Ляля

Глава 1

– Я созрела.

– Отлично! – Устина хлопнула в ладоши и закинула ногу на ногу.

Она лежала на кровати и пялилась в сумрак в противоположном углу комнаты. За окном темнело. Со двора доносились крики играющих детей и карканье ворон. Ляля привычно висела под потолком, стратегически располагаясь так, чтобы ни капли вечернего света не пролилось на нее. Она и сама по себе слабо мерцала, но сила ее мерцания черпалась из тьмы.

Устина с удовлетворением отметила, что выглядеть Ляля стала лучше. Плотнее, материальнее. Теперь она ничем не напоминала тот вялый, почти невидимый призрак, которым пробыла весь прошлый год.

– У меня как раз есть кое-кто на примете… – осторожно протянула Устина. Она, не отрываясь, следила за Лялей, напитывая ее своей собственной силой. Ляля в свою очередь, не моргая, смотрела на нее в ответ, с благодарностью принимая привычное возлияние.

– Кто? – откликнулась она. – Я хочу знать, кого ты выбрала на этот раз.

Лялины слова звучали отрывисто и с небольшой задержкой, как на заедающей аудиозаписи. Устина давно привыкла к такой манере речи и волноваться начинала только тогда, когда задержка становилась невыносимо долгой, а в паузы между словами можно было впихнуть по пару куплетов очередной популярной песни, одной из тех, что вечно навязчиво крутились у нее в голове.

– Скоро узнаешь.

– Ты стала скрытной, Устина. За то время, пока я зрела, ты отдалилась от меня, – вкрадчиво сказала Ляля. – Больше не делишься своими секретиками, постоянно молчишь и только и делаешь, что слушаешь свою музыку. Ты знаешь, как я ее не люблю. Мы перестали играть в наши игры, перестали вместе мечтать. Боюсь, скоро ты скажешь, что больше не хочешь быть моей подругой. Что тебе со мной скучно, что ты выросла. И что мне тогда делать? Я останусь совсем одна…

– Что ты гово… – начала было Устина, но Ляля продолжала:

– И даже тогда я не брошу тебя. Я всегда буду твоей тенью, твоей советчицей, твоей сестрой, твоей лучшей подругой. Я никогда не перестану заботиться о тебе, любить тебя. Другие люди будут приходить и уходить. Ты даже не представляешь, сколько разочарований они тебе принесут! Но я никогда тебя не разочарую, Устина. Ты – это я.

– Ты – это я… – эхом повторила Устина, чувствуя, как щемит у нее в груди.

Ляля такая хорошая, такая добрая, единственное в мире существо, которое всегда на ее стороне.

И она не права. Устина знала, сколько разочарований приносят люди. Знала, потому что переживала их не раз. Помнила своих так называемых подружек, которые говорили гадости за спиной, помнила девочек, что высмеивали ее в детстве, стоило только поделиться чем-то глубоко личным (например, рассказать о Ляле), помнила, как про нее забывали, как игнорировали (Сабина, два года сидевшая за соседней партой, даже не позвала на день рождения). Устина помнила все. И тем стыднее ей стало перед Лялей за свое поведение.

Это правда – она отдалялась. Были дни, когда она напрочь про Лялю забывала, и жила свою жизнь, как все. Как обычный подросток: ходила в школу, иногда прогуливала самые скучные уроки с кем-то из приятелей-одноклассников, бесцельно бродила по галереям Нептуна, пялясь на витрины и людей, забегала в библиотеку в поисках очередного тома бесконечной фэнтези-саги, ругалась с бабушкой, часами валялась на кровати и слушала музыку, представляя, что все эти прекрасные песни поет никто иной, как она. И только ночью перед сном, видя слабое мерцание под потоком, Устина вспоминала, что на самом деле она не такая как все, она не обычная, она не одна. У нее есть Ляля.

И Ляля была всегда.

Сначала она казалась просто фантазией, воображаемой подружкой, которую Устина придумала, чтобы не сойти с ума в одиночестве за те полтора месяца, что из-за болезни не ходила в садик. Она думала, Ляля исчезнет, как и все остальные девочки-придумки до нее, стоит только вернуться к реальным друзьям и погрузиться в насыщенную детсадовскую жизнь. Но в первый же день после Устининого возвращения стало ясно, что в садике что-то непоправимо изменилось.

Она стала чужой. Ее не помнили, не ждали. Бывшие закадычные подружки играли в игры, правил которых Устина не знала, мальчики-приятели обсуждали вещи, о существовании которых она даже не подозревала, все разбились на тесные кучки, свободных мест, в которых больше не было, и привычный мир казался отстоящим на много световых лет вовне. Устине чудилось, что она попала в зазеркалье. Все было вроде тем же самым, но каким-то другим, все стало неправильным, и только она осталась самой собой, правильной, не искаженной зазеркальным колдовством.

Если бы не Ляля, те первые месяцы в новом мире она бы не перенесла. Ляля спасла ее от одиночества, поддержала в самые трудные минуты, собрала по кусочкам разбитое сердце и вернула волю к жизни.

Однажды она сказала Устине, что никаких больше девочек-придумок не было. Все они являлись просто ее неудачными воплощениями. «Я искала форму, чтобы проявиться, – объясняла она. – Я ждала, пока ты вырастешь. Я росла вместе с тобой.»

И с тех самых пор, как Ляля проявилась, Устина не ведала одиночества, никогда больше не ощущала себя покинутой, одинокой, несчастной. Ляля стала ее самой близкой подругой, хранительницей секретов, утешительницей, верной соратницей и постоянной компаньонкой для игр. Вместе они разыгрывали и пугали глупых Устининых одногруппников и простодушных воспитательниц, забавлялись, пряча вещи бабушки и мамы, сводили с ума родственников своими проделками, и всегда умело скидывали вину на кого-то другого. С Лялей проворачивать такие дела было проще простого – она замечала больше, чем Устина, думала наперед и чувствовала слабости окружающих.

Тогда Ляля была очень сильной и временами казалась почти материальной. Когда она, развлекаясь, глумливо кривлялась перед девочками на детсадовской площадке, то выглядела такой же плотной и реальной, как они. Тем более удивительным для Устины было то, что кроме нее, Лялю никто не видел.

– Чего смеешься? Совсем ку-ку? – недоуменно спрашивали девочки, даже не подозревая, насколько непристойные жесты показывает перед ними Ляля, а Устина, не в силах говорить, так и покатывалась со смеху.

– Нет, девочки, она точно ку-ку…

Но Устине все-таки хотелось, чтобы Лялю видели. Чтобы их видели вместе. И чтобы Ляля могла, как и она, есть фруктовое мороженое и ощущать его божественный вкус, чувствовать прохладу воды в дачном пруду, бегать по раскаленному песку и теплой земле, качаться на качелях, подставляя лицо мягкому утреннему солнцу, ловить брошенный Устиной мяч, отбивать воланчик своей ракеткой и держать Устину за руку, когда они, весело подпрыгивая, поскачут вдвоем по тротуару, спеша навстречу лету, счастью и бесконечным приключениям.

Ляля тоже этого хотела. И даже лучше – знала, как можно реализовать их общее желание. Ей просто нужно было чье-то тело, сосуд, который она могла бы занять.

Тогда, одиннадцать лет назад, и началась эта эпопея, что продолжалась до сих пор. После череды неудачных попыток постоянного тела Ляля так и не обрела, и только слабела с каждым разом, а периоды ее созревания удлинялись. Она потеряла способность повсюду сопровождать Устину и ждала ее прихода дома, прячась во тьме, она говорила, как глюченная аудиозапись, но чаще часами, а то и днями молчала, а Устина временами с ужасом и стыдом ловила себя на мысли, что если бы Ляля вдруг исчезла, то, возможно, она не сразу бы и заметила.

– Ты перестала в меня верить, Устина, – как-то с упреком сказала ей Ляля. – Еще чуть-чуть, и я растаю, исчезну, погибну. Наверное, ты этого даже не осознаешь, но ты убиваешь меня своим равнодушием. А вот я осознаю. Я чувствую эту боль каждый свой день. Каждый раз, когда ты про меня забываешь, исчезает еще один кусочек меня. Я распадаюсь на обломки, становлюсь жалким огрызком самой себя… Как удивительно получается: ты, клявшаяся мне в дружбе и верности, принесешь меня в жертву ради тех, кто отвернется от тебя при первой возможности…

Ее слова так напугали Устину, что тогда она до утра сквозь слезы извинялась, от всей души жалея бедную Лялю, и клялась, что никогда ее не оставит, никогда не забудет, но прошло время, и Ляля снова начинала ускользать.

– Так скажи, кого ты выбрала? В этот раз у нас должно получиться, в этот раз мы должны сделать все просто идеально, потому что другого шанса может не быть.

– Знаю, – ответила Устина. – Ладно, у меня есть два варианта: основной и запасной. Давай подумаем вместе…

Глава 2

– Урок окончен.

Леся захлопнула учебник, но осталась сидеть на месте, глядя, как остальные собираются. Всего мгновение – и сонный класс превратился в растревоженный улей: все говорили одновременно (со стороны и не понять, кто с кем), громко смеялись, с облегчением оставляя позади очередной школьный день, в суете роняли ручки и вжикали молниями, застегивая битком набитые сумки и рюкзаки.

Все еще не вставая, Леся огляделась в поисках сегодняшнего объекта. Скользнула взглядом по Наде, что, скорчившись за последней партой, неловко укладывала свои потрепанные принадлежности в такой же потрепанный рюкзак, судя по виду, прошедший с ней всю школу с первого класса; перевела взгляд на Кирилла, который, издевательски кривляясь, изображал только-только вышедшую из класса физичку; посмотрела на тихоню Устину и неожиданно обнаружила, что та сама смотрит на нее. Смотрит, похоже, уже давно.

Лесино сердце в непонятной тревоге сжалось. Она ощутила себя застигнутой на месте преступления. Как будто, просто оглядывая класс, делала что-то не то, что-то глубоко неправильное.

Хотя она и делала. Отрицать это перед самой собой было бы глупо. Но вот откуда об этом знать Устине?

А та меж тем поймала Лесю в ловушку своего взгляда. Леся хотела бы отвести глаза, да не могла.

– Сегодня в Нептун? Давно там не были… – как сквозь пелену доносились до нее голоса Даши и Сабины, обсуждавших рядом, чем занять вечер после школы.

Устинины глаза, и без того непонятного цвета – то ли карие, то ли серые, теперь казались Лесе почти черными.

– …А может, лучше просто по городу погуляем?

– Просто по городу мы и так каждый день гуляем!..

Чем дальше, тем меньше Лесе нравилась вся эта ситуация.

«Отвернись. Отвернись. Отвернись!» – взмолилась она про себя. Но Устина не отворачивалась.

– …Кого позовем? Таню или Марину?

– Кого угодно, но только не этих двух! Одна опять будет ныть, что у нее нет денег, а вторая устроит очередную фотосессию имени себя.

– Но с ними хотя бы поговорить можно. Остальные совсем уж тухлый народ…

– Ну что у нас за класс такой? Даже погулять не с кем!

Лесе казалось, что Устина ухмыляется.

«Сумасшедшая!» – с отвращением подумала она.

«А ты зато слабачка!» – отозвался внутренний голос.

А Леся все никак не могла отвести глаз. И потому, что это значило потерпеть поражение в какой-то непонятной, но очень опасной игре, и потому, что Устина безумной силой своего взгляда будто сковала ее по рукам и ногам.

«Да иди ты!» – хотелось крикнуть Лесе, но это казалось еще более позорным, чем просто проиграть в гляделки.

– …Ну, так что думаешь, Даш?

– Я с вами! – внезапно для себя воскликнула Леся, зло глядя Устине в глаза. И тут же проклятие Устининого взгляда оказалось снято.

– Что? – удивленно переспросила Сабина.

– Я с вами, – повторила Леся. Она дождалась, пока Устина, лениво фыркнув отвернется, и только тогда посмотрела на девчонок с соседней парты. – Я случайно услышала, что вы сегодня в Нептун идете. Я как раз тоже собиралась. Давайте вместе пойдем?

В любой другой день ей бы не хватило смелости вот так вот взять и навязаться (да что там, ей не хватало смелости полтора месяца!), но в тот момент нечаянно услышанный разговор оказался соломинкой, в которую Леся вцепилась изо всех сил, спасаясь из двух грязно-черных омутов.

Сабина с Дашей переглянулись. Последняя развела руки в жесте «Почему нет?» и Сабина согласно кивнула.

– Отлично, тогда в пять у Кирпичей, – заключила Даша. – Знаешь, где это?

– Конечно, – кивнула Леся.

Она не знала, только догадывалась, что за место тут называют Кирпичами, но выглядеть совсем несведущей ей не хотелось.

– Если опоздаешь, ждать не будем, – предупредила Сабина, но Леся уже понимала, что будут.

Она нагнулась за своей сумкой, скрывая улыбку, и краем глаза заметила, что Устина выходит из класса вслед за Надей. Почему-то эта совсем безобидная сцена вызвала у нее новый прилив тревоги.

С Устиной было что-то не так, она это чувствовала.