь, – максимально равнодушно отвечает она.
И Клара со слезами на глазах пускается в пляс. Она медленно неуклюже двигается, падает – нарочито размахивая руками, поднимается – громко крича от боли и причитая. Она сдабривает всё это дурацкими шутками, от которых злого смеха становится всё больше и больше. Кажется, тот заполняет всё пространство.
– Ещё, ещё! – слышит Клара со всех сторон и продолжает, как бы ни болело сердце.
Продолжает, ведь это – её работа. Веселить этих славных господ, разыгрывать пантомимы, картинно падать, ударяться, сшибать официантов и прочих слуг – тех, кого можно. За месяц Клара это запомнила. А не то убьют и её, и брата. Сначала, конечно, достанется Мику – чтобы старшая сестра видела его страдания и мучилась сама.
И пусть слёзы на глазах клоунессы самые настоящие, а не нарисованные искусным мастером – она не остановится, она будет делать всё, чтобы жить. Грустный клоун – такова теперь её роль в этом мире. Кажется, до конца недолгой жизни.
Поправив чёрные лохмотья, некогда бывшие роскошным платьем, она замирает, смотря на младшего брата. Тот, в отличие от ненавистной толпы, весело угукает, играя с новым хозяином Башни. Брат ещё ничего не знает об этом мире и не понимает, насколько опасен мехарис, сидящий рядом с ним.
«Вот бы родители были живы, тогда бы всё было как раньше», – думает Клара, но понимает, что это невозможно. Их тела кремировали, не дав и шанса на спасение. А ведь она отдала бы и пять, и десять лет жизни – да хоть все – лишь бы родителей оживили. Но увы, новая технология работает только с телами – прах не подойдёт. Поспешные похороны, опекунство какого-то дяди из соседнего клана и всё – теперь они с Миком пленники места, которое некогда было их домом. Очень большим домом – первым небоскрёбом страны. Мать всегда говорила, что это будет опасно, но отец не слушал – он хотел быть лучшим во всём и всегда. Вот и стал…
Задумавшись, Клара замирает. Подневольная клоунесса чувствует десятки взглядов, направленных на неё. Пусть смотрят, ведь никто не знает, о чём она на самом деле думает. Даже сама Клара не всегда понимает того, что приходит в голову.
Наконец, и хозяин вечеринки обращает внимание на то, что клоунесса не исполняет свой неловкий «танец», а улыбается, стоя на месте.
– И чего застыла? – спрашивает он недовольно, а после сжимает ладонь Мика. Тот начинает плакать.
– Я – клоун, а это – часть представления! – отвечает Клара, стараясь не думать о том, насколько больно брату.
Она бросает взгляд на часы и улыбается. Безумно засмеявшись, Клара покачивающейся походкой бежит в сторону нынешнего хозяина Башни. Кто-то начинает перешептываться, кто-то пытается остановить клоунессу, но по одному жесту наступает тишина, а помехи исчезают с пути.
– Посмотрим, что за представление приготовила нам Клара, – усмехнувшись, говорит «дядя». Отпустив руку брата, он садится прямо и теперь внимательно следит за каждым её движением.
– О, это будет незабываемо! – кричит клоунесса, продолжая громко смеяться.