Ненасыть

Размер шрифта: 13

* * *

Глава 1

Они едят первую банку тушенки. Серый знает, что банок всего шесть: две еще заводские, в жестянках, остальные – пузатые стеклянные самоделки. Все берегут их как зеницу ока вместе с тремя пакетами гречки и набором сладких козинаков. Их никому нельзя трогать и тем более есть, потому что это – неприкосновенный запас. Он на крайний случай, когда кончится вся другая безопасная еда.

Все эти два месяца, которые мама и Серый живут с этой группой, Прапор и Михась одобряли добычу. Но вот уже несколько дней они не кивают, хотя Серый с остальными перебрали весь продуктовый отдел универмага. Их привередливость понятна. Серый ни за что не стал бы есть то, во что превратилась еда. Всё в пятнах, рыжей плесени и источает неаппетитный запах. За исключением того немногого, которое удалось сохранить от основного запаса, тушенка и сушки – это единственное, что осталось.

И сейчас мама с мрачным видом разделывается со своим куском. В окружении керосинок и фонарей, которые стоят на всех горизонтальных поверхностях мебельного отдела, она кажется совсем молодой, похожей совсем не на маму, а на сестру. Серый наблюдает за ней, и желание уберечь становится только ярче.

Жирный бульон течет по пальцам, по подбородку, необыкновенно вкусное мясо тает во рту, сладкая сушка звонко хрустит. Серый с мамой наслаждаются каждым кусочком и молчат, как и Тимур с Олесей и Верочкой. Рядом на кровати свою порцию ест Михась. Кусок на его вилке очень сочный, с него капает сок. Чтобы уберечь брюки, Михась держит на коленях табличку с ценой. Прапор уже все съел и сейчас сосредоточенно выбирает раскладные стульчики в отделе «Всё для туризма». Весь легкий пластик поражен бурым налетом и от прикосновений разлетается в труху. В свете фонарей она поблескивает золотистыми искрами. Наконец, Прапор находит целые стулья: из бамбука, с синтетическими сидушками. Они отправляются в рюкзаки.

«Крайний случай» выходит на редкость будничным и почти незаметным, совсем не таким, как представлялось.

Серый собирает пальцем последние крошки со стола и встает. Мама тут же забывает про свою еду и тревожно вскидывается:

– Ты куда?

– За обувью, – Серый шевелит стопой, показывает трещину на подошве. Мама кивает, дожевывая сушку, и протягивает руку.

– Я с тобой.

Прапор на секунду поднимает голову и говорит:

– Наберите лекарств.

Мама послушно кивает. Серый переплетает с ней пальцы.

Все эти три года они постоянно держатся за руки и спят по очереди. Ведь ослаблять бдительность нельзя ни на секунду. Иначе – исчезновение. Серый с мамой усвоили это очень хорошо. Их предыдущие группы – не очень. Группа Прапора их третья семья. Тимур с Олесей – ровесники Серого, каждый не старше двадцати. Еще есть Верочка. Она жена Михася. Неофициальная, но Серому без разницы.

Им всем сейчас без разницы всё, кроме еды, которую больше нельзя есть. Это значит, что нужно искать новое убежище. Проблема еще в том, что все склады и мегамаркеты либо уже заняты, либо опустели. Приближаются холода, а они даже запасов сделать не смогли. Без запасов их универмаг, такой замечательный и удобный для зимовки, бесполезен. Пусть здесь рядом вода – установленная неизвестным умельцем колонка в парке, – но ее и тепла недостаточно, чтобы выжить. Выход один – сниматься и уходить в неизвестность.

– Только быстро! – спохватывается Прапор. – Нам скоро выходить.

– Сколько у нас времени? – спрашивает мама.

Михась смотрит на свои наручные часы, дорогие, золотые, потому рабочие, потом на карту с россыпью отметок – намеченным маршрутом – и отвечает:

– Полчаса, не больше. Чем раньше выйдем, тем быстрее дойдем до первой точки.

Верочка тяжело вздыхает и поглаживает круглый живот. Тимур хмурится. Олеся откидывается на мягкое кресло и расслабляется, словно стараясь напитаться отдыхом впрок. Никто не спорит.

Серый и мама идут вдоль полок. Тусклый свет фонариков выхватывает из темноты сваленные в беспорядочные кучи вещи. Кое-где стеллажи пусты, кое-где, например в отделе со строительными материалами, царит идеальный порядок, щедро присыпанный пылью, рыжей, чуть шелковистой на вид. Серый быстро находит себе новые кроссовки, хорошие, дорогие, приспособленные для долгих переходов, и переобувается. Мама по привычке косится на ценник, вздыхает и откапывает из рыжей трухи запасные полуботинки. Да, когда-то они не смогли бы себе позволить такую обувь. Но сейчас можно брать все, что не рассыпается в пыль, – ни кассиров, ни охраны нет. Государства как такового тоже нет. Людей вообще осталось очень и очень мало и с каждым годом становится все меньше. Лишь пустые города, автомобили да склады с магазинами, ломящиеся от призрачного изобилия, напоминают о безоблачном прошлом.

Мама укладывает обувь в рюкзак, подхватывает Серого под локоть, и они идут обратно. По пути Серый берет с полки расписную коробочку и вертит в руках. Та обита тканью, внутри множество отделений и зеркальце. В зеркальце отражаются кусок пепельной челки и серые глаза. Хмурые, усталые, не скажешь, что эти глаза принадлежат семнадцатилетнему парню.

– Это для чего?

– Для драгоценностей, – вздыхает мама, и в таких же серых глазах мелькает грусть. – Ну, хранить кольца, браслеты, сережки, когда их много.

Они с Серым похожи настолько, насколько только могут походить друг на друга мать и сын. Только мама меньше и гораздо красивее, конечно. Она теребит изумрудные серьги в ушах. Они совсем не сочетаются с удобной спортивной одеждой и куцым хвостиком неровно обрезанных волос, но зато дороги маме. Это подарок Вадика. Мама скорее умрет, чем расстанется с ними. И Серым, конечно.

– У тебя такой не было, – вспоминает Серый. Голос у него неуверенный. Спокойная сытая жизнь в собственном доме кажется чужой и далекой, хотя с начала бесконечных скитаний прошло всего три года.

Мама ставит шкатулку на первую попавшуюся полку и тянет его к книжному отделу.

– Была, но поменьше. Я ее редко доставала. Такие вещи не хранили на виду. Возьми что-нибудь почитать, у меня есть место в рюкзаке.

Она подводит его к полкам с разноцветными обложками. Там, под обложками, истории о людях, разная счастливая жизнь, которая когда-то была у Серого. Об их проблемах, бедах, переживаниях – такой разной, но обыденной, а потому такой счастливой жизни. Была она когда-то и у Серого, и он не хочет знать, какого именно будущего лишился.

Чуть в стороне от книжных полок стоят стеллажи с альбомами, скетчбуками и самыми разными ручками, карандашами и прочими принадлежностями для рисования. Серый задерживает на них взгляд, но мотает головой и, вернувшись к книгам, выбирает тоненький учебник по географии и дорожные карты. Пользы в художественной литературе он не видит – только вред. Рисование же в их времена и вовсе может убить. Мама вздыхает, откладывает творчество какого-то Александра Беляева и, проходя мимо хозяйственного отдела, берет новый складной нож.

– Заглянем в аптеку, – говорит она.

Серый согласно кивает.

Лекарства и шприцы – то немногое, что сохраняется почти так же хорошо, как обувь и фарфор. Почему – никто не понимает. По какому принципу вещи разлагаются от хмари, не успели узнать. Знают точно, что герметичные упаковки не спасают.

Пока мама собирает препараты в сумку, Серый безразлично рассматривает копилку на столике фармацевта. Копилка в виде рыжего, очень похожего на настоящего, кота. Кот Серого давно исчез, как отец и Вадик. Серому тоже хочется. Он устал кочевать от города к городу, от склада до супермаркета в поисках нормальной еды и спать вполглаза. Останавливает мама. Он не может бросить ее одну. Он – единственное, что у нее осталось.

Мама набивает пузырьками сумку, Серый застегивает молнию. Они идут к группе и видят, что сборы уже заканчиваются. Только Михась сидит и перебирает семена.

– И что мы с ними будем делать? – устало спрашивает мама.

– Марин, ты чего? Конечно, посадим несколько огородов и будем день-деньской бродить между ними, – улыбается Михась и сгребает пакетики в карманы.

Серый фыркает. Он уже проходил это в другой группе и знает, что большая часть урожая погибнет в рыжей хмари. Но мама кивает и улыбается.

– Дело, Сереж, вот что всем нам нужно, – шепчет она, поймав удивленный взгляд, – а не бесцельное шатание в поисках еды и неизвестно чего.

На ее лице мелькает такая тоска, что Серый прикусывает ядовитый ответ. Маме тоже все осточертело.

Они успевают надеть рюкзаки и поменять батарейки в налобных фонарях, когда из вентиляции просачиваются первые рыжие струйки. Они густые, быстрые, больше похожие на дым, чем на туман. Серый кричит, глядя, как опасность сгущается под потолком и опускается им на головы. Мама крепко сжимает его руку. Группа мгновенно бросает все недоделанные дела и собирается в единую цепочку. Последними подходят Михась и Верочка. Он бережно держит ее под локоть, и Верочка, бледная и сосредоточенная, протягивает руку Серому. Прапор быстро считает их, отвешивает подзатыльник Тимуру, который строит рожи Олесе, и ведет их к выходу. Олеся обиженно дует пухлые губы, щурит голубые глаза и нервно заглаживает за уши свои короткие соломенные волосы. Она все равно прячет косметику в свой рюкзак, даже когда Прапор приказывает этого не делать. Серый отстраненно думает, что тоже смеялся бы над ней, вцепившейся в свои коробочки. Вокруг постапокалипсис, а она с палетками бегает. Но Серому грустно покидать насиженное место, поэтому он молчит. Ведь и Олеся уносит коробочки не потому, что ей так нравится косметика, просто в ней говорит желание унести с собой хоть какое-то напоминание об этом почти что доме.

Хмарь налетает очень быстро. На улице она гораздо гуще и уже окутывает город плотной пеленой. В рыжей мгле не видно даже домов через дорогу – лишь прямоугольные очертания, гротескные и изломанные линии. Тимур все хохочет над Олесей, оглядывается на нее и через несколько шагов закономерно спотыкается о бордюр. Михась тут же вздергивает его за руку, не давая упасть.

– Отставить падение! – рявкает Прапор. – Смотреть под ноги и слушать мою команду!

– Не видно ж ни… – огрызается Тимур и тут же получает подзатыльник от Михася.

– Ни? – угрожающе уточняет Прапор. – Что я говорил про матерщину при женщинах и детях?

– Ни зги, Прапор, не видно ни зги! – после секундной заминки заканчивает Тимур, сверкнув глазами, и с неожиданным чувством добавляет: – Как ты меня достал, Михась! Не дергай!

И плаксиво верещит, когда мужская ладонь сильнее сжимается на его запястье.

– Ай! Ой! Отпусти! Сломаешь же!

– Ну, постой, подумай, оглянись, – насмешливо предлагает Михась. – Только ты прости, но мы по хмари пойдем без тебя. Нам эту гадость кормить не хочется. Смотри под ноги.

Тимур мгновенно замолкает и послушно смотрит вниз. Все топчутся на месте, выстраиваются в единую цепочку, хватают друг друга за руки. Прапор впереди, за ним Верочка, Михась, Тимур, Олеся и Серый. Мама замыкающая. Из-за рюкзаков держаться за руки неудобно, но зато так надежнее. Угадать, в какой момент и какая веревка понравится хмари, невозможно. Так Серый и мама потеряли Вадика – его трос просто лопнул, он замешкался, остановился и…

Правила ходьбы по хмари пишутся кровью. Серый почти привык к этому. И к тому, что даже чесать нос приходится уже потом, после выхода на чистое место.

– Куда дальше, Прапор? Мы идем в город? – спрашивает Олеся.

– Нет. По деревням, – отвечает Прапор на ходу. – В городе больше нечего делать. Если что-то из еды все-таки осталось, то за нее скоро начнется драка. Лучше пошариться по погребам. Возможно, там сохранились консервы. Вопросы есть? Вопросов нет.

План призрачный, но имеющий право на жизнь. Никто не возмущается и не спорит. Все послушно идут за Прапором. Он ведет их спокойно и неторопливо. Лучи налобных фонарей окрашивают клубы тумана в оранжевый свет. От движений ржавая хмарь закручивается в вихри, которые переливаются и блестят под электрическим светом. Хочется остановиться и посмотреть. Но каждый из них знает, что если сделать это, если замереть посреди этой взблескивающей золотистыми искрами красоты, то через мгновение сам станешь этой красотой. Хмарь поглотит без остатка, оставив лишь вещи.

Что это такое, откуда оно взялось, почему мгновенно забирает только тех, кто не двигается, и только крупных животных, а продукты и растения постепенно разъедает – никто не знает. По интернету успело разлететься лишь название: «рыжая хмарь». Самая логичная версия гласила, что она – порождение иной планеты, прилетевшее вместе с метеоритом. Одно Серый знает точно – эта дрянь забрала большую часть населения Земли, ею можно спокойно дышать, в ней нельзя спать, замирать и ходить в одиночку.

Где-то вдалеке перекликаются птицы. Через пару часов тихий шорох гравия под ногами разбавляется журчанием воды. Сквозь хмарь проступают очертания моста. Широкий и просторный, он забит автомобилями. Они стоят беспорядочно, большинство тычутся смятыми капотами друг в друга. Их хозяев хмарь поглотила первыми. С тех пор автомобили никому не нужны. Прапор лавирует между ними, не обращая внимания на жадный шепот Михася:

– Бензину бы собрать… Розжиг…

Мама отчетливо хмыкает за спиной Серого и, судя по заминке, толкает открытую дверцу бака. Та громко хлопает в тишине, и Михась замолкает. Да, он не один такой умный. До него здесь успели побывать другие.

Они идут дальше, город уже остался позади, а туман все не редеет. Шоссе гладко ложится под ноги. Ветра нет, и в сгущающихся сумерках неподвижные деревья кажутся огромными инопланетными чудовищами. Даже птиц больше не слышно, видимо, улетели. Серый отчетливо слышит, как Верочка тяжело дышит и поминутно облизывает губы. Ей тяжелее всех – у нее груз не только в рюкзаке, но и в животе. Она переваливается с боку на бок, как утка переставляет ноги. Все приноравливаются к ее шагу. Цепочка превращается в шеренгу. Идут плечом к плечу, но медленно. Гораздо медленнее, чем шли бы без Верочки.

Серый постоянно оглядывается, ища просвет в рыжей мгле, и ловит взгляд Олеси. Она смотрит не вперед, а на Верочку. Выражение на ее лице хорошо видно в белом свете фонарей: оно презрительное и озабоченное. Да, Серый догадывается о мыслях, бродящих в красивой светловолосой голове Олеси. Еще пару месяцев назад они ходили в поисках нового укрытия, и Верочка была гораздо быстрее. Как она будет ходить по хмари на девятом месяце, если сейчас только шестой? Мама не раз говорила, что у нее слишком большой живот для такого срока и что, возможно, у нее двойня. Близнецы… Еще и роды…

Серому при мысли о родах становится совсем тоскливо. Женщины рожают по несколько часов, а потом совсем не могут двигаться. Как будет рожать Верочка, когда хмарь проникает в любую, даже самую маленькую щель? Что будет с младенцем? А если мама права и их действительно двое? Об этом в группе не говорят, но точно думают.

Еще через час Верочка всхлипывает, и Михась тревожно оглядывается на нее.

– Прапор!

Серый вдруг понимает, что в группе никто никогда не называет Прапора по имени. До сих пор это как-то проходило стороной – не до того им было. А теперь становится интересно, почему у всех есть имена, а у Прапора – прозвище. Неужели его имя настолько сложное? Или есть какая-то другая причина его скрывать?

– Понял, – деловито отзывается Прапор. Серый не видит его, но знает, что тот свободной рукой достает из своей бананки кусок гамака. – Спокойно. Мы тренировались. Народ, слушаем мою команду! Строй раз! И раз, раз, раз-два-три…

Серый тут же забывает свой вопрос. Под ритмичный счет шеренга перестраивается в два ряда. Прапор и Михась прямо на ходу с помощью остальных расправляют переплетение веревок и вешают его себе на плечи. Михась возвышается над Прапором на целую голову, он жилистый, высокий, словно вытянутый. Прапор коренастый и широкоплечий. Если бы это были не веревки, а что-то пожестче, им обоим было бы неудобно. Да, хмарь в любой момент может разъесть узлы, и тогда придется использовать что-то другое. Но пока Верочка опускается в «качели», вцепляется в руку мужа и облегченно вздыхает, плавно качая ногами. Это сложно делать без остановки, в постоянном движении, но захочешь жить – и не такому научишься. Им на самом деле очень повезло, что Прапор военный. Какая еще наука, как не строевая подготовка, научила бы группу людей ходить по хмари так, чтобы ни один не останавливался?

Они вновь выстраиваются в шеренгу, Олеся встает между Тимуром и Михасем, держась за их локти. Карта оказывается у Тимура, и Серый тоже перехватывает его под локоть, освобождая ему вторую руку. Мама придвигается ближе, касается плечом плеча Серого и быстро вытирает вспотевшую ладонь о его плечо. Теперь они еще медленнее, и Серому хочется вопить. Туман все не уходит. Двигаться все труднее. А солнце скоро совсем скроется за горизонтом…

– Слышите? – вдруг говорит Олеся. – Музыка.

– Тебе кажется, – отмахивается мама свободной рукой.

Серый ей слегка завидует. Она, в отличие от прочих, может почесаться.

– Да нет же! – настаивает Олеся. – Играет музыка! Реально!

Серый прислушивается и сквозь тихие шорохи улавливает далекую мелодию. Звук настолько тонкий, что это почти раздражает.

Голоса Михася и Верочки сливаются, перебивают друг друга:

– Ничего нет, тишина вокруг.

– Тут нет ничего. Лес один, – почти сердится Прапор.

– Ребят, вы слышите? – спрашивает Олеся. Свет ее фонаря скользит по лицу Тимура и останавливается на Сером.

– Да, я тоже слышу, – соглашается он. – Что-то тонкое, то ли голос, то ли что-то струнное. Как скрипка. Откуда-то справа.

– Мы только что прошли поворот на деревню. Ну, когда Верочку усаживали, – говорит Олеся. – Там еще был указатель. Ржавый такой, старый. Справа.

– Что-то знакомое, – Тимур, тоже прислушавшись, вдруг напевает: – Здесь нет людей… Здесь тишина… Здесь только Бог, да я… Это Рахманинов.

– А ты откуда знаешь? – изумляется Верочка.

– Я вообще-то в консерватории учился до всей этой байды, – отвечает Тимур.

Серый кашляет. Тимур с его раскосыми татарскими глазами, вечно взъерошенной шевелюрой, слегка раздолбайским характером и язвительным языком никак не походит на студента консерватории. Скорее уж на хакера.

Михась вытягивает шею и недоверчиво смотрит в карту поверх головы Олеси. Прапор рявкает на него и объясняет:

– На карте нет никаких построек. Деревня будет только через час пути и по левую сторону.

– Но поворот-то есть, – резонно замечает Серый. – И кто-то включил музыку.

Все замедляются, переглядываются. Музыка означает, что рядом есть люди и, скорее всего, конец тумана. Ведь никому и в голову не придет включать что-то в хищной рыжей хмари.

– Раз фактически поворот есть, а трое из нас слышат музыку, то разворачиваемся, – командует Прапор. – Вы моложе, слух у вас тоньше.

– Может, не надо? – робко спрашивает мама и сильнее цепляется пальцами за ладонь Серого. – А вдруг там бандиты?

– Бандиты, которые заманивают к себе романсом Рахманинова «Здесь хорошо»? Я хочу посмотреть на этих интеллигентов! – насмешливо тянет Тимур.

Прапор окончательно определяется и, спустив Верочку на землю, командует:

– Группа, кругом! Раз-два!

Шеренга мгновенно разворачивается. Прапор с Михасем вновь подхватывают Верочку в качели, и путь продолжается. Спустя пару минут из золотистых всполохов и ржавой пелены проступают старый дорожный указатель с неразличимой надписью и поворот. Едва слышимая музыка становится чуть четче. Серый кивает:

– Да, она идет оттуда.

Мама нервно сжимает его пальцы и громко говорит:

– Мне что-то не по себе. Может, ну их? Давайте не будем встречаться с этими людьми.

Но дорожный указатель уже остался позади, и узкая дорога ведет их к источнику звука. Необычно опрятная, несмотря на трещины и выбоины, в которых видно землю. Словно кто-то ее кропотливо, неспешно и постоянно чистит.

Глава 2

– Почему поворот не указан на карте? – спрашивает Олеся.

– Так бывает, когда деревня умирает, – поясняет Верочка. – Дома есть, а все люди, например, давно переехали и не возвращаются. Если деревня стоит пустой какой-то срок, ее убирают с карт, – она на мгновение замолкает, задумавшись. – Должно пройти… Эх, не помню.

Хмарь все еще густая, но песню слышат уже все, а не только чуткая молодежь. Тонкий чистый звук, похожий на пение скрипки, разбавляется то ли фортепиано, то ли синтезатором. Порой мелодия сбивается, замолкает на половине произведения, начинается заново или меняется до неузнаваемости. Тимур радостно называет имена, сыплет непонятными названиями вроде «Этюд соль минор» и прибавляет шаг.

– Это не запись! Это живая музыка! – говорит он. – Там точно конец хмари!

Ему явно очень интересно, как в такой глуши сохранились инструменты и кто так беспечно играет совсем рядом с опасной полосой.

– У них там динамики стоят, что ли? – шипит Тимур то ли восхищенно, то ли возмущенно.

Дорога гладко стелется под ноги уже почти полчаса, а они всё еще не дошли до источника звука. Неизвестные музыканты успели полностью проиграть несколько композиций и вернулись к романсу «Здесь хорошо». В ржавой хмари, в сумеречном лесу нежные звуки звучат дико и сюрреалистично. Жутко, потому что никакие живые инструменты не способны играть так громко, даже с учетом эха.

Чем ближе они подходят, тем сильнее боится мама. Она тяжело дышит, ее пальцы дрожат и судорожно подергиваются. Эта тревога передается и Серому. В звучании есть что-то жутковатое, неправильное.

Прапор и Михась замедляют шаг – тоже чувствуют, – но тут же получают ободряющий «пинок» от Тимура:

– Двигаем быстрее!

– Знаешь, Тима, нам что-то расхотелось туда идти, – шепчет Верочка.

Прапор и Михась соглашаются. Они несколько раз спускали Верочку, но отдохнуть не успевали и сейчас уже покачиваются от усталости, а руки у них дрожат. По-хорошему, Тимуру и Серому пора их сменить, но пока команды нет, они молчат.

– Двигаем! – бодро говорит Тимур. – Звука не смущаемся. Это терменвокс. Он всегда жуть нагоняет.

У него музыкальное образование, ему верят и идут дальше. И вот, наконец, среди деревьев мелькает просвет. Свет закатного солнца высвечивает длинную каменную ограду, полуразрушенную, заросшую мхом. Она похожа на земляной вал, обмануться не дают только фигурные столбики. Дорога разветвляется, заворачивает куда-то влево и теряется в лесной глубине. Они идут по широкой ухоженной части дальше – и им навстречу из рыжей хмари проступает украшенная затейливыми завитушками арка. Ворота открыты настежь. Из них летит музыка, видно свет.

Они радостно делают несколько шагов к арке – и вдруг хмарь резко кончается. В глаза сразу же бьет чуть не звенящий от чистоты воздух, полный свежести и закатного света. Серый моргает, привыкая, смотрит на арку и первое, что видит на ней, – округлую табличку. Пропустить ее невозможно – она яркая, блестящая, начищенная до такой степени, что почти сияет.

Все делают еще несколько шагов и с облегчением встают почти под ней.

– Хозяева примут тебя благосклонно, пока не походишь на Эрисихтона, – читает Тимур вслух, задрав голову.

– Кто такой Эрисихтон? – спрашивает Олеся.

– Какая разница? – выдыхает мама. – Вы посмотрите на хмарь!

Серый мгновенно подбирается, оглядывается, и вместе с ним оглядываются остальные – вдруг они рано остановились?

Хмарь клубится за их спинами сплошной стеной, густая, словно гороховый суп. На ее поверхности взблескивают золотистые барашки волн, закручиваются в спирали, вихри. Хмарь хочет расплескаться на них, обрушиться всей своей громадой и поглотить, но по неведомой причине не пересекает границу и выглядит неестественно ровно, словно ее держит огромное стекло. Мама, маленькая, хрупкая, яркая в своем зеленом спортивном костюме на фоне этой ржавой стены, стоит перед ней и зачарованно шевелит рукой внутри. Хмарь послушно золотится, но не сдвигается ни на сантиметр ближе.

– Вы когда-нибудь такое видели? – спрашивает мама.

– Отойди, мам, – Серому жутко от этого зрелища, и он тянет ее подальше на чистое место.

– Никогда, – кашляет Прапор. – Она обычно расползается.

Но хмарь об этом не знает. Она тянется вдоль каменной ограды очень ровной линией и теряется между деревьев, не клубится, не размывается в дымчатые облака ни разу. Серый смотрит на странную, слишком четкую границу и понимает самое главное:

– Деревья!

– Точно! – пораженно выдыхает Тимур и тихо матерится от избытка чувств. – На них же нет ржавчины!

Да, это так. Стволы за оградой ровные, кора темная, листья нежные, зеленые-зеленые, ни следа бурых пятен и сухости. Серый думал, что уже забыл, какие они – нетронутые хмарью растения. Но он видит эти деревья, и память подсказывает: вот такими они были до. Их ни разу не касалась ржавчина, хотя она колеблется от веток в каком-то метре.

– Это не хмарь… – ошарашенно бормочет Прапор. Они с Михасем наконец-то ставят Верочку на ноги. Она покачивается между ними, прикрыв живот и открыв рот. – Это не хмарь так летит…

– Ее что-то не пускает! – заключает Михась.

Это немыслимо. Ведь нет ни единого уголка, куда бы хмарь не проникала. Ее не останавливают ни наглухо закрытые щели, ни ветер, ни даже дождь. Но перед глазами зеленеют яркие живые деревья. Хмарь бессильно скользит мимо, не пересекая неощутимую границу. Серый понимает, что стоял бы весь свой век, глядя на эту картину. И все остальные разделяют его мнение. Фортепьяно и терменвокс играют что-то торжественное, величественное, очень подходящее моменту, а потом затихают. Никто не обращает на это внимания.

Из созерцательного ступора их вырывает звонкий юношеский голос:

– Поразительное зрелище, не так ли, Зет Геркевич?

– Да, Юфим Ксеньевич, – соглашается с ним другой, более низкий, чуть хрипловатый. – Вы были правы, когда настаивали сыграть приглашение. Будущая мать близнецов – это поразительное зрелище.

Серый моргает и отрывается от созерцания деревьев.

За аркой, придерживая створки, стоят двое в черном. Закат бьет им в спины, подсвечивая фигуры золотисто-розовым и смазывая лица. Серому видно, что один высокий и тонкий, его легкие светлые волосы сияют так, что чудится нимб, а второй, хоть и одного с ним роста, шире в плечах и выглядит в целом крепче, сильнее. Его темная гладкая волна волос на плечах блестит глянцем, чуть отдавая в теплый коричневый. Волосы да черные одежды – вот и все, что можно рассмотреть. Серый поднимает руку, прикрывая глаза, но лучше не становится.

– Здравствуйте, странники. Вы, наверное, устали с дороги? Проходите, отдохните, баня уже прогрелась. Меня зовут Юфим Ксеньевич, я хозяин этого славного имения, – предлагает светлый.

– Проходите, будьте гостями, – присоединяется темный. – Но помните о законах гостеприимства. Можете звать меня Зет Геркевич, я хозяин этого славного имения.

Голоса у них мелодичные, выговор мягкий, слегка певучий. Улыбки одинаковые. Закат пламенеет на темных рубашках, придавая им алый оттенок. Зеленеют деревья, и напротив ворот бессильно клубится хмарь. У Серого ведет голову. Чувство такое, словно они все свернули не в лес, а в сказку братьев Гримм. Мысли путаются, в ушах звучит терменвокс, в груди что-то сладко сжимается то ли в ужасе, то ли в предчувствии чуда. Они все молча бредут к этим двоим, сквозь арку, по аккуратной дорожке парка. Ноги не слушаются, совсем не слушаются, хотя в застлавшую разум пелену бьется желание нырнуть обратно в туман. Ведь хмарь – зло известное, уже почти родное. Им знакомы ее повадки и правила. Эти двое же…

Но взгляд прикован к темным фигурам, которые бесстрашно поворачиваются спиной и легкой пластичной походкой уходят вглубь парка. И ни Серый, ни мама, ни Верочка, ни Олеся с Тимуром, ни даже Прапор с Михасем не могут сопротивляться странному наваждению и идут следом, словно на них набросили поводок.

Ощущение нереальности и сказки усиливается, когда Юфим и Зет выводят их из парка к двухэтажному дому с цветущим садом. Дом не просто большой – он огромный. К двери ведет небольшая лестница, мансарду с затейливыми завитушками поддерживают каменные колонны. Высокие окна украшены лепниной, кажется, это называют наличниками. На первом этаже одно окно распахнуто. В глубине комнаты горит свет, и ветер колышет легкий полупрозрачный тюль. Особняк старинный, так строили в конце девятнадцатого века. В таких домах уже никто не живет. Но Юфим и Зет живут и, кажется, неплохо вписываются.

Серый смотрит в их спины и понимает, что рубашки на них старинного кроя, с кружевными оборками на рукавах. «И ведь не поленились же сшить!» – лениво скользит мысль. Сохраниться подобное никак не могло… Или могло? Ведь здесь не опускается хмарь…

Серый не понимает, как оказывается в бане раздетый и с пушистым полотенцем в руках. В предбаннике пыхтит самовар и заварочник старательно нагоняет крепость чаю. По парилке плывет жаркий, пахнущий травами пар, в деревянном тазу отмокают дубовые веники. Прапор, Михась и Тимур сидят рядком на полке, сжимают в руках полотенца и одинаково таращатся на Серого круглыми глазами. В небольшом зеркале, которое висит у полки с баночками, Серый видит свое отражение – точно такое же ошарашенное, пришибленное – и трясет отросшей челкой, пытаясь прогнать одурь. Одурь упорно не проходит.

– Яблони, беседка, – бормочет Прапор. Вся его суровость, выпестованная годами военной службы, потеряна, светлые брови изогнуты изумленной дугой, по лысине течет пот. – Целые бревна… Целые! Видели?

– Ага… – отзывается Михась. Короткие темно-русые волосы торчат на его голове, словно иголки испуганного ежа, а изумление придает его узкому худому лицу сходство с аквариумной рыбкой: пухлогубый рот так же разинут в букву «о», так же выпучены водянисто-голубые глаза. – И яблоки… Виноград с вишней… все живое…

– А я рояль видел. И терменвокс, – говорит Тимур. Его курчавые волосы курчавятся еще сильнее. Карие глаза не отрываются от бачка с холодной водой. – Целые такие… Терменвокс от розетки работает… В стене которая… У них электричество есть…

Серый садится рядом с ними. Все молчат. Не двигаются. В кои-то веки без опаски.

Конечно, жар заставляет их слезть и помыться. Прапор легко орудует вениками, как заправский банщик. Михась жмурится от удовольствия. Тимур и Серый не выдерживают и выпрыгивают в предбанник первыми, а потом они все пьют чай с мятой и ромашкой, подливая кипяток из пузатого самовара. Серому хорошо, он уже и не помнит, когда мылся толком в последний раз. Река, протекающая в городе, выручала лишь в жаркие летние дни, в остальное время помывка была целым мероприятием: нужно было натаскать воду, как-то ее нагреть и мыться в постоянной готовности схватить полотенце и наматывать круги по универмагу, ожидая, когда уберется рыжая хмарь.

Пар пропитывает каждую клеточку тела. От жесткой мочалки кожа идет катышками, и Серый едва сдерживает довольный стон, чувствуя себя змеей, которая избавляется от старой шкуры. Голову уже не раздирает изумление, разум чист. К хозяевам они возвращаются уже спокойными, одетыми в свежую, хоть и старомодную одежду – ею поделились хозяева.

Навстречу им по саду идут женщины, такие же очумевшие, немного испуганные. Олеся шмыгает носом, прижимая к груди ворох тряпок. Верочка придерживает живот и переваливается с боку на бок. Мама тревожно кусает себя за пальцы, но успокаивается, когда Серый ей кивает.

А хозяева тем временем накрывают стол в резной беседке. Они крутятся друг вокруг друга, передавая ножи, доски и тарелки. По движениям темных фигур, по жестам видно, что они так долго живут вдвоем, что слова им уже почти не нужны.

– Гомики, что ли?

Тимуру хватает ума брякнуть это шепотом, но тихий голос не спасает его от крепкого подзатыльника. Михась никогда не церемонится и не теряет надежды перевоспитать языкастого парня.

– Братья, – громко отвечает Юфим, не обидевшись.

– Близнецы, – уточняет Зет.

Тимур чуть не падает, Прапор и Михась переглядываются. Серый тоже невольно задумывается, смог ли бы он сам разобрать шепот Тимура за десять метров от себя, да еще в шелестящем саду.

– Близнецы? – тянет Михась, подходя ближе и внимательно рассматривая хозяев. – Что-то не похожи…

Юфим и Зет дружно откладывают ножи, подходят к резным перилам и смахивают волосы с лиц.

– А… Теперь похожи, – вместо Михася соглашается Прапор.

Серый смаргивает видение абсолютно одинаковых улыбок и заходит в беседку.

Большой круглый стол застелен скатертью. На скатерти, на симпатичных салфетках, стоят расписанные сиреневыми цветами фарфоровые тарелки с золотой каймой. Рядом с тарелками лежат приборы, стоят стаканы. В салатницах из того же сервиза влажно поблескивают салаты и закуски. Из супницы выглядывает ручка половника, в качестве второго на блюде лежит восхитительно зажаренная курица в окружении золотистого запеченного картофеля. Соусы в фарфоровых соусницах, напитки в хрустальных графинах – картинка торжественного застолья такая аппетитная и красивая, что текут слюнки. И рождаются вопросы.

– Скатерть, фарфор… – пораженно икает Прапор, присаживаясь на краешек стула. – Зачем?

– Когда успели? – тихонько вторит Тимур мыслям Серого.

– Ну как же? – Юфим всплескивает руками. Руки у него тонкие, ухоженные, женственные, пальцы гибкие, как у всякого музыканта. – Вы же пришли к нам! Вы гости! Это же такой праздник!

Прапор крякает и замолкает, не найдя возражений. Тимур и Михась растерянно рассматривают стол. Серый присаживается у салата и тут же получает от Юфима нечто бледно-желтое в бокал. Загадочный напиток оказывается лимонным компотом с мятой. Серый пьет, наслаждаясь приятной полузабытой кислинкой, и скользит взглядом по саду. Теплиц в нем нет. Лимоны не растут. А компот свежий.

Серый не успевает поделиться открытием с остальными – Зет подсовывает ему широкую доску, большой нож и круглую буханку хлеба. Приходится резать и укладывать куски в симпатичную плетеную хлебницу. От занятия его отрывает восхищенный присвист Тимура:

– Красотки!

Серый вскидывает голову и оборачивается туда, куда смотрят остальные мужчины.

Мама ослепительна в светлом кремовом платье, украшенном изумрудной вышивкой в виде листьев и оборками по краю длинного подола. Ее пепельные волосы собраны в высокий небрежный пучок. Локоны выбиваются из прически, вьются от влаги. Изумрудные серьги оттягивают мочки ушей, покачиваются при каждом шаге и блестят в закатных лучах. Серый и раньше считал, что его мама красивее всех, но сейчас с удивлением понимает, что она еще и совсем молодая. Сколько ей? Тридцать восемь? Тридцать семь? Почему он раньше думал, что это уже почти старость?

Рядом идет Олеся. Хозяева для нее подобрали нежное голубое платье с цветочным узором и широким поясом, подчеркивающим тонкую девичью талию. Олесе непривычно с юбкой. Она высоко придерживает подол, поминутно стряхивает короткое светлое каре с лица и резкими, нервными движениями поправляет на плечах пышные короткие рукава. Серый не уверен, но, кажется, они называются фонарики. В сумерках вышитые цветы на голубом подоле почти сияют.

Верочка, горделиво вскинув голову с роскошной темной косой, ступает в белом. Оборки на рукавах, красно-коричневая вышивка и высокий пояс под грудью ничуть не скрывают круглого живота. Наоборот – показывают. Серый присматривается к узорам и понимает, что на них изображены грозди красных ягод.

– Рябина, жасмин и плющ, – говорит над ухом Зет. – Не кажется ли вам, что это излишество, Юфим Ксеньевич?

– Прошу прощения, Зет Геркевич, – в тон ему отзывается Юфим. – Но именно их нам и не хватает.

– Лишь бы не как в прошлый раз, – ворчит Зет.

Серый поворачивает голову и видит, как тот стоит напротив близнеца и, запустив руку в его светлые волосы, гладит большим пальцем шрам на незагорелой шее. Шрам уже почти белый, длинный, тонкий, чуть выступающий. Опасный. Старались попасть в сонную артерию. Не попали, похоже, только чудом – слишком красноречивы взгляд Зета и его бережные касания. А Юфим молчит и виновато улыбается. Серый непроизвольно ежится, чувствуя, как в груди остро вскипает тоска по Вадику. Они с братом тоже были весьма близки…

Тимур, сияя от восторга, тоже поворачивается к хозяевам:

– Вот это да! А откуда у вас… – и захлебывается словами, выпучивая глаза и раззявив рот, словно выброшенная на берег рыба – сцена между хозяевами выглядит очень интимно.

Юфим моргает, смотрит, словно только вспомнив о гостях, хлопает Зета по плечу, и тот неохотно отступает. Но тонкий страшный шрам все еще приковывает взгляд. Серый не понимает, как не заметил его раньше. Пусть и бледный, но розовый цвет сильно выделяется на белой коже.

Юфим подмигивает Серому и хлопает в ладоши, когда Михась галантно подает руку Верочке, помогая подняться в беседку. На воротнике его рубашки и карманах тоже россыпь рябиновых гроздьев. Он и Верочка как никогда выглядят парой. Тимур не отстает – подает руку Олесе. Та надменно фыркает и после недолгого раздумья снисходит. Серый сидит слишком далеко и не может подать руку маме. За него это делает Прапор и двигается, позволяя им сесть рядом. Ее кремовое платье действительно расшито резными листьями плюща. Красиво и подходит под оттенок изумрудов. Хозяева садятся во главе стола.

– Поскольку все в сборе, торжество по случаю гостей можно считать открытым, – слаженным хором говорят они. – Так разделим же пищу в знак мирных намерений и принесем друг другу клятвы в дружбе.

Тают послезакатные сумерки. На небе разгорается месяц. Хмарь скользит мимо необыкновенного дома и к наступлению ночи окончательно исчезает в лесу. Вкусная домашняя еда тает во рту. Серый любуется садом. Ему хочется остаться здесь навсегда. Он улыбается маме, и мама отвечает светлой, уже не вымученной улыбкой.

Только ее пальцы всё еще цепляются за его руку, беспокойные и нервные.

Глава 3

Сон настолько сладок и мягок, что не хочется просыпаться. Серый слышит деловитое кудахтанье кур, чувствует под боком мягкий матрац и зарывается глубже в подушку. Дивный сон. Даже запах свежих наволочек чудится, с мыльной ноткой. И над головой тихий мамин голос шепчет простенькую молитву. Как тогда, в детстве, до рыжей хмари.

– Сережа! Сережа, просыпайся! – Мама теребит его за плечо, и Серый с сожалением открывает глаза.

Прекрасные ощущения не исчезают. Он лежит в незнакомой комнате на одной из кроватей с резным изголовьем. Солнечные лучи играют на тонком растительном узоре светлых обоев, на золоченых рамах картин, потолок украшает люстра с хрустальными подвесками. Из приоткрытого окна летит птичье пение, которое изредка перекрывает кукареканье петуха. Тюль колышется от легкого ветерка и бросает полупрозрачные тени на деревянный пол.

Серый моргает, не до конца понимая, где он находится.

– Сереж! – Мама снова дотрагивается до его плеча, теплая, по-домашнему уютная в халате с узором из листьев плюща, и он вспоминает вчерашний день. Просыпается окончательно.

– Я думал, мне это приснилось, – хрипло говорит он и замечает: – Милый халат. Тебе идет.

– А? – Мама смотрит на себя и теребит широкие махровые рукава. – Это Юфима Ксеньевича…

Взгляд ее глаз, таких похожих на глаза Серого, стреляет в сторону. Маме явно не по себе.

– Я думала, что мы не проснемся, – признается она еле слышно.

Серый тоже невольно переходит на шепот:

– Почему?

– Всё это… – мама неопределенно машет рукой, не уточняя, что именно, – слишком непонятно. Почему хмарь сюда не опускается? Почему здесь больше никого нет?

– Ну… – Серый раздумывает над вполне резонными вопросами. Сонная голова соображает вяло и вместо ответа подбрасывает воспоминание о шраме Юфима. – О хмари мы знаем мало. Наверное, ее все-таки что-то отпугивает. Может, здесь аномальная зона? С другими людьми у хозяев, похоже, не срослось, вот они от них… того… – Серый отводит взгляд, не желая напоминать об их собственном прошлом.

Мама не обращает внимания на его слова и вскидывается:

– Тогда тем более нельзя у них оставаться! Если они нас в любую минуту…

– Мам, Юфиму пытались перерезать горло. У него шрам на шее есть, не заметила? – перебивает Серый. – Если бы такое случилось со мной или с Вадиком…

Он осекается. Это запрещенный прием – вспоминать о брате. Мама моментально проглатывает все обвинения, темнеет лицом и теребит серьги. Да, если бы кто-то попытался навредить Серому, она бы убила безо всяких колебаний и раздумий. А если бы существовал кровавый обряд, возвращающий людей из хмари, она перерезала бы всех даже в группе Прапора, и рука бы не дрогнула в сожалении. Хотя нет, мама пожалела бы… Потом. Наверное. Когда заобнимала бы Вадика всласть. Но это совершенно не то, о чем следует с ней говорить.

Серому на пару секунд становится стыдно. Он не успевает открыть рот, чтобы извиниться, – мама встряхивает головой, смотрит исподлобья и продолжает:

– А платья нашего размера у них откуда? И обувь! Да еще парные костюмы Михася и Верочки! Ты хоть знаешь, как сложно подобрать подобное?! А на всех всё сидит идеально!

Серый встает в тупик. Подметить размер одежды и обуви – ему бы такое и в голову не пришло. Это так по-женски и так… логично.

– Ну… Наверное, у них тут какой-нибудь склад остался. От театра, – шутит Серый. – Костюмы с этой… как ее… короче, размеры у них почти безразмерные – подогнать можно под любую фигуру.

– Сережа! – сердится мама. – Ты думаешь, я безразмерную вещь не узнаю? Послушай, тут все слишком странно: сад, дом, курочки эти, картошечка… Электричество, кстати, тоже непонятно откуда! Никаких генераторов нет. Мне здесь не по себе. Давай уйдем, а? Я не хочу, чтобы что-то случилось и с тобой! Ты же у меня один остался, – мамин голос срывается на сбивчивый шепот, в нем звучат подступающие слезы.

Серый со стоном плюхается на подушку и страдальчески сводит брови. Он терпеть не может ее слезы – он не знает, что с ними делать. Успокаивать женщин, тем более маму, отец его не научил. Не успел.

– Ма-а-ам, ну что ты, в самом деле? Ничего страшного пока не случилось! Я цел, здоров и даже сыт. Мам, давай без паники? Мы можем уйти в любой момент – ворота открыты, забор у них невысокий. Но лично мне неохота опять ворошить хмарь. А здесь я выспался по-человечески.

– Но…

– Мам, впервые за эти годы я нормально поспал! Тут есть нормальная еда! Свежее мясо, яйца, овощи, даже, блин, яблоки! Ты хочешь увести нас от всего этого потому, что у них есть платья вашего размера и электричество? – Серый щелкает пальцами перед маминым носом. – Ау! Земля вызывает разум, прием!

Сон и еда – это хороший аргумент. Да и в исполнении Серого подозрения звучат на редкость глупо. Мама моргает, словно только что осознает, откуда хочет уйти.

– Они приняли нас как гостей, – продолжает Серый, – накормили, напоили, в баньке попарили, спать уложили…

– Мне напомнить, кто тоже себя так вел? Очень неоднозначный был персонаж! По некоторым источникам детей ел, – замечает мама.

Ее слезы так и не проливаются – высыхают, не успев начаться. Серый с облегчением смеется.

– На Бабу-ягу эти двое точно не похожи. Мам, я не хочу уходить. Давай останемся.

– Ладно, – неохотно говорит она. – Но по первой же моей команде…

– Хватаем ноги в руки и бежим, – кивает Серый, встает и потягивается. Тело отзывается приятной истомой. Усталости и уныния больше нет, а ведь последний год они были неизменными спутницами. – Ох, классно-то как!

Мама хмыкает и бросает в него, полуголого, комок махрового тряпья, который оказывается еще одним халатом. Довольная мордашка Серого ее успокаивает. Тревожный огонек в глазах гаснет.

– Умывайся уже. И так на завтрак опоздали.

Серый понимает, что мамина молитва не была сном, и оглядывается, замерев с зубной щеткой в руках.

– Ты что, все это время сидела и ждала, когда я проснусь?

Мама не смущается.

– Мы с Прапором сегодня не спали, по очереди дежурили. Мало ли, вдруг рыжая хмарь сюда все-таки залетает, – она хмуро смотрит в окно.

– Я слышал, ты молилась…

– Привычка – вторая натура, – она обнимает себя за плечи и кивает в сторону белой двери: – Ванная там.

Уборная под стать остальному дому: золоченые краны, раковина на вычурном столике, ванна на гнутых ножках. Смешит унитаз – он сделан в виде деревянного кресла с резной спинкой и подлокотниками и больше похож на трон, чем на отхожее место. Возвращение унитаза к первозданной чистоте осуществляется с помощью затейливой подвески на золотистой цепочке. Серый моментально приходит в великолепное настроение, едва устроившись на сиденье.

– Я, Сержио Пятый, король Ваннерленда и Туалетодонии, своим высочайшим повелением приказываю очистить мир от хмари! Да будет так! – выдает он торжественным голосом и величественно дергает за подвеску.

– Сережа, ты чего? – кричит мама сквозь шум воды.

Семнадцатилетний идиот в лице Серого хлопает по крышке и радостно гогочет. Мама встречает его сияющую физиономию снисходительным вздохом.

– Какой ты еще мальчишка.

– Ага, – кивает Серый, даже не пытаясь убрать дурацкую улыбку.

Они переодеваются во вчерашние костюмы, по привычке сцепляют руки и выходят из гостевого крыла по широкому, украшенному картинами и вазами коридору. Вид восхищает: потолок в затейливых узорах, тяжелые люстры переливаются хрусталем, стены обиты шелковой тканью, в огромных зеркалах отражаются окна – словом, всюду роскошь дворянской усадьбы. Особое внимание привлекают картины. Серый не выдерживает – останавливается у ближайшей.

– О, мам, смотри, тут женщина в твоем платье!

Мама замедляет шаг и с интересом смотрит на портрет. Женщина надменно улыбается в ответ, опустив одну руку на прислоненный к креслу меч. На ее коленях сидит ребенок, который держит в руках кисточку и разукрашивает листья плюща. Плющ аркой укрывает пару, его листья торчат из венка на голове ребенка и скользят по плечам незнакомки. Присмотревшись, Серый понимает, что за ее спиной не спинка кресла, а щит. Всё выписано невероятно тонко, сквозь сорочку ребенка просвечивает розовое тело, а в каплях росы на плюще играет отражение женщины. Серый в восторге, маме отчего-то портрет не нравится.

– Да, действительно, очень похоже, – зябко передернув плечами, говорит она и тянет Серого дальше. – Пошли быстрее, потом посмотришь.

Серый выворачивает шею до последнего – в галерее еще много картин: есть и пара, чья одежда очень похожа на наряды Верочки и Михася, и девушка в голубом. Он открывает рот, чтобы попросить маму вернуться, но тут по коридору пробегает ветер и приносит с собой аромат сдобы. Густой, теплый, одуряющий запах свежей выпечки… Желудок издает нетерпеливое урчание. Серый сразу же забывает о картинах и ускоряет шаг.

В столовой весело и шумно. Длинный прямоугольный стол уставлен пирожками, оладушками, блинами и самыми разными начинками. Мед, свежие ягоды, сметана – эти лакомства Серый пробовал еще до хмари, – незнакомая желтая икра и даже варенье! Все переговариваются, распивая чай из изящного фарфора. Зета не видно. Во главе стола сидит Юфим. Его светлая рубашка с кружевным жабо в любой другой обстановке вызвала бы хихиканье, но здесь, посреди дворянской усадьбы, она смотрится очень органично. Юфим намазывает на оладушку варенье и оживленно что-то рассказывает Верочке:

– …Я прихожу, открываю – а маски нет! А рядом Зет сидит и ложечкой по пиалушке скребет со словами: «Вкуснятина какая. Только в этом десерте яблоки будут хороши кусочками». Я ему говорю, что это такое было, а он на меня смотрит, словно к нему явилось чудо-юдо: «Вы смеетесь, Юфим Ксеньевич? Эту еду богов – и размазать по лицу?!»

Верочка задорно смеется. Юфим ей мягко улыбается, а потом поворачивает голову и видит Серого с мамой.

– Доброго утра, Сергей, Марина… – он вопросительно поднимает брови, спрашивая отчество.

– Викторовна, – подсказывает мама, усаживаясь на свободное место.

– Марина Викторовна, – кивает Юфим.

– И вам доброго, Юфим Ксеньевич. А где ваш брат? – бормочет Серый, оглядывая стол.

От изобилия разбегаются глаза. Хочется схватить всё и сразу, как Тимур. Вот кто изо всех сил пытается соблюсти приличия, но все равно ест так жадно, что почти давится. Серый вздыхает и, наконец, выбирает оладьи с клубничным вареньем. Оладьи оказываются сырниками, из-за чего Серый совершенно не расстраивается.

– О, к сожалению, он не столь терпим к скоплению гостей. Ему по нраву тишина и одиночество. Но он непременно навестит нас в конце завтрака и поздоровается. Воспитание не позволит оставить вас без доброго пожелания, – отвечает Юфим и подвигает Верочке блюдце с икрой. – Вот, попробуйте, Вера Петровна. Это щучья икра среднего посола. Она улучшает кровь, волосы и кости. Для женщин в тягости обязательное блюдо!

Верочка послушно мажет желтоватые икринки на блин. Юфим наблюдает за ней, подперев подбородок рукой. Он смотрит только на нее, остальные его почти не занимают. Внимание такое пристальное, а взгляд у хозяина такой ласковый, что Михась уже косится и пытается отвлечь от жены, а остальные помогают. Но единственным человеком, которому это удается, становится Зет.

– Всем доброго утра, – раздается его хрипловатый голос.

В отличие от Юфима он толком не одет. Поверх синей шелковой пижамы красуется легкий роскошный халат с восточным узором, на ногах – мягкие домашние туфли. Зет идет неторопливо, прямо на ходу перехватывая волосы лентой, и равнодушно смотрит на людей, а потом садится в противоположном от брата конце стола и наливает себе чай.

– Доброго утра, дорогой брат! – радостно улыбается Юфим. – Как прошла сегодняшняя ночь?

Тем временем Зет заглядывает в чашку с таким видом, словно пытается высмотреть в ней судьбу. Судя по каменному выражению лица, будущее его не радует. Над вопросом Юфима он раздумывает полных тридцать секунд и, наконец, определяется:

– Сносно.

А потом мирное сказочное утро вдребезги разбивается о его бархатный тон:

– Я распорядился о припасах для вас. Через час Юфим Ксеньевич проводит вас к границе.

Гости испуганно замолкают. Тимур давится пирожком и надсадно кашляет. Прапор неспешно откладывает приборы и задумчиво смотрит на хозяев. У Серого мгновенно пропадает аппетит и возникает вопрос, кому, собственно, Зет отдавал распоряжение. Лишь мама отрывается от своей тарелки с радостной готовностью.

– Но… Моя жена… – начинает Михась и тут же получает от Зета взгляд. Мороза в этом взгляде столько, что застывает не только он, но даже Юфим.

– Ваша жена? – переспрашивает Зет. Он исключительно вежлив, но тон не подразумевает выбора.

Серый смотрит ему в лицо, и по коже бегут мурашки безотчетного, непонятного страха. Растрепанная, одетая в домашний халат фигура вдруг кажется жуткой до дрожи в коленях.

– Беременна… – тихо блеет Михась и опускает глаза, не выдерживая пристального внимания. Ему неуютно, он ерзает, рука нервно сжимается на тупом столовом ноже.

Юфим по-птичьи наклоняет голову набок, моргает и вдруг громко хлопает открытой ладонью по столу. Чашки тихонько звякают, и желание забиться подальше в угол вдруг исчезает. Братья секунду смотрят друг другу в глаза, а потом Зет, не меняясь в лице, неохотно добавляет:

– Вера Петровна может остаться до родов.

Верочка ахает.

– А потом? Я уйду в хмарь с ребенком?

– Вера Петровна, ну что вы такое говорите? Как можно? Разумеется, вы уйдете одна, а обе ваши девочки останутся здесь, – любезно отвечает Зет.

Слова о девочках проскакивают, не зацепившись за крючки удивления, не вызывают закономерного вопроса «С чего вы взяли, что будут девочки?», словно это очевидная истина, которую Зет всего лишь озвучивает. Серый на мгновение задумывается над этим феноменом, но затем понимает, что именно им говорят, и все затмевает страх.

В горле пересыхает, и Серый сглатывает. Желание мамы поскорее уйти в хмарь уже не кажется безумием. И сам Серый не знает, что хочет – уйти или же остаться. Верочка машинально прикрывает живот и жалобно смотрит на доброго близнеца. Юфим отвечает ей извиняющимся пожатием плеч.

– Вы не отпустите ее, так? – цедит Прапор.

Он бледен, руки конвульсивно сжимаются в кулаки. Михась тяжело дышит. Прапор, мама и Олеся молчат. И только руки Тимура продолжают хватать оладушки и обмакивать их то в мед, то в варенье, а рот – жевать. Темные глаза блестят живым интересом, словно в столовой не решается судьба Верочки, а разворачивается самый интригующий момент фильма. Серый хмурится. Тимуру всегда было море по колено, но сейчас он вообще потерял связь с реальностью.

– Почему же не отпустим? – искренне удивляется Зет. – Отпустим. Вера Петровна вольна идти вместе с вами куда угодно хоть прямо сейчас. Но туман не место для роженицы и младенцев, вы сами понимаете это.

– А не ваша ли это работа? – вдруг спрашивает мама.

У Серого округляются глаза. Он дергает маму за рукав, с другой стороны Олеся с такими же круглыми глазами пихает ее в бок, но ей все равно. Мама выпрямляет спину и требовательно смотрит то на Зета, то на Юфима.

– Что? – изумляется Юфим.

Серый оглядывается на Прапора, но тот молчит и наблюдает очень внимательно. На лице такое выражение, словно он что-то высчитывает.

– Рыжая хмарь. Не вы ли ее наслали? – четко повторяет мама и продолжает: – Это место слишком странное. У вас есть электричество, еда, горячая вода, одежда любого размера. В доме нет ни пылинки, даже люстры и рамы чистые, но в доме явно живете только вы. Или мы просто не видим ваших слуг? Вы прилетели на том метеорите, да? Вы увидели, что Земля обитаема, и решили расчистить себе место? Иначе почему…

Она не успевает договорить – близнецы начинают смеяться. Громко, мелодично, абсолютно синхронно, порой сбиваясь на какие-то чирикающие звуки. Словно они оба настроены на одну волну. Это настолько жутко, что мама замолкает на полуслове и испуганно прижимается к спинке стула, схватив Серого за руку.

Смех замолкает так же резко.

– Какая занимательная история, какой полет мысли! – весело тянет Зет и отпивает чай. – В вас погибает великий писатель, Марина Викторовна.

– Откуда вы знаете, что я Викторовна? – тут же цепляется мама. – Я говорила это только вашему брату!

– О, я некоторое время стоял под дверью, – не моргнув глазом, отвечает Зет. – А прочие ваши претензии настолько абсурдны, что мне даже повторять их зазорно. Чистота и удобства как признак внеземного происхождения? Благодарю, мы с братом давно так не смеялись.

Он весело улыбается, срываясь на смешки, и Серому становится легко и весело, а подозрения и страх рассеиваются, словно их не было. Другие тоже улыбаются. Тимур так вообще, не стесняясь, вертит пальцем у виска, а Олеся закатывает глаза. Слова об инопланетном происхождении кажутся глупостью.

– Способны управлять хмарью? Чушь! Хмарью нельзя управлять! – бормочет Михась.

– Но… – уже краснея, лепечет мама. – Но ваша речь! Так уже никто не говорит!

– И это, несомненно, величайшая потеря тысячелетия, – скорбно вздыхает Зет. – Уж простите нас великодушно, что мы с братом изволим играть в девятнадцатый век и сохранять то русское слово, которое знали ваши классики. Мнится мне, посланцы внеземных цивилизаций вряд ли бы так знали тот быт и язык. Они же внеземные!

Тимур не выдерживает – падает грудью на стол и ржет. Смех громкий, издевательский. Мама вспыхивает от унижения. Судя по ее сконфуженному лицу, она жалеет, что ляпнула такую ерунду. Серый выразительно кивает, намекая на извинения. Но, видимо, вся смелость ушла на выпад, и на извинения ее уже не хватает. Впрочем, хозяев уже снова занимает Верочка.

– Значит, решено, – подытоживает Зет. – После завтрака я провожу вас, а Юфим покажет комнаты Вере Петровне. Вы остаетесь, я правильно вас понял, сударыня?

Верочка отмирает, обводит группу диким взглядом и хватает Юфима за руки.

– Позвольте остаться всем нам! Пожалуйста! Детям нужна мать, а я… я же без своих… Без Михася… Мы будем жить тихо, мы не будем мешать! Пожалуйста!

Она почти плачет. Серый видит, как Юфим поджимает губы и нервно цепляется за чашку, а потом жалобно смотрит на брата.

– Ну пожалуйста! – канючит он, обнимая Верочку за плечи. Та от неожиданности икает. – Давай оставим их себе! Они же такие славные. Они совсем-совсем тебе не помешают. Можно?

Зет невозмутимо берет оладушку и смазывает ее медом:

– Это плохо кончится.

– Ну, пожалуйста-а! – Юфим хитро щурится. Солнце играет в светлых волосах, и Серому вновь чудится сияние. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Оставим их – и я сделаю все, что ты захочешь!

Оладушка опускается на тарелку. Белые руки замирают. На невозмутимом лице мелькает интерес.

– Все, что захочу? Как щедро… – мурлычет Зет, и его вкрадчивый голос ласкает слух.

Тимур застывает с открытым ртом, остальных перекашивает – слишком двусмысленно это прозвучало. Серый вздыхает и возвращается к завтраку. Он уже понял, что хозяевам нет дела до прочих людей. Весь мир для них сосредоточен лишь друг в друге.

– Хочу… Чего же я хочу? – задумчиво тянет Зет, поднимая взгляд к потолку. – Хм… У меня плечи уже третий день каменные, а на днях поясницу прихватило…

– Массаж? Какой же вы жестокий. Кому как не вам знать, что с вашей спиной может справиться только Геракл, – фыркает Юфим и подмигивает Верочке. – Но раз таково ваше условие, Зет Геркевич, я согласен.

– Слышали? Поскольку Юфим Ксеньевич согласен, вы все можете остаться, – обращается Зет к Прапору. – Но не в усадьбе. Прошу прощения, это выше моих сил.

Серый не верит своим ушам. Вот так просто? Ценой их безопасной жизни станет лишь массаж? Мама рядом недовольно сопит. Олеся недоверчиво моргает. Михась и Верочка хмурятся. Близнецы словно играют перед ними спектакль, тонко издеваясь над чувствами. Обоим все равно – есть рядом кто-то еще или нет. Просто один из них хочет себе питомцев. Цена каприза ничтожна и нелепа, ведь какой спрос с родного брата?

– В наше имение входит деревня. Мы сохранили несколько домов – можете занять любой. Там есть все удобства. Живите как угодно – мы не будем вмешиваться в ваши порядки, – продолжает Зет между глотками чая. – Если что-то понадобится, что угодно, вы можете попросить у нас. Мы поможем. Условие лишь одно – не брать лишнего. Вас все устраивает?

– Вы серьезно сейчас? – выдыхает Прапор недоверчиво.

Зет смотрит пристально и тяжело. У Серого кружится голова и сжимает виски от этого взгляда. Слова вбиваются в мозг раскаленными гвоздями:

– Отчего бы мне не быть серьезным? Любой дом, кроме нашей с братом усадьбы, в вашем распоряжении. Вы можете делать с ним все, что угодно, хоть жечь. Условие у нас с братом лишь одно: не брать лишнего, – Зет смотрит на пришибленных, судорожно кивающих людей и добавляет: – А вы, Юфим Ксеньевич, не переусердствуйте с гостеприимством.

Эти слова повисают в воздухе невесомой дымкой, сочатся снисхождением. И сквозь них проступает предупреждение, обычное для всякого родителя, чей ребенок притащил в дом блохастого кота: «Убирать за ним будешь сам».

Серому и остальным неприятно чувствовать себя блохастым котом. Только Прапор беззлобно усмехается краем губ – видимо, приходит к какому-то решению. А Тимур вообще не обращает на это никакого внимания – он продолжает есть, и блины в его пальцах сочатся маслом и вареньем.

Глава 4

Усадьба близнецов стоит на холме, среди деревьев. Это даже не парк – так, облагороженная роща, переходящая в сад и застекленную оранжерею, которую Серый поначалу принимает за теплицу. Одна сторона им уже знакома – там фруктовый сад и баня с беседкой. Другая более дикая: дорожки вьются среди высоких деревьев, изредка встречаются симпатичные скамейки, а между ними – цветы. Цветы растут без клумб, укрывая траву разноцветными пятнами. Петуньи, вьюн, душистый табак, кусты сирени. Встречаются и вычурные флоксы, и простецкая гвоздика. Многих цветов Серый и вовсе не помнит, даже не узнает. В центре этого буйства форм, красок и ароматов гордо возвышается еще одна беседка, живая, из ивы. Чуть дальше, за деревьями, виднеется блестящая водная гладь.

Это так красиво и непривычно, что все теряют дар речи и обретают его, когда волшебная роща остается позади, а водная гладь превращается в широкую кляксу пруда.

– Это потрясающе! – вздыхает Олеся первой. Глаза у нее горят. – Сколько цветов! Наверное, за ними трудно ухаживать?

Юфим лукаво улыбается:

– Нашей заслуги здесь немного – мы просто сеем семена и смотрим, чтобы не было болезней. Местная земля очень щедра. Что приживается – то приживается, а что нет – того и не надо!

Он ведет их по берегу вдоль пруда. Идти недалеко, берег чистый, и походка Юфима легкая, танцующая. Олеся так засматривается на него, что чуть не спотыкается. Тимур насмешливо хмыкает на это. Серый отстраненно думает, что так же легко хозяин прошел бы и по льду, и по бурелому. Есть в нем нечто такое… Мысль не успевает закончиться – мама отпускает его руку.

Серый испуганно дергается. Последние три года такое внезапное исчезновение не означало ничего хорошего. Вбитые рефлексы сразу же визжат, требуют повернуть голову и посмотреть, где мама. Неужели ее съела хмарь?

Но на руке вновь смыкаются знакомые пальцы, и Серый мгновенно успокаивается.

– Ты чего отстала? – спрашивает он, оглянувшись.

– Всегда думала, что лето для них не сезон… – отвечает мама и задумчиво вертит в руках алый тюльпан. – Ошиблась, наверное.

Они огибают пруд. Роща расступается, и появляется пологий склон холма. Дома тянутся по нему вниз разноцветными бусинами и рассыпаются в густом беспорядке между дикими полями и заброшенной трассой. Загадочная сила, не пускающая хмарь к усадьбе близнецов, делит деревню на две неравные части. Чистой и нетронутой осталась всего одна улица в двенадцать домов с одичавшими огородами. Граница проходит полукругом у подножия холма, прямо по одному из особняков, разделяя его на целую яркую половину и другую, покрытую рыжими пятнами. От этого дома по земле и асфальту тянется линия странной черной травы. Даже издалека видно, что ее листья отливают голубыми разводами, словно на них плеснули что-то химическое. Дальше, за черной травой, клубятся полупрозрачные облака рыжей хмари. Там все покрыто шелковистой ржавчиной. Еще дальше земля вновь делает изгиб вверх и поднимается в лес, совсем не такой живой и зеленый, какой окружает имение.

– Я не понимаю, – озадаченно бормочет Верочка, оглядываясь.

– Что такое? – улыбается Юфим.

Верочка хмурится, смотрит на далекие холмы, покрытые ржавыми лесами. В ее глазах отражается мучительная работа мысли.

– Город расположен на вершине возвышенности, череда спусков – это нормально, но такие очертания не характерны…

Юфим не дослушивает, а подхватывает ее руку, целует костяшки пальцев и перебивает уважительным:

– О-о! Да вы, как я смотрю, специалист?

– А? Ну… – Верочка моргает, краснеет и мямлит: – Немножко…

– Это чудесно, – умиляется Юфим. – Относитесь к подобному проще, Вера Петровна. В конце концов, вы раньше не бывали здесь, а земля часто преподносит сюрпризы.

Верочка согласно кивает и бормочет что-то еще, но уже неразборчиво, а потом замолкает. Серый хочет уточнить, что именно ей кажется странным, но она уже отходит в сторону, а Юфим…

Раскинув руки, точь-в-точь шаловливый подросток, Юфим пробегает по уцелевшей улице и щедро предлагает:

– Выбирайте любой!

И Серый послушно обращает внимание на дома.

Видимо, когда-то здесь жили зажиточные люди. Вся улица построена из кирпича, белого, крепкого, красивого. Дома разнятся формами, пристройками, цветами крыш и заборами: встречаются как обычные деревянные частоколы, так и каменные монолиты. Тот дом, который стоит ближе к приусадебной роще, нравится Серому особенно сильно. Он сделан под терем: на окнах стоят затейливые наличники и ставни, есть красивое парадное крыльцо и птица Сирин над чердачным окном. Забор у него низкий, и позади виднеется огород с хозяйственными пристройками. Полностью рассмотреть их невозможно – вид на двор закрывают ворота.

– Мам, Прапор, как вам этот? – Серый легко сжимает мамину ладонь, но внимания не получает и оглядывается.

Мама смотрит назад: на вершину холма, где в глубине рощи прячется пруд. Плечи у мамы напряженно выпрямлены, пальцы перебирают лепестки тюльпана, а брови хмурятся.

Туда смотрит не только она – все. Верочка вздыхает, складывает руки на животе. Олеся икает, Тимур чешет в затылке, а Михась оборачивается к Юфиму с немым вопросом в глазах. Спокойным кажется только Прапор, но и у него на лицо наползает тень.

Серый прекрасно понимает причину такого поведения. Странный щит укрывает деревню самым краем, зацепив всего лишь одну улицу и ту – не полностью. А вот кладбище лежит почти в его центре. Целиком. Оно старательно радует глаз свежими цветами на могилах, ухоженными дорожками и любовно протертыми от пыли и грязи надгробиями. Красиво, но глаз упорно не радуется. Оно большое, старая часть так заросла деревьями, что не видно конца. И оно полностью защищено, в отличие от деревни. Это, мягко говоря, настораживает.

– А, это… – Юфим беззаботно машет рукавом своей кружевной и возмутительно глаженой рубашки. – Не обращайте внимания. Трагическая случайность.

Серый не понимает, что за трагическую случайность он имеет в виду. Мама и остальные – тоже. Но хозяин имения светится добродушием, и никто больше не задает вопросов. Даже обычно язвительный Тимур. Прапор с Михасем лишь остолбенело кивают Юфиму и отворачиваются.

Все настолько выбиты из колеи ухоженным видом кладбища, что просто молча соглашаются с выбором Серого.

Дом большой, в нем два этажа и много комнат, есть отдельная столовая. Все старинное, крепкое и надежное. Юфим порхает по нему, распахивая дверцы шкафов. Посуда, полотенца и прочие нужные для жизни вещи лежат спрятанными. Это сильно отличается от тех домов, в которые обычно заходила их группа. Там сразу было видно, кто жил и чем занимался. Там в каждой комнате витали призраки жильцов, а здесь – ничего и никого. Серому приятно, что близнецы позаботились о такой мелочи.

Выбор оказывается хорошим. Туалетов в доме три. Места достаточно для всех. Конечно, Тимуру и Серому приходится занять одну комнату с двухъярусной кроватью, но зато у каждого отдельное место и отличный вид из окна, который, с точки зрения Серого, кладбище совершенно не портит. Олеся и мама выбирают другую комнату, с плотными шторами, роскошным косметическим столиком и двумя раскладными диванчиками. Михась и Верочка, конечно же, забирают себе бывшую хозяйскую спальню, где стоит огромная двуспальная кровать и есть свой санузел. Прапору же вообще достается бывший рабочий кабинет на первом этаже. Там нет кровати, но диван по мягкости ничуть ей не уступает, есть куча книг, рабочий стол и даже электрический камин. Тимур завистливо сопит и заявляет, что все надо переиграть, но Прапор только хмыкает и сворачивает пальцы в кукиш:

– Ты хотел комнату с кроватью – ты получил комнату с кроватью. Всё, распределение окончено. Идите разбирать вещи.

– Да, Прапор верно говорит, – замечает Михась и растягивает рот в ухмылке. – Впрочем, почему бы и не поменяться?

– Мы меняться не будем! – сразу же хором заявляют Олеся и мама.

– Вас я и не трогаю, – отвечает Михась. – Тимур, давай переселим Верочку в отдельную комнату, а вас с Серым я, так и быть, к себе заберу?

Звучит как шутка, но Тимур сразу же передумывает:

– А знаете, я тут подумал, что у нас с Серым комната очень классная и никому мы ее не отдадим! – говорит он и, схватив Серого под локоть, бежит разбирать вещи из рюкзаков.

Их немного, но этот процесс приносит невероятное удовольствие. По мере того, как одежда и всякие мелочи занимают полки и ящики, спальня приобретает жилой вид, становится своей. Ну и что, что ее половина принадлежит не Серому? Зато Тимур не храпит, как Прапор, и не повернут на порядке, как Михась. Серый как увидел, как они с Верочкой с радостными улыбками расставляют баночки по росту, а одежду развешивают на плечики по цветам, так его сразу передернуло. Серый так не может.

На фоне собственной комнаты кладбище за окном меркнет. В самом деле, оно ведь есть у каждой старинной деревни. А то, что полностью лежит под защитой, – так оно просто выше по холму, почти на самой вершине.

Учебник по географии оказывается слишком тонким, чтобы стоять. Он соскальзывает с полки, падает на пол и открывается. Серый невольно скользит взглядом по строчкам, узнает, что рудные полезные ископаемые связаны со складчатыми областями, и от неожиданной мысли замирает. В лесу, со стороны ворот имения, это было незаметно, но усадьба и кладбище стоят на холме, а видимая часть границы проходит по его подножию, буквально перечеркивая улицу пополам. А ведь целые дома тоже стоят на холме, да, на пологой части, но сам факт… Неужели хмарь отпугивает какая-то руда?

Серый настолько захвачен этой мыслью, что почти не слышит маму, когда они находят ванную комнату и восторженно пищат, получив из крана струю воды. Обустройство дома тоже проходит мимо. Серый возвращается в реальность, когда Юфим собирает их в гостиной и, усевшись на покрытый простыней диван, говорит:

– Что ж, полагаю, знакомство с вашим новым домом можно считать состоявшимся. Жаль, что время основных посевов уже миновало. Впрочем, с бобовыми вы успеваете… Полагаю, когда кладовка опустеет, вы не промолчите и придете к нам. Если возникнет надобность, мы поможем и всё дадим. Любая надобность.

– Что, прям любая? – недоверчиво тянет Тимур. – А если у меня надобность в… ну, скажем, виолончели?

Юфим закидывает ногу на ногу, наклоняет голову набок и смотрит. Взгляд у него пристальный, буравящий, острый настолько, что Тимур отшатывается. Серый делает шаг, бессознательно желая закрыть его, но Юфим вновь лучится радушием. Серый растерянно трет лоб и решает, что угроза в глазах хозяина ему показалась.

– Что ж, если у вас такая надобность, то достаточно лишь просьбы, – говорит Юфим.

Тимур криво ухмыляется, в глазах блестит нечто разудалое и несерьезное:

– А почему бы и нет? Юфим Ксеньевич, если это в ваших силах, верните мне мою виолончель. Сил нет, как играть хочу!

В отличие от Тимура, Юфим предельно серьезен:

– Я исполню вашу просьбу. Сегодня перед ужином вы получите свою виолончель. Не забудьте о благодарности.

От этого серьезного, уверенного тона Тимур даже слегка теряется.

– Э-э… ну раз так, то спасибо, конечно, я скажу…

– Еще какие-либо просьбы имеются? – Юфим обводит взглядом остальных. Все растерянно молчат, и он с улыбкой поднимается, хлопнув рукой по подлокотнику. – Что ж, засим откланиваюсь. Осматривайтесь, обживайтесь и ждите сегодня нас к ужину. Мы принесем подарки к новоселью!

С этим добрым обещанием Юфим уходит. Ощущение страшной сказки скользит за ним, будто шлейф, а затем с хлопком двери рассеивается.

Серому кажется, будто он вынырнул из глубины. В голове проясняется, пропадает тонкий, почти неощутимый звон в ушах, краски теряют яркость, становятся четче, реальнее. Трезвеет не только он – Прапор трясет головой, Михась с Верочкой ошарашенно оглядывают дом, Олеся опускается на диван, приложив руки к вискам, а глаза Тимура становятся почти идеально круглыми.

– Это что такое было?! – выдыхает он.

И Серого, словно обухом по макушке, бьет осознание – они связались с кем-то… или чем-то непонятным, необъяснимым и оттого жутким.

Мама цепляется за его руку почти до боли, осматривается вокруг, но молчит и ничего не говорит.

– Мамочка моя! – ахает Верочка. – Во что я вас втянула?

Олеся сгибается на диване с задушенным всхлипом и дергает платье за воротник:

– Я же терпеть не могу юбки! Почему я это надела?!

– Надо уходить! – гаркает Михась.

Нарастающую панику прерывает жесткий голос Прапора:

– Отставить вопли!

Все подскакивают и послушно затыкаются. Прапор смотрит каждому в глаза и, убедившись, что внимание сосредоточено на нем, говорит:

– А теперь слушаем сюда. За эти сутки они нас приютили, накормили, дали нормально поспать и предоставили убежище. Все помнят, что они говорили во время ужина?

– О мирных намерениях и дружбе, – вспоминает Серый.

Воспоминания о прошлом вечере очень светлые и смутные, словно из счастливого детства. Слова размазываются, сливаются, но суть помнится ясно.

– Ага, – поддакивает Тимур. – Типа «да будет совместная трапеза клятвой в дружбе».

– И они дали нам дом на ерундовых условиях, – продолжает Прапор, обводя рукой дом.

– Тебе напомнить, где бывает бесплатный сыр? – очень сдержанно говорит мама. Взвившиеся нервы выдает только ее рука, которая сжимает пальцы Серого так, что они белеют.

– Марина, человечество сожрала рыжая дрянь. Мы все уже одной ногой в могиле. Боишься, что будет хуже? Там, – Прапор мотнул головой в сторону границы, – нет ничего. Если мы сейчас уйдем, то вряд ли сможем собрать еды на зиму. Про убежище для зимовки я вообще молчу.

– Вот об этом я и говорю, – не отступает мама. – На фоне всего остального здесь слишком хорошо.

– Я слышал тебя за завтраком, – перебивает ее Прапор, спокойный, словно скала. – Ты думаешь, что они создали хмарь. Возможно, ты права. А возможно, что нет. Ты как хочешь, а я между двух зол выберу то, с которым можно договориться. С хмарью – однозначно нельзя. С хозяевами – можно. Тем более что они тоже испугались.

– Да? – удивляется мама.

– Конечно, – уверенно говорит Прапор. – Зет Геркевич хотел выставить нас отсюда. Стал бы он это делать, если бы не боялся? – и, не видя понимания, добавляет, показав на шею: – Шрам на шее Юфима. Его пытались убить.

Серый чувствует подвох, как и мама, но больше склоняется к разуму, как Прапор. Так делает не только он.

– Если бы эти двое хотели что-то с нами сделать, то уже сделали бы, – подхватывает Михась. – И вообще, это мы первые захотели остаться, они нас не заставляли.

– Ага, – поддакивает Верочка.

Олеся и Тимур задумчиво кивают. Мама переводит взгляд на Серого.

– Мам… Я же тебе говорил, – нерешительно бормочет Серый. – И пока еще ничего не случилось.

– Этого тебе не достаточно? – мама машет в сторону Олеси, которая с отвращением разглядывает вышитый жасмин на подоле своего платья.

– Если честно, – Олеся оставляет ткань в покое и вскидывает на них взгляд, – юбка – это фигня. Джинсы надеть не проблема.

– Можешь, – соглашается мама и говорит Серому: – Сережа, ты обещал меня слушаться. Пойдем отсюда немедленно!

Серого коробит. Изнутри поднимается протест. Она не должна была говорить с ним так! Он не маленький мальчик, чтобы ему указывать подобным тоном! Да еще при всех!

– Мам, – Серый глубоко вздыхает и прикрывает глаза. Ему нестерпимо хочется сказать в ответ что-нибудь грубое. Но он уже мужчина, а мужчина не должен срываться на женщину, когда она от испуга готова наделать глупостей. Тем более на мать. Отец никогда так не делал, Прапор так не делает, и он тоже не будет. – Ты прости, но я никуда не пойду. И тебя не отпущу.

Мама отшатывается и недовольно хмурится, смотрит так, словно он ее предал.

– Прапор прав. Мы не переживем эту зиму, если уйдем в хмарь, – торопливо продолжает Серый. – Я думаю, дело не в хозяевах, а в самом холме. Точнее, в том, что лежит под ним. Наверное, это какая-то руда, – и рассказывает о своих размышлениях.

– А что? Логично, – кивает Верочка. – В природе существуют радиоактивные и редкоземельные руды. В холмах могут выходить к поверхности даже самые глубокие и древние жилы. Это возможно, я вам как геолог говорю. Сереж, как ты до этого додумался?

Она уважительно смотрит на него, и на Серого накатывает непередаваемое чувство гордости за себя.

– Да так… Прочитал кое-что, – скромно отвечает он, стараясь улыбаться не слишком широко.

– Вот, слушайся сына, Марина, – удовлетворенно говорит Прапор. – Вон он у тебя какой взрослый. Да и как я вас отпущу? Одних? Пожалей меня, пожалуйста, я уже не мальчик марафоны бегать.

Мама еще секунду смотрит на него, потом на Серого и неохотно кивает.

От всеобщего признания Серого так и подмывает подскочить и торжествующе выкинуть руку вверх с криком: «Да!» Пусть и нарушил обещание, но он все сделал правильно, а это куда важнее.

– Но что тогда за способности у близнецов? – поднимает руку Олеся. – Платье на меня надели, жути нагнали… Про девочек у Верочки сказали – а откуда они знают, что родятся именно девочки?

– Они и не знают. Это все обычный цыганский гипноз. Техника стара как мир, никакой мистики в ней нет. При должном уровне самоконтроля ей можно сопротивляться, просто нас застали врасплох. Некоторые вообще не поддаются, как ты, Марин, – отвечает Прапор. – И я на их месте поступил бы так же, если не хуже. Нас семеро, четверо – мужчины. При желании мы могли бы с ними легко справиться. Вот они и перестраховались.

Все переглядываются. Тимур и Михась растерянно смотрят на свои руки. Серый вспоминает, что он с Юфимом одного роста и телосложения. Да, они могли бы завоевать усадьбу. Но мысль о драке кажется ужасной и противоестественной. Сознание противится ей с брезгливостью хозяйки, увидавшей на своей кухне таракана.

– Вот, чувствуете? Нам это даже в голову не пришло, а сейчас о нападении и думать не хочется, – усмехается Прапор. – Психологическое программирование. Красиво обработали. Я даже не заметил.

– Смелые парни, – качает головой Тимур. – С такими приемчиками могли на пороге развернуть и остановить прямо в хмари, а они в баню завели и еще накрыли стол.

– Добрые, – томно вздыхает Олеся. – Верочку пожалели – вот и впустили, накормили, дали новый дом… И имена у них такие… загадочные, почти сказочные, – и она замирает, глядя в окно мечтательным взглядом.

– Олеся, вряд ли это настоящие имена, – замечает мама. Получив внятное объяснение, она заметно успокаивается. – Отчества так точно. У близнецов – и разные отчества? Это же абсурд.

Олеся безразлично отмахивается.

– Погодите, – говорит Тимур. – Я попросил виолончель, и Юфим Ксеньевич пообещал…

– Раз обещал, значит, у него есть виолончель. Они же музыканты, – не смущается Прапор и подытоживает: – Решено. Остаемся здесь и живем. Дальше война план покажет.

– А с хозяевами что, ничего делать не будем? Так и оставим этот их гипноз безнаказанным? – спрашивает Михась.

– За что, по-твоему, мы должны их наказывать, Миш? – устало спрашивает Прапор. – Мальчики испугались и защищались. Они же еще дети, не старше Серого.

– Да? – удивляется Тимур.

Серый удивляется вместе с ним. Юфим и Зет не показались ему ровесниками. Их возраст вообще как-то ускользнул от восприятия. Даже лица толком не запомнились – лишь светлые и темные волосы да странная одежда. Видимо, еда занимала больше.

– А если они опять нас обработают этим гипнозом? – резонно спрашивает мама.

– Будем вести себя как добрые соседи – и у них не будет причин нас трогать, – отвечает Прапор. – И мы не будем их трогать, потому что во всём остальном они показали себя порядочными людьми. Все согласны?

Все согласны, в том числе и Михась. Прапор довольно потирает руки и командует:

– Чудно. А теперь ноги в руки и марш на уборку территории!

Весь остальной день они тратят на то, чтобы привести дом в порядок. Пыли немного, мебель вся укрыта простынями, поэтому на уборку уходит немного времени. Остается только вкрутить лампочки в люстры и ополоснуть тарелки. Всё целое, словно почти новое. Электричество включается сразу же, стоит только щелкнуть пробками в щитке. И это не объясняет никакая руда. Прапор успокаивает всех словами, что, скорее всего, у близнецов есть свой электрогенератор, возможно, на ядерных батареях, к которому они подключили уцелевшие дома. Осмотреть толком огромный особняк ни у кого не было возможности, и версию охотно принимают.

Водонагреватель с насосом исправны. Плита и духовка работают – они тоже питаются от электричества. В кладовке все разложено по стеклянным банкам и железным коробкам. Есть несколько видов крупы и даже нормальные макароны. Вместо сахара – почти полная бочка меда. Вездесущие мыши ничего не погрызли и не наследили.

Запасы воодушевляют. Тимур помогает вскрыть банки, и мама встает к плите, беря на подхват Олесю с Верочкой.

Пока еда томится в духовке, Олеся находит в недрах дома спортивную форму и с удовольствием меняет жасминовое платье на нее. С точки зрения Серого, платье подходит ей гораздо больше. Судя по тому, как Тимур с сожалением и досадой косится на широкие темные штаны и бесформенную футболку, так думает не он один.

Обед они пропускают – увлекаются уборкой, а привычка к трехразовому питанию за годы постоянных скитаний и жесткой экономии себя изжила. Стол накрывают лишь к ужину, когда солнце уже приближается к горизонту.

Рассаживаются, поглядывая в окно. Там видно границу и хмарь. Хмарь за все это время ни разу не залетает за черту, проведенную черной травой. Прапор строго пресекает все разговоры и перешептывания – он не терпит этой темы за едой.

Стук в дверь раздается, когда подходит время чая, а Серый отлучается в уборную.

– Я открою! – кричит он, выходя в коридор.

Ручка послушно проворачивается от нажима, дверь чуть скрипит на петлях. Серый открывает рот для приветствия, поднимает взгляд…

Корова.

Серый зажмуривается, трясет головой, открывает глаза…

Корова. Огромная, рогатая, рыжая, с колокольчиком на шее. И она продолжает стоять у крыльца.

Серый невольно думает о том, что тушенка была испорченная.

Но корова все еще флегматично жует жвачку, обмахивает хвостом круглые бока, выглядит возмутительно настоящей и явно не собирается никуда исчезать.

– Здравствуйте, Сергей.

Серый переводит обалдевший взгляд в сторону голоса и наконец-то замечает хозяев усадьбы. Рядом с ними стоят три клетки с курицами и пять пузатых мешков. Вид у близнецов скромный, благостный и вежливый. За спиной Юфима висит большой черный футляр, видимо, с обещанной виолончелью.

– Зд-дравствуйте, – заикаясь, бормочет Серый.

Корова притягивает его взгляд с мощностью промышленного магнита. Несколько секунд они смотрят друг на друга, а потом ей это надоедает.

– Му-у-у!

От рева Серый вздрагивает. За его спиной тут же раздается топот. Группа высыпает в коридор, набивается в дверной проем и застывает с разинутыми ртами, прижав Серого к стене. Если бы к их дому высадился инопланетный десант, то изумления было бы меньше. После всего встреча с зелеными человечками даже как-то закономерна. Но корова?!

Верочка, Михась и Прапор первыми выходят из ступора и с радостными восклицаниями бесстрашно идут к скотине.

– Коровушка! Настоящая! Ой, да ты моя хорошая! Да ты моя красавица! – Верочка воркует над ней, словно над любимым ребенком, Михась по-хозяйски ощупывает, Прапор просто гладит короткую блестящую шерсть. Спустя пару секунд к ним присоединяется мама, неуверенно протягивая пару листочков.

– Огромная! – вразнобой тянут Олеся и Тимур. Вид у них абсолютно зачарованный.

Серый бессильно приваливается к косяку, чувствуя, что ноги его не держат, и понимая, что консервы были все-таки нормальными.

Корова губами собирает листочки с ладони, и на лице мамы разливается детский восторг.

– Откуда? – благоговейно выдыхает Верочка.

Юфим охотно отвечает:

– Оттуда! – и машет в сторону кладбища. – С новосельем вас!

Желание уточнять сразу же пропадает.

Зет величественным жестом подзывает к себе Прапора, вручает ему веревку со словами:

– Полагаю, вы отнесетесь к Глаше со всем почтением, – и обмахивает руки кружевным платком.

– Э-э… – Прапор приходит в себя, чешет в затылке, пытаясь сопоставить безупречный вид близнецов с коровой и пятью грязными мешками. Задача оказывается непосильной.

Михась отрывается от Глаши и с радостным криком «Куры!» обращает всеобщее внимание на птиц. Все воркуют над клетками, а Серый все еще смотрит на жующую корову. Птицы, с его точки зрения, не такие потрясающие. Их хмарь почти не трогает, а вот корова… Корова – это да!

– Так, ребятки, давайте это добро на задний двор. Там, кажется, есть парочка подходящих сараев, – командует Прапор.

– Мешки желательно в погреб, – любезно подсказывает Юфим. – Там овощи.

При виде чехла на его спине у Тимура загораются глаза.

– Ага, мы мигом!

– Девочки, милые, гости… – подсказывает Михась, аккуратно отодвигая жену в сторону дома.

– Да вы проходите! – спохватывается Верочка. – Чаю?

Хозяева не отказываются и проходят, а Серый, Тимур и Прапор с Михасем идут устраивать скотину. Курицы быстро отправляются в курятник, где тут же рассыпаются по жердочкам с громким кудахтаньем. Серый получает клювом в руку от белого петуха, Михась безжалостно и уверенно отпихивает обнаглевших птиц от двери, у Тимура откуда-то появляются перья в волосах, хотя он вообще не заходит внутрь. Глашу же с почтением определяют в пустой гараж, куда ее провожает сам Прапор.

– Хорошая, послушная, смирная, – ласково заключает он.

Когда они возвращаются, Юфим и Зет уже сидят за столом и допивают чай. Тимур, едва помыв руки, вцепляется в чехол, аккуратно приставленный к стене. Вжикает молния, в электрическом свете блестят лакированные бока. Виолончель красива, как всякий доведенный до совершенства инструмент. Тимур меняется в лице, дрожащими руками достает ее из чехла, оглаживает, словно любимую женщину. На обороте мелькает золотистая надпись – кто-то поставил автограф лаковым маркером. Тимур неверяще обводит его кончиками пальцев и потрясенно выдыхает, вскинув на Юфима благоговейный взгляд:

– Это же… Не может быть!

Юфим улыбается. Тимур смотрит на него так, словно видит самого Всевышнего.

– Отблагодари нас, сыграй. Мы очень давно не слышали пения виолончели, – предлагает Юфим.

Тимур судорожно кивает, хватает смычок и первым бежит в гостиную.

Поначалу он долго примеривается, разминает отвыкшие пальцы, проверяет, что-то настраивает и подкручивает. Зет и Юфим не торопят, любуются восторгом человека, получившего вожделенный инструмент. Серый их понимает – Тимур в этот момент очень красив. Олеся, которая всегда относилась к нему со снисхождением принцессы, так и замирает на краешке дивана с распахнутыми глазами. Она смотрит так, словно лягушонок вдруг обратился в прекрасного принца. Наконец, Тимур вскидывает голову и с шальной улыбкой взмахивает смычком.

Виолончель издает пьянящий стон, ахает, взвивается соловьиной трелью. Дом наполняется густыми сладкими звуками, и Серый, далекий от классического искусства, замирает в кресле.

– О, Гаспар Кассадо, сюита для виолончели соло, – узнает Зет Геркевич. – Юфим Геркевич, а юноша-то талантлив сверх меры!

– Иначе я бы не смог вернуть ее, – улыбается Юфим. – Вы только послушайте, как они истосковались друг по другу.

Тимуру побоку их разговоры. Он весь растворен в музыке. Смычок порхает по струнам, пальцы страстно перебирают гриф. За три года он ничего не забыл, звуки уверенные, математически точные. Серый вспоминает, что в минуту отдыха тот часто шевелил пальцами в воздухе – бережно хранил в памяти любимые мелодии.

Музыка стекает с виолончели, стирая временные границы. Никто не устает от нее – Тимур играет волшебно. Последний аккорд он выводит, задыхаясь. По его лбу скользит пот, волосы липнут к вискам, правая рука трясется, а на отвыкших пальцах красные следы от струн. Но Тимур счастлив и пьян.

Близнецы хлопают, все подхватывают аплодисменты и долго хвалят виолончелиста.

Тот обнимает инструмент и кланяется Юфиму.

– Это была прекрасная благодарность, – отвечают близнецы хором и, витиевато попрощавшись, уходят, вместе с собой унося ощущение сказки.

И уже потом, когда приходит время сна, Тимур подходит к Серому и кивком приглашает в комнату.

– Пойдем, перетрем.

– Пойдем, – удивляется Серый.

В комнате Тимур включает свет, снова расчехляет виолончель и поворачивает к Серому задником, где стоит автограф.

– Видишь? – блеск в его глазах отдает лихорадочным оттенком.

– Вижу, – соглашается Серый.

– Что написано? – не успокаивается Тимур.

– М-м… Любимому внуку на память от прадедушки, – читает Серый красивую вязь.

– Я думал, глюк, – выдыхает Тимур. – Но ты тоже ее видишь, а я никому о ней не рассказывал! Как? Как они ее достали? Как узнали? Четыреста километров туда, столько же обратно… За день – вообще нереально! Как?!

Серый вскидывается:

– Что ты говоришь?

– Я говорю, виолончель! – возбужденно шипит Тимур. – Я не знаю, что это за гипноз такой, но Юфим реально вернул мне мою виолончель! Она моя, родная, та самая, которую мне дедушка подарил к последнему году учебы!

Ноги подкашиваются – и Серый садится прямо на пол, недоверчиво прикасается к инструменту. Тот гладкий, а надпись чуть выпуклая. Виолончель настоящая, невозможно внушить что-то настолько сложное, никакой гипноз на это не способен. Серый и Тимур смотрят друг на друга и понимают, что все их предположения и объяснения Прапора насчет хозяев – пустышка.

– Ты только остальным этого не говори, – шепчет Серый. – Особенно моей маме.

Он все равно не хочет уходить. Это место слишком прекрасно.

Глава 5

Нет ничего, кроме рыжих клубов и золотистых искр. Они танцуют перед глазами, проникают в легкие, оседают на кончике языка сладковатым медовым привкусом. Не видно даже дороги. Серый бредет сквозь хмарь почти вслепую, вытянув руки. Идти в одиночку так тяжело, словно он тащит за собой грехи всего мира. По лицу текут слезы, дышать все труднее – хмари слишком много. Серый всхлипывает – ему не на кого опереться, никого рядом нет, никто не поможет.

Если никого рядом нет, то куда и зачем ему идти?

Стоит только замереть на середине пути, обессилев от страха, не видя цели, – и его руки тут же рассыпаются золотистой пылью. Всё сразу же встает на место. Всё становится правильным. Ведь исчезло вовсе не человечество, а…

Серый садится рывком, удивляясь тому, что еще может дышать.

В комнате стоят предрассветные сумерки. В окно видно кладбище. Небо над ним уже сизое, догорают звезды, алеет горизонт на востоке. Скоро выкатится солнце. Серый оглядывает комнату, натыкаясь взглядом на безмятежно сопящего Тимура, и с облегченным вздохом падает на подушку. Раскинуть руки мешает одеяло – оно завернуло в себя, словно кокон. Серый осознает, почему во сне не мог дышать и идти, и с нервным смешком выпутывается из хлопкового плена. Одеяло летит на пол, руки и ноги обретают свободу – и на душе сразу же становится легче.

За окном занимаются предрассветные сумерки. Это время самых сладких снов, но Серому больше не хочется их видеть. Он встает, подтягивает пижамные штаны, набрасывает футболку и после посещения уборной идет вниз.

В доме тихо, сонно. Даже полы не скрипят. Серый бросает взгляд вниз и потирает лоб, осознавая, что под ногами лежит ламинат и скрипеть нечему. Он толкает дверь на кухню и с головой окунается в восхитительный аромат медовой выпечки и кофе.

– С добрым утром! – улыбается Верочка и ловко шлепает один румяный корж на другой, покрытый белым кремом. – А я тут вот… тортиками балуюсь. Ты чего вскочил?

На ней простое домашнее платье и симпатичный кружевной фартук. Длинная коса перехвачена на затылке заколкой.

– С добрым утром, – Серый опускается на ближайший стул и зевает, прикрывая рот ладонью. – В одеяле запутался, вот и приснился дурацкий кошмар. А ты чего вскочила так рано?

– Дети выпнули, – Верочка гладит живот. – Ничего, днем посплю. Зато я уже и курочек накормила, и Глашу подоила, и завтрак с обедом на всех приготовила! Хочешь капучино или латте? Я нашла кофемолку и зерна. Или тебе просто черный?

Она кивает на плиту, где уже исходит паром пузатая турка.

– Ты умеешь доить корову? – удивляется Серый и, услышав про кофе, кивает. – Давай капучино.

– Я выросла в деревне. У нас многие держали скотину, а бабушка гоняла только так! Так что если нам дадут овцу, я смогу сделать пряжу и связать свитерок! Вообще, мы с Михасем всегда хотели жить за городом – пчелами заниматься. Ну, до хмари. Михась вчера посмотрел все соседские ульи. Для пчеловодства всё нашел, а вот роя нет. Жалко. Я думаю, может, пчелы перебрались в рощу? Там много цветов. Наверное, нашлось и подходящее дупло, – отвечает Верочка, взбивая молоко и тонкой струйкой наливая его в кружку к кофе. – Вот, пожалуйста!

Серый пробует и жмурится от удовольствия. Прохладное летнее утро и кофе – он уже забыл, как это здорово.

– А ты? – спохватывается он.

Верочка качает головой.

– Мне вредно.

Она садится напротив, подпирает голову рукой и смотрит с улыбкой, как мама. От светлых глаз разбегаются тонкие лучики морщинок, ароматы окутывают ее вкусным облаком. Верочка уже чувствует себя хозяйкой на этой кухне. Она цветет тихим счастьем и уютом. Серый пьет кофе и остро завидует Михасю.

– Что смотришь? – спрашивает Верочка. – Сахара мало?

– Ты красивая. Повезло Михасю, что ты уже беременная. Я бы тебя отбил, – невпопад говорит Серый и смущенно краснеет.

Верочка польщенно смеется.

– Я для тебя старая – мне уже двадцать восемь.

Серый не спорит, хотя полагает, что одиннадцать лет – не такая уж и большая разница. Да и выбора-то нет. Не за Олесей же ухлестывать? Серому она не нравится, несмотря на красоту. Красоты в ней много, характера тоже, а вот уюта и покоя нет. Олеся принцесса, и ей нужен принц. Серый же ни разу не принц, а другого Олеся ровней считать не будет. Он знает, в прошлой группе насмотрелся на такую. Чего уж скрывать, еще и сам волочился, за что был жестоко бит. Нет, такие девочки, как Олеся, совсем ему не подходят. Да и Тимур к ней цепляется как-то подозрительно часто… А у Верочки есть Михась. Больше девчонок в группе нет. Мама не считается.

Серый тяжело вздыхает, понимая, что его ждет судьба вечного одиночки, и запивает горе остатками капучино. Взгляд падает на гору посуды в раковине.

– Я помою! – говорит Верочка, когда Серый молча встает и берет щетку.

– Сиди. Ты все утро скакала, – отвечает Серый и пускает воду.

Они вдвоем убирают кухню и перебираются в гостиную, где стоит телевизор. Конечно, каналы ничего не показывают, но зато в приставку воткнута флешка с целой кучей фильмов. Есть даже сериал, три сезона. Когда просыпаются остальные, Серый с Верочкой досматривают пятую серию «Сверхъестественного» про братьев, которые охотятся на нечисть.

– А если и наши близнецы того… какие-то нелюди? – задумчиво выдает Серый.

– Тогда они куда человечнее людей, – хмыкает Тимур, вытирая голову полотенцем. – Доброе утро! Чем так вкусно пахнет?

Потом на запахи подтягивается Михась и благодарно клюет жену в губы. Последними выползают мама и Олеся. После завтрака Прапор на правах главного проводит пятиминутку и озвучивает список дел: женщинам – разобрать запасы еды и посмотреть, чего не хватает для зимовки, Серому и Тимуру – вывести Глашу на луг к пруду и накосить травы про запас, он сам с Михасем хочет перекопать огород, чтобы успеть посеять хоть что-нибудь.

Серый с Тимуром растерянно переглядываются. Они дети городов и понятия не имеют, как обращаться с настоящей коровой и тем более косить траву. На помощь приходит Верочка. Она показывает, рассказывает, дает погладить Глашу и наточить косы. Через три часа парни валятся с ног. Глаша не доставляет никаких сложностей: она спокойно жует траву, даже не пытаясь выдернуть колышек, к которому ее привязали. Но вот покос…

– Так, всё! Бобик сдох, – Тимур поправляет соломенную шляпу и падает в ближайшую тень. – Перерыв!

– Согласен, – выдыхает Серый, падает рядом и морщится от боли в натруженных ладонях. Они работают в перчатках, но те помогают лишь частично. – Никогда не думал, что это так трудно.

Тимур только вздыхает, грустно разглядывая свои руки. Ему хуже – вчера он наигрался до мозолей.

Некоторое время они лежат и молча рассматривают Глашу. Та переступает копытами и изредка машет хвостом. Место выпаса у пруда, на противоположном берегу виднеется хозяйский сад с цветами, чуть в сторону, теряясь в роще, расстилается кладбище. Пруд обнимают густые кустарники. Если смотреть с того места, где они шли от хозяев к деревне, кладбище не заметно, но стоит только сделать пару шагов вдоль берега и выйти на вытоптанную дорогу, как все становится видно, как на ладони. Отгородиться от покойников не помогают даже деревья рощи. Наоборот, из-за зарослей граница размывается, отчего кладбище кажется больше и страшнее. Да еще оно так расположено – как ни поверни от деревни к пруду, все равно упрешься взглядом.

Пасти корову рядом с могилами, мягко говоря, неприятно. Но ничего лучше луга между деревней и кладбищем найти не получилось. Только хозяйский сад. Но пустить корову в роскошный цветник, на чужую землю? Хамство и свинство.

– Как думаешь, почему кладбище такое ухоженное? – говорит Серый, рассматривая самую крайнюю к забору могилу. Памятник на ней необычно огромный, метра два – два с половиной, не меньше. И фото молодого мужчины в форме видно во всех подробностях издалека. – Даже дома не такие, а тут… Вон, краска на той ограде точно свежая! Как-то странновато…

– Не-а, – лениво отвечает Тимур. – Юфим Ксеньевич и Зет Геркевич тут были только вдвоем. Развлечений немного – фильмы на флешках, музыка, ну сад-огород еще. Думаю, если бы ты тут жил только с мамой, то тоже гулял бы там. Человеческие лица все-таки… О, вон, смотри! Это не Юфим Ксеньевич?.. Ох, етить-колотить!

Серый приподнимается, поворачивает голову за рукой Тимура и на дальнем краю кладбища, в самой старой его части, что теряется за деревьями, видит Юфима. Он неторопливо идет по дорожкам, останавливаясь у каждой могилы, протирает платком каждое надгробие, каждое фото на кресте, кланяется им и что-то оставляет.

А за ним из глубины кладбищенской рощи тянется огромная молчаливая стая черных воронов. И вроде бы ничего удивительного, в конце концов, птицы – те немногие животные, которых не трогает хмарь, но…

Вороны молчаливой пернатой тучей кружатся над головой Юфима, рассаживаются по крестам и оградам – по одному на каждую могилу, словно покойники тянут их к себе неведомой волшбой. Когда Юфим выходит за ворота, тучи уже нет, а есть тишина и неподвижные несчетные глаза. Вороны поворачивают головы и смотрят в тонкую спину так, словно ждут не дождутся новой встречи.

Юфим оборачивается, закрывает ворота и устало приваливается к ним лбом. На птиц он не смотрит и, кажется, даже не замечает. Его ноги подкашиваются, руки бессильно соскальзывают с витых прутьев. Сползти на землю ему не дает Зет. От внезапного появления второго хозяина Серый и Тимур вздрагивают – они не увидели, откуда и когда он вышел. Юфим же не удивляется и покорно дает подхватить себя на руки, словно невесту, и с тяжелым вздохом опускает голову на плечо брата. Ему плохо – землисто-бледное лицо и синяки под глазами видно даже издали. Зет уносит его в рощу спокойно и даже несколько неторопливо. Он не показывает ни малейших признаков тревоги. Видимо, уносить Юфима с кладбища приходится не в первый раз.

Зет видит и корову, и наблюдателей и даже удостаивает их небрежным кивком. Ни просьба о помощи, ни объяснение с его стороны так и не следуют. Да еще он идет так непринужденно, словно близнец почти ничего не весит. Когда они скрываются за деревьями, вороны взлетают. Воздух наполняется птичьим карканьем, черными крыльями и перьями. Минуту они хаотично кружат над кладбищем, словно потеряв ориентир, а потом всё же сбиваются в стаю и улетают обратно в старую часть и исчезают среди деревьев. Кладбище вновь заливает солнечное тепло, даже воздух светлеет, а деревья кажутся зеленее. Некоторое время скрипучие вороньи крики доносит лесное эхо, но в конце концов исчезает и оно. День возвращается в тихое мирное русло. И Глаша по-прежнему невозмутимо жует траву, словно и не творилась рядом с ней мистическая муть. Она даже не оглянулась.

Серый бросает взгляд на Тимура и нервно прикусывает палец. Желание толкнуть кованые ворота кладбища и посмотреть зудит под кожей.

– Да, я тоже видел. Мы туда не пойдем, – тихо бормочет Тимур.

Его карие глаза широко распахнуты. Он тоже хочет зайти.

Серый медленно поднимается, глядя в собственное отражение в чужих зрачках. Он почти не чувствует своего тела – его ведет даже не желание, а какое-то странное ощущение долга. Он обязан увидеть то, что скрывается в глубине кладбища. Его тянет туда, за глянцевыми черными крыльями и бусинами несчетных глаз.

– Запрета не было… Им все равно… – словно со стороны доносится его собственный голос.

– Не пойдем, я сказал! – орет Тимур и неожиданно ловкой подсечкой сбивает Серого с ног.

Злость вспыхивает так, словно он дерево, в которое вонзилась молния. Серый изворачивается, вскакивает, бьет и кричит. Ему хочется впиться в смуглое горло и душить до тех пор, пока оно не лопнет. Тимур не дает себя схватить и, зачерпнув рукой по скошенной копне, отвечает ударом. В воздухе мелькает длинный зеленый стебель с мясистыми листьями. Лицо обжигает неожиданно болючий удар. Серый отшатывается, хватается за щеку и сгибается. Ярость исчезает в мгновение ока, словно Тимур ее выбил.

– Все? Успокоился? – спрашивает тот настороженно.

Серый смущенно угукает. Глаза слезятся. Щека горит огнем.

– Извини, сам не понимаю, с чего это вдруг… Чем ты меня так?

Тимур растерянно смотрит на свою руку, бросает траву и чешет ладонь.

– Крапивой. Точно больше не хочется за птичками проследить?

– Откуда ты знаешь, что мне хотелось пойти за ними? – вяло спрашивает Серый.

Тимур смотрит на него, как на дурака.

– Я тут тоже сижу вообще-то. Не тупи.

– А… Ну да.

Серый опускается в тень и надевает шляпу, сброшенную в пылу схватки. Щека горит и зудит, мысли текут медленно, похожие на вязкий кисель. Идти на кладбище уже не хочется. Вообще не хочется шевелиться – только лежать под деревом и неторопливо покрываться мхом. А Тимур задумчиво чешет ладонь и продолжает:

– Моя бабушка рассказывала, что, когда она была маленькой, у них в деревне стая воронов над полем летела и увидела ребенка. Его не с кем было оставить, взяли с собой. Тот уснул, стая его за мертвого приняла – ну и… – Тимур не договорил, но по красноречивому перечеркиванию горла все и так становится ясно. – Когда прибежали, вороны до самого затылка глаза выклевали.

Серого передергивает:

– Фу!

– Угу. А эти птички, похоже, того… больные какие-то. Нормальные вороны так себя не ведут. На кладбище мы с тобой соваться не будем и других предупредим… – Тимур снова чешет ладонь и встает. – Ты не аллергик, нет? До пруда дойдешь? Тебе надо щеку вымыть.

– Дойду. Не аллергик, – коротко отвечает Серый и хватается за протянутую руку.

Они вместе добредают до берега пруда, зачерпывают неожиданно ледяную воду и умываются. Пока Серый полощет лицо, Тимур плюхает в воду футболку, выжимает ее и натягивает на тело с довольным вздохом.

– Видимо, тут подземные ключи бьют, вот и не греется. Жалко. Я искупаться хотел, – вздыхает он и задумчиво болтает ногой в воде. – Не, слишком холодная.

Серый выпрямляется и на противоположном берегу видит Зета. Тот стоит прямо напротив них и внимательно смотрит. Тимур тоже замечает хозяина и, сложив руки рупором, бодро кричит:

– Мы поняли, что на кладбище лучше не ходить! Вы не против, если мы остальных предупредим?

Зет медленно кивает, отворачивается и исчезает в роще.

– Значит, не против, – заключает Тимур и сладко потягивается. – Все-таки прикольные у нас соседи, да?

Серый молча берет косу. В близнецах он не видит ничего прикольного.

Они с Тимуром успевают накосить еще травы, когда к ним поднимается Олеся с сумкой на плече.

– Приветик, мальчики! А меня к вам с обедом послали. Серый, что это у тебя с лицом?

Серый смущенно чешет зудящую щеку и приставляет косу к ближайшему дереву.

– Да так… В крапиву случайно упал.

– Ага, – влезает Тимур. На его лицо наползает глуповатая улыбка. – А я рукой схватился. Между прочим, очень больно!

Олеся почти не слушает – она расстилает в теньке покрывало и выставляет на него термос, вилки и судочки с едой. Короткие волосы колышутся на легком ветру, на тонкой шее блестит испарина, из-под широкого выреза футболки выглядывают нежные ключицы. Тимур смотрит, как дурной. Серый толкает его в бок, чтобы тот не пялился так открыто, и снимает крышку с судочка. В ноздри бьет непередаваемый аромат жаренной с грибами картошки.

– Вот это класс! А грибы откуда? – восхищается Тимур.

– Из кладовки. Сушеные. Верочка нашла, она и готовила, – объясняет Олеся и наливает из термоса чай. – Я с вами, ладно? Достало всё считать.

– Что, так сложно? – сочувственно спрашивает Тимур и ненавязчиво подсаживается ближе.

Олеся согласно кивает, косясь на его маневр, но не отодвигается. Тимур млеет.

– Серый, твоя мама – просто зверь! Она что, бухгалтер? – продолжает она.

– Почти. Специалист по планированию, – криво улыбается Серый.

Пару минут все едят в тишине. Картошка необыкновенно вкусная, пахнет грибами так, что слюнки текут. Серый понятия не имел, что они могут быть такими. Он больше привык к консервам, а те немногие свежие шампиньоны, которые ему помнились, были никакими.

– Жуть! Так близко к кладбищу… – говорит Олеся, рассматривая памятники. – Разве это не вредно? Ну, трупный яд в земле, все такое…

– Верочка сказала, что, раз там растут деревья, значит, все нормально. Они типа всё в себя собирают, – отвечает Тимур и оживляется. – Кстати, насчет кладбища…

Серый слушает историю о Юфиме и воронах и с изумлением узнает, что хозяин, оказывается, бежал от кровожадной каркающей стаи. Вороны кружили над ним, голодные и злые, желали заклевать и полакомиться человечиной, но Юфим не дался и, героически отбившись метлой, скрылся в роще. Там его встретил Зет с большим динамиком и отогнал стаю инфразвуком.

– …Короче, на кладбище лучше не ходить, – заканчивает Тимур.

– Ну и бред! – фыркает Олеся. – Мог бы придумать что-нибудь поинтереснее.

– Да я честно! – оскорбляется Тимур. – Там правда опасная стая живет. Серый, подтверди!

– Он правду говорит, – кивает Серый.

– Тогда почему эти вороны не тронули вас, а? – ехидно спрашивает Олеся. – И Глашу?

– Не заметили, – уверенно отвечает Тимур.

– Ну-ну, – еще ехиднее тянет Олеся. – Конечно же, такую корову – и не заметили. И инфразвук, конечно, отпугивает только птиц, а коров не трогает. Хорош заливать, Тимур.

– Ладно, не было никакого инфразвука, – сдается Тимур. – Но в остальном все правда. На кладбище нельзя ходить.

– Ага, – Олеся уже смеется и ежится в притворном ужасе. – А то заклюют страшные во-ороны! Кого вы пытаетесь обмануть? Там же все чистое: ни перьев, ни помета, все аккуратно. Птицы всё загадили бы и растащили уже!

Тимур растерянно оглядывается на Серого. Тот беспомощно пожимает плечами. Олеся с хохотом встает.

– Ладно, я поняла, Тимур! Ты врешь, чтобы потом на моих глазах дойти до кладбища и показать, какой ты герой!

От такого выверта женской логики у Серого отвисает челюсть, а Тимур ошалело застывает. С его вилки срывается кусочек картошки и падает, пачкая покрывало.

– Чего?!

– Да-да! – Олеся сияет от своей догадки, довольная донельзя. – Но знаешь что, Тимур? Со мной такой детский развод не сработает! Я сейчас сама туда схожу!

– Стой!

Тимур спохватывается, дергается – и судочек летит в траву, еда рассыпается по земле. Олеся с хохотом уворачивается от его рук, перепрыгивает через подножку Серого и со всех ног припускает к воротам кладбища.

– Ой, дура… – тоскливо тянет Тимур и срывается следом. – Серый, следи за коровой!

Серый послушно опускается на покрывало и напряженно следит за погоней.

Олеся бежит со звонким хохотом, успевая дразнить. Она быстрая, юркая и очень выносливая – годы постоянного движения не прошли даром. Тимур пытается схватить, но не успевает – он полдня махал тяжелой косой. Она же свежа и полна сил. По ее мнению, это флирт, шутка. Кладбищенские ворота всё ближе. Серый смотрит во все глаза, забыв обо всем на свете, и прикусывает палец.

– Пожалуйста, пусть она не добежит, – срывается с губ нервный шепот. – Пусть как-нибудь… Что-нибудь…

– Со-оловей мой… Со-оловей…

Тихое пение раздается почти над самым ухом. Серый подскакивает от неожиданности и оборачивается. Зет сидит рядом с ним и с хитрой улыбкой пьет забытый Олесей чай. Темные волосы прихвачены алой лентой, на кружевном воротнике блестит россыпь жемчужного бисера. И в целом хозяин аккуратен и красив почти до безобразия.

У Серого сам собой открывается рот. Как близнец умудрился подкрасться так близко и незаметно?

А Зет прикладывает палец к своей улыбке – мол, тихо! – и, сделав глоток из чашки, снова тихо тянет:

– Со-оловей мой… Со-оловей…

В ту же минуту раздается возмущенная птичья трель и вопль Олеси:

– Что за?!.

Серый поворачивает голову, чтобы увидеть, как Олеся тормозит на полпути и прыгает, пытаясь отогнать небольшую серую птичку. Птичка не отгоняется и с отчаянностью камикадзе пикирует на белобрысую макушку, ловко проскальзывая между руками. От ударов маленького клюва Олеся ойкает, верещит и петляет уже от кладбища, назад, к Тимуру:

– Ай! Ой! Убери от меня эту бешеную птицу!

Бешеная птица кружит над ее головой, закладывает лихие виражи и с точностью бомбардировщика выпускает снаряд. Бомба попадает точно в цель, разбрызгивается по светлым волосам, и птичка с чувством выполненного долга улетает, напоследок издав торжествующую трель. Олеся краснеет, словно вареный рак, от злобы ее лицо надувается, перекашивается и становится похожим на морду суслика. Тимур сгибается от хохота. Серый тоже не выдерживает и прыскает в кулак.

– Голосистый со-оловей! – под боком напевает Зет и довольно жмурится, точь-в-точь кот, стащивший со стола огромный кусок мяса и успешно сожравший его в одну харю.

Тимур ржет во весь голос, напрочь забыв о воронах. Со стороны кладбища Серому чудятся осуждающие взгляды. Еще никто никогда не нарушал покой мертвецов так бесцеремонно.

– Не смешно! – визжит Олеся. – Заткнись!

– Прости-прости, конечно, не смешно, – кивает Тимур и сжимает губы, но хохот предательски рвется из него и выдает с головой. – Пошли к пруду. Тебе надо вымыть голову.

– Дебил! – не успокаивается Олеся и чисто по-женски заключает: – Это ты во всем виноват!

– Я-то тут с какого бока? – изумляется Тимур. – Сама побежала, сама птицу разозлила…

– Если бы ты не хотел, я бы сюда не побежала! Нечего было меня подбивать! А теперь всё, – гордо выдает Олеся и с видом оскорбленной принцессы огибает обалдевшего Тимура.

Тот крякает и, глядя ей в спину, с обреченным вздохом плетется следом.

– Нам с братом тоже не повезло с женщинами, – говорит Зет. – Да, соловушка моя?

Ему на плечо опускается та самая боевая птичка. Он со смешком чешет ее под клювом, одним глотком допивает чай и встает, напоследок подмигнув Серому, и вновь прижимает палец к губам. Соловей на его плече взмахивает крыльями, теряя равновесие, но сидит и не собирается улетать.

– Я исполнил вашу просьбу. Вы же не пожалуетесь Юфиму Ксеньевичу, что я подшутил над его любимцами, Сергей Алексеевич?

Серый уже даже не удивляется и кивает.

– Может быть, вы хотите попросить еще о чем-то? – улыбается Зет.

– Нет… Хотя постойте! – спохватывается Серый. – Я могу попросить не для себя?

– Слушаю.

Зет наклоняет голову набок и, не теряя улыбки, смотрит остро, пронзительно. Серого пробирает до самых печенок от этого взгляда. Он теряется и неуверенно бормочет:

– Нам бы пчел… Ну, мед которые… Для Верочки и ее мужа… Они давно хотели. Пасека есть, а пчел нет…

Миг – и Зет вновь доволен и весел.

– Хорошо. Будьте добры, подготовьте улья, – спокойно кивает он и, зачем-то взглянув на солнце, добавляет: – Предположим, к завтрашнему утру. Не забудьте о благодарности, Сергей Алексеевич.

– К-конечно!

Серый кивает, пытаясь унять дрожь.

А Зет растворяется между деревьями так быстро, что его не успевают заметить ни Олеся, ни Тимур.

Глава 6

– Говоришь, просто попросил? – Михась чешет ужаленную руку и недоверчиво щурится на Серого.

Серый отводит взгляд и кривит рот в нервной усмешке. Он, наивный семнадцатилетний мальчик, думал, что Зет все обставит по-человечески: придет вместе со своим братом, принесет рой в какой-нибудь таре, поздоровается, попьет чаю… Он даже сказал Михасю. Они три часа после ужина готовили улья, но ни Юфим, ни Зет не пришли. Разочарованный Михась лег спать, а утром их всех разбудил его вопль. Вопль ужаленного во все места человека, который обрел свое счастье.

И теперь они стоят у окна и смотрят, как из хозяйской рощи летит рой и заселяется на соседский участок, на пасеку. Михась трясет опухшей рукой. Верочка поглаживает живот. Мама с Прапором хмуро переглядываются. Олеся испуганно жмется в угол – насекомые ей не нравятся. Серый смущенно ковыряет пальцем подоконник. Один Тимур в восторге.

– Так… Гипноз – это понятно, – говорит Прапор. – Попросил у хозяев пчел – это тоже понятно. Пчелы были в хозяйской роще – это тоже укладывается в рамки… Но как, черт возьми, эти двое послали пчел сюда?!

– Подкрались ночью и обрызгали улья каким-нибудь особо пахучим сиропом? – предполагает Верочка. – Ведь уже не проверить.

Мама согласно кивает. Открывать и проверять ящики в разгар заселения пчел никто из них не собирается.

– Но зачем мистификация? – удивляется Прапор.

Тимур звонко смеется:

– А просто так, чисто поржать! – и хитро косится на Серого.

Серый рассматривает подоконник и молчит, не мешая придумывать объяснения, потому что – а что говорить? Он сам ничего не знает. Догадки к делу не пришьешь. И так вчера никто не поверил в историю про воронью стаю. Олеся вообще обиделась непонятно на что. Куда уж им рассказывать про исполнение в прямом смысле любых просьб?

– Ну, как бы там ни было, а теперь у нас есть пчелы! И теперь они будут давать мед! – Михась радостно потирает руки. – Олесечка, милая, не переживай, улья будут стоять далеко, в соседнем огороде. Как только пчелы уснут, мы их перетащим.

– Какая разница? – капризно морщится Олеся. – Они все равно будут кусаться, а у меня аллергия!

– Не будут, – отмахивается Михась. – Они не полетят сюда, тут же нечего есть! Они на луг полетят и в рощу, к цветам, за нектаром. Главное, сегодня их не раздражать и к ульям не подходить. Пусть привыкнут к жилью.

Олеся надувается, достает из шкафчика аптечку и мрачно рассовывает по карманам антигистаминные средства. Серый чувствует укол совести. Он понятия не имел, что у нее аллергия на пчелиные укусы. Но просьбу назад не переиграть – пчелы уже прилетели, и остальные чуть не прыгают от радости. Серый украдкой любуется Верочкой и вздыхает. Чужая проблема вылетает из головы от одного взгляда на ее сияющее лицо. Улыбка Верочки определенно ценнее какой-то там Олеси. Пусть за нее у Тимура голова болит. В конце концов, Олеся ему нравится, а не Серому.

В тот день они только выпускают кур в загон да провожают Глашу к пруду на выпас, попутно накосив еще травы. Впрочем, в доме тоже скучать не приходится – дел целое море. Например, нужно подшить найденную одежду. Машинок нет, приходится делать это вручную. Не присоединяется только Прапор – он находит столярные инструменты, обустраивает себе мастерскую и на пробу выстругивает подставку для книг. Тимур первым откладывает шитье, торжественно выносит в гостиную виолончель и ставит на пахнущий стружкой подарок тетрадку с нотами.

– Все три года с собой носил! – хвастается он, делая вид, что обращается к Серому, но его взгляд предательски косит на сидящую в углу Олесю. Тимур оглаживает страницы и добавляет пафосным тоном: – Ведь это наше великое наследие. Мы обязаны его сохранить и передать знание следующим поколениям. Классика облагораживает душу!

Серый кивает, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид. Мама и Верочка переглядываются с хитрыми улыбками, но молчат и кивают.

Музыка играет долго. Несколько раз Тимур сбивается, начинает заново, но все равно у него получается очень красиво. Верочка мечтательно улыбается, и она такая красивая и домашняя с шитьем в руках, что у Серого не получается не смотреть на нее. Но Верочке не до семнадцатилетнего мальчишки – она улыбается мужу, и от их переглядываний Серому становится грустно.

– Всё, концерт окончен! – командует Михась в какой-то момент. – Цветы закрылись, пчелы уснули. Можно переносить улья!

Смычок с недовольным взвизгом соскальзывает со струн.

– Чур, без меня! – быстро говорит Тимур и тычет пальцем в сторону Серого. – Пусть он идет!

Михась хмурится.

– Вообще-то я всех мужиков зову. И тебя тоже. Или ты хочешь, чтобы Олесю закусали? У нее аллергия, ты помнишь?

– Я занят! У меня Чайковский, – безапелляционно заявляет Тимур и, надменно вздернув нос, вновь отворачивается к нотам.

– Да, он занят! – вскидывается Олеся, на секунду отрываясь от своих брюк.

– Пусть остается! – поддакивает мама.

Михася их единодушие не устраивает. Причем до такой степени, что лицо краснеет от гнева, а изо рта выливается поток отборной брани. Почему вдруг безобидное нежелание вызывает такую бурную реакцию, Серый не понимает, но то, что Михась готов расколотить что-нибудь, видно невооруженным взглядом. А Тимур не собирается уступать и смотрит со своей фирменной наглой ухмылкой, чем подливает масла в огонь.

– Пусть играет, правда, – быстро говорит Серый. – Под музыку интереснее же таскать. И дамам нравится.

– Нравится, нравится. Пусть останется, – кивает Верочка и, сложив губки бантиком, жалобно смотрит на мужа. Тот захлопывает рот и тяжело дышит. Видимо, отказать беременной жене ему не позволяет совесть. Но сдерживать ярость Михасю нелегко – его руки сжимаются в кулаки, а глаза белеют.

Серому даже хочется отступить на пару шагов. Михась выглядит так, словно мечтает разорвать Тимура.

– Миша, отставить! – вмешивается Прапор и чуть ли не выталкивает его в коридор. – Давай, успокаивайся. Пусть Тимка играет. Что, мы без него не справимся? Мы не безрукие инвалиды и не старики! А Верочка порадуется, ей полезно классику слушать. Говорят, от классики рождаются умные дети. Ты же не откажешь жене, в самом деле?

– Нет, – бормочет Михась и глубоко дышит, беря себя в руки. – Верочке – ни в чем не откажу.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно заключает Прапор и машет Серому рукой. – А ты быстро за нами!

– Тимур, сыграешь вальс? – спрашивает мама.

– Не вопрос!

Довольный Тимур переворачивает страницу, и под смутно знакомую мелодию Серый с Прапором и Михасем идут таскать улья на другой конец улицы, в заросший сад того самого дома, который разделен границей пополам. Этот дом не подходит для жизни, но зато у него сохранилась бытовка, у забора растут роскошные кусты акации, а весь огород порос полевыми цветами. И все это великолепие находится достаточно далеко от их дома. Пчелы не будут залетать к ним во двор, а значит, не покусают Олесю.

Ящики тяжелые, переносить их нужно плавно и осторожно, чтобы не открывались отверстия. С Тимуром они бы справились быстрее, но он занят, и времени и сил уходит гораздо больше.

Да еще Михась снова заводится, едва ступает за порог:

– Виолончель у него! Чайковский, видите ли! Лапки, в царя мать! Ну я его…

– Михась, сосредоточься на ульях, – строго говорит Прапор. – Ты сейчас пчел растрясешь.

– Нет, Прапор, ты же видел, как он нос задрал! Будут мне тут всякие малолетки указывать…

– Михась, ты поставишь его на место потом, – отрезает Прапор. – А пока пусть сидит и радует девочек. Девочкам надо радоваться. Да?

– Да, конечно. Девочкам надо радоваться. Их пугать нельзя, – соглашается Михась и замолкает, глубоко вздохнув.

Серый сопит и не спорит, хотя считает, что Тимур заслужил свободный вечер в компании любимого инструмента и Олеси. Олесе явно нравится его музыка. Чем еще завоевать сердце этой королевны, если не Чайковским?

Когда последний улей встает на новое место, Серый, Прапор и Михась садятся на землю и долго дышат. К ним летит дымчатое облако рыжей хмари, останавливается у черной крапивы, густеет, становясь похожим на водную гладь, и бессильно скользит вдоль невидимой стены в сторону деревни. Серый не двигается с места и наблюдает за явлением почти с академическим интересом.

– Все-таки странное это место… – задумчиво говорит Прапор и наклоняется к черной траве. Та в сумерках утрачивает голубоватый отблеск и приобретает неопределенный, серовато-пурпурно-синий цвет. – Может, хмарь отпугивает эта трава?

– Но у ворот-то она не растет, – возражает Михась.

– Может, близнецы ее выкосили, а для хмари достаточно корней? – предполагает Прапор.

Михась срывает один листок, нюхает его и рассматривает стебель.

– На запах и вид – крапива как крапива, только черная…

– Ты ее еще пожуй, – насмешливо предлагает Прапор.

– Ага, счас! – Михась тут же отшатывается и выбрасывает листок. – Чтобы у меня потом копыта выросли? Хотя… – по его губам пробегает нехорошая ухмылка. – Накормлю Тимура и посмотрю, что будет.

– Отрадно видеть вас такими веселыми, – раздается негромкий голос позади.

Серый подскакивает от неожиданности. Прапор отпрыгивает на добрых два шага. Михась же, наоборот, подрывается навстречу звуку, выхватывая нож. Но это всего лишь Зет. По своему обыкновению, он подкрался незаметно и неслышно и теперь с пакостной улыбкой любуется их испугом. На нож – ноль внимания.

– Здравствуйте, Зет Геркевич, – остывая, буркает Михась и прячет оружие обратно в карман своих военных штанов.

– Вы так больше не подкрадывайтесь, а то мы и метнуть можем, – выдыхает Прапор.

– И даже попасть, – добавляет Михась.

– О, если вы в меня попадете, мой брат пожмет вам руку, – безмятежно говорит Зет.

– Юфим Ксеньевич? – изумляется Серый.

– Нет, у нас есть и другие братья, – отмахивается Зет. – Сергей Алексеевич, ваша просьба исполнена, я жду благодарности.

Серый растерянно хлопает глазами.

– Э-э… Спасибо?

Зет цокает языком.

– Какая досада, этого недостаточно!

– Чего? – возмущается Михась, и его рука вновь ползет к ножу. – Недостаточно? А чего будет достаточно?

– Кстати, как вы прислали пчел? – спохватывается Прапор.

Но Зет смотрит только на Серого и снисходительно ждет.

– Я не знаю, как вас благодарить, – признается Серый, стараясь не показывать, как ему неуютно от неподвижного опасного взгляда. У него вновь звенит в ушах и ведет голову, а мир становится ярче и красивее. Судя по тому, как Михась застывает, забыв про нож, а Прапор старательно отворачивается от Зета и трет уши, не у него одного. – Может, вам нужна какая-то помощь? Я готов, честно.

– Хорошо, – почти напевает Зет: – Тогда сейчас вы пойдете со мной, Сергей Алексеевич. Не волнуйтесь, работа не займет много времени. Мое гостеприимство не выдержит дольше суток. Прошу за мной, Сергей Алексеевич, – и небрежно бросает для Михася и Прапора: – Вам же до свидания.

Он спокойно, не оглядываясь, идет в сумеречную рощу, абсолютно уверенный в том, что Серый пойдет за ним, а Прапор и Михась не остановят. Серый идет, чувствуя себя как та сказочная девочка, которая бегала за кроликом. Кажется, ее звали Алиса?

Под ногами шуршит трава, хрустят ветки. Ноги не заплетаются лишь потому, что тело ощущается очень легким и эфемерным. От ароматного лесного воздуха, от стрекотания кузнечиков и сумеречной прохлады Серый сам себе кажется воздушным шариком. Лишь Зет, твердый, несгибаемый и сказочный, удерживает его от полета в небо.

Они огибают пруд, в котором сияет Млечный Путь. Серый смотрит на небо и пьяно хихикает.

– Это кажущееся отражение кажущейся луны…

– Что? – оборачивается Зет. Он улыбается.

– Отражение… – Серый тыкает пальцем в воду. – И небо. Они не совпадают.

Зет смотрит и, хмыкнув, идет дальше.

– Отчего же они должны?

– Ну… Так было всегда? – неуверенно говорит Серый.

Всегда… Это слишком далеко и непонятно. Он пытается вспомнить, откуда знает о законе отражений, но в голове стоят тьма и туман, словно до Зета и Юфима ничего не существовало.

– Так было до сошествия хмари. Сейчас же все смешалось, и мы вновь начинаем с самого начала, – следует ответ.

Серый ничего не понимает, но ему и не надо. Волшебная роща расступается, и они вспархивают на крыльцо усадьбы. Дверь перед ними открывается сама собой, на потолке вспыхивает тусклый желтый свет. Хрустальная люстра окунает холл в игру странных бликов и теней. Серый делает несколько шагов по шахматному полу и замирает. Усадьба все та же, но он не помнит ни широкой лестницы на второй этаж, ни этой черно-белой плитки на полу, ни вот этого лазурного цвета стен.

Юфим встречает их на самом верху лестницы, держась за перила. Он в шелковой пижаме и небрежно распахнутом восточном халате. Лицо, все еще нездорово бледное, при появлении Зета освещает слабая улыбка.

– Вернулся…

Зет поднимает взгляд и кивает:

– Вернулся.

Юфим отпускает перила, делает шаг навстречу и, досадливо поморщившись, опускается на ступеньки.

– Юфим Ксеньевич, вы же еще слабы! Зачем встали? – Зет тут же забывает о Сером и, взлетев по лестнице, поднимает близнеца под локти.

Тот закидывает руки ему за шею, тычется носом в плечо, как щенок, и затихает со счастливым вздохом:

– Без вас время тянулось с бесконечностью тартаровых мук, Зет Геркевич.

Зет поддерживает его за пояс и гладит по светлым волосам. Сцена невероятно смущающая, почти интимная. Чувствуя, как загораются щеки, Серый отводит взгляд. В грудь колет тоска по Вадику. Они тоже были близки, но никогда не обнимались вот так открыто, как эти близнецы. А теперь при взгляде на них кажется, что он чего-то не додал, не договорил… Воспоминание о брате даже на мгновение вышибает из ощущения невесомости, но оно опять возвращается, стоит только Зету кивнуть Серому через плечо и повести Юфима в глубину второго этажа.

Серый идет за ними сквозь длинные, почти бесконечные лабиринты коридоров. В одурманенном разуме бьется лишь одна мысль: «Это из-за непослушных ног или дом на самом деле внутри больше, чем снаружи?»

Наконец, на очередном повороте близнецы толкают резную дверь и заходят внутрь комнаты. Нет, это не комната – хозяйские покои. Иначе назвать эту сдержанную дворянскую роскошь просто нельзя.

С помощью брата Юфим опускается на широкую постель, откидывается на пуховые подушки и только сейчас обращает внимание на Серого, который топчется у порога, не зная, куда себя деть.

– Сергей Алексеевич? Что вы здесь делаете?

– Я исполнил его просьбу. Он просил не для себя, – вместо Серого отвечает Зет, присев на край постели. – Теперь он должен нас отблагодарить.

– Вот как, – Юфим мягко улыбается и, наклонив голову набок, протягивает Серому руку. – Тогда идите ко мне.

У хозяев очень добрые улыбки и открытые одинаковые лица. Дурное предчувствие взвывает внутри пожарной сиреной. Серому хочется убежать из усадьбы, не спрашивая ни о чем, но непослушное легкое тело идет по начищенному паркету и протягивает руку навстречу. Мягкие ледяные, словно высеченные из мрамора пальцы Юфима переплетаются с его – и Серого прошибает бесконечный, почти хтонический ужас. Ему хочется вырвать руку и удрать, но загадочное колдовство сильнее. Серый даже улыбается.

– Теплый… – шепчет Юфим и тянет к себе.

Серый послушно присаживается на кровать и понимает, что все это время он не мог рассмотреть лиц близнецов: ни формы носа, ни губ, ни линию бровей – ни единой черты, даже цвета глаз! А теперь с глаз словно упали шоры. Красота близнецов яркая, словно бы нерусская, навевающая мысли о гигантских храмовых колоннах, ласковом море и белых хитонах. Глаза Юфима вспыхивают электрическими огнями, в лицо бьет запах озона и сырости.

Серый сжимается, зажмуривается…

В следующее мгновение его обнимают теплое одеяло и яркий день. В приоткрытое окно летит птичий щебет, а солнечный свет играет в полупрозрачном тюле. Серый приподнимается, понимает, что лежит в комнате гостевого крыла. После секундного ступора он заворачивается в халат и бредет в уборную.

У него нигде ничего не болит, на коже нет никаких следов. В памяти пусто до звона. Состояние очень странное, словно из него вытащили все кости, заменив их стеклом. Серый осматривает руки, живот, прислушивается к телу, опасаясь худшего. Но никаких признаков того, что близнецы использовали его самым древним и позорным способом, нет. Серый просто чувствует себя хрупким и тонким до такой степени, что страшно шевелиться. Он кое-как добирается до раковины, пускает воду, долго-долго умывается, пытаясь убрать одурь, но ничего не получается. В конце концов Серый бросает попытки, поднимает взгляд на зеркало и цепенеет.

Это кто угодно, но не он, не тот мальчишка, которого во дворе назвали Серым. Этот совсем не серый. Из затейливой рамы на него смотрят огромные, не по-человечески серебряные глаза в обрамлении белых и черных прядей. Родного пепельно-русого почти нет.

Следует, наверное, закричать, найти близнецов и потребовать ответа. Но сознание больше занимает другой вопрос: как показаться маме в таком виде?

Серый прикусывает губу до крови, когда серебряные глаза – у него никогда не было таких глаз! Не бывает у человека таких радужек! – наполняются слезами. Слезы нормальные: прозрачные и соленые.

В отчаянной надежде, что это сон, Серый хватает с полочки безопасную бритву и режет пальцы. Боль все та же. Кровь по-прежнему есть и красная. Это успокаивает. Что бы ни сделали эти существа, которые выдают себя за близнецов, Серый все еще человек. Почему-то он уверен, что кровь, слезы и боль принадлежат только людям.

Серый приводит себя в порядок, выходит. В комнате на стуле его встречает вычищенная и выглаженная одежда, хотя еще пять минут назад там не было ничего. Серый перебарывает порыв крикнуть «Кто здесь?» и переодевается, чувствуя себя купцом из сказки об аленьком цветочке.

Путь в столовую лежит через знакомую портретную галерею. В прошлый раз Серый не успел посмотреть картины, но, когда встречу с близнецами хочется оттянуть как можно дальше, самое время для любования.

Продолжить чтение