Цеховик. Книга 5. План битвы

Эта история выдумана от начала до конца. Все события, описанные в ней являются плодом воображения. Все персонажи и названия, упоминаемые в книге, вымышлены. Любое совпадение имён, должностей или других деталей случайно и не имеет никакого отношения к реальным людям или событиям.

1. Воскрешение номер два

Я открываю глаза и тут же снова зажмуриваюсь. Свет. Нестерпимо яркий, ослепительный, режущий глаза… Некоторое время держу веки закрытыми, а потом чуть-чуть приоткрываю. Уже лучше, уже не так больно. Почти нормально… Уже даже можно смотреть. Пытаюсь пошевелиться. Грудь и плечо разрезает острая боль.

Надо мной белый потолок. Солнечный свет наполняет комнату с белыми стенами. Я на кровати в полусидячем положении. Грудь и правое плечо забинтованы. Левую руку саднит. Боль кажется очень знакомой. Это уже было. Госпиталь, пулевое, реабилитация и всё такое. Давно, правда.

А может, я ещё там, в том самом госпитале, а то что якобы со мной случилось оказалось коматозным сновидением? Вся жизнь после ранения, шаурма, Бобик, маршрутка и перемещение в 1980. Точно. Я был в коме. Пролежал тут годы… Нет, а чего тогда под ключицей до сих пор болит?

Пахнет озоном и больницей. Поворачиваю голову. Тумбочка, стакан с водой, стул, капельница. Всё, как в том госпитале, где я лежал, в той жизни. Блин, но если я был всё это время в коме, то не мог видеть того госпиталя. Хрень какая-то.

Голова немного идёт кругом и изображение чуть сбоит. Неплохо меня накачали, прям как живой. Надолго ли…

Дверь приоткрывается и заглядывает медсестра. Хорошо бы она оказалась рыжегривой Таней Пронькиной. Но нет, не она. Блондиночка. Но тоже молоденькая, вроде даже ничего себе. Подойди-ка, дочка, рассмотрю тебя получше.

Сестричка, заметив, что я слежу за ней выдыхает:

– Очнулся…

Замерев на секунду, она тут же выскакивает из палаты, оставив дверь приоткрытой. Точно в коме был, раз она так шухернулась. Но хорошенько обдумать эту мысль я не успеваю, потому что дверь снова открывается, на этот раз широко и уверенно, и на пороге оказывается смуглая высокая черноволосая красавица в белом халате, накинутом на плечи.

Она шагает ко мне, и её полные сочные губы расплываются в улыбке, а вокруг глаз появляются тонкие лучики. Она наклоняется и целует меня. Ах как сладко целует… Почему только так коротко…

Девушка выпрямляется и, подвинув стул, присаживается рядом с кроватью.

– Ну, как ты? – спрашивает она ласковым голосом и лицо её становится встревоженным и строгим.

– Теперь, когда ты здесь, – пытаюсь улыбнуться я, но пересохшие, слипшиеся губы не слушаются, и я едва могу договорить, – просто отлично. Только вот не пойму… кто ты?

Я хлопаю глазами, и она хлопает глазами, становясь вмиг беззащитной девочкой, не знающей, что делать и говорить.

– Я…

Мне становится смешно и, не сдержавшись, я начинаю смеяться и тут же начинаю кашлять и охаю от боли. Глаза моей посетительницы наполняются ужасом, она вскакивает со стула и в этот момент в палату входит энергичный мужчина в белом халате. У него бородка и усы, как у Чехова, а очки, как у Андропова, на голове белый медицинский колпак, на шее стетоскоп. Давешняя сестричка семенит за ним, заглядывая через плечо.

– Так, а это у нас что? – строго вопрошает доктор глядя на мою смуглянку. – Посещения строго запрещены. Вы кто?

– Доктор, – взволнованно и торопливо говорит она, показывая на меня рукой. – Он… Он память потерял, меня не смог вспомнить… Он…

– Погодите, – хмурится врач.

Ему лет пятьдесят, он крепкий и коренастый, борода почти полностью седая, взгляд твёрдый, стальной.

– Айгюль, – хриплю я, – ну что ты, разве ж тебя забудешь? Конечно помню, я просто тебя разыграл.

Она опять хлопает большими ресницами, пытаясь обработать новые данные.

– Ах ты, – она набирает полные лёгкие воздуха и вдруг заливается смехом. – Ну, Егор, знаешь что…

– Так, девушка… – строго говорит Чехов. – Айгюль. Выйдите, пожалуйста, вам здесь быть никак нельзя. Если хотите, можете подождать у ординаторской, я вам потом объясню положение дел.

– Поросёнок, – качает головой Айгюль. – Разыграл меня. Хорошо, доктор, спасибо. Я вас подожду.

– Значит, с памятью у вас всё хорошо? – спрашивает врач, когда Айгюль выходит из палаты. – Какой сейчас год?

– Две тысячи двадцать третий? – опасливо спрашиваю я.

– А если подумать?

– Ну, если и не девяносто девятый, тогда восьмидесятый. Начало июля, скоро Олимпиада. Сто процентов.

– Ну вот, так-то оно лучше. А звать вас как?

– Брагин Егор Андреевич, – отвечаю я. – Двадцать пятого января тысяча девятьсот шестьдесят третьего.

– Хорошо. Я ваш врач. Краснов Игорь Александрович. Я вас прооперировал. У вас пулевое сквозное проникающее ранение правой половины груди с повреждением лёгкого. На ваше счастье, рёбра, ключица и лопатка целы. И лёгкое едва задето.

Блин, слово в слово, как тогда. Видать от переломных точек в судьбе не уйти, хоть тресни.

– Пневмоторакс? – спрашиваю я.

Он внимательно, чуть прищурившись, смотрит на меня, прежде чем ответить и отрицательно качает головой.

– Нет. Операция прошла хорошо. Мы вас даже не стали в реанимации долго держать. Так что жить будете, но поваляться в больничке придётся.

– Сколько? – хмурюсь я, хотя уже и сам знаю.

– Пока не могу сказать. Но готовьтесь минимально на месяц, потом дома ещё недели четыре и реабилитация.

Год у меня эта рана пустяковая отняла. Ну, в прошлый раз то есть.

– Плохо. Работать же надо. И в ВУЗ поступать…

– Ну что ж поделать. Пуля дура, как известно, а жизнь-то она важнее, как думаете, молодой человек?

– Не знаю, Игорь Александрович, делайте, что хотите, но чтобы завтра я был здоров и готов к выписке. Некогда мне здесь у вас бока пролёживать.

Доктор Краснов округляет глаза.

– Простите, пошутил, – говорю я, морщась от боли.

– Хорошо, конечно, что вы шутите, а не рыдаете. Да-с… Хорошо. Мы поняли, что вы умеете и любите шутить. А теперь, Егор Андреевич, давайте делом займёмся. А дело у нас общее – ваше здоровье. У вас сегодня посетители будут. Я категорически против, ведь вам покой нужен, сон и положительные эмоции. В общем, давайте сразу договоримся, главная наша задача – это ваше скорейшее выздоровление. Поэтому прошу строго и неукоснительно выполнять все рекомендации и назначения врачей. Безо всяких шуток. Договорились?

Мне очень хочется узнать, что же случилось в лесу и как я сюда попал, но спрашивать у врача – идея так себе. Да он, скорее всего, подробностей и не знает.

– Да, – соглашаюсь я. – А кто там ко мне пришёл, что за посетители?

– О-очень важные особы, – усмехается он. Сейчас сами увидите. Если утомитесь, сразу прекращайте все разговоры и закрывайте глаза. Ваши гости предупреждены и отнесутся к этому делу с пониманием.

– А мне точно надо с ними встречаться? – спрашиваю я. – Может, до лучших времён отложить?

Не очень-то мне хотелось бы увидеть Кота или Ферика. Хрен его знает, что там произошло. Нет, ну то, что Кот меня подстрелил, это, пожалуй, ясно. Но он бы вряд ли мне скорую помощь вызвал. Тем не менее, я в больнице. И всё ещё в теле Егора Брагина, судя по всему.

– Боюсь, – разводит руками Краснов, – выбора у вас нет. Так же, как и у меня, впрочем. Ну ладно, не буду вам мешать. Если что-то будет нужно, вот кнопка на тумбочке. Протяните руку и позвоните.

– И кто придёт?

– Дежурная медсестра немедленно к вам придёт, – поясняет Краснов. – Если будут какие-то жалобы…

– Уже есть, – перебиваю я. – Боль довольно сильная.

– В каком месте? – хмурится доктор.

– Да грудь, собственно… Или плечо, а может, спина. Всё болит…

– Ну да, ну да… – задумывается он. – Давайте подождём немного. Если не пройдёт, увеличим дозу обезболивающего.

– А сразу нельзя увеличить? – уточняю я.

– Понаблюдаем, – повторяет он. – Болеть долго будет, не можем же мы вас всё время на сильнодействующих держать. Так что, постарайтесь привыкать. Оленька, помогите Егору, думаю, катетер можно уже убрать.

Катетер? Охренеть! Точно, чувствую шланг… Краснов уходит, а Оленька наклоняется надо мной.

– Оль, послушай, давай я сам, а?

– Что вы, вы не сможете, я помогу. Да вы не стесняйтесь.

Она отбрасывает одеяло.

– Потерпите, сейчас неприятно будет.

– А-а-а!

Твою ж дивизию!

– Ещё немного. Я аккуратненько.

Я сжимаю зубы. На лбу выступает пот…

– Ну, вот и всё. Больно? Нет, неприятно просто, да?

Ага, не больно, вообще херня… Больно, конечно! Подуй, давай!

– Оль, ну всё, теперь придётся на тебе жениться, если ты мне там не оторвала ничего. А я ведь не собирался так рано.

Она смеётся:

– Егор Андреевич, вам же ещё восемнадцати нет.

– Ну, и я о том же. А ты не можешь меня на «ты» и по имени называть? Тем более, после того, что между нами только что было. Тебе самой-то есть восемнадцать?

– Мне-то есть, ещё как есть. На «ты» вроде как не положено, но если вы так хотите, я попробую. Если хочешь, тогда уже. Сильно болит?

– Да, есть немного, – усмехаюсь я. – И в разных местах, благодаря тебе.

– Ну потерпите пока, а потом Игорь Александрович что-нибудь придумает.

– Если захотите помочиться, воспользуйтесь мочеприёмником. Вот здесь, опустите руку, вот он сбоку висит, как кувшинчик. Если будут другие потребности, нажмите кнопку и я принесу судно.

Она убегает и почти сразу ко мне заходит… Ферик Ферганский. Твою ж дивизию! Со скорбным лицом он подходит к кровати и садится на стул. Блин, вот его, если честно, не очень хочется видеть. Какого хрена он здесь делает? Добивать что ли пришёл? Это сейчас несложно. Отпора практически не будет.

– Вам идёт белый цвет, – хриплю я.

– Хорошо, что шутишь, – серьёзно говорит он и поправляет халат. – Молодец. Если бы не бросился на Пантелея, он бы тебе голову отстрелил. Не растерялся ты, толковый парень. Мы в тебе не ошиблись.

– Какого Пантелея? – не понимаю я. – Это Кота так зовут?

– Да, его… Пантелеем Яковлевичем величают. Не надо было тебя в такую рискованную игру завлекать без предупреждения. Но ты молодец, подыграл правильно, проявил себя. Жалко, конечно, что всё не так пошло.

Жалко ему. Хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Спасибо, Виктор Степанович за афоризм. Планировали, значит, так, а пошло эдак. Только, что именно планировали, непонятно пока.

– Это кагэбэшники испортили всё, – продолжает он. – Подкачали. Там по пути авария произошла, и дорога заблокирована была, вот они и замешкались, не смогли сразу прорваться.

– Я, Фархад Шарафович, правда не понимаю пока, что произошло, – хриплю я. – Тем более, что после выстрела уже ничего и не видел. Отключился, как мальчишка. Болевой типа шок, наверное, или что там ещё бывает. Но то, что до этого было, хорошо запомнил.

– Да-да, – часто кивает он. – План был железный. Мне просто… Короче… надо было Кота на Абрама заменить там в некоторых… э-э-э… вопросах… Наши дела такие… запутанные, знаешь…

– Без бутылки не разобрать?

– Точно, – радостно кивает он. – В общем, Кот недостойно вёл себя, плохие вещи делал, и мне его надо было аккуратно убрать, чтоб на меня не подумали, понимаешь… Ну… Понимаешь, да? А тебя я позвал, потому что хотел переговорить с глазу на глаз, а Кот потребовал, чтобы ты на встречу пришёл. Ну ладно, я не стал возражать, у нас же было всё на мази, вот и подумал, что беды не будет. Его же раньше должны были взять. Надо было поинтересоваться, зачем. Он сказал, что посмотреть на тебя хочет, а я и поверил. Про Киргиза он мне не говорил, понятно. Кот плохой человек, его не жалко отдать гэбэшникам… Я знаю, ты сам с ними трёшься…

Он замолкает и, пристально глядя мне в глаза, трёт указательные пальцы, приложив один к другому. Скользит вперёд-назад, вперёд-назад. Гипнотизирует…

– Ты ведь с ними дела имеешь, – продолжает он. – о которых лучше никому не говорить, так что понимаешь, о чём речь, да?

– А почему КГБ? – игнорирую я его вопросы и задаю собственный. – Они что, уголовкой занялись?

Я спрашиваю, но ответом не очень интересуюсь, если честно. Как-то плохеет мне. Плывёт картинка, и глаза закрываются.

– Кот у них по разным статьям серьёзным проходит, но он хитрый, не могут за задницу ухватить, поэтому решили взять за похищение и покушение на убийство, а там уже выколотить из него и остальное. А получилось, что и за убийство. Он же Парашютиста наглухо замочил… Красиво всё так складывалось, но они запоздали. Завязли в аварии, а потом не могли найти место, куда вас отвезли, вертолёт поднимали. В общем, ты из-за них пулю словил.

– Так-то всё зло от них, – слабо улыбаюсь я.

– Вот, правильно. Молодец. Точно сказал. Ты далеко, я думаю, пойдёшь, если правильных людей будешь слушать. Хороший парень. Надеюсь, напоминать, что это всё чисто между нами не нужно, да? Ну и хорошо.

Напоминать не нужно, естественно. Да вот только говорить кому-то об этом или нет я уж сам решать буду.

– Всё хорошо, Фархад Шарафович, не беспокойтесь. Эту пулю рано или поздно всё равно пришлось бы словить.

– Почему это? – удивляется он.

– Ну, типа предсказание. Как у Ахиллеса.

Он смотрит с удивлением.

– Не обращайте внимания, – усмехаюсь я. – После наркоза могу глупости морозить. Можно спросить?

– Ну, давай.

– А что с Цветом теперь будет?

– А что с ним?

– Ну, его же развенчали…

– Ах, это… Нет, это чисто постановка была. Спектакль для Кота. Я же сказал, что Цвета поддержу. Никто его не развенчает, будет жить, как прежде, даже ещё лучше. С тобой вот только неприятность, а Цвет в порядке.

– Так Кот же расскажет…

– Кому он на Лубянке расскажет? Кота считай нет уже. Никто ничего не узнает, всё шито крыто. Он Парашютиста завалил, вот его и взяли. Точка.

– Ну что же, хорошо, – улыбаюсь я. – Я вам благодарен, что вы лично пришли меня навестить. Спасибо.

– О чём ты говоришь! Как мог не прийти? Конечно пришёл. Я тебе гостинцы принёс, но доктора не разрешили пока. Говорят, позже можно будет. Всё в холодильник поставили. Обещали принести, когда можно станет. Халва, пахлава, финики, икра, ну, там посмотришь. Всё самое лучшее.

– Спасибо… А о чём вы хотели поговорить? Ну, тогда, изначально…

– Ну… – он немного мнётся. – Сейчас, наверное, это уже не так… как бы это сказать… своевременно, что ли. Теперь главное поправляться и набираться сил, а дела потом. Потом поговорим

Блин. Так и знал что отраву свою пихать будет… Сто процентов, хотел дурь свою навялить. И это совсем не айс, а Цвет, боюсь, поведётся. Всё дело завалит…

Голова кружится… Неприятное какое чувство…

– Но с моей стороны, – преодолевая невесомость хриплю я, – всё будет выполняться, все наши договорённости. Ткани мы будем брать, как договорились. Процессы не должны прерываться. Жалко я не успел по «Орбите» порешать, но что-нибудь придумаем…

– Зачем тебе эта дрянь? – удивляется Ферик. – Это разве джинса? Ничего общего ведь.

– Знаю, но нам надо для улучшения показателей выпустить современные модели официально.

– Ну, смотри, надо значит надо. По «Орбите» я тоже могу помочь. Скажи, сколько тебе нужно, и я всё решу, министерство выделит фонды, всё по-белому. Хочешь? Главк-шмавк, все дела.

А вот за это ещё одно спасибо, уважаемый товарищ Матчанов.

– Да, очень хочу, спасибо…

– Не за что, не благодари, дорогой. Ладно, я смотрю ты уже засыпаешь…

– Нет-нет, всё нормально… Фархад Шарафович… не знаю, Айгюль, наверное говорила. Возможно ли на министерство выйти… пищевой…

– Выйдем-выйдем, везде выйдем. А пока отдыхай. Я сегодня уеду, но Айгюль ещё несколько дней побудет. Так что по всем вопросам можешь с ней говорить.

Он встаёт и идёт к двери.

– Выздоравливай.

Ладно, буду… Я проваливаюсь в темноту, а когда открываю глаза вижу Айгюль.

– Ты поспать хочешь? – участливо спрашивает она.

– Что ты, совсем нет…

В туалет я хочу! Писать. В меня безостановочно вливается жидкость, прямо в вену. Надо же ей куда-то выходить…

– Я же вижу… – кивает она.

Здрасьте… Это что, нотки обиды что ли? Ну, ты даёшь, племянница падишаха…

– Ладно, я тогда завтра приду…

Правильно. Приходи завтра. Я снова закрываю глаза…

– Поправляйся…

– Хорошо…

Интересно, можно ли было не словить пулю? В смысле, не в этой конкретной ситуации, а вообще, прожить так, чтобы не словить? Или действительно не сейчас, так потом? Я не сомневаюсь, что шрам будет точно такой же, как у Егора Доброва. Аккуратная дырочка под правой ключицей, маленький лунный кратер. И большая крабовидная туманность на спине у лопатки. Наверное, избежать невозможно… Я нащупываю кувшинчик и засовываю под одеяло. А! Больно! Сука! Разодрали всё катетером своим…

И грудь болит, конечно, но вроде не так сильно, хотя движения правой рукой идут со скрипом и стонами. И сколько мне теперь на таблетосах сидеть придётся? В моё-то время медицина чуть совершеннее была… Да ну, правда? В разворованной разрушенной стране? Ну, ты и сказанул… Глаза закрываются и я проваливаюсь в тёмные облака…

Просыпаюсь, резко открывая глаза и выдыхая, будто выныривая с большой глубины. Или, как от прямого введения адреналина в сердце. Стучит оно как сумасшедшее, как сигнал максимальной опасности. Ощущение, будто лёгкие разрываются. Хватаю воздух и не могу надышаться.

Надо мной кто-то стоит, но я не пойму кто, всё мутное и плохо различимое. Поначалу разбираю лишь светлый силуэт, но проходит пара секунд и дыхание, а за ним и зрение приходит в норму.

– Ну что, Бро, – раздаётся немного хриплый и насмешливый голос. – Думал, что и в этот раз соскочишь, да?

Твою ж дивизию! Слева у постели стоит… Киргиз. Улыбающийся, гладко выбритый и аккуратно причёсанный Киргиз в белом халате. В руке он держит стеклянный шприц с длинной иглой, на кончике которой маленьким бриллиантом сверкает капля.

2. Ставка главнокомандующего

Вот сука, нашёл меня. Да чего тебе надо?

– Спать не могу спокойно, – цедит Киргиз, будто прослушивая мои мысли, – пока ты дышишь, Бро.

Блин, надо было давно завалить его к херам, раз усадить не удалось! Если бы не опасался попортить отношения с Цветом, так и сделал бы, наверное. Возможно… Почему его не схватят менты Печёнкинские? Он ведь как-то даже по стране умудряется перемещаться. Палёные документы сделал, сто про.

– Ну чё, больно тебе? – скалится он. – А мне прям праздник. Но ты не думай, что я такой типа злой.

Он ржёт. Подловил меня, сука. Я как на ладони перед ним и всё что ему сейчас нужно – один даже не особо точный удар. Ему надо просто попасть в мякоть. Да хоть куда-нибудь попасть… Правда, я не знаю, что у него в шприце, но уж точно ничего хорошего… Надо собраться… Собраться… Да соберись ты! Как на зло, в глазах всё плывёт.

– Редиска, в натуре, да? – смеётся Киргиз. – Нет, я не такой. Наоборот, решил позаботиться о тебе. Это обезболивающее, говорят, боли у тебя сильные. Ну вот, сейчас уколем и всё. Ну, подумаешь укол, укололся и пошёл, точняк? Чего? Чего ты зенки-то таращишь? Ссышь что ли? Зря. Я ведь плохого не посоветую.

Выгляжу я, конечно, беззащитно, что не может его не радовать. Капельница, трубки, бинты, синяки под глазами… Скотина. Пришёл, так делай то, ради чего пришёл. Но ему поглумиться надо, покуражиться. Хотя, нет, пусть лучше побалагурит, потянет время.

– Ну-ка, повернись попкой, – гогочет он и резким движением срывает одеяло. – Обоссаться! Ты чё, в платье что ли? Так ты это, ку-ка-реку, выходит? Ну, атас вообще. Слышь позорница, бейцы хоть прикрой, смотреть же стыдно!

Я дёргаюсь и морщусь от боли, инстинктивно сгибаю правую ногу в колене и не могу сдержать стон. Резкое движение выстреливает огнём в плечо.

– Ну ладно, не плачь. Куда тыкать-то? Может тебе в брюхо засандалить, а? Или прямо в глаз… Хочешь?

Он стоит, примеряясь. Шприц у него в левой, а правую держит наготове, чтобы подавить мои слабые попытки сопротивляться – придержать руки, шибануть по лицу, схватить за горло.

– Что в шприце? – спрашиваю я, едва разлепляя губы.

– Не ссы, тебе понравится, – отвечает он, не поворачиваясь.

– Уже нравится, – хриплю я.

– Чего? – удивлённо переспрашивает он и обращает голову в мою сторону, тревожно вглядываясь в глаза.

Пытаешься понять, что у меня на уме? А вот что. Он переключает внимание лишь на мгновение, но этого короткого мига мне хватает, чтобы, собрав волю и силы, все что имеются в моём распоряжении, нанести короткий удар. Вкладываю в него всё, что есть, всё, что имею. А имею не так уж и много, на самом деле…

Правой ногой, резко, с места, превратившись в выстреливающую пружину, в катапульту, в молнию, практически в Брюса Ли, я бью его по левой кисти со шприцом и ору. Ору, как медведь, выдавливающий из себя чопик после зимней спячки, как слон и обезьяна-ревун. Думаю, мой крик с лёгкостью перекрыл бы все трубы Иерихона. Ору от боли.

И она как бы исчезает, перевалив за максимум. Шприц вылетает из руки, а лицо Киргиза становится изумлённым, как у ребёнка в цирке. Чтобы добавить удивления, я тут же резко бью его по голове, впрочем, он успевает прийти в себя и среагировать, поэтому удар приходится вскользь.

Из коридора доносится топот, и Киргизу приходится признать, что его план оказывается полностью проваленным. А не надо было, как в дурацком кино, чесать языком перед тем, как сделать дело. Шанс у него реально был, но она сам его профукал. Так что следующий ход за мной.

Быстро сориентировавшись, он подскакивает к двери и, выбегая из палаты, кричит:

– Пациенту плохо! Скорее!

Тут уже появляется дежурный врач с медсестрой. Рассмотреть её не успеваю, замечаю только, что это не Оленька и прикрываю глаза.

– Срочно каталку, – командует врач.

Дышать становится трудно, повязка набухает и делается красной, голова кружится… Я отключаюсь…

А потом включаюсь. И снова вижу солнечный свет, белые стены и человека в белом халате. Кто же это… Выглядит знакомо… Это же де Ниро. Нет, не тот, не Роберт, а Леонид. Леонид Юрьевич Злобин, полковник КГБ. Большая шишка с Лубянки. Точно.

– Ну, здравствуй, Егор, – кивает он.

– Здравствуйте, Леонид Юрьевич. Присаживайтесь. Какими судьбами в наших краях?

Он усмехается, берёт стул и придвигает поближе.

– Судьбы у нас, похоже, переплетаются. Второй раз, как-никак, встречаемся. Разговаривать можешь?

– С вами – всегда.

– Молодец, – снова усмехается он. Ну, давай, поговорим. Тебе ничего не надо? Медсестру не позвать?

– Нет, не надо, – отвечаю я, чуть крутнув головой.

– Хорошо. Ну, рассказывай, кто приходил?

– Киргиз.

– Вот же неугомонный. Он к нашей епархии не относится, конечно, но я справки навёл. Мелкая сошка. Почему зуб на тебя имеет?

– Собаку ему свою не отдал. Он украл, а я забрал. С этого всё и началось. Потом напал на девушку мою, послал отморозков…

– Отморозков?

– Ну, да. Не знаю, хотел ли он уже тогда меня грохнуть, но заварушка была. Пришлось его ещё и рублём наказать и милиции сдать.

– Есть за что злиться, да?

– Есть. Он в меня стрелял потом, но убил свою сестру двоюродную. Так что отношения у нас, как вы понимаете, сейчас испытывают определённый кризис.

Злобин хмыкает.

– А что в шприце было? – спрашиваю я. – «Новичок»?

– Какой ещё новичок?

– Это я так, – усмехаюсь я, – не обращайте внимания, мысли скачут после наркозов.

– Что было в шприце, разбираются наши специалисты, пока не знаю, экспертиза не готова ещё. Скорее всего яд какой-то. Посмотрим. М-да… Интересный ты юноша, Егор. Только школу закончил, а уже возглавил комсомольскую организацию целой фабрики, в передрягах вон скольких побывать успел. Людей интересных знаешь, даже сам Матчанов тебя навещает, а?

– И даже сам Злобин, – соглашаюсь я. – Что уж там Ферик Ферганский.

– Ты Ферика-то не принижай, он человек важный, со связями. Так что?

– Что? В каком смысле «что»?

– Как такое получается? У твоих сверстников ещё сопли под носом, да детство в жопе, а ты уже вон, какими делами занимаешься – от Прибалтики до Узбекистана. Как так? Все с тобой дело хотят иметь – и партийцы, и комсомольцы, и блатные, и менты. И даже «контора». Что ты за гусь такой?

– Лапчатый, – серьёзно отвечаю я. – И харизматичный. Женщины устоять не могут.

– Так и мужики тоже. Надо за тобой приглядывать.

– Ага, держитесь меня, со мной не пропадёте.

Он улыбается:

– От скромности точно не умрёшь. Ладно. По поводу инцидента в лесу. Там тебя наш опер дожидается, сейчас сюда придёт. Вопросы будет задавать. У нас же дело официальное заведено, поэтому нужно всё чётко оформить. Ты всего не рассказывай, хорошо? Скажи, что в Москву приехал в командировку по направлению от горкома. С Цветом познакомился в пути, кто он и что не знаешь. Сказал, что работает на химкомбинате. Он пригласил в ресторан, ты согласился. Пришли, а там, грабители с пистолетами. Ты не растерялся, хотел вызвать милицию, но тебя схватили и запихали в машину.

Он подробно меня инструктирует, что и как говорить оперу, касается всех нюансов и деталей, пытается предусмотреть все возможные нестыковки. Я даже уставать начинаю.

– В общем, ничего и никого не знаешь, – заканчивает он. – Я не хочу тебя полностью засвечивать. Хочу с тобой более неформальные отношения поддерживать.

– Как с секретным сотрудником?

– Ну, зачем, просто, как с интересным человеком. Мы тебе, кстати, в этот раз ещё и награду дадим.

– Уже обещали как-то, – усмехаюсь я.

– Обещали, значит получишь. Я похлопочу. Орденов не обещаю, но, что бы ни было, для карьеры общественного деятеля пригодится.

– Я ж сказал, что я не гордый, я согласен на медаль, – со смехом цитирую я Твардовского.

– Ну, и молодец. Сейчас приглашу сотрудника. Всё запомнил?

***

Начинается однообразие больничных будней, время от времени расцвечиваемых новыми встречами. Киргиз, полагаю, сюда уже не сунется, но о том, как его достать и обезвредить подумать стоит, благо, время есть.

– А это точно он был? – хмурится Цвет, тоже посетивший меня.

– Ну, мне же в грудь выстрелили, а не в глаза. Я что, по-твоему, Киргиза не узнаю? Естественно, это был он, вне всяких сомнений. Блин, да он тебя самого был готов заколбасить тогда в «Волне», а ты всё с ним, как с младенцем носишься. Кот, возможно, тебе тоже его привет хотел передать. Надо решать с ним, короче.

– Смотрите, какой решала. Я что, должен слово своё нарушить? Я ему обещал! При тебе, кстати.

– Тише, пожалуйста, Даниила Григорьевича разбудишь, – шепчу я.

– Да я не сплю, не сплю, ребята. Вы мне не мешаете.

– Бл*дь, – одними губами произносит Цвет.

Даниил Григорьевич Скударнов, боевой офицер, генерал-майор, мотострелок, афганец, с осколочным в бедро, уже второй день соседствует со мной в палате. Ранение серьёзное, не то, что у меня, но держится молодцом. Колонна попала в засаду. Сначала лежал в Ташкенте, сюда привезли на повторную операцию.

– Можешь выйти? – семафорит Цвет и добавляет громко. – Ладно, пойду, пора мне уже.

Я киваю и кряхтя, кое-как сползаю со своего ложа.

– Пойдём уж, провожу.

Мне вставать пока не разрешают, но я это дело практикую потихоньку. Тенью выползаю в коридор и приседаю на край широкого подоконника

– Короче, Бро. Пока я с ним не поговорю, ничего не делать. Ты понял? Это брат мой.

Ну, ёлки, детский сад прямо. Нашёл брата… Блин, сентиментальный бандит. Сколько только на моей памяти народу завалил, а тут родственные чувства…

– Так брат твой меня конкретно урыть пытается, ничего? Ты тогда реши с ним как-то.

– Решу, – зло бросает Цвет. – Не менжуйся и не ссы. Я сказал, пока не поговорю, ничего не делай.

Ну, это уж вряд ли. Извини, но ждать уже не резон. Похоже, он прям цель себе поставил разделаться со мной.

– Я тебя услышал, – отвечаю я, ставя его в тупик этой формулировкой. – Ты всё, кстати, отбился от оперов гэбэшных?

– Да вроде.

– Не будут больше дёргать?

– Не должны… Ладно, короче, Бро, бывай. Лечись тут и возвращайся. Пошёл я. У меня вечером самолёт.

– Погоди. Там же сейчас по ЛВЗ надо решать срочняком. Думаю, пока мы тут рамсим-тусим, Печёнкин там поляну перекраивает. Ты, пожалуйста, бывшим Звездочётовским мозги вправь, чтоб тихо сидели.

– Ладно.

– А ты с Фериком разговаривал?

Цвет кивает.

– Ну, и? – спрашиваю я.

– Чего?

– Дурь впаривал?

– А тебе-то что за дело? – вскидывается он. – Тебя никак не касаются дела наши.

– Блин, это всех коснётся, если что. Не влезай ты в эту хрень.

– Слышь, Бро, – он замолкает, грозно сверкая глазами, и гоняя желваки. – Харэ короче. Мы друг друга услышали, так ты сказал? Ну и всё.

– Зимбабве золото возьмёт в женском хоккее на траве.

– Чего? – не понимает Цвет.

– Чуйка у меня. Сделай ставку нормальную, там же сейчас дела оживятся, Олимпиада, как-никак. За меня тоже поставь, идёт?

– Посмотрим, – хмыкает он и, повернувшись, идёт по длинному больничному коридору, а навстречу ему бежит Оленька.

Бежит она, разумеется, ко мне, и её огромные широко распахнутые глаза, я вижу даже отсюда, со своего подоконника.

– Егор! Да что же это такое! Если Игорь Александрович увидит, тебе не поздоровится! Немедленно в постель!

– Да, Оля, залежался, вот и решил пройтись. Хотел в туалет сходить нормально, а тут товарищ пришёл. Сейчас сбегаю и лягу.

– Немедленно, Егор, немедленно! – волнуется она. – У меня из-за тебя неприятности будут.

Симпатично волнуется. Глазки горят, щёчки розовеют, белокурая прядка выбивается из-под колпака. А пахнет от неё, я уже заметил, не карболкой там какой-нибудь, а карамельками. Девчонка ещё совсем. Собирается в медицинский поступать на следующий год.

– Что за шум, а драки нет? – раздаётся знакомый голос.

Я поворачиваю голову. Ба, Куренков, собственной персоной. У меня тут не больница, а ставка главнокомандующего, не меньше. Правда в руке он держит не папку с докладами, а авоську с апельсинами. Роскошь какая.

– Беспорядки нарушаешь, а Егор Андреич? – с немного напряжённой улыбкой спрашивает он.

– Совсем капельку, – в ответ улыбаюсь я. – Водку же не пьянствую.

– Этого ещё не хватало! – кипятится Оленька. – Давай, Егор, не доводи до беды.

– Так у меня здесь переговорный пункт для конфиденциальных разговоров. У вас, товарищ подполковник, разговор конфиденциальный?

– Более чем, – кивает Куренков.

– Ну вот, что нам остаётся делать? Оля, не сердись. Пять минуточек ещё постою здесь, а потом Роман Александрович меня проводит.

– Так, всё, я пошла за Красновым, – говорит Оленька и уходит, всем своим видом, энергичной походкой и цоканьем каблучков демонстрируя твёрдые намерения привести меня в чувство и уложить в постель, так или иначе.

Лучше бы иначе, конечно, но я пока не готов к этому, хотя, если только осторожненько.

– Сколько соседей в палате? – спрашивает Куренков.

– Один. Зато целый генерал и афганец. Боевое ранение. Поэтому, если есть, что обсудить, давайте сейчас, а то чую, доктор прибежит и распатронит нас здесь.

– Понятно. Да, есть момент один. Про здоровье тогда чуть позже расскажешь, а сейчас про Печёнкина. Какого хрена, Егор? Это ведь ты его надоумил, да?

– О чём?

– О том, что Евстратова надо брать и что он без надзора сейчас. Короче, ты Печёнкина на ЛВЗ запустил?

– А что он сделал?

– Бл*дь! Егор, ты не финти! Ты его надоумил?

– Да что такое-то?

– Да то, что он ох***шая морда, лезет, куда не следует. Нас начал прижимать. Ворвался, как смерч, всё там разрушает, все «производственные», так сказать, связи и порядок действий.

– Ну, Роман Александрович, у нас же с вами не было никаких договорённостей по ЛВЗ, обязательств я никаких не нарушил. Мне очень надо было, чтобы он туда зашёл и занял определённый сегмент. Это в конце концов всем нам на пользу пойдёт, вот увидите.

– Не вижу я никакой пользы, – раздражённо бросает Куренков. – Вред один. Какого хрена, а? Почему со мной не посоветовался? Зачем тебе это надо было, ты можешь мне сказать? Что тебе вообще в голову взбрело? Головокружение от успехов, мать твою?! Не слишком ли высоко взлетел?!

– Это что ещё такое? – сердито спрашивает доктор Краснов, приближаясь к нам. – Крик, ругань, самовольное оставление кровати. Брагин, это как понимать? Вам что запретить посещения? Придётся так и поступить, а то мне же больше нечем заниматься, как бегать пациентов уговаривать. А вы, товарищ, как вам не стыдно, кричите в больнице. Пациенту нужны благоприятные эмоции. Знаете что, уходите-ка вы отсюда, да поскорее.

– Нет-нет, – возражаю я. – Это всё моя вина. Мой посетитель просто меня журил за то, что я с койки встал, хотя мне нельзя. Простите, я уже возвращаюсь. Роман Александрович мне поможет, не беспокойтесь.

Краснов высказывает всё, что думает обо мне, о моём эгоизме, о безответственности и о том, что я своим поведением отдаляю момент выписки, в то время как сотни нуждающихся ждут своей очереди, чтобы попасть в эту исключительную больницу.

Приходится возвращаться.

– Ну прости, погорячился, – сердито говорит Куренков. – Сейчас не будем об этом, но разговор не окончен.

– Роман Александрович, – говорю я, останавливаясь перед палатой. – Вы посмотрите сами, это же отлично, что он туда зайдёт. Главное, чтобы в границах оставался. Я ему сообщу, что если он перейдёт границы, поддержки сверху не будет и он останется ни с чем. Он хоть и скотина, но поймёт. Бабки он любит. Но мы с вами благодаря этому всему делу его крепко возьмём за яички, понимаете? Это не игра в подпольном казино, о чём и так все знают. Это конкретный рычаг. Вам что, карманный начальник УВД не нужен?

– Ты из меня идиота-то не делай. Он ведь тоже меня за яички возьмёт.

Ну да, правильно, дядя Рома, мне это и надо вообще-то.

– Ну, расследование рано или поздно он бы всё равно провёл, Евстратов бы с минуты на минуту облажался в любом случае…

– Нет, – чеканит Роман. – Если бы мы сами расследование устроили, ничего этого и в помине бы не было.

– Да только вы официально не можете этого сделать. Они строю ведь не угрожают, они за строй наш горло кому хотите перегрызут.

– Не знаю, Егор, очень сильно ты меня огорчил. Очень сильно. Больше подобные шаги без консультаций не совершай, понял?

– Хорошо, Роман Александрович, вы правы, а я был неправ, погорячился, надо было с вами все детали обсудить, – соглашаюсь я и открываю дверь, чтобы завершить этот разговор. – Но я уверен, вы ещё оцените мою прозорливость. – Разрешите войти, товарищ генерал? Знакомьтесь это мой наставник, старший товарищ и друг, Роман Александрович Куренков. А это – боевой офицер, раненый герой Афгана, Даниил Григорьевич Скударнов.

– Очень приятно.

Беседа сразу сворачивает в сторону трёпа «ни о чём» и «скорее поправляйтесь», и вскоре Куренков откланивается.

– Валентина тебе привет передаёт, – говорит он прощаясь, – и пожелания скорейшего выздоровления. И открытку.

Он перекладывает авоську в другую руку и достаёт конверт.

– Спасибо большое. Вы ей от меня тоже привет передавайте.

– Передам, обязательно. Ну, будьте здоровы.

И он разворачивается к двери.

– А апельсины?

– Что?

– Апельсины, – улыбаюсь я, – не мне выходит?

– Ах, ёлки! Ну конечно, забыл совсем. Ты с этими своими решениями меня из равновесия вывел, я даже про гостинцы не вспомнил. Держи. Всё, теперь точно пошёл.

– Интересный ты парень, Егор, – заявляет генерал, когда Куренков уходит. – Вроде салага совсем, а к тебе все идут, как к товарищу Сталину прямо. Взрослые дяди, ведут с тобой взрослые речи, советуются даже. Ты кто, сын Брежнева?

– Нет, Юрий Леонидович, насколько я знаю, сейчас работает первым замом министра внешней торговли.

– Ну вот и про него-то ты знаешь. Что же ты за фрукт?

Ага, и про Афган кое-что слыхал, но всего не расскажешь.

– Нормальный, советский фрукт, сын своего времени, – улыбаюсь я. – Хотел, между прочим, добровольцем идти, интернациональный долг исполнять, но видите, заминка вышла. Теперь только на вашу протекцию вся надежда.

– Да уж, теперь, может и не возьмут, – сочувственно отвечает он и его загорелое морщинистое лицо становится задумчивым. – Тут не знаю, возьмут ли меня самого обратно… Так-то брат… А с Юрой Брежневым я, кстати лично знаком. Отличный мужик. Замечательный.

Его совершенно лысая голова покоится на мягкой подушке, а руки лежат ровно вдоль тела. Он вроде лежит, а впечатление такое, будто на плацу стоит.

– Ну что, попало? – заглядывает Оленька. – Будешь знать, как в самоволки бегать.

– Буду.

– Даниил Григорьевич, – переключается она на генерала, – я вам лекарства несу.

Генерал мужественно выпивает гадкие, судя по выражению его лица микстуры и Оленька снова переносит внимание на меня.

– Теперь ты, Егор. Поворачивайся на левый бок.

– Эй ты, недострелённый, давай-ка на укол, – посмеивается генерал.

– На-ка вот, счастье моё, апельсин съешь, – протягиваю я Оле оранжевый бугристый шар.

– Ого, красота какая, но ты мне зубы-то не заговаривай, сначала укол. Поворачивайся. Осторожнее, погоди, держись за меня, обхватывай рукой. Тише-тише. Эй! Ты куда полез! Ну-ка! Убери руку, сказала!

– Ой, прости, это я случайно, – смеюсь я.

– Случайно! Нахал! Я ему помогаю тут, а он! Бессовестный.

– Ну, это как водится, – раздаётся строгий женский голос. – Это же Брагин, а он по-другому не умеет? Да, Егор?

Неужели? Быть не может. Я аккуратно отодвигаю Олю в сторонку и вижу обладательницу строгого голоса. И строгого взгляда. И вызывающе-элегантной внешности. Просто королева, правда в данный момент снежная.

На пороге моей палаты стоит Ира Новицкая, собственной персоной, и мечет громы и молнии.

3. Возвращение

Вот это неожиданность. Сюрприз так сюрприз. Я прикрываю глаза рукой, словно закрываюсь от ослепительного источника. Такой красоты никакое зрение не выдержит.

– О… – шепчу я. – О, Ирина…

– Паяц, – беззлобно, но и без улыбки констатирует она и подходит ближе. – Вы что тут, инъекцию делаете.

«Ну, подумаешь, укол! Укололся и пошёл», – всплывают в памяти строчки из Михалкова в особо художественной интерпретации Кота.

– Можно я ему поставлю? – спрашивает Новицкая, тяжело глядя на Оленьку. – Я шлепком умею. Он даже не ойкнет у меня.

Она осматривает бедную медсестричку, как лошадь на базаре, ту аж в краску бросает.

– Что вы, – лепечет она, – нам шлепком категорически запрещают. Да и вообще, не положено. Я сама.

Она подходит ко мне с тыла и массирует мне зад спиртовой ваткой.

– Расслабьтесь, пожалуйста, Егор Андреевич, – переходит она на «вы», включая режим самосохранения.

Я, конечно пытаюсь, но полностью расслабиться в ожидании прокола филейных частей, не могу. Никогда не мог, а сейчас ещё и Ирка взглядом прожигает, как гиперболоидом. Вздрагиваю, всем телом и даже чуть морщусь, от того, что это вздрагивание отзывается маленьким электрическим ударом в плече.

Ирина изгибает уголки губ в ухмылочке. Как у неё это получается? Вроде баба, как баба, даже вот будто издевается, да только от этой ухмылки меня всего пробирает, хочется вскочить и схватить её в охапку. Вот, учись, Оленька, у прирождённых королев. И Оленька, должно быть, понимает масштаб потенциальной конкурентки и учится. Ну, и молодец.

– Ну и как ты тут живёшь, товарищ Егор? – спрашивает она, когда медсестра выходит из палаты. – Девок щупаешь?

– Ириша, ну как ты можешь такое говорить! – возмущаюсь я. – Вот Даниил Григорьевич не даст соврать. Я ему тобой все уши прожужжал.

– Здравствуйте, барышня, – улыбается генерал, подыгрывая мне. – Вы значит и есть та самая Ирина? Только о вас и говорит. Даже в бреду.

Она хмурится, берёт стул и присаживается, закидывая ногу на ногу, почти как в «Основном инстинкте». Только она несравненно лучше, чем какая-то Шерон Стоун.

– Я без подробностей, честное слово, – едва сдерживая смех, продолжаю я.

Смех из меня рвётся не из-за этих шуточек, а потому что меня переполняет радость. Я действительно очень рад её видеть.

– Так, прекрати уже свой цирк дурацкий. Я же тебя насквозь вижу, Брагин, – говорит она и перекладывает ногу. – Достукался, значит, доигрался в суперагента, или в кого ты там играешь обычно?

– Какая же это игра? Ты же видишь, враги стреляли, грудь пробили, пуля всего в двадцати сантиметрах от сердца прошла, едва жив остался. Мне, между прочим, медаль обещали серебряную.

– А золотую кому? Стрелку, что тебя не дострелил?

– Нет, ну зачем… Стрелок уже в тюрьме, а медаль может и не серебряная, но точно посеребрённая. За отличную службу по охране общественного порядка… Или как-то так. Так что готовь мне место, пойду к тебе замом. С медалью.

– Нос у тебя, Егорка не дорос ещё. Рассказывай давай, куда вляпался.

– Да, случайно зацепило. Не в том месте не в то время оказался… Ты знаешь что… Помоги-ка мне на спину перевернуться.

– Не в том месте, – она качает головой и, поднявшись со стула, наклоняется надо мной.

– Только с рукой осторожнее, с правой.

Она аккуратно просовывает свою руку и вдруг прижимается и нежно меня обнимает.

– Я скучала, – тихонько шепчет прямо в ухо.

– Я тоже, – шепчу я в ответ, а у самого по коже огонь проносится, электрический импульс, заставляющий дыбом встать каждую даже самую маленькую волосинку.

– Ладно, – говорит Ирина высвобождаясь из объятий и возвращаясь на стул. – Слушай. Планы меняются. ВССО не будет.

– Почему? – хмурю я брови. – Я уже работу планировать начал.

– Ну, можешь сходить в штаб и поделиться своими идеями, ребята будут благодарны. Но самому тебе сейчас какие стройотряды?

– Блин… Я уже несколько объектов подыскал в Узбекистане. И это же ещё на следующий год, успею поправиться.

– Я смотрю, прямо любимая республика у тебя Узбекистан в последнее время.

– Нет, пока любимая республика – это Латвия, потому что, мы вместе туда…

– Прекращай эти дела, – строго говорит Ирина, бросая быстрый взгляд на соседнюю койку, туда, где генерал читает газету, пытаясь не слушать наши разговоры.

– Короче, ВССО отменяется.

– А ты-то? Всё по плану?

– Да, по плану. Я сейчас ездила… на новое место работы, там всё подтверждено. Так что в этой части мой план действует. Через месяц примерно или, может, чуть позже поеду. Но на моё место придёт твоя широкозадая подруга, поэтому соответственно в штабе ВССО вакансий не появится.

– Как так? – удивляюсь я. – Ты же сказала, что ей рано ещё.

– Да, сказала, потому что так думала. И сейчас думаю точно так же, но товарищ Ефим хочет, чтобы всё пошло по-другому. Ну, и не только он. В общем, если в ближайшее время ничего не изменится, будет вот так. Тебя на её место, разумеется, никто рассматривать не будет, но у тебя и так место хорошее, равнозначное, между прочим, месту первого секретаря райкома.

– Ну, нет. У нас организация маленькая, куценькая. Но мне, раз со стройотрядами глухо пока, другого и не нужно. И там хорошо.

– Ну ещё бы, одни девки вокруг.

– Ну, уж ты скажешь, а наладчики, а руководство?

– Хорошо-хорошо, убедил. В общем, перспективы такие, спокойно лечись, выздоравливай, и выходи на работу. Дел у тебя много. Алёшина, конечно, девка толковая, справляется в твоё отсутствие, но зам есть зам. У вас проверка закончилась, кстати.

– Ну и как там, кто кого – «Комсомольский прожектор» или директор?

– Нарушений не выявлено. Но этот майор сам подозрительный тип, так что ты когда вернёшься изучи доклады с результатами проверки.

– Хорошо, изучу.

– Может, покажешь кому-то.

– Лады, – киваю я.

– Ну, вот и всё, что хотела сказать тебе о делах.

– А я вот тоже хотел с тобой поговорить о деле.

– Да ну?

– Ага. Есть у нас с ребятами идея одна. Если получится, можно будет её масштабировать сначала на область, а потом и на союз замахнуться. Если успеешь до своего назначения, войдёшь в анналы, как первопроходец. Тема огонь, хорошая очень.

– Масштабировать, – пробует она словечко на вкус. – Ладно, выкладывай. Идея не секретная?

– Нет, не секретная, наоборот, мнение боевого генерала мне не повредит.

Ира при известии о боевом генерале чуть приподнимает брови.

– Короче, – начинаю я. – Я занимаюсь в секции самбо. Тренер у нас офицер, много чего повидал и Родину-мать любить умеет. Он воевал в Анголе, а сейчас у нас в училище связи преподаёт.

– В какой ещё Анголе? – хмурится Новицкая.

– Да? – оживляется Скударнов. – Как фамилия?

– Майор Скачков Виталий Тимурович.

– Нет… – чуть подумав, произносит он. – Не припоминаю. А в каком году воевал, не знаешь?

– К сожалению не знаю. Могу у отца уточнить, он тоже Анголу прошёл, получил ранение, орденом кубинским награждён. Сейчас также в училище работает. Я через отца, собственно и познакомился со Скачковым.

– Брагин?

– Брагин.

Новицкая молчит, не перебивает.

– Нет, не знаю, не пересекались, наверное. Ладно, прости, что влез. Продолжай.

– Да. Без проблем. Так вот, мне с тренером повезло, он отличный наставник, не просто учит броски делать, но много рассказывает об армии, пацанам мозги вправляет, в общем, ведёт большую и нужную работу. Можно сказать, на общественных началах, исключительно по зову сердца. Вот и смотри. Идея такая. Я хочу под эгидой горкома ВЛКСМ создать военно-патриотический отряд. Суть в чём? Надо не просто спортом заниматься и пацанов приёмам обучать, надо им основы военного дела давать, учить с оружием обращаться и вкладывать правильные мысли в голову. Чтобы ещё и идейно-патриотическая составляющая была, ферштейн? Но привлекать надо не алкашей-военруков, а тех, кто прошёл через огонь современной войны.

– Это что значит? – уточняет Новицкая и опять хмурится.

– Ветеранов Афгана брать, Анголы той же, на примере показывать величие Руси-матушки. Ты понимаешь, какая это бомба? Тебе же цены в ЦК не будет. Сейчас столько пойдёт спецов из Афгана.

– Какого ещё Афгана?! – строго чеканит Ирина. – Ты голосов наслушался вражеских?

– Ну, Ир, ты что, как ребёнок? Скоро никто не будет стесняться того, что мы интернациональный долг выполняем, потому что скрывать невозможно станет. Сейчас-то уже в Ташкенте все госпитали забиты, а мы ещё, знаешь ли, только в начале войны. Там лет на десять не меньше. Да вон у Даниила Григорьевича спроси. Он там ранение получил.

– Распространяться об этом особо не стоит, – крякает генерал, – но, я вижу, дама вы серьёзная. Да, думаю, Егор дело говорит. Знаете, какие сейчас новобранцы приходят, хоть в Афганистан, хоть куда? Барахло одно. А вот такая подготовка для подростков была бы очень хорошим делом. Чтобы не по улицам шатались, а готовились Родину защищать. Это ведь, не только полезно, но и увлекательно.

– Главное, – продолжаю я, – не забюрократизировать это всё на корню, не превратить в унылую обязаловку. Пацанам должно быть интересно. Повторю, основа всего этого – боевые единоборства, военная и идейная подготовка. Мы тебе таких бойцов наклепаем, весь мир завидовать будет. Надо только с умом подойти. Форму мы крутую можем сделать – у нас же на фабрике сошьём. Программу придумаем, от желающих отбою не будет. А тебе благодарность от всего советского народа.

– Да иди ты со своей благодарностью, – фыркает Ирина. – Можно подумать, я только ради выгоды что-то делаю. Времени нет. Вот если ты сам этим займёшься – пожалуйста. Поддержку я окажу. Ну, и с толстожопой своей, наверное, договориться сумеешь. Папеньку её подключишь. Он тебе и оружие достанет.

– Поговори с Ефимом, пожалуйста. И в обкоме пусть благословят.

– Поговорю, – кивает она, – если не забуду. Удивил ты меня, Егор. Удивил. Слишком зрелые мысли. Я бы не удивилась, если бы ты какие-нибудь женские батальоны пробивал, а такие вот предложения у тебя…

– Ир, ну ты хорош подкалывать. Я с этой медсестрой вообще ни-ни. Я тебе что, на всё что шевелится, бросаюсь?

– Это, конечно, не моё дело, но, думаю да, – пожимает она плечами и, протянув руку, берёт с тумбочки конверт. – Письма от поклонниц?

Я ничего не отвечаю, лишь головой покачиваю. А она беззастенчиво извлекает из конверта открытку и пробегает глазами, а потом читает вслух, цитирует:

– Хм… Милый Егор… Милый… Ты милый, оказывается… скорейшего выздоровления… ага… так, это не интересно… это личное… угу… а, вот… обнимаю, твоя… твоя, да? Твоя широкозадая красавица!

Капец.

– Ира, прекрати, ты прекрасно знаешь, что с Валентиной у меня сугубо рабочие отношения.

– Да нет-нет, я что, я ничего, моё дело маленькое, – говорит она как бы глядя со стороны, отстранённо, но глаза её показывают, что дело её совсем даже не маленькое, а можно даже сказать огромное. – Любопытно просто, как ты всё успеваешь. Ещё и военно-патриотическое движение. Гигант мысли, отец русской демократии, да? Ну так пусть твоему гигантскому мозгу помогает чья-то гигантская жопа, а у меня и других дел хватает. Думаю это будет справедливо.

– Ира, это будет совершенно несправедливо. Ты пользуешься моим положением инвалида, иначе я бы тебе задал жару.

– Ладно, дорогой товарищ, выздоравливай, – говорит она, поднимаясь. – Апельсины, я смотрю, у тебя уже есть, от Валюши небось, вот держи черешню. Ешь и укрепляй тело, и дух, конечно тоже. Дел у тебя невпроворот будет после возвращения. До свидания Даниил Григорьевич, поправляйтесь поскорее.

– Спасибо, Ирина, было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь увидеть вас ещё.

Она кивает и подходит к двери. Но, как известно, беда никогда не приходит одна. Дверь открывается и в неё входит… Айгюль. Ну, конечно, вот именно сейчас ей и надо было зайти. На миг обе девушки замирают и сканируют друг друга холодными взглядами, при этом обе улыбаются. Не слишком, впрочем, приветливо.

Новицкая, мгновенно рассмотрев соперницу, оборачивается в пол-оборота и, подняв брови, качает головой. Молча и многозначительно.

– Простите, – холодно говорит она Айгюль и, проскользнув мимо, выходит из палаты.

Айгюль пожимает плечами и подходит ко мне, наклоняется и нежно целует в губы. Провалиться мне на месте. Генерал, прикрываясь газетой, откровенно ржёт. Надо с этим делом как-то завязывать.

– Скучал? – шепчет она.

– Конечно скучал.

– А когда тебе будет можно?

Да вот хрен его знает…

Даниил Григорьевич берёт с тумбочки японский радиоприёмник, привезённый, должно быть, из-за бугра, и деликатно включает музыку, чтобы не слушать наше с Айгюль воркование:

Ах, водевиль, водевиль, водевиль -

Музыка, песни, интриги и танцы,

Пусть простоват и наивен он был,

Пусть он таким и остался…

Где-то это уже, кажется, было…

***

Время, сначала текущее мучительно медленно, постепенно ускоряется. Больничное безделье становится обыденным и дни начинают пролетать всё быстрее. Процедуры, посещения и дружеские беседы с генералом Скударновым.

Со временем он привыкает к кругу моего общения и моим визитёрам. Де Ниро, он же Злобин, приходивший ещё пару раз, приезжавший Платоныч, Куренков, Айгюль и Ирина – все они оказывают на моего соседа довольно приятное впечатление.

– Хороший ты парень, – говорит он, – но знаешь что, ты с девками бы поаккуратнее. Доведут они тебя до беды. Ты ещё молодой, понимаю, хочется всего и побольше, но лучше уж выбери одну. Нет, я вижу, они у тебя одна другой лучше, но ты, всё-таки, постарайся.

Может, и постараюсь. Для многих из них я лишь интрижка, лёгкое приятное приключение. Ясно, что ни Айгюль, ни Ирина никогда не свяжут со мной свои жизни. Какое там жизни, они даже не допускают, что о нашей связи может кто-то узнать. С Валей у меня и не предвидится ничего. Рыбкина ушла в автономное плаванье, а Лида и Таня тоже не подходят. Ладно, как-нибудь потом подумаю.

Медсестра Оленька полностью теряет ко мне интерес, заметив, как однажды вечером мы с Айгюль выходим из рентген-кабинета. Да, опять рентген, ничего оригинального. Всё уже было на этом свете и нет ничего нового. Зато разговоры, которые ведёт со мной Айгюль вполне можно назвать свежими и оригинальными.

– Тебе нужно оружие? – спрашивает она. – Автоматы, пистолеты, патроны, гранаты.

Ого…

– Откуда?

Впрочем, что за глупый вопрос, и так ясно, откуда. Оттуда, как сказал бы Семён Семёныч Горбунков. Оттуда, где меня чуть не порезали на куски компактной бензопилой. Из Афгана. Оружие мне, конечно, нужно для моего проекта военно-патриотического ЧВК.

Надеюсь, Ирка, поортачится и согласится помочь. Должна, идея ведь хорошая, почти назревшая. Через год-два такие объединения начнут плодиться повсеместно, а мы предвосхитим события. Попытаемся, по крайней мере. Очень попытаемся…

Новости из дома я получаю регулярно. Печёнкин вгрызается в ЛВЗ, хотя вроде пыл поумерил, отчего Куренков немного успокоился. Заместитель Печёнкина Евстратов сейчас под следствием, что в общем-то вполне безопасно. Кого он может сдать – Каховского и бывшего начальника обл УВД Троекурова? Но их карта и так бита. От Каховского наверняка ниточки наверх тянутся, но он же не дурак их обрывать, глядишь и помогут на зоне бывшие бенефициары его служебных преступлений.

В чём заключается интерес к моей персоне со стороны Злобина я пока не понимаю. Он время от времени приходит просто со мной поговорить. То ли присматривается, то ли что-то вынюхивает, не знаю, но общаться с ним мне интересно. Вот и общаемся…

***

– Ну что, Егор, – напутствует меня сосед по палате в день выписки. – Прощай. Даст Бог, свидимся когда-нибудь. Хороший ты парень, я бы тебя ординарцем взял, честное слово, если бы тебя признали годным к строевой и с бабами бы ты остепенился. Ты машину-то водишь?

– Вожу, конечно.

– Ну, и всё. Если что, дай мне знать. Но не раньше чем через полгода, сам понимаешь.

Понимаю, конечно, как не понять…

– Ну, и вы Юрий Платоныч, – говорит он, – будьте здоровы. Всего вам доброго.

Большак приехал за мной, поскольку отпускать меня одного весьма рискованно. А он что, врач? Я не понимаю, честно говоря, но Большаку рад.

– Ну, а вы, Даниил Григорьевич, приезжайте к нам, уж мы вас встретим так, что вам обязательно понравится – охота, баня, рыбалка. Природа у нас просто невероятная.

– Жив буду приеду.

На том и расстаёмся. Мы едем в аэропорт, а генерал остаётся один. Ну, это ненадолго, сегодня же нового соседа подселят.

***

– А где Трыня? – спрашиваю я у родителей после объятий, слёз, укоров и счастливого смеха.

Раджа часто дышит, почти хрипит и не отходит от меня ни на шаг, выговаривая на своём собачьем языке за длительное отсутствие. Я не Ай-Болит, но хорошо понимаю, всё что он «говорит».

– Ну, прости, прости, Радж, больше не буду тебя оставлять надолго… Так где Андрюха?

– Ну… – мама явно не очень рада этому вопросу. – Он домой уехал…

– Почему? Отец его непутёвый объявился?

– И да, и нет… В общем, там такое дело, в ближайшее время суд будет, и…

– Да что случилось-то? Он натворил что-то?

– Андрей? Нет, он-то ничего не натворил. Отец его… В общем, его хотят прав родительских лишать. Он пьёт, ребёнком не занимается, бьёт. Там разврат и… ну, ты же сам видел, что там.

– Видел, – соглашаюсь я.

– И что, его куда? Нельзя, чтобы он до суда у нас побыл?

– Нет, там правила очень строгие… В общем…

– Его поместили в детский дом, – вступает отец, – в Берёзовском.

– В детский дом? – восклицаю я. – Зачем? Он же и так в интернате живёт.

– Затем, что интернат для тех, у кого есть родители, а если у ребёнка родителей нет, значит его надо поместить под опеку.

Да, это я всё, конечно же, хорошо знаю, да только вот хреново как-то. Нет, правда хреново…

– А ему позвонить-то хоть можно? Или съездить, навестить?

– Можно, хотя это всё очень непросто, особенно сейчас, перед судом.

– А когда суд? – спрашиваю я.

– Вроде, через месяц, – отвечает отец.

– Ну, он хоть звонил оттуда?

– Звонил один раз, – кивает мама. – Голос, конечно, не очень был, но бодрился. Сказал, что ребята нормальные вроде.

Вроде… Вот то-то и оно, что вроде…

– Надо к нему ехать. Сейчас Платоныча попрошу или дядю Гену опять.

– Да подожди ты, герой, – злится отец. – Тебе нельзя никуда ездить, ты и так после вон какой дороги. Надо к врачу скорее показываться да лежать сейчас.

– Пап, у меня уж всё затянулось давно. Ну ты что!

– Да вот то, то самое. Я-то уж знаю, о чём говорю. Опыт имеется… Затянулось у него. Скажи спасибо, что тебя вообще отпустили. И Юрию Платоновичу тоже спасибо… И потом, куда на ночь глядя?

– Какая ночь? День ещё.

– В это время к нему точно не пустит никто. Ложись в постель давай. Ужинай или обедай, не знаю, что это у тебя, и – в горизонтальное положение. Без разговоров, это приказ.

По еде домашней я, естественно, очень соскучился, несмотря на сносную больничную пищу и постоянные гостинцы с деликатесами, но сейчас кусок в горло не лезет, даже мамины голубцы… Блин, надо Трыню вызволять, попал братишка… С адвокатом попробовать перетереть? Я звоню Платонычу и он обещает подумать.

Сплю я плохо – рана беспокоит. Знаю по прошлому разу, болеть зараза долго будет. Главное, половина груди нечувствительна, а под ключицей боль кромешная. Проклятые нервы…

Утром еду в больницу. Звоню на фабрику и директор присылает машину. Можно было бы пройтись, больница находится в пятнадцати минутах, это та самая «двушка», в которой я лежал когда-то с Платонычем, но родители настаивают, чтобы я ехал только на машине. Ладно, не хочу с ними спорить, расстраивать, итак они натерпелись из-за меня.

Хирург внимательно рассматривает мои бумаги, выписки, заключения и снимки.

– Ну что же, Егор, – выдаёт он резюме. – В принципе, картина хорошая, но боли меня настораживают. Расслабляться нам пока рано. Предстоит ещё долгий путь к окончательному выздоровлению. Организм у тебя молодой, сильный, но ему надо помочь. Так что, готовься к длительной реабилитации.

Да знаю я, знаю. Не первый раз эту пулю хватаю. Лучше бы, конечно, на поле боя, чем вот так… Ну, с другой стороны, значит так надо.

Получив рецепты и кучу наставлений, выхожу из больницы и снова сажусь в машину. Если честно, чувствую себя хреново после перелёта. Всё болит, голова кружится, даже, кажется, что есть небольшая температура, хотя врач ничего не намерил.

Ладно, поговорю сейчас с Большаком про Трыню, а потом поеду к Новицкой, наводить мосты любви и дружбы. Машину я пока отпускаю и говорю водителю, когда снова приехать. Медленно и спокойно двигаюсь к дому.

На лавке у подъезда сидят двое парней лет двадцати пяти. Спортивные, на блатных не похожи. Чего здесь делают, непонятно, но ладно. Не буду же я с ними сейчас бодаться. Мне бы в коечку, полежать немного.

– Э, слышь, – явно ко мне обращается один из них.

Блин, у меня что, на лбу написано, что я приключений ищу?

– Извини, земляк, не могу сейчас с тобой говорить, – бросаю я и шагаю дальше.

– Слышь, Бро, это ведь ты Бро, правильно?

И кто это такие? Что за чудеса на виражах?

– Кто спрашивает? – отвечаю я.

– Корней.

Они встают и подходят ко мне. Сзади появляются ещё двое, постарше. Выглядят солидно, один в костюме, другой в тёмных очках, джинсах и футболке.

– Ну, допустим, – останавливаюсь я. – Но сейчас не могу уделить вам внимание. Болею.

– Да знаем мы, знаем, – кивает тот, что в джинсах. – Знаем, что ты маслину от ментов словил.

Ого, легенда уже пошла в народ. Так рождаются герои эпоса. Легенду эту, впрочем, придумал не народ и не я сам. Её придумал Злобин, кагэбэшник, похожий на Де Ниро.

– А раз знаете, что тогда? Приходите, когда здоровье поправлю.

– Ну, ты не быкуй, мы же по-человечески. Нужно поговорить.

Блин. О чём Корнею со мной говорить? О выстрелах в дачном посёлке? Ему-то что до всего этого?

– Ребят, давайте не сейчас, мне в постель надо.

– Нет, потом нельзя, – отвечает один из тех, кто помоложе, вероятно более резкий и борзый. – Надо ехать сейчас.

– Ехать? Да куда ехать-то? Вы что, русский язык не понимаете?

– Походу, это ты не понимаешь, – пожимает плечами костюм.

У парня пшеничные усы и довольно длинные волосы.

– Давай, садись.

К подъезду подъезжает «Рафик» с надписью «Маршрутное такси» на борту и новосибирскими номерами.

– Повторять не намерен, – кивает в подтверждение своих слов человек в костюме. – Давай в машину.

– Куда ехать-то?

– В Плотниково.

– Да вы чё, охренели? Какое Плотниково? Езжайте вы сами, куда хотите, мне…

Короткий тычок в почки прерывает меня на полуслове.

– Давай, залазь тебе сказали.

4. Жесть, блин. Наезд…

Забираюсь в машину. Надо уже пост охраны ставить у подъезда. Точка доступа закрывается, блин, заколебали уже. Озираюсь. Ребята серьёзные, на боксёров похожи, морды набуцканные. Впрочем, больше не быкуют и, не считая тычка по почкам, ведут себя вполне прилично и даже, можно сказать, довольно вежливо.

Итак, Корней, значит. Какого хрена, Корней? Ты разве не знаешь, что я с Цветом работаю? Знаешь, конечно. И, разумеется, знаешь, что я не признаю его за сюзерена. И что же, хочешь наложить лапу на мой ещё не начавшийся бизнес? Похоже на то. Наглец, что сказать.

Ехать, конечно, не так уж и далеко, но мне, если честно, и этого хватает. Рана ноет, капец. Кенты Корнеевские почти не разговаривают, только тот, что в костюме долго и нудно рассказывает джинсовому о каком-то юридическом казусе, породившем несколько забавных прецедентов в штатах. Блещет широтой кругозора, молодец.

Шумит она, красавица, 

Звенят, поют овсы, 

И парень улыбается

В пшеничные усы…

Чем-то на Влада Листьева похож, только взгляд наглый и борзый.

Наконец, прибываем в Плотниково, прямиком к нашей винокурне. Ворота открыты. Зашибись просто… Работники типа уже перешли в подчинение к Корнею? А вот и он сам, ну надо же, Корней собственной персоной.

– Здорово, Бро, – вполне дружелюбно приветствует он меня, когда я выползаю из «Рафика». – Чёт выглядишь ты не очень. Не выздоровел ещё что ли?

– И тебе не хворать, – киваю я. – Лечусь ещё. В данный момент вот лечебное катание применяю.

Он ржёт.

– Да ладно, чё ты, не девчонка же, полчасика-то всего, разве это дорога? Больше разговоров. Я вот четыре часа сюда херачил и то не жалуюсь, да же пацаны?

Пацаны ухмыляются и кивают.

– Ну что же, добро пожаловать, в наши края, – говорю я без улыбки.

– Спасибо, брат, спасибо.

Близко мы не знакомы. Виделись в казино, в Новосибе на открытии и ещё потом пару раз, но лично практически не общались. Привет-пока и все дела, по большому счёту.

– Ладно, короче, – говорит он, становясь собранным и серьёзным. – Я тут узнал, что ты затеял производство интересное.

Я молчу, смотрю прямо, никаких опасений не выказываю.

– Я поучаствовать хочу. Бабки готов дать. Как на это смотришь? Больше бабок, больше товара, да?

Серьёзно? И с какого это рожна, позволь спросить, я тебя в дело брать должен?

– Давай присядем, – отвечаю я. – В ногах правды нет, сам знаешь. Пойдём вон туда, под навес.

Я иду и сажусь в тень на брёвна, не дожидаясь ответа. Стоять на солнце не буду, даже, если это было частью его плана.

– Ну, так что? – наседает Корней, подходя ко мне, но оставаясь на ногах. – Что скажешь?

Он оборачивается к своим и отыскав взглядом усача в костюме, делает ему знак подойти.

– Иди сюда, Адвокат-на, – говорит он и снова поворачивается ко мне с видом типа, о чём это мы тут говорили?

– А что сказать-то? – удивляюсь я. – Что ты хочешь услышать, что всё, вопрос решён? Во-первых, предприятие государственное.

– Кооперативное, – уточняет Адвокат.

– Да, открывает его облпотребсоюз, – соглашаюсь я, – но это же не частная лавочка, правда? Будут производиться соки для сельских жителей и прочее там…

– Меня, как раз, «и прочее» интересует, – снова вступает Корней. – Линия по розливу, насколько я знаю, не государственная, а твоя личная. Или нет? Или о чём ты сейчас вообще?

– Я говорю о том, что прямо сию минуту тебе не могу дать ответ. Проект не мой, в том смысле, что я не единственный, кто в нём участвует, понимаешь? Мне надо обсудить с товарищами. Но предварительно тебе могу сказать, что мы не ищем новых партнёров. Куда ты хочешь деньги вкладывать? Всё уже закуплено, всё подготовлено, работа проведена. Расширить производство в имеющихся условиях довольно трудно. По дистрибуции… э-э-э… по поставкам то есть уже есть чёткое понимание, хотя в этой части, как раз, сотрудничество вполне возможно.

– То есть… я не понял, он мне предлагает просто торговать своим пойлом? – снова поворачивается он к Адвокату.

– Э-э-э… – тянет тот.

– Ну, я думаю, – не жду я, что он там родит, – что у тебя будет шикарная дилерская скидка… Вообще, часто прибыль продавца превосходит прибыль производителя… На Западе то есть…

– Чего? – нависает надо мной Корней. – По-моему ты мальца не догоняешь!

Выглядит он сейчас весьма грозно. Брови сведены к переносице, в глазах проскальзывают жёлтые искры гнева, желваки играют на скулах. Лицо, будто высеченное из камня, хоть сейчас размещай на плакат о ненависти к врагам народа.

– Я ведь, – цедит он, – не разрешения пришёл спрашивать. Я пришёл сказать, что у меня теперь здесь доля будет. Не хочешь моё лавэ, не надо. Значит, буду без денег в доле. Чё те не ясно?

– Так ведь здесь серьёзные люди решают, не мне чета. Ты же не на мои интересы лапу накладываешь, а на интересы тех, кто делиться не захочет.

– Да ты чё? В натуре? Это что за люди такие? Цвет, может быть? Так я, насколько знаю, он здесь не при делах. Не, если ты представитель Цвета, ты так и скажи, я тогда не с тобой, а с ним тереть буду. Чё?

– По этому конкретному предприятию ты можешь разговаривать только со мной. А я поговорю с акционерами и дам тебе ответ в течение… не позже, чем через неделю.

– Ты чё, ох*уел, в натуре? – звереет он, а Адвокат распахивает глаза, как будто инопланетянина увидел. – Ты слышь, кто такой, чтобы так со мной говорить? Ты, фраерок оборзевший! С «акционерами» в натуре. Я тебе сейчас устрою акцию, зае**шься щёки надувать, морда. Значит слушай сюда. Акционеры твои меня не колышут, с ними решай сам. Не можешь решить, я решу, но ты тогда на*уй здесь не нужен будешь. Короче, половина моя. Чё не ясно?

Ну надо же, шустрый какой. Не рановато ли для девяностых? Вроде не пришло время ещё. Собственность-то пока социалистическая, брателло… И что же мне с тобой делать? К Цвету обратиться за поддержкой?

– Как положено друзьям, всё мы делим пополам, – напеваю я детскую песню. – И смешинки и слезинки, пополам, пополам, пополам-лам-лам…

Напеваю отстранённо, глядя мимо Корнея в голубизну летнего неба.

– Э, тебе может мозги встряхнуть? Поправить маленько? Бро, в натуре, у тебя чё, крыша поехала?

Крыша – это то, что ты мне навялить пытаешься.

– Так ты коммерс или вор? – задумчиво перевожу я взгляд на него. – Я так чисто для себя, понять хочу.

Вообще, он не вор, по большому счёту. Не сидел, из спортсменов, реально, персонаж будущего. Сколотил группировочку из спортсменов, блатным дорогу особо не даёт и многим людям, как кость в горле, мешает.

– Чё? Какой коммерс? Ты меня достал уже. Ты висишь на ниточке сейчас над бездной в натуре. На тоненькой ниточке. И щас бы уже в эту бездну летел, если бы я тебя не знал раньше, ты понял? Но терпение, пи**ец, закончилось уже.

– Значит так, – говорю я поднимаясь. – Я тебя понял. Ты хочешь половину прибыли предприятия, нелегальной, естественно. Что в замен?

– Чё взамен? – удивляется он, пытаясь осознать вопрос. – Живой останешься!

Найдя ответ в своей коротко бритой голове, он расплывается в улыбке, и его спутники, стоящие чуть в сторонке, но внимательно следящие за ходом нашей дискуссии, тоже начинают улыбаться и даже ржать. Только Адвокат внимательно смотрит на меня, пытаясь понять самоубийца я или супермен.

Про супермена он, может и не слышал ничего, но ничего, значит скоро услышит.

– Супермен, – киваю я ему.

– А? – топорщит он свои русые усы.

Хочу ответить кое-что подобающее, но сдерживаюсь.

– Мало.

– Чё? Ты запарил уже. Ты всё-таки меня вынудить хочешь?

– Нет, я хочу, чтобы ты был реалистом. Люди должны понимать за что они бабки тебе отдают.

– За то что могут работать спокойно.

– Это что значит, ты от ОБХСС прикроешь или что? – хмурюсь я.

– Может, тебе ещё жопу подтереть? От ментов сам отбивайся. Это значит, что жив будешь, так понятно?

– Беспредел творишь, – спокойно констатирую я. – Люди не поймут.

– Да ты чё? А ты кто такой? Дурилка картонная! Ты чё, блатной что ли? Кто за тебя впишется, в натуре? Совсем дебил? Ладно, кумекай со своими акционерами. Я приеду через три дня, директором поставите Адвоката, покажешь приказ, всё как положено, понял? Вот трудовая, держи. И в трудовой запись должна быть.

Адвокат протягивает мне трудовую книжку.

– Паспорт нужен, а то ты, может, у бомжа трудовик дёрнул. Фотографии же нет.

– Данные внутри вложены, – бросает Корней. – Хватит с тебя и этого. Если не будет приказа, я тебе лично башку отобью, буду долбить, пока не сдохнешь, а здесь всё сожгу нахер. Ясно? Если чё, можешь к ментам сходить, рассказать, что честно наворованное отбирают.

– Домой меня отвезите, – говорю я. – Верните, где взяли.

– Сам немаленький. Некогда, нам ещё до Новосиба хреначить. Слышь, Бро, я конечно знал, что ты бесогон вольтанутый, но чтоб настолько! Поехали, пацаны!

Они уезжают, а я остаюсь. Зашибись. Иду в административное помещение и, оказывается, все на местах, сидят, понять пытаются, что именно происходит.

Контора, кстати, весьма просторная, чистая, современная. Два окна, столы письменные, сейф, портрет Ильича, Леонид, который. За одним столом сидит Казанцева, та что технолог с ЛВЗ, рядом стоит мужчина лет шестидесяти, высокий, поджарый, совершенно седой и в очках-хамелеонах в модной оправе.

– Они откуда? – встаёт мне навстречу Казанцева. – Из милиции?

Как её звать-то, блин… Ольга Фёдоровна, что ли?

– Нет, Ольга Фёдоровна, из параллельной структуры.

Не поправляет, значит правильно вспомнил, вот же молодость, ничего не забываю, память как компьютер.

– Из КГБ! – в ужасе восклицает она.

– Нет, они вообще не из органов. Недобросовестные конкуренты. А вы почему их пустили на объект государственный? Где ваш охранник?

– Так как их было не впустить? Ворвались, кричали, всё осматривали, спрашивали обо всём. Что это, а то? Всё-всё. Говорят, у нас мол постановление.

– Показали?

– Нет, ничего они не показали, грубые, наглые, особенно главный их, или кагэбэшник, или уголовник.

– Ясно, – киваю я, подходя к столу, на котором вижу телефон. – Мне позвонить нужно Юрию Платоновичу.

– Так я ему уже позвонила.

– Давно?

– Да, примерно полчаса назад, наверное.

– Двадцать восемь минут прошло, – замечает седовласый незнакомец.

– И что он сказал?

– Сказал, что выезжает.

– Понятно. А вы кто? – оборачиваюсь я к мужчине.

– Это Павел Петрович Аристов, – вступает Казанцева. – Доктор технических наук по процессам и аппаратам пищевых производств. Из нашего пищевого института. А это Егор… Андреевич, помощник Большака.

– Здравствуйте, доктор, – протягиваю я руку. – Ну, как вы находите наши процессы и аппараты? Вы, кстати, допуск получили?

– Что? – спрашивает он и его настороженные глаза прищуриваются. – Какой допуск?

– Ну, к нашему секретному производству.

– Получили-получили, – успокаивает меня Казанцева. – Павел Петрович, разумеется, всё прекрасно понимает.

Доктор несколько раз переводит взгляд с меня на Ольгу и обратно.

– Честно говоря, – говорит он. – Результат у вас будет ужасающий. Это будет не виски, а… даже не знаю, как назвать это пойло.

Ого! Я смотру на Ольгу, обещавшую нам совсем другое, насколько мне помнится. Она яростно качает головой, не соглашается с таким заявлением.

– И почему же, док? – спрашиваю я, хмуря брови.

Хмурюсь я, главным образом, от боли, так что, честно говоря, органолептические характеристики продукта в настоящий момент отступают на второй план.

– Всё дело в солоде, который вы планируете получать с соседского пивзавода, – уверенно продолжает он. – Совершенно неудовлетворительное качество.

– Как так?

– Да, представьте себе, молодой человек, – гнёт своё док. – Для приготовления виски используется ячменный солод. Пшеничный или ржаной даст иное качество напитка.

– Так они же ячменный используют.

– Не знаю, – пожимает он плечами. – Насколько мне известно, пшеничный.

– Ольга Фёдоровна? – смотрю я на неё с удивлением.

– Я уточню, не беспокойтесь. Да, они выпустили недавно пшеничное пиво, но основной объём делают из ячменя.

– Наша область находится на пятьдесят шестом месте по производству ячменя, между прочим, учтите это при планировании сырьевой базы, – поднимает палец кверху доктор.

– Так, – киваю я уже гораздо более заинтересованно. – Вы, док, в этих делах дока, похоже. Простите за каламбур.

– Кроме того, – продолжает он, не реагируя на мои ремарки, – характерной деталью шотландского виски, например, с винокурни Caol Ila, считается торфяной дымный привкус. Выдерживается он, кстати, двенадцать лет в бочках из-под бурбона. Вкус дымка в виски достигается подсушиванием солода на торфе, но в нашем случае, это может быть и сушка на дровах и на угле. Также можем обжигать дубовые бочки изнутри… Именно эти нюансы и придают напитку сортовые марочные оттенки, понимаете? Но одна из главных особенностей хорошего виски – это старые бочки из-под вин типа мадеры…

– Павел Петрович, вы же доктор, правда? Не то, что мы с Юрием Платоновичем. Вот и он подъехал, кстати. Ну, и изобретите революционный метод, придумайте, как имитировать вкус бочки от мадеры и двенадцатилетнюю выдержку. А Ольга Фёдоровна вам поможет. У неё практика ого-го, но вы и сами, наверное, знаете.

Я иду к двери, чтобы выйти навстречу Большаку.

– Погодите, молодой человек, – не отпускает он меня. – Ещё про коньяк хочу сказать.

– Коньяк здесь производить не планируем, – отвечаю я немного нетерпеливо.

– Но вы не знаете, в Узбекистане существует отличный коньяк.

– Да ладно, док, его же пить невозможно!

– Ординарный – да, а вот КВ намного лучше армянского. Его правда не так много производят, но в другие республики вроде не гонят. Его можно почти безо всякой доработки выдавать за французский. Немного подержать в старых бочках и купажировать с иными коньячными материалами.

– Двенадцать лет подержать?

– Нет, конечно, можно иначе подойти к проблеме, – задумывается он.

– Слушайте, док, – говорю я. – Академиком я вас назначить не смогу, но зарплату, как у академика пообещать в состоянии. Плюс тринадцатая, плюс премии. Работайте.

– Всем привет, – восклицает Платоныч, входя в контору. – О чём диспут?

– О высоких технологиях, дядя Юра, – кривлюсь я.

Плечо дёргает.

– Ну давайте, докладывайте.

Ольга повторяет то, что говорила мне, добавляя пару деталей.

– Надо в милицию заявлять, – резюмирует она.

– Юрий Платоныч, поехали, а? – взываю я. – Старые раны ноют, спасу нет.

– Ладно, Ольга Фёдоровна, подумаем, что делать. Пожалуйста, никому ни слова, хорошо?

– А ты как здесь оказался? – спрашивает Платоныч, когда мы садимся в машину. – Ольга что ли позвонила?

– Не совсем…

Я рассказываю.

– Блин, капец, – говорит он, когда я заканчиваю. – Правильно сказал?

– Правильно, дядя Юра, ещё и жесть, можно сказать и наезд.

– Жесть, – соглашается он. – Ну, и что делать будем? Может Баранова привлечь?

– Одного Баранова на всю шайку? Недостоверно выйдет. Не поверят. Даже, если я ещё Гену возьму, всё равно не поверит.

– Куренкова не предлагаю…

– Ну да, он же маски-шоу не будет устраивать ради этого дела. Над ним тоже начальство.

– Что за шоу?

– Ну, работа спецназа. У них такие балаклавы на головах, маски. Как у сварщиков, только чёрные. Будет в конце восьмидесятых такая передача по ящику, «Маски-шоу», вот и прилипнет название. Налётов спецназовских много будет, сам увидишь.

Он головой качает.

– Куда движемся… Такое чувство, что в пропасть…

– Ничего, мы что-нибудь придумаем.

– Давай придумаем, что с этим козлищем делать. Очень не хотелось бы, чтобы шумиха поднялась. Надо всё по-тихому.

– Это да, – соглашаюсь я. – Шумиху нам не надо. А вот составить список тех, кто в курсе наших дел, не помешало бы.

– Да всех по пальцам пересчитать можно, – пожимает он плечами.

Мы молчим некоторое время.

– Понимаю, – говорит он, прерывая молчание, – тебе не хочется, но, кажется, ничего другого не остаётся.

– Ты про Цвета что ли?

Он кивает.

– Блин, Платоныч, ну ты что, это вообще не вариант. Ты пойми, дела с ним делать – это одно, а вот под его защитой оказаться – совсем другое. Если я попрошу его сказать Корнею, что этот бизнес его, то всё, партнёрству конец. Я сразу стану его вассалом, собственностью.

– Ну с казино же ты этого не боишься.

– В казино мы сразу вложились, как партнёры, а тут другое дело. Я его в акционеры не звал, говорил только, что будем ему давать товар на реализацию. Всё. Если дать слабину, он нас сожрёт. Для тебя есть принципиальная разница под кого ложиться, под него или под Корнея?

– Да, ты прав…

– Сами будем решать. Сами… До завтра ещё подумаем, а там уж примем решение, лады?

Он кивает и останавливает машину у моего подъезда.

– Зайдёшь?

– Нет, надо ещё на работу вернуться, – отказывается он.

– Ну ладно. Что там по Трыне? Ничего твой юрист не узнал?

– Ну, там всё чётко по закону, ничего не оспорить. Будет суд, отца, скорее всего, прав лишат. Тогда уже можно будет как-то попытаться договориться, чтобы его к нам перевели поближе.

– То есть в любом случае детдом?

– Ну, да, в любом.

– Блин… Жесть, Платоныч.

– Жесть, Егор, жесть. Но мы прорвёмся, так ведь?

Постараемся, да…

Я захожу домой и сталкиваюсь с отцом.

– Ты где был? – недовольно спрашивает он.

– Так у врача же, – делаю я невинные глаза.

– Четыре часа что ли? Ты вон посмотри на себя, белый, как полотно. – Соседка сказала, ты на маршрутке уехал.

– Пап, да всё нормально, – пытаюсь я его успокоить и собираю всю волю в кулак, чтобы выглядеть хоть немного лучше разорванной Тузиком грелки. – А ты чего так рано вернулся?

– Раньше отпустили. Сегодня пенсионеров провожали. Скачкова твоего выпнули, между прочим. Он-то думал поработать ещё несколько лет, но чьего-то сынка надо было пристроить, похоже…

Надо с ним встретиться, переговорить. Без дела он у меня не останется, главное, чтоб Новицкая не кинула… Надо к ней сходить завтра… Да, надо… Надо… Надо…

Я лежу на диване и глажу ворчащего Раджа между ушей. Чуешь, брателло, что худо мне? Чуешь, да…

И вдруг, будто молния мелькает перед глазами. Я резко сажусь на диване. Есть решение. Не могу сказать, что оно не такое уж очевидное, и не могу сказать, что полностью в нём уверен, но по-другому, видимо ничего не сделать. И, всё-таки, Цвет. Из всех зол нужно выбрать меньшее.

Я встаю и подхожу к телефону. Набираю секретный номер.

– Это Бро, – говорю я и кладу трубку на рычаг.

Стою у тумбочки и жду, когда зазвонит телефон. Проходит около пяти минут и раздаётся звонок. Я подношу трубку к уху.

– Алё? – после небольшой паузы говорит Цвет.

– Привет, – отвечаю я.

– Здорово. Чего хотел?

– Дело есть. Надо тебе в Новосиб ехать.

– Чего? Зачем это? – сердито удивляется он.

– Дело верное, отвечаю. Подъезжай сейчас ко мне. Перетереть надо.

5. Думай, не думай, а прыгать надо

Цвет некоторое время молчит, переваривая сказанное мной и я слышу лишь его сопение.

– Не понял, – наконец, говорит он. – А ты сам не можешь, как обычно?

– Слушай, я тут чуть живой, пришлось в Плотниково смотаться. Так что если сможешь подскочить, просто перетрём в машине и всё. Быстро и эффективно. Тебе это больше, чем мне надо.

– С чего бы?

– Расскажу.

– Ну, ладно, – соглашается он, помолчав ещё немного. – Через час подъеду.

Не привык, что его вызывают? Ничего, пора привыкать. А я полежу пока, час времени у меня есть. Валюсь на диван и прикрываю глаза. Сейчас, честно говоря, ничего не хочется, кроме как лежать. Но полежать не удаётся. Звонит телефон. Отец снимает трубку и я слышу, что говорит обо мне.

– Юрий Платонович, да он вот только задремал. Пришёл, весь белый, на себя непохожий… Это срочно?

– Пап, ну ты что, – поднимаясь с дивана, обращаюсь я к нему. – Я подойду, мне не сложно.

Отец недовольно качает головой и передаёт мне трубку.

– Да, дядя Юра, привет.

– Ты что там, совсем скис? – с тревогой спрашивает он.

– Не, нормально, – немного приукрашиваю я.

– А мне тут юрист позвонил, вроде как договорился, что Андрея можно будет навестить.

– Да? Ну шикарно! Когда поедем?

– Так вот, прямо сейчас. Если в течение часа подскочить, то можно будет его увидеть. Ну, и что, сможешь?

– Блин… Нет, сейчас точно не смогу.

– Худо? – участливо спрашивает он.

– Да не в том дело. У меня встреча назначена минут через сорок. Я её отменить уже даже технически не смогу. Да и надо встретиться, если честно…

– Понятно, – немного скисает Большак. – Так что, сказать, что не приедем? Просто там вообще непонятно, получится ли ещё до суда увидеться.

– Дядь Юр, сгоняй, а?

– Я? – удивляется он.

– Ну а что? Вы же знакомы. Ему сейчас вообще, хоть с кем-нибудь бы увидеться из своего мира. Как в тюрьме оказался. Посмотришь, как он там. Ты ведь почувствуешь, если что-то не так, я не сомневаюсь. Пожалуйста, съезди. Тебе в карму знаешь какой жирный плюс впишут!

– Да ну тебя с кармой твоей. Съезжу и без кармы. А чего отвезти ему? Еды какой-нибудь?

– Ну… наверное. Не думаю, что там зашибись кормёжка…

Я вдруг вспоминаю, как когда-то давно, ещё в самом начале видел его у витрины кондитерского отдела. Он тогда долго стоял, глядя на пирожные…

– Сладкого можно чего-нибудь, пирожные там какие-нибудь… Да, пирожные обязательно нужно.

– Ладно, – соглашается Платоныч. – Передать чего?

– Скажи, чтобы не тух там, что скоро увидимся. Надо просто переждать немного, и всё будет хорошо. Если вдруг… ну, а вдруг? Вдруг ты сможешь звонок организовать, наберите меня…

– Хорошо. Ну всё, я тогда помчался, а то времени мало уже остаётся.

– Давай, добрый человек, удачи тебе. И деньжат ему оставь если что.

– Оставлю.

Я вешаю трубку и возвращаюсь на диван. До приезда Цвета остаётся минут двадцать. Можно ещё поваляться.

– Куда он тебя звал? – спрашивает отец. – Знает же, что тебе нельзя. Тоже мне, взрослый человек, называется.

– Да он договорился в детдоме, что к Трыне пустят. Детдом какой-то драконовский, почему посещать-то нельзя? Непонятно.

– Я бы тоже мог съездить, – моментально смягчается папа. – Как он там, неизвестно пока?

Неизвестно…

Через двадцать минут я встаю и иду в прихожую.

– Ты Куда? – хмурится отец. – Нет, ну что за человек. Вот скажу матери про твои выкрутасы, будешь с ней объясняться. Она тебя быстро в чувство приведёт

– Не надо, не говори, пап, – улыбаюсь я. – От этого всем только лучше будет.

Выхожу из подъезда. Цвета ещё нет. Сажусь на лавку и жду. Минут через пять подруливает его «Волжанка». Смотри какой важный, сидит на заднем сиденьи, за рулём здоровый детина. Про то, что боссы впереди не ездят я ему сказал. Он сначала отмахнулся, а теперь, смотрю, взял на вооружение.

Я подхожу к машине и сажусь за водителем. Захлопываю дверцу и мы сразу отъезжаем. Куда это? Смотрю на Цвета с удивлением.

– Немного отъедем, чтоб у подъезда не отсвечивать, – кивает он.

Ладно.

Делаем кружок через швейку и подъехав к политеху, останавливаемся на площади. Водитель, не говоря ни слова, выходит и идёт к беляшной, на углу с Весенней у «Силуэта».

– Ну, говори, чего хотел, – кивает он. – Вызвал меня к себе. Шеф, в натуре. Теперь в Новосиб отправишь?

– Как тебя отправишь-то? – пожимаю я плечами. – Ты мальчонка немаленький, сам всё решаешь. Но случая такого может уже и не быть.

– В смысле? Какого случая?

– Подгрести под себя Новосиб. Ты разве не хочешь?

Я жду, когда он осознает сказанное. Он осознаёт быстро. Взгляд делается тяжёлым, а усмешечки и смехуёчки вмиг испаряются.

– Ты говори-говори, – подгоняет он, не останавливайся.

– Прежде, чем говорить, хочу другое обсудить. Мне ствол нужен.

– Чего? – хмурится он.

– И прям срочно.

– Кому конкретно, прямо тебе?

– Лично мне, да.

– Зачем?

– Хочу использовать по назначению.

– Это как? – хмурится Цвет.

– Ну как, забью обойму патронами и начну применять по живой силе противника.

– Ты решил меня шарадами развлекать что ли? Объясняй, зачем волына.

– Вообще, я от тебя объяснений не спрашиваю, – немного раздосадовано отвечаю я.

– Ну, так я к тебе с подобными просьбами и не прихожу, так ведь? Короче, Бро, не пудри мозги. Давай уже, выкладывай всё.

Ну, я и выкладываю. Обрисовываю ситуацию с сегодняшним наездом. Цвет выглядит несколько ошарашенно.

– Не понял, он то есть не боится комитетчиков? Наглухо башка отшиблена или что?

– Походу он просто не догоняет, а может думает, что дело мелкое и вряд ли за ним крупные шишки стоят. Типа, как в подворотне у школьников деньжат зашибить.

– А как он вынюхал? Ты же ещё не начал ничего.

– Кто-то льёт инфу, ясно же.

Цвет кивает, соглашаясь.

– Уже знаешь, кто?

– Нет, – качаю я головой.

– Ну, так и чё? Чё ты делать-то планируешь, мусоров притягивать? Пусть напрягутся, не всё же им нахаляву бабки грести. Ну и гусь Корней, он в натуре мозгами пораскинул, пацан, скажет, молодой, можно застращать типа. Но половину грубо, конечно. Очень грубо.

– Ну, он, думаю, заложил простор для торговли, в смысле, чтоб было куда отступать с выгодных позиций.

– Так чё? Ну, хочешь, я за тебя впрягусь? Когда надо-то?

Говорит это, а в глаза не смотрит. Ждёт, как паук, что я скажу, да, давай, выручи меня, цветик-семицветик.

– Нет, – спокойно, безо всяких эмоций отвечаю я. – Не хочу. Я сам решу. Причём решу конкретно.

Цвет воспринимает мои слова очень серьёзно. Молчит, играет желваками, что-то взвешивает. Как в кино, во время какого-то важного момента в кадре крупным планом возникают его глаза, тревожные, чуть прищуренные, с разбегающимися лучиками морщинок. А потом зрители так же крупно видят глаза главного героя, мои. Они смотрят прямо, открыто и излучают уверенность.

– А ты в это время приедешь в Новосиб и соберёшь тех, кого сочтёшь нужным. Там же у тебя тоже своих людей немало. Скажешь, типа, клоун по имени Корней, всё. Теперь жить будем по понятиям, а боксёрики идут в эротическое путешествие на три буквы.

– Эк, завернул, – с уважением замечает Цвет. – А если не решишь?

– Решу, конечно. Сказал, значит сделаю. Можешь, если хочешь, подождать сигнала. Позвоню на условленный номер и скажу, как всё прошло, и ты будешь тогда действовать в полной уверенности, что тылы прикрыты.

– А его батальоны боксёрские? С ними что делать?

– Распустишь. Желающие смогут присоединиться к новосибирским пацанчикам. Только не толпой, а вразброс, чтоб бунтовать не надумали.

– Заманчиво, – цедит Цвет и, отвернувшись от меня, погружается в раздумья.

Ну, пусть подумает. Риск есть, разумеется. Если у меня ничего не выйдет с моей затеей, он может конкретно облажаться. Но, что тут скажешь, кто не рискует, тот не пьёт.

– Резкий ты пацан, – говорит он, подёргивая ногой. – Держи, кстати, три куска.

Он чуть наклоняется в мою сторону и достаёт из бокового кармана ветровки три пачки красненьких.

– За что это? – удивляюсь я.

– Привет от женской сборной по хоккею на траве.

– Из Зимбабве что ли? – хмыкаю я.

– Да, от темнокожих шоколадок.

Я улыбаюсь.

– Видишь, брателло, я никогда лажу не гоню, да?

– Ну, типа, – отвечает он, всё ещё задумчиво. – Чё ещё за «брателло»?

– Это «брат» на итальянский манер. По-итальянски брат – «фрателло», ну а как по-нашему ты слышал уже. Так что, достанешь ствол?

– Достану, – кивает он. – Будет тебе волына, брателло.

Вот и хорошо… В том, что я затеял ничего хорошего, разумеется, нет, и надо ещё Скачкова убедить. Но это уже завтра.

Когда я возвращаюсь домой, мама меня тут же укладывает в постель, и я особо не возражаю, хотя, на удивление, чувствую себя будто бы получше.

– Полежи пока, а через полчасика ужин будет. Папа фарш свеженький накрутил, сейчас котлетки сделаю. Ты не против?

– Ещё как за, – улыбаюсь я и понимаю, что голоден, охрененно голоден…

Звонит телефон, и мама, направляясь на кухню, поднимает трубку.

– Алло… Андрюша! Привет, дорогой! Егор, Андрей звонит! Ну, что ты там, как устроился, давай, рассказывай скорее. Не обижают тебя? Как встретили?

– Дай, дай мне, мам, я тебе потом расскажу, он там по времени ограничен, наверно.

Я подлетаю к тумбочке и буквально вырываю телефон у неё из рук.

– Андрюха, здорово!

– Егор! – мне кажется, его голос дрожит. – Здорово!

– Ну, ты как там, дружище?

– Да я-то что, нормально… Более-менее, короче, жить можно. Юрий Платоныч расскажет, он посмотрел на моё житьё. Ты про себя скажи! Как рана твоя?

– Ты извини, братишка, что я не приехал сегодня. Тут такое дело…

– Да ладно, Егор, харэ, какие тебе поездки, тебе лежать надо…

Блин, если бы я лежал, но я ношусь, как скажённый, а к нему вот приехать не смог.

– Если Платоныч ещё раз свиданку выбьет, обязательно прискачу. Что у вас там за богадельня такая, что даже звонить нельзя…

– Да… – говорит Трыня, и его голос становится тусклым, – типа для трудных… Ладно, Егор, надо заканчивать. Я рад, что мы немого поболтали. Выздоравливай, короче.

– Держись там, Андрюха, мы обязательно что-нибудь придумаем. Продержись до суда.

– Привет родителям. Как там они? Батя в порядке?

– В порядке, всё передам. Давай, братишка…

Последних слов он уже не слышит, в трубке раздаются короткие гудки. Концлагерь какой-то. Он-то почему в детдом для трудных попал? Полная хрень.

– Ложись, Егорка, я тебе в постель сейчас подам.

– Мам, ну ты что, я же не инвалид. Я вон с завтрашнего дня на физиотерапию ходить буду, а ты мне кашку в постель.

– Не инвалид, конечно. Ты у меня герой, на преступников с голыми руками кидаешься, такой же дурак, как отец твой. Но ему-то вон сколько лет уже, а ты только жить начинаешь, а уже с ранением.

– Мам, Гайдар в пятнадцать лет полком командовал, говорят.

– Что значит, говорят? – вступает отец. – Говорят, кур доят, а про Гайдара факт. Командовал.

Факт, значит факт. Это меня сейчас не особенно заботит, других заморочек хватает. Во-первых, Трыня, как-то не по себе мне стало после разговора. Чувствую, что-то там неладно. Надо после ужина Большаку звякнуть, если сам не отзвонится. А, во-вторых, Корней. Понимаю, что лучше мне это сделать самому, но как представлю, чуть наизнанку не выворачивает.

Зачем, вообще, мне это? Я не головорез, не убийца, не Майкл Корлеоне, в конце концов. Да, приходилось стрелять, но это война была… Так-то если посмотреть, это тоже война и время наше уже пришло. Нужно Скачковскую ЧВК превращать в реальную силу, а то как-то всё медленно двигается, стоим, топчемся на месте, а время идёт. А Корнея можно попробовать уболтать…

Уболтать Корнея? Серьёзно? Вообще-то Цвету я уже пообещал, что обеспечу победу его штыков в Новосибе. Так что уболтанный Корней нахрен никому не упал. Хороший Корней – мёртвый Корней. Я же знаю о его будущем – реки крови на улицах Москвы и депутатское кресло. Зашибись карьера. Недолгая, правда, насколько помню, башку ему таки отстрелят…

А я разве не уподобляюсь сейчас ему? Нет, у меня есть благородная цель, я же не ради себя… А ради кого? Ради счастья всех людей? Миру мир и всё такое? Блин… У него может тоже цель была…

От мыслей муторно делается. Чего страдать, всё же решено уже. Думай, не думай, а прыгать надо…

Из раздумий меня вырывает телефон. Звонит Платоныч.

– Ну, съездил, короче, – докладывает он. – С Трыней твоим поговорил. Еды ему разной отвёз, целую коробку пирожных. Ты бы видел, как он мне обрадовался. Правда, гостинцы брать не хотел, еле уговорил. Может думает, что отберут, не знаю. Настроение у него так себе, но держится он молодцом. Там, похоже, публика не очень, старшеклассники всех шугают. Андрей, конечно, не из робкого десятка и многое повидал уже, с разными ребятами тёрся, почти с бандитами, но здесь как-то не очень приживается.

– Его что, прессуют там быки старшие?

– Не могу утверждать, скажем так, не исключаю. Воспитатели вроде нормальные, я с ними тоже поговорил, они ничего такого не замечали. Но я как бы обозначил, что ребёнок не совершенно заброшенный и если что, можно полную сумку огрести.

– Да, это правильно. Это отлично… Но, дядя Юра, как его вытащить оттуда? Может, Ефима попросить?

– Ефим не полезет, тем более, это же не город, а в районе он, по большому счёту, не такая уж большая шишка. Связи у него есть, конечно, но, боюсь, не захочет он связываться.

– Но попробовать всё равно можно.

– Попробую, конечно, но просто реально смотрю на вещи. После суда может и поможет, а сейчас нет. Но я с ним поговорю. Прямо сейчас и позвоню. Ладно тогда, а то поздно будет. Давай, выздоравливай, завтра созвонимся.

– Дядь Юр, надо дятла искать…

– Какого дятла? – удивляется он. – Для чего?

– Того, который тук-тук да стук-постук. Кто-то из наших, сто процентов. Самойлова тогда принесло не спроста ведь. Теперь Корней. Казалось бы, откуда узнал, как думаешь?

– Да я уж думал, но не могу ничего придумать. Тех, кто знает, по пальцам можно сосчитать.

– Ну, так давай сосчитаем, а то придётся нам постоянно симптомы снимать, вместо того, чтобы болезнь лечить. Ты подумай и завтра давай покумекаем.

Утром я иду на физио, а потом направляюсь в горком, благо от больницы всего пять минут пешком.

– Здравствуйте, Эльвира Марковна, – приветствую строгую секретаршу. – Ирина Викторовна у себя?

– Её нет, присаживайтесь, – делает она вид, что не узнаёт. – Видите, здесь очередь.

– А когда она придёт?

– Я не знаю.

Старая грымза. Присаживаюсь, что делать… Сижу. Время идёт, а Новицкая нет. Но зато заглядывает старая подруга Лена Иванова.

– О! Егор! – восклицает она, и глаза её делаются огромными, как блюдца. – А сказали, что ты бандитов ловил, что в тебя стреляли, а теперь ты в реанимации…

– Всё чистая правда, – подтверждаю я с широкой улыбкой. – Ну, кроме реанимации, конечно.

Она тоже расплывается в улыбке, радостной и искренней. Хорошая девчонка, честное слово. Чисто по-дружески говорю, без задней мысли, без подтекста, тем более, она собиралась замуж за этого дурачка мента и альфонса-многоженца. Как она вообще на него клюнуть могла? Ну ладно, любовь зла, полюбишь кого угодно.

– Новицкой нет? – спрашивает она.

– Нет, – качаю я головой.

– Ну, пошли пока покурим, и ты мне всё-всё расскажешь. Эльвирочка Марковна, я Брагина ненадолго заберу, а вы его на то же самое место в очередь поставьте, пожалуйста.

Эльвира не реагирует, вглядываясь в бумажки на столе. Я встаю и непроизвольно морщусь, прижимая руку к груди.

– Но если товарищ ранен, при исполнении долга, – говорит строгий мужик из очереди, – мы его разумеется вперёд пропустим.

– Спасибо, товарищи, – реагирует за меня Лена и утаскивает из приёмной.

– Ну, как вы тут живёте? – спрашиваю я, когда мы заходим на маленькую кухоньку. – Кажется, сто лет не виделись. Ты замуж-то вышла?

Она тут же мрачнеет и, закуривая, пошире открывает окно. Поворачивается ко мне спиной и, глубоко затянувшись, выпускает лохматое облако дыма в створку.

– Прости, Лен, – говорю я извиняющимся голосом. – Но если честно, вот как на духу, твой Суходоев такой урод. Блин, он тебя вообще недостоин. Как он смог тебя окрутить-то? Я вот честно, до сих пор понять не могу. Разве тебе такой мужик нужен?

– А они что, – отвечает она по-прежнему глядя в окно, – на дорогах валяются? Такие, как ты что-то на меня не слишком-то много внимания обращают. Так что, как говорится, бери что дают…

– Да брось, Лен… – блин, дёрнуло же меня за язык про свадьбу спросить, капец, тупица. – Лен, ну, ты что. Ты ведь красивая, умная, таких как ты…

Я кладу руку ей на плечо…

– Так, ну хватит, – тут же раздаётся за мной голос.

Блин! Это залёт. Который по счёту уже?

– Ирина Викторовна! – резко оборачивается Иванова, и на лице её читается испуг. – Здравствуйте…

– Брагин, – устало выдыхает Новицкая. – Быстро ко мне в кабинет.

6. Тайный орден

– Здравствуйте, Ирина Викторовна, – говорю я.

– Лен, – игнорирует она меня. – Не в службу, а в дружбу, сделай кофейку, а? Эльвира моя отраву варит, а не кофе.

Иванова, ещё не оправившаяся от внезапного появления начальницы молча кивает. Смех да и только.

– Застращала ты народ, – заявляю я с усмешечкой, когда мы выходим в коридор.

– Один ты, я смотрю, совершенно бесстрашный, да? – хмурится она.

– Ну почему же, бесстрашный? Нет, конечно, просто у нас же с тобой чувства, вот я тебя и не боюсь.

– Чувства, ага, – с сарказмом повторяет она. – То-то ты на каждый столб кидаешься. Даже не на всё, что шевелится.

– Ты правда так думаешь? – спрашиваю я и останавливаюсь.

– Чего встал? Можно подумать, тебе не всё равно, что я думаю.

– Разумеется, мне не всё равно. И да, я действительно к тебе испытываю очень добрые и нежные чувства.

– Ты ещё за трибуну встань и объяви громогласно, а то не все слышали.

– Нет никого, не беспокойся, не скомпрометирую, – усмехаюсь я.

– Тут каждая дверь и каждая стена имеют уши, так что примолкни пока.

Мы входим в приёмную. Она проходит прямиком в кабинет, не глядя на посетителей.

– Брагин, заходи, – бросает она, и я, естественно, захожу, впрочем, никто не ропщет.

– Слушай, – продолжаю я. – Ты из-за Ивановой что ли взбеленилась? Так я…

– Егор, – перебивает она. – Какая нахрен Иванова? Иди ты в пень. Ещё к ней я не ревновала. Ты совсем уже? Хочешь сношаться со всеми подряд, сношайся. Я тебе мать родная что ли?

При известных обстоятельствах могла бы быть. Не моей, конечно, но какого-нибудь моего сверстника.

– Да, блин! Это ты совсем уже! Я не трахаюсь со всеми подряд!

– Ну и дурак. А я бы трахалась, будь я парнем. Бабам сложнее, сам понимаешь…

– Ир.

– Ладно, кончай уже дурью маяться. Чувства у него. Забей их себе знаешь куда, чувства свои? Забей и иди медленно-медленно, как мудрый баран из того анекдота. Мы с тобой никогда не создадим ячейку общества, даже если бы, повторяю, даже, если бы кто-то из нас этого и захотел. Мы с тобой заключили брак с комсомолом, понимаешь? По крайней мере, я и, по крайней мере, на ближайшую пятилетку. Мне сейчас не до пелёнок и борщей. Ну, и как бы в глазах товарищей выглядела семья, в которой жена почти вдвое старше мужа?

– Ну, во-первых, не вдвое, – улыбаюсь я, – А во-вторых, чем старше мы будем, тем незначительнее будет казаться эта разница. Когда тебе стукнет лет сто, никто и внимания не обратит, что мне ещё только восемьдесят семь. Или восемьдесят шесть.

– Так, Егор, хватит. Остановись, закрываем тему. Мы с тобой близкие друзья, и этого достаточно. Причём, ты мой единственный настолько близкий друг.

Она выделяет голосом слово «настолько», чтобы не оставалось никаких сомнений, что именно имеется в виду.

– Все твои предшественники, – продолжает она, – как тебе, наверное хорошо известно, были сброшены с корабля истории, а ты вот удержался. Так что давай будем это ценить. Мы свободные люди, я, тем более, уеду скоро. Поэтому договоримся, что ничего друг от друга не требуем.

Это что за аттракцион неслыханной щедрости?

– Я тоже могу уехать туда же. Или… Постой… У тебя кто-то появился? – спрашиваю я.

– Это совершенно неважно, – пожимает она плечами и на мгновенье замолкает. – Хотя нет, важно. Важно, чтобы мы даже не догадывались о похождениях друг друга. Идёт?

Если честно, мне делается страшно неприятно, оттого что она считает меня таким неразборчивым и невоздержанным. Шутки шутками, но это так себе репутация. Интересно, все думают так же, как она или нет?

– Ир, ни с Куренковой, ни Ивановой у меня ничего никогда не было. Просто к сведению.

– Ладно, хватит уже. Всё, правда, хватит.

Заходит Иванова с двумя чашками кофе – для Новицкой и для меня.

– Спасибо, Лена. Так вот, Егор, я поговорила с товарищем Ефимом, и он твою идею с военно-патриотическими отрядами поддержал.

– Спасибо, Лена, – принимаю я кофе.

– Ирина Викторовна, я оставлю бумаги, ладно? – спрашивает она. – А вы потом глянете, когда время будет, хорошо?

Новицкая кивает.

– Так вот, он говорит, – продолжает Ирина, – что это очень своевременное предложение, давно, говорит, назрело подобное решение. В общем, он хочет с тобой поговорить на эту тему, поэтому ты, пожалуйста сходи к нему, только, как следует подготовься, потому что будет много вопросов. Или… знаешь что, сходим вместе, чтобы… в общем…

Ну да, разумно, чтобы её не отодвинули от этой идеи. Иванова выходит из кабинета.

– Думаю, ты бы могла, – говорю я, – и в обком с этим делом сходить. Мы сделаем наш отряд, городской, но по области тоже можно, областной штаб, потом замутим.

– Нет, в обком я это дело не понесу, сейчас, по крайней мере. Они, если идея понравится, себе её присвоят или вообще зарубят. И останемся мы с тобой у разбитого корыта. А так, в случае чего, скажем, первый секретарь горкома КПСС товарищ Захарьин Ефим Прохорович поручил и дело в шляпе. Соображаешь?

– Тяжело новичку в аппаратных играх ориентироваться, но я соображаю, да.

– А с медсестрой? – вдруг спрашивает она?

– Что с медсестрой? – удивляюсь я, но тут же сообразив, о чём речь, улыбаюсь.

– С той симпатичной дурочкой в Москве, – хмурится Новицкая, разглядывая мою улыбку.

– Нет, клянусь интимными частями тела.

– А с таджичкой?

Блин! Ну вот, приехали… С таджичкой ни разу, а вот с узбечкой, да, было кое-что, но тебе лучше об этом не знать и даже не думать. Так что ли?

– И с таджичкой тоже ничего не было, – не моргнув глазом вру я.

Ненавижу себя за это, но не признаваться же, в самом деле… Она пристально и долго смотрит в глаза. Блин-блин-блин…

– И вот ещё что про обком.

Опять меняет тему… Пронесло вроде. Пронесло… Но, если честно, мне это всё как-то не нравится, надо по-моему прислушаться к поучениям генерала Скударнова, и остепениться в вопросах половой распущенности. Если получится, конечно.

– Что же? – невинно хлопаю я глазами.

– Есть такой поц, Эдуард Снежинский, инструктор обкома.

– Уже инструктором стал?

– Да, на днях, недавно совсем.

– И что с ним? Урод редкостный, как мне показалось.

– Да, тебе не одному это кажется. Говнистый он мужик. – Так вот, зуб у него на тебя с той вашей встречи. Приходил ко мне сегодня.

– Чего хотел?

– С фабрики тебя гнать поганою метлой.

– Всё из-за того дурацкого случая что ли? Вот же дурачок.

– Нет, не из-за того, – качает головой Ирина. – Из-за того, что ты не работаешь, а только числишься. Всю работу за тебя тянет Алёшина, зам твой.

– Ну, кое-что делаю, всё-таки.

– Надеюсь, не то, что я думаю. Так вот, у вас была проверка ОБХСС…

– Так ничего не нашли же, – удивляюсь я.

– Но «Комсомольский прожектор» вскрыл факты, а ты пальцем о палец не ударил, чтобы их проверить, сразу в милицию позвонил. А они ничего не подтвердили. Это я его слова передаю, если что.

– Вот же горе, что у нас на фабрике всё по закону и никто не ворует.

– Якобы по больничным, зарплату получаешь, а ничего не делаешь

– Ой, Ир, ну хорош уже, – морщусь я.

– Я-то что, Снежинский воду баламутит. А ещё ты неуважительный, грубый и не соответствуешь образу представителя передовой советской молодёжи. И не просто представителя, а осенённого доверием товарищей. Ну и вот такая мутотень.

– И что, нужно его остерегаться?

– Остерегаться всегда нужно, особенно когда внезапно высоко взлетаешь, нарушив планы какого-нибудь говнюка, вроде Снежинского. У него на это место были другие кандидаты.

– Ну пусть пойдёт Ефиму скажет о своих рухнувших планах. Придурок. Что с ним делать-то?

– Не знаю пока, – пожимает она плечами. – Подставь как-нибудь, чтобы он варежку свою прихлопнул.

– Можно, я на него просто внимания не буду обращать? – морщусь я, изображая на лице кислую мину.

Ещё Сгежинским заниматься! Этого мне сейчас совсем не хочется, вот честно.

– Сожрёт. Надо обращать. Ладно, подумаем ещё, что с ним делать. Пошли к Захарьину сходим, пока он здесь.

Мы выходим из кабинета, снова проходя мимо скучающих посетителей, ожидающих аудиенции. Но у нас-то, ясно дело, проблемы поважнее, чем у них. Секретарши Ефима не оказывается на месте, поэтому я, не долго думая, приоткрываю дверь и заглядываю в кабинет.

– О, Брагин, – говорит Ефим, замечая меня, и я представляю вместо него огромного кота Матроскина. – Заходи, долго жить будешь.

Я захожу, ну и Ирина, тоже. А куда теперь деваться-то? Самое плохое то, что Ефим сейчас не один. У него за приставным столом сидит Снежинский. Не вовремя мы, конечно, не вовремя.

– Присаживайтесь, товарищи, – расплывается в улыбке Матроскин-Захарьин, он же первый секретарь райкома КПСС товарищ Ефим.

– Ну, что вы замолчали, товарищ Снежинский? – кивает Ефим. – Вот он ваш Брагин любимый, и первый секретарь здесь же. Вот говорите им.

Снежинский поджимает тонкие губы и некоторое время сидит зыркая глазами и переводя взгляд с меня на Новицкую.

– Я Ирине Викторовне уже всё сказал, – наконец, заявляет он. – Но могу повторить, так сказать, прямо для адресата. И прошу заметить, что Брагин никакой мой не любимый. Это вообще смешно слышать.

Неужели он не понимает, что на него все как на умалишённого смотрят. Вот дурачок.

– Вы, товарищ Брагин, мало того что завалили всю работу, – строжится он, – так теперь вообще являться перестали.

– Так я в больнице лежал, и сейчас у меня больничный, – хмыкаю я. – Все претензии к докторам, товарищ Снежинский.

– Но сюда, как я вижу, вы, несмотря на козни докторов, сумели прийти?

– Обострённое чувство долга, – улыбаюсь я изображая свою самую невинную и обезоруживающе открытую улыбку.

– Не на рабочее место, прошу заметить, а в кабинеты начальников! Обивать пороги сильных мира сего. Потому что вы подхалим и карьерист.

Ну, дурак, просто удивительно, какой дурак.

– Да вы просто Шерлок Холмс, а не Эдуард Фридрихович. По размеру обуви выводы делаете? Или, может быть, просто на собственные домыслы опираетесь? Это крайне распространённая ошибка среди людей без жизненного опыта – судить других по себе.

– Что?! – задыхается он. – Да вы ещё и хам! Я между прочим, назначен инструктором областного комитета и не намерен выслушивать от вас подо…

– А я между прочим, – перебиваю я, говоря при этом незлобиво и с улыбкой, – избран трудовым коллективом и не намерен выслушивать ваши глупости вселенского масштаба. Простите уж за прямоту, но я с рабочими общаюсь по большей части, а они часто несдержаны на язык и вашего брата насквозь видят.

Он настолько охреневает от моей уверенной и спокойной наглости, что позабыв возмутиться, уточняет:

– Какого брата?

– Не могу ответить при даме, уж простите, – развожу я руками.

Ефим прямо расплывается в улыбке, а Новицкая начинает экстренно кашлять.

– Что?! На фабрике хищения, план перевыполнения плана горит, все разнарядки по новым членам провалены, а он по Москвам разъезжает да на больничных нежится.

– Простите, с членами у нас всё нормально, – откровенно издеваюсь я. – Это у вас информация неверная, или просто собственный маленький … опыт, опять же. Не знаю, что и предположить.

– Нет, это просто возмутительно! – вскакивает из-за стола мой оппонент. – Его нужно из комсомола исключать, не то что из секретарей гнать. Поганою метлой! Поганою! Вы видите, товарищи, это безответственный хам, для которого на первом месте явно карьера. Он даже не стесняется инструктора обкома, что уж о первых секретарях города говорить!

– Погодите-погодите, дорогой Эдуард Фридрихович, вы сильно-то не волнуйтесь, – вступает Ефим в образе Олега Табакова, – возьмите себя в руки. Во-первых, доносы, которые вы почему-то поддерживаете, не подтвердились. Какие хищения? Следственная группа ОБХСС всё тщательно проверила и ничего не нашла. Всё на фабрике в порядке.

– Надо, кстати, проверить по чьей указке действовал «Комсомольский прожектор», – кивая, вставляю я, – и кто так сильно хочет дискредитировать наше предприятие.

– Что?! – задыхается Снежинский.

– А во-вторых, вы вот обвиняете во всех грехах Брагина, а он получил пулевое ранение, отстаивая как раз социалистическую собственность и безопасность наших граждан. Собой рисковал. В Москве, так уж случилось. И сейчас, невзирая на боль и требование врачей лежать в постели, по первой же нашей с Ириной Викторовной просьбе сразу явился сюда.

– Что?! – снова, хоть и не так громко задыхается этот дурачок.

– Да-а, дорогой товарищ, вот та-а-а-к, – тянет с улыбкой Ефим, прямо как Табаковский Обломов. С раной, почти открытой, понимаете? А вы тут шумите. Его скоро, как мне стало известно, наградят медалью за отличную службу по охране общественного порядка. Представление уже направлено.

– Так её штатским не дают… – изумлённо произносит Снежинский.

– А кто сказал, что я штатский? – отвечаю я хмурясь, чтобы не рассмеяться в голос.

– Ну что же, – кивает он после паузы. – Вижу, здесь сложилась тревожная атмосфера. Покрывательство. Рука руку моет, да? Но ничего. Ничего, товарищи, будем разбираться! Обязательно разберёмся, на то мы и областной комитет!

Он резко отодвигает стул и выходит, практически выбегает из кабинета.

– Идиот, – говорю я. – Нет, это надо же быть таким непроходимым идиотом!

Дверь приоткрывается и из-за неё доносится голос Снежинского.

– Это я тоже запомню. Я всё запомню!

– Спасибо, Ефим Прохорович, что заступились, иначе мне бы пришлось его прямым текстом посылать.

– Между прочим, – качает головой Новицкая, – он человек крайне мнительный и невероятно злопамятный. Теперь точно будет мстить. Мелко, крупно, подло, как сможет, так и будет, при любом удобном случае.

– Ладно, леший с ним, – машет рукой Ефим. – Повеселились и будет. Его никто всерьёз не воспринимает. Дурачок и есть дурачок. Как ты, Егор? Наслышан о твоих подвигах.

– Спасибо, всё более-менее неплохо, – киваю я. – Иду на поправку.

– Ну, и молодец. Ирина мне тут говорила о твоей идее.

– Да по сути, – отвечаю я, – это её собственная идея и лишь частично моя. Я просто её горячо поддерживаю, так что у меня уже и план готов. И кадры на первое время есть. Нам бы вот только ресурсную помощь получить.

– Это какую-такую? – хмурится Ефим.

– Помещение, причём и для физических занятий, и для идеологических, фонд зарплаты опять же.

– Ну, это понятно, расскажите подробнее, что будет делать организация.

– Будет подростков воспитывать настоящими патриотами, способными не только словом, но и делом защитить родную страну и народное хозяйство. Будем учить ребят жертвовать собой ради народа. Ну, и пришедших с Афгана будем включать в работу и реинтегрировать в жизнь общества.

– Во как, – задумывается Ефим. – А это прям очень своевременно и полезно. Хотя проблемы такой как бы нет, но скоро наверняка появится. Молодец, Егорка. Молодец.

– Ирина Викторовна, – поправляю его я. – Это она молодец.

– Ах, ну да. Это всё в высшей степени похвально. Вот что, вы составьте план, а я его утвержу, а потом уже будете рапортовать в обком ВЛКСМ, как о свершившемся факте.

– Ещё бы в ЦК комсомола инфу закинуть, – поднимаю я брови.

– Зачем? – уточняет Ефим.

– Ну, чтобы там знали, что инициатор Ирина Новицкая, ей плюсик дополнительный в биографию.

– Егор, – одёргивает она меня.

– Нет-нет, Егор правильно говорит, так и сделаем, я это устрою. Нужно нам Ирочке нашей подкинуть заслуг, это да. В общем, давайте быстро рисуйте план и будем его осуществлять. Надо только кого-то с фабрики включить в состав, парочку человек хотя бы, чтобы этот дурачок не мог кричать на каждом углу, что Брагин фабрикой не занимается.

– Зачем ты поставил всё так, что я теперь буду обязанной Ефиму? – спрашивает Ирина, когда пройдя через опустевшую приёмную, мы снова оказываемся в её кабинете.

– За что обязанной? Я тебя умоляю. Он ведь сам хочет с тобой отношения как можно лучше иметь. Своя рука в ЦК, хоть и комсомольском, не помешает. Не думаю, что он потребует отрабатывать. Это просто инвестиция в добрые отношения.

– Какая ещё инвестиция? – хмурится она. – Он меня уже и так просьбой озадачил.

– Про Куренкову что ли?

– И ты туда же! Далась вам всем эта корова! Что ты за неё так хлопочешь? Всё-таки наверное что-то у вас…

– Ир, не всё-таки и не наверное. Просто подумай. Ты смоешься, а нам нужно будет налаживать отношения с твоим преемником. Поставят какого-нибудь Снежинского и что делать?

– Снежинского не поставят. Я же говорила, кто должен занять моё место.

– Вот лично мне удобнее, да даже и Ефиму тоже, иметь в твоём кресле человека, благодарного за помощь. И батя её, между прочим, тоже благодарен будет, а он не последняя величина в городе. Глядишь, ещё до главного начальника дослужится. Ты будешь в Москве, а нам здесь жить и работать. И твоей быть надёжной опорой, между прочим.

– Тоже мне опора. Егорка с раной.

– Ну это ты брось, каламбурщица. Опора всегда нужна. Так что подумай о близких и соглашайся.

– Ладно, близкий, подумаю, – хмыкает она. – Так и быть. Ты вот что, приходи завтра ко мне часов в девять. Мамка отпустит?

– Нет, конечно, у меня ж типа режим постельный.

– Не придёшь что ли? – хмурится она.

– Как не приду? Обязательно приду, шутишь?

– А родители как же?

– Придумаю что-нибудь.

***

Мне бы прилечь, отдохнуть, раны успокоить, но, как говорится, и вечный бой, покой нам только снится. Из горкома я иду не домой, а в «Динамо». Надеюсь, Скачков сейчас здесь. Окунаюсь в знакомый запах конюшни, заглядывая в залы, где может обитать мой тренер.

На свою удачу нахожу его сразу. Он сидит на матах привалившись к стенке, медитирует.

– Здравствуйте, Виталий Тимурович. Не помешаю?

– О, здорово герой, – не слишком радостно приветствует меня он. – Ты что, на ногах уже?

– Частично, – подтверждаю я.

– Ты же вроде того, сказали…

– Да нет, жив ещё, – улыбаюсь я. – Не дождётесь, как говорится.

– Капля крови густой из груди молодой на зелёные травы упала, – красивым басом напевает Скачков.

– Ну, да-да, было дело, вот глядите.

Я расстёгиваю рубаху и показываю дырочку. Он головой качает.

– И кто? Слухи разные ходят. Одни говорят менты, другие – бандиты.

– Бандюки, урки, Виталий Григорьевич.

– А ты чего с ними связался-то? – спрашивает он.

– Ну вы даёте. А как не связываться, если они во все сферы жизни пролезают?

– Ну, это ты загнул, парень.

Да, это я загнул. Немного предвосхитил время, всего-то на десяток лет.

– Вас что, поздравить можно с выходом на заслуженный отдых? – меняю я тему.

– Лучше не надо, – мрачно отвечает он. – Я это не праздную.

– Понимаю. Хотели бы ещё послужить отечеству?

– Так, ты что пришёл душу мне рвать? – повышает он голос. – Да, хотел. И мог бы, если бы не… Ай…

Он машет в сердцах рукой и отворачивается.

– Хорош вести себя, как юнец. Разве можно отчаиваться? Вы ещё молодой и полный сил.

– Дурак ты, Егор. Это ты юнец, а не я. А знаешь, что это значит? Вот если тебя турнут с твоей фабрики, ты будешь плакать? Нет, конечно, смешной вопрос. У тебя вся жизнь впереди, пойдёшь в другое место устроишься, всего делов-то. А у меня, вся жизнь не впереди, а позади. Улавливаешь разницу? И то, что я ушёл на пенсию, означает, что я уже никогда, слышишь, никогда не смогу быть тем… – он замолкает. – Да что с тобой говорить. Доживёшь до моих седин, сам узнаешь.

– Я это всё понимаю лучше, чем вы думаете. Но не суть. Вот что я хочу вам сказать.

И я во всех подробностях выдаю идею военно-патриотического отряда.

– Можно будет привлечь ещё офицеров по вашей рекомендации. Это мы с вами после определимся. Нравится идея?

– Неплохая, – соглашается он.

– Тогда скажите, готовы вы возглавить этот отряд? Хотя стойте, не отвечайте. Есть ещё кое-что. То, что будут знать только избранные, прошедшие проверку и получившие высший доступ. У этих людей, этих избранных будут и другие задачи. Тайные. И не всегда такие, о которых сказать-то прилично, вы понимаете. Под личиной благообразия будут скрываться страшные, безжалостные люди, отлично умеющие убивать. Эти люди будут вершить тайное правосудие, не откладывая в долгий ящик. Они будут уничтожать бандитов и прочую нечисть. Они станут настоящими санитарами этого дикого, ужасного засыхающего леса, чтобы лес смог снова стать зелёным. Они будут жестокими рыцарями смерти ради жизни.

Скачков упирается в меня тяжёлым непроницаемым взглядом. Но я не останавливаюсь. Мне надо, чтобы он согласился. По сути, весь мой план сейчас строится на его согласии, и если он откажется, придётся придумывать что-нибудь другое.

– Я должен был сказать это, – заканчиваю я. – Может быть, переборщил с пафосом, но вы меня поняли. И теперь я повторяю свой вопрос. Вы готовы возглавить этот отряд?

– Готов ли я? – переспрашивает он. – Готов ли возглавить этот отряд? Тайный орден, да?

Я молча киваю.

– Ну как сказать, – отвечает он и задумывается…

7. Дом советов

Думает Скачков долго, и мне даже начинает казаться, что он уснул. Он прикрывает глаза и погружается в транс. Надеюсь, размышляет над моим предложением, а не оплакивает свою судьбу пенсионера.

Глаза мои скользят по плакату, прикреплённому к двери канцелярскими кнопками. Три кнопки нормально врезались в древесину, а вот четвёртая подкачала. Наверное, её жало загнулось, потому как правый нижний угол чуть закручивается.

На плакате изображена рука сжимающая факел на фоне красного солнечного диска. Вокруг солнца вкруговую написано «Быстрее, выше, сильнее. Игры XXII Олимпиады». Внизу – «Москва-80». Сверху изображены олимпийские кольца. В огне факела что-то написано прописью. Пытаюсь расшифровать… Не то «старт», не то… «морт»… Хрень какая-то… «Порят»… А-а-а… блин, это же «спорт»! Точно… да…

Веки начинают тяжелеть, глаза слипаются, и я плавно, но уверенно проваливаюсь в темноту.

– Егор, – окликает меня Скачков. – Алё.

– Алё, Виталий Тимурович, – открываю я помутневшие глаза. – Вы ещё помните вопрос?

– Помню-помню, остряк-самоучка. Надо же было подумать. Не каждый день в подпольные карательные отряды вербуют.

– Эту деятельность, – говорю я, – нужно рассматривать в комплексе со всем остальным. Главная задача – подростков правильно воспитать и научить основам военного дела. А ещё вернувшихся инвалидов Афганистана к делу пристроить. А работа санитаров леса… это знаете, как… вторая, скрытая от всех сущность, в общем.

– И детей, то есть подростков вот этих, патриотически воспитанных, ты хочешь заставлять воевать с отбросами общества?

– Может, да, а, может, и нет. Это вы сами будете смотреть, кого можно, а кого нельзя.

– А если убьют кого из отряда?

– Теоретически, конечно, всякое может случиться. В каждом конкретном случае будем решать индивидуально.

– А если несколько таких случаев подряд, или единовременно? Не заинтересуются нами соответствующие органы?

– С органами, думаю, мы всё решим.

– Думает он, – хмыкает тренер. – Индюк тоже думал, да в суп попал.

– Будем стараться не попадать в суп.

– А надо стараться, – качает головой Скачков, – не быть индюками, понимаешь?

Ну что за манера, извлёк уже. На выдержку меня проверяет? Нельзя сразу сказать да или нет, надо помурыжить сначала?

– Так что скажете, Виталий Тимурович?

– Название надо придумать, – задумчиво говорит он.

Блин…

– Ну, вы мне скажите, согласны или нет, а потом уже всё придумаем – и название, и форму, и всё остальное.

– Это официальная работа?

– Ну, конечно. Симбиоз официальной и неофициальной. Так как?

– Что «как»? Я же сказал уже, давай попробуем. Согласен я.

Уфф… Ну, ладно. Не говорил, но всё равно хорошо. Отлично.

– Ну что же, значит по рукам?

Я протягиваю руку и он молча её жмёт.

– Вроде радость, работу хорошую получил, – качает он головой, – но как-то нерадостно. Почему, Егор?

– Потому что вы ещё не осознали, насколько нужное дело будете делать.

– Ладно, посмотрим. Чего конкретно делать-то? Когда приступать?

– Сейчас пока всё согласовывается в горкоме, так что может уйти около месяца, я думаю, но ваши документы уже сейчас надо предоставить, все, что есть. Чем больше, тем лучше. А вот к тайной стороне придётся приступать уже через два дня.

– И что делать будем, кого брать? Опять, как в прошлый раз?

– А вот мы с вами сейчас и решим, как, кого и сколько. Значит, вводные такие…

***

Прихожу домой, открываю балкон и падаю на свой диван. Надо сказать, что чувствую я себя лучше, чем вчера, но, до идеала ещё очень далеко. Ничего, сейчас полежу, отдохну и станет хорошо… Радж цокает когтями по полу, сопит, пытается привлечь внимание. Я опускаю руку и треплю его по холке. Хороший, хороший…

Дома не жарко тюлевая занавеска шевелится, пропуская воздух с улицы и принося жужжание троллейбусов, стоны грузовиков, свежесть и облачка бензинового перегара. На кухне бубнит радио: «…заслуженный деятель искусств РСФСР композитор Евгений Николаевич Птичкин. Все вы, конечно, помните его песни «Я люблю свою землю», «Ромашки спрятались», «Эхо любви» и многие, многие другие. И начать нашу передачу о творчестве этого замечательного музыканта мы бы хотели с известной песни «Я люблю свою землю»».

Насладиться песней мне не удаётся. Звонит телефон. Громко звонит, резко начиная и так же резко обрывая каждый перезвон. Подхожу к тумбочке.

– Алло.

– Здравствуйте, – раздаётся сухой женский голос. – Секретарь Захарьина Ефима Прохоровича. Соединяю вас с первым секретарём.

Ну давайте, соединяйте.

– Егор! – говорит товарищ Ефим. – Значит так, слушай сюда. Ноги в руки и быстро ко мне. И тащи своего офицера-наставника. Пусть захватит удостоверение, или что там у него. Характеристику и прочее потом уже. Я тут доложил о твоей идее наверх, и за неё схватились, как за подарок небес. У нас через три дня пленум обкома и старшие товарищи хотят рапортовать, что комсомольцы города вот такую хренотень организовали. В общем молодец ты, в струю попал, но надо поторопиться, дорога ложка к обеду. Если сейчас не успеем, считай всё, может и не пробьём уже. Уловил? Так что, тащи скорее своего военрука.

– Вы ему только не скажите, что он военрук, ладно?

– Не бойся, Капустин, тру-ля-ля и отпустим, – хихикает Ефим. – Когда придёте, зайди за Ириной и все вместе ко мне. У меня из ДОСААФ придёт Никитин и ещё там народ разный… совещание, в общем. Всё, давай, действуй, не упусти свой шанс отличиться.

Ну, ёлы-палы! Аврал Авралыч. Как всегда срочно и немедленно, вынь да положь… Ну, а что делать? Главное, чтобы Скачков не упорол никуда, ищи его потом. Собираю волю в кулак и чешу в «Динамо». Через дворы напрямки от дома примерно пятнадцать минут пёхом. Тороплюсь. На улице жарко, как назло…

Поднимаюсь в зал, нет Скачкова. Твою ж дивизию! Где его искать?! Иду в тренерскую.

– Здрасьте, Скачкова не видели?

– Да здесь где-то был только что, – отвечает здоровый мужик. – Может обедать пошёл? У него через час тренировка.

– Не сможет он, – бросаю я.

– Это что значит, не сможет? Ты кто такой-то?

– Скажите ему, его срочно к первому секретарю горкома вызывают. Он куда на обед ходит?

– В университет Марксизма-Ленинизма, – ошарашенно выдаёт инфу здоровяк.

– Спасибо. Я сейчас туда пойду, но если разминёмся, пожалуйста, очень прошу, скажите, Брагин заходил, срочно пусть к первому секретарю бежит. В чём есть, какой есть. Иначе всё, конец всему.

– Ну, ладно, передам…

– Спасибо, – киваю я. – Дай вам Бог здоровья.

– А что случилось-то?

– Ну как сказать, ничего, просто ценный он кадр, востребованный.

Не дожидаясь ответа, я спешу на выход. Университет Марксизма-Ленинизма находится в пяти минутах, как раз напротив горкома, но в столовую, насколько я помню, просто так не войдёшь, она не цековская, конечно, но тоже дешёвая и вкусная. Ладно, что-нибудь придумаем.

Но придумывать не приходится. Только я выхожу на Красную, наталкиваюсь на Скачкова. На ловца и зверь бежит. Он в офицерской рубашке без погон и офицерских же брюках.

– О, Егор, ты чего опять? – удивляется он. – Вроде ж отлежаться хотел?

– Отлежишься с вами, – качаю я головой. – Первый секретарь звонил. Нас с вами срочно на совещание вызывает. Хотят структуру нашу организовать в авральном порядке за два дня.

– Прямо тебе звонил? – усмехается он. – А чего только первый? Мог бы и генеральный брякнуть. Бандитов же истреблять дело нужное.

– Виталий Тимурович, хорош шутки шутить, пошли. Я за вами пришёл. У вас документы есть при себе какие-то?

– Удостоверение ещё не отобрали, – пожимает он плечами.

– Ну, хорошо. Побежали скорее. Смотрите, про бандитов только ни слова.

Новицкая оказывается уже у Ефима, и мы тоже спешим к нему. Секретарша запускает нас прямой наводкой мимо томящихся граждан, ожидающих встречи с первым секретарём.

– Ого, – удивляется Скачков. – Ну, ты даёшь, Брагин. Партайгеноссе.

– Вот и Брагин, – восклицает Ефим.

Ого, народу-то у него сколько.

– Присаживайтесь, товарищи. Мы вас, как раз только и ждём. Итак, Брагин у нас молодой, да ранний. Он секретарь комсомольской организации швейной фабрики. Недавно при задержании преступников уголовным розыском, оказал содействие органам и получил серьёзнейшее ранение, представлен к государственной награде. Давай, Егор, рассказывай про своего кандидата. Ирина нам уже идею вашу растолковала, так что мы в общих чертах понимаем, о чём речь.

Я поднимаюсь со стула, немного морщась от боли. Получается, к моему сожалению, картинно.

– Товарищи, вот человек, – говорю я и указываю на Скачкова. – Майор Скачков Виталий Тимурович. Пару дней, как в отставке. Офицер с боевым опытом и невероятным багажом знаний. Истинный патриот нашей Родины. Педагог, обучавший будущих офицеров, мастер спорта по вольной борьбе и самбо. Что ещё сказать… Я знаю Виталия Тимуровича, как своего тренера. Мне посчастливилось быть его воспитанником. Это человек, который может зажечь и увлечь любого мальчишку, потому что в его собственном сердце горит негасимый огонь любви к отчизне и желание передать эту любовь подрастающим поколениям. Думаю, лучшего кандидата, чтобы возглавить наш военно-патриотический отряд не найти. Ещё не упомянул важную вещь. Виталий Тимурович имеет государственные награды за боевые заслуги.

– Ну что же, спасибо, Егор, – кивает Ефим, – за эту рекомендацию. Я впечатлён. Вы член партии, Виталий Тимурович?

– Так точно, – встаёт тот, – с пятьдесят седьмого года.

– Прекрасно. Очень хорошо. Что же вы, Алексей Алексеевич, такими кадрами разбрасываетесь?

– Ну, так сзать, – поднимается дородный майор, вытирая платочком пот со лба. – Специфика учебного заведения, так сзать… Командование, так сзать, исходит …

– Садись, садись, – машет на него Ефим. – Командование… А партком что, не имеет влияния на командование в училище связи? Ладно, вам не надо, а нам просто подарок. Ну что товарищи, если возражений нет, считаю вопрос с руководителем военно-патриотического объединения решённым. Виталий Тимурович, вот Светлана Васильевна, директор городского дворца пионеров. Завтра, пожалуйста, с самого утра идите к ней со всеми своими документами. И наградные листы, характеристики… Алексей Алексеевич, завтра к утру сделай характеристику и передай Светлане Васильевне. Успеете?

– Да, так сзать, что там делать-то, успеем.

– И давайте, подполковника ему дайте, что зажали-то?

– Так это ж, так сзать, не по партийной линии.

– Ну, а ты посодействуй. Разве не партия играет направляющую роль в вооружённых силах? Скажи, Захарьин лично просил. А вы, Светлана Васильевна, ставочку там подберите нашему герою получше, чтобы зарплата достойная была, посмотрите, какие надбавки и всё такое. Так, едем дальше. Через два дня вы, Виталий Тимурович, выступите на пленуме обкома, так что набросайте план выступления. Это вас Новицкая проконсультирует и Брагин поможет, он это умеет. Да вы и сам с педагогическим опытом всё это хорошо умеете. Дальше. Давайте, товарищи, предлагайте, чем можете помочь новой организации. ДОСААФ, Кирилл Евграфович, что по технике?

По итогам совещания мы получаем помещения для тренировок, для отработки военных навыков и для лекционно-просветительской деятельности во Дворце пионеров. ДОСААФ и военное училище, откуда Скачкова попёрли, предоставят недействующие образцы стрелкового оружия, швейка пошьёт обмундирование, а на первое время х/б предоставит училище.

И, самое главное, ПАТП-2 выделит старый, но вроде как исправный пазик и будет его обслуживать. Ого, вот это действительно круто!

– Виталий Тимурович, – оживляется Ефим, – права есть у вас?

– Так точно, – отвечает тот.

– Какая категория?

– Да у меня практически все есть, товарищ первый секретарь, автобус могу водить если что…

– Хвалю, майор, молодец!

В общем, мы получаем кучу ништяков и статус любимого дитя города, а то и области. На совещании присутствуют представители обкома партии и комсомола. Они появляются уже после нас, но смысл в том, что мы получаем легитимацию и можем начинать работать.

Нужно готовить планы, куда же без них, чтобы прямо с первого сентября принимать новых ребят. Все участники нашей «школьной секции» зачисляются автоматически. О том, что почти все они уже закончили школу, мы не распространяемся. Я и физрук утверждаемся в положении помощников Скачкова, на общественных, правда началах, без денег. Зато называть нас будут не просто помощниками, а комиссарами.

А в комнатах наших сидят комиссары 

И девочек наших ведут в кабинет…

Словом, дело идёт и идёт быстро. Скачков выглядит немного ошарашенным, но после всего, что было сказано про него лично и про его задачи, а также после почтительного обращения со стороны корпулентного парторга училища, приободряется и рассеивает свою пенсионерскую меланхолию.

После совещания Ирина отзывает меня в сторону.

– Ну, так что, придёшь сегодня? – тихонько спрашивает она.

– Конечно, милая, – улыбаюсь я. – Меня дважды приглашать не надо.

– Смотри, а то я все дела отменила…

Да смотрю я, смотрю… Надо только успеть хоть немного отдохнуть до вечера, а то дон Жуан будет не в ударе и опозорится.