Похищенные

Размер шрифта: 13

Jess Lourey

The Taken Ones

* * *

Эта книга посвящается милой, забавной и просто потрясающей Джессике Триббл Уэллс, которая как-то спросила меня: «Слушай, а не хочешь написать рассказик?» – и так на свет появились Ван и Гарри.

Пролог

Июль 1980

Лич-Лейк, Миннесота

Солнце сияло над головой так яростно, что земля, чавкавшая под полосатыми «Адидасами» Ру, блестела и плавилась. Смахнув со щеки каплю пота, Ру задалась вопросом, сколько еще мучиться, прежде чем они доберутся до ледяной прохлады ручья.

Эмбер, судя по всему, жара была нипочем. Она принялась подпрыгивать.

– Раз-два, где моя коза? – распевала она, взмахивая золотистыми, как ириски, косичками. На ней был клетчатый летний костюмчик цвета жевательной резинки, и, по мнению Ру, это было самое красивое, что ей в своей жизни доводилось видеть. – Три-четыре, по башке получила!

Все три девочки расхохотались.

Это были не те слова, но похожие. Может быть, они были даже лучше, чем те, под которые мистер Эллингтон, учитель Эмбер и Ру, заставил их танцевать кадриль в последний школьный день. С тех пор они постоянно над этим смеялись, и Лили, хотя не понимала, о чем говорят старшие девочки, смеялась вместе с ними, потому что ей нравилось ощущать себя частью компании.

– Можно мне сэндвич? – спросила она, когда смех перешел в мурлыканье.

Ру взглянула на Эмбер, пытаясь понять, не бесит ли ее Лили. Брать с собой младшую сестренку Ру не хотелось, но мама настояла. Сказала, что ей нужно немного отдохнуть и пусть Ру побудет душкой и пару часов приглядит за Лили. Мама ужасно уставала с тех пор, как папа от них ушел. Она говорила, что теперь у нее есть кое-что получше их папы – чек от него раз в две недели, но фиолетовые круги у нее под глазами говорили совсем о другом.

Так что Ру ответила «окей», стараясь ничем не выдать, насколько ей несимпатична перспектива втягивать пятилетнюю малявку в приключение, ожидавшее их с Эмбер Мари Кайнд, самой красивой и самой популярной девочкой в их третьем – то есть теперь уже четвертом – классе. Она погладила любимый комбинезон Лили сливового цвета и сложила в сумку обед, чтобы маме не приходилось вставать с постели. Два сэндвича с оливками (себе – с горчицей и салатом, Лили – с дешевым майонезом), два пакета чипсов «Фритос», две банки газировки «Фрут Панч» и два красных яблока на случай, если мама захочет заглянуть внутрь бумажного пакета.

Лили принялась клянчить сэндвич сразу, как они вышли из дома, и если затыкалась хоть на минуту, то только затем, чтобы подергать ярко-желтый пластырь на коленке. Под ним притаились два распухших от чесотки комариных укуса. Ру сомневалась, что пластырь удержится в воде, но никогда не угадаешь, как повернется жизнь. Когда-то она и представить не могла, что будет купаться в Призрачном ручье вместе с Эмбер.

Родители Эмбер были самыми богатыми людьми в Лич-Лейке: отец – кардиохирург в Миннеаполисе, мама – местный агент по недвижимости. Но, несмотря на свое богатство, мистер и миссис Кайнд, как сказала мама Ру, были такими простыми.

Совсем как нормальные люди.

Мама сказала это в начале лета, после того, как миссис Кайнд впервые привезла Эмбер к ним. Ру понятия не имела, какое невероятное чудо вызвало у Эмбер, прекрасной Эмбер с молочной кожей и золотистыми кудрями, желание дружить именно с ней, но надеялась, что их удивительная дружба продлится до начала нового учебного года, чтобы все в классе ее оценили. Но даже если она закончится вместе с летом, подумала Ру, у меня ведь все равно останется подарок Эмбер. Она прикоснулась к металлу, который нагрелся от ее тела. На лицевой стороне половинки красного эмалированного сердца блестели, как бриллианты, две стразы. На оборотной стороне были выведены инициалы Ру и слово «Лучшая». Половинка Эмбер была точно такой же, только с гравировками «подруга» и «ЭК».

– Ты не можешь сейчас съесть сэндвич, – чопорно отказала сестренке Ру, – но можешь съесть яблоко.

Лили протянула руку, и Ру раскрыла бумажный пакет, сморщенный, потемневший от испарины и пахнущий салатом.

«Уверена, что розовый ланч-бокс Эмбер ничем не воняет».

«Уверена, что там лежит даже термос».

Деревянные сандалии Эмбер от «Доктора Шолл», шлепая по липкому тротуару, придавали этим мыслям ритм.

Хлоп-хлоп. Хлоп-хлоп.

Ру нашла яблоко и передала сестре. Лили взяла у нее теплый фрукт, но, прежде чем откусить, сморщила нос и провела тыльной стороной ладони по губам, пока жевала. Ее ярко-красное кольцо с вишневым леденцом вместо камня блеснуло на солнце и зацепило прядь волос, которая уже успела выбиться из косички, хотя Ру сама ее заплетала.

Теперь Ру на ходу распутывала прядь, украдкой поглядывая на Эмбер и надеясь, что она ничего не замечает. Да уж, Лили умела действовать на нервы, хотя, надо признать, для малявки она была вполне себе ничего, и в любом случае, как говорила мама, теперь они втроем были против всего мира.

– Долго еще? – проныла Лили, требуя внимания сестры.

– Мы почти пришли. – Ру отпустила сестру и подтянула сползающие плавки. Вечно они врезались в попу. Лили спросила, сразу их надеть или положить с собой в сумку, и Ру сказала, что лучше надеть сразу. Только бы не оказалось, что наоборот! – Кажется, он за теми деревьями.

– Да! – Эмбер радостно закивала, продолжая подпрыгивать.

Хлоп-хлоп. Хлоп-хлоп.

Ручей, который Эмбер называла речкой, находился на той стороне извилистой улицы Вязов, где она жила. Эта сторона казалась другой: дома огромные и чистые, лужайки аккуратные, как поле для гольфа. Район напротив, где жили Ру, Лили и их мама, тоже казался неплохим, но дома там были старыми, хоть и большими. Дом Ру и Лили построил их дедушка и завещал маме. Денег, чтобы его содержать, было не так уж много, но за ту же цену в городе можно было снять лишь паршивую конуру.

По крайней мере, так сказала мама Ру.

– Место для купания вон там, – Эмбер указала вперед и повела их к канаве, обозначавшей самый конец улицы Вязов. Или начало. Ру предположила, что это зависит от того, где стоять.

Все трое прошли по пыльной траве несколько шагов и, не говоря ни слова, вышли к опушке леса. Темно-зеленые тесно переплетенные листья навеса обещали прохладную тень, и Ру показалось, что она слышит впереди музыку воды.

И все же что-то ее пугало.

Хотя она плавилась от жары, ей не хотелось входить в этот мрачный лес.

Она повернулась. Позади них была сцена настолько совершенная, что казалась вырванной из фильма: огромные роскошные дома, припаркованные на подъездных дорожках блестящие машины без вмятин и следов ржавчины, стройная, как шеренга охранников, линия новых коричневых телефонных столбов, уходившая так далеко, что Ру казалось, будто она может зажать пальцами верхушки самых дальних.

Где-то залаяла собака.

Ру повернулась к голодной пасти леса. Через него, подобно языку, проходила узкая тропа. Девочки словно стояли на острой грани: слишком яркий, слишком знакомый мир остался позади, а впереди начиналась неизвестная сказка. Ру вспомнила историю о человеке-резинке, который бродит в этом лесу, и вздрогнула, несмотря на жару. Мама всегда говорила, что это лишь глупые россказни, но здесь, на опушке леса, подобное казалось очень, очень возможным.

Видимо, это почувствовала и Эмбер. Почувствовала – потому что она тоже застыла на месте, глядя на густой лес. Тропа манила их выйти из-под палящего солнца в прохладу, но девочки не тронулись с места. Наконец Лили привела их в чувство, бросив яблоко и взяв обеих за руки:

– Кто последний, тот тухлое яйцо!

Ее жизнерадостность разрушила темные чары. Эмбер и Ру переглянулись поверх ее головы, улыбнулись и наконец рискнули пересечь границу леса.

Ощутить прохладу обнаженной кожей было восхитительно, как открыть гигантскую дверцу холодильника. Она слышала, как дети, в основном мальчики, рассказывали, что на Призрачном ручье есть специальное место для купания, что над ним висят старые качели из покрышек, что можно бросать камни в кристально чистую воду ручья так глубоко, что рыба взлетит. Но раньше Ру никто никогда туда не приглашал, и она даже не знала толком, где находится ручей.

А вот Эмбер знала.

По крайней мере, она так сказала. И теперь уверенно шла вперед.

Втроем идти по утоптанной тропе было трудно, и Ру пришлось отпустить Лили, когда деревья столпились уж слишком близко. Ру отставала, пока тропа не расширилась снова, а потом вновь пошла рядом с Лили и взяла ее за руку, радуясь, что надела кроссовки, а не сандалии, и упавшие ветки не поцарапают ее нежные ноги. Следовать за Эмбер и Лили было бы проще, но Ру поняла, что не хочет, чтобы они были впереди одни. Наверное, подумала она, все дело в прохладе, которая после палящего солнца кажется тревожной.

Или, может быть, в абсолютной тишине как будто входишь в пустую церковь, а не в живой лес. Разве здесь не должны кричать и носиться другие дети, играющие в ручье? Например, Джейкоб Питерс? Этот Джейкоб в последний день третьего класса пригласил ее на кадриль, и все заохали и зачмокали губами. Ру ужасно разозлилась, но танцевать с ним ей понравилось. Плавать, наверное, понравилось бы тоже, особенно если она сможет продемонстрировать, как хорошо прыгает с качелей.

Сжимая в руке маленькую потную ладошку Лили и жалея, что на ней дурацкий слитный купальник, в котором она похожа на оранжевый дорожный конус, Ру не заметила, как перед ней выросло еще одно дерево с толстым и грубым стволом. Она едва не врезалась прямо в него.

Отпустив Лили и собираясь сказать сестре, чтобы она шла позади, Ру внезапно заметила, что Эмбер, застыв как статуя, смотрит вперед, и ее молочная кожа все больше напоминает по цвету творог. Перегнувшись через Лили, Ру хотела встряхнуть подругу – до того ужасный у нее сделался вид, – но тут заметила и лицо Лили.

Оно напряглось настолько, что кожа натянулась, как при колотой ране.

Огромное дерево закрывало Ру обзор, и она не могла, не обойдя ствол, увидеть то, что увидели они. Ей не хотелось на это смотреть, но что ей оставалось? Как она могла допустить, чтобы они стояли здесь, парализованные от ужаса, и не посмотреть на причину своими глазами? Какой вообще человек мог это допустить?

Так что она обошла ствол.

И ощутила, как по ноге стекает струйка мочи.

– Найду другую, милее, чем ты! – крикнула Эмбер, но это был не ее голос.

Ру помнила, как Эмбер это говорила. Помнила, что это была настоящая строчка из кадрили, а не та ерунда, которую они выдумывали.

И это было последнее, что она помнила.

Глава 1

Настоящее время

Ван

– Знаешь, они не помнят прошлого.

Я отодвинулась от промышленной метлы, на которую опиралась, глядя на собачий загон. Его обитатель, огромный слюнявый дворняга, был, казалось, гибридом сенбернара с каким-нибудь шерстистым мамонтом. Ламинированная табличка на его клетке сообщала, что его зовут Макгаффин, что он хорошо ладит с кошками и что его сдала сюда пара, у которой вот-вот родится ребенок.

– Когда животных забирают, они забывают все, что было раньше, – продолжала девушка-волонтер. На вид ей было лет двадцать с небольшим, на ее спортивном костюме виноградного цвета не было ни единого пятнышка, лицо сияло целеустремленностью. Она говорила со мной тем наставительным тоном, каким женщины определенного типа общаются с теми, кого считают ниже себя. Когда на мне был значок и пояс с пистолетом, со мной так никто не разговаривал, но сейчас, когда мои светлые волосы были стянуты в растрепанный хвост, когда я была одета черт знает во что, еще и с учетом роста я казалась намного младше и мягче, чем была на самом деле.

Она приняла меня за человека, которому можно давать наставления.

– Я читала об этом в Интернете, – уточнила она. – Конечно, собакам может понадобиться время, но когда у них появляются новые хозяева, мысли о старых начинают стираться. Они учатся любить того, кто заберет их домой.

– Если кто-то заберет, – заметила я, глядя на седого пса.

В приюте для животных Миннеаполиса усыпления запрещены, так что, думала я, если Макгаффина не заберут, ему придется жить тут до конца дней. Это тяжело. Да, ему давали еду и воду и раз в день чистили его загон, и если нас, волонтеров, хватало, его выгуливали, но крики испуганных животных никогда не умолкали. Запах тоже стоял неприятный. По отношению к нам, людям, это тоже было жестоко, но мы видели лишь мочу и фекалии. Что чувствовали собаки и кошки, различавшие послания в этих запахах? Пытка, что и говорить.

– О, уж его-то заберут! – Девушка подавила улыбку. Ее профессионально окрашенные каштановые волосы были до того пышными, что, скорее всего, она их нарастила. Место преступления такие бы хорошенько испортили. – Да, Макгаффин? Заберут тебя?

Огромный хвост глухо бухнул по полу, и пес заморгал слезящимися глазами.

– Похоже, его только что выгуляли, – продолжала она, постукивая ногтем по плакату. – Может, выберете другую собаку?

– Может, перестанете лезть не в свое собачье дело? – произнесла я так спокойно, будто объясняла ей дорогу в незнакомом районе. Мое терпение подходило к концу. Единственное, что было хуже, чем выслушивать наставления незнакомцев, – вести философские беседы с кем-то в спортивных штанах за двести долларов.

Лучше забыть.

Она фыркнула и отошла, ища новую жертву. Я смотрела, как она уходит. Я выбрала четырехчасовую вечернюю смену, и как я ее провожу, никого не касалось. Иногда я убирала какашки за кошками и таскала по полу веревки, помогая котятам выплеснуть охотничий инстинкт. Иногда меняла пахнущий кедром наполнитель в клетках хомяков, мышей, кроликов и морских свинок. Как-то раз даже тренировала ежа-альбиноса.

Но по большей части…

По большей части я играла с большими собаками, убедившись, что в их клетках все идеально.

В детстве у меня на ферме был свой собственный щенок – во всяком случае, я считала его своим собственным, – помесь бигля с мастиффом. Я звала его Медовым мишкой. Когда нас выселяли федералы и его увозили в клетке грузовика, он плакал и звал меня. Не нужно иметь степень психолога, чтобы понять, почему меня так тянет к большим собакам. Пока я убиралась, я нашептывала им нежности. Ворковала глупые слова любви. Обещала, что если они станут моими, я никогда их не предам только из-за того, что дела идут так себе.

– Давай, Макгаффин. – Я отстегнула поводок. – Пойдем подышим свежим воздухом.

Он с трудом поднялся на ноги и направился ко мне. Восемь лет – мизерные шансы на усыновление для большой собаки. Хотя хвостом он вилял как щенок.

– Вот, хороший мальчик. – Я вошла в клетку, погладила его по голове и пристегнула поводок к звенящему синему ошейнику. Поводок ему, скорее всего, не требовался, но я соблюдала протокол. – Пойдем гулять?

Что? Гулять?

Скорость его хвоста увеличилась вдвое. Если бы в трех футах от него стояла ваза, он бы запустил ее в космос.

– Так я и думала. – Я проверила, лежит ли в заднем кармане джинсов собачья расческа. Здорово было расчесать его спутанную шерсть, протереть глаза от грязи, прогуляться с ним по двору, чтобы трещины и узлы его старых суставов наполнились энергией.

Мы обходили двор второй раз, солнце опускалось в фиолетовую дымку, но июльский воздух еще был влажным и душным, когда в моем кармане зазвонил телефон.

На экране высветилась надпись «Кайл К». Мой подопечный. Он всего на пять лет моложе меня и в Бюро проработал лишь на пять месяцев меньше, но заместитель суперинтенданта учел мой стаж в полицейском управлении Миннеаполиса и назначил меня наставником. Отвечая на звонок, я увидела, как приближается сирена и тренировочное поле со стороны шоссе вспыхивает красными огнями.

– Ну, что скажешь?

– Привет, Евангелина, – начал Кайл. Он назвал меня полным именем, и его голос был выше обычного. Первые два предупреждения. – Ты не спишь?

– Ну я же как-то с тобой говорю, правда?

Огни исчезли, а вслед за ними утих и пронзительный вой.

– Я к тому, что, может, разбудил тебя? Я знаю, что ты работаешь сверхурочно. Может, легла пораньше, и…

Я вздохнула и подумала, что Кайл – хороший агент, только зеленый и слишком впечатлительный, но время лечит и то, и другое.

– Нет, я в приюте для животных. Что тебе нужно?

Он помолчал, и это молчание стало третьим предупреждением, скользнувшим, как призрачные пальцы, по моей спине. Макгаффин заскулил и дернул поводок, направляясь к двери загона.

– На северной окраине складского района произошло убийство, – сообщил Кайл. – Полиция Миннеаполиса хочет, чтобы мы приехали посмотреть.

Я помассировала шею. Могу поспорить, что из всех агентов Бюро, кого туда могут отправить, у меня шансов меньше всех. Меня в жизни не направляли на убийства, если только они не были связаны с нераскрытым делом или если команда Бюро по расследованию смертей не была перегружена.

– Что-то странное?

Он издал звук, похожий на кашель.

– Ты и половины представить не можешь.

В этот момент мою защиту прорвал холодный осколок. Кошмар вчерашнего вечера.

Из подвала доносится детский плач. Женщина в малиновом брючном костюме спускается вниз, в ее руке зажата связка ключей. Она останавливается перед дверью. Вставляет ключ. Когда дверь распахивается, плач сменяется ужасными рыданиями. По моей коже побежали мурашки, воспоминание ударило меня, как грузовик со льдом.

– Буду через двадцать минут.

Глава 2

Ван

Я справилась за пятнадцать.

Адрес, который дал мне Кайл, привел меня к незастроенному участку к северу от штаба Армии спасения, где я иногда покупала одежду. На верхнем этаже склада находилась комиссионка, где продавался разный старый хлам, а все новое и с бирками хранилось в подвале. Я тут сцапала много чего симпатичного, все в моем фирменном черном цвете, и парковка была хорошая.

Сам район изначально назывался Складским, но потом его переименовали в Северную петлю. В начале двадцатого века он был торговым центром Среднего Запада. Оптовики и складские торговцы открыли магазины там, где железная дорога встречалась с рекой, и торговали сельскохозяйственной техникой, необходимой поселенцам. К 1920-м годам этот район расширился, и теперь тут продавалось и покупалось все, от орехов до ополаскивателя для рта. Северная петля стала свидетелем рождения известных брендов, в том числе пасты «Криметт» и батончика «Милки Вэй», прежде чем район из промышленного стал преимущественно жилым. Большинство старых складов перестроили в здания, по-джентльменски элегантные. Горстка несогласных – например, Армия спасения – бирками приткнулась среди элитных домов.

Мне нравились эти уродливые старые вояки.

По мере того как я приближалась к месту преступления, живописный пейзаж сменился районом, еще не решившим, кем он хочет стать, когда вырастет. Здесь были и заброшенные фабрики, и дома премиум-класса, которым не хватило места в Северной петле, и заброшенные участки. Три полицейские машины и машина «Скорой помощи» сбились в кучку на границе городской черты и дикой природы. В Миннеаполисе это не редкость – величественные особняки у берегов ручья, заросших ежевикой, петляющие тропинки, способные за минуту доставить вас из торгового района в пышный изумрудный лес, сверкающие озера в тени небоскребов. Я провела здесь полжизни, но так и не привыкла к контрастам.

Тут все было как будто не на своем месте.

Я вышла из машины. Летний вечер ласкал, как шелк. Кайл ждал меня на краю полицейской ленты, в добрых шести метрах от офицеров и машины «Скорой помощи», и нервно переминался с ноги на ногу. Единственный мерцающий уличный фонарь освещал его кожу под коротко подстриженными волосами. Белая рубашка на пуговицах и темно-коричневые брюки были все измяты после трудного дня, а золотисто-синий галстук он натянул до того туго, что кожа выпирала над воротником. Ужасное изобретение – галстук. Никакого смысла, кроме неудобства для владельца и радости для садистов. Даже не знаю, сколько жертв убийц были задушены собственным галстуком.

Причина № 478, по которой женщиной быть лучше…

Подойдя к Кайлу, я проглотила липкий солоноватый комок эмоций, страх, смешанный с предвкушением, который я чувствовала каждый раз, выходя на новое место преступления. Трое сотрудников полиции Миннеаполиса, стоявшие возле машины «Скорой помощи», уже бросали на меня подозрительные взгляды и перешептывались.

Я наклонила голову в их сторону.

Когда они поймут, кто я такая, будет только хуже.

– Что ты уже успел выяснить? – спросила я Кайла, подойдя к нему.

– Я рад, что ты здесь, вот что. – Он быстро заморгал, его точеные черты расслабились от облегчения.

До того как устроиться в Бюро, он работал патрульным в Плимуте, тихом северо-западном пригороде. Может быть, это вообще было его первое убийство.

Он хотел что-то сказать, но я выставила ладонь вперед.

– Подожди, я буду записывать. – Я вынула из заднего кармана блокнот, но не смогла найти любимую ручку, писавшую легко, вообще без усилий. Видимо, выпала в приюте. Я ощутила укол вины. Это был подарок детектива Барта Лайвли, моего бывшего напарника. Надеюсь, найду ее, когда вернусь.

– У тебя ручки не найдется?

Кайл протянул мне одноразовую шариковую.

– Спасибо. – Надо будет на днях научить его получать удовольствие от хороших ручек. – Так о чем ты говорил?

– Так вот, этот бомжара…

Я громко кашлянула.

– Прости. Этот человек без определенного места жительства спускался к реке.

– Зачем?

Я внимательно обвела глазами человека, о котором говорил Кайл. Он прислонился к заднему крылу машины «Скорой помощи», одетый слишком многослойно для такой жаркой ночи. Большая часть его волос была заправлена под грязную шапку, две-три пряди торчали наружу, щеки ввалились. Зубов у него то ли было совсем мало, то ли не было вообще. Рядом лежал черный рюкзак, весь в пуговицах и заплатках. Руки бездомного сперва показались мне грязными, но когда они блеснули в свете фонаря, я поняла, что они в крови.

В свежей крови.

– Искал чего-то. Секса, наркотиков, места для сна. – Кайл пожал плечами. – Эй, а чего они его не увозят?

Один из врачей «Скорой помощи» разговаривал с офицерами, другой стоял рядом с раненым, держа бинты, но не прикасаясь к нему. Я опередила ребят из криминалистической лаборатории.

– У нашего свидетеля могут быть доказательства.

Кайл поморщился.

– Отстой быть таким парнем.

Мой взгляд остановился на месте преступления на дальнем краю огороженной стоянки, примерно в пятнадцати метрах от меня. Рядом с ямой, спиной ко мне, стоял мужчина в темно-сером костюме. Я узнала его даже со спины, и от этого осознания моя кровь вскипела.

– Да. – Я взглядом просверливала дыры в затылке мужчины. – Итак, наш свидетель шел к Миссисипи, и что потом?

– Он сказал, что слышал крик.

Мужчина в темно-сером костюме обернулся, и у меня свело желудок, хотя я уже и так поняла, кто это.

Детектив Дэвид Комсток. Меня ожгло осознание того, как я выгляжу. Я постаралась как могла привести себя в порядок, сменив пропотевшую толстовку на чистую черную футболку и пиджак, лежавшие на заднем сиденье. А вот с моими рваными джинсами и видавшими виды «Док Мартенсами», густо покрытыми грязью, было уже ничего не поделать.

– Кто кричал? – спросила я. – Мужчина, женщина, ребенок?

Кайл нахмурился.

– Свидетель сначала подумал, что это маленький ребенок, и поэтому позвал в ответ, но никто не откликнулся. Так что он построил координатную сетку…

– Координатную сетку? – Я вновь перевела взгляд на худого мужчину у машины «Скорой помощи». Его руки дрожали, и, поднося к губам бутылку с водой, он пролил больше, чем выпил. Криминалистам стоило поторопиться. – Он что, раньше работал в органах? Или он бывший военный?

– Военный. – Кайл улыбнулся, но его выражение лица тут же сменилось, когда он увидел мое. – Прости. Так вот, он выстроил сетку и пошел туда, потому что крик, как ему показалось, донесся из леса у реки. Но вскоре стало ясно, что дело не в этом. Он шел оттуда, – мой подопечный указал на яму в центре места преступления, ту самую, над которой завис детектив Комсток. Из нее во все стороны разлеталась грязь, как будто стая собак пыталась раскопать кость динозавра.

Я сглотнула, хотя примерно понимала, что услышу дальше.

– Именно тогда бо… парень без определенного места жительства понял, что земля в этом месте свежее и мягче, чем вокруг. И еще почувствовал запах, запах червей. По его словам, у него с собой не было никаких инструментов, даже ножа.

Я почувствовала, как мои глаза расширились.

– Да, – подтвердил Кайл. – Он начал копать руками. Достаточно взглянуть на них, чтобы понять, как серьезно он подошел к делу. Он не знал, бежать ли ему искать телефон или продолжать бурить эту грязь, но не мог ее там оставить. Тем более когда понял, что там под землей женщина. Похороненная заживо.

Я почувствовала, что отстраняюсь от ситуации. На моей работе по-другому не выживешь.

Кайл провел рукой по лицу, и я услышала царапающий звук трения об щетину.

– Он сказал, в какой-то момент женщина поняла, что он здесь, и закричала громче. Но он копал не с того конца. Он откопал ноги, и когда он это понял, она уже перестала кричать.

Лучше забыть.

– Он сказал, она была еще теплой, – заключил Кайл. – Но было слишком поздно. Слишком, слишком поздно.

Последних слов я почти не расслышала. Я уже была под полицейской лентой, натягивала перчатки и бахилы и направлялась к месту преступления, осторожно пробираясь от машины «Скорой помощи» к яме.

Глава 3

Ван

Когда мы вместе с Бартом Лайвли работали в отделе убийств в полицейском управлении Миннеаполиса, нас называли «командой мечты». Наш легендарный уровень раскрытия преступлений был обусловлен методичными, почти навязчивыми методами расследования Барта и моей непревзойденной интуицией. По крайней мере, так говорили мне в лицо.

А за спиной называли ведьмой. Когда Барта не стало, когда он оказался под землей и его репутация уже больше не могла меня защитить, мою жизнь сделали невыносимой.

В детстве кажется, что, когда ты повзрослеешь, издевательства уже не будут ничего для тебя значить. Но бывают исключения.

Со мной так и вышло. Меня насильно вернули в детство. Я снова стала девочкой со сбитыми коленками, в самодельной одежде, со стрижкой, как у церковного служки. Когда я уже не могла выносить издевательства всего отдела по расследованию убийств и ту душевную боль, которую они мне причиняли, я уволилась.

Это было почти два года назад. У меня не было никакого плана, просто животное желание сбежать.

А дальше произошло нечто невероятное, в духе всякой чепухи типа «прыгни, и крылья сами появятся», какую вышивают крестиком на подушках из магазинов, где продаются по завышенной стене свечи и бокалы с надписями «пришел час выпить»: в Бюро по уголовным делам Миннесоты открылось отделение нераскрытых дел.

И меня туда взяли.

С тех пор я занималась аналитикой, своего рода офисной работой: искала информацию с помощью телефона и компьютера, выясняла факты, писала отчеты. Это не имело ничего общего с убийствами, и я ни капельки не возражала.

Мне нужно было прийти в себя после смерти Барта.

Но как говорится, дьявол рано или поздно потребует свое, и после всех этих месяцев в кресле мне все-таки пришлось выступить на поле боя за Бюро. Какая глупая неудача, что судьба снова свела меня с детективом Дэйвом Комстоком, главарем банды, выжившей меня из полицейского управления. При мысли о предстоящей встрече с ним у меня сводило желудок, но я бы скорее лизнула дерьмо, чем показала ему свою слабость.

Отстегнув фонарик от пояса, я осматривалась, направляясь к месту преступления. Машина «Скорой помощи», должно быть, подъехала прямо к краю места захоронения, прежде чем вернуться туда, где она стояла теперь. Глубокие следы шин могли уничтожить важные отпечатки, но тут уж ничего нельзя было поделать. Если есть хоть какой-то шанс, что жертва жива, врачам надо поторопиться.

Подойдя к этому месту, я вдруг ощутила запах Миссисипи – запах грязи, тины и вонючей рыбы, хотя река находилась в пяти или шести кварталах от меня. Я направила свет на противоположную сторону стоянки и заметила, что кто-то подъезжал оттуда за последние сутки, когда в последний раз шел дождь. Убийца? Ближе к яме повсюду рыхлая грязь – пыльный гравий, песок помельче и глубокая черная земля. Она скрывала отпечатки, но не все. Я различила мужские следы и еще несколько следов поменьше, идущие от того места, где остановился неопознанный автомобиль. Между ямой и местом стоянки машины свалили в кучу обрезные брусья.

Приблизившись, я ощутила тяжесть взгляда Комстока, но зрительного контакта его не удостоила. Я и так знала, что увижу. Волосы, всегда как будто мокрые, и брыли, как у Ричарда Никсона. Костюм, кое-где потертый, но приличный и хорошо подчеркивавший еще довольно подтянутую фигуру.

Пока Барт был жив, Комсток изображал моего приятеля – хлопал меня по спине в баре, как своих ребят, и даже однажды выписал мне похвальную грамоту. Он продвигался по служебной лестнице вместе с Бартом и давал всем понять, что любой напарник Барта – лучший друг Дэйва Комстока. Но с той самой секунды, в которую Барт за ужином и просмотром «NBS: Дата» вдруг свалился с сердечным приступом, Комсток принялся превращать мою жизнь в ад.

Тот факт, что на место преступления вызвали именно его, был приятен, как острый ноготь в глазу. Оставалось надеяться лишь на то, что Комсток, как и Барт, выше всего ставил процедуру. Ему не обязательно должны были нравиться те, с кем он работал.

Еще меня порадовало, что ему до сих пор удавалось держать форму по периметру. Увидев такое место преступления, большинство полицейских рванули бы в первый ряд. За эту историю им в любом баре досталось бы два бесплатных раунда, а то и все три – смотря как ее растянуть.

Над головой светила почти полная луна, заливая все вокруг жутким жидким сиянием. Осторожно, чтобы не испортить следы Комстока, я развернулась на триста шестьдесят градусов, расширив область обзора от непосредственного места преступления до окрестностей. К востоку тянулись последние три метра гравийной площадки, а за ними начиналась изрытая асфальтированная дорога. За дорогой шелестел лес, ведущий вниз к Миссисипи. Машины въезжали с запада, и столбы электропередач указывали на неизбежное развитие событий именно в этом направлении. За ними располагались железнодорожные пути.

К северу лежали заброшенные участки, а в самом конце, где-то на полмили выше, возвышалось темное офисное здание.

В полутора метрах справа от меня, на юге, находился центр места преступления. Участок простирался на двадцать пять метров дальше, за ним следовал еще один пустой участок, окруженный двумя заброшенными фабриками – их разделяла полоска пустого пространства. Кирпичные стены фабрик посерели и осыпались, широкие окна третьего этажа потрескались. Я готова была поспорить, что через год, максимум два, оба изъеденных временем здания обрастут лофтами с видом на центр Миннеаполиса ценой в миллион долларов каждый.

– Детектив Комсток, – обратилась я, наконец направив на него взгляд. Не отрываясь от ямы, он что-то мне хрюкнул.

Больше я была не в силах этого вынести. Я шагнула вперед и увидела то, на что он смотрел.

И лишь с трудом сдержала стон.

В большинстве случаев мертвецы выглядят очень спокойными, такими безмятежными, что кажется, они просто спят. Один парень из полицейского управления по имени Дерек, мой бывший коллега, от которого все старались держаться подальше, собирал негативы гангстеров, убитых в перестрелках. Ему нравилось смотреть на мирные фото погибших жестокой смертью.

Но с этой женщиной все было иначе.

Видимо, она кричала и кричала, пока не умерла.

Она лежала в яме примерно полтора метра глубиной, довольно широкой и длинной. Я присела на корточки, чтобы лучше ее рассмотреть. Изо рта свисала полоска скотча, покрытая кровью и слизью. Глаза на сантиметр вылезли из глазниц.

Ее волосы были светло-каштановыми с серебристыми прядями, но это было не модное окрашивание, а скорее седина, естественная для женщины около пятидесяти лет. На ней были темно-синие брюки и толстовка мандаринового цвета, на груди нарисовано желтое солнце. Руки связали чуть выше локтей, колени стянули вместе. Сильно пахло испражнениями.

Я встала и обвела фонарем следы, уходившие на восток.

– Это ваши?

– Сама-то как думаешь? – резко спросил Комсток.

– Думаю, вы шли по следам «Скорой помощи». – Именно так повел бы себя любой порядочный детектив по расследованию убийств. Я направила луч на связанные колени женщины, а потом вновь перевела на те следы, что поменьше. Либо жертву связали уже после того, как сбросили в яму – что казалось маловероятным, либо на месте происшествия находилась другая женщина или ребенок.

– Как вы думаете, она была в сознании, когда ее закопали? – спросила я. Комсток дернул плечом.

– Это вне моей компетенции. Хотя он, черт бы его побрал, планировал, что она очнется. – Он указал фонариком на кучу досок возле ямы и на выступ сантиметров в пятнадцать, вырытый возле тела жертвы, очерчивающий ее голову и плечи. Я не сразу поняла, для чего нужен был этот выступ. Тот, кто похоронил ее заживо, обложил его досками, чтобы таким образом устроить внутри могилы небольшой контейнер и обеспечить ей достаточно воздуха, чтобы она умирала медленно, продолжая кричать, но понимая, что ее не услышат. Что-то жидкое и горячее разлилось у меня в груди. Я повернулась к доскам.

– Кто откопал ее до конца? Ваши ребята или врачи «Скорой помощи»?

– Он, – ответил Комсток, тыча большим пальцем себе за спину. – Бомж.

Нахмурившись, я оглянулась на мужчину, так и оставшегося возле машины «Скорой помощи».

– Он разрыл всю могилу?

– Да. Мы удивились не меньше тебя. Врачам оставалось только проверить ее пульс. Она была мертва.

– Думаете, он сам ее и похоронил? – я не могла не задать этот вопрос. Какое-то время Комсток молчал, наконец хриплым голосом ответил:

– Я не знаю, но мне кажется, его сильно расстроил тот факт, что он не смог ее спасти. Он постоянно повторял, что если бы сразу понял, где голова, то добрался бы до нее вовремя. Ты видела его ногти? Такие же, как у погибшей.

Комсток направил фонарик на согнутые пальцы женщины, навсегда застывшие у плеч – скотч чуть выше локтей не давал ей поднять руки выше. Концы пальцев, неестественно коротких и тупых, были черно-красными.

– Она содрала их до костей, пытаясь выбраться. – Комсток, как настоящий профессионал, сумел не выдать дрожь. – Удачи тем, кто станет снимать отпечатки.

Какое-то время я смотрела вдаль, потом перевела глаза на Комстока.

– Чьи криминалисты приедут? Ваши или наши?

Он посмотрел мне в глаза – впервые за эту встречу. На похоронах Барта он донимал меня сильнее всех – насмехался, не давал пройти в ванную, чтобы побыть одной и оплакать своего друга. Интересно, подумала я, помнит ли сейчас об этом Комсток. Вид у него был такой, будто ему плохо. Ну и замечательно. Раз уж кому-то должно быть плохо, пусть это будут такие люди, как Комсток.

– Ваши, – ответил он, вновь взглянув на жертву. Я так и думала, и это вызвало у меня большой вопрос.

– Зачем же вы тогда позвонили в Бюро?

Глава 4

Ван

В 1920-х годах бандиты из Чикаго Джон Диллинджер, Аль Капоне и Малыш Нельсон решили, что север Сент-Пола станет для них частным курортом. Местные офицеры были плохо подготовлены к борьбе с их преступной деятельностью, так что законодательный орган штата предложил создать отдельное агентство, не имевшее собственной юрисдикции и нужное только для того, чтобы оказывать помощь правоохранительным органам по всему штату по их запросу.

Так появилось Бюро по уголовным делам. Оно начинало с малого – с мобильной резервной группы. В тридцатые годы к нему добавилось статистическое подразделение, которое занималось отслеживанием преступности и криминальных моделей и более эффективно на них реагировало. В сорок седьмом Бюро построило первую в регионе лабораторию судебно-медицинской экспертизы. Она стала одной из лучших лабораторий в стране, известной своей обработкой мест преступлений и анализом улик. С тех пор Бюро не только привлекло еще больше агентов и открыло еще больше местных отделений, но и создало несколько оперативных групп и основало один из первых специализированных отделов по нераскрытым делам в стране, пусть даже небольшой.

– Я сделаю все возможное, чтобы закрепить за вами должность, – пообещал Эд Чендлер, заместитель суперинтенданта следственных служб, предложив мне эту работу. – Главное, не паникуйте и не забывайте дружить с местными правоохранительными органами. Агенты Бюро – как нечисть, их нужно вызывать.

Нас вызвал детектив Дэйв Комсток. И поскольку он работал в наиболее оснащенном полицейском управлении штата, я не могла не задаться вопросом: почему?

В ответ он наклонился и изящно, как канапе на чаепитии, подхватил с земли полиэтиленовый пакет для улик. Видимо, он не убрал его в сумку, потому что там находилась какая-то важная жидкость, которую он боялся размазать или нагреть. Фонариком он подсветил пакет снизу. Я наклонилась вперед.

Внутри лежало ювелирное украшение. Латунная цепочка, самая дешевая, от времени ставшая зеленовато-коричневой, и подвеска. Я моргнула. Это была половинка эмалированного сердца с искусственно зазубренным краем посередине. Каждая американская школьница хотя бы месяц или два в своей жизни носила такое с лучшей подругой пополам. Те, кто посентиментальнее, потом хранят свою половинку в коробке вместе с валентинками и счастливыми билетиками, пока новое поколение после смерти романтика не выбросит его сокровища.

Но у этой подвески было кое-что интересное: два блестящих камешка в правом верхнем углу. Стразы, конечно. Сама половинка была ярко-красной, как помидор черри, и засохшая кровь усиливала цвет. Комсток повернул пакет, чтобы я могла увидеть обратную сторону подвески. На ней что-то было выгравировано – кажется, инициалы и еще какое-то слово, которое я под слоем крови не могла разобрать.

– Что там написано? – спросила я.

– Не знаю. – Он с прищуром посмотрел на меня. – Ты сама-то не узнаешь?

Я покачала головой.

– Серьезно не знаешь, что это за подвеска? – продолжал он тем притворно-недоверчивым тоном, который хорошо освоил за то время, что я проработала в полицейском управлении. Мне внезапно захотелось его ударить. Я ничего не ответила.

Он так долго на меня таращился, что я подумала – вдруг он и вправду не может в это поверить?

– Нет.

– Неужели ты не в курсе дела о Похищенных? Это самое известное дело в Миннесоте, не считая дела о ребенке Линдбергов[1]. – Он закатил глаза. – Не говори мне, что впервые о нем слышишь.

Если он и заметил, что мои руки сжались в кулаки, то ничего не сказал.

– Это произошло в 1980 году в Лич-Лейке, примерно в пятнадцати милях к северо-западу отсюда. – Он по-прежнему держал пакет в руке, направив на него фонарик. Кровь, покрывшая подвеску, была черной или рубиновой, в зависимости от того, как на нее падал свет. – В то время я патрулировал город. Три маленькие девочки, две сестры и подруга, ушли в лес. Вернулась только одна. Я понимаю, ты тогда даже еще не родилась, но уж материалы-то могла бы изучить?

Я не стала ему ничего объяснять, но если бы я стала что-то ему объяснять, я бы сказала, что в файлах Бюро больше трехсот нераскрытых дел, а я не так уж и долго пробыла в команде. Занятие аналитикой подразумевало работу над тем, что поручал мне Чендлер, то есть в основном построение временных рамок и тщательное изучение старых файлов в поисках чего-то, что упустили следователи. Как любил говорить Чендлер, ответ почти всегда находится в файле. Вот почему при словах «глухое дело» полицейские всегда ощетиниваются, пусть даже они сами нас вызывают. Все хотят справедливости, но мало кто – за свой счет. Комсток принял мое молчание за то, за что он его принял.

– Девочка, которая вернулась из леса, – продолжал он, – неделями молчала, как монахиня. Никаких травм она не получила, не считая того, что сожгла ноги. Тротуар был настолько горячим, что его куски пришлось вырезать из ее ступней. Женщина, которая ее обнаружила, сказала, что от девочки пахло тушеной свининой, но она этого не замечала. Просто смотрела прямо перед собой, будто из нее вытрясли всю душу.

Перестать ощущать свое тело – обычная реакция на травму, но чтобы не чувствовать, как горят твои ноги? Мое сердце сжалось при мысли о том, что видел этот бедный ребенок.

– Вскоре, само собой, весь штат знал, как выглядели эти три девочки и как они в тот день были одеты. Несколько недель только это и крутили по всем каналам и печатали во всех газетах. На двух девочках, той, что вернулась, и на ее подруге были точно такие же подвески – со стразами спереди и гравировкой сзади.

– И у какой из них была эта половинка сердца?

Мы оба обернулись, услышав грохот приближающейся машины, черного седана агента Гарри Стейнбека, легендарного судебно-медицинского эксперта. Он был до того туго пристегнут, что удивительно, как не вышел из машины вместе с креслом. Я была готова к тому, что он – опытный специалист. Я не была готова к тому, что меня бросит в жар.

– Надеюсь, этот парень нам все и расскажет, – кивнул Комсток в его сторону.

Глава 5

Ван

Гарри двинулся нам навстречу с таким видом, будто заглянул на званый обед в стиле пятидесятых по дороге домой с работы в рекламном агентстве. Его коричневые модельные оксфорды были идеально начищены, брюки идеально отглажены, льняная рубашка идеальна для такой душной погоды. Довершали образ соломенная федора и портфель из кожи того же цвета, что и его туфли и ремень.

Однажды он сказал мне, что у него всегда наготове – и дома, и на работе – полный комплект одежды на случай таких вот звонков в нерабочее время. Это ужасно, подчеркнул он, что мужчинам, женщинам, а иногда даже детям приходится переживать нечто настолько шокирующее. Он ничем не мог помочь жертвам и их семьям, но из уважения к ним старался выглядеть как можно лучше. Они, конечно, не обращали внимания на его безупречный внешний вид, но это имело значение для него самого и, возможно, других офицеров.

Мы с ним встретились у машины «Скорой помощи», Кайл вскоре подошел к нам.

– Очевидная вивисепультура? – поинтересовался Гарри. Мои брови удивленно взлетели вверх. Гарри был старше меня всего лет на семь или восемь, но выражался как древний старик.

– Если ты имеешь в виду погребение заживо, то да. Жертва – женщина, на вид примерно лет пятидесяти.

Гарри изо всех сил старался смотреть мне в глаза, а не на дыры на моих черных джинсах. Я подавила желание рассказать ему, где я была, когда мне позвонили, чтобы дать ему понять, что я появилась здесь не по своей воле. Я как могла старалась уморить голодом мысли, что подумают люди о том, как я выгляжу. Не хватало только разрешать Гарри их подкармливать.

– Есть какая-нибудь идентифицирующая информация? – спросил он.

Я покачала головой и указала на свидетеля, который до сих пор был возле машины «Скорой помощи». Когда мы подошли, он поднял голову, но тут же опустил. От него резко пахло кислятиной.

– Это мистер Шоу. Он обнаружил жертву, – я откашлялась, – и сделал все возможное, чтобы ее спасти.

Подбородок мистера Шоу задрожал, глаза сверкнули, как драгоценные камни. Его многочисленные рубашки – я насчитала четыре – видимо, изначально были разных цветов, но со временем стали одного – грязно-коричневого.

– Этого оказалось мало, – добавил он.

– Я агент Стейнбек, – представился Гарри, снимая шляпу. Он хотел пожать мистеру Шоу руку, но, заметив его окровавленные пальцы, отказался от этой идеи. – Вам нужна медицинская помощь.

– Не хочу, – отказался мистер Шоу. Его возраст трудно было определить, потому что его лицо перекосило от боли. Шестьдесят? Семьдесят?

Гарри обвел глазами стоянку.

– Сколько людей было на месте происшествия?

– Только детектив Комсток, – ответила я и тут же задалась вопросом, поладят ли они с Гарри. – Тот тип, что стоит у ямы. Он клянется, что трое прибывших на место офицеров не присутствовали на месте происшествия, так что остается только констатировать смерть и присутствие мистера Шоу.

В поле зрения появился фургон Бюро. Команда Гарри приехала на место преступления. Пока фургон парковался, Гарри сосредоточил все свое внимание на мне.

– Ты видела жертву?

Этот вопрос он задал чисто из вежливости. Он видел, как я возвращалась с места преступления.

– Видела, – ответила я, массируя лоб. Вчерашний кошмар лишил меня сна, а от сегодняшнего зрелища перехватило дыхание. И все же мне было приятно видеть Гарри. Мы с ним вместе работали над делом о Чайной убийце, которое привело нас в Коста-Рику.

Я не сомневалась, что Гарри – хороший агент. Самый лучший.

– Ладно, – сказал он, когда его команда выбралась из фургона и принялась разгружать оборудование. – Расскажите подробнее, что именно произошло. – Он переключил внимание на Кайла. – Агент Камински, пожалуйста, попросите офицеров помочь моей команде установить освещение по периметру. Я буду рассматривать территорию на протяжении сорока пяти метров в обе стороны от захоронения как главное место преступления.

– Ясно, – произнес Кайл и отошел в сторону. У меня возникло ощущение, что он сам хотел отдавать распоряжения, но надо отдать ему должное, он подошел к полицейским, стоявшим с другой стороны машины «Скорой помощи», что-то тихо сказал им и указал на нас с Гарри. Две женщины-офицера открыто любовались Гарри, и я не могла их винить – на то он и красавчик.

Он обвел одобрительным взглядом мои перчатки и бахилы.

– Прежде чем мы отправимся на место происшествия, не могла бы ты помочь мне собрать улики у мистера Шоу и убедить его перевязать раны?

Я кивнула, сжав губы в тонкую линию.

Глава 6

Ван

– Нам не нужно ждать ордера на обыск? – спросил Гарри, оценивая расстояние, отделявшее нас от места преступления. Пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить мистера Шоу поехать в больницу. Он считал, что не заслуживает заботы, особенно после того, как «позволил ей умереть». И только когда я сказала, что нам будет легче собрать доказательства, если не придется беспокоиться еще и о нем, он наконец согласился.

Я покачала головой.

– А ордера и нет. Комсток говорит, что эта территория в собственности города.

– Ты знаешь детектива Комстока.

Его слова прозвучали не как вопрос, а как утверждение. Учитывая, сколько я проработала в полиции Миннеаполиса, это нужно было уточнить, чтобы себя обезопасить. Я поняла и то, что он на самом деле хочет выяснить: во что он, собственно, ввязывается.

– Мы вместе работали в отделе убийств, – сообщила я. – Он дружил с моим бывшим напарником.

Гарри чуть приподнял брови:

– А с тобой у него хорошие отношения?

– Не-а.

Губы Гарри дернулись.

– Он думает, что это убийство связано с Похищенными. Ты слышал об этом деле?

– Да. – Лицо Гарри резко посерьезнело еще больше. – Почему он думает, что они связаны?

Я рассказала ему о цепочке с подвеской в виде половинки сердца и о месте преступления. Когда я договорила, уже включились дуговые лампы и место преступления осветилось, как съемочная площадка. Территорию оградили по периметру.

К нам подошли агенты Бюро Дипти Сингх и Джонна Льюис, а вслед за ними – Кайл. Все сотрудники Бюро были отлично обученными судебно-медицинскими экспертами, но Гарри всегда выбирал именно Дипти, талантливого фотографа, и Джонну, настоящего гения по части поиска улик.

– Какой у нас план? – поинтересовалась Дипти. На свету ее черные волосы казались почти синими. Она осматривала местность, несомненно, оценивая ракурсы. В Бюро она пришла пять лет назад, сразу после университета Миннесоты, и была в курсе всех полевых цифровых технологий.

– Мы идем по тропе. – Гарри указал на мои следы.

– Мы уверены, что там не свалка трупов? – уточнила Джонна, брюнетка лет пятидесяти, известная своим крепким желудком. Мне рассказывали, что при виде трупа недельной давности, в летнюю жару плававшего в болоте, она даже носа не сморщила. Сегодня на ней были белое защитное снаряжение и сетка для волос.

– Насколько это возможно, – пожала плечами я. – Мистер Шоу сказал, что она кричала, когда он пытался ее выкопать. Он не смог найти пульс, но когда он наконец до нее добрался, она была еще теплой. Нам придется дождаться вскрытия, чтобы подтвердить время смерти, но я почти не сомневаюсь, что речь об убийстве.

Дипти вздрогнула, натягивая вторую пару перчаток. Она была в джинсовом комбинезоне, сшитом на заказ.

– Подумать только, похоронили заживо. А я уже думала, что видела все.

– Будем придерживаться обычных правил. – Гарии уже переоделся в защитный костюм, федору сменил на капюшон. – Первым делом мне нужно видео, как закончите с ним, займитесь фотографиями. Мы с Джонной просканируем видимые и скрытые улики, а потом, когда фото будут готовы, мы все вместе постараемся собрать все то, что могло быть утеряно, и изучим руки жертвы. – Он выпрямился и продолжал: – Агент Камински, я бы хотел, чтобы вы вместе с офицерами осмотрели территорию за пределами полицейской ленты. Евангелина, не могла бы ты представить меня детективу Комстоку?

Я не люблю, когда меня называют полным именем, но я уже не надеялась, что он когда-нибудь станет называть меня Ван. Зато он попросил их познакомить именно меня. Это должно было дать полиции Миннеаполиса понять, что он подчиняется мне как первому агенту Бюро на месте происшествия. Такие тонкости впоследствии имеют большое значение.

Дорога к месту захоронения была медленной, мы с Гарри шли след в след, ступая осторожно, как танцоры. Комсток по-прежнему стоял там, где я его оставила.

– Детектив Комсток, – обратилась к нему я, когда мы добрались до места происшествия, – это агент Стейнбек. Стейнбек – Комсток.

Они оба кивнули друг другу, и Гарри присел рядом с ямой. Я уже второй раз увидела жертву, но мне стало точно так же жутко. За десять лет работы я ни разу не видела лица, настолько перекошенного ужасом. Я попыталась представить, какими стали ее последние двадцать четыре часа. Она просто радовалась жизни, работала с девяти до пяти, растила детей, оплачивала счета, пока однажды ее не похитил маньяк на парковке у продуктового магазина? Или ее дни были полны страданий, она мучилась в заточении в собственном доме, а смерть стала для нее жестоким крещендо?

– Медицинские работники «Скорой помощи» не обнаружили в ее карманах никаких документов, удостоверяющих личность, – повторила я слова Комстока. – Следы, о которых я говорила, находятся сразу же за следами врачей. – Я направила фонарик на упомянутое место, и его луч тут же поглотился светом дуговых фонарей.

– А это что такое? – резко вставая, спросил Гарри.

– Что? – Детектив Комсток отшатнулся от могилы.

Гарри вздрогнул:

– Прошу вас, никуда пока не уходите. Сначала нужно как следует изучить этот участок.

Детектив Комсток нахмурился, но остался на месте.

– Я имею в виду вот что, – пояснил Гарри.

Я медленно приблизилась к тому месту, на которое он указывал, и наклонилась. Гарри последовал моему примеру. Примерно в полутора метрах следы врачей заканчивались, и значит, мы не могли двигаться дальше, не испортив место преступления. Тем не менее мы были достаточно близко, чтобы разглядеть четыре углубления размером с монету в пятьдесят центов, равноудаленных друг от друга. Мой желудок резко свело.

– Стул, – сказала я.

– Какого черта здесь вообще стоял стул? – воскликнул Комсток. Мы с Гарри переглянулись.

– Он заставил ее смотреть, как роет ей могилу, – ответила я.

Глава 7

Ван

Во время первого совместного дела нас с Гарри отправили в Коста-Рику, чтобы мы там следили за предполагаемой Чайной убийцей, обвиняемой в отравлении трех педофилов, один из которых был ее мужем. Так ее прозвали в прессе, потому что все трое мужчин выпили этиленгликоль, хотя чаем запил его только один ее муж. Изначально полиция посчитала все это тремя не связанными друг с другом суицидами.

Нам с Гарри поручено было следить, чтобы Чайная убийца и ее дочь не скрылись до тех пор, пока не будут обработаны все улики. Иными словами, мы были при них сиделками двадцать четыре на семь. В конце концов мы ее отпустили, потому что, хотя все трое мужчин приняли один и тот же яд и у всех троих не хватало пряди волос над правым ухом, доказательств того, что это тройное убийство, недоставало. Дело закрыли.

Вот только Гарри не мог смириться с теми прядями волос – их срезали слишком одинаково, чтобы это могло быть простым совпадением. Что касается меня, я не сомневалась, что это тройное убийство, как не сомневалась и в том, что мир без этих уродов стал только лучше. Если бы Барт был жив, всего этого никогда бы не случилось. Мы с ним поймали бы педофилов и отправили за решетку.

Но Барта больше нет. Самым близким мне по духу теперь стал Гарри, полная моя противоположность – и не только в том, как мы ведем дела. Гарри – модник, он здорово смахивает на Майкла Фассбендера в «Людях Икс», только стройнее и всегда гладко выбрит. Иногда мне кажется, что его кожа сама не допустит, чтобы на ней росла щетина – вот до чего он идеален. Мне кажется, ему где-то около сорока, но на его лице нет ни морщинки, ни единой складки под льдисто-голубыми глазами.

Это меня беспокоит.

Я слышала о нем еще до того, как меня взяли в Бюро. О том, как он обрабатывал место преступления, ходили легенды. Много говорили и о том, что он руководил своей полевой командой, как главный дирижер, ведущий оркестр.

Большинство судебно-медицинских экспертов его уровня квалификации оставались в стороне. Сумасшедший график – вот этот конкретный участок мы никак не смогли бы обработать до восхода солнца – и неопределенные условия. Но Гарри смог справиться со всеми обстоятельствами и прийти сюда, и я была этому рада, потому что все яркие истории о его волшебных талантах судмедэксперта оказались правдой. Он быстро убедился, что отпечатки обуви, шин и, как мы предположили, стула были пластиковыми, то есть четкими и трехмерными, и поэтому их легко можно было снять.

На случай, если мы найдем на месте происшествия что-то, что принесли из другого места, были взяты образцы почвы. Джонна собрала четыре волоса: три длинных и седых – по всей видимости, волоса жертвы, и еще один, короткий и каштановый. Гарри, внимательно изучая руки погибшей, попутно выяснял у Комстока, где он нашел подвеску. Комсток делал собственные заметки, записывал предварительные выводы криминалистической группы и, по всей видимости, свои мысли по этому делу да и в целом держался подальше от команды Бюро.

До того, как Гарри задал ему вопрос.

– Возле ее плеча. – Комсток указал туда, где лежала навсегда скрюченная окровавленная правая рука жертвы.

Я осматривала полоску скотча, стянувшую руки погибшей, и пыталась понять, как давно и каким образом она была наклеена, но мое внимание привлекла сдержанность в голосе Комстока. Она встревожила и Гарри – это было понятно по положению его плеч.

– Подвеска была на ней? – спросил Гарри, на время оторвавшись от своего занятия.

Комсток потер лицо обеими руками, как будто умывался. Рассвет уже раскрасил небо. Мы слишком затянули с делом, и прибытие прессы стало лишь вопросом времени. Я знала, что Камински и другие офицеры сделают все возможное, чтобы держать журналистов на расстоянии, но настолько жуткое убийство, возможно, связанное с печально известным похищением детей? Эта история обожгла город, как кипящее масло.

– Нет, – сказал Комсток. – Украшение лежало рядом. Как я уже сказал, возле ее плеча.

Гарри моргнул, и я подумала – может быть, это означает, что он злится. Вряд ли он не задался вопросом, которым задалась я: почему, черт возьми, Комсток переместил улику.

– На что больше было похоже? – продолжал спрашивать Гарри. – Что она сняла украшение с себя, сорвала с кого-то другого или что его бросили в яму вслед за жертвой?

Зачем вы переместили улику до того, как ее сфотографировали?

Именно это я услышала в его словах, и Комсток, по всей видимости, тоже.

– Очевидно, она держала его в руках. – Комсток был раздражен. – Оно ведь лежало рядом.

Гарри приподнял бровь, но больше ничем себя не выдал.

В отличие от меня.

Я сохранила информацию в том файле моей памяти, который был помечен как «Комсток». При изучении материалов дела об убийстве украл ключевую деталь прямо с места происшествия. По соседству с этой информацией уже находилась другая: патрулировал город неподалеку от Лич-Лейка, когда исчезли Похищенные.

Я собиралась задать Комстоку несколько дополнительных вопросов, когда что-то мелькнуло позади него, в щели между двумя заброшенными фабриками. Я с трудом поднялась, невзирая на протесты коленей.

Сперва мне показалось, что это вспышка фотоаппарата, но я сразу же отбросила эту мысль. Пространство между зданиями в ширину было максимум сантиметров пятнадцать. Ни один человек не смог бы туда протиснуться. Может быть, это свет отразился от улик, например, наспех спрятанной лопаты? Вот только вспышка была на уровне моей талии. Да и какой источник света мог вызвать отражение?

Видимо, мне показалось.

Мои нервы были на пределе возможностей.

– Я сейчас.

Я направилась к зданиям, сунула блокнот и ручку в карман пиджака и согнула пальцы. Я сделала так много заметок, что у меня свело руки. Впервые с тех пор, как приехала сюда, я остро осознала, что у меня нет при себе огнестрельного оружия. Что такого могло мелькнуть между этими зданиями, чтобы мне захотелось иметь при себе оружие?

Я расправила спину, пытаясь избавиться от неприятного чувства, которое поселилось во мне. Сказала себе, что я в пределах видимости трех полицейских, одного детектива и четырех агентов.

Я в безопасности.

Я дошла до края места преступления. От фабрик меня отделял второй пустой участок чуть меньше ста метров шириной. Быстро пробежавшись по нему, я могла бы выяснить, что же видела, но внезапно мне не захотелось приближаться ни на сантиметр.

– Ван! – крикнул Кайл. – Они идут.

Чувствуя, как колотится сердце, я повернулась, благодарная, что меня отвлекли.

– Что там такое? – крикнула я в ответ, не обращая внимания на взгляд Гарри, не любящего громких звуков.

– Пресса, – сообщил Кайл.

Удивительно, что они появились только теперь.

Гарри замахал руками, и жертву тут же огородили защитными экранами. Мы почти обработали место происшествия. Все, что оставалось, – это запросить фотографии обуви присутствующих офицеров. Обувь врачей «Скорой помощи» Гарри уже сфотографировал. После этого нам нужно было ехать в Бюро и подавать предварительные документы, а потом агенты Камински, Сингх и Льюис могли отправляться домой, где их ждал заслуженный отдых.

Я еще раз осмотрела щель между зданиями, перевела взгляд на место происшествия.

Я знала, что мне делать дальше. Размяв шею у основания, я вернулась к работе.

Между зданиями ничего не было. Это все игра моего усталого разума.

Но…

шшш

слишком близко это плохо

так быть не должно

Он метнулся в свое укрытие. Она не могла его видеть, эта блондинка в рваных штанах. Ее машина была до того забита мусором, что когда она открыла дверь, посыпались обертки.

Она не могла.

Она была слишком далеко, а он – слишком глубоко в расщелине. Его кожа все еще горела там, где ее поцарапал кирпич.

Он видел это в «Байках из склепа». Похоронить кого-то заживо, вот это да.

Он украл комикс – № 28 в серии – у Олли Литца еще в шестом классе. Вытащил из шкафчика Олли, когда никто не видел, и засунул в свою сумку.

Он сделал это, потому что Олли любил комиксы, а он ненавидел Олли.

Весь день сумка обжигала его огнем. Ему казалось, все видят, что там лежит.

Ему казалось, комикс сияет, как криптонит. Но каким-то невероятным чудом никто ничего не заметил.

Чудо продолжилось и за пределами школы.

Когда он вернулся домой, мать сидела перед телевизором и смотрела «Вирджинца». Она любила вестерны.

– Тихо. – Она даже не взглянула на него и бросила сигарету на жестяной поднос, опустевший после обеда перед телевизором. Она всегда это говорила, когда он приходил домой.

– Хорошо. – Он чувствовал, как в груди разливается горячая радость.

Она не поняла, что ее сын – вор.

Ха-ха!

Он поспешил в свою комнату. Раскрыл комикс, с удовольствием ощутив, как страх становится силой, нет, ощущением собственной власти. Он всех обманул. Это головокружительное ощущение слилось с яркостью комиксов, рисунков и слов, забавлявших его, удивлявших, дававших почувствовать, что он не такой уж и урод. «Манекен чревовещателя» оказался историей о человеке, у которого из запястья росла голова. «Банальная история» – о магии вуду, обращающей старение вспять. «Муравьи в трансе» – о сексе и зомби.

Но круче всего была байка с обложки – «Сделка со смертью»! Мужчина в костюме, очень похожий на Олли Литца, только взрослого, закопанный живьем на двухметровую глубину, кричал и скреб гроб изнутри, но никто не слышал.

Эта история навсегда ему запомнилась.

Он листал эти страницы так много раз, что они стали мягкими, как замша.

И теперь он увидел, как этот комикс воплотился.

Увидел, как бомж пытался выкопать женщину, а потом подъехала машина «Скорой помощи» и за ней – полицейские машины. А потом эта грязнуля. Она показалась ему совсем юной, ее волосы – такими красивыми. Она была похожа на ангела.

На его первую любовь, Лотти.

Его сердце билось о ребра, когда он смотрел на нее.

Прибыв на место происшествия, офицеры сразу же принялись за дело. Осматривали территорию, суетились, как насекомые. Наблюдать за ними было интересно, но неряху он ни на миг не упускал из вида. Еще бы, с такими-то волосами!

И вдруг, совершенно неожиданно, словно услышав его мысли, она посмотрела в его сторону.

Вся команда торчала там уже несколько часов, и никто ни разу не заглянул между двумя заброшенными фабриками. Да и с чего бы? Но когда она направилась к нему, он ахнул. Расправил плечи, чтобы забраться еще глубже в тесную расщелину. Представил, как отодвинется еще дальше, не сможет выбраться и проторчит там до тех пор, пока от него не останется только скелет, который еще больше запутает дело.

Когда она подошла ближе, его сердце сжалось так, что кровь прилила к ушам, сдавленным кирпичами. На миг возникла нелепая мысль – вдруг, если он закроет глаза, она его не увидит? Позади него не было выхода, даже если ему удалось бы пролезть глубже, но ему инстинктивно хотелось попробовать. Одну руку свело судорогой, и он услышал звук ее трения о неумолимую стену. У него перехватило дыхание. Ему показалось, что он чувствует вкус крови.

Он читал о человеке, который занимался спелеологией в узкой, извилистой системе пещер Натти-Патти в штате Юта. Этот человек свернул не туда и оказался в ловушке вверх тормашками. Больше суток спасатели пытались его освободить, дошли даже до того, что обвязали ему ноги веревкой. Но он застрял так плотно, что в конце концов они сдались.

Какой болван, думал он, читая эту историю. Как можно не выбраться оттуда, куда сам залез? Но в этот момент он понял как, и паника сдавила ему горло. Он поднял глаза в поисках выхода, и услышал, как Черный человек зовет блондинку. «Ван!» – кричал Черный человек.

Она в последний раз взглянула на него – дерзко, совсем как Лотти, – и вернулась на место преступления.

Он обожал дерзких девчонок.

Глава 8

Ван

Я вздрогнула и проснулась, сидя за столом, вся в ледяном поту, задыхаясь. Кислотно-лимонный солнечный свет прорезал жалюзи. Я глубоко вдохнула и попыталась осознать реальность. Итак, я сидела в скрипящем кресле за металлическим столом на пять сантиметров повыше, в своем маленьком кабинете три на три метра. Мои вещи – пиджаки, блокноты для заметок, обертки, которые я не успела выбросить, – были сложены на потертом диване и пластиковом стуле напротив, и это окончательно убедило меня, что я не в общежитии на ферме. Все, что я видела, было моим.

Файлы об исчезновении Лили Ларсен и Эмбер Кайнд – так называемых Похищенных – были оцифрованы и открыты на моем компьютере. Бумажные отчеты лежали на столе. Вернувшись в Бюро, я кратко набросала описание места преступления, прежде чем начать собирать все возможные данные по нераскрытому делу.

Полицейский отчет за 1980 год оказался скудным, но с тех пор поступили сотни сведений о биографиях девочек, обвинений в адрес родственников и друзей, теорий о похищении бедняжек инопланетянами и о спонсируемой правительством торговле людьми в целях сексуальной эксплуатации. Несмотря на всю эту информацию, хронология исчезновения девочек была установлена лишь один раз: в ходе предварительного следствия.

С тех пор техника и технологии кардинально изменились. Я жаждала узнать как можно больше о нераскрытом деле Похищенных, и дело было не только в моем назначении старшим следователем по вчерашнему убийству, которое, возможно, имело к ним отношение. Не в том, что весь последний год я провела, спрятавшись за этим столом, и пришло наконец время из-за него выбраться. Даже не в том, что речь шла о детях, о трех невинных девочках, детство которых разрушили.

Я впилась в это дело, потому что увидела фотографии ног Ру Ларсен – девочки, которая вернулась из леса.

Я обнаружила их в оригинальном отчете полиции Лич-Лейка – четыре ужасающих полароидных снимка. Ее ступни выглядели так, будто их поджарили на гриле: верхний слой кожи сгорел, плоть под ним потемнела. При виде этих фото меня разобрало такое зло, что пришлось закрыть глаза и считать от пятидесяти в обратном порядке.

Я найду тех, кто сотворил с ней такое.

Я заставлю их за это заплатить.

Но сперва следовало добиться того, чтобы разбирательство поручили мне.

Поскольку вчера вечером на место происшествия приехала именно я, были хорошие шансы, что Чендлер мне и отдаст это дело, но не стоило слишком уж рассчитывать на удачу. Я собиралась написать лучшее ходатайство о нераскрытом деле, которое сержанту доводилось читать. Я собрала всю возможную информацию и как раз собиралась приняться за новый отчет, когда на меня навалился сон. Не следовало надеяться, что я смогу проработать весь день, когда я была до смерти измотана. Последний раз я видела собственную кровать тридцать с лишним часов назад. Иногда, если я так уставала, я могла спокойно спать, плавать в сладости чистого покоя, а не мучиться осознанными сновидениями, которые преследовали меня с самого детства, проведенного на ферме Фрэнка.

Сегодня был не тот случай.

Едва моя голова плюхнулась на стол, он меня и настиг. Тот же кошмар, который приснился мне в прошлый раз, тот, который я вспоминала вчера вечером, гуляя с Макгаффином по приюту для животных. Только на этот раз я увидела глаза женщины в малиновом брючном костюме. Глубокие и черные, они казались двумя ловушками на ничего не выражавшем лице. Она спускалась в тот же подвал того же заброшенного двухэтажного дома, но теперь там сильнее воняло мочой и страхом. Осознанное сновидение становилось четче. Я увидела три двери, руки колотили по одной из них, мизинцы не оставляли даже следов, бесплодно царапая дерево. Женщина остановилась перед первой дверью. Звуки – хныканье, мольбы – прекратились, кто-то внутри выжидал. Она достала латунное кольцо для ключей размером с пластину и открыла дверь.

Я стояла позади нее, не в силах отвести взгляд, и ощущала странную тягу, которая была сильнее меня. Пыталась кричать, но не могла издать ни звука. Если бы не люди, которые смеялись сейчас за дверью моего кабинета, я увидела бы то, что видеть было невыносимо. Я согласна была на убийство, только бы это зрелище никогда больше не возвращалось.

Я глубоко и судорожно вдохнула и выдохнула несколько раз, обвела глазами родной кабинет: диван, стул, шкафы для документов, письменный стол. Хотя я так и не смогла привыкнуть к осознанным сновидениям, по крайней мере, теперь мне перестало казаться, будто я схожу с ума. Я решила, что это следствие животных инстинктов, своего рода усиленное шестое чувство, с которым все мы сталкивались. Вспыхнувшее в памяти имя давнего знакомого аккурат перед тем, как он позвонит. Сон о парне, с которым вы познакомились на вечеринке десять лет назад, накануне того, как вы столкнетесь в метро. Внутренний голос, советующий вам ехать на встречу выпускников другим маршрутом, незадолго до того, как вы узнаете, что на дороге, которую вы выбрали сначала, произошла ужасная авария. Инстинкты выживания и все такое.

Единственная разница заключалась в том, что мой инстинкт закалился еще в детстве, которое я провела на ферме Фрэнка.

Если вы из Миннесоты, вы наверняка слышали о Фрэнке. Его органические джемы, желе, соленья и домашний хлеб продавались на фермерских рынках еще до того, как они стали такими пафосными, как теперь. Его улыбчивая физиономия украшала все этикетки этих баночек, а глаза под соломенной шляпой казались обманчиво добрыми. Фрэнк во многом был хорош, но в чем по-настоящему преуспел, так это в маркетинге. Наше знаменитое сливовое желе, сверкавшее, как фиолетовый драгоценный камень на солнце, сперва появилось в местных магазинах, а потом уже стало известно всему Среднему Западу.

А еще немного погодя Фрэнка заковали в наручники.

Он вел довольно компрометирующий образ жизни и, к несчастью для него, не платил налогов. По этой причине он и попал за решетку. Слухи о том, что он делал с женщинами и детьми, работавшими на его ферме, не вызывали такого интереса, как попытки обмануть правительство.

Лучше забыть.

Я потерла лицо и вернулась к работе.

* * *

– А я думал, женщины многозадачны, – заметил Кайл, просунув голову в дверь. Вид у него был свежий и отдохнувший.

– Что?

Очнувшись от дневного кошмара, следующие три часа я потратила на то, чтобы заполнить необходимые Чендлеру формы, в том числе подробно, насколько было возможно, описав хронологию событий 1980 года в рамках моего запроса возглавить нераскрытое дело о Похищенных. Согласно первоначальному отчету восьмилетняя Эмбер Кайнд и сестры Ру и Лили Ларсен восьми и пяти лет покинули дом Эмбер в половине двенадцатого утра третьего июля 1980 года. Они собирались поплавать в Призрачном ручье. Но им не удалось.

Ру нашла женщина по имени Кэрол Джонсон. Миссис Джонсон жила через три дома от семьи Кайнд и направлялась к своему почтовому ящику, когда заметила девочку со скомканным коричневым мешком в руках, застывшую посреди улицы. Позже она узнала, что в сумке лежал обед для пикника: два сэндвича, два пакетика чипсов, две банки газировки и одно красное яблоко.

Миссис Джонсон попыталась выяснить у девочки, все ли с ней в порядке. Когда полицейские спросили, почему у нее возникли сомнения, миссис Джонсон затруднилась ответить. По ее словам, сначала она подумала, что Ру просто ждет своих друзей. Конечно, было странно, что она стояла, не шевелясь, но в общем и целом она выглядела как нормальный ребенок. Длинные каштановые волосы под повязкой. Футболка «Доктор Пеппер» и ярко-оранжевый купальник, выглядывающий из-за воротника. Потертые белые шорты. Ободранная коленка.

И босые ноги.

Именно это обеспокоило миссис Джонсон так сильно, что ее сердце заколотилось, как уличный продавец колотится в дверь. Солнце нещадно жгло, асфальт был до того горячий, что ступни запросто могли к нему прилипнуть, а на девочке не было даже шлепанцев. Миссис Джонсон подбежала к ней и вновь спросила, в порядке ли она.

Увидев наконец лицо Ру, миссис Джонсон, по ее словам, едва не обмочилась. Она никогда не видела таких пустых глаз. Она принялась трясти Ру, но девочка не реагировала.

Миссис Джонсон помчалась домой. Набрала 911. Сказала оператору, что нашла раненую девочку, европейской внешности, с темными волосами и глазами, лет восьми-девяти. (Когда полиция спросила ее, почему она сразу сообщила такие подробности, она ответила, что смотрит «Старски и Хатч»[2] и знает, какая информация обычно требуется.) На вопрос, какие именно у ребенка травмы, миссис Джонсон отвечать не стала. «Просто пришлите кого-нибудь», – попросила она.

Потом бросила трубку, схватила одеяло и стакан воды и выбежала обратно на улицу. Она укутала девочку, стараясь не смотреть ей в глаза, и повела ее к обочине. Это было все равно что тащить манекен. Она пыталась убедить девочку выпить воды, пока не услышала вой полицейской машины на улице Вязов.

Спустя три дня Ру с перевязанными ногами выписали из больницы и отправили домой. Она молчала двадцать семь дней. Не писала, не рисовала, ни на что не реагировала. Как рассказала ее мать, просто сидела перед телевизором, и ей было все равно, включен он или выключен. Мать кормила ее и купала, как младенца. И лишь через двадцать восемь дней после того, как Кэрол Джонсон обнаружила Ру Ларсен, прилипшую к тротуару посреди улицы Вязов, девочка наконец заговорила. Она прошептала два душераздирающих слова:

«Где Лили?»

Мать и полиция пытались допросить Ру – сперва мягко, потом жестче, наконец даже отправили к психиатру, – но она наотрез отказалась говорить о том, что произошло в лесу. Психиатр подтвердил, что девочка ничего не помнила, что у нее сделался совершенно растерянный вид, когда ее спросили, что случилось с ее сестрой, и в конце концов диагностировал диссоциативную амнезию.

Когда полиция попыталась отвести девочку на место происшествия, она будто одичала.

Рычала. Царапалась. Дралась. Что угодно, лишь бы вырваться.

Она никогда больше не ходила в тот лес, хотя они с матерью так и остались жить в том же доме в миле от него. Осенью она пошла в четвертый класс и понемногу, как сказала мать, стала оболочкой прежней себя.

После этой фразы мне понадобилось какое-то время, чтобы продолжить читать. Ну конечно, черт возьми, она стала только оболочкой прежней себя! При мысли о том, что пережила эта девочка, о ее травме и последствиях этой травмы у меня все внутри сжалось. Я знала, что значит притворяться нормальной. Не сомневаюсь, школьные годы стали для нее пыткой.

Я нашла ее фотографию в униформе медсестры-психотерапевта медицинского центра Риджлайн. Она улыбалась, но эта улыбка казалась натянутой, а халат смотрелся как маскарадный костюм. Примечательно, что она выбрала именно такую профессию. Многие из нас пытаются залечить свои раны, врачуя других.

В отчете для Чендлера я выделила главных подозреваемых по делу 1980 года. Родители девочек. Одноклассники Ру и Эмбер. Осужденный педофил, живший в Лич-Лейке. Учитель музыки с сомнительной репутацией. У всех было подтвержденное алиби, за исключением отца Ру и Лили, мистера Рольфа Ларсена, железнодорожника, который утверждал, что находился за пределами штата, когда пропала его дочь, но доказать это не смогли. Он занял в моем списке первое место, но я оставила места и для тех, чьи имена пока были мне неизвестны.

Единственное, что показалось мне необычным для нераскрытого дела – это выцветшая желтая наклейка, приклеенная к документам внутри папки, с неразборчивой надписью: «Поговорите с Эрин Мейсон/бухгалтерский учет».

Я проверила телефонный справочник сотрудников. Эрин Мейсон по-прежнему работала в Бюро.

– Я к тому, что только женщины могут выполнять несколько дел одновременно, – уточнил Кайл, войдя в мой кабинет и указывая на груду документов, курток, обуви и пустых пакетов из-под картофельных чипсов. Он принес с собой огромный стакан кофе из соседней кофейни «Магнолия». – Они внимательнее к деталям, организованнее и все такое. В общем, многозадачнее.

Я забрала у него стаканчик, с наслаждением вдохнула глубокий насыщенный аромат лучшего мокко на планете.

– Почему люди хорошо говорят о женщинах, только когда имеют в виду неблагодарную работу типа уборки или воспитания детей, но не когда речь о президентских выборах?

Кайл улыбнулся. Конечно, он еще совсем зеленый, подумала я, но мозги у него в порядке.

– Как кофе?

Я отхлебнула глоток и почувствовала, как по венам пробежало электричество.

– Божественный. Спасибо.

– Ты совсем домой не заходила, что ли?

– Слишком много дел. – Я взглянула на часы на стене. Пять часов две минуты. Я проторчала здесь почти сутки, и мне еще нужно было в шесть встретиться с Чендлером.

– Если Чендлер даст мне добро, ты со мной?

– Всеми руками за. – Кайл заглянул в блокнот. Мой подопечный всегда казался мне крепким и гладким, но сегодня он как будто похудел, подтянулся, посерьезнел. – Я, собственно, пришел тебе сказать, что вскрытие вчерашней жертвы завершено.

Мои брови взлетели вверх.

– Как, уже?

Медэксперт редко проводил вскрытие настолько быстро, но, видимо, ему хотелось опередить журналистов. Если жертва была связана с Похищенными – или если была одной из Похищенных, Бюро, полиции Миннеаполиса и судмедэкспертам нужно было получить достоверные данные, прежде чем начнутся спекуляции.

– Угу.

– А Гарри там был? – спросила я.

Кайл кивнул.

– И он сейчас у себя в лаборатории.

Глава 9

Ван

Бюро переехало в свой нынешний штаб в Сент-Поле на Мэриленд-авеню в 2003 году. Больше половины его помещений отвели под судебно-медицинскую экспертизу. Здесь располагаются лаборатории ДНК, лаборатории анализа места преступления, токсикологические лаборатории, лаборатории химии наркотиков. От Кайла я узнала, что Гарри предпочитает работать в самой маленькой из них, в тесном пространстве, где раньше Бюро проводило анализы. По сравнению с роскошными залами, залитыми теплым естественным светом, она показалась мне школьным кабинетом химии: потолочные люминесцентные лампы тускло освещают шкафы со стеклянными фасадами и полочки, где аккуратно расставлены мензурки, ручные пипетки и оборудование из нержавеющей стали, необходимое для работы. Еще тут пахло дезинфицирующими средствами.

– Вот где творится волшебство, – восхитилась я, оглядываясь по сторонам. Я знала, в каком крыле находится его лаборатория, но оказалась здесь впервые.

Гарри оторвался от какого-то синего прибора с надписью «QIAGILITY» на боку, и на его лице мелькнуло выражение, которое я не вполне поняла, как истолковать. Раздражение? Желание защититься?

– Я свою работу выполнил, – только и промолвил он.

Вид у него был такой серьезный, такой собранный. Я по-прежнему была одета все так же, а вот Гарри уже успел сменить вчерашний наряд на аккуратно выглаженные брюки и чистую белую рубашку с галстуком в сине-зеленую клетку.

– Ты заехал домой переодеться? – Я искоса посмотрела на него.

– Нет, – ответил он. Пару секунд мы смотрели друг другу в глаза. Я сдалась первой:

– Значит, это еще один наряд «на всякий случай», который ты хранишь под рукой?

Его глаза сузились, как будто он не знал, всерьез я спрашиваю или смеюсь над ним. По правде сказать, я и сама этого не знала.

– Да. Ты пришла сюда, потому что слышала, что я был на вскрытии и уже вернулся. – Он расправил плечи, как будто долгое время просидел согнувшись. – Пострадавшая скончалась от удушья вчера вечером между шестью и восемью часами, что согласуется с показаниями мистера Шоу.

Я с облегчением кивнула. В глубине души я надеялась, что Шоу говорит правду.

– Никаких признаков сексуального насилия непосредственно перед ее смертью не обнаружено. По оценкам, ей от сорока пяти до пятидесяти пяти лет, в целом она выглядит здоровой, хотя плотность ее костей и рубцы указывают на недоедание и периодическое физическое насилие в подростковом возрасте. Ее более крупная правая плечевая кость позволяет предположить, что она была правшой, а отметины внутри ее тазовой кости указывают как минимум на одну беременность.

Я почувствовала, как натянулась моя кожа.

– Как давно?

– Это установить невозможно, – покачал головой он. – Ее зубы мудрости целы. На верхнем левом втором моляре стоит серебряная пломба. Зубной слепок уже снят, ДНК собрана и будет обработана в течение следующих сорока восьми часов.

– Что-нибудь выяснили насчет этого? – Я указала на улики, лежавшие перед Гарри: пакет с подвеской в форме половинки сердца и четыре пузырька с жидкостями.

– На задней стороне подвески, – помолчав, ответил Гарри, – выгравированы инициалы «ЭК». Оно соответствует описанию украшения, которое в последний раз видели на Эмбер Кайнд, когда она пропала.

Я рассматривала этот вариант, но услышать слова Гарри было, все равно что получить удар в живот.

– Думаешь, это она?

Ее столько лет держали в заложниках? Мучили? Заставляли рожать?

– Без ДНК понять невозможно, – заметил Гарри.

Я еще в Коста-Рике поняла, что он не станет спекулировать на том, чего не может доказать. Могу поспорить на хорошие деньги: он не ожидал, что вчерашнее преступление как-то связано с делом Похищенных.

Не то чтобы это было маловероятно.

Дело в том, что, по мнению Гарри Стейнбека, уверенность означает смерть истины. Я уважаю, но не разделяю его позицию.

– Последней пищей, которую жертва съела примерно за четыре часа до смерти, стали помидоры черри и зеленая фасоль, – продолжал Гарри, вновь переводя разговор на тему вскрытия. Я задумалась и прикрыла один глаз.

– Довольно простая еда. Так обычно питаются люди, у которых свой огород.

– Или те, кто посещает фермерские рынки.

– Может быть. – Я задумалась. Скромная одежда женщины вызывала сомнения, что она покупает продукты на фермерских рынках. – У нас есть выписка из стоматологической медкарты одной из Похищенных. Не помню точно, но, кажется, Эмбер Кайнд.

– Я ее изучу, – пообещал Гарри. – А ДНК есть?

Я поморщилась.

– Только Ру Ларсен, девочки, которая вышла из леса. Еще сохранились ее украшение и одежда, которая была на ней в тот день.

Гарри выпрямился.

– Серьезно?

– Так написано в материалах дела, хотя у меня еще не было возможности с ними свериться. Я сосредоточилась на заполнении форм. Но насколько я могу судить, больше на месте того преступления не было никаких улик.

Вид у Гарри сделался разочарованный, но он не удивился. Описание места преступления сорок лет назад не имело ничего общего с сегодняшними требованиями.

– Родители Эмбер живы, – продолжала я, вспоминая свои записи, – но развелись. Миссис Кайнд по-прежнему живет в Лич-Лейке, мистер Кайнд – в районе Западного берега в Миннеаполисе. Ру осталась здесь, ее дом – за рекой, недалеко от аэропорта. Дважды была замужем, дважды развелась, сохранила девичью фамилию.

– Ты уже с ней говорила?

– Надеюсь поговорить сегодня вечером или завтра. Назначить встречу, показать ей фото подвески, выяснить, что она помнит… – Комната вдруг покачнулась, и мне пришлось ухватиться за стойку и надеяться, что Гарри этого не заметит.

– Разве тебе не нужно… – Гарри сумел взять себя в руки, но было уже слишком поздно. Я улыбнулась:

– Поспать?

Он отвернулся. У меня что-то застряло в зубах?

– На твоем месте я бы подождал окончательного одобрения руководителя команды. – Он смотрел на подвеску. Я почувствовала, что он занял оборонительную позицию.

– Думаешь, он может не одобрить?

– Да нет, вряд ли он тебе откажет. – Гарри не сводил глаз с окровавленной подвески.

Он был прав. Я первой прибыла на место происшествия. Я считалась квалифицированным специалистом. Однако когда речь шла о настолько масштабном деле, оно могло принять и политический характер. И очень, очень неприятный. Как руководитель группы криминалистов на месте происшествия он вынужден будет работать с тем, кого назначит Бюро.

Гарри прокашлялся.

– Если в конечном итоге дело поручат тебе, я хотел бы вместе с тобой пойти к мисс Ларсен.

Его просьба меня удивила. В основном судебно-медицинские эксперты оставались в лаборатории, выезжали только на место преступления. Видимо, у него были свои причины. В любом случае я была не против его компании.

– Конечно. Я тебе сразу же сообщу. А пока попрошу Кайла прислать записи стоматолога.

Глава 10

Ван

Кабинет заместителя суперинтенданта Эда Чендлера располагался на последнем этаже. Его окно выходило на улицу Магнолии, за ним раскинулся могучий дуб. Половину кабинета занимал массивный стол, заставленный пыльными пластиковыми фикусами, на стене висели дипломы.

Мы с Гарри стояли напротив его стола. Гарри дополнил свой без того идеальный наряд пиджаком в тон, я сбегала в «Таргет» за новыми брюками, что не особенно помогло притупить запах, исходивший от пиджака и футболки. Одну копию отчетов о вчерашнем убийстве и о деле Похищенных я вручила Гарри, вторую – Чендлеру.

– Ван, – произнес агент Чендлер, принимая бумаги, – Гарри. Садитесь, пожалуйста.

Мы сели. Изучив документы, Чендлер откинулся на спинку стула и прищурил глаза, что подразумевало задумчивость. Он лыс и любит темные костюмы, отчего его голова напоминает яйцо на поверхности воды.

– Здесь у нас есть реальный шанс.

Я вздрогнула. У меня на коленях лежала толстая папка из манильской бумаги, где находилась вся возможная информация, которую могли попросить предоставить на этой встрече, но к чему я совсем не была готова, так это к тому, что ужасную насильственную смерть женщины назовут «шансом».

– Однако, – сказал он, – вы должны понимать, что пресса пойдет за нами по пятам. Неважно, кто эта женщина, одна из Похищенных или нет. Если произойдет утечка информации и журналисты пронюхают об этом ожерелье, на нас будут ездить все, кому не лень. Мы не имеем права напортачить.

Может быть, Эд Чендлер и родился в Райсе, небольшом городке, расположенном в центральной части штата Миннесота, но он позаботился о том, чтобы люди знали, что он учился за границей, в Англии, на первом курсе колледжа. Его речь была пресыпана британскими фразочками, и он произносил их с легким миннесотским акцентом. Чендлер весьма неглуп. Иначе он вряд ли стал бы заместителем суперинтенданта. Однако его таланты – скорее политические, чем исследовательские.

– Да, сэр, – согласилась я. – Поэтому я и прошу поручить дело мне. За десять лет работы я изучила отдел по расследованию убийств Миннеаполиса вдоль и поперек. Я работаю ассистентом в «Холодном деле» больше года, поэтому знаю, что от меня нужно и к кому обратиться за помощью. Наконец, вчера вечером я первая подъехала на место происшествия. У меня есть описа… – Я заставила себя замолчать. Почему мое сердце билось так быстро?

Чендлер всматривался в мое лицо:

– Вы же знаете, почему многие дела оказываются провальными, верно? Почему правоохранительные органы ничего не могут сделать и они попадают в список нераскрытых?

Хотя и с трудом, но я сумела придержать язык, только протянув:

– Ну…

– Есть четыре причины, – сказал Чендлер, не дожидаясь ответа, и поднял указательный палец. – Во-первых, тот, кто занимается делом изначально, думает, что знает, кто совершил преступление, еще до того, как начнет расследование. Таким образом у него складывается туннельное видение, и он ошибочно отсеивает других подозреваемых и заходит в тупик. – Помолчав немного, чтобы дать мне время осмыслить услышанное, он поднял средний и безымянный пальцы. – Во-вторых, они не просят о помощи, когда понимают, что что-то пошло не так, и в-третьих, они ориентированы на краткосрочную направленность. Это свойственно большинству полицейских. Они перегружены. У них нет запаса времени и денег на такие длительные дела. – Чендлер сложил руки за головой, забыв о пальцах. – Четвертое и самое главное: они либо вообще не осмотрели место преступления, либо осмотрели весьма паршиво.

Чендлер знал, что я хорошо разбираюсь в этом вопросе. Эта тема входила в стандартный курс обучения расследованию нераскрытых дел.

– Ясно, сэр, – произнесла я, пожалуй, слишком резко.

– Есть три момента, которые очень важны при работе с нераскрытыми делами, – продолжал констатировать очевидное Чендлер. – Новые источники, новые технологии, новые глаза.

Не в обиду Гарри, срабатывал почти всегда именно третий способ.

Чендлер внезапно подался вперед, его стул протестующе заскрипел.

– Решающее значение имеет и межведомственное сотрудничество. Вы уверены, что у вас хорошие отношения с полицией Миннеаполиса?

На миг я напряглась, а потом кивнула.

– С ними у меня все в полном порядке, сэр.

Я взглянула на Гарри, ожидая возражений, но он промолчал.

– И вы уверены, что хотите этого? – уточнил Чендлер.

Именно тогда я поняла, в чем дело. Он нервничал больше, чем хотел показать, возможно, даже самому себе. Игра на публику была попыткой это скрыть. Я уже видела такое поведение больших боссов. У меня не было выбора, кроме как заглотить наживку.

– Да, сэр, – кивнула я. – Я брошу все силы на это дело. Думаю, мой показатель раскрытия преступлений говорит сам за себя.

– Хорошо. Нужны два следователя. – Чендлер уже потерял интерес к этому делу и больше не хотел передо мной рисоваться. – Второго выберете сами.

– Мне хотелось бы работать с Кайлом Камински.

Чендлер нахмурил брови:

– Вашим подопечным?

– Да, сэр. Он хороший агент.

У меня были готовы подробности на случай, если он станет задавать вопросы. Но он не стал.

– Хорошо, но если чуть отклонитесь в сторону, все пойдет насмарку. Пока дело не будет раскрыто, вы должны заниматься только им и больше ничем. Гарри будет вашим помощником в судебно-медицинской экспертизе. Есть ли у вас еще вопросы?

– Нет, сэр. – Я чувствовала, какое от меня исходит возбуждение, но старалась держать себя в руках.

Я обязательно выясню, что случилось с Эмбер и Лили.

Глава 11

Ру

Ру Ларсен смотрела из окна машины на родное бунгало. Как и большинство домов в окрестностях на юго-востоке Нокомиса, ее дом представлял собой одноэтажную коробку в стиле, популярном в пятидесятых. Некоторые из ее соседей расширили дом, перестроили или вообще снесли и построили новый, но она оставила свой в том же первозданном виде, в каком его приобрела, как только закончила колледж, и ничего не стала переделывать, вернувшись сюда после двух разводов с типами, которым нужны были только функции хорошей жены.

Готовка. Уборка. Секс.

В первом браке она продержалась год, во втором – двенадцать. Последние десять лет жила одна. Теперь она могла позволить себе более красивый дом и район подальше от аэропорта, но шум самолетов ее успокаивал.

Он напоминал, что она может сбежать.

Если только захочет, она может взять паспорт и кредитную карту и сбежать.

Она никогда не покидала страну. Она даже не выезжала за пределы Миннесоты, но ей важно было знать, что она может.

Убедившись, что в доме никого нет, она вышла из машины и заперла все двери. У нее был гараж, но кто-то мог спрятаться и в гараже. Даже в лютый зимний холод она оставляла машину припаркованной на подъездной дорожке, чтобы иметь возможность заглянуть внутрь и под нее, прежде чем сесть.

В двух кварталах на улицу с грохотом въехал грузовик. Ру наблюдала, как он приблизился, а потом удалился. Лишь тогда она вышла из машины и поднялась на крыльцо. На ней были специальные туфли, внутренняя подкладка которых повторяла то, что осталось от подошв ее ног. В таких она почти не хромала.

Войти и выйти из ее дома можно было только через парадную дверь. Заднюю она опечатала еще до того, как сюда въехать. Заодно установила датчики движения повсюду, в том числе на окна, которые никогда не открывались. Муж номер два вечно брюзжал по этому поводу.

В конце концов это и добило их брак. «Последняя капля», – сказал он.

Поскольку перед уходом она открыла все шторы, она смогла заглянуть в переднее окно и увидеть свою кухню, гостиную и столовую. Она разглядела дверь в подвал со стороны кухни, стопку цветных блоков перед ней, расположенных точно так же, как она их оставила. Снос внутренних стен обошелся ей в восемь с лишним тысяч долларов, но он стоил каждого пенни. Единственными двумя комнатами, куда она не могла заглянуть, оставались спальня и ванная, так что входную дверь она открыла с электрошокером в руках. Войдя внутрь, подала звуковой сигнал. Закрыла за собой дверь, выключила сигнализацию и проверила записи.

Никаких сбоев.

Она поставила сумку на стол, прошла в спальню и ванную, удостоверилась, что все осталось в точности таким же, как когда она покинула дом. Потом забрала письма из ящика, подняла с крыльца газету и, едва закрыла за собой дверь, включила сигнализацию. Потом прижалась к двери спиной и глубоко вздохнула.

Ломило поясницу – видимо, Ру ее потянула, пытаясь удержать пациента вдвое больше нее. Ей часто приходилось это делать, и она не знала, сколько еще ее тело сможет выдержать. Ей очень хотелось заказать горячую, истекающую липким сыром пиццу, которая могла бы компенсировать все тяготы и лишения этого дня, но она так хорошо справлялась с диетой… Она прошла на кухню, открыла серебристый холодильник, обвела глазами малоаппетитное содержимое.

– Эй, салат, спасибо, что держишься. – Она поднесла пакет к свету. Листья лишь немного потемнели. – И вы, перцы, тоже молодцы.

Эми из группы худеющих убедила Ру купить трех-четырех замороженных цыплят гриль без кожи и костей – подумать только, ведь можно было уплести целую птицу, не набрав ни грамма! Она попробовала, как пробовала и многое другое, прежде чем обнаружить, что некоторые продукты ей не так уж и нужны. Чипсы с солью и уксусом? Без них ей не прожить. Курица-гриль без кожи? Да что это вообще такое?

По вкусу она, откровенно говоря, напоминала мокрый картон. Тем не менее это был белок, так что Ру вытащила из морозилки пакет, подержала под теплой водой, прежде чем переложить в стеклянную миску, поставила его размораживаться в микроволновку, а тем временем помыла салат и порезала перцы. Все это она бросила в большую тарелку, добавив немного соуса ранчо, так немного, что и запаха-то не ощущалось.

Потом перенесла свой скудный обед на стол и подумала, что неплохо бы посмотреть новости на смартфоне. Телевизора у нее не было, чтобы он ее не отвлекал.

Ах да, ведь еще была газета.

Ру открыла ее.

«НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕРТВА ПОХОРОНЕНА ЗАЖИВО В СЕВЕРНОЙ ПЕТЛЕ МИННЕАПОЛИСА»

Ее будто ударили кулаком в солнечное сплетение. Все ее тело обмякло, она рухнула на четвереньки, как собака, сердце колотилось так, что готово было пробить грудь.

Медсестра-психотерапевт, она знала, как срабатывают воспоминания о травмах. Вернее, как они не срабатывают. Как они искажают прошлое или вообще стирают. И все-таки эти слова потянулись сквозь туман времени, как провод под напряжением.

«похоронена заживо похоронена заживо похоронена заживо»

Она не удивилась, когда ее стационарный телефон зазвонил.

Глава 12

Ван

– Душ и сон! – скомандовал Чендлер, когда я вышла из его кабинета.

В полицейском управлении Миннеаполиса мне говорили то же самое. Это означало, что я слишком задержалась на работе. Пора привести себя в порядок и отдохнуть.

Я кивнула, но когда мы с Гарри прошли половину коридора, обнюхала свой рукав.

– От меня очень воняет, да?

– День был долгим. – Гарри старался не сморщить нос, отчего вид у него сделался таким, будто он сдерживает чих. Я постаралась не рассмеяться. Меня удивило мое внезапное желание доказать ему, что я не такая глупая, какой пытался представить меня Чендлер. Я подавила этот порыв. Все, что имело значение – то, как я буду выполнять свою работу.

– У тебя тоже.

Вот только Гарри выглядел так, словно только что вернулся из спа-салона. В общем, как обычно. Когда мы возвращались из Коста-Рики, я задела его локтем, как бы невзначай, но на самом деле – чтобы проверить, настоящий ли он. Сейчас мне захотелось сделать то же самое.

– Я пойду домой, как только пообщаюсь с другими судмедэкспертами, – сказал Гарри. – Агент Камински прислал стоматологические записи Эмбер Кайнд, и я переслал их остальным. Я хочу убедиться, что они были получены.

Что у тебя за дом, Гарри Стейнбек?

Я готова была поспорить, что вся его мебель обтянута пластиковыми чехлами.

– До завтра, – улыбнулась я.

Гарри кивнул, в его голубых глазах читалось любопытство. Сил разбираться, чем оно было вызвано, у меня уже не было.

* * *

У меня хватало веских причин сразу ехать домой, начиная с того, что я не спала как следует уже почти сорок часов. Но был и по крайней мере один серьезный аргумент сперва заглянуть в полицейский участок: нужно было как-то налаживать отношения с Комстоком. Я не знала, возможно ли в принципе его умаслить, но ради дела стоило попробовать.

Комсток не стал бы открыто совать мне палки в колеса. Он не мог не рисковать своей репутацией теперь, когда я стала официальным руководителем команды Бюро. Но в правоохранительных органах знают множество незаметных способов подорвать авторитет того, кто вам несимпатичен. Я не могла позволить, чтобы отношение Комстока ко мне помешало мне выяснить, что случилось с этими девочками. Так что какой бы отвратительной мне ни казалась мысль проглотить свою гордость и попытаться к нему подмазаться, другого выбора я не видела.

Припарковавшись перед двухэтажным кирпичным зданием, я долго всматривалась в него; страх и ненависть метались во мне, как крысы. Мне нравилось здесь работать. Нравилось общаться с Бартом. Я отдала этому делу десять лет жизни, а меня просто выгнали. Я не была здесь с того самого дня, как ушла, сжимая в руках хлипкую картонную коробку со всяким барахлом, по большей части подарками Барта.

«Детка, я привез тебе снежный шар», – говорил он, вернувшись из очередного отпуска, который провел в одиночестве. Или: «Думаю, тебе понравятся эти конфетки с кокосом, на Гавайях от них все без ума».

Я ушла с высоко поднятой головой и прямой спиной, потому что пошли они к черту. Раз я им не нужна, они мне тоже не нужны.

По крайней мере, так я сказала тебе.

Потерев глаза, горевшие огнем, я вышла из машины и направилась к зданию, пока не потеряла самообладание. Надо было, конечно, принять какой-никакой душ, а не только побрызгаться дезодорантом перед встречей с Чендлером. Но теперь было уже слишком поздно, и к тому же, насколько я помнила, в участке вечно стоял аромат раздевалки.

– Агент Рид, пришла на встречу с детективом Комстоком, – сказала я парню на стойке регистрации, показывая свой значок.

– Он вас ждет?

Слава всем богам, этого парня я не знала. Ему было чуть за двадцать, волосы взлохмачены, вид дерзкий. Его бейджик сообщал миру, что он – Ленц. Ложь далась легко.

– У нас запланирована встреча в восемь тридцать.

Ленц защелкал по клавиатуре.

– Что-то не вижу.

Я про себя поблагодарила его за подтверждение того, что Комсток еще здесь, а потом посмотрела на него так, что он понял – это не моя проблема. Он нахмурился, но махнул мне рукой в ответ:

– Двести семнадцатый кабинет.

И вот так я скатилась с вершины холма в канаву. Двести семнадцатый – это бывший кабинет Барта, лучший в округе. Лучше бы Ленц выбил мне зубы.

– Спасибо. – Я направилась к лестнице. Здесь пахло именно так, как я запомнила, и все это место по-прежнему ощущалось до боли родным. Мое сердце десять лет билось в такт его звукам: звону лифта, возмущенному вою обнаруживших, что кто-то допил весь кофе и не заварил новый, прозвищам, шуткам.

Я шла, опустив голову и глядя себе под ноги, когда поняла, что именно так и перемещалась по участку после смерти Барта. Эта мысль заставила меня поднять глаза и нацелить их, как лазерные лучи. К моему удивлению, ни один человек на первом этаже даже не взглянул в мою сторону. На втором кто-то из знакомых с любопытством на меня посмотрел, но эти взгляды меня не унижали. Ввиду высокой текучести кадров офицеры перемещались по пяти участкам Миннеаполиса в поисках повышения, поэтому появилось много новых лиц, но дело было не только в этом.

Дело было еще и в том, что мнение полицейских обо мне больше не имело для меня такого значения, как раньше.

Взгляни страхам в лицо, и они исчезнут.

Еще одна фразочка, вышитая на подушке из магазина, где продают свечи за пятьдесят долларов с запахом влажных салфеток по десять центов.

Я постучала в дверь.

– Да? – хмуро откликнулся Комсток. Я открыла дверь и зашла.

Стол был тот же. Стол Барта. На миг пол покачнулся, но я устояла.

– Детектив Комсток, я просто хотела вам сообщить, что мы в Бюро решили возобновить работу над делом о Похищенных. Меня назначили руководителем команды.

Он оторвался от компьютера. Сперва я подумала, что его лицо только кажется мне серым в отражении экрана, но оно в самом деле приобрело такой цвет. Работа его измучила. Он снял бифокальные очки, потер переносицу.

– Что ж, сегодня не мой счастливый день.

Я ничем не выдала, как сильно у меня скрутило живот. Наивно было полагать, что он проявит хоть какое-то уважение, хотя это ему ничего не стоило.

Он надвинул очки обратно.

– Давай проясним вот что. Новое дело берем на себя я и полиция Миннеаполиса. Старым, так и быть, занимайся ты. Сиди в своей норе, и никто тебя не тронет. Идет?

Что я должна была ответить? Да, сэр? Черта с два. Дело было не в моем эго – хотя, может быть, и в моем эго тоже. Дело было в том, что Комсток никогда не ценил откровенные поцелуи в задницу. По крайней мере, делал вид, что не ценит. Для него важно было другое.

Оставить след.

Так что я обнажила горло.

– Я впервые в роли руководителя, – произнесла я, глядя на его руки, а не в лицо. – Я не могу все испортить. Это все, что меня волнует. Если признание, которое вы получите за раскрытие вашего дела, поможет мне с моим, то так и быть. – Я откашлялась. – Я услышала ваши слова левым ухом и отвечаю вам раньше, чем они добрались до правого.

Его голос был низким и опасным.

– Это на тебя не похоже.

– Смерть Барта меня изменила.

Тогда я всей душой ненавидела Комстока за то, что он вынудил меня произнести вслух самое правдивое, что я знала. Но при мысли о тех трех маленьких девочках в лесу я постаралась сохранить нейтральное выражение лица.

– Ваше дело – разбираться с убийством. Моя задача – предоставить вам любую информацию, которая поможет вам отправиться в восьмидесятый год. Чтобы сказать вам об этом лично, я сюда и пришла. Ну так что, новый старт? – Я наклонилась вперед и протянула руку. Какое-то время Комсток смотрел на нее, а потом вновь повернулся к компьютеру.

– Рад, что мы поняли друг друга. Закрой за собой дверь.

Я провела кончиками пальцев по ладони, всем сердцем желая сбить эти бифокальные очки с его обрюзгшего серого лица, и повернулась к двери. Он пробормотал мне в спину:

– Ты всегда была здесь чужой.

В глазах у меня защипало. Он озвучил мой худший страх. Оказывается, все это время я себя обманывала. Для меня имело значение, что люди обо мне думают. Очень большое значение. Я не вписалась ни в ферму Фрэнка, ни сюда.

Моя рука сама захлопнула дверь, а ноги понесли меня прочь отсюда. Я хотела выйти на улицу, но зачем-то поплелась к стене с фотографиями, не обращая внимания на то, какая вокруг внезапно воцарилась тишина. Я не могла поднять глаз, потому что если бы посмотрела на кого-то, слова Комстока воплотились бы, стали бы четким прописанным фактом. Ты всегда была здесь чужой.

Но если бы я постаралась не думать о них и не видеть правды, отраженной в глазах людей, которых я считала коллегами, если не друзьями, тогда я, может быть, смогла бы забыть о том, что он сказал.

На стене висели фотографии детективов по расследованию убийств, прославивших, а порой ославивших родной участок. Двенадцать на восемнадцать сантиметров, выстроены в хронологическом порядке. Моя торчала где-то справа, и если ее не сняли, то, наверное, что-нибудь подрисовали. Я не стала уточнять, что именно. Я застыла перед черно-белым фото Барта.

Он пришел сюда юным круглощеким ангелом. «Это фото времен темных веков, детка, его сделал один хороший динозавр», – отвечал он в ответ на мои шутки по поводу густых и пышных волос, зачесанных назад, блестящих серых глаз и широкой улыбки.

Когда Барт был жив, он помогал мне нести бремя моей обостренной интуиции. Мои случайные «предчувствия», или, как он их называл, искры прозрения, узнав о которых, большинство офицеров позвонили бы в отдел внутренних дел, Барт принимал как факт, и мои осознанные сновидения, прикрытые его формальными методами, помогали нам двигаться вперед.

Первое, что мы с ним вместе расследовали – дело об избиении до смерти женщины и троих ее детей. Я вновь и вновь видела, как мать, яростно крича, пытается защитить своих малышей, и ее руки окровавлены. И однажды ночью увидела не только сцену убийства, но и самого убийцу, выбрасывающего монтировку, ставшую орудием преступления, с моста Третьей авеню. Он явно надеялся, что она по Миссисипи доплывет до Мексиканского залива, но этого не произошло. Мы уже прочесали окрестности в поисках орудия убийства, но когда я рассказала Барту о своем сне, он отдал приказ повторить это еще раз, начав с места преступления и двигаясь дальше до моста. Монтировка была найдена, и на ней сохранились довольно приличные отпечатки. Это позволило нам найти преступника в системе, а работа отдела довершила все остальное.

Потом был серийный насильник, терроризировавший район Лонгфелло в Миннеаполисе. Однажды утром я проснулась, видя его лицо так же четко, как свое собственное в зеркале. Это самое лицо украшало рекламный щит юридической фирмы «Коэло, Шнайдер и Кэлхун» в центре города. Я рассказала об этом Барту, а он, руководствуясь правилами, собрал достаточно доказательств, чтобы оправдать взятие образца ДНК, и вскоре идентифицировал адвоката как преступника.

Последняя информация, которой я поделилась с Бартом, помогла нам установить имя женщины, тело которой было обнаружено лыжником в парке Теодора Вирта. Я тоже увидела его во сне. Стоматологические записи это подтвердили.

Барт никогда не задавал вопросов, когда я сообщала ему очередное предчувствие, выданное за догадку. Он просто хмурил лоб, задумывался и вел расследование, тягучее, как патока, медленное и совершенно искреннее. Мы работали как хорошо отлаженный механизм.

А потом его не стало, и меня выгнали из полицейского управления. Оказывается, другим офицерам не хватало невозмутимости Барта. Мои догадки вызывали у них беспокойство, и поскольку мой напарник уже не мог меня защитить, ничто не мешало им говорить о том, что они чувствуют по отношению ко мне.

Глядя на старую фотографию Барта, я ощущала такую же боль, как если бы меня ударили топором в шею.

Наконец я вынула из заднего кармана телефон, включила камеру.

Потому что как бы сильно я ни скучала по Барту, я пришла к этой стене не для того, чтобы рассматривать его фотографию.

Любой, кто сейчас увидел бы меня, любой стукач, который мог бы нашептать обо мне Комстоку, понял бы только, что я страдаю над фото погибшего напарника, как девчонка, которой разбили сердце. Чтобы усилить впечатление, я сделала вид, будто утираю слезу.

И сфотографировала снимок рядом с фото Барта. На нем был Дэйв Комсток образца восьмидесятого года, вскоре после того, как исчезли Похищенные.

В тот год он патрулировал город.

Его фотографии того времени явно отсутствовали во Всемирной паутине. Я решила, что одна из них может мне пригодиться, и это была вторая причина, по которой я решила заглянуть в родной участок. Детектив по расследованию убийств с таким стажем, как у Комстока, не стал бы без причины перемещать улики.

Я собиралась выяснить, в чем дело.

Глава 13

Ван

Я решила, что быстренько вернусь в приют, найду ручку, которую подарил мне Барт, и поеду домой, но когда я не обнаружила ее ни в бюро находок, ни у себя в шкафчике, я поняла, что мне придется прогуляться по двору, а раз уж я собираюсь прогуляться по двору, почему бы не прихватить с собой Макгаффина? Увидев меня, он задрожал от восторга и завилял хвостом.

– Вот хороший мальчик. – Я позволила лизнуть меня в лицо, пока я пристегивала поводок. – Но у меня есть всего минутка, так что особо не надейся. Максимум два раза обойдем двор.

Ручку я увидела сразу же – она лежала на том месте, где я стояла, когда мне позвонил Кайл и сообщил о заживо похороненной женщине. Сейчас мне казалось, что это было целую вечность назад.

Я сунула ручку в карман и медленной трусцой повела Макгаффина обратно, когда дверь приюта вдруг распахнулась. Нудную волонтершу, которая вчера пыталась читать мне нотации, тащил за собой довольно крупный пудель. Пудели в приюте надолго не задерживались, тем более такие чистокровные, как этот. Я взглянула на Макгаффина, заинтересовавшись, как он поведет себя при встрече с незнакомой собакой. Он просто моргнул.

– Реновация жилья, да? – Я наклонилась, чтобы почесать его за ухом. – Из-за этих породистых модников вам поднимут арендную плату.

Я ощутила его рычание, лишь глубоко запустив руку в густую шерсть. Он урчал до того первобытно, что я вздрогнула. Пудель тянул волонтершу к теннисному мячу. Ни девица, ни собака Макгаффина не интересовали.

Он рычал на женщину, которая подошла к ним. Белая, лет сорока с небольшим, в типичной для жительницы пригорода одежде: свободной серой рубашке с короткими рукавами, узких джинсах, коричневых сандалиях с ремешками. Она стояла ко мне спиной, наблюдая за пуделем и волонтершей. Потенциальные усыновители обычно выгуливали собак на поле по соседству, подальше от гулкого хаоса будок с цементным полом. Но в этой женщине что-то было не так.

– Ты ее знаешь, мальчик? – Я почесывала шею Макгаффина. – Кто она? Консультант «Мэри Кей», которая тебя обидела?

Женщина повернулась к двери, из которой вышли двое детей, один лет восьми, другой примерно десяти. Как и женщина, они были хорошо одеты, но отчего-то смотрели в землю и, несмотря на жару, жались друг к другу. Девочка подпрыгнула, когда дверь за ней захлопнулась.

В моей груди что-то сжалось. Это поведение было хорошо мне знакомо. Испуганные дети. Я надеялась, что женщина повернется и я увижу ее лицо, но она упорно стояла ко мне спиной.

– Ты что-то чувствуешь, да, Макгаффин?

Женщина подняла руку – судя по всему, просто откинула прядь волос с лица девочки, но Макгаффину это явно пришлось не по душе. Он зарычал громче и метнулся вперед. Впервые в жизни я порадовалась, что взяла его на поводок. Я встала перед ним, чтобы заслонить ему обзор.

Не видя женщину, он вновь завилял хвостом. Выходит, та назойливая девица была права, когда говорила, что животные все забывают.

Это определенно сослужило мне хорошую службу.

Я не знала, отчего эти дети ведут себя так, будто только что сбежали из тюрьмы. Может быть, они недавно попали в автомобильную аварию. Или потеряли любимых бабушку с дедушкой, и мама решила подарить им собаку, чтобы облегчить их страдания.

Или они подвергались насилию.

Земля подо мной качнулась, и я почувствовала, что вновь соскальзываю в прошлое. Я пыталась сосредоточиться на словах Барта о том, что из-за жестокого обращения со мной я вижу жестокое обращение с другими и что мне надо быть осторожнее в делах, в которых участвуют дети, потому что я легко выхожу из себя. Как могла, я держалась за воспоминания о его голосе, о его поддержке, чтобы удержаться в настоящем моменте. Когда это не сработало, я краем пиджака вытерла глаза Макгаффина.

– Помоги мне, – шепнула я ему.

Я видела по его глазам, что он хочет мне помочь.

Но этого было недостаточно.

Глава 14

Август 2000

Евангелина

– Евангелина, подойди ко мне.

Мое лицо пылает от стыда. Обычно Фрэнк – он не позволяет нам называть его «Отец» – не очень-то много говорит с детьми. Если он чего-то от нас хочет, он отдает распоряжение одной из Матушек. Личное внимание нам он уделяет редко, и это или очень хорошо, или очень плохо.

– Да, сэр, – отвечаю я.

Другие девочки обеспокоенно смотрят на меня, когда я следую за ним из кухни, где мы готовили воскресный ужин. Неужели он узнал, что я кормила амбарного котенка объедками со стола? Или что несколько минут назад я стащила из кладовой щепотку сахара и позволила ему искриться и таять на языке? Беспокойство растет внутри меня, как сорняк, когда мы выходим на солнечный свет.

Ферма Фрэнка представляет собой холмы, заросшие лиственными деревьями, и плоские поля с самым богатым черноземом, какой только есть на свете. У нас даже есть пруд для купания в углу участка. Земля окружает территорию – два красивых красных амбара, пять сараев и наши жилые помещения. Нас, детей, сейчас здесь тринадцать: десять девочек в одном общежитии, трое мальчиков в другом.

Единственные взрослые, которым разрешено тут быть, кроме Фрэнка, – это женщины, которые живут в третьем общежитии с младенцами, если только Фрэнк не выбирает кого-то из них Единственной, и тогда она живет с ним в главном доме, пока ему не надоест. Еще у нас есть собаки и кошки, которых нам нельзя кормить (Фрэнк говорит, что от этого они станут избалованными), и три дюжины цыплят. В одном сарае живут три лошади и корова, а в другом хранится сено.

Фрэнк замирает посреди площадки, я останавливаюсь в нескольких метрах позади него. В дверях общежития для взрослых стоит Матушка, еще две смотрят в окна. Вид у них испуганный.

Мой живот наполняется льдом.

Фрэнк поворачивается ко мне лицом, такой высокий, что закрывает солнце, и вдруг садится на корточки, так что наши носы почти соприкасаются. Он пахнет табаком и улыбается едва заметной, грустной улыбкой. Не помню, чтобы я когда-нибудь стояла к нему так близко.

– Ты здесь счастлива, правда, Евангелина?

Странный вопрос. Нервный смех рвется из моей груди, как отрыжка. Счастлива ли я? Мне десять лет.

– Да, сэр, – говорю я.

Он кивает. Поднимает голову. Фрэнк коротко стрижется, но носит густые щетинистые усы и бороду.

– Как думаешь, а Корделия была счастлива?

Я вновь ощущаю лед. Корделия старше меня, она уже почти совсем взрослая, больше похожа на Матушку, чем на девочку. Она спит на соседней кровати – по крайней мере, спала, пока не сбежала две ночи назад.

Не думаю, что она была счастлива.

Но знаю, что Фрэнк не хочет слышать этот ответ.

– Она не должна была уходить, – говорю я, не задумываясь, правда это или нет, как не задумываюсь о том, голубое ли небо и мокрая ли вода. Я просто принимаю это как факт. Фрэнк кивает.

– Что она говорила, прежде чем нас покинуть?

Я бросаю взгляд на общежитие девочек раньше, чем успеваю себя остановить.

– Она ведь что-то говорила, – продолжает он, и его слова от гнева становятся острыми.

Я глотаю пыль. Нам нельзя говорить после того, как погаснет свет, но иногда мы нарушаем этот запрет. Я не очень-то хорошо знаю Корделию. Она не родилась здесь, как большинство из нас. Ее привела Матушка несколько лет назад. Она всегда держалась сама по себе, пока не сбежала.

Той ночью, когда свет погасили, она на цыпочках подошла к моей кровати и сказала, что Фрэнк хочет, чтобы она стала Матушкой.

– Тебе так повезло! – воскликнула я, сжав ее руку и с трудом подавив зависть. Все мальчики должны покинуть ферму, когда им исполнится восемнадцать. Большинство девочек – тоже, кроме тех, кого Фрэнк выбирает Матушками. Это большая честь.

– Я не хочу быть Матушкой, – возразила Корделия. В темноте я не видела ее лица, но ее голос был тихим, испуганным, совсем детским. Я похлопала ее по руке и велела:

– Спи. Солнце принесет ответы.

Этим словам нас учили Матушки, и было приятно сказать их девушке старше меня.

На следующий день она сбежала.

Я ничего не отвечаю Фрэнку. Я не знаю, что ответить.

– Ты испытываешь мое терпение, дитя, – жестко произносит Фрэнк. – Что она тебе сказала?

Что-то бурлит у меня в животе. Это чувство кажется мне новым. Я не сразу осознаю, в чем дело: в том, что Фрэнк, наш Отец и Спаситель, обеспокоен. Прежде я видела его только строгим, злым и довольным.

– Она ничего не сказала, – отвечаю я. Это вранье, и по тому, как вспыхивают его глаза, я вижу, что он это понял. Я молюсь, чтобы он только ударил меня. Он еще ни разу меня не бил, но я видела, как он бьет других. Сначала, конечно, больно, но все быстро проходит.

– Снимай платье, – отрывисто лает он.

От ужаса мне кажется, что кожа сползает у меня с костей. Значит, быстро это не закончится. Будет другой вариант. Почему я просто не рассказала о Корделии? Все равно она уже сбежала. Ей теперь хуже не будет.

Я расстегиваю единственную пуговицу у самой шеи. Бесформенный хлопковый балахон падает на землю.

– И белье.

Сестры и Братья уже стоят снаружи. Я не могу представить, как покажусь им на глаза совершенно голой.

Они же все будут меня видеть. Для девочки с фермы Фрэнка нет ничего постыднее. Полностью обнажать свое тело нам разрешено только в ванной, и только когда дверь заперта, и только на время, необходимое для купания. Я смотрю на свои руки, розовые и дрожащие. На пупок. На Фрэнка, который стоит надо мной в полный рост.

Его голова – между мной и солнцем. Он кажется безликим, святым.

Я стягиваю трусы – тяжелые хлопковые трусы, которые мы шьем сами и носим до тех пор, пока они не изорвутся.

И остаюсь обнаженной перед всем миром.

Стыд давит на меня. Это длится целую вечность, и я знаю, что лучше не пытаться прикрыться руками.

– Теперь убирай кухню, – командует Фрэнк, его голос становится тише. – Потом я приду и проведу носовым платком по всем поверхностям. Он должен оставаться чистым, чего бы он ни касался. Только в этом случае ты получишь назад свою одежду. Ясно?

Сквозь слезы я наблюдаю, как он поднимает с земли мои трусы и платье. По крайней мере это не крещение, думаю я, отчаянно пытаясь себя утешить.

Мы готовы на все, лишь бы избежать крещения.

Я стою на коленях на деревянном кухонном полу, когда вбегает сестра Вероника и сообщает, что Фрэнк нашел Корделию и приказал нам всем собраться на территории. У Вероники щель между передними зубами, и если она взволнована, как сейчас, она чуть присвистывает, когда говорит. Я следую за ней на улицу. Корделия стоит, съежившись, рядом с Фрэнком, их окружают Братья, Сестры и Матушки. Она замечает мою наготу и начинает плакать, ее плечи трясутся.

– Я хочу попросить прощения, – говорит она очень тихо, но я ее слышу. – Я хочу попросить прощения у всех вас. Я счастлива, что Фрэнк меня выбрал. Когда мне исполнится восемнадцать, я стану Матушкой. Я переберусь в их дом, чтобы лучше готовиться.

Девушка говорит как Корделия, но ее голос звучит совсем не так.

Фрэнк приказывает всем вернуться к их занятиям. Той ночью я просыпаюсь от ужасного кошмара: мужчина бьет ножом женщину, снова и снова. Я кричу во сне, дрожу, измученная, голая, мои колени содраны и болят.

На кухне я поработала плохо.

Глава 15

Ван

К тому времени, как видение о Корделии меня отпустило, вызвавшие его женщина и ее испуганные дети уже ушли. Во дворе не осталось никого, кроме меня и очень обеспокоенного Макгаффина. Я поцеловала его белую морду в знак благодарности за то, что помог мне пережить самое худшее, успокоила его, а заодно и себя, постаралась запихнуть этот инцидент в папку с другими воспоминаниями о ферме, вернула пса владельцам питомника и пошла обедать.

В Миннеаполисе много хороших кафе, но при моих доходах лучше всего купить пиццу «Саннисайд» в пиццерии «Лола». Хрустящая, чуть обугленная корочка, горчащие пузырьки на контрасте со сладостью сливок, которыми ее поливают вместо красного соуса, гуанчале, название которого, насколько я знаю, переводится с итальянского как «бекон богов». Острый пекорино, лук порей, нарезанный так тонко, что придает скорее объем, чем вкус. А главный хит – два яйца, желтки которых напоминают жидкий бархат, когда они катятся по нежному соленому гуанчале!

Прибавьте к этому холодный эль, и вы получите райское наслаждение.

Я отнесла свое сокровище в квартиру-студию на седьмом этаже серого многоквартирного дома недалеко от Лоринг-парка, зоны между верхней частью города и центром Миннеаполиса. Мои кухня, гостиная и спальня представляют собой общее пространство, отделены только ванная и два туалета. Стены я оставила того же безликого белого цвета, какими они были, когда я только что сюда въехала, и, не считая плаката из Йеллоустонского национального парка, который мне привез из отпуска Барт, они совершенно голые. А все остальные поверхности чем-нибудь завалены.

Именно так я заявляю, что это мое. Не общее с Фрэнком и обитателями фермы.

Мое.

Как на слаломе, я проделала путь от входной двери до кухонного стола, вдыхая кисловатый запах. Я ненавижу грязь, но еще сильнее ненавижу ощущение опасности, и раньше мне всегда удавалось соблюдать баланс. Я тут же поклялась себе отнести в мусоропровод два мешка хлама.

Но сначала нужно было компенсировать себе воспоминание, пережитое в приюте.

Я стояла, жевала пиццу, урчала от удовольствия и пыталась вспомнить, когда в последний раз ела горячую пищу. Мой план на вечер состоял в том, чтобы прибраться, принять душ и лечь спать, чтобы утром встать пораньше и с головой погрузиться в дело. Начать я решила с Эрин Мейсон из бухгалтерии, имя которой увидела на стикере. Вслед за ней следовало допросить остальных первых подозреваемых.

Согласно статистике большинство детей похищают именно члены семьи, так что я сильно подозревала отца Лили и Ру, Рольфа Ларсена, единственного из родителей, у кого не было подтвержденного алиби. Стоило поговорить и с теми, кого раньше не рассматривали в качестве подозреваемых. Незнакомые жертвам люди совершают меньше одного процента похищений, но совсем задвигать эту версию я бы тоже не стала. Я собиралась сделать работу над делом Эмбер и Лили главным делом своей жизни вне зависимости от того, сколько времени это могло занять. Мне неприятно было думать, что история этих маленьких девочек так и останется лежать в папке, забытой всеми, кроме их самых близких родственников.

Покончив с пиццей, я прошла в ванную. Пришлось налечь на дверь спиной, чтобы ее распахнуть, потому что перед ней была сложена груда грязных вещей, но крошечная комнатка, куда я вошла, была настолько чистой, что можно было есть с пола. Тут даже полного мусорного бака и то не было. Обычно ванная комната – самая грязная, но я свою держу в чистоте.

Голос Фрэнка прозвучал так ясно, как если бы он стоял рядом со мной: дело женщины – хранить в чистоте дом и сердце.

Я с такой силой вцепилась в раковину, что у меня свело пальцы. До сегодняшней прогулки я и думать забыла о Фрэнке, я даже с трудом могла представить его лицо, и вот пожалуйста – он вспомнился мне дважды за один вечер…

Фрэнк был единственным взрослым мужчиной, которого я знала первые восемнадцать лет жизни, и он едва не сломал меня. Только начав работать с Бартом, я поняла, что существуют и другие мужчины. Надежные.

Потом я потеряла Барта, и родилась Чайная убийца.

Я.

Мои видения показали мне, что все трое мужчин были педофилами и их преступления становились все серьезнее. Я заставила их выпить отравленные коктейли под дулом пистолета.

1 Похищение и убийство полуторагодовалого сына знаменитых авиаторов Чарльза и Энн Морроу Линдбергов в 1932 году – одно из получивших наиболее широкую огласку преступлений XX века.

2 Американский телесериал, транслировался с 1975 по 1979 год. В центре сюжета – двое полицейских из Южной Калифорнии, несхожих во всем, но успешно работающих в команде по раскрытию убийств.

Продолжить чтение