Мнемоны. Продавцы памяти. Часть вторая. Таша
Часть 2. Таша.
2 – 3 августа
1
Я помешивал угли в мангале, изредка переворачивая шампуры с нанизанными кусками свинины и брызгая на мясо смесью из сухого красного и маринада. Я понимаю – настоящий шашлык должен быть из баранины, но вот не люблю я её. Ближе мне как-то свинина, да и возни с некогда блеющим мясом не в пример больше. Испортить его – раз плюнуть. А испоганить кривыми руками свинину гораздо сложнее. Знай, присматривай за мясом – переворачивай, не давая пригорать; да не пересушивай – вовремя поливая маринадом.
Из раскрытого окна тётушкиной дачи доносился приятный тенорок Боно негромко выводящий по забугорному:
Is it getting better
Or do you feel the same
Will it make it easier on you now
You got someone to blame
You say…
One love
One life
When it's one need
In the night…1
И уже совсем тихо, приятный девичий голос подпевал на родном и великом:
Одна любовь –
Одна жизнь,
И это всё, что нужно
В ночи…
Одна любовь,
Которую нужно нам разделить,
И она уйдёт, дорогая, если тебе
Всё равно…2
Августовский вечер плавно переходил в ночь. Духота сменялась приятной прохладой. Над головой, словно кто выплеснул ведро звёзд. Шашлык шипел на углях, брызгаясь жиром: ещё немного, и можно снимать. А к этому моменту и вино в погребе дойдёт до нужной температуры. А дальше – ужин в приятной, можно сказать любимой, компании. И ночь, и свежие простыни, пахнущие душистыми травами и свежим ветром, и руки любимой, обнимающей за плечи и…
– Фил, – прервала мои грёзы Ника.
Голос её мне совсем не понравился, слышались в нём напряжение и страх.
Ника выключила музыку и выглянула в окно. Её вид мне не понравился ещё больше, чем голос. Серо-зелёные глаза потемнели, на лице растерянность и страх, такой же, какой звучал в голосе.
– Что случилось? – Я уже поднимался с нагретого мною обрубка бревна.
– Посмотри.
Не тратя время на обход, дверь находилась с другой стороны дома, – я перепрыгнул через подоконник и оказался внутри садового домика.
Ника уже протягивала мне планшет.
– Читай.
Я пробежал глазами короткую заметку в ленте новостей.
«Сегодня ночью, от компетентного источника, нам стало известно о зверском убийстве молодой девушки»
Можно подумать, что девушка может бы старой. О, Господи! Кто только учит таких псевдожурналистов?
«Тело Натальи Ивановны Вековой, было обнаружено расчленённым в квартире, которую она снимала… Помещение залито кровью… Голова находилась… А тело…»
Бред!
Я положил планшет на стол и, не глядя на Нику, вышел.
Таша, как же так? Я не мог поверить. Чтобы её не просто убили, а расчленили. Кто, твою мать! Кто?
С Ташей мы всё-таки расстались. Не сразу. Деньги на съёмную квартиру у нас кончились, и мы разъехались по разным районам. Она к матери, я к тётушке. Этот разъезд оживил наши отношения, мы вновь начали выходить в люди, посещать друзей и просто гулять. Как четыре года назад, когда мы только познакомились.
Я оканчивал последний курс универа. С задроченными программерами из группы я практически не общался, неинтересно было. Хотя учился я на отлично, но вместо программных кодов, плат и прочей лабуды меня тянуло к спорту, девушкам, приключениям и компаниям. Тем, что любят собираться в полутёмных квартирах, а то и вовсе в переделанных подвалах, играть на гитарах, петь и читать стихи как свои, так и чужие, и, конечно, пить и курить.
Вот на одной такой вечеринке я и заприметил Ташу. Мы начали встречаться, а после того как я закончил учёбу и устроился на работу, съехались. Я был влюблён? Без сомнения, особенно вначале. Испытывал страсть и хотел Ташу? Да и да. Мне было хорошо с ней? Большей частью – да. Я любил её? Пожалуй, что нет. Чувствовал сродство душ? И опять… Нет? Или, да? По крайней мере, первый год.
А какими были бы ответы на те же вопросы, если бы я задавал их от лица Таши. Аналогичными? Я не знал.
Где-то через месяц, после моего устройства в небольшую конторку, специализирующуюся на перепрошивке и ремонте планшетов и сотовых телефонов, мы опять съехались.
Но что-то в наших отношениях пошло не так, что-то разладилось. Таша всё больше уходила в виртуальный морок всемирной паутины, словно там ей было интереснее, чем в реальном мире. Я же, через силу ходил на работу, и через силу же возвращался домой. Если съёмную хату с барахлившим душем и продуваемыми всеми ветрами щелястыми окнами, можно назвать домом. Ушли страсть и зов как души, так и плоти.
В начале мая, буквально перед праздниками, мы окончательно разошлись. Тихо и спокойно. Словно никогда и не было страсти и огня в отношениях. Таша осталась на съёмной квартире, хата была оплачена до конца месяца, я отправился к тётушке.
А через месяц, у меня, в очередной раз бросившего официальную работу и копавшегося на огороде, тётушка попросила помочь с посадками, зазвонил телефон.
Я стоял, опираясь на тяпку, и любовался на прореженные от сорняков грядки. Тянуть телефон из кармана было лень, но я ответил. Может, Таша? Звонка от неё я не ждал. За месяц она ни разу мне не позвонила.
Звонила не Таша, а абонент, обозначенный тремя буквами, последняя из которых была й, первые две, соответственно, к и а, Кай значит.
– Да.
– Здорово, паря, как дела?
– Нормально. Чего надо? – не слишком вежливо отозвался я. Вот только, положа руку на сердце, рад был слышать старого уголка.
Кай не обратил на мою грубость внимания:
– Работёнку хочу предложить.
– Ходоком?
– Не-а, пока в прикрытии.
– Пока?
– Ну да, временно, так сказать.
– Зачем мне это?
– Ха-ха-ха, – по-доброму рассмеялся Кай, – могу тебе три причины назвать, зачем тебе это надо.
– Валяй.
– Первая: тебе всё равно делать нечего, ты ведь не работаешь. Вторая – должок за тобой перед паханом. – Кай замолчал, ожидая моего вопроса. Не дождавшись, пояснил, словно я и так не знал. – Это он тебя от мусоров отмазал, да и от Стига прикрыл. А этот парашник, на тебя ба-альшой зуб имел.
Я молчал, глядя в безоблачное синее небо. Он был прав по обоим пунктам. И я не видел причин ни подтверждать очевидное, ни опровергать его.
– Ну, хорошо, – продолжил Кай, – если тебе первые две причины не кажутся весомыми, то вот тебе третья, калибром поубойней.
Он выдержал театральную паузу и торжественно произнёс.
– Кое-кто тебя очень хочет видеть.
– Кое-кто мог бы позвонить, если так хочет.
Сердце болезненно сжалось.
– Ну, паря, ты даёшь! Где же это видано, чтобы порядочная барышня за парнем бегала. Хватит кобениться. Она раньше словно смешинку проглотила – всегда на позитиве, а сейчас мрачнее грозовой тучи, чуть что, глаза на мокром месте.
Я стоял, прижав к уху телефон, слыша тихое дыхание Кая.
– Ладно, вот тебе четвёртая причина: деньги. Тебе что, пятихатка американской зелёной валюты не нужна?
Ну что сказать? Причины были и вправду – одна убойнее другой.
Делать мне действительно было нечего. Мотыжить грядки уже осточертело.
Аркадию Петровичу я был должен, это, без сомнения. И если со Стигом я мог разрулить и сам, то вот менты прихватить меня за хвост могли по серьёзному.
Ника!
Да, Ника. Я безумно хотел её увидеть. И только чувство вины перед Ташей, и странная боязливость перед женским очарованием, ранее несвойственная мне, заставляли меня медлить.
Деньги. Этот аргумент мог перевесить первые два с огромным запасом. А уж в совокупности с третьим, так и вообще – тяжесть неподъёмная. Я почти месяц сидел у тётушки на шее. И хоть она ни словом, ни жестом не упрекала меня, но я и сам понимал: двадцатисемилетнему парню стыдно жить на иждивении у почти пенсионного возраста родственницы.
– Кого прикрывать надо?
– А ты догадайся с трёх раз. – Кай весело заржал мне в ухо. – Первые два уже были.
– Ясно.
Нику!
Сердце сладко заныло в предвкушении встречи:
– С кем в паре?
– С вашим покорным слугой. – И снова сиплый смех.
– А как же Санек?
– Санек, Санек. У Санька с матерью беда приключилась.
Вот, что-то он не договаривал, этот старый хитрый уркаган, я прямо пятой точкой чувствовал, что дело не только в Саньке, ну да ладно.
– Говори, куда приехать. – Сдался я. Перед таким искушением не устоял бы и святой.
– Я заеду за тобой. – Последовал незамедлительный ответ. – Ты где?
– Я сам.
– Э-э-э, паря, ты, как обычно, хочешь настоять на своём. Но вот скажи, ты за час сможешь добраться до… – он назвал адрес.
Я прикинул – начало дня, электричек до города в это время нет, до автобуса пилить пять километров, да и неизвестно, когда он подойдёт, на такси? – так деньгов нема, а одалживаться у тётушки, это уже совсем ни в какие ворота не лезет.
– Нет. А чего так спешно?
– Напарник нужен, а Саня прямо перед делом соскочил, прикрыть некем, сам понимаешь – лето, пора отпусков. Да и пахан добро на тебя дал. Говори, где ты, я заеду.
Вот ведь темнила. И вообще, персонаж он странный, вполне литературные обороты мешаются у него с совсем уж блатной феней. Не так прост Кай, как хочет казаться. Сомневаюсь я, что он просто прикрытием ходоков занимается.
Я сказал, где нахожусь.
– О, паря, – оживился Кай, – так и у меня там неподалёку дачка. Давай подгребай через полчаса к станции, я тебя там подберу.
– Погоди, вопрос один есть.
– Задавай. – По тону слышно – Кай слегка насторожился.
– Вот что за имя такое – Кай?
– А, это, – с облегчением протянул он, – так это погоняло, с первой моей ходки. Аббревиатура от Крайновский Александр Иванович.
Я машинально смотрел на начавший подгорать шашлык. В голове не укладывалось, что Таша мертва. Кто же это, а? Зуб даю, это какой-нибудь псих, из тех, что она консультировала на своём психологическом сайте, постарался. Всегда я был против этой работы.
Я зло заскрипел зубами и до боли в костяшках сжал кулаки.
Из открытого окна раздался рингтон моего мобильника. Француженка арабского происхождения запела, словно с насмешкой:
Eblouie par la nuit à coup de lumière
mortelle,
A frôler les bagnoles, les yeux comme des
têtes d’épingle,
J’t’ai attendu 100 ans dans les rues en
noir et blanc,
Tu es venu en sifflant…3
Я машинально перевёл:
Ночью, обольщённая вспышкой смертельного света,
И машин, что касались меня,
С глазами, размером с ушко от иглы
На грязно-белых улицах сто лет я ждала…
Тебя…
Насвистывая, ты появился…4
– Фил, номер незнакомый, – окликнула меня Ника, – ответишь?
У меня не было от неё тайн, и мобила всегда лежала экраном кверху.
– Отвечу.
Ника передала мне трубку сотового телефона.
– Да.
– Филипп Илларионович Торов? – голос женский, и как будто молодой, но сильно усталый и грубоватый.
– Кто спрашивает?
– Следователь Свиридова Оксана Владимировна.
– Я слушаю.
– Вам знакома Наталья Ивановна Векова?
– Да.
– Нам надо поговорить.
– О чём? – Я решил не посвящать следачку, что в курсе произошедшего.
– Придёте и узнаете?
– Это вызов на допрос?
– А что, есть причины, по которым вас можно вызвать на допрос?
– Был бы человек, а статья найдётся. – Ответил я затёртой до дыр народной мудростью.
– Не допрос, разговор. – Оксана Владимировна начала злиться.
– Я так понимаю, адвокат мне не нужен?
– Он у вас есть, адвокат? – В тоне сквозила явная насмешка.
– Есть.
– Ну, так можете обойтись без него, я повторяю – это просто разговор.
Из её тона явственно слышалось – пока разговор. Ну ладно, поговорить хочет? Поговорим. Я перевернул шашлык, мясо я купил отличное, жаль превращать его в уголь.
– Хорошо, я подъеду…
Я не успел закончить фразу, как следачка живо спросила:
– Когда?
Есть уже не хотелось, да и откладывать решение проблем на потом я не привык. Я посмотрел на Нику. Умница моя, кивнула. Я взглянул на экран мобильника: до последней электрички 20 минут.
– Могу сейчас. Примерно часа через полтора, если вы, конечно, ещё на работе будете. Куда подъехать?
– Я пришлю за вами машину, – Оксана свет Владимировна и не подумала отвечать на мой вопрос.
– Нет. Я сам прекрасно доберусь.
– Да? – В голосе следачки послышалось сомнение, словно она была не уверена в моей дееспособности, или боялась, что я до неё не доеду. Например, сорвусь в бега.
– Да, да. – Я начинал злиться. – Адрес, говорите.
2
На электричку мы успели. Ника настояла на том, чтобы поехать со мной.
– Я еду с тобой. – Тон безапелляционный.
– Нет.
– Да.
– Ника, послушай, тебе там делать нечего. – Я не собирался с ней спорить, но и брать с собой тоже. – Я еду один, и точка.
– Я еду с тобой, и точка. – Передразнила она меня.
И, отвернувшись, крикнула:
– Надежда Петровна, Серёжа с Дашей где?
Я вздохнул, спорить с ней было бесполезно, она была ещё более упёртой, чем я.
– Хорошо, но только до города, а там ты домой, я в управление. И давай в темпе, времени мало.
Ника фыркнула:
– Успеем.
– Вы позовите их, – обратилась она к вышедшей на двор соседке, – мы шашлыки затеяли, да вот срочно уехать надо. Не пропадать же добру, тем более – мы их позвать хотели.
– Сколько им готовиться осталось? – Это уже мне.
– Минут пять, пару раз перевернуть, и можно снимать.
– Пусть приглядят, потом покушают. Фил шашлыки вкусные делает. И за домом приглядите, ладно? Мы завтра с утра приедем.
– Ты, скоро? Я уже. – Это было уже мне.
– А я ещё нет. – Проворчал я, запирая дверь.
Вот что мне в ней нравится, помимо всего прочего, так эта лёгкость на подъём. Раз – и сорвалась. И вещей никаких, кроме мобилки, и MP3 плеера. Ни сумки, ни косметички, ни кошелька – деньги в кармане таскает.
– Надежда Петровна, вы уж проследите, чтобы ваши мальцы, когда закончат, огонь затушили. – Обратился я к соседке. – А то сушь такая, до пожара недалеко.
Вагон был пустой, кроме нас с Никой, лишь припозднившийся рыбак, да тётка в платке и тёмном, совсем не по сезону платье. Мы сидели на жёсткой скамье, Ника, положив голову мне на плечо и обняв за руку, с закрытыми глазами слушала плеер. Умница, девочка, с вопросами не лезет, сочувствия не выражает, соболезнований не высказывает. Не то у меня настроение, чтобы на вопросы отвечать, и сочувствия выслушивать.
Из наушника до меня доносилось еле слышное бормотание:
Look into my eyes – you will see
What you mean to me
Search your heart – search your soul
And when you find me there you'll
search no more
Don't tell me it's not worth tryin' for
You can't tell me it's not worth dyin'for
You know it's true
Everything i do – i do it for you…5
Но Ника не подпевала, хоть я знал – это её любимая песня. И когда бы, и где бы она её ни слушала, то обязательно вторила певцу. Или в полный голос, если одна, или беззвучно, чуть шевеля губами, если на людях. Сейчас губы Ники были плотно сжаты.
– Малыш. – Я нагнулся к девушке.
Она подняла на меня глаза.
Я прошептал:
…Нет ни одной любви, похожей на твою,
Никто не может так любить, как любишь ты.
Не существует в мире ничего, когда ты далеко.
И так будет всегда…6
Она улыбнулась и шепнула в ответ:
– Я тоже тебя люблю. – И снова закрыла глаза.
Ехать до города минут сорок, есть время всё обдумать. Вот только что, всё? Смерть Таши? Информации мало. Нелепость её смерти? Любая смерть нелепа, а уж девушки двадцати трёх лет и подавно. Жестокость, с которой её убили? Что я об этом знаю? Расчленили, отрезали голову. Мало ли что сетевые борзописцы напишут. Чего сейчас только не выдумывают, для привлечения аудитории. Всему верить нельзя.
А чему можно?
Памяти?
С условием того, где я сейчас работал, то и памяти верить нельзя. Она может оказаться чужой. Или вовсе отсутствовать.
Но я свою не покупал и не продавал! Вот она, моя жизнь – как на ладони!
До четырнадцати лет я жил в глухой сибирской деревне. Даже не деревне – хуторе, в семье староверов. Проучился всего семь классов, и то, больше помогал родителям по хозяйству: в сельском доме всегда есть работа, чем грыз гранит, скорее шпалу, науки. А потом сдёрнул, просто банально стащил из комода свидетельство о рождении, паспорта я не получал – у отца были очень ортодоксальные взгляды на бумаги, выдаваемые государством, даже не знаю, как он согласился получить свидетельство о рождении. Здраво рассудив, что делать мне в тайге нечего. Помощников у родителей предостаточно: трое старших детей и двое младших, так что без меня они как-нибудь обойдутся.
Уехал я к тётке, младшей сестре матери, незамужней и бездетной, живущей в большом городе где-то в Поволжье. Она несколько раз приезжала к нам, но в последний свой приезд вдрызг разругалась с отцом, как раз из-за меня. Тётушка считала, что такому смышлёному баламуту, как я, дословные слова, между прочим, нечего делать в таёжной глухомани.
– Да пойми ты, медвежья твоя башка, у него не голова, а дом советов, ему учиться надо, а не навоз в хлеву месить, и по тайге с ружьём шляться…
Я, кстати, тоже так считал. Поэтому, дождавшись удобного момента, собрал манатки (ха! можно подумать, их было много) и свалил. Понятное дело, без паспорта соваться на железку и думать было нечего, и кто продал бы мне – четырнадцатилетнему, билет? Пришлось добираться на попутках. Больше месяца. Ничего плохого со мной за время пути не произошло. Может, оттого, что при росте метр семьдесят два сантиметра, я весил почти семьдесят килограмм, спасибо бате, он размерами походил скорее на средних размеров бегемота, нежели на человека, да и матушка была ему под стать. Я, кстати, так и не дорос до её метр девяносто. Да и рожа моя была покрыта жёсткой бледной щетиной, она у меня полезла, как только мне исполнилось тринадцать. А, может, потому, что Бог любит таких дураков, в хорошем смысле слова, как я. Который совершенно без знания дороги (ну, примерное направление я представлял – знал, через какие ключевые города надо добираться), с одним лишь адресом (я надеялся, что тётушка не съехала, последнюю весточку она прислала три года назад) через всю страну, а-ля Михайло Ломаносов, едет за знаниями.
Зато за время пути я набрался бесценного опыта по части психологии общения с людьми. Кто только меня не подвозил. Дальнобои и отцы семейств, один раз вояки из местного гарнизона и странная дамочка на огромном внедорожнике. Я научился различать фальшь в милых улыбках, и доброту за небритыми харями. Выслушал море житейских историй: печальных и весёлых, добрых и откровенно злых. Местами поучительных, местами отвратительных в своей откровенности. Так или иначе, но я добрался до места.
Уяснив, что я, это я: то есть её любимый племянник, тот, что смышлёный баламут, только повзрослевший и обтрепавшийся за время путешествия, слегка грязный, тётушка ахнула, охнула, побледнела и бросилась строчить письмо родителям. Ответ, ровно в одну строчку, пришёл через две недели: сына у меня нет, он умер и похоронен.
Тётушка, прочитав его, вздохнула:
– Может, оно и к лучшему, а, Фил?
Не знаю, к лучшему или к худшему, но в тот вечер я впервые за последние лет десять, плакал. Лежал, вцепившись зубами в подушку, и не мог сдержать слёз.
В ещё больший ужас, чем от нашей первой встречи, тётушка пришла от моих знаний. Через месяц идти в восьмой класс, а у меня знаний, дай Бог, на пятый наберётся.
Тётушка помянула недобрым словом батю и наняла репетиторов. Весь мой дальнейший год прошёл в упорной погоне за утерянными знаниями. Первые два месяца я только и делал, что зубрил. Не могу сказать, что мне это не нравилось, скорее наоборот, но эта скачка порядком истощила мои нервы. Я начал плохо спать и потерял аппетит. Заимел привычку внезапно замирать и молча смотреть в одну точку.
Тётушка опять вздохнула: я подозреваю, что именно с моим появлением связаны её частые горестные вздохи, – взяла меня за руку и повела в ближайшей ФОК.
– Выбирай, – Она ткнула пальцем в расписание занятий, – любую секцию.
Я помялся, читая незнакомые названия.
– Посмотреть можно?
– Можно. – Опять вздохнула тётушка.
Потные мужики, тягающие железки, мне не понравились, как и обряженные в белые пижамы люди, делающие странные движения руками, мне они показались злыми. В секцию борьбы я не подошёл по возрасту, в бассейне слишком воняло хлоркой, меня сразу замутило. Молотящие здоровенные кожаные мешки и друг друга парни, мне также не приглянулись.
– Ну, ты и привереда. – Опять долгий вздох.
Я пожал плечами и остановился. Два крепких мужика весело о чём-то спорили, а за их спинами я увидел парней, подкидывающих вверх металлические шары с ручками. Вот это мне было знакомо, я видел, как батя баловался с гирями, жонглировал – подкидывая вверх и ловко ловя у самой земли, словно они были сделаны не из железа, а из дерева.
Мой интерес заметил один из спорящих мужиков, невысокий и широкоплечий, весь словно перевитый верёвками.
– Записаться хочешь?
Я кивнул.
Мужик оглядел меня:
– Сколько лет?
– Пятнадцать будет, – откашлявшись, сказал я.
Мужик присвистнул и заорал на весь зал:
– Семёныч, ты глянь, какие нынче тинейджеры пошли.
Семёныч, высокий и плотный, с порывистыми движениями и взглядом опытного охотника, оглядев меня, спросил:
– Это, на каких таких харчах тебя мамка откормила?
Я пожал плечами: ел я всегда досыта.
– Ну, давай, – первый мужик кивнул, приглашая меня в зал, – покажи, на что способен.
От волнения, плохо соображая, я схватил первую попавшуюся гирю и начал жать её над головой. Подняв шесть раз, я выдохся, и с грохотом уронил чугунный шар на покрытый резиновыми ковриками пол.
За спиной стояла мёртвая тишина, я понял – меня погонят взашей. Поднять эту фигню всего шесть раз – стыд и позор.
– Ну, ты, парняга, даёшь, – в голосе тренера слышалось неподдельное удивление, – двухпудовку на шесть раз!
Я обернулся:
– Мало?
– Мало? Я бы не сказал.
Он обернулся к тётушке:
– Парень на редкость силён, пускай приходит. Занятия…
Дальше я не слушал, ко мне обратился Семёныч:
– Ты откуда такой взялся?
Я не видел причин скрывать, где жил:
– Из Сибири.
– С папкой в тайге, небось, охотился?
Я пожал плечами: в тайгу с ружьём я ходил лет с семи и кивнул.
– Плаваешь?
– Да.
– На лошади можешь?
И на лошади я тоже мог.
Семёныч пристально оглядел меня, явно что-то прикидывая.
– Пятиборьем7 заняться хочешь?
– Что это?
– А это, брат, такая занятная штука…
Теперь помимо грызни гранита науки, я два раза в неделю посещал ФОК, и три ездил к Семёнычу на стадион.
Ника ткнулась губами мне в шею.
Увлечённый воспоминаниями, я вздрогнул от неожиданности, и голову, в точке между бровей, укололо тонкой иглой боли. Да чтоб тебя, головными болями я в принципе не страдал, так что эта незначительная боль была неприятной.
– Да? – Я с силой зажмурился и помотал головой, как пёс, стряхивающий воду, стало немного легче, боль словно испугалась и отступила.
– Нам выходить.
Я огляделся, и впрямь, мы подъезжали к вокзалу.
Я потёрся носом о её макушку:
– Выходить так выходить.
3
– Начальник. – Я постучал по стеклу, отгораживающему тамбур от дежурной части.
Плотный, усатый капитан ткнул пальцем в телефонный аппарат.
Я поднял захватанную множеством пальцев трубку:
– Мне к следователю, э-э-э… – я силился вспомнить, как зовут следачку.
– Свиридова Оксана как-то там. – Подсказала Ника, она всё-таки напросилась со мной, с ней было совершенно бесполезно спорить.
– Свиридовой. – Повторил я в трубку.
– Ждите, – бросил капитан и повесил трубку.
– Фил, ты уверен, что не надо звонить шефу или хотя бы Аристарху Ивановичу? – Зашептала мне Ника.
Идея звонить адвокату не пришлась мне по вкусу, а уж ставить в известность Аркадия Петровича я вообще не видел резона.
– Зачем? Его это не касается.
– Но…
Её оборвала резкая трель звонка.
– Сержант Егорова. – Женщина, сидевшая в стеклянной будке рядом с решёткой, отгораживающий тамбур от коридора, подняла трубку стационарного телефона. – Да, да, поняла. – Она махнула рукой, подзывая меня к себе.
– Не надо, – я сжал Никины пальцы, – подожди меня здесь.
– Паспорт есть? – Сержант Егорова раскрыла толстый журнал.
– Есть. – Я протянул ей бордовую книжицу.
– Вам, – Сержант, начала быстро переписывать мои данные, – в кабинет 216, второй этаж, по правой лестнице. И пусть она вам пропуск подпишет.
Сержант протянула мне вместе с паспортом синий прямоугольник пропуска.
Тук. Тук. Тук.
Я пробарабанил костяшками по обшарпанной двери без таблички, только с номером, написанным на створе маркером, и, не дожидаясь разрешения, вошёл.
Кабинет – маленький, словно келья монаха, и такой же душный. Два стола впритык, два стула для посетителей. Два компьютера, принтер на подоконнике и платяной шкаф. Обои в легкомысленный цветочек. Совсем не похоже на то, что показывают в полицейских боевиках. За правым, заваленным бумагами столом, спиной ко мне сидела следователь. Узкая спина под белой тканью рубашки и копна растрёпанных рыжих волос, вот и всё, что я сумел разглядеть, остальное скрывала спинка офисного кресла и стол.
– Филипп Илларионович Торов? – Не оборачиваясь, осведомилась следователь.
– Да.
– Присаживайтесь.
Стул скрипнул под моим весом.
Закончив печатать, следователь щёлкнула кнопкой мыши, и, достав из зажужжавшего принтера несколько листков, повернулась ко мне.
Узкие плечи, худая шея и неожиданно сочная грудь, обтянутая форменной рубашкой. Треугольное лицо с россыпью веснушек, но не редких и мелких, выглядящих мило, как у Ники, а больших, густо усыпавших лицо и шею. А если судить по рукам, которые покрывали веснушки, то и плечи, и грудь у неё тоже веснушчатые, б-р-р. Меня мысленно передёрнуло. Бледно-зелёные глаза и странно блёклые губы. Её можно было бы назвать симпатичной, если бы не усталость и злой огонёк, зажёгшийся в глазах при виде меня.
Мы молча разглядывали друг друга.
Я явственно прочёл в зеленоватых глазах: ты мне не нравишься. Впрочем, антипатия вышла взаимной. Следователь Свиридова мне тоже не понравилась.
– Назовите ваши полные данные. – Следачка занесла ручку над только что отпечатанным бланком.
– Это допрос?
– Разговор.
– К чему тогда эти писульки? – Я кивнул на бланк.
Следователь отложила ручку:
– Значит, разговора под запись вы не хотите?
– Сдаётся мне, это будет не разговор, а снятие показаний. Если это так, то я, пожалуй, звякну адвокату.
– И кто у нас адвокат? – Не тон, а сплошная ирония.
– Аристарх Иванович Серов.
По тому, как скривилась её лицо, я понял: это имя ей знакомо не понаслышке.
– Хорошо. – Бланк отправился вслед за ручкой.
– Где работаете?
– Альянс «Memory».
– Должность.
– Программист.
Было видно – ей неудобно опрашивать меня и не записывать ответы. Ну, ничего, мне тоже неудобно сидеть на жёстком, едва живом стуле, жалобно поскрипывавшем от малейшего движения.
– Да что вы, вот прямо так – программист? – Рыжие брови удивлённо и иронично приподнялись.
– Прямо так. А, что вас удивило?
– Да нет, ничего. Где проживаете?
Я назвал и место прописки, и место фактического проживания. Жили мы с Никой в квартире, доставшейся ей от тётки. В той самой, где она передала мне подсадку. Вот честное слово, писала следачка наш разговор, как пить дать, писала.
– Кем вы приходились Вековой Наталье Ивановне.
– Формально никем. А так… – я замялся, не зная, как описать наши отношения.
Кем я на самом деле приходился Таше? Бывшим любовником, другом, человеком, присматривавшим за ней, платящим за съёмную хату и покупающим продукты? Всё это и одновременно ничего. Как мне рассказать этой рыжей, стервозной и агрессивно настроенной по отношению ко мне следачке, кто я был для Таши. Молодой, одного со мной возраста, а может, и помладше, бабе, но, по всему видно, несчастной в личной жизни. Я такие моменты враз просекаю. Женщины, у которых отношения с мужиками по каким-либо причинам не складываются, ведут себя иначе, чем те, у кого с этим всё в порядке. Выглядят по-другому, разговаривают по-другому, да они даже – чёрт возьми! – пахнут по-другому.
– Бывший любовник. Да? – И вновь ничем не прикрытая ирония пополам со злостью.
Интересно, чем я ей не приглянулся, что она так злится? Я вздохнул, подбирая слова.
– Послушайте, Оксана Владимировна, какая разница, кем я был, давайте вернёмся к существу вопроса.
– Разница большая. – Следачка нехорошо растягивая слова, разглядывала меня. – Так кем?
– Хорошо. – Теперь разозлился я. – Да, я бывший любовник Таши.
– Кого?
– Вековой Натальи Ивановны. Она не любила полного имени. Просила называть её Ташей.
– Вас?
– Всех. Всех близких друзей.
Я замолчал, пытаясь успокоиться. Не время и не место злиться, можно наговорить лишнего. Хоть чего лишнего я могу наговорить? Я невиновен, и точка.
– Мы расстались три или четыре месяца назад.
– Три или четыре?
Пальцы рук, лежащих на столе, слегка подрагивали, так, словно следачке не терпелось взяться за ручку. Хотя я не был уверен, что среди вороха бумаг, разбросанных по столу, не лежит включённый диктофон. Меня мог писать тот же айфон, лежащий экраном вниз рядом с её правой рукой. Впрочем, всё равно, никакой юридической силы эта запись иметь не будет, она не предупреждала, что записывает разговор.
Я сжал зубы, голову опять кольнуло болью. Да чтоб тебя!
– В мае.
– И…
– Я помогал ей, если хотите – присматривал. Платил за квартиру, покупал продукты, иногда приезжал просто поболтать.
– Зачем?
Действительно, зачем? Да очень просто: я чувствовал себя виноватым перед ней, тем, что у меня интересная и хорошо оплачиваемая работа, любимый человек и вообще всё хорошо. А у Таши – дрянная съёмная хата, психи на сайте, пишущие всяческие гадости и жалующиеся на несправедливую жизнь, и никого рядом.
Но я не собирался изливать душу перед стервозной и неудовлетворённой следачкой, поэтому просто пожал плечами и ответил:
– Не знаю… Наверное, в память о прежних отношениях. С деньгами у неё было туго, да и вообще… Четыре года совместной жизни просто так не выкидывают.
– Благородно. – Протянула следачка, иронично растягивая гласные.
Боль в моей голове разгоралась со стремительностью степного пожара. Заломило виски, защипало глаза, затылок словно налился свинцом. Хотелось застонать, плюнуть на всё и уйти. Но боль, внезапно, так же как появилась, исчезла. Лишь яркая вспышка – и всё.
Я моргнул и прислушался к себе. Точно! Боли как не бывало.
– Что, простите? – Занятый собой, я пропустил очередной вопрос.
– Вы последний её видели?
Поймать меня вздумала. Она что, за дебила меня держит?
– Я думаю, что последним её видел убийца. А я виделся с Ташей вчера утром.
– При каких обстоятельствах?
– Я позвонил ей. Мне не понравился её голос, и я решил заехать.
– Когда это было?
А то ты не знаешь, соседку всяко опросила, а соседка меня видела, как себя в зеркале.
– Это было… – я задумался, вспоминая и…
И чуть не выругался. В голове, при попытке вспомнить обстоятельства последней встречи с Ташей, вспыхнул экран, словно на экране компьютера. И передо мной с точность до секунды побежало кино моего прошлого.
Я слушал, как где-то в квартире мерзко, словно расколотый колокольчик, звенит дверной звонок. Я звонил минут пять, не меньше. Таша! Мать твою, где ты? Вышла? Или по своей извечной привычке напялила наушники и врубила музон? Я ещё раз вдавил кнопку звонка. Бесполезно. Пакеты ещё эти, с продуктами. Я заскочил в магазин, перед тем как заехать. Накупил еды, на пару недель должно хватить.
А вот соседка по площадке, дверь открыла сразу.
– Филипп. – Радостная улыбка на лице.
– Ольга Викторовна, я звоню Таше, она не открывает. Вы не знаете, она куда-нибудь выходила?
– Нет, Фил, ты же знаешь, что звукоизоляция здесь плохая, а ваша дверь так противно скрипит. Да и Наташенька, когда выходит, дверью громко хлопает. – Улыбка сменилась озабоченностью. – Что-то случилось?
Я извиняюще улыбнулся: давно хотел смазать петли, да руки все не доходили.
– Надеюсь, что нет. Я гляну? – Я кивнул на лоджию, смежную с лоджией в квартире Таши.
– Конечно, конечно. – Соседка вновь улыбнулась.
Я заглянул за перегородку – точно, как и думал. Таша, в огромных наушниках, с ногами забравшись в кресло, ожесточённо стучала по клавишам ноутбука.
Я облегчённо выдохнул.
– Я перелезу?
Соседка лишь развела руками.
– Вы извините. – Мне было неудобно.
– Ничего, ничего.
Я перекинул пакеты через перила и полез вслед за ними.
Оставив продукты на лоджии, я вошёл в квартиру, мне повезло – дверь была не закрыта. Таша, увлечённая перепиской, ничего вокруг себя не замечала. Из наушников, скрывающих уши, доносился грустно-протяжный, в переборе гитарных струн, женский голос:
Waking up is harder than it seems,
Wandering through these empty rooms
Of dusty books and quiet dreams.
Pictures on the mantle,
Speak your name
Softly like forgotten tunes,
Just outside the sound of pain.
Weren't we like a pair of thieves,
With tumbled locks and broken codes.
You can not take that from me,
My small reprieves; your heart of gold…87
В комнате стоял неприятный запах немытого тела, грязного белья, человеческой неприкаянности, тоски и боли. Словно в палате смертельно больного. Я смотрел на Ташу, сердце неприятно заныло, словно в предчувствие беды. Волосы давно не мыты и не чёсаны. Хуже того. Раньше, Таша тщательно следила за длинной и цветом своей причёски, с завидной регулярностью красясь и подстригаясь. А теперь. Я покачал головой. По виду её шевелюры она не красилась и не стриглась не меньше месяца. Я попытался вспомнить, как она выглядела в последний мой визит. Также неопрятно? Чёрт! Я не помнил. Мы виделись мельком, мне предстояло прикрывать Нику в очередной ходке, и я заскочил всего на пару минут. Оставил деньги за квартиру, продукты и ушёл. Да, да! Я платил за эту съёмную хату и снабжал Ташу продуктами. Я чувствовал себя должником перед ней. Чувствовал вину за то, что…
За то, что бросил её – да, именно я, именно её и именно бросил. Как ни крути, как ни пытайся прикрыться словами – кончились чувства, не сошлись характерами, слишком разные интересы, но это именно так. Как ни думай, что она была с этим согласна, и ни на миг не пыталась меня удержать. И даже делала вид, что наш разрыв ей безразличен.
Вот ведь, чёрт, никогда я не чувствовал себя виноватым ни перед кем. Ни перед родителями, которых не видел больше десяти лет, ни перед тёткой, за то, что свалился на её голову. Это из-за меня она не вышла замуж и не родила детей. Сколько ей было в мой приезд? Тридцать четыре – тридцать пять? Самый сок для женщины. А тут великовозрастный оболтус, которого кормить, поить и одевать надо. Ни перед тренерами, которых покинул, когда понял, что профессиональный спорт не для меня. Ни перед другими девчонками, с которыми встречался, а потом бросал. Их, романов, в смысле, до Таши, у меня было превеликое множество.
А перед Ташей чувствовал.
Когда же я видел её последний раз? Две, три недели назад? Да, кажется, именно тогда. Но вот выглядела ли она тогда такой… Такой… Опустившейся, что ли? Безжизненной, словно монгольфьер, из которого выпустили весь подъёмный газ. Я не помнил.
Она сидела, поджав под себя босые ноги, скрючившись, словно Голлум, над своей прелестью, закрывшись от мира ноутбуком и творчеством Леры Линн. Я смотрел на Ташу и смотрел, поражённый её видом.
А композиция The Only Thing Worth Fighting For меж тем всё играла и играла, зацикленная по кругу.
Таша, увлечённо отстукивая по клавишам, ничего не видела вокруг. Не замечая ни запаха, витающего в воздухе, ни своего немытого тела, ни бардака, царящего в квартире, ни меня. Я прошёл на кухню. Вздохнул. Грязь на полу, крошки и огрызки на столе, ведро для мусора переполнено, грязная посуда до самого крана, в холодильнике пустота.
Я вернулся в комнату и, дождавшись, когда в очередной раз прозвучит грустное:
Разве мы не на поле для битвы,
Запертые в священной войне?
Твоя любовь под прицелом моим.
Единственное, ради чего стоит бороться,
Единственное, ради чего стоит бороться…9
Осторожно прикоснулся к плечу Таши:
Осторожно прикоснулся к плечу Таши:
– Привет.
Она вскинула испуганные глаза, быстро закрыла крышку ноутбука, и, стянув с ушей наушники, протянула:
– Фил, привет.
Таша обрадованно улыбнулась и встала, потянувшись ко мне. Я приобнял её, поразившись худобе: она и раньше была стройняшкой, но это была стройность свободной лани, а сейчас – болезненность находящегося в заточении зверя. Свободная майка совершенно не скрывала торчащих рёбер и начавшей обвисать груди.
– Таш, что с тобой?
– В смысле?
– Выглядишь неважно.
– Да? Устала просто. Работы… – она кивнула на прикрытый ноутбук, – много.
– Все консультируешь своих психов? – Хотел шутливо, вышло зло.
– Да. – От моего тона она замкнулась и села в кресло. – Я знаю, тебе это никогда не нравилось. – Она прижала колени к груди и обхватила их руками, словно отгораживаясь от меня. – Но это моя работа. И тебе сейчас, должно быть, безразлично, чем я занимаюсь.
Голос на грани слёз. Я беззвучно выругался.
– Извини. Не хотел тебя обидеть. Просто пошутил неудачно. – Я присел на корточки напротив неё.
– Мне никогда не нравились твои шутки.
Я кивнул соглашаясь. Я это знал, как и то, что её жутко бесило, когда я влезал в очередную историю.
Мы молчали, а из наушников лились, сочась тоскою, слова:
The only thing worth fighting for.
Change will come to those who have no fear,
But I'm not her; you never were
The kind who kept a rulebook near.
What I said was never what I meant.
And now you've seen my world in flames
My shadow songs, my deep regret…10
Вот уж верно – в самую точку, в самую нашу ситуёвину:
Перемены настигают тех, кто бесстрашен,
Но я – не она; а ты…
Ты никогда не был любителем правил.
То, что я говорила,
Никогда не было тем, что чувствовала я.
А теперь ты видишь – мир мой в огне.
Мои призрачные песни,
Мою печаль, мое сожаленье…11
– Таш, ты давно ела? – Перевёл я разговор. – Холодильник пустой.
– А, тебя только это интересует?
Я насторожился, предчувствуя нехороший разговор.
– Что ты имеешь в виду?
Её глаза вспыхнули.
– И куда же подевалась твоя прямота, Фил?
Никогда раньше она ни словом не упоминала Нику, и то, что она, та самая – истинная, так сказать, корневая причина нашего разрыва. И вот теперь я чувствовал: время пришло. Время расставить все точки над ё, i и всеми остальными буквами, где есть эти самые диэрезисы, умляуты и тремы.
– Нет, меня не только это интересует.
– Да, а что именно? – Слова так и сочились ядом.
– То, что ты не моешься, не стрижёшься, да и вообще выглядишь…
Я запнулся, подбирая слова.
– Отвратительно, да? Ты это хотел сказать?
– Нет, – я постарался успокоиться, – ты выглядишь больной. Когда ты в последний раз выходила на улицу?
Ха-ха-ха! Она рассмеялась жутким, визгливым смехом.
– Ах, Фил, Фил, Фил. Добрый, заботливый, Фил Торов. Могучий человек, готовый впрячься за любого, кто попросит, или просто по велению души. О ней ты тоже так заботишься?
Я видел – она на грани истерики. А в таком состоянии с ней бесполезно разговаривать, знаю, проходили, и не раз. Сейчас она ничего не услышит. Но всё же попробовал.
– Таш, ты прекрасно…
– Да, я прекрасно знаю – это из-за неё ты меня бросил. Я поняла, что ты уйдёшь, как рыба под лёд, как только увидела её.
Глаза Таши лихорадочно блестели, а по щекам текли слёзы. Она что, под наркотой? Не может быть! Таша всегда отчаянно боялась попасть под зависимость, неважно – никотиновую, алкогольную или под наркоманский баян. Боялась настолько, что ни разу в жизни не пробовала даже травки, покуривание которой было доброй традицией в компаниях, в которых мы частенько бывали.
– Дрянь!
– Таша! – Рявкнул я, выходя из себя. – Прекрати, Ника, она…
– Не ври, Фил. Ты же всегда был патологически честен. Зачем сейчас врать?
Я хрустнул костяшками. Она была тысячу раз права. Ника была причиной, всё остальное – следствием.
Я потянулся к её руке, чтобы посмотреть на вены. Но Таша отпрянула от меня и яростно выкрикнула:
– Ты думаешь, я колюсь? На, смотри. – Она вызывающе протянула мне руки. – На ногах не хочешь глянуть? Или между ног? Тебе же так нравилось туда смотреть?
Я молча встал, отнёс продукты на кухню, и, раскидав их по холодильнику и по полкам, ушёл. Просто ушёл, ничего не сказав на прощанье. Даже дверью не хлопнул. Чего хлопать – mea culpa12. И этого не изменить.
Я дёрнулся, отрываясь от экрана в моей голове. Это было, как смотреть фильм на флешь плеере: хочешь – перематывай, хочешь – отматывай назад. Я вытер вспотевший лоб и взглянул на следачку, пытаясь понять – сколько прошло времени с момента моего… Погружения? Пусть будет погружение. После, об этом я подумаю после, а сейчас надо собраться и продолжить нашу беседу.
– Это было… – подбодрила меня следачка.
Судя по её виду, она не заметила моего замешательства, а значит, прошло… Секунда? Две? Меньше?
– Вчера. Это было вчера утром, часов в десять. Я говорил: я позвонил Таше, её голос мне не понравился. Я решил приехать, завёз продуктов. Мы поговорили…
– Ссорились? – Следачка испытующе смотрела на меня.
По взгляду я понял: ей так и хочется поймать меня на лжи. Я усмехнулся. Хрена тебя, рыжая. А то я не знаю, что весь наш разговор или ссору, если тебе так хочется, слышала соседка, милейшая Ольга Викторовна, с вечной заботой в поблёкших глазах.
– Думаю, это и так вам известно. Вы ведь беседовали с соседкой?
Я видел разочарование в глазах следователя, подловить меня не удалось.
– Я хотела бы услышать вашу версию. – Следачка лёгким движением откинула волосы с веснушчатого лба и откинулась на спинку кресла. Рубашка, обтягивающая спелую грудь, натянулась так, что сквозь ткань, несмотря на наличие лифчика, проступили соски.
Я поймал себя на совершенно некстати возникшей мысли: интересно, у неё и между ног всё в веснушках? Тьфу ты! Нашёл о чём думать.